Ребус. Расшифровка

Глава первая Ладонин

Вот вроде бы и хорошая штука – праздники, но когда они обрушиваются на тебя с частотой три раза за неделю, невольно ловишь себя на мысли, что лучше бы их и не было вовсе. Не успела у Нестерова отболеть голова за День разведчика, как грянул юбилей тестя. А едва отшумели похмельные бури и по своим гаваням и бухточкам разъехались усталые, но довольные родственники жены, как подоспело пятое число – День уголовного розыска, если кто не в курсе. А здесь уже без комментариев: год не пей, а тут, как говорится, сам Бог велел. Настоящие сыскари этот праздник почитают несравнимо больше, нежели официозно-понтовый День милиции с неизменным концертом по ящику и с его столь же неизменными Кобзоном, Газмановым и группой «Любэ», насвистывающей песенку про оперов, которых «прорвало». Тем паче, что концерты мы и сами устраивать горазды: и со световым шоу в виде пальбы из ракетниц, и с финальным битьем посуды.

На торжественную попойку к доблестным розыскникам Лехи Серпухова Александр Сергеевич подорвался после смены в гордом одиночестве. Во-первых, этот день он искренне считал «праздником для взрослых», а во-вторых, события недельной давности красноречиво показали, что его «грузчикам» лучше вести трезвый образ жизни, ибо реакции молодого организма на алкоголь могут быть самыми непредсказуемыми. Равно как и последствия: от разрыва аорты до… мини-аборта.

Короче, встретились-поговорили-выпили. Пьянка проходила в уже знакомой «Черной моли». Это был довольно мутный кабак, к которому Серпухов тем не менее питал непонятную, граничащую с извращением любовь – слишком уж гнилой контингент любил здесь тусоваться. В свое оправдание, посещение сего злачного места Леха всякий раз именовал «толстовством», то бишь «хождением в народ» в поисках сермяжной (она же суконная, она же домотканая) правды. Впрочем, сегодня от столика, за которым расселись оперативники, местные завсегдатаи держались на почтительном расстоянии, сконцентрировавшись преимущественно у выхода, дабы в случае чего скоренько сделать ноги. Давно известно, что подгулявший мент гораздо страшнее стихийного бедствия.

За Уголовный розыск и его прапрапрадедушку – разбойно-сыскной приказ, самым знаменитым сотрудником которого был Ванька-Каин, – пили в основном традиционный ментовский напиток «Ерш» (одна часть водки на три-четыре части пива). И лишь отдельные эстеты, типа Димы Травкина, изгалялись, употребляя более стильную «субмарину»: это когда в бокал с пивом крайне осторожно опускается рюмка водки и уже потом все это дело столь же осторожно выпивается. То есть, в отличие от «ерша», сначала пьется почти чистое пиво, а уже ближе к концу идет смесь. Кстати, на самом деле в «классической» рецептуре «субмарины» вместо водки должна использоваться текила, но тут уже ничего не поделаешь. Как любил говаривать нобелевский лауреат Иосиф Бродский: «Хули делать – не в Бельгии живем».

Дожидаться окончания застолья Нестеров не стал: и пить никаких сил уже не осталось, и здоровья нет (вот и прошлой ночью сердчишко снова прихватило), и жена всю плешь проела – за последние пару часов раз пять на трубу звонила, все домой гнала. Словом, как ребята его ни уговаривали, но бригадир настоял на своем и, заказав в качестве отступного еще одну бутылку «для именинников», покинул заведение, благо станция метро была рядом.

Убаюканный полупустым, покачивающимся на стыках вагоном, Нестеров закемарил и проснулся лишь от металлического голоса, сообщавшего, что «поезд следует в депо, просьба освободить вагоны». Заспанный бригадир выскочил на перрон и тут же из мимолетного мира грез в объективную реальность его окончательно вернул звонок мобильника. Нестеров поморщился было, однако, достав трубу, увидел, что на этот раз ему звонит не взбешенная жена, а Игореха Ладонин.

– Привет! Не разбудил?

– Какое там! Еще только домой добираюсь.

– С работы?

– Почти. С коллегами водку пил.

– Понимаю, это еще тяжелее, чем работать, – усмехнулся Игорь. – С радости или с горя?

– Да ты что! Праздник же сегодня, День уголовного розыска.

– Ну, извини. Я в этих ваших ментовских красных днях календаря не шибко ориентируюсь. Разве что про десятое ноября знаю. И то… Исключительно потому, что каждый год накануне мой специально обученный курьер по милицейским подразделениям катается – конверты с открытками развозит.

– Открытки, небось, все как на подбор зеленые?

– А то как же. Самый любимый ментовский цвет.

– А вот к нам в контору такие благодетели на моей памяти ни разу не заявлялись.

– Так мы же адреса не знаем, – хохотнул Ладонин. – Скажи куда – подъедем.

– Не могу, – вздохнул Нестеров. – Это государственная тайна, покрытая мраком.

– Ты безнадежно отстал от жизни, Сергеич. Эта твоя «государственная тайна» действительно уже давно покрыта. Но отнюдь не мраком, а… fuck-ом. Ты что, действительно веришь, что мои «открытки», равно как «открытки» моих коллег со звериным капиталистическим оскалом, целомудренно обходят стороной вашу, якобы девственную, службу? Если так, то прости – должен тебе признаться, что вас уже давно и в полный рост имеют и пользуют, причем самым извращенным способом…

– Игореша, ради нашей дружбы, очень прошу, позволь мне дожить до пенсии, не зная «тьмы низких истин», оставаясь пребывать под кайфом «возвышающего обмана».

– Понял, Сергеич, извини. Вообще-то, я звоню совершенно по-другому поводу. Ты сейчас как далеко от дома?

– Минутах в двадцати.

– Тогда ты еще успеешь посмотреть двенадцатичасовой выпуск новостей по НТВ.

– И что?

– Да ничего. Посмотри, а если после этого у тебя появится желание, перезвони.

– Загадками говорить изволишь?

– Да уж какие там, на фиг, загадки… Короче, давай попозже созвонимся…

Крайне заинтригованный словами Ладонина, бригадир не стал дожидаться утопического в эту пору трамвая, тормознул маршрутку и, как результат, дома был уже через пятнадцать минут.

Супруга его не дождалась – по крайней мере, в спальне было темно.

А вот Оленька, которой согласно всем существующим на сей счет рекомендациям Минздрава и Минобразования, давно полагалось видеть как минимум третий сон, бодрствовала на кухне и с увлечением смотрела кино по маленькому, водруженному на холодильник, телевизору. Судя по ежесекундно доносящимся возгласам «shit» и «fuck you», кино было американским.

– Привет! И почему это мы, интересно, не спим?

– Привет! И где это мы, интересно, шляемся? – невозмутимо ответствовала малолетняя дщерь, не отрывая глаз от экрана, где бравая девчушка остроотточенным мечом сносила башки оскалившимся беспомощным азиатам.

– Мать давно легла? – Бригадир пропустил мимо ушей неприкрытое хамство, поскольку в противном случае дискуссия могла затянуться.

– Как только ты стал шебуршить ключом в замке, – с потрохами сдала родительницу Оленька.

– Понятно, – вздохнул Нестеров. – А что за фильм?

– «Убить Билла».

– Оп-па, а тебе не рановато такие фильмы смотреть?

– Да у нас уже весь класс давно посмотрел, на DVD и по видику. Одна я как дура…

– Ясно, – снова вздохнул бригадир, который про Тарантино, естественно, слышал, но, к стыду своему (а может, и к счастью?), ни одного фильма этого прославленного режиссера не видел. – Слушай, Олька, через три минуты новости. Мне надо обязательно посмотреть. Так что не катилась бы ты в постель? Колбаской…

– Ну, конечно, пришел выпивши и начал качать права.

– Ольга! Смотри у меня, схлопочешь!..

– Ты же сам говорил, что бить детей – непедагогично! – парировала Оленька.

Эту фразу, которую Нестеров случайно обронил лет эдак пять-семь назад, она неизменно цитировала всякий раз, когда отец пытался надрать ей уши за очередную провинность.

– А ну, марш в постель! – рявкнул Нестеров.

– Я же не досмотрела!.. Па, вот если купишь мне кассету с «Биллом» – тогда пойду.

– Черт с тобой, куплю.

– Ты мне лучше дай денег, а я сама завтра пойду и куплю.

– Сколько? – сдался бригадир, увидев, как стрелка часов переползла отметку полуночи.

– Двести рублей, – ответствовала маленькая провокаторша.

– Это почему так дорого?

– А лицензионная столько и стоит. Нам в школе говорили, что нельзя потакать пиратам.

Александр Сергеевич снова вздохнул, порылся в бумажнике и сунул дочери две сотенные бумажки.

– Все, теперь брысь отсюда!

– Спокойной ночи, папочка, – проворковала вполне удовлетворенная Оленька и упорхнула.

Разозленный явной разводкой со стороны своей «кровиночки», Нестеров схватил пульт и переключил канал. И как раз вовремя: на энтэвэшном экране крупным планом демонстрировалось лежащее в луже крови тело, освещенное мигалками «Скорой» и милиции, а беспристрастный голос диктора вещал:

На экране возникло лицо откормленного хряка при костюме и галстуке:

Далее пошел сюжет о наводнении в Малайзии.

«Вот ведь ж-жопа», – тоскливо подумал Нестеров и набрал номер Ладонина:

– Игорь, это я…

– Да уж догадался. Посмотрел?

– Да. Ты думаешь?…

– Сергеич, я ничего не думаю. Я два часа назад, так же, как и ты сейчас, просто зафиксировал событие. А зафиксировав, поспешил поделиться своими наблюдениями с тобой.

– Ты хочешь сказать, что если бы изначально зажигалка была у тебя, вы бы смогли как-то повлиять на ход событий?

– Жизнь не терпит сослагательных наклонений, Сергеич. И ты это знаешь лучше меня.

– Красиво сказал. Вот только я почему-то не совсем уверен, что все это время вы сидели, сложа руки.

– Не понял – поясни, – слегка ощетинился Ладонин.

– В смысле, я не шибко верю, что у твоего Николая не осталось дубль-версий с той самой записи.

– С вами опасно иметь дело, господин подполковник. Ваше зрение в корень меня пугает…

– Ты от ответа-то не уходи. Так – да? Или нет?

– Ладно, сдаюсь. Было дело. Но пойми, Сергеич, хотя я и знал, что будет плохо…

– …Но не знал, что так скоро?

– Сдаюсь. Сразил наповал. Убил. Он еще и с творчеством группы «Кино» знаком! Короче, вы завтра как? Со скольки выставляетесь?

– С двух.

– Отлично. Может, тогда подскочишь ко мне в офис, часикам к двенадцати? Попробуем совместными усилиями точки над «i» расставить…

– Хорошо, подъеду. Только точки будем ставить не над «i», а над «е»…

– Чего?

– Я говорю, что в русском языке точки, как правило, над «е» расставляют.

– Нестеров, только что мне в голову пришла гениальная идея: когда ты все-таки уйдешь из своей чертовой ментовки, то я возьму тебя даже не на начальника безопасности, а придумаю должность… должность… Ну, что-нибудь типа «оперативного дежурного философа». Согласен?

– Подывымось, – на хохляцкий манер крякнул Нестеров. – Ладно, Игорь, все. В двенадцать, так в двенадцать. А сейчас пойду-ка я малость поплющу. Устал я сегодня…

– И снова отличная мысль, Сергеич. Между прочим, именно этим я и сам намеревался заняться в самое ближайшее время. Короче, аналогичный случай был в Тамбове…

– И чем тогда все закончилось?

– Где?

– В Тамбове.

– А, так там обыденно все вышло – ровно в семь зазвонил сученок-будильник, – схохмил Ладонин. – Да, слушай, а как ваша Полина поживает? Не уработали еще девушку своими шпионскими мульками?

– А ты что, беспокоишься?

– Есть маленько.

– Так возьми и сам ей позвони, поинтересуйся, – безо всякой задней мысли сказал Нестеров. В конце концов, для их экипажа Игореха Ладонин (он же Игла, он же Второй Фронт) уже давно и прочно был свой.

– Диктуй номер – позвоню.

– Записывай… Только, я думаю, прямо сейчас звонить не стоит. Первый час ночи. В такое время юные и милые девушки уже сладко спят в своих девичьих постельках.

– Ты плохо знаешь современную молодежь, Нестеров. В такое время в этих самых постельках юные и милые девушки вовсю кувыркаются с такими же юными и милыми мальчиками.

– Что ж, очень может быть, – вслух задумался Александр Сергеевич, вспомнив про Пашу Козырева.

– Что? Есть оперативная информация? – по-своему отреагировал на его фразу Игорь.

– Сдается мне, Игореша, что у тебя к Полине отнюдь не праздный интерес.

– А разве я похож на праздного человека?

– Вообще-то не очень.

– То-то же. Но запомни: я – воробей стреляный, меня на бикини не проведешь.

– Ну-ну, зарекалася ворона дерьма не клевать…

– И что?

– Да на первой же куче и разговелась.

Приятели дружно расхохотались.

На столь оптимистичной ноте они и расстались.

Ни Ладонин, ни Нестеров на этот раз не угадали – в столь поздний час Полина не спала и не «кувыркалась». Сна не было просто потому, что не было, а касаемо «кувыркаться» – так вроде как и не с кем. Проворочавшись до половины первого, Ольховская встала с постели и, накинув халатик, прошла на кухню. Здесь она включила чайник и тяжело опустилась на табурет. Опустилась и поняла, что встать уже не может. В голове шумело от обрывков мыслей, фраз и лиц. Причем мыслей, фраз и лиц почему-то все больше чужих. Обычно в таких ситуациях она пила крепкий чай с сахаром и лимоном и шла спать. Однако сегодня маленький свербящий комарик не давал «грузчице», а в недавнем прошлом «ульянщице» ОПУ уснуть и хотя бы на время отрешиться от сует бренного мира. Фамилия этому «комарику» была… Ладонин.

Слова близкого друга Антона Гурьева, брошенные им на прощание в бутике «Невского Паласа», запали Ольховской в душу. Причем запали незаметно. То есть, поначалу, после случайного разговора, у Полины даже мысли не возникло, что в данном случае Ладонин, возможно, и не шутит. Тогда она была абсолютно уверена, что Игорь просто-напросто ее подначивает, и даже немного гордилась тем, что сумела не поддаться на «провокацию». Паче чаяния Ольховской всегда казалось, что романтические отношения завязываются как-то иначе. И что в них обязательно должен присутствовать душевный трепет. Однако сейчас, когда она уже не двигалась хаотично под гору и напряженно не всматривалась в объект, ей вдруг очень отчетливо припомнилось… Припомнилось то, как Ладонин надевал ей на ногу туфельку. Надевал, словно Золушке (вот ведь еще и с дурацкой сказочной героиней себя сравнила!), так осторожно и бережно, что ногу в этот момент приятно покалывало. Помнится, ей еще подумалось: вот ведь, блин, укатали опушную сивку… Но сейчас она вдруг поняла, что те мурашки были совершенно иного происхождения и гораздо более приятного свойства.

А потом вот это его предложение… Сейчас оно уже не казалось Полине насмешкой. Тем более, что бизнесмен действительно произвел на «грузчицу» впечатление. И дело вовсе не в дорогом костюме или золотых часах Ладонина. Дело было в его уверенной усмешке, в его сильных руках, в его повадках и манерах, так напоминающих Полине то Гурьева, то Камыша. Ладонин уверенно брал ее руку и… вел. Причем вел именно так, как ей представлялось, и должен вести мужчина. Ее мужчина.

А вот нынешний «ее мужчина» – Паша Козырев (здесь Полина невесело усмехнулась) этим качеством, увы, не обладал. В принципе, он многими качествами, которые Ольховская ценила в мужчинах, не обладал. Многими, кроме одного – он любил ее, а это по нашим временам, согласитесь, не так уж и мало. Тем более что теперь, когда у Ольховской медленно, но верно приближался такой женский возраст, когда «год за полтора», особо выпендриваться, наверное, не стоило. Конечно, мужчины до сих пор оборачиваются ей вслед, да и поймать машину, на которой бесплатно, «за улыбку», довезут до места назначения, для «грузчицы» проблемой пока не было. Но вот холодная постель и нет-нет да и возникающие мысли «о продолжении рода», для которого пришел если не крайний, то уже близкий к крайнему возраст реализации, уже не просто волновали – пугали.

Да, Паша – вот он. Всегда под рукой, всегда готов – хоть в постель, хоть в загс. Что называется, «позови меня с собой». Вот только звать Козырева Полине не хотелось. Ну, не лежало у нее к нему сердце! Странное дело, но при общении с Пашкой ей частенько вспоминались былые девичьи мечты о большой и единственной любви, которая если и будет недолгой, но зато всепоглощающей. Юной Полине Ольховской тогда казалось, что после такой любви и смерть не страшна. Н-да, «мечты, мечты, где ваша сладость»… Нет, ну не идиотка ли?!

И что теперь? Вот она, разбившаяся о смерть Антона любовная лодка, которая тянет тебя на дно. Только вот на дно, оказывается, почему-то совсем не хочется. А хочется наоборот: плыть дальше по реке жизни. И, кто знает? – а вдруг Игорь Ладонин и есть ее берег, та самая тихая пристань, где красиво, легко и спокойно?

Чайник натужно загудел и щелкнул пластмассовым рычажком, сигнализируя о своей готовности. Правда, чаю уже не хотелось – хотелось водки. Да где ж ее сейчас возьмешь?…

Александр Сергеевич оказался прав – копия записи разговора Ребуса и депутата в недрах компьютера Николая сохранилась, и Ладонин действительно дал задание службе безопасности малость пошебуршить эту тему. СБ «пошебуршила», даже человечка, специально обученного, в Воркуту отправила, разузнать что да как. Словом, сработала оперативно, четко и для столь неконкретной информации максимально полно. Хотя удивляться здесь не приходится – именно так и должны работать люди, которым за свою службу, в отличие от ментов и прочих слуг государевых, платят очень немаленькие деньги.

По итогам работы в сухом разведывательно-аналитическом остатке люди Ладонина узнали следующее.

В начале девяностых, на заре тотальной приватизации всего и вся, состоялось акционирование хладокомбината № 1 города Воркуты, который с тех пор стал носить изящное, но не имеющее никакого отношения собственно к холоду название – «Навигатор». Воркутинский хладокомбинат был во всех отношениях предприятием вкусным – и в силу специфики производимой продукции, и в плане дополнительных возможностей по извлечению прибыли, связанных со сдачей в аренду складских помещений и морозильных установок. Последние были чрезвычайно востребованы представителями братских народов из стран СНГ, занимавшимися реализацией овощей и фруктов на бескрайних просторах Заполярного круга.

В период относительно недолгого криминального лихолетья фирма «Навигатор» несколько раз поменяла бандитскую крышу, успев побывать и под чеченцами, и под мурмашами, и под местными братками. Подобное, с позволения сказать, сотрудничество на пользу предприятию, понятное дело, не пошло, однако в какой-то момент «благородные пираты» потеряли интерес к «Навигатору», опрометчиво посчитав, что отныне взять с «убогих» нечего. Короче, поматросили – и бросили. А тут еще как раз подоспел августовский дефолт 98-го. Казалось бы, теперь комбинату точно крышка. Ан нет – к чести руководства, ему все же удалось сохранить цельность предприятия и не дать раздробить комбинат на кучку юридически-самостийных холодильничков и складиков. Более того, примерно к 2002 году «Навигатор» сумел миновать затяжной экономический кризис и впервые за много лет вышел в плюс. Большинство экспертов тогда сошлись во мнении, что совершить такой прорыв удалось во многом благодаря кипучей натуре вице-президента компании Дмитрия Белова.

А тот был из той породы людей, которые по природе своей предназначены для кризисов. Именно Белов умудрился реструктуризировать задолженность «Навигатора» перед областным бюджетом по налогам и сборам, а также по начисленным пеням и штрафам, после чего, подключив личные связи, выбил долгосрочную кредитную линию у Первого Республиканского Банка (ПРБ), в котором хладокомбинат имел десятипроцентную учредительскую долю. Словом, на Белова в «Навигаторе», в прямом смысле этого слова, молились. На молодого талантливого менеджера замыкалось очень многое, и понятно, что покушение на него вызвало настоящий шок как у сотрудников, так и у владельцев компании.

Эту, увы, незатейливую для современного отечественного бизнеса историю Нестерову вкратце пересказал Ладонин. Как и договаривались, к двенадцати часам Александр Сергеевич подтянулся к Игорю в офис, и теперь приятели утопали в удобных кожаных креслах перед зажженным по причине сырой погоды камином и неспешно беседовали, попивая элитный кофе «Кубита». Со стороны весь этот внешний антураж до боли напоминал финальную сцену из отечественного сериала про Шерлока Холмса: великий сыщик (в данном случае Ладонин) снисходительно выкладывает напарнику дедуктивный расклад, а простодушный доктор Ватсон (сиречь Нестеров), не переставая удивляться осведомленности своего приятеля, разинув рот, восхищенно ему внимает.

Для полноты картины не хватало разве что дымящихся сигар и пузатых бокалов с бренди. Однако первые, как известно, Ладонин на дух не переносил еще со школы, а что касается спиртного, то здесь категорический отказ последовал уже со стороны Нестерова. В свете участившихся в последнее время возлияний сегодня бригадир двумя руками был готов подписаться под отчаянными словами отечественного рок-гуру: «Мама, я не могу больше пить!.. Мама, вылей все, что стоит на столе, – я не могу больше пить».[16] К тому времени уже было известно, что Дмитрий Белов скончался в реанимационном отделении местной больницы, так и не придя в сознание.

– …Игорь, я чего-то не догоняю: а какая, собственно, связь между убийством Белова и переговорами Ребуса с депутатом? Они во время беседы даже имени его ни разу не упомянули. Да и не стал бы депутат в блудняк с мокрухой втягиваться.

– Э-э, брат, плохо ты знаешь нынешних депутатов. Там, где пахнет реальными бабками, завалить кого-то, уж поверь мне, – не вопрос. Если не лично, то других в это дело втянут обязательно. Вечная история: «борьба бабла со злом»… Хотя в данном случае, наверное, ты прав – про возможное убийство Белова он мог и не знать. Ребусу наш «депутут» был интересен в несколько ином качестве.

– То самое «ключевое слово – судья»?

– А, так ты уже знаешь?

– Знаю что?

– Что депутатовский тесть работает председателем арбитражного суда республики Коми?

– Нет, не знал. Что ж, наверное, это круто. Хотя, если честно, я очень слабо разбираюсь во всех этих арбитражах. Мне по жизни как-то всегда был ближе абордаж.

– Был там и абордаж. На него люди Ребуса взяли местного делягу со смешной фамилией Штрипкин. Оказывается, этот самый Штрипкин там у них, в Воркуте, довольно известный коллекционер-собиратель. А коллекционирует он миноритарные пакеты акций предприятий, а потом действует согласно текущей рыночной коньюктуре. То есть шантажирует собственников и треплет нервы владельцам крупных, либо близких к блокирующим пакетов акций.

– Игореша! – взмолился Нестеров. – Переведи на человеческий! Я ж тебе говорю, что ни хрена во всем этом не волоку.

– Перевожу. Два года назад уволенный с комбината за беспробудное пьянство, а некогда ведущий технолог предприятия некто Петухов продал Штрипкину свои два с половиной процента акций «Навигатора». А к последнему, как выяснилось, с некоторых пор неровно дышит Ребус. Дабы заполучить комбинат, они зарегистрировали в Воркуте небольшую фирмочку, которая стала потихонечку аккумулировать у себя акции «Навигатора». В основном, эта кропотливая работа велась за счет работников предприятия, на руках которых было по одной-две акции, не больше. Но ты же знаешь, что это только одна старушка – десять копеек…

– А десять – уже рупь?

– Во-во. Короче, всю эту движуху Штрипкин каким-то образом просек и смекнул, что в отношении «Навигатора» затевается некая кутерьма. Поэтому, когда люди Ребуса вышли на него с предложением продать те самые два с половиной процента, Штрипкин запросил столько, что ему едва не проломили голову прямо на месте, не отходя от кассы. Однако, малость отдышавшись, народ сообразил, что в случае летального исхода доступ к акциям будет несколько затруднен. Тогда-то и было принято решение подключить к теме судейского тестя нашего горячо любимого депутата. В том числе, в качестве назидания всем настоящим и будущим «штрипкиным»: мол, не захотите отдать за деньги – отдадите даром. В общем, отыскали в местном шалмане уже окончательно посиневшего технолога, и за пару жбанов водки тот поставил свою подписюгу на доверенности и прочих бумагах, которые ему тут же любезно и подсунули. А затем человек с доверенностью от Петухова подал в суд с требованием аннулировать сделку.

– А основания действительно имелись? Или весь расчет был только на своего судью? – поинтересовался Нестеров.

– Ну, оснований можно придумать сколько угодно. Самое элементарное и фактически беспроигрышное – доказать, что в свое время Штрипкин ввел их «клиента» в заблуждение относительно предмета и условий сделки, а посему в данном случае имело место классическое несоответствие между его волей и его же волеизъявлением.

– В смысле, продавая акции, Петухов не ведал, что творил?

– Да, примерно так. И, как ты понимаешь, при таких раскладах и с таким председателем суд буквально за одно заседание официально отыграл тему назад. После этого люди Ребуса сложили все яйца, в смысле акции, в одну корзину, и она превратилась в самый натуральный блокирующий пакет, о чем на следующий день официально объявили руководству «Навигатора». И не просто объявили – потребовали срочного проведения внеочередного собрания акционеров. Руководство «Навигатора», осознав, что в их доселе тихий и богоугодный курятник забрались с черного хода, схватилось одной рукой за сердце, а другой за валидол. Спокойствие сохранил лишь один человек – Белов. Понимая, что требование новоявленных акционеров вполне законно, но при этом ситуация близка к классическому «коготок увяз – всей птичке пропасть», он спешно начал проводить работу по консолидации остальных акционеров «Навигатора» в единый фронт. Дабы на предстоящем собрании оказать достойный отпор захватчикам и заблокировать выгодные «чужакам» решения.

– Ага, понятно. Что-то типа «в ответ на кулацкие злые угрозы вовлечем трудовое крестьянство в колхозы», – усмехнулся Нестеров.

– Точно так. И похоже, в какой-то момент люди Ребуса поняли, что у Белова может и выгореть. Тем более, что за ним стоял очень мощный ресурс в виде Первого Республиканского Банка, интересы которого он в «Навигаторе» и представлял. Вот, собственно, и все. По крайней мере пока в общих чертах ситуация выглядит именно так. Теперь ты понимаешь, Сергеич, что если бы мы вышли с нашей «зажигательной» информацией на Белова хотя бы неделю назад, все могло пойти несколько по иному сценарию.

– И это мне говорит человек, который еще вчера с пафосом в голосе утверждал, что жизнь не терпит сослагательных наклонений, – парировал Нестеров.

Кстати, как профессионал, в данный момент бригадир был искренне восхищен тем, как грамотно, а главное оперативно и четко сработали по этой теме люди Ладонина.

– Слушай, Игорь, после твоего рассказа я уже ничуть не удивлюсь, если сейчас ты сообщишь, что твоим ребятам удалось и киллера прокачать.

– Мы работаем в этом направлении, – скромно сказал Ладонин, однако было видно, что ему льстит восхищение Нестерова. – В частности, не исключено, что ими могли быть те два залетных зайца, которые забивали стрелку со Штрипкиным. Похоже, Ребус с самого начала допускал, что события могут потребовать силового вмешательства, а посему заранее выписал в Воркуту специалистов по экстриму. Если так, то следует признать – котелок у него по-прежнему варит и варит не хреново.

– Я вот одного не пойму – столько суетливых движений, столько усилий, и все из-за какого-то паршивого хладокомбината. На хрена он вообще Ребусу сдался?

– Ему нужен не курятник. Ему нужна касса курятника, коею на сегодняшний день является Первый Республиканский Банк. Люди Ребуса пытаются сожрать «Навигатор» лишь для того, чтобы стать владельцами актива размером в десять процентов учредительской доли банка. Понимаешь? Холодильники, склады, пишевка – это тоже хорошо. Но главное все-таки – банк.

– Что, такой сытый банк?

– Да. С прошлого года это ничем не примечательное финансово-кредитное учреждение неожиданно для многих стало, как ты это называешь, сытым. Очень сытым. ПРБ включен в число уполномоченных банков по работе с деньгами Минфина, выделяемых под программу переселения шахтеров Коми в южные регионы.

– Недопонял. Кого и куда выселяют?

– Существует проект с пафосным названием «О социальной реструктуризации районов Крайнего Севера». В рамках этого проекта якобы шахтеры из якобы Воркуты за казенный счет якобы перевозятся на юг – к морю и виноградникам. Там они якобы обживаются, якобы переучиваются и якобы обзаводятся новой достойной профессией. Опять-таки за казенный счет. Понятно, что никаких шахтеров никто никуда на самом деле вывозить не будет. Но представляешь, какие вокруг всего этого крутятся деньжищи?

– Нет, не представляю, – честно признался Нестеров, – Не представляю, но догадываюсь…

Приятели еще немного пообсуждали сложившуюся ситуацию, но к однозначному решению, как поступить дальше, не пришли. Нестеров предлагал передать и саму зажигалку, и материалы, собранные «особистами» Ладонина, гласникам, ведущим дело по убийству Белова. Игорь категорически возражал, причем его аргументы были достаточно убедительны. Бригадир и сам понимал, что процесс легальной передачи «вещдоков» неизменно повлечет за собой дачу показаний: где, как, при каких обстоятельствах и с каких таких фигов были добыты эти материалы. В сложившихся обстоятельствах придумать удобоваримую легенду будет непросто, а, кроме того, с этого момента они оба станут вполне официальными участниками процесса. А положа руку на сердце, оно им надо? Подкидывать же информацию в «ящик для доносов», как это делают в некоторых шпионских фильмах, мягко говоря, пошло. По словам Ладонина, лично у него не было никаких обязательств перед сотрудниками правоохранительных органов, и делать за них их работу он не собирался. К тому же удовлетворение собственного любопытства, следствием которого стал выезд в Воркуту и ее окрестности, обошлось бы в весьма кругленькую сумму. И нетрудно догадаться, что менты едва ли пойдут на то, чтобы хоть частично компенсировать эти затраты.

Помимо этого, в душе Ладонин искренне считал, что в подобных ситуациях добровольно сдавать ментам расклад в отношении человека, который лично ему ничего плохого не сделал, вроде как западло. По крайней мере, малость некомильфо. Но из соображений деликатности вслух этого своего мнения он озвучивать не стал, так как реакцию Нестерова на такого рода заявления представлял себе вполне отчетливо.

Нет, убийство конкурента как способ ведения бизнеса Игорь отнюдь не приветствовал, однако при этом не так уж шибко и осуждал. В конце концов, каждый волен сам выбирать свой путь и сам оценивать целесообразность своих решений и поступков. Словом, волен во всем, но при условии внутренней готовности отвечать за эти самые решения и поступки. Именно такой, а не тюремно-блатной смысл Ладонин вкладывал в определение «жить по понятиям». Для него «жить по понятиям» означало жить по принципам. То бишь: спины ни перед кем не гнуть, ни перед кем не заискивать, говорить лишь то, что думаешь, либо то, что считаешь нужным, равно так же и поступать. Такие вот абсолютно мужские, даже военные понятия.

– …А еще, ты сам прикинь, Сергеич! Ну куда ментам из республики Коми бодаться с господином Ребусом? Да на нем уже не одно мусорское поколение зубы обломало. В свое время Интерпол – и тот обосрался! Ребус сожрет их вместе с дерьмом и не подавится! А еще вернее – купит всех оптом и сразу. И опять-таки со всем дерьмом.

– Ч-черт, пожалуй, здесь ты прав. Знаешь, Игореша, порой ты умеешь быть чертовски убедительным. И что ты в таком разе предлагаешь?

– Мы можем не делать вообще ничего. В конце концов, это не наши игры, и с житейской точки зрения нам в них вписываться не с руки. С другой стороны, можно попробовать подсобрать материалец и попытаться сторговать его заинтересованной стороне. Как ты понимаешь, в данном случае я говорю не о Ребусе (мне с ним бодаться, честно признаюсь, пока не климатит), а о ребятах из ПРБ. Лично для меня второй вариант был бы предпочтительнее. Понимаешь, у нас есть кой-какие интересы в этом регионе, и взаимовыгодный обмен преференциями с банком был бы очень кстати.

– Ну, здесь я тебе не помощник. Ты же знаешь, что в плане «подсобрать материалец» мои возможности если не нулевые, то стремятся к нулю.

– А я и не собираюсь тебя как-то напрягать – ты со своей молодежью и так в доле.

– Это с каких щей?

– Как это с каких? Тему-то вы нарыли. Бизнес есть бизнес, так что здесь как минимум десять процентов ваших законных. И это в условных, заметь, единицах.

– Так доллар же падает, – немного не в тему брякнул бригадир.

– Чтоб у тебя так хрен стоял, как доллар падает, – засмеялся Ладонин. – Но если ты по каким-то причинам предпочитаешь родные деревянные – то за ради бога. Ну, так что? Дашь мне карт-бланш на ведение боевых действий и эксклюзивное право на новый рэп-альбом господина Ребуса?

– Получай, – после некоторых раздумий согласился Нестеров и передал Игорю виновницу нынешних хлопот – зажигалку.

В конце концов, если разобраться, то ничего криминального в данный момент он не совершал. А если дело выгорит – так что ж… В кои-то веки заработать денег, особенно в свете последних семейных неурядиц, лично ему не помешало бы. Опять же, от трудов праведных не наживешь палат каменных.

Ладонин зажигалку взял, поднялся с кресла и со словами Остапа Бендера «не бойтесь, вы не в церкви – вас не обманут», убрал ее в сейф.

– Может, еще кофе?

– Спасибо, но мне уже пора на службу.

– Тебя подбросить?

– Не стоит, я как-нибудь сам.

– Ах да, я и забыл, что вы у нас, товарищ подполковник, пребываете на нелегальном положении. Ну, тогда счастливо. Да… и непременно передай мои поклоны Полине.

– Похоже, ты всерьез вознамерился вскружить девке голову, а?

– А пурква бы и не па? Или ты думаешь, что я уже достиг того предельного возраста, после которого мужчину украшают только деньги?

– Вовсе нет. Напротив, ты мужик хоть куда, в самом расцвете сил. Еще и в Красной Армии пригодишься. Не говоря о других местах.

– Вот и я так думаю, – неожиданно серьезно ответил Ладонин.

Инструктаж начали в пятнадцать минут третьего – ждать дальше было просто неприлично. По нынешним пробкам до точки, на которой следовало менять смену Пасечника, и так нужно было пилить без малого час.

А ждали Полину. Все это время сначала Паша, а затем и Нестеров попеременно набирали то домашний, то номер мобильника. Однако к первому никто не подходил, а второй всякий раз сообщал, что абонент недоступен. На Полину это было не похоже, и Александр Сергеевич тревожился, хотя вида не подавал. Дело в том, что за все время службы в «НН» Ольховская не появилась на работе без уважительной причины лишь однажды – когда в одиночку отправилась «охотиться на Ташкента». Да и то в тот раз она все же отзвонилась дежурному – попросила отгул. А вот сегодня – ни ответа, ни привета.

Дабы скрасить минуты ожидания, в какой-то момент Нестеров подумал было рассказать своим «грузчикам» об изысканиях Ладонина, толчком к которым послужила запись с зажигалки, но в последний момент решил этого не делать. Как говорится, меньше знаешь – лучше спишь. Тем более что Лямка знал о содержании записи лишь в общих чертах, а Паша, хотя и видел новостийный сюжет об убийстве в Воркуте, никак не связал прозвучавшее название «Навигатор» с ранее услышанным. Но в данном случае с него взятки гладки. В конце концов Козырев был не аналитиком и даже не опером, а всего лишь водителем. Его дело не анализировать – за дорогой следить.

Летучку провели оперативно – за каких-то пять минут, но и в таком темпе все равно успели засветиться: в комнату неожиданно заглянул Нечаев и, обведя взглядом присутствующих, поинтересовался причиной некомплекта. Так что Александру Сергеевичу с ходу пришлось врать: мол-де простудилась, заболела, температура, правами старшего смены даны денек-другой отлежаться. Словом, Ольховскую бригадир отмазал, резонно рассудив, что раздувать из-за ее отсутствия полновесное ЧП пока не стоит.

Смена пролетела незаметно, потому как пролетела она в бегах и тревогах. В бегах за объектом, который без устали таскался пешим ходом по городу Гатчина и его окрестностям, а в тревогах – за Полину, до которой вследствие ее «недоступности» все никак не удавалось дозвониться. В начале одиннадцатого вечера неполный состав «семь-три-пятого» экипажа вернулся в Контору. Здесь «грузчики» по-быстрому сдались-отписались, после чего по настоянию Паши Козырева подорвались на квартиру к Ольховской. Дабы не опоздать на метро, даже тачку поймали. Финансы на это дело, как обычно, выделил богатенький Буратино по фамилии Лямин.

Телефоны Ольховской по-прежнему молчали. А добравшись до места, «грузчики» смогли воочию убедиться, что свет в окнах не горит, а на настойчивые звонки, а затем и стуки в дверь никто не отвечает. Словом, одно из двух: либо это классический загул, либо… О втором вслух предпочитали не говорить.

Устроившись на широком подоконнике дореволюционной парадной, «грузчики» устроили перекур. По причине некоторой напряженности ситуации сигаретку попросил даже некурящий Иван и уже после второй затяжки зашелся в кашле, подавившись дымом. Этот его «чахоточный» шум спугнул поднимающегося снизу человека: звук шагов внезапно оборвался, повисла долгая пауза, после чего шаги обреченно зашаркали снова.

Через пару секунд на площадке осторожно показалась готовая при малейшей опасности обратиться в бегство бабуся – три мужика, в столь поздний час курящие на родной лестнице, восторга и оптимизма у нее, понятное дело, не вызывали. Просчитав бабусино состояние, Нестеров улыбнулся и изобразил рукой примирительно-успокаивающий жест: дескать, проходи, мамаша, все нормально. Та недоверчиво покосилась в их сторону, тихонечко, бочком-бочком, прошмыгнула наверх и спешно принялась греметь ключами, открывая соседнюю с квартирой Ольховской дверь. Александр Сергеевич заинтересовался таким совпадением (в конце концов – а чем черт не шутит?):

– Извините, вы сегодня случайно соседку свою не видели?

– Это какую? Полину, что ли?

– Точно. Так вы знакомы?

– А чего ж… Девушка ладная, скромная, тихая. С такими вот оболтусами дружбы не водит.

– Это с какими «такими»? – спросил Лямка.

– А с такими, которые по ночам по чужим подъездам шастают, водку пьют, всяко-разно безобразят и мусорят.

– Наговариваете вы, бабушка, на собачку, – вступил в разговор Паша, процитировав одну из любимых присказок бригадира.

– Ша, молодежь, дайте мне спокойно с человеком поговорить… Так все же, насчет Полины? Видели ее сегодня?

– Видела. А что?

– Когда? В смысле, во сколько? Где? – встрепенулся Нестеров.

– Уж больно ты прыткий. Прям как милиционер. А почему это я должна тебе докладывать? Может, вы мазурики какие, откуда я знаю?

– Да я и есть милиционер. Вот, смотрите, мое удостоверение.

– А ну, стой где стоишь! – прикрикнула бабуся на невольно двинувшегося к ней бригадира и взялась за ручку двери с явным намерением в случае чего юркнуть внутрь. – Оттуда показывай. У меня зрение пока еще слава богу, молодые завидуют.

– Стою, показываю, – вздохнул Нестеров и развернул корочки.

Судя по подслеповатому пришуру, бабуля несколько преувеличивала свои офтальмологические показатели. Однако пролетарский цвет удостоверения ее немного успокоил – Нестеров уже не раз подмечал, что многие старики до сих пор с уважением относятся ко всему красному.

– Никак, с ней случилось что? С Полиной-то?

– Еще нет, но если вы не ответите на наши вопросы, может, и случится.

– Ужасть, какие времена настали. Страшно из дому выходить. Того и гляди ограбят. А то и похуже, снасильничают ироды.

Паша и Лямка прыснули со смеху, представив себе сцену столь варварского обхождения со старушкой.

– Где и во сколько вы сегодня видели свою соседку? – потеряв терпение, рыкнул бригадир.

– В первом часу. Я как раз во дворе на лавочке сидела, когда она из дому вышла. Поздоровалась, пошла в арку. А там ее какой-то парень уже ждал, давно ждал, я его еще раньше заприметила. Взял ее под локоток, к машине повел, сели и поехали себе.

– А что за парень? Вы его раньше здесь видели?

– Вот уж не знаю, может, и видела. У нас тут много таких ошивается, и все на одно лицо: круглые, стриженые, на машинах.

– А что за машина?

– Нерусская. Черная.

– А номер случайно не запомнили?

– Да куда там! Кабы я знала, что надо запомнить. А так… Думаешь, мне больше заняться нечем?

– А вот парень, который Полину встретил, он куда сел? За руль?

– Не, за рулем там какой-то другой был, а они вдвоем сзади сели. Сначала Полина, а потом уж и этот залез.

– Больше ничего интересного не заметили?

– За ними больше ничего. А вот в семнадцатую квартиру опять наркоманы ходить повадились. Уж сколько раз этого Лешку ваши забирали, а все без толку – ходют и ходют.

– …И ходить будут, – некстати продолжил Лямка, вспомнив известную рекламу.

– Конечно, с такой милицией каши не сваришь, – ехидно парировала бабуля.

– Ладно, мамаша, извините, что потревожили, – подытожил разговор Нестеров. – Спасибо вам за информацию. Все, пошли, ребята, похоже, здесь нам больше ловить нечего.

Бригадир зашагал вниз, и вслед за ним потянулись Павел с Иваном.

– А окурочки за вами кто подбирать будет? – крикнула им вслед бабуля и довольная собой скрылась за дверью. Роль «важного свидетеля» ей очень понравилась – какое-никакое, а все ж развлечение…

Едва «грузчики» вышли на свежий воздух, который этой осенью был как-то совсем не по-октябрьски холоден и свеж, Паша не без нотки металла в голосе обратился к бригадиру:

– Александр Сергеевич, надо звонить Камышу. Это он.

– С чего вдруг такие умозаключения?

– Больше некому, – уверенно сказал Паша. – «Круглый, стриженый, на черной иномарке» – все сходится. Это он Полину куда-то увез.

– Да ни хрена не сходится! Тоже нашел приметы. «Многие парни плечисты и крепки, многие „мерсы“ имеют и кепки…» Камыш, между прочим, машину всегда сам водил.

– А может, он за это время успел личным водителем обзавестись? – не унимался Козырев.

– Может, успел – может, не успел. Это все вилками по киселю писано. Хорошо, допустим, это Камыш. Позвоним мы ему сейчас и что? Спросим: слышь, брателло, Полина часом не с тобой? Если Полина действительно с ним, я бы на его месте в ответ на такой вопрос послал бы нас далеко и надолго. А если нет, то…

– …То будем считать, что одну версию мы отработали, – из чувства солидарности вступился за Пашу Лямка.

– Блин, еще один Херлок Шолмс выискался, – крякнул Нестеров. – Короче так: впутывать в эту историю Женю Камышина мы не будем. По крайней мере, пока – не будем. Всем ясно? Так что сейчас все быстренько разбегаемся по домам – лично у меня через двадцать пять минут закрывается переход на «Техноложку». И вообще, как говорит великий русский народ, утро вечера мудренее.

– А если она и утром не появится? – спросил Лямин.

– Тогда, как это и положено по инструкции, докладываем начальству, получаем пиздюлей за то, что не поставили в известность своевременно, то бишь сегодня, и начинаем массированные поисковые мероприятия с привлечением служебных собак и экстрасенсов. Все, штык в землю, пошли.

Бригадир, а вслед за ним и Лямка, двинулись к арке, однако Козырев остался стоять на месте.

– Александр Сергеевич, вы с Ванькой езжайте, а я здесь еще немного побуду, подожду. Вдруг она все-таки скоро появится?

Нестеров внимательно посмотрел на Пашку, понял, что переубедить его будет сложно, и махнул рукой.

– Ну, хозяин-барин. Хочешь – оставайся, жди. Только смотри, без этих твоих… авантюр. Да, и не забудь, завтра с девяти выставляемся, чтоб как штык…

– Конечно.

– Тогда счастливо. Все, Лямка, пошли.

Иван замялся и после некоторой паузы нерешительно выдохнул:

– Паш, хочешь, я с тобой останусь? Чтоб тебе одному скучно не было?

– Не надо, Вань, спасибо. Я сам.

– Ну, тогда пока.

Они с бригадиром снова направились в сторону метро, но, пройдя шагов десять, Александр Сергеевич обернулся и крикнул вдогонку Козыреву:

– Пашка, если ты ее все-таки дождешься, обязательно отзвонись мне. Сразу же отзвонись, в любое время. Понял? И чтоб все как есть рассказали. Соврете – все равно узнаю…

К переходу на «Техноложку» Нестеров успел. А вот добраться в такое время из «Автово» на Юго-Запад было проблематично – общественный транспорт практически не ходил, а на частника явно не хватало денег. В конце концов бригадиру удалось тормознуть шальную маршрутку. Он забрался в салон и вместо оплаты продемонстрировал подполковничью ксиву. Проканало: водитель, судя по внешнему виду – таджик-нелегал, предпочел с ментом не ссориться и со свистом доскакал на своей «газели» чуть ли не до самой Нестеровской парадной.

Александр Сергеевич выгрузился, глянул на часы и задался сакраментальным вопросом: «Что делать?» Второй час ночи, дома, естественно, не ждут, а посему лишние десять-двадцать минут роли все равно не играли: что так, что эдак – все одно ответ держать. Короче, имелись все предпосылки к тому, чтобы взять на последнюю удачно «сэкономленную» двадцатку бутылку пива и малость помедитировать под звездным небом. Опять же и старая ментовская мудрость советует: «Лучше брюхо от пива, чем горб от работы».

Так он и поступил. На самом деле, положа руку на сердце, Нестеров просто не мог вот так вот пойти домой и лечь спать. Тревога за Полину нарастала, и бригадир, так же как и Пашка час назад, продолжал себя накручивать, не теряя при этом надежды, что вот-вот раздастся долгожданный звонок и все прояснится, утрясется, уладится. Он даже сочинил краткий, но содержательный диалог, который состоится между ним и виноватой Ольховской. Определился бригадир и с наказанием, которое последует отнюдь не сразу, а лишь через пару дней, в течение которых он будет лишь сухо общаться с нею (исключительно по работе!), а все остальное время многозначительно и обиженно молчать. Изобразить такое молчание было делом нетрудным: пример собственной жены – лучшая школа.

Буквально с последним глотком пива звонок действительно раздался, и на телефоне действительно высветился номер Полины. Нестеров уже открыл рот, чтобы произнести заранее заготовленный спич, однако взволнованный, сбивчивый голос Ольховской его опередил:

– Александр Сергеевич, это Полина. Я… Вы только не волнуйтесь, я жива и здорова, со мной все в порядке. Мне дали возможность сделать один звонок. Сейчас я передам трубку, с вами будут говорить.

– Кто будет говорить? Где ты?

– Неважно где и неважно кто, – ответил бригадиру незнакомый мужской голос – Мы пригласили Полину… э… Валерьевну в гости, и она любезно приняла наше приглашение. Смею вас заверить, что обращаются с ней очень хорошо. Хотя, к последнему, увы, вынужден добавить слово «пока».

– Кто вы и что вам от нее нужно?

– Мы искренне надеялись, что Полина Валерьевна проконсультирует нас по одному весьма деликатному вопросу. Однако она утверждает, что абсолютно не в курсе произошедшего, причем делает это весьма убедительно… Словом, мы предлагаем вам подъехать и прояснить парочку моментов, чтобы окончательно закрыть этот вопрос.

«Красиво излагаешь, с-сука, – отметил для себя Нестеров. – Вломить бы тебе, да промеж зубов». Но вслух он, естественно, сказал другое:

– Куда и когда я должен подъехать?

– Ну, скажем, через час… Вы ведь на Юго-Западе живете?… («Ай, молодцы! На ходу подметки рвут – даже адрес мой смогли вычислить».)

– Вам следует подъехать на площадь Победы к памятнику. К тому, который «стамеска». Там вас встретят.

– Хорошо, я буду там через час.

– Надеюсь, мне не следует говорить, что вы не должны ставить в известность об этой поездке свое милицейское начальство? Равно как и то, что вы должны приехать один!

– Хорошо, я не буду ставить в известность и приеду один.

– Замечательно. И еще один момент – не затрудняйте себя излишними хлопотами. Не стоит пеленговать мобильный телефон Полины Валерьевны. Уверяю вас, ни к чему хорошему это не приведёт и лишь затруднит наше дальнейшее общение. Договорились?

– Договорились. Свои спутники и локаторы я оставлю дома под подушкой.

– Приятно, что даже в таких ситуациях вас не покидает чувство юмора. Ну, тогда до встречи. Ах да… И не забудьте захватить с собой зажигалку.

– Какую зажигалку?

– Если вы хотите, чтобы наша встреча прошла в теплой и дружеской обстановке, я думаю, вам не составит особого труда догадаться, какую именно зажигалку вам следует привезти. До встречи…

Операцию по похищению Полины Сергей Гаврилович Завьялов поручил провести Гене Шебардину, на днях вернувшемуся из Воркуты. Люди Ладонина копали в правильном направлении – Шеба действительно был одним из двух варягов, которые выходили на Штрипкина с предложением о продаже акций «Навигатора». Вторым был Валера Россомахин, выступавший на этих переговорах в роли статиста и одним своим внешним видом демонстрировавший серьезность намерений покупателей.

А вот в момент убийства Белова Россомаха играл уже первую скрипку (вернее, первую винтовку), а Шеба, проведший перед этим ряд мероприятий организационного порядка (распорядок дня жертвы, выбор места, времени, пути отхода и прочее), к тому времени благополучно свалил в Питер, обеспечив себе, пусть и не стопроцентное, но алиби.

Кстати, в какой-то степени вина за убийство вице-президента «Навигатора» лежала на московском сыщике Кириллине и на питерских оперативниках, задействованных в операции «Техосмотр». Не доглядели они за Валерой Россомахиным. Да что там не доглядели – просрали! Согласно плану операции, пост за Валерой планировалось выставить за пару дней до конца проплаченного им срока проживания в отеле «Кристофф», а Россомаха возьми да и свали из города на несколько дней раньше. Запоздалые опросы портье и дежурного администратора ничего не дали – утром постоялец, как обычно, позавтракал, затем сдал горничной ключ от номера, вышел в город, а вечером в отеле не появился. Но поскольку деньги были заплачены вперед, то его отсутствием никто особо не озаботился – мало ли где может загулять человек? Тем паче в Питере – городе контрастов и соблазнов. Словом, опять облажались, только «жучков» понапрасну извели.

Успешная ликвидация вице-президента «Навигатора» серьезно подправила карму Шебардину: сначала он был удостоен личной благодарности Ребуса, а затем уже Завьялов поручил ему разобраться с ментовской «наружкой», выделив на это дело весьма щедрый аванс. Заниматься лично столь неблагодарной темой, как похищение человека (тем более мента!), Шебардину было стремно. Да и по статусу не положено. Потому-то Шеба и отрядил на это дело Володю Кантонистова по прозвищу Лень.

Володя Кантонистов был человеком глубоко ироничным, стойким постимпрессионистским взглядом и с медленно-жирафьим движением головы «а-ля, куда-хошь» (при этом про Гогена он слыхом не слыхивал, да и Вагановку не заканчивал). Кантонистов был питерский, но очень давно связался с сибирскими татарами (была такая группировка). А как связался – так и откололся от своих, и это ему очень понравилось.

Свое прозвище Володя заработал еще в 1989 году, когда в ходе облавы из багажника его «Шкоды» изъяли пушку-пулемет с военного самолета. На фига она ему была нужна и на фига это нужно было ментам – непонятно. Но когда здесь же, прямо на капоте, Володе предложили подписать акт изъятия, он отмахнулся: «Лень!»

– В конец оборзел?! – заорал на него опер.

– Так у вас же сейчас в отношении меня предварительные действия, – пояснил Володя. – А это железо мне необходимо для окончательных…

Братва заржала. Кантонистову накостыляли. А кличка «Лень» приклеилась…

Тема с «бабой-ментом» Володе понравилась не шибко. По своему многолетнему опыту он знал, что работа с особями женского пола частенько чревата осложнениями. Как-то: слезами, истериками, обмороками, выкидышами и тому подобной суетой. Но раз надо – значит, надо. Сама по себе разработанная схема похищения была проста. Можно сказать, классически проста и придумана еще писателем О'Генри: «Эй, мальчик! Хочешь получить пакетик леденцов и прокатиться?» Приблизительно так и поступили.

С утра Лень с товарищем прозвонились в квартиру Ольховской, убедились, что объект дома, и заняли выжидательную позицию во дворе. Когда Полина вышла из парадной, Лень подошел к ней, крепко взял под локоток и ласково шепнул на ушко: «Не рыпайся, сучка! Будешь кричать – завалю! Пойдем – покатаемся». Полина была так напугана, что даже если бы решила закричать, то все равно вряд ли смогла. На ватных ногах, под ручку со своим новым «кавалером», она прошла к поджидавшей их серебристой «Вольво» и безропотно залезла на заднее сиденье. После чего всю дорогу от Петроградки до Шушар в ее голове неотвязно вертелись лишь две нехитрые мыслишки: «Что это за люди?» и «Как бы не описаться со страху, а то потом стыда не оберешься».

Призрачные надежды Ольховской на сотрудников ГИБДД себя не оправдали – машина благополучно миновала все заградительные кордоны и остановилась в частном секторе поселка Шушары, рядом с небольшим дачным домиком, примечательным разве что двухметровым сплошным забором. Полину провели на чердак с маленьким слуховым оконцем под потолком, отобрали сумочку, мобильник и, предварительно проинструктировав на предмет соблюдения тишины, закрыли, оставив в одиночестве.

Ближе к вечеру к дому снова подъехала знакомая «Вольво». Из нее вышли трое мужчин, в одном из которых Ольховская узнала их недавнего объекта «Жорика». Лишь теперь Полине стало окончательно ясно, что похитили ее отнюдь не сексуальные маньяки и не торговцы человеческими органами. Но осознание это было сродни народному «хрен редьки не слаще», а потому если и утешило, то лишь самую малость.

А затем около часа с Полиной один на один беседовал Завьялов. По итогам беседы Сергей Гаврилович вынужден был признать, что дал маху и слегка ошибся в объекте. Ольховская, которой Паша с Иваном по просьбе Нестерова ничего не рассказали о своей находке, искренне не понимала сути задаваемых ей вопросов, в частности, о какой-такой зажигалке идет речь. И через некоторое время Завьялов понял, что в данном случае ей можно верить.

Усомнись он хоть на секунду в том, что Полина недоговаривает либо что-то скрывает, в ход могли пойти другие, более действенные методы. Например, иголки под ногти, порезы бритвой по лицу, наконец, групповое изнасилование. Однако сейчас это было явно лишним. По крайней мере, преждевременным. Завьялов оставил Ольховскую в покое и, поразмыслив, решил, что в сложившейся ситуации лучше всего будет сыграть… на благородстве. Ежели, конечно, таковое отдельным ментам еще присуще. Ну, а если нет – то «мы пойдем другим путем». Правда, девочке при таком раскладе придется немного помучиться.

Решив так, Завьялов попросил Шебу подтянуть к дому «Лень и его команду», а сам набрал мобильный номер Нестерова, предусмотрительно занесенный в изъятую записную книжку Полины.

В первые секунды после телефонного разговора Нестеров испытал нечто вроде психологического шока. Однако времени на то, чтобы падать в обморок, равно как на анализ и прокачку ситуации, катастрофически не оставалось. Так что бригадир скоренько пришел в себя (в том числе, путем произнесения сложноподчиненного бранного предложения) и с остервенением принялся давить на кнопки, набирая номер Ладонина.

– …Кто бы это ни был, но если меня разбудили из-за какой-нибудь херни, то обещаю, что при ближайшей встрече он огребет по самое «не могу», – раздраженно откликнулся Игорь после двенадцатого или пятнадцатого сигнала.

– А если это звонят из Администрации Президента? – не смог не сыронизировать Нестеров.

– Мне по барабану. Хоть из Президенции Администратора. Сергеич, ты? Какого черта?

– Игорь, у нас серьезные проблемы. Похитили Полину.

– Твою мать!! – мгновенно проснулся Ладонин. – Кто?!

– Не знаю, они не представились. Но, скорее всего, люди Ребуса. Через час мне назначили встречу на площади Победы. Я звоню тебе, потому что мне велено приехать на встречу с зажигалкой. С той самой. К тому же у меня в карманах ни копья – как буду добираться, хрен его знает.

– Ты сейчас где?

– На улице, около своего дома.

– Стой, где стоишь. Скоро буду у тебя.

– Подожди, Игорь. Тут такое дело: похоже, у этих ребятишек есть мой адрес, не исключено, что за мной сейчас могут наблюдать. Поэтому сделаем так: я двинусь дворами к Ленинскому, выскочу в районе проспекта Стачек и подтянусь к кабачку «Форель», в котором мы с тобой однажды сиживали. Помнишь?… Конечно, может, никакого хвоста и нет, но в такой ситуации подстраховаться не помешает.

– Хорошо, понял тебя. Через полчаса я там буду…

Минут за семь Нестеров безо всяких приключений добрался до «Форели» – хвоста за ним не было. Вернее, так – если хвост все-таки был, то это означало, что бригадиру самое время собираться на пенсию. В течение следующих двадцати минут Александр Сергеевич умудрился скурить все остававшиеся у него сигареты. Денег на новые, пусть и самые дешевые, уже не хватало – теперь хочь плачь, хочь прохожих грабь, а хочь беги в 64-й отдел милиции, который тут неподалеку, в соседнем дворе. Поразмыслив, из трех вариантов по обстановке Нестеров выбрал первое. Но «заплакать» не успел – взвизгнув тормозами, из темноты вынырнул «Лендкрузер» Ладонина.

Игорь вылез с передней пассажирской парты – значит, приехал не один. Нестеров всмотрелся и в фигуре водителя, тщательно скрытой ночной темнотой и тонированными стеклами, умудрился-таки различить Саныча, главного «особиста» Ладонина, с которым до сих пор судьба сводила его лишь однажды – в день смерти Ташкента.

– Ну?! Рассказывай! – безо всяких прелюдий начал Игорь.

– Курить есть?

– Держи, – Ладонин протянул бригадиру пачку «Парламента». – Рассказывай.

– Может, выдвинемся поближе к Московской?

– Говори. Время есть. Здесь всей езды-то минут пять, не больше.

Бригадир бросил взгляд на часы, кивнул, дрожащей от волнения рукой выудил из пачки сигарету, затянулся и начал рассказывать. Постепенно монолог Нестерова перешел в диалог, а затем и вовсе вылился в откровенную перебранку, к которой, почувствовав витающее в воздухе напряжение, подключился и Саныч.

В общей сложности «говорильня» продолжалась минут пятнадцать, и по ее результатам победу, пусть и не чистым нокаутом, а по очкам, одержал Ладонин. То бишь, как этому ни противился Нестеров и как ни протестовал против такого развития событий Саныч, за основу приняли сценарий, с колес сочиненный Игорем. (А кто бы, собственно говоря, сомневался?)

На сем и порешили, а порешив – сели в «Крузер» и подорвались на площадь Победы: до часа X, на который «бандиты назначили встречу», времени оставалось, как говорится, с гулькин… хвост.

Как и положено «реальным пацанам», на стрелку приехали «чики-чики», ровно минута в минуту. Нестеров хотел вылезти из машины и пойти прямо к памятнику героическим защитникам города, но Ладонин, который уже вошел в им же сочиненную роль, его не пустил: дескать, сиди жди, когда надо будет – сами объявятся. В томительном ожидании прошло минут десять, после чего мобильник бригадира наконец подал голос. Номер был закрыт, на этот раз звонили не с трубки Ольховской.

– Нехорошо, Александр Сергеевич, мы вам доверились, а вы… Нехорошо, – голос был другой, но опять же бригадиру незнакомый. Хотя, если бы в данный момент Нестеров каким-то образом мог увидеть говорившего, он, как пару часов назад Полина, узнал бы в нем Шебу, сиречь Гену Шебардина. Вернее так: узнал бы не Шебу, а связь «Жорик», которую «грузчики» маханули пару недель назад.

– А что я?

– А вы слово свое, офицерское, заметьте, нарушили. С компанией приехали.

В этот момент Игорь перехватил у Нестерова телефон и с уверенно-жесткой интонацией сказал:

– Слышь, ты, человек-невидимка, это Ладонин говорит. Знаешь такого?… Если нет – поспрошай у своего старшого, он тебя просветит… Короче, эти менты на меня работали. Если с ними какие проблемы возникли – с меня спрос. Вот только хотелось бы знать, кто спрашивает? Так что передай своей Гюльчатай, пусть личико-то откроет. А то общаться некомфортно.

На том конце «беспровода» ненадолго задумались, после чего, так и не произнеся больше ни слова, отключились.

– Ты что наделал, Игорь?! С ними нельзя так! – психанул Нестеров.

– Не ссы, Сергеич. Только так с ними и можно, и нужно, – невозмутимо ответствовал Ладонин.

Поняв, что спокойный тон Ладонина бригадира не успокоил, доселе молчавший Саныч подал голос с водительского сиденья:

– Не волнуйтесь, Александр Сергеевич, Игорь взял правильную интонацию. Они сейчас перезвонят.

«Сейчас» длилось еще минут пять и обошлось Нестерову в пару выкуренных сигарет и несколько десятков поседевших волос. На этот раз на входящий звонок Ладонин ответил сам:

– Слушаю.

– Игорь Михайлович? – тональность голоса звонившего была уже несколько иной, как минимум, более уважительной.

– Я.

– Мы так понимаем, что переговоры будете вести вы?

– А вот я так ни хера не понимаю, с кем, а главное, о чем я должен вести эти, как вы их называете, переговоры. Но, допустим, я заинтригован и согласен. Что дальше?

– Вам нужно выйти из машины и пойти по правой обочине Московского шоссе. Прямо по ходу справа будет церковь. Там вас встретят.

– Вы там что, совсем с головой не дружите? Кина про Штирлица насмотрелись? Может, мне еще в каждую руку по горшку с фикусом взять?… Между прочим, на улице слякотно, а у меня новые ботинки.

– Не волнуйтесь, Игорь Михайлович, идти придется совсем недалеко, – невидимый абонент явно нервничал. – Извините за некоторое неудобство. Надеемся, что мы сможем быстро уладить возникшее между нами недоразумение…

– А не пошли бы вы в жопу вместе с вашим недоразумением!.. Ладно, считайте, что вы меня от души повеселили. Все, встречайте меня ночным дилижансом…

Ладонин отключил телефон, притушил сигарету и открыл дверцу «Крузера»:

– Все, братва, я двинул.

Игорь сделал ручкой Нестерову, вылез наружу и не спеша побрел через дорогу строго в соответствии с заданным ориентиром.

Александр Сергеевич не усидел и вслед за ним выбрался из прокуренного салона на воздух. Через какое-то время вышел и Саныч. От курева к горлу и так уже подступала тошнота, однако Нестеров все равно полез за очередной сигаретой. Так ему было легче.

– Авантюрист, мать его, – недовольно процедил Саныч, все существо которого сейчас протестовало против этой, абсолютно идиотской, с его точки зрения, выходки босса. Но приказ есть приказ, и это было единственное правило, которое Саныч безоговорочно принимал. Принимал потому, что много раз именно оно спасало ему жизнь в забытом Богом, проклятом Аллахом и цинично кинутом Москвой далеком киргизском гарнизоне. – Хорошо еще, что не в Японии живем.

– В каком смысле? – не понял Нестеров.

– Если с ним что-нибудь случится, мне не придется делать себе харакири.

– Думаешь, так плохо?

– Нет. Просто думаю, что ничего хорошего.

В этот момент к перешедшему шоссе Ладонину, взвизгнув тормозами, залихватски подкатила спортивная «Ауди». Задняя дверь распахнулась, и из нее на свободу вырвался речитатив черного уличного рэпа.

– Это они? – чуть вздрогнув, спросил Нестеров, инстинктивно подавшись вперед.

– Погоди-ка, – притормозил его Саныч и всмотрелся.

– Ай да Игорь, ай да сукин сын, – пробормотал он пару секунд спустя.

– Что? – не понял его Нестеров.

– Я говорю, эта нога – у кого надо нога.

– Так это ваши! – внезапно догадался бригадир.

– Наши, наши. Вернее, ничьи. Обормоты местные, Утюг с Севером. А шеф, блин, тоже хорош. Мог бы предупредить, между прочим…

Два «брата-акробата» – Север с Утюгом, появились в нужное время в нужном месте, конечно, не случайно. Получив первичную, абсолютно неконкретную, но тревожную информацию от Нестерова, Игорь первым делом поднял в ружье своего верного консильери Саныча. Но, как выяснилось теперь, не только его одного.

Ладонин знал, что на подобного рода мероприятия подъезжать одному – правильно. По молодости он так и поступал, но то, как говорится, было «на пасху». То были сумбурные стрелы, где такие манеры обескураживали и успокаивали. Хотя и тогда, по правде сказать, с ним всегда была парочка парней, переписывающих номера автомашин противника. Однако сегодня приезжать одному на площадь Победы было неправильно. Во-первых, действительно опасно (увезут, как Шарапова, а вдруг в этот раз Левченко под рукой как раз и не окажется?). А во-вторых, хотя и ждут на стрелке одного, но ждут-то мента! А приедет он. А в то, что при нынешнем его статусе он причалит один, та сторона все равно не поверит. Брать же с собой на стрелку Саныча было стратегически неверно. Тот хорош в сражении под Прохоровкой или в боях на озере Хасан, а тут малехо другой расклад, гамма чувств другая. Здесь «щетильнее надо».

Короче, Ладонину нужно было привести хоть кого-то, но своего. И тогда Игорь позвонил Утюгу. Почему именно ему? Да потому что другим позвонишь – помогут, но потом: дай ложку – дай говна – сам попробуй… Утюг, он тоже всегда попросит, но ему помочь… приятней. А потом, они с Севером вне бывших коллективов. А коллективы, золотые цепи и кожаные куртки Ладонину уже поперек глотки встали.

(Игорь уже очень давно не носил цепи и кожу. Помнится, как-то на Елисеевских полях он примерил кожаную куртку, долларов эдак за две тысячи, которую ему навязывала его девушка, но потом выбежал из магазина со словами: «Все! Отвоевался! Моя гимнастерка к твоим звездам! Носи сама эту спецодежду!» Девица, естественно, ничего не поняла.)

Ладонин принял решение и набрал семь цифр, которые Утюг продиктовал ему в «обезьяннике» вспухшими после разминки в кафе губами.

– Бон джорно.

– А, Марчелло Засипаторович, – мгновенно узнал Утюг, у которого всегда (парадоксально – но факт!) было веселое настроение. – Ты никак в «Де Фэ»? Мы поняли – тебе скучно! Продержись минутку – щас будем!

Стало ясно, что они с Севером вдвоем. Фоном к разговору служила музыка, но музыка приятная. Словом, господа изволят отдыхать.

– Андрюха, действительно нужна ваша помощь, – с усилием прекратил улыбаться Ладонин.

– Что, так серьезно? Можешь говорить? – насторожился Утюг. Старое бессознательное резко всплыло в его заархивированной памяти.

– Не все так плохо. Но поболтать бы надо. Срочно…

Утюг и Север подъехали мигом. Даже быстрее, чем Саныч, хотя тот по молодости выбегал стометровку из пятнадцати секунд. Оба были серьезны. Они выслушали Ладонина и не стали задаваться вопросом: «А мы-то здесь при чем?» Вообще, таких парней иногда называют «бегущими впереди паровоза». А все потому, что им просто нужно и душевно комфортно помогать своему. Здесь в слово «свой» каждый вкладывает свое внутреннее состояние.

Да и руки, что греха таить, порой все еще «скучают по штурвалу».

На небольшой заасфальтированной площадке рядом с церковью Святого Георгия Победоносца (эдакий современный новодел – пародия на храм Христа Спасителя в миниатюре) Ладонина уже ждали. Чуть поодаль, невзирая на столь поздний час, беззаботно оттачивали мастерство подростки-скейтбордисты. Пацаны лихо гоняли на своих досках и даже представить себе не могли, что в данный момент находиться в этом месте может быть весьма небезопасно.

Лень Игорь узнал сразу. Он не участвовал в той эпохальной облаве, однако историю Кантонистова знал, как знал и самого Володю. Знали его и Север с Утюгом. Да, в принципе, все они знали друг друга в лицо. Все те, которые не захотели умирать в середине девяностых.

Ладонин шел «революционно» – так в старых фильмах ходят недовольные директора крупных заводов. Его приятели двигались сзади не столь быстро, при этом в их походке чувствовалась старая закваска. Чуть шершавя асфальт, мягкие шаги Утюга и Севера, казалось, шептали: «Мы к жесткости не стремимся, но и бежать от нее не собираемся».

Кантонистов, естественно, тоже был не один. Неподалеку стояли его люди, причем один из них держал в руке огромную спортивную сумку. Нетрудно догадаться, что в ней лежала как минимум помповуха, а может, и чего посолидней. Словом, по всем канонам встреча была правильной.

Лень и Ладонин сошлись. Руки они друг другу не подали, а лишь незаметно кивнули. По всем неписаным статусам и иерархиям Ладонин был выше, а потому держал фасон и кивнул незаметней.

– Был бы жив Руслан, огорчился, узнав, что народ в таких местах стрелки забивать начал. Святотатство чистой воды.[17]

Лень проигнорировал эту ладонинскую фразу и с поволокой в глазах спросил:

– Извини за вопрос: что, в контору теперь и судимых брать начали?

– Куда мне. Просто сейчас народные дружины возрождают. А мне с детства страсть как хотелось перед девками повязочкой с буковками покрасоваться.

– А эти? – повел шеей Кантонистов в сторону Утюга и Севера.

Утюг услышал: «Эти», усмотрел высокомерие и подскочил к собеседникам.

– Вова, ты чо вознесся-то?! Хорошему тону разучился?! Я, между прочим, давно мирный селянин, в воровских мастях путаться стал. А ну как хлестану по хавелле? Терки по крыткам пойдут, воры астраханские на больничках гуртоваться станут…

Кантонистов мудро заулыбался, а Север, который был одет под стать гарлемским баскетболистам, заметил краем глаза приближающихся к громкоговорящему Утюгу двоих и мгновенно перерезал им дорогу:

– Парни, у меня дыхалка уже не та.

– А при чем здесь дыхалка? – спросил один, тот, что помоложе.

– Видишь, какой здесь парк огромный, – Север повел рукой, обозначив пространство. – Ну куда мне за вами бегать – я ведь старенький уже. Давайте лучше поболтаем за так. Расскажите мне, к примеру, о телках. А то я теперь живу четенько – жена, постоянная любовница, никаких стриптизерш…

Прикрытие Кантонистова почувствовало исходящие от Севера силу и спокойствие и тоже разулыбалось. Сам Лень ничего Утюгу не ответил, посему тот еще малость агрессивно помялся и отошел. Хотел, было, перед этим сплюнуть, но не сплюнул.

– А он не изменился, – произнес наконец Кантонистов. – Сейчас так разговаривать негоже.

– А людей похищать, очевидно, гоже? Девушка где? – перебил Ладонин.

– Где зажигалка? – переспросил Лень.

– Вот, – Ладонин вынул ее из кармана и протянул Володе.

– Девушка недалеко, с ней все в порядке.

– Последнее мог бы и не говорить. Ведь это само собой, – спокойно рассудил Игорь и неожиданно гаркнул: – Верно?!

– Не ори так, – поморщился Лень. – Я неделю назад на Красном море с аквалангом нырял – уши попортил.

– А что, на Доминиканы не наворовали?

– Вот что! – сорвался Кантонистов. – Отца интересует, откуда хвост нарисовался. Заказчик кто?

– Ты никак батьку нового себе завел? И с чего это вдруг люди говорят, что родителей не выбирают? Ладно, Лень, мы люди взрослые. Стоим тут – ерничаем, – Ладонин вдруг занервничал, запнулся и закусил губу. – Короче, о морали не будем.

– Не будем, – согласился Володя. – Мы ведь сильнее.

– Это в чем?

– А в том, что мы готовы жестко поступать. Готовы к тому, что и в отношении нас будут поступать так же.

– А мы нет? – уперся злым взглядом Ладонин.

– А вы уже нет, – отмахнулся Лень.

– А может, вы просто больше ничего делать не умеете? Рассказать историю про то, как несколько генетиков задумали нового человека сотворить? Короче, собрались они и решили подражать Богу. Один смастерил косточки, другой плоть, третий влил кровь, а четвертый, самый ученый, вдохнул душу. И появился тигр. Сначала появился, а потом взял и всех их съел.

– Менты из «наружки» чьи были? – перебил Володя, который терпеть не мог все эти философские сопли.

– Мои. Вернее, я платил за банкет.

– Допустим, – отчасти поверил Кантонистов. – Каковы гарантии отсутствия дубликата пленки?

– Ты же сам сейчас объяснил, что мы не способны к удару кирпичом из-за угла.

– Я не так говорил. Я сказал, что вы не готовы. «Уже» – не готовы.

– И? – спросил за Полину Ладонин.

– Ее сейчас привезут. А когда привезут, тебе придется проехать с нами. Надо о деле поговорить.

Ладонин промолчал, прекрасно отдавая себе отчет в том, что согласится. Игорь обернулся – чуть поодаль Север прогуливался взад-вперед с одним из людей Кантонистова и воодушевленно что-то ему втирал. Этим «что-то» был анекдот. А анекдот был таким: «Молодую братву привели на экскурсию в Палеонтологический музей. Пацаненок говорит пожилому экскурсоводу – ветерану РУБОПа: „Представляю, товарищ Пронин, как вы должны были бояться этих чудовищ, когда были маленьким“».

Парень Кантонистова, который все это время поглядывал на своего старшего, вежливо улыбнулся, но было видно, что до него не дошло. Тогда Север с ходу выдал еще один рассказик: «Молодую братву привели… на этот раз уже в зоопарк. „Скажите, этот слон – самец или самка?“ – спросил один. „Дитя мое! Это должно волновать только другого слона“, – ответил ему работник зоопарка».

– …Не слышу ответа, – поторопил Ладонина Лень.

– Не вижу Полины, – отозвался Игорь.

Лень достал мобильник, набрал номер: «Вы рядом?… Нас видите?… Приведите девушку».

Полина появилась почти сразу. Ладонин пошел к ней навстречу. Обниматься не стали. Игорь внимательно осмотрел ее, увидел, что с ней все более-менее в порядке, и тихо приказал: «С моими товарищами поезжай на площадь. Там Нестеров. Выпейте где-нибудь кофе и подождите меня. А я еще немного пообщаюсь с этими уважаемыми». Он говорил так, что Полина не стала переспрашивать. Она даже не поблагодарила его за чудесное спасение, а лишь кивнула: «Конечно, как скажешь». И едва не добавила: «…милый».

Ладонин скоренько перекинулся парой фраз со своими орлами. После этого Север с Полиной направились к машине, возле которой собралось с пяток молодых пацанов на роликах и скейтах. В данный момент они больше осматривали машину, чем катались.

– Осторожно, дальше Бронкс! – сказал Север, шутливо потеребив одного из молодых по затылку, и втиснул Полину на заднее сиденье «Ауди».

Вскоре подошел и Утюг. Он малость подзадержался, потому как лично попрощался со всеми парнями из команды Кантонистова. Выглядело это так: Утюг поочередно жал руку каждому, ни на секунду не переставая балагурить: «Удачи, братан! Береги себя, а то, смотрю, у тебя морщины под глазами. Я парфюмом приторговываю, поэтому заходи – подберем что-нибудь»; «Рад был познакомиться! Надо же, какая смена вымахала! Только штаны, брат, смени – коротковаты они тебе»; «Извини, что не подрались! Слушай Глюкозу – классные песни!»… Что тут говорить – конечно, такие парни, как Утюг и Север, легко могли подавить смурную и искусственно зажатую молодежь Ребуса.

– …А со мной поручкаться? – не выдержал Кантонистов.

– Лень! – отмахнулся Утюг.

Володя резонно рассудил, что залупаться не стоит. Вообще, к нынешним своим функциям он относился, как к бизнесу: ничего личного. Главное, что он достиг результата, причем по кратчайшему расстоянию. А вот Ладонин так не считал. Похищение Полины он воспринял по-иному: никакого бизнеса – только личное!

– Ну что, теперь поехали? – спросил Кантонистов.

– Пройдемте, гражданин, – согласился Ладонин.

Лень махнул охране, и все вместе прошли к огромному джипу «Тахо». Кантонистов сел на переднее сиденье, а вот его подручные при посадке постарались забраться внутрь так, чтобы Ладонин оказался сидящим между ними.

– А я вот сейчас кому-то подзатыльников накидаю! Щеглы! – огрызнулся Игорь. – Вы кого во мне увидели?!

Парни отпрянули и воззрились на Кантонистова в ожидании указаний. Но тот демонстративно искал на встроенном CD свою любимую песню, а посему парни, так и не дождавшись реакции, стали загружаться первыми.

– Ну-ка, потеснились! – прикрикнул Ладонин, и четверо покорно сжались на просторном заднем сиденье. – Все, теперь погнали!..

В салоне зазвучало нечто латиноамериканское танцевальное. Это был фольклор, вернее, шансон латиносов. Под гитару и местную гармонь трое крепких загорелых парней из Аргентины пели о том, как они торгуют наркотой и отправляют ее янкесам, а в это время их дружбан чалится в штатовской тюряге, но скоро они выкупят его через продажного суку-сенатора. Кстати, нечто подобное потягивают и наши вокруг Владимирского централа. Не нравится? А вы сами-то пробовали рубить сахарный тростник или сосны под музыку группы «Дорз»? Впрочем, об этом совпадении «едущие вместе» в машине не знали. Кстати, от идеологически чем-то похожих «идущих вместе» они отличались тем, что, в отличие от первых, прекрасно знали, куда и к кому едут.

Доехали мигом, потому как и ехать-то особо не пришлось. Ребус ждал Ладонина совсем рядом – в «Пулковской». А кто бы сомневался?! Как только Вор, сиречь бизнесмен, сиречь Кардинал, получил информацию о том, что в тему с «наружкой» вписан Ладонин, мир для него стал по-прежнему понятен и предсказуем. Ребус верил Завьялову настолько, насколько не верил в самостоятельность ментов. Может быть, потому, что сам уже очень давно держал в руках ниточки, дергая за которые, заставлял все эти местнические руопы и хуепы произносить только те слова и совершать только те телодвижения, которые были указаны в сценариях, написанных его людьми. Так что, узнав о том, что «наружку» в кафе заказал Ладонин, Ребус… выдохнул. Дыхание у него было тяжелое. И если бы мы были мистиками, то в данном случае уточнили, что в этот самый момент стоящий в центре стола маленький букетик цветов завял.

Володя и Ладонин поднялись на третий этаж и прошли в двухкомнатный люкс. В гостиной их поджидал Завьялов, которому Лень что-то быстро зашептал на ухо. Сергей Гаврилович выслушал, кивнул и скрылся в покоях, укрытых тяжелой бархатной шторой. Игорь осмотрелся и безо всякого приглашения сел на диван, раскинув при этом руки так, что места подсесть уже не оставалось. Через пару минут бархатная штора раздвинулась и из-за нее величаво выплыл Ребус.

– Ну, здравствуй, брат Ладоги! – улыбнулся патриарх.

– Не заметил, что ты шибко заботишься о моем здоровье, – осторожно ответствовал Ладонин. Он прекрасно понимал, что разговаривать с Ребусом, как с Ленью, нельзя. Скрытой перебранкой можно запросто задеть самомнение, а дальше… Сами знаете, что может последовать дальше…

– То дела случайные, можно сказать, шутейные. Повалялись на полу и – ладушки… К делу?

– К делу.

– Значит, если я правильно понял, ножки за мной ты заказал?

– Не за тобой – за депутатом, – уточнил Ладонин.

В данном случае его позиция была фактически неуязвима: почти вся мало-мальски серьезная братва в Питере знала, что в свое время у Игоря действительно были общие дела именно с этим депутатом. Знал про то и Ребус. От самого депутата, кстати, и знал.

– Так ведь у нас народные избранники вроде как лица неприкосновенные? Неправильно это – оборотней милицейских на них натравливать.

– Ну, извини. Я на досуге взялся как-то Конституцию почитать, но именно до этого места не добрался – хандра одолела.

– А про то, что незнание не освобождает от ответственности, надеюсь, слышал?

– Как же, слышал. На суде. Когда брату приговор зачитывали.

– Значит, понимаешь, что за хлопоты лишние, за неудобство, тобой причиненное, ответить бы надо?

– Говори.

– Хочу, чтобы ты уступил мне предприятие.

– Какое?

– То самое, за которое мои парни с тобой с месяц назад гутарили, а ты их в одно интересное место отправил. Очень грубо отправил…

Ладонин все понял. Он чуть не вспыхнул, но вовремя спохватился и взял себя в руки. Игорь прекрасно знал, что последует дальше, какие именно слова скажет Ребус, какие еще козыри сможет вытащить из рукава. Да, козырь-то собственно был один – люди Ребуса запросто готовы повторить все снова, а вот он – вряд ли. Ладонин лихорадочно стал подсчитывать, во сколько ему обойдется вся эта музыка, но тут же смутился, почувствовав, что в любом случае сейчас находится в проигрышной ситуации. Потому что он – белый, а в этой партии белые начинают и заведомо проигрывают. От этой мысли его аж изогнуло – нет ничего хуже, чем ощущать, что у тебя нет никакой возможности постоять ни за себя, ни за своих ребят. Это как перед боксерским поединком, когда противник знает, что побьет тебя, и ты сам знаешь это… Следовательно, чего время-то зря терять? Гони свой гонорар, и расходимся.

– Давай так, – с усилием начал Ладонин. – Виноватить меня и перетирать не надо. Я всего этого уже наслушался… Я понимаю так: ты увидел возможность и укусил. В данном случае ты считаешь себя правым, хотя в глубине знаешь все. То есть, либо я отхожу, либо ты начинаешь пережевывать мое мясо своими челюстями?

– Либо, – согласился Ребус.

– Я действительно с некоторых пор малость подзабыл глухой звук бейсбольной биты, вмазанной по голени. Более того – очень не хочу вспоминать его снова. Я теперь на катере в Ладогу хожу, костер жгу, с рыбнадзором уху варю. От былых воспоминаний меня оторопь берет, но не в этом дело.

– А в чем же? – хмыкнул Ребус.

– Помнишь «Джентльменов удачи»? Три за побег, пять за детский сад… и я – из-за червонца?… Помнишь?

– Так в чем же?

– А в том, что будь по-твоему.

– Не быстро ли соглашаешься? – насторожился Ребус.

– Кабы дело только во мне было! – воспрянул Ладонин, и глаза его при этом стали живыми, а потому злыми. – Я бы подрался!

– А если?…

– Если! – отрезал Игорь – Но знай! Не посчитай, что отныне от меня можно сладкого и дальше куски нарезать.

Ребус хотел спросить: «А что тогда?» – но удержался. Но Ладонин вопрос угадал.

– Тогда другая песня будет. Как у черкеса.

С этим словами он встал с дивана.

– Пришли на днях своего юриста, – вместо «до свидания» сказал Игорь. – Но только одного юриста. Мое условие незатейливое: чтоб этих гномов стремящихся (он кивнул в сторону Лени) я у себя не видел. А не то могу передумать…

Ладонин вышел из гостиницы, и порыв ветра шваркнул ему в лицо горсть мокрых капель вперемешку с пылью. «Хоть погода радует», – сказал он сам себе. И тут же к Игорю подскочила и бросилась на шею рыдающая Полина. Конечно же, народ никуда не уехал. Проследив, что Ладонина отвезли в гостиницу, двумя машинами они перебрались на стоянку и все это время в полной боевой готовности торчали перед центральным входом, полные решимости в случае чего взять «Пулковскую» штурмом.

– Полина, перестань, ну хватит… Теперь-то уж чего рыдать? – успокаивал Игорь, гладя ее по голове. Но Ольховская, которая стойко продержалась более полусуток и за все это время не проронила ни единой слезинки, теперь никак не могла успокоиться и была близка к истерике.

– Ну, мы это… Мы с Утюгом, наверное, поедем, – подошел к ним Север. – Через полчаса по тарелке будет прямая трансляция из Далласа. «Чикаго Буллз» играют.

– Спасибо вам, парни, – Игорь с усилием оторвал от себя Полину и крепко пожал Северу руку, – Если что… Ну, да вы сами все прекрасно понимаете…

– Да брось ты, – смутился Север. – Это тебе спасибо. Мы с Утюгом в последнее время чуть ли не плесенью покрываться начали, со скуки даже на курсы английского языка подумывали записаться. А благодаря тебе братанов старых повидали, с молодежью пообщались, сами себя молодыми почувствовали. Так что все пучком…

Утюг с Севером исчезли столь же стремительно, как и появились. Ладонин повернулся к Полине, посмотрел на ее заплаканное, подрагивающее лицо и улыбнулся:

– Ну вот, так наревелась, что даже пена из рта пошла.

– Это не пена, – все еще всхлипывающим голосом пояснила Полина. – Это, наверное, от мороженого.

– От какого мороженого?

– Мне Андрюша… ну, который Утюг… пока мы тебя ждали, мороженое купил. Сказал, что это такой специальный успокоительный сорт. Лучше валерьянки действует.

Оба расхохотались.

– Игорь, ты Полину отвезешь? – Это к ним подошел Нестеров.

– Ты еще спрашиваешь?!

– В таком разе одолжи мне рублей сто пятьдесят на тачку. Надо бы как-то до дома добраться.

– Слушай, возьми у Саныча, а то я, как обычно, выскочил без ничего. В карманах ни рубля, ни цента – веришь-нет?

– Александр Сергеевич, а нам завтра… вернее, уже сегодня на работу во сколько выставляться? – шмыгая носом, спросила Полина.

– Да господь с тобой, Полина. Начальство я предупредил: ты со вчерашнего дня вроде как болеешь. Так что полежи, отдохни пару деньков. Думаю, что возможности всемогущей конторы Игоря Михайловича позволят слепить для тебя фальшивый больничный лист?

– Почему фальшивый? Самый что ни на есть настоящий сделаем. Вплоть до экстренной госпитализации на острова Карибского моря, – подтвердил Игорь.

– Вот видишь. Ладно, ребятки, поеду я, а то мне уже через четыре, да какие там четыре – через три часа подниматься нужно. А я, как вы понимаете, еще и не ложился…

Саныч выделил бригадиру пятисотку (мельче у него просто не было), и Нестеров, махнув на прощание рукой, побрел на Московский ловить машину.

Игорь снова притянул к себе Полину и осторожно спросил:

– Тебя куда отвезти? Домой? Или…

– Или.

– Понятно. Саныч, заводи мотор, едем до дому.

– На Каменный остров или в Репино? – уточнил консильери.

– В Репино… Нашей больной предписаны покой и морской воздух.

Уже подъезжая к дому, Александр Сергеевич вспомнил про Козырева.

– Паша! Ты дома? Спишь?

– Да. Дома. Сплю, – Паша ответил столь поспешно и таким голосом, что Нестеров сразу догадался – врет, ни фига он не дома. Так все это время и проторчал на лавочке под окнами Ольховской.

– Полина нашлась. С ней все в порядке.

– Где она была? С кем? Почему не позвонила?… – Козырев принялся засыпать бригадира вопросами, бессознательно сделав при этом особый эгоистический акцент на интересе «с кем?»

– Паш, это не телефонный разговор. Давай так: утром дозвонись до Лямки и передай ему, чтобы к восьми часам подтягивался к «нашей скамеечке» в садике. Проведем небольшое совещание на свежем воздухе. Перед работой это даже полезно, потому как бодрит.

– А Полина будет? – не унимался Козырев.

– Слушай, давай все вопросы с утра. Договорились?

– Договорились, – без энтузиазма согласился Паша.

– Вот и ладушки. А теперь спокойной ночи. Вернее, спокойного утра.

Надо ли говорить, что после всей этой полуночной нервотрепки ни Паша, ни бригадир так и не смогли толком поспать?

И лишь обладающий «стальными нервами» Лямка благополучно посапывал в своей постели, поскольку до сих пор пребывал в легкомысленном юношеском заблуждении, что все в этом мире в конечном итоге заканчивается хорошо.

Ну, или, скажем так, почти все и почти хорошо.

Глава вторая Нестеров

Мерзкий звонок будильника заставил бригадира вздрогнуть и, с трудом разлепив веки, открыть глаза. Невероятным усилием воли Александр Сергеевич принудил себя подняться, на автопилоте прошел на кухню и поставил чайник.

Сколько себя помнил, Нестеров всегда с презрением относился к составляющим элементам здорового образа жизни, в число которых входят и водно-закаливающие процедуры. Но именно сегодня он вынужден был поступиться принципами и принять холодный душ. По собственному опыту Нестеров знал, что в противном случае всю первую половину дня ему пришлось бы приложить немало усилий, дабы не клевать носом. А работать за объектом в состоянии неадекватного восприятия окружающей действительности он не позволял ни себе, ни своим подчиненным.

Женская половина благородного семейства спала, что для столь раннего утра было делом вполне естественным.

Дни, когда любимого мужа и отца провожали на работу горячим завтраком и дежурными бутербродами и поцелуями, остались в далеком прошлом. Хотя в таком ли уж далеком?

В самом деле, много это или мало – десять лет? Да черт его знает! Для тридцатилетнего старлея Сашки Нестерова, наверное, мало, а вот для сорокадвухлетнего подполковника Александра Сергеевича Нестерова – пожалуй, что и многовато. Как ни крути, жизнь проходит. Вот уже и пенсия перед глазами маячит, а начнешь вспоминать, так ничего яркого, кроме как связанного с работой, да с рождением дочери, на память почему-то не приходит. Странное дело – вроде бы они с Ириной и не самые плохие супруги: каждый по-своему индивидуален, каждый в чем-то талантлив, интересен, своеобразен, а вот в целом совместная жизнь не сложилась. Может, потому и не сложилась, что каждый из них (с некоторых пор включая и Оленьку) в первую очередь стремился сначала реализовать себя?…

Александр Сергеевич глянул на часы и тряхнул головой – времени на занятия самоедством не оставалось. В конце концов, эка невидаль – жизнь у него, блин, проходит. Можно подумать, что у других она на месте топчется!.. Подумав так, Нестеров отщипнул от батона колбасы достойный кусок и скоренько заглотил его под стакан чая. Затем он глянул в зеркало, оценил уровень своей двухдневной щетины как допустимо-приемлемый и, щелкнув замками, отправился на работу. Лифтом он не пользовался принципиально. Непонятно почему, но настроение у бригадира моментально улучшилось. Причем настолько, что, спускаясь по лестнице, он даже принялся напевать любимую мамину частушку: «Эх, год, еще год, быстро время катится, кто не курит и не пьет, опосля спохватится». Слуха у Нестерова не было, но петь он любил.

Причину перемены в настроении бригадира отыскать было не трудно – всякий раз покидая дом, он не просто уходил на службу, но еще и убегал от своих мелочных (как ему всегда казалось) житейских проблем. На расстоянии, да в сравнении с «мировой революцией», они начинали казаться ему пустяковыми и не заслуживающими внимания.

– …Ни фига себе! – именно такой была первая реакция Лямина на услышанное.

– Абсолютно с тобой согласен, Лямка. Лучше и не скажешь, – подтвердил Нестеров.

Сегодня ночью, в томительном ожидании исхода переговоров Ладонина с людьми Ребуса, Александр Сергеевич не раз укорил себя за то, что скрыл от ребят ранее полученную от Игоря информацию. Вряд ли это знание могло кардинально повлиять на ход событий, и все же… Со времени работы за Ташкентом их экипаж из вынужденно-служебного единения случайных людей эволюционно видоизменился в команду единомышленников. А это, помимо прочего, подразумевало, что отныне никаких недомолвок и секретов по вопросам, касающимся всех, существовать не должно. А «тема с зажигалкой», как теперь выяснилось, касалась всех членов экипажа. Еще как касалась! Хотя бы потому, что сейчас каждый из здесь сидящих «грузчиков» мог во всех красках представить себе, как «на ее месте должен был быть я».

– Так все-таки, где сейчас Полина? Я звонил утром, но телефоны все равно не отвечают.

Похоже, во всей этой детективной истории Пашу Козырева интересовало только одно. То бишь «я спросил у ясеня, где моя любимая».

– Игорь о ней позаботится, – пояснил Нестеров, слегка раздражаясь тем, что Козырев в данную минуту думает совершенно не о том. – Между прочим, зря ты ей звонил: девке после всей этой жути сон – как лекарство. Дай ты ей хоть немного в себя прийти, оклематься малость.

– Как будто кроме Ладонина о ней и позаботиться больше некому, – буркнул себе под нос Козырев.

– У косого Егорки глаз шибко зоркий. Одна беда – глядит не туда, – вырвалось у бригадира.

– Это вы про меня? – встрепенулся Паша.

– Да нет, просто вспомнилось.

– А чего мы дальше делать-то будем? – вовремя вмешался Лямка. – Может, и правда, рассказать все гласникам? Пусть они берут этого Ребуса и крепят.

– Знали бы, на чем брать, давно бы и без нас закрепили. Опять же, я с Игорем толком поговорить не успел. Так что сначала надо понять, на каких условиях они Полину отпустили. От этого и плясать будем. Если будем, конечно.

– А вы считаете, что им можно вот так вот, запросто, спустить с рук и простить? Как будто ничего не было? – этим утром Козырев был настроен почти агрессивно.

– А ты считаешь, что мы втроем вот так вот, запросто, возьмем – да и жало у Ребуса вырвем? А чего? Смерть его наверняка в яйце, яйцо – в утке, утка – в зайце… Короче, осталось лишь узнать, где тот дуб растет…

– Тогда получается, что мы просто струсили, – продолжал гнуть свою линию Паша.

– Мы не струсили, Паша. Считай, что мы просто малехо приссали. Кстати, почувствуй разницу. В связи с этим, не забывайте, что раз у них имелись домашние адреса и мой, и Полины (не худо бы узнать – откуда?), то не исключено, что и ваши координаты срисованы тоже. Так что до полного прояснения ситуации постарайтесь вести себя осторожнее. Честное слово, парни, очень вас прошу: «на сегодня хватит дуэлей». Да, и еще: надеюсь, мне не нужно в очередной раз напоминать, что события минувшей ночи, равно как и наши предыдущие шалости, не должны стать достоянием гласности?

– Не нужно, – за двоих подтвердил Лямка, которого на самом деле так и распирало пересказать, хотя бы в общих чертах, новую детективную историю своей Ирочке. (О старой в общих чертах она уже знала и втайне «своим парнем» очень гордилась.)

– Вот и славно. А теперь двинули, Родина ждет от нас трудового подвига. Тем более, что сегодня мы снова работаем в слегка усеченном составе. Ну да надеюсь, что с бомжами мы и в таком составе управимся.

Задание на гатчинских бомжей было выписано оперативниками службы, которая с недавних пор именуется гордо и вычурно – «12-й отдел ОРЧ-4 линии УР КМ ГУВД СПб и ЛО», а в простонародье непритязательно зовется «областниками».

Этой осенью по территории Гатчинского района области прокатилась целая волна дачных краж. Причем под замес попали как миниатюрные домики-сарайчики пенсионеров, где кроме посуды и садового инвентаря вроде и тащить нечего, так и коттеджи и усадебки новых и совсем новеньких русских. Чашу терпения гатчинских стражей правопорядка переполнил эпизод с обнесением загородного дома в поселке Рождествено. Владельцем этого двухэтажного особнячка с видом на Оредеж был доктор медицинских наук, профессор Дмитрий Леонидович Клейман, возглавляющий частную клинику с интригующим названием «Чародейка». В этой клинике по особому щадящему ценнику лечились, рожали и делали УЗИ жены местного милицейского руководства. Кроме того, здесь же, в атмосфере полной анонимности и конфиденциальности, потрошили его (руководства) залетевших дочерей и любовниц. Самое печальное, что, помимо денег и ценностей, Дмитрия Леонидовича опустили на толстенный фолиант, датируемый концом восемнадцатого века. Книга называлась «Анатомический атлас женщины» и скорее всего была прихвачена злоумышленниками до кучи – очень уж пикантно и натуралистично она была иллюстрирована.

Дмитрий Леонидович пребывал в ярости. Он брызгал слюной, топал ногами и отказывался делать аборты в долг. Он требовал, чтобы милиционеры оторвали свои задницы от стульев и кресел и вернули ему если не ценности, то хотя бы книгу, стоимость которой, согласно западным каталогам, могла достигать порядка тридцати тысяч долларов. Милиционеры угрозам Клеймана вняли и задницы от кресел оторвали – правда, задницы не свои, а своих агентов. Один из таких подвижников вскорости донес, что кражами на дачных участках вроде как промышляет организованная преступная группа бомжей из Гатчины, участники которой периодически выезжают на пленэр (а вернее, на промысел) в близлежащие поселки и садоводства. Штаб-квартира этой ОПГ зимой располагается на трубах теплотрассы в районе железнодорожной платформы Татьянино, а летом – в люке водопроводной канализации у дома № 4 по улице Хохлова.

Возросшее же в сентябре количество краж агент объяснил подготовкой к очередному отопительному сезону: бомжи делали запасы на зиму и, как белки, шхерили ворованное в некоем схроне, местоположение которого агенту установить не удалось. Так что за него эту почетную обязанность пришлось выполнять городским «грузчикам», получившим задание на НН в отношении пахана гатчинских люмпенов по кличке Лохматый.

На Хохлова «грузчики» «семь-три-пятого» прикатили в начале одиннадцатого. Не доезжая до места пересечения с улицей Гагарина, Козырев припарковался и запросил экипаж Эдика Каргина, который они должны были менять.

– Семь-три-семь, семь-три-семь, ответьте семь-три-пятому. Ваша настроечка?

– Да не ори ты так, Пашка, – откликнулась станция через пару минут. – Давайте прямо во двор заезжайте, мы здесь стоим.

– Вы объекта приняли? – поинтересовался Нестеров.

– Да мы его и не отпускали, – хохотнула станция.

– Это как?

– Подъезжайте – сами увидите.

Бригадир ни черта не понял, а потому махнул рукой и скомандовал Козыреву:

– Ну, давай тогда к ним, что ли.

Едва Паша свернул с Хохлова во двор дома номер четыре, как перед глазами «грузчиков» открылась ослепительная по своей красоте идиллическая картина беззаботного милицейского раздолбайства.

По первому впечатлению собственно разведку сейчас вел только водитель Каргина – по крайней мере, в салоне оперативной машины он находился один. Правда, при этом передняя дверца бежевой «восьмерки» была распахнута, а рядом с ней на асфальте стояли несколько смятых банок из-под джин-тоника. Из салона лилась трогательная в своей беспросветной тупости песня Ирины Дубцовой, услаждающая слух Эдика Каргина, вальяжно покуривающего на лавочке рядом с детской площадкой. А двое «грузчиков» Эдика в это время качались на перекосившихся, как старуха Изергиль, качелях. Совершая амплитуду маятника, качели всякий раз издавали душераздирающий звук – словно бы некто беспрерывно выдирал гигантские ржавые гвозди из столь же гигантской деревянной балки.

Слегка обалдев от такого великолепия, Паша едва не въехал в багажник «семь-три-седьмого», остановившись буквально в каких-то десяти сантиметрах от него.

– О-ХРЕ-НЕТЬ, – охарактеризовал увиденное не менее потрясенный Нестеров. – Вот уж действительно: «есть слова, где „Це“ в начале, есть слова, где „Це“ в конце».

Он вышел из машины и направился к Эдику, который радостно приветствовал его поэтической строкой эпохи начала коллективизации:

– Беспризорному жизнь невмочь – пионер ему должен помочь.

– Здорово, пионеры! Я смотрю, вы тут совсем задембелевали?

– Это все свежий воздух, Сергеич. Чуешь, какой здесь воздух? И это в жилом, так сказать, массиве. А вон там, в парке, вообще полный улет. Мы с парнями утром туда завтракать ходили. Знаешь, какой зверский аппетит на природе просыпается?… У вас, кстати, ничего похавать нет?

– Обойдешься. Вы сейчас домой поедете, а нам здесь часов семь колупаться… Кстати, я чего-то не вкурил – парк, природа, это все хорошо. А беспризорный-то ваш, в смысле объект, где? Вы его что, маханули?

– Да здесь он. Куда он, блин, денется с подводной-то лодки?

– Здесь – это где? – невольно оглянулся Нестеров.

– Не туда смотришь, Сергеич. Вон он там, у нас под колесом.

– Где?

– В люке сидит. Квартира у него там, вернее, летняя резиденция. Они с корефаном до трех часов ночи по городу слонялись, с-суки. Я теперь в Гатчине, наверное, каждую свалку, каждую помойку знаю. А под конец сюда спать завалились. Ну, мы их немного того, подперли, чтоб еще куда-нибудь не намылились, с них станется.

Нестеров хохотал минут пять. Хохотал до слез, до колик в боку, почти до истерики. Дав ему отдышаться, Эдик взял паузу, а затем спросил:

– Слушай, Сергеич, у тебя в отношении этих бомжей на сегодня какие планы?

– В смысле?

– Мы сейчас в Контору едем, так, может, вам нашу стояночку занять? Думаю, ничего страшного не случится, если Лохматый со своим подельником (кличку которому, как нетрудно догадаться, мы дали Хрюндель)[18] еще полдня в люке посидят. Жратва у них там есть, крыша не протекает. В общем, дарю тебе идею, причем совершенно бесплатно. А вечером в сводке так и отпишете: «В течение дня объект из дома никуда не выходил», и будет это, заметь, чистейшая правда.

Нестеров задумался. В принципе, предложение Эдика было заманчивым и подкупало своей простотой и очевидностью, ибо после столь бурной ночи совсем не худо расслабиться и хотя бы пару часов подремать. Причем не только ему, но и Козыреву. А то не ровен час заснет за рулем и опрокинет в кювет. Али еще куда поглубже.

В эту минуту дверь парадной дома № 4 хлопнула и в направлении «грузчиков» в буквальном смысле этого слова вынесся некий лысеющий блондин предпенсионного возраста с ленинским прищуром и ленинского же роста. Он резво подскакал к бригадирам и, сотрясая воздух сухоньким кулачком, взвизгнул:

– Что же вы делаете, ироды?!

Нестеров и Эдик недоуменно переглянулись.

– Понаехали тут! Вам что, в вашем Ленинграде места уже не хватает? Сюда прикатили безобразничать?

– А в чем, собственно, дело, папаша? – осторожно спросил Каргин.

– Какой я тебе папаша? Ты еще под стол пешком ходил, когда я первый школьный выпуск выпустил. А когда тебя в пионеры принимали, я уже заслуженного учителя РСФСР получил. Поняли, «сынки»? Хотя, что я говорю… В мое время таких, как вы, в пионеры не принимали.

– Да, Эдик, не к добру ты сегодня пионеров вспомнил. Помянешь черта – он и объявится, – усмехнулся Нестеров.

– А позвольте поинтересоваться, почему это вы нас с товарищем в пионеры принимать не хотите? Мы, может, скворечники делать и не умеем, но зато маршируем классно.

Эдик явно оседлал своего любимого конька. Водилась за ним такая слабость – он обожал издеваться над гражданским населением.

– Потому что пионер – верный друг природе! Он ее охраняет и преумножает ее красоту, – наставительно произнес «природовед», и глаза его затянулись ностальгической поволокой. – А такие, как вы, только разрушать и гадить горазды!

Бригадиры, слегка оскорбленные глаголом «гадить», непонимающе покрутили головами и наконец заметили, что передним левым колесом Паша заехал на то, что с некоторой долей условности можно было назвать газоном. В результате наезда трагически упокоился торчавший из потрескавшейся земли чахлый кустик неопознанной желтоватой зелени. До того чтобы умереть своей смертью, кустику не хватило буквально пары дней.

– Так это ваш фэн-шуй? – сообразил Эдик и состроил соответствующую ситуации скорбную гримасу. Вышло у него это не слишком убедительно. – В таком случае примите наши глубочайшие извинения. Кстати, он все равно был не жилец.

– Это точно, – подтвердил Нестеров. – Отцвели уж давно хризантемы в саду.

– Да как вам не стыдно?! – взвился «природовед». – Это из-за вас, из-за этих ваших машин, из-за всего этого технократического хаоса земля стала больной! Вы уродуете нашу землю-страдалицу, она обезображена человеческим злом и стонет. Вы слышите? Она буквально стонет…

– Да слышим мы, слышим, – перебил заслуженного педагога Эдик.

Он не соврал, поскольку как раз в этот самый момент из-под земли донеслось приглушенное утробное пыхтение, отдаленно действительно чем-то напоминающее стон.

Защитник природы побледнел, отпрянул назад, и на лице его отразилась сложнейшая палитра чувств: от выпестованного годами советской власти атеистического ужаса до потаенного трепета перед высшими силами и тем, что принято именовать божьим промыслом. Типа, «вот что крест животворящий делает».

Пыхтение столь же неожиданно прекратилось. На пару секунд в воздухе повисла звенящая тишина, а затем подземный голос отчетливо произнес:

– Не, ни хера! Вдвоем не сдюжим. Чем-то тяжелым придавили. Суки!

Надо ли говорить, что произведенный эффект в данном случае был на порядок сильнее «Фауста» Гете?

– Если бы у моей мамы был такой же мерзкий голос, как у земли-страдалицы, я бы в детстве, наверное, писался по ночам, – печально констатировал Эдик и обернулся к «природоведу». Но того уже и след простыл – педагог покинул загадочное место столь же быстро, как некоторое время назад объявился. Но, как выяснилось, покинул ненадолго.

Не успели Нестеров с Каргиным отсмеяться и раскурить по сигаретке, как началась вторая часть марлезонского балета.

– Он что, на коне возвращается?

– Не на коне, а с конем, – уточнил Эдик.

– А конь в пальто?

– Увы, без. Но зато при кокарде и, похоже, при исполнении.

Заслуженный педагог возвращался, ведя за собой молодого лопоухого сержанта. Лицо блюстителя порядка нельзя было назвать волевым, несмотря на то, что сержант очень старался. Что же касается специфического «конского звука», то его издавала обувь милиционера – по неведомым причинам государев человек был обут в лыжные ботинки с металлической окантовкой.

– Явление мента народу, – шепнул Каргин. – Похоже, в Гатчинском ОВД давно не получали вещевку и «шмоточные».

– А может, ему просто так удобнее выбивать показания? – выдвинул свою версию Нестеров. – Тогда, боюсь, что я сдам адреса наших конспиративных квартир и тексты последних входящих шифротелеграмм. Прости, Сергеич, но больше десяти минут пыток мне не выдержать.

– Потерпи, может, обойдется. Нам бы только мост проскочить – за речкой наши.

Тем временем в полку служивых людей прибыло. Заинтригованные молодые «грузчики» поспрыгивали с качелей и подтянулись к своим старшим – разговор с гласником обещал вылиться в мощное по своему накалу и драматизму ток-шоу.

Сержанту такой расклад понравился не шибко – храбрым портняжкой, который «одним махом семерых убивахом», он явно не был.

– Сферффант Каффалефф, – неразборчиво представился милиционер и лениво козырнул. Из опорного пункта, размещавшегося в том же доме, «природовед» выдернул его прямо с чайной церемонии. Так что сержанту пришлось дожевывать пирожок с рисом и мясом птицы буквально на ходу. – Ваши документики!

– Очень приятно. – вежливо ответил Каргин. – Приятно, что в городе Гатчина сотрудники милиции столь оперативно реагируют на заявки простых граждан.

– Это, между прочим, мой бывший ученик, – выглянул из-за не слишком широкой милицейской спины заслуженный педагог.

– В таком случае беру свои слова обратно. Это никакое не беспрецедентное явление, а самые заурядные кумовство и протекционизм.

– Разговорчики! – среагировал сержант – Документики!

– Справка об освобождении подойдет?

– Где и за что сидели? Когда освободились? Отметка о регистрации есть?

– Вы меня не так поняли, товарищ сержант. Я имел в виду справку-освобождение от общения с младшим начальствующим составом органов внутренних дел. Порой (верите-нет?) самому так хочется поговорить с простыми милицейскими парнями, с рабочими, так сказать, лошадками, – Эдик выразительно посмотрел на ботинки сержанта, отчего тот немного смутился, – …но нельзя. Санкционировано общение только от лейтенанта и выше.

– Неповиновение представителю власти? – догадался сержант.

– Именно так. Причем злостное.

– Тогда вам придется пройти со мной в опорный пункт.

– Так это у вас находится та самая точка?

– Какая точка?

– С помощью которой можно перевернуть мир.

Из этой фразы сержант понял одно – над ним глумятся.

– Буду вынужден применить…

– Позвольте узнать – применить или сначала все-таки использовать?

Сержант окончательно растерялся, потому что ответа на этот вопрос он не знал, хотя буквально неделю назад сдавал в РУВД зачет по 15-й статье Закона «О милиции».[19] К тому же его табельное оружие хранилось в оружейке за три квартала отсюда, а верная подруга дубинка лежала в ящике стола в опорном пункте. Задерживать же голыми руками в одиночку семерых сержанту Ковалеву, как мы уже говорили, не доводилось. (И слава богу, что не доводилось!)

Сержант мучительно искал выход из сложившейся патовой ситуации и решительно его не находил. В какой-то момент Нестерову его стало искренне жать, поэтому он осторожно взял сержанта за рукав (тот невольно вздрогнул, решив, что вот сейчас-то его и начнут долго и цинично убивать) и отвел в сторонку…

Минут через пятнадцать, когда «грузчики» «семь-три-седьмого» стояли под парами, готовые рвануть в направлении родной Конторы, Эдик на прощание поинтересовался у Нестерова:

– Сергеич, а что ты этому сержанту наплел? Он после беседы с тобой как Будда ушел. Просветленный по самое «не могу».

– Да ничего особенного. Я ему свою подполковничью ксиву засветил и представился инкогнито из Петербурга.

– Небось, еще и с секретным предписанием?

– Во-во, с ним самым. Короче, я признался, что в отличие от большинства гатчинских коллег проверку на «оборотенность» он выдержал достойно, а посему я буду вынужден ходатайствовать о досрочном присвоении очередной «сопли».

– И он что, купился? Ну, полный абзац! У абажура я и моя дура!

– Но одно условие я ему все-таки поставил.

– Это какое?

– Привести форму одежды в соответствии с уставом. Так что сейчас он поскакал к теще занять денег, а оттуда ломанется в обувной магазин.

Нестеров предвкушал, что после этой его фразы Эдик загнется в приступе хохота, однако Каргин остался на удивление серьезным.

Они немного помолчали, а потом бригадир «семь-три-седьмого» экипажа печально изрек:

– Знаешь, Сергеич, мне кажется, что в наши дни крылатые слова таможенника Верещагина требуют небольшой корректировки. За Державу не обидно – за Державу страшно!..

День тянулся, как заполняемый водой презерватив, и, казалось, будет бесконечен. Мало того, что ночь выдалась нервной и бессонной, мало того, что на пост пришлось пилить ажио в Гатчину, мало того, что на обратном пути на Киевском шоссе «семь-три-пятый» угодил в гигантскую пробку. Мало того…

Так еще и по возвращению в родные Пенаты выяснилось, что руководство приготовило сюрприз в виде совещания старших экипажей у начальника отдела Нечаева. Явка была строго обязательна. По словам дежурного, лично обзвонившего каждого старшего, всех закосивших ожидали в лучшем случае галеры, а в худшем – снижение процентной надбавки к окладу. Короче, намечалось нечто искрометно-крутое и таинственное. Но что именно – никто из бригадиров не знал.

Нестеров чертыхнулся, добрел до курилки и, дождавшись, когда из нее уберется лишний народ, набрал Ирину. Говорить с женой в присутствии посторонних он всегда немного стеснялся. Тем более что в последнее время супружеские разговоры частенько велись на повышенных тонах.

– Привет, как там у вас дела?

– Ты хочешь сказать, что это тебя вдруг заинтересовало?

– Вовсе не вдруг. Меня ЭТО интересует всегда… Что там у Ольки в школе? Оценки есть?

– Нестеров, к твоему сведению, наша дочь сегодня в школу не ходила.

– Почему?

– Потому что отцу иногда следует появляться дома. Или хотя бы периодически звонить.

– Так я и звоню. Хотя не понимаю, какая, собственно, связь?

– А когда дело касается семьи, ты никогда ничего не понимаешь. Кстати, позволь спросить, где ты сегодня шлялся до четырех утра?

– Я не шлялся – я работал. Так получилось.

– Замечательная, можно сказать, универсальная отговорка. Одна на все времена.

– Это не отговорка. Это правда.

– Нестеров, вот только не надо мне врать. Я звонила в эту вашу чертову дежурку, и мне сказали, что ты закончил смену в десять. А в час ночи муж Люси видел тебя около нашего ларька сосущим твое чертово пиво. Кстати, накануне, если помнишь, ты клялся, что получка у вас будет через три дня, а сейчас у тебя нет денег даже на сигареты!

– Я действительно почти добрался до дома, но мне пришлось срочно вернуться. Исключительно по работе.

– Ладно, проехали, на самом деле мне уже абсолютно наплевать, где и с кем ты проводишь время.

– Может, ты еще упрекнешь меня в том, что я от тебя в свободное время по бабам бегаю?

– Ну нет, такое мне бы и в голову не пришло. Насколько я понимаю, алкоголь атрофировал тебе не только мозги, но и кое-что еще.

– Думай, что говоришь! – взорвался Нестеров.

– А я всегда думаю, что говорю. В отличие от тебя.

– Короче, что с Ольгой?

– Утром она проснулась с температурой. Я вызывала врача. Подозрение на ангину. Нужно пойти в аптеку, а я не могу оставить ее одну. Пришлось вызвать маму. Или ты хочешь сказать, что готов совершить подвиг и купить для дочери лекарства? Ты ведь сегодня, кажется, в утро работал?

– Ну да, вот только… У нас в половине седьмого совещание. Я сам не знал, честное слово. Обещаю, как только закончится, сразу побегу в аптеку…

– А совещание, конечно же, намечено в ближайшей пивной? С кворумом в три человека?

– Ирка! Ну, не начинай, пожалуйста!

– Да я уже практически закончила. Знаешь, Нестеров, ты можешь делать все, что захочешь: работать, совещаться, водку хлестать с такими же придурошными ментами, как ты… Да и ночевать, в принципе, можешь там, где тебе заблагорассудится. Это ведь ты только в своем ОПУ крутой и незаменимый Уокер, а здесь мы как-нибудь и без тебя справимся. Нам не впервой, сдюжим.

– Ответственно заявляешь?

– Более чем.

– А не пошла бы ты в таком разе знаешь куда?

– Можешь не продолжать. Знаю.

– Вот и отлично. Теще привет передавай. Думаю, без ее мудрых советов ты бы сама до такого не додумалась.

– А я думаю, что мама вполне переживет и без твоих приветов.

– Уж она-то всех нас переживет. По крайней мере, меня – точно.

– Перестань хамить.

– А я еще и не начинал. Вот если начну…

– Конечно, ведь это единственное, что ты умеешь делать блестяще…

В этот момент в курилку вошел Пасечник со своими «грузчиками».

– Все, Ир, извини, я не могу больше разговаривать.

– Понимаю, на совещания опаздывать нельзя. А то ведь водки может и не хватить.

«С-сучка», – прошипел Нестеров, отключаясь. Это услышал Пасечник и сочувственно спросил:

– Что, совсем запилила?

– Есть маленько.

– Жена или любовница?

– Побойся Бога, Николай Григорьевич, какие в наши годы могут быть любовницы? Исключительно: кефир, клистир и теплый сортир.

– Блин, Нестеров, ты же на два года меня моложе! А нудишь, как… Я вот тут, в июне, пошел на профосмотр перед отпуском. Стучусь к урологу, захожу. Сидит такой дедок в белом халате, глаз от своих бумажек не отрывает, спрашивает: «Куришь много?» Я говорю: «Где-то пачка в день уходит. Иногда полторы». – «Пьешь?» – «Пью». – «Жена, дети есть?» – «Есть, – говорю. – И жена, и дети». «А любовница?» – «А чего ж, – отвечаю. – И любовница имеется»… (А ну, молодежь, – брысь отседова! Ишь, уши развесили!)… Тогда он мне, все так же башки не поднимая, и говорит: «Давай сюда свою карточку – здоров». Во как! А ты – сортир…

– Восхищен. Снимаю шляпу. Кстати, насчет курева: Григорич, будь человеком, угости приличной сигареткой. А то у меня от «Беломора» с утра изжога страшная.

– Так переходи на фильтр. На фига здоровье портить? В наши, как ты говоришь, годы?

– Боюсь, при таких раскладах я скоро перейду на марихуану. А чего? Люди говорят, успокаивает…

Ровно в восемнадцать тридцать начальник отдела «НН» Василий Петрович Нечаев собрал в своем кабинете всех старших сменных нарядов, сиречь бригадиров. Важность совещания подчеркивалась тем, что нескольких старших на пару часов даже сняли с линии, обезглавив таким образом, пусть и на короткое время, самый что ни на есть передний край борьбы с преступностью.

А дело было в следующем: не успело питерское ОПУ отфыркаться от методологической помощи министерского начальства по линии усиления «чего-то там», как поступила новая вводная и жутко конфиденциальная информация. В столице решили откатать на питерской площадке сценарий масштабных учений на предмет слаженности действий сотрудников оперативно-поисковых подразделений страны в чрезвычайных ситуациях.

Называлось это как всегда надрывно – ТРЕВОГА. Надо сказать, в штабе Конторы с незапамятных времен хранилось множество секретных пакетов с загрифованными планами на случай наводнений, массовых беспорядков, падения метеоритов на Дворцовую площадь и, наконец, на случай самой настоящей «ядреной» войны. К этому относились… Да, собственно, к этому никак не относились, поскольку список читающих подобные документы, как правило, ограничивался списком их же составляющих. Правда, все сотрудники хоть раз, да слышали про тревожные чемоданчики. И надо ли говорить, что любое обсуждение этих самых чемоданчиков всякий раз вызывало гогот и хорошее настроение?

– Ну что, коты помойные, притихли?! – начал Василий Петрович, обведя взглядом присутствующих.

Эта его коронная фраза свидетельствовала о том, что в данный момент настроение у начальства в принципе неплохое. Кстати, в том, что коты именно помойные, а не какие-нибудь другие, по сути ничего обидного не было. Стратегически верная исходная позиция «грузчика», как правило, неизменно находится по соседству с помойкой.

– …Наверно, это не совсем правильно, что я информирую заранее, но завтра утром будет объявлена общая тревога по Управлению, – заговорщицки продолжил Нечаев.

– Да ради бога! – недовольно поморщился Пасечник. – Что бы ни делать, лишь бы ничего не делать.

– А как мы ее услышим? – наивно поинтересовался молодой Петя Антипов, представляющий на сходке дежурку отдела.

– Здрасьте – приехали! Что ты дурочку-то валяешь?! Дежурный с Центральной звонит Прокопенко, он согласно схеме – мне, я туда-сюда, все созваниваемся… – чуть взволнованно принялся раскладывать Нечаев.

– Туда-сюда – это еще не гарантирует созвониться, – уклончиво предупредил Каргин.

– Мужики, ну что вы, как дети малые…

– Одну секундочку, Василий Петрович, – вежливо перебил шефа зам по личному составу подполковник Копытов, после чего резко сменил тональность, перейдя на более привычную: – Вы что, суки, совсем оборзели!!! Кровь пьете?! Вас, козлов, что, уговаривать кто-то собирается?! Попробуйте мне только не прийти к шести утра все!!! Причем чтоб каждый с тревожным чемоданчиком!! Выбритый, готовый противостоять ядерной опасности!! Обзвоны отменяю, назначаю тревогу сам. УУУ!!! Пожалеете, если что.

Подполковник Копытов слыл человеком угрюмым. В его кабинете стоял бюст Кирова и висела карта за шторками. «Старорежимные» люди знали, что эти шторки многое значили в его жизни.

– А песню строевую надо? – осмелел Лева Трушин, после того как все, заткнувшись, переваривали услышанное. Трушин уже имел полтора неполных служебных соответствия, так что ему бы в этой ситуации лучше было помолчать. Но Лева знал, что в такой обстановке народ ожидает от него подвигов.

– Что?!!! – вскинулся Копытов.

– А чего? Коридор у нас длинный, можем строем пройтись перед проверяющими. Все выглаженные, подбородки вскинутые. Я запеваю: «Держись, буржуй, настал последний бой! Против тебя весь бедный люд поднялся!!!» Молодежь, соответственно, подхватывает…

Все сидящие в кабинете встрепенулись. Видимо, задело.

– Дальше пожалуйста, – попросил Нечаев, по-девичьи умиленно подложив руку под подбородок.

Трушин встал и продолжил:

– «Он улыбнулся, засмеялся, все цепи разорвал и за свободу бьется как герой!»

– А что? Нормально! – прокомментировал Левины вокальные способности Нечаев. – Немного напоминает последние минуты канонерки «Кореец». Садись, припасем этот твой джокер на случай окружения врагом. А если завтра все обойдется, отправим тебя на ближайший смотр художественной самодеятельности.

– Так и еще, слушай сюда, «бедный люд»! – не выдержал Копытов. – Комендант здания, подчиненные которого завтра также будут противостоять нейтронной атаке, грешит на нас. Причем не просто грешит, а уже накатал бумагу в ОСБ. Мол, двенадцать стульев, крепких, кумачовых, из актового зала увели и пропили.

– Ну, конечно! А кроме нас, что, некому?!! – вспыхнул Каргин.

– А твоя версия? – поинтересовался Нечаев.

– Это явно деклассированный элемент из числа вольнонаемных! У них зарплата совсем копеечная, – отрезал Эдик и сам умилился такому абсурду.

– Может быть… – задумался Нечаев.

– Вот только не надо на вольнонаемных грешить! Они до такой наглости не додумаются! А стулья эти, мне так кажется, видел я в одном шалмане! – неуклонно подбирался Копытов к сути.

– Ну и что?! – выдал себя Каргин.

– А то, что в этом же заведении, где вы, кстати, постоянно пьете в долг, работает твоя пассия!!!

– Бред! – это было выдохнуто уже совсем неубедительно.

Эдик зыркнул на своих собутыльников – Нестерова с Пасечником. Те нервно заерзали и столь же нервно захмыкали, поддерживая Каргина. Получился эдакий неубедительный пересвист.

– А почему, собственно, двенадцать?! – снова воспрянул Эдик. – Что за приписки?!

Александр Сергеевич и Пасечник замерли. Это был провал.

– Так, мужики, мы что-то в сторону ушли… О тревоге договорились? Тогда все по местам. Пока время есть, подчистите сейфы. После тревоги не исключена выборочная проверка секретной документации. Завтра по Управлению дежурит начальник отдела кадров, а он у нас, как вы знаете, любитель… Короче, все. Давайте, займитесь чем-нибудь, – вовремя прервал разборки Нечаев, понимая, что вскрывается эпизод, который может потянуть за собой еще очень многое.

– Да, подчистить не мешало бы… – пробурчал себе под нос Каргин.

Уже дня четыре, как Эдик не открывал свой сейф, который согласно приказу с нулями должен был неуклонно опечатываться его личной печатью. Между прочим, приказ сей строго регламентировал вообще все, что только возможно регламентировать. Словом, незаменимый во всех отношениях документ, своего рода «Зерцало жизни». Там были даже следующие «вирши»: «…категорически запрещается хранение клея…» Клей в сейфе Эдик не хранил, потому что клея у него не было. Зато совсем недавно в нем лежала ржавая граната РГД-1, которую Каргин отобрал у своего алкаша-соседа и аккуратно положил в сейф. Примерно неделю назад бригадиры начали дурачиться в своем кабинете и слегка толкнули сейф – внутри что-то покатилось и щелкнуло.

– Это «ж-ж-ж» мне очень не нравится, – вспомнил о гранате Эдик и больше к сейфу даже не подходил. Однако в какой-то момент Нечаев срочно затребовал у него некую важную бумагу. Каргин загрустил, с лицом камикадзе взялся за металлическую ручку и задумался вслух:

– Надо бы саперов вызвать…

– Ага, а еще минеров и каскадеров! – разозлился присутствовавший при этом Нестеров. – …А если все-таки бумкнет, то репортаж назовем: «И на первый взгляд как будто не слышна!» Уйди с глаз моих!

В конечном итоге гранату достали и выбросили в ближайший пруд. Хотели сначала чеку рвануть, да по трезвости удали не хватило. А еще до этого хотели выцарапать взрывчатку и кинуть ее в канцелярию (в смысле шуткануть), но не знали, с какого бока она выцарапывается. Короче, не удалось посмеяться.

После совещания Нестеров направился прямиком в дежурку отдела. Сегодня здесь зажигал один из старейших дежурных Управы вечный прапорщик Прокопенко. Александр Сергеевич осведомился насчет лишней раскладушки и, получив положительный ответ, попросился оставить его в отделе на ночь. Вообще-то, подобного рода телодвижения руководством не приветствуются, но после разговора с женой ехать домой Нестерову решительно не хотелось. Бригадир корил себя за то, что поступает как последняя сволочь, поскольку дома ждала больная дочь. Но при этом Александр Сергеевич прекрасно сознавал, что именно сегодня общение с женой, подкрепленное артиллерийской канонадой тещи, могло обернуться куда большими неприятностями.

– С чего вдруг такая сознательность? – заподозрил неладное Прокопенко.

Он терпеть не мог любых представителей потенциально контролирующих органов.

– А куда ни кинь – всюду край! Если вставать по тревоге в пять, так лучше и не ложиться! – замахал руками Нестеров. – А за гостеприимство с меня пузырь.

– По мне хоть всю жизнь живи, раз хороший человек, – немедленно согласился прапор.

– Юр, я тогда пойду, проветрюсь немного. А часикам к девяти подгребу обратно. Лады?

– Без проблем, Сергеич. Если ворота будут закрыты, звякни прямо сюда – я спущусь.

Нестеров вышел на воздух и, малость поразмыслив, двинулся в направлении до боли знакомого заведения, благо сдача от накануне выданной Санычем пятисотки вполне позволяла не сильно, но расслабиться. В эту минуту бригадиру казалось, что сейчас он поступает назло жене, хотя на самом деле ему до банальности просто хотелось выпить. Кстати, «крепких, кумачовых» стульев в кабаке уже не наблюдалось. Похоже, предусмотрительный Эдик Каргин успел побывать здесь чуть раньше.

В это же самое время до боли схожее с Нестеровским желание испытывал и Паша Козырев. Загнав оперативную машину в гараж, он скоренько отписался, переоделся, вышел на улицу и первым делом набрал мобильный номер Полины. Ему не терпелось, как минимум, справиться о ее самочувствии, а как максимум – напроситься в гости.

На Пашин входящий ответили далеко не сразу:

– Да?!

– Игорь?… Игорь Михайлович?… А Полина?… Полину можно?

– Козырев, это ты, что ли? Дык, какой я тебе, на фиг, Игорь Михайлович?! Мы же, помнится, все вместе на брудершафт пили. Если забыл – повторим, не вопрос.

– Можно Полину? – тупо повторил Паша, демонстративно проигнорировав жизнерадостный ладонинский настрой.

– Слушай, тут такое дело – она сейчас спит.

– Как? До сих пор спит?

– Ее с утра осмотрел мой персональный врач и рекомендовал хорошее импортное снотворное, чтобы побыстрее снять последствия стресса.

– Она что, в больнице?

– Почему в больнице? Здесь, у меня, в Репино. Слушай, Пашка, а давай-ка ты лови тачку и подъезжай к нам сюда. Может, к тому времени Полинка оклемается, тогда и пообщаетесь. Ты же, насколько я знаю, один живешь?… Дома особо никто не ждет? А ближе к ночи можем на баркасе в залив выйти.

– Нет, спасибо. Мне завтра на работу рано вставать, – ответил Паша и, сухо попрощавшись, отключился.

Слова Ладонина «здесь, у меня» и «Полинка» моментально задели самую чувствительную струнку в Козыревской душе. Впрочем, какое там задели? Резанули ножом по самому сердцу. «Грусть, разочарование, пустота и крушение надежд», – так сказал бы романтик-поэт. «Да, жопа полная», – согласился бы с ним циник-прозаик.

Однако литературными талантами Пашу Козырева природа не наградила. Поэтому он зашел в ближайший гастроном, взял бутылку «бормотухи» (на водку денег не хватило) и полкило сосисок, после чего сел в подошедший трамвай и поехал к себе на Лиговку. «Топить грусть в вине», – прокомментировал бы поэт Серебряного века. «Нажраться и забыться», – подтвердил бы современный постмодернистский писатель…

К двадцати одному нуль-нуль Нестеров заступил «на тумбочку» вместе с дежурным Прокопенко. К этому времени оперсостав уже плавно вытек кто куда и в отделе наступила здоровая тишина. Имелись, правда, в работе две срочные точки, но их, согласно пожеланиям заказчика, сменные наряды должны были стеречь до утра.

Приблизительно с час Александр Сергеевич прокуковал в общей «оперской», наложив на себя своего рода епитимью – ему давно следовало привести в порядок дела, журналы и бланки строгой отчетности. Словом, навести марафет если не полностью (а на памяти Нестерова это еще не удавалось никому), то хотя бы частично. Дело это было муторным и непростым, ибо налить воды и насочинять бумаг «от фонаря» может каждый. А вот «с пальца», да с «кудыкиной горы», а заодно и «с потолка» – нуте-ка, сами попробуйте!

В какой-то момент бригадир вспомнил, что еще на прошлой неделе клятвенно заверял Нечаева, что его персональное инициативное сообщение будет предъявлено в течение ближайших двух дней. Василий Петрович был человеком незлопамятным, однако про этот их уговор мог вспомнить в любую минуту. Так что, вздохнув, Нестеров убрал папки обратно в сейф, достал оттуда же чистый бланк и со словами «трудно первые три строчки» начал строчить:

На этом мысль обрывалась. Что именно он хотел сообщить представителям гласных служб криминальной милиции, бригадир, признаться, не имел ни малейшего понятия. Но что-то сообщать было нужно, поскольку в противном случае – незачет.

Нестеров взял в руки листок, внимательно перечел немногое написанное и в поисках вдохновения побрел в дежурку, в которой прапорщик Прокопенко вдохновенно возился с карбюратором от старого «Москвича».

– Как ты думаешь, Юра, что в приватной беседе, по-соседски, мог сообщить источник старшему оперуполномоченному ОПУ?

– …Что говно, а не запчасти продают, – буркнул о своем прапорщик.

– Фи, это же моветон. Как-то слишком общо… А что-нибудь поконкретнее?

– Говно, а не карбюраторы.

– Местечково мыслите, товарищ Прокопенко.

– Говно, а втридорога.

– Вот! Уже теплее. Разовьем вашу мысль и переведем ее в плоскость всесокрушающей борьбы с преступлениями в сфере потребительского рынка! Где брал?

– В палатке, на «Юноне».

– Почем? – спросил Нестеров. При этом он уже что-то крапал на бланке.

– Считай, три цены. Карбюратор – говно, а куда деваться? Под «мерсы» и «Тойоты» – сколько угодно. А на старого «Москвича» – днем с огнем не сыщешь.

– В магазине брал?

– Я ж тебе говорю – в палатке, на рынке!

В этот момент в дежурке задребезжал старенький телефон.

– Сергеич, возьми трубку, а то у меня руки грязные, – попросил Прокопенко. – Да не этот – вон тот, белый, местный.

По местному телефону звонил неведомый сотрудник, невесть как затесавшийся в покинутых кабинетах центральной конторы:

– Слушай, а где у нас набережная адмирала Пуговкина? – без предисловия начал он.

– Нет, это ты слушай, голос из склепа – очумел? – взорвался Нестеров и продублировал информацию Прокопенко.

– Не может быть такой набережной! – резонно отрезал прапорщик.

– Это почему? – поинтересовался бригадир.

– Потому что адмирала такого быть не могло.

– Это почему?

– Пуговкин потому что!

– Слышал? – фыркнул Нестеров в трубку и положил ее. – Дурка какая-то!

– Ничего особливого, – невозмутимо не согласился прапор.

– Ладно, черт с ним, с адмиралом. Продолжим. Значит, в палатке на рынке? Тогда пишем далее: как сообщил источник, на этом рынке он недавно познакомился с Валерой…

– Почему с Валерой?

– А ты знаешь имя?

– Нет.

– Тогда не мешай!.. Познакомился с Валерой, который занимается перепродажей краденых запчастей для отечественных автомашин… ля-ля-ля… три рубля… Приметы Валеры… Установить не представилось возможным, так как квартира съемная, а он сменил адрес… Посему хули ознакамливать… все!.. А стульев хозяйственникам не видать! – вспомнилось вдруг Нестерову.

– Какие стулья? – не понял Прокопенко.

– Крепкие, кумачовые, числом двенадцать, – задумчиво ответил бригадир.

– Н-да. Вас послушать со стороны нормальным людям – оторопь берет, – пробурчал прапор, отдуваясь от резких движений при починке карбюратора.

– А нормальные люди должны смотреть «Убойную силу» и умиленно сопеть в стенку носом. А для того, чтобы этот бред никому не был известен, я грифую бумаги. Так, ставим в уголке «секретно». Бамц – и таперича никто не имеет права знать! Ловко? Вот и славно. А теперь все, Юра, мне пора баиньки. Будут звонить из Министерства внутренних дел, скажи, что Нестеров Александр Сергеевич принять их сможет, но только завтра. Договорились?…

Нестеров накаркал: около пяти часов утра раздался звонок. Не из министерства, но из Главка. Хорошо поставленный и удивительно не сонный голос объявил:

– Минск-520!!!

Александр Сергеевич, который лежал ближе к телефону, а потому спросонья схватил трубку, на голос среагировать не успел – связь прервалась.

– Ты часом не знаешь, «Минск-520» – это что за зверь такой? – поинтересовался бригадир у одним глазом проснувшегося Прокопенко.

Раскладушка прапора заскрипела, и тот отвернулся.

– Спасибо, однополчанин! – кивнул Нестеров.

Он посопел, поглядел в потолок и понял, что теперь просто так заснуть не сможет – его не покидала рябь секрета.

– А может, это тревога тревожная такая?! – взорвался из-за безразличия коллеги Нестеров. – Может, наши батальоны в смертельной схватке…

– Ага, шас Молотов под утро громыхнет: «Граждане и гражданки Советского Союза!» – озверел Прокопенко. – Чего ты разошелся? Тебе что скомандовали?

– Минск-520!

– Ты – «есть» ответил?

– Практически!

– Тогда все – спим!

– Нет, мне интересно – что за команда такая?

– Команда секретная – мы ее не знать, а исполнять должны!

В этот момент вновь зазвонил прямой с ГУВД:

– Отбой Минску-520!!!

Это сказал тот же самый, правда, уже чуть подуставший голос, в котором бригадир, тем не менее, различил победные нотки.

– Во дела! – почесал затылок Нестеров. – Похоже, наши-то ядрену атаку отбили! Очередного Пауэрса прищучили! Отбой Минску!

– Во! А ты еще узнавать хотел! – ворчал Прокопенко, не слезая со скрипучей раскладушки.

– Может, кто к ордену приставлен? – ерничал Нестеров.

– Ага, с закруткой на спине, – уже сквозь сон парировал прапорщик.

Остаток сна был недолгим, ибо уже без пятнадцати шесть в отдел прискакал дежурный по Управлению начальник отдела кадров майор Шлемин. Майор был выбритый, строевой и резвый. Ужасом, летящим на крыльях ночи, он ворвался в дежурку и объявил тревогу.

– Что вы голос повышаете? Мне что, коней седлать?! – недовольно пробурчал Прокопенко и принялся искать журнал, по которому надо было обзванивать сотрудников. – Сергеич, ты случайно не в курсе, где наш главбух?

– Не главбух, которая с толстой жопой и в очках, а гроссбух, который прошитый и с пронумерованными страницами, – назидательно поправил Нестеров. – А я почем знаю?

– Вы что? Команду «Минск-520» не принимали? – ужаснулся Шлемин. – К шести часам все сотрудники должны быть на своих рабочих местах!

– Да принимали мы, и «Минск», и «отбой Минску», и город Брест «с боем брали», – проворчал прапор. – За сутки чего только ни напринимаешь… А, вот он, главбух, нашелся. За сейф, гад, завалился.

– Журнал должен храниться не за сейфом, а в сейфе. Вы, вообще, в этом году зачет по секретному делопроизводству сдавали?

– А сегодня тревога нейтронная, али так – пехотно-полевая? – поинтересовался Нестеров, просматривая сообщения телетайпа. И вслух, дабы перевести огонь проверяющего на себя, начал без разбору зачитывать сообщения с ночной сводки:

– …Неизвестный преступник открыто похитил с прилавка магазина, по адресу Космонавтов 28. корп. 1 коробку конфет стоимостью 36 рублей! Приметы: ХТС, 170 сэмэ! Что творят! Надо бы на контроль взять!.. Так. Во Всеволожское РУВД обратился гражданин Мурашкин Андрей Николаевич, 1962 года рождения, с заявлением о том, что, будучи в состоянии алкогольного опьянения, при переходе через реку Морья в районе деревни Леспари упал в реку Морья. Попытки извлечь из воды ружье положительных результатов не дали… Вишь, как обернулось! Сегодня тревога, а народ не вооружен!

– Вы глумитесь? – поднял брови Шлемин.

– Просто читаю информацию. Продолжить? Тут вон еще голень выловили, не поймут чью – видать, никому не подходит.

– Не надо читать! – отчеканил проверяющий.

Наконец в отдел потянулись сонные сотрудники, поднятые в ружье не тревожным зовом из Минска, а местной системой оповещения, накануне наспех разработанной подполковником Копытовым. Впрочем, к назначенному часу пришли не все, а лишь те, кто непредусмотрительно поднял трубки телефонов.

В результате вместо к 6:00 в полном составе отдел собрался лишь к 8:30.

– …Можно было и не тревожить! Все одно к девяти на работу, – ворчал Пасечник.

– Вот, вижу старые кадры! Опыт! И тревожный чемоданчик с собой! – обрадовался Шлемин, заприметив в руках Николая Григорьевича портфель. – Ну-ка, покажите молодежи, что там у вас? – чуть игриво и подобострастно начал проверяющий.

– Чего показывать-то? Знамо что – все необходимое для тревоги, как учили, – постарался отмахнуться Пасечник и с хрустом сжал ручку старого, потертого дипломата. Давным-давно опытным путем было установлено, что в этот самый дипломат влезало одиннадцать бутылок портвейна по 0,7 литра.

– Ну, не скромничайте, – Шлемин ловко и корректно выхватил дипломат и открыл.

В портфеле лежали: носки, толстые, шерстяные, давно не вонючие (одна пара), стухший огурец в полиэтиленовом пакете (одна штука), логарифмическая линейка (одна штука). Больше в дипломате ничего не было.

– А я предупреждал, – буркнул под дружный гогот Пасечник.

– А линейкой мы будем рассчитывать траекторию полета ракет пентагоновских стервятников, – пояснил Нестеров.

– Братцы, чего-то шмалью завоняло! – повел носом Эдик Каргин. – Признавайтесь, кого тревога с толчка подняла?

Руководство отдела пыталось сохранить лицо и наладить дисциплину. Поначалу получалось плохо, но затем за дело решительно взялся Копытов, и народ удалось утихомирить и построить. После этого слово взял шокированный столь откровенным разгильдяйством Шлемин, который оповестил народ, что тревога учебная, а район их дислоцирования…

– В Минске! – сообразил прапорщик Прокопенко.

– Слушайте, вы как ПФЛ прошли? – не выдержал Шлемин.

– А меня спросили, люблю ли я Родину и не ссусь ли по ночам? Первое – да, второе – нет! – отрезал Прокопенко и получил подзатыльник от Копытова.

– Район вашего дислоцирования находится не в Минске, а в Сосновом Бору, в тридцати километрах, деревня… – продолжил проверяющий.

– Большое Жабино, – послышалось из подобия строя.

– Деревня Кохрино!!! – взвизгнул Шлемин.

– А вы, товарищ майор, небось, как всегда, в бункере под Смольным? – опять раздался звонкий голосок.

– Кто говорит?! – сорвался майор.

– Все говорят! – парировали ему.

– У меня вопрос… – попытался взять себя в руки проверяющий, обращаясь в первую очередь к руководству отдела.

– Нет уж, это у меня вопрос! – вышел из строя Лева Трушин.

– Пожалуйста!

– При какой температуре зимой оркестр может не выходить на строевой смотр?

– Товарищ Копытов, вы можете унять личный состав?!!! – завопил майор.

Копытов схватил Трушина за шкирятник и потащил в свой кабинет.

– А что?! Это в уставе прописано! – отмахивался Лева. Дисциплина снова рухнула. Вокруг майора Шлемина сгрудился личный состав отдела. Прямо как перед эстрадной артисткой на фронте.

– Разрешите песню: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов…»

– А я вот тут стихи на злобу дня сочинил…

– Товарищ майор, как вы думаете, имеет ли моральное право служить в органах разведенный?…

Шлемин позорно бежал, а затем очень долго писал рапорт, на котором были поставлены угрожающие резолюции. Забегая вперед, скажем, что прапорщику Прокопенко не было ничего. А вот Леве Трушину было – его заставили мыть окна в дежурной части.

Зато Пасечник выкинул огурец. Он догадался, откуда такая вонь в коридоре…

Поскольку день был изначально скомкан тревогой, руководство отдела решило дать на сегодня отбой по всем объектам и вместо этого устроить массовые учебно-просветительские занятия для личного состава. Тем более, что в свете утренних событий вскрылись многочисленные пробелы в профессиональном образовании «грузчиков» – причем как молодых, так и заслуженных.

Запас учебных тем исчерпали к пяти часам, после чего окончательно раздавленный свалившимся на плечи непосильным грузом знаний личный состав был благополучно распущен на все четыре стороны вплоть до следующего утра.

Так рано в родные пенаты Нестеров не возвращался уже очень давно, а следовательно, сегодня его шансы на милостивое прощение были как никогда велики. По дороге к дому Александр Сергеевич заскочил на мини-рыночек на Казакова, купил у старух букетик чуть подвядших, но зато недорогих астр для жены и пару кило яблок для Оленьки и в самом прекрасном расположении духа двинулся заключать мировую со своими женщинами.

Нестеров открыл дверь своим ключом и вошел в прихожую. Здесь, вместо ожидаемой в столь «ранний час» тишины, бригадира встретили шум обитаемого помещения и очень завлекательные запахи. Определить территорию их обитания было нетрудно – кухня.

В Александре Сергеевиче вдруг проснулось озорство: ему захотелось пройти на кухню так, чтобы его не заметили, а потом басом (именно басом) поздороваться. Ему уже виделось, как жена сначала рассердится, а потом отойдет, шутливо треснет его полотенцем по спине и скажет: «Иди, мой руки». И все будет хорошо, как… в «раньшее» время.

Бригадир на цыпочках прокрался к обиталищу тепла и еды и уже даже раскрыл рот, но тут услышал обрывок фразы, и пожелание здравствовать застряло комом.

Судя по голосам, на кухне вместе с женой приготовлением яств земных занималась ее давняя приятельница – Люсьен. Александр Сергеевич никогда не понимал, что может связывать двух столь непохожих женщин. Рядом с его вечно подтянутой (работа обязывала) женой Люсьен (а в просторечии, Людмила Геннадьевна) смотрелась лет эдак на двадцать старше. После рождения двоих детей, мальчика и еще мальчика, Люсьен сильно расползлась. По дому и двору, а жила она в соседней с Нестеровыми парадной, она ходила в синем, в мелких красных цветочках, халате, по старинке выбивала во дворе ковры и гоняла этой же выбивалкой частенько приходящего под мухой мужа. И хотя такое поведение сильно противоречило всем устоям семьи Нестеровых, бригадир регулярно встречал Люсьен на семейной кухне.

– …Нет, точно надо разводиться, – спокойно говорила Ирина, помешивая густо пахнущую мясом гречневую кашу.

– Одинокая женщина – это неприлично, – флегматично комментировала высказывание подруги Люсьен.

– А я и так одинокая. Мужа дома никогда не застанешь. Нет, я, конечно, понимаю, «наша служба и опасна, и трудна». Вот только в последнее время мне все чаще кажется, что это было сказано о жизни родных и близких сотрудников милиции.

Нестеров чуть не задохнулся от возмущения. Он-то был уверен, что жена свято хранит тайну его работы, а та, оказывается, вот так спокойно, на кухне, за готовкой, каждому встречному-поперечному…

– Все равно, Ирка, мужчина в доме нужен. Гвоздь прибить, ночью приласкать!

К немалому удивлению бригадира, Люсьен продолжала отстаивать его незаменимость для жены и хозяйства.

– …Да какой гвоздь, Люся, какой гвоздь???!!! Все гвозди в этом доме прибиваю я и только я. А в постели, ты меня прости… Ты с винной бочкой спать пробовала?! Хотя, что я говорю, твой-то тоже не подарок. Но у твоего хотя бы запоями, а этот… Я уже забыла, когда он трезвый домой приходил. Я, конечно, все понимаю… Нет, это я раньше все понимала, а сейчас отказываюсь понимать. Я уже устала ждать, принимать и понимать. Может быть, «сейчас» и не сильно отличается от «вчера»… Но только «вчера» (которому лет эдак пять-семь!) я знала, ради чего жду этого человека, появляющегося на несколько часов в день. Ждала его за один взгляд, за одну улыбку… А как он радовался рождению дочери! А сейчас… Олька с ним разговаривает, только когда ей нужны деньги на новую модную фигню. И ведь играет, мерзавка, на его чувстве вины. А что я могу изменить, когда он сам устроил себе такую жизнь?… Да и не хочу я растрачивать последние силы на то, чтобы постоянно все нормализовывать! Какой во всем этом смысл? Ради чего?

– Но деньги он тебе регулярно приносит?

– Боже, Люся, ну о каких деньгах ты говоришь?…

…Слушать дальше Нестеров не стал. Он так же тихо вышел из квартиры и аккуратно закрыл за собой дверь. Букетик астр отправился в свой последний путь через люк мусоропровода, расположенного между четвертым и пятым этажом. В течение получаса этот же путь поступательно повторило все содержимое скуренной бригадиром пачки «Явы». После этого Александр Сергеевич принял решение, пешком поднялся на последний, девятый этаж и позвонился в дверь квартиры № 199.

– Ба-а! Сосед! Сколько лет, сколько зим! А я уж решил, что ты совсем нас, стариков, забыл. Подумывал даже через совет ветеранов ГУВД жалобу на тебя подать. Дескать, зазнался подполковник Нестеров, воспарил аки орел горный, пенсионеров уважать перестал.

– Витя, хватит тебе над человеком измываться!.. Не слушай его, Саша, проходи. Ты же знаешь, его хлебом не корми – дай только поворчать.

Нестеров улыбнулся и вошел. Вот сейчас он был по-настоящему среди своих.

С супружеской четой Голубевых Александр Сергеевич познакомился буквально через неделю после заселения в новый дом. Виктор Ильич, также как и мама Нестерова, умудрился вскочить на подножку безвозвратно уходящего социально-справедливого паровоза и получить ордер на квартиру по особому «милицейскому» призыву. То бишь – за заслуги перед Отечеством. Как известно, в наши дни такие заслуги ценятся гораздо скромнее. А то и вовсе не замечаются.

Еще десять лет назад Виктор Андреевич был Опером. Именно так, опером с большой буквы. Причем не простым, а опером «уличным». Людям знающим не стоит объяснять, что это такое, а вот для остальных, пожалуй, требуется некоторое пояснение.

Как и подавляющее большинство уличных оперативников, Голубев был рожден для подворотен. За годы службы, которая, в общем исчислении, насчитывала без малого тридцать пять годков, он всегда немного пасовал перед офисами, но зато на толкучке, не моргнув глазом, задержал бы хоть самого Березовского со всей охраной в придачу. Это была его земля, и никакие асы по особо важным делам не продержались бы здесь дольше пяти минут. Ведь и элитные подразделения «зеленых беретов» США, обмотанные экспериментальным оружием да радиотелефонами, и те мгновенно сдавали перед неграмотными вьетнамцами в гнилых джунглях. Что ж тогда говорить о Вите Голубеве, который в свое время в одиночку задержал шестерых гастролеров из Поти, скрутил руки самому Авроре и умудрился уберечь лицо от бритвы истеричного Хабарика.

Сотрудники оперативных подразделений по борьбе с карманными кражами всегда высокомерно относились к прочим сыщикам. «Ну, убийства тоже кому-то раскрывать надо», – снисходительно улыбались они. Это для гражданского населения и для ежедневных сводок ГУВД карманный вор – просто карманный вор, либо чуть пренебрежительно – «карманник». На самом деле карманный вор мог быть «верхушечником», «рыболовом», «хирургом», «ширмачом», «щипачом», «кротом», «женихом», «муравьем»… Уличные опера десятилетиями создавали сленг, не уступающий морским «компасам», а самые сумасшедшие из них абсолютно зависели от подобного образа жизни. То есть: если бы в свое время они не попали в уголовный розыск, то вполне могли стать виртуозами и авторитетами среди карманников. Словом, они по праву считали себя элитой сыска.

Как ни странно, но и жулики, зарабатывающие себе на жизнь из чужих карманов, придерживались аналогичного взгляда. Их язык тоже был по-настоящему жаргонным, сочным и едким – профессиональный филолог оценил бы его наверняка. (Тем паче что раскрученное СМИ хамское щебетание нынешних авторитетов если и представляет научный интерес, то лишь для социологии.) И вообще – скажите, как может сравниться «скокарь» со «щипачом», если карманник ворует постоянно, ежеминутно? Многие воры были в прямом смысле этого слова больны «кармано-манией». Между прочим, это термин психиатров, а отнюдь не литературный. Не случайно старая традиция ортодоксально утверждала: «Вор – синоним карманнику». О чем бишь мы это? Да о том, что личный сыск и воровство не противоречивы, а противоположны.

Виктор Ильич вышел на пенсию в 1998 году. Вернее, его торжественно ушли, ибо дольше, чем он, могут себе позволить служить лишь полковники и генералы – в конце концов, поставить свою подпись на приказе можно и артритной рукой.

Пока позволяло здоровье, пенсионер Голубев регулярно мотался в родное управление, где он на общественных началах барражировал в рейдах по Невскому и прилегающим к нему улицам, учил уму-разуму молодежь, «воспитывал» знакомых карманников и периодически пил водку с руководством и старожилами отдела. Столь активная пенсионная жизнь в одночасье прекратилась пару лет назад, когда у Голубева обострилась застарелая болезнь ног. После этого радиус его передвижений ограничился близлежащим универсамом и ларьком «24 часа». Но болезнь прогрессировала, и в последние месяцы Виктор Ильич из дома практически не выходил. Именно за эти пару месяцев он здорово сдал – кипучая оперская натура жаждала действий, простора, наконец, адреналина. А какие могут быть действия и адреналин в двухкомнатной «брежневке» на девятом этаже?

– …Вы уж меня, хозяева, извините, но я сегодня с пустыми руками. Разве что вот, – виновато улыбнулся Нестеров, выкладывая на кухонном столе купленные для Ольги яблоки.

– Ты эти свои церемонии, товарищ подполковник, брось. Мы с Петровной, хоть и не олигархи, но раз в месяц гостя принять в состоянии. Тем более вчера моя старуха пенсию получила.

– А я вот сейчас кого-то как шваркну половником да по-лбу, – шутливо вскинулась Алена Петровна.

– Это за что же?

– Да за старуху. Ты меня, Витенька, с собой не ровняй. Я – женщина видная. Мне, между прочим, до сих пор на рынке мужчины комплименты делают.

– На рынке – это черные, что ли?

– Разные. Ты, Саша, садись. И яблочки свои убери, дочке отнесешь. Кстати, на днях видела ее – такая красавица вымахала, вылитая мать… Значит так, господа офицеры: если чего-то существенного желаете, то надо полчасика подождать. А так, на скорую руку, можно яишенку сообразить, салатик зеленый.

– Нам, мужикам, Аленушка, желательно побольше витамина «Цэ». Сальце, маслице, винце.

– А я не тебя, я гостя спрашиваю. Про твои гастрономические вкусы я и так все знаю.

– Давайте яишенку, – из вежливости согласился Нестеров, который очень не любил, когда вокруг его скромной персоны начиналась нездоровая суета.

– Ну, эдакое мы и сами смастырить горазды, – сделал вывод Голубев. – Так что давай-ка ты, Аленушка, ступай в комнату, сериальчик включи, а мы уж тут с Сашей на кухне сами управимся. В кои-то веки по-холостяцки, как говорится, «раз в жизни спокойно», посидим… Только сначала вот что: ты нам сюда бутылочку, ту самую, принеси.

– Ишь, какой шустрый, «принеси». Саше-то, положим, можно и выпить чуток, а вот тебе… Сашенька, я очень тебя прошу, ты тут проследи за ним. Ему же врачи категорически запретили. Хотя бы месяц надо пару курсов прокапать.

– Начинается, – протянул Виктор Ильич. – И хочется, и чешется, но мама не велит. Ты, Алена, не анализируй, ты бутылку тащи. А мы тут с товарищем подполковником сами разберемся.

– Знаю я, как ты разберешься, – делая вид, что сердится, сказала жена и через пару минут вернулась с початой бутылкой дорогущего «Курвуазье».

Судя по времени отсутствия Алены Петровны, бутылка была спрятана со знанием дела.

– Получите, господа офицеры. И постарайтесь не злоупотреблять…

Чуть отстраненно наблюдая за разворачивающимся перед ним супружеским диалогом, Нестеров в очередной раз поймал себя на мысли, что завидует этой семейной паре. Черно-белой завистью.

Голубевы жили что называется душа в душу и на следующий год собирались отмечать серебряную свадьбу. Но не в дате было дело, хотя сама по себе она, безусловно, внушала уважение. Просто Алена Петровна, по мнению Нестерова, была образчиком настоящей милицейской жены. Такой, с которой не то что огонь и воду – космос пройдешь, походя оставляя следы на пыльных тропинках далеких планет. Самое удивительное, что, став однажды женой опера, Алена Петровна продолжала оставаться ею даже сейчас, когда оба супруга вышли на пенсию. Именно этот стаж дорогого стоил. Может быть, это чувствовала и Ирина, которая всякий раз находила тысячу отговорок, чтобы не идти с мужем в гости к соседям с девятого этажа?

Кстати, история знакомства опера «карманного отдела» Вити Голубева и тридцатидвухлетней «разведенки» Алены Морозовой заслуживает отдельного если не романа, то уж романа, точно.

– …О чем задумался, Саша?

Пока Виктор Ильич хлопотал у плиты, Нестеров незаметно для себя ушел в легкий астрал, вновь переживая и пережевывая невольно подслушанные откровения собственной жены.

– Да так. Обо всем, а вроде как и ни о чем.

– Некомфортно служить стало? Усталость плечи гнет?

– Ну, служить-то как раз более-менее нормально, это дело привычное. Жить некомфортно.

– Понятно, артиллерийский расчет не вел стрельбу по десяти причинам. Во-первых, не было снарядов…

– Что-то вроде того.

– Ты, давай, коньячок-то разливай. Это мне ребята из уголовного розыска на пятое октября презентовали.

– Ого! «Курвуазье»! Растет благосостояние российских оперов.

– Да брось ты. Наверняка, экспроприировали на обыске или еще где. Кстати, ты знаешь, что этот коньяк мсье Курвуазье поставлял к столу самого Наполеона Брнапарта? А впоследствии именно он, Эмануэль Курвуазье, готовил корабль для бегства императора после поражения при Ватерлоо. Так что дядька был во всех отношениях легендарный.

– А я почему-то думал, что Эмануэль это женское имя.

– И я даже знаю почему. Небось, в конце восьмидесятых тоже видеоконфискат у кооператоров изымали? – засмеялся Голубев.

– Был такой грех.

– Э-эх, а хороша была канашка!

– Какая?

– Да Сильвия Кристель. Знойная женщина – мечта поэта!.. Правда, по сравнению с моей Аленушкой, малехо худосочна. Но то, как говорится, дело вкуса, – резонно рассудил Виктор Ильич и, продолжая стругать салатик, вполголоса затянул:

– Что за песня такая? – поинтересовался Нестеров.

– А черт ее знает! Я когда в 89-м году в командировку в Красноярск летал, так там ее ребята-сибиряки пели… Эх, мировой у нас с тобой закусон получился, – цокнул языком Виктор Ильич, выставляя на стол сковородку с яичницей размером в добрый десяток яиц и плашку крупно нашинкованного салата из огурцов и помидоров. – Еще бы рыбицы красненькой чуток, тогда вообще – нет слов. А знаешь, почему при коммунистах осетра купить было нельзя?

– Ну?

– Потому что гэбэшники его изводили!

– Это зачем?

– А осетр-гад все норовил икру за границу переметнуть… Стоп! Але, гараж! Ты это чего творишь? Давай-ка и мне пять капель плесни.

– Так ведь Алена Петровна сказала…

– Мало ли что она сказала. А ты и уши развесил… Ну, давай, выпьем за двух женщин, которых люди всегда вспоминают в самую трудную минуту.

– Это кто ж такие?

– Мама и милиция…

Александр Сергеевич расстался с соседями в начале первого. После «Курвуазье» была еще и «Столичная». И не один раз… Словом, Нестеров в очередной раз с особым цинизмом подтвердил, что трезвым он домой отныне не возвращается.

Он тихонько открыл дверь, стараясь не шуметь, прошел в комнату Ольги и осторожно потрогал лоб – жара не было. Лишь сейчас бригадир вспомнил, что забыл яблоки на кухне у Голубевых. Но возвращаться не стал – плохая примета.

Хотя на самом деле хуже чем сейчас, пожалуй, вроде как было и некуда.

Глава третья Козырев

Когда утром «хмурого дня всеобщей тревоги» Паша Козырев явился в контору лишь к девяти пятнадцати, без тревожного чемоданчика, но с тревожным взглядом пьяного если не в дым, то в дымок человека, Нестеров не на шутку переполошился. И было из-за чего: запойные водилы в оперативных экипажах исторически не задерживаются. Потому как не дрова возят и не за дровами гоняются. По «алкогольным косякам» китайских предупреждений руководство и раньше не делало, не собиралось делать впредь. Будь ты хоть Папа Карло преклонных годов, у которого вся грудь в крестах, – все одно: «дыхни – ф-фу-у-у – ул. Боровая – рапорт – под зад коленом – Хемингуэй, роман „Прощай оружие“». Поэтому, когда отдельческая молодежь, позевывая, дохла в актовом зале на «самке»,[21] Александр Сергеевич ненадолго отпросил Козырева у лектора, коим сегодня был Копытов, вещавший, согласно учебному плану, про виды и типы отравляющих веществ. Бригадир отвел Пашу в неправдоподобно-пустой для этого часа туалет и провел с ним весьма содержательную беседу, которая для убедительности сопровождалась назидательными подзатыльниками, красноречивыми зуботычинами и аксиоматической бранью.

Тогда создалось впечатление, что Козырев понял все правильно. По крайней мере, на следующий день внюхивавшийся в подчиненного с остервенением сотрудника ГИБДД Нестеров уловил в Пашином дыхании лишь легчайшее амбре с остатками паров пива «Балтика № 3 Классическое».

– Похмелялся чутка, – виновато развел руками Паша.

– Запомни дозу, – строго сказал бригадир, успокаиваясь. Но, как оказалось, успокаиваться было рано: сегодня Козырев снова не смог дозвониться до Полины, а жить скупыми сводками о ее самочувствии, которыми через бригадира их снабжал Ладонин, для влюбленного сердца было просто невыносимо. Поэтому вечером Паша опять отправился в знакомый гастроном и опять приобрел бутылку пойла «Кавказ», полюбившуюся ему за оптимальное сочетание цены и качества. В том смысле, что при стоимости, равной двухлитровой бутылке «Пепси», эта ядерная смесь вставляла по мозгам не слабее резиновой пули, выпущенной в голову из средства самозащиты «Удар».

Где-то около половины одиннадцатого вечера в дверь Пашиной комнаты постучали. От бутылки «Кавказа» осталась примерно треть, и скорее всего именно состоянием алкогольного опьянения, к которому Козырев приблизился на расстоянии вытянутой руки, можно объяснить тот факт, что он не узнал традиционную морзянку Михалевой. В затуманенном градусами мозгу «грузчика» мелькнула шальная мысль о Полине, которая, узнав, что все это время Павел упорно справлялся о ней и о ее здоровье, не выдержала заточения и, бросив Ладонина, сквозь ночь кинулась к нему.

На всех алкогольных и любовных парах Козырев метнулся открывать дверь. Увиденное «не то» столь сильно его расстроило, что он не смог удержаться от в сердцах произнесенного весьма некорректного выражения. На Пашу это было совершенно непохоже хотя бы потому, что за дверью оказалась дама. Впрочем, Михалева на вырвавшееся на волю подсознание «грузчика» не обиделась, так как обладала хорошим обонянием и сразу определила – господин офицер злоупотребляет. Причем некачественным продуктом.

– А у меня для тебя загадка, – с ходу «обрадовала» не по-джентльменски застрявшего на пороге Козырева Людмила Васильевна.

Противостоять напору соседки Паша не смог и нехотя пропустил ее в комнату.

– Слушай:

– Ну, кто это и на кого она работает? – на лице Михалевой расцвела лукавая улыбка.

По правде сказать, из всего произнесенного соседкой Пашу зацепило лишь одно слово – «неверных». Услышав его, Козырев насупился еще больше и сквозь зубы процедил:

– А черт ее знает, кто такая. «Грузчица», наверное?

– Ну то, что к всему вышесказанному черт имеет некоторое отношение, – это точно. И все же несколько не то. И не совсем «грузчица». Ну, что же вы, господин разведчик, думайте.

Через пару минут, так и не дождавшись от надолго затормозившего Козырева внятного ответа, Михалева «раскололась»:

– Эх ты, это же специально обученные женщины-шпионки, следящие за неверными мужьями. Я про них сегодня в Times вычитала. А вообще, к твоему сведению, женщины всегда играли очень важную роль в шпионской деятельности. Ну, про Мату Хари и пианистку Кэт я не говорю. Смотри, я вот тут у нас в архивах откопала весьма занятную статейку в довоенных «Известиях». – Людмила Васильевна жестом фокусника вытащила из кармана юбки ксерокопию статьи. – Между прочим, датируется июлем 1937 года, и вот, представь, что они пишут:

(заметь, как раньше писали – „некоей державы“ – не то что нынче: все напоказ, все на продажу, а в результате понять ничего нельзя)…

Так, тут дальше статистика, а вот интересное:

Вот что он пишет:

Нет, ну каково, а?!

Дочитав текст, Михалева, наконец, внимательно посмотрела на Козырева и… почти испугалась. Вместо обычного, понимающего и внимательного взгляда заинтересованного человека она увидела красные от страдания и алкоголя глаза. Причем чуть ли не наполненные слезами.

– Да все вы… – Паша явно с трудом сдерживал себя. – …Одним миром мазаны.

И плотину все-таки прорвало:

– Все вы бл… Проститутки!!

Козырев не выдержал и жахнул по столу кулаком.

Примостившийся на углу стола кетчуп упал и разлился прямо на любимые, нежно-персиковые тапочки Михалевой. Попеременно переводя взгляд с тапочек на Пашу и обратно, никак не ожидавшая такого поворота событий Людмила Васильевна в гробовой тишине продолжала теребить статью в руках. Козырев не выдержал этого мельтешения и выдернул бумагу из нервно подрагивающих пальцев соседки.

Этот его демарш наконец вывел соседку из состояния столбняка.

– По-моему, вы насмотрелись плохих мелодрам, Павел Андреевич, – произнесла она и с видом обиженной королевы вышла из комнаты, хлопнув дверью – негромко, но ощутимо.

От этого хлопка Паша, пускай и на малую толику, но протрезвел. Но трезветь не хотелось. Поэтому он смачно икнул и налил себе двойную порцию бурды. Двойную, потому что его несчастье только что увеличилось вдвое – оскорблять Михалеву, которой он всегда восхищался и которую порой уважал даже больше, чем бригадира, в его планы никак не входило.

«Надо купить ей новые тапочки. Но денег нет. Но можно занять. У Лямки, – пришел в консенсус со своей совестью Козырев. – А еще килограмм, нет – два, ее любимых „Белочек“».

Паша выпил и упал на диван. Дальше наступила темнота…

Прошлым вечером, покидая стены родной конторы, старший оперуполномоченный по особо важным делам седьмого отдела УБОП Дмитрий Кудрявцев твердо вознамерился совершить подвиг. Одержимый этой идеей, на следующий день он по личной инициативе явился на службу к семи тридцати утра, что само по себе уже тянет если не на подвиг, то хотя бы на поступок.

Подвиги, как известно, бывают двух категорий: боевые героические (это когда грудью на амбразуру) и мирные стахановские (когда за одну смену на гора двести пятьдесят процентов плана). Сегодняшний подвиг Кудрявцева планировался по второй категории, а столь ранний приход на работу объяснялся желанием опередить коллег и занять единственный работающий компьютер.

В принципе «персоналок» в отделе было довольно много (чай, не при царе Горохе живем – как-никак, двадцать первый век!). Другое дело, что с большинством из них в последнее время стали происходить странные метаморфозы, удивительно напоминавшие те, которые много лет назад имели место в отряде Пана-Атамана-Грициана-Таврического. Помните? – «Один заедает, другой, как сумасшедший, подпрыгивает, а третий гад в своих пуляет». Метаморфозы эти объяснялись очень просто: штатная единица компьютерщика в отделе была вакантна больше года (как признался один из кандидатов, «за такую зарплату я могу только включать и выключать технику»). Посему все это время опера давили на клавиши, руководствуясь исключительно личными представлениями о сфере высоких технологий. О том, что такое техника в руках дикаря, говорить не приходится. «Эпизодическая любовь к технике не бывает взаимной» – не нами сказано, но в данном случае лучше и не скажешь.

Придя в отдел, Кудрявцев уселся за стол начальника отделения и между телефонами (городским, местным и прямым с Главком) разложил дела оперучета. На ближайшие полтора часа он планировал сделать следующее: написать по две агентурные записки от каждого «негласного штыка» (две на восемь равно шестнадцать), накидать в оперативные дела бумаг – парочку оперустановок «от фонаря», несколько копий агентурных записок, плюс «набрать» новый план к делу оперативной разработки «Сундук». Работа продвигалась туго, ибо Кудрявцева постоянно отвлекали телефоны. Они звонили с периодичностью раз в пять минут, причем порой делали это втроем и сразу.

Некоторые звонки ставили Диму в тупик. Например, позвонили по местному и поинтересовались, «когда это безобразие закончится». Какое? – Кудрявцев не понял. Затем звонил явно сумасшедший по поводу подводного флота. Кудрявцев на полном серьезе объяснил, что по таким вопросам следует обращаться к дежурному УФСБ, и даже продиктовал номер. Минут через десять дежурный УФСБ отзвонился, долго и витиевато матерясь – Кудрявцев пошел в отказ. Потом не туда попали, спрашивали Валерия Ивановича. Дима шепотом сообщил, что он его знакомый, но позвать не может. На вопрос «почему?» Кудрявцев шепотом сообщил, что отсиживается в шкафу, что вокруг идет обыск и что Валерку уже увели в кандалах. Странное дело, но на другом конце провода поверили.

Телефон зазвонил снова. Кудрявцев раздраженно схватил пыльный аппарат с автоответчиком и вусмерть перекрученным проводом.

– Говорите по слогам, вас не слышно! – привычно гаркнул он в трубку.

– Это милиция? – банально осведомился баритон.

– Милиция сломалась, ближайшая в соседнем ПГТ, – пошутил оперативник.

– ПэГэ что? – недопонял голос.

– Типа городской поселок, – пояснил Кудрявцев и бросил трубку.

Через минуту в кабинет вбежал начальник дежурной части: «Вы как по телефону разговариваете?!»

– Да мы вообще по телефонам не разговариваем! Это что, телефон?! – Дима потряс разбултыхавшейся пластмассой. – Это – «барышня, Смольный»!

– Заебали! Это мне начальник ОВИРа звонил! – рассвирепел начдеж и постарался хлопнуть дверью. Но та не поддалась, так как нижняя петля была вырвана и лежала на задранном линолеуме.

– Все нервно-искрометные! – донеслось из коридора. – Шифринды хреновы!

Не успел Кудрявцев поразмышлять над этимологией столь загадочного ругательства, как телефон опять подал голос. Дима уже решил было не снимать трубку, но на этот раз звонил прямой из Главка. Хорошо поставленный голос адъютанта его Превосходительства сообщил, что к десяти нуль-нуль зам Пиотровского требует к себе начальника отдела, либо лицо, в данный момент его замещающее. Таковым сегодня был Кудрявцев: их зам в данный момент находился в очередном заслуженном отпуске, а сам начальник еще вчера выехал с бригадой в город Выборг, где местная братва вот уже пятый год все никак не могла распилить гостиницу «Дружба». На днях из приозерских болот Карельского перешейка было извлечено обезглавленное тело неизвестного, и по ряду косвенных признаков местные оперативники установили, что оно могло принадлежать одному из гостиничных акционеров-«сучкорубов».

Словом, времени на творчество у Димы не осталось – суровая проза жизни как всегда брала свое. И места для подвига в ней снова не находилось…

В просторном главковском кабинете, украшенном портретами Путина, Дзержинского и небольшой литографией с изображением шефа жандармов графа Бенкендорфа, помимо самого Зама находились еще двое. То были все знакомые Кудрявцеву лица, а именно: начальник десятого отдела УУР Максим Есаулов и москвич Анатолий Евсеевич Стародубов, неделю назад сменивший на «курирующем» посту убывшего обратно в столицу Кириллина. От узнавания присутствующих настроение у Димы резко упало – наличие в кабинете москвича свидетельствовало, что утренняя посиделка будет посвящена операции «Техосмотр», ноги которой, по данным Кудрявцева, росли с самого высокого высока. Между тем недавние события показали, что мероприятия, реализуемые в рамках этой операции силами питерского УБОП, по разным причинам обернулись очень громким пшиком и накрылись одним малоинтересным предметом.

– Я пригласил вас, господа, – чуть картинно начал Зам, обращаясь в первую очередь к москвичу, – …чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: послезавтра Ростика выпускают из «Крестов».

– Н-не понял!! – невольно вырвалось у Кудрявцева.

– Поясняю для особо одаренных: в соответствии с Федеральным законом «О внесении изменений в УПК РФ» господин Чекмарев был задержан как лицо, подозревающееся в совершении тяжких преступлений, на тридцать суток. Поскольку обвинение ему так и не предъявлено, мы будем вынуждены его отпустить. О чем, кстати, полчаса назад мне лично напомнил его адвокат с гнусной фамилией Правдин и с не менее гнусными «именем-отчеством». Теперь понятно?

– По такому господину плачут петля и осина, – буркнул из своего угла Есаулов.

Настроение у шефа «десятки» было поганое: на совещание он приехал прямо из прокуратуры, где вчистую проиграл словесную потасовку между собою же и помом прокурора – советником юстиции Макеевой. Пом доказала (правда, в основном, себе), что пара раскрытых отделом Есаулова убоев рассыпаются, аки египетские мумии. Рассыпаются, по мнению Макеевой, из-за отвратного исполнения отдельных поручений следователей. Есаулов, понятное дело, считал перпендикулярно.

– Нет, непонятно, – возразил Кудрявцев. – То, что отпечатков Ростика на «тэтэхе» не было (а вернее, не осталось), мы в тот же день установили. Но вы же сами сказали, что по сибирским делам с доказухой полный ажур будет. Типа, вопрос недели-двух, не больше. Там ведь всего и надо было: повторно свидетелей допросить, процессуально закрепить показания на Ростика и выделить дело в отдельное производство.

– Жену поучи щи варить! – рявкнул Зам. – Может, ты мне еще лекцию по уголовно-процессуальному праву прочитаешь?

– Гладко было на бумаге, Дмитрий Николаевич, – примирительно начал Стародубов, – но, увы… Один из потенциальных свидетелей десять дней назад был застрелен на окраине Иркутска. После этого убийства остальные отказались давать любые показания на Чекмарева. Категорически.

– Толково, – крякнул Есаулов. – Но, помнится, там были еще и эпизоды, вошедшие в обвинительное заключение по делу банды Скрипника?

– У вас хорошая память. Но, к сожалению, все листы довольно увесистого тома «обвиниловки», на которых так или иначе упоминался Ростик, уничтожены и восстановлению не подлежат.

– Это как?

– Их съели.

– То есть?

– Один из обвиняемых, знакомясь с делом, вырвал эти самые страницы и сожрал.

– А позвольте узнать, что в этот момент делала вохра?

– То же самое.

– ?!!

– Именно в это время некие благодетели прямо в изоляторе накрыли для цириков отменную поляну. Местное УСБ сейчас как раз выясняет подробности этого застолья.

– Ну и порядочки в земле Сибирской, – усмехнулся Кудрявцев.

– Насколько мне известно, у вас, в Питере, такое тоже случалось. И отдельные листы в очко спускали, и целые тома из «Крестов» своими ногами уходили.

– А у вас, Анатолий Евсеевич, память не хуже, – заметил Зам. – Ладно, народ, давайте-ка на этом вечер воспоминаний закончим и перейдем к дням нынешним. Максим, доложи.

– Что ж, можно и доложить. Итак: по просьбе наших коллег из Коми двое моих ребят мотались в Воркуту. По убийству Белова. На сегодняшний день одна из рабочих и, на мой взгляд, самых перспективных версий убийства – борьба за комбинат «Навигатор», на который по неясным пока причинам положил глаз Ребус. Самое интересное вот что: часть акций комбината недавно отсудили у местного деляги по фамилии Штрипкин, ранее судимого за мошенничество. Но дело не в этом… До суда на Штрипкина выходили некие двое, которые предлагали решить вопрос полюбовно. Так вот, по его описанию, эти двое очен-но похожи на наших знакомцев – Шебардина и Россомахина. Более того, со слов очевидцев был составлен композиционный портрет человека, стрелявшего в Белова. И если немного напрячь воображение, то в этом импрессионистском шедевре вполне угадываются черты опять-таки Россомахи. То бишь сибирского киллера, коего незадолго до убийства ударно просрали наши доблестные борцы с организованной преступностью.

Запустив мелкий камушек в огород «конкурирующей фирмы», Есаулов не без основания рассчитывал, что Кудрявцев вспылит и немедленно начнет оправдываться. Однако Дима, хоть и обиженно насупился, но промолчал. И тогда Есаулов с деланным сожалением продолжил:

– …Короче, мое мнение такое – надо плотно браться за Россомаху.

– А Шебардин?

– У Шебы на день убийства железное алиби. Он в этот день был в Питере, ребята проверяли. На всякий случай мы взяли его под контроль – вдруг где-то рядом с ним снова Валера выплывет? Хотя после такой работы Россомаха, скорее всего, выплывет в других местах.

– Это в каких же? – поинтересовался Кудрявцев.

– Либо в Печоре пузом вверх, либо на Канарах пузом вниз.

– А показания этого Штрипкина запротоколированы? – спросил Стародубов.

– Со Штрипкиным хреново получилось. С ним местные оперативники еще до нас побеседовали. Просто по душам, без протокола. Объясняют, что в те дни и без него запары хватало. Короче, выписали ему официальную повестку, но в назначенный день Штрипкин в прокуратуру не явился. Подорвались домой – а там пусто. Соседи говорят – уехал. А что, куда – никто ничего не знает. Сейчас ищем, конечно, но…

– Плохо. Очень плохо. Что-то мы в последнее время куда ни сунемся – везде опаздываем, – скривился Зам. – Поэтому давайте хотя бы сейчас, когда до выхода Чекмарева еще почти двое суток, четко определимся, как мы будем строить дальнейшую с ним работу?

– Так, а чего теперь определяться-то? – скептически заметил Кудрявцев. – Выйдет он из «Крестов». Сядет в самолет. И вот оно – славное море, священный Байкал.

– Согласен. Выйдет. И сядет в самолет, – подхватил Стародубов. – Есть только одно маленькое «но». Билет до Братска на имя Чекмарева уже забронирован. Но не на четырнадцатое число, в день его выхода на свободу, а на вечер пятнадцатого. Притом, что пятнадцатого есть два рейса – дневной и вечерний. Спрашивается, зачем ему нужны еще полутора суток в Питере и чему он собирается их посвятить?

– Как чему? А банкет по случаю торжества законности и очередной победы над мусорами? Святое дело! – предположил Есаулов.

– Банкет – само собой, но не сутки же гудеть?

– Если б меня из тюрьмы за просто так отпустили, я б неделю гудел, не меньше, – не согласился Есаулов.

– Сплюнь, – поморщился Зам, и Есаулов послушно сплюнул.

– Зачем-то же он в Питер месяц назад приехал, так? – развил свою мысль Стародубов. – Задержали его, пусть и случайно, но почти сразу. Отсюда вывод: либо теперь Ростик кровь из носу, но дело свое закончить должен, либо, перед отлетом в Сибирь, новые вводные получить. Модный адвокат, грев, наложившиеся на арест форс-мажоры – это все отработать нужно. Вернуть, так сказать, высокое доверие коллег.

– Согласен, – поддержал Стародубова Зам. – Тогда делаем так: за Чекмаревым сразу на выходе из «Крестов» ставим «наружку». Я договорюсь с Фадеевым, чтобы он бросил на это дело лучшие свои силы. В конце концов, даже если и пустышку тянем, все равно – лучше перебздеть. Вот доведем до самолета, помашем белым платочком, тогда и вздохнем. А там уж пускай с ним сибиряки сами разбираются. Вам же, – Зам кивнул в сторону Есаулова и Кудрявцева, – предлагаю объединить свои усилия и сосредоточиться на направлении «Россомаха». Если он, не дай бог, в Питер вернулся, воздух может снова запахнуть бертолетом, а это весьма нежелательно. За Шебой, само собой, тоже приглядите. Да, и еще: Максим, тебе из Центрального РУВД отказной материал по драке в «Дэ Фэ» переслали?

– Позавчера.

– Занеси посмотреть. И копию для Анатолия Евсеевича сделай. Все. Свободны.

Двое оперативников из «конкурирующих организаций» молча откланялись и, тяжело вздохнув, отправились, согласно приказу, «объединять усилия».

По причине солнечной погоды, что для питерского октября большая редкость, Нестеров решил пройтись пешком, хотя путь от «Чернышевской» до «Горьковской» близким не назовешь. Впрочем, альтернативная метрополитеновской сутолоке сорокаминутная прогулка по красивейшим местам старого Петербурга того стоила – слишком уж давно Александр Сергеевич не топтал осенние листья ногами. Именно вот так не топтал: не оборачиваясь ежеминутно, не вглядываясь в спины, не отводя поспешно случайно перехваченный взгляд и не пялясь под ноги в попытке разглядеть в лужах отражение рядом идущего.

Проходя парком имени своего тезки,[22] Александр Сергеевич вдруг удивленно остановился и, не веря своим ушам, замотал головой – где-то совсем рядом, в основательно пожухлой траве… стрекотал сверчок. Услышать в разгар осени, в центре города, да к тому же еще и днем этого «певца любви печальной и несбыточной» – с подобным «грузчик» сталкивался впервые. Да что там в городе! Нестеров с трудом припоминал, когда он вообще в последний раз слышал сверчка. Место и время встречи со стрекочущим насекомым «услужливая» память выдавать решительно отказывалась, при этом в мозгу почему-то всплывали назойливые, как телереклама, строчки «…за то, что вы, увы, больны не мной, за то, что я, увы, больна не вами». В попытках все-таки вспомнить, «кто и кем не был болен», Нестеров и провел остаток маршрута до «Ленфильма». Здесь и сейчас ему предстояло не менее трудное, нежели завтрашняя повторная встреча с сибирским «пельменем», сиречь Ростиком, дело. Александру Сергеевичу нужно было постараться уговорить (а точнее – умолить) собственную супругу сделать ему новое временное лицо. Тяжесть грядущей миссии сковала бригадиру ноги, так что он вынужден был опуститься на бетонную ограду петербургского Голливуда и перекурить это дело.

Вчера полковник Фадеев получил из Главка краткие, но исчерпывающие вводные по предстоящей работе за объектом «Чекмарев», после чего оперативно переадресовал их со своей больной на более здоровую голову начальника отдела «НН» Нечаева. У Василия Петровича «по поводу головы» имелось свое, особое, мнение, однако на этот раз расхожая формулировка «приказ есть хорошая форма для дискуссии» в общении с начальством не проканала. А поскольку в приказе было особо оговорено, что к работе следовало подключить исключительно «лучшие силы», то Нечаеву ничего не оставалось, как затребовать к себе «трех мушкетеров» – бригадиров Пасечника, Каргина и Нестерова. Последнему в предстоящей теме отводилось особое место, поскольку из всех «грузчиков» Александр Сергеевич был единственным, кто знал объекта в лицо. Правда, и Ростик с некоторых пор визуально совсем неплохо запомнил бригадира: их недавняя встреча, хотя и была единственной, но относилась к разряду таких, которые не забываются. Потому-то Нечаев и предложил Александру Сергеевичу «тряхнуть стариной» и снова, как в старые добрые времена, обратиться за шефской помощью по месту работы нестеровской супруги – то бишь, на «Фабрику грез» местного пошива.

При всей очевидности и толковости нечаевского предложения, услышав его, Нестеров поморщился и вычурно матюгнулся. Совершил он эти телодвижения глубоко в душе и абсолютно незаметно для окружающих. Не будешь же, в самом деле, при всех рассказывать, что вчера ты впервые не обнаружил в холодильнике оставленного ужина и это означает, что следующим этапом супружеских взаимоотношений вполне могут стать выставленные за дверь чемоданы? Печально, но факт: призрачные надежды бригадира на то, что былое раздражение его благоверной есть следствие заурядного недомогания, а не переполненного терпения, себя не оправдали.

Кроме того, Александр Сергеевич прекрасно понимал, что с точки зрения руководства вся эта «седина в голову, бес в ребро» есть лишь малоинтересная лирика и суета сует. Это раньше такого рода проблемы, иногда и без твоего на то согласия, в охотку брался решать партком. А сейчас… Нет, оно, конечно, в свете нынешних новомодных веяний офицеру милиции не зазорно за советом и помощью и в церковь обратиться. Вот только… Помните, как в семидесятые-восьмидесятые тщательно и мастерски коммунисты промывали нам мозги? Так вот, сейчас другая крайность: вызвали батюшку, тот пришел, помахал кадилом, налил елея, побрызгал водичкой, перекрестил. И что? Думаете, теперь проблема решена? Хренушки! Результат абсолютно тот же. А именно – полное отсутствие результата!. Так что, в конечном итоге, бригадиру пришлось лишь сотворить хорошую мину при плохой игре и согласиться с шефом. (Кстати, в свое время Костя Климушкин на полном серьезе уверял, что в этой поговорке речь идет о мине… с дистанционным управлением.) Александр Сергеевич вяло кивнул в сторону Нечаева, что в переводе с языка жестов должно было означать «Есть!», после чего вполголоса недовольно пробормотал:

– «Они, вероятно, думают, что, если я не провалился за эти двадцать лет, значит, я всесилен. Неплохо бы мне стать заместителем Гиммлера. Или вообще пробиться в фюреры». Хайль Нестеров!

Это его бормотание Василий Петрович услышал и немедленно подыграл:

– «Что это вас на эпитеты потянуло?! С усталости? Оставьте эпитеты нашим партийным бонзам. Мы, сыщики, должны выражаться существительными и глаголами: он встретился, она сказала, он передал…»[23]

Старые боевые товарищи дружно расхохотались, и доселе витавшее в воздухе кабинета не напряжение, но раздражение, немного спало.

Собрав силу и волю в кулак, Нестеров вошел в обиталище муз. Разыскать в переплетении этажей, коридоров и комнат гримерскую конурку жены для профессионального «грузчика» не составляло особых проблем, тем более что в свое время на «Ленфильме» он был частым гостем.

В конурке, заклеенной разномастными афишами, находились двое – Ирина и ее молодая помощница. Выражение лица «второй нестеровской половинки» красноречиво свидетельствовало о том, что конструктивного общения сегодня не получится. Одного брезгливо-презрительного взгляда госпожи Нестеровой было достаточно, чтобы иллюзии супруга по поводу помощи разрушились, как павшие под натиском ветра-беспредельщика песочные скульптуры на Петропавловском пляже. Тем не менее, попеременно рассыпаясь то в комплиментах, то в извинениях, Александр Сергеевич все же объяснил жене суть своей проблемы, но единственная и неповторимая прошипела сквозь зубы, что именно сейчас у нее важный грим на картине какого-то Пупкина, после чего схлынула вместе с волной набежавших статистов. Последними ее словами были: «И когда ты уже наиграешься, подполковник хренов?»

Честно говоря, такого от Ирины он не ожидал. Раньше жена понимала, как она (в смысле «она» – работа, а не «она» – в смысле, жена) важна и нужна Нестерову. А теперь все: хоть стой, хоть падай – выхода нет.

Бригадир вышел в полутемный коридор, сполз по стене на пол и глубоко задумался.

– Александр Сергеевич, вам плохо?

Рядом с Нестеровым стояла помощница жены. Как бишь ее там? Ах да, Нюся.

– Да нет, девочка, я в порядке, – Нестеров поднялся и направился к выходу, где его и настиг тихий девичий окрик:

– Если хотите, я могу вас загримировать.

Александр Сергеевич обернулся, чтобы убедиться, что его не разыгрывают, и неожиданно наткнулся на полные желания помочь глаза. И помочь не только с гримом! Казалось, эти глаза готовы были еще и обласкать, обогреть, накормить… Когда-то точно так же на него смотрела жена. Многое на своем веку повидавший Нестеров не был ни невнимательным, ни умалишенным, чтобы не понять, что именно кроется за этим предложением. Это была долгая и безответная… Ну, если и не любовь, но уж симпатия точно.

Нюсю бригадир знал лет эдак десять. Знал с того самого момента, как ее, еще пятнадцатилетнюю девочку, мама (администратор какого-то городского театра) за руку привела в гримерный цех «Ленфильма». Здесь Нюсю, гадкого утенка с мышиными глазами и такого же цвета волосами, сразу взяла под свое крыло нестеровская жена. С тех пор Нюся выросла и профессионально, и как женщина. Смотреть на нее Александру Сергеевичу было приятно, хотя раньше он всегда немного жалел ее за внешнюю и внутреннюю невзрачность. Однако сейчас внешнюю «некрасоту» скрадывал хорошо сделанный макияж, а доброе, как выяснилось позднее, сердце Нестеров всегда ценил больше замысловатости.

Несмотря на одолевавшие его внутренние противоречия, бригадир отдался в руки гримеру Нюсе и уже через пару минут ничуть не жалел об этом. Ее прикосновения были легки и приятны: тонкие пальчики и осторожно-тактичные прикосновения успокаивали, а глаза были полны понимания и любопытства. И еще… Периодически Нестеров ухватывал в ее взгляде… манящее обещание. Обещание чего? А вот об этом он старался не думать.

– …Интересная у вас работа, Александр Сергеевич, – переодевания, слежки, ночные засады. Наверное, вы в таких интересных местах бываете?

Нестерову с трудом удалось подавить тяжелый вздох: все то, что его жена называла «проклятой работой», Нюсе по молодости лет казалось чарующим и заманчивым. Чтобы не разочаровывать девушку, «грузчик» промычал нечто, отдаленно напоминающее согласие.

Прошло около сорока минут, и вот новое лицо Нестерова, озорно подмигнув, глянуло на него из зеркала. Бригадир даже крякнул от удивления! Сейчас на него смотрел моложавый блондин с волооким взглядом и здоровым румянцем на щеках. Тотчас же Александр Сергеевич ни к селу ни к городу вспомнил стихи какого-то восточного поэта, суть которых сводилась к тому, что вокруг влюбленной женщины всегда цветут сады.

– Ну вот и все, Александр Сергеевич. Конечно, ваша жена сделала бы лучше.

– Ну, что вы, Нюся. Так чудесно я не выглядел даже в лучшие свои годы!

– А по-моему, вы и сейчас очень красивый мужчина и вашей жене просто повезло с вами, – Нюся даже раскраснелась от такого смелого признания.

Нестеров снова крякнул и, поцеловав спасительнице ручку, поспешил удалиться.

На Каменноостровский проспект бригадир вышел, припевая: «У любви, как у пташки крылья…» и в этот момент он чем-то походил на влюбленного в Зосю Синицкую Ипполита Матвеевича Воробьянинова. Самолюбию Нестерова, еще не далее как час назад уязвленному собственной супругой, подобное женское внимание оказалось весьма и весьма пользительно. Нестерову было чертовски приятно сознавать, что он, оказывается, еще «очень даже ничего» и что в свои сорок два все еще может нравиться женщинам.

Причем не просто женщинам, а молоденьким девушкам!!!

А вот Паша Козырев, в отличие от бригадира, если что-то и напевал в этот момент, то вовсе не мажорные, а, напротив, тягуче-тоскливые, минорные песни. Навроде: «я резал эти пальцы за то, что они не могут прикоснуться к тебе». Нетрудно догадаться, что козыревские пальцы сейчас страдали из-за невозможности прикоснуться не абы к кому, а именно к Полине Ольховской. Такое «целомудрие» не было вызвано ложной скромностью «грузчика». Просто с недавних пор у Паши не имелось даже физической возможности хоть ненадолго остаться с Ольховской наедине.

Да, какое-то время Полина официально числилась на больничном, и ее отсутствие на козыревском горизонте было более-менее объяснимо. Но теперь она вышла на работу – и что? Полина все равно продолжала пользоваться гостеприимством Ладонина, и отныне на работу ее привозили исключительно из Репино и исключительно на личной машине Игоря. Эта же машина забирала Ольховскую по окончании смены, поджидая в заранее оговоренном месте. Любые попытки Паши перехватить «любимую» во внеслужебное время и попробовать объясниться ни к чему путному не приводили – Полина упорно не желала говорить с Пашей ни на какие другие, помимо служебных, темы.

Самое «ужасное», что все это время Ольховская отнюдь не выглядела несчастной потерпевшей, то бишь недавней жертвой похищения и насилия. Напротив, в последние дни она как-то совсем не по-осеннему расцвела и на фоне всеобщего увядания природы ее светло-радостное состояние как-то особенно бросалось в глаза. Любому прохожему, задержи он свой взгляд на Ольховской чуть «на подольше», стало бы ясно: у этой девушки в жизни все хорошо, и идет она по жизни смеясь.

Как зовут причину этой удивительной «всехорошести», Козырев знал: имя ей было Ладонин, и в последние дни Паша серьезно готовился к очень жесткому и к очень мужскому разговору с неожиданно свалившимся на его голову соперником. И вот сегодня он, наконец, решился. Пришла пора «поговорить за акварель»! Ибо, как говорил шолоховский дед Щукарь: «бордюр» – плохая женщина, а вот «акварель» – хорошая.

Паша добрался до Караванной и перед битвой решил напоследок перекурить прямо здесь, у входа в офис Ладонина. Он не то чтобы нервничал – просто у него образовалась легкая одышка, и пауза напрашивалась сама собой. Впрочем, сигарета к ожидаемому результату не привела. Как раз в этот момент – в момент отсутствия ожидаемого результата – из стеклянно-прозрачной и матово-стильной двери учтиво вышел небольшого роста худой парень из охраны внешнего периметра.

Надо сказать, что Ладонин терпеть не мог быковатого и бритоголового мяса килограммов эдак под центнер, постоянно позиционирующего себя как «временные охранники», но «будущие бандосы». Именно так: даже не бандиты – бандосы. Бывшими бандитами были как раз Ладонины и Утюги. Вот эти – да! Они имели живые глаза, резкие движения и, что немаловажно, относились с чувством юмора к самим себе. Бандосы же всегда и во все времена похожи на накачанных коров с точно таким же выражением агрессивно мычащих глаз. А уж до классических гангстеров нашим бандосам все равно как… коровам до Алсу! Как говорил покойный сэр Лоуренс Аравийский: «…покалечены серьезно и непоправимо. Слишком много тела и слишком мало головы».[24]

Охранника звали Артем. Он чемпионствовал на ринге, был добр и уверен в себе. Именно поэтому Артем легко и частенько иронизировал, а в определенных ситуациях мог хоть сто раз извиниться перед кем угодно. Он знал, что если уж совсем невтерпеж, то одним незаметным выбрасыванием кулака он может выстегнуть человека, и этого знания ему было вполне достаточно.

Охранник внимательно всмотрелся в Пашу, своего в нем не признал (только спортсмен мог вот так вот, с ходу, заметить неотбитую на ринге кожу под козыревскими глазами), после чего вежливо поинтересовался:

– Чем я могу вам помочь?

– Веди к Ладонину, назначено! – нахально, но исключительно от неуверенности ляпнул Козырев.

– Слушаю-с, барин, – улыбнулся охранник.

Козырев ухмылку над собой понял и оценил. Сначала он даже хотел извиниться, но время было упущено – они уже поднимались по парадной лестнице на второй этаж. Кроме того, Паше вдруг стало малость неловко и обидно от того, что охранник так легко сумел его победить. «Грузчику» подумалось, что будь он на месте этого парня, то он обязательно сказал бы то же самое, но сказал бы задиристо, с издевкой. Охранник же выговорил приглашение подобострастно, и, странное дело, тем самым в итоге оно оказалось гораздо язвительней.

«Надо будет взять этот приемчик на вооружение», – успокоил сам себя Паша, решив больше к этой теме не возвращаться.

Они поднялись на второй этаж небольшого особнячка, стоящего практически на Невском, и здесь Козырев, к ужасу окружающих, со всего маху шарахнулся лбом в очередную модную дверь. Увы! На этот раз она оказалась не матовая, а прозрачная. «Интересно, – успел подумать Паша. – Как же это так получается: череп на лбу кожей обтянут, а звон раздается? Да еще и стекло вибрирует». Между прочим, Козыреву было по-настоящему больно. Из глаз брызнула невольная слеза, и он вошел в ладонинскую приемную, смешно потирая нос.

Секретарша Ольга деликатно сделала вид, что ничего страшного не произошло. Паша застал ее за чтением скандалезного Интернет-сайта «Компромат.ру», где нынче выложили очередную разоблачительную прослушку неких чиновников. За сегодня Ольга уже в пятый раз прокручивала эту запись – сливы и интриги нравились ей до ужаса.

– Здравствуйте, – приветствовала Козырева Ольга.

– Здрасьте, – ответил Паша. Поскольку в этот момент он все еще растирал нос и пытался скрыть слезы, то приветствие получилось довольно гнусавым.

Оля не удержалась и прыснула.

Через открытую дверь в своем кабинете внимательный Ладонин услышал и звон лба о стекло, и несдержанные смешки Ольги, а потому гаркнул:

– Я тебе еще когда велел что-нибудь на дверь приклеить?!

– Так некрасиво же будет! – ответила Оля.

Несмотря на молодость, Оленька была опытной секретаршей и прекрасно знала, когда можно отвечать так. Судя по ее ответу, настроение у Ладонина было благостное. Впрочем, всех этих тонкостей Козырев не знал и уловить не мог.

– Тогда напиши: «Ахтунг минен!» Хотя бы оригинально будет! – прокричал Ладонин. – Эй, кто там пришел? Проходите!

В это время из динамиков компьютера плавно потек он-лайновый компромат. Два мужских голоса переговаривали, а точнее будет – перетирали: «…Я передал Павлу, что его на должности утвердили. Так он теперь у нас за ушком чесать будет… – Пусть сразу же приступает к арестованным грузам…»

– Продолжаем пополнять коллекцию зажигалок? Скупаем в УСТМ[25] результаты ПТП[26]? – с этим вопросом Козырев шагнул в кабинет.

– Судя по компромату – оптом, – улыбнулся Ладонин и, вставая, протянул Козыреву руку.

Паша руку пожал и, понизив голос, доверительно сказал:

– Осторожней бы с этим надо.

– Ну, извини! Дизайн у меня такой. Экстримный.

– Да я не об этом – о пленках.

– О чем? – не понял Ладонин и тут же крякнул: – М-да… давайте я вам Интернет проведу, что ли? У меня тут у друга еще метров сто осталось. Так он где-нибудь к Инету подключится и до вашей Кушки дотянет.

– До «кукушки», – автоматически подправил Паша и почему-то тут же решил, что про их сленг Ладонину рассказать могла только Полина.

(На самом деле этот термин Ладонин помнил еще из репортажа господина Невзорова, когда тот был еще отмороженным Глебычем-600-SL. В том репортаже Невзоров показал гараж «наружки» и, по сути дела, расшиб одно из подразделений секретной милицейской конторы.)

– …Тебе видней, – согласился Ладонин. – Так чем обязан? Только давай условимся – начинай с плохого.

Козырев плотно закрыл дверь.

– Что, совсем дело дрянь?

– Смотря для кого. – Паша вольготно уселся в кресло, подтянул к себе могучую пепельницу и без спроса закурил.

– Если все плохо, так и скажи: «Игорюха, крепись!», – Ладонин произнес это почти серьезно.

– Игорь, у меня к тебе личное! – в упор произнес Козырев.

– Личное, так личное! Говори, – растерялся Ладонин. – Да, кстати… Самогон? Табуретовка?

– Воду «Перье» без газа, со льдом и с лимоном, – допуская подобный вопрос, эту эффектную фразу Паша выучил заранее.

– Во как! – удивился изыскам сотрудника «НН» Ладонин и по селектору спросил секретаршу: – Ольга, а что у нас есть с водой, со льдом, с лимоном и без газа?

– Ничего ни с одним из компонентов, – ответил динамик.

– Ладно, вечером поговорим, – Ладонин отключился, виновато улыбнулся и пожал плечами: «Извини, брат, не соответствуем».

– Ты какие виды имеешь на Полину? – прямо начал Козырев.

Ладонин вздохнул, встал и подошел к небольшому стенду, утыканному визитками.

Какое-то время Игорь бесцельно смотрел на них, после чего неожиданно резко сорвал одну и аккуратно положил перед Козыревым.

– Вот эта фирма занимается строительством коттеджей в Греции. Метр квадратный идет от 2200 евро. Вот там цена зависит от «видов». Но те виды – с террас на море, – объяснил Ладонин. – Ты понял, о чем я?… Тогда попробуй спросить меня еще раз.

– Между вами есть… что-нибудь?

– Еще хуже, братец кролик. Еще хуже, – лицо Ладонина стало печальным.

– Вот что!.. – Козырев начал привставать.

Хорошо еще, что не подпрыгнул, не подорвался, не схватился за близлежащие предметы. Может, именно это и дало ему шанс продолжить беседу в относительно комфортных условиях? На самом деле Козырев понимал, что ошибся – он не был готов к этому разговору. Но деваться было некуда. Теперь – говори, что думаешь, и будь, что будет! Достаточно уязвимая позиция, не правда ли?

– Нет! – нажал сзади на его плечи Ладонин. – Ты вот что: посиди-ка спокойно. Дискуссию я с тобой устраивать не намерен. Все-таки я чуток постарше и поопытнее тебя… Кстати, заметь, я не сказал «поумнее»!.. Так что выслушай теперь мой монолог.

Ладонин хотел вернуться и сесть в кресло за столом, но передумал и корректно устроился на стуле прямо напротив Паши.

– Пепельницей швыряться не будем? – спросил он, чуть передвигая ее для удобства.

– Не будем, – буркнул Козырев.

– И на том спасибо. Так вот. Целью твоего разговора является следующее: я отхожу в сторону. Так?

– Так.

– Нет, ты не понял, я не спрашиваю. Я же попросил – вначале будет мое слово, – поправил Ладонин. – Запомни, Паша. Для начала просто запомни: любые подобные переговоры, в какой бы манере они ни проистекали, нездоровы. Так два героя между собой делят…

Козырев слегка поморщился глаголом «делят».

– …Делят, делят. Именно так. Я бы мог порассуждать об этом, но не буду. А вот скажи мне: надо ли бить рожу парню, если ты застал его в постели со своей девушкой?

– Это когда как.

– А как когда?

– Ну… смотря как он себя ведет… – Козырев снова обозлился на себя, начиная понимать, что игра идет в одни ворота.

– Нет, не так! – хлопнул по столу Ладонин. – К нему претензий нет, если он, конечно, не друг семьи. Решение приняла ДЕ-ВУШ-КА! Понимаешь? С нее и спрос. В существительном «спрос» какой смысл? – Правильно, «спрашивать». Так, может, давай у нее и спросим? У Полины? Только не вызывая ее на любовно-треугольную правилку, как в кинофильмах семидесятых для школьников и подростков. На фига, скажи мне, ставить себя в положение… я извиняюсь… Ну, короче, ты понял. Мы спросим Полину своими действиями – скромными и тактичными. А она даст ответ своими. И если я или ты… Словом, кто-то из нас окажется с ней – то вот с этого момента, и именно с него, тогда и спрос… Но если это испортит отношения между нами… Ну, я даже не знаю, как это комментировать! Конечно, все это отнюдь не означает, что теперь можно, а вернее нужно, приходить кому-нибудь в гости друг к другу. Ты меня понимаешь?…

Под финал своего горячего монолога Ладонин немного сбился и смущенно полез за сигаретой.

– Так ведь условия не равны – у тебя изначально больше шансов, – немного подумав, заявил Козырев.

– А-а… – протянул Ладонин. – Понял. Так ведь если Полина только на мои деньги клюет, это означает, что тебе повезло. Сам посуди – зачем тебе такая?! А я – раскаюсь. Логично?

– Ты давишь, Игорь.

– Э-э, брат, не знаешь ты, что такое давить, – чуть в сторону проговорил Ладонин.

– Все равно мы с тобой не на равных, – гнул свою линию Паша.

– Так мы с тобой и в тайге голышом на равных не будем.

– Почему?

– По кочану! – Ладонин стал понемногу заводиться. – Я ведь не про игру в «норушку» говорю. Ты тут сидишь и намекаешь мне на некий теоретический поединок. Хорошо, пусть будет так. Хотя бы потому, что в зримом поединке твои шансы стремятся к нулю… И не надо гордо вскидывать подбородок! Просто жизнь у нас разная была. К тому же, если бы я на этот зримый поединок пошел, тогда в лучшем случае я – человек неумный. В худшем – непорядочный и стремящийся тебя унизить. Пойми, Павел, не в тебе дело. Ты – здоровый человек, только неопытный. Да и я своими скромными деньгами до кучи тебя раздражаю.

– Нет!

– Да, Козырев! Вот только не вздумай толковать об этом с Полиной. И себе насрешь, и мне.

– Я… – попытался вставить слово Паша.

– А я тебя умоляю: не вздумай произносить слово «любовь»! Это – еще сокровеннее.

Козырев осекся и принялся растерянно крутить пепельницу по столу. Раздался неприятный скрежет стекла по стеклу.

– Все-таки считаешь, что мне по жбану пепельницей – так оно лучше будет?

Козырев сердито оттолкнул пепельницу, и хрустальное стекло, соскочив со стола, с ужасным треском развалилось на тысячи осколочков.

– Ой! – извинился Паша.

– Ты, скорее всего, не в курсе, но долларов под триста эта фиговина стоит, – прикинул Ладонин.

В кабинет заглянула любопытствующая Оля.

– Смотри: а красиво получилось! – по достоинству оценил изящество россыпи стеклянных звездочек на дорогом паркете Игорь. – Может, и не убирать совсем? Назовем это… ну, скажем, «дизайн от Козырева». Ты, Паша, только не считай, что если между нами «гав-гав» не получилось, то ты зря приходил.

– Мне нужно… Короче, дай подумать, – поднялся Козырев.

– Это не мое право – давать тебе или нет, – протянул руку Ладонин.

Козырев пожал и вышел. Спускаясь по лестнице, он чуть не поскользнулся на мраморных полах. «Вот было бы мило! – подумал Паша. – Сворачиваю себе шею, и Ладонин на ладонях выносит меня в неотложку!»

Охранник Артем спокойно открыл перед ним дверь, поскольку находился рядом. Паша уже почти по-товарищески улыбнулся и жестом показал, что просит его пройти первым. Артему нечего было делать на улице, но жест он оценил, а посему с ответной улыбкой вышел.

На улице парни сказали друг другу «спасибо» и разошлись в разные стороны.

«Податься, что ли, в охранники? Интересно, сколько у Игоря за открывание дверей платят?»…

Четырнадцатого октября в одиннадцать часов пятьдесят пять минут долгожданно пали тяжкие оковы, а еще через пять минут в полном соответствии с пророчеством Солнца русской поэзии на центральной проходной «Крестов» Ростика радостно встретили свобода и четверо неизвестных под предводительством адвоката Генриха Семеновича, видимо, символизирующие братьев. Александр Сергеевич Пушкин ошибся лишь в двух моментах – темница во время этого знаменательного события не рухнула, а меча Чекмареву «братья» так и не отдали. Не то зажилили, не то застремались ментов.

Задерживаться подле постылых стен изолятора более, чем это предписывалось существующим на сей счет арестантским этикетом, народ не стал – наскоро распитая прямо на мостовой бутылка дорогого шампанского была изящно расколочена о красный тюремный кирпич, после чего именинник и гости с шумом погрузились в поджидавшие их тачки и с низкого старта ушли в сторону Литейного моста.

С противоположной стороны набережной об этом немедленно просигнализировал опять-таки Александр Сергеевич, но на этот раз не Пушкин – Нестеров. По его сигналу с улицы Михайлова на Арсенальную набережную неторопливо выкатился «семь-три-третий» Пасечника, водитель которого, визуально прикинув расстояние между ним и «бандерлогами», дистанцию пока решил не сокращать. Тогда же, на площади Ленина, зафырчал мотор «семь-три-седьмого»: «грузчики» Эдика вперлись взглядами в набережную, ожидая момента, после которого станет окончательно ясно, в какую именно сторону двинется объект – под мост, на мост или от моста.

И лишь экипаж «семь-три-пятого» в данную минуту не напрягался и никуда не спешил – Козырев и компания ждали возвращения бригадира, моложавая блондинистость которого отныне стала объектом насмешек в отделе как минимум на неделю. Иное дело, что содержание шуток, отпускаемых по поводу «новой внешности» бригадира, особым разнообразием, равно как искрометностью, не блистало.

Женщины в основном картинно закатывали глаза и игриво интересовались: «Мужчинка, а что вы делаете сегодня вечером?» Мужики были еще менее оригинальны и либо осведомлялись у Нестерова по поводу контрабандного товара «Титаник», либо плоско хохмили: «Сергеич, у тебя ус отклеился». Александр Сергеевич из вежливости улыбался, хотя ощущать себя эдаким вот клоуном было неприятно.

Это в прежние годы, когда вопросам персональной маскировки «грузчиков» уделяли самое серьезное внимание, такого рода карнавальность воспринималась как нечто обыденное. И, между прочим, с профессиональной точки зрения это было правильно. Теперь же, когда всю маскировочку составляют лишь кепки, очки да обшарпанные скрипичные футляры, в которых вместо скрипок хранятся пиво и бутерброды, пастижерские примочки на лице и голове коллеги-аксакала, ясное дело, смотрелись довольно дико. Потому-то все утро отдельческая молодежь и пялилась на Нестерова – вот только грустно, что в данном случае это она (молодежь) была «новыми воротами», а бригадиру, похоже, отводилась незавидная участь барана.

Александр Сергеевич отнюдь не бегом, не в панике и на истерике (мол-де: срываемся-едем-уйдет), а совершенно спокойно добрел до припаркованной у Финляндского вокзала машины. По дороге даже в ларек завернул, за сигаретами. Объяснение такой неторопливости у бригадира имелось, и для самого себя было сформулировано уже очень давно. Объяснение имело законченную форму постулата и гласило: «Двое гоняют – третий не мешай». Опыт показывал, что вести объекта днем, в центре города и тремя машинами – это все равно что втроем заниматься сексом с одной бабой. Нет, оно, конечно, в порнофильмах и не такое выделывают, но ведь и там во время самого процесса третий мужик, чаше всего, просто глазеет и пассивно ожидает своей очереди. Вот и экипажу Нестерова сегодня отведена точно такая же функция – «глазеть и ждать очереди». Хотя… По мнению бригадира, когда работа превращается в порнуху – это уже идеологически неправильно. Потому как все надо делать с любовью и не через… Ну, короче, вы понимаете…

– …Какие новости в эфире? Куда нынче везут нашего сибирского гостя?… Петергоф? Кунсткамера? Обзорная экскурсия по городу? – весело спросил бригадир, забираясь в салон «семь-три-пятого».

– Уже привезли, – отозвался Паша. – Как раз сейчас выгружаются.

– Во как?! Что-то они быстро. Раз так, одно из двух: либо в баню, либо…

– Точно, Александр Сергеевич, в кабак, – подтвердила Полина. – Ресторанчик на Шпалерной.

– А, знаю я это местечко. Мимо тыщу раз проходил, но вот внутри побывать так и не довелось. Интересно, как там насчет фейс-контроля – блондинов пущают?

– Пущают, туда всех пущают. На самом деле довольно заурядный ресторанчик: кавказская кухня, европейские цены и национальный менталитет.

– Национальный менталитет это как? – заинтересовался Лямка.

– Это худосочные студентки в стриптизе, хамоватые официанты в бабочках, использованные одноразовые шприцы в туалете и риск получить по физиономии после ноля часов, – пояснила Ольховская.

– И откуда это вам, Полина Валерьевна, такие подробности известны? Али водил кто? – с ехидцей в голосе спросил Паша.

После давешнего визита к Ладонину на Караванную эта самая ехидца при общении с Полиной у него пробивалась постоянно. Умом Паша понимал, что прежде всего это свидетельствует о его слабости, но, понимая это, он все равно ничего не мог с собой поделать. Короче, будем брать «не мытьем, так катаньем!» Иных аргументов, если честно, пока у него просто не было.

– …Точно так, Павел Андреевич, было дело, водил ухажер один. Такой, знаете ли… – неопределенно очертила

– Какой? – купился Паша.

– А тоже, как некоторые, все хрен с пальцем путал, – с неменьшим сарказмом парировала Ольховская, явно подразумевая под «некоторыми» Козырева.

– Ша, народ! Отставить разговорчики! Может, мне, как старшему, тоже будет дозволено высказаться? – встрял в перепалку молодых Нестеров, резонно опасаясь, что добром она может и не кончиться. – Значит, так: Павел, давай через мост на Литейный, оттуда – прямо. На Шпалерной днем парковочку фиг найдешь, поэтому прижмись, где бог пошлет. А уж мы там с Полиной ножками до точки прогуляемся, подывымось «шо це за идальня така?»…

– А я? Можно я тоже с вами пойду? – попробовал напроситься в попутчики Лямка.

– Забыл, чем закончился твой последний поход в заведение общепита? Вот, то-то же!! В машине останешься – будешь Козырева развлекать.

– Не переживай, Ваня, – подмигнула насупившемуся Лямке Полина. – Мы с Александром Сергеевичем еще одну зажигалку для тебя подмахнем.

– А вот этого не надо! – отрезал Нестеров. – Еще за прошлое огниво голова не отболела.

Плотность припаркованных в районе ресторанчика машин была даже меньше повседневной, из чего следовало, что нынешняя посиделка по случаю чудесного вызволения Ростика из «гестаповских застенков» носила камерный, почти семейный характер.

Метров за пятьдесят до точки опытный глаз Нестерова выцепил машину «семь-три-третьего», удачно втиснувшуюся между фургоном и микроавтобусом, а потому практически незаметную в пестроте и многообразии пасущегося на Шпалерной железа. А вот внимание Полины полностью сосредоточилось на стоящей у ресторана серебристой «Вольво». Ей вдруг показалось, что эту машину она уже видела раньше, и с каждым шагом подозрение лишь усиливалось.

– Александр Сергеевич, – Полина была так встревожена, что перешла на шепот. – Это та самая машина.

– Какая и где?

– «Вольво», A112МЕ. Видите? Это на ней меня увозили люди Ребуса. Только номера тогда были другие.

– Ты уверена?

– Да. Цвет, марка, антенна, а главное – зеленая подушка-крокодил на заднем сиденье.

– Возвращайся в машину, – быстро приказал Нестеров. – И носа оттуда не кажи.

– Поняла. Лямку к вам отправить?

– Не надо. Судя по тому, что все «грузчики» Пасечника толкутся на улице, а машины Каргина не видно, наблюдение внутри организовать не удалось. Так что нечего здесь лишний раз всем отсвечивать. Все, отвали. А я пойду, с Григорием парой слов перекинусь…

Пасечника Александр Сергеевич отыскал неподалеку, в зачуханной булочной-кондитерской. Николай Григорьевич с аппетитом поглощал сосиску в тесте, запивая ее не слишком привычным для себя напитком – пепси-колой.

– Что, на банкет не пустили? Пришлось перейти на подножный корм?

– Ага. Сказали, у них сегодня спецмероприятие, поэтому без галстуков не обслуживаем. И вообще – посторонних пускать не велено, потому как ресторан сдан в аренду до вечера и со всеми потрохами… Хочешь сосисочку?

– Премного благодарны. Позже. Как потопаем, так и полопаем. А Эдик где?

– На набережной перекрывает.

– Перекрывает или изображает активность?

– В принципе, там есть возможность из кабака задним служебным входом да через проходняки прямо на Робеспьера выскочить. Так что в данном случае Эдик действительно бдит (попрошу не путать с созвучным словом)… Да, слушай, я тут твоего знакомого встретил. Помнишь, майора из УБОПа, с которым вы этого же самого сибирячка месяц назад и брали?

– Кудрявцев?

– Во-во. Он самый.

– И где он?

– Да только что здесь крутился, контейнера тачек переписывал.

– Блин! Вокруг от количества «грузчиков» на квадратный метр уже и так глаза застит, так еще и инициаторы прискакали! Видать, ему без сводки НН совсем не засыпается, раз уж он завтрашнего утра дождаться не может… Вообще, если на это дело со стороны глянуть – это ж бред полнейший! Мы находим – они берут. Они выпускают – мы следим. А знаешь, что потом будет?… Потом, пока они будут анализировать – мы объекта маханем. А когда они, наконец, дадут задание крепить – мы будем в полной жопе. А все потому, что на паршивого баней не угодишь: ему либо жарко, либо не парко.

– Во-первых, не каркай. А во-вторых… Брось ты, Сергеич, сам ведь знаешь, что в УБОПе, что в УУРе, но в основном – они такие же бесправные твари, как и мы с тобой. Прикажут катать квадратное – будут катать. Это как у Юры Деточкина, привычка такая: ты догоняешь – я удираю, ты удираешь – я догоняю…[27] Да, слушай, мне Кудрявцев номер своего мобильника оставил, так ты на всякий случай перепиши, мало ли…

– Не надо, он у меня у самого где-то записан… Во, часом не твои голос подают?

Действительно, старшего «семь-три-третьего» запрашивал смотрящий за выходом «грузчик», который сообщил, что из ресторана вышел водитель серебристой «Вольво» и, похоже, собирается уезжать.

– Вова, это точно не объект?… Ну, тогда и черт с ним, – резюмировал Пасечник. – Пусть сваливает. Видать, плохо угощают, а пить за рулем не решается. Совестливый. А может, бабок на гаишников нет.

– Николай Григорьевич, спроси-ка у своего, в какую сторону «Вольво» пошла? – попросил Нестеров. – К Литейному?… «Семь-три-пятый», вызывает бригадир… Паша, в вашу сторону со Шпалерной сейчас будет выворачивать «Вольво»… Полина знает, какая, покажет… Поводите ее аккуратно, но не далеко, так, самую малость. Если что – кричите.

– Ты это зачем, Сергеич? – удивился Пасечник. – Нас же на связей не заряжали.

– Да так, надо одну идейку проверить. Да и мои пускай чуток разомнутся. Заодно стояночку поменяют.

Через пару минут Козырев отозвался:

– Александр Сергеевич! Мы за «Вольво» ушли направо на Робеспьера. Здесь у нас остановочка. Механик из машины не выходит, похоже, ждет кого-то… Во… Точно… У нас выход объекта…

– Вы «семь-три-седьмого» в окрестностях наблюдаете?

– Их здесь нет.

– Хорошо посмотрели?

– Нормально посмотрели.

– Ч-черт! Григорьич, узнай, где этих чертей носит? Тех, которые, по твоим словам, якобы сейчас не бздят, а бдят.

Заметив, что посетители булочной уже проявляют к ним нездоровый интерес. Пасечник вышел на улицу и уже там заголосил:

– «Семь-три-семь» бригадиру «семь-три-третьего». Эдик, ваша настроечка? В каком месте на набережной вы стоите?…

– Что за шум, а драки нет? – через некоторое время отозвался довольный голос Каргина. – Чего раскричались, отцы-командиры? Мы на Чайковского, в «Колобок» заскочили… Заканчиваем трапезу и возвращаемся на точку. Кстати, кому пирожков прикупить? Есть с мясом, с капустой…

– А не засунул бы ты себе эти пирожки знаешь куда?! – это в радиопереговоры двух бригадиров вклинился третий.

Поскольку Нестеров в данный момент находился рядом с Николаем Григорьевичем, его станция сейчас страшно фонила и, пугая прохожих, периодически издавала свистяще-ухающие звуки.

– Мои приняли груз. Там, на набережной. На твоей, кстати, точке.

– Во дела! – сказать, что Эдик был удивлен, – ничего не сказать. – Они же полчаса как за стол сели, небось еще до перемены блюд дело не дошло.

– Давай мотивацию поступков объекта ты потом проанализируешь, а?… Прими настроечку по «семь-три-пятому»: серебристая «Вольво», груз с механиком по Робеспьера вверх.

– Понял тебя, Сергеич. По набережной вверх. Все, не боись, мы их в два счета догоним, – с этими словами Каргин спустился с небес, то бишь из радиоэфира на землю и, расталкивая народ, кинулся к машине, оставив на кассе пакет с горячими пирожками.

– А Ростик, оказывается, далеко не дурак – классная у него придумка с кабаком получилась, – не без одобрения крякнул Нестеров. – Небось, не только наш Эдик, но и рубоповский Кудрявцев купился: народ-то на именинах наверняка, и правда, до вечера гулять будет, а именинник тем временем тихо и по-английски свалил. И отнюдь не в аэропорт… Николай Григорьевич, у тебя в машине местечко лишнее найдется?

– Для хорошего человека ничего не жалко. На худой конец – потеснимся, – обнадежил Пасечник. – Главное, чтоб твои, пока Эдик раскочегаривается, его не маханули.

– Ты за своих переживай, а за моих я уж как-нибудь сам отвечу…

Минут через десять на трубку Нестерову позвонили. К тому времени «семь-три-третий» борт, на котором временно гостил Александр Сергеевич, не сильно торопясь, но неизбежно сближаясь с остальными участниками пробега, катил по Лиговскому проспекту.

Звонила Полина:

– Подъезжаем по Лиговке к Московскому проспекту. Александр Сергеевич, я вот о чем подумала: раз уж это та самая «Вольво», так может, она объекта в тот же самый дом везет? Я имею в виду дом в Шушарах.

– Полинушка, а ведь это мысль! Умница! Сейчас попробуем это дело проверить. Если срастется – с меня шоколадка.

Восхищенный сообразительностью своей ученицы, бригадир расцвел, как маков цвет, и кивнул водиле Пасечника:

– Давай-ка, брат, сразу за мостом налево, по Витебскому уходи.

– Так ведь они прямо, на Московский проскочили?

– А мы с тобой налево, в обход двинем, – подтвердил Нестеров.

И, поймав недоуменный взгляд Пасечника, пояснил:

– Не боись, Николай Григорьевич, не потеряемся. Я, похоже, знаю, где сегодня нашему сибирскому гостю постель накроют…

Через полчаса молодые «грузчики» Пасечника пешим ходом встретили серебристую «Вольво» в Шушарах на улице Садовой, проведя ее vip-пассажира до печально известного Полине частного дома со сплошным двухметровым забором. Спустя два часа метрах в семидесяти от дома остановился крытый «армейский» ГАЗ-66 с табличкой «Пустой» на лобовом стекле. Водитель «газона» вылез из машины, тщательно закрыл дверцы кабины, проверил навесной замок фургона и, меся сапогами грязь, отправился в сторону шоссе, где в темноте уже зажглась неоном надпись – Motel.

Еще через пять минут с прилегающих к дому улочек в сторону города подорвались три легковых автомашины, увозящие в контору экипажи Нестерова, Пасечника и Картина. С этого момента «грузчики» закрытого поста, размещенного в фургоне «газона», заступили на ночную вахту, вооружившись биноклями, длиннофокусной оптикой, прибором ночного видения, бутербродами и пустыми пластиковыми бутылками для «по нужде». Кстати, с некоторых пор, а точнее – после недавней отечественной кинопремьеры, в родном оперативно-поисковом управлении иначе как «Ночной дозор» эту бригаду никто из своих уже не называл.

А что? В принципе, очень похоже.

– …Вот ведь какой сволочной объект нынче пошел! Сутки как из тюрьмы, вечером самолет, от Шушар до Пулково десять, ну пятнадцать, минут езды… Казалось бы – сиди себе тихонько и не рыпайся. Так нет, снова в город понесло, да еще и с самого ранья, – разорялся Лямка, вольяжно развалившись на заднем сиденье. Экипаж «семь-три-пятого» поспешал из конторы навстречу команде Эдика Каргина, которая час назад приняла объекта и теперь таскала его где-то в районе Купчино.

– Вань, они его приняли в начале одиннадцатого. По-твоему это «рань»? – усмехнулась Полина.

– Для меня – «рань», потому что лично я, например, опять не выспался… И чего мы с этим Ростиком носимся, не понимаю? Пусть уматывает в свою Сибирь – будто у нас своих, местных объектов не хватает.

– Лямка, кончай балаболить! – миролюбиво попросил Нестеров. – От твоего нытья уже в ушах звенит.

– Я не ною, Александр Сергеевич, я просто размышляю. Правда, размышляю вслух.

– Понятно, «я не такая – я жду трамвая». Но хотя бы минуту ты можешь помолчать? Паша, запроси настроечку Эдика.

– «Семь-три-семь», «семь-три-семь», ответьте «семь-три-пятому». Ваша настроечка?…

Вместо отзыва в радиоэфире в кармане пиджака завибрировала мобила бригадира. На экране высветился номер Каргина, из чего следовало, что у Эдика для Нестерова имеется некая конфиденциальная информация, не предназначенная для ушей дежурного по Управлению.

– Сергеич, у нас тут такая канитель нарисовалась. Около метро «Звездная» Ростик вышел из вчерашней «Вольвы», пошарился по рынку (скорее всего, проверялся, но не факт) и минут через пятнадцать вернулся к метро. Здесь он сразу тормознул белую «восьмерку», проехал на Димитрова и припарковался во дворе дома 18 первый корпус. А вот дальше неудобно получилось: пока мы искали толковую стояночку, Ростик прошел ко второму корпусу и нырнул в подъезд. Мой «грузчик» за ним сперва не поспел, а потом еще и с домофоном не совладал. Словом, девять этажей и на каждом по шесть квартир с сомнительной перспективой установления адреса.

– Прелестно. А белая «восьмерка», я так понимаю, уехала?

– В том-то и дело, что нет. Так и стоит, у первого корпуса, и водила из тачки не вылезает. Это меня, признаюсь, немного радует, и все же… Вы скоро нарисуетесь?

– Минут через десять.

– Ждем вас с глубоким нетерпением. Как подъедете, сразу за вторым корпусом – поликлиника. На мой вкус там довольно уютная бухточка для парковки.

– Понял, спасибо.

– Только давайте, мужики, побыстрее. А то чегой-то мне не нравятся и окрестный пейзаж, и слишком активная жизнь нашего подопечного.

– Хочешь сказать, что лучше бы он был не активным бандюганом, а пассивным гомосексуалистом?

– Точно, причем на зоне, – хохотнул Эдик. – Кстати, Сергеич, знаешь новую хохму про бандюков? Короче, с бандитской стрелки выносят умирающего, окровавленного братка. Он делает последнее усилие, приподнимается с носилок и шепчет: «Братва, передайте нашим… если у гранаты вырвать чеку – она взрывается»…

Нестеров отключил трубу и, отсмеявшись, скомандовал:

– Паша, ориентир угол Димитрова и Будапештской. Поспешай, пока они не в движении.

– Есть поспешать, – отрапортовал Козырев и зевнул так, что едва не свернул челюсть.

– Вот видите, Пашка тоже не выспался, – немедля констатировал Лямин. – Что? Тоже вчера эту позорятину смотрел? Надрали нашим попки, как младенцам. Ошизеть, правда?

Козырев в ответ лишь утвердительно кивнул головой.

Накануне он действительно лег спать довольно поздно, но (13 октября 2004 года сборная России по футболу сенсационно проиграла сборной Португалии со счетом 1:7) вовсе не потому, что смотрел футбол, до которого был не самый большой охотник. Просто вчера у него наконец состоялось примирение… Увы, не с Полиной, а всего лишь с Михалевой. Но и такое примирение далось ему не просто: Людмила Васильевна принципиально не повелась ни на килограмм «белочек», ни на новые тапочки. Сломалась она лишь после того, как Паша выложил на стол самый убойный козырь – купленную за семьдесят рублей в «Букинисте» ветхую брошюру «Диспут о хулиганстве», выпущенную в издательстве «Пролетарий» в 1927 году. Козырев знал, что соседка была сама не своя до таких, по ее собственному выражению, «мулек». Как результат, они прочаевничали до часа ночи, выхватывая и зачитывая вслух самые яркие, самые смешные куски из реальной жизни советских хулиганов, каковых в брошюре имелось предостаточно. Более всего Михалеву умилил такой эпизод:

Заметь, Паша, какие люди были – богатыри!

Ах, как это романтично!

«Представь – „разбросал милиционеров“, – Михалева мечтательно закатила глаза и вздохнула: – Да, вот это настоящий мачо!».

Ну, и какой же он после этого хулиган? Человек дарил людям радость, а его за это в каталажку. А эти тоже хороши – неужели так сложно было поцеловаться? А, Паш?…

В ответ на это Козырев лишь буркнул что-то неразборчивое – в отличие от соседки, к тому времени он уже давно клевал носом…

– А ну тихо всем!!! – неожиданно рявкнул Нестеров, хотя в этот момент в салоне «семь-три-пятого» и так все молчали. О своем и в тряпочку. – Паша, сделай громче!

Козырев привычно пошебуршил правой рукой рядом с коробкой передач, и из динамика, зашитого в левую пассажирскую стойку, грянул истеричный голос Каргина. Эдик нервно запрашивал дежурного центральной конторы.

– …Диспетчер! Диспетчер!.. Вызывает «семь-три-седьмой»!.. Во дворе дома 18 корпус 1 по улице Димитрова совершено преступление. Из автоматического оружия обстреляны выходивший из парадной неизвестный мужчина и двое его сопровождающих.

– Вас понял, «семь-три-седьмой», – «совершено преступление»! Действуйте по обстановке… Ждите инструкций… Повторите настройку груза.

– Груз в адресе, Димитрова 18 корпус 2… Блядь, «восьмерка» уходит…

– «Грузчики»… Тьфу, ч-черт… Эдик, твою мать, не понял – какая «восьмерка»? Кто уходит?

Практика показывает, что в подобных экстренных ситуациях свод условных выражений, созданный для конспиративного обращения в радиоэфире, либо забывается сразу, либо отметается напрочь для простоты, а главное для быстроты общения. «Диспетчер» на Центре был человеком опытным, следовательно, его переход на «удобоваримую» речь шел по второй категории.

– Эдик, еще раз: в кого стреляли?… Трупы есть?… Что передавать в Город?

– Откуда я знаю, в кого стреляли?! – с этого момента диалог в эфире пошел исключительно открытым текстом. – Откуда я знаю, есть там трупы или нет?! Я туда не подходил и почему-то не хочется… Стреляли из дома напротив, но я не эксперт… Короче, передавай что есть! Да, а уходит «восьмерка», на которой привезли «груз»… Пустая, в смысле без «груза». Вот только не спрашивайте, какого хрена она все это время здесь делала? Может, ее водила отмашку на выход потерпевшего, чтоб он был здоров, киллерам давал?

– Эдик, рядом со мной «семьсот второй». Как поняли?

– Понял, готов внимать, получать инструкции и соответствовать.

– «Семьсот второй» приказывает «семь-три-седьмому»: принять под НН уходящую «восьмерку». Одного «грузчика» оставьте у второго корпуса для контроля за возможным выходом объекта и для связи с «семь-три-пятым». Он скоро будет на точке. Как поняли?

– Да поняли, поняли… «Семь-три-пятый», ответьте «семь-три-седьмому»… Сергеич, короче, у нас тут полный пиздец…

– Мы слышали, можешь не повторять. Кого из своих оставил?

– Хыжняка. Только вы его, если что, с собой заберите, не то в свидетели загребут. А то и в подозреваемые.

– Понял, заберем. Успехов вам.

– Успехи, блин, у Стаса Пьехи. А у нас тут полный Боря Моисеев…

Сорокасемилетний полковник Анатолий Евсеевич Стародубов пил чай в кабинете начальника седьмого отдела УБОП. По непонятной причине сам начальник до сих пор не вернулся из командировки в стольный град Выборг, а потому кипятком и разговорами московского гостя развлекал Дима Кудрявцев. Вообще-то, знающие люди шептались, что основной причиной, по которой начальник столь рьяно и дотошно рыл угро-финскую землю, собственно, и был Анатолий Евсеевич, с которым босс якобы с каких-то очень старых и очень кислых щей состоял в неприязненных отношениях. Хотя кто это может знать наверняка? А наверняка известно было, что Зам Пиотровского, малость тяготившийся обществом Анатолия Евсеевича, при каждом удобном случае сплавлял его от себя на милицейскую периферию. «Поближе к фронту», – как он это называл. В последние дни Стародубов так и кочевал: то в УУРе у Есаулова пивка попьет, то в УБОПе с операми почаевничает. Это ли не малина?!

Чаепитие текло тихо и мирно до того момента, когда дверь вдруг как будто подорвали ручной гранатой. В кабинет влетел обычно медлительный амбал Валя Карасев (тот самый мастер по вышибанию дверей и мозгов!). В руках Валентин сжимал полуторалитровую бутылку с пепси-колой, которая, шипя, выливалась, отрыгивая на порог кабинета.

– Дмитрий Константинович! – окрикнул он Кудрявцева. – Дежурный на проводе, голосит: в Купчино Прайс-Листа завалили! А еще на прямом Фадеев из ОПУ, вас спрашивает.

– Какого черта!.. – начал выговаривать Стародубов, но поперхнулся сухариком.

– Все, Захарыч, дочирикался!.. А ведь предупреждали его, что одна жопа на двух ямах долго не усидит, – по-своему среагировал на это сообщение Дима и, выпрыгнув из-за сейфа, метнулся в дежурку.

Анатолий Евсеевич почувствовал, что информация действительно важная, отставил недопитый чай, прошел в соседний кабинет и шепотом спросил у Карасева:

– А Прайс-Лист кто?

– Депутат нашего законодательного собрания. Жутко коррумпированная и ублюдочная личность со связями в криминале и во властных структурах города, – как можно доступнее объяснил Валентин.

Через пару минут из дежурки на бегу заглянул взбудораженный Кудрявцев и выкрикнул подробности:

– Звонили из ОПУ, нашего Ростика провели до дома, с чердака которого стреляли в депутата. Сейчас тачку, которая забрала Ростика с напарником сразу после стрельбы, тянет наружка… Вот такие дела! Ай да, Нестеров, ай да сукин сын!

– А Нестеров кто? – снова поинтересовался Анатолий Евсеевич у Валентина.

– Старший экипажа «наружки», подполковник, мировой мужик.

– Вы что, в курсе имен и должностей негласных сотрудников Главка? – малость обалдел от подобного режима секретности Стародубов.

– А вы считаете, что империалистической разведке это интересно? – схохмил Карасев и странно вскинул брови в сторону москвича. Тот, поддавшись общему настрою, лишь поднял руки и слегка помахал ими: «Извините, я здесь новенький, больше не мешаю».

Из коридора тем временем доносилось: «Сергеич, а сколько их?», «Оп-паньки!!!» «Какое направление? А точнее?!!!», «Понял! Вылетаем! Цулую!» Затем все услышали звук брякающей трубки и окрик: «Сбор морской пехотой! Метнулись!» Находившийся в кабинете народ рванул из кабинета. Вместе с ним и Стародубов, поддавшийся этой волне энергии, как на трибунах при решающем матче «СССР-Канада».

– А ты… А вы куда, Анатолий Евсеевич? – проталкиваясь в двери на этаж, изумленно осведомился Карасев.

– Я как все! – не понимая, что на него надвигается циклон, гордо отрезал Стародубов.

– Ну, гляди, Че Гевара, это вам не правозащитников по Красной площади гонять! – усмехнулся Валентин, проверяя на ходу обойму. – Елки-моталки, всего два патрона осталось!

– А где остальные четырнадцать? – уже на выбеге из здания дошло до москвича.

– Да вчера на Финском заливе перед девками выкобенивался… – раскрыл сущую правду капитан милиции Карасев.

Около входа в соседнюю с конторой пышечную очень вовремя под руку попались Миша и Паша Ивановы. Братья мигом остановили микроавтобус турфирмы «Невские просторы» и принялись весьма доходчиво убеждать водителя в необходимости исполнить гражданский долг: «Если ты, хайло частнопредпринимательское, еще слово через губу переплюнешь, то свои права в Обводном канале вылавливать будешь. А вашему генеральному директору передашь вечером, что Паша и Миша срали на его высокопоставленных австрийских гостей именем Герхарда Шредера!» При этом Паша вытер измазанные сахарной пудрой пальцы о лацкан экипировки работника туриндустрии. Понятно, что после этого шофер не мог не оказать посильное содействие правоохранительным органам.

Уже по пути выяснили, что на все про все – два пистолета Макарова и одни наручники, а в территориальный отдел позвонить, естественно, забыли. Впрочем, в какой именно отдел следует звонить, старший «группы захвата» Кудрявцев пока еще не знал – маршрут он прокладывал по вешкам Нестерова, с которым каждые две минуты созванивался по мобильнику. Пока «грузчики» тащили Ростика по Славе в сторону Ленинского проспекта, на этот раз вечные в этих краях пробки были только на руку оперативникам.

Стародубов закрыл глаза и прислонился лбом к холодному подрагивающему стеклу. Его несло закручивающимся внутрь вихрем, и сейчас он никак не мог сконцентрироваться. В данную минуту братья Ивановы больше всего напоминали ему анархистов из «Оптимистической трагедии». Валя Карасев – романтика-бомбиста. Кудрявцев – разочаровавшегося в монархии ротмистра. Мяукин – меньшевистскую выскочку. Малиян и Лилеин больше походили на матерых мастеров с Путиловского завода, освобожденных амнистией 1905 года. Словом, у полковника складывалось такое чувство, что еще пара минут – и он, Анатолий Евсеевич, с бронедивизионом ворвется в Таврический дворец и объявит о роспуске Учредительного собрания.

Машину, в которую загрузились Ростик с неизвестным, заприметил Юра Хыжняк – «грузчик», оставленный Эдиком Каргиным на Димитрова. Оставленный следить за выходом из второго корпуса, Юра инстинктивно переместился в конец дома – подальше от того места, где произошло убийство или покушение на убийство. (Уточнять у Хыжняка не было ни малейшего желания – покойников он недолюбливал. А спроси его «почему»? – так, сразу, наверное, и не ответил бы.) Едва Юра занял временный наблюдательный пункт в довольно куцых, по причине несезона, кустах, как из последнего подъезда, нервно озираясь по сторонам, вышел Ростик, а вслед за ним высокий парень в армейском камуфляже. Они быстро пересекли площадку перед домом и двинулись в сторону поликлиники – «уютная бухточка», кажется, так совсем недавно окрестил это местечко бригадир. А здесь, уже под парами, их поджидала серая «Ауди», которая рванула с места в галоп и понеслась по Будапештской. Юра в отчаянии выскочил на проезжую часть, вглядываясь им вслед, и едва не был задавлен только что подскочившим к точке «семь-три-пятым» Нестерова.

Словом – свезло, не упустили, вскочили на хвост. А минут через пятнадцать, когда к погоне присоединился еще и экипаж Пасечника, то совсем полегчало. Опять же пробки – шаг влево, шаг вправо, оно, конечно – побег, да только поди сделай этот шаг. Так, в «старт-стоповом» режиме дотянули машину с Ростиком до проспекта Народного Ополчения, с которого та ушла направо, на Краснопутиловскую. На этом участке Козырев обошел «Ауди», притопил и оторвался вперед метров эдак на двести, притормозив у автобусной остановки. Здесь Лямин вышел и вразвалочку направился к ларьку, имитируя покупателя жвачки «Орбит» без сахара. Тут подоспела настроечка от Пасечника – в районе бывшего строительного магазина машина объекта свернула во дворы улицы Червонного Казачества. По всем ощущениям, дело шло к финишу, к финишу промежуточному, поскольку финальным аккордом должен был стать вечерний вылет Ростика в Иркутск. (Хотя, по возможности, желательно было вернуть его обратно в «Кресты».)

– Сергеич, у нас выгрузка в районе 38-го дома, – доложился по станции Пасечник, – Вышли трое, включая объекта и водителя, машину закрыли, стоят на месте… закурили, дальше не двигаются. Похоже, изучают поляну. Боюсь, сделать точный адрес будет проблематично. Правда, вокруг эдакое царство «хрущевок» – сплошь пятиэтажки и немного девятиэтажных кубиков.

– Ориентируй нас дальше, но твои пусть делать адрес не суются. Мы с Полиной сейчас подтянемся и попробуем сыграть вариант «семейная пара».

– Понял тебя. Ориентируем. Ждем…

– Мы стоим с торца сорокового дома, – через пару минут подал голос Нестеров, – Объекта пока не видим. Что там у вас?

– Мы докурили. И теперь медленно движемся, но не к 38-му, а мимо, скорее всего к следующему, 36-му дому. Да, похоже, так и есть.

Бригадир и Полина перебежками обогнули сороковой дом и здесь, не зная местности, выскочили аккурат в районе детской площадки, примыкающей к дому № 36. Здесь пространство было почти открытым, а посему они сразу же увидели Ростика и его товарищей, медленно идущих вдоль дома. Но и те, в свою очередь, засекли «грузчиков», поэтому Александру Сергеевичу и Полине ничего не оставалось, кроме как через площадку направиться в их сторону. Первый подъезд, второй, третий… Они шли встречными курсами, и при таком темпе точкой их сближения должен был стать предпоследний подъезд, около которого прогуливалась молодая мамаша с коляской.

«Грузчики» добрались до этой точки первыми. Бригадир взглядом указал Полине на коляску. Понимающе кивнув, Ольховская подошла к мамаше и затянула традиционное: «ути-пуси-кто-это-у-нас-тут-ой-какой-холешенький-агу-агу»… Троица подошла ближе. Теперь почти не оставалось сомнений, что им нужно войти именно в этот подъезд. И это уже было маленькой победой! Нестеров затылком чувствовал, что его изучают, и понял – долго так продолжаться не может, придется отвечать. И, выждав паузу, он все-таки повернул голову, встретившись глазами со всеми троими, хотя «Инструкция по организации НН» делать этого и не советует. В одном из спутников Ростика Александр Сергеевич с удивлением опознал… Валеру Россомахина, сиречь объекта «Задорный», которого они таскали из Пулково в кафе «Дэ Фэ». Бригадир вздрогнул! Его, ныне «моложавого блондина», Россомахин едва ли узнал, а вот Полину вполне мог – она девка, что и говорить, видная. Но как раз в этот момент Ольховская склонилась над коляской, недвусмысленно дав понять, что попытается взять малыша на руки. Закудахтав, мамаша принялась активно, но вежливо пресекать проявление чадолюбивых эмоций со стороны незнакомой девицы, и с этого момента троица окончательно потеряла к ним интерес. Короче, пронесло.

Ростик и его спутники вошли в подъезд. Нестеров взял Полину под руку и тоже потянул ее внутрь. Они вошли в пахнущий сыростью полумрак и остановились на первом лестничном пролете перед металлическими почтовыми ящиками. Услышав их шаги, трое наверху, похоже, так же притормозили. «Газету достань», – громко и довольно грубо приказал Нестеров. Полина посмотрела на него непонимающими глазами, и бригадир кивком указал ей на сумочку. Ольховская недоуменно открыла ее, и тогда Александр Сергеевич, рывком выхватил сумочку из рук, вытряхнул ее содержимое на грязный бетонный пол. Раздались характерные грохот и звон, издаваемые энтропией предметов, традиционно хранящихся в дамских сумочках. «Вот нерпа глупая! – снова очень громко ругнулся Нестеров, – Вечно у тебя все из рук валится! Ну, что пялишься? Я не собираюсь поднимать твое барахло!» В эту секунду Александр Сергеевич был настолько убедителен в образе супруга-хама, что от мгновенно вспыхнувшей обиды в глазах у Полины блеснули слезы. Но зато нестеровский рык окончательно успокоил и Ростика – на втором этаже наконец позвонились в дверь и через пару секунд гостей пустили внутрь. «Квартира пятьдесят шестая, в адресе как минимум четыре человека», – прикинул Нестеров и махнул рукой Полине, мол, собирайся, уходим. Они медленно вышли из подъезда, свернули за угол дома и… облегченно выдохнули. Бригадир достал мобильник и принялся набирать номер Кудрявцева. Полина теребила в руках сумочку и молчала, боясь нервной дрожью выдать себя – ей не хотелось, чтобы Нестеров догадался, как ей было страшно.

По лестнице поднимались в следующем порядке: впереди, с подобранным во дворе ящиком из-под пива в качестве ударно-дробящего орудия, Дима Кудрявцев. У него не было пистолета, но он являлся инициатором и наиболее закаленным в боях, а следовательно, должен был идти первым. Далее – Малиян с наручниками, в которые он вцепился, как в кистень, просунув пальмы в сомкнутые кольца. Затем Паша и Миша с одним «ПМ» на двоих (правда, патронами у них были набиты даже карманы пиджаков). В середке запыхавшийся Анатолий Евсеевич, которого персонально страховал Валя Карасев с загнанным в ствол первым патроном. И, наконец, Жора Мяукин, наматывающий ремень на кулак.

Лилеина оставили бдить на той стороне дома, под окнами. Любопытствующий Александр Сергеевич в нарушение всех приказов напросился к нему в напарники – бригадиру очень хотелось своими глазами увидеть результаты нелегкого «грузчицкого» труда. Здесь Лилеин вооружился найденной пустой бутылкой из-под шампанского («Любимое! – сладкое», – прочитал на этикетке сыщик), а Нестеров раскопал для себя тяжеленную мокрую доску.

У дверей отдышались. Кудрявцев обвел взглядом свою «повстанческую армию» и шепотом приказал:

– Ша, народ! Думать некогда! Товарищ полковник, вы, извините, но на мента вы не тянете. Так что звонить вам, а мы – за «шторы». Если откроют, то скорее всего через цепочку. Тогда с вас – экспромт. Не подведите, теперь не до шуток. Если переговоры начнутся за закрытой дверью, то в полемику вступает Шварценеггер. Слышь, Валя, эта песня посвящается тебе. А далее уж мы: кто багром, кто батогом – словом, по обстановке!

Кудрявцев закончил речь и, не дав выйти на волю звуку из открывшегося рта Стародубова, нажал на кнопку звонка. Раздалась мерзкая мелодия, а табунок сыщиков тем временем исчез за пролетом лестницы. Дверь приоткрылась на цепочку, и в проеме донеслось: «Горыныч, тут по телику передают – в Мурманске восемь баллов штормовое предупреждение! А у нас – тоска!» Через цепочку глянула наглая харя и спросила:

– И что теперь?

– Извините, а вы случайно не подскажете… – Анатолий Евсеевич на ходу и мучительно придумывал легенду. Она никак не желала придумываться, между тем пауза затягивалась, и полковник понял, что срочно пора говорить хоть что-то. – Вы не подскажете: это какой этаж?

На последнем слове Стародубов в ужасе закрыл глаза, явственно ощутив дебилизм своего вопроса. Малиян от бессилия разжал пальцы и выронил браслеты – наручники скользнули за батарею и остались там навсегда. Карасев схватился за виски и тихо осел на ступеньки. Паша и Миша в голос захохотали. Кудрявцев и тот не удержался: «Ни хера, залегендировался! Внешняя разведка – не ниже!»

Шизофренический бред Стародубова и лошадиное ржание Ивановых спасли. Цепочка со звоном слетела, и приблатненный паренек – он же давешний водитель «Ауди» по кличке Гусь, – произнес:

– Тебе, дэбил чумазый, видно неймется? Айн момэнт!

После этого Гусь неожиданно ударил лбом в переносицу Анатолия Евсеевича, сделав шаг на лестничную площадку. Один-единственный шаг, но и этого было достаточно, чтобы «группа захвата» без особого труда смяла Гуся и ворвалась в хату. В коридоре Паша Иванов всадил четыре пули в потолок, а его родственник заорал: «По шконкам, суки, законный вор в бараке!!!»

И понеслось!

Во время выстрелов Паши Лилеин метнул с улицы пустой бутылкой аккурат в окно кухни. Это «озорство» спасло жизнь Мяукину, так как в момент ответной стрельбы по оперу Россомаха невольно обернулся на звон разбитого стекла и… промахнулся. В свою очередь Паша из-за Мяукина набил Валере ноги свинцом оставшихся патронов. Правая россомахинская отяжелела на 32 грамма – четыре пули легли одна к одной. Разумеется, так вышло случайно и второй раз не получится никогда. Впрочем, Паша сие не анализировал.

– Иш, характерный! – вбивая новую обойму, вслух возмутился он и сплюнул.

Разобиженный Мяукин тут же добавил Россомахе по голове скороваркой с грибным супом – хорошо еще, что хозяйка притона Томка только-только поставила суп на плиту. В противном случае могли быть ожоги. А в соседней комнате в этот момент старинным трюмо накрыло Малияна. Лежа, он нащупал флакон духов и, метнув его из неудобного положения, попал в «десятку» – сломал нос визжащей Томе, которая, спасаясь от шухера, забилась под рваное ватное одеяло.

– А-а-а, с-у-уки, на свастику порву!!! – отреагировала на покушение Тома и ловко вцепилась когтями в лицо майора. Немилосердно отбиваясь от хозяйки притона, Малиян успел несколько раз ткнуть гантелей Ростика, которому за минуту до этого досталось от Кудрявцева пластмассовым ящиком в голову. Ростик ойкнул, и тогда подскочивший к нему Валя Карасев принялся озверело забивать его ногами в угол коридора.

Тем временем малость оклемавшийся Анатолий Евсеевич не по возрасту юрко вскочил с коленей и нарвался на удар в пах – бил временный сожитель Томки по кличке Кроха. Бил профессионально, по-спортивному, перебрасывая тяжесть тела вперед. Кроха пытался прорвать окружение любой ценой, потому как девять месяцев назад без разрешения покинул периметр колонии строгого режима в Архангельске. Почему-то ничего не почувствовав, Анатолий Евсеевич вошел ему в ноги, приподнял и занес в прихожую. Здесь Кроха внезапно потерял сознание, звезданувшись головой о стальной турник, висящий ниже антресолей. Ощутив в руках свинцовую тяжесть бессознательного тела, Стародубов сделал еще пару шагов по коридору и швырнул Кроху в дальний угол. Бросок производился с размаха, Кроха весил 109 кг и поэтому практически раздавил бодавшихся в том самом углу Валю Карасева и Ростика.

Обиженный Гусь, по телу которого протопала сапогами вся «группа захвата», кинулся на полковника Стародубова с финкой и разрезал ему бедро. Анатолий Евсеевич автоматически обхватил обидчика, продолжая наступательное движение, но только вперед. Скорость он при этом набрал адскую и вылетел в обнимку с Гусем в открытое окно со второго этажа, прихватив с собой трехлитровую банку компота и спортивную сумку, набитую оружием. Разящая боль немедленно добралась и скрутила, и Стародубов успел подумать, что умирает. Находившийся в непосредственной близости Нестеров, как опытный бейсболист, с оттяжкой шарахнул доской по Гусю, пытавшемуся вырваться из объятий москвича. При этом он ощутимо задел висок и ухо Стародубова. От этого удара у полковника наступила полная атрофия чувств, и под протяжные вопли сирены спешащего на подмогу наряда Кировского РУВД Анатолий Евсеевич, наконец, потерял сознание…

Когда Нестеров вернулся к машине, то застал в ней одного только Лямку, развлекающего себя игрой в змейку на мобильном телефоне.

– Ну, конечно! Бригадир участвует в штурме блат-хаты, в которой засели готовые открыть огонь киллеры, а его подчиненные нисколько по этому поводу не переживают и не тревожатся.

– Почему же? Переживаем. Очень. И тревожимся.

– А где же тревожные запросы по станции? А где пристальное всматривание вдаль? Где боевая готовность «номер один», дабы в любой момент подорваться и отомстить за своего раненого командира?… Да и, кстати, где, вообще весь народ?

– Юрка минут пять назад к своим ушел. А Паша с Полиной туда пошли, – Лямка махнул рукой, очертив довольно неопределенное направление.

– Замечательно. Оперативный водитель во время рабочей смены покидает машину и отправляется погулять с девушкой. Я просто охреневаю!

– Запросить их? Сказать, чтоб пришли?

– Да уж сделай любезность…

Козырев и Ольховская появились минут через пять. Они шли рядом, но при этом демонстративно не глядя друг на друга. Судя по Пашиному выражению лица, только что между ними имело место классическое выяснение отношений, закончившееся явно не в пользу Козырева.

Кстати, на своем горьком опыте Александр Сергеевич уже давно сумел убедиться, что любое выяснение отношений – это лучший способ их (отношения) испортить. А ведь в свое время бригадир уже намекал Паше на возможность подобного исхода событий, но свою голову, как говорится, не пришьешь, а чужой опыт все равно ничему не учит.

Подошедшим «грузчикам» Нестеров ничего говорить не стал.

Да и что тут скажешь?…

Допросить в тот же день, не отходя, так сказать, от кассы, задержанных на Червонного Казачества стрелков и им сочувствующих товарищей не представилось возможным по причине попадания всех четверых в тюремную больницу имени Гааза с разным характером полученных ранений и разными степенями тяжести здоровья. Правда, оставалась еще Томка с переломанным носом… Но, во-первых, представляла она собой зрелище малоэстетическое, а во-вторых, сами посудите – какой с бабы спрос? Разве что она «сердцем чует». Так тут чуй-не чуй, все одно – для Ростика с Россомахой дело десятью годами расстрела пахнет. В смысле, пожизненным заключением. Потому как государство очень не любит, когда убивают его верных сынов-депутатов.

А вот отделу Есаулова в этом смысле повезло гораздо больше. Экипаж Эдика Каргина без лишней суеты подвел под задержание операм Есаулова горе-водилу «восьмерки», который искренне удивился факту своего ареста – хвоста за собой он не срубил ни до, ни после стрельбы по депутату. Люди Есаулова водилу закрепили, пожурили, попинали немного, после чего с ветерком привезли в отдел, приковали болезного к батарее прямо в коридоре (не тащить же эту грязь сразу в кабинет) и, вполне довольные собой, расслабились в ожидании начальства. А оно (начальство) в этот момент томилось на рабочем совещании, спешно созванном начальником Главка в связи с очередным вопиющим террористическим актом, произошедшим в Северной столице.

Есаулов вернулся в отдел в начале шестого. Проходя по коридору, он неодобрительно глянул на прикованного водилу: «Ага, притащили мазурика!» и, раздраженно толкнув ногой дверь, прошел в свой кабинет. Больше всего на свете ему сейчас хотелось полежать на диване без ботинок и носков, которые воняли. Есаулов хотел лежа вызвать дежурного и попросить заварить чая покрепче. Он хотел, чтобы график дежурств на подпись ему принесли прямо в постель. Он хотел… Максим еще много чего хотел. Но вместо этого обнаружил прикованного к батарее хлопца и шумную суету в соседнем оперском кабинете. Есаулов прислушался.

– …Макеева мне заявляет, что тело, мол, найти мало! Хотя до этого вопила – найдите хоть тело!.. Нашли, мать его! Я сам под Синявино в болото нырял, как крокодил в Турции! Стельки в ботинках до сих пор тиной отдают! Так теперь и этого оказалось мало! – возмущался Махно, будучи уверен, что тема всем близка.

Сережа Махно был добр, непритязателен, расхристан. Только в двадцать восемь лет он узнал, что Нестор Иванович (имя-отчество Махно) жил в двадцатом веке. До этого Сергей считал своего тезку «полевым командиром Степана Разина» и по этой причине пил пиво только соответствующей марки. Неделю назад Махно получил строгача и по этой причине до сих пор пребывал в полудепрессивном состоянии. Выговор ему влепили за то, что при обходе жилмассива через цепочку в дверях одной квартиры Сережа показал свое удостоверение. Костлявая рука молниеносно выхватила ксиву, после чего дверь захлопнулась. Махно принялся ломать дверь каблуками – та не поддавалась. За это время выжившая из ума хозяйка-старуха позвонила дежурному МЧС и скормила бордовые корочки своей собаке. Через два часа, прорвавшись на подлую территорию, Махно влепил шваброй по сторожевому псу, чем нанес ему ущерб для здоровья средней тяжести, и пытался задушить бабку. Тогда бойцы Шойгу с большим трудом смогли сохранить для общества человеческую единицу.

Тема, по поводу которой сейчас разорялся Махно, была неоригинальна: племяш распилил бабушку из-за жилья и разбросал ее руки-ноги по Ленобласти. Короче, закондыбались собиравши. Красавец поначалу признался, но теперь нырнул в отказ и громыхал из изолятора жалобами: кричит – избивали! А вот не надо – не избивали! Пару раз в дыню сунули и вся недолга. А нечего бабушек пилить ножовкой по металлу! А уж если совсем невтерпеж – что, нельзя было где поближе притопить?

– И чего она хочет? – уныло осведомился у Махно Егорка, тянувший оперативную лямку.

Егорка был дотошен, хитроват, хаотично собирал любую иностранную валюту и обклеивал ею свою комнату в коммуналке в виде ностальгического логотипа «СССР». Была в этом некая лютость. Дензнаки он любил находить в кошельках задержанной нечисти. Вот и сейчас, проверив содержимое доставленного, он стырил у того гривенную украинскую купюру.

– Оне, – передразнил Махно, – хотят, чтобы мы его раскололи на нюансы! И откуда только нахваталась словечек-то!.. Нет, ты прикинь, Егорушка… на НЮАНСЫ по расчлененке… – Махно довольно удачно спародировал прокурорш. – «Где взял рюкзак, шпагат, у кого замывал багажник…»

– Пусть дадут колун, инструкцию, причем письменную, тогда – расколем, – рассудил старший Егор…

Есаулов машинально глянул на часы, вспомнил житейскую мудрость, гласившую «раньше сядешь – раньше выйдешь», и свистнул к себе Махно.

– Так, Сережа, давай мне в двух словах обрисуй, что это за хрюн, а потом тащи его сюда. Потому как время уже шестой час. А я очень хочу съесть теплый ужин и попасть в теплый сортир. Вернее, сначала сортир, а потом ужин.

– Сдается мне, это гангстер! По крайней мере рожа – лет на шесть с гаком тянет. Его «семерошники» чуть ли не от подъезда депутата вели, похоже, он там маячком работал. Взяли мы его в районе Обухово на переезде. Подошли вежливо так: мол, юноша, – на пару слов! А он тачку бросил и тикать. Запарились по кустам ловивши, а он, гад, походя скинул ствол. Мы отыскали! Хороший ствол, израильский, с обоймой. Название хрен выговоришь. Уже на экспертизу отправили.

– Хорошо бы с этого ствола у нас кого-нибудь замочили! – задумался Есаулов.

– Да мы думали уже. Но не было у нас убийств такого калибра, – «огорчил» Махно.

– Жаль… жаль… не везет нашим терпилам, – посетовал начальник, поднялся и открыл дверь в коридор. – Эй, ты, страхуило. Откуда дровишки?

– Делов не знаю – ствол подкинули мусора! – донеслось из коридора.

– А мы и не отрицаем, что подкинули. А ты напиши, как было, что скинул.

– Ты что, поутру верблюда повстречал? – отозвался арестант.

– Это ты к чему?

– Гонишь!

– Хамим, – констатировал Махно и пошел отковывать грешного.

Задержанный влетел в кабинет Есаулова, ускоренный пендалем под зад. Сережа подставил ему табуретку. Табуретка была еле живая. Паренек аккуратно поерзал на ней и встал.

– Как сидеть-то?! – развел он руками.

Махно поднял табуретку и влепил ею задержанному по спине. Мебель развалилась, а парень почесался, скривив гримасу.

– Как весь народ сидит! – подталкивая ногой обломки былой мебели под диван, разъяснил Сережа.

– Вот что, человек божий – обшит кожей, расскажи-ка ты нам свою версию этой драмы, – похлопал задержанного по плечу со свежим синяком Есаулов. – Как звать, откёда ходишь, затаренный еврейским обрезом? Может, ты парашютист? Может, тебя надо того – в ФСБ?

– Меня отпустить надо, – попросил лишенец.

– Во как! – хохотнул Махно, – Значит, зря об тебя казенное имущество изломали?

– Не отвлекайте подозреваемого, – шикнул Есаулов на подчиненного. – Рассказывай.

– История долгая.

– А мы не торопимся. Присаживайся вот на кушеточку.

Человек со сброшенным огнестрельным оружием поведал, что регистрации он не имеет, денег тоже, живет-бедует, сам издалека, из Сибири, а ствол не его – пассажир в салоне оставил.

– Слушай, мил человек, интересный ты тип. А ведь есть у тебя история, я чую, – загорелись глаза у Ееаулова.

– А я чую, что кто-то сейчас совковой лопатой по хребту заработает! – не выдержал и подал голос зашедший в кабинет Егор.

– Это успеется, – отмахнулся Есаулов и продолжил: – Ни кола, ни двора, в кармане ствол за штукаря зеленых, приняли тебя прямо с места убийства, опять же Ростика в попутчики брал, а ведешь себя спокойненько так! Ну что тебе нужно, чтобы ты нам сказку рассказал?

– Серого, – выдохнул нарушитель.

– Это как? – встревожился Есаулов.

– Да герыча ему подай! – подсказал Махно.

– Ну, это скушно, – обиделся начальник десятки. – Это, я бы сказал, вредно.

– Дозу – и расскажу без бумаг, – настаивал хлопец.

– Вкратце, широкими мазками, поясни – почему мы, работники, не побоюсь этого слова, юриспруденции, должны совершить преступление, именуемое сбытом наркотических средств?

– Да ладно вам… я что, не знаю? – улыбнулся первый раз будущий арестант.

Егор вопросительно посмотрел на начальника и ухнул в коридор:

– Тарантино, у тебя доза есть?

– С какой целью интересуемся? – послышалось в ответ.

Пару лет назад Тарантино перевелся в Питер с Хакасии. Никто в отделе не знал, где расположена та самая Хакасия, а вот Тарантино служил там опером. Уезжая в Питер, он мечтал попробовать абсент и анчоусы. Про последнее он думал, что это маленькие ананасы. Про первое, что абсент – ямайская настойка на змеях.

– Так есть или нет? – рассердился Егор.

– С отдачей? – спросил Тарантино.

– Завтра принесу коробок шмали, – пообещал Егор. Анашу он в случае чего брал у соседа – баррита ночного клуба «Запретная зона».

Тарантино вошел в кабинет и положил в ладошку Есаулова масясенький кулечек из полиэтилена: «Отдаю, как старшему».

Задержанный пообещал рассказать об иркутской братве из таежного города Иркутска, которая поручила ему ствол и кой-чего еще. Это «кой-чего», с его слов, было увлекательной историей с душераздирающими последствиями в обозримом будущем.

– Ага, сейчас ты, жопа, тыркнешься и того… А мы пургу какую-нибудь жевать будем. Знаю я вас… – недоверчиво проворчал Есаулов.

– А у нас в четырнадцатом кабинете еще табуреточка припасена. Новехенькая, фирмы «О'Кей»! – пригрозил Махно и на всякий случай добавил: – Ебтыть.

Высокую банкетку для барной стойки Сережа слямзил с презентации мегашопа фирмы «IKEA» – он там халтурил на случай хулиганских бесчинств конкурентов.

Послали практиканта за шприцом. Два рубля пятьдесят копеек, после недолгих препинаний, выделил Есаулов. Тем временем задержанный попросил дистиллированной воды.

– А освещенная патриархом не подойдет? – взорвался Егор.

В чайнике был кипяток, градусов так на семьдесят пять.

– Самое то! – обрадовался малец.

– Табе видней! – протягивая черный пластмассовый французский чайник, сказал Махно. Этот чайник он отобрал месяц назад на улице у двух несовершеннолетних. Одному из них Сережа при этом отвесил увесистый подзатыльник и назидательно изрек: «Шпана! Прут все, что не приколочено!» (Мама шпаны – крупный чиновник в городской администрации, написала заявление о грабеже и просьбе привлечь неустановленного преступника. Впрочем, Махно об этом никогда не узнает.)

Ловко приготовив дозу в единственной на отдел чайной ложке и испохабив ее же, член «иркутской» ОПГ (пока – со слов) ВКОЛОЛ. После этого он идиотски улыбнулся и произнес: «Ай момэнт! Сейчас, се…час…» Второе «се…час» он произнес уже как-то театрально. Затем издал два-три хрюка, сполз с дивана, закрыл глаза и чуток дернул левой ногой. Все.

– Пиздец – вот и поговорили! – удивился Есаулов.

Егор и Сережа ринулись его тормошить. Но он не тормошился.

– Похоже, того – не жилец этот симулянт, – подытожил начальник.

– Тарантино! – заорал Махно.

Голос его был тревожным, потому бывший хозяин героина вбежал довольно резво:

– Вы чего тут?

– Мудак ты, Тарантино! – покачал в сторону тела Егор. – Ты чего нам втюхал?

– Товар изумительный! У кого отнимал, говорил, что как в триллере о Тихуане… – возмутился Тарантино.

– Оно и видно, – спокойно и мудро изрек Есаулов. – А ты поддостал со своей Тихуаной!

Почти все в отделе знали, что у Тарантино был агент. Агент был китайцем, который плохо пищал по-русски. Тарантино принимал информацию, но все как-то не складывалось. Складывалась только стопка из жалоб на Тарантино. Последний раз тот задержал полномочного представителя Киргизии и, пока искал тайник, выдавил ему в машине тюбик зубной пасты. В дальнейшем, уже при разборе полетов, он ссылался на беспрецедентные полномочия полицейских в центре наркоторговли – мексиканском городе Тихуана.

– Хорош базарить! Надо что-то делать! – засуетился Егор. – Позвонить наркотам каким?

– Надо рапорта переписать! Мол, когда задержали, товарищ странно себя вел – слюни пускал, глаза закатывал, «бы-бы-ба» выговаривал. Короче, с первых секунд был неадекватен! – нашел выход Махно.

– «Бабы-бы» тоже отразим? – скептически отнесся начальник.

Егор измерил пульс больного:

– Борща, как сердечко стукает!

– Может, еще обойдется? – изъявил надежду Тарантино.

– Иди отсюда! Тебе только в парагвайской контрразведке работать! – огрызнулся Есаулов.

Задержанный еще раз, но уже сильнее, брыкнул ногой и попал в голень Егору.

– Злобный какой карлик! – почесал ногу Егор.

Действительно, «усопший» был человеком роста небольшого, но крепкого телосложения.

– Давайте хоть окно откроем, – потянулся все видавший Есаулов и с трудом надорвал ставни. – Ч-черт, ну не расчленять же нам его теперь!

– Невелика проблема! – снова показалась в кабинете голова Тарантино, который все это время нервно подслушивал за пределами кабинета. – Только для этого крепыша ванна нужна или…

– Когда ты говоришь, у меня такое впечатление, что ты бредишь! – строго посмотрел на подчиненного Есаулов. – Я теперь понимаю, отчего тебя из Хакасии турнули к нам на повышение.

– Сами же с герычем предложили, как старший по званию… А за такую ерунду у нас не турили, – голова Тарантино снова исчезла за дверью.

– …В нашем праве главное – умысел! – донеслось уже из коридора.

Есаулов нервно потер подбородок, залез пальцем за десну и ничего там не нашел. Он слыхал, что в Хакасии, на холмистой дороге, Тарантино устроил замануху расхитителям строевого леса – просто взял и поменял местами дорожные знаки. Результат: личная автомашина главного санэпидемврача ухнула с двух метров в расставленные силки, читай, в пологую пропасть.

Тем временем Сережа и Егор за ноги и за руки вынесли тело в коридор и зачем-то снова приковали наручниками к батарее.

– Очухается – лови его потом майками! – по-крестьянски здраво рассудил Махно.

Задержанный оклемался через часок. За этот часок ребята обзвонили наркоманов, состоящих в доверительных отношениях. Потом почесали в затылках. Поржали. (Видимо, это было нервное.) Но ничего путного не выяснили. Есаулов на всякий случай набрал номер Пома.

– Лучше перебздеть, – объяснил он подчиненным.

А прокурорскому работнику начальник десятки разъяснил, что словили по горячим следам одного подозреваемого по «депутатскому» делу. Но тот того – чего-то… болен сильно, видимо. Только «бы-бля» говорит…

Под конец вызвали «Скорую». Это догадался Тарантино. «Скорая» через сорок минут приехала и сказала: «Не ссыте – еще не такое бывает!» И уехала, поскольку такого лекарства у них уже как год нет.

– «Не ссыте!» – возмутился Есаулов. – А объяснения карябать с неделю во всех инстанциях?! Скажут, запытали до смерти! Этим козлам только до тел солдат правопорядка добраться!

В этот момент Махно заметил, что задержанный приоткрыл глаз и заорал:

– Ура! Гравицапа заработала!!!

Оперативники отстегнули «улетевшего» и бережно уложили на диван.

– Все путем, больной. Вам нельзя волноваться, дышите, дышите, – погладил его по голове Махно и с нервов попытался сделать парню искусственное дыхание. Должного эффекта это не дало – лишь обслюнявил лицо. Впрочем, пробудившийся стал вырываться, закашлял.

– Жизнь не такая уж мрачная штука, – оторвался от выжившего Сережа, обтирая губы занавеской. После этого он объяснил, что торкнуло его как следует. Со слов Махно, грамма четыре было, не меньше.

– Мать честная! – по-отечески всплеснул Есаулов. – Тарантино, ну ты фрукт!

– Откуда мне знать: четыре – не четыре! Все отдал – говна не жалко!..

С матерком помирились и угомонились. А затем насели на перерожденца и втолковали ему, что он в бреду все рассказал. Все – это то, что ствол ему выдал преступный авторитет Ростик, которого он сначала отвез в сектор обстрела, а затем дал ему сигнал о выходе из подъезда депутата с охранниками.

Парень согласился. Устал, наверное. Но, как честный человек, решил дорассказать об «иркутских» и еле-еле, водя под три диктовки ручкой, сначала написал явку с повинной, а затем выложил (опять-таки письменно) расклад, из которого следовало, что стрелявшие в депутата Россомаха и Ростик в составе бригады киллеров только на его памяти совершили 9 (девять) заказных убийств (список прилагается) по поручению и в интересах вора в законе Ребуса. Включая убийство родного брата депутата Государственной Думы Карзоева и неудачное покушение на самого господина Карзоева, имевшее место два года назад.

Есаулов схватился за голову и в какой-то момент едва не застонал: «Хвати-ит! Заткните ему рот! Больше не надо!» А Егор шепнул на ухо Махно: «Надо будет у Тарантино рецепт переписать. Может, это никакой и не наркотик, а самая натуральная сыворотка правды? Как в кино про шпиенов?» Наконец, парень устал окончательно и его по-доброму отправили в камеру. «Письмо дяде Федору» сунули в материал, и уже на следующий день следователь слепил из него уголовное дело. Еще через день на это дело, как орел на курчонка, набросился небезызвестный Станислав Алексеевич Кириллин, вылетевший в Питер, как только узнал, что откомандированный им в город на Неве полковник Стародубов геройски выпал из окна второго этажа при задержании особо опасных преступников. Когда еще в Москве Кириллин прочел по телетайпу предварительный диагноз хирурга, ему стало не по себе – у шефа операции «Техосмотр» создалось впечатление, что его коллега вешал знамя на рейхстаг под кинжальным огнем обреченных эссесовских батальонов. А тут еще и доктор по телефону добил: «Не исключен микроинсульт». Услыхав про такое, Кириллин побросал все дела и помчался в Шереметьево, прихватив по дороге в аэропорт жену и дочь героя. Мало ли что?

Компания влетела в госпитальную палату с улюлюканьем и свистом, ураганом сметя со своего пути книжного айболита с дежурной фразой: «Позвольте, необходимо…»

Анатолий Евсеевич лежал чистый, в белоснежном гипсе, глупо улыбающийся, как младенец в пеленках после тугой груди. Сейчас этот младенец чуток смахивал на лемура: синячище выступил от уха до уха, через всю сломанную переносицу. Короче, такое впечатление, что из баллончика для покраски машин через лицо полковника провели струей модного цвета «мурена». Рядом с кроватью склонились жена и дочка, они смотрели на мир просветленно и неморгающими очами. Библейская живопись, да и только!

Кудрявцев подбежал к Стародубову, потряс его переломанное тело и прокричал в склеенное лейкопластырем ухо: «Евсеич, как настроение?! Давно мы так не куролесили! Сводка у министра на столе! На Суворовском руководство медальки поделить между собой не может! Штабные позеленели от зависти!»

– Товарищ полковник, а я уже микрорайончик, где дохнет Шеба, нащупал! Разбинтовывайся скорей. Ты фартовый! Без тебя брать не будем! – раскрыл общие планы Мяукин.

Миша с Пашей подошли к дочке Стародубова – Дарье, протянули мандарины и традиционный мед и представились: «Братья Ивановы! Если не посадят, обязательно наградят!»

В этот момент Валя Карасев снял руку с бедра сочной медсестры и из-за пазухи достал плоскую бутылку английского джина.

– Не повредит, а некоторым невтерпеж, – прошепелявил он шатающимися верхними зубами и сунул стеклянную «флягу» в руки Нестерова, у которого глаза тут же заиграли шальной молодостью.

В ходе былой баталии бригадир единственным из всей честной компании остался без ушибов и ранений, а посему немного по-детски комплексовал, испытывая некоторую неловкость перед своими гласными и пострадавшими коллегами. Поехать в госпиталь ГУВД и навестить Стародубова Александру Сергеевичу предложил Дима Кудрявцев, которому он с утра отвез сводку НН за героический день пятнадцатое октября. Бригадир поехал отчасти еще и потому, что ему было немного стыдно за свой коварный удар доской, который пришелся в том числе и в башню бравому полковнику. Но тут уж ничего не попишешь – давненько старший «грузчиков» не брал в руки шашек.

Александр Сергеевич профессионально приспосабливал под рюмки все уместные окружающие емкости, и в этом деле ему с удовольствием, но все же немного смущаясь, помогала медсестра Нина.

– Я еще в сентябре догадался, что магазин на Пестеля ребята «Сибиряка» вскрыли! – повертев бутылку в руках, похвастался Малиян. – Бифитур!.. Вещь.

– Они и так со своими художествами в «переборе», – отмахнулся Лилеин, – Шеф, мы ж тебе магнитолу приволокли, чтоб ты не скучал. Правда, колонок нет. Так рычажки покрутишь – разработаешь!

Анатолий Евсеевич не выдержал:

– Я ощущаю себя, как тридцатипятилетняя вдова, которая лет десять не трахалась, а ее изнасиловал взвод драгун, прямо в конюшне!

Все вокруг одобрительно зафыркали, словно полковые кобылы. Жена театрально ахнула. Даша загордилась отцом. Медсестра Нина зафантазировала.

Стародубов почувствовал влагу на своих глазах.

Сейчас он был по-настояшему счастлив.

Глава четвертая (очень маленькая) Саныч

Саныч влетел в кабинет к Ладонину и, увидев, что тот беседует с Коровиным, присел на диван. Коровин был одним из дольщиков Ладонина второго эшелона. Всякий раз, когда Саныч встречал его, у него возникало желание прочитать наконец «Мастер и Маргариту», где есть персонаж Коровьев. Санычу казалось, что Коровин должен был быть похожим на Коровьева. Почему? Саныч как-то не задумывался. Может, потому, что тот имел странный взгляд и любил носить стильные костюмы в полоску?

И Ладонин, и его собеседник, услышав, как на диване тяжело отдувается Саныч, чуть развернулись в его сторону.

– А, всем добрый день! – выдохнул Саныч.

– Это ничего, что мы здесь притулились? – иронично спросил Ладонин.

– Я потерплю… Просто у меня важная информация, – объяснил Саныч.

– Ну да, это же наша безопасность, – буркнул Ладонин и вернулся к теме прерванной беседы.

– …Понимаешь, что неправильно в твоей стратегии? – продолжал Коровин. – Если я купил хорошую вещь и мне тут же предлагают за нее на четверть больше, надо немедленно продавать этот пирожок. Это бизнес. Так чего нам держаться за эти складские помещения?

– А я тебе предлагаю вложиться в них и продать, если захочется, уже не помещение, а складской бизнес. Больше наварим, – в свою очередь предлагал Ладонин.

– Это точно! – вспомнил Саныч, уловив слово «наварим», и подошел к двери. – Оля, мне чай с лимоном и печенье! Мужики, вам чай или кофе?

– Мне чай, – ответил Ладонин.

– И мне чай, – попросил его товарищ.

В этот момент в кабинет влетел один из заместителей Ладонина – хохол «96-й пробы» Никита.

– Игорь Михайлович! Еще одну машину запороли, сволочи! – гаркнул он. – Нет, вы только представьте! И, главное, ставит ее в дальний двор – боком убитым к стене!.. Я случайно углядел! «БМВ», новье, всего лишь полгодика – 36 тысяч!

– КаМэ? – уточнил Саныч.

– Да не КаМэ, а Таньга – 36 тысяч! – сокрушался Никита.

– Так а я что теперь должен сделать? – опешил Ладонин.

– Выгнать водителя и заставить возместить! – не задумываясь, ответил Никита.

– Саныч, займись, а? – предложил, чуть кривясь, Ладонин.

– Он возместит!.. На меня, блин, и так навесили шесть украденных мобильников, – отмахнулся Саныч и стал выдавливать Никиту из кабинета.

– Каких мобильников? – оторопел Ладонин.

– Да у твоей бывшей пассии в фитнес-центре штук шесть ушло. А она все об имиНдже фирмы беспокоится.

– А-а… – вспомнил Ладонин.

Из-за приоткрытой двери под звук новостей НТВ громко ойкнула секретарша: «Надо же, труп милиционера ожил!» В данном случае Оля имела в виду переданное диктором опровержение, что вчера вечером сотрудника милиции убил его коллега. По данным Агентства журналистских расследований, коллега его всего лишь ранил. Сидящие в кабинете немного напряглись.

– Я говорю: «Сойду с ума!», она мне: «Подожди!» – продекламировал Ладонин.

Собеседник Ладонина тяжело вздохнул и произнес:

– Я, наверное, попозже загляну.

Саныч поднялся с дивана и с явным удовольствием запер за всеми дверь.

– Все, что мог, сделал? – недовольно буркнул Ладонин.

– Да ты выслушай сначала!

Но тут в дверь снова постучали – это секретарша Оля приготовила чай.

– Вылей на водителя «БМВ»! – не утерпел Ладонин. В общем, дверь ей открывать не стали.

– Вчера мне позвонил Нестеров и поделился любопытной информацией по нашей теме, – начал Саныч.

– Во как? А почему меня с ним не соединили?

– Нестеров звонил вечером, когда вы с Полиной Валерьевной уже изволили уехать ужинать в «Карла и Фридриха».

– И ничего-то от тебя, Саныч, не скроешь… Ладно, проехали, давай дальше. Тебе позвонил Нестеров и что?

– Информацию следовало перепроверить. Поэтому я только что встретился со своими из УУРа…

– Такие «свои» намедни чердак обворовали, – ухмыльнулся Ладонин.

– Игорь?!!

– Что, пора сматывать удочки? – пошутил Ладонин.

– Ты будешь слушать или нет?!

– Слушаю.

– Оказывается, позавчера по горячим следам менты взяли команду киллеров, подозреваемых в покушении на старого знакомого господина Прайс-Листа. Он, кстати, остался жив.

– Жаль. Другой бы на этих минах давно подорвался, а этого идиота Петра ни одна мина не берет.[28]

– Жаль. Но я не об этом. В УУРе в тот же день раскололи одного из этих перцев. Так вот: кроме всего прочего, он взял на себя убийство брата Карзоева в Иркутске и признался в участии в покушении на самого Карзоева в Москве два года назад. Он указал практически всю группу и главное – заказчика. А это…

– Неужели Шамиль Басаев?

– Дурак ты! – по-отечески обозвался Саныч. – Это Ребус!

– Что ж, любопытно, конечно. Но принципиально для меня то, что Ребус людей режет, не открытие – это раз. В то, что менты смогут доказать его вину, я не очень верю, – это два. Тогда что это принципиально меняет? – это три.

– Так вот: Карзоева я отлично знаю, и у меня с ним отношения.

– Надеюсь, не интимные?… Извини, шучу. У меня после одного недавнего разговора юмор такой, плосковато-абстрактный. Хорошо, у тебя отношения. Дальше-то что?

– Так, – удивленно глянул на Ладонина Саныч. – А кто такой Карзоев ты вообще знаешь?

– Казань брал, Шпака не брал… Чеченец какой-нибудь?

– Приплыли! – ахнул Саныч. – Тогда слушай.

Перед тем, как рассказать, Саныч отворил дверь и крикнул секретарше: «А почему мы не слышали воплей ошпаренного чаем водителя?!» Затем добавил: «Оля, ну принеси ты наконец нам чай!» После этого он аккуратно забрал со стола Ладонина два мобильных телефона и отключил их.

– Нас могут запеленговать? – недовольно осведомился Игорь.

– Не думаю. Просто они могут нам помешать, а с этой минуты мне необходимо все твое внимание. Короче, сосредоточься…

Сосредоточиться Ладонину не дали – в дверь кабинета вновь постучали. Это Ольга внесла поднос с чаем.

– Вылей! – крикнул Игорь.

– А теперь на кого? – не выдержала секретарша.

– В окно! – огрызнулся Ладонин и повернулся к Санычу – Все, мое внимание принадлежит тебе. До разумных пределов.

– Итак! – начал довольный Саныч. – Депутат Государственной Думы господин Карзоев…

При упоминании титула лицо Ладонина поскучнело.

– …является неким одним… Короче – одним из соучредителей власти и бизнеса Иркутской области. Ты меня понял? Для справки: Иркутская область сопоставима с восточно-европейской страной, – продолжал Саныч.

– Ага, и значительно обгоняет Монако по количеству ранее судимых на каждую тысячу душ, – проанализировал Ладонин.

– В душу смотришь! – согласился Саныч. – Помимо денег и серьезнейших связей там, такие же у него и в Москве, и на Кавказе.

– Так он чеченец?

– Переклинило тебя, что ли? Он ингуш.

– А есть разница?

– Для них огромная.

– Хорошо. Пусть будет ингуш, – безразлично согласился Ладонин.

– Брата Карзоева расстреляли в Иркутске. А его самого пытались убить в Москве два года назад.

– Повторяешься, Саныч. Неприятно, конечно, но ничего сверхнеобычного я здесь не вижу.

– Так-то оно так… Но! Но, друг дорогой, надо знать характер и мощь Карзоева.

– А, закусил, стало быть, тему.

– Ишо как осерчал! К нему с того момента стекалась самая разная информация с десятков зависимых и не очень источников: силовых и деловых, криминальных и партийных. За главную версию он тогда взял ту, которая гласила, что это есть некая форма борьбы с ним, цель которой – не допустить Карзоева на пост главы правительства Ингушетии. Такие амбиции у него действительно были. И тем не менее воров он тоже собрал.

– Каким это образом?

– Ну… Сибирь – это все же немного не Санкт-Петербург. Да и воры нынче при бизнесе.

– Хорошо, принимается.

– Воры объявили Карзоеву, что с их стороны сие невозможно. На том сходняке не было среди них только Шакро-молодого по причине его вечного нахождения в испанской Малаге и нашего закадыки Ребуса. Но за Ребуса слово сказал Джем.

– Блин, мезазой какой-то.

– Малость есть такое дело, но хочу тебе заметить, что и в Москве ТАК принято.

– А хороша картинка! Эх, нет у нас настоящих папарациев!.. Нет Репиных! Вот бы Церетели изваять метров так в восемь высотой эдакую монументалку: «Воры на правилке предъявляют Абрамовичу»! Знаешь, Саныч, а ведь Питер действительно чуть ли не единственный в России спортивный, а не воровской город. Во, кстати! Читайте и смотрите «Бандитский Петербург»! Бокс, борьба… – рассуждал Ладонин.

– Дзюдо, – хитро заметил Саныч.

– Точно. Помнишь Саню Соколова – чемпиона мира по дзюдо, который за восемь секунд взял золото в Токио? Он потом вместе с Ричардом пол-Невского держал.

– Да я не про то, – улыбнулся Саныч.

– А знаешь, когда произошел исторический отказ черным в Питере? – начал вспоминать, отдаляясь от темы, Ладонин.

– Нет, конечно, – Саныч не стал пока возвращать Игоря в русло обсуждения темы с Карзоевым. Он знал, что Ладонин обожает «полетать в прошлом» и от этого настроение у него только улучшается.

– …21 июня 1989 года в «Пулковской», в ресторане «Турку» сидели Саша Малышев, Утюг, Север и другие, а напротив – Витя-Калина, Глобус, Башмак и другие. Калина жал на педаль общака. Суть его предложения сводилась к тому, чтобы Питер платил в некий воровской «собес» и так далее, и тому подобное. Малыш очень спокойно объяснил ему, что Питер – город спортивный. Именно тогда Башмак с недоумением спросил Малыша: «А ты что – спортсмен?!» И Саша легко признал: «Спортсмен». Короче, уехали они ни с чем, и последствий, между прочим не было… Да, еще есть у нас подобный город – Свердловск. Там, конечно, немного иное… Но Свердловск тоже не воровской.

– У тебя все? – вежливо поинтересовался Саныч. – Так вот: Джем поручился за Ребуса, и Карзоев начал рыть в ложном направлении. А сейчас у меня есть исчерпывающая первоначальная информация из первых уст о том, что Джем тогда либо поторопился, либо хуже.

– И Карзоев имеет такие силы? – с сомнением спросил Ладонин.

– Вне всякого сомнения. У себя в Иркутске так вообще не обсуждается. А в Москве – и в Генпрокуратуре, и в ГУБОПе, и в Администрации Президента. Более того, он может решать вопросы и без посредников во власти.

– Неужели сам пойдет на кровную месть?

– Сам. Люди у него есть.

– Хорош гусь! – Ладонин зашагал по кабинету. – Слушай, а откуда ты это все знаешь? Извини, я по-доброму спрашиваю.

– Издалека начинать?

– Попробуй.

– В 1949 году мой отец был командиром батальона, старшим лейтенантом. А в заместителях по политчасти у него ходил Карзоев. В том же году, зимой, Карзоева арестовали. Естественно, по 58-й. Батю тогда долго допрашивали, все пытали: почему это он не разглядел врага раньше органов, хотя постоянно находился рядом. Отец им отвечал, что сомневаться в компетентности органов не может, поэтому объяснение тут может быть лишь одно: очевидно, он политически близорук. Ему дали шанс – припомнить что-либо из контрреволюционных поступков или вражеских высказываний Карзоева, но он не смог, память подвела. Короче, Карзоева осудили – влепили ему «десятку» (и то хорошо – в ту пору за меньшее Усатый расстреливал). Отца с разжалованием услали служить в Киргизию, там в 1952 году родился я. Прикинь, и сейчас-то Бишкек – не Амстердам, а уж тогда Киргизия была… я тебе скажу!.. И вот лет эдак через десять-двенадцать, я сейчас уже точно и не вспомню, на один день рождения отца неожиданно пришел Карзоев и, представь, при всех встал перед отцом на колени. Понимаешь, после реабилитации ему дали ознакомиться с собственным уголовным делом, и он увидел, что единственный сослуживец, который не припомнил ничего плохого о нем, был мой отец – остальные же шансом своим воспользовались. На том дне рождения с ним был и его сын. Там-то, в нашей квартире, я и познакомился с ныне могущественным господином Карзоевым.

– Сильно! Как в кино, – оценил Ладонин.

Он выслушал историю Саныча и теперь уже не был безразличен.

– В общем, с тех пор Карзоев-младший считает себя обязанным нашей семье, особенно после смерти отцов. Мы раньше частенько с ним созванивались: он приглашал меня к себе, рос, матерел, порой даже обижался, что я ничего у него не прошу.

– А почему я ничего и никогда не слышал об этом?

– А ты бы стал что-нибудь просить?

– Нет, конечно. Ведь наши отцы знакомы не были.

– Вот видишь.

– Так, надеюсь, мы и сейчас не собираемся просить защиты?

– Нет. Но я все это тебе рассказал для того, чтобы объяснить, что мне Карзоев поверит. Это важно, потому что такие люди по природе своей очень недоверчивы. А мне Карзоев поверит и точно начнет действовать.

– А мы, значит, в кусты?

– Ну, разведка не воюет, – учтиво улыбнулся Саныч.

– Понял! Шу-шу-шу и пущай парни кровя друг дружке пускают! Да?! – взвился Ладонин.

– Ты, брат, охлодись-ка малеха!.. Это Ребус-то «парень»?! Я – твоя безопасность или опасность?! И не шу-шу-шу! А я приду к своему товарищу! Мы с тобой, по сравнению с Ребусом, как Калининградская область по отношению к Германии! Ты что, загубить себя и дело хошь?! Или думаешь, поединок Пересвета с Челубеем намечается?! С Германией должна воевать минимум Британия. А у той Британии, что Карзоевым зовется, между прочим, еще и антигитлеровская коалиция про запас имеется. А наше дело – помогать информацией, так как Карзоев в иной поддержке не нуждается. То есть мы – югославские партизаны.

– Я себя в этом раскладе не вижу, Саныч! – более мягко заметил Ладонин.

– А твое дело меня слушать и соглашаться… Если посчитаешь нужным, конечно.

– А как я смогу с чем-то не согласиться, если вы такое заварите?!

– Во-первых, уже закипает, во-вторых, я мог с тобой и не советоваться… Для твоей же пользы…

– Оп-па, приехали с орехами!

– …А в-третьих, люди из розыска, которые передают мне информацию в режиме он-лайн, чуток рискуют, так как понимают, что работаю я не в криминальной хронике. Между прочим, и до них слухи о конфликте твоем с Ребусом докатились.

– А я и не сомневался, что чем ближе к ворам, тем длиннее агентурная шпаргалка. Так, и что я теперь должен розыску за помощь?

– Придет время, скажу. Кстати, а ты не задумался о том, что если б у Ребуса выгорело и стрелков не взяли, то покушение на депутата вполне можно было предъявить тебе?

– С чего вдруг?

– Есть свидетели вашего конфликта в кафе. Так? А ведь очень многие в курсе, что раньше Прайс-Лист оказывал тебе услуги. А когда он переметнулся к Ребусу, ты, типа, взял и отомстил. Впрочем, это уже из области фантазий. Ты другое пойми: не будет у тебя с Ребусом жестких стрелок, где можно характер показать. Ты его даже не увидишь! Ребус привык убивать через посредников. Я почти уверен, что такую команду он уже дал. А отменить убийство иногда сложнее, чем его спланировать.

– Хватит жути нагонять-то, Саныч.

– Так мы кажем фильму?

– Какую? – не понял Ладонин. Он был занят предыдущей информацией.

– Карзоев фильм совместно с Ладога Корпорэйшн представляют новый блокбастер «Расшифровка Ребуса» со всеми вытекающими отсюда мозгами и последствиями, – объяснил Саныч.

В это время в дверь кабинета снова постучали. Не деликатно, как это делает секретарша Оля, а настойчиво. Ладонин открыл сам. В проеме двери стоял… Если по возрасту, то – парень. Но если по комплекции – это был огромных размеров культурист со спокойным и недовольным выражением лица. «Мама!» – про себя произнес Ладонин. Затем он взял себя в руки, так как понял, что таких киллеров не бывает. К тому же лицо парня показалось ему знакомым.

– Меня зовут Павел, – произнес он. – У вас закончилось совещание?

Из-за его могучей спины подпрыгивала и корчила непонятные гримасы Ольга.

– Чем могу быть полезен? – спросил Ладонин.

– Для начала ответом на вопрос: правильно ли это – обливать кипятком прохожих?

– Это что, наш новый водитель? – ошарашенно спросил Ладонин у Саныча.

– Я не ваш водитель, – ответил за Саныча Павел. – Я проходил мимо окон вашего офиса.

Тут наконец до Ладонина дошло.

– Ты что, Оль, очумела?!

– Вы же сами приказали! – Ольга нервно отошла от двери и заплакала.

– Проходите, пожалуйста, – пригласил Ладонин Павла. – Только не бейте!

– Да я никого никогда не бью, – Павел миролюбиво вошел в кабинет, осматриваясь.

– Понимаю – незачем, – сделал ему комплимент Ладонин.

– Я даже не знаю, как вам объяснить…

– А я уже понял… просто жду.

– Конечно!.. Извините меня, дурака, пожалуйста!

Через некоторое время вполне удовлетворенный Павел удалился с визиткой Ладонина. Дорогую бутылку коньяка он не взял. Пока они с Ладониным ворковали, Саныч из приемной дозвонился до приемной Карзоева. Когда Игорь вышел из кабинета, он увидел расшагивающего по коридору довольного Саныча с мобильником в руке.

– Все в порядке, дозвонился. Завтра утром лечу в Москву.

– Теперь я буду звать тебя Броз Тито, или по-доброму – Тит-Титыч, – сказал Ладонин.

Вечером, когда Ладонин ехал к себе в Репино, где его уже дожидалась Полина, по правой стороне Выборгского шоссе он приметил огромных размеров рекламный щит, с которого проезжающим улыбался всей своей мощью недавний культурист Паша.

– Бог миловал! – чуть не перекрестился Ладонин. – А вот если бы Оля его облила так году эдак в 1993-м!..

Игорь улыбнулся и ушел в воспоминания.

Глава пятая Четверо против кардинала

Со дня эпохального задержания в Питере иркутских стрелков, подстреливших местного депутата и подозревающихся в причастности еще к доброму десятку мокрух и мокрушек, минул ровно месяц. За это время в жизни арестованных никаких существенных изменений не произошло. Ростик и Гусь продолжали сидеть в «Крестах», причем Чекмарев вернулся в ту же самую камеру, из которой и вышел, в результате отгуляв на свободе не более двух суток. Соответственно, Россомаха и «разговорчивый наркоман» чалились тоже, правда, в ином заведении – в следственном изоляторе ФСБ. Первый удостоился подобной чести в силу тяжести предъявленных ему обвинений и «випости» вменяемых ему жертв, а для второго подключившиеся к теме «чекисты» создали особые условия содержания как для особо ценного свидетеля. Поговаривали, что эти самые «особые условия» включали в себя даже щадящий реабилитационный курс лечения наркозависимости, допускающий периодическое употребление легких наркотиков. Но, скорее всего, это было не более чем очередной журналистской уткой – дело о задержании «Банды иркутских убийц» не сходило с первых полос местных и столичных газет недели две, не меньше. Естественно, без упоминания той роли, которую при задержании преступников сыграли сотрудники ОПУ. Впрочем, к этому «наружке» было не привыкать.

У «грузчиков» «семь-три-пятого» экипажа жизнь протекала не в пример насыщенней и разнообразней. Правда, в первую очередь это касалось жизни личной, потому как с задержанием «иркутских» заданий на НН такого же уровня сложности и ответственности в отдел больше не поступало. Да и слава богу, что не поступало! Ноябрь – месяц сложный, депрессивный, и скакать по проходнякам, равно как гонять по уже тронутым первым ледком мостовым, не было ни сил, ни малейшего желания. Все вокруг было серо, промозгло и мрачно. Хотелось одного: забиться в салон оперативной машины, включить печку, раскрутить термос с горячим чаем и, глядя на подъезд или офис объекта, сидеть и бормотать под нос специальную мантру-оберег на невыход: «Харэ, Гриша. Харэ, Гриша. Сиди дома, не гуляй».

На семейном фронте Нестерова наступила полоса неопределенного затишья – супруги остались на ранее занятых позициях по разные стороны передовой и… наступила тишина! Тещины пули не свистели, снаряды жены не рвались, а бросать войска в новое наступление ни те, ни другие пока не решались. Не исключено, что сложившемуся перемирию отчасти поспособствовали щедрые финансовые вливания, инвестированные Нестеровым в общий семейный котел. Формально деньги были проведены под легендой «Премия на День милиции», хотя любой сотрудник правоохранительных органов со всей ответственностью скажет, что премии в размере полторы тысячи долларов если в природе и существуют, то разве что в аналогичных подразделениях Соединенных Штатов либо ведущих стран Западной Европы. На самом деле столь умопомрачительные «премиальные» выписал «грузчикам» сдержавший свое слово Игорь Ладонин, который впарил-таки людям из Первого Республиканского Банка материалы, чуть проливающие свет на обстоятельства убийства вице-президента «Навигатора» Дмитрия Белова. Впрочем, Ирине Нестеровой, в принципе, было безразлично, откуда на нее в кои-то веки свалились такие деньжищи. Тем паче, что она уже давно на собственной шкуре могла убедиться в справедливости фразы: «Таинственен размер зарплаты людей не первый год женатых». В результате, в дорогушей «Снежной королеве», одеваться от которой, как известно, по карманам только киношным ментам с «улиц фонарей», жене и дочери были куплены зимние дубленки. На оставшуюся сдачу Оленьке приобрели не самый навороченный, но вполне достойный компьютер, а для Нестерова – серый в пошловатую елочку костюм-двойку. «На свои похороны надену», – мрачно пошутил Нестеров, увидев себя в обновке.

В личной жизни Полины за этот месяц ничего кардинального не случилось. Разве что с летней резиденции Ладонина в Репино они с Игорем перебрались на его зимнюю квартиру на Каменном острове. К тому времени все в их отношениях сложилось как-то само собой, отчасти обыденно и, пожалуй, не слишком романтично, как это поначалу Полине представлялось. Впрочем, в обыкновенном житейском счастье этой самой романтики не так уж и много бывает. Да и, если честно, не очень-то ее Ольховской и хотелось. Время звенящей возвышенной поэзии закончилось – наступила пора тихой и добротной, но прозы. Краеугольным камнем в отношениях Ладонина и Ольховской стали взаимное уважение и… теплота. Такая, знаете, запоздалая чувственная теплота многое повидавших и многое переживших людей. А любовь? Наверное, была и она. Вот только именно такая, которая «без вздохов на скамейке и без прогулок при луне». Но, как говорил Ладонин, не будем по пустякам тревожить и произносить это слово, потому как любовь – материя «сокровенная».

Единственное, что омрачало нынешнее, почти беззаботное существование Полины, было неугасшее к ней чувство Паши Козырева. После того, как в определенный момент он вдруг четко осознал, что тот самый «теоретический поединок» между ним и Ладониным безоговорочно проигран, Козырев очень сильно изменился. Все внешнее, то, что раньше выставлялось напоказ и порой преподносилось с преувеличенно-драматическим оттенком, Паша загнал в глубь себя, и теперь его страдальческая любовь если и напоминала о себе окружающим (в первую очередь, конечно же, Полине), то только посредством глаз, которые вдруг сделались у него больными и тусклыми, как у побитой и брошенной хозяином собаки. Приезжая на работу, Ольховской каждый раз было ой как непросто встречаться взглядом с этими глазами. Умом она понимала, что единственным выходом в сложившейся ситуации может стать ее уход из экипажа, из отдела, наконец, из самой Системы. Словом, классическое «с глаз долой – из сердца вон». На этом, кстати, мягко настаивал и Ладонин, но он в данном случае руководствовался отнюдь не переживаниями о нынешнем психологическом состоянии Козырева. Как раз это занимало его в самой меньшей степени, ибо Игорь всегда считал, что в любой ситуации мужик в первую очередь должен оставаться мужиком. Ладонин хотел видеть в Полине женщину в понимании «хранительница очага», и хотя понимание это вовсе не является синонимом модного ныне мещанского титула «домохозяйка», Ольховская все никак не могла решиться столь круто изменить свою жизнь. И Ладонин, будучи человеком понимающим и терпеливым, так же, как в свое время и в случае с Антохой Гурьевым, ее не торопил.

А вот у Лямки, в отличие от друзей и коллег, не было времени на всякие подобные сентиментальные политесы и ковыряния в себе. Конечно, у него, как и у бригадира, равно как и у Паши с Полиной, все это время тоже болела голова. Но болела не о чем-то «абстрактно-непознаваемом», а о совершенно конкретных, земных вещах. Более того, болела она беспрерывно вот уже пятнадцатый день подряд, потому как ровно две недели назад произошло следующее.

В тот день Ирочка Гончарова, как всегда, пришла в отдел самая первая. Она по привычке включила чайник и затем минут десять внимательно рассматривала себя в зеркале. Несмотря на то, что в последнее время ела Ирина очень много и в охотку, вид у нее, по ее собственному убеждению, был болезненный: бледная кожа, круги под глазами, красные прожилки в белках глаз. За процессом самосозерцания ее и застала Инга Сафронова. Войдя в кабинет, старшая подруга сняла плащ, по перенятой у коллег-мужчин привычке хлопнула Иру чуть ниже поясницы и с наслаждением плюхнулась в кресло.

– Ну что, молодежь, никак насмотреться на себя не можешь? Хороша…

– Да уж хороша. Краше в гроб кладут! А мне сегодня вечером еще с Иваном встречаться.

– Ничего, для Лямки и такая – красавица.

Ирина немного пообижалась «за своего парня», но потом смирилась и принялась заваривать чай, к которому заблаговременно припасла конфет и сдобной снеди. Через пару минут ароматное, благоухающее богатство взяло свое и поманило «обидчицу» к столу. Давно известно: если до начала работы чая не выпьешь – считай, весь день насмарку.

К концу застолья плюшки и чай с бергамотом окончательно примирили двух женщин, после чего Ирина сочла возможным пожаловаться подруге на свое самочувствие.

– Представляешь, я все ем и ем, но при этом все худею и худею. Вчера с теткой моей вскрыли трехлитровую банку «Огорода» и вдвоем слопали в один присест. Причем большую часть съела я.

– «Огород», если я не ошибаюсь, это соленые капуста, помидоры, огурцы?

– Ага, а потом…

– Ирка, слушай, – перебила Сафронова, – а у вас с Лямкой уже… было?

Гончарова поперхнулась чаем, а потому смогла лишь утвердительно кивнуть головой.

– Подруга, так ведь это же здорово! Теперь он, как честный человек, вынужден будет на тебе жениться.

– Почему?

– Дети, моя дорогая, это не что-то там в кустах, – назидательно сказала Сафронова. – А будет отпираться – подключим тяжелую артиллерию, в лице твоего дяди.

Ирина не поняла и продолжила по-детски недоумевать:

– От чего он будет отпираться?

– Да от ребенка, которого ты ждешь, дуреха!!!

Ира в отчаянии закрыла лицо руками – господи, стыд-то какой! Первая мысль, которая пришла ей в голову, была совсем не о ней и даже не о Лямке… Родня! Новгородская родня ее не только не поймет, но и не простит. Какой кошмар!!!

Тем временем Сафронова уже вовсю наворачивала круги вокруг обмершей от в одночасье навалившихся проблем Ирины.

– Дура, ты даже не понимаешь, как тебе повезло! Теперь мы твоего Лямку к стеночке припрем, он и пикнуть не успеет.

– Зачем припрем? – Ирина все еще не понимала предприимчивых посылов своей подруги, а по совместительству коллеги.

– Ты ведь замуж хотела?

– Ну да! – неуверенно сказата Гончарова.

– Так в чем проблема? Беременность – лучший повод для создания крепкого семейного очага. Ухажер твой – парень на вид приличный, так что от венца, я думаю, отлынивать не будет. Ну, а если будет – у нас теперь козырь есть.

– Какой козырь?

– Блин, опять – двадцать пять! Нет, ну совсем у девки ум в пятки ушел. Да дядя твой, тетеха!

– Он… Он же меня убьет, – пролепетала «обрадованная» такой перспективой Ирина.

– Ой да прямо… Ничего не убьет. Ну, поругает немного… Короче, ты с Лямкой сегодня когда встречаться должна?

– Мы вечером в кино собирались. Но он еще должен позвонить.

– Позвонит, куда денется. А ты ему на это скажи., что встретиться сегодня не сможешь, потому что плохо себя чувствуешь. Промаринуешь его пару деньков, а потом – бац! Справку о беременности на стол. Получите и распишитесь.

– Но у меня же нет справки.

– Так дуй бегом к гинекологу, чего сидишь? Здесь недалеко, на Фурштатской, как раз хороший медицинский центр есть, по «этим делам». Только там услуги платные. Деньги-то есть? – Ирина обреченно кивнула. – Ну, смотри, а то я могу одолжить. Все, давай мухой, а я тут тебя прикрою: если кто спросит, скажу – Ирка со справками в Главк поехала.

Подхваченная вихрем событий, плохо соображающая Ирина подорвалась и кинулась в рекомендованный Сафроновой «Центр интимностей». Но именно здесь, по воле рока (злого ли? доброго ли?) и было суждено разбиться ее мечтам «о рыбе под маринадом» – то бишь планам о наступательно-постепенном охмурении Лямки. Гончарова, естественно, знала, что ее тетка, сиречь супруга заместителя начальника ОПУ ГУВД Константина Евгеньевича Фадеева, работала гинекологом в поликлинике ГУВД, что на Малой Морской. Не знала Ирина другого – того, что в качестве приработка тетка вела еще и полставки в пресловутом медцентре, где выполняла ту же самую работу, но за совершенно другие деньги. Ничего удивительного в этом нет – врачом-диагностом она была первоклассным. И так уж в этот день легли и карты, и звезды, и бог знает что еще, но в конечном итоге именно в теткины профессиональные руки и попала на прием перепуганная открывшимися перед ней перспективами новгородская племянница.

А дальше началась скучная и, в принципе, малоинтересная рутина: сначала, как обычно – картина Репина «Не ждали». Потом – крики, слезы, сопли, исповедь, любовь, тест-анализы, подтверждение «опасений» и снова… слезы. Понятно, что на работу в тот день Ирочка уже не вернулась, оставив Ингу Сафронову пребывать в томительном неведении относительно результатов сданных подругой анализов. А потом был вечер. И был серьезный разговор с раньше времени прискакавшим со службы о-о-чень се-е-е-рьез-ным дядей. И снова по второму разу прокатились крики, слезы, исповедь. И была резюмирующая часть Фадеева, вылившаяся в раскатный, громоподобный рык. Вернее, в два рыка. Первый был: «Жениться и никаких гвоздей!»

А второй: «Я с этим Ляминым сам поговорю! По-мужски! Он знает, о чем! Звони ему немедленно!»

К десяти вечера в адрес к Фадеевым, как ошпаренный, примчался плохо соображающий Лямка. Константин Евгеньевич, имитируя болевой захват, молча взял его под локоть, завел в свой кабинет и демонстративно закрыл дверь на ключ. К тому моменту уже две рыдающие в квартире женщины мгновенно притихли и превратились в единый слух. Не помогло. О чем в течение полутора часов беседовали замначальника Управления и «грузчик» отдела «НН», так и осталось тайной, покрытой мраком. Ровно через девяносто минут ключ в замке щелкнул, дверь открылась и из нее вышли сначала Фадеев, а за ним бледный, как полотно, Лямин. Константин Евгеньевич тяжелым взглядом обвел выскочивших в прихожую напуганных женщин и торжественно, с расстановочкой изрек:

– Он осознал!.. Готов загладить!.. Завтра идут подавать заявление!.. Ребенка оставляют!.. Жить будут у него!.. Причем долго и счастливо!.. Я лично проверю!..

После этого полковник обернулся к опустившему плечи и голову Лямке и царственно благословил:

– Поцелуй невесту и иди готовиться стать отцом!

Лямин покорно подошел к Ирочке, чмокнул ее в щеку и молча пошел.

Пошел готовиться стать отцом.

Словом, Лямину сейчас было нелегко. Оно и понятно – предсвадебная суета, траты, хлопоты, витамины… Короче, кто хоть раз в жизни испытал – тот поймет. Между тем был в этом мире еще один человек, которому в данный момент было гораздо тяжелее и хуже, нежели будущему мужу и отцу. Имя этому человеку… Впрочем, по имени его знали много меньше, нежели по кличке. А кличек у него было две. Одна общеизвестная – Ребус. А вторая уважительная – Кардинал. Но это кому как нравится. Тем более, что хрен редьки не слаще.

С некоторых пор Ребус спинным мозгом чувствовал, что его принялись обкладывать. Причем сразу и со всех сторон. Раз почувствовав это, он начал внимательно вслушиваться во все экономические и политические сообщения со всех уголков его бизнеса, и надо признать, что блатная смекалка его не подвела.

А началось все весьма неожиданно. Поначалу он даже поморщился от этой неожиданности, потому что всегда очень не любил «не предугадывать». И вообще, пожалуй, впервые за всю свою шебутную жизнь Ребус, он же Кардинал, с удивлением узнал, что на свете есть и «не дураки».

Итак: сначала в один и далеко не прекрасный день почти на всех федеральных сайтах практически одновременно появились информационные сообщения, статьи и упоминания о нем. Обзывались при этом кто как – кто по прозвищу, кто по фамилии. Огонь вели прежде всего на поражение чести. Так всплыли и копии протоколов допросов дремучей давности, еще по первой судимости, где упоминалось и распространение порнографии; и решение суда, где его освобождали условно-досрочно; и некая бухгалтерия на листочках в клеточку, где явно просматривалось воровство из тюремного общака… Ребус внимательно прочитал все и понял – вот это копнули, так копнули! Он прекрасно себе представлял, как тяжело было все это дело собрать, причем собрать быстро. А главное – насколько тяжело все это дело было выкупить.

Дальше – больше: в газетах принялись рассуждать о связях Ребуса в Совете Федерации, далее появились стенограммы его разговоров по телефону (причем не только свежих, но давностью с год). Далее, кто-то разослал и в редакции, и в правительственные учреждения аудионосители с его голосом, где он довольно по-хамски разговаривает с крупными чинами из ГУБОПа…

Понятно, что реакции на все эти штуки не замедлили себя ждать: появились запросы депутатов Госдумы, поручения прокуратуры, проверки ГУСБ… Как результат – его тайным почитателям стало малость некомфортно. Более того, отдельные личности принялись искать Ребуса по телефону и задавать один и тот же вопрос: «Контролирует ли он ситуацию?» В свою очередь, до некоторых перестал дозваниваться он сам. Короче, началось нервно.

Затем Ребус появился на Первом канале в программе «Человек и закон». В ней на всю страну засветили его прошлое «хоум-видео», где он, еще молодой да глупый, ест шашлыки в окружении каких-то дебилов и кажет растопыренные пальцы на руках и, что еще забавнее, на ногах. Ладно бы это! Так он еще при этом и ржет, будто бы обязательно будет «директором Советского Союза». В комментариях к этой картинке замгенпрокурора недвусмысленно заявил, что «Ребус должен сидеть», а следующий за ним «кто-то» добавил, что сидеть Ребус «должен долго». И едва ли не на следующий день доверенные люди под большим секретом сообщили, что с каких-то фигов возобновлены два прекращенных уголовных дела: в столице и в Иркутске. А по делам в Санкт-Петербурге и Алапаевске начались активные обыски и допросы с косвенным упоминанием опять же его фамилии.

Ребус понимал, что дирижер у всей этой какофонии один. Он защищался и тратил деньги, чтобы понять, за чей счет этот банкет. Деньги были большие. Их брали с охотой, но принципиально ничего не менялось. При этом все довольно убедительно старались объяснить ему, почему невозможно то, невозможно се… Короче, Ребус начал злиться. Потом беситься. А потом начался хаос.

Самое скверное, что, несмотря на всю свою власть, ему вдруг стали мерещиться насмешливые взгляды и ироничные интонации от своих и равных. Что там говорить, если сам Шакро-молодой звонком из Малаги разозлил: «Нэ дуры, облава началас! Валы ко мнэ!»

А вскоре начали поступать куда более тревожные и болезненные сигналы. Так, например, в одном крупном сибирском городе его предприятие внезапно было элементарно отрезано от мира. Предприятие это находилось на противоположном цивилизации берегу реки, а соединяющий с миром мост был вдруг взят в аренду некоей фирмой, которая тотчас же начала его реконструкцию: власти, видите ли, нашли, что он-де в аварийном состоянии. Тогда же исчез один крупный менеджер из его команды, который вскоре объявился с исчерпывающими показаниями о налоговых преступлениях фармацевтической фабрики. Заодно некая гражданка подала в суд иск о том, что некое лесное предприятие с площадью лесозаготовок в пять тысяч га (всего-навсего!) не дает ей прибыли, а у нее, блин, оказывается, есть акция. А суд, услыхав про то, возьми да и наложи арест на все акции предприятия! Хуже всего, что, получая ежедневные сводки с фронтов, Ребус понимал, что все ныне происходящее – это лишь артподготовка и окружение с флангов. Между тем его источники, которым он в эти суровые дни прибавил довольствие в разы, доносили вещи все более и более мрачные…

Но и это, в общем-то, было не главное. Страшнее было другое: в какой-то момент Ребус вдруг почувствовал за собой Ноги. Именно Ноги, а не наружное наблюдение. К милицейской «наружке», которая в последние недели неотступно ходила за ним тенью и хвостиком, он уже почти привык. Но это были другие Ноги, потому что они… Они были не слышны, как шаги ниндзя в японской крепости, но в душе цокали, как копыта козла, имя которому было Смерть. Чьи это были Ноги, он тогда еще не знал, и от этого на душе становилось еще более неуютно.

Ребусу впервые стало нехорошо. Ажио до желания блевануть. В жизни ему нередко было и страшно, и тревожно, и так, когда некогда чувствовать, а надо лишь драпать… И еще много раз по-всякому. Но при всем при этом он всякий раз, как уж, выворачивался, выкручивался, умудрялся пробежать босыми ступнями по лезвию бритвы и, ухмыльнувшись, побеждал. Но сейчас… Сейчас было иначе…

И тогда Ребус решил на время исчезнуть. В смысле бежать. Куда? Да хоть в ту же Малагу, из которой слал приветы и зубоскалил Шакро. Но перед шухером следовало раздать последние указания, утрясти кое-чего, свести кое-кого – короче, познакомить людей с темами. Ребусу необходимо было срочно посетить пусть и не все, но хотя бы самые жирные точки своей вотчины, поскольку без них – все, финансовая пропасть. Вор понимал, что при плохом раскладе центробежные силы легко отшвырнут и его попутчиков, и его союзников. Останутся лишь подельники, коим доверять и глупо, и смешно – сожрут, не подавятся. Помимо этого нужно было срочно обновить и систематизировать списки купленных чиновников, сотрудников разных мастей и прочих паразитов, поскольку, в любом случае, каждому из них все равно придется продолжать давать и ложку, и дерьма. Короче – хлопоты… хлопоты бубновые. А куда деваться? Пикового интереса ой как не хотелось!

Ребус срочно вылетел из Москвы в Сибирь. Оттуда – в Ростов. Из Ростова – в Питер. Уже по дороге из Пулково в центр его охрана срубила за собой «наружку». Милицейскую или комитетовскую – сути дела это не меняло. Его снова вели. Плевать, в данный момент он не собирался совершать ничего противозаконного: только встречи, только деловые и влиятельные люди, только общие фразы, смысл которых поймет лишь посвященный… Короче, только бизнес. А неуплата налогов уже очень давно никак не сказывалась на его сне – и без того в последнее время он спал очень беспокойно.

За два дня пребывания в Северной столице Ребус переделал тысячу дел. В принципе, уже можно было поставить точку и улетать из страны к чертовой матери. Но тут некстати объявился Завьялов и сообщил, что нашел выход на ссученного мента из местной уголовки, который за толику малую, равную стоимости «домика в деревне», готов добыть копию некоего ментовского досье. По словам Завьялова, в этом досье были обобщены едва ли не все оперативные материалы в отношении Ребуса, наработанные за последние несколько лет, включая тему убийства Белова и покушение (надо признать, абсолютно бестолковое) на питерского мудака-депутата. Ребус был заинтригован, дал Завьялову на все про все сроку двое суток и в ожидании результата в частном порядке и под чужой фамилией поселился в более чем скромном отеле в Ольгино. Обстановка была такова, что «ужинать в „Астории“» ему нынче совсем не климатило.

Именно здесь, в Ольгино, Ребус наконец получил информацию о том, что заказ на его мочилово по всем фронтам и позициям поступил от Карзоева. Вот теперь стало понятно, откуда растут те самые бестелесные Ноги, которые так напугали его в Москве и заставили совершать то, что он совершал в течение последних двух недель.

Желанного облегчения за столь желанным осознанием не последовало. Ребус был взбешен. Ах, как же он сейчас жалел в натуре, что в свое время не смог застрелить Карзоева-старшего! И как бы он сейчас хотел найти того человека и ту схему, которая убедила Карзоева в настоящей правде. Видит бог, при таком раскладе он даже не погнушался бы восточными пытками. Ребус и не знал, что первопричиной его нынешних бед был… отец Саныча. Нет, немного не так. На самом деле первопричиной были – порядочность и стойкость.

Немного успокоившись, Ребус решил для себя: «Все! Хватит! Пора на лыжи. Пора, пора… Из Испании поглядим… Мы тоже не фраера… Выждем, выберем ночку безлунную… Депутат Госдумы столь же быстро подыхает от пули „ТТ“, как и обыкновенный обыватель… Лучше оплакивать на похоронах чужого человека, чем в забвении себя».

А два часа спустя Ребусу позвонили на трубу, номер которой в этом мире знали лишь человек десять, не больше. Звонил Джем. Опознав номер, Ребус тяжело вздохнул, надорвал зубами кончик сигары, щелкнул зажигалкой и решительно нажал кнопку ответа…

Сотрудники правоохранительных органов, пусть даже и самые супер-пупер высокопоставленные, в десятку «избранных», разумеется, не входили. Тем не менее, спустя пятнадцать минут после окончания телефонного разговора полный текст беседы Ребуса и Джема в письменном виде лег на стол начальника ГУБОП МВД РФ. А еще через пять минут копия этого во всех отношениях увлекательного документа была получена Станиславом Алексеевичем Кириллиным, отвечающим за разработку секретной милицейской операции под кодовым названием «Техосмотр». Как сие стало возможным? Если честно – случайно. Просто в данном случае сработало одно из народных причинно-следственных правил, которое гласит: «И на старуху бывает проруха». А вообще-то просто в свое время невольно подсобили хитрожопые иркутские оперативники.

После разговора с Джемом Ребус закурил. Его лицо не выражало ничего, но пальцы при этом чуть дрожали. Он аккуратно взял книгу с журнального столика – Ребус любил гадать по книгам. «Тридцать третья страница. Двенадцатая строчка снизу», – загадал он и прочел: «На свете нет врагов страшнее римлян».

«И фарту нету!» – подумал Ребус и по-блатному сплюнул на ковролин. Все это было бы смешно, если б не было так грустно. А какое тут на хрен может быть «хи-хи», когда теперь ты точно знаешь, что где-то, может быть, даже совсем рядом, может быть, даже здесь, в Лахте, на съемной квартире, на плохо обставленной кухне сидят несколько черкесов, плохо говорящих по-русски?! И приехали эти черкесы отнюдь не посещать рестораны и не задирать русских баб, а для того, чтобы ждать. Ждать точного места и времени этого места. Они сидят, пьют чай, смотрят в телевизор, не понимают телевизор и очень много молчат между собой. Самое поганое, что за это им не обещали денег. С некоторых пор они по жизни уверены, что его нужно кончить…

– …Алло.

– Это я. Сделаешь мне на завтра один билет до Малаги. Если завтра прямого нет, тогда до Аликанте или Тенерифе. Время и номер рейса назовешь Худому.

– Понял. А… А на какую фамилию брать билет?

– Мне насрать, на какую! Хоть на Рабиновича! И еще, передай Хромому, что Шеба в Питере переработался, устал и просится на пенсию. Надо уважить. Сюда больше не звони. Все.

Ребус отключил трубку, вынул из нее сим-карту и швырнул пластиковый кусочек в камин – еще одна случайная выборка цифр отныне никоим образом не может быть ассоциирована с ним. Кто знает, возможно, в наш технократический век именно так и сжигают мосты? Ребус вдруг вспомнил, как очень давно, еще до того, как нацепил воровскую корону, он слышал от очень серьезных людей: «Никогда, никогда не теряй рассудок из-за злости. Особенно если в тебя стреляли. Ведь ты сам – сам выбрал эту жизнь! Это просто правила игры, как в футболе есть основное правило: надо стараться забить мячик не в свои ворота».

«Похоже, мне пенальти, – подумал Ребус – Но пытаться ловить эту клизму лично я не собираюсь. Я болен – вот справка!»

Он поднялся с кресла, забрал со столика книгу, еще раз глянул на пляшущий в камине огонь и крикнул:

– Аркадий! Десять минут на сборы. Мы уезжаем. Да, и набери мне Завьялова…

18:20 мск

УУР. Кабинет начальника десятого отдела Есаулова.

– Максим?! Москва на проводе, Кириллин беспокоит.

– Насчет того, что беспокоит, – это в самую точку. Здравствуйте, Станислав Алексеевич. Мне уже начинать пугаться?

– Начинай. Самое время. Десять минут назад мне поднесли ПТП по последнему звонку Ребуса – он собирается вас покинуть. Если уже не собрался.

– Если честно, это не пугает, а как раз наоборот радует. Мы – люди маленькие. Все больше тюльку с килькой ловим. На акул не замахиваемся, даже не помышляем.

– Рано радуешься, Максим. Есть информация, что уже завтра Ребус попытается свинтить из Москвы за границу. А сейчас, когда тема уже практически на мази, этого, как ты понимаешь, допустить никак нельзя!

– Ну, так вам и флаг в руки – берите его завтра в Шереметьево на таможенном контроле. Нам чужой славы не надо. Если что, можем и своей поделиться.

– Максим, принято решение (особо подчеркиваю – не мною), что брать Ребуса надо в Питере, на крайняк – на пути из Питера в Москву. В противном случае здесь, в столице, может и не выгореть. Не мне тебе объяснять, какие силы здесь могут быть задействованы и сколько вони может подняться…

– Понятно. Замечательная и во всех отношениях беспроигрышная позиция: ежели что не срастется – питерский сыск накосячил, а если в масть ляжет, тогда «Москва, звонят колокола»…

– Ты не прав. Общее дело делаем. Потому если что, и косяк будет общий, и победа – одна на всех, за ценой, как говорится…

– Ага, свежо питание, да серится с трудом. Хорошо, допустим я не прав, но все равно – это вы, Станислав Алексеевич, немного не по адресу обратились. С вопросами такого уровня – это, пожалуйста, к Ваничкину, на крайняк – к Пиотровскому.

– Задание на НН твоим отделом выписано?

– Формально – моим, но есть нюансы… А то вы не знаете, с чьей подачи?

– Формально-неформально – это лирика, Максим, а Ребуса крепить все равно придется. Вопросы с вашим Главком и ОПУ в данный момент утрясаются. Я же специально первым делом позвонил тебе, чтобы у вас осталось побольше времени на подготовку. Хотя… Считай, что его (времени) все равно уже ни хрена нет.

18:48 мск

Улица Бабушкина. Где-то в районе станции метро «Ломоносовская». 735-й экипаж.

– Бригадир «семь-три-пятого», срочно отзвонитесь в контору своему диспетчеру…

Услышав это воззвание, Александр Сергеевич недовольно поморщился и обернулся к откровенно скучающим на заднем сиденье «грузчикам»:

– Молодежь, хватит балду пинать, давайте повнимательней-ка за объектом. А я к «Ломоносовской» за куревом отскочу. По пути звякну, поинтересуюсь, кто там еще хочет комиссарского тела.

– Да «Капитошка», похоже, уже лыка не вяжет – сомневаюсь, что его и в метро-то пустят, – засомневался в целесообразности «пристального вглядывания в объекта» Лямка.

– А ты не допускаешь, что он лишь делает вид, «что не вяжет»?

– По-моему, Александр Сергеевич, вы все немного усложняете.

– Просто я не люблю все немного упрощать. Короче, отставить разговоры. Команда одна и для всех: «Впериться вдаль!» А я сейчас приду.

Бригадир вылез из машины и не спеша прогулялся к ларечкам. Отстояв небольшую очередь, он взял сигареты, закурил и лишь после этого набрал номер дежурного.

Тот быстренько переключил его на начальника отдела.

– Вам же было русским языком сказано – «срочно»! – проворчал Нечаев. – Или для крутого нестеровского экипажа распоряжения дежурного к исполнению уже не обязательны?

– А разве я долго? – удивился Нестеров.

– Более чем.

– Так двух копеек не было. Пока искали… – решил схохмить бригадир, но Василий Петрович явно не был расположен к шуткам.

– Так вот сейчас вы очень (я особо подчеркиваю это слово), очень быстро берете ноги и колеса в руки и выдвигаетесь на подмогу экипажам Каргина и Пасечника.

– Так у нас свой «груз» в движении. Причем в активном, – соврал бригадир. – И вообще: это мы не проходили, это нам не задавали.

– Своего бросайте. По согласованию с заказчиком. Я с ОБНОНом сам договорюсь.

– А с чего вдруг такой кипеж? Заслуженные деятели сыскных искусств не справляются?

– Эдик с Григорьичем сейчас тянут Ребуса из Ольгино в центр. Минут двадцать назад звонил Есаулов – Москва дала им указание крепить. Причем крепить обязательно и именно сегодня.

– Начинается! Старые песни о главном, – скривился Нестеров. – Тут играем – тут не играем… Блин, сколько можно, в конце-то концов?

– А вот это не твоего ума дело! Кончай свой балаган, мне, знаешь ли, не до смехуечков сейчас. Насколько я понял из разговора с Есауловым, особым желанием идти на Ребуса с колуном, да еще практически без подготовки они не горят. А значит, не очень-то и обидятся, если мы его маханем. Но, как ты понимаешь, и защищать нас перед Москвой в этом случае ни они, ни кто другой не станут. Так что нам этого чертового Ребуса сегодня терять ни в коем случае нельзя.

– Толково придумано. Молодцы, ребята, хорошо устроились. «Сначала у Фили пили, а потом его же и побили».

– У какого Фили? – не понял Нечаев.

– Да это у деда моего такая присказка была.

– Нестеров, твою мать, я тебе сказал – кончай меня грузить! В общем, расклад такой: Ребус сейчас едет либо на вокзал, либо в аэропорт, либо уходит из города на своих четырех. Откуда сие известно – не знаю. Но, вроде как, известно. По первым двум вариантам схема уже запущена, и Есаулов расставляет своих людей на Московском вокзале и в аэропорту. С трассами сложнее – короткий путь, в смысле Московское шоссе, не всегда единственный. Но это нас уже колышет в меньшей степени. Главное, очень вас прошу – не маханите. Доведите эту заразу до поезда или самолета – и все. Дальше пусть у уголовного розыска голова болит.

– А что, крепить его в движении уже опасаются?

– Ты же знаешь, Сергеич, сейчас с ним постоянно целый джип охраны. Все с лицензиями, все с легальными стволами. Случись что, может такая пальба начаться. А в поезд или в самолет джип со всем содержимым всяко не поместится. Логично?

– Не совсем, но допустим.

– По крайней мере, насколько я понял, Есаулов очень на это рассчитывает… Все, кончай тереть – работать надо. Я только что связывался с Пасечником. Так вот он говорит, что Ребус неожиданно зашевелился – два дня спокойно по городу раскатывал, а тут как подменили. Так что поспешайте. Но только, очень тебя прошу, без кровавых подвигов.

– Хорошо. Попробуем обойтись исключительно подвигами трудовыми. Хоть это и скучно…

Возвращаясь к машине, Нестеров проходом глянул на объекта – тот уже едва стоял на ногах. Последняя бутылка пива стала для него явно лишней, и едва ли в таком состоянии он потащится в Веселый Поселок за дозой герыча. «Что ж, счастливо тебе, объект „Капитошка“, желаю удачно и без ментов добраться до дому. А мы, к сожалению, сегодня тебя проводить не сможем», – усмехнулся Александр Сергеевич.

Нестеров забрался на командирскую первую парту и скомандовал:

– Паша, запроси настроечку «семь-три-третьего».

– Что-то случилось? – спросила Полина.

– Ага, случилось. Похоже, у нас появляется шанс взглянуть в глаза организатору твоего похищения. А если повезет, то и поприсутствовать на съемках финальной серии долгоиграющего сериала «Ребус: взлет и падение». Паш, ну чего там Пасечник?…

19:07 мск

Приморский проспект. Где-то в районе виадука. 733-й экипаж.

737 – Григорич, вы из пробки выскочили?

733 – Вот только-только у виадука малость порассосалось. Вроде, поживее пошли. Хотя, лично я предпочел бы еще с часик помучиться.

737 – Понял. Тогда как раз оттуда мы вывернем на Савушкина и потянемся параллельно с вами.

733 – Эдик, не хочу тебя огорчать, но по-моему сейчас немного не тот случай, чтобы конспиративно обставлять свои действия.

737 – В смысле?

733 – В прямом – нас расшибли.

737 – Есть основания или просто чутье?

733 – Да какие в жопу основания! Похоже, головная машина с Ребусом решила пойти в отрыв, а этих козлов на «Тахо» отдать нам на закланье. Или на заклинанье. Кстати, как правильно?

737 – Правильно – «закланье». Григорий, я малость не понял про «Тахо»…

733 – А что там понимать?! Ребус, гад, в Сокольники рвет, а эти зайцы у нас перед носом скачут, задницей виляют. За пару километров пути из ряда в ряд уже раз восемь перестроились. Не пущают к телу, с-суки! Короче, как говорят в американских фильмах – мы теряем его. Тем более что коробка уже в надрыве, на следующей неделе машину должны были на профилактику ставить.

737 – Понял вас! «Держитесь, Федор Иванович, сейчас поближе подойдем…»

Не продержались! Не хватило каких-то пары минут, за которые экипаж Каргина, расталкивая «чайников» и нахально выдавив со своего пути многое повидавших, но тем не менее обалдевших от твердолобого упорства опушников, вырвался из броуновского движения километровой пробки и выпущенный на волю опять-таки пробкой кинулся нагонять своих и объекта. Не доезжая метров триста до мостика, соединяющего материковую твердь Старой Деревни и островную Елагина, водитель «семь-три-третьего» Коля Кривицкий втопил по газам, выскочил на осевую и, обогнав парочку железяк, стал перестраиваться обратно на свою полосу, пытаясь вклиниться между джипом охраны и столь ревностно оберегаемой им машиной с телом Папы Ребуса. Сбоку в этот момент было свободно, но двигавшийся по правой полосе «Тахо», оценив финт «грузчиков», безо всякого обозначения поворотником попытался прижать «семь-три-седьмой» обратно на осевую.

Люди, сидевшие в джипе, так увлеклись этим маневром, что не обратили внимания на загоревшийся перед мостом зеленый, на сигнал которого со стороны Елагина острова парами двинулась группка детишек, ведомая воспиталками, вооруженными сигнальными флажками. Водитель «семь-три-седьмого» мгновенно оценил ситуацию и понял, что через пару-тройку секунд процесс примет необратимый характер – и все, «уноси готовенького». А то и парочку-другую «готовеньких».

В первое мгновение Кривицкому инстинктивно захотелось увернуться и уйти влево, благо в этот момент встречная полоса была свободна и лобовым столкновением не грозила. Но тут же он сообразил – не факт, что «Тахо» успеет, либо захочет повторить сей маневр, а времени на то, чтобы затормозить, у них уже на оставалось. Между тем детские лица, которые еще пару секунд были едва различимы, надвигались навстречу с пугающей обреченностью: вот уже воспитательница, обернувшись на гул «лошадей», беззвучно вскрикнула и выронила из рук флажок, вот уже…

И тогда Коля Кривицкий, безо всякого согласования с бригадиром, принял решение. Собрав всю свою волю в кулак и крикнув: «Народ, прижмись!», он крутанул руль и со всего размаха впечатался в бронетанковую крепость так и не сбросившего скорость джипа, в левую его бочину – «Помойтесь, ребята!»…

Много позже, когда закончатся служебные проверки и разбирательства по факту ДТП, когда окончательно и бесповоротно будет доказано, что, не соверши Коля сей маневр, то жертв среди детишек было бы не избежать, когда сам Коля выйдет из больницы, а у Пасечника наконец срастется рука, когда бывший красавец цвета «кофе с молоком» «семь-три-третий» «Форд» будет списан, как непригодный хлам и уйдет зятю начальника гаража за смешную сумму в 10 тысяч рублей, когда… Короче, когда произойдет еще очень много самых разных «когда», в Петербург по специальному поручению редакции приедет корреспондент малоизвестного (потому как ведомственного и секретного) милицейского журнала, раз в квартал рассылаемого по оперативно-поисковым подразделениям страны. Корреспондент приедет писать очерк о герое-водителе, который, рискуя своей жизнью и жизнями своих товарищей по экипажу, спас от неминуемой гибели детсадовских малышей.

– Скажите, – спросит он смущающегося Кривицкого, – о чем вы подумали в тот момент, когда приняли решение идти в буквальном смысле на таран машины с преступниками?

– Так, а чё там было думать? – искренне удивится Коля. – Все, подумал, пиздец машине – где «Тахо», а где мы?…

– А еще о чем вы подумали? Вы же понимали, что столкновение могло обернуться летальным исходом? Знаете, многие говорят, что в такие секунды перед глазами пролетает вся жизнь, как одно мгновение?

– Не, жизнь не пролетела, врать не буду. Я, помнится, подумал, что начальник гаража теперь мне точно новую машину не даст – «Форда» как раз через неделю на капиталку собирались ставить. А еще подумал: хоть бы тринадцатой не лишили, потому как за ДТП могут. Причем, хоть ты прав, хоть виноват.

– Ну, хорошо, а что было непосредственно после столкновения? Когда вы поняли, что все члены экипажа остались живы?

– Так, а что было? Вытащили нас с Григорьичем. Наши же «грузчики», которые с задней парты, и вытащили. Еще Виталик помог, это из экипажа Эдика парень. Я смотрю: мать моя, женщина! Половину морды напрочь снес. Подвеска, движок – все в хлам. Руль, так тот вообще погнулся, а геометрия кузова – полный трындец. Опять же обе двери справа менять надо. Все, думаю, теперь точно без тринадцатой останусь.

– А потом?

– А потом у меня чего-то голова куда-то стала отъезжать, поплохело резко и дальше уже ни фига не помню. Очухался только в больнице. И то – на второй день…

Вот такое будет первое, да, наверное, и последнее в Колиной жизни интервью. Но это потом, а пока…

Пока в сложившейся ситуации «семь-три-третий» сделал все, что мог.

И пусть, кто может, сделает больше!

19:18 мск

Глухоозерское шоссе. Где-то в районе Обводного канала. 735-й экипаж.

– …Эдик! Хоть ты-то можешь объяснить, что там у «семь-три-третьего» произошло? Диспетчер несет какую-то пургу, а до Нечаева мне никак не дозвониться… Что с ребятами? Вы их видели?

– Видели. Проскочили мимо на бреющем полете.

– И что там?

– Вроде все живы, но подробностей, честное слово, сам не знаю. Мы там своего «грузчика» выкинули на подмогу… Короче, все, что могли, потому как начальство визжит одно – Ребуса тянуть, не бросать… Во, по встречке «Скорая» проскочила. Наверное, туда, к нашим.

– Вы сами где сейчас?

– С Каменноостровского моста ушли на Песочную. Гонит, сука, как умалишенный. Боюсь, при такой езде без эпитафий мы тоже не обойдемся. В общем, Сергеич, если с нами такая же, как с Пасечником, хрень приключится, будь другом, напиши на моем могильном камне кратко, но емко: «Родился и умер от дырки в резине».

– Не кипешуй, Эдик. Помни, Чип и Дейл в нашем лице спешат к вам на помощь. Кстати, я уже отдал по экипажу своего боевого корабля команду «Приготовить пиво и графит». Советую тебе сделать то же самое.[29]

– Боюсь, пивом здесь не обойдется – не тот масштаб… Блин, мужики, давайте, и правда, поскорее. А то нам в свете последних событий одним тут совсем тоскливо…

19:42 мск

Конногвардейский бульвар. Где-то в районе площади Труда. 737-й экипаж.

Если не знать, что в данный момент Ребус поставил цель, во-первых, оторваться от преследования «наружки», а во-вторых, спешно покинуть город, то можно было подумать, что люди, сидящие в роскошном «Лэнд Ровер Дискавери», совершают обзорную экскурсию по городу. Черная Речка, Петроградка, Васька, Мост Лейтенанта Шмидта… За последние полчаса вектор движения Ребуса был столь причудливо и столь же многократно преломлен, что предугадать его последующее направление не мог не только из последних сил висевшей на хвосте «Ровера» «семь-три-седьмой», но и экипаж Нестерова. В душе матерящийся Паша Козырев, все более и более раздражающийся от порою дельных, а порой не очень, «маршрутных» советов бригадира, неуклонно продолжал длившееся уже второй час преследование.

На Конногвардейском бульваре «Ровер», наконец, стал притормаживать. «Грузчики» Каргина, которые уже давно не маскировали своих действий и сейчас откровенно работали по принципу «главное – не потерять», вслед за ним вынуждены были повторить этот же маневр. Причем водитель «семь-три-седьмого» Дима Устинов сделал сие с заметным облегчением: руки, несколько часов не выпускавшие штурвал, давно налились свинцом и сейчас мелко дрожали.

Джип остановился. Из него тут же выскочили сидевшие на заднем сиденье трое отнюдь не интеллигентной наружности и кинулись в сторону машины милицейской разведки. Ситуация читалась как «похоже, нас идут убивать», поэтому «грузчики», не сговариваясь, щелкнули кнопками замков дверей, а правая рука Эдика Каргина сделала неосознанное движение под куртку, где расстегнула кобуру со штатным «пээмом». «А потому что не надо дразнить гусей», – вспомнилось Эдику в этот момент.

Однако «гуси», вместо того, чтобы начать громить служебную «шестерку», либо, того хуже – стрелять на поражение в порядком поднадоевших ментов, подбежали к машине и рассредоточились: один занял позицию спереди, нахально поставив ногу на бампер «шестерки», второй, обежав машину, встал как вкопанный за багажником, демонстративно скрестив руки на груди. Теперь ситуация читалась несколько иначе, а именно: «Это вы можете нас убивать. При соответствующих полномочиях, конечно». Но таких полномочий у майора Каргина, понятное дело, не было.

После того, как «семь-три-седьмой» оказался столь нехитрым образом заблокирован, чуть подотставший третий, который был явно постарше и поподкрученнее, вразвалочку подошел к машине со стороны водителя и небрежно побарабанил пальцами по стеклу:

– Але, мужики, вы кто такие будете?

В ответ на это Дима Устинов повернул ключ зажигания и угрожающе взревел мотором. Однако впереди стоявший парень не испугался, а напротив – гадко ухмыльнулся и ногу с бампера не убрал.

– Я говорю, чьи вы, хлопцы, будете? – как ни в чем не бывало снова поинтересовался старший архаровцев.

«Красного командира Щорса», – буркнул про себя Эдик. Окончательно осознав, как просто, а главное – как изящно, их взяли в клещи, он решил идти ва-банк. Перегнувшись через водителя, он приоткрыл форточку на ширину спичечного коробка и как можно развязнее ответил:

– Криминальная милиция ГУВД… Прикажи своему животному, пусть копыто уберет. Как бы не наступили ненароком.

– Круто! А на документики можно взглянуть?

– А в задницу тебя, случаем, не поцеловать? – огрызнулся Каргин, взбешенный деланным спокойствием парня. Хотя почему «деланным»? За этим спокойствием угадывались сила и уверенность. В конце концов, ежели по уму да разобраться, то ничего криминального и даже хулиганского эта троица сейчас не совершала. Но это-то больше всего и бесило!

– Во как! А мне мама говорила, что в милицию только вежливых берут. И не меньше, чем с семью классами образования. Хотя… Наверное, это раньше так было. Она ведь у меня старенькая уже, – доверительно сообщил парень.

– Дима, врубай «тревожную», – решился Каргин. Все равно теперь уже семь бед – один ответ. Тем более что после серьезнейшего ДТП и «расшибона» объектом сразу двух оперативных экипажей расшифровка перед гласными сотрудниками милиции казалась уже чем-то совершенно несущественным.

Водитель кивнул, незаметно для постороннего глаза нажал кнопку станции и заголосил, отчетливо (в первую очередь для «нападавших») проговаривая слова:

– Дежурный, внимание! Вызывает «семь-три-седьмой». У нас «фейерверк»! Нападение на оперативную машину. Конногвардейский бульвар, дом четыре.

– Ну вот, обиделись, – констатировал чуть напрягшийся парень. – А на что? Мирное население обратилось с вполне законным требованием представиться и предъявить документы, свидетельствующие о принадлежности к глубоко почитаемой им (населением) краснознаменной милиции. В свою очередь, в качестве жеста доброй воли, мы готовы засветить свои ксивы. Так в чем же здесь, собственно, конфликт? А вы сразу: «Папоцка ГУВД, приезжай, спаси, обижають!» Несерьезно это, мужики…

Парень продолжал балагурить, а сам тем временем сделал неопределенный жест рукой, и все это время стоявший метрах в пятидесяти впереди «Ровер» вдруг надрывно заурчал и плавно тронулся с места. То бишь, вслед за ситуацией из-под контроля «грузчиков» прямо на их глазах начал уходить и Ребус.

Вот тогда Эдик все-таки решился, достал ствол, загнал патрон в патронник и тихо скомандовал сидящим сзади «грузчикам»:

– По моей команде Кира и я одновременно вынимаем кнопки и выскакиваем из машины. Двери за нами сразу же заблокировать! Я иду к их старшему, а Кира, разрядник наш драгоценный, бежит за «Ровером», пока… Короче, пока не упадет. Но перед тем, как упасть, пеленгует сигнал «семь-три-пятого» и сбрасывает им самую последнюю настроечку Ребуса. Должны услышать – Нестеров сейчас где-то в районе Вознесенского, то бишь совсем рядом, на подходе… Всем все ясно? Тогда: раз-два-три – делаем!!!

Дверцы по правому борту «семь-три-седьмого» распахнулись – и обладатель почетного термоса из нержавейки за третье место в пятикилометровом кроссе, проводимого среди ОПП Северо-Запада и посвященного шестидесятилетию освобождения Ленинграда от немецко-фашистских захватчиков, Кирилл Комольцев, едва не сбив с ног чуть замешкавшегося на выходе бригадира, бросился догонять «Лэнд Ровер» Ребуса, массивная задница которого («Ровера», не Ребуса!), маячила уже близ Колонны Славы.

Догонять Киру не стали, поскольку в данной ситуации оголить фланг означало дать возможность «семь-три-седьмому» вырулить из зоны «живого оцепления». Да и лихой вид выскочившего из «шестерки» Эдика Каргина с обнаженным стволом, горящим взором человека, которого таки достали, и при этом громко вопящего: «…в голове и холоде жизнь его прошла, но не даром пролита кровь его была…», вынуждал троицу опричников Ребуса срочно переходить от атакующих к оборонительным действиям.

Но в конце концов, свою задачу они фактически выполнили – вторую (и, похоже, последнюю, на их взгляд) машину ментов от тачки с шефом отцепили.

19:49 мск

Исаакиевская площадь. Где-то в районе «Англетера». 735-й экипаж.

Киру Комольцева, мечущегося вдоль гигантских стекол-витрин «Астории», за которыми в этот час трапезничали чинные иностранцы и пили кофе с коньяком чопорные русские, первой заприметила Полина.

– Александр Сергеевич, смотрите, вон там «грузчик» из нашего отдела, видите?

– Точно, Кира-марафонец! Значит, «семь-три-седьмой» где-то поблизости. Паша, давай к нему, только осторожно, чтобы не слишком засветиться…

Но Комольцев был так возбужден, что заметил машину «семь-три-пятого», лишь когда она, жалобно всхрюкнув шинами, уже в открытую притормозила у тротуара буквально в двух шагах от него. В открытое окошко высунулась голова Нестерова:

– Молодой человек! Не подскажете: к Эрмитажу как проехать?

– Александр Сергеевич! – мгновенно воспрянул духом Кира. – Ребус… Он… Они… Они туда, по Большой Морской поехали. Только что!

– А где ребята?

– Они… На нас… Люди Ребуса… Там… – Комольцев, который до сих пор не мог отдышаться от кросса по пересеченной светофорами, многополосным движением и общественным транспортом местности, махнул рукой, указав направление, но какой-либо определенности его словам этот жест не прибавил.

– Понятно, – констатировал Нестеров. – Короче, лезь в машину, по дороге расскажешь. Лямка! Давай, метнись по Большой Морской. Они все равно в Невский упрутся – дашь настроечку куда пошли: налево или направо.

– «Лэнд Ровер Дискавери», цвет металлик, номер 077700, – принялся объяснять Кирилл.

– Да знаю я! – отмахнулся Лямин, вылезая. – А вы как? Разве не здесь поедете?

– Если мы сюда сейчас сунемся – минут двадцать из пробки вылезать будем. Ребус за это время успеет долететь если не до канадской, то до финской границы точно. Паша, давай на Малую Морскую.

– Там же одностороннее движение!

– А то я сам не знаю?! Блин, Козырев, ты дальше будешь целку из себя строить, или мы все-таки объекта погоним? Давай двигай! Только огни включи.

– Какие?

– Все!!!

Включив аварийку, дальний свет и спецсигналы, «семь-три-пятый» выдвинулся в створ Малой Морской и, держась правой стороны, нахально попер навстречу потоку машин, который в этом месте в любое время суток (разве что за исключением ночи) всегда полноводен и могуч. Уже совсем стемнело, а потому не в лад и невпопад мерцающие на «семь-три-пятом» разномастные огни придавали сходство оперативной «девятке» с рождественской елкой.

Летевшие навстречу машины гудели, но всякий раз в конечный момент предпочитали уступать дорогу странному неопознанному движущемуся объекту. «Это не мы идем против течения, – довольно зубоскалил Нестеров, – Это течение идет против нас».

Правда, набитому людьми троллейбусу они все-таки решили уступить – но исключительно из уважения к нелегкому труду водителей общественного транспорта. Ради этого пришлось резко уйти вправо и выскочить на тротуар, аккурат напротив центрального входа в здание, что на Малой Морской, 10 (для тех, кто не в курсе – здание Поликлиники ГУВД Санкт-Петербурга). Сей маневр обошелся в энное количество навсегда потерянных для членов экипажа нервных клеток (если, конечно, верить тезису, что таковые действительно не восстанавливаются) и в несколько с ног до головы облитых грязной осенней жижей пешеходов – Паша умудрился отыскать одну-единственную на весь отрезок от Гороховой до Кирпичного колдобину.

Одним из «испачканных потерпевших» стал инспектор ДПС капитан Гуслимов, на беду свою именно в этот момент выходивший из дверей поликлиники. За многие годы капитан настолько врос в шкуру стража дорог, что даже на прием к врачу всегда являлся в полной боевой амуниции и с аксессуарами – открыто носимой радиостанцией и жезлом всевластия. Пятнадцать минут назад Гуслимов мужественно перенес пренеприятнейшую медицинскую процедуру, которая по самой природе своей омерзительна и противна любому нормальному мужику. Согласитесь, есть в этом что-то противоестественное, когда вам вкручивают в задницу трубку с телевизором, а потом пристально вглядываются в экран, рассматривая ваш, истерзанный шавермами и бульонными кубиками, кишечник! Чувствуешь себя при этом на порядок хуже, нежели серьезно проштрафившись и на ковре перед начальником. Тот, по крайней мере, только грозится сделать с тобой это, а медики, они не грозятся, они – делают.

Словом, настроение у капитана Гуслимова и так было совсем не подарок. Он вышел из поликлиники, ощущая себя едва ли не опущенным, сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой, и в этот момент мимо него пролетело нечто, едва не отдавившее ему пальцы ног и окатившее ноябрьской (а потому холодной) и далеко не стерильной водой из лужи. Гуслимов подавился причудливым ассорти из возмущения, грязной воды и сигареты «Винстон лайт», а откашлявшись, схватился за радиостанцию и голосом диктора Левитана с легким, едва улавливаемым осетинским акцентом, заголосил: «Внимание, всем постам! Говорит капитан Гуслимов, номер жетона 123321. Остановить к досмотру темно-синюю „девятку“, движущуюся по Малой Морской в сторону Невского проспекта. 78-й регион. Госномер…»

Сильно, ой как сильно обидели сегодня капитана! Прямо до глубины души. А пятнадцать минут назад – тоже, до глубины… Правда, малость с противоположной стороны.

Не считая досадного эпизода с прохожими, «семь-три-пятый» добрался до поворота на Невский без особых приключений, а главное – быстро. Здесь притормозили, запросили Лямку:

– «Грузчик», голос подай. Где ты есть?

– Я у «Баррикады» стою. Здесь, и правда, пробка жуткая. «Ровер» Ребуса только сейчас поворачивает налево… Поняли меня? Налево. Пойдет в сторону Дворцовой.

– Поняли тебя. Давай мухой к магазину «Парнас». Ждем ровно минуту. Опоздаешь, будешь догонять на своих двоих…

20:04 мск

Адмиралтейский проспект. Где-то в районе Дворцовой площади. 735-й экипаж.

– …Паша! Где он?

– Пока не вижу, Александр Сергеевич.

– Ч-черт! Аналогично. Хотя, казалось бы, большое должно видеться на расстоянии… Хоть бы фонари зажгли, что ли? Тоже мне, исторический центр культурной, блин, столицы!

– Вон они! Под светофором! Сейчас направо, к Эрмитажу, пойдут.

– Точно! Молодец, Полинушка, есть контакт. Пока визуальный, но уже хоть что-то. Стой, Козырев, куда ты ломанулся?

– За ними.

– Да не успеем через перекресток. Сейчас зеленый начнет мигать. Давай на Дворцовую.

– В смысле? На какую?

– В смысле на площадь! Мимо колонны! Мимо дворца! И с песней! А песня, она же ориентир, будет такая: «Атланты держат небо на каменных плечах»! Теперь доступно излагаю?

Темно-синяя «девятка» привычно-нахально выскочила из правого ряда и ступила на булыжник святая святых города, где официально разрешено барражировать лишь экскурсионным автобусам, лошадиным повозкам да машинам госавтоинспекции. Паша направил машину по кратчайшему расстоянию, то бишь наискосок. Впрочем, громоздившийся на пути экипажа гигантской потухшей свечкой Александрийский столп во избежание недоразумений все-таки пришлось объехать, оставив его по борту слева.

Уже на подъезде к Миллионной с ее пресловутыми Атлантами на хвост «семь-три-пятому» прыгнули пасшиеся неподалеку «гиббоны», над головой которых немедленно вспыхнул ярко-синий проблесковый маячок. В сгустившихся над городом сумерках это выглядело даже красиво, но все портил хрипатый и отнюдь не гостеприимный голос, который предлагал «девятке» незамедлительно остановиться – мол, «иди, чё покажу!»

– Будем отрываться, Александр Сергеевич? – поинтересовался Паша, наконец вкусивший подлинный азарт погони и теперь готовый к самым запредельным безумствам на дорогах.

– Хочешь, чтобы нам начали стрелять по конечностям? Если у них в машине такие же стрелки, как Лямка, то тридцать очков, конечно, не выбьют, но вот башку одному из нас запросто прострелят. Причем по чистой случайности. Все, ну их в баню, тормози…

«Девятка» остановилась, и спустя пару секунд к ней лихо подрулила ее до неприличия новенькая и чистенькая «сестра в квадрате» – гаишная «девяносто девятая». Выскочившие из машины парни с «калашами» способны были нагнать страху и жути на любого, даже быкообразного участника дорожного движения. За исключением, естественно, членов экипажа «семь-три-пятого», позиция которых сейчас была почти неуязвима. В данном случае на «почти» следовало оставить малюсенький процент вероятности того, что гаишники могли начать стрельбу без предупреждения – мало ли что может привидеться им в потемках, да еще и рядом с таким мистическим местом, как Малый Эрмитаж, где, говорят, до сих пор водятся призраки.

Засвеченные непроверяйка Козырева и подполковничья ксива Нестерова вызвали у стражей дорог затяжной и массовый вздох разочарования. Еще бы, ведь каких-то пять минут назад эту самую тачку объявили к задержанию, и вот уже она сама идет к тебе в руки! А тут, на тебе – выясняется, что это всего лишь местечковые агенты Малдеры,[30] не поставившие в известность гаишное руководство о своих спецоперациях. Ах, какой пассаж!

– Ладно, объявленный на вас сторожок мы сейчас снимем. Вот только… Нет, я, конечно, все понимаю, – проворчал в усы бравый старшина, который за все время краткосрочного контакта с «грузчиками» так и не убрал ладонь с цевья автомата, – но аварийку вам все ж таки желательно выключить. Потому как издалека в глаза бросается и вообще – все это ваше дискотечное мерцание со стороны выглядит немного комично.

– Пашка! Ты что, после Морской огни не погасил? – шепотом поинтересовался бригадир.

– Бли-ин, забыл! То-то думаю, чегой-то на меня водилы встречные пялятся?

– Идиот! Приедем в контору – оставлю без сладкого! На месяц, не меньше, – рявкнул (насколько это возможно сделать шепотом) бригадир, после чего обратился к старшине:

– Все, мужики, рады были познакомиться. Пообщались бы с вами еще, но нам пора. Спасибо за консультацию. И доброй вам охоты…

– Вы бы еще, Александр Сергеевич, сказали: «Мы с вами одной крови», – усмехнулся Козырев, включая зажигание.

– И сказал бы. Но, к сожалению, кровь у нас с ними разная. А, может, и к счастью…

20:12 мск

Миллионная улица. Где-то в районе Суворовской площади. 735-й экипаж.

– Неужели маханули?… Это все из-за этих чертовых гаишников!!

– Лямка, кончай зудеть! Ничего не маханули – я их в створе Мошкова переулка видел. Вернее – кажется, видел.

– Вот именно что «кажется». Как ты в такой темноте вообще что-то мог разглядеть?

– По-моему, это были они, – робко подал голос Кира, который в данный момент весьма неуютно чувствовал себя в «чужой избе».

– Парни, вы можете помолчать, а?! – раздраженно шикнул на своих Нестеров. Хотя, если честно, сам он, как ни старался, тоже не смог разглядеть движущийся параллельно по набережной «Ровер» ни в створе Мошкова, ни в створе Мраморного переулков.

И все же ровно через минуту после напряженного, томительного «всматривания» машина Ребуса выскочила из-за Мраморного дворца и остановилась на светофоре перед Троицким мостом.

– Вон они! – радостно завопил Лямка.

– Сам вижу, – как можно равнодушнее подтвердил Козырев. – На мост не пойдут – прямо перестроились.

– Значит, и нам туда дорога, – облегченно выдохнул бригадир. – Давай, Паша, гони через площадь, чуть подальше, за Крупой[31] выскакивай на набережную и садись к ним на хвост. Надоели мне эти пряталки-догонялки – хочу, наконец, видеть картинку своими глазами. Кстати, если ты сейчас скажешь, что там поворота направо нет, – я тебя стукну.

– И станешь ты, Паша, фиолетовым в крапинку, – улыбнулась Полина.

– Можно начинать смеяться? – буркнул Паша. В последнее время любую насмешку со стороны Ольховской он воспринимал уже даже не болезненно, а почти враждебно. Козыреву почему-то казалось, что, в отличие от него, подтрунивать над Ладониным Полина себе не позволяет.

«Семь-три-пятый» выкатил в проулочек, примыкающий к Лебяжьей Канавке. В следующий момент мимо них со свистом пронесся «Ровер» Ребуса, играючи перемахнув через знаменитый горбатый мостик. Пропустив пару-тройку идущих следом машин, Паша чертиком из табакерки вынырнул из-за угла здания и под запрещающий знак не менее красиво вспорхнул на самую хребтину моста. Никак не ожидавший столь нахальной и резвой помехи справа, шедший по главной дороге «Ниссан» вынужден был бить по тормозам и, едва начав движение наверх, чуть скатиться с мостика назад. Этот, не от хорошей жизни исполненный маневр водителя «Ниссана» в результате стоил основательно помятого «анфаса» дышавшей ему в затылок «Вольво S-60». У ее хозяина времени на то, чтобы затормозить, уже не оставалось…

Похоже, это был особый, знаковый день во взаимоотношениях сотрудников «наружки» с представителями остальных, более-менее «легальных» милицейских структур. Иначе чем еще объяснить тот факт, что за неполные два часа погони за Ребусом «грузчики» трех оперативных экипажей НН по совокупности умудрились выдать своим гласным коллегам изряднейшую долю адреналина, каковой те не получали от них, пожалуй, еще со времен аномального трехсотлетия города. Как говорят в таких случаях метеорологи, «за текущие сутки в городе выпала месячная норма осадков».

Так или иначе, но «мистика» дня нынешнего на этот раз заключалась в том, что за рулем «потерпевшей» «Вольво» сидел сам начальник транспортной милиция Всея Руси генерал Бахаренцов. Выкроивший в служебной суете два выходных дня для посещения родного города, генерал вырвался из столицы на берега Невы, и черт его дернул именно сегодня с ветерком покатать свою даму сердца по вечерним набережным Северной Венеции на личном авто.

– Хочу подпрыгнуть на горочке. Так, чтобы сердце бу-бухнуло! – капризно пожелала дама, подразумевая перелет на скорости через горбатые мостики Летнего сада, которые, и правда, обладают своеобразным «бубухающим» эффектом.

– Сейчас, моя радость, – повиновался генерал и добавил газку.

Следует признать, что вслед за последовавшим «бабахом» об «Ниссана» сердце действительно «бубухнуло». Но то было сердце самого генерала, ибо нынешняя «Вольво» была приобретена им буквально два месяца назад, взамен разбитого в хлам любимого трехсотого «мерса». Оставив ничуть не пострадавшую в результате ДТП даму сердца страдать в салоне, генерал Бахаренцов кинулся назад, к Суворовской площади. Будучи уроженцем здешних мест, он прекрасно знал, что на этом пятачке невской земли гаишника можно разыскать в любое время дня и года. Так оно и оказалось.

Генеральская ксива возымела должное действие. Дорожный полицейский выслушал сбивчивый монолог Бахаренцова, выразил полагающиеся в таких случаях соболезнования и переписал в засаленный блокнотик данные «девятки», которая, со слов потерпевшего автомобилиста, явилась истинным виновником дорожно-транспортного происшествия. В наблюдательности генералу не откажешь, одно слово – школа! И не какая-нибудь – милицейская!

Отойдя чуть в сторону, гаишник в течение нескольких минут эмоционально, но вместе с тем немного доверительно-интимно пообщался с невидимым собеседником по трогательно всхлипывающей рации, после чего вернулся к Бахаренцову и виновато развел руками. Мол-де, «сделал все, что мог, но, увы – не все в моей власти». Генералу эти разведенные в сторону руки понравились не шибко:

– «Девятку» в розыск поставили?

– Поставили, – подтвердил гаишник, ибо это было правдой. А затем добавил: – А потом сняли, – и это тоже было чистой правдой.

– Не понял! – удивился генерал.

– Я тоже, – в течение этого дня за неполные десять секунд страж дорог третий раз подряд был удивительно правдив. А такое с ним на его памяти случалось редко.

Генерал Бахаренцов демонстративно переписал номер жетона ни в чем не повинного милиционера и побрел обратно к машине и даме, на ходу набирая номер своего страховщика. Благо полисы ОСАГО в этой жизни ему, как заслуженному работнику МВД, не стоили ни копейки. И все равно, в данную минуту начальник транспортной милиции страшно сожалел о том, что по улицам и набережным его родного города гоняют не локомотивы и даже не паровозы, а всего лишь отмороженные отечественные «девятки». Увы, не входящие в зону его служебной ответственности.

20:25 мск

Смольная набережная. Где-то в районе Водопроводного переулка. 735-й экипаж.

– Ну, что там? – явно не справляясь с нетерпением, спросил Лямка, едва только бригадир отключил трубку и убрал ее в карман.

Нестеров закончил говорить с начальником отдела Нечаевым, и хотя по отпускаемым Александром Сергеевичем фразам общее впечатление о разговоре складывалось вполне определенное, «грузчикам» не терпелось узнать подробности.

– Передаю сводку с фронтов… Але, Паша, следи за дистанцией, не отпускай его слишком далеко…

Последние десять минут гонка за Ребусом вошла в более-менее спокойную фазу. Похоже, водила «Ровера» окончательно уверовал в то, что милицейский хвост сбросить удалось, а посему той суетливости и непредсказуемости в поведении, которые имели место в случае с 733-м и 737-м экипажами, сейчас не наблюдалось. По крайней мере, пока – не наблюдалось.

– Итак, по сообщениям Совинформбюро: Колю Кривицкого увезли в больницу в Озерки – состояние средней тяжести. Если кто сомневался, уточняю – жить будет. Не знаю, насколько счастливо, но врачи уверяют, что якобы долго. Пасечник в травме – похоже, перелом руки. Открытый или закрытый – в настоящее время устанавливается. Остальные «грузчики» «семь-три-третьего» отделались ушибами, царапинами и мокрыми штанишками, состояние – удовлетворительное. Что касается горячо любимого всеми белого «Форда» – он не жилец. Отныне свадебные процессии в отделе будут проходить много скромнее.

– А как там наши? – осторожно поинтересовался Кира Комольцев.

– «Ваши», то бишь экипаж позывной номер «семь-три-семь» под руководством доблестного командира Эдуарда Каргина и при поддержке летучего отряда ППС Центрального района, обезвредили шайку сподвижников Ребуса количеством трех отмороженных личностей и в настоящее время с минуты на минуту ожидают прибытия господина Есаулова сотоварищи, готовых взять на себя бремя приземления этих субъектов на срок, предусмотренный действующим законодательством РФ… Во, как сказал! Похоже, пора мне переквалифицироваться в штабного… И еще: как заверил наш непосредственный начальник и сэнсэй Василий Петрович свет Нечаев, сразу же после этого «семь-три-седьмой» кинется нам на помощь. Даже невзирая на то, что их машина окончательно и бесповоротно засвечена прихвостнями негодяя Ребуса. Словом, тебе, Кирилл, какое-то время еще придется воспользоваться нашим, пускай и не слишком хлебосольным, гостеприимством. Кстати, о хлебосольстве – народ, корочкой хлеба случайно никто не поделится?

– Александр Сергеевич, бутерброд с сыром будете?

– Благодарствую. Буду. Два… И последнее: к настоящему времени на вокзалах, в аэропорту и на основных выводящих из города трассах уже расставлены специально обученные (и очень надеюсь, хорошо обученные) люди, и на наши хрупкие плечи сейчас возложена одна, но почетная миссия – дотянуть Ребуса до места сосредоточения этих самых людей. Подполковник Нестеров, доклад окончен. Вопросы к докладчику имеются?

– Имеются.

– Задавайте, Полина Валерьевна. Только кратко и по существу.

– Я кратко и по существу: а что, кроме нашего экипажа и экипажа Каргина, целое Оперативно-поисковое управление со штатом чуть ли не в тысячу штыков и рыл не в состоянии перебросить на столь ответственную работу еще хотя бы пару-тройку оперативных экипажей?

– Без комментариев, – помрачнев, отрезал Нестеров и спешно принялся заглатывать бутерброд. Ответа на этот вполне разумный вопрос он и сам не знал.

Между тем ответ этот был на удивление прост: начальник ОПУ Конкин, ужаснувшись, какой «кровью», а главное, какими неслыханными нарушениями ведомственных приказов и инструкций оборачивается Управлению спонтанная погоня за Ребусом, решил, что в сложившихся условиях объекта гораздо выгоднее потерять, нежели тянуть дальше. Пиррова победа хороша лишь для учебников истории, практика же показывает, что ни одно, пусть даже самое разблестящее подведение под задержание еще ни разу не перевешивало по совокупности допущенных при этом косяков и «незачетов» со стороны сотрудников конторы.

– …Александр Сергеевич, у нас поворот. «Ровер» ушел на улицу Смольного.

– Давай за ним, малым ходом. Да, и скинь настроечку дежурному… Блин, опять Ребуса в исторический центр потянуло. Надеюсь, он не намеревается получить политическое убежище в здании городской администрации?…

20:32 мск

Улица Смольного. Где-то в районе площади Растрелли. 735-й экипаж.

Не доезжая метров пятидесяти до площади Растрелли, машина «семь-три-пятого» встала. Встала исключительно по объективным причинам, так как прямо по курсу образовался абсолютно непроходимый автозатор, в котором, соответственно, застрял и «Ровер» Ребуса. Странное дело – в обычные дни, а уж тем более в вечернее время, этот участок дороги был вполне «проезжабельным». Близость к зданиям властных структур мобилизовывала дежуривших здесь сотрудников ДПС разруливать движущиеся потоки с особым усердием, а потому «более чем по трое» здесь, как правило, не собирались.

– Паша, что там стряслось? Авария, что ли?

– Не. Похоже, байкеры тусуются… Точно, они. Все движение перекрыли.

– Сегодня у них праздник, – пояснил доселе молчавший Кирилл.

– Это какой такой?

– Закрытие сезона.

– Круто! – восхитился Лямка.

– Раз круто, вот тогда и сгоняй туда, – распорядился бригадир.

– Это зачем?

– Видишь, как наш поток рассеивается? По машине-две в минуту… Следовательно, у Ребуса перед нами имеется фора минуты в три-четыре. Так что, Ваня, дуй на площадь, потому как непонятно, в какую сторону двинет Ребус, выбравшись из пробки.

– Это точно, – подтвердил Козырев. – Там вариантов немерено: Таврический, Шпалерная, Суворовский, Тверская…

– Александр Сергеевич, – подал голос Кирилл. – Давайте, может, я сбегаю?

– Сиди. Отдыхай. Ты у нас в гостях. Лямка?

– Да понял я, понял. Иду, – проворчал Иван и с явной неохотой вылез на воздух, где за это время не то чтобы похолодало, но посвежело существенно.

– Настроечку поточнее давай, – бросил ему вслед бригадир…

Огибая столпившиеся на подступах к площади машины, большинство из которых надрывно и абсолютно бесполезно гудело клаксонами, Лямка демонстративно прошел мимо джипа объекта, с трудом удержавшись, чтобы не пнуть его в колесо. Стекла «Ровера» были тонированы, поэтому самого Ребуса он так и не разглядел, испытав при этом небольшое разочарование – увидеть «живого» вора в законе ему на своем веку еще не доводилось. А интересно, между прочим! Хотя… Все-таки, это скорее на любителя.

Зато на самой площади было на что посмотреть: мотоциклисты всех мастей и окрасов, числом не менее сотни, съехались на свой последний в этом году слет, чтобы перед начинающимся «несезоном» напоследок и от души потусоваться, похвастаться своими железными меринами и оттянуться под разухабистый музон. В основной массе своей здесь были представлены не слишком дорогие аппараты, переделанные собственноручно, но зато с любовью. Впрочем, попадались и такие экземпляры, которые тянули на эдакий мини-домик, вмещавший в себя стереосистему, кондиционер и даже компьютер. Но больше всего Лямку поразил не столько вид «тачек», к которым он, в принципе, был равнодушен, сколько зрелище, которое представляли собой их владельцы: черная кожа, банданы, заклепки, очки, фашистские каски и рогатые шлемы с лисьими хвостами… А еще – подруги мотоциклистов! О, эти затянутые в кожу пышногрудые и крутобедрые особы впечатлят и сведут с ума кого угодно. Даже мужчину, который в скором времени готовится стать отцом.

От всего этого великолепия, от рокота моторов, воя сирен, мигалок и горящих фар Лямка окончательно прибалдел и на какое-то время забыл, за каким-таким собственно он вообще сюда заявился. Осознание главной миссии вернулось к нему сразу же после того, как, пробираясь между мототусовщиками, он неосторожно задел до неузнаваемости затюнингованного «ИЖака», который рухнул на землю с весьма неприятным грохотом.

Неприятным как для Ивана, так и для хозяина «типа байка».

– Эй, чувак, ты чё, в натуре, охренел в атаке? – Внешность и настрой парня, задавшего столь сакраментальный вопрос, не сулили Лямке ничего хорошего.

– Извините, я нечаянно. Я сейчас подниму.

– Я тебе щас помацаю! Клешни от моего «чопера» убери!

Иван поспешно убрал «клешни», потому как аналогичные части тела у парня были не в пример внушительнее. По крайней мере кулаки точно.

– Лямин! Ванька! Здорово, чувак! – раздался откуда-то из-за спины хоть и прокуренно-простуженный, но все же явно девичий голосок.

Лямка обернулся.

Это была Маринка Каретникова, с которой Иван в свое время учился в одной группе в топографическом техникуме и за которую он несколько раз делал черчение в обмен на записи новомодных зарубежных рок-групп. Маринка и тогда уже была рокершей и заядлой тусовщицей, но Лямка и представить себе не мог, что это ее увлечение оказалось настолько всерьез и надолго. Надо признать, что она смотрелась классно – на Каретниковой были куртка-«косуха» из толстой кожи (Пашка Козырев как-то говорил, что такие куртки носили еще во времена гражданской войны в Америке), черные обтягивающие джинсы, остроносые «казаки» и опять же черная кожаная шляпа. Единственным предметом, явно диссонирующим с ее «ковбойским» видом, была закрепленная на шляпе короткая белая… фата.

– Привет, Маринка! А ты чего в таком виде-то?

– А у меня сегодня свадьба! – захохотала Каретникова, обдав Ивана легким алкогольным выхлопом. – Знакомься, это мой муж.

– Боб, – протянул Лямке руку хозяин поваленного на землю «Чопера».

– Иван.

– Тоже нефигово, – прокомментировал молодожен и, тут же потеряв к Лямину всякий интерес, отошел к своим.

– Вы что, прямо так в загс и ездили? – удивился Лямка.

– Ага, знаешь, как прикольно было!

– Представляю, – соврал Иван, поскольку на такую картину воображения у него не хватало.

– А ты сам что тут делаешь? Потусоваться пришел?

– Я?… Вообще-то, я тут по одному делу, – Лямка отвел взгляд, лихорадочно придумывая легенду своего появления на байкерской свадьбе, и вдруг заметил, что «Ровер» Ребуса, двигаясь, словно ледокол во льдах, уже почти проложил себе фарватер сквозь бушующее море мотолюбителей, их многочисленных поклонников и праздношатающихся зевак.

Мысль о неминуемой каре, которая постигнет его в случае, если Ребус сейчас усвистит в неизвестном направлении, неожиданно дала толчок к рождению совершенно безбашенной и невесть с чего взбредшей в ляминскую голову идее.

– Понимаешь, Марин, сейчас здесь один гад на джипе проедет. И мне очень нужно… Короче, нужно его немного задержать.

– На фига?

– Я тоже, как ты… замуж… то есть жениться собираюсь. А он хочет мою невесту отбить. Она сейчас в Москве, и он едет на вокзал… Ну, чтобы к ней первым приехать… Он сегодня, а я только завтра, понимаешь? Вот если б он опоздал, хотя бы минут на десять, то поезд ушел бы без него…

Из сбивчивого бреда Лямина, суть которого, если честно, не ухватил и он сам, Марина Каретникова лично для себя вынесла две вещи. Первое: речь шла о какой-то захватывающей любовной истории с участием богатого «папика» и бедного «лямика». Второе: в день своей свадьбы ей жутко хотелось, чтобы нынешние безумства не уставали сыпаться, как из рога изобилия и продолжались по возможности бесконечно (хотя бы до момента наступления, пускай далеко не первой, но все же брачной ночи).

Придя к таким выводам, Марина свистнула суженому, увлеченно хлещущему пиво со своими шаферами:

– Боб, поди сюда.

– Чего хочет моя крошка?

– Твоя крошка хочет поставить на место одного зажравшегося хряка с джипом.

– Это какого?

– Вон того, на «Ровере», видишь?

– Чем нам не угодил этот Вексельберг Абрамович?

– Он хочет помешать соединиться двум молодым влюбленным сердцам.

– Но ты же знаешь, крошка, половые инстинкты хряков меня мало интересуют.

– А еще он назвал тебя толстым земляным червяком!

– А вот это уже меняет дело. Майкл, Джордж, есть повод немного развлечься. Команда «По ступам»…

Лямин и глазом не успел моргнуть, как Маринка напялила ему на голову гигантских размеров шлемак, внутри которого неприятно воняло потом и табаком, и подтащила к уже знакомому «ИЖаку».

– Сядешь посередине, между Бобом и мной. Сзади тебе нельзя – с непривычки можешь и отстать.

– То есть?

– Свалиться, дурья твоя башка. Ну, давай, залезай… Да не отклячивай ты задницу, плотнее к Бобу прижмись.

– А он часом не педик? – поинтересовался молодожен.

– Да нет – у него невеста есть.

– Ну, невеста этому делу не помеха, – неприятно хохотнул Боб.

Лямку же в этот момент раздирали, без преувеличения скажем, противоречивые чувства. Ехать вместе с байкерами, да еще и по темноте, да еще и втроем на одном мотоцикле – это зрелище само по себе не для слабонервных. Что же тогда говорить о непосредственном в нем участии?!

Но раздумывать было некогда. Джип Ребуса уже выбрался из площадной толчеи и теперь, набирая скорость, постепенно удалялся из зоны непосредственной видимости. И тогда Лямин набрал в легкие побольше воздуха и отчаянно скомандовал по-гагарински:

– Поехали!

А затем, нашарив в кармане тангенту станции, на пару тонов ниже отрапортовал своим:

– С «грузом», по улице Пролетарской Диктатуры, в сторону Смольного… Ой, мамочки!!!

20:54 мск

Суворовский проспект. Где-то в районе перекрестка с Тульской. 735-й экипаж.

– …Паша, что он сейчас сказал?

– Я не расслышал. У них там, вдобавок ко всему, еще и музыка гремит… Кажется, проезжают мимо здания ГУВД.

– Все, кончаем шхериться. Давай газуй, догоняй этих чертовых байкеров и пристраивайся сразу за ними. Иначе мы маханем и Лямина, и Ребуса. Лично я теперь уже и не знаю, кто из них для матери-истории более ценен.

– Александр Сергеевич! – укоризненно покачала головой Полина. – Как вы можете сравнивать? Конечно же, Иван! Между прочим, в этой ситуации он повел себя, как настоящий герой. А вот интересно, как же это ему удалось так быстро внедриться в байкерскую тусовку? С такими талантами, похоже, по нему отдел установки плачет.

– Хороший дрын по нему плачет, – поморщился Нестеров. – Мне, например, гораздо интереснее узнать, как и на чем он там едет. Очень надеюсь, что не за рулем и не на краденом мотоцикле.

– Не, не за рулем, – прокомментировал Паша Козырев, всматриваясь.

– Ты что, видишь его?

– Ага. Вон тот, самый дальний мотоцикл, что слева от «Ровера», видите? На котором еще три человека сидят? Наш Ванька как раз посередине… А шлем у него знатный – как у космонавта!

– Трое на одном мотоцикле с Ляминым посередине?!! Матка Боска Ченстоховска! Уже почти час объекта в одну машину таскаем, будет остановочка – так каждый «грузчик» на счету, а он, гад, развлекается. Короче, я убью этого лодочника!!!

– Сначала его надо догнать, – рассудительно сказал Паша. – Кстати, а байкеры-то молодцы, смотрите, как грамотно Ребуса в клещи взяли.

– Ага, прямо как нас на Конногвардейском бульваре, – провел печальные параллели Кирилл.

– Вот и хорошо. Значит, отливаются кошке мышкины слезки. Вон как они Ребуса «факами» застебали – любо-дорого смотреть…

Эскадрон байкеров, предводимый Бобом и его молодой супругой, в данный момент действительно очень четко и слаженно занимался тем, что в переводе на общедоступный звучало приблизительно как «достать хряка». Устроив от площади Растрелли погоню за указанным Лямкой внедорожником, мотохулиганы довольно быстро нагнали и блокировали его, взяв в плотное кольцо. Последующие действия байкеров вынудили водителя Ребуса резко сбросить крейсерскую скорость и на протяжении последних десяти минут плестись по Суворовскому не быстрее двадцати верст в час. Самое же неприятное было то, что такая, с позволения сказать, езда сопровождалась демонстрацией неприличных жестов и оскорбительными выкриками, на которые участники незваного мотоэскорта не скупились, при том, что словарный запас их был хотя и невелик, но могуч. Идти же на откровенный таран водитель Ребуса не решался. Еще слишком памятны были московские события, когда на Садовом кольце столицы, взятый схожим образом в клещи «Лэнд Ровер Дэфэндер», разбил колонну байкеров и, переехав несколько мотоциклов, попытался уйти в отрыв. Тогда этот явно необдуманный поступок окончательно вывел мотоциклистов из себя. Они в очередной раз догнали джип и, когда тот вторично остановился, быстро прокололи ему все четыре колеса. Водитель джипа заблокировал все двери, но от возмездия это его не спасло: сначала байкеры разбили в его машине все стекла, а затем перевернули внедорожник, подожгли его вместе с водителем, после чего сели на свои мотоциклы и умчались в неизвестном направлении.

Рисковать здоровьем «патриарха» водитель Ребуса не мог. Нет, конечно, останься в машине трое бойцов, выделенных Шебой для обеспечения безопасности «Великого и Ужасного» на питерской земле, всю эту шваль можно было в два счета поставить на место. Однако пацанов пришлось натравить на милицейскую «наружку». Кстати, прошел уже почти час, бойцы так и не отзвонились, и это обстоятельство серьезно нервировало и водителя, и его высокопоставленного пассажира.

Словом, «Ровер» Ребуса продолжал тихо катить в сторону Невского, стоически снося выходки бесчинствующих двухколесных молодчиков, и такое положение вещей, надо сказать, вполне устраивало порядком вымотавшийся «семь-три-седьмой» экипаж. Тем паче что даже Ребус, с его звериным чутьем на опасности, разве что в страшном сне мог вообразить, что в данном случае слаженные действия байкеров льют воду на мельницу его преследователей в погонах, а один из подонков-мотоциклистов является офицером милиции.

Кстати, насчет «подонка-мотоциклиста»… Нестеров был не прав, считая, что Лямин, попав в компанию байкеров, таким вот нехитрым образом развлекается. На самом деле решиться на подобный шаг для Ивана было сродни подвигу, ибо езда на мотоцикле относилась к числу его самых устойчивых фобий, наряду с боязнью собак и отвращением к дракам, ведущимся по принципам боев без правил. Лямка и на велосипеде-то толком не умел кататься, потому что всегда считал, что двух точек опоры для любого вида транспорта явно недостаточно. Что уж тогда говорить о мотоциклах, которых он просто панически боялся, имея за плечами печальный, еще детский опыт бесславного падения, закончившегося переломанной ногой и стоившего целого месяца каникул, проведенного в гипсе.

Поэтому, когда байкер Боб на своей головной машине втопил педаль газа в пол так, что перегрузка буквально вжала Ивана в мягкую и пышную грудь Марины Каретниковой, ни здорового эротического удовольствия, ни азартного предвкушения полета Лямка не испытал. Напротив, он еще сильнее обхватил Боба за пояс, для верности максимально плотно прижавшись к его спине, и обреченно закрыл глаза.

– Надо же, вроде маленький, а цепучий! – крякнул Боб, предпочитавший иметь за спиной более расслабленных попутчиков. – Как бабу в лифте зажал! Факт – синяки останутся.

Но Ивану, понятное дело, сейчас было не до таких мелочей. В какой-то момент он вдруг вспомнил байку бригадира о том, что в Первую мировую войну в австро-венгерской армии самыми боеспособными частями были мадьяры, в форме которых преобладал красный цвет (чтобы не было видно крови). А вот у не отличавшихся героизмом румын основным цветом был… желто-коричневый. К чему это? Да к тому, что на Иване сейчас были коричневые вельветовые брюки и желтый свитер под курткой. Не слишком приятное совпадение, не правда ли?

Но все, и хорошее, и плохое, когда-нибудь, да кончается. Парочка патрульных машин ДПС, плотность которых в районе здания Главка, как нетрудно догадаться, довольно велика, заприметив беспорядки на «генеральской трассе», бросилась на выручку солидняку-внедорожнику.

Провести остаток праздничного дня в негостеприимном «обезьяннике» молодоженам, равно как и их друзьям, явно не климатило, потому, завидев до боли знакомые им голубые огоньки, байкеры бросились врассыпную по пересекающим Суворовский многочисленным Советским улочкам. Потрудиться высадить Лямку хотя бы в месте остановки общественного транспорта ни Бобу, ни Марине в голову, конечно же, не пришло. И как Иван в данном случае ни протестовал, в результате все равно вышло так, что укатали Лямку байкерские горки. Укатали далеко – ажио на Синопскую набережную, откуда вновь собранной колонной молодожены и их товарищи отправились в кабак. Звали и Лямку, да тот отказался. Настроение у него в этот момент было в высшей степени поганое. Но что уж тут поделаешь? Не судьба ему сегодня посмотреть на «живого» вора в законе.

21:09 мск

Невский проспект. Где-то в районе Гостиного Двора. 737-й экипаж.

737 – Сергеич, мы вышли из зоны циклона и снова готовы соответствовать.

735 – Рад за вас, Эдик. Надеюсь, обошлось без кровопролития?

737 – Ты же знаешь, мы и мухи не обидим. Разве что крылья оторвем и слона из нее сделаем. Но и то исключительно в рамках отчетности и в угоду штабной культуре. Где вы есть?

735 – Выскочили на Староневский, тянем к площади Восстания. Хотелось бы верить, что на вокзале все и закончится. По правде сказать, подзадолбались мы с этим авторитетным товарищем.

737 – Отлично! Мы движемся строго вам навстречу, будем у Московского вокзала минут через пять… Сергеич, ты мне «грузчика» вернешь? Он вам, кстати, не слишком в тягость был?

735 – Нормально, Кира – парень худенький.

737 – В смысле?

735 – В смысле не тяжелый, осадка борта в пределах допустимого… Слушай, Эдик, мы его сейчас десантируем – отправим перекрывать центральный вход с площади: если Ребус все-таки высадится у вокзала, то Кира его там примет. Если нет – заберете его оттуда сами.

737 – Понял тебя! Надеюсь, что именно так все и случится. Потому как лично меня нынешняя тема тоже порядком заколебала… Сергеич?

735 – А?

737 – Мы ведь с тобой сегодня после всего этого нажремся?

735 – Даже не обсуждается. Проект принят в первом чтении и единогласно…

Прокрутившись на площади перед Московским вокзалом, джип Ребуса вырулил на Лиговский проспект, у пешеходного перехода очень рискованно успел проскочить на загоревшийся красный и вдруг совершенно неожиданно притормозил. В этот момент от трамвайной остановки к «Роверу» подскочил человечек и сунул в приоткрытое водительское окошко большой белый конверт и тонкую пластмассовую папку Возможно, им было передано и что-то еще, но слабая освещенность, а главное, удаленность от места передачи не позволили «грузчикам» разглядеть деталей. Они и человека с «передачкой» рассмотрели плохо, поскольку после секундного контакта тот довольно шустро вскочил в как назло подошедший трамвай. К сожалению, сил и средств на то, чтобы сопроводить и попытаться установить эту связь, у экипажа «семь-три-пятого» на этот раз просто не было.

– Александр Сергеевич, вы видели?! – взволнованно показала рукой Полина.

– Да видел, видел, присядь, не мельтеши, – оборвал ее Нестеров.

Процесс передачи папки он, конечно же, видел, однако сейчас его больше волновало другое: расчет на то, что конечной остановкой Ребуса станет Московский вокзал, похоже, себя не оправдывал – «Ровер» двинулся по Лиговке дальше. «Грузчики», соответственно, тронулись за ним.

И все же Святой Себастьян[32] сегодня был на их стороне. Долетев до Кузнечного переулка, джип Ребуса включил поворот, ушел на четную сторону Лиговского и сразу же припарковался около знаменитого «Перцева дома», примыкающего к стене, огораживающей строительство нового железнодорожного терминала. Сиречь к «вокзальной яме». Ребус и его водитель впервые за последние несколько часов вышли из машины и встали на земную твердь собственными ногами. Некоторое время они напряженно осматривались, а затем водитель решительно повел авторитета в сторону проходняков, система которых, в том числе, позволяла вывести к зданию бассейна. А тот, между прочим, примыкал непосредственно к железнодорожным путям, откуда до платформ – рукой подать.

От таких раскладов бригадир мгновенно приободрился и повеселел. Учитывая, что в данный момент люди Есаулова должны были находиться на вокзале, погоня за Ребусом вступала в решающую фазу. Так что теперь «грузчикам» оставалось лишь довести объекта до поезда и сдать его тепленьким на руки истосковавшимся коллегам.

Дождавшись, когда наблюдаемые войдут в арку дома, «семь-три-пятый» остановился рядом с покинутым «Ровером», после чего Нестеров быстро скомандовал:

– Паша, давай за мной. Полина, закройся на все кнопки и жди нас.

– Александр Сергеевич! Почему Паша? А я? – взвилась Ольховская.

– Полина, тебе нельзя.

– Почему?

– Потому что Ребус знает тебя в лицо. Кроме того, на вокзале его могут ждать люди из его команды, которые принимали участие в твоем похищении. Короче, тебе нельзя.

– А покидать оперативную машину оперативному водителю можно? Или вы хотите повторения ситуации с Гурьевым? Мало вам тогда досталось?

– Сплюнь и не каркай больше, – раздраженно бросил ей Нестеров. – Пока еще старший здесь я и решения принимаю тоже я. Все. Ты – женщина. И ты должна: а) сидеть в машине и б) сидеть тихо. Да, и попытайся дозвониться до Лямки… Паша, метнулись.

С этими словами двое «грузчиков» моментально растворились в сумраке наваливающейся ночи и темноте близлежащей подворотни, оставив разобидевшуюся и негодующую Полину одну.

Минут через десять в салоне «девятки» подала голос станция, неожиданное включение которой заставило Ольховскую вздрогнуть. На связь выходил водитель Эдика Каргина.

– «Грузчики» «семь-три-пятого», поздравляем с удачным завершением операции «Ребус». «Груз» закрепили. Бригадир «семь-три-седьмого» напоминает бригадиру «семь-три-пятого» о данном полчаса назад обещании посетить богоугодное заведение. Как поняли? Прием.

Ответить на это во всех отношениях замечательное сообщение Полина никак не могла, потому что до сих пор не умела пользоваться стационарной водительской станцией. Между тем, вслед за Эдиком на связь вышел и дежурный отдела.

– «Семь-три-седьмой». «Груз» закрепили. Старший диспетчер выражает вам свою благодарность. Возвращайтесь на базу.

Приняв две подряд «поздравительные» радиограммы, Полина запросила бригадира, который довольно долго не реагировал на ее позывные.

– Александр Сергеевич, поздравляю, вы молодцы.

– Поздравляешь с чем? – недоуменно спросил Нестеров.

– Только что «семь-три-седьмой», а затем дежурный передали, что «груз» закрепили и мы можем возвращаться в контору.

– Кого закрепили?

– Как кого? Ребуса?

– Какого в жопу Ребуса и в какую жопу они закрепили, если мы с Пашей тянем его и связь из джипа по шестой платформе?

– Я не знаю! Так сказали.

– Полина, срочно передай дежурному, что никто никого не крепил. Мы тянем «груз» на Московском вокзале, платформа номер шесть, возможно, будет посадка в поезд номер 51. Отправление 21:43, то бишь уже через двенадцать минут. Ты все поняла?

– Я поняла, только… Я не умею пользоваться Пашиной станцией.

– А, ч-черт! Тогда звони по мобиле дежурному. Срочно. Все передай в точности, как я сказал.

– Хорошо. Только… Они ведь кого-то там закрепили?

– Полина! Ты считаешь, что мы с Пашей совсем идиоты?

– Нет.

– Тогда звони…

Информацию о задержании заказчиками Ребуса на Центр передал Эдик Каргин. Пятнадцать минут назад «семь-три-седьмой» экипаж, как и было условлено, подъехал к центральному подъезду Московского вокзала. Эдик с двумя «грузчиками» вошел в здание, встретился с блудным сыном Кириллом, и все вместе они прошли в главный зал. Здесь, на глазах у изумленных пассажиров и не менее изумленных «грузчиков» прямо под бюстом Петра четверо в штатском классически упаковали какого-то мужика и, натянув ему на голову мешок, потащили на выход в сторону Лиговки. Сомнений в том, что задержанным был Ребус, лично у Эдика не было никаких. Впрочем, как и у группы захвата. Сомнения появились чуть позже, но «грузчики» этого уже не знали. Хотя если бы кто-то из них на всякий пожарный дотянул гласников до машины, то мог бы на месте убедиться, что в данном случае имела место частенько встречающаяся и относящаяся к издержкам оперативной работы «с колес» и «впопыхах» ошибка в объекте.

В этот вечер ничто не предвещало беды для покидавшего место своей службы капитана Евтушенко. А местом его работы был линейный отдел ФСБ на транспорте. Транспорт, который обслуживал капитан, расходился от Московского вокзала радиусами железных дорог, и, собственно, это и было той самой линией. Настроение у Евтушенко было замечательном вот почему: сегодня он договорился со своим знакомым из антитеррористического подразделения о том, чтобы сдать сессию на юридическом факультете за деньги. Сессия равнялась тремстам долларам основного стратегического противника. Отчего так дешево? Так ведь для детей и сотрудников ФСБ скидки, к тому же и учение заочное.

Евтушенко уверенно и довольно шел мимо памятника Петру Первому. В такие минуты его нередко охватывало что-то вроде чувства гордости, ведь это он лично обеспечивал порядок в ту ночь, когда Володю Ульянова меняли на Петра Романова. Неожиданно ноги капитана подкосились от боли под коленями, и, падая назад, он почувствовал, что на голове у него оказалась какая-то пыльная, но сухая тряпка. Упав, Евтушенко услышал сопение и хамское: «Не дергайся, тварь!» «Тварь – это очевидно я?» – успел подумать капитан. Но больше темно и тихо повозмущаться ему не дали, поскольку кто-то очень неслабо влепил Евтушенко в поддых. Капитан съежился, и его руки оказались сзади. А потом еще и в наручниках. Он немного ошалел, но в это мгновение успел сообразить, что пыхтят и оскорбляют все-таки свои. Когда его подняли за локотки и поволокли куда-то, Евтушенко произнес:

– Карманы осмотреть не забыли, дебилы?!

Ответа он не услышал и лишь по ступенькам понял, что тащат его на улицу. Затем по фону Лиговки капитан догадался, что находится на свежем воздухе. Еще через минуту его положили рылом на капот и принялись выворачивать карманы. При этом пару раз неучтиво ткнули. Еще через некоторое время воцарилась тишина, а затем Евтушенко услышал сказанное вполголоса:

– Смотри – ерунда какая!

– Это не ерунда, шимпанзе ты милицейское! – рявкнул глухо, сквозь тряпку Евтушенко, понимая, что нападавшие добрались до удостоверения. – Это – твои проблемы!

Тряпку аккуратно сняли с его головы. Капитан увидел одно улыбающееся лицо и еще три смущенных. По выражениям этих лиц было видно, что принадлежат они уголовному розыску.

– Надо бы разобраться, – после долгой паузы невпопад сказал один.

– Все сейчас будет хорошо! – пообещал чекист и жестом приказал, чтобы его расстегнули.

Евтушенко расстегнули, и капитан начал закладывать обратно все выпотрошенное из карманов.

– Ксива? – под конец спросил он.

Молодой парень с красивым добрым лицом бережно протянул ему его удостоверение. Удостоверение было не только смято, но и практически порвано пополам.

– Так вышло, – оправдался парень. – У вас карманы на джинсах узкие.

– Подадим в суд на фирму «Lee», – проговорил капитан, осматривая остатки корочек, и добавил: – А на ваше удостоверение можно глянуть? А то разбежитесь сейчас, и я не буду знать, кому обязан.

– Конечно, конечно… – затараторил молодой опер и протянул ему свою корочку. – Понимаешь, старина, ты так похож на вора, которого мы караулили…

– Я похож на вора… – медленно произнес чекист и быстро-быстро стал ломать удостоверение.

– Ну, зачем! – руки других сотрудников потянулись к его пальцам.

Капитан вцепился зубами в удостоверение и дорвал, вернее докусил его:

– Вот так!

Оперативник тихо взял свое обслюнявленное удостоверение.

– Ты действительно похож, – чуть не со слезой произнес он.

– Надеюсь. Иначе я бы с вами сделал то же самое! – пообещал капитан. – А кто мне в живот ударил?

– Слушай, Веня! Ты говорил, что в «Тайный Советник» кто-то наше раскрытие на Фурманова слил?! – внезапно вспомнил опер постарше, обращаясь к своему коллеге. – Пойду на лотках пошукаю.

И сыщик резко отошел от компании.

– Похоже, я понял, кто ударил меня в живот, – посмотрел ему вслед капитан.

– Давай без рапортов обойдемся, – тем временем предложил третий.

– А что мне про это говорить?! – капитан имел в виду порванное удостоверение.

– Придумаем!

– Вы придумаете! – скривился капитан. – Завтра ко мне через гастроном! Ты!! – капитан ткнул на молодого.

– Понял, – сокрушенно согласился молодой.

– Знаете, как мы вас называем?

– Уголок, – ответил молодой.

– Теперь понял почему?

– Договорились: завтра через гастроном, – подтвердил опер.

Капитан, чуть толкнув плечом весь уголовный розыск, ушел. А розыск остался и принялся рассуждать промеж себя.

– А какой мудак на него маякнул? – поинтересовался старший оперуполномоченный Некрасов, который, поняв, что опасность миновала, перестал усиленно искать газету и вернулся.

– Нормально! – взвился молодой. – А кто тут кипишевал: смотри, в цвет, походка блатная и рожа на три ходки тянет?!

Через пять минут примчался Есаулов, которому уже успели отзвониться и отрапортовать о задержании Ребуса, пока тащили «кота в мешке».

Максим выслушал сбивчивый доклад Некрасова, помрачнел и устало заявил:

– А всего-то и делов было смекнуть, что псевдо-Ребус направляется в противоположную сторону от места расположения поездов. Матерь Божья, с кем приходится работать!..

В этот момент у Есаулова заголосила труба. Он перекинулся с невидимым абонентом парочкой обрывистых фраз и возбужденно скомандовал:

– Шестая платформа, седьмой вагон, на Москву! Пулей! Может, еще успеем?!

– А что случилось? – уже на бегу поинтересовался Некрасов.

– «Наружка» посадила Ребуса в поезд…

Паша и Нестеров нервно слонялись по платформе, поглядывая то на часы, то на водителя Ребуса, который, усадив своего патрона в купе, теперь стоял рядом с вагоном, курил и вертел башкой на триста шестьдесят градусов, пытаясь взглядом выцепить все подозрительное, либо настораживающее. Парочка «грузчиков» прохаживалась довольно далеко, поэтому в поле зрения водилы, а следовательно, в возможную группу риска не попадала.

– Что тебе Полина сказала?

– Сказала, что информацию передала дежурному, а тот обещал связаться с Есауловым. Вы ему не звонили?

– Звонил. В отделе нет, говорят – куда-то выехал. А номера его мобильника я не знаю.

– Плохо.

– Да уж ничего хорошего. Сколько времени осталось?

– Две минуты.

– Ну, и чего делать будем? Не отпускать же его теперь?

– А что мы можем? Мы и так сегодня сделали все, что могли.

– Не «все» и не «и так». Короче, Пашка, хоть чучелом, хоть тушкой – а ехать надо. Давай возвращайся к машине, передашь, что я сел сопровождать Ребуса и буду передавать настроечку по мобиле. Поедете в контору, по пути заскочите в салон, киньте на счет рублей двести, а то у меня деньги на трубе заканчиваются.

– Сопровождать одному нельзя. Я с вами поеду, – решительно сказал Козырев.

– Нет, ты вернешься в машину. Нечего нам в поезде вдвоем делать – все равно по ходу он уже никуда не денется. Первая остановка в Малой Вишере, до нее пилить часа два – два с половиной, не меньше. Так что свяжетесь с заказчиками, скажете – пусть догоняют. Все, я пошел.

Воспользовавшись тем, что проводник десятого вагона стоял к ним спиной, Нестеров проворно вскочил на подножку и юркнул внутрь.

Сразу вслед за этим поезд дал гудок и мягко тронулся. Лихорадочно размышляя, Козырев нерешительно двинулся вдоль платформы, затем, приняв решение, припустил бегом и на ходу вскочил в тамбур двенадцатого вагона, едва не сбив с ног преграждавшую дорогу тучную проводницу с желтым флажком.

– Куда?!! – заголосила железнодорожная тетка. – Билет?!!

– Билет в десятом вагоне, сейчас покажу, – нахально ответствовал Паша, упиваясь вмиг охватившим его пьянящим духом авантюризма и романтической жаждой подвига.

В этот момент на перрон вынеслась группа сыщиков во главе с Максимом Есауловым. Даже если бы сейчас каждый из них сделал по гигантскому глотку «Фанты», все равно тормознуть поезд они уже были не в состоянии. Теперь оставалось лишь достать белый платочек, чтоб сначала помахать Ребусу на прощание, а затем этим самым платочком утереть друг другу слезы и сопли.

– Бегом обратно к машине, – приказал Есаулов. – Сами прокололись – сами будете исправлять. Старшим назначаю Некрасова. Задача – нагнать поезд. Все. А я поеду договариваться, чтобы зеленая волна по пути следования была вам обеспечена…

Полина вылезла из оперативной «девятки» и оставленным Пашей в замке зажигания ключом аккуратно закрыла все двери. Показаться ей не могло – парень, стоявший на трамвайных путях напротив гостиницы «Октябрьская», передал в машину Ребуса плотный офисный конверт и чуть скомканную папку из тонкой пластмассы. «И цвета она была темно-синего!» – про себя уверила Полина.

Рассуждала она вот к чему: когда Ребус с водителем покинули «Ровер», не было с ними ни папочки, ни рулона, ни свертка. А в то, что переданную вещь они, как кулаки обрез, засунули за пазуху, – не верилось. Да и костюм у Ребуса был ладный, в обтяжку, а не мешок за полторы тысячи, как у ее коллег по работе. Следовательно, что-то наверняка осталось в машине. Но и это открытие было не самое главное по сравнению с тем, что Полина углядела еще. Углядела, но сказать об этом бригадиру не успела: на бегу водила, не оборачиваясь, щелкнул сигнализацией, а габариты машины при этом не мигнули.

«Грузчица» смело и уверенно подошла к джипу и тихонько дернула заднюю дверь, стараясь при этом не смотреть на нее. Дверь тихо, с неким «восьмидесятитысячным шипом», поддалась и чуть открылась. Полина отошла в сторону и метров с тридцати обернулась: никаких миганий и «звучаний» не наблюдалось. Она вернулась, еще раз прошла мимо машины и теперь уже внимательно посмотрела на дверь, за которую потянула. Та оставалась приоткрытой.

Полина поняла, что сейчас залезет внутрь. Поняв это, сердце ее заколотилось – сейчас больше всего она нервничала из-за того, что кто-нибудь из случайных прохожих заподозрит в ней воровку и схватит за шиворот. Ей заранее было уже столь неудобно перед этим возможным «никем», что по сравнению с милицией, а уж тем более с водителем Ребуса, все остальное как-то меркло. Об опасности она почему-то не думала. А ведь должно быть наоборот, не правда ли?

«Что я хочу узнать? И если узнаю – на что это повлияет? – рассуждала она. – Ноль информации. Но… лучше делать, чем обсуждать». С этими мыслями Ольховская, в последний раз проверив поляну вокруг, смело распахнула дверь и поставила сумочку на заднее сиденье – в этот момент ее каблук оказался на коврике джипа. На кожаных креслах валялись карта города, несколько рекламных буклетов и бейсболка с надписью «Канны». Надпись была сделана по-английски. Кепка была правильная, с нужным изгибом козырька. Полина приметила это и улыбнулась, вспомнив, как Ладонин учил ее видеть в казалось бы одних и тех же вещах большие и дорогие разницы.

Отогнав ненужные сейчас воспоминания, Ольховская усмотрела под дальним сиденьем кусочек синей пластмассы. Полина потянулась и буквально ноготками вытащила папку. Совершая это движение, она в этот момент наполовину погрузилась внутрь салона.

– Вот это жопа! – донеслось вдруг со стороны улицы.

– Не про твою честь, – произнесли в ответ.

– …А потому что хам! – крикнула Полина, по достоинству оценив свою гармоничность, поскольку подобный окрик из салона автомашины говорил о ее профессионализме. Ну, скажите, какая воровка в самом деле будет огрызаться так?

Полина забралась в салон, уселась на сиденье и раскрыла папку. Внутри находились файловые кармашки с документами каких-то строительных организаций, схемы земельных участков, сметы, договора и прочее. Сразу стало понятно, что листки не мафиозные.

Она захлопнула папку – грустно! И тут же вздрогнула от неприятного сигнала автомашины. Ольховская выглянула: дверь «Ровера» оставалась распахнутой, и проезжавшая мимо «Волга» с синими номерами практически уперлась в препятствие. Водитель, молодой паренек, жестом показал, что дверь ему мешает. Полина улыбнулась, закрыла себя в машине и в окошко увидела, как водитель, проезжая, улыбается и презрительно произносит губами: «Вот коза!»

– Да что ж это такое?! – на секунду Полина забыла, где она есть и зачем она есть.

И в этот момент дверь водительского места распахнулась и туда немедленно плюхнулся вернувшийся с вокзала водитель, он же – связь Ребуса.

Полина обомлела и не шелохнулось. Между тем водитель завел двигатель и медленно тронулся, внимательно вглядываясь в боковое зеркало. Автоматически заиграла и понеслась музыка. Это был любимый Камышом Гарик Сукачев: «…Что мне делать – я пропал, Ритка, что ты сделала!.. Ах, Ритка Дорофеева, что же ты наделала!..»

Водила прибавил звук незаметным сенсором и подхватил вместе с Гариком: «… Только я давно пропал от твоей комплекции!..».

«Все! Изнасилует!» – решила про себя Полина.

– …Наседает на меня нищенская братия… И хохочет надо мной Ритка Дорофеева! – надо признать, что получалось у парня здорово.

А тот тем временем вырулил на Лиговку, приоткрыл окно и крикнул водителю такси, бортирующему колеса:

– Хорошо тому живется, кто с колесами ебется!

Полине стало еще страшнее. Она опустила глаза, и тут взгляд ее упал на валявшийся на коврике листок. Она подняла его и не дыша посмотрела на бумагу – листок был практически чистый, чуть пыльный. На одной стороне чуть-чуть было напечатано:

Полина, естественно, не знала и не ведала, кто сочинял и печатал сей документ, но при этом понимала: если листок валяется в джипе – значит, он валяется здесь неспроста. Поэтому Ольховская свернула бумагу и спрятала ее буквально под юбку.

Все это происходило уже далековато от вокзала, и Полина вдруг опомнилась. Фраза: «Ход проводимой работы контролируется» – вернула ее в реалии. Она глянула в окно и тихо произнесла: «Ой!», при этом по-женски красиво приложив палец рук к губам.

Внезапно она увидела себя со стороны и поняла, что выглядит сейчас и глупо, и смешно. Некстати вспомнила она и то, как ее недавно похитили и как омерзительно при этом от одного из похитителей пахло терпким дорогим одеколоном.

Надо было что-то делать. Поразмыслив, Полина вынула из сумочки удостоверение и смело похлопала водителя по плечу:

– Эй, папаша, притормози! Криминальная милиция.

И после этих слов сунула удостоверение во внезапно обернувшееся лицо. Парень уткнулся носом в корочки, через долю секунды глянул на нее, резко затормозил и, заорав: «Ты что, дура?!», выскочил из автомашины.

Затем он резко открыл дверь с ее стороны и вновь крикнул:

– Ты что, дура, что ли?!

– Вы прочитали удостоверение? – спросила Полина и принялась спокойно вылезать из автомашины.

– Какое удостоверение?! – снова заорал парень.

– Обыкновенное. Ваши документы?

На автомате парень очумело полез за правами, потом вдруг спохватился и опять заголосил:

– Я – Дорофеев! Какие тебе еще документы?!

– Вы вынуждены будете пойти со мной, – сказала Полина.

Она никого никогда в своей жизни не задерживала и о том, как это делает криминальная милиция, имела представление только по сериалу «Менты». Но поскольку в этом сериале на филологию оперативников внимания она не обращала, то додумывала текст и линию поведения буквально на ходу.

– Чо я там вынужден?! Ты, сука, чё творишь?! – было видно, что парень так испугался, что до сих пор не владел собой.

Ольховская вздохнула: за последние полчаса она уже слышала про то, какая у нее жопа, а также, что она «коза», «дура», и вот теперь эта «сука» стала последней каплей.

– А ну-ка! – прикрикнула Полина и, схватив парня за рукав куртки, потащила его неизвестно куда.

– Девушка, вам помочь? – спросил проходящий мимо курсант военно-морского училища.

– Вот! Фронтовику руки кручу! – неожиданно для себя ответила Полина.

Моряк пожал плечами и пошел своей дорогой. Малость оклемавшись, Дорофеев вырвал руку и в открытую попер на «криминальную милицию»:

– Я щас сам доставлю тебя куда следует! Ну-ка, покажь корочку!

– Еще чего! – накинулась на парня Полина и снова схватила его за рукав.

Он легко отдернул руку и всей пятерней схватил Ольховскую за шею, хотя и чуть аккуратней, чем мог бы.

– Ноготь! – зашипела Полина и сунула палец в рот. Бог бы с ним, с маникюром, но вот ноготь действительно был сломан под корень.

– А ну! – Полина начала извиваться, а парень нависал над нею.

В этот момент рядом с ними остановилась машина ОВО. Сидевшие в машине менты, не вылезая, с интересом наблюдали, как милые бранятся.

– Да помогите же! – заорала Полина.

Лишь после этого отчаянного крика из машины лениво вылезли два сержанта.

– Я офицер милиции – задержите его! – практически визжала Ольховская.

Дорофеев отпустил ее и обратился к подъехавшим:

– Во-во! Проверьте, проверьте, что там у нее за удостоверение!

– Ну-ка! – подошел к ней первый сержант.

– На! – Полина показала удостоверение. – А теперь прошу вас доставить задержанного до ближайшего отделения милиции.

– Не вопрос! – козырнул сержант. – Ну-ка!

– Ты мне не нукай! – рявкнул Дорофеев, понимая, что этот сет он, похоже, проиграл.

– Не ученый, – спокойно проворчал второй и еще раз спросил: – По-хорошему пойдешь?

– Мне машину надо закрыть, – пробурчал Дорофеев. – А потом поговорим.

Полина, наряд ОВО и задержанный еле-еле втиснулись в ВАЗ-2106. При этом Полина вынуждена была усесться на колени к сержанту. На заднем сиденье было тесно и отчасти эротично. Сержанты переглянулись и подмигнули друг другу.

Первым в дежурную часть зашел Дорофеев и сразу принялся качать права:

– Кто тут ответственный?!

Дальше он забыл, хотя его учили, что в таких ситуациях следует спрашивать не начальника, а ответственного за что-то. (Вообще-то от руководства, если кто не в курсе!)

– Вот тебя только не хватало, – буркнул старший лейтенант за стойкой. – Изыди!

– Здравствуйте, я из криминальной милиции, – снова козырнула удостоверением Ольховская.

Старший лейтенант взглянул не читая и поздоровался:

– Очень приятно.

Из обезьянника донеслось:

– Ну товарищ Лаврищев! – при этом было непонятно, кто вопрошает – мужчина или женщина.

– Мне ваши сотрудники помогли задержать вот этого гражданина, – объяснила Полина и указала пальцем на Дорофеева.

– За что? – спросил дежурный.

Вот тут-то все и началось. Полина абсолютно не представляла, как ей поступать дальше.

– По подозрению в совершении преступления, – нашлась она.

– Очень хорошо, – безразлично кивнул офицер. – В каком?

– Что в каком? – не поняла Полина.

– Вот именно! В каком?! – это к стойке подошел Дорофеев.

– А тебе высказаться даст народный суд, – махнул на него рукой с авторучкой дежурный.

– Он в розыске! – ответила Полина и тут же поняла – слабо, может не прокатить.

– Очень хорошо, – согласился старший лейтенант.

– Ну, Лаврищев! – снова донеслось из обезьянника.

– Определяйте этого! – скомандовал офицер овошникам, и те учтиво взяли под локотки Дорофеева:

– Давай все из карманов на стол!

– Чо происходит-то?! – взбеленился водила.

– В тюрьму идем, – вздохнул один из сержантов.

– Чё?! – взвыл Дорофеев.

– По-хорошему? – заметил другой сержант. – Или катаньем?

Дорофеев дал себя обыскать, после чего его закрыли в «аквариум».

Когда дверь открывали, оттуда попыталось вылезти чудовище со словами: «Лаврищев, будь человеком, а?!» Но выползти чудовищу не дали.

– Чё, я с этим тут париться буду?! – раздался, но уже глуше, голос Дорофеева.

– Напишите рапорт, – попросил дежурный и отдал документы помощнику. – На, пробей по ИЦ.

– Где трудитесь? – улыбнулся Лаврищев Полине.

– В убойном в Главке, по заказным, – соврала она.

– У-у! А вы смелая… – искренне восхитился офицер, что-то при этом записывая.

– Лаврищев! Лаврищев! – раздались вопли из комнаты для задержанных.

Тот, которого упорно кликали Лаврищевым, обреченно вздохнул, набрал какой-то номер и спросил: «Ты скоро своего дебила заберешь?… Хорошо».

Он поднялся, открыл дверь в камеру и ткнул туда книгой для задержанных – внутри что-то протяжно заскулило.

– Блин, четвертый час, – сказал Лаврищев. – Сил нетути!

И, повернувшись к Полине, добавил:

– Наши пардоны, конечно.

– А Дорофеев Георгий Иванович в розысках не числится, – прогудел помощник дежурного.

В этот момент на столе зазвонил телефон.

– Старший лейтенант Дорофеев… тьфу ты! – проговорил дежурный. – А вы врач?… Так почему труп-то?… А! Потому что обоссанный?… Так вызовите!.. Хорошо!.. Хо-ро-шо… Город ваш вызов принял.

Дежурный бросил трубку и обернулся к помощнику:

– Большая Морская, 14 – в парадной обоссанный труп.

Затем он повернулся к поморщившейся Полине и добавил:

– Еще раз наши пардоны. А Дорофеев-то не в розыске.

– Не в розыске? – тихо переспросила Полина.

– Сережа, там около этого дятла с дыркой в мочевом пузыре мобильник надрывается, – вспомнил старший лейтенант. – Вот такие дела.

– И что делать? – так же тихо спросила Полина.

– Вы меня об этом спрашиваете? – удивился дежурный. – Хотите отпускайте – хотите забирайте.

– Куда? – в ужасе спросила Полина, представив, как она приведет Дорофеева в центральную контору ОПУ.

– Давно трудимся?

– Несколько лет.

– А-а… – дежурный уткнулся в бумаги и крикнул: – Сережа, раз не в розыске – с вещами на выход!

Дорофеева выпустили. Он вышел, злобно глянул на Ольховскую, и она почувствовала, что покраснела. В этот момент у водилы зазвонил мобильный, который лежал в кучке изъятых вещей. Дорофеев протянул руку, но Полина схватила «Сименс» первой.

– Теперь-то в чем дело?

– Пока вы ни с кем разговаривать не будете! – заявила Полина, понимая, что может так статься, что звонок этот от Ребуса.

– Вот что, – очнулся дежурный. – Давайте-ка вы оба на выход и там разбирайтесь, жалуйтесь… Дорофеев, вы свободны.

По неопытности Ольховская не знала, что в такой ситуации можно было обратиться к дежурному оперативнику и попробовать все объяснить, а уж он бы прокомпостировал водителю мозги ровно столько, сколько потребуется.

– Слышь, ты! Телефон отдай, – Дорофеев стал рассовывать по карманам права, записные книжки и прочее. Вплоть до носового платка.

– Телефона я вам не отдам! – с вызовом сказала Ольховская.

Сейчас она была похожа на пятиклассницу-пионервожатую, стоящую перед двоечником-девятиклассником.

– Посмотрим! – заявил Дорофеев и шагнул к Полине.

– Давай-ка, мужик, напрямки, по-вятски, со своими корешами, – пригрозил дежурный.

И тогда Полина шарахнула телефон оземь. «Земью» оказался грубый бетонный пол отделения, ударившись о который, мобила заткнулась навсегда.

Дорофеев обалдело молчал.

– А вы с какого подразделения? – поинтересовался дежурный, понимая, что жалоба неминуема.

– Позвоните заказчику… Вернее, Есаулову – 102-12-14, – смело заявила Полина.

Старший немного почесал репу и все-таки набрал названный номер:

– Мне бы Есаулова… Дежурный 76-го отделения милиции беспокоит… Тут ваша сотрудница начинает уничтожать личное имущество граждан… Я думаю, умышленно… может, это, конечно, оперативная необходимость… Полиной зовут… Во как?! – дежурный бросил нехороший взгляд на Полину.

– Дайте мне трубку, – попросила Ольховская и, не дожидаясь, схватила ее сама. – Я сотрудница ОПУ, инициативно задержала водителя Ребуса с важными документами…

Сбивчиво объясняя Есаулову, «что да как», краешком глаза Полина увидела, как Дорофеев тихонечко направился к выходу. Тогда она сунула трубку дежурному, добежала до водилы и преградила дорогу:

– Минуточку!

Дорофеев сильно толкнул ее обеими ладонями в плечи и выскочил на улицу.

От толчка Ольховская ударилась головой об открытую дверь и потеряла сознание. Оценив ситуацию, дежурный выскочил за водителем, схватив по пути первое попавшееся. Это «первое» оказалось старой пыльной шваброй. В конечном итоге это и спасло, поскольку стрелять по убегающему он бы точно не стал. А так, шваброй он поддел Дорофеева между ног, и тот звезданулся на асфальт. Сто против одного, что сейчас ему точно было больно.

– Больно? – склонился на ним старший лейтенант. – Это хорошо.

Вслед за дежурным на улицу выскочил помощник, и они оба притащили Дорофеева обратно. Полина сидела на том же месте, где и упала. В голове было пусто, и, увидев беглеца, она даже не обрадовалась.

– Ты у меня в розыске не будешь! – ухмыльнулся помощник и коленом под зад загнал Дорофеева обратно в камеру.

– Мать, ты как? – наклонился дежурный над Полиной.

– Лучше твоего обоссанного трупа, – улыбнулась девушка.

– Это отлично. – Офицер поднял ее и усадил на скамейку, рассматривая затылок. На затылке была кровь. – Э-э… надо бы тебя того – к врачу.

Но Полина твердо решила дождаться Есаулова, который приехал в отдел минут через двадцать. Ольховская вкратце все ему рассказала и передала бумагу, найденную в машине. Максим внимательно прочитал и даже сторонним взглядом было видно, что в душе он… ахнул.

Напоследок, забирая Дорофеева с собой, он спросил у дежурного:

– Поддали ему?

– Да упал он, – сказал правду помощник.

Есаулов не поверил.

– Спасибо, конечно, но, сам понимаешь, влетит тебе… Если что – мне позвони…

По пути в отдел Есаулов, внимательно глядя на Дорофеева, напевал: «Поговорим, браток, поговорим…», а сам все это время думал о другом – о найденном Полиной в джипе Ребуса клочке бумаги.

Этот текст Есаулову был знаком. Еще бы – ведь он сам принимал непосредственное участие в его изготовлении. О содержании документа, в принципе, знали многие, потому как семь-десять допущенных человек – это, как объяснял мультяшный попугай мартышке, – уже куча. Но именно к такому, специально усеченному, подогнанному под оперативные нужды варианту справки в его отделе были непосредственно допущены лишь четверо. Первым был сам Есаулов, еще двоим Максим верил почти как самому себе (в данном случае «почти» – только лишь потому, что иногда он и самому себе не доверял). И, наконец, оставался четвертый – именно он сейчас возглавлял группу оперативников, летящую по трассе Е-95 наперехват поезду Санкт-Петербург-Москва, в седьмом вагоне которого ехал, а вернее, убегал, Ребус.

У начальника «десятки» уже имелись кой-какие смутные сомнения относительно Олега Некрасова, которого сам Есаулов давно недолюбливал за чрезмерную и, как ему казалось, показушную ретивость. Но для того, чтобы перевести эти сомнения в разряд хотя бы более конкретных подозрений, не хватало фактов – с доказательствами было, мягко говоря, слабовато. Максим даже и представить себе не мог, как скоро эти самые факты и доказательства у него появятся.

Тем временем сердобольный помощник дежурного прогулялся с Полиной до травмы, благо идти было недалеко. В этом богоугодном заведении к стражам порядка из местного отдела милиции уже давно привыкли и относились к ним все равно как к тараканам на кухне (то бишь как к своим). Поэтому Ольховскую приняли сразу – без лишних слов и без очереди. Что называется, по блату.

В унылом и обшарпанном приемном покое на многострадальную голову Полины наложили пару стежков, выбрив при этом волосы размером общей площадью в старорежимный рубль. Женщина-хирург, которой до стандартного киношного образа не хватало только жеваной беломорины в зубах, осмотрев проделанную работу, поинтересовалась:

– У тебя мужик человек прямой?

– В каком смысле? – не поняла Полина.

– В прямом, – хохотнула эскулапша.

В этот момент у Ольховской заголосил мобильник. По странному стечению обстоятельств звонил как раз «мужик». То бишь Ладонин.

– Игорь, хорошо, что ты позвонил. Скажи мне, ты прямой человек? Или нет?

– Когда как. А что?

– Нет, ты прямо скажи: да или нет?

– Ну, наверное, да… Да!

– Понятно. Извини, я тебе чуть позже сама перезвоню.

Полина отключила трубку и ответила врачихе: «Да», подразумевая Ладонина. Сейчас ей было страшно интересно, к чему, собственно, врачиха задала этот вопрос.

– Тогда все в порядке, – успокоила врач. – Прямые – они в губы целуют. А вот некоторые – ходят вокруг да около… Будто в затылок хотят…

Честно говоря, объяснения Полина не поняла, но все равно призадумалась…

Через двадцать минут она уже была на Лиговке, где у запертой и (слава богу!) не угнанной оперативной «девятки» ее поджидал основательно продрогший Лямка – настроечку «Перцев дом» она скинула ему еще до задержания любителя творчества Гарика Сукачева.

– Ну, как покатался?

– Нормально. А что это с тобой?

– Ерунда, бандитская пуля.

– Слушай, а где мужики? Я тут уже замерз как не знаю что!

Полина помрачнела. По правде сказать, она и сама сейчас очень хотела бы знать «где?», а главное, «как они?», мужики. Но телефон Нестерова сообщал, что «абонент недоступен», а Паша Козырев забыл свой мобильник в машине, когда убегал в погоню за Ребусом.

Воспитательное мордобитие Козырева бригадир отложил на более поздний, «мирный» период. На это просто не хватило времени, ибо большая его часть ушла на разборки с проводниками поезда № 51. Вообще-то на подобные, внезапные междугородние случаи в отделе «НН» имелись специальные вкладыши-вездеходы, дающие право беспрепятственного перемещения на любых видах транспорта, за исключением самолета. Но в реальной жизни эти самые «вездеходы» хранились в сейфах руководства и ежели когда-то и использовались, то исключительно для перемещения жен, любовниц и тому подобной поклажи. (Да и то почему-то преимущественно лишь в летний период и преимущественно лишь в южных направлениях.) Короче, если бы не персональное обаяние Нестерова, помноженное на подполковничью ксиву, дело вполне могло закончиться «буранным полустанком» и незаслуженно забытым ныне хитом «На дальней станции сойду – трава по пояс». Но в конечном итоге, с наличием в составе поезда двух «ксивоносных» зайцев проводники смирились. При этом «грузчикам» было четко указано, что на ближайшие восемь часов (время следования до Москвы) их место под солнцем строго ограничивается тамбурами вагонов, либо вагоном-рестораном. Поставленные условия были приняты «грузчиками» сразу и безоговорочно, тем паче что посещение столицы при оптимистическом развитии событий в их планы никак не входило.

Руководство ОПУ, мягко говоря, без восторга отнеслось к инициативе Нестерова продолжать наблюдение, сопровождая Ребуса по железной дороге. Тем более, что инициатива эта с ним (то бишь, с начальством) заранее согласована не была. Впрочем, час назад начальнику управления полковнику Конкину позвонили из Главка и сообщили, что с этого момента информацию от сменного наряда ОПУ, ведущего наблюдение за Ребусом, следует докладывать каждые полчаса лично заместителю Пиотровского, взявшему под свой контроль операцию по задержанию преступного авторитета. При таких раскладах опушное руководство вынуждено было сменить гнев на милость, тем более что большего, в силу географической удаленности «грузчиков», для Нестерова и Козырева оно все равно сделать не могло.

Как изначально и планировалось Есауловым, бригада сыщиков из «десятки» УУР должна была подсесть в поезд на станции Малая Вишера. Фирменные скорые поезда стоят здесь лишь две минуты, однако Максиму удалось договориться с железнодорожниками и в виде исключения намечающуюся стоянку продлили до семи минут. Этого времени операм должно было хватить за глаза и за уши, при том, что номер вагона, купе и даже месторасположение полки, на которой ехал Ребус, «грузчиками» уже были установлены и сообщены.

В отличие от Козырева, несколько часов маяться в холодном и прокуренном тамбуре соседнего вагона бригадиру не пришлось. Ребуса, издерганного и всерьез измотанного событиями дня минувшего, резко пробило на харч – враз охватившее его чувство голода было просто невыносимо. «Это у вас, батенька, нервное», – такой диагноз поставил бы сейчас его персональный лечащий врач и, пожалуй, был бы прав. Несмотря на то, что поспешное бегство из Питера завершилось более-менее удачно, ощущение тревоги и беспокойства Ребуса не покидало. А тут еще и Дорофеев куда-то запропастился – после расставания на вокзале он так и не вышел на связь, хотя должен был это сделать еще полчаса назад.

Словом, внезапно проголодавшийся Ребус направился в вагон-ресторан. Согласно ранее достигнутой договоренности с проводниками, это было одно из немногих мест, в которое безбилетным «грузчикам» было «можно». Вести наблюдение в ресторане вдвоем представлялось и стратегически неверным, да и финансово неподъемным. Сложив всю имевшуюся у Паши наличку с двумя заныканными на черный день нестеровскими сотками, образовалась сумма, равная тремстам семидесяти рублям, – на кофе «по-шараповски» этого было вполне достаточно. Переместившись поближе к объекту, Козырев сменил позицию с тамбура седьмого вагона на аналогичный в вагоне-ресторане и продолжил работать легенду «заядлый курильщик». При грамотном подходе оставшейся половины пачки сигарет ему должно было хватить аккурат до Малой Вишеры. А если не хватит, размышлял Паша, то можно попробовать воспользоваться советом некоего острослова, который в тамбуре, прямо под ручкой стоп-крана, черным фломастером оставил надпись следующего содержания: «Если ехать стало лень – дерни эту хренотень».

Сам же Александр Сергеевич направил свои стопы в ресторан. И здесь удача ему улыбнулась – одно из немногих свободных мест для наблюдения за объектом подходило идеально. Сидя за левым у окна столиком спиной к Ребусу, Нестеров отчетливо видел его отражение в зеркале барной стойки, за которой хлопотала буфетчица, лицом напоминавшая любимую Нестеровым Людмилу Гурченко, а формами – не менее любимую литературную мадам Грицацуеву. Короче, посмотреть было на что, а потому частые взгляды, бросаемые пассажиром в сторону зеркала, насторожить Ребуса в принципе не должны были. Кофе Нестеров заказывать не стал – стоит дорого, а пойла на выходе – на два глотка. А вот пиво в такой ситуации – самое то, это самый «разведчицкий» продукт. При желании и умении над двумя кружками можно промедитировать вплоть до самой Москвы.

Понятно, что Ребус, в отличие от бригадира, заказал обстоятельно. Поизучав меню, Александр Сергеевич на глазок прикинул, что общая сумма его заказа составила штуки три, если не больше. Бригадир разозлился и дополнительно заказал себе еще и фисташки. Так, Нестеров с комфортом, а Паша без такового, они и докатили до Малой Вишеры.

На подъезде к станции часы, совсем как в дешевых американских ужастиках, показывали ровно полночь. За черным вагонным стеклом наливалась ярко-белым полная луна, а сидящий за спиной Ребус на весь вагон зловеще хрустел куриным крылышком – ну, совсем как вурдалак! Короче, страшно – аж жуть!

Сыщики Есаулова примчались на станцию за десять минут до прибытия поезда. За это время они успели высвистать из вокзального пикета двух слегка прибалдевших милиционериков, явно не планировавших, что в эту ночь и именно в их дежурство патриархальная маловишерская тишина будет потревожена шумным визитом нагрянувших как снег на голову столичных гостей. Милиционерики были напуганы и взъерошены, при этом от обоих отчетливо разило пивом новгородского разлива, обладающего специфическим, отличным от питерского, ароматом и выхлопом.

Назначенный старшим группы Олег Некрасов полчаса назад получил от Есаулова инсайдерскую информацию о том, что местом дислокации Ребуса является вагон-ресторан, прицепленный между восьмым и девятым вагонами. Но к тому времени у Некрасова уже имелся собственный план действий, поэтому, разделив оперов на две группы по два человека и прикрепив к каждой из них по одному местному стражу порядка, он развел их по платформе с таким условием, чтобы одна группа вошла в поезд в районе десятого, а другая – в районе шестого вагонов. Соответственно, после посадки каждая группа должна была начать движение навстречу друг другу, дабы в конечном итоге сойтись в точке «X», сиречь в ресторане. Сам Некрасов планировал остаться на платформе, чтобы «контролировать ситуацию извне», но в чем этот самый контроль должен был заключаться, до подчиненных доведено не было.

Поезд прибыл в Малую Вишеру строго по расписанию, и с этого момента начался обратный отсчет отпущенных сыщикам семи минут стоянки, в течение которых требовалось по возможности без шума и пыли задержать объекта и, ссадив его с поезда, препроводить в пикет. Там следовало дождаться, прибытия «бронетанковых» сил ГУВД, ибо тащить его в Питер на обычной легковой машине было довольно стремно – могли попытаться и отбить. («Кто отбивать-то будет?» – поинтересовался у старшего один из оперов. «Они, сподвижники», – ответил на это временно облеченный властью Некрасов, удачно спародировав героя телефильма «О бедном гусаре замолвите слово».)

Александр Сергеевич напряженно смотрел на входную дверь в нетерпеливом ожидании «группы захвата». Время тикало, оперативники все не появлялись, а Ребус продолжал остервенело вгрызаться в куру-гриль. В какой-то момент внимание Нестерова привлекла мелькнувшая за окном тень – по слабо освещенной, абсолютно безлюдной в столь поздний час платформе двигался человек. Двигался медленно, напряженно вглядываясь в окна вагона-ресторана. По каким-то неведомым, понятным лишь избранным посвященным «тайного милицейского ордена» повадкам Нестеров догадался, что человек этот – мент. «Вот они, наши! Успели!» – приободрился бригадир.

Между тем Некрасов (а это был он), дойдя до окна, за которым вкушал трапезу Ребус, остановился. Оперативник чуть согнулся, наклонившись поближе к стеклу, и быстрым жестом показал сначала на свои плечи, а потом, резко опустив руки вниз, демонстративно свел запястья вместе. Не нужно быть Аланом Пизом,[33] чтобы врубиться в сей язык жестов и понять, какую именно информацию столь бесхитростным образом опер сообщил Ребусу. Перевод напрашивался совершенно однозначный: «В поезде милиция. Будут задерживать».

Поперхнувшись пивом, Нестеров ошалело крутил головой, попеременно переводя взгляд то на объекта, то на поспешно удаляющегося от вагона мента. А вот у Ребуса времени на раздумье и анализ ситуации не оставалось – он молниеносно вскочил, бросился к противоположному окну, предварительно отшвырнув в сторону закемарившего над чашкой кофе командировочного, схватился за ручку окна и с силой рванул, буквально повиснув на ней. Немного посопротивлявшись, заколоченное на зиму стекло жалобно взвизгнуло выползающими из дерева рамы гвоздями и на рывке пошло вниз. Ребус навалился на окно всем своим весом, к тому же еще помноженным на остервенелые ярость и злость загнанного в угол зверя, так что в какой-то момент от напряжения и резкого удара стекло лопнуло и, мгновенно раскрошившись, с грохотом посыпалось на пол. Ребус запрыгнул на стол и прямо с него, чуть ли не классической ласточкой, перемахнул за окно, растворившись в темноте ночи.

На все про все у него ушло секунд пять, не больше. Вот он, только что был человек и – нет человека!

Только теперь Нестеров резко подорвался со своего места, намереваясь броситься в погоню, но сердце вдруг нестерпимо кольнуло раскаленной иглой. Боль была жутчайшая – такой он не испытывал еще никогда! Ноги сразу же сделались ватными, голова поплыла, а руки, моментально лишившиеся жизни и силы, повисли словно плети. Поняв, что волной окатившая боль сделала тело неуправляемым и сейчас не позволит ему ступить даже шага, последним усилием бригадир заставил себя откинуться назад и в буквальном смысле слова рухнул обратно в кресло. «Хорошо еще, что не на пол!» – успел он подумать, после чего голова закружилась, и на какое-то время Нестеров выключился из окружающей действительности.

Влетевший в ресторан на грохот разбитого стекла Паша Козырев мгновенно оценил обстановку. Он сделал было движение в сторону Нестерова, однако немного пришедший в себя бригадир взглядом показал на разбитое окно. Козырев «все понял» и проторенным Ребусом маршрутом бесстрашно сиганул в ночь. Еще через пару секунд вслед за Пашей в вагон вбежал Олег Некрасов с пээмом в руке. На его деланно-мужественном лице читалась печать озабоченности, не оставляющая у напуганных пассажиров сомнений в том, что Олег крайне раздосадован непристойным поведением сбежавшего негодяя. Он подошел к разбитому окну, покачал головой, осторожно выглянул наружу и, немного поразмышляв, отправился тем же путем.

В течение следующей минуты через вагон-ресторан проскакала вся ватага оперативников с не поспевающими за сыщиками (потому как не шибко горящими желанием) «железнодорожными» милиционерами. Выпрыгивать в окно им уже не пришлось – раньше других очухавшаяся буфетчица успела открыть дверь в тамбуре и даже предусмотрительно спустила подножку.

Словно почувствовав, что пролетевший по вагону смерч исчез, переместившись на открытое пространство, электровоз дал гудок, и состав мягко тронулся. Следующей остановкой и лишь через полтора часа должна была стать станция со странным названием Акуловка через «О». «Там хорошо, но мне туда не надо», – подумалось бригадиру. Он с трудом поднялся, довольно комично смотревшейся со стороны трусцой добежал до тамбура и на ходу выскочил на платформу.

Ноги у него все еще были слабыми, к тому же дрожали, так что прыжок получился неудачным: по инерции пробежав несколько метров, Александр Сергеевич не устоял на ногах и упал на грязный бетон, больно ударившись коленом. Он поднялся, прихрамывая, доковылял до ближайшей скамейки и с наслаждением сел, подогнув под себя ушибленную ногу. В груди до сих пор пылало жаром, а сердце нестерпимо ныло и, как поет знаменитый певец-матершинник, «колотило в большой барабан». Вокруг, за исключением полной луны, не было ни души, а все участники погони за Ребусом были надежно скрыты от глаз ночной тьмой. Такой же черной, как душонка старшего оперуполномоченного отдела УР Олега Некрасова.

Минут через пятнадцать, поодиночке и парами, участники поисковой экспедиции стали собираться на платформе. Судя по выражениям лиц возвращавшихся оперативников, успехом ночная погоня за Ребусом не увенчалась. Народ вполголоса матерился, беспрерывно куда-то звонил и нервно курил одну за одной.

Последними подтянулись Некрасов с Козыревым. Джинсы и куртка у Паши были перепачканы до полной неузнаваемости исходной цветовой гаммы, а на лице и на руках кровоточили глубокие, здоровенные царапины – неосторожно порезался, выскакивая из окна.

– Как вы, Александр Сергеевич? – спросил Козырев, подсаживаясь.

– Нормально, – соврал бригадир, которому на самом деле было очень хреново. Причем с ходу было даже не определить, где болит больше – на сердце или на душе? – Я так понимаю, маханули?

– Ушел, сволочь. Темень – глаз выколи. А главное, трасса совсем рядом. Запросто мог попутку тормознуть. Деньги у него наверняка есть – может целую фуру вместе со всеми потрохами, включая водителя, купить.

– Коля, – обратился к одному из своих Некрасов. – Набери мне Есаулова, а то у меня руки грязные, угораздило где-то обеими клешнями в мазут вляпаться. А ты, Димка, будь другом, прикури мне сигаретку.

Некрасов с наслаждением затянулся, и в этот момент, оперативник поднес к его уху мобилу.

– … Да… Я… Такая вот хрень приключилась… Да кто ж знал, что он в окно!.. Нет, обложили грамотно… Местных вокзальных ментов подключили… Буквально в последнюю минуту… Искали, конечно, но в этой дыре, похоже, один фонарь на весь городишко… Да, скорее всего, на трассу… Понял, сейчас буду связываться… Нет, нашей вины нет… Уверен, абсолютно… Парни действовали грамотно, четко… Не знаю… Может, «наружка» как-то себя выдала?… Да… Их старший чуть ли не за одним столом с Ребусом сидел…

Услышав последнюю реплику Некрасова, Александр Сергеевич, который и так был белее полотна, побледнел до болезненно-мертвецкой неестественности. Он молча поднялся, подошел к оперативнику и, сжав правую руку в крепкий (насколько в его нынешнем состоянии это было возможно) кулак, почти без замаха нанес резкий удар в подбородок Некрасову, в буквальном смысле вогнав тлеющую у того в зубах сигарету прямо ему в рот. Олег коротко вскрикнул от боли и распластался по платформе.

– Ах ты, мразь! Иуда ты аскаридная!.. Воровское жалованье отрабатываешь, сволочь?!. Говоришь, «наружка» обосралась?!. А ты, значит, все грамотно сделал?!! Это ты верно сказал! Ты у нас очень грамотный, с-с-сукин кот!!!

Александр Сергеевич попытался пнуть перекатывающегося по земле Некрасова ногой, однако подскочившие опера навалились, заломили руки и оттащили бригадира в сторону.

Оперативник Коля поднял вылетевший из руки Некрасова мобильник, убедился, что связь не прервалась, а начальник все еще висит на проводе, тяжело вздохнул и ответил:

– Это Шулепов говорит… Да, у нас тут небольшое ЧП… Старший «наружки» ни с того ни с сего набросился на Олега Семеновича… Не знаю… Ударил по морде, вернее, по лицу… Да… Про «иуду» и «сукина кота» это он кричал… Что?… Понял… Есть «всем составом»… Есть «не заезжая домой»… Я понял: «Некрасова сразу к вам»… Есть.

Шулепов закончил разговор и подошел к тяжело дышавшему Нестерову, которого оперативники насильно усадили обратно на скамеечку.

– Александр Сергеевич, Есаулов приказал нам срочно возвращаться в Питер, поэтому мы сейчас уже поедем. Скажите, у вас есть возможность добраться до города самостоятельно? У нас, если честно, свободных мест в машине просто нет…

Опер немного смутился, а потом, намекая на Некрасова, виновато добавил:

– К тому же, как мне кажется, сейчас будет лучше, если мы разъедемся порознь…

– Поезжайте, мужики. Мы доберемся, – кивнул Нестеров и, заметив на лице Шулепова легкую тень заботливого недоверия, еще раз подтвердил: – Поезжайте, мы справимся. Вон, если что, ребята помогут, – бригадир махнул в сторону стоявших неподалеку вокзальных милиционеров.

А те, похоже, к тому времени охренели окончательно: сначала от истории с неудавшимся, но зато абсолютно киношным задержанием Ребуса, а затем еще и от разборок, учиненных между собой городскими ментами. Такого экстрима в их благочинном городке не происходило очень давно, и в эту минуту в головах под фуражками вертелась лишь одна мысля на двоих: «Блин, это ж надо так – именно в наше дежурство!»

Оперативники сухо попрощались и ушли, уводя за собой не до конца пришедшего в себя Некрасова. Немного потоптавшись на месте, «железнодорожники» нерешительно приблизились к «грузчикам», и один из них, обращаясь к Паше, сказал:

– Слышь, у тебя вся рожа в крови. И руки тоже.

– Да и черт с ними, – отмахнулся Козырев.

– Куртку не отстираешь – выбрасывать придется. Да и царапины промыть надо, чтобы грязь не занести.

– А есть где умыться?

– В дежурке. У нас там даже горячая вода есть.

– Богато живете, – подал со скамейки голос Нестеров. – Паш, ребята дело говорят. Сходи с ними, умойся. Заодно в контору от них позвонишь. У вас связь с Питером есть?

– Через прямой с РОВД можно выйти.

– Вот и славно. Иди, Пашка, позвони нашим – не ночевать же здесь в самом деле?

– Так вместе и пошли, чего тут сидеть? Вон как похолодало, градусов пять, не больше.

– Не, я тебя здесь подожду. На воздухе, оно как-то и дышится легче. Бодрит.

– Ну, хорошо, я быстро. Показывайте, где тут ваш околоток…

Когда минут через пятнадцать, приведя себя в относительный порядок и со скрипом выбив на центре дежурную машину, Козырев вернулся на платформу, бригадир поджидал его на скамеечке в той же самой позе. Казалось, Александр Сергеевич уснул и, судя по застывшей на его лице улыбке, снился ему очень добрый, красивый, а может быть, и сказочный сон. В первую секунду Паша даже пожалел о том, что Нестерова сейчас придется разбудить, бесцеремонно вторгшись и разрушив то блаженно-беззаботное состояние, в которое все мы так любим погружаться и из которого мы всякий раз так неохотно возвращаемся, пробуждаясь.

И вдруг в Пашином мозгу яркими огненными буквами отчетливо всплыла фраза, которую когда-то произнесла Михалева, а он почему-то запомнил, убрав ее в тот особый уголок памяти, в котором мы храним все самое важное и самое нужное нам в жизни. А фраза была такая:

«ЛИЦА ТЕХ, КТО УМИРАЕТ, КАЖУТСЯ СЧАСТЛИВЫМИ!»…

Осознание произошедшего, рванув из глубины души, кинулось вверх, плотиной смело на своем пути хрупкую преграду в виде застрявшего в горле комочка и, вытолкнув его наружу, выскочило следом, сотрясая пустой холодный воздух долетевшим до самых звезд отчаянным криком:

– КТО-НИБУДЬ!!! ВРАЧА!!! СКОРУЮ!!! ЧЕЛОВЕКУ ПЛОХО!!!! КТО-НИБУДЬ!!! ВЫ СЛЫШИТЕ?!! ПОМОГИТЕ!!! ЧЕЛОВЕКУ ПОМОГИТЕ!!!

Отраженный от звезд крик вернулся к земле и отпустился на нее с тихим шепотом:

– Ну, пожалуйста… Кто-нибудь… Человеку плохо… Пожалуйста…

Говорят, что для ночной Малой Вишеры двадцать пять минут для приезда «Скорой помощи» – это рекорд, который еще долго не сможет быть повторен. Правда, тут расстарались, пособили «железнодорожные» менты – связались с местной больницей по прямому через РОВД, за что им отдельное большое человеческое спасибо.

Словом, все, что можно было сделать, – было сделано.

Это только потом выяснится, что подполковник милиции, старший оперуполномоченный по особо важным делам Александр Сергеевич Нестеров к моменту приезда бригады «Скорой» был уже тридцать минут как мертв.