Разделённый схизмой

I Королевский Колледж, Город Теллесберг, Королевство Черис

Ражир Маклин, щурясь, посмотрел на лист бумаги на своём рабочем столе. Несмотря на наилучшие линзы, отшлифованные мастерами-оптиками, его близорукость постепенно прогрессировала, а освещение не помогало. Масляные лампы были заправлены первоклассным маслом кракена, отражатели позади ламп были отполированы до зеркального блеска, но это всё равно было тусклым подобием естественного солнечного света.

«Конечно, если бы я просто пошёл домой в положенный час, я мог бы поработать над этим в дневное время и не беспокоиться о лампах, не так ли»?

Его губы скривились от этой мысли, особенно учитывая тот факт, что, как он знал, любой из его коллег сказал бы ему тоже самое, хотя, вероятно, и в несколько более едкой форме, чем только что сделал он. Тем не менее, зарождающаяся улыбка угасла, так как, с момента смерти его жены, никто не ждал его дома. Ясбет была его постоянным спутником, коллегой, сотрудником, лучшим другом и женой более тридцати лет, и, если он собирался быть честным, её смерть была одной из основных причин, по которой он не пошёл домой, когда остальная часть Королевского Колледжа уже закрылась на ночь.

Он вздохнул и откинулся на спинку кресла, подняв проволочные очки на лоб и устало массируя переносицу. Новая система «арабских цифр»[5], представленная королевству Мерлином Атравесом, была невероятной находкой для черисийских торговых домов и мануфактур. В некотором смысле, «абак»[6] был ещё большей находкой, но Маклин был практически уверен, что никто за пределами Королевского Колледжа ещё не начал понимать прочие перспективы, которые они делали возможными. В Священном Писании и «Свидетельствах» было даже несколько утверждений, которые впервые обрели для него смысл, с их намёками на математические операции, которые он никогда не мог сделать, используя старую, громоздкую систему исчисления. Возможности буквально ослепляли, хотя он подозревал, что только группа старых чудаков, таких как он и его коллеги по Колледжу, смогут оценить открывающиеся перспективы, которые он видел перед собой. По крайней мере, пока. Если только он не ошибался, это должно было радикально измениться.

«Просто способность вести точные записи и на самом деле понимать, что означают цифры, как они меняются с течением времени, полностью изменит то, как думают короли и императоры. На самом деле, я думаю даже Кайлеб и Железный Холм оценят преимущества для своих клерков и квартирмейстеров, а тем более Казны»!

«Ну, если это кто и будет, то Кайлеб». При всём его отсутствии интереса к фундаментальной науке, во многих отношениях он был сыном своего отца, что было почти пугающим, и он уже сделал свою постоянную приверженность Королевскому Колледжу совершенно ясной. На самом деле, он предложил перенести весь Колледж из его расположенной на набережной высокой, узкой, ветхой, шатающейся от ветра конторы и прилегающего к ней склада в роскошные новые покои в Теллесбергском Дворце.

«Честно говоря», — подумал Маклин, надувая щёки и опуская очки обратно на переносицу, — «предложение было соблазнительным». — Во всяком случае, это удержало бы его от того, чтобы каждое утро подниматься по всем этим ступеням. Но Королевский Колледж находился в одних и тех же зданиях с тех пор, как его основал дед Кайлеба. К этому моменту, Маклин и его коллеги знали каждую щель, и точно знали, куда засунута или спрятана каждая запись. Кроме этого, несмотря на покровительство Короны, и несмотря на само их название, Хааральд VI настоял, когда в первый раз сделал ему пожертвование, что он должен быть независимым от королевского правления. Что он не должен превратиться в простое дополнение или инструмент Дома Армаков, а, напротив, будет служить всему королевству.

Маклин не боялся, что Кайлеб хочет изменить это, но опасался, что такая близость к трону неизбежно приведёт к большей зависимости от него.

«И всё же, так ли это в действительности важно»? — спросил он себя. — «Сейчас происходит столько всего, есть так много вещей, которые вырвались на свободу за последние пару лет. Я сомневаюсь, что наберётся хоть полдюжины людей во всём королевстве, за пределами самого Колледжа, которые начинают подозревать, что всё это вот-вот вырвется на свободу. Или, благодарение Богу, скольким из этого мы обязаны сейджину Мерлину. Если бы кто-нибудь из этих идиотских «Храмовых Лоялистов» узнал о нём, они бы рвали и метали, без сомнения. Но когда происходит столько всего одновременно, я сомневаюсь, что у нас будет время, чтобы стать «подчинёнными» короне».

Он сухо рассмеялся от этой мысли и снова склонился над своим столом, нахмурившись и размышляя над формулой, над которой думал последние несколько часов. Осторожно постучав по зубам кончиком пера для письма, он опустил кончик пера и снова начал медленно писать.

Он так никогда и не идентифицировал звук, который вывел его из задумчивости примерно через час. Что бы это ни было, это было совсем не громко. — «Возможно», — решил он позже, — «это был звук разбивающегося стекла».

В тот момент, он знал только то, что услышал что-то, что не было частью обычных ночных скрипов и стонов старого здания. Земля рядом с гаванью в Теллесберге всегда была в цене, и это объясняло, почему в городе было так много высоких зданий. Фактически, некоторые из них были даже выше, чем Колледж, при том, что многие из них были ещё более древними постройками. Но некоторые из строителей были немного менее скрупулёзны при выполнении строительных норм. Безусловно, Колледж постоянно являл новые трещины в своих стенах и издавал по ночам звуки, которые могли быть откровенно тревожащими. Однако в данном случае, хоть это и не прозвучало как-то особенно угрожающе (чем бы оно там ни было), такого звука не должно было быть, а Ражир Маклин был по природе любопытным человеком.

Он посидел несколько секунд, ожидая, не повторится ли звук, но этого так и не произошло. Наконец, он пожал плечами и снова сосредоточился на работе, но не смог погрузиться в неё, как обычно. Странность этого неопознанного звука продолжала биться в уголке его сознания, продолжая требовать от него выяснить, откуда тот взялся.

«Ой, да ладно, Ражир»! — сказал он себе наконец. — «Ты же знаешь, что больше ничего не сможешь делать, пока не пойдёшь и не узнаешь что это».

Он снова отложил ручку, встал, прошёл через свой маленький кабинет на четвёртом этаже, и открыл дверь, выходящую на центральную лестницу здания.

Порыв горячего воздуха, взметнувшийся вверх по пустому лестничному колодцу, почти сбил его с ног.

Ражир Маклин недоверчиво уставился на плотные потоки дыма, которые поднимались подобно парам от одной из печей Эдвирда Хоусмина. Кирпичному зданию было около восьмидесяти лет. Деревянные оконные элементы здания, полы и стены были сухими и не один раз окрашенными, лестничный колодец был похож на огромную дымоходный трубу, и голодный, потрескивающий рёв прожорливых языков пламени подсказал Маклину, что здание уже обречено.

И поэтому, тонкий, тихий голосок, раздавшийся в глубине его мозга после того, как он захлопнул дверь, сказал ему, что он тоже был обречён. Его кабинет находился на верхнем этаже колледжа. Эта лестница была единственным выходом наружу, и если что-то в этом мире было ясно, так это то, что он не мог спуститься по этой лестнице сквозь бушевавшую на ней преисподнюю.

«Полагаю, в конце концов, я иду к тебе, Ясбет», — почти спокойно подумал он, прислонившись к внешней стене кабинета.

Дым начал клубиться под дверью кабинета, словно тот факт, что он открыл её, показал огненному монстру путь внутрь, и ему показалось, что он чувствует, как обжигающий жар с той стороны этого хлипкого портала касается его лица. Возможно, это было всего лишь его воображение. Но даже если это и было так, жара не могла долго оставаться воображаемой, и Маклин принял решение.

«Это лучше, чем сгореть заживо», — мрачно подумал он и распахнул окно своего кабинета. Улица, выложенная булыжником, уже была освещена адскими красными бликами пламени, поглощающего нижние этажи Колледжа. Булыжники выглядели, мягко говоря, не очень привлекательно, но, по крайней мере, это должно было быть быстрее и менее болезненно, чем сгореть.

И тем не менее он колебался. Возможно, это не имело особого смысла, но каким-то образом эти последние несколько мгновений его жизни были неописуемо ценными. Или, возможно, его превосходное воображение просто настояло на том, чтобы представить, что случится, когда его хрупкое, пожилое тело шлёпнется на эту каменную мостовую.

«Продолжаешь быть не как все до самого конца, а, Ражир? Тем не менее, когда пламя действительно проест эту дверь, думаю тебе будет проще. И, конечно же, ты всегда можешь спланировать падение вниз головой чтобы…»

— Прошу прощения, доктор Маклин, но вы не думаете, что нам пора идти?

Ражир Маклин подпрыгнул, по крайней мере, на фут вверх, поскольку глубокий, спокойный голос, казалось, раздался прямо из пустоты за окном. Затем, не веря своим глазам он увидел, как капитан Черисийской Королевской Гвардии Мерлин Атравес легко спрыгнул вниз с края крыши здания внутрь сквозь открытое окно. Его ботинки бухнули об пол кабинета, и Маклин уставился на то, как сейджин задумчиво погладил свой вощёный ус.

— Да, определённо нам пора уходить, — сказал гвардеец так, как будто бы он просто заметил, что может начинаться дождь.

— Как…? Куда…?

— Боюсь, у нас мало времени для подробных объяснений, доктор. На самом деле, у нас мало времени на что угодно, кроме…

Маклин удивлённо запротестовал, когда личный телохранитель короля Кайлеба подхватил его приёмом, который в другую эпоху и на другой планете назвали бы «пожарный захват»[7]. Маклин был пожилым, и он знал, что, хотя и постепенно слабел, но весил гораздо больше, чем Мерлин, казалось, понимал. Однако при всём его весе, плечо под ним, казалось, было вырезано из мрамора, когда Мерлин вылезал обратно сквозь оконный проём.

«Ну, ты же всё равно собирался прыгать, не так ли?», — невнятно пробормотал в глубине его мозга безумный голос, и он крепко зажмурил глаза, так как Мерлин спокойно повернулся боком и дотянулся до боковой стены здания.

Позже Маклин так и не смог точно восстановить, что же произошло дальше. Возможно, это было из-за того, что его слишком рациональный ум настаивал на том, чтобы пытаться понять то, что было заведомо невозможно. Или, возможно, потому что он уже надышался дыма и это начало размывать его восприятие, заставив его начать воображать разные вещи. Из этих двух объяснений, он определённо предпочёл второе объяснение.

Вероятно, потому что он был уверен, что оно не было верным объяснением.

Во всяком случае, он обнаружил себя плавно спускающимся по стене к подножию Королевского Колледжа на этом невероятно сильном плече. Казалось, капитан Атравес пробивал пальцами рук и носками ног поверхность наружной стены так же легко, как если бы она была сделана из бумаги, а не из кирпича и строительного раствора. Это было единственное объяснение тому, как он мог найти точки опоры именно там, где он в них нуждался, на всём пути вниз по этой отвесной стене. За исключением, конечно, что это было просто невозможно… не так ли?

Возможно это было или нет, это, очевидно, сработало. Спустя всего несколько минут после того, как Мерлин чудесным образом появился в его кабинете, Ражир Маклин обнаружил себя стоящим на улице, наблюдая за тем, как здание, в котором находилась лучшая часть работы его жизни, сгорало в ревущем потоке пламени.

— Боже мой, Боже мой, — услышал он себя, бормочущего снова и снова. — Какая катастрофа! Боже мой, как что-то подобное могло случиться? Мы никогда не позволяем зажигать лампы и свечи, за исключением тех, кому они действительно нужны! Никогда!

— В этот раз вы тоже этого не сделали, доктор, — мрачно сказал капитан Атравес.

— Что? — Маклин моргнул. — Что вы сказали?

— Я сказал, что вы не оставляли без внимания никаких зажжённых свечей, доктор. — Сейджин повернулся и спокойно взглянул на него. — И это также не было случайностью. Это был преднамеренный поджог.

— Что? — Маклин яростно покачал головой. — Нет, это невозможно. Этого не может быть!

— Почему не может быть? Это здание, ваш Колледж, — Мерлин махнул рукой в сторону ревущего, потрескивающего пекла, когда первый из городских пожарных насосов прогремел вслед за парой предгорных драконов, — с самого начала было осуждено Храмовыми Лоялистами, доктор. Это один из их излюбленных ужастиков, дом всего того «нечистого знания», которое «привело Корону к вероотступничеству», не так ли? Так почему бы одному из их фанатиков не решить сжечь его дотла?

Маклин уставился на него, в то время как одни пожарные начали соединять шлангами помпу с ближайшей цистерной пожарной охраны, а другие заняли свои места у ручек насоса. Было очевидно, что они не смогут спасти Колледж, но смогут спасти здания, примыкающие к нему, если смогут достаточно быстро накачать на них достаточно воды.

— Конечно, дело не дошло до того, что люди готовы убивать друг друга так легко и непринуждённо! — воскликнул доктор.

— Вы думаете, нет? — Мерлин приподнял бровь, но его глаза были жёсткими. — Возможно, вы припомните тот факт, что менее трёх пятидневок назад они пытались убить архиепископа Мейкела в нефе его собственного собора?

— Ну да, конечно, это было, но ведь он же архиепископ! Если кто-то может быть логичной целью — предполагая, что может быть какая-то причина для чего-то подобного — очевидно, это должен быть он. Но убивать кого-то вроде меня? Ничего из себя не представляющего? Словно это не больше, чем прихлопнуть муху? Конечно же, нет!

— Если до этого ещё не дошло, то скоро дойдёт. — Глубокий голос Мерлина был резок, как треск ломающегося камня. — И вы едва ли «ничего из себя не представляете», доктор! Я соглашусь с вами, что кто бы не устроил этот конкретный пожар, вероятно, не думал об убийстве, но не потому, что они не подумали, что ваше убийство стоит того. Я всего лишь сомневаюсь, что они могли понять, что такая возможность вообще существовала. Сколько людей за пределами Колледжа знают, что вы проводите здесь эти часы?

— Не очень много, — признался Маклин, отворачиваясь от собеседника, чтобы снова взглянуть на языки пламени.

— Тогда, вероятно, наш друг с огнивом тоже не знал об этом. Он, наверное, думал, что здание в это время ночи будет пустовать.

— Я полагаю это заставит меня чувствовать себя немного лучше, — сказал Маклин уныло. — Но если кто-то хотел уничтожить Колледж, то он преуспел. Все наши записи, все наши документы, вся наша работа находились в этом здании, сейджин Мерлин. Всё пропало, понимаете?

— Записи и документы, да, доктор. — Маклин повернулся, чтобы ещё раз взглянуть на Мерлина, поражённый мягкостью, внезапно прозвучавшей в голосе гвардейца. Мерлин оглянулся и слегка пожал плечами. — Записи могут пропасть, но умы, которые написали, изучали, или работали с ними, по-прежнему здесь.

— Наверное, мы не сможем воссоздать всё это…

— Наверное нет, но, по крайней мере, вы можете с этого начать. И, если вы позволите мне сказать, что вам действительно нужно — так это найти себе молодых людей с таким же мышлением. Заинтересовать их. Дать им точки отсчёта и некоторое направление, а затем отойти на шаг и посмотреть, что получится. Вы можете быть удивлены. И, по крайней мере, вы знаете, что Кайлеб готов открыто вас поддерживать и финансировать. Позвольте ему это, доктор. У вас слишком много работы по восстановлению, чтобы беспокоиться ещё и о независимости от Короны, которая могла быть так важна сорок лет назад.

Маклин уставился на него, слушая насмешливый рёв горнила, поглощавшего труд его жизни. Изолирующий эффект от шока и первые признаки горя уже начали рассеиваться, и, увидев зловещие отблески пламени в глазах Мерлина, он понял почему. Их вытеснило другое чувство — ярость. Грубая, жаждущая крови ярость. Такая, какую он прежде никогда не испытывал.

— Да, доктор, — сказал капитан Атравес, кивая так, словно мог читать мысли Маклина. — Что бы ни случилось, вы не можете позволить этим людям, — он указал на бушующее пламя, — победить, не так ли?

Епископ Милц Хэлком наблюдал за дополнительными пожарными помпами, пробирающимися по городским улицам. Несмотря на поздний час, бурлящий поток багряного пламени и непроглядно-чёрного дыма вызвал на улицах изрядные толпы народа. Многие из зрителей спешили вперёд, чтобы помочь пожарным в борьбе с огнём, хотя всем уже было ясно, что сам Королевский Колледж уже обречён. Большинство просто с благоговением таращилось на огненную катастрофу. Тем не менее, должно пройти не так уж много времени, прежде чем они точно выяснят, как начался пожар, и Хэлком удовлетворённо кивнул самому себе.

Всё, что требовалось верным сынам Матери-Церкви — это небольшое руководящее начало, небольшая подсказка, чтобы указать путь для их возмущённой веры, чтобы нанести ответный удар по мерзости раскольнической ереси так называемой «Черисийской Церкви».

«А что могло бы быть более подходящей целью?» — спросил он себя. — «Пришло время Кайлебу и его прихвостням обнаружить, насколько по-настоящему горячо разгорается ярость истинного верующего. Этот проклятый сейджин, возможно, сумел спасти жизнь этого предателя Стейнейра, но теперь они знают, что одна неудача не заставит нас просто сдаться! Возможно, этот маленький костёр поможет им… пересмотреть своё нечестивое решение восстать против истинной Божьей Церкви. Ну а если этого не произойдёт, я уверен, что мы сможем найти то, что в конце концов… поможет».

II Королевский дворец, Город Теллесберг, Королевство Черис

— Итак, ты уверен, что это было намеренно подстроено? — мрачно спросил король Кайлеб.

Он и Мерлин сидели в удобных креслах в гостиной личных королевских апартаментов в Теллесбергском Дворце, и чёрно-золотая униформа Мерлина пахла дымом. — «Нет, на самом деле она воняет дымом», — поправил себя Кайлеб, — «что не так уж удивительно». — Несмотря на все возможные усилия пожарных, весь квартал вокруг Королевского Колледжа сгорел вместе с ним, а после того, как он передал Маклина полу-отделению Гвардии, которую Кайлеб послал ему вслед более… обычными методами, Мерлин был решительно вовлечён в попытку спасти то, что можно было бы спасти.

— Да. — Мерлин вздохнул и потеребил свои усы, которые, казалось, были немного опалены с одной стороны. — Я уверен, что это было так. Здания, конечно, были как трутницы, набитые до отказа материалом для растопки, но они бы не загорелись так быстро без чьей-то помощи. Я бы сказал, что пожар начался, по крайней мере, в четырёх или пяти местах одновременно. Возможно, от горящих масляных фонарей, заброшенных через окна на первом этаже. — Он покачал головой. — Ради всего святого, у этих гениальных сумасшедших твоего отца даже не было решёток на окнах! Кстати, о детишках в лодке…

— Я знаю. — Кайлеб провёл пальцами обеих рук по своим тёмным волосам, затем почти беспомощно покачал головой. — Я знаю! Но отец никогда не мог убедить их, что кто-то может ненавидеть их только потому, что они настаивали на том, чтобы задавать вопросы.

— Ну, я бы сказал, что теперь они убедились, — ответил Мерлин. — И я должен был предвидеть это. Я должен был присматривать за ними, особенно после того, что почти случилось с Мейкелем, потому что Маклин прав. Мы только что потеряли огромный объём накопленных знаний и информации. Я сказал ему, что его можно воссоздать, и, вероятно, это можно сделать — или, во всяком случае, большую часть. Но мы потеряли годы, потраченные на исследования, Кайлеб. Мне было бы трудно придумать какую-нибудь другую цель, на которую они могли бы напасть — за исключением Мейкеля, конечно — и навредить нам так же сильно.

— Я знаю, — снова повторил Кайлеб. — Но не чувствуй себя слишком виноватым за то, что не предвидел заранее, что это произойдёт. Даже твои «видения», — он криво усмехнулся Мерлину, — не могут видеть всё. Мы будем удивлены ещё не один раз, прежде чем это закончится, так что мы можем начать привыкать к этому уже сейчас. И, по крайней мере, ты успел добраться туда — и, пожалуйста, обрати внимание, что я не спрашиваю как! — вовремя, чтобы спасти доктора Маклина. Это огромное благо само по себе.

Мерлин кивнул, хотя он всё ещё выглядел явно недовольным собой, а затем ноздри Кайлеба раздулись, когда он глубоко вдохнул.

— И раз уж мы заняты поисками чего-то хорошего в плохом, так или иначе, теперь не будет больше глупостей насчёт того, где, начиная с сегодняшнего дня, будет расположен их драгоценный Колледж. Я хочу, чтобы они находились внутри этих стен, и я хочу, чтобы телохранители были назначены каждому из преподавательского состава, и их семьям, хотят они того или нет!

— Это будет довольно много телохранителей, — мягко заметил Мерлин.

— Ты не согласен? — с вызовом спросил Кайлеб.

— Я этого не говорил. Я только сказал, что это будет довольно много телохранителей, и это так. Вообще-то, я думаю, что это, наверное, очень хорошая идея, по крайней мере, для преподавательского состава и их ближайших родственников. Но тебе придётся где-то провести черту, Кайлеб. Прямо сейчас, я подозреваю, что эти Храмовые Лоялисты всё ещё пытаются кому-то что-то доказать, убедить всех нас в том, что схизма была ужасной ошибкой, которую мы должны исправить как можно скорее. Но они станут ещё более агрессивными, как только начнут понимать, насколько их «сообщения» не представляют интереса, если говорить о большинстве твоих подданных. Чем более изолированными они станут, тем более бессильными будут себя чувствовать, и тем больше вероятность того, что они будут делать вещи, какие случились сегодня вечером. И как только к ним действительно придёт понимание, что они не могут изменить мышление окружающих в достаточной мере, чтобы они не делали, они начнут искать способы наказать людей, а не просто напугать их, дабы они прислушались к «истинной воле Божьей». Это означает, что рано или поздно ты достигнешь точки, когда ты просто не можете обеспечить телохранителей для всех их вероятных целей.

— Тогда что же мне делать? — Мерлин был уверен, что Кайлеб не позволил бы никому другому из своих советников услышать эту особую нотку разочарования и некоего отчаяния. — Пойти и принять совет Бинжамина и начать арестовывать людей по одному подозрению? Расправиться со всеми, кто не согласен со мной? Доказать, что я какой-то тиран, намеренный узурпировать законную власть Церкви по чисто эгоистичным причинам?

— Я этого и не говорил, — мягко ответил Мерлин. — Я только сказал, что есть пределы, и это правда. И следствие из этого, нравится нам это или нет, состоит в том, что мы просто не можем защитить всех. Ты только что сам сказал это, Кайлеб. Будут ещё инциденты, подобные тому, что произошли сегодня вечером, и, однажды, когда они случатся, погибнут люди. Тебе придётся смириться с этим. И, в конце концов, тебе придётся решить, является ли попытка ограничить ущерб оправданием для применения репрессий.

— Я не хочу этого. Бог мне свидетель, я не хочу.

— Что, вероятно, хорошо характеризует тебя, как личность. И, по моему мнению, если это имеет значение, это так же хорошо характеризует тебя как короля. Справедливость не является чем-то, что можно легко променять, Кайлеб, и вера твоих подданных в чувство справедливости тебя самого и твоей семьи является одним из величайших наследий, которые оставил тебе твой отец. Я не могу сказать, что момент, когда у тебя не будет другого выбора, кроме как сначала арестовать, а лишь потом выяснять что делать, никогда не наступит, но скажу, что, по моему мнению, ты должен избегать этого столько, сколько сможешь, без ущерба для своей безопасности или безопасности Королевства в целом. И это будет субъективное решение — одно из тех, которое ты должен будешь сделать.

— Ох, спасибо, — сказал Кайлеб с язвительной улыбкой.

— Ну, ты — король. Я всего лишь скромный телохранитель.

— Конечно, ты такой и есть, мастер Трейнир.

Мерлин немного печально усмехнулся, вспомнив первый раз, когда король Хааральд использовал по отношению к нему этот титул. И, справедливости ради, бывали времена, когда он чувствовал себя кукловодом. Проблема заключалась в том, что он никогда не мог забыть, что его «куклы» были из плоти и крови, или что у них были ум, воля и их собственные судьбы.

«И что, в конце концов, все они имеют право на принятие собственных решений», — напомнил он себе. — Никогда не позволяй себе забыть об этом, Мерлин Атравес, или Нимуэ Албан, или кто бы ты ни был».

— Я позаботился о том, чтобы сегодня вечером доктор Маклин расположился на ночлег здесь, во Дворце, — сказал он вслух через мгновение. — С твоего позволения, я думаю, что было бы хорошей идеей заодно предложить здесь комнаты его дочери и зятю. По крайней мере, пока мы не убедимся, что люди, которые сегодня вечером подожгли Колледж, на самом деле не знали, что он был в своём кабинете.

— Значит, ты думаешь, что, по крайней мере, есть возможность, что они намеренно пытались его убить?

— Конечно, есть вероятность этого, Кайлеб. Я просто думаю, что люди, стоящие за этим, могли и не знать, что он сидит там, как виверна на пруду, и, если они не знали, что он был там, они не могли точно планировать намеренно убить его. Я не говорю, что они стали бы лить слёзы, если бы им удалось поймать его в своей маленькой жаровне для колбасок, потому что я чертовски уверен, что они не стали бы этого делать. Я просто говорю, что не думаю, что они намеревались сделать это нарочно. На этот раз.

— Надеюсь, ты прав насчёт этого. И раз уж мы завели разговор о мелочах, я надеюсь, доктор Маклин вероятно сделает какие-то умственные заключения о твоём… своевременном прибытии и странных способностях, если можно так сказать?

— О, я думаю, ты можешь рассчитывать на это, после того как у него будет шанс снова привести мысли в порядок. Это очень, очень способный человек, Кайлеб. Я не думаю, что его мозг когда-либо действительно выключается, и рано или поздно — скорее всего, рано — он захочет узнать, как я попал туда, как я попал на крышу и как мы спустились по наружной стороне здания.

— А есть ли какие-нибудь смущающие улики, о сокрытии которых мне нужно беспокоиться? Например, какие-нибудь ещё кракены, с насквозь пробившими их гарпунами?

— Я думаю, что на этот раз тебе не нужно беспокоиться об этом, — успокаивающе сказал Мерлин. — Стены уже рушились к тому моменту, как я ушёл, а Пожарная Бригада планировала снос их остатков, как только тлеющие головешки достаточно охладятся. Я почти уверен, что любые… странности, которые я, возможно, оставил, были полностью поглощены огнём, а если нет, они исчезнут, когда закончится снос.

— Ну, это такое облегчение. Теперь всё, что нам нужно сделать — это волноваться о том, как бы нам надуть одного из самых умных людей в Черис, который также является главой Королевского Колледжа, чья полноценная поддержка, я напомню тебе, нам понадобится в не таком далёком будущем. Есть ли у тебя какие-либо предложения о том, как это сделать, Мерлин?

— Вообще-то, у меня есть предложение.

— Выкладывай, не тяни!

— Я не думаю, что ты вообще должен попытаться обмануть его, — серьёзно сказал Мерлин. — Мы оба согласны с тем, что он необыкновенно умный человек. Наверное, умнее, чем кто-либо из нас, если хорошо подумать. Поэтому велика вероятность того, что он сам всё выяснит в течение следующих нескольких пятидневок. Думаю, мы просто должны пойти и рассказать ему.

— Рассказать ему что? И как много? В конце концов, — с оттенком иронии заметил Кайлеб, — не похоже, что ты мне всё рассказал.

— Я знаю. — Выражение Мерлина было извиняющимся, и он покачал головой. — И я обещаю, я действительно расскажу тебе всё, что смогу при первой возможности. Но что касается доктора Маклина, я думаю, нам нужно рассказать ему хотя бы столько же, сколько знают Рейджис и Бинжамин. Возможно столько же, сколько знает Арнальд и остальная часть твоей личной группы охраны. И со временем, я хотел бы, чтобы он знал столько же, сколько знаешь ты, если окажется, что он… достаточно гибкий, с философской точки зрения, чтобы справиться с этим.

— «Гибкий с философской точки зрения», — повторил Кайлеб с почти мечтательным выражением. — Теперь есть удобный термин для этого. Я вижу, вы умеете обращаться со словами, сейджин Мерлин.

— Стараюсь, Ваше Величество. Стараюсь.

III Дворец Архиепископа, Город Теллесберг, Королевство Черис

Архиепископ Мейкел Стейнейр слушал мягкое мурчание кото-ящерицы на коленях, и гладил короткий, шелковистый белый бархат её меха. Кото-ящерица лежала на спине, растопырив все свои шесть лап в воздухе, а её золотистые глаза были полуприкрыты в бесстыдном блаженстве, так как длинные пальцы архиепископа ласкали мех на её животе.

— Нравится тебе, Ардин? — усмехнулся Стейнейр.

Кото-ящер не соизволил ответить на его замечание. Кото-ящерицы, в конце концов, как очевидно знали все кото-ящерицы, были истинными повелителями мироздания. Человеческие создания существовали только для того, чтобы кормить их, открывать для них двери, и — прежде всего — ласкать их. В данный конкретный момент мир был на своём месте, насколько это касалось Ардина.

Архиепископ улыбнулся этой мысли. Он был домашним животным Ардина (и не было смысла думать об их отношениях в каких-либо других терминах) уже почти десять лет, став им вскоре после смерти своей жены. В то время, когда он обзавёлся Ардином, он думал, что кото-ящерица была самкой. Было трудно отличить самца кото-ящерицы от самки, пока им не исполнилось пары лет, и он назвал нового питомца именем своей жены. К тому времени, когда он осознал свою ошибку, Ардин уже привык к своему имени и, несомненно, отказался бы, со всем монументальным упрямством своей породы, отзываться на что-нибудь другое.

К счастью, Ардин Стейнейр была женщиной с редким чувством юмора, и Стейнейр не сомневался, что её бы повеселила эта путаница. Её дочь, которая теперь делила своё имя с кото-ящерицей, определённо повеселилась. Пушистый Ардин был её подарком одинокому отцу. Она тоже предположила, что он был самкой, и она знала достаточно о кото-ящерицах, чтобы не терять время зря, пытаясь изменить образ его мыслей. Так же и зять Стейнейра, сэр Лейринк Кестейр, хотя и слышали, как он замечал — обычно, когда его жена отсутствовала — что кото-ящер Ардин был гораздо менее упрям, чем его двуногая тёзка. И что они оба были менее упрямыми, чем любой из четырёх внуков Стейнейра.

Улыбка архиепископа смягчилась от воспоминаний, но затем она растворилась в задумчивой нахмуренности, когда мысли о его внуках напомнили ему об огромной угрозе, нависшей над всем Королевством Черис и всеми его детьми. Эти внуки были заложниками удачи, и всякий раз, когда он думал о них, он точно понимал, почему некоторые люди не осмеливаются восстать против коррупции Церкви.

«Но также именно это является причиной, по которой другие люди не могут отказаться восстать», — подумал он. — «И ни Ардин, ни Лейринк никогда не сомневались в моём решении».

Костяшки чьих-то пальцев осторожно постучали в его дверь, и Стейнейр зашевелился в своём кресле. Глаза Ардина полностью раскрылись, когда его подушечка выскользнула из-под него, и архиепископ взял его на руки.

— Боюсь, пришло время работать, — сказал он. Кото-ящер зевнул, показывая свой розовый, раздвоенный язык, а затем быстро и ласково лизнул его щёку.

— Подкупом ничего не добьёшься, ты, пушистый маленький монстр, — сказал ему Стейнейр, а затем опустил его на пол.

Ардин стёк вниз и побрёл к корзине в одном из углов, а Стейнейр откашлялся.

— Войдите! — позвал он, и задумчиво наблюдал, как два неожиданных посетителя были препровождены в его кабинет, расположенный в Архиепископском Дворце.

Двое этих мужчин были достойны изучения во многом уже из-за физического контраста между ними, но другие различия были гораздо глубже.

Тем не менее, оба они попросили провести совместную встречу со Стейнейром, которая предполагала несколько интересных возможных сценариев.

«Ни один из которых», — напомнил он себе, — «скорее всего, не будет точным, учитывая, как мало информации у тебя есть, чтобы обосновать любой из них».

Епископ-исполнитель Жеральд Адимсин давно оставил позади средний возраст, и до недавних… неприятностей, у него был вальяжный, упитанный вид. Фактически, он всегда наслаждался удовольствиями хорошей кухни, и вес у него был немного больше, чем могли бы одобрить целители-священники Ордена Паскуаля. Также он очень тщательно заботился о своём внешнем виде. Он знал, что выглядеть соответствующе для епископа-исполнителя было существенным преимуществом, и поэтому всегда безупречно ухаживал за собой.

Сейчас же, хотя он всё ещё был одет в белую рясу, соответствующую его епископскому званию, он был стройнее, а в его движениях была странная хрупкость. Дело было точно не в том, что он был в возрасте, а скорее в том, что он был вынужден справиться с чем-то совершенно неожиданным и, в процессе этого, обнаружил, что мир на самом деле не был аккуратным, хорошо организованным, контролируемым местом, каким он ему представлялся.

Мужчина, пришедший с ним, отец Пейтир Уилсинн, был много моложе, он был старше короля Кайлеба не больше, чем на десять лет. Волосы Адимсина были тёмными, притом серебро возраста ещё не покрыло их, а у Уилсинна они были кудрявыми, с оттенком красного цвета, такого же редкого, как были редкими здесь, в Черис, его серые северные глаза.

Там, где Адимсин был почти таким же высоким, как и Стейнейр, Уилсинн был на голову ниже архиепископа, но, если Адимсин двигался со странным хрупким выражением лица, Уилсинн был таким же, как обычно, уравновешенным и энергичным.

Их сопровождали два оруженосца в оранжево-белых цветах Архиепископской Гвардии. Упомянутые оруженосцы уважительно шли на шаг позади посетителей, но их присутствие не было простым церемониальным актом уважения, каким оно могло бы быть. Определённо не сейчас, после того, как попытка покушения была так близка к успеху. Оруженосцы и охранники Стейнейра не были настроены рисковать ещё раз, когда заботились о его безопасности, и архиепископ чувствовал уверенность, что оба его посетителя знали об этом.

Адимсин и Уилсинн остановились перед его столом, и он поднялся, чтобы поприветствовать их.

— Епископ-исполнитель, — сказал он, слегка склонив голову в сторону Адимсина, а затем посмотрел на Уилсинна.

— Отче.

Он не предложил своё кольцо для поцелуя.

— Архиепископ, — ответил Адимсин за них обоих.

Брови Стейнейра не изогнулись, и он смог сдержаться и не отразить ни единого признака удивления на своём лице. Это было непросто. Предоставление ему этого титула, даже в частном разговоре, имело бы серьёзные последствия для Адимсина, если бы вести о этом когда-либо дошли до Храма.

— Пожалуйста, садитесь, — пригласил Стейнейр, махнув в сторону кресел перед столом, за которым когда-то сидел Адимсин, когда был представителем Эрайка Динниса здесь, в Черис.

Стейнейр много раз представал перед этим столом, чтобы получить «рекомендацию» — или выговор — от Адимсина, и осознание епископом-исполнителем изменений в их относительных состояниях проявилось в другом человеке в виде лёгкой, ироничной улыбки. Отец Пейтир, с другой стороны, просто сидел, с выражением хладнокровия и чего-то очень близкого к безмятежности, и, казалось, почти не подозревал о землетрясении, потрясшем Церковь Черис со времени его последнего визита в этот кабинет.

Стейнейр секунду пристально смотрел на них, затем кивнул оруженосцам. Некоторое время они колебались, глаза их выражали недовольство, и архиепископ поднял обе руки и изобразил прогоняющее движение в их сторону, пока они, наконец, не сдались и не вышли из кабинета, тихо закрыв за собой дверь.

— Должен признаться, — продолжил архиепископ, снова усаживаясь в своё кресло, когда дверь закрылась, — что я был несколько удивлён, когда вы оба попросили об этой встрече. Ваше послание дало ясно понять, что у вас есть фундаментальный вопрос, который вы оба хотели бы обсудить со мной, но было необычайно молчаливо насчёт того, что же именно этот вопрос может затрагивать.

Его тон сделал последнее предложение вопросом, и он вежливо поднял брови. Адимсин взглянул на Уилсинна, затем глубоко вздохнул, дотянулся до кармана рясы и достал сложенный лист бумаги.

— Я не сомневаюсь, что вы были удивлены… Ваше Высокопреосвященство, — сказал он, и на этот раз Стейнейр позволил своим глазам сузиться от выбранной епископом-исполнителем формы обращения. Адимсин, очевидно, увидел это, потому что он слегка улыбнулся и покачал головой. — Сначала, когда я сидел в своих удобных, пусть и принудительно предоставленных, комнатах в Теллесбергском Дворце, Ваше Высокопреосвященство, у меня не было ни малейшего намерения согласиться с вашей явной узурпацией законной власти архиепископа Эрайка здесь, в Черис. Конечно, в то время, когда я стал… гостем короля Кайлеба, я не больше, чем кто-либо другой в Королевстве имел представление о том, почему и как была предпринята такая мощная атака против него. С тех пор стало намного очевиднее, что «Рыцари Храмовых Земель» должны были привести своих «союзников» в движение против Черис задолго до того, как архиепископ Эрайк смог бы добраться до Зиона с любым официальным отчётом о своём последнем пастырском визите.

Он сделал паузу, и Стейнейр поднял голову.

— Есть ли причина, по которой временная привязка к их действиям должна повлиять на ваше отношение к — как вы это назвали? — моей «неопровержимой узурпации законной власти архиепископа Эрайка»?

— Сама по себе — нет. — Неуверенная улыбка Адимсина угасла и пропала. — Однако, она сыграла свою роль. Ваше Высокопреосвященство, я не буду притворяться, что многие из моих решений, принятых, когда я сидел в кресле, в котором сейчас сидите вы, не были продиктованы… прагматическими соображениями, скажем так, и даже скажем больше, духовными или доктринальными вопросами. Несмотря на это, я, однако, надеюсь, вы поверите мне, если я скажу, что я ни на секунду не рассматривал какие-либо действия и нововведения, здесь в Черис, как беспокоящие, хотя некоторые из них возможно были такими, что они достигли такого масштаба, который мог бы потребовать или оправдать очевидный выбор решений «Рыцарей Храмовых Земель».

— Я поверю в это, — тихо сказал Стейнейр, и это была правда. Он никогда не считал Адимсина злым человеком, хотя в какой-то степени предельная банальность его корыстных мотивов была едва ли не хуже.

— Я уверен, вы также понимаете, — продолжил Адимсин, — что отчёт отца Пейтира, отправленный Инквизиции, подчёркивал его собственную веру в то, что ни одно из нововведений, по которым его просили вынести решение, не являлось нарушением «Запретов Чжо-чжэн». Я уверен, что он был даже больше, чем я шокирован атакой, начатой против Черис.

Стейнейр взглянул на Уилсинна, и молодой старший священник невозмутимо посмотрел на него в ответ. — «Без сомнения, Уилсинн был более удивлён, чем Адимсин», — подумал Стейнейр. В отличие от епископа-исполнителя, ни у кого никогда не возникало вопроса об искренности и глубине личной веры Пейтира Уилсинна. Он должен был знать о зачастую омерзительных соображениях, которые лежали в основе официальных заявлений Совета Викариев и политики «Группы Четырёх», но Стейнейр не сомневался, что молодой священник был одновременно шокирован и приведён в ужас предложенным «Группой Четырёх» решением «Черисийской проблемы».

— Несмотря на это, — продолжал Адимсин, — мы оба оказались в довольно неудобном положении. Имейте в виду, Ваше Высокопреосвященство, никто никоим образом не пытался оскорбить или унизить нас. На самом деле, я сомневаюсь, что в истории Сэйфхолда были ещё два пленника, которые были бы размещены с такими удобствами, хотя один или два гвардейца были, несомненно, немного… придирчивы, после того как те безумцы попытались убить вас прямо в Соборе. — Адимсин покачал головой, словно он даже сейчас не мог поверить, что кто-то пытался убить архиепископа — любого архиепископа — в его собственном соборе. — Тем не менее, у нас не было никаких сомнений, что на самом деле мы были пленниками, хотя все вежливо притворялись что это не так.

— Я прекрасно это понимаю, — ответил Стейнейр. — На самом деле, по многим причинам, именно ими вы и были. Во-первых, конечно, из-за вашего положения в церковной иерархии здесь, в Черис. Во-вторых, потому что в последнее время у вас было так много причин — многие из которых были бы вполне обоснованными, даже в глазах короля Кайлеба — активно выступать против наших действий. Эта оппозиция была бы неизбежной, и, говоря совсем откровенно, вы оба по разным причинам, возможно, имели бы значительный вес среди некоторой части нашего местного духовенства. И, в-третьих, если быть полностью честным, и независимо от того, легко вы в это поверите или нет, это также являлось попыткой защитить вас. Чтобы даже «Группе Четырёх» стало ясно, что вы не участвовали в этих действиях.

Несмотря на своё собственное открытое признание того, что Великий Инквизитор и его коллеги предназначили для Черис, кожа вокруг глаз Адимсина, казалось, ненадолго натянулась, когда Стейнейр использовал термин «Группа Четырёх». Однако, он не запротестовал против слов, выбранных архиепископом.

— Никто никогда не объяснял нам этот конкретный аспект, Ваше Высокопреосвященство. Тем не менее, я знал об этом. И, давайте откровенность за откровенность, я не был слишком уверен в том, что это пойдёт на пользу, по крайней мере, в моём собственном случае. Мне кажется, что в вашем собственном флоте это традиция — капитан несёт ответственность за всё, что происходит на борту его корабля. Совет Викариев будет считать меня — совершенно справедливо, честно говоря — по крайней мере, частично ответственным за то, что здесь произошло.

— Несмотря на это, моим намерением всегда было дистанцироваться от вызова, брошенного вашим королевством Матери-Церкви. Я мог бы чуть-чуть поддержать вашу законную самозащиту против неспровоцированного нападения на вас, но в отвержении полномочий самого Великого Викария, я считаю, что вы зашли слишком далеко. Не просто в доктринальных терминах, а в терминах неизбежных последствий не просто для Черис, но для всего Сэйфхолда.

— А затем, вчера, я получил вот это.

Он поднял сложенный бумажный лист, который вынул из кармана.

— И что это? — вежливо спросил Стейнейр.

— Личное письмо от архиепископа Эрайка, — сказал Адимсин очень тихо. — Оно адресовано совместно отцу Пейтиру и мне.

— Понимаю.

Стейнейр ни голосом, ни выражением лица сумел не выдать, что удивился ещё раз, хотя возможность того, что Эрайк Диннис напишет письмо Адимсину и Уилсинну никогда не приходила ему в голову. Так же он не подозревал о причинах, почему оно пришло. По собственному настоянию Стейнейра, Кайлеб приказал, что входящая почта его «гостей» не должна вскрываться. Король настоял на том, что любая исходящая корреспонденция должна быть тщательно изучена и подвергнута цензуре, но никто не пытался ограничивать сообщения Адимсину или Уилсинну.

— Поскольку письмо, похоже, вдохновило вас на просьбу об этой встрече, могу ли я предположить, что вы намерены поделиться со мной его содержанием?

— Можете, Ваше Высокопреосвященство. — Голос Адимсина был угрюмым, а лицо мрачным.

— Ваше Высокопреосвященство, — сказал он, — архиепископ Эрайк мёртв.

— Прошу прощения? — Стейнейр внезапно сел прямее за своим столом.

— Я сказал, что архиепископ Эрайк мёртв, — повторил Адимсин. — Новости пока не дошли до нас, сюда, в Черис. Я понимаю это. Однако письмо архиепископа Эрайка не оставляет мне никаких сомнений в том, что он действительно мёртв к данному моменту. Казнён Инквизицией за злоупотребление положением, вероотступничество, ересь и измену против Божьей Церкви и против самого Бога.

Лицо Стейнейра ожесточилось. Ему никто не требовался, чтобы вспомнить о том, какие санкции Книга Шуляра накладывала на тех, кто был осуждён за эти преступления, а тем более на одного из архиепископов самой Матери-Церкви.

— Письмо архиепископа не слишком длинное, Ваше Высокопреосвященство, — сказал Адимсин. — Ему было отказано в доступе к бумаге и чернилам в целях переписки, и ему пришлось импровизировать, чтобы добыть даже этот единственный лист. Я не уверен, как ему удалось передать наружу конкретно эту записку, учитывая строгость его заключения Инквизицией. Я считаю, что его молчание об этом имеет целью защиту того, кому он доверял. Но то, о чём она говорит, очень многое объясняет.

— И что оно объясняет? — спокойно спросил Стейнейр.

— Он начинает с того, что информирует отца Пейтира и меня о причинах его ареста и вынесенного ему приговора. Он просит нас простить его — и молиться за его душу — несмотря на его многочисленные ошибки. Также он специально попросил меня передать это письмо вам, чтобы вы могли использовали его так, как сочтёте нужным, и он извиняется за то, что он не смог защитить и воспитать души своего архиепископства так, как Бог требует от Своих священников. И, — Адимсин посмотрел в глаза Стейнейра, — он берёт на себя смелость дать нам последнее указание в качестве нашего архиепископа.

— И что это за указание?

— Он не приказывает нам, потому что, как он говорит, он больше не чувствует, что у него есть такое право, но он истово умоляет нас остаться здесь, в Черис. Он говорит, что опасается, что, если мы вернёмся в Зион или в Храмовые Земли, мы тоже будем вынуждены держать ответ перед Инквизицией. Он принимает свою собственную судьбу, но, будучи нашим священническим начальником, он предписывает нам сохранить нашу жизнь вместо несправедливого наказания и судебного убийства, оставаясь вне досягаемости Инквизиции. И он просит нас сделать всё, что в наших силах, чтобы искупить его неудачу — и нашу — как духовных пастухов Черис.

Стейнейр откинулся на спинку кресла, его глаза стали задумчивыми. Он никогда не ожидал такого письма от Эрайка Динниса. Тем не менее он не сомневался, что оно было подлинным, и он подумал, что за духовное паломничество Диннис пережил в руках Инквизиции, чтобы написать это. В любом человеке есть добро.

Стейнейр верил в это так же твёрдо, как он верил, что солнце будет восходить утром. Но в некоторых людях это добро было более глубоко скрыто, более глубоко погребено, чем в других, и он думал, что добро в Эрайке Диннисе было безвозвратно погребено под горой безответственного взяточничества и многолетнего участия во внутренней коррупции Храма.

«Но я ошибался», — подумал он. — «Перст Божий может коснуться кого угодно, где угодно, самым маловероятным способом. Я всегда верил в это. И вот в конце жизни Эрайка Динниса, Бог совершенно точно прикоснулся к нему».

Архиепископ прикрыл глаза, и вознёс короткую, пылкую благодарственную молитву за то, что, хоть и в самом конце, Диннис нашёл свой, отчётливо видимый, путь к Богу, несмотря на развращающие линзы, через которые его учили искать Его. Затем Стейнейр выпрямился и посмотрел на своих посетителей.

Теперь он понял, что за необычную хрупкость он ощутил в Адимсине. Подобно Диннису — и в отличие от Уилсинна — Адимсин был человеком, чья вера отошла на второе место после его светских обязанностей… и возможностей. В судьбе и письме Динниса он увидел отражение самого себя, и, должно быть, это был устрашающий намёк. Тем не менее, в отличие от Динниса, у него была возможность извлечь выгоду из опыта в этом мире, а не только в следующем. Он мог выбрать, какие решения он примет в жизни, которая ещё осталась ему, и Стейнейру было очевидно, что он нашёл это настолько же пугающим, насколько и волнующим, а так же, как причиной устыдиться, так и шансом на своего рода исправление.

Однако для молодого Уилсинна это, должно быть, было совсем другое потрясение. Стейнейр лучше многих знал, что Уилсинн испытывал мало иллюзий по поводу того, как часто действия Церкви предавали дух её собственного Священного Писания. Но размах коррупции и внушающие ужас действия, на которые была готова пойти «Группа Четырёх», должны были ударить по нему, как кувалда. И в отличие от Динниса и Адимсина, Пейтир Уилсинн никогда не забывал, что он был священником Божьим, и никогда не позволял коррупции, которая окружала его, отвлекать его от своих духовных обязанностей.

И вот теперь, один из самых безупречных слуг Матери-Церкви, которых когда-либо знал Стейнейр, обнаружил что падший архиепископ, чьё разложение всегда должно было быть совершенно очевидно для Уилсинна, указывал ему повернуться спиной к Матери-Церкви. Отказаться от её власти, отвергнуть её законные требования. Священнику Инквизиции было приказано бросить вызов самому Великому Инквизитору одной из жертв самой Инквизиции.

— Господи, помилуй Своего истинного слугу Эрайка, — пробормотал Стейнейр, касаясь сначала своего сердца, а затем губ.

— Аминь, — эхом повторили Адимсин и Уилсинн.

— Я потрясён и напуган судьбой архиепископа Эрайка, — сказал после этого Стейнейр. — И всё же, я считаю, что под конец своей жизни он поднялся на такой уровень осознания Бога, которого лишь некоторые из нас когда-либо достигали.

— Тем не менее, я должен сказать вам обоим, что одним из пунктов доктрины, по которому я, и Церковь Черис, категорически не согласны с доктриной Совета Викариев, является право — и ответственность — любого дитя Божьего самому судить, в чём это право действительно заключается и что оно требует от него или неё. Роль Церкви заключается не в том, чтобы навязывать, а в том, чтобы учить — объяснять, воспитывать и втолковывать. Роль же индивидуума заключается в том, чтобы проявлять его или её свободу воли в любви к Богу и делать то, что правильно, потому что это правильно, а не просто потому, что ему не дали иного выбора.

Уилсинн слегка шевельнулся в своём кресле, и Стейнейр посмотрел на него.

— Я говорю вам это, брат Пейтир, потому что я отказываюсь вводить вас или любого другого человека в заблуждение по отношению к моей собственной позиции по этому вопросу. Ни один мужчина и женщина не могут по-настоящему выбрать служение Богу, если они не вправе свободно отказаться служить Ему, а Бог желает, чтобы народ Его пришёл к Нему с чистыми глазами и радостью, а не в трусливом ужасе перед Инквизицией и проклятием Ада. Я намерен ясно дать понять всем, что я отказываюсь злоупотреблять властью этого поста, дабы навязывать совесть священникам или мирянам. Таким способом прокладывается путь к тому самому разложению и случайному злоупотреблению властью «во имя Господа», которые привели нас к нынешнему разрыву с Советом Викариев. Когда Мать-Церковь решает, что она может командовать своими детьми так, как ей хочется, тогда ноги её священства крепко встают на путь во тьму. Как архиепископ, находящийся здесь, в Черис, во главе церковной иерархии, я могу предопределять политику, принимать решения и давать указания одновременно как епископату, так и священству. И, если эти инструкции будут нарушены или проигнорированы, у меня есть право и обязанность удалить тех, кто не может подчиняться мне по совести, с любых постов, которые они могут занимать в этой иерархии. Но священник всегда остается священником, отче. Если его не признают бесспорно виновным в грехе и злоупотреблении его служебным положением, никто не может отнять у него эту должность или отказать ему в его призвании. И ни я — и никакой другой человек — не имеют права отлучать, пытать или убивать любого другого мужчину или женщину, которые просто не могут или не в состоянии поверить в то, во что верю я.

Уилсинн секунду молчал, а потом глубоко вдохнул.

— Ваше Высокопреосвященство, я служитель Инквизиции. Я считаю, вы должны понимать, что я всегда старался осуществлять полномочия своего поста таким образом, который отвечает моим пастырским обязанностям и поддерживает порядок с любовью и пониманием. Я посвятил всю свою жизнь, свою веру в Бога, ответственности Матери-Церкви за сохранение детей Божьих от разложения. Не просто «убеждению» их в том, как они должны действовать, но защите их от соблазнов Шань-вэй любыми средствами, которые могут потребоваться.

— Я понимаю это, отче. Именно по этой причине я был настолько конкретен в определении этой доктринальной разницы. Я глубоко уважаю вашу личную веру и ваши личные качества, как человека и как священника. Ничто не принесло бы мне большего удовольствия, чем увидеть, что вы стали частью процесса исправления порочных практик Церкви — всех её порочных практик — здесь, в Черис и в других местах. Я полностью осознаю, каким надёжным подспорьем вы могли бы стать в этой ошеломляющей задаче. Но это не может быть причиной, по которой любой человек, даже будь он настолько священником, может заняться ей, пока он не будет уверен, что это его дело, и Господа, равно как и моё. Чувствуете вы такую уверенность, отче?

— Я не знаю, — лишь тихо ответил Уилсинн, встречая спокойный внимательный взгляд Стейнейра своими чистыми серыми честными глазами. — Я знаю, что злоупотребления, о которых говорите вы, и о которых писал архиепископ Эрайк, реальны. Я знаю, что Великий Инквизитор и Канцлер намеревались сделать с Черис, и я знаю, что это было неправильно. Хуже, чем неправильно, это было зло, предательство всего, за что Мать-Церковь должна была стоять и что должна была защищать. Что бы это ни было, я знаю, что это не могло быть волей Божьей. Однако существует большая разница между согласием, что то, что они сделали — плохо, и согласием, что то, что сделали вы — правильно.

— Я ценю вашу честность, отче. И я доверяю ясности вашего духовного видения. Я не буду пытаться сегодня склонить вас к моей точке зрения. Очевидно, что пока ваша собственная вера и ваша собственная совесть не убедят вас в том, что мы пытаемся совершить здесь, в Черис, правильно, никто не мог бы ожидать, что вы пойдёте на это. Но я прошу вас обдумать то, что вы сами видели, что написал вам архиепископ Эрайк, слова и поступки Церкви Черис, и прикосновение Бога к вашему сердцу. Подойдите к этому с молитвой и трезвой медитацией, отче, не в неистовстве и напряжении. Если вы со временем найдёте, что Бог сподвиг вас принять наши усилия, тогда мы будем приветствовать вас как брата и одинаково мыслящего слугу Божьего. А если Бог не сподвигнет вас присоединиться к нам, мы также поймём и будем уважать это решение.

— А тем временем, Ваше Высокопреосвященство?

— А тем временем, отче, я был бы очень признателен, если бы вы продолжили занимать пост Интенданта здесь, в Черис. Как вы сказали, никто в этом Королевстве никогда не испытывал ни малейшего сомнения в вашей решимости применять «Запреты» добросовестно и справедливо. Для всех наших людей было бы чрезвычайно обнадёживающим знать, чтобы вы продолжаете находиться на этой должности в это время беспорядков и перемен.

— Если я соглашусь на что-то подобное, Ваше Высокопреосвященство, то я продолжу действовать на этом посту так, как я считаю нужным.

— Это не больше и не меньше, чем я желал бы получить от вас, отче.

— Даже если это спровоцирует конфликт между нами, Ваше Высокопреосвященство?

— Отче, — сказал Стейнейр с мягкой улыбкой, — учитывая то, как вы в прошлом выполняли свои обязанности, я не вижу абсолютно никаких оснований полагать, что между нами случится конфликт на почве «Запретов». Если мы в чём-то будем не согласны друг с другом, тогда, очевидно, каждый из нас попытается убедить другого, но я ни разу не видел, чтобы вы принимали решение из блажи, или, если уж на то пошло, такое, с чем бы я не согласился. Я не вижу причин ожидать, что вы примите какое-нибудь такое решение сейчас.

— Это правда, что у нас могут быть определённые расхождения во мнениях в отношении правильного использования принуждающих полномочий, свойственных вашей должности. Как вы сказали, вы считаете, что ответственность Церкви заключается в защите от разложения «любыми необходимыми средствами», тогда как я считаю, что её ответственность состоит в том, чтобы учить и убеждать. Что внешнее принуждение не может породить внутреннюю силу, способную противостоять тьме и злу, с которыми сталкивается каждый из нас в нашей повседневной жизни. Я подозреваю, что теперь вы можете обнаружить себя несколько более сомневающимся в определении «любыми необходимыми методами», чем были до попытки вторжения «Группы Четырёх», но я не сомневаюсь, что мы всё же можем оказаться на противоположных сторонах по какой-либо проблеме доктринального принуждения. Если придёт такое время, я обязательно попытаюсь убедить вас принять мою точку зрения на эту ситуацию, но вы всегда будете иметь право уйти со своей должности в отставку — и публично изложить причины своего поступка. И я никогда не попытаюсь заставить вас принять или публично одобрить мою позицию по любому вопросу, в котором ваша совесть не сможет согласиться со мной.

— С вашего позволения, Ваше Высокопреосвященство, сегодня я не скажу ни да, ни нет, — сказал Уилсинн после долгого, задумчивого молчания. — Как вы сами предположили, это не решение, а выбор, который не следует делать второпях. Я бы предпочёл сначала помедитировать и помолиться, чтобы Бог указал мне направление, прежде чем я дам вам ответ.

— Я не могу просить большего ни у какого другого священника, отче. — Стейнейр улыбнулся молодому человеку, затем снова посмотрел на Адимсина. — И я не могу просить большего ни у какого другого епископа-исполнителя, — сказал он, улыбнувшись ещё раз.

— Очевидно, я был рад вам обоим как по политическим причинам, так и по духовным, но ни я, ни король Кайлеб не попытаемся навязывать что-то вашей совести. Как мы можем сделать это, когда большая часть нашей ссоры с Советом Викариев заключается в его попытке сделать именно это для всех детей Божьих? Каким бы ни было ваше окончательное решение, однако, знайте это. Говоря от своего имени, в полном ожидании, что король Кайлеб согласится, но даже если и нет, я предоставлю вам обоим убежище. Независимо от того, найдёте ли вы в своих сердцах и душах желание присоединиться к нам в наших усилиях по преобразованию Матери-Церкви в то, чем Бог действительно хотел бы она стала, вы можете остаться здесь, в Черис, под защитой Церкви Черис, как бы долго вам не потребовалось.

IV Королевский Дворец и Монастырь Сен-Жерно, Город Теллесберг, Королевство Черис

— Одну минуту, если позволите, сейджин Мерлин. — Мерлин приостановился и с некоторым удивлением поднял глаза, когда архиепископ Мейкел легко коснулся большой сильной рукой его плеча.

— Да, Ваше Высокопреосвященство? Чем я могу помочь вам?

Они стояли прямо на входе в комнату, которую остальная часть Королевского Совета только что покинула, и Кайлеб оглянулся на них, подняв одну бровь.

— Есть ещё что-нибудь, что нам нужно обсудить, Мейкел? — спросил король.

— Вообще-то, Ваше Величество, — сказал Стейнейр, тоном более формальным, чем обычно, — я бы хотел позаимствовать сейджина на вторую половину дня, если можно. — Удивление на лице Кайлеба отразилось более ясно, чем у Мерлина, и архиепископ улыбнулся. — Я обещаю, что верну его к ужину, Ваше Величество. У меня просто есть небольшой вопрос, который мне нужно обсудить с ним, а поскольку у меня всё равно есть пастырское дело, из-за которого мне нужно пробежаться в город сегодня днём, я подумал, что мог бы попросить его сходить со мной. Просто ради предосторожности, вы же понимаете.

Лица Кайлеба внезапно напряглось. Попытка убийства архиепископа Мейкела была слишком свежа в его памяти, чтобы он неправильно понял, какой вид «предосторожности» Стейнейр имел в виду.

Особенно в виду того, что случилось с Королевским Колледжем тремя днями ранее.

— Если тебе нужна дополнительная защита, Мейкел… — начал король, но Стейнейр покачал головой.

— На самом деле, я не особо беспокоюсь о наёмных убийцах, Ваше Величество, — сказал он с намёком на улыбку. — Не в этот раз, по крайней мере. Однако у меня есть визит, который я хочу нанести сегодня днём, и в сложившихся обстоятельствах я бы предпочёл не привлекать к нему большого внимания. К сожалению, если я возьму с собой кучу оруженосцев, я стану немного более заметным. Учитывая печальные события в кафедральном соборе, то что случилось с Колледжем, и способ убеждения, который, в целом, кажется, работает, я бы не хотел, чтобы личная прогулка для посещения старого друга, который не особенно хорошо себя чувствует, сосредоточила внимание какой-нибудь потенциальной враждебности на простом монахе, а это на самом деле очень возможно. Я могу заставить некоторых людей подумать, что я, должно быть, что-то замышляю, если они поймут, что я вообще туда иду. К счастью, я чувствую достаточную уверенность, — тут его улыбка стала шире, — в том, что капитана Атравеса будет более чем достаточно для задачи сохранения нас обоих в целостности, если я совершу эту прогулку… инкогнито, если можно так сказать?

— Это действительно важно настолько, чтобы рисковать тем, что ты шатаешься по улицам «инкогнито» в такое время? — спросил Кайлеб.

— Он очень старый друг, Ваше Величество, — спокойно ответил Стейнейр, — и его здоровье ухудшается уже какое-то время. Это не просто дружеский визит.

Кайлеб пару секунд глядел на прелата, затем глубоко вздохнул и кивнул. Мерлин не был особенно удивлён капитуляцией короля, даже несмотря на то, что мысль о том, что с Мейкелем Стейнейром что-нибудь случится в этот конкретный момент в истории Сэйфхолда, была, откровенно говоря, просто пугающей. Вероятно, для Мерлина это было ещё более справедливо, чем для Кайлеба, если бы Мерлин собирался быть честным, и после предыдущего покушения никто — даже Стейнейр — не мог притворяться, что Храмовые Лоялисты не выяснили тоже самое. Но ни Мерлин, ни Кайлеб не знали ничего, что они могли бы сказать, чтобы отговорить Стейнейра от выполнения его священнического долга. Если бы они могли отговорить его, он был бы кем-то другим… и он не был бы столь жизненно важен для их надежд на будущее.

— Ну ладно, — сказал король. Затем перевёл взгляд на Мерлина. — Пожалуйста, Мерлин, постарайся сохранить его целиком. Снова.

Стейнейр соизволил даже немного вздрогнуть при последних словах короля, но не позволил им переубедить себя.

— Я сделаю всё возможное, Ваше Величество, — заверил Кайлеба Мерлин, и взглянул на возвышающегося королевского гвардейца, который ждал снаружи двери в комнату совета.

Сержант Пейтер Фейркастер был единственным человеком из бывших телохранителями кронпринца Кайлеба морских пехотинцев, которого официально перевели в Гвардию, когда Кайлеб вступил на престол. Арнальд Фалкан и остальные телохранители Кайлеба теперь защищали кронпринца Жана, одиннадцатилетнего младшего брата Кайлеба. Изменение назначения было тяжёлым как для Кайлеба, так и для мужчин, которые так долго его защищали, но безопасность наследника черисийского престола была ответственностью Королевской Черисийской Морской Пехоты с незапамятных времён. Фейркастер, возможно, тоже остался бы со старым отрядом, но Кайлеб настоял на том, что хотя бы один из «его» морпехов должен был остаться на прежней должности, в немалой степени из-за того, что они уже знали о «видениях» Мерлина. Наличие кого-нибудь ещё, кто помогал бы скрывать случающиеся время от времени… особенности поведения Мерлина, по крайней мере, пока они не решили, кто из новых гвардейцев короля может быть допущен к этому знанию, показалось молодому королю очень хорошей идеей.

Мерлин был с этим согласен. Кроме того, спокойная, компетентная свирепость Фейркастера была чрезвычайно обнадёживающей для человека — или ПИКА — ответственного за сохранение короля живым. А возможность иметь рядом кого-нибудь, кто извлекал Кайлеба из неприятностей, с тех пор как ему было девять лет, тоже была не из тех вещей, над чем можно было насмехаться.

— Пейтер, — сказал Мерлин.

— Да, сэр, — пророкотал громадный гвардеец.

— Отправь пажа, чтобы сообщить лейтенанту Астину, что тебе нужен ещё человек. Я думаю, что сержант Винейр должен быть свободен. Затем внимательно следи за Его Величеством, пока не появится Винейр. Не дай ему попасть в неприятности.

— Да, сэр. — Фейркастер коснулся правым кулаком нагрудника своей кирасы в салюте и сурово посмотрел на короля, а Кайлеб покачал головой.

— Всегда так приятно осознавать, как сильно я во власти всего меня окружающего, — заметил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Приятно знать это, Ваше Величество. — Изысканная любезность ответа Мерлина была лишь слегка подпорчена огоньком веселья в его странных, сапфировых глазах. Затем он повернулся к Стейнейру.

— В любое удобное для вас время, Ваше Высокопреосвященство, — промурлыкал он.

«Инкогнито», как сказал Стейнейр совсем не то «инкогнито», что он имел в виду», — подумал Мерлин более чем сердито примерно час спустя. На самом деле Мерлин был более чем немного удивлён тем, насколько Мейкел Стейнейр мог бы остаться инкогнито, когда сосредотачивался на этом. Для жителей столицы архиепископ был, наверное, даже более узнаваемой фигурой, чем сам король Кайлеб. В течение многих лет он появлялся каждую среду в Теллесбергском Соборе, справляя торжественную мессу для столичных прихожан, в качестве епископа их города, и он был ещё более заметен с тех пор, как стал архиепископом всего королевства.

Несмотря на это, и несмотря на его волнистую бороду и чёткие черты лица, он каким-то образом растворился в почти полной анонимности, когда сменил белую с оранжевой отделкой сутану своего высокопоставленного церковного поста на спартанскую, невзрачную коричневую рясу простого брата Орден Бе́дард (на которую он по-прежнему имел право, несмотря на его возвышение в чине) и повернул кольцо своего ранга рубином внутрь ладони, чтобы спрятать камень.

С накинутым капюшоном и согнутой с должным смирением головой, архиепископ полностью пропал из виду.

К сожалению, эта ряса была не из тех сутан, что подменили Сыч и Мерлин. Её обычная ткань не могла оказать какого-то сопротивления лезвиям или пулям, чего было достаточно, чтобы Мерлин чрезвычайно расстроился, хотя он вряд ли мог объяснить Стейнейру, почему так случилось. Разумеется, это сделало его ещё более несчастным.

Не нашёл он и особой радости в размышлении о том, что простого монаха вряд ли бы сопровождал капитан Королевской гвардии, а это означало, что Мерлин был вынужден внести некоторые коррективы в собственную внешность. Он оставил свою броню, свою гвардейскую униформу и свой вакидзаси, и понадеялся, что его катана не выглядит достаточно необычной, чтобы привлечь к себе чрезмерное внимание. Однако, он не был уверен, насколько реалистична была эта надежда, поскольку единственными двумя людьми во всём королевстве — если на то пошло, на всем лице планеты — которые обычно имели при себе катаны, были Его Величество Король Кайлеб и знаменитый (или скандально известный) сейджин Мерлин. Он также немного удивился тому, насколько ему не хватает его чёрно-золотой ливреи, после того, как он носил её практически каждый день в течение большей части двух последних местных лет.

Но самым трудным для него было замаскировать свои глаза. Глаза Мерлина Атравеса были такого же насыщенного сапфирово-синего цвета, как и у Нимуэ Албан, и он до сих пор не встретил ни у одного черисийца глаз, которые хотя бы приблизились к их цвету.

«Как бы я хотел, чтобы эти люди изобрели хотя солнечные очки или что-то подобное», — проворчал он сам себе, когда они пробирались по многолюдным, шумным, всегда невероятно оживлённым улицам столицы. Конечно, если он хотел быть честным, он мог бы что-нибудь сделать с глазами перед тем, как он вообще прибыл в Черис.

Он не мог просто перепрограммировать их цвет, но он мог использовать производственный блок в Пещере Нимуэ, чтобы сделать себя пару красивых карих контактных линз, чтобы скрыть их «естественный» цвет.

«Мне кажется, я не хотел потерять последний след Нимуэ», — признался он самому себе. — «И, честно говоря, я до сих пор этого не хочу… даже если это оказалось занозой в заднице. К тому же, я просто не могу сейчас отказаться от него, потому что весь белый свет знает, что у «Капитана Атравеса» эти «неземные голубые, сейджинские глаза». Скажите ещё, чтобы я выстрелил себе в ногу!»

Его сильное подозрение, что Стейнейр довольно сильно забавлялся его затруднительным положением, тоже не смогло поднять его настроение.

— Как далеко находится этот монастырь, Ваше Высокопреосвященство, если вы не против этого вопроса? — спросил он негромким голосом, и Стейнейр фыркнул.

— Ещё около пятнадцати или двадцати минут, — ответил он.

— Если бы я понял, что мы собираемся путешествовать пешком через половину города, я бы, наверное, настоял на немного большей безопасности, — заметил Мерлин. Ему не совсем удалось сохранить суровость в своём голосе. На самом деле он даже не очень сильно старался, и Стейнейр усмехнулся, а затем покачал головой.

— На самом деле это не так уж и далеко, — успокаивающе сказал он. — Кроме того, нам полезны упражнения.

— Спасибо, что заботитесь обо мне, Ваше Высокопреосвященство, но вообще-то у меня и так достаточно много упражнений.

Стейнейр снова усмехнулся, и Мерлин улыбнулся почти против своей воли.

По крайней мере, неизменные полуденные ливни, обрушившиеся на столицу ранее, продолжили свой дальше, не задерживаясь. Однако, воздух после дождя был влажным, хотя тот факт, что технически уже была осень, похоже, не произвёл особого впечатления на температуру. Согласно встроенным температурным датчикам Мерлина, она колебалась примерно на тридцати двух градусах по шкале Цельсия, которую больше не использовал никто во всей галактике.

К счастью, ни жара, ни влажность ничего особо не значили для ПИКА, а Стейнейр вырос прямо здесь, в Теллесберге. Погода ничуть его не беспокоила, и, если он и нуждался в каких-либо упражнениях, это, определённо, никак не отражалось на быстром темпе, который он задал с тех пор, как они покинули дворец.

— О! Вот мы и пришли, — сказал он через несколько минут, и свернул в переулок.

Мерлин с любопытством огляделся. Несмотря на поджог, который низвёл Королевский Колледж до кучи золы и обугленного кирпича, Теллесберг был более законопослушным и процветающим городом, чем многие другие. Несмотря на это, у него были свои… менее зажиточные пригороды, и этот едва ли был лучшей частью города. Здания вокруг них имели вид запущенных торговых лавок и складов, чьи клиенты имели не слишком пухлые кошельки, доносившиеся запахи навевали предположения, что местным канализационным трубам не помешало бы небольшое обслуживание, они прошли мимо по крайней мере двух пожарных цистерн, которые были заполнены не более чем наполовину, а жёсткие и целеустремлённые взгляды одного или двух бездельников, мимо которых они прошли несколько кварталов назад, убедили Мерлина, что Стейнейр поступил мудро, удостоверившись, что у него есть адекватный телохранитель, даже если никто из них вообще не распознал в нём того, кем он был на самом деле.

Они продолжали свой путь ещё примерно пять минут, в течение которых лавок становилось всё меньше и меньше, а запущенные склады и перенаселённые многоквартирные дома становились всё более и более многочисленными. И вот, наконец, Стейнейр повернул на последнюю дорожку, ведущую к тяжёлой деревянной двери, установленной прямо в явно потрёпанной и просто выглядевшей стене.

Как и любой другой крупный город Сэйфхолда, Теллесберг был щедро застроен церквями и соборами.

Мужские и женские монастыри также были весьма распространённым явлением, хотя, как правило, большинство из них находились за пределами городской застройки, где они могли для самообеспечения заниматься сельским хозяйством. Но конкретно этот монастырь не соответствовал этому описанию. Он выглядел так, словно был здесь с момента основания Теллесберга, и склады с такой силой сжали его с обеих сторон, что у него похоже не могло быть места ни для чего большего, чем очень скромный огород.

Стейнейр постучал, а затем он и Мерлин терпеливо ждали, пока в прочной деревянной двери не открылась задвижка маленького окошка, и оттуда наружу не выглянул монах. К удивлению Мерлина, обычная коричневая ряса монах несла на себе белую лошадь Ордена Траскотт, а не масляную лампу Ордена Бе́дард. Почему-то у Мерлина сложилось впечатление, что монастырь, в который они направлялись, принадлежал ордену Стейнейра.

Глаза привратника засветились явным узнаванием, когда он увидел Стейнейра, и прочная, покрытая царапинами створка быстро открылась. Мерлин ожидал, что он громко заскрипит, учитывая общий обшарпанный вид монастырской стены, но вместо этого она отошла в тишине хорошо смазанных и содержащихся в порядке петель.

— Добро пожаловать в монастырь Сен-Жерно, сейджин Мерлин, — сказал Стейнейр, когда они прошли через дверной проём, и дверь за ними закрылась. В голосе архиепископа была какая-то любопытная нотка, словно эти слова почему-то означали больше, чем они озвучили. Внутренние антенны Мерлина дрогнули, но он ничего не сказал, только кивнул и последовал за Стейнейром и привратником через монастырский двор.

Пространство внутри внешней стены оказалось больше, чем Мерлин оценил бы извне. Оно было значительно глубже, и оно не было мощёной площадью или утоптанной землёй, чего он мог бы ожидать из-за общей ветхости окружающего пригорода. Вместо этого он оказался в окружении зелени, многовековых покрытых лишайником стен, а также плавной, водопадно-музыкальной магии декоративных рыбных прудиков. Виверны и земные певчие птицы сидели в ветвях карликовых плодовых деревьев, которые, казалось, были почти столь же древними, как и сам монастырь, и их мягкие свистки и чириканье создавали успокаивающий контраст с городскими шумами за стеной.

Он и Стейнейр последовали за своим проводником в здание капитула[8] и вниз по ряду белёных коридоров. Кирпичные полы были выглажены и вытоптаны веками проходящих по ним ног, а стены были комбинацией из камня и кирпичей, причём переход между строительными материалами указывал на то, где более поздние дополнения соединялись с первоначальной постройкой. Они также были довольно толстыми, и в них было прохладно и тихо.

Их провожатый остановился, наконец, перед очередной дверью. Он посмотрел через плечо на Стейнейра, а затем мягко стукнул один раз.

— Войдите, — раздался голос с другой стороны, и монах, открыв дверь, отошёл в сторону.

— Спасибо, брат, — пробормотал Стейнейр, затем шагнул мимо него с лёгким кивком головы в сторону Мерлина, который означал «следуй за мной».

Они оказались в том, что явно было кабинетом, хотя при первом взгляде их можно было бы простить за то, что они подумали, что это на самом деле библиотека. Или, возможно, очень большой чулан. Немного затхлый запах бумаги и чернил наполнял воздух, книжные шкафы настолько заполнили то, что могло бы при иных обстоятельствах быть высокой, просторной залой, что могли вызвать клаустрофобию, а стол под единственным потолочным окном стоял в окружённом шкафами месте, похожем на полянку, вырубленную посреди возвышающегося тропического леса, которое выглядело слишком маленьким для него и двух кресел, стоящих перед ним.

Судя по кучам книг и бумаг, сложенных стопками на полу, Мерлин предположил, что кресла обычно служили удобными местами для хранения справочников и документов. Почему-то он не думал, что они были «невзначай» освобождены от своего бремени перед столь неожиданным прибытием его и архиепископа.

— Сейджин Мерлин, — сказал Стейнейр, — позвольте мне представить вам отца Жона Биркита, аббата монастыря Сен-Жерно.

— Отче, — ответил Мерлин с лёгким поклоном. Биркит был пожилым человеком, по меньшей мере явно на несколько лет старше Стейнейра, который сам был совсем не ребёнком. В молодости он, вероятно, был ростом где-то между Стейнейром и Мерлином, что делало бы его настоящим гигантом по меркам Черис, хотя прошедшие годы и изогнутый позвоночник изменили это, и он выглядел почти болезненно хрупким. На был одет в зелёную сутану архисвященника, а не в коричневое облачение, которое носил привратник. И как заметил Мерлин, со слегка сузившимися глазами, что его ряса несла перо для письма ордена Чихиро, а не лошадь Траскотт или лампу Бе́дард.

— Сейджин, — ответил аббат. Его голос прозвучал так, словно когда-то он был гораздо более сильным — тогда же, когда он был таким — но его глаза были ясными и острыми. Ещё они были, по крайней мере, столь же напряжёнными, как и у Мерлина, а в их карей глубине мерцал любопытный нетерпеливый огонёк. Он жестом указал на стулья перед своим столом. — Прошу вас обоих, пожалуйста, садитесь, — пригласил он.

Мерлин подождал, пока Стейнейр не усядется в одном из кресел, прежде чем усаживаться самому. Затем он сел, положив свою катану в ножнах прямо на край стола Биркита и надеясь, что он выглядит более расслабленным, чем он на самом деле себя чувствовал. Ему были не нужны датчики ПИКА, чтобы почувствовать странное, почти преждевременное напряжение, которое витало вокруг него.

Это напряжение растянулось в тишину на нескольких секунд, прежде чем Стейнейр нарушил её.

— Во-первых, — сказал архиепископ, — позвольте мне извиниться, Мерлин. Я вполне резонно уверен, что вы уже сделали вывод, что я был виновен в определённом… введении вас в заблуждение, так скажем, когда «пригласил вас» сопровождать меня сегодня днём.

— Кое-какие слабые подозрения насчёт этого приходили мне в голову, Ваше Высокопреосвященство, — признался Мерлин, и Стейнейр усмехнулся.

— Я не удивлён, — сказал он. — С другой стороны, есть некоторые вещи, которые проще было бы объяснить здесь, в Сен-Жерно, чем во Дворце. Вещи, которые, я уверен, — его взгляд внезапно воткнулся в Мерлина, — стянут для вас некоторым сюрпризом.

— Почему-то я нисколько не сомневаюсь в этом, — сухо сказал Мерлин.

— То, что я сказал Кайлебу, было правдой, — сказал ему Стейнейр. — Жон, — кивнул он в сторону Биркита, — на самом деле, мой очень старый друг. И, увы, его здоровье не очень хорошо. Однако, я совершенно уверен, что соборование[9] сегодня ему не понадобится.

— Я рад слышать это, Ваше Высокопреосвященство.

— Как и я, — согласился Биркит, тоже улыбнувшись.

— Ну да. — «А Стейнейр и в самом деле может выглядеть немного смущённым», — подумал Мерлин, — «как бы это не казалось маловероятным. Если это и так, надолго это его не замедлит».

— В любом случае, — продолжил архиепископ, — моя реальная цель, разумеется, заключалась в том, чтобы привести вас сюда.

— И в чём именно заключалась причина, по которой вы позвали меня сюда, Ваше Высокопреосвященство? — вежливо осведомился Мерлин.

— Это, вероятно, потребует небольшого объяснения. — Стейнейр откинулся на спинку кресла, скрещивая ноги, и пристально поглядев на Мерлина.

— В действительности, монастырь Сен-Жерно довольно древний, — сказал он. — На самом деле, есть предание, которое гласит — и я верю, что это предание верно, в данном случае, по нескольким причинам — что монастырь стоит на месте самой старой церкви в Теллесберге. Оно восходит буквально к самым первым годам после Сотворения. Более того, есть некоторые признаки того, что первоначальная церковь была построена в День самого Сотворения.

Мерлин кивнул и напомнил себе, что в отличие от любых зародившихся на Земле религий, с которыми он был знаком, Церковь Господа Ожидающего поистине могла назначить точный день, час и минуту для момента Сотворения. Дата и время были убедительно обоснованы не просто самим Священным Писанием, но и «Свидетельствами», полученными из первых рук воспоминаниями восьми миллионов грамотных Адамов и Ев, которые испытали это. Конечно, ни один человек из тех, кто оставил эти рукописные дневники, письма и отчёты, не вспомнил, что они добровольно вызвались быть колонистам только для того, чтобы им полностью стёрли их память и перепрограммировали верить, что командный состав колонии был архангелами.

— Сен-Жерно не очень известен за пределами Черис, — продолжил Стейнейр. — Это небольшой монастырь, а Братство Жерно никогда не было особенно многочисленным по сравнению с какими-либо из основных орденов. Конечно, существует немало небольших монастырей и конвентов, и они имеют тенденцию появляться и исчезать. Большинство из них прорастают из жизни и примера какого-нибудь особенно благочестивого и набожного духовного лидера, который привлекает к себе единомышленников в течение своей жизни. Мать-Церковь всегда разрешала такие небольшие религиозные общины, и большинство из них, честно говоря, редко существуют дольше, чем одно или два поколения после смерти их основателей. Как правило, они спонсируются и поддерживаются одним из основных орденов, и когда они исчезают, их запасы и усадьбы — если они есть — переходят в собственность спонсировавшего их ордена.

— Однако, Сен-Жерно… уникален в нескольких отношениях. Во-первых, его устав был определён прямо здесь, в Теллесберге, а не в Зионе, под властью первого епископа Теллесберга, даже раньше, чем к нам был назначен любой архиепископ. Во-вторых, он никогда не поддерживался — или не ограничивалось членством — людей одного ордена. Братия привлекается практически из каждого ордена Матери-Церкви. Монастырь — это место духовного уединения и обновления, открытое для всех, и их братья приносят с собой широкое разнообразие точек зрения.

Архиепископ сделал паузу, и Мерлин задумчиво поджал губы. То, что описывал Стейнейр, сильно отличалось от подавляющего большинства монашеских общин, которые Мерлин изучал после пробуждения в Пещере Нимуэ. Большинство сэйфхолдийских мужских и женских монастырей были, без всякого сомнения, собственностью того или иного великого ордена, и эти ордена были ревностны в вопросе защиты своей собственности. Как только человек покидал пределы Храмовых земель, конкуренция между орденами редко становилась такой же жестокой, как в окрестностях Храма и города Зиона. Но она всегда существовала, и их монастыри, конвенты, усадьбы и поместья представляли больше, чем просто фишки в соревновании. Эти структуры были сухожилиями и богатством, которые делали это соревнование возможным.

Что и говорить, Сен-Жерно совсем не произвёл на Мерлина впечатления одной из великих монашеских общин. Несмотря на свой очевидный возраст и с любовью усаженный зелёными насаждениями парк, он, как сказал Стейнейр, был относительно небольшим монастырём. Было маловероятно, что он был источником большого дохода, что вполне могло бы объяснить, как он избегал внимания великих орденов, так и более широкое и всеобъемлющее разнообразие его членов.

Так или иначе, Мерлин очень сомневался, что объяснение было настолько простым.

— Сам я пришёл сюда в Сен-Жерно, когда был очень молодым человеком, — сказал Стейнейр. — В то время я не был уверен, было ли у меня действительно призвание свыше, и Братство помогло мне разобраться с моими сомнениями. Они были для меня большим утешением, когда мой дух так нуждался в этом утешении, и, как и многие другие, я стал одним из них. В действительности, хотя население самого монастыря в каждый конкретный момент обычно невелико, очень многие из братьев, как и я, поддерживают наше членство даже после того, как мы официально перешли в тот или иной из великих орденов. Мы остаёмся семьёй, можно сказать, что означает, что у нас гораздо больше членов, чем можно было бы решить по размеру самого монастыря, и большинство из нас время от времени возвращаются в монастырь для того, чтобы отдохнуть душой и почерпнуть силы в поддержке наших собратьев.

— Так же достаточно интересно, — взгляд архиепископа воткнулся в Мерлина ещё раз, — что исповедники шести из последних восьми королей Черис тоже были братьями Сен-Жерно.

Если бы Мерлин всё ещё был существом из плоти и крови, он бы глубоко вздохнул от удивления и домыслов. Но он, конечно, таким не был, и поэтому он просто склонил голову в сторону.

— Это выглядит как удивительное… совпадение, Ваше Высокопреосвященство, — заметил он.

— Да, выглядит, не правда ли? — Стейнейр улыбнулся ему, а затем взглянул на настоятеля. — Я же говорил тебе, что он сметливый, Жон?

— Да, говорил, — согласился Биркит и улыбнулся несколько шире, чем его духовный начальник. — На самом деле, он скорее напоминает мне другого молодого человека, которого я когда-то знал, хотя он кажется несколько менее… бунтарским.

— Действительно? И кто бы это мог быть?

— Напрашиваться на комплименты — это самая неподобающая черта у архиепископа, — безмятежно ответил Биркит, но его острые карие глаза ни разу не перевели взгляд с лица Мерлина. Теперь он полностью повернулся к нему лицом.

— Сейджин Мерлин, Мейкел, в своей немного косноязычной манере, клонит к тому, что Братство Сен-Жерно, как я уверен, вы уже догадались, подготовило так много духовников для такого большого количества монархов не по чистой случайности.

— Я уверен, что нет. Вопрос, на мой взгляд, отче, звучит, почему именно они это сделали, как, и почему вы и архиепископ решили, что мне нужно знать об этом.

— Вопрос? — спросил Биркит. — По моему мнению, это как минимум три вопроса, сейджин. — Он усмехнулся. — Ну, неважно. Я сначала отвечу на последний, если вы не возражаете.

— Я совсем не против, — сказал Мерлин, хотя, честно говоря, он не был абсолютно уверен, что это правда.

— Причина, по которой Мейкел решил привезти вас сюда, чтобы встретиться со мной сегодня, сейджин, имеет отношение к письму, которое он получил от короля Хааральда. Оно было написано незадолго до смерти короля, и касалось главным образом его основной стратегии по сохранению флота герцога Чёрной Воды в игре до тех пор, пока Кайлеб — и вы, конечно — не сможет вернуться с Рифа Армагеддона, чтобы разобраться с ним. Фактически, — если глаза Стейнейра буравили Мерлина, как свёрла, то глаза Биркита были лазерами, режущими алмаз, — оно имело отношение к тому, как он узнал, как долго он должен был держать Чёрную Воду занятым.

Мерлин обнаружил, что сидит очень, очень тихо. Он никогда в точности не объяснял ни Кайлебу, ни Хааральду, как он физически смог совершить путешествие в четыре тысячи миль менее чем за два часа, чтобы передать Хааральду предупреждение о новой стратегии Чёрной Воды. Его поразило и чрезвычайно успокоило, мягко говоря, то, насколько спокойно Хааральд воспринял его «чудесное» появление на кормовом балконе королевского флагмана посреди ночи, но, честно говоря, он был так сосредоточен на непосредственной угрозе, что на самом деле не пытался разобраться, почему король внешне почти не выказал испуга.

И он даже на секунду не мог предположить, что Харальд мог бы рассказать об этом кому-то ещё, даже своему духовнику.

В тихом кабинете-библиотеке затянулось молчание. Странным образом, оно была почти таким, словно это Стейнейр и Биркит были ПИКА, сидящие молча, ожидающие с абсолютным терпением, в то время как Мерлин пытался понять последствия того, что Биркит только что сказал… и придумать какой-то способ ответить.

— Отче, — наконец сказал он, — Ваше Высокопреосвященство, я не знаю точно, что мог написать вам король Хааральд. Я могу только предположить, однако, что, что бы это ни было, это не обличало меня как какого-то демона.

— Едва ли, Мерлин. — Голос Стейнейра был нежным, почти утешающим, и, как Мерлин увидел, он улыбнулся, словно от приятных воспоминаний. — Вообще-то, он был взволнован. Внутри него всегда оставалось немного от маленького мальчика, этакое ожидание чуда. О, — архиепископ махнул рукой, — он не исключал полностью вероятности того, что совершил ошибку доверяя вам. Что вы действительно можете обернуться «демоном». В конце концов, мы говорим здесь о вопросах веры, где разум — всего лишь одна из опор, и иногда — не самая устойчивая. Тем не менее, Мерлин, наступает время, когда любой ребёнок Божий должен собрать в своих руках всё, чем он является, всё, на что он может надеяться, и принять решение. После всех мыслей, всех молитв, всех медитаций, этот момент, когда нужно принять решение, приходит ко всем нам. Некоторые никогда не находят в себе мужества встретить его. Они отводят взгляд, пытаются игнорировать его или просто притворяются, что он никогда не приходил к ним. Другие отворачиваются, ищут убежище в том, чему их научили другие, в том, что другие приказали им думать и верить, вместо того чтобы самостоятельно делать выбор и принимать испытания. Но Хааральд никогда не был трусом. Когда этот момент настал, он узнал его, и он встретил его, и он решил довериться вам. Он написал мне об этом решении и сказал, — Глаза Стейнейра слегка расфокусировались, словно он читал по памяти, — «В конце концов, он, возможно, демон, Мейкел. Я так не думаю, но, как мы все знаем, в своей жизни я несколько раз ошибался. На самом деле, довольно много раз. Но так или иначе, время наконец пришло. Я не подведу доверие, которое Бог оказал всем нам, отказываясь от выбора. И поэтому, я отдал свою собственную жизнь, жизнь моего сына, жизни других моих детей, моих людей и твоих — и всех душ, которые сопровождают их — в его руки. Если я ошибся, сделав это, тогда я обязательно заплачу ужасную цену после этой жизни. Но я не ошибаюсь. И если это случится, что Бог решит, что я никогда не вернусь домой, знай это. Я принимаю Его решение и передаю тебе и моему сыну выполнение задачи, которую я так давно согласился выполнить».

Архиепископ снова замолчал. Мерлин почувствовал, как слова умершего короля эхом отражаются в нём. Как будто он и Хааральд снова стояли вместе на том кормовом балконе, и его глаза ПИКА щипало, словно они искренне подражали автономным реакциям своих оригинальных человеческих моделей.

— Какой задачи, Ваше Высокопреосвященство? — тихо спросил он.

— Задачи учить народ его, и всех на Сэйфхолде, правде, — сказал Стейнейр. — Правде о Боге, о Церкви, о нашем мире и о всей работе Божьих рук. Правде о том, что Церковь потратила так много веков, систематически сдерживая и подавляя сущее.

— Правде? — Мерлин уставился на архиепископа. Даже сейчас, даже услышав слова Хааральда, донёсшиеся буквально из-за могильной черты, он никогда не ожидал услышать что-либо подобное, и его мысли неслись вскачь, как у человека, танцующего на льду и одновременно пытающегося сохранить равновесие. — Какой правде?

— Вот этой, — тихо сказал Биркит. — Она начинается с: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определёнными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся…»[10]

V Учебный лагерь морской пехоты, Остров Хелен, Королевство Черис

Прозвучали златогласые горны, и пятьсот человек в тёмно-синих солдатских куртках и голубых бриджах Королевских Черисийских морских пехотинцев отреагировали почти мгновенно. Компактная колонна батальона плавно разделилась на пять составляющих её рот, каждая из которых быстро отделилась от первоначальной колонны, а затем развернулась и аккуратно выстроилась в три ряда.

Сержанты с лужёнными глотками проорали приказы, ружейные ремни слетели с плеч, открылись патронные подсумки, а на солнце вспыхнули шомпола. Не прошло и пяти минут после первого сигнала горна, как ранний полдень разразился пламенем и дымом, когда батальон выпустил свой первый залп по мишеням, установленным в ста пятидесяти ярдах от его позиции. Второй залп проревел пятнадцатью секундами спустя, а третий через пятнадцать секунд после второго.

Ни один нечерисийский мушкетёр во всём мире не смог бы даже отдалённо приблизиться к такой скорострельности.

Мушкет с фитильным замком был необычайно хорош, чтобы делать один выстрел в минуту, что было гораздо меньше, чем четыре выстрела в минуту, на которые были способны морские пехотинцы.

Да и эти выстрелы не были сделаны настолько быстро, насколько только могли морпехи. Это был контролируемый, прицельный залповый огонь, а не максимальная скорость стрельбы.

В общей сложности шесть залпов протрещали как гром за чуть больше чем семьдесят пять секунд, и ряд мишеней буквально разлетелся под воздействием трёх тысяч полудюймовых ружейных пуль. Очень немногие из этих пуль промахнулись, и это было ещё одним аспектом, в котором все остальные мушкетёры в мире не могли тягаться с черисийскими.

Пока батальон строился и выполнял свои залпы, четыре артиллерийских орудия, которые катились следом за ним на недавно спроектированных двухколёсных лафетах и орудийных передках, подошли к линии огня, намеченной графом Острова Замка́, который стоял вместе с бригадиром Клариком на вершине холма, где он устроил свой наблюдательный пункт. Шестиногих драконов, из тех, что водились в холмах и были запряжены в передки, явно не особо волновали звуки массированного ружейного огня, к тому же они уже более или менее привыкли к нему. Как бы им это ни нравилось, большие звери — они были меньше, чем их сородичи из джунглей, или даже плотоядные великие драконы, но они всё равно были размером со слона Старой Земли — были удивительно спокойны, поскольку их погонщики развернули их мордами туда, откуда они пришли пока орудийные расчёты снимали пушки с передков.

Орудия были новыми двенадцатифунтовыми полевыми пушками, а не намного более тяжёлой осадной артиллерией, демонстрацию которой граф видел несколько пятидневок назад. Он пока ещё не видел двенадцатифунтовок в действии, и, наклонившись, чтобы потрепать мягкие уши массивного чёрно-рыжего ротвейлера, настороженно сидящего рядом с ним, он с живым интересом наблюдал, как рота морской пехоты находящаяся в центре огневого рубежа, быстрым шагом расходится в стороны. Строй плавно развернулся, и орудия были выкачены на позицию.

Артиллеристы заряжали не ядра — они заряжали картечные заряды, и Остров Замка́ вздрогнул от того, что, как он знал, приближалось. На самом деле он ещё не видел применения «картечи», но ему это описывали. Вместо девяти-двенадцати маленьких поражающих элементов, которые обычно использовались для выстрела картечью в военно-морской службе, картечные заряды представляли собой цилиндры с тонкими стенками, в каждый из которых был упаковано двадцать семь полуторадюймовых дробинок. Трубки были спроектированы так, чтобы разрываться на части при стрельбе, освобождая их засыпку из дробинок и превращая пушки в самые большие в мире дробовики. Но, кроме этого, было ещё то, что сэр Альфрид Хиндрик, барон Подводной Горы, назвал «унитарными зарядами». Пороховой заряд уже был прикреплён к трубке картечного заряда, и весь выстрел можно было запихнуть в ствол до упора одним толчком.

С помощью новых боеприпасов, разработанных бароном Подводной Горы («Конечно, с небольшой помощью сейджина Мерлина», — напомнил себе Остров Замка́), артиллеристы могли перезаряжаться и стрелять с невероятной скоростью.

Более того, используя унитарные заряды, они могли перезаряжаться так же быстро, как и стрелки морской пехоты, которые уже уничтожили ожидающие их цели. Остров Замка́ знал, что никто там внизу не двигался так быстро, как они могли бы.

Это было тренировочное упражнение — и демонстрация — а не настоящий бой. Это означало, что офицеры и унтер-офицеры, ответственные за него, не собирались понукать своих людей достаточно сильно, чтобы это могло привести к ненужным жертвам и травмам.

И это также означало, что демонстрируемая скорострельность была «всего лишь» в четыре или пять раз выше скорострельности, с которой мог справиться любой другой.

Он увидел, что пушки уже зарядили. Командиры орудий присели за ними, всматриваясь в простые, но эффективные прицелы, разработанные Подводной Горой, и подавали руками сигналы своим орудийным расчётам до тех пор, пока стволы не были тщательно наведены. Затем они махнули остальным артиллеристам отойти назад, на безопасное расстояние от орудий, пока они натягивали спусковые шнуры. Бросив последний взгляд вокруг, чтобы убедиться, что всё и все в порядке, левые руки поднялись в знак готовности, а затем командир батареи рявкнул свой приказ, и артиллерия громыхнула ошеломляющим, жёстким, сотрясающим голосом, который затмил звуки ружейной стрельбы.

Каждое из орудий извергло свой смертоносный картечный заряд в виде облака, расширяющегося по направлению выстрела. Остров Замка́ мог видеть всплески грязи, поднимающейся там, где эллипсы рассеивания обозначали «напрасную потерю» части своего выстрела близко к целям.

Тем не менее, это не имело значения. Там, где винтовочные пули разорвали мишени из дерева и холста в клочья, картечный заряд их просто сплющил. — «Ну, это было не совсем точно подмечено», — решил Остров Замка́, поднимая свою подзорную трубу и вглядываясь в неё. Мишени не были сплющены — их просто развалило на мелкие кусочки.

Снова зазвучали горны, и артиллеристы отступили от своих пушек. Стрелки упёрли приклады своих ружей в землю, и раздались свистки, сигнализирующие об окончании учебных стрельб.

— Это, — сказал Остров Замка́, поворачиваясь к стоящему рядом с ним офицеру морской пехоты, — было… впечатляюще. Очень впечатляюще, бригадир.

— Спасибо, милорд, — ответил бригадир Кинт Кларик. — Люди упорно работали. И причём не только потому, что мы их заставляем. Им не терпится показать кому-нибудь ещё, что они могут делать.

Остров Замка́ кивнул. У него не было никаких сомнений, кому «ещё» люди Кларика хотели бы продемонстрировать своё мастерство. Или, скорее, на ком.

— Скоро, бригадир. Скоро, — пообещал верховный адмирал. — Вы знаете лучше многих, как выглядит расписание.

— Да, милорд. — Кларик, возможно, мог выглядеть немного смущённым, но Остров Замка́ не был готов поставить на это деньги. И, по правде говоря, никто не имел большего права быть нетерпеливым, чем бригадир Кларик. В конце концов, именно он написал учебное пособие по новой пехотной тактике Королевских Черисийский морских пехотинцев. И он также был главным помощником Подводной Горы в разработке первой в мире настоящей тактики полевой артиллерии и её интеграции с пехотой. Тогда он был ещё только простым майором, а не бригадиром; в то время вообще не было никаких черисийских бригадиров. На самом деле, нигде не было никаких бригадиров. Этому званию было меньше шести месяцев, с тех пор как его предположил сейджин Мерлин, когда увеличение сил морской пехоты стало набирать обороты.

Лейтенант Лайн, бывший заместителем Кларика в то время, когда он разрабатывал базовую тактику для новых, гораздо более дальнобойных и точных ружей, теперь сам был майором и отвечал за действующую программу тренировок здесь, на острове Хелен.

«И», — подумал Остров Замка́, бросая взгляд на бойцов второго батальона Кларика, которые плавно перестроились обратно в походную колонну, — «Лайн справлялся со своими обязанностями так же хорошо, как и Кларик».

— На самом деле, верховный адмирал, — раздался ещё один голос, — я думаю, что нам, вероятно, понадобится рассмотреть вопрос о переносе наших упражнений по боевой подготовке. Или, возможно, просто об их расширении в другие места.

Остров Замка́ повернулся к невысокому, казавшемуся почти пухлым офицеру, стоящему с другой стороны. Барон Подводной Горы потерял первые два пальца на левой руке из-за случайного взрыва много лет назад, но неудача ни на секунду не ослабила его страсть к громким взрывам. Также это не повлияло на его острый, проницательный ум. Некоторые люди были бы одурачены относительно неприметной внешностью Подводной Горы, но Остров Замка́ точно знал, на что способен мозг за этим… невыразительным фасадом. И как он ценен.

Хотя Подводная Гора был повышен в звании от капитана до коммодора, Остров Замка́ всё ещё чувствовал смутную вину. По справедливости, Подводная Гора уже должен был иметь свой собственный адмиральский командный вымпел, учитывая всё, что он сделал для Черис. И у него был бы этот вымпел… если бы не одна незначительная проблема. Несмотря на его неоспоримый блеск, несмотря на тот факт, что именно его мозг разработал основы новой военно-морской тактики, и, с квалифицированной помощью бригадира Кларика, новой тактики для пехоты и артиллерии, Подводная Гора не был в море на командной должности почти двадцать лет. Он был бы безнадёжно не на своём месте, на самом деле командуя флотом или даже эскадрой. Кроме того, он был очень ценен Острову Замка́ именно там, где он был, чтобы даже рассмотреть возможность того, что он попадёт под вражеский огонь.

К счастью, Подводная Гора — который заявлял, что может заболеть морской болезнью, принимая ванну — оказался вполне доволен. Он получил для игр удивительные новые игрушки, особенно в последние пару лет, и он был слишком занят, напрягая свой мозг, чтобы беспокоиться о том, был ли на его рукаве один вышитый кракен коммодора или два золотых кракена адмирала.

— Я так понимаю, что вы думаете о расширении, потому что у нас на Хелен не хватает места, — сказал верховный адмирал, и Подводная Гора кивнул. — Да, сэр. Реальная проблема в том, что у нас здесь, на Хелен, не так много плоской поверхности. В некотором смысле, это хорошо. Как мне тут указал бригадир несколько месяцев назад, мы не можем рассчитывать на хорошую, плоскую, простирающуюся местность там, где нам действительно нужно будет вести бой, поэтому нам не повредит немного понять, как сражаться в условиях стеснённого пространства. И аспект секретности здесь очень хороший. Никто не увидит ничего, что мы не хотели, чтобы они увидели. Но правда заключается в том, что для более крупных формирований трудно найти место, где они могут упражняться в тактических перестроениях. Слишком большая часть этого острова расположена вертикально, сэр.

— Это, поверьте мне, является вопросом, о котором я хорошо — кто-нибудь мог бы сказать, почти болезненно хорошо — осведомлён, — сухо сказал Остров Замка́. — Килхолу, вообще-то, — он с искренней нежностью потрепал массивную голову большой собаки, — на самом деле нравится приходить сюда. Полагаю, у него нет достаточной возможности для упражнений в море.

Барону Подводной Горы удалось не закатить глаза, хотя Остров Замка́ подозревал, что коммодор испытывал дикое искушение сделать именно это. Склонность собаки верховного адмирала безумно носиться вверх и вниз по палубам его флагмана была легендарной. К счастью, Килхол — несмотря на сомнительный юмор, присутствующий в его имени[11] — был настолько же ласковым, насколько он был… энергичным. Немаловажное качество для собаки, которая весила по меньшей мере сто сорок фунтов. Остров Замка́ относил неистовое поведение Килхола на счёт его бабушки-лабрадора; некоторые менее благожелательно настроенные души приписывали это влиянию верховного адмирала. Однако, вне зависимости откуда это взялось, Килхол действительно с нетерпением ждал их поездок в горы. И он был спокойнее и меньше обеспокоен звуками выстрелов, чем большинство людей. Определённо, это беспокоило его гораздо меньше, чем артиллерийских тягловых драконов. — «Что не должно было быть таким уж удивительным», — подумал Остров Замка́, — «учитывая сколько артиллерийских учений он должен был услышать за то время, что мы находились в море».

Однако, как бы Килхол ни относился к этому, чувства верховного адмирала были гораздо более смешанными. Несмотря на то, что он всегда находил демонстрации Подводной Горы захватывающими, он и лошади не стали более близкими друзьями с тех пор, как он впервые отправился в море очень много лет назад. К сожалению, его ягодицы свели повторное знакомство с потёртостями и мозолями от седла, за то время, что он катался вверх и вниз по крутой извилистой дороге от Королевской Гавани к учебному лагерю морской пехоты.

— В словах коммодора есть смысл, милорд, — уважительно добавил Кларик. — Самое большое формирование, с которым мы действительно можем работать здесь — это батальон. Мы сможем втиснуть в доступное пространство парочку, если немного подтолкнём, но мы действительно ограничены в возможностях, когда делаем это. Нет никакого способа, которым мы могли бы поставить оба моих полка в поле как единую силу, учитывая ограниченность здешнего пространства.

Остров Замка́ кивнул. Каждый из новых полков состоял из двух батальонов, а каждая бригада формировалась из двух полков, так что общая численность под командованием Кларика составляла чуть более двадцати двух сотен человек, считая офицеров, санитаров, горнистов и вестовых. Фактическая численность во время активных действий была бы ещё выше, после того как ним были бы добавлены другие прикреплённые специалисты, и потому Кларик и Подводная Гора были правы, говоря о ограничениях пространства. Раньше это никогда не было проблемой, поскольку самым большим подразделением Морской Пехоты до тех пор, пока не появился Мерлин, был один батальон. Однако теперь они не просто обучали подразделения морпехов для кораблей военно-морского флота — они строили самую-что-ни-на-есть армию. Первую настоящую армию в истории Черис.

На данный момент эта армия всё ещё находилась под командованием Острова Замка́, но он не сомневался, что наступит время, вероятно, в не слишком отдалённом будущем, когда Королевскую Армию придётся отделить от традиционных морпехов. В том, что должны были делать наземные войска, были некоторые особенности, которым морских офицеров, таких как он, никогда не обучали.

«Может быть и так», — подумал он с оттенком мрачности. — «Но эта работа пока остаётся моей, так что, полагаю, мне лучше оторвать от земли свою натёртую седлом, укушенную лошадью задницу — образно говоря, конечно — и выяснить, как это сделать правильно».

— Я верю вам, бригадир. Верю вам обоим. И генерал Чермин, и я уже несколько раз думали над этой проблемой. В настоящий момент я всё-таки больше обеспокоен аспектами секретности. Как вы сказали, мы можем держать некоторые вещи здесь, на Хелен, в тайне намного лучше, чем где бы то ни было. Как только мы действительно примем решение отправить солдат в бой, когда «кот выскочит из мешка», как сказал на днях Мерлин — и, нет, я не знаю, откуда он взял это выражение — это не будет такой заботой.

— Мы понимаем, сэр, — сказал Подводная Гора. Затем округлый маленький коммодор внезапно ухмыльнулся. — Конечно, даже в этом случае, у нас останется несколько вещей, в отношении которых мы хотим поддерживать секретность.

— Альфрид, — сурово сказал Остров Замка́, обращая испытующий взгляд на своего подчинённого, — ты опять… что-то замышляешь?

— Ну…

— Ты что-то замышляешь. — Остров Замка́ склонил голову и сложил руки. — Полагаю, тебе лучше продолжить и рассказать мне об этом сейчас. И ещё я должен буду рассказать барону Железного Холма, сколько эта идея будет стоить.

— На самом деле, я не знаю, насколько всё это будет дорого, сэр. — Тон Подводной Горы был почти выпрашивающим, но глаза его блестели.

— Конечно, ты не знаешь. Тебе не нужно говорить с Железным Холмом об таких мелочных вещах, — сурово сказал Остров Замка́. — Поэтому постарайся не выглядеть как мальчик, которого поймали с рукой в банке с печеньем его матери, и просто расскажи мне.

— Да, сэр.

Подводная Гора потёр подбородок изуродованной левой рукой. Остров Замка́ был достаточно хорошо знаком с этим жестом «разобраться в своих мыслях», и терпеливо ждал. Затем коммодор откашлялся.

— Дело в том, сэр, — начал он, — что у меня был… разговор с сейджином Мерлином, когда он и король последний раз наблюдали за учениями.

— Что ещё за разговор? — чуть настороженно спросил Остров Замка́. Как он обнаружил, «разговоры» с Мерлином Атравесом имели отчётливую тенденцию уходить в очень необычных направлениях.

— Ну, мы наблюдали за тренировками некоторых расчётов двенадцатифунтовок, и мне пришло в голову, что с новыми стволами даже двенадцатифунтовки на самом деле не обладают значительным преимуществом в дальности перед пехотой.

— Не обладают? — Остров Замка́ удивлённо моргнул. — Я думал, вы сказали мне, что они обладают максимальной дальностью почти в шестнадцать сотен ярдов!

— Да, сэр, это так — при выстреле ядром, которое является наименее эффективным снарядом против пехоты. Однако дальность выстрела картечного заряда на порядок меньше, чем у ядра. И, сэр, при всём уважении, найти свободное пространство длиной в шестнадцать сотен ярдов при наземном сражении будет более проблематичным, чем в море. В море нам вообще-то не нужно беспокоиться о таких вещах, как хребты, деревья и овраги.

— Понимаю. — Остров Замка́ снова кивнул, на этот раз намного медленнее, потому что вспомнил свою собственную мысль, пришедшую ему на ум всего несколько минут назад. Ещё одна из тех вещей, о которых морские офицеры не знают по личному опыту.

— Это не так плохо, как может предполагать коммодор, милорд, — сказал Кларик. Остров Замка́ посмотрел на него, и бригадир пожал плечами. — О, я не говорю, что это не будет проблемой, милорд. Я просто говорю, что нахождение огневых рубежей длиной в две тысячи ярдов не будет такой уж сложной задачей, если мы сможем эффективно использовать такие вещи, как вершины холмов. Или, пахотные земли и пастбища, хотя фермеры возненавидят нас.

— Конечно же, бригадир прав насчёт этого, — согласился Подводная Гора, — но, даже не учитывая вопрос об особенностях рельефа местности, всё равно остаётся тот факт, что эффективная дальность ружей может совпадать или превышать эффективную дальность картечи или картечных зарядов. Если батарея попадёт под огонь пары сотен ружей, она потеряет своих артиллеристов в кратчайшие сроки.

— Это истинная правда, милорд, — сказал Кларик чуточку более уныло.

— Я так понимаю, это к чему-то ведёт? — мягко спросил Остров Замка́.

— На самом деле, это так, сэр. — Подводная Гора пожал плечами. — Как я уже сказал, Мерлин и Король наблюдали за артиллерийской демонстрацией, и я поднял этот вопрос перед ним. Понимаете, я думал о новых мушкетах. Мне пришло в голову, что, если мы сможем увеличить их дальность и точность нарезая их стволы, то почему нельзя также нарезать стволы пушек?

Брови Острова Замка́ приподнялись. Эта идея вообще никогда не приходила ему в голову. — «Вероятно потому», — подумал он, — «что он всё ещё был слишком впечатлён революционными изменениями, которые уже произошли с корабельными боеприпасами, вместе с которыми он вырос». — Цапфы, упакованные в мешки пороховые заряды, карронады — увеличение смертоносности корабельной артиллерии было огромным. Тем не менее, даже с новыми орудиями, морские сражения, как правило, велись на относительно небольших дистанциях. Возможно, бо́льших, чем были до появления новых орудий, но всё же намного более коротких, чем могла бы допускать теоретическая дальность их артиллерии. Например, одна из новых длинных тридцатифунтовок имела максимальную дальность стрельбы свыше двух миль, но ни один стрелок не собирался стрелять в цель размером с корабль на таком расстоянии с движущейся палубы, независимо от того, насколько теоретически точным могло быть его орудие.

Но земля не двигалась. Так какие же точность и эффективность могут быть возможны для артиллерийского орудия установленного на земле?

— А что сказал сейджин Мерлин в ответ на это ваше удивительное предположение, Альфрид?

— Он сказал, что не видит никакой причины, почему это не может быть возможно. — Подводная Гора на мгновение встретился глазами с Островом Замка́, и они оба слегка улыбнулись. — Он… предположил, однако, что бронза, вероятно, будет не лучшим материалом для нарезных артиллерийских орудий. Как он указал, бронза — это мягкий металл, сэр. Даже если мы для начала сможем найти способ заставить снаряд пойти по нарезам, нарезные канавки бронзовых пушек не протянут слишком долго.

— Нет, это я понять могу.

Остров Замка́ обнаружил, что он тёр свой собственный подбородок жестом, очень похожим на жест Подводной Горы.

— Мастер Хоусмин сказал мне, что он добился неплохого прогресса с железными пушками, — сказал он через мгновение.

— Да, добился, сэр. — Подводная Гора кивнул. — Они тяжелее, но пока ещё есть кое-что из того, что Мерлин называет «проблемами контроля качества», которые не решены полностью. Несмотря на это, я думаю, что мы сможем начать вооружать корабли железными пушками вместо бронзовых в пределах следующих нескольких месяцев или, возможно, даже раньше. Но это ставит перед нами ещё одну проблему. Давление внутри ружейного ствола выше, чем давление внутри ствола гладкоствольного мушкета, потому что пуля герметизирует ствол и захватывает больше силы пороха, взрывающегося позади неё. Это одна из причин, почему ружья имеют большую дальность.

— А если давление внутри нарезного артиллерийского орудия возрастает, а орудие изготавливается из железа, а не из бронзы, мы скорее всего увидим больше взорвавшихся орудий, поскольку железо более хрупкое, чем бронза, — закончил его мысль Остров Замка́.

— Вот этого я и боюсь, сэр, — согласился Подводная Гора. — Я не могу быть уверенным, как много их взорвётся, потому что я не знаю, будет ли канал ствола в нарезном орудии столь же эффективно запечатан, как в нарезном мушкете. Слишком многое зависит от того, как нам, наконец, придумать способ сделать это так, чтобы я даже рискнул сделать предположение по данному вопросу. В настоящий момент я играюсь с несколькими разными идеями. И я уверен, что мы сможем найти решение этой проблемы — если предположить, что она действительно возникнет — в конце концов.

«А это значит, что Мерлин не сказал тебе, что это абсолютно невозможно», — подумал Остров Замка́. — «Интересно, почему он так склонен бросаться загадочными намёками вместо того, чтобы просто рассказывать нам, как это сделать? Я уверен, что у него есть причина. Я просто не уверен, что это причина, о которой я хочу знать».

— О, коммодор определённо играется с «несколькими идеями», милорд, — сказал бригадир Кларик. Подводная Гора бросил на него свирепый взгляд, который был на две трети шутливым и на одну треть серьёзным, и морской пехотинец продолжил. — После того, как Мерлин и король отправились обратно в Теллесберг, мы с коммодором обсуждали оружие вообще, и него внезапно стало это своеобразное выражение. Вы знаете то, что я имею в виду, милорд.

— Когда кто-нибудь собирается пустить ветры? — услужливо подсказал Остров Замка́. Судя по выражению Кларика, эта подсказка, похоже, не помогла так сильно, как можно было бы надеяться.

— Нет, милорд, — сказал бригадир осторожным, почти задыхающимся голосом человека, который очень старался не засмеяться, — не то выражение. Другое выражение.

— О! Вы имеете в виду то, которое всегда напоминает мне о виверне, изучающей курятник.

— Что-то вроде этого, милорд, — согласился Кларик.

— И что, скажите на милость, вдохновило это особое выражение на этот раз?

— На самом деле, милорд, — выражение лица бригадира внезапно стало серьёзным, — это была действительно очень интригующая мысль, когда я спросил его об этом.

— Но я всё ещё над этим работаю, — вставил Подводная Гора предостерегающим тоном.

— Над чем вы всё ещё работаете? — требовательно спросил Остров Замка́ с более чем очевидным намёком на раздражение.

— Ну, сэр, — сказал Подводная Гора, — правда в том, что простое увеличение дальности и точности пушки путём нарезки ствола не сделает выстрел, которым она стреляет, более эффективным против пехоты, чем традиционное ядро. Это могло бы позволить нам стрелять таким же зарядом дальше и намного точнее, если вы понимаете, что я имею в виду. Поэтому я продолжал крутить эту проблему у себя в уме, даже после обсуждения её с Мерлином. Затем, на прошлой пятидневке, бригадир и я смотрели на новую группу морпехов, тренирующихся с ручными гранатами, и до меня дошло, прямо в голове озарило, что я не могу придумать ни одной причины, по которой было бы невозможно стрелять гранатами — только они были бы намного больше, гораздо мощнее, как вы понимаете — из пушки.

Остров Замка́ моргнул. Если идея о нарезной артиллерии и открыла новые перспективы, это было ничто по сравнению с возможностью, которую только что выдвинул Подводная Гора. И даже не потому, что дело касалось уничтожения пехоты на огромных дистанциях. Мысль о том, что «граната» диаметром пять или шесть дюймов могла бы сделать с деревянным корпусом корабля, была… пугающий. Нет, она была не «пугающей». Для любого опытного морского офицера она была бы ужасающей. Раскалённое ядро уже было достаточно опасным. Им, несомненно, было сложно стрелять, и опасно заряжать, так как всегда существовала вероятность того, что оно могло прожечь насквозь смоченный пыж за ним, и вызвать преждевременную детонацию пушечного заряда, с неприятными последствиями для любого, кто оказался досылающим его в ствол в данный момент. Несмотря на это, однако, оно могло быть ужасающе эффективным, потому что раскалённая масса железа весом двадцать пять или тридцать фунтов, похороненная глубоко в сухих костях военного корабля, могла превратить этот корабль в факел. Но если бы Подводная Гора мог стрелять разрывными зарядами — разрывными зарядами, которые, по крайней мере, могли быть надёжно подорваны — это было бы бесконечно хуже. Не только из-за зажигательного воздействия, но и из-за того, что они буквально взорвали бы свою цель и обеспечили бы достаточно материала для поджога.

— Э… вы обсуждали эту конкретную концепцию с сейджином Мерлином? — спросил он через мгновение.

— Нет, ещё нет, сэр. У меня действительно не было возможности.

— Ну так создайте такую возможность, Альфрид. — Остров Замка́ покачал головой. — Я нахожу эту идею более чем немного пугающей, если вы понимаете. Но если это возможно, я хочу знать об этом. Как можно скорее.

VI Апартаменты капитана Мерлина Атравеса, Дворец Архиепископа, и Королевский Дворец, Город Теллесберг, Королевство Черис

Существо, известное как Мерлин Атравес, сидело с закрытыми глазами во мраке своих неосвещённых комнат в Теллесбергском Дворце, глядя на страницы, хранящиеся в его молицирконном мозге, и пыталось всё это понять.

Это было сложно. Более того, во многих отношениях ему было труднее усвоить это, чем Нимуэ Албан узнать, что она мертва более восьми веков. Из всего, что он мог открыть для себя, эта вещь была из тех, что никогда бы не пришла ему в голову.

Он открыл свои глаза, используя свою собирающую свет оптику, чтобы посмотреть сквозь по-дневному яркую тьму и окно своей спальни на дремлющий Теллесберг. У него не было времени, чтобы прочитать невероятное документальное сокровище, которое Мейкел Стейнейр и Жон Биркит показали ему в Сен-Жерно. Но у него было время рассмотреть каждую страницу рукописного журнала, и он был ПИКА. У него было то, что на самом деле было «фотографической памятью», и он корпел над сохранёнными изображениями уже более шести часов, в то время как весь остальной Теллесбергский Дворец вокруг него и столица Армаков лежали погружённые в сон, в котором он больше не нуждался.

— Сыч, — сказал они тихо, активируя встроенный коммуникатор.

— Да, лейтенант-коммандер, — раздался где-то глубоко внутри него тихий голос, когда Сыч, тактический компьютер, произведённый «Ордоньес-Вестингауз-Литтон», располагавшийся в скрытом бункере, где пробудилась Нимуэ, ответил, отразив свой сигнал от практически незаметного СНАРКа, барражирующего высоко над водоёмом, известным как Котёл.

— Ты закончил тот поиск по данным?

— Да, лейтенант-коммандер.

— Ты нашёл указанные имена?

— Нашёл, лейтенант-коммандер. Однако, в данных есть аномалии.

— Аномалии в данных? — Мерлин сел прямее, его глаза прищурились. — Уточни аномалии данных.

— Да, лейтенант-коммандер. Имена, которые вы указали мне искать, содержатся одновременно как в официальном реестре колонистов Администрации Колонии, копия которого была сохранена в моей памяти коммодором Пеем, так и в реестре колонистов, сохранённым в моей памяти доктором Пей Шань-вэй. Однако, в этих двух реестрах они не причислены к одним и тем же анклавам населения.

— Не причислены? — нахмурился Мерлин.

— Совершенно верно, лейтенант-коммандер, — ответил Сыч. Более способный ИИ объяснил бы «аномалии данных» более подробно. Сыч, с другой стороны, явно не чувствовал необходимости делать это.

— Куда они были причислены? — спросил Мерлин, довольно твёрдо напоминая себе — в очередной раз — что версия самосознания Сыча всё ещё была… ограниченной. Руководство пользователя пообещало ему, что в перспективе эвристическое программирование ИИ может привести Сыча к более полноценному уровню сознания. Такому, чтобы он начал распознавать риторические вопросы, отвечать без необходимости специально подсказывать ему, и даже начать предоставлять необходимые объяснения или потенциально значимые неожиданные корреляции результатов поиска данных без особых на то указаний.

По твёрдому убеждению Мерлина, это «в перспективе» вероятно могло случиться довольно нескоро.

— Согласно официальному реестру Администратора Лангхорна, Джереми Ноулз, известный также как «Джере[12] Ноулз», его жена, его шурин и его свояченица были назначены в Теллесбергский анклав. Согласно реестру доктора Пей, все четверо были назначены в Александрийский анклав.

Мерлин моргнул. Он никогда не думал сверять заметки Шань-вэй о первоначальном размещении колонистов с официальными данными учёта, никогда не подозревал, что между ними могут быть расхождения. Теперь, однако, он задавался вопросом, почему такая возможность не пришла ему в голову.

«Потому что коммодор ничего не сказал тебе об этом в загруженных им файлах, вот почему», — подумал он.

— Существуют ли дополнительные «аномалии данных» между двумя этими реестрами? — спросил он Сыча. — Дополнительные случаи, когда колонисты оказались причислены более чем к одному анклаву?

— Неизвестно, лейтенант-коммандер, — спокойно сказал Сыч, с полным отсутствием любопытства, которое Мерлин счёл сводящим с ума.

— Ладно, — сказал он тоном, в котором человеческое существо могло бы распознать угрожающую терпеливость, — выясни, существуют ли такие дополнительные аномалии. Сейчас же, Сыч.

— Да, лейтенант-коммандер.

Интонация ИИ была абсолютно лишена любых намёков, что он распознал нетерпение Мерлина.

Что, как отметил Мерлин, конечно, только сделало её ещё более сводящей с ума.

Но какими бы ни были его недостатки с точки зрения личности, Сыч был очень быстрым работником. Его анализ двух реестров занял менее двух минут, несмотря на миллионы имён в каждом из них.

— Есть дополнительные аномалии, лейтенант-коммандер, — проинформировал он Мерлина.

— Ну и, — сказал Мерлин двадцать секунд спустя, — что за дополнительные аномалии ты обнаружил? И сколько их там?

— Все обнаруженные аномалии подпадают под ту же категорию, что и известные ранее, лейтенант-коммандер. Они состоят из колонистов, которые, по-видимому, были назначены в несколько анклавов. Во всех случаях, анклав, указанный в реестре доктора Пей, — это Александрия. В реестре Администратора Лангхорна, они распределены в несколько различных анклавов. Я обнаружил в общей сложности двести двенадцать таких аномалий.

— Понятно, — медленно сказал Мерлин, чьё разочарование по поводу отсутствия у ИИ спонтанности и инициативы исчезло, так как он обдумывал цифры.

«Я знаю, что она намеревалась сделать», — подумал он, и его мысленный тон был почти восхищённым. — «Боже мой, она создавала вторую ниточку для неё сейчас, и она даже не сказала об этом коммодору. Это единственная возможная причина, по которой он не мог бы сказать мне об этом в своём сообщении». — Он нахмурился. Было ли это тем, что она собиралась сделать всё это время, или это пришло ей в голову только после того, как они официально расстались из-за их предполагаемого несогласия? И как она смогла фальсифицировать записи так, чтобы Лангхорн и Бе́дард не поняли, что она сделала?

Ну и кого не было ни единого способа узнать ответы на эти вопросы по прошествии такого времени.

Но если Мерлин не знал, как Пей Шань-вэй сделала это, он знал, что она пыталась сделать.

Он пролистал записанные в память страницы дневника Джереми Ноулза до нужного ему отрывка.

Мерлин кивнул самому себе. Конечно, именно это она и сделала. Безусловно, было рискованно уже просто сохранить аппараты Нейронного Образования и Подготовки, учитывая планы и готовность Лангхорна подавить любую оппозицию, а фактически использовать их на колонистах могло бы быть ещё опаснее. Но это не могло быть более рискованным, чем её открытый отказ уничтожить записи, содержащие правду, хранящиеся в Александрии. К сожалению, ни того, ни другого было недостаточно.

«Я не могу поверить, что всё это просто лежало здесь более семисот местных лет», — подумал он. — «Интересно, пережил ли кто-нибудь из её «нелегалов» разрушение Александрии? А если они его пережили, оставили ли они записи, подобные записям «Святого Жерно», или они просто погрузились в свои легендированные личности так глубоко, как могли? И как, чёрт возьми, этот его дневник смог выжить, когда Братство наконец его нашло?

У него также не было ни малейшего представления о том, как ответить на любой из этих вопросов, но он сильно подозревал, что знает того, кто имеет.

— Его Высокопреосвященство сейчас вас примет, капитан Атравес.

— Спасибо, отче, — сказал Мерлин, когда младший священник открыл дверь в кабинет архиепископа Мейкеля и поклонился посетителю.

Солнечный свет лился через окно, которое смотрело поверх крыш Теллесберга на широкие, голубые воды гавани. Густой лес из мачт и рей рос вдоль набережной, птицы и виверны скользили над ними на восходящих потоках, грациозно паря как мысли о Боге, а выцветшие от погоды паруса усеивали гавань за ними. Кабинет Стейнейра был расположен на высоком (для Сэйфхолда) третьем этаже архиепископского дворца, и Мерлин мог смотреть вниз на кипевшие оживлённием улицы, где суетились люди, запряжённые драконами грузовые повозки и конки, которых тянули лошади.

— Сейджин Мерлин, — поздоровался с ним Стейнейр, с улыбкой протягивая руку с кольцом. — Как приятно снова увидеть вас.

— И, я уверен, очень неожиданно, Ваше Высокопреосвященство, — пробормотал Мерлин, слегка коснувшись губами предложенного кольца.

— Нет, не неожиданно, — признал Стейнейр. Он сел обратно за свой стол и махнул рукой, приглашая Мерлина садиться в удобное кресло на его дальней стороне. Он продолжал улыбаться, когда его гость уселся в кресло, но, как заметил Мерлин, его улыбка стала немного более напряжённой.

— Могу ли я предположить, Ваше Высокопреосвященство, что любой разговор, который вы и я могли бы провести здесь сегодня, не будет услышан другими ушами?

— Конечно, можете. — Стейнейр слегка нахмурился. — Мой персонал понимает, что до тех пор, пока я специально не скажу им обратного, любой разговор, который я веду в этом кабинете, столь же доверителен, как и любая другая исповедь.

— Я был достаточно уверен в этом, Ваше Высокопреосвященство. Однако в сложившихся обстоятельствах я чувствовал, что у меня нет другого выбора, кроме как удостовериться в этом.

— Я полагаю, это достаточно понятно, — признал Стейнейр. — И я прекрасно осознаю, что мы с Жоном преподнесли вам вчера довольно… позвольте сказать, значительный сюрприз.

— О, вы, безусловно, могли бы описать это таким образом, Ваше Высокопреосвященство. — Мерлин сухо улыбнулся.

— И я уверен, что у вас есть вопросы, — продолжил Стейнейр. — В данных обстоятельствах, я думаю, вам будет проще просто задать их, вместо того чтобы я пытался всё объяснить.

— Я полагаю, что объяснение «всего» займёт значительно больше, чем один полдень, — сказал Мерлин, и Стейнейр по-настоящему фыркнул.

— Очень хорошо, Ваше Высокопреосвященство, — продолжил Мерлин, — тогда, я полагаю, мой первый вопрос должен быть о том, почему дневник «Святого Жерно» и другие документы вместе с ним не были просто уничтожены, или переданы Инквизиции, когда они были наконец снова обнаружены?

— Отчасти потому, что они не были «снова обнаружены», сейджин Мерлин. — Стейнейр откинулся на спинку кресла, скрестив ноги. — Братство Святого Жерно всегда точно знало, где они находились; мы просто не знали, чем они были. Святой Жерно и Святая Эвелин оставили их запечатанными, с внушительным указанием Братству оставить их таким образом на триста пятьдесят лет после их смерти. Их инструкции были соблюдены до последней буквы.

— И какова причина, почему они не были просто уничтожены или расценены как самая отвратительная ересь, когда они были распечатаны?

— Тут, я думаю, вы видите планирование — или, по крайней мере, влияние — Святого Жерно, — серьёзно сказал Стейнейр. — Большая часть религиозной философии и мыслей Святого Жерно и Святой Эвелин были настолько ортодоксальными, насколько могла бы требовать Мать-Церковь. Я уверен, по вполне понятным теперь, когда у вас была возможность прочитать его дневник, причинам. Вы ведь прочитали его за ночь, не так ли, сейджин?

— Да, прочитал. — Мерлин посмотрел на архиепископа испытующим взглядом.

— Я предполагал, что именно поэтому вы и изучили по отдельности каждую страницу в Сен-Жерно, — пробормотал Стейнейр. Мерлин приподнял одну бровь, и архиепископ слегка улыбнулся. — Способность сейджинов запоминать вещи с первого взгляда является частью их легендарного мастерства. На самом деле, я скорее подозреваю, что это было одной из причин, по которой вы решили стать одним из них.

— Понимаю. — Мерлин откинулся на спинку своего кресла и положил локти на его обитые подлокотники, сцепив кончики пальцев по груди. — Пожалуйста, Ваше Высокопреосвященство. Продолжайте ваше объяснение.

— Конечно, сейджин, — согласился Стейнейр со слегка ироничным кивком. — Дайте подумать, на чём я остановился? Ах, да. Единственным аспектом, в котором учение Святого Жерно отошло от основного направления церковной мысли, была манера, в которой он и Святая Эвелин оба так сильно подчеркнули терпимость и терпение и сделали это занимающим такое центральное значение в их мыслях. Обязанность всех благочестивых людей видеть всех других человеческих созданий своими истинными братьями и сёстрами в Боге. Убеждать и увещевать тех, кто может ошибаться, вместо того чтобы осуждать, не стремясь понять. И быть открытым для вероятности того, что те, кто не согласен с ними, могут в конце концов оказаться правыми или, по крайней мере, ближе к правым, чем были они сами в начале разногласий.

Архиепископ сделал паузу, качая головой. Затем он отвёл взгляд, глядя сквозь окно своего кабинета на крыши и шпили Теллесберга.

— Это и есть причина, по которой Черис так долго беспокоила Инквизицию, — тихо сказал он, — и не всё из этого было простой паранойей со стороны таких Инквизиторов, как Клинтан. Несмотря на небольшой размер монастыря Сен-Жерно, Братство Святого Жерно обладало здесь, в Черис, непропорционально большим влиянием на протяжении поколений.

— Многие из нашего местного духовенства прошли через Сен-Жерно в тот или иной момент. Более того, я часто задавался вопросом, что случилось бы, если бы Инквизиция могла перекрёстно рассылать наше духовенство так же, как это происходит с духовенством материковым. Уж как минимум, я подозреваю, она могла бы узнать о… влиянии Святого Жерно, если бы больше наших доморощенных священников были назначены в материковые приходы. Не говоря уже о том, что могло бы произойти, если бы руководящие должности Церкви здесь, в Черис, были более полно заняты чужестранцами. К счастью, недоверие Инквизиции к черисийской ортодоксальности сделало Церковь несклонной подвергать другие конгрегации воздействию наших разлагающих идей, отчего лишь немногие из нашего местного духовенства были отправлены в церкви за пределами самой Черис. И то, что старших церковников трудно заставить согласиться служить здесь, на краю света, во многом также пошло нам на пользу. В особенности потому, что никто из сравнительно небольшого числа действительно старшего духовенства, отправленного в Черис, даже не начал подозревать, кем в действительности братья Святого Жерно стали здесь, в Королевстве и архиепископстве.

— И кем же они стали, Ваше Высокопреосвященство? — тихо спросил Мерлин.

— Агентами подрывной деятельности, — просто сказал Стейнейр. — Лишь очень небольшая горстка самых высокопоставленных Братьев знает о существовании Дневника Святого Жерно или любых других документах. За исключением этой горстки, никто из них никогда не слышал о книге под названием «История Земной Федерации» или о документе под названием «Декларация Независимости». Однако, каждого брата Сен-Жерно научили тому, что каждый человек несёт ответственность за его или её личные отношения с Богом. Инквизиция могла бы почти наверняка счесть это учение пагубным, хотя именно об этом и гласит Священное Писание. Потому что, сейджин Мерлин, — архиепископ отвёл взгляд от окна, его глаза были тёмными и пристальными, — личные отношения подразумевают как терпение, так и вопросы. Они подразумевают личный поиск Бога, необходимость понять свои отношения с Ним для себя, а не просто регургитацию[13] официальной доктрины и катехизисов.

Мерлин медленно кивнул, когда он почувствовал, что ранее не вызывающие подозрений кусочки головоломки встали на свои места. Потому, что это было объяснением — или, по крайней мере, частью объяснения — для той открытости, чувства инклюзивности, которое привлекло Нимуэ Албан к Черис и её обществу, когда она впервые приступила к поиску подходящей базы для операций.

— Почти каждый брат Сен-Жерно знает, что наш акцент на личные отношения с Богом не найдёт одобрения у Инквизиции, — продолжил Стейнейр. — Но ни один из них, насколько нам известно, никогда не обращал внимание Инквизиции на философию Святого Жерно. И это, Мерлин, потому что в большинстве людей есть что-то, что взывает познать Бога, искать эту личную, прямую связь с Ним. Братство Сен-Жерно — всё Братство Сен-Жерно — признаёт этот источник личной веры и веры внутри себя. И хотя мы никогда особенно не обращали внимание на этот момент, все они знают, что он должен быть защищён и передан дальше.

— И это также первая линия обороны, не так ли, Ваше Высокопреосвященство? — проницательно сказал Мерлин.

— Конечно, это так. — Улыбка Стейнейра искривилась. — Как я уже сказал, очень немногие из Братства когда-либо знали полную правду о трудах Святого Жерно. Но, защищая и оберегая те части учения Святого Жерно, о которых они знают, они также защищают и оберегают ту часть, о которой они не осведомлены. По причинам, которые, я уверен, вы можете понять, было необходимо ограничить полноту знаний относительно небольшим числом людей. Это было проблемой для многих из нас на протяжении веков, потому что это идёт вразрез с тем, чтобы обмануть, даже если только недомолвками, тех, кто действительно является нашими братьями. Однако у нас не было выбора, и поэтому большинство Братства всегда рассматривали нашу цель как постепенную реформу — как обучение духовенства истинному служению душам детей Божьих, а не богатству и власти Матери-Церкви. Конечно, даже это едва ли было безопасной задачей на протяжении многих лет. Но многие из нашего числа, большинство из которых не знают о существовании дневника Жерно, поднялись на относительно высокие позиции в наших поместных церквях, и на этих постах, они дали приют и помогли другим братьям Сен-Жерно. Это, конечно, одна из причин, почему такой высокий процент наших местных священников был готов поддержать наш разрыв с Советом Викариев.

— Это я тоже могу понять, — согласился Мерлин.

— Не поймите меня неправильно, Мерлин, — рассудительно сказал Стейнейр. — Когда дневник Жерно был впервые распечатан четыреста лет назад, он был глубоко шокирующим для тогдашнего аббата. Только его собственная глубоко укоренившаяся вера в учение Святого Жерно удержала его от выполнения одной из тех вещей, о которых вы задавались вопросом. Он совершенно серьёзно обдумывал вопрос простого уничтожения всего этого, но не смог заставить себя сделать это. Даже «главенствующая Церковь» испытывает глубокое и неизменное почтение к письменным свидетельствам. Это восходит к изначальным Адамам и Евам, которые написали «Свидетельства», я полагаю. И, конечно, четыреста лет назад знающих грамоту было намного меньше, чем сегодня.

Мерлин снова кивнул. Исторический и доктринальный опыт Церкви Господа Ожидающего не включал ничего из текстуальных диспутов[14] земной традиции. Документы, составлявшие официальный канон Церкви, были определены самими архангелами, а не какими-либо потенциально подверженными ошибкам советами людей, что автоматически ставило их вне всякой возможности диспута. И не было традиции «ложных Евангелий» или других фальсифицированных документов, специально созданных для того, чтобы дискредитировать веру Церкви в период её становления. Не было никакого «периода становления», и любая попытка создать такие «ложные Евангелия» была бы похоронена без следа под писаниями восьми миллионов грамотных колонистов. Как следствие, Сэйфхолд подошёл к историчности Церкви с совершенно другим мышлением, чем у земных богословов. Каждый кусочек истории только доказывал точность церковных традиций и поэтому стал ещё одной опорой, а не источником скептицизма.

Конечно, это могло бы измениться, не так ли? По мере того, как десятилетия веками сменялись десятилетиями, в обществе, сознательно завязанном на мускулы и энергию ветра, со всем тяжёлым трудом, необходимым для поддержки такого общества, эта всеобщая грамотность исчезла. По большому счёту — из которого были исключения, особенно в Церкви — только высшие сословия сохранили свободное от работы время, чтобы обучиться грамотности. И поскольку умение читать и писать становилось всё менее и менее распространённым, благоговение простых (и неграмотных) мужчин и женщин перед письменными записями, в тайны которых они не могли проникнуть, парадоксальным образом становилось всё более и более сильным.

«И это, должно быть, просто прекрасно подошло Совету Викариев», — мрачно подумал он. — «На самом деле, «Мать-Церковь» вполне могла и поощрить эту тенденцию, поскольку неграмотные члены Церкви полностью зависели от их священноначалия в том, чтобы наставлять их в содержании тех таинственных книг, которые они больше не могли читать сами. А это, в свою очередь, стало ещё одним инструментом для удушения независимости мысли в её колыбели. С другой стороны, тот факт, что уровень грамотности снова повышался в течение примерно последнего столетия, являлся одной из причин того, что колёса угрожают оторваться от их изящной маленькой машины контроля сознания, не так ли»?

— Несмотря на соблазн просто уничтожить дневник и другие документы, он решил этого не делать, — сказал Стейнейр. — Должно быть, для него это было невероятно трудное решение. Но в дополнение к самому дневнику у него было письмо, которое Святой Жерно оставил тому, кто в итоге распечатал хранилище. И, конечно, у него было достаточно исторических свидетельств, подтверждающих тот факт, что Святой Жерно действительно был самим Адамом, а Святая Эвелин была Евой. Этого, в сочетании со всеми публичными текстами, которые оставили они оба — включая разделы в «Свидетельствах», — было достаточно, чтобы помешать ему просто назвать дневник бреднями безумного еретика. И тот факт, что он знал, что тома, включённые в дневник, были запечатаны в том же хранилище на протяжении большей части четырёхсот лет, доказал, что они тоже должны датироваться самим Сотворением или сразу после него.

— Или, само собой, — взгляд архиепископа упёрся в глаза Мерлина — до него.

Мерлин снова кивнул. Лично он, несмотря на всё традиционное уважение Церкви к истории и историческим документам, подозревал, что Стейнейр, вероятно, даже сейчас недооценивает невероятную глубину духовной борьбы, с которой, должно быть, столкнулся давно живший аббат Сен-Жерно. Степень интеллектуальной целостности, которой он должен был обладать, чтобы установить — и принять — связи, которые Стейнейр только что кратко резюмировал, на фоне каждого отдельно взятого слова официальной доктрины Церкви, было трудно даже представить.

— Простите меня, Ваше Высокопреосвященство, — медленно произнёс он, — и, пожалуйста, не воспринимайте это как какое-либо нападение. Но с этим дневником и другими документами, которые были в вашем распоряжении, вы всё время знали, что вся церковная доктрина, всё её богословие и учения построены на чудовищной лжи. Но вы не только никогда не осуждали эту ложь, но на самом деле поддерживали её.

— Вы могли бы сами стать великолепным Инквизитором, Мерлин, — сказал Стейнейр, улыбка которого стала более искривлённой, чем когда-либо. — Я имею в виду, конечно, инквизитором навроде отца Пейтира, а не этой свиньи Клинтана.

— Каким образом, Ваше Высокопреосвященство?

— Вы понимаете, как задавать вопросы, которые заставляют человека прямо смотреть на то, во что он действительно верит, а не просто на то, во что он верит, потому что убедил себя в этом.

— Однако, в ответ на ваш совершенно правильный вопрос, мы должны признать себя виновными, но со смягчающими обстоятельствами. Как, я вполне уверен, вы уже поняли это, прежде чем задали свой вопрос.

— Если бы мы открыто выступили против доктрины Церкви, провозгласив, что каждое слово Священного Писания является ложью, мы просто спровоцировали бы уничтожение Черис столетиями ранее. Возможно, Инквизиция могла бы довольствоваться простым уничтожением тех, кто принёс тревожное послание, но я думаю, нет. Я думаю, слишком много из нетерпимости и… педантичности Лангхорна и Шуляра цепляется за Инквизицию даже сегодня. — Архиепископ покачал головой. — Я читал отчёт Святого Жерно о том, что действительно произошло при разрушении Александрийского анклава, что действительно произошло в ту ужасную ночь, когда он был превращён в Армагеддонский Риф. У меня нет достаточных знаний, чтобы понять, как простые падающие булыжники могли вызвать эффект, описанный Святым Жерно, но я полностью согласен с точностью его свидетельских показаний. И хотя сегодняшней Инквизиции не хватает Ракураи, «Группа Четырёх» только что продемонстрировала, что она продолжает командовать достаточным количеством мечей.

— Так что, раз уж мы не осмелились открыто противостоять лжи Церкви, поскольку мы не добились ничего, кроме уничтожения единственного доказательства того, что они были ложью, Братство Сен-Жерно — по крайней мере, те из Братства, кто знал истину — посвятило себя постепенному построению церкви другого типа здесь, в Черис. Даже это во многом представляло собой смертельный риск. Мы поняли, что в конечном итоге Инквизиция, несомненно, отреагирует так, как на самом деле отреагировал Клинтан. Мы надеялись, что это произойдёт не так скоро, и, это возможно не случилось бы, не стань Клинтан Великим Инквизитором. Тем не менее, он стал им, а мы уже слишком далеко продвинулись, сделав слишком много изменений, которые Мать-Церковь не одобряет. Правда здесь в том, Мерлин, что Клинтан всегда был прав насчёт опасности, которую Черис представляет для его драгоценной ортодоксальности. Я сомневаюсь, что он чувствовал это на основе какого-либо аргументированного рассмотрения доказательств, но его инстинкты не обманули его в том, что касалось нас.

— Как много из этого знал Хааральд? — тихо спросил Мерлин.

— Всё, — просто ответил Стейнейр. — Он прочитал весь дневник, прочитал историю Федерации. Как и все мы, в этой истории было многое, чего он не понял, для чего у него не было контекста. Но, как и все мы, он понял достаточно. Когда вы спросили его, почему его дед упразднил крепостное право здесь, в Черис, он ответил вам честно, Мерлин. Но он мог бы добавить, что одной из причин, по которой его дедушка считал всех людей равными, было то, что он тоже прочитал каждое блистательное слово из Декларации.

— А Кайлеб? — Мерлин задал вопрос ещё тише, и Стейнейр мрачно нахмурился.

— А Кайлеб, — ответил он, — это одна из причин, по которой мы с вами ведём этот разговор именно в это конкретное время.

— В это время?

— Да. Одна из причин в том, что мы быстро приближаемся к Дню Господню, и казалось… уместным рассказать вам правду до него.

Мерлин кивнул ещё раз. День Бога, который был вставлен в середину июля каждого года, был комбинированным эквивалентом Рождества и Пасхи Церкви Господа Ожидающего. Это был самый большой и самый священный религиозный праздник в году, и, учитывая то, что Братство Сен-Жерно знало о религии, которую оно не осмеливались открыто осудить столь продолжительное время, он мог понять, почему Стейнейру захотелось провести этот разговор прежде, чем он должен был первый раз служить День Бога в Теллесбергском Соборе в качестве архиепископа Черис. Тем не менее…

— Полагаю, я могу понять это, Ваше Высокопреосвященство. Но какое именно отношение имеет Кайлеб к вашему выбору времени для этого небольшого откровения?

— С тех самых пор, как хранилище было распечатано, существовали жёсткие правила, регулирующие, когда и как его содержимое должно стать известно другим. Одно из таких правил состояло в том, что прежде, чем кто-либо может быть допущен к истине, он должен достичь возраста мудрости. Который, просто потому, что было необходимо какое-то твёрдое определение того, когда можно было бы предположить её наличие, был установлен в возрасте тридцати лет. Другое правило заключается в том, что все, кто уже допущен к истине, должны дать своё согласие до того, как кто-либо ещё будет допущен к ней, и не каждому, кто выдвинут кандидатом на познание истины, на самом деле говорят её в конце. Например, два из последних восьми монархов Черис никогда не были проинформированы о ней, потому что Братья их времени полагали, что говорить им было бы слишком большим риском. И, — глаза Стейнейра стали ещё серьёзнее, — в обоих случаях их собственные отцы согласились с большинством Братства.

— Но, безусловно, это не случай с Кайлебом, — запротестовал Мерлин.

— Конечно, нет. Мы всегда — Хааральд всегда — намеревались сообщить ему правду, как только ему исполнилось бы тридцать лет. К сожалению, «Группа Четырёх» отказалась ждать так долго. Теперь у нас есть Король, чьей решимости, смелости и остроумию, мы все безоговорочно доверяем, но который слишком молод, по правилам Братства, чтобы быть информированным. И, чтобы быть уж совершенно честным, среди нас есть некоторые, которые боятся его юности и… непосредственности. Возможно, его импульсивности. Единственная вещь, которой молодой Кайлеб никогда не имел — это нерешительности насчёт высказывать своё мнение или противостоять врагу. Кроме того, страх не в том, что он отвергнет содержимое журнала, а скорее в том, что если он узнает полную правду, если ему покажут доказательства того, что почти тысячу лет Церковь контролировала весь Сэйфхолд посредством величайшей лжи в истории человечества, он не сможет противостоять выдвижению этого обвинения против «Группы Четырёх». А это то, Мерлин, чего мы не можем допустить. Пока ещё нет.

— Мы можем рассматривать раскол внутри Церкви, особенно до тех пор, пока этот раскол сформулирован в терминах реформирования разложения, упадка и злоупотреблений. Но прямая ересь — истинная ересь, которую легко доказать отсылкой к Священному Писанию и «Свидетельствам» — может дать слишком мощное оружие в руки Клинтана. Приближается — и придёт — тот день, когда эта «ересь» будет открыто провозглашена. Братство Сен-Жерно прилагало усилия чтобы приблизить этот день на протяжении четырёх веков. Но сейчас мы должны продолжать вести эту войну из-за злоупотреблений Церкви. Да, из-за духовных проблем, но духовные проблемы светские правители могут понять в светских терминах, а не в глубоко противоречивых вопросах доктрины и теологии.

Мерлин расцепил пальцы и наклонился вперёд в своём кресле с напряжённым выражением лица.

— Ваше Высокопреосвященство, поскольку вы и аббат Биркит показали мне эти документы, сообщили мне об их существовании, я должен предположить, что другие Братья, знающие всю правду, одобрили ваше решение сделать это.

Его тон и приподнятая бровь превратили утверждение в вопрос, и Стейнейр кивнул.

— Одобрили. В немалой степени потому, что нам нужно ваше мнение о том, следует ли говорить об этом Кайлебу. Я считаю, что ему нужно рассказать, как и большинство, хотя и не всё, и все мы понимаем, что в данный момент вы, несомненно, ближе к нему, чем любой другой живой человек. Но я должен признаться, что есть и другая причина. Кое-что, что содержалось в письме Святого Жерно, а не в его дневнике.

— О?

— Да. — Стейнейр сунул руку во внутренний карман рясы и вытащил сложенный лист бумаги.

— Это копия этого раздела, — тихо сказал он и протянул его через стол.

Мерлин с небольшой опаской взял его, развернул и обнаружил отрывок, собственноручно скопированный Стейнейром.

У ПИКА не было системы кровообращения, но глубокая боль пронзила несуществующее сердце Мерлина, когда он прочитал это последнее предложение. Он смотрел на него бесконечно долго. Это было почти как если бы он смог в последний раз услышать голос Пей Шань-вэй сквозь слова, написанные человеком, который превратился в прах семьсот пятьдесят лет назад.

Наконец, он снова поднял взгляд, и Стейнейр пристально посмотрел в его сапфировые глаза ПИКА.

— Скажите мне, Мерлин, — сказал он очень, очень тихо, — вы — запасная стрела Шань-вэй?

— Что всё это значит? — спросил король Кайлеб, не обращая внимания на трон на возвышении, так как он стоял спиной к окну маленькой приёмной залы. Он перевёл взгляд с архиепископа Мейкеля на Мерлина и обратно, приподняв брови, и Мерлин криво улыбнулся.

— Вы можете припомнить, Ваше Величество, — сказал он, — как однажды я сказал вам, что, когда я смогу объяснить определённую тему более полно, я это сделаю.

Глаза Кайлеба внезапно распахнулись. Затем они метнулись к лицу Стейнейра. Он почти поднял руку, но Мерлин покачал головой.

— Всё в порядке, Кайлеб, — сказал он. — Оказывается, архиепископ Мейкел — и, кстати говоря, твой отец — имел несколько лучшее представление о том, кто я такой, чем я думал.

— Они знали? — Выражение лица Кайлеба внезапно стало очень пристальным, а взгляд, который он посмотрел на Стейнейра, был крайне испытующим.

— О, я думаю, ты мог бы сказать и так. — Улыбка Мерлина стала кривее, чем когда-либо. — Видишь ли, Кайлеб, дело вот в чём…

VII Личная обеденная зала короля Кайлеба, Королевский дворец, Город Теллесберг, Королевство Черис

— Могу ли я пополнить твой бокал, Мейкел? — спросил король Кайлеб позднее тем же вечером, всё ещё держа бутылку вина, из которой он только что наполнил бокал себе.

— Да, Ваше Величество. Пожалуйста. — Архиепископ протянул свой бокал и улыбнулся почти озорно. — По крайней мере, одна хорошая вещь вышедшая из Корисанда, — заметил он, глядя на этикетку на бутылке.

— Что-то хорошее может появиться почти в любом месте, — ответил Кайлеб, наполняя бокал. Казалось, он полностью сосредоточен на этой второстепенной задаче, как будто он нашёл, что её обыденность обнадёживает. Или, может быть, отвлекает.

Он закончил, поставил бутылку обратно на стол, и сел в своё кресло.

Официально это был просто частный ужин со своим архиепископом, по просьбе Мейкела. Учитывая, что Серая Гавань находился за пределами королевства, а Стейнейр выполнял вместе него функции первого советника, таких ужинов было уже несколько. На которых, конечно, капитан Атравес всегда был избранным телохранителем короля. Этим вечером этот прецедент оказался очень кстати.

— Хорошо, — тихо сказал он. — У меня как минимум несколько часов, чтобы подумать над тем, что вы двое сказали мне. Я должен признать, что немного… больно обнаружить, что был такой глубокий секрет, которым отец никогда не делился со мной, но я понимаю, почему он не был свободен принять это решение самостоятельно.

— Кайлеб, — голос Стейнейра был таким же тихим, — это никогда не было вопросом доверия или недоверия. Это был только вопрос процедур, которые были установлены четыреста лет назад. Процедур, которые служили Братству Сен-Жерно, — и, я думаю, всему королевству — хорошо.

— Я же сказал, что понимаю, Мейкел. — Кайлеб встретил взгляд архиепископа спокойным, ровным взглядом. — И я думаю, что настоящая причина, по которой это причиняет боль, всё-таки, заключается в том, что у отца никогда не было возможности рассказать мне этот секрет в мой тридцатый день рождения.

— Хотел бы я, чтобы у него была такая возможность, — тихо сказал Мерлин, созерцая свой собственный бокал, наблюдая за омутом рубинового света в его сердце. — Твой отец был одним из лучших людей, которых я когда-либо знал, Кайлеб. На самом деле, он был даже лучшим человеком, чем я когда-либо смог бы понять без небольшого откровения архиепископа.

— Ах, да. Его «откровение». Прекрасное слово для этого, Мерлин. Почти, — Кайлеб перевёл свой спокойный взгляд на Мерлина, — такое же удивительное, как и твоё собственное откровение.

— Ну, — улыбка Мерлин перекосилась, — я сказал тебе, что объясню всё, если когда-нибудь настанет день, когда я смогу это сделать.

— Что, в данном случае, — довольно выразительно сказал Кайлеб, — было больше похоже на тот день, когда тебе пришлось это сделать, не так ли?

— Справедливое замечание. — Мерлин кивнул. — С другой стороны, есть ещё вот что. С архиепископом Мейкелем и дневником Святого Жерно, чтобы поручиться за меня, я подумал, что ты с гораздо меньшей вероятностью решишь, что я сумасшедший. Или что ты ошибся, доверившись мне, в конце концов.

— Это так, — согласился Кайлеб, и скрестил руки на груди. Напряжённость в его взгляде постепенно превратилась во что-то другое, удивление, почти почтение, с частичкой чего-то, что, возможно, всё ещё оставалось следом страха. Или, возможно, опасения.

— Я с трудом могу поверить в это даже сейчас, — медленно сказал он, созерцая Мерлина с головы до пят. — Честно говоря, я не знаю, что меня больше… смущает: тот факт, что ты мёртв, или тот факт, что ты женщина.

— На самом деле, — мягко заметил Стейнейр, — я совсем не уверен, что Мерлин — или Нимуэ — мёртв.

— О, поверьте мне, Ваше Высокопреосвященство, — сказал Мерлин тоном, сочетающим иронию с затяжным, ноющим горем, — Нимуэ Албан мертва. Она мертва уже свыше девятисот ваших лет. Мертва, как все её друзья… и так же мертва, как Земная Федерация.

— Я пытался представить себе то, что вы, должно быть, видели, испытали. — Стейнейр покачал головой. — Я не смог, конечно. Я не думаю, что кто-нибудь смог бы.

— В некотором смысле, это не так уж отличается от того, с чем вы и Кайлеб — и король Хааральд, конечно — столкнулись прямо здесь, в Черис, — заметил Мерлин. — Если мы проиграем, всё, что имеет для вас значение, будет уничтожено. Хотя заметьте, что в этот раз я надеюсь на более счастливый результат.

— Так же, как и все мы, — сухо сказал Стейнейр.

— Ну, конечно, мы надеемся, — сказал Кайлеб, продолжая смотреть на Мерлина ошеломлённо-удивлёнными глазами. — Тем не менее, я должен сказать, Мерлин, что как бы сильно я ни старался, я просто не могу представить тебя как женщину.

— Что хорошо говорит о выбранной мной маскировке, — сказал Мерлин, а затем удивил сам себя, рассмеявшись. — С другой стороны, та первая игра в регби, в которую ты и Арнальд втянули меня, чуть не погубила меня.

— Что? — Кайлеб нахмурил брови. — О чём ты говоришь?

— Кайлеб, — терпеливо сказал Мерлин, — подумай об этом. ПИКА полностью функционален, и я имею в виду полностью функционален. Она может делать всё, что угодно, подражать любой реакции, на которую способно органическое человеческое тело… и я провёл двадцать семь лет — почти тридцать твоих лет — будучи женщиной. Поверь мне. Есть некоторые вещи, которые просто так легко не меняются. Поймав себя на мысли, что я нахожусь в воде, голая, как в день, когда я родилась, и окружённая всеми этими прекрасными, одинаково обнажёнными, мускулистыми, скользкими мужскими телами… я обнаружил, что у мужчин есть физический отклик. Конечно, я всегда осознавал, в некотором интеллектуальном смысле, что это случится, но я никогда не ожидал, что испытаю это, если ты позволишь мне так выразится.

Кайлеб на мгновение уставился на него, а потом начал хохотать. Все началось тихо, но недолго так оставалось, и в этом веселье было что-то глубоко очищающее. Что-то, что прогнало этот сохраняющийся след страха — если это действительно был он — из его глаз навсегда.

— О, Боже мой! — ему удалось сделать вдох между раскатами хохота. — Вот почему ты тогда остался в воде! Почему ты был так чертовски аккуратен с тем полотенцем!

— Да, это так, — довольно сдержанно согласился Мерлин. — Были и другие приспособительные изменения, но я должен признаться, что это, пожалуй, было самым… интересным.

Стейнейр начал хихикать, когда понял, о чём говорили Мерлин и Кайлеб. Теперь и он покачал головой.

— Мерлин, — сказал он, продолжая улыбаться, — почему-то я не думаю, что мёртвая женщина — или призрак — может обладать чувством юмора.

— Я не совсем уверен в этом, Ваше Высокопреосвященство.

— Тогда позвольте мне сформулировать это так. Что значит быть «живым» для человеческого существа?

— Я подозреваю, что большинство людей могли бы подумать, что дыхание было достаточно важным критерием.

— Возможно, «большинство людей» могли бы, но я не спрашиваю их. Я спрашиваю вас.

— Я действительно не знаю, — признался Мерлин. Он снова посмотрел в свой бокал. — Может быть, это потому, что я волновался об этом так много, пережёвывал эту проблему с одной стороны, а потом с другой так часто, что не могу отступить и подумать об этом с какой-то отрешённостью. Я просто решил, что даже если меня нет — в живых, я имею в виду — я мог бы вести себя так, как если бы я был. Слишком много людей принесли слишком много жертв, чтобы отправить меня сюда, в этот мир, в этот конкретный момент времени, чтобы я сделал что-то ещё.

— И именно поэтому я уверен, что вы живы, Мерлин. Нимуэ Албан, — тихо сказал Стейнейр. — Вы были одним из тех, кто принёс эти жертвы. И вы не сделали ли бы того, что уже сделали здесь, на Сэйфхолде, без некоторого ощущения ответственности перед людьми, которые были мертвы почти тысячу лет. О, эти люди важны для вас, и я понимаю, что для вас не было той тысячи лет прошедшей с тех пор, как они умерли. Но, как однажды сказал вам Хааральд, человек должен оцениваться по его действиям. И несмотря на всё враньё, нагромождённое в Писании, есть в нём также и истины. В том числе и истина о том, что внутренняя природа человека неизбежно сделается известной и раскроется его делами.

— Вы взвалили себе на плечи ношу самобичевания, Мерлин Атравес. Я бы сейчас не наблюдал за вами, не разговаривал с вами, и не учился у вас уже два года, если бы не оценивал поступки мужчины — или женщины — которой вы в действительности являетесь. Вы чувствуете боль, которая является неотъемлемой частью жизни, так же как вы чувствуете радости. Я всегда считал вас глубоко одиноким человеком, и теперь я знаю почему. Но я ни секунды не сомневался, что вы были хорошим человеком, и, несмотря на то, во что верят эти дураки в Зионе, Бог — это бог любви, Мерлин, а не бог дикого наказания и бездумного отвержения. Иногда Его путь может быть трудным, и Он может требовать многого от некоторых из Своих слуг, но, кем бы Он ни был, Он не глуп. Он знает, чего Он просил у таких людей, как вы, на протяжении веков. И понимаете ли вы это или нет, Бог свидетель, вы один из Его людей. У меня нет сомнений, что, когда физическое тело Нимуэ Албан умерло, у Бога была ещё одна задача, ещё одно предназначение, ожидающее её. У Него слишком мало великих душ, чтобы потерять ту, что горела так ярко. И потому, Он позволил этой душе спать до того дня, когда машина,… ПИКА проснулся в пещере здесь, на Сэйфхолде. У вас душа Нимуэ Албан, Мерлин Атравес. Никогда не сомневайтесь в этом. Никогда не подвергайте этого сомнению… или себя.

Мерлин смотрел на архиепископа бесконечные секунды. И, наконец, он однократно кивнул. Он не произнёс ни единого слова. Ему и не нужно было этого делать.

Его собеседники позволили этому молчанию затянуться на некоторое время. Затем Кайлеб откашлялся.

— Что бы это ни стоило, Мерлин, я согласен с Мейкелем. Наверное, оно и к лучшему — нет, оно к лучшему — что ты не пытался объяснить всё это мне на борту «Неустрашимого» перед заливом Даркос. Но это похоже на то, что я сказал тебе в тот день в Королевской Гавани, когда ты убил кракенов. Возможно, ты сможешь скрыть, что ты такое, но ты не можешь скрыть, кто ты такой, что ты чувствуешь. Извини, но ты просто не очень хорош в этом.

— Ну, спасибо, — сухо сказал Мерлин.

— Не стоит благодарности. — Кайлеб улыбнулся ему. — С другой стороны, я думаю, пройдёт довольно много времени, прежде чем мне действительно удастся понять всё это. Это изменит многие мои предположения.

— Я уверен, что это так, — признался Мерлин. — Тем не менее, это на самом деле не изменит большинства ограничений, с которыми мы столкнулись. Всё ещё есть система кинетической бомбардировки, плавающая на орбите. И всё ещё есть те источники энергии под Храмом, которые я не смог идентифицировать. Между нами, я думаю они представляют собой чертовски хороший аргумент в пользу сохранения тайны так, как Братство хранило её в течение последних четырёх столетий. У меня, к примеру, нет никакого желания превращать Черис во второй Риф Армагеддона.

— Согласен. — Кайлеб кивнул. — Но кроме того, что ты сказал, есть огромное количество вещей, которым ты можешь научить нас, показать нам.

— И да и нет. — Мерлин сделал ещё один глоток вина, отставил свой бокал в сторону и наклонился вперёд в своём кресле, положив скрещённые руки на стол.

— Я могу научить тебя, но я не могу просто передать тебе эти знания. По многим причинам, включая сокрытие от Церкви и всевозможных дистанционных датчиков, которые могут передавать информацию тем источникам энергии под Храмом. Но даже если бы я не беспокоился об этом конкретном аспекте, я не могу просто заменить Церковь, как источник всей власти. Люди по всему Сэйфхолду должны научиться делать то, что вы уже делаете здесь, в Черис, Кайлеб. Они должны научиться думать. Отвергать автоматическое принятие догм и ограничений просто потому, что кто-то другой — будь то Церковь Господа Ожидающего или какой-то всезнающий оракул из потерянного прошлого — говорит им, что они должны их принять. Мы должны превратить Сэйфхолд в мир людей, которые хотят понять физическую вселенную вокруг них. Людей, которым нравится заниматься инновациями, думать о новых способах делать что-то самостоятельно. Это одна из причин — во многих отношениях, главная причина — почему я вносил предложения, указывал на возможности, а затем отступал назад и позволял людям, подобным барону Подводной Горы, Эдвирду Хоусмину и Рейяну Мичейлу, выяснять, как их применять.

— И, — он посмотрел Кайлебу прямо в глаза, — одинаково важно, чтобы все на Сэйфхолде, даже враги Черис, делали то же самое. — Кайлеб нахмурился, и Мерлин покачал головой.

— Подумай об этом, Кайлеб. Кто твой настоящий враг? Гектор Корисандийский? Или Инквизиция?

— В данный момент, — сказал Кайлеб после задумчивой паузы, — я более сосредоточен на Гекторе. Надеюсь, ты найдёшь это не слишком трудным для понимания. — Он скупо улыбнулся. — С другой стороны, я понимаю, к чему ты клонишь. Если бы не было Гектора, Клинтан и «Группа Четырёх» нашли бы кого-нибудь ещё, чтобы использовать в качестве своего инструмента.

— Точно. И как ты победишь Церковь? Сможешь ты сделать это с помощью флотов и армий?

— Нет, — медленно сказал Кайлеб.

— Конечно, нет, — просто сказал Мерлин. — Твой истинный враг — это система убеждений, доктрина, образ мышления. Ты не можешь умертвить идеи мечом, и ты не можешь пустить ко дну структуру убеждений бортовым залпом. Ты побеждаешь их, заставляя их меняться, и у Церкви есть только два варианта противостоять вызову, который представляешь ты и Черис. Либо они отказываются меняться, и в этом случае они не могут победить тебя военным путём. Либо они решают, что у них нет другого выбора, кроме как измениться, перенять новое оружие, новые технологии. И как только они это сделают, они обнаружат, что они должны изменить и свою структуру убеждений. И когда это произойдёт, Кайлеб, ты победишь, потому что твой истинный враг совершит самоубийство.

— Тебя послушать, так всё легко, — заметил Кайлеб с вымученной улыбкой.

— Нет, — сказал архиепископ, и король посмотрел на него. — Не «легко», Кайлеб. Только проще.

— Именно. — Мерлин кивнул. — На Старой Земле был военный философ, ещё до того, как кто-то когда-либо мечтал о космических полётах, или подозревал, что нас может ожидать нечто вроде Гбаба. Он сказал, что на войне всё было очень просто… но самое простое оказывалось наиболее сложным[15].

— В самом деле? — Улыбка Кайлеба слегка расслабилась. — Это интересно. Отец не раз говорил мне почти тоже самое. Почерпнул ли он это в одной из книг Святого Жерно?

— Я очень сомневаюсь в этом. Твой отец был одним из самых умных людей, которых я когда-либо встречал, Кайлеб. Я не думаю, что ему нужен был Клаузевиц, чтобы объяснить это.

— Хорошо, — сказал Кайлеб через мгновение. — Полагаю, я могу понять, о чём ты говоришь. Говоря исключительно в качестве короля Черис, я не особенно в восторге от этого, как ты догадываешься, но я понимаю, о чём ты говоришь и почему. С другой стороны, если «внутренний круг» Братства уже знает правду о том, как мы здесь оказались, и почему, можем ли мы хотя бы начать распространять среди них некоторые твои дополнительные знания?

— Среди тех, кто уже знает о дневнике Святого Жерно — да. — Мерлин пожал плечами. — Тот факт, что Инквизиция не сожгла Черис до основания годы назад, является довольно убедительным доказательством того, что они, по крайней мере, знают, как хранить секреты. На самом деле, я склоняюсь к тому, чтобы использовать их для подготовки некоторых дополнительных схронов с книгами и документами, просто на случай, если Церкви повезёт. Я не уверен, что это хорошая идея, заметь, но я считаю, что это, по крайней мере, стоит обдумать.

— Проблема в том, как сохранить хороший уровень безопасности, как только мы выйдем за пределы группы, которую мы уже знаем, ведь каждый человек, которого мы добавляем в твой «внутренний круг», представляет новый риск. Что бы мы ни думали, мы не можем знать, как кто-то будет реагировать на правду, а потребуется всего один человек, который побежал в Инквизицию, чтобы нанести огромный ущерб — вполне возможно смертельный ущерб — всему, что мы все пытаемся достичь.

— Хорошо, это, очевидно, веский аргумент. — Кайлеб склонил голову набок, мягко почёсывая кончик носа, пока он усердно думал. — В то же время, рано или поздно тебе придётся начать рассказывать правду большему количеству людей. Я, безусловно, могу понять причины, по которым следует проявлять осторожность насчёт этого, но в Черис есть некоторые люди, которые, я думаю, могли бы возможно пережить шок лучше, чем ты думаешь. И некоторые из них могли бы быть гораздо более полезными и продуктивными, если бы у них было больше твоих знаний, чтобы работать с ними. Я думаю о таких людях, как Подводная Гора и, возможно, Хоусмин. Или, если на то пошло, доктор Маклин.

Мерлин медленно кивнул, вспоминая свой разговор с Кайлебом в ту ночь, когда сгорел Королевский Колледж.

— Ты прав насчёт этого. И ты — король Черис. Это твоё Королевство, это твои люди, и ты несёшь ответственность за их безопасность и выживание. У меня есть собственная миссия, помимо выживания Черис, но и у тебя тоже есть твоя.

— Может я и король, но я не настолько высокомерен, чтобы полагать, что моё суждение непогрешимо. Если бы это было так, меня бы не били столько раз, когда был мальчиком. — Кайлеб снова хмыкнул, затем стал серьёзным. — К счастью, здесь, в Черис, есть другие люди, которые уже продемонстрировали здравый смысл — не только в том, как хранить секреты, но и о том, когда их раскрывать.

— Вы думаете о Братстве, — сказал Стейнейр.

— Именно об нём я и думаю, Мейкел. У меня есть предложение для вас и Братства… и Мерлина. Я считаю, что пришло время наладить регламентированный процесс, разработанный для активной идентификации и проверки возможных кандидатов для принятия во «внутренний круг». Возможно, всё что нам действительно нужно сделать — это позаимствовать модель Сен-Жерно и определить как внутренний, так и внешний круги. Я не знаю точно. Но я знаю, что должен быть принят какой-то процесс, который позволит мне использовать коллективное суждение Братства о такого рода решениях, так же как я использую суждения Совета и Парламента для других решений. За исключением того, что в этом случае я обязуюсь быть связанным рекомендацией большинства любого «Совета Святого Жерно», какой бы мы не создали.

— Могут быть случаи, когда нет времени спрашивать кого-то ещё, — заметил Мерлин. — Например, у меня не было другого выбора, кроме как показать тебе хотя бы часть правды той ночью, когда я передал твоё сообщение твоему отцу.

— Ни одна система не идеальна, Мерлин. Все, что мы можем сделать, — это лучшее, что мы можем сделать. Помимо этого, мы просто должны доверять Богу.

Мерлин задумчиво посмотрел на юного короля.

— Что? — спросил Кайлеб через мгновение.

— Я просто… доволен, — сказал Мерлин.

— Доволен чем?

— Ну, одна из вещей, которые меня интересуют — и, честно говоря, беспокоят — это то, как эта планета будет реагировать, когда каждый обнаружит, что Церковь Господа Ожидающего была сплошным обманом, основанным на колоссальной лжи.

— Вы обеспокоены, что, обнаружив, что Церковь — это ложь, они могут решить, что Сам Бог тоже является ложью, — тихо сказал Стейнейр.

— Совершенно верно, Ваше Высокопреосвященство. — Мерлин перевёл взгляд на архиепископа. — Хотя это может показаться маловероятным для кого-то, кто вырос в богословской системе, подобном той, которое создал Лангхорн, на Старой Земле было довольно много людей — многие из которых были хорошими, нравственными, сострадательными людьми — которые отвергли существование Бога по целому ряду причин, которые они сочли убедительными. С точки зрения Церкви, это единственный недостаток поощрения свободы совести и мысли, которую вы провозглашаете здесь, в Черис. И во многих отношениях, отрицание самого существования Бога было бы очень логичной реакцией, когда истина наконец-то выйдет наружу. В конце концов, у этих людей — ваших людей — будут самые убедительные доказательства, которые кто-либо может себе представить, что религия может быть использована в качестве самой разрушительной тирании во вселенной.

Это вопрос, который мы рассматривали в Сен-Жерно на протяжении веков. — Лёгкое пожатие плеч Стейнейра было красноречивым. — Честно говоря, некоторые из Братьев были глубоко обеспокоены этим. Но лично у меня нет особого страха на этот счёт, Мерлин.

— В таком случае я завидую глубине вашей веры, Ваше Высокопреосвященство.

— Это не вопрос веры. Это вопрос логики. — Брови Мерлина поднялись, и Стейнейр мягко рассмеялся.

— Конечно, это так! Бог либо существует, либо нет, Мерлин. Если Он существует, во что, как я полагаю, верят все трое из нас, то, в конечном счёте, всё, что способствует установлении истины, будет только демонстрировать Его существование. И даже если это было неправдой, если Он существует, тогда всё, что случится, будет тем, чему Он позволил случиться… даже если, по какой-то причине за пределами моего понимания, Он предпочтёт, чтобы человечество отвратилось от Него, хотя бы на время.

— А что, если Он не существует? — тихо спросил Мерлин.

— Если Он не существует — Он не существует. Но если Его не существует, то всё равно это не имеет значения, не так ли?

Мерлин моргнул, и Стейнейр снова рассмеялся.

— Я совершенно уверен в том, какая из этих двух возможностей применима, Мерлин. Но, как я полагаю, я уже говорил вам, люди должны иметь право отказаться верить, прежде чем они действительно смогут поверить. И если окажется, что я ошибался всю свою жизнь, что я потерял на самом деле? Я сделаю всё возможное, чтобы жить как хороший человек, любя других мужчин и женщин, служа им, как могу, и если Бога нет, то в конце моей жизни я просто закрою глаза и засну. Есть ли действительно что-нибудь ужасное, что-нибудь, что может испугать любого человека, в такой возможности? Не то, чтобы я боялся забвения, Мерлин… это просто то, на что я надеюсь и во что верю гораздо больше.

— Ваше Высокопреосвященство, я не знаю об остальной части Сэйфхолда, но я прихожу к выводу, что вы почти настораживающе здравомыслящи. И вы напомнили мне об одной древней народной поговорке с Земли. Я полагаю, у вас есть её вариант здесь, на Сэйфхолде. «В стране слепых и кривой — король».

—У нас, безусловно, есть это конкретное клише, — согласился Стейнейр. — И, конечно, у нас есть дополнительное следствие.

— «Кривой — король… до тех пор, пока все слепые не решат его убить». — Архиепископ причудливо улыбнулся. — Это довольно интересный взгляд на вещи, не так ли?