Речи

Предисловие

Выпуская в свет первый том своего перевода Либания, позволяю себе сделть несколько слов прежде всего по поводу выбора автора. Греческие софисты IV–го в. пользуются не особенно высокой репутацией и по содержанию, и по стилю своих произведений. Подвергается сильному сомнению их любовь в истине, их беспристрастие. Их преувеличенное мнение о своих литературных заслугах, притязательный, хвастливый, напыщенный топ, ненатуральность стиля – все это не располагает читателя к особой симпатии. В частности Либаний, рядом с Юлианом и Фемистием крупнейшая литературная величина своего времени и своей школы, большею частью аттестуется новою критикою неблагоприятно, и как человек, и как писатель. Впрочем нередко дело идет о мимолётно брошенных эпитетах и голословных отзывах со стороны лиц, имевших мало случая изучать автора самостоятельно и во всей широте его литературной производительности. В устах же людей, избиравших нашего автора предметом специального изучения, эти отзывы неизменно смягчаются. Рядом с действительно непривлекательными чертами нравственной физиономии и стиля писателя, эти исследователи открывают, в обширном литературном наследии, оставленном нам Либанием, очень много такого, что значительно изменяет нашу точку зрения на предмет. [1]

{1 Новейшая характеристика Либания в только что вышедшей второй половине II–ой части Gescbichtc Л. griecli. Litt. ChrisVa, в обработка W. SchmiCa (Munchen. 1913J. S. 800–811. Об Άνηοχικός Frieilankr, Johannes v. Gaza n. Paulus Silentlarins, Lpg. 1912, S. 95 fg.}

Настоящий том полагает начало изучению Либания, поставленному себе задачею переводчиком, и, если читатели не будут удовлетворены Введением, где не дано еще общей оценки Либания, как общественного деятеля и писателя, то размеры книги и желание познакомить читателей со своим опытом перевода Либания, встретить компетентные указания и советы для продолжения работы побудили переводчика ограничиться пока тем, что им сделано. Перевод Либания не так легок. Искусственность его стиля, запутанность фразы, фигуральность выражения, нередко намеренная, в манере софистики IV в., неопределенность его порою заставляла переводчика долго вдумываться в действительный смысл той или другой фразы и её отношение к окружающему рассуждению. К каким различным пониманиям может вести текст, который при том не всегда дошел до нас в удовлетворительном виде в рукописях, можно видеть из полемики Forster'а. с теперь покойным голландским ученым Herwerden'ом, в praefatio critica к III–му тому его Издания речей Либания. Таким образом перевод является во многих случаях и интерпретацией мест, затруднительных для понимания, могущей оказать пользу и тем, кто в состоянии читать Либания и в подлиннике. Для таких мест переводчик, разумеется, будет особенно ждать компетентной критики своей работы.

Думаю, однако, что не ошибусь, если скажу, что Либаний не принадлежит к греческим авторам, к которым обращаются особенно охотно и часто. Историку приходится выискивать у него потребный материал среди словообильных риторических излияний, который сами по себе не могут его интересовать. Историк литературы, если он не занят данным её периодом специально, с такими авторами, как Либаний, Фемистий, знакомится только вскользь, по некоторым отдельным произведениям.

Между тем вот суждение о нашем авторе одного из новых ученых, очевидно, более глубоко входивших в его изучение (Gaetano Negri, L'imperatore Giuliauo l'Apostata, 2 ed., Milano, 1902, pg. 7):

«Либаний теперь слишком забыт. Его многочисленные сочинения, его богатый сборник писем, сохраненных, случай редкий, в большей части, являются одним из самых живых предметов в античной литературе и дают говорящее. изображение общества восточной империи в IѴ–ом веке. Любопытно наблюдать, как упадок духа и литературы греческой оказался менее быстрым и менее глубоким, чем упадок духа и литературы латинской. В то время, как последняя совсем угасла, чтобы возродиться вновь лишь с церковными писателями, на Востоке самые живые очаги интеллектуального движения остались возженными и сохранилась литературная традиция, делавшая возможным появление писателей, подобных Юлиану и Либанию».

Правда, эта красноречивая тирада не препятствует итальянскому ученому тут же честить Либания, как «ум поверхностный», причислять его в «скудным мыслью» (чтобы не сказать больше: pg. 6 vuoti di pensiero), как мелькают подобные эпитеты у всякого, кто обмолвится о Либании [1], но он же не забывает сказать о «нередко искреннем, неподдельном вдохновении» Либания, о его «страницах, по истине прекрасных и прочувствованных».

{1 Alice Gardner, Julian, pg. 40, говорит о «немногий светлых замечаниях, оживляющих его скучные и напыщенные страницы-, pg. 63 он говорит о малой заботе его о беспристрастной истине и точности и «о глубоком уважении, какие он питает к риторике или словам, и о его еще более глубоком почтении к своему собственному гению», см. о последнем, о самомнении, и Α'Lard. Schultze, Konstautiuopel (324–450) [Alt–chlsllicne Studte и Landschaftenj. Lpg. 1913, S. 2вЗ, справедливо в значительной степени оправдывает это положением этих профессоров в обществе.}

Не надо забывать и о «литературной традиции», которой не упускает из виду и Negri. В самом деле, Либаний и другие его современники, столь основательно усвоившее Гомера, трагиков, комиков, Фукидида и других поэтов и прозаиков поры расцвета афинской республики, представляются нам передатчиками литературного влияния позднейшим поколениям. Совершенно определенные факты литературного стиля знаменуют воздействие этой поры на самые поздние отпрыски византийской литературы. Позволю себе здесь привести первый подвернувшийся пример: В письмах Иоанна Евгеника, одного из ревностных противников унии эпохи Флорентийского собора, опубликованных недавно афинским профессором Ламбросом, в его Παλαιολύγεια καί Πελοποννησιακά [ιν 'Αθήναις–Λενψις. 1912, Τ. Α'), находим неоднократно мотивы, близко напоминающие переписку Либания. Так, ер. 9, Νιχηφόρφ τω πριγκιπι (Νικηφόρος ό Χειλάς cf. Georg. Schol. ер. 9, Λάμπρος, Τ. Β, οελ. 226, Δάμπρος,'Ιοτορία τ. Έλλάδος' Т. VI, 1908, σελ. 895) о передаче Никифору дурного отзыва о нем Иоанна, в чем Иоанн оправдывается перед своим адресатом, напоминает письма Либания Фемистию 60. 1134, Андрониву 1270, о распространении путем сообщения писем посторонним лицам неприязненных отношений. Более заметно сходство с Либанием в ер. 4. Τω Πεπαγωμένφ, p. 158,10: «Окружив себя толпою (χορός, так обычно и у Либания) учеников, говорить здесь о себе Иоанн, во главе коих стоить отличный Ниволай, пригласив и некоторых из друзей своих, и дважды, и трижды я прочитывал письмо с утехой, восхищением и многократными похвалами. Мне не втерпеж было не сделать и их участниками моего удовольствия. А они и сами, беря его в руки и многократно поцеловав, горели желанием прочитать, так сразу захваченные впечатлением его». Эта сцена не напоминает ли вполне те, какие изображает нам Либаний при получении им писем того или другого сановника или ритора? [1]

{1 См. нашу статью «Письма – энкомии ритора Либания»,. 1.}

Выражения восторга перед красотою письма (рукоплескание, κρότος, прыжки, σκίρτημα и т.под.), ер. 10, pg. 168, 14, напоминают подобные у Либания. Многие выражения фигуральные и пословичные в письмах Иоанна могли быть заимствованы у Либания. Так, «весна», «зима», «затишье», «гавань» в ер. 4 (срв. У нас, стр. 479, стр. 461, стр. 480), «золотое письмо» в ер. 10, pg. 167 (срв. у Либания, ер. 102, у нас, стр. 483), пословичное выражение δεύτερος πλοίς, ер. 12, pg. 169, 12 (часто у Либания, у нас, стр. 489). Допустимо, разумеется, другое посредство в традиции стиля, но переписка Либания известна была в ту пору, как видно из письма Луки Нотары Геннадию Схоларию, Λάμπρος, Παλαιολ. και Πελοπ., Т. В' οελ 193; οϊος ηρδς τον μίγαν Βασιλειον και ό θνραθεν σοφιστις Λιβάνίος, СМ. ЭТО указание на подложную переписку у Laube, о. и. 1., pg. 2 η. 3, о Луке Нотаре.

Приложения, так же, как Введение, знакомят читатели с перепиской Либания. При этом я преследовал цель частью дать понятие о разнообразном содержании и значении писем, частью, в I приложении, подготовить материал для характеристики Юлиана Отступника, которая будет дана во Введении ко 2–му тому. Вот личность, близкие отношения к коей Либания значительно возвышают интерес и к нашему софисту. В нашей научной литературе Юлиан обрисован недавно по его сочинениям проф. Ф. И. Успенским, в первом томе его Истории Византии. Мы надеемся, что сообщаемый нами материал, Надгробная речь Юлиану и другие речи и письма Либания, существенно дополнит для русского читателя то, что дает перевод Аммиана Марцеллина проф. Ю. А. Кулаковского. а во 2–ом томе попытаемся дать характеристику императора–философа, привлекши, разумеется, и его собственные сочинения и письма.

С. Шестаков.

Жизнь или о собственной доле.

1. Людей, составивших себе несправедливое мнение о моей доле, и тех, которые говорят обо мне как о счастливейшем человеке, в виду этого шумного одобрения, вызываемого моими речами, и тех, которые называют меня несчастнейшим существом, в виду непрерывных болей и страданий, надо попытаться поправить в их суждениях, из коих каждое далеко от истины, рассказом о прежних обстоятельствах моей жизни и о том, каковы они еще и сейчас, дабы все знали, что боги смешали в моей доле добро и зло и я не являюсь ни самым счастливым, ни самым несчастливым, и да не поразит меня стрела Немезиды.

2. Итак, во первых, если и это содействует счастью, быть гражданином великого и именитого города, пусть посмотрит любой на величину Антиохии, на то, какова она, на какое пространство раскинулась, какие источники ее поят, какие зефиры ласкают. И не видав города, можно все знать о нем по молве. Есть ли какой закоулок материка, моря, куда бы не достигла слава города? В величайшем же городе самым видным оказался мой род, по образованно, богатству, хорегиям, состязаниям, речам, которые отвечают на гнев [1] правителей. 3. Некоторые думают, что мой прапрадед прибыл из Италии, введенные в заблуждение одним сочинением, составленным на языке этой страны. Но он, действительно, мог писать на этом языке, но не был чужеземцем. Его украшало не столько знание италийского языка, сколько дар предсказания, благодаря коему он знал заранее о том, что сыновьям его, красивым, высоким и владеющим даром слова, предстоит погибнуть от меча. Это обстоятельство истощило крупный капитал нашего дома, так что отец мой содержал, жалея их, сестер, бывших на выданье. Деду же по матери, который был важным человеком и ритором, после того как он с трудом избежал подобной же смерти, приключилась кончина от болезни, причем он поручил совет на защиту двум борцам, из которых один окончил жизнь на посту наместника, а другой, отвергнувши такой пост. Итак в жизни этих людей одно дело милостивой судьбы, другое — не такое.

{1 φοραϊς mss. F. πορφύ αις coni Мог ϋύραις β. Anim φ&οραϊς ant δργαις Wyttenb. διαφοραϊζ M.Schmidt Ftiilol. Χ 611 όρμαϊς Gasda.}

4. Взяв жену из такого дома, отец мой, имев трех детей, из коих я был средним, умер, раньше зрелого возраста; получил он в приданое небольшую часть из значительного состояния, и тотчас в распоряжение им вступает отец матери. Мать же, побоявшись недобросовестности опекунов, и, вследствие скромности, необходимости входить с ними в переговоры, сама желая нам быть всем, все прочее попечение сохранила вполне за собою ценою большего труда, а за ученье платила деньги наставникам и не умела сердиться на ленивого сына, считая делом любящей матери никогда ни в чем не огорчать свое чадо, так что большая часть года у меня уходила на прогулки по полям, скорее, чем на ученье. 5. После того как у меня прошло таким образом четыре года, я достиг пятнадцатая года и мною овладела горячая любовь к красноречию, и в такой степени, что утехи полей были забыты, проданы голуби, ручные птицы, страсть к коим способна заполонить юношу, состязания коней, сценические представления, все было в забросе, и чем я особенно поразил и молодежь, и стариков, я воздерживался от посещения тех единоборств, где падали и побеждали мужи, которых можно бы назвать учениками тех трехсот, что были при Фермопилах. Эту литургию отправлял дядя мой но матери и звал меня посмотреть, а я поглощен был книгами. Говорят, что тот софист прорек обо мне задолго то, что и совершилось. 6. Куда же отнесем сиротство? С радостью узрел бы отца достигшим старости, но уверен также в том, что сейчас был бы на другой стезе жизни, когда бы отец мой дожил до седин. Сравнивая же настоящее мое положение с теми профессиями, разумею, заботами по должности сенатора или процессами, или, клянусь Зевсом, даже и троном наместника, нетрудно и так определить, куда правильно должно отнести это сиротство. 7. Но что касается целомудрия моей матери, которая отказала в приеме несчетному числу претендентов, даже тот, кто, сильно падок к наслаждениям, мне кажется, не дерзнет не согласиться с тем, что я принадлежал к числу счастливых детей, если прекрасно жить без – всякой скрытности, а это дает не только личная жизнь каждого, но жизнь тех, кто дали жизнь, потому что многим, проявившим себя безупречными, заграждал уста позор их родителей.

8, Затем, опять-таки, посещение школы лица, изливавшего красоту словес, доля ученика счастливого, а то, что посещал я его не так много, как бы следовало, но, пока исполнял это только для прилики, посещал, а когда меня воодушевляла любовь к учению, уже не имел того, кто должен был мне сообщить его, так как тот поток уже погас, доля несчастного. Итак, тоскуя по том, кого уже не было, и пользуясь руководством тех, кто были, какими то призраками софистов, словно те люди, что питаются ячменным хлебом вместо хлеба высшего качества, так как нимало не успевал, но грозила опасность, следуя слепым руководителям, впасть в бездну невежества, я с ними расстался и, дав отдых душе от творчества, а языку от речей, руке же от письма, занимался только одним, заучивал наизусть произведения древних при содействии человека, одаренного чрезвычайною памятью и способного делать юношей сведущими в красотах тех писателей. И я настолько ревностно был привержен к тому, что, даже когда он отпускал юношей, не покидал его, но и на пути через площадь в руках у меня была книга. Учителю приходилось даже прибегать к настоятельному требованию, которым он в ту минуту явно тяготился, а позднее хвалил. 9. Так прошло пять лет, в течение коих вся душа моя обращена была к этим занятиям, и божество содействовало тому, не прерывая хода ученья никаким недугом, так как и тот, что постиг меня, недуг головы…., он произошел следующим образом [2], Во время чтения Ахарнян Аристофана, я стоял подле сидевшего учителя, а солнце было закрыто настолько густыми облаками, что кто то назвал тот день ночью. Когда же загремел оглушительный удар грома Зевса и он в тот же момент пустил молнию, глаза мои были поражены огнем, а голова оглушена громом. Я думал, что мне не приключилось никакого внутреннего повреждения, но что тревога тотчас прекратится. Но когда я вернулся домой и возлег, дабы завтракать, мне стало представляться, что я слышу тот гром и та молния мелькает по комнате, и страх вызвал испарину и, выскочив из за трапезы, я спасаюсь на ложе. Я думал, что нужно промолчать о том и сохранить то втайне, а не сообщать врачам, чтобы избежать огорчения быть отвлеченным от привычных занятий приемом лекарств и другими средствами врачебного искусства.. 11. Это дало возможность пустить корни тому повреждению, которое в начале, как говорят, без труда было бы устранено. Благодаря этому, бедствие стало моим неразлучным спутником, усиливаясь своим путем и явилось в свою очередь и сюда, претерпевая, правда, некоторые периоды. поворота к лучшему, но не переставая преследовать меня, так зак я тогда, когда оно, кажется, ослабевает, оно не прекращается вполне. Но, как я сказал, кроме этого случая, в остальном я в ту пору не хворал, да и этот случай не помешал мне наслаждаться любимым занятием.

{2 Что это случилось, когда Либанию было 20 лет от роду, видна из ер. 639. Анаколуф в тексте.}

11. Итак, когда в душе образовался запас произведений, людей, могуществом своего слова больше всех прочих вызывавших общее восхищение, и меня потянуло в действительной жизни..., а был у меня друг, каппадокиец, некто Ясион, поздно приступившей к риторике, но в своем трудолюбии обретавший удовольствие не менее кого-либо другого, — этот Ясион чуть не ежедневно рассказывал мне о том, что слыхал от людей старшего поколения об Афинах и тамошней деятельности, сообщая о каких то Каллиниках и Тлеполемах и мощи слова немалого числе других софистов и о речах, в каких они одерживали победы друг над другом или терпели поражения. Под влиянием этих рассказов душой моей овладевало горячее желание посетить этот город, 12. Об этом заявить, что мне надо отправиться в морское путешествие, я намеревался позднее, а между тем, так как молва о трудах моих распространялась по городу и о моей скромности согласной с возрастом, — о скромности я говорю смело, потому что еще живы свидетели, которые при вашем желании встанут и засвидетельствуют, — я вижу немало их, здесь сидящих, — скромность эта была неприступна, не вследствие охраны и страха перед педагогами, которых сиротское мое положение естественно делало слабыми, а вследствие предусмотрительности судьбы, благодаря коей я и сам был себе стражем, и других охранял и прекращал предосудительные забавы, какими увлекались многие из юношей, бросив занятия красноречием, — так как, говорю я, весь город был полон молвою об обоих моих добрых качествах, отцы, у которых, подрастали девицы, через посредство обоих дядей моих приступали ко мне, один другого опережая количеством приданого, «но мое сердце не склонялось отнюдь на это», я полагаю даже, по примеру Одиссея, я пренебрег бы ради дыма Афин и божественным браком.

13. Итак мать плакала и даже слышать не хотела об этом деле, а из дядей старший считал нужным помочь ей, а мне велел отказаться от невозможного, так как он не позволит того, как бы сильно, я не желал. А когда младший устроил Олимпии Зевсу, а я уступил принуждению, божество наказует город, а скорее всю страну смертью Панольбия, таково было имя старшего из дядей, а так как мать не могла уже в той же степени подействовать слезами на другого — Фасганий не был способен уступить жалости, если она была во вред, — он убеждает ее снести недолговременную печаль, обещающую большие плоды, а мне открывает ворота.

14. В том, что сказано, ясно, что счастливо, и что не таково. Уже выехав, я тогда только вое чувствовал, как тяжко покидать родных. Итак я удалялся в слезах и горе, часто обращаясь назад в тоскливом желании увидать стены города. До Тиан слезы, отсюда слезы с жаром. В борьбе между двумя желаниями чувство стыда в соединении с одним из них перевесило па сторону последнего, так что приходилось продолжать путь недужному. В недуге, возраставшем от путешествия, переправляюсь через Босфор, мало чем отличаясь от трупа, и с мулами приключилось то же, а тот, на кого я возлагал надежды, что он отправит меня к Афине на царской колеснице, тот потерял эту свою великую силу и, во всем прочем оказывая мне гостеприимство с полною готовностью, заявил, что этого одного сделать не в состоянии. 15. А я глядел на море, уже замкнутое для судов временем года, но встретившись с одним известным кормчим, и помянув о плате, без труда убеждаю и, взошедши на корабль, ехал с удовольствием, так как застал Посидона благоприятным, и проплыв мимо Перинфа, Ройтея и Сигея и взирая с палубы на претерпевший страшнейшее бедствие город Приама, миновал Эгейское море, воспользовавшись ветром не хуже Нестора, так что невозможность услуги мне моего гостеприимного хозяина оказалась мне к выгоде. 16. Прибыв в Герест, затем в какую то гавань афинян, где я заночевал, на следующий день я был в городе и в руках, тех, в чьих быть не желал бы, затем на следующий день опять в руках других, в каких быть тоже не желал. А того, в расчете на чье руководство я явился, того я даже увидать не мог, чуть не в кувшине запертый, как у них бывает с приезжими юношами. Разлученные, мы громко протестовали, софист, лишаемый меня, я его. А тем, кто мною владели, не было никакого дела до крика, но меня стерегли, словно Аристодема сирийца, до дачи мною клятвы. Уже после того как я поклялся, что удовлетворюсь настоящими требованиями, кто то отворяет мне дверь, и я слушал одного немедленно в качестве ученика, а двух других согласно порядку, существующему для декламаций. 17. Рукоплескания поднялись сильные, для введения в обман тех, что тогда явились в первый раз, я же замечал, что явился на совсем неважное исполнение, так как власть над юношами захвачена людьми, недалеко от них ушедшими. А меня признали виновным перед Афинами и обязанным ответом за то, что не восхищаюсь руководителями. С трудом успокаиваю я гнев их, заявив, что восхищаюсь молча, но что болезненное мое состояние мешает мне кричать; а когда мои речи начала делаться достоянием публики в списках и другим путем, было признано, что с моей стороны естественно было не восхищаться.

18. И в этом, что сказано, подобает проследить деятельность богини. Итак, недуги и то обстоятельство, что, подобно путешественнику по торговым делам, я познакомился с гаванями, обманувшими мои ожидания, пользовавшимися громкою славою, но не таковыми оказывавшимися по опыту, это доля человека несчастливого, а то, что я воспользовался зимою не более трудною для плавания по морю, чем лето, и что произошло не так, как я добивался, а как было под давлением обстоятельств, это дары судьбы. Мне кажется, благоприятное плавание вы признаете и соглашаетесь, что сказано об этом подобающим образом, но что, с другой стороны, вы находите сказанное о двух софистах странным, если я утверждаю, будто то, к чему меня принуждали, было моей удачей. Нужно мне, разумеется, разрешить эту загадку, и к этому я приступаю.

19. С детства слыша, господа, о битвах групп учащихся среди Афин, причем в дело пускаются и дубины, и оружие, и камни, с поранениями, обвинениями и оправданиями по поводу них и наказаниями, в случае улик, в результате, о том, как юноши на все пускаются, дабы поднять дела у своих руководителей, я считал их доблестными в этом риске и правыми не менее, чем те, кто берутся за оружие в защиту отечества, и молил богов, чтобы и мне пришлось отличиться подобным образом и спешить в Пирей, Суний и прочие гавани для захвата юношей, сошедших с грузового судна, спешить в Коринф, чтоб подвергнуться там суду из–за захвата людей [3], и сменяя пиры пирами, после быстрой растраты состояния, рассчитывать на заем. 20. И вот богиня, зная, что я впаду в эту благовидную гибель, какой название весьма благозвучно, предстатель хора (состава школы) [4], ради того софиста, ради коего я считал нужным вынести это, мудрейшим образом, так она обыкновенно делает, отдалила меня от него, и, ведя за собою, делает учеником другого, у которого мне предстояло познакомиться только с трудами над речами. Α дело это сложилось еще таким образом. Сам я, как человек, обиженный вынужденностью клятв, не желал исполнять ни одной из тех общественных служб, о которых я сейчас сказал, да и никто другой не поручал мне, вследствие того, что я был задержан против воли, а вместе и существовало опасение, как бы, негодуя на это бремя, я не замыслил что либо иное, оправдавшись в клятве принуждением, какому меня подвергли. 21. Итак я не выполнял ни выходов, ни походов, ни тех состязаний, для которых является Арес, да и в великой битве, когда все вступили в рукопашную и те, кого возраст освобождал, я один, сидя где то в стороне, слышал, какое увечье получал каждый, а сам не был тронут теми ударами, какие гнев заставляет наносить друг другу, не дав никогда и не получив, даже не собираясь к тому или другому [5]. Впрочем как то принявшей ванну критянин, встретившись со мною, направлявшимся в баню, а шел я посредине двух своих спутников, ударил того и другого, не в отпор их нападения, а просто по своей наглости, а на меня даже не взглянул, но все же я считал себя оскорбленным тем, что подобная дерзость произошла на моих глазах. 22. Так все всех просили соблюдать благоразумие в присутствие меня, который в Афинах никогда даже до мяча не дотронулся и так сторонился от гульбы и товарищества тех, кто по ночам предпринимали походы на дома бедняков. Ведь и головы Скиллы или, если угодно, соседок страннейших, чем Сирены, благозвучных гетер, которые многих разорили, я заставил петь без успеха.

{3 Орат, к этому месту о суде ниже, 5 23.}

{4 Walden, The universities of ancient Greece, p. 270. 274. 296.}

{5 См. истолкование последних слов в схолии V.}

23. Но, с чего я начал, благодаря Судьбе, я избавился от тех многих бедствий, так что видал Коринф не в качестве обвиняемого или обвинителя, но то спеша на лаконский праздник, бичевание, то на пути в Аргос, чтобы быть посвященным в их мистерии. И об этом довольно. В самых речах, если бы я стал подражателем того, к кому отправлялся, — вед пристрастие к нему вызвало бы и этот результату — я бы последовал по стопам тех, которых вы сами знаете и о которых мне лучше молчать. Итак каков бы я был, если б вместо тех, кого я теперь вам напоминаю своими речами, я напоминал того скромного и скудного ритора?

24, Таким образом это богиня направила хорошо и надлежащим образом. К этому присоединилось, что, следуя тем руководителям, каким подобало, я нимало не нуждался во врачах для тела, так что сколько дней, столько и трудов, кроме тех, которые посвящены были празднествам, немногих, полагаю. А как считалось делом первой важности быть признанным достойным кафедры в Афинах, судьба, и об этом озаботившись, дала мне то следующим образом. 25. Был некий правитель родом из Италии, преисполненный гордости и полагавшей, что тамошняя молодежь не должна допускать никаких проступков. Во время безумств юношей он смещает их пастырей, как плохих пастырей, и отыскивает, вместо них тех, кто будет руководить молодежью, трех вместо такого же числа прежних. Правителю давали одобрительный отзыв о некоем египтянине и об одном моем соотечественнике, которые оба присутствуют. Одинаковой с ними удачей для трудов воспользовался и я, быв 25 лет; египтянину было на десять лет больше, другой»" был старше его; все же пришлось явиться на зов. Гнев начальника время успокоило и софисты остались на своих постах, но я был почтен должностью, на которую был выбран. Последующий период полон подозрительности, ни им, ни мне сон не шел, но бодрствовать одних заставляли их козни, меня опасение того, что придется претерпеть какую то неприятность. Но и тут судьба не оставила меня в жертву дерзости молодежи, но сдерживала их, не смотря на всю их горячность и возбудимость.

26. Упомянем и о другом немаловажном доказательстве того, как я был предметом попечения Судьбе. Моему отцовскому состоянию предстояло пойти в продажу, и это богиня, как таковая, знала заранее, а я имел намерение по прошествии еще четырех лет сверх прожитых удалиться из Афин, так как душа моя требовала усовершенствования. Ведь если в глазах прочих я представлялся как нельзя более удовлетворяющим всем требованиям, не так казалось мне самому. Но меня смущало опасение, как бы окружавшие меня каждый раз софисты не вздумали низвергнуть меня бессчетными испытаниями. Надо, следовательно, думалось мне, исследуя, изучать, 27. Когда дошло до меня в Афины известие о продаже, я все равно оставался бы там, не пользуясь ни мало приобретенным, что постигло многих из юношей, которые не смогли занять тамошних кафедр и дожили до старости, рта не раскрыв. Но судьба устрояет следующее: Был я в тесной дружбе с юношей из Гераклеи Криспином, который прожил там одинаковое со мною время и которому способность говорить природа подарила без больших трудов. Будучи моим сверстником, он смотрел на меня как на своего отца и, повинуясь моим распоряжениям в большом и малом, не срамил добродетелей отца, так как скромность руководила всеми его словами. Призывал его домой дядя, божественный по истине человек и больше имевший общения с богами, чем с людьми на земле. Хотя закон того не дозволял и карою на то дерзающему была смерть, но все же, свершая жизненный путь в сообществ Ь с ними самими, он смеялся над негодным законом и нечестивым законодателем. Когда, таким образом, последовал вызов и оставаться больше было нельзя, «сердце у него», по Гомеру, «сильно Жилось в груди», и сильнее, чем, если бы он шел в битву с врагом. Намереваясь среди граждан, знающих в том толк и занимающихся искусством речи, показать плоды трудов своих в Афинах, юноша, осторожный и не вкусивший подобных состязаний, естественно боялся. 28. Нуждаясь в помощнике и друге, который должен быть под рукою и ободрять его, он не нуждался в поисках такового, когда я был тут, и когда он сказал о своем беспокойстве и о том, в чем он нуждается, я, в виду, полагаю, дальности дороги, колебался. Все же дружба побеждала колебание и вместе с тем я думал, что, если в чем либо окажется пробел в моем курсе, я оправдаюсь тем, что снова вернусь к ним. 29. Эти соображения заставили меня взойти в повозку, и по благосклонности Гермеса и Муз, начав проявлять свое искусство, с Платей, мы проезжали всякий город, вызывая похвалы и величания и наименование благодетелей из Афин и даже тот македонец, что обычно нападал на путников в Македонии, не потревожил нас. Он напал, но удалился, подвергшись тому, что обычно причинял другим. 30. Нисколько не хуже того дело шло в Константинополе, куда отовсюду переселялись многие люди, отличавшиеся образованностью, которые хвалили меня и вызывали мое одобрение. Переправившись через то горло Понта, где, говорят, когда то в древние времена переправилась Ио в образе коровы, и проехав через Халкидон. Астакию и третий город, что стал малым из когда то большего, но обладает одним, что выше всякой величины, старцем, по сладости языка равняющимся Нестору и за то называемым этим самым именем скорее, чем, тем, какое дали ему отец и мать, встретив здесь гостеприимный прием, — то был свояк Криспина, — я являюсь в город Геракла, который основал этот герой после победы над псом подземных богов, и видел место подъема его оттуда. 31. По окончании Криспином всего того, из за чего он взял меня с собой в путь, я снова возвращался в Константинополь и, спустившись в большую гавань, обходя ее, осведомлялся, кто плывет в Афины. И вот, схватив меня за плащ, некто из учителей, — вы знаете его, разумею лакедемонца Никокла, — заставив меня повернуться к себе, сказал: «Не в этот путь надо тебе плыть, а в другой». «Какой же», спросил я, «другой, а не этот, может предпринять тот, кто стремится в Афины?» «У нас оставаясь; любезный друг, следует тебе руководить детьми многих здешних богатых людей. Оставь же заботу о корабле, слушайся меня и не обижай ни себя, ни нас, не беги от многих, великих благ, которые идут тебе в руки, и не плыви с тем, чтобы подчиняться другим, когда тебе возможно начальствовать. Эту царскую власть я завтра передам тебе, сорок юношей, из первых в здешнем городе. А раз будет заложен фундамент, то увидишь приток великого благополучия». Он рассказывал при этом, что сделал город для софиста Бемархия. Он просил меня, желая при моем посредстве побороть одного дрянного человека, из Кизика родом, негодного и неблагодарного, через него водворившегося в городе, но, по пословице, отплатившего, словно баран за прокорм [6]. 32. А я сказал, что поступлю так и не ослушаюсь, а сам тайком уехал. Когда же Эгейское море взволновалось и матросы заявляли, что совсем незнакомы с морем, я, став подле кормчего, потерявшегося в виду бедствия, обращаюсь с мольбою к Нерею и девам Нерея. Была ночь, когда грозила эта опасность. Солнце всходит, бросая на море лучи сквозь тучи, признав еще более жестоких ветров. Все мы рвали на себе волосы, но, видно, молитвы подействовали и все, что нас удручало, быстро прекратилось, так как морские боги успокаивали море. 33. А я уезжал, обещав остаться, не потому, чтобы я был лжецом и обманщиком и не тешась плутовством, но подкрепляя ту клятву, под какою предпринял выезд свой из Афин, которая обязывала к возвращению. Итак нарушение клятвы не представлялось мне удобным вступлением в мою профессию. Вот почему я уезжал. Явившись и не преступив клятвы, я в начале зимы поехал [7] на двухколесной повозке, претерпевая неприятности этого времени года, снова завершить слово делом. 34. Этому начальствованию над юношами в стольких провинциях и отделке немалого числа сочиненных речей и вообще тому званию, каким теперь я пользуюсь, должно признать единственною причиною снисхождение, оказанное мною другу сопутничеством ему при его отъезде, которое меня освободило от страха перед чужими местами. Если бы, с другой стороны, божество не вывело меня тогда, восторжествовала бы уверенность в необходимости всегда оставаться там. 35. Ведь и другого какого-либо человека по каменистому пути бог, бывало, доводил до счастливого конца, так и меня тогда. Когда я вступил на площадь, я вижу одного каппадокийца, который, посланный императором, явился занять кафедру, — совет ходатайствовал как раз в то время об этом лице, попросив о нем, признанном отличнейшим ритором, полагаю, на основании одного какого–либо состязания. Он стоял важный с важностью и я, узнав от какого то старика, кто он, откуда, как и для чего явился, с душою, уязвленною полученным сообщением, явился к тому, кто меня водворил в городе, и когда напомнил ему о его словах, он сказал: «Ты ребенок, совсем ребенок, если не знаешь, как много значит время, и при том, побывав в Дельфах. А о тех обещаниях, которым ты изменил своим отъездом, и тебе самому напрасно помнить и другому о них напоминать». Испытав этот второй удар, я удалился, обманувшись вместе в расчете своем на Афины, и в надежде. 36. А был там некто Дионисий, сицилиец родом, столь важный и влиятельный и по своим победам в процессах, я доброй славе в должностях, и гостеприимству, и по тому, с какой легкостью он мог уничтожить обидчика, что правителю были полезны сношения с Дионисием. Зная, из какой я семьи, в бытность свою наместником [8] Сирии и раньше завязав со мною переговоры вместе с этим Никоклом, он в то время лежал больной, что особенно вредило моему деду. А после того как почувствовал облечение, выслушав весь рассказ и какой невзгоде я подвергался, — ведь одному не одолеть двух, будь хоть Гераклом, по пословице [9], — он заявил, что это будет его делом, а мне не нужно отчаиваться, и прибавил изречение Платона, что отчаивающимся никогда не поставить трофея [10].

{6 См. Salzmann, Spricnworter u. sprichwortl. Kedensarton bei Libanios, S 70.}

{7 T. e , назад, в Константинополь, и потому в конце этой фразы: «снова завершить слово (т е., здесь, обещание Никоклу) делом».}

{8 επιΤροπενω. Επίτροπος, как определенный термин, procurator – Но у Либания здесь глагол, выбранный произвольно, в более неопределенном значении.

Cod. Theod. VIII 18, 4 — адресован Дионисию, в Гелиополь. По Gothofredus'y, II pg. 691, раньше комит в Финикии сирийской, см. lex IY de famosis libellis. О нем Sievers, S. 51, Anm. 5.}

{9 } SaUmann, S. 9.

{10 Plat,Criti. 108 c ά&υμίνντες άνδρες ου πω τρόπαιον εβΤησαν.}

37. Я приступаю к состязаниям и следовало бы кому либо другому повествовать об этом, так как человек о человеке мог бы рассказать откровенно, сколько было произнесено каждым речей, каковы они были по внешности, о победителях и побежденных, кто привлек на свою сторону город, и о том, как венок от того не был хуже, что не было содержания от императора. Им обильное кормление от императора, а меня кормили отцы учеников, убеждая к тому одни других, и в немного дней состав учеников возрос свыше 80-ти человек, благодаря приливу приезжих и переходу местных учеников, и те, которые страстно увлекались конскими состязаниями и сценическими зрелищами, перешли на занятия красноречием, а владыка написал указ, возвещающий, что я остаюсь там. Дело в том, что было опасение, как бы, при представившейся возможности отъезда, я не вспомнил о своей родине. 38. Оба софиста, разумеется, горевали, один совсем не расцветши, другой отцветши [11], один даже не достиг значения, другой лишился его. Итак они горевали и бранили меня все время, как назойливого, своекорыстного, ненасытного человека, который нигде остановиться не может, пускаясь в такие бесстыдные поношения. Но ведь те юноши, которые им изменяли, не были жертвою физического насилия, а было другое, что их к тому склоняло. Следовательно, подобно тому, как никто не обвинил бы в насилии красивых людей, если многие их любят, так и красота слова, действуя притягательно подобно магниту, не может служить к обвинению отца этой красоты в лукавстве.

{11 Любимейшее образное выражение Либания: «цвести», «отцветать». об успехе, прогрессе, об упадке.}

39. Пока они сетуют на то, что так сложились обстоятельства, является на седьмой месяц союзник им Бемархий, человек вполне овладевший Констанцием и теми из его придворных, что не были посвящены в тайны искусства, шумом и трескотней беззаконных слов стяжавший славу человека сильного в красноречии. Он находил опору в друзьях, что завелись у него с того времени. Ведь игральные кости и попойки, доводящие до опьянения, сильно содействуют завязке крепкой дружбы. Он переправился через пролив, «высоко держа голову, и величаясь» рукоплесканиями и теми деньгами, какие нажил, исполняя до Нила одну речь и восхваляя того, кто занял позицию

враждебную богам, сам принося жертвы богам, сообщая и повествуя, какой ему храм воздвигает Констанций. Он переправился, улыбаясь, в уверенности, что никто не устоит перед ним, но что получит победу без боя и потопит и меня самого, и всех моих сторонников. 40. Прежде всего, конечно, его огорчало и задевало за живое, что не произошло никакого обратного перехода к нему юношей. Затем, когда я предложил пред собранием речь, присутствуя и слушая ее, он пришел не в особенно приятное расположение духа, и так как друзья увещевали его загреметь и затмить речь речью, написав на ту же тему, что и я, и уверяли, что во всяком случае он с первого натиска меня повергнет, раз только он не потерял былую силу, окрыленный такими словами, спустя месяц он явился с речью, которая ту, с какой он вступил в состязание, если она и прежде вызывала одобрение, сделала еще пущим предметом восхищения. 41. Побежденный в этом, чего не опасался, будь о том даже пророчество божества, он выступил, с намерением в новом бою загладить поражение, с тою речью, какая доставила ему крупную денежную сумму, и вот, пока он ведет речь, о каких то колоннах, решетках, взаимно пересекающихся улицах, ведущих не знаю куда, сидевшие, не будучи в состоянии каждый в отдельности понять его, глядя друг на друга, спрашивали знаками тех, кто находился вдали, не испытывают ли и они того же впечатления, и я, вынесши впечатление одинаковое с прочими, пытался в речи, в угоду собранию, сообщить тому, что вызывало смутное представление, видимую ясность. 42. Уязвив себя этою второю речью, он препятствует появлению моей новой речи, убедив правителя в угоду ему не давать мне очереди. А тот был таков, что готов был всякому повиноваться. Когда же город тем сильнее принял мою сторону, чем более видел, как меня лишают моего права, тот благородный человек, вслед за Никостратом презиравший Исократа [12] увидал, что речами уже не одолеть ему речей скорее, чем быстротою ног быстроту моих, но что один способ избавления состоятелен, это, если меня больше не будет. 43. Если бы именно он в силах был убрать меня с дороги зельем, он прибег бы к такому напитку, но не имея к тому возможности, он ходил по городу, разглагольствуя о том, что побежден колдунами. Он говорил, что я нахожусь в сношениях с человеком, распоряжающимся звездами, через посредство коих он одним из людей доставляет благополучие, другим наносит вред, как те, что обладают властью династов, посредством телохранителей. Обличить то есть возможность на ребрах [13] переписчика, критянина, добропорядочного человека, не мало потрудившегося десницей в Афинах и всюду. 44. Пришедши же к убеждению, что один своим лаем ничего не достигнет и что ему нужна компания, без труда находит людей готовых содействовать, кроме софистов, поклонников поэтов. Помощников ему давали огорчение, страх и зависть. Софистами руководило все это, прочими зависть. Они пользуются, как удобным временем, безумием черни, спасаясь от коей правитель, раненый, находит убежище в укреплении Перинфа. Схватив жертв клеветы, заговорщики, заключив их в тюрьму, держали там, воображая, что мятежу и конца не будет. 45. Но когда безумцы опомнились, а правитель вернулся и заключение оказалось беззаконным, и он заявил, что намерен завтра придти на помощь мне и законам, отчего те охвачены были трепетом и винили друг друга, о что ты замыслило, божество! [14] В полночь ты лишило власти Александра и с наступлением дня предало город в руки Лимения, которого заговорщиком бы я не назвал, а и без клятвы желавшим того же самого. Он хотел, чтобы его считали за бога, и я его не считал даже серьезным человеком, так как рвение его достигало одной цели, быть посмешищем. 46. Он раньше вступления во власть, сидя на площади, испросил у Судьбы власти на столько лишь времени, чтобы в течение его можно было ему казнить меня смертью. Итак, когда он получил в свои руки суд, я, знавший это, ждал, питая уверенность в том, что есть же правда, к чему было основание в виду отсутствия обвинителя. Из заговорщиков одни, восхваляя его, предсказывали заключенным освобождение, так как, по их словам, он не позволил бы себе преступить соответствующий закон, а он, оказывая предпочтете перед законом льстецам, не видя истца, не вызвав ответчика, начало следствию положил пыткою, где я в первый раз услыхал, что палачи оказались бессильны. 47. Скрежеща зубами и встретив отпор в надежде на вторую жертву вследствие её сана, он грозил огнем изувеченному, заявляя, что не отстанет, пока не добьется желанных слов. Вместе с тем меня через ассессора увещевал не оказывать бесполезного сопротивления, но, если хочу остаться жив, уйти. Я решил, что будет крайним безумием погибнуть без пользы, и при том после победы, одержанной в пытке. 48. Меня манила и возможность обменять худший город на лучший, бременимый роскошью на воспитателя речей. А он и этот город заградил для меня указом, но не навсегда. Я явился туда через город Диониса. Дело в том, что жителей Ηикеи, как только узнали о моем выезде, через послов стали меня приглашать к себе, в своих приговорах осыпая меня всевозможными похвалами. Преклонившись перед Дионисом, я последовал приглашению, и, находясь снова среди юношей и занятий речами, новым приговором был призван в город Деметры, при чем правитель Вифинии снизошел на просьбу. 49. Они просили не по недостатку в софистах. У них был некий гражданин, пользовавшейся славою, и в речах он отличался опытностью, но поддавался гневу и как то дерзнул назвать сенат рабами своих предков. А когда те стали совещаться о наказании его и о том, чем наказать дерзкого, кто то сказал: «Бедствием бессмертным [15], так как прочие не будут продолжительны». Когда его спросили, что же разумеет он под этим, он сказал, что это я и те тяжкие труды, какие я причиняю своим соперниками. Итак я боялся, чтобы, встретив меня, он не оскорбил меня, и, оберегшись, этого речью своею обратил его в молчаливое бегство, так как и раньше он не был боек, а от гнева стал еще более медлительным. Ему, конечно, лучше было, раз явился я, молчать, чем говорить, не потому чтобы его творчество лишено было достоинств, — надо чтить правду, — но, забрав себе в голову какие–то страхи, будто против него действуют чарами, он воображением своим потемнил память и ушел со всевозможными грозными жестами и словами, так что многие из расходившейся толпы прятались друг за друга, дабы, все еще кипятясь, он не напал на кого–нибудь и не растерзал его.

{12 Sazmann, S. 'λ}

{13 Тут имеется в виду пытка, какую предлагал Бемархий и какая потом, см § 46, действительно применяется. Срв. Еще § 62.}

{14 См. orat LIX F (Laudatio Constantii et Constantis) § 94, vol. IV pg.255, δ: «в то время, как император выдерживал такую войну, внутри государства неожиданно возникает мятеж и сильное брожение овладевает величайшим из его городов, вторым после самого крупного…, § 95 «император, став посреди войны и мятежа и объятый массою дел, не смутился духом пред треволнением, но сладил с тем и с другим, так, как будто располагав полным досугом от одного из бедствий», и о подавлении восстания § 97: так прежде чем явился, уже потушил безумие мятежников, как переплыл пролив, будто прикрытый божественным облаком, как разделался с виновными, как разобрал дело неповинных, как никого не погубил, а злодеев проучил, сам предоставив сенату свободу речей, больше всего имел успех своими речами» и проч.

Sievers, подробно излагающий, по нашей речи, обстоятельства мятежа, относит его к 342 году, сближая с тем. о коем говорит Аммиан Марцеллин XIY 10, 2, S 52, Aum. 7.}

{15 άΰάναχος, срв. и о мятеже § 44: «они воображали, что мятеж будет нескончаем» [άϋάνατος).}

51. Это время, их было пять лет из всего прожитого мною, т. е., почти шестидесяти лет, я бы не ошибся, если б даже назвал весною или расцветом. Я могу столько же похвалить новые пять лет и дальнейшие пять, но эти, проведенный под покровом Деметры, выдаются среди них, выдаются по всему, по телесному здравию, душевному довольству, многочисленности декламаций, восторгами, какие вызывала каждая из них, по непрерывным цепям юношей, по приросту числа юношей, ночным трудам, труженичеству в течение дня, почестям, расположению, любви ко мне. 52. Если кого либо из них спросить тогда, что служить величайшим украшением города, можно было слышать, что это мои занятия в нем. В свою очередь город, который достиг такой величины и красоты и прочих благ, какие дает земля и море, говоря о предметах своей гордости, ничего бы не назвал вперед меня, так как и в противовес благоденствию соседнего города он ссылался на то, что тот изобилует театральными удовольствиями, а он успехами преподавания и что тот не мог сохранить то добро, которое у него было, а он приобрел то, которого у него не было. 53. А я напоминал человека, возлегшего подле источника прозрачной воды и под деревьями, с которых свешиваются всякие дары природы, увенчанного венком и все время угощаемого, подобно тому египтянину, который задумал, чтобы его короткий век стал долголетним. Но удовольствие мне доставляли не еда и питье, а хороший и подобающий успех красноречия и то, что Афины протестовали против Вифинии, как земледельцы против земледельцев, когда ставится плотина, препятствующая старому каналу течь по прежнему руслу [16]. Так и прежний прилив юношей, как он был с тех пор, что существует торг искусством слова, эта область остановила у себя и убедила не ходить далеко за плохим, когда можно получить лучшее близко. 54. К тому же тот гераклейский гражданин доставил мне на повозке груду книг, делая меня богатым в том, чего я желал. Ведь если бы он давал мне землю и грузовые суда и дома, сдаваемые под квартиры, я полагаю, я бы похвалил его и велел оставить все при себе Подобным образом поступил я с тем, кто приглашал меня на обед и вместе как жениха единственной дочери, которую он растил при большом состоянии, похвалив его намерение и посоветовав искать жениха, так как мне самому искусство мое заменяет жену. 55. К нему город Никомеда пылал таким безумным увлечением, что мне и в теплых ваннах приходилось продолжать свою преподавательскую деятельность и обывателям это не представлялось чем либо выходящим из правил. Так весь город был в моем распоряжении, подобно школе. Усваивая вступления, они, забросив прочие песни, всюду все время декламировали их. 56. Α ведь самым сильным источником довольства служить приобретение прямых друзей и из всего, что считается за благо, нет ничего, что бы не уступало этому, по словам Эврипида, который знал, что эти искренние друзья не только готовы отказаться от своего состояния в пользу близких им людей, но и умереть, из каковых был и сын Фетиды, который ценою жизни купил месть за Патрокла. Я приобрел дружбу нисколько не менее готовую на все, чем эта. 57. Если бы я сказал, что из них выдавалась дружба Аристенета, полагаю, никто бы из тех, кого я ставлю на втором месте, не прогневался бы на меня. Его по справедливости могла бы винить и мать моя, и всякий другой, кому отсутствие мое причиняло печаль. Действительно, он и достоинства его нрава явились лекарством слаще тех сладких привязанностей.

{16 Ή. orat. do pi § 19.}

58. А между тем, кто более меня привязан был к своей матери? Пусть докажет это сильными доводами. Она продала землю, принадлежавшую мне как наследство отца. Покупатель, отправляясь в Италию, из боязни, что позже, призвав покровительство законов, еще при жизни матери или по смерти её, восстану против продажи, просил или сейчас же уничтожить ее, или подтвердить. Итак я спросил, не был ли и я сам в числе проданных предметов, заявляя, что и в этом случае восставать не стану. А он протянул мне документ, чтобы к нему присоединена была подпись и этой руки, и последняя писала, а тот не верил своим глазам. 59. Хотя я считал с своей стороны возмутительным, если бы столь любимую не стал бы кормить на старости, живя с нею, но всякий раз, когда внимал звукам речи друга, это привязывало меня к месту, так что, даже когда возвращался сюда, я поступал так только по настоянию его, так как он грозил, что, если я для него пренебрегу этим долгом, он будет меня считать низким человеком.

60. Итак невзгоды судьба заглаживала большим числом благ более значительных и печали было немного, благодаря количеству удовольствий, а скорее не было ничего столь значительная, что могло бы огорчить, подобно тому как и борцам на состязании получаемые удары, не тяжки в виду значительности свергаемого подвига. Тем яснее проявится их превосходство, когда побежденные ими показывают свою силу.

61. Несовершеннолетний малый, соблазненный обещавшими тех, которые убивают кого уговорят, похитив тысячу пятьсот статиров, убежал, конечно, чтобы погибнуть, когда я намеревался получить от правителя слово. Но я декламировал с обычными жестами, при чем слушатели были в волнении по случаю воровства, так что мне удивлялись в двояком отношении, с одной стороны, как опытному оратору, с другой, что я стойко переношу такую потерю. Присоединился еще лишний повод к восхищенно, когда я отверг серебро, собранное в количестве, превысившем утерянное золото, по городам, которые пытались возместить мой убыток из своих средств.

62. Это оставим, так как потеря тут в деньгах, которыми должен пренебречь человек свободного воспитания. Но у софиста захворала рассудком жена, а он, не желая признать в этом результат плохого состояния организма, возвел обвинение на меня, и, следуя дурному примеру, и он тоже повлек к допросу переписчика, и когда жена умерла, со слезами явившись с могилы в суд, и тут не выступает обвинителем согласно законам, но нашел средство к тому, чтобы засадить этого человека в тюрьму. 63. После этого дело приняло обратное направление, потому что он избегал следствия, а я принуждал. Судья смеялся, стал ли бы я зря тратиться на подготовку смерти жены, миновав софиста, как если бы атлет, будучи в состоянии убить противника, отказался бы вступить с ним в рукопашную и сохранил ему жизнь, а мать его при посредстве демонов похитил бы [17]. Так, он старался ускользнуть, а судья, так как я не отпускал его, при помощи слуг привлек его и принуждал или наказать, или подвергнуться наказанию, так как, закон, по его словам, не дозволяет причинять поношение безосновательными обвинениями. Тогда он, пав на колени, стал молить, чтобы уйти ему без потери чести и обвинение это считать более результатом его скорби, чем сознательным поступком. 64. Судья сжалился над софистом и я не имел ничего против сострадания к нему. Мне бы только увидать врага прибегающим к извинению и никакого дальнейшего наказания не потребуется; даже если он хочет стать мне другом, я его не обижу отказом. А кто, видя, что преступник совестится своего поступка, по желал еще гибели его, тот зверский человек и не замечает, что, как человек, он может когда либо равным образом впасть в нужду просить такого же помилования. Но не так относились к нему вифинцы, но один, встречаясь с ним, сворачивал с пути, другой заботливо избегал встречи, и то, что обидчик не потерпел подобающего наказания, заставляло иного и бросать чем-нибудь в приговоренного, хотя он пользовался раньше большим расположением. 65. Теснимый со всех сторон и в виду того, что красноречие уже не помогало ему, в особенности вследствие тени, легшей на его нравственный облик, он обращается к подкупу юношей, не щадя больших доходов, поступивших ему с земли. Но они то, что дают, принимают, а себя ему не предоставляют, но тайна выведена была на свет, по городу пошли насмешки над тем, к какой уловке он прибег, на что надеялся и что потерпел. 66. А так как ему содействовал один только из вифинцев, во всем, что бы он не предпринял, отличавшийся неукротимым рвением, этот, заявив, что в толках, обличении и смехе насчет этих подарков не обойдено молчанием и имя его жены, как сообщницы в этом деле и в расходах на него, взошедши на колесницу, запряженную мулами, поехал в Каппадокию, к правителю, своему другу [18], который не прочь был из угождения нарушить закон, а этим двум юношам, в Афинах во всем угождавшим друг другу, предстояло и впредь всегда так действовать. Не смотря на то, что приготовления к персидской войне, тогда происходившей, и другие дела, не менее того требовавшие попечения, вынуждали его оставаться, правитель этот, признав маловажными все самые серьезные обязанности, встал и устремился, послав вперед воина с обнаженным мечем Мне приходилось следовать за ним в Никею с семью юношами, преступление коих заключалось в том, что они,, не продали себя. 67. Итак оплакивали нас еще живых, как афиняне, провожавшие жертвы для лабиринта. Но по воле судьбы предстояло явиться спасителем нам Гераклу, сыну Зевса, и он предвещал то, что сделает и как потушит огонь, во сне. Мне виделось, будто среди Никеи кто то из подражателей Антисфену гасит большой костер, садясь на него, и тело одолевает огонь. Я отправился в надежде на правоту дела и на обещание помощи. Защитники сопровождали нас до Либа, а там, спрятавшись, наблюдали, как обернется дело, и, появившись в конце, поздравляли, как лакедемоняне афинян после битвы при Марафоне. 68. И это, значит, было делом Геракла, который и от меня отвел тучу. Пели петухи и бирючи делали клич, слышался стук двери и кому то дело поручено, возглашал: спускаться. Мы, я и Алким (этого Алкима я по крайней мере считаю сыном какого-то бога, такой не мог бы быть сыном смертного), сидели в лавочке благовоний, поджидая свой черед. Незадолго до полудня появился клеветник, крича не в меру, словно полоумный, при чем слышались слова, что и Филагрий подвергся окраске, выражение, которое для меня было непонятным. 69. Немедленно затем вышел и судья и мы узрели друзей веселыми, как по случаю какого-либо счастливого события; что это было и как произошло, этого нельзя было узнать, прежде чем кто то из людей, ко мне расположенных, не подал издали рукою знака, что враг бежал, так как внезапно приключилась необходимость охраны закона. Дело в том, что, когда он постановил решение призвать в суд на явную смерть, явился какой то вестник о приближении Филиппа [19] и о том, что пора уже спешить принимать на границах суровую власть, и тот, испугавшись, заявил, что пора угождения прошла и закон вступает в силу, следовательно, нужно или снять свой донос, или не гневаться в случае неизбежной потери процесса. Вот почему тот помянул об окраске, в смысле перемены им убеждения. 70. И он, «снедая сердце свое», удалился домой, стеная, а тот, краснея за тех, кому хотел уступить, призвав меня и посадив подле себя в зале суда, потирая лицо рукою и издеваясь над речами друга своего в защиту софиста, просил меня иметь снисхождение за путешествие к нему и считать, что ничего из того, что было, не было, а когда я сказал, что и раньше его слов так было, просил доказательства сказанному, а доказательством является, если я приму его слушателем какой-либо речи в собрании никомидийцев. Хотя, говорил он, Филипп зовет, но да будет все же предпочтено это. 71. Я даю знак согласия и обещаю. Мы явились в Никомедию и я устроил декламацию. Тут откуда то, будто дух, явился клеветник, ведя с собою того падкого к подозрению человека и заявил, что его речь должна иметь место раньше, чем судья будет захвачен сильными рукоплесканиями. Тот был недоволен, но я соглашался. Вступив в покой, он, хотя и сам говорил, был в обществе пятнадцати человек, тогда как сам просил, чтобы моя партия отсутствовала. Дело в том, что, когда он увидал залу состязания, у него закружилась голова и память отлетела, и он закричал, что и тут я, чародей, не прекратил своего воздействия. А когда судья приказал ему читать, так как он прибыл, по его словам, судить о речах, а не о памяти, он отвечал, что под влиянием того же человека у него и глаза не в состоянии делать свое дело, «Но вот тот возьмет и прочтет», при этом указал на лучшего ив риторов. Тот, как только услыхал это, швырнув рукопись, удалился, оглашая площадь бессвязными словами. 72. На следующий день толпа собралась в помещении сената, где по соседств я модулировал и пробовал голос. Правитель готовился к выходу, а тот, кто с таким позором удалился, явился из акрополя вооруженный, чтобы покуситься на мою жизнь. Меня спасают двери храма Судьбы, где я и сидел. Правителя же и раньше речей я приобретаю на свою сторону, благодаря дерзости того человека, и он входит с благосклонностью и уходит, став моим поклонником, и тотчас письмами собрал в одну эту школу родственников, которые у него занимались у других, и детей друзей своих, слово, которое прослушал, читал, попросив его у меня и получив, и заявлял, что обязан клеветнику благодарностью не в пример прочим, так как он дал ему познакомиться с тем, чего не знать себе потеря.

{17 О смерти? с. αρπάζει на надписи, van Her гerden. Lexicon, s. σκορπιός, лат. ray ere.}

{18 Филагрию. в конце.}

{19 Praefectus praetorio Orientis, см. Seeck, Die BriefV les Libanius, S. 238.}

73. Пока это делалось и говорилось и молва дошла до тех, от кого я удалился, которые не только что города, но и самые маленькие из деревень рассчитывали сделать для меня недоступными своими клеветами, какой Телл, какие аргивские юноши, угодившие матери ездою в повозке, превзошли мое благополучие своим счастьем? Так что я полагаю, что и от обвинения, какое я взвел на богиню по поводу возникновения их, я освобожу богиню, раз испытание имело такие последствия. Ведь и Меланф не был, конечно, несчастен, когда ему предстояло, вместо того, чтобы жить в Мессене, царствовать в Афинах.

74. Когда слава моя возросла и несчетное число уст восхваляло меня, причем были и такие, которые говорили, что я водил компанию с людьми, коих пифийский бог прогнал бы пророчеством подобно убийце Архилоха, вследствие давления невиновных в моем удалении на тех, что в нем были виновны, к префекту поступаешь ходатайство об отдаче меня. Когда же я заявил, что обижу принявших меня и вместе с тем просил не повергать меня опять в тяжелое для меня молчание, удалившись, будто с намерением не принуждать, он переводить меня посредством высшего понуждения, царского указа. 75. Итак я горевал печалью пленников, которые, потеряв отечество и свободу, являются на чужбину, чтобы быть рабами. Ведь меня постигало лишение того, что было для меня наиболее приятным и полезным, и отправление туда, где меня ожидало огорчение и убытки. А именно предстояло или бражничать в компании людей сильных и проводить большею частью за трапезами дни и ночи, или считаться врагом и подвергаться неприязни. А это как можно более противоречит добрым свойствам души. Всякий согласится со мной, кто сам бывал в опьянении и видел другого в таком состоянии. 76. Итак декламаций речей я не прекратил и при таких условиях и собирались одни послушать речи, большинство же посмотреть на мои жесты, так как большинство того сената состояло из военных, а не людей школы [20]. Следовательно это обстояло совсем недурно, но составь учеников, который я привел с собою, как нельзя быстрее рассеялся, благодаря тому, что одни поддались чарам удовольствий, а у кого душа была благороднее, те, убоявшись, полагаю, этого города, как способного по своим свойствам развращать души юношей, одни, распустив паруса, удалились в Финикию, другие в Афины, а мне осталось только мое звание, так что иной всплакнул бы, из за скольких учеников какой снежной буре я отправился противостоять [21].

{20 μονσεΐον, обычно у Либания о риторической школе, ер. 94. Военное звание вообще не располагает к литературным интересами, см. ер. 366. 433. 570. 713. 768.}

{21 Срв. ниже, § 77: «когда настало лето».}

77. Итак я блуждал, напоминая тех, кто оплакивает умершего, тяготясь тем, что есть, тоскуя и о том, чего уже нет, и настолько сильно внедрилась в меня привязанность к вифинцам, не позволяя восхищаться ничем иным, что, когда наступило лето, я снова отправился туда, хотя никто меня не отпускал, а многие грозились, под властью бога [22] любви. Когда же людей погнала повальная болезнь, причем и я сам не остался нетронутым этим бедствием [23], по совету врачей, я вернулся в тот город, откуда бежал. Во второе лето то же самое и дерзнул сделать, и вынужден был, при чем голод заставил вернуться, как раньше зараза. Во время этого путешествия, в Либиссе — это станция, славящаяся могилой и сказанием относительно того героя, что лежит в ней [24], — тучи, сгустившиеся после совершенно ясной погоды и палящего зноя, вызывают и посылают на землю молнию, «и пред мулами Диомеда она ударилась в землю», и я пострадал, как то естественно при таком огне. 78. Ради чего же Судьба не допускала к возлюбленному поклонника города, неправо его лишенного? Она знала, что произойдешь землетрясение, от которого мне грозит и самому погибнуть. Причиняя такую печаль, она доставляла спасение, и лишая города, даровала старость, так как, и заставляя меня снова поспешно возвращаться в самый великий город, она поступала так, не повредить мне желая, но и тут излечивая некоторое бедствие. 79. В самом деле, видя в свою очередь, что некоторые по злобе. другие и по незнанию, удаление оттуда не называли тем, чем оно было в действительности, а переименовывали его в наказание и в приговор города, а не результат злобы какого либо бессовестного негодяя, она увидала, что этот позор может быть заглажен только одним способом, если снова уловленный городом я буду удержан там и буду поставлен во все те же условия, что и раньше, при чем меня будет окружать там некоторое число новых сыновей [25] и театры будут для меня наполняться людьми всех возрастов. 80. Впрочем тогда имелось нечто еще сверх того. В то время как правители всегда превосходили друг друга вниманием ко мне и почестями, четвертый, Феникс, человек, руководимый Харитами, возобновляет забытое постановление сената, и император, радуясь за город за такое его постановление, оказывает мне честь бессчетными дарами, из коих одни приносили сан, другие доход, так, чтобы без забот о земле иметь продукты земледелия. 81. А вот еще более значительное дело Судьбы, а скорее божества, какого бы кто ни назвал, в интересах преследующего, как я, славу ритора, — после свержения власти тиранов [26], которой Констанций положил конец одного путем договора, другого силою, он одаряет греков кротостью Стратегия [27], считая его добрые качества, как правителя, украшением своего царствования. 82. А он, хорошо знакомый со мною и начиная знакомиться с положением дела в Афинах, оплакивая последнее и хорошо помня о моем искусстве, попрекнул афинян, если, требуя, чтобы все ради красоты искусства снова ехали туда, не вводят того, которое лучше имеющегося у них. «Но пользуясь привозным хлебом и сами показав пример тем для всех, вы не считаете это чем либо предосудительным. Если же поступите так относительно красноречия, неужто от того пропадет ваш авторитет? Если бы я даже позолотил все ваши храмы, я не был бы для вас более благодетелем, чем вводя такое искусством. 83. А они говорили, что и сами давно это замышляли, но что с ними приключилось то, что бывает со многими, им помешала их совестливость, а получив вразумление, они будут умнее. И тотчас было написано постановление. А софистов страх помирил друг с другом, происходить частые совещания, частые посещения, соображали, как нужно отнестись к предстоящему событию. Раньше я не слыхал, чтобы афиняне предпринимали это они чтобы Судьба изобретала кому либо другому для славы что либо подобное. А между тем и раньше случалось, речи уступали речам, речи, у них сочинявшиеся, речам, написанным у других, но все же, по-видимому, они не приглашали ритора из другого города. 84· Это надо считать главным результатом благодеяний богини. Если и призванного другими из Афин, явившегося, чтобы получить начальствование над юношами, должно считать счастливым, то как велико счастье, когда приглашающими являются афиняне? я же был обрадован, подобно тому критянину призываемый по случаю недуга словесного искусства, овладевшего общественной жизнью, однако не был так забывчив, чтобы надеяться на мир и безопасность после тех войн, какие мне приходилось видеть, где случались поранения, доставлявшая работу многим врачам.

{22 т. е., Эрота, упомянутого в греческом тексте выше, в переводе «привязанность», срв. крылатый Эрот александрийских поэтов в письмах Либания, ер. 574. 833. orat. XXV § 26, vo. II pg. 549. 10.}

{23 Срв. ер. 495, где Либаний вспоминает о том времени, когда «в великом городе. бежав сюда от великого недуга», читал он Аристенету свое произведение (по Seeck'у, письмо 357–го года, S. 336).}

{24 Аррин . Π —λόγω ср. 93.}

{25 Либаний обычно называет своих учеников сыновьями.}

{26 Разумеются Ветранион и Магнентий. срв. Петр Патриц. 16 II. G. IV 190) и Zonal-. XIII 7—9.}

{27 Срв. 106. Ер. 396: «он согражданин мой и дает мне нраве отличаться».}

85. Итак было бы чрезвычайной наивностью думать, что те, которые берутся за оружие друг на друга, причем у них сила одинаковая, приобретенная в течение для всех равного времени, человека, только что прибывшего с вамерением унизить их искусство, поставят во главе своих школ [28] с жертвоприношениями, флейтами и хорами. Сверх того, что я видел, я сгашал, что Арабию [29], возвращавшемуся завтракать из бани, двое ваких то наемных людей залепили лицо грязью, а три пафлагонца, братья во всем, по происхождению, невежеству, дерзости, тучности, схватив с ложа египтянина [30] и притащив его к колодцу, грозили бросить туда и собирались так поступить, если он не поклянется оставить город; и он покинул его, так что, явившись в Македонию, окончил жизнь за другими занятиями.

{28 άγέλαι, τιοιμνίον § 233, Либаний о составе класса в школе, срв. Walden, pg. 296.}

{29 Незаконный сын Либания, он же Кимон.}

{30 Срв. § 25.}

86. Таким соображениям я предавался. А так как софисты, не выдерживавшие состязания со мною, утверждали, что дома я не мог бы иметь того же успеха, в виду того, что трудно добиться похвалы согражданина, — последние, если даже кто явится к ним со славою, стараются лишить его её и всякими хитростями умалить его значение, — Судьба, желая показать, что они говорят вздор, побуждает меня к просьбе об отпуске на четыре месяца, и, когда государь то дозволил и объявил, что мне следует вернуться раньше начала зимы, я узреваю дороги и ворота для меня самые дорогие узреваю храмы и портики, узреваю обветшавшие стены родного дома, седины матери, её брата, еще не лишенного названия отца, старшего брата, уже называемого дедом, толпу школьных своих товарищей, из коих одни оказались на постах начальников, другие помощниками тяжущимся, немногих отцовских друзей, город сильный множеством ученых, так что я вместе радовался, и боялся, радовался тому, что я гражданин такого большего и такого просвещенного города, а боялся потому, что в высшей степени трудно пленить столь большой город. 87. Но судьба и здесь помогала тому, чтобы и в ответах на вопросы со всех сторон, — это происходило в лавочках, — и когда наконец предстояло выступить в состязании, проявилось, каков я был. Во первых, им не понадобилось нимало людей, которые должны были льстиво зазывать каждого, но достаточно было, чтобы стало известным, что я буду говорить. Затем, не дожидаясь восхода солнца, они наполнили сенат, и тогда впервые он показался недостаточным, так что я осведомлялся, пришел ли кто, а слуга доложил, что некоторые и ночевали. 88. В то время, как дядя вводил меня с трепетом, сам я следовал за ним с улыбкой, так как судьба внушила мне отвагу и, гладя на толпу, как Ахилл на оружие, я наслаждался, поразив этим еще раньше, чем стал говорить. Но как достойным образом описать мне слезы, последовавшие за прологом, который многие выучили наизусть до ухода, о неистовстве, разразившемся вслед за второю частью речи! Не было никого, кто во вскакивании с места и всевозможных проявлениях восторга не отрекался бы от своей старости, своей природной медлительности, немощности, но и те, кому по болезни ног труд стоять, стояли и, когда я их усаживал, заявляли, что речь того им не дозволяет и, прервав ее просьбами, просили императора вернуть меня моим близким. 89. Так поступая, пока не утомились, они снова перешли к речи, объявляя счастливыми и меня, и себя, меня по искусству моей речи, себя, как радующихся достоинству сограждан, прекрасно делом уличив тщету известного изречения, показав, что зависть членов одного и того же отечества, к счастью друг друга, не представляет непременного правила. Не более светлым для Агамемнона был день взятия Трои, чем для меня этот, в который я получил то, что описал. Они и на пути моем в баню шли за мною, желая каждый прикоснуться ко мне.

90. Был здесь некто финикиец родом, которого высоко ценили за это искусство, сын софиста, внук софиста, и самый почет, каким он пользовался, истекал не менее от этого, чем от его искусства. Он получил по закону летний отпуск и отбыл домой, но когда были произнесены мною речи и все уходили, к нему посылают письмо, требующее, чтобы он поскорее принял начальство над юношами, так как они увлечены. «Если же промедлишь», гласило письмо, «ты явишься в опустевшую школу. Так Орфей, уходя, уведет всех с собою» [31] 91. И он тотчас явился, покину в в летнюю пору жену и дом, и увидав меня бледного и худого, что мне причинило болезнь, — дело в том, что во время моей декламации меня застигла болезнь—, заявил о своем сожалении, но борьбу начал и, как не ознакомившейся с моим искусством, уверяет, что одержит надо мною верх, и, сказав это, винил тех, кто за ним послали. Так пренебрегал мною и попирал лежачего тот, который постоянно состязался сам с собою, и, ухватившись за меня, потащил во дворец, требуя борьбы. Λ я, увидав государя, которого почтил бы, если бы он и не просил речи, теперь по его просьбе преподнес ему слово, угостив город иною речью, «слава коей теперь достигаешь небес». 92. Плача, покидал я плачущих, не плакали только люди высшего общества [32], но и обещали дать мне важное положение, если решусь жить у них. А мне важнее того важного положения, какое они обещали, было жить дома.

{31 Срв. ер. 394 л, где Либаний говорит о переходе к нему юношей от других учителей.}

{32 Для значения ос βέλχιοΐοι срв.. напр.. ер. 394 а у τον όημον η Τ ους βέλτιστους άν ιάσεις.}

93. В то время, как я взъезжал на крутой подъем на втором переезде, где, говорит предание, гиганты сражались с богами [33], правивший повозкой чуть не выколол мне глаза прутом, так что нижняя ресница была разучена; но самый глаз Судьба спасла. 94. После долгого пути мне больше, чем прежде, был неприятен этот город. Заявив правителю о своем намерении и убедив его и врачей, одних говорить, что наш климат лекарство для моей головы, а тот, что у них, вреден ей, а правителя просто принять это объяснение, я снова убеждаю кого то из людей, имеющих силу во дворце [34], поддержав мнение врачей, уговорить императора не препятствовать излечению недуга моей головы. А тот помог, но помог не из расположения, — по характеру своему он расходился со мною, — но желая показать, что, ничто им предпринятое, не останется безуспешным. 95. Но и тогда император не сразу позволяет удалиться, а я, получив отпуск и укладываясь в путь, получаю скорбное известие, что у меня умерла двоюродная сестра, а дядя лежит в пепле. Так Судьба сама губила свой дар. Мне уже не хотелось являться в город, когда вместо этой женщины предстояло узреть её могилу. Когда дядя узнал то и другое, и то, что я волен вернуться, и то, что не желаю, и третье, почему, и заплакал о том, что у него не будет единственного утешения — услыхать мой голос, пенял мне в письме, что я не выезжаю, я отправляюсь, не в том же настроена, чем раньше, но тогда в радостном и довольном, теперь — преисполненном скорби и угнетенном. 96. Надо заметит, что, помимо личного несчастья, некая невзгода постигла и государство, гнев государя, дошедшей до смертных казней [35]. Одни лежали мертвые, других он заключал в тюрьму, чтобы убить, все хороших людей. В числе них я увидал и своего учителя [36]. Я явился туда, где они были заключены, и переступив порог, пав на землю, рыдал среди плача всех. На следующий день они были освобождены и явилось мнение, будто со мной вошел некто из благодетельных божеств, благодаря коему буря утихла. 97. На следующий день, вступив в беседу с императором, во второй раз просившим меня о речи, я против воли, но движимый страхом, восхваляю его, расхаживая кругом. Присутствовал и учитель, еще не вполне оправившийся, и я ввожу его в речь, как он нередко хвалил мне язык царя, и этот довольный протягиваешь руку в знак того, что примирился, а тот, поклонившись, поцеловал, а я воскликнул приветствие, какое подобает при таких обстоятельствах по адресу государя, освободившего от страха старика–учителя.

{33 Срв. orat. V (Артемид ι) § 41 (Флегры, Фагры, Пагры) vol. I pg. 317, б Ϊ. Ер. 909, και гоѵто ΐοαοι Πάγραι (где Олимпий вручает Проклу посылаемый Татиану документу ιψ διφ έραν), Malal., pg. 202, 10 sqq. Bonn , где Παγρά в двух милях {μιλίά) от Аитиохии.}

{34 См. письмо 411–ое Датиану, ходатайство об отпуске на родину, «в виду несчастья дяди, бедности. братьев. удрученной старостью матери не презри меня, влекомого на чужбину, отчего им отечество становится горьким». Письмо, Датиану, а не Татиану, но Seeck'y, S. 113, писано (S. 321) летом, 355–го года.}

{35 Срв. ер. 394 а: «когда гроза прошла и я избежал смерти, о какой ты слышал», срв. Sievers, S. 63, Anm. 7. 8., Seeck, S. 316, что оба исследователя, и также Forster, ad loc, связывают с событием, описываемым Аммианом Марцеллином, XIV 7, 2, смертным приговором, которому цезарь Галл обрек всех членов антиохийского сената и отмены коего с трудом добился comes Orieiitis Гонорат.}

{36 Зиновия, см. ниже § 100, ер. 407, где говорится о смерти его и надгробном слове ему Либания.}

{37 См. об этих декламациях и об успехе их сейчас цитированное письмо: «я принялся за обучение», говорит Либаний о зиме этого (354–гог., Seeck, S. 320) года, «и толпа стекалась, граждане и приезжие, желавшие познакомиться с тем, каков я и в этом деле. Все соглашались, что я сочиняю недурные речи, но испытывали меня в другом. Было признано,одними, что я и в этом пе хуже, другими, что лучше, так что в непродолжительный срок состав учеников возрос до пятидесяти. Завтракать не приходилось, а работать до вечера. Удивлялись, в числе прочего, и этой воздержности в пище». - сноски в тексте нет.}

98. В то время как я проводил время среди декламаций многочисленных и способных привлекать молодежь, юноша, много съевший обедов, получая крупную плату за тело, прибежав к этому государю, заявил, что я владею головами двух женщин, отрезав их от туловищ, и одной пользуюсь против него, другою против старшего государя. Наградою за ложь было соложничество с каким-то плясуном, повиновавшимся кружку вышеупомянутого софиста. Получил ли он плату, то знают получивший и давший, а с какою целью он дерзал на то, на что дерзал, было отмечено. 99. А он его отправил в суд, не этого ожидавшего, но и он сам, и те, кем он был нанят, надеялись, что за обвинением немедленно последует смертная казнь. Итак судебного преследования он не возбудил, а лежал, закрывшись от стыда, на окраине города, у подошвы гор Все же государь, казалось, уже по одному факту обвинения должен был бы держать меня на плохом счету и показать это всячески на выходе, не удостоив меня даже взглядом. 100. Но он, выехав из толпы всадников на край рва, где я стоял, свиделся со мной, как раньше, и велел не медлить, но вспомнить о Фракии. А я сказал, что сделаю так, а сделал то, что давно решил, оставшись и не разлучаясь с отечеством. Между тем обещания нимало не были выполнены и тот, кто звал меня в преемники трудов в обучении юношей, Зиновий, довел себя иначе, заявляя, что сам любит этот труд и мне торопиться не нужно. 101. Это особенно» повредило моему положению, что я не напал тотчас и не обратил в бегство смятенных. Они спокойно упрочили свое положение, а я пребывал в доме в обществе пятнадцати юношей, большинство коих привез с собою, но еще не был в звании лица, находящегося на общественной службе, и уныние овладело моими близкими, овладело и мною самим, и тяготясь бездействием, подобно сыну Пелея, называя себя бременем земли, я дошел до того, что спас рассудок лишь питьем лекарств, оставаясь с теми, кто обманули мои надежды, а к другим возвратиться не имея возможности, дабы не подвергнуться насмешкам.

102. Тогда один старик, явившись ко мне, сказал, что нет ничего удивительного, если я не имею успеха, возлежа на ложе, наживаются те, кто сидят среди людей. «Но если хочешь», сказал он, «узнать массу жаждущих, отправляйся к какому-нибудь храму». В этом старика я не послушал, но, выдворив в другое место одного из торговцев с его квартиры, поселившись там, сам сидел в соседстве с площадью и местность принесла кое–какую пользу, так как к тем, о которых я сейчас сказал прибавилось больше, вдвое столько же юношей [38], но музей принадлежал другим, большой перевес для тех, кто им владели. Я обращаюсь к Каллиопе: «О наилучшая из Муз, руководительница нашего города, за что подвергаешь меня такому возмездию? зачем меня манила ты, богиня? зачем одного лишила, другого не даешь? Но обманувший роскошничает, а обиженного и отвергнутого ты оставляешь без внимания?» 103. Так говорил я, обращаясь издали, из портика к статуе, а немного дней спустя, сидя дома, что-то сочинял, и до меня донесся вопль, какой поднимает обыкновенно толпа, презревшая законы, так что я, остановившись в своем писании, стал соображать, чем могло это быть вызвано. Пока я так раздумывал, мой двоюродный брат, запыхавшись, поднялся ко мне и сообщил, что правителя [39] мертвого волочат его убийцы, издеваясь над трупом, а Евбул [40] с сыном, бегством спасшись от их камней, бежали куда-то на вершины гор, они же, после того как не удалось их убить, отвели гнев свой на его доме. «И вон дым, вестник пожара, поднимается и его можно видеть». 104. Так Патрокл, смертельно пораженный, потерял оружие, а того, кто меня звал, пока я отсутствовал, а, когда я явился, отверг, ничто не вынуждало бежать, но недуг, приковав к постели, надолго отдалил от юношей, и его угнетали две беды, жар и печаль при известии, что я водворился в сенате и составь учеников так велик, что невозможно раньше захода солнца, поруководить всеми. 105. Но, не смотря на такое его душевное настроение, я, посещая его, ухаживал за ним и нельзя было назвать дня, в который я не являлся бы повидать его. А между тем иной раз мне и отказывали в приеме, но все же я не переставал посещать и по смерти – его пролил по нем слезы и составил речь.

{38 Согласно уже цитированному нами фр. 407–му у Либания, в начале зимы 354–го года, только 17 учеников. В том же письме упоминается о приросте их до 50 человек. Это близко подходит к свидетельству речи, если введем вставку Cobeta (βίζ) перед ояоѵтоуѵ} одобренную и Forster''от, арр. crit., ad loc. Sievers, S. 64, Anm. 12.}

{39 Феофила, срв. orat. XIX (К императору Феодосию о мятеже), § 47, vol. Ц pg. 406, 5 F: «Скорее должен иной вспомнить о Констанции, кротком к преступлениям городов, который послал туда префекта. Стратегия по случаю смерти Феофила, какую принял этот хороший правитель, не заслужив её своим характером, убитый пятью кузнецами во время состязания колесниц». — Amm. Marc. XIV 7. 6.»}

{40 Евбул, см. orat. XIV, vol. II pg. 171,1 F,}

106. Раньше прибыл с властью, которая начальствует над прочими, Стратегий, что давно было ему предсказано. Получив столь важного друга, — таким был тот, кто давал Афины мне, а» меня Афинам, — я, с прибытком его, принялся помогать тем, кто, полагал я, будет нуждаться в заступниках. 107. Таким образом уже не слово только было моим делом, но день приходилось посвящать красноречию, а вечер действиям. Те, которых теснили люди сильные, те, кто были обвинены по злобе и для избавления нуждались в вмешательстве власти, те, кто добивались скорейшего постановления приговора, — много и других милостей может дать власть без ущерба законам, — они, одни сами, за других жены, просили явиться туда похлопотать за них. 108. Я же до полудня делал то же, что и прочие учителя, а затем, из них одни завтракали тотчас, другие, приняв предварительно ванну, а я оставался за теми же занятиями [41]. Когда наступление темноты поднимало меня с места, я отправлялся к другу, припоминая по нескольким запискам, имевшимся в руках, за кого следовало ходатайствовать. А он на одно соглашался, в другом, не соглашаясь, в виду того, что того не дозволяло право, объяснив мне это, отпускал, а скорее предлагал подождать, пока он примет ванну, как будто бы, не столько она, сколько вид мой способен был доставить ему отдохновение от трудов. Узнав это, я угождал ему ежедневными посещениями, а когда настоятельные дела не пускали меня, он через посланного осведомлялся, что помешало мне. 109. Немало огорчало противника моего [42] и то, что многие были облагодетельствованы, и то, что это делалось без взяток. Действительно, то самое обстоятельство, что обращавшихся ко мне за покровительством было много, устраняло надобность назначать плату за него, как за овощи или мясо. Особенно в досаду ему было количество декламаций и то, что они в свою очередь отличались по стилю [43] и он, сидя у себя, недоумевал, когда же я сочиняю речи, не зная того, что можно преодолевать и сон. 110. Итак он молчаливо скорбел, а если не молчал, узнавал, что молчать было лучше. Так, до средины лета он, против воли и с трудом, как конь, увлекаемый другим в одной паре с ним, шел, а когда время года прекратило наше сообщество, выехал, заявив, что вернется, но, удалившись, остался, потому будто бы, что влияние, каким располагал мой дядя, повредило ему. Но я привлекаю этого человека к речам [44] угрозами со стороны наместника и вместе с тем увеличением содержания [45], а когда снова ученики отходили от него и еще с большей готовностью, чем раньше, он ел и вместе был врагом, а в занятиях красноречием стал лучше, так как несколько исправил свою небрежность, но не настолько поднялся, сколько следовало. 111. Происходить, между прочим, следующее: префект, желая получить хвалу больше, чем другой кто, взыскивал с меня такой долг за власть свою, как находящейся в той должности, в случае занятия коей им я обещал его восхвалить. Еще при первом его появлении я обращался к нему с краткой приветственной речью. Но он желал, чтобы было выполнено упомянутое выше и не было пропущено молчанием ничто из того, о чем можно* было сказать. 112. Я же, что обещал, этого не отрицал, но заявил, что отдам долг при условии, если, вышедши из дому, он приметь мой труд в сенате. Префект сделает тем нечто необычное и это обстоятельство, что впервые так почтено было искусство речи, войдет в содержание моего слова. Он заявил, что почтить, но многие тому не верили. А он, действительно, явился, а когда понадобилось, в виду длинноты речи, во второй раз явиться ему, явился и снова, когда понадобилось и в третий раз, и тогда не отсутствовала. И теперь об этом расславляют все, кто, чье, что и в каком месте города слушал. 113. Пожелав же, чтобы слово было доставлено в лучшие из городов, так как таким образом оно дойдет и до всех, он поручил это десяти переписчикам. Одному из них софист показывает деньги и, извратив с ним пословицу, сделав общим достояние врагов и переставив большую часть слов одни на место других, и некоторые вставив, приглашает в то же место отставленного от власти, дабы он получил то же прославление. 114. Когда дело показалось чудом, как черепаха проявила быстроту коня, некто доносит о продаже речи, а получивший деньги, увидав бичи, признается и молит о прощении себе соблазненному, крупной платой, Итак, чтобы об этом знал большей круг людей, я веду продавца речи к наместнику Сирии Никентию и человек этот, не смотря на ожидаемое наказание, все же сознается в преступлена и уходит оправданный, так как я не потребовал дальнейшего возмездия ему. 115. А тот храбрейшей из софистов и тут не угомонился, но снова повторял старую ложь [46] и при том в покоях Стратегия. Тот выгнал его, а между тем молва уже предупреждала о преемнике его в его должности, Гермогене, как человеке грозном и свирепом; мне он не был знаком и я ожидал поэтому, что не буду уже иметь прежнего влияния. Но Гермоген оказался наилучшим правителем, не желавшим завязывать знакомство с многими, но кротким и больше повиновавшимся рассудку, чем гневу [47]. 116. Он тотчас призвал сенат и когда каждый высказал, что он считает полезным! для города, найдя моего дядю по его речи, сказал: «вот он, Фасганий!», так что Евбул и его партия чуть не упали. Затем, пригласив меня, просил быть ему таким другом, чтобы не имели в этом отношении никакого над ним преимущества Аристенет и Селевк, которые и побудили его стремиться к такому приобретению. «Да и справедливо», сказал я, «чтобы любящий тех был любим и мною».

{41 Срв. ер. 407, у нас, стр. 34, примеч. 3.}

{42 τον άντίχαΰήμενον.}

{43 μορφαΐζ срв. έτερα λέξει χύ\ έτεροις ρν^μοΐς об Александре в состязании с Геродом, Pliilostr. 79 Kayserη }

{44 άγων Eunap., vitae, 82. Liban , ерр. 341. 307. 574.}

{45 nvqoi) Walden, pg. 478 η. 1.}

{46 μνΰολογεύω срв. ер. 1503.}

{47 О Гермогене Амм. Marc. XIX 12, 6 отзывается, как о слишком мягком человеке. О занятиях его философией говорит в письме к Аристенету, ер. 20; Либаний и Гимерий, XIV На Гермогена, проконсула Эллады) § 20 sqq. Префект Востока см. Sozom. IV 24. 5. Апш. Marc. XXI G. 9. Cod Theod. I 7, 1 (359 г.). Стратегий упоминается в этом звании в cod. Theodos. в последний раз 7 июня 358 го г., Seeck, S. 173.}

117. Это доля счастливого человека, а несчастного то, о чем сейчас скажу. Мать, которая была всем для меня, око Азии, а мне крепкую защиту [48], дядю, похитила Судьба [49], одного раньше, а другая умерла, не снесши его смерти. И ничто из приятного для меня мне более не сладко, даже наиприятнейшее из всего, риторические декламации. Ведь и самое это занятие было любимейшим благодаря им, когда один словно молодел при рукоплесканиях и забывал о собственном несчастье, а другая радовалась чрезвычайно, всякий раз, как я приносил. к ней результат трудов моих в состязании. После этих похорон и похорон Евсевия [50], умершего раньше, превращение в развалины Никомедии и гибель того, кого похоронил в них город [51], были страшными бедствиями и такими, которые, не могли не вызвать глубочайшего горя, от которого у меня сразу показалась седина, и невзгоды, прибавившиеся к прежним, эти к тем, в одному другу другой и в дорогому мне городу, мать и её брат, все делают горьким, чем может поддерживаться желание жить, пока тот, кто без бою овладел всею землею, больше всякого философа возлюбивший во дворце мудрость, как бы из бегства вернул меня к прежней охоте в тому, что мне было в тягость. 119. Я стал смеяться, прыгать и с удовольствием и сочинял речи, и публично декламировал, когда жертвенники стали снова принимать кровь жертв, дым уносить тук [52] в небесам, боги чтиться праздниками, сведущими в коих остались только немногие старики, прорицания вступили в силу [53], красноречие стало снова цениться, римлянам вернулась их отвага, варвары одни были побеждены, другим предстояло подчиниться. 120. Этот благоразумнейший, справедливейший, искуснейший в красноречии и воинственнейший человек, враг одним нечестивцам [54], когда от нас пришли в нему послы без моего письма; воскорбел и сказал: «О Геракл! тот, кто писаниями своими подвергал себя опасности, молчит в пору безопасности». Он называл прибытком от путешествия своего сюда и то, что увидит меня и услышит мою речь, и на самых границах. при первом свидании со мною, молвил: «Когда услышим тебя?» [55]. А тот противник мой уже был дома, так как у него умерла жена, а дочери на выданье требовали его глаза, но говорили, что, если бы и жива была жена, он уехал бы.

{48 άνύ πύργου, срв. ер. 1100.}

{49 О смерти дяди ер. 95: «наш дом сгубила смерть дяди Умер, о боги, умер во всех отношениях лучший человек, Фасганий, которого ты (письмо адресовано Модесту, comes Orientis, 359—60 г., See к, S. 362 чтил больше всего и о болезни коего ты тревожился. Я желал бы немедленно вслед за ним, уйти теми. же путем». См. еще ер. 99. ер. 286, где Либаний говорит о составленном им в память его слове. Об έπίδειξις на смерть матери см. orat. LV (Ad Anaxentiam) § 3, vol IV pg 111, 14 F.}

{50 Из кружка теснейшей дружбой связанных с Либанием людей, см. ер. 31 (ο γε φιλεΖν μεηελετηκώς Εν о ) of ер. 318. Смерть его упомянута в письме 70–ом (по Seeds', S. 358, 359 г. Евсевий IX Seeck. (S 140).}

{51 Землетрясение в Никомедии 24 августа 358 г., Amm. Mire XII 7 6, при котором погиб закадычный друг Либиния Аристенет, викарий диоцезы Pietas. О смерти его у Либания см. ерр. 25. 31. Особенно о силе впечатления на Либания бедствия Никомедии ер. 391.В этом письме Либаний пишет: «Еще не избавился я вполне от головной боли, а меня застигла другая, сильнейшая невзгода, которая наполнила сушу мраком и по причине коей многие из друзей моих долгое время сидели надо много, пытаясь всевозможными утешениями спасти мой рассудок. Можешь ли вообразить, что со мной стало при известии о том, что самый дорогой мне город покрыл своими развалинами самых дорогих мне людей (ер 23, кроме Аристенета, упомянут Гиерокл)? Я забывал о пище, забросил речи, сон бежал от меня, большей частью я лежал молчаливо, одновременно лились мои слезы о погибших и моих друзей надо мною, пока кто-то не уговорил меня оплакать в речах город и тех, что пе такой смерти заслуживали, о Зевс. Послушавшись этого совета и несколько отведши свою скорбь в своем сочинении, я становлюсь более умеренным в своем горе»}

{52 κνίσοα, срв. о богах кѵиаау έσηαΐϊένΓες orat. ХVII § 6, vol II 209, 10.}

{53 Срв в письмах поры воцарения, Юлиана ерр. 598. 600. G07. 009.624. 630. 65!. 669. 680. 71 1. 361—362 годов, Seech S. 388 fgg.}

{54 К характеристике Юлиана см. речи, сосредоточенные во 2–ом томе издания Fonter'а, и письма, см. . нас, ниже.}

{55 Срв. ер. 648, подробно описывающее сцену свиданья Либания с Юлианом.}

121. Итак император, как вступление к речам, ежедневно совершал жертвоприношения под деревьями дворцового сада и, в то время как многие посещали его и услуживали ему в обряде, я сам находился там, где всегда, и меня не приглашали, а являться незваным я считал за соучастие в некоторой бесцеремонности: человека я любил, но владыке не льстил. 122. Как то он явился принести жертву Зевсу Дружества и, увидав прочих, — они желали и всячески добивались, чтобы их увидали, — одного меня не разглядев, так как я замешался в толпе, вечером запиской спрашивал, что помешало мне. и шутливо пенял мне. Что я отвечал в той же записке и как не столько сам был задет, сколько сам то сделал тоже остроумно, знает он, прочитав и покраснев. 123. Но когда я и после записки сторонился сада и совершаемых там обрядов и считал, что мною пренебрегли, но не унывал, зная, кто подорвал нашу дружбу, Приск, уроженец Эпира, человек, посещавший многих лиц с целью усвоения мудрости, считая это за промах со стороны императора, полагает конец его ошибке. Какими словами, того я не знаю, но меня приглашают в предполуденную пору и пригласившей смущался и глядел в землю, выдавая своим состоянием свой поступок.

124. С трудом наконец совладав с собою и сославшись на множество неотложных дел, когда, приглашая к завтраку, услыхал в ответ, что я обедаю, и приглашая обедать, что это, хотя и возможно, но мешает головная боль, сказал: «посещай же нас». «В случае приглашения», отвечал я, «потому что в противном случае утруждать не стану» А тот соглашается и так поступает.

125. Наши свиданья посвящались разговорам о речах, похвалам его удачно выполняемым делам, критике тех сторон государственной деятельности, которые оставлены без внимания, но я ничего не просил от казны, ни дома, ни земли, ни должностей. Дело Аристофана тоже служило предметом разговора, не дозволявшего считать дурным человеком не такого. И этот давал должность [56]. А я даже не просил получить назад что либо, хотя немало моего дедовского состояния находилось в его имениях [57]. Видя, что всякая выгода мною попирается и что я не ищу ничего другого, кроме того, чтобы он затмил своими деяниями похвалы, ему расточаемые, он утверждал, что прочие любят его богатство, а я люблю его и что любовь, мною ему оказываемая, не уступает любви его матери. 126, Поэтому он стерпел мое откровенное слово в защиту сената, когда земля ничего не дала~ лишенная воды с неба, а он требовал, чтобы рынок был полон продуктов на продажу и цены на нем оставались в тех пределах, какие он установил [58]). К этому понуждало, конечно, завистливое божество, чтобы толкнуть туда, куда наконец оно и толкнуло государство. Итак в то время он горячился π кричал, что сенаторы противодействуют его желаниям, а льстецы, обступив его с обеих сторон, раздували его гнев, я же без всякого трепета, но вникая в природу

самого дела, настаивал и доказывал, что сенат не допускает никакого беззакония. Однако некто из заседавших напомнил, что мимо течет Оронт, пугая меня рекою, недостойными угрозами унижая царскую власть. Но он был так по истине благороден, что пытался одержать верх надо мною, но, побежденный, не возненавидел. 127. Нет, он полюбил больше прежнего меня, поднявшего слово подобно оружию в защиту отечества, и назначая себя консулом и слыша о множестве уже пришедших и тех, которые явятся с песнями, чтобы поддержать их, он повелевает мае почтить праздник речью. Я, заявив, что это дело других сочинять на другом языке, не сидел сложа руки, дабы было признано, что никто не сказал ничего отличного, даже тот, кто пользовался громкими выражениями одобрения. 128. И происходить каким то образом при первой речи, полагаю потому, что какой то случай послал тех, кто долженствовал помочь и угодить, в другое место [59]… А им было выгодно не подрывать моих интересов. Он же самого себя в доме хвалил, когда никто его не хвалил, давая этим другой повод к смеху, а тех, кто смеялся над ним, не переставал бранить, те же снова смеялись, и то, что им было добыто обманом, было бы им выложено, не будучи уличено, как плагиат, если бы у него было понимание хотя того, что только спокойствием мог он сохранить за собою незаслуженную славу. 129. Они довольствовались для утешения друг другом, когда же я выступил на состязание последним, причем сам император озаботился, чтобы собралось как можно больше народу, говорили, что сам Гермес, заботясь о своем слуге, трогал каждого из слушателей своим жезлом, чтобы ни одно слово не прошло, не назвав восхищения. Император же сначала платил дань восхищения выражением удовольствия на лице, затем, готов был вскочить, наконец, так как не в состоянии был сдерживаться, как ни старался, вскочил с кресла, расправив обеими руками хламиду, сколько можно было, как выразился бы иной из этих вот людей без понятия [60] выходя из границ того, что прилично сану, а как сказал бы человек, понимающий толк в том, чем поддерживается достоинство царской власти, оставаясь, на самом деле, в подобающем ей состоянии. Действительно, что может быть царственнее, нежели то, что душа царя побуждаешь его подняться пред красотою слова? 130. А ему и в других отношениях нельзя было не отдаться такому впечатлению, как сочинителю многих речей и раньше воцарения, и по вступлении во власть. Бдения царя уже создавали для нас речи и больше других, под влиянием красоты их, он не останавливался ни перед какими проявлениями своего восторга [61].

{56 См. ходатайство за Аристофана по обвинению его в лихоимстве orat. XIX, к Юлиану, в защиту Аристофана, об издании коей вместе с письмом по поводу неё Юлиана говорит Либаний в ер. 670 (Forster, vol. II pg. 83, nota 2): «письмо твое будет предпослано речи, возвещая сынам эллинов, что стрела не пролетела мимо цели». Речь написана была в конце 362 г. См. в этой речи о должности для Аристофана § 47 sqq. Об успехе ходатайства см. ер. 1039.}

{57 Ер. 1039: «невозможно сказать, чтобы я хоть на драхму стал богаче от царской казны, я, который даже из тех дедовских имений,сколько там было,-- не требовал ничего обратно, и даже когда он заставлял, не принял».}

{58 Об этом голоде см. ер. 611 (в Киликии; ер. 1053 (об Апамее. Юлиан, Μισοπώγων 368. 369, где Юлиан говорит о принятых им в интересах простого народа мерах, Другие [источники у Sierers\ S. 98 Anm. 78.}

{59 Это место страдает пробелом (Reiske, Fdrster). Фигурировал ли в дальнейшем тот же виновник плагиата, которого Либаний уличает в §§ 113–115?.}

{60 άγγάρων.» Αγγορος, крестьянина на барщинном положении αγγαρεία срв. ArcMv f. Papyrusforseh. У [.1911], S. 450. См. речь Либания π. roZv αγγαρειών (orat. L). Но здесь в переносном смысле, см. Stiid , s. ν. τίΰεχαι το όνομα περί Των φορΤηγϊν και όλως άναισ&ήτων και άνδραποδωδών (Forster, vol. Ill, pg. XX).}

{61 ουδέν δ τι ουκ εδρα срв. о жестикуляции под влиянием аффекта S 50, о раздраженном человеке (лаѵ μεν δρών, πδν δε φϋεγγόμενος).}

131. В течении времени с этой поры до выступления в поход на персов прочим давалось то или иное, а мне больше других оказываема была им любовь и все время твердил он: «уезжая, дам тебе подарок, от которого ты не можешь уклониться, как от прочего». И вот после обеда, — он принудил меня к тому, — он говорит: «друг, пора тебе принять подарок». А я не мог догадаться, что бы это такое было, он же говорит: «по речам своим ты мне представляешься членом сословия риторов, а по делам числящимся в ряду философов». Я был порадован словами, как Ликург изречением о нем бога. Ведь и это было сказано тем, кто жил в обществе богов. 132. Когда сенат провожал его и просил отпустить его вину, заявив что, если бог сохранить его, он остановится в киликийском городе Тарсе [62], он сказал: «впрочем. мне ясно, в ответ на это последует заявление, что вы возлагаете свои надежды на того, кому предстоит быть послом, кому и самому придется со мною отправиться туда». Простившись со мною, проливающим слезы, не плача сам, — он уже видел пред собою бедствия персов, — послав последнее письмо с границ империй [63], он пошел вперед, опустошая страны, предавая грабежу деревни, забирая города. 133. О каждом из его подвигов не извещал никто, но мы ощущали удовольствие очевидцев, в расчете на этого мужа уверенные, что произойдет то, что, действительно, и происходило. Но судьба делала свое дело: после того как войско совершило поход свой на персов с легкостью праздничной процессии [64], знаменуя свой путь избиением, обращением в бегство, состязаниями гимнастическими и конными [65], так что жители Ктезифонта смотрели из за зубцов своих стен, не смея доверять даже толщине их, персидский царь решил молить о мире путем посольства с дарами, так как человеку бессмысленно сражаться с божеством. И когда послы уже садились на коней, острие, пронзивши бедро мудрейшего царя, орошает кровью победителя землю побежденных и отдает преследователей во власть тому, кто трепетал [66]. 134. Персидскому царю удалось узнать от какого-то перебежчика, какой приняла оборот судьба, а нам, антиохийцам, не из людей кто были вестниками бедствия, а землетрясения, разрушившие целиком иди частью города в сирийской Палестине. Нам казалось, бог великим бедствием предзнаменует важное событие. Пока мы молились, чтобы наши ожидания не сбылись, горькая стрела вести пронзает наши уши, что славного Юлиана несут в гробу [67], а скипетр перешел к такому то, Армения же в руках персов и также прочие земли, сколько они только желали.

{62 См. orat. XV Πρεσβευτικός εϊς* ίου λίαν όν) $ 77. vol. II pg, 151Ρ cf. Amm. Marc. XXIII 2, 5. Юлиан намечал Тарс остановкой на возврат–ном пути из Персии. Аммиан замечает, что желание императора исполнилось: труп его доставлен был в Тарс.}

{63 Μ Это письмо сохранилось, см. ер. 27 ed. Hertlcin. vol. II pg. δίδ sqq.В этом письме Юлиан описывает города и местности, где он останавливался. В Литарбах, на первой остановке, он принимал большинство антиохийского сената (Либаний не мог участвовать в приеме, о чем он сам говорит в ер. 712, адресованном императору). Батны, третья станция от Антиохии, напомнили Юлиану антиохийское предместье Дафну, причем он припоминает речь, посвященную ей Либанием, orat. LX, vol. IV pg. 298 sqq. F. (cf. Forster, pg. 298).»}

{64 χωμάζειν cf. orat. ХУИИ § 21, vol. II pg. 215, 2.}

{65 Срв. XYIII (Надгробная речь Юлиану) § 249, vol. II pg. 314 F. «Момент требовал чрезвычайной отваги со стороны тех, кто не хотели погибнуть от голоду, и все в смятении взирали на одного. Он, во-первых, сделал то, что свойственно людям в благодушном настроении, выравнял ипподром, созвал всадников на состязание и назначать призы коням, зрителями же состязаний были, таким образом, сверх своих и враги, одни сидя внизу, вокруг места состязаний, другие с парапетов стен, его считая счастливым как победителя, раз он веселится, а себя в виду того, что не могут воспрепятствовать этому оплакивая».}

{66 Срв. ibid. § 268 sqq. pg. 353 sqq., orat. XVII (Монодия на Юлиана) § 23, vol. II pg. 215, 15, etc.}

{67 orat. XYIII § 283, vol. II pg. 361, 1.}

135. Итак с первого разу я взглянул на меч, в виду того, что предстояла жизнь горше всякого самоубийства. Но по–том мне пришло на ум правило Платона [68] и то, что самому не следует прибегать к такому разрешению, что, явившись так в Аид, и у него я буду обвиняем, за такую кончину. Во всяком случае он поставил бы мне в упрек, зачем я не выждал срока, определенного мне богом» Сверх того,мне представилось, что следует чтить умершего надгробными речами [69].

{68 Pliaedr. 67 D, о разлуке души с телом.}

{69 Срв. дошедшие до пас XYII и XYIII речи Либания.}

136. Итак это произошло так и по такой причине, а я избегаю, по воле судьбы, некоторой засады. Дело в том,что те, которые воспользовались во дворце прежними временами для приобретения силы, а в то время вынуждены были обратиться к своей частной жизни, убежденные неким Фринондом [70], будто бы я дошедшим в Вавилон письмом, причинил им большое зло, под влиянием коего император должен бы был вернуться во враждебном для них настроении, условливаются, схватив меня во время моего посещения моей родственницы, заведя в сад, где происходили их совещания, убить. Будто бы им должны были быть выданы за это дары от того, кто получил скипетр. 137. У них были приготовлены дубины, но некто из посвященных в заговор, но не желавших участвовать в преступлении, хотя ко мне не очень расположенных, будучи послан богинею, заявил, что мне следует избегать улиц, ведущих к той женщине, что это будет к моей выгоде, а когда я допрашивал, в чем же заключается опасность, этого то он и не прибавил. Итак, когда женщина удивлялась, что я не посещал ее по прежнему, я отвечал на основании того, что слышал, а она, пустившись в розыски и узнав, что страх имел основание, и положив конец обману тех лиц, восхвалила божество, избавившее её дом от подобного осквернения. [71]

{70 См. ер. 1038, где Фринонд упоминается как противник друга Либания софиста Стратегия, который старается отвлекать от Либания его учеников. Он упоминается также в orat LX1II (За Олимпия) § 16,vol. 1Y pg. 393, 16 Έ.}

{71 См. фр. 1186 (Аристофану Коринфскому): «и многие нападали на меня с оружием, а я, не быв тогда сильным, лежал бы мертвым, если бы меня не вырвал от смерти тот, кто уворовал и связанного Ареса (cf.-либо У 389 sqq.). И теперь некто, прячась, пустил в меня стрелу я был вписан, как злоумышленник, но снова кто то из богов притупил стрелу, и я остаюсь на месте после опасения быть выдворенным».Так как в этом письме о смерти Юлиана говорится как о совсем недавнем событии, то оно принадлежит поре, затронутой в одном месте биографии.}

138. После этого некий муж, варвар [72] внушил императору гнев на меня, говоря, что я не перестаю оплакивать удар, поразивший умершего государя. А он собирался погубить меня позорной смертью, взыскивая за скорбь, но некий муж, благородный каппадокиец, школьный мой товарищу [72], имевший при его дворе большой вес, сказал: «а каково будет твое душевное состояние, если он будет лежать мертвым, а речи, написанные им о твоем нраве будут живые обходить землю? Таковы треволнения, таковы заступничества.

{72 Но предположению Forster, ad loc, Фортунатиан ер. 1147, которого в этом письме Либаний благодарить за то, что с его помощью «прошла мимо туча». Фортунатиан, «живущий в книгах, эллином» в противоп. варвару, упоминается orat. XIY § 12, vol. II pg. 92, 2.}

{73 — текста сноски нет.}

139. Вслед за тем у нас наступили Олимпийские игры, а мне пришел пятидесятый год и чрезвычайное желание участвовать в празднике. Но едва я заглянул на него в самом его начале, как был предан заточению, не потому, чтобы правитель посадил меня в темницу, но приключившейся тогда впервые сильный и жестокий припадок подагры заставлял лишь осведомляться у посетителей о силе и искусстве атлетов, а она, спустя немного времени будто в виде перемирия, снова вступила, и так неоднократно, в ту и другую ногу. [74] 140, Врачи признавались, что справиться с ней не в силах, но утешали, перемещая недуг на словах с головы на ноги. Они говорили, что одно и то же ногам будет недугом, а ей на здоровье. Но это была, конечно, одна болтовня, потому что недуг, ею овладевший, держался в верхней части тела и так далеко было от того, чтобы ноги чем нибудь помогли голове, что, как бы посылая некоторую часть страданий туда, они делали её состояние более тяжким.

{74 εκάτερον Forster восполняет τωѵ τιοδαων, ср. ниже Ικείνους. О подагре говорит Либаний и в письмах. В фр. 1074, Модесту, тоже больному подагрой, Либаний пишет, что обращение к богу Асклепию, храм коего в соседней Киликии, облегчило головную боль, но ногам не стало лучше; по Seeck, письмо—365 г. (S. 438). 0 помощи богов в застарелой головной боли «я был поражен его двадцати лет, с тех пор миловало двадцать восемь»)), см. ер. 639, по Seeck''у, 362 г. (S. 392) Деметрию, автору речей в честь Асклепия, как узнаем из письма.

Ер. 648 Либаний посылает к богу молить за себя брата в Тарс, в знаменитый тамошний храм Асклепия. Письмо, по SeecJc'j, 362 г. (S. 390). Похвала речи в честь Асклепия Акакия ер. 607. Об излечении Акакия помощью бога ер. 319.}

141. Таким образом не одни прежнее страхи тревожили меня, в числе коих было и то опасение, как бы ветры, подхватив наш город, не унесли его и не ввергли в океан, но я боялся, господа, толпы встречных, избегал площади города, боялся простора бань; боялся всех домов, кроме собственного, при чем облако застилало глаза, дыхание стеснялось, мною овладевало головокружение, постоянно представлялось мне, что я упаду, так что вечером по этому поводу я благодарил судьбу, считая счастьем, что не упал. 142. Одно было в этом состоянии, что с ним мирило: я не избегал ни речей, ни юношей. Напротив это самое было облегчением, с величайшею охотою трудиться над этим дома, на ложе, на скамье в школе. А добраться до того или другого рискованное предприятие, декламации устранены, приближение друга неприятно. Подобно тому как собирающийся переправиться за моря призывает Диоскуров, так я, выходя из дому, призывал богов, чтобы они оградили от неблагообразного припадка, какого опасался. 143. И эта напасть протянулась на четыре года, а я, через посредство слуги, прибегаю к готовому на помощь великому Асклепию, и когда он изрек, что не надлежало мне отставать от привычного режима, начинаю пить то лекарство, какое давно пил [75], и кое какое улучшение появилось, но вполне недуг не был устранен. Бог же сказал, что дарует и это. Я знал, что неблагочестиво не верить такому поручителю, но все же приходилось дивиться, что что окажусь когда то достойным и такой милости. И вот кончался уже мне пятьдесят седьмой год и тремя сновидениями, из коих два дневных, бог устранил немалую долю каждого недуга и привел в такое состояние, какое пускай бы и никогда не отнял. 144. Таким образом, когда явился император [76], я выдержал блеск доспехов и значков и смешанные звуки музыкальных инструментов, о чем раньше даже рассказа не перенес бы. А немного спустя я произнес публично, в дар ему, слово, при чем император, казалось, был доволен больше, чем когда свершал свои подвиги. Между тем ему не пришлось услышать о тех более крупных, которые он проявил у скифов [77]. Дело в том, что, когда, вследствие длины речи, половина была отложена, лица, которым не угодно, чтобы царь Муз услаждался подлинными лугами [78] красноречия, останавливают публичную декламацию на сказанной её части, и когда говорили другие, никаких опасений не возникало, а это произведете им страшнее Горгоны. Императору впрочем с этой поры я стал известным. 145. Твое дело, божество, и то, что был установлен закон, приходивший на помощь незаконнорожденным детям[79]. Что он пришел на ум старшему из четы императоров и что один из владык стал таковым надписанием на нем [80], это отнесем к общей судьбе лиц, которым оказывалась надобность в этом законе. А что младший, нимало его не одобрявший, оказался особенным его хвалителем и предоставил ему вступить в силу, после того как узнал, что я нуждаюсь в его разрешении, как по справедливости не признать принадлежащим моей собственной судьбе? Она избавила меня от долгого и тяжкого огорчения по поводу того, что одному и тому же дню предстояло принести мне смерть, а ему (сыну) неисходную бедность. [81]

{75 Здесь, судя по письму к Акакию, ер. 319, Либаний может иметь в виду вино.}

{76 Валент Amm. Marc. XXIX 1: 4, вступление Валента в Антиохию в 372 году, в апреле месяце, Sievers, S. 144.}

{77 Cf. Amm. Marc. XXYII δ, 1 sq. (скифы — готы).}

(78 Λεΐμαίν о красноречии, — срв. фр. 244 о риторике Фемистия: ης σοφίας ην δη λειμωνος ποικιλοτέραν δεικννων πάλαι κρατείς, orat. XXXI (Pro rhetoribns\ §18, vol. Ill.pg. 133, 21 άνδεϊν παρασκευάσετε τόν λειμώνα τα» ν λόγων.}

{79 Cod. Theodos. ΙΥ 6, 1. Novell. 89, 12.}

{80 Грациана, срв. Gothofredius, vol. I pg. 392, со ссылкою на переводимое место речи. Закон, действительно, надписан именем Грациана, рядом с именами Валента и Валентиниана.}

{81 0 заботах Либания о судьбе своего незаконного сына Арабия (Кимона) см. ерр. 878. 879. 919—921. 932 943. 982. В нашей речи см. § 283, orat. ХХХЦ § 7, orat. I § 257, Seech, S. 81.}

146. Но что касается врагов, — и пусть никто не думает, что я преступаю совет Гомера, не дозволяющий «злорадствовать над убитыми», не в отмену такого суждения я упомяну об этом, но дабы не осталось не высказанным в числе того, что судьба даровала, и это, — тех, кто не воздерживались против меня ни от какого слова, ни от какого дела, ни от какой хитрости, тех, которым все было мало, раз они не убили меня, и тех, кому было бы приятно, привязав меня мертвого к быку, пустить волочиться по скалам, вот этих людей, которые давно со мною воевали, а обвинить по правде ни в чем не могли, божество успело унести, пока я сохранял спокойствие и не оборонялся от них даже проклятиями. Какая надобность была проклинать их, когда божество знало всякого обидчика, всякого обиженного, повинного возмездию и того, перед кем он обязан ответом. 147. Большинству и раньше смерти приключилось нечто, что у благоразумных людей считается страшнее смерти, узрев много бедствий, затем умереть, в таких условиях. Из них одно и такое, что муж [81], взяв в руку тайный уд прелюбодея, срезал его целиком бритвой.

{81 Срв. vol. III pg. XXI Forster.}

148. Следует к этому добавить незначительный и не малозначащий факт. Может быть, кому нибудь из вас покажется, что я пускаюсь в мелочи, но я знаю, что был задет за живое и потерпел это по важному поводу. Было у меня сочинение Фукидида, мелкого, но изящного письма, и весь экземпляр, столь удобный для ношения, что я сам носил. его, не смотря на присутствие раба— провожатого, и бремя то было удовольствием. Познакомившись по нем с войною пелопоннесцев и афинян, я испытал то, что, вероятно, испытывал и другой кто. По другому экземпляру мне бы не доставило удовольствия снова перечесть сочинение. 149. Часта и многим расхваливая свое приобретение и утешаясь им больше, чем Поликрат перстнем, я привлек похвалами воров, из коих прочих я немедленно уличал, но последний употребил все средства [82], чтобы не быть уличенным и таким образом и спать я переставал, а не горевать не мог. Но и та польза от Фукидида, которая была бы велика для меня, становилась меньше от того, что я с неудовольствием читал по другой рукописи. 150. Но и это однако столь досадное обстоятельство все же судьба поправила. Я продолжал писать о нем знакомым, ст грустью описывая размеры, каков был экземпляр внутри, каков снаружи, и где он теперь, и в чьих руках. Α некий юноша, мой согражданин, купив его, явился читать и учитель вскрикнул: «вот она!», узнав, по приметам, и пришел спросить, не ошибся ли в своей догадке. Взяв его и поступив так, как иной поступил бы по поводу сына, «толь же долго пропадавшего без вести и нежданно объявившегося, я в радости ушел, и в тот самый момент, и теперь чувствую признательность к богине. Пусть смеется кто хочет, что я долго вел речь о незначительном предмете, смех невежи нестрашен, конечно [83].

{82 ηυράν άνηψεν срв. тоже фигурально § 67 οβέννυμι τήν ηυράν, § 179 τα περί την πνράν έκείνην, § 227 εμβαίνω είς χήν πνράν.}

{83 Любовь Либания к чтению, значение в эту пору начитанности видно из многих мест речей и писем Либания. О грудах книг, доставленных Либанию, § 54. Просьбы о книгах к Аристенету ерр. 476. 495.Похвала человеку образованному, как βιβλίων καϊ παιδείας γεμων θρ. 984 cf. orat. XLVI $ vol. Ill pg. 381, 4 άνδρα δεξιόν… νου κα\ βιβλίων γέμοντα. См. ерр. 981. 983. 848. 762. 1004. О старой, полуистлевшей рукописи речей Аристида см. ер. 546.}

151. Но скажу теперь о том, из за чего я в особенности должен бы считаться несчастным. Если несчастен отец, который предал могилам многих детей, провожал много лож, на коих лежали их тела, как не должно относить к числу несчастных и меня, не только многих, но и хороших сынов [84], одних похоронившего лично, других, пришлых, юношей, отправившего в гробницах на родину. 152. Подобно тому, как Фразибул срезал те из колосьев, которые возвышались над другими, так судьба похитила лучших из учеников, начав с поры занятий в Вифинии и дойдя до настоящего времени, постоянно щадя таких, которые не могли бы достигнуть известности, а других, уже прославившихся или внушавших надежды, отнимала. 153. Итак я говорю тем, которые воображают, что, когда спросят: «кого же он у нас сделал риторами?» делают веское замечание, что, явившись в царство Аида, могут увидать их немало. Смерть их была потерей для сенатов, для управления городов, потерей для судопроизводства, лишенного речей в помощь справедливости, потерей для кафедр, которые одни блюдет Гермес, другие Фемида.

{84 Обычно у Либания об учениках, см. примеч.}

154. Далее и то было долею несчастливца сидеть и учить речам в пору бессилия, унижения и оскорбления словесного искусства, при чем другие были теми, на кого возлагались надежды. Если бы вы их не знали, была бы надобность сообщать о них. На самом деле вы их знаете, их считаете счастливыми. Это те, у кого богатства. Знаете и кого жалеете. Это те, у кого занятием служат речи. 155. Итак Судьба могла бы сказать, получив голос, как в драмах, что, «если искусство твое подвергалось множеству враждебных воздействий, ты можешь признаться, что тебе досталось от меня одно преимущество, стоящее многого, сочинять множество речей, при чем сочиненный тобою речи признаны были настолько превосходными, что еще при твоей жизни, когда неизбежно служить предметом зависти [85], десниц множества переписчиков оказывалось не достаточно сравнительно с количеством искателей их. Поэтому всякая мастерская речей имеет и эти речи в руках и обучающихся, и обучающих. И за это, господа, я чувствую признательность судьбе и молю от вея, чтобы все время дальнейшее было лучше прежнего.

{85 Срв. Liban declamat. II (de Socratis silentio) § 8 vol. Y pg. 131 11 «всем мудрецам при жизни их противоборствует зависть со стороны ближних, по смерти же их мудрость пользуется при8нанием чистосердечным, в виду того, что в чувство не привходит огорчения»}

156. Но, не знаю как то, ускользнули от моего внимания Эферий и Фест, каждый из них правитель Сирии, отправлявшее свою должность раньше прибытия сюда Валента. Один из них, Фест [86], не владел эллинскою речью, человек недалекий, но все же это не побудило его отказаться от назначения, и явившись вечером, он, допустив в себе Евбула, беседовал с ним через переводчика. Евбул же признался, что желает моей смерти, чтобы снова приобрести значение. И вот Фест продавал Евбулу [87] ненависть ко мне ценою того, что поедал ежедневно. То были жирные гуси, сладкое вино, фазаны. 157. Таким образом Фест смотрел на меня неприязненно, и отзывался обо мне, как человеке дурном, и чем можно досаждал мне. Как то у меня была собрана в театре публика. Пытаясь распустить это собрание, он стал приглашать сидевших для выслушания царского указа, с тем намерением, чтобы в конце чтения принудить их уйти. Вместе с тем явились и секретари записывать имена тех. кто не поднимется с места. Он думал, что я буду спорить и не позволю уйти, а этого достаточно будет для предания меня казни. Тогда одни поневоле стали выходить, не раз оборачиваясь ко мне и на предстоящую речь, а кому можно было слушать, слушали, чувствуя отсутствие удалившейся против воли части посетителей. 158. Таким образом он ненавидел и интриговал, а я чувствую в себе признательность Судьбе, за то, что она не сделала меня другом человеку, который после того, позднее, боялся, как бы болезнь, унесшая Максима, не предупредила его меча [88]. А он, когда одержал эту победу, торжествовал, злосчастный, но меня погубить не смог, — преклоняюсь перед Адрастеей, — хотя подстраивая это при посредстве Мартирия, одного уроженца Писидии, который услаждался атлетами, в других отношениях был безупречным, а Фесту представлялся чародеем вследствие приверженности его к борцам. 159. Сказав об этом человеке Валенту один на один, что он легко может через него поймать и меня, и Евтрония, он поспешил удалиться в свою провинцию, в Ионию, так что Мартирий вызвал в суде много смеху, так как судьи не могли понять, что вызвало привод его в суд, вследствие темноты, в какой оказалась причина этого дела [89]. Таким образом Фесту наградой за его недобропорядочность послужил брак, молодая жена, большое состояние и теперь он роскошествует, благодаря городам, которые привел к оскудению [90].

{86 См. orat. XXYII {Forster–XXYI Beiske) § 29, vol Ш pg 36, 14—15.}

{87 См. «Евбул и его партия» § 1I6, άντίτεχνος ер. 407. 443 (один враждебный гражданин). Может быть, он же Κοχκνλίων письма 4! 8–го Sievers, S. 71 Ант. 51 cf. S. 69 Anm. Не вполне установлено, он ли имеется в виду как финикиец § 90 нашей речи. Евбул назван еще — ерр. 292. 469.}

{88 Срв. Ешиар., vitae soph. (ИиЗ, в конце биографии Максима) Suid.t s ν. Φηοιος. О смерти Максима Amm. Marc. XXLX 1. 42, но без упоминания Феста.}

{89 Ср. Sievers, S. 147}

{90 Eunap. 1. 1. Zosim. 1Y cap. 15, pg. 171 Mendelssohn.}

160. Эферий уже умер, узрев раньше много великих бедствий и потеряв речь и слух. Он и ко мне относился дурно, как будто досадуя, что вывел меня в люди в Вифинии, и, когда чего боялся, прибегал ко мне под защиту. Его обиды, направленный против речей, обойду молчанием, он угождал ими человеку очень богатому, а детей не имевшему. 161. Но вот кто поместил меня среди многих возниц, многих конюхов и тех, чьим делом служить распахивать ворота для колесниц. Из них одних он бил, других грозил сжечь, а одному старику—вознице он даже исполосовал бока, по поводу чего народ поднял сильный крик, а для меня было большим трудом ускользнуть от зрелища крови [91]. И это он делал по одному обвинению сумасшедшего человека, проявившего свое безумие и в том, что происходило во время самого процесса. 162. Это он и меня приказал вызвать в суд. будто бы имея возможность через меня доказать колдовство Филумена. А доказательством было то. что я увещевал его не клеветничать, а отказаться от дел. И вот, в виду чего меня вызывали. А тому нимало не казалось возмутительным, что я стою, явившись в суд по поводу, столь бессмысленному. И я вышел, сожалея судью, который хотел творить суд, будучи столь далек от здравого смысла, а друзья стекались ко мне, наперерыв придумывая что-нибудь для утешения. Но я не давал никакого повода к тому, чтобы им была надобность в этих измышлениях. Так мало был я расстроен.

{91 О мягком характере Либания и заступничестве его при всяком зрелище грубого насилия за жертв произвола достаточно известно из его речей и писем. Срв. речь За Антиоха (XXIX F ; и дрр}

163. Был некто Фиделий, согражданин Феста, человек жестокий, должность коего состояла в попечении об императорской казне, и была у него дружба с Евбудом по тем же побуждениям [92], как и у Феста. Итак, держа его в повиновении посредством частых ужинов и попоек, он возбуждаешь его против меня и советовал подвергнуть возмездию за речь, а речь эта, панегирик тирану [93], написана, но лежит у меня, автора. Нет, однако, ничего легче, как при помощи слуг ее отобрать. 164. И вот тому показалось более удобным привлечь к содействию в том военачальника, которого очень ценил Юлиан, ценил в то время и Валент, грозного врагам, грозного негодным людям из своих, уважающего философию и красноречие и незатруднявшегося поддерживать беседу в собраниях мудрецов. Это было его природным талантом 165. Этот Лупицин [94], меня самого никогда не видав, но может, получив, обо мне некоторые сведения благодаря молве, сказал тому: «молчи, дружище, и пусть это будет мне предоставлено». Послав за мною, он делает меня своим другом, предоставлял мне просить, если что-либо мне понадобится, людей, издевающихся над статуями, наследников небес, увещевал, оставив свои тщеславные бредни, явиться соревнователями мне. Такую бурю подняло божество, такую и утишило, не в том смысле, чтобы я сочинил какую-нибудь такую речь, но, что, после неудачи первого опыта, Фиделий продолжал бы строить возни, пока не достиг успеха. 166. Мне удалось и отплатить человеку, не поддавшемуся проискам. Император даровал ему консульство, а я [95]…. Архелай. Я был почтен и другими многими знаками внимания и, между прочим, он заблагорассудил явиться ко мне и беседовать со мною, будучи первым, применившим такой почет, — подражать в этом ему было некому, — а я, узнав это, предупредил и просил, чтобы старик предпочел остаться, но надо считать, что он являлся, 167. Протасия вооружили против меня своими речами люди, раньше не имевшие такого значения, но приобретшие силу со времени убийства Юлиана. Они пугали его, что его правление будет позорнейшим, если он меня не прогонит от дверей, и прикомандировали к нему спутником сообщника своего кружка, чтобы он поддерживал в нем этот страх. Итак он приближался с тем, чтобы унизить меня, но двигался удручаемый недугом, при чем от путешествия болезнь усиливалась. Явился он в наместническую квартиру ночью, не получив от меня никакого установленного законом приветствия, так как болезнь мне того не дозволяла [96]. 168. Когда же меня одного не хватало, в то время как другие явились к нему толпою, он говорит Зинону, с которым был особенно близок, что обвинения, направленный против меня, подтверждаются фактами, так как тот, кто, говорят, досаждал правителям, и не думает являться. А тот сказал, что вполне ожидал того, так как мои посещения их не больше обычны, чем и обратное, что снисхожу я в этом только к тем, кто ко мне расположен, а кто не расположишь, тех и знать не хочу. Это он выслушал и, очевидно, собирался подвергнуть меня опале, но смерть его того не дозволила.

{92 См. § 156}

{93 Прокопиго, Amm. Marc. ХХVI 6, 1 щ.}

{94 В 359–ом году minister militum вт. Галлии, Amm. Marc. XYI1I 2, 7 (Seed: S 274). При Валенте Amm. Marc. XXVI 8, 4.}

{95 Нельзя не согласиться с Sierers'oм, S. 145, Апш. G2, что здесь пробел. Πоследующее относится к намерению нанести визит Либанию старика Архедая, срв. orat. II § 9, vol. 1 pg. 241, 20—21 F. Небольшой пробел в тексте неодинакового размера в разных рукописях констатирует здесь и Forster, в тексте, однако, следуя Eeishe.}

{96 Отношение слов то νοοέίν этой фразы к Либанию правильно установляетъ Sievers, S. 149, Anni. 83. }

{97 Срв. посещения Либанием Стратегия, § 108 sqq. - сноски в тексте нет}

169. Не замедлил явиться и новый Протасий по своим отношениям ко мне. Этот жил в компании отбросов общества, а для тех, от кого еще можно было кое о чем осведомиться, закрыл доступ в свою резиденцию. Он полагал, что тем наказует, а мне это было к выгоде. Он надеялся на приглашение на речи, а я угощал ими других, давая ему понять, что не очень то в нем нуждаюсь. А он кипятился по этому поводу в душе и проявил это в одном обвинении двух юношей. Следовало, если они сделали преступление, наложить на них наказание, но он уловлял целый класс учителей, не потому, чтобы всех винил, на дабы обвинением всего его прикрыть свои намерения против меня. 170. И оба юноши были обнажены и приподняты для бичевания, тут же сидел некто Олимпий. Я не участвовал в этом деле, закон же страдал. Но тот был настолько благоразумен, что произнесенные им слова воспрепятствовали бичеванию. Считая и называя благоразумный поступок дерзостью и подняв оружие на военачальника, он вынужден был опомниться и, присмирев, лежал. И это было концом его правления.

171. Но возвращаюсь к Валенту. Его порядочность характеризуешь то, что он не казнил вместе с тираном и друзей тирана [98]. Ведь и смерть моего друга Андроника была делом скорее этой лисы Гиерия, нежели того, кто был обманут последним [99]. Но считая, что своею кротостью он купил себе безопасность император обрел другую засаду, Фидустия [100] и тех, кого он поднял против скипетра. Сначала император перебрал преступников, но к ним присоединен был и некто из тех, которые ничего подобного не знали. Врагом являлся всякий предвещатель и тот, кому понадобилось его искусство, вследствие желания узнать от богов что либо из области своих частных интересов. Представлялось, что при наличности предвещателя [101] едва ли бы кто-нибудь прибег к услугам этого человека по адресу более важных персон. 172. Доносчики же, воспользовавшись его ревностью, затеяли общую смуту, добираясь до всех. У Валента было мнение, которое сложилось под влиянием зависти, что я во всяком случае могу быть обличен посредством кого-нибудь одного из тех, кто подвергались пытке [102]. Говорят, он и сам спросил Иринея, не был ли я участником заговора, и удивился, услыхав, что я в нем не участвовал. 173. Я благодарен и искусству предсказателей, которое облегчило состояние моей головы, сообщая, к каким средствам прибегать и к каким нет, но я отдал бы голову на отсечение, что страшнее гибели спастись таким способом. Очередь пытки дошла до Адельфия, который считал дружбу чем то божественным, но не мог снести принудительности истязаний, признался в этом и стыдился своего признания. 174. Итак он просил нас молить ему смерти от судьбы, какая многим приключалась внезапно. Все прочие молили, а мне ожидание мук представлялось меньшим злом, чем такая молитва. Итак я, молча, плакал. А он, взяв ванну, принимает вместе сон и смерть, так что с зарею мы явились на вынос его тела, а из дворца несколько человек, чтобы задержать его. Но он избежал их с окрыленной быстротою.

{98 Amm. Marc. XXVI 9, 8 sq. Характеристика императора в конце 1–го § 10–ой главы мало отвечает характеристик Либания. Преследования сторонников тирана были жестоки.}

{99 Подробное повествование об этом в панегирике Андронику в составе LXII–ой речи (Contra institute nis irrisores, §§ 56—60, vol. IV pgg.373–377 F.}

{100 Срв. историю заговора Феодора с Фидустием, одним из главных зачинщиков, Amm. Marc. XXIX 1, 6 sqq.}

{101 См. Amm Marc. XXIX 1, 5 о Гелиодоре, гадателе по гороскопу.}

{102 Об этих жестокостях следствия по заговору см. Amm. Marc.}

175. Далее, в то время как в письмах, от меня в другим, и от других ко мне, где не было ничего преступная, но было к чему привязаться доносчикам, являлись искры, способные развиться в пожар [103], эти поводы судьба легко уничтожила, так что среди множества писем не было моего.

{103 В переводе позволяем себе здесь пояснить фигуральное выраж. Либания: «искры». Срв. van Henverde% s. v., со ссылками на orat. LXII § 8 vol. ИУ pg. 350, 8 σπιν&ηρα κακών δεξάμενος εις φλόγα πολλτην τά πράγμα προήγαγεν. Salzntann, S 94, со ссылками на ер. 142 τόν ашѵ–ΰηρα κωλνειν φλόγα γενέσθαι и ер. 495 μή πόλεμος Ικ μικρού σπιν· ϋήρος άφι%],}

176. Делом той же судьбы было и столкновение с Пергамием [104], который гораздо раньше этой беды взвел на меня обвинение, ложное, но он считал себя обиженным. Составив себе это убеждение, он стал врагом мне. Если же бы этого не было, он мог бы показать нечто такое, что должно было повлечь для меня наказание [105]. Также молчание об этом в отношении ко мне Авксентия [106] надо считать даром судьбы, потому что человек этот, не желая знать ничего, чего не должно было знать и мне, заперся в этом. 177. Император, подобно охотнику, давшему промах по зверю, сильно досадовал, но опасность возникает из суровости хозяина и горя слуги. Слуга был секретарем, а господин гадателем по полету птиц. Последнего я спрашивал как то письмом об одном лечебном средстве, богов не назвав, а упомянув ради безопасности о врачах. Это письмо он не сжег, а другой, завладев им, берег, в расчете, в случае если впоследствии когда-нибудь его постигнет беда, обрести спасение в этом письме. 178· Таким обратом, когда он стал вредить своему господину и возбудил против него преследование в гадании по полету птиц, в письме этом он имел доказательство. Он уверен был, что судья поймет, что означало «врачи». А раз попал тот, как бы тони было, в сети, император тотчас с криком набросился бы на него. Много было увещаний от многих лиц рабу не губить благодетеля, а меня сделали благодетелем последнего попреки, гнев и укоризны, какими я пытался сдерживать его хозяина. Он же заявил, что помнит это, но важности тому не придает и что вернуть письмо значило бы пожертвовать самим собою. Когда же большая часть советников удалилась без успеха, божество склонило его к тому, к чему не мог уговорить никто из риторов, и, отослав письмо, явившись в суд, он проиграл процесс, лишенный прочных доказательства 179. Что касается этого пожара, он ослабел, когда Фракия призвала правителя к себе, потому что скифы подвергали грабежу всю страну, кроме укреплений, и когда произошла великая битва и великое кровопролитие и пал среди них тот, кто вступил в бой с большим рвением, чем искусством, [107] является у римлян префект, который здесь показывается впервые в инсигниях своего сана, полагая, что тем сделает угодное римлянам [108]. 180. Всякий почти сочинял слово и у всех тема одна — этот кроткий. Произведения прочих были исполнены публично, а поэт Андроник [109], все время собиравшейся сказать, удалился, не сказав ничего. А меня это обстоятельство призывало к публичному выступлению. Он тщился направить речь в исполнению её в присутствии немногих слушателей, в его помещении, а я приглашал мужа этого в сенат, как в многолюдное собрание. Когда он согласился, является некоторое препятствие и труд мой, как казалось, был потерян 181. Итак в тот момент было много крику и отчаяния, название факту от худшей судьбы [110], а немного позднее хвалы божеству, избавившему автора от вражды величайшего города [111]. Именно, то, что необходимо было панегиристу изложить, речи сохраняло её правдивость, а город, которого гнев нелегко выдержать, вооружало. Таким образом то, что представлялось несчастьем, оказалось к лучшему.

{104 См. ер. 1089 (364 г. Seeck, S 422), Пергамий в Антиохии, ер. 1179(того же года, Seeck, S. 426) он отправляется в Спарту, ер. 1228. βρ·1324. ер. 1326. Во всех этих письмах он друг Либания. Это не мешает допускать тождество этого лица с Пергамием автобиографии, Sievers, 8·128 Anm. 2 5, S 146.}

{105 См. ерр. 21. 260. 60ί. 1451, адресованные этому лицу. В письме1451–ом упоминается его тезка, как протеже Либания. Об Авксентии говорится много раз и в других письмах: ерр. 48. 156. 157. (в 156–ом письме Либаний говорит о нем, что он горевал с ним в дни скорби и радовался с ним его радостям). 511 (письма 357—360 гг), ер. 570 (361 г. — Seeck. S. 386). ер. 1174 (364 г. Seeck, S, S. 425), ер. 1450 (360 г. Seeck, S. 300)}

{106 Срв. orat. ХХИУ (F—XXIII R) § 4. vol II pg. 515—516. Amm. Marc. XXXI 13, 12 sq}

{107 Срв. к этому месту пояснение Siever&'u, S. 152, Α. 7.}

{108 текста сноски нет.}

{109 Египтянин, декурион Гермуполя, драматический поэт, в 359–ом г. переселившийся в Константинополь (SeecJc. S. 70). Рекомендательные письма ему туда Либания см. ерр. 75. 76. Позднее он переселился в Антиохию}

{110 Типический пример описательного выражения у Либания: несчастье.}

{111 К пониманию этого места см. Sievers, 1. s. 1. Он думает, что Либаний, подобно тому, как нередко Марцеллин, должен был в своей речи порицать римлян.}

182. Но не таким является то, о чем я сейчас скажу, но бедой, как оно представлялось и как было на самом деле, и величайшей из бед. Четыре человека из первых домов, пользовавшееся известностью в школах и на должностях. — ожидалось, что они получать еще более видное положение, — эти четверо были похоронены в течение столь немногих месяцев, а император, не зная этого, посылал назначение лежавшим мертвыми. 183. Пока я еще их оплакивал, произошло увечье правой ноги. О нем какой город не слыхал на материках ли, или на островах? В то время как я отправлялся из бани обедать, пробуя остановить какую то драку, я попался под руку безумствующего человека и оказался поверженным на землю. Между тем конь, окруженные толпою, под ее натиском, копытом ободрал мне кожу с ноги. За этим последовало обильное кровотечение, распространившееся одинаково по всем членам тела, так, что не было никого, кто не был бы убежден в моей немедленной смерти. Так казалось присутствующим, а для отсутствующих я уже умер. 184. Это произошло в промежутке между двумя смертями, раба и мужа, мужа того, кто поддерживал порядок в толпе моих учеников, своею помощью и трудами [112], раба того, который, расправляя утомленные члены моего тела, снова сильным возвращал его к трудам. Происходили Олимпии в честь Зевса Олимпийского, а речь, сочиненная для праздника, лежала, меня же изводили и прочие невзгоды, и бессонница. 185. Знаю, что мне пришлось пережить грустное лето. Но сурово было и следующее. Другой раб, который вместе с тем облегчал мое положение и после него занимал его место, явившись на свадьбу в деревню, где была невыносимая жара и недоброкачественная вода, схватив болезнь, умирает по возвращении. По по воду этих несчастий боги не раз слыхали мои вопли: «о, боги!»

{112 По предположению Sievers'a, S. 153, Α. 10, Максим, преемником коего был Фалассий, срв. речь За Фалассия, orat. XLII §§ 3—5, vol III pg. 309—10 F.}

186. Но снова я восхвалил Судьбу, когда она предала посмеянию Картерия и лиц, прибегших к его покровительству. Один, вознамерившись пристроить сюда учителем Геронтия [113], пагубу людей, взяв его обратно по решению императора, повез во Фракию, в надежде сделаться важным лицом во дворце. Но как не раз было обличено недомыслие его, благодаря коему он не останавливался перед оскорблениями лицам, бывшим в почете у императора, один, встречая отказ в приеме, сел на корабль и отправился в Италию вестником собственного бесчестия. 187. А другой, нанявшись к плясуну, софист, взимающий деньги за дни счастья, в конце концов, убегая от соперников по профессии, не дающих ему заработка, переезжает в Селевкию, и прибыв [114] из опасения ночною порою сюда, в отечество, доступ куда ему загражден приговорами, вынужденный необходимостью, является умолять обиженного им ритора. 188. Тогда кое–кто сказал, что судьба заботится обо мне и моих интересах. А она в это торжество привнесла горе, какого раньше не бывало, смерть Евсевия [115]. Он был главным из тех, кем я гордился [116], так что возопила земля при его смерти, возопили острова. Ведь всюду проникла молва о его нраве и его речах, из тех, на кого взирает луч бога, никого не признавали ему равным. 189. И я держал, недурно, быть может, речь, сочинив о нем речь во славу умершего, чтобы и позднейшее поколение знало, каков он был. Бак велика была скорбь моя, то доподлинно знает Евмолпий [117], который, сопровождая меня, вернул мне рассудок, изменявший мне под влиянием горя, своей беседой о том, какое бедствие для человека сумасшествие.

{113 Seeck не решает вопроса, следует ли отожествить этого Геронтия с тем апамейским софистом, с которым в письмах своих более раннего времени Либаний в хороших отношениях, S. 163 fg.}

{114 άναβάς, т. ф., из порта Селевкии в Антиохию, в глубь материка.}

{115 Евсевий, родом из г. Анкиры, племянник Стратегия, Албания и Олимпия, см. Seeck, S. 142: ХХ–ый в длинном списке лиц того же имени у Seeck'a,, ученик Либания, см. ерр. 1097. 1333 Л 334.}

{116 Либаний выражается: «из моих статуй» или «украшений» (άγαλμα) срв. ηάντα δεΐξαι τά αγάλματα της ψυχής ер. 75, о речах ер.814; об учениках ритора ер. 936: ποιεΤ δε αγάλματα κόσμον Έλλτνωντφ γένει ών κορυφαίος ούτοσϊ Μαξέντίος.}

{117 В 384 г., в бытность его consnlaris Syriae, Либаний обращается к нему с речью, с жалобами на некоторые обиды, orat. XL. vol.Ш pg. 277 щ. F. См. еще orat. ХХУП, С. Icarinm I, § 6, § 18. К нему адресованы Либанием ерр. 73. 316. 1121.}

190. «Что же? а разве случай с Сабином не в пользу?» пожалуй, спросит Судьба. Совершенно верно. Он был всегда бесчестен, будучи готов пойти на все ради денег, всего охотнее бы добившийся от царя разрешения обирать дорогие вещи из могил. Но он умел обворожить толпу и сперва пользовался доброю славою, так что были и такие, которые повсюду носились с ним, расточая ему самые одобрительный наименования. 191. Однако он не был человеком порядочным и мудрость его выражалась в том, что пользуясь доверием в себе, то хитростью, то бесстыдством творит неправду, доходило до того, что, получив то или другое с тем, чтобы отдать потом, на глазах множества людей, он затем отпирался и шел к судье к удивлению тех, кому все дело было известно, а затрудняясь в доводах, не будучи в состоянии побороть правду, притворившись, что у него головокружение, и выйдя, яко бы для того, чтобы тотчас снова вернуться на разбор дела, сев на коня, посылал прощальный привет, уезжал, а едва взялся за лестницу, распоряжался уже истязанием рабов [118]. 192. Не смотря на то, льстецы и тут оставались льстецами и морочили людей, пока, принявшись и за них самих, он и здесь поступал согласно своей натуре, так что и они начинали соглашаться, что Сабин самый бессовестный человек, и теперь со всех уст раздается одно, что Еврибат [119] побежден. Итак, перед тем он подлежит наказанию, пред теми он поплатился теперь сильнее, чем если бы был казнен. Так как для тех, кто верно оценивает вещи, не продолжать более своего существования предпочтительнее жизни в позоре. Но нельзя сказать, чтобы так было в глазах Сабина. 193. Итак вот еще показание: Вчера явился некий воин с письмом царя, продиктованным правым гневом. В письме стояло, что он лишается прав и должен уплатить вдвойне; и после того, как первый, узнавший это, дал знать многим, удовольствие их доставило воину вознаграждение, а он являлся благодетелем. 194. Для меня в этом возмездие за многое, в утешение мне со стороны божества, с одной стороны, за поступок Сабина с моим двоюродным братом, а его тестем, которого он лишил его состояния, так что трапезою тому стада чечевица, с другой, 8а смерть в деревне жены, для которой достаточно оказалось одной ночи и одного дня. Знала судьба и то, что касалось головы трупа, которую открыл Сабин и о которой он пытался доказать, что это мое дело, подготовляя то путем подложного письма. И он думал, что я струшу и пойду на сделку, а когда я с полным самообладанием вступил с ним в борьбу, он упал духом и молил.

{118 Op. выше о суровости хозяина раба, § 177. }

{119 Пословично, срв. Salzmann, S. 28 fg., orat. XXYU §31, orat XLVI § 6, vol. Ш pg. 37,7, pg. 381, 23 F. (см. схол.).}

195. И за это следует быть признательным Судьбе и раньше этого за следующее. То опять произошло раньше. Закон был против незаконнорожденного, не позволяя ему наследовать, устранив при этом древний закон, предоставлявшей ему право наследника. А было у меня достаточно друзей справедливых, которые хотели дать то, что взяли; трудно было, однако, избежать тех, которые намеревались восстать против такой реформы, опротестовав путь приобретения, как нарушающий закон. 196. Но когда наш сенат прибег для этого к правдивому императору и когда друзья императора походатайствовали, одобрив эту милость, сидящий на троне соизволяет и закон допускает дар и отменено то, что больше всего тяготило мою душу, так как теперь мое имущество должно было беспрепятственно перейти к моему сыну и остаться в его бесспорном владении. Освободить душу [120] и явиться в Аид, с уверенностью в том, как же не доля счастливого человека?

{120 См. Plato, Phaed. 67 D, срв. δ του Πλάτωνος νόμος § 135 нашей речи, о разлуке души с телом.}

197. В то время как я пребывал в радости по этому поводу, неблагоприятный порыв ветра устраняет довольство и наносит рану, какой не бывало еще раньше. Был у меня брат моложе умершего, старшего, я по рождению приходился средним между обоими. Он жил со мною раньше моего удаления с родины и после того, как я основался у вифинцев, он прибыл верхом, очень ценя то, чтобы увидать меня за обучением юношества. 198. Затем он вернулся домой, а я по настоянию владыки был опять там, откуда уехал. Там опять является брат и с течением времени, многими беседами и увещаниями побудив меня к выезду, привозит меня домой и жил со мной в тесном общении. Η когда он страдал ломотой, трапеза была мне не в радость. 199. Однажды, обедая со мною в начале зимы, он подвергся среди трапезы приливу в голову и, вскрикнув, как естественно при таком припадке, на руках слуг унесен был к себе домой. А с наступлением дня явился некто с известием, что один из глаз его пропал вследствие бросившейся в него из головы воды, затем, немного дней позже, я услыхал, что залить и правый глав. 200. И все то, что раньше представлялось крайним бедствием, по сравнению с этим казалось незначительным и легким, и что бы я ни делал, все сопровождалось слезами, так как и во время декламации речей, — без этого обойтись нельзя было, — вместе с звуками голоса текли слезы, и никто тому не удивлялся, всякий знал, чем это объяснялось. Слезы в ванне, — ванна бралась по совету врачей, — слезы за обедом. Ведь я лишен был на ложе общества того, кто раньше делил со мною трапезу, кто теперь обречен был ночи ночью среди дня. 201. Много было привлечено рук врачей, бессчетное число лекарств применено, еще больше амулетов. Затем решено было оставить дрочи средства, а прибегнуть к жертвенникам, мольбам и силе богов. Уходя туда, и сам я плакал, и то втихомолку: я не в состоянии был ни взирать на статуи, ни вообще слова произнести, но, обхватив руками колена, на которые ронял голову, и оросив плащ слезами, затем уходил. А его и видеть, и не видеть было невыносимо, первое от тягостности зрелища, второе от тоски по нем. 202. Как то вечером, в то время как книги лежали подле меня и сидел у меня старик–врач, спросив то, что итак знал, ослеп ли мой брат, я лишился способности сознания и уже не мог более гнать ни того, что знал до сих пор, ни того, где я лежал, ни что сказал, ни того, что надо делать и чего не надо. 203. Когда старик пытался вернуть меня к сознанию и снова сделать здоровым, и предлагал прибавить что либо к той речи, которую я составлял в тот момент, я беру в руки свою запись, и пробовал писать, но оказавшись в неведении темы и не будучи в состоянии по чему-либо из написанного навести себя на задачу своей речи, я бросил ее и, сказав врачу, что никуда не гожусь более, с легким сердцем улегся, и мне не стыдно было, что я лишился рассудка под впечатлением такого несчастья. 204. Действительно, не знаю, какое бы бедствие в сравнении с этим, как ни много я их испытал, я мог бы считать равным или большим, так что я даже винил божеств, что меня не постигла, взамен постигшего удара, смерть Ведь и из тех благ, какие достались на мою долю, нет ни одного, которое можно было бы признать противовесом ему. Какая, в самом деле, декламация? Какие славословия? Какие рукоплескания? Какие почести от императоров? Богатства — не бывало, да и богатство свыше гигесова [121] не могло бы перевесить этого страдания?

{121 Salzmann, S. 27.}

205. А между тем и в самые эти дни страдания меня признавали достойным восхищения и вместе счастливым вследствие следующего моего деяния. Землю постигла неблагоприятная зима, ничем не лучше было последующее время года. Когда злаки одни не взошли, другие в крайне скудном количестве, и притом в чахлом состоянии, народ возроптал на сенат, без всякого к тому права, — ведь сенат не властен над дождями, — а правители отовсюду требовали подвоза хлеба, но цены на печеный хлеб все возрастали.

206. Филагрий, именитый вельможа, вступивший на высший трон наместника [122], не будучи в состоянии улучшить положение дела и довольствуясь тем, если оно не становится хуже, увещевал сословие хлебопеков быть добросовестнее, но не считал нужным применять принудительные меры, боясь усиления бегства, чем город тотчас был бы погублен, подобно кораблю, покинутому матросами. 207. Тогда те, кому добрая слава людей, стоящих во власти, за досаду, видя, что этого человека признают богоравным, обвиняют, нечестивцы, его, заявляя, что благоразумие его поступков не есть благоразумие, а продажа того гнева, какой предписывает ему его долг. А я и сам смеялся, и его просил о том. Но он, сперва повинуясь мне, после того как увидал, что плутовство растет, раздражается и приступил к бичеванию там, где предстояло созерцать ее наибольшему сборищу народа [123]. 208. Он, восседая на колеснице, допрашивал под плетями, кто тот, из за расходов на кого они вынуждены так поступать в торговле хлебом. А когда они ничего не могли сказать, дошел до седьмой жертвы, а я, ничего не зная, приближался обычной своей дорогой. Услышав же звуки ударов, до которых любительница народная толпа, что с жадным вниманием взирала на кровь, текущую по спинам, остановившись, увидал скорбное зрелище, невыносимое для моего взора, но не для того, чтобы медлить. Но немедленно раздвинув толпу руками, с молчаливым упреком дошел до колесницы, а там молчание прервалось и полилась речь, при чем я настаивал на двух только пунктах, что подвергающееся наказанию невиновны и что, если он не утишит свой гнев, то завтра будем очевидцами такого, какого никто не пожелал бы. 209. Это было справедливо и полезно и для правителя, и для народа, но, по общему мнению присутствующих, грозило смертью оратору и шло наперекор желанию народной толпы. Да и были у многих в руках камни, на случай, если кто станет за них ходатайствовать. Удивительно, как они не полетели при первых же словах. 210. Затем удивительно и другое, как успокоившееся в такой степени не присоединили своего голоса. Но это было делом не кого-либо из людей, а какого то божества и Судьбы, которые усыпляют и неистовство моря. Поэтому меня называли благодетелем тех, кто были избавлены от истязания, правителя, жителей, целого города, так как одни перестали голодать, другой избежал канатов [124].

{122 Филагрий, comes Orientis в 382–ом году, Amm. Marc. XXI 4, 2, cod. Theodos. VIII 5, 41 (один из законов, касающихся вывоза из города мусора и пользования для этого крестьянскими ослами, cf. ibid. 38, 4), Seeck, S 237. 0 его жестокости к пекарям во время голода в Антиохии orat. XXIX (Ρ—XXXVII pg.) § 6, rol. Ш pg. 65 sq. (orat. de Antiochi uxore), см. у нас, ниже, orat. XXXIV (F—XXXII R.) $ 4, vol. ΠΙ pg. 193, 9–11 (об истязании хлебопеков на глазах Либания).}

{123 Типический пример описательной манеры выражения у Либания: «площадь». Упоминание Пелагия, бывшего consularis Syriae, см. ер. 993. (по Seeck'j, 393–го г.).}

{124 Срв. описание народного мятежа § 103. Orat. XIX (К Феодосию о мятеже) § 6, vol II pg. 387, «неправый гнев на правителей и смерть их, влачимых за ноги». Amm. Marc. XIV, 7. 26.}

211. Те же, кого это злило, горевали. Бедой для них было не это только, но и множество других проявлений высокого почтения, так как он между прочим громко осуждал закон, не позволявшей ему идти ко мне на дом. Этим правом часто пользовались и тот правитель родом из Эпира, и еще чаще другой, уроженец города Кира. Последнему имя Пелагий [125], первому Марцеллин. В течение этой поры, я знаю, я больше всего благодетельствовал людям, так как ко мне прибегали нуждавшееся в снадобьях и я при посредстве правителей лечил им раны.

{125 Seeck. S 235. Школьный товарищ Либания, см. ер. 93, где дается его подробная характеристика, весьма хвалебная; ер. 478; ер. 1042. 1207. 1120— письма, им доставленные адресатам Лнбания; рекомендательные письма 477—479. Ему адресованы ер. 1401. 1407.}

212. Упомянув о Прокле, поминаю о буре, вихре, бичевании и крови. Но и тут было для меня некоторое благо в том, что я и возмущался этими деяниями, и считался таким их противником. Так я не ходил к нему, как я поступал по отношению к немногим, занимавшим тот же пост. Далее я пользовался доброй славою по ненависти моей к нему и его ко мне, моей явной, его, которую он желал, но не мог скрыть [126].

{126 Срв. or. XLII (За Фалассия) § 39 sq., voJ. III pg. 326 sq., у нас. ниже.}

213. Происходить смерть того брата, которого, как молодого и лишенного счастья, я оплакивал, не вынося утешения, какое указывали в несчастье, постигшем его зрение. 214. Другое бедствие, поколебавшее искусство, бегство от греческого языка и отъезд в Италию тех, кто стремились владеть италийскою речью, так как, по их словам, одни речи стали сильнее других и сила, и богатство на стороне тех, а в других, кроме них самих, нет ничего. Однако я не внял увещаниям о том, что мне надо покинуть свой пост и, хотя я отлично понимал, до чего дошло дело, но все же желал оставаться верным ему, Ведь и мать в несчастья я не захотел бы оставить одинокою, а это не более позорно, чем то [127].

{127 Об отношении Либания к этому вопросу см. Walden, pg. 119 fw pg. 191.}

215. И в ту же самую пору неблагополучия у нас воспитались учителя риторики, из которых многие, размявшись по разным местам, заняли Азию, один кто то тот мыс Европы, что заселен большим городом, роскошествующим, благодаря Босфору.

216. Показанием помощи богов является в свою очередь и то, о чем сейчас будет речь. Когда я после обычных трудов уезжал из сената верхом на лошади и подъехал к новым воротам, мне попадает на встречу запряжка мулов, которую поворачивали обратно, и видя пару, лошадь испугалась и её морда оказалась почти между их мордами и нельзя было ни повернуть лошади вследствие тесноты, ни проехать вследствие её страха. Дальше произошло, что лошадь, опрокинувшись на спину, придавила хребтом меня, упавшего навзничь, и прочий корпус лежал в таком положении, голова же, упав вне лошадиной туши и ударившись о камни в промежутке между колоннами, получила пролом до мозга. 217. Поднялся крик погонщиков мулов и тех, кто находился в сенате, одних по поводу невольной беды, других, в призывах друг друга на помощь. И они усилиями многих рук подняли ноги коня сзади, а он, несвойственно своей натуре, снес прикосновение рук и, дрожа, оставался смирным. То и другое надо считать делом богини, как работу людей, так и поведение коня.

218. С началом зимы со многих сторон много известий с объявлением о смерти друзей, а у меня вынос юноши, многим, как гражданам, так и приезжим, причинившей столько же печали, сколько и отцу, и вследствие добрых качеств самого умершего, и по той готовности помочь в нужде, какую проявлял дом тот ко всем. 219. Еще пока он хворал, является военачальник Рихомер [128] человек, приверженный к храмам и богам, который раньше даже, чем увидать, как я тогда узнал, любил меня, а увидав, оставив все прочее, привязался ко мне и просил любить его и говорил, что, если получит эту любовь, сочтет ее за самое крупное свое приобретение. После того как у нас возникла дружба, для противников моих неприятная, он отправляется к императору и, собираясь поступить в ряд консулов, приглашал меня двояким письмом, одним, своим, подобно прочим, другим от императора, чего раньше еще не бывало. 220. Была и мною составлена речь ему, с целью восхвалить его, не знаю, содержавшая ли что либо большее сравнительно с речами ему других, но, чем мог, и я почтил военачальника. Говорят, что и на вопрос доблестного императора, чем он больше всего доволен был из найденного здесь, он ответил, назвав меня, и заставил того, кто и так любил меня, любить меня больше и сказать, что и поездки сюда он желает из за меня.

{128 Magister militum франк Рихомер осенью или в начале зимы 383–го г. прибыл в Антиохию, Silvers, S. 157.. Письма к нему Либания ерр. 785. 891. 926. 944, относятся, по Seeck'j CS. 257), к З68—391 г.г. В 384–ом г. он был консулом. Зосима, IT 54, сообщает, что дружба Рихомера с ритором Евгением определялась образованностью последнего (οία οφόδοα χαριεντα και άστεϊον) Отсюда и привязанность Рихомера к Либанию. В свою очередь Либаний, в своих письмах к Рихомеру, вспоминает, как о празднике, о поре знакомства своего с ним. Так, особ., ер. 926: «Вспоминая о тех многих и великих знаках внимания, какими ты меня почтил, явившись сюда, и считая себя обязанными отплатою за них, не могу воздать делом, но, быть может, той или иной речью и словами, как и в данном письме. Я желаю, чтобы твоя душа всегда неизменно шествовавшая по стезе добродетели, возбуждавшая восхищение людей, угождавшая богам, протягивала руку помощи честным людям в несчастье, поднимала их, помогала им, а порочных не теснила в случае их падения, но и не защищала их». Ер. 944 «Многое и не раз приводит мне на память те праздники и те дни, которые дали мне возможность проводить время в твоем обществе и я чту те дни, называя их праздниками, не без основания. Ты, и явившись кл, нам, и в своих свиданьях со мной, делал для нас наши беседы слаще меда, так что одни уходили преисполненные довольства, а другие за тем же являлись. И всякая скорбь бежала, ты давал источник радости. А больше прочих получал я, которого ты всегда искал и приглашал и который выслушивал у стены речи, каких другие не слыхали. С тех пор зародившаяся у меня и у города любовь к тебе упрочилась, остается и никогда не изменится. Мы радуемся твоему благополучию а невзгоды твои встречают с нашей стороны соответственное отношение, наши мольбы летят к богам, чтобы всюду ты наслаждался лучшей долей; пусть снова явишься ты с божественным императором сюда и снова вступишь в любимую Аполлоном Дафну, которую ты почтил прогулкой туда и внимательным обозрением, и при том в течении одного дня, полагаю, так как дела призывали тебя к себе, нельзя было посвятить Дафне больше времени. Даровать нам это дело богов, святынь коих много в городе много и в окрестностях его». Те же воспоминания о дружбе и интересных беседах во вступлениях ерр. 891 и 785.}

221. Вот каково это. А если удача и получит исполнение мольбы, я молился, чтобы Прокл прекратил свое правление, которое он обратил в тиранию. И не тщетно молился я, но боги и это дали, и прибавили отставку с позором. Он оказался беглецом, самого себя изгоняющим. Такие дела знал он за собою. 222. И Зевс оборонял от взора его свой праздник [129]. Ведь он осквернил ему лавр великим избиением и кровопролитием. Мне же представлялось, что, как собаки лаем, принуждали его бежать души павших по его вине, постоянно угрожая укусить. Мне пе удалось участвовать в этих Олимпиях, когда то слово, которое я сочинил, но не произносил публично, я принес в дар Зевсу, принесши ему вместе с тем жертву курением стиракса. 223. В продолжение всего времени того правления я подвергался козням людей, поддерживавших с ним знакомство, сам я им не пользовался, и некоторым я представлялся склонным к риску, что не боялся его молний, но, полагаю, благодаря помощи богов, вреда никакого от тех молний не было, а я, проводя жизнь в независимости, подвергая критике то, что происходило, вступал в состязание речами чаще, чем раньше, нимало не потратив времени на Прокла, в то время как другие много извели его, стоя подле, сидя подле, льстя, прося, получая, наживаясь. Мне, который ничего из того не делал, можно было представлять речи в собрания. 224. А между тем много было посольств о мире, много обещаний, но я не предавал себя им и не менял убеждения. Поэтому меня восхваляли и считали подлинным мужем на материках и на островах, при чем доказательством благородства моего характера служило уклонение от общения с ним.

{129 Прокул получил отставку перед летом 384–го г., временем празднования Олимпий, Seeck, S. 248.}

225. Дав нам на смену плохому хорошего правителя, сына Феодора [130], того, что погиб незаслуженно, Судьба дала нам спасение, дала свободу, дала вздохнуть вольно, опечалив только гробовщиков. Он был питомцем Муз, власть получил в награду за поэму и, если его пост мешал ему выступать с речами, он желал пользоваться искусством ораторов и своими почестями мне, сделал себя моим сыном, так что мне можно было говорить с ним строго, как бы и Феодору, если бы он оставался в живых.

{130 См. речи К Икарию и Против Икария.}

226. Этот правитель застал город постигнутым голодом. Этот голод усиливали угрозы против пекарей. Вследствие того, они спасались бегством, хлеба же не было нигде, на зерновой хлеб лишь надежды и голодовка способна была натворить бед [131], Таким образом город ничем не отличался от корабля, одолеваемого бурей, а я, явившись к правителю, с трудом, но прекращаю пагубное соревнование. Пекарей брала недоверчивость, как бы, явившись, не быть арестованными, и все обещания казались слабыми, кроме одного, моего. 227. Когда же я сказал, что надо ободриться, отбросив страх, и весть эта проникла в горы и ущелья, раньше вечера каждый оказался в своей пекарне и и с зарей наблюдался результат, на который и надеяться нельзя бы было, никакой беготни за хлебом. Причина тому масса его. Это, я бы сказал, достигнуто мною с помощью Судьбы. Поэтому меня признали для города более принесшим пользы, чем те, кто отправляли литургии. Те, говорилось, расходовались в охраняемом городе, а мною он спасен. 228. Далее, когда снова дурной совет подчинил пекарей человеку, который был пьяницей и пагубой, который зараз бил и собирался бить, к тому же не одних только этих, но все сословие, — присоединялась сюда и третья беда — быть водимым по городу с обнаженной спиной, — я от этого страдал, а он радовался из–за этого самого, что я скорбел. 229. Находились же люди, которые убеждали правителя, что так дело идет правильно и что, если кто устранить того человека, он повредить рынку Итак тот являлся с видом победителя и ел сам, ели и те, кто одобряли эту меру, а мне приходилось покориться и ничего не иметь кроме уныния. 230. Но Судьбе, по-видимому, казалось постыдным оставить без внимания такую победу и поражение, и она дала новый оборот делу без всяких хлопот с моей стороны. Тот человек, вечно налитый вином, был отставлен от распоряжения этим делом и пристыженный сидел дома. И когда было устроено в честь Посидона конное ристание, он трепетал, в боязни за свой дом. Такая волна парней неслась на него, призывая изрыгнуть то, что он неправо съел; в руках у них были факелы. Присмирели и все те, кто раньше вел себя дерзко вместе с ним, а обманутый правитель сам себе требовал наказания, вырывая у себя волосы на голове.

{131 Текст не установлен. Возможно чтение εηίεζε, («голод») «теснил»}

231. В те же дни пришло ко мне и письмо префекта, оказывающее мне честь многими большими похвалами. Среди них стояло в письме и то, что он весьма желает меня увидать [132]. Так что выложившим то письмо ночью, где оно было, он не говорил, а по тому, что он клеветал, письмо вызывало скорбь. 232. Немного дней спустя, когда военачальник попросил то слово, которое я сочинил, — и это был дар мне богов, что были люди, просившие о таковых, — итак исполняя публично эту речь,я вызвал одобрение и рукоплескания были утешением в смерти того мужа, чье письмо содействовало мне в моих декламациях, будучи лучше моих тем, что оно подслушало у страданий [133], и вызывавшее, благодаря тому, поток слез из глаз. Вслед затем я помогал друзьям, родителям обучающихся у меня детей, отводя от них гнев правителя, иных освобождая от заключения и давая возможность вернуться домой.

{132 Пробел в тексте, оставляющий рассказ неясным.}

{133 К этому месту срв. характерную тираду в orat. II (К тем, кто его, т. е., Либания, называли суровым, §47–48, vol. I pg. 254, δ—12 F «Какая же несправедливость сострадать несчастным? Я считаю свойством искреннего человека не только скорбеть о личных действиях, но то же чувствовать и по поводу злоключений другого. И я знаю, что многие чувствуют жалость пе только к своим современникам, в случае их несчастья, но и при чтении трагедий проливают на книги слезы».}

233. Что касается скорби, вызванной одновременно голодом и повальною болезнью, смертность от которой была велика, я бы выразить не мог, до какой степени она заполонила мою душу. Когда страх заставлял отцов вызывать к себе своих сыновей, как бы спасая их из пламени, они повиновались, и стадо у меня уменьшалось, а я радовался, что они спасаются, удаляясь в другие места [134]. Но все это время я пребывал безрадостен, моля богов подать плоды, дать здоровье, и одно они дали, и зараза прекратилась, на плоды же есть надежда, но да достигнешь эта надежда исполнения.

{134 Однако со стороны ленивых юношей было в подобных случаях и здоупотребление этими выездами, см. речь Либания, orat. XXIII (F XXXIV К.), Против беглецов, vol. II pg. 496 8(щ. F 5 20.}

{**** большая лакуна в тексте. Стр 76-77 в файле djvu из другого тома ****}

243. А та застарелая болезнь, бывшая результатом грома, спустя шестнадцать лет, снова напала на меня и становилась более жестокой, начавшись после величайшего праздника, который является общим для всех подданных римлян. Являлось опасение, как бы не упасть, сидя за занятыми с юношами, боязнь овладевала, и когда лежал на ложе. Все дни тяжки, ночью я был благодарен сну, появление же дня приносило с собой страдания, так что я даже молил богов вместо всякого другого блага смерти и не мог быт уверен, что недуг не погубит мой рассудок. 244. Этого я еще не претерпевал. когда писал эти строки, но ручаться за будущее не было возможности. И самое это «еще не» даровано мне было богами, которые через посредство прорицателя не позволяли мне пустить кровь, рассекши жилы, хотя я и очень к тому стремился. Врач же говорил, что, если бы это произошло, то, так как ток получил бы силу вследствие истечения крови, голова не выдержала бы и я свалился бы с ног. 245. В то время как я был в таком состояли, вижу я такой сонь: мне представилось, будто какие то люди, заклав двух мальчиков, один из трупов положили в святилище Зевса за дверью, а когда я возмутился этим оскорблением Зевса, некоторые сказали, что так будет до вечера, а, настанет вечер, труп будет предан могиле.

Это указывало, по-видимому, на лекарства, чары и борьбу со стороны чародеев [135]. 246. Факт воспоследовал, и эти страхи и отсутствие желания чего либо, кроме смерти. Но об этом постоянные беседы с посетителями и молитвы к богам. Враг, кто напомнит о войне, враг, кто напомнит об обеде, и избегание книг, в которых заключаются труды древних, избегание письма и сочинения речей. Прекратилось произнесете речей, и при том не смотря на то, что юноши криками требовали его. Когда же приступал к тому, меня отбивало, как челнок противным ветром, и они надеялись услышать, а я молчал. Враги же советовали искать излечения недугу где либо в другом месте, так как у них, в их искусстве, по их словам, не было таких лекарств. 247. Но им и прочим казалось, что от той же самой причины дважды, чего раньше еще не было, болели у меня ноги, зимой и летом, и давали всякий раз осматривающим меня врачам повод говорить, что на следующий день я умру. Α прочие города считали уже, что я умер, и спрашивали многие посольства, так ли это. 248. Находились некоторые из друзей, которые меня и самих себя побуждали обращаться к тем или другим лицам, какие считались специалистами в этих болезнях, но я и сам не поддавался такому стремлению, и их удерживал, сказав, что следует скорее молиться, чем привлекать кого либо из за тайных чар. [136] 249. Однако откуда то в помещении учеников показался [137] хамелеон, очень старый и не мало месяцев пролежавший мертвым, мы видели, что голова его лежала между задними ногами, а из прочих одной нигде не было, а другая смыкала уста к молчанию. [138] 250. Но все же, и после открытия подобных вещей я не назвал по поводу объявившегося предмета ничьего имени. Однако полагаю, что тем, которые знали за собою кое какую вину, стало боязно и они ослабили свою настойчивость, а мне снова вернулась способность движения. Следовательно, то было делом благосклонной судьбы, что закопанное в земле предстало пред взоры всякого желающего.

{135 Сны играют роль у Либания и в письмах, см. ерр. 246.1379.1453.}

{136 Дело идет, по-видимому, о волшебстве. Под мастерами, τεχνΖται, Либаний разумеет не врачей специалистов, а по всей вероятности кудесников; потому он говорит о «некоторых лицах», не желая выдавать, что ему советовали обратиться к запретному искусству. Срв. orat. XXXVI, где в начале Либаний говорит о чарах, примененных против него.}

{137 αναφανείς, следовательно, из под земля, срав. в конце 250–го §.}

{138 Срв orat. XXXYI (О снадобьях) § 3, vol. Ill pg 228, 13 «волшебники, и зелья, и хамелеоны».}

251. Явился затем наместник, менее всего подражавшей в отношении ко мне своему деду [139]. Тот не переставал оказывать почет, как человек, обладающий искусством речи, а этот не по желал меня знать, проявив себя при просьбе о милости справедливой и незначительной и оказавшись неразумным. О пустых делах он заботился, а к необходимым относился небрежно, оставаясь все врем» без вкушения моих речей.

{139 0 Тизамене, срв. речь против него Либания, нами переведенную, orat. ХХХIII F (XXXI R).}

Дело в том, что он представлялся мне недостойным этой чести. Это одно наказание, другое в конце его правления, когда посланный префектом, он явился в пустыню и сидел там, все время страдая от жажды под палящим солнцем и не уставая пить. 252. Другой правитель тот, при котором возникло по вражде злых демонов признанное самым ужасным: камни летели из рук толпы в портреты императоров, раздавался страшный шум, медные статуи были влачимы по земле и по адресу властителей вселенной неслись слова горше всякого камня. За это много народу выселилось, так как нельзя было, оставаясь, сохранить себе жизнь, и уходящий в изгнание оплакивал того, кто не уходил.

Ожидалось срытие города, на спасение же никакой надежды. 253. В этом и сам я представлялся виновным. Смягчив словами и слезами тех, кто явились для производства суда, я убеждал их предпочесть письменный челобитные, и в непродолжительном времени всюду таковые [141]. И это считаю делом судьбы и, сверх того, многие речи, сочиненный на одну и ту же тему, разные по внешней отделке, но все признанный отличными [142]. 254. Театр же для нас не тот, что прежде: наместник и те, кого он тогда собрал, многих от многих сословий. Причина же тому, что в одном я видел рабство, другой сохранял свободу и последний объединял друзей, тот и недругов, что для оратора невыгодно. 255. Некто, другой наместник, вместо не знающего богов, и он тоже не знающий богов, получив власть, когда вследствие роскошной жизни уже успел располнеть, как то бывает при большом состоянии, а таковое результат судебной неправды, еще более неразумный, чем тот, выслушав, что не надо портить Дафну и обрекать топору кипарисы [143], стал моим недругом и пытался уничтожить мое дело, сперва при посредстве италийского языка, потом и греческого, и снарядив к состязанию некоего крайне немощного человека, в качестве сильного, приказал ему вступить в соревнование [144].

{140 Срв. речи Либания К Феодосию о мятеже, orat. XIX, vol. Π, 385 sqq. Γ, К Феодосию о примирении, orat. XX, ibid., pgg. 421 sqq Ρ, К Кесарию, orat. XXI, ibid. pgg. 446 sqq, также К Еллебиху, orat. XXII, и Против бежавших, or. XXIII. - сноски в тексте нет}

{141 По толкованию Stevers'a S. 181, Апш. 65.}

{142 Сюда относятся и речи Иоанна Златоуста см. Вш Gobel, De Ioannis Clirysostomi et Libanii orationibus qnae sunt de seditione Antiochensinm, Got–tingae. 1910. Но Либаний имеет в виду свои речи, упомянутые выше. }

{143 Срв. ниже, з 262.}

{144 Либаний употребляет фигуральные выражения о риторе, как атлете: άποδνοας «раздев», ϋεϊν бежать.}

256. А тот запнулся на первых же шагах и оставался безгласен, при чем молчание было в его выгодах, но все же пытался шевелить замершим языком. Но он лежал недвижен, и отуманился взор каждого из двух, одного,уходившего, другого, сидевшего. Такому наказанию не предпочел бы я и смертной казни.

257. Около того же времени некое неправое подозрение возбудило ярость против меня одного из людей, близких мне,и напав, он оскорблял моего сына и чуть не тащил егоза собой — и я не избежал его, хотя меня не было дома— [145],говоря, что я обижаю совет своей свободой от податей, которая, между тем мне предоставлена была законом вместе с многими. 258. Вслед за тем он отправился послом и возвратился приниженный почестями мне императора, а явился некто с послами — сотоварищами с письмом мне от императора, которое поднимало значение получателя его, возвеличенного и речами Евсевия, — тоже бывшего в числе послов, — из коих одною он почтил отца, другою сына,так что представители Афин вместо соревнования дивились ему и мне, тому, что дал я, а тот получил. 259. В благосклонности ко мне богов можно убедить еще из следующего. Как то возвращался я вечером после ванны. А кони, схожие нравом с зверями, но не казавшиеся такими, стояли в ожидании хозяев, одни обращенные мордами к колоннам, другие к стенам. Нельзя было предполагать какой либо беды, а между тем она была велика: пока я шел по средине между ними, — они скалили зубы, пуская в ход ноги в качестве метательного оружия, и этого достаточно было для смерти. Но конюший, оставив коня, которого вел, выхватил меня и донес и поставил на безопасном месте. Руки действовали конюшего, а замысел богов. 260. Они и из соседнего города изгнали человека, малознавшего, много говорившего, пользовавшаяся тем самым, чем обладал, против того, кто ему дал это, чем возмущенный юноша разоблачил дело обманутым, а виновного прогнал своими обличениями.

{145 Срв. К Никоклу о Фразидее, orat. ΧΧΧΙί Г (—XXX В) 7, vol. HI pg. 152, 13: «Но вечером, подбежав к моим дверям и застав сидящим около них моего сына, к которому перешло мое имущество по воле императора, повелевшего отменит закон относительно этого предмета, так застав его, Фразидей повлек его к литургии, крича и чуть не подвергая ударам, при чем говорил, что он владеет землею бывшего сенатора». И далее, § 9, pg. 153, 7:» Фразидей же на этом не остановился, по дошел до такой наглости, что. возвысив голос, говорил, будто у меня составляются речи против всех, не считая бессмыслицей это «против всех».}

261. Был изгнан не из какого либо города но из самой жизни и Сабин [146], исхудавший до такой крайней степени, что, когда менял ложе, достаточно было одной руки поднять его, и что ему тяжко было промедление смерти. Между тем он не раз представлял себя хозяином моего имения, утверждая, что один и тот же день меня сведет в Аид, а его сделает владельцем принадлежащей мне земли.

{146 Срв. § 190.}

262. Тяжко правление того, кто имел самое толстое брюхо, подзадоренного обманом. Обманом же было следующее: он решил предать топору кипарисы в Дафне, а я, зная, что это не кончится добром для порубщика, говорил одному из его собутыльников, что не следует раздражать Аполлона из за кипарисов, и при том, когда дом его поражен был по подобной же причине, и сказал, что буду просить императора иметь попечение о Дафне, а скорее увеличить то, какое было с его стороны. Ведь и теперь оно есть. 263 Этот человек, под влиянием лживого письма, полученного в Финикии, — оно утверждало, будто я грозил подвигнуть на его главу скиптроносца—, итак под воздействием этого несогласного с истиною письма, внедрив в душу свою гнев, питал злобу, подобно кабану, острящему клыки. И как не ощущал, тоски но мне в случае моего отсутствия, так, когда я был на лицо, с удовольствием встретил бы мое удаление. 264. И много всюду было этих случаев, когда правитель становился ко мне во враждебные отношения. Это внушило смелость и обратило в обвинителя и одного старика, проглотившего большое имущество свое и братьев и надежду на пропитание полагавшего в в клеветничестве. 265. Затем он стал обвинителем и собственного обвинения. Так необыкновенно силен он был своими доказательствами. И он прибегал к статье податей, а тот его направил на обвинение в оскорблении императора, желая, чтобы то был он, а не тот старик, И тотчас пошло письмо к владыке вселенной и к тому, кто является первым после него, и оба прочли письмо, и оба посмеялись так как нрав мой опровергал обвинение. А для того это было горем пущим, чем если бы какое либо неблагополучие времени года сгубило у него родительниц вина. [147] 266. То обстоятельство, что такое дело не стало даже предметом, судебного разбирательства, — ему дано было раньше суда решение в глупости судьи, — и что я остался на месте, избежав долгого и трудного пути, и не лишился приятнейших для меня занятий, дело богов и той, под властью коей все, судьбы [148]. 267. Итак он, сам себя подвергая взысканию, при мысли, каков он оказался и на какого выступил, удалился, чтобы причинять зло другим, он, который помощью богатства достиг должности, а неопытностью своею нанес вред городам. А время после него — почести мне, почет речам. И они исполнялись публично по старому закону, при чем принимал мои речи наместник, человек умевший хорошо рассудить судебное дело, бывший в состояли сделать кротостью больше, чем другие мечами, склонившей к любви к себе и мужа, и дом, и город, и провинцию, сенаты и народ, и земледельцев. 268. В течение этого времени луки тех, кто привыкли враждовать со мною, висели на гвоздях, а голова моя сильно страдала от давнего недуга. Опасение упасть понуждало оставаться дома, отказавшись от труда по обучению молодежи… Но и тут некто из богов простер надо мною свою длань, через посредство доброго прорицателя прекратив страх надеждою. Α скорее страх нападал, а та боролась и пыталась победить.

{147 οίνου μητέρες = αί άμπελοι виноградные лозы, срв. ер. 929 Τΐοίειπαϊδας καλούς «производи красивых детей», т. е., речи, о них же εγγονοίер. 992, также «речи—братья» других, I 272, 5 γνήσιος… νό&ος… κρό–τος, νέους δε αντί γερόντων κίονας Щ 389, 9.}

{148 ер. 760 письмо к Татиану, где Либаний объясняет себе долгое молчание Татиана тем обвинением, которое тяготело на нем, как по ρος εΐς τους κρατούντας γεγονώς.}

269. Другой правитель — гнев раздражение страх и ужас, насилие, разнузданность, не знать удержу языку, пределов дерзости, поступать при наличности законов с своеволием тирана. Этот дерзким не хотел считаться, но делал все на оборот, всюду обманывая в только что данных обещаниях, так что через несколько дней до меня дошел и такой слух, что, выдумывая речи, он их распространял, в то время как ничего не слыхал. 270. Прошу от Зевса избавления, а он услышал и быстро даровал, к тому же со стыдом для этого человека. К нему приставали, его влекли, приставлена стража, сон бежит от глаз, он лежал, подкупив содержателя гостиницы, но ловцы, и притом ловцы слов захватили его, и в великом городе, среди сборщиков податей, он посреди площади, как мяч, подвергался толчкам из стороны в сторону. Из всего того одно видев, другое слышав, я преклонился пред Судьбою, благодаря коей никогда не было, чтобы я лишен был возмездия виновным предо мною.

271. Что касается в свою очередь последующего времени, муж, покинувший свою родину, живший в другом месте, корыстью во время троекратного своего наместничества из бедности достигший богатства, нимало не бывший сочинителем речей, но вполне считавший себя за такового, желал получить эту власть, «дабы», говорил он «сделаться мне учителем правителям, какими им следует быть в отношении к преподавателям красноречия». И говоря так, он пребывал большею частью дня и проводил немалую часть ночи в моем обществе и если что либо мешало, это было для него потерей. 272. На просьбу свою о такой должности за такие свои дела у людей властных дать все, что пожелают, получив ее и ею обладая, он уже не был прежним [149]. Но пять или немного более дней с трудом сдерживая себя, не обнаруживал своей истинной природы. Затем, когда как то мною произнесены были слова, коими я пробовал помочь сиротству, бедности и юности одного моего ученика, на общественный счет поддерживавшего огонь в печах, тогда, омрачившись гневом, сдвинув глаза и прижав руку к носу, он сказал громким голосом: «предоставь править мне, так как сейчас ты того не дозволяешь». А он решил быть торгашом и заботился о талантах, чему он знал моя натура воспротивится. 273. Итак я предоставил ему править и сделаться Киниром, а он, заложив такой фундамент, строил на нем, всеми возможными способами унижая меня, замышляя даже смерть, меча на меня не поднимая, но того, кто, полагал он, станет клеветником под гнетом голода, заставляя голодать [150]. Но наказание от богов вновь наступило и я не был отвергнуть, но они показали, что заботятся обо мне. 274. Именно, рассеяв тьму, прикрывшую взяточничество, они вывели на свет мздоимство, золото, серебро, одежды. Из них часть снова поступила в руки обманутых людей, не без труда, но при крике, и угрозах, часть прибыла в Тир, местожительство приобретателя. Он явился с целью там отдохнуть,но попав в руки тирийцам, с трудом избежал побития камнями, подвергся, после того как отпер двери, осаде, но примирив толпу деньгами, снял осаду, посбавив надменности. Но он поплатился в Тире перед самим Тиром и Гермесом, так как боги, покровители красноречия, тем распорядились, в гневе за оскорбление им искусства слова, при котором по вине его своеволия позорные речи обрушились на честные.

{149 Дело идет об Евстафии, речь против которого переведена у нас.}

{150 Рому. срв. упомянутую речь против Евстафия и письма.}

275. Еще в его правление умирает Олимпий, представлявшийся большим другом мне, но все время следовавший по стопам родителей. Ведь и он из моих сынов, но погрешил каким то образом в почете мне — он записывает меня наследником, что возбудило зависть, но дома заявил, что отдаст немалому числу друзей и недругов, в чем проявлялось и враждебное отношение. Много золота и серебра было разбросано в письменных документах, что все должно было пасть на мою голову. Он, оказывалось, оставил должников, а им можно было по многим основаниям оспаривать обязательства, и были это только долги по названию, а не действительные долги [151]. 276. Итак я, держась своей дороги, так как вместе и дело к тому склоняло, полагал, что следует отказаться от наследства, но были те, кто говорили в возвышенном духе при своей численности и внушали более доверия, когда они сетовали на то, если Олимпий будет лежать в могиле без почета, раз я уклонюсь и от звания наследника, и от самого наследства. Сверх того была некоторая надежда, что среди долговых обязательств имеются какие либо имеющие действительную силу, на самом деле ни одного такого не было. 277. Итак я вступаю в костер, и ежедневно подступало много новых тягостей, и я выскочил из своей колеи, проводя время не в своей области, а области, мне чуждой, речах, которые требовали, чтобы судьи уважали Фемиду, и много из того не в моем духе, и я проливал слезы, замечая, что жизнь моя изменилась и рвение мое, до сих пор посвящавшееся красноречию, перешло на другие интересы. 278. В то время как осложнения, возникавшие в связи с завещанием, многое заставляли продавать с переходом обязательств на мое имя и не давали вздохнуть свободно, является новый, гораздо более серьезный повод к скорби, смерть после долгой болезни той, от которой у меня был сын, женщины, стоившей многих слуг. Вместо того, чтобы удержать ту, которая сбиралась ускользнуть от меня, мне оставалось только разражаться воплем. А той была горестью предстоящая разлука с жизнью, она хорошо сознавала ее, горестно было и то, что она не видит сына. 279. А он был во Фракии и городе Фракии, роскошествующем на труды прочих городов. Я винил это путешествие и дружбу, преданную [152] для болтовни и заливаемую потоком оскорблений. И это дело злой доли, увечье ноги, когда он свалился с повозки, а делом благодетельной и лучшей судьбы является дом братьев [153] киликийцев. отверстый для недуга, и множество врачей, которых они пригласили, при чем сидели у ложа и не давали ему чувствовать недостатка ни в чем для леченья и услада их речей. 280. Меня же, в то время, как я слышал об этом, после того видел его, везомого сюда, удручала смерть матери его, удручало и то, что мое потомство от неё не могло даже пошевелиться на ложе. Руки и ноги отказывались служить, как никогда. Но дары — богов оставались в устах — образы речей, какие и прежде, η это было то, что не дало врагам торжествовать уже полную победу. В театрах выступать уже не было возможности, но обязанности по отношению к ученикам исполнялись по закону.

{151 См. ер. 971: «завещание. принесшее бедность». Это Олимпий, сын Помпеяна, см. ер. 241, которого, как добросовестного и честного правителя (Македонии), хвалит Либаний в ер. 254; срв. еще ходатайства Либания за Олимпия в дни его молодости, ерр. 68, где Либаний восхваляет нрав и честность самого Олимпия, 96. Число писем, в которых Либаний ходатайствуешь за него перед сильными мира (сам Олимпий рано попал в консуляры Македонин) или говорит о нем, весьма значительно, см. Seeclc, S. 223—224. Когда многие, рассчитывавшие на наследство Олимния, разочаровались после его смерти, в 388—или 389 г.. Либаиий посвятил его защите особую речь, см. vol. LT pgЈ. 3S7—404, orat. ЪХШ, где оратор упоминает и о заступничестве Олимния .:а сенат Антиохии во время беспорядков 387–го г., см. § 9, pg. 390.}

{152 }См. к этому ходатайству за Арабия или Кимона (незаконного сына Либания) ряд писем, затронутых нами в примечаниях к речи За Фалассия.

{153 Срв. ер. 913:…. сами боги восхвалят и попечения о нем твоих братьев (киликийцев Аполлония и Гемеллак он бы умер, если бы они тогда не потрудились и не употребили забот, врачей, бодрствования. расходов».}

281. В то время как от многих причин проливается много слез, один из глаз слабеет и внушал опасение пропасть совсем. Вот о нем люди, ставящие все в зависимость от созвездий, заявляют, что он не погиб нет, так как Арес явился для примирения; что касается остального из многих мест прибавилось учеников, а составленный речи оставались дома. 282. С наместниками я не особенно поддерживал сношения, так как видел, что один торгаш и продает все, что только возможно, а другой растворил свои покои настежь и внушает страх тем,у кого было дело в суде , а не имев удачи относительно его, уличая усыновленного, по его словам, Музами,истратившего наибольшую часть своего состояния на удовлетворение своего чрева, проводившего жизнь в озлоблении против меня, отогнал, так что этот больше уже не допускал такого неистовства. И в похвалах иберийцу этим всего больше восхищался и говорил, что сам его поздравляет с этими отношениями ко мне и при том, не смотря на то,что трапеза у него от этого не улучшалась, получая то от других. 283. Пусть и это будет отнесено к благой Судьбе, пусть к ней же и следующее…. Впрочем в виду значительности того, что дано, нерешительность овладевает моею речью. Но все же, дабы не обидеть молчанием давшую,нужно отважиться сказать. В то время как уныние овладело друзьями при мысли об издевательстве, допущенном над Кимоном, при чем у него из рук выхвачен был акт,который назначал его наместником Кипра, я, и сам явившись, зная о печали близких мне и о её причине, сказал: «Дражайшие мои, прекратите печаль, обладая тем,чему свойственно полагать ей конец. Это справедливость, которую делает значительнее то обстоятельство, что потерпевший получает ее через посредство богов. 284 Вы знаете, как было дело с теми, кого из Афин везли на Крит, чтобы им послужить трапезою чудища в лабиринте. А о стреле,причинившей недуг ахейцам, мы слышали и из первых стихов Илиады, что в отместку за оскорбление одному чело–веку понадобилось много костров грекам для трупов, и Хриз был блажен, чтимый столь крупным бедствием.285. Итак вот другой жрец богов чтится великим голодом. Я полагаю, это дело Деметры, хотя не было проклятия против них, чем тогда подвигнут был Аполлон. И тот недуг изводит в течение девяти дней, этот голод изводит город в течение четырех месяцев. Если человек, подвергшейся возмездию, великое утешение уязвленному, то каково оно при каре такому большому городу.

К Икарию (ХХVI F)

1. Полагаю, дорогой друг, что и все прочие, и ты, не меньше кого другого, знаешь, как отнесся я к дерзким поступкам на твой счет, каковы были мои речи, каковы были мои действия против тех, кто вели себя несдержанно. Если потому я бы позволил себе некоторое увещание по твоему адресу, тебе не было бы основания предполагать, что я предпринял этот шаг скорее в угоду другим, нежели в заботе о твоей пользе, и не следовало бы сердиться на мою попытку исправить некоторые твои сей-час неверные представления. Не стану, конечно, заявлять, что тебе нужно относиться дружелюбно к тем, кого тебе есть причина не любить, а что не следует ненавидеть, кого не подобает. 2. Полагаю, собственно, сперва надо изложить, каковы в настоящее время твои отношения с городом, а потом сказать, как бы тебе следовало к нему относиться.

Ты мнишь, что весь этот город, Анитиохия, привязан к Проклу, на него полагает всю надежду, им увлекается, а к тебе неприязнен, что он недоволен этою именно переменою, что всякое слово и всякий поступок преследуют две эти цели, его возвысить, тебя унизить. Вот в этом ты ошибаешься более, чем следует, когда приписываешь такое настроение всему городу. Действительность не такова, но то настроение тех немногих, которые обогатились благодаря его правлению, тех, что попользовались неправыми и великими милостями. Да, попользовались многие, земля полна такими, но кто получил меньше, в тех затаилась зависть к темь. кто получил больше, и с такими они не поменяются. 4. Таких же, которые на все готовы, для кого Прокл выше самих богов, наберется каких нибудь восемь человек. Будем, если угодно, считать таковых двадцать, да тех,—есть такие,—которые идут по их стопам из страха или из корысти, пожалуй, положим опять столько же. Но что же это составить сравнительно с столькими тысячами мужчин и женщин? у тех и других внедрилась неописуемая любовь к твоей главе, и они считают за великое благо, что тот более не править, за великое благо, что власть стала твоею. 5. Когда поэтому приключится какой либо грубый поступок, да не будет он вменяем, дорогой друг, всему городу, а лишь упомянутым немногим его обитателям, страдающим серьезнейшим недугом. Когда бежит от тебя сон по ночам, не говори себе: «вот он город!», но: «вот как поступают самые негодные из его жителей!». Их дело, конечно, и скандалы в банях, камни в бассейнах, издевательства достойный многих казней, да и славословия их. и те, клянусь Зевсом, последние, как воздаваемые не по заслугам низкому чело-веку, первые, как незаслуженная дерзость по адресу справедливая человека, при чем они вменяют в вину правителю недостаточно высокую температуру воды. 6. Между тем в наши дни это всегда бывало и в случаях, когда расходы принимали на себя крупные богачи, при чем подобные вещи зависят от самого того, как исполняется повинность, и было это в привычку, и никто не сердился, мало того, и при худшей часто, чем теперь, постановке дела, и настолько, что в помещении организовались хоры и исполнялись некоторые сценические куплеты. Но все же, и при таком положении дела в банях, правитель не бывал предметом злословия, но народ терпел утвердившийся обычай. Видно, не было того, кто нанимал бы для обиды их уста. А нынче, зная бедность обязанного повинностью, зная, что факт не нов, они в угоду своим любимцам пустились на оскорбления, приписывая твоей нерадивости то, что не твое дело, бесстыднейшим образом распуская клеветы, и ходили для юго, получив деньги, уходили в уверенности получить.

7. Разнузданность этих занятых людей и тех, кто их наняли, — дело, конечно, не осталось неизвестным,— вызывала ненависть всех посетителей бань, и они отплачивали, кому можно было, таскали, толкали, били, а это вызывало бегство их единомышленников. Так какая же справедливость тебе негодовать на город, коего злонамеренный элемент незначителен, благонамеренный многочислен? 8. Так и беспорядки, как первые, так и вторые не надо считать делом города. Ведь не те наполняюсь театр, у кого жены, дети, дома, определенные занятия, дающие им средства к жизни, а те из воинов. которые бросили свои части, те рабы, которые не желают работать, прочая же его публика — не та чернь, какая в сцене полагает надежду на свое существование. Если же среди них и есть какой либо дельный элемент, их решения толкают и его к тем же поступкам, служат ему препоною в желании восхвалять правителя, вынуждают его оставаться, когда хочет бежать. Этою же силою, принуждающею говорить, что не надо, и не говорить, что надо, распоряжаются те немногие лица, о которых я сказал выше. Так при точном определении оказывается крайне незначительным число твоих противнике в.

9. В виду того, что, таким образом, ничто подобное не причиняет тебе вреда, следовало бы оставить этот предмет в покое, однако так нельзя, но, во внимание к тому, что городам полезна дисциплина, надлежит здесь как-нибудь восстановить порядок, хотя бы понадобились и карательные меры. Ведь слава доброго правителя для тебя не погибнет от того, что ты прибегнешь к наказанию. Так и для Зевса его слава милостивого от кары не пропадает. Он делает и то и другое. Так и ты достаточно проявил милость с своей стороны, приложи же к ней и строгость, дабы воспитывать подчиненных обоими путями, средствами убеждения и средствами принуждения. Люди злонравные не почтут это уже и именем человеколюбия. Но я этого никак не скажу, а те чего не скажут.

10. Итак пусть знают эти негодяи каких мало, что ты наказывать не рад, а уступаешь необходимости. Учи же их не казнью и бичеванием, но пускай достаточно будет тюремного заключения, и если безупречность в прочем ходатайствуем за преступника, пускай он встречает эту милость человеколюбия, чтобы знали они, насколько и тут ты не чета другим. 11. Ту толпу, что собирается в театрах, тебе можно арестовать там, а тех лиц, что недовольны, если им не удается командовать правителями, при посредстве тех людей, от чьего сведения не ускользают их тайные замыслы, в случае обнаружения коих им понадобились бы для спасения все двенадцать богов. Ведь те, которые теперь страдают без вины, не зная, за что тому подвергаются, узнав, явятся, конечно, на суд, дети и женщины, и те старики, что лишены кормильцев. 12. Не одно только за ними преступление, но и не перечислить их ежедневные вины, одни в стенах, другие вне стен, так что тем, кто не могут более сопротивляться, но необходимости приходится подчиниться, а те берут у них все то, что ни пожелают отнять. Все эти люди, подверженные насилию, проявят свою волю, стряхнув с себя принуждение, если получат заступника и увидят многих обвинителей, а тех, что теперь дерзки, в страхе.

13. Итак ты знаешь негодных из лиц военного сословия, следовало бы тебе однако знать и тех из них, которые безупречны, и не только первых ненавидеть, но и относиться дружелюбно ко вторым. Но нельзя проявить к ним дружбы, если ты их не знаешь. Следовательно, тебе нужно осведомляться о них и стремиться узнать их, и на таких глядеть более благосклонным взором, беседовать с ними поласковее и удостаивать их почестей по заслугам, а не порывать отношения ко всему сословию из за негодности некоторых. 14. То же самое говорю и относительно сенаторов, что одних из них ты знаешь и сторонишься их, других же и не знаешь, и не чтишь. Но если поклонникам Прокла будет оказываться внимание с его стороны, а твои не будут удостоиваемы с твоей стороны даже знакомства с ними, последние сперва будут предметом злорадства противной партии, а там притупится у них и чувство почтения к тебе. Надо, чтобы почести будили их рвение и чтобы они стремились к торжеству твоих интересов.

15. Если я хвалил тебя не раз, когда ты уклонялся от обремененных яствами трапез, то я желал, чтобы ты так поступал не только неоднократно, а всегда. Если ты и огорчишь отказом, то с течением времени тот, кто порицал, станет хвалить, когда обед пройдет, а на дело взглянуть без пристрастно. Ты был бы в выигрыше, если бы никто не звал тебя, чтобы угостить. В самом деле, ты и времени не тратил бы, не стал бы пить больше, чем тебе хочется, и не было бы места для бесчестных просьб.

16. Но смотри, соблюдай постоянно свой обычай и пусть во все время твоего правления не будет приема подобным сотрапезникам, не распахивай дверей по вечерам для многочисленных посетителей, врагов Справедливости. Нет ничего иного, столь ненавистного этой богине. Ведь они извлекают выгоды из того, что не дают законам их силы. А для правителей зло это столь велико, что, если справедливость и не страдает отсюда, однако дело имеет такой вид. Благоразумие же требует опасаться и этого. Пусть же никогда не видим мы таких приемов, ни в свою очередь тех посещений людей властных бедняками, ищущими их покровительства, которые одних лишают последних средств, другим доставляют деньги.

17. Пусть и отношение к прислужникам плясунов [1], которые желали, чтобы правители были им слугами, остается, таким, как теперь, а скорее каково оно было раньше, чем театр усвоил манеру грубых оскорблений. Вызвало это твое второе в тот же день шествие в театр, поступок у тебя не в обычае. Явился ты к счастью натощак и трезвым, дабы не проявить вызвавшим тебя в лице своем ни той, ни другой слабости, а их побудили к свисткам их сытость и опьянение. 18. С подобными приглашениями, следовательно, покончи, а во время тех посещений, которых избежать нельзя, не проявляй увлечения представлением, не устремляй на сцену пристальна го взора, толпу напрасно не запугивай, но в не льсти ей, но пусть она одинаково далека будет и от смелости, и от уныния. Если же проявить в чем-либо своеволие, пусть ее образумят угрозы. Таким способом действий поддержал некто свой авторитет и пред александрийскою чернью, тою, что так легко впадает в раздражение. Α здесь чернь избалована лестью многих правителей, которые покупали себе у неё эти достойные осмеяния славословия. 19. Относись подозрительно к некоторым из воинов, от которых можно услыхать о чем-либо из предметов, требующих заботы правителя, и считай, что они служат с злым умыслом и не без хитрости, так или иначе отплачивая тем отставному правителю. Ведь тебя обвинять и сказать, за что ненавидят, они не могут, а тому сознают себя обязанными отплатою за те выгоды, какие получили с людей, от него пострадавших. Они хотят в том быть справедливыми и воздать тому человеку благодеянием путем вреда, причиняемого настоящему положению дела. Нужно, очевидно, тебе всячески проверять каждое сообщение и быть крайне чутким, подобно тому, как на войне.

{1 См. orat, XLI (Προς Τιμοκράτψ) § 6, vol. III pg. 298 F: «Достигши зрелого возраста, когда прекратилось для них то средство дохода, в расчете на наживу от здешнего театра, они, удалившись с родины, поспешили сюда, желая жить в праздности, а жизнь поддерживать будучи в состоянии только этим путем. Одни из них предоставили себя в распоряжение мимов, большинство—плясунов. И таков их путь жизни: им служить, им подчиняться, им льстить, их блеску содействовать, за них держаться, ничего другого ни делать, ни знать, Α те их содержат то малым, то большим вознаграждением». Срв. еще об этих клакерах orat. XLVI (Κατά Φλωρ(ντίον), § 17, pg. 387.}

20. Выскажусь откровенно и на счет денег, собираемых с тех палаток, — как назвать их иначе? — что построены среди колонн. Никак не следовало установлять этого побора, за который нас со слезами попрекают те, которые не с тем их начали строить, но дабы от них был какой -либо заработок тем, кто израсходовался на постройку. Уж не воображаешь ли ты, что с потерею его они наймут ритора, который произнесет от них похвальную речь виновнику этого побора? 21. Что же спасет самые хижины, когда, пускай время в силу своего естественного действия приводит их в ветхость, поправить будет некому, пускай каждый станет растаскивать и присваивать доски и прочее, желающих поселиться не найдется? [2]. Откуда же будут поступать эти деньги? Не буду говорить о том, что, с уничтожением их, не останется жилья для бедняков, так как цена наемных помещений им не по средствам.

{2 Предположения об этих хижинах у Sievers', Leben d. Libanins (ВегПп. 1868), S. 164, Anm. 77.}

22. Иной скажет, это дело Прокла. Клянусь Зевсом и Афиной, нет, но виноваты мы, взыскивающее деньги. С его стороны последовал указ и объявление, а теперь деньги вносят. Но удивляюсь, если кто воображает ссылкою на Прокла доказать превосходство этой меры. Чем больше, как не этим именем, всякий мог бы тебя отвратить от неё? Что, конечно, может быть позорнее, как не унаследование Икарием плохих мероприятий Прокла, как не то, если этот указывает путь, а тот за ним следует? 23. Но еще менее терпимо, чтобы нам быть хуже его. Как? Прокл изобрел для бедняков из числа обязанных повинностью этот некоторый источник дохода, нехороший и недостойный города, мы ведь не то же, что Берит, но было все же для этой меры некоторое благовидное оправдание. А теперь этот доход обращен в пользу сцены, чтобы на те деньги, что ремесленник плачет, да вносить, роскошествовали плясуны и мимы, которые развращают свободных, развращают рабов, и юношей, и стариков. 24. Чего говорить! Для их удовольствия храмы грабить пристало и за этим доходом изыскивать другой, а там опять новый, чтобы получаемое они называли пустячной платою и заявляли, что правителю надо озаботиться более крупным вознаграждением им, а надо удерживать их подачками и опасаться их бегства. Зачем же тогда не молимся, чтобы это счастье исполнилось и город теперь нечистый стал бы чистым. Нет пущего зла, даже убийцу считая, чем эта погибель людей [3].

{3 Срв. инвективу на плясунов ритора Аристида, опровергаемую Либанием, — очевидно, как простое упражнение в искусстве оценивать вещи in utramqne partem, потому что не таков взгляд на дело самого автора (срв. и в самой речи За плясунов, § 99),—в речи За плясунов (orat. LXIV, vol. IV, pg. 420 sqq. Ρ). В этой инвективе они обзывались тоже погибелью [φθόρος), язвою {λίμη) города (см- pg. 439, 473). О порче нравов городского населения pg. 439 sqq., § 31 sqq. См. еще orat. XLVI (с. Florentium) § 31, pg. 394, 10 sqq. F. }

25. Итак ты отнимаешь у города удовольствия? Дурные — с охотою, если бы был в состоянии, на деле, сколько я ни желай, они остаются, если даже ни кто не станет давать этих денег, состояния многих перебрав в свои руки, немало их рассчитывая прибрать впредь, так как они считают, что богачи располагают своими средствами не столько для себя, сколько для них.

26. Пусть же никто не запугивает достойного Икария, будто бы плохо придется театру, если не тратить на него этих денег. Ведь в прежнее время не убегали же они и не приходилось нам хлопотать, чтоб привлечь их, но оставались и плясуны, и мимы, мужчины и женщины, обирая до-стояние сирот. 27. Поэтому не проявляй излишней заботы о них, будто столь великое зло ты считаешь благом для города, а лучше о том позаботься, чтобы к прежнему ассессору не был добавлен новый. Я слышал, что кое-кто замышляет это нововведение, не потому, чтобы того требовало обилие дел, а для того, чтобы получить возможность наживаться. Пусть их желают, а ты считай лучшим выбором больше трудиться, а не рисковать такою мерою. Дело поставлено прочно и немалое украшение власти правитель, который до полуночи вершит одни письменные распоряжения за другими и среди утомившихся подчиненных не поддается усталости. Α те, кто, предоставив дела многим глазам и многим рукам, при их помощи обретают для себя досуг прогуливаться и держать речи, а, вернее сказать, болтать перед толпами посетителей, изобличают свою неспособность справиться с делом и явно выходят из строя, чуть не возглашая во всеуслышание: «мы добивались того дела, до которого не доросли».

28. Не могу отказать себе в желании сказать еще нечто о твоей боязни к несправедливым взяткам. Насколько сам ты воздерживаешься от них, настолько требуешь того и от друзей своих, и это прекрасно. Но они так поступают, а находятся у тебя под подозрением, что действуют иначе, и если кто-нибудь из них молвить о несчастья, облегчить которое требует справедливость, каждое его слово вызывает подозрение, и мзда, по твоему, или уже дана, или обещана. И вот они, чтобы об них не думали этого, молчать, а в неустройствах ничто не меняется. 29. Ты скажешь, с твоей стороны не было такого подозрения против меня; но следует так относиться и ко второму, и к третьему; но не ко всем приближенным: для многих суды рудники. Не следует и всех обвинять в недобросовестности. К тебе будет полное доверие, если ты к одним будешь внимателен, других будешь остерегаться. Молва определяет нравы.

30. Скажу и о вчерашнем бичевании. Были времена бичевания, но не в такой же уж степени, так что одним твои действия напоминают действия Кокка [4], по мнению других, ты и его превзошел. Но если мы изменим тому, в чем мы его превосходим, что же мы противопоставим тем, кто его восхваляют? Так тот, кто стоял во главе какой либо отрасли управления, в случае неправильности своих действий подвергался бичеванию, может быть плохой воин, а кто в свою очередь казался нанесшим удары не изо всей силы, принуждаем был к тому, сам подвергаясь тому же, что делал, бичуя вместе и бичуемый. Как же не быть тут и четвертому, чтобы делать то же с третьим, что этот последний со вторым? Разумеется, и на третьего можно было возвести то же обвинение, и на четвертого, и нельзя бы было определить, где тут следовало остановиться. 31. Всего подобного, Икарий, надо тебе остерегаться, так как все это далеко от нравов вашего дома. Думаю, гораздо лучше, чтобы преступник подвергся каре в меньшей мере, чем тебе оказаться приступившим границы, какие вам приличны. Ты видишь, как хорошо то, и вот как раз обычай, чтобы за бичеванием следовал отпуск, а не тюрьма, как то делалось у прочих, будто бы то повелевал закон.

{4 Κόκκος прозвище ливийца Прокла (Прокуда), предшественника Икария, как comes Orieutis (О. Seeck, Die Briefe d. Libanius zeitlich geord-net. Lpg. 1906. S. 248). О его жестокости упоминает Либаний и в своей автобиографии, orat. I § 212, vol. pg. 177, 14 F «Помянув о Прокле, поминаю о непогоде, буре, бичевании, крови». Реальные описания мученичества жертв озверелых начальников не раз дает Либаний, см. особ. orat. XXIX de Antioehi uxore), где о «полоумном» (pg, 67, 9) Кандиде, поставленное Икарием заведующим продажей в Антиохии хлеба, говорится (§ 10, pg. 68), Что жестокость расправы его с оклеветанным им перед правителем Антиохом дошла до такого излишества, «что Кокк показался бы ничем». Издевательство над стариком Антиохом, прекращенное лишь заступничеством Либания, произвело на последнего такое подавляющее впечатление, что он лишился аппетита и сна. Подробно описывает Либаний) как консуляром Севером был до смерти засечен за утайку денег императорской казны Малх, занимавший уже важные военные и гражданские должности, orat. LVII (с Severum), vol. IT pg. 155 (§ 14 sqq.) зц. Здесь заступничество престарелого Либания оказалось (бессильным. Срв. еще orat. ЫѴ (adv. Enstath.) § 51 vol. IV pg. 93, 12 sqq.

См. также речь Против Флоренция (orat. XL YD, инвективу на этого чрезвычайно жестокого правителя, написанную около 387-го г. (Seeck, S. 158): «Он первый дерзнулъ», пишет здесь, § 8, Либаний, «причинить смерть бичеванием, в чем имел учителем Татиана, а тот сына» (сыном Татиана и был наш Прокуд, по прозвищу Кокк. Прокул был comes Orientis в 383—384 г.г., после Филагрия.

К последним словам 31-го § переводимой речи срв. orat ХХХШ (С. Tisamenum) § 30, pg. 180, 13 sqq. И об этом наместнике, как педагог (см. Sievers, Leben d. Libauius, S. 170 fg.), преемник в Антиохии Икария, Либаний пишет здесь (речь написана в 386-ом г.): «Он часто прибегал к бичеванию. Его правление отличалось благосклонностью к клеветнику, быстрым переходом от обвинения к наказанию, за мукою бичевания применением тюремного заключения. А тюрьма, государь, влечет за собою новую кару, денежную». Преемник Икария возобновил, значит, старые порядки. См. еще о жестокостях наместников orat. LVI § 6 etc.}

32. В этой мере первым злом было место. Разве одно и то же дом и тюрьма, где на небольшом пространстве заключено много народу? Второе—лишение ухода со стороны своих близких. Третье, помимо денег, ежедневно уплачиваемых распорядителю двери, покупка освобождения через посредство лиц вхожих к правителю. Четвертое смертные случаи, бывающие во время заключения. Это ясно и для неспециалиста, случалось слышать и от врачей, что, если бы их не подвергли после бичевания заключению, они не умерли бы. [5] Из двух этих средств от одного надо тебе воздерживаться, оно слишком мучительно, второе сохранить, оно пригодно.

{5 О тягостях тюремного заключения см. особ. orat. XLY (de vinctis). К смертности в тюрьме вследствие тесноты и неудобства помещения см. особ. § 11 (pg. 364, 14 sqq.): «Умирают, государь, умирают и от прочих неудобств и от самого важного, тесноты, тысячами. Тюремщик докладывает, а правитель, ничем не тревожась, велит хоронить.... Умирают в этих условиях свободные наравне с рабами, иные без вины, другие, смерти не заслужив.... На смену умирающим ведут в тюрьму новых узников, не меньше, а то и больше». О тюремщике, который и здесь,как в переводимой речи, называется «господином» иди «распорядителем» двери (б της &ύρας κνριος § 10, pg. 363, 17 то же or. ΧΧΧΠΙ § 30 pg. 180, 18), и подачках ему, в речи об узниках, читаем, как собирает он на масло для единственного светильника, коим освещается тюрьма. Orat. ХЭД (ΕιςΈλλέβιχον, «в честь Еллебиха») § 29 vol. II pg486—48.3 XXXIII (с. Tisam.)§30 pg. 180 § 41, vol. Ill p. 186. Срв. Amm. Marc. XXIX 1,1. 7}

33. Весь составь служащих просит тебя через мое посредство сохранить время до полуночи для отдыха. Столь значительной надбавкой увеличиваешь ты, по их словам, день. Они заявляют, тот, другой, что от этого болит в теле у кого что, с трудом поднимаются, с трудом держатся на ногах, и вообще утомлены. Нет у них той выносливости, что у тебя. Такова их просьба, а а утверждаю, что тебе следует снизойти к ней и не удивляться тому что иной не в состоянии подражать тебе в том, в чем тебе соревнует. Разве угонишься за Гераклом, как бы того не хотелось? Но не мог того и сам Тесей. 34. Вот у тебя недреманное око и побеждать сон тебе в привычку, а им даже при всем желании это не под силу: после долгой борьбы и усилий он их одолевает, и, они молят ночь побудить к пению петухов. Кое-кто уже и предлагала заперев петуха в каком либо из соседних помещений, заставить его петь спозаранку, чтобы тебя ввести в обман, а им дать возможность уйти. А то теперь они страдают, лишаясь ванны, и нет для них ни минуты отдыха между обедом и спешным отправлением к тебе [6]. Непростительно будет, если кто либо погибнет из за твоего усердия к делу. Лучше бы тебе принудить себя силою в сну, чем им подвергаться принудительному бодрствованию. 35. Следовательно, они могут быть спасены только таким путем, а люди, бывшие при твоем предшественнике — правителе в великих почестях и выгодах, пусть считаются бесчестными, если были друзьями бесчестному, и пусть не будут опять в почете с теми, кто тогда подвергались обидам за то, что не могли хвалить тогдашних порядков. Вешаться в пору, если в то время, когда бы им следовало быть в унижении, они сохранять ту же самонадеянность, плохо ими заслуженную.

{6 Деловой день начинался очень рано. См. orat. XXII, § 21 [Εις Έλλέβιχον): «И в этом оказывает он снисхождение, что является на трон не в полночь и не с первым криком петухов, так как такая пора сама по себе способствует устрашению, а перед самым восходом солнца, — так что и светильники для него скорее предмет обычая, чем действительной потребности, — совершив свой выход. своим гуманным образом действий устраняет всю подобную внушительность». (В другом смысле светильники являются простою обстановкою торжественного вечернего заседания у правителя неделовитого. orat. XXXIII, с. Tisam., § 10 v. fin., vol. Ш, pg. 170 —171 F). В этом смысле πανννχίς и в агиографическом тексте, в сцене судебного заседания префекта, Varia graeca sacra, изд. Л. Пападопуло — Teрамевс (С. Петербурга 1909), стр. 23, где вместо Σουβαάίον Βασών надо читать (τονβαδιονβας (subadinvans) οό ν —Начало речи С. Severnm, orat. LYII, vol. IY pg. 150, 2 F: «Явились те, кому предстоит судить, и вняли, как подобает, восходящему богу».

О заседании, затянувшемся до вечера и обычно позднего обеда, см. orat. XLY (de vinctis), j 18, pg. 307, 24 «нередко и вечер застает их заседающими в суде и, лишив их обеда, процесс и так до конца не доводится».}

36. Пока, Икарий, вот те советы, где мы проявляем дружбу к тебе, может быть, будет после этой и другая беседа, тоже с дружеским умыслом.

Против Икария. 1-ая речь.

1. Удостоив похвал те из действий Икария, которые являются лучшими сторонами в его правлении, не следует мне, полагаю, умолчать и о том. что в нем худо. Так будет, конечно, соблюдена справедливость в том и другом направлении, при чем одни стороны встретят одобрение, другие порицание, вместе с тем и я тем покажу себя, как отнюдь не льстец, если будет сказано и о про-махах его. Из прочих писателей не знаю, кто бы так поступал, но кого они похвалили как отличного человека, того они настойчиво продолжают хвалить, хотя бы факты склоняли к обратному, как будто бы им самим приходилось давать ответ в ненадлежащих поступках тех лиц.

2.Чтобы, начать с того, Икарий взял взятку или допустил промедление в исполнении закона, того не скажут и ярые его ненавистники, не скажут и того, чтобы он падок был на женскую красоту, или тратил ночи на долгий сон. Но другой недуг овладел его душою, подозрительность к большей части полезных предложений и, при собственном затруднении найти нужные меры, отрицательное отношение к наилучшим советам, вследствие того, что о всяком советнике он мнит, будто всякий советник говорит так, а не иначе, устраивая собственные делишки. 3. Так не раз сам я говорил ему с упреком, а он улыбался и не отрицал, как будто это было хорошо с его стороны. Так, когда сильным подъемом воды был разрушен мост, по которому преимущественно идет подвоз в город припасов, и снабжение ими города было затруднено, когда я говорил, что для устранения беды нужно прибегнуть к сметливости Летоя, не раз быстро исправлявшего подобные повреждения, он обидел меня молчанием, вообразив, что совет мой исходит не из рвения к благополучию города, а из старания порадеть близкому мне человеку. Его посетил врач Фалл и к советам специалиста добавил личное мнение. Икарий отказал ему от дома, не уличив ни в чем, но вбив себе в голову, что он изменник. 4. О конюхах, что ухаживают за скаковыми конями, я по сущей правде сказал в беседе, что нынешним грубым воровствам со стороны других личностей они раньше препятствовали своими гуманными. Дело в том, что они возвращали похищенное потерпевшим, удержав с их согласия небольшую часть, только чтобы хватало на завтрак, но из страха пред ними другого вора не бывало. «А теперь», говорил я, «их деятельность прекращена», сказал и кем, и как, и почему, «а все полно злодеев, не знающих никакой меры, нападающих на детей в возрасте, всего более доступном обману. Детей страх домашних [1] приводить к реке. Кто удушит, бросает в море» 5. И вот такое благо возобновляя для города, я услыхал холодный ответ: «Однако плодить воров стыдно». Он слова испугался, а выгоду в расчет не принял, и, убоявшись слогов, сохранил такой вред. А насколько было бы лучше пожалеть больше о смертных случаях, связанных с хищениями, чем побояться тех, какие граничат с шуткой, над коими иной уж и подсмеивался! Если бы кто либо из богов сказал тебе, гнетомому самой тяжкой болезнью, что изгонит ее самой легкой и ничего страшного не заключающей, разве и тогда счел бы ты полнейшей бессмыслицей избрать меньшую? Так разумен Икарий, так способен он, своим ли умом, по чужому ли совету, содействовать благоденствию подчиненных!

{1 Врач Фалл упоминается Либанием в письме комиту Модесту ер. 191 (360 г., Seeck, 369).

Чтение το δέος το τών οίκιαν, существенно изменяющее смысл места, впервые извлечено из рукописей Forster'a. Reiske читал δ μεν κλέπτης ονλήσας «вор, похитивший (из дому)».}

6. Послушайте еще вот о чем. Когда голодовка наполнила у нас город нищими, из коих одни двинулись из деревень, так как у них не было по зимнему времени и травы, другие покинули города свои, и когда милосердие Евмолпия [2] изобрело со стороны суда некоторую помощь им, на мои уговоры к тому же и замечание, что было бы не-простительным, если б в такую годину власть более значительная отстала от низшей, этот подлинный поэт дал такой удивительный ответ на подобные речи: «такие предмет ненависти всех богов», Вот что сказал он.

[2 В 384-ом г. consularis Syriae, Seeck, 0. 1., S. 135; речь Ad Eumolpium, orat XL.}

7. Значит, ты скажешь, видно, что богами любимы все богачи? а среди них как раз есть и морские разбойники, что топят людей и те, что напоминают их на суше, кто овладевает деньгами убитых ими. Да и вообще мы найдем, что богаче те, кто менее стесняется требованиями справедливости. Следовательно, ты утверждаешь не что иное, как то, будто бы боги любят более порочных людей, и всякий нищий или в другом чем либо несчастливый враг им. Смотри же, когда ты так рассуждаешь, где помещаешь отца [3] и многих раньше отца, составивших себе известность другими добродетелями и философией? Не скажешь ли, что и Сократ, умерший от яда, был ненавистен богам? [4]. 8. Что города, благодаря голоду и мору, теряют в численности населения, конечно, всякому очевидно, но если они гибнут от ненависти богов,ты, понятно, радуешься несчастью. Значит, ты признаешься в том, что рад убыли в го-родах?

{3 Имя его, Феодор, Либаний сообщает в автобиографии, vol. 1 pg. 182, б F.}

{4 Срв. declamationes Либания, I—II.}

9. Я не знаю, далее, за какие поступки станешь ты признавать человека дельным, если клеветы ты будешь считать верными, а к похвалам относиться подозрительно. В виду чего говорю это? Евплой зовет этого человека сыном и этот его отцом. Пришло как то письмо Евплоя с непременным пожеланием почестей Харидему и некоторого повышения его, в пределах возможного. Этот господин, получив такое письмо, убавил и то, чем тот обладал раньше, так что игнорировал его больше, чем прежде, считая себя оскорбленным письмом. Он воображал, что письмо то исходит от самого Харидема и не столько письмо пославшего, сколько того, кто убедил послать. 10. Я не письмом, но присутствуя лично, предлагал вызвать ко двору Антиоха, человека, говорящего все, что у него на уме, никому не льстившего, опытного оратора. Он же, каких я доводов не называл, и все правдивых, как будто ему пред-стояло умереть, лишь бы тот заглянул только, отвечал, что на все готов, только не на это. Но если правилен твой поступок в отношении Антиоха, так бы должно было поступать со всеми. Если же это совсем не так, почему он не вступил во дворец, не заседал, бывши нравом гораздо выше тех, что были в чинах стратегов, и ничем не уступая мне в деле обучения юношества? 11. Но, думаю, мои и врача советы под сильным подозрением, а советы приспешников от подозрения свободны; скажи что либо простой воин, и ты приводишь в исполнение. Вот почему пекари ежедневно под бичем. Кто не угодил Ференику [5] крупной суммой, обвешивает, и случайный недовес одного хлеба, чему причин могло быть много, распространяется на все, и приговору Ференика должно торжествовать, Α те винят меня, убедившего их спуститься с гор [6]. 12. Упрекают меня и сенаторы, когда в день торжественнейшего новолуния [7]поцелуя удостоен один, хотя закон предоставляет это всем. Ты между тем гневаешься, что твоя ненавидят, а допускаешь поступки, которые могут это вызвать. Достаточно для этого предпочтение одному среди всех. Тот не чувствовал признательности, получив то, что в обычае, а прочие, лишаемые принадлежащего им по праву, негодовали. 13. Но к чему рассуждать о мелочах, когда можно сказать о бичевании сенатора, дающем работу врачам, и такую, что на первых порах они не в состоянии даже ручаться, останется ли жив человек? Некто, обедневший благодаря колесницам, справлявший повинности и раньше, и теперь, был бит по затылку, хотя то запрещали и прежние законы, и тот, что утвержден недавно [8], претерпевая наказание не за собственные проступки, а за то, что какие то люди в бане с похвалою отзывались о Кокке. Какая же справедливость, если виновниками гнева были те, а почувствовать это пришлось Гермию [9]? На такой поступок не дерзал, однако, и Кокк, как ни многочисленны были его беззакония, но. если неистовствовал в остальном, в этом отношении был сдержан и бичем сената не оскорблял.

{5 Ференик, очевидно, заведующий продажей хлеба (έφίστηοι τγ\ ηράσει χγ των άρτων 67, 9), потому тожествен, по-видимому, с Кандидом orat. de Antiochi uxore, см. примеч. на стр. 106. О неправильности в весе хлеба у продавцов см. в этой речи § 22, pg. 73, 21 «вес, как в одних случаях меньше требуемого, так в других больше». Срв. orat I § 3 ήονχάζονσαν πόλιν εύθύς Ιλ&ών εις στάαιν ένέβαλεν απορία τροφής.}

{6 Срв. orat. de Antiochi uxore, § 6, pg. 65, 18, говоря о затруднениях в обеспечении хлебом голодавшего населения Антиохии при Филагрии (comes Orientis с 382-го года), Либаний пишет: «Этого было недостаточно для поправления дела. Предстояло вернуть с гор и из пещер, где они укрылись, хлебников», и о своем личном вмешательстве в этом случае ритор сообщает и здесь, и в своей автобиографии, § 226 sq. (vol I pg. 182 sq. F): «Все обещания, кроме одного, моего, оказались слабыми. Когда же я сказал, что бояться нечего, и эта молва распространилась в горы и ущелья, каждый еще до вечера — у себя (в пекарне)».}

{7 Т.е., январские календы (385 г.), Sievers, S. 1G6, Anm. 93.}

{8 Срв. cod. Theodos. XII 1, 39. 80. 85, и у Либания ниже, во 2-ой речи Против Икария, § 4.}

{9 «Не таков был этот хваленый благородный человек в отношении к бедняге Гермию, но знатного бедняка, дважды справлявшего банную повинность, не провинившегося ни в чем, а по его мнению виноватого, он погубил бичеванием. Разве не погиб тот, у кого изувечено было одно плечо?» II 5 0. В перечислены пострадавших от жестокости Икария в 24 5 2-ой p., pg. 57, 13, еще раз встречаем имя Гермия.}

14. Угодно, скажу тебе и о хваленой страже, воинах, что стоят в воротах города, для которых недозволение земледельцу вывозить из города больше двух хлебов только предлог, на деле же они продают им право вывоза. Тому, от кого не получали взятки, они не позволяли вывозить и разрешаемое количество, а, кто им давал, тем предоставлялось увозить столько, сколько угодно им было [10]. Пренебрегши своей обязанностью, они действовали в целях личного обогащения. А ты, знал ли, но не гневался на них, не знал ли, был преступен: одно дело небрежности, другое измены.

{10 Об этом распоряжении и о других стеснениях для поселян, посещающих город, см. orat. L, За земледельцев, о барщинах, в конце ПИ-го тома издания Forster'b, особ. § 29: «а грабительство стражи при воротах, доискивающейся чуть; не узд ослов, других ремней и веревок и припрятанных хлебов? но страж готов считать себя гуманным, если сверх прочего не отнимет и хитона» (наше: «раздеть до рубашки»).}

15. Какое может для него быть оправдание и в тех не-порядках, какие являются общим злом и для горожан, и для поселян. Я говорю о мусоре, вывозить который он распорядился на чужих ослах, когда следовало заставлять делать это своими. Что работа эта тяжела, доказывают слезы тех, кого насильственно привлекаюсь к ней [11]. Что это несправедливо, о том он сам? свидетельствует своим запрещением. Недавно еще. при самом вступлении у нас в должность застав этот обычай в широком употреблении, тотчас он отменил подобное бремя, принесши тем существенное облегчение рынку [12]. 16. Но тот, кто считал это мероприятие недопустимым и вредным для города, и- заявлял, что ему стыдно за тех, кто допускал такую льготу, по чьим словам, правитель, дозволяющий подобное, не заслуживает даже именоваться так, сам давал эту льготу. Если летом, все равно был неправ к тем, если и зимой, еще более тяжкая несправедливость, так как мусор обращается в грязь частью на месте, частью от наносов, производимых ливнями. Когда, следовательно, один и тот же человек одно и то же запрещает и дозволяет делать, разве сам он, не осуждает себя в недобросовестной льготе?

{11 Об этой тяжелой повинности сельского населения при посещении им города см. в этой же речи За земледельцев, § 16 след. Либаний возмущается особенно тем, что и частные лица, заручившись на то особым разрешением властей, в коем назывались те или другие ворота города, посылают к ним своих слуг и те силою, палочными ударами гонят выезжающих на место свалки мусора от построек.}

{12 См. в речи За земледельцев, § 28: «у кого есть, государь, мешки из под пшепицы. ячменя и тому подобного οί των αάκκων νψάνται «ткачи мешков» упоминаются Либанием, как особые мастера, orat. XXX, pro templis, § 46 v. fin., pg. 113,7. F;, еще не такая беда. Но ту же службу приходится нести и тем, что привезли сено, за отсутствием мешков они употребляют взамен его плащ, а тот от этого носится».}

17. Взгляни, пожалуйста, и на другую перемену, ту, что тот, который избегал трапез и попоек, чем приходилось огорчать и людей самых влиятельных, стал всюду являться на приглашения, не разбирая, кто его зовет, для него всякий стал достоин, кто только умеет величать по чину. Выходит, что те, кто в том винили других, стали уж не так относиться к делу.

18. Неподобающей представляется и эта милость, гораздо хуже та, о которой скажу сейчас. Где сейчас числится плешивый [13]? В ряду твоих приближенных. Где быть повелевал ему закон? В составе подчиненных Евмолпия [14]: закон справедливо требовал возврата беглеца. Как же это произошло? Ты бы отдал его, повинуясь закону, но по просьбе известных тебе лиц оставить его на его посту, даешь это снисхождение, ты, который явился к нам стражем законов, который и терпеть бы не стал тогда таких речей. А тот, осмелев в просьбах, останавливаем тебя окриком и осуждает твои решения, слова его представляются справедливыми и он ловить тебя, самого тебя сажая судьею, а освободившись от тех страхов, каким предавался, шествует по городу, внушая страх другим. Α те, кто для него того добились, радостно взирают на него в его довольстве.

{13 По предположению Рейске, Ференик, см. §11 и вторая речь против Икария, в конце, § 25.}

{14 См. § 6.}

19. Полагаю, потому, те же люди подобными же речами смогли обделать свое дело с мелким серебром, которое этот милый человек Клиний выследил, где оно было припрятано близ гавани, в ожидании рейса в Карфаген, и которое стало в убыток нашему городу, а оно способствовало бы его подъему, если бы было отдано и отправлено по назначению. Каждый завтрашний день ждали мы получить его, а и до сих пор город не вернул себе своего серебра. 20. А барыши, доставшиеся отсюда тому, кто заявляет, что поддерживает Селевкию и занят ему одному известными делами для пользы карфагенянам, воображаешь ты, тайна для антиохийцев, или не негодуют они, зная о них, или нуждаются в гадателях, чтобы дознаться о тех, кто получил эту милость, которая тебе ничего кроме поношения не принесла, надо правду говорить, а им взятку такого размера, на какую зарясь все время, они и страх потеряли? 21. Благоразумнее был ты в первые дни, когда отказывал в приеме отцу ассессора и задумывал отставку самого паредра в виду того, что поступало больше, чем подобало, прошений и разрешалось и тем и другим, и добрая слава шла о тебе и за дела твои, и за намерения. Потом, по пословице, с новым оборотом черепка [15], оба тебе — друзья закадычные. И открылась дверь для всех ходатайству открылась и для отца. Людям казалось, ты обрел, что надо делать, но не дерзал из-за какого-то страха. 22. Поэтому ты наполнил народом уединенный переулок отца, и к тому, которого прокармливал небольшой огород одними овощами, отовсюду стекаются средства к роскошной жизни. Из даров одни благодарность, другие сопровождаюсь ходатайства. Α соседи наблюдают и удивляются. Он же продает письма в Финикию, и, если кто обращается с просьбою к твоей власти, задобрив его, уверен в результате. 23. Этот господин изобрел такую новость. Это он убедил, он обманул на счет Каллиппа, который представлялся правителю благоразумным, трезвым, способным исправить не-которые недочеты в городских делах, а на самом деле с зари пил, на глазах у всех, под горою, потом плясал. после пил, опять плясал, величался тем, что помирись дерущихся публичных женщин. 24. А ты, услышав, что он хороший человек, тотчас поверил, минуя проверку, способную обнаружить натуру человека. Какую это? Заботу о собственном достоянии. Не спросил ты и у тех, от кого узнал бы истину. Α человек этот, если не прибавил чего нибудь к отцовскому наследству, сберег ли хоть это последнее? Услыхал бы, что все продано, все растрачено, все ушло на утехи похоти и желудка. Не слушай тех, кто говорят, будто он потратился на литургии. Он недобросовестно использовал и гуманность императора, в один и тот же день получив и продав поместья и чуть не проев все свое почетное положение. Или и тогда он отправлял повинность для города? Видно, и Лаису вы сочтете за Зевса? 25. И вот того, кто сам себя лишил того, что получил, и много занимал, мало отдавал, многим из адвокатов был причиною смерти, обещав дать им те места, от коих питался, но никогда никому не доставив, заставил многих людей желать себе кончины, такого человека ты поставил главою стольких сословий [16] и не побоялся, как бы не узнал того император, что при Каллиппе идет продажа с твоего утверждения. 26. Итак ты уверился в том, что зло — благо, но надо узнать тебе, что сказали некоторые приезжие: Когда я, по обычаю своему, отзывался о тебе с хорошей стороны, они сказали: «Хорошо, мы, соседи, тебя уважаем, однако твои похвалы уничтожает Каллипп. Разве хорошему человеку, если бы Икарий был таким, стал бы нравиться негодный? А что он дурной, то показало ежедневное бичевание, обилие, размеры, распространение этой кары на всех». 27. От тебя, правда, он получил в заведывание один класс населения, пекарей. Но он сам себе отдал прочие, ко всем придирался, всех губил, предавая побоям без смысла, поставляя в счет им то, в чем никогда отчета не требовалось, и отдавая невозможные письменные приказы, чтобы розничные торговцы, каждый продавал дешевле, чем купил, что вернее назвать сумасшествием, чем глупостью [17]. Между тем, если бы кто спросил его: «чего ради, все прочее время скрываясь дома, теперь желаешь ты метать молнии [18], когда тебе пора бы было перестать, если бы раньше так и поступал?» что бы иное ответил он, как не то, что тогда не было лица, способного ему поверить, а теперь он нашел такое? 28. Кого же, полагаешь, проклинают те, кто страдает от беззаконий? я не позволю сказать себе, но всем это очевидно. Ведь Каллипп этот не один, но и каждый из рабов, а их много. И они — Каллиппы, зазывающие прохожих к товару и приглашающее грабить невозбранно, а продавец стоить, пораженный, скрестив руки, плача втихомолку, дабы не подвергнуться суровому наказанию.

{15 Пословица, связанная с игрою δητρακίνδα, Диоген. III 54, с примеч. Leutsch'd. По схолиасту к данному месту Либания, прилагается к тем, кто внезапно и без всякого повода меняет свои решения. Salzrnann, 0. s. 1., S. 59.}

{16 К значению здесь слова εθνος} согласно § 27, см., напр., vol. Ш 228, 18 δοτις έγώ προς έκαστον των έθνών των ίν τη πόλει} ιγ 12, 16 εστί τι χα 1 έτερον έθνος (о риторах , II 559, 3 (οοφισταί).}

{17 К положению розничных торговцев в особенности шинкарей (κάπτλοϊ) срв. orat. XLVI rc. Florentium) § 26, pg. 391, 20 sqq «Следовало, бы ему», говорит здесь Либаний о Флоренции, «прежде чем браться за меры и перед тем говорится о проверке мер на рынке, см. § 23, pg. 390), избавить торговцев от набегов. призвав их, узнать от оплакивающих свое состояние о тех вторжениях не в виноградники..., но на самое вино и амфоры (πίθοι, большие, вкопанные в землю кувшины для хранения вина ». Об обхождении с ними иного грубого посетителя, orat. LVIII fde tapete) § δ, vol. IT pg. 183, 20 F- Κάπηλος у Либания шинкарь см. и orat. XLII (pro Thalassio; § 26, vol. Ill, pg 320, 13.}

{18 У Либания (срв. Arph., Yespae, v. 624) и orat. LI § 25, vol. IT, pg. 17, 17 об угрозах. В ином смысле ерр. 864, 909.}

29. И особое место в этой трагедии занимают всяческие злодеяния зятя его, его неразлучного сообщника, который старается дать понять притесняемым, что надо дать и ему. Α те дают обоим. Откуда иначе, полагаешь ты, небогатый Каллипп пытается разыгрывать замечательного хлебосола и показать, что, начиная с мяса фазанов [19], ничто пред ним известный римлянин.

{19 См. о сирийце Фесте, «глупом человеке (παραπαίων ανΰρωποζ), у которого за столом ежедневно жареные гуси, сладкое вино и фазаны» orat. I (Автобиография) § 156, vol. I pg. 157, 11 F.}

30. Все это, Икарий, хищения или, пожалуй, плата от тех, кто еще не был им подвергаем бичеванию, а от тех, кто тому уже подвергся, во избежание тягчайшего. Тебя же ничто из этого не вводит в гнев, благодаря тем, кто тебя заговаривают, кто сильны были в правление Кокка, сильны и теперь, в это время. Не того мы ожидали, но что те, кто тогда были сильны, станут слабыми, а в чинах те, кто тогда были в унижении. Но ты тем и другим сохранил прежнее положение, одним влиятельность, другим то, чем они прежде располагали, и одних укрепил в их образе мыслей, предоставляя им пути к взяточничеству, а другие, которые не могли себя заставить восхвалять Кокка, говори они хоть самые превосходные речи, замечают, как слово у них пресекается от выражении твоего лица. 31. И это приз сенатору Еврибату [20] за те труды, какие понес он по записям на стенах, одни уничтожая, другие вписывая на их место, при чем те, кому отдавалось это приказание, мало чувствовали к этому охоты, а для того, кто понуждал, дело не обходилось без некоторых опасений. Еще важнее то, что кого ты считал обязанным перед тобой ответом за их козни тебе в угоду другому, тех ты сделал распорядителями контроля, могущего обогатить. Разве это не безумие, когда благоденствует заслужившей кару, а страдает тот, перед кем милость была долгом? 32. Разве это в порядке вещей, что синдик города [21] Гармодий держит речь за город, а правитель ничего не слушает, но считает, что тот зря болтает? Не подобает и то, что даже приглашающей тебя на зрелища народ не слышит оповещения о твоем намерении прибыть, при том, когда ты действительно собираешься. От кого узнал ты, что молчание полезно власти, хотя бы обстоятельства требовали голоса? Я полагаю, следует избегать чрез-мерного в том и другом. А ты, уставившись взором, принимаешь вид говорящего, но не говоришь ни слова. И вот сообщившей тебе что либо, уходит, попусту потратив слова.

{20 Пословично см. I § 192, pg. 170, orat. XLVI (с. Florentium) § 6, III pg. 381—382 F. Salzman, S. 28.}

{21 См. orat. XXIX (de Antiochi uxore) § 12, pg. 69, 7, где Либаний направляет жену Антиоха к синдику города.}

33. Но «ты принес пользу искусству слова почестями ему». Почесть же в том, что склоняешь слух свой ко всякому желающему. Что же это за честь, если одинаковое внимание встречают люди неодинакового достоинства? Тот, кто удостаивает одних и тех же знаков внимания худших и лучших, незаслуженными почестями унижает справедливый. Еще не так велика милость, подобающим образом оказываемая, какова бы она была, если бы она ограничивалась средою достойных. 34. При таком отношении мы сделаем венок, что дают в Пизе, общим для победителей и побежденных, общими почести трофеев для отличившихся в бою и для тех, кто ничем не обидел врагов. Какое же удовольствие тем, кто получает вознаграждение по заслугам, получать его вместе с теми, кто почтен им неправо? Много при таком плоде явится у них желания подвергаться лишениям! Итак хуже будет от того атлет, хуже воин, уклоняясь от трудностей, не приносящих с собой никакого преимущества.

35. Так, как же это способствовал он преуспеянию искусства слова своею неразборчивостью в этих декламациях? Мое мнение, что он его понизил, когда всякий желающей обретал день для своей болтовни, а ты это называешь готовностью слушать и ревностью к речам. Мне же представляется, что, посетив после игры на кифаре Аполлона игру тех, что попрошайничают по питейным лавкам, ты стал бы претендовать на именование музыкального человека. 36. Но разве не замечаешь ты, что, если по тебе это ладно, ладно и то, если ты пойдешь на приглашение на обед кожевника или кузнеца и, пришедши к нему, возляжешь и примешься за кушанье и будешь одинаков за всякою трапезою? Или мы уклонимся от этого по общественному положению приглашающих, а безвкусием тех вещей удовлетворимся? Не знаешь ты, как поднимали на смех всякого из ораторов, когда такие выступали с лекциями, а ты предоставлял себя в распоряжение подносителей подобных угощений, уходя с коих, ты, как я слышу, и сам насмехался над ними? А было бы гораздо лучше отринуть назойливые приглашения, чем, в обиде на плохие речи, после винить искусство слова.

37. Сверх того, одних ты выслушивал, других не удостоил выслушать, хотя они ни чем не хуже первых, так что навлек на себя упрек в непоследовательности. Бак же это происходило? Ты бы и тут уселся, но если эти ораторы не говорили, это приписывали тем, чьи речи уже были произнесены, чьим мановениям ты повинуешься. Стыдно становилось каждому, кто был к тебе расположена всякая произнесенная речь тотчас выпрашивалась, и с такой настойчивостью, что это смех вызывало: на только что кончившего речь устремлялась целая толпа, не давая вздохнуть, взыскивая, приставая с ножом к горлу, как будто ты и завтракать будешь не в силах раньше, чем не получишь. Таки тех, кого ты застал в славе, ты своими поступками лишал той, какая у них была. Нечего сказать, удивительным пособником к успеху красноречия явился к нам ты, который и тех, что в прежнее время умели молчать, свел с ума и заставил добиваться того, на что до тех пор они не имели претензии!

38. Затем, ты твердишь, что все для тебя ничтожно сравнительно со мною и что ты мнишь видеть в лице моем своего отца. Однако этого отца, когда, по причине тяжелой степени его недуга, он был подвергнуть кровопусканию и когда вследствие бессонницы он особенно нуждался в утешении, не проведал он через посредство кого либо из друзей или хотя бы служебного персонала. Не говорил он и на выходах чего нибудь такого кому либо из моих близких, как бы следовало тому, кто не раз говаривал упомянутые выше слова. Напротив, отбыв в Финикию, ты прислал письмо с попреками на мое, которое делало попытку сдержать действия преступных людей, но не в силах было добиться их ареста.

39. Но вот, в чем еще ты сам себе противоречишь. Ты ненавидишь нашу партию за то, что она не относится враждебно к Кокку, а сам ему чуть не поклоняешься. Так, внушая Бериту забыть о всем, что он претерпел, ты в стремлении загладить зло превзошел обычную меру. Прочим это показалось чем то удивительным, а во мне укреплялась уверенность, что давно ты чтил и охранял, и желал упрочить его систему, так что не знаю, мог ли отец больше угодить ему, если таков был преемник его власти. 40. Вот почему безгласны все, у которых в руках доказательства его вины, а таких так много, что помещение суда оказалось бы для них малым. Но страх нажить себе какую нибудь беду, в случае, если не станут молчать, заградил им уста. Так те многие язвы остаются на веки, благодаря деловитому Икарию.

41. Он скажет, что слышал это от лиц сильных во дворце. Так говоря, он сообщает, кто виновник его беззаконий. Лучше бы было, если бы ему можно было сказать, что он ни в чем не провинился. Те в том заинтересованы, сказал бы я, а тому, кто слышал то, следовало дать простой ответ: «Меня посылают положить конец злоупотреблениям, а не усилить их. Тот, слышал я, допускал всевозможные беззакония, мне лучше оставаться частным лицом, чем так отправлять должность». Да чем бы ты серьезно пострадал, вступив в управление и отменяя, что возможно, из распоряжений Кокка? «Это сократило бы срок управления». Прекрасно, за то оно было бы прославлено. Лучше один день власти на началах справедливости, чем всю жизнь занимать трон без таковой. 42. Но тот, кто в огорчении своем искал себе извинения в своем поступке с Германом, сенатора Феникса, добровольно оставшегося на повинности, довел у нас бичеванием чуть не до смерти. В чем обвиняя? что явился не в сопровождении прочих. Если он один был в состоянии выполнить, а бедности прочих дело было не под силу? А если они избегали Емесы, не города более? Если, оставаясь там, скрывались? [22] А ты не оплакиваешь гибели такого и столь значительного города и не возвращаешь если не всех, то хоть части прежних его средств [23], а подвергаешь бичеванию беззаконно одного и объявляешь всем: «не справляйте повинностей, не будьте сенаторами, советниками, ступайте на военные должности большие и меньшие».

{22 О бегстве членов курий из городов вследствие тягости повинностей при общем разорении Либаний говорит неоднократно и в речах своих, и в письмах (см. о Диании ерр. 377 — 379, об Агрекии и Евсевии ер. 553 cf. ерр. 296—297). Другим средством служит переход из сенаторского сословия на военную или гражданскую службу. См., напр , ер. 699, 878, or. ХТПИ § 135 vol. II pg. 294, 7 sqq. F. Грабеж сенаторов властями особенно рельефно описывается в orat. XXXIII (с. Tisamen.) § 13 sqa.., vol. Ill pg. 172 F, о сыске денег «до драхмы, до обола, до любой мелочи». Жестокость правежа над членами курий тем более уменьшала все более ряды их.}

{23 Об упадке Емесы см. ер. 766 (лето 388-го г., Seeck, S. 449): «Еще посылает послов и венки императорам (Феодосию В. и Аркадию), зная свою бедность, но стыдясь все же выйти из числа городов, хотя положение её дел давно уже ее из него исключило. Око Финикии, жилище богов, мастерская речей и источник духовных наслаждений — да и не перечислить удобств жизни в ней, — этот обширный и прекрасный город в большей части погиб, немного домов остается, да и тем предстоит исчезнуть вслед за прочими».}

43. Какими словами почтил ты город Антиохию? Докладчиком вежливого приветствия выступил мандатор [24] Ураний, а в ответ услышал очень строгую речь, слова те были, что он ненавидит всех подряд. О безумие! Ты кричишь о том, что следовало скрывать и то из свидетельствующего против тебя, что могло бы остаться неизвестным, громко объявляешь, и сообщаешь, что ты ненавидишь столь важный город. Так же, конечно, поступить и город. Ведь обязанностью правителя является быть благодетелем подчиненных, а кого кто ненавидит, тому он, необходимо, не благодетельствует, а вредить. Значит, ты вредишь некоторым из подчиненных, а каким, о том сейчас умолчу.

{24 πενθην, по объяснению Scliol. V, orat. IV § 25, vol, I p. 295, 9, 6 τά μακρόθεν μανθάνων και άπαγγέλλων, см. еще orat. ХVIII §135. vol. I р. 394 10 ηενθηνες μανδάτωρς Β2, orat XLVI § 15 vol. III p. 386, 3 F.}

44. Говори же и всякому встречному одно и то же, что ненавидишь каждого и с удовольствием узнал бы о смерти всех. Мог бы, если угодно, к людям присоединить и землю, и здания, и скот, и источники, так ненависть твоя развернется во всем блеске, и, когда вернешься домой, вместе с прочими рассказами о правлении будет их темою и это, пожалуй даже, первою.

Против Икария. 2-ая.

1. Давно уже, быть может, следовало и мне обвинять, и тебе, государь, восседать и слушать, о том, в чем этот Икарий наносит вред сенатам, своими поступками внушая всем людям, что следует избегать их. Но так как, не сказав раньше ничего, в надежде, что человек этот исправится, вижу его верным тем же привычкам или, вернее, еще более суровым, при всем желании не осуждать, я не был бы в состоянии удержаться от того. Себя самого, а не меня надо ему винить за это, так как он не пожелал держать себя, сколько можно было, в должных границах. 2. Прошу тебя, государь, да не будет мне во вред, в моем справедливом поступке ни поэма, составленная им о твоих подвигах, ни слезы, пролитые при её произнесении, ни общность имен в пределах до двух слогов и одной буквы [1], но пусть то остается само по себе, а расследование фактов само по себе, в особенности, когда его вознаградили за ту поэму. Если по справедливости почтен он за то, по справедливости надо поплатиться ему и за его неправды. Когда один и тот же человек в одном оказывается лучшим, в другом худшим, он должен, понятно, получать от других, что следует, и за то. и за другое, за первое похвалы, за недостатки наказание.

{1 Набер неправ, когда видел здесь намек на Аркадия (Maemos. ΧΥΙ 118), конечно, не императора, а Августа, каковым он объявлен 16 января 383-го г. (Seek 449). Возможно, что с этим событием и связана была приветственная поэма Икария (Sievers, S. 163;, почему Набер думал об Аркадии. Вопреки мнениям, цитируемым Forster'ом в предисловии к нашей речи (pg. 45 adnot.), и мнению самого Forster'а, Sievers не считал имени Икария за прозвание, хотя и допускал для него другое имя — Феодор. Это бы и не шло в увещании к «дорогому другу», где, напротив, враг его, Прокул, все время именуется, действительно, Κόκκος. У Григория Назианс. Sievers указал, в ер. 76 (ок. 371), Икария с эпитетом θαυμα – οιώτατος, у Либания ό γενναίος ποιητής, правда, с иронией, С. Icarium I S 6. Думаем, что Sievers, S. 163 Anm. 75, считал два слога и одну букву, так же, как Forsber, потому что Θεόδωρος и θεοδόοιος дают, действительно, μέχρι δύο συλλαβών και γρ. ενός των ονομάτων κοινωνίαν. В именах Ίκαριο; и Άρκάδιος нет требуемого сходства. Для значения μέχρι срв. ер. 1392. αχρι vol. V (declam. ХII § 6), p. 537, 19.}

3. Так и тут. Но и о прочей его недобропорядочности, и о том, как он, тотчас по прибытии, поверг город в мятеж недостатком съестных продуктов, или о его судебной волоките, его бестактности в театрах, его небрежности в организации городского хозяйства, о том, как ненавидит он стряпчих, ненавидит бывших правителей городов, с подозрением относится ко всякому слову, всякому совету, исходи они хоть от тех самых, кого мнят его друзьями, об таких странностях и о многом другом в добавок ты услышишь впоследствии или в моем сообщении, или в обвинительных речах других. В настоящем случае тебе следует ознакомиться с тем, как он у нас относится к сенаторам.

4. Но, приступая к изложению того, чему они подвергаются, кстати будет предварительно сказать, от каких притеснений ты их пожелал охранить. В своем глубоком убеждении в значении совета для города, которое можно-сравнить с килем для корабля, памятуя, каких привилегий он удостоен был величайшим сенатом [2], говорю о римском, и как это положение со временем было поколеблено, что повело к полному упадку учреждения, ты, государь, установил закон, запрещавший властям применение к лицам этого сословия и звания телесного наказания. 5. И того нельзя сказать, чтобы ты составил закон, но не упрочил его на деле. Напротив, во первых, правителя Азии Флавиана [3], допустившего одно такое беззаконие, ты признал самым низким человеком и дал ему отставку, а тот, пока ты соображал о мере наказания ему, сев на корабль, поспешил бежать; во вторых, правителя Египта [4], в остальном жертву клеветы, умевшего оправдаться во всех обвинениях, кроме этого, ты заключить в тюрьму на долгий срок и заставил его опасаться за свою целость, этому преступлению придав больше важности, чем всем прочим. Тебе представлялось, что, в виду этого его проступка, он попусту поминает все прочие.

{2 ή μεγίατη βουλή Рима. — Обычное обозначение Либания для сената Константинополя также μεγάλη βουλή ерр. 842. 943. 963, также τό σεμνόν, το μέγα ουνέδριον ерр. 802. 844. то μέγιστον ουνέδριον orat. XLV § 4 vol. IIΙ p. 361, δΓ}

{3 Прокопсул Азии Флавиан, 383 г., Sievers, S. 168, Anm. 103.}

{4 Оптат, в 384-ом году префект Египта (Seech, S. 226), см. orat. XLII (pro Tnalassio) Речь эта, где Либаний действительно или фиктивно обращается тоже к императору Феодосию, написана, по определению Forster'a, vol. III, pgr. 305, 1, в 388-ом г. или немного позже. В инвективе этой речи на Оптата говорится о процессе против него за насилие декуриону Птолемею, грозившем ему смертью, но сошедшим потом для него благополучно, см. §§ 18—19, pg. 316 F, об обидах с его стороны почтенным лицам в городе во время: префектура § 13, в особенности старику, философу и жрецу, декуриону Птолемею $$ 11—16; отношения к сенату в Александрии § 2 0 sqq.}

6. Ты, таким образом, предписываешь и поступаешь, как подобает императору. Как же Икарий? Если бы ему приходилось слагать с сенаторов их звание, он не так бы их истязал. Ведь видим же, что рабов он щадит и чрезвычайно гордится мягкостью своего обращения с ними, но не таково наше благородное сердце к бедняге Гермию, но человека знатного рода, небогатого, дважды отправлявшая повинность по большим печам [5] ни в чем неповинная, лишь в её мнения виноватая, он погубил. Разве не погиб тот, у кого плечо изувечено? 7. Далее, прибыв в Финикию, он с человека, отправлявшая более крупную повинность, — повинность зверями, конечно, крупнее [6], — совлек ту парадную одежду, какую носил он в виду самых своих обязанностей [7], он довел его до состояния, требующая искусства врачей. Знает примеры такого бичевания и Бостра, знает и Арефуза, где, свидетельствуя свое почтение к сенатору-философу, он сгубил его за то, что этот сенатор, сам человек бедный, взыскивал подати с состоятельная философа.

{5 Иначе «банную», по топке бань, срв. К Икарию, § 6. 0 значении бань Μ. Gehery Archiv f. Papynisforsca. V Bd. 364.}

{6 Разорительная лигургия на выписку зверей из богатых ими диких областей Мал. Азии, для звериного боя на играх, см. ерр. 451 501 — 502. 503. 514 и друг. Срв. описание побега такого зверя из клетки orat. V § 14, vol. I p. 309 F.}

{7 Срв. ер. 517 δπως μη πολλού την εοθήτα πρίαιντο.}

8. Но кто не оплакивал доли двух сенаторов, что были первыми людьми в Берое, и на чьих спинах изнурилось в работе не мало могучих рук? Из прежних правителей не было никого, кто бы не относился к ним с почтением при их посещении. Α нынешнее это варварство с ними, государь, извергло потоки слез и у тех, что стояли у дверей, и повсюду в городе, у мужей, жен, детей, свободных, рабов, у самих палачей. Пытка была так страшна и затянулась до столь поздней поры дня, что державшие юношу под грудь, прикладывая руки к его лбу, проверяли, не мертв ли он. 9. За что же это наказание и каков был проступок? Адвокат, говорит, не сказал, кто была женщина, за которую выступил в суде Кириак. Но при чем тут Ламах, который сообщил это раньше Гезихию, сообщил Гераклию, а они, передав некоторую часть процесса, будучи позваны внезапно, на самом пороге, второпях запамятовали о женщине, так что, если и следовало кому потерпеть наказание, то этим лицам, а не ему. А тот на первое не дерзнул, а второе сделал. Дело в том, что беда была не в этом, а было другое, что его раздражало, о чем ты узнаешь в дальнейшей речи. 10. Что беда была не в этом, очевидно, пожалуй, всякому. Не было нарушения никакого закона, даже если бы они умолчали о женщине с умыслом, проступка в том не было, и на её поверенного её звание не переходило, но Кириак одно, Антипатра другое. Следовательно, в какой бы степени ни принадлежало ей известное звание, он был из простонародья, как то и было докладываемо, и не только человеком простого звания, но, мало того, и рабом, да еще даже и разбойником, не мало поработавшим на этом поприще мечем. К чему же ты возводишь его в звание Антипатры? Сказав он был простым, так это и было. Но он был еще и рабом. Этого сказано не было. Потому, что второе заявлено не было, это было ему к выгоде, а заявление о первом не было ему в ущерб. 11. К чему же это особое рвение к справке α женщине? Ведь не с званием же её соображаясь, а с делом, намеревался ты, конечно, постановить приговор, так что нимало не препятствовало требованиям справедливости, что Антипатра не была названа, раз ты пе станешь утверждать, что приговор твой не был бы одинаков в зависимости от сообщения о ней или умолчания, Недаром говорят, что он плод ночных угождений. Я сплетне не верю, но говорят. 12. Вот за такую то вину юношу он подвергал бичеванию, не останавливая ударов даже во время допросов, что мы знаем соблюдается и в делах о заговорах на императора, а с Кириаком в то же время обращался на приеме милостиво и мягко. Удивительно только, как он не усадил его рядом с собой, уделив ему место на троне, дабы и этим угодить женщине и её брату. 13. Мало того, но к 250 ударам он подбавил еще, хотя ритор Гераклий громко заявлял о благородном происхождении, поминал об образовании, неопытности юноши, о ток, что он только что занялся практикой, о слабости его здоровья и от природы, и по болезни, о добродетели отца его, поминал и сладостнейшее для слуха имя Навсиклея. Следовательно, нельзя ему прибегнуть и к этой отговорке: «Не знал я, не ведал, каково его звание. Не нашлось никого сообщить мне» [8]. 14. К чему, впрочем, я сказал это? Если бы не было за ним никаких прав, кроме того, что он был сенатором, подвергать его такому насилию не надлежало. Тут, оказалось, и столь важный сан, в соединении со столькими иными обстоятельствами, не спасает, напротив, следуют новые удары, далеко больше сотни. И это видел Кириак, разбойник, раб, с которым этот человек обходился с почтением [9]. А когда правая рука палача разбила висевший над головой его стеклянный сосуд с маслом, разбавленным водой, и жидкость потекла оттуда на спину бичуемого, он не содрогнулся, не пожалел, не был ни мало тронут, но с прежним рвением продолжал бичевание. 15. Что еще возмутительнее, он даже не тотчас отдал истерзанную так жертву на руки близким, но, припомнив после наказания какую то новую вину, еще горшей мукой изводил ослабевшую шею и прочие части тела несчастного, который стоять не мог, лишая его в добавок ухода. Так делал он все, чтоб довести до смерти, и рвение его направлено было на то, чтобы юноша умерь, но тот был спасен милосердием тех, что были приставлены к казни, которые оказались лучше этого человека, и подали пальцами знаки к его спасению. 16. Но разве не сокрушает основы всякого порядка тот, кто сперва наказует, а потом судит. Между тем он, сознавая, что поступает беззаконно, ходит вокруг да около в поисках за средством оправдания его. Но однако не нашел такого. Барбалисс, и хлеб, и все подобное требовали наказания приемщика, хотя и у того была некоторая отговорка, но не Ламаха, делом коего было выдать деньги, и он их дал.

{8 В тексте Forster'n неправильна интерпункция. Необходимо было также выделить разрядкою, как постоянно у Foster'a,, фразу: „ου γαρ fdeiv, ου γάρ ηηιοτάμην, δοτίζ ην", как предполагаемое возражение самого Икария на обличение.}

{9 Здесь также необходима точка после τιμοίμενος, так как дальнейшее относится уже к Икарию, а не Кириаку.}

17. Что же, наконец, заставляло его желать смерти Ламаха? Говорят и об Антипатре, но мне пришлось слышать и нечто другое, что мне представляется более верным, чем интрига с Антипатрой. Что же это именно? Он увлекается богатым выбором серебряной утвари по городам. Я просил его не поддаваться этой страсти, в виду собственного его желания отличаться от прочих своим достоинством, но он поддался соблазну и показал, что страдает общим с другими недугом.

18. В то время, как ему следовало, считать во власти почетною славу, он прилежал к искусству резьбы по серебру и, призвав мастера этого дела и с ним живописца, одному поручил рисовать по своему указанию, а другому воспроизводить его рисунок. А когда он уехал туда по своим обязанностям правителя, а у мастера заказ был готов и выставлен, Ламах восхищается им и, подошедши, хотел приобрести. Хотя мастер всячески его отговаривал и просил прекратить торг, тот себе в убыток набивает цену, более крупною платою одерживает верх и овладевает товаром, на беду себе убедив и получив, одержав истинно Кадмову победу. Итак он имел ее и радовался тому, в чем был промах с его стороны. 19. А когда правитель возвратился и узнал об обмане, так как товар был подменен другим, доискавшись покупателя путем долгих угроз, он предоставляет ему владеть своей покупкою, но начинает искать его смерти, как будто соблазнили его жену. Он и убил его, так надо говорить по настоящему. И вот какой предлог к войне с сенатором нашел Икарий в своей гордости, испытывая состояние какого-нибудь юноши, старающегося об успехе пред предметом своей любви, в борьбе с своим соперником, 20. Это он, которому следовало бы все серебро, что чеканится в городе, в этих презренных мастерских, считать пустяками сравнительно со славою и надеждою, какие истекают из пренебрежения такими предметами. В действительности он у нас и сам весьма часто видается с искусниками в таких работах, и то сам говорит, то выслушивает их в интимной беседе, прося, уговаривая, обещая свою милость, радуясь их обещаниям сделать работу. Между тем, если бы даже ты приобретал эти предметы правым путем, тебе следовало бы избегать самого подозрения в том. Ведь если оно и ложно, лучше было бы, чтобы его и не было, и чтобы никто ни здесь, ни у галатов не мог задаваться вопросом: «Откуда эти вещи?», но говорили бы, что «с какою утварью выехал, с тою и возвратился». 21. Если же и следовало Ламаху поплатиться за эту недальновидность и опрометчивость и за провинность в деле Антипатры и Кириака, к услугам была тюрьма. Иной сказал бы, и бичеванье, но не в таком размере. Я бы сам с этим никогда не согласился. Не следует и тебе, государь. Это, да, это самое больше всего вызвало запустение сенатов [10]; может быть, и другие некоторые причины, но эта особенно, бичевание и телесное наказание такое, какому не подвергается даже закоренелые злодеи из рабов. Вот почему все, можно сказать, женятся, кроме сенаторов [11], хотя дочерей выдают и сенаторы, потому что последним лучше, чем .кому другому, знать обиды, сопряженные с званием сенатора. Ведь они или подвергались уже бичеванию, или ожидают его на основании примеров.

{10 Сенаты доходили до крайнего оскудения своего состава. В Александрии Цельс увеличил в два дня число членов совета с одного, «да и то хромого», до пятнадцати, ер. 608. Заботы о том же Фемистия в Константинополе, ерр. 3S. 84. Об общем уменьшении числа сенаторов вообще Orat. XLVII § 10, vol. III, pg. 408, 23.}

{11 orat. XLVIII § 30, pg. 442, 22 «У кого есть дочери, выдают их за воинов, и никто из вас (сенаторов; речь адресована антиох. сенату) не порицает такого брака, а сенаторам родят детей рабыни».}

22. В наше время из двух братьев тот, что не сидит в совете, сидя подле брата—сенатора служит утешением тому, битому, будучи сам более обеспечен от такого насилия. Так неужели ты воображаешь, что тот не поторопится перейти на положение последнего, включить и себя в списки тех, кому не грозит это насилие? Недостатка в пособниках к тому не будет. И всюду по городу, государь, после того бичевания, из уст немногих сенаторов слышатся слова: «Пропадай дом, пропадай поместья, продать, продать это, ценой этой купить бы свободу!».

23. Таковы то административные порядки, заведенные у нас Икарием, и вот чем отплатил он тебе за твое внимайте к нему, подорвав основание городов. Ведь мы знаем, что города держатся на сенатах и, если удалить эту их опору, ничто уже не устоит. Вот почему отправляющей повинность носит одежду, какую римлянин, предоставленную ему римлянами с целью, чтобы никакого подобного оскорбления ему не чинили. Но этот нелепый человек издевается гад теми, кто получил, издевается над теми, кто дал, не придает этой одежде того важного значения, какое ей отводит закон. Не словами, но делом и бичеванием он внушает бежать из состава советов, искать убежища в другом назначении.

24. Итак не думай, чтобы бичеванием нанесена была обида только Гермию, Кратину, Евстохию, Мелесиппу, [12] тому или другому, но что она нанесена многим городам в лице сенатов, в пользу коих ты установляешь законы, а те не желают обращать на них внимания. Но если хоть в чем либо незначительном из собственных порядков обвинять, готовы пуки плетей с свинцовыми шариками [13] как то и сейчас видим, потому что во всех случаях, которые касались преступлений против общегосударственных законов, нигде никогда подобного наказания не бывало. 25. Поэтому одна женщина на словах умерла и тотчас снова оказалась в живых, а те, кто в таком деле лгали, не встретили даже грозного взгляда. Но Ференик пускай хоть кувыркается перед колесницей правителя, это благочиние и добропорядочность, и никто не в обиде. Но не оскорбление словом, а обличение, если кто поносит Лампадия, Филодема и некоторых других из сенаторов в Араде. 26. Те хулы, какие Менестрат произнес на отсутствующих, были читаны, им дана была вера, и опять потребованы были плети, однако бичеванию никого он не подверг. Между тем, если он явился, чтобы изобличить, почему же не подверг бичеванию, а если никто уличен не был, к чему явился? Чтобы уличить? Но ни в чем не уличил. Или, быть может, он это сделал бы, но сделана любезность ассессору? Но ты сам, не бывал любезным в таких вещах.

{12 Письма, цитируемые сюда Forster'ом, относятся к 360—65 г.г., и Евстохий, названный в них, вероятно, другое лицо.}

{13 πολύς о μόλυβδος cf. pg. 58, 9 (§ 26; έκαλεΐτο πάλιν δ μόλυβδος срв. orat. ΧΙV (pro Aristoph.) § 15, vol. II pg 93,13 αϊ έκ μολύβδου οφαΐραι.}

27. Помоги, государь, советам, помоги, раз какие либо существуют, и не давай законам, писанным в пользу них, лежать втуне, но подтверждай их наказаниями тем, кто их преступает. Если будешь так поступать, может быть, иной и зачислится в состав сената. А если я не могу чувствовать расположения к этому человеку, творящему подобные беззакония, я едва ли неправ.

Речь в свою защиту, по поводу заступничества своего за Антиоха (orat. XXIX F=XXXVII R).

1. Лучшие люди в городе и наиболее далекие от зависти, сочувствующее в благодеяниях, ему оказываемых, и тем, кто ими воспользовался, и тем, кто был их виновником, одобряют помощь, какую я подал хлебопеку, и признают, что она согласна со справедливостью и общественною пользою. Но те, кто считает своим личным ущербом, если я в чем нибудь обнаружу свою порядочность, заявляюсь, что поступок мой был непохвален и доказывал мой дурной нрав. В виду своего пренебрежения к людям этого сорта, я не стал бы заводить речи об этом деле, но так как друзья все же убеждали меня сказать что либо, мне не представлялось возможности молчать.

2. Разскажу то, что вам всем известно и о чем никто не посмел бы сказать, будто я это выдумываю. Дело было так. Когда народ противозаконным волнением своим и согнал со сцены исполнителей зрелищ, и вызвал опасение еще более серьезного беспорядка своими возгласами о том, что город стеснен дороговизной хлеба, правитель, вместо того, чтобы угрозами остановить этот ропот, заявил, что сделает все, что только они пожелают, и поднялся с места, а на следующий день дерзость народной массы завела дело так далеко, что правитель утверждал все меры, наиболее угодные черни, но неисполнимые, а между тем немало мужчин и женщин спешило за тем хлебом, сколько было в продаже. Чернь же явилась к продавцам, предлагая плату, но когда слышала, вместе с тем и видела, что хлеба нет, уходила с проявлениями того отчаяния в поступках и речах, какое естественно у людей, считающих себя на краю гибели. 3. Во второй день, и драка из за хлебов, и количество тех, кому купить пе удалось, больше числа тех, кому посчастливилось купить. На третий бедствие еще острее, так что, когда я уходил из бани, голодающие, прохожие, твердили, что пе на радость будет мне обед: есть огонь. На четвертый день распространилась молва, что на рынке немало трупов стариков и детей. Я видел и старуху, которая несла ребенка и выкрикивала буквально, что, если ей кто либо не даст хлеба, она сейчас умрет, и тут же протягивала деньги. 4. Хлеб становился предметом борьбы, толкали друг друга, кой где дрались, и дорогого стоила тогда сила. Кто был послабее, домой приносил не хлеб, а раны и разодранное платье. Такие обстоятельства заставили сенаторов покинуть город, и они стали жить в поместьях, считая себя в выигрыше и тем, что не сгорели с собственными домами. Опасались и этого.

5. В это тревожное время некто из богов, — не мое то было дело, — внушает мне обратиться по поводу разразившегося бедствия с некоторым предложением к наместнику, и, принесенный слугами, — коня моего на ту пору не было на месте, — то упреками, то увещаниями, то угрозами, где и просьбами, я с трудом отговорил его от того чрезмерного рвения в пользу бедных, каким он проникся. 6. Такого не было достаточно для того, чтобы поправить дело, но предстояло также вернуть пекарей с гор и из пещер, где они укрывались. Это между тем было делом нелегким, так как обещаниям веры не давалось, не доверяли и клятвам. Но когда я взялся за это дело и завел с ними переговоры через то посредство, какое было возможным, они признали во мне достойного веры поручителя и заявили, что вместе с тем помнят о той прежней милости, когда я вырвал их из под плети и из рук палачей, при чем пред благоразумным Филагрием много слов не потребовалось, достаточно было укоризненного покачивания головы по поводу суровой меры. Итак «в отплату за то», заявляли они, «мы все готовы сделать, пусть понадобится хоть детей положить в топливо».

7. Так сказали, и за словом последовало дело, и каждый дошел до такой готовности, что достаточно было одной ночи для столь существенная оборота положения. День еще не наступил, а все лавки полны хлеба, так что они были выставлены на продажу, а народ проходил мимо, потому что масса их ослабила спешку в покупке, внушив всем уверенность, что, когда кто ни придет, можно будет при-обрести. 8. Подобно тому довольству, какое испытывают люди, избежав помощью Тиндаридов кораблекрушения, бывшего на носу, или какое со снятием осады испытывают недавние затворники, такое чувствовали и мы, когда рынок принял свою прежнею физиономию, так что мы обнимались друг с другом, целовались по поводу миновавших опасностей голодовки.

9. В то время, как воздавалась слава прочим богам и судьбе, также людям, служившим их воле, правитель назначаете заведующим продажей хлеба полоумная Кандида, вообразив, что те лица, которые были подучены послед-ним просить этого,—представители города. На самом деле то были рабы Кандида и кое-кто другие из его прихлебателей. И вот Кандид, обретя в этом средство выгодное для вора, стал плохим хранителем тому, что было ему вверено, и предавал врагов врагам, продавая пекарей противникам их, если те чем либо возбудили неприязнь, как часто бывает с людьми одной и той же профессии. 10. Так, арестовав одного почтенная старика, женатого, растившего детей, немало изготовлявшая хлеба из пшеницы, пользовавшаяся всюду у сотоварищей уважением, он оговорил его, утверждая, что он плутует на хлебе. Распалив своими речами гнев правителя, он обнажил несчастного и начинаешь истязать на глазах его недругов. Истязание достигло такой степени, что сам Кокк показался бы ничем. 11. Но Кандиду мало казалось этого и он приказал вдобавок водить беднягу по всему городу, затягивал для него боль бичевания замедлением в подаче врачебной помощи и налагал на него новое наказание; позор. Когда же солнце близилось к закату и его вожатые собирались его провести на показ его околодку жена его [1], припав к их коленям, умоляет оказать ему хоть эту милость, прикрыть ему спину. Те милости не оказывают, а продают ее, явился и врач, опасались и за жизнь. 12. Когда молва о том распространилась, я посылаю слугу разузнать, так ли это и дана ли плата за то, чтобы человеку тому получить дозволение возлечь на одре. Когда посланный явился, подтверждая то и другое, не стану говорить о том, что удовольствие приема ванны было мне отравлено, обедать я не мог и во сне все видел сцену истязания. С наступлением же дня кто бы остался равнодушным, когда жена, бросившись на землю и колотя себя в грудь, умоляла о помощи докладом о происшедшем правителю? Я ее от этого отговорил, может быть, будучи неправ в том, что не давал ей отплатить виновным по заслугам, но направил ее к городскому защитнику [2]. Не следовало лишать ее хоть этого утешения. Сознаюсь, я присутствовал при разборе этого дела и хотя немногими заявлениями все же содействовал ей.

{1 τος εαυτόν γείτοσιν ίμελλεν δφθήσεσθαι срв. у Маладьи γειτονία Malal. pg. 222, 10, 272, 6, 417, 14, Euagr. 1 II cap. 12, срв. Визант. Врем. XV т., стр. 5.}

{2 σύνδικος срв. orat. LXII § 41, vol. IV, pg. 3G7, 1 οι παρά ταϊζ δίκαΐζ σννηγορεΐν τάξαντεζ έαντονς.}

13. Итак, по мнению лучших людей, как я сказал в начале, я поступил прекрасно, в глазах же тех, которые лопаются от зависти, если кто приобретет добрую славу, мой поступок был неуместным, странным, мне не-свойственным. Если поступок справедлив, но необычен и мне несвойствен, они говорят не что иное, как то, будто бы я на старости становлюсь равнодушным к требованиям справедливости. Однако кто не знает, что, когда я прохожу по городу, не миную ни одного плачущего, но останавливаюсь, жалею, спрашиваю об обидчике, уличив его, подвергаю наказанию, когда не смогу того сделать, чувствую недовольство? Но многие, заслуживающие и более тяж-кого наказания, оказывались в руках защитников, отправленные к ним мною. Не в препятствии какому-нибудь насилию заключается во всяком отдельном случае дело справедливости, но достаточно для справедливых наказать за него. 14. Я умею не мстить за проступки, на какие люди дерзают в отношении меня самого, но не стерплю чьего либо чужого страдания. Если же подобает никого никогда не преследовать, то и по такому принципу, им не обвинять следовало, а пожалеть об одиночестве женщины, которую побуждала выступить обвинительницей любовь к мужу в то время, как меня к помощи заставляло отсутствие у неё защитников. Да разве бы она посмела заикнуться или выступить впервые публично, если бы моя поддержка не ободрила её? Сообщниками Кандида, от которых никак бы не укрылись её действия, она без труда, конечно, была бы погублена. Вполне в том уверенная, она стонала, но сидела бы дома. 15. Так смелость к выступлению против обидчиков дало обиженной мое вмешательство. Не смотря на то, были уже такие, кто в дружеском кругу отзывался обо мне, как о человеке, вмешивающемся не в свое дело. Как же так, любезнейший? Если справедливо называть таким того, кто негодует на людей, творящих зло, каким же названием подобает заклеймить тех, кто так поступает?

16. Однако, сколь бы непоколебимо не было принято мною решение никоим образом никогда не вмешиваться в подобное дело, в том, что от данного дела мне нельзя было сразу отказаться, но что естественно было мне предпринять что либо и самому внести жалобу, всякий легко может убедиться из следующего.

Дело вот в чем. Когда та грозная пора и великий страх [3] заставил пекарей удалиться на вершины гор, и мне представлялось одно средство спасения в том, чтобы они спустились назад и стали по прежнему топить свои печи, а между тем ничье убеждение не действовало, не смотря на все клятвы, содержавшая имена всего сонма богов, в те дни один я смог этого добиться, так как мои только слова были вне подозрения. 17. Утверждать не стану, чтобы с меня взято было формальное обязательство непременно оказать помощь в случае какой либо беды, как с Ахилла предсказателем, но самое это обстоятельство, что они ни о чем подобном не просили, я считал нужным уважать более, чем соглашение на самых прочных обязательствах. Итак тот, кто подвергся избиению, сам не сказал и не собирался сказать: «Это из за того, кто, удовольствовавшись тем, что уговорил, нимало не заботится о людях, его послушавших. Кандид меня губить, а он знает, но ему и дела нет». 18. Так тот, хоть стенал, но меня оставлял в покое, а мне было бы совестно быть и явиться в глазах других предателем тех людей, благодаря коим я спас уже погибавший город. Кому как не мне вперед всех следовало возмутиться происшедшим? кому огорчиться? кому вознегодовать? какому отцу? какой матери? каким братьям? каким родным? Обстоятельства требовали моей скорби, моего голоса, моего негодования. Следовательно, если бы даже собственная жена не побеспокоилась за мужа, на мою заботу он в праве был рассчитывать, в особенности, когда, если бы я того не предпринял, обидою ему я наносил бы обиду и себе самому. Как бы вступил я в храм? Как бы стал молиться? Какими глазами воззрел бы на статуи богов, сознавая за собою подобное преступление? Как этим одним поступком не клал я пятна на всю свою протекшую жизнь? Я проявлял бы, конечно, низость тем, чем боялся вызвать на себя обличение в низости, и был бы повинен в том самом, чего больше всего избегал. Α разве это естественно?

{3 Голод в начале правления Икария orat. I § 226, vol. I pg. 182,14}

19. Для того, чтобы склонить меня к помощи тяжко потерпевшему, достаточно было бы и чувства справедливости, но было еще нечто другое, что настоятельно побуждало к тому же. Что это? Опасение таких же бедствий. ИЗ самом деле, если бы я тогда не вознегодовал на то, что произошло, и не предпринял тех мер, за которые меня злословят мои обвинители, и не стало это всем известным, то и Кандид стал бы налетать на всех пекарей, подобно бурному потоку, то повторяя те же поступки, какой учинял, то совершая еще пушие насилия, а те снова ушли бы в горы и снова голод овладел бы городом. 20. Может быть, даже Кандид не всех бы перебрал в бичевании. После первого, оставленного в пренебрежении, каждый стал бы спасаться, упреждая мучительство бегством, и установилось бы прежнее положение, если еще не худшее, так как не было бы кому призвать их на работу. Ведь и я сам уже не внушал бы доверия теми же речами, после того как обличены были прежние мои речи.

21. Достойны ли мои поступки укоризны, а не похвалы и лучшего отзыва, чем сейчас? Ведь если кто точно расследует дело, — сказать стесняюсь, но вынужден, — я дважды спас этот город, вернув ему хлебопеков и удержав их, сначала убедив их вернуться, потом воспрепятствовав бежать.

22. «Я был исполнителем», говорит он, «приказа правителя». Но приказ гласил наказать хлебопека в случае, если он обманывал чем-либо в продаже хлеба. Я же мог бы сказать кое-что и об этом, и о том, что обвинение Кандида преувеличивало факт и что вес, как в некоторых случаях бывает меньше должного, так в других больше, однако, оставив это, перейду к тому, может ли кто либо сказать, чтобы число ударов, было определено правителем, чтобы оно было определено в том раз-мере, в каком оно было применено, и с такою жестокостью, как видели многие. В особенности же Кандид поступал беззаконно и в том отношении, что не смягчил суровости приказа, что, мы видим, делают и рабы в отношении друг к другу, когда один передается другому для бичевания, и мы видим, что одобряют это и сами те, которые их передают, когда гнев их уже остынет. 23. Не скажу этого по адресу Кандида Допустим это жестокое право с его стороны, если он услышал прямой приказ, что Антиох должен подвергнуться истязанию в той полной мере, как он его претерпел. Но не мог он того услышать. Следовательно, он, очевидно, властен был ослабить наказание и ему не грозило в настоящее время отвечать за то, что он не подверг его наказанию в той мере, в какой оно было действительно применено, и правитель не стал бы опрашивать служителей: «сколько дано плетей?», не стал бы вымещать на Кандиде словом или делом, узнав, что их было немного. Между тем, почему же бы было ему не определить числа их, если бы он желал, чтобы их было так много, и потребовать, чтобы палачи были более дюжими, вроде сына Кандида, которого он приставил к нему телохранителем? 24. Удивляюсь, как Кандид не устыдился мягкости самых слов, как они были сказаны. То была речь не разгневанного, кипятящегося человека, но будто опасавшегося, как бы мера не оказалась крутою, речь в том тоне, к какой не раз отцы обращаются к педагогу на счет детей. Α те обильные потоки крови, лопнувшая кожа, обнажившееся мясо, то было твоим делом, делом твоей низости.

25. Но и сам правитель, в том, как он посту-пил с другим лицом, показывает, что такие истязания не в его духе. Действительно, когда то же обвинение постигло другого, он, схватив того, кто считаем был за преступника, отпустил его после наказания, напоминавшего карательная меры, применяемые учителями грамоты из более снисходительных, показав в том, как поступал с другим, чем бы он ограничился, если бы кто либо представил на его суд того, что упомянут выше.

26. А что еще больше обличает отговорку Кандида, скажи мне, в виду чего, в виду какой речи, какого слова, какого слога, какого мановения ты прибавил указанные выше муки, еще более тяжкие, чем плети, в числе них лишение этого человека помощи врачей и гоньбу его, будто какой то скотины, жалкой жертвы, напоказ всем жителям города? Если утверждаешь, что все это делалось в качестве внушения, мне кажется, ты способен прибегнуть к такому объяснению, и забив человека на смерть палками. Но и в та-ком случае никто бы не потерпел такого оправдания, и в настоящем то же. Не правитель, не его приказ губили Антиоха, но то обстоятельство, что недруги Антиоха дали взятку для наказания Антиоха и что жена Антиоха не была в состоянии дать до начала истязания столько денег, сколько он требовал, так как и после бичевания было дадено, не столько, а было.

27. «Так, неужто» скажет иной, «из на Антиоха приходилось наказывать Кандида, из-за пекаря одного из самых знатных людей?» Мне небезызвестна ни та разница в общественном положении обоих, ни то, что один обладает большим домом, другой платит за наем того помещения, где живет, ни то, что один владеет крупным и плодородным участком земли, другой мельницей, ни то, что один чревоугодник, другой не обладает к тому средствами, ни то, что одному можно жить праздно, другому необходимо работать. Знаю это и много другого сверх того. 28. Но тут я не Антиоха ставлю впереди, Кандида, а требования справедливости впереди несправедливости. Первое было на стороне Антиоха, второе со стороны Кандида. Но никто даже из самых несправедливых людей не дерзнул бы сказать, чтобы принцип справедливости не заслуживала уважения. Потому мы видим, что из судов неподкупных уходят с выигранным процессом не богатые постоянно, но когда они, когда бедные, то и другое согласно с требованиями справедливости. 29. А ты был ли бы способен и в обращении к судьям сказать: «Не хорошо поступили вы, господа, не почтив влиятельности того, кто проиграл у вас, а слабость того, кто выиграть, почтив, в то время как вам представлялась возможность поступить наоборот». Если не поступил бы так в отношении к судье, почему же допускаешь это по моему адресу? Полагаю, что справедливости всюду должна принадлежать великая сила. Если бы торжествовал этот принцип, отношения в людском мире не отставали бы в такой степени, как теперь, от мира богов. В действительности, это и делает более всего нерадостной нашу жизнь, что много письменных установлений законов как древних, так и новых с готовностью попирается нарушителями справедливости, так как своекорыстие больше привлекает к себе, чем те служат препятствием.

30. А я ни в другое какое либо время никогда не бросал обижаемых в жертву обидчикам из за того только, что последние принадлежать к привилегированному классу, а те к низшему сословию, пи в настоящем случае не намерен был поддаться этой слабости. Не то что Кандиду, но даже своему отцу, если бы он поступил так же, как Кандид, я не отдал бы предпочтения перед пекарем, подвергшимся такому истязанию, да, клянусь богами, и другим кем либо из лиц, занимающихся более скромным ремеслом, продавцом сыра, уксуса, сушеных фиг, штопальщиком башмаков. Пусть потому никто не говорит мне о колесницах, атлетах, медведях и охотниках [4]. Справедливость, в противовес всему этому, требует больше внимания к себе, чем к таким вещам.

{4 Здесь отношение к литургиям игр, связанным с состязаниями на колесницах, состязаниями атлетов, со звериными боями и травлей на зверей. См. ерр. 1454. 1131. 1118 1217. 1443.}

31. Она также склоняет к стойкой встрече той вражды, которая отсюда возникнет. Вполне уверен, что он всячески будет строить козни против меня, и в помощниках у него недостатка не будет. Но не предпочту быть и считаться изменником справедливости из страха перед такой войной против меня. Ведь не даем мы оправдания тем воинам, что покинули свой строй, хотя мы и знаем, что проступок их вызван страхом. Напротив, то самое и служит основанием к обвинению, что они изменяют долгу из за страха. Вот почему, не пожелав славной смерти, они умирают от позорной казни. 32. Итак и мне подобало сохранить свое место в этом строю. Ведь если бы даже никто не собирался на меня донесли и судить меня, то боги обвинили бы в этом и сам я был бы снедаем сознанием своего проступка. С другой стороны, руководство в своей деятельности требованиями справедливости давало мне право на известные надежды. Я рассчитывал, что боги, одобряющие правила, какие одобрял я, дадут мне перевес над ожидаемыми противниками. Так пусть же он, составив отряд заговорщиков, какой хочет и может, и тайно подкапывается, и сражается в открытую. Раз на моей стороне благосклонность богов, посмешищем будет и он сам, и те, кого он собирает.

33. «Почему», говорит он, «ты воспрепятствовал наказанию, требуемому следствием?» Потому, во первых, что самое следствие считал немалым наказанием. Затем, сами пострадавшие просили меня не сыскивать больше и не вооружать такое сословие воинов на ремесленный класс. Поэтому те же соображения, вследствие коих я содействовал сыску, заставляли меня препятствовать наказанию: как первое истекало из сострадания к обиженным, так и второе из снисхождения к таковым же, в особенности, когда можно было им получить свое. Тот, кто отрицает получение от банкира, если и получил, все равно не получил: надо снова нести в банк. 34. Так и в том, что я делал и что не делал, я не впадал в противоречие с самим собою. Между тем относительно тех, кто меня укоряют, я мог бы доказать, что они впадают в такое противоречие, они, которые злословят на меня, что я подверг дело следствию и всячески старался, дабы воин не потер-пел наказания. Если они винят за проявление гнева, пусть одобряют за проявление снисходительности. Если же винят за снисходительность, почему не относят к хорошим поступкам сочувствие негодованию женщины?

35. Прибавил бы к сказанному еще то, что, если бы я и сильно желал наказания, восторжествовать должно было мнение Авгара, брата воина, моего друга и знакомого, имевшего у меня в обучении своего сына не из заурядных, но из таких, за природные дарования коих всякий сочтет счастливыми родителей. Из них один нечто сказал о брате, второй говорить ничего не говорил, но молчанием выражал то же.

36. Так многие и важные причины спасали воина. Но я желал бы, чтобы и вообще все знали обо мне, что с теми, кто творит неправду и пренебрегает законами, я воюю до того момента, когда их повергну, с лежачими же мирюсь.

Речь против Тизамена к императору Феодосию. (orat. XXXIII F= XXXI R)

1. Следовало бы, государь, всем, отправляемым начальниками провинций, быть настолько добросовестными, чтобы мне сейчас можно было сказать нечто похвальное о Тизамене [1]. Конечно, и мне порицание вовсе не более приятно, чем обратное. Но так как есть некоторые правители, дающие поводы к худшим отзывам, а Тизамен один из таких, то я счел необходимым раскрыть тебе то обстоятельство, что многие города вручены человеку, который особенно далек от возможности благодетельствовать городам своим правлением. Скажу же тебе об этом не для того, чтобы ты наказал за такие поступки, по чтобы он не наделал больше зла, оставаясь во власти [2]. 2. Тот, кто и словом, и делом много способствовал тому, чтобы он получил управление над нами, будет гневаться на мои слова и постарается повредить человеку, причинившему ему неприятность, при тех средствах к этому, какие имеются в его полном распоряжении. Но мне, может быть, найдется убежище в твоей благосклонности и помощи, государь. Если же справедливость уступит силе одного человека, мне будет достаточным утешением, что я из страха не умолчал о том, о чем сообщить тебе требовала справедливость.

{1 О Тизамене см. примечание на стр. 97 и 99-ой.}

{2 См. принцип: «лежачего не бьют» в речи о жене Антиоха.}

3. Итак этот Тизамен знатен по происхождению и отец его матери прошел много курсов, а сам он по принуждению приобщился образованности, настолько лишь, чтобы схватить верхов её, и вскоре изменив ей для плясунов [3], в них и в тех, кто им предан, признав счастливейших людей, готов был бы с полным удовольствием сделаться регентом хора, но вследствие препятствий к тому во многих обстоятельствах получил доступ на сцену, благодаря песням, которые сочинял и отдавал в их распоряжение, им угождая и от них встречая то же отношение. Им нужны были песни, ему желалось, чтобы они исполнялись в танцах. [4]

{3 Срв. для этого места противопоставление в XXXV-ой речи (ad dicere nolemes), § 13, vol. III. pg. 216, 11 sqq. P, тех линь, которые и на общественном поприще продолжают свои занятия литературою и поддерживают усвоенное в шкоде риторическое искусство, и других, изменивших этим высшим интересам для зрелищ ипподрома: «У тех приобретенные знания сбережены, у вас они рассеялись. Причина тому: те тяготеют к литературным произведениям, а вы сторонитесь их пуще, чем гадов, и те не отдают предпочтения перед ними конным состязаниям, а для вас последние весь интерес жизни, и пренебрегая всем прочим, вы озабочены тем, чтобы победил тот или другой возница. И чародей, что обещает это, у вас в большем почете, чем сами боги, и из зрителей те, которые питаются на ниве ипподрома и на том наживают деньги, что крикнут нечто всадникам, а через них сообщают и ездокам на колесницах».

О вредном влиянии плясунов на нравственность см. особенно в тех замечаниях по этому предмету, которые опровергает Либаний в своем риторическом упражнении, едва ли серьезно отстаивающем танцоров, orat. LXIY (pro saltatoribns). И здесь, однако, ритор объясняет, почему, сам воздерживаясь от этого рода зрелищ за недосугом, он не дозволяет и учениками своим посещать их, см. § 100, vol. IT, ,pg. 485, 17 F: «юноше можно будет смотреть па плясуна, но теперь (т.е., в пору ученья) нельзя, и к чему его рвение впоследствии будет в меру, тем сейчас увлечение его переступит границы благоразумия».}

{4 Любопытный подробности о содержании мимов см. в сейчас упомянутой, речи §§ 66—68, pg. 462—463: «Если он представляет то одно, то другое и не раз переходит от одного пола к другому, и раньше, чем определенно изобразить женщину, перескакивает на изображение мужчины, к чему, деля пляску пополам, и одну половину опуская, другую выставляя на вид, ты таким путем подрываешь занятие? 67. Видала публика в театре Деяниру, но видала и Ойнея, Ахелоя, Геракла, Несса, видала бегущую Дафну, но и преследующего Аполлона. Видала Аталанту, но не без Мелеагра. Плясун исполняет влюбленную Федру, но с него и Ипполита, юношу целомудренного. Бризеиду уводят из палатки Ахилла, но уводят ее вестники. Видал ты женщину, видал и мужчин. Видал колесницу на море, дар Посидона, везущую невесту, награду в конном состязании. В той же колеснице увидишь и Пелопса. Много девиц, дочерей Ликомеда, и работ девиц и их орудий, прялку, веретено, шерсть, основу, ткань показал он тебе, но воспроизводил и Ахилла, скрывающегося под личиной девицы. Но бойся, не остановит на этом пляски, но и Одиссей подходить к дверям, и Диомед с военной трубой, открывает он же подлинного сына Пелея на смену мнимой деве. Если понадобится представить его под Троей, увидишь героя, наносящего смертельные удары, потрясающего копьем, пугающего, повергающего в смятение и Гектора, убивающего и влачащего труп, и делающего скачки длиннее, чем в пятиборьи». В числе многочисленных сюжетов мима в псевдо-лукиановом диалоге О пляске находим значительную часть тех же сюжетов.}

4. Затем внезапно он очутился начальником провинции [5], откуда, ничем не выделившись там в ряду тех, кто слыли за лежебоков, удалился, не имея за собой никакой заслуги, которой можно было бы похвастаться. Несколько лет спустя он опять выступает на сцену паредром (ассессором) стратега, не вследствие деловой опытности — он не бывал никогда и в ряду синдиков, — но он полагает, что на этом посту и не нужна подобная опытность, по его мнению, стратег посажен не для судебного разбирательства, а для наказания плетьми, так что делом для такого ассессора является составлять компанию начальнику в роскошной жизни и особенно, конечно, в попойке. 5. И не раз подобное товарищество бывало первым шагом к власти, как и тут произошло, причем это вызывает знаменательный смысл слова. Тому, кто заседал рядом, подобает будто бы и стать главою городов. Тут можно было слышать, как люди, знающие этого человека, говорили, что государственное дело погибнет от глупости и неподготовленности Тизамена. И скоро наступила уверенность в том, когда он явился и показал себя. Трон, бирючи, ликторы и служебный персонал являли признаки правителя, но вот дни пропадают даром, так как ни сам он не вникает в то, что требуется сделать, ни следует советам других, кто вникает в дело. Тот, кто отдал ему приказ [6] иметь пребывание в области Евфрата для закупки хлеба, казалось, поступил так по ненависти к нему, на самом же деле не иначе, чем друг, принуждая недалекого человека жить у людей, мало развитых, где его недомыслие менее рисковало быть изобличенным. Впрочем он склонен повеличаться, расписывая мучительность жаров в той области. Не лишаю его похвал в этом отношении он, действительно, говорят, бодро сносит палящий зной и не которые другие лишения; по знаю, что и вся свита его, и слуги её, и погонщики ослов переносили то же палящее солнце, так что, если ему предоставим гордиться этим, то и тем, и тем даже гораздо больше, так как у тех не было того комфорта, каким он пользовался. А вот что касается его работы, что же это была за работа? Та, какую легко выполнил бы любой из служебного персонала, как бывало это и в прежнее время, когда с такими делами быстро управлялись начальники, там находившиеся. 7. Он же плакался, что проживает в диких местах, лишенных удовольствий, ему любезных, и у лиц, сильных во дворце, просил выезда оттуда, а почета требует, как будто за добровольную деятельность. Между тем, если и есть в этих обстоятельствах что либо хорошее, так это поступок Диния, который подверг его заключению в этой местности. Являлись туда риторы, рассчитывая, что им там больше придется проявлять свое искусство в виду досуга правителя, но, видя, что он привержен только к еде, а до остального нет ему дела, так был он «сердцем возвышен», говоря словами поэтов, вскочив на коней, явились сюда, довольствуясь своим собственным кружком. Чтобы уехать, отговорок перед ним не понадобилось, но молчаливо поступили они так, в полной уверенности, что тем ему угождали. Так далеки они были от опасения, как бы из того не вышло для них чего либо дурного. 8. Он между тем сам прибыль сюда. Бегство то было бегством от судейской деятельности, и предметом страстных желаний были те клики, какими взывает ипподром, взывает театр, которые опытный в судебном деле правитель считает сущим наказанием и на них сердится, и которые люди, подобные этому господину, встречают с пущим восхищением, чем мы наблюдаем у детей, обучающихся грамоте. Но и в этом Тизамен не сохраняет должной меры, но, в своем чрезвычайном старании придать себе вид человека, эту меру знающего, проявляешь крайнюю бестактность в тех или других обстоятельствах, то не прибегая к плетям, когда их надо было бы дать по справедливости, то щедро рассыпая удары по обнаженному телу. Α те правители, которые пользуются доброю славою, присутствуя при таких сценах, так ведут себя, будто бы их не было, присутствием своим отдавая честь царской власти, а свой престиж поддерживая тем, что не пускаются в строгие розыски по таким поводам.

{5 Для подобного скачка в карьере (Forster ссылается на слова Аммиана Марцеллина, XIV 6, 19 о дирижерах хора для слов Либания ήδιστα μεν αν ήγεμών εγένετο Του χοροϋ) можно бы припомнить карьеру поэта Икария.}

{6 Согласно § 7-му, здесь разумеется Диний, по Sievers'y, S. 171 Апш. 117, comes Orientis.}

9. Но возвращаюсь к тому, что этот человек величайшей урон делу правосудия. В самом деле, он или оставляет эти дела в стороне и ищет от них убежища в иных занятиях, или, когда вынужден бывает творить суд, тратит время на пустую болтовню, самого дела коснутся не дерзает. но ходить вокруг да около, при чем он ни вникнуть в то, на чьей стороне правда, не в состояли, ни молчать не предпочитает, но разливается по током бесцельных речей, способных только утомить слух и изводить стоянием ноги синдиков. Вместо того, чтобы стараться довести дело до конца и приговором своим остановить тяжбу, он отсылает их с таким результатом, что им снова придется добиваться выхода правителя, при чем и с этим будет тоже, и конца тяжбе не будет. 10. В каком же состоянии, думаешь ты, оказываются тяжущиеся в столь не-благоприятных условиях, каково бывает их настроение? Что говорят они сами с собой, как взывают к земле, к солнцу? Когда же они перестанут таскаться, одни уходят, чтобы, в виду многих своих издержек, дожидаться более способного правителя [7], другие, получив вместо большего меньшее, довольны хоть этим. Но тем, кому занятия защитника служат для добывания средств жизни, остаются сидеть даром, а вестники некоторых вызывают без всякой надобности, а все же вызывают, дабы казалось, что все же делается что то, тогда как на самом деле царит глубокий сон [8]. Вечерние же заседания вызываешь не деловая ревность, а советы врачей и польза для пищеварения, так что смех смотреть на светильники перед колесницей [9].

{7 ψνχήν άρχοντος срв. с. Icar. I § 3 ττς Λψοΐου ψυχής деио&аь Χονιο то πάθος. Во всяком случае текст данного места переводимой речи не полон (άγαμου ψνχήν άρχοντος!). Срв. еще поправку Рейске, в переводе: «дожидаться приговора позднейшего правителя».}

{8 ύπνος πολύς одно из любимых фигуральных выражений Либания, см. orat XXXVI (de venefic.) § 14, vol. Ill pg. 234, 10, в ином смысле orat. XLIX (pro curiis) § 13, pg 459, 3, epp. 24. 248. 380. 438. 539. 787 1107. 1432.}

{9 Срв. orat. ad Icar. § 34, примеч. на стр. 99.}

11. Кроме того, государь, получив народ в свои руки знающим себе меру, он довел его до того, что он зазнался, приучив его к представлению, будто для правителя всякая его похвала ему является чем то важным. Между тем народ, убедившись, что властвует над правителем и что того, кому по закону он подчинен, он сделал своей дерзостью себе покорным, начинает нарушать многое в установившихся порядках.

12. Что это так, в этом, государь, можешь легко убедиться. Как то в театре какой то инцидент заставил народ сидеть безгласно. Этот человек счел то за беду великую, выдавая свое настроение и многим другим, и тем, как менялся в лице. Но ему нужно было, как видно, и словами признаться в своих чувствах, и вот, — его провожало несколько человек, не более двадцати, людей такого сорта, общества коих всякий устыдился бы, — когда провожатые произносили нечто из тех банальных речей, ка-кия лучшие из правителей, бывало, просили прекратить, Тизамен, этот несообразный человек, говорит, сходя с колесницы: «Кто вам вернул языки? в театре, видно, у вас их не было?» Такими словами он показал свою мелочность, тем, как одно считал потерей, другое прибылью.

13. Может быть, отношения его к сенату похвальный показывают в нем истинного правителя? Но и раньше положение его не было удовлетворительным, этот же бессовестный человек в конец его потопил, когда то, чего не досматривали во внимание к скудости сената служебные лица, сам то выслеживал, доискивал, не оставлял нетронутым, учитывал с точностью до драхмы, до обола, до любой мелочи, чиновников при этом привлекая к суду, а с тех взыскивая. Когда говорю о последних, разумею сенаторов, немногих из многих, умерших в долгу, причем дети их оказывались просящими милостыни, не по расточительности отцов, по по вине тех, кто хотят съедать такие крохи, грозных служащих, которые и берут взятки, и затыкают всем уста тем страхом, какой они внушают. 14. Итак он тянул в казну и статир, и полстатира, и третью его часть, все, что безмятежно покоилось целый ряд лет, и поступал так, чтобы иметь деньги на отстройку зданий, бесполезнее коих никто никогда ничего не видал. Он меж тем желал город увеличить каменными зданиями, а в численности сената его ослабить, хотя все насмехались, все обличали непригодность рвения, направленная к такой цели тем аргументом, что не окажется даже лица способного справить литургию звериного боя. 15. Он же, когда какой то мим последний назвал спальней, а то лицо женихом и выразился, что первая готова, а жениха не является [10], воспламеняется, негодяй, гневом и в припадке безумия заявил, что новому этому жениху явиться нужно, ни о каких препятствиях знать не желал, но против скудости средств сената воздействовал угрозами вперемежку с обидами, при чем доказать, чтобы они были к тому в силах, не был в состоянии, а все же принуждал этих бедняг взять на себя литургию, издеваясь тем над твоим, государь, законом, когда дерзал на такой поступок. Ведь ты нам дал такой закон за прошлый год, где ты отменял принудительность такого расхода и делал затраты делом доброй воли. Итак закон гласит: «Хочешь и это выполнить, никто пе станет препятствовать. Но не хочешь, никто принуждать не будет» [11]. Между тем этот человек, когда закон этот читался, применял принудительный меры, как будто получив от тебя в указе тиранию, а не законную власть. 16. Однако, если бы даже все они были Мидасами по богатству и у каждого было много золота, но они не желали бы прокармливать зверей и людей, которым предстояло выдержать борьбу с ними, сколько угодно могли бы они уклониться от этих трат. Как дело обстоит на самом деле, они угождают ростовщикам и скорбен для них конец каждого месяца. Есть и такие, которым и ссужать никто не станет, не рассчитывая получить долг обратно 17. Когда такие бедняки ссылались на свои недостатки, клялись, пересчитывали свои долги, просили, умоляли не повергать их в позорь обличения их скудости, не говоря об опасностях, грозящих им от зрителей, Тизамен ни мало не смягчался, но стоял на своем, не позволяя ссылаться на закон. Между тем, как бы велико пе было наказание ему за это, разве не было бы оно по заслугам? Или скажем так: если бы он отторгал от статуи твоей тех, кто за нее ухватился, это было бы возмутительным, но когда он увлекает людей, прибегающих под защиту твоего закона, то разве не естественно считать его виновным в равном преступлена? Буква закона не заменяла ли им медную статую? 18. Он же утвержденный закон попусту показывал, а потом, как будто они преступали закон, а не опирались на него, повергал их во всевозможные унижения, издеваясь над ними дерзко и нагло, застращивая, приводя в смятение, относясь к сенату неприязненно, изыскивая средства его погибели, признавая личными благодетелями, людей, которые доносили ему что либо к тому пригодное. При неожиданных же банкротствах, бедствие усугублялось быстротою приговоров. Он пуще всего желал повергнуть человека прежде, чем ему выйти из состава сената, пощада давалась лишь на один день, после него никакого оправдания не допускалось.

{10 Срв. влияние мима в общественном деле еще or. LIT § 42 vol IT pg. 89: «Один мим, желая внушить страх огородникам, чтобы получать с них деньги по требованию своему, направил против них некое злостное изречение, а он (Евстафий, consularis Syriae, речь написана ок. 390 г., Forster IV pg. 70), следуя наставлению в этом презренного (καtάπτνστος) мима, будто какого-нибудь порядочного человека, ночью устроил облаву на этих торговцев, предоставив их воинам на погром» (οείειν срв. то же выражение vol. III pg. 388, 18, or. XLVI § 19).}

{11 Cm. cod. Theodos. XV 9, j.}

19. Вот такая справедливость наблюдается у него и-в остальном, и в сборе подати. Настоящий месяц четвертый в году, третья часть года [12], а он говорить, что император терпит убыток, так как не вся подать внесена. Как так? почтенный человек! Ведь и оставаясь в запасе по деревням [13], она все равно хранилась бы для императора и пе стала бы от того меньше. Не увеличилась бы она и там, в казне, хранимая, а между тем вносящему подать не все равно, внести ли все сегодня или помесячно, по частям. Не выгоды ему, а нам убытка добивается он, когда требует такой скорости. 20. Из за этого воины бичуют обнаженных воинов там, где бы многим представился случай наблюдать эту экзекуцию [14], его воины воинов другого, а те приступают к сенаторам и подвергают их той муке, какую сами вынесли, начиная с рабов и добираясь до спин господ [15], и пучки прутьев сменяют одни другие, а предки, хорегии, слава и прочие привилегии сенаторов малы, бессильны, ничего не стоят. Чем же вызывается такое лишение чести? Тем обстоятельством, что сенаторы у нас люди небогатые и не в состоянии справлять столь крупные повинности. Если же не они одни подвергаются такому бесчестию, однако из за них именно и всякий другой, дабы было прикрыто и не слишком бросалось в глаза отношение к ним.

{12 О трех сроках в году для платы подати см. и позлите cod. lust. Χ 1С, 13, 5 Holmes, The age of lustin. a. Theodora, pg. 159. Arch. f. Papyr. forsch V 362 A. 2.}

{13 Здесь имеется, очевидно, в виду подать натурою, та εν εΐδει, см. Archiv Г. Papyrusforschuiig Y Bd., 1911, S. 352, Stndien z. byzant. Ver-waltung Aegyptens v. M. Gelzer, (Lpg. 1909). S. 43, S. 47, S. 37 fg.}

{14 Описательно: «площадь», срв. orat. I § 20G. Стр. OS, 3.}

{15 О роли воинов при сборе податей см. замечания издателей к CIL. (vol III, Suppl., pars posterior) Д» 13750 и Archiv f. Papyrusforscrumg У, S. 356.}

21. Ограничился ли он, однако, в своей наглости одними издевательствами в судах? Как же! и изобрел нечто такое, чего не при думал бы никто другой: позвав сюда того, кто в этой Берое справлял литургию, со зверями, которых он содержал и нанятыми на них людьми. Тот явился с медведями, леопардами и теми, кто то бывают побеждены ими, то их одолевают [16], и приобрел известность, доставляя меньшему городу победу над большим. Действительно, хотя искусство слова и пользуется почетом в Берое, но последний не ровня нашему городу. Вот он и хотел хоть на этом поприще потешиться над ним и устроить так, чтобы ихний сенат явился в более выгод-ном свете, чем нага, чтобы первому величаться, а чтобы второй подвергся унижению, оказался ничтожным, был изобличен и не смел даже глаз поднять. 22. Кто первый по достоинству сенат уничтожает, а возвышает даже не второстепенный и позволяет ему издеваться над тем, который выше его, разве не роняет твоего дома? Конечно, оскорбляет и, если точно сообразить, в высшей степени. Ведь он был послан, государь, не для того, чтобы породить путаницу в установленной череде городов, и не для того, чтобы нанести вред им принадлежащему достоинству, чтобы меньшие натравлять на большие, но чтобы те отношения сохранить, да и о каждом городе позаботиться, как подобало, и возвысить его благоденствие своим попечением. 23. Он, напротив, своим привлечением сюда того лица из Берои в тех целях, какие он при этом имел, громко оповещал всех, что нашему городу следует быть под началом у упомянутого, что ему следует, отказаться от звания митрополии, что совет совету, человек человеку дол-жен уступить место и что следует признать на чьей стороне превосходство. Что это была обида, в этом ты можешь убедиться из удовольствия и печали, печали тех, кто к нам благоволить, удовольствия людей, иначе настроенных. Ты бы не захотел оскорблять города, а этот человек готовь на то. Итак, как же можно считать в порядке вещей, чтобы такой человек был правителем?

{16 Описательно: «борцы».}

24. Но ты, владыка государства, как целого, ты, от кого и снести что либо подобное не так уже нестерпимо, чтишь город в своем обращении с послами и речах своих им, и каждое посольство является новым поводом к возвеличению города, а Тизамен сидит да соображает и ищет, чем бы способствовать его бесславию. Затем, негодных пастухов хозяева прогоняют от стад и, сместив их, поручают стада лицам более пригодным, а ты неужто не станешь подражать им в интересах такого города, города, за который говорят его заслуги и в далекой старине, и в позднейшие времена, и в наше время, которому есть на какие свои преимущества указать всем городам, кроме двух? [17]. 25. Но считай, что и прочие города ты спасешь тою же мерою, так как и их положение ухудшается вследствие недобросовестности этого человека. Ведь и самому нашему городу, которому, по его словам, он оказал милость, он тем самым повредил, перенесши на наш город те расходы, которые лежали на обязанности тех, так что или разорить сенатора того города расходами по обоим городам, или расходами его у нас лишить тот город того, что он получил бы.

{17 Т. е., двух первых городов империи, Рима и Константинополя, см Laudatio Constantii et Constantis, orat. LIX § 94, vol. IV pg. 255, 7, о Константинополе: «неожиданно разразилась внутри междоусобица и немалое волнение охватило величайший из городов этого края (можно понимать: Востока) и второй после величайшего из всех», срв. orat. XVIII (Эпитафий Юлиану) § 11 vol. II pg. 240, 15 о Константинополе: «величайший после Рима город», orat. XXX (pro temp Из) § 5 vol. Ill pg. 89, 21 «после величайшего первый».}

26. Он заявляешь, что был обижен устроителем зрелища, не получив приглашения на такое зрелище. Но если он обижен тем, что не зван, пусть и взыскивает с того, кто предоставил это воле лица, отправлявшего повинность, потому что, когда последнее упомянуло о приглашении во время сборов его к отъезду на Евфрат, он ответил: «Делай свое дело, а у меня будет своя забота о том, что мне приказано», разумея при этом доставку пшеницы [18]. Если, следовательно, ты тогда вводил в обман своими словами, то по справедливости, не тебе следует карать, а тебя подвергнуть наказанию. К чему, в самом деле, ты тогда обманывал? Если же то было правдой, твоя вина, что ты не был и вторично приглашен. Но если бы даже в этих обвинениях была доля справедливости, гнев твой должен бы был обратиться на того, кто провинился, но, Зевс свидетель, не на целый сенат. «Ведь не все же мы отправляли повинность», могут они сказать, «и упустили из виду приглашение, которое следовало сделать». 27. Его отказ от участия в этом зрелище внушал доверие и вследствие того, что представитель высшей власти [19] отдал распоряжение ему оставаться там безотлучно, пока сам он не вернется из Египта, с потоков Нила. И это распоряжение имело такую силу, что, не смотря на отмену его твоим, государь, указом, когда ты оказал эту милость ходатаям за Тизамена, все же было соблюдено. Между тем он, не смотря на то, что тот, кто не пригласил его, правильно не позвал его, ненавидит его, ненавидит и прочих, и в течение долгого времени не мог отрешиться от этой ненависти.

{18 Срв. об этом предмете ер. 20, Аристенету, в Никомедию (в августе 358-го г., Seeck у S. 352), где назван вновь назначенный praefectns Orientis Гермоген {Seeck, S. 173 fg): «Есть станция на Евфрате, название ей Каллиник (срв. Chapot, La frontiere d'Enphrate, pg. 213, "!). Это местечко имеет постоянный гарнизон (στρατιάν Ιδρνμένην), содержать который обязаны мы (антиохийцы), при чем доставляем провиант не туда, а в другой пункт. Оттуда обязан по закону перевозить его в Каллиник уже наместник Euphratensisp.}

{19 Comes Orientis Диний см. § 7.}

28. Но этих людей он карает, если и не справедливо, все же кое в чем обвиняя, а тяжущихся, скажу то, что упущено мною раньше, за какие проступки губит он, и при том из за свадеб? Вот в чем дело. Выдавая своих дочерей, он задолго до дня свадьбы призвал к себе весь составь риторов и сказал: «Замолкните, начиная с нынешнего дня до тех пор, пока девицы не будут выданы замуж». Меру эту он назвал праздником, но то был запретный период, невыгодный и для тех, кому приходилось не говорить речей, и для тех, кто нуждался в их слове. 29. Однако правитель не первый выдавал здесь дочерей за-муж, но после многих других, из коих некоторые и сами вступали в брак, и все же никому брак не мешал отправлять суд, но свадебные хлопоты принимали на себя друзья их, а правителя можно было видеть на его посту. Этот же человек то простаивал подле портных, шьющих наряд для невесты, то проводил время в разговорах с поварами. Меж тем люди, у которых шла тяжба, многие среди них бедняки, становились врагами этих свадеб и проклинали повенчанных.

30. Далее, вследствие этой долгой праздности, он делался усердным в наказании плетьми. С охотой принять доносчика, от обвинения спешить к приговору, к мукам бичевания прибавить тюремное заключение — вот его правление. Это тюремное заключение, государь, является новой карой, денежной. Переступая порог тюрьмы, приходится ублажать золотом хозяина двери, а нет денег, самому сидеть голому, а одежда переходить во владение тюремщика, старухе-матери, если есть такая у заключенного, приходится ходить по миру, собирая как можно больше милостыни. 31. Итак прочие после бичевания предоставляли потерпевшего это наказание его близким и врачам, конечно, с их снадобьями, он же отправляет бедняг на погибель от лишений в тюрьме. Если бы еще он, или сам вспомнив, отпускал, или его подчиненным предоставлено было право напомнить ему, дело обходилось бы еще сносно, в действительности приходится припадать к коленям многих, при чем не всякий уважить такие мольбы, да и из людей снисходительных, и то, один сошлется на недосуг, другие, отговорившись чем-нибудь другим, заявят, что милость оказать готовы, но не могут тотчас же, а для заключенная бедствие затягивается.

32. После этого, если его не будут считать милосердным, он заявляешь, что горько обижен и что его лишают названия, подобающая его характеру, он. который не сменяется прибегать к новым бичеваниям, людей, не имевших возможности взыскать подати с тех, кто выплатить их оказываются не в состоянии. Однако, что может быть сквернее, чем заявлять, что, если люди не могут платить, не должно быть того, а за недостатки людей, подлежащих взысканию, требовать к ответу тех, кому назначено взыскивать? Это равносильно требованию от врачей вернуть в жизни умерших. Как то не в порядке вещей [20] так и это есть нечто невозможное. Хоть кожу сдирай с должника, кожу снимешь, но никак не добьешься того, чтобы неимущий имел деньги. Этот же человек объявляешь справедливым, чтобы сборщики податей, если они не в состоянии взыскать, вносили бы деньги из собственных средств,— вот так Эак!—а кто не может внести, того подвергают бичеванию.

{20 οϋτε γαρ έκεινο των εχόντων ΙοτΙ φύσιν cf. orat. de Antiochi uxore, S 18 v. fin.}

33. Итак, оставишь ли ты в правителях того, из-за кого много плачей, много рыданий, много слез, много жалоб на богов? «Да. Ведь дело лучше поставлено в отношении в мастерским и ремесленному сословию». Но недавно этот печальник о бедных, когда они подверглись тяжкому налогу, заставлял записывать на стенах у дверей [21] их недоимки там, где были записи, которые прежние правители поделали по поводу подобная же притеснения, продлив тем для бедняг их недостатки, а городу красы не прибавив, так как такие записи работа самых плохих из сословия писцов. В виду того, что такие сохранились от прежних времен, он и распорядился прибавить к тем из них, какие не стерлись, новые. 34. Какая же причина тому? Воспользовавшись трудом писцов для некоторых портиков и не желая, выдать вознаграждение за письмо, какое по праву им надлежало получить, он уплатил его путем записей, в коих надобности не было. И вот одни писали, другие проливали слезы, так как им предстояло удовлетворить первых платою ценою своей голодовки. Видишь, государь, усердие правителя? Немногословно было его распоряжение, противоречить ему было, однако, невозможно. Те урывали от собственная пропитания. 35. Тот, кто доставил городу повод к плачу, как мог он приукрасить город? Я считаю красою для города содействовать росту состоятельности бедняков, этот же человек, с своей стороны, был для нас виновником обратного и в том излишнем мероприятии, о котором я сказал, и в другом, о котором скажу сейчас. Именно: этим самым людям, что живут в своих мастерских, он приказывает поддерживать ночью тройной свет. «Из чего же куплю я столько масла, благодаря этому сильному освещению продаваемая дороже прежняя? Каков мой заработок от ремесла? Сколько мне останется из за него?» Что скажет Тизамен на это? Так то в пору отдохновения, какой бывает наступающая ночь, он нарушает покой бедняков ударами в двери, какие производят надзиратели околодков [22], опасением за двери, как бы они не были выбиты, вынуждая поддерживать огонь. Знаю, как одна женщина, когда так происходило, закричала с верхняя этажа: «Да разве по средствам мне зажигать огонь? Откуда у меня станет столько масла, когда я много времени и не пробовала его?» Но этому человеку представляется проявлением энергии приказать и видеть приказ выполненным, а справедлив он или нет, полезен или наоборот, о том и заботы нет. Если даже кто-либо из тех, кто считается его друзьями, явившись к нему, скажет на счет этого правду и станет уговаривать отменить распоряжение, такой представляется ему пустословом. Между тем, имеет ли смысл это рвение к поддержанию в городе такого обилия освещения? Спящим от того пользы никакой, а для сторожей достаточно и прежнего освещения. Вот разбойников, их, нельзя сказать, чтобы стало сейчас меньше, напротив, их больше прежнего [23]. Нет, эта мера всецело дело пьяного задора, нахальства и равнодушие к положению тех, кто проводят жизнь в бедности.

{21 Forster сопоставляет с этим записи на стенах сенаторов, см. с. Icar. I § 31.}

{22 οι τών φυλών έπιιιεληταί срв. orat. XXIII (κατά τ. πεφευγότων^ § И vol. II per. 496. 12, orat. ХХИУ (π της τιμωρίας ουλιανού) $ 26, vol. II pg. 252, 10. φυλαΐ της πόλεως Антиохин см. также orat. XI ( Ανχι-οχικός) § 231, voi. I pg. 518, . φνλαί в Мерое orat. V (Άρτεμις) § 43 vol. I pg. 317 318.}

{23 Срв. Об этих городских грабителях с. Icar. I. § 4. По-видимому мера Тизамена, действительно, имела целью содействовать безопасности жителей лучшим освещением (может быть, продлением освещения в темные ночи; улиц Антиохии.}

38. Затем, иной спросит меня, брал ли этот чело-век взятки. Но если этого не было, но все же он доводил подвластное ему население до такого состояния, о ка-ком ты выслушал мое сообщение, то разве, будучи недобросовестным, становится он честным от того, что на деньги не зарился? Не говорю, чтобы он брал, но, благодаря ему, другие брали, когда люди, предпочитавшие неправду, при-бегали к посредству его зятьев [24], к брату и матери их и к тому превосходнейшему врачу [25], который никогда ей не перечит. Стоило кому из этих лиц заикнуться о каком-либо деле, и оно должно было тотчас направляться к исполнению. Но невозможно было, чтобы в одно и то же время и законы торжествовали, и эти люди были с прибылью. Между тем последние обогащались ежедневно. Значить, законам не приходилось торжествовать. Но тот, кто отнимаешь у законов их силу, должен ли считаться их охранителем? Что же следует? Если деньги не поступали в руки этого человека, но в руки других, куда он однако направлял их, разве от того мздоимство меньше губило справедливость? 39. Вот почему, когда кто совершить крупный проступок и ему грозить кара законов, он смеется, он знает, что ему придется спешить с деньгами к зятю, а тому к отцу жены и что помощью этих похвальных посещений и бесед сгинет попранная справедливость. Таким образом этот человек дохода такого не получаешь, но доставляет его другим и свое благосостояние из этого источника не увеличивает, но увеличиваешь средства дома плута.

{24 Срв. о браке дочерей Тизамена $28. См. к этому также ниже, § 39.}

{25 Здесь фигурально о лице, могущем исправить дело, т. е., правителю, Тизамену.}

40. Разве мало содержателей гостиниц, которые находятся в стачке с грабителями для наживы их от убийств и которые ничего не берут, но достаточным барышом для себя считают угодить злодеям. И Тизамен заседает и изрекает приговоры о таких преступниках. Знаю, что некоторые из них невиновны ни в том, ни в другом, ни сами не брали, ни другим не содействовали получить, однако как люди, причинившие много вреда городам своею порочностью вообще, они все же вызывали ненависть прочими бедствиями, какие они причинили, и, если не оказались продажными, честными все равно признаны не были. 41. Потому, если бы в этом пункте обвинения и было все за него, его должны потопить прочие его вины. Не он ли постоянно увеличивал заключенным сроки ареста, никого не выпуская ни для оправдания, ни для казни, так, что гораздо отраднее было бы для них испустить дух чем видеть кости свои, просвечивающие сквозь кожу? Но он, наполнив помещение людьми, засаженными по разнообразные обвинениям [26], вызываешь смертность среди них самой численностью заключенных.

{26 Об этом зле и несправедливости — одинаково тяжкой доле заключенных по ничтожному или важному преступлена, см. и orat. XLY (de vinctis) § 3 sqq. (См. к этому примечание к 31 з речи ad Icarium:

«Знай, государь, что правители, посылаемые тобою в провинции убийцы. Каким образом? Поводов к раздражению много и много вызывают они попреков, и раз кто разгневан, тотчас спешит он к правителю и заявляет, что оскорблен и пострадал. Другой свидетельствует то не о себе, так о жене, третий, ни то, ни другое, но о детях, облыжно обвиняют в оскорблении словом и действием, разодрав ту или другую часть одежды, и это прибавляют к тому обвинение Обвиняемый отрицает вину, заявляет, что на него клевещут, ссылается на статью закона, его все равно отправляют в тюрьму, и при том не смотря на обилие поручителей. 4. Естественно, этому подвергаются люди низшего сословия со стороны людей сильных, люди нуждающиеся со стороны людей состоятельных, простонародье от тех немногих, которые хотят, чтобы их обвинения значили больше, чем доказательства. Такие средства пускаются в ход и членами высшего синедриона, и членами прочих советов, и теми, кому поручаются славословия вам, против тех, кто им не угодит. 5. Жестокость господ ежедневно широко .пользуется этим средством, так как легко заключить в тюрьму человека, которого закон вынуждает молчать, если даже с ним поступают неправо. Сюда надо, пожалуй, отнести и тех, которые обрабатывают землю для владельцев (срв. orat. XLYII, de patrociniis), так как и с ними некоторые из последних обходятся как с рабами, и если те за лихоимство по отношению к ним господ не похвалят, разговор короткий, и вот воин с веревками в поселке, и тюрьма встречает колодников. 6. Помяну, если угодно, и о тех, кто обвиняется в убийстве путников. Таких бывает, конечно, два, три, допустим даже трижды столько, даже десять, даже больше. Тех же, у кого они пили, ели, ночевали, привлекается втрое больше сравнительно с обвиняемыми, причем они или понятия не имеют о том, в чем их обвиняют, разве знают только, что они не совершили никакого преступления, или не принимали в злодеянии участия».

Последние слова относятся к тем πανδοχείς содержателям постоялых домов, которые упоминаются и в речи, переводимой в тексте.}

Большинство из них, однако, не заслуживало бы такого наказания и даже заслуживающее смерти, не такой. Закон полагает отсечение головы, а не задушение теснотою, и быстрота того наказания является выгодою для казнимого. Он же быстр в деле заключения в тюрьму, а в разбирательстве вины медлен, вернее же избегает следствий, больше, чем дети Мормон, и считает делом правителя шествовать к завтраку среди пустой болтовни.

43. Избавь же свои города от таких бедствий и пошли человека, обладающего умом и ревностного к труду, который станет больше делать, чем говорить, и станет скорее убеждать, чем принуждать, бедным станет помогать, а не разорять их, станет разбирать, что возможно и что невозможно, когда потребно бичевание, когда угроза достаточна, который вообще совсем не похож на эту язву.

Против Флоренция (orat. XLVI F.)

1. Ничего удивительного нет, государь, в моем поведении, если я не являюсь к этому человеку, получившему в молодых летах такую важную должность, после многих моих посещений его. Немало подобных перемен пришлось мне пережить, не по причине моего дурного характера, но по вине тех, кто не могли остаться верными себе в своей деятельности. И я не стыжусь бранить того, кого раньше хвалил, когда замечаю, что он стал иным. Было бы, напротив, постыдным, если бы, с переменою в них, я не следовал обстоятельствам, но оставался бы в тех же отношениях к тому, кто стал пе прежним. 2. Так произошло и в данном случае. Пока я видел, что этот Флоренций гуманен в отношениях к населению, коим он управляет [1], я признавал его прекраснейшим человеком и достойным похвал. А когда увидал, что он стал жесток и негуманен, не мало не отличаясь от тех, кто величается такими свойствами, тут я признал приличным избегать того, кто стыдится показаться милосердным.

{1 πρδς τους αρχόμενους νμερον. К значению ήμερος у Либания см. особ, его собственное толкование, orat. XII § 14. vol. 11. pg. 14, 44 καΐ δλως oil γένος ανθρώπων ήμερον, καλώ δε ήμερον τους iv Το~ς ήμετέροιο. ζώντας νόμοις, т. е., цивилизованный и затем свойственный цивилизованному, культурному человеку, срв. о человеке вообще declam. XII [§ 36, vol. У pg. 537, 18. Об Афинах declam. IX § 22, vol. Υ p. 409, 8 της ήμερωτάτης πόλεως, ή ήμερος в противоположность I έρημος orat, XYIII § 220 vol. II p. 332, 20.}

3. Но выслушай, государь, как все это произошло.

Из Киликии явились вперед его [2] адвокаты. И вот я, посетив их, осведомился, помнить ли он то, что сказал Гомер об Одиссее и каков был последний в своих отношениях к итакийцам. «Как же!» ответили они и прибавили, что не охотник он ни до арестов. ни до наказания плетьми. Порадовался я этому сообщению и молил богов, чтобы он до конца оставался таким. Но как я убедился, я просил невозможная. На первых же порах одного из сенаторов из моей фамилии, не смотря на то, что он опровергал взведенные на него обвинения, Флоренций заключил в тюрьму, хотя у того не было недостатка в поручителях, а при наличности таковых заключение в тюрьму не полагается по тем незначительным обвинениям, какие в данный момент имели место. Когда же я просил его освободить заключенного, он с трудом, но все же согласился выпустить его. Но заявись так, оставил его в темнице, так что тому понадобилось новое заступничество. 4. Затем, ритора, славившаяся своею адвокатскою практикою, он послал, отвлекши его от этих занятий, с поручением по части землемерия [3], и тому в пору было плакаться, что, произнося как то речь за тех, кто дал ему гонорар, он не упустил из виду ничего, что сказать считал полезным. Вот как желал он применять свои права правителя. Кому не мог он повредить иначе, не было к тому поводов, против того он пользовался своим положением как наместника на троне.

{2 Флоренций, кач заключает отсюда Steele, S. 15S, переведен на пост coiisularis Syriae из coiisulares Ciliciae.}

{3 Здесь имеется в виду скорее всего составление нового кадастра, описи земельных налогов, срв. к этому предмету ер. 1426 а (Адкиму); Вместе с письмами 1429 а. b. письмо это доставлено адресатам Юлианом, собиравшимся взять на себя обязанности peraequator 'dioeceseos Ponticae (SeecTc 4 7 ig.y. t Теперь есть надежда, что колеблющаяся опись поселян будет установлена. Для пересмотра её является муж весов справедливее, по пословице, в качестве наместника поддержавший благополучие двух провинций, в прежнее время Фригии, подавно население Евфратовой. Теперь он послан, так как один признан императором за человека неспособного ни к воровству, ни к тому, чтобы его обворовывали, первое по своей справедливости, второе в виду своей чрезвычайной проницательности. Уверен, что этот человек снимет неправое бремя с полей и у этого населения и что ваш город, так приятнее мне называть его, возникающий вновь (Никомедия, после землетрясения 24 августа 358-го г.), увенчает Юлиана доброго славою». В ер. 1429 а (Модесту; дело, порученное Юлиану, Либаний называет таким, которое требует Радаманфа (аналогично наименованию беспристрастного судьи Эаком в речи против Флоренция, § 6, со схолием сюда, у Forster'a,). Срв. еще ер. 1464.}

5. Так талантливая человека, изощрившего свой ум, полного книжной премудрости, отправлявшего много административных обязанностей, при том лучше всякого другого и во всех отношениях поднявшая высоко форум [4] своею опытностью в этой области и справедливостью, человека таких высоких качеств, когда его поносили в театре те, кто были подкуплены его врагами, наш наместник предал в жертву повадкам и речам нахальным и противозаконным [5].

{4 άγοράν о форуме, в смысле сферы деятельности юристов.}

{5 Театр является и местом «славословит» правителям, угодившим народной массе, при чем также действуют особые клакеры, и ареною издевательства и поношений со стороны толпы властям (см., напр., беспорядки, отмечаемые в orat. de Antiochi uxore § 2).}

Между тем ему следовало бы, по примеру правителей доброй памяти, схватить некоторых из оскорбителей, проявить свой гнев на них, подвергнуть их наказанию за дерзость людей, живущих на счет разврата плясунов [6], не считать клеветы надежнее фактов. Если бы однако в оговорах, пущенных против него, и было бы что либо справедливое, театр не был подходящим местом для таких расчетов, но мы знаем, где подвергаются расследованию такие проступки. Предав его суду, следовало тем путем направить следствие и, если преступление было бы доказано, считать уличенная недобросовестным, а если бы оказалось, что обвинители взводили на него напраслину, потребовать в свою очередь к ответу их, за клевету. 6. Он же и из за голых обвинений одних признал Эаками, другого Еврибатом, и не вызвав его к себе, не расспросив, ее подвергнув следствию, исключил ив его сословия, к коему он принадлежала лучшего в составе совета, того, кого раньше, минуя многих, он приблизил к себе как друга, зная, что и отец его пользовался его содействием в качестве сенатора. Не уважив ни одного из этих обстоятельств, Флоренций оказал потворство низким людям из состава народа, постановляя приговор, какой был им желателен.

{6 Срв. orat. XLI §$ 0—71 (orat. ad Timocr.) См. примеч. на стр. 93, III pg. 298, 1 sqq: «Будучи детьми, они кормились на счет самой своей юности, а достигши возмужалости, когда это средство для них прекратилось (о пороке педерастии срв. также orat. LIII § 10, vol. IV pg. 59, 14: «зная, что в нынешнее время мужеложство сильно распространено», верх цинизма у Либания orat. XXXIX consolatoria ad Antiochnm, § 5, vol. III pg. 268), они в расчете жить на счет театра одни отдались мимам, другие, большая часть, пристроились к плясунам. И вот для них вся жизнь: им служить, их слушаться, им льстить, за ними ухаживать, их известности содействовать, за них держаться, ничего другого ни делать, ни знать».}

7. Таким образом уже эти его поступки побуждали меня отдаляться от него и считать себе не в пользу общение с человеком, изменившим долгу добродетели. Но он присоединил к тем еще другие, поддержавшие то же мое решение. Собрав тех бедняг, что добывают средства к жизни покупкою и продажею купленных товаров, при помощи ликторов, — а это значило, что схваченный должен был дать взятку каждому из ликторов, если бы он так не сделал, к нему пристали бы с ножом к горлу [7],— Флоренций, потративши всю ночь на размышление о способе мучения задержанным, день посвятил истязанию их плетьми, плетьми, в том количестве, сколько могли каждому дать пятнадцать юношей, причем на смену одному, как только он утомлялся, выступал новый палач. Он полагал, видно, как в свое время его отец, что спины у истязуемых железные. 8. Да, тот первый дерзнул забивать плетьми до смерти, в чем учеником себе имел Татиана, а последний своего сына [8]. Я по крайней мере рассчитывал, что последний, стыдясь их поступков, не последует примеру ни того, ни другого и не станет вместо человека зверем [9], а он на самом деле полагал, что, не устроив такого истязания, он и правителем не был. Приглашаемые близкими каждого для лечения язв врачи, при виде глубоких борозд, проведенных бичами на теле, в волнении вскакивали, не находя никаких средств достаточными для исцеления. Несообразный же человек этот тогда и признал, что он подлинно правитель, когда услыхал об этом. Видно, он считал постыдным вместе с тобою именоваться и быть милосердным. Так разве не назовем мы убийцей того человека, из за кого погибло несколько человек, только потому, что он не мечем их убил? Но то самое особенно и возмутительно. Кто бы в самой деле не предпочел из тех, кого ведут на смерть, лучше умереть от меча, чем так? Всякий, конечно, если только, кто не считает медлительность бичевания легче одного быстрая удара. Я же и тех, кто убивает мечем на дорогах, считаю более умеренными, чем тех, кто умерщвляют путем длительных мучений. Но тот, кто убивает людей, предоставленных ему во власть законом, и потому только, что он убил не оружием, не считает себя убийцей, пусть знает, что он вдвойне преступает закон, и тем, что лишил людей жизни, и тем. что лишил их её более мучительным способом. Римляне и во многом другом являются более нравственными, чем персы, и в том, что изобрели быстрый способ казни, недолго длящийся. Ты же, замучивший плетьми того, кого не казнил мечем, неужели считаешь себя чистым? Да кто потерпит это!

{7 αγχω в этом смысле см. также ерр. 207. 2)7. orat I § 270 vol. I pg. 108. 0 etc.}

{8 и «Тот первый», т. е., отец Флоренция, очевидно, в свое время comes Orientis или consularis Syriae. Его преемником был Татиан. Татиан имел последовательно и то, и другое звание (Seetk. S. 286> Какого достиг отец Флоренция, мы не знаем, так же, как и его имени Seeck, S. 158). Siccers решает, S. 2(>2, что отец Флоренция был comes Orientis.

Слова 8-го § έκεΐνος δέ гдѵ νΐόν мы понимаем: «а тот, т. е., Татиан, сына». Чьего сына? Сына своего учителя в истязании подданных, следовательно. Флоренция. Так следует и из μηδετέροις дальнейшего текста. Либаний надеялся, что Флоренций не последует примеру ни сына своего, ни Татиаиа. См. и соображения Forster'a, pg. 378. adu. 1, который опирается особенно на месте автобиографии, orat. I pg. 197.}

{9 Срв. отзыв г, Либания вт, orat. с. Lucian. (LVI) S 16, vol| IY p. 139, 15—18, о Татиане и Прокуле.}

10. «Шинкари, говорит он, обманывают посетителей в мере вина». Да, государь, но их самих обижали потребители, не все, правда, но очень многие. Если бы они обманывали, не подвергаясь убытку, они достойны были бы наказания. Но если они обмеривали под влиянием того, чему подвергались сами, кто не извинит их? Не желали они этого, а вынуждены были к тому. Не должно убивать тех, у кого есть средство оправдания и доводы, уменьшающие их вину. 11. В чем же именно их обижают, государь, угодно знать тебе? Много существует властей и у каждой толпы служителей, и из них в составе каждой в свою очередь вестники, посыльные, следователи, есть еще и другие некоторые обязанности, определяемые особыми названиями. И вот эти то лица, которых массы, врываясь в корчмы по нескольку раз ежедневно, пьют до опьянения и не вино только, но и то, что к нему примешивают [10]. Никто при этом кружек не считает, ни муж, ни жена, ни сын, ни дочь [11], но приходится или молчать, или погубить себя. Они заявляют, что потребляют свое и что они хозяева одинаково и над кувшинами, и над теми, чью собственность последние представляют. 12. Те из этих лиц, что более совестливы, поставив кружку и заявив, что ищут вина получил», уходят, другие забирают и самые кружки. Но и от тех, первых, не получишь и обола шинкарь покупай, а они наливаются без всякой платы. Как ушли одни, приходят другие. Страх, внушаемый этими даровыми потребителями, заставляет еще им отдавать предпочтете перед теми, кто платить. Между тем пьющих, не развязывая мошны, много. Пьют каждый не один, но и тот то родствен-ник, то знакомый, которого он приводить с собою. 13. Сосчитай, государь, этих людей, что в штате наместника провинции, того, кому подчинено их несколько, военачальника, не забудь, что пьют и те два начальника, для которых нивой служат чуть не все лавочки. Ведь они берут товаром, что кто продает, при чем синдик является товарищем казначея [12]. А гарнизон, как полагаешь, довольствуетcя получаемым от тебя содержанием? Но кто не знает того грабежа, которого продавец и не пытается остановить, чтобы не раззадорить его в то время, как ему нужно его ослабить? [13] А. воины эти, в своем нашествии, таскают все и, если нет мяса или чего другого съедобного, отнимают деньги. 14. Делает поборы не только военный люд, но и те, кто кормится около них на положены шутов. Чтобы причинить расход беднякам, достаточно и ручного льва [14], и медведя, и леопарда, и собаки, отличающейся величиной, даже и обезьяны. Тот взимает за игру на флейте, тот как странствующий музыкант на свирели, один изображая собой Пана, другой Силена, третий вакханку. Если ничего нет для этих ролей, достаточно рога, края которого оправлены в серебро. 15. А что еще больше понуждает давать, это мандатор [15] и его уши и глаза. Захочет он, так и у того, кто в высшей степени безупречен, окажутся всевозможные проступки. Если он даже сдержан, является оскорбителем. Если и легко опровергнуть обвинения, высказаться нет возможности. Между тем люди, желающие принять своих знакомых за трапезой сибаритов, а тратиться не имеющие охоты, выступают хлебосолами на счет чужого разорения. И вот одни угощаются, а другие возвращаются домой, принося домой женам мечи и речи о том страхе, который все отнимает силой. 16. Следовало бы, чтобы мандатором зло это и оканчивалось, на самом деле всякий, в каком бы чине он ни принадлежал ко двору, и этот имеет претензию воспользоваться той же привилегией, в том только оказываясь скромнее мандаторов, что сулит заплатить, хотя обещания эти и ложны, Из за этого, знаю, много бывает увечий, много слез. так как мне в том свидетель тот переулок, что находится на территории здания совета [16]. Нередко речи были прерываемы воплями избиваемых. Что же тогда удивительная, если под влиянием таких покраж, они прибегли к некоторой такой уловке в отношении мер, какой не было бы, если бы они не страдали от них.

{10 Не лишена основания более радикальная поправка данного места Рейске: «не они одни только, но и всякий, кто пристанет к их компании (срв. впроч. о том тоже, в конце 12-го ,"§)».—Кроме воды, мало стоящей, какая иная примесь к вину могла бы здесь разуметься? Может быть, следует разуметь заедки, закуски, по и ιοίτω ёѵ μίξει едва ли то выражает.}

{11 Красивая дочь пафлагонского шинкаря в рассказе Либания о карьере Оптата, orat. XLII (pro Thalassio) § 26, vol. III pg. 320, устраивает судьбу не только свою, но и всей своей семьи.}

{12 Λογιστές, Μ, Gelzer, Studien, S. 43, curator civitatis с юридическими и финансовыми функциями.

К данному перечислен!го властей срв но указанию Forster'a, orat. (de veneficiis) XXXVI § δ, vol. Ill, pg. 229, orat. XLI (ad Timocratem) § 10, vol. Ill, pg. 299, 22.}

{13 Срв. подобный погром огородников по прямому распоряжению наместника (consularis) Сирии Евстафия orat LIV § 42 vol. IV, pg. 89.}

{14 Срв. сравнение с укрощаемым львом orat. XLI S 17, vοl· III Ρ£·}

{15 Πενθην срв. стр. 114, примеч. 2}

{16 Здесь Либаний вел свои школьные занятия с юношами, см. ерр. 966. 986. 9: orat. XLIII de pactis § 19, vol. Ill, pg. 347, 16. orat. V Αρτεμις). § 4ο, voi. x> pg. 318) jg.}

17. Но здесь военные плащи и шаровары и на устах имя врага если и нет любви к опасностям, но кто в состояний терпеть аппетиты тех трутней, что живут в праздности, поедая то, что зарабатывают тяжелым трудом другие? Кого же это я разумею? Тех, у кого одно дело-возглашать славословия правителям в театрах. В театрах именно у них сила, так как они властвуют над чернью, благодаря мощи своих голосов, и этот народ мечет громы и молнии, на кого пожелает, вопить, склоняет на свою сторону, а тем приходится плохо. Умолкают и поношения. Нужно только оказывать им почтение, а то погибнуть. 18. В чем же заключается почтение? В том, что они просят и получают, снова просят и получают, или посылая с таким поручением других или являясь сами. При этом, если кто и сошлется на бедность свою как причину, почему не дает взаймы, он — обидчик, а у обиженных этих мщение готово в театрах. Те раскрывают свои двери большой толпе. И вот воины разбегаются по всем направлениям, гася огонь, растаскивая лес, ничего не оставляя на месте, все опрокидывая [17]. Кто потерпит четыреста волков? Есть ли, государь, какая либо возможность и им служить, и пе тревожить никого из прочая состава населения? Действительно, тог, кто хочет и того, и другого, поступаете подобно тому, кто лишил кого либо ног и приказывает ему шагать.

{17 Разумею здесь погром воинов, вроде того погрома на огородников, которым, по слову мима, распоряжается наместник orat. LIV § 42 срв. примеч. 1 на стр. 140.}

19. Но это еще иной может отрицать, но вот чего нельзя, так факты вопиют. Законом предоставлены постоялые дворы для остановки тех, кто предпринимают более или менее долгий путь на лошадях. Для такого постоялого двора нужны, полагаю, и постланные ложа, и столы, и кубки на них, и повара и прислуга, чтоб снять сандалии, омыть, привести публичных женщин, если потребуется, врачей. Все это и то, что нужно еще сверх того, кто же доставляем? Эти самые люди, которых подвергают бичеванию. Если что либо из утвари сломает кто либо или даже похитить, все им же приходится доставлять. Многие из слуг умирали без вины, попав под сердитую руку проезжающих, и приходится ублаготворяться родителей их деньгами, чтобы самим остаться целыми. Этот постоялый двор учрежден, государь, на разорение торговцам и из того дохода, что приносить лавочка, большая часть уходит туда. Сверх прочего, заверяя, что ограблены, в то время как ничего подобного не претерпели, они совершают нашествие на продавцов и громят их при посредстве наемных солдат.

20. Время здесь упомянуть, государь, и о том, что делается при смене военачальников. Какова же потеря? пустые столы, пустые кувшины. Уволенный продает их, и сам когда то приобретши их тем же лихоимством, а приобретает их преемник его, рассчитывая на тот день, когда и их продает.

21. Не стану в этому прибавлять помощь нищим, имеющую место несколько раз в месяц. Если это и требует расходов, то это расход добровольный, доставляющей удовольствие тем, кто жертвует. Они не проклинают тех, кто получает, но радуются, давая, так сказать, зрячими своими десницами в их незрячие и потому блуждающие. Это я не принимаю в расчет, так как и они никогда. Но кто не знает, что постановка новых колонн на место обветшавших происходить или им в убыток, или тяжким волоком их руками? То и другое выпадает на их долю и приходится или отвлекаться от своих промыслов на ту работу, или оставаясь за своим делом, то выполнять путем найма. Гораздо тяжелее этого рытье каналов, ширина коих достигается их трудом. Немало людей, спускаются в них, а оттуда извлекаются на поверхность земли мертвыми и тому, кто ее хочет погибнуть, приходится за плату опять заставлять рисковать вместо себя другого [18].

{18 σώματι—σώματι, очевидно, диттография.}

22. Скажем далее и о том зле, которое превзошло все прочие. Это непосильная подать, серебро и золото, вызывающая трепет с приближением грозного пятилетия [19]. Название этому источнику дохода благовидное от купеческого сословия, но так как те (купцы) прибегают к морским путям, чтобы ускользать от подати, гибнут люди, которым едва дает прокормиться их ремесло. Не избегает подати даже штопальщик обуви. Видал, и не раз, как подняв к небесам свой резак, они клянутся, что на него вся их надежда. Но даже это не избавляет их от сборщиков, которые пристают к ним, лают, чуть не кусаются.

{19 Знаменитые χρνσάργνρον, уничтоженные императором Анастасием. См. Holmes, Trie age of Jastinian a. Theodora, pg. 154 fw.}

23. Настоящая пора, государь, учащает переход в кабалу, лишая свободного состояния детей, продаваемых отцами не для того, чтобы цена их поступала к ним в скрыню, но чтобы на их глазах она переходила в длань настойчивого сборщика. Пусть при этом никто не думает, что я стою за то, будто бы не следовало взимать подати, когда войны требуют денег, на которые можно и одолевать врагов, и охранять подданных. Но стою я за то, что тем, кто их вносить, необходимо приходится соображать, из какого бы источника им внести их. Надлежит с своей стороны и тому, кто взимает подать, смотреть на иное сквозь пальцы, давая тем возможность внести ее людям, страдающим под её бременем. Поэтому тот, кто переворачивает и проверяет меры, делает это в ущерб рынку. Следует, государь, не слишком заботиться о людях, измученных голодом, имея больше попечения о нерве войны. 24. Итак здесь, в виду подобной отплаты, не надо ничего менять, но прочими непорядками пренебрегать не следует. Из них самым несогласным со справедливостью ты найдешь тот, о котором я сейчас скажу. Где же видана такая справедливость, чтобы правители пользовались угощением, внесши половину платы, и чтобы человек состоятельный брал с бедняка и увеличивал тягость его положения, и свое содержание, получаемое от тебя, обращал в капитал, а ел мясо торговцев и спал после такой трапезы, и звал друзей на чужой стол? 25. Затем, такой грабеж и притеснение они переименовали в службу, будто сколько-нибудь убавляя тем убыточность такого приема для тех, кто страдает, все равно как, если бы кто назвал прелюбодеяние дружбой. При том они не стыдятся осведомляться о таких взятках у поваров. Если бы кто уличил в намерении попользоваться такими частного человека, привлекши его к суду, то какими громами разразился бы судья, называя подобный поступок тиранией! Но все же, дерзая на те беззакония, за которые должны бы были подвергнуться наказанию, они утверждают, что приводить других в сознанию долга.

26. Что же выясняется, государь, из всего мною сказанного? Что следовало бы этому уж подлинно благородному человеку, видавшему, и не раз, Фимбрий [20] и вкусившему от источников Рима, не прежде приниматься за меры, чем он избавить от набегов торговцев. Надлежало ему, пригласив их в себе, выслушать их жалобы на нашествие не на виноградники, как то было со стороны лакедемонян [21], а на самое вино и кувшины. В действительности, он, что было справедливо—прекратить причинение убытка, а потом привлекать к отчету торговцев, этого не выполнил и, опустив первую меру, приступил ко второй. 27. Не трудно сказать: «Бей! и то же пусть делает другой, и третий, и четвертый, и пятый», и дать работу в истязании пятнадцати рукам. Следовало, меж тем, выставить приказ и объявить, чтобы тем не делать того, что они теперь делают, потом, несколько дней спустя, снова позвать пострадавших и осведомиться, как прошло для них время после указа и не наступило ли какого улучшения сравнительно с прежними дерзкими нападениями, и только при этом условии требовать точного соблюдения мер и считать недобросовестными их, если, не претерпевая более ничего сами, они вводить в убыток других. 28. Ты же, предоставив тем, кто пренебрегает законами, невозбранно обижать других, привлекаешь к ответу людей, коим не дают чтить справедливость, и к естественному результату этому ты еще добавлял насилие, и в один и тот же день происходили и бичевание, и несправедливые поступки потребителей. Бывали среди них и палачи, являвшиеся за такие же чаши. Женщины шинкарей плакали, а те требовали наливать еще. Так бичевание с твоей стороны ничем не оправдывалось. Раз ты не помог и не исправил лихоимцев, тебе следовало бы на них проявить свой гнев.

{20 Разумеется славный своими юрисконсультами Берит, на р. Фимбрии, срв. orat. XXXIX (consol trru ad Antiochum) § 19, pg. 274. 24, orat. XL § 7, p. 283, 4, or. XLYIII § pg. 438, 20, § 25 pg. 440, 19.}

{21 Cf. Thucyd. III. 26, 2. Фукидид — настольная книга Либания, см. стр. 52. Срв. еще ссылки в Епитафии Юлиану.}

29. Но плети у тебя вступление. «Он искал, говорит он, защиты, в обвинении и на расспросы о том, что вызвало койки, сказал о том, в каком роде были крикуны. Среди них были, дескать, смутьяны, что увлекают и людей, умеющих держать себя в должных границах». Что ж за беда сказать о зачинщиках такого беспорядка? Ты спрашивал: «Отчего возник бунт?» Те отвечали: «По вине тех, что рады смуте». Ведь и тогда, если бы ты кого-либо спросил: «Как был взят Илион?», ты услыхал бы о доблести участников похода, и на вопрос: «Как прославилась Спарта?» ты бы услыхал о законах и Ликурге, и на вопрос, почему Ксеркс рад был хоть самому спастись, об афинянах и их флоте. Да, если бы кто и о Лесбе сказал то, что гласить пословица, неужто за то надо подвергать его плетям? О Сифне? Понадобились бы прутья? Так и в дан-ном случае тех, кто нарушали порядок своим волнением и уничтожали прелесть театрального зрелища, нельзя было хвалить как публику благопристойную. Значить, не он давал неподходящее наименование, а вытекало оно ив самого факта.

30. Я желал бы, государь, чтобы город пользовался доброю славою во всех отношениях, но никакими ухищрениями не избежать ему, чтобы не считаться падким в на-родным волнениям. Не изгладить из памяти ни Домициана [22] ни Феофила [23], ни того, пред кем все прочее в наш век кажется мелким [24]. Тебе от того прибавилось славы, а мы повредили своему доброму имени и обязаны признательностью за то, что город не срыт до основания. А как судил о нашей черни император —пэониец [25], подвергшей истязанию большим количеством плетей многих из народа? Разве не считал он ее склонной к бесчинству? 31. Α те, кто считает несчастьем для города плясунов, благодаря которым много развелось лентяев, много развратных, много отцеубийц, много таких, которые считают себя счастливыми, если ночуют у дверей их и исполняют при них рабские послуги; так вот эти, которые именуют рвение к ним, вызывающее несносные крики, язвою города, не правы ли скорее, в своем мнении, чем привередливы? Полагаю так. На каком же основании губило это торговца? Или есть закон такой, который одному торговцу не позволяете порицать зло?

{22 O praelectus praetorio Orientis Домиггдане, погибшем в 354-ом г. в Антиохии жертвою мятежа, см. Amm. Marc. XIV 7, 9 sqq. Pauly-Wissowa. Real-Encyclop. d. pliiiol. AViss. V. S. 1312}

{23 О гибели консуляра Сирии Феофила, в 354-ом г, в Антиохии, во время пребывания там цезаря Галла, вскоре после сложения с себя своего звания comitis Orientis Гонората, Amm. Marc. XIV 7, 5—8. См хронологию письма к Гонорату, Liban. ер. 369, у Seeck'a., S. 311.}

{24 Феодосий Вел. Либаний намекает на известный бунт антиохийской черни при Феодосии с низвержением статуй и его супруги (об отношение Либаниевых речей, посвященных этому предмету, к речам по тому же поводу Иоанна Златоуста см Gobel, De Jo. Chrysost. et Libanii orationibus quae sunt de seditione Antiochensium, Gottingae. 1910).}

{25 Валент, см. orat. XIX § 16 vol. II p. 391, 5; о казнях в Антиохии or. I § 171 sq. pg. 163. Amm. Μ. XXVI 9, 8. XXIX 7, 6 sq.}

32. Удивляюсь, если Флоренций, сам называя тогдашнее волнение мятежом, считает, что ошибся в названии тот, кто выразился, что бунтовались люди, ни перед чем не остановившиеся в ту пору в театре. Итак, в случае его одобрения им, с ним не стали, бы разговаривать, но он был бы арестован, обвинение внушало надежды Ты хотел, значит, чтобы человек этот стал сам себе изменником, дабы никто из опозоривших город не подвергся хуле за действительные свои вины.

33. Да и что же страшного, что защищающейся перед судом обвиняет и подвергающейся следствию обличает? Ведь случалось и кормчему иному разбудить матроса побоями до увечья и, представ пред судом, одной отговоркой иметь обвинение, утверждая: «Он не греб, весло не работало вовсе, но рука праздно покоилась на рукоятке, а то волочилось за кораблем; он между тем храпел, товарищам не подсобляя». Таково было бы оправдание со стороны кормчего. 34. Случалось, и полководец убивал трусливого воина, заставь его на том, как он заражал некоторых из прочих воинов пущею робостью или той же, какою страдал сам. И такой пред лицом суда распространился бы в обвинениях на убитого, описывая его бледность, страх, дрожь, бездеятельность, препятствие с его стороны предприимчивости прочих, называя его врагам утехой, всем помехой, смерть его общим утешением. Кто бы стал порицать вождя за такую самозащиту? Кто бы не похвалил его за убийство? Кто бы же сказал, что есть сила в его речи? Между тем, что это иное, как не обвинение? 35. Орест, убивший мать, как лучше мог бы оправдаться, как не обвиняя Клитемнестру в том, что, расстроив правовые основы брака, она предпочла столь доблестному мужу распущенного юнца, к разврату присоединила убийство, как будто Агамемнон заслуживал наказания за то, что вынес? Между тем, кто бы сказал об этой оправдательной речи что-нибудь более, кроме того, что и богами — судьями она признана прекрасной.

36. Ты же хотел бы, чтобы торговец изобрел оправдание лучшее этого? Какое? Откуда ему явиться? Итак он держался этого единственного представлявшегося ему способа оправдания, а ты вместо того, чтобы возмущаться теми, кто избрал путь неправды, полагал, что не должно быть такого, кто не мог бы сказать о них что-либо хорошее. Ведь только благосклонность богов сохраняет ему жизнь, не того добивалась работа стольких рук палачей.

37. «Мне, говорит он, казалось возмутительным, чтобы весь город подвергался поношению со стороны торгаша». Но если речи его заключали истину, должно бы было представляться более возмутительным, что целый город поступает беззаконно, чем то, что кто то упрекает город. Больше вреда в поступках, которых допускать не следовало бы, чем в том, что находится человек, который говорит о них. При том он и не вменял вины всему городу, если он говорил не обо всех, а о тех, кто находится в театре. Отсутствует в нем гораздо большее число населения, чем сколько присутствуете, и публика, посещающая театр, составляет лишь малую часть той массы, которая не видит театра, так что любой приезжий, который впервые видит город и ту толпу, что, собравшись для сценическая представления, занимает в театре места, скажет, пожалуй, что он, видно, явился в город немноголюдный. Таким образом, если те слова были произнесены и против всех, кто был в театре, они не были сказаны по адресу всего города. 38. Говорят, однако, что он и прямо освободил большинство от вины, употребив слово некоторые. Он заявил, что это дело именно некоторых лиц, которые всю жизнь бесчинствуют. Однако арестованный ночью он очутился среди пойманных и плакал. Вот каким образом, что сказано пе было, о негодяях сказано было. Ведь судья его и не видал, и не допрашивать, так что он оказался бы в том же положении, если бы и мол-чал, вследствие распоряжений относительно мер. Бичеванию предстояло показать, откуда истекал гнев, вызвавший его арест.

39. Что было бы так, вот тому самое сильное доказательство. Те, которых ни о чем не допрашивали и которые не давали ни в чем ответа, платили за себя врачам, те же рыдания достались им на долю, а женам и детям приказывали твердить: «Отойди, ожидаемая кончина!» [26] Но полагаю, льстя этому наказанию городского населения, почитая славословия самых низких людей доказательством наилучшая правления, чтобы они раздражались такими кликами, он заявляет, что за них сердится и казнить того, кто их не считает в некотором роде богоравными.

{26 Срв. orat. XLV (de viuctisj § 19, vol. III p. 368, 10 .не удержать души, сказав ей: «Оставайся!».}

40. «Я, право, люблю город», твердить он. Еще бы! Он показал это пренебрежением к сенату, когда соблюдал между собою и ими, во время их приветственной речи, добрый стадий расстояния, не соблаговолив поступать по при-меру многих подлинных наместников, которые, лишь усмотрите сенат в этом параде, поспешно бросались на руки служителям, чтобы те ставили их на землю, и ничто не удерживало их на помосте, ни треск грома, ни сверкание молний, ни то что тяжелее всего, тени ног вместо ног, ослабевших от подагры. 41. То поступок не такого человека, который к нам расположен, но таковы и поступки его насчет скаковых коней для состязаний вопреки закону, который освобождаешь их от работы для пользования пастбищем, при чем, в то время как тут, благодаря расцвету сил, у коней являлась горячность, благодаря тебе, их постигали лишения, а от них гибель. Отсюда оскудение обязанная повинностью, а убытки партии чувствительны для целого города.

42. То не было поступком любящая подведомственных ему людей делать суд для тяжущихся страшнее, чем подводные скалы кораблю. Кто бы вынес столько ртов лиц служебная персонала, по алчности не уступающих пастям волков? Так как при этом все желают получить, сколько-нибудь умеренная плата не удовлетворяешь, требования все время повышаются, ни одно из давно установленных определений не сохраняется, бешеная жадность к наживе лиц, к посредству коих приходится прибегать, вожак разбойников, что берет один за четверых, топишь тех, кто нуждается в судебном приговоре. Таким образом они, уходя с обильною данью статирами, славят его рукоплесканиями, а он, хотя ему нужна для неё хламида, все же уходишь, не утоливши своей жажды. Да, конечно, ты видимо, участвуешь в поборах. Но было бы у тебя с ними сообщничества, ты, разумеется, не потерпел бы такого зла.

43. Вот каков он у нас исправитель торгашей, мелочи замечающий, а что поважнее, того нежелающий замечать. Даже если бы он не знал об этих безбожных действиях, и при этом условии, его незнание того, что знать следовало, было бы промахом, но, может быть, несколько извинительным. На самом деле, есть люди, которые говорили с ним, и докладывали ему, и увещевали озаботиться в своих интересах и придти на помощь суду, причем они утверждали, что суровее разбойников, что бродят в пустынях, те, которые пристают к людям, являющимся сюда для процессов, и раньше суда, и после приговора. А он, выслушав это, сочиняет сказку, которая так неправдоподобна, что даже ребенок не поддался бы на нее. Он утверждаете, что это не его распоряжение, а тех, что отдали такой приказ. 44. Я же не принял бы этого основания и против Аристида, сына Лизимаха, да и этот человек обвиняет принуждение, которого на самом деле не бывало. Тот не снес бы даже слуха такого. — Пожалуй, он скажет еще: Но человека, расположенного показывают портики, те, что он намеревается сделать. Но и прежние были делом людей, любивших не город, а самих себя, так им каждый портик становился источником, источившим одновременно и золото, и слезы. Первыми шагами к постройке их было срытие домов. где жило много поколений, так что вместо жилища у них оказывались деньги за камень. И этого человека те же соображения ведут к тем же по-стройкам. Говорят, он сделает путем портика улицу шире. И вот, чтобы она стала на пяль шире, для этого вскрыта всякая могила и всякая гробница посрамлена и выброшены кости прежних жителей города И нет никакого уважения к трупам хороших людей.

45. Но, государь, окажи отпор, пожалей покойников и сохрани им каждому последнее их убежище. Ведь, пожалуй, и небезопасно внушить стольким душам вражду к городу, сделать их неприязненными к одним за обиду, к другим за попущение её.

О патронатах (or. XLVII F)

1. Если бы я не видел, государь, что ты в течение долгих лет, среди множества дел, ищешь радости в благе подданных и желаешь, чтобы никто не терпел неправды ни от кого, я остановился бы, может быть, на решении пребывать в бездействии и не стал бы беспокоить и докучать тому, кто выслушает меня с неудовольствием. Но так как твой нрав внушает мне надежду, что тем, о чем я на-мерен сказать, я и угожу тебе, и склоню тебя в пользу своего мнения, и приобрету известность твоею ко мне благосклонностью, то с радостью и готовностью приступаю я в совету, который скорее будет иметь вид твоего, чем моего так как словам ты даешь силу, довершая их делом. А без последнего слово оставалось бы тщетным.

2. Что касается тех, которые будут гневаться, людей, увеличивающих свое благосостояние насчет бедствий ближнего, я знаю, государь, их много и они сильны, но уверен, что, как они ни будут раздражены и как ни будут они добиваться мщения мне, это им никогда не удастся, пока твоя глава хранима богами, ценящими твою жизнь. Не захочешь ты предать своего советника и, стараясь помочь ему, будешь в силах то выполнить. К чему же молчать, питая опасения, беспричинные при такой надежной защите?

3. Итак мое желание, чтобы благоденствовали и правители над всеми государственными силами, и подвластные им начальники частей государства и чтобы жили в довольстве и те, и другие, но, чтобы они не пользовались, однако, неправым прибытком и другим не давали воли переступать в своей дерзости все границы. В наше время подобный образ действий наблюдается нередко. Выслушай же, государь, и прими к сведению.

4. Есть большие деревни и каждая из них имеет над собою много господ. Они прибегают к помощи воинов, что помещены у них на постое, не для того, чтобы себя обезопасить, но чтобы другим вредить. Платой воинам служат продукты земли: пшеница, ячмень, древесные плоды, или же золото, или другая равноценная монета. Выставив себе на защиту их десницы, уплатившие покупают себе свободу полного произвола действий. И вот одни причиняют соседям бедствия и хлопоты: отнимают участки земли, вырубают деревья, хватают скот, режут его, разнимают его на куски, съедают. Тут другие, хозяева, смотрят и льют слезы, а те угощаются и насмехаются, да еще так далеки от опасения, как бы кто не проведал о их поступках, что добавляют угрозы не пощадить и прочего. 5. Тебе, государь, это представляется возмутительным, но не слыхал ты самого важного, если важнее коз и овец дочери, а и их они не щадят. Что ж говорить после того о побоях, издевательствах, о том, как женщины таскают женщин, ухватив их за волосы, как они делают негодными к употреблению хозяев колодцы, кидая в них отбросы, как лишают их рек и с ними садов, все благодаря тому, что содержать те в большем, те в меньшем числе воинов, которые большею частью сидят на деревне и после обильной мясной трапезы и выпивки предаются сну, дабы, если кто из обиженных с горя вздумает обороняться и попадет удар и воину, это было бы на погибель виновному, так как в этом случае никакого оправдания не допускается, ни при каких обстоятельствах? [1] Следует, говорят, быть покорным воину, как бы пьян он не был, вынося все терпеливо, и законы в таких случаях ничего не значат. 6. Вот что превращает земледельцев в разбойников, вот что влагаешь им в руки железо, не то, что дружит с землею, а то, что убивает [2]. Дело в том, что с возрастанием, благодаря пребывающим у них на постое воинам, их могущества, растешь и дерзость, так как стражи области смотрят, по пословице, сквозь пальцы. Они уверены, что их помощь существующему порядку будет хорошо оплачена, благодаря патрону. Действительно, и такому злу они придали это название. Между тем оно, полагаю, подобает тем, кто правою помощью обеспечивают слабых против насилия.

{1 См. ниже, $ 33.}

{2 Срв. о Marathocapreni (название у Марц.) ерр. 1443. 1450. orat. XLVIII 36, vol. III pg. 445. Amm. Marc. ХХVIII 2, 11 — 14.}

7. Но этот патронат поступает совсем наоборот. Он даешь силу на то, чтобы вредить другим. В числе них являются и сборщики подати [3]. Желал бы, чтобы они явились здесь свидетелями мне и вопияли о том, каковым испытаниям они подверглись. Во всяком случае показание сопровождалось бы слезами людей, сделавшихся из состоятельных бедняками. Ты требуешь, государь, объяснений, как стали они такими? В деревни эти, укрепленные военачальниками [4], являются люди, коим предстоит взыскать подать, для коих сбор её является специальным их делом, их повинностью [5]. Так вот сначала они требуют её спокойно и тихо, но встречая презрение и насмешки, уже с раздражением и голосом более громким, так, как естественно поступать людям, которые терпят неудачу в справедливых своих требованиях. Далее они пускают в дело угрозы деревенским властям, бесполезно, так как их меньшинство среди деревенского населения, пользующегося доходами с земли. Наконец они хватают их и влекут за собою. Те показывают. что у них найдутся и камни. 8. И вот сборщики возвращаются в город, получив вместо натуральной подати [6] раны, и кровь на плащах их ясно свидетельствует, чему они подверглись. Нет человека, который проявил бы гнев свой за них, и того не дозволяет влиятельность лица, получившего мзду, но несчастные узнают, что надо вносить или подвергнуться бичеванию до потери сознания. В виду настоятельной необходимости выполнить обязанность, а с деревень получить что-либо, отчаявшись и опасаясь там новых увечий, за недостатком золота и серебра, они плачут да продают служанок, продают рабов-провожатых, сыновей своих дядек, которые тщетно обнимают колени продающего их хозяина. 9 Являются они и в поместья свои, но не так, как раньше, с детьми, но с целью эти поместья продать, с покупщиками их. Устраивается для них общий стол, а цена за землю на глазах продавца идет на подать. Удаляясь из отцовского, иной раз еще дедовского поместья, смотря на могилы близких своих и посылая им рукою прощальный привет в знак почтения, моля у них прощения, они удаляются. Затем наступает для них забота о пропитании себя, жены и детей, наконец, когда ни каких путей к тому не оказывается, необходимость просить милостыни.

{3 Они же πολιτευόμενοι. В виду содержания речи Gothofredus, ad cod. Theod., Lib. XII, tit. 1, 28, относил ее как раз к году опубликования этого закона, в защиту членов курии против насилий военных чинов, трибунов, дуков, комитов, подвластных magistro militum. — Речь привлечена и у Ghapjt, La fronticre d'Eupnrate, pg. 154.}

{4 См. конец предшествующего примечания.}

{5 Эпизод, характеризующей тягость ответственности за сбор подати, см. ер. 163.}

{6 άντϊ καρπών Τραύματα. Разумеются подати натурою, τα εν εϊδει, срв. примечание 2 к § 19-му речи Против Тизамена.}

10. Так сенатор вычеркивается из списка сената, при чем не губка стирает буквы [7], но вызывает то отсутствие имущества, Вот причина, которая делает сенаты из важных незначительными, вот причина, которая многолюдство каждого из них превращаете в малолюдство, вот что является невзгодою для целого города [8]. В самом деле, если в остальном он пользуется благополучием, а хромает по этой части, то прочее маловажно и умаляет состояние царства [9]. Ведь в подданных своих последнее развивается и наоборот. Итак эти хваленые патронаты вредят сенатам, вред, нанесенный последним отзывается на городах, в свою очередь, им причиненный вред сказывается на военных силах. Ими пренебрегать тебе, государь, не следует, при посредстве их можно побеждать, но не покоряться и грозить, но не бояться угроз. Отмени такие патронаты, существования коих у нас могли бы пожелать враги наши.

{7 Срв. Против Икария 1, § 31.}

{8 Сборщиками податей являются здесь сенаторы, πολιτευόμενοι. В виду содержания речи Gothofredus. ad cod. Theod. lib. XII, tit. 1, 128. относил ее как раз к году опубликования этого закона в защиту членов курии против военных чинов, 392-му it. IV; pg. 499). Но Forster, vol. Ill pg. 401, п. Указывает, что, согласно § 1-му речи, Феодосии царствует уже давно.}

(9 Сенат — основание (о θεμέλιος), против Пкприя II § 23, vol. HI pg. 56, 26. См. особ. orat. XLIX (К Феодосию, за сенат:/;, vol. III. 452 sqq. О причинах их упадка см. тоже против Тизамеча, 13}

11. Искать патрона случается не только тем селениям, которые принадлежать многим, при чем каждый владеет небольшой долей земли, но и тем, где владельцам земли является одно лицо. И эти селения увеличивают расход хозяина тратою на наемников, доставляя и выдавая жалованье им из тех средств, каких лишают хозяина. Между тем это селения знатных людей и таких, которые в состоянии протянуть обижаемым руку помощи. Но не для избежания притеснений, а в целях наносить вред, полагаю, покупают жители боевую силу из того или другого числа воинов, опираясь на которую в течение долгого времени, и на собственных господ своих, когда те торопят их с работою, какой требует земля, они устремляют свирепый взгляд, как будто на них не лежит никакого обязательства и они работают по доброй воле и как будто они не намерены приступить к работе, если хозяева их не уговорят к тому. 12. Первые, отважившиеся на это, быстро нашли многих последователей. явившихся подражателями дурному примеру. И вот они подают жалобы и обвиняют, а у других есть помощники и на словах, и на деле, и помощник одерживает верх над законами, так что происходящее пред нами представляет скорбное зрелище. Что же именно? крики тружеников-земледельцев [10] дерзкие речи, толпа адвокатов, процессы, тяжбы, победы. Один уходит, поникнув головою, другие следуют за ними, издеваясь. Нечто подобное, государь, произошло и у меня.

{10 τ α ν περί την γ ήν <πόνονζ> εχόντων Reiske cf. § 22 oí περί την γήν. }

13. Иудеи, из тех, что, с очень давней поры, обра-ботывают у нас землю, четыре поколения, пожелали изме-нить свое положение, и, стряхнув старое иго, требовали сами установить свои отношения во мне. Я не снес этого и обратился в судилищу. Заседавший, узнав, вто они, про­тив вого замышляют дерзость, в чем полагают свои надежды, одних связал двойными узами, тюрьмы и колодок, других приказал вести на допросъ [11]. Отдав такое распоряжение и рассердившись на меня, когда я заик­нулся о их освобождении, он поспешил уйти куда то в другое место, а те обратились туда, где большинство устра­иваешь свои ловкия продвлки, в дом военачальника, под сень щита, всегдашнего противника правосудия. Пущены в ход и ячмень, и пшеница, и утки, и сеяо для коней. 14. Тог приказал оставить в покое дезертиров, а судья по­виновался и согласился. И стать судья, чем не был, а чем был, перестал быть, из судьи стал защитником. Вследствие этого он ежедневно огтягивал дело с своим приговором мне, засылая то того, то другого с заявлениями, что уже намерен вынести его, что ему досадно, если еще не решил дела, служа ревностно потворству враждебному богам. И так ясно было, что он намерен пожертвовать справедливостью в угоду другому, что некоторые из моих 8накомых, выходившие от него ночью, говорили встречным, что процесс мой решен и победа будет на стороне противников.

{11 τα οντά οοντας φράαοντας . F, «num φράοαντας»? R, та οντά μή φράοαντας Gothofredus. }

15. Что это было так, оказалось на следующий день. Риторы, выступившие с моей стороны, при обилии у них сильных доказательств, выслушивали приказание молчать, а со стороны тех, кто защищал моих противников, ни один аргумент не казался слабым, хотя все они были только тенью таковых. Но когда вынесен был приговор, такой, какого желали шлем и панцирь, тот, кто дал его, сам себя уличал, — совесть не давала ему покою, — и перед своими посетителями, хотя они ни в чем его не винили, разражался всякими клятвами в том, что в самом деле правильно рассудил тяжбу. Это понятно: он считал меньшим злом нечестие в отношении к богам, нежели раскрытие чего нибудь такого, о чем молчание военачальнике предпочел бы. 16. Я же предпочел бы, чтобы он более опасался изменить требованиям справедливости, чем того, как бы кто нибудь не узнал, что он отдал такое распоряжение. Ведь если последнее было справедливо, чего ему было стыдиться, а если нет, зачем он стремился к таким решениям? Если справедливость не была соблюдена и для меня, который так много трудился на поприще красноречия, удостоен твоих грамот и могу рассчитывать на сочувствие бывших учеников моих, что же предполагать о прочих, у кого нет никаких таких преимуществ?

17. Итак вот мои доказательства в пользу того, что такими уловками земледельцев колеблется благосостояние многих домов. Ведь такие земледельцы, двери таких приютов, такие наймы, такие сделки, такие добытки, такие убытки, такие поводы торжества и уныния наблюдаются в каждом городе. Даже из прочих деревень, которым нет возможности так дерзко нарушать право, немало людей, покинув жен и детей, отправляются к этим сильным людям. к таким башням [12], чтобы воспользоваться их беззаконным могуществом. А если выищется кто нибудь, кто станет винить военачальника, последний сразит своего обличителя, заявив только, что это уж его дело, и тем отбояривается.

{12 Срв. стр. 40, 1.}

18. Кому же надлежит положить конец этим способам отделываться от обязательств, кому надлежит сохранить деревни за теми, кто их взял за себя? Твое, государь, это дело. От тебя должен исходить этот дар. Тебе приходится и страдать, и излечить зло, и не закрывать глаз на то, как распространяется это соревнование. Вернее сказать, оно уже долгое время не замечалось и надо, чтобы зло это было наконец остановлено.

19. Иной задаст мне в защиту земледельцев вопрос, разве не позволительно будет им искать себе средств облегчить свое положение. Я бы сказал, таких, какие не противны справедливости, да, недобросовестных — никоим образом. Первым из них является помощь от богов, какая достигается молитвами и жертвоприношениями; затем та, что заключается в отводе потоков, способных повредить полям, и в проведении тех водных источников, от которых ожидается польза полям [13]. Можно, наконец, склонить на милость к себе и владельцев земли, чтобы освободили от одного, даровали другое; если, далее, подчиненные им люди нуждаются в судебном процессе [14] между собою, чтобы владелец выступал за них, за исключением особо важных случаев. Но не следует пользоваться всякими способами помощи себе, если они даже будут противны закону и лишают меня власти над тем, что мне принадлежит. Есть у нас, царь, города на границах с варварами. Так вот, если город одолеваемый другим в каком-нибудь споре или соревновании, призовет на помощь соседей-варваров, такой его поступок можно ли будет снести и одобрить, похвалы ли будет он достоин или скорее наказания? По моему, такой город стоит даже срыть до основания. превратить его в могилу его граждан, дабы не допускать подобных побед. Ведь если и надо было ему одержать верх путем той или другой поддержки, таковая должна была явиться дома, от своих.

{13 Указание на ирригационную систему, срв. § 5, срв. сравнение rat. I § 53, vol. I pg. 109, 20 F, стр. 21.}

{14 Вместо δίκης που, как читает и Forster, Reiske предпочитает δικαστού: «в судье»}

21. Ведь и рабу, который желает получить удовлетворение за то, что потерпел, не подобает обращаться к тому или другому и приступать с мольбою к лицу, коему власть над ним не принадлежишь, отстранив своего господина. Тогда бы он уже не весь принадлежал!, господину, но в немалой части тому, кто помог ему, и стал бы уделять ему и привязанность свою, и свой физический труд. Конечно, и такому рабу возмездия искать следовало, но искать его при посредстве господина. Α чужие слуги нередко способны даже отнять раба у его хозяина, который вследствие помощи ему другого встречает со стороны раба небрежное отношение к себе.

22. «Но, скажет мой противнику как же быть, если владелец деревни оказывается более слабым, чем то допускают нужды её, и если представляется надобность в личности более сильной? Пусть тогда те, кому то нужно, обращаются к владельцу, а владелец к влиятельному лицу, ты проси владельца, а тот пусть обращается с просьбой к этому лицу. Таким образом и ты получишь помощь, да и владелец не пострадает, благодаря сохранению установленных отношений. Не бывало бы тогда так, чтобы эти сильные люди земледельцев, живущих вдали от городов, проводящих время в обществе своего скота, слушались и им помогали, а на господ их и внимания не обращали, и получить взятку с первых считали в порядке вещей, а со вторых неподобающим, в то время как это одно и то же. Но не все равно, дают ли людям сильным господа в интересах работников, или работники против господ. Одно укрепляет имущество за его владельцами, другое не дает им чувствовать себя спокойными, находясь как бы на зыбкой почве. 23. Кроме того, у немалого числа их есть и сила на то, чтобы помогать другим. Почему же не достаточно для земледельцев, а скорее и для владельцев и их интересов, чтобы стратеги приобретали по корыстолюбию своему собственному? Если бы через посредство владельцев, земледельцам не было бы при этом надежды воспользоваться собственностью своих господ против них. Но им желательно было, чтобы им самим можно было предпринимать против господ своих, первых, потом и против множества других лиц то, о чем я рассказал выше. Вот почему тех, кто владеет силой законной, но невооруженной, они так мало ценят, как будто бы их и не было.

24. «Ничего нет недозволительная, говорит против-ник, в том, чтобы они брали себе еще лишних попечителей». Что это не так, я доказывал там, где говорил о рабе. То же должен я сказать о земледельцах. В самом деле, если даже бог отнял у них всякую силу, лучше жить в такой их слабости и нести бремя судьбы, чем покупать силу и унижать владельцев, так как и жена, конечно, была бы сильнее при двух мужьях, но разве кто одобрить, что одного она имеет в браке, а другого как любовника. А между тем нередко прелюбодей может быть богаче и от него может быть больше пользы женщине, чем от того, кто взял ее за себя по воле Гименея. Но разве мы потерпим её речи, вроде того, что не все равно один и два, высокий и низенький, красивый и безобразный? Так исчезнет закон о браках, которым больше всего крепка жизнь людей.

25. Иной из тех, кто льстить властям, скажет и такое слово, что у военачальников уменьшатся доходы, если заградить путь этому притоку средств. Что ж дурного, если прекратятся нынешние неправые источники дохода? Не о том стоить подумать, получать ли они меньше, а о том, не будет ли это справедливее, чем нынешний порядок и не избавить ли это от дурной славы лиц, стоящих у военной власти. Ведь одинаковая выгода и для притеснителей, и для обиженных последним больше не страдать от неправды, а первым больше не делать её.

26. «Военачальники, говорит он, придут в уныние, если им будет воспрещена такая жатва». Но ведь и воры, и подкапыватели, и срезыватели кошелей, и те, кто тревожат могилы и покушаются на священную казну, все эти люди бывают недовольны наказанием за каждый проступок. Но они недовольны, а законы вопиют за ту кару, какой должны подвергаться уличенные в преступлении. И хоть вполне они не уничтожают дерзости этих людей, однако немало ослабляют самую решимость их. Не найдется человека столь отчаянного, который посмел бы сказать: «Государь, отменим эти законы, мешающие деятельности этих преступников, дабы не огорчить тех, кому они не дают поживиться и дабы не казалось, будто мы завидуем их благополучию». 27. Пусть же поэтому и военным чинам будет закрыта дорога к неправому добытку и пусть никто не позволяет себе их интересы блюсти, а долей тех, кто владеет немногим, пренебрегать. Ведь не то поддерживает у римлян их мощь и страх перед ними врагов, если ежедневно и еженощно военачальникам будет являться надобность в новых ларцах для притока их богатства; не от богатства станет вождь способнее к своему делу, а благодаря доблести, выучке, ревности к славе, большей боязни порицания, чем смерти. 28. И не тот человек по справедливости должен обладать такою властью, у кого можно насчитать немало талантов, но тот. за кем числится много военной добычи, пленников, трофеев, вроде тех военачальников, каких видать случалось нашим отцам. Из них один, долгое время стоявший во главе многочисленного войска, едва собрался со средствами купить одно поместье, да и то не из лучших, рабов, и тех всего одиннадцать, мулов двенадцать, коней трех, лаконских псов четырех, но при всем том страх, пред ним жил в душах врагов. На бабке моей [15] он женился с большим приданым, а калымом была его слава. После женитьбы он и за обедом не допивался допьяна, — того не бывало с ним и в пору его военной карьеры, — ни когда созывал гостей, ни когда его самого звали в гости, но чрево свое он держал в повиновении не менее, чем своих воинов. Нынешнее же поколение портит и самая жизнь в таких условиях, заставляя их больше дорожить жизнью, чем честью, и побуждая их от опасностей, сопряженных со славою, бежать туда, где можно предаваться роскошной жизни [16]. 29. Вследствие этого всем вам надлежало бы не давать военачальникам средств к обогащению, а внушить им стремление к великим подвигам. На самом деле они имеют перед глазами одну цель, деньги, и всякий случай, могущий дать их, ловится ими на лету и в домах их вздымаются путем накопления все новых сумм такие горы золота и серебра, что, узнавая о них от приставленных к этому лиц, они не верят, чтобы у них было столько денег. А в вашей сокровищнице. коей, как правительственной, следовало бы быть полной более, чем их казне, чуть не весь пол наружу, а покрыто лишь малое пространство. Однако, зная то и другое, вы не привлекаете к обложению на нужды войны хоть что-нибудь из их имущества, но не трогаете скопленных ими капиталов, хотя есть основания, побуждающая наложить на них руку. 30. Охотно задал бы им вопрос пред этим троном, к чему такое обилие у них денег, есть ли смысл в этих кучах их. Не могли бы они сослаться ни на дочерей, ни на сыновей, ни на браки тех или других, ни на пору возведения своего в консулы, ни на какой либо другой расход, против которого ничего нельзя было бы возразить. Так побуждаете вы и не желающего пускаться в такие траты, о которых и во сне помыслить вредно. Так, если кто-либо ставить вас не высоко, скорее сойдет у вас за благодетеля, чем если бы все вам дал. 31. Если же они не могли бы не брать, но неизбежно им страдать этим недугом, много, из многих ключей струится для них потоков и нередко каждого превращают они в Мидаса, Кинира с их богатствами. Для того, чтобы им можно было брать, столько поступает от окружающих их лиц, дающих взятки, столько с провианта для воинских отрядов. Им можно умершего превратить в живого и от имени покойника кормиться самим. 32. При величине этих средств есть Пактолы еще более обильные, золото, которое по справедливости должно бы оставаться в руках солдат, а переходить на руки военачальниками благодаря чему воин одетый в обрывки обуви и плащ — один призрак плаща, нищ и уныл. Нередко доход поступает и на счет желудка солдат, так что на битвы выводят голодных людей. [17] 33 Изобретены и другие хитрости, по прибыльности не хуже золотоносной почвы. Происходит замедление во взносе сенатом подати, не представляющей недоимки, и все же поступившей [18]; это затем вызывает гнев властей, в конце концов ценою примирения являются деньги. Деньги поступают еще и по такому поводу: воин раззадоривает торговца, насмехаясь, задирая его словами, задевая, стаскивая с места, и волоча за собою. Тогда этот и сам дает волю рукам, но так как поступки того и другого оцениваются не одинаково и людям этого сословия запрещается оскорблять воина словом или действием, то того, кто причинит обиду был вынужден, хватают, заносят его имя в списки, и от смерти под плетями он откупается взяткою. Много ежедневно таких посевов и жатв, малых сравнительно с той, о которой скажу сейчас. Это плата за должности, серебро в таком количестве, что хоть грузи на верблюдов. Не считаю того, что ежегодно поступает в их дома от вашего 34. После такого дождя взяток какая надобность делать несчастными людей, у которых нет ничего, кроме поместий? К чему содействовать тем, которые стремятся увеличить свои богатства нечестивым доходом? Скорее несправедливых доходов много; ведь и те, что истекают от могущества, несправедливы, но гораздо несправедливее вот какой. Отец или мать, или родители их оставляют мне в наследство поместье, или я купил сам поместье, где у меня земледельцы, люди смирные и благословляющие судьбу под моим кротким господством. Но вот, получив их в свои руки, ты вовлекаешь их в безумные поступки и вызываешь нежданную войну, а знатных людей делаешь бедняками.

{15 О смерти её Либаний упоминает ер. 1402.}

{16 Срв. к этому характеристику у Либания современного военного сословия orat II, § 33 vol. I p. 251 F.}

{17 Срв. orat. II § 37, vol. I p. 250, 19 sqq. P.}

{18 К этому см. речь Против Тизамена § 19 след , см. выше, стр. 141 сл.}

35. Но эти господа по доброй воле никогда бы не обуздали своей ненасытности. Дело, государь, требует твоей мудрости и твоего высокого положения. Ты один можешь явиться врачевателем несносной язвы. Не думай, однако, что услышишь от меня о законе. которому надлежит одних сдержать, другим помочь. Есть он, и писан, и установлен, и виновником его является тот, кто потушил тиранию [19] и остановил скифский пожар. Величайшей для меня опорой в моей борьбе с тем, что происходит, является то, что с моею речью согласуется в своем законе царь, как выразился бы Гомер, богоподобный душой больше, чем телом.

36. О чем же я сейчас стараюсь, если давно уже установлен закон о том? Не о том, чтобы был введен закон, — это было бы смешно, — а о том, чтобы он не оставался мертвой буквой. Тщетен, да, тщетен, государь, текст его, так как продолжаются посещения, продолжаются приемы, при чем одни не ищут себе защитников, другие это делают. Что делалось, когда никакой закон не препятствовал, то происходить и при запрещении со стороны закона, и велико зло это, и молва о нем повсюду. 37. Прошу тебя дать закону силу путем наказания людей, не оказавших ему повиновения Какая же выгода от текста закона, если он ничем не будет разниться от портретов, от которых ничего действительного быть не может? Это наказание подданным, не к чести и законодателя, так как воля его не имеет силы. Но неужели тот, кто нарушил закон такого то государя, понесет наказание, а нарушившей твой собственный останется без возмездия? И остальным твоим будет он верен, а в этом законе настоит на своем, хотя он исходить от той же воли и того же порфироносца? 20. Дай же силу закону и сделай его действительно законом вместо простого названия. Если же не хочешь, подвергни его изъятию. Лучше, чтобы его не стояло в списке законов, чем чтобы, будучи утвержденным, он подвергался обходу. Но пусть никогда не придется мне узреть этого, пусть он остается бессмертным вместе с твоим родом и пусть впредь положение улучшится, благодаря наказанию нарушителей закона.

{19 Максима, срв. orat. de Tarasyd. §27, ер. 765: «Мои мольбы о доме царя, пишет здесь Либаний Мардонию (по предположению) .Seecfc'a, S. 204, препозиту sacri cubiculi при Аркадии), знают все люди, ведущие со мною знакомство, и все боги, знают и то, что этим путем я был участником его похода против тирана», срв. Zosim. IV 46, срв. еще orat. XIX (К Феодосию о мятеже), § 14. }

За Фалассия (orat. XLII F)

1. Я являюсь, государь, помочь другу, которому нанесена обида и которому препятствуют получить тот пост, который по справедливости он должен был бы получить вперед многих сочленов, являюсь потому, что чту права дружбы, а вместе с тем опасаюсь, как бы молчание мое ты не осудил. Ты бы стал тогда соображать, каков же мой образ действий в отношении к прочим людям, если я пренебрег интересами такого человека. 2. Знаю сам и всякому другому ясно, что один я, доживший до старости в занятиях с молодежью, не ровня коллегии, которая возмущается, если ее не станут ставить выше всякого внушения, но я боялся бы, как бы, ратуя за справедливость, не потерпеть неудачи пред авторитетом совета и как бы численный перевес не решил успеха дела, если бы выслушать мои слова и решить, на чьей стороне право, предстояло другому государю. Но в виду того, что сегодня даст приговор тот, кто снискал благосклонность богов своим почитанием истины и тем, что, отстраняя в судебном деле все прочие мотивы, направляет внимание на одну только эту цель, питаю сильную надежду, что судья не изменит себе и ныне и, если уличить коллегию в несправедливости, не поколеблется заявить прямо, что она неправа.

3. Дабы тебе убедиться, что были основания у меня завести дружбу с Фалассием и что у противников наших нет сколько либо разумного повода в их поступку, начну несколько издали.

Любовь к красноречию овладела мною, государь, с первых шагов и, после того как я провел немало времени в школе, я склоняюсь на предложение знаменитых тогдашних учителей приобщить меня к существу знания, пренебрегши при этом даже всеми остальными своими интересами до того, что лишился и отцовского имения [1]. Когда речи моего сочинения признаны были далеко не плохими, я со страстью отдался занятиям, при чем хранителем моих работ был Максим [2]. Когда он скончался и занятия мои красноречием требовали заместителя ему, судьба посылаешь мне [3] этого самого Фалассия, с которым неправо поступает сенат [4], Он оказался во всех отношениях гораздо лучше предшественника и по рачительности своего наблюдения, и по любви к красноречию и по благосклонности ко мне, и сверх того по воздержности своей в потребностях желудка и полового инстинкта. Вознаграждением ему за то служила жизнь в этом звании, то, что весь город наш знает, что он отдается этим занятиям. Что касается работы за деньги, он о том и не просишь, и не желаешь того, его потребностям удовлетворяет клочок земли. А многих не останавливают никакие размеры богатства, между тем как ему приходится делать на эти речи большее расходы, нередко обзаводясь копиями с них. Расход этот нужен на многое. 5. Но бывший мне, как я сказал, даром судьбы и рассеявший опасения, вызванные смертью Максима, Фалассий навлек на себя неприязнь людей, завидующих благополучию ближнего, тем, что пытался избавить мою жизнь от неприятностей. И в сообщениях своих друг другу распространяли они сплетни, и оговаривали меня у более легковерных ив наместников, и явно было, что готовы были, если окажутся в состоянии, повредить ему и делом, то и другое несправедливо. Тушь то некто из людей, считавшихся рассудительными, внушает мне мысль, чтобы он сделался членом сената и этим путем обезоружил клеветников [5]. Ведь нам приходилось бояться не обоснованная обвинения, а того, что некоторым легко чернить других, против кого нельзя пустить в ход такового. Фалассий прибегает к закону по этому предмету, согласно коему, получив указ за твоею подписью, посылает его в сенат, дабы со стороны последнего последовало его исполнение. Но тут Оптат [6] тотчас вскочил с места и, поднимая руку к небу, завопил: «Земля и Солнце, Фалассий член нашего совета!»

{1 Срв. стр. 22.}

{2 Это Максим —секретарь Либания, потому хранитель его речей. см. об этой φυλακή των δεικννμενων Sievers, S. 28, срв. о Фалассии ер. 842 φυλακή γιγνόμενος τοις νπεμοί συντιθεμένοις λόγοις, ер. 845 Θαλάσοιος, φ βίος σεοώοΰαι τονς ημετέρους λόγους. Seeck называет этого Максима (у него ХIII-ый, S. 211) книготорговцем. Максим упоминается как таковой, в конце 1327-го письма, ^вес^ом, S. 427, относимого к 364-му году.}

{3 Срв характерное для взгляда Либания на господство в людском мире этой силы название его автобиографии βίος ή леди της εαυτόν τύχης.}

{4 С этими хлопотами Либания о Фалассии связан ряд его писем в их сборнике: ерр. 840—848. 850. 855. 856. 858. 862. 979. К нему адресовано Либанием ер. 870 (в 951. 977. 1023 упомянут Фалассий). Срв. еще orat. LIY § 66, vol. IY pg. 99, 7, orat. XL § 22 под «философом» разумеется он же (cf. XLII § 9).}

{5 Очень близко к этому месту речи начало ер. 844.}

{6 Срв. письма за Фалассия, фр. 841, К Оптату, очевидно, по поводу этого самого выступления его в константинопольском сенате: «Если тебя ж было в чем обвинить, то не следовало подвергать такой каре». В 844-ом письме К Евсевию, очевидно, Оптат имеется в виду в словах: некто из лиц влиятельных в сенате».}

7, Но что ж в том возмутительного, Оптат? Мать у него свободная гражданка, свободный гражданин и отец, воспитание его прошло не в богатстве, однако согласно положению его в обществе. Сейчас есть у него, по воле богов, и состояние, которое он не убавил игрою в кости, попойками и непотребством, но постоянно благодетельствовал друзьям и поддерживал земледельцев, и веруя в то, что боги существуют и взирают на земные дела, проводил жизнь так, как естественно вести ее человеку таких убеждений. Отказавшись от брака и всякой плотской любви, он сына своего видит во мне, старике, а что касается удовольствий от прочих связей, признает более приятным не испытывать их [7], 8. Кони же, колесницы, сцена, возницы и все такие удовольствия им отвергнуты. Правда, никого из любителей их он не порицает, но для себя считает подобающими другие интересы. Никто никогда не видал его в споре из за серебра и золота, не видал, что бы он приставал с ножом к горлу к банкирам. или ловил спасающихся от него должников, или подвергал побоям их слуг, даже при обидах с их стороны. 9. Со стороны обучаемой молодежи он заел у жил величайшее уважение, не менее, чем со стороны тех, кто выступают с речами в судах. С уважением относится к нему и наш сенат, а также те из правителей, которые стараются снискать по-чет своей служебной деятельностью. Нет отца, который не был бы на столько уверен в достоинствах этого человека, чтобы не желать для своих детей лучше быть учениками Фалассия, чем самого родителя. Наконец, что его зовут философом [8], об этом нетрудно справиться тебе, государь, а за какую деятельность можно приобрести это прозвание, ты знаешь отлично.

{7 Срв. ер. 845: «человек, воздержный в удовольствиях».}

{8 Срв. к этому orat. XL (ad Eumolpium}, § 22, vol. Ill, pg. 289, 11 Ep. 848: «прекрасный человек, которого за добродетель зовут у нас философом».}

10. Такого именно человека не то, что не следовало отстранять, когда он сам желает вступить в составь коллегии, но ввести его в нее и помимо его желания и считать, что скорее он сам дарить тем, чем получает, сам оказывает честь, чем получает почетное положение сам возвышает значение своих сочленов, чем получает повышение. Подумай, в самом деле, государь, каков бы был синклит. разумею не в финансовом отношении, а в моральном [9], если бы все походили на него? Ведь и Спарта, мы знаем, пользовалась почетом со стороны городов, славных богатством, хотя сама она, послушная богу, была скудна в общественном быту. Итак я согласен, что в сенате все были состоятельнее Фалассия, но отрицаю, чтобы кто либо был честнее его.

{9 Срв. рекомендацию Фадассия ер. 842: «сын прямодушного человека, унаследовавший его правила нравственности, гонимый за это в нашем городе»; ер. 845, в начале.}

11. Вот какого человека отстранил Оптат. А сам он кто? Кого лучше? Кого не хуже? Что хорошего может сказать в свою пользу? Он, который в пору первоначальная обучения, сбежав из отвращения к нему в заросль терновника, залег там, и его не искали, так как родители были благодарны богам, его изгнавшими. Нянька же оплакивала его, но оплакивала и то, что родные отец и мать не оплакивали сына. Они отпустили с пустыми руками и того поселянина, который напал на его след, поднял и принес, так как считали, что, вернув пропавшее несчастье их, он сделал поступок им ненавистный 12. Далее, замечая, как, любят его старшая брата вследствие ревности его ко всякому нравственному долгу и как за него воссылаются молитвы богам, он, будучи еще мальчиком, дерзнул вступить в переговоры с чародеями и просить их о смерти брата, заявляя, что самая смерть эта обеспечит им вознаграждение, при невозможности дать, подкрепляя просьбу обещанием дать потом. Будучи уличен в таких кознях, он был отпущен, благодаря заступничеству того, на кого он злоумышлял и кто по благородству своей натуры оказывал ему эту милость. Но немного позже, так часто играет судьба, умерли и тот, кто спас человека, желавшего его убить, и родители. 13. А этот, похоронив родителей, о которых не пролил ни слезинки, и став хозяином имущества, от образования отстал, зажил в обществе послед-них негодяев, усвоил себе в этой компании полную бесцеремонность в столкновениях своих с людьми старшими по возрасту, совестливыми и считавшими стыдом для себя затевать ссоры с ним, ничтожеством, который не останавливался ни перед каким площадным поступком, грубой бранью и неприличием всякого рода, чистым смутьяном. Запасшись на бесчинство такими средствами, и покорив себе чернь, он становится грозою всех в своих дерзостях Но хотя следовало бы его давно изгнать, он запирает двери для людей лучших, чем он, кичась своей влиятельностью, в то время как следовало бы хвастаться глубиной своего нравственного падения.

14. Скажут, он высоко оценен был, Зевс свидетель, у египтян. Они чтут месяц его правления. Нет, погребают, и с корнем вырывают, и числят пору его управления в числе дней неблагополучных. Море стольких бедствий заполонило тогда Египет, по их словам, при чем притеснители были сильны, жертвы насилия оставались беззащитны, жизнь площади замерла [10], народ лишен был всякого попечения, красноречие покинуло страну. 15. Как же могло быть иначе после такого насилия, учиненного над Птолемеем? Отторгнув его от самых статуй богов, на глазах коих он проводил свою жизнь в молитвах, возлияниях, жертвах, чтении книг [11], а он был уже старик и время было свидетелем этой его примерной жизни, Оптат, не смотря на это, забрал из святилища, поставил вместо того пред судом, подвесил, исполосовал ему бока тяжкими ударами палачей, добиваясь с его стороны признания в несуществующих проступках, чуть не упиваясь кровью его, без внимания даже к его сединам. А между тем за трапезой в иной компании, не в школе, ведь школы он не прошел, он, быть может, слыхал, какой прием Ахилл оказал Приаму, который для него был отцом человека, убившего его закадычного друга. Он же издевался над Птоломеем из за самой старости его, сердясь на то, что философ не был клеветником. 16. Этот поступок, государь, вызвал общее возмущение за попранные законы, а для тех, чьей профессией являются литературные занятия, путем коих можно достичь божественной философии, бегство за египетские горы, так как не ускользнуть от гнева этого человека тому, кто будет схвачен по сю сторону их. Так те, которые передают младшему поколению учения, какие делают людей блаженными и приобщают их к божеству, чем Александрия выделяется среди всех прочих городов, уходили в сознании своего позора, видя пример перед глазами, а юноши тосковали по руководителям.

{10 άπήνθηκε. Глаголы аѵθсб, άπανθώ наиболее излюбленные фигуральные выражения у Либания, срв. стр. 16.}

{11 О священных Книгах в языческом культе см. фр. 630.}

17. Между тем, если бы даже, в прочих отношениях способствовав развитию города, он нанес ему ущерб только в этом, он подлежал бы самому строгому возмездию пред тобою и им; на самом деле он натворил беды во всем. Поэтому власть сменило для него содержание под стражей, с запрещением свободы выхода по собственному желанию и зависимостью в этом от тех, кому поручено было его стеречь, с возможностью только по их воле ходить и сидеть на месте, есть или нет, спать или бодрствовать. Это я и видел сам, и, насколько мог, облегчал ему положение своими просьбами к его конвойным, не потому, чтобы считал это должным, но мною почему то быстро овладевает жалость.

18. Явившись за тем в великий город и общим голосом признаваемый достойным смерти и за то, что сам делал, и за свои мошенничества против других, он все же нашел достаточно защитников в лице людей враждебных Клеарху и знавших, что последний желает погубить Оптата [12].

{12 Префектура Оптата в Егитпте относится к 384-ому году, Const. Sirm. 3; Seeck, S. 226. Клеарх (1-ый Seeck'u, S. 108—109) был в это время в Константинополе praefectus urbis и consul ordinarius. С этим последним Либаний вел деятельную переписку.}

19. В то время, как все ожидали, что. ускользнув из под меча, уже занесенная над головою, он запрется дома, будет вести себя тихо и превратить свои дерзости против лучших людей, он стал еще нестерпимее вследствие того самого, что сверх чаяния спасся. Он стал величаться облаиванием первых лиц в составе сената, воображая, что приобретет тем известность, за неимением к тому действительного основания, подобно тому, как того достиг Ферсит под Троей.

20. На чем же я настаиваю? На том, что следовало бы освободить от него сенат, а не делать его рабом ему. Недоумеваю, в самом деле, как бы иначе можно было бы назвать то, что сейчас происходить. Когда в сенате становится законом то, что угодно этому человеку, то разве это не так? Теперь, будучи самым жалким человеком он и хочет быть заправилой в сенате, и утверждает, что это так, есть потворщики ему в этом, а он и страх наводить, и грозить, и бранить, и потрясает, вместо Горгоны, готовым выскочить глазом перед более робкими людьми.

21. Он упомянул и о каких то мечах и с ними связал звание, в виду которого добивался исключения Фалассия. Но последний никогда не делал мечей, и не учился этому ремеслу, и не обладал им, не владел им даже и отец его. А были у него опытные в этом ремесле рабы, как у Демосфена, отца Демосфена. Однако нисколько не помешало Демосфену, сыну Демосфена, то обстоятельство, что у них были такие рабы — ремесленники, ни стоять во главе греческой политической жизни, ни защищать города, ни выступать против и могущества, и удачи Филиппа, ни быть виновником для города пользования венками и провозглашением. Я мог бы назвать не только некоторых хозяев рабов — ремесленников ив числа афинян, но и самих ремесленников, которые достигли политическая значения.

22. Но если угодно, оставим афинский народ и пникс, и кафедру, и Солона, и займемся настоящими Разве решится кто-нибудь сказать, что весь синедрион — знать в четвертой степени и даже числить у себя более отдаленных предков, занимавших высшие должности, выступавших на дипломатическом поприще, отправлявших литургии и прошедших все те ступени общественного служения, которые способны привести к известности? Пусть убедит Оптат сенат устроить такую проверку. Но это ему не удастся. Основою сената является и то обстоятельство, что всякий, вступающий в его составь, приносить дары тому, кто его формирует [13], и никогда не бывало, чтобы в числе вновь входящих членов не было и такого элемента. Я это вполне одобряю, часто он лучше того, другого.

{13 Разумеется aurum oblaticiam и другие дары сенаторов императору, срв. Schiller, Gesch. d. romischen Kaiserzeit, II Bd., S. 40.}

23, Если же требуется, чтобы я назвал некоторых и по имени, о нынешних членах сената, пожалуй, лучше поведать кому-нибудь другому, эти сведения, думаю, доступны тому, кто там присутствует, а памятью о прежних полна земля и море, и я упомяну прославленные имена, о которых разузнавать никому не приходится, так как они ему знакомы. Критянин Тихамен, надсмотрщик за работами, был сыном кузнеца. Однако кто не знает, какую роль играл Тихамен в сенате? Уроженец того же острова Аблабий [14], сперва служитель при лицах из судебного персонала правителя Крита, выехал оттуда и, совершая плавание по морю с целью зашибить копейку [15], молился морским богам. Явившись же в столицу, овладел расположением царя и когда вступал в сенат, являлся словно бог в среде людей. 24. А Филипп? [16] Α Датиан? [17] Разве отец первого не был колбасником, а Датиана не стерег одежду носителей бань? А какого звания был Тавр? [18] Ельпидий? [19] Домициан, погибший незаслуженно, будучи связан. влачим на веревках, и он, сын отца, жившего ремеслом? [20] Был в составе сената и некто Дульциций [21], золото любивший не меньше Мидаса, а сребролюбцев называвший несчастными, этот, оставив своего отца в шерстомойнях, а он был одним из лучших валяльщиков во Фригии, побывав членом сената, был потом правителем Финикии, правил и Ионией, и никто, поднявшись с места, не сказал: «Геракл, валяльня вступает к нам в сенат, разве не лучше тогда сенату быть упраздненным?»

{14 Eanap. vit. soph. 23, 19 sq. Zos. II 40. Amm. XX 11, 3.}

{15 Eanap. p. 25, 13.}

{16 Zosim. II 46.}

{17 Amm. XVII 5, 1.}

{18 Amm. Marc. XXII 3, 4 бывший префект претория Тавр. Zosim. Ш 10, 4, консул при Констанции.}

{19 Об Ельпидии см. Филосторгий, hist. eccl. VII 10, за участие в тирании Прокопия осужден был и умер в тюрьме при Валенте (cf. Tneodoret. Ill 12, 3).}

{20 О Домициане. orat. XLVI (c. Florent, § 30), vol. Ill pg. 394, 4. Amm? XIV 7. 9 et 16. XV 3. 1. Zonar. XIII 9, pg. 46 Biittner-Wubst.}

{21 Aelius Claudius Dulcitius, проконсул Азии при Констанции II, Юлиане и еще в первые годы Иовиана, Seeck, S. 125. Amm. XXVII 8» 10. XXVIII 3, 6. Письма к нему Либания. ер. 1217,363-го г., и ер. 281, 361-го г., (S. 410. 377).}

25. Всем этим, кого я перечислил, открыло двери сената не иное что, как искусство стенографии [22]. Α у Фалассия есть и оно, но вместе с тем он некоторым образом вкусил образования в общении со мною. И вот из тех, кто публично выступают с речами, многие слышали, что другие [23] выражали желание получить одобрение этого человека, как лица, умеющего различить лучшую и худшую внешность речей. Печальник о сенате ни чуточки не следует их примеру. Вступи же с этим недостойным места в сенате лицом в спор, требующий словесного искусства. Так ты придешь к сознанию, каков ты и какого человека унижал, так как и те немногие победы, которые достаются тебе в сенате, ты одерживаешь криком, шумом и теми приемами, которые ты усвоил в притонах игроков в кости. 26. А сам этот человек какого происхождения? Уж не происходить ли он от основателей Рима или от тех, что дали законы, или приобрели себе подданных, или приобретенную власть охранили? Нет, Зевсом клянусь! Но был некто Оптат, учитель грамоте, который учил ей и сына Лицинния [24] за пару хлебов и ту прочую пищу, какую в ним прибавляют. Как-то раз, проезжая Пафлагонию, он останавливается у одного шинкаря, растившего красавицу-дочь, которая и замешивала вино. Так как красота её произвела на него впечатление, он просил её руки и, склонил ее к согласию, женился на ней. Пока сам Лицинний царствовал, ничего своей женитьбой он не выгадал, но когда власть его перешла к преемнику, муж своей жены тотчас стал и важным, и заметным, и богатым человеком, и консулом [24]. Из за него публике в театре стоило бы, получив крылья, летать вместе с птицами [25]. 27. У жены же его было два брата, достойных человека, нужно сказать правду, а от отца того сословия, как я упомянул. Выселившись со своей родины, они спешат принять участие в перемене общественная положения своего шурина. Так и случилось, при чем никто не ставил им в укор отца и шинок. Ведь они были добропорядочными, скромными людьми, которые в своем благополучии знали себе место. Этот человек, сын одного из них, не пожелал быть сыном своего отца, но вместо скромная оказался собакой [26]. Было бы однако, гораздо лучше, если бы он дал повод многим говорить, что он настоящей сын его.

{22 Срв. or. XXXI § 28, vol. Ill р. 138, 10 το γράψειν εις τάχος.^}

{23 Вместо ηολλοϊ πολλούς γ'σ&οντο Beiske читафт: πολλοίς Ύαθόμην. «Я слышал, что многие.}

{24 Лицинниана cf. Zos. II 20. Aurel. Vict., epit. 41, 4. Hieron. Chron. Ab Abr. 2342.}

{24 L. Ranius Acontias Optatus (а. 334) cf. Zos. II 40.}

{25 Cf. Arph. A v., ν 785 .sqq}

{26 Срв. ер. 1427 κννα μιμούμενος πολεμονντα λνκοις.}

28. Чтобы ты поняд, как это произошло, и чтобы он не кичился тем. что является защитником сената, раз-скажу немного и о нем.

Есть некто Сабиниан, сводник красивых юношей, переменивший на это свои занятия вследствие старости, а пока был безбородым, сам нуждавшейся в услугах сводников. Послужив в этом многим во многих городах, ни для кого он столько не потрудился, сколько для этого Оптата, делая несчастными отцов, несчастными и детей, несчастными и матерей. 29. Вот это занятие заставило его проезжать и через наш город и, дерзнув проникнуть в толпу учеников, он был замечен в то время, как, пытаясь совратить некоторых, отводил их в сторону и беседовал с ними у одной колонны, дозволяя себе при этом и не-сколько вольное обращение, был удален, с внушением, что следует вести себя скромно, а если не может, отправляться на свою охоту к другим. Но не было недостатка и у нас в лицах, готовых разделить наше негодование. Явившись в Оптату, он, хотя никакому серьезному оскорблению не подвергся, преувеличивая в своем рассказе то, что произошло, вызывает у того, кто нуждался в его ремесле, ненависть в особенности к этому Фалассию, через посредство коего я сделал ему внушение в защиту юношей. Все время искал он, каким образом отделаться от этого человека и, улучив удобный момент, он его отстранил, отплачивая тому за упомянутые славные услуги и вместе с тем располагая его к большему рвению в дальнейшем/ так как теперь он знал, что усердие его не останется без благодарности.

30. Что это так, тому я представлю свидетелей, каким ты не можешь не поверить, одних того, что предшествовало оскорблению, других тех слов, что были сказаны вслед за ним, одних предвидевших, что должно было произойти, других знающих, сколько удовольствия доставил ему его поступок. Какой Гектор, убивший Патрокла, или какой Ахилл, убивший Гектора, возомнил о себе столько, как этот сводник, которого избыток радости увлек до признания в том, о чем следовало бы молчать. Смеясь, подпрыгивая, обнимая наиболее близких друзей своих и целуя их, он восклицал: «Мое дело! То, что сделано благодаря моему вмешательству, по справедливости должно считаться и называться моим делом». 31. За что же сенат может быть признателен ему, если поступок Оптата против нас вызван был иным побуждением? Ведь и Патрокл не мог быть благодарен за их плач пленницам, которые так поступали под влиянием собственных несчастий? Если бы в самом деле Оптат сколько-нибудь ценил сенат, он проявил бы то, вычеркнув из списка Сабиниана. Для сената один такой человек больше приносить стыда, чем все те, которые по-сирийски кричать, кому угодно починить у себя что-либо из деревянной посуды.

32. «Я, говорит он, собака сената». Почему же не тех кусаешь, кого должно? Таковыми были бы порочные люди. Видов же пороков множество. Но никто не причислить к ним обладание умеющими выделывать мечи рабами, трудом коих можно и поддерживать свою жизнь, и увеличивать свое состояние.

33. Вот мой ответ Оптату. А Прокла я желал бы хвалить и теперь, но после того как он крупно и крепко изобидел Фалассия и меня, даже если бы и очень желал, не мог бы не высказать, что он неправ. Заседая в качестве судьи, когда следовало решать процессы не по крику, шуму и стычке некоторых, но по правде, он с первых шагов уклонился в ту сторону, и судья, стал в ряды обидчиков, не пожелав слушать законов, которые сажают того, кому предстоит вынести приговор, судьею равно беспристрастным для обеих сторон. 34. Оптат заявил, что Фалассия не должно включать в список и присоедини ль к этому поношения. Выжди речи тех, кто станет защищать его, а лучше сам выступи таким защитником, требуя того, что дает силу обвинениям, доказательству Не хочешь ни того, ни другого, молчи. В действительности, он вошел в составь свидетелей и, что еще возмутительнее, своими заявлениями превзошел Оптата. Тот, кроме мечей, ничего не сказал, а этот сообщил, что Фалассий повинен смерти, и что в третье свое правление потратил немало рвения к тому, чтобы его арестовать и казнить, и скорбел, когда тот спасся бегством.

35. Но какое место и какое время тому свидетелем, Прокл? Какая провинция? Какой город? Какой дом? Какой взрослый человек? Какой ребенок? Какой старик? Какая женщина? Какой раб? Какой свободный гражданин? Однако наказанию должен был бы предшествовать обвинительный акт? Такого не было бы в свою очередь, если бы не было того, кто донес. Где же этот акт? Кто его подал? Страх чего вызвал бегство? Какой обвинитель внушил страх? Какой несчастный случай вызвал обвинение? Кто кого оплакивал по этому поводу? Кому и в чем был причинен урон? В ожидании какого злодейства и кто привлек в суд Фалассия? Его молчание, государь, служит признанием, что пустое хвастовство слова обвинителя: «С трудом ускользнул он от моего рвения». Ведь он воображаете, что ему пристали слова Ахилла. Какого рвения, когда, где проявленного? Разве обвиняемый не был все время, день и ночь, в моем обществе? Не был на лицо во время моих речей, перед ними, по прекращены их? Разве тот, кто любил мои речи и желал получить иметь их, не к нему являлся, не с ним говорил, не ему был признателен, когда приобретал, не на него досадовал, когда получить пе удавалось? А самое главное: не раз он сопутствовал мне, когда я отправлялся к тебе, и когда я проходил в твое помещение, усаживался у решетки, и она одна нас разделяла. А ты, у которого столько докладчиков о всяком деле, что они топчут друг друга, зная, где сидел Фалассий, ни гнева не проявлял, ни налагал на него руку, но даже не грозил потом сделать то, чего сейчас не сделал.

37. Далее, после этого, ты был здесь и хворал, а Фалассий проживал в Самосатах, в поместье, обладание коим доставил ему добродетельный нрав его. После того, как он там все, как следует, уладил, он снова явился сюда, пока ты продолжал еще хворать, и ни он не проявил какой-либо подозрительности, ни ты ни в чем не подозревал его. Меня тогда, человека, жившего в обществе лукавого чародея, ты превозносил почестями, больше каких и не бывало, и ни перед кем не выражал ты ни малейшего ему порицания. Как же после этого заявляешь ты, будто он ускользнул от тебя, когда он был в том же самом городе, у твоих дверей, вблизи твоей колесницы? Да ведь и я не мог же не знать, каковы твои намерения, когда люди, пользовавшееся твоим доверием, и со мной были в дружбе, и Фалассий, узнав о них, убрался бы по добру поздорову. Если же, оказывается, он вовсе и не выезжал, и не скрывался, ты своим поступком оскорблял его.

38. «Я боялся, говорит он, чтобы не показалось, будто я принадлежу к тем, кто противодействует сенату и пренебрегает его достоинством». О том, что нет никакого дела до сената, как бы сильно он пе гневался, ему, который недоволен, что живет пе в обществе богов, не стану говорить. Но очень хотелось бы знать мне, государь, предъявил ли бы против него сенат какое-либо обвинение, если бы он смолчал? Какая надобность была ему говорить то, что он в действительности сказал? Кто бы не предположил, что он не знает этого человека? Что мешало ему это самое заявить, что он его не знает? Кто бы уличил его, если бы он это сказал? 39. Насколько было бы достойнее, если б он заставил замолчать Оптата, устранив клеветы указанием на дружбу Фалассия со мною! Если даже и сильно желал Прокл проявить, что он с Оптатом за одно в деле Фалассия, ему следовало сказать то же самое и на мечах остановиться. И в этом случае он оскорблял бы его своею неправдою, однако все же не в той степени, как теперь. Оскорбляя же его, оп задевал и меня, который высоко ценю Фалассия. 40. Какого человека возводишь ты, государь, на пост правителя, непричастного ни той, ни другой [27] образованности, не умеющего, взамен речей и на законы сослаться? А этого знания нет у него, достигшего зрелого возраста среди удовольствий, роскоши, пьянства, не быв в состоянии придти к убеждению, что неправильная речь [28] зло.

{27 Т. е., греческой и латинской. Walde, The universities of ancient Greece, pg. 120.}

{28 σολοικίζω cf. epp. 420 περί των ουκ ί'σζιν ore ου σολοιηισάν-των ποιείται οπονδήν, J 0.35 δτι μου μεμνημένος έσολοίκισε και μέσος έγεν6μην ουδέν άδικων βαρβαρίας}

41. И это не было столь возмутительным, если бы, обижая язык, он чтил бы право в прочем. Но какая зараза унесла у финикийцев столько народу, сколько он? Какой заразы не оказался он грознее для Палестины? А власть над несколькими провинциями [29], каких войн не была тяжелее? О, сколько крови окрасило землю. Сколько мечей рассекло шеи! Сколько могил прибавилось к прежним! Эти бичевания, доводящие до смерти, да и тут [30] не прекращаются! Бичевания, на которые солнце взирало в течении всего долгого дня! Эти ссылки, заключения в тюрьму! Эти муки, одни наступившие, другие ожидаемый, одни изводящие, другие пугающие! Это бесчестите образованию, почет невежеству! Неправые угождения! Города, без всякой нужды перестраиваемые! Эти убытки, причиняемые разрушением, убытки от новых построек! 42. «Ни единый человек не смог бы, по выражению Демосфена, обнять всю массу зла, причиненного этим человеком во время отправления им должностей». Вот почему приходилось видеть, как с отставкою его ликовали люди, от него избавившиеся, а при вступлении его на должность горевали те, коим предстояло принять его. Вот довод, коим подкрепляют свое положение люди, утверждающие, что богов нет: «Если бы, говорят они, они существовали, они бы и пеклись о земле, а при их попечении о земле, этот человек не был бы правителем». Когда он чего от тебя не получит, он сам себе предоставляешь это, желая больше власти, чем та, какая принадлежишь наместникам. То отлично знает Финикия и она засвидетельствовала бы это, если бы получила поручителем за будущее бога.

{31 Прокл был правителем разных провинций cf. ер. 857. Zos IV 45 Cod. Theod. IV, 4, 2; XIV 17, 60. CJG 8612. bjeck, S 248.}

{32 Так при чтении Forsttr'a: om. νυν. При чтении Rcislce: «До сих пор пе прекращающаяся».}

43. Пусть правишь он, если то угодно тебе, но пусть понесешь наказание за ту обиду, какую он нанес Фалассию, нанес и мне, унижая ту почесть, какую он оказал мне постановкою моего портрета [33], показывая, что она иное значила, чем то, что он говорил. В этом позднейшем его поступке видно, какова цена первому. Если б постановку портрета, действительно, вызвало почитание, он сдержал бы Оптата, но так как для портрета этой причины не было, то за обидой со стороны Оптата последовала другая, гораздо более сильная. 44. Но и помимо ложного показания в сенате, оцениваемый и сам по себе, портрет не может доставить какой-нибудь чести. Он поставил его, но раньше поставил другие, других лиц, чьих, может быть, иной кто и не поставил бы. Если бы даже он сначала заказал мой, а после перешел к другим, и тогда бы честь с его стороны была бы не велика. Но какая же честь в том, что после них он дошел и до меня? Но пускай доска π краски честь [34]. Разве не больше значения в слове, что разносится повсюду? Итак, получив благодарность, пусть и ответит за неправду. Меня удовлетворить, если ты признаешь человека обидчиком.

{33 Срв. orat. XXXII § 10, vol. III pg 153, 18: «Тем, кто посещал его во время болезни, можно было видеть мой портрет. висящий над его ложем, и он гордился своим почитанием» Либаний описывает приобретенный им портрет чтимого им ритора Аристида, ер. 1551: «Сижу перед портретом его, читая что-либо из его сочинений».}

{34 Отсюда видно, что дело идет о портрете (5ези S 249), а не о статуе (Sievers, S. 157).}

45. Есть кого обвинить мне и третьего, государь, сына Гезона, богатого после Аркадии и бедности в Аркадии, доведшая свое состояние до таких размеров, что ему можно строить хоть золотые дома на перебой с каменными, да и на те он так щедр в расходах, что дело представляется сущим безумием. Так вот этот человек, которая я попусту осыпал всякими почестями, даже в том, в чем он мог бы, если бы пожелал, мне оказать услугу, не сделал этого, и сам оказался в числе притеснителей, за-явив о тех, кто могли бы выступить свидетелями, что они подлежать ответственности перед сенатом. Действительно, он приказал их представить и подвергнуть наказанию. 46· Из них один по какому то делу уже отбыл на ту сторону и находился в Халкидоне, другой находился в порте, намереваясь, тоже по какому то делу, совершить тот же путь. Третий, оказавшийся дома, хоть подвергся грозным минам сенаторов, но откровенно и правдиво заявил, что свидетельствуя об отличных качествах человека, близкого такому то, — он назвал меня, — он говорит по справедливости. Считай, государь, что эта речь — общий голос и отсутствовавших. Итак трое говорят: «Сын Гезона, мы свидетельствуем, что Фалассий человек добропорядочный, так как видим, что он за место сына у мужа, который избегаете людей безнравственных». 47. Что же сделает этих свидетелей достойными наказания? Если я сам негоден, у свидетелей нет основания, если я не таков, оно у них сильно. Они могли бы привести и более надежные доказательства, и поделив между собою похвалы, могли бы каждый долго рассуждать: такое обилие данных к доброму слову о нем содержит жизнь Фалассия. Что меня касается, я желал бы, чтобы сын Гезона не отпускал того свидетеля, которого задержал, но вернул тех, что уехали, и не ту милость оказал мне, а эту, вызвал бы и Фалассия в очной ставке, подверг бы его допросу и, в случае, если бы он оказался достойным человеком, внес бы его в список, в случае же улик против него в порочности наказал бы, как за преступление, за его желание войти в составь совета. Как дело обстоит на самом деле, возбудив непроверенные поношения они поступили по желанию моих завистников, при чем одно сказано, другое на вид не поставлено.

48. Далее, твое, государь, усердие направлено на то, чтобы сделать сенат многолюдным [35], а эти господа не замечают, что препятствуют этому. Ведь тех, которые охотно вступили бы в составь сената, отвращает опасение такого же приема. Невозможная вещь человеку не иметь врага, a раз они предвидят, что встретят нечто подобное со стороны недругов, они не подвергнуть себя суду противников, а останутся в том положении, как теперь. Между тем Фалассий, раньше, чем получить место в сенате, добровольно отправлял повинности и спешил затрачивать свои средства, не в пример прочим. От чего уклониться те, мы видим, стараются всеми хитростями, к тому этот стремился, как можно было заметить, с великим рвением. Так увлекало его горячее желание вступить в сенат, и он не хотел выгод от своих пожертвований. 49. Но Оптат, о Зевс Советный, вот какой устроил прием его поклоннику. Это он-то, который непременно был бы заклан, если бы бог провещал во время какого либо народного бедствия принести в жертву последнего негодяя, так как и тогда, если бы предстояло почтить верх порока, он был бы увенчан. Он являет важный, признак своей нелюбви к городу в своей ненависти к своей жене. Ненавидит он ее, ненавидимый ею, ненавидит, оскорбляя Гименея распущенностью, благодаря приданому располагая богатством, и пользуясь против неё ею принесенными ему средствами. 50. Два у неё источника рыданий, девицы и юноши [36], из-за коих он не был отцом многих детей. При виде её, лежащей на земле в великой печали по умирающим детям, как успокоил он ее и поднял с земли? Не звуками увещательных речей, куда там! Не напоминанием о благоразумии, не угрозами наложить на себя руки, если не прекратить она свои рыдания. Нет, заострив меч, он бросился на нее, а ее страх поставил на ноги. Тот, кто так устраивает свою домашнюю жизнь, станет ли, по твоему, для сената виновником какого-либо благополучия? Я бы сказал, что кожевник, как внушает Гомер, живущий дружно с женою, больше причастен добродетели и достоин быть членом сената, чем подобная напасть.

{35 Срв. к этому особую речь Лябапия к Феодосию, orat. XLIX, «В защиту сенатов». Как и тесно связанная с этой речь XLVIII К (Антиохийскому) сенату, речь написана около того же времени, 338 г. (Forsler, vol. III pg. 425 cf. pg. 305), что и переводимая нами. См. еще стр. 121, 1.}

{36 См. стр. 153, 3.}

51. Как же, скажет иной, из за трех, поднявших свой голос, ты порицаешь целый совет? А потому, что> одни подняли голос, а другие промолчали, одни изрекли хулу, другие не противоречили, одни оклеветали, другие не возмутились тем, одни напали, другие бездействовали, одни выгнали, другие не оказали отпора, одни поступили как враги, другие не выступили как защитники. Так дело трех, вследствие молчания [37] стало общим делом всех. 52. Ведь и во время пожаров тот, кто, при возможности к тому, не желает тушить, сжигает, и кто, имея возможность выхватить ребенка у собаки, пе делает того, отдает его ей, и город, который в состоянии послать выручку городу, угрожаемому врагами, вместе с ними порабощает его, если не посылает её. А врач, предоставивший болезни овладеть недужным, разве может избежать, Зевсом клянусь, обвинения? Вообще у кого есть силы на то, чтобы воспрепятствовать какому-нибудь бедствию, если эти силы бездействуют и попускают, чтобы оно губило, не оказывая ему отпора, являются соучастниками его виновников. Я по крайней мере тех аргоссцев, что сидели в бездействии в то время, как персидский царь брал Афины и разрушал их до основания, не исключаю из числа их разрушителей. Зачем же они не последовали примеру лакедемонян?

{37 Срв. к этому речь Либания or. XXXV (F—XXX III R) Ad dice re nolentes.}

53. Итак естественно, государь, мы считаем, что оскорблены всеми, и, если кто правильно взглянет на дело, найдет в этом и честь, и обвинение. Ведь самым нашим огорчением мы показываем, насколько ценим сенат. Если б я его не уважал, полагаю, помянув Гиппоклида [38], ничего не сказал бы из того, что ты выслушал сейчас.

{38 Разумеется связанная с эпизодом сватовства за Агаристу. Herodot. VI 129, пословица, точно приводимая .Тибанием ер. 1224: ου φοοντίζ ΊηποκλείδΎι, «Дела нет Гиппоклиду». срв. ер. 945.}

54. Утешь же, государь, оскорбленная, дело к которому ты ревностен и которое тебе в привычку, благодаря чему ты немало рыданий превратил в восторги, и заяви сенату, что было бы достойнее с его стороны не так отнестись к этому делу, а более правильно, справедливо и благоразумно, и так, чтобы не подвергать бесчестию поклонника сената. Они, может быть, исправят свой образ действий, а ты, государь, с уверенностью пользуйся его природными дарованиями для правительственных должностей, захочешь ли поручить ему одну или несколько провинций. Ты найдешь его и в низшей, и в высшей должности таким, что станешь считать государство в убытке за прошлое время.

К императору Феодосию в защиту храмов, orat. XXX (F=XXVIII R)

1. После того, государь, как неоднократно прежде ты признавал, что в своих советах я метко определял потребные мероприятия, и я превосходством своего мнения одерживал верх над теми, кто желал и внушал противное, я и теперь являюсь с тем же, одушевляемый тою же надеждою. Ты же послушайся моего совета, и теперь в особенности. Если нет, то пе считай все же врагом твоим интересам того, кто высказывает свое мнение, принимая во внимание, помимо прочая, ту степень почета, какой ты меня удостоил, и соображая, как мало правдоподобно, чтобы чело-век, щедро облагодетельствованный, не любил того, кто его облагодетельствовал. Это самое чувство и заставляет меня считать своим долгом давать советы всюду там, где, я рассчитываю, предложение будет заключать нечто полезное. Ведь иначе не мог бы я отплатить признательностью государю, как только, может быть, речами и посредством их воздействия.

2. Многим, конечно, покажется, что я пускаюсь в нечто очень рискованное, намереваясь вести с тобой беседу в защиту храмов и того убеждения, что не следует их подвергать той участи, какой они теперь подвергаются, но, мне кажется, те, кто этого боятся, жестоко ошибаются в твоем характера. Гневливому и суровому человеку свойственно, полагаю, в случае, если говорят что либо ему но по нраву, тотчас приступать к возмездию за сказанное, человеку же кроткому, сострадательному и мягкому, а таковы твои свойства, — только не принимать совета, им не одобряемого. В самом деле, там, где слушатель речи властен последовать ей или нет, не пристало пи уклоняться от её выслушания, так как никакого от того вреда нет, ни в случае, если предложение не по сердцу, гневаться и изыскивать наказание за то, что человек, руководимый в своем совете наилучшими намерениями, дерзнул высказать его. Итак прошу тебя, государь, обратить на меня, держащего речь, свой взор и не оглядываться на тех, кто захотят разными средствами сбить с толку и тебя, и меня. Не раз внушительность жестов одерживала верх над силою правды. Я заявляю, что они должны, спокойно и без злобы предоставив мне довести до конца мою речь, после, в свою очередь, и сами попытаться одержать победу над моим словом своею речью.

4. Первые люди, явившиеся на земле, государь, заняв возвышенные места, укрываясь в пещерах и хижинах, тотчас усвоили себе мысль о богах и, проникшись сознанием, как много значить для людей их благоволение, воздвигли себе храмы, такие, понятно, какие могли воздвигать первородные люди, и статуи. Α после того, как развитие политической жизни привело к основанию городов, в пору, когда уже успех ремесла мог удовлетворить этой потребности, явилось пе мало городов у подошв гор, не мало и на равнинах, в каждом после стены началом прочего организма святилища и храмы. Через таких именно кормчих, рассчитывали они, будет обеспечена им самая верная безопасность. 5. Если даже ты пройдешь по всей земле, какую населяют римляне, всюду встретишь ты эти святыни, так как и в первом после величайшего городе остаются еще некоторые храмы; если они и лишены почитания, не многие из очень многих, тем не менее не все по крайней мере памятники этого рода пропали. С помощью этих богов римляне, нападая на противников и сражаясь, побеждали, а победив, создавали для побежденных после поражения лучшие времена, чем раньше его, страх устранив и сделав их причастными своей гражданской жизни.

6. Так, в детство мое, разбивает того, кто надругался над Римом [1] вождь, приведший на него войско галатов, которые совершили поход, предварительно помолившись богам. А победив вслед за ним человека [2], способствовавшая процветанию городов, признав для себя полезным чтить иного какого то бога, для постройки города, па который положил много усердия, воспользовался священной казною, но ничего не тронул из законами утвержденного культа, и в храмах было оскудение [3], но все прочее, как это замечалось, выполнялось. 7. Когда же власть перешла к его преемнику, а скорее внешность власти, так как распоряжение принадлежало другим, кому первоначальное воспитание дало на всю жизнь одинаковую силу, итак он, будучи в царствование свое исполнителем их повелений, склоняется под их влиянием как в другим зловредным мероприятиям, так и к запрещению жертвоприношений [4]. Их восстановляет его двоюродный брат [5], стяжавший всякие достоинства, и по смерти его, — о его деяниях, о тех ожиданиях, какие он возбуждал, говорить теперь не стану [6], некоторое время жертвоприношения продолжались, но когда наступили новые перемены, чета братьев запретила их, кроме возжения ладана. Это последнее подтвердил и твой закон, так что мы не столько скорбели о том, что было у нас отнято, чем были признательны за разрешенное нам. 8. Так ты не отдавал приказа о закрытии храмов, не воспрещал доступа в них, не устранил из храмов и с жертвенников ни огня, ни ладана, ни обрядов почитания другими воскурениями. Но люди, что носят черные одежды, которые прожорливы больше слонов и изводят нескончаемой чередой кубков тех, которые сопровождают их попойку песнями, а между тем стараются скрыть эту свою невоздержность путем искусственно наводимой бледности, не смотря на то, что закон остается в силе, спешат к храмам, вооружившись бревнами, камнями, ломами, иные, за неимением орудий, готовые действовать голыми руками и ногами. Затем для них («добыча мисийцев») [7] ничего не стоит и крыши срывать, и валить стены, выдергивать из земли жертвенники, а жрецам приходится молчать или умирать. Когда повергнуть первый храм, спешат походом на второй, на третий, π ряд трофеев идет одни за другими, вопреки закону. 9. Дерзают на это и в городах, но большею частью по деревням. И много есть врагов в каждой, во это разбросанное население собирается чтоб причинить неисчислимые беды, требуют друг с друга отчета в своих подвигах, и стыдом считается не причинить как можно больше насилий. И вот они проносятся по деревням, подобно бурным потокам, унося с храмами и селения. В самом деле, всюду, где они уничтожать в деревне храм, последняя ослеплена, повергнута, умерла. Ведь храмы душа деревням, быв вступлением к первому заселению деревень и через много поколений дошедши до нынешнего. 10. И для земледельцев в них все надежды, что касается и мужей, и жен, и детей, и быков, и посевов, и насаждений. А деревня, потерпевшая это, погибла, погибло с надеждами и рвение земледельцев к труду. Они считают, что, будучи лишены ведущих труды к должной цели богов, попусту будут трудиться. А когда к земле не прилагается уже труд в той же степени, как раньше, и урожай пе может выйти равным с прежним, при таких обстоятельствах земледелец становится беднее, и страдает подать. Если кто и сильно желает внести, отсутствие средств его останавливает.

{1 Максенций, срв. Zosim. II 10.}

{2 Лициния, срв. Zosim. II 28. Jul., Conv. p. 328 D sq..}

{3 Срв. orat. LXII F Coutra institutionis irrisores § 8, vol. IV pg. 350,9 «Один (Константин) лишил богов богатства, другой разрушил до основания храмы и, уничтожив великий священный закон, предался известному нам направленно, распространяя бесчестие от святынь и на красноречие».}

{4 Cod. Theodos. XVI 10, 3 «quamqu:in) omnis superstitio penitus eruenda sit, tame и volumus ut acdcs tcmplorum quae extra muros sunt positae intactae incorruptaeque consistant.}

{5 О Юлиане, срв. orаit. XVIII § 11, vol. II pg. 240, 10 sqq.}

{6 При чтении όέ όεόρακώς // μέλλων необходимо бы было восполнение Reiske άπέϋανεν.}

{7Μνσών λεία, пословично. Sal:mann, Spriclnvortcr bei Libaiuos. S. 41. }

11. Так на предмет первой важности направлены дерзкие покушения, на какие отваживаются в своей наглости против деревень эти люди, которые утверждают, что борются с храмами, а война эта служит источником дохода, так как, пока одни нападают на храмы, другие похищают у бедняг их имущество, как сбережения с дохода с земли, так и насущный хлеб Так напавшие уходят с добром, награбленным у взятых ими приступом. Λ им этого недостаточно, но и землю они присваивают себе, заявляя, что она посвящена, и многие лишаются отцовских поместий из-за ложного наименования. Между тем на счет чужих бедствий роскошествуют те, которые, как они утверждают, умилостивляют своего бога голоданием. Если же разоренные, явившись в город к пастырю, — так они называют человека, далеко не безупречного, станут плакаться, сообщая о насилиях, каким подверглись, пастырь этот обидчиков похваляет, а обиженных прогоняет, считая их в выигрыша и в том, что еще мало пострадали. 12. Между тем и они твои подданные, государь, и люди настолько более пригодные, чем их обидчики, насколько работящие люди полезнее тунеядцев. Первые напоминают пчел, вторые трутней. Только прослышать они, что в деревне есть, чем поживиться, тотчас она у них, оказывается, и жертвы приносить, и творит не позволительный вещи, и нужен против неё поход, и «исправители» тут как тут — это название прилагают они к своему, выражаясь мягко, грабительству. Одни, правда, пытаются скрыть свою работу и отпираются от своих дерзких поступков,—если назовешь его разбойником, оскорбляешь,—но другие тщеславятся и гордятся ими, тем, кто не знает, рассказывают о них и объявляют себя достойными почестей. 13. А между тем, что это иное, как не война с земледельцами в мирное время? Ведь от того беда их не меньше, что они страдают от соотечественников, если даже не более возмутительно, что люди, которые в смутную пору были бы, конечно, их защитниками, претерпевают от них в спокойное время те насилия, о каких я рассказал.

14. Однако, какие вести заставили тебя, государь, собирать военные силы, подготовлять вооружение, совещаться с военачальниками, одних посылать, куда требуется, другим посылать приказы по делам, не требующим отлагательства, третьим отвечать па запросы? Эти новые укрепления и летние труды, что значит все это и какую цель имеет в виду? Что дает городам и деревням возможность жить в безопасности, спать крепко и пе тревожиться ожиданием ужасов войны, но быть всем уверенными, что, если какой враг и явится, он уйдет, скорее сам пострадав, чем причинив зло? Поэтому, когда при том отпоре, какой ты оказываешь внешним врагам, одни из твоих подданных ополчаются на других, не давая им участвовать в общих благах, разве они не унижают, государь, твоей предусмотрительности твоих забот и трудов? Как же своими поступками они не вступают в борьбу и с собственной твоей волею?

15. «Мы, говорит, наказывали нарушителей закона, не дозволяющего приносить жертвы, и тех, кто их приносит». Лгут они, государь, когда так говорят. Никто из этих людей, неопытных в судебном деле, не дерзок до такой степени, чтобы претендовать стать выше закона, говоря законы, разумею законодателя. Неужто ты поверишь, чтобы те, которые трусят и перед хламидой сборщика податей, смели ставить ни во что царскую власть? С их стороны это именно заверялось не раз у Флавиана, но изобличено ни разу не было. Так и сейчас. 16. Вот я вызываю этих печальников о законе. Кто видал кого-либо из этих людей, разоренных вами, за совершением жертвы на алтарях, чего пе дозволяет закон? Какой юноша, какой старик, какой мужчина, какая женщина [8], кто из жителей той же деревни, не согласный с приносившими жертву в религиозных убеждениях, кто из окрестных жителей? И вражда, и зависть внушает соседям не мало побуждений к тому, чтобы с охотой выступить с обличением, по однако никто не выступал ни из тех, ни из других, дай не выступить, боясь ложной клятвы, не говоря о плетях. В чем же доказательство вины, кроме заявления этих господ, что те приносили недозволенные жертвы? По государю этого не будет достаточно.

{8 Срв. стр. 192.}

17. «Значит, они не закалали?» спросит кто-нибудь. Конечно, закалали, но для трапезы, завтрака, приема гостей, причем быки закалались в особом месте, но пролития крови на какой-либо жертвенник не происходило, ни одна часть мяса не сжигалась, игра на флейтах не служила сигналом, возлияния не следовало. Если же несколько лиц, собравшись в какой либо веселой местности, заколов теленка или барашка, или того и другого, съедали, разлегшись на земле, одно в вареном, другое в жареном виде, сомневаюсь, чтобы они нарушали какие-нибудь из законов. 18. Ведь ты и не запрещал этого, государь, законом, по, заявив, что одного не следует делать, все прочее позволил. Потому, если бы они пили и со всякими воскурениями, они не нарушали закона, и также если бы все пели во время здравиц и призывали богов, раз не станешь ты оговаривать и ежедневный домашний быт каждого.

19. Был обычай многим поселянам собираться к знакомым вовремя праздников и принесши жертву, устраивать пир. Пока это дозволялось делать, они делали. После, за исключением жертвы, все прочее осталось дозволенным. И вот они внимали зову привычного дня и чтили его и местопребывание божества [9] теми обрядами, которые не были возбранены. Но чтобы и жертву приносить следовало, того ни говорил никто, ни слышал, ни уговаривал к тому, ни поддавался уговору. Никто из их врагов не может также сказать, чтобы был очевидцем жертвы или может сослаться на чье-либо о том показание. Если бы было то или по крайней мере другое, не стало бы терпенья, как бы они таскали к ответу, кричал? и обличали, да не в судилище Флавиано, но в форменных судах. Так расчет с их стороны был бы вернее: казнью некоторых из принесших жертвы искоренить жертвоприношение. 20. Но они скажут, предавать человека палачам, даже в случае, если бы он совершил самое страшное преступление, не их дело. Ho опускаю то, сколько народу перебили они в междоусобицах, не принимая в уважение даже общности наименования, чтобы кто-нибудь не отнес таких действий к неосторожности. Но если вы изгнали тех, которые собственными попечениями приходили на помощь бедноте в среде старух, стариков, сирот —детей, при том в большинстве страдающих всякими увечьями, то разве это пе убийство? Разве это пе смерть? Разве это не значит убивать, да еще самою мучительною смертью, голодом? Раз пропадало для них средство получать пропитание, оставалось, конечно, умереть. Значит, тех губя, вы губили без всякой вины с их стороны, а этих, закон преступивших, не стали бы губить? Так самый факт, что они избежали судов, обличает, что люди эти жертв не приносили. Таким образом тем, что убивали без суда, они приводятся к сознанию в неимении поводов к осуждению.

{9 'Έδος, «статуя бога». По толкованию Scliol. В2 ad orat. XV1II$126, vol. II pg. 290, 2 F, ?δη «не только постаменты, но и статуи богов». В указанном месте XVIII-ой речи такое именно значение несомненно.}

21. Если же они ссылаются мне на писания в тех книгах, которых, по их словам, они держатся, а противопоставлю им те действия против этих людей, какие они дозволяли себе с такой легкостью. Ведь если бы это не было так, они не стали бы вести и роскошной жизни. На самом деле, мы знаем, как они проводят дни, как проводят ночи. Правдоподобно ли, чтобы люди, не останавливающееся перед этим, стали бы остерегаться и тех поступков? Но столько святилищ во стольких деревнях уничтожено жертвою издевательства, наглости, корыстолюбия, нежелания совладать с собою. 22. Вот тому свидетельство: в городе Берое была медная статуя, Асклепий в образе красивого сына Клиния, где искусство воспроизводило природу. В нем было столько красоты, что даже те, кому представлялась возможность видеть его ежедневно, не могли насытиться его созерцанием. Нет столь бессовестного человека, который дерзнул бы сказать, что ему приносились жертвы. И вот такое произведете, отделанное с такой за-тратой труда, с такой талантливостью, разрублено в куски и пропало, и руки Фидия поделило между собою множество рук, Из-за какой крови? Из-за какого ножа? Из за какого обряда, законом исключенного? 23. Как в этом случае, не будучи в состоянии заявить о какой-либо жертве, они все же розняли Алкивиада, а вернее Асклепия, на несколько частей, лишая город статуи, служившей ему украшением, так, нужно думать, обстояло у них дело и с деревнями. Жертвы не приносил никто, а храмы, где жители отдыхали после труда, разрушены, большие и малые одинаково. И люди, тому подвергшиеся, напоминают потерпевших крушение, которые попадали с кораблей, на коих плыли. 24. Какая же из двух сторон заслуживаете наказания: те ли, кто соблюли законы, или те, кто противопоставили им собственную волю? Если недопустимо, государь, неповиновение твоим указам, и те, кто жертвы не приносили, оказываются послушными им, а противно им поступили те, кто погубили имущество, которое, по твоему решению, должно было оставаться за его владельцами, то люди, подвергшее наказанию, самым этим себя подводят под ответь, Ведь они подвергли возмездию, какому не надлежало, оставив жизнь тем, кого обвиняли, а постройки, которые, как предмет неодушевленный, обвинить нельзя было, срыв до основания.

25, Но как бы несомненно не было тут состава преступления, их делом было доказать, что эти люди заслуживают возмездия, а наложить наказание, то было делом судьи. А в судье недостатка быть не могло, так как все провинции подчинены им. Так и родственники убитых наказывают убийц речами с своей стороны, а приговором судей. Никто, схватив меч на убийцу, не опускает его на его шею, прибегая, вместо судилища, к собственноручной расправе, не поступают так даже ни с грабителем могил, ни с изменником, ни с иного рода преступником, ни раньше, ни после, но вместо мечей служат доносы, жалобы, иски. 26. И я полагаю, судью удовлетворяет, если наказание соответствует требованию закона. Но эти господа одни из всех творили суд над теми, кого обвиняли, и, постановив приговор, сами исполняли обязанности палачей. Чего же добивались они при этом? Чтобы почитатели богов, недопускаемые к своим обрядам, склонились к их верованиям. Но это крайняя наивность. Кто не знает, что под влиянием самых притеснений, коим они, подверглись, они больше, чем в прежних условиях, преклоняются пред богами? Так поклонники физической красоты от помехи в любви сильнее увлекаются ею и становятся поклонниками более упорными. 27· А если бы разрушением достигались перемены убеждения в этой области, давно бы храмы были разрушены по твоему приговору. Ты бы давно охотно увидал такую перемену. Но ты знал, что не сможешь этого достигнуть. Вот почему ты воздерживался от разрушения этих храмов. Л этим людям, если они надеялись на что либо подобное, следовало приступить к этому при твоем содействии и дать владыке участие в этом рвении. Возможно было бы, полагаю, без нарушения законов успеть в том, чего они желали, более правильным путем., чем прегрешая против них.

28. Если же они скажут тебе, что некоторые становились иными под влиянием этой их деятельности и присоединились к их верованию в божество, то да не ускользнешь от твоего внимания, что они называют людей, которые стали таковыми по видимости, а не на самом деле. Последние нимало не отказываются от своих убеждений, а заявляют так. Это значишь, что не эти стали чтить вместо одного другое, но что те люди вдались в обман. Они, действительно, являются для участия во внешней стороне культа и на сборища этих людей и проделывают все те церемонии, что и они, но, став в позу молящихся, или не призывают никого, или богов, как не следовало бы в таком месте, а все же призывают. Таким образом, подобно тому, как в трагедии, взявший на себя роль тирана, не тиран, но остается тем, чем был до маски, так и каждый из них соблюдает себя неизменным, а им представляется переменившим верования.

29. А между тем, чем станешь для них лучше, если со стороны тех слово будет, а дела нет? В таком предмета надо действовать пе силою, а убеждением. А если кто, будучи бессилен в этом последнем, прибегнет к первой, тот ничего пе достигнет, а только воображает так. Говорят, что и в законах самих противников наших нет такого правила, но убеждение одобряется, а принуждение порицается. Так зачем же вы неистовствуете против храмов, если убедить вам не удается и приходится действовать насилием? Ясно, что при таких условиях вы способны преступить и ваши собственные законы.

30. Но говорят, будто польза π земле, и её обитателям от того, чтобы храмов и пе было. Здесь мне нужно, государь, много откровенности, и боюсь, как бы не затронуть кого-либо из людей более значительных, чем я. Но пускай, тем не менее, речь моя идет вперед, требуя одной только правды.

31. Пусть скажет мне кто-нибудь из тех, кто щипцы, молоты и наковальни оставили, а захотели рассуждать о небе и небожителях, поклоняясь кому из двух римляне, достигшие от сперва малых и скромных начал величайшего могущества, приобрели таковое, богу ли этих людей или тем богам, кому воздвигнуты храмы и жертвенники, и от кого через посредство пред вещателей люди узнавали, что надо делать и чего не делать? А Агамемнона приношение им повсюду на пути в Илион жертв вернуло домой с позором или с победой, при чем Афина снискала ему этот конец предприятия? Разве не жертвами, как мы знаем, приобретши благосклонность богов, раньше его разрушили этот город Геракл? 32. Далее, Марафон славен, благодаря Гераклу и Пану [10], Саламин божествен [11], не менее, чем благодаря трем стам греческим кораблям, благодаря союзникам из Элевсина, которые с песнью своею явились на морское сражение [12]. Можно назвать тысячи случаев, где успех войн направляла благосклонность богов, и, клянусь Зевсом, то же относится и к поре мира и спокойствия. 33. А сами те, которые, как представляется, наиболее унизили эту область культа, и против воли почтили ее. Кто же это? Те, кто не дерзнули отнять у Рима право приносить жертвы [13]. А между тем, если все эти обряды с жертвами бесцельны, почему не были воспрещены бесцельные действия? А если они, сверх того, и вредны, почему не были они воспрещены тем более? Если же на жертвах, там приносимых, зиждется прочность власти, всюду, нужно полагать, жертвоприношение полезно и божества в Риме дают милости более важные, божества в деревнях и других городах более скромные, здравомыслящей человек готов принять и такие. 34. Ведь и в войсках не равна роль каждого, но все же в битве каждый приносить свою долю в успехе её. Подобное бывает и на гребле. Не все руки одинаково сильны, но содействуешь работе в известной степени и тот, кто отстает от первого. Один соревнует общему труду скипетром Рима, другой этой властью охраняет подвластный город, третий поддерживает селения, содействуя его благополучно. Итак пусть всюду будут храмы или пусть эти люди признают, что вы враждебно относитесь к Риму, предоставив ему исполнять те обряды, которые принесут ему вред.

{10 Срв. orat. XVII § 65, vol. II pg. 264, 12 «и афинянам, полагаю, больше к славе послужило, что они совершили славный подвиг при Марафоне при содействии Геракла и Пана, чем если бы в силах были его совершить без них». Herod. VI 105 Polem. declam I 36. II 41. 62.}

{11 «Морское сражение, благодаря коему Саламин наречен был Пифией божественным» orat. XV ξ 40, vol. II pg. 135. 12 F. Herod. VII 141—143.}

{12 Polem., declamat I § 35. II § 41. Herod. VIII 65. Pint., Them. 15 «Звуки и голоса.... как будто бы большой толпы людей, выводящих мистического Иакха».}

{13 Срв. cod. Theodosian. XVI Ю, 10, с комментарием Годофреда, vol. VI pg. 307, со ссылкою на нашу речь}

35. Далее не Риму только сохранено право приносить жертвы, но и городу Сараписа, пространному, и большому, владеющему множеством храмов, благодаря коим он делает урожай Египта общим для удовлетворения нужд всего человечества. Сам он дело Нила, а Нил побуждают подниматься на пашни трапезы, без совершения коих в должное время и теми лицами, каким надлежит то делать, и он не пожелал бы подняться. Зная это, мне кажется, те, которые с охотою отменили бы и эти обряды, не отменили их, но предоставили реке получать угощения по древним обычаям, чтобы получить привычную отплату. 36. Что же отсюда следует? Если в каждом селении нет реки, доставляющей земле дары Нила, уж не следует храмам и быть в них, но подвергаться тому, что заблагорассудится этим храбрецам? Охотно задал бы им вопрос, дерзнуть ли они выступить с заявлением, что прекратились подъемы воды в Ниле, земля не получает от него своей доли, не засевается, жатва с неё не снимается, не дает она пшеницы и в том количестве, как она дает, и не вывозится оттуда по всей земле то, что действительно вывозится. А если они и рта раскрывать не стали бы для подобного утверждения, то тем, чего не говорят, они изобличают свои слова. А именно те, которые не могут сказать, чтобы Нил должно лишить почитания, признают, что почитание храмов полезно для людей.

37. Итак, когда они помянуть того, кто ограбил их, не будем говорить о том, что он до запрещения жертв не дошел, но кто понес столь сильную кару за отобрание храмовой казны, частью сам себя подвернув наказанию [14], частью претерпевая ее и по смерти, так как члены его рода пошли друг на друга войною и никого из них не осталось? А между тем было бы для него гораздо лучше, чтобы правили какие-либо его потомки, чем чтобы возрастал постройками город, получивший название по его имени, из за которого как раз, кроме тех людей, что там предаются позорной роскоши, все люди проклинают его, ценою собственной нужды доставляя ему богатство.

{14 Здесь Либаний мог иметь в виду казнь Константином Криспа и причинение насильственной смерти Фавсте, Zosim. 1. II cap. 29, pg. 85, 15 sqq. Mendelssohn.}

38. Когда, далее, станут говорить о его преемнике, сыне и о том, что он разрушил храмы, при чем разрушавшие не менее потрудились над этим, чем строители, — так трудно было отделить друг от друга камни, вделанные при помощи самых прочных скреп, — когда, повторяю, станут они говорить об этом, я прибавлю нечто более важное, что именно он отдавал храмы своим приближенным [15] также в подарок, как коня, или раба, или пса, или золотую чашу, дары на горе обоим, и дающему, и получающим. Первый всю жизнь свою прожил в трепете и страхе перед персами, пугаясь каждой весны, поры похода, как дети Мормон [16], а из тех одни умирали бездетными, несчастные, не успев написать завещание, другим лучше б было не родить детей.

{15 Срв. orat. XYII (Монодия на смерть Юлиана) § 7, vol. II pg. 209, 44, где, сетуя на тщету служения богам, восстановленного Юлианом, Либаний восклицает: «Видно, пригоднее был тот разум, до сих пор подвергавшейся осмеянию, который, подняв на вас (богов) долгую, сильную и нескончаемую войну, погасил священный огонь, прекратил утеху жертвоприношений, предоставил опрокидывать жертвенники тем, кто пинали их ногой, святилища и храмы одни запер, другие срыл до основания, третьи профанировал, предоставив жить в них развратникам, и прекратил все обряди, вам посвящаемые, ваше достояние обратил как бы в гробницу мертвеца.}

{16 Срв. orat. XVIII § 91, vol. II pg. 275, 14 «Полагаю, ему не нужно было на персов войска больше того, что у него было. Достаточно было и части его и, неоднократно сбирая одно и то же, он ни разу не вступал в битву, решив всегда медлить», § 206, pg. 326, 14 «Выступая походом ежегодно в начале теплого времени года, с наступлением весны, вовремя осады ими (персами) городов, переправившись за Евфрат и окружив себя таким большим войском, в мыслях бежать, лишь покажутся враги»}

39. В таком бесславии, в такой войне друг с другом живут потомки их, которые расхаживают среди портиков, построенных из материала священных колонн [17], за который, полагаю, это и постигает их. Вот какие средства к благополучию оставили своим детям эти люди, умеющие богатеть. И теперь кого гонять в Киликию болезни, требующие руки Асклепия, а надругательства, каким подверглось священное место, отправляют обратно без успеха, как же возможно таким людям возвращаться без попреков виновнику этого унижения?

{17 Срв. orat. YII § 10, vol. I pg. 375, 17 «Иные обращали в личную собственность священные участки и храмы, потом, без всякого колебания выбросив статуи, наполняли храмы дровами или мякиной, более смелые, разрушив их селились в домах, выстроенных из их камня, orat. ΧΥΠ § 126, pg. 290, 3 «Выплачивали деньги (при Юлиане) те, кто построила себе дома ив камня храмов».}

40. Пусть жизнь царя проходить так, чтобы и по смерти он жил в хвалах ему, как это было с преемником его на престоле, который сокрушил бы господства персов, если бы измена не воспрепятствовала ему завершить свое дело. Однако все же он велик и по смерти. Ведь он погиб жертвою коварства, как Ахилл, а за подвиги, свершенные раньше смерти, его славят, подобно последнему. 41. И это даровано ему богами, которым он вернул святыни и почести, священные участки, жертвенники, кровь жертв. От них услыхав, что, смирив гордыню персов, умрет затем, ценою жизни он купил славу, много городов взяв, много земли опустошив, приучив тех, кто прежде преследовал, бежать, собираясь, как все знают, принять посольство, приносящее с собою покорение врагов. Вот почему он приветствовал свою рану и, взирая на нее, торжествовал и не проливал и сам слезь, и тем, кто так делал, выговаривал за то, что не считают для него рану выгоднее всякой старости. Так и многочисленные посольства, после него являвшиеся, все — его дело и что Ахемениды вместо оружия прибегают к переговорами дело его, вложившего в души их такой страх. Таков у нас царь, восстановлявший святыни богам, — свершавший подвиги, не поддающееся забвению, личность, какая не позволяет забыть о себе. [18]

{18 К характеристике отношений Либания к Юлиану, кроме монодии на смерть Юлиана, orat. XVII, посольского приветствия к Юлиану, orat. XV (о связи с него ер. 736 см. Forster, pg. 114 u. 2), приветственной к нему же, orat. XII, за Аристофана, orat. XIV, к антиохийцам о гневе царя, orat. XVI, Эпитафия Юлиану, orat. ХѴIII, orat. XXIV, О каре Юлиана, orat. XXXVII К Поликлу, § 4 след., см. многие письма Либания, частью обращенный к Юлиану: ер. 13, радость Либания о поправлении здоровья Юлиана: «Что может мне быть мило, когда ты страдаешь?», ср. 33, по поводу землетрясения в Никомедии, причем Либаний говорит о частых беседах своих о Юлиане с Ельпидием; ер. 372, по поводу победы Юлиана над алеманнами в Галлии, (март 358, Seeck> S. 345), где Либаний говорит о том, что власть не изменила Юлиана, и о его щедрости к друзьям; ер. 525; ер. 670, по поводу милости Юлиана Аристофану (срв. orat XIV), где Либаний говорит о привязанности к себе Юлиана, ср. 1588 (о редакции его cod. Vossian., Seech, S. 33), ер. 712, где упоминается об оскорблении Юлиану антиохийцев и Либаний говорит о своей беседе о нем с Алкимом и о мысленном её продолжении, после того, как остается наедине (363-го г., Seeck, S. 396), ср. 722, по поводу назначения Юлианом при от-езде его из Антиохии консуляром Сирии Александра гелиопольца, ер. 1035, где Либаний упоминает о том, как Юлиан принимает к сердцу обиды другу. О письмах своих к императору и осторожности в их публика-щи говорит Либаний ер. 1330 (364 го г.). Характерно для отношений между Либанием и Юлианом описание их встречи после долгой разлуки ер. 648 (362-го г.).—Хвала царству Юлиана, как царству правды, ер. 701.—Тоска и память по умершем, высокая оценка покойного Юлиана в ряде писем, см. ерр. 866. 1474. 1475. 1061. Особенно это последнее письмо, к Фемистию. 1062. 1218. 148S. 1489. 1186. 1351. 1294.}

42. Я бы желал, чтобы его предшественник разрушал, срывал, сжигал храмы противников, так как решил пренебрегать богами, хотя дельнее тот, кто щадить и храмы врагов, за собственные же храмы, построенные с большой затратой труда, времени, руками множества людей, на большую сумму талантов, стоить, полагаю, даже подвергаться опасности. Ведь если города надо спасать всеми средствами, а городам больше, чем прочие здания, придают блеску храмы, и последние лучшая краса их после царских-дворцов, как же не должно уделять и им попечение и стараться, чтобы они входили в целое городов? Конечно, есть постройки и помимо храмов. Но, полагаю, для подати нужно здание, куда она поступает. Пусть же принимает ее храм, стоящий на своем месте, пусть его не сносят. Ведь мы считаем возмутительным отрубать руку человеку, не станем же считать, чем то обычным вырывать глава городам, и разрушение землетрясением оплакивать, а сами, когда землетрясений и вреда, каким они сопровождаются, нет, причинял то же, что они,

43. Храмы, конечно, как и все прочее, владение царей, так смотри, благоразумно ли губить собственное достояние. Так, бросающий в море мачту — не в здравом уме, не менее и кормчий, если он обрезывает канат, который нужен для корабля, и если прикажет матросу бросить в море весло, это будет сочтено за поступок неладный. Если же какой-нибудь правитель ослабляешь город в столь значительной части его, разве он приносить ему высокую пользу? К чему губить то, чему применение можно дать иное? Разве не постыдно войску воевать с собственными камнями и поставленному вождем призывать против с великим усердием возведенных в высоту в древние времена зданий, окончание коих тогдашним царям послужило основанием в празднеству.

44. И пусть никто не считает, что это обвинение тебе, государь: на границах с Персией [19] есть храм, подобная коему, как можно слышать от всех, видевших его, нет ничего. Так он огромен, построенный из огромных камней, занимая такое пространство, как целый город. Так для жителей города во время ужасов войн он служил таким оплотом, что врагам не было толку от взятия города, если они не могли овладеть сверх того и храмом, потому что крепость ограды делала тщетной всякую осадную машину. Можно было также, взошедши на крышу, видеть на большое расстояние неприятельское расположение, не малое преимущество для осаждаемых. Слыхал я, как некоторые спорили, в котором из двух храмов большее чудо, этом, которого уже нет, или том, с которым да не приключится когда-либо то же самое, где Сарапис. 45, Но этот, столь достопримечательный и столь огромный храм, — о тайне крыши и о том, сколько статуй, сделанных из железа, скрывалось в сумраке, избегая солнца, говорить не стану, исчез и погиб, предмет плача тем, кто видели, удовольствия тем, кто не видали, ведь в таких тещах глаза и уши не одно и то же, а скорее тем, кто не видали то и другое вместе, печаль и удовольствие, первое о разрушении, второе, что не узрели его сами.

{19 Gothofredus разумел здесь Эдессу, ad cod. Theodos, XVI 10, 8, vol. VI pg. 301 sq., и храм, здесь названный. То же Forster, pg. 80 н. 3. Современное состояние местности и частые землетрясения, которым подвергалась Эдесса в III—1Y вв., не исключают возможность, по общему описанию Либания, отождествить с нею местоположение храма.}

46. Но все же, если кто точно вникнет в дело, не твоя это вина, а человека, введшего тебя в обман, [20] скверного, ненавистного богам, трусливого и корыстолюбивого, заклятого врага земли, принявшей его на свое лоно при его рождении, воспользовавшегося покровительством слепой судьбы, но впавшего в незавидную участь мужа, рабски подчиняющаяся женщине, во всем ей потакающая, для которая она — все. А ей необходимо во всем повиноваться тем, кто дают эти приказы, чьей добродетели показанием служить ношение всю жизнь траурных плащей, а еще больше и ношение тех одежд, которые ткут ткачи и мешков. 47. Вот какая шайка тебя обманула, перехитрила, провела, сбила с толку, а мы знаем от сынов богов [21], что и боги многие поддавались обману. Заявляя, будто они приносили жертвы, и так близко, что дым от них достигал их обоняния, что они грозили, от малых переходя к большему, хвастались, выражали уверенность, что ничего никогда не могло явиться могущественнее их, такими вымыслами, хитростями и лукавыми речами, способными внушать гнев, они сумели вывести из себя самого кроткого из царей, тогда как действительные качества его: человеколюбие, сострадание, кротость, мягкость, готовность спасать скорее, чем губить. Но так как есть люди, которые говорят более беспристрастно, что, если было что-либо подобное, надлежит наказать за дерзость, а этому человеку самому озаботиться будущим, тот, кто считал нужным всячески одержать Кадмову победу, одержал ее.

{20 Gothofrcdus, ad cod. Theodos. XVI 10, 8, vol. VI pg. 302, разумел здесь или комита Востока Прокула, или Кинегия, которого Феодосий поставил распорядителем закрытия храмов Востока и Египта, см. Zosim. IV, cap. 37, 3, pg. 103, 18 ed. Mendelssohn, Gothofredits, pg. 305.

Forster, отказываясь определить, кого разумеет в данном месте Либаний, pg. 80—81 not., обрашает внимание нa другое место речи, § 53, относя это указание на советника царя, «человека, который клянется (языческими) богами», к Гихомеру, консулу 384-го г. К παρέζ?νξας срв. δμόζνξ orat. XII § 96, orat, XVII §22, о Салустии, товарище по консулату императора Юлиана.}

{21 Former, вводя здесь поправку παρά των {παίδων των) ϋεο3ν} отмечает параллель у Платона, rep. p. 360 В.}

48. Но ему следовало бы не после собственных удовольствий служить твоему делу и не к тому стремиться, чтобы в глазах тех, которые бежали от труда земледельца, представляться важной персоной, и иметь общение с теми, кто беседуют в горах с творцом всего мира, но чтобы твои дела в глазах всех людей являлись прекрасными и достойными похвалы. В действительности, как брать и опустошать твои сокровища, тут много друзей и знакомых и царство твое им дороже жизни, а когда подойдет пора и нужен совет, требующий преданности, этот долг забывается, а преследуются собственные интересы. 49. А если кто-нибудь подойдет и спросить их: «Что это значить?» себя они выгораживают и отвечают, что поступили как раз по решению царя, и говорят, что он обязан оправдываться, и тому подобное. А обязаны были к тому эти люди, которые никогда и ни в чем пе будут привлечены к ответу за свои деяния. Да и какие, в самом деле, могут быть представлены доводы в пользу таких злоупотреблений? Они между тем пред прочими отпираются, что это не их дело, а на аудиенции у тебя утверждают, что ничем другим так не способствовали благосостоянию твоего дома. Да избавят от них дом твой те, что твою главу поставили владыкою над землею и морем. Нет ничего важнее, что мог бы ты получить от них. В самом деле, тем, кто под именем друзей и попечителей внушают вредные мероприятия, пользуясь доверием к себе как средством вредить, не трудно наделать беды.

50. Но перехожу к этим людям, с намерением из сказанного сейчас извлечь доказательство их неправоты.

Посмотрим, почему, по вашим словам, был разрушен тот большой храм? Не по решению ли императора? Прекрасно. Итак разрушители были правы, раз они исполняли волю царя. А кто делает то, что государю не угодно, значит, неправ? Следовательно, вы как раз таковы, так как вам нельзя привести никакого подобного оправдания своего поступка. 51· Ответь мне, почему не тронут этот храм Судьбы, храм Зевса, храм Афины, Диониса? Разве потому, что вы желали бы их сохранения? Нет, но потому, что никто не дал вам воли их уничтожить. Α разве получили вы разрешение на те храмы, которые вы разрушили? Нет. Как же ее подлежите вы ответственности? Или как вы называете свой поступок наказанием тех, кто пострадал, в то время как они ни в чем не сделали ничего такого, что допускало бы обвинение?

52. Тебе, государь, можно было оповестить: «Пусть никто из моих подданных не признает и не чтит богов, пусть не просить от них ничего благого ни себе, ни детям, разве только про себя и скрытно, но пусть всякий будет на стороне чтимого мною и шествует принять участие в обрядах ему и свершать мольбы, как полагается свершать их ему, и преклоняет голову свою под десницу того, кто наставляет народ. Кто ослушается, тот бесповоротно подлежит смертной казни».

53. Легко было тебе обнародовать такой указ, но ты не пожелал же того и пе положил тем ярма на душу людей, но считаешь это верование лучше того, однако последнее не считаешь нечестием и чем-то таким, за что человека справедливо покарать. Но ты даже не преградил людям таких убеждений пути к почестям, напротив, и предоставлял им правительственные места, и допускал к своей трапезе, при том неоднократно и пил за их здоровье, и сейчас, рядом с некоторыми другими, сделал себе сотоварищем по должности, признав, что он для царства полезен, человека, который дает клятвы именем богов как прочих, так и твоим, и не гневаешься на то, и не думаешь, чтобы подобные клятвы тебя оскорбляли и чтобы человек, полагающий надежду свою в богах, был непременно негодным.

64. Итак когда ты не подвергаешь нас гонению, как не преследовал и тот, кто оружием обратил в бегство персов, подданных, державшихся в области верований противоположного ему образа мыслей, как же гонят их эти люди? По какому праву предпринимают они свои нападения? Как смеют в гневе покушаться на чужие поместья? Как разрушают одно, забирают и уносят другое, к обиде такого образа действий, прибавляя новую, тем, что гордятся своим делом?

65. Если, государь, ты одобряешь и дозволяешь эти действия, мы снесем их без печали и покажем, что привыкли повиноваться. Но если и без твоего дозволения эти люди будут нападать или на тех, кто от них спаслись, или тех, что спешно покидают свое местопребывание, знай, владельцы селений отстоят и себя, и закон.

Речь к антиохийцам, за риторов (orat. XXXI F = XXIX R)

1. Все вы готовы согласиться, антиохийские граждане, что я не из тех, кто не раз докучал городу, и что из за моих речей вам до сегодня не приходилось произвести никакой траты на учителей, ни большой, ни малой. Я предпочитал так поступать не потому, чтобы не рассчитывал иметь успех даже в случае, если бы просьба моя была немаловажна, но чем охотнее, как я знал, вы присоединитесь к моему мнению, тем больше считал я для себя обязательным проявлять осмотрительность. Но теперь, когда уже невозможно молчать, как бы я того ни желал, я выступаю, чтобы высказать то, о чем, с моей стороны, не заявить было бы несправедливым, и в чем с вашей стороны следует внять моему совету. Выйдет так, что кажущиеся жертвователи ничего не теряя, приобретут славу величайшей щедрости.

2. Если бы, далее, у меня была такая масса денег, чтобы их хватало и себе, и к устройству положения этих людей, я бы обратился к самому себе с тем увещанием, которое теперь обращаю к вам, и положив конец нужде друзей, радовался бы по двум поводам, и потому, что выполнил первый долг совести, и потому, что мне не пришлось выносить во всеобщее сведение ту нужду, обвинения в коей трудно было бы избежать городу, как бы осторожен я не был. 3. Но так как мера моего состояния одинаково устраняет для меня как надобность брать, так и возможность дать, остается, сограждане, чтобы с вашей стороны последовало исцеление. Так можете вы подавить и упреки обвинителей, если такие только есть. Ведь тем, чем вы сейчас поможете, вы покажете, что, если б знали это средство, давно бы уже применили его, и, может быть, иной перенесет порицание, с тех, кто не ведали, на того, кто не внушил.

4. Может быть, я вызову слезы у тех, в чьих интересах усердствую. Ведь когда я стану говорить и подробно изложу горькие обстоятельства бедности, естественно им, в то время, когда прочие смотрят на них, придти в уныние, по им лучше снести речи о бедности, чтобы избавиться от её золь, а вам нужно, если даже кое что в речи и будет вам неприятно, стерпеть с тем, чтобы впредь провождать жизнь, пользуясь доброю славою. 5. В самом деле, если бы я избрал предмет своей речи с намерением или их попрекнуть, или вас обвинить, я был бы недобросовестным человеком. Но так как я его избрал с тем, чтобы они перестали ощущать недостаток в деньгах, а вы пренебрегать теми, кем менее всего следовало бы, то естественно я должен бы быть признан благодетелем обоих, и тех кому даю совет, и тех, в чьих интересах я выступил. Больше же всего вы окажете внимания речи, если не захотите расходиться в образе мыслей так же, как в своем семейном положении.

6. Что же именно я разумею? Ни тот, у кого с самого начала не было детей, ни тот, у кого умерло много хороших детей, ни тот, кто отец только дочерей, ни тот, у кого дети, еще не нуждающаяся в руководстве риторов, ни тот, у кого они перестали в этом нуждаться, пусть никто из вас не считает себя вследствие указанных причин свободным от заботы по предложенному вопросу, как будто не будет и он с другими в убытке, если не восторжествуешь более правильное решение. В настоящем случае вы являетесь на совет о пользе города, которого являетесь сочленами все одинаково, если в отношении детей и разнитесь по своему положению.

7. На одном нужно сосредоточить свое внимание, на том именно, прекрасной и великой Антиохии полезнее ли при её настоящих бедствиях сохранить учителей красноречия или изменить постановку дела? Вам следует, конечно, пещись о том, что содействуешь богатству и блеску города, в особенности о том, что возвысило наш город и его нынешнего положения в ряду других. А это, если я не зря говорю, риторика и то обстоятельство, что сила слова сдерживает необдуманные порывы правителей. Следовательно, подобно тому, как те, у которых сила в оружии и победе в битвах, если они попустили бы, чтобы прекратилось ремесло оружейных мастеров, потерпели бы убыток в своем достоянии и погубили бы себя, так те, которые больше всего преуспели в умении держать речи, если не поддержать искусства красноречия, были бы за то в ответе.

8. Итак, что касается прочей неудовлетворительной постановки дела в школах, об этом речь после, а так называемым риторам, — их у меня четверо, руководителей молодых людей в познании древних писателей, — подобает теперь же найти средство придти на помощь. Что надо относиться к ним с вниманием и заботливостью, об этом выскажусь в немногих словах.

9. Если бы кто-нибудь спросил их: «Скажи мне, вы антиохийцы и родители ваши здешние? Или вследствие могущества врагов ваших или ожидаемого судебного преследования вы занесены сюда нуждою и страхом?» Они ничего бы такого не подтвердили. Но что же побудило их предпочесть отечеству чужбину? «Остерегаясь волнений, сопряженных с прочими областями деятельности и стремясь к безмятежности преподавательских занятий, ответили бы они, мы полагали, что, пребывая каждый у себя дома, проведем жизнь в незаметной работе и с малой разницей от людей, сидящих сиднем, в праздности, а в этот именно город нас манили блестящие и большие ожидания, за которые ручались многие примеры тех людей, скольких вы, приняв их бедняками, ничего не имеющими за душою, в скором времени превратили кого в хозяев обширных и хорошего качества земельных владений, кого в обладатели казны в золоте, серебре и прочем таком, что входит в обычное понятие капитала». «В ожидании этих благостынь, скажут они, спешили мы сюда, рассчитывая, что в надлежащее место снесем запас своего литературного образования и что и сами получим свою долю в том благополучии, какое было уделом прежних переселенцев». 10. Так подобает ли, аптиохийские граждане, чтобы опыт умалил былую славу и чтобы вы в лучшем свете представлялись воображению этих людей, чем оказались на самом деле, и чтобы они на первых порах явились с радостью, а потом не переставали пребывать в унынии, и перед сородичами которых покидали, им служило благовидным объявлением то, что отправляются за добытком, на который могли бы помочь и им самим, а на самом деле так мало может быть речи о посылке им, что куда как рады были бы получить оттуда, если б кто-нибудь дал? 11. Не обольщайтесь, прошу, их званием, ни тем, что они учителя, риторы, что восседают на кафедрах, ни прочей внешностью, но выслушайте истину от того, кто точно знаком с их положением. У одних из них нет своего домишка, а живут они в наемных помещениях, как штопальщики обуви, а кто купил, не заплатил еще долга, так что владелец в большем унынии, чем те, кто не покупали. Рабов у одного три, у другого два, у иного и тех нет, причем от того, что состав слуг так не велик, они наглы и дерзки к господам, почему одни нередко не достигают подчинения их себе, а другие не в той степени, как того требует их достоинство. Далее, один считается счастливым в том, что он отец одного сына, другому вменяется в несчастье большое число детей, третьему приходится остерегаться, как бы не впасть в ту же беду, четвертый представляется разумным в своей боязни брака. 12. Прежде те, которые учили тому же, что и они, посещали мастерскую серебрянника для заказа утвари и по часту вели разговоры с мастерами, то порицая недостатки в работе, то указывая кое-какие улучшения, то, примерно, расхваливая ее или торопя в случае медленности её, а у этих разговоры, чаще всего, — да не сочтет кто-нибудь мои слова неправдоподобными, — с хлебопеками, не им должными за хлеб и не по взысканию денег, но их, напротив, ссужающими хлебом в долг, при чем они вечно твердят, что заплатят и вечно просят о новом заборе хлеба и, в необходимости одних и тех же лиц избегать и гоняться за ними, они мучимы противоположными чувствами. Как должники, они избегают, как нуждающееся, преследуют их, и оттого, что не отдали, им совестно пред ними, а голод заставляешь глядеть им прямо в глаза. Потом, когда долг сильно возрастет, а средств отдать ни откуда не предвидится, сняв у жены, какие на ней есть, серьги или браслеты, проклиная свое ремесло ритора, они вручают их хлебникам и удаляются, — не о том, думая, чем возместить женам потерю, по за что из домашней утвари взяться потом. 13. Поэтому, кончая классные занятия, они не торопятся, как естественно после трудов, на отдых, но медлят и тянут время, потому что в доме, они знают, их острее охватит чувство их безвыходного положения. И вот, собравшись в кружок, они сетуют на свои обстоятельства и тот, кто свое положение описывает как самое невыносимое, узнает о еще более тяжком.

14. Испытывая среди таких бедняков чувство стыда по двум причинам, во первых, как согражданин ваш, во вторых, как глава состава учителей и обязанный по справедливости протянуть им руку помощи по обоим этим основаниям, все время раньше я ограничивался тем, что скорбел о происходящем, по, наконец, решил, что такое отношение признак слабой и мелкой души, но нужно сразу отыскать такое средство помочь этим людям в их бедственном положении, которое будет безобидным для сената и удовлетворить потребности риторов.

15. Много уже высказывалось мнений, наилучшим из всех и дающим возможный выход из положения я при-знал то, которое выскажу сейчас, попросив вас предварительно выслушать меня, не смущаясь мыслями. На этот раз я не стану просить вас ни о взносе денег, ни о по-жертвовании хлебом или вином из ваших собственных поместий. Знаю отлично, сколько вам приходится ежедневно расходовать на общественные нужды. Но каким же способом вы сохраните этих людей городу?

16. Вы, члены сената, обрабатываете почти все поля города, что последнему обеспечивает поступление дохода полностью, но и трудящихся не оставляет без заработка. Из этих полей иной раз одни велики, другие малы и одни по-делены между сенаторами согласно закону правильному и справедливому, а другие между иными лицами, который не обязаны литургиями и коим вы с охотою дозволили это, сохраняя за собою право отнять их у тех, кто ими пользуется. 17. Итак более крупные поля должны быть у вас, которые расходуетесь, и даете средства, и подчиняетесь многим повинностям, частью обычным [1], частью новым. А на доходы с меньших полей дайте вздохнуть свободно риторам и содействуйте подъему их духа, признав выше сравнительно с сословиями, не обязанными литургиями, значение этих людей, о которых, быть может, не было бы ошибкою сказать, что они справляют литургии, или,- уделив им долю тех полей, что в ваших руках, во всяком случае сделайте их участниками в доходах с них. Если они даже получать незначительную поддержку от них, малое все же лучше, чем ничто. 18. Если, сограждане, они получат эту помощь, они выиграют средства на пропитание, а юноши будут в выгоде в деле образования. Ведь подобно тому, как та страна, которую посещают дожди, дает обильные и хорошего сорта плоды, а засухи естественно неблагоприятны для урожая, так учащим забота о насущном хлебе заграждает уста, а достаток в пропитании вызывает у них потоки красноречия. Итак вы получите больше того, чем дадите, и небольшим запасом пищи заставите цвести луг словесного искусства.

{1 εγκύκλιος срв. orat. LIX 3G; vol. IV pg. 226, 16 των εγκυκλίων ασκημάτων.}

19. «Что же это? скажет иной, разве они не получают ежегодного вознаграждения?» [2]. Во первых, не ежегодно, но нынче получают, в другой раз столько не дают, а то выдают часть, или замедляют плату. Умалчиваю уже о тех хлопотах, в какие из-за этого приходится входить у правителей, у служащих, у казначеев, у другого кого-либо, всегда принимающего с высокомерною пренебрежительностью, пред кем приходится унижаться, льстя лицам низшего сравнительно с собою положения и словами, и манерой обращения, чуждыми человеку свободной профессии. Людям, имеющим чувство собственная достоинства, каким подобает быть учителю, это, полагаю, тяжелее голодовки. 20. Но оставляю это в стороне. Что же касается, однако, размера жалования, которое некоторые назовут достаточными, мне и говорить о нем стыдно было бы, так оно велико и достойно имени города, а ты выступи и дай мне, прежде всего, ответ на следующий мой вопросы «Было у Зиновия [3] жалованье или нет»? — «Было, конечно». — «Что же? Разве он не пользовался урожаем с городского участка наилучшего качества, с богатейшим виноградником, по правую сторону по дороге в Дафну, вдоль самого берега реки?» И никто не возопил: «Геракл! человек этот берет доход с города, получая его в двух видах», но так полагали, что если дадут и во много крат большем того размере, все дадут меньше того, чем следовало бы.

{2 Walden, pg. 191 f.}

{3 Cf. orat. I 96, vol. I pg. 130, 15 coll. 100, pg. 132, 9, 104-105, p. 134 (с заметками рукопи.) orat. IV 9, pg. 289, 16. ер. 407 «Платон мой, Зиновий, хворал» (письмо к Аристенету, 355-го г., Seeck. S. 320, где Либаний говорит о притоке к нему учеников после первого успеха). Sierers, S. 10, S. 69. Ер. 1184 «Зиновий, наш учитель, был всем для нас». Позднейший помощник Либания в преподавании, Каллионий, был тоже учеником Зиновия.—См. ниже § 35, pg. 141, 9, Walden, pg. 273.}

21. «Да, но он искуснее их». Ты говоришь мне по нраву. Но из-за этого, что у него было больше известности в области красноречия, несправедливо лишать заботы этих людей и живых подвергать каре из за достоинств умершего. Если, конечно, кто-нибудь думает, что эти люди не приносят пользы юношам, пускай велит он им уйти и ищет лучших. Если же он признает, что они являются хорошими учителями, пусть он не позволяет себе уменьем их пользоваться и в то же время честить их, как людей непригодных. В противном случае, покажется, что те, кто это себе позволит, дорожит полями, о которых я говорю, более, чем сыновьями. Ведь если они не дадут им в них доли как плохим, считая это дело недопустимым, а сыновей поручат им для обучения, как будто риск в том невелик, разве они тем самым не признаются в том, что детей ставят ниже денег, если сейчас желают давать оценку риторам, в совещании о даче им пособия, в то время как пренебрегли их испытанием при рассмотрении вопроса об образовании своих сыновей?

22. Вообще же в вопросе о содержании надо принимать во внимание, соразмерны ли данные средства потребности или они меньше её, и если они окажутся достаточными, не обращать внимания на того, кто уговаривает прибавить, а если их далеко не хватает, то принимать просьбу о прибавке, так как и тот ради содержания, приличного человеку свободной профессии, получал в подспорье участок земли. Это, клянусь Зевсом, не было, конечно, наградою за обучение. Иначе вы мало ценили мудрость, достойную, как я утверждаю, венка, публичного провозглашения и медной статуи, и всех денег, сколько есть на земле. 23. Но если, как бы то ни было, приходится им иметь от вас меньшие средства и если содержание их, равное его содержанию, было бы чем то незаконным, они и так окажутся в убытке. Жалованье одного лица поделено между ними четырьмя, так что, если им даже удастся получить земельные участки, при сохранении тех же размеров жалованья, их содержание все еще не сравняется с его.

24. Что я ничего нового не ввожу, говоря о полях, тому свидетелем тот их предшественник, который получил и обрабатывал поле. Но полагаю, если бы я изобретал помощь обучающим, раньше еще не дававшуюся, несправедливо было бы уйти, не имев успеха своею речью. Кто правильно судит о деле, тому надлежит остерегаться не новизны предложений, а позора. Было бы странно, если бы неудовлетворительные решения императоров отменялись и существо дела одерживало победу над временем, а тем решениям, которые еще не получили силы, противодействовало бы то обстоятельство, что предложение выходит из ряда обычных.

25. Между тем некоторые, сидя в лавочках, ведут беседу о достатке учителей, приводя список юношей и взвешивая на пальцах большую сумму серебра. И теперь, полагаю, они возразят мне следующими словами. «Где же деньги от учеников?» На это трудно возразить, не потому, чтобы не было резонного ответа, у меня он готов, но потому, что самый правдивый ответ покажется крайне невероятным. Дело в том, что люди, обогатившиеся в прежние времена от занятий преподавателя, дали повод сложиться такому мнению, что это ремесло дает всего больше заработка. Было бы справедливо, чтобы дело так обстояло всегда, но не так оно в действительности. Обстоятельства изменились, а от каких причин, то знаете все те из вас, кто следил за условиями нашей профессии, а я скажу о них ради тех, кто не знакомь с ними.

26. Из тех искусств, которые чтут государи, эти и обучавшихся им ведут к влиятельному положению и, вместе с тем, приносят богатство учащим и вознаграждение за них значительно, как за предмет важный. Но когда занятия эти встречают пренебрежение со стороны предержащей власти, они, хотя по свойству своему и полезны, теряют свою ценность, а раз ценность у них отнята, уничтожается и вознаграждение, вернее же, если и не все оно пропадает, оно становится из крупного малым. 27. Итак представляется ли вам, что риторика пользуется большим значением и имеет особую силу во дворце и что владеющие искусством речи получают все должности, и в те сенаты, что обсуждают ход всего государственного дела, приглашаются для тайного совещания и участвуют в высших рангах, или что, наоборот, они находятся в пренебрежении, в загоне, в унижении, терпят участь мегарян [4] и что риторика и риторы во внимание и в счет не принимаются? Но нет никого, кто бы был столь мало осведомлен в современном положении дела или так увлекался желанием противоречить, кто,бы дерзнул отрицать, что искусство пало до крайней степени унижения. 28. В самом деле, когда те, которые много потеряли труда на приобретение искусства речи, одни всецело направили своих сыновей на искусство скорописи, пренебрегши красотою духа, а другие заботятся об обеих этих вещах одинаково, одной, как прекрасной самой по себе, другой потому, что она в чести, какого еще искать более разительного доказательства унижения искусства слова? Так возможно ли, скажи мне, чтобы занятие это считалось одним из бесполезных, а учителя его имели много поклонников? Видал ли кто, чтобы, в пору, когда храмы разрушают, жрецы были в почете? Видал ли кто, чтобы корабельный мастер богател в континентальной стране? 29. Это была одна причина, которая вызвала, сограждане, потерю вознаграждения этими людьми. Другая, гораздо более настоятельная, не позволила ему поступать по прежнему/ Из древних знатных домов, чьим делом было получать образование и платить за него, обстоятельства не малое число довели до оскудения и получать образование, правда, им не помешали, но лишили их средств на уплату вознаграждения. Во всяком случае, кто не знает, что одни, потомки знаменитых фамилий, продали свои поместья, а другие люди, люди без имени, купили их? 30. И вот учитель разделял злополучие, постигавшее каждый дом. Подобно тому, как, в случае если бы они богатели, он попользовался от их достатка, так с их обеднением пришлось ему вести свои курсы [5] даром. Если, таким образом, кто желает заключать о пригодности преподавателей из количества учащихся, он по истине найдет ее высокою. Но беря численность их за доказательство их богатства, он придет к неправильному суждению.

{4 Срв. пословицу эту ер. 372 ό δελνα δε οΰτ εν λόγω οϊτ εν άριθμω, где издатель писем И. Χρ. Вольф ссылается на схолии к Феокриту о мегарянах cf. Theocr. XIV 48 с. schol., orat. XIV 28, vol. II p. 98, 2}

{5 συνέΐναι, срв. οννονσία о курсе Philostr. 527 Liban. ерр. 119. 25S 277. 607 633. 673, συνουσιαστική, Walden, p. 296 η.}

31. Да к чему гадать об этом предмете, когда можно, предприняв точное исследование, ясно определить, как об-стоит дело? Тот, кто думает, что от юношей поступают крупный суммы, пускай войдет в школу, сядет у кафедры и, вызывая каждого ученика, осведомляется, каково вознаграждение, получаемое от него. Полагаю, за исключением очень немногих, прочие, узнав, зачем их вызывают, разбежались бы и попрятались, куда только можно, солгать не дерзая, а того, что не платят, совестясь. Есть иные, что платят столько, что больше тех, кто ее дает ничего, желали бы скрыть это. 32. Но не подобает исследовать дело со всею точностью. Лучше убавить что-нибудь из возможных показаний, чем задеть лиц, которые охотно бы дали, да обстоятельства им в том препятствуют. Мог бы с уверенностью заявить только, что в виду малого поступления с той стороны, я прошу, чтобы что-нибудь дано было городом и чтобы не придавалось больше веры в вопросе о положении риторов тем, кто гадает со стороны, чем мне, который живу с ними в общении. 33. И вот о чем еще я с удовольствием спросил бы: «Разве кто-нибудь когда-нибудь ожидал, что эти учителя скорописи увидят золото от своего искусства или будут состоятельнее башмачников или плотников?» Никто. А между тем они, действительно, сейчас богаты, ведут роскошную жизнь, предаются попойкам, важничают. Что же удивительного, если как их положение возвысилось не по достоинству, так принижено положение этих людей?»

34. «Но почему, скажет иной, за этих людей ты скорбишь и говоришь в их защиту, а за прочих учителей не ходатайствуешь?» Это потому, что положение этих людей, людей моего общества, моего круга, моих сотрудников, сотоварищей в ораторских декламациях, принадлежащих одному и тому же составу преподавателей, мне точнее известно, а положение прочих, может быть, тоже неудовлетворительно, однако они не являлись ко мне и не просили, чтобы я побеседовал с вами о них. А поминать о бедности большинства их, находящихся в таком положении, когда они не желают того, может быть, вызвало бы нарекания. 35. Затем, впрочем, невозможность в защиту их привести примеры внушала нерешительность оратору. Ведь за наших риторов говорит участок Зиновия, а что касается прочих, нельзя было усмотреть, чтобы другие раньше их пользовались подобными земельными наделами. Я боялся, поэтому, как бы этот слабый пункт их дела, в руках тех, кто взялся бы опровергать меня, не повредил и праву, какое стоит на стороне этих людей. Итак, если я встречу великодушие с вашей стороны в первой своей речи, я отважусь и на вторую, и на ходатайство о том, что вообще в области образовала нуждается в улучшении. Неудовлетворительно многое, каждый предмет требует заботы и совета. Готовность к делу слушателей позволить сделать много предложений.

36. «Но к чему, скажет противника понадобилась речь, и собрание, и трата дня, когда можно было и так, посетив каждого из сенаторов и поговорив с ним, достигнуть того же результата немногими словами?» Подобное скажет иной человек, который на всех направляет свои насмешки и думает тем потешить собеседников. но он более бестактен, чем симпатичен, как он о себе воображает. 37. Прежде всего, пусть не упускают из виду, что тот, кто не желает совета в такой форме, враг Музам. Тот, кому составленный речи причиняют страдания, подобно ранам, и кто считаешь дни исполнения этих речей потерею для города, тот далек от таинств Муз. Далее, он не знает, что этот способ увещаний вдвойне ныне украшаешь город, когда тот, кто обладает искусством речи, ваш гражданин, и когда вы, видимо, испытывали удовольствие от сочиненной речи. 38 Но помимо этого, для успеха дел, даже вполне справедливых, не может быть безра8личным, сообщены ли они небрежно, или представлены в тщательном изложении, но тот, кто помянет о них, как попало, в деле убеждения ничем не разнится от того, кто промолчит, а тот, кто изложит обдуманно и с достойной темы обстоятельностью, вносит на обсуждение вопрос во всем его объеме. 39. Кроме того, самое количество тех, кто должны были собраться, и разнообразного состава толпа, какая должна была явиться для прослушания речи, вас убедит, я надеялся, не менее, чем сам оратор. Ведь щедроты, остающиеся без свидетелей, печалят тех, кому предстоит дать, и чем иной пожертвовал бы с ведома многих лиц, того он предпочел бы не отдавать, когда нет людей, которым это станет известно. Также, если кто выслушает какое либо предложение от советников при большом стечении публики, то, соображая, что, в случае своего несогласия, наживет себе множество обвинителей, а в случае уступки и принятия совета, столько же хвалителей, первая опасаясь, второго желая, он принимаешь то решение, какое должно выставить его в более выгодном свете. 40. Как думаете вы, сколько людей, кто из Финикии, кто из Палестины, египтян, киприйцев, арабов, киликийцев, каппадокийцев, из любой другой страны, прислушивается и стережет, что я говорю, и как вы отнесетесь к делу? Дайте же им возможность унести домой лучшую о вас молву, что город Антиоха отличается образок мыслей и принимает решения, достойные Музы, получившей его по жребию, и не считает никакие расходы для образована для себя тяжкими и не щадить ни пустоши, ни обработанной земли, ни другого чего из всего своего достояния, чем он рассчитывает поддержать у себя дело образования. 41. Но блестящий конедержец, о Солнце, тот, кто собирает атлетов из всех, закоулков земли, покупает множество зверей, выслеживает борцов для битвы с ними [6], что каждое в отдельности способно расстроить состояние тех, кто справляет литургии, теперь ли проявит себя сребролюбивым, теперь ли скаредным. теперь ли скупым, когда в опасности образование, а для спасения его достаточно каких либо плефров земли? Никоим образом. Но пускай и то содержание, как до сих пор, взыскивается, и этот доход будет прибавлен к тому. 42. Да не придется мне увидать выселение преподавателей отсюда в другой город, бегущих не от землетрясения, не от другого какого либо посланного богами бедствия, но от недостатка пропитания и от прекращения прежнего попечения вашего об искусстве слова. Несносно и неизвинительно, чтобы антиохийцы проявили себя менее ревностными любителями слова, чем кесарийцы. Те щедрыми обещаниями убедили вашего софиста [7] предпочесть меньший город более крупному и теперь он видит исполнение этих обещаний. 43. А мы даже не станем подражать этому поступку, в коем нам следовало бы быть учителями? Нет, клянусь Аполлоном, водителем Муз, который все вблизи наблюдает, который, надо думать, не во время преследования нимфы полюбил местность эту, после того как она от него ускользнула, — то детские сказки, — но естественно отдал бог перед прочими предпочтение древним жителям, любившим музыку. 44. Будем же соревновать предкам, граждане, и подражать им и удержим у себя Аполлона усердием своим в деле образования и этих, в интересах коих я вы ступил с речью, будем считать за слуг его, и друзей его, которые не менее заслуживают почета, чем лебеди, так как они занимают то положение, какое вам известно, и довольствуются званием, какое в паше время установилось, но были бы, если бы пожелали, руководителями во всем, потому что есть у них сила на то.

{6 Срв, письма, цитуемые стр. 132 примеч*}

{7 Акакия? (Forster, ad loc.) срв. ер. 066: «О те многие и отличные речи, какие ты сначала составлял в Финике, после здесь, теперь в Палестине!» (по Seeckу'у, S. 394, 362-го г.), ер. 277 (по Seeck'у, S. 476, 361-го г.) сообщает об удалении Акакия в Палестину, из временного превратившееся в очень долгое — Напротив Sievers, S 199, думал Присцион. Anm. 28, но письма, на которые он ссылается, относятся, по Seeck'у, S. 462, fg., к 392-году: ерр. 957. 958. 973.}

45. Помимо же искусства, что в прочих их заслугах не делало бы внимание к ним лишь простой справедливостью? Разве один не прожил более тридцати лет в постоянной нужде, впрочем безропотно, ни сам никого не обвиняя, ни вызывая чужие обвинения? Другой, жив в тесной дружбе с знакомыми, не выносил сора из избы ни в малом, ни в большом и не обидел прежней дружбы, угождая новой. Третий мужествен, но никогда не допускает несправедливости, точно знает свое место и жертвует собою ради тех, кто ему верит. О самом же младшем, что еще сказать, кроме того, что раньше, чем выйти из детского возраста, он в своем начальствовании детьми не дал даже клеветнику повода к обвинению?

46. Итак, неужели же вы не позаботитесь о людях, и в речи искусных, и нравом достойных, и неужели того, в получении чего никто из всех вас не отказал бы, если бы я захотел того, не дадите этим людям, не смотря на мое желание? Ведь если бы я, перечислив все то, чем у других располагая, я явился сюда, при чем видел, что путь не безопасен, сказал: «Вот за это и уделите мне что-либо из владений города, как это в обычае», нашелся ли бы кто-нибудь, столь безрассудный, смелый и противный, кто бы, встав и на глазах у всех, воспрепятствовал бы тому? не думаю. Считайте, что сегодня я намерен получить, и если дадите этим, говорите, что дали мне. Сам я перед всеми признаю, что я почтен. Это постановление сделает вас более почтенными и создаст вам известность у всех, и если кто огорчен нынешнею речью, на деле он после испытает удовольствие.

47. Евбул [8] обстоятельства требуют прежде всего, твоего участия. И сын, и отец Аргирия [9], подражай старшему. Моему двоюродному брату надо считать это мнение своим. Пусть побудить Гилария философия его рода, Летоя причина его прозвания. А ты, Арсений, еще воспитываемый в школе, и без зова поможешь. И тому, кому предстоит устроить Олимпии, надо позаботиться, чтобы найти на то время тех, кто произнесет речь. Да что называть отдельные имена? Все вы, сколько вас входит в составь сената, всем вам необходимость помогать красноречию создает то самое, что вы им владеете.

{8 См. orat. I 116, vol. I pg. 139, orat. XVI (К антиохийцам о гневе царя) 26, vol. II pg. 171. 1. }

{9 orat. X (О плефре) 9, vol. 1 pg. 403, 23, orat. XVI 40 vol. II pg. 17 6, 3, orat. LIII (О приглашениях на праздники) 4, vol. IV pg. 50, 6, orat. XLIX IS vol. III pg. 401. 9. }

48. Итак принимайте то решение, коим и городу принесете пользу, и угодите богам слова [10], памятуя, что я умею и хвалить тех, кто принимает должное постановление, и писать, что подобает о тех, кто тому противится.

{10 ϋεοϊ λόγιοι f. ерр. "70. 825. 845. . . 981. }

К антиохийскому сенату (or. XLVIII F)

1. Полагаю, ни вам, ни кому либо из других людей не осталось неизвестным, со сколькими речами и к сколь многим лицам обращался я, сенат, постоянно в ваших интересах, π пе только к правителям, подвластным государям, но и к наилучшему из этих последних. Если я досаждал некоторым из власть имущих своим откровенным словом, подвергнуться какой-либо неприятности, высказав то, чего требовал долг, мне все же представлялось более сносным, чем оберегать молчанием свой покой. Но так как пора побеседовать о вашем деле с вами самими, я не премину и это сделать, считая нелогичным других просить благодетельствовать вашему совету, а его самого не убеждать позаботиться о себе.

2. Ожидаю, что вы будете гневаться на меня, хотя я и выступаю с мнением, приносящим пользу. Люди от природы склонны предпочитать полезному совету, соединенному с порицанием, угодливые речи, сопряженные с вредом. Но и в отношении к прочим я не таков, и теперь к вам, так как второе было бы делом человека, которого ненавидят и который хочет за это отомстить, а первое такого, который пользовался почестями и по справедливости должен за них отплатить. Да даруют же боги, которым принадлежит наш город [1]. чтобы увещание мое принесло некоторую пользу и чтобы слушатели вняли убеждению приложить свою заботу к тому учреждению, что оставлено в пренебрежении. Но если бы вы даже сделали мой совет тщетным, я буду считать себя, в достаточном выигрыше, уже тем самым, что я выступил советчиком.

{1 Of. orat. II. (προς τονζ βαρυν αυτόν χαλέοαντας) § [35, vol. I pg. 250: «У кого из сенатов земля плоха, те гибнут под тяжким бременем, т.к. никто не желает такой земли и не покупает, а у кого она лучше, вместо наследников хозяевами её у них являются лица, имеющие средства купить». Срв. стр. 170.}

3. Было время, когда у нас был многолюдный сенат, в 600 человек. Эти люди справляли повинности на свои средства, а столько же других лично исполняли распоряжения. Этот надлежащий составь сохранялся для города в целости до царствования того известного царя, а после этого уже нет, так как много злосчастных обстоятельств повредило сенату. Таким образом ежегодно некоторая часть состава подвергалась исключению и можно было наблюдать, как другие обрабатывали их поместья, а остающаяся часть становилась слабее по двум причинам, и потому, что по численности не было прежнего, и потому, что состояние у них уменьшилось.

4. Да к чему мне самому подробно объяснять то, о чем не раз было говорено вами в судах? Ведь этот плач удостоился многих уст. Итак вы достаточно плачевно изобразили несчастья. Но я нахожу, что на исправление этих бедствий вы прилагаете недостаточно усердия и рвения. Сказав: «Мы пропадаем, погибаем, нас было шестьсот или, Зевс свидетель, вдвое столько, а теперь нет и шестидесяти», вы удаляетесь, после того как одинокий голос прибавит несколько слов о том, что надо бы правителю сделать некоторых сенаторами, и естественно даете повод многим сказать: «Когда они утверждают, что им нужно добавление, они делают так лишь для очистки совести, а того и добиваются, чтобы этого не было, желая, чтобы предмет для жалоб у них оставался, дабы было оправдаете и для нарушителей закона, и вместе опасаясь, как бы не получить сообщников во взятках или как бы некоторые, оказавшись способнее их, не приобрели больше влиятельности». 5. А я такой речи не допускаю, но знаю то, что, если и не недобросовестность, то легкомыслие замедляло помощь. „Часто, скажете вы, мы говорили об этом, но не было у вас такого, кто внял бы убеждению". Это потому, что не так, как следовало, вели вы переговоры о деле такого рода, не со всем упорством, не со всей энергией, голоса не поднимая, на колени не падая, слез не проливая, своим ответом не дав понять того, что терпеть не станете, а найдете дорогу к другим. К разным таким уловкам, слышим мы, не раз прибегали галлы, которые, после того как не могли убедить Констанция словами, павши ниц, плакали и, пока их оттаскивали за ноги, все молили, до тех пор, как добились того, из за чего так поступали. 6. А вы даже тогда, когда недавно отправляли посольство, не просили этого, но на счет коней, золота, земли, хлеба и другого подобного, посол вез письма и они составляли не малую часть поклажи, а о том, что здание сената чуть не совсем опустело, не заикнулся. Однако разве трудно было прибавить это ко многому другому? Разве вас сочли бы правонарушителями, если бы вы протянули руку помощи сенату? 7. Но, полагаю, вы мало заботитесь о том, о чем следовало бы заботиться больше всего. По этому всякий предлог к освобождению себя от литургии достаточен тем, кто того желает. Этот — гоплит, имя его замалчивается, тот доставляете приказы царя, никто его не трогает, третий ассессор наместника, его оставляют в покое. Кто-нибудь занимается продажей своего голоса тяжущимся, он перешагнул границы отцовского сословия. Ведь ему по неволе приходится впадать в столкновение с теми, кто заинтересован в судьбе этих лиц. 8. Но что же возмутительная в том, если кто навлекаете себе врага, выполняя долг справедливости перед своим городом? Как же ты боишься их гнева, а этой несправедливости не боишься? Или, может быть, если бы на твоих глазах мать твою били, ты стоял бы, не защищая ее ни так, ни иначе, дабы угодить драчуну. Ты бы, скоро, однако, сознал, что самого себя подверг большей опасности, что грозить от богов, избежав меньшей, какая грозить от людей.

9. Вы не раз показали [2] что последней не боитесь, и при том в гораздо более мелких интересах. Дабы у вас оказался другой конь вместо прежняя и новый возница вместо старая, и больше денег давалось, и больше было выдано денег тем, кому предоставлено попечение о стариках [3], и жалованье дубиноносцев [4] оставалось у стражей мира [5], чего только не говорится, чего не наслушаешься? Не считается ужасным ничто, даже если придется быть вытолканным и, попав в тюрьму, сидеть там. Знаю, что случалось и бичеванье. Так неужто в маловажных выгодах страх этот невелик, а ради более серьезных нужд он вам невыносим? Есть ли в этом какая-нибудь логика?

{2 Ιδείξατε. ου φοβηϋέντες срв. ту же конструкцию orat. XI 148, vol. I p. 485, 18.}

{3 O благотворительных учреждениях, γεροντοκομεϊον, ξενοόοχεΐον, срв. Jul., ер. 49, Basil., Η. temp, famis, ер. 27, 31, о церковной благотворительности Grupp Kultargesch. d. rom. Kaiserzeit, II Bd, SS. 395 fgg.}

{4 Это оружие драбантов Писистрата, Herod. I 59. Иии, Sol. 30, имеют и прислужники стражей мира.}

{5 εϊρηνοφνλακες cf. ер. 100 χεταγμένον ειρήνης φύλακα και μάλιστα φρονρήσαντα την πόλιν, ер. 440 (о родственнике Зиновия}

10. Помимо этого, когда вы на это сошлетесь, вы разумеете дурное отношение правителей. Но у нас бывали, как все знают, и наилучшие правители, которые радовались ревности о сенате декурионов. Они, конечно, не стали бы относиться к вам враждебно в вашем решении придти на помощь основанию государственного здания [6]. Но вы при правителях, что не вам чета, остаетесь верны самим себе, беспечными. Да еще смеетесь над теми, которые пользуются этою льготою, желая каждый сам считаться располагающим таковою. 11. Прежде, бывало, иной, записанный в список хорегом, ускользал, поставив поручителя. Как же вы поступаете? Поручителя, ни в чем не виновного, ведь его обманули, вы держите под арестом, гнев ваш силен, угрозы страшны, слышались голоса: «Растерзаем этого человека», а не много позже распространялся слух, что лицо, за которого представлен поручитель, купив должность наместника с приплатою того, что стоило поместье, принадлежавшая его отцовскому дому, путем злоупотреблений властью собирает потраченную сумму. 12. Что же делали вы, пускающие в ход все средства [7] и считающие поручителя достойным смерти? Вы сохраняли мирные отношения к нарушителю долга, сделавшему такой скачок из совета на трон правителя, и ни царь не узнал ничего о том, ни префект, ни другой никто из правителей, но вы сохранили такое настроение, как будто произошло нечто такое, лучше чего вы и желать не могли. Кое кто сказал даже, что он человек умный. 13. А раньше этого был другой случай бегства, морем, нечто совсем новое. Из Селевкии выехал некто, чтобы принять управление над юношами, не потому, полагаю, что не хватало средств на колесницу, но он боялся суши. Так вот и этот, которого поступок тогда был признан возмутительным и неправым в отношении в сенату, вернулся другом, не побоявшись ничего с вашей стороны. Ничего, действительно, и не было. Но в лавочках об этом бегстве ходила худая молва, а те, через которых могла последовать какая-либо кара, глядели сквозь пальцы. Тот между тем с важностью вступал в сенат.

{6 ή κρηπίς cf. των πόλεων ό θεμέλιος orat. . Icar. II 23, у нас стр. 171, примеч. 2.}

{7 К значению выражения πάντα σείειν срв. or. XXXVII 10, p. 244, 7.}

14. Вот каковы ваши отношения к сенату, при чем вы подражаете поступкам ваших соседей. Ведь и сенаторы в Апамее много подобных льгот даровали, так лучше выразиться, чем сказать: продали. Они, правда, утверждают, что почитают Зевса и, мало того, боятся, так как он все наблюдаешь вблизи, но не стыдятся умалять город бога. Могу нечто подобное сказать и о сенаторах на Кипре. И они плута, лукавца, лисицу незаслуженным освобождением от повинностей обратили в Мидаса, разбогатевшего на те самые проценты, какие он взимал с тех, кто его освободили. Я же желал бы, чтобы скорее вы, как антиохийцы, показывали пример окрестным жителям, чем следовали по их стопам, и при том в столь существенном предмете.

15. Не раз слышу я здесь и такое заявление, что закон преславного царя таков, что всем, чьи деды—сенаторы, надо числиться в сенате, хотя бы они были внуками по матери. Вы клянетесь, что таков закон [8] и прибавляли, у кого он значится, и я не отказываюсь вам верить. Но почему же он не обнародован, почему он не указан, не прочтен? Почему он не наполнил здание сената народом? Если есть закон, есть у вас язык, есть уши у правителей, что мешает сенату получить свое? Я бы ответил, то обстоятельство, что скудость сената одних из вас не огорчает, других тешит, третьим даже выгодна. 16. По этой причине многие юноши, покинув этот город, справляют литургии у других, потом возвращаются, ценой тех малых издержек обеспечивая себя на счет этой обязанности, чуть не на головах нося коллегию [9] повелители над вашими сыновьями без всякого на то права. Как в самом деле такими могут быть изменники своему долгу над теми, кто поступали по закону, потратившие немного над теми, кто расходовал крупные средства? Итак, став господами благодаря торжеству ложного принципа, они и в судах, сами заседая, взирают на ваших сыновей, стоящих на ногах [10]. Ничего бы из этого не было, если бы кто-нибудь из вас хотел прибегнуть к закону. На самом деле закон существует, а они живут в свое удовольствие.

{8 Юлиану приписывал этот закон Зосима, III 11 «Государь, пришедши, как подобало, на помощь городу и, передав ему большое число сенаторов, этого происхождения по отцу, и сверх того тех, кого родили дочери сенаторов...». Но срв. другие места речи о сенате к Феодосиюо, отмеченные Forster'ом, ad 1.}

{9 Срв. Plat., rep. X. p. 600 D. Themist., or. XXI p. 254.}

{10 Срв. κόχραι τοις σννδίκοις τοίζ πόδαςf orat. XXXIII (с. Tisamennm) 9, vol. Ill pg. 170, 7.}

17. Но вы говорите, что настанет же время, которое вернет сенатам должное. Да к чему же выжидать этого, когда можно это иметь? Впрочем некоторые оправдываются, напоминая о царствовании Юлиана, когда вписывали некоторых в число членов сената. «И, заявляют они, нельзя нас уличить в бездействии при наличности свободы к тому». Я же оставлю в стороне то, что и тогда имели силу незаконные поблажки и не мало лиц, которые по закону подлежали записи, были обманно изъяты. Но кто не знает того, что, даже при всем желании некоторых никого не вписывать, нельзя было этого сделать. В самом деле, если б он, как щедрый благодетель, предоставлял это, а никто не хотел принимать, это было бы низким и достойным наказания, явной становилась бы измена и надлежало покарать ее.

18. Не приписывай же их воле то, что было результатом страха перед наказанием. Кто бы снес его справедливый гнев, если бы тому, что было главною заслугою Юлиана, восстановлению сенатов, кто-нибудь стал мешать и воздвигать препятствия делу первой важности и такому, в каком всего более можно было проявить свое честолюбие? Не говори же мне о свободном решении там, где дело шло о силе необходимости, но укажи, что не поступают так теперь, когда не страшно быть нерадивым.

19. «Но какая же выгода, скажет иной, если государь соизволить, а возникнет противное воздействие и его постановление будет отменено?» Знаю, откуда эти речи? Вы разумеете Апрония, который правил областью от Халкидона до границ Киликии, и как он сжалился над сенатами, как сделал доклад государю о их положении, как просил поправить его, как он убедил своею речью, и как явились люди, отговорившие государя. 20. Но во первых, обоим немалая слава, сенатам и Апронию, что одни не смолчали, а другой проявил сострадание. Затем следует полагать, что некоторые из лиц, подумывавших о бегстве, остались, узнав, что сенаты городов не оставлены владыкою без всякого попечения. Но даже если этого не было, все же рвением в этом деле сенатам соблюдены обязательства по отношению к ним, письменный доклад, который, с их слов, поступил во дворец, с ходатайством о помощи. 21. Некоторые же говорят, что он, оставив то намерение, с каким явился в начале, задумывал помочь сенатам на основании декретов Валентиниана, что не являлось более предметом необоснованных надежд [11], когда бы все сенаты последовали примеру некоторых. Если бы одни за другими поступили послания с ходатайствами об одном и том же и он видел, что поврежден корень каждого города, и земля и моря рыдали об одном и том же, всякое противодействие было бы подавлено количеством просящих. Как дело обстоит на самом деле, те, кто не просили, повредили успеху просивших. Поэтому и нас жители Понта могли бы винить в том, что рядом с нами [12] потерпели неудачу в том, о чем просили, и нас более, чем других, поскольку имя Антиохии занимает высшее место в порядке городов.

{11 ονκ αν ί'τ ην εν μετεώρω cf. fv μετεώρω τον πράγματος δντοζ vol. V pg. 267, 13 (declam., IV § 59 j μετεώρον της δίκης ούσης Jnlian., Misopog., pg. 36S Α. (Juliani quae supersunt ed. Hertlein, vol. II pg. 475, 13). В ином употреблении: μετέωροι φε'ρονται τοις παρά της Τύχης πτεροϊς orat. LVII 53, vol. IV pg. 173, 8, в прямом смысле в той же речи 15, pg. 155, 9; срв. еще vol. V 280, 10, 555, 7, ер. 606.}

{12 Для значения здесь предлога παρά с винит, падежом срв., по указанию Forster orat. I 235, vol. I p. 186, 1 ό λόγος δε παρά τον χρόνον ονάέν ά$ικήσεται orat. XIV 13, vol. II p. 92, Ιΐονδέν βραδύ τερον πα οά τήν τούτον μέλλησιν Κωνστάντιος ηκονσε.}

22. Сверх того, иной может вас и в том упрекнуть, что, наблюдая, как каждую весну отплывают сыновья лиц, еще состоящих сенаторами, или бывших сенаторов, кто в Берит, кто в Рим [13], вы не досадуете на это, не негодуете, не являетесь в правителям с подобающими представлениями. А между тем, кто так туп на соображение, или такой ребенок, или отсталой человек [14], чтобы не быть в состоянии понять, какова цель этого их путешествия? Не ради справедливости и не для того, чтобы не допустить для себя неприметно какого-нибудь нарушения законов, отправляются они в Финикию, и в тот или другой город, не для того, чтобы быть в состоянии помогать совету, владея обоими языками, но дабы владеть одни законами, другие языком, как средством ускользнуть от сената. И они не обманулись в своих надеждах. Но мы знаем, где они состоять теперь и где должны были бы быть согласно праву. 23· Итак вам следовало, зная, что это направлено против сената, оказать помощь. Но какие же благовидные доводы нашлись бы у противников пред теми, кто могли заявить: «Что ты мне предписываешь, человек, законы о воспитании? Много путей его и я пойду по тому из них, какой пожелаю?» Но тебе можно было возразить, что идущий по этим путям чуть не возглашает о них громким голосом, как о средствах избежать сената. Ведь для сенатора в этих городах бесполезно или, если не так, то маловажно и то, и другое из упомянутых знаний.

{13 Срв. orat XXXIX (cotisolatoria ad Antiochum) 17, vol. III, p. 274, 2, XLIII (orat ad Eumol.) 5, p. 281, 13, 7, 283, 3, or. XLIII (de pactis) 5, pg. 339, 8}

{14 Κρόνος Cf. Aristopa. Nub. 929. Yesp. 1480 c. schol.}

Это показали стяжавшие крупную известность люди, которые приобрели себе это имя ни тем, ни другим из этих знаний. Какими же однако? Теми, которые теперь в унижении и в загоне, хотя по свойству своему они им не уступают, далеко нет, но из за этих важничающих господ, которые знать не хотят своих родных городов. Итак кто стремится к изучению законов, я употребил бы тоже выражение и об этих других, тот кричит во всеуслышание. что любит не самые эти законы, но те выгоды, которые от них происходят.

24. Итак и тебе надо озаботиться тем, чтобы или заградить эти пути, или снова залучить людей этих в сенат. Заботы могут обрести много средств. Самое доступное, пускай отец, или опекун, или сам эфеб, явившись в суд, засвидетельствует, что, хотя в совершенстве изучить упомянутые предметы, не лишить город того, чем обязан в отношении к нему. Что подобное сделали вы или хоть намеревались сделать? 25. Какой то из сенатов в Финикии, говорят, извлек юношей из самых рук софиста в Риме и имеет их в числе лиц, отправляющих литургии, так что они каются в своем путешествии и расходах на берегах Фимбрия [15]. К этому представлялась возможность многим городам, на которые распространялось попечение содействовавшего им в этом правителя. Но они не пожелали, как не пожелали и вы. Вы говорите, правда, что чтите образование. Α разве город свой не чтите, сенат не чтите, землю, которая восприняла вас при рождении, не совестно вам пред этим зданием совета, которое из за вас обездолено, в то время как когда то в нем шесть сот человек наперерыв расхватывали литургии?

{15 Т. е., в Берите, срв. orat. XLYI (с. Florentine), 26, vol. III p. 391, 19.}

26. Вы скажете: «Установлены законы в защиту адвокатов, и если кто выступит против них, его осмеют». Но вы установленных законов не преступайте, а внушайте тем, кто властен их отменить, что им надо установить законы лучшие, чем эти, такие законы, которые будут преследовать ту цель, чтобы лучше города возрастали, чем дома некоторых лиц. Ведь об этом сословии не мало законов и вводилось, и отменялось, и нет ничего поразительная в том, что раз отменяемы были законы, установленные в интересах городов, подвергнутся тому же и законы, направленные против них.

27... [16] А этот муж любит нас и признает потерей для себя, что еще не бывал здесь. Итак он пожелает оказать почет нашему городу, издаст закон, который будет спасительным для сенатов и инициатива [17] коего от нас исходить». Так пусть будет послано посольство. Во всяком случае есть среди вашего малочисленного кружка некоторые лица, отличающиеся на поприще общественного служения. Но нет, вы ни изберете послов, ни отправите их. Элемент слабых волею одержит верх над желающими, если только некоторые такие окажутся.

{16 Здесь, no Fbrster'y, вероятный пробел в нашем тексте: шла речь о Феодосии. Сиверс (относящий впрочем всю тираду к и Кинегию, S. 194) и For .iter вводят сходную по смыслу поправку: ιμείοεχαι (Sierers) ερα τε (Forster), вм. αίρεται mss.}

{17 σπέρμα срв. pg. 167, 7.}

28. Но приступаю теперь к тому, что поистине является верхом [18] всего бедствия. Те, которые вследствие благоприятной перемены в своем положении должны бы были целовать почву города и всячески содействовать его преуспеянию и оберегать то малое, что есть, и стараться вновь приобретать то, чего еще нет, и не отставать даже от Ерехфея в подобных обстоятельствах, сами выступили с советами сенаторам посылать сыновей в Рим. Α некоторые спустились в гавань с их ведома, по их уговору, увещанию, одобрению, может быть, с приложением от них денег в тем, что получены от родителей. 29. Далее, они осведомляются у возвращающихся купцов, отличаются ли они там, вошли ли в славу, расположены ли к ним те, кто правят Римом, скоро ли получат они через них назначение. И если услышат что-нибудь такое, чего желают, радость, и рукоплескания, и благодушное настроение. Если станет им очевидно, что сыновья, которые есть у них в составе совета, будут им подчинены и будут угождать сыновьям тех отцов, которые прислуживали их отцам, приносят жертвы богам и радуются за себя, за пославших и за посланных и напрямик говорят, что они вернутся грозою сената. 30. А у кого есть и дочери, они выдают их за воинов и никто из вас не порицает таких браков, а сенаторам рождают детей рабыни. Вследствие этого состояние совета уходит и чрез браки, и чрез Рим. Отец, так поступившей, в почете и по своякам своим, и в виду его надежд, между тем его следовало бы завалить всякими взносами и никому из пострадавших от его неправды не давать ему и вздохнуть свободно, и ради наказания, и дабы он был примером для тех, кто вредит сенату.

{18 κολοφών cf. ер. 346 μέγα δέ καϊ μείζον οτι βουλει καΐ κολορώά φασιν 'Εγκύτιον τον καλόν μετά πάσης ευφημίας έπιέναι την πάλιν, κολοφώνα επιϋέίναι обычное выражение у Либания, κολοφών см. II 549, 10,IV 36, 13, ep. 217. 647.}

31. Далее, кое кто из вас приводил уже и такое возражение на это, что нельзя ставить в упрек, если кто стремится к высшему сану. Но это меняет тот граждански порядок, в коем мы живем. В самом деле, кто оставить то звание, куда оп поставлен законом, и станет искать какого-нибудь высшего сана и ища его, не обидит другого, воин получить чин таксиарха, таксиарх стратега. Матрос станет в место кормчего, хоревт займет место учителя, виночерпий, бросив ковш, возляжет и станет пить с хозяином. 34. Почему же, однако, дезертиров стратеги предают казни дубинами? Легко и им сказать, что не сражаться лучше, чем подвергать себя опасности. Мы знаем, что бунтовщики против царя вызывают против себя войну я считаются повинными смертной казни.

Чего ради? На то мог бы ответить тот, кто устремился на царскую власть. Ведь господства предпочтительнее подчинения и повелевать лучше исполнения приказов.

33. Итак сохраняя свое место в общественной лестнице, каково бы оно ни было, сделаться па этом посту известным, доблестно и в том счастье, а делать нарушение законов средством добыть важное положение, разве это подобает? Разве может быть справедливым добытое неправдою? Плоду нельзя не походить па корень. Тот, кто нарушает справедливость тем, что не состоит сенатором, и избеганием этого звания достигает поста правителя, пусть знает, что это благо зло, так как оно недобросовестно добыто. 34. Ведь если кто-нибудь не захочет сидеть подле хворающей матери, нищей, у которой одно убежище сын, и отправившись под деревья, в сады, к цветам, там проводить время в свое удовольствие и затем будет судим за плохое обращение с родительницей, разве, скажи мне, спасет его то обстоятельство, что это времяпрепровождение приятнее того сиденья? О низкий человек, ты одно имел в виду, удовольствие, а что обижал, того не видел и не замечал, что лучше было ухаживать за больной матерью, чем валяться в цветах.

35. Да и надо рассматривать дело не с той точки зрения, легче ли не быть членом совета, чем отправлять его обязанности, но с той, благочестивее ли быть сенатором, чем не быть им. Λ если будет признано, что мнение этих людей не лишено основания, то зачем мы не восхищаемся разбойниками, которые убийствами прекращают движение на дорогах, оставив, как мы на самом деле поступаем, и рассмотрение того вопроса, чем обеспечивается для путников безопасность? Ведь и им надо предоставить увеличивать свое состояние, так как эти их кинжалы избавляют их от возни с быками, плугом, посевом и прочими работами землепашца и быстро их обогащают.

36. Но мы знаем, как то селение и весь живший в нем род был искоренен до грудных младенцев включительно распространившимся пожаром, потому что тогдашней государь озаботился, чтобы не вырастало снова это ненавистное племя [19]. Вот почему матерей с детьми в обятиях руки палачей сталкивали в гневе в огонь. А если бы они делали свое дело и обрабатывали землю, они и богатства неправо не наживали бы, и не погибли бы. Так и относительно настоящая случая. Пускай всякий будет благополучен, соблюдая справедливость, а изменяя ей и в том почерпая силу, пусть знает, что за такую силу он подлежишь ответу. Если он, благодаря самой силе своей, этой кары не понесет, он не в большей мере счастлив, чем если бы понес наказание.

{19 Maratliocupreni Amm. Marc. XXVII 2, 11—14, ерр. 1443. 1450.}

37. Не следует обойти еще одного обстоятельства, которое вызывает много нарекания. Вы, в руках которых сила, не помогаете тем, кто нуждается в помощи. Но одни продают свое имущество за недостатком тех, кто мог бы их поддержать, а вы спокойно относитесь в таким продажам, как будто вас эта беда нимало не касается. И самое худшее не то еще, а то, что за одни имущества вы сами уплачиваете цену, а другие предоставляете людям сильным и угождаете им в их трапезах чужим имуществом. И если кто-нибудь из них позарится на поле сенатора и, зарясь на него, дойдет до желания иметь его, быстро поспевает дело, и один вынужден продать, другой уже наготове купить.

38. А те, которые это уладили, считают, что отличились и, словно высокой стеной, окружили себя милостью купивших!.. Затем ежедневно являются к их дверям [20] и сопровождают к конским яслям, и рады, если им укажут сделать что-нибудь из обязанностей рабов. Плата же за это еда, питье, пьянство, насилия над людьми слабыми. Если Судьба кого-нибудь из этих вызываешь из города, они, пав на колени, мольбой о том, чтоб он оставался, лишают город дара Судьбы. Потом немедленно увещевают строиться. Тут собака подражает хозяйке, и сама строясь. А между тем сады, — утеха города, пропадают и всюду камни, дерево, плотники.

{20 Срв. orat. LII (Adversus ingredientes domos magistr).}

39. После того вы дивитесь правителям, что они, зная это, заносчивы? Что же следовало им делать? Уважать и почитать тех, кто сами себя подвергают унижению? Вы видите, по вашей вине уничтожено почетное положение сената. Как же может судья уважать человека, подольщающегося к тому или иному лицу, словно за чаркой вина, легко предоставляющая ему деревья своих сослуживцев, поборающего совет, в коем и сам занимает место? 40. Не увидишь ни быка, который был бы охочь прободать рогами коров, ни барана, который вспарывал бы ягнят ударами головы, ни петуха, нападающего на слабых цыплят. Так и в сенате первые не станут губить вторых и третьих. Это унижение и для предаваемых, и для предающих. В самой кажущейся прибыли заключается вред. Отчего иначе, думаете вы, народ так заносчив, своеволен и дерзок? О прочем говорить не стану, но какой крик недавно поднял он в театре, когда посредственный трагический актер не тотчас получил золото. Они рассчитывали, что вы молчаливо снесете и это, и расчет их был не плох. Вы даже не пикнули.

41. Станьте же лучше себя самих и равны отцам, которым можно было внушать страх правителям. Станьте гаванью для несостоятельных людей в составе сената и единодушно ищите пользы. И благополучие кого-нибудь одного пусть будет считаться общим, равно и бедствие. Ведь теперь мы злорадствуем друг над другом и одни притесняют, другие проклинают. Пусть ничто, даже самая смерть, не будет для нас страшнее, чем причинять зло отечеству.

42. Но пусть всякого привлекают в сенат, хотя бы то грозило неприятностью для его мошны. Разве не видите как Летой нередко, заводить о себе прекрасный рассказ Макрентий, Матерн, Юлиан, многие другие о своих битвах в защиту этих людей с префектами, которые обходились небезнаказно, но которые все же он считал доблестными. За вами числится ли что-либо подобное, возбуждающее к соревнованию? О чем вам вспомнить, чтобы поддержать свою добрую славу? Ведь об олимпийских победах, о пленниках, о военной добыче вам не говорить стать. Если же пи то, ни другое, к чему же, наконец, вы прибегнете?

43. Не оставайтесь же вечно на превратной дороге, будет старой рутины [21], сбросив с себя эту крайнюю вялость, верните сенату его процветание.

{21 αλις ορνός, пословица, срв. ер. 1082, Diogeii. I 62. Greg. Cypr. Leid. I 39. Marceli, praef. pro v. p. XXIII. Cic. ad Att. II 19, 1 cf. Anta. Pal. VI 254, Zeiiob. II 45, Sulzmann, Sprichwörter u. spr. Redensarten bei Libanios, S. 86.

Против Севера (LVII F)

1. Явились те, кому предстоит творить для нас суд и вняли, как подобает, восходящему богу, а клятвы пред нами, что вы действительно соблюдете справедливость, не требуется нимало. Ведь весь век свой прожили вы в уважении и охранении требований справедливости и ваш нрав может служить вместо клятвы, так что я вполне уверен, что вы решите не причинять никакой обиды, если даже мое общественное положите разнится от положения противников моих по процессу.

2. Итак я просил прямодушного Антиоха, чтобы, если бы даже нельзя было ему обвинять за его деяния Севера вследствие зависимости от него и легко представляющейся возможности пострадать, он сохранял бы по крайней мере молчание и по крайней мере этим, если не другим чем-либо, создал бы долг справедливости. А так как он и говорит много и упрекает и желал бы, чтобы я переменил убеждение и продолжал прежнюю деятельность [1], я молю богов, чтобы он переменил убеждение под влиянием моей речи, при чем наша дружба не пострадала бы ни от одного из этих нынешних столкновений. Если же он и будет досадовать, что, взяв меня, не повел к Северу, я попрошу извинить меня, что рвению его в защиту прочих людей буду подражать в своих собственных интересах.

{1 Срв. § 19, pg. 157, 8 F.}

3. Имейте терпение, судьи, выслушать мое объяснение, несколько издалека начинающееся. Дело в том, что вы убедитесь, таким образом, что и в своем настоящем образе действий я прав.

Отец поручил мне этого человека, после того как выразил одобрение моему великодушию в отношении вознаграждения, в уверенности, что тот, кто не даст, встретит одинаковый заботы с дающими. На второй год, подняв шум у дверей, ворвавшись в комнату и схватив сына, он повлек его на соревнование риторов, в суд, на процессы. 4. Я при виде этого сказал: «Его, в таком возрасте? Того кто лишь в преддверии искусства? Как снесет он мину судьи, как выдержит дерзновенные выходки адвокатов? Как внушительную обстановку судилища?» То слыша, он заявил, что я говорю пустяки и он уговорам не поддастся. Не быв в состоянии удержать его, я молил от богов, чтобы с отцом не приключилось какой беды от той безрассудности, которая заставляла его увести сына. 5. Но не прошло и третьего месяца, а распространился слух, что Север обладает великой способностью в качестве защитника, далее — величайшей, наконец, что все уступают ему, кто обычно побеждал. Были такие, что говорили, будто ради этого плачено было золотом колдуну и что заслуги его дело, его мудрости, а не искусство ритора и тому свидетельство отсутствие в речах какого-либо достоинства.

6. И вот я о победах слушал с удовольствием, а эти разговоры удовольствия мне не доставляли, и когда и второй, и третий раз происходило то же и он одерживал победу, а молва говорила опять то же, победе я радовался, а на молву досадовал, в том и другом поступая как друг. 7. Вслед за тем, когда поток успехов достиг большего размера, стал необычайным и давал еще больше места толкам о чародее, я поднимал на смех тех, кто говорили о колдуне, желая, чтобы все это было результатом искусства ритора и достоинств, а для Севера не оставалось неизвестным, что его почету я радуюсь и горжусь им. 8. Отправляясь в путешествие по Египту и оттуда снова к императору, он все делал, чем рассчитывал дать понять свою признательность мне, и называл себя поклонником меня, старика. А получив ныне ему доставшиеся две важные должности [2], он и письмами почтил меня, и заявлял, что больше всего способным привлечь его сюда был я. И много подобных писем приходило из Фракии, некоторые пришли из города Тарса, посреди коего протекает река Кидн. 9. Все они гласили, что он считает несправедливостью лишение моего лицезрения и спешит взглянуть на меня. И при первой встрече, сошедши с колесницы, в присутствии тут же стоявшего правителя городов Востока, он приветствовал меня большим числом поцелуев, чем каждого из прочих, и это потребовало немало промедления. 10. Итак те, кому ожидание его и его прибытие внушали тревогу и страх, зная то, второе, увидав это, третье, в надежде иметь одно обеспечение, одно убежище, одно спасение в уважении Севера ко мне, все сообща обратились ко мне, к этим коленам, одни, как оказавшие мне кое-какие услуги, другим правом служило то самое, что я помог многим без каких-либо предварительных благодеяний мне с их стороны. В тот же день вечером, с его позволения отправившись к нему, я сообщил ему об этом, в точности, и о надеждах людей, и о их стечении ко мне, и о том, что от него зависишь сделать меня благодетелем моих сограждан и возвысить мой почет у них.

{2 Консуляра сначала в Киликии, потом в Сирии, Seech, S. 277 Ьѵ ταϊς vvvl ζώναις у Либания обычное выражение о должностях, см. vol. Ill 9, ii] οι εν ζώνη γεγενημένοι 42, 17 χωρείτε ёли ζώνας ή μείζονος η ίλάττονας, p. 26S, 18 αλλ 6 μην κήρυξ και οτρατεία καΐ ζώνη καΐ ξίφος καΐ το δικάζειν υπήρχε, IV 154, 20 ταύτα δ άρξας, ταύτα ο ζώνην δ ϋ·ρόνον δ δικάζειν παρά του κρατούντος λαβών, 162. 22 ελυέ οοι ταύτα την ζώνην; Ερρ. 868. 878. 886. 914. 964. 966 etc}

11. Вот Гомер говорит: «Молил всех ахейцев, а больше всего двух Атридов», а я, прося за всех, особенно настойчиво ходатайствовал за Малха, так как опасность, ему грозившая, была более серьезна вследствие тяжести тех клевет, которые были на него взведены. 12. Север же на словах являлся прямодушным и говорил, что почтит Зевса Мейлихия кротостью, так что Александр, си-девший тут же, похвалил его за готовность к тому. Но что же оказалось потом? Он приказал заключенным ободриться и откровенно сообщить ему все обо всем, а Малху, сверх прочих речей, внушил надежду, что деньги найдутся [3]. На следующий день правитель соблюл это свое обещание, а на третий изменил ему. 13. Как с прочими он поступить, богу ведомо, а что касается Малха, лучше ему было бы трижды умереть и достаться на обед Полифему, чем подвергнуться тому, что его постигло, не смотря на то, что гражданский строй наш оставался прежним и не испытал переворота. Истязания, вида коих не выдержал бы иной без слез, если б им подвергнуты были люди из простонародия, таким подвергся тот, кто отправлял должности, кто от владыки получил пояс, трон, право судить, кто командовал воинами, кому не раз император адресо-вал свои послания. 14. Не будучи уже в состоянии скрыть своей ненависти, ни сладить с избытком её, он изливал весь запас злобы, что скопился в его сердце, доходя чуть не до сумасшествия. «Долой хламиду», и вот она на земле, «и первый хитон» и он там же, «и третий, льняной», и он с теми. 15. Возмутительно даже это и всякий был поражен, но в то время, как толпа ожидала, что он на этом остановится, Малха приподняли, подставляя его предстоящим ударам, и на земле оказались пучки прутьев. Так как приведенные ударами в негодность всякий раз откидывались, требовались свежие. То же соблюдалось и в отношении палачей: утомившагося сменял бодрый и последний был десятым в смене. Из них шестеро извели свою силу на удары по спине, а бока приняли на себя весь запас силы четверых, при чем это распоряжение, чтобы бока вместо спины подставлены были вооруженным пучками истязателям, отдано было этим злодеям. Обильно текла кровь, куски мяса, вырываемые из тела ударами, летели во множества. Малх до половины экзекуции кричал, затем оставался безгласен под ударами, так как истязание отняло у него силы для крика. 16. Какое же еще новое наказание мог кто-либр прибавит после этого? Ты отнял ту грамоту, в силу коей он отправлял должность. Совлек с него не одни только одежды, другие оставляя на нем, но все покровы. Ударам и счету не было. Предоставь же врачам и близким язвы на теле, не удастся ли им достигнуть того, чтобы они затянулись. Но он пошел дальше, предпринял нечто гораздо более мучительное для страдальца и способное внушить жалость зрителям. Он отдал его водить по городу, зрелище славное, нечего сказать, с этими глубокими ранами на теле, и не было никого кто бы не возрыдал и не ударил себя по лицу, не оплакал бы такое попрание законов. 17. Позору содействовали и шаровары, которых та часть, что над бедрами, не выдержала прутьев и ткань разлезлась, не оставляя прикрытия. При просьбе же Малха дать завязать чем-нибудь глаза, чтобы не видеть тех, кто на него смотрели, не нашлось человека, кто бы это дал ему, так как, хотя многие дали бы ему охотно, но страх, внушаемый им тем, что происходило перед их глазами, мешал им.

{3 Срв. о предмете обвинения, предъявленного Малху, § 20}

18. Тот же страх лишил Малха и тщательного лечения, так как врачи одни не являлись, другие пускали в ход не все возможные средства, зная, что Северу всего приятнее было бы услыхать о смерти Малха. И что уверенность их в этом была справедлива, засвидетельствовал сам обвиняемый, у которого слухи о смерти вызвали такое настроение, что видели, как он прыгал.

19. Позволив себе все эти поступки в таком резком противоречии с моим ходатайством за Малха, он заявляет, когда я не приходил к нему, что обижен мною, и послал Антиоха, чтобы убедить меня сохранить прежние с ним отношения. Но если ты можешь, Антиох, уничтожить то, что совершилось, и сделать так, чтобы этого будто и не бывало, вперед, идем, хотя ночь внушает другое. Если же то не в силах даже кого-либо из богов, к чему берешься того, кто является соучастником бесчестия Малха, убедить опозорить себя и пред всеми признаться, что он лишен чувства собственного достоинства и способен кланяться оскорбителям?

20. Он говорит: «Я поймал Малха в утайке царской казны». Знаю, что он допустил такой проступок, обольщенный плутами сладкими и способными увлечь человека надеждами. Но мы знаем, что обман — слабость, какой заражался и величайший из богов. Но пускай все это дело Малха и проступок его воли. 21. Так что же? Когда я просил, слышал ли ты, чтобы я говорил: «Спаси мне человека невинного, во всем бдительного стража справедливости?» Но если бы это было так, он сам себя спасал бы, в самых фактах находя себе спасение. Я утверждал, что человек этот имеет у себя чужое и признается в этом и отдаст, но, что за некоторые похвальные свои дела он заслуживает быть избавленным от дальнейшей кары. Это мое заявление призвано было справедливым, не иначе обещал и ты поступить, и я верил, и сообщал и ему, и прочим друзьям о твоей гуманности, за которую хвалил тебя, а за Малха радовался. Ты не можешь сказать, чтобы это было не так. 22. Однако тому, кто не собирался выполнить того, что обещал сделать, не следовало и говорить, что он сделает. Легко было бы ответить: «Дорогой друг, я желаю этого, по порочность Малха милости не допускает, требуя наказания розгами и всего прочего, что ему предшествует и что за ним следует», Ведь тебе не приходилось бояться, как бы в гневе я не отдал правителя под арест и стал бы врагом ему. Я не на столько был бестолков, чтобы вместо существа дела винить волю того, кто не дал поблажки. Но я был бы признателен ему за правдивое заявление и за то, что ни сам не был вводим в обман, и не вводил,в него кого-либо другого. 23. Как дело обстояло на самом деле, это великий позор. Заявляют одно, делают другое, надежда была на милосердие, оказалась свирепая казнь, кто взял себе за правило меня злословить, явилось основание к тому, чего им хочется, так как они именно и заявляют, что я был виновником этих речей и вымышленными ожиданиями усугубил для Малха беду, так как он имел в виду лучшую долю, а испытал худшую, и вот я, старцем, рискую навлечь на себя то прозвище, какое в юности мне и не снилось.

24. «Впрочем, говорит он, Малх накануне встретил с моей стороны мягкое обхождение». Что же? И сам я не просил об одном дне, да и обещания твои обнимали все время. Что же выгоды было от более милостивого дня, когда следующему предстояло оказаться зверским, и когда одному предстояло щадить, а другому губить? Ведь и врач, если б он умертвил завтра того, кого сегодня спас, не имел бы права заикнуться о гонораре за сегодняшнюю работу, а скорее навлек бы на себя справедливую ненависть за второе. В свою очередь разбойник, если он сперва оказал гостеприимство захваченной им жертве, а потом убил ее, от того, что убийству предшествовало угощение, не менее оказывается убийцею. Мы знаем, что и Диоскуры, к кому они благосклонны, тех и самих, и груз их препровождают в гавани, а не поступают так, чтобы от одной бури избавить, а другой предоставить их в жертву.

25. Итак утеху того дня погасил следующий, а истязания второго дня вызывают потребность в помощи врачей. Значит, то было тенью, ничто, а другое имело действительную силу и значение.

26. Но он меня называет, сверх того, неблагодарным, так как я получил великую милость. Именно благодаря мне, Малх не был, по его словам, подвергнуть страшнейшей пытке и не был казнен. А кто был тебе наставником в этом мудром возражении, как не тот, кто был таким и для других, тот ливиец, Ир, потом Мидас. Он, кого ни казнить мечем, от родственников убитого требовал себе благодарности за то, что смерть последовала не на костре, а кому смерть причинял огонь, в свою очередь благодарности требовало, что умерший не лишен был погребения. 27. И ты идешь тем же путем, не замечая, как над тобой смеются. Да найдется ли взрослый ли или ребенок столь безрассудный, кто бы не уразумел без труда этого довода? Когда же не окажешься ты в числе даровавших милость, если всегда найдется что-нибудь недоделанное? В самом деле, если бы ты отрубил голову, ты сказал бы то же, что упомянутый выше, если б изрубил в куски, заявил бы о погребении. Если бы предал труп на съедение псам и собакам, можно было бы сказать: «Но я не бросил в кувшины, не съел, сваривши». 28. Но, полагаю, просто смешно выдавать подобное за милость. Уж не потребовал ли бы ты, выколов мне глаза, считаться угодившим мне тем, что не отрезал сверх того и языка, как если бы кто, конфисковав чье-нибудь имущество, назвал бы человеколюбцем то, что не был вынесен приговор и об отдаче его владельца в рабство? Таким образом это не было милостью, так что во время моего ходатайства он не осмелился сказать что дарует мне в угоду не подвергать этого человека тому то и тому то, но другого ничего. А между тем, если б это было милостью, что мешало бы этой милости стать известной раньше, чем она была дана?

29. «Он сверх того раздражил меня, говорит обвиняемый, некоторыми дерзкими словами. Если б они не были сказаны, он не подвергся бы этому истязанию». Каким же образом ты заявлял, что в поступках его, предшествовавших этим словам его, заключались беззакония, достойные высшей меры наказания? Пусть же он не говорит то так, то эдак. Но если такой меры наказания требовали убытки, нанесенные дому царя, к чему поминает он о словах в суде? Если же слова эти требовали подобного наказания, пусть молчит он о казне. Говоря, что гнев вызвали слова, он свидетельствует, что казна не была проверена. 30. Рассмотрим и самые слова, которые, по его уверению, задели его. Он признался, что должен и уплатить долг, но не может тотчас этого сделать, но что ему надо два месяца сроку. Разве эти слова заслуживают гнева? Разве они стоять раздражения, строгости, свирепости? Разве с тех пор как существует людской род, взимание денег и долги, это помогает должникам, когда одни просят отсрочки, а те, кому можно отказать, предоставляют ее и этим дают передышку должникам? Что я не мог бы уплатить сегодня, то мог бы уплатить позже. Ссудивший воздерживается от требования иной два месяца, другой три, третий вдвое дольше, четвертый год, иной еще больше, затем, получив позже то, что отдал, хвалить себя и свое промедление, так как оно вернуло ему долг. 31. Случалось уже, что некоторые, обязав должника непосильными требованиями, его толкали в петлю, а сами лишались того, к кому обратиться. Общее мнение требовало такой гуманности в этой области, что закон и судье предоставил в таких делах установлять срок [4]. И если должник не встречает от заимодавцев никакой пощады, прибегши к суду, он находит право не платить немедленно и заимодавец не может уже к нему приставать и привязываться.

{4 См., действительно, cod. Theodos. XI 7, 3; Ш 2, 1 (de commissoria rescindenda).}

32. Ты же, услыхав о двух месяцах, набросился на Малха. Чего ради? Разве это тебя лишало твоей должности? Не сокращал ли он время твоей власти? Не причинял ли бедности? не делал ли тебя слабее тех, кто желали быть тебе врагами? Не изменил ли он в обратную сторону доброе мнение о тебе императора; не мешал ли тебе получить должность? Можно ли было объявить, чем то уж в такой степени возмутительным, что два месяца понадобится на сбор этих денег, — опоры римской державы? Но, полагаю, месяцы были предлогом, а намерением было бичевать в лице Малха его близких. Обвиняемый не переставал на них нападать с попреками, а Малх, находя в них нередко помощников, не намеревался, покинув их, передаться на его сторону. 33. Допустим даже, что он сказал грубость на счет месяцев. Так достаточно было, отказав ему, выгнать и тем наказать, но бичевание было не уместа, при том такого рода и в такой мере, не следовало бить по обнаженному телу, бить, поворачивая его так, чтобы ни одна часть его не осталась не тронута ударами. Таким образом истязания Малха далеко не находили себе оправдания. А если кто и допустит это, я сам мог бы поднять жалобу на то, что он подвергся еще и такому надругательству.

34. «Но я явился, говорить Антиох, будучи им послан, значит, он искупал свою вину». Но это означает, что он признавался в своей виновности; того, что бы искупало ее, никто не мог бы мне указать. То, что сделано, непоправимо и, пока не будет констатировано, что Север не сказал тех слов, которые он сказал, невозможно отрицать, что я стал жертвою его обмана. 35. Если же мы предоставим виновным в насилии, поступающим по своему произволу, несколькими словами сохранять себе дружбу потерпевших, мы бы внушили им крайнюю притязательность, раз, не смотря на их издевательство над кем только пожелают, они не стали бы и ненависти встречать со стороны обиженных, как осудивши сами свои поступки. Станет, полагаю, легко и тому, кто злословил, ударил, причинил увечье, и тем, кто дерзает на более крупное злодеяние. сохранять дружбу тех. кому есть, в чем обвинить их, явившись к ним со смирением раскаявшихся. 36. Но я, не знаю как то, отвлекся в рассуждение о лицах, признающихся в своем проступке. Этот человек ни разу не заикнулся нам об этом и Антиох ни разу не заявил, что доносит нам о таком слове и из нас никто не слыхал его. В чем же извинять человека, который заявляет, что ни я, ни он ни в чем не погрешили, но он поступил так, как бог поступил бы?

37. «Но если не словами, то на деле он признался тем, что был опечален и домогался твоего общества. А ты со многими, уличенными тобою в проступках против тебя, мирился». Совершенно верно. Но есть такие, с кем я не мирился, и не настанет то время, которое будет тому свидетелем, даже в обители подземных богов, но душа будет убегать от душ и не будет беседовать, подобно душе Аякса Саламинского, когда Одиссей ставил ему в Аиде упрек за свою победу. 38. Я же знаю, где должна превращаться ненависть, но знаю, и в каких обстоятельствах она никогда не превратится. И я мог бы помянуть договор, состоявшейся у меня с этим человеком. А что требовало этого? Дабы подчиненные его, о которых я ходатайствовал, не подвергались никакому непоправимому наказанию. Попросит кто-нибудь несколько дней отпуска для посещения своих полей. Правитель не дает. Я уходил в раздражении. Время успокаивало гнев. Тот, о котором я беседовал, не пострадал, а с ним обошлись не хорошо. Другому я просил отменить штраф, как то дозволено законом, а он не соглашался. И это вызывало на некоторое время разлад, но не навсегда. Затем я являлся к нему, как прежде, так как ничего оскорбительного для друга не произошло и тем, что он уплатил, бесчестия ему не причинялось. 39. Но сейчас то, что сделано обвиняемым, то, как поступил он с этим человеком, требует души Эсхила и Софокла. Это требует вражды бесконечной и то, что повергло в рыдание столь огромный город, от дверей его оттолкнет меня, чуть не вопиющего: «Нет, тебе ли мириться? Не слагай вражды, не гаси ненависти, не пригревай змею, не будь изменником просителю — рабу, которого истязания, коим он подвергся, сравняли с его собственными рабами, так как он не может теперь ни слуг журить, ни укорять в лености сыновей, ни жену бранить за сонливость, всюду он лишен решимости, и розги и унижение, их сопровождавшее, закрыли для него возможность властного слова».

40. Антиох говорил еще о власти и могуществе, и как велико оно, и как вражда правителя небезопасна. Я это знал давно, но из страха перед могуществом никогда не изменял долгу справедливости и предпочитал стоять на стороне притесняемых лести властям. Тому свидетелями мне долгие годы, многие города, многие провинции, многие люди, многие места и, что превыше всего,—боги, которые были для меня и оружием, и оградою, и стеною. Я не сказал бы, чтобы не подвергался козням, но что меня охраняла благосклонность богов, подобно тому, кто взял Трою благоволением Афины, которая, как в прочем ему содействовала, так и вернула его домой. 41. Итак я проникся убеждением, что в них встречу союзников, нимало не уступающих кому-либо в энергии, и что не отдадут они меня в жертву могуществу правителя, пренебрегши своим расположением ко мне, не предадут на старости того, кого удостоили в юности своего попечения. А с помощью богов некто уже получил уверенность с одним товарищем положить троянской войне тот конец, какого желал. 42. Вообще, если в этом мы поддадимся чувству страха, чего только мы не допустим в угоду ему, так что наша безопасность зависит от того, чтобы тот человек не потребовал ничего не подходящего? Ну. если он велит, например, мне, приняв ванну и выпив, идти в школу, послушаюсь я? Что же? А если велит ненавидеть кого-либо из друзей, послушаюсь? Что же? А если велит вместо книг взять в руки игральные кости, послушаюсь? Действительно, если сейчас стерпим из за его могущества, то также и каждое из вышеупомянутых требований. Раз страх остается неизменным, нельзя ничего избежать.

43. «Но, говорит он, многие лишатся помощи, если ты не явишься к нему и не поможешь». Но что же гарантирует, что, поступая так, я кого-либо освобожу от беды? Ведь факты за это не говорят. а неизвестное, по Исократу, оценивается на основании известного. Если есть люди, которые облагодетельствованы им благодаря мне, нужно быть уверенным, что и впредь будет нечто подобное. А если случай с Малхом ни для кого не тайна, то наивно обманывать самих себя и манить себя надеждой на то, чего никогда не будет. 44. Но, помимо этого, я не вижу недостатка в людях, которые явятся помощниками тех, кто явятся просителями. Вместо того, чтобы ждать просьб, они сами ловят случай привлечь челобитчиков. И всюду в городе немало людей, которые не совестятся делать это за вознаграждение. Потому пусть это никого не пугает. Множество начальственных лиц вызвало на свет многочисленный класс людей, способных защищать. Те и облагодетельствуют, дражайший Антиох, и получать благодеяние в отплату за это, которые поработили этого человека хвалебными речами его злым делам на пирах. Как будто разделяя трапезу с Эаком, а не с первостатейным плутом, питомцем площади, они, не входя в разбор его поступков по существу, на веру принимают, что, раз то или другое им сделано, оно и справедливо. И вот обретаясь среди чаш, содержащих подобные цветы, он оказывается быстрым на угождения. 45. Вставай же и передай об этом. Скажешь, может быть: «Вернуться? Какими ногами?» Какими Аякс, какими Одиссей. Не их вина была, что они не убедили, а того, кто так был заносчив, что и в данном случае, полагаю, будет признано. Но чтобы я пошел к нему, увидал, был в его обществе, сел рядом, вступил в дружескую беседу, зная, какие слова раздадутся вслед за этими поступками! Что, в самом деле, скажут мужчины? Что женщины? Что дети, что молодежь? Что старики? «Этот сострадателен? Этот жалостлив? Этот враг суровым людям? Этот друг кротким? А разве мы признаем, что это угодно будет солнцу? Дню? Ночи? Божествам того и другой? Всевидящей Справедливости? Значит, он прославляет жизнь в духе свободного человека, а поступать, как добровольный раб, не стыдится? Он явился к нему не с тем, чтобы вступить в борьбу и обличить во всей его неправде, но все это поведение чело-века, оробевшего, напуганного, умеющего льстить». 46. Хочешь ты, дорогой Антиох, чтоб это говорили о твоем друге? Чтобы на меня устремились эти стрелы? И каковы же, полагаешь ты, станут ко мне прочие правители, если им можно будет видеть подобные примеры? Разве не станут они говорить себе в таком роде: «Этот человек бесчестием приводится к сознанию, что правитель ему не ровня, а когда ему оказывают почет, освистывает его».

47. «Если бы ты явился, говорит он, тот вскочит и поцелует твою голову». Конечно; да ведь и других множество. Знаю, очень немногих, не получивших этого поцелуя. Другом он не становится никому и не желал сделать добро кому-либо из людей, но устами обманывает и желал бы, чтобы каждый думал, будто он ему отдает предпочтете перед прочими. Это понятно. Так как он знает, что самими делами не приобретет себе хвалителей, то изобрел эту хитрость, так что почести с его стороны граничат с бесчестием.

48. «Но я ненавижу бесчестность, говорит он, и приходилось и здесь сдерживать свою натуру, и я выслушивал речи в защиту Малха, имевшие целью поддержать его». Но не то говорит Марей и его ассессор, благодаря коим все дело денег, все продажно, и обилен вихрь взяток, так как дает и ответчик, дает и истец, при чем они не знают поступков друг друга, но одушевлены одной и той же надеждой. Нельзя и проигравшим процесс получить обратно то, что истратили, так как дело заранее закреплено некоторым клятвенным договором. Даром же не достается ничего, ни приговор, ни прием, ни слово, ни какой либо слог, ни буква. 49. И это продается так от крыто, без боязни чьего либо взора или слуха, что ходить молва, будто они ни перед чем не останавливаются, положившись на предсказания. Так в расчете на безнаказанность они всюду сбирают жатву, при чем все сирийцы громко заявляют, что все, кто обогатились от этих тронов, бедняки сравнительно с этим человеком. Естественно, таким образом, они подкупают и властей, состоящих в высших чинах, и ставят в зависимость от себя тех, кто должен бы казнить их, если б сколько-нибудь соблюдался закон. Так в отсутствии этого, поедал другой, а по прибытии его оба. Иначе что же бы другое прекратило те громы и молнии? Ничто. 50. Но есть у этого Марея свояк, который сильнее всякой Медеи. И дело то его дело, но скрывая истину, они на глазах многих выставили примирителем Виктора. Тот освобождал человека, еще и ее заключенного в тюрьму, а ненавистник бесчестности посылал Марея снова снять ту же жатву, сделать тот же сбор плодов, ту же шерсть постричь, посылал снова к тем же источникам, тем же ключам, золоту и серебру. Собирая их понемногу, довел он их до крупной суммы. Ведь тот, кто посылает его на такое же кормление, знает, что трапеза пойдет обоим, посланному и пославшему. 51. Да и что же удивительная, если этот человек падок на такие барыши? Ведь он нажился и на счет получивших те почетные подарки, которые император дает должностным лицам из доходов, поступающих к нему с земли, заставляя их покупать то, в чем они нисколько не нуждались, и сверх того обманывая мерой, не соответственной закону. Так он продавал, а те покупали себе в убыток, и бедность по принуждению накопляла богатство. Но при всем том, если не назовешь его Аристидом, обидишь.

52. О Судьба, творящая все по своему произволу, но к тому беззаботная, правильно ли её желание или нет, напротив, несоблюдением справедливости являющая показание своего могущества! Это она дала Сицилию Дионисию, который знал лишь ослов отца; погонщиком коих он был, это она дала тот же остров Агафоклу, и не помешало этому, что отец его был простой горшечник. Что говорить об евнухе и тиране Атарнея Гермии? Но разве Пор не сын цирюльника, а стал владыкой индийцев? Поминать ли угольщика Бардилиса, коему воздавали знаки почтения иллирийцы? После них не важным примером показался бы Орфагорѵ повар, ставший владыкой Сикиона. 53. Так и теперь мы зрим ее богинею. Не прекратились такого рода показания её силы, но люди, и соседям неизвестные, люди, которые по справедливости должны бы были или пасти коз, или овец, или гонять быков, или служить в свинопасах, высоко возносятся на крыльях, дарованных им Судьбою. А за ней повсюду дурная слава, что она бережет их не для достойных только людей, но, пока будет существовать род людской, будет поступать так, как не раз она поступала. Я если увидишь свинопаса, бредущего вслед за свиньями, не презирай его, в рассечет, что и он, пожалуй, будет отличен Судьбою.

54. Итак возмутительно и прямо невыносимо уже то самое, что от мельниц и неусыпной работы в них некоторые возводятся до могущества и блеска власти, но еще возмутительнее и еще несноснее, когда люди, с которыми произошла подобная перемена из столь низменного положения в столь высокое, знать не хотят, кем стали они и из каких, и не предоставляют душе жить и в прежней среде, но выгнав ее, всю отдают второй. 55. Таков, на нашу беду, и этот человек. Кому следовало перекоряться с трактирщиками на Тигре из за навоза, тот властен теперь вызывать брожение в большой части вселенной.

Но, боги и богини, убедите Судьбу поступить с Севером, как подобает, и лишив его беспричинного покровительства её, явить его сорокой, что в басне.

Речь против Лукиана (or. LVI)

1. Я принадлежу к числу лиц, встретивших Лукиана, не потому, чтобы мне не в чем было винить его, но потому, что я всегда был скорее склонен терпеливо сносить подобные поступки, чем жаждать наказания. Но после того, как я узнал, что некоторые заявляют претензию, почему пе все приняли участие во встрече, я считаю нужным доказать, что такая малочисленность этих лиц есть дело справедливости, и не давать некоторым людям, падким к обману, материала к обвинению города.

2. Дело вот в чем. Люди эти, приставленные для славословий и избравшие таковые своим ремеслом, явились и заняли обычное место, причем им они были возвеличены больше, чем следовало, и удостоены почестей в ущерб сенату, так что те почести, которые они получали, должны были поощрять их к отплате за них тем же. Α тех, кто вышли с должностей, ничто не побуждало так поступать. Ведь сколько ни есть способов издевательства, он не упустил из виду ни одного, назначив в месяц всего четыре дня для личных докладов, вечером раз навсегда запретив являться к себе, заставляя членов великого сената принимать приказы, никоим образом им не подобающие.

3. Далее, он приказал, чтобы самого дня приема лишались те, кто хоть немного опоздает, но тот, кому было отказано в более частом приеме, отстраняем был и от этого таким многочисленным и солидным ходатаям за несчастных только на словах угождая, а на деле поступая совсем наоборот, оскорблял ли он или нет? Конечно, сказал бы я, когда сверх того с его стороны те, кто не возымели недоверия к его словам, подвергаются осмеянию.

4. Сверх того, желая отнять почесть у тех, кто по закону являются участниками одного и того же с ним трона, а удалить не будучи в состоянии, он воздвиг свое седалище на подушках, так что им приходилось сидеть на доске, а ему над ними, и плечо его приходилось выше их головы. А сажать перед дверьми тех, кто хочет повидаться с ним, и затягивать нарочно это сиденье вплоть до полудня, разве не характеризует человека, который услаждается издевательством над этими людьми?

5. Итак, в отплату за бесчестие и издевательство, следовало ли потерпевшим это забегать друг перед другом, в попытке узреть, обнять, облобызать? Но это несвойственно ненавидящим и ненавидимым, но тем, у кого отношения обратные. Ведь благоразумным людям свойственно обороняться, так как они видят, что и боги обороняются и что сама природа то внушает.

6. Итак я не стану обращаться к тем оправданиям, что один не слыхал, другой поздно, третий заболел, четвертый занят был более важной надобностью. Не ссылаясь ни на одну из этих причин, тех, кто встретил его я называю бесчувственными, а о тех, кто не участвовали во встрече, заявляю, что с их стороны такое отношение было естественным. Что. в самом деле, могло их побудить в тому? Что из свободных они стали рабами? Что без оков сидели узниками у дверей? Что одни жили под страхом бичевания, другие и подверглись ему? Что несчетное число раз грозные голоса следователей вызывали их без верхних покровов, в одних жалких хитонах? Что, лежа ниц на земле ради возбуждения сострадания, они молили о сохранена им жизни? Что усталыми ногами брели перед колесницей? Но может, сон на самом жестком ложе? Не обед ли среди гостей каждый вечер? Не дождь ли обвинений? То ли, что прислуга оплакивает господ, наблюдая в их доме то, подобного чему не переживали сами? Что же, наконец, могло побудить их? То ли, что печаль сената была ему радостью, а радость огорчением, и что одну, печаль, он причинял ему, а другой или воздвигал препятствия, или, если она была, устранял ее? 8. Не то ли, что всех превратил в Танталов под нависшим камнем? Камнем да позволено мне будет назвать страх. Если бы они, встретив его, вооруженные дубинами, повергли бы на землю ударами их, не за что было бы порицать их гнева и расправы, полагаю, и в том случае, если бы, поступив с ним, как с обреченным проклятию Пенфеем, разбросали они его члены. 9. Ведь даже самое то, что оказались некоторые, встречавшие его, было делом хитрости. А именно дело вышло так, благодаря тому, что вестники, которые приглашали население к выходу, объявляя должностное его звание [1], обманывали, внушая страх, к какому причины еще не было, будто он может, если захочет, и увечье нанести, при чем это подстроил стряпчий [2], человек, который готов был в его интересах пустить в дело все средства. 10. Когда же его наряд и предшествующая колеснице свита возвестила иное, не сказал бы я, чтобы мы проклинали вестников, но что мы чувствовали скорее признательность, созерцая, как приятнейшее зрелище, Лукиана, слабого и ищущего власти но не обладающего ею, не надумавшего сам, как то следовало бы, скрыть свой вид под покровом ночи, раз уж нельзя было ему где-нибудь купить перстень Гигеса или, наняв чародеев, проскользнуть при помощи их колдовства.

{1 Лукиан был comes Orientis см. orat. L1V (adv. Eustathium de nonoribus) § 22, § 26, vol. IV pgg. 81, 9, 83, 1, Seeck, S. 148. В 393 г. comes Orientis Лукиан был до смерти засечен префектом Фд. Руфином Zosim. У 2, J. Lyd. de mag. Ill 23, Seeck, S. 258.,По Sievers'y, S. 202, Anm. 87, это другой Лукиан, т. к. тоже в 392-ом г. комитом Востока является Мартиниан (Seeck, 8. 205). Данная речь Forster'ш, IT pg. 129, относится к периоду между 389 и срединой 392 г.}

{2 Синдик города, срв. or. с. Icar. I $ 32, orat. de Antiochi uxore, § 12, у нас стрр. 110, 120.}

11. Так подобало поступить, а он, будто победитель на Олимпиях, ехал не только с обнаженной головой, озираясь и оглядываясь на все стороны, но оказался наглецом и простаком. Во-первых, лариссца, приобретшего влиятельность своими речами в процессах и в качестве правителя поддерживавшая благосостояние городов, он, в ответ на знаки уважения с его стороны, лишил чести с помощью закона, касающаяся этой профессии, во-вторых, на сенат в свою очередь он нагнал страх, опираясь на свои седины и на их молодость, что по этой причине будет над ними властвовать, а они будут у него в подчинении. Да какой же Бакис, какой Амфилит прорекал тебе это, что ты и состаришься, и будешь властвовать, и над кем? 12. Почему, если это и будет так, не можешь ты удержать про себя свои мысли, но уже кричишь, что законную власть превратишь в тиранию, прибавляя к первой эту вторую? Ведь и в прежней своей должности ты причинял зло тем, кто был пред нею бесстрашен, и теперь заявляешь, что так будешь поступать. Это дело не пастыря, чем является правитель, а волка.

13. Да и в чем можешь ты, допустим это, винить сенат, получив власть? Что, претерпевая притеснения более тяжкие, чем каким подвергаются рабы, в то время как одни заговаривают перед ним о бегстве, горах, пещерах, вершинах гор, другие об императорских ста-туях, которые для них являются гаванями спасения в одолевающей их буре, третьи говорят о местах, где пребывает могущество, и внушающих почтительность обладателям власти столах [3], под защитою коих обеспечена безопасность, никто тронуть не посмеет, они, слыша о подобных приемах, которые им приходилось, раньше, чем слышать о них, наблюдать, ни сами не пришли к убеждению, ни поддались уговору других ни к той, ни к другой мере, ни к тому, чтобы бежать, ни к тому, чтобы, взяв несомые в театр статуи императоров, освободиться от угнетений, там нашедши убежище, но предпочитали лучше терпеть все, мною описанное, нежели достигнуть избавление подобным способом? Так они не сообщили тем же путем посольства о своем положении префекту [4], раньше, чем он что-либо узнал, но вместо того, чтобы просить, услыхали его речь о том, чему подверглись они вместе со мною. Понятно. Ведь крылья молвы быстрее колес, их уносивших. Не воспользовались они нимало борьбой против тебя путем анонимных доносов, какие увенчались бесчисленными трофеями и сломили гордыню стольких правителей. Однако не плакаться гонимым не было возможности. Но если за это они подлежали пред тобою ответу, в таком случае и пред тиранами жертвы его тирании. Но ни эти перед ними, ни те пред тобою, а те, кто вызвали крик, перед теми, кто претерпел нечто, такового стоящее.

{3 Срв. orat. LIII (de festorum invitationibus) § 1, vol. IV, pg. 54 «В трапезах, которые являются почетными для сынов Зевса, τώ Διϊ γινoμένοΐς (= τοις διοτοεφέοι)".}

{4 Татиану, срв. or. XLIX (ad Theodos. pro curiis, § 31, vol. III pg. 467, 6 cf Forster, pg. 425 n. 1) §1, pg. 452, 8. — Ниже, § 16 нашей речи: ή χών έπαρχων σννωρίς, Татиан и Прокл.}

16. Но, клянусь Зевсом, то, что происходило по проходе в ворота, разве было приличнее происходившего за воротами? Я не мог бы, однако, сказать, чтобы был у него недостаток хвалителей, но кто они были? Те, кому пашня [5] задняя часть плясунов, а скорее и та, и другая, и зад, и перед [6]. Говорю здесь все, что мне приходить на ум, хотя бы все мне препятствовали. 16. Раздав им, перед тем, как явиться сюда, золото, и прежде обязанным ему через посредство плясунов милостями, он побудил их в речам такого рода, что мне было бы удивительно, если они не вызовут для города общей беды. Начав с богов и подвергнув их бичеванию словами, они нечестиво выразились о доблестном Арвадии, содействующем преуспению римского государства, не воздержались и от издевательств [7] над парой префектов, отце—учителе, и сыне—ученике, спуская волков на ликийцев [8]. Мало того, они, далее, от-бросив прикрасы искусства, прямо запретили получившему власть приближаться к городу. 17. Цену за это безумие он дал, а они получили. После этих подготовлений для него, разодевшись в парадные плащи, этот враг богам, предприняв выход, будто бы с целью принять ванну, вмешавшись в толпу их вечером, забыв о войне, шествовал в обратный путь, домой, сопутствуемый всей этой разнузданной толпой. И они бесчинствовали, а он важничал, как будто от их поведения или он приобретал больше значения сравнительно с тем, которое ему принадлежало, или те унижались в своем достоинстве. А дабы превзойти всякую меру нахальства и дабы ничто не осталось недоговоренным или обойдено было молчанием, он прибавляет развязности речам темнотой, удалив светильники. А они, так как ни огонь, ни луна не выдавали их, разгулялись. 18. Впрочем и при таких условиях некоторых выдал голос, смех и взаимные обращения. И по воле богов они немедленно потерпят возмездие. С позором избежав его, Лукиан, как слышно, идет дальше в своем бесстыдстве, ввергнув наш город в новые обвинения. При подобном бедствии, если большинство и сохранить благоразумие, вследствие клеветы подвергается обвинению вместе с той кучкой людей, что впала в безумие, и нельзя оградить себя от порицания.

{5 Срв. Plato, legg., 1. ΥΙΠ, pg. 838 Ε—839 Α τον άρρενοζ άπεχο-μένοις.,..., άπεχομένοις δέ άρούραζ ΰηλείας πάσης, cf. Aesch., Sept . 737. Soph. Oed. R. 1247.}

{6 Верх цинизма у Либания, срв. orat. XXXIX (consolatoria ad Antio-crmm), § 5, vol. Ill pg. 268, 7 εσχε μεν από τον σώμαχος πρόσοδον...., 11 αλλ τϊν ανχφ διχό&εν μισΰοφορειν, τά μεν άνωθεν, τά δέ κάχω&εν χών σχρατιωτών, τους μϊν δεχομένω, τους δέ και βιαζομένω.}

{7 Sievers, S. 266, разумеет здесь насмешливые песни, какие были в обычае в Риме и Византии по адресу императоров и начальственных лиц.}

{8 Sievers, 1. 1. seeck, S. 285 fgg}

19. Похвалами таких то людей кичится Лукиан. Естественно было бы воспользоваться этим, как доказательством того, что он достиг край них пределов бессовестности. Потому, если бы кто хоть это одно донес царю, что для этих людей смещение его с должности является несчастьем и ничто так не было для них дорого, как то, чтобы снова увидать его у власти, и по этому он счел бы его подлежащим наказанию.

20. Но все же некоторые желали, чтобы и не такие люди вовлечены были в те же преступления и плакались, будто погиб для города источник благ. Но это было начало зла, а именно: бесчестие, бичевание, бессилие законов и правосудия, угрозы защитникам, сенатор, обобранный, в пренебрежении, апелляция, преграждаемая страхом, гордыня людей, ничего не стоящих, унижение людей достойных, мим — важное лицо, учитель ничто, ложные показания во множестве, в большинстве из них лживые клятвы.

21. Прекращение этих и других бедствий, которых и пересказать не легко, великое благо, благодетелем же был военачальник, подвигший префекта, благодетелем был Татиан [9], пораженный тем, что услышал, благодетелями явились опять оба письмами об этом, одну и ту же цель преследовавшими, одно и то же сообщавшими. Но разве мы не правы в своей радости, когда деньги, данные по принуждению, счастливо возвращались, постановлялись более здоровые и приличные привычки, пережив то изменение, какому они подверглись, когда удостаиваются одних и тех же портретов [10] и ассессор, оказавший содействие, и воины, одни одобрившие это, другие бывшие инициаторами дела? Ведь если бы даже государь решил казнить его и сверх того лишить погребения, и тогда разве не следовало бы нам радоваться и отвечать на это событие песнями? Что может быть более приятным нежели смертная казнь, сожжение, четвертование закоренелого злодея и ехидны?

{9 Срв. § 16.}

{10 Cf. or. XL1I § 43-44, у нас стр. 195 (За Фаласия)}

22. Итак пусть узрит это Гелиос и Фемида, храмы коих на наших горах поставлены теми, кто переселился сюда из Греции [11]. Α тем антиохийцам, которые здравы умом и винят то. что происходило, да не будет того достаточно и сенаторы пусть не дают клятвы только скорбеть об испытанных дерзостях, но пусть покажут это на деле. Это значит арестовать при помощи лиц, на обязанности коих это лежит, разнузданных на язык людей и предать их каре законов, различать из пришельцев людей более скромных от таких, которые заслуживают быть погребенными заживо, и пребыванию в городе первых радоваться, а от вторых освобождать его, изгоняя, выпроваживая, публично оповещая о их изгнании. 23. А способ различения: у кого есть дом, жена, дети и ремесло, тем стоить давать права гражданства, потому что в этом обнаруживается их добропорядочность, а у кого вместо этого средства, поступаются от плясунов, тем предлагать искать для себя другого города, неся плясунов на плечах.

{11 Срв. orat. XI (Antiochic.) § 51, vol. I pg. 453 cf. or. XYIII § 172, vol. I pg. 310.}

24. Ничего нет для нас постыдного в том, чтобы просить от императора этой милости, благодаря коей он будет о нас лучшего мнения, усматривая в постановлении нашем нравы города. Пусть никто не думает, чтобы смертными казнями можно было бы когда-нибудь остановить такие злодеяния. Ведь если бы в казнях было столько силы, не произошли бы ради страха перед ними и те преступления, о которых сейчас идет речь. 25. На самом деле ведутся беседы друг с другом в театре о погибших этою смертью и в то же время новые злодеяния затмевают прежние, так как плясуны сводят их с ума, получив больше влияния, чем прежние, располагая многими людьми, готовыми жизнь свою положить за них. 26. Итак я хвалю нынешний гнев ваш, хвалю вас, когда вы заявляете, что не потерпите, чтобы виновные остались без наказания А если правильны мои соображения о будущем, верю, что не уступлю предсказателям. Ведь эти жестокие люди, о Земля и Солнце, которые поднимали крик, после ванны и обеда, а после попойки погружались в долгий сов, насилу пробудившись, ни друг другу каждый, ни другому не скажут ничего об этом, но и о многих поступках и речи не заходит, и никто никого не злословить и не подвергается злословию, а когда пламя, или туча, или волны уже подошли, с уст не сходят слова Демосфена: «Клянусь Зевсом, надо было сделать то и то, а того не делать». 27. Причина же тому: они ненавидят друг друга и завидуют благополучию друг друга и, если кто выскажет мнение на общественную пользу, всякий предпочтешь лишиться выгоды, чем получить ее благодаря чужой рассудительности. 28. Это и сокрушило сенат и из большего сделало его малым — отсутствие единомыслия, единодушие, общих стремлений, сплоченности, разрозненность, расчленение, то, что в одном много партий, то, что в судах речи оратора молчаливо сказывается порицание со стороны тех, кто не говорить, в выражении лиц их, то, что правитель — наглец имеет избыток панегиристов.

29 Не так было у прежних поколений, но они приступали к делам единодушно и что представлялось полезным, то вступало в силу, а правитель, причинявший оскорбление кому либо, считался оскорбившим целую коллегию, общее звание стояло выше личных претензий друг на друга, и сказав, что то или другое сделают, они то выполняли, что не сделают, не делали. 30. Что же теперь? Вчера я и четверо из них, немного позже полудня, дошедши до открытой галереи, сидя здесь в кампании, беседовали о причиненных нам издевательствах и о том, что будет возмутительно, если мы пропустим их без внимания. Решено было, что нужно созвать совет в здании сената и написать постановления, благодаря коим он будет совершенно свободен от вины. 31. Сказано это было, но выполнено не было. На следующий день я шел в сенат, надеясь застать его заседание, но из них двое явились и остались верны соглашению, двое не явились, уговорив, полагаю, и прочих не являться. Доказательство тому: явившись вечером, они не приводили отговорок, а тех винили. После этого они еще удивляются, если, не делая ничего того, что подобает людям, рассчитывающим одержать верх, легко терпят поражение, и победа принадлежит многим.

32. Итак совет не пожелал помочь себе, когда это было возможно, а тот, кто получил у нас власть, явившись сюда, начало здешней своей деятельности положить наказанием виновных в издевательстве, а последние обнимут колена тех, к кому теперь относятся пренебрежительно. Помогать им несправедливо, но они все равно им помогут.

Против Евстафия, о почестях (orat. LIV)

… 1. После того как я не без успеха, по моему по крайней мере убеждению, побеседовал об этом, давайте, разъясню, каков он был ко мне и в прочих делах, и приведу этих почтеннейших адвокатов, которые дружественно расположены ко мне, к убеждению, что скорее я был лишен внимания, чем сам так поступал.

2. Вернусь немного назад. Не говорю о всем времени с начала, но о том, когда он взял на себя попечение о царском доходе. В это время ночи он трудился над этим делом, а день делил между тем же и моим обществом. Иногда же и больше посвящал времени этому последнему, сочиняя и составляя речи, избирая меня своим судьей, встречая одобрение с моей стороны. Я, действительно, хвалил его, дабы он лучше уходил от меня довольный, чем в огорчении, я думал, что, благодаря такому приему, он достигнет большего успеха. 3. А он за это целовал мои колени и выразил пожелание увидать сына своего в числе моих учеников, говорил, что, если получит эту должность, которую теперь занимает, а была на то некоторая надежда благодаря взяткам, какие он дал лицам, умеющим брать, — так вот он говорил о чрезвычайных почестях, какие окажет мне, о том, что все прежние явит он малыми, покажет прежних правителей неумелыми в оказании почета софисту. Но что же сделал он, вступив в должность? В Финикии, в разговорах с Олимпием, каждый день с уст его не сходили слова: «Увижу ли наконец того мужа? Когда то обращусь к нему с речью, услышу его голос? Мало придется ему бывать дома, большую часть времени будет проводить он в моем обществе, чего я добьюсь не уговором, так хоть принуждением». Ни о чем он столько не говорил, сколько обо мне. Об этом сообщал по возвращении своем Олимпий, это заставляло даже многих посещать меня, чтобы в случае, если, впоследствии, понадобится им в чем-нибудь содействие правителя, получить то через меня, имея возможность напомнить о своих отношениях ко мне. 5. В то время как ожидали, что я получу от него приглашение, так как скороходы встречались друг с другом, одни приходили, другие возвращались и передавали одни другим устные поручения, надежды были таковы, но ни одним скороходом зван я сегодня не был, ни в начале дня, ни в середине, ни поздно вече-ром, ни в пору зажигания огня. 6. Не потратили мы ни той, ни другой части на беседы, серьезные ли, шутливые ли. Но эти беседы ежедневно с тем, с другим. Если даже не раз посетят его во время его занятий делами, последние тотчас отбрасываются и валяются на земле, а посетители удручают слух его неправыми речами, против одних, людей безукоризненных, настраивая его, а к людям подлежащим суду внушая ему благосклонность.

7. А самое главное, в чем можно в особенности усмотреть обиду: Есть у меня сын, совестливый человек, не потерявший этого качества и в своей профессии адвоката, однако не лишенный способности говорить, хотя с меньшим успехом, чем люди, не знающие с шла. Этот человек его и знал, и хвалил, и обещал дать ему видное назначение, если получит этот трон. Я полагал, что, раз он его получил, он подкрепит обещания делом, тотчас вызовешь и предоставить право доступа, прикажет начальнику отряда принимать его и заявить всем риторам, что желал бы каждому содействовать, в чем только может, и чтобы просьбы о том стали для них предметом соревнования. Но ничего подобного, ни больше ни меньше, с его стороны не последовало. Между тем следовало бы, когда он писал ко мне, где-нибудь поминать этого человека в письме, или, если не это, после него приказать приветствовать его и, если он не явился на встречу, вытребовать его, и если он не явился на суде, опять таки вытребовать его. Разве потребовало бы столько хлопот сказать: «Где такой то?» Но даже и мне самому после того он не сказал ничего подобного. 9. А я желал бы, чтобы при всех сын мой был приглашен и, явившись, по вторичному приглашению, от него последовавшему, был в ближайшем его кругу, завтракал с ним, обедал. Это не вызывало бы необходимости угощать всех адвокатов, так как причиной того являлась не профессия его, а обещание того, кто сказал, что почтить меня, как никто другой, так что никому не следует удивляться, если, не пожелав ни от кого другого иметь эту почесть, теперь я желал её.

10. «Однако, говорит он, я через посланного спрашивал, что мешает ему отправлять обязанности адвоката». Не сам ты, однако, послал. С чего бы это? Ты даже не хранил в памяти его имени и не твое не было твоим. Как же же было твоим то, о чем ты даже не подумал? Это, очевидно, вот откуда: Уже спустя много дней, после многих процессов и дел ты не запрашивал об этом его, когда он не являлся, оставив заботу о справках. Но кто то, кому совестно пред учителем за твой промах, сказал, что нужно послать и осведомиться об этом и что он не отстанет от тебя, пока ты этого не сделаешь. Итак ты послал неохотно, а это признак вынужденности.

11. Что это так, ты в том сам против себя свидетель. Дело в том, что ты не мог бы заявить о втором вопросе о том же, через посредство нового лица, после того как он не послушался, сославшись в качестве отговорки на нездоровье, а гораздо больше вследствие уныния.

12. «Однако, говорит он, и письмом я звал, маня его, как помахивают веткой перед овцой, золотом, что зарабатывается от процессов, и вместе спрашивал, не были ли причиною его пренебрежения к вознаграждению из этого источника, большие суммы, перепавшие из какого-либо другого». И здесь у меня тот же довод, изобличающий с равною силою. Ведь и это письмо было письмом не того, кто послал, а того, кто уговорил послать. 13. Кто же это был? Ритор Гераклий [1], женатый на его родственнице и видевший, как мною пренебрегают и как пренебрежение это грозит его виновнику худою славою. Итак, поговорив с кем то из приближенных и сообщив о том, как многие осуждают его действия и как у него нет оправдания перед обвинителями, он выжал из себя эти незначительный слова. 14. И то, что следовало затем, снова делает для меня достоверным заявление, что действительно написал его Гераклий. Именно, когда Кимон не повиновался, так как имел возможность узнать, как это произошло, Евстафий не проявил ни печали, ни гнева, не заявлял, что не потерпит отговорки вымышленной болезнью. Надо было позвать врачей и послать к нему и разузнать, по собственному ли желанию или поневоле отказался он от процессов. Я полагаю, надлежало ему и накричать, и пригрозить, дойти чуть не до ударов. Пригрозив всеми способами, он проявил бы дружбу свою и убоявшийся даже радовался бы этому самому, усматривая в том, как его припугнули, благоволение своего судьи. Но, полагаю, приглашая его, он желал, чтобы зов оказался тщетным и посланные вернулись без успеха, дабы приглашением своим соблюсти видимость человека добросовестного, а благодаря упомянутому результату, остаться в выгоде, не видя того, кого и не желал видеть. 15. Кроме того, когда подведомственный чиновник, говоря о податях, заявил, что за Кимоном есть кое-какие недоимки, при чем он сказал неправду: подать была внесена, когда он упомянул его имя, и представлялся столь побудительный повод спросить: «Где же он? почему не защищает тяжущихся?» не удостоив его ни одного слова, он перешел к другому лицу. Так отменно заботился он о том, чем бы мне угодить.

{1 См. orat. XXYIII (с. Icar. II) $ 9, § 12, vol. III pg. 51, 52, у нас, стр. 118, стр. 119.}

16. Да что удивляться, если я встретил такое отношение по поводу податей? Вчера, говоря, что благодарен мне за сына, преуспевшего в немного дней, он не пожелал отплатить мне, не захотел в своем сыне и из того, что мною сделано для его сына, усмотреть, как мало сам он сделал для моего, признавая справедливым, чтобы мои силы служили на пользу его интересам, а его не были в выгоде моих. 17. Вот в какой мере приближается в справедливости судья наш. Он не мог бы сказать даже следующего: «Ты получил, почтенный, вознаграждение за труды по обучению, так как сын вложил статиры тебе в руку, а педагог сложил серебро к твоим ногам». {2] А между тем мы знаем, множество учителей получили вознаграждение за сыновей от многих правителей, при чем они давали деньги с удовольствием, не раз в храмах, как то подобает, вознесши молитвы о том, чтобы настала та пора, когда понадобится этот расход. А. он. вместо того, чтобы принудить взять и того, кто избегал платы..., желая и и в этом почерпнуть выгоду из своей власти.

{2 О бескорыстии Либания в этом вопросе о гонораре см. Walden. pg. 187.

О трудности получения гонорара см. orat. XXXI (pro rhetor.) § 19, 29 eq., vol. ΙII pg. 139, у нас стр. 223 сл. 227, срв. еще orat. XLIII (de pactis) SS 6 sqq., vol. Ill p. 340—341, orat. LXII S 19, vol. IT, pg. 355.}

18. Но если и не золото и серебро, не послал ли он чего либо из плодов, собираемых в тирской земле, и не обязал ли меня этим? Нет, ни кружки, ни вина, ни масла. Итак пускай не прибегает к отговорке, что не обязан мне, так как платил вознаграждение.

19. Но вся эта ненависть застарелая, скрывавшаяся прочее время, в пору власти выступившая наружу, иначе почему он не попенял мне, когда я не явился в нему спустя столько дней, сколько не пропускал для посещения прочих, и не сказал: «Ты обижаешь меня, не навещая меня, но поступая как с теми, которые в отношениях своих в тебе нимало на меня не похожи». Ничего подобного он не сказал, а с удовольствием, если бы было возможно, сказал: «Лучше тебе, старик, оставаться дома, чем предпринимать такие посещения». 20. Он показал это тем, что без слов заявил о своем намерении обидеть. Именно он преподнес статиры в подарок поэту, оскорбившему в своих стихах состав моих учеников, после тирана [3] поступая одинаково с ним, и сверх того, о тех стихах, которые, как он знал, пользуются наиболее худою славою, заявляя, что в них он превзошел самого себя, при этом глядя на меня одного среди такой массы сидящих гостей, вызывая меня на спор, в уверенности, что немедленно побьешь меня. 21. Затем тот самый, который сказал перед тем, что преисполнен желания сообщить мне нечто о многих делах и послушать меня наедине, после того как я встал с намерением уйти, чуть не стал выталкивать меня своей позою, взором и словами, какие слышались в нем, считая долгим минутное промедление мое для того, чтобы оправить должным образом плащ. И вот тот, кто в Финикии заявлял, что рад увидать наш город не для того, чтобы насладиться не прочим чем, а моим обществом, с удовольствием видел, как я уходил, а те, кто помогает ему, в чем их содействия он желает, остаются сидеть.

{3 Максима, срв. orat. XXXII (de Thrasydaeo) 27, vol. III pg. 161, 1—2, ep. 765. Стр. 179, 2.}

22. Те же чувства обнаруживаешь и следующее. Некто сказал, что Юлиан,—он был из числа тех, что взяли на себя тяжкую повинность устройства состязания на колесницах, продал единственное свое поместье и погрузил в непрерывный плач престарелого отца, прожившего свыше ста лет,—этого то Юлиана [4], когда кто-то сказал, что он везет к Лукиану [5] решение судьи, он заключил в тюрьму, не призвав к себе, не расследовав вины его, не дождавшись доказательств её, не дав возможности оправдаться, но признав достаточным, что кто то из его недругов заявил, будто он действует неправо. Затем, засадив его, он оставил его в заключении и ни значительная часть дня, проведенная в тюрьме, ни наступление, ни окончание ночи, ни прибавка второго дня не положили конца бедствию, при том не смотря на то, что близкий ему человек и стоявшей вне подозрения писал одно длинное письмо за другим, советуя прекратить, чего и начинать не следовало. 23. По-видимому, насилие причинялось одному лицу, на самом же деле страдали законы. Ведь они требуют, чтобы за обвинениями следовало следствие, за обличением наказание, в случае, если истец восторжествует над ответчиком. В данном же случае успеха на стороне первого не было. Как могло то быть, когда и речей не было? Как же мог говорить отсутствующий? Итак, присутствуя, он потерпел бы обиду приказом молчать, а отсутствуя, он был бы уличен.

{4 См. orat. XLVIII (ad senatum Antioch.), v. fin, vol. III pg. 448, 16, «м. у нас, стр. 245.}

{5 См. orat. LYI (с. Luciannm).}

24. рассмотрим и меру наказания. Наказание заключалось в тюремном заключении и приходилось, лежа среди страшнейших злодеев, гибнуть от духоты, от них исходившей, и от трения веревок, плакать самому и слышать от близких о рыданиях жены [6]. Недостаточно, видно, было бы окрика, или угрозы, или распоряжения: «Пусть не входить в сенат, когда происходить заседание сената». Я знаю, что и денежный штраф считается у людей рассудительных менее тягостным, чем тюремное заключение. 25. «Но как бы то ни было, следовало его заключить в тюрьму». Прекрасно; но на один, на два часа, если угодно на срок вдвое больший, что в прежние времена, если приходилось подвергнуться тому кому-либо из сенаторов, считалось и то долгим сроком, большею же частью раньше заключения в тюрьму следовало освобождение, так как подоспевали люди, ограждавшие от вступления в тюрьму.

{6 См. orat. XLY (de vinctis) и у нас примечание на стр. 98.}

26. Но это бывало вслед за преступлениями, здесь же можно ли найти что-либо подобное? Ничего. Если этот чело-век являлся докладчиком Лукиану в особенности о том, что говорилось и делалось в суде, он доносил не о чем либо секретном или таком, о чем следовало молчать, но о том, о чем можно было всем знать, так как секретари объявляли об этом в галерее. 27. И так поступал он и нарушал законы не потому, что ненавидел его, как человека недобросовестного, или неумелого в судебном деле, или дурно к нему относившаяся, но как мне искренне преданная и в услужливости мне опережавшая рабов. 28. За нее, если бы он был и не совсем безупречен, он заслуживал бы мягкая обращения со стороны этого человека. Ведь он знал, что тот близок ко мне и удостоен мною попечения. Евстафий был к тому же в числе людей, оказавших ему некоторое благодеяние, так что он не мог бы отговориться незнанием близости, существовавшей между ним и мною. Он сам раньше, чем оскорблять. меня, выставлял причиною своей помощи ему его угождение мне, говоря об этом не другому кому-либо, а мне самому

29. Также и относительно Каллимаха, который проживал в звании члена нашего сената, но который обеспокоен был вызовом в высший сенат [7] и просил не подвергать его этому [8], т.к., по его словам, и закон того не требовал, будучи властен письмом прекратить неправое требование, он не пожелал, потому, что того весьма желал я. Каллимах этот принадлежишь к кружку близких мне людей, и, помимо способности в области красноречия, пользуется доброй славою и по своему характеру. Так, избегая того, чем мог бы меня порадовать, он делал то, чем, он знал, можно быта меня огорчить.

{7 οεμνοτέρα βουλή, е., столичный, см. примечание у нас, стр. 116, 1.}

{8 Срв. аналогичный перемещения в письмах Либания фр. 802, еик S40. 842. S44 (срв. речь за Фаласая), 878 сл. 920. 943 (о сыне Либания Кимоне) и др.}

30. Да какая надобность тратить время на эти примеры? Постигла меня болезнь в сочленениях и мне была пущена кровь [9], сна не было ни на минуту, беда не меньшая, чем болезнь. Ему это было не безызвестно. Как же могло быть иначе, когда у меня был в обучении красноречию его сын и вполне неизбежно тому говорить отцу о том, что ежедневно происходило? Итак тот мог сообщить, о причине, почему не получил никаких уроков, а он мог слышать это. 31. Как же повел он себя, узнав новость? Испустил ли он вопль соболезнования и послал ли он курьера узнать, в каком я положении? Но он не послал и никого из прочих слуг, никого и из тех, что носят за мальчиком книги. Так отстранял он педагога. Но болезнь предоставила возможность вернуться к занятиям на восьмой день, а он не стал нимало внимательнее, но не послал даже человека сказать хоть то, что рад возвращению моему к преподаванию.

{9 См. orat, 1 (автобиография) § 139. О подагре своей Либаний говорит в письме к Акакию. ер 1380.}

32. Рассмотрим дело еще с другой точки зрения. Какая же это? Моя правая рука была постигнута тем же недугом больше, чем раньше, так что врачи, отказавшись от попытки помочь мне, глядя друг на друга, приходили в уныние. А он знал, до какой степени дошла бедственность моего положения, как раньше, но не послал никого. А когда его знакомые винили его и говорили, что он нехорошо поступаете, проявляя в таких обстоятельствах такое отношение, под их давлением и по их настоянию, он исполнил то, чего не желал. Он посылает сына, чтобы он сказал лучше все, чем то, что подходило к данным обстоятельствами После не приходил ни сын, ни кто-либо из скороходов. 33. А между тем ко многим из прочих людей многие из них спешили ежедневно на быстрых ногах своих, с тем, чтобы и пригласить их, и попенять им, что они не явились, и это не роняло престижа его власти, если же бы ко мне кого послали, оп был бы, знать, тотчас низвергнуть на землю и попран, и не остался бы на своем посту.

34. Он говорит, однако: «Сам пожелав придти к тебе, я встретил препятствие с твоей стороны». Но он не пожелал, а только сказал о том. И что он не желал, тому свидетельством служат упущения его в знаках внимания ко мне, гораздо более мелких. Тот кто не счел меня достойным даже этих, как мог считать достойным столь важных? Так не раз направляясь в ипподром на состязания колесниц, проходя мимо моих дверей и глядя в эту минуту на крышу над столбами, зная, что я лежу и стенаю, лишенный возможности и пищу принимать, и заниматься своим излюбленным словесным искусством, он не потребовал справки, подобающей другу относительно друга, не выразил пожелания получить более благоприятные сведения. А между тем пять шагов [10], и он был бы у меня. Но он не желал, чтобы город знал это, и не послал ничего и никого из почетных лиц, даже никого из биченосцев. 35. Итак через три дня он посылает записку на слоновой дощечке [11] с просьбою позволить ему явиться ко мне, зная, что я не позволю, но желая соблюсти видимость, будто он хотел этого. А я отлично знал его действительный образ мыслей и, оставаясь верным своим правилам [12], не позволял. 36. Я был уверен в том, по крайней мере, что, если бы я и пригласил его, он не явился бы. Ведь если бы он действительно желал того, какая надобность была писать так? К чему о том, что было в его распоряжении, стараться от меня разузнать, надлежит ли ему это сделать? Разве можно было опасаться, что сила его воинов не сладит с привратником. Муселий знал, какого я мнения о подобных посещениях и как тягостны мне такие знаки почета. Но все же, без всякого предупреждения, он явился, вместо слов обратившись прямо к деду. Он хотел придти, не заявлял только о своем желании. 37. Но, полагаю, все это была шутка и повод в смеху для тех, кто проводят с ним большую часть ночи в остротах и непозволительных забавах. от каких кое-кому приходится и жестоко пострадать. Можно убедиться в том, что это так, и из следующая: Он возвращался с какой то декламации, где слушал поэму, и узнав потом, что проходил мимо меня, где-то вблизи по случаю холода гревшегося на солнце, говорил, что обижен теми, кто не сообщил ему о том, тогда же: он бы тогда сошел с колесницы там, где мне пришлось сидеть, и не преминул бы оказать этот знак уважения мне, И вот сделавший такое заявление, после, возвращаясь с декламации ритора, не искал того, не увидать кого он счел для себя обидой.

{10 См. к устройству дома Либания в Антиохии ер. 585 b.}

{11 των έλεφαντίνων срв. δίθνρον γραμματεϊον «диптих» ер. 941.}

{12 μένων ίν τοις εμαντον κανόοιν.}

38. Но все же он утверждаешь, что я не люблю его, хотя он меня любить. Уж подлинно указывает на любовь его поступок с беднягой Домнином [13], что был избить, засажен в тюрьму, лишен помощи, какую давали ему законы, в том числе защитника. Ему и возраст его еще не дозволял судиться, а все же он был и осужден, и арестован, и подвергнуть взысканию, и тщетно взывал он к законам. И вот, когда люди, жалевшие юношу, упрашивали его положить гнев на милость, он обещание дает, а на самом деле остается прежним. Со стороны обманутых новые обещания, но и так они не остановили его гнева. Причина же тому: он знает, что я желал бы спасти сироту, сына друзей моих и рачительного ученика.

{13 См. ниже, § 48.}

39. Так, далее, Ромулу, — это мой сверстник, из состоятельная человека из когда то богатого дома сделавшийся бедняком, — я по обычаю пришел на помощь ходатайством перед правителем, чтобы он не отставал в благодеянии ему от прежних. А он, вняв моему уговору в дав мне эту похвальную милость, после изменил свое отношение и становится одним из противников Ромула [14] и, когда тот требовал суда по предмету его обвинения против него, приказал слугам толкать его и валить на пол. Но те оказались более милосердными, и одно сделали, вытолкали, другого унижения не прибавили. 40. Но, не смотря на то, он желает, чтобы утвердилось мнение, будто он почестями мне превзошел все те, какие оказываемы были мне раньше. Но того не дозволяет Ромул, которого снова заставляют отправлять на кораблях хлеб [15], в то время как его нельзя было в тому принуждать, в виду гнетущей его бедности. Однако он выслушал определенное заявление, что необходимость этого дела все равно заставить отправить хлеб, а меня, к величайшему моему бесчестию, пошлет в Италию по доносу в том, что я пускаю в ход против дома императора гадание [16], желая знать то, чего знать не следовало бы. Он прибавлял к этому, что, если бы я и спасся, путешествие это для меня страшнее смерти. 41. Итак я просил его следовать прежним примерам, которые освобождали Ромула вследствие крайней его бедности. С трудом уступив мне в том и принудительно остановив взыскание, и прекратив настойчивое требование, он тотчас же, на следующий день снова обязал его к тому же, как будто ночь была ему в том советчицей. И второе требование было гораздо суровее первого. Там приходилось слышать угрозы слуг, здесь стоять пред судом, подвергаться окрикам судьи, при чем затылку доставалось от рук сыщиков.

{14 Срв. § 62. 0 Ромуле см. также, ерр. 807. 808. 809, по Seeck'y (S, 452.) 388-го года, где говорится о бедности и о справедливых претензиях хула, судя по 809-му письму, неудовлетворенных и после ходатайств а Либания.}

{15 О литургии οιτηγίας, хлебном транспорте, срв. еще фр. 210 об Антонине, «которого снова заставлять везти хлеб» (σιτηγεΐν), к Евфимию, может быть {Steel-, S. 136), conies largitionnm per Orientem., 360-го r. Ep. 878 о сыне Либания Арабии, который, «убоявшись кораблей, и хлеба, и моря, а также бичевания, сопряженного с званием сенатора,.... одно находит убежище — пояс и пост начальника», 390-го года (Seeck, S. 457). Ер. 1524 о Саприкии, в Галатию, консуляру Леонтию, 365-го г. (Seeck, S. 438). Срв. Waltzing, Corporations romaines II 13.}

{16 Срв. об этом процессе против Либания ер. 764 и ряд других, отмеченных Seeck'ом, S. 446. Срв. еще Seeck, S. 148. В тесной связи с переводимым местом речи стоят начальные слова ер. 764-1 о (Seeck, S. 449, летом 388-го г.): «Я знал, что ты возненавидишь того человека, много делавшего вопросов, против меня направленных, и чуть не ударами принудившего Ромула показать нечто на меня, чем он рассчитывал повредить мне».}

42. Вот другой случай, раньше этого, где опять фигурируют сыщики. Один мим, желая пригрозить продавцам овощей, чтобы они давали ему деньги по его требованию, пустил на них какое то злостное изречение. А он, последовав в этом наущению презренного мима, будто какого либо добропорядочная человека, ночью устроил на этих продавцов облаву, предоставив их погрому воинов. Когда начальник огородников, сенатор, позвал меня на помощь, я явился. Как же не должен был я явиться, когда с их стороны и преступления не было, если они и погрешили в чем-нибудь незначительном, при чем виною были обстоятельства? 43. Итак придверники надеялись, что одно мое по-явление немедленно прекратить ужас положения, а он, когда уже я был в доме, вводить сенатора при криках, потрясающих сердце. И опять десницы сыщиков на затылке. Это было нечто необычное и впервые тобою применявшееся, в случае, если кто-нибудь посторонней являлся на помощь, но вызвавшим гнев был я, чтимый тобою. Ты, в то время, как я тут же сидел, обнажал грудь, плечи, спину, живот несчастных, а одного из них, разложив, истязал бичами, что мне и во сне было невыносимым [17], так что в своем смятении я подносил руку к бьющемуся сердцу. 44. Вот чем угождал он моему зрению и слуху и, когда меня выносили, он отпустил на счет меня слова, наносившие большое бесчестие, не лучше того, какое досталось мне перед моим приходом. О том и другом я узнал впоследствии, при чем некто из моих знакомых и сообщил мне о них, и советовал не посещать его, и не просить его ни о чем.

{17 Срв. речь о заступничестве за Антиоха, orat. XXIX § 12, vol. III pg. 68—69, у нас, стр. 126. Ер. 783, начало: «Знаешь, какое чувство я испытываю перед несчастьем других, и, если увижу кого-нибудь уязвленного судьбою, жалею, и если чем могу облегчить, не колеблюсь». Срв. стр. 75, 2.}

45. То, что сокрушило Юлиана, о котором я все время заботился, как же не сокрушало и не наносило удара моему значению, показывая мое бессилие помочь? Что я желал этого, было, конечно, всем очевидно. Итак этого человека, растратившая то небольшое состояние, каким он обладал, на бега колесниц, на немаловажном посту поставленная попечителем в той административной области, где часть дел приходилось отправлять в городе, часть посещая селения, этого то человека он сам устранил, хотя ни обвинителей против него никаких не выступало, ни действия его не свидетельствовали, взамен их голоса, против него, но потому, что, давно уже жестоко страдая от него, он не смолчал. И он не сообразил, что мне не легко будет снести подобное отношение, не подумал о том, как я не раз заявлял ему, что желал бы этому человеку благополучия.

46. Итав в этом деле оказан ли был мне почет? Или и в деле сына Виза? Его некто оскорбил в чаду гнева, а отрезвев, сам пенял на себя и, пользуясь правом, предоставленным законом хотя бы после множества разобранных судом данных [18], ходатайствовал о превращены обвинения и о том, чтобы никто не принуждал в судебному преследованию. Но он ответил: «Нет, вдвойне преследовать, если ты и не хочешь», желая заполучить в свои руки юношу. Тогда чего только я не высказал? Упустил ли я из виду что-либо из доводов в пользу ходатайства, не потому, чтобы спасал преступника, но чтобы он неправо не подвергся какой-либо беде? Но тот оставался противником закона и своему желанию отдавал предпочтение пред его гуманностью.

{18 τα κεκριμένα срв. § 50.}

47. Хороша эта честь, а кроме неё, и следующая. Я просил его освободить от транспортирования хлеба корабль философа, богам подобного, с богами имеющего общение [19] и дать ему ради меня такую льготу, при чем он сам ни мало не просил меня о том, клянусь богами, ходатайствовать об этой милости. Это было им сделано вследствие обилия судов по отношению ко многим, которые вовсе не отличались от меня какими-либо преимуществами. Но этот корабль, уверял он, нес с собою спасение и императору, и воинам, и городам, что выше всех прочих [20]. И опасность грозила ему не снести головы. Не следовало, видно, мне просить о послаблении, но выступить другому, из тех, кто лестью своею держал его в рабстве.

{19 Фалассия, срв. ниже $ 66. Фидософом он назван и orat. XL (К Евмолпию) § 22, vol. III pg. 289, 11. Срв. речь за Фалассия, у нас, стрр. 180 следд.}

{20 Т.е., Константинополю и Риму, срв. orat. XV (Посольская к Юлиану § 59, vol. II pg. 143, 3.}

48. Ведь и для софиста Домнива, такое ходатайство должно бы было ввести в силу присужденную ему согражданами халкидянами почесть. В действительности то, что было бы справедливо, прилично и обосновано при хлопотах о том другого лица, то являлось несправедливым, постыдным, не имеющим основания, раз оно должно было доставить удовольствие мне.

49. А что догадка моя не лишена основания, в том всякий может убедиться из следующего. Однажды какие то заключенные, устроив при помощи надетых на них цепей пролом в стене тюрьмы, под защитою ночного мрака занялись разбоем. Они нападали на путников, а правитель привлек к ответу тех, кому вверена была охрана двери. Они доказывали, что они не виноваты, так что наказанию не подлежать. Другой правитель — другое следствие, и было признано, что стражи не были соучастниками в деле, на которое отважились преступники.

50. Явился этот, третий, и приступил к расследованному делу, поступая так без всякого к тому полномочия, как и второй. Те, на личность коих он посягал, считая, что я нечто значу у него, явившись ко мне, умоляли меня, а я немедленно его. А он расписывает в преувеличенном виде и подрыв стены, и злодеяния этих людей и как они пишут дерзкие письма и как побег этих негодяев устроен был сторожами. Итак, когда обнаружилось мое бессилие, они прибегают к другому лицу. Тому много слов не понадобилось, и страх был рассеян, и разбойники освободились, оказывается, без всякого ведома сторожей.

51. Но он все же заявляет, что возвысил мое влияние. Где? Когда? Когда декуриона Монима, моего ученика, отца ученика, изводил ударами свинцовых пуль? [21] Вот чем, значить, ты придал мне значения и поставил меня в завидное положение. тем, что прибегал, к моему огорчению, к бичеванию. По твоему, не надлежало в этом соблюдать неприкосновенность личности декурионов. [22] А я, при виде такого наказания, уходил пристыженный, считая, что сам получил удары, если и Монима враги уносили в баню [23]. Тем, кого лечат от такого истязания, не нужен ходатай.

{21 Об этих μολνβδιναι σφαΐοαι, прикреплявшихся к концам плеток для того, чтобы истязание было чувствительнее, см. orat. XIV (за Аристофана.) § 15, vol. II р. 93, 13, orat. ХХѴШ (Против Икария. II) § 24, vol. III p. 57, 19, у нас стр. 122, 2.}

{22 Срв. к этому Против Икария. II-ая, § 23, у нас, стр. 122.}

{23 Срв. в описании истязания Антиоха orat. XXIX §11, у нас, стр. 126, orat. LVII (Против Севера) § 16, у нас, стр. 250.}

52. «Клянусь Зевсом, но за поступок с Монимом он находит себе извинение в своем отношении к софисту Евсевию, не менее меня достойному звания софиста». Но если бы отношение его к последнему и было безупречно, он тем проявлял бы свое издевательство, что вызвал перемену в решении префекта [24], оконченное дело снова возвращал к началу и призывал к борьбе за то, что никакого спора не возбуждало. Следовало, между тем, прибегнуть в чтению важнейших документов, затем, меня запросить о дарованиях Евсевия, наконец, тех других лиц, признают ли они, что писали о. нем четыре постановления. 53. Какая же надобность была внушать им то, чем им предстояло отодвинуть назад окончание дела? К чему подвергать осмеянию и меня, и его? Или он того самого и добивался, чтобы предать нас осмеянию? Это ли сочтет кто-либо за почет? Что же и то сочтет честью, что меня с поношением выпроваживают из суда? 54. Он хотел, действительно, чтобы я ушел, так как ему было бы неприятно видеть меня, но, избегая прямого заявления, что мой уход угодит ему, выставив предлогом путешествие и то, что сейчас же примется за дело, меня поторопил позвать людей, которые меня понесут, и я очутился за воротами, желая почтить его тем, чего требует в подобном случае закон, а он оставался там, стал завтракать и после попойки уснул. Я, между тем, начал уставать, а солнце уже близко к потокам Океана. Итак, утомившись и в виду утомления слуг, я стенал, пока кто то, сжалившись, не сообщил мне о его завтраке и сне. Так отправился я домой, не совсем здоровый.

{24 Здесь имеется в виду praefeotus praetorio Orientis (у Либания ύπαρχος) Татиан, упоминаемый и в тех письмах Либания, где он хлопочет об освобождении софиста Евсевия от неправильная привлечения вновь к повинностям декурионам после того как еще ходатайство антиохийского сената (см. ерр. 789. 825 τιμάται ψηφίομαοιν ahovoiv αύτφ τιμάς παρά τον βασιλέως, ер. 824: τά τη βουλή δόξαντα καΐ τά τω ΰειοτάτω βαοιλεϊ) доставило ему, как лицу, занявшему кафедру риторики, изъятие от них. См. ер. 825, где упоминается о сочувствии Татиана хлопотам Либания об Евсевии. Это было позже, когда в К. П. отправлено было посольство из трех антиохийских сенаторов, см. ХХХII-ую речь» В этой речи Либаний сообщает, как Евсевий сам принамает участие во втором посольстве к императору, организованном в виду того, что «Отечество еще не вполне избавилось от опасности, т.к. к беде, происшедшей вовремя мятежа, прибавилось незавершение того посольства, на которое давно возлагалась надежда», § 2, vol. III, pg. 150, 8—10. Оно отправлено было для принесения императору поздравления с победою над тиранном Максимом, но между прочим имело в виду снова вернуть Евсевия к обязанностям декурионата. Срв. еще к этому orat. I § 258, vol. I pg. 194. О посольстве см. ер. 797а, ер. 825: «Избрав его софистом и послом, не как члена совета, а с тем, чтобы он не потерял того звания (учителя риторики), в каком находился, при чем его красноречие служило на пользу посольству». Срв. Seeck, S. 143—144. Sievers, S. 186, Anm. 99.}

55. Но в деле Дифила, сына Даная, учителя грамоте, обучившего много юношей, — занимаясь тем же, чем занижался и отец, он превосходить отца тем, что является и хорошим поэтом, — вот в чем не почтен ли я? Но о том, что он его выселил из Палестины без .всякой его просьбы, обещав декламации в театрах и деньги от них, и что, привезши его в Киликию, он без всякой помощи с своей стороны вернул его, после того как речей он не произносил, лишь пересчитывал города [25], да уставал от ежедневных расходов, об этом говорить не стану. 56. Но когда я явился как то к нему вечером и, рассказав ему об унынии поэта и о том, как он считает себя обиженным, что не слышит ни того, ни другого распоряжения, надо ли оставаться ему или удалиться, не находя в тому оправдания, — ведь ясно было, что он был неправ, — Евстафий говорит: «Но я дам ему участие в праздненстве и он получит в Дафне слушателем водителя Муз». 57. Обидно и то, что Дифилу приходится довольствоваться пригородом вместо города, но все же он внял моему уговору стерпеть это и ожидал призыва письмом в Дафну после Селевкии. Но тот, насмеявшись над Дифилом, насмеявшись надо мною, предался другой поэме, которой прежде избегал. А Дифила не было нигде, не было и меня. Видно, он считал недопустимым, если Дифилу можно будет говорить Палестине, что у меня есть некоторое влияние, способное оказать помощь другу. Итак он удалился, заявив, что не забудет о возмездии, какому считает себе повинным Евстафия, а мне достаточно показать всем, что и тут я был оскорблен. 68. То, что за тем следовало, то не от меня узнавать, то отлично известно всякому. Бак же иначе, когда это происходило публично, возбуждая общие толки? Еще унизительнее было то, что свершилось дома, т.к. там было больше воли. О том мне приличнее молчать.

{25 Срв. к этому пословичному выражению orat. XXI § 16, vol. И pg. 457, 18 со ς τά γ ε ΰιά πάσης τήζ δδοϋ παραΰέων ήρίθμει.}

59. Но все же он заявляет и клянется, что любит меня и никому не уступить в этом даже из тех, кто представляются чрезвычайно любящими. Но если он, любя, таков, что же нужно считать за его ненависть? Я знаю, что друзья содействуют преуспеянию друзей, а не сокрушают его и стараются из малого сделать их значение большим, а не из большого малым. А этот человек не упустил ничего того, что содействовало бы последнему, и не мог, благодаря богам, успеть во всем, чего желает, но очевидно, желал больше того, что смог сделать. 60· Но все же он говорит, что любит меня больше, чем кто-либо, и душа его превзошла самую природу, и клянется в том в добавок, позволяя себе старую уловку, ложную клятву, как будто бы боги очень далеки от земли и не знают ничего из того, что на ней делается и говорится. А что это так, можно уразуметь из следующего. 61. С тех пор как пришел закон, согласно которому посторонним нельзя вступать в покои наместников, вступил в силу и заграждает доступ [26], туда ежедневно поступают письменные челобитные прочих, при чем письмо заменяет изустную просьбу, но моей никогда. Причина тому та, что тем он предложил посылать и таким образом обходить закон, а мне нет. А между тем, если бы я не внял первому его предложению о том, следовало бы ему во второй и в третий раз настаивать и простирать свое рвение до конца, не останавливаясь даже перед некоторою угрозой, какая может истекать из дружеская чувства. На самом деле, видимо, ради прочих он закон порицает, а насколько дело меня касается, восхищается им.

{26 Срв. речи Либания, LI-ую, К императору, лицах, которые являющиеся завсегдатаями правителей (по описанию § 1—5 этой речи, эти лица не дают покою правителю, с утра отправляясь к нему на дом, остаются там до вечера) и LII-ую, К императору, с предложением закона против тех, кто вхожи в покои правителей.}

62. Что он говорит о своем расположены, а поступает наоборот, показывает и Ромул, которого вновь тянут к повинности. А он знал, что привлекаемый пе отстанешь от меня. Между тем расположенному человеку надлежало не будить дремлющую беду, а усыплять ее, если бы кто и другой будил. Он же на самом деле окружил его людьми, чинящими ему беспокойство, как он мне. Это делается не раз, ежедневно, мешая правильному ходу обучения юношества.

63. То ли поступок расположенного человека, скажи мне, уклоняться от решения судебная процесса, коим, как он знал, он дает мне силу права? А между тем раньше он убеждал меня явиться к нему, пенял мне на медленность и говорил, что закон на моей стороне. 64. Но то объяснилось своекорыстными побуждениями, а это, по завершены того, ненавистью мне. Итак, добиваясь того, он обманывал, обладая, не дозволял мне, но строил козни и лишая меня, дабы угодить льстецам, победы, которая всячески мне принадлежала, до того оттягивал процесс, что о нем месяц не было и слуху.

65. Он слышал, что надлежит освободить одного неправо заключенная, от которого ожидалась польза для сената. Не отпустил. Почему? Потому что напомнил о заключенном я. Но он был бы отпущен, когда бы тоже говорил другой, так как он не так не нужен для интересов Евстафия, как я.

66. Было, как он полагал, снисхождение и в том, что он угрожал Фалассию званием члена совета. Предлог был весьма приличный, что он, обладая произнесенными мною речами [27], не давал их, оставляя жажду неутоленною. А он никогда их не жаждал, а желал представляться жаждущим, может быть, рассчитывая от того на некоторую выгоду для своей славы, как и относительно сына. Говоря о нем то, что приведет его, что пошлет его. по его словам, к лучшему источнику, он держал его в Тире, на худшем, как сам он говорил, красноречии, пока обязанности службы не призвали юношу с братьями сюда. 67. И однако, если бы он обладал, он не жаждал бы, по его словам, моих речей, а если бы не обладал ими, значит, не желал их. Ведь при желании как мог он их не имеет? К чему же понадобилось ему шутить и; притворяясь любителем того, чем пренебрегал, оскорблять угрозой, благородная человека, богов боящегося, к друзьям совестливого, справедливая,' скромного, сдержанная на язык, господствующая над чувственными страстями, из жалости к льстецам столь сторонящаяся лести, а тем. что живут злословием, давая отпор своим молчанием? 68. Ты просил пергамент не для того, чтобы, списав с него, обладать содержащимся в нем текстом, но чтобы иметь самый его. Но это не свойственно поклоннику не ценить предмет страсти хоть на статир. Чем же он обижал, не давая тому, кто отдать не рассчитывал? А желать так приобрести и недорогое всякий готов.

{27 О хранении Фалассием речей Либания см. orat. XLII за Фалассия), SS 3—4, у нас стр. 181 сл.}

69. Каков ты был ко мне, показано моими сообщениями; если многое и опущено, во ясно будет и из следующая.

С теми, кто изобличен в недобросовестном деде уничтожения обязанностей но отношению к учителю, ты живешь вместе, пребываешь в их обществе, проводишь с ними время, поддерживаешь знакомство, обедаешь с ними, пьешь, завтракаешь, и если тут же пожелают соснуть, полная свобода, и никто не препятствует. А разговоры при каждом таком свидании направлены против моего характера, ничего серьезная не содержащее, а удовольствия доставляющие много обеим сторонам, и лгунам, и их слушателю. 70. И все, что им угодно будет, то должно входить в силу, хотя бы я желал обратного. Дело в том, что детей у них нет, а много золота, плода отцовской недобросовестности, судьба же нередко уносит молодых раньше стариков. Таким образом этою угодою он покупает себе выгодное завещание. Такому охотнику, при том всему предпочитающему деньги, естественно мои интересы ничего не значат. 71. Почему же он в этом не признается и не оправдывается так, но же-лает убеждать, явно издеваясь, будто бы не перестает почитать? Он, который через посредство привратника, каковой сообщив ему во многом, вчера сделал то же, при чем этот подражал своему учителю. Как только мошенник этот принял мое письмо, упрекающее в неправом заключении матери и дочери, он прогнал подателя письма, сказа в, что это не мое письмо, а того кто подал его. 72. Вот за каких выдает он этим словом моих слуг, очерняя мою жизнь в их дерзких поступках, чинимых ими, с ведома ли моего или без ведома.

Впрочем допускать подобную ложь с целью устранить какое нибудь бедствие не позорно. Все же это письмо было письмом того, за чье оно выдавалось, мое, который сострадал потерпевшим и был угнетен их положением не менее, чем они . [28]

{28 К характеру Либапия см. выше, стр. 280, прим.}

73. Старик же Евсевий, которому не раз освобождение на завтра обещалось, а на самом деле не исполнялось, чему, по твоему, должен служить, свидетельством? Не тому ли, что мое заступничество за него было ему во вред, в то время как были отпускаемы другие, прибегавшие к помощи иных лиц, слуги коих ходят туда с корзинами и плетушками с рыбой и плодами для справедливейшего.

74. Далее другой, не менее значительный факт. Явившись в совет, чтобы почтить его согласно нынешнему закону, он не позвал меня оттуда, где недалеко я был, зная, что я сижу близко [29], и не смотря на то, что долгие годы были уже свидетелями этого общения со мною правителей будивших сенат, если случится ему задремать. Этот шаг следовало ему предпринять, а не остеречься его и с тем возвратиться. Α ведь было сказано им много, благородных речей, одушевленных желанием поступать по правде. На самом деле, он полагал, что мне, могущему насчитать нескончаемый ряд предков — сенаторов. надлежит отсутствовать наравне с теми, кто явился, откуда неизвестно. И мне кажется, он с удовольствием вызвал бы некоторых из них, меня пропустив, если бы не убоялся чрезмерности обиды.

{29 Разумеется помещение здания сената, где Либаний занимался с учениками, см. orat. XLIII (de pactis) § 19, vol. III pg. 347, 16. epp. 966.986. 995 и дрр.}

75. Далее, в ответ на ходатайства вновь о той же милости, обещав которую не раз, он не оказывал никогда, по благоразумию, как он думал, отлагая, он просил моих речей, конечно, разумея панегирики себе, зная, что я не произнесу из за многого, но доставляя себе тем отговорку в том, что не дал милости, не раз отвергнув ее, и он на словах выдавал себя в самом деле поклонником этих речей, тогда как в действительности до моих речей не было ему никакого дела. А если бы был у него интерес к ним, десять месяцев были бы на них потрачены, а не на тех всем известных людей, на которых теперь они потрачены. В коленях их, в руках их постоянно достойный посмеяния доход их, представления [30], любимые больше произведена Платона. 76. Α нынешняя его претензия, сильная любовь, и его заявление, что его огорчает неполучение речей, не есть любовь, но некто, весьма ценимый тяжущимися вследствие силы своего искусства, взявший жену из дома этих людей и считающий своим долгом оказывать им услуги, замечая, что он увлекается этими интересами, а пренебрегает тем, чем пренебрегать не следует, без малейшего желания с его стороны, под-учил его сказать: «Мне нужно получить речь и было бы для меня большим мщением не получить ее». 77. Таково было то, чего он желал, и таково то, к чему его принудили. Последнее справедливо считать делом не его, а того, кто оказал на него давление, если только он не сумел бы убедить в том, что все это время он спал. Но он не спал, но был, как он ость, он, высказавшийся за осуждение всякого искусства слова.

{30 Срв. orat. LXIV (pro ealtatoribns), vol. IV pg. 420 sq., у нас, стр. 135, примеч. 1.}

78. Он скажет, что и Ромула могло спасти только это. Почему? Ведь если тебе этого не достанется, тебе досталось несомненно нечто другое. Сюда относится то важное приобретение, самому тебе таким представляющееся, не раз поднимавшее тебя с ложа, что сделал твой сын. Далее, разве не следовало оказать этим людям милость, если и нельзя было ничего нового получить? Разве и борцу, который напоминал бы о даре, ты сказал бы это, что он может получить его после второй победы, а то, что им выполнено, не заслуживает почета? 79. Ты дашь, когда я скажу. Что же? разве я уже не сказал? Или то, что тогда было сказано и эффект речи, затмивший всякий восторг всех театров, ничто? А ты тогда признавался, что почтен, как никто, а теперь, будто тебе предстоит, если дать, дать даром, желаешь, раньше, чем дать, получить. Но будучи признателен за то, поспеши отплатой, а если считаешь ту почесть малою и ничтожною, неудивительно, что и этой не придашь никакого значения. Потому для меня неудивительно было бы, если ты, и получив, не дашь. 80. Α доверие к клятвам своим ты сам отнял у себя множеством пренебреженных клятв, так что и тот, кто покупает у тебя правосудие под клятвою твоею, не может быть уверен, но пребывает в страхе, как бы то, в чем дана клятва, не оказалось не выполненным. Итак и в данном случае есть опасение, что от дачи ты уклонишься, а получив и имея в руках, насмеешься.

81. А если следует сказать и о другом, за что надлежало бы мне получить от него нечто из того, что он писал, — а это была пустая болтовня, — я наслышался многого раньше его вступления в должность, многого и во время его управления, что должно было терзать меня,—он с этого на-чал. Это тиранило мой слух, но приходилось выносить и, что всего несноснее, еще и хвалить. Поэтому не приходилось бы ему просить чего либо другого, когда мною сделано нечто, достойное милости его. 82. Но добра мне не оказано никакого ни раньше, ни после, так как и самый процесс, с решением которого я избегал несправедливая наказания, он и не вчинал, и не разбирал, в виду численности и высокого звания моих противников. Права на их стороне не было, но их было много. Численность же страшна шаткой власти, а сильной нет. Вместе с тем ему не было дела до меня, так как он был уверен, что составляет прекрасные речи.

83. Вот каков в отношении ко мне этот хваленый человек. Он сердится, что по случаю отставки его я не пал на землю и не заплакал. Между тем следовало бы, по настоящему, так поступить при вступлении его на должность.

К императору, предложение закона против лиц, вхожих в покои наместников (речь LII-ая)

1. Я выступаю, государь, с целью помочь делу справедливости, в виду того, что длинный ряд лет несчетное число деяний твоих убедили меня в твоем великом о ней попечении. Боюсь сейчас не того, как бы тебе не показалось, будто я докучаю тебе по делу, не заслуживающему серьезного внимания, но как бы ты не нашел, что я поздно докладываю тебе это свое мнение. Ведь если оно и тебе в свою очередь представится полезным, знаю, что ты попеняешь мне, к чему я давно уже не представил его тебе. Но меня все время удерживал некоторый страх, теперь же он не устранен, но остается, однако все же я сладил с ним, сочтя наконец несообразным если не предпочту твое государское дело даже собственной, безопасности; Ведь если я исцелю ту или иную из этих язв, мне достаточно будет того в утешение, хотя бы я чувствительно пострадал.

2. Что» же нуждается в таком врачевании? Два рода войны удручают жизнь людскую. Из них одна происходить в железных доспехах и ведется с внешним врагом, другая заключается в злодеяниях друг против друга у себя дома, при чем людям не совестно того, что они обитают в одном и том же городе и именуют себя согражданами. Далее, у первых в обычае решать распрю путем войск и физической силы, у вторых посредством судов и законов. Легче всякому оберечься от тех врагов, чем этих, которым больше приходится действовать скрытно. 3. Вот почему много мер предупреждения насчет последнего и множество законов древних и новых, вводимых каждым новым царем. Обижаемым убежищем служат донос, жалобы, обличение, наказания. Если лучшим было бы не подвергаться обиде, то вторым является возмездие, чем иной с трудом утопит свою скорбь. Вот эту то помощь, государь, столь превосходную, подобающую и угодную богам, не дают сохранить для нуждающихся в ней некоторые люди. Надлежит их обуздать твоим законом и гневом.

4. Кто же именно эти люди? Те, кто сидят во время процессов около судей, раздвояя слух их, но вынуждая их больше слушать себя, чем защитников, и то тот, то этот привлекая его к себе, при чем они не позволяют ему уследить, на чьей стороне правда, ведут интригу против законов, грозя, что в случае, если их убеждение не подействует, они подвергнуть преследованию не угодившего им человека, и более смелые занимают место на одном с ним кресле, бранят седалище, бранят обстановку судилища, бранят процесс, бранят того, чье звание с ним связано, другие, наполняя покои вечером [1] — скромнее этих, так как воздерживаются от входа в залу суда, но и они поступают беззаконно, предпринимая такие посещения в целях неправды, с тем, чтобы убедить судью в том, чего не могут доказать факты. 5. Следовательно, те делают то же, что последние, но эти не дерзают на поступки тех: они, походатайствовав, уходят, предоставляя снисхождение памяти правителя, а те лично следуют за теми, за кого ходатайствовали и, взявшиеся за их защиту, подают знаки тяжущимся не робеть. Что же это за суд, откуда судебное разбирательство изгоняется? Не думай при этом, что в качестве таковых судей действуют только те двое, кому предоставлена общность трона, но есть ступень с каждой стороны, и с каждого боку еще примыкает по одной ступени. На этих ступенях, имеющихся в таком числе, враги законов добиваются обхода законов, вскакивают, кричать, не скрывая, в чьих интересах явились. 6. Итак, и сами эти люди, и те, дерзость коих не простирается так далеко, стекаются в покои наместника, сами воспользовавшись сном после завтрака, а им его прервавши. Делают они это не криком и не зовом его по имени, — как можно! — но беседуя и болтая так громко, что те уже не могут более спать, как бы сильно им того не хотелось [2]. Итак, пробуждаясь в раздражении, они скрывают свое настроение улыбкою. Остальная часть дня уходить на разговоры о милостях, а на делах, требующих скрепления подписью, подписи руки правителей нет ни на одном, а те, кому нужны такие подписи, голодают, просиживая тут же. 7. Но хочу рассказать тебе один случай, происшедший как то в приемной. Правитель устал раздавать льготы, из коих самые последние в бане [3], а один кто то, которому не удалось это и который желал застать его уже после того, как он разоблачился, раздевшись и внесши грамоту, чернила и перо, ушел, успешно заполнив свое дело среди смеха. вместе с потом унося и грамоту.

{1 Срв. orat. LI, К императору, о завсегдатаям в покоях правителей, § 4 sq.}

{2 Срв. orat. LI §4: «Отправляются туда,тотчас после завтрака, стряхнув сон, какой вызывает прием пиши. И одни, явившись, пока те еще завтракают, сидят внизу, разговаривая так громко, что те слышать. Значит, приходится или вставать из-за стола, не окончив трапезы, или заканчивать ее с чувством стеснения. К этому присоединяется лишение сна. А кому удалось немного соснуть, тех будит крик, который громче окрика педагога, что будит детей». Срв еше orat. II § 8, vol. I pg. 241, 16 sqq.}

{3 Срв. orat. LI § 5.}

8 Эти посещения, государь, сокрушают силу справедливости, облекают мощью неправду и одних избавляют от наказания, других лишают возможности возмездия. Они вырвали из-под плахи многих убийц, многих прелюбодеев, многих грабителей могил, многих лихоимцев, одних не вернувших денег, сданных им на хранение, других долгов, третьих, даже ограбивших, бивших кулаками, пинавших ногами, поносивших бранными словами друг друга, почивших отцов, тех, кто по каждому роду преступлений по справедливости должны бы были подвергнуться каре закона, они спасают, приходят им на помощь, обеспечивают им издевательство над правом. 9. Если кто присвоить себе что-либо из твоего имущества и, проев, будет привлечен к суду, у него не будет недостатка в лицах, которые воспрепятствуют его наказанию, но лишь только направлено на кого либо обвинение, начинается беготня того, кому угрожает наказание, к тому, кто его защитит, в свою очередь последнего к тому, кому предстоит быть судьею, и один оказывается клеветником, хотя он не клевещет, а другой, хотя и недобросовестен, честным. Но спасая многих достойных наказания, не меньшее того число людей достойных жить, так как они живут согласно законам. они губят, и непрестанно превращают состоятельных людей в бедняков, пышных богачей в скромных обывателей, предавая их мукам, одних позора осуждения, других наказания плетьми [4], третьих, того и другого вместе.

{4 μόλυβδος, срв. у нас, стр. 282, примеч. 1.}

10. Итак тебе подобает, государь, положить конец тому злу, которое причиняет незаслуженную погибель и неправое спасение, и тебе не трудно это. Ведь отдать приказ нетрудно. Освободи же души судимых от страха, причиняемого им людьми, искореняющими правду. Он лишает их даже сна, пока они поджидают посещения этих людей чести, благодаря коим даже вполне уверенный в своем деле не может быть покойным. И вот ночь застает его, принося с собою одно из двух, или бессонницу, или сон с тяжкими сновидениями, где раздаются речи против него перед правителем, что заставляют его в тревоге вскакивать. После такой ночи он встречает день в печали, так как страх оставляет рану в его душе. Но надлежит, государь, чтобы подданные и боялись, и не боялись, первое за содеянное ими зло, второе по непричастности своей какому-либо преступлению, а не из-за той или другой личности.

11. Эта мера улучшит, государь, у тебя и положение сенатов. Сейчас, выставив такие щиты, предпочитают лучше жить в свое удовольствие, чем с честью А если не будет у них, кого засылать с изустными ходатайствами, они станут возлагать надежды на свою деятельность. Это же, полагаю, выгода и самих тех, кто живет с честью, вызывать похвалы тем, что соблюдают добросовестность, и не льстить людям, которые будут лгать, но делом стяжать себе доброе имя, не требуя славословий, но получая их благодаря своей ежедневной деятельности. 12. Тот же самый обычай портить лучшие из боевых отрядов, или, если угодно, войско. Воины за небольшую цену приобретают имущество своих соседей, которые не в состоянии вынести непрерывных злоключений. Нет ничего страшного в том, что это станет предметом судебного разбирательства, когда есть люди готовые успокоить того, чей гнев грозить. Будучи же умеренным, воин может служить украшением судье и жить со спокойным сердцем, так как не отчего совести грозить ему.

13. Но поистине величайшее благо для юности воспитание. Α посещать школу опытнейшего учителя лучше, чем такого, который не так много знает. Так вот и этот выбор становится неясным, вследствие того, что помянутые посещения человека, более невежественного, обращают на словах в более мудрого, а более мудрого отодвигают на задний план. А когда заметивший это возбудит протест и раскроет обман, звание правителя дает вес приговору и оказывается сильнее истины, а постановка преподавания страдает.

14. Итак эти правители, принявшие сторону неправых против тех, кто повинуется законам, работают не без успеха. Но как течет труд на полях земледельцев, у которых есть и упряжки, и повозки, и быки, и плуг, вспахивается нива, совершается посев и прочие работы, когда они желают снять жатву или собрать плоды, так и у этих людей, когда они желают снять жатву и собрать плоды. И много этого урожая поступает в ним, подачки эти от тех, кто являются к ним; одни обогащают их трапезу продуктами земли и моря, другие увеличивают их состояние, золото, серебро, одежды. Одно они имеют, другое принимают, третье ожидается к получению. Но ничто их не удовлетворяете и не вызывает их похвалы, но одно лежит, но, на их взгляд, того мало и они требуют новых даров, а не дать нельзя, в видах обеспечения себя в будущем, чтобы, в случае надобности, было кому оказать послабление. 15. Из каких же средств, полагаешь ты, государь, люди, покинувшие свою родину и бежавшие от скудости отцовского дома, явившиеся к нам в изношенной обуви, а иные без такой даже, торгуют пшеницей, строят дома, имеют дела с банкирами, ссужают деньги, всюду поминают о процентах, оставляют детям большие наследства? Всему этому источник суды и проигрыши в них одних, выигрыши в процессе других, незаслуженные для той и другой стороны. Обладая властным словом, благодаря ему, они являются людьми сильными и в городе, и всякая вдова располагает своим имуществом не больше для себя, чем для них. 16. Ремесленники, видя великую силу их, попадают в зависимость от них, попадают в подчинение и слугам их. Последним, в самом деле, дана воля бичевать, заключать в тюрьму, толкать, валить на землю, рвать хитон. И те почетные звания, которые продаются, оцениваются таковыми людьми, и рабами, и господами. А они то дают что нибудь незначительное, то не дают ничего. За-тем, одним забота о пропитании, другим об очень многом. Не имея плотников, если понадобится работа их рук, они таких имеют. 17. Чем следует таких людей и считать, и называть, как не тиранами, не тридцатью, по выражению когда то древних афинян, но в таком числе, что и не сосчитать? Ведь не на то надо смотреть, не занимаюсь ли они акрополей, не окружены ли телохранителями, носят ли одежду правителей, но на то, не сильнее ли они закона в том, в чем содействуют или противодействуют некоторым лицам, не с ведома ли и на глазах их все это происходить. Да и чем тирании превышают их? Ты преобораешь и ненавидишь, государь, не название предмета, а самый факт и истекающие из него бедствия. 18. Этих людей делают тиранами не гоплит, всадник, метатель дротика, лучник, а то, что они руководят правителями и что те, кто посланы на то твоею главою, служат их желаниям. Не раз они выселяли и деревню, притесняемую более значительной, благодаря тому, что последняя дает более высокий подкуп. Так берись за дело, искореняй у нас эти тирании. Не к чему тебе свершать далекое странствование, перебираться через горы и одних побеждать оружием, других убеждением, но, раз решили мы запереть двери правителей, эти люди устранены.

19. Но, возразит кто-нибудь, уже многие годы были свидетелями этих посещений. Зато то же время было свидетелем и беззаконий, какие они вызывали. Итак из-за давности не следует скорее допустить посещения, чем препятствовать им ради притесненных. А тот, кто опирается на давность, как сильное основание, пусть ответит только на один вопрос: Когда бы кто нибудь из богов или людей обещал нам впредь прекратить долгую заразу, разве бы он не принял этого дара из за длительности болезни? Наоборот, следовательно, долгота внушала бы спешить и не медлить, но ухватиться за это благодеяние. 20. Итак, если я выдумываю в своем сообщении о посещениях и в них нет ничего вредного, пусть они остаются. Если же то, что ускользнуло от моего внимания, больше того, что сказано, скорее подобает скорбеть, что они давно не отменены, чем сохранять их из за давности их существования до настоящая времени. В течение последнего, мы знаем, некоторые запирали двери и были признаны гораздо более добросовестными, чем те, кто поступали иначе. Если же давно запирать считается более правильным, чем не запирать, как мы не делаем время после этой речи лучшим, чем прежнее? 21. Что же? При прежних правителях этого не бывало, когда всего один старик разделял трапезу и заботился как о прочей добропорядочности, так и приводил ссылки на древних риторов и поэтов, и было небезопасно выходить из этих границ. Как то явилась и группа философов из Апамеи, глава которой напоминал богов и, побыв немного, удалился. И нынешнему поколению следовало бы иметь на свою долю подобное счастье и я советовал бы привлекать такое приобретение и путем посольств.

22. Но они допускают, что есть люди, которые просят, чего не должно, но утверждают, что они не получат этого немедленно от тех, кого просят. Но если бы власть получали наилучшие люди, готовые из за славы на все пойти, может быть это возражение имело бы смысл. Если же мы знаем, каковы, какого происхождения, откуда являются и как получают власть правители, что удивительная, если они представляют себя в распоряжение ходатаев? Есть такие, которые, если даже с первая раза не уговорят, достигают того молениями, целуя в голову и глаза, хватая руки, припадая к коленам, подбирая всевозможный слова, между прочим и слова Сатира: «Молю, дай мне» [5]. Характер же речи может многая достигнуть, и гнев внушить, и остановить и печаль, одинаково убедить и предпочесть войну миру, и сложить оружие тех, кто кипели яростью друг на друга. И не ошибся бы тот, кто назвал бы слово чародеем, который и невыносимую печаль возвращает к трапезе.

{5 Demosta., de falsa Jegat. § 191, ρ 402,}

23. Так и у этих людей нет недостатка в речах, которые убеждают к уступке им. В числе них обещания отплаты и, как решающий прием [6], та, что страшнее Горгоны [7], — речь, грозящая извергнуть потоки злословия. У некоторых язык остер и они называют его мечем. Да и вообще нелегко не считаться с ними вследствие того, что они на все отваживаются, не останавливаются ни перед чем, а совестливость считают вялостью. Если, таким образом, правитель честолюбив, его побеждают, соблазняя его честолюбие, если он лихоимец, его страхом держать в руках. 24. Итак, если кто с кем вступает в сношения, он может им овладеть. А от кого отстранен. как может он на него напасть? Плохой правитель, конечно, причинить зло, если и никто не будет иметь к нему доступа, а когда посещают его многие, он наделает бед, уступая в одном им, в другом себе, но не столько, сколько из за них. Таким образом невозможно, чтобы посещения не причиняли вреда.

{6 Κολοφών срв. у нас, стр. 242, примеч 1.}

{7 Salzmann, Sprichworter и sprichwb'rtl. Redensarten bei Libanios, 8.20.}

25. Он говорит, что польза есть в этом. так как посетители указывают на то что ему не легко заметить. Что же это? Как может оно ускользнуть от внимания? Как может оно не обнаружиться, когда одно служить предметом предварительного соглашения, дела, касающиеся подати, суда, праздничных зрелищ, другое, непредвиденное, находится в ведении мандаторов и оповещается с разных сторон. 26. Если же нужно иметь и постоянная товарища во всем, на лицо ассессор, который по необходимости привержен к делам. Ведь он знает, что в промахах своих ответит первый. Итак, раз властью руководят два ума, какая еще надобность в других? Ведь и радость усилить, и успокоить уныние мог бы тот, кто чуть не сросся с правителем во едино. 27. Далее, если бы эти люди намеревались преследовать в этом общении благие цели и это предвещали предсказатели, я бы допускал это. Но если дело представляет торговлю и они воспользуются сношениями с правителями во вред, я заявляю о том, как должно быть, а твое, государь, дело, чтобы оно так было. 28. Предположим, если угодно, что не все будут такими, но некоторые и приносящими пользу. Следовательно, если недобросовестных больше числом, правитель будет в общении с дурным элементом в большем числе. Итак, если верно изречение Феогнида и «благородный человек учитель благородных, а низкий, если и застанет какого-либо благоразумного человека, и его сбивает с толку», когда посещения существуют, сильнее, в зависимости от числа, тот элемент, который понижает качества правителя. Итак лучше бы было, чтобы он не имел общения ни с теми, ни с другими, чем чтобы оно принадлежало обоим. Тех, кто поправляют, едва набралось бы двое, а со стороны льстецов, которым числа нет, нет ничего, что бы не встретило множества похвал, в том числе то, что одному Зевсу свойственно было так озаботиться о благе городов, когда он дал правителю эту власть.

29. «Учителям, говорит он, ты не открываешь дверей?» Нет. «Почему?» Потому что знаю, что и те будут делать то же, помогать, враждовать, то и другое вопреки справедливости. Ведь я замечаю, что и они, конечно, страдают тем же недугом корысти и считают счастливыми только тех, кто живет в богатстве, и Креза счастливее Солона. Я уже слыхал, как некто ив них завидовал и кончине Мидаса. Он признавал, что фригиец умер с голоду, но голод был вызван золотом. И Сатиром им овладеть не пришлось [8], чтобы по такому поводу просить об этом, но с раннего утра несутся мольбы их солнцу, а с наступлением ночи к ней о том, чтобы у них было столько денег, сколько у префектов [9], но ни слова, о жене, детях, здоровья и благоденствии. Те, кто составили себе крупные состояния, позволяют не догадываться только, а хорошо знать тех, кто приобрели известность, последовав по пути людей, не принадлежащих к классу учителей, при чем одни сравнялись с последними, другие даже превзошли их.

{8 К мифической истории Мидаса и пленении им Сатира см. Liban. orat XXV (О рабстве) § 25, vol. II pg. 548-549, cf. Xenoph., Auab. I 1, 13. Paus. I 4, 5. Philostr. im. I 22, vita Apoll. YI 27 p. 267.}

{9 οί έπί των δυνάμεων cf. van Herwerden, Lexicon graecum, s. v. δυναμις.}

30. Итак, государь, останови тех, кто нашли доступ. Пусть не ссылаются они на тот довод, что это плата с юношей, труды и занятия красноречием. Если бы это было так, все бы пользовались таким значением из за юношей и занятий. Ведь, полагаю, последнее всем принадлежит, а все же одни бедны, те, кто доступа не получили, и для них большая прибыль пообедать в гостях, а другие числятся в ряду богачей. Вот этим закон пусть скажет, чтобы не искали прибытка, но довольствовались, если никто у них не отнимет их достояния.

31. Если же следует остановить доступ, который бывал, как же допустить тех, которых не бывало? Порицая тех из учителей, которые прибегали к коленам правителей, как предложим мы поступать так тем, кто еще не делали этого, чтобы они пользовались властью правителя в качестве рудников и получали особое положение среди учителей? Ведь и противнику моему в области красноречия [10] не позволило, на сколько возможно было, преуспеть то, что он считал, будто власть и есть, и будет великим источником преимущества Но она не только вред красноречию, но грозила опасность перемены всего строя жизни, имущество расходовалось и приходилось предпринимать дальний путь и шутовством сохранять свое состояние, сообразуясь с характером властителя.

{10 άντιχαθήμενον τοις τον ημετέρου (sc. λόγου) ρεύμαοιν. Для ρεύμα о красноречии срв. ерр. 90 1126. 1211. 1000. 1001. 1590. etc. Oratt. IV 9, XI S 139, LIV $ 66 etc. van Herwerden, s. v.

Здесь разумеется литературный противник Либания ритор Евбул, срв. orat. I § 109, pg. 136, 2 (где то же о нем выражение άντιχαθήμενον) ер. 407 (о άνχίτεγνος). 469 (срв. 292), где речь идет о сманивании ученика Либания. Срв. еще I § 90 pg. 127, 19, $ 114 pg. 138, 15, $ 156, pg. 157,6,, Sievers, S. 69.}

32. «Но если ты и всем преградишь доступ, говорит мой противник, что скажет закон по отношению к врачам, когда тело требует врачей? Не прикажешь же ты тем, кто находится у власти, не хворать». Да, закон скажет: «Ступай тот, кому надо поддержать свое искусство, сядь и говори что нибудь и слушай речи собеседника. Но пусть все, что говорится, относится к недугу и преследует цель сломить его и прогнать. а пригласившего избавить от страдания. А о судебном процессе, победе ли или поражены приговоре пусть речи не будет, пусть не будет речей ни в защиту недобросовестного человека, ни против такого, который ни в чем не погрешил, причем первая внушает кротость, вторая строгость».

33. Знаю это. Много было сказано, много было сделано тем, кто властвовал над недугами, властвовал и над правителями, но своим могуществом он пользовался не по правде. Что не по правде, тому свидетель богатства, превращавшие в бедняков некоторых из лиц, пользовавшихся величайшим доверием во дворце. Ту землю, которую обрабатывал сенат, он запахивал, платя надлежащая цены, иной раз и более высокие, но с такой легкостью, будто бы сны открыли ему клады. Но то было дело не снов, а льготы правителей, во всем ему повиновавшихся; предавая их, он постоянно что нибудь покупал, причем в продаже находить и могилы продающих [11]. И у него имущество увеличивалось, а у судей позор. 34. Итак пускай врач будет лечить болеющего правителя, но пускай это совершается в молчании и в немногих словах делается то, в чем нельзя обойтись без речи. Когда же пускается в долгие рассуждения и входить в область, не согласующуюся с законами, пусть правитель своей миной делает очевидным присутствующим, в чем нуждается в искусстве врача, что, если только явится в качестве врача, увидит больного. Следует распорядиться этим делом π заведующему порядком в резиденции правителя и дворец – кому и заставлять такого врача соблюдать границы.

{11 Для этого места, оставшегося неясным для Reiske, Forster указываем параллель в orat. de patrociniis (XLVII) § 9, vol. III pg 408, 17, у нас, стр. 170.}

35. Что не подобает покоям правителя принимать такие посещения, ты можешь убедиться, государь, и из следующего. Расскажу кратко историю, которая развлечет тебя.

Был как то правителем над Сирией и некоторыми другими провинциями, сын сирийца, сам римлянин, поддерживавший порядок строгостью, не казнями. У него, среди его службы в качестве наместника, ток, бросившийся из головы через горло, повредил как другие органы, так и отнял голос. Когда призванный по случаю этого страдания врач, человек, пользовавшийся громкою славою, спросил что то относительно припадка, тот голосом ничего не ответил, настолько то у него оставалось его, но, раскрыв рот, показал, что требует лечения, дабы врач удалился, совсем не слыхав его, не унося с собою ни словечка из его уст.

36. Вот как далеко простиралось у тогдашних правителей опасение при упомянутых посещениях Но теперь не недуги открывают доступ к наместникам врачам, но первые здоровы, вторые сидят с ними, и речь идет не о состоянии организма, не о том, как поддержать здоровье, но их разговоры в том же роде. Итак я не лишаю правителей врачей, не буду настолько наивен, но требую, чтобы их уста были в подчинении у того, кто предоставить им говорить лишь то, что потребно.

37. «Итак правителям среди их труда мы не соблаговолили предоставить ту утеху, которую доставляют эти посещения?» Какую утеху? От этого труд его усугубляется, так как время, потребное на письменный распоряжения и необходимые дела, отдается другим беседам и для спешных решений вместо большего остается мало времени, так что нередко пора обедать, а они. за письменной работой. 38. Удивляюсь, если и после двухкратной и столь доброкачественной трапезы они представляются кому нуждающимися еще в развлечении, так что, будто бы им и жить нельзя, раз они не будут им располагать, как будто нет у них отдыхов после приема пищи. Да при том и у них, как у нынешних, так и у всех правителей есть минуты отдыха, отвлекающие их от напряженная труда, то состязания коней, запряженных в колесницы, то прелести театральных зрелищ, оборона от зубов зверей людей, вступающих в бой, то песни голосистых юношей вперемежку с попойкой. Нет запрету ни на флейту, ни на свирель, ни на кифару. Есть некоторое развлечение и в игре в кости, вызывающей возбуждение, связанное с удовольствием. Если же нужно какое-нибудь увеселение высшая порядка, есть муза поэтов, есть состязание риторов. Есть ему возможность послушать тех и других в их декламации на тему о его собственных совершенствах, говорят ли они правду, или хотя бы и сочиняют, все же отвлекающей от труда деловой его жизни. Таким образом и в этом доводе посещения не находят себе оправдания.

39. У них наготове довод, который они считают самым сильным: «И сам ты, говорит противник, был в числе посетителей». Совершенно верно, но против воли и тогда, и теперь, но без желания, но восклицая: «О Геракл!» но считая это обстоятельство наказанием, но с недовольством взирая на посланная звать меня, но то оказывая ослушание под той или иной отговоркой, то покупая донесения о том, будто бы меня не застали, свидетелями чему являются те, кто получил. Кто же, однако, столь безрассуден, чтобы покупать нечто, идущее в разрез с его желанием, и желать быть на приеме, а платить деньги, чтобы избавиться от посещения? 40. Ведь никто, далее, не мог бы показать, чтобы я в первый раз незваный являлся вечером к правителю. Но он получал должность, являлся. Один приглашал меня, другой не пожелал того. Что же я? Не привыкши докучать, совестился стучаться в дверь правителя. Итак никто не мог бы уличить меня в том, чтобы я по собственной инициативе совершал такой путь, хотя бы к Кинегию [12], который, лишь только в первый раз у видал меня, сошед с колесницы, чему не было примера. Я мог бы не мало перечислить лиц, не принуждавших меня и не понуждавшихся мною.

{12 Срр. orat. XLIX (ad Theodosium pro curiis) § 3, vol. IUpg. Ш, δ. Sierers,&.2№. В этой речи он является в звании ίου έπί δεήσεων Τίταγμένον— precum arbiter. Syrm. Ερ· I 17, квестор, Seven, 1.1.}

41. «Можно было, говорить противник, будучи приглашённым, сидеть, а ты вставал и шел вслед». Как же мне было не делать так, когда правитель звал и придавал тому большое значение? Не идти было возможно, но не претерпеть никакой неприятности возможности не представлялось. Не царей только гнев силен, но не легко нести на себе гнев и властей ниже царской и многие погибли от такого гнева. Нет ничего легче, как при посредстве доносчика навязать ложную вину, взять в свои руки приговор и предать заключению, а тому, кто распоряжается в тюрьме, отдать некий приказ. 42. Страху перед этим научил меня тот ужас, которого я едва избежал [13], а другой некий родственник мой, жрец философии [14], не мог ускользнуть от него. Наученный тем, что претерпел, я естественно остерегался неприязни всякой власти. Ведь если бы сам я и был для них неприкосновенным, им было в кого метить, одних в стенах города, других, тех, что живут врозь по деревням, и на меня самого покушаться бы не стали, а причинили бы мне скорбь в лице их. А не быть в состоянии помочь своим, но видеть, как их терзают и, кроме горя, ничем не посодействовать, это мука. 43. Итак я соображал сам с собою это обстоятельство и слыхал мольбы тех, кому грозили, не ввергнуть их в пропасть, откуда нет спасения. Очевидно, это для них второе дело [15] и что им нанесут удар как моим приверженцам. Итак, спасая их и о них заботясь, и считая свое мнение справедливым, но вместе с богами уступая необходимости, я шел туда, путь куда причинял мне уныние. 44. Сверх того, я видел, что и отцы передают мне своих детей со словами, что в таких посещениях нуждаются, хотя и соблюдают всячески закон, а помощь прочих тяжка, так как требует вознаграждения. Если бы кто оказал им отпор, заявляя о своем отношении к делу, и притом, когда некоторые учителя не говорили того же тем, кто о том станут просить, от этого моему не пришлось бы идти хорошо. Вот почему я исполнял то, чего не хотел делать. Но я бы этого не пожелал вследствие недовольства, с тем сопряженного и, вследствие того, что душа моя сторонилась от подобной наживы. Итак ничья вражда не подняла бы против меня такого обвинения, но среди множества лжи. против меня направленной, на эту враги мои не отважились. Человеку, вполне неподкупному, какая надобность была бы в этом средстве?

{13 Срв. orat. I § 158, vol. I pg. 157 F. Seeck, S. 210 (Eunap. 480 1mm. XXIX 1, 42. Socrat. Ill 1, 16. Zosim. IT 15, 1).}

{14 Фас rami, π· предположен Forster1а. Срв. ер. 286, где Фасганий, по словам Либания, вырвал город из под кары тогдашнего владыки, страшно разгневанного».}

{15 нет текста сноски}

45. Важным свидетельством сказанного служит то, что делается сейчас. Если бы нравились приемы, я бы не стал заграждать законом двери, впускающие посетителей. Ведь подобно тому, как сильным доказательством любви этих людей к посещениям служит то, что этот закон их огорчает. так признаком моего неодобрения раскрывающим двери служит то, что я добиваюсь от владыки подобного мероприятия.

46. В защиту мою говорит и покойный Кинегий. которого венчают твои похвалы. Возмутившись расторжением и повреждением порядка, определяемого справедливостью, имев возможность, откуда не знаю, познакомиться с этими злоупотреблениями, он приказом запер двери наместников [16] и его мера была правильною, но, по примеру Диомеда, он не довел дела до конца. А таковой заключался в том, чтобы вслед за тем указом явился другой, твой, и чтобы он стал законом. Дело в том, что последний не подвергся бы тому, чему тот, [нарушен не был бы]. А как дело обстоит теперь, лишь только он умер, и приказ его потерял всякую силу.

{16 Кинегий, префект Востока (praefectus praetorio Oiientis), в 388 году 19 марта умерший на этом посту (Mommsen, Chronica minora I 225 Co смерти его Zoeim. IV cap. 45, pg. 202, 12 Mendelssohn). Его преемником был Татиан (Seech. S. 287).}

47. Итак, государь, признав, что слово это принадлежите и тому, и другому, и государственному делу приходя на помощь и друга почитая, установи закон, ничем не менее почтенный, чем те, которые тобою уже установлены. И из тяжущихся давай победу только тем, чья победа определяется правотой их дела. Пусть закон будет содержать и запрещение относительно трапез и попоек и пускай наместник ни к себе не приглашает и не угощает, ни сам спешит на чужой зов. То и другое делается в ушерб справедливости. Тот, кто принимает заздравный кубок. подставляя руку вместе с тем просит льготы, а власть, которая чтит чашу, знает, что поступает несправедливо, а все же соглашается. То же в отношении в другому, к третьему, к каждому то же, и кубок обходить всех, принося с собой барыш. И во время попойки может всякий замолвить такое словечко, возможно это и со стороны сотрапезника. И удовольствие от клеветы не меньше удовольствия от снедей и Дионис распахивает ворота для всяких речей и часы угощения многим наносят беды, когда слова подожгут занимающего трон. Пускай же он ни приглашает, ни угощает, пускай не споспешествует этим продажным людям в том, чтобы им говорить и делать, что пожелают. 48. А о другом и помышляя, мне становится совестно. Наместник едет на колеснице, провожаемый военными чинами и в таком числе, среди подвластного ему населения, не для того, чтобы исправить что либо, в чем замечается непорядок, но чтобы позавтракать и пресытиться вином и мясом. И все зрители шествия знают это и, если есть у них уважение к власти, оно перестает быть таким, как прежде, а когда те возвращаются, уже совсем пропадает, но они становятся посмешищем, от мехов с вином отличаясь только тем, что последние лишены дара речи и не бесчинствуют, у них же язык даже не может оставаться в покое и его болтание вызывает смех. И борьба со сном, пока еще его везут, а по прибытии поражение им и ночь раньше её наступления. Каково полагаешь ты, государь, настроение подчиненных, когда они наблюдают такие сцены? Как могут они соблюдать благоразумие, будучи управляемы пьяницами? Каковы, понятно, речи, таких людей во время угощения их, какая тайна останется у них не выданною? 49. А между тем в прежние времена не так бывало, но один только завтрак вне дома, это у императора, что касается прочего, приходилось видеть только крышу помещения правителя. Никто никаким количеством золота не был бы в состоянии привлечь кого нибудь из правителей к трапезе. Теперь же это доступно и обывателям. Частным лицом является и тот, кто более не занимаете поста, хотя бы он перебывал на многих должностях. А тот, кто заполучил правителя на это угощение, во первых, помрачает достоинство его власти, затем делает себе поел ушным, и ему можно просить обо всем. Итак пускай будет у него беседа с собственным по варом и на счет его похлебки, вкусна ли она или нет. Если же есть у него жена и дети, есть у него сотрапезники, нет еще детей, жена разделяет его трапезу. Если же должность наместника досталась ему раньше брака [17], есть у него, кто станет с ним говорить и слушать его, его ассессор.

50. Полагаю, те, кто так правили, не считали власть своим несчастьем, из за того, что, благодаря ей. не имели сношений со многими людьми. Пусть же и эти не считают, пусть и те, которые утверждают, что для них дорог твой интерес и нимало не поступают согласно твоим интересам, не противодействуют этой речи своим влиянием, но, став счастливыми благодаря тебе, пусть дадут тебе хоть столько, чтобы предоставить тебе установить закон, полезный для всех законов. Итак укрепи твердыню власти и прекрати приказы людей посторонних власти и отними у того, кто не повинуется, его угрозы злословием. Считай тогда, что великая богиня Справедливость, снова цветущая воз дает тебе сторицей.

Надгробная речь Юлиану (orat. XVIII)

1. Следовало бы, слушатели, завершиться тому, что было предметом надежд моих и всех людей, чтобы в настоящее время персидская держава была сокрушена, а земля персов находилась под попечением римских правителей, вместо сатрапов, согласно нашим законам, чтобы храмы наши были украшены добычей, полученной оттуда, а тот, кто одержал эту победу, восседая на императорском троне, принимал приветствия с победою. Вот, что, полагаю, было и справедливым и подобающим, и достойным того обилия жертв. какие он принес. 2. Но как завистливое божество оказалось сильнее надежд, не лишенных основания, и мертвым принесен от Вавилона тот, кому немного оставалось для завершения своих подвигов, слезы пролились из глаз всех обильно и недаром, но воспрепятствовать кончине невозможно, приступим к тому, что одно остается, а ему наилучшее угождение, и скажем несколько слов о его подвигах в собрании других слушателей, раз самому ему не суждено внимать хвале его деяниям. 3. Ведь мы, во первых, поступили бы несправедливо, если бы, в то время как он на все дерзал, чтобы заслужить похвалу, лишали его награды, во вторых, было бы самым позорным поступком не воздать умершему той чести, какую при жизни мы ему оказали бы. Помимо того, что было бы проявлением крайней льстивости, пока жив человек, ухаживать за ним, а об умершем забывать, живым, если и не словом, можно угодить многими другими способами, а по отношению к отшедшим нам остается одно только, славословия и речи, на вечные времена передающие потомству их доблестный деяния.

4. Что до меня, не раз собираясь произнести похвальное слово этому мужу, я всегда находил, что речи мои слабы сравнительно с его деяниями и, клянусь богами, ни разу не почувствовал я досады на то, что доблесть императора-друга побеждает могущество искусства софиста, к нему привязанного. Я считал это общею выгодою городов, что тот, кто получил власть для охраны целой империи, не оставил никому возможности сравняться в своем слове с величием его дел. Но я, который даже одни подвиги, проявленные на побережье Океана, не был в состоянии почтить словом по достоинству, в каком бы очутился положены сегодня, будучи вынужден в одной речи передать и те подвиги, и поход на персов? 5. Полагаю, право, что если бы этот муж, обретши от подземных богов воскресение, дабы быть сотрудником моим в таком слове, незаметно для всех прочих стал сам помощником в моем ревностном труде, и при таких условиях речь не достигла бы точной соразмерности с делами, и лучше была бы, чем теперь, но всего того величия, сколько подобало, все равно не имела бы. Каких же результатов нужно мне ожидать, предпринимая столь серьезный труд без такой помощи? 6. Но если бы не замечал я и прежде, что вы, не смотря на ясное сознание того, как дела побеждают слова, все же довольны моими речами, не в укор было бы мне молчание. Однако, так как и тогда вы немедленно хвалили, и продолжали одобрять их, не находя достаточного оправдался для своего молчания, я попытаюсь исполнить долг справедливости в отношении императора и друга.

7. Немало бывало императоров, душой благородных, но родом незнатных, умевших оберегать свою державу, но стеснявшихся сообщать о своем происхождении, так что и ораторам, их восхваляющим, предстояла задача исцелить эту рану. Но у этого человека нет ничего, что не доставляло бы материала для похвалы. 8. Первым делом, происхождение — дед у него император, который, меньше всего интересуясь наживой, завоевал себе чрезвычайное расположение подданных, отец же — сын императора, брат императора, имевший при этом более права занять трон, чем тот, кто получил императорскую власть, не смотря на то оставался спокойным, поздравлял того, кто взял ее, и продолжал жить с ним бесхитростно и в дружбе. 9. Женившись на дочери префекта [1], дельного, благоразумного человека, к которому проникся уважением победивший его враг, и увещевал своих править, беря с него пример, производить на свет этого наилучшего человека и оказываете честь тестю, его именем назвав сына. 10. И вот Константин умер от недуга, а чуть не весь род, отцов и детей одинаково, обошел меч. Этот же человек и старший брат его от того же отца избегают великого смертоубийства, при чем одного спасла болезнь, которая представлялась достаточно опасной, чтобы окончиться смертью [2], другого возраст, так как он только что был отнять от груди. 11. Тот больше прилежал к другим занятиям, а не красноречию, полагая, что так менее испытает зависти, а этого божество, коему в удел он достался, подвигнуло к любви к речам и он занимался ими в городе величайшем после Рима, внук императора, племянник императора, двоюродный брат императора посещая школу, при чем он вел себя без гордости, без обиды, не желал обращать на себя внимания толпою прислужников и шумом такой свиты. Но был у него евнух, наилучший страж целомудрия, и другой педагог не чуждый образования [3], одежда его была скромна, не было надменности в обращении с другими, но он первый вступал в беседу, не отталкивал бедняка, приходил на приглашение, а до зова ждал, стоял там, где прочим полагалось стоять, слушал то же, что и прочие, уходил вместе с остальными, и ни в чем не искал особливого положения, так что посторонней посетитель, оглядев толпу учеников, не зная, кто они и чьи дети, ни по каким признакам не догадался бы о его высоком звании.

{1 Матерью Юлиана была Базилина, дочь преторианского префекта Аниция Юлиана. Отец Юлиана Юлий Констанций, младший брат Константина В., погиб во время избиения рода в 337-ом г. (Cambr. med. Hist., 63).}

{2 Слова о Галле, использованные Сократом, Н. Eccl. III. 1.}

{3 Мардоний, см. Юлиан, Μισοπώγων, pg. 352 A sq. «Он был евнухом, воспитанным при моем деде, дабы познакомить мать мою с поэмами Гомера и Гесиода» (букв, «провести через поэмы», — т. е., основательно познакомить). По смерти матери (от родов) Юлиан, по его словам в том же сочинении. поручен был евнуху Мардонию на седьмом году. См. еще Socr., Η. Ε ЦП. Sozom., Η. Ε. VII 21.}

12. Однако не во всем был он им ровней: в своей понятливости, в способности воспринять сказанное и удержать в памяти и незнании усталости в труде, он далеко оставлял прочих позади себя [4]. Наблюдая это, я горевал, что не сам бросаю семена в столь даровитую душу. Дело в том, что юноша был в учении у некоего негодного софиста, в награду последнему за его поношения богам, при чем он воспитывал в таком мнении о богах и ученика своего, из за борьбы учителя против жертвенников вынужденная терпеть его низменное искусство речи [5]. 13. Между тем он уже приближался к поре возмужалости и царственная натура его сказывалась во многих заметных признаках. Это обстоятельство лишало сна Констанция, и убоявшись, как бы город значительный, с веским голосом, равняемый с Римом во всем, не был привлечен достоинствами юноши и чтобы не получился результата для него (Констанция) неприятный, он посылает его в город Никомеда, как такой, который не будет внушать тех же опасений, но дает те же средства образования. А он в школу ко мне, уже ведшему там курсы и избравшему этот город взамен другого, город, суливший затишье, взамен того, что изобиловал опасностями [6], не ходил , но не переставал знакомиться со мною, покупая мои речи.

{4 πολν τοις άλλοις ηρός αυτόν Ιηοίει to μέσον —один из обычных способов выражения у Либания, ом. § 196, pg. 322, 17, brat. XX § 23, pg. 432, 4, or. XXI § 14, pg, 456, 19, or. XXII § 31,' pg 488, 5, vol. III pg. 398, 10 vol. V (declamat.) pg. 56, 2.}

{5 Софист Гекеболий, христианин, см. Socrat., Η. Eccl. III 1, и III 23 В первом из этих мест Сократ говорит, что император Констанций озаботился тем, как бы, слушая учителя — эллина, Юлиан не уклонился в суеверие (δεισιδαιμονία). Во втором месте ссылка на слова переводимой речи об ораторском искусстве Гекеболия. См. еще письма Юлиана, адресованные этому его учителю: ер. 19, где в конце Юлиан говорит о том, насколько он дорожит каждым письмом учителя. В ер. 43 император говорит о своей терпимости к христианам и осуждает борьбу между собою еретиков разных толков, при чем они увлекаются, вопреки христианскому учению, материальными интересами.}

{6 Срв. orat. I § 48, у нас, стр. 19.}

14. Причина же тому, что речами моими он услаждался, но избегал отца их [7], была такая: тот дивный софист обязал его многократными и крепкими клятвами, чтобы не бывать ему и не зваться моим учеником, и не записываться в число моих слушателей. 15. Он же пенял на того, кто связал его клятвой, а клятвы не преступал, но в своей жажде моего искусства обрел способ, как и клятвы не преступить, и приобщиться к моим речам, обзаведшись за крупные дары неким передатчиком ежедневных речей моих. И особливо в этом случае он показал степень своих природных дарований. Действительно, отнюдь не посещая моих курсов [8], он оказался в подражании мне более успешным, чем те, кто все время меня слушали, и по туманному пути опередил их на их ярко освещенной дороге обилием плодов ученья. Вот откуда, полагаю, и в речах. им позднее сочиненных, есть что то родственное моему искусству и представлялось, будто он был одним из моих слушателей.

{7 См. Стр. 83, 1.}

{8 ουναμι, Срв. σνψουσία, § 13, обычный термин о куриях, Walden^g. 296. См. of σννονοιασταί ер. 882. ер. 884. 888 ер. 607, 634. 673. 109. 258. 277.}

16. Итак его усердие было направлено на этот предмета, а брату достается участие в императорском сане, на втором месте [9]. Произошло это так. Когда у Констанция завязалась двойная война, сначала персидская, а за нею война с тираном [10]. явилась, конечно, надобность и в соправителе, и Галла посылают из Италии охранять Восток, и то звание. какое раньше принадлежало его отцу, стало принадлежать и ему, (он был братом императора [11])

{9 См. Schiller, Gescn. d. rb'rn. Kaiserzeit II Bd., S. 298.}

{10 Магненций. срв. ниже, § 33. Zosim. Π 45.}

{11 Фраза, не без основания признаваемая О. Гюнтером, Quaest. Amm. critt. Gottingae. 1888 p. 14 (см. у Fdrst§''a9 ad loc,), глоссемой.}

17. Итак тот шествовал, сопровождаемый отрядом телохранителей, и через Вифинию, и братья свиделись друг с другом, но душевного расположения этого мужа судьба брата не изменила и то обстоятельство, что последний был цезарем, не сделалось для него побуждением в нерадивости, но прежнее рвение к речам у него возросло и он удвоил труды, каким отдавался в погоне за ними, полагая, что, если придется остаться в положении частного лица, искусство, это божественное приобретение, заменит для него царскую власть, если же судьба приведет его к скипетру, он украсит императорский сан своим искусством.

18. Вот почему он и светом солнца пользовался для занятий, и огнем с наступлением ночи, и состояния своего не увеличивал, хоть это было для него нетрудно, а душу усовершенствовал. Как то, сойдясь с людьми, изучившими Платона [12], и услыхав о богах и божествах и тех, кто действительно создали весь мир и блюдут его, и о том, что такое душа, и откуда она явилась, и куда она уходит, что ее низвергает в погибель и что возвышает, что тянет ее вниз и что поднимает в высь, что для неё оковы и что свобода, и как возможно одного избежать, другого достигнуть, он омыл соленую влагу слуха пресною водою речи [13] и, истребив все прежнее празднословие [14], ввел в душу, взамен его, красоту истины, как бы в какой-либо великий храм статуи богов, прежде оскверненные грязью.

{12 τοΐζ τον Πλάτωνος γεμονοιν, срв. у нас стр. 53, 1.}

{13 Подлинное выражение Платона в Федре, pg. 243 D.}

{14 О происшедшем в душе Юлиана, в 351–ом году, перевороте, под влиянием знакомства с философом Максимом Эфесским, который принадлежал к направлению неоплатоническому, с его мистикой и глубокой созерцательностью, что повело к полному разрыву Юлиана с христианством, см. у самого Юлиана, orat. VII, Eunap., pg. 474 (ed Didot), биогр. Максима, где престарелый Эдесий направляет Юлиана к ученикам своим, в том числе Максиму. Schiller II 302.}

19. И стал он в этом душевном перевороте иным, а притворялся прежним, так как явиться в истинном свете нельзя было. Эзоп, в данном случае, сочинил бы басню, где не осла прикрывал бы львиной шкурой, а шкурой осла льва. А тот знал, что ведать польза великая, а представлялся таким, как было безопаснее. 20. Когда же всюду разносилась молва о нем, все люди, преданные культу Муз и прочих богов, одни сухим, другие морским путем, спешили взглянуть на него, познакомиться, обменяться с ним разговором. Явившись же, трудно было от него оторваться. Эта сирена приковывала в себе не только речами, но и качествами характера, располагавшими в дружбе. Его склонность в сильное привязанности и прочих приучала так же горячо отвечать на нее, так что, сливаясь в искреннем расположении друг к другу, они с трудом разлучались.

21. Итак он скопил [15] и проявлял всевозможные знания, поэтов, риторов, поколения философов, полноту изучения греческого языка, незаурядное владение другим. А у того (Констанция) была забота об обоих, но со стороны всякого благомыслящего человека выражаемо было ему пожелание, чтобы владыкою государства стал этот юноша, чтобы остановилась погибель вселенной, чтобы предстоятелем недужных стал тот, кто умеет целить такие недуги. 22. Я не сказал бы, чтобы он осуждал эти пожелания, и не позволю себе о нем такого пустословия, но выражусь так, что желать, он желал и сам, но не из пристрастия в роскоши, владычеству и порфире, а дабы собственными трудами вернуть народам то, от чего они отпали, как прочее, так в особенности, конечно, поклонение богам. 23. Ведь это в особенности и удручало его сердце, когда он видел повергнутые храмы, прекращение обрядов, опрокинутые жертвенники, упразднение жертв, гонение на жрецов, богатство жрецов поделенным между людьми, самыми распущенными, так что, если бы кто-либо из богов обещал ему, что восстановление всего перечисленного будет выполнено другими, он, убежден я, настойчиво уклонялся бы от власти. Так стремился он не в господству, а к благоденствию городов.

{15 παντοδαπή οοφία σννειλεγμένη срв. orat. I § 11, pg 86, 3 σννειλεγμένων εις τήν ψνχήν κτέ , перев., стр. 6.}

24. И вот, когда в душах людей образованных зрело это горячее желание, чтобы земля была исцелена волею этого человека, на Галла обрушилась клевета и было найдено письмо, заключавшее самый преступный заговор, и когда оскорбители понесли наказание, — потерпевшему такую обиду не увенчивать их было, — признано было, что потерпевший кару заслужил то наказание, коему подвергся, и он умирал безгласен, так как меч предупредил его оправдания [16]· 25. И немедленно Юлиан был привлечен и оказался окруженным стражей, вооруженной, смотревшей грозно, говорившей резко, своим обращением заставлявшей темницу считать легким наказанием. К этому присоединялось, что его не водворяли в одном месте, а переводили из одной местности в другую, удручая тем его положение. И подвергался он этому, ни в чем не винимый, ни большом, ни малом. Да и как мог он быть виновен, он, который жил больше, чем в трехстах стадиях расстояния от брата и посылал письма, да и то не часто, причем они ограничивались простыми приветствиями? Поэтому и доносчика против него не находилось; однако, не смотря на то, его угнетали, как сказано, заключением, не по чему-либо другому, как потому только, что у обоих был один отец. 26. Итак и в данном случае нельзя не подивиться тому, что он ни казнившему не польстил речью против погибшего, ни речью о нем раздражил того, кто остался жить, но первого чтил, горюя украдкой, а второму не давал повода к казни, как он ни желал последнего. Так превосходно обуздывал он свой язык, при том когда притеснения, каким он подвергался, мало располагали в этому, так что своей выносливостью он заградил уста и самым низким людям. 27. Однако и этого не было достаточно для спасения и не остановил он тем гнев беспричинно раздраженного человека, но увидала его в его невзгоде Ино. дочь Кадма, — супруга Констанция, и его пожалела, а супруга смягчила [17] и многими мольбами убедила послать поклонника Эллады и в особенности ока Эллады, Афин, в излюбленную им землю. 28. Самое это обстоятельство как же непрямо свойство души, явившейся от богов, что, когда ему был предоставлен выбор местности, он не пожелал ни садов, ни домов, ни дворов, ни полей на морском побережья, ни роскоши, к какой открывают возможность многие прочие подобные материальные блага, что все было в его распоряжении в Ионии, но признал ничтожными сравнительно с городом Афины, матерью Платона и Демосфена и прочей многообразной мудрости, эти вещи, каким придают важность? 29 Итак он является туда поспешно, чтобы увеличить запас своих знаний и чтобы вступить под руководство учи тел ей, способных дать нечто больше того, чем он обладал раньше. Но, знакомясь с ними, предоставляя им испытывать себя и их испытывая, он скорее сам поражал их, чем им изумлялся, и он, один из юношей прибывших в Афины. оставил их, скорее сам обучив других, чем усвоив новое [18]. Поэтому вокруг него постоянно видны были рои юношей, стариков, философов, риторов. На него взирали с надеждою и божества, уверенные, что этот человек вернет культ предков. 30. А он был одинаково привлекательным своею речью, и своею застенчивостью: ничего не говорил он без этого румянца стыдливости. Итак его кротостью все пользовались, его доверием наилучшее люда, среди них первым был уроженец нашей страны, единственный среди людей муж безупречный, победивший достоинствами своими всякое злословие [19].

{16 Об обстоятельствах убийства цезаря Галла см. подробное изложение Аммиана Марцеллина, кн. XIV гл. 7, гл. 9, гл. 40, и о самой казни гл. 11, S 23. Что касается клеветы на Галла, могут иметься в виду донесения Констанцию префекта Домициана, гл. 7, 10. Вместе с квестором Монцием, он предан был Галлом в жертву необузданному зверству солдат.

См. еще Зосима, кн. II, 55, где говорится, что Галла оговорили в намерении присвоить себе императорскую власть придворные евнухи. Аммиан, гл. 11,8, говорит о действительном замысле Галла провозгласить себя императором, правда, уже тогда, когда положение стало для него явно опасным.}

{17 Срв. Jul. ad Ata. pg. 273 A, or. 3 p. 118 B. Schiller, И 303, 3. Amm. Marc. XI 2. 7. 8.}

{18 Не так высокого мнения Либаний об афинских учителях, когда, весною 362–го г., заходит речь о посылке туда в ученье сына Акакия Тициана, см. ер. 627: «Из тамошних учителей одни по старости нуждались бы в сне на мягком ложе после сытной трапезы, другим, пожалуй, самим надобны учителя, что обучат их сражаться речами, а не оружием».}

{19 Полагают, что здесь разумеется Максим, философ из Эфеса или из Смирны, учитель Юлиана, Seechs S. 208. Другие думали о Саллюстии (Beiske cf. Jul. ep. 16), Sievers о Цельз, pg. 90 (cf. Amm. Marc XXII 9, 13)}

31. Итак у юноши составилось решение в Афинах прожить и умереть и это представлялось пределом счастья, но так как положение государства требовало второго императора, в виду разорения городов по Рейну, между тем как посылаемые туда военачальники домогались большего, чем следовало [20], на царство вызывается тот, кто занимался философией в Афинах, самыми этими интересами своими внушая наименее опасений человеку, за которым числилось особенно много неправды. Ведь если он стал убийцею отца и братьев, одних давно, других в недавнее время, он все же надеялся. что обязательства останутся нерушимыми и что характер того человека станет выше тех обвинений, какие он мог ему предъявить. 32. расчет призывавшего не был ошибочным, а этого человека ничто не могло бы заставить верить, что почет не завершится для него кознями, — так заставляла предугадывать пролитая кровь—, но так как средств ускользнуть не было, он со слезами призывает богиню и, умолив ее о защите, отправился. Получив же императорский сан, тотчас послан был на подвиг, требующий рук Геракла. Таковы были дела с галлами, что живут на самом побережье океана [21].

{20 Имеется в виду восстание, незадолго до прибытие в Галлию Юлиана, комита и магистра Сильвана, Schiller II 305.}

{21 Юлиан должен был сражаться с аламаннами, завоевавшими и частью разрушившими сорок городов по Рейну, Schiller, II 306. Amm. Marc. ХУИ 2, 4.}

33. Констанций, воюя с Магненцием, отнявшим чужие владения [22], но правившим лично блюдя законы, считал необходимым исчерпать все средства, дабы овладеть этим человеком. И вот он письмами открывает путь варварам в римские пределы, заявив в них о своем дозволении им приобретать земли, сколько только они смогут. 34. Когда это разрешение было дано и письма те отменили условия договора, они хлынули потоком, при отсутствии какого-нибудь сопротивления, — Магненций держал свои войска в Италии—, и цветущие города становятся их полной добычей, деревни разносились, стены низвергались, увозилось имущество, женщины и дети, и люди, коим предстояла участь рабов, следовали за ними, унося на плечах собственное свое богатство, а кто не в силах был выносить рабство и видеть жену свою и дочь в позоре, в слезах был убиваем, и когда наше достояние было перенесено, то, завладевшие землею, нашу запахивали собственными руками, а свою руками полонянников.

{22 В 350 г.. владения Константа, Schiller II, S. 244.}

35. Α те города, которые избежали взятия благодаря крепости стен, земли, кроме самого незначительного количества, не имели и жители пропадали с голоду, хватаясь без разбору за все, чем только можно было питаться, пока число их становилось столь незначительным, что самые города обращались вместе и в города, и в поля, и незаселенная пространства в ограде хватало для посевов. Действительно, и быка запрягали, и плуг влачился по земле, и семя бросали, всходил колос, являлся и жнец, и молотильщик, и все это в пределах ворот города, так что пленных никто не назвал бы более злосчастными, чем тех, кто остались дома.

36. И такою то ценою купив победу, император первое время радовался и торжествовал^ когда же враг был побежден, измена обнаружилась и Рим чуть не вопил, что отсекли ему конечности, не дерзал изгнать ликующие толпы, рискуя собственной жизнью, но потребовал, чтобы шел в поход тот, кого только что привлеки к военной службе из школы, и необычайнее всего было то, что император одновременно воссылал мольбы и о торжестве его над врагами, и о поражении его ими, первое под влиянием стремления вернуть себе землю, второе под влиянием зависти. 37. Я что он именно послал его не менее с целью сгубить его, чем с тем, чтобы он одолел врага [23], он проявил это немедленно и вот в чем. В то время как в его распоряжении было все то количество войска, сколько раньше обслуживало трех императоров, при чем много было и гоплитов, и всадников, из коих самым грозным был отряд, чьи доспехи делали его неуязвимым [24], он велел сопровождать Юлиана трем сотням гоплитов, самых непригодных [25]. Он уверял, что он найдет там воинов в гарнизонах, но последние были из тех, что привыкли терпеть поражения, и не было им иного дела, кроме как отсиживаться в давней осаде [26]. 38. Но ничто из таких обстоятельств не смутило Юлиана и не сделало его боязливым, но тогда впервые взявшись за оружие и приняв участие в войне, при чем ему предстояло выводить трепещущих воинов на привыкшего побеждать врага, он ходил в своих доспехах так, как будто с самого начала обращался с щитом, а не с книгами, и так смело поступал, будто стоял во главе десятков тысяч Эантов. 39. Два условия создавали такую его доблесть. Одно — его образование и уверенность, что замыслы действительнее физической силы, другое — вера в то, что боги — его союзники в войне. А он знал, что и Геракл избег Стикса по благосклонности к нему Афины.

{23 Срв. Amm. Marc. XVI, 11, 13.}

{24 См. Laudatio Constantii et Constants § 69, о персидской коннице и в нашей речи § 265, — о римской в переводимой речи, § 206.}

{25 См. Юлиан, в послании к афинскому сенату и народу, pg. 277D (к 3δ7, 26 Hertlein), и о качествах их, pg. 281 D), orat. XII Юлиану самодержцу, консулу, § 44, pg. 23, 17 «с гоплитами в числе менее четырехсот». Юлиан дает число 360, Zosim. III 3.}

{26 См. то же orat XII § 45, pg. 25, I.}

40. Вот явный признак благосклонности к нему богов с первых шагов. Двинувшись из Италии в средине зимы, когда недолго было бы под открытым небом погибнуть от холода и снега, он пользовался на своем походе такими светлыми солнечными днями, что люди шли, называя время года весною, и раньше врагов был побежден холод [27]. Вот и еще один признак благоприятной судьбы. В то время как он проходил через первый городок той земли, которую брал, венок из ветвей, — много таких на веревках. протянутых от стен до колонн [28], высоко вывешивают горожане [29], — один из тех венков, какими мы украшаем города, отвязавшись, опустился на голову цезаря, пришелся в пору, и клики понеслись со всех сторон [30]. Полагаю, венок предвещал будущие трофеи, то, что он шествует к победе.

{27 Срв. всю постройку автобиографии Либания, orat. I, где все время сопоставляются признаки в жизни автора Судьбы недоброй и Судьбы благоприятной. О времени похода Юлиана из Италии см. и его послание к афинянам, pg. 277 D.}

{28 Дело идет о портиках вдоль улиц. Срв. к этому orat. I § 259, наш перев., стр. 82.}

{29 οι δήμοι здесь скорее в таком общем смысле, срв. Μ. Gelzer, Stndien ζ. byz. Verwaltnng Aegyptens, S. 18 A. 2.}

{30 Описывается въезд Юлиана в Вьенну, Amm. Marc. XV 8, 21.}

42. И вот. если бы пославший разрешил ему немедленно начать действовать и применить в делу свою сообразительность, тамошние обстоятельства тотчас бы переменились. На самом деле Юлиан ничего не имел в распоряжении, кроме собственной хламиды, распоряжались военачальники. Такова была воля пославшего, чтобы одни повелевали, а тот служил им [31]. Но помня об Одиссее и его терпении, он сносил это, между тем вождям угодно было спать [32]. Это способствовало бы усилению противников, если бы с прибытием цезаря они располагали теми же удобствами к тому, что и раньше. 43. Однако, хотя ему не давали действовать, но когда он только обходил племена для обозрения, — одно это было ему предоставлено, — его имя и наружность возымели столько силы, что иной из тех, кто долгое время сидел запертым и исхудал. сделав вылазку, уже брал в плен варвара, пашущего землю у стены, и второй, и третий, и небольшая кучка стариков, отставших от оружия, отразила ночной приступ большего отряда юношей [33]. Последние, притащив лестницы, приставили их к воротам, незанятым людьми, каковым способом они брали большую часть городов, а те, как заметили, пустив в качестве оружия в ход все, что было под руками, на своих дряхлых ногах побежали, возглашая имя цезаря. И старики победили, как воины Миронида, одних убивая сами, другие же погибали, сами бросаясь вниз вверху. 44. В другом месте сделана была вылазка молодых людей на варваров, к чему раньше не было привычки. И одни, обратившись вспять, бежали, а те пресытившись убийством, цезаря не видя, но ободренные тем, что он был недалеко от них. Третьи, собираясь выселиться, прогнав страх из души, оставались. 45. Когда же варвары из густого леса напали на арьергард войска на походе, дело приняло столь счастливый оборот, что те, которые рассчитывали нанести урон, были перебиты, и убившие: во свидетельство своего подвига, несли голову мертвеца, и быта назначена некоторая награда за голову, и явилось сильное соревнование в порубке голов. Стремлением к прибытку этот мудрейший человек очистил души от робости и желание получить внушало отвагу. Те же варвары, которые бежали на острова, образуемые Рейном [34], стали предметом охоты нашим, являвшимся туда вплавь и на судах, а их стадами угощались города. 46. Между прочим, застав из двух самых крупных городов один поврежденным бесчисленными приступами, а другой одним штурмом почти опустошенным и поверженным [35], он одному протянул руку для восстановления и поставил в нем гарнизон, другой же, где все запасы истощились, так что население вынуждено было питаться и тем, что в пищу не допускается, ободрил надеждами на лучшее будущее. 47 При виде этого некий царь значительной варварской трибы явился, неся повинную, что вреда нанес немного, прося о договоре с ним и обещая быть союзником, и так как его предложение признано было приемлемым, заключает мир, — на короткое время сделавшись уступчивым вследствие опасения того, что могло последовать. [36]

{31 Срв. слова Юлиана, в письме к афинянам, pg. 277 D: «….не столько начальником тамошних войск, сколько подчиненным тамошним военачальникам. Им прямо было отписано, чтобы они подстерегали меня не меньше, чем врагов, как бы я не предпринял переворота». Со словами Либания о хламиде срв. слова Юлиана ibid., pg. 278 D. Несомненно, что Либаний прямо цитирует это место послания Юлиана.}

{32 См. стр. 138, 2.}

{33 Amm. Marc. XVI 2, 1, о подвигах отряда ветеранов в Августодуне.}

{34 См. описание переправы на рейнский остров трибуна Байнобавда с его отрядом, частью в брод, частью на щитах и челноках, Amm. Marc. XVI 11. 9.}

{35 Под городом, вполне разрушенным, надо разуметь Агриппину на Рейне (во второй Германии), о возврате которой под римскую власть говорят и Юлиан в письме к афинянам, pg. 279 В (pg. 359, 18 Hertlein и о разрушенном состоянии коей сообщает Аммиан Марцеллин ΧVΙ 3, 1 (и XT 8, 19). Ряд других городов, перечисляемых Марцеллином в конце 2–ой гл., был поставлен в тяжелое положение занятием варварами незащищенной территории вокруг них.}

{36 Здесь можно иметь в виду договор Юлиана с франками, Amm. Marc. XVI 3, 2.}

48. Вот в чем и еще во многом другом возымел он силу на походе своем по стране, еще не достигши власти выполнять все то, что задумает. А когда смещен был полководец, боявшийся врагов и издевавшийся над собственными подчиненными [37], и явился па смену ему чело век, и в остальных отношениях наилучший, и в военном деле опытный [38], и устранена была большая часть помех, тогда то, тогда настала для цезаря пора выказать себя в полной мере. 49. Смотрите сами: в то время как старший счел потребным переправиться за реку против варваров. а младший уже давно пылал к тому желанием, словно конь к бегу, и досадовал на ту неволю, которая его удерживала, Констанций, усматривая, что его войско мало и не под силу ему будет смелое предприятие, посылает отряд вдвое больший, чем его войско, тридцать тысяч гоплитов [39], поставив над ними вождя, который представлялся способным использовать боевые силы. 50. И следовало обоим войскам соединиться, и когда немного оставалось им пройти пути для встречи, старший, побоявшись, чтобы другой не стал участником победы, а вместе с тем считая свое войско достаточным, приказывает с ним не соединяться, а переправиться одному. Но когда он стал наводить через реку понтонный мост, варвары, нарубив лесу, пускают выше моста по течению толстые стволы, которые, сталкиваясь с судами, одни разорвали, другие поломали, третьи даже потопили. 51. Когда таким образом первая попытка расстроилась, он и его тридцать тысяч отступили в поспешном бегстве, варварам же мало было того, что они не пострадали, но, признав момента для себя благоприятным, чтобы предпринять нечто самим, переправившись через реку, они стали преследовать и, догнав, стали избивать, и удалились с пением пэана, и за предприятием следовало у них предприятие, вернее же от слов перешли они к делу. 52. Дело в том, что, когда они были опять дома, а цезарь обильно снабжал укрепления и города хлебом с обработанных ими нив [40], насколько возможно было пользуясь для этой цели руками воинов, он восстановлял поверженные укрепления и собирался быстро извещать императора, зимовавшая далеко от Рейна, о предприятиях врагов, путем передачи сообщений от одного пункта другому — раньше пространность пустыни отнимала сведения о их кознях —, узнав это, что римляне снимают их жатву, враги разгневались, будто у них отнимали отеческое достояние, и послав вестника [41] и через его посредство предъявляя письменный договор, предоставлявшей землю им, утверждали, что он поступает наперекор воле старшего и что он должен или признаться в этом, или оставаться верным письменному документу, или, не желая ни того, ни другого, рассчитывать на битву. 53. А цезарь, заявив, что он явился в качестве шпиона, так как их правитель не позволил бы себе быть столь дерзким, задержал посланца, а сам, припоминая те увещания, какие держали, как он слышал из исторических сочинений, те древние стратеги, и прекрасно понимая, как подобная речь, предпосылаемая боевым действиям, вдохновляет воина в храбрости в битве, сказал слово, которое я с удовольствием внес бы в настоящую свою речь [42], но так как литературный обычай этого не дозволяет, я выразился бы только, что «тем война стала далеко слаще», чем раньше бездействие. 54. И он решил, что каждое крыло должны занять всадники, а центр предоставлен быть гоплитам, лучшие же воины обоих родов оружия находиться вокруг цезаря на правом фланге [43].

{37 Об отставке этого магистра воинов (конницы), не называя его имени, говорит и Юлиан в письме к афинянам, pg. 278 В, отзываясь сдержанно о его неспособности: οϋ σφόδρα επιτήδειος δόξας. Аммиан Марц. дает и его имя, Марцеллин XVI 4, 3 говорит о его позорном поведении, когда он не подал помощи цезарю в опасности. Срв. Asmus. Philol. LXI 579. О. Seeck, Gesch. d. Unterg. d. a. W. IV 256.}

{38 Amm. Marc. XVI 10, 21: «Оттуда он послал на место Марцелла Севера, опытного в военном деле и уже пожилого (у Либания πρεσβύτερος) полководца». См. о нем также в начале 11–ой главы.}

{39 Amm. Marc. XV1 11, 2: «Барбатион, назначенный после гибели Сильвана магистром пехоты, пришел по приказанию императора из Италии с армией в 25 тысяч человек в Равраки» [Аугст близ Базеля], перев. Ю. А. Кулаковского, стр 135 след.}

{40 Срв. Amm. Marc. XVI 11, 11: руками солдат был собран с полей варваров хлеб», и здесь о снабжении провиантом укрепления Трех Табери (Цаберн).}

{41 См. Amm. Marc. ХVI 12, 3, где говорится о посольстве от германцев с их дерзким требованием и о том, что Юлиан задержал это посольство до окончания работ по укреплению лагеря. О. Seech IV 260.}

{42 Такая речь цезаря Юлиана приводится Аммианом Марцеллином, при чем, разумеется, как обыкновенно у историков, всего скорее она, — фиктивная, XVI 12, 9—11.}

{43 Срв. Amm. Marc. XVI 12, 21: «И когда они (германцы) увидали что вся конница, как раньше сообщил о том вышеназванный (см. § 3) перебежчик, выставлена против них на правом крыле» и проч. (перев. Ю. А, Кулаков екаю, стр. 145).}

Требовалось, чтобы это расположение осталось незамеченным врагами, но того не дозволила низость нескольких перебежчиков. Когда же стала происходить переправа варваров, цезарь помешать ей не заблагоразсудил, хотя и была в тому возможность, но и не захотел сразиться, напав на малую часть их, но ринулся на них, когда их было уже тридцать тысяч [44], раньше, чем подошло во много раз большее полчище. Надо заметить, что они решили, как я слышал позже, чтобы не оставался дома никто из способных сражаться.. Достойно удивления и то, и другое, и то, что он не вышел на встречу первым, и то, что принял битву не со всею двинувшеюся массою. Первое не было бы заметным делом, второе сопряжено было бы с величайшим риском, и первое было бы делом человека с душой мелочною, второе — человека безрассудного. Вот почему он не преграждал дороги при переправе количеству, превышавшему, и при том значительно, численность его войска, но остановил своим наступлением дальнейший прилив врагов. 56. Между тем у варваров, все проведавших, храбрейшая часть войска построена была против отборной части римлян, а на правом крыле они поместили вспомогательный отряд, который они спрятали под прикрытием рва [45], заросшего высокою стеною частого камыша, — местность та была болотистой , где засевших было не видно. Однако они скрылись от взоров римлян, стоявших на крайнем левом крыле, но как только последние их заметили, с боевым кличем двинувшись беглым маршем, они преследовали их, подняв их с их места, и привели, благодаря им, в беспорядок около половины варварского войска, так как бегство передних рядов вызывало бегство следующих за ними. 57. Происходить в битве нечто подобное тому, что случилось в морском сражении коринфян с коркирянами. И в этой битве вышло так, что каждая сторона и побеждала, и терпела поражение. Именно верх одерживало с каждой стороны левое крыло, так что правое крыло римлян, окружавшее цезаря, было теснимо, отборные отборными [46]. 58. Даже знаменоносцы, которые наиболее приучены сохранять строй, и те не соблюли обычая. Но как только они подались, цезарь зычным голосом. уподобившись в речи своей сыну Теламона, — тот выразился, что с гибелью кораблей эллинам нет возврата, — сказал, что в случае поражения все города запрутся для них и никто не дает им пропитания, и присовокупил в заключение, что, если они решили бежать, то придется им, сперва его убив, потом уже удариться в бегство, так как, пока жив, он того не допустит, при этом он указываете им на тех из варваров, которых гнали обратившие их в бегство римляне.

{44 Amm. Marc. ΧVI 12, 26 насчитывает 35000 вражеского войска.}

{45 О засаде, но без точного описания её, упоминает и Аммиан Mapцел лин, XVI, 12, 23, о рвах, служивших прикрытием, говорится в 27–ом §.}

{46 Об этом см. я у Аммиана Марц, § 37. Но ободряющая речь цезаря у Аммиана Марц., $ 40, — по содержанию не соответствует ее содержанию у Либания.}

59. Когда же те одно услыхали, другое увидали, и ело вами были пристыжены, а бегству врагов порадовались, они повернули во фронт и снова вступили в бой, и позор этот прекратился, и всякий принимался преследовать врага. Дело дошло до того, что и охрана обоза, что находился на вершине горы, возгорелась желанием принять участие в деле. А когда они устремились и стало очевидно их спешное наступление, они внушили варварам представление о прибыли войска, и никто уже не хотел оставаться на месте. 60. Так равнину покрыло восемь тысяч трупов, Рейн, устилали утопленники, жертвы неумения плавать, [47] у острова реки переполнились трупами, когда победители двинулись на тех, что прятались в лесах. Варварам, и самым далеким, уносимые потоком трупы и доспехи приносили весть о битве. 61. Важнее всего было то, что, устроив облаву на обитателей островов, на этой охоте они захватили с подданными и их начальника [48]. Держа его за руки, не снимая с него оружия, они повели этого чрезвычайно рослого и видного собою человека, обращавшего на себя все взоры своею фигурою и нарядом.

{47 Аммиан Марц. XVI 12,63: «Из аламаннов насчитали шесть тысяч трупов, простертых на поле брани, и целые кучи мертвых тел (срв § 5 о «неумевших плавать») унесла река в своих волнах». То же число у Зосимы III 3.}

{48 Хонодомарий, наружность коего и костюм обращаясь внимание и историка, см. § 24, по Марцеллину, § 58–60, захвачен при несколько иных обстоятельствах Беседа его с Юлианом см. § 65. Поминая о захвате в этой битве варварского царя в письме к афинянам, Юлиан, pg. 279 С, не называет его по имени. Seeck 262 fg.}

62. И вот солнце, что взирало на этот подвиг, закатилось, а этим человеком цезарь, призвав его к ответу в его дерзких предприятиях, восхищался, пока он говорил с достоинством, а когда первые благородные речи он заключил униженными мольбами, проявив боязнь за жизнь и помянув о её сохранении, почти возненавидел его. Однако он не причинил ему никакой беды и не заключил в оковы, в уважение его недавнего высокого положения и в думах о том, сколь много силы в одном дне.

63. Какой из праздников, справляемых у греков, пошел бы в сравнение с тогдашним вечером, когда участники борьбы пили друг с другом, считали друг перед другом, скольких они сразили в бою, и одни смеялись, другие пели,. третьи грозились, а тому, кому не давали есть раны, достаточным утешением были самые эти раны? 65. Ведь и во сне, должно быть, они побеждали варваров и в течение ночи услаждались той отрадой, какую им доставили дневные труды, поздно, да, очень поздно воздвигнув трофей над варварами, и нежданному успеху радуясь тем сильнее. 65. Однако от природы ли трусливых Юлиан превратил в людей доблестных, внушив им отвагу, будто некий бог? А что может быть выше сверхчеловеческого могущества? Но не губила ли благородные натуры низость вождей? А что может быть похвальнее, чем заставить достойных людей выказать силу своих достоинств? Но не бог ли какой незримо облагородил их дух? А что может быть почтеннее, нежели сражаться с подобными союзниками? Ведь и афинянам, полагаю, что они с помощью Геракла и Пана свершили пресловутый подвиг при Марафоне служить в вящей славе, чем, если бы они в силах были свершить его без богов.

66. И вот иной, пожалуй, вслед за столь крупной победой, распустив войско, сам, явившись в город, усладил бы взоры, дал бы отдых душе конными ристаниями и театральными утехами. Но не он. Но знаменоносцев, чтобы они знали, как держаться в строю, он подверг наказанию [49], не отнимая жизни, пощаду от казни даровав им во имя победы, а упомянутого человека, высокого ростом, царя, посылает в качестве военнопленного к Констанцию, вестником собственных невзгод. [50] полагая, что самому надлежит трудиться, а подобные призы уступать ему, Ахилл, уступающей добычу Агамемнону. 67. А тот провел его в триумфе, и величался, и окружал себя славой на счет опасностей другого, [51] так как и того властителя, переправившегося вместе с упомянутым, который увещевал последнего не сражаться, напугав тем, что происходило, он принудил, бежав, попасться в руки Констанция, и благодаря Юлиану, последний стал владыкою обоих царей, при чем один сдался сам, другой был взят в плен.

{49 По свидетельству Зосимы, III 3, 4-5, всадников, виновных в отступлении, Юлиан наказал, водя их по лагерю одетыми в женское платье, «считая для воинов такое наказание пуще смерти.»}

{50 Об отсылке Хонодомария (Хнодомара) см. и у Юлиана, в письме к афинянам, pg. 270 С.}

{51 Слова, получающие особое значение, если сопоставить их со слухами, сообщаемыми Аммианом Марцеллином в самом конце XVI-ой книге его Истории.}

68. Но возвращаюсь к тому, что с ним не произошло того же, что с другими, кто побеждают, кого победы заставляют предаваться удовольствиям и беспечности. Нет, он, после того как предал земле павших в бою, не позволил воинам, как они того ни желали, сложить оружие [52], но считая свершенное дело делом людей, пришедших на помощь собственному отечеству, и полагая, что доблестным людям надлежит сверх того отмстить за то, чему они подверглись, повел их во вражеские пределы, внушая им в своих речах, что остается сделать небольшое усилие, скорее наслаждение, чем труд, так как варвары напоминают раненого зверя, ждущего второго удара. 69. И он не обманулся. После переправы взрослые люди, попрятав в лесах жен и детей, спасались бегством, а он истреблял огнем деревни [53] и вывозил все, что было спрятано, и деревья тому не мешали, и тотчас явилось посольство с речами, выражающими покорность [54] и подобающими настоящему их бедственному положению. Они заключались в просьбе остановить свое наступление и, прекратив истребление, впредь относиться к ним дружественно. Он заключаете перемирие, а сроком его служит одна зима, время года, когда и без без перемирия получишь, пожалуй, роздых.

{52 Срв. Амм. Марц. XVII 1, 2 о преодоленном Юлианом противодействии армии его решению продолжить наступление за Рейном.}

{53 Срв. Амм. Мирц. XVII 1, 7.}

{54 Амм. Марц. XVII 1, 12:… «через посланных просили мира в самом униженном тоне». Срок перемирия у Юлиана десятимесячный.}

70. Столько предоставил он побежденным, а сам не пожелал сидеть сложа руки, но среди зимы, во первых, окружив тысячу фрактов [55], коим одинаково в усладу снег и цветы, в то время как они грабили некоторые деревни, среди коих находилось покинутое гарнизоном укрепление и заперев их в последнем, захватив их голодом, отправил их связанных к главному (императору), [56] вещь самая необычайная, так как у них обычай или побеждать, или пасть на поле битвы. Однако они были связаны, потерпев то же, полагаю, что лаконцы на Сфактерии. Итак император, получив их, называл их подарком и, включив их в составь отрядов, считал что ввел в их число будто башни [57]. Так каждый стоил нескольких человек.

{55 Как установляет Forster. так именно и называл Либаний франков, Φοαχτοι, Laudatio (Joustantii et Constantis, vol. IV, pg 273, IS F, где прямо читаем: Φοακτοι, ο δε υπό των πολλών κέκλ,ηνται Φράγκοι.}

{56 τω ιιείζονι, τ ε. βασιλεί срв. Амм. Марц. XVII}

{57 варвары, истомленные голодовкой и караулами, дойдя до полного отчаяния сами сдались. Они были немедленно отправлены в главную квартиру императора. В предшествующем φρονριον ρημον Либания срв. Амм. Марц. 1, где говорится о двух заброшенных укреплениях.}

71. Так вот каково было одно из зимних его дел. Другое было не менее важным., Когда внезапно целое племя произвело набег на страну, он сам поспешил, с войсками, поставленными для охраны, чтоб самому прогнать нападающих, а те, узнав о его спешном приближении, предупредив его, сами прогнали врагов, с немалыми потерями для последних. Так цезарь одинаково побеждал, и являясь, и намереваясь явиться. 72. И так действовал он, и тогда вставая из за книг, которыми был обложен, а скорее отправляясь в поход на врагов, он и на поход брал их с собою. Действительно, у него всегда были в руках или книги, или оружие, так как он полагал, что образование много помогает в войне и что больше весу имеет государь, будучи способен обдумать дело, чем своим участием в бою. 73. Да и как же, например, не самыми полезными для прочих являются такие меры, как усугубить дарование людей способных почестями за проницательность ума, какие он добывал им от лица, дарующего таковые, и, делать тех, кто грабил достояние врагов, обладателями всего того, что они захватили? Сходна, понятно, с сейчас упомянутою и та мера, чтобы тот, кто доставил голову врага, получал плату золотом за отвагу. 74. Когда же молва разносила по вселенной о том и другом его интересе, всякий воин, ревностный к своему делу, становился его поклонником, и из тех, что занимались в Афинах, люди, сознававшие за собою кое–какие достоинства, отправлялись к нему, как когда то мудрецы в Лидию, к Крезу. Но Солону Крез показывал денежные сокровища, в уверенности, что нет у него иного достояния, дороже этого, а цезарь раскрывал перед пришельцами сокровища души своей, в числе них дары муз и те произведения, которые исполнял царь, воздавая тем почет своим гостям, и которые и сейчас можно приобресть и читать.

75. После того как он уступил такому порыву вдохновения [58] со спутниками Гермеса и Зевса, когда пора года подняла в тому сигнал, он немедленно двинулся в поход и, ударив молнией [59] у реки, так поразил ужасом целое племя, что они просили о переселении, чтобы им войти в состав его царства, считая приятнее родины жить под его властью, и просили земли, и получили, так он прибегал к варварам против варваров, которые считали гораздо доблестнее с ним преследовать, чем с теми 76. И это достигнуто было без боя, узнав же, что они опять переправляются, принудив, за недостатков судов коней и гоплитов перебраться вплавь, он двинулся вперед, одно опустошая, другое присвояя, и никто не препятствовал. Уже поздно спохватились несчастные и стали молить, когда то надобно было сделать до огня. 77. А тот, признав, что наступил день, которому долженствовало залечить бедствия Галлии, сперва отправил их назад с бесчестием, а когда они явились вторично, ведя просителями царей, и скиптроносцы преклонялись до земли, напомнив им о их многих продерзостных поступках и бесчисленных страданиях, ими причиненных, приказал купить мир путем излечения зол, восстановляя города, привозя жителей. 78. Те приняли условия и не обманули, и вот начался под воз лесу и железа для постройки домов, был освобожден от уз для возвращения всякий пленник, задабриваемый тем, кто раньше его бичевал, чтобы он не помнил зла, а тех, кого из взятых в плен не приводили, они показывали умершими, и правда показания проверялась свидетельством отпущенных на волю 79. У воинов Кира море, которое они узрели после множества гор и трудов, вызвало крик и слезы вместе с радостью и участники упомянутых опасностей обнимали друг друга, эти же люди так же поступали, не море увидав, а свидевшись друг с другом, одни при виде близких, избегших рабства, другие, обретя вновь своих и родину. Плакали с ними и все те, кто не принадлежали к их роду, но смотрели они на их объятия и слезы бежали, не те, что раньше, те, давно, проливались при разлуке, эти, теперь, при встрече.

{58 σνναναβακχευσας, выражение, как и следующее несколько ниже άστο άψαςл свойственное цветистому стилю эпидического красноречие, какое древние сравнивали с дифирамбом.}

{59 άστράψας, здесь совершенно сходное описательное выражение с тем, которое в описании того же похода на салических франков в Токсандрию у Аммиана Марц., XYII,S, 4.}

80. Так война и разрознила, и собрала галлов, одна по робости начальников, другая по храбрости таковых. И сенаты наполнялись, и население, и ремесла, и доходы возрастали, и выдача замуж дочерей, и женитьба сыновей, и выезды, праздники и торжества восстановлялись в прежнем блеске. 81. Если бы поэтому кто либо назвал этого человека колонизатором тех городов, он не ошибся бы. В самом деле,одни, исчезавшие, он воздвигал вновь, тем, которые были чуть не в запустении, сохранил жителей и возвратил отсутствие опасения пережить те же ужасы. Итак уже никто из варваров, с наступлением зимы, не выплывал на обычные грабежи, но, оставаясь дома, питались на собственный счет не столько из уважения к договору, сколько из страха войны, так как и тех, кто еще не вошли в договор, ожидаемый страх склонял к спокойствию.

82. Что же происходило во время мира? Он видел в своих расчетах величайший из островов, на какие взирает солнце, тот, что находится на океане [60], и посылает оценщиков того расхода, который по названию расход на воинов, а на деле доход военачальников. Он заставил быть честными тех, которые недобросовестно поступали в этой области управления, но принял и еще одну меру, гораздо белее важную и спасительную для галатов. 83. А именно: в виду того, что, если прежде хлеб с острова шел с моря по Рейну, варвары, с тех пор как приобрели силу, уже не дозволяли этого, грузовые суда одни, давно вытащенные на сушу, сгнили, а плавали немногие, причем приходились разгружать их в гаванях и вместо реки пользоваться для перевозки хлеба телегами, дело его доставки становилось весьма разорительным. Итак, возобновляя прежний способ и считая большим злом, если не восстановит доставку хлеба, [61] как она происходила в давние времена, он быстро подготовил больше судов, чем было раньше, и заботился о том, чтобы хлеб принимала река.

{60 Срв. о Британии Зосима, кн. III гл. 5. «В устье Рейна, на окраинах Германии. а это племя галлов , где река впадает в Атлантическое море, откуда Британия отстоит от побережья на 900 стадий, собрав строительный материал из лесов по берегам реки, он построил суда крупнее просты к челноков, и послав их в Британию, устроил подвоз хлеба. Он устроил доставку его вверх по реке на речных судах, и проч. Seeck, Gcsch IT 268.}

{61 xfj αιχυτιομπία παοαοχεΐν οφαλ κομ,ιδήν Julian, ad Athen., p. 280 С. Выше о постройке фрахтовых судов, в числе 600–т, pg. 279 В. Флоренций не считал возможным устроить доставку хлеба по реке без значительной платы за это варварам.}

84. В то время как он занимался этим делом, подчиненный возбудил преследование против начальника в казнокрадстве и Флоренций в качестве префекта был судьею, и, как человек привычный к лихоимству, и тогда, взяв взятку, из внимания к единомышленнику обратил гнев свой на обвинителя. Когда же не осталась незамеченною его кривда, пошли толки в обществе и молва это стала задевать его слух, он предоставил суд. цезарю [62]. Тот сначала уклонялся, ссылаясь на то, что ему не дано и этого права. 85. Α Флоренций поступал так не потому, чтобы был постановлен правый приговор, но потому, что ожидал, что тот выскажется в его пользу, если даже признает его неправду. Но когда он увидал, что истина одержала верх над угождением ему, он воскорбел душою и, оклеветав человека, с коим был в самых близких отношениях, письмом как подбивающего юношу, вызвал удаление от двора того, кто был цезарю вместо отца. [63] И вот последний опять почтил его речью, которая выражает еще печаль о тогдашней разлуке, и он вместе стенал и в то же время поддерживал связи с остальными властями. Но не изменил благородству своей души от столь тяжких обидь. 87. Не счел он также дозволительным за то, что терпел от упомянутых лиц, заставлять платиться римское господство, но прошел до самого побережья океана и восстановил город Гераклею, создание Геракла. [64] А суда ввел в Рейн, при чем те, от которых ожидали препятствий в том, хоть задыхались от злобы, но не могли заградить пути. Он направлялся, минуя территорию союзных племен, дабы наступая на враждебные племена по их земле, невольно не нанести какого либо вреда [65]. И вместе суда плыли вдоль берегов и войско врагов выступало на встречу, как видно с тем, чтобы остановить их попытку устроить мост 88. Пусть полюбуется тут всякий на нашего искуснейшего стратега, как не было никакого невыполнимого предприятия, легкости коего он не доказал бы. Когда, проходя и осматривая противоположный берег, он заметил место, занятие коего обеспечивало безопасность овладевшим им, тайком оставив несколько судов и небольшую часть войска в одном заливе своего берега, сам он продолжал поход и заставил врагов идти в том же направлении, а вечером, разбив лагерь, дает сигнал тем воинам переплыть и овладеть упомянутым пунктом. 89. И те с уверенностью овладели им, а другие, повернув назад, стали наводить мост, начиная с своего берега и кончая занятой местностью Это внушило варварам представление о нескольких мостах и они стали воображать, что пе замечают множества бед, которые их обступили. И тогда они стали одобрять тех, которые прибегли под защиту мира, и явились, дабы добиться того же, чего они, и на тех же условиях, а он и их землю подвергнув пожарам и опустошению, заключает мир, после того как, наконец, пресытился [66]. И снова последовало освобождение пленных и все прочее, включая и слезы, подобное тому, что было в первый раз.

{62 Об этом и дальнейшем разладе Флоренция с цезарем Юлианом — см. Julian., Athen., pg. 282 С: «немного спустя и Флоренций стал мне недругом из за его лихоимства, коему я противодействовал ер. 17, р. 384 D 5 cf. Asmus, Philol. LXI 581. В словах Юлиана, однако, можно видеть отношение к раздору с Флоренцием из-за сбора полатей в стране, см. Амм. Марц. XVII, гл. 3. О. Seech, IV 269 fg.}

{63 Садутия, срв. Julian, ad Ath. pg. 282 С, где, однако, виновником его удаления является не Флоренций. а Пентадий. Речь по поводу отъезда Садутия, утешающая, к самому себе, дошла до нас, см. orat. VIII. 240.}

{64 Срв. Амм. Марц. ХѴШ 2, 4„ лагерь Геркулеса -, см. Кулаковский, с. 213 пр.}

{65 См. Амм. Марц, XVIII, 2. 7. 9}

{66 У Аммиана Марцеллина обо всем этом предприятии иначе: отряд отправлен был вниз но реке на легких судах с места стоянки всего войска, см. § 11 указ. главы ΧΥΙΙΙ–ой книги.}

90. Когда галаты и окружающие их варвары обменялись друг с другом положением, и одни расцвели, другие пришли в упадок, одни возлежали на пирах, другие лежали, стеная, одни потеряли ту силу, коею мнили обладать всю жизнь, другие вернули себе мощь, какой уж никогда получить не надеялись, и когда все в один голос твердили, что это не столько результат силы оружия, сколько силы его ума, его постигла зависть того, кто обязан был венками ему [68], и он потребовал и вызвал к себе цвет войска, часть, пригодную для службы, а людям, перешедшим потребный возраст и вместо дела лишь увеличивающим численность войска, предоставил оставаться.

{67 Срв. Амм. Марц. там же, в конце главы. - сноски в тексте нет}

{68 Зосима. III 8, 3. «Когда на Востоке, по-видимому, все было спокойно, а успехи цезаря были у всех на устах, Констанций был охвачен сильной завистью. Задеваемый благоденствием в краю кельтов и иберийцев, он вымышлял предлоги, чтобы можно было понемногу и незаметно уменьшить войска цезаря».}

91. Предлогом вызова была персидская война [69] и тот довод, что мир с галатами не требует войска, как будто бы вероломство варваров не попирает с легкостью клятвы, или как будто договор не должен находить себе подкрепление в вооруженной силе. Но, полагаю, он не нуждался в войске больше того, сколько у него было против персов. Ведь достаточно было части его и, не раз собрав его, никогда бы он не вступил в битву, так как решал всегда медлить. 92. Но расчет у него был другой. Он хотел остановить подвиги цезаря и его возрастающую славу [70], а вернее, погубить и ту, которая ему уже принадлежала, направив на него и немногочисленных и ветхих воинов его варварскую молодежь. 93. Он, конечно, полон был желания, чтобы всюду разнеслась весть, обратная тогдашней, что цезарь заперт и в осаде, а враги удержу не знают, но забирают города и снова срывают их до основания, и пашут и засевают чужую землю. Он понимал, видно, что, если тот и искусный вождь, с ним произойдет то же, что с кормчим самого большего корабля, раз он лишен матросов. Ведь и искусство последнего не в силах было бы заменить кораблю целый экипаж. Так император, — куда, как благородно, — завидовал в той власти, которую дал, тому, кто разил варваров.

{69 Амм. Марц. XX 4, 1: «Доблестные дела Юлиана не переставали смущать Констанция среди спешных его сборов к выступлению на Восток».}

{70 «Переходившая из уст в уста молва разносила среди разных пленен и народов славу», Амм., там же.}

94. Итак, попав в безвыходное положение и видя, что и повиновение, и ослушание одинаково влечет за собою гибель, — действительно, и лишение войска обещало убийство врагами, и удержание его при себе то же от рук близких, — наш герой предпочел пострадать, лучше сохраняя покорность [71], чем вызывая нарекание в неповиновении, считая удар от врагов более легким, чем тот, какой грозил нанести ему родственник. Так, предоставил он поступать, как хотят, льстецам старшего государя. Α те, выбирая начиная от самой личной гвардии, и тех, кому цезарь доверял наиболее, перебрали весь состав войска, пока оставили ему гоплитов таких, что могли только молиться. [72]

{71 Амм. Марц. XX 4, 4: Юлиан не возражал, и спокойно подчинился решению верховной власти».}

{72 Подлинное выражение Юлиана, цитируемое Зосимой, III 3, 3.}

95. И тот мирился с положением, не без слез, конечно, но желал сносить это, но когда разбросанные в разных местах гарнизоны стали сниматься с места, отовсюду поднялся к небу вопль бедняков, богачей, рабов, свободных, мужчин, женщин, юношей, стариков, которые считали, что враги чуть уже не вторглись и ожидали, что едва искорененный бедствия разрастутся снова. Особенно же женщины, от которых родились дети у воинов, те, показывая, как прочих детей, так и грудных младенцев и, потрясая ими вместо ветви просителя, молили не предавать их. 96. Когда цезарь услыхал об этом, он увещевал посланцев из Италии уводить воинов по другой дороге, на далеком расстоянии от того города, где он имел свою резиденцию и проводил время. Он боялся, полагаю чтобы они не поступили так, как они, к счастью, поступили в самом деле. А когда те не обращали внимания на его слова, но ввели авангард, с коим связано прочее войско, вся толпа стала молить их оставаться и охранять все то, ради чего они положили столько труда, а воины жалели молящих и были недовольны предстоящим путем. 97. Узнав это, цезарь сказал в их собрании перед городом, с обычного возвышения, речь [73] того содержания, что не приходится выбирать там, где уже состоялось решение высшей власти. В молчании выслушав длинную речь и ничего не сказав в ответ, уже вечером, а точнее около полуночи, надев оружие, воины [74] окружив царский дворец, в кликах своих давали ему высший сан и звание. 98. А он гневался на происходившее, но ничего нельзя было поделать иного, кроме запрещения кому-либо прикасаться к внутренним засовам дверей. С наступлением же дня, выломав двери и обнажив мечи, они повлекли его на помост и произошла долгая борьба между доводами благоразумия и возгласами, при чем он излагал то, чем рассчитывал удержать их, а те хотели одолеть криком. 99. Когда же он уклонялся от золотой диадемы и прибегал к древнему закону, некто, человек высокого роста и превосходный во всех отношениях, став позади его, возлагает на его главу ожерелье, которое носил [76], и ему сообщено было высшее достоинство. Итак, уступив по принуждению и не быв в состоянии остановить кипучий натиск такой массы гоплитов, он на самих давших ему новое звание положил почин проявлению своего повелительного духа. 100. Вместо того, чтобы думать о том, какое дает им вознаграждение, и задабривать их большими подарками, он объявил, что его решение надо считать законом. А решил он, чтобы никого из противников совершившегося переворота не подвергать никакому наказанию, не обнажать на них меча, ни взором не пугать, ни словом огорчать, но как бы обошлись с ними и случае участия их в деле, так отнестись к ним, не смотря на их противодействие ему. 101. А между тем, кто бы не поощрил, напротив, и тех, кто был равнодушен к таким поступкам, но не так он. Он не хотел осквернить своего царства кровью по обвинению в тирании. Поэтому он приказал соблюдать умеренность. И те, кто трепетали, явились снова радостными и ободрившимися, и обступили тронь, признательные за то, что их не казнили. 102. Они отплатили за это неподобающим образом. За благодеяние они не связали [77], по пословице, а захотели убить, внушив надежды тому из евнухов, на главном попечении коего была его спальня. И когда уже убийство приближалось, воин впал в транс под воздействием Аполлона, стал пророчить о предстоящем и призывать толпу на помощь, а та сбежалась и расследовала заговор. А самое важное, что даже тот, кто был в этом пособником, не был казнен. 103. Видя же, что приверженцы императора злоумышляют в его ближайшей среде и иной раз дерзают даже заявлять, что лучше вернуться к прежней власти и отказаться от настоящей, он, признав единственными пригодными советниками в таких обстоятельствах богов, на свой опрос их услыхал, что надо остаться в том положении, какое он занял [78]. 104. Получив же приговор с неба и общий приговор войска, стал посылать по городам начальников, хороших на смену дурным [79], вместо невеж образованных, и собрал войско из людей, доведенных крайностью до разбойничества, тех, которые, поддержав его в его опасном предприятии, потерпев неудачу, заняли дороги, снискивая пропитание преступными доходами. Призвав их в состав войска и дав им разрешение явиться, одних он отвратил от беззаконий, а путников освободил от ужасов. 105. Явившись потом на Рейн и показавшись лично у варваров и вторичными клятвами скрепив договор, он устремился в подневольную борьбу, точнее в преемству скипетра, без битвы, с своим родственником. Ведь он знал, слышав то от богов, что произойдет.

{73 См. речь Юлиана у Амм. Марц. XX 4, 12.}

{74 См. Амм. Марц., XX 12. Сцена бунта рисуется очень сходно с Либанием.}

{75 Юлиан, и при переговорах с Констанцием, Zosim., III 9, 3, готов снять диадему. - сноски в тексте нет}

{76 См. Julian., ер. ad Athen., pg. 284 D ουκ οίδα ούτινος μοι στρατιώτου δόντος μανιάκην περιε&έμην καΙ ηλθον εις τά βασίλεια. Amm. Marc, XX 4, 18: «некто, по имени Мавр, сорвал с себя цепь, которую носил как знаненоносец, и дерзко возложил ее на голову Юлиана»}

{77 Т.е., Юлиана. Пословицу эту см. у Либания ер. 194 άντ ευεργεσίας 'Αγαμέμνονα φασиѵ, полнее ер. 1063 τους άντ ευεργεσίας 5Αγαμέμνονα δήσαντας Αχαιούς.}

{78 Срв. Амм. Марц. XX δ, 10о видении Юлиану во образе Гения государства и словах его Юлиану. Seeck 286 f}

{79 Срв. Socr., Hist. eccl. III 2, 16. pg. 171 A.}

106. Однако я пропустил нечто такое, о чем стоило сказать. В то время как с обеих сторон не мало засылалось посольств, при чем те, что являлись оттуда (от Юлиана), предлагали, чтобы, сохранив свой сан, он на деле не присваивал себе ничего более того, чем владел прежде; а те, что отсюда (из Рима), требовали, что во всяком случае ему должно отказаться от почести и во всех отношениях оставаться на прежнему положении [80], а самому погибнуть, погибнуть большей части войска, близким и друзьям, — для него же мало значила собственная смерть от меча, но представлялось ужасным стать предателем самых дорогих ему людей. 107. Когда дело было в таком положении но Констанций опять обратился к той же хитрости, призывая письмами варваров, как раньше, и прося у них, как милости, поработить римскую землю, он убедил нарушить клятву из многих одного. И этот варваров одновременно грабил, и жил в свое удовольствие на полях, какие получил в вознаграждение [81] и, словно какой безобидный человек обедал в обществе явившихся отсюда военачальников, 108. И на того, который дерзнул нарушить мирный договор, кого имел гостем за попойкой [82], переправившись в его страну, он наложил весьма чувствительное возмездие. Когда же те, кто соблюли обязательства, сбежались в страхе, были сильно пристыжены его проступком и усугубляли клятвы, он взошедши на высокий помост в центре варварской земли, и взирая с высоты на их вождей, стоявших в позе подданных с прочею толпою, припомнив одно, пригрозив другим, удалился [83]. 109. Уже был собран некоторый контингент, не численности, но рвению коего мог любой подивиться. Эти люди обязывали друг друга договорами и обетами, действительно, все средства исчерпать, на все пойти ради победы, а бояться единственно одного позора, какой произойдет от несоблюдения их.

{80 Срв, Амм. Марц. XX 9, 4 (ответ Констанция на посольство Юлиана с извещением о перевороте). О предложении Юлиана Констанцию) Zosim. III 9. 3.}

{81 Здесь имеется в виду царь аламаннов Вадомарий, который в звании дукса управлял после Финикией, Амм. Марц. XXI 3. Seech., 294 f.}

{82 О захвате Вадомария на пиру у нотария Филагрия, впоследствии комита Востока, см. Амм. Марц. XXI 4, 5.}

{83 Срв. речь Юлиана Амм. Марц. XXI, гл 5.}

110. Когда клятва обходила всех, некий муж, вернее же гермафродит, Небридий [84], бывший префектом по назначению старшего императора, стал критиковать то, что происходило, порицал клятву и уклонялся от неё, называя варварами тех, кто ею обязались. Вот как он льстил. Навлекши на себя гнев и руки всех, и быть бы ему, вероятно, и поделом, зарубленным первым, нанесшим ему удар, он был спасен, будто прикрытый облаком, и милосердие на этот раз иной мог бы не одобрить, но так велико у нас милосердие императора. [85]

{84 О протесте префекта Небридия, человека, много обязанного Констанцию; вполне сходно говорит и Амм. Марц. 5, 11.}

{85 Но описанию Аммиана Марцеллина XXI 5, 12, император, к коленам коего припал Небридий, ища спасения от ярости толпы воинов, прикрыл его своим военным плащом (Кулаковский, II, стр. 60).}

111. Итак с этой поры он понесся, подобно бурному потоку, преодолевая постоянно все преграды, опережая занятием мостов, представая пред непредусмотрительным врагом [86], принуждая его отвращать взор, в другую сторону, а сам, подступая ему прямо на встречу, заставляя одного ожидать, а предпринимать другое, когда не видно было рек, пользуясь сухопутьем, а в плаванье пускаясь с немногими воинами, всякий раз, как было можно, предоставляя начальникам сидеть на границах, а самыми городами, над коими они были поставлены, уже владея, действуя убеждением, принуждением, обманом. Таков был между прочим и следующий. Обрядив в доспехи взятых в плен воинов своих солдат, он послал их на крепко огражденный город, а население последнего приняло подходивших воинов за своих и, раскрыв ворота, впустило противника. 112. А самым отрадным было то, что, присвоив прекрасную Италию, присоединив к своим владениям самое воинственное племя, иллирийцев, и много сильных городов и земли достаточно дли большего царства, нигде он не встретил надобности в битве и кровопролитии, но достаточно было для того его рассудительности и общего желания иметь себе владыку. Величайший же подмогой были ему письма труса и изменника к варварам, которые и в плавании, и на походе он прочитывал городам, прочитывал войскам, противопоставляя собственные труды этим бесподобным посланиям. Эти послания тому делали слушателя врагом, а Юлиану прибавляли приверженцев, хотя при этом он вел с собою лишь малую часть того войска, каким располагал тот. 114. Но все же тотчас отложились Македоняне, отложилась и Греция и подхватила тот момент, какого молила у богов молчаливо и без жертвенников, ибо таковых не было. И открыть был, действительно, и храм Афины, и храмы прочих богов, сам император открывал их и чтил приношениями, и сам принося жертвы, и других к тому увещевая [86]. 115. Зная же, что и боги подвергались суду у афинян, он пожелал дать отчет в своих действиях, а Эрехфеидов император ставил судьями, посылая оправдательную речь в письменном виде [87]. Это потому, что он считал выгодой тирана избегать суда, а императора подвергаться отчету в том, что он делал. Мимоходом он своими посланиями положил конец разладу, проникшему в среду священных родов, некоторым образом разбившему город на два лагеря, дабы в единодушии и мирно свершались отеческие обряды богам. 116. И афиняне, спустя долгий промежуток времени, стали приносить жертвы богам и молили богов о том, что последние намеревались даровать и без чьей либо молитвы, а Юлиан шел вперед, разбив свои силы на три части, и при том не смотря на то, что Фракия была занята противником. Он надеялся, что с этим справится тотчас, а явившись на Босфор, остановить переправу других сил. 117. А к нему между тем, уже мчали кони из Киликии вестников с сообщением о кончине при Кренах старшего императора, коего, пока он грозил пуще Ксеркса и придумывал, как поступить с личностью врага, — он раньше, чем схватить, воображал своего супостата уже в своих руках, — Зевс, по Софоклу, «великий ненавистник хвастливых речей горделивого языка» [88], сковав недугом, унес. 118. И вот прочим весть эта представлялась вымыслом, обманом и хитростью, которой нельзя доверять, а он, потребовав книгу из какого то ларца, показал предсказание, которое весть эту предваряло за много времени и ею подтверждалось, и что они шли, как посланцы бога, обещавшего ему победу, незапятнанную кровью, и увещающего торопиться, дабы кто-нибудь не дерзнул, в виду дальнего его отсутствия, захватить царскую власть. 119. Итак, прочитывая то предсказание и видя, что воина получила такое превосходное и дорогостоящее разрешение, и слыша о кончине человека, который питал против него злобу дикого кабана, он не обратился к пиру, попойке и удовольствиям с мимами, но в момент, когда пророчества исполнились, земля и море достались во власть ему, никто не оказывал сопротивления, и все признавали, что весь мир принадлежит/в одному, когда ничто не вынуждало его делать что либо вопреки своим желаниям, и все дворцы растворились для него, он ударился в плач и слезы катились на оракул. 120. И ничего не было сильнее природных привязанностей, и первый вопрос труп, и где тело и оказываются ли ему должные почести. Так был он порядочен в отношении к тому, кто готов был с ним поступить на манер Креонта [89]. И на этом, в заботах об отшедшем, он не остановился, но спустился в гавань великого города, собрав всю толпу и, пока еще его везли по морю, рыдал. Он дотронулся руками до гробницы, сбросив все инсигнии царской власти, кроме хламиды, не желая осуждать мертвого за замыслы его души.

{86 ηα&ενάονοι, см. наш перев,, стр. 138, 2.}

{86 См. письма, отмеченные у нас, стр. 41, 2, orat. 1 121.}

{87 Срв. Juliani ер. ad senatum populamque Atb.}

{88 SophocL, Antig., 127.}

{89 Срв. Софокл, Antig., ѵ.ѵ. 198 sqq.}

121. Когда же тот был почтен подобающими почестями, он начал с обрядов богам города, совершая возлияния на глазах всех, радуясь тем, кто следовал его примеру, осмеивая тех, кто не следовали, и пробуя убеждать, принуждать же не желая. А между тем страх одолевал тех, кто были совращены, и у них явилось опасение, что у них выткнут глаза, отрубят головы, что потоки крови польются от казней, что новый владыка обретет новые средства понуждения и малым пред ними покажется огонь и железо, и потопление в море, и зарывание живым в землю, и изувечение, и четвертование. Это применялось и прежними владыками, ожидали мер много более тяжких. 122. А он тех, которые прибегали к таким мерам, осуждал, как поступавших нецелесообразно, и сам не находил никакой пользы в применении понуждения в этой области. Ведь тех, которые страдают телом, можно, связав, исцелить, а неверное мнение о богах не искоренишь можем и огнем, но, если рука и принесет жертву, душа упрекает руку и винит телесную слабость, а поклоняется тому, чему и раньше, и это некоторый теневой образ перемены, а не переворот в веровании, и случается, что одни получают прощение позднее, а другие по смерти чтут богов. 123. Итак, обвиняя эти меры и видя, что от казней успех другой веры увеличивается, он отказался от тех мер, которые порицал, и тех, которые могли исправиться, вводил в познание истины, а тех, кто довольствовались худшими убеждениями, не понуждал силою. Однако он не переставал вопиять: «Куда стремитесь вы, люди? и не стыдитесь признавать мрак более ясным, чем свет, и не замечаете, что болеете недугом нечестивых гигантов? Последние ничем не отличались телом от прочих так, чтобы пускать упоминаемые в предании стрелы, а мифом послужило то, что они, подобно вам, бесчестили богов». 124. Он знал, что тот, кто с умением берется за излечение души, впереди всего прочего озаботится и о благах души, первым делом, благочестии. Оно обладает тем же, да, тем же значением в человеческой жизни, как киль в корабле и фундамент в доме. Ведь если бы он и всех сделал богаче Мидаса, каждый город больше когда то славного Вавилона, вокруг каждого города воздвиг литую золотую ограду, а ничего бы не исправил, с другой стороны, в религиозных заблуждениях, он поступал бы подобно врачу, который пользует человека, тело коего в каждом его члене полно недугов, и который вылечивает все, кроме глаз. 125. До этому он прежде всего приступал к исцелению душ, являясь руководителем к познанию тех, кто поистине обладают небом, и считая ближе к себе самих родственников тех, кто воспитывается в этом взгляде, к другом считая друга Зевсу, и врагом врага ему [90], а скорее другом друга ему, а врагом не всякого, еще не преданная Зевсу. Тех, которых он рассчитывал со временем обратить, тех он не отстранял, но уговорами своими увлекал и сначала отказывавшихся после приводил к тому, что они плясали вокруг жертвенников. [91]

{90 Срв. Julian, фр. 6 о «враге богам» Афанасии (св. Афанасий, епископ Алекс).}

{91 Срв. orat. ХIV К Юлиану за Аристофана § 36, где говорится о подобном обращении Феликса, «с недавнего времени друга богам, ставшего таковым под твоим руководством» (ήγεμόνι οοι χρησάμενος, как в переводимой речи, выше, § 125 ήγεμών γιγνόμένος ετιι την γνώσιν κτέ.).}

126. Итак сперва, как я сказал, он вернул, словно из изгнания, благочестие, храмы одни выстраивая, другие поправляя, в третьи внося статуи богов. Α те, кто из камня храмов воздвигли себе дома, платили деньги. Можно было видеть, как колонны везут ограбленным богам одни на кораблях, другие на телегах, и всюду жертвенники, и огонь, и кровь, и тук, и дым, и обряды, и гадатели, свободные от страха, и флейты на вершинах гор, и процессии и бык, в одно и то же время удовлетворяющий потребности культа богов, и трапезы людей. 127. А так как императору не легко ежедневно ходить в храмы вне дворца, а всего полезнее непрерывное общение с богами, то среди дворцовой территории воздвигается храм богу, ведущему с собою день, и царь участвовал в таинствах и приобщал им, по очереди посвященный и посвящавший, и водрузил отдельно жертвенники всем богам. И первым делом его, после того как он поднялся с ложа, всегда было придти путем жертв в общение с богами, и побеждать в этом благочестии Никия [92]. 128. Так раздвигает он границы ревности в культе, возвращая в прежнее положение погибшие обряды, и прибавляя к старым новые. Дерзать на это его располагала его нравственная чистота. И тому, кто не был падок к чувственным наслаждениям, дозволительно было иметь покой в ближайшем соседстве с храмом. Ночью ведь у него не происходило ничего, недостойного таких соседей. 129. Итак то, что он обещал и богам, и людям относительно богов до своего воцарения, он выполнил на царстве так блестяще, что тех городов, у которых оставались храмы, он и видом наслаждался, и считал их достойными, величайших благодеяний, а тех, которые разрушили или все храмы, или большинство, он называл скверными и милости, как подданным, оказывал им, но не без чувства неудовольствия. Вот так поступая и поставляя богов во главу страны и примиряя их, он напоминал судостроителя, который большому кораблю, потерявшему руль, снова приделывает другой, с той разницею, что он возвратил стране тех же спасителей.

{92 См. Thucyd. VII 5, 4. В греческом игра сдов: νικτσαι…ϊ. τον Νικίαν.}

130. После того как он провел такие меры в первом и важнейшем вопросе государственной жизни, присмотревшись к царскому обиходу и увидав, что непроизводительно содержится ненужная масса людей [93] тысяча поваров, цирюльников не меньше, виночерпиев больше, толпы распорядителей трапезой, евнухов же больше, чем мух весной у пастухов, и прочего люда всякого звания бессчетное число трутней, так как одно убежище ленивым, а на еду ретивым, это именоваться и считаться в числе царской прислуги, и золото легко доставляло включение в её списки; итак, этих людей, коих зря кормили на царский счет, он тотчас выгнал, признав в них наказание, не слуг.

{93 Срв. об этом Амм. Марц., кн. XXII 4, 10 (Кулаковский II стр. 104, с ссылкою на Либания в примеч.). Socrat., Hist. Eccl. III. 1, 171 13. Seech, 306.}

131. Вместе с ними он удалил и большинство секретарей, которые, обладая искусством, доступным рабам, желали иметь в своей зависимости префектов, и нельзя было не жить вблизи их, не приветствовать их при встрече, но они отнимали, похищали, заставляли продавать, платы одни не назначали, другие — ниже, чем следует, третьи отсрочивали, четвертые засчитывали сиротам за плату, то, что им не причинили зла, и расхаживали они, словно общие враги тех, кто владели каким либо добром, конем, рабом, деревом, нолем, садом. Они желали, чтобы все это больше принадлежало им, чем владельцам. И один, отказывавшийся в пользу сильных людей от отцовского достояния, — превосходный человек, и уходил, унося вместо имущества это название, а кому представлялось возмутительным подвергнуться такому грабежу, тот — убийца, колдун, отягчен преступлениями, обязан ответом за многие свои дела. 132. Превращая прочих из состоятельных людей в бедняков, а себя из нищих в людей с достатком, богатея на счет бедности прежде зажиточных людей и простирая несытство свое до границ вселенной, они просили у владыки, чего только пожелают, и отказать было нельзя, но подвергались грабежу старинные города и предметы искусства, победившие время, доставлялись морским путем, дабы придать домам сыновей валяльщиков больше блеску, чем царскому дворцу. 133. Если эти были так несносны, то много при всяком являлось их соревнователей, собак, по поговорке, что подражают хозяйкам. В самом деле, не было ни одного раба, который не издевался бы, заключая в оковы, терзая, отнимая, подвергая ударам, выталкивая, изгоняя, желая запахивать землю, ездить на паре, быть господином, и столь же важным, каков был господин его. 134. Но им не довольно было богатеть. но они досадовали и на то, если не получали участия в чинах, в видах того, чтобы прикрыть ими свое рабское звание. Они получали и пояс (военное звание), вместе с владельцами, что заставляете дрожать и переулок, и стражу, и город. И вот этих церберов и многоголовых он выгнал в ряды обывателей, внушив при этом им считать себя счастливыми, что не подверглись казни. 135. Третью часть слуг — преступников, что воровали, обирали, позволяли себе всяческие угрозы и поступки ради приобретения, он удалил вон из дворца, тех людей, которые, лишив свои отечества тех услуг, какие от них ожидались [94], бежав от курий и законов о повинностях и зачислившись в почтовые агенты, покупали себе назначение в мандаторы [95] и был это чин охранителей, для того, чтобы царь пе оставался непредуведомленным ни о каком замысле против него, а занятие — торгашей. 136. Подобно тому как последние, с зари отворяя двери, высматривают покупателя, так те напоминали о барышах поставщикам [96], которые приводили под их бичи ремесленников, будто бы хуливших величество, а на самом деле молчавших, не для того, чтобы их истязать, но для того, чтобы они откупились от этой муки. И никто не миновал их стрел, ни гражданин, ни метек, ни пришелец, но один, и без всякой вины, оклеветанный, гибнул, если не давал, другой, будучи и большим негодяем, потратившись, оставался невредимым. 137. А самым крупным доходом было захватить кого–либо на преступлены против величества. Вместо того, чтобы передавать уличенного гневу пострадавших, они помогали вместо тех, кто им доверились, злоумышленникам, ради взяток. 138. Броме того, подсылая к людям нравственным цветущих юношей и повергая их в страх потерять свое доброе имя и возводя обвинение в волшебстве на людей, далеких от этого преступления, они|Получали эти два особливые источника дохода, вернее еще третий, более обильный, чем оба первые. Предоставляя свободу действий тем, которые дерзали подделывать монету, в пещерах, где устраивались такие рискованные предприятия, они вели роскошную жизнь, получая за фальшивую подлинную монету. 139. Вообще из путей обогащения один был сокрыт и практиковался часто, другой был на виду у всех, но принял форму закона, а выгоден не менее первого, так что, поминая об этом сословии [97], люди тотчас присоединяли и точный счет денег, сколько можно было иметь от этого звания.

{94 Разумеется служба в качестве декурионов, πολιτευόμενος с теми общественными повинностями (λειτουργίαι), с какими она была сопряжена. Обеднение состава провинциальных курий постоянный предмета жалоб Либания. См. у нас, стр. 121, 1, стр. 171, 2.}

{95 См. у нас о πευθήνες — μανδάτωρες стр. 114, 2.}

{96 προηαγωγεύς см. Demosth. 750, 22. Aristid., t. 2, 395, 369, 8.}

{97 εθνος срв. у паст,, стр. 108, 1.}

140. Итак эти глаза царя, люди, утверждавшее, что все выводят на свет и делают людей порочных умеренными невозможностью ускользнуть от наблюдения, предоставляли все пути к низости и чуть не возглашали, что поступки их останутся безнаказными. Доходило до того, что кому следовало препятствовать преступлениям, те сами спасали преступников, уподобляясь псам, которые помогают волкам. Поэтому получить долю в этих рудниках было то же, что напасть на сокровище. Кто приходил Иром, в короткое время становился Каллием [98]. 141. Итак если они черпали один за другим и города становились беднее, а эти торгаши богатыми, царь наш давно тяготился такими порядками и грозил прекратить их, получив возможность, и достигши её, прекратил их, разогнав всю эту стачку, отменив и наименование, и чин, под прикрытием коих они опустошали и подрывали, а сам для рассылки указов пользуясь своими служащими, но не предоставляя им воли к таким злоупотреблениям. 142. А это значило ни много, ни мало как вернуть свободу городам, в то время как нельзя было вздохнуть полной грудью, когда распоряжался человек, располагавши возможностью к подобным насилиям. Но одного постигал удар, другому он грозил, и для того, кто не пострадал, ожидание бедствия было ничем не лучше самого несчастья. 143. Итак, когда мулы курьеров от непрерывности работы и от того, что вышеупомянутые чиновники одних морили голодом, а себе их голодовкой устраивали сибаритское житье , много работы вызывало и как бы подрезывало жилы то обстоятельство, что всякому желающему легко было приказать заложить пару и скакать, и что равносильны были в этой области приказы императора и мандатора. Поэтому животным нельзя было хоть недолго постоять и покормиться у яслей, а обессилившую скотину удар бича уже не мог поднять к бегу и приходилось запрягать в повозку двадцать или даже больше мулов и большинство их дохли или тотчас после распряжки, или под ярмом, раньше её, — и таким положением дела задерживались дела, требовавшие быстроты, и с другой стороны, платились деньгами за убыль [99]. 144. Что эта область была в жалком положении, тому яснейшим доказательством являлась зима, когда в особенности прерывался во многих местах запас перекладных мулов, так что содержатели их бежали и пребывали на вершинах гор [100], мулы валялись на земле, а тем [101], кто спешил, не оставалось ничего делать, кроме крика и хлопанья руками по бедрам. А своевременное исполнение немалого числа дел ускользало от властей, благодаря медлительности, вызванной такими обстоятельствами. Не стану говорить о том, что и с конями происходило подобное, а с ослами дело обстояло еще гораздо ужаснее. Между тем это вело к погибели тех, кто обязаны были такою повинностью. 145. И этот пьяный задор Юлиан останавливает, действительно прекратив поездки без настоятельной надобности и выяснив, что я предоставление, и принятие подобных угождений рискованны, и внушив подчиненным одним приобретать упряжной скот, другим нанимать его. И наблюдалась вещь, коей плохо верилось: возницы проезжали мулов, конюшие коней. Как раньше они были в тисках тяжкой работы, так теперь возникало опасение, чтобы они не застоялись от долгого безделья. Это в свою очередь усиливало зажиточность домов подданных.

{98 См. двустишие, приводимое Либанивм в копце ер. 143: άπόλοιο δήτ% ώ πόλεμε, πολλών οννεκα, ος τους Καλλίας οξέως «Ιρονς ποιείς.}

{99 adaeratio cf. Holmes, 0· 1., pg. 160, note 5.}

{100 См. подобное о пеяарях, в речи о жене Антиоха.}

{101 Срв. случай с Лпбанифм, orat. I, § 14, перев., стр. 8.}

146. Ту же заботливость проявил он и о городских куриях, которые в былое время процветали количеством и богатством сочленов, а затем обратились в ничто, когда, кроме совсем немногих [102], одни перешли в ряды воинов, другие в великий сенат [103]. Третьих ожидала другая какая-либо деятельность и они прохлаждались [104], и угождали своему телу, и насмехались над теми, кто не пошли по одной с ними дороге. А оставшаяся незначительная часть курии была переобременена [105] и исполнение повинностей для большинства оканчивалось нищенством [106]. 147. А между тем кто не знает, что сила курии — душа города? Однако Констанций, на словах покровительствуя куриям, на деле был им врагом, переводя в другие должности тех, кто их покидали, и предоставляя незаконные иммунитеты. Итак они походили на морщинистых старушонок, одетых в лохмотья, и плакались ограбленные декурионы, и судьи признавали, что их постигли и обуревают бедствия, но, при всей готовности, не могли помочь их делу. 148. Но предстояло и им, наконец, вернуть себе прежние силы. Тот достойный всяких похвал декрет, что надлежит всякого призывать в курию, а не обладающего никаким состоянием включать в список освобождаемых, так поправил это дело, что помещения курий оказывались тесны от множества входивших в них. 149. И понятно: не было ни секретаря, ни евнуха, чтобы освобождать за взятку, но одни, как подобало евнухам, отправляли рабские послуги, ни мало не величаясь пышностью хитонов, другие исполняли работу, какая требует рук, чернил и пера, а в остальном умели соблюдать скромность, приученные своим наставником довольствоваться правою бедностью. Поэтому и теперь многих встретишь, кто стали не хуже философов от такой выучки [107]. Да, полагаю я, и прочие все лица администрации в ту пору меньше всего увлекались добытком и больше всего жаждали славы, 150. Вы помните, что с теми, при шествии коих прежде мы падали ниц, будто среди ударов молнии, с теми, когда они слезают с коня на площади, мы беседуем, обмениваясь рукопожатиями, и они считают более приличным не важничать перед прочими, чем напускать страху.

{102 См. наш перевод, стр. 121, 1.}

{103 См. стр. 113, 1 μέγα συνέδριον.}

{104 εκάδενδον, см. стр. 138, 2.}

{105 έβαπτίζετο, то же εϊσφοραΐς, δφλήμασι см. Pint., Galb. 21.}

{106 См. de patrocin., § 9, у нас, стр. 170.}

{107 αννουαία 0 курсе учения, постоянное выражение, см. выше § 15, стр, 3, 2.}

151. Но законы царям установлять легко, так как можно, а полезные не легко, потому что для этого нужен уже разум. Он же собственным домыслом установил тате, что поколения людей, живших ранее их, оказались в сильном убытке, а тем похожим на эти законам древних владык, но упраздненным своеволием повелителя, снова вернул силу, считая более удовлетворяющим честолюбие соглашаться с теми, которые установлены правильно, чем без толку критиковать существующее.

152. рассмотрим теперь и то, кто понесли наказание.

Итак из трех погибших от казни, один [108] обходил вселенную в качестве доносчика и перед обоими материками был повинен тысяче смертей, так что люди, знавшие этого человека, еще жалели, что нельзя было казнить и умершего, и трижды, и несколько раз повторить казнь. Другой [109], помимо того, что поработил себе Констанция, будучи сам рабом, и, что еще возмутительнее, евнухом, был главным виновником в высшей степени жестокой смерти Галла. Третий [110] же был изведен гневом войска, лишив его, как говорили царских даров, но и по смерти он получил некоторое утешение, так как царь предоставил его дочери немалую долю отцовского имения. 153. Α те, которые ему нанесли оскорбление. были, да, были, которые призывали кое–кого на царство, при чем они не щадили слов против него [111], достойного наказания не понесли, жизни они, действительно, не лишились, но учились обуздывать язык, проживая на островах. Так умел государь, примерно наказывать за преступления против других, а в преступлениях против себя самого был великодушен.

{108 См. Амм. Марц. XXII 3, 10 Павел Катена, нотарий, о деятельности которого по доносам и ровыекам, см. кн. ХИТ 5, 6—9, XIX 12. 5 следд.}

{109 См. Амм. Марц. XXII 3, 11 Евсевий, начальник опочивальни Констанция, Socr. ΠΙ 1 pg. 171 Α.}

{110 См. Амм. Марц. XXII 3, 7—8. В 8–ом § (Кулаковский, вып. II, стр. 101) читаем, что Урсула (комита государственного казначейства) сгубило раздражение против него военных людей. Но, по Аммиану Марцеллину, Урсул не был виноват и, напротив, настаивал на выдаче суммы для цезаря на подачки солдатам. Seeck, Gesch. IV 307 f.}

{111 См. конъектуру Forster'a, под текстом κατά τονδε вм. κατ ονδέν.}

154. Он вступил и в сенатскую коллегию и усадил великий совет вокруг себя, после того как он долгое время был лишен этой чести. Прежде сенат приглашался во дворец, чтобы, стоя, выслушать небольшое обращение к нему, а государь не ходил к нему, чтобы заседать в нем. Дело в том, что вследствие неумения говорить речи он избегал места, где требовался оратор. Напротив, Юлиан, как сказал об искусном в речи человеке Гомер, «невозмутимо держа речи, искал таких собраний, предоставляя желающему свободу слова в обращении в нему, но и сам ораторствуя [112], то в немногих словах и звучно, то «подобно частым зимним хлопьям», то подражая тем гомеровским народным витиям, то превосходя каждого из них в том роде красноречия, каким он славился. 155. И когда он говорил и одно хвалил, другое порицал, третье внушал, некто извещает о прибытии учителя, ионийца, известного под прозвищем философа из Ионии [113], а Юлиан. вскочив с своего места среди старшин, побежал в двери, в том же порыве, как Херефонт к Сократу [114], но тот, быв всего Херефонтом и в палестре Таврея, а этот владыка мира и в высшем собрании, всем показывая и возглашая своими поступками, что мудрость почетнее царской власти и что все, что в нем есть превосходного, это дар философии. 156. Итак, обняв его и поцеловав, как в обычае скорее у частных людей в приветствии друг к другу или у царей, но между собою, он ввел его, хотя он не был сочленом сената, полагая, что не место красить человека, а человек место, и побеседовав с ним в присутствии всего собрания о том, каковым, благодаря ему, он стал вместо прежнего, удалился, держа его за правую руку. Какое значение имели эти его поступки0 Он не только отплачивал этим, как мог бы иной предположить, за воспитание, но и призывал к образованию молодежь, где бы она ни жила, прибавил бы я, и старость, так как и старики уже устремились к ученью. Ведь все, что владыки оставляют в пренебрежении, встречает и общее пренебрежете, а что они чтут, тем все занимаются прилежно.

{112 Socr. III 1, pg. 172а.}

{113 Амм. Марц. ХХП, 7, о посещении философом Максимом сената во время заседания там при участии Юлиана: «Он (Юлиан) выскочил, нарушая приличие, и забылся до того, что быстро пробежал далеко от крыльца, ему на встречу, облобызал и почтительно приветствовал его и провел сам в собрание. Этим он выказал неуместную погоню за популярностью». Совсем иначе судит Либаний (срв. orat. I § 129). Seeck, 310.}

{114 Plat., Charm. 153 В.}

157. Но он, считая родственными [115] красноречие и святилища богов и замечая, что последние совсем изведены, а первое в значительной мере, домогался того, чтобы и храмы были в целости, и люди снова возлюбили искусство слова, во первых, почетом его мастерам [116], во вторых, собственным сочинением речей. Так она в ту пору немедленно составить две речи, каждую работу одного дня, вернее ночи. Одна из них разразилась против человека, неподлинного подражателя Антисфену, с необдуманной смелостью определяющего эту доктрину [117], другая содержит много прекрасных мыслей о матери богов [118]. 158. Тот же образ мыслей сказывается и в назначении правителями городов людей опытных в красноречии и отставке правителей провинций из варваров, которые, обладая искусством скорописи, но умом не обладая, опрокидывали государственный корабль [119]. А император, видя, что те, кто преисполнились знания поэтов и прозаиков и от кого можно было узнать, в чем достоинства начальника, отодвинуты на задний план, даровал их провинциям. 159. Поэтому каждый встречал его на границах, когда он проезжал по Сирии речью, даром, гораздо лучшим, чем кабаны, птицы, лани, какие приводимы были к царям в молчании, в ту же пору их заменяли речи. И в проводах чередою сменялись правители — риторы. Из них правитель Киликии [120], мой ученик, ему близкий друг, сказал ему похвальную речь, когда он принес жертву я стоял подле жертвенника. И много пота текло с каждого, с одного, пот, произносящего речь, с другого, — того, кто привязан был к оратору.

{115 αδελφό см. у нас, стр. 83, 1.}

{116 ταΐζ των (sei. λέγειν) επισταμένων τιμαϊζ Срв. των λόγων τεχνϊχαι, δημιουργοί, Письма — энкомия ритора Либания, стр. 5 отд. оттиска.}

{117 Разумеется Juliani orat. VII, Против циника Гераклия.}

{118 Разумеется Jnlianiorat V, ΕΙς την μητέρα των &εών.}

{119 Либаний говорит просто «корабли» τά σκάφη букв, кузовы кораблей;, как нередко предмет сравнения (государства с кораблем) называется у него вместо сравниваемого предмета. Для правителей — варваров употреблено выражение «кормчий».}

{120 Цельз, см. ер. 648: «Ты сам, говорит здесь Либаний, описав свиданье свое с Юлианом, был в числе произнесших речи и получивши одобрение, при чем боги вблизи, с жертвенника, помогали тебе я послали мужество к перенесению жара» (Потому у Либания «пот» и оратора, и слушателя).}

160. С этого времени снова изобилен путь [121] мудрости и надежды на почет перешли на лиц, обладающих искусством слова, и у софистов дела пошли успешнее, при чем одни начинали у них учиться, другие поздно переходили к ним, носителями бороды, не только труда пальцев своих [122]. Так он устроил новый расцвет искусства Муз и заставил ценить, как самую достойную профессию, ту, которая в действительности наилучшая, и занятиям, годным для рабов, не допустил иметь больше значения, чем те, какие подобают свободным.

{121 См у нас, стр. 51, 1.}

{122 Описательно, о письменных концептах речей.}

161. Α разве кто либо может назвать какую нибудь заслугу более важную, чем богов и величайший дар богов, искусство слова, из шумного пренебрежения поднять в почетное положение, во время всякого путешествия предоставляя себя в распоряжение софистов, сворачивая с прямого пути, дабы взглянуть на святилища [123], перенося легко и продолжительность пути, и трудность его, и жар. 162. Здесь именно он снискал себе великую награду за благочестие, узнав от тамошних божеств, что против него строится заговор и каков способ спасения. Вследствие этого, изменив скорость путешествия, он двигался быстрее, чем раньше, и избежал засады.

{123 Срв. Амм. Марц. ΧΧΠ, 9, 5.}

163. Вступив в Сирию и отпустив недоимки городам , посетив храмы, беседуя у статуй богов с декурионами, он немедленно устремился, чтобы отмстить персам и не желал медлить и тратить благоприятное время года, сидя на месте, но, так как гоплиты и кони были утомлены и требовали небольшой отсрочки, он, против воли, так гнев кипел в его груди, но все же уступил необходимости, промолвив только, что иной отпустить по его адресу шутливое слово, что он подлинно сродни своему предшественнику.

164. Посмотрим на царя и на его троне, не во всех ли обстоятельствах он свершал деяния, достойные хвалебного слова?

Пришло к нему письмо персидского царя с просьбою принять посольство и путем переговоров решить спорные вопросы. Итак мы, все прочие, скакали, рукоплескали, кричали, чтоб принять предложение, а он, приказав швырнуть письмо с бесчестием, сказал. что нет ничего возмутительнее, как переговоры в то время, как города лежат поверженными, и отправил ответ, что нимало не нуждается в послах царя, так как в самом скором времени увидит его. Итак это была победа раньше битвы и трофей до сражения, как это, мы знаем, бывает во время гимнастических состязаний, когда особо выдающемуся борцу достаточно только появиться. 165. И что персидский царь потерпел поражение, когда император уже явился, этому нельзя особенно удивляться, хотя и то поразительно, что трепетал тот, кто привык наводить ужас, но не затмевает ли все прочие чудеса то обстоятельство, что, когда, при полном лишении Констанцием этой области великой защиты, Юлиан получил в свои руки его власть, еще до его прибытия ни один перс не напал ни на один город, но при одном имени его сидел смирно?

166. Итак его решение относительно посольства было таково, что обстоятельства требовали вооруженной силы, а не разговоров, что же касается качества воинов, тех, которыми он командовал прежде, он считал их во всех отношениях удовлетворительными, так как они и отличались физическим здоровьем, и в битву рвались, и доспехи у них были не плохой работы, и сражались они, призывая богов, а тех, которых он присоединил в ним, были, как он наблюдал, видные, рослые, носили позолоченное оружие, но, вследствие неоднократного бегства от врага, испытывали при виде персов то же, что сказал Гомер о человеке, встречающемся в горах со змеем, или, если угодно, что случается с ланями при встрече с псами. 167. Итак признав, что духу их вредить не только негодность вождей, но и то, что они воевали без богов, в течение девяти месяцев он сидел, внедряя в их души это рвение, полагая, что и количество людей, и крепость железа, и прочность щитов. и все вообще пустое, раз боги не помогают в войне. 168. Итак, дабы они помогали, он своим внушением достигал того, что десница, коей предстояло взяться за копье, бралась и за возлияние, и за ладан, чтобы иметь возможность среди тучи стрел молиться тем, кто могут заградить им путь. Когда же слов было недостаточно, убеждению содействовало золото и серебро и при посредстве малой прибыли воин получал большую, золотом приобретал дружбу богов, властных на войне. 169. Дело в том, что он не скифов считал нужным призывать на помощь [124] и не сброд собирать, способный нанести вред своею массою и причинить немало осложнений, но гораздо более тяжкую руку богов. Их давал он в союзники приносившим жертвы, Ареса, Эриду, Энио, Страх и Ужас, чье соизволение определяет оборот битвы. Поэтому, если бы кто-либо выразился, что он поражал и ранил персов, пребывая на Оронте, он сказал бы правду.

[124 См. Амм. Марц. XX 8, 1 ХХП1 2, 7 о призыве Конотанцием готов (скифов) в качестве вспомогательных войск в войне с персами.}

170. В своем рвении к этому предмету он истратил, не отрицаю того, большие средства, но траты эти более подобают, чем расходы на театры, на возниц и тех, кто выступают на захудалых зверей. Из таких удовольствий ни одно не привлекало этого человека [125], который, когда даже необходимость заставляла его сидеть в ипподроме, взором своим обращался к другому, вместе отдавая долг почитания и дню, и собственным мыслям, одному присутствием своим, другим тем, что оставался им верным. 171. Ведь никакой спор, ни состязание, ни крик не отвлекали его души от размышлений, так как и тогда, когда он угощал по обычаю смешанную толпу, предоставляя пить, сам он мешал с попойкой речи, столько лишь участвуя в трапезе, чтобы не бросалось в глаза его воздержание от неё. Кто, в самом деле. и из тех, что философствуют в своем скромном кабинете, так когда-либо воздерживался от требований желудка? Кто воздерживался так то от одной, то от другой пищи, из почитания то одного, то другого бога, Пава, Гермеса, Гекаты, Изиды, каждого из остальных богов? Кто с удовольствием выдерживал так много дней без вкушения пищи, пребывая в общении с богами? 172. Слова поэтов сбывались и кто то из снисшедших с неба схватил его за волосы и, сказав нечто и его выслушав, исчез, О прочих собеседованиях его с богами долго было бы говорить, но. взошедши на гору Кассий к кассийскому Зевсу [126], в самый разгар полудня, он узрел бога и, увидав, встал и получил его совет. благодаря коему вновь избегает засады.

Итак, если б возможно было человеку жить вместе с богами на небе. он был бы с ними, так как они дали бы ему место в своей области, но, как тело того не дозволяет, они сами приходили к нему, поучая, что надо делать и чего не делать. Ведь у Агамемнона советником был пилосец Нестор, глубокий старец, но все же человек. А ему ни в ком из людей надобности не было, так как он был самым проницательным из людей в своих замыслах, но были ему увещания со стороны всеведущих.

{125 Срв. Амм. Марц XXII 10, 1, о пребывании Юлиана в Антиохии, где приманки этого рода были особенно разнообразны. О. SeecJc, Gesch. IV 319.}

{126 О посещении Юлианом священной горы Касия, где он принеси жертву Зевсу. Амм. Марц. XXII 14. 4, Либаний, ер. 1084.}

174. Такие спасители его сберегали и с ними в общении был он чаще всего; постоянно трезвый и не отягощающей желудка лишним этим бременем, словно птица, он быстро выполнял одно дело за другим в один день, давая ответ многим посольствам, отправляя послания городам, военачальникам. правителям городов, друзьям в отъезде, друзьям дома, выслушивая письма, рассматривая просьбы, быстротою речи не давая угнаться за собою рукам скорописцев. Один он совокупил зараз три дела: слуха, речи, письма. Читающему он предоставлял в распоряжение свой слух, пишущему голос. требующим его письма десницу, и всюду соединялась с этим безошибочность. 175. Отдых оставался на долю служащих, сам он от одного дела тотчас переносился к другому. А когда кончал административные распоряжения, позавтракав лишь столько, сколько требовалось для поддержания жизни, [126] он не отставал от цикад, но, набрасываясь на кучи книг, громко читал, [127] пока вечером не призывала снова забота о целом государстве, и обед,еще скуднее, чем первая трапеза, и сон, сколько могло быт при такой умеренности в пище и опять, новая смена секретарей, день проведших на ложе. 176. Действительно, служащим потребна была смена и они уступали отдых друг другу. Он же менял род труда, во всяком работал один, по разнообразию своей деятельности оставляя позади Протея, сам являясь то жрецом, то сочинителем речей, то предсказателем, то судьею, то воином, во всем спасителем. 177. Посидон потрясал великий город во Фракии, и приходили вести, что, если кто не умилостивить бога, бедствие одолеет город. А он, как только услыхал это, став посреди сада и подставляя себя дождю, в то время как прочие находились под кровлею, глядели и поражались, выдержав, дивный, непогоду до позднего вечера, бога умилостивил, опасность устранил, и те, которые явились после того дня, сообщали об этом дне, когда превратилось землетрясение. Но и здоровью его дождь не причинил никакого недуга. 178. Когда же зима делала ночи долгими, он, помимо многих других прекрасных произведений слова [128], занявшись изучением тех книг, которые выставляют человека из Палестины родом богом и сыном божьим, в пространной полемике, силою аргументами доказав, что такое почитание смех и пустословие, проявил себя в том же труде мудрее тирийского старца. [129] Да будет милостив этот тириец и да примет благосклонно сказанное, как бы побеждаемый сыном!

{126 Срв. Амм. Марц. ΧΧΥ 4. 4.}

{127 άδω о риторической декламации, здесь о чтении у древних, обычно вслух, с модуляциями голоса, в этом смысле очень часто у Либания. Также в смысле просто «говорить» Badermacher, С. F. Jahrbb^ f. class. Philol. 1896. S. 116 fg. См. I 651, 1. II 97, 9; 903, 1; 323. 18. ПИ 404 16, IY 83. 3. Epp. 30. 59. 112. 331. 354. 341. 342. 366. 367. 389. 432 472.477 532 (Либаний о себе: «петь как соловей»). 607. 888. 859. 758.}

{128 Срв. orat. XYII S 18. pg. 213, 13 βιβλίων δε σνγγραφαϊ βοηΰονντων ΰεόις.}

{129 Πορφΰριος, οψ Τνριον καλεί γέρονϊα Socr., h. eccl. Ill 23 p. 203. «Оба они (Юлиан и Порфирий), говорит Сократ, будучи насмешниками, изобличаются собственными речами»}

179. Вот тот плод, какой почерпнул император из труда долгих ночей. Другие в такие ночи отдавались утехам Афродиты, Он же так далек был от розысков, нет ли у кого красивой дочери или жены. что. если бы не был сочетан Герою брачным законом. он скончался бы, только на словах зная о совокуплении. В действительности, смерть жены он оплакал, до другой не прикоснулся, ни раньше, ни позже [130]. от натуры способный к воздержанию. а вместе в виду внушения того его занятиями прорицателя. 180. В них он проводил время, и прибегая к лучшим из гадателей, и сам не уступая никому в этом искусстве, так что прорицателям даже невозможно было обманывать, когда глава его вместе с ними рассматривали то, что оказывалось. Случалось, что он выходил победителем и в соревновании специалистов этого дела, так объемлюща и плодовита была душа у императора, и одно он определял разумом. о другом входил в общение с богами. Поэтому он даль должности тем. кому не думал давать, а кому располагал дать, не дал, и давая, и не давая по приговору богов.

{130 Срв. Амм. Марц. ΧΧI 4, 2.}

181. Но что он был подлинный печальник о государстве и что его интересы он ставил вперед личных, доказано многими данными, яснее же может стать из следующего. Уговариваемый близкими к нему людьми к браку, дабы произвести детей, наследников его державы, он заявил, что это самое его и останавливаете, как бы, оказавшись от природы дурного нрава, они, унаследовав власть по закону, не погубили государства, потерпев нечто подобное Фаэтонту. Так свою бездетность он считал делом более легким, чем повреждение городам.

182. Так он не избегал и труда в области судебной деятельности [131], как бы деля душу на столь многие части, но и имея возможность предоставить труд в этой сфере префектам, самым искусным в судейской деятельности и самым неподкупным, все же и сам выступал в качестве одного из судей и выходил на это состязание [132], разве кто станет оспаривать это выражение. утверждая, что процессы были ему и отдохновением, и забавой. 183. Так легко отражал он уловки адвокатов, а то, что было справедливая в каждой речи, схватывал с невыразимой быстротой мысли, сопоставляя одни речи с другими, правдивые с лживыми и побеждая софизмы юридическими данными. Не бывало так, чтобы он был против богатых, если даже на их стороне была правда, и на стороне бедняков, хотя бы они поступали бессовестно, как бы действовал тот, кто одним завидует в их положении, а к другим проникается состраданием, не знающим меры, но, отвлекись мыслью от личности тяжущихся, он подвергал расследованию существо самого дела, так что и богатому случалось уходить, выиграв процесс, и бедному, проиграв его. 184. И он мог, если бы хотел, преступать законы, ему не грозило, подвергшись приводу в суд, подлежать наказанию, но он полагал, что ему надлежит настолько строже самых низших судебных инстанций оставаться при разборе дел на почве закона, что, когда кто то из ненавидимых им за его прочую неправду путем подложного документа преступал справедливость, он заметил это, но так как обижаемый не мог обжаловать [133] документа, дал приговор в пользу обидчика, примолвив. что плутовство не осталось незамеченным им, но что, в виду бездействия пострадавшего, преклоняясь перед законом, он дает приговор в пользу обманщика. Так, выигравший процесс удалился с большим огорчением, чем проигравший, один, потерпев убыток землею, другой урок доброму имени. Так изобрел он средство и закона не тронуть, и наказать плута. 185. Когда же открылось царское судилище и всем было предоставлено право прибегать под его защиту, все те, кто неправою силою обладали достоянием слабых, одни, похитив его без зазрения совести, другие под видом продажи, одни вследствие жалобы пострадавших, другие и не дожидаясь, чтобы они подняли голос, являлись с тем, чтобы отдать, в страхе предупреждая следствие, и каждый из притеснителей становился сам себе судьею. 186. По этому, как говорят о Геракле, что претерпевающие бедствие на суше или на море призывали его и отсутствующая, и имени его бывало достаточно для помощи, ту же силу, мы знаем, имело и его имя. И города, и деревни, и материки, и острова, и юноши, и старики, и мужчины, и женщины давали отпор обидчикам одним напоминанием того, что он царствует, и не раз руку, готовую к удару, парализовало это слово. 187. Это судебное учреждение приняло на себя и спорь о первенстве городов, после нашего самых крупных в Сирии, при чем красота одного выше, так как он располагаете и морем. После того, как были сказаны длинный речи, и одни перечислили и прочее, о чем упомянуть было своевременно, и сказали о мудрости некоего гражданина [134], а представители города, лежащего внутри материка, сказали о приезжем [135] и о гражданине, из коих один предпочел этот город для занятий в нем философией, а другой с охотою принял его и тех, которые отовсюду текли вслед за ним, император, оставив в стороне, в оценке обоих городов, блеск камней, но сопоставив друг с другом этих мужей, отдал пальму первенства тому, который ими был силен. 188. Постановив этот приговор, разве он не приглашал к добродетели города, принебрегши красотою бездушных вещей, как неспособных получить предпочтение в глазах серьезного судьи.

{131 Срв. Амм. Марц. XXII 9, 9.}

{132 Срв в нашем переводе, стр. 81, пр}

{133 γράφεσΰαι Cf. Demosth., с. Leptia. S 95. § 146.}

{134 Snid., s. ν. 3 Απολλινάριος Λαοδικεϋς.}

{135 Julian., ер. 27, pg. 518, 13 ed. Hertz ein: питомец божественнейшего Ямвлиха Сопатра, из Сирии, Eunap., vita Jambl. pg. 11, 4, 12, 16. Snid. s. v. Σώπατρος Απαμεύς. Евнапий говорит о Сопатре из Сирии как «искуснейшем в произнесении и писании речей».}

189. Выше я помянул о простоте его обращения в деле религии [136] а теперь могу сказать о некоторой более важной вещи, что, и творя суд, он проявлял ее в чрезвычайной степени, по отношению к риторам и тем, за кого они трудились, предоставляя свободу и крикам без меры, и потрясаниям руки, и всем телодвижениям, и насмешкам друг над другом, и вообще всем тем приемам, какими каждая из сторон надеялась одержать верх над другою. И часто обращался к каждому: «друг!» 190. А. это обращение и ко всем, не только к риторам, тогда именно впервые направленное владыкой к подданным, способнее всяких любовных чар к созданию популярности. Не страх, не молчание, не держание рук под плащом, не потупление взора в землю и устремление его скорее на собственную обувь, чем в лицо собеседника, не позы и речи скорее рабов, чем свободных, не это считал он потребным к возвеличению царской власти, но то, дабы никто из обращающихся в нему не больше увлекался этикетом, чем располагал им самим. 191. Ведь и нося пурпуровую хламиду, какую нельзя было не носить, будучи императором, он носил так, будто это одеяние ничем не отличалось от других. Так, он не оглядывал себя в своем наряде, не всматривался в окраску, не думал, чтобы с лучшим сортом и сам становился лучше, и с наилучшим наилучшим, и не мерил чистотою окраски благоденствие своего правления, но в этой области предоставлял красильщикам и ткачам делать, как они пожелают. а сам рассчитывал возвысить авторитета царской власти плодотворностью мысли и пользою отсюда для городов, и этим путем прославиться.

{136 См. §: 167–168.}

192. Осталась и золотая диадема на голове, боги так решили. Почему? И это, полагаю, надлежит богам ведать. Ведь он многократно собирался снять с головы золотое украшение; но кто помешал тому, лучше судил.

193. Это золото напомнило мне и о золотых венках, которые города отправляли через послов, при чем одни превосходили другие весом, тот в тысячу статиров, этот в 2000, от моего города третий, еще полновеснее А он, пожурив за величину их, так как он лично знал, что сбор на подобные дары сопряжен с немалыми затруднениями, установляет закон, чтобы венок поступал в 70 статиров, находя, что ценность каждого одинакова, а искать прибыли во внешней дороговизне дело корыстолюбца. 194. И те, которые доставляли эти законы и многие другие указы, одни не хуже, другие и лучше, так мало думали о требовании вознаграждения за подобные предметы, что не допускали подачек, даже тогда, когда им предлагали их добровольно. Так велика была опасность пострадать за недобросовестные получки, и очевидно было, что пришедшему нельзя будет ускользнуть от наблюдения и неизбежно подвергнуться варе: Так слава достойного государя не посрамлялась низостью его слуг.

195. Вот чем оп был занят. Между тем внезапно в ипподроме поднимается крик голодающего народа [137], так как атмосферный условия причинили вред земле, а городу богачи, которые пе предоставляли в общее пользование запасы, накопившееся в течение долгого времени, но стачкою своею держали высоко цены на хлеб. Он же собрав земледельцев, ремесленников, торговцев и законом принудив определителей цен вообще всех товаров соблюдать умеренность, и сам первый, согласно закону поставив на рынок свою пшеницу, когда узнал, что курия поступает наперекор закону и собственным его хлебом пользуется, а свой прячет,….иной из незнающих тогдашнего времени ждет тут услыхать о копье, мече, море — ведь этого, по-видимому, заслуживают те из подданных, что противятся царю, и это, конечно, невооруженная война, нарочно оказывать неповиновение и, при возможности согласоваться с желаниями царя, расходиться с ним, и те, меры, что он постарался ввести в действие, всякими уловками делать недействительными. 196. И так права власти внушали и вышеупомянутые средства, и еще тягчайшие, и во всяком случае другой обрушился бы на оскорбителей подобно удару молнии. Но он, и во всех прочих случаях сдерживая свой гнев. и тут в особенности преодолев его, отказался от подобающих кар и в8ыскивал не тюрьмою даже, а тюрьмою по названию. Никто из декурионов даже не вступил в двери тюрьмы. Но не наступило и ночи после этого легкого, недолгого ареста, и в короткий промежуток времени одни служители приводили туда, другие освобождали заключенных. И последние и обедали, и спали, а император ни то, ни другое. Те рады были, что не потерпели наказания, а он скорбел о том, чему они подверглись, и заявил, как о величайшей обиде ему города, что он довел его до необходимости прибегнуть к такому наказанию. 197. Так считал он его, хотя и в самой малой степени, самым крупным и, но его характеру, превышающим меру, и не ждал он, чтобы кто нибудь из друзей попрекнул за его применение, но сам осуждал свой поступок, не потому, чтобы он допущен был в отношении безвинных, но потому, что, по его взгляду, не подобало ему за преступления подвергать чему либо подобному курию.

{137 Срв. об этом автобиографию Либания, $ 120, верев., стр. 43. Об этом голоде и мерах, им принятых против него, Юлиан говорит в своем Μισοπώγων, pgr 308, pg. 475 Hertlein.}

198. Немного позднее, когда город дозволил себе еще более крупную дерзость, [138] —если и об отечестве говорю, все же нет ничего почтеннее истины, — миновав меры наказания, свойственные владыкам, он прибег к средствам оратора, [139] и в то время как воля была и подвергнуть пытке, и казнить, дает городу отпор в речи, так же поступив, полагаю, и раньше по адресу римлянина, допустившего такую дерзость, за которую, должен был бы по заслугам подвергнуться, если не другому чему, то конфискации имущества. Но император имущества его не лишил, а уязвил стрелою письма [140]. 199. Но, несмотря на то, государя, столь медлительного в применении казни, десять гоплитов сговорились убить и ждали дня военного смотра. К счастью, опьянение успело выдать все условленные обстоятельства и все, что до сих пор хранилось в тайне, было разглашено.

{138 См. Julian., Misopog., pg. 3U А. Амм. Марц. XXII, 14, 2 слл; о сочинении Юлиана, «антиохийской речи» или «Враг бороды» (Μιοοποίγων).}

{139 См вступление упомянутой речи.}

{140 См. Julian., фр. 59 Дионисию; Выражение βέλει τινά βάλλουν οΤολής см. Ли<5ан., фр. 070, см. перев., стр. 43, 1 (Asmus, Arch. f. Gesch. d. Philos. XV 425 f.).}

200. Далее, иной, может быть, удивляется, если, будучи кроток и милосерд и из наказаний одних не применяя, другие в меньшем размере, чем они определены, он постоянно имел каких нибудь врагов среди своих подданных. Но о причине этого я скажу, поминая его скорбную для меня кончину. Теперь же подобает сказать о людях, приближенных к нему, лишь то, что из таковых приближенных к нему людей одни были и считались достойными, другие представлялись таковыми, но не были на самом деле, и одних не могли совратить никакие возможный обстоятельства, других время обличило.

201. Как только он безраздельно овладел императорской властью и стал распорядителем казною и всем прочим достоянием, составляющим богатство императора, одни даром находились при нем и не увеличивали своего состояния своими его поселениями, но считали достаточною выгодою питать к нему любовь и встречать ее с его стороны и видеть предмет своего поклонения правящим столь обширною державою, при том с уменьем, и не смотря на неоднократный предложения и даже, Зевсом клянусь, просьбы принять землю, коней, дом, серебро, золото, избегали подачек, заявляя, что и так богаты [141]. 202. Лучшие люди так поступали. Α те, которые давно жаждали наживы, но притворялись равнодушными к ней, выжидая удобного момента, пользовались, когда такой выдавался, и просили, и получая, снова просили, а получив, не прекращали просьб, и ни что не могло остановить их ненасытности. А он по великодушию своему дары расточал, но уже не считал их благородными, но скорбел о своем заблуждении, однако, из внимания к прежним давним отношениям, терпел, и считаться верным в дружбе ставил выше желания отделаться от таких людей. 203. Таким образом он отлично знал натуру каждого из приближенных к нему людей, но из них довольный только дельными людьми, а иных считая наказанием, за одних держался, других не прогонял, но и софистом, отличавшимся высшими нравственными качествами, чем обещало его звание, восхищался, и философа, обнаруживавшего нрав не под стать внешности, хулил, однако опасение проявить на царском троне пренебрежете старыми связями побуждало все сносить.

{141 Срв. стр. 43, V, Либаний о себе.}

204, Но, сдается мне, вы полны желания послушать о последнем, величайшем его подвиге, как он расправился с персами и их страною в своем походе туда. Да и нет ничего удивительная, если давно ваше жадное ожидание устремлено на эту область его деятельности, при чем результат вы знаете, что он пал во время своей победы, но подробностей вы или не слыхали даже, или не так, как нужно. 205. Стремление ваше услышать вызывает соображение о мощи персов, и о том, при сколь крупных размерах боевых сил Констанция они одерживали верх над ними, и о том, на какое самомнение и отвагу Юлиан не побоялся ополчиться Ведь Констанций, помимо прочих островов и тех, что лежать в океане, владел территорией от самого побережья океана до течения Евфрата, дававшей как много всяких продуктов, так и рослых телом, храбрых душою людей, качества, какие способны делать войско несокрушимым. 206. Но все же этот государь, великий в своих военных сборах, обладатель бесчисленных, замечательных городов, принимавший много податей, вывезший не мало золота из рудников, прикрывший железными доспехами всадников с головы до ног тщательнее персов [142], и коней предохраняя бронею от поранений, получив от отца по преемству войну, требующую мужества царя и души, способной хорошо использовать боевые силы, как будто клятвою обязавшись врагам быть их союзником в войне, о том, чтобы отнять их владения или предупредить присвоение чего либо из его собственных владений, не помышлял, но ежегодно, с наступлением весны [143] в начале теплой поры, выводя войско для штурма крепостей, переправившись за Евфрат, сидел на месте, обложившись таким огромным войском, с намерением бежать, если появятся враги, и, чуть не слыша вопли осаждаемых, предпочитал, по своим стратегическим соображениям, не сражаться и не оборонять от гибели собственных подданных.

{142 См. S 37.}

{143 Срв. относительно способов обозначения начала боевого сезона у Фукидида, Оксир. историю, Ж. Μ. Нар. Проев. ХХУ 458.}

207. Каковы же плоды этого сиденья? Враг рушил стены и срывал до основания города и возвращался с добычей и пленниками, а он посылал людей осмотреть запустение, благодарил судьбу за то, что не подвергся более чувствительному поражению, и возвращался через города днем, принимая от населения клики, обычно сопровождающие победы. Итак поступал он каждый год. Персидский царь переправлялся, а он медлил. Тот штурмовал стены, оп переходил в движение, тот готов был взять, он отправлял разведчиков; брал, с него довольно было, что самого не принудили принять сражение. Тот хвастался обилием военнопленных, он конными ристаниями, тому преподносили венки города, он увенчивал возниц. Так разве не подходит к нему, действительно, наименование, мною ему сейчас данное, союзника персов? Дозволить при возможности воспрепятствовать, пожалуй, не далеко от того, чтобы собственноручно содействовать. 208. И пусть иной не подумает, будто я игнорирую то ночное сражение [144] когда противники разошлись и, причинив, и потерпев некоторый урон, или ту морскую битву [145] на материке, где паши с трудом отстояли город, сильно пострадавший. То самое и несносно, что, получив от предшественника храбрых духом воинов, способных приводить в содрогание врагов, он приучил их бояться и мужественный натуры ослабил негодной выучкой. 209. А насколько велика сила выучки во всяком роде деятельности, о том сообщают философы, сообщает и мне. Она в со сто я ни и и лучшего, и худшего человека изменить в обратную сторону, если первому сообщается обучение, худшее его натуры, а второму, лучшее её. Она и женщин посадила на коней и сообщила им в военном деле превосходство над мужчинами, а если даже человека, от природы одаренного нравственными наклонностями, заставишь провождать жизнь в веселых процессиях и попойках, добродетель его покинет и, приучившись вместо ей свойственного нравственная поведения к такому, он живет, услаждаясь такими развлечениями, и прежний образ жизни ему ненавистен, и привычка вытесняет природные свойства.

{144 См. Amm. Marc. ΧΥΙΙΙ 5, 7, о собнтии 345 г., согласно датировке его Bury (см. Кулаковекий, перев. Амм. Марц., выл. I, стр. 225), Julian, or. I pg. гЗ Β πάντες αν μέγυτον φήσειαν πλεονέκτημα των βαρβάρων τον под Σιγγάρων πόλεμον.}

{145 См. Julian., or. 1 pg. 27 В. orat. II pg. 68 В. Об осаде Антиохии на реке Мигдонии, при чем, река, разлившаяся около города, давала врагам возможность действовать с судов, но в то же время они метали оружие с осадных окопов.}

210. Нечто подобное, говорю я, испытали, под его воздействием, и воины его. которые за оружие брались, но которым он не давал вступать в бой и которых он приучил спать по палаткам, пока их сородичей забирают в плен, не бояться позора и опасаться смерти. Сначала они, как люди, бодрые духом, негодовали на это, по том негодование их слабело, затем они признавали допустимым такое поведение, наконец одобряли. 211. Поэтому издали поднявшаяся пыль, какую может производить конница, не заставляла их подниматься для битвы, но обращала в бегство. Лишь появлялся эскадрон всадников, да и то небольшой, они молили, чтобы земля разверзлась перед ними, предпочитая подвергнуться какой угодно гибели, лишь бы не узреть вблизи персов. А когда мужество было искоренено у них, с ним исчезла и смелость речи. и их боязливость была настолько общепризнанною, что, когда они требовали угождений у тех, у кого останавливались на постой, одно имя персов прекращало их назойливость. И всякий мог шутя сказать, что воя персы идут, и их кидало в краску, и они отставали. Итак, когда их водили на иноплеменников, они умели и наносить, и встречать удары, а этот страх перед персами в такой степени внедрился в их душу, накопляясь годами, что иной бы выразился, они трепетали и перед нарисованными на картинах.

212. Этих таким образом распущенных солдат этот удивительный человек повел на персов, а они шли за ним, мало помалу вспоминая прежнюю свою храбрость и в уверенности, что по его замыслам и из огня выйдут невредимыми. 213. В чем же они состояли? Зная, что много значит соблюдете тайны, — ведь иное предприятие, которое, будучи вперед оглашено, не принесет никакой пользы, может весьма пригодиться при сохранении его втайне, — ни времени вступления, ни пути вторжения,ни приемов военной хитрости, ничего из того, что про себя обдумывал не сообщала, он другим, зная, что все о чем скажет, тотчас подслушивается лазутчиками [146].

{146 Срв. Julian., фр. 27, pg. 519, 7 sqq., о заботах. его об охране границы, дабы никто не мог донести врагам о его сборах. Это письмо, адресованное софисту Либанию, описывает эти сборы. О. Seeck, Gesch. IV 343.}

214. Но префекту было повелено приготовить побольше судов на Евфрате и суда нагрузить провиантом, и раньше окончания зимы, опередив общие ожидания и быстро совершив переправу, он прибыл не в ближайший большой населенный город (но имени Самосата), чтобы видеть, чтобы его видели и чтобы встретить обычный для императоров почетный прием, но зная, что время требует быстроты действия, явился в город, где находится большой древний храм Зевса [147], и подивившись ему и помолившись, чтобы бог дал ему нанести урон персидский державе, отделив от своего войска 20000 гоплитов [148], посылает их на Тигр, дабы они оберегали ту область, если там явится какая-либо опасность и дабы они явились к нему, когда того потребуют обстоятельства. 215. Надлежало и арменскому правителю поступить подобным образом, так как враг, прошедши, с огнем, конечно, по лучшей части его территории, должен был встретиться с императором, и соединившись, надлежало или изгнать врагов из страны, в случае их бегства, или, в случае, если бы они оставались, потоптать их: Отдав этот приказ, он сам двинулся, держась течения Евфрата, дававшего воду для питья и несшего течением своим суда с провизией [149]. 216. Заметив множество верблюдов, при чем нагруженные животные были привязаны один к другому, а груз состоять из самого сладкого вина разных стран и тех пряностей, что изобретены людьми для того, чтобы слаще было пить вино, когда на вопрос, что везут, узнал об этом. он приказывает остаться на месте источнику удовольствий. Хорошим воинам, по его мнению, подобало пить вино, которое доставит им копье, а одним из воинов и он является и ему подобает пользоваться одинаковою трапезою с рядовыми солдатами.

{147 См. Amm. Marc. XXIII 3, 1, Карры, откуда расходились, по словам Марделлина, дороги в Персию, через Адиабену и Тигр, влево, через Ассирию и Евфрат, вправо. По Марцеллину, Юлиан молился здесь в храме Лупы. О разделении путей от Карр см. и Zosim. III 12.}

{148 По Зосиме, 1.1., на Тигре оставлено 1000 гоплитов. По Магну у Малалы, pg. 329, 10 (Магн, каррский летописец — спутник Юлиана, называющему тех же вождей этой охраны, что и Зосима. и Марлеллин, 30000}

{149 Магн, у Малалы, pg. 329. 18, 1250 судов. Зосима называет различные суда. См. также Марпеллин. О. Seeck, Gesca. IV 343 fg.}

217. Так отбросив все, относящееся к роскоши, довольствуясь одним тем, что составляло предмет насущной необходимости, он совершал поход, причем земля давала на прокорм скоту питательную траву, так как весна уже наступала в той области. 218. Подвигаясь вперед, они увидали укрепление, лежащее на речной косе, первое, которое появилось перед их взором и было ими захвачено не оружием, а угрозою [150]. Население, как только увидало, что противолежащее холмы покрыты войском, не вынесши блеска доспехов, открыло ворота и, сдавшись, прибыло поселенцами в нашу страну. Обилие же съестных припасов дало каждому пропитание на много дней, так что во время похода следующего дня по пустыне они располагали теми же продуктами, что в городах.

{150 Анафа, Амм. Марц, XXIV 1, 6 Zosim. III 14, 2, с примечанием Мендельсона, в его издания, pg. 132. 7. У Зосимы укрепление на речном острове.}

219, Другое укрепление находилось на круглом острове с отвесными берегами [151] и вокруг всего его была обведена стена, не оставляя снаружи хотя бы столько пространства, чтобы можно было поставить ногу. Признав счастливыми для населения природные условия местности и поняв, что, если бы отважился на невыполнимое предприятие, угодил бы врагам и что одинаково безумно, как проходить мимо того, чем можно овладеть, так и биться из за того, чем овладеть невозможно, заяви в, что скоро придет на них и поселив немало страха в их душе и смутив ее этими словами, снова путем, шедшим по пустыне, он приступаете в ассирийской земле, которая, с одной стороны, обилием и красотою плодов способствуете благосостоянию жителей от малого посева, с другой, урожаем виноградников и финиковых пальм и прочими благами, дарами благодатной земли. 220. Воины, видя это и пользуясь этими продуктами, коих изобилие было во всякой деревне, — а деревень много и больших, большинство могущие поспорить с небольшими городами настроено по всей Ассирии, — так вот такие встречая, войско не выражало недовольства трудностями пути. Ведь достойной наградой тягостей пути по пустыне было обладание обработанной землею. 221. Здесь они вырубали пальмы, вырывали с корнем виноградный лозы, разоряли кладовые, срывали их до основания, или пили, однако пе до опьянения, — того не дозволял страх, нагнанный недавнею казнью из за пьянства воина, — но поддерживали себя в боевой готовности и наблюдали, чтобы быть трезвыми. А несчастные ассирийцы издали, с гор, видели собственную невзгоду, но, обратясь в бегство и покинув равнину, обратив в союзника реку, себе враждебную, так удалились. 222 Каким образом одним она помогала, с другими сражалась? Река Евфрат, будучи полноводною, так что одна стоить многих рев, малой не становится никогда, но превосходить самое себя, когда весенние дожди превращаюсь в воду снег, нагромоздившейся зимою в Армении, а земледельцы, живущие по его берегам, проведши с той и другой стороны каналы, как египтяне Нилом, так и они пользуются водою реки, и земледелец распоряжается тем и другим, впуском воды или недопущением её. 223. Итак, когда войско наше напало, открыв току воды все входы, они наполнили и каналы, и путем их наводнили прочую страну Эта беда была для них самою тяжкою, при чем и всюду наводнение удручало, а в каналах подъем воды одним доходил до груди, другим до лица, некоторых даже покрывал с головою. Итак делались крайние усилия, чтобы и себя спасти, и доспехи, и провиант, и вьючных животных. 224. Умевшим плавать помогало их искусство, а для тех, кто не умели, беды было больше. И вот одни наводили мосты, другие, не желая медлить, пускались на авось. Тем, кто двигались по высокому, узкому берегу, удавалось выходить сухими, но скользок был узкий путь, а избегавшие такого следовали в воде и раб протягивал руку хозяину, раба вытаскивал хозяин. 225. И переправляясь среди стольких опасностей, они не возопили, не восплакали, не похулили похода, не проронили ни жесткого слова, даже про себя не подумали, но, будто шествуя чрез сады Алкиноя, так довольны были положением, полагаю потому, что впереди была надежда на лучшее, а вместе с тем в виду того, что император добровольно разделял с простым солдатом трудности пути. 226. Он не шел по доскам, протянутым по головам солдат, как, быть может, поступил бы другой, один, с удобством среди затруднения прочих, но первый пробивая лично дорогу в илу, грязи и воде, так своим делом не словом увещевал, показывая воинам и обозным свою промокшую хламиду.

{151 Amm. Marc. XXIV 2, 1 крепость Тилута, «высота коей делала ее неприступной, природная твердыня, у Зосимы, гл. 1δ, 1, φρονριον δχνсотатоѵ на речном острове.}

227. Ассирийцы, устроив обширную топь, надеялись, что эта хитрость или заставить войско отступить, или погубить, но они, как будто все были окрылены, или Посидон заставил воду перед ними раздаться, так избегши беды, в немалом числе напали, не на крепостцы уже, но был большой город ассирийцев, носивший имя тогдашнего царя [152], стена же его внутри своей округи содержала вторую, так что в городе заключен был другой, в большем меньший размерами город, словно сосуды, вложенные один в другой. 228. Когда же происходил приступ, страх собрал жителей в округу меньшей стены, как более крепкой. А осаждающие, одну занимая, а к другой подступая, подвергаются обстрелу со стороны стрелков сверху и некоторые были убиты, но, подняв насыпь выше стены, осаждающие заставили жителей, сбившихся в кучу, сдаться на капитуляцию.

Условием её было не отдавать их никогда персам, даже по договору. Ведь они знали, как у них сдирают кожу. Это является также доказательством того, что они были взяты в плен, сражаясь не вяло, но со всем напряжением сил.

{152 См. Amm. Marc. XXIV 2, 9. По описанию § 12, вторая стена отличалась особою крепостью, будучи сооружена из асфальта и кирпича. См. и Зосима, III 17. Пирисабора (Βηροαβώοα Zosim.). Зосима описывает материал второй, «более крепкой», и по Либанию, стены, сходно с Марцеллином.}

229. Так все военные действия клонились не в пользу царя и ничто не удерживало этого мужа. Но он строг был и к врагам, строг был и к тем из своих подвластных, кто не умели побеждать или погибать на поле битвы. Когда те всадники, которым была поручена фуражировка, плохо сражались, так что у них был даже убит гиппарх, он тех, которые желали получить особый от прочих почет передал палачам, не из палатки посылая приказ о ней, но вступив в среду возвратившихся и многих вооруженных смещая, сам не имея при этом при себе и трех телохранителей. Так приучил он воинов в дисциплине и к покорности всякому решению властителя. 230. Итак, вышел на встречу всадникам, с криком искавшим погибшего, и наложив на тех, кто его не защитили достойную кару, и показав всем прочим, что ожидает нерадивых, он вошел в палатку предметом еще большего удивления, чем раньше.

231. Но желая, чтобы, как можно большая часть вражеской страны подверглась опустошению, он делал частые остановки, чтобы прочее войско оставалось в окопах, а легковооруженным и бодрым можно было обыскивать страну, рассеявшись в разные стороны. Они находили подземные жилища и приводили с собой детей ассирийцев с матерями, так что число пленных превышало число приобретавших их. Но и при этом условии недостатка в провизии не было. 232. Итак отсюда они пошли на тот же подвиг, каналы, вернее же на самую трудную часть подвига. Земля была чаще прорезана канавами и большей также глубины. Здесь то он всего яснее показал себя спасителем всего войска. Когда другие хвалили другой путь, более длинный, но вне залитого водою пространства, он, заявив, что больше всего боится этого в этом пути, что придется и терпеть жажду, и быть лишенными какой бы то ни было воды, и добавив. что в том. прежнем, пути грозит трудность, в новом — гибель, и что гораздо лучше идти, находя помеху в воде, чем в поисках за нею не находить её, помянув и о каком-то древнем римском полководце, погубившем подобною непредусмотрительностью себя и свое войско [153] и тут же указав по книге на поголовную гибель их, говоря так, тех, кто давал невыгодный совет, заставил устыдиться, а других убедил нимало не колебаться. 234. И тотчас на земле много поваленных пальм, и много мостов, из них сооруженных, и удобство переправы для массы войска. Он проявил много ревности и в том, чтобы опередить идущего по мосту, сам вошедши в воду [154]. Так сильное средство врагов было уличено в слабости и вода, на победу коей рассчитывали была преодолена.

{152 Plut Crass. 20—31.}

{153 См. Amm. Marc XXIV 3, II. По Марцеллину, для мостов воспользовались — также мехами и кожаными лодками. Zosim. III 19, 4.}

235. И другой силе не в продолжительном времени предстояло оказаться слабой. Было некое сильное укрепление, при том на острове, вздымавшееся, благодаря вышине берега и стены. под самые небеса, такова была высота того и другой [154]. Низы крепости. кроме очень небольшого пространства, были опоясаны чащею камыша, скрывавшей тех, кто ходили за водой, и они, по спуску, незаметному для находящихся снаружи, с полною свободою, под прикрытием стеблей камыша, холили по воду, стена же недоступна была ни для каких средств осадного искусства, во-первых, будучи воздвигнута на острове, который она весь охватывала своим поясом, во-вторых, на столь высоком острове, сверх того, кирпич был цементирован асфальтом [155].

{154 Maiozamalclia, Amm. Marc. XXIV 4, 2, о нападении на самого императора, см. у Либания, ниже, см. и Марц. § 4. Zosim. Ш 20}

{155 О подобном материале внутренней стены Пирисаборы, см. Zosim. Ш 17.}

236. Твердыня крепости внушала не покушаться на нее, но то обстоятельство, что некоторые, выбежавшие из нее люди напали на авангард войска и чуть не ранили самого императора, побудило пострадавших к осаде. И они обложили крепость а персы сверху смеялись, шутили, издевались, стреляли, попадали, считали, что они делают то же, как если бы вздумали взять небо. 237. Он же сперва и сам камнями и стрелами настиг людей, находившихся на стене, и иной со стрелой в теле падал вниз, затем соединил остров мостом с материком, а работавшие прикрывались кожаными лодками. Повернув их вверх дном и спрятавшись под ними и дно лодок превратив в крышу, они делали свое дело за их бортами, а со стороны персов тщетны были и огонь, и всякое метательное оружие, против прикрытия, которое ни стрела не пронимала, ни камни не разбивали, ни огонь не жег.

238. Но и при этом они не приходили в тревогу, но, зная, что враги копают, зная, что они применяют все средства, день и ночь пировали, как будто те были заняты безнадежной работой. Α те употребляли все усилия, и не знали устали, и пролагали себе путь, поднимаясь вверх. Ширина подкопа была рассчитана на одного человека и первый, вспрыгнувший в полночь в средину одной башни, проскользнул незаметно, за ним последовал второй, за этим третий, и всякий хотел быть в числе тех, кто всходили. 239. Старуху [156], которая лежала там одна с ребенком, когда она услыхала, заставив молчать, заняв двери башен, они дали находившимся внизу сигнал в боевому кличу, и когда он разразился в сильной степени и стража в ужасе повскакала с своих постелей [157], не оставалось ничего более, как, представ пред ними, убивать всех, большая же часть гибла сама, бросаясь со стен [158], и началась усиленная погоня за теми, кто пытался скрыться, и никто не предпочитал захвата пленника убийству, так что враги бросались сверху [159], а копья снизу подхватывали живых, полумертвых, умерших. Достаточно было для смерти одного стремительного падения. 240. Вот какой праздник справляли они ночью демонам войны, показали и восходящему богу, и в этом одном не оказали повиновения императору. Последний отдал приказ брать в плен и в военнопленному иметь сострадание, а они, помня о стрелах и зная о раненых, так как гнев поднимал их десницу, за печаль, какую причинили им тягостные труды, находили утешение в убийстве и просили царя простить им, если, пострадав, они оплачивают тем же [160]. 241. За гибелью людей последовала гибель укрепления, в особенности из тамошних крепостей подвергшегося разрушению. Чем больше выдавалось оно среди прочих своим устройством, тем более навлекло на себя приговор к полному разрушению. Ведь персам урон был при том и другом условии, станут ли они восстановлять укрепление или нет. 242. Таким образом это подвиг славный и превышающий человеческую натуру, так что взявшие крепость рассчитывали, что им уже нечего будет претерпевать, а гордыня противника была сломлена вместе со стеною и они мнили, что все их положение испорчено. Даже император, всегда свершавший всякие дела, но все считавший малым, пе мог не признать этого деяния за крупнейшее. Итак он выразился, чего раньше не бывало, что дал сирийцу повод к речи, разумея меня. Но повод дивный, друг, самый дорогой из всех, но когда тебя нет у меня, какая отрада в жизни!

{156 По Зосиме, выскочив из под земли в доме, воины застали за работой молольщицу (άλετρίς), Ш 17, 4.}

{157 Об избиении караульных см. Амм. Марц. ΧΧΙΥ 4, 23}

{158 Срв. Amm. Марц. § 25.}

{159 άφίεσαν у Либания возможно в значение среднего залога, срв. orat. ХII 5 20, vol. III pg. 72, 8 P.}

{160 Zosim III 22, 7 βηδόν δε πάντων δσοι κατά τούτο roav άναιρεδέντων.}

243. Но возвращаюсь к тому, что укрепление, понесши ту судьбу, о которой я рассказал, молвою о произошедшем на большое расстояние сделало путь свободным от противника. Таким образом обоз являлся на деревни, забирая то, чего пе взяли с собой, уходя, жители; скорее же одно брали, а чего нельзя было унести, то частью бросали в реку, частью предавали огню. Так, конечно, и дворец персидского царя, который находился на берегу реки и отличался всеми красотами, в персидском вкусе [161], и в зодчестве, и в роскоши садов и насаждений, и в запахах цветов, — напротив находился питомник со стадом диких кабанов, не на них персидский царь упражнялся в охоте, а, в ту пору они послужили в угощению всей массы римского войска [162], — был сожжен и этот дворец, как говорят, славившийся ничем не менее дворца в Сузах, и за ним второй, и третий, уступавшей красотою тем. но красоты не лишенный.

{161 Напротив Аммиан Марц. XXIV 5, 1 находит его построенным в римском стиле.}

{162 О загороди (περίβολος Zosim.) с дикими кабанами и другими зверями срв. Amm., ibid., § 2. Zosim, III 23. Оба автора говорят, что римские стрелки перебили этих зверей.}

244. Такие свершая дела, они доходят до тех давно желанных городов, которые украшают вавилонскую область вместо Вавилона [163]. Посреди них течет река Тигр и, миновав их, не в дальнем расстоянии принимаешь в себя Евфрат. Здесь трудно было изобрести средство, как поступить. Дело в том, что, если бы воины поплыли мимо на судах, нельзя было бы приблизиться к городам, если бы пошли на последние, у них погибли бы корабли, если бы поднялись вверх по Тигру, это потребовало бы большего напряжения, и корабли оказались бы между двумя городами. 245. Кто же разрешил затруднение? Не Калхас, не Тирезий не другой кто-либо из гадателей. Захватив пленников из соседних к тому месту жителей, он стал отыскивать судоходный канал, знакомый ему по книгам, работу древнего царя, соединявший Евфрат с Тигром выше обоих городов. [164]

{163 0 городах Ассирии вообще Амм. Марц. XXIII б, 23. О Кохе — Селевкии с родником, образующим озеро с истоком в р. Тигр, ХХИУ 5, 3, о Ктезифоне 6. Но Страбону, ΧVΙ 743, «в древности митрополией Ассирии был Вавилон, теперь Селевкия, та, что называется Селевкией на Тигре; вблизи её большое селение, называемое Ктезифонтом». См. для этого места также Созомен, VΙ 1, который пользуется речью Либания.}

{164 Об этом соединительном канале см. Амм. Марц. XXIV б, 1 (канал Наармальха). У Геродота I 193: «величайший из каналов судоходен» (ηγνοίπέρητος). Polyb. Υ 51, б ή βασιλική διώρνξ καλούμενη. РИп., η. д. Согласно Зосиме, III 24, «канал выкопан во время походов на персов Траяна, река Нармалах, впадая в него, выходит в Тигр». Юлиан, как, очевидно, раньше его Траян, приказал расчистить древний канал.}

246. В то время, как один из пленников по молодости ничего не знал, а другой, старик, по принуждению все сказал, — он видел, что император, словно один из местных жителей, по сочинениям и в отсутствии был давно и отчетливо знакомь с местностью, старик сообщает, где находится канал и как он заперт и как его засевают, после того как устье его было засыпано.

247. По мановению владыки, всякое препятствие было устранено и из двух потоков один виден был сухим, а другой понес суда мимо войска, а заселению городов прилив Тигра, к коему прибавились воды Евфрата, причинил великое опасение, как бы он не сокрушил стен. 248. Появляется самая испытанная часть персидского войска [165] и заняла берег сверкающими щитами, ржущими конями, луками тонкой отделки, громадами слонов, которым не труднее топтать ряды войска, чем колосья. Таким образом враги были перед ними, лицом к лицу, рева с обеих сторон, одна вблизи, та, чье течение направлено искусственно, другая дальше, и другое персидское войско позади же все пространство страшно опустошено, не позволяя идти назад тем же путем. 249. Обстоятельства требовали необычайной отваги у тех, кто не хотел погибнуть с голоду, и все в смятении взирали на одного. Он же, прежде всего, как свойственно людям в благодушном настроении, выровнял ипподром, созвал всадников на состязание. назначил призы коням; зрителями же состязаний стали, таким образом, сверх своих, враги, при чем первые сидели внизу, вокруг места состязания, а вторые смотрели с парапетов стен, его считая счастливым, если он веселится словно победитель, а себя оплакивая в виду того, что не могут тому воспрепятствовать [166]. 250. В то время как войско развлекалось скачками, корабли, по его приказу, были разгружены, на словах для того, чтобы осмотреть провиант, не израсходован ли он, быть может, в действительности потому, что он хотел внезапно посадить на них солдат без предупреждения [167]. Итак, собрав, после трапезы, начальников частей и разъяснив, что остается один, единственный путь к спасению, переправившись через Тигр, иметь возможность располагать опять не разоренною страною, он встретил в ответ со стороны прочих молчание, а тот, кто командовал большею частью войска, высказался против, пугая высотою крутого берега и численным перевесом у врагов [168].

{165 См. Zosim. Ш 25.}

{166 Срв. автобиография, § 133, перев., стр. 46; orat. XXIV (Περί της τιμωρίας Ιουλιανού) § 37, vol II pg. 531, 7 Ε. Ruf. Fest. brev. 28. Sozom., 1 s. 1. Eunap. ap. Suid. s. ν ε&ηκεν. О. Seeck, Gescn. IV 348 fg.}

{167 См. Amm. Марц. XXIV 6, 4. Zosim. Ill 25. Sozom., 1. L}

{168 Срв. об этом опасении крутизны и высоты берега и Zosim., 1. s 1 }

251. Но император, заявив, что природа местности останется тою же, а врагов будет больше, если они станут медлить, передал команду другому лицу, и предсказал, что последний победит, но не без поранения. Получить он рану, по его словам, в руку, прибавил и в какое место руки и к этому в свою очередь, что понадобится немного лекарства. 252. И вот, воины уже на судах, а он стоял, взирая на небо, и как только получил оттуда сигналь, дает его таксиархам. а те прочим, так тихо, как только было возможно. Они поплыли и стали высаживаться, при чем ближайшие из врагов уже заметили их и стали стрелять, но, не смотря на то, на ту крутизну, на которую не дерзнули бы взобраться легко вооруженные в мирное время, и днем, и при отсутствии обороны, ночью взобрались гоплиты, при чем над головами их стояли враги. [169] Как это могло произойти, на этот вопрос мы и сейчас не умели бы ответить. Так было это делом не людей, а скорее какого-либо бога, собственноручно возносившего каждого. 253. Завязавши бой немедленно за подъемом, тех, кто вставал, они повергли, других, представь пред ними, словно дурной сон, убивали еще спящих. Те, кто пробудились, имели лишь то преимущество над спавшими, что сознавали свою жалкую участь, но им нельзя было защититься от нападающих.

{169 Ruf. Pest., 1. 1. Amm. Marc. XXIV 6, 6.}

254. Так как дело происходило ночью, в темноте, много ударов мечей попадало в людей, много в деревья, — так слышно было по стуку, раздавался вопль израненных, получающих раны, готовых получить, погибающих, молящих. А наши шли вперед, распространяя смерть, и телами павших устлано было такое пространство, сколько покрыло бы 6000 трупов [170]. 255. И если бы они не замешкались из алчности к грабежу мертвых, а, бросившись к воротам, или вломились в них, или их разбили, они овладели бы прославленным Ктезифонтом. На самом деле они обирали золото, серебро, коней умерших [171], а с наступлением дня принуждены были вступить в бой с всадниками, которые сначала наносили им урон, но потом бежали, будучи приведены в беспорядок одним воином, выскочившим из живой изгороди. Переправляется через реку и прочее войско, и, пока оно в изумлении окидывало взором все поле битвы, убивавшие омылись в реке и струи персидского Тигра окрасились кровью персов.

{170 У Зосимы 111 25, 7 две тысячи пятьсот.}

{171 Zosim. Ш, 25, 6.}

256. Пусть кто нибудь сосчитаете вторжения их в вашу страну и сообразит, сколько зла было причинено при каждом из них, и пусть сравните он этот один поход с теми неоднократными, и он скоро придете к выводу, что крупны и те, но гораздо заметнее этот, и те происходили при отсутствии отпора с чьей либо стороны, а этот предпринять смело, не смотря на наличность боевых противников, так что, если бы кто и спросил персов, желали бы они, чтобы ни ими не было сделано ничего из того, что они совершили, ни причинено им все то; чему они подверглись, все бы, начиная с царя, ответили, что тогдашний урон их далеко превосходил тот, что они причинили. 257. В этом можно убедиться и из следующего: ведь Констанций ни при одном из вторжений не был доведен до необходимости просить мира, а персидский царь, в результате тех действий, о которых я сказал, прислал просить, чтобы война остановилась на этом и чтобы победитель, воздержавшись от дальнейших шагов, принял их державу в свои союзники. 258. И тот из знатных людей, кто для этого явился к брату пославшего, отправившемуся на последнего [172] с нами, обнимая его колена, просил передать императору это предложение. А тот поспешно и с удовольствием, как будто с какою-то доброю вестью, явился с улыбкой, и доложил, и ожидал даров за свою весть. Но император приказал ему молчать, и отослать прибывшего без аудиенции, и выдавать за повод свиданья родство с ним этого человека. Он, в действительности, и войны прекратить не хотел, и самое слово «мир» считал способным притупить бодрость воина. Ведь тот, кто убежден, что можно не сражаться, по принуждению сражаться станет плохо. 259. Вот почему он распорядился, чтобы сладостное слово «договор» осталось за зубами. Однако кто бы, выставляя на показ своим воинам, сколько силы в его командовании, не созвал бы сбор для выслушания речи? Но этот вождь, в то время как ему предлагали договор, приблизившись к стене, вызывал на битву запершихся в стенах, говоря, что женщинам свойственно поступать так, как они, а мужчинам то, от чего они уклоняются. 260. Когда же они ответили, что ему надо идти за царем и тому показать себя, он возгорелся желанием и узреть Арбелу, и пройти через нее, без битвы ли или с боем, так, чтобы, вместе с победой Александра, воспевалась и эта победа, и принял решение распространить свое наступление на всю землю в границах персидской державы, вернее же и на соседнюю, хотя к нему не явился ни один из отрядов, ни свой, ни союзный [173], последний вследствие измены главы племени [174], первый, как говорят, счел более важной для себя задачей сражаться с врагами, после того как с самого начала несколько человек у него было перестреляно во время купанья на Тигре, Вместе с тем и соперничество вождей друг с другом позволяло подчиненным распускаться. Когда один распоряжался идти вперед, другой, уговаривая оставаться, своим потворством склонял к последнему. 261. Однако это обстоятельство не ослабляло рвения императора. За отсутствие их он их не одобрял, а выполнить хотел все то, что сделал бы с их прибытием, и простирал свои планы до Гиркании и до индийских рек. Когда войско уже двинулось к этой цели и одни шли, а другие снаряжались в поход, кто то из богов отклоняет от него и увещевал вспомнить, по словам поэмы, о возвращении.

{172 Пример неясности текста Либания вследствие замены существительного причастием или местоимением: «пославший» — персидский царь, к нему же относится далее εκείνον. «Брат пославшего» — брат персидского царя, участвовавшей в походе против него римлян («с нами»). Это, по Зосиме, III 18, 1, Аммиану Марцеллину, XXIT 2, 20, Гормизд. Оба эти автора говорят только о переговорах через его посредство, но не сообщают о присылке к нему знатного человека. При том, судя по сообщению Либания, посланный явился от самого персидского царя.}

{173 См. выше, §5 214–215.}

{174 Срв. Амм. Марц. XXTV 7, 7, о тщетном ожидании Арсака я другого вспомогательного отряда, гл. 8, 6.}

262. Но суда, согласно раньше принятому решению, были преданы огню; это было лучше, чем предавать их врагам [175]. Так же, конечно, поступили бы и тогда, если бы первого решения пе состоялось, а восторжествовало бы решение вернуться. Дело в том, что напор на корабли с носа сильного и быстрого течения Тигра, вызывал потребность большего числа рук для кораблей и сверх половины войска требовалось для волока их [176]. А это значило бы, что враги должны одолеть сражающихся, а за ними без боя и прочая часть войска попасть в руки врагов. 263. Сверх того, огонь уничтожил всякое побуждение к малодушеству. В самом деле, всякий тот, кто, не желая ничего делать, притворяясь больным, лежал и спал на корабле, когда судов не стало, оказался в боевом строю. Насколько, и при всем желании, им невозможно было сохранить за собою обладание столькими судами, показало, далее, то обстоятельство, что лаже оставшаяся суда, их было пятнадцать, сбереженных для наводки мостов, и их оказалось не под силу сохранить [177]. Стремительное течение, с коим не справиться было ни искусству матросов, ни множеству рук прочих людей, и суда, и экипаж сносило прямо в руки врагам, так что, если кому приходится винить тот огонь за убытки, естественно было персидскому царю пенять на него и, как говорят, он и пенял неоднократно.

{175 Амм. Марц. ХХIV 7, 4. Zosim. III 26, 3.}

{176 См. Амм. Марц, ХХIV 7, 4: на греблю и охрану судов требовалось 20000 войска. У Либания сообщается, что суда приходилось двигать вверх. по течению волоком. О. Seech, IV 351.}

{177 См. Амм. Марц., Зосима. пит. м. м.}

264. Так, пользуясь для питья водою Тигра, шли они, имея реку влево, и шли по стране, находившейся в лучшем состоянии, чем пройденная [178], так что смело присоединяли к прежним новых пленных. Когда же они подходили к границе обработанной земли и очутились среди земли, лишенной растительности, скуднее какой нет [179], он отдает приказ войску взять с собою провианту на двадцать дней, — столь долгий путь предстоял до первоклассного города и вместе пограничного с нашим государством, — только тогда впервые показывается персидский строй, а не беспорядочная толпа, в доспехах, богато изукрашенных золотом. Когда же один из наших передних бойцов пал и началась общая свалка, ни всадник, ни гоплит не вынес наших щитов, но тотчас уклонились и побежали, изощренные только в одном этом военном приеме.

{178 См. Аммиан Марц. XXIV 7, 6.}

{179 J) По чтфнию Forster'a, ουδεμιάς ου φαυλοτέρας.}

265. После того регулярная войска не встречалось уже, а происходили вылазки из засады, неблаговидные набеги кучки всадников, бросавшихся из рвов на арьергард, при чем и в этих стычках они не столько убивали, сколько гибло их самих. Гоплит, проскользнув мимо копья всадника, распоров мечем брюхо коня, валил на землю обоих и закованный в железный панцирь [180] становился легкою жертвою меча. 266. Итак приближавшиеся подвергались такой судьбе, а те, которые сильны в действии издали, стрелки из лука, выпускали стрелы в незащищенный правый бок воина и заставляли их сосредоточивать на себе внимание и идти медленно. Однако они все же подвигались вперед и туча стрел не была препятствием для всей массы войска. Дело в том, что император, разъезжая на коне по всей линии, помогал той части, на которую наседал враг, приводя по требованию отряды от тех, кто находились в безопасности, и посылая в арьергард лучших командиров [181].

{181 См. о подвиге Махамея и его брата Мавра Zosim. Ill 26, 5. Амм. Марц. XXY 1, 2.}

{182 Ом. об этих всадниках выше, § 37 с примеч., и Амм. Марц. XXV 1, 12.}

267. Η так до этого момента и он шел победоносно, и мне приятно повествовать, но отсюда, о боги, и демоны, и превратности судьбы, к какому приступаю рассказу! Хотите, умолчу об остальном и остановлю свою речь на благоприятных обстоятельствах? Да будет вам, слушатели, много благ вместо рыдания. Что же угодно? Будем ли плавать или говорить? Мне сдается, вы поражены фактом, но рассказа о нем требуете. рассказать надо и положить конец неверному мнению о его кончине.

268. Когда персидский царь уже утомился и, очевидно, был разбить и боялся, как бы, овладев лучшею частью его страны, они не зазимовало, когда он избрал послов и перечислял дары, в числе коих был и венок, и намеревался уже на следующий день отправить их и предоставить ему определение условий мира, разомкнулась [183] часть колонн войска вследствие того, что во время марша приходилось отражать нападающих, между тем внезапно поднявшийся сильный вихрь, поднимая клубы пыли и собирая тучи, был в помощь тем, кто желал причинить некоторый урон. И вот император, чтобы связать снова разорвавшейся строй, поспешил с одним слугой, а между тем копье всадника, брошенное в него, незащищенного доспехами, — вследствие, полагаю, сильного перевеса врага в бою [184] он не успел оградить себя и панцирем, — пронзив руку, проникло в бок [185].

{183 Срв. Амм. Марц. XXI 3}

{184 Ibid., § 3.}

{185 Об обстоятельствах смерти Юлиана см. подробнее и точнее у Аммиана Марц., ХХI, 3, 6 следд. И у Марцеллина рана нанесена Юлиану копьем конного воина. Он обозначает, что копье застряло в печени.}

269. И упав на землю, доблестный царь, при виде потока крови, желая скрыть случившееся, тотчас вскочил на коня [186], и так как кровь обличала рану, кричал всем тем, мимо которых проезжал, чтобы не боялись раны, что она не смертельна. Так говорил он, но страдание его осиливало. Его вносят в палатку, на мягкое ложе, львиную шкуру поверх слоя земли, — такова была его постель. 270. Когда же врачи заявили, что спасения нет, войско, получив весть о смерти все вопили, все ударяли себя в грудь все орошали землю слезами, оружие, выскользнув из рук, валилось на землю, воображали, что домой не вернется оттуда и вестника. 271. Α персидский царь дары, которые надо было посылать ему, пожертвовал в качестве приношения богам — спасителям, а сам поставил обычный стол, прежде довольствуясь вместо него почвой, и прибрал волосы по обычаю, в то время как в пору опасности оставил их без ухода, и как поступил бы, если бы враги все в раз исчезли с лица земли, так вел себя со смертью одного этого мужа. Итак та и другая сторона засвидетельствовали в один голос, что он является душою государственного дела у римлян, одни своею скорбью, другие весельем, одни признанием, что погибли, другие уверенностью, что победа уже на их стороне.

{186 Сомнительно, чтобы так было при такой ране. Аммиан Марц. говорит только, что Юлиан требовал коня.}

272. Его доблесть можно видеть и из последних его слов [187]. В то время как все, обступившие его, ударились в слезы и даже последователи философии не могли выдержать, он пенял как прочим, так в особенности этим последним, что в то время как жизнь, какую он вел, сулит ему острова блаженных, они оплакивают его, будто он заслужил своим образом жизни Тартар. Палатка совсем походила на темницу, что приняла Сократа, присутствующие на тех, что при нем находились, рана на отраву, речи на речи того, на то, что один Сократ не плакал, то, что не плакал и этот [188]. 273. Когда же друзья просили указать наследника царства, не видя вблизи никого, себе подобного [189], он предоставил выбор войску. Он завещаете им также всеми способами спасать себя. Ведь и он, по его словам, исчерпал все усилия к спасению их.

{187 Срв. описание последних минут Юлиана у Амм. Марц. ХХУ 3, 35 следд.}

{188 Срв. Амм. Марц. § 22 указанной главы ХХV–ой книги.}

{189 Срв. там же, § 20, предсмертной речи Юлиана у Марцеллина.}

274. Кто же был его убийцей, стремится услышать иной. Имени его я не знаю, но что убил не враг [190], явным доказательством этого является то, что ни один ив врагов не получил отличия за нанесение раны. А между тем персидский царь через бирючей вызывал убившего для отличия и, явившись, таковому предстояло получить великую награду. Но никто, даже из любви к отличиям, не был столь тщеславен. 275. И великая благодарность врагам, что не присвоили себе славы подвига, которого не совершили, но предоставили нам у себя самих искать убийцу. Те, кому жизнь его была невыгодной, — а такими были люди, живущие не по законам, — и прежде давно уже злоумышляли против него, и в ту пору, получив возможность к тому, сделали свое дело, так как их толкала к тому и прочая их неправда, коей не дано было воли в его царствование, и в особенности почитание богов, противоположное коему верование было предметом их домогательства.

{190 Срв. Амм. Марц. ХХУ 6, 6: «и до них (врагов) дошел неопределенный слух, будто Юлиан пал от римской стрелы». Orat. ХХИУ F (лг. της τιμωρίας ^Ιουλιανού) § 9, vol. II pg. 517, 3 ΤοΧηνός τις.}

276. То, что Фукидид говорит о Перикле, как он смертью своею яснее всего показал, сколько значил он для государства, это мог бы иной заявить и об этом человеке. В самом деле, в то время как все прочее оставалось по–прежнему, мужа, оружие, кони, командиры, отряды, пленники, казна, провиант, с одной переменой личности царствующего, все пошло прахом.

277. Во первых, они не выдержали натиска тех, кого раньше гнали, затем, поддавшись приманке под названием мира — враги применили ту же уловку, все кричали, что принимают его и удовлетворены им; и первый пошел на приманку тот, кто стал царствовать [191]. Α персидский царь, овладев ими в их рвении к покою, медлил, тянул время [192] запросами, ответами, одно принимая, другое отсрочивая, множеством посольств изводя у них провиант. 278. Когда же они оскудели провиантом и прочими всеми средствами и стали просить, и их обуяла нужда способная заставить на все пойти, тогда он потребовал куда как легкого вознаграждения, городов, да земель, да племен, оплотов римской безопасности. А тот соглашался, от всего отказывался и ни какое требование не вызывало у него чувства возмещения. 279. Поэтому я не раз удивлялся персидскому царю, что он не пожелал, при полной к тому возможности, получить больше. Кто бы, в самом деле, поперечил ему, если бы он простер свое домогательство до Евфрата, кто — до Оронта, кто — до Кидна, кто — до Сангария, кто — до самого Босфора? Ведь близко был тот, кто готовь был внушить римлянину, что и остального довольно будет для власти, для роскоши, для пьянства, для похоти. Поэтому, если кто радуется, что так не вышло, пусть будет персам признателен, которые попросили малой части того, что им возможно было получить. 280. Когда же они, побросав оружие им в пользование, как после кораблекрушения, возвращались налегке, большинство попрошайничая, и кто шел, один с половиной щита, другой с третью копья, третий с одной из поножей на плечах, тот сходил за Каллимаха [193], отговорка всем в неблаговидном их поведении кончина того, кто обратил бы это оружие на врагов.

{191 Срв. Амм. Марц. XIV, 7, 10—10, об уступках Иовиана всем требованиям персидского царя, Zosim. Ш 31.}

{192 Амм. Марц. XXV, 7, 5—7 об обмене посольствами между персами и римлянами, заставившими последних потерять дорогое время, см. § 8.}

{193 Plut.. de gloria Allien., cap. 3. Quaest. con?. I 10, 3. Диог. Лаэрций I 2.}

281. Почему же, боги и демоны, вы не судили того? Почему не соделали счастливым племени, вас познающего, и того, кто для него был виновником благополучия? В чем попрекнув его душу, что из поступков его не одобрив? Разве он не воздвиг жертвенников? Разве не сооружил храмов? Разве не чествовал великолепно богов, героев, эфир, небо, землю, море, источники, реки. Разве не воевал он с супротивниками вашими? Разве не был он целомудреннее Ипполита, справедлив по примеру Радаманфа, рассудительнее Фемистокла, храбрее Бразида? Разве вселенную, как бы терявшую сознание, не он подкрепил? Разве не быль он ненавистником бесчестности, кротким к справедливым врагом разнузданным людям, другом людям добропорядочным? 282. О, великое войско, о, столько повергнутых городов, столько трофеев, о, кончина, недостойная такого духа! Мы воображали, что вся персидская земля станет частью римской и будет управляема по нашим законам, будет получать от нас властей, вносить подати, переменит язык, переделает одежду, станет стричь волосы и что софисты в Сузах станут приготовлять [194] в риторы персидских детей, а храмы наши, украшенные добычею из Персии, будут оповещать грядущие поколения о значительности победы, и виновник этих подвигов устроит состязание, для тех, кто будет славить их, одними восхищаясь, других не прогоняя, и одними довольный, другими не тяготясь, и красноречие станет популярным как никогда, и могилы [195] уступят место храмам, при чем все с охотою устремятся к жертвенникам, и те, кто раньше их опрокидывали [196], сами будут их водружать, и кто сторонились крови, сами будут приносить жертвы, и дом каждого из частных лиц преуспеет в состоятельности и по тысячам других причин, и по незначительности податей. Ведь говорят, он и об этом молился богам среди опасностей, чтобы война так разрешилась, что дала бы возможность восстановить подать в её прежнем объеме.

{194 εχκροτώ. έκδι&άοκω χύ δημιουργώ, см. Фриних ed. Bekker Anecd. 39, 3. Согласно схолию к данному месту Yr. у Forster'a =άναδεί χννμι.}

{195 Срв. orat. ЬХП (Contra institntionis irrisores) § 10, vol. IV pg. 351, 13 «бледных, врагов богами, пребывающих около могил (τοΊς περί τους τάφους), которых гордость издеваться над Солнцем и Зевсом».

Благочестивый читатель к данному месту приписывает, в кодексах: «Могилы!» безумный! Нет, но цветущих (βρίονχας) воскресением».}

{196 Срв. orat. XXX $ 8. Стр. 202.}

{197 To же о богине Справедливости в царствование Юлиана Amm. Marc. XXY, 4, 19. - сноски в тексте нет}

283. Эти ожидания и еще большие отняла толпа завистливых демонов, и победителя, коему не далеко было до венка, привезла к нам сокрытого в гробнице. Недаром плачь прошел по всей земле и морю, недаром одни после него с величайшим удовлетворением встречают смерть, другие скорбят, что еще в живых они, считая непрерывной ночью время до него, ночью и время после него, а пору его царствования лучом по истине ярким. 284. О, города, которые ты построил бы, о, те обветшавшие, которые ты восстановил бы, о, красноречие, которое ты возвысил бы до почетного положения, о, прочая доблесть, как бы она окрепла, о, справедливость, которая снова снизошла с неба на землю, и опять ушла отсюда на небо, о превратность перемены, о общее благополучие, что началось и тут же и прекратилось! Мы испытали нечто подобное тому, как если бы кто у человека, жаждущего, подносящего к устам кубок холодной и прозрачной воды, вырвал его при первом глотке и ушел.

285. Нам же, если суждено было тотчас лишиться, лучше бы было не принимать участия в господстве, чем быть лишенными его раньше времени. На самом деле, не на то, чтобы наслаждаться, а на то, чтобы стонать в сознании того, какими благами мы не пользуемся уже более, дав нам вкусить, он отнял их у нас, как если бы, показав людям солнце, Зевс удержал его у себя, не порождая более дня. 286. Между тем, хотя солнце еще продолжаете свою прежнюю работу и свершает тот же путь, не та от него утеха лучшим людям. Печаль по этому человеку, в какую погружена душа, мутя сознание, заволакиваете каким–то туманом и глаза, и мы мало чем отличаемся от тех, кто живут во тьме. Что опять последовало за убийством императора? Те, кто говорят речи против богов, в почете, а жрецы подвергаются беззаконной ответственности. За те жертвы, коими умилостивлялось божество и которые поглотил огонь, вносится плата, а вернее состоятельный человек вносил из своих средств, а бедняк умирал, заключенный в тюрьму. 287. Из храмов же одни были срыты, другие., недостроенные, стоять на посмешище нечестивцам, философы же подвергаются истязаниям [198] и получение какого либо дара царя зачисляется в долг, сюда присоединяется и обвинение в воровстве и приходится обнаженному среди лета, в полдень, томимому лучами солнца, сверх того, что получил, быть понуждаемым к выдаче того, чего оказывается и не получал, и отдать не может, не для того, чтобы он это выдал, — как же, чего не возможно?, — но чтобы, при отсутствии к тому возможности, быть истязаемым дыбой и огнем.

{198 Срв. описание мук Максима философа, с которого требовали деньги, в царствование Валента и Валентиниана, у Евнапия, Vitae Sophist., pg. 59 Boisson.}

288. Учителя риторики, раньше проводившее жизнь в общении с людьми, власть имущими, прогоняются от дверей, словно человекоубийцы, а толпы юношей, которые прежде окружали их, при виде этого, покинув красноречие, по слабости его ищут иной силы. Декурионы же, бежав от первого долга своего, служения отечеству, погнались за неправой свободой, и нет того, кто бы стал удерживать погрешающего. 289. Все полно продавцов, материки, острова, деревни, города, площади, гавани, улицы. Продаются и дом, и рабы, и дядька, и нянька, и педагог, и могилы предков [199], всюду бедность, и нищенство, и слезы, и земледельцам представляется удобнее просить милостыни, чем обрабатывать землю, и тот, кто сегодня мог дать, завтра нуждается в том. кто подаст. 290. Скифы, савроматы и кельты, и все те варвары, что предпочитали жить в мире [200] снова заострив мечи, совершают походы, переправляются через реки, грозят, действуют, преследуют и забирают в плен, преследуемые одолевают, как неверные слуги, по смерти господина восставая на сирот его.

{199 Срв. наш перевод, стр. 170.}

{200 Amm. Marc. XXVI 4, 5. Близко к Либанию Zosim. IV 3; 4: «Варвары за Рейном, пока жив был Юлиан, боясь римского имени, рады были, если никто их не тревожил на их территории, а лишь только прошла весть о его смерти, поднялись с своих мест и стали готовиться к войне с римлянами».}

291. При таких обстоятельствах, кто из здравомыслящих людей не стал бы, растянувшись на земле, посыпав себя пеплом, выдергивая юноша первый пух на бороде, старик седины, оплакивать и себя, и вселенную, если еще надлежит называть ее так? 292. Ведь земля почувствовала бедствие в должной мере и почтила мужа этого подобающим острижением волос, стряхнув, подобно тому, как конь всадника, столько и таких значительных городов [201], много в Палестине, все в Ливии, лежать самые крупные в Сицилии, лежат города Эллады все, кроме одного, лежит прекрасная Никея, подвергается колебаниям почвы и величайший по красоте и не может быть уверенным в будущем. 293. Таков почет ему от земли, или, если угодно, Посидона, а со стороны Гор в свою очередь голод и повальные болезни, одинаково губящие и людей, и скот, как бы со смертью его недозволительно было благоденствовать обитателям земли.

{201 О землетрясении этом см. Amm. Marc. XXVI 10, 16, Zosim. IV 18 Jo. Ohrysost. ad pop. AntiocU. homil. IE t. II p. 21 Montf. Anecd. Syr. I 106.}

294. Что же удивительного, если при подобных обстоятельствах иной, подобно мне, считает наказанием, что еще не умер. А между тем я просил богов почтить этого дивного мужа не так, а рождением детей, глубокой старостью и долготою царствования. 295. Но цари лидийцев, о Зевс, поколение Гигеса нечистого руками, один дожил до 39 лет царствования, другой до 57, и сам этот нечестивый телохранитель до 38, а этому ты даровал достигнуть только третьего на высшем троне, хотя следовало удостоить его большого, если нет, то по крайней мере не меньшего срока, чем великого Кира, так как и он соблюдал отеческие отношения к подданным.

296. Но приняв во внимание упрек, с каким он отнесся к плакавшим в палатке, я полагаю, и сейчас он осудил часть речи, посвященную плачу, и мне кажется, он, и сюда явившись, если бы было возможно, обратился бы к нам с такими словами:

«Оплакивая мою рану и смерть мою в юности, вывели вы считаете пребывание с богами хуже пребывания с людьми, не мыслите здраво. Если же думаете, что мне не дано места в той юдоли, вы совсем не знаете моих обстоятельств и с вами приключилась вещь самая странная, что вы не знаете того, в знании коего вы вполне уверены. 297. Сверх того, не считайте чем то ужасным и смерти на войне и от оружия. Так умер Леонид, так Эпаминонд, так Сарпедон, так Мемнон, сыны богов. А если огорчает вас своею краткостью срок жизни, пусть утешением вам будет сын Зевса Александр.

298. Так он сказал бы, а я мог бы прибавить к этому нечто, первое и самое главное, что решение Мойр неодолимо, а Мойра одинаково господствуете в римской земле, как когда то в Египте. И так как ей долженствовало испытать бедствия, а жизнь его препятствовала тому, водворяя благополучие, он уступил напору худшей судьбы, дабы не были счастливы те, кому предстояло страдать. 299. Во вторых, примем в расчет в своих соображениях, что, если он умер и молодым, однако после того, как превзошел подвигами всякую старость царей. Чьи столь многие и великие подвиги, в самом деле, вспомнит кто нибудь, прожившего втрое больше лет? Итак. обладая вместо него славою его, надо переносить испытание и не столько скорбеть из за его кончины, сколько радоваться за эту славу. 300. Этот человек одновременно и находился вне пределов римской земли, и властвовал в ней, телом находясь во вражеской стране, а свою страну сохраняя в своей царской державе, с одинаковой мощью поддерживая мир повсюду, в присутствии своем или в отсутствии. Ни варвар не брался за оружие вопреки договору, ни внутри государства не возникало ни разу смуты, каковых дерзких поступков много не раз бывало и тогда, когда цари находились лично во главе управления. Была ли тому причиною любовь к нему или страх, а вернее если страх сдерживал варваров, а любовь подданных, разве не достойно удивления то и другое, и то, что он внушил страх неприятелям, и то, что вызвал в душе своих подданных расположение или, если угодно, то и другое у обоих? 301. Итак, пусть и это убавит нашу печаль и сверх того то обстоятельство, что никто из подданных не мог никогда сказать самому себе, что над ним властвует не лучший царь. Кто, действительно, царствует с большим правом чем он, если подобает стоять во главе людей не столь добродетельных тому, кто и рассудительностью, и способностью слова, и прочими достоинствами отличается среди прочих? 302. Самого его мы не можем увидать, а его многочисленные речи, все составленный мастерски, видеть можно. Впрочем большинство людей, состарившихся за письменным трудом, уклонились от большого числа видов речей, чем в каких дерзнули выступить, так что не больше чести доставили им сочиненные ими, чем порицания такие, каких они не писали, а этот человек одновременно и войной занятый, и речи сочиняя, оставил речи всякого жанра [202] всех побеждая во всяком, а в жанре писем превосходя сам себя [203]. 303. Берясь за них, я почерпаю в них утешение, благодаря этому наследству [204] его, вы снесете печаль. Он оставил этих бессмертных детищ, которых время не сможет изгладить вместе с красками на досках [205].

{202 Здесь «των λόγων οδοί, at т. Λ. μοοφαί. срв. наш перевод, стр. 38, 1.}

{203 Письма — энкомии ритора Либании, стр. 6 примеч.}

{204 Либаний говорит о литературных произведениях Юлиана; Как «потомках» {εγγονοί), «детях» его, см. у нас, стр. 83. 1.}

{205 О портретах срв. стр. 195, 1.}

304. Раз я помянул об изображениях, много городов поставили ему статуи рядом с статуями богов, чтут их как богов, и иной уже и просил от него в молитве какого либо блага и достиг своего. Таким образом он прямо поднялся к ним и получил от них участие в их божеской силе. Следовательно, вполне правы были те, которые чуть не побили камнями первого вестника о его смерти, как взводившего ложь на бога. 305. Меня утешают и персы, его изображениями знаменуя приступ его. Говорят, уподобив его огню молнии, они приписали слово молния, показывая тем, что он причинил им бедствия, превышающие человеческую натуру [206].

{206 Об этих персидских изображениях см. также orat, XXIV § 19.·«во образе льва, пышущего огнем», см. pg. 422, 15, F.}

306. Его приняло предместье Тарса в Киликии, а больше по праву должно было принять то место, подле Платона в Академии, так, чтобы ему совершались те же обряды, что и Платону, каждым новым составом юношей и учителей. Надлежит сочинять в честь него сколии, пэаны, всякого рода хвалебные слова, называть его союзником против варваров, начинающих войну, его, который будучи в состоянии, благодаря своему искусству предсказания, получить все сведения о грядущем, узнать заранее, нанесет ли урон персам, счел нужным, а возвратится ли невредимым, о том осведомиться не пожелал, на деле показав, что страстно желал славы, не жизни. 307. Быть под владычеством царя таких достоинств высочайшее счастье, а лишившись его, снадобьем от печали надо принять его славу, клясться могилою коего, касаясь её, наравне с богами более есть основания, чем некоторым из варваров самыми у них справедливыми людьми.

308. О, питомец демонов, ученик демонов, собеседник демонов, о, немного земли занимающий своею могилою, но всю вселенную объявший изумлением, о, победивший в битвах иноплеменников, и без битвы единоплеменников, о, для отцов более дорогой, чем дети, для детей более, чем отцы, для братьев более братьев, о, соделавший великое, еще большее собиравшейся сделать, о, помощник богов, богов сотоварищ, о, поправший все удовольствия, кроме наслаждения красноречием, вот тебе приношение от нашего скромного словесного искусства, которое сам ты возвеличил.

Хвалебное слово царям, в честь Констанция и Константа (orat. LIX)

1. Я намеревался, думаю, и без чьего либо поощрения по собственному почину, приступить к слову, побуждаемый к восхвалению тем требованием справедливости, какое предъявлял самый предмет [1]. В самом деле, во-первых, было бы чем то совершенно недозволительным, если цари не колеблются личным риском добывать нам безопасность, а мы не воздадим им даже в области речей, над коими работаем безмятежно, и так далеки будем от исполнения долга, что не составим даже самой малой речи в то время, как таковая должна бы была быть первым нашим делом. 2. Затем, я считал самым постыдным, что земледельцы приносят царям начатки плодов, а люди, занимающееся философией, пренебрегли данью, какая на них ложится, я при том, когда считаются избравшими профессию более достойную и почтенную, нежели те. 3. Помимо этого, те, которые свои похвалы не прилагают к лучшим деяниям, вместе обижают и виновников их, и обличают самих себя, их лишая того, что справедливо должно было выпасть на их долю, а свою натуру наказуя как неспособную восхищаться достойными делами. 4. По этим и другим еще причинам я сам приступил к этой теме, не дожидаясь, чтобы другие подняли сигнал. Но так как, пока я еще соображал ее, меня застал приказ и сошлись собственное решение и увещание, я счел, что уже не место думать, но что настало время привести в действие мою готовность. В противном случае я оказался бы крайне нерадивым, если бы, упустив столь превосходный повод, искал бы не речи о делах, а отговорки к молчанию, в особенности, когда представляются три выгоды: не только мы сохраним для царей, сколько возможно из происходящих событий, но и сами, может быть, прибавим себе славы, высшей, чем прежде, и дадим повод гордиться тому, кто предложил тему. Ведь подобно тому, как в гимнастических состязаниях, на педотрибов падает некоторая часть славы от венков, так тот, кто был виновником другому речи, является соучастником его честолюбия.

{1 Menandr. rhet. HI. pg. 368 (cf. Mete, Zur Tecanik d. lat. Panegyriker, Rhein. Mns. 67 Bd.). Gladis de Themistii Libatiii Juliani in Constant, orationibui Yratisl. 1907. Monnier, Histoire de Libanins (Paris. 1866j, pgg. 108 suivv.}

5. Так вот у тех, кто берется за похвальное слово, есть обычай унижать свое искусство говорить, как далеко уступающее деяниям, [2] и изумляться огромности подвигов, как далеко превышающей силу слова. Но я, если бы и никем из предшественников не было этого сказано [3], полагаю, что во всяком случае речь обрела бы то, что потребно в данном случае.

{2 Menaudr. rliet. Ill pg. 368, 8. Julian., orаt. I pg. 1. orat II pg 54 B.}

{3 Jsocr. Pan.,§ 13 pg. 43 c, Jul. orat. I pg. 1 A }

6. Ведь если бы можно было разбить это отделанное произведете [4] и по очереди воздать каждому из двух, сейчас исполнить долг в отношении к старшему, а несколько позднее перейти в другой части речи, то, и при таком условии, мы не удовлетворили бы задаче своей по достоинству, однако все же, быть может, удалились бы, не в такой степени потерпев неудачу. Но так как назначивший приз, проникнутый одинаковым влечением к обоим, меньше принял в расчет нашу способность, чем стремился к тому, чтобы в одновременном изложении обняты были деяния обоих, и вообще не подобало в похвальном слове разъединять тех, кто связаны и породою, и душою, и добродетелями, разве не является неизбежным настолько отстать, хотя бы от посредственного выполнения темы, как это было бы в случае, если бы мы взялись в один день измерить сушу и море? [5] 7. Однако, как бы верен ни был такой результата, мы будем очень признательны тем, кто нас побеждает. В самом деле. Так как речи вещают о делах, а доблестные деяния владык — выгода подданных, те. кто даже не в состоянии выразить, сколько хорошего досталось на их долю, становятся для всех прямым доказательством того, что пользуется благосостоянием превыше всякой речи, так что, если это и звучит парадоксом, в этом одном случае быть побеждаемым выгоднее одержания победы.

{4 αγώνισμα в этом смысле у Фукидида I 22. αγώνισμα ες το παραχρήμα.}

{5 Срв. Menandr., pg. 369 18 β4.}

{6 Срв. Ниже, § 18, § 46 – сноски в тексте нет}

8. Но мне кажется, во многих отношениях трудно уравнять восхваление с доблестями царей. Ведь все те, кто были признаны достойными царских дворов, и на войну отправляются вместе с прочими, являются опытными в ежедневной государственной деятельности в мирное время, для тех весь труд состоит в нахождении того, что надо сказать достойное деяний, с какими они ознакомлены, для нас же, прочих, если и есть у нас знание многого, однако больше того, что мы знаем, остается неизвестным. 9. И вот нам угрожает двоякий риск, что не только не сможем по достоинству изложить то, что мы знаем, но большую часть фактов обойдем молчанием. Поэтому не следует с нас требовать изложения ни всего под ряд, ни большей части целого, но выслушав нашу речь, извинить и за то, что мы пропустим, и в том, если не постигнем вполне и того, что знаем,

10. Откуда же подобает начать? [7] Не с той ли, очевидно, причины, которая создала сих доблестных мужей? Позволим себе сейчас то выражение Платона, которое подходить к ним, скорее, чем к тем, к кому оно применено, что они оказались хорошими, благодаря происхождению от хороших людей. Да, как бывает с плодами, что, если кто либо посеет семена выдержанной культуры и отборного качества, получит беспримесный, безупречный, доброй натуры урожай в годовом обороте, а если кто небрежно сделав посев, кинет в землю ту какие попало семена, то и во всходах сохраняются сомнительные их свойства, так и с людской натурой: [8] добрые качества родителей переходят обыкновенно на потомство, если зависть не сможет преодолеть благую судьбу.

{7 Срв. Menaudr., pg. 369, sq.}

{8 Срв, ниже, § 18, § 46.}

11. Самое ясное тому доказательство дает настоящая пора: нельзя указать ни царственной отрасли, вышедшей из более благородного корня, ни отрясли, которая ближе сохранила бы свое родство с корнем.

12. Итак всюду элемент справедливости [9], раз он на чьей-либо стороне, делает обладание прочным и препровождаете на все грядущее время с самой приятной надеждой. Царская же власть тем более, сравнительно с прочим, требует, чтобы государь получил ее справедливым путем, насколько, величием и недосягаемой высотою положения навлекая на себя зависть, она требует более незыблемого основания. 13. При таких условиях приходится больше восхищаться законностью данной власти, чем её обширностью. Действительно, они не вступили в обладание чужим наследием, отстранив от него владельцев, не купили они сана своего, будто любой товар на рынке, подольстившись к народной массе, но как наследует каждый отцовское и дедовское имение, призываемый в тому законом, так и этим царская власть принадлежала с давних времен, в третьем поколении [10].

{9 ή τον δικαίου μεοίς cf. pg. 233, 1 (§ 49), pg. 252, 11 (§ 89), pg. 421, 5 ((Orat. LX1Y § 1), pg. 440, 4 (§ 32, в смысле «часть»), pg. 473, 8 (S 82).}

{10 Cf. Tbemist. or. I ρ 2 b., Jul., or I pg. 6 D.

14. Итак если вернемся в своем слове в прошлое, в деду [11], и рассмотрим тот путь, каким образом он стал во главе государства, трудно не подыскать материал, ведущий к его возвеличению [12], а скорее найти достаточно времени для обилия повествования. Потому, сказав об одном мероприятии, которое провел оп один из прежних государей, я перейду в сыну его и отцу нынешних государей. 15. Все прочие, правившие в его время, считая для себя убытком, чтобы подданные их жили в достатке, их средства переводили во дворец, считая пределом благополучия, если завалять [13] казну талантами, и в результате получалось, что одни, обобранные, провождали жизнь в слезах и в бедности, а у других, присвоивших, богатства лежали. А этот превосходнейший во всех отношениях государь, конечно, познакомившись с Демосфеном и заимствовав закон оттуда, счел прочным казначейством дома владельцев, так как нигде не сохраниться им в лучшем помещении [14]. Когда же подходила настоятельная нужда в расходах, достаточно было сделать оповещение об этой потребности, и все было полно денег, при чем люди добровольно делились с ближними [15]. Так соревнование присуще доброхотным жертвам, а где ввяжется принудительность, там повиновение естественно оказывается без чувства расположения. 16. Руководясь такою точкою зрения, он и не претерпел того же, что прочие, и деятельность его была не такова, как их. Не произошло с ним того, чтобы, недолгое время использовав бедствия подданных себе на утеху, он был потом убит доверенными людьми, но и в остальное время охраною ему служило расположение подданных [16], и при кончине можно было передать царскую власть сыну [17]. Подобный корень боголюбимой державы и основание, крепко заложенное на почве права, нимало не могут быть поколеблены обстоятельствами.

{11 Констанций Хлор. Monnier, 111.}

{12 οεμνότης § 23, срв. § 19 σεμνύνω, также § 24, § 108.}̈́

{13 στενοχωρειν cf. pg. 258, 21 (§ 101), pg. 295, 2 f§ 171).}

{14 Срв., очень сходно с Либанием, Entrop., Χ 1, 2: «говоря, что лучше общественным средствам находиться у частных лиц, чем быть хранимыми за одним замком». Euseb., hist. eccl. VIII 13, 12, vit. Const. I 14. Amm. Marc. XXV 4, 15. «Он вовсе не хлопотал о накоплении денег и полагал, что они в лучшей сохранности находятся у собственников».}

{15 τόίς πίλας, что Reiske заподозривает. Он или исключает это слово, или предлагает α ποότερον έκέκλειστο ταϊς άτιειλαϊς.}

{16 Срв. orat. XYIII § 8, II pg. 239., 18, у нас стр. }

{17 Euseb., h. eccl. Till 13 § 12 et 13; vita Const. I 9 et 21.}

17· Но мне представляется как бы не дозволительным обойти то, что задержит нас, хотя мы спешим, но умолчать о чем не терпит оправдания. Это следующее. Из нескольких сыновей, какие у него были, он знал внимательнейшего стража царства и, предписав им спокойствие, того из них, кого знал за более пригодного, призвал к власти, поставляя выше заботу о государственном деле желанно дать сыновьям равное звание. 18. Итак, получив в свои руки государство волею отца, и по мановению богов, он выполнил мольбу, что у Гомера, во всех своих предначертаниях и действиях [18] превзошедший родителя своего [19]. А самое важное: Чем более он его опережал, тем более. возвеличивал его. Ведь превосходство сына становилось свидетельством правильности его оценки. Действительно, он не счел подобающим сидеть и нежиться, но с первых шагов [20] проявил свою работоспособность и плодов трудов отца не тратил для собственного беззаботного существовании, но считал, что, если не проявить себя достойным наследником его трудов, оскорбить его, и не считал выгодой праздное спокойствие, в случае, если никто из врагов не выступает на него, но считал себя соучастником преступлена, если не сместит неправых правителей. 19. Такие внушения преподав сам себе и такими соображениями подкрепив природную свою решимость, замечая, что великий город [21] на словах находится под управлением, на деле же подвергается разрушению со стороны своего владыки [22], не снес этого соединения в одном лице и правителя [23], и врага и признал недопустимым, чтобы, пока он жив и взирает на солнце, глава вселенной предоставляема была, в жертву насилия тирана, на увечье, но, как скоро только мог, облекшись в доспехи, первую войну открыл в защиту пункта первейшей важности в целом составе государства, личным риском полагая конец бедствиям других людей. 20. Каким образом, подступив к стенам, он заставил тирана тронуться волей не волей и силою необходимости понудил выйти прятавшегося из трусости, и как тот вступить в битву не дерзал и повел бой лукавством, о западне, расставленной над рекою [24], и о том, как это сооружение тем, на кого оно было изобретено, вреда не причинило, а устроителю оказалось достаточным для гибели, и о том, как его обуяла, по пословице, эта беда, попасться самому в сети собственных измышлений [25], все это и еще многое другое давно достаточно описано историками и поэтами, и как бы ни хотелось сказать об этом, в настоящем случае время того не дозволяет.

{18 либо VII 476 sqq.}

{19 Срв. выше. § 10.}

{20 εν&νς άπο γραμμής cf. orat. XYlII § 40. pg 253, Vl.}

{21 Рим, срв. Euseb. fit. Const. 1 26. Zosim II 14 s. fin. Panegyr. Lat. IV 14.}

{22 Максенция.}

{23 Cf. Euseb. 1.1.}

{24 Euseb., vita Const. I 38. Zosim. II 15. 16, о подъемном мосте через Фимбрий.}

{25 Euseb , ibid.}

21. Освободив же великий город от нависшей над ним тучи [26] и дав наконец ему вздохнуть свободно, и превратив бедственное положение в благоденственное, начав столь доблестным деянием [27], он прошел по всему тому краю, очищая землю и море и все оскверняющее выдворяя, а спасительное всюду вводя, и с варварами воюя, а царю единоплеменников [28] не завидуя в его владениях, Тут то он проявил двоякий признак* добродетели. Ни мира он непожелал, когда можно было воевать, ни перед войной не остановился, когда это было надобно, но так заботливо и к первому относился, и храбро вел себя во второй, что договор нарушила другая сторона [29, а на войне он одержал верх.

{26 Euseb. I 41.}

{27 Julian, orat. I pg. § 8 А: «уничтожая тирании, а не законную царскую власть, прошел он по всей вселенной».

{28 О Лицинии.}

{29 Лициний, срв. Euseb., vita Const. I 49 et 50. Zosim. II 20 (о договоре между Константином и Лицинием; срв. Schiller Gesch. d. τδΊη. Kaiserzeit, I Bd., S. 19S. 1 марта 317 г.) 22 (о войне с Лицинием).}

22. И пусть никто не подумает, что я не во время распространяюсь и попусту пустился толковать об отце. Нет, надлежало сделаться очевидным для всех, что дети не отстали от величайших примеров. Ведь те, кто происшедши от скромных родителей, или опережают их, или оказываются ничем не хуже, те не могут возбуждать ничьего удивления, для такого преуспеяния не требуется никакого напряжения сил. Но те, пред кем стоит доблестный пример их родителей, теми, даже если они приблизятся к последним, надо в высшей степени восхищаться, потому что они напрягли свои старания к подражанию наилучшим образцам.

23, Но намереваясь приступить к счастливому рождению царей [30], я припоминаю некоторых поэтов и странные рассказы в историях и, пересматривая их, нахожу, что цари, о которых говорит традиция прошлых времен, прославлены сверхъестественными явлениями, и, не смотря на то, этот произвол мифов уступает действительности в настоящих обстоятельствах. 24. В самом деле, те, кто величают Кира, рассказывают, что Астиагу было видение во сне, будто из лона Манданы, которой предстояло стать матерью Кира [31], выросла виноградная лоза и охватила всю Азию. А что касается Александра Македонского, постеснявшись того, как бы его не стали считать родом от отца его Филиппа, они заставляют разделять с Олимпиадой ложе дракона [32], измыслив связь, способную нагнать страх на ребят.

{30 Срв. Jul., orat. I p. 10 В., где затронуты те же «вещания, предсказания и видения в снах», при рождении Кира и Александра В.}

{31 Срв. Menaudr: р. 371, 7 sq. Euseb. I 7. Herod. I 108, 1.}

{32; Plut., Alex. t.}

25. Но рождение наших царей не потребовало для возвеличения ни мифов, ни сновидений, но подобно, тому как самые красивые из людей, владея своей природной блестящей внешностью, не прибегают к внешним средствам для того, так рождение этих государей, превзойдя все причудливые россказни, возвеличено само собою.

26. Если же кому либо представляется важным рождение при благоприятных знамениях [33] и для некоторых любителей этого предмета, сидящих здесь, было бы очень ценным послушать подобные предвещания, какими сопровождалось рождение, мы и этих людей не отпустим в искании того, чего они жаждут, но скорее удовлетворив их желанию. Не буду обращаться к мифологии, направляя речь в темную область, но скажу о том, что все знают. 27. Сверх очевидности будет и доля славы. В самом деле: божественнейший отец их всегда пребывал во трудах, физическом и умственном. Ни с рассветом дня, ни с наступлением ночи, нельзя было бы сказать, чтобы он прекращал или оба их, или во всяком случае один из двух. Нельзя отрицать и того, что, что бы он ни делал или задумывал, все это достигало высших пределов царской добродетели.

{33 Menaudr. р. 371, 5.}

28. Если, таким образом, так следует думать об этом предмете, то по справедливости не следует изощряться в определении того, не руководило ли родами в те времена, которые произвели этих мужей на свет, какое либо особо благоприятное знамение, но можно просто сказать, что невозможно было не предшествовать благоприятным знамениям их рождению, если все последующее время полно было благоприятных примет. 29. Итак я смело говорю, что при разрешении наилучших родов, и первых, и следовавших за ними, или войско выступало для победы, или оно возвращалось с победы или сокрушаемо было скифское племя или гибло все савроматское, или другое варварское племя несло дары, иди великий царь самолично ставил трофей, или он изливал из дворца на подданных груду денег [34], или долгое бедствие тюремного заключения прекращалось по человеколюбию владыки. Одним словом, или возникал в уме замысел превыше всякой человеческой натуры, или задуманное осуществлялось на деле. Разве это не знамения лучше любой лозы, разрастающейся во сне, более действительные, чем полет любой птицы, что касается вероятия, правдивее видения дракона?

30. Итак, когда они родились и вышли на свет [35], достойные натуры родителя, достойные общей надежды, пусть не ожидает иной услыхать о вершинах Пелия и о Кентавре с телом двоякой природы и дядьке — полу-человеке, полу-звере и пропитании в диком виде, что в своих вымыслах сообщает сыну Фетиды поэзия, пе будучи в состоят и доказать, чтобы пища у Пелея была завидна, но они вскармливались там, во дворце, даже с пропилеями коего не благоразумно сравнивать пещеру Хирона [36], и сосали молоко не волчицы, что дерзнули уже некоторые сообщать о других, но подобающее для поднесения к царским устам, чтобы мирное рождение сменилось мирным кормлением. 31. Отец же носил их, когда обращал на них свое внимание, не на шкуре зверя, а на роскошном пурпуре. Может быть, и большее разнообразие и более божественных вещей составляете царскую пищу, чего толпа не знает и о чем знающим сообщить не дозволительно, как о некоей тайне.

{35 Euseb. vita Const. I 43. Jul., I pg 8 B, cf. cod. Theodos. IX 3. 1.}

{36 Men., pg. 371, 17 sq.}

{37 Men., pg 371, 7 sq.}

32. По этому, мне кажется, время приступить к воспитанию [37], чтобы все могли знать, что не под воздействием самовольной судьбы вышли они совершенством в добродетели, но пошли по пути, по которому с ранней поры направило их упражнение.

{37 Men., pg. 371; 25 sq.}

33. Двоякий род образования изощрил души царей. Одним они утверждались в задаче управления царской державой; столь обширным государственным делом, другим они были приучаемы к искусству речей и силе риторики. Ведь у кого есть одно, а обладания другим нет, у того необходимо достоинство его хромает в том, в чем у него ощущается недостаток. И тот, кто обладает административной наукой, но лишен уменья держать речи, проявив себя царем малообразованным, не лишен способности править государством, но не может править с привлекательностью, и тот, кто достиг совершенства в риторическом образовании, но не получил знания высшего государственного дела, такой, проявив себя бойким на язык, величавость царского сана низводит на уровень обыденного щегольства слова, но от подобающей ему важности далек, как нельзя более. 34. Но наши оба даря мастера в искусстве благодаря тому, что привлекли наилучших из тогдашних руководителей красноречия, подобающего римлянам, а учителя в царской науке и не искали, но имели подле, самого родителя [38], которому ни из зависти нечего было скрывать правила науки,— ведь кровная близость сильнее этого недуга, ни по неопытности нельзя было повредить руководимым им, так как никто так далеко не ушел в царском опыте [39].

{38 См. Enseb., vita Const. IV 52.}

{39 πορρωτέρω βααιλικής εμπειρίας ηλααε срв. то же выражение orat. LXIV § 81., vol. IV pg. 472, 13 ονχω πόρρω κακίας ηλασαν.}

35. Далее, толпа считает мерою обучения в этой области уменье вскочить на коня, натянуть лук и попадать стрелою в цель, нанести удар мечем и напрягать руку с силою достаточною для пускания копья, быть выносливым к холоду и нимало не ослабевать от чрезмерной жары, и это составляете немалую долю в обучении царей. Но для наших этим не ограничивалась [40] область образования. 36. Но и это входило в круг упражнений, но сюда присоединялась и другая часть, гораздо более ценная, чем таковые. Бак только кончали они упражнение в этих предметах, отец своими наставлениями направлял их души на стезю справедливости, не давая воли неправде, разграничивая пору гнева и пору кротости, объясняя, что такое деспотия, и указывая, в чем заключается царская власть, и как добивающийся первой, теряет вторую. И никто не мог бы достигнуть той точности, с какою он ежедневно наставлял сыновей своих. 37. Скажу о том, чем больше всего восхитился я в этом образовании. Введши их в преддверие царской власти еще совсем молодыми и переместив их в таковое положение из положения частных лиц, он упражнял их таким путем в царской деятельности. Ведь он знал, что возвышенный образ мыслей самое важное в государственном деле и без него пропадает значительная часть его блеска, и что от практики, какова бы она ни была, вкореняется у людей известный образ мыслей. 38. Вот он и желал, чтобы, с юности проводя жизнь в одеянии и среди занятий более почтенных, они отвыкли от мелочности, так, чтобы их разум не соприкасался ни с чем низменным или скромным, но, каковы бы ни были их замыслы, они направлялись к великим целям. Ведь в душах юношей, более податливых, какое учение ниприменишь к ним, оно легко внедряется и, раз укрепившись, остается неизгладимым и ни тот кто, приобык к высоким материям, постигнутый невзгодою, под давлением безвременья не теряет своего высокого образа мыслей, ни тот, кто сжился с скромною средою, призываемый к более важным задачам, не приноровить своего духа к государственному делу, но, оставаясь в узких рамках старой привычки, как бы силится сбросить с себя это величие, не будучи способен выдерживать его. 39. Прекрасно изучив это и точно познав все значение воспитания и образования и пожелав, чтобы дети не в низком положении получали более важную сферу деятельности, но в лучшем сане приучались к величию, он облекает их в одежду, инсигний царской власти [40], публикует указ и войскам, и городам, что они вступили во власть по его воле и что следует и им отдавать знаки почтения. 40. После этого предварительная шага он устраивает им войско и составь служащих, уши и глаза [41], всюду сохраняя верное воспроизведете первообраза, и дает им титул, высший, чем раньше, но второй после собственного. Есть, можно бы так выразиться, и в царской власти ступень более совершенная. 41. И понятно, почему он так поступил. Ни в среде частных лиц не предоставил он им оставаться, ни возвел их с первого разу на вершину, остерегшись и скромности первого положения, и чрезмерной высоты второго. Ведь, если бы. оставив их в ряду частных лиц, он взялся бы так их воспитывать, они воспринимали бы учение при отсутствии почета, если бы немедленно, с самого начала он возвел бы их на вершину власти, они расположены были бы к большей беспечности к занятиям, уже всем обладая. 42. Но он, отведши им подобающую долю, которая должна была вместе с чувством достоинства сообщить им склонность в рачительности, прибавил сюда нечто другое, более важное. Не тотчас выслал он их в другое место с войсками, немедленно предоставляя им деятельность вне своего кругозора, но, удерживая их при себе, пожелал наблюдать за их деяниями, по правилу учителей, опытных в искусстве кормчего, которые, посадив у руля, на корме, тех, что недавно взялись за ремесло сидят подле них, дабы приветствовать их, если они, направят судно, как должно, и быть под боком для помощи, если случится какой либо промах.

{40 Срв. дальнейшее, о воспитании рядом с телом и души, Jul. or. pg. 10 С.}

{41 Euseb rita Const. IT–40. Panegyr. Const. 3.}

{42 Euseb., 1.1., «уши, глаза» срв. Xenoph. Суг. YIII 2. 10.}

43. Когда же представлялось, что они уже достаточно воспользовались его сообществом в текущих делах, подобно какому либо орду, что упражняет птенцов в летании, уже тут только поручив им войска, он послал их, поставив одного государем Востока, другого — Запада. 44. И так поступал он в виду трех наиважнейших целей. Во-первых, он желал, чтобы варвары, обитавшие в каждой из этих стран, страхом пред правителями вынуждены были сдерживаться. Он рассчитывал, значит, доставить безопасность целому царству, раз укрепит окраины державы. Во вторых, он полагал, что для сыновей его не подобает, проводя жизнь среди полной безопасности, не пользоваться опытом в боевых заботах, но надлежит иметь то, о чем им надо пещись. 45. В третьих, что самое важное, он знал, что подвергнет их более строгому испытанию в их отлучке. В самом деле, то, что они делали во время своего пребывания в его обществе, то, он полагал, было не столько плодом воли их, при их здравом смысле, нежели определялось необходимо сообществом их с ним. Если же они, и будучи сами себе предоставлены и в разлуке получив и свободу действий, будут по прежнему верно оберегать свой пост, то, он уже полагал, вероятно, то будет проявлением природного здравомыслия [43] и что они окажутся перещеголявшими ту пословицу, которая требует определять совестливость по глазам.

{43 Euseb. vit. Const. IV 52.}

46. Он посылал их с таким расчетом, а они из любви к отцу стремились оставаться, но, не дерзая противодействовать, спешили туда, куда надлежало отправляться. Α после того как прибыли в отданные им области, они превзошли на опыте всякое пожелание, проявив себя отцами принявшим их племенам, посодействовав возвеличению повсюду пославшего, укрепившись в том, что знали, упражнениями, а в том, что надо было приобрести сверх этого, опытом, по поре возраста числясь еще детьми, а в в остроте рассудка соревнуя со стариками, [44] лучше всякого обретая, как следует поступить, по ничего из того, до чего дознались, не приводя в исполнение, не сообщив наперед родителю, поставляя его судьею собственных замыслов, а себя заявляя слугами его решениям, многою властью располагая, но менее всего пользуясь своим правом распоряжаться, преодолевая наслаждения воздержностью, а физическую силу укрепляя упражнениями, заставляя отца гордиться скорее ими, чем боевыми трофеями, отделяемые от родителя большим пространством суши, но считая, что он присутствует при всяком их деянии. 47. Впрочем, в глазах того, кто попросту смотрит на предмет, это с оставляешь славу только выполнивших дело, в действительности это общая слава и их, и того, кто их выбрал. Их возвеличивает показание дел, а тому, кто подобающим образом избрал, достается слава правильного суждения, и выходить, что обе стороны содействуют славе друг друга, одни, имея за себя голос Величайшего царя, а он так как приговор его подтверждается доблестью избранных.

{44 Совершенно так же Julian., orat. I p. 12 Α: μάλλον άέ παϊδα χομιδη χω χοόνω, επεί Trj γ ε σννέοει καΐ ρώμγ, τοϊς καλοΐς κάγαΰοΐς άνδράσιν ένάμιλλον ήδη.}

48. Итак я всегда полагал, что руль настоящего царства держит рука божества [45] и доказательство тому давало множество отовсюду прибывающих фактов, но полагаю, если бы и ничто другое не внушало этого мнения, то, о чем я намерен сказать, во всяком случае привело бы к этой уверенности. Это следующее. Когда, по воле божества, отец этих государей, правивший вселенной, опять удалился в сообщество того, кто послал его в здешнюю юдоль, не смотря на столь важное событие, строй царства не был поколеблен и ничто из происходившего не сместило наследников с их державы, но она осталась на прежней высоте, осталась, однако, не без труда, не без того, чтобы преемники прибегли к силе, дабы прочно удержать переданную им власть. 49. С тем и другим я больше всего поздравляю царей, и с тем, что они получили царскую власть от отца, и с тем, что оказались способными совладать с начинавшимся волнением [46]. Здесь именно, как нигде, сошлись справедливость и мужество. Если бы, не имея за себя его голоса, они сами овладели царством, приобретение было бы доказательством мужества, но в событие не превзошел бы элемент права, если же бы, вслед за тем, как он его даровал им, не произошло никаких дальнейших неприятностей, но можно было бы пользоваться дарованным в полном спокойствии, законность их власти встретила бы общее признание, но слава мужества не присоединилась бы к доводам права. В действительности, получение власти его соизволением было признаком законности, а одоление ими опасностей признаком высшей степени мужества.

{45 το κρεΐττον «бог», срв. Foster:, pg. 201 η. 3. § 72 δ κρείτχων.}

{46 Дело идет о столкновении между Константом и Константином Zosim. II 41. Аиг. Vict. ер. 41, Schiller II 8. 239 fg. — Хороший пример у Либания панегирического освещения фактов.}

50. Итак всякому желающему предоставляется рассмотреть, обвиняю ли я попечение бога в незначительности благ или так убеждает думать величие дел. Кто бы, в самом деле, мог указать царство, лучшее этого [47]. приобретенного предками, увеличенного отцом, укрепленного нынешними владыками? Кто, взявшись сравнивать с ними лучших из тех, что живут в традиции, не проявил бы себя непонимающим природы и меры вещей? 51. Так, оставим, если угодно Ксеркса, впавшего по неразумию в самую тяжкую беду, Камбиза, сошедшего с ума. Но, если кого либо, подвергнем сравнению Дария и того Кира, пред кем удивление чуть не всеми овладело. Так вот Кир, едва он родился, приговорен был к смерти, и при том близкими своими, и если бы беда, постигшая жену пастуха, не спасла ребенка, Кира бы как не бывало [48]. 52. Возмужавши же и двинувши персов, в нашествии на мидийцев он сгубил деда, в одном проявив некоторую долю своекорыстия, в другом, допустив чуть не нечестие. Ведь вырвать власть, себе не принадлежащую, дело любостязательности, а присоединить сюда убийство кого либо из близких не благочестиво. Дарию [49] же доставили царство искусство конюшего, похотливый конь и ловко подстроенное ржание его. Но наши цари, с самого рождения воспитывались по общим молитвам всех, а призванные на царство получили его, а не отняли силою, будучи отстранены от него.

{47 Menandr., pg. 372, 21, 376, 31. 3) Julian., orat. I pg. 41 С.}

{48 Themist. or. II p. 36 b.}

{49 Menandr. pg. 377 9.}

53. Я полагаю, далее, некоторые жаждут увидать, в речи, Александра уступающим царям. Но нет ничего трудного устроить эту победу [50]. Первым делом они превзошли Александра знатностью предков. Разве представляет что либо равное или подобное Аминта [51], человек, обязанный податью, или Филипп, воровским образом добывающий города, и добродетели предков, касающиеся свода неба? [52]. 54. Далее, Александр, не обладая ничем, чем стоило бы довольствоваться, предпринял большее приобретение, и го самое, что он присоединил к имевшемуся владению такое добавление к нему, являлось с его стороны признанием, что в начале он не обладал ничем, сколько нибудь примечательным, так что было время, когда Александр не пользовался известностью. А наши цари с первого раза начали с великого и сохранили величину царства до конца. Кроме того, когда Александр увеличивал свою державу, было кому заявлять о притеснении; ведь он увеличивал ее, отнимая у других. А эти цари вместе и величайшие из всех, и не отнимают чужих владений. С давнего времени владея землею, сколько подобает, они не нуждаются ни в каком добавлении.

{50 orat. XV § 42, vol. II pg. 136, 5 sqq.}

{51 Срв. то иге выражение § 151, pg. 286, 5.}

55. Итак, когда Александр, Дарий, Кир, по сравнению с этими царями, оказываются ниже той славы, какая о них ходите, куда же поместим мы, имея их в виду, прочих царей?

56. Но, кажется, речь наша, подвигаясь мало помалу вперед, подводит нас к тем действиям, которые сопряжены были, при их свершении, с опасностями [52]. И я вижу, что ораторам грозит пущая опасность, чем самим, выступавшим на боевом поле. В такой степени не менее серьезной задачей является сказать нечто о величайших подвигах, чем самая удача в них. Достаточно сделать здесь следующую оговорку. Наше намерение в настоящий момент не составить историю [53], все обнимающую, и не распространиться в простом рассказе, ничего не оставляющем вне своего кругозора, но преподнести спасителям вселенной некий дар. 57, Задачей составителя истории является изложить по порядку все деяния, а задачей того, кто берется за хвалебное слово, не упустить из виду ни одного пункта для восхваления, но не излагать все отдельные подробности. Следовательно, как поступили мы с воспитанием и обучением, помяну в о каждом из двух, но, однако, не для каждого обо всем, тому же правилу надо следовать и в отношении подвигов на войне. 58. Действительно, если бы возможно было исполнение мольбы, я, по Гомеру, попросил бы, чтобы у меня стало десять уст, и всему бы предпочел, чтобы божество даровало мне два языка, дабы, как во всем прочем похвальное слово шло об обоих государях в совокупности, так и в военных подвигах я мог бы соблюсти тот же порядок. Но так как помолиться об этом легко, но получить, этого невозможно, пусть слово мое держится порядка возраста царей и, возвеличив, как только может, подвиги старшего, в Персии, потом перейдет к Западу, чтобы заняться разнообразными и вместе величайшими подвигами.

{52 Men. pg. 372, 27. Liban. ер. 18, Monnier, 1,7.}

{53 Срв. § 9.}

59. Мне нужно предварительно сказать несколько слов о божественнейшем отце их, но, полагаю, этот сюжет не менее будем отвечать цели настоящего восхваления, чем все прочее. Ведь, по общему признанию, он превзошел всех предшественников всеми теми свойствами, что относятся к добродетели, и если это так ясно и не допускает двоякого мнения, то опять таки все признают, что в боевой доблести он настолько превзошел самого себя, сколько всеми прочими достоинствами остальных. В самом деле: как пи много, полагаю, войн затевалось у него, одних с единоплеменниками, других с варварами, нет ни одной, с которой он не покончил бы, уладив дело согласно с своими намерениями, ни одной такой, на какую поддавшись, он потом раскаивался бы в ней, или такой, с которой он ушел бы без добычи, но, как бы заключив письменный договор с Судьбою о вечной победе, так смело он и вооружался, и полагал конец, согласный со своими ожиданиями. 60. Между тем на него, наилучшего во всех отношениях, привыкшего побеждать, искусного в боевом деле, ополчился персидский народ. И если кто со знанием дела исследует хронологию, он найдет, что начало войны предшествовало его кончине [54] так что война была поднята против него, а ведете её досталось сыну его. 61. К чему же я об этом говорю и с каким намерением ввел я этот предмет? Дело в том, что, если бы при жизни его они сохраняли мир [55], а устремились бы в оружию после его кончины, еще не столько бы проявили уверенности в собственных силах, сколько пренебрежения к его преемнику; ведь если бы они сделали жизнь его пределом своего спокойствия, они всем бы показали это. Но раз они решились рискнуть войною с ним самим, очевидно, они вступили в войну, полагаясь на свои средства, но не потому, чтобы воображали, что с ним миновала гроза для них.

{54 Срв. orat. XLIX 2, vol. III pg. 453. 13.}

{55 Срв. об этой персидской войне и Юлиан, orat. I p. 18 Β.}

62. Что же побудило персов отважиться в такой степени [56] на риск, об этом я хочу сказать. Ведь с первого раза тому, кто услышит, представляется необъяснимым, как те, которые довольны были в прежнее время тем, если никто их пе тревожить, при возможности сохранять мир, могли пожелать войны. Вот об этом то я и хочу кратко пояснить, чтобы всем было ясно, что не по опрометчивости предприняли они войну.

{56 Cf. Foster, ad. loc.}

63. То, что происходило у персов, не было миром, но отсрочкою войны и не для того, чтобы не воевать, предпочитали они мир, но дабы повести войну должным образом, довольствовались они миром [57]. И не потому, что они раз навсегда избегали риска, но подготовляясь к великим опасностям, они некоторым образом сочетали мир с войною, под внешним прикрытием мира, питая вражеские намерения. В самом деле, так как в прежние времена они были побиты, застигнутые врасплох, не на мужество свое пеняя, но приписав вину недостатку подготовки, они заключили мир с целью подготовки к войне и с тех пор не переставали для виду посылать посольства и дары для поддержания мира, а между тем снаряжали все надобное в упомянутых выше целях. 64. Они подготовляли свои средства, тщательно собирая всякого рода снаряжение, конницу, щиты, лучников, пращников, то, что усвоено было обычаем, с самого начала развивая до совершенства, а знания чего не было, то вводя от других, и от собственных нравов не отставая, но к наличным данным прилагая более поразительное снаряжение. 65. Слыша же, что предки его, Дарий и Ксеркс, отвели десять лет на подготовку к войне с греками и осудив их, что они недостаточно трудились над сборами, сам он пожелал продлить время до сорока лет. В этот столь долгий срок копили массу денег, собирали множество людей, ковали силу оружия. Уже и порода слонов возбуждала не только к простому созерцанию, но и в потребности в будущем. Всем было вперед объявлено, оставив все прочие занятия, упражняться в военном деле и даже старикам не уходить с военной службы и самым молодым зачисляться в списки, и передав земледелие женщинам, самим проводить жизнь в оружии.

{57 την ήονχίαν ήγάτιων cf. Julian., orat. 1 pg. 1813 μόλις την εϊρήνην ηγάπηοαν.}

66. Но вот о чем я чуть чуть не забыл упомянуть, что между тем заслуживает, преимущественно перед многим другим, быть поставленным на вид. Царь персов 8а одно свою землю одобрял, за другое хулил. Оп считал ее не уступающей любой другой по прибыли населения, но винил страну, что она не вооружила доблесть людей, породив железо в собственных недрах. Вообще же он полагал, что правит людьми, но сила у него хромает вследствие недостатка орудий. 67. Итак, после того как он большую часть времени сидел, рассматривая это обстоятельство и негодуя, он решил вступить на путь лукавства и неблагородного образа действия и, отправив посольство и подольстившись, по своему обычаю, и через послов принесши привет, он просит большое количество железа, под предлогом, будто бы на другой народ соседних варваров а в действительности решившись воспользоваться даром против давших. Но государь отлично знал действительную причину, так как подозревать заставляла натура получавшего, но зная точно, куда ведет эта уловка, хотя можно было воспротивиться, охотно дал, предвидя в уме все будущее, как будто оно уже произошло, совестясь оставить сыну врагов безоружными, желая отнять у них всякую отговорку, старательно ограждая врагов [58], дабы они были сражены, будучи хорошо обставлены [59] всеми средствами. Ведь блеск побежденных содействует славе победителей. 68. И вот, под влиянием такого великодушия и надежд, он охотно дал, как будто желал показать, что, если бы даже они использовали рудники халибов, они при этом не могут оказаться лучше тех, ниже коих были поставлены. А у того снаряжение стало тогда удобно, при чем одно имелось в самой стране, другое доставлено было извне, и одно имелось на лицо в изобилии, другое прибавилось к этому в количестве, удовлетворявшем потребности. 69. Острия стрел, секиры, копья, мечи и всякое военное оружие выковывалось при изобилии материала. расследуя все и не оставив ничего не изученным, он придумал сделать конницу, можно сказать, неуязвимою [60]. Именно, он не ограничил доспехи, по старому обычаю, только шлемом, панцирем, поножами и теми медными бляхами, что прикрывали лоб и грудь коней, но устроил так, чтобы всадник был защищен прикрытием с головы до пять, а конь с головы до самых копыт и чтобы открыто было место для од них глаз, дабы видеть происходящее, и ноздрей, дабы не задыхаться. 70. Можно было бы сказать, что этим людям более подобает название медных, чем воинам у Геродота [61]. Им надлежало ехать на коне, вместо узды подчиняя его голосу, и, держа копье, которое требовало работы той и другой руки, нападать на неприятеля без оглядки, занятым одной мыслью о подвиге, а в личной безопасности доверяя охране своих доспехов. 71. Итак, когда все было готово и войско было снабжено всеми средствами, он уже не в состоянии был больше сдерживаться, но, видя множество войска, видя несокрушимость вооружения, принимая в соображение и длительность снаряжения и время, потраченное на обучение, и в мечтах предавшись надежде на благосклонность судьбы, он отправляет посольство для спора из за границ, дабы, в случае, если мы уступим ему территорию, овладеть ею без труда, если же отнюдь не уступим, выставить отказ предлогом войны. 72. Но великий император [62], как только услыхал о том, возмутившись надменностью этого человека, заявил, что хочет сам дать ему ответ. За словом последовало дело. Когда же он двинулся, все тотчас пришло в движение вместе с ним. Но когда он только что начал поход, и прибыль в этот город [63], бог смотрел, что его имя вписано на многих трофеях, а нужно, чтобы из двух сыновей его назначенный против персов прославился победами над варварами, и, порешив так, он призвал его в себе, в высь, а предприятие то перенес и возложил на его сына.

{58 Хороший пример панегирического освещения обстоятельства.}

{59 άνθεΐν Cf. pg. 493, 3.}

{60 Cf. orat. XVIII § 206. Jul., orat. II p. 63 B.}

{61 Lib. II. 152.}

{62 Константин!}

{63 Никомедию, Eutrop. Χ, Chron, min. 1 p. 235. Cassiod. Chron. p. 647. ed. Mommsen —Euseb., vita Coast. IV 56.}

73. Итак предстоит теперь засвидетельствовать, как это обстоятельство возбудило смелость в персах и как они воображали уже, что города в их руках, но у последних остался страж, по Гомеру, «много лучший» или, вернее сказать, ничем не уступающий прежнему. Но в этот момент совпали две потребности первейшей важности. С одной стороны, внимание занято было погребением отца, с другой, шумом персидского нашествия. [64] Приходилось, или, двинувшись на встречу врагам, пренебречь похоронным обрядом [65], или, занявшись последним, открыть врагам дорогу в свое царство. 74. Что же он сделал? Он не уделил больше заботы прибытку, чем религиозному долгу [66], но скорее то и другое, к счастью, соединилось и путешествие, что было придатком в самому делу, оказалось почетнее любого дела. Дело в том, что он сам налегке поспешил в погребению, а персов удержал в собственной их стране страх [67]. Оробели ли они под внушением к тому свыше или потому, что ничего не знали об удалении, но ожидали, что их встретит десница императора, то и другое одинаково способствует прославлению. Ведь первое признак того, что он любим богами, второе свидетельство его осторожности в государственном деле, если именно отлучка его осталась неизвестною врагам. 75. Выполнив и все прочее, повидавшись с братом, достойным во всех отношениях восхищения, и слыша, что, будто богом пораженные, они оставили берег, он не поддался этой давно вошедшей в поговорку людской слабости, поджидал, чтобы само собой пришло то, чего он желал, он не отдался отдохновению на остальное время, но, признав, что подобные обстоятельства требуют дела, а не ожидания, он снова устремился, довершая свой пробег [68], как будто в самом деле пробегал стадий вперед и назад без перерыва, а не совершал нашествие на большую часть вселенной.

{64 Cf. $ 424.}

{65 όσια, Cf. vol. II pg. 557 (orat. XXV § 42). Ниже}

{66 переводим иначе.}

{67; Euseb., vita Const. IV 70}

{68 εθει τον δίανλον άποπληρών СрВ. у нас стр. 81, 1. К походу срв. Julian., orat. I pg 20 С πορείας μεν τάχει χρησάμινος έκ Παιάνων 6ν Σνροις ώφθης., срв. начало 76–го § Либания.}

76. За быстрым путешествием последовал другой, вооруженный, поход. Он приступил к границам Персии, горя желанием омочить кровью десницу, но того, кто бы принял на себя его гнев, не было, и те, которые были зачинщиками войны, бегством отсрочивали войну, не от битвы впав в панику, но от страха не дожидаясь битвы, и не потому, чтобы сила заставила их обратиться вспять, но достаточно для того было одной молвы. 77. Больше же всего вот чему можно было удивляться. Ни осады, ни отступления он решил не затягивать на бесконечное время [69], но пользуясь, как зимовкою [70], самым большим из тамошних городов [71], с наступлением весны [72] и сам блистал в оружии, проходя такое пространство персидской территории в своем нашествии, сколько дозволяли его соображения. Это потому, что всецело предаваться сидению, подстерегая тамошние обстоятельства, он считал унизительным, а совсем не производить нашествий признаком лени. 78. Вот, почему, поделив свое время, часть отдавал походу, другую совещанию. А главным предметом совещания было не то, как нужно одолеть появляющегося врага, но как убедить явиться [73]. Ведь он настолько изменил их ожидания, что они были пристыжены, претерпевая от наступления на них врага тот самый урон, в надежде причинить каковой они предприняли войну.

{69 Совсем иное освешение тактики Констанция, чем в orat. XVIII § 207, vol. II pg. 326—327.}

{70 χειμάδίον cf. Vol. II p. 125, 14.}

{71 Об Антиохии, см. cod. Theod. II 6. 4. IX 21, 5 cf. Liban. vol. II p. 447, 3.}

{72 ωραία cf. p. 279, 16, vol. I 127. 22 (or. I 90).}

{73 «Il у a dans ces recits un air de forfanterie et de fanfaronnade quifait sourire». Monnier, 119.

79. И в прежнее время производить вторжение было для них столь привычным делом, а нам столь неизбежным покидать свою страну при их нашествии, что соседние с ними города можно было бы признать самыми старыми по времени, а по постройке фундаментов самыми новыми: ведь приходилось по возвращении восстановлять города, которые враги, удаляясь, разрушали. Теперь же дело настолько изменилось в обратную сторону, что большинство сирийцев предпочитает жить в городах, не окруженных стенами, а для персов незаметно скрыться служит чуть не признаком победы.

80. И пусть никто не думает, что я забываю о тех лукавых приемах, к каким они прибегли и ныне, и о том, что им удавалось из засады убить того, другого воина, и о том, что, придумав [74] договор для перемирия, они пользовались отсутствием охраны вследствие клятв для захватов чужого, или что, обладая отличными сведениями о том, я умышленно пропускаю все это. В действительности я настолько далек от того, чтобы стыдиться таких фактов, что, если бы не бывало ничего подобного, тогда бы, полагаю, я не без основания чувствовал себя пристыженным. Ведь тот, кто не может указать со стороны побежденных ничего достойного упоминания, умаляет вместе и славу победителей. Ведь подобно тому, как в гимнастических состязаниях, когда жребий заставляет выступить против лучшего борца того, кто на много ему уступает, победа достается лучшему, но рукоплесканий зрителей за венком не следует, так и в боевом деле плохие качества побежденных вредят славе победителей.

{74 εύράμενοι. К форме срв. § 127, pg. 273, 17.}

81. Я соглашаюсь, что персы искусны в хитростях и обманах, в том, что, не так то скоро отчаиваясь, они с величайшей легкостью многое отбирают при посредстве нарушения клятв, но все же и те, которые изобрели столько путей для войны, не имели духу взглянуть в упор на шлем императора. Вот самое сильное свидетельство того. Если до них достигал слух, что он приближается, они исчезали бесследно, а с известием об его отлучке пытались нападать на противника, первым поступком признаваясь в своем страхе, а во втором проявляя свою ловкость. Так они обладали боевою опытностью, но с появлением императора со страху теряли память. 82. И что они так относились к обстоятельствам не без основания, но с расчетом, это показал опыт. А именно те, которые не смогли поскорее скрыться, не успели показаться перед взорами императора, как, захваченные врасплох, перешли в нашу власть, и не так, чтобы одни сдались сами, другие были взяты в плен в сражении, но просто все, одинаковым образом оробев и протянув руки в знак мольбы.

83. И все поголовно население города, далеко незаурядного в Персии, с первого натиска, будто захваченные сетью [75], было переведено всем домом, проклиная тех, кто бросили семена [76] войны, оплакивая безлюдье отечества, но далеко не отчаявшись в надеждах на лучшее будущее в виду кротости победителя. И они не обманулись. Я говорю именно о решении после взятия их, гораздо лучшем, по моему по крайней мере суждению, самого взятия. Он не перебил их, забрав в плен, как коркиряне коринфских колонистов в Епидамне, и не продал приз войны, подобно тому, как Филипп олинфских пленных, но задумал использовать взятых в качестве колонны и трофея, и доставив их во Фракию, водворяет их здесь, чтобы они и будущим поколениям были показателями своей невзгоды. 64. И им не верить невозможно. Ведь мы повествуем не о таком деянии, которое изгладилось из памяти от времени, при чем древность способствует лживости, но, полагаю, все еще живо представляют себе проводы пленников, имевшие место совсем недавно. 85. Вот был поступок, который я называю более доблестным и более планомерным, чем самую победу. Города многие и часто приводили в сдаче, но немногим удавалось надлежащим образом распорядиться пленниками. рассмотрим, сколько совокупил он в одном этом приеме результатов. Во первых, территорию во Фракии, уже с давнего времени одичавшую, он подверг культуре [77], доставив ей земледельцев. Затем, он навсегда оставил воспоминание о подвигах своих, сменою поколений не допустив забвение восторжествовать над подвигами. В третьих, он дал в одно и то же время доказательство человеколюбия и великодушие, склоненный к состраданию слезами, а гнев откинув в виду превратности судьбы. 86. Сверх того, нас, живущих вдали от неприятельской стороны, и услаждаемых только слухом о событиях, он не оставил без внимания, но, соделав вас очевидцами дела во всей его полноте, преисполнил великой утехи и благой надежды, так как, радуясь его удачам, мы но тому, что сделано, могли гадать о будущем. 87. Если же подобает и мне сказать нечто, мне лично отрадное, в самый короткий срок он отплатил за греков, похищенных с Эвбеи, оторвав от родины этих пленников в отместку за эретрийские семьи.

{75 lul., orat II pg. 57 В то же выражение о другом факте.}

{76 οπέρμα срв. vol. III pg. 167, 7 (orat. XXXIII 5).}

{77 ἥμερῶ. срв. наш перевод, стр. 141, 1.}

88. Итак и это было бы достаточною мерою для того и другого и не было бы никакого убытка для чести, если бы и нельзя было ничего прибавить о старшем. О том, который ничего не поставил выше похоронного обряда, но при столь дальней отлучке от дел не потерял ничего даже малого, но внушает страх врагам Одной вестью о своем приближении и в свою очередь, когда наступала пора для отлучки, пробуждал их смелость, города одни снимая с места, другие заселяя, как не сказать всякому, что он выполнил все, чего только от него можно было требовать? Но не приходится затрудняться тому, кто хочет держать речь, но остается как раз самое важное, во первых, заключительная битва [78], во вторых, кое-что другое, что дало доказательство совершеннейшей мудрости. Можно обозреть это, пожалуй, следующим образом.

{78 Битва при Сингаре, срв. ниже, .99.}

89. Мы знаем то все, что эту часть империи облегают два величайшие варварские племени, с одной стороны, скифы, наводняющие территорию за Истром, с другой, удручающая численностью персидская нация. Из этих двух племен одно, не смотря на свою смелость, не имеет никакого успеха, другое с изначала даже с места не трогается. Кто же так нерадив и ленив, чтобы его не заинтересовало живейшим образом исследование природы столь необычайного обстоятельства, что понудило кровожаднейших и преданных Аресу скифов, считавших несчастьем спокойствие, возлюбить мир, сложить оружие и считать нашего царя наравне с собственными, хотя он находится в большом расстоянии от Истра, а войска строил против других? 90. Какова же причина столь важного обстоятельства? Что император, владея одинаково мужеством и рассудительностью, одних покоряет мудростью планов, других одолевает силою. В этом может всякий убедиться, если сравнить с нынешней безопасностью от скифов прежние набеги, которым противостоять нельзя было и оставалось таиться, получая исполнение одной мольбы. А именно, чтобы не окреп прочно дед на Истре, дабы им нельзя было совершить нашествие. И кто еще станет удивляться прочности мира, когда услышим о готовности их к союзу? 91. Таким образом нет ничего, что не добавляло бы новый повод к удивлению, и всякое новое обстоятельство затмевает предшествующее. То, что самое приятное для слуха и что не удавалось в действительности еще никому раньше, во одним даже не приходило на ум, а другими сочтено было невозможным, то, в сравнении с чем все деяния всех признаешь ничтожными, то он и задумал, в том не отчаялся и то давно свершено. 92. Скифское войско выступило с намерением соединиться с римскою силою и оказать отпор персидскому войску, и державу римлян сохранить непоколебленною, а владычество персов сокрушить вместе С ними, И что еще важнее, они совершили свой поход не для того только, чтобы соблюсти внешность, и не проявили в нужде злостных умыслов, и увидав приближающихся варваров, сами варвары, не перешли тотчас на их сторону, изменив при виде их свое решение, как раньше фессалийцы, но, как бы сражаясь за собственную родину, нимало не отличались от призвавших их рвением к делу.

93. И причиною тому надо считать не их натуру, а мудрость императора, который из неверных обратил их в верных, из беспорядочных в дисциплинированных, из переметчиков в надежных людей, из врагов в союзников, и одним своим замыслом и добыл добавочную силу против персов, и немалую часть скифской страны очистил от населения, и тех, кто связаны были наименованием, сделал врагами в их политике, так что, мне по крайней мере, нелегко решить, в мужестве ли или в мудрости своих решений достоин он восхищения.

94. Веру тем же самым словам дает и следующее. В то время как подъята была эта война, против императора неожиданно возникло восстание внутри государства и немалое волнение охватило величайший из здешних городов и второй после величайшего из всех [79] Впрочем это событие тот, кто просто смотрит на вещи, сочтет за несчастье, а кому доступна его надлежащая оценка, тот отнесет его к чрезвычайному благополучию. Ведь как для лучших врачей чрезмерность недугов приносит пользу, давая им возможность выказать свое искусство, так императорам неблагоприятно складывающаяся обстоятельства доставляют выгоду, если, благодаря рассудительности, оси разрешатся благополучно. Ведь и Эаку ничто бы не помешало лишиться величайшего доказательства его справедливости, если бы неблагорастворение воздуха, не поставило греков в необходимость его помощи, — не дало ему повода показать себя, каков он. 95. А я, в этой вставке своей в речь, поздравляю императора с тем, что он отдался подражанию добрым кормчим, которые, когда корабль обуреваем со всех сторон частыми порывами ветра, борются зараз со всеми, давая искусству торжествовать над волнением. И император, очутившись между войною и мятежом и обуреваемый массою дел, пе смутился духом перед треволнением, но сладил с тем и с другим так, как будто располагал полным досугом от одного из бедствий. 96. О чем здесь говорить сперва и о чем под конец? Или о чем упомянуть, а что опустить? Сказать ли о том, как удалился он из пределов персов, пренебрегши ими, как такими, которые никогда не появятся, или о быстроте похода, коею он превзошел лакедемонян, или о чрезмерной суровости зимы, о снежных преградах, о непрерывных дождях, над чем всем он смеялся, будто какой закаленный? 97. Но о том, как прежде, чем явиться, погасил безумие у возмутившихся? О том ли, как переплыл пролив, будто прикрытый божественным облаком? О том ли, как разделался с виновными? Как отделил неповинных? Как никого но погубил, а злодеев проучил? О том ли, как, предоставив сенату свободу слова, больше всего имел силу своими речами [80]? Но оставив все это, не требует ли справедливость упомянуть о том обмене речей, в коем он быстро разбил самую сильную часть сената?Или о том, как, не успел он водворить у них порядок. и, еще не снявши пояса, он снова уже стоял против врагов во главе войска? 98. Таким образом, как я сказал, можно спорить о том, лучше ли обладание храбростью или рассудительностью, но которое бы из двух качеств ни признано было выше, преимущество на стороне императора. А между тем, когда и из героев самые выдающиеся были прославлены [81], как первенствующие, но одному из этих качеств, с тем, кто обладает ими обоими, кого подобает поставить на равную ступень?

{79 L'aul. Const, in Phot. ВиЫ. 257 ρ 475, 32 щ Socr., hist. eccl. II 13. Amm. XIX 10 2. Chron. min. ed. Mommscn. I 236.}

{80 См. стр. 18, примеч. 2.}

{81 βοη&έντες Срв. ниже, § 155, vol. II 143. 5 ι orat. ΧV § 59).}

99. Упомянем теперь и о заключительной битве. её можно назвать зараз и последней, и великой [82], и гораздо более заслуживающей наименования великой, чем прославленная битва при Коринфе. Я обещаюсь показать, что в ней император вместе и персов победил, и превзошел собственный силы. И пусть никто, прежде чем не выслушает нечто, не отнесется с недоверием к чрезмерности похвалы, но выждав доводы, тогда уже выносит свой приговор. Я желаю, однако, начать несколько издали. Так рассмотрение предмета во всем его объеме может стать более точным.

{82 Amm. Marc. ΧΥ1Ι1 5, 7 при Гилейе и Сингаре 348 г., π» Лигу 'срв. Кулаковский к Марц.) 345 г. Schiller, Gescli. d. rom. Kaiserzeil. 11. S. 242. Inlian. orat. 1 p. 23 A sq. οίδα on πάντες αν μέγιοτον φήοειαν πλεονέκτημα τών βαρβάρων τον προ των Σιγγάρων πόλεμον.}

100. Персы, отчаявшись в виду вторжений императора и пострадав вследствие продолжительности войны, в утешение себе в опасностях ссылались на неизбежность судьбы. Ведь кому жизнь не в радость, тем умереть не тяжко. Но желая потерпеть, свершив что-либо сами [83], они набирают войско из всех мужчин, способных носить оружие, определив, чтобы даже совсем молодые за уклонение от военной службы не были безответственны, собирают и женщин в качестве обозных для войска. Разнообразные племена варваров, живущие в соседстве, одни они убеждают просьбами принять участие в опасностях, другие принуждают силою помогать им в их нуждах, третьим предлагают некоторую сумму золотом, которое, сберегаемое с давних времен, тогда впервые стало тратиться на вспомогательные войска. 101. Когда же, обыскав весь тамошней край, они оставили города опустевшими, и все пространство перед собою покрыли тесною толпою, и, соединив с походом обучение [84], двинулись к реке, император узнал о том. что происходите Как, в самом деле, могло от кого укрыться столь значительное движение, когда пыль поднималась высоко в небо, смешанный гул коней, людей и оружия не позволял спать даже тем, кто были весьма далеко, соглядатаи собственными глазами убедились в факте и свое сообщение делали не по догадкам со стороны, но на основании того, что видели. 102. А он, определенно слыша об этом, не изменился в лице, как человек, душа коего поражена ужасом, но ища плана, полезного при данных обстоятельствах, тем, которые были помещены на страже границ, приказывает, как можно скорее, передвинуться и не смущаться, если даже будет наводим мост через реву, не препятствовать высадке и не мешать строить укрепление, но предоставлять и окапываться, если то будет угодно врагам, и поставить палисад, и окружить себя оградой, и обеспечить себя обилием источников, и захватить вперед самые удобные пункты местности. Ведь не то внушало страх, если, переправившись, они будут сидеть, но если, встретив с первых шагов отпор, воспользуются им как предлогом для бегства. Нужно было, действительно, заманить врагов безопасностью высадки.

{83 cf. vol. 11 327, Μ (orat. ХѴШ $ 208).}

{84 См. об этой войне также orat. XLIX § 2, vol. III. 4f)3, 14 sciq..}

103. После того как это, таким образом, было дозволено и с нашей стороны никто не вышел на встречу, наведя мосты через реку в трех местах, они всюду переходили густою массою. И сперва не прекращали высадки, непрерывно двигаясь днем и ночью [85]. Затем, когда понадобилось укрепиться, в тот же день воздвигли ограду быстрее греков под Троей. А когда они уже перешли, все было полно их, берега реки, простор равнин, вершины гор. Не было ни одного из родов оружия, который не входил бы в состав армии, стрелок, конный стрелок, пращник, гоплит, всадник, воины, закованные в броню с головы до ног. Пока они еще совещались, показывается император, превосходя всякий гомеровский образ блеском, и в боевом снаряжении осматривает общее положение дела.

{85 οννείροντες ημέρας νυξί cf. vol. II 54fc, 8 (orat. XXV § 19).}

104. А персы задумывают тогда вот какую уловку. Лучников и метателей копий они выставили на вершинах гор и на стене, а латников поставили впереди стены. Прочие же, взявшись за оружие, двинулись на противника, чтобы отменить его. Но когда увидали, что те пошли на них, тотчас, повернув, побежали, увлекая преследователей в пределы обстрела, так, чтобы их можно было поражать стрелами с высоты. 105. Итак некоторое время и большую часть дня заняло преследование, а когда бежавшие уткнулись в стену, и этот момент затем вызвал лучников и свежие силы, что находились перед стеною, тут то царь одержал победу, не такую, какие обычно бывают и коих много случалось и в нынешние, и в прежние времена, не такую, какая дается при посредстве физической силы и боевых орудий, не такую, для которой нужно сообщество и какая иначе достигнута быть не может, но какую можно прямо назвать личным делом победителя. 106. Что же это такое? Он один обрел самый смысл действия, от одного его не укрылась цель выступления, один своим кличем он отдает приказ не преследовать и не кидаться в очевидную опасность. Теперь то я еще более восхищаюсь сочинителем того изречения, где говорится, что замысел причастный мудрости сильнее множества рук. Ею располагая, все вместе соображая, император видел будущее нисколько не хуже настоящего, происходящего в данный момент. 107. И вполне естественно. Ведь между лагерями было сто пятьдесят стадий расстояния, а начали они преследование до полдня, приблизились же в стене уже поздно вечером [86]. И вот все принимая в соображение, труд действия оружием, длительность преследования, палящей зной солнца, чрезмерность жажды, приближение ночи, лучников на холмах, он требовал, персами пренебречь в повиноваться обстоятельствами 108. Итак. если бы они вняли этим словам [87] и горячность их не восторжествовала бы над увещанием, ничто бы не помешало тому, чтобы и противники были повержены, как в настоящем случае, и победители были спасены. Как все произошло в действительности, чем кто больше станет винить их, тем больше возвеличивает он императора. Ведь те, кто потерпели неудачу по неповиновению своему, прославляют совет увещавшего. 109. Я же называю победами царей и те, какие они выполняют в сообщества с другими, но гораздо более почетными считаю те, участников в коих нельзя назвать. Поэтому, как бы кто-либо не настаивал на том, что не все произошло для воинов согласно их ожиданиям, ничто бы не помешало им не во всем иметь успех, а ему всюду победить и первых тех именно, чьи расчеты оказались слабее, чем его.

{86 Срв. определения времени orat. LIV § 5, vol. IV pg. 74, 7.}

{87 Срв. Ruf. Fest., brev. 27 Eutrop. X 10, 1.}

110. Надлежать рассмотреть и доблесть участников сражения и сделать всем очевидным, исходя из каких невыгод своего положения, каковыми они себя выказали. Итак, во первых, вступив в схватку с латниками перед стеною, они изобретали более сильный способ вооружения. Пехотинец, отодвигаясь с дороги, αο какой несся кояь, для него его напор делал тщетным, а сам во время скачки мимо него ударял всадника по виску дубиной, сбрасывал его с седла и затем без труда расправлялся с ним [88]. Затем, не уснели они приложить руки к стене, и все сооружение, от парапета до первого основания, было разрушено, и не было того, кто был бы в состояниа помешать тому. 111. Для меня было бы очень ценным назвать и того, вто первый проломал ограду, и распространиться о его мужестве,—ведь это, пожалуй, не менее приятно для слуха, чем огонь, который охватил корабль фессалийцев. Но так как время не дозволяет, нужно, конечно, чтоб течение речя не было случайным.

{88 Иной прием ovat. XYII1 § 26 Л vol. 11 pg. 3Γ>2, 6 sqq.}

112. Итак ограда была повержена в лоск, а они устремились потоком, считая недостаточным все, что удавалось сделать, расхищают палатки, непосредственно получая плоды труда, только что выполненного, кого захватили, всех тех убивают, только бежавшие спаслись. Когда же произошло столь блестящее поражение, дело требовало более блестящего, если было это сколько нибудь возможным, дня для завершения подвигов, но после того как оно сбилось на ночное сражение, поражаемые стрелами с холмов, уже поколебленные в своей решимости ломавшимися у них в теле стрелами и дротиками, лишаемые ночною тьмою возможности ориентироваться, наступая на легковооруженных, сила коих заключалась в действии с расстояния, утомленные на свежие войска, гоплиты, правда, потеряли доблестных мужей, но все же прогнали врагов с их позиции. 113. Впрочем, кто бы выдержал их мужество в сочетании с рассудительностью, когда, сколько ни встречало их неблагоприятных обстоятельств [89], ни одно не заставило их изменить строгому боевому порядку до самого конца сражения? Кто бы не призвал, что персы были явно побеждены, если они переправились за реку с намерением овладеть чужою землею, но, не смотря на столько выгод, отказавшись от своих надежд, поспешили удалиться? 114. Итак, является ли для кого либо признаком превосходства рассудительность, император своими решениями показываешь свое превосходство и над собственными подданными, и над врагами, угоднее ли кому исследовать простые факты, одни, покинув лагерь, устремились на плот, а из наших одни, павши, духом победили, а телом изнемогли, другие, возвратившись, не раньше удалились домой, чем очистили страну от врагов. Не прибавляю еще того, что природа местности более повредила, чем сила врагов, ни того, что персы завязали бой при содействии даже женщин [90], а у нас лучшая часть войска даже не участвовала в битве.

{89 Ruf. Fest., brev. 27.}

{90 Срв. vol. II. 281), 16 тоже выражение ои σνναοάμενοι τον κινδννον orat. XVIII § 104).

115. Теперь, наметив три предела, произведем так оценку, один — до битвы, другой — в самом действии, третий — во время поражения.

116. Итак они и высадку устроили и навели мост через реку, не силою оттеснив тех, кто преградили им путь, но получив к тому возможность вследствие нежелания их противников помешать им, высадившись же и осмотревшись, они по выбору своему заняли сильную позицию, а не так, чтобы по недостатку боевой силы поспешили на первое попавшееся место. 117. Следовательно, до этого момента с их стороны было присвоение, когда же войска сошлись, вместо того, чтобы принять нападение наступающих и затеять битву в рукопашную, они начали с бегства. Запертые же в ограду, не защищали даже стены, но покинули и оборонительное сооружение, побросали сверх того и богатство в палатках. Те же, которые были застигнуты, в беспорядке валились и узрели сына царя [91], наследника его власти, взятым в плен, подвергнутым бичеванию, пронзаемым, немного спустя зарубленным. Если что либо, где либо и предпринималось, то, что происходило, было делом хитрости, а не мужества.

{91 Срв. Jul., orat. I pg. 24 1).}

118. Так было в битве, а вслед за нею трупов они не подобрали, но поспешили бежать, мосты развели, отплатить же новой битвой [92] за избиение даже во сне не чают. И тот, кто обладал такою мощью и мужественный только в угрозах [93], вырывая, уничтожал те волосы, которые раньше украшал, и с частыми ударами в голову оплакивает убиение сына, оплакиваешь гибель войска, оплакивает страну, оставшуюся без земледельцев, принимает решение отрубить головы тем, которые не добыли ему, как подобало, римского благосостояния 119. Об этом оповещает не слово наше, составленное для угождения, а прямыми словами те перебежчики, что рисковали жизнью. Им нельзя не доверять. Не станут же они услаждать выдумками об опасностях? Вот что не оставляет сомнения в победе, как то было в победе при Танагре и, клянусь Зевсом, тегеатов и мантинейцев при Орестиде.

{92 άναμάγομαι см. vol. 1 p. 10–1, 8 (orat. I § 44), vol. 11 p. 211, (orat. XVII § 10). Jul. or. I p. 240 D. Themist. or. IV p. 57 b.}

{93 Jul. or. I p. 23 D — 24 A.}

120. Могу сказать нечто гораздо более важное, чему не стал бы, думаю, противоречить и сам персидский владыка. Обеими сторонами признано, что оставшееся в ночном сражении ушли назад. При таком положении дела необходимо одно из двух, или, будучи побежденными, бежать, или, победив, все же остеречься будущего. Итак, если предположим первое, ясно, что победа была на нашей стороне. Если же, одержав верх в ночном сражении, они не дерзнули больше выступить против, победа еще гораздо больше оказывается па стороне императора. В самом, деле те, которые победили вступивших с ними в бой, но не выступили против его десницы, всем, конечно, сделали очевидными что мощь царя не в сопровождающем его войске, а в его собственной натуре.

121. Он не был на войне таковым, а в остальном не дающим никакого повода к восхвалению [94], но, будучи так славен в бою, в прочих делах был более выдающимся, чем на боевом ноле, так что можно было говорить: «царь хороший и сильный боец». Он не считает, что, если окажется более других свирепствующим, то тем проявить свое превосходство над прочими, но если больше прочих наслаждаясь кротостью, не менее оттого восторжествуете над всеми. 122. Не считаете он опять таки царственным приводящую в смятение грозу во взоре [95] но, полагая, что такая прилична сумасшествию, причисляет ее к недугам, суровость в обхождении признавая свойством тирана, а доступность права соединяя с положением правителя [96], гордится не тем, если страхом скрепляет государство, но если его охраняете любовь к нему подданных [97], способный отплачивать за расположение, прощать за промах, недоступный ревности, сдержанный в гневе, господин над чувственными удовольствиями, — он полагаете, что не подобает над городами властвовать, а собственным душевным слабостям потворствовать [98], человека таких качеств он считаете достойным наименования не владыки, а скорее раба, — неуязвимый перед телесной красотой [99], непобедимый в борьбе с неуместным гневом, то, что сам придумает, совет о том предоставляющей во всеобщее пользование, а советы других не уличающий надменным к ним отношением, но на деле подтверждающий древнее изречение, что и это дело разума — уметь высказываться за мнение наилучших людей, не декламирующий без конца бессодержательной речи, но в немногих словах сосредоточивающий массу содержания [100], никого опрометчиво не вписывающий в число приближенных, а кого раз включил, не привыкший вычеркивать, и не расходующей в течение времени привязанность, но в силу привычки простирающей свою любовь, всего менее способный вступать в борьбу из своекорыстия, быстрый в благодеяниях, медлитель в наказаниях [101], привычный оказывать милосердие бедности, а к богатству не привычный относиться с завистью, не изобретающий наказания преступникам, а рвением к себе отвращающий от преступлена, до такой степени изощрившийся в воздержности, что стыдится даже названия бесстыдства [102], от клятвопреступления же настолько сторонящийся, что осторожно относится и к строго соблюдаемым клятвам, не приучать желудка к голоду считающий почти наравне с трусостью [103], постоянно увеличивающий список своих величайших подвигов [104], но никогда ничем не хвастающийся, быстро сообразующийся с обстоятельствами, однако не соединяя с этой быстротою без порядочность, не на количестве воинов питающий уверенность в победе, но ожидающий успеха в созвании благочестия, не упускающий ничего в тщательности снаряжения, но доверяя благосклонности божества больше, чем оружию, в победе, никогда не потерпевший неудачи ни в каком предприятии, но с величайшею легкостью готовый перенести ее, если бы ее и потерпел, ни печалью пришибленный, ни мелочный в ликовании, но, отринув резкие проявления того и другого чувства, сохраняющий сдержанное выражение лица; восхваляющий доблести окружающих, а не такие их качества исправляя молчанием, — да, то, в чем другие вразумляют попреками, то этот государь исправляет молчанием [105] так что своими похвалами он свидетельствует о дельности того лица, а, с другой стороны, молчанием своим в обратном случае, он нисколько не хуже излечивает погрешности и в то же время избегает тягостности попреков, — не на сон и отдохновение употребляющий мирное время [106], но обращающий эти минуты отдыха на упражнение в военном искусстве, и не привлекающей разнузданность в орхестре для своего увеселения, но изощряющий душу к мужеству зрелищем скаковых коней, всех легче способный вскочить на коня, и более меткий в стрельбе, нежели те, что восхваляются в искусстве стрельбы из лука у Гомеpa [107], души подданных освободивший как нельзя более от стеснения и указавший для них меру повинностей в размере потребности. Поэтому, установив в таком направлены власть, он прожил с большею свободою действий, чем желал, и с большею безопасностью, чем каждый из частных лиц.

{94 Men. p. 375, 10 sq.. об этом портрете Констанция Monnier, ρ, . 121 s.}

{95 Срв. Julian., orat. I p. 48 Α.}

{96 Men., p. 375, 10.}

{97 Jul., 1. s. 1.}

{98 Jul., or. I pg. 46 D. Them.. IV p. 58 C.}

{99 Cf. Amm. Marc XXI, 16, 6.}

{100 Men. p. 376, 17.}

{101 t. IV 661, 18 et 21 Reiske.}

{102 Themist. or. 1 p. 5 а.}

{103 Amm. Marc. XXI, 16}

{104 О действительных записях. на триумфальных арках. см. Amm. Marc. XXI 16, Ιδ.}

{105 Мен. р. 374, l3.}

{106 Amm. Marc. XXI 16, 6.}

{107 Cf. Men., p. 374,}

123. Но если мы перечислим еще большее число достоинств, присущих ему, мы не будем иметь возможности упомянуть ни одного из тех, какие принадлежать другому императору. Но нужно обернуть речь к Западу и попытаться, насколько то будет возможно, выбрать немногое из многого, да и об этом немногом побеседовать вкратце.

124. Итак я могу всю сущность предмета определить вкратце, всего только сказав, что одинаковость своей натуры он подкрепил сходством своей воли и сходство наименования переместил на сходство деятельности [108], дав возможвосгь и в них признать родство [109]. В самом деле, как тот сдержал всю грозу, надвигавшуюся с персидским нашествием [110], так этот принудил отовсюду обступившие варварские племена Запада сохранять спокойствие. 125. Делом бога было, таким образом, доставить каждому власть [111] и дать каждому нрав, применительно к его предназначению. Одив заставил смолкнуть соседей, двинувшихся было, а другой не дозволил даже совсем тронуться им с места, дабы, сочтет ли кто достойным удивления первое или более значительным второе, или одинаково восхищается тем и другим, ничто не миновало настоящего царствования.

{108 Euseb., vita Const. IV 40.}

{109 Собств. «называть действия, τ ας πράξεις, сестрами», срв: у нас стр. 1.}

{110 Срв. § 73.}

{111 Срв. § 924}

126. Скажу теперь нечто в подражание Фукидиду. Я не принимал молву немедленно, без проверки и, избежав труда по отысканию истины, не бросался на готовое, но со старанием и, с крайнею точностью занявшись своим предметом, не должен бы по справедливости встречать недоверия.

127. Какие же подвиги? Есть кельтское племя за рекой Рейном [112], достигающее до самого океана, столь хорошо огражденное в боевом деле, что, обретя от самых действий этих название, они именуются Фрактами [113], что в устах толпы звучит как Франки, т.е. название извращено невежеством народной массы.

{112 Срв. Julian., orat, I p. 34 I), orat II pg. 56 B.}

{113 φρακτοί от φράττω, в этой же форме передается этническое название у Либания и здесь, см. § 130, § 133, и в orat. XVIII § 70, vol. IE pg. 266, 177.—Am. Thierry, Histoire de la Gaule sous radministratiou romaine, t. Ill ch. V p. 252 (ed. 1847).}

128. Численностью они превосходят всякий счет, а мощью превосходят самый высокий численный перевес. Для них морское волнение ничем не страшнее материка, северная стужа приятнее благорастворенного воздуха, величайшая невзгода — бездеятельная жизнь и предел благополучия пора войны. Если даже кто нибудь обрубить им конечности, они сражаются, чем остается, и как, в случае победы, не бывает конца их преследованию, так, в случае поражения, конец бегства они обращают в начало наступления. У них существуют установленные обычаем награды за отчаянные поступки и почести за смелость. Прямо недугом считают они мир. 129. Итак все прежнее время те, кому выпадало на долю царствовать в соседней с ними земле, не находили ни слов для их убеждения, ни вооруженной силы, дабы принудить их соблюдать спокойствие, но приходилось, подвергаясь непрерывной осаде, днем и ночью встречать их набеги, ни хлеба не вкушать безоружному, ни отдыхать в безопасности, сняв с себя шлем, но, чуть не сросшись с своими доспехами, носить оружие подобно древним акарнанцам. 130. И происходило то же, что на мысах, когда море, гонимое разнообразными порывами ветра, вздымается безостановочными волнами. Действительно, как там, прежде чем первая волна, как следует, разобьется о мыс, ее настигает вторая и в свою очередь третья, и так происходить все время, пока не улягутся ветры, так именно и племена фрактов, побуждаемые к неистовству страстью к войне, производили частый нападения, и прежде чем быть отбитой первой фаланге, уже наступало новое войско.

131. Но предстояло, наконец, улечься и этому волнению и прочно остановиться и этому движению. Явился царь, который обратил их ненасытный боевой пыль в стремление в миру, не другим каким либо средством, а тем, что проявил собственное рвение к битвам более сильное, чем у них. Итак они не дерзнули померятся с ним силами, но страха было достаточно, чтобы воздействовать равносильно с опытом, и десниц своих они не подняли для пускания копий, а протянули их с мольбою о договоре. 132. Доказательство тому: они приняли от нас правителей в качестве наблюдателей за их действиями, и, откинув свое зверское бешенство, они облюбовали людскую рассудительность, и отказавшись от своекорыстия, почтили соблюдение клятв. Но во всяком случае, если бы и не было принудительности клятв, они предпочли бы мир. Так слабейших обычно сдерживают те, кто сильнее. 133. И в данном случае император, предоставив соблюсти договор не натуре фрактов, а страху, им внушаемому, предается государственным делам в городах пеонов. А владыкам прежних времен внезапный напор фрактов, принуждавший им посвящать все внимание, не позволял даже знать свою державу, но только по слуху знакомились они с подданными. Итак, если кто либо поклонник победы, достающейся без труда, пусть насладится предметом своего увлечения, потому что нет никого, кто не подчинился рабству от одного лишь страха. 134. Итак, что из двух лучше, победить ли нападающих, или не давать и с места двинуться, пусть решает, кто хочет, смотря по собственной доле и натуре, так как, какое бы решение ни восторжествовало, эта заслуга принадлежит обоим государям. Ведь они гордятся подвигами друг друга больше, чем собственными.

{114 τά παιδικά cf. orat. LXII § 99 vol. IV 485, 16, orat. XXXV § 18, vol. IIΙ pg. 219, 8 и многие другие места. Также εραστής «поклонник» в самом общем употреблении, ер. 262. 833. - сноски в тексте нет.}

135. Итак фракты подчинились такому игу рабства. Ведь для них рабство не иметь возможности грабить других. Есть весьма много и других варварских племен, теснящихся отовсюду, словно звери, и облегающих государство, одни более крупные, другие более мелкие, но все одинаково с трудом одолимые. О них, что можно бы сказать больше того, что они превосходят числом племен каталог Гомера? 136. Прежде они совершали набеги и грабежи и соседнее римское население обуревали «Илиадой невзгод» [115], действуя каждый народ смело и один на один, и в союзе друг с другом. Но когда они узрели главное племя смирившимся и тех, кто привыкли заводить смуту, напуганными, они вняли тому, что внушал страх, и образумленные примером, прекратили набеги. А между тем, чего бы не свершил, вынужденный обратиться к силе, такой человек, который одними ожиданиями своего прихода смирил самых буйных?

{115 κακών Ίλιάς пословично срв. Salzmann, orat. XXIII § 20.}

137. Далее, не следует также обойти молчанием переправу на остров Британнию [116], потому, что для многих этот остров незнаком. Но чем меньше он известен, тем больше надо сказать о нем, так, чтобы все узнали, что император исследовал и область за пределами знакомой территории. Но я полагаю, что это морское путешествие окажется стоющим самого крупного трофея. Вот Геродот, который пускался в исследование больше, чем было необходимо, прямо полемизируете в пользу того мнения, что пресловутого океана нет, но утверждаете, что это — вымысел Гомера или какого-либо другого поэта, и что таким образом название это занесено в эпос. Но и те, кто верят в существование где то океана, затрудняются в отношении наименования. Наш же император настолько далек был от подобного колебания, что, если бы и не принял решения, и не спустил корабля и, сев на него, не поехал, и не пристал в гаваням Британнии, считал бы, что упустите важнейшую из подлежащих ему задач.

{116 την μεγίσχην τών υπό τον ?λιον ντ^οοψ ή ν ωκεανός έχει.}

138. Ходит слух, со ссылкою на свидетелей — очевидцев, что значительно опаснее пустить через то море круглое судно, чем в другом месте вступить в сражение [117]. Столь сильные бури вздымают волны до неба и выгоняющие ветры [118], подхватывая, выносят в безбрежное море. А самое страшное: когда кормчий противопоставить всему прочему свое искусство, море внезапно отступает и грузовое судно, до сих пор вздымавшееся на волнах, оказывается лежащим на песке. И если оно пошлет быстрое обратное течение, оно снова поднимает судно, и экипажу приходится прилагать свой труд. Если же замедлить с возвращением, судно мало помалу оседает в глубь, так как песок уступает его тяжести.

{118 Срв. Caesar., b. Gall. IY 28 so… 36.}

{119 Herod. II 113, 2, Aeschin. ер. 1, 3, Syues. ер. 113, p. 264.}

139. Император, не посмотрев ни на что из этого, вернее все это отлично зная, не поколебался, но тем более поспешил с выездом, чем более знал об опасности, так мрачно описываемой. И что еще важнее: он не ждал, сидя на берегу, чтобы, с наступлением весны, океан успокоил свое волнение, но тотчас, как только мог, в разгар зимы, и в пору, когда все условия времени года до крайности ожесточились, тучи, холод, волнение, не предупредив тамошние города и не объявив заранее о своем выезде, не пожелав вызвать изумление своим замыслом раньше 8авершения предприятия, посадив, как говорят, сто человек, отчалив, стал пересекать океан, и тотчас все стало меняться в затишье. Океан, разгладив свои волны, предоставил императору для переезда гладкую поверхность, а вышеупомянутый обычный отлив моря, на этот раз нарушив свой порядок, сохранил его на его месте.

140. Не произошло, далее, так, чтобы переезд на остров состоялся так мирно, а отъезд сошел иначе, но второе сменило первое, во исполнение пословицы, с еще лучшим успехом, так что не остается никакого сомнения, что это смелое предприятие свершено было не без воли божества [120]. 141. Если бы, затем, при отпадении острова, возмущении жителей, с умалением державы и по прибытии вести о том, он, охваченный гневом при этой молве, рискнул [121] бы на это плавание, нельзя бы было отнести отвагу его решения к честолюбию, но необходимость усмирения восстания убавила бы значительную часть славы. На самом деле, так как государственный порядок в Британии не нарушался, и предоставлялась полная свобода наслаждаться чудесами океана с суши, и никакое сколько-нибудь крупное опасение, при чем замедление с отъездом грозило бы нанести урон, не понуждало пускаться в море, при таком положении дела и отсутствии какой либо необходимости, скорее при наличности единственного этого понуждения — страсти пускаться во всякие предприятия, он, по доброй воле, обрек себя величайшим опасностям, как будто бы ему грозили величайшие потери, если бы он не отважился на величайший риск.

{120 Амм. Марц. XX 1, 1. ΧΧΥΙΤ 8,4. Аммиан говорил об этом предприятии Константа в недошедшей до нас части своего труда}

{121 αναρριπειν τον κυβον срв. orat. ΧΧΙΥ, 13, vol. II p.>520, 5.}

142. Если дивны эти подвиги, то еще гораздо более те соображения, что им предшествовали. Ведь он полагает, что душа не раньше может освободиться от тела, чем будет на то воля божества, и что она не может остаться с ним больше, раз оно пожелало её отрешения, и что никто, не смотря на охрану, не может прожить дольше того или при всей отваге меньше. Итак следует, по его мнению, сколько времени предоставлено нам жить, в этом полагаться на решение бессмертных.

143. Да к чему поминать о двух, трех из доблестных речей или действий, как будто бы и все прочее равным образом не носило признаков чего то поразительного? Но чтобы мне не показаться слишком небрежным, но и не браться за нечто непосильное, не стану поминать обо всем под ряд, но и не остановлюсь на совсем немногих фактах.

144. Итак день у него проходил в работе, а ночь одинаково с днями. Опьянению места не было, трезвость в привычку, всякий тунеядец ненавистнейший человек, а бодрый духом — приближен. Охрану личности не сам он получает от телохранителей, но им оказывает с своей стороны. Именно, когда заметит, что ими овладел крепкий сон, он предоставляет им отдых невозбранно, а сам, как бы борясь с природою, взяв копье, превращается в патруль, обходящий дворец. Непрерывный же труд тянется во всякое время года и при всех обстоятельствах. 145. Гомер говорит где то на счет ахейцев: «ведь не камень у них тело и не железо». А если бы он с ним познакомился, не отказался бы прибегнуть для его физической крепости и к сравнению со сталью [122]. В самом деле, ни летняя жара не расслабляет его, ни зимняя стужа не доводить до оцепенения, ни прелесть весны не увлекает отдаться наслаждению, ни дары осени не соблазняют к роскошествованию, но одно роскошествование, один праздник воспитывать благоразумие в подданных, внушать страх иноплеменникам, вступать в соревнование с мужами славными в предании, прибавить свое к установленному обычаем, скорее доставить славу царству своему, чем от него получить известность, провести жизнь, скорее прибавляя исправления, а не в пользовании достигнутыми успехами. 146. Итак театр, шутки и смех и все племя чудодеев отвергнуты наравне с делами повинными искуплению, трезвость же заботливость, и расположение к труду, природная склонность к добродетели и все подобное ставится на первое место. Вся красота женщин бессильна. Приносящий дары от своей тароватости не выигрывает в почете ни перед кем, а давая пробу своих душевных свойств, больше ценится по своему расположению. 147. Всякое предстоящее предприятие остается втайне, один его знает заранее, тот, кто и задумал его. Ни одно решение не остается невыполненным. Быстрота смены выступлений и за ними отступлений обманывает мнения масс. В то время, как думают, что он засел во дворце, он переходит вершины гор, когда полагают его в пути, он вершить дела во дворце. Думают [123], что он плывет морем, а он приближается сухим путем. Воображают, что он идет по сухопутью, а он, потеряв из виду землю, несется по морю. 148. И эти, столь трудные и столь далекие походы выполняешь он, не возя с собой ни штата прислуги для утешения в трудах, ни множества войска для охраны, но отыскав некоторое умеренное число лиц, на каких рассчитывал, что они подоспеют, приказав им вперед следовать, куда бы он их ни повел, будто окрыленный сам и окрылив своих спутников, он устремляется всюду быстрее мысли.

{122 Срв. § 96 ωοπερ τις αδαμάντινος, ер. 1036 b.}

{123 Monnier pg.124 s.}

149. И что может кто либо изобрести лучшее? Не имея врага, чтобы с ним схватиться, он ополчается на зверей и не находя случая в применению боевой доблести, проявляете отвагу на призраках, упражняя тело прямо на солнце, а густую тень считая действующей изнеживающим образом на тех, кто её ищет. Одним словом императором он желает именоваться скорее по избытку доблести, чем по преимуществу своего положения.

150. В обоих можно изумляться тому, как они строй души своей приспособляюсь к нраву подданных. Подобно тому, как хорошие врачи, оправдывающие свое звание своим искусством, прибегают не к одному виду лекарств для всех организмов, но усматривая различие их, отсюда обретают особенность лекарств, и тогда больше всего происходить полное выздоровление, когда будет соблюдено соответствие между обоими, так и царская власть, приступая к управлению со знанием, вносить меры, согласные с душевным складом подданных. И понадобятся более едкие или более мягкие лекарства, он не упустить из виду время для каждого, так что, если бы им пришлось поменяться царствами друг с другом, они во всяком случае усвоили бы взаимно друг у друга душевный склад.

151. Но мне сдается, что, хотя и представляется, будто я говорю о предмете величайшей важности, самого важного я еще и теперь не сказал. Ведь раньше ко всякой царской власти льнула зависть и те, которые обладали меньшим царством, строили козни обладателям более крупного, а те, которые пользовались более обширными царствами, обладающим малыми, завидуя им и в меньшем. Да и равенства владычеств гораздо сильнее развивали этот недуг, и закон природы отодвигаем был на второй план перед жадностью тирана, и вся родня преисполнялась безумием друг на друга. Самые величайшие беды, о каких сообщает предание, происходили вокруг царской власти, вдохновленные чем поэты, мне кажется, вознесли эти козни даже до небесного свода. 152. Но теперь вся древность преодолена, всякое тяжкое око зависти изгнано вон, неразрывные узы дружбы соединяют души царей [124]. Власть разделена по территориям, но связуется взаимным расположением, и родственное наименование подтверждается на деле. В самом деле, они настолько далеки от того, чтобы скорбеть из за счастья друг друга, что каждый уступает другому первенство. Кони и четверки в течение дня, в смене, поддерживающей незамедленную скорость, передают мнение каждого от одного другому. И каждый из курьеров с одинаковою свободою посещает каждое из двух царств. А ту местность. где сливаются границы царств оберегает не непрерывный постой там войска, а недвижная мощь бесхитростной верности.

{124 Смелый удар в лицо действительности со стороны оратора, Моnmsr, р. 136.}

153. Да к чему искать далеко доказательств того, что они всем владеют сообща и всеми считаются общими владыками? Самое то, что сейчас делается, не есть ли лучшее тому свидетельство: общее хвалебное слово, для обоих намеченное, для обоих разработанное, в тех видах что не представляет опасности, если кто-либо проявить свое восхищение одинаково обоими, и что скорее нечестиво было бы не проявить его одинаково по отношению к обоим? 154. Но, быть может, сами то они, вместо того, чтобы завидовать благоденствию друг друга, друг друга охраняют. но те, кому они вручили свои боевые силы, повергли их в опасность, как, говорят, не раз случалось в прежнее время при чем одни воспользовались для восстания своим богатством, другие командованием? Но и это исключено в настоящих обстоятельствах. Нет никого, кто бы не предпочел скорее умереть, чем проявить низость в отношении к доверившемуся ему, много тех, кто бы предпочел лучше потопить свое состояние, чем дать средства для переворота. 155. А между тем раньше люди, прославленные богатством, уступали в средствах средней руки состоятельным людям нынешнего времени, теперь же люди среднего достатка живут изобильнее прежних царей. Все же чрезмерность состояния не влечет душу их к дерзости. 156. Какова же причина прежней безрассудности и нынешнего благоразумия? Та, что тогда происходило то, о чем говорит Демосфен [125], и страх перед грядущим был сильнее утехи настоящим и конфискации отнимали дары. То, что происходило, напоминало круговороты Еврипа. Дар возвращался к давшему, причиняя в добавок беду получившему. Итак опасение будущего не позволяло получившему оставаться спокойным, но одна надежда на спасение оставалась в запасе, это погубить давшего. В наше же время великое богатство от царей изливается на подданных, и всюду обеспеченность положения сочетается с соревнованием и получающим не больше удовольствия в том, что они получают, чем в том, что обладают прочно.

{125 Phill. III § 73, р. 129, 22 sq.}

157. Другое — гораздо более серьезное обстоятельство и распространяющее выгоду на всех. Если бы кто либо спросил кого нибудь, что наиболее тяжко для людей из обычных печальных условий жребия военнопленных, он, без всякого размышления, тотчас сказал бы — позор женщин. Так вот в прежние царствования это зло не было предотвращено, но, подобно тому, как сбор податей, считалось чем то общепринятым, так вошло в обычай и похищение женщин и те, которые отражали врагов, сохраняя видимость свободы, примешивали в ней бедствия рабства, ничем не отличаясь от псов, храбрых против волков и свирепых к стадам. 158. Но теперь всякий страх для брачных уз устранен, безопасность поддерживает безмятежную смену поколений, целомудрие не страдает под гнетом тиранического насилия, безопасно процветать женской красе. Всякое ложе во всякой стране и на всяком море, насколько от этого зависит дело, свободно от поругания.

159. Тем из земледельцев, которые терпели утеснения и владели малою или плохою землею, а принуждаемы были вносить большую подать, при чем это делалось вследствие неумеренных требований тех, кому в прежнее время поручено было измерение земли, и которых, при великой их скудости, торопили с взносами, между тем как им земли не хватало, и в этой беде они пришли на помощь точным подсчетом подданных новыми чиновниками (логистами)) устранив убытки, причиненные прежними.

160. Да что говорить о земледельцах или определять число облагодетельствованных? Вообще дворец открыть для прошений всех, отовсюду и не делается различия ни по происхождению, ни по возрасту, ни по общественному положению для пользования милосердием, но, восседая на высоком троне, всем одинаково возвещают они, чтобы не робели, потому что ни юность, ни старость, ни презираемая внешность нищенства не будет отстранена от общей помощи, ни справедливость не пострадает, не будет ни лицеприятия судьи, ни силы на стороне противника, но изложив свою беду, не трудно обратить на себя милосердие.

161. Дошедши до этой части своего изложения, я преисполнен удивления пред тем, что они пожелали дать место законному состраданию, ни обижаемых не презрели, раз навсегда запретив им обращаться с просьбами, ни тем, кто дерзали обманывать, пе посодействовали, всему без разбору поверив. Но после того как убедились, что первые в убытке вследствие своего бессилия, а вторые прибегают к ходатайствам с целью обмана, чтобы помощью своею сравнять тех, а обмана вторых остеречься, соединили силу закона с милосердием, обретши это препятствие обманам. И в результате цари всюду снисходят на мольбы, но нигде строгость законов не страдает от милосердия. 162. По тем же соображениям решение процессов они сложили с себя на префектов. Дело в том, что, по своему наблюдению, они находили, что сила законов оказывается слабее царского произвола, а душа царя смягчается при виде слез. Итак они побоялись, чтобы, склонившись на мольбы и рыдания, не судить с большей гуманностью, чем с законностью. А между тем, что может быть важнее, как не быть самим распорядителями над законами, и однако делать законы властными над самими собою? 163. Поэтому из начальников, посылаемых в города, прежние цари считали самыми способными на то тех, кто были больше всего охотниками до смертной казни, так что погубить больше врагов, чем подданных, не служило к большей славе. В настоящее же время меч восполняешь инсигнии сана, а в душах префектов сияет отражение царской кротости. Нимало не надобны ни казни, ни понуждения на то, чтобы выполнялся долг, но достаточно начальнику сказать и немедленно следует исполнение. 164. Постоянно увольняя прежних префектов, они в очередь привлекают к управлению новых. И это вполне естественно. Ведь если дело управления дело трудное, они не хотят, чтобы одних и тех же лиц изводило это постоянное бремя, если же есть в нем и доля благополучия, они многих призывают к соучастию в этом благополучии. 165. Кроме того, заметив и то, что почестям свойственно делать людей хорошими, а наказаниям карать порочных, они признали, что те, которые занимались карательными мерами, не препятствуют возникновению порочности, а искореняют постоянно возникающую, и дело это похоже на сечение гидры. Сами же они, путем благодеяний предварительно овладев душами всех людей, более содействовали тому, чтобы располагать в лице их наилучшими, чем наказывать их за преступный деяния. [126]

{126 Срв. к этому рассуждению orat. LVI (с. Lucian.) § 24, у нас, стр. 267.}

166. Итак, когда столько добродетели становиться общим достоянием, что приходится считать самым важным из всего? Знатность ли рода или воспитание? Справедливость ли или воздержность? Мужество ли против врагов или согласие друг с другом? Милосердие ли к каждому или всюду проявляемую рассудительность? 167. Ведь и на самые важные предприятия они не подумали поощрить надежду путем искусства гадателей, мне кажется, не в виду того готового заключения, что оно часто оказывается слабым, но в виду того, что, если оно и превосходно отыскивает будущее, то становится помехой двум вещам, честолюбию и мужеству. Ведь тем, которым суждено претерпеть неудачу, если они заранее будут знать о ней, оно не позволяет проявить рвете сильнейшее, чем судьба их, но оно тотчас делает их робкими, заранее показав им их плохую участь, а у тех, кому предназначено благо, оно отнимает славу мужества. Ведь представляется, что они доверились не столько своей доблести, сколько очевидности исхода дела. Α все те, которые бывают одинаково доблестными, и при неведении конца, и при успехе достойны удивления, и при неудаче не заслуживают укоризны.

168. Если же кто намерен получить надлежащую точку зрения относительно всего, пусть не рассматривает лишь самый перечень предметов восхваления, но для каждого добавляет возраст, в каком совершены эти деяния, и, может быть, он обретет больший повод к удивлению в молодости их виновников, чем в значительности выполненного. 169. Мне кажется, именно в настоящее время больше всего соблюдена мысль строителя вселенной [127]. После того как он утвердил землю, пролил море, вывел реки. создал положение островов, обтекаемых морем, в создание свое он вместил семена и стада, и вообще все то, в чем должна была ощутить потребность натура человека. Однако не всем частям земли он уделил все, но распределил дары по местностям, ведя людей к общению потребностью одних в том, что получается от других и вызывает торговый обмен, чтобы пользование продуктами, принадлежащими некоторым, сделать общим для всех. 170. Вот этот человеколюбивый и спасительный замысел раньше был разрушен и испорчен и сношения были под запретом наравне с убийствами, и пойманный на этом деле свергался в пропасть. Фигура земли уподоблялась фигуре, рознятой на части. Но теперь разрозненные до сих пор части сошлись и сплотились, и расторгнутое до сих пор возвращено в свойственное целому состояние. 171. Один материк, одно море, острова — общее, гавани открыты, врата распахнулись. Всюду суда, отовсюду везущие груз, теснятся в гаванях, общий праздник распространился почти по всей земле, что под солнцем, при чем одни переплывают моря за собиранием сведений, другие по другим поводам, третьи совершают путешествия по суше. Ни жители Запада не лишены обозрения чудес Нила, ни обитатели берегов Нила не остаются неизведавшими приманок Запада, Финикийцы — в гаванях Сицилии, сицилийцы, в свою очередь,— в гаванях Финикии. Город Афины предоставлен торговцам словом, вифинская провинция тем, кто желают получить все, что угодно. 172. Да к чему пускаться в отдельные мелкие подробности, но не выразиться обо всем в одной фразе, что теперь благонравные племена вселенной, будто в хоре, настроенные в одном ладу, поют согласно, при чем два корифея задают тон?

{127 Monnier, pg. 130—131.}

173. Таким образом те, кто в прежнее время заканчивали речь, как подобало, выражали мольбу получить больше благ и, мне кажется, это было с их стороны естественным порывом, так как они нуждались в большем, чем выпало на их долю. В настоящее же время не приходится просить ничего такого, чего не пришлось уже давно изведать. Потому и это может считаться исключительной заслугой царей, что они не оставили для нас ничего, чего бы нам предстояло домогаться.