26 августа 1974 года началось для наших героев очень рано, так рано, что ещё непонятно было толком, будет ли день ясным или пасмурным.
Так рано, что шуршали ещё мётлы дворников по асфальту, трамваи громыхали от самого моста, и ни одно окно не горело в домах № 17 и № 11 по Брынскому проспекту.
А вот в домах № 15 и № 13 окна горели. Красным светились занавески в комнате Наташи Семёновой в тринадцатом, зелёный абажур Юры Красицкого отвечал им в пятнадцатом, а с другой стороны пятнадцатого, той, которая обращена к спящему семнадцатому, мерцал на девятом этаже в утренних сумерках голубой ночник в комнате Тани Петрушкиной.
У Наташи в квартире телефон стоит на кухне. Капает вода из крана. Наташа в пижаме стоит у телефона, крутит диск. Раздаётся звонок в квартире Петрушкиных, бабушка Анастасия Мироновна встаёт с узкого диванчика, зажигает на ощупь свет, идёт в коридор, а там — поразительные дела! — Таня, уже одетая, прижимает трубку плечом к уху, показывает жестом бабушке, чтоб не беспокоилась: меня, мол, меня. Вздыхает бабушка Анастасия Мироновна с облегчением (не любит она нежданных звонков, а тут, видимо, какие-то пионерские дела, макулатура или слёт). Чего только ни придумают. Дали бы детям перед школой отдохнуть.
Юра Красицкий на цыпочках вышел из своей комнаты в родительскую спальню, подошёл к телефонному аппарату, подкрутил колёсико регулировки громкости сигнала, взглянул на настенные часы, огляделся. Всё тихо, родители за шкафом мирно дышат во сне, близнецы Дарья и Владимир сопят, смотрят скрипичные сны. Закурлыкал голубем телефон, Юра быстро снял аппарат с книжной полки, переместил на пол, насколько позволил провод, растянул закрученный спиралью шнур от трубки, добрался с ней до коридора и притворил за собой дверь в спальню.
Чёрный эбонитовый аппарат-красавец, не чета нынешним пластиковым приземистым плюгавцам (которые и аппаратами-то не назовёшь): белые буквы рядом с цифрами-дырками на диске, трубка — с воронёный маузер, голос — как у самого главного кремлёвского петуха, надрывается в прихожей коммуналки на Пушкинской улице на правом высоком берегу Брюквы. Пенсионер областного значения Пётр Макарович Приставалов в лиловых кальсонах, накинув зелёный хлопчатобумажный халат, выходит медленно, как оживший памятник, в коридор, снимает трубку, говорит значительным голосом:
— У аппарата! А? Кого? Что так рано-то? Ну ладно, ладно, сейчас позову.
Через три минуты рыжий Стасик Левченко, ещё не проснувшись толком, переминается босыми ногами в прихожей, что-то бубнит в трубку.
Общий сбор назначен в Штабе на восемь ноль-ноль.