Разведчики

Глава одиннадцатая СЛОЖНАЯ ОПЕРАЦИЯ

— И все же, господин генерал, я не советовал бы столь важный документ хранить у себя. Даже в несгораемом сейфе. Приказу фюрера должна быть обеспечена полнейшая безопасность.

— Хорошо, Краузе. Можете идти.

— Но, господин генерал…

— Я, кажется, сказал ясно: можете идти.

Пристукнув каблуками, Краузе вышел из кабинета. Однако весь вид его говорил, что разговором с генералом он недоволен.

Краузе был недоволен не только этим разговором. Он вообще был недоволен генералом Розенбергом. Этот пруссак загружает его сотней мелочей, всякой писаниной, держит на побегушках. Он, Краузе, не может выполнять своих прямых обязанностей. Ведь и на нем, адъютанте, лежит ответственность за сохранность секретных документов.

Надо отметить, что и Розенберг не питал особых симпатий к Краузе. И прежде всего потому, что Краузе был офицером гестапо. А с гестапо у Розенберга свои счеты.

Спесивый пруссак не мог простить гестаповцам нанесенной еще до вторжения в Россию обиды. Его, фон Розенберга, чьи деды и прадеды жили и умирали во славу Германии, вызвали на допрос в гестапо! У них-де есть сведения, что его родственник Шрейдер служит англичанам. Это первое, а второе, есть сомнение в арийском происхождении. Ведь в жилах Шрейдера течет не одна капля еврейской крови, а они как-никак троюродные братья. Фон Розенберга от возмущения чуть удар не хватил. Как они смеют говорить это ему, фон Розенбергу!

Он происходит из знатной прусской семьи, не одно поколение которой давало Германии образованных, храбрых офицеров. Представители другой ветви семьи Розенбергов, по женской линии, предпочли военные лавры иным, более звонким — из чистого золота. Они не проливали кровь, но нередко оказывали куда большее влияние на исход войн и на судьбу страны, чем вояки Розенберги. Достаточно сказать, что банкир Шрейдер лично знаком с фюрером. В гестапо Розенберг все же сдержался, сухо отказался отвечать на подобные вопросы и вышел прямой, подтянутый, бесстрастный, как всегда. Из гестапо он отправился прямо в ставку Гитлера. Гиммлер знал, что генерал находится под покровительством Гитлера, и не хотел навлекать на себя недовольство фюрера, который дорожил поддержкой прусской военной знати. Он устроил разнос ретивым подчиненным, а Розенбергу принес извинения. Однако обиды генерал не простил.

В последнее время в городе стали все чаще появляться офицеры в форме СС. Нередко они проходили прямо к Розенбергу и подолгу задерживались у него. В такие часы ни одного из офицеров многочисленного штаба группировки Краузе дальше приемной не пускал.

К Приморску стягивались войска. Как сообщила Рубцова, секретный приказ ставки уже хранился в сейфе Розенберга. Для Румянцева настало самое решительное время. Близилось главное, ради чего он приехал сюда, ради чего рисковал и продолжают рисковать жизнью десятки людей.

В это утро Розенберг ушел из ресторана недовольным. Лизхен, всегда такая чистенькая, розовая, уютная Лизхен, заболела, и ему прислуживал сам директор ресторана. О господи! Видеть заплывшую жиром, какую-то всегда непроспавшуюся физиономию вместо свеженького личика, которое так приятно потрепать по пухлому подбородку!

Брезгливая мина не сходила с лица Розенберга. Он почти ничего не ел, швырнул на стол салфетку и, уходя, сердито бросил директору ресторана, что обедать он не придет, а ужин (обычно Розенберг ужинал в кабинете) пусть ему принесет кто угодно, если фрейлен Лизхен не сможет этого сделать, но только не сам директор.

Тот угодливо наклонил голову, а когда Розенберг вышел, заметался. Что же делать? Официанток в ресторане всего две. Но вторая — Мирка — только часов до двенадцати дня бывает относительно трезвой, а к вечеру напивается так, что непонятно, как только на ногах держится. Офицерам-то это нравится. А к Розенбергу разве такую пошлешь? Она там бог весть что может натворить. И удержать ее невозможно — хоть запри, хоть все вино попрячь, все равно напьется.

Послали к Лизе Веселовой. Та лежала вся обложенная компрессами и стонала. Нет, у нее очень сильный жар. Она прийти не сможет. Никак не сможет… Пусть уж господин Розенберг обойдется без нее два дня.

Когда директору ресторана передали ответ Лизы, он схватился за голову. Без ножа зарезала! Что же ему делать? Что делать?

Рубцова за обедом заметила удрученное состояние директора ресторана — он обычно всегда наблюдал сам, как обслуживают фрау, которая, говорят, имела немалое влияние на генерала. Особенно зорко следил он за выражением лица влиятельной дамы, когда ее, как в этот день, обслуживала Мирка.

Пообедав, Рубцова подозвала директора и, как всегда, любезно спросила его: кажется, он чем-то особенно огорчен сегодня, или ей показалось?

— О нет, многоуважаемая фрау, вы наблюдательны, у меня действительно неприятности.

— Какие же? Может, я могу помочь?

— Советом, только советом, многоуважаемая, — и директор поведал Рубцовой о своей беде.

— И только-то? — улыбнулась Рубцова, когда он окончил. — Но это не беда, а просто затруднение, к тому же очень легко разрешимое.

— Я жду совета, фрау…

— Ужин господину генералу отнесу я сама. Видите, как просто!

— Вы?!

— А чему вы так удивляетесь? Или считаете унизительным для меня желание сделать приятное человеку, мною уважаемому? Или считаете, что для господина генерала приятнее видеть в своем кабинете более молодую особу?

— О нет, фрау Рубцова, что вы, что вы, — замахал руками директор. Затем последовала целая серия тяжеловесных комплиментов.

Рубцова, поморщившись, прервала директора:

— Бросьте говорить чепуху. Значит, договорились? Сервировку доставьте ко мне заранее. Позаботьтесь, чтобы все было приготовлено согласно вкусу господина генерала и хорошенько разогрето.

— Не беспокойтесь, уважаемая фрау, все будет в полном порядке.

Директор ресторана был доволен — еще бы, так легко все уладилось. А Розенберг, тот был просто в восторге, когда вечером открылась дверь смежной с кабинетом комнаты — здесь стояла его походная кровать, стол, полка с книгами — и улыбающаяся Рубцова в белом изящном фартуке, с подносом в руках появилась на пороге.

— Что это значит, фрау Вероника? — воскликнул Розенберг.

— А то, что с сегодняшнего вечера я добровольно расширяю круг своих обязанностей. По нраву вам это?

— И вы еще спрашиваете? Вы умеете вносить уют и элегантность во все, чего касаются ваши руки. За все месяцы войны сегодня меня впервые овеяло теплом домашнего очага. Поистине, вы волшебница.

Разговор и дальше пошел в том же витиевато-сентиментальном духе. Вообще Розенберг всегда охотно беседовал с Рубцовой на неслужебные темы. Она была так широко образована, обладала таким тонким вкусом. С ней можно было говорить о малоизвестных произведениях Баха и Вагнера, разбирать готику Кельнского собора, смаковать великолепные детали пейзажей Фридриха. Она могла наизусть декламировать целые страницы из «Песни о нибелунгах», из Гёте, Шиллера, Гейне. Восхищаясь этими талантами, она разделяла убеждение Розенберга в том, что нация, давшая миру таких гигантов, поистине достойна царить безраздельно в этом мире.

Рубцова была пытлива, она часто спрашивала Розенберга о современном немецком искусстве. Из других ее вопросов он составил мнение, что фрау Вероника хочет понять, в чем заключается суть, смысл нового порядка, что несут миру идеи национал-социализма.

Эти беседы доставляли огромное удовольствие Розенбергу. Правда, они случались довольно редко. Но теперь за чашкой кофе они будут встречаться ежевечерне. Он, конечно же, предложит фрау Веронике сервировать стол на двоих.

Кроме того, Розенберг испытывал глубокое удовлетворение еще и при мысли, что его теория «пряника и кнута» дает столь зримые результаты. Он так внимателен к фрау Веронике. И результат налицо. Гордая русская аристократка по своей воле, без малейшего нажима с его стороны согласилась прислуживать ему за столом. Это ли не победа!

Пожалуй, никто, кому предстояло завтра участвовать в операции, не спал в эту ночь. Ворочалась с боку на бок Лиза Веселова. Не снимая мундира офицера гестапо, всю ночь просидел у стола в потайной комнате квартиры Рубцовой майор Петров. Еще и еще раз обдумывал он ту часть операции, которая выпала на его долю.

Не спал Василий Румянцев. Шаг за шагом мысленно проходил он путь, который предстояло совершить ему завтра. С 8 до 10 вечера кабинет Розенберга пустует, шеф в это время ужинает и услаждает себя беседой с фрау Рубцовой. Приемная тоже пуста: Розенберг очень пунктуален и, вызывая подчиненных, обычно не заставляет их ждать. Он считает: никто не должен терять даром ни минуты драгоценного времени, все они принадлежат великой Германии. В приемной только Краузе. Сумрачный, необщительный Вильгельм Краузе, пожалуй, единственный офицер в Приморске, который никак не хотел признать Курта Коха своим приятелем и был холоден с ним. Впрочем, Краузе в это время в приемной не будет. Им займется Петров.

Румянцев отлично сознавал, что, несмотря на продуманность каждого шага, в любой момент может все сорваться. Тогда — полный провал. Не о себе думал Румянцев. Он разведчик и риск — его спутник. Но если Розенберг поймет, в чем дело, документы немедленно будут упрятаны за десять замков. Значит, самое главное — не сорваться. Лучше отложить операцию, если что-нибудь не сладится. Действовать только в том случае, если будет полнейшая уверенность в успехе.

Ну, а теперь спать, спать! Завтра ему понадобится вся его выдержка, все хладнокровие.

И уже засыпая, подумал о Гале. Где ты, родная? Как долго ничего не знаю о тебе. Помнишь ли?

Обер-лейтенант Курт Кох шел не спеша. У здания, где помещался штаб Розенберга, Курт Кох закурил, рассеянно посмотрел по сторонам, взглянул на окна второго этажа. Там помещался кабинет Розенберга и комната, где сидела Рубцова.

Вот она выглянула в окно, кивнула обер-лейтенанту.

«Все в порядке», — отметил про себя Курт Кох и, не останавливаясь, прошел дальше. Шел он медленно, и весь его вид говорил, что обер-лейтенант наслаждается погожим весенним днем, что оснований для беспокойства у него нет, что он пребывает в обычном своем благодушно-беззаботном настроении. Пройдя квартал, он увидел идущего навстречу гестаповца. Поравнявшись, обер-лейтенант отдал честь старшему по званию. При этом он тихо, но четко произнес: «Порядок». И продолжал не спеша свой путь.

На улице сгущались сумерки. Фонарь в подъезде штаба Розенберга горел тускло, и часовому была видна только небольшая освещенная площадка перед подъездом, дальше — густая сплошная стена тумана. И когда перед дверью неожиданно возникла фигура капитана войск СС в низко надвинутой фуражке и блестящем черном плаще, часовой вздрогнул: туман поглощал все звуки, и солдат не слышал ни рокота подъезжающей машины, ни близящихся шагов.

Вытянувшись, он вопросительно смотрел на капитана. Офицеры гестапо в последнее время были частыми гостями в штабе, но обычно позже, в это время — личное время генерала — они не появлялись.

— К господину генералу со срочным сообщением, — отрывисто бросил капитан.

— Господин генерал отсутствует, будет после десяти, — как было велено ему, ответил часовой.

— Тогда его адъютанта!

Солдат вошел в подъезд, плотно прикрыв за собой дверь. Снимая трубку, он видел сквозь стеклянную дверь, что гестаповец стоит на крыльце, нетерпеливо постукивая перчаткой по плащу.

Через несколько минут вниз спустился Краузе. Лицо его было еще более хмурым и неприветливым, чем всегда. Тревожить шефа он не смел. Не выслушать гестаповца тоже не смел. Предчувствовал, что ему все же придется тревожить генерала — с гестапо шутки плохи. И заранее злился и на этого капитана и на свою судьбу. Капитан не вошел в подъезд навстречу Краузе. Он ждал его на крыльце. Поеживаясь, Краузе шагнул в пронизывающую сырость.

— Вы не одеты, господин адъютант? — резко заговорил капитан. — Очень жаль. Я вынужден попросить вас пройти несколько шагов со мной к моей машине. Интересно, что вы скажете, взглянув на… Впрочем, не будем предвосхищать события. Прошу вас… — и отступил, пропуская Краузе. Тот замялся, хотел было что-то сказать, но капитан, взяв его под локоть, почти насильно свел с крыльца.

— Идемте, идемте, господин адъютант. Дело не ждет, и мне некогда.

Не успели гестаповец и Краузе раствориться в тумане, как с противоположной стороны послышались размеренные шаги. К крыльцу подошел ефрейтор, с ним трое солдат. Сменяясь, часовой доложил ефрейтору, что никаких происшествий не произошло. О Краузе он ничего не сказал, так как был уверен, что адъютант Розенберга вот-вот вернется в штаб.

Вновь заступивший дежурный оглядел окна второго этажа. Четыре из них были освещены. Так и должно быть.

Через несколько минут к часовому подошел обер-лейтенант. Он предъявил специальный пропуск к генералу. Часовой замялся было, но офицер, не останавливаясь, прошел в здание штаба.

Курт Кох толкнул дверь приемной. Она была пуста. И здесь мигом слетела вся напускная небрежность обер-лейтенанта. Движения стали четкими, уверенными и вместе с тем мягкими, осторожными, шаги упругими, легкими, совершенно бесшумными. Открыл дверь кабинета Розенберга. Здесь также никого.

Все шло хорошо. Ключ не звякнул, дверца не скрипнула… В кабинете было абсолютно тихо, если не считать приглушенных голосов, доносившихся из соседней комнаты. Это хорошо, что там говорят, пока там говорят, он может быть спокоен. Относительно, конечно.

Так думал Румянцев, а руки его точными движениями делали свое дело. Нужные бумаги лежали сверху — бывает же такая удача. Вот они на столе. Аппарат щелкает раз, другой, третий… Все! Теперь положить приказ на место.

В соседней комнате по-прежнему разговаривают. Отлично, все идет хорошо.

Вдруг в ровный приглушенный гул голосов ворвались какие-то посторонние звуки. Негромкие, размеренные и тем не менее угрожающие…

Чьи-то еле различимые шаги. Они приближались. Держись, Василий! Самое главное сейчас сохранить полное спокойствие. Бумага положена в сейф. Захлопнута дверца, повернут ключ. И только успел Курт Кох закрыть за собой дверь кабинета и принять скучающе-безразличный вид, как в приемную вошел Вадлер. Увидев Курта, он удивленно вскинул брови. Хотел было пройти в кабинет, но Курт Кох молча замахал руками и, оглянувшись на дверь, таинственно проговорил:

— Генерала там нет.

— Но как же…

— Он ужинает с дамой. Я тоже к нему по сугубо личному делу. Зашел в приемную — пусто. Краузе, видимо, отлучился на минуту. Открыл дверь — тоже, и вдруг слышу голоса. Мужской и женский. Что такое, думаю? Как будто пустой кабинет, и в то же время кто-то разговаривает.

— Ну, а дальше? — торопил Вадлер, который знал о существовании смежной с кабинетом комнаты.

— А что дальше? — искренне удивился Курт Кох. — Посмотрел, генерала нет — и закрыл дверь. А что, генерал назначил вам прийти к нему?

— Нет, у меня к нему тоже личное дело.

— Выходит, не повезло, герр Вадлер, и вам и мне. Придется отложить наши личные дела до следующего раза.