Разыскания в области исторической семасиологии русского языка (установление и обоснование семантического развития слова на примере вост.-слав. диал. волога)

В этимологических исследованиях семантика и установление закономерностей семантического развития занимают центральное место. Это является давно известным и, пожалуй, общепризнанным положением. С ним связано огромное значение семантической реконструкции для подобного рода исследований. Новые этимологии или более обоснованная аргументация уже существующих этимологий и сводятся по сути дела к обнаружению новых семантических связей (семантических закономерностей) или к подтверждению уже обнаруженных фактов семантического развития новыми материалами. При этом формальная сторона фактов, подвергнутых исследованию, разумеется, должна быть принята во внимание самым серьезным образом. На примере восточнославянского диалектного слова волога с общим значением ‛мягкая, жирная (иногда жидкая) пища, приправа, Zukost, Beikost’ мы хотели бы показать некоторые приемы установления и обоснования семантического развития, определения конкретной модели семантической эволюции. В нашем изложении мы кроме того намерены уделить внимание вопросу семантической оппозиции и значению фразеологических данных при исследованиях в области исторической семасиологии[1].

В качестве исходных данных для воссоздания семантического развития упомянутого слова волога выступают факты из русских и белорусских диалектов (в литературных языках слово, как известно, отсутствует), из памятников письменности (старорусской, древнерусской и русско-церковнославянской), из родственных славянских языков (в нашем случае из словенского языка) и из других индоевропейских языков, т. е. применительно к слову волога из балтийских языков. Ср. рус. диал. волога со значениями: ‛влага, вода, жидкость; масло, сало, жир, сдобное’, волог. ‛скоромное, жидкое съестное, похлебка, варево, но не питье’, арханг., костр. ‛привар, подболтка, овощ’, волог., нижегор., псков. ‛скоромная приправа, особенно коровье масло, подмазка на блины’ (Даль² I, 234). В Словаре русских народных говоров дается еще больше значений для этого слова, но все они относятся к одной и той же области мягких, жирных (иногда жидких) видов пищи, к приправам, к тому, что едят к хлебу (Филин 5, 46—47).

То же можно сказать в отношении белорусского диалектного слова воло́га, вало́га, которое встречается в следующих значениях: ‛вареное молоко, которое добавляется к густой пище; варево из конопли; растопленный жир, сало; приправа, масло; запрещенная в постные дни пища’ и даже ‛жидкое, кормовое пойло’ (Лексика Полесья 373, 368; ЭСБМ II, 41). Акцентуационный вариант блр. во́лага имеет значения ‛жир в качестве приправы; сваренное мясо; рыба; вообще приправа к еде’[2].

Слово волога засвидетельствовано довольно широко в древнерусских памятниках, в особенности в Новгородской и Псковской летописях. Оно содержится в пословице, употребленной в «Молении» Даниила Заточника: … Не бився о моклякѣ, вологи не видати…[3] В старорусской письменности XVI—XVII вв. много случаев употребления этого слова. Обнаружено определенное количество примеров из русского языка XVIII в.

Весьма характерно, что в известном словаре древнерусского языка И. И. Срезневского значение для др.-рус. волога отсутствует (Срезневский I, 290—291). Там даётся только ссылка на слово влага (церковно-славянское по происхождению), которое, естественно, не тождественно семантически древнерусскому слову (Там же, 267). Широкой семантикой и вместе с тем некоторой семантической диффузностью этого слова, видимо, объясняется то, что А. Преображенский ошибочно трактует значение слова волога как ‛питье, напиток’ (Преображенский I, 14, 87). Только в новом историческом словаре русского языка, выходящем в настоящее время в Москве, дана убедительная смысловая характеристика этого слова как ‛масло, сметана, жиры и т. п. пищевые продукты, приправа к пище; жидкая пища (похлебка, щи и т. п.) или приправа к ней’ (СлРЯ XI—XVII вв. 2, 317).

Сдержанность И. И. Срезневского в отношении смысловой трактовки древнерусского слова имела, как мы уже видели, некоторое основание. В самом деле, определить точно значение слова волога в древнерусских памятниках не так уж просто. Ср., например, такие контексты:

1 … за кормъ, и за вологу, и за мяса, и за рыбы 7 кунъ на неделю (Правда Русская по 1‑му Синодальному списку 1282 г.) (СлРЯ XI—XVII вв. 2, 317).

2 … и вздорожиша все по торгу, и хлѣбъ и волога и отътолѣ дороговь… (Новгородская 5‑я летопись 1228 г.)[4]

3 … а былъ (князь Михаило Киевский) въ Новѣгородѣ 4 мѣсяцы и 8 днеи, а Новугороду было истомно силно кормы и вологою и великими дарми (Псковская 1‑я летопись 1471 г.) (Срезневский I, 290).

4 … азъ царевна … повестую: на вашем честноприяти, и на вашем хлѣбе и на вологѣ и на вине и на меду кланяюся… (Псковская 3‑я летопись 1473 г.) (Картотека Псковского областного словаря).

Как в этих случаях определить значение слова волога? Ясно одно: волога — это не хлеб, а другие виды пищи. Из первого примера, как будто, явствует, что волога — это не мясо и не рыба, иначе не имело бы смысла перечислять последние слова. Впрочем, возможна и другая трактовка, а именно — предположение о конкретизации, пояснении слова волога в этом контексте. Такое объяснение находит подтверждение во втором примере, к которому имеется вариант в 4‑й Новгородской летописи, где вместо и волога встречается и мѧса и рыбы, т. е. цитата звучит полностью следующим образом: …и вздорожиша все по торгу: и хлѣбъ и мѧса и рыбы и отътолѣ дороговъ…[5] Таким образом, здесь волога скорее означает ‛мясо, рыба, то, что едят с хлебом’.

Учитывая, что слово волога представляет собой скорее всего родовое понятие, мы перевели его для упомянутых древнерусских контекстов в специальной статье, посвященной этому слову, более общим немецким ‛Beikost, Zukost’[6]. Так мы поступали и в ряде старорусских примеров XVI и XVII вв., хотя в отдельных случаях здесь не исключено, что волога могло иметь и более конкретное (видовое) значение. Ср. приведенный нами в начале этой работы диалектный материал.

В одном месте в Домострое волога выступало, по всей вероятности, в значении ‛овощи; приправа ко щам’ (СлРЯ XI—XVII вв. 2, 317).

Несомненно, большое значение для более точного определения семантики др.-рус. волога имеют свидетельства употребления этого слова в более поздних памятниках и в русских и белорусских народных говорах, хотя здесь нужно учесть определенное семантическое развитие, которое могло иметь место. На основе одних восточнославянских материалов, вероятно, не удается получить однозначный ответ на вопрос о значении др.-рус. волога.

По этой причине особую важность приобретают соответствующие материалы из родственных языков: во-первых, из словенского языка, где слово vlága имеет значения ‛влажность, влага, дождь, особенно теплый дождь; бульон, суп’ (Pleteršnik II, 776) и, во-вторых, из балтийских языков. В особой статье мы подробно исследовали соответствия для вост.-слав. волога и словен. vlága в литовском, латышском и древнепрусском языках[7]. Привожу только некоторые из многочисленных балтийских соответствий приведенному праславянскому диалектному слову: ср. лит. val̃gis ‛пища, еда; блюдо’, диал. (вост.-лит.) valgà. ‛пиша, еда; провиант’, лит. válgyti ‛кушать’[8], лит. pavalgà ‛пища, еда; еда в путь, провиант, Wegzehrung, закуска; третье блюдо; Imbiß, Vorspeise, Nachspeise; приправа к пище (мясо, жир, молоко, яйца, сыр и т. д.); приправа, гарнир из овощей к мясным и рыбным блюдам’ (LKŽ IX, 662) и pavilgà, ‛жировые продукты: сало, мясо, масло, приправа, пряности, Abmachsel, Fett, Gewürz’ (Там же, IX, 695), лтш. pavalgs ‛приправа, жир, волога, Zukost, Zutaten, Würze, Abmachsel, Fett’[9] и др.-прус. (у Грунау) walge ‛esset’ (Fraenkel II, 1189)[10].

Принимая во внимание праслав. *volga в значении ‛влага, влажность’ (ср. ст.-слав. влага, чеш. vláha, н.‑луж. włoha и т. д.), а также лит. vìlgti ‛стать мокрым’, vìlgšnas ‛влажный’, лтш. vil̂gt ‛стать влажным’, val̂gums, valgme ‛влага, влажность’ (Fraenkel II, 1189) и др.-прус. welgen ‛Schnupfen’[11] (ср. рус. мокроты), мы установили следующую общую модель семантического развития:

‛влага, что-то влажное’ } → ‛влажная, мягкая, жидкая (жирная) пища’ } → ‛пища, кушанье вообще’

Полное отражение данной модели смыслового развития находим в литовском языке (здесь налицо все звенья семантического развития, включая среднее, переходное звено) и в древнепрусском языке (здесь отсутствует среднее звено семантического развития, что не удивительно, если учитывать фрагментарную засвидетельствованность этого западно-балтийского языка). В русских, белорусских диалектах и в древне‑ и старорусском, а также в словенском и в латышском языках данная модель (или данный семантический переход) осуществлена только частично, т. е. развитие как бы обрывается на втором (среднем) звене. Исходя из этого, мы установили, кроме того, эксклюзивное семантическое соответствие между балтийскими и славянскими языками, наряду с формальными соответствиями типа лит. диал. valgà: праслав. *volga; лит. válgyti: рус. диал. воложить и т. д.

Тщательное изучение лексических и фразеологических материалов славянских и балтийских языков, относящихся к этой тематике, позволило нам сделать следующее весьма интересное наблюдение: контексты со словом волога в древнерусских и русских диалектных текстах, а также соответствующие примеры литовского языка со словами pavilgà, pavìlgalo в ряде случаев сигнализируют противопоставление этих слов словам, передающим понятие хлеба (рус. хлеб, лит. dúona). Мы пришли к выводу, что в этих языках нашла отражение семантическая оппозиция ‛сухая, нежирная пища’ : ‛влажная, мягкая (частично жидкая), жирная пища’. На одном обсуждении этой проблемы в Институте языкознания Ленинградского отделения Академии наук СССР мне указали на то, что упомянутое противопоставление можно понимать и как оппозицию ‛хлеб’ : ‛нехлеб’. О. Н. Трубачев справедливо заметил на данном симпозиуме по этому поводу, что такая оппозиция вряд ли может считаться очень древней, так как очень древними видами пищи являлись всякого рода каши и т. п. Тем не менее, по нашему мнению, для периода, когда людям уже было известно приготовление хлеба, такая оппозиция могла существовать. В нашем распоряжении довольно много примеров типа упомянутой цитаты … и вздорожиша все по торгу: и хлѣбъ и волога. Таких случаев совместного употребления слов хлѣбъ и волога в древнерусской и старорусской письменности много. Нами собрано 17 примеров. Ср. еще один пример из русских народных говоров: Поедите хоть раз и без вологи, т. е. всухомятку, напр. хлеба с солью (Филин 5, 47).

Из литовского языка привожу два примера: (1) Neėsk vieną раvilgą, paskuo sausą duoną grauši (LKŽ IX, 695). ‛Не ешь одну вологу, потом грызешь сухой хлеб’; (2) Pagnybom gyvulėlį, ir turėsim pavilgalo — nebereiks sausa duona gyventi (LKŽ IX, 695). ‛Мы закололи (зарезали) скотину и будет у нас волога — не нужно будет нам жить сухим хлебом’.

Замечательно еще то, что описанная оппозиция ‛твердая, сухая пища’ : ‛мягкая, влажная пища’ (‛нежирная пища’ : ‛жирная пища’; ‛растительная пища’ : ‛мясная пища’; ‛хлеб’ : ‛нехлеб’) находит отражение не только в контекстах, где слова хлеб и волога встречаются в свободном употреблении, но и в устойчивых единицах, во фразеологизмах. Это еще один аргумент в пользу нашего предположения о том, что упомянутое противопоставление нужно рассматривать как твердо установившуюся семиотическую структуру. В недавно написанной нами заметке, посвященной русским фразеологизмам с компонентом волога (Russische Phraseologismen mit der Komponente vologa), исследуется 11 пословиц и один номинативный фразеологизм. Среди них есть единицы, в которых отражается рассмотренная выше оппозиция ‛твердая, сухая пища’ : ‛мягкая, влажная, жидкая пища’. Ср.: (1) Воло́га хлебу помо́га (Даль² I, 234) и (2) Солоно, воложно — за то жену не бить, а хлеба не станет — мужа не бранить (Картотека СРНГ). Ср. еще следующую цитату из Даля: Заяц сухоядец, а лиса воложница (Даль² I, 234).

Анализируемая оппозиция имеет типологические параллели в самом русском языке и в осетинском языке. Ср. следующий пример из русского языка XVI в.: Въ всемъ бо еще во обители недостаткы, не токмо мастящихъ, но и хлѣба поскуду (ВМЧ, Сент. 1—13, 466)[12]. В осетинском языке слово axwen означает ‛закуска или жидкая пища (к хлебу)’, а соответствующее образование с отрицанием anaxwenæj — ‛без закуски, без приправы, с одним хлебом’, ср. осет. sæǧty rwaǵy Kobli æmæ jæ ūs æn’ axwen kærʒyn næ xordtoj ‛благодаря козам Кобли и его жена не питались одним хлебом’ (Абаев I, 93).

По нашему мнению, установленная нами оппозиция ‛сухая пища’ : ‛влажная (жидкая) пища’ или ‛хлеб’ : ‛нехлеб’ связана в той или иной мере с известными семиотическими противопоставлениями ‛сухое’ : ‛влажное’; ‛сырое’ : ‛вареное’; ‛земля’ : ‛вода’; ‛огонь’ : ‛влага’[13].

Интересное дополнение к установленному нами семантическому переходу ‛влажное’ → ‛влажная (мягкая, жирная) пища, приправа’ сделала Ж. Ж. Варбот, указав на то, что блр. сухопарны употребляется в отношении теста и имеет тогда значение ‛без закваски’. Ему соответствует с.‑хорв. сухопаран в значении ‛без приправы, без жира (о еде)’. К этим фактам можно еще добавить блр. сухама ‛всухомятку’: сухама адзін хлеб ня смашны[14]. Здесь антоним подтверждает семантическое развитие праслав. *volga. Кроме того, эти примеры могут быть приведены в качестве дополнительных аргументов в пользу существования противопоставления ‛сухая, нежирная пиша’ : ‛мягкая, жирная, жидкая пища’.

Изучая вост.-слав. волога, можно было бы коснуться и ряда других проблем, связанных с исторической семасиологией, в частности, вопроса использования семантической дифференциации во многих литературных языках для противопоставления ‛люди’ : ‛животные’ в отношении понятий ‛есть’ и ‛еда’, ср., например, лит. válgyti : ė́sti; нем. essen, speisen : fressen; швед. spisa : äte; рус. кушать : есть и др.[15] Однако в данной работе нам хотелось уделить внимание в первую очередь семантическому анализу исторического и диалектного материала и фактов из родственных языков для установления модели семантического развития. Эта модель находит углубленную аргументацию со стороны семиотики и фразеологии.