Раздробленный свет

— Это не она, — говорит Джубили, и на этот раз ее тон не терпит возражений. — Даже если бы она так считала… и поверьте мне, она так не считает. Она бы никогда не сказала об этом в новостях. Она бы никогда не поступила так с Тарвером. Каким-то образом шепот научился притворяться, чтобы казалось, что это настоящая Лили.

— С этой целью, — теперь говорит Лару, обнимая дочь за плечи и сжимая ее, — я обращаюсь ко всем планетарным делегациям, где бы вы ни находились, кто бы где ни оказался, с просьбой продолжать работу Галактического саммита, несмотря на эту великую трагедию. Мир слишком важен, чтобы его можно было приостановить… мы должны найти способ для всех людей во всей Галактике жить безопасной, счастливой, безболезненной жизнью. Я отправил все имеющиеся в моем распоряжении ресурсы на спасательные операции, проходящие здесь, но я хотел бы пригласить все выжившие планетарные делегации приехать завтра в мой дом на встречу. Хотя мы еще не знаем, что привело к крушению «Дедала», мы не можем сбрасывать со счетов возможность вмешательства мятежников-террористов, что делает этот саммит о мире еще более жизненно важным. Возможно, палаты Галактического Совета рухнули и были разрушены, но дух мира не должен погаснуть.

Даже я начинаю сомневаться, несмотря на ненависть, которую я должна испытывать к нему, задаваясь вопросом, а вдруг он делает что-то благородное. Даже зная, что это не мятежники разрушили «Дедал», я обнаруживаю, что хочу слушать его. Возможно, я и провела последний год, учась уговаривать людей делать то, что мне было нужно, но Лару в этом мастер. Сердце сжимается при мысли, что я могу иметь что-то общее с этим монстром.

Флинна, однако, трясет… его голос свиреп:

— Неправда, — шепчет он. — Невозможно, чтобы каждый сенатор покинул «Дедал» живым… любая принятая резолюция потребовала бы голосования выборных должностных лиц. Он что-то задумал.

Камера сотрясается, затем головокружительно виляет в сторону, показывая только разрушенные здания и странно зеленый газон двора «КЛ», а затем она снова замирает и воздух покидает комнату.

Мы видим разлом. Его медленно, кропотливо перемещает команда из двух десятков человек, и только некоторые из них в форме «КЛ». Он активен, отбрасывает голубое свечение на траву, на лица людей, которые его переносят.

— Ах, да. — Камера снова поворачивается, чтобы показать Лару, повернувшегося, чтобы понаблюдать за прогрессом перенесения разлома. С этого ракурса хорошо видно устройство над его ухом, которое замаскировано под микрофон. Маленький кусочек электроники — все, что стоит между ним и доминированием шепота, населяющим Лили. — Я надеялся подождать, чтобы представить эту новую технологию, пока не поговорю с планетарными делегатами, но в свете данной катастрофы я думаю, что это необходимо сделать больше сейчас, чем когда-либо.

Он замолкает, оглядываясь в сторону, взглядом отыскивая Лили, которая улыбается ему в ответ, являя каждый дюйм обожающей дочери. Я рассматриваю ее лицо, пытаясь найти какой-то признак того, что внутри нее, какой-то намек на ужасающее существо, которое мы видели на «Дедале». Но она только улыбается и ободряюще кивает отцу. И она не отпускает его руку.

— В «Компании Лару» мы пытались подключиться к источнику чистой, возобновляемой энергии в течение десятилетий. И наконец, наконец-то… мы добились этого.

Камера начинается трястись, затем стабилизируется. Затем голос за ней заикаясь, произносит:

— Простите, месье Лару. Вы говорите…

Лару кивает, его лицо светится серьезностью и решительностью.

— Перед вами первый в Галактике стабильный, безопасный генератор гиперпространства. Мы давно знаем об огромных, бесконечных запасах энергии по ту сторону пространственной ткани, отделяющей нас от гиперпространства. В действительности одна из проблем, с которой мы сталкивались при проектировании кораблей, заключалась в том, чтобы безопасно скользить через гиперпространство, чтобы сократить межзвездные путешествия, не нанося вреда нам или нашим кораблям. Но после десятилетий экспериментов мы, наконец, усовершенствовали процесс.

Оператор лишается дара речи, да и мы тоже, собранные вокруг свечения наладонника.

Когда я поднимаю взгляд, я вижу только кружок бледных лиц.

— Это еще не все, — говорит Лили, глядя на отца, — скажи им, папа… продолжай, скажи им.

Лару похлопывает ее по руке и улыбается.

— Возможно, сейчас неподходящее время для такого объявления, но я намерен поделиться схемами этого устройства со всеми планетарными делегациями. Бесплатно. Никаких подвохов, никаких бахвальств. Я верю, что разделение этой свободной, безграничной власти с Галактикой устранит необходимость в восстаниях. Все люди, будь то колонисты, граждане или мятежники, будут иметь доступ к компьютерам, школам, больницам. Усилия по терраформированию будут продолжаться с беспрецедентной скоростью, сокращая период времени до того, как новые планеты станут самоподдерживающимися, самоуправляющимися. С образованием, медициной и свободным обменом идеями, я уверен, мы все сможем, наконец, обрести мир.

Камера возвращается к разлому, который продолжают тащить люди Лару, а затем замирает. В нижней части проекции появляется тоненькая полоска, сообщающая нам, что идет буферизация, а затем она становится серой, указывая нам, что соединение потеряно. Гиперсеть снова отрубилась.

Стоит тишина. Только отдаленные сирены и еле слышные звуки, издаваемые людьми Кумико в соседней комнате, подсказывают мне, что я не оглохла.

Проходит кажущаяся вечность, прежде чем кто-то… Гидеон двигается. Он наклоняется вперед, тянется к наладоннику, изображение которого застыло на разломе. Он приближает картинку щелчком пальцев, и хотя он не может сделать ее менее зернистой, всем очевидно, что он заметил. Одна из тех, кто помогает сдвигать разлом, повернула голову так, что мы можем видеть ее глаза. Они пустые и черные, как беззвездная ночь.

Я чувствую, что дрожу, и прижимаю руки к телу, словно так могу как-то утешить себя. Лару не смог бы сделать это лучше, если бы все спланировал. Без сомнения он планировал попытаться отправить технологию разлома на другие планеты после саммита. Теперь он может извлечь выгоду из катастрофы, чтобы сделать ее похожей на миссию милосердия. Никто не будет винить его за крушение «Дедала», если они поверят, что он принесет чистую, возобновляемую энергию во все уголки Галактики. Если они думают, что он в одиночку восстановит Галактику, они воспоют его как героя и вспомнят «Дедал», как трагический катализатор золотого века.

За исключением того, что мы знаем, что на самом деле представляет собой разлом. Эти черные глаза смотрят на нас с зернистого лица женщины на стоп-кадре наладонника.

Он не мог бы спланировать это лучше…

Я так учащенно дышу, что у меня болит горло, и я чувствую, как все глаза в комнате устремляются на меня.

— Одна неделя, — выговариваю я, поднимая взгляд, пока не нахожу лицо Гидеона. — Когда мы впервые обнаружили этот разлом в «Компании Лару», мы слышали, как они сказали, что у них есть одна неделя, чтобы заставить его работать должным образом. Мы думали, что они говорили о торжестве на «Дедале», что он что-то запланировал на гала-вечер.

Пока я говорю, лицо Гидеона постепенно бледнеет. Он поднимает дрожащую руку, чтобы провести ею по лицу.

— Речь никогда не шла о торжестве. Речь шла о саммите. Он не мог спланировать крушение, но это… Он хотел представить разлом на саммите.

— Если он соберет выживших планетарных лидеров, — медленно произносит Флинн, — и даст им чертежи, чтобы построить то, что они считают источниками бесконечной, чистой энергии…

— Тогда через несколько недель на всех планетах будут разломы, — заканчивается Джубили, когда голос Флинна замолкает. — И он сможет контролировать каждого человека в Галактике. Как он практиковал на Эйвоне. Что он совершенствовал здесь, на Коринфе. — На этот раз она не похожа на идеального солдата, которого мы все так боялись на Эйвоне. Она не похожа на «Крепкого орешка», которая вела в бой самые быстрые и смертоносные отряды. Сейчас она выглядит испуганной.

Я проглатываю кислый страх, угрожающий задушить меня.

— И вот как он остановит восстания.

— Но почему шепот, контролирующий Лили помогает ему? — спрашивает Джубили, нахмурив брови. — Он же использовал их для своих целей.

Тарвер сглатывает и говорит хриплым голосом.

— Лили говорила, что она чувствовала этот последний шепот в разломе, что он был злой и измученный годами пыток. А что если он хочет отомстить не только Лару, но и всем нам… тогда доступ к разломам по всей Галактике будет соответствовать его целям, расширяя его досягаемость, чтобы человечеству негде было спрятаться.

— Лару и шепот хотят одного и того же, — бормочет Флинн. — Вопрос только в том, кто отвечает за включение этих разломов.

Пустые черные глаза голографической женщины доминируют в комнате, больше, чем жизнь в проекции наладонника. Мир, сказал Лару. Как будто мир — это просто отсутствие конфликта. Как будто это то, что можно навязать каждому разуму в Галактике. Как будто выбор — это пламя, которое нужно погасить удушающим одеялом.

Скрежет стула по цементу вырывает нас из наших собственных ям страха. Я смотрю вверх, чтобы найти Тарвера на ногах в первый раз после аварии.

— Мы остановим его, — тихо произносит он. — Мы отправимся на саммит, разоблачим его планы и остановим их обоих.

Мальчик, потерявший брата из-за ревности голубоглазого, теперь тоже повзрослел. Он проживает в нашем мире больше времени, чем в своем собственном, ища связи по всей гиперсети. Его горе не так сильно отличается от горя дочери нашего хранителя, и все же они не ищут друг друга, чтобы разделить эту боль.

Вместо этого он ныряет глубже в паутину потоков данных и информации, а она отступает, чтобы скользить по поверхности мира. Он старается быть незаметным, придерживаясь темноты и тени, желая не оставлять следов там, где он был. Она же освещает собой мир, видимая всеми и неузнанная никем.

Они оба так одиноки.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ГИДЕОН

ВЕРХНИЙ ГОРОД ПРАКТИЧЕСКИ заброшен, даже после наступления рассвета, который потихоньку начинает ползти по улицам между зданиями. Солнце, кажется, поднимается медленнее, чем обычно, просачиваясь сквозь смог и дым. Постепенно оно сочится по улицам и превращает белокаменные руины огромного торгового центра перед нами в бледно-золотые. С далекими, наконец-то, умолкнувшими сиренами, создается ощущение, что эти здания рухнули столетия назад, а не прошлой ночью.

Некоторые из них кажутся совершенно прекрасными, нетронутыми, другие пострадали от структурных повреждений даже вдали от места крушения. Все, кто мог эвакуироваться, уже эвакуированы. Это похоже на прогулку по съемочной площадке из фильма-катастрофы, на постапокалиптический пейзаж города после извержения вулкана, который покрыл мир пеплом. Здесь на удивление мало тел… Джубили объясняет мне шепотом, что они будут в основном внутри зданий, погребенные под обломками. В этом есть какая-то жуткая красота, и чувство ожидания, будто сейчас люди выйдут из-за своих картонных коробок в любой момент… как посещение школы в неурочное время или взлом парка развлечений в межсезонье.

За исключением, конечно, тех людей, что лежат неподвижно, или оболочек шепотов, которых мы видим только издалека. Но все они движутся в одном направлении: к обломкам «Дедала» и разлому.

Поместье Лару занимает площадь, охватывающую по крайней мере десять городских кварталов, и даже когда нас согласились подбросить несколько солдат Кумико, нам еще идти и идти. К счастью, у них были запасы одежды, которыми они снабдили нас, иначе нам пришлось бы проникать в поместье Лару в потрепанной, вечерней одежде. На самом деле, странно видеть Софию, одетую в черные брюки-карго, жилет и ботинки в стиле милитари, что я никак не могу уложить это в голове.

Массивные кованые ворота у входа с улицы в основном для вида — воздух сияет контрольным проблеском охранного поля. Тарвер набирает комбинацию чисел, которая заставляет поле замерцать, а затем исчезнуть.

— Код Лили, — бормочет он. — Никто не потрудился его сменить.

За воротами раскинулось поле пышной зеленой травы и сады, засаженные десятками бледно-розовых кустов роз — любимцы Лили, согласно колонкам сплетен и архитектурным журналам, которые брали интервью у семьи. Мы минуем скамейку в тени плакучей ивы, из-за вида которой Тарвер сжимает челюсти. Что-то это напоминает, поначалу никак не могу вспомнить, пока не щелкает в мозгу. В этом саду были сделаны фотографии их помолвки.

Территория, как и город снаружи, устрашающе безлюдна. Если здесь должен проходить саммит, даже неофициальный, здесь должны находиться люди. Камердинеры, официанты, телохранители, персонал… но вместо этого все тихо и спокойно, как в сказочном замке, заброшенном на сто лет. Я почти ожидаю увидеть слуг и поваров, спящими на своих постах. Вместо этого здесь только мы, наши следы на траве и камнях, как если мы единственные люди, оставшиеся в мире.

Мы и призрак Лили Лару.

Я никогда не был в поместье Лару на Коринфе. Мы с Саймоном приходили после школы в их особняк на Парадизе, в один из их многочисленных домов отдыха, и там играли… Саймон играл, во всяком случае. Я же проводил дни, наблюдая за ними через перила лестницы на чердак, что был над игровой комнатой. Это было настолько близко, насколько мне было позволено приблизится, прежде чем Саймон прогонит меня. Я помню, как они забавлялись с электронной аппаратурой, как Саймон показал ей, как перепрограммировать автономные чистящие боты, чтобы они воспроизводили музыку через случайные промежутки времени, или чтобы они начали жевать бахрому на коврах. Я подглядывал, мечтая быть вместе с ними, когда они запускали петарды на теннисных кортах с кузенами Лили, или, позже, когда они смотрели фильмы в кабинете, старательно сидя на расстоянии вытянутой руки. Я помню, как наблюдал за этой дистанцией, неделя за неделей. Помню, что после наблюдения, когда мой старший брат вместо того, чтобы смотреть фильм весь вечер косился на нее, собираясь обнять ее за плечи, я решил, что никогда не стану таким… боящимся девушки.

А теперь София может остановить мое сердце одним взглядом.

Тарвер сходит с тропинки и ведет нас к восточному крылу дома, направляясь ко входу для слуг, что может дать нам больше укрытия, когда мы ворвемся внутрь. Несмотря на безлюдность территории, у входной двери наверняка будут охранники… если не кто-то покруче, например, телохранители, привезенные различными сенаторами и их делегациями. Я мельком рассматриваю дом через окна, пока мы идем. Рояль здесь, солнечный солярий там. В комнатах ни души.

Вход для слуг снабжен замком с набором цифр и ручным сканером. И хотя система с радостью принимает код, который вводит Тарвер, она выдает громкий сигнал и вспышку красного цвета, когда он кладет руку на сканер.

— Они знали, что мы придем? — бормочет Джубили бессознательно потянувшись, как я уверен, за пистолетом.

Тарвер пытается второй раз, и результат выходит таким же, из-за чего он становится мрачным.

— Трудно сказать. Он мог запросто лишить меня доступа неделю назад, просто чтобы вывести меня из себя. Мы с Лару совсем не отец и сын. — Он отходит в сторону, чтобы заглянуть в окно, прикрывая глаза от солнечного света руками по бокам.

София смотрит на меня, и я понимаю почему… я слегка качаю головой.

— Возможно, я смогу взломать цифровой замок, но это займет какое-то время, возможно, пару часов. Все было бы по-другому, если бы у меня было время спланировать все заранее, но… — я морщусь.

— Может тогда, все-таки попробуем через парадную дверь? — спрашивает София и ожидает ответа, переводя взгляд с меня на других. — Флинн входит в состав делегации Эйвона, так что мы можем оставить Тарвера здесь, а потом открыть ему дверь…

Ее бормотание прерывается громким, резким треском бьющегося стекла, заставляя меня отскочить на полшага назад. Тарвер, игнорируя остальных, стряхивает осколки стекла с локтя куртки.

— Не могу сказать, сколько раз я хотел это сделать, — комментирует он, протягивая руку через разбитое окно, чтобы отпереть раму.

Мы все начеку, когда пересекаем первый этаж, но, кажется, никто не слышал, как разбилось окно. Я не могу стряхнуть озноб, ползущий вверх и вниз по спине, из-за неправильности такого дома, такой стерильной жизни.

— Ты же был здесь раньше, — говорит Флинн Тарверу, когда мы прокрадываемся мимо большой, темной кухни. — Где он мог бы провести импровизированную встречу на высшем уровне?

— Вероятно, в обеденном зале, — нахмурив брови отвечает Тарвер. — Или в большом зале. Мы никогда не проводили там много времени. — Он останавливается, делает неуверенные шаги, а затем глубоко вздыхает. — Давайте остановимся на секунду и прислушаемся… мы должны услышать голоса, если они где-то есть.

Мы все останавливаемся. Звук наших шагов по мраморному полу разносится эхом еще секунду прежде, чем затихнуть. Слева, изгибаясь, вокруг фонтана в виде колонны, стоит величественная лестница. Невидимая сила, притягивая капельки воды из бассейна внизу, заставляет их исчезать где-то наверху. В течение нескольких секунд я слышу лишь тихое журчание воды.

Затем слышится звук, но это не голоса. Низкий, механический гул, чья вибрация отдается глубоко в животе. Я поднимаю глаза, смотря на остальных. Они тоже его слышат, и на мгновение мы все смотрим друг на друга.

Джубили вздыхает.

— Это шаттл. Разогревают двигатели.

Тарвер, отказываясь от невидимости, срывается с места, переходя на бег, и мы все устремляемся за ним. Несмотря на спортивные тренировки, скалолазание и спуски достаточно сложно не отстать от него. Мои легкие болят. Если есть хоть малейший шанс, что Лили здесь, Тарвер не упустит его.

Мы выскакиваем через широкие французские двери на залитый солнцем двор и, моргая, останавливаемся. Один шаттл — орбитальный корабль, предназначенный для достижения Коринфской станции космопорта — уже взлетает. Вертикальные взлетные двигатели медленно вращаются, наклоняясь к небу. Тарвер выхватывает оружие, и на полсекунды он колеблется, направлять ли его на корабль, а затем опускает его.

— Ты пришел раньше, чем я ожидал, — голос принадлежит Родерику Лару, и на этот раз Тарвер не колеблется, когда поднимает пистолет и наставляет его на отца Лили.

— Где она? — требует он, делая пару шагов вперед.

Однако он вынужден остановиться, так как несколько человек во дворе поворачиваются к нему лицом с легким, но достаточно заметным угрожающим видом. Они не охранники, большинство из них слишком худы, слишком хорошо одеты или слишком стары для этой роли. И только после того, как я взглянул на их лица и нашел некоторых из них до боли знакомыми, я понял, кто они. Сенаторы из Галактического Совета. Я видел их по телевизору в новостных лентах.

И у каждого из них черные глаза и пустые лица, как у оболочек шепота.

— Я не думаю, что ты хочешь застрелить дюжину избранных чиновников, чтобы добраться до меня, — говорит Лару, и хотя он пытается казаться спокойным, даже забавным, я вижу, что что-то не так. Его костюм, обычно безупречно скроенный, потерт на манжетах и испорчен пятнами пепла и пыли. Его седые волосы в беспорядке на висках. Его взгляд устремляется в сторону Софии, и веселье в его взгляде застывает. — Опять ты. Это ты пытался навредить моей девочке.

София не скрывает ненависти в собственном выражении лица, но отвечает спокойно.

— Нет. Я пыталась причинить боль Вам.

— Так недальновидно, — отвечает Лару, и если бы не обстановка с сенаторами с пустыми глазами и их персоналом, с оружием, направленным на Лару, с шаттлами, жужжащими позади него, звучало бы так, будто он отчитывает школьницу. — Убив меня, вы только заклеймите всех убийц. Даже если вы уничтожите всех, кто здесь стоит, уже много сенаторов находятся на пути к своим планетам.

— Зачем вы это делаете? — задаю вопрос я. Сколько раз я говорил Софии, что убийство одного человека ничего не решит? Прямо сейчас это звучит актуальней не придумаешь. — У вас уже больше власти, чем у кого-либо в истории. Что еще вам нужно?

— Я хочу мира! — отрезает Лару.

Полудюжина сенаторов поворачиваются в унисон, словно по какой-то неслышной команде, чтобы начать загружать другой орбитальный шаттл. Третий, меньший корабль — это простой транспортник, не предназначенный покидать атмосферу… Лару не покидает Коринф. Пока нет.

— Мира, — повторяет он, восстанавливая контроль над своим голосом, достаточно громко, чтобы быть услышанным над двигателями шаттла. — Вы, дети, не понимаете, что такое потеря. Трагедию войны, когда невинные люди попадают в руки бессмысленного насилия.

— У нас нет понимания потери? — выдает со смешком Джубили. — Лару, здесь нет ни одного человека, кто бы не потерял кого-то из-за бессмысленного обмена насилием. Вы думаете, необходим возраст, чтобы познать боль? — Ее пистолет не колеблется, когда она направляет его на Лару.

Лару едва замечает этого.

— Их братья, — говорит она, кивая в сторону Тарвера и меня. — Его сестра. — Флинн, стоящий недалеко от Джубили, вздыхает, выпрямляя спину. Джубили сглатывает. — Мои родители.

— Мой отец, — шепчет София, заставляя меня податься к ней.

— И моя жена, — отвечает Лару холодным голосом. — Мама Лили.

Тарвер качает головой.

— Мама Лили погибла в аварии шаттла на Парадизе. Тогда ей было семь лет. Она рассказывала мне.

Лару засовывает руки в карманы и на мгновение опускает голову.

— Она умерла на шаттле. Но это было не на Парадизе. И это не был несчастный случай. — Его взгляд вспыхивает, линия его рта кривится от боли, такой же реальной, как у любого из нас. — Я посещал одну из своих исследовательских станций на планете, а она поехала со мной. Вспыхнули беспорядки… мятежники протестовали Бог знает против чего… и я приказал своим людям довезти ее до космопорта и посадить на шаттл, чтобы она была в безопасности. Шаттл был подорван.

Джубили меняет хватку на пистолете.

— Что за планета?

— Какое это имеет значение?

— Что это была за планета?

— Верона. Это была… это была Верона.

Джубили издает проклятие приглушенным голосом, пистолет опускается на долю секунды, прежде чем ее натренированность стабилизирует ее, и она подавляет шок и замешательство в выражении своего лица.

— Почему вы никогда не рассказывали об этом Лили? — Тарвер же не колеблется ни на секунду.

— Зачем мне это? — Лару переводит взгляд на него. — Зачем мне причинять ей боль, давать повод кого-то ненавидеть? Лили добрая и щедрая, и невинная… правда только причинит ей боль. Несчастный случай… можешь забыть об этом. Зачем мне говорить ей, что ее мать была убита теми самыми людьми, которым я пытался помочь?

— Помочь? — выдавливает Джубили.

Флинн понимает, что должен успокоить свою подругу, чей гнев настолько сильный, что пытается вырваться из нее. Он издает один из тех медленных, осторожных вдохов, которые я узнаю из эфира Эйвона, прежде чем заговорить.

— Ваша «помощь», сэр, привела к бесчисленным смертям на Эйвоне. Ваши эксперименты, ярость, возвращение к восстанию, от которого мы бы с легкостью мгновенно отказались бы в обмен на самую малость человечности…

— Эйвон. — Губы Лару слегка кривятся. — Эйвон — ничто. Несколько тысяч человек. Да, я построил разлом на Эйвоне, перевез туда сущности с Вероны. Ты же не имеешь в виду, что было бы лучше оставить их там, где погибли бы миллионы, а не сотни?

— Зачем кому-либо обязательно надо было умирать? — выпаливает София, ее глаза покраснели, кровь прилила к лицу.

— Чтобы спасти миллиарды, — отрезает Лару. — Я обнаружил этих существ, узнал на что они способны… если бы я только мог обуздать их. А что если часть из нас должна пасть, чтобы возвысить остальных? Это жертва… и ужасная. Большинство людей никогда не могли заставить себя сделать такой выбор. Большинство людей не имеют видения… большинство людей недостаточно сильны, чтобы сравнить жизни на чаше весов. Но представьте себе золотую эру, время абсолютного мира… где нет места ни убийствам, ни взрывам, ни боли. Никакого горя. Представьте… представьте, что вам больше никогда не придется терять любимого человека. — Впервые голос Лару дрогнул, треснул.

— Не вам выбирать, кого принести в жертву, кто должен умереть, — говорит Тарвер. — Возможно, вы пытались оберечь Лили, солгав о ее матери, но вы потеряли ее, когда убили Саймона Маршанта.

Глаза Лару мелькают в мою сторону, и я понимаю, что его равнодушие по отношению ко мне на «Дедале» было, по крайней мере, отчасти налетом… в его взгляде есть вина. Он точно знает, кто я такой.

— Я… Саймон Маршант был ошибкой. Я хотел, чтобы его отослали. Я не ожидал… его смерть была непредвиденным побочным эффектом.

Побочным эффектом. Слова прожигают мой мозг, уничтожая все остальное. Я не могу пошевелиться, не могу говорить, гнев и горе, которые, как мне казалось, я оставил позади, нахлынули, как приливная волна. Только почувствовав прикосновение руки, я осознаю, что закрыл глаза и прежде чем открыть их, я понимаю, что это София. Ее пальцы касаются моей руки, раскрывают кулак и переплетаются с моими пальцами.

— Достаточно. — Голос Тарвера тихий, почти нежный, если не считать намека на лед. — А где Лили?

— Она в безопасности. — Взгляд Лару встречается со взглядом своего будущего зятя. Пронзительный синий цвет его глаз становится все более интенсивным в утреннем свете. Взгляд, который он направляет на Тарвера, слишком дикий, слишком свирепый. — Она счастлива. Этого должно быть достаточно для тебя, если ты действительно любишь ее.

На мгновение все потрясенно молчат. Я обнаруживаю, что смотрю на Лару и ищу на его лице признаки сумасшествия. Для него верить в то, что перемена сердца его дочери, ее внезапная готовность согласиться с его планами, проистекает из чего-то другого, кроме шепота, овладевшего ею… это безумие.

— Счастлива? — Тарвер холоден и спокоен. Безжалостен. — Она одна из них. Существо из разлома. Вот что стояло рядом с вами, улыбалось вам, называло вас папочкой. Вы говорите, что никогда не хотели, чтобы Лили ненавидела, но теперь она состоит из этого… все, что у нее внутри — это не что иное, как ненависть. А вас она ненавидит больше всего на свете.

Глаза Лару расширяются, брови сходятся вместе, и он делает шаг назад к транспорту позади него. Группка оболочек все еще окружает его, явно готовая встать на его защиту, если палец Тарвера нажмет на спусковой крючок.

— Ты ошибаешься, — отрезает Лару, обнажая зубы так, что когда-то, возможно, это можно было назвать улыбкой. — Ты просто не можешь вынести, что она выбрала меня. Она первая… вся Галактика научится любить меня так, как она снова любит сейчас, так, как она должна была.

Тарвер едва заметно качает головой.

— Трагедия в том, что она и так любила. Она действительно любила тебя. Несмотря на все, что ты сделал с ней, с Саймоном, со мной, с Эйвоном, с Галактикой… ты был ее отцом, и она любила тебя. Она получила пулю за тебя. Она, возможно, единственный человек, последний человек в этой действительности, кто заботился о тебе. — Тарвер делает паузу, чтобы перевести дух, а затем медленно опускает пистолет. — И ты продал ее душу, чтобы поиграть в семью еще немного.

Губы Лару раскрываются, как будто ему нужно глотнуть воздуха.

— Н-н-нет, — заикаясь отвечает он. — Нет. Ты ошибаешься. Ты ошибаешься. Она любит меня. Она знает, что я поступаю правильно и справедливо. Она моя девочка. Моя. — Оболочки окружают его, и, когда он напрягается, становится ясно, что не он контролирует их. Они тащат его к шаттлу. Из-за их толчков с его уха срывается некое устройство, так что оно падает на тротуар у их ног. Лару даже не замечает этого, его широко раскрытые глаза устремлены на Тарвера до тех пор, пока оболочки не смыкаются вокруг него и не заносят его обратно на корабль, где люк с шипением закрывается за ними.

Заводятся двигатели, транспорт с Лару и другой орбитальный шаттл взлетают с земли. Джубили передергивает и она освобождается от любого заклинания гнева и страха, которое удерживало ее, бросаясь вперед и поднимая пистолет только для того, чтобы Тарвер схватил ее за руку, снова опуская ствол.

— Мы должны остановить его, — выдыхает разъяренная Джубили, отрывая руку от своего бывшего командира.

— И сделаем это. — Голос Тарвера, наконец, выказывает его напряжение, дрожит сейчас, когда он наблюдает, как шаттлы поднимаются выше и начинают поворачиваться, готовясь улететь. — Но он прав… его смерть ничего не остановит. Слишком много сенаторов уже возвращаются на свои планеты с проектами разлома.

Я молча отхожу от Софии, направляясь к тому месту, где стоял Лару, чтобы взять устройство, которое защищало его от влияния шепота. Шепоту даже не надо было касаться его разума, чтобы заставить его сломаться, как ветка. Но для остальных… если я найду способ воспроизвести технологию — это может дать нам шанс бороться против шепотов.

— Мы ничего не можем сделать, — взрывается София. Я оглядываюсь, и вижу, что она плачет, и в выражении ее лица так много всего намешано, что я не могу сказать от ярости ли ее слезы, или от горя, или от страха, или от всего этого вместе взятого.

— Я знаю. — Тарвер наблюдает, как шаттлы ускоряются: один устремляется вверх, к верхней атмосфере, а другой взлетает над городом. Он убирает пистолет обратно в кобуру, и теперь я вижу, что костяшки его пальцев побелели от такого сильного захвата. Он заставляет себя расслабить палец за пальцем. — Мы не можем их остановить. Мы должны пойти к ней… к Лили. И я знаю, где она находится.

— Где?

— Там, куда направляются все оболочки… там, где все началось. — Он медленно выдыхает. — На «Дедале.»

Зеленоглазый мальчик в бегах, прячется от тех, кто хотел бы забрать его из серого мира, чтобы поселить среди других детей войны. Несколько лет назад казнь его сестры наполнила его уверенностью, которой мы завидовали, и когда солдаты приближаются к нему на окраине города, мы собираем все свои силы и выходим во тьму.

Наш бледный свет вспыхивает среди камышей, и солдаты отклоняются, чтобы исследовать его, оставляя зеленоглазого мальчика свободно бежать в другую сторону. Он поворачивает и сталкивается лицом к лицу с девочкой с ямочкой на щеке, которая только что вышла из дома.

Они были друзьями, давным-давно, до того, как восстание разлучило их. Теперь они молча смотрят друг на друга, пока отдаленный лай собаки не пугает зеленоглазого мальчика, и он не уходит в ночь.

Позже солдаты спросят девочку, что она видела, а она посмотрит на них широко раскрытыми серыми глазами и скажет:«Ничего».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

СОФИЯ

ТАРВЕР УЖЕ ОПЯТЬ НА НОГАХ прежде, чем остальные успевают прийти в себя. К тому времени, когда мы отправляемся за ним обратно в особняк Лару, он уже хозяйничает на кухне, вытаскивая продукты на столешницу: хлеб, арахисовое масло, сыр, сухофрукты.

Я призадумываюсь, глядя на остальных. Если Лару был явно безумным, говорил наполовину бессвязно, когда эти твари тащили его на шаттл, то Тарвер… он не так уж далек от этого. У него недавно был вывих плеча, которое на данный момент перевязано скотчем и намазано обезболивающими, он не спал, и чем больше проходит времени, тем менее эмоциональным он кажется. Он, по идее, должен сломаться. Девушка, которую он любит, вполне возможно, ушла навсегда, и монстр, носящий ее лицо, постепенно уничтожает человечество. И все же он спокойно роется в кладовке в поисках припасов.

Джубили, наконец, делает осторожный шаг навстречу своему бывшему капитану.

— Сэр, — тихо говорит она. — Нам нужно сделать перерыв.

— Я в порядке.

— Да, но я нет. — Голос Джубили напряженный, натянутый, как тонкая проволока. Она говорит так, как я себя чувствую… на лезвии бритвы. — И никто другой тоже.

— И мне понадобится некоторое время, чтобы разобраться с этой штукой, — вклинивается в разговор Гидеон с наушником Лару в руке. — Без этой защиты мы можем размахивать белым флагом.

Тарвер игнорирует Гидеона, указывая на еду.

— Поешьте, — говорит он, кивая. — Спать некогда, но съешьте что-нибудь, это поддержит нас.

— Я знаю это, я научилась этому у вас. — Джубили делает паузу, наблюдая за Тарвером… а потом, стиснув зубы, наклоняется вперед и с силой отталкивает его к холодильнику. — Сэр. Вы должны остановиться! Вам нужно перевести дыхание.

— Я не могу! — отвечает он надтреснувшим голосом, налет спокойствия соскальзывает на одно жизненно важное мгновение, за которым я вижу боль. — Я не могу, Ли. Если я остановлюсь, если подумаю, я буду… это ведь Лили. Я не могу думать. Не могу остановиться. Не могу потерять ее. Ты не знаешь, что… — он вздрагивает, отталкивает Джубили и идет пошатываясь. — Нам просто нужно двигаться. — Он обретает равновесие и направляется в коридор, а затем ко входу.

Джубили права. Мы не можем штурмовать обломки «Дедала», не зная, что найдем. Место будет кишеть оболочками и даже если бы это было не так, штука в теле Лили может убить нас всех, даже не вспотев. Она специально позволила нам остаться в живых, чтобы увидеть, как мы будем страдать, но если мы станем настоящей угрозой… я понимаю его панику, я понимаю реальную угрозу. Логика не дойдет до него. Он не может позволить, чтобы она до него дошла, потому что если это случится, это сломает его.

Я вызываю пренебрежительный тон голоса, который мне нужен.

— Значит, ты действительно хочешь убить любовь всей своей жизни?

Тарвер останавливается. Я ловлю взгляд, который бросает на меня Джубили. Ее брови взлетают вверх, глаза вспыхивают и в ее взгляде читается: ты-совершенно-чертовски-безумна. Когда Тарвер поворачивается, я нахожу, что делаю шаг назад от силы его взгляда.

— Прошу прощения?

— Таков твой план, верно? — выдавливаю я. — Мы уже знаем, что ты не можешь отговорить ее от этого, ты пробовал на «Дедале». Лару, конечно, не поможет тебе, он явно потерял все свое влияние. И если Гидеон не сможет воспроизвести эту технологию, ничто не помешает шепоту захватить нас. У нас нет других идей, туза в рукаве. Я просто удивлена, что тебе так не терпится добраться туда и убить ее.

На мгновение правая рука Тарвера дергается к бедру. Я выросла на Эйвоне в окружении солдат с тем же инстинктом, с теми же реакциями: «бей или беги». И я знаю, потому что видела, что его пистолет снят с предохранителя. Но, несмотря на колотящееся сердце, я боюсь не его. Возможно, он наполовину безумен от горя и паники, и я знаю его лишь день, но мне потребовалось всего десять минут, чтобы понять, что это за человек. И он не причинит мне вреда, как бы сильно ему ни хотелось найти виноватого.

Тем не менее мое дыхание останавливается.

Затем он поникает, разворачивается и отшатывается назад, ударяясь о стену, и издает стон от боли, когда та пронзает его плечо. Он оседает, скользя вниз по стене, пока не оказывается на мраморном полу. Он упирается локтями в колени и прижимает сжатые в кулаки руки к глазам.

Взгляд Джубили перемещается от Тарвера ко мне, и на этот раз говорит совсем другое. Она кивает, и хотя это практически незаметный жест, это похоже на то, что крошечное зерно уважения в нем дает разрешение моим легким снова работать. Она с Флинном направляются ко входу с Тарвером на полу. Я провожу дрожащей рукой по волосам, пытаясь побороть желание оглянуться на Гидеона. Я чувствую, как он смотрит на меня. Я держала его за руку, когда он общался с Лару, не в силах видеть смесь гнева и отчаяния на его лице… но теперь между нами снова расстояние.

Если бы ничего этого не произошло, если бы он был просто хакером, а я — мошенницей… было бы все по-другому? Могли бы мы больше доверять друг другу?

Он проходит мимо меня, чтобы собрать остатки еды, вытащенной Тарвером, и направляется к остальным. Я следую за ним, опускаясь на пол. Я ожидаю холодный мрамор, но вместо этого я обнаруживаю, что полы подогреваемые. Роскошь, о которой я даже не знала. На какое-то дикое мгновение мне хочется лечь, прикоснуться лицом к теплому камню и заснуть. Гидеон же вытаскивает инструменты из сумки: крошечные отвертки и кусачки для снятия изоляции, что разобрать наушник по кусочкам.

— Мы разрушим разлом. — Тарвер игнорирует не очень тонкие попытки Джубили засунуть ему в руку батончик мюсли.

Раздается голос Флинна:

— Он говорил правду о нем в своем заявлении, о механизме разломов. Именно он связывает этот мир с миром шепотов. Они живут в гиперпространстве, и если мы разрушим эту связь, мы уничтожим шепот.

Тарвер кивает.

— Это сработало в первый раз, и это сработало на Эйвоне.

— Она могла уничтожить нас или захватить на «Дедале». — Мой голос звучит усталым даже для моих собственных ушей. — Почему она этого не сделала?

На лице Тарвера появляется гримаса, когда он отталкивает руку Джубили.

— Она хотела, чтобы мы страдали. Хотела, чтобы страдал я. Нельзя страдать, если мы мертвы, или если у нас не осталось ума, чтобы это осознать.

Джубили сдается, бросая батончик мюсли на пол, и прислоняется спиной к стене.

— Даже если бы мы могли добраться до разлома, прежде чем она раздавит нас, и здесь большое «если». Я не уверена, что разрушение разлома сработает на этот раз. Я видела такие вещи, видела, каким становится человек, когда им управляет шепот. — Она смотрит на Флинна, ее голос понижается. — Лили… другая. По сравнению с остальными, с оболочками, с людьми, которых контролируют… они как марионетки, танцующие под чужую дудку.

— А что касается Лили… она, как настоящая. Как будто она действительно стала этим существом. — Флинн качает головой. — Разрушить «Дедал», бросить Тарвера, как тряпичную куклу… это ненормально.

— Разве в этом вообще есть что-то нормальное? — сухо задается вопросом Гидеон.

— В точку.

Мой мозг чувствует себя вялым, обдумывая мысли на сброшенной скорости. Есть кое-что, что я знаю, что-то, что я помню, что-то жизненно важное… но я не могу ухватиться за это. Я прочищаю горло.

— Почему Лили?

Тарвер поднимает голову.

— Что?

Я смотрю на него, и он, кажется, простил меня за то, что я обвинила его в желание убить Лили. Я жую губу, пытаясь разобраться в своих мыслях.

— Почему она? Я имею в виду, ведь шепот должен ненавидеть Лару, не так ли? Почему бы не захватить его? Он тот, у кого есть власть, влияние, способность заставить сенаторов и их подчиненных вернуться и построить разломы по всей Галактике… ему нужны они, если он собирается наказать все человечество, а не только нас. Зачем ему было втягивать в это Лили?

— Ну… наблюдать за ним, причиняя ему боль? — Гидеон тоже задумывается, и его глаза, оторвавшись от изучения устройства Лару, встречаются со мной. — Чтобы забрать то, что ему небезразлично?

— За исключением того, что она притворяется настоящей Лили, по крайней мере, настолько, что ему удалось заставить себя поверить в это. — Я тру виски. Я даже не знаю, какой сегодня день… неужели меньше двадцати четырех часов назад я танцевала с Гидеоном в бальном зале «Дедала»? — Должна быть какая-то причина, почему Лили особенная, почему он не захватил Лару, или кого-то из ученых, работающих с ним, чтобы освободиться. Есть какая-то причина, почему шепот выбрал ее, почему он нуждается в ней.

Ни у кого не находится ответа на этот вопрос. Измученная тишина, прерывается лишь слабым шуршанием оберток здесь и там, когда мы пытаемся протолкнуть еду в горле, высохшем от страха и усталости.

— Мы потеряли мою флягу. — Тарвер нарушает тишину хриплым голосом. Все головы поворачиваются к нему, но он не поднимает глаз. — На Элизиуме, где мы с Лили застряли. Так, ученые, которые умерли там, назвали эту планету, вы знали? Так называлось древнее место в загробной жизни, куда уходили герои. После того, что случилось с исследователями, они решили, что это уместно. В любом случае мы потеряли мою флягу после крушения. Она была нам очень нужна, чтобы собирать и отфильтровывать воду. На следующий день мы нашли идеальную ее копию, прямо посреди нашего пути.

— Ты никогда не упоминал об этом на допросе, — произносит Гидеон. А когда Тарвер бросает на него взгляд, тот вздрагивает, понимая, что он не должен был видеть эту запись.

Но Тарвер только качает головой.

— Шепоты… они создавали что-то из ничего. А потом… — его голос срывается, и я вижу, как костяшки его пальцев побелели, когда он сжал пригоршню волос, овладевая собой. — Лили погибла.

Ошеломленная тишина опускается на нас, все глаза устремлены на него. Джубили произносит шепотом.

— Если Лили умерла, то кто… что…

— Через несколько дней после того, как я похоронил ее, — говорит он беспристрастно, — они вернули ее мне. Я не знаю, как… я не хочу знать, как. Но это была она, это была моя Лили. Ее мысли, ее голос, ее воспоминания. Ее сердце.

— Невозможно, — произносит Джубили с вытянутым, растерянным лицом. Она познакомилась с Лили только после крушения «Икара», и я знаю, о чем она думает… я не могу не думать об этом. Кто-нибудь из нас знал настоящую Лили? Вот только… мой взгляд возвращается к Гидеону. Он знал ее еще ребенком, он рос с ней. И он, казалось, ничего не заметил, что в ней есть что-то другое.

Тарвер смотрит на Джубили тревожным взглядом.

— С тех пор у нее стала связь с ними. Она может чувствовать их. После того, как разлом на Эйвоне был разрушен, она ощущала этот последний шепот, одинокий в последнем разломе, тянувшийся к ней в ее сознании. И хотя шепоты, которые мы встретили на Элизиуме, были мирными, после Эйвона мы узнали, что ее отец разозлил остальных. Сделал их опасными.

Джубили все еще смотрит на Тарвера с чем-то вроде обвинения во взгляде.

— Вы говорили нам, что на нее влияет шепот, что нам нужно уничтожить разлом, который, как мы думали, мы обнаружим на «Дедале». Почему было не сказать нам всю правду?

— Потому что никто не должен знать, — выпалил Тарвер с разочарованием в голосе. — Она стала бы частью эксперимента, предметом изучения. Она держалась бы где-нибудь в лечебнице, подальше от меня, подальше от всего, что напоминает реальную жизнь. — Он закрывает глаза. — Думаю, теперь все кончено.

— Итак… — в мозгу все кружится, пытаясь разобраться во всем этом. — Если Лили не человек, не совсем… — Тарвер быстро перебивает.

— Она настоящая, она живая, она — человек. Она Лили. Она просто…

— Просто немного другая, — заканчиваю я за него, пытаясь звучать примирительно. — Я не имела в виду, что она ненастоящая. Но если это не так, если ее тело создано шепотами, создано энергией с их стороны разлома…

— Тогда вот почему шепот нуждался в ней. — Гидеон пришел к тому же выводу, что и я. — Если она создана из той же энергии, что и они, неудивительно, что шепот смог захватить ее полностью. Как надеваешь перчатку, сделанную по твоим точным меркам.

Джубили морщится.

— Тогда маловероятно, что здесь сработает та же тактика, что работала на Эйвоне и на Элизиуме. Мы понятия не имеем, с чем имеем дело.

— Нам нужно узнать больше о разломе. — Флинн комкает обертку от батончика мюсли и отбрасывает ее в сторону. — Гидеон?

Гидеон качает головой.

— «КЛ» не хранит секретные или запатентованные документы на серверах, подключенных к гиперсети. Ни одна компания не стала бы. Это стало бы приглашением для меня. Мне придется отправиться в главный офис «КЛ» и…

— И она в основном оказывается кучей щебня, кишащая оболочками, контролируемыми шепотом, — бормоча проклинает Флинн.

Я откашливаюсь и произношу:

— Я… я думаю, что знаю кое-кого, кто может нам помочь.

— Продолжай, — говорит Гидеон, снимая еще один кусочек проволоки и кладя его в кучу частей, которые он собирает для наших импровизированных щитов-барьеров против влияния шепотов. У него не получается сделать шесть наушников, поэтому он собирает пару наладонников, чтобы они излучали то же поле, что и устройство Лару… прямо сейчас они оба разложены по частям.

— Она — мой контакт в «Компании Лару», которая была готова передать мне информацию. Она сказала мне, что технология разлома такая же, как и новые гиперпространственные двигатели. Вот почему мы считали, что Лару переместил разлом на «Дедал». Я была в главном офисе «КЛ» пару недель назад, чтобы встретиться с ней, но это долгая история, и это был тот день, когда я встретила Гидеона, и тот день, когда мы узнали о разломе в главном офисе. Началась суматоха, и она не появилась.

— Ты доверяешь ей? — мягко спрашивает Гидеон, но взгляд его тверд… оглядываясь на него, я вижу горечь.

Доверие. Такая простая вещь. Такая невозможная вещь.

Я сглатываю.

— Не знаю. Она, насколько я понимаю, вполне может быть мертва, или они могли схватить ее перед тем, как отправились за мной. Но если она все еще там… если она размышляла, стоит ли ей помогать мне тогда, может быть, она будет готова сделать это сейчас. Она наш лучший шанс узнать, как уничтожить разлом и освободить Лили. Но мне понадобится твоя помощь, чтобы выследить ее. Адрес, который я получила от нее больше не активен. Она уничтожила его, когда ты встретил меня.

— Как ее зовут?

— Рао. — Я прижимаю ладони к полу, когда Гидеон уже отложив устройство Лару начинает вытаскивать планшет, чтобы приступить к работе, ища имя в каждой доступной сети.

Я сглатываю, продолжая объяснять.

— Ее зовут доктор Рао, и она работает над теорией…

— Рао. — Прерывание мягкое, но меня бесит молчание. Тарвер же не произнес ни слова с тех пор, как рассказал нам о смерти Лили и о шепотах, которые вернули ее к нему. Он поднимает голову, красные глаза устремлены на меня. — Ты сказала Рао?

— Да, доктор Рао.

— Доктор Санджана Рао?

Желудок сводит.

— Откуда ты знаешь ее имя?

Тарвер закрывает глаза, и на мгновение он выглядит почти умиротворенным, смирившимся. Затем с его губ срывается смешок и он снова открывает глаза.

— Какая у всех короткая память. Патрон был всего три года назад.

У Джубили перехватывает дыхание.

— Я поняла, что слышала это имя раньше… она была одним из исследователей на Патроне. Одной из ученых «ВериКорп», которым вы помогли сбежать от рейдеров, что стало причиной, по которой вам дали медаль и отправили на «Икар» на время пресс-тура.

Тарвер кивает, наклоняясь вперед, чтобы упереться локтями в колени. Он выглядит усталым, старше, без какого-либо легкого обаяния и мальчишеской внешности, которые сделали его таким любимцем СМИ.

— Только она не работала на «ВериКорп», и на них напали не рейдеры. Это все было прикрытием.

— Она работала на «Компанию Лару», - шепчу я.

Тарвер на мгновение кидает на меня взгляд, а затем отводит глаза.

— Утвердительный ответ. И она тогда занималась секретным проектом, я едва его понял. София права — она единственный человек в Галактике, у которого могут быть ответы, которые нам нужны.

— Нашел ее, — говорит Гидеон с оттенком триумфа в голосе. Но его радостная улыбка искажается, когда он неотрывно смотрит на экран планшета. — Она… она была ранена, после падения «Дедала», она зарегистрирована в травматологическом центре. На месте крушения.

Место крушения, несколько километров разрушений, каждый дюйм которых кишит оболочками. Десятки, сотни, может быть, даже тысячи из них сейчас там, и если шепот Лили решит, что мы угроза, мы не сможем сравниться с их численностью.

Желание лечь возвращается, желание позволить теплому, мраморному полу овладеть мной почти непреодолимо. Я вижу, как мои мысли отражаются на окружающих меня лицах. Даже Джубили, пресловутая капитан Чейз, выглядит так, будто она скорее сейчас уляжется.

Но потом я встречаю смотрящие на меня карие глаза Гидеона, и на мгновение наше недоверие исчезает, мы опять заодно. Одна частичка меня, самое маленькое ядрышко успокаивается, и я могу дышать. Затем его рот дергается, и он подмигивает мне. Этого достаточно.

Я приподнимаюсь, вставая дюйм за дюймом, и это оживляет остальных. Они поднимаются, встают на ноги, проверяют заряды своих пистолетов, скребут руками по лицам, словно могут стереть усталость. Один за другим они смотрят на меня. Поэтому я делаю глубокий вдох и киваю в сторону двери.

— Пошли.

Мы так долго ждали в том месте, где голубоглазый впервые нашел нас. Все исследователи давно исчезли, но не раньше, чем их разум разрушился, оставив нас в пустом здании, заполненном только призраками сумасшедших. Мы ждем, утомленные и ослабевающие.

Затем тишина раскалывается, в небе происходит громадный разрыв, что разбивает сами звезды… и появляется корабль, где раньше был только пережиток экспериментов голубоглазого человека.

Корабль падает, а мы слишком слабы, чтобы предотвратить это. Он несет в себе тысячи душ, каждая из которых может освободить нас из этого ада… но все они умрут.

А потом все озаряется светом. Проблеском чего-то знакомого. Голубыми глазами и лицом, которое когда-то смеялось, когда его омывало сияние разлома. С ней солдат, чья душа все еще осталась где-то в саду, сжимающая в руках книгу стихов.

У нас достаточно сил, чтобы подтолкнуть их в спасательную капсулу так, чтобы она безопасно скользила по атмосфере, достаточно сил, чтобы наблюдать, как они делают свои первые, дрожащие шаги по поверхности этого мира.

У нас достаточно сил, чтобы надеяться.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ГИДЕОН

НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО УЛИЦЫ ПУСТЫ, мы держимся группой, направляясь к месту крушения и к травматологическому центру, из чьих списков мы узнали, что там находится доктор Санджана Рао. Я держу пари, что с тактической точки зрения было бы лучше, если бы Джубили или Тарвер вначале провели разведку на местности по поводу выявления потенциальных угроз, но никто этого не предлагает. Тем не менее, у них обоих есть оружие, а у Тарвера и Флинна внутри военных жилетов спрятаны собранные мной защитные щиты-барьеры. Теоретически, если мы будем находиться рядом с ними, в пределах досягаемости щитов-барьеров, мы будем защищены от шепота. Я молюсь, чтобы я правильно скопировал поле с устройства Лару, и что они передают короткие электрические импульсы, которые нам нужны, дабы помешать любым попыткам шепота захватить нас. С другой стороны, если я ошибаюсь, есть все шансы, что я никогда об этом не узнаю.

Каждый карман в жилете, который мне выдали люди Кумико, забит инструментами и снаряжением, а внутри него — тонкая алюминированная сумка, которую я брал с собой на «Дедал», держа ее под пиджаком. Я хотел быть уверенным, что ни одно мое оборудование не повредится чем-либо магнитным на корабле, если у нас, в итоге, возникнут проблемы на пути к разлому.

Все наши попытки дозвониться до Санджаны по телефону, связаться по сети, оказались бесплодны. Мы не можем сказать, произошло ли это потому, что сети до сих пор перегружены, или потому, что она слишком ранена, чтобы ответить, или потому, что ее там нет, и записи ошибочны. Все, включая поспешно возведенные травматологические центры для жертв крушения, находится в хаосе, и мы не можем позволить себе ждать ее ответа. Без дополнительной информации о том, как уничтожить разлом, мы слепы. Я отправил ей пакет информации, который она получит, если заработает сеть. В нем заключены координаты центра, куда мы направляемся в надежде найти ее, схемы моих самодельных щитов-барьеров, защищающих от шепотов и небольшие детали, которые мог отправить только Тарвер, в знак того, что она имеет дело с союзниками. Я молюсь, чтобы она получила это все, молюсь, чтобы она доверилась этому. Молюсь, чтобы она была еще жива.

Я каждый раз оглядываюсь на своих спутников, когда у меня встают волоски на затылке, но щиты-барьеры, похоже, работают. С другой стороны, узнал бы я, если бы это случилось, не посмотрев им прямо в глаза? Не в первый раз, мне жаль, что у меня нет проницательности Софии. Она бы мгновенно поняла по языку тела, если один из нашей группы собрался обернуться.

Но она выглядит такой же напуганной, как и я.

Мы придерживаемся небольших улиц, вынужденные идти обходными путями вокруг обрушившихся участков верхнего города, которые раздавили центр города под собой. Сначала мы видим других людей только на расстоянии, слишком далеко, чтобы сказать, выжившие они или оболочки. Но по мере того, как запах горящих химикатов усиливается, как сгущается пепел в воздухе, наш путь становится все более и более завален обломками. Все больше валяющих мертвых тел попадается нам на глаза, что становится очевидно: единственные люди, кроме нас, находящиеся в движении так близко к месту крушения, больше не люди.

— Это пятый, кто попался на пути, — шепчет София, нарушая долгое молчание, когда мы прячемся за стеной разрушенного офиса банка и наблюдаем, как шаркающая оболочка пересекает улицу. Даже сирены затихли. Единственные звуки — это редкий, далекий рокот в какой-то части города, обрушивающейся в пространство внизу.

— Они прочесывают город, — приглушенным голосом произносит Джубили. — Я узнаю эту модель.

Она смотрит на Тарвера, который мрачно смотрит на нее, и я не сразу понимаю что она имеет в виду.

— Лили научилась этому у меня, — тихо говорит он. — Стандартная поисковая сетка.

— Она ищет нас, — бормочу я, когда лысеющий мужчина-оболочка средних лет, одетый в поношенный деловой костюм, на которого ты никогда не посмотришь дважды, исчезает за углом.

— Надеюсь, ей мешают наши щиты-барьеры, — говорит София, выпрямляясь. — Мы должны двигаться спокойно. С одним или двумя мы справимся. Но если мы столкнемся с их группой… — Она сглатывает и не заканчивает предложение.

Ей и не нужно. Слишком легко представить, что может сделать с нами достаточно большая группа этих неуклюжих существ с пустыми глазами. Солдаты, которые не чувствуют боли и не раскаиваются в ее причинении.

Вверху улицы три полицейских ховера стоят на тротуаре в виде блокады, прямо перед линией временных барьеров. Периметр места крушения. Теоретически, никто, кроме спасателей, не может пройти внутрь. На табличке, прислоненной к одной из машин, большими печатными буквами написано: «ВХОД ВОСПРЕЩЕН», а другая предупреждает: «СТРУКТУРНАЯ НЕСТАБИЛЬНОСТЬ». Несмотря на безлюдность города, все еще шокирует, что никто за этим не следит. Дорогу должны по меньшей мере преграждать полицейские и специальные официальные службы.

Вместо этого здесь никого.

Мы пересекаем периметр один за другим, перебрасывая ноги через цементные барьеры. Хотя мы все еще слишком далеко, чтобы разглядеть обломки, мои глаза различают головокружительную пустоту вдалеке, где должны быть небоскребы. С городом, который простирается почти на всю планету, нет узнаваемости пейзажа. Моя память подсказывает, что там должно быть что-то, что теперь исчезло.

Металлический лязг нарушает тишину, от неожиданности я дёргаюсь и сильно ударяюсь об один из барьеров, подавляя проклятие. Оба солдата уже держат оружие на изготовке, оглядывая переулок, откуда донесся звук. Они двигаются синхронно, не сообщая друг другу никакого плана. Один взгляд, кивок, а затем Джубили делает широкий круг, чтобы добраться к выходу из переулка, и прижимается спиной к кирпичной стене, в то время как Тарвер пригибается, и прикрываясь припаркованными ховерами, переходит на другую сторону. Остальные следуют за ними, а когда Тарвер и Джубили отправляются дальше по переулку, мы занимаем позиции у входа.

Еще один, более тихий лязг, предупреждает нас об источнике звука. В одном из мусорных баков в конце переулка кто-то есть. Тарвер кивает Джубили, которая бесшумно обходит его, а он освобождает одну руку от хватки пистолета. Я оглядываюсь назад и по шее начинают бежать мурашки, когда я вижу фигуру в квартале от нас, которая останавливается, поворачивается… и начинает двигаться в нашу сторону. Подавив желание поднять тревогу, я дотрагиваюсь до локтя Софии, чтобы она проследила за моим взглядом. Флинн замечает это движение, бросает на меня быстрый, испуганный взгляд, и мы все сворачиваем в переулок, надеясь, что шум не привлечет большого внимания. Щит-барьер Тарвера защитит его и Джубили, а нам с Софией надо держаться Флинна.

Тарвер хватается за край крышки мусорного бака, Джубили подкрадывается ближе, чтобы наставить пистолет на того, кто внутри. Как только мышцы Тарвера начинают напрягаться, в звенящей тишине раздается резкий шепот Софии:

— Стойте!

Пистолет Джубили дергается в нашу сторону, глаза сканируют то, что находится за нами, пока она не понимает, что это произнесла София. Мы здесь не на виду, никакой другой опасности не видно, и ее пистолет возвращается назад. Она нахмуривается, и я понимаю, что она собирается подать Тарверу знак продолжать.

Но София встряла не просто так. Она сейчас такая настоящая, что никакая ложь или заблуждение не могут изменить этого.

— Что такое? — спрашиваю я мягко, предвосхищая Джубили.

София переводит взгляд с меня на мусорный бак.

— Оболочки, — еле слышно выдыхает она. — Они не прячутся. Они на задании… ты сама сказала, — добавляет она, кивая на Джубили. — Они ведут поиск. Зачем кому-то из них прятаться?

Тарвер отпускает край мусорного бака, хотя и не опускает пистолет, его глаза мечутся между мной и Софией.

Но прежде чем кто-либо успевает ответить, крышка мусорного бака распахивается, отбросив Тарвера назад и издает звук, похожий на раскаты грома. Из бака пытается выпрыгнуть человек, но он явно слишком стеснен, слишком напуган, чтобы заниматься акробатикой. Он вылезает, подается вперед к дальней стене, спотыкается и падает. Прежде чем кто-либо из нас успевает заговорить, человек поднимает руки, явно защищая от нас свое лицо.

— Пожалуйста! — дыша с трудом, просит он. — Не трогайте меня… пожалуйста, не трогайте.

— Тсс! — Джубили смотрит в переулок, ее пистолет нацелен туда, ожидая новое прибытие.

Но он не замечает предупреждение, все еще бормоча мольбы. Ему где-то за пятьдесят или за шестьдесят лет, он не в униформе, на нем остатки костюма. Он грязный, от него несет мусором и страхом, но когда его глаза в ужасе испуганно вспыхивают, видя нас пятерых, я вижу это: его глаза карие. И хотя они расширены от страха, они не пустые.

— Вы должны успокоиться! — голос Тарвера низкий и настойчивый, и хотя он прерывает бормотание человека, кажется, это не производит никакого эффекта.

В моей памяти вспыхивает образ той оболочки в соседнем квартале, поворачивающей в нашу сторону, и я двигаюсь прежде, чем успеваю подумать. Я опускаюсь на корточки, зажимаю рукой рот мужчины, заставляя его на мгновение замолчать. Он стонет, переводя взгляд с солдат на меня и обратно.

София подходит ко мне и смотрит вверх, прослеживая за взглядом мужчины.

— Ребята… — она делает успокаивающий жест рукой, ладонью вниз, тихо прося: — опустите оружие.

— Мы не причиним вам вреда, — шепчу я. — Но вы должны вести себя тихо. Если я уберу руку, вы обещаете не шуметь?

Он кивает, снова переводя взгляд на меня. Я убираю руку, и человек глотает воздух.

— Кто вы? Что вы здесь делаете? — голос Софии мягок, несмотря на ее вопросы.

— Мы были… я Чак. Мы с женой были… завыли сирены эвакуации. Они сказали, что эта часть города небезопасна и может рухнуть. Мы были… мы были… — он замолкает, дико глядя куда-то вдаль.

София мягко кладет руку ему на плечо.

— Все в порядке. Просто сделайте глубокий вдох. — Татуировка генетотипа, которую она так старательно скрывала, теперь обнажена и резко выделяется на тыльной стороне ее руки, когда она сжимает плечо мужчины. Мой живот скручивает, когда я понимаю, что это, вероятно, не первый раз, когда она успокаивает кого-то после сильной травмы. Она ведь выросла на Эйвоне в разгар войны.

Его колотит.

— Она просто остановилась. Как будто ее переклинило. Остановилась, повернулась и пошла обратно. — Он кивает подбородком, в сторону «Дедала». — Когда я попытался остановить ее, спросить, что она делает, она как будто даже не узнала меня… она смотрела на меня, и ее глаза были… — он закрывает глаза, словно может отгородиться от воспоминаний о пустом взгляде жены. — Она схватила меня и потащила за собой, но я вырвался…

— И спрятались здесь, — заканчивает за него София. Ее глаза встречаются и с моими, и в этот момент я точно знаю, о чем она думает. Он не в состоянии идти в ногу с нами, все зависит от нашего успеха, мы не можем позволить себе замедлиться. И он может превратиться в одну из этих оболочек, если выйдет за пределы защитного поля моих наспех сконструированных щитов-барьеров против влияния шепотов, и если Лили не сможет почувствовать нас из-за поля щитов, она наверняка сможет получить доступ к тому, что он знает о нас.

Глазами я обшариваю переулок и останавливаюсь на Чаке, пытаясь понять, как ему удалось так долго сдерживать влияние шепотов, а затем мой взгляд падает на мусорный бак. Его толстые металлические стены могли бы защитить его так же, как наши электромагнитные устройства.

— Вы должны вернуться внутрь. — Я тянусь к руке мужчины, в то время как взгляды остальных устремляются на меня. — Это самое безопасное место, где можно спрятаться. Вы должны оставаться там, или закончите как ваша жена.

Чак пытается стряхнуть мою руку, не понимая, что я говорю ему, чувствуя облегчение от того, что он нашел других выживших. Я открываю рот, чтобы пояснить, но прежде чем я успеваю заговорить, мое внимание привлекает какое-то движение.

Из-за края стены, в тени, в конце переулка показалась рука. Кончики пальцев ощупывают цемент, пока не находят опору в трещине, и только тогда они изгибаются и сжимаются. Я осознаю, что один палец как-то странно изогнут, скручен и не движется, как другие. Дальше появляются голова и плечи, превращаясь в фигуру, перелезающую через край стены.

Я вскакиваю на ноги, инстинктивно тянусь рукой, чтобы схватить Софию и потащить ее за собой. Остальные мгновенно это замечают. Флинн тянется к Чаку, Джубили наставляет пистолет на фигуру, переползающую через стену, Тарвер чертыхается и направляет оружие в сторону входа в переулок… и мы срываемся на бег.

Я вытягиваю шею, и вижу, как фигура соскальзывает со стены и падает на мостовую. В тени фигура снова отрастает руками и ногами, и я вижу ее профиль, голову, повернутую к нам, когда мы выскакиваем на солнечный свет. Я сталкиваюсь с кем-то прямо перед собой, потому что остальные остановились. Мне так хочется кричать им: бегите, бегите, ради любви…

И затем я понимаю, почему они не бегут.

Улица за переулком наводнена оболочками.

Их несколько десятков, насколько я могу видеть. Большинство из них выглядели бы совершенно нормальными, если бы не дряблые лица и пустые черные дыры на месте глаз. У некоторых из них очевидные травмы, как у того, в конце переулка со сломанным пальцем. Девочка, не старше одиннадцати-двенадцати лет, стоит всего в нескольких футах от нас. Неглубокая царапина на ее руке алеет на фоне бледно-желтого сарафана. Мужчина чуть поодаль, достаточно высокий, чтобы видеть поверх моря лиц, смотрит на нас только одним черным глазом, другой запекся от крови из раны на голове.

— Нет, — шепчет Чак, отпрянув от Флинна, который все еще сжимает его руку. — Нет, нет, нет, нет. — Его шепот превращается в стон, и он вырывает руку из хватки Флинна.

— Погодите. — Флинн бросается за ним. — Не надо!

Но мужчина отступает в переулок, к мусорному баку, за пределы досягаемости защитного поля щита-барьера, спрятанного под жилетом Флинна. Но хотя это могло бы защитить его от психического воздействия шепотов, мусорный бак ничего не сделает против самих оболочек. Другие присоединились к одинокой тени в конце переулка, и теперь они приближаются к Чаку сзади. Он начинает карабкаться обратно в свое укрытие, но оболочки хватают его. Десятки пальцев впиваются в его одежду, волосы, оттаскивают его от мусорного бака, который отодвигается на дюйм от стены, когда он цепляется за его край. Затем он исчезает, затянутый в гущу тел.

— Черт возьми! — Джубили нацеливает на них пистолет и я вижу, как ее фокус меняется с каждым небольшим движением ствола. Она не знает, куда целиться, не говоря уже о том, куда стрелять. Эти люди невинны. Они ничем не отличаются от Кумико и солдат на Эйвоне, сломленных вторжением в их разум. Одна из фигур, помогающих прижать Чака, крошечная… это ребенок.

Мгновение, кажется, растягивается на вечность, нам надо бежать. Мы должны оставить Чака на произвол судьбы, раз он сделал такой выбор, продолжить наши попытки связаться с доктором Рао. Но все мы слышим, как он зовет некую Алишу, без сомнения, свою жену. Я не могу сказать, то ли он зовет ее, потому что думает о ней в эти последние мгновения, то ли выкрикивает ее имя, потому что она одна из нападавших.

Я держу Софию так крепко, что, должно быть, причиняю ей боль, но она ничего не говорит, ее тело дрожит, когда она прижимается ко мне.

Тарвер выходит из ступора, делает шаг по переулку и ругается. Но прежде чем он успевает двинуться дальше, крики прекращаются. Мое сердце сжимается от внезапной тишины, нарушаемой пятью парами панических вздохов. Он мертв… они убили его. Они убили его.

Но потом оболочки отстраняются, выпрямляются, вставая на ноги. И Чак тоже. На какую-то долю секунды мы все застываем в замешательстве. Затем Чак поворачивает голову, его взгляд находит нас… его глаза черные и пустые.

Я чувствую, как София вздрагивает.

— Пора идти, — шепчет она.

Мы бежим.

Когда-то, давным-давно, мы могли бы поговорить с ними, с этими одинокими выжившими в этом призрачном мире. Но сейчас мы так слабы и можем только наблюдать. Мы видим их такими, какими они не могут, не хотят видеть друг друга. Мы видим его чувства в том, как он смотрит на нее, мы видим ее душу, взывающую к нему в каждом прикосновении. Было бы так легко, если бы они могли видеть друг друга изнутри, как мы.

И все же в том, как они находят друг друга, присутствует красота. Медленно, в хрупком танце косых взглядов и случайных прикосновений. Наблюдать, как они сближаются, как их души переплетаются, не зная друг друга, как мы, не будучи уверенными в том, что внутри сердца другого — означает познать что-то новое…

Веру.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

СОФИЯ

СУХОЙ, НАСЫЩЕННЫЙ КИСЛОТОЙ ВОЗДУХ раздирает мои легкие, словно пила. Химикаты, оставшиеся после падения «Дедала» обжигают нос и горло. Я концентрируюсь на темпе, пока бегу за остальными, стараясь не пыхтеть. Если мы сможем убежать достаточно далеко, достаточно быстро, достаточно тихо, возможно, мы сможем оторваться от толпы оболочек за нами. Возможно, мы снова сможем погрузиться в тишину и стать незаметными.

Глаза слезятся от усилий. Новый вид паники начинает подниматься по мере того, как другие постепенно удаляются от меня и Гидеона… Боже, не оставляй нас… пока я не осознаю, что Гидеон нарочно бежит в ногу со мной. Он быстрее меня, он должен быть впереди, он должен быть в безопасности в пределах досягаемости щитов-барьеров Тарвера и Флинна. И внезапно причитания в моей голове меняются в другую сторону. Идиотка… просто НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ.

А затем Джубили и Тарвер расходятся. Тарвер направляется в одну сторону улицы в следующем квартале, а Джубили в другую. Глазами я ловлю кого-то из них, даже не уверенная, кого именно, подающего нам сигнал рукой. Когда мы добираемся до них, Тарвер подходит к нам и отводит в сторону, чтобы следовать за Джубили и Флинном по боковой улице.

— Сюда, — кратко и лаконично, указывает он. — Уже улица — меньше оболочек.

Я рискую оглянуться, когда сворачиваю за угол вслед за остальными, и мое сердце замирает. Оболочки могут медленно реагировать, могут плестись в поисках цели, но, получив задание, они двигаются так же быстро, как и любой из нас. Их не меньше сотни всего в нескольких метрах от нас. Если они поймают нас и сорвут щиты-барьеры с Флинна и Тарвера, или утащат за пределы их досягаемости, у нас не останется защиты от ментальной сети, которую шепот накинул на город. Я бы предпочла, чтобы они разорвали нас на части, чем стать одной из этих тварей.

Мое дыхание вырывается с рыданием, и я спотыкаюсь. Рука Гидеона подхватывает меня, не давая упасть. Тарвер следует за нами.

Улицы головокружительно мелькают вокруг нас, когда мы бежим по лабиринту обломков и провалов. В какой-то момент тротуар начинает крошиться подо мной, и мне приходится прыгать на другую сторону. У меня нет времени оглядываться, но через несколько секунд я слышу отдаленный грохот, когда обломки с уровня улицы падают на средний уровень города, разбиваясь там. Мы поворачиваем за один угол, потом за другой, потом еще, затем разворачиваемся, попав в тупик, потеряв ценные секунды. Улицы сужены обломками с обеих сторон. Затем, внезапно, перед нами встает стена из камней и скрученных металлических опор. Это часть соседнего небоскреба, который осел и рухнул на улицу. Мои ноги останавливаются только на мгновение, прежде чем я снова беру старт. На этот раз я тащу за собой Гедеона, начиная подъем на гору щебня.

Наши руки и ноги карабкаются по обломкам, и мой мозг лихорадочно цепляется за воспоминания. Держись ближе к стене. Не смотри вниз. Я прямо за тобой. Все эти мелочи, которые Гидеон говорил мне, когда я взбиралась по отвесной стене шахты лифта в «Компании Лару», что кажется было много лет назад.

Чего бы я только не отдала, чтобы вернуться в шахту лифта.

Мы движемся недостаточно быстро. Хотя куча щебня не настолько крута, невозможно сказать, что является незыблемым, а что поддастся, как только мы схватимся за его. И оболочки все приближаются.

Тарвер поворачивается, упирается спиной в обломки и направляет пистолет в то, что уже карабкается за нами по разрушенному зданию.

— Не останавливайтесь! — кричит он, его слова перемежаются с визгом военного лазерного пистолета. Лазер пронзает мясистую часть руки оболочки, заставляя ее откатиться назад и упасть. Еще один выстрел, еще и еще, двое падают, но первый уже снова на ногах, возобновляет подъем, едва замедленный раной на руке, которая теперь свободно кровоточит.

Боль их не останавливает, и никто из нас: ни я, ни Гидеон, ни Тарвер, ни Джубили, ни Флинн — никто не хочет убить невинного. Потому что это то, чем являются оболочки: реальные люди, с реальной жизнью, просто их мозги и тела порабощены.

Джубили пытаясь отдышаться, останавливается и присоединяется к Тарверу. Она выхватывает свой пистолет, стреляя раз, другой. Выстрелы едва пробивают брешь в надвигающейся на нас толпе. Я тянусь ухватиться за край куска цемента размером с валун — большие куски обычно сдвигаются меньше — только чтобы почувствовать, как он сдвигается и начинает сползать в мою сторону. Я вскрикиваю и отскакиваю в сторону, когда он катится вниз по насыпи, врезаясь в одну из оболочек и сбивая ее.

Я бросаю взгляд на Гидеона, чьи глаза встречаются с моими, и затем мы оба тянемся за любыми обломками, которые мы можем найти, швыряя их вниз по насыпи в толпу. Звуки разбивающегося цемента смешиваются с визгом лазерного пистолета. Флинн отползает в сторону, чтобы его бетонные ракеты не попали в нас, и тоже присоединяется к битве.

Затем голос Гидеона срывается на крик, и я вижу, как он скользит вниз по насыпи. Я отправляюсь вслед за ним, хватая его за руку, как раз в тот момент, когда мой взгляд выхватывает руку, схватившую его за лодыжку, руку, принадлежащую пожилой женщине. Ее лицо пугающе безмятежно, когда ее тонкие, костлявые пальцы достаточно сильно впиваются в кожу Гидеона, делая ее белой. Я издаю бессловесный крик, обхватываю Гидеона обеими руками и упираюсь ногами в стальную балку, в то время как Гидеон пытается отпихнуть ее другой ногой. Тарвер вздыхает и, не колеблясь, роняет пистолет и несется вниз по насыпи. Он обеими руками хватает Гидеона за другую руку, помогая мне вытащить его из хватки оболочки, карабкающейся всего в паре метрах впереди толпы.

Мои руки обвиваются вокруг Гидеона и он в ответ обнимает меня. Мое тело больше не слушает безумное стаккато, барабанную линию команд от мозга — залезь повыше — двигайся — беги — борись — останься в живых — и на мгновение ни один из нас не двигается. Я не должна смотреть на него, чтобы понять, что он чувствует тоже самое. Что ничего не имело значения: ложь, обман, фальшивые имена и надуманные предлоги. Неважно, что было правдой или ложью. Теперь у нас никогда не будет шанса узнать друг друга, узнать какие мы есть на самом деле.

Импульс давления врезается в нас, взрываясь в ушах, оставляя мою голову звенящей от… тишины. Все, что я слышу, это свое собственное, рваное дыхание, хватающее воздух. Мое дыхание и дыхание Гидеона, сила которого шевелит мои волосы. И Тарвера, в нескольких метрах от нас. И… я открываю глаза и вижу Флинна, обнимающего Джубили, держащего дрожащей рукой ее пистолет потому, что она почему-то ранена. Не понимаю, как это произошло. Он нажимает на спусковой крючок, и ничего не происходит. Пистолет молчит и темнеет, становится мертвым и бесполезным, как инертный кусок обломков.

Все застыли, как будто кто-то нажал на «паузу» во время воспроизведения этого момента. Я отчаянно пытаюсь понять, что произошло.

Я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как оболочки — все они, все до единого, толпа из сотни человек, несущаяся за нами — падают в унисон, падают, как марионетки, у которых перерезали нити. Только после того, как они ударяются о землю, становится видна одна фигура, единственно стоящая всего в нескольких метрах от основания насыпи. Это женщина, старше нас, но ненамного, одетая в какой-то грязный, потрепанный костюм. Одна рука безвольно и неподвижно висит вдоль ее тела, другая, дрожащая, сжимает предмет, издали похожий на гранату. Что-то в ее смуглой коже и волосах кажется мне знакомым, хотя я знаю, что никогда не видела ее раньше. Что-то на задворках моего сознания.…

— Эй, вы, — зовет она тонким, дрожащим голосом. Я прослеживаю за ее взглядом и вижу там ошеломленного Тарвера, хватка которого так ослабла, что он буквально соскользнул на несколько метров вниз в ручейке обломков. Женщина покачивается, и только тогда я понимаю, что не вся грязь на ее комбинезоне является грязью, там также засохшая кровь, растекшаяся по одной стороне ее туловища. — Вы, ребята, ужасно шумные.

Движение позади нее заставляет мое сердце резко дернуться. Тарвер одновременно со мной замечает оболочку, и сразу же, не замедляя хода, спускается по куче щебня, вызывая оползень из мусора и пыли. Но он не успеет вовремя. К женщине в комбинезоне, ковыляя, бредет мальчик, одна из его лодыжек вывихнута. Он, должно быть, так сильно отстал от остальной группы, что то, что вырубило их, полностью пропустило его.

Женщина, увидев внезапный стремительный спуск Тарвера по обломкам, оглядывается. Она тяжело дышит, роняет предмет из здоровой руки в сумку и вытаскивает что-то еще, как раз в тот момент, когда мальчик позади тянется к ней. Она тычет чем-то ему в ребра, и воздух раскалывается от треска электричества. Контролируемый шепотом мальчик дергается, оказывается предмет в ее руке является электрошокером, а затем падает на землю, становясь неподвижным, как море тел между нами.

— Санджана! — кричит Тарвер, приземляясь на груду обломков и нетвердо вскакивая на ноги.

Меня захлестывает волна узнавания, быстрая и острая, как удар электрошокера. Я видела фотографию этой женщины раньше, одну из десятков, которые я пересмотрела, делая себе удостоверение сотрудника «КЛ» несколько месяцев назад, но я тогда не знала, кто она.

Санджана. Доктор Рао. Наш эксперт по разлому.

— Ты звонил? — слабо парирует она, электрошокер выпадает из руки, потерявшей чувствительность. Она покачивается, что заставляет Тарвера устремиться вперед, и он еле успевает поднырнуть под нее, чтобы ее голова не ударилась об обломки на разбитом тротуаре, когда она падает на землю.

Их вера дает нам силу, достаточно силы, чтобы попытаться, единственными доступными нам способами, достичь их. Попросить их о помощи. Умолять о конце.

Мы проникаем в их мысли и пытаемся общаться через образы людей, которых они знали, через души, потерянные в катастрофе, но встречаемся со страхом. Мы пытаемся говорить, использовать слова, выученные за долгие годы наблюдения, но они не могут нас понять. Мы стараемся показать им, что они не одиноки. Мы даем ему его дом, стихотворение, которое дорого его сердцу. Мы даем ей цветок, как напоминание об уникальной и хрупкой вещи, за которую она борется.

Мы выкладываем им дорогу хрупкими лепестками, и с каждым их шагом мы чувствуем себя сильнее.

Они научили нас вере и надежде, и в них мы снова обрели силу.

А затем она умирает.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ГИДЕОН

МЫ ПРОХОДИМ НЕСКОЛЬКО КВАРТАЛОВ и оказываемся у торгового пассажа. Часть пути Тарвер нес ученую на руках, но как только она пришла в сознание, она слабым голосом заявила, что способна идти сама. Впрочем ей пришлось согласиться на компромисс, что мы с Тарвером будем поддерживать ее. Джубили несильно поранила руку. Она соскользнула вниз во время подъема, и ладонь поранилась о зазубренный кусок стали, но она на ногах рядом с Флинном. София, нашедшая пещерообразный лаз в упавшем фасаде пассажа, заползает в него, а затем жестом приглашает нас последовать за ней.

В принципе, поддерживать Санджану должно было оказаться пустяком. Она не очень тяжелая, да и нас двое, но к тому времени, когда мы заносим ее через проем в фасаде, я готов рухнуть сам. Как только мы оказываемся внутри, я спотыкаюсь и слишком резко отпускаю ее, заставляя Тарвера осесть под неожиданным дополнительным весом, и в итоге мы все падаем на пыльный, потрескавшийся пол.

Единственный свет, попадающий внутрь, исходит от частично заблокированного входа, и София, которая тоже сидит на полу — а я даже не заметил, как она упала — со стоном подтаскивает свой рюкзак, чтобы найти фонарик. Когда она его включает, становится понятно, что он не работает. Я вижу ее профиль, освещенный светом с улицы, вижу, как она безучастно смотрит на фонарик, как будто его неисправность отключила и ее мозг, и это последнее препятствие невыносимо.

— ЭМИ… взрыв электромагнитного импульса, — хриплым от усталости голосом произносит Тарвер, откашливаясь от пыли, поднятой нашим появлением. — Не знаю, почему им было больно от этого самого импульса. Фонарик не заработает. Пистолеты тоже. Ничего, что работает от энергии.

София выпускает из рук фонарик, который падает со стуком, и побежденная оседает на пол. Если бы моя нога не была прижата к полу полубессознательным телом Санджаны, я бы подполз к ней, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, но я даже не могу сказать, в порядке ли я. Мои мышцы продолжают дрожать, что говорит о том, что, по крайней мере, все мои конечности все еще со мной. Если это только не фантомные подергивания. Разве это не так называется, когда теряешь руку или ногу и все еще чувствуешь, что она на месте? Фантомные подергивания, фантомное истощение, фантомные ощущения частей тела, которых больше нет… Смех, который я едва узнаю, как что-то смутное, отдаленное, несколько истерическое, срывается с моих губ, прежде чем я прижимаю лицо к каменному полу, даже не заботясь о том, что пыль прилипнет к потному лбу.

Раздается треск, свист, и красный свет расцветает перед моими закрытыми глазами… мои глаза закрыты? Когда я успел? Я заставляю себя приоткрыть веки и вижу сияющее лицо Джубили. Затем она двигается, и мой усталый мозг понимает, что я вижу. Это сигнальный огонь, который, должно быть, был у нее в рюкзаке. Она передает его Флинну, сидящему рядом с ней, который прячет его под камень, прикрывая свет так, чтобы он выдавал нам лишь немного света. Надеюсь, снаружи он будет невидим.

Большая часть пассажа рухнула и хотя обломки «Дедала» находятся в нескольких километрах отсюда, шок от его удара сравнял с землей половину зданий в городе. Несколько витрин магазинов до сих пор целы, обещая высококлассные покупки, которые их потрепанные, затемненные интерьеры, вряд ли смогут обеспечить. Решетка, закрывающая вход в ювелирный магазин, разбита упавшей мраморной колонной, и от того факта, что пыль и щебень на полу остались нетронутыми, по моей коже бегут мурашки. При нормальных обстоятельствах, даже в верхнем городе, это место было бы обворовано мародерами.

Вес на моей ноге смещается, возвращая меня в настоящее, и я вспоминаю о Санджане. Я сажусь и пытаюсь рукой освободить ногу из-под нее, когда она издает стон. Тарвер наклоняется над ней, убирает волосы с ее лица, чтобы получше рассмотреть ее.

— Ты в порядке? — спрашивает он, пристально смотря. — Санджана?

Она снова стонет, словно протестуя против необходимости отвечать, но потом открывает глаза и с трудом приподнимается на локтях, чтобы посмотреть на Тарвера.

— Ты продолжаешь спасать мне жизнь, капитан.

— Теперь майор, — замечает Джубили, отрывая взгляд от своей раненой ладони, которую Флинн разглядывает в неустойчивом свете сигнального огня. — Его повысили после Патрона.

— На самом деле, теперь просто Тарвер, — поправляет бывший солдат. Мрачная линия его рта, наконец, смягчается чем-то вроде улыбки. — И, честно говоря, я почти уверен, что ты только что спасла нам жизнь. Как ты это сделала?

Санджана морщится, когда Тарвер помогает ей сесть и прислоняется к каменной глыбе.

— Электромагнитный импульс. Я была почти уверена, что сверхъестественные способности сущностей разлома на самом деле напрямую связаны с различиями в энергии между их измерением и нашим, и что их метод контроля не что иное, как энергетический перехват сигналов, посылаемых нейронам человека… — она замолкает, переводя взгляд с пустого лица Тарвера на Джубили, затем на остальных, или то, что можно увидеть в тусклом свете. — М-да. Не та аудитория.

— Нет, я понимаю. — Моя усталость проходит, уступая место искре любопытства. Я понятия не имею, кто эта женщина, кроме того, что она та, с кем София пыталась связаться в «Компании Лару», но кем бы она ни была, она великолепна. — По сути, они взламывают человеческие мозги.

Губы Санджаны трогает улыбка и глаза встречаются с моими.

— Я бы так не сказала, но более-менее верно.

То, что она говорит, имеет смысл. Это соответствует маленьким устройствам Лару, объясняющим, почему электромагнитные поля, создаваемые нашими щитами-барьерами, скрывают нас от шепота. А потом я понимаю кое-что еще, и со срочностью вскакиваю, стягивая с себя жилет, чтобы вытащить из него свое снаряжение.

— О, черт.

Шесть пар глаз обращаются ко мне, и я смотрю на Тарвера, а затем на Флинна.

— Мы просто поджарили их. Я не знаю, как быстро шепот найдет нас, но ему больше не нужна будет оболочка, чтобы увидеть нас. Наши умы не защищены.

Тихие проклятия эхом раздаются вокруг меня. Происходит обмен испуганных взглядов, а затем Тарвер и Флинн, оба, пытаются вытащить наладонники из своих жилетов, и передают их мне.

— Ты можешь их починить? — спрашивает Джубили, надавливая на сложенную повязку, которой Флинн остановил кровотечение на ее ладони. — ЭМИ поджарил и твое оборудование?

Я поднимаю сумку.

— Она в алюминии.

Я получаю те же пустые взгляды, что и Санджана минуту назад.

— Любой технарь, понюхавший пороху, держит свое снаряжение защищенным, в алюминии, который защищает от статических зарядов, магнитных полей… и ЭМИ.

Санджана медленно вытаскивает наладонник из кармана комбинезона и протягивает его мне здоровой рукой.

— Я следовала инструкциям, которые ты прислал. Умно. Как далеко они проецируют, когда работают?

— На несколько футов, — отвечаю я, начиная отвинчивать кожухи, чтобы добраться до их внутренностей. — Они могут даже вернуть оболочку, но я думаю, что это займет в лучшем случае несколько минут, а минуты с этими парнями дольше, чем у нас когда-либо будут.

В наступившей тишине я понимаю, что все думают о том, что повлечет за собой эти несколько минут. Флинн, представившись, нарушает молчание, что затем делают все остальные, и София протягивает Санджане бутылку воды и батончик мюсли.

Флинн хмурит брови на протяжении всего знакомства, и я не виню его. Эта физика за пределами моего понимания, а я не вырос на захолустной болотистой планете на полпути через Галактику.

— Итак, доктор Рао… вы знаете, как она это делает? Управляет людьми?

Санджана делает паузу, явно перестраивая свои мысли, раздумывая, как объяснить концепцию.

— В основном… наш мозг работает на электричестве, да? Биохимическое электричество, конечно, не как батарея, но… все маленькие импульсы в нашем мозгу — это электрические искры, которые говорят нам, что мы видим, пробуем, слышим… и все, что мы делаем, все наши мышечные реакции и движения, они также являются реакциями на электрические сигналы. Я считаю, что сущности разлома…

— Сущности… ай! — начинает перебивать Джубили, а потом шипит, когда Флинн прикладывает спирт из аптечки к ране на ее ладони.

Он поднимает глаза, губы его подергиваются.

— Плакса.

— Замолкни. — Но ее губы, кажется, вторят его губам, дернувшись один раз, потом второй, в улыбке. Ее глаза снова переводятся на Санджану. — Я имела в виду: сущности разлома? Что это?

— Они… правильно, вы же ведь не знаете о них. Знаете, почему все… так странно себя ведут? Люди снаружи, те, кто напал на вас?

— Да, они контролируются шепотами.

— Контролируются… — Санджана поднимает брови. — Шепотами? Так вы их называете?

— Лили придумала им название, — тихо вставляет Тарвер. — Она первая узнала о них. Когда мы потерпели кораблекрушение, они появились в ее сознании, как шепчущие голоса.

Санджана колеблется, в ее взгляде сочится сочувствие, когда она поворачивает голову к своему старому другу. Ее колебание затягивается, она явно хочет спросить его о Лили… та может обманывать своего отца и публику, но Санджана понимает, что что-то не так.

— Верно. Ну, тогда вы знаете, на что они способны. Вызывают мышечные спазмы, расширение зрачков, вкус, который люди описывают как металлический…

— На вкус как кровь, — бормочет Джубили, когда Флинн заканчивает обматывать пластырь вокруг ее ладони.

— Я бы описала это скорее как ощущение, которое вы получаете, когда лижете батарею, но я полагаю, что и это точно. При определенных обстоятельствах они могут даже вызывать слуховые и зрительные галлюцинации, как шепоты, которые слышала Лили. И в самых крайних случаях они могут полностью контролировать двигательные функции человека.

— Но какое это имеет отношение к взрыву ЭМИ? — в голосе Тарвера слышится срочность, в нем гораздо больше оживления, чем до прибытия Санджаны.

— Ну… способности шепотов связаны со «взломом» электрических импульсов в мозгу. Моя теория состояла в том, что достаточно большой электромагнитный импульс может помешать этому контролю достаточно надолго, чтобы разорвать связь. Я забрала свои разработки из лаборатории, когда получила твое сообщение… я работала допоздна, это единственная причина, по которой я была в «КЛ», когда «Дедал» упал. Я не могла дозвониться до тебя и знала, что ты пойдешь прямо в… Ну, вот так. — Она кивает в сторону входа в нашу импровизированную пещеру, где несколько мгновений назад мы спасались бегством.

— Вы пришли, чтобы найти нас, не зная, сработают ли эти штуки? — Брови Флинна удивленно взлетают вверх.

— Это было ненамного рискованнее, чем оставаться там, где я была. Половина травматологического центра уже пала жертвой этих тварей, и я не собиралась оставаться и становиться одной из них. Я настроила наладонник в соответствии с инструкциями, которые вы прислали, и я до сих пор не оболочка, так что я предполагаю, что это работает. — Санджана потирает руку чуть ниже локтя. Я думал, что на ней какая-то металлическая, сетчатая перчатка, но когда она массирует то место, где начинается «перчатка», я понимаю, на что смотрю — это кибернетический протез. И взрыв ЭМИ вырубила его так же верно, как и оболочку, что объясняет, почему она не могла позволить себе проверить свою теорию, прежде чем нашла нас.

— Вы отказались от использования своей руки, чтобы спасти нас? — спрашивает София, молчавшая до этих пор, но ее глаза проследили за тем же движением, которое заметил я.

— Я многим обязана Тарверу, — тихо отвечает Санджана. — Если бы не он, я бы потеряла гораздо больше, чем руку.

Тарвер не отвечает, и Джубили откашливается.

— Вы одна из выживших с аванпоста на Патроне, который освободил Тарвер. В каком-то смысле вы… этот аванпост… начало всего этого. Тарвер никогда бы не попал на «Икар», если бы после той операции его бы не отправили в рекламный тур, чтобы заставить людей проявлять более теплые чувства к военным.

— Полный круг, — бормочет Санджана.

— Так вот, насчет ЭМИ, — настаивает Тарвер, прерывая дискуссию гримасой, как будто они обсуждают его недостатки, а не героизм. — Это сработало. А те люди… они живы? Они не пострадали?

— Они должны быть в порядке, — отвечает Санджана. — Теоретически они проснутся с сильной головной болью. И, конечно, с травмами, которые они получили до… погоди, куда ты собрался?

Тарвер приходит в движение прежде, чем Санджана успевает закончить предложение, и тянется за своей сумкой.

— Сколько у тебя осталось? — настойчиво спрашивает он.

— Две, может… а зачем?

— Вот как мы спасаем Лили. — Тарвер вытаскивает одну из гранат — сферический предмет размером с мандарин. Его глаза мелькают в сторону Санджаны. — Шепот захватил и ее тоже. Она делает все это, вернее, шепот заставляет ее делать все это.

— Тарвер… я знаю. Я видела ее. — Санджана протягивает здоровую руку и кладет ее на руку Тарвера, чтобы остановить его. — Она в главном офисе КЛ». Тарвер…

— Мы используем одну из них, чтобы прорваться сквозь оболочки туда, где она находится, затем используем другую на ней… освободим ее… затем уничтожим разлом.

Но Санджана качает головой, боль ясно написана на ее лице.

— Тарвер, остановись… нет. Те, другие, их просто контролируют. Они как марионетки или андроиды, работающие по одной программе. Лили… — она сглатывает, и боль переходит в страх. — Лили — другое дело. Я видела ее перед тем, как уйти. Ее не контролируют, как какую-то безмозглую оболочку…. Она и есть это существо. Я видела, на что она способна. Я не знаю, как это возможно и почему, но она другая, и это существо носит ее, как костюм. Не думаю, что ЭМИ окажет на нее большее влияние, чем на тебя или меня. Это часть ее.

Тарвер смотрит на нее долгим, напряженным взглядом, его рука сжимает гранату. Затем он опускает ее обратно в сумку, плечи его опускаются, и он снова садиться на потрескавшийся пол.

— А как насчет щитов-барьеров? Если один из них окажется достаточно близко к ней, достаточно долго…?

Я качаю головой.

— Они менее мощные, чем ЭМИ. Никаких шансов.

Тишина звенит в течение одного или двух ударов сердца, пока я не обретаю голос, прочищая горло.

— Мы знаем, почему она другая, — тихо говорю я. Когда Тарвер ничего не говорит, я пересказываю Санджане историю, которую он рассказал нам о том, как Лили умерла, и вернулась, и принесла с собой какую-то связь с другой стороной разлома, которая неумолимо тянула ее назад к шепотам.

— А теперь, — добавляет София, когда я заканчиваю, — Лару посылает своих представителей на каждую планету с планами построить новые разломы, как на Эйвоне, так и здесь. Мы думаем, что она позволяет ему думать, что он все еще правит балом, что он не рискует. Он сходит с ума, и она может довести его до грани, когда захочет. Как только он все расставит по местам, она сможет распространять слухи, как инфекцию, пока каждый человек в Галактике не превратится в пустую оболочку. Если только мы не найдем способ остановить ее.

— На Эйвоне мы уничтожили разлом, — возмущенно вставляет Флинн. — И это тоже остановило шепоты. Мы надеялись, что вы знаете достаточно о разломе, чтобы рассказать нам, как его уничтожить.

— Мы надеялись, — добавляет София, — что вы нам поможете. С тех пор, как однажды вы почти захотели помочь мне.

— Помочь. — Санджана хмурит брови, но потом ее глаза расширяются. — Ты Алексис? Ты та, с кем я собиралась встретиться в день беспорядков в главном офисе «КЛ»?

— Да, за исключением того, что я на самом деле София, — отвечает София. — Я волновалась, что они поймали вас, когда они появились в моей квартире. — Спасибо, что предупредили.

— Я рада, что ты в безопасности, я никогда не думала… — Санджана качает головой. — Не знаю, смогу ли я вам помочь, но постараюсь. Как вы уничтожили другие разломы?

— Не думаю, что когда мы были на Эйвоне, Лару знал, как собирать щиты-барьеры, подобные тем, что мы используем сейчас, — быстро отвечает Джубили. — Я полагаю, там был встроенный механизм самоуничтожения, чтобы он мог прекратить проект, если ситуация выйдет из-под контроля. Хотя теперь, он не нужен.

— Нет, — соглашается Санджана. — Сомневаюсь, что на этот раз есть механизм самоуничтожения. Он не мог повторить одну и ту же ошибку дважды.

Тарвер медлит с ответом.

— Не знаю, — наконец говорит он. — Я прыгнул в разлом вместе с Лили. Честно говоря, я думал, что это убьет меня, но также считал, что есть шанс спасти ее. Я думаю, что именно шепоты уничтожили разлом.

— Любой портал между измерениями по идее очень нестабильный, — тихо продолжила Санджана. — Прыгнув в него, добавив собственной энергии, вы разрушили поле. Шепоты, содержащиеся внутри, могли высвободиться, что позволило им разрушить их собственную тюрьму. Но все, что неустойчиво — непредсказуемо, и мы не можем знать, какие изменения внес Лару. В конце концов, это был самый первый разлом. Он узнал больше с тех пор, как его построили. Если вы попытаетесь сделать это снова, вы можете в итоге сделать именно то, что хочет шепот — открыть путь для большего количества его вида.

— И я не думаю, что на этот раз можно остаться в живых, — добавляет Тарвер. Его голос звучит немного пугающе для меня — он как бы утверждает, что выжить не удастся и это вариант подходит для него, если он того стоит. — Не знаю, было ли у нас двоих что-то, чтобы рассеять энергию, или связь Лили с ними защитила меня.

Санджана моргает, потом качает головой.

— Это всего лишь теория. Я работаю вслепую, без сети. Я могу работать над проектом только косвенно, поэтому мои знания ограничены.

— Но ты что-то придумала, — настаивает Тарвер. — Я узнаю этот взгляд.

Санджана медленно выдыхает.

— Ну… эти существа… шепоты. Им здесь не место. Они принадлежат своей Вселенной, которую мы называем гиперпространством. Точно так же, как требуется огромное количество энергии, чтобы корабль прошел через гиперпространство для путешествия между звездными системами, требуется огромное количество энергии, чтобы удержать шепоты здесь. Их постоянно тянет обратно в их собственную Вселенную, но механизм разлома… вы же видели его, верно? Он выглядит точно как гиперпространственный двигатель: гигантское кольцо, светящееся синим, когда он включен. — Она замолкает, глядя на рассеянные по кругу кивки. — Их удерживает здесь, на нашей стороне, механизм разлома. Он создает крошечный разрыв в ткани, разделяющей наши миры, и держит их внутри. Это очень сложный, тонкий баланс, управляемый самыми сложными программами, которые когда-либо были написаны. Но теоретически, если бы кто-то мог переписать программу, чтобы открыть разлом чуть шире, силы, притягивающие их, могли бы затянуть шепот обратно через разлом в его собственный мир. Оставив Лили, физически, позади.

— Физически? — голос Тарвера слегка дрожит. — А как насчет ума? Что насчет нее, ее мыслей и воспоминаний?

Санджана потирает висок, явно встревоженная.

— Понятия не имею. Она может быть в порядке.

— Так и будет, — бормочет Тарвер. — Если кто и может выжить, так это она. Ты можешь это сделать? Перепрограммировать разлом, чтобы отправить его обратно?

Санджана качает головой, ее глаза немного расширяются.

— Тарвер… я не программист. Я имею дело с теорией, физикой и создание чего-то подобного выходит за пределы моего опыта. У Лару есть команда из пятнадцати лучших программистов Галактики, постоянно работающих над настройкой и усовершенствованием этой машины. Я получила распечатки некоторых фрагментов программы, прежде чем сбежала, но мне понадобятся годы, чтобы понять, что я читаю. Это… это просто теория.

Взгляд Тарвера, теперь затравленный, остается прикованным к лицу Санджаны. София та, кто начинает говорить, и хотя она обращается ко всем, ее глаза смотрят на меня.

— Так случилось, что с нами один из лучших программистов в Галактике. Доктор Рао, познакомьтесь с Червонным Валетом.

Я чувствую, как все взгляды устремляются на меня, но я все еще смотрю на Софию, пытаясь прочесть то немногое, что вижу на ее лице в размывающемся красном свете сигнального огня. То ли в ее голосе слышится горечь, когда она произносит мой никнейм, то ли то же предательство, то же отвращение преследует ее глаза, когда она смотрит на меня, я не могу сказать. Я не уверен, что даже она знает.

— Ты можешь это сделать? — Внимание Тарвера теперь полностью переключилось на меня и ощущается как двухтонный вес… теперь я понимаю, почему Санджана так колебалась.

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Мне придется изучить эти распечатки, распознать язык. — Возможно, смогу. У меня нет моего снаряжения, у меня почти ничего нет. Без него шансов не много.

Лицо Тарвера меняется, мышцы челюсти напрягаются. В нем появляется новая энергия, когда он тянется к сумке Санджаны. Не уверен, что он вообще расслышал эти слова. Он ищет распечатки, которые объяснят мне, что, черт возьми, я должен сделать. Несмотря на вновь обретенную надежду Тарвера, Санджана, кажется, не убеждена. Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но останавливается в нерешительности.

София снова нарушает тишину, распознавая дискомфорт Санджаны, как неоновую вывеску.

— Что еще? — мягко спрашивает она ученую. — Просто скажите нам.

Санджана сглатывает.

— Я… я думаю, это плохая идея.

Это ставит Тарвера в тупик.

— Почему?

Санджана делает глубокий вдох.

— Послушай, Тарвер… я знаю, что это невозможно. Боже, если бы там была Элли, если бы это была та, кого я люблю, я бы сделала все, чтобы спасти ее. Я просто…

— Скажи мне. — Надежда Тарвера угасает, как угасает пламя, и он ждет, когда его снова зажгут.

— Этого баланса, энергии, необходимой для удержания разрыва достаточно, чтобы удержать их, но недостаточно, чтобы освободить их… вы не можете себе представить, насколько это деликатно. Изменение этого баланса может освободить Лили. Да. Но это также может дать Лили доступ к бесконечной силе, сделать ее непобедимой, неудержимой. Это может привязать ее к существу навсегда. Они будут безвозвратно слиты. Не стало бы ничего, что она бы не могла сделать. Она сможет нанести любой вред. И это не худший сценарий.

Тишина осязаема, когда каждый из нас пытается представить себе нечто худшее, чем всемогущий шепот, одержимый жаждой мести.

В конце концов Санджана снова говорит, глядя на свою неподвижную руку, и я вижу, как сильно она ненавидит говорить это.

— Возня с разломом может дать шепоту силу, чтобы полностью отрезать нас от гиперпространства. Только представь, что это может значить.

Мое сердце падает, и мы с Софией переглядываемся. Мы говорили об этом, когда впервые признались друг другу в существовании шепотов.

— Мы потеряем все межпланетные путешествия, — говорю я. — Мы вернемся к скорости ниже световой. Понадобятся десятки поколений, чтобы куда-либо добраться.

— Мы никогда не сможем вернуться домой, — выдыхает Флинн, бросая взгляд на Джубили.

— Погибнут целые планеты, — бормочет София. — Каждая колония, которая все еще терраформируется, которая все еще полагается на внешние ресурсы.

— Черт, — бормочу я. — Коринф полагается на внешние ресурсы. У нас здесь нет сельскохозяйственных угодий, мы не производим пищу, мы импортируем ее. — Он вспыхивает перед моими глазами, как фильм в ускоренной перемотке. Хаос, вызванный падением «Дедала», будет ничем. Мы увидим бунты, голод. Это был бы конец нашего мира, буквально.

— И без доступа в гиперпространство у нас не будет гиперсети, — указывает Санджана, повторяя другое предупреждение, которое я давал Софии. — Наша связь тоже будет ограничена скоростью света.

— Так что мы не сможем даже рассказать другим планетам, что случилось, — заканчивает за нее Флинн. — Все просто потемнеет.

Лицо Софии бледнеет под пятнами грязи на коже.

— Может быть, это то, чего она сейчас хочет? Мы предположили, что она пытается сделать то же самое, что и Лару, что они оба хотят поставить разломы на каждой планете, и единственная разница в том, кто будет их контролировать, когда они оживут. Что если шепот пытается расширить свои возможности, чтобы отрезать нас от своей Вселенной?

— Итак, если мы не сможем уничтожить разлом, мы не сможем попытаться отправить шепот обратно в его Вселенную, в таком случае, если мы полностью отрежем себя… — разочарование Джубили говорит за всех нас. — А разве у нас есть выбор?

Санджана не смотрит на Тарвера, вместо этого она смотрит на свой холодный и неподвижный протез.

— До сих пор существа всегда обитали в разломах, посылая свои ментальные способности наружу, чтобы воздействовать на вас, воздействовать на тех, кто на Эйвоне и Вероне. Уничтожив эти разломы, эти трубопроводы уничтожат и шепоты. Но теперь это существо обитает в Лили. Разлом больше не является каналом. Теперь это она.

— О чем вы говорите?

Мое сердце уже падает, а лицо Софии становится еще белее, глаза находят мои. Повисает тишина. Никто не хочет понять, о чем говорит ученая. Вопрос Джубили висит в воздухе, и никто не смотрит на Тарвера.

Но именно он наконец-то отвечает ей.

— Она говорит, что мы должны убить Лили.

Много долгих лет прошло с тех пор, как голубоглазый человек был у меня, но теперь он приходит каждый день изможденный и с дикими глазами.

— Где она? — спрашивает он, расхаживая кругами вокруг разлома и останавливаясь, чтобы стукнуть кулаками по механизму. — Корабль упал Бог знает куда. Я знаю, что ты можешь найти ее. Ты должен найти ее. Черт возьми, должен же быть способ… я не потеряю и ее тоже!

Если бы я мог говорить, я бы сказал ему, что ничего не чувствую из-за тюрьмы, которая держит меня. Если я вообще что-нибудь ему скажу.

И тогда я действительно начинаю что-то чувствовать: прилив силы, такой сильный, что я ощущаю его даже сквозь полную пустоту, окружающую меня. Последний вздох моих собратьев в изначальном слабом месте, поток радости, облегчения, благодарности, такой сильный, что я почти забываю свое отчаяние. Пока они не исчезают, оставив меня снова в одиночестве.

Нет… не в одиночестве. Я все еще чувствую что-то, остаток того, что сделали мои братья. Сейчас где-то в Галактике возник какой-то сосуд, связанный с моим миром. Они что-то вернули. Кого-то.

Ее.

Я буду сидеть тихо и не шевелиться. И я буду ждать своего шанса.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

СОФИЯ

— НЕ ВАРИАНТ, — резко высказывается Джубили и вскакивает на ноги.

— Мне это нравится не больше, чем вам, — парирует Санджана, и оживленно продолжает. — Но это единственный ответ, который у меня имеется.

— Найдите другой! — рявкает Джубили и ее крик отдается эхом от разбитых мраморных стен, оставляя после себя острую, мучительную тишину.

Санджана протяжно вздыхает.

— Это так не работает. Вы не можете просто решить, что переменные не верны, что доказательства не соответствуют вашим ожиданиям… капитан, я не могу просто придумать способы изменить физику.

Воспользовавшись кратким затишьем, я встаю, не обращая внимания на головокружение, которое приходит с усталостью.

— Нам надо отдохнуть. — Я стараюсь говорить ровно, с теплотой в голосе. Внимайте мне, слушайте меня. Я на вашей стороне. Этот голос всегда действовал на солдат Эйвона, всегда успокаивал мои контакты. И он работает только до тех пор, пока продолжаешь говорить так, чтобы они не осознали, что я не могу быть на стороне каждого. — Мы не можем изменить того, что произошло, и если она защищает разлом, то сделает все, чтобы не привлекать к нему внимания. У нас есть время, и мы должны дать Гидеону возможность починить щиты-барьеры, прежде чем мы рискнем быть замеченными. У нас есть время все обдумать. Мы должны все обдумать… прежде, чем действовать.

Остальные устало расходятся, находя свободные пространства в витринах магазинов, чтобы вытянуть ноги. Джубили бросает Гидеону еще один сигнальный огонь из своего рюкзака, затем отправляется вслед за Флинном в тень около завалов, блокирующих другой выход из пассажа. Гидеон помогает Санджане подняться на ноги, оказывая ей поддержку, и они ныряют в ближайший ювелирный магазин. Я понимаю, что Гидеон хочет обсудить этот теоретический взлом разлома там, где не услышит Тарвер, чтобы не вызвать у него лишних надежд. Но Гидеон задерживается у арки магазина после того, как устраивает Санджану, и я ловлю блеск его глаз, направленный на меня, прежде чем я опускаю взгляд. Я ощущаю, как он смотрит на меня, чувствую тяжесть всего, что хотела бы ему сказать.

Мы не разговаривали друг с другом со времен «Дедала». У нас не было ни времени, ни места, чтобы остаться наедине. Но я так ясно вижу шок в его глазах, когда он увидел, как я вытаскиваю пистолет, словно это было всего пять минут назад, и каждый раз, когда я снова переживаю это, что-то во мне все глубже переворачивается. Я хочу извиниться и объясниться… я хочу сказать ему, что предпочла бы его мести, если бы могла сделать это снова, и что я все равно стреляла бы в Лару, если бы могла… я хочу доверять ему и хочу, чтобы он ушел и никогда больше не смотрел на меня так. Я хочу упрекнуть его за то, что он солгал мне про Валета и о том, что рос рядом с дочерью моего врага. Хочу напомнить ему, что на его счету своя доля обмана.

Я хочу, чтобы он знал, что единственная причина, по которой я не рассказала ему о своем плане убить Родерика Лару, заключается в том, что я понимала, что он попытается отговорить меня от этого, и что где-то в глубине души я знала, что он преуспеет. Я хочу, чтобы он понял, как бы мне этого хотелось. Я так сильно хочу доверять ему. И все же мои губы не шевелятся. Я молчу.

Когда мне удается снова поднять голову, в двери никого нет, и я слышу его низкий голос, смешанный с голосом ученой.

Мы с Тарвером одни. Он был на автопилоте с момента аварии, гоняясь то за одним отдаленным проблеском надежды, то за другим. Не нужно быть экспертом, чтобы прочесть пустоту на его лице. Я понятия не имею, знает ли он, что я все еще здесь, достаточно ли он осведомлен о своем окружении, чтобы заметить меня.

Затем он хрипло произносит:

— В первый раз, когда я потерял ее, — говорит он, — я собирался покончить с собой.

Я сглатываю, не уверенная, думает ли он, что говорит сам с собой, пока его голова не поднимается, и его глаза не скользят по моему лицу.

— Не знаю, как сдержался. Не знаю, что помешало мне нажать на курок. — Он медленно прислоняется к стене, поднимает подбородок и смотрит в потолок. — Теперь мне все равно.

Мое сердце сжимается, становится трудно дышать. В том, что я делаю, присутствует определенная доля вины. Использование людей всегда оставляет за собой осколки в их сердце и в моем. Но это никогда не было чем-то вроде сокрушительного, удушающего веса, прокладывающего свой путь все глубже и глубже внутрь меня.

— Прости, — шепчу я. — Я никогда не хотела… — мой разум прокручивает момент, когда Лили упала, как слайд, повторяющийся снова и снова. — Мне очень жаль.

Тарвер вытирает лицо рукой, будто он может стереть свою реакцию на мой голос.

— Это не твоя вина.

— Я стреляла…

— Может ты и сорвала предохранитель, — перебивает он, оглядываясь на меня, — но взрыв уже приближался.

Я не должна чувствовать себя лучше… и все же, каким-то ужасным образом, чувствую. Я делаю еще один вдох, но не могу придумать, что сказать.

— Последний год… — Тарвер качает головой. — Она оставалась по-прежнему Лили, она всегда была Лили. Но она тоже изменилась. Она чувствовала их, шепотов, независимо от того, как далеко мы уезжали. Ей снились сны. Она просыпалась посреди ночи в слезах. Иногда она засыпала, разговаривая с людьми, которые не… — он снова качает головой, сглатывая. — Я думаю, они всегда приходили за ней.

— Зачем?

— Не знаю. — Он снова смотрит на меня, беспомощность в его взгляде так не сочетается с улыбкой, волевым характером, которое он показывал во всех своих интервью и фотосессиях. — Существа, которых мы встретили на Элизиуме, не сделали бы этого. Я бы не сказал, что они были хорошими… я даже не уверен, что у них было понятие «хорошие»… Но они не были злыми, не были жестокими. Полагаю, у них было чувство справедливости. Эта штука, которая забрала Лили, когда она поцеловала меня… — по его лицу проходит рябь, затем он напрягается. — Это было жестоко.

Я не могу придумать, что сказать, поэтому некоторое время мы сидим молча, не глядя друг на друга с противоположных концов комнаты. Есть странное утешение в том, чтобы быть здесь, с кем-то таким же разбитым и раненым, как я. На этот раз я не более сломлена, чем мир вокруг меня, и это ужасает и исцеляет одновременно.

— Ты была права, — тихо произносит Тарвер, прерывая тишину. — Нам нужно отдохнуть, пока есть возможность.

— Я оставлю тебя в одного. — Я опираюсь ладонью о пол, готовясь встать на ноги, чтобы найти уголок среди руин, где можно поспать.

— Нет. — быстро отвечает Тарвер, и хотя он не смотрит на меня, я знаю, что он видит меня краем глаза. — Останься.

Я медлю. Я настолько уставшая, что у меня звенит в ушах каждый раз, когда он говорит. Мои усталые мысли вырывают воспоминания, и я ловлю себя на том, что думаю о Флинне и о времени, которое он провел, скрываясь в моем доме на Эйвоне, когда был в бегах. Я помню, как, в конце концов, заснула после стольких ночей, проведенных без сна. Я каким-то образом чувствовала его в комнате, которая принадлежала моему отцу. Крошечные движения в воздухе, неслышные звуки, неуловимые намеки на другую жизнь в том пустом пространстве.