Разговор о счастье

1

Широкий двор мастерской, тесно заставленный комбайнами и тракторами, несмотря на ранний час, задыхался от гари, от разнообразных звуков и человеческих голосов: по-змеиному шипела электросварка, тарахтел мотор на испытательном стенде, в дальнем конце двора крупно били молотками по железу, кто-то кричал — звонко, настойчиво: «Шурыгин! Шуруй сюда с трактором!»

Неяркое солнышко, осветив двор, открыло взору не только разноцветье уборочной техники, но и землю в мазутных пятнах, изрытую гусеницами тракторов, и только поближе к дощатой изгороди еще сохранились зеленые островки гусиной травки.

На одном из таких островков стоял на ремонте комбайн Портнягина. Следовало давно закончить с ремонтом, время — конец июня, вот-вот наступит пора выводить комбайны на поля, а тут еще невпроворот дел. Досадуя, что ремонт идет с затяжкой, Портнягин все светлое время суток проводил у комбайна. Наконец на настойчивые просьбы ему выделили в помощь двух слесарей: Сашку Шамина и Костю Чемоданникова. Портнягин надеялся на них — это были хорошие парни, его друзья еще со времен службы в Армии.

Вот и сейчас они тут, у комбайна, осматривали узлы, крепления, негромко переговаривались. Портнягин сидел на брезенте, раскинутом подле изгороди, возился с карбюратором.

— Портнягин! Коля! — отвлек его от карбюратора Сашка. — Взгляни сюда. Менять надо подшипник вала барабана, на этом далеко не ускачешь. Менять надо… Как говорится, износился — не спросился.

Портнягин неохотно встал, подошел к нему, взял черный, с засохшей за зиму смазкой подшипник, осмотрел со всех сторон:

— А может, рано? Может, еще послужит?

— Смотри, — ответил Сашка, — не мне — тебе работать на комбайне… Если сомневаешься — покажи Косте. Он спец по железкам. Профессор! Как скажет, так и делай… Костя!

Костя Чемоданников спустился с комбайна на зов, подошел к Портнягину, тоже оглядел подшипник.

— Пожалуй, Сашка прав, лучше сменить на новый, надежнее будет, — подтвердил он, возвращая подшипник Портнягину. — Как бы не подвел тебя… Иди к Попову, попроси, пусть новый выпишет.

Портнягин постоял еще, покачал подшипник на ладони, словно прикидывал сколько он весит, оглянулся на раскиданный по брезенту карбюратор и пошел в мастерскую.

В мастерской было прохладно, пахло соляркой и пыльным железом остывающего трактора.

Заведующий мастерской Попов оказался на месте. Портнягин толкнул захватанную руками дверку и вошел в его комнатку.

— Гаврил Зотеевич, посмотрите… Новый надо, этот не протянет до конца сезона.

И он положил на край замасленного стола подшипник.

Попов сидел на скрипучем стуле, пускал дым в свои желтые усы, старательно выписывал наряды и, казалось, не слышал и не видел Портнягина. В комнатке полутемно, душно, табачный дым плавал у закрытого наглухо окна, за которым стояло лето.

— Гаврил Зотеевич, — повысил голос Портнягин. — Мне ждать некогда, у меня комбайн разбросан, слесаря сидят.

Попов положил авторучку, осторожно пристроил на счетах мундштук из цветного плексигласа с дымящейся сигаретой, и повернулся к Портнягину.

— Ну что у тебя?

Портнягин молча показал на подшипник. Попов взял его, оглядел, покачал пальцем обойму, подул в усы, и положил обратно.

— Зря паникуешь. Поработает еще.

И снова — одной рукой за мундштук, другой за авторучку.

— Что значит — поработает? — взорвался Портнягин. — Из-за какой-то паршивой детали в самый разгар уборки я опять стоять буду?

— Почему паршивой? Деталь ответственная.

— Тем более, — подхватил Портнягин. — Когда его менять, как не сейчас, при ремонте. Вы должны понимать это лучше меня.

— Рад бы в рай… На складе запасного нету, — ответил Попов.

— Есть, — повеселел Портнягин. — Есть Гаврил Зотеевич! И не один…

— А я сказал: нету!

Попов грозно взглянул из-под козырька кепки на Портнягина и, считая разговор законченным, придвинул к себе книжку с бланками нарядов.

Заведующий мастерской Гаврил Зотеевич Попов был известным скупердяем и прижимой. Механизаторы не раз жаловались на него в контору, но руководство совхоза оправдывало Попова: с запчастями было не густо, расщедришься — в борозде потом настоишься.

Портнягин знал это, но не думал, что он так к нему отнесется.

— Значит, не выпишите? — срывающимся от обиды голосом спросил он, глядя Попову в затылок.

Тот не ответил, лишь глубоко затянувшись сигаретой, пустил дым сквозь усы. Дым пошел по столу, заволок счеты, бумаги.

«Сквалыга!» — выругался про себя Портнягин. Он понимал, что просить Попова больше бесполезно, и на прощание так хлопнул дверкой, что затряслась переборка.

Солнце оглушило Портнягина, он зажмурился, постоял немного, подумал, как быть дальше, и, не придумав ничего, пошел к своему комбайну.

Слесари сидели на брезенте, отдыхали, — шел обычный перекур.

— Ну как? Поговорил с Поповым? Достал деталь? — спросил Сашка.

Портнягин промолчал, бросил на брезент подшипник и тяжело опустился рядом.

— Не дал? — изумился Сашка. — Тебе и не дал?

— Вот жмот! — посочувствовал Костя. — Снегу зимой не выпросишь… Что он хоть говорит?

— Говорит, что нету… А я сам видел, своими глазами.

— Ай да «поп», врет и не смеется! — Сашка затушил сигарету, поднялся, стряхнул с брюк приставший сор. — Не тужи, старик. Раз на складе есть — у тебя есть.

Портнягин недоуменно уставился на него:

— Что ты имеешь в виду?

— Он еще спрашивает? — Сашка с сожалением постучал по лбу Портнягина. — У него жена работает кладовщиком, в ее распоряжении все запчасти, всякие там болтики, гаечки, подшипники, шкивочки, а он задает мне наивные вопросы. Костя, подывысь на этого белобрысого пацанчика!

Костя независимо улыбнулся, ничего не сказав. В отличие от Сашки, он — молчун. Молчит даже тогда, когда Сашка переходит в шутках, в разговорах всякие границы, — не оборвет, не упрекнет, лишь поморщится, покраснеет за друга.

— Без ведома Попова? — спросил недоверчиво Портнягин.

— Вот именно! Без ведома! — подтвердил Сашка.

Портнягин покачал в сомнении головой:

— Вряд ли что из этого получится…

Сашка повернулся к нему — злой, взъерошенный:

— Скажи, это не ты стоял в прошлом году из-за вариатора?

— Стоял, — дернулся телом Портнягин. — Всю страду мучился, черт бы его побрал, пока не заменили.

— Второй вопрос, — продолжал Сашка, вновь усаживаясь на брезент. — Почему на доске Почета Иван Цыганков, а не ты? Может, хуже его работаешь? Не торопись, я за тебя отвечу: деталька подвела, маленькая деталь — и ты на кончике! А обеспечь тебя, ты всем нос утрешь, тому же хваленому Цыганкову… Ну?

Слова Сашки напомнили Портнягину прошлогоднюю страду. Хорошо у него шел комбайн, вымпел передовика уборки алел на нем до средины августа. Николай был первым по намолоту среди комбайнеров, даже Иван Цыганков отставал от него, и вот этот вариатор отбросил в самый конец совхозной сводки.

Портнягин вновь взял подшипник, стал молча рассматривать его, скривил недовольно губы.

— Я тебя не понимаю, — вновь вспылил Сашка. — Ты хочешь, чтобы твой комбайн работал как часики и ты был при заработках?

— Спрашиваешь!

— Тогда иди и договаривайся с Веркой. Что ей стоит обменять одну деталь на другую. Верно, Костя?

— Конечно, — помолчав, поддержал тот. — После оформит, как полагается.

Сашка дружески шлепнул Портнягина по шее:

— Цель оправдывает средства, — так говорили древние философы… Не удалось с парадного, иди с черного.

«В самом деле, — подумал Портнягин. — Ходить, кланяться этому «попу» — да ну его к дьяволу! Пойду поговорю с Верой».

Он благодарно взглянул на Сашку, взял подшипник, повертел в руках, словно хотел еще раз убедиться в его ненадежности и, легко поднявшись, пошел к складу.

— Ни пуха, ни пера! — крикнул ему вслед Сашка.

Идти надо было через весь двор — склад размещался за мастерской.

Возле проходной на двух деревянных столбиках висела доска Почета с портретами передовиков совхоза. Идя мимо, Портнягин не удержался, посмотрел на нее. Первым на доске был портрет Ивана Цыганкова, крутолобого здоровяка; что-то в нем было борцовское, упрямое, внушающее уважение. Портнягин представил себя, свой портрет на этом месте, на месте портрета Ивана Цыганкова, и заволновался, даже вспотел от такого представления, от возможности такого взлета. Он поставил бы сюда портрет, который привез из Уфы, где был во время отпуска, он там очень нравился себе: интеллигентное лицо, красивые волнистые волосы, умные глаза. И одет был подобающе: черный пиджак, белая рубашка, галстук.

Он даже остановился, чтобы получше представить портрет на доске, полюбоваться им, но вовремя опомнился, незаметно осмотрелся — не видел ли кто его за этим занятием, и пошел дальше.

Зайдя в тамбур склада, Портнягин не стал стучать в окно выдач, как это делают рабочие, а открыл дверь и вошел внутрь. Он не раз бывал здесь и хорошо знал, что где лежит. Пошарив глазами по полкам, убедился, что нужный ему подшипник на месте.

Вера подметала в проходах между стеллажами и не сразу заметила мужа. Она вышла, когда он стукнул нечаянно по какой-то железяке.

— Это ты? Вот кстати… Проходи сюда.

Они прошли к окну, где у Веры стоял столик, две табуретки, и сели.

— А я только о тебе подумала, и ты — тут как тут! — Вера счастливо засмеялась, покачнувшись на табуретке.

Портнягину было не до сентиментальностей. Он смотрел на нее — худенькую, черноволосую, в больших роговых очках, сквозь стекла которых так некрасиво искажались ее глаза.

— А чего обо мне было думать?

— Хочу, чтобы ты в кино меня сводил. Маша Травникова говорила, хорошая картина пришла.

— Что за картина?

— «Здравствуй, это я!»

— Пойдем, если хочешь.

— Хочу, Коленька! Только на второй сеанс, ладно?

— Не возражаю.

Портнягин оглянулся на дверь, положил подшипник на стол:

— Обменяй этот на новый.

— Можно. Где накладная?

— А ты без накладной. С накладной и дурак обменяет.

— Без накладной, Коля, не могу. — Вера виновато улыбнулась. — Сходи к Гавриле Зотеевичу.

— Да был я у него! — нетерпеливо проговорил Портнягин. — Заартачился «поп», говорит, что рано менять. А ты посмотри, разве сезон он выдержит?

И он поднес подшипник почти к самому лицу Веры.

— Этого я не знаю, — тихо ответила Вера.

Портнягин бросил подшипник на стол:

— Выходит, тебя не интересует, как я буду работать?

— Почему не интересует? — возразила Вера. — Очень даже интересует. Но есть закон… порядок. Нельзя их нарушать.

— Какое тут нарушение? Деталь на деталь. Попов сам говорит, подшипник еще годный… Ну, возьми да смажь его солидолом, будет как новый.

— Но ведь это обман? — возмутилась Вера.

— А не обман, когда в комбайне останется изношенная деталь? Только из-за скаредности Попова я буду стоять в разгар уборки. Кому это на пользу? Во всяком случае, не мне. И не государству… А ты можешь не допустить этого простоя. Поняла?

Вера промолчала. Она сжалась в комочек, потупила глаза и сидела не шевелясь, давая этим понять, что он не прав, и на обман она не пойдет.

Портнягин не ожидал такого сопротивления. Ему казалось, он знал жену. Кто-кто, а уж она-то должна была понять его! Подумав о Сашке и Косте, ждущих его с новой деталью, представив себя возвращающимся с пустыми руками, он задохнулся от злости на Веру. Наклонившись к ней, спросил, стараясь быть спокойным:

— Скажи, ты жена мне или не жена?

Вера подняла глаза, удивленно посмотрела на Портнягина.

— Ну, жена. Дальше что?

— Ты хочешь, чтобы твой муж был передовиком производства? Чтобы его портрет висел на доске Почета?

— Конечно, хочу.

— Тогда — обменяй подшипник.

— Не могу… Пойми и ты меня!

Портнягин резко вскочил, табуретка опрокинулась на пол и загремела. Вера отшатнулась в испуге.

— Ну и черт с тобой, с такой женой!

Он видел переполох в глазах Веры, но ему уже незачем было разбираться в ее чувствах. Подойдя к стеллажу, он снял с полки новый подшипник, зажал под мышкой, хрустнув оберточной бумагой, пошел к выходу.

— Николай! Что ты делаешь? — крикнула, вскочив, Вера.

Но Портнягин уже был за дверями склада.

2

Весь день Вера работала, не выдавала своего состояния, лишь в обеденный перерыв не пошла в столовую, закрылась в складе и тихонько поплакала. Было страшно обидно, что Николай так бессовестно обошелся с ней.

После работы сразу пошла домой.

Жара схлынула, от домов, от посадок молодого парка тянулись длинные тени, а идти было тяжело. Может, потому, что шла одна. Обычно Николай заходил за ней, а сегодня не удосужился.

Жили они в новом двухэтажном доме, занимали одну комнату. Комната была светлая, веселая, на солнечной стороне, и очень нравилась им обоим.

Убрав в комнате, Вера приготовила ужин, накрыла на стол и села у окна дожидаться мужа.

За окном мерк день, в соседнем дворе гоняли голубей, махали тряпкой на длинной палке. Голуби кружились над домами, круто взмывали в небо и падали оттуда белыми комочками.

«Вот и сходила на картину», — горько усмехнулась Вера. Показал ей сегодня Николай отрывочек своего характера, лучше всякого кино.

Она еще не знала его таким. И не могла понять, почему он решил доставать детали в обход закона. Если отказал Попов — не сошелся же свет клином на Попове!

Перебирая в памяти свою коротенькую жизнь с Николаем, она вспомнила, как познакомилась с ним.

Было это в позапрошлую осень, когда они с Машей Травниковой, не пройдя по конкурсу в институт, пришли в контору совхоза устраиваться на работу. Район их сельскохозяйственный, вот и пошли в совхоз. К тому же, поселок совхоза был рядом с их селом — на другой стороне речки Караганки. И назывался совхоз по их селу — Караганским.

В ту осень шли частые дожди, проселочные дороги размокли, стали непроезжими. Вот-вот должны были ударить морозы, а еще стояли нескошенные хлеба, лежала на полях солома.

Пока Вера и Маша добирались до поселка, они изрядно промокли и озябли. В коридоре конторы совхоза было холодно и грязно. Люди в плащах и ватниках приходили, уходили, сновали из дверей в двери. Пахло мокрой одеждой, въевшимся в стены табачным дымом.

Вера с Машей прошли в конец коридора, к дверям с табличкой «отдел кадров». Тут стояло несколько человек и среди них три солдата в шинелях с погонами.

— Внимание! — громко произнес невысокий чернявый солдатик. — К нам подходит форсированным маршем банно-прачечный отряд. Десантники вызываются на исходные позиции!

Вокруг засмеялись. Даже Маша прыснула, спрятавшись за Веру. Но Вера не смутилась:

— А ты, гусар, неужели и впрямь десантник?

— Во! Видали? — весело крикнул тот под общий смех. — Кусается!

Сняв пилотку, он галантно расшаркался перед Верой:

— Позвольте представиться, демобилизованный солдат Александр Яковлевич Шамин. А это, — и он взмахнул рукой, показывая на солдат, — мои друзья-однополчане: Константин Иванович Чемоданников, — заметьте, какой крупный и красивый мальчик, — и наш, прославленный во всех ротах и батальонах герой-ефрейтор Николай Павлович Портнягин, гроза солдатской каши и девичьих сердец всмятку.

Вера и сама заприметила этого стройного широкоплечего солдата с ухарски надетой пилоткой, из-под которой свисал кудрявый светловолосый чуб. Он стоял у окна, привалившись к косяку, и улыбался.

— А мы и не догадывались, что Караганскому совхозу так здорово повезло: сразу три героя, — насмешливо ответила Вера.

— Не забудьте добавить: и три жениха, — вставил Сашка.

— Перестань, — бросил Портнягин, — а то девчата черт знает что подумают о нас.

Он оттолкнулся от окна, подошел к девушкам, посмотрел на суровую Веру, на смущенную Машу:

— Не надо обижаться, Сашка шутит. Лучше расскажите, как тут у вас насчет культурного отдыха, и вообще…

— Мы думали, работать солдатики приехали, а они отдыхом интересуются, — съязвила Вера. — Так это не сюда, не по адресу, вам в дом отдыха надо.

— Попало? — спросил Сашка.

— Зачем вы так? — поморщился Портнягин. — Давайте лучше знакомиться. Сашка сказал, как нас зовут. А вас?

— Зовут зовуткой, величают незабудкой, — почему-то не могла остановиться Вера, чтобы не говорить солдатам грубостей.

— Ничего себе цветочек, — заржал Сашка. — Очковая змея!

Портнягин нетерпеливо, с досадой махнул на него рукой.

— Будем знать, что незабудка… А вы, очевидно, анютины глазки? — обратился он к ее подруге.

— Нет, Маша… А ее — Вера.

Маша Травникова оправилась от смущения и весело поглядывала на солдат. Портнягин улыбнулся ей, поправив пилотку:

— Вот и познакомились.

Но тут появился работник отдела кадров. Вск с папкой под мышкой, вынул из кармана ключ, открыл дверь и позвал за собой солдаторе они вновь появились в коридоре, протопали по нему и ушли. Портнягин успел улыбнуться Вере, когда проходил мимо. Она не ответила на улыбку, но и не отвела глаз.

Ее приняли кладовщиком мастерской, а Машу — официанткой в столовую.

С Николаем Портнягиным, с его друзьями она стала встречаться каждый день, — те работали ремонтниками. И не заметила, как полюбила этого парня. И Николай не остался в долгу, ответил ей тем же…

Летом, после кратковременных курсов, Портнягина назначили комбайнером, и он уехал в поле на уборку.

И вот тогда к Вере зачастил его друг — Сашка Шамин. Он стал встречать ее на мосту через Караганку, когда она шла на работу, под предлогом, чтобы ее не обидели, заходил к ней в склад, острил, рассказывал анекдоты, от которых у Веры краснели щеки, и так ей надоел, что она не знала, как избавиться от его ухаживаний.

И только было радости, когда прибегал в Караганку Николай.

Обычно это случалось поздним вечером и всегда неожиданно. Он тихо барабанил пальцами по окну, вызывал Веру. Она выходила, бродила с ним до утра, не таясь матери. Ей хотелось рассказать Николаю про Сашку, но она не решалась, боясь огорчить его, зная их давнюю дружбу.

А с Сашкой разделалась сама.

Произошло это в один из дней, когда она шла на работу. После, вспоминая это ясное утро, в ее памяти возникала не дорога с глубокими колеями от колес автомашин, по которой она шла, обходя стороной рытвины, не утренний холодок, пощипывающий голые икры, а неизъяснимое чувство радости, вдруг охватившее ее. Она радовалась утру, солнцу, предстоящей работе, только что прошедшей встрече с Николаем, радовалась его скорому возвращению в Караганку — уборка шла к концу.

И даже фигурка Сашки Шамина, стоявшего в конце моста через речку, не изменила ее состояния, не отвлекла от того, что владело ею. И когда Сашка взял ее за руку, она все еще улыбалась. Видимо, ее улыбка поощрила Сашку: он потянул Веру к кустам, прикрывавшим речку от поселка. И только тут, словно очнувшись, она разглядела Сашку, его нетерпеливые глаза, жадные губы.

— Ты куда меня тянешь? — крикнула она, с силой рванулась, оттолкнула его от себя, с нее сошло оцепенение, провалилось, отошло то счастливое состояние, которое томило всю дорогу от дома до моста.

— Знаешь что, Сашка? — сказала она зло, сдерживая себя от желания ударить его по наглой роже. — Если ты еще раз притронешься ко мне, я так отделаю твое личико, что родная мать тебя не узнает. Понял?

И она выставила перед Сашкой растопыренные пальцы рук с острыми и длинными ногтями.

— Подумаешь! — Сашка потоптался на месте, уже не решаясь подойти к возбужденной от гнева Вере. — Чего ты строишь из себя недотрогу?

— Нужо́н ты мне! — поморщилась Вера и пошла, не желая больше разговаривать. — У меня есть Николай… Мой будущий муж.

Она не постеснялась назвать Николая будущим мужем — между ними это было решено.

— Подумаешь, Николай! — крикнул ей Сашка. — А чем я хуже?

— Ты?! — изумилась Вера и даже остановилась, насмешливо посмотрела на Сашку. — Ну и нахал! Даже дружбой товарища не дорожишь!

И пошла.

В октябрьские праздники Вера вышла замуж за Николая.

…Уже зажглись огни в домах напротив, а Вера все сидела, не трогаясь с места, думала о муже. Давеча она растерялась немного, когда он явился со своим предложением, а потом ушел, обругав ее. Сейчас, обдумав все, успокоилась. Пусть только придет домой, она постарается объяснить ему его неправоту.

Портнягин пришел, когда совсем стемнело. Он вошел, как ей показалось, нарочито громко стуча ботинками, зажег свет, и, не обращая внимания на Веру, одиноко сидевшую у окна, стал раздеваться. От него пахло солнцем и полынью. Вера подумала, что был он в поле, прежде чем идти домой. Видимо, совестно было сразу явиться, решил проветриться.

— Почему поздно? — мягко спросила она.

Портнягин не ответил, прихватил полотенце, пошел умываться.

— Ты что, разговаривать не хочешь? — удивилась Вера, когда он вернулся в комнату. — Сам во всем виноват, а на меня еще злишься.

— Ни в чем я не виноват… И разговаривать мне с тобой не о чем, — не глядя на Веру, ответил Портнягин.

Он бросил грязное, мятое полотенце на спинку стула, опустил засученные рукава рубашки, сел за стол и, придвинув к себе горчицу, тарелку с нарезанной колбасой, стал есть.

— Как не виноват? — с укором произнесла она. — Выругал меня ни за что, ни про что… Подшипник утащил.

— Подшипник уже на месте стоит, не волнуйся, — самодовольно ответил Портнягин. — И будет служить верой и правдой лучшему комбайнеру Караганского совхоза.

— Предположим, не ты самый лучший, а Цыганков.

— Случайно. Если бы я не простоял в прошлому году из-за вариатора… Теперь умнее буду. Кровь из носу, а укомплектуюсь. И посмотрим кто будет лучшим: я или обожаемый тобой Цыганков.

Вера глядела на него и не узнавала — тот ли это Николай, которого она так любила. И сейчас любит, несмотря на его глупые, хвастливые слова. Запах полыни, пришедший с Николаем, все еще висел в комнате, щекотал горло, душил Веру.

— Послушай, — спросила она в смятении, — откуда это у тебя?

— Что, например?

— Да вот это желание любыми путями укомплектоваться.

— Не понимаешь? — поднял глаза Портнягин. — Хочу работать не хуже других, зарабатывать больше… Еще в школе учили, что материальная заинтересованность — движущая сила нашего общества. Забыла?

— А другие как? Так же должны укомплектовываться, как и ты?

— Другие? Они интересуют меня тогда, когда на работе обходят.

— А совесть? Где у тебя совесть? — удивлялась Вера, поражаясь его ответам.

— В моей выработке! Если я вкалываю от зари до зари, даю двойную норму — это не совесть?

— Значит, совесть и рубль одно и то же?

— Не передергивай. В политграмоте немножко разбираемся.

— Видимо, плохо разбираешься, если ведешь себя так, будто один на свете, живешь на необитаемом острове. И это: мне, для меня, укомплектуюсь, кровь из носу, — откуда это все у тебя? Не от Сашки Шамина?

— Уроки жизни, гражданка.

Веру передернуло от его самоуверенного тона.

— Мне страшно слушать тебя, Николай! Это не уроки жизни, это честолюбие из тебя прет, как… как солидол из дырявой бочки.

Портнягин перестал есть, тяжело уставился на Веру.

— А ты кто такая, чтобы учить меня?

— Жена.

— Была у меня жена, да вся вышла.

— Кто же я тебе тогда? — изумилась Вера.

— Не знаю. Не имею понятия.

Вера нахмурилась. Это уже вовсе что-то новое, незнакомое ей в поведении Николая. Не такого разговора она хотела, когда ждала его с работы.

— Вот что, Николай. — Она едва сдерживала себя от желания закричать, может, разрыдаться, — так все это было дико — и разговор, и рисовка Николая. — Пошутил, и хватит. Не знаю, кто я тебе, но ты мне муж, и я советую завтра же вернуть на склад подшипник или принести накладную от Гаврилы Зотеевича. Если ты этого не сделаешь…

— Ты пойдешь жаловаться Попову? — усмехнулся Портнягин.

— Если ты этого не сделаешь, я пойду не к Попову, а в дирекцию совхоза, и расскажу там о твоем поступке… Мне это будет тяжело и стыдно, но я это сделаю!

С Портнягина слетело показное спокойствие, он с удивлением уставился на Веру. Вера сидела прямая, строгая, сведя брови над переносицей.

«Вот ты как со мной! — обозлился он. — Отказалась помочь, да еще нотации читаешь!»

Он пришел домой с надеждой, что Вера примирится с его поступком, поймет желание мужа работать на уборке лучше, чем он работал в прошлом году. Все же ему было жаль Веру, что-то похожее на угрызение совести мучило его, он знал ее характер, знал, что она будет переживать эту стычку, расстраиваться. Следовало, придя домой, встретить Веру улыбкой, веселой шуткой, может, поцелуем. И тогда все бы обошлось. Но как он к этому ни готовился, как ни настраивал себя, увидев Веру, не мог с собой поладить, что-то мешало заговорить с ней по-хорошему, внутри сидела, как кость, гордость, желание взять верх над женой, оправдать свой поступок. И пока говорил с Верой, перевивая это не ко времени пришедшее самолюбие, все ждал, что Вера сама догадается пойти на примирение, даст понять ему это. Но когда она стала поучать его, да еще угрожать дирекцией, злость на жену вновь поднялась в нем.

Оттолкнув от себя тарелку, он обтер губы и встал.

— Ну что же, — сказал он, стараясь казаться равнодушным. — Постараюсь облегчить твое положение. Мы сегодня же разойдемся, и ты с легким сердцем можешь ходить жаловаться на чужого тебе Николая Портнягина.

Он открыл шифоньер, достал чемодан и стал складывать в него белье, рубашки, костюм.

Вера окаменела: происходит что-то совсем невероятное! Ей надо бы броситься к нему, вырвать чемодан, не пускать никуда. Кажется, и Николай ждал этого, собирал свои вещи не спеша, а она сидела, как истукан, не понимала, что с ней творится. «Уходит… уходит», — стучало в висках. Совершалось страшное, чему нет ни названия, ни оправдания, а она молчала, уткнув глаза в пол.

Когда Николай стукнул дверью, она испуганно посмотрела на скобу, за которую он только что держался рукой, и уронила голову на подоконник.

И не было слез, не было мыслей, никаких желаний в ее вдруг ослабевшем теле, только жгла, кривила губы полынная горечь во рту.

3

Сашка с Костей в тот вечер не досидели до конца сеанса, ушли с половины.

— Умная картина, но не для нас, — заключил Сашка, когда за ними закрылась дверь клуба.

Был тихий теплый вечер и было еще светло, идти в общежитие не хотелось, они постояли, посмотрели на беззвездное небо, на притихший поселок, попыхали сигаретками.

— Может, прошвырнемся?

— Давай.

И они двинулись к парку, решетка которого белела в конце улочки, — там всегда табунились девчонки, можно было промотать вечерок не без пользы.

Не успели пройти и двадцати шагов, как увидели вышедшую из калитки Семину — рабочую мойки их мастерской. Тоська была в белом платье, выглядела шикарно, как в театре на премьере.

— Неплохая лошадка, — восхитился Сашка и ткнул в бок Костю.

Тот промычал что-то неопределенное.

— Вы куда, мальчики? — крикнула Тоська.

— Да так… гуляем, — ответил Костя.

— Тогда я вас беру в плен. Пошли, прово́дите меня.

Она подхватила их под руки, завернула обратно и потащила. От Тоськи несло теплом и духами.

— Только быстрее, — попросила она, — опаздываю.

— А куда мы так торопимся? — осведомился Сашка.

— К тете на именины.

— На именины? К тете? Тогда можно и бегом… Надеюсь, нам, как сопровождающим любимую племянницу тети, отломится кусочек от праздничного пирога?

— Конечно, — захохотала Тоська. — Только предупреждаю, тетя у меня строгая.

— Не в племянницу? Учтем.

Они шли тротуаром возле частых палисадничков, а когда поселок кончился, вышли на дорогу, шли серединой шоссе, похрустывая гравием. Впереди, затянутая сумерками, шумела Караганка, темнел мост, за мостом, на взгорье, рдели огни.

— Жениться вам надо, ребята, — сказала Тоська. — Столько девчат, а вы, черти, ходите холостыми. Вон ваш друг Портнягин, не терял времени.

— Портнягин — это Портнягин, — отозвался Сашка. — Если хочешь знать, это — мировой парень. Мы еще будем гордиться, что дружили с таким человеком, ели кашу из одного котелка… А жениться он поспешил, не одобряю его выбора.

— Почему же? — усмехнулась Тоська. — Вера — ничего девочка. Развита́я.

— Вот именно: ничего… Сухарь! Не люблю сухарей, их еще размачивать надо.

— А мне помнится, ты сам крутился возле Веры. — Тоська с любопытством взглянула в глаза Сашки. — Еще как крутился! Да она что-то не очень к тебе, Портнягина предпочла.

— Нужна она мне! — Сашка зло дернулся. — Пусть Портнягин этим сухариком похрустит…

— Не все сухари, есть и помягче. Женитесь на них.

— Ну, что ж, жениться так жениться, — обреченно вздохнул Сашка. — Я согласен. Давай выходи за меня.

Тоська захохотала:

— Ой, уморил! Ты, Саша, мелковат для моей комплекции. Вот за Костю я бы пошла. Возьмешь, Костик?

— Шутки шутишь? — спросил Чемоданников.

— Честное слово пошла бы! — сказала Тоська.

— А Ивана Цыганкова кому?

— Какое мне дело до него? — озлилась Тоська, прибавив шагу.

Но все в совхозе знали, что она второй год стреляет за овдовевшим Цыганковым, ходит в Караганку к его матери, носит игрушки и конфеты его трехлетней дочке.

— Где он сейчас? — поинтересовался Костя.

— Откуда мне знать?.. Говорят, пары пашет.

— Костя на тебе не женится, — засмеялся Сашка, — старовата трошки. Да и Маша Травникова не позволит, у него в невестах ходит.

— Перестань! — Костя ткнул его кулаком в бок.

Так они шли, смеялись, болтали о всякой всячине, пока не дошли до места…

В общежитие Сашка и Костя вернулись уже за полночь и навеселе.

Войдя в комнату, они остановились в изумлении: на койке Сашки спал, не раздевшись, Николай Портнягин, у порога стоял знакомый им его фибровый чемодан.

— Колька! — закричал Сашка. — Охламон ты этакий! Пришел?

Он подбежал, схватил Портнягина за ноги. Тот быстро поднялся, сел на койке.

— Совсем? — спросил Сашка, радуясь и еще не веря тому, что Портнягин ушел от Веры.

— Как видишь.

Сашка не забыл обиды, которую нанесла ему Вера на мосту Караганки.

— Из-за детальки? — полушепотом спросил он, подсаживаясь к Портнягину.

Тот неопределенно пожал плечами.

— Ивану Цыганкову она бы без разговоров весь склад отдала, а тебе, видишь ли, детальки пожалела.

— Почему Цыганкову? — Портнягин воззрился на Сашку.

— А ты, похоже, не в курсе? Давняя история, Коля, не стоит вспоминать.

— Какая история? Что ты выдумываешь? — возмутился Портнягин.

— Ну и черт с ней! — поспешно отмахнулся Сашка. — Завтра всунем сюда еще койку и — да здравствуют мушкетеры! Создадим общество старых холостяков Караганки… Костя, есть у нас там что-нибудь, хоть на донышке по случаю такого события?

— Нету, — ответил Костя, заглянув в тумбочку.

— Жалко!.. Ну иди сюда, обними этого блудного сына.

Костя тоже подсел на койку, они обняли Портнягина, покачнулись и запели:

Портнягин сидел, слушал, покачивался вместе с ними, но был серьезен, даже суров. Все же нешуточное дело уйти от жены. Еще неизвестно, как все это обернется, как сложится дальше.

— Ты не тужи, — сказал Сашка, словно подслушав мысли Портнягина, и шлепнул его ласково по спине. — Мы не дадим тебе сгореть. Ни Верка, ни Попов не понимают твоих благородных устремлений. Но мы в это дело внесем поправку. Несправедливо, когда у передовика на вооружении отсталая техника, а аутсайдеры укомплектованы, как космонавты. Верно, Костя?

Костя кивнул головой.

— Возьми того же Колотушкина, — продолжал Сашка, — дай ты ему хоть рассверхновый комбайн, он же революции в сельском хозяйстве не совершит. А ты…

И Сашка еще крепче обнял Портнягина, звонко чмокнул его в щеку…

Рано утром, потихоньку одевшись, не будя Портнягина, Сашка и Костя ушли в мастерскую.

Когда Портнягин появился на работе, они возились подле его комбайна.

— Где взяли? — спросил Портнягин, увидев, что они ставят новый шкив вариатора на место старого. Он только вчера думал о нем, думал, что придется опять идти к Попову, клянчить, унижаться.

— Что нам стоит дом построить, — весело откликнулся Сашка, — нарисуем — будем жить.

— Нет, серьезно?

— Чего спрашиваешь? На твоей машине — значит, твой, — ответил Сашка, тоном не допускающим возражения.

Портнягин вспомнил вчерашнее обещание Сашки, «внести поправку» в обеспечении его деталями. Он поглядел вокруг, посмотрел на комбайны, поискал глазами тот, с которого мог быть снят шкив, и ощутил какую-то неловкость, вроде смущения перед этими беззащитными сооружениями из дерева и железа, имеющими своих хозяев, которые, как и он, стремятся отремонтировать их получше. Он даже хотел сказать слесарям, чтобы вернули шкив туда, откуда взяли. Но Сашка с Костей с такой любовью шплинтовали его, и сам шкив, уже стоявший на месте, так радовал глаз, что Портнягину расхотелось делать это. «Не может быть, чтобы с чужой машины, — подумал он, оправдывая появление на его комбайне нового шкива, — у слесарей всегда есть запас…».

И он не стал ничего предпринимать, ни о чем допытываться, лишь сказал, дрогнув голосом:

— Спасибо, ребята!

Ну, что еще мог он сказать друзьям, которые хотят помочь ему? Их дружба началась не сегодня, Портнягин знает, что Сашка и Костя сделают все для него. Ведь поехали же они после демобилизации из Армии в совхоз, когда он позвал их!

Вот и Вера, разве не могла бы помочь?

О Вере он думал с самого утра: как она там? Поняла ли, что надо жить одними интересами с мужем?.. Может, зря он вчера поторопился уйти, можно было не спешить, попытаться еще найти общий язык. Но — сделанного не воротишь. Он надеялся на ее благоразумие, рассчитывал, что его уход образумит ее, она одумается, придет сюда, отзовет в сторону и скажет: жду тебя домой. И тогда он вернется, и все пойдет по-прежнему, как было.

Появился Борька Колотушкин, комбайн которого стоял рядом. Это длинный и вихлястый парень, новый приятель Сашки и Кости. Он таскался за ними всюду, участвовал во всех развлечениях. «Наш общий хвостик», — говорил про него Сашка. Колотушкин обожал Сашку, восторженно глядел на него, первый смеялся его шуткам, старался подражать во всем. Тот иногда зло шутил над ним, но Колотушкин не замечал этого, смеялся вместе со всеми.

— Привет, Боря, — встретил его Сашка. — Кажется, ты начинаешь портиться?

— Как это? — оробел Колотушкин.

— А кто вчера допустил прогул?

— А-а, — засмеялся Колотушкин. — Так это с разрешения начальства. Домой ездил, надо было из барахла кое-что.

— Сладенького привез?

— Привез чуток.

— Значит, колупнем сегодня?

— Ну!

4

День у комбайнеров начинался в суете, в поисках материалов, в очередях на электросварку, в заказах токарям, меднику, электрику.

Сашка с Костей возились в слесарке, иногда выскакивали во двор помочь своим друзьям — Портнягину и Колотушкину. Комбайн Колотушкина был почти готов, еще пару дней, и можно в обкатку. Другое дело с комбайном Портнягина…

Около полудня во дворе появился Попов и Иван Цыганков. Комбайн Цыганкова стоял тоже тут, к нему еще не прикасалась рука ремонтника.

Сашка первым заметил их — он сидел на верху комбайна, возился со шнеком выгрузки.

— Боря, отгадай загадку.

— Какую?

— Идет мужик — попу кивает, чем мужик попу кивает?

Колотушкин захохотал, как сумасшедший.

— Привет, хлопцы! — поздоровался Цыганков.

— Дорогие товарищи! — завопил Сашка голосом инспектора циркового манежа. — К нам прибыл и участвует известный всему Караганскому совхозу знаменитый борец за правду с с кривдой, непобедимый и несгибаемый Ян Цыган! Музыка!

И он заиграл на губах туш, отчаянно дирижируя сам себе.

— А ты все еще дурачишься, Шамин? — рассмеялся Цыганков. — Не остепенился?

— Слазь сюда! — крикнул Попов. — Будет кривляться!

Сашка покорно слез; подошли Портнягин с Костей, Колотушкин.

— Вот что, — повернулся Попов к слесарям. — Займитесь комбайном Цыганкова. Эти пусть сами… Успеют.

И он ткнул кулаком в сторону Портнягина и Колотушкина.

— Послушайте, вы! — крикнул Сашка. — Мы что, пожарники? Не успеем в одном месте залить, как скачи в другое? Тогда выдайте нам каски!

— Действительно, бросают с трактора на трактор, с комбайна на комбайн, — сказал Костя. — Разве это порядок? Наше место — слесарка.

— Не орите! — Попов не спеша вытащил сигареты, мундштук, спички. — Человек не по своей вине задержался, помочь надо.

Цыганков посмотрел на слесарей, на Портнягина, нервно вытиравшего паклей руки, стоявшего боком к Попову:

— Что я говорил тебе, Гаврил Зотеевич, еще осенью? Помнишь? Вот результат твоей кустарщины!

— Говорить вы все мастера, — пробурчал Попов, — а ты попробуй сам, когда людей кругом нехватка. Вот механика по сельхозмашинам второй месяц нет, один кручусь, тут как?

— Работаем дедовским способом, потому, — заключил Цыганков. — Никак не осмелимся перейти на заводской метод ремонта.

— Правильно говорит Цыганков, — подхватил Костя. — Скучновато становится. Нам слесарям, еще туда-сюда, восемь часов оттюкал и — лапки кверху, а комбайнеры уже зори во дворе встречают. Затянули ремонт, июнь месяц.

— Не затянули, — ответил Попов. Он неторопливо вставил сигаретку в мундштук, закурил. — Выпустим к началу уборки, не первый год.

— А качество? — спросил Костя.

— А что — качество? За качество отвечает комбайнер. Он знает — как отремонтирует, так и работать будет. Так что о качестве позаботится.

— Ловко у вас получается, Гаврил Зотеевич, — возмутился Костя. — Ни забот, ни хлопот, полная самодеятельность.

— Самообслуживание! Как в кафе! — крикнул Сашка, весело поглядывая, казалось, на безучастного ко всему — и к репликам Кости, и к близким хлопкам плохо отрегулированного мотора — Попова. Попов стоял, курил, пускал дым в усы.

— Слушай, Гаврил Зотеевич, — потемнел Цыганков. — Ты такую тут ахинею развел — слушать страшно! Выходит, по-твоему, каждый комбайнер лишь за себя и для себя? Ну-ну! Тут дело даже не столько в отсталом методе ремонта, сколько в том, что мы людей единоличниками делаем, души их калечим.

— Смотри-ка как тебя искалечили, — огрызнулся Попов, — первым на доске Почета висишь… Ладно, кончай разговоры! Приступай к работе.

— Ну что ж, давай кончим… Поговорим в другом месте, — ответил Цыганков.

Портнягин был еще зол на Попова, стоял, не вмешивался в разговор, хотя понимал, что Цыганков прав, — такая нервотрепка с ремонтом ему была тоже не по душе. Только из-за такого вот ремонта он рассорился с женой, дело дошло до разрыва.

И тут он увидел Веру. Он увидел ее, когда она подошла совсем близко, он даже слышал ее дыхание и ждал, что она остановится, заговорит с ним, но она прошла мимо.

— Гаврил Зотеевич, — обратилась Вера к Попову, — главный инженер пришел, вас вызывает.

Попов, ни слова не говоря, повернулся и пошел. Колотушкин увязался за ним, пошел рядом, что-то выпрашивая, размахивая руками.

— Здравствуй, Вера, — обрадованно поздоровался Цыганков, подходя к ней, — Как живешь?

— Да так себе, — неохотно ответила Вера, пряча глаза. — Что тебя долго не было?

— Заработался немножко… А ты чего скучная? И похудела… И глаза запали.

Вера недовольно сморщила нос, отвернулась.

— Николай, — крикнул шутливо Цыганков, — чего жену плохо кормишь? Смотри, к другому уйдет.

Сашка засмеялся, взглянув на медленно отходившего Портнягина.

— Если хочешь знать, Верка ему сейчас — до лампочки.

— Чего-чего? — не понял Цыганков.

— Разошлись они как в море корабли.

— Чепуху плетешь! — возмутился Цыганков. — Топай обратно!

— Спроси их сам, если не веришь, — сказал Сашка. — Вот они, оба тут.

Цыганков посмотрел недоуменно на потупившуюся Веру.

— Это правда?

Вера сжалась от стыда, от необходимости объясняться, схватила Цыганкова за рукав.

— Да, но это… Как тебе сказать? — торопливо зашептала она. — Ведь бывает иногда между мужем и женой… Поссорятся, а потом еще крепче живут… Бывает?

Цыганков смотрел на нее и только сейчас по-настоящему разглядел, как она изменилась за те дни, что он не видел ее, и как тяжко ей, как мучительно сейчас говорить о своей беде.

— Из-за чего поссорились?

У Веры дрогнули губы, заблестели за очками слезы, но она не ответила.

— Разрыв произошел на политической почве! — крикнул Сашка и полез на комбайн, где уже сидел Костя.

— Ну и дурак! — ответил Цыганков.

— Я — дурак? — удивился Сашка.

— Нет, ты, наоборот, очень умный. Твой друг дурак… Слышишь, Портнягин?

Николай неохотно повернулся, тупо уставился на Цыганкова:

— А тебе что?

— Дай ему, Коля, не стесняйся! — крикнул Сашка.

— Над кем ты вздумал кочевряжиться? — Цыганков с укоризной поглядел на Портнягина. — Разве она э́того заслуживает?

— Не надо так, Иван, — запротестовала Вера. — Не надо! Поговорите лучше добром.

— Он добром не поймет. Толстокожий, как слон.

— Иди к черту! Заступник! — огрызнулся Портнягин. — Может, ты мое место занять хочешь?

— Хо-хо! — захлебнулся Сашка в тонком, стонущем смехе, похожем на рыдание. — Угадал, Коля! Угадал!

Вера побледнела, крикнула с болью в голосе:

— Николай! Зачем глупости говоришь?

Цыганков отстранил Веру и пошел к Портнягину; она видела, как у него напрягалась, багровела шея.

— Ну, скажи, что ты умный, Портнягин, когда о жене так плохо думаешь?

Но тут на площадку ворвался Колотушкин:

— Ребята! В столовую пиво привезли!

— Да ну! — весело откликнулся Сашка. — Пошли, опохмелимся.

Он быстро скатился с комбайна, за ним следом спрыгнул и Костя.

— Пошли, Коля!

Портнягин, не обращая внимания на подходившего Цыганкова, стал собирать инструмент.

Вера заметалась, кинулась к Николаю, словно хотела удержать его, очевидно, ждала возможности остаться с ним наедине, а он уходил:

— Подождите, куда вы? Николай!

— Куда-куда… Закудахтала, курочка! — озлился Сашка. — Давай, Коля, послушаемся, подождем, пускай другие пиво пьют.

— Обожди, Портнягин, давай серьезно поговорим, — попросил Цыганков.

Портнягин враждебно взглянул на него, бросил инструмент в ящик.

— Пошли, — сказал он, заправляя гимнастерку под ремень по солдатской привычке.

Все пошли за ним. Пошел и Цыганков, пытаясь что-то еще говорить в спину Николая.

Когда разговоры стали отдаляться, из-за комбайна Портнягина неожиданно появился Шамин. Он с улыбкой оглядел одиноко стоявшую, растерявшуюся Веру.

— Ну как, Верочка? — спросил Сашка вкрадчиво. — Нету теперь Коли? Тю-тю Коля?

И, дико захохотав, скрылся.

Цыганков вернулся к Вере, сказал неприязненно:

— Попала парню вожжа под хвост, совсем одурел.

Вера поняла, что говорит он о Николае.

— Ну что ж? — Цыганков посмотрел на часы. — Пойдем и мы. Все равно скоро обед.

В столовой стоял шум, народу понабилось — заняты почти все столики. Маша Травникова, в белом передничке и белой наколке, бегала от буфета к столикам, от столиков к раздаточному окну кухни. Увидев Веру, она торопливо помахала рукой.

Портнягин, его друзья, Тоська Семина сидели тесным кружком, тянули пиво из стаканов. Перед ними стояли два пузатых графина.

— Ну как, ребята, хорошо пивцо? — спросил Колотушкин, страшно довольный, что был организатором всего этого дела.

— Хорошо, — ответил Сашка. — После бани вместо квасу.

Цыганков с Верой пристроились в уголке.

Тоська Семина первой заметила их. Она наклонилась к Николаю, что-то сказала ему, показав глазами на Цыганкова и Веру, и громко захохотала. Портнягин тоже посмотрел на них и кисло улыбнулся.

«Дурачок, ты, дурачок, — подумала Вера. — Как ты скоро забыл все!»

Она уже раскаивалась, что пришла сюда, увязалась за Цыганковым. Но дело было не в Цыганкове, она шла за Николаем, все еще не теряла надежды поговорить с ним.

Сашка тоже увидел их. Он высоко поднял стакан и сказал:

— Ваня! Горько!

Это было уже свыше сил Веры, она не выдержала.

— Барахло ты, Сашка! — крикнула она на весь зал и встала. — Трепач! Худое помело!

— Чудные слова! Позвольте, я запишу.

И Сашка, дурачась, стал рыться в карманах, будто и вправду искал карандаш.

Но Вера уже не слушала смеха Тоськи, озорных выкриков Колотушкина: прикусив губы, она уходила из столовой.

5

Ночью прошла гроза. Утро стояло свежее, во дворе мастерской блестели лужицы, у стен склада зеленела отмытая дождем травка.

Вера пришла на работу рано, только прогнали табун. Она плохо спала в эту ночь, все прислушиваясь к раскатам грома, к шуму дождя за стеной. Встав с головной болью, привычно вскипятила чайник, но завтракать не смогла. Эта глупая история с уходом Николая угнетала, не давала покоя.

В складе еще держалась темнота. Вера зажгла свет, переоделась и принялась за работу — надо было освободить от запчастей привезенные вчера ящики.

Она работала и думала, думала… Как все это не похоже на Николая! Ведь не было в нем этого раньше, откуда оно взялось? Не Сашка ли Шамин, этот хитрюга и хохмач, повлиял на него? «Может, мстит мне, что я пренебрегла им?..» Вчерашнее поведение Сашки — и во дворе мастерской, и в столовой — утверждало ее в мысли, что только Сашка мог втравить мужа в укомплектовку… Она еще пыталась оправдать Николая, свалить всю вину на Сашку, хотя уже понимала — и это понимание росло в ней, — дело тут не только в Сашке, но и в характере самого Николая, которого она так и не разузнала за время совместной жизни. Видимо, любовь делает человека слепым…

Первым на складе появился Цыганков. Он просунулся в окно и, увидев Веру, сказал:

— Доброе утро!

Вера неожиданно покраснела, вспомнив вчерашнюю выходку Сашки и свое бегство из столовой.

— Заходи сюда, чего ты!

Цыганков вошел, положил на стол накладную.

— Ты не удивляйся, что я, как дура, убежала вчера, — попросила Вера.

— Ладно об этом… Расскажи лучше, чего вы не поделили с Николаем? Может, ерунда все… Или что-то серьезное?

Вера смешалась, опустилась на табуретку, не знала, как начать.

Цыганков присел рядом, посмотрел на нее тревожно:

— Значит, секрет?

— Секрет не секрет, а просто стыдно рассказывать.

И она рассказала, не таясь, все, что произошло между ней и Николаем.

Она не могла не рассказать ему об этом. Цыганковы были их соседями в Караганке. Вера с детства знала Ивана, а когда училась в шестом классе даже влюбилась в него, — он только что отслужил в армии, вернулся домой с нашивками старшего сержанта, и ходил по селу — красивый, подтянутый, в ярко начищенных сапогах, в высокой зеленой фуражке. Да и не одна она — все девчонки их класса были неравнодушны тогда к Ивану Цыганкову.

Он часто встречал у ворот соседей худенькую девочку в очках, несколько раз пытался заговорить с ней, но она, пугливо озираясь, убегала во двор, пряталась в сени и смотрела оттуда на него в щелочку, затаив дыхание.

Но все это прошло, как проходит вода в реке, как облако по небу. Иван женился на двоюродной сестре Веры, учительнице начальных классов. Вера окончила школу и с улыбкой вспоминала свою детскую любовь.

Овдовев, Цыганков стал бывать в доме Веры, иногда приглашал ее в кино. Она по-прежнему стеснялась его — он был на десять лет старше, но не смела отказать, ходила с ним в клуб. По правде сказать, ей было даже лестно, что такой человек, как Иван Цыганков, ухаживает за ней, обращает на нее внимание. Но стоило появиться в совхозе Николаю Портнягину, как ее дружба с Цыганковым оборвалась…

Когда Вера кончила рассказ, Цыганков долго молчал, курил.

— Да, это все сложнее, чем ты думаешь, — наконец сказал он. — Тут дело не только в Николае. Дело в порядках, которые укоренились у нас в мастерской.

— В порядках, в порядках, — недовольно передразнила Вера. — Только и разговоров, второй год об этом слышу… А я мужа из-за ваших порядков теряю!

Цыганков посмотрел на нее — злую, осунувшуюся, с синими тенями под глазами.

— Ты любишь его?

Вера отвернулась, не ответила, дав понять, что вопрос этот праздный.

— Тогда чего ждешь? Давай, принимай меры, тяни его из этого болота, тяни пока не поздно.

— Сама об этом думала, — сказала Вера, — только не знаю, с чего начать, куда пойти.

— Начни с того, что иди и поговори о поступке Николая с Поповым.

— А-а! — отмахнулась Вера. — Ничего это не даст. Попов меня же обвинит, скажет, зачем в склад пускала…

— Начни с Попова. Там посмотрим…

В это время хлопнула дверь и в тамбуре появился Сашка Шамин.

— Приветик! — произнес он, просовывая голову в окно выдач, бесцеремонно оглядывая Веру и Цыганкова. — Мы за вас там беспокоимся, Иван Васильевич, а вы, оказывается, вот где!

— Кому это я понадобился? — спросил Цыганков.

Но Сашка, приподняв кепку, вместо ответа изогнулся в полупоклоне:

— Извините, что помешал.

И исчез.

Вера посмотрела выжидающе на Цыганкова:

— Зачем он заходил?

Цыганков пожал плечами.

— Ох, и не люблю я этого Сашку! — сказала Вера и пошла отбирать запчасти. — И заходил он не просто так…

Не прошло и пяти минут, как на склад забежал Колотушкин. Как и Сашка, он сунул голову в окно, повертел ею во все стороны.

— Сашки тут не видно? — спросил он.

Вопрос был таким глупым, причем хитрил Колотушкин так неумело, что Цыганков рассердился:

— Вон в ящике с шурупами твой Сашка!

Колотушкин захохотал и хотел бежать.

— Подожди, — задержал его Цыганков. — Ты когда слесарей освободишь?

— Каких слесарей? — удивился Колотушкин. — Не нужны мне никакие слесаря.

— А чего Сашка с Костей возились сегодня утром у твоего комбайна?

— Ты что-то путаешь, Иван Васильевич, им там нечего делать. Я сам завтра перехожу в слесарку.

Цыганков посмотрел на его беспечное лицо, толстые губы.

— Телятина ты! — кинул он ему в сердцах.

Когда Цыганков ушел, прибежала запыхавшаяся Маша. Она была чем-то взволнована, встала у косяка, не спускала глаз с Веры.

— Ты чего? — удивилась та.

Маша схватилась за грудь, подбежала к ней.

— Это правда, что ты с Николаем разошлась?

— Уже до тебя дошло! — рассердилась Вера. — Быстро бабий телеграф работает.

— Так это верно? — ужаснулась Маша.

— Ну, верно. Дальше что?

Маша вдруг взвыла, бросилась к ней на шею.

— Подружка моя! — запричитала она. — Какая ты несчастная! Как теперь жить будешь?

Вера отняла ее руки, усадила на табуретку.

— Подожди…

Она подошла к двери, закрыла ее на крючок, потом опустила ставень окна выдач.

— Ну чего ты разнюнилась? — обняла она всхлипывающую Машу. Та сидела, облокотившись о стол, закрыв лицо ладонями.

— Жалко тебя! Все говорят: ее Колька бросил… Стыд-то какой!

— Меня жалеть рано, — ответила Вера. — Может, еще все обойдется, и Николай вернется.

К ней неожиданно пришла уверенность, что и впрямь — все обойдется. Она еще не знала, как это случится, но верила, что Николая вернет.

— Костя говорит, выходи за меня замуж… Вот так выйдешь, он поживет да бросит. Как тогда?

Маша сдернула косынку с головы, вытерла ею заплаканное лицо.

— Костя не такой. Не бросит, — успокоила ее Вера. — За него я уверена.

Проводив Машу, Вера закрыла склад и пошла к Попову. Она разыскала его у стенда обкатки моторов.

— Гаврил Зотеевич, можно вас на минутку? — крикнула она, пересиливая шум.

Попов обернулся на голос и, что-то сказав мотористу, пошел мимо нее к себе.

— Что у тебя? — спросил он, усевшись за стол, доставая мундштук и сигареты.

— Портнягин новый подшипник утащил со склада, — сказала Вера и тоже села.

Попов вскинул на нее глаза. Глаза были чистыми и голубыми, но Вера прочла в них сомнение к своим словам.

— Как же это произошло? — Чиркнув спичкой, Попов прикурил, помахал рукой, гася спичку, и сунул ее обратно в коробок.

— Ну как… Взял и ушел, — ответила Вера.

Попов затянулся, выпустил дым через усы и недоверчиво переспросил:

— Вот так взял и ушел?

— Вот так взял и ушел, — повторила Вера.

— Зачем ты врешь? — Попов повысил голос и резким движением руки расправил усы. — Сводить счеты с бывшим мужем надо не на службе, гражданка!

Вера широко раскрыла глаза от изумления:

— Какие счеты? И почему бывший?

— А какой же он еще?

— Муж он мне, Гаврил Зотеевич! Понимаете? Муж! И не бывший, а настоящий! И не вру я, а правду говорю, правду! А вы бюрократ бездушный! Вот кто вы!

Она вскочила и кричала, почти не помня себя. Все, что накопилось в ней в эти дни, вдруг вылилось в этом истошном крике. Вот так весной в половодье тихо бьется вода о плотину и вдруг прорвет ее, идет валом, топит камни, прибрежные кусты, заливает луга, огороды.

Попов неторопливо поднялся, бросил окурок в пепельницу.

— Не вой, — сказал он Вере. — Сейчас вызовем Портнягина и все выясним.

Он вышел из комнатки. Вера бессильно опустилась на стул, обхватила руками голову…

А Николай Портнягин в это время переживал приступ ревности.

На работу он пошел вместе с Сашкой и Костей. Уже за проходной их догнал Колотушкин. Пришли, посидели, покурили. Когда в репродукторе заиграли куранты, он с Колотушкиным пошел в мастерскую за заказами.

Бродя по мастерской, он рассчитывал на встречу с Верой. Вчера ему показалось, что она намеревалась с ним поговорить, да помешал Цыганков. Может, уладила с подшипником и пришла сообщить об этом. Это было бы хорошо — слишком затянулась вся эта история. Все-таки он любил Веру, и уход из дому теперь и ему казался поспешным.

Но Веры в мастерской не было. На склад Портнягин по вполне понятным причинам не пошел.

Когда они с Колотушкиным вернулись обратно, Костя с Сашкой по-прежнему сидели и курили. Но складывая принесенные из мастерской детали, Портнягин увидел на своем комбайне другой, почти новый аккумулятор. Он оглянулся на друзей, но те сделали вид, что их это не касается, беспечно покуривали, перекидывались словами.

И Портнягин ничего не сказал и ничего не спросил, подойдя, опустился рядом.

— Чего ты сегодня скучный, Коля? — спросил Сашка. — Или Верку видел? Вспомнилась прошлая любовь?

Портнягин скупо улыбнулся, но промолчал, вытащил сигареты и закурил.

— Вчера она с Цыганковым время проводила, — услужливо засмеялся Колотушкин.

— А где сегодня Цыганков? — поинтересовался Костя. — Надо бы начинать ремонт его комбайна. Попов говорил…

— И верно! — Сашка посмотрел на часы. — Половина девятого, а хозяина нашего нет… Сходить, поискать.

Он встал и пошел в мастерскую. Не успел Портнягин с парнями поставить на место отбойный битер, как Сашка вернулся.

— Слышь, Коля! — крикнул он. — Пойди посмотри, как Верка плачет о тебе. Сидит с Ваней Цыганковым и — улыбки, глазки, шуры-муры. Смотреть завидно!

«Не может быть», — побагровел Портнягин. Его словно кто ударил в грудь — сердце прыгнуло и понеслось скачками. Он вспомнил, что и вчера Вера приходила в столовую с Цыганковым. Вспомнил он и позавчерашний намек Сашки на какие-то прошлые отношения Веры с Цыганковым, вчера даже хотел спросить его об этом, но потом раздумал: расспрашивать постороннего человека, пусть даже друга, о какой-то неизвестной ему стороне жизни жены было стыдно.

— Пускай, — делая беззаботное лицо, сказал он Сашке. — Была охота смотреть!

— А я пойду взгляну. Интересно! — весело, с нетерпением крикнул Колотушкин, радуясь случаю, и побежал со всех ног, размахивая руками.

Портнягин работал, а мысли его были на складе, у Веры. «Неужели переметнулась?» Он верил и не верил этому. Хотя почему бы и не поверить, она человек свободный, Цыганков холостяк, чем не пара?

И сколько Портнягин ни убеждал себя, что ему на это наплевать, Вера не выходила у него из головы, ушло утреннее желание встретиться, росло озлобление против нее, против Цыганкова.

Колотушкин так же поспешно прибежал обратно.

— Видел! — вскричал он, похохатывая. — И Верку, и Цыганкова!.. Сидит Ваня в складе, развалился, как пан. Хотел меня на крючок подцепить. Чего говорит, слесарей задерживаешь, у твоего комбайна их сегодня видел. Ну я ему ответил!

И Колотушкин громко захохотал, победно поглядывая на друзей.

Сашка с Костей настороженно переглянулись. Портнягин понял, откуда у него появился новый аккумулятор. Он отозвал их в сторону, спросил, понизив голос:

— Аккумулятор у Колотушкина сняли?

Сашка беспечно махнул рукой:

— Брось расстраиваться! К чему эти громкие слова: сняли. Не сняли, а переменили.

— Неловко как-то, — запротестовал Портнягин. — Вместе работаем, и такое дело…

— Я ему говорил, — Костя кивнул на Сашку. — Да разве его переубедишь?

Сашка, взглянув на Костю, покачал укоризненно головой.

— Не переживай! — сказал он Портнягину, — Борьке все равно стоять. Так пусть стоит со старым аккумулятором. Зато ты будешь вкалывать без оглядки да вспоминать добрым словом своего верного друга Сашку Шамина.

Но на этот раз история с аккумулятором пришлась не по душе Портнягину. Было бы лучше вернуть аккумулятор Колотушкину, но тогда обидится Сашка: он так много сделал для него за эти дни. Но и Колотушкина обижать не хотелось: пусть он и не передовой комбайнер, а все же — вместе работаем, на одних полях… Хотя по правде сказать, он, Портнягин, больше имеет прав на новый аккумулятор.

«Фу ты, черт, как нехорошо получается!» — подумал он.

Сашка, видя нерешительность на лице Портнягина, ткнул его кулаком в живот и сказал:

— Для тебя стараюсь, чертяка! Чтобы ты не осрамил нашей дружбы, доказал этим Поповым, Цыганковым и Колотушкиным…

— Чего-чего? — заинтересованно вмешался Колотушкин, услышав свою фамилию.

— Киляй отсюда! — крикнул ему Сашка и пошел к забору, сел в тени.

Вскоре появившийся Цыганков увел слесарей к своему комбайну.

Портнягин сделал вид, что увлечен работой, постарался не заметить Цыганкова.

Когда его позвали к Попову, он пошел, не зная, зачем потребовался, и лишь увидев Веру, все понял. «Значит, решила сжечь за собой мосты. Ну что ж!»

— Слушаю вас, Гаврил Зотеевич, — с наигранной беспечностью обратился он к Попову.

Тот расправил усы, ткнул кулаком по направлению Веры:

— Вот она говорит, ты подшипник у ней со склада упёр. Верно это?

— Что вы, Гаврил Зотеевич! — Портнягин изобразил возмущение. — В первый раз слышу. Поклеп какой-то!

Попов посмотрел снисходительно на Веру и отвернулся.

— Как же так, Николай! — изумилась Вера. — Ты же взял подшипник, почему отказываешься? Это же нечестно!

Она заволновалась, сняла очки, стала их протирать кончиком платка. Без очков она выглядела беспомощной и такой беззащитной, что у Портнягина шевельнулась к ней жалость.

Неожиданно он вспомнил, как прошлым летом ухаживал за ней. Вспомнил знойные августовские дни, полные тяжелой работы в поле, тихие синие ночи с ясным месяцем на небе, и шепот Веры у плетня ее дома, за которым белели неподвижные подсолнухи, и улочку, облитую лунным светом.

Но тут же в памяти всплыло самоуверенное лицо Ивана Цыганкова, и он взял себя в руки.

— Можно идти, Гаврил Зотеевич? Продолжать работу?

Попов махнул рукой:

— Иди, продолжай.

И он вышел, не глядя на Веру.

Вера, надев очки, растерянно взглянула на безразличную фигуру Попова, склонившегося над столом, и вдруг сорвалась с места, выскочила в отсек, потом во двор, забежала за угол мастерской, откуда видна проходная, ища Николая. Но его нигде не было.

6

Гаврил Зотеевич Попов не первый год в ремонтной мастерской. Еще до организации совхоза, когда была РТС, а еще раньше — МТС, он работал в этом же здании, где и прошел всю должностную лестницу от слесаря до заведующего.

За эти двадцать лет, он отремонтировал сотни тракторов и комбайнов, пережил несколько перестроек, а вместе с ними полдесятка директоров и главных инженеров. Он знал свои обязанности, исполнял их одинаково аккуратно по раз и навсегда заведенному порядку, не отступая от него, — была ли мастерская в подчинении МТС, РТС или совхоза. Вокруг него бушевали страсти, шумели о чем-то люди, что-то обсуждали, предлагали, он шел своим путем. Шел и ничему не удивлялся. И если удивлялся, так разве тому, что во время очередного субботнего выезда на рыбалку, вместо ожидаемых хариусов вдруг начинали клевать лупоглазые ерши.

Вот и вчера он нисколько не удивлялся поступку своей кладовщицы. Он и в мыслях не допускал, чтобы жена пошла жаловаться на мужа из каких-то там идейных побуждений, вместо того, чтобы сунуть ему втихаря одну-две дефицитных детали, — ведь это в ее же интересах, в один карман заработок кладут. Если жалуется, значит, чужие друг другу люди. Не удивил его и крик Веры, — чего не наговоришь с обиды, когда тебя бросил муж.

В это утро Попов пришел на работу поздно — заходил в контору, надо было оформить кое-какие документы в бухгалтерии.

Утро выдалось доброе, солнечное, с полей несло запахом меда и еще чего-то бражного — цвела гречиха. Попов постоял на крыльце проходной, полюбовался на колышущиеся хлеба, но тут же перевел взгляд на двор мастерской, где разворачивался трудовой день. Там все шло, как полагалось: урчали моторы, стучали молотки, сыпались искры электросварки. Попов довольно улыбнулся в усы и пошел в свою конторку.

Он снял кепку, сел за стол, закурил, и только с наслаждением затянулся, как ворвался взбудораженный Колотушкин.

— Гаврил Зотеевич, у меня аккумулятор подменили!

— Кто? — спросил Попов, недовольный тем, что ему помешали.

— Если бы знал, голову оторвал!.. Вчера стоял, сегодня подхожу — не мой аккумулятор. Старый!

Колотушкин, рассказывая, размахивал руками и даже заикался от негодования.

«Испортил день, растяпа!» — подосадовал Попов, глядя на только что раскуренную сигарету. Однако встал, надел кепку.

— Пойдем, посмотрим — врешь или правду говоришь.

Подле комбайна Колотушкина топталось несколько человек. Были тут и Иван Цыганков, и Костя с Сашкой, и Шелонцев, комбайнер со второго отделения.

Попов подошел, сердито оглядел рабочих:

— Чего собрались? Что за событие работу бросать?

— Событие, Гаврил Зотеевич, — ответил за всех Цыганков. — Вор появился… Не только у Борьки, у других тоже кое-что поснимал.

— Не надо уши развешивать, вот и не снимут, — проворчал Попов.

— Правильно, Гаврил Зотеевич, — крикнул Сашка и удовлетворенно засмеялся. — Пусть помнят одиннадцатую заповедь: не зевай.

Ответ Попова, видимо, не всем пришелся по душе.

— Выходит, надо сторожа нанимать за свой счет, или палатку подле комбайна ставить да самому караулить? — спросил Шелонцев. — Это как понимать, Гаврил Зотеевич?

Попов пожевав губами, ткнул кулаком в усы и ничего не ответил.

— Разобраться надо с этим, Гаврил Зотеевич, — посоветовал Цыганков. — А то неспокойно на душе… Если не прекратить этого, вся работа разладится, мы же друг другу доверять перестанем.

— Правильно… разобраться, — поддержал его Шелонцев.

— Из-за чего сыр-бор горит? — вмешался Сашка. — Борька сам не знает, какой у него аккумулятор. А я знаю, с зарядки нес. Старенький аккумулятор посаженный, тот самый, что сейчас на комбайне. Пусть не ерепенится!

— Врешь! — закричал Колотушкин, выходя из себя, подступая к Сашке. — Новый был!

— Ты сам врешь, — ответил Сашка, не обращая внимания на воинственный вид Колотушкина. — Совсем запутался! В таком возрасте — и склероз… А теперь из-за твоей дурости будут честных людей подозревать, допросы устраивать.

Попов повернулся к Сашке. Тот сидел на старой покрышке от колеса и с нескрываемым презрением посматривал на Борьку. Костя Чемоданников стоял рядом, недовольно хмурился.

«Испортил день, растяпа, — опять подумал Попов про Колотушкина. — Ищи теперь, клейма на нем нету».

— Гаврил Зотеевич, давай посмотрим у Портнягина, — предложил Цыганков. — Сдается мне, что он на его комбайне.

— Слесаря перепутали? — заинтересовался Попов.

— Возможно, — усмехнулся Цыганков. — Невзначай с намеренья.

Сашка поспешно вскочил на ноги:

— Ян Цыган, рано шутки начал шутить, подожди до вечера!.. Не слушайте его, Гаврил Зотеевич, он по злобе на Николая. Верку не поделят.

Но Попов уже шел к комбайну Портнягина.

Все это время Портнягин стоял за своей машиной и слышал, что происходило у комбайна Колотушкина. Он слышал, как пришел Попов, как кричали Сашка с Борькой, как Цыганков предложил проверить аккумулятор на его машине. После слов Сашки о Вере волна ненависти к Цыганкову чуть не задушила Портнягина. Однако, когда Попов и сопровождавшие его рабочие подошли к комбайну, он сделал вид, что работает, старательно рассматривал колосовой шнек, постукивая ключом по нему.

Колотушкин первым подбежал к комбайну.

— Мой! — крикнул он, показывая на аккумулятор. — Вон моя тамга!

— А ну, швыряй отсюда! — прошипел сквозь зубы Портнягин, подходя к нему, сдерживая себя от желания пнуть Борьку под зад. — Видал я таких проверятелей!

Колотушкин испуганно отступил за Попова, но вперед выдвинулся Цыганков.

— Послушай, Портнягин. Как у тебя поднялась рука на такое дурное дело?

— А ты чего? Ты чего? — подскочил к Цыганкову Сашка. — Тебе Верки мало? Скажи, мало? Ты хочешь Николая с дороги убрать, чтобы не было противника и на производстве?

Портнягин вдруг крикнул как-то зычно, во весь голос: «Ых!» и кинулся на Цыганкова. Но он не сумел ударить его, лишь ткнул локтем в лицо, когда Цыганков завертывал ему руки за спину. Подоспевшие Костя Чемоданников и Шелонцев оттащили Портнягина, увели за комбайн.

— Выгоню всех с работы! — неожиданно взорвался Попов, гневно топорща усы.

— Плачем и рыдаем, — ответил ему Сашка и пошел к Портнягину.

Попов так же неожиданно потух, как и взорвался, повернулся и пошагал не спеша в мастерскую.

— Уходить надо тебе с этой должности, Гаврил Зотеевич, не мешать людям работать, — сказал Цыганков, догнав его и сплевывая кровь, шедшую из разбитой губы.

— Ты, что ли, на мое место метишь? — передернул бровями Попов.

— Поставят, так пойду. Но, думаю, найдутся люди покрепче.

Попов шел молча какое-то время, потом остановился, повернулся к Цыганкову.

— Не понимаю, чего тебе надо? Почему не можешь спокойно работать?

— Как это — спокойно? — спросил Цыганков.

— А вот так, не лезть в каждую дыру… У каждого должны быть свои обязанности, он и должен их исполнять, а в чужие не лезть.

— Значит, пусть воруют у соседа, а мне остается только радоваться: ах, как хорошо, что не у меня! Так, что ли?

Попов отвернулся и пошел.

— Мелочи все это, — сказал он. — Всегда они друг у друга воровали, испокон веков… Да разве за ними усмотришь, сторожа к каждому комбайну не поставишь.

— Не понимаешь ты того, что происходит, — с горечью ответил Цыганков, идя с ним в ногу. — Дело не в воровстве, а в причине, откуда это воровство идет!.. Во-первых, с запчастями. Чтобы получить новую деталь, досыта к тебе набегаешься.

— Эвон ты о чем! — рассердился Попов. — И побегаешь! И потрешь ноги! С запчастями расщедришься вашему брату, потом трактора на приколе стоять будут.

— Но тут тоже нельзя вслепую играть: дам — не дам, — не унимался Цыганков. — Есть дефектные ведомости, что положено — отдай… Но главное не в этом: систему работы в мастерской другую надо, социалистическую. Тогда и сторожей не потребуется, и воровство прекратится.

Попов махнул на него рукой, дескать, отстань, надоел со своей философией, работать надо, — и пошел к себе.

Цыганков постоял, посмотрел ему вслед и пошагал к проходной.

В конторе совхоза, куда он пришел, было тихо и пустынно: шел обеденный перерыв.

В приемной директора Цыганков увидел невысокую фигурку женщины в комбинезоне и не сразу признал в ней Веру. Она стояла к нему спиной и, вытягиваясь на носках, читала какое-то объявление на стене.

— Ты чего здесь?

Вера испуганно повернулась к нему — видимо, не ожидала встретить Цыганкова, ничего не ответила, лишь виновато пожала плечами.

— К директору, что ли?

— Нету его…

— Я ж тебе говорил, — с недовольством в голосе проговорил Цыганков, — к Попову надо вначале.

— Была я у него… А толку что? Меня же обвинил во всем. Будто ты не знаешь Попова!

— А с Портнягиным он говорил?

— Говорил… Отказался Николай. Понимаешь, от всего отказался!

Вера ухватила Цыганкова за рукав куртки, словно боялась, что он уйдет, не дослушает ее, и, торопясь, волнуясь, рассказала что произошло в конторке Попова.

— Ты успокойся, не надо прежде времени голову терять. — Цыганков подвел ее к стулу, стоявшему у стены, усадил. — А к директору зачем?

— Так надо же что-то предпринимать! — вспыхнула Вера. — Ведь пропадет Николай, понимаешь, пропадет, если сейчас не образумить его… Не могу я больше ждать, Иван, не могу! — Она сняла очки, отвернулась к стене, прижала ладони к лицу, готовясь расплакаться. Но тут же взяла себя в руки, встала, надела очки, поглядела с надеждой на Цыганкова. — Помоги мне, Иван, ради нашей дружбы…

Цыганков видел, как тяжело Вера переживает поведение мужа, и не просто понял, а сердцем почувствовал ее желание вернуть Николая. Он знал его по прошлогодней страде, знал как хорошего, трудолюбивого комбайнера, и в нем еще больше укрепилось решение добиваться перехода мастерской на поточно-узловой метод ремонта. Только в этом случае коллектив совхоза будет избавлен от вывихов, подобных поступку Портнягина. Собственно, за этим он сюда и пришел.

— Подожди меня здесь, — попросил он Веру, а сам пройдя по коридору, зашел в партком.

Секретаря парткома Иконникова Цыганков застал в кабинете — тот собрался куда-то ехать, у крыльца конторы стоял газик. Очевидно, в последнюю минуту, перед самым уходом, ему кто-то позвонил, и он стоял сейчас, держа в одной руке трубку, в другой — плащ, нервно нукал невидимому собеседнику.

— Ладно, разберусь, — сказал он и положил трубку. — Что у тебя? — спросил он Цыганкова. — Давай короче.

— Короче не получится, товарищ Иконников, — предупредил Цыганков. — Тут дела такие, что махом не решишь.

— Опять о заводском методе ремонта? — спросил не то укоризненно, не то удивленно Иконников.

— А что? Надоел? — вскинул брови Цыганков.

— Не в этом дело, — уклонился от прямого ответа Иконников. Его худощавое лицо исказилось гримасой, выражающей нетерпение. — Давай все это на осень, ломка сейчас не ко времени. Да и не до того, по правде сказать. Сорняки пропашные забивают, а тут еще с надоями сели, сенокос на носу. Давай на осень, а?

— Нельзя на осень. Сейчас надо, без промедления.

— Я понимаю, я все понимаю. — Иконников вышел из-за стола, подхватил плащ. — Ты прав, и предложение твое заслуживает внимания, но… не ко времени. Понял? Ну, бывай, — он торопливо сунул руку Цыганкову, — заходи в другой раз… поговорим… всегда рад.

Цыганков не сразу опустил руку Иконникова:

— Придется задержаться, товарищ секретарь. Я комбайн бросил в рабочее время не для того, чтобы в запятники ваших штиблет смотреть. У нас в мастерской случилась беда, и я вас не отпущу, пока вы не выслушаете меня.

— Ну давай, давай, — недовольно проговорил Иконников. — Только покороче.

Цыганков взял его под руку, повел обратно к стулу:

— Я уже предупреждал, короче не получится, товарищ секретарь парткома…

Выйдя из парткома, Цыганков позвал Веру:

— Пойдем в мастерскую, перерыв кончается… И не волнуйся, все будет хорошо.

7

Последний день недели начался, по мнению Гаврила Зотеевича, неплохо. Несмотря на вчерашнее столкновение у комбайна Портнягина, все вышли на работу вовремя — не было ни прогулов, ни опозданий. Гаврил Зотеевич специально обошел с утра все рабочие места — все шло нормально. Слесари — Сашка и Костя — находились в слесарке, Цыганков и Портнягин у своих комбайнов, Вера принимала груз, лишь Колотушкин сидел без дела на своей машине, решив охранять ее. Попов согнал Колотушкина с комбайна, послал помогать Шелонцеву.

Пять комбайнов были готовы, и Попов распорядился в понедельник разослать их по отделениям, чтобы не торчали тут, не мозолили глаза. Правда, он лишался пяти ремонтников — трудно возвращать комбайнера обратно, когда он попадет домой, — но зато устранял соблазн.

Что касается вчерашнего происшествия, то он решил замять его, не доводить до конфликта. Если дать ему ход, вынести за пределы мастерской — случившегося это не исправит, а людей обозлит, создаст нервозность. А это отразится на работе, на своевременном выпуске уборочных машин из ремонта. Подумав, пришел к выводу: заткнуть глотку Колотушкину — выписать ему новый аккумулятор, и поставить на этом точку.

Обеденный перерыв тоже прошел нормально, даже никто «козла» не забивал, сразу взялись за работу. Суббота — день короткий, и Попов уже подумывал, как вернется домой, быстренько переоденется, выведет свой К-175 и махнет вверх по Караганке. Есть там у него одно заветное местечко, где водятся лещи — пришла пора их клева.

Еще ни одного выходного дня не пропускал Гаврил Зотеевич, чтобы не порыбалить. Зимой — с легкими санками он спешил к омутам, летом — на мотоцикле мчался в верховья, возвращался всегда с полной корзиной рыбы — отдохнувший, посвежевший, готовый к новым трудам и подвигам.

Кажется, и сегодня ничто не могло нарушить этого распорядка Гаврилы Зотеевича. Однако случилось непредвиденное.

За полчаса до конца работы в мастерской появились главный инженер совхоза Бойко и секретарь парткома Иконников.

Войдя в тесную конторку Попова, они поздоровались с ним, и Бойко с хода спросил:

— Что у тебя творится, Гаврил Зотеевич? Комбайны раскулачивают? Со склада тащат?

Был Бойко еще молодой, чем-то похожий на Портнягина — такой же русый, сероглазый, но громкоголосый, быстрый в движениях.

— А-а, проспал тут один растяпа аккумулятор, — недовольно проворчал Попов, вставая перед начальством. — Так нашли, поправили дело.

— Говорят, не только аккумулятор, — подсказал Иконников.

— Кто говорит? — встревожился Попов.

— Сейчас все узнаешь, — успокоил его Бойко. — Иди, собирай людей, собрание будем проводить.

Попов хотел поинтересоваться, что за поспешность такая, к тому же в субботний день, но, недовольно посопев в усы, ушел.

Бойко оглядел давно не беленный потолок, лоснящиеся от мазута стены, нераспечатанное еще с зимы окно. Сколько раз он был здесь и не замечал этого запустения.

— Давно пора навести тут порядок, — сказал он.

— Ты об этой конуре говоришь? — переспросил Иконников, тоже оглядывая конторку Попова.

— Не только о ней. О мастерской… Понимаешь, причин к беспокойству раньше не было, план ремонта всегда выполнялся, пусть иногда и с нарушением графика, но…

— Не оправдывайся, — перебил его Иконников.

— Я не оправдываюсь, признаю себя виноватым… А ты не виноват? Мог бы мне подсказать, я в этих делах еще не очень, а ты — стреляный воробей, давнишний партийный работник. Твоя обязанность — работа с людьми, должен бы знать их настроения.

Иконников подумал о Цыганкове, который не раз приходил к нему, а он не придавал этому значения. И все по той же причине: план ремонта, хоть и со скрипом, но выполнялся, отвлекали другие дела.

— И я виноват, — признался Иконников. — Может, даже больше, чем ты.

Они закурили, дым волнами пошел к окну, застлал стекла.

Вдруг Бойко легко вскочил на пошатнувшийся под ним столик, шагнул на подоконник, щелкнул шпингалетами и, с треском рвущейся в пазах оклейки, распахнул створки. Теплый, настоянный на травах воздух ворвался в конторку, колыхнул бумаги на столе, открыл дверь в отсек.

— Ну как? — спросил Бойко, спрыгнув со стола, победно поглядывая на Иконникова.

— Тут ты порядок навел быстро, а вот как в мастерской? Там не окна, там — люди.

— Наведем и там… А ты знаешь, откуда это воровство? Кустарничество на производстве приводит к кустарничеству в этике… Да, менять тут все надо, главное, метод ремонта, прав Цыганков. Вот только как быть с Поповым? Посоветуй… Не справится он, привык работать по старинке. Да и без образования, какой из него новатор?

— Практик он не плохой, — заметил Иконников, — списывать его рано. Может, механиком оставить?

— Ладно, решим этот вопрос с директором, — ответил Бойко, увидев входящего Попова. — Ну как, собрались?

— Собрались, — сообщил Попов, хмуро разглядывая распахнутое окно, беспорядок в бумагах на столе.

Собрание проходило под открытым небом, возле комбайнов. Рабочие стояли, некоторые сидели прямо на земле, курили, негромко переговаривались. Хотя день клонился к вечеру, было еще жарко. Редкие облака, плывущие по небу, иногда затеняли солнце, враз становилось прохладнее, тогда все снимали кепки и шляпы, подставляли головы легкому ветру.

Не было ни стола, ни стульев для президиума, просто Бойко вышел вперед, открыл собрание и предоставил слово Иконникову.

Говорил Иконников неторопливо, привычно подбирал слова, чувствовалось, что такое выступление ему не в новинку. Он начал с международной обстановки, коротко коснулся внутреннего положения страны, задач второго года пятилетки, перешел на дела совхозные, осветил их состояние, и только тогда приступил к рассказу о причинах, побудивших дирекцию и партком созвать сегодняшнее собрание.

Рабочие слушали молча, и лишь когда он сказал, что в здоровом коллективе мастерской появились пачкуны, кто-то крикнул:

— Конкретней!

— Я говорю о Николае Портнягине, — ответил Иконников. — Этот Портнягин, пренебрегая установленными порядками, решил ремонт своего комбайна произвести путем снятия новых и дефицитных частей с других комбайнов, с комбайнов своих товарищей. И в этом антигосударственном деле ему помогали слесаря Шамин и Чемоданников.

Стало шумно, видимо, рабочие не все знали о вчерашнем событии.

— А вы меня за руку поймали или только видели? — спросил с вызовом Сашка.

Он и Портнягин сидели позади всех: тут же, привалившись к комбайну, стоял Костя.

— Я сам не видел, а кто с тобой работает — те видели, и знают, что…

— Цыганков? — перебил Сашка.

— Цыганков ли, другой ли — какое это имеет значение? Важен сам факт, что…

— Имеет значение! — крикнул Сашка. — Цыганкову нельзя верить, он заинтересованный в этом деле.

— Да брось ты препираться! — огрызнулись на него соседи. — Дадут слово и оправдывайся.

Сашка махнул рукой и, сказав что-то сердитому, замкнутому Портнягину, громко засмеялся.

— Повторяю, важен сам факт, что аккумулятор и другие детали обнаружены на комбайне Портнягина, — невозмутимо продолжал Иконников. — Все мы знали Николая Портнягина как передового рабочего, передового комбайнера, верили ему, а оказалось, он человек с двойным дном.

— Неправда! — крикнула рвущимся от обиды голосом Вера и даже привстала на коленях, но Маша дернула ее за руку:

— Что ты вяжешься? Туда же еще — защищает, бегает за ним. Он же тебя бросил, чего ты унижаешься?

— Он не такой… Неправду говорит о нем Иконников, — волновалась Вера. — Ну, оступился человек, не так себя повел, надо разобраться, поправить, а не клеить ярлык.

— Выходит, по твоему рассуждению, части с чужих машин снимал, а не виноват? — удивилась Маша.

— Знаю, виноват, а все же… Люблю я его, Маша.

— Так и скажи, что любишь, потому и оправдываешь… А ты не слышала, говорят, он сегодня у Тоськи Семиной ночевал? Вот и вся твоя любовь!

Это было жестоко со стороны Маши. Вера растерялась, обмякла, быстро-быстро поморгала веками:

— Неправда! Не верю я этому!

А Иконников уже уступил место Цыганкову. Тот негромко говорил, взмахивал зажатой в руке кепкой. Слушали его внимательно, словно открывал он что-то новое, неведомое присутствующим.

Вера пропустила начало речи Цыганкова, она видела лишь его круглое, напряженное лицо, но до нее не доходил смысл слов, в ушах по-прежнему стояла фраза Маши о Николае и Тоське. Она взглянула в толпу, разыскала Семину, — та сидела среди комбайнеров — веселая, зеленоглазая, как ящерица.

— Что мы слышим от наших руководителей? — говорил Цыганков. — А только то, что давай вкалывай, больше сработаешь — больше заработаешь. Все это, конечно, правильно. А где сознание того, что ты сделал что-то хорошее — пусть за деньги, — но сделал такое, отчего людям становится жить лучше, что в этом есть и твоя доля, твоя капля пота, — где оно? Почему об этом мало говорим? Вот и появляются люди, вроде Портнягина.

После Цыганкова еще выступали, обсуждали поступок Портнягина и его друзей, говорили о запчастях, которых мало, о старом, изжившем себя методе ремонта, о многом другом; время шло, солнце опускалось, уходило за поля.

Попов устало стоял, слушал, нервничал: срывалась поездка в верховья Караганки, нарушался субботний распорядок.

Но вот Бойко попросил Портнягина рассказать, как он дошел до жизни такой.

Портнягин встал, посмотрел вдаль, где небо стало темным и мглистым. Сашка дернул его за полу пиджака, он склонился к нему. Тот быстро пошептал ему на ухо, Портнягин отмахнулся от него, выпрямился. Он и так знал, что от него ждут признания. И вначале твердо решил отказываться от всего, как это уже было при разговоре с Поповым, но что-то переменилось в нем. И не потому, что он выслушал зажигательные речи Иконникова и Цыганкова — он заранее знал, что они скажут. Неожиданный выкрик Веры смешал его мысли. Он не мог понять, что с ним происходит. Вдруг ощутил в себе, в своих мыслях другое, противоречивое, но что — ему было неясно. Вот тут он, его друзья Сашка и Костя, а там, на другой стороне, — Бойко, Иконников, Цыганков, комбайнеры, ремонтники, и Колотушкин тоже там, — их больше. И Вера там. Но почему она так сказала?

— Говори, Портнягин, ждем, — напомнил Бойко.

— Я скажу. — Он помолчал еще, словно собирался с мыслями. — Если меня не могут обеспечить законным порядком, я вынужден сам обеспечивать себя… Потому, что я должен выполнить свой долг перед государством, работать без простоев, убрать хлеб вовремя.

Это полупризнание-полузащита вырвалась у него сама собой. Он хотел еще кое-что сказать, но раздумал и сел, недовольно морщась.

— Понятно, — заключил Бойко. — А ты, Шамин, что скажешь?

— Подсудимый от последнего слова отказался, — ответил со смешком Сашка и лег навзничь, показывая, что все происходящее его мало волнует.

— Так и запишем, — Бойко решил не спорить с Сашкой. — Твое слово, Чемоданников.

Костя чуть выпрямился, оттолкнувшись от комбайна, посмотрел туда, где сидели Вера с Машей.

— Ну, было дело, — сказал он, виновато улыбаясь, — помогали Николаю. Хотелось, чтобы убрал побольше… в общих интересах.

— А части с других машин снимали?

— Так Портнягин уже сказал… Было дело.

— Эх, ты! Друг называется! Продал он нас с тобой, Коля! — крикнул Сашка, но за общим шумом его никто, кроме Портнягина, не услышал.

Бойко поднял вверх руку, призывая к порядку.

— Сообщаю решение дирекции совхоза. Николай Портнягин за свой поступок заслуживает безусловного изгнания из совхоза. Но учитывая его прошлую неплохую работу, его признание в совершенном, он переводится с комбайна на трактор. Шамину и Чемоданникову объявляется по выговору, причем Шамин лишается премиальных за июнь месяц. Что касается метода ремонта, с будущей недели мастерская переводится на поточно-узловой метод, на работу по новому графику… На этом товарищи, собрание считаю закрытым.

Рабочие похлопали и, шумно переговариваясь, пошли к проходной. Попова и Веру главный инженер попросил задержаться.

«Пропала рыбалка!» — огорченно выдохнул Попов.

8

Когда Бойко объявил, что Портнягин переводится на трактор, Сашка пренебрежительно свистнул и сказал:

— Пошли, Коля. Остальное — подробности, а подробности нас не интересуют. Приговор оформят и без нас.

Они встали и пошли. Уже в спину им летели слова Бойко о выговорах слесарям, но они даже не обернулись.

За проходной их догнала запыхавшаяся Семина, подхватила под руки.

— Идем ко мне. — Тоська так и полыхала вся, не сдерживала радости. — Осточертело слушать этих праведников, голова лопается.

Они прошли подле столовой, завернули за угол, где у клуба толпились ребятишки, ожидая первого сеанса в кино, и вышли на улицу.

Портнягин шел, как в тумане, не видя ничего. Ему было страшно обидно, что так все нелепо кончилось — никто не защитил, не поддержал его.

— Вы слышали? — спросил он, словно очнувшись. — Это Вера кричала «неправда»? Или кто?

— Галлюцинации, — отмахнулся Сашка.

— Не надо, Коленька, — прижалась к нему Тоська. — Не расстраивайся, не печаль себя… Сейчас придем, поужинаем, винца выпьем, и все пройдет, все будет хорошо.

Тоська дышала в ухо Портнягина, он слушал ее, а сам был все еще там — на собрании.

— Молодец, Антонида, правильно на вещи смотришь, — крикнул Сашка. — Подумаешь, выговор. Да хоть два!.. Уеду в город, мои золотые руки везде нужны… Они думают, я из собственной корысти. А я ради дружбы, так мне плевать.

Двухквартирный домик за невысоким частоколом из штакетника мягко освещался заходящим солнцем. За калиткой, по обе стороны дорожки, густо росли цветы: баданы, ирисы, нарциссы, табак, по стене сеней тянулись вьюнки. И все это распространяло вокруг нежный аромат.

Сашка не удержался, остановился, потянул носом:

— Коля, мы с тобой находимся в райской обители! И с нами Ева!..

— Это все мама, — уважительно произнесла Тоська. — Она у меня хозяйка.

В прихожей их встретила мама Тоськи. Это была еще не старая женщина, с мелкими кудерьками волос на голове. Тоська повела глазами, и она, обрадованно охнув, распахнула дверь в комнаты, бросилась накрывать на стол.

И вскоре на столе уже шумел самовар, поблескивали стеклом рюмки и бутылки, дразнила аппетит разнообразная закуска.

— Пожалуйте, Николай Павлович, Александр — не знаю, как вас по отчеству, присаживайтесь, угощайтесь, — кланялась мать Тоськи, расплываясь в улыбке.

— Меня можно и без отчества, — сказал Сашка, садясь и оглядывая стол, потирая руки в предчувствии еды и выпивки. — Я — рядовой, я — масса.

Тоська налила рюмки, подняла свою.

— За что выпьем? — спросила она, глядя счастливыми глазами на невеселого, присмиревшего Портнягина.

— Выпьем за дружбу, за мужскую дружбу, — предложил Сашка.

— Ты, Саша, видимо забыл, что я Ева, — засмеялась Тоська. — Давайте лучше за любовь… За настоящую любовь!

— За любовь! — подхватил Сашка.

Они чокнулись, выпили. Мать Тоськи, тихо прикрыв створки двери, ушла на кухню.

В комнате было тесно от мебели, от вышитых подушечек, разбросанных по дивану, от вышитых дорожек на столиках, на швейной машине. За прикрытыми тюлем окнами стоял серый вечер, на улице лаяли собаки, мычали коровы, пришедшие из табуна, а тут было тепло, даже уютно среди этих дорожек и подушечек, ярко горела люстра, освещая уставленный снедью стол.

Портнягину после рюмки стало легче, он закусил соленым рыжиком, улыбнулся Тоське, и — пошло, поехало — отодвинулось собрание, Вера, Бойко, Иконников с его речами, — остались они втроем, да еще кошка, вскочившая к нему на колени.

Через час они уже громко смеялись, полупьяно разговаривали о разных пустяках. Сашка рассказывал анекдоты, пытался танцевать, тащил Тоську, но та отбивалась, не отходила от Портнягина.

— Коля! Колинька! Выпьем!

Тоська наваливалась грудью на стол и длинные зеленые серьги качались в ее ушах, дразнили Портнягина. Чем-то покоряла, притягивала его к себе эта зеленоглазая женщина, и он пил, не отказываясь.

— Подобрал Цыганков твою Верочку! — кричала Тоська. — Ну и пусть! Чем я хуже ее? Скажи, чем?

Она вскочила, раскрыла широко руки, вскинула голову и вдруг лихо выбила дробь. Портнягин потянулся к ней, она упала к нему на руки, потом села на колени, обвила его шею и, прильнув к губам, долго и жарко целовала.

— Переходи ко мне жить, — зашептала Тоська, оторвавшись от его губ. — Разве тебе у меня будет плохо?

И она повела рукой вокруг, показала на спальню, где на кровати грудой высились подушки.

— Переходи, Николай! — вскричал Сашка. — Не прогадаешь!

— Будете с отцом на одном тракторе работать, посменно… Водочка будет, закуска, что пожелаешь. Я не Верка, я все могу.

Портнягин молча притянул ее, поцеловал в вырез платья.

— Силен, бродяга! — крикнул Сашка, хохоча и ёрзая на стуле.

Вдруг Тоська тихо запела, обняв Портнягина и глядя ему в лицо.

Сашка подтянул ей.

И так они сидели, пели, позабыв обо всем на свете, и о том, что завтра будет снова день, уже не похожий на сегодняшний, который неизвестно что принесет им.

Когда допели до конца, Портнягин тихо отстранил Тоську, встал, постоял, покачался, провел рукой по лбу, словно вспоминая что-то.

— Жарко тут, — проговорил он глухо.

Тоська проворно отдернула шторку, распахнула окно — со двора потянуло прохладой и одуряющим запахом цветущего табака.

— Пойдемте на улицу, — предложил Сашка, — подышим озоном.

Они вышли и пошли к парку, где густо горели лампочки.

Было уже темно, на тротуар ложились полосы света из окон домов. Идти было легко, и к Портнягину вновь пришло хорошее настроение. После выпитой водки все вокруг казалось удивительно хорошим — и дома, и улица с палисадниками, и дощатый тротуар. И сам он был сейчас умным и хорошим, и Сашка с Тоськой, которых он любил пуще всех, тоже были умными и хорошими. Он высвободил руки из карманов, обнял крепко Тоську с Сашкой, прижал их к себе.

— Огонь у твоей бывшей, — Сашка показал рукой вверх, — Не спит, просвещается, газеты читает… А может, у ней Ваня Цыганков в гостях? Ха-ха!

Смех Сашки отрезвил Портнягина — он неожиданно остановился. Подняв глаза, увидел свет в окне своей бывшей комнаты, знакомая ему белая занавеска закрывала окно, скрывала, что там сейчас происходило.

Неожиданно тоска, жуткое отчаяние охватило Портнягина, словно стоял он у края пропасти, в которую неминуемо должен был свалиться. Все же он любил Веру… Отодвинув от себя Тоську и Сашку, он схватил с земли камень и, дико тараща глаза, в каком-то исступлении, с силой запустил его в окно. Раздался треск разбитого стекла, осколки посыпались на тротуар, звеня и раскалываясь.

Сашка вскричал, дико хохоча:

— Правильно, Коля! Бей, кроши, рви тенёта!

Тоська ойкнула в страхе, схватила Портнягина за руку, торопливо потащила в сторону. Но он вдруг обмяк, обессиленно опустился на землю. Ему стало все безразличным — и Тоська, и Сашка, и то, что он разбил окно, и что появились орущие, бестолково мечущиеся люди.

Появившиеся дружинники с красными повязками на рукавах что-то спрашивали его, грубо трясли за плечи, надрывалась Тоська, размазывая слезы по щекам, а он сидел на земле, глухой ко всему.

Сашка, озираясь по сторонам, хоронясь от дружинников, быстро отошел в тень домов: «Кажется, все, посторонним пора сматываться, это зрелище не для них». И исчез в темноте.

Когда Портнягина и Тоську посадили в кузов проезжавшей мимо грузовой машины, Николай успел заметить, что Сашки с ними не было. «Удрал… Ну и пусть!» — заключил он беспечно.

И еще заметил, как на крыльцо подъезда выскочила Вера. Крича и протягивая руки, она побежала за машиной, но машина свернула за угол, и Вера пропала.

9

На только что закончившемся собрании Вера была сама не своя. Ей казалось, что не одного Николая судили рабочие, но и ее вместе с ним. Стыд и горечь не оставляли Веру. Стыд потому, что это ее муж, ее любовь выставлены на позор. А горечь — разве не горько, когда любимый человек заблуждается, не найдет силы признаться в своей неправоте.

Когда Николай встал, чтобы ответить на вопросы Бойко, она замерла, не отрывала от него глаз. Но он не оправдал ее надежд, повторил то, что она уже слышала. Как ей хотелось крикнуть тогда: «Что ты делаешь? Одумайся!», но она промолчала, зажала в зубах конец платка, чтобы не раскричаться.

И когда собрание закрылось, хотела сразу же кинуться вслед за Николаем, чтобы увести его опозоренного домой, — все употребить, но увести, — и там поговорить с ним ласково, сердечно, как полагается жене, — за все эти прошедшие пять дней со времени их размолвки ей так и не удалось поговорить с ним.

Но ее окликнул Бойко, и она пошла на склад. Пока Бойко спорил с Поповым, пока составлял график ремонта на конец месяца, разбирался в обеспечении запчастями — прошло больше часа.

Проводив Бойко и Попова, закрыв склад, она вышла из проходной и торопливо пошла в общежитие в надежде встретить там Николая. Но в общежитии его не оказалось, и она пошла в столовую. Но Николая не было и в столовой. Тогда она пошла в клуб — может, ушел в кино, но его там не было, как сказала контролерша.

«Где же его искать?» — думала она в смятении, стоя у крыльца клуба, вглядываясь в завечеревшую улицу, в редких прохожих.

Неожиданно появились Маша с Костей. Они шли в ее сторону, очевидно, спешили на второй киносеанс. Маша, увидев Веру, оставила Костю, подбежала к ней.

— Ты что тут? В кино собралась? Тогда идем вместе.

Вера схватила ее за руку.

— Слушай, не знаешь где Николай? Не видела его?

— Нет, — ответила Маша, пряча глаза, — не видела… Я сейчас из дому, нигде не была.

Маша говорила неправду. Они с Костей только что прошли возле Семиных, слышали громкий смех за окнами, пьяные голоса, и среди них голос Николая.

— Он наверно в парке, — сказал подошедший Костя. — Они в парк с Сашкой собирались.

— Пойдемте в парк, — нетерпеливо попросила Вера, — помогите найти Николая.

И не дожидаясь их согласия, она потянула Машу за собой.

Костя и Маша переглянулись тревожно. Если они пойдут сейчас мимо квартиры Семиных, Вера обнаружит Николая, и тут без скандала с пьяной Тоськой не обойдется.

— Подожди, куда-ты тащишь? — со смехом сказала Маша. — Зайдем сперва в магазин, у меня сахару нет.

Они свернули в переулок, вышли в улицу, шедшую вдоль забора, огораживающего двор мастерской, и зашли в магазин. К продавцу была небольшая очередь, и Вера нервничала, пока Маша стояла в этой очереди, пока ей отвешивали сахар, и потом, пока она покупала еще масло, крупу.

Когда они подходили к парку, на улице уже было темно. В парке горели огни, оттуда доносилась музыка — на танцплощадке крутили магнитофон.

— Знаешь, что, Вера, — остановилась, посмотрела выразительно на Костю Маша. — Мы с Костей сходим, поищем Николая, а ты иди домой, жди нас. Да забери мои покупки, что мне с ними таскаться.

— Пожалуй, так лучше будет, — поддержал Машу Костя. — Кто знает, как бы шуметь Николай не стал, когда тебя увидит. Сашка с ним, возьмет да подначит… А мы отведем его, договоримся и доставим к тебе.

Вера подумала и согласилась.

— Ну вот и хорошо, — с облегчением вздохнула Маша, передавая ей сверток. — Ты жди нас, никуда не уходи.

Зайдя к себе, Вера включила свет, положила покупки на стол, постояла, подумала, перебрала в памяти все события сегодняшнего дня, тяжело вздохнула и стала готовиться к встрече с Николаем — приводить себя в порядок.

Она сбросила туфли, рабочее платье, надела халат, тапочки и пошла умываться.

Умывшись, присела к зеркалу и начала расчесывать волосы.

Вдруг за ее спиной раздался оглушительный треск, словно грянул гром, и на пол упал камень. Вера инстинктивно сжалась, обхватила руками голову. Когда отзвенели стекла, она испуганно взглянула вверх и увидела большую зубчатую дыру в окне, сквозь которую виднелись звезды.

Вера подбежала к окну, хрустя осколками, откинула занавеску, прижалась лбом к стеклу, но стекло отсвечивало, ничего не было видно. Она кинулась к выключателю, погасила свет, снова подбежала к окну. На улице суетились люди, кто-то беспомощно сидел на земле, и подле него кричала женщина в белом. Было темно и плохо видно, но голос женщины показался Вере знакомым. «Не Тоська ли?» — ёкнуло и зашлось сердце.

Но вот от парка, стуча ботинками, прибежали дружинники, они осветили карманным фонариком того, кто сидел на земле, и Вера, к своему ужасу, узнала Николая.

Она отскочила от окна, заметалась по комнате, сорвала с шеи полотенце, схватила платок, и так — в халате, в домашних тапочках — выскочила за дверь.

Не помня себя, не разбирая ступенек лестницы, она сбежала вниз, выскочила на крыльцо. Посреди улицы она увидела толпу людей и машину, на которой увозили Николая.

Вера бросилась за машиной, словно хотела ее догнать, не слыша предупреждающих криков появившейся Маши. Машина уже скрылась за углом, но Вера все бежала за ней. Полы ее халата разлетались по сторонам, обнажая голые ноги, волосы бились о плечи — она забыла надеть платок, держала его в руке, и бежала, бежала, не обращая ни на что внимания.

Выбежав в конец улицы, она остановилась перевести дух, прижала руки к груди, к бьющемуся в страхе сердцу, и услышала, как машина прогудела на мосту, — видимо, Николая везли в Караганку, к участковому милиционеру.

Теперь она знала, где искать мужа, быстро накинула платок, запахнула халат и пошла к мосту.

Караганка еще не спала, светились окна, ходила по улице молодежь, переговаривались во дворах женщины. Мать Веры была дома, у нее горел огонь, очевидно, придя с фермы, убиралась по хозяйству.

Но Вера не зашла к матери, она подошла к дому Цыганковых и постучала в окно.

На стук выглянул Иван. Узнав Веру, он тут же захлопнул створку и выскочил на улицу.

— Что случилось? — спросил он тревожно, глядя на необычно одетую Веру, молча стоявшую в тени дома, поблескивая очками.

— Николая арестовали.

— Когда? За что?

Вера сбивчиво рассказала ему, что произошло, не скрывая перед ним своего горя.

— Сама не понимаю, зачем ему бить окна… Помоги, Иван, надо выручать Николая. Не хулиган же он!

Она всхлипнула, отвернулась от него, прижав кулаки к щекам.

— Всыпать бы ему хорошенько ремня в задницу, — зло проговорил Цыганков. — Пошли, попробуем.

В общей комнате сельсовета было людно — сидели дружинники, зареванная Тоська, участковый милиционер писал протокол, но Николая не было.

Увидев Цыганкова и Веру, Тоська вскочила, но под взглядом милиционера тут же села.

Цыганков знал милиционера — тот был местный. Он подошел к нему, поздоровался за руку, оглядел дружинников — молодых караганских ребят, раскрасневшуюся злую Тоську, спросил:

— А где Портнягин?

Милиционер кивнул головой на дверь своей комнатки, закрытую на замок.

— Что думаешь с ним делать?

— Посидит до утра, а утром отправлю в район.

Вера кинулась к милиционеру, схватив рукой распахнувшиеся полы халата.

— Зачем в район?

— Судить его будут за хулиганство. Окно в квартире разбил.

Вера посмотрела с мольбой на Цыганкова, на милиционера.

— Так у себя же в квартире разбил, а не у чужих людей. За что его судить? Себя наказал, не кого-нибудь…

— Это жена Портнягина, — сказал Цыганков милиционеру.

— Какая она ему жена? Он с ней не живет! — крикнула Тоська и опять хотела встать, но милиционер жестом остановил ее.

Цыганков с неприязнью, с брезгливостью посмотрел на Тоську.

— Вот что, Сергеев, отпусти Портнягина. Жена прощает ему проступок… Мало ли что бывает в семье? Не за все же судить.

— Не могу, товарищ Цыганков, дело приняло общественный характер. Вот тут дружинники, свидетели, документы оформлены…

— Какой же это общественный характер? — вмешалась Вера. — Свое окно разбил.

— Подожди, — сказал ей Цыганков и опять обратился к милиционеру. — Ты прав, но тут дело такое… деликатное. Ну, как бы тебе лучше объяснить? Зайдем в кабинет.

Они вошли в кабинет председателя сельсовета и закрыли за собой дверь.

Тоська, проводив их взглядом, обернулась к Вере, злорадно усмехнулась:

— Эх, ты, брошенка! Зря гоняешься за Николаем, не вернуть тебе его. Мой он теперь, мой! Засудят — передачи я буду носить. А ты — целуйся со своим Цыганковым!

И она пьяно захохотала.

— Перестань болтать! — строго произнес один из дружинников, подходя к ней, тронув за плечо.

Тоська подняла гневное лицо к нему:

— А ты маленький еще меня учить, подрасти сперва. Может, и тогда ты мне не очень понравишься. Вишь, какие у тебя волосы — рыжие да в репьях, как у захудалого теленка.

Ругань пьяной Тоськи показалась ребятам потешной, они засмеялись.

Вера стояла молча, не слушая Тоську, не спускала глаз с двери, где находился Николай. Она ждала, чем кончатся переговоры Ивана с милиционером, и эта неизвестность томила ее.

Но вот дверь кабинета раскрылась, и первым вышел милиционер, за ним Цыганков. Вера перестала дышать, когда милиционер, достав из кармана ключ, открыл замок на дверях своей комнатки.

— Предупреждаю, — обратился он к Цыганкову, — только повидаться… Портнягин, на выход! — крикнул милиционер, раскрыв дверь.

Из комнатки, щурясь на свет, появился Николай. Увидев Веру и Цыганкова, он остановился, оперся спиной о косяк двери, пьяно усмехнулся:

— А-а, пришли…

— Жена к тебе пришла, — сказал милиционер. — И друг твой, товарищ Цыганков.

— Какой он мне друг? Волку серому он друг!

— Коля! — крикнула Вера и кинулась к Николаю. Платок слетел с ее головы и упал на пол белым парашютиком.

Портнягин отстранил Веру рукой и пошел на Цыганкова:

— Порадоваться пришел? Да? Упрятали Портнягина и радуетесь, сволочи?

— Коля! — Вера ухватилась сзади за пиджак, не пускала Портнягина.

— Не лезь к нему! — закричала Тоська, вскочив с места, бросаясь к Вере.

Но милиционер схватил ее в охапку, крикнул дружинникам:

— Ну-ка, выведите ее!.. Да проводите домой, чтобы не упала дорогой.

Ребята со смехом подхватили кричавшую, рвущуюся из рук Тоську и повели на улицу.

Портнягин словно не слышал крика Тоськи, ее бунта, смеха дружинников, стоял удерживаемый Верой, не спускал взгляда с Цыганкова, скрежеща зубами. Потом оттолкнув Веру, сказав зло: «Иди ты!..», повернулся и, пьяно покачиваясь, ушел обратно в милицейскую комнатку, закрыл за собой дверь.

Вера растерянно смотрела ему вслед. Милиционер подошел к ней, тронул за руку. Она оглянулась, отошла от него и вдруг сгорбилась, втянула голову в плечи, быстро-быстро пошла, толкнула двери и выскочила на улицу.

Вышедший следом Цыганков нашел ее стоявшей в простенке между окнами дома. Он заглянул ей в лицо, увидел отрешенность в сухих глазах.

— Ты чего? — встревожился Цыганков.

— Пропал Николай, — прошептала она, чуть шевеля губами. — Что теперь будет? Что теперь будет?

— Что заработал, то и получит… Суток пятнадцать дадут. Отсидит — поумнеет.

— Я о себе… Что со мной будет? Как жить дальше?

Цыганков вновь посмотрел ей в лицо, тяжело вздохнул, потом огляделся. Ночь стояла над Караганкой, утихли шумы, человеческие голоса, село отходило ко сну.

— Иди-ка ты спать, Вера. Завтра будет видно, что тебе делать… Как говорится, утро вечера мудренее.

Вера еще постояла и пошла к дому матери. Было так тихо, так умиротворенно в вечерних сумерках, от земли исходило такое теплое испарение, такой покой лежал вокруг — и на селе, и за селом вплоть до темного горизонта, до высоких звезд на небе, что ей никак не верилось в то, что произошло сейчас в сельсовете: ни в орущую Тоську, ни в спокойного милиционера, посадившего Николая под замок. Все казалось сном — дурным и не реальным.

10

За окном погромыхивало так часто и дробно, словно кто-то бил палкой по пустой бочке. Гром разбудил Веру, она поднялась, выглянула в окно. Было ранее утро, поселок еще спал. На востоке стояла черная туча. Бившие непрестанно молнии разрывали ее черноту, и в их свете туча казалась невероятно огромной, зловеще нависшей над поселком. Вера поежилась от проникшего в нее страха и снова легла в постель, укрылась с головой, чтобы не слышать грома, не видеть слепящей молнии.

Вот уже две недели, как Николай отбывает наказание в райгородке. Завтра он должен выйти, вернуться в поселок, на работу. Что будет завтра, как он себя поведет?.. Все эти две недели Вера была не в себе: приходила вовремя на службу, работала, встречалась с людьми, разговаривала, даже улыбалась, но все это шло механически, по привычке; внутри она была собрана в маленький комочек, в котором не было места ничему другому, кроме ее нынешнего положения. В первые дни она пристально всматривалась в людей, искала в них осуждения себе как жене Портнягина, докатившегося до каталажки, но ничего предосудительного не замечала: люди к ней относились хорошо, не говоря, не намекая о Николае. И это внешнее безразличие рабочих мастерской к ее судьбе, к судьбе Николая, было для нее, пожалуй, хуже возможных намеков, злорадных разговоров.

Когда становилось совсем невтерпеж, она закрывала окно, забивалась в уголок склада и сидела там без слез, без мыслей, пока к ней не приходило осуждение самой себя за ненужную хандру. В такие минуты ей даже приходило в голову, зачем она не отдала Николаю этот проклятый подшипник, из-за которого произошло столько несчастья, тогда все осталось бы как было: и она бы не теряла мужа, и он бы не терял своей головы, своей рабочей чести. Но сколько она ни думала, не могла смириться с этим. И даже сама такая мысль была ей противна, унижала ее.

И все же, в глубине своего сердца она лелеяла надежду, что еще не все пропало, что Николай еще вернется к ней. Вот отсидит пятнадцать суток, поколет там дрова для столовой, для бани-прачечной, попотеет над чурбаками и одумается. И она настраивала себя на встречу с ним, представляла как это произойдет, рисовала картину одну умилительнее другой.

И тут не обошлось без Ивана Цыганкова. Он поддержал ее, не давал падать духом, говорил, что Портнягин еще подымется, еще покажет себя. Вот кто действительно был другом, с которым она делилась своими страданиями и чаяниями. Она не знала, как бы жила сейчас, как бы работала, если бы не поддержка Цыганкова. И была благодарна ему, как никому другому, за все, что он делал для нее.

По совету Цыганкова она в первое же воскресенье после ареста Николая, решилась съездить в райцентр, повидаться с ним. Она загодя готовилась к этой поездке: накануне напекла творожных ватрушек, которые так любил Николай, сварила яиц, налила в баночку варенья, завернула в целлофановую бумагу кусок масла. Утром тщательно оделась — во все свежее, праздничное, даже подправила брови, подкрасила губы, чего раньше не делала, сложила все подготовленное к передаче Николаю в корзинку и пошла в Караганку к остановке автобуса.

Утро стояло тихое, теплое, солнце только взошло, еще пряталось за осокорями, когда она подходила к мосту через реку. Шагалось легко, она шла и думала, что скажет Николаю, когда увидит его. Слов складывалось много — и горьких, и сладких, она отметала одни, искала другие, которые были бы ярче, впечатлительнее — пусть Николай сразу поймет, что она, жена его, думает, страдает о нем.

Наконец, поняв, что все слова, какие она придумала сейчас, вряд ли раскроют Николаю всю ее женскую душу, изболевшуюся за него, за самого близкого ей человека, она пришла к выводу: ничего не говорить, пусть он сам покажет себя, выскажется после такого испытания, и только уж потом она скажет ему, что думает.

С этим решением она и подходила к остановке автобуса, когда увидела там Тоську, стоявшую с большой, плотно набитой сеткой. У Веры от неожиданности отнялись ноги, она не могла дальше ступить и шагу, прислонилась к стене дома и стояла, оцепеневшая. Ожидавших автобус было не так много, и Тоська резко выделялась среди людей буйно-цветным платочком на голове, кокетливо одетым, ярко-белой блузкой с фасонными, широкими рукавами. И Вера с ужасом подумала, что не сможет сейчас войти на посадочную площадку, — было стыдно перед людьми за свое положение, в каком она оказалась: к ее мужу едет с передачей посторонняя женщина; и если Вера выйдет к автобусу и поедет в райцентр, ей надо будет делить с этой женщиной Николая, спорить, кому он достанется, кто на него имеет право. Да и сейчас Тоська, как только увидит Веру, поднимет крик, будет издеваться, унижать ее. Это было выше сил Веры, от одной мысли об этом ее начало подташнивать, закружилась голова.

Тоська стояла спиной к ней, и это спасало Веру, и уйти она не могла — это было бы замечено, люди еще шли к остановке. Тихонько пятясь, она отодвинулась за угол дома. Тут было тихо, безлюдно, с остановки не видно, и она стояла, боясь пошевелиться, боясь, что ее увидят, спросят — чего она тут прячется, и тогда волей-неволей придется что-то отвечать, врать, вывертываться.

Но никто не обращал внимания на нее, все спешили к автобусу. Вот он подошел, Вера слышала, как пассажиры, переговариваясь, усаживались, как захлопнулись дверцы, и автобус, шурша по песку шинами, урча мотором, пошел в райцентр.

Только тогда она вышла из своего укрытия. Вначале подумала, не подождать ли следующего рейса — он будет через два часа, но обида на Николая, что он примет Тоську, что она будет с ним разговаривать и вести себя как его законная жена, так навалилась на нее, что она отбросила эту мысль, пошла домой.

Весь день она чувствовала себя скверно, вдруг разболелась голова, Вера ходила по комнате из угла в угол, спотыкаясь на ровном месте. Не хотелось ничего делать, с трудом дождалась ночи, рано легла спать, но сон не приходил, уснула лишь под утро.

Утром только успела открыть окно склада, как в нем появилось улыбающееся лицо Тоськи.

— Здравствуй! — игривым голосом пропела Тоська, поставив локти на переплет окна. — Как живешь? Поди, все еще о бывшем муже скучаешь?

Вера с силой захлопнула ставень окна, заметив со злорадством, как Тоська испуганно отдернула руку. Похохотав, покричав, Тоська ушла.

Вера обессиленно опустилась на табуретку. «Значит, принял ее Николай, принял ее подарки». Уже не обида, а злость, бессильная злость на Николая, стала душить ее.

В ставень постучали. Вера открыла окно, за ним стоял улыбающийся Цыганков. Кажется, он всегда приходит в то время, когда Вере особенно тяжело.

— Съездила к Николаю? Как он там?

— Не получилось у меня с поездкой, — ответила Вера.

— Как так? — удивился Цыганков.

— Да так вот…

И Вера рассказала ему о своей вчерашней и сегодняшней встрече с Тоськой. Цыганков слушал, не перебивал.

— Ты особенно не расстраивайся, — сказал он, желая успокоить Веру. — Подумаешь — Тоська! Она больше натреплет языком… Подожди, я сам к нему съезжу — у меня есть заработанные дни… Поговорю с ним как следует, как мужчина с мужчиной.

Слова Цыганкова успокоили Веру, она стала опять надеяться, что все обойдется, Ивану удастся поговорить с Николаем. Но ее ожидания не оправдались: Портнягин отказался встретиться с Цыганковым, о чем ей и сообщил сам Иван — зло ругавший Портнягина, не стесняясь, не щадя самолюбия Веры…

Гроза, погромыхивая, обошла поселок, не пролилась дождем, ушла в сторону. Вера поднялась, посмотрела на посветлевшее небо, и начала одеваться — пора идти на работу.

11

Николай Портнягин заканчивал свой срок. Пятнадцать суток, назначенные ему нарсудом в наказание за мелкое хулиганство — так был обозначен в приговоре его проступок, оказались для него не просто встряской после похмелья. Уже в тот день, когда из Караганки его увозила милицейская машина, он понял, что натворил дел, за которые, кажется, пришло время расплачиваться. И за добычу запчастей, хотя он тут не считал себя виноватым, и за разбитое окно в квартире. Завтра весь коллектив мастерской будет знать, что Николая Портнягина, как арестанта, увезли под конвоем в милицейскую тюрьму. И он твердо решил: как только развяжется с милицией, уйдет из совхоза.

И все дни, пока его водили под конвоем на работу, а на ночь закрывали на замок в камере, он не расставался с этой мыслью, решив уехать на одну из новостроек, где не знают о нем ничего, и начать новую жизнь.

Иногда вспоминал Веру, но уже не мог без неприязни думать о ней, считая ее первой виновницей своего несчастья. К тому же он был уверен, что Веру подобрал, как выражался Сашка, Иван Цыганков. И потому приход Веры и Цыганкова в сельсовет, который он помнил смутно, не изменил ничего в отношениях Портнягина с Верой.

И ничего удивительного не было в том, что Портнягин наотрез отказался выйти к Цыганкову, когда тот, приехав в райотдел милиции, пытался встретиться с ним…

Утро дня его освобождения ничем не отличалось от дней, которые он провел в камере. Разве только тем, что проснулся раньше обычного, когда его сосед — мальчишка, сосунок, попавший вчера за драку, еще спал беззаботным сном. Портнягин умылся, оделся, и стал ждать вызова.

Ждать пришлось долго, и он мучился, ходил по камере, почти с ненавистью глядел на безмятежное лицо мальчишки, которому нет никакого дела до его терзаний. Да и что этому сосунку? Вызовут сегодня папу с мамой, прочтут им тут в милиции лекцию, как надо воспитывать своих длинноволосых деток, и отпустят с миром.

Наконец дверь открылась, у дежурного состоялись необходимые формальности, и Портнягин вышел на улицу.

Райгородок празднично гудел — было воскресенье, и он растерянно постоял, подышал вольным воздухом, думая, не пойти ли ему вначале в столовую, поесть как следует после милицейских борщей, как неожиданно появился Сашка Шамин.

— Здравствуй, Коля! — закричал он восторженно, раскрывая руки и обнимая Портнягина. — А мы тут ждем, ждем… Ну, поздравляю тебя, как говорится, с легким паром!

Портнягин был страшно рад встрече, расчувствовавшись, потискал Сашку, похлопал по спине.

— С кем это ты ждал меня?

— С Тосей. С Семиной! — Сашка возбужденный встречей с Портнягиным, не мог успокоиться и говорить тихо, кричал на всю улицу — на них стали уже обращать внимание. — Понимаешь, ждали, ждали… Она говорит, может, успею сбегать в магазин, перехвачу кой-чего. Пойдем, поищем ее, а потом рванем в ресторуху — надо обмыть такой исторический случай: встреча друзей после вынужденной разлуки.

И Сашка, весело похохатывая, подхватил Портнягина под руку, и они пошли к магазину.

— Как там наши… в мастерской? — не утерпел, спросил Портнягин.

— А-а, — отмахнулся Сашка. — Потихоньку топаем, движемся вперед к коммунизму! Новый заведующий теперь, читает лекции, как надо и как не надо… А мы слушаем, рты поразевали.

— Новый, говоришь? А где Попов? Гаврил Зотеевич?

— А «поп» механиком по сельхозмашинам.

— А как там моя бывшая поживает? — помолчав, с наигранным безразличием спросил Портнягин.

— Верка? Ха! Приедешь — узнаешь, — загадочно ответил Сашка. — А вот и Тося!

Семина, раскрасневшаяся, улыбающаяся, шла навстречу, не спуская с Портнягина так и брызжущих радостью глаз.

— Наконец-то! — проговорила она. — Наконец-то дождалась я своего праздника!

И прижавшись к Портнягину, поцеловала его в щеку. Он никак не реагировал на поцелуй Тоськи, хотя в душе был рад ей.

— Ну пошли, — заторопил их Сашка. — Пойдем, развлечемся малость.

И они пошли к ресторану.

12

День был тяжелый — отправляли в поле последние хлебоуборочные машины, укомплектовывали «летучки», и Вера весь день выдавала инструмент, запчасти, оформляла документы и только к вечеру вздохнула посвободней, когда на опустевшем дворе остался один автобус — на нем предполагалось развезти задержавшихся по разным причинам рабочих по участкам и отделениям.

Занятая с утра до вечера, она так и не узнала, вернулся ли Николай из райцентра, и это безвестие томило ее, а спросить кого-нибудь, стеснялась, хотя людей в складе перебывало много.

Перед самым концом работы забежала Маша Травникова. Она, видимо, спешила, и войдя, тяжело дыша, остановилась у двери и смотрела с вызовом на подругу. Вера забеспокоилась:

— Что с тобой? Случилось что-нибудь?

— А ты слышала новость? — вместо ответа спросила Маша, присаживаясь к столику.

— Какую новость? О Портнягине? — вдруг догадалась Вера, и сердце ее сжалось от предчувствия дурной вести.

— Вот именно, о Николая Портнягине, твоем бывшем муже… Я сколько убеждала тебя, что напрасно убиваешься, он мизинца твоего не стоит.

— Да говори ты, наконец, что случилось? — в нетерпении вскричала Вера.

— А то случилось, что к Тоське он вернулся, у нее живет. Говорят, сама за ним в райцентр ездила, привезла прямо на квартиру.

Вот и пришло то, чего так опасалась Вера: не устоял Николай, увела его распутная бабенка! Не сумела, не нашла она, что следовало предпринять, чтобы удержать его.

Она могла простить ему уход из дому, простить унижение, которое пережила, но приди он к ней — она все простила бы. И употребила бы все влияние, всю свою любовь, чтобы Николай никогда не потянулся даже в мыслях к дурным поступкам — строить свое благополучие за чужой счет. Но сможет ли она простить ему уход к Тоське?

Маша еще поговорила о себе, о Косте Чемоданникове, с которым они решили пожениться, но видя, что Вера не слушает, сказала на прощание:

— Расстроила я тебя, но ты меньше всего огорчайся, этого надо было ожидать. Говорили люди, еще до отсидки он с Тоськой связался, у нее ночи проводил.

И ушла.

Вера посидела еще, ошарашенная новостью, сообщенной Машей, посидела, попереживала, но уже не плакала, как раньше. Все в ней замерло, опустело — так бывает пусто в доме после выноса покойника.

В ставень кто-то постучал, она крикнула: «Закрыто! Рабочий день кончился», сняла с себя синий халат, сбросила тапочки, стала надевать туфли, собираясь идти домой. Дверь отворилась, в склад вошел Цыганков.

— Извини, это я стучал. Зашел проститься.

Вера стряхнула с себя оцепенение:

— Ты же позавчера приходил прощаться, когда комбайн в поле угонял. Чего вернулся?

— К дочке в лагерь ездил, не успел тогда… Сейчас автобусом уезжаю.

— Я провожу тебя, — сказала Вера. — Садись, посиди, пока я привожу себя в порядок.

Она вытащила из сумочки гребенку, зеркальце и занялась волосами, а на языке так и вертелась новость, сообщенная Машей. Хотелось рассказать об этом Цыганкову и было почему-то стыдно. Может, потому, что муж пренебрег, бросил, ушел к другой.

— Говорят, Николай Портнягин вернулся в поселок после отсидки? — начала она, пытаясь казаться спокойной.

— Слышал, — ответил Цыганков.

— И что у Тоськи Семиной живет, и это слышал?

— И это слышал.

— Ну, знаешь!.. Ты так спокойно об этом говоришь, словно ничего не произошло! — Вера бросила гребенку и зеркальце в сумку, щелкнула запором. — Кто мне обещал поговорить с Николаем, уверял, что он одумается?

— Я обещал. Разговор не состоялся не по моей вине… А сейчас думаю, вряд ли бы он помог тебе: Тоська не такая баба, чтобы выпустить из рук, что ей попало.

— Осталась виноватой во всем одна я! Не поддержала мужа, не помогла «укомплектоваться»… А где же вы, почему допустили, что человек на вашем производстве мог стать преступником, докатиться до милицейской каталажки?

Она стояла, дрожа от обиды, и Цыганков за стеклами очков видел ее страдающие глаза, в которых таилось столько упрека ему.

— Возможно, я виноват, не настоял в свое время на отмене кустарщины в мастерской. Может, тогда бы не стряслось этой беды с Портнягиным… Повторяю: возможно… Но больше всех он сам виноват во всем. Человек должен понимать свои поступки и нести за них ответственность, не перекладывать ее на других… А ты не виновата… Ни в чем. И не казни себя…

Вера промолчала, похоже, ее отрезвили слова Цыганкова. Она отвернулась, застыла на месте, прижала к груди сумочку.

Они долго молчали. Наконец Цыганков, прервав молчание, спросил:

— Скажи, Вера, после всего, что произошло с Николаем… Ну, уход его к Тоське… После всего этого ты все еще мечтаешь вернуть Николая к себе?

Вера посмотрела на него — показалось, дрогнул голос Цыганкова, когда он спрашивал ее. Тот сидел, держа в одной руке сигарету, в другой коробок спичек, готовился закурить.

— Помечтала, хватит с меня…

— Тогда чего так печешься о нем?

— Человека жалко… Ведь мог стать неплохим рабочим, если выбить у него дурь из головы. А теперь — не знаю, как будет. — Она помолчала, потом добавила: — Все-таки муж мне был, любила я его. Разве можно это вот так, сразу, выбросить из сердца!

— Выходит, ты еще любишь его?

— Не знаю, не могу себя понять… И люблю и ненавижу — все вместе, и не знаю, чего больше… Обидно, что осталась одна. Брошенка, как говорит Тоська.

— Этому делу помочь можно, — сказал Цыганков, раскуривая сигарету.

— Интересно… Каким это образом? — полюбопытствовала Вера, глядя на смущенного Цыганкова.

— Выйти второй раз замуж.

— За тебя? — улыбнулась Вера.

— За меня.

— Ты хочешь проявить сострадание ко мне? Дескать, надо куда-то бабе деваться, позор с себя смыть.

— Зачем ты так, — поморщился Цыганков. — Я серьезно говорю. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь… не первый год.

— Подожди, Иван, не надо ничего больше говорить. — Вера не ожидала этого признания, хотя знала, что не безразлична Цыганкову. Она хотела пошутить, спросив его: не за тебя ли, а шутка обернулась вон как! — Ты хороший, самый лучший из мужчин, кого я знаю, но мне сейчас не до этого… не до замужества. Об этом ли мне сейчас думать? Пойми!

— Понял, — сказал Цыганков, вставая. — Не обижайся, если испортил тебе настроение. Давай расстанемся друзьями, теперь не скоро увидимся.

Они вышли во двор. Вечерело. Солнце спряталось за Караганкой, высветлив легкие облачка, плывущие по небу. Тени от мастерской, от ближних домов усмирили жару, полыхавшую весь день.

Автобус уже заполнялся людьми, и Вера подождала, пока Цыганков войдет в него, помахала вслед рукой, и успокоенная после всех волнений дня этими проводами, теплым летним вечером, пошла домой.

13

Время за работой шло незаметно. Нет, не шло, а бежало — день за днем, неделя за неделей. Казалось, давно ли Портнягин вернулся в совхоз, уехал в поле, а прошел уже жаркий июль, с его сенокосной страдой, с девичьими песнями у вечерних костров, с запахами цветущего разнотравья. И уже август, самый разгар хлебоуборки, когда и впрямь время не замечаешь: кажется, совсем недавно влез в кабину трактора, а вот и вечер, пора ужинать и спать — летний сон короток. И только тяжесть в натруженных руках, в затекшей спине напоминают о прошедшем дне, в котором шестнадцать часов непрерывного тракторного тарахтения, оно даже во сне не покидает тебя.

Портнягин работал без сменщика. Отца Тоськи перевели на комбайн — на его, Николая, комбайн, который он с таким трудом готовил и столько перетерпел из-за него. Но он не испытывал большого огорчения от потери комбайна, и на тракторе можно показать себя, тут тоже есть где развернуться, лишь бы машина не подвела.

Вначале ему не хотели даже трактор доверить. Когда они с Тоськой, на второй день после возвращения из милиции, пришли в отдел кадров совхоза, заведующий — сухопарый мужчина с простуженным голосом, предложил ему работу на центральном току.

— Пойдешь на погрузку машин. Мужик ты здоровый, потаскаешь мешки, поиграешь с ними, глядишь, лишняя дурь от тебя отвалится.

— Так ведь приказ есть, — не удержалась Тоська, вступилась за Портнягина, — на трактор посадить. Вы что, приказу не хотите подчиняться?

— Приказ был до суда, до милиции. Теперь он не действует… Иди на склад, — сказал он Портнягину, — а то совсем не возьму, забирай трудовую книжку и шпарь на все четыре. Нам такие не очень…

Портнягин был обескуражен. И если бы не Тоська, он и в самом деле взял бы трудовую книжку и подался куда-нибудь из Караганки. Но Тоська, выйдя с ним в коридор, уговорила его пойти к директору. Директора на месте не оказалось, и он, пересиливая себя, зашел к секретарю парткома Иконникову.

— А, явился! Ну, садись, рассказывай, как дальше жить думаешь?

Портнягин, волнуясь, путаясь, передал ему свой разговор в отделе кадров. Иконников посмеялся, снял трубку, вызвал заведующего к себе.

— Почему отказал Портнягину работать на тракторе?

— А как ему дашь трактор? — голос у заведующего стал совсем скрипучим, противным, как показалось Портнягину, хотя на лице было подобие улыбки. — Запчасти воровал, пятнадцать суток за хулиганство отсидел, такому можно трактор доверить? И в моральном смысле…

— Что в моральном смысле?

— От жены ушел, с другой сошелся. Вон она в коридоре стоит… Нет, Портнягин, товарищ секретарь, падший человек, пока могу только взять разнорабочим.

Иконников слушал заведующего, поглядывая искоса на него, ничем не выдавал своего отношения к предмету разговора. Помолчав, сказал:

— Вот ты говоришь: падший. А не приходилось слышать такую пословицу: падает тот, кто бежит; кто ползает, тот не падает. Не слышал?.. Тогда иди и оформляй Портнягина на трактор. Никто приказа директора не отменял.

— Слушаюсь, — ответил покорно заведующий, но вся его сухопарая фигура выражала несогласие.

Заведующий ушел.

— А ты, Портнягин, учти сегодняшний разговор. Надеюсь, не подведешь меня, не заставишь потом каяться, что защитил тебя, вроде на поруки взял.

Портнягин помнил этот последний разговор с Иконниковым…

В начале страды он водил на прицепе жатку, потом перешел на уборку соломы, сволакивал копны на место будущих стогов, и вот уже две недели как пахал зябь. Пахать нравилось ему, однообразие работы не смущало, становилось привычным, как сон, как еда, как сама жизнь. И одиночество не очень угнетало его, в работе оно незаметно. Да он и не стремился к людям, не хотел, чтобы лезли к нему в душу с расспросами, в которой был такой хаос, что и сам господь-бог не разобрался бы. Он не задерживался на стану, по вечерам не дремал у костра за разговорами, ложился спать и спал крепко, без снов, утром вставал, наскоро завтракал и шел к трактору.

Но жить в стороне от других было не в характере Портнягина, и он постепенно, незаметно для себя, втянулся в жизнь стана, в полевой быт механизаторов, которые сходились вместе лишь к вечеру, ужинали, говорили о делах, о работе, об урожае, о своих машинах, иной раз просто балясничали, рассевшись перед сном на перекур. И ближе присмотревшись, он увидел людей, которые иначе, чем он, смотрели на свою работу, на отношения между собой, на саму жизнь. Перед ним раскрылось то, что он видел еще в прошлом году, но как-то в погоне за гектарами и центнерами намолота не придавал значения, не вникал в суть явления. Портнягин стал понимать, как далек был от этих людей, когда пошел на поводу у Сашки, стал укомплектовываться по способу: тащи, что плохо лежит… Он уже иначе воспринимал свое прежнее желание любыми средствами вылезти наверх, быть первым. Понимал теперь: это из него пёрло самолюбие, как говорила Вера.

И стал чаще задумываться, вспоминать Веру, и раскаяние временами приходило к нему…

К концу месяца вдруг похолодало, небо затянуло тучами, полил дождь — мелкий, нудный. Похоже, дождь зарядил не на один день. Остановились комбайны, через день-два и тракторы — в поле стало грязно. Портнягин пригнал трактор на стан, сутки просидел в душной и сырой будке, пропитавшейся табачным дымом, и утром с «летучкой» уехал в поселок.

Он не пошел к Тоське на квартиру — расхотелось ему туда идти, да и не было сейчас Тоськи дома, она на работе, а пошел в общежитие. Вахтерша знала его, впустила в комнату, где жил Сашка. Там застелена была одна койка, Костя, как сообщила Портнягину словоохотливая вахтерша, женился и ушел жить к Маше.

Портнягин сходил в душ, смыл с себя полевую пыль, и посвежевший, отдохнувший, пошел в столовую — было время обеда.

И тут, войдя в зал, выглядывая себе место, он увидел Веру. Она пробиралась между столиками к выходу, шла в его сторону. Портнягину поначалу хотелось как бы не заметить ее, но неожиданно для себя он остановился, будто окаменел: перестал дышать, смотрел на Веру, видел ее глаза и, кажется, ничего больше. Вера взглянула на него — ему показалось, с испугом, и прошла мимо. Портнягину захотелось крикнуть, остановить ее, но он подавил в себе это желание, лишь проводил Веру взглядом до двери.

Дрожащими руками, еще не унявшимися от волнения, он взял поднос и пошел к раздаче.

И только сел за столик, как к нему подошла Маша. Настороженно оглядев Портнягина, она сказала, стараясь казаться беспечной:

— Здравствуй, пропащий! Наконец-то заявился! А мы с Костей вспоминали тебя — ни слуху, ни духу. И на свадьбе не был, рюмки за наше счастье не выпил. А хотелось, чтобы поздравил нас… Может, зайдешь? Вечером мы дома, посидим, поболтаем, так давно не виделись.

— Зашел бы, да некогда… Я тут по делам, накоротке, — соврал он Маше. Заходить к Косте ему не хотелось, не было настроения: еще не исчезло смятение от встречи с Верой.

— А ты видел Веру? — спросила Маша и оглядела зал. — Вот только что была, обедала…

— Не видел и видеть не имею желания, — выдавил сквозь зубы Портнягин. Не мог же он сказать Маше, что Вера постаралась не заметить его — самолюбие у Портнягина еще осталось.

— Вон как? — не удержалась Маша. — Значит, Тоська тебе лучше! Эта шалава тебе лучше законной жены?

— Какая она мне законная жена? — Портнягин поднял голову, посмотрел на разгневанную Машу. — Говорят, с Цыганковым снюхалась, не шибко обо мне скучает.

— Ну и дурак же ты! — Маша даже отшатнулась, чтобы получше разглядеть, какого дурака она видит перед собой. — Да у нее и в мыслях этого нет! Живет одна-одинешенька, никуда не ходит. В клуб и то редко. И к ней никто не ходит, только мы с Костей и посещаем.

— Не врешь? — спросил Портнягин.

— Чего мне врать? — ответила Маша. — Вера от меня секретов не держит. Если бы что было, я бы знала… А Цыганков… Он в поле, как и ты. И не бывает здесь совсем. Ладно, ешь, а то остынет. Да и некогда мне с тобой о глупостях говорить.

И Маша ушла.

Портнягин, пообедав, вышел на улицу. Он не мог не поверить Маше — Маша человек бесхитростный, откровенный, скрывать бы не стала. «Неужели Сашка натрепался? Хотя кто их, баб, знает…» Пришедшие сомнения, после разговора с Машей, беспокоили его, как зубная боль.

Дождь сеял, как из ситечка, небо было темно, беспросветно. Идти никуда не хотелось, он вернулся в общежитие и завалился на койку Сашки.

И проснулся от радостного возгласа Сашки, вернувшегося с работы:

— Ба-ба-ба! Кого я вижу? Колю Портнягина собственной персоной! Здравствуй, Коленька, с приездом!.. Да вставай, ты, тюлень караганский, хватит тебе потягиваться!

Сашка сдернул с него одеяло, подхватил под мышки, посадил на постели.

— Давно приехал?

— Утром, — ответил Портнягин, зевая. Он еще не проспался, к тому же не очень обрадовался Сашке, разговор с Машей не выходил у него из головы. Достав со стула брюки, стал одеваться.

— Это надо же, столько спать! — хохотнул Сашка. — И Тосю Семину не видел? Не заходил в мастерскую?

— Не видел. И не заходил.

— Не узнаю тебя, Коля! Приехать, не повидать друзей, завалиться спать! Но мы это дело поправим. Сейчас я умоюсь, подфранчусь, и двинем с тобой к Тосе. Вот визгу-то будет от радости!

И Сашка, сбросив с себя пиджак, майку, подхватил полотенце, готовясь идти умываться.

— К Тоське я не пойду, — сказал Портнягин.

— Что так? — удивился Сашка. — Поссорились, что ли?

— Не поссорились, а… делать мне там нечего.

— Вот как?! — еще больше удивился Сашка, и бросив полотенце на плечо, придвинулся к Портнягину, зло спросил: — Может, к Верочке с повинной собираешься? Дескать, прости меня дурака, больше так не буду…

— Может, собираюсь… Тебе тут какое дело?

— Значит, на пару с Иваном Цыганковым, вроде соревнования, кто раньше? И кто лучше?

Портнягин так остервенело посмотрел на него, так поиграл желваками, что Сашка испуганно попятился к двери.

— Не бойся, бить не стану, — сказал, зло засмеявшись, Портнягин, вставая с койки, надевая пиджак. — У меня сегодня доброе настроение… Прощай! Привет родственникам!

Он прошел возле притихшего, не пришедшего в себя от изумления Сашки и вышел на улицу.

Темнело, но еще проглядывались дома, улица, редкие прохожие на тротуаре, видимо, спешащие в клуб на киносеанс. Дождь перестал, но тучи лохматились, обнажая редкие просветы в небе. Дул ветер, нес сырость, рябил лужи на дороге. Портнягин постоял, подумал: куда идти? В кино не хотелось. Может, действительно, сходить к Косте, поздравить его, уважить просьбу Маши. И он пошел туда, где жила Маша, но дойдя до переулка, в котором стоял дом с его бывшей квартирой, неожиданно для себя повернул в этот переулок, дошел до дома, посмотрел на окно, которое разбил, и которое так же светилось, как и в ту роковую ночь, и что-то неуловимо сильное, не поддающееся контролю, потянуло его к крыльцу, — так тянет бабочку на огонь. Он вошел в дом, поднялся по лестнице, подошел к двери комнаты, постоял, изнемогая от стыда и вместе с тем от желания увидеть Веру. Набрав в грудь воздуха, словно намеревался нырнуть в ледяную воду, постучал в дверь и прислушался. За дверью прошелестело и послышался громкий, как показалось ему, голос Веры:

— Кто там?

— Это я… Николай.

За дверью установилась тишина. Портнягин подождал немного и вновь, уже настойчиво постучал в дверь, но кроме стука собственного сердца, которое суматошно билось в груди, он ничего не услышал. Постояв еще, тихонько, стараясь не скрипеть ступенями деревянной лестницы, спустился вниз, вышел на улицу, посмотрел на окно — окно было темное, без света.

И он пошел из переулка, долго бродил по поселку, бродил без всякой цели, просто чтобы успокоиться от обиды, хотя и не очень обижался на Веру, считая ее правой в том, что не пустила ночью бывшего мужа: кто его знает, с какой целью он пришел? В общежитие к Сашке возвращаться не хотелось, к Тоське — тем более, и он шлялся, пока не устал; потом забрел в парк, забрался в пустующую будку кассы танцплощадки, взгромоздился на столик, привалился к дощатой стенке и попытался уснуть.

А утром, чуть свет, на попутной машине уехал на полевой стан.

14

И опять Портнягин в кабине трактора, опять полевая пыль слепит ему глаза, лезет в уши, но работалось теперь ему легко, даже весело.

Каждое утро открывалось ему зарею, такой ясной и чистой, таким свежим и сладким воздухом, словно родниковая вода, бьющая из-под черемуховых кустов. И забывались все невзгоды, уходили куда-то неприятные воспоминания о недавних событиях, оставались только заря да утро, ласковое и тихое.

Он видел, как поднималось солнце, согревало захолодавшую за ночь землю, как широко распахивалось небо, раздвигался горизонт, открывая дальние перелески, синие хребты южноуральских гор. Отяжелевшие от росы травы, дымились под косыми лучами солнца, серебрилась паутина на будыльях медвяных дудок по краям дорог, галдели грачиные стаи, идя на кормежку. В полях млело, нежилось бабье лето.

И в суматохе суток, когда он был один в кабине и когда в кругу товарищей на полевом стане, Портнягин все чаще вспоминал свою поездку в поселок, разговор с Машей, неудачную попытку встретиться с Верой. И жил надеждой повторить встречу, добиться с женой примирения.

Тоська Семина, вскоре после того, как он побывал в поселке, приезжала к нему — видимо, Сашка подговорил ее, рассказал ей о поведении Портнягина в общежитии.

Был теплый день, кажется, первый такой после ненастья, небо было чистым, без единого облачка. Портнягин пахал вдалеке от стана, у лесополосы, темной от густо-зеленой листвы. Случайно поглядев на лесополосу, неожиданно на ее зеленом фоне увидел женщину в красном сарафане. Присмотревшись, узнал Тоську. Она стояла на краю поля и махала ему рукой, что-то кричала, но крика ее он не слышал из-за гула трактора. Вот кого ему не хотелось видеть сейчас, вести ненужные объяснения! Досадуя на появление Тоськи, он прибавил газу, и трактор, стуча гусеницами, взвыл, пошел быстрее в дальний конец поля.

Когда Портнягин вел трактор обратно, он видел, как Тоська, высоко поднимая ноги в белых туфельках, шла наперерез ему через вспаханное поле. В руках у нее была знакомая ему сетка, набитая свертками. И она опять махала рукой, опять кричала, но он даже не повернул головы, проехал мимо, будто не видел ее. И так продолжалось не раз, Портнягин упорно старался не замечать Тоськи. Наконец Тоське надоела эта игра, она, видимо, поняла, что Портнягин не остановится. Когда он, отъехав, исподтишка оглянулся, увидел, как Тоська, уже не боясь испачкать свои белые туфли, решительно пересекала вспашку, и вскоре исчезла за кустами. Боясь, что Тоська будет его поджидать на стану, он пахал дотемна, пришел, когда все спали, и долго вглядывался: Тоськи не было…

И опять дни за днями, в жаркой кабине встречал он утренние зори, горячие полдни, тихие сумерки.

Но шло время. Вот и солнце разленилось, с каждым днем стало подниматься ниже, чем накануне, дни становились короче, ночи темнее, по утрам выпадали заморозки, и застекленевшие травы шелестели под ногами, как бумага. Ушли комбайны, опустели тока, поля обезлюдели, на дорогах не стало машин, только трактора еще бороздили землю.

Потом пошли дожди — редкие, холодные, земля не просыхала от влаги, работа велась с перерывами. Наконец и трактора встали, началось зазимье.

Угнав трактор на машинный двор третьего отделения, отмыв его от грязи, Портнягин поехал в поселок совхоза — предстояла работа на ремонте в мастерской.

Был уже полдень, когда он появился в поселке. Поселок встретил его непогодой — сыпал редкий снежок, чуть буранило, кидало в лицо снегом.

Зайдя в контору совхоза, Портнягин получил ордерок на койку в общежитии. Поселили его в комнате, где уже жили два мальчишки-салажонка, выпускники СПТУ. Ребята только что пришли с работы, и он, заправляя свою койку, расспросил их о новостях. Оказалось, Сашка Шамин уже не работает, на днях уволился, куда подался — ребята не знали. Это известие вызвало вроде облегчения у Портнягина: так бывает, когда исчезают свидетели твоих неблаговидных поступков.

Закончив с постелью, он решил сходить в магазин, купить мыла, зубную пасту, присмотреть кое-что из белья.

Мокрый снег валил уже пуще, он падал крупными хлопьями, обсыпая землю, крыши домов. Улица была пустынна, но проходя к магазину, он увидел выходивших из проходной рабочих — в мастерской кончилась смена. Рабочих было немного, выходили по одному, по двое.

Он уже ступил на крыльцо магазина и остановился, словно ткнулся лбом в стену: из дверей проходной вышли Вера и Цыганков. О чем-то разговаривая, они пошли по улице в сторону парка. Они шли — она маленькая, то отдалялась, то приближалась, почти прислонялась к Цыганкову, и все, рассказывая, размахивала руками, торопливо семеня по дороге, а он — большой, широкий, шел спокойно, заложив руки в карманы пальто, слушал. «Неужели опоздал?» — подумал Портнягин, и сердце его сжалось. Рабочие, входившие в магазин, здоровались с ним, иногда спрашивали, а он стоял истуканом, никого не видя, кроме Веры и Цыганкова.

А те уходили все дальше и дальше, Вера становилась все меньше, все неразличимее сквозь падающий снег, как будто исчезала навсегда из его жизни, унося от него все, чем он жил последние дни полевой страды.

1977 г.