Разрушенная клятва

Риона

Я сижу в своем угловом кабинете и оформляю документы на покупку земельных участков для «Саут-Шор Девелопмент». Людям кажется, что работа юриста состоит из бесконечных прений, но на самом деле в зале суда и на переговорах мы проводим лишь незначительную часть времени. Подавляющее большинство рабочих часов проходит у меня в этом кабинете, пока я составляю, читаю или редактирую документы.

Я совсем не против проводить здесь время одной. Это мое святилище, где все мне подвластно. Мой стол стоит ровно так, как я того хочу, с видом на раскинувшиеся передо мной башни Марина-Сити, Мичиган-авеню и реку Чикаго.

Все в моем кабинете выполнено в бледных оттенках олова и латуни, а также кремовых и голубых тонах – цветах, которые меня успокаивают.

На стене висят три акварели Сутянь Сюэ, а в углу стоит скульптура Жана Фурье. Его работа называется «Структурные элементы» и представляет собой строение атома, но мне она больше напоминает солнечную систему.

Мои коллеги заканчивают работу и покидают рабочие места. Парочка из них по пути заглядывает ко мне, чтобы пообщаться: спросить что-то по работе или просто обсудить какую-нибудь ерунду. Моя ассистентка Люси предупреждает, что закончит со стопкой договоров аренды, которую я ей передала, завтра с самого утра, а Джош Хейл сообщает, что на прошлой неделе я заняла второе место в игре Pick‘em[1] и выиграла баснословную сумму в двадцать долларов.

– Ни за что бы не подумал, что ты интересуешься футболом, – замечает он со снисходительной улыбкой.

– Я и не интересуюсь, – мило отвечаю я. – Просто люблю выигрывать деньги.

Мы с Джошем не друзья. Более того, мы прямые конкуренты. Самый пожилой партнер фирмы собрался на пенсию, и, когда Виктор Вайс уйдет, вероятнее всего, на его место возьмут меня или Хейла. И мы оба это понимаем.

Но, даже если бы мы не метили вдвоем на место партнера, я бы все равно его презирала. Мне не по душе люди, которые прикидываются дружелюбными, а сами разнюхивают информацию, которую смогли бы использовать против тебя. Я бы уважала Джоша больше, будь он честным говнюком, а не притворным душкой.

Все в этом парне раздражает меня, от тесного костюма до пахучего парфюма. Он напоминает мне какого-нибудь телеведущего. Внешне, пожалуй, Райана Сикреста[2], а по характеру, скорее, Такера Карлсона[3] – вечно мнит себя раза в два умнее, чем на самом деле.

Вот и теперь Джош не может устоять перед возможностью что-нибудь выведать и внимательно осматривает мой кабинет, пытаясь разобрать заголовки документов, лежащих на моем столе. В упорстве ему не откажешь.

– Ну все, пока, – говорю ему я, недвусмысленно намекая покинуть мой офис.

– Не перетрудись, – отвечает Хейл, делая пальцами жест, будто стреляет в меня.

После его ухода тяжелый запах одеколона висит в воздухе еще минут двадцать. Фу.

Последним уходит дядя Оран, старший партнер фирмы и сводный брат моего отца, а также мой самый любимый родственник. Именно благодаря ему я и стала юристом.

На всех семейных праздниках я загоняла дядю в угол и начинала расспрашивать о всяких странных и интересных судебных делах – например, о мужчине, который подал в суд на компанию «Пепси» за то, что та отказалась предоставить ему реактивный штурмовик стоимостью в двадцать три миллиона долларов в обмен на пепси-баллы, или тот случай, когда компания «Проктер и Гэмбл» пыталась оспорить в суде, что чипсы «Принглз» состоят из картофеля.

Дядя Оран – прекрасный рассказчик, способный выжать драму даже из самого запутанного дела. Он объяснял мне все о прецедентах и законодательных актах, а также о том, насколько может быть важна даже самая крошечная деталь… какая-нибудь запятая, поставленная не в том месте и способная сделать недействительным весь контракт.

Дядя восхищает меня как своими остроумием и очарованием, так и тем, как он похож на моего отца, при этом так сильно от него отличаясь.

Они оба носят дорогие, подогнанные по фигуре костюмы, но дядя Оран одевается как какой-нибудь профессор «Тринити-колледжа» из Дублина – в твидовые и шерстяные комплекты с деревянными пуговицами и заплатками на локтях, в то время как мой отец выглядит как американский бизнесмен. Они оба высокие, с густыми седыми волосами и длинными худыми лицами, но у дяди Орана внешность типичного «черного ирландца»[4], с темными глазами и оливковым оттенком кожи, а глаза моего отца пронзительного василькового цвета.

Больше всего меня завораживает акцент дяди Орана. Он подрастерял его за годы жизни в Америке, но этот ирландский говор все равно проступает в его речи, как позолота. А еще дядя любит хорошие ирландские пословицы: «Забытые долги не становятся оплаченными» или «Слава не бывает дурной, если это не некролог».

Он ровно такой, каким был бы мой отец, если бы вы вырос в Ирландии в какой-нибудь альтернативной реальности, где не нашлось место Чикаго.

Этим вечером дядя стучится ко мне со словами: «Ты же знаешь, что у тебя не почасовая оплата, Риона? Иногда ты можешь позволить себе пойти домой и по-прежнему иметь возможность покупать такие дорогие туфли».

Речь идет о паре темно-красных лодочек французского бенда «Номасей», которые аккуратно стоят в сторонке под моим рабочим столом. Я снимаю их, когда знаю, что буду долго сидеть, чтобы на носках не образовались складки.

Я улыбаюсь дяде Орану.

– Я знала, что вы оцените, – говорю я.

– Я все замечаю, – отвечает он. – Как, например, и то, что у тебя на столе лежат все документы на покупку земельных участков для «Саут-Шор». Я говорил, что этим займется Джош.

– Я уже начала с ними работать, – нахмурившись, замечаю я. – Думаю, я могу и закончить.

Оран качает головой.

– Ты слишком много работаешь, Риона, – серьезно говорит он мне. – Ты молода. Ты должна развлекаться с друзьями и парнями, хотя бы иногда.

– У меня есть парень, – сообщаю я.

– Вот как? И где он?

– Примерно в пяти милях отсюда, – киваю я головой в сторону окна. – В больнице «Мерси».

– О, тот хирург? – дядя усмехается. – Вы еще вместе?

– Да, – смеюсь я в ответ. – А что не так с Дином?

– Ну… – вздыхает Оран. – Я не собирался ничего говорить, но я видел, как он давеча прислал тебе розы. Красные розы.

– И что?

– Он не слишком-то изобретателен, правда?

Я пожимаю плечами:

– Некоторые предпочитают классику.

– Некоторым просто лень напрягать фантазию.

– Какие же цветы стоит посылать дамам?

Оран ухмыляется:

– Я всегда посылаю виски. Отправь женщине бутылку односолодового «Буннахабхайна» сорокалетней выдержки… и она поймет, что твои намерения серьезны.

– Это не про нас, – сообщаю я дяде. – У нас ничего серьезного.

Оран заходит в мой кабинет и сгребает стопку папок с моего стола.

– Эй! – протестующе восклицаю я.

– Это для твоего же блага, – говорит Оран. – Иди домой. Надень красивое платье. Проведи хорошо вечер. Завтра утром этот ленивый говнюк Джош обнаружит документы на своем столе.

– Хорошо, – говорю я, только чтобы закрыть тему.

Я позволяю Орану унести папки, а затем смотрю, как он направляется к лифтам, перекинув через плечо кожаную сумку вместо портфеля. Но я не собираюсь уходить. У меня и без договоров купли-продажи еще миллион проектов, которые нужно изучить.

А это мое самое любимое время для работы над ними – когда все уходят и свет в коридоре становится приглушенным. В полной тишине и темноте офисного здания, когда единственным источником света являются огни большого города подо мной и никто и ничто не может меня потревожить.

Ну, почти никто.

Мой телефон, лежащий на столе экраном вниз, вибрирует. Перевернув, я вижу на нем имя Дина.

«Все в силе? Встречаемся в «Роузис»? Пропустим по бокальчику».

Я размышляю над его предложением. «Роузис» всего в паре кварталов отсюда, я могла бы заскочить на бокальчик по пути домой.

Но я устала, у меня болят плечи, а сегодня даже не было возможности размяться. Я думаю о бокале вина в шумном модном баре, сравнивая его с бокалом, который я могу принять, расслабившись в теплой ванне и слушая какой-нибудь подкаст вместо пересказа событий дня Дина.

И я знаю, что кажется мне более соблазнительным.

«Прости, – пишу я в ответ. – Буду работать допоздна, а потом сразу домой».

«Ладно, – отвечает Дин. – Поужинаем завтра?»

Я отвечаю не сразу.

«Конечно, – пишу я. – Завтра в 18:30».

Мы с Дином встречаемся три месяца. Он торакальный хирург – проводит операции на органах грудной полости. Он умный, успешный, красивый и хорош в постели – возможно, как и все хирурги: они знают все о теле человека и отменно владеют руками).

Я должна быть рада этой возможности. Должна предвкушать завтрашний ужин.

Но мне просто… все равно.

Дело не в Дине. Каждый раз я наступаю на одни и те же грабли: узнав кого-то получше, я начинаю подмечать все их недостатки – несоответствия в том, что они говорят, логические пробелы в их аргументации. Я бы хотела отключить эту функцию своего мозга, но не могу этого сделать.

Отец бы сказал, что я ожидаю от людей слишком многого.

«Никто не идеален, Риона. И меньше всего – мы сами».

Я это знаю.

Свои собственные недостатки я отмечаю лучше, чем чьи-либо еще. Я могу быть холодной и неприветливой. Упертой. Я быстро завожусь и долго остываю.

Хуже всего то, что меня легко вывести из себя. Например, если мужчина начинает повторяться.

Мы встречаемся всего ничего, а Дин уже трижды рассказывал мне о том, как ему кажется, что анестезиологи в его отделении вступили в заговор против него после того, как Дин отказался нанять одного из их друзей.

«Ох уж эти южноафриканцы, – жаловался он мне во время нашего последнего обеда. – Берешь на работу одного, и они уже хотят, чтобы ты нанял их свата и брата, и вот уже весь хирургический отдел кишмя кишит выходцами из ЮАР».

К тому же Дин, похоже, считает, что теперь, преодолев трехмесячный рубеж, он имеет право на бóльшую часть моего времени. Вместо того чтобы спрашивать о моих планах на вечер пятницы или субботы, он строит их сам, и мне приходится напоминать мужчине, что я занята работой или собираюсь на семейный ужин.

«Могла бы и пригласить меня поужинать с семьей», – как-то обиженно бросил мне Дин.

«Это не светский ужин, – ответила я. – Мы будем обсуждать вторую стадию застройки Саут-Шора».

Большинство наших семейных ужинов – деловые, так или иначе. Наши рабочие и личные связи настолько тесно переплетены, что я едва ли когда-нибудь видела своих отца, мать, братьев и сестер «вне работы».

От судьбы нашего бизнеса зависит судьба нашей семьи – так уж у ирландской мафии повелось.

Дин что-то знает о криминальных связях Гриффинов – сложно не знать, когда наша семья уже двести лет возглавляет ирландскую мафию в Чикаго.

Но он не понимает, что это значит на самом деле. Для Дина это какая-то занимательная семейная история, вроде того как люди рассказывают, что они потомки Генриха VIII. Он понятия не имеет, насколько велики масштабы организованной преступности в Чикаго.

В этом и проблема устройства моей личной жизни. Хочу ли я, чтобы мой парень пребывал в полном неведении относительно изнаночной стороны этого города и ничего не знал о том, какую важную роль играю я в защите интересов моей семьи? Или я хочу встречаться с кем-то «изнутри», кто работает на моего отца, сносит бошки и закапывает тела? С кровью под ногтями и пистолетом наготове?

На самом деле я не хочу ни того, ни другого.

И не только поэтому.

Я не верю в любовь.

Я не отрицаю ее существование – я видела, как она случалась с другими. Просто я не верю, что она когда-нибудь случится со мной.

Моя любовь к семье – как корни дуба, часть дерева, необходимая для жизни. Она всегда была, есть и будет.

Но любовь романтическая? Я никогда ее не испытывала. Возможно, я просто слишком эгоистична для этого. Я не могу представить себе любить кого-то больше, чем собственный комфорт и устроенный быт.

Подчиняться кому-то, делать что-то для его удобства в ущерб своему… нет уж, спасибо. Я едва могу допустить такое даже по отношению к членам моей семьи, так с чего бы мне делать какого-то мужчину центром своей вселенной?

Я собираю портфель. Перед уходом я пробираюсь в грязный, захламленный кабинет Джоша и забираю с его стола договоры купли-продажи. Я начала работу над ними и собираюсь ее закончить, что бы там ни говорил дядя Оран. Он даже не заметит – я разберусь с документами раньше, чем Джош вообще до них добрался бы. Ощущая приятную тяжесть в портфеле, я покидаю офисное здание на Ист-Уокер-драйв и иду домой пешком, ведь мой жилой комплекс всего в четырех кварталах отсюда.

Этим летом я купила квартиру в новехоньком здании с великолепным фитнес-центром и бассейном. Еще там есть консьерж, а из окна моей гостиной открывается восхитительный вид с высоты двадцать восьмого этажа.

Раньше я жила в особняке моих родителей в Голд-Косте. Их дом такой огромный, что там всем хватало места, и причин съезжать просто не было. К тому же было удобно жить в одном доме, чтобы в любой момент обсудить вопросы, связанные с семейным бизнесом.

Но затем Кэл женился, и они с Аидой переехали в собственное жилье. Несса тоже поселилась у Миколая, и я осталась один на один с родителями и горьким чувством, что мои брат и сестра меня бросили.

В отличие от них, я не собираюсь связывать себя узами брака, но переехать мне ничто не мешало.

Именно так я и поступила, купив квартиру в жилом комплексе. И я ее обожаю. Я обожаю тишину и простор, окружающие меня. Впервые в жизни я сама по себе, и мне это нравится.

Я машу Рональду, консьержу, и поднимаюсь на лифте в свою квартиру. Там я снимаю пиджак, блузку и брюки-слаксы и переодеваюсь в слитный купальник. Затем беру водонепроницаемые наушники и отправляюсь к бассейну.

Бассейн находится на крыше здания.

Летом атриум над головой открыт, чтобы можно было купаться под звездами. Зимой он закрыт от непогоды, хотя через стекло все равно видно небо.

Мне нравится лежать на спине и плавать туда-сюда, глядя вверх.

Обычно я единственная, кто плавает в бассейне в такое время. Вот и сегодня здесь тихо и сумрачно, и единственный звук, который можно услышать, – это плеск воды о бортик бассейна.

Тут пахнет хлоркой и кондиционером для белья от стопок свежих полотенец, разложенных на шезлонгах. Включив плейлист для плавания, я кладу телефон на один из стульев.

Я уже собираюсь нырнуть, когда понимаю, что забыла убрать волосы. Обычно я заплетаю косу и прячу ее под шапочку для плавания, чтобы не пересушить хлоркой. Рыжие волосы требуют особого ухода.

Но после работы я не распустила волосы, и они по-прежнему собраны в шиньон и заколоты шпилькой.

Мне не очень хочется тащиться обратно в квартиру. От одного купания без шапочки ничего не случится.

Я вытягиваю руки над головой и вхожу в воду изящным прыжком. Я плаваю в бассейне туда-сюда, слушая в наушниках «California Dreamin’».

На мне очки для плавания, так что я смотрю сквозь ярко-голубую воду, подсвеченную снизу лампочками. Я замечаю в углу бассейна какие-то темные очертания – должно быть, кто-то уронил туда спортивную сумку или сумку с полотенцами.

Перевернувшись, я ложусь на спину и смотрю на стеклянный потолок. Он напоминает мне викторианскую оранжерею – стекло разделено пополам металлической решеткой. За стеклом я вижу черное небо и бледный мерцающий диск почти полной луны.

Пока я смотрю наверх, что-то сжимается вокруг моего горла и утаскивает меня под воду.

Тяжелым якорем меня неумолимо тянет вниз, на самое дно.

От изумления я вскрикнула, и теперь в моих легких почти не осталось воздуха. Я брыкаюсь и сопротивляюсь этому нечто, схватившему меня. Вцепившись в то, что сжимает мое горло, я ощущаю пористую «кожу» поверх твердой плоти.

Мои легкие горят от нехватки воздуха, они кажутся плоскими и спущенными. Тяжесть воды в бассейне давит мне на барабанные перепонки и на грудь. Я слегка оборачиваюсь и вижу черные ласты, болтающиеся у моих ног, и две руки в гидрокостюме, крепко обхватывающие меня.

Над правым ухом я слышу дыхание респиратора. Это дайвер. Меня пытается утопить человек в водолазном костюме.

Я пытаюсь пнуть или стукнуть его, но незнакомец держит меня обеими руками, сжимая, как анаконда. Вода ослабляет силу любого моего удара, который я направляю на противника.

Перед глазами начинают плясать черные точки, воздух в груди заканчивается. Мне отчаянно хочется вздохнуть, но я знаю, что мое горло наполнится лишь хлорированной водой.

Я тянусь за спину и хватаюсь, как я надеюсь, за респиратор. Дернув изо всех сил, я вытаскиваю его изо рта незнакомца. Мимо меня понимается вверх струйка пузырьков. Я надеялась, что это заставит дайвера меня отпустить, но он даже не пытается вставить респиратор обратно. Он знает, что у него в легких куда больше воздуха, и будет держать меня, пока я не утону.

Я чувствую, как моя грудь тяжелеет, а тело пытается сделать вдох, хочу я того или нет.

Последним отчаянным движением я выдергиваю заколку из своей прически. Перевернув ее, я втыкаю шпильку в горло незнакомцу, прямо туда, где шея переходит в плечо.

Сквозь маску дайвера я вижу темные глаза, наполненные яростью.

И я чувствую, как ослабевает хватка, лишь на секунду, когда незнакомец вздрагивает от шока и боли.

Прижав колени к груди, я изо всех сил пинаю его тело, вырываюсь из хватки, отталкиваюсь от дайвера и пулей выплываю на поверхность.

Высунув лицо из воды, я делаю глубокий отчаянный вдох, и он кажется мне самым восхитительным в жизни. Я вдыхаю воздух до боли.

Гребя изо всех сил, я плыву к краю бассейна, молясь не почувствовать его ладонь вокруг лодыжки, вновь утягивающую меня вниз.

Схватившись за бортик, я подтягиваюсь и, не останавливаясь, чтобы схватить телефон, не тратя времени даже на то, чтобы обернуться, несусь по скользким плитам к выходу.

Спуститься с крыши можно двумя способами: на лифте и по лестнице. Я выбираю второй, не желая рисковать тем, что одетая в черное рука просунется между дверями лифта как раз в тот момент, когда они вот-вот закроются. Вместо этого я сбегаю на два лестничных пролета вниз, а затем выскакиваю в покрытый ковром коридор и стучусь в двери квартир, пока одна из них не открывается.

Я вваливаюсь в незнакомую квартиру, захлопываю за собой дверь и закрываю ее на замок.

– Эй, какого черта?! – кричит хозяин.

Это полный мужчина лет шестидесяти, в очках и офисном костюме, уже успевший сменить туфли на пушистые тапочки.

Он не сводит глаз с моего купальника и воды, стекающей на его ковер, слишком обескураженный, чтобы сказать хоть слово.

Переведя взгляд на диван в гостиной, я вижу женщину примерно того же возраста. Своим вторжением я застала ее посреди поедания миски с мороженным, ложка замерла у ее рта. В телевизоре хнычет какая-то блондинка, не зная, получит ли она розу или отправится домой.

– Что… что происходит? – запинаясь, спрашивает мужчина. Он больше не злится, осознав, что что-то не так. – Нам вызвать полицию?

– Нет, – на автомате отвечаю я.

Гриффины не втягивают полицию в свои проблемы. Более того, мы делаем все возможное, чтобы избежать общения.

Я жду с колотящимся сердцем, слишком напуганная, чтобы даже выглянуть в глазок – вдруг дайвер последовал за мной и только и ждет за дверью, когда мой глаз покажется в глазке, чтобы выстрелить прямо в него?

– Если можно воспользоваться вашим телефоном, я бы позвонила своему брату, – говорю я.