Разлад

11. «Грустный вальс»

Еще утром Юлия Павловна почувствовала боль в сердце. Она приняла нитроглицерин. Боль утихла.

Через некоторое время боль началась снова. Но Юлия Павловна все-таки поехала на работу. Ничего, пройдет! Так бывало уже не раз.

Все это лето она плохо себя чувствовала. Погода стояла знойная, жаркая, с частыми грозами. Юлия Павловна часто ездила за город навещать Оленьку. Она видела, как трудно бывало тете Кате. В отпуск Юлия Павловна так еще и не ушла. А пора бы: ведь осень уже наступила.

Делая обход больных, она вдруг почувствовала слабость. Скорей бы уж день кончился! Можно будет лечь, отдохнуть. Обычно внимательная и терпеливая, она с раздражением выслушивала жалобы больных. Особенно нестерпимо было слушать Анну Осиповну.

Пенсионерка Анна Осиповна проводила не менее трети своей жизни в больнице. Основания для этого, конечно, были: гипертония, непорядок в желчном пузыре. Но независимо от состояния Анна Осиповна считала, что она должна два раза в году по месяцу-полтора проводить в больнице. Помимо действительных болезней, она подозревала в себе множество несуществующих: сахарную болезнь, спондилез, заболевание крови, опухоль в мозгу — а сегодня высказала новое предположение.

Юлия Павловна пыталась ее урезонить:

— Зачем вы придумываете себе болезни?

— А зачем вы на рентген меня направили? Почему вчера снова брали кровь на анализ? А?

Анна Осиповна заодно высказала и другую претензию:

— Почему вы меня не проконсультируете у профессора? Некоторые лежат всего неделю, и у них уже все светила перебывали.

Это был намек на больную из второй палаты — Маро Ашотовну. Ноги у той были отекшие, непослушные. Лицо старческое, все в морщинах, волосы седые. Трудно было поверить, что Маро Ашотовне только пятьдесят лет. Шестидесятилетняя Анна Осиповна казалась много моложе.

Маро Ашотовна ни на что не претендовала, Она вообще жила интересами, далекими от больницы, от болезней. То, что для Анны Осиповны казалось интересным и важным, Маро вовсе не замечала. Целыми днями она читала газеты и журналы. Их каждое утро приносил в палату старший санитар.

Сегодня состояние Маро было особенно тяжелым.

Она задыхалась, глаза у нее потускнели. Юлия Павловна долго осматривала ее и, обеспокоенная, сразу же пошла в процедурную, чтобы передать сестре новые назначения, кислород в первую очередь. И вдруг почувствовала острую боль в сердце и жжение в груди.

— Что с вами? — испуганно спросила сестра.

— Сердце… — еле выговорила Юлия Павловна.

Когда доктор Леонид Михайлович выслушал ее, измерил давление, он твердо сказал: — Вам надо остаться в больнице. У меня в маленькой палате есть свободная койка.

Она не сопротивлялась, на это у нее не было сил. Впервые Юлия Павловна оказалась на положении больной в своей больнице.

— Хорошо, — сказала она няне, которая укладывала ее в постель.

Что хорошо? Почему она так сказала? Ведь плохо! Плохо, что заболела. Но хорошо, что лежит, отдыхает. Не надо идти в магазин, стоять в очереди, не надо готовить обед в душной кухне. Но кто же все это сделает?

Доктора Леонида Михайловича больные любили и верили ему. Вот теперь и Юлия Павловна узнает его не по совещаниям на врачебных конференциях или пятиминутках, а как больная. Первое, на что обратила она внимание, — это неторопливость доктора. Он терпеливо выслушал жалобу ее соседки по палате, обстоятельно ответил на все вопросы и дал успокоительный прогноз.

И все же первым осмотром Леонида Михайловича себя как больной она осталась недовольна. Все-таки он слишком молод. У него не было уверенности в диагнозе. А может, он скрыл от нее истину?

Кровать Юлии Павловны стояла так, что, лежа на правом боку, она смотрела в окно. Против ее окна — хирургический корпус. Под окном растет большое ветвистое дерево, похожее на платан. Под этим деревом и в жару прохладно. Ей сейчас со второго этажа видна лишь его верхушка. Еще у окна — ель. Ее верхушка спокойна, безмятежна. А вот листики березы при малейшем ветерке волнуются. И уже начинают желтеть. Сентябрь!

По небу неторопливо плывут белые облака. Вон то похоже на спящего великана. Минута, другая — небо чистое. И опять проплывает облако, похожее на волчью голову с раскрытой пастью и громадным, круглым, голубым глазом. Вдогонку ему летит гигантская бабочка. А маленькое облачко совсем как белый пушистый медвежонок…

Но бывали дни, когда Юлия Павловна не видела неба. В ней бушевала буря сердечных болей. И тогда она смотрела только в себя. Вместе с болью приходил страх. Особенно было страшно, если это случалось ночью.

После приступа Юлия Павловна лежала обессиленная, с закрытыми глазами.

Деревья, как и люди, по-разному старятся. Уже растеряла все свои листья береза, стоит, помахивая голыми, скучными ветвями. А платан еще красуется всем на диво: каждый лист светился золотом, дерево словно пылает, стоит как символ знойного бабьего лета. Юлия Павловна, несмотря на приказ врача не вставать с кровати, подходила к окну полюбоваться красками осени.

Больничный день тянется бесконечно. Как это Юлия Павловна до сих пор не понимала, что посещение врача для больного целое событие!.. А посещение родных? Большой праздник! С каким нетерпением она ждала прихода Вовки, мужа, Ляли!

Когда она спросила Лялю, как дела с разводом, та ответила:

— Все в порядке. Мы помирились.

Поверила Юлия Павловна Ляле или нет? Не совсем. Она понимала, что теперь все неприятное от нее будут скрывать.

Юлия Павловна с разрешения врача уже начинала вставать и полегоньку ходить. Скоро ее выпишут из больницы. Михаил Иванович рассказывал, что к ее приезду дома намечается генеральная уборка.

Но в тот день, когда Михаил Иванович должен был за ней приехать, у Юлии Павловны с утра снова начались острые боли. Пришла сестра и, взглянув на Юлию Павловну, сразу же привела Леонида Михайловича. Тот, прослушав пульс, скомандовал сестре:

— Укол и горчичники на сердце.

Юлия Павловна дышала тяжело и прерывисто.

— Доктор… дышать… не могу…

— Успокойтесь! Сейчас примем все меры, и все пройдет.

Укол, горчичники, какие-то капли, кислородная подушка… Сестра бегала то за одним, то за другим. Леонид Михайлович не отходил от Юлии Павловны. Наконец ей стало легче. Она задремала.

Вечером, обессиленная, она все же слушала через наушники музыку: мелодию Дворжака в исполнении ансамбля скрипачей Большого театра. Какая чудесная музыка! Спокойная, немножко грустная…

Сестра сказала, что Михаил Иванович приезжал за Юлией Павловной. Ему объяснили, что ей стало хуже, что после укола она спит.

Диктор объявляет: будет исполнен «Грустный вальс» Сибелиуса. И с первых же аккордов Юлию Павловну охватила тревога. В памяти вдруг возникла картина похорон ее матери. Кладбище со множеством могил, церковь. Вот подносят гроб к свежевырытой могиле…

Нет, нет! Это не то… Музыка не страшная. Это музыка тихой грусти. Вот скрипка рассказывает о чем-то хорошем. Как бы вспоминает прошедшее… Но вдруг случилось что-то трагическое, неповторимое. И скрипки прощально застонали, зарыдали… Это уже не грустный вальс! Это хуже… Это то, чего боится Юлия Павловна…

Свою обреченность Юлия Павловна поняла не умом и опытом врача, а человеческой интуицией. Сегодня с ней произошло то, что она не в силах преодолеть.

Ночью Юлия Павловна скончалась.