Размышления о западном марксизме

Послесловие

Утверждения, которыми заканчивается данная работа, требуют комментария. Первое, что следует сказать, это то, что им недостает обязательных оговорок и замечаний, без которых логику этих суждений нельзя назвать иначе, как редукционистской. Их апокалиптический тон сам по себе является тревожным показателем трудностей, которые я безапелляционно игнорировал или избегал. Адекватный анализ этих сложностей, не говоря уже о путях их разрешения, выходит за пределы данной книги. Самое большое, что можно сделать, так это указать на основные слабые моменты в построении вышеизложенного материала, которые мы постараемся изложить в сжатом виде. Через всю работу проходит мысль о том, что марксистская теория приобретает свои подлинные очертания только в прямой связи с массовым революционным движением. Если же этого движения не существует или оно потерпело поражение, то марксистская теория неминуемо деформируется или отходит на второй план. Посылкой этой основной темы является, конечно, принцип «единства теории и практики», который по традиции определяет марксистскую гносеологию как таковую.

Однако в данной работе представлены соображения, указывающие на то, что отношения между ними (т. е. теорией и практикой) более сложны, чем обычно предполагали. В целом же материал подтверждает наличие коренной связи между наукой и классом, историческим материализмом и бунтарским духом пролетариата в нашем веке. Реальные условия или четкий горизонт постулируемого единства теории и практики нигде, однако, не исследуются. В результате выводы этого эссе как бы приглашают к «активному» его прочтению, поскольку они могут быть научно несостоятельными и политически безответственными.

Дело в том, что любое толкование марксизма, как, например, предложенное на последних страницах данной работы, вызывает серьезные возражения. Представляется странным, что раньше их почти не выдвигали. Если подлинным предназначением марксизма является исторический материализм, то он прежде всего должен быть теорией истории. Однако, как мы знаем, история — это в основном прошлое. Настоящее и будущее также историчны, и именно к ним невольно относится традиционное понимание роли практики в марксизме. Вместе с тем прошлое нельзя изменить никакой практикой в настоящем. Следующие поколения всегда будут давать разные толкования его событиям, а смысл прошлых эпох будут открывать заново, но с материалистической точки зрения изменить их невозможно. С политической точки зрения судьба людей в действительном настоящем и обозримом будущем несравненно более важна для социалиста, чем что-либо другое. С научной же точки зрения явно преобладающей сферой достоверного знания является царство мертвых. Прошлое, которое нельзя исправить или переделать, можно исследовать с большей точностью, чем настоящее, действия в котором еще предстоит совершить. И это еще не все. Так, в любой исторической науке всегда сохранится сущностный разрыв между знанием и действием, между теорией и практикой. Ни один ответственный марксист не откажется от задачи постичь необъятный мир прошлого и не потребует прав на его материальное преобразование. Марксистскую теорию, таким образом, невзирая на всяческие соблазны, нельзя отождествлять с революционной социологией. Ее нельзя сводить к «анализу» («сочленению») по модной ныне терминологии. Ведь, по определению, текущее проходит. Ограничивать марксизм современностью — значит обрекать его на вечное забвение, в котором настоящее становится непознаваемым, как только оно превращается в прошлое[A-1]. Немногие социалисты будут это отрицать. Характерно, однако, что до сих пор не была адекватно проанализирована действительная роль истории как науки в историческом материализме. Она несовместима с философским прагматизмом. В этом смысле, очевидно, марксизму еще предстоит со всей серьезностью отнестись к своей претензии на то, чтобы быть «наукой истории».

Гордый титул исторического материализма можно заслужить смиренным уважением реального его существования в двух ипостасях. Это уважение вызывает необходимость очертить границы понятия единства теории и практики. Решение крупнейших политических проблем, стоящих перед международным рабочим классом XX в., игнорирование которого в западном марксизме подчеркивалось в настоящей работе, зависит от наличия этого единства. Однако точные формы воплощения и смещения акцентов единства теории и практики никогда по-настоящему не изучались. Все же отказ марксистов от некритической точки зрения на союз теории и практики как на нечто всеобщее и универсальное может им помочь сфокусировать внимание на определенных социальных условиях возникновения революционной теории и ее научном обосновании.

Это отнюдь не означает, что в историческом материализме должны быть выделены две отдельные и изолированные сферы: «активная» политика и пассивная «история» — одна целиком управляемая приливами-отливами движения масс, другая — идеально свободная от них. Здесь уместно рассмотреть незаслуженно забытый вопрос о взаимоотношении (действительном и потенциальном) между «историографией» и «теорией» в марксистской культуре вообще. Политическая обусловленность современных марксистских и немарксистских работ по истории хорошо известна. (Она, конечно, не является формой единства теории и практики в классическом смысле.) Исторические знания, содержащиеся в современных исследованиях по политической или экономической теории в рамках марксизма или необходимые для них, рассматривались не так часто. Следует отметить, что на самом деле достижения марксизма в области историографии потенциально очень важны для развития марксистской теории. Несмотря на формирование крупных школ марксистской историографии почти во всех развитых капиталистических странах, исторический материализм как теоретическая система от этого мало что выиграл. До сих пор не наблюдалось ощутимой интеграции результатов марксистских исследований по истории с марксистской политологией и политэкономией. Эта аномалия покажется более значительной, если вспомнить, что в эпоху классического марксизма профессиональная историография этого типа не существовала, а ее появление на более позднем этапе не повлияло сколь-нибудь существенным образом на постклассический марксизм. Ее новизна и значение для структуры исторического материализма в целом не вполне еще ясны.

По меньшей мере можно предположить, что в марксистской культуре будущего, какой бы она ни была, будет восстановлено равновесие между «историей» и «теорией», что, в свою очередь, повлечет за собой изменение ее нынешних очертаний.

Имеется еще одна мысль в работе, которую необходимо прокомментировать. Символом единства теории и практики пользуются тогда, когда хотят подчеркнуть структурное различие между классическим и западным марксизмом. Это различие действительно существует, но способ его подачи в этой книге имеет цель увести классический марксизм от критического разбора. Практическое единство последнего с борьбой рабочего класса своего времени, которое действительно возвышает его над появившейся позднее традицией, служит эталоном для сравнения различных течений в рамках исторического материализма. Как только единство теории и практики становится относительным, даже наука, связанная тесными узами героизма с рабочим классом, нуждается в постоянной и тщательной переоценке.

В данном обзоре классическому марксизму и не приписывается совершенство, но его недостатки видятся в пробелах, которые могут быть восполнены дальнейшим развитием теории, а довершить его западные марксисты не смогли. Вероятность наличия в классическом наследии элементов, не столько недоработанных, сколько неверных, не принималась с достаточной серьезностью. Первым поколениям марксистов отчасти не хватало именно исторического знания прошлого, которое они проживали как настоящее. Такое знание позволяет провести новый научный анализ их работ и требует его проведения.

Короче говоря, классический марксизм должен быть подвергнут самому глубокому осмыслению и критической оценке в не меньшей степени, чем порожденные им постклассические направления. Переосмысление классического марксизма потребует большей смелости и спокойствия, чем анализ западного марксизма, особенно если учесть то благоговение, с которым почти все серьезные социалисты относились к основоположникам исторического материализма, а также если учесть отсутствие интеллектуальной критики в их адрес, которая оставалась бы столь же решительно революционной с точки зрения своей политической позиции. Величайшее уважение вполне совместимо с абсолютной ясностью. Сегодня анализ классического марксизма требует сочетания научного знания и честного скептицизма, чего так недоставало прошлым исследованиям. В послевоенную эпоху самые блестящие и наиболее оригинальные работы в этой области обычно принимали форму искусных толкований какого-либо из канонических трудом какого-либо классика, будь то Маркс, Энгельс или Ленин, для опровержения традиционных представления о другом. Зачастую это делалось для противодействия буржуазной критике или неправильному истолкованию марксизма в целом.

В настоящее время необходимо отказаться от такой практики и приступить к суровой проверке верительных грамот самого классического марксизма. Как нам представляется, основная обязанность современных социалистов заключается в том, чтобы выделить основные теоретические слабости классического марксизма, объяснить их исторические причины и устранить их. Никакая наука не застрахована от ошибок. Заявление об их отсутствии лишь дискредитировало претензии исторического материализма на научность. Если уж сравнивать Маркса с Коперником или Галилеем, то всерьез. Нашим современникам совершенно ясно, что труды, например, Галилея не свободны от существенных ошибок и противоречий. Сам статус Коперника и Галилея — пионеров современной астрономии или физики — предопределяет неизбежность ошибок, совершенных ими на заре развития новой науки. Это же априори верно и для марксизма. Мы не имеем возможности рассмотреть здесь основные проблемы, возникающие при чтении текстов классического марксизма. Однако простое формальное утверждение о необходимости их анализа без уточнения конкретных проблем было бы не более чем знаком благоговения. Таким образом, считаем в заключение необходимым выделить некоторые важнейшие вопросы, решение которых в классическом марксистском наследии представляется неудовлетворительным. Вполне естественно, что краткие комментарии к ним не претендуют на полноту охвата темы. Наши комментарии только высвечивают те проблемы, которые могут быть подробнее рассмотрены в дальнейшем. Для простоты и удобства ограничимся работами трех выдающихся представителей классического направления — Маркса, Ленина и Троцкого.

Величие заслуг Маркса не нуждается в дополнительных доказательствах. Однако сам масштаб общего видения будущего в некотором смысле послужил причиной его отдельных иллюзий и близорукости в анализе современного ему настоящего. Маркс не мог бы остаться в фокусе политического и теоретического внимания вплоть до конца XX в., если бы он не перешагнул рубежа XIX в., в котором жил. Ошибками и упущениями он, можно сказать, закономерно заплатил за свое предвидение. Только совокупное научное знание об истории капитализма, которым мы располагаем в настоящее время (и намного превышающее, что имелось в его распоряжении), позволит историческому материализму сегодняшнего дня преодолеть их. Так, можно обозначить три круга проблем, в которых теория Маркса представляется наиболее уязвимой с точки зрения современного видения перспективы.

Во-первых, речь идет о его отношении к капиталистическому государству. В своих ранних работах Маркс, по существу, предпринял попытку теоретического исследования (пусть на весьма абстрактном философском уровне) структуры буржуазной демократии. Затем, в 1848—1850 гг., он провел единственное конкретное историческое исследование своеобразного диктаторского государства, созданного Наполеоном III во Франции. В дальнейшем он никогда, например, не анализировал вплотную английское парламентское государство, в условиях которого он прожил до конца своих дней. Обобщая, Маркс употреблял оскорбительный ярлык «бонапартизма» в применении к современному буржуазному государству вообще, считая бонапартизм типичной его формой и руководствуясь воспоминаниями о его политической роли в контрреволюции 1848 г. Впоследствии он был не в состоянии дать анализ Третьей республике во Франции, возникшей после поражения в 1870 г. Наконец, в силу его сосредоточенности на «милитаристском» бонапартизме Маркс, наоборот, недооценивал репрессивный характер «пацифистских» государств — Англии, Дании и Соединенных Штатов: временами у него проскальзывала мысль, что именно в этих государствах к социализму можно прийти мирным, парламентским путем. В результате Марксу не удалось представить сравнительный анализ или создать стройное учение о политических структурах классовой власти буржуазии. Существует и заметная несогласованность между ранними политико-философскими трудами Маркса и его более поздними экономическими работами.

Во-вторых, в одном ряду с этой неудачей Маркса стоит непонимание им многих особенностей более позднего периода XIX в. Хотя Маркс был единственным теоретиком своего времени, разобравшимся в экономической динамике капиталистического способа производства после 1850 г., которому впоследствии будет суждено изменить лицо мира, он, как нам представляется, не уловил огромные сопутствующие сдвиги в международной государственной системе. Поражение 1848 г. привело к возникновению у Маркса ошибочного представления о невозможности в будущем буржуазных революций из-за повсеместного страха капитала перед рабочим классом (отсюда предательства во Франции и Германии в том же году). На самом же деле весь оставшийся период жизни Маркса совпал с триумфальным шествием буржуазных революций в Германии, Италии, США, Японии и других странах. Все эти революции проходили под знаменем национализма, а не демократии. Маркс предполагал, что капитализм со временем может ослабить и устранить национальные различия в новой общности, фактически же развитие капитализма вызвало и усилило национализм. Неспособность Маркса осознать это вылилась в серьезные политические ошибки 1850-х и 1860-х годов, когда все крупнейшие драматические события европейской политики были переплетены с национальными движениями. Отсюда его неприязнь к Рисорджименто в Италии, игнорирование им бисмаркизма в Германии, превознесение политики Линкольна в США и одобрение им оттоманизма на Балканах (последнее определялось другим его «анахроническим» предметом внимания 1848 г. — его страхом перед Россией). Таким образом, следующим поколениям социалистов были оставлены теоретические пустоты в исследовании сущности наций и национализма.

И, в-третьих, экономические идеи «Капитала», величайшего произведения Маркса, небезупречны. Прежде всего, в этом отношении заслуживает внимания марксова теория стоимости. Помимо трудностей, вытекающих из игнорирования им понятия «нехватки» как детерминирующего фактора (сравн. Рикардо), имеются проблемы с исчислением самих затрат труда (сравн. Сраффа) и прежде всего с превращением последних в цены как квантифицируемого средства (что идет вразрез с принятыми критериями научности и условным сравнением открытия прибавочной стоимости с открытием кислорода). Другим условным моментом всей теории стоимости следует считать различие между производительным и непроизводительным трудом, важное для его теории, но так никогда и не обоснованное ни теоретически, ни эмпирически ни им самим, ни его последователями. Наиболее сомнительными положениями «Капитала» были общий постулат о тенденции нормы прибыли к снижению и постулат о постоянно увеличивающейся классовой поляризации между буржуазией и пролетариатом. До сих пор ни одно из этих положений также не получило адекватного подтверждения. Первое подразумевало экономический крах капитализма в результате действия собственных внутренних механизмов; второе — социальный крах, если не из-за обнищания пролетариата, то вследствие конечного абсолютного численного превосходства громадной армии промышленного рабочего класса (производительных рабочих) над крохотной кучкой буржуазии. Наличие каких-либо промежуточных слоев Маркс практически не предусматривал. Само отсутствие какой-либо политической теории у зрелого Маркса можно, таким образом, логически связать со скрытой темой краха капитализма в его экономической теории, что делало излишним развитие первой.

При анализе наследия Ленина выступают проблемы несколько другого характера, так как, в отличие от Маркса и Энгельса, Ленин был не только автором новой теории, но и творцом политической практики, благодаря которой произошла социалистическая революция и было создано пролетарское государство. Отношения между его теорией и практикой, таким образом, не менее важны, чем отношения между самими его теоретическими положениями. Основные проблемы, которые практика ставила перед Лениным, касались в основном пролетарской демократии (в партии и государстве) и буржуазной демократии (на Западе и на Востоке).

1. Первоначально теория Ленина об ультрацентрализованной неоякобинской партии, содержащаяся в работе «Что делать?», учитывала различия между условиями подполья в царской России и легальности в конституционной Германии. В эту теорию были внесены некоторые поправки в связи с массовыми выступлениями во время революции 1905—1906 гг. Вместе с тем Ленин ее официально не пересматривал и не изменял. В 1917 г. возникновение Советов навело Ленина на мысль, что Советы рабочих являются необходимой революционной формой пролетарской власти в отличие от универсальных форм капиталистического правления в Европе. Именно в это время он создал произведение, в котором развил политическую теорию Маркса,— «Государство и революция». Ленин, однако, не увязывал свою доктрину партии со своим видением Советов ни в России, ни где бы то ни было еще. Его работы о партии практически не содержат упоминания о Советах и наоборот. В результате был допущен резкий поворот от радикального Совета демократизма, каким он виделся в книге «Государство и революция», к радикальному партийному авторитаризму реального Российского государства в начале гражданской войны. Речи Ленина уже после войны отражают упадок института Советов, что, впрочем, не вызывало у него серьезного беспокойства или сожаления. Он считал, что для оживления пролетарской демократии перед лицом роста шовинистического бюрократизма в СССР достаточно произвести ограниченные внутрипартийные изменения, но не внутри самого класса или страны в целом! В своем политическом завещании он не упоминал о Советах. Теоретическую несостоятельность в этом вопросе можно отнести на счет практических ошибок Ленина и большевиков во время и после гражданской войны. Эти ошибки заключаются в проведении и оправдании политических репрессий против оппозиции, которые, по мнению марксистских историков, со всей честностью анализировавших ситуацию в России, были большей частью излишними и реакционными.

2. Ленин начал свою карьеру с признания фундаментального исторического различия между Западной и Восточной Европой в книге «Что делать?». Время от времени он возвращался к этой теме (особенно в книге «Детская болезнь “левизны” в коммунизме»). Вместе с тем эта тема не была для него объектом марксистского политического анализа. Знаменательно, что, возможно, самый значительный его труд «Государство и революция» о буржуазном государстве носит слишком общий характер. Действительно, Российское государство, которое было только что уничтожено Февральской революцией, разительно отличалось от Германии, Франции, Англии, США и других государств, к которым относились высказывания Маркса, положенные Лениным в основу своей работы. Не сумев провести четкую линию между феодальной автократией и буржуазной демократией, Ленин невольно породил замешательство среди более поздних марксистов, что в итоге не позволило им создать стройную революционную стратегию на Западе. Создать ее можно было только на основе четкой и систематизированной теории представительного буржуазно-демократического государства развитых капиталистических стран и теории характерного для него сочетания механизма согласия и аппарата подавления, что было чуждо царской России. Вследствие этих теоретических заблуждений III Интернационалу, созданному и руководимому Лениным, не удалось утвердиться в крупнейших центрах современного империализма 20-х годов — в Британии и США. Эти страны нуждались в совершенно иного типа партии и совершенно иного типа стратегии, а их так никто и не предложил. Экономические выкладки Ленина в книге «Империализм как высшая стадия капитализма» (1916 г.) были серьезным достижением для своего времени. Однако она оставалась в достаточной степени описательной и, более того, предсказывала неспособность современного капитализма оправиться от всех поразивших его потрясений. Это положение нашло свое официальное отражение в многочисленных документах Коминтерна. Таким образом, снова молчаливое допущение экономического краха капитализма как бы освободило социалистических активистов от тяжелой задачи разработать политическую теорию государственных структур, которыми им приходилось довольствоваться на Западе.

До сих пор отсутствует серьезный анализ деятельности Троцкого как политика и теоретика. Книга Дойчера о Троцком, несмотря на свою содержательность,— это популярная биография революционера и не может рассматриваться как серьезное исследование его теорий и идей. Возможно, достоинства книги Дойчера затмили необходимость такого исследования. Идеи Троцкого, оставаясь более актуальными применительно даже к политической полемике современности, чем идеи других теоретиков классического марксизма, заслуживают спокойного и непредвзятого анализа, которого до сих пор, к сожалению, сделано не было. Давайте остановимся на некоторых моментах теоретических разработок Троцкого.

1. Понятие «перманентная революция» было выдвинуто Троцким для объяснения и предсказания хода Русской революции. Это понятие доказало свою состоятельность. В России не было буржуазной революции; не было промежуточной стабилизации капитализма; восстание рабочего .класса создало пролетарское государство всего по прошествии нескольких месяцев с момента свержения царизма; и это государство не смогло построить социализм в одной отдельно взятой стране. Однако после 1924 г. Троцкий обобщил свою схему Русской революции и распространил ее на весь колониальный и эксколониальный мир, декларировав невозможность успешных буржуазных революций в отсталых странах. Одновременно он утверждал, что пролетарской революции не может предшествовать фаза стабилизации капитализма. Обретение национальной независимости и решение аграрного вопроса были именно этими двумя достижениями колониальной буржуазии, которые считались невозможными. Послевоенные события в мире отличались еще большей сложностью. Характерно, что пример алжирской революции противоречил первому утверждению, а случай боливийской революции шел вразрез со вторым постулатом. Далее, очень редко упоминают невозможность установления представительной (парламентской) демократии, но многолетний опыт Индийкого Союза красноречиво говорит об обратном. Могут, конечно, сказать, защищая позицию Троцкого, что ни одна бывшая колониальная страна не отвечала трем перечисленным условиям в их совокупности. Иными словами, принимая во внимание роль империализма, наличие ростовщичества и коррупции, ни одной такой стране не удалось добиться подлинной независимости, решить аграрную проблему и установить демократию. Однако любая неправомерная привязка этих условий к буржуазным революциям этого типа либо превращает саму теорию перманентной революции в тавталогию (только социализм, по определению, может полностью вырвать страну из мирового рынка и решить все проблемы крестьянства), либо требует предъявления доказательств ее реальности, чего никто не сможет сделать в отношении развитых капиталистических стран (где на развитие буржуазной демократии потребовались целые столетия при частых отступлениях и возвращении назад, как, например, в современной Индии). Таким образом, теория перманентной революции не получила научного подтверждения как общая теория. Слабости теории перманентной революции кроются в слишком буквальном следовании положениям Маркса, высказанным им в 1850 г. Такого рода каноническое следование Марксу не может служить гарантией научной состоятельности.

2. Работы Троцкого о фашизме являются, по сути дела, единственным непосредственным и развернутым анализом современного капиталистического государства в классическом марксизме. Отличающиеся в лучшую сторону от всего того, что можно встретить по данному вопросу у Ленина, эти работы, тем не менее, касаются, как мы уже знаем, нетипичной формы современного буржуазного государства, сколь бы актуальными они ни были в свое время. Анализируя особенности фашистского государства как злейшего врага рабочего класса, Троцкий, конечно, был вынужден создать своего рода контртеорию буржуазно-демократического государства, чтобы подчеркнуть разницу между этими двумя формами государства. Так или иначе, но у Троцкого мы можем обнаружить более широкое исследование буржуазной демократии, чем у кого бы то ни было из его предшественников. Однако Троцкому не удалось разработать систематизированную теорию по этому вопросу. Отсутствие такой теории, по всей видимости, сказалось решающим образом на его политических суждениях, относящихся к периоду восхождения нацизма. В частности, в то время как в своих очерках о Германии он подчеркивал настоятельную необходимость для рабочего класса заручиться поддержкой мелкой буржуазии (приводя пример блока против Корнилова в России), в очерках о французском Народном фронте он отвергал традиционную организацию местной мелкой буржуазии — радикальную партию как партию «демократического империализма», которую в принципе следовало исключить из какого-то ни было антифашистского союза. Аналогичные мысли проскальзывают у Троцкого в его статьях о гражданской войне в Испании, хотя и с некоторыми оговорками. Тогда, в самом начале второй мировой войны, Троцкий осуждал этот международный конфликт (видя в нем простую репетицию межимпериалистических противоречий, послуживших причиной первой мировой войны), в котором рабочий класс не должен принимать ни одну из сторон, несмотря на фашистский характер одной и буржуазно-демократический характер другой. Такая позиция оправдывалась утверждением, что поскольку весь империалистический мир в любом случае скатывался в 30-х годах к экономической катастрофе, то различия между этими двумя формами капиталистического государства перестали иметь какое-либо практическое значение для рабочего класса. Ошибочность этого теоретического посыла очевидна. Ранние работы Троцкого о Германии опровергали его более поздние высказывания о войне. Троцкий, конечно, вынужден был бы изменить свои взгляды на вторую мировую войну, если бы он мог быть свидетелем нападения Германии на СССР. Тем не менее тот же постулат об экономическом крахе капитализма в значительной степени послужил причиной теоретических ошибок Троцкого в поздний период его жизни, и на него же уповал III Интернационал с момента его основания Лениным, руководствуясь авторитетом теоретического наследия Маркса.

3. Троцкий был первым марксистом, выдвинувшим теорию бюрократизации государства рабочих. Его анализ положения дел в СССР в 30-х годах остается подлинно научным достижением. Однако все особенности и парадоксы понятия «государство рабочих», которое систематически подавляло и эксплуатировало рабочий класс, фактически оставались за пределами внимания Троцкого. В частности, теория Троцкого, в том виде, в котором она дошла до нас, не предусматривала и не объясняла возникновения новых государств этого типа, кроме России, в странах, где не было ни сопоставимого по численности промышленного пролетариата (Китай), ни сопоставимых революций снизу (Восточная Европа), но где, тем не менее, была создана аналогичная историческая система, правда, без предварительных тяжелых жертв. Полемика, развернувшаяся несколько позднее относительно понятия «сталинизм», отразила эти сложности. Следующим важным моментом, которого коснулся Троцкий в своей теории о сущности бюрократизированного государства рабочих, является тезис о неизбежности насильственной политической революции для восстановления пролетарской демократии там, где она была устранена кастой должностных лиц-узурпаторов. Перспективы подобной ситуации виделись в развитии событий в СССР, опровергавших надежды теоретиков, подобных Дойчеру, веривших в возможность постепенных и мирных реформ бюрократического правления сверху. Это положение Троцкого подразумевало в качестве предпосылки существование изначально пролетарской демократии, которая была уничтожена и которая могла бы быть восстановлена посредством прямого политического переворота. В Китае, Вьетнаме и на Кубе, однако, понятие «политическая революция» было в историческом плане явно менее убедительным ввиду отсутствия в этих странах с самого начала Советов, которые нужно было бы восстанавливать. Другими словами, применительно к этим странам как бы был поставлен вопрос о «датировании» периода, когда политическая революция могла бы стать своевременной и неутопичной целью. У Троцкого мы не можем найти достаточно четких рекомендаций на этот счет относительно России. Точно так же мы вряд ли можем вспомнить о каких-либо современных дискуссиях, в которых бы затрагивались аналогичные вопросы применительно к Китаю или Кубе. Таким образом, есть все основания утверждать, что наиболее важные проблемы, связанные с понятиями «государство рабочих» или «политическая революция», остались неразрешенными.

Мы рассмотрели некоторые из канонических проблем, возникающих при изучении классического наследия исторического материализма. Перечисление этих проблем ни в коем случае не умаляет достижений величайших представителей этого направления, которые по-прежнему заслуживают самого глубокого уважения. Было бы нелепо предполагать, что Маркс, Ленин или Троцкий смогли бы решить все проблемы своего времени, не говоря уже о тех, которые возникли после них.

То, что Маркс не смог разгадать загадку национализма, Ленин не смог проследить динамику буржуазной демократии, а Троцкому представлялось невозможным осуществление революций при отсутствии Советов, отнюдь не удивительно и, конечно же, не подлежит осуждению. Заслуги этих мыслителей настолько огромны, что не могут быть подорваны никаким упоминанием их упущений или ошибок. Поскольку в своих исследованиях представители классического марксизма делали упор на экономику и политику, в отличие от философской ориентации западного марксизма, те же проблемы постоянно встают вновь как общие универсальные проблемы перед социалистическим движением современного мира.

Итак, мы с вами получили некоторое представление о всей сложности, многообразности и актуальности этих проблем. Какова сущность буржуазной демократии? Каковы функции и будущее нации-государства? Каков действительный характер империализма как системы? Каков исторический смысл государства рабочих без демократии для рабочих? Как может быть совершена революция в развитых капиталистических странах? Как превратить интернационализм из благородного идеала в практическую действительность? Каким образом бывшие колониальные страны могут избежать судьбы предшествующих революций (в сходных условиях)? Каким образом можно устранить установившуюся систему бюрократических привилегий и притеснений? Какой должна быть структура подлинно социалистической демократии? Таковы вкратце наиболее важные неразрешенные проблемы, остро стоящие в повестке дня марксистской теории.