Разговор за рюмкой чая. А поезд наш всё дальше мчится

Стихи и проза Часть 2

На следующую ночь Генка кувыркался в постели с Ирочкой Славиной, застенчивой мышкой, которая на людях стеснялась даже открытого взгляда, зато в постели брыкалась как настоящая фурия, показывая чудеса растяжки и пластики, совершенно не обращая внимания на присутствие постороннего мужчины всего в трёх метрах от ристалища.

Лёше было противно: такое отношение между мужчиной и женщиной противоречило его представлению о любви, но ложное понятие мужской солидарности не позволило ему поставить вопрос ребром.

Опытный ловелас Генка чувствовал, что Лёшей запросто можно манипулировать и пользовался этим обстоятельством. Поэтом он был никаким, зато слабости человеческие использовал виртуозно.

На теплоходе они тоже попали в одну каюту, что не сулило ничего хорошего, тем более что ассортимент чувствительных особ пополнился вновь прибывшими поэтессами. Но Лёша не умел сопротивляться, не научился до сих пор говорить – нет.

Официальное открытие слёта состоялось сразу после обеда в большом зале, освещённом софитами и утыканном камерами. Лёше стало не по себе. Он пожалел, что согласился представлять себя поэтом, пусть даже и молодым.

Первой долго и чувственно выступала Зарубина, которая сегодня пребывала в особенно эмоциональном образе, дополненном необычным "летящим" платьем тёмно-серого оттенка, добавляющим ей таинственности и шарма.

Верочка драматично заламывала руки, подыгрывала себе мимикой, жестами и выразительными движениями тела.

Её снимали одновременно с нескольких ракурсов, разнообразя сцену звуковыми и световыми эффектами, музыкальным сопровождением. Это было завораживающее представление, похоже, отрепетированное заранее.

На фоне Верочкиного спектакля все остальные участники выглядели серой графоманской массой.

Когда дошла очередь до Лёши, он решил отказаться декламировать свои произведения, которые посчитал недостойными называться поэзией. Чтобы долго не объясняться, он сказал, что записи пропали, а по памяти он читать не может, однако организаторы тут же достали папочку с копиями произведений, которые сделали при регистрации участника слёта.

Пришлось выходить на сцену.

Лёша перекладывал листки с текстами в попытке успокоиться. Первое стихотворение безбожно скомкал срывающимся голосом, потому, что понимал – это публичное признание в любви, к которому он готов не был, но зал отчего-то зааплодировал.

Реакция слушателей удивила, но давала понять, что стихи его не совсем безнадёжны, ведь другим чтецам внимания не досталось.

Алексей увлёкся, по примеру Верочки Зарубиной прикрыл глаза, представил, что разговаривает Катенькой, что откровенно признаётся ей в своих романтических чувствах, не стесняясь о них заявить хоть кому.

Слушатели взорвались овациями. Это было так необычно, так странно, что Лёша убежал со сцены и долго не мог успокоиться.

Ему казалось, что над ним смеются, но это было совсем не так. Организаторы приняли решение коротко показать в новостях открытие слёта, фрагмент профессионально поставленного выступления Веры Зарубиной и его, Алексея Пестрикова безусловный триумф.

Лёша узнал об этом только на следующий день, а Катенька…

Девушка сидела в кресле у телевизора, но занята была чтением “своих” стихов, которые казались ей поэтическими шедеврами. Никто из её знакомых не мог похвастаться тем, что специально для них сочинили серию душещипательных миниатюр, в которых легко можно было понять, кто вдохновил поэта.

Катя не знала, что Алексей уехал на слёт. На областные новости на экране она не обратила внимания. Стихи Веры Зарубиной были лишь фоном, но на знакомую фамилию и Лёшин голос девушка отреагировала сразу, уставившись в экран, где Алексей Вениаминович вдохновенно читал стихи… её стихи. Именно те, которые держала в руках.

Девушку словно током ударили. Она переводила взгляд с экрана на лист бумаги и не могла поверить в то, что здесь и сейчас ей признаются в любви на всю область, а может и на всю страну.

– Мама, мамочка, иди скорее сюда, он мои стихи читает.

– Кто он? Доча, мне некогда. Какие ещё стихи?

– Да он же, он, Лёша из газеты, я тебе про него рассказывала. Он мои стихи читает, которые по почте пришли. Понимаешь, мама, он их мне читает. Он всем-всем признаётся, что любит меня, понимаешь… а мне… мне, мама, он ни слова не сказал. Почему?

– Тебе представляется, доча, что это так просто – признаться в любви? Мужчины ведут себя как капризные малыши, когда влюблены по-настоящему. Они, девочка моя, боятся как огня, что им, таким сильным, могут сказать нет. Ну и что думаешь по этому поводу, как поступишь?

С девочкой происходило нечто невероятное. Она сразу, сразу всё поняла. Всё-всё: зачем он к ней приходил, почему так настойчиво пытался встретиться взглядом, почему так странно себя вёл. Всё-всё поняла и обомлела от этой догадки.

Он же её любит! По-настоящему любит, только робеет признаться. А ведь Лёша ей давно нравится. Катя подумать не смела, что способна увлечь такого парня.

Катенька закрылась в своей комнате и ревела… ревела от счастья.

Мысли девочки неслись вскачь, разжигали из малюсенького тлеющего уголька симпатии кострище из чувств и эмоций, которое разгоралось всё сильнее, вызывая противоречивые ощущения: от неудержимого ликования и восторга до сомнений и безотчётного страха.

Катенька не успевала насладиться бурным воодушевлением и связанными с ним сладостными фантазиями как на смену полёту и парению в вышине над Вселенной в мятущемся сознании высевались семена неуверенности, стремительно прорастающие мучительными сомнениями и сопутствующей этим состояниям леденящей паники.

Разве так бывает, думала девочка, только что ничего не было, даже влюблённости и вдруг самая настоящая любовь, да какая! Ощущения были настолько неожиданными, до того захватывающими, что с ними невозможно было справиться в одиночку.

Катеньке захотелось немедленно объясниться, тотчас увидеть его, хотя бы по телевизору, если нет возможности встретиться.

Катенька плакала, танцевала, целовала листочки со стихами, представляла, что кружит сейчас не одна, а с ним, с любимым, отчего сердце выпрыгивало из груди.

А если это просто игра, спрашивала она себя? И тут же противоречиво заявляла, – ну и пусть, зато я его люблю, люблю и никому не отдам.

Они ни разу не разговаривали о чувствах, ни разу не были на свидании, ничего друг о друге не знали, а в девочке уже проснулась первобытная страсть и чувство собственника. Как же это право странно.

Лёша об этом даже не догадывался. Ему досаждали поздравлениями. Все просили написать какое-нибудь стихотворение и поставить автограф, что было довольно приятно, но агрессивное внимание раздражало.

На танцевальную вечеринку юноша не остался. Улизнул тихо при первой же возможности и сразу улёгся в постель, положив под подушку исцелованный и засмотренный едва не до дыр портрет.

Ночью Генка привёл очередную развесёлую пассию, изрядно пьяненькую и абсолютно не стеснительную.

На этот раз приятель ничего не спрашивал: пребывал в алкогольной эйфории, поэтому раздеваться парочка начала немедленно, хотя Лёша наблюдал за процессом обоюдного совращения. Он уже начал привыкать к близости совокупляющихся парочек.

Свет был выключен, но иллюминация на палубе замечательно подсвечивала взрослые игры. Воздух моментально насытился термоядерной смесью запаха приторных духов, пота и похоти, сквозь которую то и дело выстреливали молниями разряды сексуальной энергии: невыносимое испытание для того, кому суждено быть невольным зрителем.

Генка с компаньонкой старательно раскачивали каюту, многозначительно шептались. Слава богу, что на этот раз поединок закончился довольно быстро. Тем не менее, Лёше было неуютно и грустно, что люди могут иметь такие извращённые понятия о любви, самой светлой и яркой стороне жизни.

Он понимал, что постельная акробатика тоже часть любви, но до физической близости необходимо сначала пройти через бескорыстную дружбу. Через платонические отношения: узнать друг друга, научиться доверять, уступать; понять, насколько друг другу необходимы и дороги, стать единым целым духовно и лишь тогда, если конечно слияние станет необходимой частью общения, можно открыть последнюю интимную тайну. .

А так, ради высекания нескольких тлеющих искорок, которые зажечь ничего не способны, лечь в постель с первым встречным, довериться его порядочности…

Нет, Геныч, дурак ты, циничный и беспринципный коллекционер вульгарных излишеств. Не суждено тебе познать прелесть непорочной влюблённости, романтических переживаний, искренних чувств.

На обратном пути Лёша прикинулся больным, попросил поселить в отдельной каюте. Генка взрослый мужик, пусть сам решает, кого и как любить.

За три дня Лёша насочинял целый блокнот рифмованных строк и письмо написал.

“Милая Катенька. Не знаю отчего, никак не могу решиться заговорить с вами о главном. Главном для меня, поскольку схожу с ума от вашего обаяния. Поверьте, мне очень сложно признаться в любви, но если не сделаю этого, если утрачу окончательно шанс стать самым счастливым человеком на свете …”

На одной из экскурсионных стоянок Лёша купил заказной конверт с марками для отправки. Письмо и тщательно переписанные стихи с признанием своего авторства были запечатаны, но так и не отправлены.

В редакции была подготовлена встреча с читателями, на которую пришли партийные и комсомольские представители. Встретили Лёшу с помпой.

Зрители рассчитывали на столь же эмоциональное выступление как в телевизионном репортаже, но виновник торжества не доставил им особенного удовольствия, лишь сбивчиво и вяло рассказал в общих чертах о слёте да прочитал без выражения одно стихотворения.

Тем не менее, пришлось подписывать целую кипу фотографий, которые заботливо заготовили в редакции по указанию из райкома партии.

Одна из последних почитательниц подала конверт. Лёша, не поднимая головы, спросил, кому

адресовать автограф.

– Суровцева… Катя. Вы, конечно, можете поставить автограф, но это письмо адресовано вам.

Лёшу пронзило осознание, что с ним разговаривает она, Катенька. А ведь у него тоже есть для неё письмо.

– Извините, Катенька. Не видел вас в зале. Письмо от вас? А у меня… знаете, у меня тоже для вас послание. Очень важное. Только не читайте здесь.

– Ты тоже, Лёша, здесь не читай. Не спрашивай пока ничего, хорошо? Вечером поговорим.

– Вечером! Где, где, Катенька?

– Я всё написала. До встречи… Лёша… я буду… буду ждать.