Речи

О приглашениях во время праздников. (orat. LIII F)

1. Как многое другое послужило в ущерб городу вследствие того, что старые порядки вытеснены некоторыми нововведении, так, полагаю, в особенности и обычай, установившийся на трапезах, которые устраиваются в честь сынов Зевса. Уже давно осуждал я его в кругу друзей, составляющих мое постоянное общество, теперь же не утерпел, чтобы не сделать его предметом речи. Впрочем подивлюсь, если мне удастся убедить своею речью, но для человека, который держит речь о предмете, о коем высказаться требует справедливость, выгодно и то, чтобы о таковом пошли разговоры, если и не окажется людей, готовых внять убеждению. Что слушатели не прилагают к слову дело, не служит доказательством того, что речь не была правильною.

2. Чем мы гордимся, это Олимпии, в коим прилагается столько старания, сколько не прилагается ни к какому другому празднеству ни у других людей, ни у нас, так что даже сами элейцы желают знать о здешнем порядке и осведомляются о нем. Но порадовавшись с нами этому, иной и поскорбит вместе с нами о том, что многое в установленном обычаем порядке потревожено. Я же скорблю обо всем таковом, но усматривая, что нелегко сказать обо всем зараз, и обвинить и людей, довольных этим, и людей, против этого не протестующих, готов удовольствоваться тем, если докажу недостатки нынешнего порядка в отношении состава трапезующих.

3. Кто же они были и кого приглашал распорядитель состязаний? Старики и те, кто приближались к зрелому возрасту, и тот, кто вышел из детских лет, иной и такой, пожалуй, кому предстояло стать отцом или кто уже стал таким и кто выступал уже в судах. А какой-нибудь мальчик, посещающий школу для обучения искусству слова, или с первым показывающимся пушком, или даже и до него не доросший, не допускался к трапезе и знал о ней только по наслышке, даже если был родственником лицу, справлявшему повинность этого празднества.

4. О том, если б было возможно, засвидетельствовал бы и мой прадед, засвидетельствовал бы и дед и многие, раньше их носившие этот венок, многие, бывшие и после них, имена коих можно видеть в записях или даже хранятся в памяти немалого числа людей. И по справедливости мне можно в этом верить, так как я сам был в числе не приглашавшихся. А между тем мне было четырнадцать лет, когда справлял Олимпии Панольбий, — а этот человек был братом моей матери —, и восемнадцать, когда справлял их Аргирий, — это был друг моего отца, поспешивший на охрану мне в моем сиротстве. Но все же, в этом последнем деле, он с готовностью и трудился, и помогал, а другого, потворства, не допускавшегося обычаем, не давал. Дальнейшее четырехлетие довело мой возраст до двадцати двух лет, а Фасганию, то был тоже мой дядя, как и Панольбий, — доставило венок. Он позвал меня на трапезу и я отправился, уже пользуясь некоторою известностью и отличаясь большим самообладанием.

5. Однако отнюдь нельзя сказать, чтобы это произошло со мною вследствие небрежности или вследствие отсутствия у меня отца. Ведь и когда меня приглашали, ни сам я не просил, пи старший брат. Никто не просил никого и ничто не могло доставить этого приглашения, прежде чем оно стало дозволительным, ни род, ни богатство, ни тесная дружба, ни другое что либо.

6. Но теперь, сколько ни есть имеющих детей отцов, которых приглашают, приглашают и детей их и нередко всех, будь иной хоть десятилетним и даже меньшего возраста. Если умер у мальчика отец, дядя получает приглашение для племянника. И педагог, и дядька, и слуга остаются за дверями, а он вращается среди взрослых, приучаясь пить или по уговору, или даже взрослый насильно влагает кубок в руку мальчика. Заходя дальше и доводя каждого до состояния полного опьянения, эти отношения известно к чему клонятся.

7. Ведь если бы он и молча возлежать, надо вообразить, какое это безобразие. Если же он и сам захочет вмешаться в разговор, на это нужна, конечно, значительная доля бесстыдства. Ведь кому подобает молчание и прилично краснеть при встрече со старшими, каким тому естественно показаться, если он не только с ними ест и пьет, но даже не желает оказывать внешних знаков дисциплины?

8. И разве не стыдно, что такого возраста человек показываете свою жадность к подаваемым кушаньям? А то, что он поспешно хватаете хлеб и посылает его в рот? А то, что взрослым представляется возможность куда угодно простирать каждую из рук? А то, что можно ее протягивать за спину? А часто этот жест имеет обыкновение доходить туда, где бываете дурное. Если же и не это, то легко однако в столь близком соседстве попросить и дать великие обещания, и убедить, и обязать клятвами и, положив тут фундамент, после на нем строить здание. В другом месте нелегко взрослому завести об этом беседу с мальчиком, но грозит подозрение, худая слава при разговоре не в обществе. Тем же, кто сидят за одними и теми же столами, представляется свобода для всяких слов и кто препятствует — бестактен. Почему, в самом деле, не поговорить с собутыльником? Я же как раз знаю одного отца известного полною свободою, предоставленною в этом отношении детям.

9. Если же кто приметь в расчет лета, и в этом отношении найдет, что отцы потеряли в глазах детей. Почтительность, величайшее благо в таком возрасте, изгнана такими завтраками и обедами. Это обстоятельство делает и для агонофетов эту часть литургии труднее и более рискованною и сопряженною с большими страхами, вместе потому, что люди желают получить угощение, и называют бесчестием отсутствие приглашения, и потому, что количество [****]емых вызывает недостаток утвари и прислуги, а количество это объясняется приглашением детей, и отсутствие порядка вызывает при этом непроизводительность расхо-[****]

10. Таким образом прибавление детей является несчастьем для отправляющего литургию. Ведь прежде приглашаемый слышал, что приглашают его самого, теперь же, что его приглашают с детьми. И он является с целым хором. Хором называю, когда входит какой нибудь отец, у которого семеро детей, из коих младшему семь лет, так что одним им нужен особый столь. Полагаю, если бы и женскому полу предоставлено было участие в этом празднике, он и прочие, у кого они были, привел бы и дочерей. Иной, хворая сам, случается, посылает своего сына, некий новый Фривон, который знает, что в настоящее время сильно господствует недуг педерастии, но впитывает яд в души юношей, еще неспособных к твердому убеждению, что есть нечто предпочтительнее разнузданных представлений.

11. Итак, мне кажется, неправо поступают и приглашающее, при чем они входят в противоречие и сами с собою, когда, в письменных приговорах выдворяя в другое место людей порочной жизни, устраивают, чтобы другие, и притом дети самых знатных людей, подвергались тому же соблазну. Поэтому естественно можно винить и самого устроителя угощения, но большую вину вижу я со стороны тех, кто повинуются приглашению и от кого зависишь не внять ему. Ведь лиц, которые пожелали бы ограничить приглашение отцами, приглашающее не стали бы просить и приставать к ним, но им можно было бы ответить на приглашения их с детьми: «Мы почтим Олимпии тем, что дети, живущие под наблюдением педагогов, не вкусят вредной свободы и не вступят в общение на пирах те, кого различие возраста по праву разъединяет».

12. «Но, возражают, это вошло в обычай и много олимпиад сопровождались такими угощениями». Так нужно ли, чтобы он господствовал больше, или меньше времени? И был ли город в лучшей славе, когда юношей приглашали, или когда их не приглашали? Да, я поздно увещеваю, но от этого дело не лучше, но это обстоятельство может служить обвинением против меня, а дело не менее плохо, если оно вошло в обычай. Как много вошло в обычай непохвального, а многое, что заслуживало сохранения и господства, прекратилось! Итак роковым было, что не встретили противодействия первые, введшие обычай, но сохранять то, что было делом злой судьбы, крайнее безрассудство.

13. Мне кажется, был и этому обычаю родоначальник, который был тоже родоначальником и многому другому, в чем каждом нанесен вред городу. И этот обычай про-ник в город, за время моего отъезда, а присутствовавшим и видевшим, при серьезном их отношении в празднику, следовало бы, конечно, противоречить, воспрепятствовать, бороться, не оставаться спокойными, в момент, требовавший громкого протеста и гнева. Ведь подобно тому, как, если бы кто захотел отнять состояние, это должно было считаться возмутительным, так не следует сносить терпеливо этого нововведения. В этом и другом случае проявляется, полагаю, слабость закона. И легче было бы восторжествовать тем, кто сражаются против власти и не допускают таковой, чем тем, кто ведут с нею эту борьбу, уже после того как она окрепла. Таким образом то, о чем — сейчас мне говорят, что это делалось часто, тогда было не так.

14. И неправильно было бы, чтобы меня опровергали этим доводом, так как восторжествовало и множество других обычаев, господство коих не меняет их свойства, но, если они были непорядочны, таковы они и есть. Так и войску, не раз спасавшемуся бегством, это бегство не служит сильнейшим основанием к тому, чтобы следовало ему и не переставать бегать, и демагогу, разбогатевшему путем воровства, неоднократное воровство — к тому, чтобы следовало ему всегда воровать.

15. Итак я чувствовал стыд с тех пор, как, по возвращении своем, нашел многое изменившимся, в числе прочего и это нововведение относительно юношей, но полагая, что старости моей удастся убедить скорее, чем доводами, выждал этой поры, в надежде иметь некоторое влияние, благодаря этому возрасту. Надеюсь, с соизволения богов, дать и другие советы о других предметах. Ведь при наличности многих язв нужны были и многие лекарства.

16. А тот, кто горюет в случае устранения какого-нибудь новшества и носится с своими многовещательными речами, пусть приметь во внимание, что некогда такие трапезы не сопровождались подарками, затем вошли в обычай подарки и участник пира уходил домой с какой нибудь получкой. И этот обычай прошел много олимпиад, представляясь столь утвердившимся, что даже никому из богов невозможно было бы когда либо потревожить его, но все же и он отменен, и прекращен, и сошел со сцены. Благодаря тому, городу стало возможно надеяться, что никогда не будет недостатка в лице, готовом к литургии Зевсу. Ведь тяготил их в особенности этот обычай, не существовавшей в прежние времена, когда бог чтим был больше порядком и умеренностью, чем разнузданными трапезами и попойкой детей вместе с взрослыми, как и тот, к счастью устраненный порядок, чтобы отправляющий литургию за два...

17. «Честь приятная отцам, чтобы и дети пользовались угощением в той же обстановке». Но что это происходило не по закону, доказано, а то, что принято в ущерб справедливости, в угоду им, разве не зло? Ведь отличившихся в состязаниях мы не чтим многими почестями, но такими, за которые никто не мог бы упрекнуть. Если же кто либо, ради почести человеку, обойдет почестью Зевса, как не совершит он самого крупного промаха?

18. Да и то мы теперь доказываем, что этот обычай во вред сыновьям, во вред отцам, если, действительно, то, что постигает сыновей, ложится и на отцов, Позор сыновей зло, а для тех, кто их породили, разве благо? А что наносить ущерб как же по справедливости может считаться честью, когда причиняет бесчестие тем, кому честь оказывается? Так я слышал слова одного человека, любившего одного красивого мальчика, но не имевшего возможности поговорить, потому что не было благовидного предлога для беседы. Итак он говорил друзьям и себе самому: «Вот настанут Олимпии, которые обнажают атлетов, обнажают и мальчика в небольшом кругу сотрапезников. Можно будет, отведя его немного в сторону от стола, смотреть на его ноги, когда он потягивается или тянется к кушаньям». Мы слышим, как, например, Демосфен рассказывал, что юноша вращается на пирах среди выпивших взрослых, и он пользуется этим обстоятельством, как сильнейшим свидетельством против образа жизни Эсхина.

19. Я бы сказал, что нет никакой чести тому, кто получает такой вред, как в самом деле .... легко дает десницу, удерживает? Как возможно, чтобы получивший был этим почтен? Что это доставляете удовольствие, не стану отрицать. Но для нас непохвально предпочитать удовольствие некоторых общей пользе города. Ведь если мы одно это имеем в виду, одного этого добиваемся, удовольствия некоторых, а хорошо ли оно или дурно, того не будем при этом расследовать, что помешает нам и женщинам предоставить участие в трапезах, и служанкам, как прочим, так и тем, что состоит при мельницах? Нечего говорить о рабах — провожатых, которые могут сказать, что они, таким образом, получили бы особое удовольствие и были бы благодарны и порадовались Олимпиям, если бы и им предоставлено было участие в угощении. Что касается удовольствий, я хвалю из них более нравственные, но разве не могу я дурно отозваться относительно более низменных?

20. Так и вы не давайте же всего, не угождайте во всем и не заботьтесь о том, чем доставите им удовольствие. Ведь если отцы не ценят этого удовольствия высоко, ради чего станем мы доставлять его? Если же они очень дорожат им, они поступают совсем не благоразумно. К таким нельзя относиться очень серьезно. Но они придут в отчаяние, если не зовут их сыновей, хотя в том нет охулки. Однако им полезнее приходить в уныние, лишь бы это не соединялось с позором, чем с таковым проводить жизнь в смехе и радости.

21. Приходят в уныние и те, кто терпят наказание, но наказание служит им уроком. А кто хвалит убийцу, при удовольствии с его стороны посылаете его на новые убийства. Таким образом огорченный счастлив, так как он исправлен, а получивший удовольствие жалок, так как он не излечен. Да и какая беда может выйти из их уныния? Станут бранить агонофета? Но хорошего дурные. Не придут на обед? А какая от того убыль пиру, что будут где-нибудь далеко те, кто преисполнены непонимания?

22. Да и мальчикам в чем от того огорчение? По крайней мере оно полезно и предпочтительнее многих кубков. Но сегодня чувствуя огорчение, после он меня похвалить, когда в своих речах о добродетели можно будет ему сказать и то, что, когда он был мальчиком, никто из посторонних не видал его ни за питьем, ни за едой, ни в другое время, ни во время Олимпий. Это сохранить ему полную свободу слова. Благодаря этому, он будет говорить с властями о своем праве, не возбуждая подозрения, не мало не страдая, думаю, как естественно тому, кто видит некоторых из некогда возлежавших с ним.

23. Если же вы принесете пользу мальчикам, огорчая, ничего удивительного в том нет, так как и педагоги поступают так с вами и, клянусь Зевсом, и учителя. Угрозы, даже удары и много неприятностей, как, конечно, и со стороны родителей. Но на их стороне власть и возможность наказывать по природе принадлежит им. Итак и для тех, кому препятствуют таким образом обедать и которые так огорчаются, позднее настанет такое положение, дающее силу, так что им в похвалу служат эти печали.

24. А самое большое благо для недужного избавление от болезни. Кто же тот, от кого и это может быть получено? Врач. Как же юноши смотрят на обладающего таким уменьем, когда он является? Как когда напоминает им о диете? А если понадобится резанье и прижигание —, Геракл! — кто более причиняет горя? Кто более ненавистен? Но не тогда, когда можно стает мыться и пользоваться невозбранно всякой едой и питьем, но тут врач ему дороже родителей.

25. И в настоящем случае сначала последует уныние, а за ним придет удовольствие.

А что касается слов, которые раньше, чем увидать плоды, направят на советника и тех, кто вняли увещанию, если они действительно послушаются, нам мало до них дела. Ведь еще не могли бы такого возраста люди создать мнения обо мне. Им, утверждаю я, следовало бы держаться дальше не только от этих столов, но вообще от всех подобных трапез, — ведь и другие устраивают такие.

26. А между тем Олимпии летний праздник и пальцам придает некоторую нерешительность то обстоятельство, что нельзя укрыться от глаз многих. Но не меньше браков, чем теплое время года, приносить зима, когда холод заставляет сотрапезников покрываться подостланными плащами. И отсюда происходить двойной брак, один явный и законный, другой украдкой и незаконный. Пускай же ни отец жениха, ни отец невесты не зовут мальчиков на обед; так как он позовет не столько на обед, сколько на то, о чем я сказал.

27. Иной подумает, речь идет о трапезах, но она касается всего города, если кто захочет правильно вникнуть в дело. Ведь ему спасение от добродетели тех, кто править общественными делами, и гибель, если некий укор будет сопровождать их с раннего возраста. Ведь если будет нечто, препятствующее ведению дела в суде и дающее силу воле властей, хотя бы они и были подкупны, разве это не будет величайшим вредом для города? Следует вообще наивозможно заботиться о мальчиках, чтобы они располагали свободною речью в своей гражданской деятельности, от благородного начала проходя дальнейшие ступени возраста.

28. «Возненавидят агонофета те, которые не вкусили». Но боги возлюбят мужа, который сделал праздник порядочнее и чище. «Будут злословить его», но по ложности своего суждения, позднее же, осудив все свои нынешние слова, будут славить иное.

29. Нимало не было бы надобности в этих словах, если бы отцы хотели быть отцами, будучи таковыми действительно: одни не водили бы, другие не посылали бы, и при отсутствии обедающих не было бы повода к увещанию. В действительности, есть люди, которые говорят мальчикам, собирающимся идти: «Смотри, ешь как можно больше, смотри, подкладывай себе мяса до пресыщения, смотри, не отставай ни в чем от тех, кто гордится вместимостью своего желудка». Затем, в результате таких увещаний, они возвращаются чреватые зачатками такого рода, каким свойственно вызывать разного рода болезни, и является надобность в искусстве врачей или тех средствах, которые ему причастии, дабы болезнь прошла, как можно нечувствительнее. Много такого бывает и они не стыдятся пред врачами, сообщая и рассказывая, откуда эти недуги.

30. Итак я из тех, кто не внушал своему сыну участия в подобной трапезе, отчего для меня получилось и некоторое благо, благо кое-кого и другого, кто поступал так же, как я, и кому тоже это было неким новым благом. А в интересах тех, кто поступали противным образом, если кто не удержит их, я хотел бы, чтобы нужда заставила их исправить свои убеждения, раз они не пришли в этому убеждению сами.

К императору, против тех, кто осаждают правителей (orat. LI F)

1. После многих речей моих к тебе, государь, о важных и серьезных предметах, встречая с твоей стороны всякий раз и внимание, и сочувственное отношение к увещаниям, я и теперь явился с намерением произнести речь о предмете, достойном заботы и не менее значительному чем те. Молю богов, чтобы оказаться в силах достаточным образом разъяснить дело и удалиться, убедив тебя и тем самым быв признан за человека здравого образа мыслей.

2. Я полагаю, все бы согласились, что есть два важнейшие устоя вашей власти, вооруженная сила и сила законов. Первая позволяет торжествовать над врагами, вторая обусловливает правосудие. Но самим даже законам нужны судьи, которые бы выполняли то, что гласят они. Ведь у законов нет ни рук, ни ног, и, если кто позовет их, они не услышать его крика и не придут на помощь. Падают они именно чрез посредство судей. Из людей же одних делает справедливыми страх, других исправляет возмездие. 3. Далее, когда враги преодолеваются, а законы господствуют, людям можно жить счастливо. Но если враги присмирели, а в среде победителей врагов справедливость терпит ущерб пред неправдою, это та же война своего рода в среде единоплеменников, так что мало выгоды от успеха оружия. Далее, если бы возможно было вам лично быть повсюду, нимало не было бы надобности в этих правителях, которых вы посылаете по провинциям, так как вас достаточно было бы для всех судящихся, как самого светоча — солнца. Но так как это невозможно, вы господствуете над ними при посредстве других и их решением постановляете приговоры. Итак, если бы они были и вполне безукоризненными, есть нечто, что им мешает и убавляет их строгость. Что же это?

4. Многие требуют, чтобы им были открыты покои правителей, и, оставив собственные дома, проводят время там, отправляясь туда тотчас после завтрака, стряхнув с себя сон, который вызывает завтрак. И одни, явившись, пока они еще завтракают, сидят внизу, разговаривая так громко, что те слышать, а это значит или встать из за стола, не кончив, или довести его до конца с неудовольствием. К этому присоединяется лишение сна. А кому удастся вкусить немного сна, крики пришедших будят их скорее, чем детей окрики педагогов. Так извращено положение вещей и начальство принадлежит подчиненным. 5. Вечер и светильник, а они все не уходят. Но и прием ванны правителей им принадлежит, так что тем нельзя удовлетворить никаким своим необходимым потребностям. Затем, с зарею они являются под предлогом приветствия, а в действительности, чтобы доставить своим выгодам перевес над правом. Дело в том, что то, о чем они беседовали накануне вечером, того требовать они теперь являются.

6. Все эти посещения, государь, считай противозаконными и считай, что, благодаря им многие, справедливо обвиняющие, терпят проигрыш в суде, а многие, обвиняющие неправо, оказываются в выигрыше. В этих процессах дело идете и о стадах, и о рабах, о земле, ссудах, заключении в тюрьму, освобождении от ареста. И если даже иной правитель готовь оказать уважение праву, многого может достичь человек, сидящий долгое время подле, напевающий длинные умилостивительные речи, хватающий за руки, за колена, обещающий хвалы, грозящий злословием. Затем, тот сидит по закону на своем официальном месте, а они, кто с одной, кто с другой стороны, не дают ему быть судьею. В самом деле, как же может быть судьею тот, кого подталкивают то с одного, то с другого боку, дабы угождение стало сильнее закона?

7. Бывает в подобных обстоятельствах и нечто такое, государь: Некоторые не говорят судье ничего подобного, но утверждают, что сказали, и установлена плата за это. [1] Затем, явившись, тот, кто сказал, что нечто заявил, сидит подле судьи, ожидая приговора, а когда последний вынесен согласно праву, нимало не потрудившейся требует платы за справедливый приговор, когда даже не заикнулся ни о чем.

{7 Т.е., с тех, за кого эти люди будто бы ходатайствовали перед правителем.}

8. И это возмутительно, но не таково, как то, когда хотят восторжествовать над теми, с кем ведут процесс вопреки справедливости. «Если, говорят, не дашь льготы, не снесешь тех стрел, что летят из уст». Во всяком случае уж и пригодное место форум для таких стрелков! Затем от таких угроз возникают недобросовестные потворства и приговоры, и обильные трапезы припасами, что присылаются выигравшими процесс, — ведь не сами пирующие расходуются на них. И у них помещение за первыми дверями всегда полно рыб, глиняных сосудов, птиц, прочего, что обыкновенно входит в составь трапезы. Много доставляется с разных сторон, одно из самого города, другое из иных, из коих одни на материках, другие на островах. И верблюды состязаются с грузовыми судами. 9. И следовало бы таким приношениям ограничиваться пшеницей, ячменем, платьем и вином, в действительности, бывает много серебра, много и золота. Ради этого бани правителей предпочитаются этим общественным, большим. Много может быть обращено просьб и голыми, и натираемыми, и в каждом бассейне, теплой воды и холодной. Просители же моющихся таким образом ожидают их выхода и сопровождают их, моля услыхать что либо из полезного для себя. Α те, проявив своею миною, что немало труда потребовало сделанное ими, подают надежду, и тем и другим приятны сновидения, одним — преобладание над противником, другим мзда.

10. Иной мог бы, государь, возмутиться и тем, что, вставая с зарею и минуя прочие заботы, при том немалочисленные и им подобающие, они тотчас отправляются в суд. Разве нет цирюлен, нет аптек, лавочек благовоний, могущих служить местом бесед и встреч? Зачем же, пренебрегая ими, стремитесь туда и безделью там предпочитаете скуку в судах? Но они не ответят, отвечу я, государь. Это потому, что им нужен голос вестника, какой подает он при входе их, перед дверьми. Услыхавшее, все прибегают в их силе. А им выгодно, чтобы были у них просители.

11. Итак для городов вредны посещения этих людей, вредны и письма тех, кто сами не приходят. И, клянусь Зевсом, даже больше. То, вследствие чего они не приходят, а именно важность сана, исключает возможность неудачи. Иногда записка на диптихе имеет больше силы, чем многие и долгие речи в беседе с глазу на глаз. Они и приходят иногда или никогда, первое в тем, кто в более значительном чине, второе в лицам низшего ранга.

12. Из таких столь действительных способов влияния, я полагаю, следует воспрепятствовать обоим, и письмам, и посещениям. Благодаря им, ни одно из решений не остается в силе. Тотчас начинается хождение в этим, если возможно, и самих осужденных, если нет, их близких, и приговоры отменяются, а тем предоставляется возможность получить. И правитель подчиняется тем, кто таковыми не состоят. Ведь когда над приговором торжествуете некое другое решение, разве не происходит именно этого? Таким образом приказавшие это становятся господами отпущенных и последним нельзя противоречить их желаниям.

13. Есть и другое сословие, государь, которое докучаете правителям. Какое же это? Те, кто стоять во главе юношей в их занятиях книгами и речами. Половину дня до полудня проводят они у них, обращаясь с просьбами по процессам и множеству других дел. Издали уже, по лицам, узнаешь их, уговорили ли они или нет. Первое придает им веселье, второе — убитый вид. Представляется, что они заботятся о других, а они заботятся о самих себе. 14. Вследствие этого тот, кто посещает правителя, богаче того, кто не посещает. Ведь доход со школы не составляет и самой малой части того, что получается с судов. И если захочешь выяснить причины богатства тех из учителей, которые обладают достатком, найдешь этот источник дохода, кроме тех разве, кому судьба дала наследства родственников, так как самый гонорар с учеников не может дать богатства, но мы отлично знаем, каков он. 15. Таким образом и они наносят вред процессам, но сюда присоединяется нечто другое, что школьное дело их терпит вред. Это часто доставляет худшему учителю большее благосостояние. Ведь успех оценивается числом учеников, а больше их приобретает тот, кто приобрел дружбу начальственных лиц, так как отцы поручают им сыновей не из-за искусства слова, а в виду этой их влиятельности. 16. И если, подошедши в ним, скажешь: «Человек, ты предаешь сына. Разве не видишь, что этот учитель больше оказывает усердия делам в судах, а ту профессию, с коей связано его звание, делает побочным занятием? Не видишь, как отсюда у него большая часть дохода? Поэтому нечего удивляться, что он более печется о более прибыльном занятии», услыхав это, отец этих детей ответил бы, что он все прекрасно знает, но что самому ему это величайшая выгода, так как с убытком для сына легко ему устраивать все те свои дела, где одна власть способна оказать услугу. 17. Это обстоятельство увеличивает у них состав учеников, а не их искусство слова. Ведь и то, какое есть, способно вытеснить занятие этими делами. В самом деле, невозможно одновременно рачительно относиться к тому и другому занятию. Но кто из учителей отдает свое время правителям, тот отвлекает себя от тех трудов, каких требует искусство слова. А когда те, кто же-лает преподавать, становятся хуже, как возможно, государь, преуспеяние учащихся? Ведь когда плохо то, что дается, как может быть таким, как должно, усвояемое? Твой же интерес, государь, царствовать над многими искусными в своем деле людьми, и достигнешь этого, если заставишь учителей заниматься своим делом. А понудишь к тому, если законом запрешь им двери правителей.

18. «Почему же нельзя правителям, можешь возразить, если они пожелают, поступить так и без закона?" Можно. И есть некоторые, совсем немногие, кто так поступили, кому да пошлет многие блага Справедливость, восседающая рядом с Зевсом. И поступившие так были ославлены теми, кто лишились общения с ними, когда говорю общения, разумею, доступ; они, однако, не были удручены тем и не отменили своего решения из за подобных речей. 19. Но не у всех встретим подобное мужество. И в этой среде иной робок, как в войске, и страшен этому меч, тому злословие, и недостаточно того, что он не знает за собой ничего дурного. Итак, дабы вместо них вступил в силу закон и ни те не имели доступа, ни эти не подвергались злоречию, пусть этому обычаю положен будет предел царским указом.

20. «Возможно, клянусь Зевсом, и в случае посещения и просьб, не оказывать снисхождения». Возможно, но нелегко. Великой силой понуждения обладают просьбы, при-касание к руке, к подбородку, унылый вид. Иной роняет и слезу. Другой грозит с места не сойти. Нельзя, скажет он, уйти, потерпев неудачу: перед дверьми стоит просивший его, надежд коего ему совестно. Нередко судья уступает этим уловкам. Поэтому он дает то, чего дать не желает. 21. Потому пускай никто не входить, пускай не имеет аудиенции, не беседует, не молить, не просить получить. Так не будет и того, кто дает. Ведь не бросить же он записки в окно, привязав к стреле. А если кто и отвергнет просьбу, сколько ему понадобится слов, сколько уловок, сколько времени? А это немалый ущерб делам, так как мысль судьи отвлекается от них в этому.

22. Но есть такие, которые, войдя, удовлетворяются приветствием. Я не знаю этого человека. Но допустим, будет один, если угодно, два, пусть явится и третий. Так не подобает ли скорее, чтобы с теми и этим был загражден вход, чем из за этих открывать тем, кто извлекают выгоды из судов, то, что следовало бы запереть, в особенности когда не посещающим от того вреда никакого, а те, кто посещают, могут причинить вред? Ты найдешь, что одни, немногие, не будут удручены этим законом, так как ничего не теряют, другие же, большинство, будут в крайней досаде, так как для них про-падает многое. Так к чему же в чести для некоторых давать стольким людям повод действовать против требований справедливости?

23. «Он может узнать от посетителей нечто нужное». Может усвоить и нечто неблаговидное от посетителей. А что дурных людей большинство, это изречение человека, прославившегося своею мудростью. Итак дурных языков будет больше хороших. Следовательно, правитель будет у нас скорее порочнее, чем честнее. Мы видели, что те, кто заперли двери, приобрели добрую славу по собственному почину, и ничто из полезного не ускользнуло от них, не смотря на то, что они не пользовались, как руководством, мнениями этих людей. 24. Полагаю, что и тем самым, что склоняет их принимать должности, является твоя уверенность в их рассудительности. Ведь ты посылаешь их, как таких, которые подготовлены в поддержанию благополучия городов, но не для того, чтобы их учили тому. Если же будет надобность в людях, которым придется наставлять их, как поступать, всякий может обвинить тебя, государь, что ты даешь должности им в то время, как следовало бы предоставлять их вместо них тем (советникам).

25. «Можно сделать, говорит противник, много промахов под влиянием гнева и надо, чтобы являлись те, которые его сдержать». Но многие, заставь человека в гневе, приводят его в еще большее бешенство, подбавляя к добродетели правителя гнева. Правителю, говорят они, нужно быть грозным для подчиненных, нужно, чтобы особенно боялись его во вспышке его гнева. Но они раздувают гнев, возникший по другой причине, отвлекая таким путем от того, которого сами являются устроителями, тех, кто во всем им уступает. Поэтому возможность всем являться в ним и говорить, о чем им заблагорассудится, способна не столько утишить проявления гнева, сколько усилить их, а иные даже внушить. Твое же дело, государь, избавить правителей от того, и другого. А свой гнев, помимо этих лиц, они потушат, сами себя уговаривая и удерживаемые своими ассессорами.

26. «Они скажут, что существуют некоторые льготы, не заключающие в себе ничего противозаконного». Но если они согласуются с законами, их надо назвать чем либо другим, а не льготами. Если я получаю то, что может мне быть предоставлено законом, как же это еще и льгота? Или почему такому предмету это наименование? Ведь тот, кто получил льготу, обязан отплатить давшему, а судье, который был слугою закона, разве можно быть обязанным признательностью? Он сделал то, что ему было необходимо сделать. 27. Итак я утверждаю, ни в том, ни в другом случае нет нужды беседовать кому-либо с судьею о подобных делах, позволяют ли законы предоставлять просителям льготы или нет. Или пускай и при молчании с их стороны будет оказываемо то, что следует, согласно законам, или, если они станут называть милостями такие, которые несогласны с законами, получив такие, они получали милости, не подобающие.

28. Если же кто либо скажет мне о тюрьмах и осуждении и освобождении от того или другого, благодаря заступничеству вхожих к правителям лиц, пусть знает, что в случаях, когда надобно освободить, освобождение по-следовало бы и без посещения их, как и при тех, при ком посещения не было, а мера наказания, которой следовало бы или вообще оставаться, или на больший срок, будучи совсем отменена или пресечена скорее благодаря посетителям, изменена незаконно. Устрани, государь, из судов эти поблажки, и пускай судья и в более, и в менее важных случаях поступает так или иначе во внимание не к личности, а к законам.

29. «А разве ты, скажет противник, не из числа посещавших? Не отрицаю, но в то же время из тех, кто не посещали. Я желал последнего, но вынуждаем был в первому, избегая, насколько было возможно, но побеждаемый частыми и многократными приглашениями. Приходившие и звавшие видели то врачей, ухаживавших за мною, будто за больным, хотя болен я не был, то продавали мне право считаться неспособным ни на свидание вне дома, ни на прием у себя. Но всегда избежать приглашения было невозможно. А что я тяготился подобными посещениями, доказательством тому служит, что те, кто не звали меня в себе, называли себя моими благодетелями. И прочим представлялось, что они поступают нехорошо, не приглашая меня, а мне представлялось, что они поступают подобающим образом и содействуют делу красноречия. 30. И я считаю приятнейшими из годов эти годы, которые со всею рачительностью мною потрачены на занятия красноречием. И когда я говорю так, было бы несправедливо мне не верить. Ведь и Аристиду, сыну Лизимаха, не выпало ни обола с податей и мне. тоже со стороны приближенных того благородного, славного и жизнью, и кончиною государя. Итак честно было не брать, а еще благороднее не получать обратно, и при том когда он предлагал, так как не вся конфискация состояния, какой подвергся дед, была отменена. Но все же и от этого я уклонился, «чтобы, сказал я, никоим образом не стяжать какой-либо подобной выгоды». 31. Ради чего я это рассказал? Чтобы все получили уверенность, что я более доволен был, если б меня не приглашали, чем подобными свиданьями. Ведь если бы они денег и не доставляли, в виду нежелания такого заработка с моей стороны, вместо покоя разве они не доставили бы хлопоты и труды и не отвлекали бы от занятии красноречием, дабы я услаждался их процессами?

32. «Ты, говорит оппонент, многих благотворил этим путем». Тут я опять напомню о законах. Когда они подтверждаются правителями, а так должны к ним относиться хорошие, не будет надобности подчиненным ни во мне, ни в другом. Я посещал, признаю. Но этого не было бы, если бы какой-либо закон тому препятствовал. Пусть поэтому будет установлен закон, чтобы даже всячески желающим нельзя было иметь доступа, закон, благодаря коему души правителей обретут покой, так как я желал бы, чтобы и врачи беседовали с ними только на счет их телесного здравия.

33. Еще и то подобает сказать, государь, и ввести это в составь закона, так как, если оно будет упущено из виду, оно дает возможность выполнения того, что, по-видимому, воспрещено. Хочешь узнать, что это? Пусть ни один правитель ни сам никого не угощает, ни является на трапезу к другому лицу. Сейчас это- очень распространено. Оставляю в стороне третий позор, когда трезвые видят пьянство среди них и не могут удержаться от смеха. Такие у них щеки, такие глаза, такие языки. Α те, кто на колеснице, еще смешнее тех, кто едут верхом. 34. Но сейчас оставляю это, но следует бояться их трапез, вследствие речей за попойкой, где можно попросить и таких милостей, о которых я рассказал. А хозяину и правителю, и по этому могущему даровать, и пьющему за здравее сотрапезников, представлялось непоследовательным и несоответственным кубку не присоединять к вину и милость. Многим возникают несчастья от этих пиров. Затем те, которые не совершили никакого преступления ни в частной, ни в общественной жизни, не удивляются, с чего их дела обретаются в неурядице и бедственном положении.

35. Останови же, государь, подобные попойки. Ты остановишь тем начала многих бедствий, в одном ожидании которых, прежде еще, чем они наступят и настигнуть, — язва. Этот закон, будучи установлен, дает силу и прочим, пока еще не выступили на них те, от кого они становятся слабыми.

Против тех, кто издевались над ним за его преподавание (orat. LXII)

1. Давно некоторые люди, неотесанные и ничего не стоящие, но высоко себя ставящие, разражались против меня и моих учеников всякими злословиями, против них, что они ничему не научились, против меня, что я не умею учить. 2. По пока они так поступали тайно, в потемках, с боязнью, чтобы я не узнал, я молчал, полагая, что для меня достаточно возмездия им в том страхе, с каким они наносят такие обиды. Но после того, как они дошли до такой разнузданности, вследствие недобросовестной наживы, что уже и в явь наносят оскорбления, на площади, в присутствии многих, я попытаюсь помочь себе и доказать им самим и обманутым ими, нет ли за мною некоторой опытности в красноречии. 3. Негодуя на этих людей, которые не знают собственной беды, а с легкостью испытуют души прочих, особенно сердит я, сказал бы я, за то, что они ставят меня в необходимость самовосхваления и вынуждают меня к тому поступку, которого я всегда избегаю, сказать нечто о той пользе, которая мною принесена другим. 4. Но если бы возможно было мне устранить обвинения, воздержавшись от этих речей, я поступал бы нехорошо, распространяясь в похвалах себе. Но так как в моих одобрительных о себе речах заключается доказательство неправды их сообщений, вы по справедливости должны бы извинить мне, когда я не могу поступить в ущерб своему их изобличению. Ведь было бы бессмысленным оратору бояться скорее истины похвал, чем клевет, которые уже долгое время сочинялись против меня некоторыми.

5. Именно некоторые, и сидя, и походя, говорят, что я искусен в составлении речей и выдвигаюсь из толпы, но учитель не такой. Тут они тотчас задают вопросы «Кто из посещавших школу этого человека отличился в судебных процессах? Кто в ряду декурионов? Кто с трона учителя? Кто с трона правосудия?» И предупреждая вопрошаемых, дарят их ответом: «Никто». 6. Я же несколько позже докажу, что есть некоторые из людей, меня посещавших, которые приобрели славу своим искусством говорить. Но допустим, теперь их заявление, что «никто», истинно. Что же? Неумение других тотчас надо ставить мне в обвинение? Если, в самом деле, или сам я ничего не знаю из того, что следовало бы знать тому, кто берется учить, или из зависти я скрываю про себя свое искусство, или некоторая небрежность портить мое преподавание и юношам дается меньше того, что нужно, или, хотя я даю, сколько нужно, но ленивых из тех, кто не желают воспринимать учения, я не бранил, пусть любой меня бранить, обвиняет, порицает, скорее даже, подав письменный донос, вчинает процесс и подвергает меня наказанию за многие города, мною обманутые, и самое главное, за молодежь, которой мною нанесен ущерб. Если же есть у меня некоторая опытность в красноречии и все, что я знаю, я даю, и все средства, сколько дозволительно, употребляю и против нерадивых, на одних удары, на других слова, более хлесткие, чем плетка, то насколько справедливее и человечнее искать причины этого обстоятельства в другом .чем нибудь, нежели клеветать на безвинного? Но так как, хотя причина этого на виду у всех, вы не хотите её видеть, то сейчас увидите ее по нашему указанию.

7. Большой вес в каждом предмете деятельности имеет благоприятность обстоятельств. С нею все может идти и быстро, и успешно. Если же обстоятельства неблагоприятны, тщетно рвение людей, берущихся за дело. В самом деле, какая удача мореходцам, когда ветры противны, или сеятелям, когда атмосфера нездорова? И полководцу обстоятельства верный союзник, и послу, и всякому вообще занятию и профессии. Обстоятельства, каких еще не бывало раньше, говорит Фукидид, двинули на Аттику лакедемонян. Я же вступил в некое грозное безвременье, под давлением нужды, о которой говорить не время.

8. «Какое же безвременье разумеешь ты?», скажет иной. — Констанция и его царствование. Получив от отца искру злополучия, он довел его до полного разгара. Тот лишил богатства богов, а он срыл храмы и, вычеркнув всякий священный закон, предался тому, что мы знаем, распространяя бесчестие с святынь на красноречие. Понятно. Близки, полагаю, и сродни эти две области, святыни и речи. 9. И философов, и софистов, и всех тех, кто принадлежать к таинствам Гермеса и Муз, никого из них никогда не призывал он во дворец, не видал, не хвалил, не сказал им ничего, не слыхал их голоса, а любил и держал при себе и делал своими советниками и учителями варваров, некоторых евнухов — сущую гибель. Для них он отказался от дел царства, а сам давал лишь имя ему, и облачение царя, власть же—их.

10. А они обучение красноречию всячески преследовали, унижая его адептов, поощряя друг друга наблюдать, чтобы ни один просвещенный человек не вкрался к нему в дружбу, а вводили бледных, врагов богам, тех, что держатся около могил, чей гордостью служит издевательство над Гермесом и Зевсом и теми, кто правят с ним, и снова возводили в значительное положение секретарей, которые были ничем не лучше своих слуг, ни душою, ни искусством рук, а некоторые и хуже, одни в том или другом, другие в обоих отношениях. 11. И перемена бывала очень быстра. Сын повара, валяльщика, уличный шатун, тот, для кого роскошью было не быть голодным, ни с того, ни с сего восседает на благородном коне, важная персона, брови подняты, толпа слуг — провожатых, большой дом, обширные поместья, льстецы, пиры, золото. И если кто и из риторов получал какой либо административный пост, даруемый этими, он получал его в награду за лесть. Если бы они были благоразумны, им лучше было бы стать еще скромнее, чем превозноситься этим. Но презренные и пьянствующие евнухи дошли до такой степени разнузданности и так обнаглели, что, приводя секретарей, сажают их на трон префектов. И доблестный Констанций радовался, как будто счастливо обретя единственное средство спасения государства.

12. И вот, как ты думаешь, видя это, юноши в школах не раз говорили себе: «Что мне за выгода в этих нескончаемых трудах, с какими необходимо пройти много поэтов, много риторов, всяческие другие сочинения, а когда настанет конец труженичеству, самому ходить без почета, а благоденствует другой?» 13. Да что говорить о юношах? Отцы их, люди, испытанные в красноречии, на основании таких соображений, воспитывали своих сыновей, сочетав эти занятия с теми, питая уважение к красоте слова, но видя, что сила в другом. И так и сами они терпели урон в том предмете (в красноречии) из за этого (искусства письма) и прочих приводили в уныние, что красноречия недостаточно для благоденствия. 14. Всякий может определеннее усмотреть язву времени, если обратить внимание на воинов из Афин. После плаща, и лицея, и речей, и вступлений, и, клянусь Зевсом, Аристотеля, шаровары и пояс служащих в царском ведомстве по грамотам, которые из дворца должны посылаться во все стороны.

15. Это зло, задевшее и афинян, сильнее охватило моих учеников и больше повредило им, потому что не тожественно и не сходно преподавание в Египте, в Палестине, в Афинах, и там, где я преподаю. Где в равной степени можно слышать об удаче секретарей и видеть их воочию? И слышать рассказы о их блестящих входах и выходах, с зарею первых, поздним вечером вторых, и самим быть в числе могущих рассказать? Итак одно было у тех, живущих вдали, что меньше причиняло вреда, а другое, одинаковое в трех городах, Константинополе, Никомедии, Антиохии. Это именно и служило мне важнейшей преградой и притупляло рвение юношей, что не было выставлено наград за труды, которые склоняли бы к терпеливой работе, как где то говорит Платон. Но мы знали бы что он говорит, и без его слов: «То, что в чести, в том люди всегда и изощряются, а то, что находится в бесчестии, то забрасывают». 16. Итак, если красноречие было бы в числе профессий, чтимых Констанцием, учитель плохо воспользовался благоприятным временем; если же никто из людей более образованных не друг ему и не ораторы, а те, которые быстры в письме под диктовку, получали высшие отличия, что удивительного, если некое оцепенение в занятию красноречием овладело юношами?

17. Это зло и эту тучу устраняете император Юлиан, который одновременно носил в руках и оружие, и книги, навьючив на многих верблюдов это бремя, не вино, благовония и мягкие постели, что большею частью, следовали за его предшественником. И труд был юношам слаще лени, как ахейцам война — плавания, после того порыва, который они восприняли от Афины.

18. Но это поправление сделало кратковременным неправое оружие в персидской земле, которое его убило, а юношей снова отбило от ученья. Но если бы злой демон не позавидовал городам, человеческая жизнь, во всем преуспев, в особенности достигла бы высокого превосходства в красноречии.

19. Итав, в то время как один в течение долгого царствования воевал с красноречием, а другой, чтивший риторику, лишь появился, и отошел в вечность, некая нерешительность напала на юношей. При такой её степени, и я, признаюсь, был виновен в некотором вреде. Одно и то же мне принесло славу честности, а у учеников наших вызвало небрежное отношение. Что же это? Что каждый из являющихся ко мне волен давать вознаграждение или лет. И нужде людей недостаточных стала подражать собственная воля людей богатых, вернее, из состоятельных^ одни вносили, другие нет. 20. Когда же не дававших становилось больше, и по этому самому они становились менее рачительными: возможность получить даром заставляете брать не с такою готовностью; за что кто не вносите платы, о том не скорбите, если не приобретет. И вот, когда это большинство, б котором я сказал, было дурно настроено, с ним увлечена была и та часть учеников, что платила гонорар. И ими они были больше увлечены к беспечности, чем те этими к исправлению. Полагаю, легче, конечно, и приятнее ничего не делать, чем трудиться, так что и этим мало было выгоды от того, что они давали.

21. Явилась и третья причина погибели дела. И пусть будет достойным и пусть восхваляется это препятствие, если угодно, но оно было все же величайшим препятствием силе словес. Все прочее время юношей из мастерских, тех, которым забота о насущном хлебе, можно было видеть отправляющимися в Финикию для усвоения законов, а юноши из богатых домов, у которых и род знаменит, и со-стояние, и отцы, отправлявшие литургии, оставались в наших школах. И казалось, что изучение законов признак низ-шаг о положения, а не нуждаться ни в чем из того признак высшего, но теперь много посылок многих для этих занятий, и юноши, умеющие говорить и способные взволновать слушателя, спешат в Верить, будто на перебой. 22. Они не замечают, что, вместо того, чтобы прибавить, меняют одно на другое. Ведь не бывает, чтобы одно знание сохранялось у владеющих им, а другое усваивалось сверх него, но одно может быть усвояемо, а другому невозможно не улетучиться. Действительно, невозможно, чтобы умственной способности хватало одновременно и к приобретению этого знания, и к сохранению того. Но тот, кто при-лежит к этому, оставляет то, так что они выиграли бы, все время отдавая законам, чем тратя попусту большую часть его. 23. Далее, хорошо ли они поступают, преследуя задачу усвоения законов, как предмета более полезного, в этот вопрос, полагаю, вдаваться не следует — ведь сегодня не выпадает срока для решения судом преимуществ законов над красноречием, но достаточно для меня доказать, что вложенное путем предшествующих занятий искусство красноречия необходимо вытесняется вторыми и это второе знание укрепляется, а первое исчезает, у одних вполне, у других в немалой мере.

24. Сверх сказанных, столь важных, доводов, есть теперь и другой, который опущу, дабы не показаться кому-либо завистливым. Перейду к тому, что составляет суть вреда, же отцы не грозят детям, не оставляют без обеда, без ванны за их нерадивость, не наказывают одних, не стращают других, что выгонять, что откажутся от них, что оставят наследство другому, но хвалить не могут, а бранить не смеют, и предоставили свое место им, а их себе, так что сыновья смотрят гневно, а отцы робеют. 25. Юноши, забрав такую волю, спят, храпят, пьют, пьянствуют, кутят, а учителям дают понять, что, если те не будут терпеть все, уйдут в другим, а отец не удержите. Δ несчастные отцы, говоря словами Андромахи, разделяют и пристрастия своих сыновей. И иной, случается, уже хвалить сына, пускающегося в незаконную связь, восхищается, когда он наполняете школу дракой и беспорядком, и за что подобало бы задушить, то, по его уверению, дает ему силу в зрелом возрасте.

26. Это нужно было видеть тем, кто попрекают, это принять в расчет, это считать виною того, что юноши не достигают до совершенству в красноречии, а не перескакивать через действительные причины, а несуществующая выдумывать, и истинные оставлять в стороне, а распространяться в жалобах на ложные, и вдвойне преступать границы справедливости, и в том, что замалчивают, и в том, что утверждают.

27. Вот какие и еще другие обстоятельства отняли у нас росте красноречия, которое должно преуспевать среди юношей. Но все же, при стольких невыгодных условиях, сказал где-то Демосфен, — не стану хвастаться, не скажу с некоторым преувеличением действительности, что я наполнил риторами три материка и все острова до Геракловых столпов, но скажу лишь столько, сколько могу и доказать, что у меня есть дети, — так подобает назвать тех, кто воспользовались моим курсом, — одни во Фракии и великом городе, другие в Вифинии, третьи в Геллеспонте, в Карии и Ионии, можно найти, если угодно, и у пафлагонцев, и у каппадовийцев, там немногих, немного и являлось оттуда к нам, но кое-кого можно найти. 28. Многих можно видеть и в городах Галатии. не менее в Армении. В свою очередь большее их число — киликийцев, а еще больше, чем их, сирийцев. Если отправишься и на Евфрат и, переправившись за реку, явишься в города по ту её сторону, встретишь некоторых из моих друзей, пожалуй, не плохих ораторов. Обязана мне некоторою признательностью и Финикия, и Палестина, и с нею Аравия, исавры, писиды, фригийцы. 29. И говорю это не в том смысле, чтобы все, отовсюду от меня принесли домой свою силу речи, но в том, что каждая область получила от меня нескольких риторов. Умалчиваю об умерших, о каковых если бы сказал, что они составляли величайшую для меня честь, думаю, не обидел бы тех, кто в живых. Одни из них мои сограждане, два тезки галаты, и каппадокиец прошлый год, и киликиец недавно и, кроме них, финикиец. Их и одних, если бы они дожили до старости, достаточно было бы, чтобы увенчать меня славою.

30. «Кто из них, скажет противник, заняли положение учителей? Никто». Но ведь они и не имели этого намерения, быв к тому весьма способны, если бы пожелали. Итак, если они не обладают к тому способностью, докажи. Если же, при наличности её, они предпочли обратиться к другой профессии, это не может быть признаком неспособности, но нежелания. Ведь от многого, что мы могли бы делать, если бы предпочли, мы уклоняемся, одни без всякого основания, к тому склоняющего, другие и потому, что препятствуете то или другое соображение. 31. Сколько людей, обладающих силою, не записались в число атлетов? Множество. Сколько людей, воинственных по характеру, не сделались воинами, сколько властных по натуре людей, предпочли быть в подчинении у других управлению городами? Оставляю в стороне прочих, но мой младший дядя, нимало не уступавший старшему качествами этого рода, в некоторых отношениях даже опережавший его, отклонил от себя много должностей, предпочтя положение декуриона званию правителя. Мог бы назвать тебе много декурионов, которые продолжают поступать так же, в то время как давно уже можно было бы пройти ряд начальственных должностей и наводить страх, подобно некоторым, кто, вкусив власти, становятся надменны.

32. Что же, следовательно, удивительного, если, как другим, умеющим править, полезнее показалось быть в подчинении, так некоторые, способные обучать, решили не идти по этой дороге? Если нужно мне сказать и о причинах этого, не странное что либо сказал бы я, но то только, что ясно и ребенку: видя, что занятие это в пренебрежении, и подрыто, и не приносить ни славы, ни силы, ни дохода, но вместо этого тяжкое рабство и что много господ: отцы, матери, педагоги, сами юноши, у которых произошло самое странное извращение понятий, когда они думают, что преподающий красноречие нуждается в ученике и убыток в случае неусвоения ложится на преподающего, а не на того, кто не получил обучения, видя это, они избегают дела, которое стало бедственным, как пловцы подводных утесов.

33. Но глядя на меня, кто захочет этой профессии? Я представляюсь благоденствующим, но живу несчастнее заключенных, снося приказы, и вынужденный одних и тех же лиц ненавидеть и задабривать, первое вследствие того, что я от них вынес, второе ради того, чтобы не претерпеть больше и пущих испытаний. Таковы нынешние отцы. Тех, чьими учениками они делают своих сыновей, они стараются погубить и, если не смогут этого, отводят душу злословием по их адресу.

34. Порядки вовремя публичного исполнения речей кого из людей с здравым смыслом не убедят считать преподавание бедствиями? Кого не пригласишь, — враг, позовешь ли кого, досаждаешь. Тому, кто допустил хоть небольшой промах, нет снисхождения, а кто отличился, тот вызывает много зависти, и в обоих случаях немало достается злословия. Далее, тот, кто не взимает денег, и не получить, а взимающему давший их объявляет войну. Наблюдая подобный и еще многие сверх этих неприятности и тягости, удивляться ли, что люди благоразумные боятся их?

35. Однако, если всячески нужно, чтобы я оказался учителем учителя, взгляни на этого Каллиопия, который довольствуется вторым местом, а мог бы, если б захотел, занимать первое. Опущу доказательства этого. Ведь то, что сейчас незаметно, со временем обнаружится. Многие, подобные ему, занялись судебными процессами, видя, как чело-век стенает, в какое бедствие впутался, взяв его на себя. 36. Если же кто станет настаивать, что в одном этом оказалось столько способности, все же, раз он признает, что хоть за одним оказывается способность преподавать, он допускает, что я могу сделать некоторых способными к преподаванию. Ведь от одного и того же красноречия могла бы явиться способность у многих, как от одних и тех же рук быть брошено посева на много плефров.

37 «А кто декурионы?» говорит противник. Многие. «А как же они, говорит он, не выдвигаются из прочих»? В Анкире, первом и величайшем городе Галатии, весьма даже славятся дети Агесилая, превзошедши известностью отца своего, отличного человека Агесилая, от дяди же не отставши, прочим же они не дают даже смелости поднять глаза на них, приобретши эту известность не столько величиною трат своих на город, сколько способностью наилучше сказать речь по каждой данной теме. Говорят, и один каппадокиец силен в одинаковой степени, и киликийцы, мы видим, чуть не стоять во главе своей родины, благодаря своему красноречию.

38. Но и здесь иной мог бы доказать тебе, что лучше многих стариков отправляют обязанности декурионов юноши, из коих гораздо лучшие риторы не выступают в качестве декурионов, а гораздо худшие выступают и говорят по общественным вопросами 39. Как же это произошло? Декуриону нужны теперь две вещи: искусство красноречия и деньги, и деньги первым делом; ведь если он не будет отправлять самых крупных литургий и не будет расходовать как можно больше денег, будь он хоть Нестор, хоть Перикл, хоть Демосфен, всячески необходимо ему молчать, по доброй ли воле, если же не захочет, так и поневоле, в особенности когда он не может даже подать надежды на литургии вследствие бедности своей в данное время. Ведь тот, кто не может сам доказать, что люди здравомыслящее болтают вздор, но известен своими литургиями, заставляет молчать тех, кто берутся говорить, как не тративших своих средств. 40. Случалось же, что у людей не очень искусных в речах были состояния, а у умевших говорить богатства не было, и таким то образом одни из последних даже не касались общественных дел, другие же в слабой степени. Если же какой-нибудь бог соединил бы способности обоих этих классов, или этим дав состояние богатых, или тем уменье говорить этих людей, с Фасганием состязаться они не могли бы, сказал бы я, его дарование представляло что то божественное и высшее человеческой природы, но многих из тех, что нынче называются риторами, они заставили бы присмиреть.

41. Они, затем, зададут другой вопрос: «Почему пристроившиеся к суду в качестве защитников имеют немного клиентов?» Потому, любезнейшие, что, вместе с красноречием, они научились у меня совестливости. Поэтому они не нанимают посредников, не ловят судящихся, не льстят шинкарям, не посылают соседям униженных писем, не раболепствуют перед слугами правителей, не вступают в соглашение с вестниками насчет предстоящих барышей, не покупают права входа у докладчиков. Ведь вот в чем сила нынешней риторики, кричать, лгать, нарушать клятвы, тревожить, водворять смуту, обещать, давать. 42. Ничего из этого те, кто у меня занимались, ни желают, ни могут делать, да пускай, о Зевс, никогда и не пожелают и не будут в состоянии, но пусть остаются за тем делом, за каким они теперь находятся, помогая просителям и являясь достаточною защитою, а тех, кто к ним не приходить, и не отыскивая, и не уловляя. 43. Кроме того, недосугу судей, занятых взысканиями, и то обстоятельство, что они малую часть дня посвящают процессам, а большую утеснению и истязанию должников, устраняет возможность длинных и красивых речей и дело ритора по истине обращает в докуку, и если кто станет рассказывать и преподнесет что либо отделанное, он представляется болту-ном, тратит время по пустому. Что же касается тех невеж, которых много и которые ничем не лучше площадных ходатаев и объясняются на счет предмета своего выступления в суде скорее жестами, чем звучною речью, этим те же условия дают силу. 44. А если бы профессия осталась при прежних обычаях и судья требовал бы хорошо составленной речи, а того, кто не может того сделать, отправлял обратно в школу, ты увидал бы всех учеников моих среди потока просителей, так что их не хватало бы вследствие массы требующих защиты. Теперь же преимуществом является не-уметь говорить, а достаточная риторическая подготовка ставится в вину. Поэтому черепахи отнимают лавры у коней, не^Гак, как в басне Эзопа, у ленивых, благодаря своему усердию, но побеждая самым тем, что отстают от них в быстроте. 45. Пускай же всякий судит о высшей степени ораторского искусства моего ученика не по размеру вознаграждения, но по самому обладанию им искусством, и если так будет поступать, то найдет, что эти, мало зарабатывающее, лучше тех, которых дела процветают. Если же хочешь, чтоб я смотрел с точки зрения поступления денег, я хочу, чтобы ты .заглянул в одичавшие души. Ведь те, над кем мы потешались у учителей, те представляются теперь мастерами в процессах и ежедневно уходят с полными золота руками. 46. Но эти люди, если и отстали в силе красноречия, но старались по крайней мере приобрести его и дали вознаграждение, прежде чем получать, и вошли в состав учеников и приобщились к лучшему званию. Но некий человек, торговец тестом из рыбьего мяса, занимавшийся этим, благодаря промыслу на море, имя ему Гелиодор, явившись как то по торговому делу и в Коринф, во время какого то процесса своего друга, у которого он остановился, в виду его болезни, вошел в суд в качестве его представителя и слушал адвокатов, и так как, внимая им, он возымел надежду, что и сам будет в числе подающих помощь, если посвятит свое внимание процессам, делит свое усердие между продажей теста и слушанием процессов, и в короткое время Гелиодор сразу становится ритором. 47. А благодаря его бесстыдству, сила его сначала была не очень мала, после велика, и с течением времени стала величайшей. От насмешек с намеками на тесто он не избавился, но одержал верх над насмешниками, и купил дом, рабов и землю. И первым состязанием перед судами для тех, кому предстояло вести процесс внутри их, служило заручиться щитом Гелиодора. Так этот человек славился тем, что не останавливался ни перед чем. Прошедши все судебный инстанции, он в конце концов говорил во дворце, как естественно говорить такому человеку; он и такой речью одерживал победу. 48. Воз-награждением ему были много пашен в Македонии, еще больше в Этолии и Акарнании, золото, серебро, множество рабов, табуны коней и стада быков. Если своею защитою он вводил во владение какую либо женщину, он брал в вознаграждение половину того, что она выиграла. Он и отправлял административную должность, как потрудившийся на поприще оратора. 49. Таким образом нет ничего удивительного, други, что в судебной области невежество служить источником богатства. Будучи в состоянии упомянуть о многом, тому подобном, я рассказал об этом одном, так как тех знают немногие и иной, может быть, не поверил бы моим словам, а относительно этого мне можно призвать многих свидетелей, отовсюду.

50. Но и в правителях перечисляют у одного учителя десять учеников, у другого больше, у третьего двадцать. «Ты же, спрашивают, каких родов провинциями правил при посредстве своих учеников?» Как будто бы частью риторики было и вступление в должность. Я же соглашаюсь, что тем, кто собираются надлежащим образом править, нужно риторическое образование, но однако не признаю за доказательство обладания им достижение поста правителя города. Можно, конечно, и должность получить, не будучи ритором, и не получить, будучи таковым. И это — дары Судьбы, а не лежит в природе искусства. 51. Это и всегда так было, в особенности же в царствование Констанция, который ставил нам префектов из сословия секретарей. И они сидели и отдавали распоряжения, а риторы стояли и трепетали. 52. И важно на какой-либо службе заслужить похвалы и проявить себя деятельным, хотя, если мы возложим на учителей подобные свойства, дать или не дать которые зависит от богов, родосец становится у нас важнее Ульпиана.

53. Однако и то весьма неосновательно, сравнивать юношей со стариками и требовать, чтобы те, кто недавно перестали учиться, большинство коих умерло, достигали почестей, каких люди едва достигают на старости лет. Пусть подождет тот или иной их зрелого возраста, пусть дождется старости. Может быть, грядущее время, когда меня уже не будет, принесет что либо и такое. Если государственное дело требует людей, кто-нибудь дает и им должности, сам их к тому склоняя, а не под влиянием их лести. Теперь же некоторые обивают пороги людей сильных.

54. Скорее некоторые из моих учеников уже проявили свои качества на административных постах: один пафлагонец, своими трудами так расположивши подданных, что они еще проливают слезы по его уходе, галат еще и сейчас править каппадокийцами так, что они хвалят его мероприятия и ничего больше не требуют. 55. А раньше их гераклеец, бывший наместником Ликии, был в возрасте моложе 25-ти лет, но застав провинцию разоренною лихоимством предшественников, их предал проклятию, а подчиненных довел до благосостояния, заблагорассудив, что достаточно для него царского содержания, и унес то великое богатство, что оставил состоятельными тех, кем правил. Так улучшая их положение, он присоединил к этим административным попечениям деятельность софиста, украшая праздники каждого города словом. Тогдашним учителям в Ликии было более полезно слушать, чем говорить.

56. О доблестном Андронике я не мог бы даже вспомнить без слез, а не упомянув его в речи о друзьях, сильно обидел бы. Он был для меня не меньшею честью, чем, говорят, Ахилл для Хирона. Он правил способной дать (наживу) Финикией, но стал стражем достояния каждого более строгим, чем сами хозяева. И когда они приносили, что было в обычае, и называли это дарами, и давали им из приличия название платы в великий праздник, схватив слуг, чуть не заключил их в тюрьму, но, помиловав их от этого наказания, приказал впредь знать разницу, что правитель и что наемный человек. 57. Далее, ему одному из правителей понадобилось немного казней его подчиненных!.. Он так показал, в какой степени ненавидит неправду, что страх не позволял дерзать ни на какие проступки, достойные казни. В то время как облеченные высокою властью привыкли отдавать приказания правителю Финикии, одни путем письменных указов, другие сами вступая в суд с шумом, криком, суровым взором, заставляя судью ставить вперед закона свои собственные пожелания, он положил конец всякому подобному своеволию, не оскорблениями, не криками, какие могли бы дать тем возможность обвинить его, но, давая понять, что не потерпит, дабы какому-нибудь человеку было оказано предпочтение перед требованиями справедливости. И они приучились ходить к нему, не во время процессов, и просить только того, что получить не было несправедливым. Отсюда он приобрел славу властного человека. И никто не был столь враждебен Андронику, чтобы отнимать у него это достоинство. 58. Итак ему следовало бы оставаться дома и пользоваться благами Тира, и пусть бы никогда не состоялось то злосчастное назначение. Когда же оно состоялось и во Фракии произошел перевороту тот, кто присвоил себе императорское звание, тотчас делает его правителем, в присутствии многих, считая душу Андроника твердым оплотом, а тот против воли, но под угрозой кругом сверкавшего оружия, принял должность и принес огромную пользу доверившемуся ему, — ведь он не был предателем, и отлично понимал, что им предстоит бороться с врагом, значительно превышающим силою, и что принимает участие в шатком предприятии. Но все же он предпочел худшие ожидания, лишь бы не стать изменником, скорее, чем разбогатеть, допустив себя до позора фессалийцев. 59. И он был верным и трудолюбивым правителем, еще лучшим, будучи послан править целой Фракией. Когда же противники приобрели перевес, он, не смотря на то, что волен был бежать, так как гавани были в виду, наготове суда и много было уговаривавших его к тому, не пожелал, скрывшись в пещерах или спрятавшись в лесу, жить в чуждой его натуре обстановке, но считая принуждение достаточным оправданием тому, что принял на себя должность, а тому, что не изменил, нечестность, какою является измена, отдался в распоряжение победителей и продолжения жизни лишился, но кончиною своею оправдал ту славу, какою обладал. Конфисковавши имущество умершего в незначительности состояния казненного подивился его нраву. 60. Подобает ли вас, большинство правителей, выставить в противовес одной его душе и тому, что ею устроено? Должен ли с большею справедливостью считаться счастливым отцом тот, у кого один хороший сын, или тот, у кого много плохих?

61. Но Андроник умер, порадовав вас своею смертью, а Цельз, нимало не похожий на вас, но и он питомец моих трудов, жив. Он был в состоянии надлежащим образом править гражданами, родственниками и друзьями, ни законов не преступив снисхождением к ним, и, что реже всего встречается, вместе с справедливостью сохранив и дружественный связи. И если подойти и спросить: «Чей ты ученик и от кого получил свое ораторское искусство?» услышишь, что это я и занятия у меня. Тот, кто не поколебался произнести речь в Афинах, и теперь не остается в тени. Это он именно явился туда, поддаваясь раздутой молве о городе, но когда опыт не оправдал для него этой молвы, в Лицее, в присутствии молодежи, заявил, что с ним произошло по пословице: «С коней да на ослов», что задело и город афинян, и заставило его приговором своим приглашать меня, так как они не допускали мысли, чтобы какое либо красноречие в другом месте стояло выше их собственного. 62. Оставив, далее, в стороне рассмотрение самого по себе того факта, что Цельз явился в Афины, вникни в то, с каким убеждением он туда явился. По истине найдешь ты в нем моего ученика и похожего на первых, а не на вторых, что может характеризовать его в его мнении о втором, как худом, о первом, как лучшем [1].

{1 Vаг. 1., fortasse οϋ pro g F, secundum mss. — Игра словами? В первом случае ol πρότεροι, οι δεύτεροι—поколения учеников, во втором τά προτερα9 τά δευτέρα о сравнительных качествах либаниева, антиохийского, и афинского красноречия.}

63. Так будешь ты еще порицать и хулить обучение у нас, ты, ничего не умеющий хвалить, кроме себя, и лишь злословить прочих? Такими словами наполнил ты наши селения: «Один я богат, один способен держать речи, один умею править, я обижен тем, что живу на земле». 64. А ты богат, но дурными средствами. Богат, благодаря своей строгости во взимании процентов, из за которых ты разорил немало домов, вдов не жалея, к сиротам не имея милосердия, не смягчаемый потоком слез, крича, вопя: „Продай поместье, продай рабов, продай отцовские могилы, а, если возможно, и себя". И говоря так, он сидел и брал деньги с обобранных женщин и детей. Те потом уходили, чтобы просить милостыню, а он с благоприобретенными таким образом деньгами удалялся в радости, называя себя счастливым, после наживы, худшей всякого нищенства. 65. Из-за таких процентов оставив должность, которую получил по просьбе, он пять месяцев находился ассессором при префекте и удалился не раньше, чем ограбил сверх тридцати домов, будучи разбойником, а не умеренным ростовщиком. Первому свойственно, действительно, ничего не щадить, а второму уметь иной раз оказать и снисхождение. Но смеясь перед одолжающимися у него и состраивая сперва кроткое лицо, он во взысканиях свирепее циклопа, чуть не сдирая мясо с голодных. 66. Вот какой Крез у нас, вместо Пактола пользующейся плодами своего бесчеловечия, во сне и наяву считающий проценты, всеми ненавидимый, веселый среди бедствий прочих, а при благополучии их горестный, желающий пользоваться благодеяниями, а с благодетельствующими враждуя, словно обиженный, так как боится, как бы, признав услугу, не быть доведенным до необходимости отплаты. Как же тебе не быть богатым, когда ты отнимаешь у друзей их достояние и невзгодами их пользуешься как временем, благоприятным для обогащения?

67. «Но, клянусь Зевсом, он произнес речи». Совершенно верно,.... чужие. Так породнился он браком, обманувши его, с одним поклонником красноречия, у которого была дочь девица. Знаю автора и тех семи речей, с которыми ты носишься, и как один их сочинял, а ты по-купал и силишься изобразить из себя их автора, быв лишь их исполнителем, ничем для этого не располагая, кроме звучного голоса. 68. И, будучи молодым, покупать, как любой иной товар, речи было постыдно; не так ли, о боги красноречия? Ведь прочее можно бы извинить, но покупать речи, вращаясь во Дворце и предоставляя давно свой дар слова императору для грамот, разве не достойно полного лишения чести? 69. Или, воображаешь ты, осталось скрытым, кто именно был писавший о доспехах, которые делают неуязвимым всадника, сражающегося в нем? Не так умел тот молчать о таких вещах, но, получив плату за речь, удовлетворил, сверх того, и своему честолюбию, сообщая тому, кому доверял. Α те, подобно ему, выбалтывали прочим, и ты часто излагал все знающим, будто они ничего не знали, то, о чем услышал бы, если бы они смели, с их слов. 70. О, мое несвоевременное милосердие! Недавно некто из загубленных ненасытностью этого человека во взимании процентов, просивший дать ему какое-либо снисхождение, но не достигший успеха в просьбе, решил, собрав в большом театре как можно больше граждан и пришлых людей, объявить тайну, но я воспрепятствовал. 71 .А теперь, получив благодаря мне свободу слова, — ведь если бы я тогда не удержал этого человека, пристыженный, он жил бы весь остальной век свой, впав в зависимость от слуг, а когда я спас ему независимость слова, этот юноша воспользовался ею против меня и моих и утверждает, что от моего ученья никто не стал ритором, а что сам он — самый сведущий человек. Он достиг до такой тупости, вернее же крайнего безумия, что уверяет, будто он ничем не уступает Зевсу [2] и что подобает богу уступить ему владычество над вселенной.

{2 Срв. § 63. }

72. И на это отваживаясь и за это осмеиваемый, от такого урока он нимало не останавливается, но каждый раз изобретая новую бессмыслицу хуже прежней, не замечает, что сам себя выставляет на посмешище. Большая выгода для него, что у него не было детей; ведь он показал бы себя ненавистником и детей. Теперь же немалое зло остается скрытым, благодаря судьбе, которая, заботясь о людях, делает злодея бездетным, спасая города от некоего дурного семени.

73. Ты видишь, как не подобает легкомысленно нападать? Итак, в то время, как тебе возможно было бы пользоваться известностью лучшею, чем, тебе подобает, вооружив против себя человека, ты вот какую навлек на себя.

К юношам о ковре (orat. LVIII)

1. То лекарство, какое в свое время потребно было раньше, нужно, мне кажется, и теперь, в виду недуга, снова овладевшего моими учениками, в гораздо более тяжелой форме, чем некоторые хворали раньше. И я желал бы, чтобы и излечению от него вы поддались, подобно тем, при той же действительности его и теперь. Это — слово и увещание, и убеждение, что скромность похвальнее разнузданной жизни. Нужно заметить, что я избегал попыток вразумления путем ударов и бичами, находя, что во многих случаях эта мера имеет противоположное действие, а пользу от совета, признав более действительной и более способной исправить, приступил в этой последней мере.

2. Далее, так как она дала мне достаточное доказательство своей действительности в применении в тем, кто еще не провинились, я не счел подходящим, минуя вразумление вас этим путем, искать какого-либо иного средства. Ведь, полагаю, вы не захотите показать себя хуже тех, которые своим вниманием к увещанию доставили нам и славу, и удовольствие, с каким она связана.

3. Итак, справедливость требовала бы, чтобы вы по собственной инициативе несколько убавили то зло, какое, приносимое обстоятельствами, приключилось эллинскому языку, и противодействовали, на сколько возможно, силе ветров. На самом деле, к этим бедствиям своими проступками вы прибавляете и увеличиваете невзгоду, словно те моряки, которые, в то время, как море вздымается и корабль обуреваем волнами, вместо того, чтобы стараться всячески спасти судно, своими поступками затягивают опасность и ужас положения. Так и с вашей стороны бессмысленно, пренебрегая защитою подобающего положения этого красноречия, страдающего и утесняемого, водворять порядки, способствующие его упадку.

4. В самом деле, было бы предосудительным, так как причиняло бы нам вред, если бы вы нападали на кого-либо из прочих людей, говорю о тех, кто стоять вне святилища Муз. Ведь и ремесленник пускай не страдает от юноши, находящегося в учении. Но пусть последний сохраняет к ним мирные отношения и не лишает себя того одобрения, которое встречает со стороны лиц, таким трудом поддерживающих свою жизнь, но и язык людей такого класса побуждает к похвалам себе, и настолько воздерживается от перебранки с людьми такого общественного положения, чтобы, если со стороны кого-нибудь из них последует какая-нибудь подобная выходка против него, терпеть и показывать и в этом, как велика разница между юношей, удостоившимся таинств Гермеса,и человеком из низшей среды.

5. Самым лучшим было бы это, а если ты не можешь быть безукоризнен вообще, ограничиваться в своей непорядочности бранью с золотых дел мастером, оскорблениями кожевнику, ударами плотнику, толчками ноги ткачу, таской шинкарю, угрозами торговцам маслом. Во всем этом хорошего мало и это недостойно святилищ, ежедневно посещаемых вами, но пусть бесчинство не заходит дальше этих пределов и не дерзает переступать порога их. Пускай даже случается и такое нечестие, правда, нестерпимое: юноша с юношей, поссорившись, пусть вступает в драку то голыми руками, то вместо камня прибегая к сумке. Все же мне бы служили тут утешением примеры, из которых одни я видал. о других слыхал.

6· Но теперь творится нечто новое, чего раньше еще не видывали в школе. Вы пошли походом на педагогов, к которым обычай требует уважения. И одних вы оскорбили, другим грозите, и принизили сословие, которое имело чувство собственного достоинства, при чем одни подавлены тем, что претерпели, другие опасением подобных же оскорблений.

7. Не таково было их положение, когда я посещал школу, но они пользовались почетом вслед за учителями, причем юноши подражали учителям, которые и сами оказывали педагогам тот почет, какой им надлежал по праву. Ведь велики, по истине велики их услуги юношам, понуждение, какого требует ученье, и, что гораздо ценнее, скромность поведения. В самом деле, они стражи цветущего возраста, они охранители, они стена, они отгоняют похотливых поклонников, отталкивают, не впускают, не позволяют вступать в общение, отражают приступы, лают, словно собаки на волков.

8. Этого ни отец не сделал бы для сына, ни учитель для ученика. Ведь первый, приставив в сыну человека, занят другими интересами, в попечении о городских делах, в заботе о поместье и слугах и служанках в нем, и нередко случается что-нибудь такое, из-за чего он целый день проводить на площади. А педагогу только это одно дело — юноша и его польза. Ночь наступаете и отцу можно предаться сну, да еще прибавить к тому, если угодно будет, часть дня. А педагог себя и юношу подчиняет светильнику и, сперва сам пробудившись, приступает к нему, делая нечто большее, чем петухи, будя его рукою.

9. Следовательно, услугам тех же самых педагогов, уступают услуги учителя, который знает юношу до полудня, а после того не видит его, не занимается с ним, не трудится для него. Да и то, что он сам дает юноше, сберегается педагогом. Все те средства, какими это сохранение может быть достигнуто, истекают от педагогов, которые пристают, кричать, показывают палку, потрясают плеткой, приводят на память усвоенное собственным трудом, для педагога тяжким, а для питомцев, благодаря репетиции, уже не утомительным.

10. Даже во время болезней, — хотя это вне темы речи —, в одних они соперничают с матерями, в других их превосходят. Нечего говорить о няньках. Те, утомившись, легко обретают отдых, а педагоги высиживают подле питомцев, подавая все, в чем явится нужда больным, в одном услуживая по их требованию, в другом даже предупреждая их просьбы. Случится смерть, и рыдания педагогов не уступят рыданиям родителей, и скорбь их дольше, так что те только закону уступают, а эти, оставляя без внимания закон, все же горюют.

11. Я знаю иных, которые даже сделали могильные памятники своих питомцев своими жилищами и беседуют с ними с глазу на глаз, припадая устами к камню, и одни уходили спустя долгое время, а другие тут обретали и кончину свою. Но знаю я, как и по смерти отца, педагог становился подлинным опекуном и освобождал ребенка от чувства сиротства.

12. Много мог бы распространиться софист, более даровитый, чем я, взявшись за эту тему. В уважение всего этого подобало бы ценить педагогов высоко, и скорее, в случае оскорбления им со стороны кого-либо другого, препятствовать такому, чем самим наносить эти обиды.

13. Я, по крайней мере, удивляюсь тем из законодателей, которые озаботились судьбою отцов, наказуя тех из сыновей, которые лишают их своего попечения, как не удостоили они тех же предписаний и этих людей. Впрочем я так поддерживал своего, хромого, присутствуя и отсутствуя, как если бы существовало много законов касательно педагогов, на прочих же педагогов тратить, ничего не тратил, но оказывал им все прочие знаки почтения.

14. Желал бы, чтобы вы тоже и были, и являлись такими. Теперь же что наблюдается? Вы, в стыду вашему, поступаете наоборот. Обижаете, наносите оскорбления, вносите порядки, изобретенные на потеху людям, живущим в свое удовольствие, в место, принадлежащее Музам, и. в то время, как следовало бы и посторонних лиц, допускающих подобные поступки, считать негодяями, внесли их обращение в святилище мудрости и оказались в числе так поступающих.

15. Тут иной спросить меня: «Так все педагоги добросовестны и заслуживают почтения и никого из них нет дурного человека и заслуживающая наказания?» Я не мог бы сказать этого и о людях прочих профессий, что все — отличные люди и не допускали никакого проступка, ни большего ,ни малого. Но и среди администраторов, и среди подчиненных, и в куриях, и среди простого народа, среди судей и среди адвокатов, в городах и в деревнях, в среде самых пастухов, что беседуют с овцами, в каждом из этих сословий найдешь и кое-какие недостатки. Но нельзя десяти или большему или меньшему числу людей, собравшись, дать на них волю рукам и бить, недозволительно наказывать их даже словами и бранью. Но надлежит или преследовать обидчиков согласно законам, или сохранять спокойствие.

16. По этой причине нередко судьей является человек, на котором лежит ответственность во многих преступлениях, и он даже приговаривает к казни виновных в тех же делах, что и он, но никто не бросается на него, и столкнув с трона и повалив, не топчет ногами его в голову, но или подаст жалобу и подвергнет приговору, и увидит его наказуемым, или, такой меры не принимая, удержится от собственноручной расправы. Так наблюдали мы раньше в делах, касавшихся правителей — взяточников. Является обвинитель, призываются в свидетели те, через чьи руки поступили к нему в покои деньги. Он является, затем, раз отпереться уже нельзя, с него взимали деньги и воля законов исполнялась.

17. Итак надлежало бы, чтобы и с вашей стороны было предпринято подобное: жалоба, обвинение, улики. И никто бы не стал винить изобличавших, но тех, кто нанесли обиду, и настолько явно, что поступок не может даже остаться незамеченным. В настоящем же случае, уклонившись от этого пути, но желая своевольничать над педагогами, вы не можете сказать, что не причинили обиды, в особенности когда издевательство это самого бесцеремонного свойства, не знаю откуда появившееся и куда впервые проникшее.

18. Каково же оно? Разостлав по земле ковер, держать его руками с каждой стороны то большее, то меньшее число, как требуют размеры ковра. Затем, положив на него того, кому предстоит эта позорнейшая доля, подбрасывают его со смехом, как можно выше, а это порядочная высота. Это становится поводом к смеху и для окружающих, что вызывается головокружением, под влиянием коего жертва испускает крики при полете вверх и вниз. Он же иногда попадает на подброшенный вверх ковер и спасен, а то, не попав в него, падает на землю и удаляется с ушибленными членами, так что издевательство это и небезопасно. А самое возмутительное — и тут смех.

19. Этот обычай, бесчинством своим превышающий всякую меру, следовало бы особенно устранить из римской земли, если же нет, не давать ему доступа в покои Гермеса, и при том в мое учительство, при котором надлежало бы такому бесчестию положить конец, если бы оно уже и существовало. На самом деле, о боги, оно, не имевши места раньше, появилось, и против кого? Не слуг. которые несут за господами книги, но тех, кто пользуются почтенным званием и которые необходимы для трудов учителей.

20. Затем, подвергшийся этому один убегает и пропадает, а другой, не будучи в состоянии бежать, остается против воли, и живет где нибудь скрытно, лишенный, возможности вследствие того, что претерпел, и сказать что-нибудь, и взглянуть в лицо врагам или друзьям. Так полно позора это издевательство, что тот, кому приключилась встряска на ковре, осмеивается не только теми, на чьих глазах это происходило, но и теми, к кому он явится, так как слушатели мысленно рисуют себе то, что происходило. Такое оружие пустили вы в ход на педагогов, их промывая, но подрывая тем самым и дело учителей, не знают ли они про эту дерзость, смотрят ли на нее сквозь пальцы, будучи о ней осведомлены.

21. «Педагог этот уличен был в неблаговидном поступке с одним из руководителей школы другого языка и об этом говорил сам тот, кто пострадал от этого поступка». Но это еще не доказательство, если один сказал про другого, что он поступил с ним нехорошо, но нужно, конечно, и изобличить, что он допустил тот или другой проступок. Итак пусть ответит тот или вы за него: Кого из друзей его рассорил он с ним? Но быть может, в ответ на чьи-нибудь ему похвалы он дал противоположный отзыв, идущий в разрез с похвалами? Но помешал ли поступить к нему ученикам, собиравшимся это сделать? Не отбил ли тех, какие были?

22. «Он хотел, скажет противник, но возможности у него на то не было». А тот заверяет, что на него клевещут, что он и не желал. Представлялось, однако, так, вследствие его пристрастия в нашему красноречию, восхищаться коим он заставлял юношей, не давая им предпочитать ему другое. Но тот, кто учил их, хотел, чтобы они усвояли больше то, чем это, и часто одни книги сменял для них другими. Следовательно, он подлежал ответу ради пользы юношей, если полезно, действительно, вместе со вторыми иметь и первые, а не лишиться первых из за вторых.

23. «Но этот человек подлежал и наказанию». Итак тому следовало подвергнуть его обычному. А оно состояло в устранении от попечения о юношах, убедив в тому отца, в случае же невозможности этого сделать, надлежало сохранять спокойствие. А тот этим путем, каким, пожалуй, пошел бы и всякий другой, не пошел, а отдал вам незаконное распоряжение. Ему оно должно было доставить удовольствие, а вам худую славу.

24. Итак с того дня до этого молва о ковре занимает город, при чем жалеют пострадавшего и причинивших обиду, и о вас, за то, что у вас такие нравы, сожалеют больше, чем о нем. Поэтому, если бы вы были благоразумны, вам следовало бы считать врагом того, кто просил о подобном поступке. Зачем, в самом деле, он просил от вас того, чего от себя не требовал? Ведь если бы встряска на ковре не была поступком неуместным, следовало бы ему громким голосом приказать своим товарищам посадить в ковер педагога, чтоб ему подвергнуться дальнейшему. Если же он осуждал поступок как низкий, разве он не оскорблял вас, направляя к тому, в чем участником считаться он находил неблаговидным?

25· А вы предоставили себя к услугам ему в деле, предпринять которое он сам поколебался, и не стыдитесь, И оскорбленный — один и провидением богов он не погиб, а страх является для педагогов общим, так как в том, что произошло; заключается угроза, как бы беда эта не постигла всех. Так не удивляйтесь же, если ковра от-ведал один, а они, призывая друг друга и собравшись толпою, подняли крик, Общий страх вызвал сборище и они предпочитали не пострадать, чем, потерпев, стенать.

26. Далее они намеревались идти и к правителю, но решили, что достаточно сходить во мне и звали меня судьею, не вы. Видно, это было недостойно вашей состоятельности. И я потушил огонь словом, а вы, отбросив наставление Софокла, слово и убеждение, устремились к делу и, преисполнившись гордости от своего поступка с ковром, удалились, и на следующий день явились в школу, в то время как следовало, сидя в потемках, пенять себе за свой поступок и, по общей людям, совершившим несправедливость, привычке, винить, вместо себя, судьбу.

27. «Один подвергся этому, скажете вы, а по отношению к прочим соблюдалось должное уважение». Но и в отношении к этому, прежде, чем пришлось ему пострадать. А все же дерзость сделана. И тем, что раньше не пострадал, он не был застрахован от возможности пострадать. Итак каждый из этих людей, не испытавших ковра, соображает, что, если они и не испытали его, это не обеспечивает их на будущее время и прошедшее не служить ручательством за будущее, но раз только постигнет их гнев, скоро последует много подобных выходов. Вы излили свою дерзость на одного, а воздержались относительно прочих. Но, несмотря на то, разве оскорбленному обиды вы не причинили? Значит, не убийца и тот, кто убил одного человека, потому что он не всех убил? И было бы несправедливым ему платиться за убитого, в виду оставшихся в живых?

28. Но, полагаю, мы подвергаем возмездию по двум побуждениям, ради помощи тем, кто пострадал, и ради утешения одним, предохранения других из тех, кто еще не пострадал. Итак, пока педагоги видят одного из своей среды подвергшимся подобному издевательству, они живут все время под страхом подвергнуться подобному же. Самый этот страх является для них оскорблением и те, кому грозит пострадать, некоторым образом уже находятся в числе пострадавших.

29. «Клянусь Зевсом, однако, распорядился этим учитель». Но ведь не господина еще ты называешь мне. А между тем и рабам, когда они совершают беззаконие по приказу, недостаточно назвать господина и сослаться на те муки, какие их ожидали бы в случае неповиновения, но, поплатившись за свою покорность,они получают тот урок, что не во всем следует повиноваться господину, даже если последствия гнева господ более тяжки, чем ответственность по закону.

30. «Учитель распорядился». Так разве не следовало сказать этому диковинному учителю: «Мы сделаем по твоему приказу то, что следует, но не все сделаем и всего того не сделаем, что дурно?» Ведь не станем же мы бить родителей по их приказу, не станем опрокидывать жертвенников, не убьем личных врагов учителя. Может явиться, пожалуй, и учитель, восхищающийся юностью ученика и приказывающий ему угодить своим просьбам. Неужто и в этом окажем угождение? Но это было бы возмутительным. Ведь учитель, раз он потребовал того, чего не следовало, теряет свое право власти над юношей. Ведь властен над ним он был но той пользе, какую приносил ему, а если приносить вред, должен считаться его врагом. Закон же требует досаждать врагу, а не радовать его. Поэтому и этот учитель неправо встретил бы повиновение с вашей стороны, прося у вас такого, из за чего все, сколько их есть педагогов, вас ненавидит, и благоразумная часть молодежи избегает.

31. Всюду в городе слышишь такие слова, что, желая освободить юношей от охраны педагогов, дабы в волю пожинать плоды этого, а другим способом не будучи в состоянии этого достигнуть, они применили меру с ковром, дабы те знали, что или им надо отказаться от охраны красивых, или, оставаясь при них, подвергнуться бедам от ковра.

32. А каково будет, думаете вы, настроение отцов у вас, если они об этом услышат? Будут ли они веселы и так настроены, как свойственно отцам при благоприятных слухах? Тогда вы — дети несчастных отцов. Нет, они будут огорчены и будут оплакивать, каких сыновей породили? В таком случае, становясь для родителей виновниками такой печали и слез, разве не боитесь вы гнева богов? Мало вам дела и до этого? С хорошими же ожиданиями вступите вы в жизнь!

33. Далее, у тех, кто кончили курс в школе, есть привычка рассказывать при встречах, что у них бывало в пору, когда они посещали школу. Так станете ли вы рассказывать и величаться этим нынешним своим поступком? Не проявите вы такой ненависти к самим себе, ной сами не скажете, и, если кто другой расскажет, рассердитесь. Итак, не лучше ли было бы, чтобы и не бывало того поступка, которого вы стыдитесь?

34. Что же? Разве ученик не в праве доставлять радости своему учителю? Конечно. Итак, когда допускают такие поступки, разве не естественно приходить нам в уныние? Всякому, разумеется, это очевидно. А за этим если и не после-дует проклятия (со стороны пострадавшего), печаль и при молчании приводить к тому же результату. Между тем, надо думать, Эриннии пекутся об этих людях так же, как о родителях.

35. Скажи мне, разве у вас, сделавших это, нет педагогов? Есть. Итак, если их бесчестите, вы принадлежите к шавке непочтительных. Если же чтите, зачем преследуете чужих педагогов? Ведь чем для вас являются эти, тем для тех те, принося мне выгоды, сколько и эти. И если бы нарушен был закон, когда ваши были бы побиты другими, то и сейчас допущено беззаконие, когда те, кто наблюдает за другими, изобижены вами.

36. Оскорбление же это и опасение равной обиды способно убавить составь учеников. Ведь тот, кто гонится за местом, где ему не грозить подвергнутся этой обиде, а здешние порядки осуждает, посоветует родителям посылать своих сыновей туда, а педагог естественно может встретить доверие, когда он притворяется, что он сторонник здешней школы, но на первый план ставить пользу юноши. Так вы ищете наказания убыточного нашему делу, вместо чего вам следовало бы молиться за нас богам.

37. Но оставь в стороне, если угодно, мои интересы. Посмотрим опять на того, кто подвергся встряске. Итак он даже не направится сюда для тех же самых занятий, — не станет же он заниматься им, стыдясь очевидцев причиненной ему обиды и того места, где она происходила? Но и куда бы он ни явился, он встретит разговоры о том издевательстве, какое ему было причинено. И самое важное для педагога, страх перед ним питомцев, будет уничтожен. Ведь если он коснется ленивых, он встретит с их стороны смелый взор и напоминание о ковре. Кто же ему дает хлеба? Не обратится же он к шерстяному ремеслу, которого не знает? Остается со слезами просить милостыни. Так разве подобает быть виновными в таком зле для кого-нибудь из людей? Неужели вы не боитесь и гнева, и силы ненавидящих эти деяния демонов?

38. Затем, те, кто еще не достигли мощи в красноречии, естественно желали бы отличиться своим нравом, а тем, кто обладают способностью, естественно не наносить своей славе, ею доставляемой, того ущерба, какой ей наносит такая низость. Но вы даже и тех, которые вследствие зависти враждебно во мне расположены, не радуете. Некто сообщил мне, что они наслаждаются поминанием о ковре и винят меня и мою снисходительность. «Если бы он, говорят они, умел наказывать сурово, не было бы этих проступков. А я с большим удовольствием готов водворять дисциплину среди учеников путем красноречия, чем при помощи бичей, и скорее чувством уважения, чем посредством ударов.

39. Иной из вас, может быть, скажет, что неправы попреки, направленные на всех, когда не все участвовали в выходке с ковром. А я полагаю, что вместе с принимавшими активное участие виновны и те, кто не помешали, будучи в гораздо большем числе, чем участвовавшее. Ведь тот, кто, при возможности удержать, не пожелал этого сделать, является сообщником поступка. Следовало же им не позволять или, осуждая поступок, очистить себя от участия в своеволии. А вы не сделали ни того, ни другого, так что, при всем желании считаться непричастными ковру, не можете быть признаны таковыми.

40. Итак речь скорее надо считать делом тех, кто вынудили её необходимость, чем делом сочинителя. Я же молю богов, чтобы души ваши тронуты были сказанным и чтобы вы исправились.

За Олимпия (orat. LXIII)

1. Я не был бы более в состоянии выносить этих людей, которые не могут превратить своих поношений на Олимпия, каковые, так как его нет в живых, на мертвого они направляют без опаски. — Надо же им дать почувствовать, что не совсем он мертв, раз живы его друзья.

2. Из них мне первому надлежало показать, что я не легко сношу эти обиды, так как я больше других воспользовался его мужеством. Ведь возмутительно было бы, если бы, в то время, как он не избегал никакого труда, который мог бы улучшить мое положение, я не воздал ему благодарности словом. Если порицатели его полагали, что такового не последует, пусть узнают, что предположение их было неверно. Если же они думали, что справедливость требовала, чтобы я написал, постыдно было бы мне оказаться ниже ожиданий врагов.

3. Я знаю, конечно, что подниму против себя войну, — ведь те, которых ожидает изобличение их несправедливости, придумают всевозможный средства против меня, и, если смогут, то и выполнять. Но мне не подобает побояться больше их козней, чем измены своему долгу перед другом. Ведь если бы он подвергся этому при жизни, когда был в состоянии сам себе помочь, и при этом условии меня не похвалили бы за молчание, но в этом было бы менее предосудительного. Но если бы оказалось, что я пренебрегаю своею по отношению к умершему единственною помощью, какая остается отшедшим со стороны живых людей, я не подыскал бы никакой приличной отговорки, молчаливым своим отношением почти становясь в уровень с злоречивыми людьми.

4. Далее, я надеялся, что много похвального скажут о нем жители города, соображаясь с тем, как было до этой болезни и как часто во время неё они ежедневно приходили посетить его, на перебой друг перед другом, и, может быть, надо добавить к дням и ночи. Ведь и ночью они тревожили лестницу, поднимались, спускались, опять то, опять это, и если врачи не позволяли входить туда, где он лежал, садились у дверей и беседовали со служанками. 5. Итак я думал, когда приключилась смерть, что люди эти будут верны себе и раздадутся голоса их, согласные с их поступками. А они....,как выразиться достаточно сильно относительно их непоследовательности? Если бы все время, не переставая, они его осуждали, и при том в одном подвергаясь обидам с его стороны, в другом сами его подвергнув таковым, они не излили бы против него столько речей, расхаживая по всему городу.

6. Какова же причина этих речей? Одни заявляют, что нигде не значатся в завещании, и винят за это. Побеседуем же сперва с этими. Как же, любезнейшие, он обделил своим достоянием всех воинов, всех адвокатов, и всех декурионов, никого не минуя? Ведь если бы он превосходил богатством и капиталом зараз Мидаса, Креза и Кинира, он не в состоянии бы был удовлетворить этой страшной жажде наживы стольких людей.

7. Да и какое право у них было по отношению к Олимпию? Ни в далекую дорогу не пускались они по его приказу, ни вынесли долгого и трудного плавания ради его выгод, ни кораблей не спускали, рискующих потерпеть аварию. Пренебрегая своими интересами, не тратили они долгого времени на ежедневные беседы ему в утешение. Но не могут они сослаться и на общение в трапезе, или бане, или забаве, или на то, что, схватившись в драке с теми, кто ему причинили зло или намеревались это сделать, давали и получали удары. Но если, остановив кого-нибудь из них, спросим: «За что ты требуешь признательности со стороны Олимпия?» ничего не сможет он сказать другого, как только то, что человек произошел от человека и что он один из тех, кто «вкушают плода пашни». Дивлюсь, как не злословят его и погонщики ослов, и содержатели мулов, и те, кто привозят в нам продукты полей на верблюдах.

8. Так, вчера некто, явившись откуда то, заявил, что обижен завещанием. «Ведь из декурионов, заявляет он, никто не получил ничего, хотя бы самой малости, и при том из людей, оказавших ему услуги». Действительно, за те благодеяния, какие он оказал курии вообще и в частно­ти каждому, он встречал кое в чем послушание себе и не встречал противодействия.

9. В самом деле, ведь это он воспрепятствовал заключению в тюрьму курии, когда город трепетал в ожидании гнева государя, один выставив себя поручителем, в то время, как другие озабочивались своими делами, он, который, приглашая располагать своим состоянием тех, кто вступали в отправление литургии, устранял всякий страх, он, который успокаивал правителей в их гневе, делал их кроткими, внушал им не лишать подобающего почета декурионов. Его благодеяния этим людям многочисленны и велики, а то, чем они отплачивали, и незначительно, и редко, так что он умер, оставив их в долгу перед собою.

10. Как же, в таком случае, он остался должен вознаграждением за те благодеяния, которые им оказаны? Это подобно тому, как если бы кто врача, восстановившего с одра болезни недужного, заставлял бы платить еще и деньги, тому, кто избежал болезни, или, клянусь Зевсом, кормчего владельцу корабля за спасение корабля, или учителя красноречия тому, кто обучился искусству слова. Курия сделала то или другое, согласно его желанию, чтобы это было; так и он — то или другое, выполнения чего она желала.

11. Что же касается тех, которые поддерживают в судах тяжущихся и помогают им, прежде всего замечу, что они получают за помощь свою вознаграждение, большее назначенного, благодаря старанию Олимпия, и было бы с их стороны несправедливым винить завещание, что они включены в него, когда они имеют ту плату, за которую оказывали помощь. Ведь и продавцы прочего товара не требуют в завещаниях покупателей какой-нибудь взятки после той цены, какую получили за проданное. А у того, кто выиграл и по завещанию, есть иное основание к прибытку, какого у вас я не нахожу. Но тот добыток ваш личный, а этот человек кое-что и сделал, о чем теперь говорить не время. Но не смотря на то, много злословия со стороны обеих групп, и декурионов, и адвокатов, их же примеру следуют те, кому злословие, исходящее от ничегонеделания,— приятно.

12. Для отповеди тем, кого подвигло к злословию отсутствие получки, пока достаточно сказанного. Но чем еще справедливо может возмутиться всякий, из за чего как не воззвать к земле, небу и морю и богам, и демонам каждого из этих элементов, это то, что одни и те же люди и злословят, и почтены, и являются участниками в завещании, и поступают, как не получившие в нем части, и он дает с похвалою, а они приемлют с поношением, и того, от чьего дара не уклонились, того преследуют всюду, где ни бывают, дома ли, на площади, у правителей, на повозке ли, сидя ли в другом месте, или гуляя. Думаю, они поступают так и в своих сновидениях.

13. Если он — лукав, преступен, враг богам, почему не избегаешь его даров? Если же берешь, признавая его за честнейшего человека, зачем же на такого клевещешь? Зачем, взяв от человека, не получившего ничего, злословишь? Зачем, без внимания к тому, что дано, хулишь из за того, что не дано? «Тому, говорит такой, больше, а мне не столько». Другой бранит за то, что этому столько же, скольво ему. Что же приходилось делать Олимпию, если не следовало ни того, ни другого, и осуждение вызывал и равный, и неравный раздел?

14. А между тем, мы знаем, и отцы относятся так к детям, одному дают больше талантов, другому и меньше, а иные, мы знаем, делят поровну каждому. В одном случае представлялось справедливым первое, в другом — второе, и те удовлетворяются. В данном же случае обида то и другое, и то, если не столько, сколько другой, но меньше, и то, сколько другой, но не больше. И они не принимают во внимание написанных здесь завещаний людей бездетных и того, что любой назвал бы эти завещания благоразумными, а олимпиево безумным, что те и сохраняли подобающие границы, а это выступило из них без всякого удержу.

15. И если уж нужно за что винить Олимпия, можно было бы выставить против него то, что он не наложил браздов своему завещанию, но такими записями расточал скопленное долгим трудом. Так значить, тот упрек они ему бросают, а это обстоятельство замалчивают, как люди в одном уступающие личному интересу, а в другом отдающее должное требованиям истины? Так следовало бы, и, пожалуй, иной, если и не без труда, снес бы такое отношение. Но в действительности, кто не потеряет всякое терпение пред избытком направленных на него обвинений? Они заявляют, что и Керкопсы, и Сизиф, и Фринонд, и Еврибат пасуют пред уловками, ухищрениями и плутнями Олимпия.

16. Значит, этого Еврибата и Фринонда вы ублажали весь этот длинный ряд лет, чествуя его самыми отборными наименованиями наравне с полубогами? И до того, что люди, состоявшие с ним в дружбе, вызывали зависть со стороны тех, кто не были ему близки, и последние всячески домогались его дружбы. Ведь они знали, что таковая могла служить прибежищем в беде и средством получить ту или иную выгоду.

17. И эти и еще более усиленный ухаживания следовали и все прочее время, и тогда, когда гнела его болезнь, и сейчас по разлуке его с жизнью, вплоть до самого запечатанного завещания. Дело в том, что каждый надеялся видеть себя наследником, а когда нож разрезал узел и снял печати, выводя на свет все, и когда те, кто жили в уверенности на получку, увидали иное, сравнительно с тем, чего ждали, по пословице, с оборотом черепка [1], раздаются слова: «Погубитель, обманщик, клятвопреступник, потопитель, грабитель, враг справедливости, ни людей не боящийся, ни богов не чтущий»!

{Срв. т. I, стр. 107, 1.}

18; Видно, один и тот же человек и плут, и честен, и враг богам, и друг, и венков достоен, и наказания, при чем то и другое определяется завещанием, одно до его вскрытия, другое по вскрытии. И те, кто раньше подделывались к нему, вопят, что он не стоит и погребения, зная, что нет ничего легче для живого человека изобидеть мертвого. Во всяком случае мы видим, какой судьбе подвергаются трупы со стороны тех, кто желают обогатиться на счет могил. А если бы кто-нибудь из богов внезапно воскресил его, как тех, о ком гласить молва [2], у этих обидчиков душа ушла бы в пятки и не щадили бы они слов и снова стали бы хвататься за руки его, может быть, и колени, так велика их забота о любостяжании.

{2 Срв. фр. 285: «ты не воскресишь мертвого, как в мифах», где издатель писем Вольф видел даже намек на Спасителя.}

19. «Ведь он каждому из нас, говорят они, обещал наследство». По какой необходимости? Какую силу усматривая в вас, какую немощь в себе? Каких врагов надеясь погубить [3] при вашем посредстве? Какое золото умножить у себя? Какое серебро? Какую землю? Какие поля? Если не это, устранение какой опасности покупая? Разве кто подал на него донос в том, что он покушался на дом императора, и улики были наготове и кара — смерть, и только от вас одних зависело погасить дело, и наследству надлежало служить вознаграждением, которому предстояло принести ему спасение?

{3 καταχώσαν. Против поправки Forster's. t., срв. orat. XLII § 14 т. I, стр. 185.}

20· Разве он не был молод и известен, грозен и необорим своей властью унизить других и больше привычен обращать в бегство, чем сам тому подвергаться, а ваша сила, правда, тоже велика, но разве не слабее, чем его? Так как же это с вашей стороны не было ни больших, ни меньших обещаний ему, а с его стороны вам они были столь значительны? «Но не все, но третью, четвертую часть». Видно, и таковая столь значительна и ничем не оправдывается.

21. Следовательно, не сказал он ничего подобного и нынешнему нашему правителю, зная, что он справедлив и что он будет стоять на почве права и что не пришлось бы пред такой инстанцией твердить о деньгах, так мало можно было рассчитывать на успех. Возникало бы даже опасение, как бы, лишь он скажет, тот, с криком поймав его на этих словах, и созвав лиц, самых видных в го-роде, не заявил, что оскорблен, и не подал бы дела об оскорблении, скорее же о подкопе на загоны и суды.

22. А если бы Олимпий, действительно, сказал что-нибудь подобное, а тот выслушал без протеста, и теперь сердится за незначительность дара, он тем, конечно, заявляет во всеуслышание: «Я ничем не разнюсь от тех, кто мною были приговорены, кто изрыгнули присвоенное и подвергались наказанию, но, — и за это по справедливости я подлежал бы каре вместе с ними, — беру, по нравственным убеждениям стоя наравне с ними, хоть выше их по общественному положению».

23. Говоря то же самое и о других лицах, находящихся у власти, те, кто претендуют на их дружбу, заставляют меня заявить то же самое и о них, что они прошли много административных постов со мздоимством, во время судопроизводства интересуясь тем, чтобы нечто получить, и взимая по предварительному соглашению.

24. Но я полагаю, никакого подобного обещания не бывало и человек этот не был обмануть. А если б и в самом деле так было, я бы извинил этот обман по отношению к недобросовестным правителям. Ведь иным путем никак нельзя было добиться своего права, как внушив им преувеличенные надежды. Обстоятельства требовали плутовства и заманивания тщетными надеждами, в противном случае собственные дела приняли бы дурной оборот. Ведь невозможно оклеветать самый процесс и сказать, что результатом обещаний была несправедливость по отношению к противной стороне.

25. Но, говорят, сверх того, что он не соблюл обещаний им, он грешил, давая как можно больше некоторым людям недостойным». И они называют то и другое определенное лицо. Но если бы он им дал и втрое столько, он поступил бы справедливо. Ведь он отдавал то, чем был в долгу. В самом деле, кто не знает, что оба эти человека были гаванью Олимпию, убежищем, утешением, усладою, поводом к веселью, лекарством от печали? 26. Так презрев собственные интересы и посвятив жизнь служению его желаниям и всецело отдав ему свое внимание, они превзошли всякую заботливость: родителей, детей, братьев и, сверх того, слуг, так как они трудятся больше этих и добровольно выполняли для него обязанности тех, больше утехи находя в удовольствиях его, чем в собственных, в мольбах своих поставляя его интересы впереди своих. 27. Итак, видя это, и считая это, и радуясь этому ежедневно, как должен он был поступить? обидеть в завещании и людей, которые не таковы были в отношении к нему, оставить в бесчестии? По справедливости его отнесли бы тогда к числу неблагодарных, так как сам он получал облегчение в их трудах, а в пору, когда мог отблагодарить их, с охотою игнорировал, кто кого больше имеет права на большую получку. В таких случаях надо ведь принимать во внимание не родовитость, а любовь, усердие, бдение и труды, и не ту известность, какая приобретена человеком какой либо должностью, но то, кто кого благосклоннее, кто кого пригоднее, кто более испытан в соучастии в делах, способных служить пробой и показанием личности. 28. Спроси, что заставляло и Ахилла плакать и не давало ему спать. Не знатность умершего припоминалась ему, но суда и войны, что перенесли они вместе в плаваниях и при опустошении городов. А эти люди не были сотоварищами ни в плавании, ни в войне, — не было в тому необходимости —, но один управлял у него домом, дело трудное, другой, нимало не уклонялся от исполнения его распоряжений и, быстро повинуясь его мановениям, чуть не сроднившись с ним [4], не тяготился даже когда его звали ночью, и он отгонял скуку, сидел рядом и врачевал вместо того, чтобы спать, растянувшись на ложе. 29. Поэтому, если бы он сделал их хозяевами и всего состояния, по справедливости это должно бы было вызывать восхищение. Ведь нрав сильнее всяких кровных связей располагает в привязанности. Любя, никто не способен причинить вред любимому, рука же отца, случалось уже, убивала сына, и рука сына — отца. Нечего говорить об отказах от сыновей и о тех сыновьях, какие заставляли голодать родителей. Вследствие того, что подобает в таких случаях выводить суждение, принимая во внимание самые факты, законодатель дает место в наследстве и добродетели рабов. Таким образом, ему может быть вменено в вину скорее не то, что он дал тому лицу больше, чем подобало, а то, что он убавил его долю, сравнительно с тем, что следовало.

{4 μονονον σνμπεφνχώς, здесь с иным оттенком смысла, чем ерр. 367. 410, см. т. I, стр. XXVII, XXXVI.}

30. Ведь так было и со стороны матери. Нашедши, что опорою дома является Олимпий, а Миккал не таков, — достаточно так выразиться [5], одному она дала больше, другому меньше, не прибавив к дару каких либо условий и не унизив этим получившего, но предоставив ему использовать дарованное по его полной воле. Но она воссылала мольбы, чтобы меньшой проявил такое отношение к старшему, чтобы почестями ему возвысить его положение.

{5 Cf. ер 574, ер. 96.}

31. Действительно, Олимпий, считая брата за собственного сына, старался его исправить своими вразумлениями и почтил его двумя должностями, имев в тому возможность при содействии префекта. А тот, избавившись вполне от декурионата, благодаря должностям, поступил низко с благодетелем и, заглушив в душе благодарность и ни разу не напомнив себе, благодаря кому, из кого — кем он стал, сделался врагом ему, поражал его и ранил, причинял ему всевозможный неприятности, взводя хулу на женщин, не-изведавших любви, ухаживавших за Олимпием лучше всякой толпы слуг, будто они погрязли в постыдных утехах и сильны снадобьями и чародейством, проклиная и девиц, воспитывавшихся на попечении Олимпия в утешение в его бездетности, тем и другим угрожая тюрьмою пытками и казнью, суля, что один и тот же день узрит и смерть Олимпия и эту судьбу их.

32. Оскорбление это усиливалось тем обстоятельством, что угрозы произносились не исподтишка, но среди бела дня и во всеуслышание. Олимпия это естественно задевало за живое и он боялся будущего, и ему мешало быть Олимпием в отношении к Миккалу, когда он слышал со всех сторон, что у этого Миккала одна забота — наговаривать на Олимпия и что многие из присутствующих, не вынося этих речей, одни отскакивают, другие остаются и защищают.

33. Разве же такое отношение представляется достойным венков? И Миккал нимало не становился умереннее в своем поведении, когда находились люди, увещевавшие его превратить обвинение, как несправедливое и, мало того, способное повредить. А за ним всегда оставалось последнее слово и еще пуще он пел одну и ту же песню с зари до вечера. Даже прием ванны ненадолго лишал его удовольствия твердить такие речи.

34. Значить, не Олимпий вредил Миккалу, а скорее Миккал Миккалу, который мешал Олимпию быть к нему милостивым, ударяя, нахлестывая, избивая его своими словами, вызывая его гнев, издеваясь так, что заслуживать наказания. Ведь и те, которых поражают молнии, нужно считать, сами себя поражают, так как своими преступлениями навлекают на себя огонь Зевса; если же бы поступали справедливо и угождали богам, он их не сжигал бы. И Миккал, возжелав зла, очутился в том положении, какого хотел.

35. Но думает ли кто, что Олимпий, виновник благоденствия для многих, не принадлежавших к его роду, мог бы с легким сердцем возненавидеть брата? Это невозможно. Но он и тут хотел быть полезным, а тот его распалил. Итак, когда Миккал умер, поступая с братом так несправедливо, всякий подумал бы, что Олимпий перенесет вражду на его сына. Но он превзошел ожидания, проявив себя к нему добрее самого родителя.

36. Находятся, далее, такие господа, которые, подходя во мне и приняв на себя личину людей, за нас удрученных, говорят, помавая головою, такие речи, какие естественны были бы в устах тех, кому всякое выступление против меня несносно. И вот они говорят: «Разве и в отношении к тебе он не нарушил справедливости, навязав тебе наименование, чреватое завистью и хлопотами [6], а дав то, над чем иной мог бы и посмеяться, тогда как следовало бы другим выполнить труднейшее дело, а тебе предоставить, если не что-нибудь другое, то мир, отдвигая тебя на второй план?".

{6 См. orat. I, § 275 слЬд,, т. I, стр. 85 сл. Введ., стр. LXXX след. — См. ер. 171.}

37. А я признаю и то, что досталось мне от Олимпия при жизни его, самым значительным из всего того, что мне было кем-либо предоставлено, и то, что дано по смерти, это, по вашей оценке, малое — важнее тысячи поместий, и даже если бы я ничего не получил, это не причинило бы мне печали, так как дружба его подвергалась пробе в кое-чем гораздо более важном,как было бы, если б он включил этот пункт и в завещание, выставляя причиною того, если ничего мне не оставил, уверенность свою, как моего искреннего друга, что я сам ничего не домогаюсь.

38. Но все же, и при таких условиях, некоторые возымели надежду внушить мне ненависть к умершему, и это побуждало их говорить о нем. Но у меня остается дружба и к умершим, и смерти, лишающей и общения, я не даю лишать меня и привязанности, угождая этим чувством, которое важнее приношений цветами на могилы, каковые иной выполняет и с чувством неприязни, из боязни пред обычаем. А о моем чувстве вы знаете и то знаете, как каждый из друзей, что под землею, живет в моей душе. Знают это еще больше ночи. Да, в то время как день проходить в разговорах с живыми, ночи посвящены беседам с теми, и не слышу я ничего, но говорю.

39. Α те, кто, не смотря на такой длинный ряд лет, не сумели узнать, каков я нравом, явились с намерением настроить враждебно человека, связанного дружбой крепкого завала, воображая, что моя душа вполне под стать их душонкам, недужным, рабыням денег. Но, если бы кто либо из богов обещал, что он снова вернет Олимпия в ряды живых за крупную плату, о деньгах я не помянул бы ему, — их у меня нет, — но показав на свое тело, сказал бы, пусть берет, если хочет, так как мне приятнее будет жить с ним тем, что останется, чем всем своим существом, но быв лишенным общения с ним.

40. Перестаньте же приступать во мне с подобными речами и пробовать воздействовать на того, кто такому средству не поддастся. Не найдется столь ловкого ритора или чародея. Итак я спрашиваю вас и всех людей, где Олимпий оказался недобросовестным, или когда, или к кому? О его справедливости громко говорят многие процессы, многие судьи, бесчисленные судебные палаты, заявляете и вы, злословящее его, продолжительностью вашей дружбы. Вы бы, в свою очередь, избегали недобросовестного, а не гнались бы за ним, а вы, действительно, гонялись, а не уклонялись. Таким образом или он честен вместе с вами, или вы бесчестны вместе с ним.

41. Так думаете ли вы, так поступая, безнаказно бесчинствовать, как будто не взирают на, вас умершие и нельзя им услыхать то, что вы говорите? Но есть кому сообщить им о том, что здесь делается и что говорится, это те, кто умирают вслед за ними. А они, понятно, хотят помочь самим себе. Силы же у них от того самого, что они мертвецы, больше ив гневе они быстро отплачивают.

42. Итак я вполне уверен, что у кого есть дети, они погибнут, а у кого их нет, у них и не будет, а жены их, вместо законных мужей, вступят в связь с другими и дочери отдадутся до брака поварам, сыновья же ничем не будут разниться от дочерей, и, доведенные до нищенства, не найдут того, кто бы им подал, а от долгих и тяжких болезней, соединенных со страданиями, можно будет умереть при таких обстоятельствах. Вот что будет, вот что иной увидит, вот что научить прочих не издеваться над умершими, будто они уже ничто.

К тем, кто назвали его (Либания) несносным (orat. II F)

1. «Как невыносим, как надут!» выразились некоторые обо мне. Андроник, сообщал об этом под клятвою, но я бы поверил ему и без клятвы, как человеку порядочному, другу мне, с неудовольствием выслушавшему подобный отзыв. Таким образом куда ему было сочинить когда–либо против меня то, чего сказано не было! Итак вызываю их на допрос и прошу доказать, что есть сколько–нибудь правды в их отзыве; но они не смогут.

2. Прежде всего, можно по справедливости подивиться тому, каким образом в период истекшего, столь при том продолжительного времени не появлялось таких обвинений. Много было сказано другого, тоже ложного и врагами, которым после пришлось стыдиться и, чуть не пав на колени, умолять простить их глупости, и они получили прощение. Но это нынешнее обвинение появилось, выждавши шестьдесят седьмого моего года.

3. Ведь нельзя же сказать, чтобы, будучи сделан, отзыв прошел незамеченным, как не прошли и прочие. В самом деле, наглости говоривших свойственно было не скрывать, и много у меня расположенных ко мне людей, от которых я бы узнал.

4. Что же? Надо ли полагать, что, будучи моложе, я умел быть сдержанным, а с годами испортился? Но естественным было бы обратное: если я и был навязчив прежде, теперь перестать быть таким. Время отличный учитель и исправитель.

5. Но, полагаю, дело вот в чем. Перебрав все прочее, при чем при каждом отдельном обвинении им пришлось покраснеть, они, так как молчать они не умеют, не подумавши нимало о том, чтобы не сказать чего–нибудь неправдоподобного, напали на это обвинение, дабы иметь отговорку в том, что они избегают моих курсов.

6. Я спесив? Так что же можно слышать от ремесленников, которые говорят при моем проходе: «Вот скромный человек, вот обходительный! Не он ли на приветствия последних бедняков отвечает тем же?» Значит, есть, кто, становясь с ними, в чем можно, на равную ногу, захотел бы спесивиться перед начальственными и богатыми людьми? Те, кто целует мне и глаза, и голову, и руки, хоть и не очень меня любят, все равно уходят от меня с теми же знаками дружбы с моей стороны.

7. Где же моя спесь? В отношениях моих в правителям? Но все знают куда я являюсь и сижу, хотя можно кое — куда получше, и с кем встречаюсь и провожаю, и от кого сторонюсь, хотя, когда они влекут меня к себе, нередко я все равно, оказывается, повинуюсь им.

8. Да в чему говорю об этом, когда могу сказать о том документе [1], который я отверг, чтобы не показалось, что я стал важничать? А между тем можно было, получив его, заявлять, что подвергаюсь невозможному обращению, когда правители не ходят во мне, и наполнить суетой приемную правителей, всякий раз, когда к ним являюсь. Но я не пожелал ни того, ни другого, не придал этому значения и не захотел к почестям мне за нрав мой присоединить почесть от того указа.

{1 Cf. Eunap. vit. soph., p. 7, 23, sq c. nota.}

9. Старик Архелай [2] захотел посетить меня, я не допустил. После того Домник, и этого не допустил, узнав о его намерении заранее. Явился Архелай, племянник Архелая, но быв не замечен, и посещение его не было приятно, и он это выслушал и уступил. Сапоры, Юлии, Викторы являлись, когда по болезни я не мог бежать, а я от совестливости глядел в землю, на деле давая понять, что тяготился честью.

{2 Срв. orat. I, § 166; т. I, стр. 57, прим. 2.}

10 «Но я спесив в своих воспоминаниях о своем роде». Мне же можно бы было всем, за исключением совсем немногих лиц, говорить, что по моей родовитости им нельзя бы было и глаз на меня поднимать, но никогда я этого не говорил и не клялся изображениями предков и литургиями, но считал достаточным, что город знал за мной это достоинство, но и с прочими все время продолжал иметь общение, как с людьми, ничем не уступающими мне в родовитости.

11. О деде и прадеде, признаюсь, я вспоминал, и не раз, но вспоминал не с этим намерением, но потому, что последнему, в добавление к другим качествам, принадлежало искусство предсказания, благодаря коему он узнал заранее что его прекрасные сыновья умрут у него насильственною смертью, а о заботе первого о детях я рассказывал не раз. Ради неё он сам явился в Апамею и привез, склонив в тому большою суммою денег, выдающегося софиста и сделал замечательными своих сыновей, братьев моей матери. рассказывал я это не ради простого самохвальства, но дабы иной отец, услыхав, стал соревновать ему.

12. Итак в молодости мы избежали того, чего избежать нелегко, и свидетелями тому, сверх всеведущих богов, являются те из сверстников моих, какие еще в живых; теперь мы дряхлы, а тогда были цветущими. Так разве я досаждал напоминанием о своей скромности? Сказал ли, что достоин за это почета? Вызвал ли свидетелей, которых можно было вызвать?

13. Если не это, помянул ли о трудах над речами, здесь ли, или в другом месте? Или о том, как возводимый в Афинах властью на кафедру, бежал? Поминал ли об этом без необходимости, попусту величаясь? Нет, но не раз ради увещания юношам. А этому название чванливый совсем несоответствовало бы.

14. «Но речи со стороны других, серьезный или не такие, я отстраняю похвалами самому себе. Я победил такого то софиста и принудил к молчанию другого, того поверг, того поборол и того заставил бежать, большую часть египетских [3] и трех в Афинах вогнал в страх, приглашаемый курией каждого из двух городов».

{3 Весьма сомнительное чтение это έν Αίγίπτω исправляется Forster'oм: έν τη Διονύσου, т. е. в Никее, см. orat. I § 48.}

15. Не со слов ли других людей вы узнали это? А если бы они не сообщали, вы, сколько от меня зависело, не узнали бы о моих победах. Ведь и об изображениях [4] и постановлениях относительно них немалого числа и не–маловажных городов, вы еще не слыхали, но может быть, осведомитесь, однако не с моих слов.

{4 Срв. т. I стр. 195 (orat. XLII § 43). }

16. Впрочем, что же бы, наконец, свойственно было такому человеку, о каком говорят эти господа? Всякое место и всякое время наполнять такими речами, и ежедневно, то пред полуднем, то после него.

17. Однако и тот, кто, оказав благодеяние, неоднократно поминает о благодарности, назойлив, если это напоминание недалеко от попрека, а таковой тягостен. Итак посмотрим, не благодетельствовал ли я город свой, разорвав ту крепкую связь, какою меня связал приговор императора, вам всем известный [5], и предприняв небезопасный путь к вам, вопреки пожеланию государя, но способствовав тем заметному успеху искусства слова. Так разве я ни на минуту не переставал поставлять городу на вид свое благодеяние? Но кто столь бесстыден, чтобы дерзнуть утверждать это?

{5 Срв. т. I стр. 27 (orat I § 74), стр. 35 (§ 100)..}

18. «Но походка моя надменна». Какая, разве кто на–зовет так такую, что вызывается недугом? «Но взор, но брови, но голос». Но разве вы не привыкли звать меня привлекательным? Возможно ли, чтобы эти названия сочетались, чтобы один и тот же человек по справедливости назывался и таким, и навязчивым?

19. Разумеется, далее, есть некоторые, кто дает такое прозвание за полное избегание смеха. Когда же, однако, я мешал смеху других или наводил тень на чужое веселье? Сколько раз сам я, где можно было, подавал пример в смехе? Ведь тогда, когда серьезная забота о делах привлекает на себя внимание, смеяться самому и заставлять смеяться других было бы недобросовестным.

20. Но я настолько далек от этой вины, что даже с учениками не таков, но примешиваю в делу некоторую утеху, истекающую из добродушие, благодаря коей мне нимало не представляется нужды в ударах, так как они все сделают с охотою, другие же, которые и не могли иметь такого успеха, и не получили того названия, какое теперь мне дают, мы знаем, потратили несчетное количество прутьев.

21. Что же? Во время болезней можно ли сказать, чтобы я требовал, дабы прочие каждый день посещали меня каждый день, некоторые же и ночью, иные и не отлучались от моего ложа, а сам, манкируя такой услугой, считал себя поступающим справедливо, будто им пристала литургия, а мне свобода от таких обязательств?

22. Но ведь и в прежние времена видали, как я спешил в дверям недужных и лестницам, и теперь, — то верхом, то на носилках, несомый слугами. А между тем кто, признав достаточным оправданием и болезнь в ногах, и старость, не освободил бы себя от этого утруждения? Но и тем, кто не посещал меня в болезни, никогда я не ставил этого в упрек, а сам нередко и являлся, чтобы навестить, даже не смотря на слабость свою.

23. Что же еще? Я спесив в своих декламациях, те рукоплескания, какие всегда бывают, виня, как более слабый, чем следует, если они даже обильны, и требуя, чтобы в обычным возгласам прибавлялись новые, а славословия встречая словно каменный, ни взором, ни жестом руки, ни улыбкой не воздавая почтения своим хвалителям.

24. А я знаю, что и удерживал их словами, прося не изводить себя так и не трудиться в своих изъявлениях почтения ко мне. Но как я не раз сердился за Платона и Демосфена, когда зрители их обижали, объединяя в своих криках то, что настолько разнится одно от другого [6], думаю, все знают. Ведь и во вступлении я полагал этому конец, скорее желал того, но кое–где еще такая смелость допускается.

{6 Либаний имеет в виду сближение аудиториею его ораторского таланта с Демосфеном и Платоном.}

25. Далее, если, я слышал, некоторые .недовольны самым этим количеством декламаций, — я, неразумный, полагал им угодить их многократностью, — но прекратил их, и те, что раньше исполнял перед более многочисленной публикой, теперь исполняю перед учениками. Так боюсь я показаться назойливым.

26. Клянусь Зевсом, но ни в чем из этого никто не обвиняет, но в том, что я тоскую по том, что было когда то, и хвалю то, а осуждаю настоящее, и утверждаю, будто тогда города были счастливы, а теперь несчастны, и что а всегда и всюду, ежедневно твержу эти слова.

27. Те, кто за это пеняют и обижаются на такие речи, это те, кому настоящие обстоятельства выгодны. А кому они повредили, те относятся к ним одобрительно. Они стали из знаменитых безвестными и из богатых бедными, а те, напротив, — в славе, богатстве, могуществе, от которых надежды их были так далеко, как от возможности летать.

28. Итак для тех, кто не по заслугам благоденствует, я несимпатичен и несносен, когда говорю такие речи, а для тех, кто низвержены из своего благополучия, я являюсь желанным, так как сострадаю им и подавлен их несчастьями. Почему же тогда когда они меня называют несносным, они не определяют этого точнее небольшою прибавкою: несносен для них. Ведь не всем же я несносен, но тем, для кого благом служат бедствия всех, Действительно, будучи несносен для всех, я стыдился бы такой молвы, если — для счастливых при таких условиях, то этим горжусь.

29. С охотою спросил бы их, утверждают ли они, что я лгу в моих похвалах или порицаниях или нет. Если утверждают, что лгу, пусть докажут, что прежнее состоите городов не было лучше. Если же утверждают, что я говорю правду, зачем сердятся? Зачем не называют несносною истину, но несносным того, кто ей следует? Ведь не слово мое создало предметы, но от предметов слова стали такими.

30. Я сказал, что в давние времена бывало много жертв и святилища полны приносящих жертв, и пиры, и флейты, и песни, и венки, и богатство в каждом из этих предметов служило общею помощью для молящих. В чем же тут я говорил неправду? И теперь разве увидит кто храмы такими?

31. Есть люди, которые с величайшим удовольствием почтили бы богов приношениями, но знают, что, если бы их туда доставили, они принадлежат другим, раз уже и обширные земли каждого бога обрабатывают другие и ни малейшая доля дохода не достается жертвенникам.

32. Я сказал, что у занятых земледельческим трудом в прежние времена были и ларцы, и платье, и статиры, и браки с приданым. Теперь же приходится проходить много запущенных полей, которые привело в запустение взыскание податей с пристрастием, при чем прибавилось еще другое пущее зло, от тех, кто наполнили собою пещеры, чья скромность лишь в скромности их плащей. Да и тем, кто остаются по деревням, не в чему запирать дверей, тому, у кого ничего нет, не приходится нимало бояться грабителей [6].

{6 См. т. I, стр. LXII примеч. 3.}

33. Но ты скажешь о куриях. Однако, если бы и ничто другое не было в плохом состоянии, это одно заставляло бы говорить, как я говорю. Вместо шестисот, сколько было тогда, теперь нет и шестидесяти. Да что шестьдесят! У некоторых нет и шести [7].

{7 См. т. I, стр. 121, 1; 113, 1.}

34. Но есть города, где один и тот же человек взыскиваете подати и мыться дает и опять моет [8], В чем тут загадка? Моет он, и поставляя дрова [9], и тот же исполнитель литургии является, взявши кувшин, банщиком. Затем тот требует горячей, этот холодной воды, а ему не разорваться же, приходится нести на себе гнев того или другого. Но «не у вас это». Пускай бы, о Зевс, и не было, но не на то надо смотреть, где этого нет, но на то, что, где это есть, это возможно. Действительно, у какой из курий земля плоха, они гибнуть под бременем повинностей, так как никто не желает такой земли и не покупает, а у кого она лучше, вместо наследников, они имеют хозяевами её могущих купить. Вследствие этого декурионы смиренны и немногочисленны и не только бедны, но прямо уже — нищие, а неизвестно откуда втершиеся люди, заплатив, — надо сказать правду, роскошествуют в их имениях, одни владея домами, другие поместьями, третьи и тем, и другим.

{8 Игра слов: о банной литургии и службе банщика (βαλανενς) cf. Forster vol. Ill, praef, pg. XXVI.}

{9 Cf ad Icar., §§ 5—6, см. т. I, стр. 90.}

36 И достоинство курии всюду исчезло, импонируют и вступают в браки люди пришлые, а мы видим и обедаем с ними вместе и воссылаем пожелания старости, а за декуриона никто не выдает дочери [10]. Не настолько ему немило собственное чадо. Понадобился бы месяц тому, кто захотел бы с точностью пересказать несчастья испытываемые куриями.

{10 Срв. т. I, 233, 1, orat XLVIII § 3.}

37. Я знаю, что стенал и за воинов, как за декурионов, и за них, пожалуй, не без основания, так как они голодали и страдали от холода и не имели ни обола [11], следствие «справедливости» лохагов и стратегов, которые их доводят до самого жалкого состояния [12], а себя превращают в крупнейших богачей. Голодают и кони всадников, и этот голод — для тех золото, в дополнение в тому, которое они получают от государя, которое через руки воинов поступает в их руки.

{11 Срв. т. I, стр. 121, orat. с Icar. 2, § 21, orat. ХLVIII § 30. }

{12 Срв. т. I, стр. 176 след. (orat, ХLVII § 26 sq..).}

38. Славно напиться до рвоты [13] и затем тотчас снова приняться за еду и питье, но постыдны упражнения и изощрение себя в подобающих трудах на равнине. Вот почему, во время битв, достаточно врагам крикнуть, и одни спешат уйти, а остающееся остаются на то, чтобы пострадать. И души их робки, а телам недалеко до сходства с тенями.

{13 Срв. т. I, стр. 178 (orat. XLVII § 32).}

39. И земля жестка ногам по отсутствию обуви. Надобны средства и на жену, и на детей, у каждого есть то и другое, а они (военачальники) ни бракам не препятствуют, ни заботятся о том, какое будет пропитание матерям и детям. Итак, когда хлеб у воина приходится разрезать на столько частей, с чего ему быть сытым? А вред от этого становится в убыток войне.

40. Но не было этого в те времена, которые я восхваляю, но вожди любили не деньги, а славу, и не было никого, кто бы стал отнимать деньги у солдат. Одни и те же люди и сами были и сильны, и мужественны, и мастера в боевом деле, и не женились, но были изобретены средства, чтобы им и не нуждаться в браках. Лошади же их, нося всадников, представляли приятнейшее зрелище своим, грозное противниками и был мир, так как варвары уговаривали друг друга соблюдать спокойствие.

41. Если же надо оказать и об управляющих провинциями властях, правили те, которые были признаны самыми добросовестными, и из них те, кто остались верны своему характеру, состарились на своих тронах, а те, которые ему изменяли, подвергались казни и не было им помилования. Вот, что давало силу законам.

42. В настоящее время на должность попадает тот, кто смог купить, и оборачивается, озираясь, не находится ли преемник ему в немногих стадиях расстояния. И тотчас признается открыто, что явился для взяток, и это служит вступлением в его управлению, и то, что прежде делалось, в потемках, на то теперь дерзают на глазах всех, изрыгнув малую часть всего, большую часть он переваривает. Так неужели несносен тот, кто это ненавидит, а прежним порядком восхищается?

43. Хорошо. Но если бы и все прочее примиряло меня с настоящими обстоятельствами, разве по справедливости не вооружило бы меня против них положение искусства слова? Ведь в былое время оно блистало, теперь же померкло и в былое время юношество привлекало отовсюду, теперь же ему не придается никакой цены.

44. Но оно похоже на скалы, засевая которые, сеятель безумно губить семена. Плоды же поступают с другой нивы, италийского языка, о владычица Афина, и от законов. Прежде знатокам их приходилось, принося их, стоять перед ритором, дожидаясь призыва: «Эй! ты, читай!». Но уже и секретари принимают важнейшие должности, а тот, кто, вместо того, изучил красноречие, служить им насмешищем, а сам плачется.

45. Многие, спасшие многим их состояния своими защитительными речами, ускользнувши от судов, сделались гоплитами, не потому, чтобы пожелали славы, стяжаемой физической силой, но так как знают, что, взяв копье, тотчас можно будет жениться и поедать состояние жены, а когда приключится война, в разгар битвы нет ничего легче, как, вместо рук, прибегнуть к быстроте ног, потому что ответственность не угрожает.

46. Когда же так называемые значки [14] обратили в бегство Гермеса, обратили в бегство и Муз, и то благосостояние, какое было долею их поклонников, перенесли на эту профессию, и одни были унижены, другие раздували щеки, разве кто гневается, если я скорблю, что мое ремесло стало бесполезным?

{14 О стенографии, ταχυγραφία.}

47. «Но ты скорбишь, говорит противник, не только из за него, но вообще поносишь современность и восхваляешь и преувеличиваешь в оценке прежнее время». Какой закон преступая, любезнейшие, за какие границы заходя в своей печали об этом? Какая несправедливость сострадать тем, кто бедствуют? Я считаю делом искреннего человека не только чувствовать огорчение за свои невзгоды, но испытывать то же чувство и по поводу тех, какие постигают другого человека.

48. И я знаю, многие не только сострадают современникам в случае их несчастья, но проливают слезы на книги и при чтении трагедий. Почему вы и их не корите? [15].

{15 Срв. т. I, стр. 72, примеч. 2.}

49. Легко было бы сказать им: «Что вам за дело до детей Ниобы, или если какая то дочь Кадма убила своего сына? Отец вам что ли Лай? А Эдип — брат? Гекаба — мать? Коринфянин Креонт дядя? Главка племянница?» Разве намедни я не удостоил Ипполита Еврипида такого плача, как если бы присутствовал и видел его страданье? Почему же не винят меня за горе мое по поводу троянских несчастий?

50. А вы, ради Зевса, разве не плачете, участвуя в выносе, когда выносят юношей и отцы провожают умерших сыновей, хотя при том не вынуждают к этому какие–либо родственный связи? По справедливости не нашелся бы, кто стал бы вас бранить. Даже зачтены вы были в благодетели за то, что принесли такую дань сочувствия.

51. Если же ничего возмутительного в том нет, оплакивать умершего, не родственника, как же может возмущать оплакивание тех, кто живет в скорбях, что гораздо горше смерти?. Если же подобает предаваться унынию, когда город страждет, почему же не приложимо то же и в провинции? Если по поводу одного, почему и не по поводу многих? 52· Но я люблю тех, кто сострадает мне, если они и далеки сколь возможно от искусства слова, а тех, которые живут за другими занятиями, если не удостою того же, разве не обижу? [16] Мы не киприйцы [17] и, скажем с Адрастеей, не узрели города, повергнутого землетрясением, но все же плачи и рыдания, и восклицания: «О, города, что то с вами будет?» можно было слышать из многих уст, и никто не порицал, если, будучи отделяемы таким морским пространством, мы считали себя участниками несчастья.

{16 Срав. о Немезиде, orat. I, в конце 1 §. т. I, стр. 3.}

{17 Срв. Zosim. IV 18? (Forster).}

53. Чего же добивается их вмешательство? Я не начальник войск, я не был участником в сражениях во Фракии, ни в качестве военачальника, ни воина, но даже с высокого дерева не вынес бы я зрелища той великой битвы, но все же, услыхав об окончании битвы, я ударил себя по лбу, и рвал волосы, и перебирал сам с собою причины неудачи, о которых на следующий день сообщил и другим. Так разве я грешил тем? И кто это станет утверждать?

54. Я не вхожу в состав курии, но предоставлен заботам о словесном искусстве, но мне можно тяготиться и бедностью декурионов, и богатством служебного персонала правителей, из коих некоторые, продавая прошлый год кто мясо, кто хлеб, кто овощи, стали важными господами путем приобретения их имений, при чем нимало не торговались. Столько у них золота.

55. Другие же досаждают соседям размерами своих жилищ, не давая им пользоваться, как следует. дневным светом. После этого, неужели тебе не кажется, что они ответственны за эту перемену, за то, что подрывают положение государства, и если кто не может после этого молчать, неужели он от того назойлив?

56. Но ты, если кто из родственников с тобой сравняется богатством, лопаешься с досады, и это обстоятельство представляется тебе несносным и ты с величайшим удовольствием предъявил бы обвинение против Судьбы, а от меня требовал, чтобы я ее хвалил, будто поступающую справедливо, в то время как она так глубоко неправа в своих поступках с людьми, и низвергая тех, которым следовало бы благодетельствовать, и даруя свои блага отбросам общества.

57. Иди подобает мне хвалить и богатство возниц, и того, кто служить другим шутом, и легкость получения административной должности [18], и бесстыдство юношей, и терпение отцов при виде таких их поступков, и провождение ими большей части дня во сне, а трату ночи в сборах к приему ванны? Но что они делают, пока сбираются, об этом не говорю.

[18 ζοονη cf. т. I, стр. 248, примеч.}

58. Было четверо секретарей у того, говоря о коем нечто похвальное, знаю, я огорчаю, и семнадцать курьеров, и начальник их в награду за много лет получил должность заведующего кузницами [19], а прочие способствовали процветанию городов. Теперь же первых пятьсот двадцать, вторых больше десяти тысяч, а тот, кто ими заведует, раз ему это угодно, оказывается префектом [20].

{19 Срв. т. I, стр. XLVII, 1. — К этому всему месту (срв. orat. XVIII § 135 см. т. I, стр. 346 след.) срв. О. Hirschfeld , Abh. d. Akad. zu Berlin. 1893, p. 435 scu.}

{20 Срв. о значении власти префекта orat. VI {παπληστίας) § 5, vol. I pg. 356, 1 sqq., где намечены градации власти, от простого презида до префекта.}

59. Это задевает меня за живое, об этом не могу не высказаться по справедливости, и есть у меня, кто меня понимает, как вы друг друга на ваших пресловутых пирушках, где много принужденности [21], много издевательства, бесстыдные соревнования, позорные победы, и, вместо богов, прославляются виновники настоящих бедствий.

{21 χιών, Forster цитирует здесь Plutarch., de tuenda sanitate, 124 Ρ άτοπον Ιστι πράγματος σπανίου xal πολυτελούς μτ) άπολαυσαι παρόνος οίον ουΰατος η μυκήτων Ιταλικών ή Σαμίου πλακοίντος η χιόνος εν Αιγνπζω. Но не есть ли это просто описательное выражение, срв. ψυχρός т. I, стр. 501? }

60. «Ты несносен тем, что часто так поступаешь». Но разве справедливо, чтобы наносило покор тому, кто говорит правду, то, что он твердит о том часто? Как так? Или не должно говорить, чего не надо, или, хотя бы и часто, то, что следовало.

61. Ты видишь, как мы ежедневно приветствуем друг друга в одних и тех же выражениях, и не назойливы тем и не причиняем своими словами неприятности, но доставляем удовольствие, а, кто не приветствует, отказывает в почтении. Α те юноши, которые поют вам за трапезами и под песни коих вы пьете, не одними ли и теми же словами сопровождают кубки ваши, и угождают больше самого напитка? Как же это не представляется несносным, а то таковым представляется? Ведь если эти слова подходят в попойкам, то и те к несчастьям.

62. Я знаю, многие после страшных испытаний умирали от плачей и никто их не винил, что они не прекратили их раньше, но даже считалось похвальным быть столь чувствительным к несчастьям, чтобы с печалью и с жизнью расстаться.

63. Останови заразу в каждом отдельном её проявлении, и остановишь мои речи о ней. Но если она распространяется, зачем заграждаешь мне язык? Самые факты меня побуждают к словам. А ты поступаешь подобно тому, как если бы врач, будучи не в состоянии излечить язву, велел бы страждущему не стонать.

64. Верни прежнюю силу и красу городам и услышишь, как я беру назад свои речи. восстанови искусство слова в его прежнем положении, и тогда требуй от него восхваления нынешней поры. Если же недуг подвигается вперед и бедствие все разрастается, и прежнее незначительно сравнительно с нынешним, и в почете плохое, а лучшее в бесчестии, в чему заставляешь меня восхвалять порчу?

65. Далее, я считаю своими, можно сказать, страны всей вселенной, и лучшие, и худшие, и становлюсь таким, каким меня делают её судьбы, но любящий вселенную не заслуживает ненависти.

66. Но если кто и ограничить меня заботою о родине, мне кажется, она страдает от переселения немалого числа лиц, которые, покинув свои города и дома, если это и в самом деле дома, и даже во сне не радуясь узреть родину, будучи пришлыми людьми, считают нужным властвовать над гражданами, при чем трепещут, как бы император не установил закона об ответственности за нежданные богатства.

67. Им не достаточно владеть нашим достоянием, но если даже кто станет винить судьбу, они гневаются, и тот, кто попрекнул, в их глазах, несносен. Разве не возмутительно до крайности, что вы дошли до такой откровенности, будучи теми, каковы есть?

68. Если же, будучи земледельцем и постоянно засевая землю, а жатвы никакой не получая, я стал бы поносить года, одно взявшие, другого не давшие, разве не досаждал бы я тем, кто это слышал ежегодно? Но как можно было не горевать при засухах, наводнениях, других недугах и убытке от самого посева?

69. Ведь если бы мать таяла от продолжительной болезни, следовало бы плакать, а когда отечество, которое должно быть дороже и матери, в плохом состоянии, неужто надлежало праздновать? Я знал, что поступок мой угоден божествам, получившим его в удел, а это, я уверен был, было справедливо. Итак, поступая право, я не творил беззакония.

70. Это одно заставляло столько говорить, не менее того другое: Я надеялся, что слово будет иметь некоторое воздействие, излечит и исправит, путем передачи его от одних к другим, пока оно достигнет до слуха государя.

71. Несчастьем моим было и то, что эта надежда моя оказалась тщетною. Обо всем другом скорее беседуют с государями те, кому предоставлена эта возможность, а не о таком важном предмете, и, минуя полезное, говорят то, чем рассчитывают угодить.

72. Да к чему пенять прочим? Даже самого префекта не подвиг я к заботе о куриях, сказав (что кого бы не привлекло на мою сторону?), что этот род превратится, если не будет у декурионов детей по отсутствию браков [22], по той причине, что звание декуриона рассматривается как крайнее бедствие.

{22 Срв. §.36, т. I, стр. 121, 2.}

73. Он же опровергнуть моих речей не мог, но в великом гневе отозвавшись дурно о трех или четырех из декурионов, считал, что выполнил все, что следовало, и снова погрузился в свое житье себе в удовольствие.

74. Что же еще остается? Молиться богам, чтобы они простерли руку помощи и святыням, и земледельцам, и куриям, и греческому языку и чтобы то, что неправо возросло, они смирили, а то, что не по заслугам — в пренебрежении, получило бы свое прежнее значение и стало мне поводом к радости вместо нынешнего огорчения.

К юношам о cлове (orat. III)

1. Ни вас никто не может обвинить за то, что вы требуете обычного слова, о вы, жаждущие славы, и для меня, полагаю, молчание имеет основание. Услыхав о нем, вы извините меня, а против тех, которые подвергли меня такой необходимости, очевидно, призовете тех богов, коим наиболее угодным является сочинение и произнесете речей.

2. Но я удивляюсь, что вы не смекнули сами, что вызвало отмену этого закона, и в свою очередь, что, сообразив, вы не заметили этого самого, и далее, что, усмотрев, вместо того, чтобы соблюдать спокойствие или выступить против виновных в этой мере, вы осмелились напомнить мне о речи.

3. Итак, раз вы не осведомлялись и не обрели, и от вас скрыты поступки моих обидчиков, то и вам нет возможности избежать обвинения в этой несправедливости, если вы спали, пока надо было бодрствовать, и когда надо было знать каждую подробность моих обстоятельств, не знали, и при том пребывая в одном со мною месте, будучи в своем обществе и ежедневно беседуя друг с другом и каждый не менее, чем себя, зная, конечно, своего товарища. Это было бы делом скорее пренебрежения ко мне, чем бездеятельности.

4. Итак я побеседую с вами, как с неслыхавшими ничего об этой мере, чему кто бы поверил?

Итак, если бы меня уличали в молчании по лености или беспечности, я бы стыдился, считая это недугом какого–нибудь негодного раба, для которого лежать и совсем или мало двигаться величайший из праздников.

5. На самом же деле, кто не знает, что меня винят друзья за труды на старости лет, за то, что я постоянно что–нибудь сочиняю и составляю речь, считая то слаще меда, и в моем недуге в сочленениях самое тяжкое для меня, что он мешает мне писать. Почему же, будучи в состоянии выполнить тот закон многими речами, я не захотел; но речи есть, а я их не исполняю.

6. Может быть, иной воображает, что я скажу о неправой оплате. Достаточно и этого, чтобы довести человека до раздражения и заставить молчать, — юноша, получающий от отца деньги с тем, чтобы снести их софисту, и одни из них употребляющий на кутеж, другие на игру в кости, третьи на удовлетворение половой страсти, иной раз выходящей из мерила законности. Затем, лишь он попрекнет его за бесстыдство, он врывается в нему, кричит, грозит, бьет, считает всех отбросами, требует, чтобы вступление его считали за вознаграждение.

7. Бедняку же и извинение, и упрек. Ведь то, что он не дает, происходит от невозможности дать, а в стычке с другими чинить оскорбление — разве это можно снести?

8. Есть такие, которые своевольничают и больше их, как бы с намерением скрыть этим то, что не внесли ничего, затем, подчинившись им, тратят время на эту похвальную лесть, а по уходе одни и знать не знают софиста, другие, чем только могут вредят ему.

9. Иной, следовательно, мог бы привести и такую причину для того, чтобы не говорить, не колеблясь кричать, что отделывается от подобных людей, давая им не все. Но мне ведь издавна в привычку не получать, быть может, в убыток обоим, и не дающему, и не получающему, давно это так наблюдается и так дозволено. Так денежные отношения не причинны тому, чтобы не заполнять речью здешние сборища.

10. Что же, если не это? Не вижу, чтобы все юноши любили публичные декламации, когда они не знают даже, в чем состоит мое искусство. И ясное тому доказательство они дали весной и зимой, и во время речей той и другой поры.

11. Смотрите сами: Велю звать юношей слушать. Мальчик бежит исполнить приказание. Они не следуют его примеру в беге, коим надлежало бы им даже опережать его, но одни остаются для песен, какие все знают, другие для болтовни, третьи для смеха, а меж тем их замедление за такими занятиями вызывает протесты публики, когда же им заблагорассудится явиться, они заходят по невестам или скорее к канатным плясунам, а ко мне еще не войдя в дверь, считают, что уже вошли [1], так что сидящим в ожидании юношей приходится сердиться на такую их леность.

{1 πριν те είσω ΰυρών είναι καΐ εισελθόνχες, т. е., стоят в преддверии, не входя даже, как следует, в комнату. Не следует ли исправить: εξελϋόντες, «еще в двери не вошли, а уже выходят» («к шапочному разбору»)?}

12. Так бывает до речи, а когда она произносится уже и исполняется, — много кивков друг другу на счет возниц, мимов, коней, плясунов, много на счет драки, или состоявшейся, или ожидаемой.

13. Далее еще: одни стоять, словно каменные, ударяя одной кистью руки по другой, другие не оставляют в покое носа то той, то другой рукой, третьи сидят, хотя столь многие места речи способны взволновать [2], иные насильно усаживают того, кто привстал, те считают новых посетителей, этим достаточно смотреть на листья, иным болтать, что придется, приятнее, чем отдать свое внимание ритору.

{2 cf. pg. 145, 9, orat. I § 129, о впечатлении речи на Юлиана – ηινεϊν в этом смысле часто.}

14. Еще более дерзкие поступки — подрывать подлинный рукоплесканья фальшивым, мешать крику разразиться и идти по всему театру, отвлекая от речей возможно больше народу, то ложными вестями [3], то приглашением в баню перед завтраком — некоторые расходуются и на подобные вещи. Итак, ни вам, плохие юноши, — никакой пользы, как и тем, кого не было, ни говорившему, сколько дело зависит от вас, когда он не получает того вознаграждения, какое одно доставляют декламации.

{3 Срв. т. I, стр. 55, orat. I, § 157 след.}

15. Никто не мог бы сказать про меня, что я клевещу и привожу несуществующую причину. Тогда, будто бы, я тотчас, на месте разразился бы против обидчиков гневом и речами, подсказываемыми гневом. Ведь вы знаете, что нередко я. действительно, поступал так и с криком приказывал не раз кому–либо, наложив на шею ленивца десницу, выбрасывать его. Если же этого не происходило, то было результатом просьб.

16. Доказательством того, что вы были виноваты предо мною, служит вышеизложенное. Для тех же, кто, когда слушали, не желали быть внимательными, результатом было, конечно, то, что они ничего не вынесли для души из сказанного.

17. Обратное было при тех, кто раньше вас занимались здесь. Они уходили, запоминая один то, другой другое, потом, сойдясь пробовали составить и написать слово, и то немногое, что ускользнуло от их внимания, огорчало их, и одно было у них занятие — повторять сказанное до трех, четырех дней дома, родителям и гораздо дольше здесь. 18. Вы же снова обращаетесь к песням, которые отлично запоминаете, одинаково предав забвению из Демосфена и то, что написано последнее, и то, что — сперва. И если кто спросить вас, сказал ли я речь и какую, услышит, что сказал, а что это было, уж не узнает.

19. «Клянусь Зевсом, я теперь хуже и нынешнее не похоже на прежнее». Но не то говорят эти, еще не старики и старики, одни еще занятые профессией адвокатов, другие, достигшие чрез эти заслуги постов правителей, которым не дает сидеть смирно даже каждая малая подробность в речи. Можно слышать их восклицания, что я сам себя превзошел. Если хорошо было прежнее, еще больше, по их словам, достоинства в нынешнем моем слове и старость не служить мне помехой. 20. Не вам, значит, прибегать к подобной отговорке. Похвала их, свидетельствующая о моем прогрессе, не допускает упреков моим речам с вашей стороны. Ведь вы не могли бы утверждать, что вы более опытны, чем они, ценители речей. Вы и их явно оскорбляете вашим хладнокровием при их воодушевлении. А между тем следовало бы, если вы и слепы к красоте речей, подчиняясь их руководительству, принимать участие в их восторгах. 21. Но вы не приобрели той души, как у юношей, которые знали, что такое софист, которым в их интересе к нему и самозабвение служить к чести их. И кто скажет про них, что они неистовствуют при этом, — не враг им, чтит их, а не клевещет на них. 22. Таких мы и многие видели в разных местах земли, при чем одни оказывали им внимание наравне с родителями, другие удостаивали учителей еще большего, и родители при этом знали о том и радовались их поведению, не смотря на то, что видели на телах сыновей признаки войны за своих учителей [4], рубцы на головах, рубцы на лице, рубцы на ногах, рубцы всюду. И эта долгая и сильная привязанность и состарилась с людьми, так расположенными. 23. Какую подобную повинность по отношению ко мне может назвать кто–нибудь из вас? Какую битву? Какую опасность? Какой удар? Скорее, какое слово? Какой голос? Какую угрозу? Какой взор? 24. … вы, которые отвратили свои души от софиста, и, распределившись по другим кафедрам и названиям, перенесли свои обязательства туда, его обижаете, а за интересы тех стоите, не жалея слов, не жалея дела, угождая всячески, силясь второму дать место первого, гордясь отходами благодаря вам юношей и усилением того, на чью сторону вы стали, в убыток другим. 25. За мои же интересы понести какой–нибудь труд бы так далеки, что даже и не стали бы молить о том богов. Недовольно с вас и этого, но вы даже проклинаете. 26. Откуда такая моя уверенность? Два самые веские признака меня в том убеждают, огорчение ваше моими удачами и удовольствие, доставляемое вам моими неприятностями. Разве не так с вами бывает, когда одни юноши нападают, другие отправляются морем в другое место? Поэтому подобает ли мне сказать речь?

{4 Срв. orat. I, § 19, т. I, стр. 9.}

27. «И так все, скажет иной, зложелательны, и нет ни одного честного и справедливого ученика?». Да есть. Но такие наперечет, а негодных много. А если это так, не говорить из за них имеет более основания, чем говорить ради хороших. Ведь если б была возможность угодить особо последним, я бы это весьма оценил. Но так как это невозможно, пусть лучшие снесут потерю; я не могу оказать им милость, какую желал.

28. Но я дам снова повод к подобным поступкам этим проклятым, благодаря коим недавно я подвергся столь сильным обвинениям за бесчинство юношей, о Зевс, слыша такие речи от людей, которым нет радости больше, чем иметь возможность сказать что–нибудь мне в осуждение. И обвиняют ли они по справедливости, я не мог бы сказать, а между тем следовало бы, чтобы по крайней сдержанности всех не оставалось ни тени для упреков.

29. Большая потребность представлялась в частых ораторских выступлениях, вызывавших такие обвинения [5] когда предстояло милосердному государю получить от нас дань долга ему, и отцам надлежало узнать, что мы работаем и не лежим безгласно, удрученные тяжестью бедствий. 30. Теперь же не вижу, что бы вызывало на публичную декламацию. Да еще вот что: Не приглашая, кого обычно приглашал, я огорчил бы кого лучше бы не огорчать. Приглашая же их, я еще больше дал бы им испытать вашу низость, а они, по уходе, не стали бы молчать. К чему же было бы выставлять еще больше на вид здешние обстоятельства?

{5 См. поправку Forsttr'a. textn.}

31. «Между тем некоторые и из тех попросили бы речи вместе с людьми порядочными». Но они попросили бы, но лишь на языке, душа же их этого не желала, А я не так наивен, чтобы давать перевес этому внушению над долгими годами и столькими хлопотами.

32. «Каким же будешь, говорит он, в этой области, если кто–нибудь из богов продлить твою жизнь до следующего года?» Если деда поправятся, а самое главное Судьба, я последую указанию обстоятельств. Если же дела останутся, как теперь, буду держаться того же способа действий, преследуя цель, чтобы людям благоразумным, предоставлено было выигрывать другим путем.

33. После этого иной подивится, если, при возможности избавиться от таких учеников, я предпочитаю жить в унынии и в таких бедах. Но как же поступить мне? Их прогнать и сократить число своих учеников? А как же больше порадовать Приама и его сыновей? Они соревнуют мне, желая узреть это, меня во главе немногих и власть мою уменьшенною. Видал я и стратега, предводительствующего плохими воинами, но уговаривающего самого себя терпеть, в заботе, чтобы они не перешли к врагам. 34. Ведь кое–какие результаты дает и мой характер, который не спешит применять наказание и приучен больше сносить, чем наказывать. А самое главное, у меня дружба с родителями их, дружба с городами. И я боюсь, как бы, услыхав об исключении, не стали они поступать как по покойникам или даже пуще, считая бесчестие страшнее смерти, и зная, что такое хуже того, какое бывает по приговору судов. 35. Ведь это последнее может быть и снято, а это необходимо остается неотлучно [6], провожая с юности до кончины, отнимая в каждом возрасте свободу слова: «Бессовестный, с взором пса, не ты ли был изгнанным из святилищ, отведенных речам, как осквернявший музам их местопребывание?» Вот почему, щадя и отца, и мать, и города, и будущих детей, на которых необходимо перешло бы бесчестие, одного я не сделал, в другому уговорил себя и прав был мой уговор, как я сам убеждаюсь.

{6 αθάνατος ср. т. I, стр. 20, 1. .}

37. От вас зависит, чтобы ничего подобного более не происходило. Если вы исправитесь, а это не трудно при желании, увидите, как и я все исполню и как скорее я приглашаю вас на такую речь, чем меня к тому уговаривают.

О том, что он не болтает (orat. IV)

1. Не раз обозванный болтуном в судебном зале этого человека, я попытаюсь пред этим вашим судом доказать, что это слово далеко от истины, столь вескими доводами, чтобы своим молчанием он сам признался в невозможности меня опровергнуть. 2. Действительно, если бы всякий, достигший старости, терял разум и было бы законом природы, заполучив ее, не владеть последним, во всяком случае, и при таком условии, не следовало бы быть презрительным, хулить, и несчастье старика засчитывать ему в порок, как и недостатки малорослых, или курносых, или глухих, или слепых. 3. Если же можно сохранять рассудок, и дожив до таких лет, и если гораздо больше пострадавших в этом отношении от старости число не пострадавших, в чему тогда возраст ставить в обличение души и думать, что старость несет с собою и болтовню? 4. Или решишься ты утверждать, что болтал Платон, болтал Исократ, болтал Софокл, Горгий не здрав был разумом, тот известный тианеец лишен был самосознанья? 5. С чего же Гомер приводить в Илиаде старика пилоссца, сражавшегося с лапифами и плывшего с Атридами? Для того разве, чтобы в советах о государственных делах он давал повод к смеху ахейцам, сбиваясь с потребного предмета обсуждения? Но дабы никто из тебе подобных не предполагал чего-либо, в этом роде, слыша «он властвовал в третьем поколении», он все это устранил молитвою Агамемнона, с которой тот обращается в Зевсу, Аполлону и Афине, прося победы. В самом деле, минуя Эантов, локрского и великого, сына Тидея и самого Ахилла, он поминает десять советников подобных Нестору, что при этом условии ему бы удалось выполнить то, для чего он явился.

7. Хорошо. Но то старина, древность. А что же афинянин Ирод [1] умевший трудиться, богатый сокровищницею? Что же софист спартанец, что от выпивки становился бойчее в речах? Что же тот каппадокиец [2], что его не посещал, но одного из учеников его, кому и сейчас по смерти некто из царей отослал его, почтивши покойного? [3]. 8. Дольше этого жил тот, кому принадлежала большая слава за его прологи, превосходившие известностью его ораторские выступления. Так и этот египтянин [4] умер не в богатстве, но оставил душу свободною от заблуждения.

{1 Philostr., vit. soph. II 1, 15 et 2, pg. 229, pg. 235 Dubner.}

{2 Павсаний Kecap. (Philostr. Π 13)? pg. 249 Duhner.}

{3 He слeдуетъ ли читать οί καΐ χεθνεώχος?}

{4 Птолемей, или Аполлоний, или Поллукс Навкратские (Philostrat. II 1δ, 2; 12, pg. 248, 250 Duhner)?}

9. Но хочешь, чтобы я помянул о здешних людях? Разве Едесий [5] умер не в здравом уме? То же не было ли с его преемниками? Из них с одним [6] я сейчас прожил равное число лет и знаю, что оплакал его больше прочих, лишаясь в юности потоков его словес. А между тем, если бы он умер, будучи болтуном, какая была бы надобность его оплакивать? Но полагаю, мы ежедневно застаем софиста преуспевающим.

{5 Eunap., vitae soph. pg. 461.}

{6 Срв. т. I, Введ., стр. III. По объяснению Forster'а Зиновій, ер. 407, orat. I § 96, § 105.}

10. «Но я болтаю, я — слабоумен и это произошло со мною от старости». Значить, это показалось тебе одному в столь большом городе, а осталось незаметным для прочих, кто обращались ко мне с приветом, подходили, сидели рядом, беседовали, болтали, на публичных декламациях всячески выражали свое одобрение? Разве бы они когда-либо стали слушать пьяного человека и мою болтовню предпочли заботе о своих делах?

11. Но оставим, если угодно, урон, сопряженный с возрастом. А относительно тех, кто вводят ко мне своих детей и поручали их мне, — а дети отцам дороже душ, — что мог бы кто-нибудь сказать? Ведь если обстоятельство это ускользнуло от внимания отсутствующих, (хотя как бы такая вещь осталась в неизвестности?), оно очевидно было бы присутствующим.

12. Так разве кто-либо взял бы на себя свергнуть в пропасть родимого сына? Не дал бы он ему и пить грязи, и плодов моего безумия? Невозможно это, невозможно. Не овладеть бы одному, и притом быв такой обезьяной, столькими родителями, столькими городами, столь многими провинциями. Ведь если Дафну, столь прекрасную своими деревьями, садами, источниками и приютами, и назовешь местом неприятным, с истиной не сладишь.

13. Хотите, чтобы я прибавил новые доказательства, или я победил и приведенными мною? Но хоть это излишне, я не уклоняюсь, однако, от того, что вам угодно. Итак, как каждый из вас, я знаю более древнюю часть города, знаю более новую, знаю, где театр, где ипподром и куда ведут каждые из ворот и как император без затруднения низверг тирана [7] и как сын [8] его при детском возрасте велик, знаю я, сколько у нас правителей, какая у каждого мера власти и какова часть дня в данный момент, что мое, что не мое, и с кем я близок, и от кого сторонюсь.

{7 Максим cf. Zosim. IV 47 Oros. VII 35 Pacat. paneg. Theod. c. 40 sq.. }

{8 Аркадий cf. Hydat. chron. ed. Mommsen, Chron. miu. Saec. IV—VII, t. 2 p. 15, 14.}

14. Что же? Разве я не знаю, кто посещает мою школу, и чей каждый, и откуда, имена их и положение, у кого есть деньги, у кого нет? А отправляясь обедать, разве я поминаю о хлебе, как питье, а о питье, как хлебе? Да к чему затягивать подобное перечисление, а не опровергать обвинение, как надлежит, на основании самого подходящего довода? Если ты уличишь меня в том, что я не знаю, кто ты и чей сын, говори, что я безумнее Ореста.

15. Родиной отца твоего была некая деревня. Бежав от трудов, подобающих земледельцу, и этим изобидив землю и тех богов, которые пекутся о плодах её, он становится привратником бессовестного правителя, которому нужны были бессовестные люди, и умение услуживать ему в подобных делах делает правителя рабом ему, а это обстоятельство доставляет ему деньги. 16. Быв отцом этого Евтропия, в то время как следовало бы предоставить сына его работам мотыкой, киркой, быками, плугом, он пожелал обездолить чрез него землю, поместив его вместо того в школу, за речи, благо учителям не предоставлено права запирать, перед кем они хотят, двери. 17. Я опять таки все тот же отец первым своим шагом обидел Деметру, а лишением гонорара — Муз. Ведь никто не мог бы назвать получившего таковой. И поступал он так, хотя деньги от службы у него были, какие я сказал, пользуясь снисходительностью тех, кто их не взимали, и пренебрегая гневом тех, кто заявляли о своем возмущении. 18. Этот «камень», будучи причиной великих терзаний для учащих, сам нимало не прилагая труда, направлен был на изучение законов, что составляет удел людей более изворотливого ума [9]. И в этих занятиях оставаясь «камнем», он носил, правда, толстые и широкие свитки [10], бременившие колена, но, будучи уже в составе адвокатов, не защитил никого из всех, ни пришельцев, ни граждан, ни мужей, ни жен, ни бедняков, ни людей состоятельных. Он не представлялся способным принести пользу. Поэтому не находилось у него клиентов.

{9 См. т. I, стр. LXIX}

{10 ibid., примеч. I (ep. 1123).}

19. Представляется ли тебе, что в этих словах я болтаю или от старости выхожу из пределов истины, а не высказал с полной точностью сущую правду и об отце твоем, и о тебе? А между тем, было бы безумством говорить вместо одного другое и даже не сознавать того самого, что говоришь вместо одного другое. Итак если это со мной случилось, докажи, и не обидишь. Если же не смог бы того, как же ты не издевался? 20. Переберу и прочие соображения, а ты наблюдай за мною. Кинегий признал за тобою право отправлять общественную службу и, по его приговору, ты был в числе помощников. Справедливость этого приговора сделав бессильной неправою помощью и принудив курию проявить недобросовестность в самой себе, ты явился в нам правителем, получив должность не в награду за добродетель. Ведь не был ты видным ни на войне, — ты — не воин, — ни в состязаниях речами, — ты мало отличался от ораторов на картинах [11]. 21. Но ты явился купленным, как явился иной много похуже тебя, и не внесши дома всю плату, ты раб тех, кто ссудили тебе и с тобою заседают, сотрапезуют, на тебя напирают, повелевают тебе, что только хотят, толкают, подзадоривают на воровство. 22. И из за этой ссуды законы преступаются, даруются нечестные льготы и суд допускает победы и поражения, несогласные с законами. И тот, кто повелевает слугами и гневается на них подчинен им и их гневу, и, если сделано будет не по их душе и не скоро, они гремят. 23. Я утверждаю, что ты и смиренен, и дерзок. Первое вызывает собственное твое сознание себя таковым, второе результат стремления подавить первое и издевательство служит прикрытием для хищений.

{11 Срв. vol. II, pg. 210, 10 (orat. XVII § 8), vol. III pg. 291, 14 (orat. XXXV § 22), pg, 422, 7 (orat. XLVII S 37).}

Скорее же не стоит даже называть твои поступки хищениями. Ведь вор старается остаться незамеченным в своем воровстве и равное усердие прилагает и к захвату, и к этому. Ты же напоминаешь тех, кто требуют обратно данное ими, и шествуешь по городам за сбором, при чем есть у тебя послы, что предваряют твое явление и кричат куриям: «Или дайте, или погибнете. Тот, кто сейчас явится, кроток и отец дающим, а к тем, кто того не делает, суров и скорпион». 24. И что я не лгу, тому свидетельницей служить для меня Халкида, получившая проданные удары, свидетельницей и Апамея, изобидившая наилучших людей, а тебе любезная, и у других пользующаяся дурной славой, а с твоей стороны встречающая похвалы вследствие неизбежности восхваления там, где он все взял. Ведь он не воздержался и от бобов, коими наполнил свое поле, натрудив этим бременем плечи своих земледельцев. 25. И относительно четырех других городов, не столь больших, но тоже городов, я слышал подобное со слов мандатора [12], жалевшего давших, грозившего взявшему, пока их не примирила общность во взятках. 26. Я слышал, что он и здесь направил свои длани на курию, но не смог притянуть, напав тогда на ремесленников. После того как произошло некоторое замедление, я слышал о том несказанном бичевании, следствием коего, он надеялся, будет даже смерть. 27. Ведь не в гневе же за тех, кто ест рыбу, или за тех, кто покупает масло и дрова, одним он прекращал торговлю их товаром, других лишал прав, но то было с его стороны плутовством с целью присвоить торговлю этим товаром себе, и предлог был благовиден, а дело заключалось в желании нажиться. 28. Следовательно, то, что он говорит, он говорит и что он делает, он делает ради денег, и в сновидениях он видит не города, каких не видел, не источники, не озера, моря, реки, но серебро, золото, одежды, кошели, то в руках у себя, то ускользающие из рук, да и днем, наедине ли, он только это и видит, говорит ли с кем, душой пребывает среди этих вещей, и в утренних молитвах, вместо здоровья, славы, благоденствия детей, он просит у Зевса, чтобы явился такой, кто дает. И никого из слуг не спасает даже крайняя бедность. Слышав это от лиц, хорошо осведомленных, я, болтун, и помню, и возмущаюсь этим.

{12 См. т. I, стр. 114, 2.}

29. Считаю возмутительным и его желание взимать деньги с некоторых злосчастных пекарей, как будто за какую-то воду, которая мелет им хлеб. Когда они прибегли к моей защите на справедливых основаниях, этот человек, обвиняя их и в другом, и в том, что они меня проводят (но им помогала правда), не раньше отстал от них, чем выжал из них деньги [13]. Тогда те самые, которые, по его словам, была изобличены им, говорили уже, оказывалось [14], правду.

{13 αείω, срв. в orat XLVII § 19, orat. LIX § 42 (т. I, стр. 140), в том смысле, как у древнихь αείω κάί συκοφαντώ Antiph. p. 146, Aristoph., Eq. 840 et alb. Срв. orat. XXXVII § 10, pg. 244, 7, orat. XLVIII § 12, с πάντα, в другом смысле.}

{14 С таким оттенком здесь, срв., подобным образом, orat. LIX § 50 v. fin., также orat. XXX § 12}

30. Но назову ли тебя Скиллой, не по безумию и ошибочно так поступаю, по разумно не менее кого другого. Ведь вокруг твоей головы я вижу с обеих сторон немало других, родственников твоих, уж подлинно сродников, того же самого пробующих, того же самого желающих, озирающихся, в кого бы вцепиться зубами. А ты, с виду один, оказываешься многочленным и вестники тебе одному принадлежат, а управление является общим для твоего рода. 31. Даже женщины не обойдены возможностью угрожать и наживаться. Вследствие этого множества начальствующих те, которые раньше подавали попрошайкам, сами становятся в ряды попрошаек и те, кто до сих пор помогали, оказываются нуждающимися в людях, способных помочь им. 32. От них, быть может, ты выслушиваешь вслед за нанесенными им тобою обидами похвалы, меньшие, в ответ на обиды прочим, большие в ответ на обиды мне. «Прекрасно; вот так ты! вот правитель, вот человек, вот, кто сознает свои задачи! Так можешь ты возвеличиться, если уничтожишь всякую роль этого человека, если не станешь ходить в нему и не станешь подражать смирению тех, с кем это приключилось, при чем одни посещали его на дому, другие в школе». 33. И он то не являлся, конечно. И это — доблесть, и если кто его спросить: «А ты чем именно больше всего гордишься в своем управлении?», он способен указать на то, что винит в великой глупости людей, почтивших меня этим путем. 34. Таким образом я знаю многие твои головы, которые все поплатились бы, если бы не помешал тому этот «болтун». Дело в том. что, когда страх причинил ему недуг от бодрствования и было очевидно, что от боязни он не уснет, а, лишаясь сна, погибнет, мне сообщает об этом старик-врач, о том также, что, если кто либо не успокоить [15] его страха и сам он не сумеет справиться с болезнью, сообщал еще, как жалко смотреть на его жену и детей. 35. И я всевозможными речами, всеми уловками вызволил из беды людей, которым поделом грозила гибель [16]. А он, избавившись от физического недуга, снова хворал душою и водворял смуту на форуме, не давая установиться в каком нибудь размере ценам на каждый продукт, в уверенности, что от слабости и погибели рынка получится некоторый доход ему и его роду. Вот что побуждало его трогать установленные и узаконенные здравомыслящими людьми порядки. 36. Он же, заявляя сам, не будучи стариком, что другие ослабели разумом, не сознает что живет в борьбе с самим собою. Ведь он не предает мечу тех, кто соделали проступки, заслуживающие смерти, заявляя, что осторожен и медлителен на такие казни, но достигая того же бичеванием, не думает, что делает то же, чего, по его словам, он избегает, 37. Способ бичевания, уже долгое время изгнанный, как позорящий достоинство государства, он и вчера возобновил и снова явил его взорам всех, скрывая лицо истязуемого под другою личиною, войлоком в форме ослиной морды [17] такому бедствию примешивая смех и потехою усиливая беду, при чем и звонок делает свое дело, и отстраняя сострадание, какое выразилось бы в слезах. 38. И таким бичеванием убив многих, он утверждал, что не убил, только потому, что убил ударами. Но это действие гораздо ужаснее, вызывая вместо скорого медленный способ смерти. А между тем эти люди, правда, не были честными, но не так уж негодными, так как обвинения против них касались некоторых незначительных краж, при чем некоторые из них были моряки, вынужденные к этому после кораблекрушения. Но все же они умирали, да еще под бичами. 39. Какова же плата тебе за обилие рассудительности? Мы, болтуны, видим тебя трепещущим, обрекающим себя бегству, в поисках города за пределами той Сирии, которою ты управлял. Так славно была она управляема! А ты от разума своего объявляешь о том, что предпринимаешь, хотя твоя воля была молчать. 40. Я же, может быть, найду того, кто не дает обо мне такого отзыва, как ты, первый раз, когда, послав одного из друзей своих, я просил тебя разрешить процесс одной старухи, потратившей на него много лет, позднее, когда кто то из слуг сказал, чтобы я следовал за тобою. И он думал, что ты с первых слов соскочишь, ты же его счел заслуживающим угрозы, возницу поторопил ехать толчком ноги, а своему спутнику сказал: «Вот он опять становится нам поперек дороги со своей болтовней». Я же в точности узнал это позднее, а в то время, поняв твое решение по глазам, ушел, как можно скорее, бросив то дело, побеседовать о котором явился.

{15 οβέννυμι, срв. т. I стр. 252, orat LVII § 25.}

{16 Срв. к сострадательному характеру Либания, т. I, стр. 75, стр. 280·}

{17 Любопытное место, относящееся в известному изображению на черепках человеческой фигуры с ослиного головой. Срв. Hermann Reich, Der Konig mit der Dornenkrone, N. Jabrbb. f. d. klass. Altertum, Gescb. π dentscne Liter. XITI (XIV) Bd. 1904, S. 705—733. P. Wendland, Jesns als Sa-turnalienkoni?, Hermes XXXIII Bd. (1898), S. 175 fgg. Фигура с ослиной головой на черепе I в. по P. Хр. Atti della В. Accademia del Lincei. 1897.)

Никоклу о Фразидее (orat. XXXII F=XXX R)

1. Прекрасно сделал ты, Никокл, не поверив обвинениям некоторых лиц против меня. В них, действительно, не было нимало правды, на что положившись, я удостоверил то клятвенно. И я попытаюсь самыми фактами и рассказом о них сделать это тебе очевидным, дабы ты и сам себя хвалил, что не поддался обману, и, если с кем-либо так случилось, легче мог разубедить его.

2. Вечером я прибыль в ту баню, которую даровал городу император Траян [1], и, после того как воздал должное почитание богине, я сидел и подле меня Менедем, затем явилось трое других декурионов и завели длинный рассказ о том, что происходило на пиру, где угощал войсковой магистр [2], а они были гостями [3]. Главное заключалось тут в том, что военачальник советовал отправить к императору посольство и помочь отечеству в виду еще не окончательного избавления его от опасностей. Дело в том, что к бедам во время мятежа прибавилось еще одно: давно проектированное посольство не состоялось. 3. Сказав о том, как они со слезами вняли совету и как и советчик говорил со слезами в виду грозности момента, они добавили в своим словам следующее, что сами они послы по собственному соглашению, но что им нужен еще четвертый, — столько именно решено было послать. Подле меня сидел как раз софист Евсевий [4] и вот они просили у меня этого человека, а я направил ту просьбу их по другому адресу, сказав, что лучше им не мне предлагать, а уговорить его. Последний выслушал просьбу, и послушался; отказать не подобало. 4. Присоединив четвертого, они просят меня сопровождать их на следующий день при посещении ими военачальника и содействовать им на месте, сколько могу. По своему добродушию я даю себя без труда уговорить. Но если бы был у меня разум, я отверг бы предложение, напоминая им, какова досталась мне отплата за какие мои благодеяния и как меня лишали почета и как, привлекая их к ответу, я был в тягость, и как они рады были, когда я прекратил это судебное преследование. Но не взвесив ни одного из этих многих оснований, я обещал явиться и явился. 5. Когда мы вошли, во время переговоров, причем каждый прибегал к тому или другому предлогу, военачальник, предоставив мне распоряжение делом, разрешил мне, по назначении послов, явиться к нему снова. Мы вышли. Немалая часть дня потрачена была на бесцельные речи, где каждый утверждал, что ему подобает остаться, а идти другому. Среди этих раз-говоров никто не обращал на меня внимания, ничего не спрашивал и не осведомлялся о моем мнении, но предоставлял дело обсуждению других лиц, так что я ничем не отличался от толпы посторонних слушателей, стоявших кругом. Итак, устав сидеть и терпеть эту насмешку, после неоднократных попыток моих уйти к юношам, на свои занятия, при чем кто-либо из друзей удерживал меня, заявляя, что я обижу военачальника, если уйду так, я, наконец, отправляюсь к нему и, сообщив, что не мог ничего сделать, сказал, что дело требует его власти. И я не обманулся. Выступив с некоторою угрозою, он заставил всех согласиться на путешествие и, когда они спрашивали, кто вместо них поддержит их семью, для одного указал на его свояка, для другого на его брата, а для Фразидея на себя самого, и тот поклонился, не так, как когда кто отрекается, но как человек, обладающий таким поручителем в таком важном деле. Когда же кто то помянул Менедема и сказал, что он мог бы оказать величайшую пользу и умом своим, и языком, и слезами, где к ним представляется случай, военачальник пе принял предложения, в каких видах, не знаю, — он и не высказался, но, как я сказал, не принял.

{1 Euagr., hist. eccl. II 12. Ιο. Malal. XI pg. 276, 1 et 19 sq. at λεγόμεναι ΆγοΙαι, вер., в связи с Άρτεμις Άγροτέρα (мож. потому, ниже, о молитве богине. Она «спасла Либания из самых врат смерти», см. orat. V inc.).}

{2 στρατηγός=magister militiae. В этом смысле и orat. XLVII § 26 sqq., т. I, стр. 176 слл.—Введение, стр. LXI. См. еще Введение, стр. LXXVII.}

{3 Как видно из ближайших строк, дело идет о пире, устроенном магистром Еллебихом, срв. перевед. нами orat. XXII.}

{4 См. том I, стр. 81, orat. 1 § 257 sqq.}

7. После того как так было решено и прочно установлено, когда мы уходили, Фразидей заявил, что, если Менедем остается, это мое дело, а я, думая, что он шутит спросил: Почем же я продал ему это оставление? Он же сказал, что покажет это несколько позже, но что факт не иначе обстоит, но мое это дело. И мало этого: Вечером, подбежав к моим дверям и заставь около них моего сына [5], к которому перешло мое имущество по воле императора, повелевшего отменить закон относительно этого предмета, так заставь его, Фразидей повлек его к литургии, с криком, чуть не подвергая побоям, заявляя, что он владеет землею бывшего декуриона [6].

{5 Арабия (Кимона). О переходе к нему наследства Либания orat I § 145, т. I стр. 51, Введете, стр. LXXXII след.; см. письма.}

{6 См. т. I, стр. 81 cf. ерр. 958. 1046.}

8. В этом он не лгал, но достойно удивления, как он не замечал в прочих случаях этого обязательства, когда столько состояний перешло к другим, и в особенности что касается его собственного свояка Фемисона. Я же не раз и хотел, и молил богов, чтобы Кимон отправлял общественную повинность, но думал, что нужно выждать надлежащую пору. Таковой было бы возрождение курии и восстановление её в том виде, какова она была прежде. То было — отправление общественного служения, нынешнее же состояние — погибель. Так плохо поставлено это учреждение и по другим немалым причинам, и потому, что из остающихся членов более сильные разоряют более слабых.

9. Фразидей же, после такой наглой выходки, не остановился на этом, но достиг до такого бесчинства, что, возвысив голос, говорил, будто я составлял речи против всего человечества, не считая даже безумным это «против всех». Кто же бы один стал говорить обо всех, и при том уделяя большую часть своего времени желающим учиться? А он говорил, что и сам он - один из этих людей, против кого мною составлены речи.

11. А между тем все время он хотел считаться в числе моих друзей и, если кто представлял себе его менее близким мне другом, чем другого, он заявлял, что он возмущен, что его оскорбляют. Да что об этом распространяться? Тем, кто его посещали во время его нездоровья, можно было видеть мой бюст над его ложем, и он ревновал в этом почете мне, и утверждал, что не то удивительно, если он имеет таковой, но то, если не имеет его всякий, кто воспользовался моими трудами для своего развития. Возможно ли, чтобы он поступал так при таком убеждении, о каком сказано выше? Итак, воображая, что вооружит против меня каждого из слушателей и вызовет против меня общую войну, не уличается ли он на самом деле в клевете? Затем, дабы кто нибудь не спросил его: «А тебе откуда удалось узнать это?» он говорит, что я сам говорил перед ним. С какой стати? Какая пытка к тому вынуждала мена? Какие удары? Какое железо? Какой огонь? Или, если не это, какое опьянение? Да и какая мне выгода в том, чтобы он это знал, если от того, что он услышал, ему предстояло сделаться еще более дерзким? Я знал его натуру, готовую на гнев, безудержную, неспособную ничего решительно уважить, в случае, если ее заденут. Так стал ли бы я, ни с того ни с сего, обрекать себя гибели? Он так мудр, что не замечает, как сам себя ловит на каждом из двух пунктов: слышал ли, или даже не слышал. Именно: или он клеветал, показывая то, чего не было, или он оскорблял доверие, основанное на дружбе, если то, что, услыхав, не должно было выдавать, он выдал, как только услышал [7].

{7 Отметить сопоставление форм перфекта в последнем случае и причастия аориста выше.}

12. «Менедема, говорит он, ты избавил от посольства, а меня нет, хотя у того и другого было одно прибежище — недуг в сочленениях». Но где же помощь моя Менедему? Ни в курии не сказал я ничего подобного: «Господа, Менедему нельзя пошевелиться. Как же он отправится в посольство?» Да и около военачальника я сидел молча, на таком расстоянии, что невозможно взводить на меня клевету на счет плеча; и помимо этих случаев мною не было ничего предпринято в этом направленна. Сверх того, клянусь Гелиосом и всеми богами, что я и не слыхал чего-нибудь от Менедема на счет помощи ему в этом случае, и не вступал с ним в сделку, и что Менедем ни в чем подобном мне не признателен.

13. «Меня, говорит он, спрашивал ты, в состоянии ли он». Значит, одного, а другого никого, и никто другой не может выступить и заявить, что ему задавался такой вопрос? Впрочем, если бы и все были свидетелями таких слов, и при таком условии, это не устраивало бы Менедему оставления дома. Ведь тем, кто были спрошены, можно было, если они желали, даже ответить, что человек этот вполне в состоянии отправиться. Но на самом деле, они не слыхали, а ты один, в сторонке [8], и видно, шепотом. Какое же отсюда могло последовать увольнение для Менедема?

{8 προς τώ τοίχο. срав. ер. 944. Т. 1, стр. δ Ιδ.}

14. Ведь если бы и о тебе я задавал такой вопрос другому, при наличности и у тебя того же недуга, я бы поступал бы вполне резонно. Ведь твое состояние не подвергалось испытанию, но было общепризнанным, и послом тебя сделал пир, при чем у тебя были ценители, и одни называли тебя патриотом, другие решительным, третьи справедливым к своей родине, четвертые трудолюбивым, говорилось и то, как много и как хорошо скажешь ты и что очаруешь императора.

15. И ты, внимая этим речам, казалось, не прочь был от путешествия, очевидно, находя возможным не опасаться за свое здоровье и уверенный в способности своей нести службу, так что последовавшие твои речи о недуге казались просто приликой, а не правдой и скорее словами человека кобенящегося, чем желающего остаться. Ведь почему же, подошедши во мне и взявши меня за руку, ты не говорил мне на ухо: «Дражайший, признаюсь, что то, что я сказал и на что согласился за угощением, большая глупость. Я обещал то, чего выдержать был бы не в состоянии, суля то, что выше моих сил. Так прошу тебя всячески помочь мне освободиться от плодов моей опрометчивости». Вот что надо было бы тебе говорить, вот о чем просить, вот в чем призвать на выручку.

16. Однако помощь была бы нелегка и навлекла бы нам вражду прочих. Или ты из-за Менедема, по ложному обвинению, так поступал, а они не стали бы поступать так же из-за тебя, если ты воспользовался очевидной благосклонностью? — Но он, отвергнув этот тоже неправый, но более приличный прием, с моей стороны не подвергшись никакой неприятности, ни большой, ни малой, выступил на меня, ополчился, обрушился, не пожалел никаких дерзостей, одни наговорив, о других, еще более ужасных, чем сказанные, заявив, что еще не хочет высказать их.

17. После этого, о ты, беспутный, в отношении к одному и тому же лицу у тебя и война, и любовь, и ненависть, и попечение? В том, что ты говорил, ты поступал как недруг, а в том, что не говорил, проявлял бережность? Α следовало бы, между тем, или все умалчивать, или ничего, и проявлять или уважение вообще, или никакого уважения. В действительности, тем, что ты высказал, ты признал, что больше тебе сказать нечего.

18. Да и что мог бы ты сказать более важного, чем твои нескончаемые речи? О каком таком необычайном проступке? Кто дал свободу своему языку против земли и моря? Какой софист? Какой ритор? Какой поэт? А он, один насказав столько поношений, не воздержавшись ни от какого и насладившись подобными утехами, за что бы еще другое мог быть признан еще более низким? Таким образом он ничего не пропустил в том, о чем заявил, что того не скажет, но думал смутить, утверждая, будто имел что то сказать, но не имел ничего.

19. Итак, когда слушатели не верили относительно того, что произошло,что он дошел до такой дерзости, он снова произвел то же выступление и снова, по-прежнему, в том же винил, тем же угрожал, то же твердил среди пришельцев, среди граждан, среди моих самых близких друзей. Затем, уставь оскорблять, обратился ко мне при проходе моем с приветствием, превзошедши бесстыдство всякой собаки. Я же, при своем характере, — ты, конечно, хорошо знаешь, Никокл, мой нрав и как я приучил себя сносить подобные выходки, — что стал бы я делать, как не то, что делал?—отвечал на обращение.

20. И вот, как будто бы эти немногие слова приветствия заглаживали все те речи, увлекая за собою своего краснеющего свояка, он, вошедши туда, где я занимаюсь с юношами, сидел, не опуская глаз долу, не почесывая в голове, как свойственно людям, чувствующим свою вину. Между тем, я думал, он сознается в том, что обидел меня, что станет превозносить прощение и, держась за эти колени, просить извинить так же, как если бы он действовал в припадке помешательства. Но он, явившись будто для наказания и будто я умаливал его в сознании его правоты, являл гневную мину и, пробормотав что то, удалился.

21. Затем встречным он жаловался, что Менедем предночтен ему и тому подобное, утверждая, что Менедем хвалит своих учителей. Это с его стороны подобающее и справедливое отношение, так как, и ухаживая за своими родителями, он был бы честным человеком и благочестивым в отношении своей породы. Мне не приходилось, конечно, возненавидеть человека за ту добродетель, коей и тебе следовало бы подражать.

22. На самом деле, он и по смерти почитает их и, что считает подобающим сказать в их память, то всегда разглашаете и твердить, ты, напротив, своего отца позоришь при жизни, с величайшим удовольствием готов бы был и прибить его, пеняя на тот закон, который этого не дозволяете. Я же всякого справедливого больше склонен хвалить, чем всякого несправедливого, но отнюдь не мог проявить больше пристрастия к чужим ученикам, чем в своим по этому самому, как и любой другой благоразумный человек, и, в данном случае, не желал, чтобы тот оставался, а ты ехал, потому только, что тот ученик такого то, а ты мой. Но как это вышло, я рассказал.

23. Если же Менедем раньше не был другом, но теперь, что же удивительного? Часто так бываете в людских отношениях. Назовешь ли эллина или варвара, один и тот же бываете и таким, и эдаким, сейчас одним, после другим, не раз тем и другим в один и тот же день. Но мы знаем о посольствах от эллинов к персидскому царю и о договорах афинян с Филиппом, куда входил и союз. И раньше этого мы видим у Гомера, как лучший боец троянцев и таковой же эллинов, «пока гневался Ахилл», вступают в смертный поединок, но расстаются обменявшись подарками, означавшими дружбу.

24. Да что говорить о древних событиях? Сейчас молитвы за римлян у персов, молитвы в земле римлян за их державу. А между тем, кто не знает о их частых вторжениях в нашу страну, при каждом из коих подвергались грабежу города, и о походе в отместку за них, который так ослабил их государство, что, если бы не воспротивился некий завистливый демон [9], оно стало бы частью римской державы [10]?

{9 Дело идет, очевидно, о персидском походе императора Юилана и его роковой для него развязке, см. речи, посвященные Юлиану.}

{10 См. начало Эпитафия, т. I, стр. 308.}

25. Так я Менедема, возжелавшего дружбы, было бы несправедливо оттолкнуть, даже если бы он раньше чем-нибудь провинился. Ведь он мог бы перечислить многих, достигших примирения. Я не знаю, действительно, кто бы отпустил их вины большему числу людей. Пусть же мне никто не говорит о времени, предшествовавшем дружбе, но о том. не произошло ли в период её чего-либо свойственного неприязни. А не будучи в состоянии этого доказать, не завидуй приобретшему друга и не требуй, чтобы тот, кто наслаждается моими беседами, находя в них пользу для себя, был в убытке сравнительно с теми, кому они за наказание, и тот, кто гоняется за мной, сравнительно с теми, кто меня избегают, и тот, кто чтит меня, сравнительно с теми, кто меня оскорбляют, и не думай, чтобы принадлежность твоя к моим ученикам более говорила против меня, который ничем не обижает, чем против тебя, который допустил такие поступки.

26. Далее, стал ли умереннее этот Фразидей тотчас, как переговорил со мною? Нет, он стал гораздо сердитее, если тогда он оскорблял, а тут стал злоумышлять, а вернее раньше то и другое, позднее — второе сильнее. Именно, располагая содействием немалого числа людей сильных у военачальника в том, о чем хотел переговорить, он, оставив всех их, хотел, чтобы я ему это устроил, не потому, чтобы помощь с той стороны ожидалась меньшая, но рвение его направлено было на то, чтобы гнев людей, которые будут этим недовольны, и вызванный им речи пали на меня и на мою голову.

27. И что это правда, в этом любой может убедиться из следующего. Попросив об этой услуге, он раньше, чем что-нибудь было сделано, людям, которые посещали его в виду его горя, говорил о своей уверенности в том, что будет освобожден от путешествия и что я это ему устрою. А между тем полезно было бы молчать об этом. Но в случае замалчивания я не подвергся бы тому, чему подвергся, когда об этом было сказано. Чему же я подвергся? Те, кому это не нравилось, заявляли, что я враг императору и друг тирану [11] и что, завидуя выгодам от такого посольства императору, я препятствую вреду, какой от него произойдет для тирана. А когда слышавшие это побежали к нему и не дозволяли ему никакого разговора об этом со мною, при чем они говорили что есть более основания достигнуть освобождения при посредстве того, кто оплакивает жену и боится за дочь, он сказал, что все это — болтовня, за исключением одного этого, разговоров моих с военачальником о деле.

{11 Максиму, срв. фр. 765, vol. II pg. 390, 14 (orat. XIX § 14).}

28. Не будучи в состоянии убедиться, что Менедем не мною отпущен, он полагал, для меня будет достаточным наказанием война со стороны тех, кто прогневаются за содействие ему. Речь об этом, он полагал, даже не остановится здесь, но распространится до резиденции императора и тот тотчас приступит в наказанию. Ведь он, Никокл, далеко не знает нрава государя, и при том после такого множества его доказательств. Итак он с злым умыслом держался за меня, не потому, чтобы ему нельзя было найти другое лицо для переговоров, но с намерением, чтобы представилось, будто я преступен пред владыкой целого государства, и вместе с тем, чтобы иметь себе сотоварищей в том позоре, какой он понес от своих речей против меня.

29. Я изложил это, Никокл, в доказательство того, что я не был недоброжелателен к Фразидею и что ты справедливо счел обвинения не заключающими нимало правды.

В ответ на попреки педагога (orat XXXIV F=orat. XXXII R)

1. Не столько следует признать низкими тех, кто меня оскорбил, как вас, дети, которые с легкостью снесли эту обиду. Ведь на тех ложится упрек в причинении обиды, на вас же тот, что вы не ощутили скорби по поводу этого поступка. А не подвергая их возмездию, вы становитесь в ряды одобряющих их. Действительно, скажете ли вы, что не знали этого, непростительно то самое, что вы не знаете подобного поступка, не представляется ли он вам возмутительным с вашего ведома, как избежать вам того, чтобы не прослыть легкомысленными?

2. Итак, если бы этот дерзкий педагог сказал подобное оскорбление в виду моей нерадивости, пристыженный тем, что услышал правду, и признав, что я сам подал повод к его выходке, я молчал бы, не имея возможности обвинять человека, уличавшего меня по справедливости. На самом деле, я не знаю другого какого либо человека, которого оклеветали бы так бессовестно. И я готов доказать это не потому, чтобы я не был хорошо известен тем, кто знают мое увлечение трудом, но потому, что боюсь, как бы не поддался обману кто-нибудь из людей, не знающих достаточно, каковы мои отношения к тем, кто проходят курс моего учения. С чего произошел этот инцидент с оскорблением мне, подобает, может быть, рассказать мне.

3. Некто ив юношей устроил декламацию, главную речь вслед за предварительною [1] быв в возрасте пятнадцати лет, больше всех из юношей потрудившийся в своем сиротстве, как никто другой, властвовавши над дурными инстинктами, имевший возможность, если бы пожелал, перечислить доблести предков своих, оказанные и на посту воина, и в сане военачальника. Величайшее же украшение юноши целомудрие, которого не коснулись языки даже негодных людей. К этому иной прибавил бы готовность к воздаянию за добро и справедливость, и то, что все, что бы не сделал он, он считал малым.

{1 Или «вступительного»), τιροαγών, προλαλιά см. Walden, The universities of ancient Greece, pg. 22, note 1, pg. 231, note 2.}

4. И прочее побуждало почтить его, не прибавив ничего к произнесенным им речам, и был старинный обычай, требовавший, чтобы так было, обычай, который не смел осуждать никто, ни из юношей, ни из педагогов. Итак он удалился с честью. Нужно было исполнить свою роль. Она заключалась ни в чем другом, как только не внести ничего другого к сказанному юношей [2]. Итак я сидел, беседуя с друзьями, и мы как то свернули понемногу речь на гнев Филагрия, который я когда то сдержал, когда он истязал хлебопеков на глазах всех [3].

{2 О роспуске школы на остальную часть дня, срв., далее, § 28, Walden, pg. 212 note.}

{3 Срв. orat. I § 206, orat. XXIX § 6, т. I, стр. 68, 125. Филагрий упоминается еще orat. XLI § 18, vol. pg. 303, 18.}

5. Когда же мои знакомые пошли в баню, мальчик прибежал с известием, что у двери лежит некто, плохой педагог, педагог такого юноши, и кричит, что юноша поплатился тремя месяцами. А говорил он это, желая потревожить обычай и лишить декламировавшего давно установившегося права, завидуя, мне кажется, в его славе тому, кто сказал речь. А между тем было бы гораздо лучше, подражая ему, добиться того же, чем, не быв в силах в тому, стараться причинить вред приобретшему.

6. Но что он клеветал, это надо мне разъяснить. «Три месяца, говорить он, потрачены». Как? Глаза твои бесстыжие, как у пса! Дней тех бедствий [4] было тридцать шесть, а когда всякая гроза миновала, благодаря письму императора, настала безопасность и посещать школу было можно. Да и ты сам был в числе тех, кто пользовались благоприятною порою, вернее, если и не пользовался, то, боясь страха, который рассеялся, холил себя на покое в деревне, — твоя то, не моя обида. Ведь так принадлежит вина и тем, кто не плывет при возможности плыть, но не вина то принимающего корабль моря, если кто сам себя лишает плавания. Если же ты явился бы вслед за моим письмом и стал учиться, где же погибла для тебя выгода от трех месяцев?

{4 Отметить это место к хронологии речи. Дело касается обстоятельств бунта в Антиохии при Феодосии, срв. переведенный нами речи, сюда относящаяся.}

7. Ведь и самое время бегства ты потерял не из за меня и моего нерадения, но то убыль от вашей негодности. Или выступи и докажи, что я держал речи, способный встревожить, грозившие фалангами, расхищением денег убийством, оружием и внушавшие, что дело людей благоразумных спасаться бегством. Если же с моей стороны не было ни одной подобной речи, но вы сами себе давали такие советы, как не винить вам по справедливости самих себя. Или если бы при нападении на вас разбойников, на пути ли? или уже по прибытии вашем в деревню, как неоднократно бывало, благодаря тому, что без толку бежавшие своими бедствиями поправили дела разбойников, итак, если бы вы лежали побитые теми, кто умертвили многих, мне приходилось бы платиться за души обоих и отцу юноши явиться для такого взыскания?

8. Итак, как он, если бы он так посту пил , людям благоразумным показался бы сумасшедшим, так вы, когда говорите в упрек мне о месяцах. И того никто не мог бы сказать, чтобы я уходить уговаривал, а ушедших одобрял. Но каким гневом не воспламенялся я, какими криками не разражался, каких слов не произнес, уверяя, что выселение дело людей, ищущих смерти и безумных, нестрашного боящихся, а на страшное идущих безбоязненно? Те речи, конечно, приходилось слышать и этим, как многим другим. но все же эти считали свое решение более благоразумным.

9. И свидетелями того, что я никогда бы не мог сказать о необходимости бежать, являются они сами, в том, как они поступили: Собираясь отправиться в деревню и приняв такое решение, они удалились спешно, с большою хитростью скрывшись незаметно, выполнив свое намерение раньше, чем заявить о нем, из боязни, как бы не услыхать останавливающих их речей, при том обладающих силою, достаточною для убеждения.

10. Итак, ставши сами для себя виновными в отсутствии обучения, они дерзают винить в своем решении того, кто был удручен тем, что они лишили себя моего руководства, как если бы кто нибудь, добровольно явившись в безводное место, пришедши затем к источнику, от которого держался вдали несколько дней, стал винить истоки, указывая, сколько дней не пил. А они сказали бы ему: «Но вода текла через нас и желавшего пить мы не отгоняли».

11. Да, ради Зевса, если бы кто, оставив страну, причастную лучам солнца, явившись во мрак Киммерийцев, пробыв там несколько месяцев, и явившись потом в прежнее место, которого лишился по доброй воле, стал винить того или другого человека, непричастного к тому, разве бы он не был клеветником? Ты сам для себя пожалел света. Так сам себе и предъявляй обвинение.

12. Итак то, что они явились туда из жажды безделья, а притворяются, будто принадлежать к числу работающих с охотой, ясно и из того, как они пренебрегли средствами для запоминания древних речей, ясно и из того, как юноша вернулся ожиревшим, наростив себе тела. А большим доказательством того же является, что возвращение его последовало после весьма многих. А тот, кто одно сделал быстро, другое медленно, разве не признает, даже молчаливо, что одному рад, другим тяготится?

13. И если бы вам было какое-нибудь дело до речей, вы брали бы пример с меня, оставшегося. И то же бы сделали и вы, если бы вы признавали, что я лучше вас видел, как надо поступать, если не по чему либо другому, то по зрелости своих лет, а мы знаем, как много приписываете возрасту глава поэтов. В действительности, осудив меня, будто я жажду смерти, а себя самих признав рассудительными, вы повредили деревенскими удовольствиями делу Муз. После того как, наконец, вы решили вернуться, как могли вы винить меня тут, будто вы жаждали моих наставлений, а я не давал вам участвовать в них?

14. Но я не переставал, и раньше перемены обстоятельств к лучшему, отправлять свои обязанности, но, с столь большего числа учеников спустившись до двенадцати, потом до семи, я не стал менее рачительным, но ходил в школу ради столь малого числа, и при том не менее ретиво, чем раньше, и каким был я среди большего количества учеников, таким оставался и среди столь немногих, нимало не изменив правилам этого дела. И даже возникло некое лестное наименование оставшимся от самого того факта, что они остались. И вам можно было бы быть в числе них, если бы вы хотели. На самом деле, пропьянствовав столько дней, вы явились горячими радетелями слова и ожидаете, что ваши попреки против меня восторжествуют по давности времени.

15. «Да, говорит он, мы провели много дней в состязаниях [5] с Гомером и Демосфеном». Причину этого можно найти в обстоятельствах, а не во мне. С одним вы покончили и о быстроте умалчиваю, а писать более законченным стилем нельзя было тотчас же, но надо было сперва пройти одну книгу и пройти при том не одному, но с другими девятью юношами или большим числом, но никак не меньшим. Таких не оказывалось.

{5 Срв. ер. 407. 187.}

16. А установлять новый порядок из за одного какого-нибудь безумствующего было бы самым бестолковым шагом и клало бы тень на прежнее время. Поэтому другой вместо меня, давая то, что прочел, поступал так согласно моему решению. И он был при этом так полезен, что вы ни в чем не упрекали его и нередко восхищались, хотя вы умели злословить. Так то преподавание велось им, а что сочинялось в виде состязаний, то я исправлял и установлял, и двое служили вам вместо одного. Итак это не значило ничего не делать, но то было двойным выигрышем.

17. Если же ты говоришь мне о болезни в сочленениях, ты винишь Судьбу, а не меня. Ведь не скажешь же ты, чтобы я выражал пожелание болезни, пожелание того, чтобы день и ночь кричать от боли и проводить время больше в обществе врачей, чем среди книг. И преподавание не было мне более в тягость, чем те тягостные и принудительные средства, какие употребляли врачи и которые были мучительнее той муки, успокоить которую они пытались.

Так я много доискивался средств в помощь сочленениям, но они оказались ничего не содержащими, кроме надежды.

18. Так ты, отбросив сострадание, винишь меня в нерадении? Но демона к ответу не притянешь, и разве мое то, что не мое? Как если бы кто стал порицать мертвого, что отсутствием жизни он положил конец и возможности что-нибудь делать. Но иной сослался бы в защиту трупа на богинь Судьбы и их власть и на то, что предстояло умереть согласно последней и что со стороны умерших не может быть никакой деятельности. Ты же, если бы, будучи пленником, я был скован поймавшими меня грабителями, разве стал бы меня винить, что я не исполняю обязанностей учителя для юношей, а когда меня сдерживают узы, гораздо более мучительные, добавил бы, и крепкие, станешь требовать попечения моего о юношах, того, чтобы один и тот же человек не мог двинуться с места, а танцевать мог?

19. Но воин, жаждущий схватки и битвы, скованный внезапною болезнью, видит своего военачальника огорченным, но его не обвиняющим, и нет никого из людей столь наивного, чтобы он стал подвергать такого судебному преследованию как дезертира. Я же, по той же необходимости упустив нечто в своих обычных обязанностях, встречу обвинителя? Да кто, захворав, считается преступным за то, что захворал? Никто, разве только если он сам привил себе болезнь. Это может приключиться с человеком от многих причин. И на гимнастических состязаниях мы не раз видали, как атлеты заболевают и не могут выступить [6], и на них обращается сострадание всех зрителей, не попрек, да и когда они вернутся домой, то их близких; но всякий сказал бы, что они неудачники, но нимало не провинились.

{6 άποδϋναι cf. том I, стр. 81, примеч. 2.}

20. Да и для города этих людей не пропало незамеченным, что я поражен таким недугом, благодаря коему мне необходимо ежегодно лежать несколько дней безгласным. Ведь он — вблизи нашего и много людей в каждом из двух ходит из одного в другой. Почему же не ходили вы в другим софистам, которые не хворали? Если же явились, дабы снести и это, почему не сносите, раз вы поступили ко мне, в то время как многие сносили это до вас, многие — теперь, вернее же все, как есть, кроме вас? Или ты один — любитель ученья, в прочих, сколько их ни есть, — стремление к другому?

21. Но ты не скажешь этого языком, поступками же своими это признаешь. Воображаю, что бы ты делал, когда бы бедствие мое растянулось на столько дней, как оно нередко бывало, когда так поступаешь при быстром облегчении? Ведь, вместо восемнадцати дней, я помощью богов прикован был к ложу на треть этого срока. Что же бы ты делал при первом размере, если так поступал при настолько более кратком?

22. Он винит также в том, что почести сохраняются мною для тех, кто умирают, одних друзей моих, других, достигших известности, третьих то и другое, четвертых ни то. ни другое, но имеющих некоторое право благодаря родственниками И он не стыдится поднимать войну на людей, которые не в состоянии уже никому причинить неприятности, но перешли в другую юдоль. Я же дорого бы ценил, если бы сам установил этот порядок, но так как другие упредили меня, подобает сохранять его и следовать примеру почтивших, а не быть хуже своих руководителей, которые, я знаю, воздавали такие почести при кончине и не уставали их воздавать, даже если мертвецы настигали одни других.

23. И никто не был столь неразумен и столь жалок, чтобы порицать эту почесть, но одни из учителей даже выносили, поднимая на руках, тех, кого увлекало бедствие, а кому не было возможности принимать участие и в этом, чтили вынос содействием юношам в речах, считая делом первой важности наставлять учеников в их обязанностях по отношению к умершим. Но этот человек хватается за столь малый срок, а винит того, кто не нарушаете столь древнего обычая, и призывает меньше чего-нибудь другого чтить труп. А между тем чего бы захотел ты, чтобы получил твой отец, если бы он умер в ту пору, когда бы ты еще посещал школу? Если знаков почета, то зачем лишаешь этого прочих? Если другого, то какими муками мог бы ты это искупить подобающим образом?

25. Таким образом, дети, он не дерзнул бы сказать даже того, чтобы этот город не выдвинул многих искусных ораторов. Из них одни приобрели известность в процессах, другие в качестве судей, третьи в помощи отечественным городам [7]. Из них каждый получил это влияние при почтении к этому закону. Если же возможно прославиться и при соблюдении закона и ни в чем не потерпеть убыли в своей риторической подготовке, и то, и другое уживается вместе, какой же справедливый предлог в поношении умирающим? [8].

{7 Три профессии намечены здесь: адвокаты, судьи, синдики.}

{8 άποπνίγομαι cf. vol. II 523, 15 (orat. ХХIV § 21), pag. 273, 10 (XVIII §-87).}

26. А что больше всего способно вызвать досаду, это то обстоятельство, что и дни, посвященные декламациям софистов, они заносят в число потраченных даром. Как, скверный зверь, как речи—вред речам? И как оратор, произносящий слово, коему надо подражать, приносит убыль подготовке в красноречии? Я заявляю, что молчание учителей не в интересах учеников, но поток их речей направляет их к тому, чтобы они могли создавать то же самое. Так случалось нам видеть и педотрибов, как в палестрах они преподают борьбу своим личным выступлением, и, кроме них, стрелков из лука, как они пускают стрелы с целью научить своих учеников, и мы знаем, что многих стрелков Аполлон подготовил таким образом.

27. Следовательно, и тот, кто хочет подготовлять риторов, пусть предлагает себя в образец тем, кто будут в состоянии следовать ему, и того, кто не хочет говорить, пусть юноша избегает, а того, кто сочиняет и исполняет, публично речи, пусть берет руководителем и пусть пробует выработать в себе способность к такой же производительности. Даже если еще и во время посещения школы у них проявится стремление к декламации, пускай они получают аудиторию. И пусть будет это считаться не только приносящим славу им, но и всем, кому напитком служит то же.

28. И когда он кончить, пусть не идет никто к учителю, как будто после безделья [9]. Сделано нечто полезное, раз те, кто превосходят его, преуспели в оценке, а те кто ему не уступают в труде, те же, кто в чем-нибудь отстают от него, хотят сравняться с ним. Α те, кто, после роспуска собрания, [10] обступают учителей и сажают их, против воли их, на троны и не дают даже вздохнуть, — обидчики и унижают произнесшего речь криками, что он надоел.

{9 Срв. выше, § 4, с примеч.}

{10 σύλλογος срв. т. I, стр. ХVII, примеч. 4; стр. 502. Письма - энкомии ритора Либания, стр. 4 примеч. (ер. 689).}

29. Итак я не сокрушал и не сокрушу своей работы и не побоюсь клеветы злосчастного педагога, а этих, робких, да приведется мне узреть, наконец, — если пока еще нет, — достигшими мужества и самосознания. А вас, дети, пусть увижу я ненавидящими людей, которые провинились передо мною. Если бы это чувство жило и теперь в ваших душах, и этот человек был бы исторгнуть за свое злоречие. Тот, за кого отец юноши поклоняется Судьбе, как за ограду и охрану, крепчайшую чертога Данаи, тот снисходителен к людям, охотно проводящим с ним время, и если кто позовет юношу на завтрак, посылает, и если на обед, отпускает, радуя угощающего еще и тем, что сам не разделяет трапезы.

30. И так поступая, и то дозволяя и в подобном угождая, он все же имеет претензию быть грозным для учителей и с свирепым взором наступает, никакой меры не считая достаточной, всякую признавая более слабою, чем подобает, преследуя цель настроить всякого неблагоприятно, посещением своим удручая, уходом доставляя радость, учителя, с которым имеет дело, унижая, а другого превознося, угрозою перевести юношу обрекая рабству того, кто этого опасается.

31. Ведь не отец юноши и не тот, кто тот же отец ему, вызвал необходимость такой речи, — ни сам он не был низок, ни педагога такого у него не было, но порядочный, умеренный, скромный, охранявший того, кем руководить и отстраняющий от него тех, кого надо, порядков не нарушающий и того, чего закон не дает, себе не позволяющий, но знающий, что—учитель и что педагог.

К тем, которые не держат речей. (orat. XXXV F= ХХХIII R)

1. И меня, и город, и вас. и ваших отцов, тех, кто живы и кто уже умерли, естественно оплакивать иному, когда он видит вашу безгласность в судах. Уже давно можно было вам отрешиться от неё, если бы вы не ставили ни во что моих увещаний, возможным бы стало излечение от позора и сейчас, если вы захотите внять мне.

2. Итак я молю богов, предержателей нашего города, чтобы они даровали изложить достаточно предмет, с советом о котором выступаю, и встретить послушание с вашей стороны. Ведь общая прибыль оратора и слушателей, чтобы его речь признана была самою целесообразною, а они предпочли полезное приятному. Если же вы станете отстаивать теперь сохранение прежнего своего поведения, меньше, а все же получу выгоду в том самом, что мною дан был совет в таком деле.

3. Пусть ответит мне кто-нибудь из вас только вот на какой вопрос: «Каково ваше общее наименование?» Вы ответите: «Декурионы». Каково же дело, связанное с этим названием? Служить разумом и вносить в речах требуемые меры, препятствовать вредным мероприятиям, с одними соглашаться, другим возражать, слушаться благоразумных правителей, противоборствовать тем, кто не видят, что полезно, свои голоса, голоса декурионов, возвышать против голоса трона, скорее быть в состоянии своим красноречием грозить, чем бояться.

4. Вот в чем дело декуриона, а не в дровах, печах, конях, атлетах, медведях, охотниках. И эти расходы похвальны и доставляют честь городу и славу тому, кто жертвует, но это еще не значить отправлять обязанности декуриона, но это, полагаю, виды литургий, а декурион — другое, то, о чем я сейчас сказал. И хоть бы десять раз каждую из этих повинностей справлял он своей родине, это будет честолюбие, великодушие, известность, но далеко отсюда до самого дела гражданской службы.

5. Многие отцы и, клянусь Зевсом, и матери в случае, если у последних умерли мужья, направили на такие траты детей, только что отнятых от груди, а то и не отнятых еще. Так разве на этих кто-нибудь распространит это наименование? Нет, если только он не впал в слабоумие. Как в самом деле, тот, кто даже не может сознавать, что он отправляет общественную повинность, может исполнять долг декуриона? Как тот, кто не отправляет дела, может именоваться названием этой деятельности? И вы, следовательно, подобно тем младенцам, отправляли повинности, но дела декуриона не выполняете.

6. И это я слышал давно от тех, кто злорадствовали надо мною и насмехались над вами, и вполне верил, ведь я знал, каковы ваши языки во многих местах, теперь же и еще яснее сознал свою беду. Дело было так: Я явился в дом правителя, дабы обратиться в нему с ре-чью, как не следовало бы. Присутствовала вся курия. Пред-стоял некий важный вопрос, требовавший речи и ораторов. В то время как прочие говорили то, что представлялось им полезным, вы гражданство вали в молчании своем, привнося всего на всего то, что кивком одобрите речь, вернее же, одни из вас были на виду и так поступали, а другие и этого не делали, но, спрятавшись за спинами тех, ни мало не отличались от слуг, что глядят на своих господ. И когда вы выходили, первым можно было гордиться произнесенными только что речами, а вам приходилось, вследствие своего молчания, быть смиренными, и провожатым каждой из двух груши, уделом одних была радость, вашим унижение.

7. Каковы же были у вас разговоры и с матерями за обедом? Обманывая и заявляя, что явились к ним после речей, вы тем самым обижали их, а признаваясь в своем молчании, что другое вызывали, как не стенание, делая их несчастными матерями, клянущими себя за то,что родили обиду, позор, поношение самим себе? Скоро же почувствует уважение к вам ремесленник, скоро же станет он исполнять ваши заказы, скоро же понадеется на то, что через ваше посредство ему удастся избавиться от той или другой тягости, если вам будет требоваться помощь других, которые будут говорить в вашу защиту!

8. Ради богов, что лучше, руководить или подчиняться руководству, обладать силою или не иметь её, помогать или нуждаться в помощи другого, называться счастливым или считать счастливым другого и приносить пользу родине или не быть к тому в состоянии? И разве в том, что перечислено, не ваше — второе, а другим принадлежит первое? Они могут внушать страх слугам правителей, которых вы боитесь. И легко им обидеть взором, обидеть словом, обидеть действием, с гневом ухватиться, остановить и не-желающего, совлечь одежду, предпринять, пожалуй, и нечто большее. Почему же это к тем подлаживаются и ухаживают за ними, а вас загоняют? Потому что уважают известность тех, какою они обладают, благодаря своим речам, а вас застают в ряду людей невидных вследствие вашего молчания, отлично зная, сколько вы отправили и отправляете повинностей, но относя это на счет закона и понуждения, а душами вашими восхищаться не находя возможными.

9. Итак, если бы вы были гражданами города, достигшего известности каким либо другим из обычных преимуществ, а не благодаря ораторской способности своих декурионов, то и в этом случае подобало вам превзойти отцов и иметь и самим право сказать слова Сфенела [1], но, может быть, все же это служило бы вам некоторым оправданием в том, что вы не приобрели. На самом деле, всякий найдет, что наш город в особенности прославился ораторским уменьем курии, благодаря коему и преподаватели немало времени отводят публичным декламациям. Было бы, поэтому, непростительным не проявить себя наследниками и этого таланта, но в свою жизнь дать пропасть славе города. Или если бы вы разрушали его стены, вы были бы виновны, а лишая его известности, какую доставляет красноречие, сделаете что-нибудь достойное почета?

{1 II. IV 405.}

10. Я радуюсь, когда восхищаются Фасганием [2], и не менее, чем, если бы меня самого превозносили, но желал бы, чтобы вместе с ним и вами восхищались, так как и для города было бы прибылью, если бы повторялось не то, что теперь твердят: «Никто ему не равен», но: «Многие похожи на него». И про Аргирия [4], и Евбула [5] мы знаем, как их восхваляют как хороших риторов, но я прибавил бы и других, им уступающих, но вас опережающих.

{2 Срв. т. I. Введение, стр. I- И.}

{3 См. ibid., стр. II. Примеч. 4. - ссылки в тексте нет}

{4 Τ. I, стр. 232, ерр. 100. 889.}

{5 Ср. т. I, стр. 40, 1 (orat. I § 147, ер. 1110.}

11. Итак, когда услышите отзывы, что они были башнями города, а вы изменники, и они делали его благополучным, вы же жалким, и что курия была когда то силой, а теперь немногое от неё сохраняет жизнь, большая часть отжила свой век, как беретесь за пищу, как жить хотите, как не молитесь, чтобы земля поглотила вас? Вот что, да, вот что в особенности может в ином вызвать скорбь, что вы не сознаете своего злосчастья, но живете в довольстве, и смеетесь друг с другом и с прочими, и с открытым взором встречаетесь с людьми, как будто никакой беды с вами не происходит.

12. А между тем, есть ли что ужаснее этой безгласности? Ведь на родителей вы не можете сваливать вины, что они не поручили вас людям, от которых можно было научиться, что не сделали обычных трат на покупку книг, на уплату гонорара, и на меня тоже, как не знающего. Свидетелями правильности этих слов являются многие города, во многих провинциях [6], где мои бывшие ученики обладают властью, благодаря своему красноречию. И если бы для этого не потребовалось долгой речи и вместе это не было бы скучно, я перечислил бы их.

{6 εθνος провинция, срв. orat. XLVI § 13, т. I, стр. 156.}

13. В школах вы ничем не уступали этим людям, ведь ваши натуры способны к воспринятою искусства, не было, сверх того, и недостатка в труде, но последующее время было не одинаково для обоих; но те сберегли приобретенное искусство, а у вас оно испарилось. Причина тому та, что те тяготеют к литературе, а вы скорее готовы взять в руки гадов, чем произведения литературы, и они не отдают предпочтения перед ними конным состязаниям, а для вас в последних весь интерес жизни, и, пренебрегши всем прочим, вы озабочены тем, победит ли тот или другой возница. И чародей, что обещает это, у вас в большем почете, чем сами боги, а из зрителей те, которые питаются на ниве ипподрома и наживают деньги на том, что крикнут нечто сверху наездникам, а через них седокам на колесницах [7]. И вот кого вы считаете счастливыми, им завидуете, им подражаете. На них хотите походить скорее, чем на отцов, и, клянусь Зевсом, вы походите. Есть из вас и такие, что многих из них превзошли в их собственной специальности и вы прямо гордитесь этою победою больше, чем те, кто добывают венки на Олимпиях.

{7 См. τ . 1, стр. 134, примич. 2.}

14. А что не менее всего привело вас к этому, так это то, что многие из вас юношами приняли на себя эту повинность, но продав коней, которых раньше купили, от повинности освободились, но сохранили прежнее рвение к ним и возницам, предмету своей утехи в ту пору, когда они справляли свою повинность. А между тем, раз тратам наступил конец, почему не прекратился и интерес к этим предметам, но напасть эта остается безысходной? И вы оцениваете дни удачные и неудачные этим критерием, по победам и поражениям их, а о своих победах нигде не могли бы сказать, поражения же ваши вас не удручают. Столь сильна образовавшаяся у вас привычка к торжеству других над вами.

15. Далее, пренебрег ли я вашим недугом и не подражал ли врачам и не поступал ли как люди огорченные, но удалился, нераскрыв рта для чего-нибудь, кроме проклятий? И пропустил ли я хоть один день, чтобы не распространяться в увещаниях: «Дражайшие, будьте трезвы, перестаньте отдаваться опьянению, вернитесь к уму — разуму. Это — безумие Придите в себя. Пощадите себя, пощадите меня. Станьте выше слуг в отношении искусства слова. Ведь сейчас вы превосходите их лишь своим общественным положением. А если бы кто-нибудь очутился перед вами и ими, голыми и держащими речь, ничего другого не зная о вас, он не счел бы, мне кажется, справедливым, чтобы одни были господами над другими».

16. Разве не было с моей стороны все время этих и подобных внушений? Разве, видя меня издали, не ожидали вы от меня таких речей? Разве ожидание их не заставляло вас не раз бежать? Разве не просил я вас прекратить свою ненависть к Демосфену? Разве не был я назойлив в исправлении промахов в ваших словах? Разве не обещал излечение без труда многих погрешностей? Но вам и это казалось трудным. Но если не раньше уже, то теперь, любезнейшие, подтвердите делом свое наименование и станьте, действительно, тем, чем вы называетесь, — декурионами.

17. Как же это произойдет? Если будете в состоянии держать речи. Как же будете в состоянии это делать? Если не будете избегать книг и не станете предпочитать те развлечения, о которых я сейчас говорил. К ним иной мог бы прибавить кости и то нечестие к богам, какое царит тут. Ведь вы знаете, как проигрывающий не щадит никаких слов и в нечестии своем оказывается и приятным, и остроумным. Бросьте плясунов, бросьте возниц. Идите к древним риторам и очищайте свой язык, и, может быть, иной увидит вас произносящими речь, а не молчащими.

18. А если вам совсем нет возможности отстать от этой своей страсти, — беда любить себе в убыток, — то уделяйте одинаковое внимание тому и другому предмету, худшему и лучшему. Впрочем разве это справедливо? Но все же я допускаю. Пообедал ты. Не занимай своей памяти возницами, вступая в спор, если нет никого другого подле, со слугою, но потребовав книгу, после изощрения языка, спи, а в более длинные ночи пой [8] с петухами. Явившись же на площадь, если обстоятельства дадут повод, не считай себе в позор, если окажется, что ты кое-что заимствовал из книги.

{8 άδω срв. т. I, стр. 358, примеч.}

19. Вот что сделает твои уста красноречивыми, что разовьет поток твоей речи, что сделает язык твой проворным и вместе недоступным замечаниям; с таким языком ты станешь и дома созидать с большим блеском, и землю запахивать с большим толком, и будешь хозяином более обильной утвари, и заставишь замолчать моих и своих обвинителей, как и не изменяя ничего в нынешнем образе жизни ты будешь ее проводить в бессилии.

20. Пожалуй, кто-нибудь меня спросить: «Что же? Все здешние таковы? Разве никто из твоих учеников не держит речей и не выступает декурионом?» Я этого не сказал бы и не стал бы вооружаться против столь очевидных фактов, но заметил бы, что таких немного, а тех много. Первых — два, три человека, вторых в десять раз столько. Α следовало бы, если и это следовало бы, чтобы не говорящих речей было трое, а во много раз большее число ораторов. Ведь не стал бы я хвалить и поле, большая часть коего — пустырь, и учитель гимнастике не пользуется известностью, когда у него умеют бороться трое, а все прочие только бесполезно увеличивают численность состава школы. Засаду можно посадить в двадцать и больше человек, из коих, кроме троих, все робки и подвержены той слабости, о какой у трусливых в засадах сообщает Гомер [9]?

{9 II. XIII 279.}

21. Итак ни для меня, ни для вас недостаточно говорить о трех, но надо говорить о всех, кто участвовали в священнодействиях [10]. И самых этих трех, ради Зевса, считаете вы или нет более полезными для себя и для города, чем вы? Если вы того не признаете, вы безумствуете, если же допускаете, что же вы не закрываете лица со стыда? Если же вы не в состоянии поступать так же, как они, вы сами себя того лишили. Разве не обучались вы все по тем же самым правилам, в одной и той же гимназии, шествуя по одному и тому же пути, внимая одному и тому же голосу, держась тех же следов? А почему не все вы одинаковы и схожи, об этом я сказал и побеседовал. Итак, в вас получая повод в речам против меня, те кто горят желанием меня злословить, тех трех загораживают массою непригодных.

{10 Об ораторском обучении, под покровительством θεοί λόγιοι, Гермеса и Муз.}

22. А самое печальное это то, что тот известный, имени которого не назову, желает считаться за ритора, научившись всему скорее, чем произнесению речей, — ведь он и не посещал таких учителей, но все же не потерпел бы выйти, прежде чем не сказать перед судьею что-нибудь, больше или меньше, между тем как вы, в детстве каждый месяц не раз заполнявшие дощечки [11] письмом, относящимся к риторике, уходите, тем только разнясь от портретов [12], что шагаете, глядите и дышите, а безгласность ваша такая же.

{11 δέλτος и об отдельном письме, ер. 84.}

{12 Срв. т. I, стр. 180, orat. XLVII § 36. Срв. еще orat. IV § 20 vol. I pg. 293, 22, orat. XVII § 8, vol. II, pg. 210, 10.}

23 «Надо уступать, клянемся Зевсом, старшим». Конечно, в том, чтобы таким говорить первым. Но вы предоставляете им одним говорить. Ведь вы не после их желаете говорить, а вообще говорить не желаете. Первое— доказательство почтения к ним, второе значит срамить себя. А они и сами не пожелали бы, чтобы их чтили таким образом. А между тем, признавая необходимым порою говорить и вперед их, вы могли прибегнуть к достаточному примеру, Демосфену, который сам признает, что поднимался вперед тех, после кого имел обыкновение говорить.

24. Кроме того, далее, старшие теперь были, когда то, моложе других, и даже на большее сравнительно с послед-ними, число лет чем вы моложе их. Так спросите их, поступали ли они по вашему, бывало ли, чтобы они не говорили, не противоречили. не выскакивали вперед. И может быть, окажется, они все это делали и нимало это им не повредило, а было к величайшей им выгоде, что смущало и привыкших повелевать. Знаю, что и тем трем, которые теперь подражают прежним младшим в отношении в ним в их старости, это не принесло ни позора, ни поношения, но славу, похвалы и то, что недалеко им до их влиятельности.

25. Перестаньте же сваливать на уважение и приличие то, что делается вследствие неспособности говорить, так как не раз, когда вследствие отсутствия того или другого лица, застигала вас необходимость говорить, вы требовали вызова этого человека, как будто не быв в состоянии сказать хоть что нибудь. Что же? Если он окончить жизнь, что предпримите? Попросите отправить посольство к Плутону, дабы оно вытребовало человека сюда, чтобы состоялись речи по государственному делу? Ведь от смерти его не станете же вы риторами? Итак удобнее, еще при жизни его, взяться за речи, дабы приобрести уменье говорить, нежели пытаться это делать со смертью его и оказаться в не-приглядном положении по своему бессилию. Если же уметь держать речи необходимо, а это требует книг, вам нужно иметь общение с книгами. [13]

{13 Срв. выше, § 13. Τ. I, стр. 53.}

26 «Но приятно не трудиться, а это, как сам говоришь ты, требует труда». Но что за беда, отставь от вредной утехи, заняться полезными трудами? А если конец полезнее, труд выгоднее удовольствия: Земледельцам приятно бездельничать, но неизбежен — голод. Поэтому они пашут и сеют во трудах, дабы не случилось с ними этой беды. Труда требует и плавание, клянусь Зевсом, и риска. Но иметь добыток приятнее, чем даже не всходить на корабль. Если бы на это рассчитывал кулачный боец, когда бы он унес венок? Приятно жить вне речей. Но молчание в судах разве не причиняет горя? Неприятно натрудить глаза за письменами. Α разве прибыток [14] от того не самая приятная вещь?

{14 τόκος срв. orat. XXXIV S 27, orat. ХLVIII § 14, vol. III ρ?. 204, pg. 435, 3.}

27. Таким образом приятное имеет для нас конец неприятный, а то, что кажется неприятным, оканчивается удовольствием, и таким удовольствием, какое одно по истине подобает мужу, которое можно назвать достойным. Что, в самом деле, можно бы назвать более достойным, как не то, если по всему городу ходить молва о речах, сказанных, как следует? Так и я с вами с удовольствием проводили бы время, я получив угождение, вы, оказав мне его, как теперь мы недовольны друг другом, вы мною, которого вы обижаете, я вами, которые несправедливы ко мне.

28. Итак станьте великими, сильными, славными и устыдитесь сверстников ваших в других городах, и тех, которые теперь зовут вас зайцами, заставьте называть вас другим, более почетным наименованием. И может быть, кто-нибудь, когда придет случай отправлять посольство, явится к вам, оставляя старших, как нуждающихся в не-котором отдыхе, и предлагая идти некоторым из вас, как людям способным принести столько же пользы своим умом. как и те. Это больше всяких площадей и галерей украсило бы город, это доставить вам утехи больше, чем все атлеты, все охотники, все возницы. Это прогонит из моей души мои частые припадки уныния. Это одно может быть для меня снадобьем в настоящих обстоятельствах.

К Евмолпию (orat. XL)

1. Утверждаю и не стал бы отрицать, Евмолпий, что я друг тебе и уже долгое время, но заявляю, что и предстоящее сейчас порицание неправых поступков является по истине делом человека любящего. Ведь похвала, если она несправедлива, способствует порче, а тот, кто винит, за что следует, тот вразумляет и отводить от подобных же промахов. Следовательно, не это последнее — проявление ненависти, по то, — похвала неправым делам и молчание, упускающее из виду расследование проступков. Поэтому, если я когда-либо тебя облагодетельствовал, а это признано было тобою неоднократно, то естественно и теперь считать мой поступок таковым.

2. Итак найдутся люди, которые разразятся против моей речи градом слов и возьмутся убеждать тебя, что я тебя изобидел и что тебе справедливо следует привлечь меня к ответственности. Но ты не делай и этой еще ошибки и не поддавайся обману, но считай, что наши с тобой общие враги,желают поссорить нас и водворить между нами неприязнь взамен дружбы. Но ты и в другое время никогда не встречал несправедливости с моей стороны, и это слово считай делом благожелания.

3. Ведь ни Диомед, ни если кто-либо другой корил Агамемнона за мысли его о бегстве, не был недругом тому, кто сказал такую речь в собрании ахейцев, ни Одиссей Ахиллу из за отца Пелея, как не подобающе упорному в ссоре [1]. Но мы слышим, что была самая искренняя дружба у этого Ахилла с Патроклом. И мне кажется, Патрокл оказался бы ничем не хуже в отношении к Ахиллу, в случае, если бы он пал раньше его, но принял бы то же решение о мщении и своей душе.

{1 IL IX 16—78 cf. 1Г 344 sq. II. IX 252 sq. }

4. Итак этот Патрокл сочиняет [2] будто у друга, вместо его настоящих, родителями были скалы и море, не с целью навязать ему худую славу и не для того, чтобы умалить его прежнее высокое достоинство среди греков, но дабы, устыдясь сравнения со скалами и морем, он стал несколько умереннее и помог несчастным. И действительно, он его сделал уступчивее. Если он и не поднялся сам, и не облекся в доспехи, и не вступил в бой, однако, и сидя на месте, он помог упрекнувшему его другу, передав ему войско и своим вооружением внушив противникам ложную мысль, будто он сам предводительствует.

{2 II. XVI 34.}

5. Какой же из твоих поступков я порицаю? Ты повредил моей кафедре и увеличил тот вред, какой связан с нынешними обстоятельствами, и греческий язык, который и так в загоне [3], ты вогнал в пущее бесчестие, и достиг того, чтобы мне работать при небольшом числе учеников, чуть не провозгласив громким голосом: «Отцы, достигшие крайнего безумия, избегайте этих скал, около коих губите свое потомство, но посылайте своих родных чад в плодоносный Рим, где можно собрать плоды, ведущие к благоденствию».

{3 Срв. т. I, стр. LХVIII. }

6. Как же это произошло? Александр, который боролся с властью Платона, — вы все знаете, о чем я говорю —, наняв судно, забраковав мои занятия, дав много денег сыновьям, — у него есть они, так как он не останавливается ни перед каким доходом, — воодушевившись великими надеждами и затратив множество и денег, и времени, сначала, слыша, не верил относительно их невежества, а после вынужден был поверить, когда одни, зная себя, остались там, а тот, который вернулся, был так изобличен, что люди, враждебно настроенные в Александру, радовались больше, чем если бы они открыли клады, а друзья плакали вместе с ним о погибели столь блестящих надежд его. Так, не зная ничего из того, что следовало бы знать, ритор расхаживал, не говоря худого слова, не будучи ничем лучше раба —, ведь даже не было в нем разницы с призраком [4]— и не говоря ничего и не внимая говорящему, столь далекий от свободного распоряжения своими устами, что даже кивнуть стоило ему труда.

{4 Вариант к сравнения бесполезного по своей неподготовленности человека с портретами, срв. выше, orat. XXXV § 22, примеч. к этому месту}

7. Когда такая находка прибыла в нам из Рима и когда те, кто не отплыли за его плодами, хвалили себя и аттическим речам было в пользу то обстоятельство, что тот то знание, каким обладал, потерял, а того, для которого прибыль, не приобрел, такого человека, которому, как безгласному, надлежало бы пробыть навсегда в том положении, в каком он был [5], ты сделал ассессором при посредстве во всем некстати послушного тебе брата. И повозка [6] стала с ним возить этого нежданного сановника, а это обстоятельство окружавших меня юношей снова обратило к другим интересам и то, что перед тем осудили, тем они стали восхищаться. И снова гавани, и снова корабли, и Адриатическое море, и Фимбрий [7].

{5 Т.е., безгласным, не имеющим повода говорить.}

{6 ζείγος срв. правитель и его ассессор в конце orat. IV vol. I pg. 300.}

{7 Фимбрий, Тибр. По недосмотру в I-ом томе, стр. LXVII и стр. 161, прим., 241, 1, отнесено к Беригу. Здесь и orat. XLVI § 26 я но отношение к Риму.}

8. Итак, как если бы ты убавлял стадо козопасу или стадо быков пастуху крупного скота и число коней коннозаводчику, ты бы совершал преступление против каждого, так ты обижаешь и тех, κτο держат в своих руках преподавание эллинского языка. Ведь ты не мог бы сказать и того, чтобы дела администрации требовали его мудрости и чтобы без его ассесорства все пропало бы? Нет, мы слышали, что его дело поесть, выпить, выспаться, усладить взоры обильными струями воды и рябью воды в цистерне под порывом ветерка [8].

{8 Срв. сцену у цистерны ер. 466.}

9. Хочешь, чтобы я сказал, чем это было вызвано? Хочешь, я расскажу об истории с конем и блестящей уздой, о том, что дано было в темноте, но не могло остаться скрытым? Ты скажешь, подобает благодетельствовать другу, а Александр — друг тебе. Что же? Разве я не друг тоже? Зачем же тогда заблагорассудилось тебе благодетельствовать ему ценою потери для меня? Ты не дерзнул бы сказать, чтобы одна дружба была предпочтительнее другой и Александра надо предпочесть мне. Если же, допустим, он слишком дорог сравнительно со мною, однако не дороже же эллинских богов и той богини, что веткою приобрела (город), мать Ерехфея [9]. Ведь в ущерб всем этим ты даровал ту милость, и при том достигнув своего сана посредством этих (т. е., эллинских) речей, а не тех (т. е., италийских) [10].

{9 Herodot. VIII 55. Aristid.. Panathen. t. I 169 10 D c. schol.}

{10 См. т. I, Введение, стр. LXVII.}

10. Охотно потребовал бы также у тебя отчета в дружбе к Александру. Какое, в самом деле, благородное происхождение? Какое кормление? Какое воспитание? Какое человеколюбие? Какая помощь просителям? Какой труд для благих целей? Но для законов человек этот тебе полезен!? Но хорош он как советник? Однако какую славу способен он доставить тем, с кем вступает в общение? Разве, бежав с земли, которую обрабатывал, он не пристроился при человеке, занимавшемся торгашеством, и по неразборчивости судьбы, нажив деньги, не погубил взиманием процентов больше, чем губят те люди, что живут грабежом, и избытком необузданности и горем, ею доставляемым, загубив человека, жившего в согласии с добродетелью, в конце концов свою ненасытность не направил на могилы, лишая последнего почета умерших?

11. Какие же соображения, склонив тебя к обращению с таким зверем [11], сплотили вас так, что вас видят как бы связанными неразрывно [12], всюду, во всякое время, в любую часть каждого дня? «Ведь он был соседом, клянусь Зевсом». Но сколько других, правда, беднее Александра, но лучших, чем он, по нраву! Их всех презрев и миновав, ты связался с ним, так что удивительно бывает, когда ты появляешься не с ним.

{11 ΰηρίον о человеке, см. в обращения orat. XXXIV § 26, vol. Ill pg. 203, 13.}

{12 καθόπερ ονμπεφνκότας, срв. т. I, стр. XXVII, 3, XXXVI, 4.}

12. Есть и у многих других в каждом городе обременительные соседи, близкое жительство коих не заставляем их делать друзьями, но улица у обоих одна и, если хочешь, стена смежная, но, не смотря на то, они не друзья, следовательно, они враги и много столкновений и каждый, можно сказать, день поранения, и соседство больше привыкло создавать не дружбу, а вражду. И этому свидетелей много, но достаточно тебя, который, имея таким образом соседом Магна, жил с ним в столь долгой войне, причем те, кто поминали о мире, тебе представлялись болтунами.

13. Итак непременно надо было вообще избегать нечестивого, хотя бы он был соседом; в действительности ты так им увлекся, что ради угождения ему потревожил

обязательства в отношении ко мне. И так сознавал ты свою несправедливость, что не сообщил мне о предстоящем своем шаге и не сказал, подошедши, что желаешь, чтобы «сын Александра стал ассессором при твоем брате, а моем друге, и, не допуская мысли, чтобы это произошло без твоего ведома, я говорю, и предваряю, и желал бы, чтобы ты не воспрепятствовал». Таким образом ты почтил бы звание дружбы, таким образом было бы соблюдено все, что подобало, убедил ли бы ты меня или нет. Теперь же потаенность дела и попытка всячески остаться незамеченным — явное доказательство того, что и самому тебе не представляется ничего справедливого в твоих поступках.

14. «Если бы не этот через мое посредство, разве не проник бы другой, через посредство другого»? Пожалуй, и такое приведешь возражение. Но это, если оно слабо, пусть и не приводится; если же — сильно, почему не было оно приведено прежде, чем дело было сделано, при чем я не собирался не знать совести, если бы было что либо справедливое в твоем предложении. Но, полагаю, и это основание ты осудил в виду чрезвычайной легкости ответа: «Почтенный, если кто это сделает, пускай делает, и дает в паредры кого-либо из видевших Рим, пускай дает». 15 Но ты не обижай нашу дружбу и не желай брать на себя ответственность вместо другого. Ведь и в том случае, если бы, быв кормчим, предупредив натиск вражеского корабля, ты потопил бы свой, тебе нельзя было бы сказать триерарху: «Я сделал то, что во всяком случае выполнено было бы другим». Ведь и того, кого во всяком случае убьет болезнь, мы не убиваем раньше наступления конца, с намерением ссылаться в оправдание на то, что во всяком случае довершил бы недуг. 16. Что же? Если бы из двух стратегов, один был расположен к пославшим его, а другой, получив против них подкуп [13], вознамерился бы предать их, и это узнал бы тот, кто честнее, какого пожелаешь ты действия со стороны этого лучшего? Продать, что замышлял и тот? А что позднее спасло бы его на суде? Разве не то, что он предупредил измену, какая грозила от того стратега?

{13 ίπαιτοΐς λαβών сf. orat. XXXIX § 18 λαβών επί χφ παιδί (pg. 274, 10).}

17. И твои хлопоты об Александре показывают, каков ты друг мне. Выслушай же и второе, чем я вами изобижен, при чем ты распорядился, а брат повиновался. Ты и он просили его похвального слова с большею настойчивостью, чем просят о хлебе. Мне можно было бы сказать: «Требуй, Домеций, подобных вещей с тех, кому ты поручил детей своих. Ты поручил, считая их более сильными и искусными. Ведь ты не мог бы сказать, что они уступают другим. И вот было бы крайней бессмыслицей в совете относительно сыновей восхищаться Египтом и Финикией, а при потребности похвальных речей прибегать к «другому лицу». 18. Вот что можно было бы сказать, но сказано не было; но сначала я удалился молча; когда же ты явился на дом во мне, и чего-чего только не предпринимал, и при том неоднократно, привлекая в качестве союзников самых близких мне людей, и когда те заявили, что не перенесут, если я уклонюсь от этой услуги, я сказал: «Сочиню речь при содействии Судьбы и скажу, если она и это дарует мне, но смотри, Евмолпий, пусть после меня, никто, ни ритор, ни поэт, не вступает в то же соглашение с твоим братом». Услыхав это, ты дал клятву, заявив, что скорее камни будут ораторствовать, чем это будет. И согласившись на этом, мы расстались. 19. И пусть никто не говорит: «Что же? Разве это так возмутительно, чтобы после тебя должен был выступить оратор с речью на ту же тему?» Не об этом теперь речь, но о том, должно ли было оставаться в силе договору. А что он был нарушен, доказать легко. Дело было так: явившись через нисколько дней вечером ко мне, ты говорил. что какой то поэт желает взять предметом речи твоего брата [14] присоединив к этому: после меня, и что он одобрил это добавление. В этом заключалось несоблюдение договора, где стояло, чтобы после меня никто, раньше же — я не препятствовал. После этого сообщения сам я, под вымышленными предлогами, соблюдал молчание, а поэту устроил декламацию, и он декламировал. 20. В чем же ты тут неправ? В том, что устранил договор. Отменял же его ты тем, что. не порицал брата, не удерживал его, не препятствовал ему. Ведь если он не знал о соглашении, виновен тот, кто ему не сообщил, а сообщить следовало тебе. Если же он знал, побоявшись твоих криков из за договора, но справедливости должен был стоять на том, на чем ему следовало стоять: «Всех людей, брат, мы вооружим против себя, как не умеющие уважать договоры». Ничего из этого честный Евмолпий не сказал брату, а мне, между тем, сообщил сказанное братом поэту и говорил, не устыдившись [15], но с открытым взором и не подумал сам, что договор, ухватив его за плащ, тянет его и как бы заграждает ему уста. 21. Допустим. Последовал выход прослушавшего поэму, и разговор в каждом городе, и ожидание каждый день, что наступит конец его должности. Но дело вышло не так, но он вернулся со всем снаряжением, с каким удалился. И здесь поступают просьбы о написанном произведении, чтобы оно было опубликовано и появилось в городе, много просьб от тебя, много от него, а ты меня просил даже со, слезами не покрывать великим бесчестием ваш род. Ведь, по твоим словам, будет очевидным бесчестием, если брат твой явится в Египет, не получив речи с моей стороны, и это станет поводом для невыгодных толков со стороны его завистников. 22. Оказавшись не в состоянии меня склонить, ты побежал к дверям философа [16], полагая, что я вынужден буду исполнить все, что он не прикажет. Когда он велел, я послушался и сказал. затем опять сказал, и в третий, и в четвертый раз. Слушатели, замечая в речи и больше точности в прочем, и в обрисовке его деятельности по должности, какую он занимал, так скакали, что чуть не кувыркались, так кричали, что совсем лишились голоса. И тому, что происходило в курии, может, иной и указал бы пример, а тому, что происходило на пути оттуда до помещения [17] его, никто никакого. Окружив кольцом, провожали не только ученики, еще не кончившие ученья, и отцы их, делом коих служит трудиться об общественных интересах, но можно было увидать там и людей, приобретших известность и имя на правительственных постах и тронах. 23. Итак провожаемому, вместо венков, служили руки их и голоса, которые, от возбуждения, вызванного речью о нем, разошлись до такой степени, как бывает в народной толпе, и общий говор, что тогда впервые солнце узрело столь великую почесть и что к нему применимо сказанное об Агамемноне, ставшем во главе множества войска. И с такими славословиями переступив порог и проявив свои восторги [19] и во дворе, они едва-едва удалились, прекратив шум по настоянию самого лица, вызывавшего такое восхищение. И не было никого, кто бы не считал виновником происшедшего меня, 24. А он хотел вместе и приобрести произнесенные публично речи, и в то же время обзаводился поэмой, сказанными словами покрывая, пока можно было, обиду, что было и твоим приемом, но договора уже не существовало. Но он так чрезмерно озаботился об этом оскорблении, что поднялся в школу, которая по своей ветхости внушала опасение обвалиться, почему после первыми, взошедшими в нее, она была заперта из опасения грозившего крушения. А раньше подъема туда, вошедши ко мне, он просил меня дать слушателей для поэмы. И ты сидел подле и слышал эти его слова и молчанием своим поддакивал, в то время как следовало бы, если не другое что, побранить за эти слова. 25. «Он настаивал, клянусь Зевсом, и надоедал, и нельзя было отвергнуть его мольбы». Но если бы жив был у вас отец, и этот человек, умоляя, просил бы, чтобы вы его били, валяясь в ногах у вас, ни перед чем не останавливаясь, но вторгаясь во время трапезы, вторгаясь во время отдыха, стали ли бы вы бить отца, из за его приставанья? Что же? А если бы мать? Что же? Если бы других? Но не стали бы. Значит, и меня бить не следовало бы. 26. Вам же не довольно было того, чтобы был кто-либо, кому предстояло говорить после меня, но вы увеличили наглость свою и местом. И вы говорили, что вы были вынуждены, а тот, кем вы, по вашим словам, были принуждены говорить, утверждает, что сам подвергся такому понуждению с вашей стороны, и, говоря это, клянется всеми богами, и не менее кого прочего теми, что чтутся в Египте, что, действительно, вы его на это толкнули, а он нимало не желал, но ускользнуть не мог. С него, по его словам, взыскивали строже, чем с недоимщиков. Таким образом вы обижаете своим насилием, обижаете и своею ложью. И белый день вы повредили темным, вместо прежних хоров из таких людей, видя одного педагога, который жестикулирует рукой в худой перчатке, а вы взошли, понадеявшись узреть день сродни [20] тому. 27. Но возвращаюсь к тому, что клянущемуся нужно быть вернее тех, кто не клялись, в особенности, когда вы всячески хлопотали, чтобы он имел даже то, от чего оп отказывался, говорю о курии и находящемся в нем учреждении. И это так огорчило город, что вам от него доставалось не столько, сколько было справедливо, так как статьи расхода равнялись со статьями дохода, но это был скорее призрак почести, чем действительная почесть. 28. Ты видишь, Евмолпий, сколько упущений сделано тобою в отношении ко мне и в сколь многом ты лишил меня своего попечения, выражаясь мягче, чем «предал». Итак позаботься о дальнейшем времени и пожелай, чтобы в лице друзей своих лучше иметь людей, тебя одобряющих, чем порицающих.

{14 Сокращенное выражение: λαβείν τον άδελφόν.}

{15 έγχαλνψάμενοζ, Срв. orat. ΧΧΪΥ § 21, orat. XLII §16, vol. Ill pg. 220, 20, pg. 315, 13.}

{16 Фалассия, срв. orat. XLII § 9, § 3. т. I, стр. 184,1.}

{17 καταγωγή об официальном помещфнии должностного лица. си. orat. LI. LII.}

{18 И. II 477 sq. (сноска в тексте отсутствует. )}

{19 άναβακχενοαντες cf. т. I, стр. 330, I συναναβακχείαας, orat. XVIII § 75.}

{20 άδελφήν о ημέρα, срв. т. I, стр. 83, 1.}

К императору о заключенных (orat. XLV)

1. Если бы лицами, занимающими административные посты, соблюдалось, государь, все, что подобает, в отношении заключенных, я бы радовался за них, а тебе не досаждал. Но так как они оказались в этой области недобросовестными, а тебе об этом не говорит ничего никто из людей неправых, не ведают ли они или умалчивают заведомо, а все то нечестивое, что творится в этом деле, не может не быть поставленным в вину царской власти, я, поклонник твоей кротости и вместе обязанный тебе величайшей милостью, долгом считал бы поправить этот промах твоим приговором.

2. Ты знаешь, конечно, государь, то правовое положение, чтобы те, кто заслуживают смерти, умирали, а те, которые того не заслуживают, жили и оставались, хотя, вследствие избытка человеколюбия, тебе случалось уже сохранять жизнь иному и из тех; но пусть остается установленное древними законами. Это то, чтобы умирал человек, дерзнувший на какое либо подобное преступление, а жил тот, который никакого столь важного преступления не совершил. Но что же такое это дерзновение и это преступление? Быть уличенным. Ведь умереть до уличения ничто иное, как пострадать неправо. В самом деле, если кто-либо совершил деяние, достойное смерти, но оно осталось сокрытым, казнивший его совершает преступление, подвергнув возмездию раньше, чем удостовериться в его вине. 3. Знай же, государь, что в лице правителей ты посылаешь по провинциям убийц. Каким образом? Частые вспышки гнева вызывают много поводов к недовольству, и если кто разгневается, тотчас спешит к правителю и говорит, что оскорблен и жестоко пострадал, другой о себе не говорит, но о жене, третий ни о том, ни о другом, но о детях, и сочиняют о словах и ударах, да разорвав ту или другую часть одежды, присоединяют в тому и это. А того, пока он отпирается, утверждает, что его оклеветали, напоминает о жалобе и законах, отправляют в заключение и при том, не смотря на обилие поручителей. 4. Подвергаются этому, понятно, люди более слабые со стороны более сильных, люди, у которых нет средств, со стороны состоятельных, люди толпы со стороны немногих, которые требуют, чтобы идущие от них обвинения были сильнее доказательств. Это творится членами величайшего синклита, творится против ремесленников прочими куриями, теми, коим вручена слава ваша, творится служащими при должностных лицах против тех, кто пе во всем им угождают. 5. Жестокость господ ежедневно без меры прибегает к этому средству, так как легко заключить в оковы человека, которого закон вынуждает молчать, и тогда, если с ним поступают неправо. Сюда же, пожалуй, надо отнести и тех, кто трудятся на земле для её владельцев, так как и с ними некоторые обращаются наравне как с рабами, и если они не одобрят их против себя лихоимства, разговор короток [1], и воин с веревками — в деревню, и камера принимает заключенных. 6. Хочешь, помяну и о тех, кто обвиняется в убийстве путников? Таких, конечно, бывает два, три, допустим и втрое больше, и десять, и даже больше. Тех же, у кого они пили, ели, ночевали, привлекается нередко втрое больше сравнительно с обвиняемыми, при чем они или понятия не имеют о том, в чем их обвиняют, или разве знают только, что не совершили никакого преступления, или не принимали участия в злодеянии [2]. 7. Все эти, о ком я помянул, государь, и некоторые, кроме них, которые по иным обстоятельствам туда попали, живут жизнью заключенных. Α те, кто их предали, пребывают среди пиров, вернее, среди всякого рода удовольствий, отправляясь в Дафну [3], или катаясь в деревни, разъезжая по другим городам по приглашению сватов, для покупки земли, для того, чтобы полюбоваться морем. А из тех, кто из за них заключены, об одних забывают, до других им заботы мало. Благонамеренные же судьи предоставившие им тот арест, какого они хотели и угоду им поставившее выше справедливости, ни гнева не проявляют, ни вызывают их, ни порицают, ни спрашивают: «Что это?»; ни беседуют с ними о деле, как нечестивом, ни говорят, что не могут дольше терпеть подобных вещей. 8. Затем, тюрьма полна людей, так как из неё не выходит никто или совсем немногие, а входит в нее много. И бедствие увеличивается вдвое и самим заключением, и заключением в таких условиях. Ведь невозможно, как следует, ни поспать, ни лежать, опустившись на землю, но они пользуются сном лишь настолько, сколько возможно улучить его стоя.

{1 ολίγαι σνλλαβαί cf с. Iсаг. . 1 § 5, т. I, стр. 101.}

{2 См. т. I стр. 149 след.. примеч.}

{3 Срв. orat. XLI ad Timocr., § 16, vol. III pg. 302, 14.}

9. Откуда же, далее, пища у них? Чечевица в кувшинах и малая доля овощей и еще что либо сверх того, что, они говорят, бывает в количестве далеко недостаточном. Необходимо, чтобы жены, сестры, дочери, пропитание коим давали они, пока не были заключены, те самые кормили теперь их. Из каких средств, государь? Ведь от заключения их женщинам нельзя стать богаче. Остается, некрасивым или удрученным старостью попрошайничать, а у кого есть сколько либо красоты, на все пускаться. А это заключенным горше самого заключения. Им приходится, конечно, спрашивать и узнавать, откуда у них этот добыток. 10. И не это одно, но и то, что должно от каждого поступать хозяину двери, который поставляет всем один светильник, и за это малое количество масла требует крупного вознаграждения. А кто по бедности не внесет, тотчас попадает под удары, хотя бы, будучи избиваем, твердил: «У меня, владыка этой тюрьмы и заключенных в ней, кроме этого тела, нет ничего: ни родителей, ни детей, ни друзей. Откуда же мне тогда уплатить за светильник, разве уж мог бы я исторгнуть деньги из земли, и нет никого, кто бы принес?» Так сказав, он слышит: «Почему при посредстве тех, кто отсюда выходить, не вызываешь ты сюда женщину из тех, что соревнуют в человеколюбии, затем, припав к её коленам, не уговариваешь ее собрать тебе что нибудь милостыней?» Это иной может сделать, другой нет. А от кого нельзя получить, того достаточно бичевать. 11. Ты плачешь, государь. Да будет тебе много благ за чрезмерную доброту, и я, клянусь Зевсом и всеми богами, ожидал увидать это. Но как ни страшна описанная доля, есть нечто больше, если значительнее того, что я сказал, смерть. Умирают, государь, умирают тысячами и от прочих неудобств, и от самого большего, тесноты. И страж докладывает, а правитель, ничуть не тревожась, велит хоронить. А тому, кто с самого начала обвинил его, нет никакого страха и даже не узнает он, не умер ли тот. Умирают при этих условиях рабы наравне с свободными, одни ни в чем не провинившееся, другие, смерти не заслужив. И боги знают это, как прочие, так и всевидящий Гелиос. Не скажешь, чтобы им было угодно подобное. На смену умирающим ведут в заключение новые жертвы, не меньше, а то и больше. [5]

{4 αωμάτων. Cf. с. Tisam., § 41. Τ. I, стр. 149. сноски нет в тексте}

{5 Срв. т. I, стр. 98, примеч.}

12. Итак разве не возмутительно, что, если кто либо в драке на площади, как зачинщик, или для самозащиты, убьет кого либо, все гневаются и кричат и поступают одинаково с родственниками умершего посторонние люди, а когда столько людей губят темницами правители, думают, ты отнесешься к этому кротко? Но даже если бы кто сказал, что ты ничего из этого не знаешь, показалось бы, что он говорит неладно. В самом деле, царская власть ставит тебе требование, государь, знать все. И этим убийцам давно бы следовало подвергнуться возмездию за эти смерти, но если не раньше, то теперь, по крайней мере, пусть будет на это обращено внимание.

13. «И что возмутительного, скажет иной, если кто либо, будучи убийцей и за эту вину ввергнутый в тюрьму, затем умирает так»? Я же того, кто так говорит, с охотой спросил бы, те, которые умерли таким образом, бывают ли из числа убийц? Если обвинения ложны и какое либо слово или незначительная денежная сумма уже обрекает иных в заключению, а заключение простирается до смерти, что скажут люди, причинившие величайшее беззаконие людям, ни в чем или в малом виновным? Ведь если и сугубо подобающею была смерть тем, кто соделали вышеупомянутое преступление, но этим то не следовало затягивать заключение так, чтобы беда эта заканчивалась для них смертью. 14. Иной сказал бы и в защиту самых убийц справедливое, думаю, слово, что, если они умирают раньше следствия, им не оказано справедливости раз они не получили суда; если же — по доказательстве их преступлена, к ним опять несправедливы, так как лишили их быстроты наступления смерти. «Что ты меня изводишь, мог бы он сказать, в то время как закон гласить не так? Что меня изнуряешь мало помалу, так чтоб душа ушла из одних костей да кожи, когда письмена полагают не такое наказание?» 15. Что бы мы ответили женам заключенных с целью снятия с них показаний, если у них умирают раньше суда мужья, коим следовало бы через несколько дней снова быть дома, после того как они сказали, что могли? Сверх того, случается, право, что когда умирают таким образом заключенные, те из них, кто еще живы, и горюют, и радуются, горюют о смерти знакомого человека, радуются, как наследующие после него его место. Затем, немного спустя является другой, кто займет это место.

16. «Да как же ты смотрел на это сквозь пальцы, спросишь ты, в то время как тебе следовало бы и укорять правителей, и говорить то, что ты теперь говоришь, и даже при их желании не дозволять им нерадения?» Но кто не знает, сколько и как часто говорено было мною им о тех, кто пропадают в заключении, что они творят таким образом нечестивые дела и неблюдут определений государственного порядка и не им бы по справедливости карать других, а самим подвергаться ответственности за те трупы, которые выносят из тюрем? Но они уверяли, что исправятся, а вели себя по прежнему, давая заключенным для передышки лишь столько времени, сколько вели их в помещение перед судом. И их уводили назад прежней дорогой, так что, возымев надежду на улучшение своего положения, они не получали ничего.

17. «Клянусь Зевсом, обилие занятий сильнее их желанья, и они бы охотно пошли на это, но препятствия преодолевали их». Какие же это? Пусть скажут. Взносы податей, то обстоятельство, что за многими много долгов и эти дела более настоятельны, чем те, так как обстоятельства требуют денежных средств. Если бы я видел, что на это тратится все время, может быть, я и тогда бы не затруднился бы в речи, подобающей твоей царственности, и можно было бы нечто ответить и этим людям, если и не вполне удовлетворительно. На самом деле, кто так мало знаком с деятельностью правителей, чтобы не знать, сколько времени отводят они за день взиманию денег и сколько посвящают процессам? 18. Процессов же много по мелким делам, по крупным немного. И вот я часто слыхал, заседая по близости, о тридцати и двадцати статирах, и плефре, и каких либо деревьях, рабе, верблюде, осле, хламиде, небольшом хитоне и вещах гораздо более еще мелких, и много риторов со стороны каждого из тяжущихся и долгие речи обеих сторон. Нередко и вечер сажает их за суд и судебное разбирательство, и, лишив их обеда, и, все равно не доводить процесса до конца. Как же, любезнейшие, для этих людей есть место рядом с взысканиями, а для заключенных суды заперты из-за этих последних? Или и это, сравнительно с теми делами, как и сравнительно с взысканиями, стоит на втором месте, жизни сравнительно с деньгами? 19. А между тем ведь для тех от отсрочки не пропали бы их права. Что можно было бы сказать сегодня, можно было сказать и двумя и больше месяцами позднее. С другой стороны, где дело идет о смерти, этого нет, и не сможет кто-либо удержать души, сказав ей: «Подожди» [6], но с ослаблением тела неизбежно и ей бежать. Α те, которые меж тем разбирают денежный тяжбы или после самого приговора узнают о таких смертях, не считают, чтобы этот факт был во вред власти. Они, видно, пренебрегают, я полагаю, ими как уже несуществующими, их родственниками, как людьми слабыми.

{6 Срв. т. I, стр. 165. 1.}

20. Если уж даже допустить, что и деньги дороже душ, то, конечно, не дороже же их плясуны, мимы, лошади и те, кто ими распоряжается. Что же делают эти люди, претендующее на название спасителей? Они бегают посмотреть то, посмотреть другое, то по приглашению, то без вызова и на некоторые приглашения зовут сами себя. Как же не самих себя, когда сами добиваются того, чтобы ходить к дверям людей, которым придется их приглашать? 21. И если они ссылаются на необходимость и на страх, внушаемый наказанием, они обманывают. Ведь вечер свободен от этого страха [7] и необходимость видеть относится к некоторым дням, а не ко всякому. А они являются всякий день, в ту и другую часть дня (до полудня и после полудня) и дело взысканий становится от этого не хуже. А между тем, насколько было бы целесообразнее и человечнее помочь, сколько возможно людям в несчастье, чем провождать ночи за пустыми зрелищами и за обедом вести разговоры о хорошо пущенных конях или о разных уловках возниц друг против друга. 22, Почему же из этих обязанностей одно в пренебрежении, к другим относятся с большим рвением. Правителями овладело превратное мнение, что все прочее мелко и ничтожно и одно только благо это — крики со славословьями в честь них толпы [8] и признательность её им за развлечения, какие они доставляют народу. Итак, отложив заботу о приобретении доброй славы в глазах людей здравомыслящих исполнением подобающих им обязанностей, они даруют то, чем рассчитывают привлечь этих тунеядцев и трутней, одни принимая на себя щедроты своих предшественников другие прибавляя в ним новые, и если удостоятся «крика журавлей» [9], считают себя счастливыми. И вот эти люди толпы сильны, а декурионы — смиренны и их помощью часто избегают гнева правителей. Вот что и многое другое губит заключенных.

{7 Отношение этих слов к закону Феодосия, cod. Theodos. 5, 2 cf. Sievers, S. 203, Forster, vol. 1П, pg. 356, adnot.}

{8 Срв. orat. XLVI (c. Plorent.) § 17, § 39, см. т. I, стр. 158, стр. 165.}

{9 Cf. II. III 3.}

23. Но они утверждают, что их поглощает масса дел. Дела эти позволяют же вам тратить зря столько дней каждый месяц, дела эти не мешают вам, сидя в Дафне тешить и тешиться не подобающим образом. Или, скажете, что и тут вы взыскиваете недоимки? Но этим самым вы первым делом чтите произвол, во всем царящий в Дафне, — праздник в том и заключается — не воздерживаться ни от каких постыдных действий. [10] И эту льготу, таким образом, дают они ему, государь, чтобы никто тут совсем не поминал о деньгах, должных твоей казне.

{10 См. об этом празднике orat. XLI (ad Timocr.) § 16, vol. Ill, pg. 302, orat. L (de angarHs) § 11 πονηρά έορττί, voL III, pg. 275, 21 sqq.}

24. Но противно всякой логике поминать в свое оправдание о взысканиях правителю, который не сам обходит и принимается за должников. Ведь мы знаем, при чьем посредстве такие взыскания у тебя производятся [11], а дело правителя сказать, что надо сделать, и выполнившего дело похвалить, не выполнившего подвергнуть бичеванью. Ты же перед тароватыми устроителями пиров не говоришь об этом недосуге и о том, что не можешь столь значительную часть дня возлежать и пить, и, может быть, беды в том с твоей стороны нет, если ты покорен в таких приглашениях друзьям. Но если требует твоего решения какой-нибудь вопрос из более существенных, ты досуга не имеешь, но утопаешь в делах и скопление прочих дел лишает тебя свободы, как будто бы те дела, о которых ты говоришь кубкам уступают место, а некоторым отказывают в спасении.

{11 Для этого см. закон Феодосия В. 383 г., Monnier. Etudes de droit byzantin, N. Eevue hist, de droit etc. 1892, pg. 337.}

25. Хочу рассказать тебе один образчик бездействия их в таких вопросах. Умирает некто ночью в деревне от удара меча, а убийцам удалось бежать, так как слуги в ответ на нападение спрятались под ложе, считая достаточным, если сами спасутся. Умер он, далее, бездетным и тем, которых он делал своим завещанием хозяевами своего имения, надлежало по закону не пренебречь никакими средствами, какие давали бы надежду на возмездие. И вот уводят людей из деревни, которая заявляет, что определенных улик не имеет, но подозревает, что то дело их рук.

26. Итак наследники, являясь не раз, просили произвести возможное следствие об убийстве, а те заявляли, что они пристают с пустяками, не уступая места в суде людям, привлекающим виновных по денежным делам, но когда прошло семь месяцев и те, коим необходимо было хлопотать по делу об убитом, настаивали перед правителем, последний местом суда избираете портик Дионисия. [12] Когда процесс готов был начаться, его слуха достигают звуки песнопений людей, обитающих в пещерах [13], тогда прибывших сюда, что в обычае у них летом, они исполняли свои песни. И вот, вскочив с трона он поскорее удалился, как будто бы, с появлением их, было бы противозаконным отправлять какую-нибудь судебную деятельность. Но, раз удалившись, он больше уж не обращал внимания на их подступы к нему, но стал для них виновником лишения имущества вследствие отсрочки для них, при такой волоките, права пользоваться хотя бы малою долею доходов с земли, а для пяти из вышеупомянутых поселян — виновником смерти их, заподозренных, но не изобличенных. Если бы кто-нибудь из них хоть один спасся по признании, что заподозрен он напрасно, то может быть, и все. Считай, государь, что много таких проступков бывает ежегодно.

{12 Может быть, Диониса, см. orat. XXX (pro templis) § 51, т. I, стр. 217.}

{13 В речи здесь: «заметь о монахах», cf. О. Muller, Antiq. Antioch., p. 34 il. 4. срв. τ, 1, стр. LXII, примеч. 1 (orat. II § 32, vol. I, pg. 249).}

27. Есть люди, которые всячески добиваются вступления во власть, вступивши же, заявляют, что не в их характере истязать человека пыткою по бедрам и предавать мечу палача. Я сказал бы им, что, зная себя, им следовало бы оставаться частными людьми, но не желать власти, не имея в тому силы. Ведь дело правителя быть в этому способным, а они прямо признают, что не могут править. Если, в самом .деле, обстоятельства требуют того и другого, и пыток, и смертной казни, а он будет избегать того и другого, как он может быть правителем, раз он не выполняете всех обязанностей власти? Ведь только пыткой во многих случаях можно добиться истины и, благодаря казни уличенных, может быть, иной из порочных людей станете более умеренным.

28. Но это дело правителя того, кто недостоин жить, посылать на смерть, а прочих сдерживать страхом равного возмездия. Ведь лицу, стоящему у власти, назначенному помогать законам, надлежит бороться со всяким, кто поступаете вопреки законам. Ноты не выступил бы же на состязании в беге, будучи медлен в ходьбе, так как знаешь, что то не твоих ног дело; а между тем занимаешь пост правителя, не будучи в состоянии даже вывести на свет преступления и отдать приказ в удовлетворение велениям закона? И вот возмущаясь тем, если, по твоему приговору, кто-нибудь по заслугам лишится жизни, разве ты не считаешь возмутительным, если, благодаря твоему молчанию, многие умрут без вины?

29. Но допустим, государь, что с этими людьми, не созданными для начальствования, но боящимися подобных актов, происходить нечто естественное. Но когда люди вызывают в судах бичеваньем потоки крови, бьют, даже когда жертвы их испустят дух, тираня «бесчувственную землю» [14], и, одних толкают страхом в реки, других в петли, итак когда эти люди станут отправлять в темницы целые отряды и, распростившись с законами на этот счет, займутся другими предметами с претензией считаться человеколюбивыми, кто не выйдете из себя от негодования? [15].

{14 Срв II. XXIV 54.}

{15 Cf. άποπνίγομαι, orat. XXXIV (adv. paedag. convicia), § 26.}

30. А я желал бы, чтобы они знали и подражали при-меру того финикийца, скорее же они его знают, но не хотят ему подражать. В чем же он состоял? Из заключенных в Палестине одних он наказал, других отпустил, следуя в том и другом справедливости. Затем в каждой тюрьме водворялись шинкари, и глиняные кувшины, и кубки, и выпивка с песнями. И так быстро он обретал завершение каждому из текущих дел, что ему не было более нужды в тюрьмах.

31. Иной из этих нынешних выступите тут и скажет, что то же самое и он делал и туда допускались флейты. Флейты, правда, имели вход, но подражание это он устроил, будто на смех, так что узникам приходилось гораздо тяжелее. В самом деле, он давал им не облегчение их положения, но менял место, оставляя узилище. Именно он посылает их в камеру второстепенного начальника, прибавляя к массе прежних много новых людей, так что они гибли, давя друг друга [16]. Вот как насладились бедняги хвалеными флейтами! Затем немного дней спустя, камера снова содержала заключенных больше, чем раньше. И это творилось не без ведома его, но ему так было угодно.

{16 Срв. orat. XXXIII (с. Tisam.) § 41, т. I, стр. 149.}

32. Пусть же и в этой области проявится, государь, влияние твоего милосердия. И что установил ты закон, помогающий заключенным в отношении срока заключения [17], т.е., для спасения их, я знаю. Знаю, однако, и то, что как делалось до введения закона, так поступают, и когда он написан. Да. Пока нет судей, желающих их утвердить, эти законы только письмена, но они не сопровождают [18] жертв беззакония, давая своими действительными результатами перевес им над их притеснителями.

{17 Cod. Theodos. IX 3, 6 cf. Forster, vol. III pg. 356 adn.}

{18 Олицетворение, столь употребительное у Либания. Потому сохраняем в переводе точное выражение оригинала.}

33. Но когда ты, доблестный, установишь подобающий закон и мало будет до него дела тем, кто поставляемы во главе суда и они, вместо того, что ты решил, будут давать силу собственной воле, то не подобает вам ни неведать этого, ни, если вы знаете о том, легко в тому относиться, но считать таких людей наряду с теми, кто восстают против вас, и ненавидеть, как этих последних. Ведь и они, насколько могут, отнимают у вас ваше достояние, позоря и уничтожая своими поступками работу тех, кто и трудятся, и живут на благо народов [19]. А если бы первый, дерзнувший на это, был бы подвергнуть законодателем возмездию, законы вошли бы в силу.

{19 Т.е., императоров.}

34. И того бы еще я желал, чтобы те, кто заявляют, что прибавляют красивых зданий [20] городам, могли указать на свою заботу о тюрьмах. Тут можно было бы много принести пользы на малые средства. Действительно, так как они желают подвергать заключению как можно больше людей, им следовало бы, конечно, не пренебрегать и местами, назначенными для их приема. Ведь не так нужен людям, которые ходят на свободе, блеск от стен, как заключенным переносить свои беды в просторном помещении.

{20 κάλλη срв. orat. ΧΥΙΠ $ 132, т. I, стр. 346.}

К императору о куриях (orat. XLIX)

1. Сколько дело зависит от тебя, государь, и от того, кто вслед за тобою стоит во главе прочих правителей [1], курии возвращаются в прежнему своему положению и получают свой состав [2], но сами те, кто состоят в звании декурионов, препятствуют этому стремлению перейти в факт, так что тебя и префекта все мы по справедливости должны бы одобрять, а их и ненавидеть, и считать недобросовестными и охотно увидать их подвергающимися возмездию. Если бы, действительно, это произошло, может быть, наказание превратило бы нынешнее противодействие помощи с твоей стороны куриям. Вот ради чего и ради того, чтобы все узнали, что надлежит немедленно повиноваться тому, что благоугодно тебе, покажи, как праведный гнев твой постигает людей, не желающих слушаться. А чтобы тебе стало очевидно их злодеяние, я расскажу, начав несколько издалека [3].

{1 Ниже ίτιαρχος, префект, в это время Татиан, срв. Forster, yol. Ill pg. 425, adnot.}

{2 Срв. orat. XLVIII § 3—4, т. I, стр. 233.; т. I стр. 121, 1.}

{3 Срв. то же orat. XLII (pro Thalaseio), § 3.}

2. В былые времена курии процветали во всех городах и была у декурионов и земля [4], и лучшие дома, и деньги бывали у каждого, и заключали они брачные связи друг с другом, и участие в курии было признаком благосостояния. Застав их в таком состоянии, некий император [5] ухудшил их положение и многими другими мерами, и, в особенности, своим основанием города. И вот когда он умер, уже водворив персидскую войну [6], обстоятельства этой войны повредили куриям, с каждым годом ухудшая их состояние, так как посылаемые на Тигр декурионы, вследствие понесенных там потерь, продавали отцовское достояние. А пришельцы, являвшееся, кто их знает откуда, без затруднения скупали и запахивали царские владения.

{4 Срв. orat. XXXI § 16, т. I. стр. 223; orat. II § 35,}

{5 Константину ниже «город» — Константинополь.}

{6 Cf. Ехс. Vales. 6. 35. Oros. VII 28. }

3. Это зло пожелал прекратить император Юлиан, включая в списки по каждому городу тех, у кого были поместья, кроме совсем немногих лиц. Когда, потом, его кончина вернула курии снова к прежнему положению, а скорее привела их к гораздо худшему и когда нередко стало наблюдаться бегство из курий в другие профессии [7] и города пришли в умаление, так как и состояние курии сопровождалось упадком и прочих сословий [8], ты, государь, воскорбел, как того стоило такое обстоятельство, и счел нужным послать Кинегия, занимавшего пост начальника по приему прошений, с тем, чтобы он занялся этим одним делом и поправил его, а прежде чем этому состояться, повелел ему, в звании префекта, отправиться до Нила [9], имея на своем попечении также не отпускать никого из того класса, где он числился первоначально. Но не оправдав ожиданий, на него возлагавшихся, и, нашумев много, а сделав столько, что стыдно было бы и сказать, принимаясь за дело мимоходом и поднимая бесцельную суету, так узрел он Нил, так снова Босфор, воображая, будто что то сделал, но не сделав ничего.

{7 См. т. I, стр. 113,1.}

{8 Курия — δεμέλιος. фундамент городов, см. т. I, стр. 171,2.}

{9 Срв. orat. XXXIII (с. Tisam.) § 27. CILIII 19.}

4. И его естественно упрекнуть в нерадении, но что скажет иной о немногих декурионах, которые не захотели увеличения своего числа? А что надлежало бы делать тем, кто того желал бы? Умолять, плавать, упрашивать, падать на колена, испускать вопли обиды, грозить остаться на месте, разве кто потащит и вытолкнет. Ничего из этого не предпринимается немногими, но, призван кто-нибудь, и ритор наготове и немногих слов достаточно, и следует отпущение, а эти люди — безмолвны.

5. Сверх того, далее, многих раньше этого времени пропустили лиц, соучаствовавших, многих и после того, притом, когда, государь, от вас приходит столько грамот, устраняющих всякое прибежище, для неправо уклоняющихся. Они говорят: «Ты отправлял должность и поэтому не хочешь отправлять повинностей. Так бездействуй [10] сам, но исполняй свой долг в лице сына. Нет у тебя детей или одни дочери? Убедив какого-нибудь человека взять на себя твое имя и твое дело,, опять бездействуй сам, доставляя городу лишь столько, траты свои». Это стоит во многих письмах и в других другое, еще лучшее, еще более доказывающее рвение, с каким ты относишься к куриям.

{10 κάϋευδε, см. т. I, стр. 138,2, стр. 515}

6. Что же это такое? «Если ты прошел и много должностей и тебе предшествовали вестники, жезлоносцы, биченосцы, скороходы и отряд воинов, и пища поступала к тебе из дома царя, все же ты придешь, куда тебя помещает отец и мать и родители их. И если ты скажешь о должностях, ты ссылаешься на помощь, никакой пользы не приносящую».

7. Таковы указания с вашей стороны, а с их стороны, вместо отправки послов с поручением увенчать главу, столь заботливую в куриям, и тотчас же ухватиться за тех, кого им отдают, и не позволять правителям медлить и отсрочками угождать тем, кто уловлены грамотами, но принуждать их соблюдать правое ваше решение и за замедление в этом выставлять угрозы, вместо того, чтобы исполнять это и еще большее, одним они предоставляли жить в том положении, как они жили, а другим не пикнули ни словечка, ни больше, ни меньше, хотя в их руках были сильные основания для того, чтобы высказаться смело. Но то, на что они сетовали бы, если бы вами это не было сделано, того иметь они не пожелали; но, пока вы не давали, выражали свое возмущение, а когда дают, не воспользовались, но то, нужду в чем заявляли, отталкивали, когда оно шло им в руки.

8. И сказанное странно, но иначе говорить не приходится, а они поступают похоже на то, как если бы какой-нибудь бедняк, попросив у Зевса клада, затем, нашедши его при рытье земли, бежал от дара. Что же причиной этого? Среди этих немногих, государь, есть несколько крупных сил, которые грабят людей слабых, присваивая этим немногим их достояние, и выгоды от декурионата усиливают положение этих. И в числе непорядков, которые справедливо требовали бы, внимания является отговорка, на том основании, что декурионов немного, для тех, которые имеются. И много ежедневно плача: «Ты видишь нас, стоящих, немного-численных, двенадцать вместо тысячи двухсот. Это — курия. Это единственные люди [11], которых привлекают для стольких дел. Нами держится порядок в городах, нами в деревнях, нами — более важные дела, нами более мелкие, нами более легкие, нами более тяжелые. Поэтому ты слышишь об одних и тех же именах».

{11 σώματα cf. orat. XLV § 31 et alb. }

9. Это причитание слышно в судах, которые дают снисхождение за злодеяния. Вот этим прибежищем желая пользоваться и желая, чтобы взятки сохранялись за ними одними, они боятся того, чтобы курии не вернули себе сколько-нибудь прежнего своего состояния, и, прося у вас восстановления курий, хлопочут, чтобы они всегда были в упадке, а скорее делают вид, что домогаются первого, а в действительности желают второго.

10. Нужно огня для тех, кто собираются мыться. Можно приступить к тому, к другому, но они не желают. Нужно лицо, которое бы содержало коней, каковые доставят развлечение на бегах. Есть люди, принявшись за которых, можно возложить повинность на них, а они приветствуют их, обнажив голову [12]. После этого они винят нынешние времена, как потопившие курии, сами их потопив и погрузив в пучину и воспрепятствовав их возрождению. Ведь ты пожелал последнего, а они обратного.

{12 Срв. orat LYI § 11, т. I, стр. 262.}

11. Итак они создали плохие для курий времена, так что, если кого надо считать врагом курий, надо признать таковыми тех, кто сохраняют из них столько, сколько обеспечит им прибыток. Они, предавая курии, предали свои родные города, они предали вами обретенную помощь куриям. Α те, кто вредят отечеству, как неспособны повредить и родителям? А кто — последним, тот кого в состоянии пощадить? Кто, в самом деле, друг таким людям? Те, кто таковы из-за денег, от присвоения каких священных приношений воздержались бы, от каких могил? Сопутствуя сколь близкому человеку, при коем были бы деньги, они не отняли бы их у него, убив при первой возможности?

12. И это, государь, общее зло, назовешь ли Пальт, или Александрию, показывающую останки Александра, или Баланеи, или наш город. Размерами они различны, а недуг всюду одинаков.

13. Однако они возразят, что сообщают правителям список бежавших и разными способами добившихся для себя изъятия от повинностей. Но это не их дело, но дело правителей и людей, приставленных для составления таких списков, причем одни угрозами не позволяют никого скрывать, другие страхом все выводят наружу. А эти доблестные люди, когда дело подвергается следствию, то молчанием, то нежеланием сообщить что-нибудь веское содействуют людям учиняющим беззаконие против курии, так слабо выступая на её защиту, что их содействие мало чем разнится по призрачности от сновидения. Посеяв же такие снисхождения в судах, по уходе оттуда они собирают жатву со своей измены, принимая вознаграждения, заявляя избежавшим, что предали наилучшим образом. А они остаются в прежнем положении, каждый угождая своей утробе, и, благодаря следствию, закрепив за собой свободу от повинностей. 14. Можешь убедиться в том, что я говорю правду, по трем лицам, которые отданы курии из ста человек, чем кто из здравомыслящих людей не возмутится, три из такого числа? А когда и эти трое стряхнуть с себя бремя декурионата, так как помогающие им при богатстве не имеют детей и поэтому могут оказывать [13] такие милости, то после этого кто же взялся бы у них быть правителем, и он, и поделом, был бы суров к отпустившим, усмотрев в том, кто были отпущены, неправду отпустивших их. 15. «Следует, говорит противник, подозревать могущество тех, кто станут помогать им». Но если это — правда, нельзя говорить им того, что они открывают правителям имена тех, кто прячутся. Ведь если бы было чего опасаться, те, кто о них заботятся, даже именами не раздражали бы людей, которых опасались. Нет, они не стали бы скорее угождать союзникам во втором случае, чем чинить неприятность в подготовке почвы [14] для поблажек. Следовательно, они обманывают, когда приписывают себе выдачу имен. Но когда они скажут, что побоялись силы тех, кто не желали, они признают плохое пользование собственной. Ведь они не доказывают этим путем, что не поступали неправо, но сообщают причину, по которой поступали так. 16. Так и трусам, из коих одни покидают ряды, другие и не участвуют в строе, можно говорить на суде такие слова: «Мать родила меня робким и я не мог взяться за оружие». А другой скажет, что сделал это и принял участие в строю, но не снес дела и последствий битвы. И тот, кто покушается на храмовое имущество или на могилы, не затруднится привести причину, почему покусился на них, и будут они оплакивать бедность свою, как, в свою очередь, и изменник. Но никого такие отговорки не спасают, и подвергаясь возмездию, он узнает, что единственное спасение в опровержении обвинения.

{13 «Locus labem contraxit» Forster.}

{14 σπέρμα здесь в соотношении с фразой §13 σπείραντες τοιαύτας χάριτας έν τοις διχαστηρίοις.}

17. И теперь пусть никто не говорит мне о страхе, но не оставил ли он курию на произвол судьбы и не проявил ли себя робким. Ведь если бы даже ему грозило как либо задеть и испытать какую неприятность, ему следовало долг свой по отношению к родине ставить впереди даже самой жизни. И многие неоднократно, сознавая, что смерть постигнет их, если они будут сражаться, все же сражаются и, умирая от бесчисленных ран, умирают все же с радостью. А вы, какого копья убоявшись или какой стрелы, или какой пращи, или какого щита, покинул строй справедливости? Не было ли это опасение попреков и немногих слов? Допустим даже, что — смерти. Что же? Разве такая смерть не выигрыш? Или ты уж и не знаешь славных тех кончин, кончин за отечества?

18. И это я сказал как если бы соблюдете долга принесло бы опасность. Но это было бы не так. Ведь и мой дед, вводя в состав курии Аргирия [15], молодого, пришлого человека, владевшего малым состоянием, не претерпел никакой беды, делая дело досадное тогдашнему правителю, досадное тогдашнему софисту [16], своими мановениями распоряжавшемуся городом, но все же на их просьбе об угождении не уступил, ни при угрозах не сробел, но тот справлял повинности, а ему ни откуда ничего страшного не приключилось. 19. Хорошо. Но то старая история. Но этот Летоий [17], когда он был декурионом, — иной сказал бы про него, что и теперь он декурион через посредство сына — разве не занес опять в декурионы трех бежавших, стоявших во главе отрядов, командовавших воинами и с ними прошедших на далекое расстояние, повинуясь призыву обстоятельств? А между тем, поступая так, он знал, вооружить против себя магистра, раба гнева, преисполненного стремительности [18]. Но все же тот, имея на своей стороне прочих декурионов, по их недобросовестности и их подписи, ничего не достиг вследствие того, что не прибавил его подписи. А между тем он надеялся его склонить попойкой и трапезой. И вместе выпивая за его здоровье [19] и за его записку, просил прибавления (подписи), а тот пил, но дать того, что не подобало, не потерпел и продолжал служить предметом ненависти, но не потерпел ничего. 20. Таким образом и теперь это не уступка страху и уверенности, что, если не повредит интересам курий, погибнуть, но они отдавали себе отчет в том, что им лично будет к выгоде, если курии будут в том состоянии, в каком находятся.

{15 Cf. orat. XXXI § 47, т. I, стр. 232, Введение, стр. II, примеч. 4.}

{16 Зиновию, см. orat. XXXI § 20, т. I, стр. 224; Förster, vol. III pg. 119 в. 1. }

{17 orat. XLYIII § 42, XXXI § 47, т. I, стр. 245; стр. 232.}

{18 φορά, срв. спорное чтение orat. I § 2, в конце.}

{19 φιλοτησία срв. orat. XXX § 18, т. I, стр. 205. orat. LII § 47 срв. т. I, стр. 306.}

21. Есть тоже у них и оправдание вроде того, что, как бы их не принуждали к декурионату, есть средство к увольнению и возвращению им свободы от декурионата, так что хлопоты об этом вызывают у них смех. Но все это — ложь. Ведь того, кто взят на основании относящихся сюда юридических требований, по суду и приговору курии и, что еще важнее, согласно вашим законам, что в состоянии было бы освободить? Я полагаю, ничто. 22. А если приходится допустить, что за деньги все можно сделать, то по крайней мере со стороны этих то лиц их долг перед курией был бы сохранен, если бы вписанные ими были вычеркиваемы из списков других сословий. Сам лови их, овладевай ими, вноси в совет задолженное, будь честным кредитором. А если кто либо другой допустить неправду, ты, с своей стороны, будешь чист.

Ведь если даже иной, будучи болен, явно осужден на неизбежную смерть, не оставляют о нем заботы врачи, не оставляют о нем попечение близкие, но и труды, и заботы, и бдения [20], и снадобья, и что пользы от этого никакой, всеми признано, однако все, что надо, делается до наступления смерти. 23. Но мы видим, как и слабейшие из городов, укрепляют себя стенами, даже зная то, что те, кто одолевают силою, снесут первым делом стены.

{20 Срв., напр., о Кимоне, незаконном сыне Лябания, т. I, стр. LXXV, ср. 946, о Либании в болезни. там же, стр. 40, примеч. 4, фр. 391.}

Но разве из за того они живут, не огородившись стенами? А что же отцы неспособных детей, разве и тех, на кого нет надежды, они не посылают в школы, чтобы им деньги давать, а не выносить ничего? Что же склоняет их в этому? Они не желают считаться пренебрегающими законами природы и давать повод ухватиться за это людям, которые рады попрекать других, именно, в том, что они не исполнили своего долга, не дав с своей стороны того, что было в их распоряжении.

24. Ведь и тех из рабов, которые приучились воровать, мы бичуем, хотя и знаем, что даже во время самого лечения от ударов, они остаются верны своему нраву и руки их заняты теми же делами. Но господин, если и не вызывает перемены в рабе, себя выгораживает от упреков бичеванием после каждого проступка. Что же, а те, кто бьют ослов, чтобы ускорить их бег, хотя медленность их остается прежнею, разве не бьют их все-таки, остерегаясь проявить недостаток настойчивости с своей стороны?

25· Будь и сам нам защитником курии, если и будешь трудиться бесплодно и найдутся люди, которые не дадут сохраниться такому положению дела. Может быть, точно выражаясь, это и не напрасно, так как в самом старании заключается некоторая выгода.

Нечто подобное, можно наблюдать, делают и гибнущее от бури. Они знают, что буря одолеет, покрывая морской волной судно, и никакое искусство не сумеет его исхитить, но не перестают заранее делать все возможное для помощи. Так и пчел нападения трутней на их работу не заставляют прекращать их труда, но те едят, а эти лепят соты.

26. Кроме того, не от тех или этих зависит освобождение. Если, в самом деле, не получать в сотрудники этих, союз тех приносить тень помощи. То обстоятельство, что Филипп располагает некоторою силою, зависит от Ласфена, зависит от Евфикрата, от прочих кто поставили свои города в рабскую зависимость от него, воевавшего не оружием, а подкупом. Подкупы и этих побуждают творить неправду, и пока это будет сходить им безнаказно, они не перестанут собирать плоды.

27. Бичом тогда заставь их исправиться, как, по словам Гомера, поступил и Зевс, и если не по доброй воле, пускай помогают куриям поневоле. Ты их поднимаешь, а они противодействуют, по вопросу о том, как кто может одержать верх над конем, возница над возницей [21], плясун над плясуном, размышляя, и совещаясь, и не жалея ни слова, ни дела, а состоянию курий предоставляя приходить в упадок, боясь, как бы ты не положил конца их несчастному положению, восхваляя плавания [22], вредные для жалких курий, увозящие молодежь из фамилий декурионов, одних в Финикию, других в Италию, не потому, чтобы посылали туда их как в лучшую школу, чем у нас, но, отлично зная их благородное происхождение, они видят в этом освобождение от курии. 28. И никто из людей этих не восклицает после того: «О, Земля и Солнце!» и не мешает им спускаться в гавань [23] не говорит того, что следовало бы говорить людям, жалеющим курии, но и поздравляют их, и сопровождают их своими пожеланиями, и провожают . И столько посольств, но заботы их посвящены менее важным предметам, а о таких никакой.

{21 Срв. orat. XLYIII $ 9, т. I, стр. 235.}

{22 Срв. т. I, Введение, стр. LXVII; orat. XL § 7, vol. III pg. 283, 4, orat. XLVIII § 22, § 28, § 30, см. т. I, стр. 239 след., стр. 242.}

{23 Срв. orat. XLVIII § 28, т. 1, стр. 242.}

29. А между тем не было бы недостойным твоего характера, государь, установить закон, чтобы такие юноши не изучали таких предметов, благодаря каким они себя выдворяют из курий, но такие, благодаря каким они пойдут по дороге предков, чьему честолюбию удовлетворяло помогать отечеству путем греческого языка. И ничего ужасного не произошло с известным Фасганием [24], если он беседовал с правителями через посредство переводчиков, и не видали, чтобы он терял голову, и высшие сановники римлян не говорили, чтобы, вследствие отсутствия у него знания италийского языка, дела у города находились в худшем положении, но он так поддерживал курию и город и с течением времени слава его ежедневно так возрастала, что никто из начальственных лиц не предпочел бы быть тем, кем он был,тому, чтобы быть Фасганием. И действительно, скорее они им восхищались по возвращении, чем он ими, оставаясь на своем месте.

{24 Срв. orat. I § 3; orat. Χ § 12, vol. I, pg. 404, 17 sq.; orat. XXXT § 10; epp. 286. 217, т. I, Введение, стр. 1 сл.}

30. Пускай же эти люди поплатятся, государь, за свои притворные отговорки и пусть научатся не способствовать неправо своему прибытку, а право содействовать общим интересам города. Ведь теперь, безопасно лукавствуя, они противодействуют пользе отечества, а, получив возмездие, перестанут продавать такие интересы. 31. Недавно некто объявил мне, что один и тот же человек в каком-то маленьком городе заведует делами и внутри, и вне стен и имеет много постов и званий, как сборщик податей, как отправляющий там банную повинность, и взяв тот же кувшин, выступал в качестве банщика, и правитель подивился при виде того, как девурион отправляет и эту работу. И так ему можно бы было иметь немало товарищей и, сверх того, избежать этой работы в бане, если бы для него не служило в выгоде остаться в одиночестве. Теперь же правитель посмеялся, а зло осталось и город опустился до видимости деревни. Поэтому я могу похвалить этого нынешнего префекта [25] за то, что он перечислил в курию трех лиц с тронов судей. Скорее же не все хвалю. Он не согласовал с началом конца. Ведь содействуя справедливости, он увидал бы даже не трех только, а трудно даже сказать сколько.

{25 Татиана, срв. orat. XLIX начало. Forster, vol. Ill, pg. 425, nota 1.}

32. Итак заступи куриям всех, государь, так как они заслуживают не меньшего рвения, чем боевые силы. одни приносят спасение городам, а первые создают нечто [26], что достойно спасения. А когда курии в том состоянии, как я показал, нет итого, из-за чего стоит рисковать. Столько отсюда позора распространяется по городам, так как неприглядность распространяется отсюда на все. Сделай же снова театры значительными по количеству посетителей усердием дающих, видными по этому самому и публичные декламации речей, так как сейчас одни, даже не сказав, ходят, стеная, другие, браня самих себя за то, что сказали, и даже, что самое главное, силу риторического искусства, помощью коего обретается то, что подобает делать, и восхваляется сделанное. И его вместе с куриями постигаете гибель и уничтожение, как, когда они были значительны, и ему выпадал на долю почет и наличность многих поклонников.

{26 Срв. о курии, вав θεμέλιος города, выше, к § 3 этой речи.}

33. Но я желал бы, чтобы украшением твоему царству служили не только походы, битвы, трофеи и победы, но и образованность и красноречие, мать коим — Греция, или, если угодно, отцы коему — сыны Эллады. Следовательно, так как, помогая куриям, тебе предстоит помочь и заброшенным теперь книгам, наказанием тех, кому мало заботы о долге, верни силу обеим, и куриям, и школам.

За земледельцев, о принудительных работах (orat. L)

1. Если даже кое-кому покажется, что я завожу речь, государь, о предмете маловажном, тебе, я полагаю, не покажется, что я говорю о вещи незначительной, потому что ты оцениваешь как важное дело все, чего только требует справедливость. Так выходит и в том, о чем тебе предстоит слышать сегодня, что, конечно, одно уже некоторым образом убедило бы тебя. Больше того надежды внушает мне то обстоятельство, что то же самое вместе и полезно. А что я говорю правду, в этом можно тебе будет убедиться, всемилостивейший государь, из самых фактов.

2. Многое накопляете мусор в городах, о божественная глава, обветшавшие дома, которые сносятся искусством строителей, фундаменты, закладываемые для новых, то же, происходящее с общественными постройками. Этот, получающейся отсюда, мусор является надобность убрать за стены, чтобы то место, где он лежал, занять какой-нибудь частной или общественной постройкой. 3. И справедливость требовала бы, чтобы на чьи расходы строятся общественный здания, на те же производилась и эта часть работы. Ведь если, что касается дерева, камня, кирпича, рабочих, плотников и вообще всего, что требуется, дабы воздвигнуть кому-либо нечто из того, чего до сих пор не было, или поправить какое-либо пострадавшее здание, если, справедливость требует, городу не избегать расходов на такие предметы, то пускай то же требование имеет силу и относительно мусора. Если то, что нынче происходит с мусором, — ладно, то почему не распространяется этот порядок на всех, предпринимающих общественную постройку. Если жестоко то, то и это. Если — не возмутительно, и то нет. 4. Но нет, возмутительно, государь, несправедливо, дурно, лишено всякого порядочного основания. «Что говоришь?» Назначил я плату за мулов, или ослов, или верблюдов, нанял тех, кто будет ходить за каждым из этих животных, и отсюда поступает пропитание и мне, и жене, и детям. А ты хватаешься и тащишь, и мое достояние считаешь своим, и приходится работать им для тебя, а мне глядеть на это молча. Смотри, государь, будет ли это вполне свойственно царской власти, чтобы на приобретенное мною покушался правитель? Ведь если достояния лишает меня приговор и это служит возмездием за преступление, пусть все мое будет принадлежать городу. Если же никакого такого решения не было, как же не позволяешь ты мне владеть тем, что мне принадлежит по законам?

5. Есть у города поместья [1], прежними поколениями оставленный городу по завещанию. Эта земля обрабатывается городом и доход с неё поступает к нему, как владельцу. В этих имениях есть то, о чем я сейчас говорил: мулы, ослы, верблюды. Зачем же, выходя ив этих пределов, начальственные лица приступают к прочим и, освобождая от повинности весь инвентарь тех, на ком лежит тот труд, возлагают эту работу на людей, обременять коих несправедливо? Ведь если для тех бремя это не назначено, так и для нас. 6. Итак никто не мог бы указать закона, ни твоего, ни другого какого-либо царя, коим и это значилось бы в числе повинностей. Ведь и в ежегодных указах, где значится, что надо вносить, нигде не приписано: «Правителям да позволено будет делать и то, о чем сейчас речь, и ослов, городу не принадлежащих, обращать в городских». А между тем, если бы это было определено и законом, по неизбежности, из него истекающей, это делалось бы, но не без чувства обременения, а все же, может быть, некоторым утешением служило бы то самое, что есть такой закон. Как дело теперь обстоит, закона нет, а в работе много этого. Когда говор. «это», разумею неправду. С охотою спросил бы их, почему не выводят они из домов для потребностей города и рабов, и служанок, не вывозят постелей, утвари, телег. Ведь если скажут: «Не дозволительно», так недозволительно и то. Как же, почитая недозволительность в том, от чего воздерживаются, то же самое правило они оскорбляют своими поступками? Ведь я знаю, они вопрошали вас в посланиях, о многом, дозволительно ли то делать, в сознании, что недозволительно делать того, что не получило такого разрешения. Как же не спрашивали они об этом и, чтобы делать это или не делать, не выждали вашего решения? Теперь же самым тем, что уклонились от запроса, они показали, что этот поступок не из справедливых.

{1 Срв. orat. XXXI (pro rhetoribus) § 16, т. I, стр. 223.}

8. Кроме того, далее, если бы эта служба входила в число ваших постановлений, она была бы общею для под-властных вам городов, как в свою очередь все прочее. На самом деле, те, кто являются к нам из других мест, встречая у нас такое обстоятельство, не верят своим глазам и ушам. Понятное дело: они являются из городов,. где такого порядка не существуете, и не считают, что их города не обладают тем, чем следовало бы обладать, но что у нас существует то, чему лучше бы не быть.

9. Можешь заметить, государь, что и сами правители тем, чего они не делают, осуждают свои поступки. В самом деле, ослов и прочих животных, принадлежащих людям влиятельным и военачальникам, они оставляют в покое и едущие на них минуют мусор, подняв брови и выпрямив шеи, а если кто задержит кого-либо из таких проезжающих, это беззаконие. Но из прочих людей одни с трудом вызволяют свою собственность, другие, если осмелятся оказать отпор, получают битьем тот урок, что выгоднее было бы молча снести беду. Признаком неправого обременения этих людей является то обстоятельство, что не все отправляют такой труд. Ведь если последние, не трудящиеся, не преступают никакого закона, значит, и тех не закон обязывает к этому.

10. Далее, иной сважет, что, если и нет такого пи-санного закона, но эта служба вошла в обычай [2]. Но если бы все обычаи оставались неизменными, нечто естественное произошло и с этими людьми, рабами обычая. Если же многие бывали во все времена отменяемы, причем худшие уступали место лучшим, пусть не прибегают они в ссылке на неоднократную практику, уклоняясь от беседы о предмете по его существу. Ведь если это часто бывало, это заслуживает негодования, а не того, чтобы этому обычаю оставаться из-за того в прежнем положении. 11. Были люди, введшие негодный праздник в Дафну [3]. Справлять праздник значило всячески бесчинствовать. Некий добропорядочный и целомудренный император [4], заметив это, устыдившись того, что происходило, и воскорбев за эту местность, превращает собрание для этой дели и превращением этим стяжал себе добрую славу. И никто не говорил перед ним о числе лет праздника, ни о том, что господствовавшей обычай должен держаться до конца. Но на долгое время этот недуг был изгнан из Дафны, пока не ввели его снова люди, жизнь которых была во вкусе подобных празднеств. 12. Применение бичевания к декурионам вошло в обычай, благодаря бесчестности правителей. Ты сам упразднил его законом [5], и в числе похвал тебе значится, как важное мероприятие, и это. Иной раньше бывал принудительно привлекаем в повинности зверями [6]. Ты сделал это предметом добровольного пожертвования, не препятсвуя желающим, и не принуждая тех, кто не желали. И ты и не считал этой своей борьбы с обычаем неправдой, и не было таковой в твоем поступке. «Пусть не будет браков с двоюродными братьями» [7] предписал ты, хотя такие брачные связи были в полном ходу. И давность существования этого факта не оказалась сильнее того, что тебе представлялось юридически правильным. На эти примеры следовало бы взглянуть правителям города и больше уважить не давность неправого порядка, нежели справедливость того, чтобы этому обычаю был положен конец.

{2 Срв. опровержение подобной аргументации orat LII (adv. ingredie-ntes domos mag.) § 19; т. 1, стр. 297.}

{3 Cf. orat. XLI (ad Timocr.) § 16, vol. Ill pg. 302, orat. XLV (de vinctis) § 23, pg. 370; vol. I, orat. X § U.}

{4 Юлиан, срв. orat. XLI (ad Timocr.) § 16, Julian., Misop. p. 362 D, Malal., p. 285, 1.— О целомудрии Юлиана см. orat. XVIII § 179, т. I, стр.359. Amm. Marc XXV 4, 1 sq. Годофред думал о Констанции, cod. Theod. XV 6, 2.}

{5 Срв. orat XXVII (с. Jcar. I) § 13, т. I, стр. 104, 2. Cod. Theodos. XII 1, 39 et 80 et 85, с примеч. Годофреда.}

{6 Срв. т. I, стр. 132, 1.}

{7 О Amoros. ер. LX 8. A nr. Vict. epit. 48.}

13. Между тем, сколько речей потратил я, государь, перед каждым об этом предмете. Порицать их, как неправые, они не могли, но не желали привести советы в исполнение, не потому, чтобы была какая либо выгода твоему дому, — даже если из этого источника поступали какие-нибудь деньги, это не было бы для тебя выгодою, ведь все то, чем не руководить принцип правоты — убыток; но и это самое истекало не из таких побуждений, но труд был чужой, а кому поступало вознаграждение, и сказать не хочу.

14. Но, как я сказал, неоднократно попрекал я за то, что смотрели сквозь пальцы на такую неправду, но успеха не достигал никакого. И оставалось, государь, с тобой побеседовать и помочь обижаемым твоим приговором, кому никто не осмелится, иди, если осмелится, то тщетно, помянуть об обычае. Ведь ты, гоняя своих врагов, подданных своих благодетельствуешь новыми законами. Каждый из них упраздняет старый, оказываясь, конечно, лучше устаревшего. 15. Если же ты упраздняешь по соображениям своего разума писанные законы, как же поколеблешься ты в том в области неписанных, раз в них заключается та же причина к отмене? Мы видим, действительно, как и врачи такой специальности устраняют гнездящиеся в организме застаревшие болезни и те, которые оказались в состоянии это сделать в борьбе с укрепившимися за долгое время недугами, достигают тем большей известности. И теперь, чем большее число лет помянет кто-нибудь, тем больше слава от излечения.

16. В особенности и общественный постройки пускай получают начало, глину, с соблюдением справедливости. Но если уж надобно из-за них налагать неправое бремя на ослов, пусть то будет допускаться только дли этих одних построек. На самом деле, кто снесет, о, Земля, о Солнце, и все боги и демоны, беззаконие? Частным лицам, государь, это и предоставлялось, и предоставляется. И одни, являясь, просят ворота, обозначая их наименования, один — те, другой — иные, третий — третьи, желая этим словом получать тех животных, что через них прогоняют, а другие, будто распорядители, тотчас в угоду им дают короткую записку. Но в этих немногих словах значится много ослов, много мулов, много верблюдов. Их забирают, их и гонят к мусору, подвергая ударам погонщиков, слуги получивших льготу у служащих представителя власти. 17. Но если нельзя этого предоставлять даже военачальникам, при постройках их, как же тем, кому принадлежат заботы только о том, чем они сами обладают, но ни о чем другом? О, негоднейший из людей! Я купил, и содержу, и приглашаю врача в случае хромоты и плачу за это вознаграждение, а животное пойдет и будет трудить ноги не для моей пользы, а скорей для твоей? Может ли быть что-нибудь противозаконнее? Что-нибудь более возмутительное? Разве другое что, а не это поступок тиранов, отнять у этого, отдать другому, одного обидеть, другому тем самым угодить, и в ущерб одному предоставить выгоду другому? И теперь, если бы я пожелал перечислить все имена получивших эту льготу, это будет перечисление длинное и изведет слушателя.

18. Значить, ты, скажут, воспрепятствуешь правителю делать угождения? Конечно, —несправедливые. А что в этой милости нет справедливости, ясно, вероятно, всякому и как самим дающим, так и принимающими. Иначе откуда же у тех и других страх перед угрозами, которые я делал, что это тебе не останется неизвестным, но найдется кто тебе об этом сообщит?

19. Но все же иной скажет, что надо предоставить правителям простор действий. А я скажу опять то же, что только справедливость предоставляет им волю, а что вне её, тому воздвигается препятствие. И это — ведь оно не принадлежит к числу справедливых требований — возбранено. Но как бы став сами вместо законов и заняв с копьеносцами акрополи и как будто римский государственный порядок пошатнулся, так они поминают о свободе действий, при том зная, что и тебе не все дозволено, государь. Ведь в том и заключается царская власть, что при ней не все дозволительно. А если это отнесем к свободе действий, то не станем винить и осуждать и то, если решения будут противоречить законам, если второстепенных должностных лиц они станут выдвигать вперед старших. Ведь всюду услышим мы ссылку на власть.

20. «Друзьям следовало бы встречать кое-какие услуги от лица, к ним расположенного». Прекрасно. Есть у тебя серебро, одежда, золото, рабы, стада, земля. Давай и им, если хочешь, любое из этого, а, хочешь, так все. Ведь не будет к тому препятствий. Но не делай другого хозяином моего достояния. И когда кто-нибудь явится и, сидя подле тебя или стоя, помянет о такой услуге на счет мусору и орлов, скажи ему: «Любезнейший, я всей душой расположен к тебе и желал бы, чтобы дом твой был обилен и превосходен, но чего давать не подобает, подобает не давать.

21. Еще никто из подвергшихся этому принуждению не прибегал к статуям владык, но надо опасаться, как бы не произошло этого. Что же следует тебе делать? Есть у тебя золото, мы видим ослов на продаже и купить не трудно. Так лучше будет тебе строиться. А под проклятиями, как это происходит теперь, такой стройки мой совет тебе избегать». Таким образом они были бы подлинно правителями, обороняющими одних от притеснения, других от неправого образа действий. А конечно, есть выгода и в том, чтобы был положен запрет на неправые действия.

22. Но что не предоставлено произволу правителей давать такие льготы, это очевидно из того, что нашелся некто, кто добился этого разрешения у императора. К чему, в самом деле, было досаждать с этим императору, если бы это по праву могло быть даровано и лицом, назначенным судьею? Но полагаю, он знал, что получил бы эту льготу и с их стороны, однако без доли [8] справедливости. И вот, опасаясь этого и не будучи в состоянии чувствовать уверенности в том, что не последует когда-нибудь ответственности за такие притеснения, он явился с письмом императора. Одобрить последнее я не могу, но ссылаюсь на него, как на доказательство того, что подобные разрешения не дозволительны этим правителям.

{8 ή τον δίκαιου μερίς срв. τ. I, 397, примеч. 3.}

23. «И что возмутительного, говорит противник, чтобы выходящий осел, не имеющий другого бремени, уходил, вынося это?» То самое, сказал бы я, что его вынуждают нести, когда можно было бы не нести тяжести. Как человеку не нести бремени легче, чем нести, так, полагаю, и ослу. И поэтому то ход из города для них и легче пути из деревни в .город, что при первом нет на них груза, но они от него свободны. А поселянин, который сидит на осле, не столь чувствительная тяжесть для него, и, нередко, щадя его, он идет рядом.

24. Но эти люди, делая себя хозяевами того, чем распоряжаться законы им не предоставляют, лишают этих измученных ослов этого облегчения, подставляя их спины этим высоко нагроможденным кучам мусору. Поселянам приходится отправляться за ними, причем некоторые подталкивают осла, и нередко те ворота, какие ведут в деревню, близко, а приходится, забрав мусору из центра города или с другого конца его, проделав тот же путь, таким образом только снова достигать нужных ворот.

25. А что еще возмутительнее, между самыми жертвами притеснения происходить состязание из-за нагрузки, при чем каждый спешит получить свой груз вперед другого. И это зло продается, о Зевс и боги! И один уходит, отдав те деньги, на которые намеревался приобрести сыру, а кто не смог заплатить, стоить и плачет, но никто не жалеет его. Между тем, что может быть более жалким, как не те, для кого замедление истекает из нужды? Из них одни получают свою долю мусора поздним вечером, другие перед заходом солнца, в то время как им следовало бы быть дома до наступления полудня.

26. Когда же ночь застигнет на пути тех, с кем это случилось, какое и откуда может явиться исцеление от несчастья, потому что, где у них кошелек, который мог бы отворить им двери гостиницы? Как когда его то и нет? Когда путь среди ночи делают опасным разбойники и ни откуда не предвидится пропитания ни им, ни ослам? Понятно, из такого стечения обстоятельств не раз возникали болезни и смерти, а если даже не это, горе и слезы их самих и их близких, оплакивавших друг друга в своей нужде.

27. А между тем это ужасно, если это делается и врагами, но еще ужаснее, когда это творится людьми, посылаемыми на спасение и помощь. Происходят и побои со стороны воинов, приставленных в этому делу, и предлог к тому: «Ты делаешь все нескоро, но ленив ты и медлителен»; в действительности: «Нет у тебя денег и мне нельзя от тебя ничего получить. Потому платись за свою незадачу».

28. И у кого есть, государь, мешки, так как они доставили из деревни пшеницу, или ячмень, или что-нибудь подобное, беды меньше. На самом деле, и тем кто привезли сено, одинаковая нужда нести ту же службу и, так как мешков у них нет, его заменяет плащ земледельца, который изнашивается от этого, крепок ли он или уже потаскан. А между тем как может снести этот убыток, земледелец которому нельзя попросить у жены другого, у которого дети наги?

29. Итак от того, что таким образом выносится: мусор, плащ у человека изнашивается скорее, чем следует, но все же он остается у него. Но грабежи привратников, чуть не доискивающихся узд ослов и других ремней и веревок и скрытых хлебов? И если не отнимет, сверх того, и самого хитона, желает считаться более милостивым. Так они поступают с входящим в город с тем, чтобы, если окажется увозящим мусор, отдать ему, но, когда он возвращается, они исчезли, а он уходит, всплеснув руками и ударив себя по лбу. И у бедняг оказывается война в мирное время, так как они нуждаются в городе, но факты внушают им, что надо избегать города.

30. Это бремя становится, государь, еще обременительнее, получив, в зависимости от времени, прибавку, ибо правители распространили его и на зиму. Прежде наступление зимы останавливало это притеснение. Но теперь холод, и грязь, и дождь, много того, другого и третьего, но передышки нет ни откуда. И нельзя получить перемирия, но те, кто видят работы, заявляют, что это противно гражданскому порядку, а все же вывозится мусор, скорее глина, кое-где и грязь. То и другое тем, кто возит хлеб, делает их мешки непригодными, и если в загрязнившееся так мешки всыпать и везти хлеб, его испортишь. А так как вред от того передается и на печеный хлеб, то доставившей терпит убыток в цене зернового хлеба.

31. Эти беды распространяют и на город беду в отношении провианта, и присоединяется четвертое зло. И теперь мы считаем: стаи мышей, змей, саранчу, мусор. Они приучаются тем убытком, что терпят, избегать город, как какую-нибудь пропасть, и искать места, где не придется терпеть подобного. Поэтому те, кому не особая нужда являться сюда, отправляются в другое место, увещевая всех, кого ни встретят, обращаться вспять.

32. В недостатках этого дела можно винить и кое-что другое, но естественны упреки и потворству правителей. Если не подвергнешь их ответственности, сочтут, что ты не очень заботишься о городах, если тех самых, которых спасаешь вооруженною силою, предоставляешь в жертву недобросовестности правителей. Не было бы им оправдания, если бы они делали такие поблажки и более бедным людям, но обвинение было бы слабее, так как нужда людей, получающих льготу, нисколько убавляла бы её ненавистность. На самом деле, до бедняков им и дела нет, — такие воздвигают дома на свои скудные средства, — но так строят они с теми, у кого всего много, кому и богатства Гигеса [9] — смех, у кого тьма верблюдов, много мулов и парных запряжек, множество коней, которых холят руки конюших, коней, которые могли бы отправлять хозяевам ту же службу с меньшим ущербом для справедливости, чем ослы, мало чем разнящиеся от околевших.

{9 Срв. orat. XXXIII (с. Tisamen.) § 16 Μίδαι πάντες.}

33. На самом деле, кони те пребывают в холе, у яслей, в горделивой воле и под тщательным уходом, а у тех, кому ослы доставляют средства пропитания, гибнет их единственное достояние. Мы же, пред взорами коих одинаково проходит и бедственность в этой среде, и необузданность в той, возмущаемся и, разражаясь словами, какие обычны в порыве скорби, пустословим. Ведь нет того, кто бы обратил на эти слова внимание и послушался бы их. Но пусть то будет нам сказано тобою, всемилостивый государь, и прояви свое попечение не о городах только, но и о деревнях, скорее же больше о последних, чем первых. Ведь поля опора [10] городов.

{10 θεμέλιος, собств., фундамент, срв. выше, о куриях, orat. XLIX § 3.}

34. И иной выразился бы, города стоят на деревнях и они им основание, из них поступают пшеница, ячмень, виноградные кисти, вино, масло, пища людям, пища прочим живым тварям. Если же бы не было ни быков, ни плуга, ни семян, ни растений, ни стад скота, городов прямо не было бы. И те, которые появились, связаны с судьбою деревень, и хорошее, и дурное состояние городов зависит от последних.

35. Нынешнее же общее безвременье вызвал недород в деревнях. И теперь все большие и малые города пребывают в мольбах о том, чтобы земля воспользовалась благосклонностью Гор. Мы знаем, что она нуждается в тех людях, которые будут ее возделывать, каковых всех надо признавать учениками Келея [11]. Итак тот, кто ополчается на их достояние, куда входят и ослы, тот ополчается на землю, а кто на землю, тот и на города, и, клянусь Зевсом, большинство их, так как и им нужны продукты земли. Ведь если увеличение благосостояния их зависит от моря, то самая возможность жить происходить от земли.

{11 Homer, hymn, in Cer. 96 so..}

36. И тебе, государь, подать отсюда. Ведь ты беседуешь о ней с городами в письмах, а городам дача возможна из этого источника. И тот, кто помогает земледельцам, тот поддерживает твое государское дело, а кто вредит ему, тот недобросовестен в отношении твоих интересов. Вот это оскорбление надо тебе остановить, государь, законом, наказанием и указами, и своим усердием в том предмете, о котором ты сейчас слышишь, склонить всех к речам в защиту земледельцев.

37. Полагаю, тебе подобает не считать достаточным, если ничего подобного более не будет происходить, но пожелать и подвергнуть наказанию виновных. Подобающим же наказанием будет, если архитекторы сообщать, сколько куч мусора и на какую сумму могло быть перевезено, и эти деньги пусть войдут в сумму общих государственных расходов, а плательщиками их будут обе стороны, и те, кто давали льготу, и те, кто ее получали.

О плефре (orat. Χ)

1. Так как многие, я вижу, признательны Проклу за пристройку, коею он увеличивает театр, у которого четыре стороны, а Плефр, в средине, служит помещением для послеполуденной работы атлетов, явившихся на Олимпии, я желаю доказать, что один сделал промах своею пристройкою, в те увлеклись до похвал тому, что следовало бы обвинять.

2. Иной обвинил бы с большей справедливостью не Прокла, а декурионов. Ведь им можно было в интересах пользы противоречить и удерживать его от его замысла, — человек этот привык во многом следовать их советам —, а они предпочли льстить своим восхищением проектированным сооружениям переговорам с ним о том, как подобало поступить.

3. Итак, если бы у меня была дружба с правителем, общение и разговоры, как при предшественниках в этой власти этого человека, я попытался бы воспрепятствовать этому, а также прочему в его действиях, что представлялось мне неправильным. Но так как он явился из Финикии, убежденный не очень обращать внимание на мои советы, как лица, много приносящего вреда избытком человеколюбия, а я, узнав это, своими посещениями, какие бывают четыре раза в месяц, пользуюсь для приветствия ему, но, исполнив эту формальность, сижу безгласен, показывая тем, что не стремлюсь в большей деятельности, — ведь он и слыхал это и не попрекнул того, кто сообщил, — оставалось предоставить ему приводить замысел свой в исполнение, а желающим слушать выяснить, что от рвения в этом деле Олимпии могли бы у нас пострадать.

4. Ведь из того, что во время их исполняется, трубача и герольда можно было слышать всем, а то сооружение, о котором теперь речь, служило для приема атлетов в течение восьмого часа и следующего за ним, служило и для приема зрителей, не вкусивших пищи, что устраняло вредное воздействие зноя; такими были биченосцы и судьи и те из отправлявших повинность, кому то было угодно. Мог бы явиться и синдик, и учитель.

5. Каменвых сидений — два, близко от пола, как сиденья первого ряда. Больше не было нужно, так как число посетителей было невелико. Ни раб, ни юноша, еще посещающий школу, ни ремесленники, ни те, которым безделье идет за дело и которые сильно заняты волосами на голове, не допускались; их бы не пустила сильная стража в дверях, или, клянусь Зевсом, они и не подошли бы, зная, что есть, кому остановить их.

6. То, что совершалось в этом Плефре, почитаемо было наравне с мистериями. Столько было уважения, с каким относились друг к другу и атлетам присутствующие, столько спокойствия, столько молчания. Даже если происходило какое-нибудь единоборство, достойное удивления, им восхищались в молчании. Зрителям приходилось подавлять крик, так как жезл внушал страх.

7. Сильнее и значительнее это достояние немногих становилось легко. А немного было потому, что помещение не было велико. Но эта часть Олимпий, которой украшением было это самое, что она была достоянием немногих, и не требовала многих. Нечто подобное представляют и обряды таинств, на которые ты не стал бы сетовать, если они предоставляются меньшему, а не большему числу.

8. Итак ничто не могло здесь превысить закон, а закон требовал, чтобы не было крика ни порицания, ни одобрения. Предоставлялось знать про себя то а другое, а соседу можно было, и то тихонько, шепнуть о том или этом, а преступить эту меру было бы противозаконно.

9. Что же нарушило порядок, господствовавшей в этой церемонии, отличавшейся чрезвычайной сдержанностью? Агонофетом был Аргирий после другого из двух моих дядей, старшего [1], человек, в остальных отношениях очень достойный, но давший Олимпиям эту вредную поблажку. Он устраивает двойной ряд каменных сидений, присоединив еще столько, сколько было раньше. Удвояет вместе с тем и число посетителей зрелищ.

{1 Срв. orat. LIII (de festorum invitationibus) § 4. т. II, стр. 2, orat. I§ 13}

10. И находились люди, которые, расхаживая, восхваляли Аргирия, как за доблестное дело, утверждая, что своим сооружением он превзошел всех своих предшественников. Но ему именно предстояло потревожить нечто из установленного обычаем, и с большим количеством зрителей превзошло многое, чего раньше не бывало. Он же, выступив в гневе против беспорядочной толпы, частью мог остановить, частью не был в состоянии, а лучше бы было с его стороны соблюдать установившейся обычай, вместо того, чтобы создавать потребность снадобья [2].

{2 φάρμακον, Ιατρός часто у Либания фигурально.}

11. Все же было ему некоторое удовольствие от этого, когда он видел большую толпу и не было недостатка в лицах, готовых прославлять расширение постройки, кто не могли видеть того, что пропало, а то, ради чего пропало прежнее, считали важным и утверждали, что Зевс внушил ему эту милость.

12. Итак я желал бы, чтобы Фасганий, младший из моих дядей [3], отнесся к этому безразлично в особенности при той рассудительности, какою он, по общему признанию, отличался, но считал, что тот, вместо хорошего, устроил нечто дурное, а тех осмеивал, как лишенных правильного суждения о предмете.

{3 См. выше, orat. XLIX $ 29 и примеч. там.}

13. Но этот разумный человек был задеть за живое, возревновал, стал подражать, вступил в недоброе состязание, и снова другая пристройка, в таком размере, сколько вмещали обе прежние части, старая и новая, и толпа еще больше, больше суеты. Личности же этой, умеющей поразить, то приносит пользу, но малую, и можно было видеть увеличение беспорядочности с каждою олимпиадой.

14. Так как атлеты кончали свои состязания к заходу солнца вследствие того, что и время начала этих действий было передвинуто, необходимо было, начиная позже, и кончать позже, — толпа дерзала открыто признавать, что не в состоянии выносить зноя, в то время как прежние поколения соревновали в выносливости, — голоса прочих зрителей проникали туда все вперемежку, с голосами греков римские, при чем одни заявляли, что борец простерт, другие—нет. Поэтому тем, кто знали прежнее, приходилось жалеть о нем и они прилагали к этому название того праздника, где много отсутствия всякого стеснения [4].

{4 Μαιονμά, О. Muller, Antiq. Antioch. 33.}

15. Когда же порядки Плеера, самые важные и почтенные, подвергались оскорблению и унижению, уже с большею легкостью менялось прочее, при чем некоторые приказывали агонофету и елланодикам устраивать лучшие трапезы и убеждали их, а посетители вставали из за стола и расходились каждый домой, проявляя на лицах под лавром признаки опьянения.

16. И это, я утверждаю, получило происхождение оттуда, от необузданности в Плефре. Те, которые этого требовали, руководились соображением, что ничего страшного нет в таких выходках против столь значительных лиц. А причиною проступков в этой среде многочисленность, а последнего самое то, что имеется место, где сидеть такому множеству.

17. Так благородный Прокл ухудшает тамошние дела, и тот, кто радовался, что этот театр у нас будет больше, радуется тому, что больше станет разнузданность. А радуясь этому, он противоборствует Олимпиям и показывает, что не желал бы, чтобы совершались истинные Олимпии.

18. Я же желал, чтобы Прокл ознакомился со всеми условиями касательно этого места и помог сохранению древних обычаев. Это значило устранить нововведения и посадить людей на одних старых местах, и не обращать внимания на тех, кто станут осуждать его дело, как на клеветников. Ведь тот, кто способствует закону, не нарушает справедливости, и не везде тот, кто что-нибудь отнимал, творил неправду, а прибавления служат к славе, но можно, и прибавив, испортить, и, убавив, принести пользу.

19. Это может любой наблюсти в особенности на живых телах, где наросты требуют хирургов , и если врач сможет это сделать снадобьями или инструментом, он получает за отнятие вознаграждение. В особенности, следовательно, надлежало благородному и дельному Проклу показать таким образом всем свою ревность по отношению к Зевсу.

20. Ведь во всяком случае, если и не очень многих, но людей серьезных он заставил бы восхвалять себя. Если же он не решался показать себя поступающим так, такое его колебание не имело основания, а основание для такой нерешительности должно быть. И с чего это он воздвигает камни на камни и прилагает новый труд и новые издержки, и многое рвение, пробующее превзойти то, и другое, и третье [5]?

{5 т. е., «камни», «труд», «издержки».}

21. Кто, в самом деле, вынесет то, что получится? Кто — толпу, которая вторгается? Кто не сочтет, что вестник, поминавший о спокойствии, говорит пустое? Кто побоится жезла? Кто сохранить уважение в воину? Кто к самой власти?

22. Ведь они сознают, что, если он не будет рабствовать перед столькими зрителями, оглушенный криком, удалится, считая достаточным для себя спастись, предоставив их изволению судьбу атлетов. Действительно, самая величина театра привлечет людей несправедливых к участию в том, что там происходить. И теперь, конечно, участвуют, но не столько народу, будет же участвовать, благодаря прибавляемым частям, большее количество, а убыток тут в самом превосходстве числа.

23. Зачем же, расхаживая кругом, вы говорите: «Застав город малым, Прокл сделал его великим»? Я, — и факты свидетельствуют за меня —, утверждаю, что в этой области он сделал его меньшим. Ведь, строя подобное здание, он уничтожает важнейший пункт славы города, а скорее вместе с камнями усугубляете погибель, к порче со стороны предшественников, подбавляя новую, так, чтобы впредь не было никакого промежутка между театром Диониса и театром Зевса Олимпийского.

24. Следовало, в самом деле, из всех мест праздника быть изгнанным этим неблаговидным беспорядкам и ни в одном из этих трех помещений не иметь места никакому превышению закона, и если все уступает угождению в каждом из них, это по крайней мере сохранить здравым.

25. На самом деле, если сильнейший недуг не овладеет и им, это признается несчастьем. Ведь город, говорят некоторые, преуспел в численности населения. А я желал бы, чтобы несчастья в прочих городах не увеличивали число людей [6] но чтобы каждый сохранил свое на-селение и у нас было меньше, а не настолько больше. Но потому, что те люди, которых изгнало из дому бедственное положение, стеклись сюда, из за этого не поднимать же нам в высь этот театр?

{6 οώμα, срв. orat. XLIX § 8 etc}

26. Право, не подобает, чтобы искание ими убежища у нас стало во вред Олимпиям. Но пусть поселяются здесь бегущие из других мест, однако при этом не погибает та часть празднества, которая в своих обрядах заключает больше всего величия.

27. Сверх того, и при тех первых, не одни сидевшие тут населяли город, но при значительности их числа, — ведь не бывало времени, когда бы население города было невелико — являлось посмотреть обряды не большее число, чем подобало. Как же станем мы чтить этих пришельцев бесчестием празднику, когда те подчинялись установленному порядку? Как же заставят нас эти увеличить размеры театра, когда тогдашняя толпа не принуждала правителей увеличивать его?

28. Следовательно, нельзя Проклу делать его столь просторным, чтобы он мог вместить всех, если бы даже он желал быть в состоянии все сделать. Но этим не наносится обиды тем, кто не будут созерцать, когда они могут назвать людей, которые были зрителями. Ведь если бы и эта часть публики не была зрителями, она не могла бы претендовать. Были, Прокл, и в древние времена камни и эта гора с её каменоломнями, и искусство строителей, и другие руки, и телеги, и балки, и канаты, но не было тех доводов, которые могли бы склонить к тому, чтобы сделать зрелище достоянием большого числа людей.

29. Ты же думаешь массою людей способствовать блеску Плефра, мнение — неверное. Далее, ты видишь, что, когда начинаются Олимпии, мы уменьшаем в городе скопление людей, изгоняя большинство из лицедеев сцены, публичных женщин и гетер, и сводников. А между тем следовала бы, если бы чем больше, тем было бы лучше, озаботиться тем, чтобы присоединить из других мест еще людей.

30. На самом же деле, когда предоставляем Дафну одним мужчинам, а женщин держим вне её пределов, что делаем? Унижаем Дафну? Делаем более священной, конечно, так как мы даже пролили слезы, когда нечестивый муж понудил нас к тому, что мы не были в состоянии выдворить всех. Однако, в виду присутствия женщин, в Дафне в то время было больше народа, но все же мы проклинали дерзкого, и не бесплодно, как показал способ его смерти. Прижав концы пальцев ног ко лбу он долгое время сохранял сознание своего положения и призывал смерть.

31. Иной может усмотреть это и из того, что бывает с атлетами, когда одних вводить своим возгласом вестник, а других — нет, своим молчанием, при чем то и другое определяется испытанием их. Между тем их было бы больше, если бы не было испытания. Но с лучшими выступали бы и худшие. Итак меньшее оказалось лучше большого.

32. Зпая это, элейцы гордятся тем, что у них едва выступает на состязания семеро. Подобное же наблюдается и в Дельфах. У других же — толпы состязателей, для состязания коих является потребность во втором дне, но известность уже не та, и нет никого столь бесстыдного, кто бы, сопоставляя атлетов по числу, захотел бы этих поставить вперед тех, у кого их выдвигается немного.

33. Вообще же, если кто-нибудь считает делом гуманности, чтобы это зрелище было предоставлено взорам всех, в чему затруднять себя, нагромождая одно на другое, когда можно то, что совершается вечером, переносить в соседний продолговатый театр и нынешний трехдневный праздник растянуть на целый месяц и даже в наряде ничем не отличаться от кого-нибудь другого? Так стало бы больше народу.

34. Скорее же есть нечто и предпочтительнее этого для такой цели. Что же это? Театр под горою, в особенности когда и самая гора становится вместо театра. «Но это — вне предписаний закона». А этот нынешний порядок, скажи мне, разве согласен с законом? Или перенести действие в другое место — несообразность, а устроить театр, не идущий к обряду, дело подобающее?

35. Прокл не думает, чтобы я его любил, но не имел бы многих из тех причин к тому, какие имеет теперь, если бы не относился подозрительно к даваемым мною советам. Он же не уговаривал меня и советов давать. И теперь некоторые утверждают, что много и больших похвал выпадет на его долю за его работы для Плефра, а ему была бы выгода, если бы ему удалось сдержать тех, кто станут проклинать его.

36. Я знаю, сколько будет таких, когда Плефр наполнится волнением , когда толпа, разделившаяся по своим пристрастиям, преступить границы справедливости в том и другом, и в помощи своей, и в своем противодействии, когда руки пойдут в ход всюду, а крик распространится по всему городу, некоторые же дойдут до свистков. Тогда немало стариков, видящих это теперь, и видавших былые порядки, горюя о великой перемене, эти старые поклонники истинных Олимпий, от каких слов в силах будут воздержаться? Вот плоды этой хваленой пристройки. И они перейдут через сына на отца [7], ни в чем здесь не виноватого, и это, полагаю, свойственно людям в горе, при чем Олимпии сулят восхитительную награду — сидеть в страхе, зная, что придется выслушать.

{7 Татиана, срв. т. I, Введение, «тр. LXIV след. }

О контрактах (orat. XLIII)

1. Лучшие обстоятельства для той речи, какую я собираюсь сейчас сказать, миновали, друзья. Действительно, настоящей совет следовало бы изложить мне вам в писанном слове тогда, когда я впервые принимался здесь за обучение. Но не убедив теми немногими словами, к каким я прибег, я отказался от дальнейшей мысли об этом и от составления и издания увещания. Пеняя себе за то, что давно уже не сделал этого, я выступаю с выполнением того, что было мною упущено. И желал бы, чтобы вы почтили мою речь, вняв моим уговорам, в особенности когда в том общая выгода, и моя, и тех, кто одобрят данную речь. Мне вы станете виновниками славы, себе самим — избавления от великих зол.

2. Далее, если бы я, до сего дня, не продолжал питать к каждому из вас неизменного расположения, но одним помогал бы, другим же противодействовал, естественно и сейчас меня могли бы подозревать в том, что я не ищу общей выгоды, но пришел к этому в угоду некоторым. Но так как, хотя многие отцы предоставляли мне распоряжение в выборе учителей, я нигде не буду уличена в предпочтении одному перед другим, то справедливо было бы и сегодня верить, что я приступил к исправлению тех порядков, какие мною усмотрены, по моей заботе о всех одинаково. То именно, что мне нисколько не вредит, так как нет у меня соперника, [1] а делам вашим, прочих, уже долгое время вредило, и если кто не остановить, будет продолжать вредить, должно быть прекращено этою речью.

{1 Cf. orat. I § 109, т. I, стр. 37; orat. LII § 31, т. I, стр. 300, 2.}

3. В особенности же, если мое красноречие пользовалось благосклонностью судьбы и мне дано было плыть при благоприятном ветре, подобно стоявшим во главе толп юношей предшественникам моим, благоденствие коих определялось множеством желавших учиться, при таких обстоятельствах естественно было бы позаботиться о том, чтобы ни откуда не грозило ничего, способного нанести убытки. Но теперь, когда, как вы видите, дело тонет и на него устремляются все ветры, если бы вы и очень желали, нельзя действовать необдуманно и к неизбежным не-выгодам прибавлять добровольный убыток. 4. Ведь вы знаете, что эти современные обстоятельства, то отношение, какое принадлежало нашему красноречию, перенесли на другое, а то отношение, какое к нему существовало, переносили на наше, вызвав большее расположение к тому слову, коим менее восхищались, и в свою очередь меньшее к тому, которым увлекались больше, вернее же внушив об одних речах мнение, как о подателях всяких благ, а о других, как просто на просто болтовне и источнике трудов и нищенства. 5. Отсюда часты отъезды юношей и суда, уносящиеся по одному пути, в Рим, и рукоплескания увозимых ребят по поводу грядущих ожиданий. Таковы: власть, могущество, брак, пребывание во дворце, беседа с императором. Но очень немногим то плавание принесло пользу, так как для большинства, не принося никакого плода, оно вело к некоторому понижению разума. Все же их влечет и они полны ожиданий и, чего еще не приобрели, — в руках у них, и предмет оценивается по меньшему, а не подвергается исследованию по большему числу случаев. Так угодно демону относительно каждого из двух слов (т.е. греческого и латинского). Вот почему мы приносим из школ домой печаль, не будучи в состоянии ничего делать, кроме громких сетований на времена.

6. Но это — несчастье и мы стоим вне той причины, от которой происходить сказанное. Но кого станете винить в отходах, от которых ученье падает, как не самих себя? Или скажете, они приносят мало уныния? Разве не уходить иной, уязвленный в сердце, если вчерашний ученик сегодня станет учеником другого? Разве не теряет вкус завтрак? Разве вечером не овладевает смущение? Разве обед не горек? Не проводишь большей части ночи без сна? На следующий день разве не ненавистна кафедра? Разве не ненавистно место занятий речами, не вызывает подозрения еще остающаяся часть учеников, дерзким представляется отошедший юноша, когда он нарочно, с заносчивостью идет на встречу недавнему учителю, забыв обо всем, отбросив должное уважение, какое сквозило в его взоре, преисполнившись нахальства по отношению к учителю, каждым действием и позой стремясь оскорбить его, разражаясь криком, если кто напомнит ему о гонораре, что и время у него даром потеряно, и ничего не знает он, и ничего не слыхал, и поздно отошел, и нужно бы давно это сделать, и что нет обычая платить за незнание? 7, Теми же криками разражается отец перед отцами, при чем оба, и сын, и отец, лгут, но все же дерзают говорить, чтобы их не считали недобросовестными в уплате гонорара. А учитель из себя выходит [2], помышляя о трудах, которые принял на себя и о том, как он не знал, что внедряет знания [3] в душу неблагодарная, и так вспоминая о гонораре, он впадает в такие скорбные чувства, по из страха перед этими людьми скор-бит молча, так как и говорить не может [4], а после этого сидит, «снедая свое сердце». А к книге и пище, извлекаемой из неё, или не приступает пли тщетно, не будучи в состоянии, как следует, напрячь свой ум для своей выгоды. Таким образом его качества от этого понижаются. И вот, сверх потери гонорара, является и умственный упадок.

{2 άποπνί'γομαι, срв. Стр. 134. 104.}

{3 οικοδομών, «созидая в душе».}

{4 Срв. ер. 833.}

8. Стар этот обычай отходов, но в тех размерах, как сейчас, он не встречался никогда. В юности своей я знаю двух или трех, так поступивших, при чем своим отходом они приобрели недобрую славу, отчего у них замечался недостаток в знакомых и друзьях. Ведь тот, кто проявил себя неверным в отношении к своему учителю, предупреждала тем всех, что он не умеет чувствовать привязанности. Прежде это было редкостью, теперь же бывает часто. Отходы почти равны по числу числу дней. И можете встретить одних и тех же лиц, побывавших по очереди у всех, пока они не доходят до того, от которого отошли сначала. Следует и второй обход, и третий, и в отношении каждого учителя нередко то и другое, один юноша уходит к другому, а другой юноша является, оставив другого учителя. Α те, которые остаются до конца, остаются не без того, чтобы не внушать равных опасений, что поступят так же, так что и лучшие ученики внушают некоторое огорчение.

9. Каким же образом каждый мог бы прочно сохранить за собою тех учеников, какие у него есть? Если мы устраним уходы путем контрактов и нельзя будет перебегать от этих к тем, а от тех к этим, вроде того, как бегают по углам играющие дети. Пусть всякий юноша знает, что прекращена эта вольность уходов. Пусть узнает то отец, узнает мать, узнает педагог. Теперь они все являются хозяевами тех, кто сидят на кафедрах, а когда состоится то, о чем я сказал, и они будут знать свое место и вместо того, чтобы тем (учителям) стараться на них смотреть, последуют руководству тех, кому таковое предоставлено законным порядком. Будут пущены в ход ремни, пущены в ход и жезлы. Ведь сейчас у одних их даже нет, у других имеются лишь для очистки совести [5], так как те, кто к ним прибегают, отлично знают, что, если будет воздана должная мера наказания, он делает юношу учеником другого. Если это могут вызвать удары, то тот же результат вызывает педагога, если его не задабривать. А задабривание состоит в том, что пододвигают ему скамейку, дают денег, угощают, во многом другом. Если стерпишь эти услуги, юноша остается у тебя, если не снесешь, слышишь об отходе его. 10. Итак не только вам можно будет посредством контрактов добыть себе свободу, но и юношам представится возможным исправиться, так как, благодаря понуждению, им нельзя будет лениться. Ведь приходится, оставаясь, или иметь желание трудиться, или быть в тому приневоливаемым. И не воспрепятствует ударам боязнь отходов. Теперь же одни — нерадивы, другие не бранят их, и одни — спят, другие не будят, и одни делают проступки, другие молчать, зная, что поступают не по правде, но находя внушения опасными для себя.

{5 άψοοιονμαι срв. Orat. XLVIII § 4, vol. Ill pg. 430, 17, orat. LIX § 63, vol. II pg. 239, 21, § 92 pg. 254, 7 etc.}

11. Но возмутительно, скажут отцы, если относительно детей им не будет предоставлено делать, как им угодно, и если кто нибудь не позволить им передать сына, кому они хотят. Ведь и учителя назовут возмутительным, если никто не позволить им разбирать, с кем из юношей нужно заниматься и с кем — нет. Есть у тебя сын. Ты хочешь, чтобы он усвоил уменье держать речи. Много сидит учителей, испытанных долгим временем, давших опыты своего преподавания в лице тех, кого они уже обучили. Избрав из них того, к кому тебя склоняют твои соображения, передав ему сына, предоставь ему там оставаться. 12. А то вести к одному, то к другому, не вызывается высоким мнением о последнем, но служить проявлением неуважения к первому. И вот этот второй, чувствуя это, скажет тебе немного слов и сдержанно, что он не сам себя предложил для такой цели и что он не станет с тобою оскорблять своего сотоварища по профессии. А если ты повлечешь его в суд и станешь обвинять, у него не будет недостатка в доводах и он приведет их много и справедливых, что не подобает подобным образом издеваться, но, сначала обдумав, оставаться при своем решении. 13. Что, действительно, они ведут ко второму не потому, чтобы он был лучше, то очевидно всякому. Ведь следовало бы с самого начала справиться у людей, сведущих в подобных вопросах, а промахнувшись и поддавшись обману, следовало бы тотчас предпринять второе. На самом деле, спустя целые годы, когда Горы выдвигают на очередь вопрос о гонораре, тогда туман спадает с их глаз и они начина-ют разглядывать, что лучше и что хуже, и утверждают, что с самого начала были отвлечены с должного пути, не потому, чтобы они думали, что обрели нечто лучшее, но с тою целью, чтобы под благовидным предлогом забыть о долге признательности и чтобы представлялось, будто они пожелали лучшего. Признаком этого служить то обстоятельство, что многие возвращались снова к тем же учителям, от каких отошли, как от худших. А между тем как же возможно, чтобы один и тот же преподаватель был и лучшим, и худшим? Это невозможно. Но полагаю, снова у второго прошел год и снова Горы и срок гонорара переменяют мнение.

14. Но, клянусь Зевсом, подумают, что, имея возможность, благодаря контрактам, не бояться, мы впредь будем вести курсы с меньшим усердием, так как нельзя будет переходить в другое место. Но такое мнение свойственно лишь тем, кто нас не знают. И сверх того, для того, чтобы убедиться в нашем трудолюбии, достаточно указать на то обстоятельство, что мы работаем и в те дни, когда можно быть праздным. Разумею те, когда наместники собирают толпу то в театр, то в ипподром, почитая эти дни, как такие, которые принесли какое-нибудь благо государям. Итак вестники кличут клич, в то время как толпа отправляется на эти развлечения, о которых я сказал, и возвращается назад, мы же слышим то и, зная, что происходит, трудимся, хотя при желании нам можно было бы не работать. При общем молчании это не вызвало бы отхода. 15. Кроме того, желание прибавления учеников служило бы побуждением в труду, так как каждый желал бы, чтобы о нем ходила выгодная молва, ради той пользы, какую принесут примеры. Ведь ученики, вошедшие в славу, открывают путь и тем, кто еще не посещали школы. 16. Добавим к тому еще вот что: следовало бы, чтобы сыновья подвергались экзамену со стороны отцов, в присутствии одних, в отсутствии других, причем они или сами могут судить, или привлекают лиц, способных судить, и если усматриваются и в юношах результаты нерадения руководителей их, пусть можно будет упрекать, осуждать, уличать, обвинять, и пусть он посадит, если хочет, сколько ему угодно, судей, присоединяя к учителям некоторых посторонних лиц, пусть подает жалобу на нерадивца, представляя юношу. И если этого окажется достаточными чтобы сделать ревностнее изобличенного, пусть он уходить, признанный несколько мягким и снисходительным, а если перевес получит решение перевести юношу, сделав это по приговору судей, пусть он оставит приговор в силе. И пусть будет приписано, друзья: «Если кто будет уличен в недостаточном усердии в занятиях с юношею, пусть он не считает себя в обиде, если кто-нибудь найдет нужным придти на помощь юноше».

17. Итак для родителей, полагаю, будет достаточно этого, но, может быть, иной из вас, надеясь через отходы получить несколько юношей, недоволен увещанием относительно контрактов. Но ему следует иметь в виду не только то, что он получит, но и то, что и сам, может быть, лишится нескольких тем же самым образом. А человек по натуре своей не так радуется прибытку, сколько скорбит о потере. Так что же выгоднее, ни радоваться этой утехою, ни горевать этого печалью, или жить в том и другом, в такой надежде и в таком страхе, и проводить дни и ночи в душевном волнении, стремясь к одному, трепеща за другое? 18. И действительно, сейчас школы у нас полны проклятий, учителей, обижаемых учениками, призывающих на них Еринний, твердящих о том, какую награду, за какие труды они получили, а тогда ничего подобного не услышит ни один из богов, так как будут устранены причины неприятностей. Итак, если он обманывается в надежде, пусть будет благоразумен, противопоставляя ей неприятность потери, и, если хочет обеспечить себя против тех испытаний, каким подвергался, сперва пускай приметь во внимание, что и сам сделал, затем, если находит, что еще чего-нибудь недостает в отношении справедливости, признав, что эллину свойственно отпускать подобные обиды, пусть переносит их и не считает ни примирителя хуже тех, кто подзадоривает, ни софиста— посредника [6], ни старшего — младших.

{6 προοαγωγεύς cf. т. I, стр. 347, 1.}

19. Уже долгое время вы испытывали войну и междоусобие. Теперь воспользуйтесь опытом единомыслия и дружбы. Может быть, вам, действительно, можно будет прекратить нынешние плачи, с переменою ваших обстоятельств. А плачи эти вот каковы: «Мне следовало бы заниматься земледелием», говорит один, «плавать» — говорит другой, тот указываете одну, этот — другую профессию, третий—службу у правителей. И каждый разражается жалобами на свою бедность в настоящем и заявляет, что от каждого из тех занятий доход его был бы больше. На это плачетесь вы, когда приходите ко мне в курию после занятий. И в лицо друг друга вы не злословите, но уже после завтрака прочую часть дня тратите на то, одни, сидя среди адвокатов, другие среди воинов, третьих можно видеть на пути их домой ненавистически отзывающимися о людях своей профессии. А повод ненависти, может быть, и что-нибудь другое, но самый сильный — отходы,

20. Итак, если бы мне представлялась возможность исцелить все, я сделал бы это. Но так как не предвидится исправления большинства, я останавливаю то зло, какое по силам мне прекратить. И вдумайтесь, ради Зевса, какими вместо каких вы будете, когда будет искоренена главная причина раздражения. Вы будете с большею благосклонностью смотреть друг на друга, будете лучше отзываться друг о друге. Α тем, кому вы теперь поддались, скажете нечто более независимое. Перестанете вы считать счастливыми людей, избравших прочие жизненные пути, можно будет вам прогнать тех, кто заявляют, что жаждут красноречия, а детей влекут в беспечности, У них уже не будет того средства, коим могут они уязвить негодующих на их дерзость.

21. Итак, сделав этот день началом более сносных условий, приступим к контрактам, и если найдем их такими, как я сказал, будем их держаться, если же не такими, пусть восторжествует то, что внушит действительность.

К Поликлу (orat. XXXVII F=XXXVI R)

1. Всякому, вероятно, очевидно, что должна быть какая-нибудь причина, уничтожившая наше знакомство и твои ежедневный посещения меня после полудня. И чтобы люди не доискивались, от чего это произошло, и не трудились строить своих догадок, я желаю раскрыть причину эту, каковая, полагаю, не покажет, чтобы я был человеком низким. но что иной кто-то, пожалуй, был не безупречен.

2. Когда у нас происходили беседы о царствовании мудрейшего Юлиана и я утверждал, что оно было достойным восхищения, таким, каким естественно быть царствованию такого мужа, ты, очевидно, не рад был слышать это, я под видом похвалы порицал, утверждая, что он был велик своею тароватостью [1], приводя в доказательство того дары его евнухам; таковыми были, по твоим словам, деревни. И тут последовала о них пространная речь, говорилось, что то были отборные из тех, какие имеются в стране. Ты хотел, видно, значительностью подарков набросить тень на характер того, кто дарил, и возбудить некоторые подозрения. Я едва перенес это, но все же вынес, зная, что это неправда и что это не были самые крупные из его даров, но не желая вступать в спор из за этого. 3. К этому ты прибавил об уборе его матери, который был отдан, по твоим словам, одному врачу в награду за смерть той жены, которая у него была [2], в чем, будто бы, под клятвою уверял Ельпидий. Присоединялась сюда и похвала Ельпидию, не для того, чтоб похвалить Ельпидиа, но чтобы придать веры его клятве. Тут я возопил и пораженный в сердце тем словом сказал: «Но не стал бы клясться Ельпидий, что в молодости был жертвою разврата». И я сказал то же, что римский сенат и народ, как сообщалось сюда людьми, долго там жившими, и что он заменил наложницу человеку, дельному в остальном, но в этом несчастному. Были и такие, что утверждали, будто он и до смерти не освободился от этого недуга. И вот до чего ты был подавлен [3] истиной, что и сам признавался, что слышал подобное от одного из его ассессоров, Итак я заявил, что такой человек, по доброй воле преображавшийся в женщину, лишен прав, и образом жизни его у него отнята возможность злословить другого. Это я заявил. 4. А ты хотел, чтобы я молча встретил речи против той священной главы и предал доблестного государя и друга [4]. Ведь он был мне другом и я не отрекся бы от этого. Но не таков долг друзьям со стороны друзей, но помощь, рвение, слово, дело, предо мною же был момент не дела, а слова. Итак я говорил и возражал, когда низкий человек злословил благородного.

{1 Amm. Marc. XXV 4, 15.}

{2 Елена, см. Amm. Marc. XXI 1, 5.}

{3 κατεχώοϋης, срв. стр. 52.}

{4 Срв. письма, автобиографию, § 120 слл., т. I, стр. 41 слл. и особ. Эпитафий.}

5. Сердился я не потому только, что был другом, но и на клевету. В самом деле, кто бы из греков или варваров мог поверить не только тому, чтобы он сам убил собственную жену, но вообще убил без вины какого либо человека? Что говорю, убил? Кого это он лишил отечества или кого — денег, этот человек, проводивший дни и ночи в жертвоприношениях, молитвах, беседах с демонами, имевший с ними общение чрез посредство предсказателей и скорее в их благосклонности, чем в руках воинов, полагавший надежду во время войн [5]? Неужели вступил бы он под одну кровлю с другим, совершившим подобное преступление, или обратился к нему со словом и стал слушать его речь? Разве не знаешь ты, что и тех, которые как то составили заговор против него, чтобы его убить, а самим властвовать, он изобличил и отпустил [6]? 6. Так неужто этот человек убил бы жену ядом, не имея в чем ее обвинить или даже располагая обвинением? И неужели он произнес бы врачу такие слова: «Замешай снадобье; влей, дай и, каким хочешь способом, покажи мне труп жены, возьми на себя дело, противоположное твоей профессии, и награда тебе убор, когда то украшавший мою мать?» Чтобы он произнес такие слова? Чтобы отверз уста для подобных речей? И язык его не запнулся бы? Λ свершив такое деяние,не ослепил ли бы он себя, дабы не видать того, кому сказал эти слова?

{5 Срв. Надгробную речь (orat. XVIII) $ 126 след., orat. XVII § 9.}

{6 orat. XVIII § 199, т. I, стр. 364. Amm. Marc. XXII, 11, 2.}

7. Мне представляется, тот, кто сказал эту ложь, не воздержался бы даже на счет сыновей Зевса и финикиянки [3] сказать, что ближайшие родственники потерпели от них самую ужасную судьбу. Мне кажется, не может пользоваться другой славой этот ученик их и Эака. Ведь приему Эака относительно засухи можно бы противопоставить прием этого человека в отношении землетрясений. Один, помолившись, склонил Зевса пролить дождь, другой — Посидона прекратить землетрясения [4] во время коих величайший страх царил в величайшем городе. 8. Следовательно, как того, кто дерзает сказать что либо подобное о них надо считать сумасбродом, так и того, кто на то же дерзает по адресу этого человека, в особенности когда не только брачные обязательства должны бы были помешать такому деянию, но и родственные, Ведь жена его была, вместе с тем, и двоюродного сестрою, — она была сестрою Констанция. А он, не побоявшись ни тех, ни других богов, ни тех, кто оберегают браки, ни тех, кто покровительствует родам, стал бы говорить врачу такие слова, если днем, Гелиоса не совестясь, если ночью, — ночи? 9. И Ельпидий, будучи Ельпидием, никому не отдавал никакого подобного приказа, но утверждает, что всех тех, кого приговаривал к казни на постах правителя, какие он занимал, приговаривал по справедливости, а он, непрерывно пребывавший около жертвенников, не расстававшийся со статуями богов, он, воздержностью в пище угождавший богам [5], он сделал бы то, о чем подумать — нечестиво, и убил ту, с кем был в брачном сожительстве? И результате снадобья — смерть, а улики, когда она лежала мертвой, никакой? А между тем во дворце не один, врач, а возможно большее число. Следовательно, один, получив вознаграждение, стал бы скрывать скверну преступления, а прочие все не стали бы вопиять? 10. Констанций же ни не знать не мог бы, ни оставаться спокойным, но как по сестре и царице пустил бы в ход все средства, при том нуждаясь в поводе к отнятию у этого человека скипетра. Ведь он раскаялся в разделении с ним власти не потому, что нашел его плохим, но потому, что он оказался выше его по качествам своим [6]. И были люди, которые готовы были все исследовать, о всем донести, которым клевета была в радость.

{3 т. е., Европы: Радамане и Миносе, срв. orat. XVI $ 19, vol. II, pg. 167. 15.}

{4 orat. XVIII § 177, т. I, стр. 358.

{5 ibid. § 171, т. I, стр. 356.

{6 Срв. orat. XVIII § 90, т. I, стр. 331 след.

11. Из них первый Ельпидий [7], от которого, в его звании профекта, не укрылось бы дело такой важности и который не смолчал бы, узнав о нем, так как ему предстояло бы тогда сделаться благодетелем императора. Итак, если он сказал, покажи. Если же не сказал, значит, и преступления, не бывало, но тот, кто воздвиг против себя армию многими и важными злоупотреблениями и спасен был слезами Юлиана, — за что был обязан признательностью, за это требует возмездия, прибегая ко лжи.

{7 Ер. 1463. Amm. Marc. XXI, 6, 9. }

12. Рассказывая нам эту ложь, ты присоединял собственный приговор, и голосом, и взором, и кивками головы соглашаясь с непотребным человеком в осуждении целомудренного, не вспомнив о Финикии и власти над финикийцами [8], которая первая дана была тебе первому после вода-рения его единовластным императором. Тебя он не знал, но был введен в заблуждение другом. А когда ты не знал удержу и не мог соблюсти благоразумия, он не мог считать низких поступков доблестными, но был удручен. Ты же, вместо себя, ненавидел того наилучшего человека, в то время как тебе следовало бы быть ему признательным за власть, а винить свои глаза или то, что вызывало в тебе такие похоти.

{8 Срв. Sievers, S. 250.}

13. Но возвращаюсь к тому, что ты делал общим, Ельпидия и твоим, его отзыв, направленный против того человека, открыто восхваляя сказавшего, восхваляя и сказанное, тем путем, как я сообщил сейчас. А между тем было бы возмутительным и не бранить как ту речь, так и это, но ты так говорил, как будто думал убедить меня, а когда я справедливо не снес этого и разразился словами, мне никоим образом неприличествовавшими, но лучше всего подобавшими для отповеди Ельпидию, тогда ты удалился, не проявив никакого гнева, и, раздумывая, как бы оборониться от меня, устроил это так, что прекратил свои посещения меня. 14. Почему? Ведь не одно и то же Ельпидий и Поликл. И даже если бы я сказал, что он продал свою юность, а ты тоже, отправление, по приказу такого то, в Риме, разделить ложе, не было бы делом Поликла, и также, если тому после этого следовало сковать язык, от тебя мы не требовали молчания. Но мне кажется, я вижу причину гнева. Общею против обоих, как кажется, была та молва: «Одни и те же у вас взятки, одни и те же ночи, Одинаковы ваши добытки, одинаковы ваши угождения». Ты, следовательно, думал, что слышишь это столько же о нем, сколько о себе. 15. То же самое, мне кажется, чувствовало бы и большее число людей, если бы, испытав одну и ту же с ним судьбу, они, в своем присутствии, услыхали бы эти речи. Они были бы уязвлены собою и тем, что сознавали за собою. Знаем, что то же случалось и во время риторических декламаций. Тот, кто обрабатывает речь, по просьбе поминает о некоторых таких вещах, а иной, сознавая свои недостатки, прячется со стыда, не имея возможности осудить воли упомянувшего, но сказанным пораженный. Однако он не выступает на арену для борьбы с софистом и не объявляет себя оскорбленным, не говорит, что оратор подлежит перед ним ответственности за свои слова, даже если сам он был в числе лиц, с ним беседовавших, к нему подходивших, этого уже не делал 16. А ты поднялся и отскочил, как будто бы сам был Елпидием. Если же ты говоришь, что вознегодовал на незаслуженно дурную славу друга, надо было бы уличать и этим путем помогать другу. Но нельзя было. Как, в самом деле, возможно было бы это тому, который сам сказал, что слышал о нем подобный слова?

17. Этим ужасным мщением, знай, ты познакомил нас с тем, каким был ты в молодости. Да и чем повредило нам такое возмездие, желал бы я знать? Ни ухудшил ты для меня мои занятия искусством, переставь посещать меня, ни своими посещениями не способствовал их подъему, ты, который немало времени тратил на болтовню, а того юношу, которого заставал говорящим, повергал в отчаяние бесчувственностью, с какою слушал.

18. Никогда не был ты другом, но хотел казаться таковым. И всегда ты наносил удар там, где надеялся сделать то исподтишка. Извратив и слова о звездах и помощи через них, ты создал мне врагов, перенося на них то, в чем я винил рок, меня тем обижая, им льстя, на их злокозненности строя свои надежды на величайшие блага, административные должности и браки. Ведь я слышу, ты еще думаешь о браке, собираясь увенчать такую седину.

19. Ты думаешь, что эти проклятые могут это сделать при помощи печей, пепла и огня в них [9]? И много раз тебя обманывали, но ты не перестал рассчитывать чего-нибудь добиться через них. Но вместо того, чтобы получить что-нибудь, тебе достаточно ожидать получить, и ты ходишь кругом да около, осведомляясь не только о том, нет ли кого, по истине достигшего верха в этом искусстве, но и о том, не обладает ли кто хотя бы в умеренной степени этим уменьем или иной кто владеет им хоть бы плохо, и ты уверен, что и в таких людях нередко бывает больше силы, чем у тех, кто владеют им в совершенстве, и ты ходишь в ним и их приглашаешь в себе, и оставив сверстников, увлекаешься сношениями с ними, то в уединении, то среди толпы, вторым знакомством отстраняя подозрение, внушенное предшествующим опытом.

{9 Дело идет, думаем, о волшебстве (возвращении молодости колдовством).}

20. И ради этих целей ты так сильно гоняешься за такими людьми, что никто из тех, кто видит тебя, не промахнется в своем предвещании, заявляя, что речь у вас идет об этом предмете. Вместо денег ты им предоставляешь обвинение против меня и заявляешь, что выдаешь тайны и их интересы предпочитаешь моим. Если же бы я скорее показался тебе колдуном, ты ко мне неправ, они поступили неправо, и лучше тебе стать на мою сторону.

21. Итак я сказал, что понадобятся звезды и попытка многими мольбами умилостивить Ареса, но предположим, было сказано о намерении отклонить их лучи. Итак в обоих случаях надлежало бы тебе негодовать вместе со мною, на меня ли был какой замысел, или страх был пустым и опасения напрасны. Ведь это мое несчастье, а тебя я и не подозревал, и не говорил, чтобы ты что-нибудь против меня делал. Что же за причина перемены? Что за причина бегства?

22. Или тебе представляется, я поступаю неправо, когда не пишу хвалебных речей тем, кто на погибель многим день спят, а ночью желают повелевать демонами? А между тем ты говоришь, что никому не уступаешь в таких злых делах, скорее знаешь не меньше, чем одни, других больше. Но все же и с худшим в столь зловредных занятиях ты обращаешься с величайшей охотой, считая приятнее праздника слышать что-нибудь или говорить о таком предмета. Между тем следовало бы воспользоваться прежними опасностями, как уроком. Ты же, как кажется, от избежания их стал хуже.

Против Сильвана (orat. XXXVIII)

1. Ничего удивительного нет в том, что Сильван, сын Гауденция, злословит меня, ведь он бранит и отца своего Гауденция и его не только бранил, но и причинял зло ему. Меня же некоторые усовещивали и сам я себя не раз уговаривал молчать, но полагая, что своим словом об этом, сделаю других более скромными, я счел лучшим сказать, чем молчать. И вместе с тем я рассчитываю многих из тех, которые с ним теперь разговаривают, убедить избегать этого общения, как сопряженного с некоторой неблаговидностью.

2. Вот как было дело: Когда я явился сюда и начал заниматься тем делом, которым теперь занимаюсь, Гауденций, человек порядочный и приличный и много времени проведший за преподаванием, явившись во мне и показав этого Сильвана, которого он отрекомендовал как своего сына, просил меня и его принять в число учеников, помянув и о гонораре, Я же за гонорар рассердился, а этого ученика принял с удовольствием, не зная, каков он будет в отношении в учителю, но своею готовностью почитая отца. И труда у меня с ним было больше, чем с кем-нибудь другим, настолько он был и неподвижен по натуре, и так неспособен быстро воспринимать то, что ему говорили, но все же и при таких условиях, я считал нужным его понуждать.

3. Итак, когда он признан был способным говорить судебные речи, явившись за Евфрат и заработав деньги, он потом явился для тех же занятий сюда. Помощь, какую естественно нужно было получить от меня в таком деле, он получил, но я не знал, что благодетельствую недобросовестного человека, пока не вывела все на свет приключившаяся мне невзгода с ногою, когда, в то время как все плакали и молва о несчастье вызывала по всему городу слезы, этот один не мог удержаться и скрыть радость под притворной печалью, но и дважды, и трижды опрашивая вследствие недоверия к тому, чтобы такое благо для него случилось, после того, как узнал, что так и есть, и молва не обманывает, вскочив и высоко подпрыгнув от земли, рукоплеща и всем прочим поведением обнаруживая удовольствие, добавил к этому громким голосом, что это дело Зевса, творящего справедливое.

4. Я же, лежа при малых надеждах на спасение, слышал это и про себя соображал, не потерпел ли он от меня когда-либо чего-нибудь дурного, чтобы так злорадствовать, Тут я находил благодеяния, а никакой несправедливости или неприятности. Итак, когда я удручен был этим, некто из сидевших подле меня говорит, что я поздно узнал этого человека, который давно, еще раньше несчастья, был ко мне неприязнен.

5. Что же значить его поступок, хвала богу во время несчастья с ногой? Раздачи устроителя Олимпий сотрапезникам для отнесения домой после обеда, делали повинность эту тяжкою и невыносимою, и была опасность, что праздник не состоится. Желая прекратить это, я уговаривал многих, и убедил одного, оценившего совет по советнику, так как, по его мнению, никогда бы я не предложил чего-нибудь неподобающего. И пусть он и его бабушка встретят за это благосклонность со стороны Зевса. Итак из остальных одни одобряли, другие не обвиняли, а если кто и был недоволен, то сетовал молча. Один этот разражался криками, и очевидно, огорчен был тем, что я не умер. Ведь одной и той же душе свойственно было бы, конечно, и этому радоваться, и того желать, и бывший ученик мой был более несправедлив, чем те, кто не были со мною знакомы, и не давший ничего более, чем те, кто давали что нибудь.

6. У него был сын в числе обучавшихся бесплатно и он, как отец, пользовавшейся моею бедственностью. Желая же и через сына мне причинить обиду, отвлекши его от моих дверей и увезя его, он отдает в обучение другому языку [1], не потому, чтобы чувствовал к последнему пристрастие, но чтобы оскорбить наш, вернее же этим вторым меня. И он увещевает сына, величавщагося своею упитанностью, считать наравне с богами презренного ливийца и не щадить ничего из того, что ему полезно, ни слова, ни дела, ни руки, ни ноги, ни войны, ни битвы, ни ран, ни того, если даже придется вступить в борьбу с моими учениками.

{1 ϋατέρα φωνή срв. vol. I pg. 144, 11, orat. 1 § 127 § 225, pg. 195 6 Ίταλών φωνή, orat. LVIII § 21, vol. IV pg. 191, 7 ή έτερα φωνή.}

7. И он не переставал поднимать шум, угрожать, нахальствовать. И когда кто-нибудь обвинял, называя деда [2], не отца уже во всяком случае, он прибегал к отговорке, что необходимо помогать учителю. И это служило прикрытием оскорблений по наущению к такому похвальному оправданию этого человека, который извлекал выгоды из беспорядков среди юношей.

{2 Τ.е., Гаудендия, см. § 1.}

8. Но и это, как оно ни важно, не так значительно, как то, о чем сейчас скажу. Отдавшись в распоряжение любителям красивых для услуг им, и с одними знакомясь вне, с другими внутри и многими ходами доставляя ответы тех и других упомянутых лицам, становясь участии-ком в дележе даров любви, многие дома он сделал несчастными, дни и ночи наполнив своим непотребством, когда не был в состоянии привести другого, предоставляя в услугам себя самого, сам и жертва разврата, и сводник.

9. И пусть никто не скажет. «Но какое это отношение имеет в отцу?» Ведь если бы он не знал об этих трудах, и в этом случае не было бы ему оправдания. Пусть ни один отец не остается несведущим о своем сыне и, заботясь о вещах более маловажных, как рабах, деньгах, конях, ослах, не пренебрегает столь важным предметом. В самом деле, что дороже сына отцу? Все же действительно, допустим, он говорит нечто, ссылаясь на свое незнание. На самом же деле, даже этой отговорки нет у него, так как он не раз и от многих людей слышал: «Сильван, будучи отцом порочного сына, неужели ты снисходительно относишься к тому, что он предоставил свою юность желающим, и не прекратил того даже теперь, и детей других отцов вовлек в ту же пучину, и из обоих этих источников внес деньги в дом? Неужели не выгонишь его, выгонишь ударами, с ранами, или даже, клянусь Зевсом, судебным порядком?»

10. А он, слыша это, заявлял, что удержит его, но предоставлял ему оставаться прежним и жить в тех же привычках, получать ту же плату и вредить по прежнему, зная, что большая часть позора ляжет на меня вследствие того, что будет казаться, будто такие задатки получены у меня, если в действительности дело и обстоит иначе. А вот самое веквое свидетельство того, что отец знает и, зная, одобряет поступки сына:

11. Недавно он подошел к кому то из красивых и пытался уговорить, а тот отскочил. Он же, наступая на него, тащил, схватив его, и побил. Когда же родственники юноши, узнав о дерзком поступке, быв сильны и немалочисленны, обступили его и пустили в ход против него руки, честный отец, узнав, не разразился против них, как обидчиков, криком и не наказал его как за дурные поступки. А между тем следовало бы или их обвинить за неправые побои, или присоединить к наказанию с их стороны, свое, отцовское.

12. На самом деле, их он ни в чем не упрекнул, а того утешил, разразившагося против меня, ничего не понимавшего в том, что происходило, во время самых побоев градом проклятий. Вместо того, чтобы его ненавидеть за такие качества, — да разве возможно не гневаться кому-либо за такие дела? — он обращал гнев свой на меня. Но ни я не был виновен в побоях, ни бившие, но тот, кто вынудил применить побои. Таковым был предоставивший волю на такие поступки отец. А дал он волю, дабы мне пришлось худо, благодаря позору от дерзостей его сына.

13. Таким образом он обижал меня через посредство обоих, свое и сына, научившись на отце считать принцип справедливости пустяками и болтовней. Ведь благородный Сильван у нас отцеубийца, как говорят некоторые, десницей нанесший ему удар по затылку; а, как все признают, изведший его многими печалями, отняв у него распоряжение в доме, заставив угрозами глядеть в землю, не позволяя вздохнуть свободно и не давая чувствовать себя вполне безопасным от возможности всячески испытать какую-нибудь беду.

14. Он, старик, утомившись, возвращался с преподавания, чтобы подкрепиться пищею, а сын, заперев двери и держа ключ при себе, пребывал у других. Старик же сидел около лестницы, плакать не дерзая, так как то было не безопасно, если бы услышал Сильван, но стеная без слез и, молясь богам, чтобы пришел, наконец, тот, кто дозволить коснуться хлеба и вина. Ему и эта пища была горька, когда сын даже не спрашивал его ни о чем, а, если сам он спрашивал сына, делал это бесплодно: ни слова не слышал он от него. Он торопил отца с трапезой своим молчаливым гневом, суровым взглядом, сердитыми кивками слугам. И очевидно было из всех его поступков, что он страстно желает смерти старика.

15. Это яснее обнаружилось в том, как произошла его смерть и в том, что последовало за нею. Когда с ним приключился внезапный припадок дремоты, в то время как он вел с кафедры обычное преподавание ученикам, так что он даже не отдавал себе отчета, где он, он был принесен домой, при неведении всех, больших и малых, и то было ужасное и скорбное зрелище для людей, которые, пораженные до глубины души, осведомлялись, кого несут; надо заметить, что этот, человек, дельный и порядочный во всех отношениях, двигал правой рукой, как в тот момент прибегал он в её содействию при преподавании, и не сознавал даже этого, а все же двигал и воображал, что говорит что-то друзьям, на самом деле никаких слов не произнося, из за чего именно и текло больше всего слез у видевших и слышавших, и одни даже не пообедали, другие — не без плача. И вот тогда сын, наследник, на которого он потратил много своих трудов, немало и трудов многих других ради него, воспользовавшийся мягкостью отца для издевательства над ним самим, при чем тот никому из людей не поверил ничего о своих страданиях; итак вот этот сын, присутствуя и пристально наблюдая вблизи несчастье, не восстенал, не возрыдал, ничего не сделал такого, что подобало сделать в таких обстоятельствах, этот человек среди таких потоков слез. Ведь не было никого, кто бы не испытывал такого волнения, помышляя о добродетели лежавшего и о том, что умирает такой человек, причем плач вызывала в особенности рука.

16. А он даже не подражал другим, так далек был он от того, чтобы вызывать к плачу других; но мне кажется, он даже ненавидел унывавших и считал тех, которые не уходили, докучными, осуждал, видно, медлительность души. Затем, тот был погребен, а этот услаждался его кончиной и был радостен, избавившись от неприятного ему лицезрения отца и учителя.

17. Итак следовало бы друзьям последнего и моим скорее всего искать возмездия за нечестивые поступки против обоих нас, а если нет, по крайней мере, не благодетельствовать ему. Но они призывают его, когда он в отсутствии, принимают, когда он посещает их, званого и незваного угощают, с удовольствием видят его, с охотою беседуют с ним. Один и деньгами ублаготворяет ненавистного богам, другой считает врагов его и своими. «Учителя, говорят они, чтим мы, при этом».

18. Я, конечно, одобряю желающих чтить учителя и утверждаю, что те, кто не таковы, неправы по отношению к воспитавшим их, однако надо было бы чтить учителя отказом в почтении этому человеку. Это значило бы согласоваться с обстоятельствами. Ведь если бы этот человек выполнял по отношению в тому долг сына и ученика, он по справедливости должен был бы встретить с вашей стороны эти нынешние знаки внимания. Если же он забыл о долге природы и нарушил её требования, и все время огорчал и гнал родителя, и продлил в течение столь долгой жизни его эту непримиримую войну с ним, оскорбляя, помимо природы, и учителя, тогда воюющий с Сильваном — друг Гауденцию, а тот, кто его благодетельствует, враг тому. Ведь и не сына благодетельствует тот, кто благодетельствует этому человеку, все время вредившему отцу, отнимавшему гонорар, какой он получал от своего преподавания, и голодом и жаждою старика увеличивавшему свое состояние.

19. Итак тот, кто признателен Гауденцию за ученье слову, пусть и ненавидит Сильвана, и бежит при его появлении, и пусть считает одинаковой скверной и пребывать под одной кровлей с убийцей, и вести знакомство с этим человеком. Ведь, сверх пренебрежения природою и не соблюдения её законов, естественно, можно считать, такая смерть имела поводом печаль из за сына.

20. Итак эти люди когда-нибудь одумаются и узнают, чем им угодить Гауденцию, но справедливо я мог бы обвинить и курию, удостоившую свободы от повинностей этого злодея. В список её его включила величайшая из властей, а принявшие его предоставили жить ему в неге. И когда положение общины требует декурионов, они говорят, их нет, но оплакивают, как их немного вместо многих прежних, как будто те, кто после великого богатства дома спустились до незначительной суммы, а ему предоставили владеть имением, без пользы для курии; ни себе не помогая, ни заботясь о родине и делая тщетным приговор судьи.

21. «Но не в отношении к одному этому такова она» говорят противники. Но это не значить не творить неправды, но творить ее во многих случаях. Ведь делом курии в таком её состоянии, было, конечно, хвататься за подобные случаи, но не упускать их. Всех надо было бы обязать повинностями и никому пи из за кого не давать такой несправедливой свободы.

22. Но это гораздо возмутительнее того и возмутительнее тем больше, что не одинакова жизнь Сильвана и каждого из них. Что подобного, в самом деле, может сказать о них кто нибудь? Ничего. Но одна у них та вина, что они не желают справлять повинностей, отцов же своих они не порабощали, не предавали их страхам и голоду, не насмехались над ними по смерти их, не считали учителей врагами и не вредили им, сколько было можно.

23. Пусть же курия держится за этого самого испорченного человека, и так как он избежал прочих наказаний, по крайней мере пусть смирить она его этими издержками, и пусть станет он несколько умереннее, откинув ту дерзость, что видна в его взоре.

На консульство императора Юлиана (or. XIIF)

1. Теперь впервые вижу я консула в одеянии этого сана, и к выгоде моей отсрочивало для меня божество это зрелище, дабы самый чтимый из инсигниев мне впервые узреть на самом могу чем из государей. Произошло подобное тому, как если бы кому нибудь пришлось первого из поэтов услыхать Гомера, первую колесницу увидать ту, какою правил Пелопс.

2. Присоединяется сюда нечто под стать сейчас сказанному: что мое отечество приняло и показало это торжество, самый дорогой город — зрелище самое ненаглядное. Но не уступить сказанному и то, — что могу я, в третьих. Прибавить, — что судьба не поставила меня наравне с толпою безгласным зрителем, услаждающимся утехою в молчании, но предоставила выразить ее в слове и вам, присутствующим, и тем, кто прочтут впоследствии.

3. Вы же проявляете свою радость зрелищу и молитвами, в коих просите, чтобы не раз еще быть очевидцами такового, и своими лицами, полными веселья. Но гораздо лучше показали бы вы это, если бы увлеклись речью и восторг слушателей соперничал бы с одушевлением оратора.

4. Итак многие готовы восхвалять это торжество и явились, сочинив на покое речи, а иные, и дома оставаясь, услаждают своих близких, более ли, менее ли сильные словом ораторы одинаково. Даже можно удивляться, что величие события не принудило толпу к молчанию, но теперь пускается в ход всякая мера искусства и тема не затрудняет.

5. Что должно бы, по мнению иного, быть причиною молчания, то самое и побуждает дерзать. Ведь если бы находились люди, способные сказать речь по достоинству предмета, что естественно бывает при предметах не чрезмерно возвышенных, люди, сознающие свою слабость, сочли бы для себя выгодным остаться в тени. Но раз никому невозможно избежать поражения, но природа факта обесценивает и громкую ораторскую силу, наравне с лучшим, не беда уже потерпеть неудачу и худшему оратору и лучшим за одно друг с другом.

6. Ведь не то представляется тяжким ораторам, если они не сладили с фактами, но что одни были, другие не были в силах этого достигнуть. Α где превосходство восхваляемых превышает средства восхваляющих, там каждый предпочтет, сказав речь, потерпеть в неудаче своей общую судьбу с лучшим оратором, нежели, оставшись в бездействии, не войти в число произнесших речи.

7. Итак достоинства государя призывают слово к себе, но правила слова сначала ведут к консулу, к вопросам, откуда в начале повелось это учреждение и почему и как оно развивалось и каков был плод этого установления.

8. Дело было так: Когда цари той далекой поры мало помалу преступили границы царского правления и законную власть довели до произвола тирании, город, приверженный к свободе и попечением правителей довольный, но не способный сносить насилия владыки, изгнал того гордеца, чело-века несносного, преисполненного надменности, разнузданности, а сенат, стремясь в известной охране свободы, берет себе в некоторой степени за образец лаконские учреждения и, предоставив военное сословие двум ежегодным стратегам, коих он почтил наименованием консулов, а народ другим начальникам, дабы они имели друг в друге понуждение к соблюдению меры, себя поставил в центре, для надзора за настроением каждой из двух сторон, готовый при смуте защитить ту, которую притесняют.

9. Так он обрел полководцев [1] трудолюбивыми, честолюбивыми, справедливыми, готовыми идти на встречу опасности, — эти твои черты характера — одно по природной способности, другое под страхом взыскания. При таком порядке вещей, с течением времени [2] царская власть воcстановляется и получает обратно свои права, а как, говорить о том сейчас на время. Упразднив военное начальствование консулов, власть эта в остальном сохранила их как почетную должность, оружия не носящую.

{1 οί εξιόντες в этом смысле у Фукидида (I 95 ср. 77), которого так хорошо знает Либаний.}

{2 Конъектура Reiske не представляется столь необходимой при таком понимании.}

10. После того, когда императорам угодно было отличить кого-либо из ревностных слуг своих, они давали им почетный сан этот, а когда хотели самому ему польстить, возлагали его на себя, сочетав с царем консула, дабы почтен был и город, изобретший сан, тем, что учреждение не упразднено было совсем, и властитель всего государства делался сопричастным ему, как пригодному, и вместе с тем титул остался за ними на веки [3] и, несмотря па то, что все рождающееся умирает, стоял прочным во все времена. Так-не найдешь ни каменной, ни медной, ни латунной [4], ни даже стальной [5] колонны, более прочной, чем память, какую это отличие закрепляет за тем, кто его получил.

{3 άθάνατος, срв. т. I, стр. 20, примеч.}

{4 Срв. Plato Criti., p. 119 с.}

{5 αδαμάντινος, срв. т. I, стр. 437, примеч. 1.}

11. Ведь она хранится не в одном каком либо го-роде, как в Афинах Гармодию и Аристогитону, подвергаясь общей судьбе с городом и с ним сохраняемая или уничтожающаяся, хотя надписи на колоннах не раз успевали исчезнуть, даже пока город еще стоял, но эта память способна избежать и потопа, и гибели от пожара, вместе с людьми, которые уцелеют от них, которых спасает природа местности, хотя бы равнины превращались в море, именно, когда они имеют обитание в городах или деревнях на скалах, где они особенно хранят наименование и могут сообщить его позднейшим поколениям.

12. Вполне извиняю тех, кто зарятся на этот сан и просят от богов, вперед каких-либо других благ, быть несомыми на этом кресле. Ведь и те, кому выпало на долю служить префектами, стремятся к нему, как будто бы он был призом за эту службу, и те, кому случилось получить сан тот раньше должности префекта, относятся к последней равнодушно, в убеждении, что, какой бы должности вслед за консульством не получили, она будет меньшим для них приобретением.

13. В самом деле, что может быть внушительнее, как не охватывать своим титулом, подобно солнцу, всю вселенную, как не то, чтобы это наименование твое было у всех на устах скорее, чем имя, данное тебе родителями [6], так как много случаев, понуждающих поминать его, суды, свадьбы, форум, гавани, долги,продажи, заключение и запись сделок, тяжбы, и письменные засвидетельствования, союзы и их расторжение, рождение детей знатных, обучение детей в школах? Всем при этом одна забота призвать консулов, на чем они и оканчивают свои дела друг с другом.

{6 Конъектуры Reiske, та или другая, здесь необходимы.}

14. Так выразился некто [7] и о высшем (ύπατος) из богов, Зевсе, что им полны все улицы, все площади, гавани и море, то же можно сказать о тех, чье наименование (ίπατος) одинаково с его [8]. Ведь и их имена расходятся по всему материну, по всем закоулкам моря, полям, хижинам [9] и вообще, где род человеческий цивилизован, — называю так тех, кто живут по нашим обычаям —, там и это учреждение известно, и именуется, и дает санкцию всем важнейшим делам, и по этой прибавке в своему титулу и император не менее поминается ежедневно повсюду.

{7 «лишняя» сноска }

{8 Арат, 2 след. Пиндар, Ниф. YI 12, Еврип, Геракл, 400. }

{9 Срв. т. I, стр. 151, примеч. 1.}

15. Этот сан настолько превознесен, что праздники богов разделены по местностям, и можно видеть, как соседи отправляют процессии одни тому, другие иному, и имя бога, принимающего жертву, в чести у тех, в чести у этих, во не одно и то же для каждого из двух, консул же всюду единое и видное звание, он разграничиваете меньшую и большую давность времени, не позволяете младшему пользоваться авторитетом старших; тот, кто давно лежит, в процессах как бы восстает и умерший судите вместе с живыми.

16. Естественно, поэтому, сыны римлян предпочитают эту честь даже обеспеченной старости и, будь кем-либо из богов предоставлен выбор между долгою жизнью и этим почетом, устремились бы на последний. То самое, что, они знают, герои покупали ценою жизни, чтобы нигде не останавливалась память о них, это, они уверены, дает им одна эта почетная должность.

17.Далеко до этого Пифодору, ничтожна Хризида, незначительная величина Энесий. Аргос для той, Афины для Пифодора, Лакедемон для Энесия [10], но ни лаконец не надписал бы на постановлении имени афинянина, ни афинянин лакедемонца, но сила имени каждого ограничена пределами местности. Есть некоторая доля известности и на Олимпиях, но и та остается лишь на короткое время. А этому сану закон открыл всю вселенную, и его авторитет установить всюду.

{10 Все три имени: аргосской жрицы Хризиды, эфора Энесия в Спарте, афинского архонта Пифодора, у Фукидида, II 2, 1.}

18. Своевременно было бы привести здесь сопоставление луны со звездами, потому что, среди разнообразных видов почестей достойным людям, всякий другой затмевается блеском этой почести. Она одна пристала и положению государя.

19. Что касается самого учреждения и почета, какой проистекает от него для его участников, сказанного достаточно. Иной сказал бы, пожалуй, и больше, но не избег бы упрека в отсутствии такта. Добавив здесь, каким из государей я считаю эту почесть подобающею и, сверх того, полезною, я перейду к прочему.

20. Я полагаю, что тот, кто правит землею с царским уменьем и положение римлян укрепляет, а противников их ослабляет, первым доставляет радости, вторых окружает поводами к плачу, и то, что хорошо поставлено, сохраняет, а что — не так, исправляет, тому и подобает состоять в этом сане и тому вечная память будет к выгоде, как Тесею, Пелею, Паламеду и тем, кому правилом была добродетель.

21. Но те, которые состояние своих подданных ухудшают, а поднимают состояние врагов, приучают послед-них побеждать, а тех бежать [11], таким царям, полагаю, не то, что не следует домогаться памяти, связанной с консульством, но даже проклинать и ненавидеть тех, кто были первыми изобретателями этих букв, за то, что они ухватились за зло, готовое исчезнуть, и задержали его и воспрепятствовали забвению его в силу давности.

{11 Нельзя не видеть здесь намека на Констанция, в его характеристике, какую позднее Либаний дал в Эпитафии Юлиана (см. т. I).}

22. Потому, когда чтение договоров приводить имена тех, кто во власти были робки, с именами их всплывает и вереница бедствий, и результат их известности им в убыток.

23. Итак, кому же так выгодно и облачиться в это одеяние, и носить скипетр, и оставить [12] (для потомства) снадобье непрестанной памяти в будущем? Тебе и кто был и будет подобен тебе; и дети твои, и внуки, и правнуки да будут ревнителями и наследниками твоих достоинств.

{12 άφεΐναι Forster признает за испорченное чтение, не предлагая, однако определенного исправления. Может быть, надо вставить τοιζ έπειτα «потомству», или подобное слово.}

24. По моему, пусть не всякий император становится консулом, только потому, что это ему возможно и что сам он и дарует сан, и возлагая и его на себя, но такой, кто стал во главе царства согласно древнему консульскому положению, как бы обязываясь отчетом в своем управлении, каким ты сам показал себя нам.

25. Ведь если для некоторых людей их общественное положение [13] ставить их выше каких-либо контролеров и отчетности, ты, считая, что боги заседают следователями над тобою, сообразуешь свои поступки и речи с бдительностью таких блюстителей, в уверенности, что не скроешься от них, при солнечном ли свете, ночью ли. Пускай же и всякий желающий, юноша и старик одинаково, получает возможность оценки.

{13 τύχη, как в § 18, конец, и часто у Либания. Едва ли верно у Forster'а здесь с заглавной буквы.}

26. Оратор слабейший за более сильного, я начну речь не с самого царствования, но вернусь в своем суждении о нем к ранней молодости, дабы стало очевидным, что он получил власть по заслугам, как проявил он свои достоинства в ней.

27. Не стану говорить, какие зачатки и основы в области религии воспринял он душею при настойчивости педагогов и под угрозами учителей. Ведь если тогда и не было недостатка в его рвении, труды эти приписываются строгости наставников.

28. Но после того как дальнейшие годы прекратили такое понуждение и сделали его хозяином своей воли, как Геракла, и открывалась гладкая дорога и некому было препятствовать увлечению попойкой, игрой в кости, любовными утехами, он направляется по крутой и неровной стезе, приняв во внимание больше цель пути, чем множество его трудностей.

29. Проживая частным человеком в Астакии, между двумя государями, с одной стороны, двоюродным братом, в руках коего была верховная власть, с другой братом, владевшим саном вторым после него, он направил свое усердие на приобретения, лучшие,чем царская власть, философию и красноречие, таков мой приговор о них, у тебя усвоенный, государь, который объявляешь, какие знания доставили тебе власть над племенами, коими ты правишь.

30. Видя, что риторика создает убеждение толпе, а философия доставляете сведения о более серьезных вещах, и признав непростительным, если об одном будет держать речь удовлетворительно, а знать более важного предмета не будет, он соединял и сливал оба знания, ум возвышая изучением небесной области, а язык изощряя в беглости общением с риторами.

31. А между тем кто бы, признав достаточным основанием для благоденствия отца; деда, дядю, двоюродного брата, брата, почести угождения, честь за родовитость, не стал бы проводить жизнь в еде, питье и сне, помогая за вознаграждение правителям и прибавляя поместья к поместьям, золото к золоту, утварь к утвари, прочее к прочему? Но не он.

32. Но восхваляя Анаксагора за то, что он отцовскую землю оставил без посева, а душу подготовил к урожаю, первым делом он пренебрегал, а душу развивал и, увлекшись [14] стремлением к одному приобретению, — безмерным, не скрою этого — извлекал отовсюду всякие книги и производил розыски больше в их хранилищах, чем другие в казначействах.

{14 δανμάζω в этом смысле см. vol. Ш р*. 108, 3; 139, 10; 178, 6 182, 16; 300, 12 и проч.}

33. Привязавшись же к философии и заглянув на её луг [15], нельзя было уже носиться с ложным мнением относительно божества, но тотчас он очистил его от пятна и признал сущих вместо мнимого, причем философия была его руководительницей к истине.

{15 Срв. т. I, стр. 51, 1.}

34. Тот день я считаю началом свободы для страны этой и считаю счастливым и то место, которое восприняло эту перемену, и врача души, который, и с собственным риском, и убедив отважиться этого мужа на этот доблестнейший риск, миновал с своим учеником сии Кианейские скалы.

35. Далее, если бы брат его обращал внимание на его письма, была бы теперь чета предстателей — ведь он был таков, что, не царствуя, мог вразумить царствующего. Когда же он погиб без суда, быв в состоянии кое что 8асвидетельствовать относительно происшедшего, а тот, кто казнил его, распространить обвинения на Юлиана желал, но не видел к тому возможности, от убийства его он воздержался, но вредил ему при посредстве обмана, взыскивая с него за то, в чем обвинить не был в состоянии.

36. Но вот, видно, как хорошо знал он природу подчиненной себе страны, что жребий Афины, считал за сиракузские каменоломни и узилищем для любителя слова город этот, как если бы кто, привезши на Фасос какого-нибудь пьяницу и приказав ему там оставаться, воображал что изводит его таким местопребыванием, в этом наказании даруя ему наиприятнейшую угоду.

37. Скорее же это было даром богов, желавших чтобы город стал ему дорог раньше воцарения и вперед услужил ему, дабы во время царствования он был должником городу, а, самое главное, чтобы, отправляясь за скипетром из Афин, он унес с собою из Аттики уменье властвовать над варварами, словно любой ив продуктов этой страны.

38. Итак божество устраивало это целесообразно, в заботе своей о вселенной, а он избегал царской власти, стремясь к покою, один уклоняясь в ту пору от того, зачем все гонятся, венца и царства. Доказательство тому — он больше пролил слез, держась за решетку акрополя, когда его призывали на царство, чем иной, осуждаемый на питье яда, и с величайшим удовольствием, получив крылья, улетел бы внезапно к Гипеборейцам. Во все время пути своего, перебирая в мыслях, как бы ему отринуть власть, предмет желаний многих, он не раньше покончил с своими колебаниями, чем некто из богов, представ перед ним, не изменил его решения и устранил его нерешительность, прямо повелев ему взять на себя эту повинность.

39. Свидетелем своего благочестия он имел врага своего. А дабы никто не удивлялся при этих словах, что враг был для него сообщником в приобретению власти, скажу, каков смысл этого сообщества. Тот, не говоря уже о каком-нибудь удовольствии для него увидать на царском троне или в пурпуровом одеянии кого-либо другого, не вынес бы равнодушно такого зрелища даже в сновидении. Как же он тогда уделил ту власть, за которую крепко держался?

40. Он всюду сильно страдал от варваров, и в здешней стороне края римских границ стали «добычей мисийцев», в особенности же страдала западная граница, и вождя для поправления дела было мало, нужен был государь, способный сдержать поток.

41. Сам он не умел спешить, но, вызываемый настоятельной необходимостью, минуя прочих, избирает товарищем власти жертву своих притеснений, не забыв, сколько крови пролил, но полагаясь на того, кому было, в чем винить его, больше, чем на людей, обязанных ему благодарностью. И он не обманулся: Приняв решение в духе афинян [16], ударив себя в грудь и повелев себе не злопамятствовать, Юлиан в состоянии был помогать ему бесхитростно.

{16 Срв. т. I, стр. 464, примеч. 2.}

42. Таков отчет за время до царствования, способный получить одобрение от всякого контролера. Подвергнем испытанию и кормчего, уже правящего рулем. Итак посылавший его на преуспевавших врагов, посылал, не прося ни о победе, ни о преодолении, ни о подвигах.

43. Нет, тотчас им овладело раскаяние, не имевшее основания, — раз и тех, кого он послал с ним в Качестве советников, он отправлял на то, чтобы они ставили препятствия подвигам его, а не ободряли его на них, — исключаю отсюда Феникса, потому он и был немедленно отозван, — и он больше боялся славы своего соправителя, чем издевательства противников, и приятнее было ему, чтобы того не хвалили, чем чтобы побили врагов.

44. Но обвинять его мне нет охоты, для речи же это необходимо. Ведь трудно восхваление и порицание отделить одно от другого. Итак, двинувшись из Италии с гоплитами в числе менее четырехсот, в разгар зимы, — а суровость этого времени, какую водворяет в тех местах оборот года, одни из вас сами испытали, другие о ней слыхали, — он с молитвами вступил в пограничную страну, и видя землю, называемую землею галатов, а засеваемую варварами, так как они вместе с прежнею пахотною землею и самые города, снесши их, превратили в пашню, зиму употреблял на совещания, а лишь весна призывала к действиям, сам кливал клич, собирал, организовал и ободрял оробевших людей, а гиппархи, лохаги и таксиархи, во исполнение приказов владыки, тормозили его энергию, и государь одерживает победу раньше той, что совершается в оружии, ту, какая состоит в терпении и безропотном перенесении этих поступков, и здесь пригодилась выгода воспитания, Геракл, послушный слабейшему его, и Арес, больше года связанный безумными людьми.

{17 ωραία срв. т. I, стр. 416, 5. - сноски в тексте нет.}

45. Но предстояло и Аресу, наконец, получить свободу, и этому. Когда, таким образом, он среди преград стенал, но раздражению не поддавался, государство гибло, и самоуверенность варваров возрастала, а опасность не тер-пела обидчиков, взяв, полагаю, силу малую и привыкшую отсиживаться в осаде....

46. Вы, пожалуй, нетерпеливо ждете услыхать о боевом строе, о характере лагеря, о том и другом фланге, о фаланге и ободряющей речи, об уловках противников и открытой боевой силе, и засадах, о начале схватки и бое в его разгаре, о видах поранений, о бегстве, преследовании и о земле, сплошь покрытой трупами, я же выполню точность рассказа, когда достаточно полно буду излагать и прочее. В настоящем же изложении все урезано, и речь напоминает скачки, подобающие праздничному торжеству. [18]

{18 Срв. т. I, стр. 410. Срв. еще то κεφάλαιον τών είργαομένων orat. ХШ S 26, pg. 72. 6—10 F.}

47. Действительно, как победитель на Олимпиях, спеша домой из Пизы, на вопросы встречных о способе победы, обещается это выполнить, а в данный момент про-сит поздравить его, показывая вместе с тем венок, так и мы сейчас говорим о результатах войны, минуя битвы.

48. В то время, как варвары снимали урожаи с нашей земли и уничтожили сорок восемь городов, отрезали у нас большую часть территории и владели ею, когда самые видные из галльских фамилий пребывали там в жалком рабстве, когда, наконец, у врагов еще больше возросла их самоуверенность, этот человек, способнейший военачальнику с богатым запасом сведений [19] по истории войн со времени начала рода человеческого, признав не-выносимым, чтобы, в то время как при Саламине триста триер одержали победу над триерами числом больше тысячи, ему с немногочисленным отрядом не обратить в бегство тучу варваров, нападает, будто с тем, чтобы удовольствоваться изгнанием их из страны, но победа завела его на их территорию и, перешедши реку Рейн, воды, обличающая беззаконие [20] матерей на детях их [21], в своем рвении захватить живыми тех, кому смерть, он знал, была предметом гордости, он привел такую массу пленных, попавших в его сети [22], что нам трудно было доставить им пропитание, а оставшимся пищи дома было в волю.

{19 πολέμων γέμων Срв. т. I, стр. 53, примеч. 1.}

{20 άδιχίαψ — чтение, предложенное Forster'ом, vol. Ill pg. XLII (praefatio critiea). Предлагались поправки: άμαρτίαν, или άχολασίαν, или άχα&αρσίαν, также άτνχΐαν Morxaxiav alxiav F.}

{21 К предмету суеверия см. места, указанный Asmus'om у Юлиана: orat. II 104, 23, ер. 16, pg. 495,Ј21, Hertlein, по указанию Forstr'а, также Libao. διήγημα IV 1110 Beiskc.}

{22 σαγηνεύω срв. orat. XVIII § 61, orat. LIX § 82.}

49. Но убоявшись значительности победы и блеска подвига больше, чем опасностей в битве, он не присоединил к трофею триумфального шествия, и при том даже имея узником вождя врагов, — так далеко простерлось его покорение их, — не показал его согбенным тем, кого он разорил, не умертвил на развалинах городов виновника их низвержения, величаясь такой казнью, но, вспомнив об Ахилле, которому достаточно было победы, все дальнейшее уступил старшему государю, всюду устраняя поводы к зависти.

50. Но признав, что города не подвержены тому же уделу. что человек, — для последних кончина безвозвратная погибель, а городам можно возродиться, — простирает руку поднять их. И они вставали и тотчас поплыл по реке вестник с приказом пленным возвращаться в свои владения, и они спешили, не отпущенные на волю в обмен, чело-век за человека, но одни из них оставались, другие возвращались, провожаемые теми, кто их взял в плен. Так битва научила их во всем повиноваться.

51. Если же присоединить к прежним город является общим благодеянием> в смысле роста организма вселенной, сколь доблестнее вернуть упраздненные? В этом деянии на лицо и заселение земли, и искупление позора. Ведь не создать города, которого не было, в том беды нет, но возмутительно попустить низвержение прежде существовавшего, так как отсюда надвигается двойная потеря, позор и материальная убыль. Ведь такое явное свидетельство разгрома для варваров служило бы увещанием к отваге, а у наших необходимо вызывало бы робость, и если не сейчас, то впоследствии последних сковывало бы, а первых поощряло. Ты же, дабы враги всегда трепетали, а наши всегда были смелы, воздвиг города несокрушимым трофеем.

52. И благодаря твоей решимости, удаче, трудам и уменью, варварам не удавалось иметь перевеса на каждом из двух фронтов войны, но одни действовали, другие претерпевали, претерпевали прирейнские, действовали варвары по Тигру, с этой стороны они вторгались, там падали. Нечто подобное, говорят, произошло у Потидеи, когда коринфянин Аристей обратил в бегство и гнал фланг, стоявший против него, а другое врыло бежало, пока не заперлось за стенами. [23]

{23 Совершенно то же сравнение позднее в Надгробной речи, § 57, см. т. I, стр. 325.}

53. А если бы ты тогда не оказал отпора, ничто бы не помешало тем и другим варварам, шаг за шагом подвигая свои приобретения, в конце концов соединиться друг с другом у Босфора. При настоящих же условиях поражение одних из них их погубило, а другим внушило тревогу и прикрыло для римлян позор их поражения, так как одна молва уменьшала впечатление другой и одна весть настигала другую.

54. Ты же, далее, от трофея возвращался в Музам, как атлет в палестре от венка, и, сложив оружие, снова брался за книги, оторвавшись от коих ты одержал победу. Ведь мудрость, противостоя массе, дает преобладание над нею более благоразумному.

55. Когда слава твоя возросла, не плясуны и мимы являются к тебе, принося с собой повод к смеху, не флейтисты и кифареды, прогоняющие серьезные речи из за трапезы, но рои риторов и философ из Афин, достойный на вид, еще достойнее как собеседник, одаренный величайшим умом, пожелавший скорее быть, чем казаться наилучшим в красноречии.

56. Одно одобрив, другое посоветовав, он удалился, с таким подарком, какой дал ты один из государей, поэмой, возвещающей об этом муже. Если мы хвалим Писистрата за собрание чужих произведений, как высоко поставим подражателя Гомеру?

57. Но чем ты отражал врагов, тем огорчал вместе с побеждаемыми итого, кому принадлежала победа, благодаря тебе. Столь необорим недуг зависти, и те, кто в выигрыше, ненавидят мощь тех, кто оказывают им услугу. Давно уже внедрившись в нем, она и в ту пору выступила наружу и превратила искру в пламя. [23]

{23 Срв. т. I, стр. 60, примеч. 1.}

58. Сначала он лишил его друзей, с намерением повредить ему в совещаниях. но он был все так же предусмотрителен; затем — большего отряда, дабы ослабить его, но он оставался ничем не менее сильным. Всех звал он, выставляя на вид персидскую войну, самым благовидным образом предавая с государем города его. Но он был послушен сверх меры, позволю себе сказать так, и повелевал выступать, и вопли женщин хватались за людей [24]. Едва они перевели дух, как воздвиглась вторая волна, но и она не побудила этого человека к противодействию.

{24 Смелая просопопея во вкусе Либания.}

59. Как же становится он великим государем? Здесь, мне кажется, судьи взглянуть проницательнее. Ни воин не был понуждаем, ни государь не уступал настоянию воинов, ни подданные не были так плохо дисциплинированы, чтобы выводить правителя, как взбрело на ум. Но какое же объяснение вернее? Бог подвигнул их без всякого предварительного умысла с их стороны, но глас опередил мысль. А это дело божества. Явился приказ сродни [25] предшествовавшему, присоединивши к хламиде пурпурной окраски диадему, украшенную камнями, в которой тоже было нечто от продукта моря. [26] А он взглянул на небо, и как даяние, так и получение было, то и другое одинаково, замыслом божеств.

{25 άδελφά, срв. т. I, стр. 83, 1.}

{26 Т. е. пурпуровой раковины.}

60. Итак, как оракулы мы не считаем делом Пифии, но того, кто посылает ей на уста изречения, так в на-стоящем случае украшение главы его пусть считается делом скорее тех, кто подвигли воинов и убедили его, чем тех, чью душу они настроили по своему желанию. Естественно, что те, кто так судили, при вопрошании их, сообщили делу как подобающему, это происхождение. Несправедливую почесть они во одобрили бы, а справедливой готовы были дать место.

61. Однако воля богов не была неожиданностью для почтенного ею, так как он давно питал в душе это стремление, но, как бы довольный более скромным положением, медлил, колебался, пребывал в прежней мере чести, ждал приговора земного после вышнего. Того же (Констанция) ничто не склоняло.

62. Итак, нова оставалась надежда на примирение, он терпел. Но когда объявлена была открытая война, в Италии возводились укрепления, призывалось кельтское племя, приведено в движение скифское, шла пехота, выступали стрелки, когда ничто не удерживало и не возвращало вспять, ни кони персов, ржущие у Евфрата, ни осадные машины, подвозимый к стенам, ни плач городов, ни грозивший им пожар, но он (Констанций) покупал ужас римской земле, делая крупнейшие уступки варварам, лишь бы малого не уступить своей породе, вот тогда, тогда, наконец, предоставив противникам стеречь большую дорогу, сам он (Юлиан) другой, нетоптанной, неровной, непроходимой по крутизнам своим, свершил путь, словно по какой-нибудь городской дороге, устроенной рабочими, как будто Аполлон вел его и выравнивал путь, загражденный рвом ахейцев.

63. Таким то образом незаметно для тех, кого он ловил, как каких-нибудь рыб, еще раньше, чем собрана сеть, когда настал момент, он впервые появился воочию, вступив на границы, совсем как водолаз, что скрывается «под хребтом моря» в воде, невидимый людям на берегу, сколько хочет.

64. Так ценил он выше самой победы то, чтобы его не считали неправым, что, среди опасностей шествуя по Греции, оправдывался перед всеми людьми, посылая туда письма, смотря по характеру каждого, большие, меньшие, средние, как должно было подходить к личности адресатов.

65. Итак, пока он соображал в Пеонии относительно Фракии, пора ли вторгнуться или сидеть на месте, и доблесть свою противопоставлял численности врагов, некая судьба дает делу разрешение, обретя, без действия оружия, конец, подобающий родству противников. В момент, когда обороняющемуся предстояло победить, она похитила наступающего жертвою недуга, и вот трофей — столь велик, но могилы воинов нет нигде,

66. Пускай же уступить императору, в суждении боголюбивых людей, и великий Кир. В самом деле, если случай дал ему пастуха для спасения, однако сражаться с дедом пришлось же ему, и даже нечто большее, как говорит Исократ [27] так что одоление мидийцев сопровождалось для него стыдом. Для тебя же славнее приобретенного способ приобретения, так как ты чистою рукою достиг всего.

{27 Isocr. Buag. (IX) § 38 p. 196.}

67. А что еще достойнее, это доставило одинаковое удовлетворение и тем, кого ты вел, и тем, на кого ты шел. Закон делал их противною стороною, но, когда они узнавали, что ты царь по твердости воли, а в трудах соратник, расположение их соединяло их с тобою.

68. И вот в чем заключалось направление богами главы твоей к диадеме, чтобы за увенчанием следовал гнев, за гневом движение, за движением твой поспешный поход, и «да приблизишься ты к государственному управлению». [28] «Если же колеблешься перед убийством, гласит призыв, мужайся. А это будет нашим делом».

{28 Уже эти слова в издании Forster'a по принятому в нем порядку, должны бы быть выделены разрядкою.}

69. Таким образом, без малейшего нарушения благочестия получив в свои руки большую часть Европы и Азию, он ни о чем так не ревновал, как о культе, подобно тому как ивой добрый кораблестроитель, который прежде всего другого отдает свое внимание килю. Как на его крепости основана сохранность судна, так сохранность городов на почитании богов. Поэтому он восстановлял храмы, строил жертвенники и приучал свое отечество, которое нетерпимо было к спасительному дыму, не враждовать с благом, как сын, вразумляющий мать, когда он, сначала увлеченный одним с нею заблуждением, потом избавляет от него себя и ее.

70. И вот я удивляюсь тем персам, — их слова памятны, — которые говорили, что ты их одолеешь, а не додумывались до того, что ты уже овладел ими, и при том пребывая в устье Понта, у Босфора и занятый тем же, чем сейчас я, исполняя [29] перед великим советом свое произведете. Какова же была победа?

{29 δειχννοον, об θαίάειξις, ораторском исполнении перед аудиторией.}

71. Тот, лишив восточную страну цвета гоплитов, шел в поход, предоставив города худшей части войска, которая, по внешности представляя гарнизоны, нуждалась сама в охране, и охранители трепетали вместе с охраняемыми. Итак нам казалось, мы уже видим разгром городов, еще не наставший в действительности, и бегство было во спасение.

72. И население внутри страны считало счастливым приморское, а те, что жили на берегу, своих корабельщиков, и не было тогда счастья больше, чем владеть кораблем. За киприйцами, какие там были, ухаживали, и они обещали приют. Но и море не было свободно от опасностей, так как в гаванях грозили раны в борьбе из за судов, а в море смерть, потому что благоприятная пора плодила злодеев.

73. Эти переселения остановил один день. Один и тот же день тебе дал эту власть, а нам смелость оставаться на местах, не потому, чтобы откуда-нибудь пришла боевая сила, или стены для одних были построены, для других исправлены, или противники были поражены повальною болезнью, но одно звание устранило страх, и в семидесяти стадиях расстояния от Тигра ты смутил персов, будто подняв на них знамена для битвы.

74. А Демарат {30], — да погибнет он злою смертью, который, восхваляя им блага нашей страны и обещав зимою предать им город, будто улов в верше [31], переменив политику, отпускал речи в духе Полидаманта, какие последний произносил с появлением Ахилла. Человек проницательный назовет это победой не хуже той, которая ожидается. Последняя, если даруют то боги, приведет их военнопленными, а эта нам воспрепятствовала стать таковыми, и будущей победой мы отплатим за то, что претерпели, благодаря этой не прибавилось для нас новых бедствий.

{30 По замечанию Валуа, ad Ammian. Marc. XVIII 5, 3, разумеется Антонин.}

{31 κυρτός срв. Plato, Soph. 220 С. Legg. ѴII p. 823 Б.}

75. Полагаю, поражение врага достигается не только его захватом в плен, но и тем, если он понадеется захватить, а рад будет спастись самому. Зачисляя то, что ожидалось, в приобретенное, он считает себя в убытке.

76. Это — одно доказательство того, что перс побежден; другое, — извини меня, ради Зевса, если я выскажу некую тайну, устам моим нет удержу и они становятся сильнее ограды зубов, — недавно пришло ассирийское письмо с просьбою открыть путь и покончить с разладом посредством переговоров, при помощи вестника и посольства.

77. Итак я думал, что он будет рукоплескать, и праздновать, позаботится о быстроте, и поздравлял, поступая как не раз побежденный, а он швырнул письмо смелее Диомеда, считая непростительным, чтобы повинный возмездию вступал в переговоры о мире.

78. Не менее значителен его поступок с теми из скифов, которым, уличив их в мелочном препирательстве во время мирных переговоров, он приказал удалиться и позаботиться о войне, и спустя долгий промежуток времени, римлянин пригрозил варвару. 79. Отчего переменилось направление ветра в войне? И что вернуло положение римлян в возможности угрожать персам? Не какое-нибудь пешее сражение, не тяжкое конное, не новизна вооружения, не новые изобретения военного искусства смирили врагов, но частые жертвы, обилие крови, испарения благовоний, трапезы богам и демонам.

80. Вот почему название жреца радует его не менее, чем титул императора, и название это соответствует его занятиям, так как в религиозных обрядах он опередил жрецов не менее, чем государей в делах правления. Не говорю о нынешних, более нерадивых, а о древних, тех, что были в Египте, изощрившихся в них. Не так, как служат по требованию закона, он то приносил жертвы, то переставал это делать, но признавая, что правильно изречение о необходимости с богов начинать и дело, и слово, то, что прочие, он знал, откладывают до новолуния, то он сделал ежедневным обрядом, встречая пролитием крови восход бога и провожая им закат, и то же в свою очередь приготовляя ночным демонам.

81. Удерживаемый своим высоким положением большею частью внутри покоев, так как днем нельзя спешить в храм, он превращает в святилище дворец и сад делает чище, чем у некоторых сокровенная часть храма, и алтари становятся пленительнее под древесным сводом, древеса приятнее от алтарей.

82. А самым лучшим является то, что он угождает богам, не сидя на высоком троне или окруженный золотыми щитами, руками других, но работаете собственноручно, и обходите, и берется за полено, и берете нож, и вскрываете птиц, и понимает внутренности, и тому свидетельством служат пальцы, полные следов такой работы. Ведь он считает ни с чем несообразным, если сам вручите будущим правителям указы, а не исполнить теми же руками обязанностей по отношению к богам.

83. Вот почему в экстренных обстоятельствах он не устраивает совещаний стратегов, лохагов и таксиархов и не тянете время на размышления, но, прибегнув к учителям, что открывают неизвестное, этим ограничивается. Поэтому донесения с границ царства не бываете никакого или очень мало, но все известно, и подобно тому, как от Солнца не сокрыто ничего из земного, так и от тебя, ничто из того, что совершается, благодаря дару самого Гелиоса.

84. Кроме того, и на границах те варвары, которые населяют нашу страну от внешнего моря (океана) до бурунов Понта, повесив оружие, запахивают землю, отчаявшись в боевой добыче от нашего достатка, но молясь Деметре. А из подданных, кому предстояло поплатиться, погубили себя собственною жаждою тирании, того, на что надеялись, выполнить не быв в состоянии, однако, по взятии в плен, не претерпев того, чего опасались, они одни после таких замыслов сохранили жизнь свою.

85. Я же восхищался Ксерксом, не казнившим тех, которые явились к нему на смерть, в отплату за вестников. Глашатаи были жертвою беззакония целого города, вещь, в глазах перса, не стоящая внимания, и вместе он уважил мужество людей, самих себя предающих. Император же тех, которые составили на него то, что и назвать не позволительно, наказал не выше уличения их.

86. И это, господа, будем считать делом тех же помощников, лучших для охраны, чем землею рожденный Аргос, которые оберегают его вместе с телохранителями, блюдут и самих последних, и если обретут в них, вместо псов, волков, уведомляют не путем слабых и косвенных видений во сне, но так, как мы сейчас видим друг друга и любой может сказать другому об ораторе, что он хорошо говорит или обратное, так они ему о злоумышленниках, воздавая его очам честь своего лице-зрения и устраняя возможность недоверия в Гомеру, который слил с людьми богов, словно их товарищей и друзей.

87. Кав же не быть им тебе друзьями, когда на по-ходе сюда ни один жертвенник не был оставлен в пренебрежении? Тебе, который, настолько уклонившись от прямого пути, явившись во Фригию, возвратился, почтив нашу родительницу богов обильными и крупными жертвами. — Итак, явившись к нам, ты, как сказал бы иной из людей, ничего не разумеющих, оставался в бездействии, как я бы выразился, открыл войну, и нечто изобретено тобою для победы, более важное, чем самая битва, Дело вот в чем:

88. В прежнее время персидское войско не было ни численностью выше, ни силою превосходнее, ни выше по военным приемам, ни по вооружению более мощным, но то, что все это поддерживает или уничтожает, наличностью своею или отсутствием, перешло на ту сторону и с ними наступало: божества, распорядители войны, битвы, бегства, посылающие поражение тем, кто их не почитает, укрепляющие людей, их чтущих.

89. Так, еще пока сходились два войска, от них на наших гоплитов направлялись стрелы, задевавшие души, причем одни пускал Арес, другие соратники Ареса Страх и Ужас. Эти стрелы поражали сердца, и выпускали воины мечи из рук и постигала их естественная участь людей: божества их одолевали.

90. Таким образом, в правильном сознании того, что каждому воину надлежит поклоняться тем, в ком он нуждается во время битвы, как в сути военного снаряжения, не в щите, не в панцире, не в дротике, и после собеседования с богами, в какие ты вступаешь, ты вооружил боевую силу пониманием божества и воины по собственному почину бежали к жертвенникам и спорили из-за ладона.

91. Такою то стеною обвел ты римское царство. И то твоя заслуга, что ты перевоспитываешь прочую народную массу, совершая над другими превращения Протея. Теперь именно население на земле прямо превращается из свиней в людей. [32]

{32 Выражение, резкость которого ослабляется, если иметь в виду очевидный намек на колдовство Кирки в Одиссее, IV 417. 455 sq.}

92. Всему этому причина словесное искусство. Это дело рассудительности, последняя же воздействие слова, всякие виды коего ты воспринял душею, одни речи, бегущие стремительно [33], другие, шествующие медлительно, письма, диалоги, красоту эпических поэм. Из них одними ты восхваляешь другими убеждаешь, третьими принуждаешь, четвертыми чаруешь, и побеждаешь риторов философией, философов, в свою очередь, риторикой, поэзией тех и других, как опять таки поэтов обеими первыми, и, Зевсом клянусь, всех, кого назвал я, совершенством того и другого языка [34], утверждаю это не по собственному пониманию [35], но меня убедил тот карфагенянин.

{33 Срв. μπά ρώμης δρόμος т. под., т. I, стр. ХШИ, 3.}

{34 Т. е. греческого и латинского, срв. т. I, стр. LXVII, 7.}

{35 Переводим так, имея в виду незнания Либанием латинскаго языка, см. т. I, стр. XXVI, 2.}

93. Если бы, следовательно, тебе удалось приобрести это без царства, ты вызвал бы у многих царей пожелания отдать свои владения и получить твое достояние, а если бы можно было тебе подавать голос десятью языками, тебе бы нимало не понадобилось помощников для писем [36].

{36 Срв. к этим похвалам Либания разнообразию и плодовитости Юлиана в области словесности, Надгробн. речь § 157 сл., § 302, т. 1, стр. 353 сл., стр. 392 сл., ер. 33, т. I, стр. 449.}

94. Эти обильные, прекрасные и разнообразные виды слова ты добыл не одними трудами раньше воцарения, но еще и сейчас соблюдаешь бодрствование в занятиях ими. И императорская власть не заставила книги лежать втуне, на ночь еще в первой своей части, а ты поешь [37] гораздо раньше птиц, или сочиняя речи, или усваивая чужие произведения. А сила сна побеждена строгостью диеты. Ведь он овладевает ресницами после вина и пресыщения, а без них не имеет большой силы.

{37 См. т. I, стр. 358, 1.}

95. Что же удивительного, если красота тела находится в небрежении при питании его, словно цикады, отделке им своих речей, общении с богами, непрерывном труде? Что уходить на эти занятия, отнято от удовольствий того порядка. И он рискует своей готовностью к воздержанию лишить себя похвал за него. Ведь то обстоятельство, что человеку с привычкою к такой диете даже невозможно быть рабом низменной страсти, устраняет восхищение им.

96. Вот каков у нас император и консул, побеждающий всеми достоинствами не только по нашему приговору, но и по суждению богов, строгостью своей добродетели заграждавший уста самому Мому (Поношению). Ведь и то черта благородства и высокого духа допустить в сотоварищи себе лицо, гораздо низшее по общественному положению [38], и не уклониться от сана за отсутствием лица равного по знатности, ни, в стремлении к нему, раньше, чем подобает, назначить такое лицо.

{38 Саллюстий. срв. Amm. Marc. XXIII 1,1.}

97. Во всяком случае и Ксанф, бессмертный конь, не пренебрег бегущим с ним рядом Педасом. И сверх этого примера, мы знаем, что Афина и Диомед ехали на одной колеснице, «богиня грозная, с нею лучший из смертных».

98. Теперь, мне представляется, и браки будут сопряжены с целомудрием. и все сделки будут причастны справедливости, и дети станут рождаться для лучшей доли, так как твое наименование, как легкое и благоприятное предвещание, стоит в заголовке этих актов. [39]

{39 Срв. к этому § 13 этой речи.}

99. Этот год, если бы существовало какое либо состязание и суд для годов, как для атлетов, я полагаю, одержал бы победу по приговору всех судей. Конечно, многие приняли консульство, многие да примут, но этот первый во время монархии. Итак, если Сапфо лесбийской ничто не помешало молиться, чтобы ночь для неё затянулась вдвое, пусть и мне дозволено будет молить о подобном: «Время, отец года и месяцев, продли для нас этот год как можно дольше, как когда, при зачатии Геракла, ты протянул ночь, и вообще продли государю жизнь сверх предела её у Солона, считая собственною честью старость доблестного царя». 100. Молю этого и, сверх того, чтобы войско наше пообедало в Сузах, при чем персы услуживали бы им как виночерпии. Этого подобает молить, этого полное основание ожидать. С помощью бога двинемся и сами.

101. Так даруй же свободу всем дельным и самым добронравным рабам, которых должно считать настолько более счастливыми, чем тех, которых когда то ударяли в знак освобождения, насколько последние счастливее тех, кто умерли в рабстве. Им изменяет их общественное положение муж, начавший дело освобождения с себя самого и не допустивший владычеству похотей водвориться в душе. 102. И они в выгоде сравнительно с освобожденными от рабства в других местах величием консула, а из тех, что освобождены при консулах, добавлением титула императора, в свою очередь из тех, что при государях, превосходством нынешнего,

Так не видали торжества, подобного здешнему, ни очи людей, ни богов.

Посольское слово к Юлиану (orat. XV R)

1. «Ты явился, светик Телемах». До сих пор мне должно использовать стих, но дальнейшее Евмею подходило сказать, а мне уже нет, так как «увидать тебя я обещал себе», при том и победителем, и сладившим со всеми теми предприятиями, о которых все твердят.

2. Будь же уверен, что мысль всех, все речи от прежде прославляемых ты заставил обратиться вместо них на себя и ни события до троянской войны ни самая эта десятилетняя война, ни подвиги греков на море против предка нынешнего персидского царя, ни те, какие свершил, напав на них в пору упадка, Александр, ни один из них ни внимания не занимает, ни речи не при-вдевает кого-либо из людей, но все, оставив все это, как маловажное, интересуются настоящим и радостно слушают и говорят тот об отваге, этот о вторжении, третий о морском наступлении, четвертый о падших в рукопашном бою, пятый о сиденьях, хитростях, борьбе.

3. Итак за это великая благодарность богам, которые тебя доставили до варвара, и показали тебя сильнее противника, и благополучно вернули; но я молюсь тем же богам и мне даровать ныпче успех, чтобы не уйти мне отсюда с посмеянием; я и одержал бы победу, если бы убедил тебя, а вернее, если бы убедил, твоя будет победа, который сложил гнев. 4. И таким именно образом ты присоединишь победу к победе, к победе оружием победу кротостью, молить коей послал меня сейчас город, несчастный, если хочешь, опрометчивый, город, радующийся твоим трофеям, но пристыженный своими винами. Выбор меня определялся не тем, чтобы я выдавался среди прочих родовитостью, не тем, что я был старшим по возрасту, не обилием литургий моих, не тем, что не могли держать речи прочие. — Есть, есть у нас люди, воспитанные и образованные в словесном искусстве и способные вести беседу по государственным делам. 6. Но на это посольство меня выдвинул, во первых, долг, каким обязаны ученики перед своими учителями. Они прониклись убеждением, что ты мой ученик, при чем не я позволил себе тщеславиться этим пред городом, но это мнение создало сходство наших ре-чей и даже оракулы не в силах были бы изменить этого мнения, что ты создаешь такие произведения, не меня имея образцом. 7. Вот то одно, что сосредоточило вокруг меня и утвердило на мне надежды, что ты уважишь родство словесного искусства; другое же это то, что ты целое лето и зиму оказывал мне честь, постоянно призывал, посылая за мной, отправляя письма, радуясь, когда я держал речи, досадуя на меня, когда я молчал. Знали отлично и ту бессонницу, какая с тобой приключилась как-то, когда предстояло мне держать речь, из за случайностей, какие бывают при таких публичных выступлениях. 8. Что касается вопроса о хлебе, благодаря коему существует еще у нас город, — ведь если бы ты тогда не дал его, вместе и обвиняя, и спасая, теперь город стоял бы безлюдным, [1] — так за столь великое благодеяние ты велел им, когда они уходили, мне быть благодарными, что они и исполнили, пришедши и называя счастливыми меня и себя, меня, за почет, себя за помощь. Зная это, им нечего было вызывать посла со стороны, и не приходилось забыть о старике, пролившем слезы, том, которого другой старик считал преимущественно перед другими способным устроить примирение. 9. Итак они естественно избирали меня, полагая, что таким путем или добьются того, зачем посылают, или, если не это, то хотя бы не дадут места обвинению, что не усмотрели должным образом, кого нужно было послать. А я тотчас поклялся, государь, и заявил, что скорее все другое сделаю, чем это, памятуя, что ты приказал мне избегать защиты города, так как ни сам ты не послушаешь, ни мне не подобает уйти без успеха. 10. Но когда сограждане, товарищи по школе и родственники стали осаждать меня, стенали, плакали и перечисляли подвиги в защиту города моих предков, указывали на могилы матери, отца и еще старшего поколения, и старых поклонников, и недавних, я, государь, представив себе, что и они стоят около меня вместе с просителями, и то молят, то укоряют за мешкотность, и их уважив, и Ериний побоявшись, которые, нужно полагать, негодуют за пренебрежение отечеством, как, конечно, родителями, и вперед этого, побоявшись твоего мнения, чтобы ты не счел меня злым, нечестивым и предателем лиц, самых чтимых, под всеми этими побуждениями пришел к уверенности или, вернее, к необходимости внять плачущим. 11. Но что же мне было делать? Прогнать просителей? Прикидываться, что не слышу их слов? Что не вижу их перед собою? Когда они меня обступят, отскакивать? Уехать в деревню? Оставить их одинокими, когда солнце взирает на это с высоты, когда земля может расступиться? 12. И какое же могло быть благовидное основание для подобной низости? Что государь суров и неприступен нравом и умеет взыскивать за вольное слово? Но они знали мою из за них же самих свободу слова перед тобою, с раннего вечера заходившую не раз до полуночи, вслед за чем некоторые из друзей, побоявшись за нее, как выходящую из меры, удерживали меня, а ты останавливал их в этом, полагая, что подобает царю и достоинство твоего двора требует не над молчаливыми властвовать, но одерживать верх над людьми, открыто выражающими свои убеждения. 13. А когда открыта для откровенного слова такая безопасность, нет никакого оправдания молчанию. Человеку, которым ты увлечен и которого считаешь в числе друзей, быть уличенным в негодности, скверности, жестокости и варварстве не годилось бы и в отношении к тебе, государь.

{1 οώματα о людях. индивидах, см. pg. 30, 12; 251, 15; 425, 6; 436, 9; 462, 10; 486, 12; vol. III pg. 362, 20; 435, 14.}

14. Вот почему я являюсь ходатаем и прошу тебя не прерывать ответом своим моей речи и не противопоставлять моим силам эту свою необоримую мощь слова. Тебе следует сегодня больше проявить свое чистосердечие, чем красноречие. Чего я молю и чего мы хотим достигнуть, подражай, государь себе самому и сделай вторую остановку подобною прежней. 15. Ты остановился у нас на пути своем с запада; остановись и теперь, на возвратном пути от побежденных. Город наш издавна является зимовкою императорам. Пусть же останется обычай для зимы. 16. Нет у нас красоты зданий,—того не дозволило старое своеволие персов, которое применяло пожар к тем, кто оказывали им отпор. Но есть большое заселенное пространство, достаточное и для граждан, и для метеков, и пришлого люда, и государя, и войска, всякие ремесла и множество купцов, и источники, и река, и мягкая зима и лето, не удручающее, и земля, при известных условиях, много несущая всяких продуктов, что исходят от Зевса.

17. Имея это в виду, мне кажется, вы, императоры, во время войн своих с варварами, зимуете здесь, так как город, по вашему мнению, обладает достаточными средствами выдержать тяжесть предприятия, а за прочие, проходя через них, вы даже беспокоитесь, смогут ли снести это бремя, Ведь наш город похож на большое, крепкое [2] судно, огромной подъемной силы, а другие можно уподобить челнам, которые потопишь, если потщишься нагрузить на них большую тяжесть. 18. Итак сейчас мы явились прося, как милости, этой повинности, так как считаем прекращение её наказанием себе. Дело в том, что, получив с давних времен попечение об этом предмете, мы жаждем пребывания царя, как кормилицы, с течением времени, считают себе утехой уход за детьми и плачут, когда кончится время кормления. 19. Итак, если бы слава наша текла благоприятным путем, не было бы тобою приготовлено другого места, не понадобилось бы много речей прибывшим, но выразив свою радость и прибегнув к обычным кличам народной толпы, мы с пляской, рукоплесканиями и прыжками повели бы тебя к городу. Но так как наша репутация впала в худшую славу и представляется, что мы служим с неохотой, и одно упустили из виду, другому нарочно противимся, а самое возмутительное» устроили неладный танец и одним праздником воспользовались как поводом к позорной процессии, остается речью помочь тем, кто впали в подобный вины.

{2 Forster, ad loc, допускает, что эти два прилагательных —глоссема к μνριοφόρω.}

20. Скажу не то, что слышал из уст других, при чем слова их сопровождались рыданиями. Что же это за речи, которые я пропускаю: «Кто знает за нами какую либо обиду? Пусть выступить и укажет, и, прекратив клевету, обличить открыто. В чем было упущение? В чем состояли злые умыслы? Что стало жертвою нашей бездеятельности? Что погублено нашей недобросовестностью?

21. Император не без основания сбавил рыночные цены, а земля, производительность коей пострадала от засухи не могла изобилием своим подкрепить закон, запрещение же повышения барыша расстроило торговлю. Но мы отправляем повинности, а не торговцы в розницу». Не такое оправдание приношу я с собою. Кого ты осудишь, государь, тому надлежит быть виновным, и в моих главах, и, раз ты скажешь: «Этот преступен», таков и мой приговор.

22. На каком же основании я вызволяю от опалы и опасности город, который не могу назвать правым? Есть некое древнее положение, ниспосланное богами, чтимое эллинами, многих спасшее в судах, положение, коему и ты множество раз давал силу. Тебе уже приходилось раньше изречь прощение и ты признал будущее слово [3] обозначаемое коим дело ты выполнял нередко.

{3 Срв. § 70.}

23. Мы погрешили, сознаемся, и оплошали в исполнении твоей воли. Одни из нас нерадиво следили за пекарями, другие совсем бездействовали [4], третьи позарились на наживу. Допустим. Что же? Из за этого городу быть виновным? И доля прощения не придет на помощь тем, кого постигла слабость человеческой натуры, когда они увлеклись сверх меры? И где же превосходство богов над людьми, если мы будем требовать и от последних не погрешать ни в чем? Какой город, какой народ, какой человек в состоянии будет спастись, если такая строгость простерта будет на всех?

{4 χαϋενδω срв. т. I, стр. 138, прим. 2.}

24. Итак, если следует изъять из жизни прощение и все сурово выслеживать и пойманному на каком-либо проступке подвергаться наказанию, пусть остается ненависть и называй город ненавистным, если же теперь, как никогда, подобает быть в силе [5] этому убежищу, почему мы одни изъяты от этих благ времени?

{5 άνϋεΐν срв. т. I, стр. 16, 1.}

25. Я соображаю, сколько условий делает тебя гуманным. Во-первых, ты эллин в некотором роде и властвуешь над эллинами [6]. Так приятнее мне называть то племя, которое является противоположностью варварам и не упрекнет меня за это поколение Энея.

{6 κολοφών см. т. I. стр. 242, 1. стр. 298, 2.}

26. Варвар горд своим бешенством и свирепостью, подражанием зверям, убивая за трапезой единоплеменника и предаваясь попойке при трупе, и если кто станет молить его, один не достигает ничего, другой даже пуще раздражает его. Но нашим величайшим рвением служить как можно больше отличаться от зверей и гнев смягчается слезами и кипучая ярость погашается плачем и память о причиненном зле прогоняет вид стыдящегося от своего поступка обидчика.

27. При таком складе нашего рода в равной мере нам надлежит быть гуманнее варваров, а твоей душе— нас прочих. Почему? Потому что тебя не учили охотники, беря тебя с собою, когда ты стал подрастать, поражать зверей, проводя большую часть времени в рощах, на горах, в стремнинах, в схватках с львами и кабанами, но лакедемонец, жрец справедливости, руководитель воспитания, звавший, как никто, тайны души Гомера и всего хора вокруг Гомера, которого ты воспринял в юности, как естественно человеку такого возраста, знаешь теперь, как естественно философствующему.

28. Также и всех риторов и историков, сообщающих о многих событиях, чей труд не оставил неизведанным ничего из древних времен, ты усвоил, в дополнение к пользе от поэзии. Α завершение всего—питомцы богов, Сократ, Пифагор, Платон и те потоки, которые от них излились, ни один из коих не остался вне твоего разума, где водворившись, они сделали его прекрасным и благородным, как педотрибы тело. Они требуют сегодня от тебя милосердия ко мне, как земледельцы от земли плодов.

29. Есть некие взыскатели, заслуживающие еще более этих, чтобы их уважили. Кто же они? Те, что обитают на Олимпе, вернее с тобою живущие, боги и демоны, другу которых необходимо склоняться к милосердию. Ведь у них с тобой общение не в тех только пределах, чтобы им принять жертву и уведомить о чем-либо из сокрытого по-средством полета птиц или заклания ягнят и не в пределах только прорицания, но сколь тесны наши сношения друг с другом, таковы же и у тебя с ними.

30. Они и спящего .поднимают тебя с ложа, тронув рукою, сообщают и о времени засад, и похода, и месте постройки войска, и куда надо выступать, и откуда уйти. И один ты видел образы их, счастливый созерцатель блаженных, и одному тебе досталось на долю услышать голос богов и, поднимаясь, говорить каждому, по Софоклу, то: «О, глас Афины», то: «О, глас Зевса», то Аполлона, Геракла, Пана, всех богов и богинь.

31. Удостоенный такого товарищества и общения и располагая такими у себя дома, с коими ты совещаешься о делах, ты, вполне очевидно, сходством нрава привел их к себе, в одной то же время в покровители себе и в друзья. Α ведь из них была и та. которая сдержала Ахилла в гневе, когда, сокрытая для прочих, одна зрима была одному тому, ради кого явилась.

32. Да и Зевс — не только низвергающийся (громом и молнией) [7] но также Зевс просителей и умилостивляющий [8]. Следовательно, свершив дело поражателя по отношению к варварам, что было справедливо, нам будь милостивцем и прими моления, так как и у варваров ты подражал той и другой силе бога, низвергаясь подобно молнии на тех, кто становится на встречу [9] но не направляя оружия на умоляющих. Они в настоящее время находятся в положении, настолько изменившемся, что получили взамен одной территории другую, так что всего прежнего, также страха перед ними и их своеволия нет, и их кормят и заботятся о них вблизи укреплений, которые они срыли.

{7 καταιβάτης—эпитет Зевса-карателя.}

{8 Μειλίχιος см. т. I, стр. 462 (ер. 1429b).}

{9 άντιβλέπονσι срв. orat. LIX, § 81, т. I, стр. 417—18.}

33. Ради богов, когда Ахилл, слыша о натуре Просьб и о том, что и «сами боги доступны смягчению», продолжает сохранять гнев, разве ты не негодуешь на него, не смотря на свою любовь к воину, если, принадлежа по происхождению к богам, он не подражает тем, от кого произошел, но сам, зная, что повальная болезнь дело Аполлона, склоняет Агамемнона к жертвам, в уверенности, что подобной меры достаточно для перемены обстоятельств, но для себя не считает возможным положить конец гневу за столько и таких значительных даров, и при том имея близким примером этого бога, недавно губившего войско недугом, а, немного спустя, примиренного по прибытии феоров и после их жертвоприношения? 34. Как тогда бог поступил около Илиона, сам он и прочие ежедневно еще и теперь поступают, оказывая пощаду погрешившим, но прибегшим в молитвам. А если бы они после каждого проступка, допущенного людьми по их простоте, сохраняли гнев свой прочно и ничто не в силах было бы примирить их, города опустели бы, так как лишь совсем немногие избежали бы их стрел. Но, полагаю, мы и погрешаем, и умоляем, и спасаемся. И богоподобным как раз является не тот, кто похож на богов наружностью, — это невозможно, — но тот, кто, готовый к благодеянию, не стремится всюду к отместке. 35. Поэтому мы досадуем на гнев Ахилла и считаем себя в обиде вместе с теми послами, которым не удалось убедить его, и радуемся, видя Приама у него, в палатке, трапезующим с ним, и не встречающим неудачи ни в одном предмете своих стараний. И мы считаем этого Ахилла истинным сыном Фетиды и членом дома Эака, а того, который с охотою отдается гневу, знаешь чьим сыном назвал и горячо любящий его Патрокл.

36. «И их» (богов), говорит Гомер, (чтут) «жертвами и кроткими мольбами», а тебе, будет пора, будут приносить жертвы люди, и жертвенники воздвигнуть, и молиться ста-нут, как Гераклу,—естественно ревнителю подвигов его получить те же почести, а теперь тебе от нас вместо жертв, дыма и чада, — наша смиренная поза, моление, слезы. Кивни [10], ради Афины, город коей ты жаждешь узреть, как каждый из Римов [11], рядом с собственным отечеством и тем городом, который стяжал эту большую часть нашего государства, восхищаясь Афинами.

{10 νενοον срв. стр. 314 orat. XIV § 66, pg. 414 νεϊσον} со θεία κεφαλή,}

{11 См. том Ι, стр. 143, 1.}

37. Итак сообрази, что славны те подвиги этих афинян, морские битвы, где успех предвещается оракулами, битвы, склоняющие варваров довольствоваться своими старыми границами, а скорее принуждающие их суживать границы, но самым доблестным с их стороны является сострадание к несчастным, из за которого они вступали в борьбу с другими за тех, кто были недавно их противниками.

38. Сильно страдали они от рук фиванцев. Впоследствии они поспешили в Галиарт, чтобы освободить фиванцев. Не меньше бедствий испытали они от коринфян и помогали коринфянам, когда их притесняли. Они и Спарту спасали после Крития и Драконтида, разрушения стены, увоза триер, многих казней ядом, изгнаний, того известного голода и избиения. Через опустошенный Элевзин они явились в Пелопоннес, с целью не допустить гибели Лакедемона.

39. Тем, которые у себя дома чтили, как бога, Сострадание, жертвенник коего ты видел в Афинах, невозможно было помнить о проступках людей, их призывавших и моливших, но надо было или опрокинуть жертвенник или примириться. Возьми же пример с города, славу коего составило его сострадание к своим обидчикам. Вернее, последуй примерам собственного милосердия, сильнее довода не мог бы я выразить.

40. Действительно, если бы тебе еще не приходилось сносить терпеливо безумие подданных, я бы сказал тебе о Ксерксе, отпустившем соглядатаев, отпустившем тех лиц, что были присланы за вестников, узревшего заклятого врага своего Фемистокла, словно друга, и к безнаказности его добавившего еще одарение его городами Ламппсаком, Миунтом, Магнесией, после тех знаменитых морских битв,. и меньших, и той, коей ничего подобного не бывало, той, из за которой Саламин был приветствован пифийским богом, как божественный [12]. И это было, мне кажется, делом его великодушие, не оплатой возлагавшихся Ксероксом на Фемистокла надежд, что он поработить ему эллинов. На изменника собственной родине он не мог рассчитывать, что он будет добросовестен в отношении к варвару. 41. Вместе с Ксерксом назвал бы я тебе и молосса Адмета, который с величайшим удовольствием захватить бы этого человека, чтобы убить его, но, заполучив его и имея у себя, не отдал тем, кто требовали его выдачи, и устроил его переезд в тем. к кому он хотел уехать. 42. Я бы подробно рассказал и о Филиппе, сыне Аминты, и об Александре, сыне Филиппа, из коих один, овладев афинянами, везшими домой Аргея, отпустил, словно благодетелей своих, не пожелав удержать ничего из добычи, которая досталась ему от победы, а Александр, которому много повредили риторы в Афинах, и расстроившие дипломатические отношения, и народную массу возбуждавшие, и его обзывавшие Маргитом, и оскорблявшие, и презиравшее, казнил бы их, если б хотел, став полновластным владыкою, но, приняв посольство, оставил и дал такую милость Демаду, сыну Демея.

{12 Срв. т. I, стр. 209.}

43. Об этом и о многом другом я напомнил бы, если бы ты не совершил уже более доблестного поступка, чем они. Теперь же ты освободил меня от собирания древних примеров, уже быв сам в числе таковых, к чему сейчас приступаешь. Разве пе этот самый человек людей, заостривших на него мечи и составивших на него заговор, где и когда надо искоренить общее благополучие, уличив их, высказал им порицание, но жизни пе лишил их, чем и поразил вселенную больше, чем своими трофеями? Тогдашнему милосердию было правилом сносить проступки подданных. Сохрани же мне это правило нетронутым и к тому, что принесло тебе похвалы, прибавь новые к ним поводы. 44. Ведь ты заключишь мир с городом не целиком негодным и известным своей отчаянностью, дерзостью, наглостью в самыми скверными свойствами, но, если позволяешь сказать, впервые в этом обвиненным. Поэтому я и дал себя уговорить ходатайствовать за него, полагая, что прежняя его деятельность послужить извинением за последний поступок, так как и из людей самого бессовестного и считающего злобу полезнее снисходительности надо ненавидеть и губить ради всей жизни, а тому, кто вообще умерен, но впал в провинность, всякий естественно склонен сочувствовать и помогать.

45. Этот город, оставляя в стороне более древние времена, узнавая о твоих битвах и победах на Рейне, отделанности твоих речей и прочих достоинствах, публично богам не молился, чтобы страна стала твоею, — этого и нельзя было, — но каждый про себя или группами из тех, кто того желал, не переставали молить Зевса прекратить то, что губило государство, и даровать державу тому, от кого ждали спасения. 46. Когда же из Киликии приходила то та, то другая молва, они бледнели при той, которая поминала о здоровье, иная же была праздником, при чем они исподтишка кивали друг другу в знак удовольствия. 47. Не так люди в трудном плавании возжелают коснуться суши, как они вкусить твоих снадобий, не так старик — отец жаждет увидать целое поколение сыновей, пробывшее на чужбине, как этот своенравный город узреть твою главу, не так томящиеся в рабстве ждут, чтобы пришла к ним помощь Геракла, как мы, чтобы царская власть, прежде малая размерами, распространилась на все государство.

48. А когда прежнее владычество прекратилось, твое же возросла и пора давала возможность проявить свое мнение, боги услышали клич, какого раньше не бывало, при чем мужи наполнили не только театр, но и склоны горы, а женщины, по своему обычаю, каждая присоединяла свое славословие из дому. 49. Под влиянием того, что здесь происходило, даже если кто бредил еще о каком-нибудь перевороте, отказался от своей надежды и на берегу Оронта давал клятву чтить твою власть, и войско, и течение реки, сказал бы поэт, двигалось в веселье.

50. Из сказанного одно всеми признано, относительно другого поверь мне. Одному человеку предстояло в Эфесе поплатиться за преданность в тебе и здесь кое-кто был в подозрении и опасался ареста. Были и здесь оповестители твоих природных качеств, сообщавшие новости, в какие были посвящены, и много находили последователей, чаруемых любовью к тебе.

51. Хочешь, позову в свидетели тому лицо, которое давно почтено тобою домом, потом письмами, наконец, теперь властью? [15] Или и мне, и свидетелю вредит то, что мы оба граждане (Антиохии)? Не малочисленны, государь, мы и родственники, но все же пусть никогда не преклоняемся мы ни пред отечеством, ни перед родом, чтобы ставить их выше истины и тебя.

{15 Здесь разумеется Цельз, срв. ер. 62S (Sievers, 90;.}

52. Да что тратить время на то, чему есть самый верный свидетель, которого одного из всех ты не мог бы отринуть? О ком же это я говорю? О тебе самом. Ведь и раньше, высказывая предо мною некий упрек по адресу города, ты сказал: «А я задумывал превратить его в мраморный». Так сказал ты подлинными словами. Итак ты прибыль, любя. Если любил, одобрил. Одобрял же не враждебный тебе город, но в отплату за его приверженность. Ведь отношения на Востоке не были скрыты от тебя, пока ты пребывал на Западе, не скрыто было и то, кто предпочитал худшее, кто жаждал лучшего. Итак та красота, какую ты готовил городу, была свидетельством того, что город стал на твою сторону.

53. Может быть, кто-нибудь в числе прочего сообщил тебе, что еще много больших храмов стоить у нас, что для тебя служило признаком благочестия жителей, так как желающие разрушить были, но не лежавшие в развалинах храмы были спасены, очевидно, борьбою с ними тех, которые были против разрушения.

54. Что же? Все это сотрем, в виду одного этого проступка, и от тех фактов, которые показывают добрые качества, останется только поступок, объясняемый нерадением? Суди наше дело, как лакедемонцы. Направляя свое следствие в ту и другую стороны, дай перевес большему числом. Вспомни собственное правило о лгунах: «Если, говорится в нем, кто-нибудь из беседующих со мною солжет раз, я снесу. Если осмелится на это вторично, и это стерплю. Если и в третий раз будет уличен в том, что говорит неправду, еще не становится ненавистным. Но прибавь он ложь в четвертый раз, он изгоняется". Но нам хоть не три раза даруй извинение, но один только, сейчас. Затем мы будем вести себя безукоризненно, в твоих глазах. Ведь настоящая скорбь побудить к отрезвлению.

55. Затем ты скажешь: «Чего именно вы боитесь? Какой конфискации имущества? Какой ссылки? Каких казней?» Ты шутишь, государь, пред людьми в несчастье. Что говоришь ты? Ты не конфискуешь, не казнишь, не ссылаешь, но ты ненавидишь, считаешь врагами и покидаешь. Это — величайшее наказание. В одно и то же время ты тем во всеуслышание провозглашаешь много обвинений против города, что «я бегу от города, преисполненного всяких пороков, своеволия, пьянства, невоздержности, нечестия, корыстолюбия, дерзости, и переселяюсь в меньший город, отчаявшись в характере более сильного».

56. Таким образом, еще при жизни прямо пригвождая нас к позорному столбу, воображаешь ли ты, что скроешь, на что наказуешь, как если бы, выпустив против меня сегодня речь, что я величайший нечестивец и твой враг, ты затем пожелал бы, чтобы я был признателен тебе, если не поплатился жизнью? А я бы сказал тебе: «Ты иронизируешь, государь, и изобретя кару, пущую смерти, затушевываешь действительность названием. Избавь меня от подобных милостей и, превращая жизнь в позорь мне, не давай жить, но распни, утопи. Пусть меня злословить любой без того, чтобы я это слышал, теперь же, разве не для того освободишь ты меня от казни, чтобы чувствительнее огорчить? Бывает, государь, и жизнь горше смерти».

57. Может быть, и город говорит тебе: «Конфискуй, казни. Если хочешь, срой до основания. То одного дня скорбь, а сейчас как снесу кару, которая становится длительной?» Город профанирован, как гавань Кирры, заклят, как тот пеласгийский околодок, и нам грозит сегодня потеря свободы слова. Как один человек, уличенный в зазорной нравственности, теряет права гражданства, так наш город, если ты сохранишь свой гнев, — безгласен. В самом деле, где же и перед кем станем мы величаться, или перед людьми, в нам являющимися, или сами являясь в другим? Заперта будет для нас всякая гавань, всякий материк, всякий род, и отправляющимся на чужбину придется скрывать, откуда они, и выдумывать себе отечества.

58. Для убийц изобретены очистительные обряды, уничтожающее осквернение, и если кто, покинув страну потерявшего, бежит в другое место, он находить лицо, которое ему поможет и облегчить его положение, а наша беда всюду найдет себе врагов и твоей вражде будет подражать вселенная, и если явится к нам какой либо чужеземец , он промчится по городу, словно по зачумленному.

59. Не укроется это ни от обоих племен эфиопов, ни от кельтов, ни от скифов, ни от персов, которые остаются. Известность гневающегося не позволяет возбудившим ненависть остаться незамеченными, а, сверх того, и величина ненавидимого города вызывает много толков. Ведь если мы погрешили, мы и осуждены. Но мы числимся в ряду городов, следующих за двумя первыми, и быть оставленным — в убыток городу, так что участь, какая, говорят, постигла Каллисфена, погибнуть от голода ненавидимым, приключится и нам, если мы появимся в другом месте, так как всякий нас будет толкать, извергать, гнать.

60. И еще не так значительно будет то, что постиг-нет немногих, приходящих в другую область, но неизбежно целому городу лишиться прочного положения. В самом деле, людям, как таковым, невозможно быть неизменно счастливыми, но и голод, и повальная болезнь, и еще более грозные бедствия от землетрясений поражают города. В таких обстоятельствах одно снадобье постигнутым бедствием — готовность соседей помочь. Если отнимешь ее. ты отнял единственную надежду. Каким же образом она устраняется. Если пострадавшие будут считаться негодными людьми. Над такими все привыкли злорадствовать, а не помогать им. 61. Итак ты наложишь на нас малое взыскание и такое, какое легко снести, вызывая на нас общую войну всех людей, благодаря коей, пока город остается благополучным, ему придется переживать унижение, а, случится с ним беда, не будет у него, к кому обратиться за помощью.

62. Пусть так. Таковы будут отношения в нам соседей и прочих людей. Но дети твои и внуки, думаешь ты, не унаследуют от тебя вместе с властью ненависть к нашему городу, и прочие города будут чтить, а этот лишать почета и всячески вредить ему? 63. Да, пока будет держаться настоящий государственный строй, я полагаю, вечной [16] будет оставаться ненависть к городу каждого нового владыки, и если в нашем бедственном положении раздастся голос нашего страдания, тотчас явится упрек тот, что ныне: «Не они ли ввели во гнев самого кроткого государя, соделали свой город ему неприятным и заставили его искать других мест для зимней стоянки? После этого те, кому давно следовало погибнуть, неужто не по заслугам пострадали, если у них отнята возможность роскошествовать? Разве не сделает любой из великого малым своевольный город, бедняками из богатых?» 64. Итак, посевая неустанную ненависть к нам, благодаря коей все префекты, все правители будут к нам враждебны, в видах угодить го-сударям нашими бедствиями, возьмешься ли убеждать, что это не наказание? Что же скажем на вопрос: «отчего вы ненавидимы?» На тебя ли перенесем вину? Но твоя натура не допускает упрека и добродетель осудившего говорит против обвиняемых.

{16 Текста сноски нет}

65. Как молчать изгоняемые из храмов путем оракулов богами, как уличенные всеведущими, так те, которых ты помянешь, как порочных, не могут говорить, что на них клевещут. Итак, государь, мы обвинены твоими достоинствами. А ты никого из нас да не казнишь, да не лишишь ни имущества, ни отечества, и да не станешь ты из прежнего другим.

66. Я вижу, что в подобных испытаниях община избегает обвинений в проступках, которые тяготеют на потерпевших, а то, что ты хочешь делать, обрекает каре целый город. Одно значит, что в честном городе явилось несколько негодных людей, другое, что порочность распространилась на весь город.

67. Удивляюсь, если тебе кажется странным, что города, которым выпало на долю долгое время иметь такого учителя, не обладают надлежащим строем. Не все ли полно было беспорядка, нерадения, небрежения? Законы не были ли бесполезною буквою, должности не продавались ли, людям под-властным не удавалось ли торжествовать над правителями, с вечера посылая дары, а с зарею чуть не подвергая их ударам? Разве справедливое управление не было предметом насмешки, а взяточничество не одобрялось? Разве дело долга не впало в бессилие, а не приобретало силу все, что хоте-лось, разве не был властен бессовестный человек остаться безнаказным? 68. Что же удивительного, если при таком произволе, предоставленном бесчестности, нравам городов пора эта причиняла порчу? Или ученикам плохих софистов невозможно стать хорошими мастерами слова [17], а в царствование бездеятельного [18] человека вселенной можно быть нравственной? И неумение пастухов губит стада, а беспечность царей воспитывает города? Какого приставишь к коням возницу, такой, жди, будет у тебя и колесница. 69. Почему же мы теперь считаем страну счастливою? Это потому, что к лечению её приступил искуснейший врач. Итак мы радуемся в ожидании, что он изменит нравы городов и сделает их лучшими. Что же удивляться, если ты застал недостатки, устранение коих твоя слава? Иной уже покупал плохо выдрессированного коня, в уверенности, что исправить своим уменьем. Таким образом, если бы он, впервые оседлав его, тотчас стал сердиться, замечая, что он не чужд недостатков, разве тебе не представляется что, получи конь голос от Геры, справедливо услыхал бы этот человек такие его слова: «Зная это, ты, однако, купил, и с уверенностью умением, каким обладаешь, отучить от непослушания. А для воспитания нужно время и упражнение, в течение коих, быть может, я исправлюсь».

{17 О τεχνΐται, срв. письма — энком. стр. 5.}

{18 ύπνηλόζ см. пояснение ркп. В2, срв. καΰενδω, в зпачении этого глагола у Либания.}

70. Мы все жили, государь, распущенно в прежнее царствование. Вступили теперь под иго более строгое. Попытаемся нести его. Прости малую вину и сделаешь нас лучшими, чем чтобы нам нуждаться в прощении. И что мы не просим чего либо необычайного и ты уже был на стороне прощения, для этого вспомни о том дне, когда ты называл нас бесчестными и желал спасти. «Они погрешили, но пускай получают пропитание. Они причинили неприятность, но пусть не голодают. Дай тысячу мер и прибавь три тысячи». 71. Это были слова смягчившегося, слова не окончательно ненавидящего, слова ожидающего перемены. Ведь ты не стал бы усердно беречь город, неизлечимо испорченный, если и этот поступок не был делом ненавидящего — мероприятия в защиту от чрезмерных ливней и спасении земли от опасностей, грозящих отсюда, когда тому проливному дождю ты подставил себя, находясь под открытым небом, у жертвенника [19], в то время как прочие, собравшись под крышей новой постройки, боялись, как бы, помогая плодам земли, ты сам не ощутил нужды во враче, но ничто тебя не отвратило от помощи.

{19 Срв. т. I, стр. 358, orat. XVIII, § 177.}

72. Вот как ты пренебрегал городом. В пользу него ты добавил и следующее, я слышал: Ты вопрошал богов, доживем ли мы до лета безмятежно, приняв решение, если бы кто предчувствовал беду, отразить ее обычными у тебя мерами. После этого, в пользу кого ты трудишься, чтобы они не погибли, тем замышляешь ли погибель в их отчаянии, и от голода избавляешь, а скорбям предаешь? И хочешь, чтобы город оставался, как весьма годный, а покрываешь его стыдом, как ничего не стоящий?

73. «Но во всяком случае нам надлежит поплатиться». Наказание мы претерпели, государь, и при том значительное и долгов, вот уже пятый месяц этому наказанию. Стеная, угрюмые я унылые провели мы их ничем не отраднее, чем заключенные в тюрьме, пораженные душою, с облаком, застилающим лицо, подобные тем, кто оплакивают безвременную кончину детей, проливая слезы, рыдая, ненавидя самих себя, почву, воздух, воду, дома, избегая встречных, друг друга, терзаясь ночью, скорбя днем.

74. Спас город Александр, спас, иначе не мог бы я выразиться, но жестокими словами, одними, брошенными в лицо курии, другими — язвившими народ, не за ежедневные проступки, — ведь всякий убеждал себя соблюдать порядок, но за тот один, раздраживший тебя, и в собрании всех людей с прочими был ты милостив, а против нас буйнее потока, так что жизнь для нас за то время была жизнью киммерийцев, в непрерывном мраке и ночи, и мы мнили, солнце для нас уже не всходит.

75. Какой еще ищешь кары на людей, изведенных скорбью? Дай же прощение, дай, государь, не за все под ряд, а за проступок, связанный с рынком. А продерзости во время процессы ты давно высмеял, а мы за них взыщем , так как не перестанем выслеживать проклятых и недолго остается нам захватить их. Прости же, ради богов, ради демонов, ради трофеев, ради самой философии. Ты являешься с великих подвигов, пусть будет и этот твой подвиг велик. Увенчай победы милосердием и не оставляй нас одних плачущими среди общего торжества всех людей.

76. «Мы—ненавистники тебя и твоего царствования». И это мы слышали, о, солнце! Когда твои успехи подвигались по твоему желанию, но еще не являлось вести о событиях, мы, все оставив, пребывали в мольбах, дети, старики, женщины, сначала собираясь по отдельным филам [20], потом собравшись все части города в одну толпу, двигаясь по площади с громкими молитвами, перехода за ворота с еще большими, вращаясь на равнине, где происходят военный упражнения. Те из нас, которые в познании божества имели дело с жертвенниками, шли к ним, всяческими способами умилостивляя тех, кто властны дать победу. Если это поступки ненавистников, то каково же доказательство привязанности?

{20 См. т. I. стр 147, примеч}

77. Но есть некоторые недовольные кое-чем в твоей деятельности. Ведь некоторые и отцами недовольны. А могло ли бы быть что-нибудь сладостнее родателей? А относительно тарсийцев каково твое настроение? Никто из них не скажет какой либо грубости? Какой оракул в том порукой? Что же, если какое либо слово вырвется у мельника или кожевника, какое естественно возможно от них? Будешь искать другого города и опять иного? И вопрос о том, где тебе следует зимовать, будет зависеть от подданных? Да не будут они никогда иметь столько силы. Но водворяйся среди желающих, на радость их, среди не желающих, чтобы они научились желать. Надо, чтобы исполняли долг, кто охотно, по доброй воле, кто неохотно, по принуждению.

78. Если бы ты был у нас софистом, во всяком случае был бы, если бы не был на своем величайшем и божественнейшем посту, ты сейчас соперничал бы со мною, затем кто-нибудь из твоих учеников проявил бы леность, разве позволил бы ты? Невозможно. Но была бы пущена в ход плетка [21]. Так и теперь весь город пусть научится сносить пребывание государя.

{21 См. т. I, стр. LXXII, стр. LXXXIV.}

79. Но это относительно тех, кто подобным тяготится, а мы, давно привыкшие к жизни с государем, и теперь просим, чтоб нас не лишили этой чести. Умоляет тебя город, содержащий род Инаха, заблудившийся в поисках за Ио, умоляет город, содержащей часть афинян, город македонян, город Александра, который прошел один путь с тобою, чьим источником он восхитился, с удовольствием напился из него, умоляет тебя город, многих богов доставивший тебе в помощники, коим ты принес жертву, коих ты призвал, с которыми пошел в поход, Гермеса, Пана, Деметру, Ареса, Каллиопу, Аполлона, Зевса, и того, что на вершине горы [22], и того, что в городе, к которому ты вступил консулом, откуда вышел с надеждой, которому стал должником. Имею письмо твое, лежащее у бога. Приди принести жертву, отдай долг и, принесши оставайся, согласно установленному порядку.

{22 Зевс Касийский, см. т. I, стр. 451·}

80. Считай, что слышишь эти слова от них самих. Может быть, и видишь их [23] стоящими вокруг главы своего, Зевса, который, когда уже ты сражался, застал нас в трепете, укрепил, ободрил явным знамением. Оно было таково: Некто, поймав на берегах озера лебедя, посвятил его богу. А он не лишен был крыльев, но потерял силу крыльев, как бывает с лебедями, когда, лишившись свободы на болотах, они становятся ручными у людей.

{23 Срв. выше, XII, 80}

81. Прочее время он пребывал на земле, не пробуя подняться в высь. Но когда приносили какую то жертву в седьмой день в начале месяца, лишь огонь достиг жертвы, лебедь, устремившись в воздух, трижды облетев храм под самым карнизом, затем поднявшись высоко, направился в востоку. И тотчас поднялся крик радовавшихся, прыгающих, кувыркающихся при воспоминании о превращены Зевса, принявшего вид этой птицы, когда вступил в связь с Еленой, и всем представлялось, что он спешит, чтобы вместе с тобою извести персидский народ. 82. Он теперь говорит вместе со мною, желая городу, чтобы произошло примирение с ним, а мне убедить в мнении, возникшем из того представления. Не откажи же в почтении и не унизь ритора, увенчанного твоим приговором, ты дал хлеб, по моей просьбе, прекрати же, по моей просьбе, гнев. Не уставай возвеличивать человека, который не раз отбивался от сна в заботах о тебе, и не отправь в отечество без успеха, поникшего головою, краснеющего, пристыженного, совестящегося присутствующих граждан, совестящегося отсутствующих. 83. Когда спеша на встречу мне они спросят: «Убедили мы, посол?» что отвечу? Мне понадобится тогда личина или, клянусь Зевсом, ночь для входа в город, при чем пора эта скроет расцарапанную ланиту. Очутившись же дома, придется сидеть взаперти, так как я не вынесу их взоров; указывающих близким на меня, потерпевшего неудачу.

84. Но вед есть высокие горы, заросшие лесом, области, пещеры, хижины каких-нибудь угольщиков. К ним пойду, переменив имя и изменив одежду и все, что можно в наружности. Там буду пребывать, в пустыне, далеко от города, которому не смог помочь.

85. Я был потомком хорегов, государь. Самому мне быть хорегом воспрепятствовала судьба. Но постыдно жить, не будучи в состоянии ничем благодетельствовать своему городу. Так как, следовательно, я отстал от литургий доставляющих удовольствие, сделай меня ревностным в спасающей. 86. И пусть никто не говорит мне о снаряжении в Киликии. Захоти только, и все последует. Дело в пяти днях и немногих верблюдах. Ты видел нас ослабевшими, посмотри и на окрепших. Испытай урожай, раз испытал обратное. Теперь ясно узнаешь, был ли тот случай делом низости или несчастья.

К Юлиану за Аристофана (orat. XIV F)

1. Зная, государь, что ты осуждал большую низость тех, которые не защищают друзей, будучи сам другом коринфянину Аристофану и видя, что этот человек остаток надежд своих полагает в твоем попечении, я счел нужным держать о нем речь и помочь ему тем способом, какой в моих силах. 2. Может быть, и будет какой-нибудь положительный результате от этих слов и он достигнет своей цели, получив какую-нибудь милость. Если же враждебность демона, благодаря коей он страдает под гнетом многих бедствий, еще и теперь будет вредить ему, останется хоть тот результат, что своим рвением поддержу твое доброе обо мне мнение, а ему будет некоторым утешением, что он не забыт в несчастье друзьями.

3. Итак, если бы та тяжкая пора, к счастью [1]], не миновала, говорить было бы нечего, так как то время было не для речей, но надо было обращаться к евнухам, делавшим все, что им было угодно, и, заняв как можно больше денег, покупать у них самые крупные посты [2]. Но так как Зевс, стыдясь происходившего, положил конец недугу царства и изменил государственное дело в управление на началах разума, и можно говорить в пользу того, что прежде было предметом рынка, я признал, что было бы проявлением большой лености не прибегнуть к слову, когда пора того требует, в особенности когда и ты рад ритору и когда душа требует не столько того, чтобы чем-нибудь угодить Аристофану, сколько чтобы ты оказался виновником поступка, достойного принадлежащей тебе славы.

{1 καλώς ποιών, также εΰ ποιών часто у Либания в этом смысле срв., напр., IV 323, 18 (orat. ХѴIII § 199), III 459, 16 (orat ХИЛХ § 14) см. срв. 48. 255. 322. 324. 378. 533. 673. 680, vol. V 323, 15.}

{2 cf. vol. IY pg. 351 (orat. LXII § 9). vol. II pg. 110, 16 (orat. XIV S 65), pg. 146 (orat. XI § 67).}

4. Я не отрицаю, что человек этот был предметом худых слухов и худой славы, и это присуще злосчастию, которое повредило ему и в остальном, и в мнении о нем, худшем, чем его действительные поступки. Но если бы Аристофан первый и единственный подвергся этой доле, я бы сильно стыдился. Но так как с природою человеческою с изначала водворилось это явление, что многие негодные люди считаются добросовестными, а многие из умеренных безнравственными, прошу тебя, государь, в короткий срок моей речи, отстранив из души то мнение, какое ты сейчас о нем имеешь. следить за фактами, и если они покажут его в лучшем свете, думать о нем такт, если нет, считать его не только достойным забвения, но и наказания. Потерпи выслушать мое небольшое отступление в прошлое, я сокращу тем пространность рассказа и ты скорее поймешь то, что знать справедливо.

5. Отцом обвиняемого был Менандр, первое лицо в Коринфе, друг Гекате и Посидону, плававший на Эгину ради её оргий, ездивший на Истм ради его мистерий, на острове глава религиозного товарищества, на полуострове соучастник такового в числе меньших, входивший в состав великого совета.

6. Когда же он стал отцом, после рождения Аристофана, проявил такую любовь к городу, что добивается лучше быть членом местной курии, чем римского сената. Но Аристофану судьба воспрепятствовала последовать примеру отца, как ты узнаешь это в течение речи. 7. Быв, таким образом, сыном его и сестры философов, разумею Геиргя и Диогена, он получает воспитание на их руках, обучение же искусству слова, и привычке надлежаще тратить средства — от отца, проходя все виды расхода, с каким соединено почитание богов. Знает это Деметра, и Кора, и Сарапис, и Посидон, и владевший Лерной Иакх и, сверх того, многие другие демоны, по отношению к коим он все щедро оплачивал. 8. И расходуясь, государь, дошел он до повинностей так называемого претора, и я сам видел его в этом наряде провожаемого славословиями, на возвратном пути из Лакедемона, еще не будучи знаком с юношей и не зная, буду ли когда, но считав его счастливым в том, что, будучи столь молодым, он обладает от города таким почетом, заботами [3] о нем отца. 9. Менандр еще был в живых, и ему следовало бы дожить до преклонной старости. Конечно, Аристофан избег бы тогда многих заблуждений, многих опасностей, одних случавшихся в пути, других в судах, по несправедливости, и был бы скорее в числе лиц влиятельных в Коринфе, чем в числе людей, преклонявшихся перед чужим влиянием.

{3 έν. Значение и употребление предлогов у Либания приближается к позднейшему, византийской поры. Употребление здесь предлога έν срв. 241, 12, 391, 15, 554, 3, vol. Ill 315, 17, 329, 10, IV 218, 13, 251, 12. Тоже ύπό vol. II 109, 22.}

10. Из за чего же он выбыл из подобающего ему общественного положения и, бежав жизни декуриона, перешел в звание воина? Евгений малый становится великим у Константа. На основании некоего брака получив бесстыдный повод в оспариванию поместий Аристофана, — ты знаешь, что подобные люди на все готовы были зариться, и все расхищали, принуждая или уступать имущество желающему, или наживать себе тяжбу, [4]— Аристофан, на первое не соглашаясь, — убыток предстоял немалый, — а второго опасаясь, уходит в бега из своего города, рассчитывая таким путем сохранить и землю, и жизнь. 11. Какие козни тот на него пустил в ход и как он в попытках получить его в свои руки не воздержался ни от каких средств, о насилии, беспорядках, какими он преисполнил ему поместья и дом, не стану говорить. Если и умалчиваю, ты все равно понимаешь это, зная обстоятельства, в каких жили тогда крупные владельцы [5].

{4 πολεμέιοδαι здесь в смысле άγωνίξεσϋαι.}

{5 οί δνναοτενοντες срв. Monnier, Etudes de droit byzantin, дкт. т. I. стр. 515 сдед.}

12. Очутившись в Сирии, остановившись и отдохнув, он прибегает не к людям более сильным, но к живущему среди книг Фуртунатиану, полагая, что со стороны эллина, — так его следует назвать, — он встретит некоторое внимание. Так и вышло. Услыхав, откуда он явился и как, что вытерпев и чего опасаясь, он принимает человека с обходительностью и путем звания [6] ставить его в безопасное положение [7]. 13. А он, будучи уже воином, без физической подготовки к таким трудам, не раз на конях проезжал по населенному миру, внося быстроту в случаях настоятельной потребности, и ничего из того, что необходимо было узнать поскорее, Констанций из за его медлительности не слыхал позже, чем следовало, разве если случалось ему, упав, получить увечье, что и само признак поспешности.

{6 σχήμα в смысле звания, должности срв. ЮЗ, 8; 211, 3; 281, 204, 10, vol. III 90, 17; 443, 11; 480, 3; IT 362, 4.}

{7 ά'όεια давала служба agentls in rebus, αγγελιαφόρου. О нем см. orat. XVIII § 135. и дрр. м. м.}

14. Получая похвалы за труды, он отказывался от предлагаемого заработка, и нет никого, кто покажет на него как не бывавшего в действительности наблюдателем над мулами [8], вестником префектов, курьером победы, как не исполнявшего на самом деле ни одной из подобных служб, что города губило, а мнимых служак отправляло с повозками, нагруженными золотом [9]. Но Аристофан не пожелал присоединить к отцовским таких денег, но содержал себя на чужбине на свои средства и избежать опасности считал достаточной и подобающей свободному человеку выгодой.

{8 См. особ. orat. XVIII § 143 след., т. I, стр. 348.}

{9 Дело идет, очевидно, о случаях фиктивной службы, простого зачисления в ряды агентов почты, при чем такие лица сберегали у себя в кармане средства, которые должны были идти на расходы по содержанию почтовых мулов и проч.}

15. Когда он облюбовал такой образ жизни, на беду Парнассий возжелал власти над Египтом и Аристофан сделался участником его доли; он последовал за ним, будучи послан Музонием, почему, не знаю, знаю только то, что его постигло то, из за чего он до сих пор, государь, проливает слезы: он был обвинен в присвоении небольшой суммы денег, да и ее не взял, однако получил много тяжких ударов и в разных местах земли, свинцовыми шариками, ударов, которых, по мнению Павла, достаточно было для того, чтобы причинить смерть. И вместе и это дотерпел, и отправлял у коринфян повинность так называемых преторов. Так решил Анатолий.

16. Итак обвинение заключалось в том, что он ввел к Парнассию гадателя, из тех, что обладают искусством предсказания по звездам, дабы он сообщил нечто из того, о чем узнавать не полагается. Он же, признавая, что ввел, но утверждая, что гадание ограничилось личными делами Парнассия, был подвергнуть всяческому принуждению, раздражив чем то против себя Павла, словами, которые тому были по делом, но которые тогда лучше было умолчать. 17. Когда эта трагедия дошла до третьего года и едва достигла конца, прочим настало избавление, один он наказан был ограничением права выхода определенными пределами; он и послан бы был в оковах, если бы кто то из богов не остановил этой беззаконной, — дозволишь ли мне так выразиться пред тобою? — тирании.

18. После борьбы с такими циклопами Аристофан, государь, просит тебя и мы просим вместе с ним, послать его в близким в радости и так, чтобы он мог проводить жизнь достойно своих предков.

19. «А кто, скажешь ты, мешает ему идти?» Многое и важное. Тюрьма, бичевание, лишение прав, обнажение для пытки, чуть не приближение шеста к спине, если бы Модест не соблаговолил того, что он крикнул для предотвращения пытки. Вот, что ему препятствуете, вот что связывает, вот что разлучает с близкими. Если кто-нибудь этого не устрашит, он увидите всякий город, но не свой. 20. Ведь не одна только пытка, государь, покрываете бесчестием претерпевших ее, но и тот. кто близок был к ней, теряете неприкосновенность своей гражданской чести. И если вступите с кем-нибудь в спор и соревнование, слышите, подобно претерпевшим: «Из тюрьмы вышедшему, с пытки, затылком одолевшему наковальни, говорить в сенате об общественных делах, в то время как ему подобало бы говорить в камере заключенным о виселице?» Вот что, может быть, скажет иной из ныне видных людей, а когда то ухаживавших за слугами Менандра. А этот человек тут проклянет Модеста, не отрубившего ему голову.

21. Как же исправить это? Как свершившееся вернуть назад? Уничтожить это, государь, чтобы того, что было, не было, невозможно, но можно загладить бесчестье, отсюда происшедшее. Врача тому другого нет, ты - один. Раз у тебя явится мысль украсить этого человека каким-либо почетным званием, позор покрыт, худая слава затенена, он становится известным, обладает свободой слова, сбросил с себя позор. 22. Сверх того, что второму естественно одолевать первое, как сказал Пиндар, то обстоятельство, что почтивший стоит выше опозорившего обладает большой силой для предания забвению унижения. И представится, что одно даровано по правильному суждению, авторов — промах, вызванный безумной жестокостью. Когда же все убедятся, что то, что он претерпел, было несправедливостью, они не будут более корить его за то, чему он подвергся, так как это произошло без вины с его стороны. 23. Таким образом тебе возможно уничтожить бесславие дома, соделав третье подобным первому. Когда оно уподобится первому, среднее и неприятное отступит назад и никто не станет твердить о Констанции и тюрьме, но о тебе и почести. 24. Какова же она могла бы быть, сам решишь, а мы будем признательны. Как легко дать ту, какую угодно будет предоставить, так тебе легко найти такую, какой подобает быть данной. Много, государь, способов почести, в коих можно получить высшую или низшую. А мы не станем спорить из-за меры. Во всяком случае, чтобы ты не дал, будет в честь получившему и нет ничего малого или скромного в числе того, что даруется благородной и божественной душею.

25. Если же кто-нибудь назовет нас назойливыми и желающими навязать тебе больше, чем необходимо, помощь положению отдельных людей, как будто недостаточным бременем являются заботы о городах, пусть знает, что не имеет понятия о самом важном из твоих достоинств. Это то, что твоя дума простирается до каждого рода и человека. Ведь людям более ограниченного ума трудно выслушивать чью-нибудь речь или вести беседу и о целом государстве, а человек великого духа, мы видим, радуется обилию подлежащих ему дел. 26. Итак царь наш воссядет для рассмотрения, каково положение того, другого, и потщится изменить скорбные? Но как же сможет? Лучше всего было бы, если бы было возможным обо всем самому и расспрашивать, и обдумать, и изменить то, что неудовлетворительно. Но так как это менее возможно, чем сосчитать песок, нужно по крайней мере не оставить без попечения людей, более способных и несчастливых вопреки своему достоинству. Одним из них является Аристофан. Многое приходить ему на помощь, и он не последний из мисийцев, но такой человек, который способен к ревностной службе тем, кто берется его облагодетельствовать. Что для тебя немаловажны его обстоятельства, легко понять.

27. Во первых, он грек, государь. А это значит быть одним из предметов твоего пристрастия. Ведь нет ни одного такого горячего поклонника своего отечества, как ты любишь почву Еллады, принимая во внимание её храмы, законы, искусство слова, мудрость, таинства, трофеи над варварами.

28. Если это является немалым преимуществом Аристофана, даже когда бы он был мегарянином или милоссцем или лемнийцем, то еще больший повод к почтению к нему представляет город его. Он — коринфянин. И я не направлю речь на мифы, не стану излагать тебе спора Гелиоса и Посидона или эпиграмм, коими почтены по погребении умершие в морских сражениях, ни справедливость города и то, что он всегда был на стороне обиженных, не потому, чтобы это было не важно для славы обладателям его, но потому, что могу сказать кое о чем, что доблестнее этого. 29. Припомни себе, государь, то письмо, которое ты послал коринфянам, против воли вступив в войну, захватив уже большую часть царства, но еще не достигши конца. В нем ты называешь коринфян прямо благодетелями своими. Но мне нужна самая та часть письма. Мы доставим им удовольствие слушателям. 30. «У меня к вам отцовская дружба. Ведь у вас жил мой отец и, оттуда выехав, как от феаков Одиссей, избавился от этого многолетнего странствования». Затем, немного распространившись о злодейке — мачехе, «здесь», говоришь ты, «отец мой отдохнул». Это важно для коринфян, как для афинян предание о странствовании Деметры. 31. Итак считай Аристофана одним из принявших твоего отца. Ведь он, полагаю, был одним из первых и из распорядителей города, так что немало из общественных действий восходило к нему. А самое несообразное, если целому городу испорченность одного человека служит, по Гезиоду, в позор, а доблесть целого города не могла бы принести пользы одному человеку. 32. Допустим. Но Гиерия и его брата, если бы они были живы, разве бы ты не держал при себе, как тех двух, божественных, одного из Эпира, другого из Ионии [10]? Что же? Разве не думаешь ты, что они все бы сказали и сделали в защиту Аристофана? Конечно. И они негодовали бы, что он вынужден облечься в наряд воина и, улучив благоприятную минуту, позаботились бы о некотором улучшении его положения. 33. Поэтому, если ты не слышишь голоса дядей Аристофана, не думай, что менее угодишь обоим им, если дашь то, что им желательно. Правда, они вне условии беседы с нами но пред теми, кто сильнее людей, с кем они теперь в общении, они вспомнят о твоей милости. 34 Как же не возмущаться, если Александр, и при том гневаясь на фиванцев, как ты знаешь, уважил сородичей Пиндара за музу Пиндара, а Аристофану не принесет никакой пользы ни философия дядей, ни тех, кто близки к тебе, с коими ты обращаешься одинаково, как с родителями. То, что я теперь говорю, считай, говорит Максим, увещевает Приск. Если не веришь, спроси их. Ты видишь, как они желают, чтобы этот человек получил какую-нибудь милость?

{10 Приск и Максим, cf. § 34; orat. I § 123, orat. XIII § 12. Amm. Marc. XXV, 3, 23.}

35. Но и Ельпидий, которому в философии приходится уступать первенство упомянутым двум, и кто в ревности к божеству и в любви к тебе больше всего похож на них, и он заботится о деле Аристофана не как о чужом, но и оно одно из тех, что причиняют ему бессонницу и доставить удовольствие, если исполнится.

36. С ними достойный и благородный Феликс, этому человеку старый приятель, богам же недавно друг, причем в познании высших существ ты был ему руководителем [11]. Всякий раз как он видит своего знакомого, он совестится, так как еще не устранил ни одного из его бедствий.

{11 Ср. т. I, стр. 344, 1.}

37. Присоедини к нему честного и всех людей при-вязавшего своею добропорядочностью Дориона [12], которому радость от других причин ослабляет отсутствие перемены в положении этого человека.

{12 Срв. фр. 735.}

38. Да и сам произносящей сейчас речь не лишен у тебя почета, а с этим человеком близок, с того времени, когда, читая нечто из моих произведений в Лицее, он подвергся избиению камнями со стороны тех, которые не находили, что чтение это полезно им, и, поступая так, он угождал не столько мне, как тому, кто радуется моим речам. Ты сам мог бы быть таковым. Значить, и сам ты обязан был бы благодарностью ему вместе со мною. Итак, если я отплачиваю ему своею речью, ты отплати делом.

39. Столько просящих и все друзья, и полагаю, если бы у прочих не было ни малейшего интереса к делу, но был бы один кто либо из перечисленных, кого несчастье этого человека огорчало, и этого одного ты уважил бы. Таким образом, если бы ты дал милость одному, государь, неужто не дать ее стольким и не признать показанием порядочности Аристофана хор таких свидетелей? Они и не могли бы не знать, если бы он был негоден, и не стали бы хвалить перед тобою оказавшегося бесчестным.

40. Ведь если он и друг, но не более близкий, чем ты, и его интересы не ближе им к сердцу, чем твои, да и все и дела всех не таковы для них и да не будут таковыми. Итак, если кому помогают безнравственные люди, не считай их схожими с теми, кто помогает, и не считай опять-таки безнравственным того, за кого держать речи люди известные тебе с лучшей стороны.

41. Если бы одно это было в пользу Аристофана, что у него нет недостатка в защитниках из людей, пользующихся твоим доверием, я бы, может быть, пребывал в некоторой нерешимости. Но в действительности, государь, он одного с нами молил, одно с нами ненавидел, к одному и тому же горел желанием. Он явился к остаткам храмов, принося с собою не ладан, не жертву, не огонь, не возлияние, — этого нельзя было, — но страдающую душу, но голос с рыданием и слезами, будящий слезы, и со взором, потупленным в землю — взирать на небо было опасно, — молил богов прекратить причину гибели вселенной, а блага галлов сделать общими всей земле.

42. И немало людей сделал он сообщниками себе в этой молитве, внушая вражду в тому и склоняя их в ряды наших, и в собраниях распространялся в небезопасных, но для себя приятнейших речах, празднуя, раньше наступления торжества, каково будет состояние войска, каково — городов, каков дворец, каковы качества правителей, каково состояние искусства слова, состояние Азии, состояние Европы, самое важное, — положение религии.

43. Он сказал в одном месте. что первый будет счастлив той порою. Итак подтверди ему и надежду, и пророчество, и не презри его, осмеиваемого теми, кому он твердил о своих ожиданиях. Нужно, чтобы те, кто пожелали быть всему миру твоим, имели некоторые преимущества.

44. Затем, что всем процветают дела курии, и численностью прибавившихся сочленов, и размером расходов, и восстановлением прежнего сана, в этом все согласны. Аристофан же, и это понимая и не считая маловажным стать во главе своего города и охранять отечество, и приумножить средства своего дома, уклоняется от председательствования и от декурионата. Но почему не может он делать того, что считает подобающим, я объясню, и если ты уличишь меня во лжи, не давай мне другого свободного слова.

45. Его состоянию повредил, государь, во-первых, Ев-гений, внушивший страх управителям и пригрозивший, что, кто не бежит, погибнет под ударами и притеснениями, затем он — своими далекими и долгими отлучками, благодаря которым деревья порублены, земля оставалась необработанной, из рабов одни бежали, другие приучились к праздности, третьи —к разбою [13], жена же могла бы только оплакивать подобный потери, но исправить нимало. Последним ударом [14] было то, что, сколько было утвари в доме, она всю под ряд сбыла, так как он присылал за деньгами и отдавал перебивать в монету посуду [15], ублаготворяя этим многих отовсюду напиравших на него волков.

{13 Подобные факты в судьбе крупных и мелких хозяйств отмечены и в письмах Либания, см. ер. 1372, фр. 1101 (об Евагрии), ер. 1393. ер. 1413. См. еще судьбу Диания и дрр. Ер. 153 (о Марасе).}

{14 σκηπτός, ср. т. I, стр. XI 4 (ер. 471).}

{15 Срв. о серебряной утвари, т. I, стр. 120.}

46. Не должно удивлять, если такая длительность столь грозного бедствия изменила несколько отцовское благосостояние, но как он не продал с прочим и поместье, и дома, съедаемый столькими зверями. Кем же хочешь ты, чтобы стал этот человек по возвращении и что стал делать? Взяться за председательствование, при бедности, государь? Громко, однако, восстенал бы под землею Менандр, если бы узнал, что сын его по недостатку денег многим, низшим его, уступил первую роль. Но чтобы попечением он излечил раны, и уже собрав деньги, тогда явился туда? Но кто из тех, кто этого самого боялись, как бы он постепенно не поправил состояние дома, потерпит это?

47. Нужна некоторая должность, благодаря коей, воспользовавшись некоторое время свободою от повинностей. он,. уже окрепнув, приступить к ним. Ведь если бы ты сказал, что дашь простую свободу от повинностей на несколько лет, и этим подобает довольствоваться, не стану говорить о том, что последнее положение более смиренно, чем первое, и не способно удовлетворить подвергшегося такому испытанию, для тебя же эта мера не была бы предпочтительнее.

48. Очевидно, что, если он будет странствовать свободным от податей и ничем другим не доставляя от себя пользы, положение его покажется неравным, и вызовет недовольство отправляющих повинности, когда он разъезжает зрителем их расходов, одинаково освобожденный и от литургий, и от всякой службы.

49. И ты найдешь многих, которые захотят добиться того же. Их не затруднить, конечно, подыскать основания для своей докуки. Но если дать им всем свободу от повинностей, ты повредишь городам, если же никому, кроме этого, многих огорчишь. А я хотел бы, чтобы все твои поступки были безупречны, как дела богов.

50. Итак, дабы масса коринфян, из за дарованной Аристофану ателии, не избежали повинностей, а из за коринфян аргивяне, спартиаты через аргивян не стали свободны от повинностей и каждое население из прочих благодаря соседям, пусть твоя рассудительность дарует Аристофану нечто такое, что принесет ему благовидное облегчение, а прочим не дозволить негодовать при своих расходах, что они терпят несправедливость.

51. Ведь если кто будет почтен иначе, они не будут иметь претензий, что и всем оказана та же честь, но припишут это способности получившего к тому делу, которое ему придется выполнять, участие же в свободе от повинностей найдется кому расследовать и их не сочтут нахальными. Итак, дабы за дарованием не последовало ничего неприятного, окажи этому человеку благодеяние некоторым другим способом.

52. Когда же вспомнишь о деньгах из Египта и признаешь Аристофана одним из укравших, я одобряю твою ненависть, что ты ненавидишь берущих откуда не имеют права; ведь если ты гневаешься на тех, кто в прежнее время подобным образом наживались, то теперь ты не позволяешь даже помыслить о недобросовестных присвоениях; однако, государь, подвергни клеветы самому точному расследованию.

53. Так требуют законы. Нет надобности ни призывать сюда египтян, ни посылать туда обвиняемого, чтобы подвергнуть его отчету. Давно уже это обсуждено и расследовано и кто хочет знать, того осведомят официальные документы. В них он обвиняется, что получил 211 статиров, не путем грабежа или вымогательства, но в качестве вознаграждения за некоторую услугу, как выразился клеветник, — это был клеветник, — желая взять не получить.

54. Когда же один не уличал, другой даже не обвинял, а помогал обвинителю в его своекорыстии, а из друзей присутствовавшие уговорили Аристофана лучше подвергнуться неправому штрафу, чем дальнейшему суду, он так поступил, и, заняв деньги, сделал плодотворным, обманщику его бесстыдство, так как дал деньги, и казалось, он тотчас очутился в руках многих, так как пример возбуждал множество подражателей.

55. Но как никто не представлял на него претензии, передав его воинам и вестнику с приказом вести его по всему Египту, и вестнику оглашать, чтобы, если кто либо истратился на плату Аристофану, явился получить ее обратно, они отправили его. Но он, благодаря торжеству истины, одержал верх над природою египтян. Все видели, как его водили, все слышали возглас вестника, но никто не выступал.

56. А между тем, кто из тех, кто огорчен был, когда его вынуждали дать, не вернул бы в дом денег с удовольствием, тем более египтянин? Мы видим, как они не то, что даже медлят припомнить о том, что дали, но нимало не затрудняются взыскивать, чего и не дали. Но, полагаю, отсутствие хотя бы тени взяточничества и какого-либо основания к правдоподобному обвинению, принудило к молчанию и дерзость клеветника.

57. Таким образом эту сомнительную взятку нужно ли считать маленьким признаком более крупных, в которых никто не обвинил, или молчание во время оглашения тех, кто привыкли оговаривать, признать доказательством, что не правильно взведено было обвинение в малом? Ведь более естественно, что тот, кто не брал у других, не взял и этой взятки, чем чтобы позарившийся на эту воздержался от больших.

58. Каким образом, государь, корыстолюбивый почти ничего не уносить с собою из Египта. Ведь там вместе с Нилом течет и нажива, и источники её не сокрыты. А он был так жалок, и падок на деньги, и неопытен в наживе, что из за двухсот статиров решился подвергнуться позору, связанному с риском?

59. В самом деле, если бы, стремясь к получке, за-тем не имея власти к содействию кому-нибудь, он не имел и давальца, эта слабость ему в защиту. А если, будучи властен зарабатывать с разных сторон, он не пользовался силою для дохода, как мог бы он лучше проявить свое бескорыстие? Или какому государю, поручив ему управление, пришлось бы винить себя.

60. Я порадовался, когда кто то сказал со стороны обвинения, что Аристофан был в сделке с какой-то гетерой, из женщин, работающих на сцене. Я не знаю, право, каких бы речей он стал искать раньше этих, если бы он был адвокатом.

61. Разсудим: если бы я, сочиняя сейчас похвальное слово Аристофану, вместе с прочими дойдя до похвалы на тему о воздержности, так бы приблизительно развил ее: «Однако этот человек, прошедши множество стран и быв в обращении с разнообразным народом, в молодых летах, когда страсти особенно своевольно властвуют над душею, не покушался, презирая законы, на неприкосновенность супружеств, не разлучал тех, кого сочетала Гера, не расстроил брачного закона Зевса, не удовлетворил своей похоти обидою другим, но облегчал природные инстинкты среди женщин, отдавшихся во власть Афродите», скажи мне, если бы я в таких словах возвеличил этого человека, разве бы ты счел, что я не знаю методов хвалебных речей или того, как достаточно выставить на вид душевные качества?

62. Ведь если бы также Аристофан утверждал, что он философ и созерцает небесные явления и владеет этими божественными знаниями, геометрией, астрономией, музыкой, арифметикой, Платоном, Пифагором, и заявлял бы, что он поработил чувственный удовольствия и признавал себя далеко выдающимся среди прочих, естественно было бы его порицать, когда бы он оказался на деле хуже, чем ему подобало. Но если он один из риторов или, если угодно, воинов, на каком основании искать у него совершенств гиерофанта, когда надо хвалить, если он удовольствовался законными связями?

63. Я сказал бы, что не было бы грехом, если бы его заботами восстановлялись и те храмы, которые низвержены. Право, я вижу что он воздержанее немалого числа тех, кому сейчас поручено это дело, и не оскорбив никого из богов, никого не отвратил от культа им.

64. Но для какой цели лучше использовать труд Аристофана, ты сам уже, как я сказал, обдумаешь, но смягчи ему, ради Зевса, государь, суровую судьбу, обрушившуюся на него и низвергшую его в бездну унижения, и соделай ее более сносной, протяни руку измученному человеку, привязанному в искусству слова, посвященному в таинства, питомцу Пейрины [16], дорянину [17], коринфянину, жрецу Харит, заботливому к друзьям, не принявшему должности, исходившей от непочтения в богам.

{16 Источник ок. Коринфа, Pans. II 2, 3; 3, 2; Herod. Υ 92.}

{17 Isocr., Archid. § 16, p. 119 a.}

65. За какую бы только цену не купил тот Георгий [18] узреть его перебежчиком и ставшим на возвышение, откуда они наставляют старух, чтобы открыть и осмеять таинства демонов, Ино, сына её, Кабиров, Деметры? Какой бы Египет он не отдал без размышления за это издевательство? У каких бы евнухов не сделал он сильным этого человека? Будь уверен, он коснулся бы и головы Констанция, если прислонял свою к Георгию.

{18 Εp. 205, александрийский (срв. в этой речи, ниже, об Египте) епископ Георгий. Jul., ер. 10. Amm. Marc. XXII 11, 3—8.}

66. Но ни за власть, ни за деньги, ни за безопасность, ни за надежды не предал он самое благородное достояние эллинов, но и в самых судебных заседаниях, когда нужна была клятва, клялся богами, строго соблюдая свое место спартиата в строю, не поддавшись уговору, что будет спасен, но считая благочестие доблестным саваном.

67. Неужели после этого тому, для кого риск был легче перемены убеждений, не достанется никакой награды в виду нынешней поры, но ты презришь его, когда он поступит так, как он решил поступить, если ты не поможешь. Что же это? Сев на корабль, он замышляет странствовать вокруг Италии, Ливии, в океане [19]. Ничто не вернет его, ни сын, достигали понимания поэм, ни скромная супруга, ни могилы предков, ни страх смерти,ни если оставить жизнь в руках чужеземцев, ни если мертвый будет лежать без погребения. Горше всего этого считает он стенать дома.

{19 ή εξω ϋάλατχα срв. orat. LIX, § 137-8, XII, § 84.}

68. Итак твое дело, государь, изменить приговор и сделать для него слаще отечество, желанною жену, драгоценнейшим лицезрение сына, который еще при жизни отца испытывает долю сироты, а будущее его еще страшнее. Он входить в возраст, и есть опасение, как бы кто-нибудь не применил против него лукавства, а мать, домоседка, не сможет защитить его от западни извне, мысли же ребенка податливы, нужен отец.

69. Итак верни, государь, юноше бдительный взор родителя и будь виновником его благонравия. Пусть не плывет Аристофан в слезах на окраины земли, но пусть с радостью шествует в область Пелопса. Пусть в центре Пелопоннеса он повествует о твоих добродетелях, — он обладает языком, достаточно искусным для изложения действительности. Пусть говорит эллинам, в среде коих ты живешь ежедневно, что он видел. Пусть отправляется оповестителем о многих великолепных жертвах, какие принял один город, другие Дафна, третьи гора, о закланных стадах, потоках крови, благовонии, восходящем в самый эфир. Пусть молят они увидать то же у себя, в Дельфах, в Пизе, у афинян, у сограждан Аристофана, всюду в Греции, на материке, на островах.

70. Об этом я и сам молюсь и об участии в этом шествии. Как прекрасно увидать в Элевсине миста приравниваемым в Гераклу и этого самого Аристофана прыгающим выше прочих.

71. Что же скажешь, государь? убеждаем мы или болтаем пустое? Выноси же приговор, приняв только во внимание, что ни слово, ни приговор не скроется от нынешнего людского поколения. Если тебе покажется, что я—сочинитель, о себе мне нет большей заботы, но сам смотри, не будет ли тебе какого вреда от того, что не будут считать здравомыслящим того, кого ты высоко ценишь.

Приветственная Юлиану (orat. XIII F)

1. Возвращается государь с священными обрядами и почитание искусства слова, не только потому, что речи, пожалуй, не самая маловажная часть обрядов, но и потому, что в самому почитанию богов ты был подвигнуть самыми произведениями слова. Итак тому предмету, которому пришлось быть причиною нынешних благ, конечно, нужно были иметь место и во дворце.

2. Итак речи являются, разукрашенные словно для какой либо процессии, радуясь за себя и за всех людей, пространность отложив до другого раза, но желая явиться перед тобою в своей красе и подвижности [1]. Отблагодарить же дело Гермеса и Муз и твоей главы, Ведь если ты мановением своим дашь благоприятный приговор, все будет в порядке.

{1 δρόμος часто о речах, см. выше, стр. 207, 2.}

3. Меня одного объемлет смелость из всех тех, кто дерзали на подобное выступление, не по силе моего слова и не потому, чтобы я усвоил искусство больше другого, но потому, что дела любимых людей, каковы бы они не были, кажутся прекрасными их поклонникам и, отказываясь от критики, они кличем выражают свое восхищение пред ними.

4. А ты давно уже стал по отношению во мне в ряды таковых [2], так что всякий являющийся для речи софист внушает тебе страх, как бы ему не удалось сказать не-что лучше меня и удалиться, изменив твое прежнее мнение.

{2 Срв. об этом месте вступления и ер. 648, т. I, cтр. 450 сkед., где имеется в виду переводимая речь.}

5. Итак не своевременно ли будет начать со слов лесбоссца Алкея? «Ты явился от пределов земли», щеголяя не «ручкой слоновой кости с накладным золотом», как тот сочиняет, но прямо золотою душою правя вселенною, имея в роду своем великие примеры, но своими заслугами показав и величайшие из них малыми.

6. Как говорят было в роде Эакидов, доблестен сам Эак, а его потомки еще известнее своими подвигами, но дошедши до Ахилла, род достиг верха своего блеска, нечто подобное и теперь. Благородные люди произвели еще более благородного и подверглись наиприятнейшему поражению, и соделали его общим для всех. В самом деде, когда люди, обладающие превосходством над прочими, отступают пред кем-либо на второе место, они оттеняют, что те, кого они превосходили, еще в большей степени отодвигаются перед ним на второй план.

7. Таким образом ты начал править с давнего уже времени, и раньше воцарения. Ведь твое детство не одинаково с детством прочих царей и заложенный основы не сходны. В то время как они воспитаны с самого начала в пурпуре, тот, кто сперва входил в ряды частных людей, более опытен в управлении, получив на форуме знакомство с теми, кем предстояло ему управлять.

8. Таким образом ты имеешь то преимущество перед теми, кто воцарился прежде,чем приносить пользу,что вступил на царство, когда это было целесообразнее. А с другой стороны, тех, которые с умом взялись за управление. вернее же и этих и тех, ты побеждаешь в одном и том же, образовании и искусстве слова, какими с первой юности оплодотворяя душу, ты с ранней поры подготовляем был ведающими будущее богами, как их создание, в настоящему твоему общественному положению, так как они считали непростительным, если тому, кому предстоит взойти на колесницу, необходимо приступить к этому с подготовкою, или он погубить себя и коней, а тот, кому предстоит взять бразды правления вселенной, возьмется за такое дело в невежестве и, отличаясь среди подданных одеянием, будет уступать им в более существенном.

9. Итак начало его обучения совпало с началом моей преподавательской деятельности, и при своем происхождении, нам известном, он, откинув всякое высокомерие, ходил в школу, поставив себя в уровень с прочими, и его любили за то, что он чтил равенство в этом отношении, но и здесь он одерживал блестящую победу, воспринимая один посев с прочими, но в урожае далеко опережая юность.

10. Так как он во всех отношениях представлялся достойным царствования и вызывал разговоры на эту тему тех, кто его видели, то, дабы в народной массе и в городе, обладающем самоуверенностью, не распространялось таких речей, его посылают на житье в город Никомеда, как более слабый.

11. Но это стало для него и страны началом величайших благ. Там скрывалась некая искра пророческого дара, едва избежавшая рук нечестивцев. Под его руководством исследуя впервые таящееся в неизвестности, ты сдержал сильную ненависть против богов под смягчающим воз-действием прорицаний.

12. Когда же ты явился в Ионию и увидал мужа, и слывшего, и в действительности бывшего мудрецом, и услыхал о всех, созидавших это учение и хранивших, и воз-зрел на красоту философии и вкусил влаги, самой способной утолить жажду, быстро стряхнув с себя заблуждение и, как лев, разорвав путы и избавившись от мрака, ты сменил неведение истиной, поддельное — подлинным, на древних властителей того, кто недавно навязался бесцеремонно. [3]

{3 К этому пояснение в рукой, «Что другое христолюбивейшему царю Константину доставило по приговору право мыслящих такое славословие, как не то, что вы так злобствовали на его стремление сокрушить с позором негодных?» (т. Ferster, ad loc).}

13. Соединяя с риторами высший хор, — и это дело богов, ведших твой ум через посредство Платона к развитию, чтобы высокою мыслью воспринять величие вещей, итак, будучи уже силен в каждой из двух областей, в беглости языка и в познании сущего, прежде чем быть в состоянии помочь святилищам, ты возвещал, что, когда позволять обстоятельства, ты не оставишь их в пренебрежении, проливая слезы над низверженными, стеная над ограбленными, скорбя над поруганными, позволяя близким зреть в настоящей печали твоей будущую помощь.

14. Когда зарождалась подобная надежда, вся отборная и разумная часть населения на материке и островах стала со своими симпатиями на твою сторону, устрояя тебе царство не оружием, не мечами, но тайными молитвами и сокровенными жертвами, и всякий предсказатель пустил в ход свое искусство, горя желанием узнать заранее то, что теперь мы видим воочию. А боги благосклонно подтверждали.

15. Таким образом задолго до этой хламиды ты царствовал и фактически обладал властью еще до сана. Ведь когда есть у кого-либо элемент, желающий быть под его властью, если то, чего страстно желают, еще и не наступило, в мнении приверженцев он уже на положении властителя.

16. Но боги, восхитившиеся этою переменою твоего положения, и за принятый тобою убеждения относительно их, и за то, что ты намеревался сделать, давали отплату одну, другую готовили. Они готовили скипетр, а давали спасение, когда во время волнения на море от клеветнических ветров при чем одно судно потонуло, а другое заливало и волна поднималась выше берегов, послав, с общего совета, с неба Диоскуров, выхватили судно из волнения.

17. Это я изложил, как можно было, — хорошенько затенив, так, как, я знал, будет тебе в угоду. По избытку великодушие ты и обидчикам своим отпускал память о том, что претерпел. Попытаюсь соблюсти это в речи, но если факты этого вполне не допустить, да простят мне.

18. Снова мне пришло на мысль, что и то, что угодно было отнять у тебя из почета, и это, по воле богов, было к благополучию. Так, когда тебя лишили свободы ходить, куда ты хочешь, ты заперт был в таком городе, куда бы ты всячески поспешил при наличности свободы. Именно тебя отправили в самый древний, самый мудрый и боголюбивый, предмет общей любви и людей, и богов, Афины, и это похоже было на то, как, если б Алкиной, подвергая взысканию одного из феаков, держал бы его взаперти в своем саду.

19. Это было в одно и то же время выгодой твоей и города. В самом деле, ты видел город и город обладал союзником обязанным неписанными настоятельными требованиями, требованиями благосклонности — во всем благодетельствовать уделу Афины. Я сказал, что ты узрел город, потому что преисполненный образования, исходившая из Ионии, ты немало не нуждался для мудрости в её митрополии, но где принято учиться, там ты мог проявить, с какими приобретениями явился.

20. Дальнейшее еще больше доказываете, что жизнь твоя управляема была волею демонов, и что, окружая тебя, они тебя ревностно охраняли, освобождали от опасностей и направляли к могуществу, не постепенно подготовляя перемену в долгий период времени, но дав тебе царствование быстрым оборотом судьбы, как кто свойственно силам богов, не нуждающимся в замедлении, но с решением связывающим окончание.

21. Так и тебя они двинули из Афин в плаще философа, а показали скоро в одежде но закону владычней при чем дававший то понуждаем был не доверять, то уступал убеждению доверять, и то не допускал себя до него, то склонялся в нему, первое вследствие тех притеснений тебе, какие были на его совести, второе под влиянием твоего характера, и не раз колебался в ту или другую сторону, нова страх не уступил доверию.

22. Однаво не с гладкого и менее трудного, как подобает жеребцу, впервые подводимому под ярмо, взялся ты за царскую власть, но как будто делал первый выезд в море в сицилийском проливе, самом трудном для плавания, как заявляет Гомер и свидетельствует Фукидид, там положил ты начало своим царским подвигам, с Запада, а кто была область войны.

23. И по внешности это было принятие в свое владение части того, что было, на деле же приобретение того, чего еще не было на лицо. Дело в том, что ты отправлялся скорее в названиям городов, чем самым городам, и с тем, чтобы создавать города, чем распоряжаться существующими. Следовательно, ты напоминал колонизатора, заселяющего пустыню, где нет соседей.

24. Ведь в то время, как поток варваров залил благополучие галатов, а скорее превратил их владения во владения варваров, не все сплошь они уничтожили, но, что можно было везти, тем владели и прибытком отсюда усилились, ты не удовлетворился тем, чтобы остановить их своеволие, и не счел достаточным предупредить их выступления против нас, хотя и это было бы весьма значительным успехом, будучи кругом охвачен огнем, преодолеть пламя, но, если бы не заставил их раскаяться в удовольствии, какое доставляла им победа и не сделал бы добычу, которую они с торжеством увозили, им же в убыток, ты не желал смотреть вольным взором на солнце, ты, пробовавший спасти, так как чувствовал стыд за предателей.

25. Дошедши до этого места в речи, Гомер сказал бы: «Поведайте теперь мне, музы, обитающие в олимпийских чертогах», а я тебя попросил бы сказать, как шло каждое событие. Тебе не понадобится для этого изустного изложения, но достаточно будет дать то сочинение, которое ты сам составил, быв сам и полководцем, и историком. [4]

{4 Срв. в письмах Либания Юлиану, т. I, стр. 448 след. (ер. 33).}

26. Но это дает мне материал для пространной речи немного позднее, когда бог позволить пуститься [5] в простор моря, теперь же изложу итог подвигов, ведь он обежал всю вселенную.

{5 άφέίναι. med. cf. orat. XYIII § 239, pg. 340, 11 F.}

27. Тех, кто преследовали, ты превратил в бегущих, притаившихся [6] от страха — в гонящих, похищавших в отдающих, ограбленных в присвояющих, переместил страх и дерзость, силу и смирение, трепет от-бросив на врагов, а их преобладание переместив в своих.

{6 Ιπτηχότας cf. pg. 24, 7; 262, 19; 477, 1; Π1 461, 14; IY 7, 13; 249, 1δ, νποπττασω I γ 358, 15.}

28. Невозможно, чтобы ты это устроил без участия Афины, но имея богиню из Афин и сообщницей в совете, и сотрудницей в действиях, как Геракл на чудище — пса [7], ты все правильно предусматривал мыслью, все мужественно выполнил вооруженною силою, не посылая воинов из окопов и не сидя в палатке и там осведомляясь о ходе битвы, но и ноги утруждая, и руку не оставляя в покое, и копье потрясая и извлекая меч, кровью врагов увещевая воинов, царствуя в обсуждении плана, в постройке войска выступая стратегом, в схватках отличаясь.

{7 Cf. II. Y1II 364 sq., Odyss. XI 626. ЪиЪап., ер. 535. ср. 1045 (в начале). αλλίχοτος «необычайный», сверхъестественный». Мы перевели соответственно смыслу по существу.}

29. Поэтому нередко ты возвращался, требуя обмыть оружие, залитое варварскою кровью, и тебя встречала трапеза, не отличающаяся от стола рядового воина. Ты желал больше делать, не терпел больше роскошествовать.

30. Каковы же плоды этого? Города галатов восставали, при чем мы смотрели, а строили варвары. Подобно тому, как ту землю тегеатов, которую опустошили спартиаты, обрабатывали у победителей тегеаты, получая меры хлеба, так города, которые снесли, варвары принуждаемы были сами строить и руки, привыкшие срывать [8] до основания, приучались восстановлять.

{8 Срв. orat. XII § 50, orat. XV § 32, orat. XVIII § 77—§ 80.}

31. Народ же в городах не из деревень, не смешанный, не из первых встречных, так, чтобы мертвый инвентарь походил на прежний, а то, что важнее его, было хуже прежнего, ноты всеми средствами вернул дома месту, а домам обитателей [9], и возвращались мужи, жены, дети из неправого рабства к старому благоденствию, а те, у кого они содержались на положении рабов, от тех они опять получали пропитание уже на положении господ. А пропитанием был хлеб — плата за мир.

{9 οώματα cf. выше, стр. 163.}

32. И хотя многие вестники помчались к старшему государю, ни один ни просил войска, но все объявляли υ победе. Молва, расходясь, достигла персов, и вот последние молились, чтобы ты оставался в стране по Рейну, а в свою очередь жители порейнских стран, чтобы ты перешел Тигр, и против них выставили бы другого, а ты показал копье свое персам.

33. Я восхищаюсь теми воинами, которые, видя тебя, увенчиваемого трофеями не удержались, чтобы не возложить на тебя венок из драгоценных камней, считая недопустимым, чтобы звание не соответствовало деяниям и честь не согласовалась с победами. Итак, когда сама доблесть призывала почет, они правильно последовали зову, как давая лучшему воину доспехи лучшего качества на смену худшим.

34. Судя по видимым настояниям, это делалось ими, но утверждалось это скрытым приговором богов, и тех, которые стали в борьбе на его стороне, и тех, которые взирали на битвы с высоты. О, та священная ночь! О, навеянное божеством соревнование гоплитов! О, смятение, приятнейшее процессии! О, блаженный щит, который воспринял обряд возглашения, быв тебе возвышением, более подходящим, чем всякое обычное. Как достойно было с твоей стороны отвергать даяние, а с их стороны еще достойнее настаивать на принятии, и гуманным поступком было успокаивать гневающегося на счет того, что произошло, и мужественным — не потерять дарованного почета по его настоянию. [10]

{10 Срв. orat. ΧVIII § 106, т. I, стр. 338-339.}

35. Когда же, после того, как многие племена, за без-счетное число талантов, были призваны на тебя, ты, без труда захватив их вождя, подверг его истязанию, назначаемому злодеям, проучив его на его боках не делать подобной наживы, ты, может быть, смеялся над этими кознями, а мы, тревожились, можно ли еще надеяться. Но солнце, все видящее и все слышащее, знает, каковы были тогда наши мысли и какого конца войне мы молили. И как бог-щедродатель он дал и еще более подходящим образом, чем мог кто-нибудь надеяться.

36. Он не допустил, чтобы войско столкнулось с войском, не дозволил обнажить меч и родичам отличаться в междоусобном бою, не допустил, чтобы земля обагрилась кровью самых близких людей, чтобы одержана была скорбная победа, чтобы одни и те же люди и торжествовали и плакали, но, отстранив от государства одного, которому находил своевременным умереть, все подчинил мастеру в деле царствования, так что и тебе досталась власть, чистая от крови, и тому выпал по смерти почет, благодаря способу кончины.

37. А между тем, если, бы понадобилось решить распрю и оружием, дело разрешилось бы не иначе, но проливалась бы кровь, хотя недолго и немного. Ведь, кроме совсем немногих сотен, которые были задобрены лестью, всякий воин был за одно с тобою и, казалось, бежал к тебе и торопился стать в ряды твоего войска.

38. Чему же больше всего приходится удивляться? Охране справедливости или доблести сподвижников, или необычайному пути, или тому, что в то время как ожидалось прибытие сушею [11], проплыв морем большую часть пути, ты дал, после приобретения, впечатление подвижности, или плаванию, изумившему варварские племена [12], или красоте доставляемые на берег даров, какими каждое племя покупало то, чтобы флот миновал его страну?

{11 έλθείν — поправка рукописной традиции (έχειν mss.) Reiske, принятая Forster 'ом.}

{12 Фраза η την παρά τών Αντιοχέοον οοι πρέπουσαν κωμωάίαν, по неуместности её здесь, признана издателями вставкою какого-либо противника Юлиана.}

39. Я — поклонник реки и она представляется мне красивее прекрасного Енипея и полезнее Нила — землепашца за то, что она приняла благосклонным плаванием суда, несшие всем свободу.

40. Сказать ли вое о чем, что еще примечательнее сейчас упомянутого? Немалое число киливийцев не знало того, что произошло у них, а ты из центра Иллирии видел судьбу, вернее же из центра Галлии поплыл в свое наследие, построив с самого начала суда с мыслью о наследовании, а не по ненависти врага, и произошло нечто самое необычайное, сам ты становился вестником и что они явились объявить, то услышав, удалились.

41. И не только со стороны божества было подобное отношение, но и города чувствовали удовольствие не меньшее того, какое подобало, но если бы все люди, общим недугом лишенные зрения, благосклонностью какого либо бога внезапно получили его снова, они не обрадовались бы сильнее. Ведь не заставлял их радоваться притворно страх, нов душе каждого цвело торжество и все личные скорби были слабее благоприятности времени, из всякого населенного места поднимался к нему клич радости, и из городов, и из деревень, из домов, театров, с гор, с равнин, сказал бы, и от плавателей, среди рек, озер, открытого моря.

42. Чем, говорят, был Асклепий для Ипполита, тем сам ты стал для организма вселенной. Ты мертвых воскресил и слово царство, если когда либо, теперь соединилось и с самым делом, Ты взыскивал с тех, кого несправедливо было бы оставить безнаказанными, но не взводил обвинения на тех, кому находилось убежище. Ты превратил извод гоньбой смен коней и мулов, сначала учрежденных для важнейших потребностей [13]

{13 Срв. т. I, срв. 348 след.}

43. Правители провинций не поддаются взяткам, страх и надежда на отличие, последняя поощряет к добродетели, первый удерживает от мошенничеств. Всякая непроизводительная растрата изъята, всякий неблаговидный доход упразднен, всякое целесообразное даяние в почете. Ты один умеешь и давать и не давать как подобает, военным людям облегчая дарами труды их, а ремесла чудодеев не упразднив, но и не восхищаясь им, последнее не считая своим делом, а первое в интересах народной массы.

44. Трапеза у тебя умеренна и сотрапезники твои ученики Платона, с которыми ты бодрствуешь в беседах о всей земле и море, и подле Зевса заседает в небе справедливость, а подле тебя мудрейшие на земле, радуясь плодовитости твоей души, какую ты проявляешь ежедневно.

45. Урожай был, полагаю, пестрее всякого луга. Ему принадлежит и исправление бедности городов, которые лишились старых и принадлежащих им по праву владений, что частные дома обогатило, а общественные объяло неприглядностью; а что еще лучше и важнее этого, — возвращение людям богов, давних блюстителей рода, который без великих кормчих носился где попало и разбивался о скалы.

46. И как при затмениях солнца, наступало и избавление от того, что удручало, и возвращение лучей, в одно и то же время и украшение городам, как венки, и спасение, как снадобья. Что их делает красивее, благодаря тому же они прочно стоят на якоре. И тебе люди обязаны благодарностью не менее, чем Пеласгу аркадскому. Вернуть погасшее почитание не меньшая заслуга, чем посредством храмов указать путь этого почитания.

47. Теперь было бы своевременно возжелать жизни и приносить жертвы о том, чтобы жить подольше. Теперь, в действительности, можно жить по настоящему, когда веяния благоденствия проносятся по земле, когда царствует тело человека, душа же бога, когда огонь поднимается с жертвенников, и воздух очищается священным дымом, люди угощают божеств и божества вступают в общение с людьми. И мне кажется, ничего бы больше не дано было городам, если бы сам Зевс взялся управлять здесь на земле, приняв на себя образ человека. Как он тогда бы поступал, согласно тем же правилам и нами управляют.

48. Ведь и умом государь наш проницателен больше всякого Фемистокла, но веруя, что в богах есть нечто более мудрое, руководить вселенной по внушениям оттуда, не дожидаясь оракулов со стороны и не тратя время по медлительности феоров, но сам для себя становясь вместо Пифии, так как не терпит взирать на горделивость прорицателей и ставить в зависимость такое дело от решения других, но зная, что и это нечто из учений Хирона, и зная, что Геракл не менее был прорицателем, чем стрел-ком из лука, ты, в своем прозрении будущего вместе с богами, показал ребенком Мелампа.

49. Вот почему ты и остаешься, и отправляешься, когда это нужно, не потому, чтобы ты узнавал исход по тому, что сделано, но предпринимаешь борьбу, заранее зная результату командуя войсками, а сам предводительствуемый богами.

50. Итак Агамемнон выслушал от одного из подчиненных [14], что править над более храбрыми, тав как он не получил силы в добавление в власти [15]; в настоящее же время и власть покоится на доблести царствующего. И никто не будет признан столь мужественным, чтобы считать несправедливым свое положение подчиненного.

{14 Диомеда, II. IX 32 sqq..}

{15 1. 1., ѵ. ѵ. 38-39.}

51. Ведь все те достоинства, какие есть у другого,,у тебя на лицо в большей степени. И ты один совокупил в своей личности то, что прочих украшает по отдельности, и ни ритор, ни гоплит, ни судья, ни софист, ни посвященный в таинства, ни философ, ни прорицатель не мог восхищаться вперед тебя собою. Людей дела ты затмил своею деятельностью, ораторов своими речами.

52. Ты превзошел и кажущуюся красоту моих писем. Но здесь—общая выгода, так как это благо я насадил, а ты взрастил, города же снимают плоды.

53. Дайте же, боги-спасители, императору старость Нестора, — голос его вы давно ему дали, — и детей, как ему, и пусть он продолжительностью жизни настолько превзойдет прочих владык римлян, как уже превзошел их своими достоинствами.

К антиохийцам о гневе царя (orat. XVI F)

1. В чем состояла моя беседа с императором в защиту города, антиохийцы, и как я не пожалел никаких усилий в борьбе и мольбах, вы узнали частью из моего рассказа вам, при чем я не столько величался, сколько утешал, большую же часть из объявления царя, когда он и здесь говорил жрецу, как я докучал ему, и потом на стоянке пред вашей курией. А что надо вам выслушать о постигших нас испытаниях и гневе царя и как нам можно прекратить его и показать свою благонамеренность, это я попытаюсь изложить.

2. Ведь там надлежало попробовать вас вызволить из вины, здесь же не скрывать, в чем вас можно обвинить по справедливости. Первое было извинительно и, к счастью, достигло прощения, второе же могло бы нам причинить сильнейший вред, если бы мы стояли на своем, будто мы ничем не прегрешили.

3. Что я или всех, или большую часть огорчу свободою своих разоблачений, это я отлично сознаю, но гораздо выгоднее, будучи огорченными речью, порадоваться результатам её, чем, теперь выслушав приятные вещи, за малое удовольствие подвергнуться многим сильным наказаниям. Ведь если бы можно было зараз и вас хвалить, и показать путь, каким нам возможно избежать опасности, было бы9 конечно, безумным поступком избрать не этот способ речи. Но так как от угодливости речи необходимо погибнет польза, благоразумно будет предпочесть лести то, что ведет в спасению.

4. Демосфен, увещевая своих сограждан в их унынии, хотел, чтобы было не так и чтобы умы не были настроены так, как будто не было доброй надежды. Я же настолько далек от советов вам отбросить уныние, что и не считаю возможным городу спастись иначе, если мы не прибавим в наличному и превзойдем печалью тех, кто когда либо известны были избытком своей скорби.

5. Так приходится. Ведь если бы, допустим, мы мыслили о настоящей поре, как легкой, мы увеличим бедствие, показав всем, что ни от кого и никакая немилость не будет так серьезна, чтобы она смутила город. Если же мы отчаемся в поправлении обстоятельств и проникнемся тем страхом, какой естествен у людей, рискующих самою основою своего существования, то, во первых, при таком опасении мы с большим толком обсудим, как следует нам поступать впредь. Затем это самое, может быть, удовлетворить и императора, что город, который представлялся все время весьма самоуверенным, поражен, принижен, и уверен в своей гибели.

6. Далее, многие и великие несчастья всегда окружали этот несчастный город и, может быть, Селевк строил его при неблагоприятных знамениях. Персидской силе выпало на долю прославиться на счет наших бедствий, как борцу, много раз повергавшему своего противника. Когда не воевали они с этой областью? Или, когда, совершив нашествие, не уничтожали, что могли, срывая до основания, а с остальным приканчивая огнем?

7. Итак наши предки были упорны в борьбе и не умели уступать демонам своих мест. А между тем им следовало, приняв во внимание, что чья то зависть обуревает город, немедленно после первого, если же нет, то по крайней мере после второго разрушения искать другой стороны, как тем фокейцам [1]. А они, в действительности, восстановляли и снова созидали город, не зная, что готовят его для новых бедствий.

{1 Herod. I 164}

8. Но если многие, грозные беды потрясли, граждане, раньше наш город, ни одно, сказал бы я, не сравнится с настоящим несчастьем. Во первых, не одно и то же тяжко страдать от природных врагов или встречать ненависть со стороны единоплеменников, от тех, чьих заботою подобало бы пользоваться.

9. Но как гораздо ужаснее быть гонимым отцом и иметь обвинителем родителя, чем подвергаться козням со стороны лиц, посторонних роду, так большее бедствие то, если римскому императору город представляется достойным разорения, чем потерпеть это на деле со стороны варваров.

10. В самом деле, последнее согласно с законом войны и напасть такая принадлежит к обычным, а первого примеров немного. И в последнем можно винить судьбу, первое же представляется выдержавшим проверку разума. И второе вызывает сострадание со стороны единоплеменников и они готовы помочь пораженным ударом, дружбы же первых всякий станет избегать, выдвигая эту ненависть, как признак большего разногласия в образе мыслей.

11. Итак, если город наш не пал, не надлежит радоваться или хладнокровно переносить недовольство нами, но если город, потеряв прежнюю славу, значится в числе самых злонравных, больше скорбеть, чем если бы мы видели врагов перед стенами. Мне же да будет дано прежде всего, оберегать жизнь и считаться честным, а если влечет к себе низость, смерть, граждане, легче порочности.

12. Таким образом, если и можно было бы не бояться за будущее, вследствие наличного позора надлежало бы прятаться от стыда, стенать, считать, что городу прилична та внешность, какую принимает на себя каждый дом во время похорон; а теперь, когда на нас тяготить такое бесславие, нет даже того, кто бы поручился, что мы не подвергнемся какой-либо непоправимой каре, если разве вы не получили из Дельф, без моего ведома, оракулов.

13. Итак, пока в разгаре пламя этого гнева, кто столь храбр, что не захочет трепетать? Разве не знаете, что, сколько силы в землетрясениях, в молниях, в морских наводнениях, столько и нисколько не меньше силы в царском гневе? Он силен войском против безоружных и, если дает знак разгромить город, самый большой из всех гибнет в малую часть дня силою рук, оружия, огня, прочего.

14. Тот же, кто не решается на столь чрезмерную кару, отняв у города все признаки такового, превращает его по виду в деревню. Взгляните на известную Каппадокию. Там богатый, значительный город, заботившийся об искусстве речи и бывший зимовкою императору, не раз исключался из списка городов, когда признано было, что он преступает в своей дерзости дозволенные пределы. Что же? Разве людям здравомыслящим не пристало трепетать, плакать, подумать, как бы загладить тот или другой из проступков?

15. После этого иной, поднявшись здесь с места, скажет: «Да где же тут с нашей стороны преступление, если и земля не дала того урожая, какой надобен был, и торговлю затормозили нововведения на счет рыночных цен?» Такие слова указывают на неблагополучие, если мы возбудили ненависть без вины со своей стороны. Таким образом благоразумие требует смириться и плакать, нарочно ли мы оскорбили милостивого владыку или без всякой вины с нашей стороны некий враждебный демон нас покрыл такою дурною славою.

16. Но так как с вашей стороны много заверений, что вы не сделали никакого проступка, а он заявляет, что он оскорблен самым чувствительным образом, я бы не желал быть судьею в таком процессе, потому что люблю обоих, отечество чту и государь требует уважения, друг мне по своей речи и, самое важное, в виду слов, которые я и он творим сродни [2] одни другим. Однако, так как нужно все отодвигать на второй план перед истиной и я вперед заявил, что, нимало не обинуясь, скажу, что думаю, и раз уже вступив в число советчиков, доведен до необходимости подать голос, надо сказать, что мне кажется.

{2 λόγους αδελφούς срв. т. I стр. 83, 1. т. II, стр. 124, 201.}

17. Даже если бы я часто говорил, антиохийцы, что государь напрасно вас обвиняет, я не мог бы убедить кого-нибудь, кроме вас. Ведь и благочестие к богам, и кротость к подданным, но натура, подобающая философии, и учения, содействовавшие природным свойствам, все это становится, и свидетельствуете, и чуть не вопиет против вас, что скорее город погрешил против него, чем он в чем-нибудь погрешил против вас.

18. В самом деле, человек этот услаждается одною этою утехою, свободою от сознания за собою какого либо недобросовестного поступка, и от богов его отличает употребление пищи, а в упражнении в добродетели и в попечении о душе он близок к ним, больше властвуя над дурными позывами, чем над городами, какими управляет, а из тех, которые уже обладали тем же царством, одних показав ничего не стоящими, достоинство других понизив сравнительно с прежним, третьим, в одном быв подражателем, в другом их превзошедши.

19. Таким образом пред лицом обвинителя, прямодушного и более справедливого, чем сыны Зевса от Европы, воображаем ли мы, отрицая то, в чем нас обвиняют, привлечь на свою сторону того или другого из слушателей? Это невозможно. Скажи, в самом деле, какой приведем верный предлог? То ли, что он поступает, как придется, не разбирая в чем дело? Но кто из вращающихся на площади столь же опытен в ежедневных делах? То ли, что он питает гнев сильнее рассудка? Он, который предоставил жизнь людям, заострившим на него мечи? То ли, что измышляет пустые обвинения, дабы конфисковать имущество? Он, отпустивший народу старый взнос золота? Но человек он зверский? Он, который ходит в храмы и вмешивается в толпу подданных, кто творит милостивый суд, расспрашивает о наших детях и радуется, если кто из них отдается какому-либо похвальному занятию?

20. Много явится свидетелей, антиохийцы, на помощь ему, множество городов, большие племена, земля и море, все обитатели территории до нашей страны от потоков Рейна, общая любовь коих провожала его сюда. Итак, когда мы одни будем неугодны ему и одних нас он будет винить, других одобряя, вероятнее не то, что он переменил характеру но что мы дали своему городу проявить свое неповиновение.

21. Расследуя, таким образом, граждане, то, что произошло, я нахожу, что вы скорее подлежите обвинениям, чем являетесь жертвою клеветы. А если нужно определеннее коснуться предмета обвинения вас и задеть, но тем принести вам пользу, о том, что вы скрыли полевые продукты и, будучи в состоянии открыть обильный рынок, добились того, что он пришел к оскудению и подняли войну против воли царя, не буду говорить. Я бы заведомо солгал, сказав, что многие из вас крупных владельцев, видя своих собственных рабов голодающими, не могли помочь им.

22. Но вот в чем я охотно попрекнул бы вас, что мы не проявили превосходства воли над силою. Что же это, о чем я говорю? Возможно, антиохийцы, бессилию встретиться с готовностью к делу и одному и тому же человеку не быть в состоянии угодить тому, кто отдает приказ, делом, но волею и сильным сочувствием его желанию, своим удовольствием при появлении надежды на осуществление, своим унынием, когда препятствие заключается в природе вещей.

23. Ни одного из этих чувств мы не проявляли, но явно тяготились законом, даже делая, что было можно, и отправляя свою службу неохотно, и вынося труды при самом исполнении дела, но не одобряя мероприятия. А я желал бы, чтобы вы вместе с императором увлеклись этим у становлением, восхитились его рвением, если и не было средств осуществления, как проявляющим милосердную и приходящую на помощь бедноте душу, считающую возмутительным, если одни будут всячески роскошествовать, а другие все время иметь недостаток в предметах первой необходимости, и среди бойкой торговли [3] на рынке беднякам можно будет только смотреть на пользование ею богатых.

{3 τίς αγοράς άνϋονοη; срв. об άνθεΐν т. 1, стр. 16, 1; 41, 3, 2.}

24. Так надо было думать и проявить недовольство не тем, кто понизил цены, но торговцами, которые не хотели знать меры. Ведь если бы дело от того нисколько не более уступало желаниям, вы все-таки считались бы в числе тех, кто ни в чем не пожелали противиться царской воле. Так и воины избегают вины, когда, ведомые полководцем в предприятие, представляющееся неисполнимым, подражая решимости самого того, кто их увещевает, считают нужным идти на пролом, но, будучи отражены, скорбят о том, что не достигли конца дела.

25. Мы же допустили возникнуть такой молве, будто в дни, несущие изобилие, приходим в уныние, а скудости продуктов радуемся, словно первым унижаемые, а во втором наша взяла. Α следовало бы, чтобы возникла такая молва, что мы превосходим императора в скорби о том, что, и при настоящей высоте цен, рынок не сохраняет своего внешнего вида.

26. «Ты знаешь за мной эту вину?» скажет, пожалуй, вскочив с места, Евбул, и следующий за ним, и третий, и четвертый, и каждый из прочих. — Я — никоим образом. Я бы, право, был давно врагом вам, если бы знал что-либо подобное. Но я также не поддался бы убеждению, что не отсюда возник повод, повлекший к ненависти. От кого пошла молва, не знаю, но слышал, что подобная ходила.

27. «Дело — сикофанта». Опять высокие качества императора замыкают для нас путь к такой отговорке. Другой поддался бы и впал в обман, но мы видим как в процессах этот человек не сдается на лживые показания, но попирает и сокрушает всякий обман и, словно фаланга, разрывает лживые речи, пока, подвигаясь вперед, не добьется самой истины.

28. Но, если угодно, оставим рынок и сетования на на всякие атмосфорические явления. Но эти люди, плохо обнажающееся, еще хуже бегущие [4], и дозволившие себе безнаказную свободу злословить, кого только захотят, при чем злословия эти таковы, что, произнося их и друг на друга, они по заслугам не ускользнули бы от осуждения, излив такие оскорбления на самого нравственного, справедливого и благоразумного, сделали ли город наш безупречным или достойным тех утеснений, какие он сейчас испытывает?

{4 Фигурально, срв. т. I, стр. 81, 2, т. II, стр. 102.}

29. И не думайте, что, боясь за свою славу, он гневается на упомянутых людей, как бы эти отбросы общества не возымели столько влияния, но то обстоятельство, что некоторые из подданных преисполнились такой разнузданности и не боятся, но с легкостью дерзают при царской власти на то, на что не дерзнули бы и при демократии, при том злоупотребляющей своей властью, вот что вызвало у него уныние.

30. Итак, когда такие памфлеты ходят по городу, кто возопил как по поводу нечестивого поступка? Кто подошел и ударил? Кто почувствовал ударь в сердце? Кто сказал соседу: «Воспрепятствуем, схватим, свяжем?». Подобало, полагаю, ему оставаться в покое, а нам требовать возмездия, и обидчикам погибнуть прежде, чем ему узнать в чем состояло злословие.

31. «Было, говорит противник, каких-нибудь несколько человек». И поэтому разве не следовало наказать, что то, на что не дерзнула бы, вероятно, и группа более многочисленная, чем все остальные, над этим не призадумались безумцы, бывшие в числе даже менее двадцати.

32. «Но это были какие-то негодяи, нищие, преступники, срезыватели кошелей». Ты назвал вторую причину, почему следует их растерзать, если их преступления велики, страшны, у всех на виду, а оправдания никакого.

33. «Они, говорит противник, были пришлецами, беглыми». — Следовательно, они совершали проступок тем, что они говорили, а мы тем, что позволили им это. А, при возможности воспрепятствовать, не пожелать сделать этого равносильно действию и тем, что не обнаруживает гнева на обидчиков, человек становится сторонником беззакония.

34. «Ты, человек, финикиец и есть у тебя город? Лучше всего и там будь порядочен, если же не можешь, болей себе дома, сколько хочешь, и называй праздником бесчинство. А мы ни твердить, ни слушать подобных вещей не умеем. Хочется тебе у нас плясать кордакс? Умри и не навязывай городу собственных пороков».

35. Что скажем или что могли бы мы сказать, так как ничего такого мы не сделали? Иной заявить: «Мы побоялись, как бы, препятствуя тому, что представляется актом священного обряда, не подвергнуться обвинению в отмене праздника». Понадобилось нам, видно, проникнуться убеждением, что это праздник — столь дерзкому скопищу совершать свое шествие против самой божественной главы.

36. Признаю, что к иным праздникам примешиваются некие насмешки, но, во-первых, легкие, терпимые и срывающиеся не с столь вольного языка, так как они бывают направлены на людей не равных по положению, и таким образом сглаживают свою жестокость. А если бы возможно было моим рабам, собрав в кучу все-возможные поношения, под предлогом праздника, вволю поиздеваться надо мною, я бы не признал богов, которым в радость подобное служение им.

37. Итак, делом людей, заботящихся о городе, было давно искоренить этот обычай и не пренебречь обидами даже ленивому [5] Констанцию, так как, если душа царя вообще и причастна беспечности, его общественное положение достойно почета. Если вполне естественным было, что вместе с прочим и это упущено было из виду, то, когда, однако, власть получил тот, кто превзошел всех во всех частях земли, не следовало пренебрегать ничем, требующим чести, но лучше всего, когда еще время к тому не наступило, заранее уничтожить поношения, а если время было упущено, то толчком в такому решению должно было бы послужить самое это бесчинство.

{5 ύπτιος срв. vol. III 166, 22 (or t. ХХХIII $ 4).}

38. Вообще следовало бы произойти полному [6] превращению нравов, и городу получить более удовлетворительный строй, как какой-нибудь кифаре, попавшей в руки кифареда-мастера, и этому строю распространиться во все области общественной и частной жизни, на души, образ жизни и мужчин, и детей, и женщин.

{6 λαμπρός, часто употребляемое у Либания слово, в значениях равного оттенка, vol. II pg. 66, 11 νίκη—«решительный», 136, 18 «значительный», «заметный», pg. 150, 18 ευχή— «громкий» то же φωνή ΠΙ 254, 8, 226, δ πόλΐξ—«крупный», 353,17 afyfe IT 279, 1 καταιγίς—«сильный», IV 430, 10 «знатный», 461, 10 го δίκαιον «чистый» (в смысле «подлинный») 484, 4.}

39. Но что с самого начала отвращение к нам возникло вследствие нашей глупости и с течением времени усилилось, это выяснено. Я допускаю, если угодно, что это было делом судьбы, творящей беззакония. Что же? Предоставим кораблю, как плохие моряки стать жертвою бури, или противопоставим волнению какие-либо меры? Мне это угодно и такова цель настоящего слова придти на помощь городу в его недуге и все те попреки, какие мною сделаны, преследуют эту одну задачу.

40. Каковы же средства излечения? Покажем, что мы действительно страдаем, покажем, что действительно скорбим. Пусть наша печаль и наша смиренность будет нашей защитой. Ведь и это является одной из претензий против нас, что мы развиваем в себе самомнение, паче должного, и что ничто не может устрашить [7] город. Пусть не думает Аргирий, чтобы его уныние достаточно было для оправдания, но преобразим город в картину общей скорби и пусть целый город напоминает дом в горе.

{7 φοβέα: отметить действит. залог глагола}

41. Запрем на короткое время театр, и попросим этих плясунов и мимов в тех утехах, которые они предлагают дать участие нашим соседям, а нам предоставить провести лето без увеселений. Конные ристания сократим до меньшего числа состязаний, назначив шесть вместо шестнадцати. Это суетное обилие светильников, висящих перед банями, проявленное бесцельной роскоши, доведем до малой части того, что есть сейчас. Станем судьями себе самим, чтобы не стал нам таковым император. Добровольно подвергнемся наказанию, чтобы не потерпеть сильнейшего поневоле. Собственным приговором остановим его приговор.

42. А если поклонники театров рассердятся, убедим их признать, что такова пора, если же они не обратят внимания, нечего говорить с ними. Недопустимо угодить им вопреки общему спасению и поставить опасение огорчить тех, кто признаются, что не могут жить без удовольствий сцены, вперед задачи устранить гнев государя.

43. Ведь если мы боимся мятежа, то и в этом винит государь курию, как мы так плохо распоряжаемся городом, что необходимо лучшим людям идти за массою и доставлять толпе развлечения, и иначе немедленно погибнуть. Но мы считаем слишком многочисленной группу тех, кто требует плясок во время голодовки. Это стремление [8] людей, наживающихся от игры в кости, совсем немногочисленных и притом пришлых, против которых, если они проявят дерзость, у нас есть закон об изгнании таковых.

{8 Восполнение Reiske: τοϋτ εστίν после άνθρώποίν Forster'ом помечаемое, как часто у него, только под текстом, безусловно необходимо.}

44. Итак полагаю, все уступят принятому нами решению, а если и возникнет какое-нибудь волнение, то этот страх будет спасителен для города. Очень важно, чтобы император от тех, кто отсюда отправляются, услыхал, что в Антиохии руководители администрации приучают город к воздержности, а народ противится и считает нужным или роскошествовать, или поднимать бунт.

45. Тот же, кто считает за неблагоприятное предзнаменование, если при отсутствии какого-либо положительного опасения, я предложил такую перемену, может быть, прав в своей осмотрительности, но, когда кипит столь сильный гнев и ожидаются его последствия, мы, может быть, удовлетворим демона, подвергшего нас гонению, если сами сократим кое-что в наших удовольствиях. Таким образом мы не среди его благополучия ввергнем город в какое-нибудь бедствие, но остановим его сотрясение.

46. Пусть он, граждане, стоит прочно, если победит и встречено будет с увлечением то, что важнее сказанного, что некоторым не по нутру, большинству же будет по нраву. Именно, следует быть уверенным, что, ни пав ниц на землю, ни умоляя с ветвями маслин в руках, ни увенчивая, ни воплями, своими, ни посольствами, ни отправлением самого искусного ритора не погасите вы гнева, если, превратив то шутовство [9], не отдадите города Зевсу и прочим богам, о чем вас, гораздо раньше императора, с самого детства, поучают Гомер и Гезиод.

{9 ΐθλος cf. vol. pg. 202, 13, vol. II. pg. 2 и 5, 1.}

47. Вы же хотите почтения к себе за вашу образованность и называете эпос образовательным предметом, а в важнейших делах прибегаете к другим учителям и тех храмов, закрытие коих следовало оплакивать, избегаете, когда они открыты. Затем, когда кто-нибудь помянет Платона и Пифагора, вы ссылаетесь на мать, жену, на ключницу, на повара, на давность таких своих убеждений и не конфузитесь, когда вас стыдят этим, но для кого вам следовало бы быть законодателями, за теми вы идете на поводу и считаете старое заблуждение великою необходимостью для постоянного пребывания в таковом, как если бы кто, в юности торгуя красотою, сохранил недуг свой и во все прочие возрасты.

48. Да что долго рассуждать? Теперь перед вами выбор, или оставаться в опале, или получить двойную выгоду, приобретение благосклонности владыки и познание тех, кто действительно обитают в небе. Ведь вы одни выиграете в том, чем угодите, по внешности давая, наделе будете получать.

49. Но, знаю, никакая речь не изменит вас и потому я сократил ее, чтобы попусту не затягивать. Но смотрите, когда гроза будет близко и государь, после персов, обойдется, как с врагом, с городом, не плачьте, обступив меня, говоря, что настала пора для речей. Если вы ими сами пренебрегаете, как можете вы требовать, чтобы они имели пред ним силу?

50. В возражение же тем, которые считают себя в обиде, если не причастные винам прочих и принося жертвы богам, они будут наказаны с нечестивыми и повинными за прочие проступки, скажу не свои слова, а слова его в ответ мне. Я и сам разделял вас в своей оправдательной речи перед ним, а ему достаточно было одного стиха того, кто получил лавр от Муз. Допуская, что есть некоторые не безнравственные, он не позволял дивиться тому, что они погибнут вместе с дурными. «Часто» говорит тот, «город целый за злого платится мужа».

51. И тут нельзя было дерзко настаивать на своем, когда уже давно таково положение. Кто, в самом деле, не знает, как войско ахейцев истреблено было за проступок Агамемнона, какие бедствия они потерпели, отъезжая домой, из-за беззакония Эанта? Разве афиняне не поплатились всем народом за обиду Перикла мегарянам, а фиванцы не страдали недугом после убийства Лая Эдипом, при том не знавшим, кого он убивал? Итак, видя, что у богов в силе такой закон, станет ли он, заседая, производить разборку, отделяя от негодных людей, которых гораздо больше, людей добропорядочных? Желал бы этого, но верить не могу.

52. Итак, пока он еще переходит реки и внимание его занято владычеством персов и он намечает вторжение, и где, когда и как напасть на врагов, сделаемся порядочными людьми и, как наши предки, избавившись от чрезмерной роскоши, перешли к умеренной жизни, так и мы, уговорив друг друга, устраним ныне существующее мнение о городе, и явимся в глазах царя достойными прежних ожиданий.

53. В особенности на этот город он рассчитывал, что он будет с ним за одно [11] и прочие города затмит его к нему благосклонностью и что он будет ему ближе самого отечества, и отправился в поход, готовя ему украшение [12] и другие милости в добавок к тому. Теперь же он ненавидит и друг Аполлона убежден, что ненавидим питомцами Аполлона, и говорит, что будет зимовать в Тарсе в Киликии.

{10 φνλοκρινέω — редкое слово, при чем вспоминается гомеровское κρϊν άνδρας κατά φϋλα cf. vol. Y pg. 216, 12. (сноски в тексте нет)}

{11 σνγχορεύω cf. orat. LIX s. fin. § 172. Может быть, в смысле «торжествовать вместе»}

{12 Срв. orat. XV, § 52.}

54. А мы, если это случится, будем ли жить? Скажи мне, в каком душевном настроении? Что говоря, какими глазами глядя друг на друга? Какими на приезжих? Когда есть, о Солнце, и в сохранности Антиохия, император в Тарсе? И мы отправим послов в Киликию, мы, принимающее послов оттуда? И Кидн счастливее реви Оронта?

55. И причина, почему это так сделалось, тяжелее разрушения. Не снесли хорошего правителя те, которые вытерпели целое поколение не таковых, не снесли философии, обитающей в душе государя, стряхнули с себя власть. После этого, с этой поры не станет ли нам враждебен и всякий император? Не унаследуют ли, вместе со скипетром, ненависть? Не станут ли избегать разнузданного города? Не обрушатся ли на вас вместе с невзгодами времени? Не будут ли всегда ставить на вид населению города нынешнее его безрассудство? Хорошо попечение оставите вы в наследство своим сыновьям! Люди, побойтесь стремнины!

56. Такого врага я побоялся бы будь он и честным человеком. Ему, который двумя словами заклеймил наш город, недалеко до тианского философа по жизни. После этого неужто не отрезвимся? Не окинем умственным взором все, что должно произойти? Не прибегнем к храмам? Не убедим одних, не повлечем других? Не обратимся с мольбами к жертвенникам, покинув гипподромы? Не пустим молву до самого Хоаспа, гласящую: «Антиохийцы оправдались»? Не получим оттуда весть, что государь примирился?

57. Если кто предложить что либо более целесообразное, я первый послушаюсь. Если же, промолчав здесь, станет он меня злословить дома, зимой, проливая слезы, он отдаст мне должное.

Монодия на Юлиана (orat. XVII F)

1. «Увы! великое горе постигает» не ахейскую только землю, но и всю ту страну, где создает порядок римский закон. Скорее, действительно, пожалуй, ту, которую заселяют греки, так как она больше чувствует несчастье, но и по всей земле, проходить, как я сказал, этот удар, поражающий и терзающий души, что уж нельзя жить наилучшему мужу, тому, который стремится жить хорошо.

2. Почести людям достойным пропали, товарищества людей порочных и разнузданных подняли голову. Законы, преграда злодействам, одни упразднены, другие тотчас подвергнутся тому же, третьим, хотя они не уничтожены, остается быть буквою, лишенною действительной силы, С человеческим родом произошло нечто подобное тому, что бывает с городами, стены которых сокрушены. И там, когда погибла ограда, имущество законных собственников становится достоянием тех, на стороне коих сила; напав, они грабят, убивают, бесчестят схваченных женщин и детей. И сейчас против людей порядочных, творящим безбожные злодеяния открыта широкая дорога, отверсты широкие врата и ничто уже не ограждено.

3. Итак Гектора троянского некто уже назвал непоколебимым столпом, наименовав правильно. По падении его Илион, действительно, стоял на непрочном основании и вместе с Гектором и ему немедленно грозило падение. Теперь же,опрокинув столп не одного города на Геллеспонте, и не одного племени, но держава потомков Энея, а это лучшее в составе земли и моря, стоит на совсем не твердой почве. Достаточно не особенно сильных порывов ветра, чтобы низвергнуть ее, так как внутри вносит порчу безнравственность, а извне вооруженный враг наступает и занимаете

4. Кого же, однако, кого из богов надо винить? Или всех одинаково, покинувших охрану, какою они были обязаны доблестной главе за многие жертвы, многие молитвы, неизмеримое количество благовоний, обилие крови, пролитой одной ночью, другой днем? Он не делал так, чтобы одних угощать, других обходить, подобно тому этолийцу в отношении к Артемиде при сборе жатвы, но скольких ни упоминают предания у поэтов, отцов и детей, богов и богинь, правящих и подчиненных, всем он совершал возлияние, алтари всех наполнял ягнятами и быками.

5. Поэтому мне не раз приходило на мысль, что этому человеку нимало не понадобилось бы быстроты коней, искусства стрелков и силы гоплитов и ста тысяч войска, но окруженный богами, малым войском великой силы, представ пред взорами противника он убедить их, что они оказались безоружными.

6. Я надеялся, что и гром, и молнии и прочие стрелы богов низринутся на персов, а они (боги) вот как были справедливы, что после угощения их обильным чадом, обещав крупный успех и на первых порах не проявив своей зависти, в конце концов все прочее дело расстроили и, сверх того, и его лишили, подражая приманке рыбаков через побежденную Ассирию завлекши его на смерть.

7. Значить, лучше был до сих пор осмеиваемый образ мыслей, который, подняв у нас долгую, сильную и неустанную войну, погасил священный огонь, остановил утеху жертв, предоставил опрокидывать жертвенники пинками ног, святилища и храмы одни запер, другие срыл до основания,в третьих, лишив их святости, предоставил селиться развратникам и, упразднив всю обрядность, вас окружавшую, вам в наследие учредил гробницу какого-то мертвеца.

8. Но все же этот Салмоней или Ликург и, сверх того, Мелитид, ведь и ума у него не было ни капли и не был он ничем не лучше изображений в красках или глиняных изваяний, сорок лет продержал в своей власти землю, которую позорил, и едва едва наконец умер от болезни.

9. А он (Юлиан), возобновив священные обычаи и введши в порядок жизни надлежащий культ вместо плохого, воздвигнув ваши дома, поставив жертвенники, собрав жреческие роды, скрывавшиеся во мраке, восстановив остатки статуй, принесши в жертву стада мелкого скота, одни вне, другие внутри храмов, одни ночами, другие при солнечном свете, и всю свою жизнь поставив в зависимость от ваших рук, малое время явившись в меньшем царском сане, еще гораздо более краткий срок в большем, умер, дав вкусить вселенной благ, но насытить не быв в состоянии.

10. Но с нами произошло то, как если бы вздумалось птице Фениксу продлить полет по всей земле, но не останавливаться нигде, ни в городе, ни в деревне. Неясен был бы при таком условии образ птицы у людей. И теперь то благополучие, какое он даровал, ускользнуло на крыльях, не потерпев внедриться, так как, полагаю, безнравственность поправила свое поражение.

11. Как бы гораздо легче было оставаться в худших условиях, не испытав царственной стройности, чем, попав в лучшие жизненные условия, снова быть возвращенными в прежние, подобно кораблю, выплывшему из мест, лишенных гаваней, и снова неблагоприятным ветром занесенному на скалы, так, чтобы даже потерпеть крушение!

12. А то обстоятельство, что возвращение бедствий произошло не спустя время, но благая судьба, как бы заглянув, тотчас поспешно удалилась, Геракл, как горько, и дело каких то жестоких демонов. Этот луг, зацветши, внезапно осыпался.

13. А между тем я называл блаженными новорожденных за то, что, зачатые в такое время, явились они на свет, а состарившихся, с другой стороны, жалел за то, что они жили в грязи и целый ряд лет потратили в неведении благ, кроме того не многого времени, сколько и им предстояло до своей кончины в старости скакать и плясать. Будучи злосчастным, нарождающееся поколение без ведома своего направлялось в трясине и почве, которой грозил недуг.

14. О, счастливый слух, принеся который с запада, молва радовала города, возвещая о битвах, трофеях, плавании по Рейну, избиении кельтов, захвате пленников, отдаче прежде захваченных из римлян, дани врагов, о восстановлении павших городов, о подвигах и доблести некоего демона!

15. О, вторая, еще более дивная весть, о том пути через границы, незаметном пробеге, шести гоплитах, наводящих ужас на двадцать тысяч, о вооружении на него всех, и войне, улаженной без боя. О, возвещаемое на словах, о, показываемое на опыте!

16. Император поразил у Босфора своим сочинением человека, по невежеству утверждавшего, что подражает Диогену из Синопы [1] не быв ничем, кроме бесстыдства. Император отправил послание непреодолимой врасоты и мы обступали послания при чтении их.

{1 Julian. orat. (VII) πρός Ήράκλειον κυνικον περί τον πώς κυνιστέον срв. т. I, стр. 353, 3.}

17. Он отправляется в матери богов во Фригию. [2] Затем, услышав от неё там нечто, спешит. Затем из Киликии идет медленно, и это по воле Зевса. Он явился в великий город Антиоха или, если угодно, Александра, друга ему, не позволявшего лениться [3] , как некий афинский полководец афинскому полководцу [4].

{2 orat. ХѴШ § 157, т. I, стр. 353, 4.}

{3 καθενδω срв. I, стр. 138, стр. 515. — Здесь о воздействии Александра В., как примера, образца в деятельности Юлиана.}

{4 «Фемистокл, сын Неокла, сначала жив беспечно, после того как увидал Перикла победившим в Марафонской битве, сильно воспрянул духом и, возобновив деятельную жизнь, стяжал общее восхищение и победил в морском сражении при Саламине» Ρ2 I2 В2 ар. Forster.}

18. Здесь было решено множество процессов, много установлено законов, написано много книг в защиту богов, много шествий в священные округи, одни в городе, другие на холмах перед ним, третьи на высоких горах. Не было пути столь трудного и непроходимого, какой бы не представился гладким, раз там находился или имелся прежде храм. Население вплоть до пределов Египта и Ливии, узнавая, как ревностно государь принимается за священные обряды, мало пользовалось домами, а проводило жизнь в храмах.

19. Следовало тогда, дражайший мой, не отталкивать персидского посольства, просившего мира и готового удовольствоваться теми условиями. какие бы тебе заблагорассудились. Но твое решение перетягивали страдания страны по Тигру, которая была опустошена, превращена в пустыню, выдержала много вторжений, из коих каждое переносило туда здешнее богатство. Ты считал, что будет как бы изменою не отплатить из стремления к покою.

20. Но вот, демон пошел наперекор. Вернее же, ты подверг взысканию, превзошедшему размерами преступления. Была страна ассирийцев, наилучшее из всех владений персов, богатая сенью высоких финиковых пальм и других деревьев разнообразных пород, охранявшая для них, как самая укрепленная, золото и серебро, причем в ней были настроены большие царские дворцы, кабаны, лани и другая добыча охоты береглись в огороженных местах, крепости, не под силу неприятельской руке, вздымались высоко в воздух, деревни походили на города и прочее благосостояние отменно процветало.

21. Напав на них он так наводнил страну и низверг их, вместе насмехаясь и отдавая на разгул воинам, что персам понадобилось бы направить в страну колонии и даже целое людское поколение не в силах было бы восстановить разрушенное. И невероятный подъем на крутой берег [5] и ночное сражение, повергшее огромную массу персов, и трепет, овладевший их членами, и то, как издали робко взирали они на её опустошение, — вот возмездие, какое он налагал.

{5 Срв. об этом и дальнейшем т. 1, стр. 379 след.}

22. Отдай же нам, высший из богов, соименного [6] тебе, который, множество раз тебя призывал в начале года. Год сотоварища, хотя и старика, ты довел до конца [7], а государь погрузился (под землю) среди года. И он лежал, а мы в Дафне справляли праздник нимфам толпами и прочими угождениями, не ведая ничего о том, что нас постигло.

{6 Игра словом ΰπατος «высший» и «консул».}

{7 Forster восполняет пробел текста: έπλήροοοας. К избранию Юлианом себе сотоварища по консулату см. схолий В2 у Forster'a, ad loc.}

23. Кто же сковал то копье, которому предстояло проявить такую силу? Какой демон послал на государя дерзкого всадника? Кто направил в бок копье? Или никто из демонов, но рвение, сильно понуждавшее обегать и побуждать войско, привыкшее в беспечности, в большинства не испытавшее ран? Но он так пренебрегал личною безопасностью; можно удивляться, однако, как не выхватила его Афродита, Афина.

24. А между тем это было бы с их стороны подражанием той помощи в древние времена, когда одна спасла Менелая, другая Парида [8], человека, соделавшего несправедливость и поделом бывшего в беде. Какая же была тогда речь на небе? Кто поднялся обвинителем Ареса, как прежде Посидон [9], когда еле дышавшим был уносим на щите раненый, когда войско изводилось от рыданий, когда оружие выскользало из его рук, как в сицилийском проливе весла у товарищей Одиссея [10]?

{8 II. IV 128 sq. III 370.}

{9 Cf. IV 402 Beiske.}

{10 Odyss. XII 203.}

25. Был тогда плач Муз, был плач их в Беотии, во Фракии и милых им горах, оплакивавших, думаю, землю, и море, и воздух, в какое беззаконие они впали, и в остальных отношениях, и с лишением жертвенников трапезы.

26. Оплавиваем и мы, группами, философы того, кто с ними исследовал Платона, риторы того, кто был искусен в речи и в оценке чужого слова, а те, у кого друг с другом распри, требующего справедливого приговора, судью превосходнейшего, чем Радаманф.

27. О, злосчастные земледельцы, как вы будете пищею тех, кто назначаются для взыскания податей! О, сила курий, уже падающая, которая скоро превратится в призрак! О, правители городов, как погибнет у вас дело, связанное с вашим титулом, словно во время процессий, (парада) [11], и будет правящая власть в подчинении у подданного; о, вопли обижаемых бедняков, как тщетно будут вас посылать в воздух! О, отряды воинов, у которых погиб царь, питавшийся в походе пищею одинаковою с рядовыми! О, законы, которые по справедливости могли бы считаться за аполлоновы, попираемые! О, речи, силу и мощь вместе приобретшие и потерявшие! О,руки писцов, которые одолела плодовитость его языка. О, общий разгром вселенной!

{11 Т.е., когда правители только на параде, а не за своею работою администраторов.}

28. Это какой-то второй потоп среди лета или пожар, какой, гласит предание, занялся во время езды Фаэтона. Скорее же нынешнее бедствие гораздо прискорбнее. То опустошало землю, сейчас же дело в том, что лучший страдает от худшего и города, словно обильная трава скоту, являются пищею низости, откуда она может насыщаться до ожирения.

29. Как человеку, больному душою и полному низких страстей, лучше умереть, чем жить при засилии худшего элемента души над лучшим, так и земле полезнее бы было быть залитой непрерывными дождями, чем быть заселенной городами и питать людской род, где порок в по-чете, добродетель в бесчестии.

30. Вздохните спокойно, кельты, пляшите, скифы, воспойте пэан, савроматы. Ярмо ваше сокрушено и выи ваши свободны. Вот что значил храм Аполлона, истребляемый огнем, покинул бог землю, которой предстоит осквернение, вот что — землетрясения, колеблющие всю землю, вестники предстоящей смуты и расстройства.

31. Ты, наилучший из государей, свершая великое, ожидал моих похвал и речей, которые будут посвящены твоим деяниям, а я изощрял свой ум, дабы в своем слове не отстать от дел, как какой либо борец, трепещущей за себя, когда узнает, что явится сильный против-ник. Итак я говорю, и скажу, и не обижу молчанием подвиги, но другие услышат песни [12] сам же, подъявший победы, погребен, пресекши славные и благородный надежды вселенной.

{12 Срв. т. I, стр. 358, 1.}

32. Получил удар Агамемнон, но царь Микен, Кресфонт, но владыка Мессепии, Кодр, но повинуясь оракулу, Эант, но полководец малодушный, Ахилл, но поддавшись любовной страсти и гневу, и вообще мятежный, Кир, но при наличности сыновей, Камбиз, но в припадке безумия, Александр умирал, но не от руки врага и вместе с тем, как человек, дававший повод к обвинениям. А тот, кто одерживал победы с запада до востока, а душой обладал, преисполненной добродетели, юный, не быв отцом, повержен неким Ахеменидом [13].

{13 Срв. об этом наименовании персов у Либания схолий у Forster'a, ad loc.}

33. Услыхав то, я воззрел на небо, ожидая росы, смешанной с кровью, какую послал Зевс по Сарпедоне [14], но не увидел. Может быть, впрочем, он послал ее на труп, но толпою она не была замечена, по причине битвы, в пыли и крови от резни.

{14 Срв. orat. XVIII § 297, т. I, стр. 391, о росе, посланной Зевсом по Сарпедоне ер. 33, т. 1, стр. 448.}

34. О, храмы, и, святилища, и статуи, изгоняемые из дворцовых территорий! Он вас водрузил, чтобы вы вблизи были свидетелями его деяний, а те вас с позором извергли, приговаривая, что очищают место. О, много слез вызвавши по себе, не в течение дня, по стиху поэмы, получив свою долю рыдания, но и теперь и впредь, «до тех пор, пока будут течь вода и распускаться высокие деревья», обрекающий скорби людей!

35. Уже иной вестник твоей кончины на месте был засыпан камнями, как убийца или возвещающий невозможное, как если бы он сказал, что умер кто-либо из богов. Иной, случалось, проходил без слезы мимо могилы сына, но кто ни обратить взора в твоему образу, тот час — потоки слез, при чем одни называют сыном, другие отцом, всем в совокупности хранителем.

36. О, сиротство, какое овладело землею, которую ты, в её недуге подняв на ноги, как хороший врач, снова предал горячке и прежним болезням! О, несчастные мои седины, о, двойная моя скорбь, оплакивающего с прочими царя, и, вместе, приятеля и друга!

37. Ты спешил мне на помощь, давая права наследства моему побочному сыну, а я отсрочивал твое рвение, в надежде, что сам умру раньше, а ты поможешь в том. [15] Но видно, не суждено, было это Мойрами. Но я сочинял слово, снадобье для примирения твоего с городом, а ты умирал, и снадобье осталось в молчании.

{15 См. т. I, стр. LXXXII. }

38. Вообще я стал вялым в сочинении речей, как лоно некоторых матерей от великих страданий становится бесплодным. Да и вообще я лишился рассудка и не без труда пришел снова в сознание. А лучше было бы, в безразличном неведении всего лежать, вместо печали носясь с своим безумием, раз никто из божеств уже не превращает горюющего человека в камень, в дерево, в птицу.

О мщении Юлиана (orat. XXIV F.)

1. Недостаточно для государства этого, государь, печали, рыдания, бдения, расходуемого даром. Ведь если бы то или другое из этих средств в силах было восстановить что либо из того, что случилось, давно бы все было прекрасно, в виду твоего и нашего отчаяния. Итак надо, отказавшись от этого, придумать какую-либо серьезную, надлежащую меру, помощью коей мы могли бы причинить врагам то, что сейчас они нам. Таким образом, вместо стенаний, мы бы пребывали в том довольстве, какое дает деятельность.

2. Итак следовало бы прорицателям еще и теперь действовать, как раньше, и вопрошающим слышать, каким путем им достигнуть успеха, а им говорить и объявлять. Тогда бы тебе сейчас нимало не понадобилось совещания и советников из людей, так как решение о полезных мероприятиях являлось бы тебе от самих богов. Но так как они замолкли и сделали землю несчастной и изобретение полезных мер предоставлено людскому разуму, выслушай снисходительно, государь, мою речь о настоящем злополучии и, если тебе покажется, что я говорю нечто дельное, обрати внимание, а если болтаю вздор, одобри мои намерения, но обратись к чему либо другому, что способно будет принести пользу.

3. Есть такие, которые винят полководцев, другие, кто винит воинов, первые тех за то, что они не обучили своих подчиненных, вторые этих, как робких по природе. Я же совещусь многочисленных боев их, совещусь смерти, какую они восприяли, сохраняя строй, совещусь Фракии, обагренной кровью, и немалой части Македонии и большей части Иллирии.

4. Ее, правда, смыли дожди и время, по сохраняются холмы костей. Среди этих костей есть, говорят, кости и таксиархов, и лохагов, и лиц прочих чинов. Среди них пал, сражаясь, царь, при чем были и царские кони, степень быстроты коих мы знаем отлично, конюхи их подводили к нему и просили сесть и спасти себя для государства, но он,сказав, что не стоит жить, когда столько народу пало, могилою себе получил массу сраженных над его телом.

5. Пусть же никто не говорит мне о робости, изнеженности или отсутствии упражнений и не приписывает перевеса варваров этому обстоятельству, но природные свойства воинов и их начальников — подобны прежним, по искусству же и усердию эти не хуже тех, и такова любовь их к славе, что, сражаясь одновременно и с зноем, и с жаждой, и с огнем, и с железом, они считают смерть слаще бегства. В чем же варвары имеют преимущество перед нами? Мне кажется, кто то из богов, гневный на нас, воюет с ними вместе, а что, мне кажется, скорее всего вызвало этот гнев, об этом сейчас скажу.

6. Получил удар в бок тот Юлиан, пытаясь сплотить разрознившийся строй своей фаланги и мчась затем на коне с криком и угрозами, а напавшим и ранившим его был некий танец [1], исполнявшей приказание своего начальника. Ему же это должно было доставить вознаграждение от тех, кто старался о смерти этого мужа. Итак, воспользовавшись, как удобным моментом, происшедшим в ту пору беспорядком, ветром и вихрем пыли, он по-разил и исчез. 7. А он в ту минуту упал, затем, снова сев на коня, занялся водворением порядка в фаланге и при виде текущей крови не раньше прекратил свои заботы, чем потерял сознание. Таким образом доставленный в палатку и среди плача всех, его обступивших, один без слезинки в глазах, он пе попрекнул похода, но похвалив за него себя и заявив, что не жалеет, если придется умереть, но скорбит о сиротстве войска, испустил дух, уже созерцая богов, к которым готовился явиться. 8. Другой стал императором. Ему надлежало тотчас защитить умершего и вступлением своего царства сделать мщение. Но ему это показалось лишним и бесцельным. И вот того несли мертвого, а сделавшие такое зло смеялись. При многократных сношениях с персами по вопросу о мире можно было слышать, что никто из них не был почтен за убийство, хотя на эту почесть внушалась надежда.

{1 Различные конъектуры к тексту см у Forstei'a, ad loc.}

9. Итак, я полагаю, боги разгневались за него и вот почему мы вынуждены были заключить подобный мир, по условиям коего врагам досталось больше, чем они могли бы пожелать, вся Армения, город на границах, великое приобретение, много сильных укреплений.

10. Но этому, может быть, нельзя было подобного добиваться, но полагаю то, что я говорю, очевидно. Но когда так быстро приключилась ему (Иовиану) кончина, то и со стороны вступивших па престол двух братьев — та же бездеятельность относительно мщения. Однако пе мало было, с их стороны, заботы о памятнике, и не смотря на те расходы, какие в то время делались, все же они тратились, и посылали обозревателей и опрашивали возвращавшихся и вообще желали показать свое рвение к известности его здесь.

11. Итак это делалось, как следует, но то (месть) не было в надлежащем порядке. Ведь они не столько угождали тем, что делали, сколько огорчали тем, чего не исполняли, и лучше бы было с их стороны сделать то, чем они пренебрегали, а пренебречь тем, о чем они заботились, не так, как они в действительности поступили. Никто бы из неправо убитых не порадовался бы красоте памятника так, как отмщению убийце. Итак, не смотря на распространенность той молвы, что убийца—из нашей среды и что возмутительно, если никто не выступить против него, по-прежнему мало беспокоились о том те, кому следовало, не собирали участников совещаний для розысков по убийству, хотя несчастья наводили на мысль о таковом.

12. Савроматы перешли Истр, не побоявшись несокрушимая войска старшая государя, ограбили цветущее всяким достатком племя иллирийцев, перенесли в свою страну их великое изобилие, скопленное за долгие годы. И можно было бы удивляться печали правителя этой области [2], когда он считал для себя этот год годом слез, а не консульской одежды, но откуда, нужно полагать, явилась смелость у слабейших?

{2 Проб, Amm. Marc. XXIX 6, 9 sq. cf. Severs, p. 253 sq.}

13. Я полагаю отсюда, так как и восстание тирана, приведшее города ко всяческому разорению, из за чего младший государь много предпринял, много потерпел, полагаю, произошло от этой причины, но еще гораздо более это второе (вторжение савроматов). Ведь он, если не из за чего другого, быв свойственником Юлиану, боясь, скрываясь и постоянно опасаясь поимки и избегая грозившей смерти, бросил таким образом жребий [3], а что люди, облагодетельствованные, получившие почести, считавшиеся в числе друзей, вместе и делили трапезу, и пускались на такие козни, как не вызвано было тою причиною, о которой я сказал?

{3 Amm. Marc. XXVI 6. Zosim. IV 4. 4.}

14. Множество убитых и там, и в Риме возвещает гнев демонов, из за коего одни гибли, другим гибель предстояла. Ужас потрясал землю и море. И я не упрекаю чету государей, что они поступали неправо, налагая кару по законам на тех, кто были уличаемы, но то самое, что заслуживших смертной казни оказалось нескончаемое множество, из них большинство из знатных домов, подтверждает мои слова о том, что страна подверглась преследованию какого-нибудь демона.

15. А эти последние несчастья как же не характеризуют, очевидно, людей, одержимых злым демоном? Погибло у нас двадцать пять провинций, при чем население одних было захвачено вне стен, другие, съев все внутри, при чем умершим от голоду не суждено было даже быть погребенными, но родственники, взвозя их на стену, спускали несчастных вниз обнаженными.

16. Вот как натешились скифы, всегда трепетавшие при одном слухе о военном искусстве римлян. Но теперь сколько ни давали битв, они всякий раз побеждали, при чем мы умирали доблестно и как подобает храбрым мужам и все же были истребляемы. И теперь мы дошли до земледельцев после гибели тех, кто проводили жизнь в оружии.

17. Далее, некоторые скажут, что я сочиняю убийство, которого не было, что умертвил его один из врагов. Я же не стану говорить о том, что перс не дерзнул бы пробраться в центр войска с намерением умертвить, я что, если бы их было большее число, они и истребили бы большее число, на самом же деле умирает один и никто из находившихся вблизи и телохранителей не пострадал нимало, да и намерения в тому не было, ведь целью подвига, на который он был послан, был этот человек.

18. Но было, несомненно, после той поры много посольств к персидскому царю, — скажу опять тоже, и персы то привыкли величаться воспоминаниями о подвигах, и не раз рассказывают об ударах, нанесенных римлянам, и кого из царей сразили. Но все же ни сам царь их, ни другой кто либо из высокопоставленных людей, но даже никто и из частных людей, оказывается, не утверждал, чтобы смерть эту причинил перс.

19. Но и на изображении этого, говорят, не оказывается, так как было бы скорее всего написано, если свершен был такой достославный подвиг. Но он представлен во образе льва, дышащего огнем. Нарисовав то, что претерпели, они не прибавили того дела, свершения коего они за собою не знали, и не щеголяли тем, чего не бывало.

20. А самое важное, Виктора и Саллюстия [4] и прочих, явившихся в качестве послов о мире, Сапор спросил, не стыдно ли римлянам, что нимало не позаботились они о наказании за Юлиана, который пал один, что больше всего вопиет о том, в чем именно было дело. «Я же, сказал он, когда убит кто либо из моих вождей, с тех, кто не пал вокруг него, с живых сдираю кожу и родственников умершего утешаю, посылая им на руки головы тех». Сапор не сказал бы этого и не упрекнул, если бы это было подвигом одного из врагов. Как бы, в самом деле, стали они мстить тому, кого не имели в своей власти?

{4 Amm. Marc. XXV 7. 7 et 13.}

21. Если, таким образом, он умер от копья, но это сделано рукою не перса, что же остается, как не то, что убийца находится в числе наших, или угождавших кому либо его устранением, или даже самим себе, дабы не были в почете те боги, почитание коих было им в великую досаду [5]?

{5 άηοπνίγομαι cf. pg. 273, 10 (orat.) XVIII § 87 et alb.}

22. «Но никакой обвинитель, никакие свидетели не выступали». Но вам надлежало и без этого расследовать дело, много дней заседая по поводу его, без послабления, побуждая тех, кто могли обличить; а если они не решались, ободряя их, поощряя, назначая награды, приглашая получить дары, и, клянусь Зевсом, не давая молчать даже принуждением, угрозами.

23. Если бы так было с вашей стороны, многие явились бы перед вами, вопия, говоря, сообщая, кто организовал [6] убийство, кто первый услыхал о нем, какие речи воздействовали на убийцу, какое вознаграждение, кто вместе с ним пили и пели пэан.

{6 αρχιτέκτων τον φόνου, необычность выражения отмечена в приписке Vr., арр. crit.}

24. Ведь раз мы были покойны, то и тем, кто мог возбудить преследование, представлялось вернее ничего не говорить; когда же цари проявили активность и правители заявляли, что не прекратить розысков, пока тайна не выплывет на свет, она должна была вскоре обнаружиться, так как и при настоящих условиях были такие, кто говорили по углам, как устроилось все действие. Они полагали, что большое безумие, если те, кому надлежало бы гневаться, ни мало не обнаруживают такого чувства, другим вмешиваться в дело, не зная, угодят ли кому-либо, под опасением даже потерпеть наказание.

25. Бывали уже случаи, когда иной лежал зарезанный во время пути, а убийца, удалившись, роскошествовал от грабежа своего и не было, кому отдать себя в руки закона. Но от того, что никто не возбуждал преследования, судья не дремал, оставив дерзкое преступление не расследованным, но пускал в дело все средства и, не упуская ничего из виду, по сообразительности уподоблялся Линкею [7], и убийца бывал пойман, будучи вполне уверен, что свершил преступление, схоронив в воду все концы.

{7 Salzmann, S. 13. Пословица: Λνγκέως δξντερον βλέπει Coils. 316.}

26. Много таких деяний, совершенных ив пустынях, много и в городах не осталось сокрытыми. И недостаточно было инспекторам околотков [8] предать земле убитого, но они являлись к наместнику, объявляли, рассказывали, а он считает своим делом не оставить виновника не обнаруженным.

{8 Срв. т. I стр. 147, 1.}

27. Так неужели из за любого встречного мы приложим все старания, а за лучшего из мужей не накажем? И у начальников провинции есть сила для обнаружения подобных преступлена, а сила ваша, царская, недостаточна для такой поимки? Это невозможно. Покажи, что для тебя будет величайшим удовольствием захватить виновников, и явятся те, кто предадут тебе в руки зверей, если только устранишь опасение с их стороны, что богатство, какое последние нажили от своего управления, представляет для них какую либо опасность. Да, вот что перешло всякую меру: подлежа возмездию за такое убийство, они плодом его имели должности, будто убив персидского царя.

28. Итак первым делом, если медлительность в деле наказания и не принесла бы такого вреда, какой я сейчас указал, и при таком условии следовало бы обратить внимание и дать такую охрану тем, кто призываются к скипетру. Ведь выполнением наказания вы положите конец подобным преступлениям, а дав безнаказанность, на себя самих.... но не скажу зловещего слова. Поэтому сегодня по видимости я выступил на помощь Юлиану, а в действительности вам, которые живы. Ведь ему нельзя вернуть жизнь возмездием за него, вам же сохранить можно. Итак заставьте воинов жертвовать жизнью за правителей, или, если этого не пожелают, по крайней мере не выступать против них в качестве врагов.

29. Если бы и стратег потерпел такую судьбу или кто либо из начальников войска, я желал бы, чтобы ты выступил на убийц их, боясь опыта такого дела, дабы от меньшего он не дошел до самого крупного покушения. Но в действительности, всадник тот и то копье обратились на личность, в коей сосредоточилась вся государственная сила, в разгаре битвы будучи послан лукавой шайкой от мерзостного приюта гибельных казней. Могут явиться, пожалуй, и другие лукавцы, государь, вкравшиеся в одну палатку с начальниками враги их. Их природа никогда не сделает лучшими, но, быть может, страх способен будет удержать.

30. Но возвращаюсь в тому, что, если бы и не грозило никакой опасности целому государству, было бы и справедливо, и полезно вам положить конец дерзости путем гнева за содеянное, теперь же, даже если бы ты и желал, нельзя этого не сделать. Эти назойливые люди, которые на население самого Рима напустили страху, и при том находясь на расстоянии нескольких дней пути, становятся для тебя советниками в заботе об отмщении, после коего скифы перестанут своевольничать.

31. «Значит, настолько ценится у богов умерший?», спросить иной. Разумеется. И это у них древний обычай гневаться за пострадавших. Возмездие за преступление некоторых часто распространяется и на весь город. Афиняне занемогли за смерть Андрогея и отцу умершего принесли в дань четырнадцать, хотя тех, кто дерзнули на преступление, было немного; недуг постиг город фиванцев за убийство Лая, а смерть эта была делом рук одного Эдипа. Голод в Дельфах наступил после того, как Эзоп у них был убить за насмешку. А между тем многие ли, вероятно, участвовали в убийстве? Но все же город страдал голодовкой, и одно было тому разрешение: подвергнуться возмездию.

32. Что скажешь? Разве Юлиан не вызвал гнев на римлян богов, когда он так пал, оставлен был в таком пренебрежет и, если рассердился на ахейцев Аполлон за то, что не отдал Агамемнон дочь Хризу, если рассердился Гелиос за каких то быков так, что грозил прочим богам подобным же бедствием, если не будет отомщен? А между тем то было делом голодных; но, не смотря на то, корабль у них был разметан молнией и тот, кто давал самый благоразумный совет, сброшен был с него наравне с теми, кто не послушались его.

33. Что погубило взявших с Агамемноном Трою? Буря. А кто привел в неистовство [9] море? Афина. Из за чего? За то, что войско не отплатило за проступок Эанта против Кассандры, как и мы теперь за убийство. Допускает ли при этом кто либо мысль, что дочь Приама была у Афины в большей чести, чем этот муж сейчас у всех богов? Кто не знает также начало и причину нежданного поражения при Левктрах, после коего город лакедемонян остался поверженным?

{9 ίχμαινω, отметим уЛибания форму действ. залога, как φοβώ, πορεύω etc.}

34. Есть, есть забота и об умерших людях богам, государь, и они желали бы, что бы была таковая и у живых еще людей. Если бы это не было так, они и не доставляли бы на острова блаженных тех, которыми восхищались, и не почтили бы кости их изречениями, как останки Ореста и останки Фесея.

35. И теперь, полагаю, у богов часто заходить речь в их собраниях о том, что потерпел этот человек и чего не удалось ему свершить вследствие смерти, и они попрекают и увещевают друг друга к каре за него. Ведь если Гектор был достоин плача, в глазах Зевса, за множество жертв, и Зевс обвиняем Афиною в «Странствованиях Одиссея», как пренебрегающей человеком, приносившим жертвы, что же, вероятно, сказано было об этом человеке, который в два гола превзошел число жертв всех эллинов? Вед он именно делил свою жизнь на заботы о всем государстве и на занятия около жертвенников, он во множестве таинств имел общение с демонами, он стенал за попранные святыни, нова одно это было возможно, и взялся за оружие, когда наступило время, он вернул городам срытые до основания храмы, а почести и им, и всем прочим, он вернул, как бы из ссылай, жертвоприношения и возлияния, он возобновил превращенный празднества, он устранил опасности, связанный с культом богов, он никогда не отвлекался мыслью от благосклонности богов, он, разогнавши туман, в каком обретались многие, и всех от него освободил бы, если бы смерть не предупредила его.

37. Об этом человеке есть забота Зевсу, царю о царе, как о представителе одинакового с ним искусства править, Афине, дочери Зевса, в виду его рассудительности, Гермесу за речи во всех видах их, Музам за эпические поэмы, Артемиде за его целомудрие, Аресу за боевую доблесть. Он так смирил весь варварский род, и начальствуя под властью другого, и по приобретении полной власти, что, совершив поход в персидскую страну, прогнал с места её население, а племена, которые были спокойны, когда он надзирал за ними и был на месте, продолжали сохранять спокойствие и с его удалением. И он устраивал конные ристания вблизи Вавилона, а императора римского не было в земле римской, но все было спокойно, так как достаточно заменил присутствие страх, который он внушил и своим походом по персидской территории.

38. Итак, всякий кто будет императором после него, пусть знает, что обязан ему благодарностью. Это и женщины могли бы сказать, что, если вся эта страна не досталась персам, он виновник тому. И мы ни стен не строим, ни хлеба не ввозим, ни беспокоимся о том, куда плыть, чтоб спастись, не живем в постоянном страхе, не боимся, чтобы произошло нечто, подобное тому, как было при предках наших, пред коими, в то время как они, собравшись, сидели в театре, предстали стрелки, занявшие гору. Но наша безбоязненность не опирается даже на поставленные на горах гарнизоны, которых лучшая часть переведена для войны со скифами.

39. Это дар нам Юлиана, это результаты его трудов, его похода, кто людей, которые плясали на нашей земле, на-учил трепетать за свою. За это и многое другое, — что кто в состоянии был бы перечислить? — неужели не поможешь, не накажешь убивших этого человека, которому на следующий день предстояло бы принять посольство, везущее дары от персов, как можно было слышать от них самих?

40. Испытай, государь, это предложение, возьмись за помощь, и ты завоюешь судьбу. Это обеспечит тебе землепашество во Фракии, откроет Фермопилы, вернёт блуждающих, изменит настоящее положение, бегства и преследование. Ты увидишь тех же самых воинов обыскивающими лес и пещеры, одних врагов убивающими, других влекущими живыми, чтоб отдать тем, кто желает купить. В этом будет сообщником твоим Юлиан, все облегчая, взором воинов недоступный, но познаваемый по делам.

41. Подобает тебе стараться об отплате в тех или других видах: или ты подвергнешь возмездию после изобличения, чего может ли быть что-либо справедливее? или, если, чего да не будет, виновники смогут ускользнуть, ты самым решением твоим стяжаешь себе доброе имя и у людей, и у него, и у богов, так что то, что тебе досталось бы после отплаты, достанется тебе и за твое желание.

К императору Феодосию о мятеже (orat. XIX F.)

1. Наш город, государь, постигло несчастье, что в нем разыгрались подобные выходки против его поклонника. Он совестится своих проступков и это помешало ему отправить к тебе посольство по поводу происшествия, чтобы оно и к речи прибегло, умоляло и на деле.

2. Но я, сам себя выбрав, являюсь, придавая большое значение тому, если смогу выполнить то, о чем молюсь, немалое и самому труду, какой предпринимаю за свою родину, если и придется ему потерпеть неудачу. Ведь я полагаю, меня будут судить более по моим намерениям, чем за то, что я не властен был дать [1].

{1 См. толкование трудного и необычного оборота в речи у Forster'а pp. crit.}

3. Итак старость меня склоняла сидеть дома, убеждали в тому и многие из близких и знакомых, от которых приходилось слышать, что небезопасно держать перед разгневанным императором речь в оправдание подобных выходок, но я в твоей природе и характере почерпал уверенность, что никакой неприятности не постигнет меня за речь, а старость, с соизволения богов, убежден был, обретет силы и для пути вдвое длиннейшего, и что правильно было мое убеждение, показываете самое дело.

4. Я, на которого не надеялись, что он минуете и первую станцию, проехав многие, явился таким образом, переправился за Босфор и нахожусь во дворце, среди речей о городе. Итак тех, при содействии коих я вынес путь и не отчаялся в нем, полагаю, буду иметь союзниками и во всей моей задаче.

5. Приходилось уже слышать, как иной завидовал городу нашему за его воды, благорастворение воздуха, величину красоту и население и за то, что в нем дается и получается словесное искусство и есть те, кто желают обучаться и могут учить.

6. Я же скорее поместил бы его не в число счастливых, а наоборот, принимая во внимание землетрясения и разрушения, ими причиняемые, и нашествия персов, грабежи и срытие домов, пожары и, что относится, сказал бы я, в еще большему злополучию, неправый гнев на правителей и смерти их, влачимых за ноги [2], за что нередко мы заслуживали позорную молву у других людей. То, что было его злосчастием, в том город и был обвиняем.

{2 текста сноски нет.}

7. Однако где же тут справедливость? Тому же демону в совместном действии его с оскорбленной Немезидой следует приписать и нынешний инцидент. Обида же в том, что нет более статуи. И это определилось тем, что из храма Немезиды сделал был другой.

8. Что поступок с вашими статуями возмутителен, кто станет тому противоречить? Кто не назовет того дня мрачным? Это было, государь, безумством со стороны города. Но что лишало его рассудка, то была некая высшая сила, так что, если и приходится согласиться, что это было преступлением всего города, оно имеет оправдание в при-чине, к тому подвигшей. Чего бы не сделал он в здравом уме, на то он дерзнул в припадке безумия.

9. Человека, подвергшегося таковому, обычай требует не наказывать, а жалеть и пытаться его исправить при помощи искусства врачей. Никто не бьет беснующегося и не обвиняет за недуг, поставляя его в счет ему. Недужны бывают и города, государь, и недуги их — беспорядки, мятеж, подверженность гневу, преступления, свойственные людям в таком состоянии, противозаконные действия.

10. Таковы бунты, во время коих происходить как много других ужасов, так и избиение не только граждан, но уже и родственников, так как безудержный гнев преодолевает и естественные привязанности. И это бедствие может постигнуть иной раз и небольшой город, а в тех, которые отличаются обширностью, такие явления часты.

11. И если исследуешь время римского царства, встретишь в таких и мятежи. Те из царей, которые более трезво глядели на дело, снисходили к прощению, некоторые же, неблагоразумно судившие, подвергали их наказаниям, которые были в ущерб и самим их виновникам. Ослабляя свою собственную державу, они признавались в том, что не умеют следовать примеру богов.

12. В чем же состоит последний? В прощении за ежедневные речи против них, таким, которые их произносят в минуты, когда обстоятельства их приводить в огорчение. Между тем нередко они сами виновники своей гибели и все же клевещут на богов, а те сносят это. Вот благодаря чему род людской многочислен, а если бы за всеми преступлениями следовали наказания, спасалось бы очень незначительное количество. Итак кто хочет уподобиться богам, пусть лучше утешается отпущением наказаний, чем их наложением.

13. В этом я нахожу самое важное отличие греков от варваров. Последние приближаются в зверям, презирая сострадание, а первые восприимчивы в жалости и умеют преодолевать гнев [3]. Так лакедемоняне пощадили Афины, когда им была возможность их уничтожить, и те из греков, которые воевали с персидским царем, тех, которые стали на его сторону, и при том немалым понуждением к наказанию имея свое постановление относительно их. И Александр Македонский поступил бы благоразумнее, не срыв до основания Фив. Это не противоречило бы благоприятному о нем суждению, напротив, было бы первым доводом в его пользу.

{3 Срв. т. I, стр. 464, 2.}

14. «То, что произошло, — возмутительно». Α те многие и частые выходки, какие имели место в Александрии, разве были умеренны? У них театр — арена войны их с правителями. А в войнах с последними они воюют и с вами, что держите скипетр, не останавливаясь ни перед каким словом, если даже убийц на Западе царей, овладевавших их державою, они, во всеуслышание, призывали на Египет [4]. Но все же город на лицо и остается. И природе городов дано погрешать такими эксцессами и мы удивляемся не тому, если они прегрешают, но тому, если этого нет. Так если и не в письме, то на деле вы установили этот закон — прощать городам их безумие.

{4 О Валенте срв. orat XX § 25 }

15. Отлично усмотрел это и младший из двух братьев-пеонийцев [5]. Так, в свое время, великий город, охотно принявший дерзкого тирана, и одинаково и в речах, и в действиях своих угождавший тирану [6] оскорблениями императору, последний, когда, по низвержении им своего противника, ожидали, что он отплатит городу, на нем самом и его населении, даже не подумал об этом, но сидел в ожидании, чтобы кто-либо выпросил ему прощение [7] и, когда такой явился, его похвалил, а город не покарал.

{5 О Прокопии срв. orat. XXIV § 13. Amm. Marc. XXIV б, 14 sq. Zosim. IV 5. Themist. orat. VII p. 103. 107 D.}

{6 нет текста сноски}

{7 Themist. or. VII p. 101. Ill sq..}

16. Пусть и о тебе скажут нечто подобное, в особенности в виду того, что и твоя слава больше, чем от подвигов вооруженною рукою, происходить от того, что соделало тебя владыкой, милостивым даже к скифским рабам [8]. И что они к тебе так относятся, объясняется твоим отношением к ним. Ведь вместо того, чтобы губить себе подвластных, а это легко, полагаю, всякому, ты поступаешь так, чтобы им нечего было бояться. От того приходится слышать заключения со стороны одних, что ты более воинствен, чем милосерд, со стороны других, что ты более милосерд, чем воинствен.

{8 Jo. Chrys. horn. XXI p. 215 E.—Zosim. IV 34. Consul. Const, (Cnronmin. ed. Mommsen, Auct. ant. IX 2 p. 243).}

17. Но гораздо важнее похвала за милосердие, так как это прямо личное свойство, а в победе царя над врагами есть доля участия полководца, есть — воинов, есть, что приписать вооружению, коням, всадникам, кораблям, если сражение происходит на таковых.

18. Итак, государь, не сокрушай славы столь доблестной, но подумай о том, что следует царю походить на отца, а отцам свойственно относиться милосердно к опрометчивым поступкам сыновей. Много, конечно, можно сказать в честь тебе похвал, но больше всего истины в похвале твоей гуманности [9], так что, если бы и все были немилосердны и жестоки, тебе следовало бы сохранить это свойство.

{9 См. т I, стр. 151, 1.}

19. На самом деле, можно наблюдать, что и Юлиан старался прославиться этим свойством, и тот, кто поставил соперником Риму новый город того же названия, проявлял его порою. В самом деле, когда как то римский народ осыпал его дерзкими криками, спросив братьев, что предпринять и услышав, от одного, что надо послать на них войско и порубить их, при чем сам поведет их, от другого, что достоинству царя подобает даже не знать подобных вещей, он заявил, что последний дает надлежащий совет, а тот, жестокий, далеко не в пользу государю, и что владыкам подобает относиться терпеливо к подобным порывам, и того возвеличил славою, а второго отправил после внушения ему, и привлек к себе расположение Рима, установив законом, что подобные выходки внушают царям лишь повод к смеху.

20. Но все же в отношении человеколюбия с тобою не сравнится он, который к подобным поступкам относился снисходительно, но был весьма суров к тем, кто домогались царской власти, и к тому подобным заговорщикам, и не к ним только, но и к тем, которые вступали в беседу с прорицателями о том, какова будет судьба его власти, и никакое искусство не в силах было бы спасти такого человека от костра [10].

{10 Срв. Zosim. II 28 et 29.}

21. А каков ты в таких делах, кто из варваров не знает? По подобным обвинениям некоторые шли на смерть и приговор объявлял смертную казнь, но голос, отменяющий приговор, исходя из дворца, проходил по городу, отводя мечи от шей [11], и теперь, после улик в проступках, требующих смертной казни, они живут в местностях, доставляющих удобства.

{11 Ιο. Chrysostom. horn. XXI p. 219 D sq. VI p. 76 sq. D.}

22. Твоим человеколюбием воспользовался, государь, и тот город, что ежедневно чтим был многими затратами на него, благодаря коим он из году в год становится больше и красивее. Итак те, кто некоего воина, скифа, обвиненного в чем-то, в суд не представили, а вывезли в море, после убийства на суше лишая его, сверх того, и погребения [12], оскорбили тем, что дерзостью этою раздражили скифов, но страшились гнева даже не целый день, но после опасений, что придется голодать, снова, благодаря примирению, получали хлеб.

{12 Срв. orat. XX § 14.}

23. Итак или тебе следует сегодня изменить себе и делу пойти вверх [13] по течению, или, пока ты остаешься прежним, и теперь не приступать к наказанию. Какая же храбрость повредить подвластному городу? Ведь нет её и для пастухов в заклании стольких голов мелкого скота, сколько они только пожелают, так и для пастухов быков — быков, козопасов — коз, но биться за них с нападающими зверями, и одолевать и отражать — большое и видное дело, а съедать кого кто пасет, в том нет ничего удивительного.

{13 Срв. prov. Bodl. 58, Diogen. I 27. Hesych. άνω ποταμών Salzmann. S. 90. }

24. Таким образом, государь, хотя бы город и погрешил весь сообща, твоей натуре свойственно было бы позаботиться о нем. На самом деле, выслушай все подробности в моем рассказе. Таким образом ты можешь стать более справедливым судьею и на основании самых фактов рассудить жителей города.

25. Пришло письмо о деньгах, издавна грозная весть. Когда то, чему до сих пор не верили, получило достоверность и земля не сносила такого бремени, слышавшие письмо упали духом, большинство, соображая свое великое бессилие и то обстоятельство, что, если не смогут исполнить то, чего не могут при всем желании, их жизнь подвержена будет крайним средствам воздействия. Итак они прибегают в помощи бога, называя его самого, как такого, который способен тебя убедить уменьшить количество [14].

{14 Срв. orat XX § 3. Jo. Chrysost. hom. XXI p. 214 С.}

26. В то время, как помещение суда было полно людей, из коих одни занимали должности, другие принадлежали в декурионам, третьи зарабатывали деньги ремеслом адвоката, четвертых возраст освободил от трудов воина, итак из всех перечисленных одни умоляли со слезами; другие безмолвно проливали слезы и их нужно считать, конечно, в числе умолявших. Правителю не за что было укорять. Какой же упрек, в самом деле, могла бы вызвать мольба?

27. Итак до этого момента никто ни чем не нанес тебе обиды, государь. Какая же обида, если от того, от кого и сам ты ежедневно просишь благ, кто либо желал себе помощи? Когда же они были уже на улице и такие речи прекращались, какие то люди, при молчании с их стороны, подняли ропот.

28. Явившись в то место, где они рассчитывали застать Флавиана [15] и не найдя его, они вслед за тем вернулись туда, откуда сначала двинулись, принимаясь за неладные речи, сбираясь начать и дела такие же. Но люди, более порядочные, об этом не думали [16]. Кто же были те? Те, кто предпочитали плясунов и самому солнцу, и луне, и облакам. Из них кое-кто был уже виновником бед, что произошли в Берите. Это мы узнали впоследствии.

{15 Iо Chrysost, 1. 1.}

{16 Ιο. Chrysost, hom. II 24 D. ХVII 175 С.}

29. Вот при посредстве таких то слуг злой демон выполнил то, о чем я хотел умолчать, но о чем не говорить не дозволяет требование правды. Да, на ваши изображения, на которые мы взирали с почтением, не так взглянули предерзостные люди. А что не без участия злого демона творят люди такие дерзости, тому явным доказательством служит то обстоятельство, что все это было выполнено легко, при чем совершеннейшие малолетки бросались всюду, влезали, слезали, перескакивали с одного места на другое с большею силою, чем, какая присуща людям в её расцвете.

30. Говорят, и старик, который проявил при низвержении коня [17] больше силы, чем свойственно старику, услыхав: «Ладно, старик!», на глазах многих обернулся юношей, затем ребенком, наконец, исчез, и немалый трепет овладел самыми теми, кто видел эти превращения.

{17 Срв. orat. XX § 10}

31. Итак я слышал, как раздавались крики толпы о золоте, голоса в том роде, как их требует подобное движение скопом [18]. Когда же дело дошло до статуй, одни их оскорбляли, другие смотрели на то, последних было гораздо больше, чем тех, кто совершали это возмутительное преступление. Как же они не препятствовали им? Повторю здесь прежний довод, что некая высшая сила того не допускала. Было тут какое-то демоническое существо, гнездилось в душе, существо, которое заставляло глядеть на все происходившее и не позволяло самому человеку и голоса подать [19].

{18 Io. Chrysoat. hom. II p. 22 В sq}

{19 текста сноски нет}

32. А так как власти не являлось, приходилось, не смотря на численность свою, оставаться в бездействии. Декурионы же сторонились всякого участия или зрелища и, попрятавшись, где пришлось, спасались из опасения, как бы, появившись, не быть вовлеченными в дело. Когда же преступление стало принимать гораздо более грозные размеры, они отсюда почерпали достаточное оправдание своего страха по поводу меньших его проявлений. Ведь от тех, кто не воздержались от этих поступков, чего бы не подобало ожидать в остальном, когда при том уже был подожжен дом одного из знатных людей? А для них жизнь была гораздо ценнее домов.

33. Итак, рассеявшись вследствие напавшего на них страха и не имев возможности пи увидать друг друга, ни обменяться словом о происходившем, вместе с тем в виду того, что слухи преувеличивали число тех, кто напали на статуи, они пребывали в бездействии, молясь, чтобы кончилась невзгода, но выступить активно не будучи в состоянии.

34. И отсюда всякий может усмотреть, что это происходило не без некоего давления со стороны демона. В самом деле, тот, кому и без вызова следовало воспрепятствовать таким выходкам, будучи начальником стрелков, содержимых здесь для таких случаев, когда требуется действие оружием, призываемый множеством голосов, сидел на месте, отговариваясь пустыми предлогами.

35. А между тем, тот, кто, и без чьего-либо призыва, конечно, встал бы и поспешил, как человек опытный в войне и вообще не трус и знавший, что виновники беспорядка не выдержат и вида луков, к вам на защиту не двинулся, но был осторожен и медлил, а на помощь дому поспешил с готовностью и пожар, который грозил разгореться. погасил в самом начале, выпустив всего две стрелы, так что он сам себя обвиняет, что не сделал того же по более серьезному поводу.

36. Правитель же провинций [20], когда он услыхал, что пришли стрелки против поджигателей, и сам явился и присоединить помощь из состава своего отряда, показав этим, что мог бы с тою же силою явиться и в предшествующем случае. Итак поджигателей предали суду за поранения от черепиц, а для изобличения виновных в нечестии путей — много, обвинителями же друг друга являются соучастники нечестия, которые знают друг друга и поступки друг друга. Улики — быстры, ясны, нимало не трудны.

{20 Jo. Chrysost XVI p. 160. p. 162. Консуляр Сирии Цельз срв. Liban. orat XIX § 55. XXIII § 10. т. I стр. LXXIX, 1. LXXIV, 9.}

37. Но надлежало распределить арестованных по мере их преступлений. Это и было сделано. Нужно было приступить к наказанию негодяям, и это было предпринято, при чем одни погибли от меча [21], другие испустили дух на кострах, третьи растерзаны были зверями, и даже тех, кто были прямо ребятами, не спасал самый возраст этот, но оказывался для них бесполезным, при таком их возрасте, счет лет. А кто не подвергся возмездию, тот и не совершил проступка, так как судья всюду доходил своим умом, применяя в каждому всю строгость, так что нигде и ни с чьей стороны правда не пострадала.

{21 Jo. Chrysost. hom. III p. 45 С.}

38. Подумай же, государь, как тебе вслед за этим поступать, чтобы встретить похвалы себе? Мне кажется — если ты удовлетворишься тем, что никого из участников этого преступления уже не существует. Ведь если бы возможно было людям умирать несколькими смертями, нам следовало бы это сделать. Но так как этого уже нет, пора превратить гнев.

39. Пускай же не достигнет выполнения ни одна из мер, о. которых ходит молва. Каковы же они? Одни уверяют, что ты пустишь солдат грабить состояние каждого, другие — избивать население города, третьи, что ты ответишь на обиду тяжестью пени, четвертые, что ответишь на нее пролитием крови наиболее видных из членов курии.

40. Я же восставал против этих мнений, утверждая, что те, кто так думают, не знают тебя. Что дело это не было делом всего города, это ты слышал из моего рассказа. Где же справедливость, если будут казнены все, и те, кто в пору совершения преступления даже отсутствовали в городе, и те, кто были скованы недугом, и те, которые признательны богам, если кто-нибудь их не казнит?

41. «Да, конечно, и у женщин есть утварь». Но ни единый человек не стал бы утверждать, чтобы и женщины приняли участие в этой дерзости. они готовы были молить, чтобы у них двери были железные. Так боялись они за себя. Так неужели имущество и этих женщин, у которых нет ни мужа, ни сыновей, ни братьев, достанется на грабеж получившим на то дозволение?

42. Так, если они явятся к тебе и скажут: «Государь, да мы то этого и не желали, и не добивались, и не поощряли к тому, чтобы так сделалось, и не рады были такой дерзости и теперь неправо вынуждены попрошайничать, и при том когда нет давальца потому, что нищенство стало общим в городе», что скажешь на это, государь? Что же, если тебе не скажут ничего подобного, а обратятся с такими словами к Гелиосу? Или и за плач подвергнем возмездию горюющих?

43. Итак я не вижу даже, чтобы оставалось место для штрафа. Как же можно наказывать штрафом тех, которых нельзя даже уличить в бессовестности? Если, действительно, мера применена будет против всех, окажется, что ты караешь и тех, кого хочешь чтить, как друзей богу [22]. Если же часть будет выделена и не будет поражена штрафом, чистые от вины, как они, скажут, что терпят понапрасну, не получив одинакового с ними снисхождения.

{22 Jo. Chrysost., 1. 1}

44. Если, в самом деле, те, кто этому подвергнутся, принадлежат к числу тех, кто тронули с места статую, они заслуживают наказания смертью, но не состоянием. Если же никто не стал бы этого утверждать, за что же подвергают их взысканию? Остается вопрос о декурионах и о их головах. Если кто их казнит, не будучи в состоянии обвинить кого-нибудь за дело рук его, он окажется наказующим за декурионат, как за преступление, и должность, и теперь представляющаяся стоящей бегства [23], станет еще более страшной.

{23 Срв. т. I, стр. 113, примеч.}

45. Что же оказывается из всего этого? Что тебе надо прекратить гнев. А тот, кто твердит тебе о Диокле {24}, об уступившем принуждению Евгении, и вступлении сюда из Селевкии в пьяном виде {25}, и о моем деде, и о Бразиде {26}, и о том, как погибли они и некоторые другие без суда или защиты, по одному только тому, что были декурионами, те, кто держат такие речи, не о таком говорят, чему следует подражать.

{24 Cf. Anr. Vict, epit 39 (Диоклециан).}

{25 Срв- orat. XI § 158, vol. 1 pg. 489, 7 sqq. F., orat. XX 418.}

{26 Срв. т. I стр. 4 срв. стр. I; orat. II § 11.}

46. Не ровня, нет, не ровня Диокл Феодосию. Полезно было бы и ему, полагаю, не точить меча {27}, на самом деле он, прибегши к нему без удержу, быв во многом достоин удивления, свои хорошие качества затемнил своими слабостями, так что одно имя его переполняло слушателя отвращением и заставляло его отскакивать.

{27 Срв. Jo. Малая., pg. 308, 17 sqq. A nr. Vict. epit. 39, orat. XX § 17. }

47. Пусть скорее вспомнить иной о Констанции, кротком к проступкам городов. При посылке сюда префекта Стратегия, после смерти Феофила [28], которую последний, бывший дельным правителем, встретил такую, какой не заслуживал за свой нрав: он был во время состязания на колесницах повергнут на землю пятью кузнецами, Констанций, хотя в ту пору и воскорбел сердцем, но, поминая Стратегию о наказании, не раз повторил, чтобы он применил его с наивозможной умеренностью, и тот не пренебрег приказом, и матерей плакало не больше, чем следовало.

{28 Срв. т. 1 стр. 36 срв. стр. XX примеч. 3.}

48. «Но тогда, скажет иной, умирал Феофил, сейчас же оскорбление причинено статуям царским». Я же оставлю пока в стороне, что и то убийство было оскорблением императору, но укажу, что и сам этот (т. е., Констанций) очутился в подобном же положении. Именно город Едесса [29], недовольный каким то коснувшимся её мероприятием, повергнув его медную статую, затем подняв навзничь, так, как это принято в школах по отношению к детям, били ее ремнем [30] по спине и той части, что ниже её, приговаривая, что кому поделом такие удары, тому куда далеко до царствования.

{29 Срв. orat. XX § 27.}

{30 ακΐτος срв. т. I, стр. LXXIV.}

49. Узнав это, Констанций не впал в гнев, не взыскал, ни чем не унизил город, но как не стал бы наказывать журавлей за их крики, так и их не стал карать. Эти и подобные поступки представлялись столь подобающими и достойными похвал, что такими проявлениями гуманности прикрыта была нерадивость его в военном деле, и, не смотря на то, что персы ежегодно что-нибудь присваивали новое и увеличивали свою территорию за наш счет, все же находились такие, кто воссылали за него молитвы и желали жить под его кротким к городам правлением. 50. Ведь если это свойство способно служить украшением всякому человеку, то особенно людям, облеченным властью. В самом деле, в условиях, когда положение позволяет полный произвол действий, наличность мотива, способного сдержать его и положить ему преграды, является важным подспорьем к славе и известности. Так неужели ты предпочтешь слышать такую молву о другом, чем дать повод людям говорить так о самом тебе? Отнюдь не уступай здесь победы никому, благородный муж!

51. Но, сверх сказанного, подумай и о том, о каком городе идет речь. Вернее всего, не следует пренебрегать ни каким городам, даже самым малым, даже таким, который расположен на утесе. Ведь о всяком городе есть забота богам и они — их достояние. Иной, пожалуй, скажет, что не велика потеря в подобном случае, как когда в хоре замолкает самый неважный из участников.

52. Но нельзя ничего подобного ни сказать, ни подумать о нашем городе, который тянется на такое пространство, что нелегко пройти от ворот до ворот, к которому прилегает столь обширная и столь плодоносная территория, что она все доставляет и довлеет ему. Не скудны и источники в ограде стен и немало их, а с теми, что бегут от Дафны к городу, сравняются немногие.

53. Да и зима мягка и лето самое приятное, благодаря дуновению ветров, рынок каждодневно изобилует продуктами, соблазняющими зрителя к покупке; и много народу переселяется в него отовсюду, а город охотно принимает их, ублаготворяет пришельцев и не дает раскаиваться в их решении [31].

{31 Ср. orat. XI, Άνχιοχικός, passim, § 23, § 27, § 169, § 174.}

54. Могущество же во всем города показали многие войны, какие велись с персидским царством [32], не менее прочих та, конец коей положил Юлиан, научив преследовать тех, кто привыкли бегать, спустя долгое время вернув римлянам их назначение.

{32 Ibid. § 177 sq.}

55. Итак не считай то, что сейчас предстоит тебе, за что-либо иное, нежели совет, касательно целого государства, если дело идет о городе, которому персидский царь желал бы или перестать существовать, или подвергнуться злой участи, так как с этим сопряжены, по его мнению, его собственные успехи. Не споспешествуй же стремлениям варваров и не унизь достоинств Цельза. Ведь если ты наложишь большее взыскание, у него окажется недосмотр в мере его, а муж этот достоин почестей.

56 «Но что значат умершие сравнительно с твоим унынием?» Но не забывай, государь, наказание, затем воспоследовавшее, массовое бегство мужчин, женщин, детей, стариков, из коих каждый обильно проливал слезы из за ослов, мулов, верблюдов. Вследствие спроса на наем цена па них возросла вдвое, и тот, кто нынче винил нанявшего, назавтра сам оказывался в числе таковых [33].

{33 Cp. orat. ΧΧIIΙ F κατά των ηεφευγότων, § 4.}

57. Они спешат одни в другие города, другие в деревни, и город почти пуст, а пути, которые раньше служили к подвозу к каждым воротам продуктов деревень, распределяют в разные стороны вывоз из города. Понятно, почему: оставаясь в городе, они ждут погибели когда пойдут на них в ход мечи, рассеявшись, куда кто может, рассчитывают достигнуть возможной безопасности

58. Для разбойников нет поры удобнее настоящей когда везут деньги, а для убийства раздолье. Река уносит в море трупы, которые, брошенные убийцами, она принимает в свои воды. И в деревнях теснота, а в городе малолюдство, так что хлебопекам мало работы.

59. Проливают слезы те, кто еще не покинули город что еще нет, те, кто удалились, в тоске по нем. Болезни преодолевают скудость врачей. Умерший же лишен отцовских могил. В незаразное время повальная болезнь порождается скоплением в каждом месте насельников. Правители тяготятся передвижениями, но воспрепятствовать не в силах вследствие неизвестности будущего. Они не могли бы поручиться перед трепещущим человеком, что никакой беды не последует. Итак не свободен от страха ни тот, ни другой, ни остающейся, ни уезжающий. Ведь и для первого его пребывание сопряжено со страхом. Так разве мало возмездия — столько времени проводить жизнь в постоянном и столь сильном страхе? Ожидание смерти, хотя бы ей и не предстояло наступить, мучительнее нежданного удара

60. У многих погибло состояние, государь, у многих служанки от невыносимой усталости, у многих матерей дети упали с колен [34], многих мужей унесли волны жертвами разбойников, многие вместе с жизнью лишились и погребения. Город у нас стал не прежним, или, вернее, даже перестал быть городом; запер театр, запер ипподром. Не ведет девицу дружка, не зажигают брачных факелов, не звучит гименей. Пропали все флейты пропали свирели, пропали песни. Ни шутки, ни остроты ни пирушки, ничего вообще из того, что доставляет утеху не увидишь в городе.

{34 Срв. orat. XXIII § 5. }

61. Прекратились занятия словом, прекратилось обучение письму, никто не учит, никто не учится. Цвет лиц — людей в болезни, голос — недужных, мысль — поврежденных рассудком, иной, задавшись одной темой, сбивается на другую.

62. Полагаю и бог, в помощь моей речи, направляет в римскую землю персидское посольство. Ведь было бы не подобающим, если бы они узрели величайший из городов Востока в опале у тебя и в наказаниях, наносящих позор направлению города. Итак, признав, что и это произошло не без участия божества, будь милостив и не лишай наш город того, в чем ты дал участие некоторым пафлагонцам, в малом числе населяющим малый город, которому не хватает и до одной филы из тех, каких у нас восемнадцать [35].

{35 Срв. т. I, стр. 147, 1. }

63. Подобает, государь, подобает и тебе, и сыновьям твоим величаться этим качеством и предметом соревнования и обучения их служить уменью должным образом относиться к подобным обстоятельствам. Ведь время не перестанет приносить с собой неприятности, а для них важно не искать советчика, обладая внушением дома, со стороны родителя.

64. Положи конец, государь, великой невзгоде, и бегства, и плачи уравновесь весельем возвращения. Пусть тот получает назад покой для девиц, тот комнату, пусть лобызает первые двери, вторые, те, что за ними, пусть пользуется ночью для сна, лежа у себя в покое.

65. Многие хвалебные слова выслушивал ты, те, созданный мощью риторов, эти вдохновением поэтов, где говорилось и о доблестях предков и твоих, об оружии, начальствовании твоем воинами, битвах и победах и этом нынешнем твоем сане, в силу коего ты стоишь во главе прочих, при чем варвары добровольно отдаются тебе в подданство. Дай же последующим речам стать еще лучшими, доставив им тему, еще достойнейшую, в этих настоящих обстоятельствах. Если те подвиги велики, есть нечто большее в этой милости, о которой теперь идет речь.

66. Итак кивни, божественная глава, и, соделав старость мою счастливою успехом в том, ради чего я явился, отправь меня с доброю вестью к моим согражданам.

К императору Феодосию по поводу примирения. (orat. XX F)

1. То, что я не раз предсказывал, что никакой дальнейшей беды города не постигнет, так как прекратится его опальное состояние, стало ясно для всех, так как оказалось возможным обратиться к нему, как к городу, чего нельзя было раньше. А так как справедливо воздать благодарность благодетелям, город Антиохия делает это через мое посредство, воздать делом не успев, но прибегнув к воздаянию речью, каковое одно возможно. Мне кажется, и для богов всякий хорошо составленный гимн почетнее всякого приношения, как заявляет фиванец Пиндар, что от пифийского Аполлона он получил больше, чем те, кто туда принесли наибольшее количество золота.

2. Далее, мне совестно тех слов, которые предстоит мне высказать против своего города, но так как нельзя, избежав этого, сохранить за благодарственною речью подобающий ей характер, я скажу то, чего требует истина, и желая, чтобы можно было сказать о нем что-нибудь лучшее, скажу, как влечет необходимость.

3. Наш город проявил низость в отношении к государю, после чтения письма, отринув авторитет власти, в своей уверенности, что бог его прибежище. Эти слова нельзя было, конечно, отнять у обижаемых. Получив это начало в суде, негодная компания, прихватив еще новых участников за его дверями, потом еще новых и опять других, вызвала расстройство в обычном порядке в общественной бане, и самыми своими поступками подвигнутые в еще большим беззакониям, с такой силой напирают на решетку [1] правителя и двери за нею, что служителя побоялись, как бы, вломившись в них, они его не убили, каковые преступления во многих местах вызывали подобные обстоятельства. Но не быв в состоянии того сделать, они осыпали своих глав [2] оскорблениями, так приличнее выразиться о той брани, какой бы даже иной из вульгарных посетителей харчевни, не разразился бы на другого из равных себе.

{1 χιγκλίς cf. βρ. 119 ίδραμον επί τάς ημετέρας κιγκλίδσς.}

{2 «главами здесь называют самих царей» сход. V.}

4. К столь буйным выходкам они присоединили и оскорбление действием, когда, прибежав к тебе и жене твоей и детям, руками, и канатами повергли их на землю [3]. Этого мало, но они влачили одни целиком, другие разнятыми на части. И они наносили подобную обиду, а те, кто отправились известить об этом императора, шли в трепет пред тем, что предстояло им сообщить. Город же теми, кто видел такие деяния, был оплакиваем.

{3 Zosim. IV 41. Sozom. h. eccl. VII 23. Theodor. hist. eccl. Τ 20.}

5. Ожидали, что прибудет отряд или для избиения каждого встречного, или избивать он не станет, а произведет общий грабеж, но иной приговор предавал на погибель от десниц палачей курию, предавал на погибель и немалую часть простого народа.

6. Итак, как же поступает этот? Он дает урок путем такого наказания, которое содержало врачевание, способное людям, изведенным печалью, вновь вернуть свободу от удрученного состояния, и вот оно: пусть не будет конных ристаний, пусть не ходит в театр ни тот, кто тешит, ни тот, кто тешится, пусть великий город именуется названием «малый», пусть для него закрыто будет наслаждение баней. Каждое из этих распоряжений действует удручающе. Для следствия же над некоторыми людьми он посылает тех, в справедливости коих был уверен, и предоставив им право уличить, все же сохранил дальнейшие распоряжения за собою, чтобы всем было ясно, сколько народу он отпустить.

7. И вот, не имея возможности отрицать свою вину, они лежали в тюремном помещении, и явились родственники их, с плачем оказывая им угождение перед смертью их своими прощальными поцелуями. Затем, подобно тому, как действует солнце, побеждая лучами своими облака, явился свет письма, прогоняющий мрак, и вся скорбь пропала, а все, ведущее с собою веселье, вошло, и снова у нас было прежнее наименование и разные виды зрелищ, и бани, и городу возвращена его земля, бедняку — его пропитание.

8. Вот, говорят, Асклепий кому-то одному вернул жизнь и Геракл одной какой то женщине, а ты то же сделал для целого города. Кто скажет, что он вернулся к жизни, выразился бы метко. Такое бегство вызвал страх не потому, чтобы ты принуждал к изгнанию, но понуждал к тому страх подобающего наказания. По ложи в ему конец, государь, ты вновь наполнил людьми город.

9. Всякий может понять, сколько он дал, если примет в расчет, сколько было для него оснований наложить заслуженное наказание, за применение какового если бы кто стал винить, оказался бы клеветником. А надлежащим наказанием было обилие крови, обилие трупов, конфискация имущества, изгнание с родины и лишение отцовских могил даже по смерти.

10. А если бы кто стал порицать за это, уста ему заградило бы такое обилие злословия, такое количество статуй. Этому бестолковому человеку государю можно было бы ответить: «Разве не слыхал ты, человек, этих слов, не видел кого влачили? Если бы издевательство касалось только младшего сына, нужно было бы снести это. Но если сюда присоединен старший, а к нему мать, к матери же я, и что мне и того невыносимее, всадника — отца моего низвергнув вместе с конем, будто ранив в конном сражении, над обоими насмеялись, будто не существуете того, кто прогневится за подобные обиды и не осталось того, кому покарать их, то скольким же надлежит поплатиться смертью за каждого из опозоренных?»

11. Итак отплатить смертью за такое преступление упрека не заслуживаете, так как это законная мера, а не потребовать такого наказания — милостиво и принять вообще какую-нибудь меру наказания дело вразумляющего, а даже такой не принять — дело человека кроткого и пробующего, на сколько возможно, уподобиться богам. Действительно, в чем их свойство?

12. С высоты они взирают на все и слышать, а в том, что говорится и делается на земле, много и других беззаконий, и между прочим то, когда люди страдают из за себя, но утверждают, что обижают их боги и, взирая на небо, не воздерживаются от любой брани. Видал я, как иные пускают даже камни в небо. Те же, у которых столько силы к наказанию, лишь бы они захотели, не хотят карать. Но если бы за всеми подобными проступками следовало наказание, ежедневно все было бы полно погибающих, и живых не хватало бы для погребения. На самом деле, этим самым они доказывают свое превосходство, что нередко не дают ходу и правому своему гневу.

13. Итак, царь полагал, что при том условии действительно явится равным богом и по истине «питомцем Зевса», если не будет тешится наказаниями по заслугам, Он считает это более царственным и этим скорее рассчитывает охранить свою державу. Действительно, не так любят предержащую власть за трофеи, за города, или захватываемые оружием, или присоединяемые в силу договора, за численность войска, за законодательство, за мудрость, за строгость суда, как за то, что она дарует прощение в преступлениях.

14. Зная это прекрасно, тех, кого мог обвинить раньше поры беспорядков в величайших преступлениях, когда их можно было казнить, он пощадил, мне кажется, по такой же самой добродетели. Что касается тех [4], которые нанесли удар скифу, ранили и потопили в море труп, из каковых действий каждое было обидою императору, когда вина естественно легла на всю городскую общину, полдня гнев сказался в том, что не было раздачи хлеба, затем восстановился прежний порядок, раздача и получка, и каждый шел домой с хлебом, наравне с теми, кто не принимали участия в преступлении [5], как убившие, так и присоединившее к тому прочие обиды.

{4 Перевод им так в виду отмечаемой и последним издателем Либания неполноты текста.}

{5 Так, согласно восполнению текста Reiske.}

15. Другое, гораздо более удивительное явление представляет следующее: Людей, которые не раз собирались со злым умыслом на самую царскую власть и проводили время в таких совещаниях, говоривших и выслушивавших те речи, какие естественно бывают о таких вещах, между прочим уличив их и в том, что они надоедали с вопросами прорицалищам, после того как услышал их признание, он отпустил в момент, когда их, вели согласно с приговором на смертную казнь, чтобы им жить, пока есть возможность, почтив удержанием меча, который был так близок, бога, выведшего это преступление на свет.

16. По пути такого человеколюбия, пользуясь всеми случаями для его применения, приобретши от него и прозвание, тебе не приходилось ни прекращать первого, ни унижать последнего, но и в будущем сохранить верность себе, чтобы дальнейшие твои поступки оказались не хуже прежних. Восхваляя и лакедемонян, и афинян за спасение ими городов [6], ты, конечно, не раз попрекал тех и других за истребление городов и полагал, что лучше было бы со стороны их обоих не присоединять к своим делам дела жестокости. А как же не близок к богам царь, такими поступками, восхищающийся, такие обвиняющий?

{6 Срв. orat. XIX § 13.}

17. Следовало бы и тому, кто оградил вооруженною боевою силою римскую державу [7], обладать и тем добрым душевным свойством, чтобы без серьезных оснований не заносить меча над головою подданных. При таком условии и моему отцу [8] не пришлось бы принимать тело своего отца и хоронить его вместе с головою, отрубленной безвинно.

{7 Ср. Io. Malal. p. 308, 17 sq. Aur. Vict. epit. 39 (о Диоктелиане)}

{8 Срв. orat. XIX § 45, срв. т. I стр. 43 (срв. стр. 1).}

18. Вот как было дело. Некто начальствовал в этой Селевкии над 500 воинами, которым задана была работа по углублению устья гавани. Им приходилось ночью трудиться и для хлеба себе на пропитание, так что спать было некогда. Не в силах выносить такого положения, пятьсот принуждают принять на себя титул императора своего начальника [9], грозя убить его, если он на то не пойдет. А он, отстраняя от себя грозящую смерть, стеная, дал вести себя, при чем воины напивались до пьяна на счет поместий, ограбленных вокруг гавани.

{9 Евгения см. orat. XIX § 45. orat. XI (Αντιοχίκός) § 159.}

19. Когда вторглись сюда (в Антиохию) на закате солнца эти люди, под влиянием винных паров не сознававшие, где такое они находились, тогдашнее население города, вооружившись против их копий засовами дверей, при деятельном участии и женщин, около полуночи [10] покончили с ними и не осталось ни одного, кто бы не пал мертвым. И вот этих-то людей, не участников в смуте, а положивших мертвыми преступников и не желавших того, что произошло, но потушивших возникшую беду, он лишил первых из членов курии, как в свою очередь и Селевкию. Но ни один из городов не был виновным в беззаконии, ни тот, откуда воины двинулись, ни тот, где они погибли. Но все же признано было, что первым гражданам каждого города надлежало погибнуть.

20. И говорят, множество людей оплакивало моего деда по причине его красоты и роста. Если бы хоть немного был тот император похож на тебя, государь, он не осудил бы того города, чистого от вины, а наш даже бы увенчал после столь быстрой победы.

21. Итак как-то остается и поминается и будет поминаться и никакое время не предаст то забвению, так и твои эти дела будут достоянием бессмертной памяти и наше безумие не ускользнет от слуха кого-либо из людей, к каким ты себя проявил после каких наших деяний, узнают все грядущие поколения.

22. Ты побеждаешь не одного этого, но и Александра, по милосердию его признанного за сына Зевса. Но крайней мере Фивы, после того как город этот, обманутый ложною вестью, что может случиться и с отдельным человеком, считающимся рассудительным, возжелал той свободы, которой когда то обладал, он разрушил. А ты не сделал того хоть бы с одним этим моим домиком. Он же, кроме одного дома Пиндара, прочий город разрушивший и этим почтивший поэта, поступил бы лучше, почтив поэта целым городом. Ведь и ему подобало даровать столь великою милость, и Пиндару получить. А когда один дом стоить среди повергнутого города, какая выгода городу ли от него или ему самому, в котором хозяин его и жить бы не мог при таком состоянии окружающей территории.

23 Но и на то милосердие к взятым в плен афинянам, когда они возвращали из изгнания Аргея, какое признают за Филиппом, не трудно возразить, что это не было милосердием, Имея побудительною причиною угождать афинянам свою слабость, тех, которых он рад бы был наказать, он отпустил против своего желания, покупая себе на будущее время безопасность от афинских покушений. Итак то, что произошло, вызвано было не жалостью в пленникам, но попыткою защитить свою страну, а между милосердием и страхом, полагаю, разница большая. Тебе же каких было опасаться афинян, каких афинских стратегов, каких кораблей, каких транспортных судов? Так ясны здесь мотивы милосердия и никто, ни откуда не припишете твоему делу причины менее благородной.

24. Остается в этом позади твоих достоинств и тот, кто воздвиг город, соименный Риму, и введший в него все его административный формы, славный также тем, что терпеливо снес некую грубую выходку римской народной толпы. Он хорошо поступил снесши слова, но к ним не присоединилось никакого действия и оскорбления статуям. Однако много их стояло ему, которым они, не говоря уже о том, чтобы посягнуть на них действием, даже не причинили, по-видимому, хотя бы столько обиды, сколько заключается в дерзком на них взгляде. Итак здесь и слова, и действия, там только меньшее, слова. Так в меньшем ты являешься ему сообщником, но в большем сообщником его не имеешь.

25. Подвергнем разбору и поступки младшего [11] из числа братьев, чьей родиной был город Кибалис, который, оскорбленный письмом в великом городе, уже по низвержении тирании, не проявил злопамятства. Тот, кто не счел бы этого похвальным, был бы низок. Но, во первых, и здесь имеется письмо, страшнейшее, чем неписанное слово, но в свою очередь уступающее делу.

{11 Валента, срв. orat. XIX §. 15. Zosim. III 36. Amm XXX 1,2}

26. Однако можно было видеть и статуи того, кто слышал это. Но все же они прошли мимо них без проявлена почитания или бесчестия. А самое главное. Они писали подобную вещь, находясь в подчинении у тирана, и это было делом скорее не их, а принуждения со стороны владыки, или прямо приказывавшего, или также дававшего понять, что желал бы подобного угождения. А император не считал справедливым взыскивать за то, к чему они были вынуждены силою, когда были в рабстве. В том же, что тебе, владыке своему, правителю, царю причинили, по собственной инициативе, подданные не имели оправдания, а одно прибежище, что ты всюду склоняешься к милосердию.

27. С кем же тебя остается еще сопоставить, как не с тем [12] кто и сам был оскорблен на границах в своей статуе? Но если кто примет во внимание Едессу и её празднества и обычаи во время празднеств, и то обстоятельство, что эти выходки, как некий древний обряд, не миновали ни одного из царей и по старине своей скорее влекли с собою утеху, чем скорбь, он найдет, что много несходного в случаях с статуями и на столько, насколько далеко стоить оскорбление от забавы [13].

{12 («автор) говорит о Констанции» — заметка в ркпп. СР.8, cf. orat. XIX S 48.}

{13 οσον ύβρεως καϊ παιδιάς το μέοον срв. § 23. Т. I стр.}

28. Говорят, и философией [14] доказано, что таким образом угождали некоторым демонам и их угощали издевательствами в шутку, дабы, пресытившись таким путем, они ничего более не добивались от людей, и не доверять этому не следует, когда видим, что люди эти выставляют на посмешище самих себя и что люди, пользующееся у них известностью, становятся поводом в шуткам при беге. Так, ежегодно справляя такой бег, они в такой поре и в массе своей почерпают обеспечение свободы не только в словах, но вообще во всем, что способно содействовать праздничному веселью. И если правитель, неправо задетый, приступить в наказанию, его немедленно признают мелочным, бестактным и далеким от священных обычаев.

{14 σοφών άνδρα ν επιστήμη.}

29. Но нам то не было никакой отговорки ни откуда, не было и извинения, но в молчании виновников заключается обвинение поступку. Поэтому ты во всяком случае простил бы тому городу, а этому тот во всяком случае нет. Так кротостью своею ты опередил и того, кто признан был милостивым.

30. Те же, которые утверждают, что в этом отношении нимало не отстает от тебя отец Тита, который, подвергся подобному же оскорблению в своих статуях, но не казнил собственным приговором никого, не хотят видеть, как было дело относительно хлеба [15] и просителей из Палестины [16], из чего первое причиняло им голод, второе навязывало нечестие. И их преступление по этим причинам было скорее не их, а тех, кто их доводили до него, так что по правде они заслуживали того наказания, какое считали заслужившими александрийцев.

{15 Tacit., Histor. Ill cap. 48.}

{16 Ioseph. Flav. b. Ind. ИП 10, 10.}

31. Ведь и тот, кто бежит от сурового хозяина, скорее сам жертва несправедливости, чем в ней виновен. Вынужденный по неволе в тому поступку, которого не желал, он мог бы его взвести на того (хозяина). Итак в самой мере, меньшей, коею он наказывал, император погрешал. Какое же было бы основание хвалить его за то, что он не применил большей? Здесь же (т. е. в настоящем случае при Феодосии, с Антиохией) какой недостаток провианта. какой голод? какая жестокость подчиниться обстоятельствам, требовавшим денег [17], и усилить римское могущество и этим средством выиграть обеспечение от опасности целого государства?

{17 Точное указание на то, в чем состояла потребность эта (подачек войску в 10-ый год царствования) см. orat. XXII § 4, (срв. примеч. Валуа к Amm. Marc. XXVI 2,10, в нашем переводе, ниже).}

32. А самое главное, алевсандрийцы были перебиты стоявшими в городе воинами, и в таком количестве, что мечи утомились у поражавших. К чему же было делать сыск о том, что было в его руках, прежде чем он осведомился о мятеже? А у нашего императора ничего подобного луки не сделали. Всего две стрелы задели людей, в помощь дому кого-то из знатных, когда мятеж грозил ему. Итак тот убивал через посредство воинов, а тебя нельзя было бы обвинить, так как ты не позволяешь даже жить в страхе; о некоторых же (пострадавших) и говорить не стоит. Таким образом и этот побежден.

33. Многое ив сказанного делало меня и предсказателем, не сын Латоны и Зевса и не другой кого-либо из богов, но то обстоятельство, что город пребывал в страхе наказания и долог был список гибелей, я же, обходя весь город, увещевал не терять бодрости духа и прекращал их трепет, и предусматривая будущее, все точно предсказывал, так что людям коварным случалось говорить друг другу: «Человек этот явился к нам с гадания по птицам и делает теперь то же, что в древности Калхант, сын Фестора, у ахейцев».

34. И вот тогда я не отрицал, что я предсказатель [18], и, когда они подняли шум, объяснил, что предсказателем ты меня сделал и что я гляжу на одного орла, тебя, и то, что еще не обнаружилось, усматриваю из того, что произошло, Так и относительно Геракла, отправлявшегося на подвиг, добровольно ли или по распоряжению другого, тот, кто знал хорошо натуру Геракла, говоря, что он будет иметь успех, оказался бы предсказателем, причем мотивом к предвещанию ему бы служили подвиги, уже совершенные Гераклом.

{18 См. об этом вещем даре, какой приписывал себе Либаний, т. I, стр. 447,3.}

35. И Агамемнон предсказываете, что примирение с ним Ахилла будет бедою для троянцев, зная о тех городах, которые он разрушил до своего гнева, предсказывает и сам Ахилл о подвигах Гектора и о том, как дела потребуют его участия. И относительно Аристида, сына Лисимаха, отплывшего за податями в качестве сборщика [19], мне было бы возможно выполнить дело прорицателя, предсказать, что он вернется в прежней бедности.

{19 Plutarch., Aristid. 24.}

36. Так и тут я провозглашала «Государь узнает об этом так точно, что ничем не больше окажутся наши сведения, бывших очевидцами событий, но ни одного затылка не подведет под меч». И за этим последовало следствие о низких, — надо признать правду, поступках, и судьи, которые, действительно, были тем, что гласило их наименование, и указ, отменявший прежний [20]. В нем можно наблюдать во всем блеске характер государя, когда он оправдывает свои действия низостью тех, кто совершили преступление, свой гнев признает неуместным и заявляет, что поэтому быстро переходить к милости и таковую ставить выше возмездия.

{20 Срв. § 6.}

37. Будучи искренним и щедрым, он дарует и великому собранию [21], и великому народу ту милость, что также и по их ходатайству исполняется та или другая льгота, так как я, по крайней мере, уверен, что то же самое происходило бы, если бы пожелали противного не одни они только, но и все люди. Теперь да достанется больше благ городу, и сейчас пользующемуся многими таковыми, ради слез и прочих средству вызывавших помощь, однако пусть знают, что испросили милость, какую он дал бы земле и без чьей-либо просьбы [22]. А они показали себя в подобающем свете, что они достойны благополучия, и увещевали государя к тому, к чему он и раньше их склонялся сам.

{21 το μέγα ουνέδριον срв. orat. XVIII § 146 (т. I, стр. 349), § 154 (т. I, стр. 351), § 155. Срв. см. т. I, стр. 116,1.}

{22 ΙπαγγέΙλειν в смысле «просить» срв. orat. XVIII § 219 Schol V.}

38. Он показывает, каков он в том, как он проводить свою меру человеколюбия. Разделив то, что дает, он перечисляет в отдельности, имущество, зрелища, бани, изгнанных, тех, для кого шел вопрос о жизни, о власти, вступившей в свои права, в то время как мог обнять, если бы пожелал, весь дар в двух словах. Но он, как те, кто с трудом отрываются от цветов, распространяется в своей речи, медлит её окончанием и боится за бедняков, считая нужду равною смерти.

39. Поэтому сохраняя жизнь, он добавил в тому жизнь при известных средствах. А как есть некоторые, кто путем неправых казней добились захвата чужого имения, то польза отсюда теперь и навсегда — та, что всякий обладатель царской власти поучается не отторгать имущества у владельцев и не считать выгодой подобных поступков.

40. Далее, то же отношение встретил бы и не такой большой город при таком же преступлении, так как он знает, что, как в теле, отними хоть малейшую часть, нанесешь ущерб целому, так бывает и в организме, свойственном городам, когда ощущается недостаток того или другого элемента, до тех пор бывшего, а потом про-павшего. На самом деле, этот город второй после двух [23], одинаковый с тремя, прочие превосходить.

{23 Срв. orat. XV § 59. ХVIII § 11. Вообще orat. XI § 210. Т. I, стр. 143,1.}

41. И стал ты, благодаря его спасению, его заселителем [24], не камни полагая на камни руками строителей, не бревна налаживая, не черепицу добавляя, не деля год на труд и отдых и не нуждаясь для всей работы в нескольких годах, но в силу своей кроткой души, путем небольшого письма, своим преодолением гнева.

{24 Срв. orat. XVIII § 181. Ιο. Chrysost. hom. ad pop. Авт. XXI p. 220 A.}

42. И теперь все это, и то, что сделано раньше Ио [25], и при поисках её, в пору Александра, Селевка, правления его преемников. становится твоим делом, длина, ширина, святилища, частные жилища, общественные здания [26], красота портиков, блеск площадей, здания курии, театра, бани. Ведь их работа пропала вследствие мятежа, а твой, существующий, город создало твое прощение.

{25 Это и дальнейшее срв. orat. XI Αντίοχίχυζ) § 44 следд. }

{26 Ιο. Chrysost. hom. XVII p. 178 C.}

43. В самом деле, тот, кто по справедливости должен бы был разрушить, пощадив, самым, тем, что не разрушил, возводится в положение основателя, так как и тот, кто спас человека из стремительного речного потока, естественно должен быть признан отцом спасенного, Итак, когда кто-либо станет хвалить царей за те города, которые они дали земле, другому можно сказать, что этот дан тобою. Ведь и Гектора, повергнутого в поединке, Аполлон дал Трое, когда он восстановил его [27]. Поэтому никто не стал бы винить тебя, если бы даже ты переменил название города по своему дому.

{27 См. II. VII 272.}

44. И это именно мы правильно усмотрели среди многих наших проступков, что ты сказал нечто подобное тому, что сейчас ты выслушал о переименована города. Итак надлежит тебе, оказавшись по тому, что тобою сделано, основателем, считать город, переживший невзгоду, своим делом и к тому, что ты его не уничтожил, дать добавления, достойные твоего положения, какими ты возвысил красоту Дафны, затемнив старый дворец блеском нового. Пусть же и город получит нечто подобное, если угодно, на острове за рекою или в местности, заселенной перед ним. Увещеваю тебя к этому, государь, не только ради величины и красоты, но чтобы и мне можно было узнать, пользуемся ли мы еще любовью государя, или он уже перестал нас любить.

45. Но ты преодолей дерзновение и сохрани то, что породил светильник бога, благодаря коему ты с величайшим удовольствием встречал посольства отсюда, представляя себе, что в лице присутствующих ты некоторым образом видишь далекий город, и радовался узнать и услышать что-либо о нас. Великое дело и гнев подавить, но еще большее не прекращать любви. Итак почтив первым, государь, почти и вторым.

46. Свойственно богу было бы даровать и третье — вступать тебе в эту область и город. Еще большая, в свою очередь, милость сделать это в сопровождена молодого царя. Тогда нам, и тогда по неволе дашь наименование от сына. Говорю о том принуждении, какое может последовать от подданных, соблюдающих покорность. К подобному надлежит государя даже приневоливать.

47. Итак нас назовут за это счастливыми, когда ты будешь сидеть у нас в покое, творить спасительные советы и упражняться сам и упражнять войско в воинском деле, приобретая сам и давая войску превосходство и заставляя персов хвалить самих себя за то, что прибегли к безопасности мира. Если же понадобилась бы и война, ты будешь иметь соратниками и нас, невооруженных, мужей, и жен, и детей, всех, кто населяют город, и кто обрабатывают землю, и кто служить своим хозяевам.

48. Какое же содействие со стороны этих, безоружных? Каждый из них будет по своему искреннему расположена призывать бога, Ареса, Афину, прочих, волею коих определяется исход войны, помня о превращенной опасности и этом неожиданном спасении, моля, чтобы противники, если такие только появятся, впали в страх и трепет и больше стремились к бегству, чем в преследованию. А какой вес имеют в обстоятельствах войны молитвы, мы видим в поэмах.

49. И не думай, что получишь это благо от одного этого города, но сколько есть подданных царевой власти, столько будет и участников молитв.-Ведь право братьев, конечно, существует и в среди городов и они сострадают тем, которые претерпевают удар и радуются благополучию других. И как повредивший, части города причиняет горе и не пострадавшей, так повредивший одному городу огорчаете все. Итак и тот, кто соделал доброе дело одному, снискиваете привязанность всех. Молитва же из стольких уст сколько, нужно думать, будет иметь силы?

50. Таким образом твой поступок не милосерден только, но, и приносите пользу. Таково дело это и по натуре. Добродетель — выгодна. Однако, если бы отсюда и не должно было воспоследовать никакой пользы, тебе надлежало бы почтить требование совести. Таковое заключается, полагаю, в том, чтобы не быть жестоким к людям, впавшим в промах. На небо этот проступок не доходит, а земле быть чистою от воздействия навождения невозможно. Представляется прямо божественным и достойным похвал, тот, который в искушениях от него не прибавляет ничего к тому, что постигло.

51. И теперь всюду много разговора о том, каковы мои просьбы, каковы твои милости. Полагаю, ив собраниях богов поминается то и другое и одни произносят похвальные слова, Музы, Гермес и Аполлон, а другие выражают мнение о дарах, какие должны поступить к тебе от них. Каллиопа одно будет делать с сестрами, а за свой город воздает и другою отплатою, вложив в твоих сыновей любовь к образованию и музыке.

Обращение к магистру Кесарию. (Orat. XXI F.)

1. Так как за обещаниями твоими последовало дело, благородный Кесарий, надлежало бы и в моим присоединить дело. В твои обещания входило помочь городу со всем рвением, с каким бы готов был помочь ему каждый из граждан, в мои, что с моей стороны за делом последует речь с попыткою дать понять и будущим поколениям, каким ты оказался для нас и в сколь трудную минуту. Я бы желал сказать нечто достойное свершенного, желал бы получить от Муз такую силу слова, какою ты сам владел для спасения города.

2. Итак толпа, среди коей много мужей, много женщин, много молодежи, много стариков, с того места, где раньше обращались с мольбами, теперь обращались с славословиями по поводу данных милостей, Тебе больше подобало бы, находясь тут же, отвечать на них словом, взирая на движущуюся толпу, но немало, пожалуй, доходить до тебя через вестников.

3. Я же участвовал с ними в приятнейших для меня возгласах, теперь впервые так поступая под воздействием дара, а то, чего не может создать толпа, но что мною может быть сделано, это полагал нужным добавить, будучи признателен богам за то, что ты заботишься о славе, а не о наживе — ведь деньгами я не мог бы тебе отплатить, — при этом же условии, если и не в той мере, как ты этого заслуживал бы, все же в некоторой степени я мог бы воздать.

4. Итак, если бы, присутствующее, кто-нибудь захотел помянуть о всех его деяниях, за все время, и его послушании в детстве, затем, когда вышел из детского возраста, мужестве, там, где оно требовалось, и решимости и всех данных для независимости суждения, о том, как, будучи в состоянии внушать страх другим, сам он был неприступен для всех, и как, при всех сменах на троне, он служил сам, встречая одинаковое одобрение со стороны каждого нового владыки, который дорожил дарованиями Кесария, — итак, — если бы сейчас мы стали касаться всего, покажется, что мы мало ценим [1] настоящие обстоятельства, будто их недостаточно для речи, если же остановимся на последних [2], будет признано, что мы ценим помощь, не вводя в речь ничего постороннего. Итак скажем, что нам досталось на долю во время разыгравшегося волнения.

{1 καταγιγνώσκω в этом смысле у Полибия, V 27, 6.}

{2 Принимаем поправку Forster'a, в t, т.к. чтение рукописей неудовлетворительно.}

5. После того как беда началась с немногих криков и распространилась на народную массу, так как пришло в движение и то население, которое еще не вовлечено было в те же беспорядки, и стали вырываться слова, требовавшие наказания смертью, а в ним присоединились действия столь возмутительные, что словесные оскорбления теряли значение, медные статуи были с поношением совлечены с пьедесталов и все влачимы были одинаково повсюду, а некоторые были разняты на части, после таких-то нечестивых поступков, после того как дерзостные действия стали общими для всего города, потому что одни в них участвовали, другие им не препятствовали, — такие действия подводили волю под одну вину с прямым участием, — когда поэтому к царю поспешили вестники с донесением об этих событиях и город опустел вследствие боязни, что все оставшиеся в нем погибнут, с начальником военной силы [3] посылают этого мужа для следствия и суда по поводу того, что произошло.

{3 Еллебих см. orat. XXII § 28.}

6. И вот те, кто не знали этого человека, утверждали, что погибнут и не бежавшие, и те, кто так поступили, — они будут пойманы, и, одни менее, другие более, те и другие оплакивали самих себя. Но я, я то его знал отлично, хвалил тех, кто были одного со мной мнения и питали более отрадные надежды, а тех, кто тревожился, успокаивал, сообщая, каков он.

7. Так та ночь сопровождалась многими заботами и мало давала сна. Ведь если бы даже все прорицатели поручились, сообщая о том, чем дело окончится, невозможно было не ударять себя в грудь, не рыдать, как тем, которые сюда переселились, так и гражданам города [4], а когда настал день, о прочих не было тотчас много речи, но обвинение предъявлено было курии. Речи за них имели место в покое военачальника [5], но никакой строгости со стороны обоих судей не последовало, почему ночь прошла спокойнее дня. Второй день — с ним суд, арест, и виновник его — опечален подобно самим арестованным.

{4 В оригинале выражение, в контрасте с пришлым элементом (метеками): οσοι εν χφ της πόλεως ονόματι.}

{5 στρατηγός= magister militum (Еллебих).}

8. Когда близко было в закату солнца и тот был занят наверху, а внизу, у дверей, стояла толпа, я являюсь, но чтобы не утруждать, удалился. А он, узнав, поступает по Пиндару и, отлагая в сторону настоятельные дела, дает мне аудиенцию, посадив меня подле себя, взяв за руку и вместе с тем внушая надежду, что никто из задержанных не лишен будет жизни. Нам того и было достаточно. Ничто прочее не страшно, ни изгнание с родины, ни лишение имущества, ни самое заключение, даже длящееся до старости и естественной смерти.

9. И если я проливал обильными потоками слезы, немало было таких, какие вызваны были более благоприятными надеждами. Он вместе и одобрял их, и присоединил свои, почитая таким образом не старость мою, — многих он чтил бы тогда вперед меня, – и не воздавая долг признательности, каким был обязан, так как ничем он обязан не был и никакого перед тем приношения ему мною сделано не было, но, полагаю, будучи наилучшим человеком и желая, чтобы достоинства пользовались уважением, и считая в числе них красноречие, вскакивал, когда я появлялся, и оказывал прочие отличия, и делал все то, чтобы облегчить и мое положение, и положение заключенных.

10. Явившись к ним, после того как спустился от него вниз, отчаявшимся и лежавшим безгласными, думавшими о том, как бы самим покончить с собою, я удержал их и утешил, сообщая о его отношении и внушая, что еще есть возможность остаться в живых. Поэтому, если бы я выразился, что столько людей вырваны этим человеком от смерти, я сказал бы то, что было в действительности Он радовал и тем, что говорил нам то, что на-мерен был сказать в нашу защиту оскорбленному, а то было, что государю более подобает не взыскать, чем взыскать, если это второе доставляет скоропреходящее удовольствие, а первое — славу, которая не может прекратиться.

11. Итак тем заключение становилось после упомянутой беседы легким, так как обещания не допускали подозрения в пустом хвастовстве; ведь этот муж нигде не обличается в том, чтобы обещать нечто, чего, он знал, выполнять не станете; а он, торопясь избавить город от невзгоды, если бы возможно было мольбою к богам окрылить коней, сделал бы так, если бы возможно было откуда-нибудь получить пару, принадлежавшую сынам Борея, это скорее было бы его делом, или, если бы коня, подобного сыну Горгоны [6], предпочел бы это.

{6 Т.е., «Пегаса» схол. ркп. Р.3}

12. А так как возможности не представлялось, от кого бы это получить, то он счел нужным непрерывностью труда сравняться с быстротой крыльев и, отринув и отказавшись от всего, того, что доставляет комфорт в пути и сделав тем повозку по возможности легкой, взошедши на нее, пустил мулов во весь опор, прибавив им быстроты помощью бича [7].

{7 τά παρά της μάστΐγος — αί πληγαΐ срв. τά εκ της ταλαιπωρίας § 20, τα τό φώς έν ννκτί παρέχοντα = «светильники» orat XX § 6, τάπαρά της δεξιάς «жесты рукой» orat. XXII § 17, τά άπδ τον ποδός LXIV §8δ, τά &πό του δεσμώτη ρίον, «результаты тюремного заключения» orat. XXII § 29—orat. XXI § 18 τάίπ αντοϊς (eel. ΤροχοΊς) = «шины». τά διά της γης LV § 27.}

13. Провожатых было такое множество, и большую часть их составляли женщины, которые и город наполняли и, покрыв своей толпою [8] тридцать стадий расстояния за городом, ждали приближения вечера, а он, так как он скромен и знает, что более подобает отклонить, и желает получать почести за то, что им делается, не прогнал толпы и не огорчил её посылкою силы, но достиг этого удаления, благодаря самому вечеру, когда настала пора к тому, я сам был именно одним из вернувшихся.

{8 τά σώματα cf. выше, стр. примеч.}

14. И в то время, как я сидел перед своими дверями, вдруг слышу крики, заключающие мольбу. Догадавшись, что и было, на самом деле, что муж этот выезжает, снова сев на коня, я, немощный старик, сначала следовал, за тем обогнал его, потом далеко опередив его [9] стал ждать, а когда он подъехал, заплакав, что не раз со мной приключалось, препятствие к тому, чтобы много распространяться в своей речи., встретил в его словах, которые как раз содержали то, что я пожелал бы сказать.

{9 πολύ το μέσον εμαυτον προς εκείνον ποιήσας срв. т. I, стр. 311, 1.}

15. Затем, я лег спать, а он спешит и на второй вечер достиг границ Каппадокии, затем границ следующей провинции и на шестой день, после полудня явился перед государем, незамеченный кем-либо вследствие того, что никто ему не предшествовал, а свита состояла из двух человек, и в особенности благодаря такой затрате, физического труда.

16. Труды примыкали к трудам и ничто не создавало перерыва для отдыха, ни хлеб, ни варево, ни питье, ни сон, ни жажда ложа. Он так стремился вперед, что тяготился даже сменою мулов и быстроту в этом деле бранил, как медлительность. Ведь он не отвязывал обуви, не стаскивал штанов. не снимал дальнейшей одежды, прежде чем, употребив остальную часть дня на доклад царю, явился принять ванну. Так как он отсчитывал [10] станции, проносясь по всему пути мимо, даже никакая усталость не заставляла его сходить для этой потребности с колесницы, если даже города не побуждали к тому. Что же именно заставляло его так поступать? Сильное желание положить своим советом конец заключению, положить для города конец его опале. Он походил не на того, кто помогает другим, а на того, кто самого себя спасает.

{10 Срв. т. I, стр. 284, с примеч. (orat. LIV § 55). )

17. Такова была его решимость. Но всякое рвение тщетно, если на его сторону не станет судьба. Первое может двигать, но вторая лишает исполнения. Если демон не содействует, чего может достигнуть замысел сам по себе? Как и всякий кормчий, конечно, должен желать сохранить корабль, но не всякий сохраняете, но те кому ветры благоприятны, такова и роль судьбы.

18. Так и в данном случае, тому, кто желал быстро промчаться, ею дана была в тому возможность тем, что не досаждала ни одна из тех разнообразных случайностей с колесницей, какие служат обычно камнем преткновения в пути. Как будто из стали были колеса, из стали ободья их, так все части колесницы в пути не поддавались никаким повреждениям, и обивались под толчками, какие естественно портят их, но в негодность ничем приводимы не были.

19. А между тем человеку, который без оглядки увлечен стремлением к быстроте, необходимо приходится вызывать неоднократную порчу, но все же обычно поддающееся порче не поддавалось ей и, будто по воздуху, ни в чему не прикасаясь, свершало путь по земле. И так в этом обнаруживается содействие Судьбы, а последнего не было бы, если бы и прочие боги не были благосклонны. Ведь среди них господствует единомыслие и согласие, междоусобие же и раздор далеки от неба, далеки от хора, населяющего небо. Так ты свершал свой быстрый путь, одобряемый богами и город, который они желали спасти, спасал вместе с ними и проявлял заботу о том, о ком они заботились.

20. Когда же он сложил в стопам государя документы, заключавшие доказательство, и по его приказу стал читать и ни откуда не представлялось спасения для безумцев, он тотчас стал обнимать его колена, начал речь о славе и о том, каковы бы были результаты того и другого поступка, наказания и избавления от наказания. Он говорил именно, что город уже наказан, сообщая, что жители сами себя губили, в бегстве подвергаясь тому, из боязни чего они бежали, лишенные кровли, лишенные пропитания, не располагая услугами врача для противодействия недугам, возникшим от лишений. И доказывал в своей речи, что богатые люди умирали вследствие самого своего достатка, так как они навлекали на себя мечи разбойников и могилами им были желудки рыб. А государь, слушая такие вести, начал рыдать и просьбы со стороны прочих упредил собственными слезами, в чем уже заключалась отмена суровых мер. [11]

{11 Io. Chrysost. ad pop. Ant. hom. XXI t. II p. 222 sq.}

21. Многое, конечно, Кесарий делает тебя лицом видным, больше же всего это самое, твой нынешний поступок. Мы спасены, правда, приговором императора, но в некоторой доле спасение сводится и к твоей воле. Другому, может быть, нравом с тобою несхожему, свойственно было бы угодить великому гневу его раздражающими речами, и, клянусь Зевсом, гнев, который не был силен, сделать таковым суровыми обвинениями и названиями, преувеличивающими факт, и опасением подобных же явлений, если кто не уничтожит его в зародыше. А с твоей стороны можно было слышать похвалы кротости и видеть мудрость, убавляющую несколько значительность дела, и соображения ручавшегося за послушание прочих при условии пощады погрешившим.

22. Люблю я и афинского ритора, помогающего Митилене, но и город, подвергавшийся опасности был не так велик, — разве нам ровня митиленцы? — и всего наказания тот не остановил, но мы знаем, до каких размеров дошло наказание. В данном случае снадобье распространилось на все.

23. Усмотрим и в человеке, доставившем городу указ о примирении [12], самого помощника. Кто, в самом деле, был бы для города полезнее другого, о том похлопотал он, чтобы он доставил нам самое дорогое для нас послание, так как он должен был без надменности встретиться с курией и выслушать спокойно её речи, дабы в этом деле соблюдена была и внушительность, и права сословия. В самом деле, кто бы более справедливо воспользовался письмом, как не тот, кто один из всадников в быстроте подражал крыльям Кесария?

{12 Ιο. Chrysost. 1.1. p. 223 D.}

24. Надо бы, чтобы у нас била гора и река, несущая золото, как у лидийцев, чтобы нам не желать большего, чем мы в состоянии сделать; в действительности, нельзя было достичь меры, при подобной перемене. Тебя же я считаю счастливым за благосклонность в тебе государя, считаю счастливым за любовь к нему, считаю счастливым за рассудительность, считаю счастливым за подобный твои деяния, за то, что ты сознаешь за собою подобные заслуги. Ведь таким людям можно питать еще лучшие надежды и при жизни, и по смерти, и если откуда нибудь постигнет их какая-нибудь беда, память о том, что он сделал, обещает её устранение.

25. Итак доблестно и заступничеством за отдельного человека исхитить его из прямой опасности и кораблю, защитив корабль, отразить разбойников, твое же рвение имеет предметом не одного индивида, или десять, или двадцать, или сорок, но стольких, что и сосчитать нелегко. И кому и можно сказать, что он спас город, но спас не такой большой, не столь древний, не столь изобильный всяческими благами. Свидетели тому, что он изобилует таковыми, являются те, кто со дня на день увеличивают численность жителей своими переселениями.

26. И когда некоторые в беседе станут величаться воспоминанием о славных делах, тебе можно будет одержать верх, называя наш город. Или ты, может быть, не скажешь, почитая молчанием дело, которым можно гордиться, но нас ничто не сможет заставить перестать говорить о величии благодеяния, делая молву о нем нескончаемою [13], путем передачи отцов детям нашего проступка, наших страхов, милостей, нам выпавших.

{13 αθάνατος cf. т. I, стр. 20, примеч. 1.}

27. И если бы кто-либо из наших когда-нибудь успел свершить какой-либо подвиг, требующий благородства мужа, мы скажем, он соревновал твоему подвигу, если же по небрежности будет оставлено без внимания какое-нибудь зло, мы укажем ему на подражание твоим достоинствами. И рассказ о событии выступит на сцену, при чем то об этом будут говорить многие, то лучше помнящий станет поправлять того, кто помнит хуже.

28. Много у нас, честная душа, праздников, так как мы самые древние люди и старше любви, превратившей Ио в телицу. Ведь и тех, кто ее искали, оказывается, приняли гостеприимно люди, населявшие гору, владевшие на ней неким городом. Вот на этих то праздниках мы будем воспевать чтимого на каждом бога, и после каждого будем воспевать тебя и твой подвиг.

29. Α мне кажется, и государь думает о том, после какого дара тебе он будет признан давшим тебе все, сколько следовало. И мне думается, прошедши через много чинов, ты достигнешь, подвигаясь все вперед, того звания, которое в почет и государям [14], звания консула. Итак в каждом из этих чинов ты, конечно, встретишь похвалы софистов, при чем они по истине будут велики в речах о тебе. Главное место в этих речах займет то, что ты остановил потоп, грозивший залить город.

{14 Срв. orat. XII.}

30. Итак мы упоминали о медных статуях [15], так как нельзя было попросить у государя о чем-нибудь более важном. Но они показывают, каковы физические свойства человека, а образ души проявляется на делах. Поэтому, кто выказал себя наилучшим, и будущим поколениям является в той области, какая стоит выше, и тело подвергается изменениям под влиянием многих случайностей, душа же, будучи обеспечена своим положением, не поддается каким-нибудь подобным воздействиям.

{15 Дело идет о статуях в честь Кесария в благодарность за его ходатайство за Антиохию.}

31. О всем прочем будет сказано, сколько времени и о чем ты беседовал с этим вестником, сообщавшим благоприятные вести: «О ты, показавший себя в немалом числе путешествий, явись теперь, если возможно, скорее, если же нет, не позднее. Ведь я стражду от бедствий Антиохии, которая ничем не разнится от женщины под гнетом недуга. В твоей быстроте заключается для них избавление от тяжких страданий».

32. А если можно обязанным благодарностью, прежде чем отплатить ее, просить о другой милости, стань и сам, дивный, в число тех, что строятся у нас и обрабатывают землю, и придай славы городу тем и другим и не избегай ни той, ни другой затраты, чтобы нам можно было беседовать друг с другом и с прочими о тебе, как о гражданине, а тебе, когда ты будешь здесь, пусть не раз представится к тому возможность и возможность жить в собственном доме и угощать знакомых продуктами поместья.

33. Мне, может быть, близка кончина, судя по числу лет, а, пожалуй, я тогда удостоюсь славы со стороны ораторов. которым поводом будет служить и приобретение друзей, какое я сделал, прямых, действительно, друзей. При этом они будут иметь случай сказать о тебе и больше, считая это моею главнейшею заслугою и доказывая это тем именно, что я принял. А ты, создатель великих деяний, стань у нас отцом и отцом над такими сыновьями, чтобы их достоинства равнялись достоинствам родителя.

Обращение к Эллебиху (orat. XXII F)

1. Есть люди, которые полагают, что одно из главных благ для человека деньги и богатство, и поэтому не останавливаются даже перед клятвопреступлением, чтобы получить его, но если и потерпят от этого после что-либо дурное, им не служит это уроком. Другие же желали бы славы больше, чем приобретения всех денег, сколько есть у людей, и не совестятся признаваться в этом. Третьи питают равную страсть к тому же, но притворяются, что нимало не нуждаются в похвалах.

2. Итак, считая жалкими тех и других, как всех тех, кто предпочитают хвале богатство, так и тех, кто, предпочитая похвалы, запираются в том, я считаю наилучшими людьми тех, которые и понимают отлично, сколь ценна похвала, и заявляют, что рады ей, так что и просят ее у владеющих речью [1]. Зная одного такого, дивного Эллебиха, я сейчас предоставлю ему это без просьбы с его стороны, дав раньше по просьбе. Ведь я полагаю, он и молчал и не поступил, как раньше, вследствие уверенности, что я восхвалил настоящий случай.

{1 των δυναμένων λέγειν срв. orat. XXI § 33, vol. II, pg. 465. 14.}

3. Неприятно, правда, вспоминать о прошедших несчастьях. То, чему с самого начала и случиться не следовало бы, о том, сказал бы иной, подобало бы молчать. Но так как нельзя надлежащим образом взглянуть на помощь, если не будет сказано раньше, чем о ней, о бедствиях, какие её потребовали, упоминание о них становится, конечно, делом необходимости.

4. Императору понадобились деньги для спасения целого государства [2], и как раз тогда именно, когда царствованию его наступил десятый год, а сына пятый. А есть обычай, чтобы в такие сроки от владык поступали деньги на руки солдатам [3]. Итак, когда указ о деньгах был прочитан, следовало бы, чтобы для людей выслушание его было приятным и чтобы рвение к взносу было столь велико, чтобы доставила радость государю проявленная тогда готовность. Но они дошли до такой нелепицы, что забылись и не могли более соблюсти благоразумия, глядя лишь на то, что нужно было дать, а того, что за это надлежало получить, и в расчет не принимая.

{2 Срв. orat. XX § 31. Sozom. VII 23. Theod., hist. eccl. Y20, 1. О времени Marc. Com. chrou. ad a. 387}

{3 Срв. Valesius к Amm. Marc. XXVI 2, 10.}

5. И сперва, близ трона и на глазах наместника, они разразились мятежными возгласами, которые носили форму просьб, а на деле были нарушением покорности. В самом деде, подобно тому, как во время величайших бедствий мы привыкли призывать богов, прося их помочь, так тогда поступали кричавшие, чтобы бог помиловал их, как если бы письмо довело их до состояния, заслуживающего сострадания.

6. Если и это было уже невыносимым, еще возмутительнее было то, что воспоследовало. А именно: с упомянутыми словами устроив шествие в галерею, что перед зданием суда, продолжая кричать и сняв хламиды, десницами поощряя к волнению тех, кто еще оставались спокойными и подговаривая их к общению в их дерзостях, пришедши к соседней бане, они стали перерубать ножами канаты, на коих висели светильники [4], показывая, что благоустройство в городе должно уступать их желаниям и что закон – ничто, а важно их решение.

{4 Описательно: τα τό φως έν νυπτί παρέχοντα.}

7. После такого вступления [5], с другими словами, которые моя выгода была бы и не слышать [6], они сочли малым и недостойным своего мужества эти обычные выходки, смуту и беспорядок в мастерских, но взглянув на многие изображения на досках, разразившись против них ругательствами, потом пустив в них камнями, смеялись над пробитыми и сердились на те, что выдерживали удары.

{5 τοιούτου σσθέντος προοιμιου> для αδω здесь срв. т. I, страницы 358, 1.}

{6 Срв orat. XXI § 5.}

8. Затем, считая медные изображения более почетными и наглость, на них обращенную, более невыносимою, устремившись к ним и обвязав их за шеи канатами, сбросили их вниз и повлекли, одни, не разняв их на части, другие, — и это сделавши. А между тем, что касается отца, они, может быть, могли бы сослаться на деньги, но что же кто-либо мог поставить в вину Аркадию? А что следующему за ним сыну? А матери их? А отцу императора? О них нельзя сказать, чтобы они участвовали в распоряжении о взносе.

9. Итак, отдав мальчишкам на забаву столь чтимых, сами они двинулись с огнем на дом человека, ни в чем неповинного, но представлявшегося таким людям, не желавшим слушать письма, и одни здания зажгли, другие собирались жечь, в числе них дворец. И если бы, увидав луки и лучников, не убоялись, пожар, распространяясь как можно дальше, оказался бы сильнее каких-либо попыток к его локализации. И вот около полудня раскаяние овладело взбесившимися людьми и общим стал страх для виновных в преступлении и тех, кто не погрешили, так как в пору подобных несчастий ответственность в городах является общею и бремя гнева постигает одинаково тех и других, и виновных, и тех, кто далеки от виновности.

10. А когда вестники уже вышли и то, что приключилось, делало ясным, чего надо было ожидать, и когда одни винили демонов, другие друг друга, и все оплакивали себя, жен, детей, жилища, одним и единственным средством спасения представлялось бегство и поиски другой земли.

11. В то время как, таким образом, большая часть народа выселялась, курию — начальство [7] пыталось удержать угрозами. Окружавшая меня в занятиях словом молодежь, ничего никому не сказав, тотчас удалилась прочь. И в то время как мы думали, что оттуда придет молва о каре, и один сообщал об одной, другой об иной, — но все они были ужасны, — большинству была забота о могилах, некоторые и в этом отчаивались, в ожидании, что пожар истребит и бездушную материю, и нас.

{7 θρχον ср. т. 1, стр. LXXIV, примеч. 9.}

12. Между тем как мы так замерли в страхе, будто в ожидании грома или приводящего все в колебание землетрясения, приходить Молва, богиня, от коей ложь далека, с извещением, что муж этот явится к нам в качестве судьи. И это тотчас ослабило опасение строгостей надеждою на более благоприятный исход, облегчило тяжесть на душе и кое-кто вкушал пищу, и улыбался, и принимал сон, не тревожимый [8] вскакиванием с ложа, другой — осведомлялся о своих полях, дерзая сказать „своих", в то время, как раньше страх тому препятствовал, и один, доверяя тому, что слышал, с удовольствием сообщал другому, а тот, не доверяя такой степени благополучия, шел к тем, кого считал осведомленными. И много всюду и у всех разговоров об Эллебихе, в домах, на рынках, в галереях, в улицах, среди ходящих, сидящих, молодых, старых, мужей, жен, свободных, рабов, на которых тоже распространялась до некоторой степени судьба господ.

{8 καθαρενοντος πηδημάτων срв. orat. XX § 20 καθαρευούοη τήζ αίτιας. Тревога заставляет спящего вскакивать с ложа, срв. т. I страница 294 (orat. LII § 10).}

13. Наполнив собою город, эта молва быстро дошла в предместья, дошла на равнины, достигла на холмы, всем облегчая настоящее, и тем, кто были вне опасности, но были удручены злосчастьем тех, кто ей подвергались. Следовательно, душа пославшего судью усматривалась в душе того, кому был вручен приговор, и представлялось, что никогда бы он не прибег для осуждения на смерть к главе этого мужа, о которой он знал, что она по природе не склонна в подобным жестокостям.

14. Итак можно было слышать, как многие не кричали, а так говорили, что это знамение спасения и того, что мечи не пойдут гулять по шеям, если для суда явится этот человек, который с наибольшим удовольствием выслушает все, что способно спасти того, кому грозить беда, будет сострадать преступникам в их гибели, и покажет, что желал бы разрешения тяжелых обстоятельств некоторою пощадою.

15. Какова же причина этих надежд? Откуда они зарождались? В том, как прожил он до этого дня и в особенности во время своего правления, украсив которое кротостью, что, как он видел, делал и владыка целого государства, он, при возможности для него причинять вред, стяжал славу справедливостью, считая возмутительным, если будем гневаться на вред, наносимый другими, а сами захотим причинять то же другим.

16. Итак, постоянно благодетельствуя многим людям, немалому числу и городов, и воинов, потерпевших неудачу, скорее исправляя наказаниями, чем губя, он поддержал нас в ту пору, когда мы были в подавленном положении [9]. Он удержал тех, кто еще не переселился, и тех, которые, если бы не было на него надежды, во всяком случае предались бы блужданиям, он склонил выждать своего прибытия [10].

{9 Jo. Chrysost. ad pop. Antioch. horn. XVI p. 160 D.}

{10 Βαπτίζομαι, snbmergor, cf. vol. Ill pg. XLVIH P., p. 338, 25 (orat. ХIII § 3). vol. II p. 299. (orat. ХѴШ § 146), p. 244, 17 (ibid., § 18) vol. IV p. 494, 14 (orat. LXIV § 115).}

17. Что это было так, вот доказательство: те, кто ошиблись в истине, ожидали, что он достигнете ворот по пустынной дороге и через пустую первую часть города доедет до квартиры [11], а те, которые устремились за город на то расстояние, как при встрече прежних хороших начальников [12], из тех, кто остались, вели его к городу под звуки славословий вперемежку с мольбами. Он же по милосердию своему не отгонял, но мановениями десницы показывал свое неодобрение, поступая как учителя гимнастики по отношению к побежденным сверх-ожидания, в досаде, что скомпрометировало их ученье.

{11 καταγωγή cf. orat. LI (т. I, стр. 291 слл.). LII. }

{12 Чтение Έeiske, — поправка, одобряемая под текстом Forstcr'ом, οταθμών вм. αγαθών заслуживаете внимания.}

18. Поэтому и этот муж так был настроен и такие делал рукою жесты, как бы мы обманули похвалы его нам. Действительно, он внушил большую симпатию к нам государя частыми и длинными хвалебными о нас речами, утверждая, что пустое болтают все, кто поминает другие города, не в одном, будто, не, оказывается, стечения стольких достоинств [13], но одно они имеют, в другом нуждаются, а многие в прочих отношениях славятся, но общий характер города не поставлен как следует, и один подвержен вспыльчивости, другой отличается бесчувственностью, третий обойден Харитами, тот отличается праздностью, другой невоздержен на язык, третий не умеет переносить пребывание в нем царя, и одному нашему городу даровано Судьбою все, что относятся [14] к достоинству; что тот знает и не знает наилучшее из своих владений, слышите о нем с чужого голоса, а сам еще не видал его,слух же и зрение не одно и то же. И он уговаривал к путешествию к нам, добавляя к описанию города описание Дафны, которую, по его словам, занимает бог музических искусств, и из неё посылает в город любовь к слову.

{13 Срв. orat. XIX § 51.}

{14 έρχεται εις с. accas. cf. orat. orat. XXII § 12 v. fin.}

19. Вот почему он журил город, много обещавший и показавший себя с столь невыгодной стороны, уничтоживший хвалебные речи худыми своими делами; однако, будучи в состоянии, если бы хотел, отплатить по своей воле, он и при этом условии не изменяет себе и не исторгает из сердца привязанности из за того, что вызвало обвинение, но вместе и любил, и осуждал. Мы слышим, что, во время обеда, он не столько обедал, сколько созерцал мысленно красоты города, сравнивая худшие и лучшие.

20. Что же вслед за тем? Было вызвано в помещение, где остановился судья, немалое число властей и та часть курии, которая не бежала, и это служило некоторым более снисходительным приступом к процессу, по месту и составу заседавших с ним, и по его приглашению каждому оправдываться, со стороны каждого произнесено было то или другое слово, а больше спасения ему было в слезах, при чем одни оплакивали юность свою и то, что еще не были отцами, другие то, что они — отцы и растят детей — молодцов, третьи — старость родителей, четвертые — литургии, начало получившие, но окончания тщетно ждавшие, иной еще вдовство жены и её будущее пребывание на могиле. А этот благородный человек дал волю их слезам и к слезам каждого присоединил свои, зная отлично, у скольких судей предупреждением подобных проявлений служат удары и угрозы ударами, так как они считают, что рыдания оскорбляют судопроизводство.

21. Так хорошо и милосердно было положенное начало. Когда же дело доведено было до решающего момента и было объявлено, что на следующий день следственный материал поступит в суд, он и тут дает снисхождение, что явился на трон не в полночь [15] и не с первыми петухами, при чем в самой поре заключался бы лишний мотив к ужасу, но незадолго до солнечных лучей, так что и светильники были для него скорее делом обычая, чем потребности [16], вышедши из дверей, человеколюбивым поступком своим затмив всякий подобный пример.

{15 Cf. Amm. Marc. XXVIII 1. 54 с. nota Valesii, о том же впечатлении ночной поры суда.}

{16 Срв. т. I, стр. 99, примеч. 1. }

22. Вот в чем было дело: мать одного из лиц, состоявших под судом, молодого и видного человека, составившего себе известность многими посольствами, многими литургиями, сумевшего заменить отца в управлении своим состоянием, обнажив голову [17], распустив свои седые волосы, бросившись на грудь в нему и охватив ее и руками и прядями волос такого цвета вымаливала сына с воплем о жалости к нему, а слезы её лились по ногам военачальника, его же на её голову. Никто её не оттащил, но и сам он не оттолкнул, но так предоставил себя продолжительной мольбе её, что представлялся выше человеческой натуры и отовсюду раздавались мольбы о здравии его дочери, за его такую милость в несчастным и за такое искоренение им из души всякой жестокости и непримиримости.

{17 Jo. Chrysost. ad pop. Antiocli. hom. XVII p. 172 D.}

23. Итак они судили, а мы заседали тут же. Он же, казалось некоторым, поступал несвойственно своему характеру, когда доводил каждого до необходимости сознаться в том, как зачалось [18] преступление, угрожая, что другие подвергнуть допросу тех, кто донесет об этом, если не согласятся они. И вместе с тем многих из своих соседей он жестами поощрял побудить допрашиваемого к признанию, вследствие чего в особенности негодовали те, которым приходилось повиноваться, полагая, что более подобало им подвергнуться каре, запершись в преступлении, чем самих себя уличивши. Но это он делал не потому, чтобы готовил для государя выи под меч, но, думаю, было подготовлением к вящему спасению. Ведь не одно и то же в деле показания голос свидетеля и голос самого подсудимого, но против первого, пожалуй, еще найдется какой либо довод, а второе никто уже не станет обвинять.

{18 σπέρμα срв. I, 241, 3·}

24. Вот какое значение для него имело признание обвиняемыми своего проступка их собственными устами, и они думали, что сегодняшний день будет пределом их жизни, — ведь неизвестно было, для чего это понадобилось, но то должно было обнаружиться. А именно, в то время, как толпа думала, что только что не видит того грозного выхода, никакого палача не появляется, но арест, и конфискации [19], и при том и эти наказания без всякой поспешности, и город обладал курией, которой не надеялся уже сохранить. Ведь те оба, он и его сотоварищ [20], кто властны были казнить, остереглись от казни для приговора царя [21], ограничив свое дело следствием, а дальнейшее сохранив для государя.

{19 Jo. Chrysost. bom. ХШ p. 136 A sq.}

{20 Кесарий, or. XXI p. 449 sq,}

{21 Jo. Chrysost. horn. XVII t. II. 174 A sq.}

25. Итак, послужив таким образом правосудию, не уменьшив города настолько домов, одного и того же пожелав, одно и то же одобрив, подав помощь, свободную от всякого спора, они появились и среди толпы, стоявшей перед судом, чего чего не говорившей, изобретавшей новые просьбы сверх обычных. Долго раздавались мольбы и солнце было на закате, но никто не распорядился водворить молчание ни при помощи прутьев, ни голыми руками.

26. Но на смену труду по следствию наступает другой, по делу о мятеже. И много стекалось вокруг него мужчин, еще больше женщин чуть не наталкивавшихся вследствие отсутствия тут какого либо запрета, он и сам с благосклонностью выслушивал и то, что говорилось, и подсказывал те доводы, которые, он знал, будут иметь большую силу, и мольбы принимая, и умоляя вместе с теми, кто с ними обращался, поступая так, чтобы все они были доложены владыке.

27. Затем, впрочем, и того, который уезжал, — решено было, что одному следует сидеть на месте, а другому отправиться, — он чтил тем, что речи направил от себя по его адресу и просил вместе с преступниками, судья судью, одно делая на виду у всех, другое наедине.

28. И кто когда-либо видел или слышал подобного человека? Как не следует считать счастливыми родителей более из за этого, чем из-за его власти и распоряжения такою массою людей, что и раньше доставалось на долю многих, будет доставаться и после? Никто из людей не знает за кем либо из военачальников подобных слез и не видывал военачальника, с таким удовольствием всюду и везде носимого в памяти в душах подчиненные ему. Ведь в добавок к прочим им свершено снова доблестное посредничество между осужденными и отпускающим всякие вины приговором.

29. Было решено. согласно постановлению, что должно курии быть заключенной, где она находилась, помещении очень тесном и без крыши. Теснота тотчас стала тяжела и вынуждала топтать друг друга и .затрудняла всякую пору, пору сна, пору приема пищи, и другие моменты помимо этих. Ведь, не входи никто из друзей, это огорчительно, а при посещениях место делалось еще более неприятным; случись дождь, не было средства защиты от него. И можно было слышать от некоторых, что смерть от неудобства места заключения опередит помилование со стороны царя, если какое только будет.

30. Надлежало, чтобы давший этот приговор нашел возможность использовать и сенат, — у обоих помещений была одна стена смежная, — или оставалось погибнуть. Итак снова решимость просить подобной уступки, следует приписать одному характеру этого человека, который располагал в смелости просить того, от кого зависело устранение некоторого из неудобств. А он, тотчас обдумав дело, обрел средство, как и удовлетворить желанию просителей, а самому не сказать и слова против предписания.

31. Именно, заявив, что сам остается при прежнем решении, он сообщил, что, если служители, этим заведующие, допустят нечто иное, он, хоть и узнает, знать не будет. Эта мера предоставила в их распоряжение сенат, где есть крытый театр, четыре галереи, образующие в средине между собою двор, обращенный искусственно в сад [22], с виноградом, фигами, другими деревьями, разными сортами овощей, утеха в противовес невзгоде, благодаря коей они иной раз и смеялись, и шутили, и пили здравицы, и пели гимн, и забывали, в каком они положении, располагая ложами, расставленными просторно [23], и трапезами, какими раньше постигшей их беды они не пользовались, и различными сочинениями в книгах и речами о них, какие возникают при прениях на высокие темы. 32. И того, что страшное было не слишком страшным, что никто не погиб раньше дара государя от солнца, дождя, печали, слез, того, что люди вместе и заключены были, и не находились в заключении и что они при столь тяжких винах располагали участью заключенных по преступлениям маловажным, этих (счастливых) сновидений, так вернее назвать их, он — виновник, он — податель, он доставитель.

{22 εις χήπον βεβιασμένην.}

{23 αϊς πολυ προς αλλήλους το μέσον ср. т. I, стр. 311, 1.}

33. Этот человек, не все и всюду подвергая точному сыску, проявил всю свою мудрость в деле следствия тем, что сделал для примирения, каковое я признаю не столько делом тех, кто ходатайствовали на Босфоре [24], сколько лица, давшего место молениям этих людей.

{24 Of. orat. XX § 37 Jo. Chrysost. ad pop. Ant. horn. XXI p. 216 0 sq.}

34. Достоин памяти и эпизод, заключающей благодеяние, оказанное значительному лицу, имеющий отношение не к члену курии, но к тому, кто по происхождению принадлежал городу, множество раз выступал в процессах, отцу многих речей, составленных прекрасно, при отправлении должностей проявившему себя лучше отца в отношении подчиненных, и первых по значению, и вторых, и третьих. Против него клеветник пустил стрелу, из тех стрел, какие свойственны такому ремеслу, и молчание было названо недобросовестной речью.

35. Но тут этот человек, ненавистник несправедливости, выступил против клеветника, противопоставил лжи истину, порочности добродетель, злобе честность, и, что было справедливо, то и одержало верх, справедливое. А он поздравлял оправданного, город и себя, первого с оправданием, город с тем, что не лишился он такого гражданина, способствовавшего его славе, себя же с тем, что исхитил этого человека от беды, подобно тому, как Афина Геракла от Стикса.

36. Хорошо. Так велико это благо, но каким он проявил себя для нас при получении указа о городе? Каким каждый из нас из коих кто не радовался ему больше, чем его душа. От трапезы, уже протягивая, говорят, руку к поставленным кушаньям [25], он оторвался для чтения, молил, чтобы поскорее пришел вечер, поскорее наступил день. В то же судилище он шел не с прежним лицом. Такой румянец был на нем. Он радовался спасению города не менее, чем если бы пришлось такой город взять вооруженною рукою.

{25 Перифраз гомеровского οί δέπ όνείαθ έτοΐμα προκείμενα χείρας ϊαλλον Od I 149 etc.}

37. Когда указом были изглажены самые суровые кары, он, став, где раньше, был венчаем славословиями гораздо большим количеством людей, чем прежде, так как те, которые скрывались, теперь уже появились, спеша в доскам. И здесь слезы, но уже не плача, а радости. Ведь и избавление от зол обычно вызывает у человека рыдания, как было и в ту пору. Город полон был пирующих которые сами угощались среди колоннад, слезы текли по кубкам, не под влиянием страха, но того чувства, что бояться уже нечего. Пьющим удовольствие доставляло питие, а тем, кто глядели, созерцание этого.

38. Одним из них был и этот человек, который после многих увещаний, коими он наставлял город на правый путь, счел уместным принять участие в пиршестве, как было можно, и, обходя возлежащих, которые не вставали с мест, — он не дозволял этого, — своими обращениями в каждому придавал вкуса кубкам, соизволив снизойти с высоты власти, и поставив себя на ту ногу, как соответствовало обстоятельствам, так что, схватив с блюда для смеха соседей рыбу, вызвав тем смех, потом отдал.

39. Тавой устроил он обход и, приняв участие в таком веселье, пришедши домой, вкусил тот самый сладостный из всех завтрак, показывая себя достойным многих изображений, которые можно видеть по всему городу и которые привлекают на себя взоры прохожих и граждан, и пришлого люда, и волосами, и взором, и ланитами, и цветом лица.

40. И в них можно усмотреть характер города. За те многие прежние благодеяния они хотели и этим путем [26] в каждой филе [27] иметь этого человека, дабы располагать и им, во время посещений им города, и его воспроизведением, а в отсутствии его не быть лишенным всякого подобного изображения.

{26 Принимаем корректуру Förstern (s. t.) χαύχγι вм. χανταις. }

{27 (сноска есть — текста нет)}

41. Итак мы молим иметь его, о сообществе с ним и беседе, но государь, внезапным вызовом к себе того, кого он дал нам, порадовал наш город почетом этому человеку и желанием рассматривать вместе с ним важнейшие вопросы, но огорчал нас, лишая нас нашего любимца, в коему одни являлись, дабы наилучше обеспечить свое право, другие, считая достаточным увидать его, а многим, кто не видал, достаточно было того, что, когда ни пожелают, могут придти и увидать его.

42. Так пускай же государь отдаст нам назад того, кто был нам во многом благодетелем, кто являлся подражателем его душе, кто, как государь богам, так сам следовал его воле, кому предстоит узреть сыновей дочери, похожих на него, так как Артемида, которая печется о нашем городе, с особою охотою явится при родах её и поможет, помня, каким и в сколь трудную минуту проявил себя Эллебих в отношении к её достоянию.

Против бежавших (orat. XXIII F=XXIV R)

1. Все мы слышим вести, что все полно трупов, пашни, дороги, горы, холмы, пещеры, вершины гор, рощи и ущелья, что из трупов одни служат пищею птицам и зверям, другие река уносит к морю.

2. Эти вести то повергают меня в горе, то я обвиняю пострадавших и говорю, что те, кто пожали такие плоды бегства, пострадали по заслугам. Можно сказать, они сами навлекли на себя мечи разбойников. Чему они не подверглись бы, оставаясь дома, на то они натолкнулись в своих блужданиях, предоставив себя в жертву людям, давно разбойничающим, и обратив в грабителей других тему что увеличили число обреченных на гибель. Α тех, кто погиб по доброй воле, кто станет жалеть?

3. «После дерзостного поступка страх воцарился», заметит иной. Конечно, у самих дерзких, для которых самое сознание за собою подобной вины вызывало необходимость в бегству. Но если кто не был сообщником ни в словах, ни в делах, в чем, и в том и в другом, заключалось оскорбление, в чему было ему волноваться и трепетать без какого-либо основания к страху?

4. Действительно, сказать, чтобы чему-либо подверглись оставшиеся, нельзя. Почему бежавшие не остались с этими, но будто по извещении каким-либо божеством, что остающимся нет спасения, но для всех оно заключается в одном бегстве, так пусты мастерские? К чему, оставив пустыми дома, наемные квартиры они шли, не зная, где найдут приют? [1]. И тут то те, у кого были ослы, мулы и верблюды, важничали и поднимали брови, отдавая их в наймы, так как ожидался большой приток нанимателей.

{1 Срв. orat. XXI § 20. }

5. И можно было видеть, как женщины с детьми отправлялись просить деревенских жителей, которых они не знали, уделить им часть земли, хоть не жилища. Велики ли последние! Или разве кто пустил бы в свою среду особ, ему незнакомых? И детям смерть приключалась одним от того, что они лежали на земле, другим и от падения с рук везших их, а смерть от голоду всем. Но все же они устремлялись на встречу такой веренице бедствий.

6. И первые, погибшие от этих причин, не служили прочим уроком, но одни нагоняли других для одинаковой судьбы, и примеры не склоняли к благоразумию, но, боясь тени бед, они бросались в величайшие. Самые же безрассудные следовали за женщинами; то и другое всякий осудит, сами ли они запугивали женщин, или не ободряли напрасно страшившихся.

7. «Происходил сыск, говорит он, и были люди, которые выслеживали преступников». Итак преступников, а не преступниц. Ведь женщины не творили беззакония и не представлялись виновными и никто не сказал и не слыхал, чтобы и женщины вмешивались в речь или дела того злополучного дня.

8. Зачем же понадобилось очищать город и женщинам, из коих немало можно было видеть беременных? Если мужчинам и предстояло подвергнуться какому-либо наказанию и бегство их имело смысл, женщинам никакого основания к тому не было. Но все же то меньшее, то большее число их, чем мужчин, выезжало, хотя им, конечно, не угрожало, чтобы их предали суду или подвергли бичеванию или аресту.

9. Итак из за такого напрасного страха, истратив те, при том небольшие деньги, какие у них были, на детей, просивших хлеба, не будучи в состоянии дать, оплакивая их голодающих, они их потом хоронили, затем умирали от той же причины. Ведь даже милостыней им нельзя было раздобыться пропитанием. Дело в том, что не у кого было получить, так как все терпели нужду, разве кто удалялся в свои поместья, но таких было немного.

10. Итак для женщин нет никакого оправдания, но то же обвинение должно иметь силу и против тех из мужчин, которые не были виновны. Тем, кого совесть не гнала, к чему было бегство, и при том, когда Цельз, всюду справедливый, и в этом процессе оказался таковым? Приступив к наказанию, он заботился не о том, чтобы побольше казнить из здешних жителей, но, чтобы те, кто действительно подлежали возмездию, одни только и потерпели его.

11. Он дал понять попечителям городских участков, что в случае клеветы они сами скорее погибнут, чем те, кого они предадут в качестве преступников. И некоторые, в виду подозрений в таком деле, узрели свои бока полосуемыми ударами, а те, которые по справедливости навлекли на себя обвинение, уличенные с величайшею строгостью, преданы были палачу. Итак и справедливость судьи устранила всякий неправый страх.

12. «Распространилась, скажет иной, молва, что нагрянут воины, чтобы истребить копьями и мечами жителей». Но никто не знает, чтобы когда-нибудь это бывало в случаях проступков со стороны городов. Ведь было бы бессмыслицей желать такого возмездия, какое в убыток налагающему его. А немалый, конечно, убыток государю погибель города. Тому, кто поступает так в гневе. свойственно,, конечно, не щадить и неодушевленные предметы. Какой же царь стал бы подвергать город такому возмездию, которое должно было уменьшить его державу?

13. Впрочем, если бы нечто подобное и было предпринято другими, не следовало бы думать, что последует за ними этот государь, который более рад не наказывать, чем наказывать. Свидетелем того время его царствования, которое знает за ним много случаев прощения во многих местах. Даже тех, кто возжелали самой царской власти и которым приговор делал смерть неминуемою, он спасал и оставлял жить.

14. Следовательно, и тот, кто опасался предоставления имущества в городе в жертву грабежу, что уже делали иные государи, дозволив воинам грабить, предварив их, в какую часть дня должен иметь этот разгром место, и они, мне кажется, боялись без основания. Ведь в отсутствие государей подобное никоим образом не делается, в случае же присутствия, если бы он пожелал и этим путем наказать, закон, говорят, не препятствует.

15. И это можно было слышать от людей, точно осведомленных в этом предмете, какие много раз уже служили военачальниками у царей. Узнав то от них; обходя город, я восклицал: «Что встревожились вы, чем напуганы, что измышляете воображаемые ужасы?», но мои речи признаны были пустыми. Жители уходили, и при том не смотря на то, что тот, кто так говорил, не уходил. Ведь это, да, это самое важное для уверения, дело, следующее за словом, и факт, что я оставался, подтверждавший мои речи.

16. Если бы, действительно, уговаривая других мужаться, сам я поступал бы как те, кто боялись, и переселялся, они, конечно, считали бы более надежным совет, данный на деле. Если же я ничего не менял ни в чем ив своих дел, как было до беспорядка, неправы были те, кто не подражал мне, если б только они не стали утверждать, что я жаждал смерти и стремился к кончине от меча. Но никто настолько не бывает несчастен, если даже он сильно тяготится старостью.

17. Итак, в то время, как выезд большинства населения был недобросовестен, еще больше была вина тех, кто возвышены над толпою, которые бывали правителями городов, администраторами провинций, получивши почести, быв по справедливости обязаны отблагодарить город, где живут, и царство, благодаря коему их уделом являются и слава, и браки, и деньги, всем этим пренебрегши, сколько от них зависело, губили для государя город.

18. Ведь если бы, пренебрегши малолюдством в нем, разбойники, рассеянные по этой области, собравшись в одну шайку и вторгшись в город, стали грабить немногое, что осталось, и, наконец, как люди, наслаждающееся злодеяниями и долгие годы проведшие за такими делами, сожгли, где бы был город, о котором, мы видим государь много заботится? Но все же эти люди, важные и разбогатевшие на счет бедности прочих и считающие ужасным, если не будут поставлены на высоту богов, то ночью, то на глазах у всех вывозили такое количество серебра, что нужно было каждому множество повозок, много для каждой мулов, у которых тяжесть груза вызывала стоны.

19. Чего же достойными можно назвать их, которые, предав город и имея в виду лишь свой личный интерес, сложив богатство свое на хранение в другом месте, будучи налегке, готовы были к бегству вон из города? А между тем следовало им и беднякам препятствовать, и удерживать их, то уговорами, то угрозами. Они же одобряли тех, кто так поступал, и говорили, что они, как люди, хотят спастись, как будто бы город обязан был им ответом за то благоденствие, каким они в нем пользовались. Одно только они хорошо сделали, что, в остальное время отрицая свое богатство, теперь изобличили себя как обладатели самого большего, с большим трудом и хлопотами переместив скопленные капиталы в другое место.

20. А что скажем о юношах или их родителях? Что иное, как не то, что одни ухватились за время для праздности, а родители, обманутые их письмами, поддались убеждению вызвать своими письмами юношей. А они погрешали не в этой только мере, но некоторые, ни письма никакого не послав, ни получив, став сами распорядителями своих действий, по собственному произволу, связав свои сумки, сев верхом, одни наполнили чужие поместья, другие—отцовские, третьи прибыли на попечение своим дядькам и воспитателям, иной матери, другой отца, с трепетом и зубовным скрежетом, часто оборачиваясь, словно кем-либо преследуемые, хотя никто не преследовал и не спешил их схватить, сами же они, в действительности, гонялись за освобождением от занятий словесным искусством. Й все это время проходило у бедняг в еде, питье вина, в нахальстве и сне, добавил бы и в мольбах, где они просили, чтобы как можно дольше протянулся этот повод к беспечности. А на что в особенности приходилось гневаться, не сказав мне даже того самого, что пора уехать, удалились, но решено было,смолчали, сделали. И тот, кто уже удалялся, побуждал раздумывающая в его медлительности угрозами, трагедиями, Илиадой бедствий.

21. Между тем кто бы по справедливости не возненавидел этих людей, чувствующих отвращение в столь прекрасному достоянию, словесному искусству, которое даровал Гермес, а возлюбил город Афины и, воспитав, вырастив и украсив, распространил повсюду? Оно делает незаметным незнатное происхождение, скрывает безобразие, охраняет богатство, полагает конец бедности, помогает городам . в спасению всех, будучи полезнее оружия на войне и могущественнее всякой численности в битвах. Обладающие им нередко соперничают с прорицалищами уменьем предвидеть будущее. Чем для тех служат вдохновения, тем для этих соображение. Только тех, кто отличились в образовании, можно назвать и бессмертными, так как по естеству они умирают, но живут в славе своей.

22. Но все же эти юноши бежали от образования, дающего столько благ, и ушли к матери бесчисленных зол, лености и изнеженности, считая для себя находкою несчастье города, ничего не боясь, а притворяясь во многом. В самом деле, какой бы правитель выступил против них, какой служитель, какой сосед, какой гражданин, какой пришелец, раз они далеки от поношений, далеки от того, что последовало за таковыми? Ведь когда происходила эта дерзкая выходка и безумие было еще в самом начале, одни бегом ушли домой, другие были там, где я, узнавая о проявлениях тогдашней бури со слов очевидцев, а не собственным наблюдением. Как же, следовательно, стали бы их оговаривать?

23. Вот и другое доказательство их недобросовестности. Некоторых любовь к словесному искусству склонила остаться, правда, совсем немногих. Никто их не тронул, ни их, ни педагогов их, ни слуг, и не собирался того делать. Следовательно, были в той же неприкосновенности те, которые не остались, как оставшееся, потому что тем и другим принадлежало одно и то же право, в виду того, что они нимало не участвовали в оскорблениях.

24. Далее, если бы они ненавидели меня за увещания в трудам, кто несправедливее их? Ведь и атлет несправедлив, который так относится к учителю гимнастики за то, что тот говорит о необходимости выдерживать всякий труд. А если бы любили и хотели, чтобы я был жив, и считали, что оставаться небезопасно, почему, явившись ко мне, они не просили меня спастись ради них? Во всяком случае ничего необычайного нет, что юноша лучше старика усматривает, где польза. Им к славе послужило бы и попрекнуть, и покричать, и употребить все средства слова и воздействия, чтобы увезти меня из города; на самом деле, они ускользнули молчком, сегодня быв в моем обществе, а ночью убежав, осудив меня на смерть и не боясь, что мы и не увидимся снова.

25. Можно понять этих господ еще вот из чего. Когда гнев государя винил сенат и некоторых из адвокатов, а о тех, кто здесь занимаются обучением, нигде не поминал, и соответственный указ был выставлен и всюду ходили о нем разговоры, так что и бежавшим можно было знать о нем, никто из них не проявил радости, и не вздохнул свободно, и не преклонился перед судьбою, и не поспешил к участию в том, чего был лишен.

26. Да что же удивительного? Даже после судов, и следствия, и ареста, отстраняющего прочих, и речи стратега и судьи, и клятв, устранявших страх, и при этих условиях они не вернулись к занятиям и не с радостью узрели вестников благоприятного положения вещей, но те, кто быстры были в удалении отсюда, медлили возвращением, одержимые более утехой праздности, чем каким-либо рвением, пеняя за быстроту одному из посланцев императора, не затрудняясь бесстыдными словами: «Но уничтожено достоинство города в он принял вид крепости, и ни ипподром, ни театр не вошли в свою норму».

27. Но что же в том, вы, враги муз? Гораздо лучше город для занятий словесным искусством от того, что подвергся каре, и вредное упразднено, а из действительных благ ничто не повреждено переменою названия. Сам я от того стал ничем не хуже для обычных трудов своих. И те из юношей, которые остались, не жаловались на свое пребывание; отсутствие возможности мыться ничуть не мешает пользоваться книгами.

28. Полагаю, они и мыться будут, и снова узрят город во всей его прежней обстановке, оказавшись лучше вас тем самым, что вынесли вместе со мною и тяжкую для города пору. А вы будете стыдиться почвы, стыдиться ворот, стыдиться места обучения слову, стыдиться меня, если и это чувство еще не пропало в вас.

Похвала Антиохии (orat. XI F)

1. Нам обоим, мне, чья жизнь проходить в занятиях речами, и вам, слушателям, естественно мог бы иной поставить в упрек, вам, что, с полным наслаждением любуясь моей мощью в прочих темах и к некоторым из них меня даже направляя, вы не поручали мне одной этой задачи, возвеличить речью наш город, а мне. что, создав сочинения множества видов, какие теперь существуют, и одних восхвалив, другим подав совет, немало раз соревнуя в фиктивных речах [1], я остался безмолвным в деле восхваления отечества.

{1 Cf. Forster, Libauii opera, vol. I, pg. A.}

2. Вернее же вам нельзя поставить в упрек, что вы не ищете хвалителя: восхваление, правда, выслушать приятно, но навязываться на него, пожалуй, не подобает. Меня же прямо постигает обвинение, что в то время, как надлежало бы тотчас уплатить самый дорогой долг, я медлил до сей поры, и об остальных вопросах не переставал говорить в городе, а речь о нем самом откладывал, подобно кому–либо, кто ухаживая за другими на глазах матери, о ней самой забывает заботиться.

3. Ведь и то не имеет достаточных оснований — признавать, что искусством владеешь от вас, и, получив его, не применять его в интересах тех, кто его дали, но в беседах на лошади показывать свое превосходство над прочими, а не дерзнуть развить в особом сочинении доказательства этого рода.

4. При таком обилии доводов для желающего упрекать за молчание, все же есть для последнего некоторое оправдание. У того, кто решил не говорить, не было намерения воздерживаться от речи до конца, но перевешивало стремление сказать и в промедлении заключалась некая надежда на то, что его способность возрастете, с тем успехом, какое дает искусству время.

5. Тавим образом молчание до сих пор вызываемо было чувством почитания, а не пренебрежет я и желанием прославить более подобающе, а не уклонением от прославлена вообще, и в смысле речей ничего дальнейшего, в удовлетворение настоящей потребности, сделано не было, но в душе моей найдется оправдание тому, что я не сказал раньше.

6. Далее, у авторов хвалебных речей общепринятым мотивом служит заявление, что величие дел, в которым они приступают в речи, не под силу их уменью, и просьба слушателям извинить их, если, желая достигнуть их достоинства, они поневоле оказываются слабыми. Я же думаю, что такое оправдание приличествует по всем основаниям мне, а прочим, кто приступали к этой теме, никоим образом.

7. Ведь тем, которые явились из других мест, не было необходимости говорить, но, произнося речь по правилам искусства, они угодили бы, не делая этого, они не сочтены бы были манкирующими необходимою данью. Но кто властен сказать или нет, имея успех, достоин похвалы, при неудаче и оправдания не заслуживает.

8. В самом деле, тот, кому можно было и с самого начала не ставить себя в необходимость отговорки, раз он по доброй воле попадаете в такое положение, по справедливости должен быть лишаем отговорки. Мне же, которого принуждают к речи права отечества и кому необходим выбор одной из двух вещей, или, как бы то ни было, сказать, при средствах, какими я располагаю, или быть признанным за плохого гражданина, как же извинение не должно быть к услугам но всем правилам?

9. Ведь если бы была мне возможность доставить достаточно денег, подобало бы, быть может. соблюдая свой долг так, не принимать на себя риска речи. Но так как Судьба отняла у меня возможность отправлять повинности такого рода, а надо проявить и себя несущим ту или другую дань городу, решимость говорить имеет себе оправдание в боязни молчания.

10. Затем, большинство явившихся слушать, наблюдая настоящее состояние города и ничего не зная о древней его значительности, и одним восхищаясь, а про другое мысля, что тог» нет, воображают, будто я сразу заведу речь о величине его и о его превосходства в этом отношении, как будто бы и сам признавал, что город в новые времена преобладаете а в древние уступал другим.

11. Но мне надлежит, сначала почтив воспоминанием те времена, потом уже говорить о современности, чтобы стало очевидным согласие настоящих обстоятельств с былым положением и тот факт, что у кого было в прошлом то, тому и это подобает и нынешняя известность связана с не меньшею в прошлом.

12. Прежде надо сообщить, кто первые заняли страну, и побеседовать о природе области, о её климате, о её положении в отношении моря, её орошении, какова она по плодородию, и вообще о её преимуществах этого рода. Как страна есть нечто более раннее, чем её обитатели, так и восхваление её должно предшествовать тому, которое будет посвящено племени.

13. Первым и вместе важнейшим мотивом к хвале городу является превосходство земли, как полагаю, кораблю, когда все прочее его сооружение построено на крепком киле. И этот предмет надо расследовать прежде всего прочего.

14. Я не впаду в ту же ошибку с большинством, которые про всякое место, какое только возьмутся хвалить, силятся доказать, что оно находится по средине вселенной. Ведь, во первых, если какому-нибудьудь это выпадает на долю и с этим тотчас связывается и красота, это свойство одного города, потому что прочим быть срединными невозможно. Следовательно, большинство болтает пустое.

15. Затем, если бы срединное положение давало преобладание целому, имело бы некоторый смысл усердие со стороны соревнующих в этом предмете. Если же в отношении урожая Египет не одно и то же со скалой Дельф, какая надобность, доказывать, что восхваляемый тем или другим лицом город — средний, вместо того, чтобы доказывать, что он красив?

16. А вот это именно можно мне молвить о моей родине, что она красивейшее место самой красивой под небом земли. Ведь, по общему признанию, наилучшей на земле является та страна, куда падают первые лучи восходящая бога. 17. Эта часть и для царей является достоянием, стоящим борьбы, и у кого она есть, тот, в силу того, и заметнее и имя его, достигая слуха всех людей, приносить с собою какую то прелесть, наполняет души утехой, как те из снов, что радуют спящих призраками садов.

18. А первым местом всего Востока, имеющего такое значение, принадлежит нам. Ведь прочим земля одно дает, другого не дает, или, клянусь Зевсом, дает всяческие продукты, но, вследствие чрезмерности климатических условий, не чужда удручающего воздействия или и этого избегает, но ослабляет прочее благовременье скудостью орошения.

19. У нас же все соревнует одно с другим, почва, влага, благорастворение времен года. Именно, ровная почва, напоминающая морскую поверхность, глубока, жирна и мягка, легко уступает плугам, податливо превосходить ожидания земледельца, одинаково пригодна для посева, пригодна и для садоводства и хорошо приспособлена к урожаю от того и другого, деревья поднимая в высь в срок, а колосья давая выше, чем у других деревья, обилие плодов, при чем красота их опережает обилие.

20. Нет недостатка ни в чем, потребность в чем чувствуется, но, назовешь ли Диониса, он у нас преизбыточествует, назовешь ли Афину, её растением кудрявится земля. Поэтому большое количество вина течет отсюда к соседям, гораздо больше еще оливковая масла везут всюду на грузовых судах.

21. Деметра возлюбила нашу страну настолько сильнее, чем Сицилию, что Гефест изобразил на щите золотую пашню, а она нам немалую долю земли сделала схожею с золотом по цвету и вместе плод такой, какого не получить из другого места, и то по истине дар желтокудрой богини.

22. Горы же у нас одни в стране, другие вокруг нее, третьи, пересекающие равнину, одни широкие у входа, другие, смыкающиеся в конце. И в них одни выделяются своим внешним видом, среди равнины поднимаясь в высоту, другие своею плодоносною почвою соревнуют с равниной у их подошвы, и в не меньшем почете те земледельцы, которые трудятся, погоняя свои запряжки близ вершин, но, что в других местах растит лишь равнина, то у нас родят и горы, а что у других свойственно давать одним горам, то у нас родится и на равнинах.

23. Действительно, не существует разграничения поверхностей в отношении одной (гор) к росту древесных насаждений, другой (равнины) к посеву, но на одних и тех же пространствах можно увидать и высокие деревья, и под деревьями цветущие пажити, скорее же страна и показывает то и другое в отдельности, и дает сочетание обеих культур, т. е. та часть земли изобилует пшеницей, другая виноградниками, иная же совокупляет все.

24. И то обстоятельство, что горы не отстают от равнин по урожаю не дает места голоду, не позволяя ему так скоро возникнуть. В самом деле, в случаях климатических аномалий вред их сказывается неодинаково в обеих областях Недостаток, сказывающийся в низменности, нередко умеряется в местах возвышенных, и вред чего чувствуется здесь, того низменность избегает, так что большею частью жизненные средства обеспечены, при чем или благоденствует всякая область, или во всяком случае одна из двух (то горная, то низменная).

25. Те же из гор, которые по свойствам своим бесплодны, приносят добыток другого рода. одни своими каменоломнями ставят стены городу, другие вроют здания лесным материалом и в прочем способствуют работе и, сверх того, дают топливо хлебопекам и баням, что обезпечивает и поддержание жизни, и негу.

26. Пастбища же мелкого скота служат к пропитанию людей и ничего в стране не брошено праздным, как бывает в увечных телах, но та область дает щедрую отплату за труды, другая, без трудов, приносить дары свои.

27. Далее, сколько рек протекает по стране, кто в силах был бы счесть, больших ли меньших, иссякающих или появляющихся зимою, но всех одинаково полезных, одних, берущих начало в горах, других с истоками в равнине, одних, впадающих одна в другую, других, текущих в озеро, третьих, направляющихся в море? 28. Их источники и обилие их водою нам точно известны и нет никого, кто был бы столь смел и так надменен перед Нимфами, чтобы отважиться утверждать, будто обладает в этом отношении одинаковыми условиями.

29. И к услугам такой то нашей земли гармонично двигаются в своем хороводе Горы, не портя какими–либо неприятностями с своей стороны угождения, доставляемого ею. Ни зима не прихватывает своекорыстно весенней поры, её усладу преобразуя в свою суровость, ни лето не затягивается, в подобном же стремлении, на зиму, устраняя пору, что бывает в промежутка между ним и ею, но каждое время года остается в своих границах, отделяет себе от года равную меру и с приближением последующего отходит. А что всего важнее, времена года, чувствительные для тела и8бытвом, одно холода, другое жары, подавляя здесь свою чрезмерность, стремятся походить на более мягкие.

30. И мне представляется, что, как бы вступив в соглашение друг с другом, они уделяют друг другу свои свойства, зима в своей мягкости и сносности проявляет некоторую сопричастность лету, лето же от неё воспринимает столько, сколько надо, в противовес удручающему действию зноя.

31. Дождей зима доставляет земле до насыщения, холод отстраняя, а она выгоняет всходы и взращивает их легкими ветрами, спасающими людей и волосья от вредного воздействия жара. Поэтому нам одним дано наслаждаться каждым данным временем года и с охотой встречать наступающее новое, благодаря тому, что всякое заключает некое благорастворение и приятность.

32. А из прочих большинство одни жалуются навесь оборот года, другие, располагая одними временами лучшими, другими не такими, испытывают то же, что люди, которые после мира подвергаются войне, когда пора, более благоприятная, выполнив свое назначение, проходит, а наступает более тяжкая, и раньше, чем насладиться в свое удовольствие, они скорбят, будучи не в состоянии задержать отходящее, и трепеща перед наступающими Из них одно время года заставляет истекать потом и валяться около источников, другое, равным образом страдая, проводить дни на постелях, запертыми снежной непогодой.

33: Одним нам и настоящее время года приятно, и ожидаемое не менее приятно, но одно минует, порадовав, другое подходить, принося с собой то же, и мы ничем не разнимся от путников, что идут все по тем дорогам, которые, с начала до конца перемежаясь тенистыми источниками и местами отдохновения, делают прохожему путь его приятным.

34. При такой нашей доле со стороны времен года, наше положение по отношению в морю таково, что. если бы не пришлось нам располагать им, я поставил бы это в недочет. Именно: мы ни удалены от моря на расстояние нескольких дней пути, ни расположены на самом побережье.

35. Насвольво то и другое положение невыгодно для города, я объясню это вкратце; скорее же, насколько не выгодно быть совсем лишенным моря, то очевидно всем, и кто назвал бы так расположенный город одноглазым, не ошибся бы; но требует доказательства выгода для него не лежать при самом море.

36. Тав вот, во первых, лежащим на прибережье неизбежно бояться всех тех наводнений, какие производить море и быть лишенным чувства безопасности, в виду примеров потопления селений.

37. Потом, тем, кому возможность глядеть на хребет моря и плывущие суда, слышать команду кормчих [2] представляется способной увеселять, она, в действительности, доставляет не больше радостей, чем скорбных впечатлений, когда гонимый волнами прибой топит суда на глазах недавно наслаждавшихся людей и команды моряков превращает в вопли, а город наполняет толками о кораблекрушении.

{2 Срв. ер. 1078}

38. А самое важное, в смысле невыгоды, это, что приморскому городу неизбежно преизбыточествовать грубостью матросских привычек, беспорядками людей низменных качеств, скоморошескими кликами и прочим, что способно портить и развращать нравы городов. Одних, прибывающих с чужбины, он будет принимать, других сам будет отправлять в плавание. Негодность же этого элемента, затем, распространяется на всю массу населения. 39. Но нам наше положение, предоставляя пользоваться благами от моря, дает возможность не заражаться дурными его влияниями, и с континентальными жителями, мы застрахованы от порчи, а, с приморскими, пользуемся выгодами от моря. 40. И от последних мы нимало не отстаем по обилию продуктов, а от первых по скромности нравов, и обладая тем, чем, представляется, славятся те и другие, мы избавлены от того, за что тех и других хулят. Поэтому те в одном имеют преимущества над другими, в другом им уступают, мы же, разделяя превосходство каждой стороны над другою, не уступаем ни одной из двух. 41. От гаваней мы настолько удалены, что море соблюдает нас чистыми от приморских зол, а участниками благ, поступающих от моря, делает. Именно, отделяет нас расстояние в сто двадцать стадий, так что человек, двинувшись отсюда налегке, с восходом солнца, принесет оттуда то или другое еще в полуденную пору.

42. Итак, касательно свойств почвы, благорастворения воздухов и положения относительно моря сказано, пожалуй, достаточно. Вслед за сим следовало бы распространиться относительно благородной породы насельников земли, и первых, и вторых, и тех, что последовали за ними, и показать всем, что лучшая страна стала достоянием лучших людей, как хорошо построенный корабль — хороших моряков. 43. Может быть, при этом, покажется, что я говорю дольше подобающей меры, но все же изложена окажется лишь малая часть того, что можно сказать на эту тему. Причина тому обилие древних событий, благодаря коему, не смотря на умолчание о большинстве их, то, что сказано, не может не показаться длинным. Итак, точные сведения сохранять исторические труды, нам же, для данного момента, надо сказать, сколько подобает.

44. Инах был сыном Геи и отцом Ио. С этою Ио, став её поклонником, вступил в связь Зевс. Так как от Геры это не укрылось, она превращает девицу в телицу, и так он сошелся с нею. Гера же, узнав и это, поражает телицу оводом и началось её бегство через тот и другой материк. 45. Разыскивая свою дочь, не будучи в состоянии найти ее и желая схватить, Инах спускает в море корабли и, посадив как прочих аргивян, поминаемых в сказании, так и Триптолема — вождем всей экспедиции, послал их на розыски исчезнувшей дочери. 46. Они же пересевали всякий морской путь, проплывали всякий пролив, огибали всякое побережье, высаживались на островах, обыскивали берега, проникали и в глубь материка, решившись скорее умереть, чем прекратить поиски. 47. Когда они пристали и к этой области, высадившись с кораблей, — а была ночь, — поднялись на гору к кое–каким обитавшим там поселенцам и, приблизившись к домам, стали стучаться и расспрашивать об Ио. Встретив гостеприимство и стосковавшись по земле, они закончили тут свое плавание, рвение к поискам изменив для оседлой жизни, то, в чему спешили, оставив, а понравившуюся им страну признав ценнее своей цели, ради коей они отправились в плавание. 48. Это значило не Ио только пренебречь, а пренебречь собственной родиной. Ведь им было сказано наперед лицом, их посылавшим, или привезти девицу, или и самим не возвращаться. Поэтому, прекращая розыски, они добровольно лишали себя отечества. 49. Итак, если б они решили остаться, приплыв к крайним пределам земли, когда ничего уже не оставалось для обыска, причина тому сводилась бы к нужде, а не к любви к земле, Но так как было еще много земли, где была некоторая надежда на отыскание, когда они так решили, те, кто предпочли этим надеждам остаться, отдавали, очевидно, предпочтете чужбине перед родиной, так очаровала их эта страна. 50. И как только они коснулись земли, они всецело привязались к ней и любовь к отечеству уступила место восхищению страной, их пленившей. Я бы не желал, чтобы Гомер, явившийся позже их, утверждал, что для человека нет ничего слаще отечества, но в виду приговора ахейцев даже заявил обратное, что нередко лучшая местность, привлекши души людей, изгоняет память об отечестве. 51. Итак, этот Триптолем, на поисках аргивской девицы поселивший приведенных им людей, по строил город у подошвы горы и храм Зевса в городе, придав ему наименование Немейского, а имя городу дал Иона, по имени дочери Инаха. Ту, бросив поиски коей, они основали город, они почтили в наименовании города. И когда уже начали обрабатывать землю и снимать плоды, они переименовали немейского в «эпикарпия» (споспешествующего росту плодов). 52. И вот Триптолем, заложив первое основание городу, переселяется в иной мир и в культе ему его сопричислили к героям [3]. Бог же, которому по мысли была постройка города, желая его увеличить из лучшего из родов, побуждает Каса с Крита [4], человека достойного, и приводить его сюда, а за ним следовала отборная группа критян.

{3 cf. Strab. XVI pg. 750).}

{4 cf. Malal. p. 201, 19.}

53. Явившись, они нашли аргивян более податливыми, чем своих сородичей. Ведь Минос их изгнал из зависти, а аргивяне приняли с охотою, разделили с ними город и область и все то, чем сами пользовались. Однако Кас не менее, чем пользоваться благодеяниями, умел благотворить. Заметив, что большинство законов Триптолема изменилось, он их вернул и заселил Касиотиду. 54. Расширяя свои планы, он берется приобрести для города расположение киприйцев, и женится на дочери Саламина, бывшего тираном киприйцев. При переезде девицы с нею шел флот, провожая невесту по морю. Когда же они вкусили нашей страны, они покинули остров и вошли в состав города. 55. Признаком того, насколько Кас прославился своею доблестью, можно считать то обстоятельство, что владыка такого острова с охотою завел с ним брачные связи, а признаком гуманности Каса то, что везшие девицу предпочли своим самым близким людям его заступу. 56. Говорят, и некоторые из Гераклидов [5], во время гонения на них Еврисфея, ведя с собой многих из элейцев, пренебрегши всею Европою и из Азии прочею частью, здесь положили конец своим испытаниям, здесь обосновались и воздвигли пригород Гераклею. 57. Обратим здесь внимание на благородство происхождения, на то, как лучшие в каждой местности элементы стеклись сюда, как будто в город, выделенный среди других божествами для приема людей, достойных удивления, на то, как у нас одних корни сочетали в одно то, что было почтенного у каждого племени, древность аргивян, критское благозаконие, царский род с Кипра, отпрыск Геракла. 58. А кого мы приняли из Афин и с какими смешались прочими эллинскими племенами, об этом будет речь, когда слово мое, в дальнейшем своем изложении, дойдет до них.

{5 cf. Malal., pg. 204, 9.}

59. Сейчас же надо сказать о том, как город с древней поры внушал чувство почтения и персидскому царству. И, клянусь Зевсом, он был в чести у персидских богов и раньше их у ассирийцев. Так, Камбиз шел войною на Египет и была при нем жена его Мероя. Расположи в свою ставку в месте, которому женщина эта дала свое наименование, она явилась в храм Артемиды, чтобы принести жертву, а храм этот воздвигла богине ассирийская владычица Семирамида.

60. Увидав. что крыша от ветхости отказывается служить, она обращается к Камбизу с просьбой поправить пострадавшую часть здания. А тот поднял храм выше надстройкою стен и обнес оградою в размере, достаточном для вмещения праздничного сборища, а самому празднику дал название по жене своей. Та же предоставила божеству наделы и назначила женщин для попечения о нем и наполнила храм персидской роскошью, посвятив в дар ему троны, и ложа, и луки, все золотое. 61. По завершении этого, насельникам Ионы пришло на мысль спуститься к Камбизу. Когда же доложили ему люди, к тому приставленные, он призывает их к себе и спросил, откуда они и с чего это вздумалось им занять его владения. 62. Узнав же, откуда они прибыли, и о тех приключениях, которые привели их, и подивившись тому, что они предпочли сойтись с ним, а не остаться незамеченными им при его проходе, так расположился к ним, как будто не он имел право требовать признательности их, занимавших его землю, но сам обязан был им таковою за их поселение. Свидетельством этого служит то, что, дав дары, он отпустил их как благодетелей своих. 63. Пускай же, кто хочет, говорит о свирепости Камбиза и о его безумии. Тем более проявится, что предки наши жили с богами и под покровительством богов. То обстоятельство, что человек, ко всякому относившийся гневно и наслаждавшийся жестокостью, при виде их преодолел свою натуру и не рассердился на греков, занимавших землю царя, как же не было прямо делом кого–либо из богов, провожавшего их к ставке и устраивавшего то и другое, им, чтобы они не боялись, ему, чтобы он не ожесточился, и их освобождая от страха, а его гнев успокаивая? 64. Да к чему подтверждать свои слова доказательствами, опустив такой очевидный факт: У богов это место издавна излюбленное. Ведь тот бог, которого персы признают величайшим, (и под чьим водительством они предпринимают свои походы, а по-персидски его зовут Митрой) [6], Гелиос, после того как Камбизом овладел сон, в первом его забытьи, став над его головою, говорил с ним во сне, повелевая оставить его там и не увозить в Египет, предсказал, что место это воспримет город, создание македонцев. 65. Камбиз же поступает угодно богу и по близости от Артемиды водворил брата и таким образом место это получило бога персов поселенцем, и поклонником, и предвещателем грядущей судьбы, при чем Камбиз не испытал пред прорицанием никаких таких чувств, какие обыкновенно внушает зависть. 66. И вот те, кто восхваляют Афины и город коринфян, представляют борьбу из за города между богами, из за Коринфа Гелиоса с владыкою моря, из за Аттики Афины с тем же самым богом, и чуть не разрешают стройность всего произведения в дерзость своей феомахии, возвеличивая прославляемые ими города нечестивыми хвалами и выполняя услугу, внушаемую расположением, посредством оскорбления божеству, не сознавая, что одним этим вымыслом отнимают веру и в прочие свои похвалы.

{6 Так по вероятной конъектуре Forster'a,, в. t. В тексте: сатрапии под покровительством его (бога)».}

67. А нам боги стали поклонниками, а войны у них друг с другом нет у нас никакой, да это и недозволительно. Поэтому, что и в обстоятельствах среди греков является подобающим, на лицо и здесь, а о чем и у них лучше не было бы сказано, на то здесь не дерзнули. 68. Поэтому те, кто тогда заселяли Иону, в постоянной смене отцов детьми, соблюдая справедливость в отношениях друг с другом, снискивая средства жизни в земледелии и воздавая должное богам, обитали со всяким благоденствием, представляя посреди варварской страны греческий город и соблюдали чистоту нравов среди такого недуга кругом, подобно тому сказанию, господствующему на Алфее, которое следит реку с Пелопоннеса до Сицилии посреди моря, при чем воды её не смешиваются с морскими.

69. Город не сразу становится большим и населенным, так было, полагаю, выгодно, но увеличение его ждало лучшей поры. Пока же он пребывал в более скромном плане, оставаясь меньшим, когда быть более крупным не было к лучшему. 70. Почему же так? Если б его размеры распространились на наибольшее пространство земли, в пору, когда еще обладали Азией персы, которые сильны были и капиталами, и крепки боевою силою, и всем выдавались, пришлось бы по призыву (персидских) вождей к участию в общем походе или выступать под их начальством, или, уклоняясь от него, воевать с персами, одному городу с таким большим. И первое не подобало, и второе было небезопасно. 71. На самом деле, не увеличившись несоответственно времени, но остановившись на той стадии, которая освобождала и от возможности причинить какое-нибудь, затруднение, и потерпеть какую-нибудь. беду, они подвинулись в росте вперед, когда надо было властвовать, подобно знатным детям, во время тирании незамеченным по их молодости, а в возраст пришедшим уже по упразднена её. 72. Дело в том, что после битвы при Иссе и бегства Дария Александр, одной частью Азии обладавший, другой домогавшийся и завоеванную территорию считавший малою, а помыслы простиравшей до пределов земли, явился в эту страну и, разбив ставку свою близ источника, который теперь, по его почину, принял вид храма, а тогда красоту его составляла только вода, давая отдохновение здесь своему телу после трудов, испивает воды источника, студеной, прозрачной и вкуснейшей. [7]

{7 Cf. Malal. p. 234}

73. Удовольствие от питья её напомнило Александру материнскую грудь и он высказал своим спутникам, что сколько сладости было в той, столько присуще и воде, и дал источнику имя матери. И вот Дарию [8] на походе его на скифов река Теар во Фракии показалась красивейшей и, поставив столб. Дарий начертал на нем, что Теар красивейшая река; а Александр наш источник не вывел на состязание вод, но уподобил молоку Олимпиады. Столько удовольствия обрел он в его влаге. 74. Поэтому он тотчас обстроил это место резервуаром и прочим оборудованием, какое можно было устроить при такой спешности в его деятельности, какую он проявлял в высшей степени, и принялся за основание города, как бы встретив пункт, способный вместить всю широту его планов. 75. Охваченный двойною страстью, одной в нашей стране, другой к приобретению прочей земли, когда одна принуждала его оставаться, а другая торопила бежать, влекомый душою к заселению и к войне, он одно другому не поставил преградою и не потерпел ни ради города устранить все свое рвение, ни, удовлетворяя последнему, погасить ту страсть, какую возымел к основанию городов, но не раздаваясь ни с той, ни с другой, одной положил начало, а войско повел в Финикию. 76. Началом же заселения был Зевс Баттиейский, воздвигнутый Александром, и вершина, получившая название его отечества и наименованная Эмафией. Это, полагаю, было признаком намерения Александра, что по завершении своих предприятий он изберет, вместо родины, эту страну. 77. Исполнив такое вступление в заселению, и служа нам основателем, тот, кто называем был сыном Зевса и подтвердил молву о себе своими подвигами, сам в самый короткий срок, переселившись к отцу, не мог довершить своего страстного желания. Преемник же его, вернее среди многих преемников (диадохов) один наследник достойный его места, Селевк, заступает для города Александра, своею отвагою приобретши власть и в первый, и во второй раз. 78. Кому он помогал, тем он, действительно, дал перевес над врагами. А кого усилил, те строили на него козни. Спасшись же из самой ловушки, снова помогая другим, он вызывал восхищение. И встретив в них людей справедливых, в свою очередь получил от них дань признательности. Она заключалась в получении обратно того владения, с коего его неправо выдворили. 79. Именно Селевк за храбрость возводится Пердиккою в гиппархи {9], а когда Пердикка умер в Египте, призванный македонянами на его владычество, явился и получил в сатрапию Вавилонию. 80. Явившись на подмогу Антигону в его войне с Евменом, он сверг вместе с ним Евмена, но не знал, что благодетельствует в лице Антигона лукавого человека. Последний, усилившись при его посредстве, проникшись завистью к благодетелю, замышлял его смерть. Поэтому некто из богов простер над Селевком руку, как в драме. Так из одного и того же дома подготовлено было его убийство и обретался путь спасения. 81. Ведь Ариадна, увлекшись красотою Фесея, спасла юношу из лабиринта посредством нити, а Деметрий, сын Антигона, восхитившись достоинствами Селевка, выдает ему козни на него отца письменами, начертав ему их в пыли древком копья, ему открывая грядущее, а от внимания присутствующих ускользая. 82. После того Селевка постигла судьба Евагора [10], и немного спустя он усилился. Дело в том, что уступая обстоятельствам, он удаляется в Египет и, закрепляя там царство за Птолемеем, предоставив в его распоряжение не многочисленное войско, а себя одного, свое тело и душу, после того как прочно обеспечил его господство, склонил Птолемея к тому, чтобы он его вернул на его владычество и, получив всадников и пеших солдат, выгнал из Вавилона врагов? вернул себе власть, жену, детей и все прежнее значение. 83. Признав же, что свое достояние этими действиями получил обратно, благодаря этим людям, но остается в долгу за ним отплата за возни, предприняв поход на Антигона, победив его в сражении во Фригии, убил, в открытой битве отмстив за скрытые возни против себя и, их избегши, как некий любимец богов, а мщению предав, как такой человек, какой изощрен в доблести. 84. Когда же Антигон уже лежал, достояние павшего достается победителю и границы владычества Селевка обнимали собою Вавилон и доходили до пределов Египта. И вот настало время, рождавшее для города, как в древности начало, так тогда величину. 85. И все происходить по воле бога. Был город, называвшийся по имени Антигона, построенный Антигоном. [11] Расстояние нынешнего города до него сорок стадий. В нем Селевк, после победы, приносил жертву, и когда бык был зарезан и жертвенники приняли требуемые обрядом части, огонь уже охватывал лежавшее и сильно разгорался. 86. И вот Зевс, тронув со скипетра своего птицу, своего друга и товарища, послал его на жертвенник. А та, слетев в средину пламени, подняв бедра, охваченные огнем, унесла их. 87. Так как этот случай обратил на себя взоры и мысль всех и делал ясным, что действие свершалось не без покровительства богов, Селевк приказал сыну сесть на коня, чтобы следовать с земли за полетом и направлять вопя уздою по путям птицы, желая знать, как использует птица похищенное. 88. А тот, скача на коне и глядя вверх, доведен был полетом до Эмафии. Здесь орел, спустившись, положил свою ношу на жертвенник Зевса Баттиея, который водрузил Александр, когда его усладил источник. И вот всем, и неискусным в догадках, представлялось, что Зевс предуказывает основание города в данном месте. И таким образом и стремление в основанию, и начало его со стороны Александра шло в завершению, и глава богов своим предзнаменованием становится для нас основателем.

{8 Cf Herodot. IV 90 sq.}

{9 Diod. XYIII 3. Appian. Syr. 57, 17. Arrian. et Dexipp. ap. Phot. ХСП p. 7! b 28 et LXXXII p. 64 b 2S.}

{10 Locr, Euag. § 26 sq.}

{11 Diod. Sic. XX, 47. Malal. pg. 199.}

89. Тут Селевк собрал все искусство строителей, все руки на подмогу работе, блеск всех пород камня. Рубили лес для кровлей, лились потоки богатств на стройку. 90. Намечая план города, он расставлял слонов по местам будущих башен, а, определяя длину и ширину портиков и улиц, прибегал для нареза их в пшенице, подвозившие которую корабли стояли на реке. 91. И скоро город стал подниматься, скоро, построенный, стал наполняться, при чем и из Ионы спустились в него аргивяне, и критяне, и потомки Геракла, у коих, сдается мне, было родство с Селевком, по древнему Темену, да и воины, следовавшие за Селевком, предпочитали селиться здесь. 92. Он уничтожил самую Антигонию — память по враждебном человеке, а население его переселилось сюда. Среди него были и афиняне. Эти переселенцы сначала боялись, как бы не испытать гнева его на Антигона, но когда поняли, что их переселили для лучших условий жизни, они почтили Селевка медной статуей, приставив в голове бычачьи рога. А это отличительный признак Ио. 93. Итак, город имел прозвание Селевка, а имя получил от Антиоха, отца его, и создан первым, а сохранил память последнего. Кого он больше всего ценил из своих близких, тому он предоставил самое ценное из своих созданий. 94. И это прославленное предместье, Дафну, Селевк учредил в надел храму, предоставив то место богу после того, как обрел в мифе действительную его подкладку. Дело вот в чем: Аполлон, полюбив Дафну и не встретив взаимности, пустился ее преследовать; когда же, по молитве её, она превратилась в дерево, он избирает предмет своей любви для венков.

95. Так рассказывает предание [12]. Селевку же выяснила истину предания охота. Верхом на коне, с собаками, он преследовал добычу. Когда же подскакал к дереву, которое раньше было девицею, лошадь его, стоя на месте, ударяет в землю копытом, а земля выбросила на поверхность золотой наконечник. 96. На нем буквами был обозначен владелец, надпись была: «Феба». Полагаю, что в скорби о превращении девицы, он высыпал стрелы и наконечник одной, отвязавшись, скрывается в земле и приберегался для Селевка, в побуждение к украшению места и к признанию в нем того, чем оно было, святилища Аполлона. 97. Итак, диво и то, как в Элевсине, говорят, под ударом в скалу ноги Пегаса, забил источник [Гиппокрена]. а сейчас рассказанное настолько более дивно, насколько более объяснимо, что из земли выбросило струю воды, чем наконечники. 98. Селевк же, в момент, когда его поднимал, увидел змея, несшегося ему прямо на встречу и шипящего с поднятою вверх головой; приблизившись к нему, змей, взглянув на него кротко, исчез. С присоединением змея к тому, что появилось из земли, еще усиливается уверенность, что бог вступал в то место и тотчас был отведен надел богу, посажены в нем деревья, построен храм и скоро роща разрослась и стала заповедною под сильными заклятиями. 99. И Дафна стала Селевку предметом всяческого попечения. Ведь, кроме тех видений, какие явились воочию, его привлекал и оракул, который вдохнул в него бодрость, когда он получил его из Милета при своих злоключениях, и который обещал грядущую судьбу и повелел, после захвата власти в Сирии, посвятить Дафну богу. 100. Так устроив свои обязанности к богам и начав с того, с чего подобало, исходя от основания, внушавшего надежды, разумею, их благосклонность и наш город, он наполнил лучшую часть земли городами, подчиняя культуре пустыню. Не для неги основал он наш город, но как повод к основанию других городов, так что, вместо станции путникам ставились города. 101. Действительно, прочие государи гордятся разрушением существующих, его же прославило возведете новых. Он столько поставил их по земле [13], что их достало и для названия по именам городов в Македонии и для прозвания по названиям родственных связей и являлось много наименованных по одному и тому же обращению, для каждого пола, т. е. мужчин и женщин. 102. В самом деле, если бы кто-нибудь захотел судить о нем по сопоставлению с афинянами и милетцами, которые, как все признают, послали больше всего колоний, он оказался бы основателем большого числа и настолько превосходившими величиною каждого отдельного города, что любой из его городов стоил десяти. Можно видеть города его, посетив Финикию, большие и более многочисленные можно видеть, посетив нашу Сирию. 103. Это благо он распространил до Евфрата и Тигра и, охватив весь Вавилон, он отовсюду усеял его городами, как и Персию, и вообще не оставил пустым ни одного пригодного для постройки города места, но не переставал подвергать варварскую страну эллинской цивилизации. [14] 104. Но как он основал много городов после нашего, так нельзя сказать, чтобы он предпочел ему другой, но и сам здесь водрузил свой скипетр, и городу этому дал соответственное положение по отношению к прочим, воздвигая прочие, как его слуг, и не считая другого более подобающим для царского дворца.

{12 άδεται срв. т. I, стр. 35S, 1.}

{13 Cf. Pausan. Damasc. ар. Malal. 203, 22.}

{14 ελληνίζω, срв. толкование слова в В2 у Forstei'a срв ήμεοοΤ выше, § 100, и к последнему т. I, стр. 151, 1.}

105. Итак, прожив в таких занятиях и скончавшись, он оставил наследство людям, не худшим его, но все оказывались доблестными от доблестных и сыновья всегда соревнующими с отцами и в прочих отношениях, и в любви к городу. 106. Ставь пред их делами поглядывая кругом, как бы с некоего дозорного пункта, деловитость каждого, я равно не считаю справедливым замалчивание достоинств, как рассказ о них не нахожу себе по силами Первое значило бы причинять ущерб родоначальникам и их славе, второе по значительности задачи не по силам и множеству уст и сколь можно, большему хору софистов. 107. Какой же путь обрести при такой безвыходности? Об одних помянуть, других пропустить, а вернее о многих изложить не все, но немногое из многого, а о других, заверив, что они не уступали. упомянутым, предложить слушателям проверить мои слова по историческим трудам.

108. Итак, Антиох, сын Селевка, не имел никакой войны, — все враги присмирели от страха, — и ему выпало на долю, в благополучии достигши до старости, передать сыну царство без убыли. И у этого тоже оружие покоилось, так как нужды в нем не было, а городу приключилось чудо, служившее в его чрезвычайной славе. 109. Он был в свойстве с Птолемеем, царем Египта [15], и Птолемей, явившись сюда и пораженный красотою Артемиды, пожелал, чтобы статуя находилась в его стране, и, взяв ее, уехал. Богиня же там встречала поклонение, но стремилась в наш город и преследовала жену переселившего ее недугом, внушая ей в сновидениях, за что ей причиняет таковой. Потревожившие ее высылают ее назад и она получает обратно старый храм, а название её изменяется согласно обстоятельствам и ее именуют Элевсинской [16].

{15 Athen. II 45 . с. Hieronym. ad Daniel. XI, 6, pg. 705. }

{16 Может быть, Έλεν&ερία, cf. orat. ΧΧII § 42.}

110. Далее, другое чудо в то же царствование — сходное и несходное с предшествующими. Оно похоже тем, что касается богов, а отлично — по переселению сюда чужеземцев. Поясню то, что говорю. 111. Боги, чтимые на Кипре и пользовавшиеся там участками с той поры, как он су шествовал, возжелали этой страны и спешили переселиться. Поставив, поэтому, город в необходимость обратиться к пифийскому оракулу, они убеждают Аполлона изречь, как единственное средство избавиться от бед, переселение к нам кипрских божеств. 112. И царь посылает на остров тех людей, при посредстве коих рассчитывал это устроить. Когда же не представлялось возможности ни открыто отнять, ни выкрасть незаметно путем подкопа, они применяют такого рода способ. Они заявили, что желают выделать фигуры по образцу тамошних богов. Когда киприйцы дозволили им, они вырезывали днем и ночью, а жрецы спали. Мастерам настолько точно удалось воспроизведете, что, одни (оригиналы) сняв (с постаментов), а другие (копии) поставив на их место, они на глазах киприйцев взошли на корабли, унося с собой древние статуи, как только что сделанные, а только что отделанные оставив под видом древних. 113. И это было результатом не высоких качеств скульпторов, а стремления к отплытию богов, под влиянием коего они придали рукам мастеров нечто большее того, что было им по силам. А между тем, что может в такой степени способствовать славе, будет ли то присоединение земли, или постановка трофея, или избиение фаланг, или захват их пленными, как то обстоятельство, что боги признают подобающим для себя жить здесь?

114. И то, что произошло тотчас вслед за тем, при владыке, его преемнике, способствует доказательству того же самого. Именно Изида, египетский идол с коровьими рогами, покинув Мемфис, переселяется сюда, подвигнув в посылке за собою Селевка, четвертого государя от Селевка, подвигнув и Птолемея в охотной выдаче богини, и суда готовы, и статую увезли.

115. И город был приютом божеств, так что нам можно соперничать, если хотим, и с Олимпом. Ведь пребывание там богов —молва, распространяемая поэтами, а то, что у нас происходило, убедило взоры. 116, Вместе с тем, с течением времени подвигалась вперед и деятельность их, так как, когда сила римлян овладела уже всем, в этой области у города не произошло перемен, но по отношению к касийскому Зевсу, как у Птолемея касательно Артемиды, нечто приключилось и они выселяли, а тот, кто на все метал молнии, употреблял все усилия на то, чтобы подготовить себе возвращение, и вернулся. 117. Итак одни, обитавшие в другом месте, пожелали, оказывается, прибыть к нам, другие, у нас обитавшие, не выдерживали переселения в другое место, но красотою возжегши к себе любовь, а сами, подвергшись той же страсти в нам, какую внушали прочим, были влекомы своими поклонниками, но снова льнули в любимой земле. Такая любовь к месту владела нашими божествами и такое стремление – чужими стать нашими.

118. Я затянул свою речь о божествах потому, что нет другой лучшей области восхваления ни у нас, ни у кого либо из других людей. Если же кто-нибудь считает приятнейшим для слушателя предметом боевые подвиги, много трофеев по случаю многих побед поставлено у наших предков самими вождями, выступавшими в поход [17], каков тогда был обычай на войне. 119. И о прочем в чему говорить? Антиох, получивший наименование Великого за предприятия и выполнение крупных задач, признав недостаточным только сохранить существующее, замышляет прибавку к нему. Во первых, он пристраивает к городу новую часть, немногим уступавшую старой, которую охватывает река, введя в нее эллинское племя, этолян, критян и эвбейцев, и обеспечив полную безопасность оградою стен. 120. Как он увеличил размеры города, так распространил и границы царства, как бы с ростом тела выпрядая для него больший хитон. И взяв с собою такое количество жителей, с каким рассчитывал всем овладеть, страхом ли или силою рук, двинулся, приобретая всякую новую землю, куда вступал, при чем одни присоединялись добровольно, другие в поражениях получали урок, что не следовало противиться. 121. И с такою внушительностью проник он до Ионии, проявляя в советах и действиях великого Антиоха, что не понапрасну он носил это славное наименование, но по самым своим деяниям заслуживал слыть таковым, — от них поступали в нам дани и дарами войны украшался город, — о подданных имея попечение, а противников покоряя, затем и для них становясь добрым гением, превзошедши владычество персов в двух вещах, могуществе и характере покровительства.

{17 οί έξιόντες срв. т. Π, стр. 188, 1.}

122. Становится государем другой Антиох, вместе и миротворец по характеру, и воинственный, миру радуясь, если никто не проявляет дерзости, а в войне мужественный, раз кто его в ней вынудит, ни из за удовольствия покоя не делавший уступов нарушителям справедливости, ни мира не бесчестивший ради побед в войнах, но умевший, как никто, во время и за оружие взяться, и сложить его снова. 123. Когда в Тавре сорганизовалось пиратство и учиняло «добычей мисийцев» киликийскую область и с прочими расстраивало сношения между людьми, прибыв на них походом, он искоренил их быстрее, чем Минос карийцев с Киклад, вернул городам возможность сноситься друг с другом и, устранив тяготевший Страх, открыл пути купцам. За это облагодетельствованные им поставили ему медную статую в виде укротителя быка, с намеком на гору, именуемую по этому животному.

124. Располагая немалым материалом для подробная рассказа и о прочих государях, я, избегая того, о чем сказал, наскучить длиннотою, утверждаю то, что они наследовали, как прозвания друг друга, так и добрые качества нрава, одни соблюдши город в мире, другие прославив его в войнах, все — задавшись одною и тою же мыслью, тою, чтобы передать преемнику город, который каждый получал, увеличенным. 125. Один построил храм Миноса, другой Деметры, один Геракла, другой иного бога, одним сооружен театр, другим курия, третий выравнивал дороги, те проводили воды Нимф канавами, другие из предместий в город, третьи в новую часть города из тех источников , какими изобилует старая, храм созидался за храмом и большая часть города была среди храмов. Ведь храмы богам в одно и то же время и украшение города, и охрана. 126. Но легче измерить кружками море, чем пытаться охватить словом, какими новыми постройками каждый увеличивал город. Поэтому, отказавшись от невозможного, прозвание каждого а приведу во свидетельство его нрава. Одному таковым было Спаситель, другому Бог, третьему Каллиник, четвертому Великий, пятому Филопатор, шестому Епифан, и не было ни одного, кто бы оказался обделенным такого рода свидетельством. 127. А между тем, если для Афин важным было то обстоятельство, что ив их государственных деятелей, тот прозван был справедливым, другой иным каким-нибудь прозванием, то насколько почетно для нашего города, что цари оказались достойными подобных эпитетов, и при том не какие-нибудь два, но под ряд все и, что еще важнее, доходившие до такого числа?

128. Не только, далее, мы воспользовались наилучшими свойствами владык, но и их жен, которые, став выше станков, превзошли свою (женскую) природу в отношении к городу, подъяв на себя заботы, подобающие мужам, одни, помогая погребальным обычаям, другие, богов чтившие храмами, а город украшавшие почетом, как бы сожительствуя мужьям не для рождения только детей, но и для того, чтобы подражать им в заботах о городе.

129. Итак, нова божеству угодно было править Азиею волею македонян, этот город был для них как бы акрополем их державы, и они жили здесь под покровительством Судьбы и обставляли город всем, что откуда либо получали. Α после того как бог прекратил их власть, и весь мир опоясал, словно золотой цепью, римской властью, он быстро понял решение совета в небе, и без шума воспринял перемену. Чьим неизбежно было сделаться ему и после поражения, к тем он примкнул без боя, подготовляя будущее, чистое от неприязни, и не оставляя повода к злопамятству. 130. Поэтому, вместо этого настроения, он вкусил такого попечения со стороны вождей, что прилив благ наблюдался в равной степей и, как если бы не одни основали город, а другие его присвоили, но римляне владели тем, что впервые построили, и соблюдали естественную благосклонность к своему созданию, так они сохранили за ними принадлежавшее им достоинство и прибавили то, какое у них в обычае, я не лишили его его положения митрополий Азии.

131. Так вот что пусть будет ответом тем, кто воображают, будто город наш не пользовался значением в древние времена. А в ответ тем, кто находит, что он пришел в упадок после прежнего его блестящего положения, представим настоящее его состояние, и пусть зависть не коснется слова. [18] Ведь иные города, как инвалиды, твердя о своем прошлом, жалуются на настоящее, а у нас то, что наблюдается, соревнует с преданиями старины и не меньше можно рассказать, чем показать.

{18 Срв. такую же приговорку orat. I, в начале.}

132. Рассмотрим же, как в музыке, настроен ли город во всем на лад, или, клянусь Зевсом, как какая-нибудь. статуя, из знаменитых, если все потребное он представляет не на половину, но в той полноте, сколько это только возможно [19].

{19 Срв. Plato legg. VII p. 806 τέλεον καΐ ούδ' ήμισνν δειν τον νομο&έτην είναι.}

133. И прежде всего рассмотрим курию, так как и все значение города стоит на ней, как на каком-нибудь. корне. итак одна эта величайшая из всех местных курий и наилучшая, будучи в состоянии перечислить отцов, дедов, прадедов и предков, в том же звании декурионов, даже более отдаленных, в родителях пользуясь наставниками в расположении к городу, вместе с состоянием каждый воспринимая мысль, что следует владеть имуществом в интересах города. 134· Ведь они унаследовали отцовское достояние ради благоденствия, и потратили большую часть его в удовлетворение честолюбия, а благодаря своему трудолюбию, приобретали много, обладая безупречным началом богатства и со всею щедростью пользуясь им для общественных повинностей, бедности же избегая своею предусмотрительностью, траты на город производя с большею охотою, чем другие приобретают доход, и так расточительно приступая к издержкам, что внушали уже опасение, как бы не впасть им в оскудение, производя расходы многоразличного рода, и пропитывая толпу в её нужде, и придачей земли устраняя недостатки, и все время принося пользу и развлечете всему городу довольствием банями и утехами зрелищ, еще при жизни вводя сыновей в отправление общественных повинностей и изъятие от них в силу законов приводя к их выполнению своими щедротами, потратившие свои средства являясь более радостными, чем еще не предоставлявшие их. 135. Ведь то, что в другом месте сопровождает добыток, то здесь стоить в связи с издержками, и богатеть путем уклонения от повинностей всякий скорее посовестился бы больше, чем уменьшить состояние отправлением их. Как будто имея какого–либо бога поручителем в том, что все, сколько ни израсходуют, Судьба вернет им вдвойне, так изобильно жертвуют они на конные и гимнастические состязания, одни в размере, приличном их состоянию, другие даже не по средствам. 136. И для каждого из обязанных повинностями предметом соревнования служит превзойти предшественника и отрекать преемнику возможность состязаться с ним и тому, что всегда исполняется, придать совершенства, и к обычному присоединить что-нибудь. в новом роде. 137. Только у нас одних больше соперничества из за захвата литургий, чем у других в избежании их, и многие нередко путем издержек добивались допущения к ним, нанизывая [20] расход на расход и через первый входя во второй, не избежание крупнейших покупая за малую плату, но значительною платою доставляя себе»право выложить большие средства. 138. Причиною этого является некая врожденная горделивость, в силу коей они не терпят, чтобы в их город приходила о других большая слава, чем о их собственном в другие места, не считая заслуживающим упрека собственное отечество доводить, в чем можно, до самого высокого положения.

{20 συνείροντες срв. т. I, стр. 424, 1}

139. Так, курия в такой степени причастна мудрости и мощи слова, что можно бы назвать ее каким-нибудь. хором софистов, показывающих искусство своей профессии в административных сферах. Так остер у них ум, закруглена речь и неустанен поток её, что многие из любителей послушать сбегаются в судебный залы как в школы [21] наставников, чтобы внимать у правителей речам [22], которые они с большею уверенностью выполняют под вдохновением момента [23], чем после предварительной подготовки. 140. Это искусство их заставляет правителей подтверждать свое наименование, а не выступать из границ в подражание тиранам. В чем же тут дело? Где курия невежественна, будь она хоть раззолоченной, при безгласности её, правителям легко ее оскорбить, а декурионам приходится сносить это молча. Действительно, те, кто не могут добиться словом правды,—готовая жертва притеснений и название им — курия, а терпят они рабскую долю.

{21 μουσεΐον срв. т. I, 27, 1.}

{22 άγων и ниже.}

{23 Ικ τον παραχρήμα, реминисценция на Фукидида, I, стр. 22. См. т. I, стр. 395, 3.}

141. У нас же сила речей строго охраняет для курии свободу, а тех, кто стоят во главе дел, заставляет являться такими, каково их наименование, для умеренных из них содействуя обретению лучшего отношения, у дерзких сдерживая их необузданность понуждениями мудрости и, словно наговором, направляя риторикою к кротости. Так они обладают снадобьем, сильнейшим их произвола. 142. И не сама курия с трепетом добивается впуска к правителям, но они, намереваясь изречь приговор с осторожностью, приглашают, чтобы дать пробу среди людей, коих, не легко захватить врасплох, но которые умеют составить суждение. А они противодействуют, если справедливость — в пренебрежении, а когда она торжествует хвалят. И важным, жизненным вопросом для правителя является признание за ним куриею справедливости решения. 143. Далее, прочим составляет гордость, если они снесут стремительность правителя и не будут ею решительно потоплены. У вас же все те правители, которые приобретут доброе имя, считают себя стяжавшими венок за доброкачественность, не как люди, совладавшие с ослушниками, а как получившие похвалу в среде свободомыслящих. 144. Так относясь к начальствующим, курия, не сказал бы, чтобы чужда была соперничества между её сочленами, но как бы они ни соперничали, они соперничают в целях блага общины. Разделившись на три присутствия, руководство по каждому она возложила на лучших, в остальном же следует вождям, умеющим работать в интересах партии. 145. Что касается слова, нет того, чтобы одним оно предоставлялось, другим не было предоставлено, но свобода слова — общая и того, кто выскажет какое–либо полезное предложение, стоящие подле него поздравляют; говорит юность и старость не докучает, совершенно напротив, старцы помогают увещаниями, и направляют, и побуждают дерзать, как орлы, поощряющие птенцов к полету. 146. Внушительность коллегии простирается настолько, что, раз она появилась, и достигает от префектов чего желает. И давшему то обстоятельство, что он дал, доставляет величайшее удовольствие. Ведь он знает, что благодетельствует людям честным и искусным в речи, из чего одно склоняет их помнить о милости, а другое даст возможность по достоинству восхвалить. 147. Да что говорить о префектах, когда и у государей коллегия эта в уважении, и когда посылает свои доклады, и когда беседует перед троном? В делопроизводстве проявляется державцу рассудительность курии и в честь декурионам приходят от него назначения на посты правителей провинций. 148. Но любовь к своему городу удержала некоторых на их положении декурионов и те, кому это выпало на долю, украсились двойной честью, быть призванными к тем должностям и отдать предпочтение последнему званию, Действительно, первым они показали свою пригодность властвовать, вторым то, что считали важнее быть в подчинении, живя для отечества, чем, покинув это звание, править другими. 149. Таким образом они вменяют себе в удовольствие, не труд — служить своему отечеству, не приняв избавления от трудов, а предпочтя оставаться при них, и одним в почет служит уклонение от административных постов, другим отправление их согласно с законами.

150. А о народе что больше может любой сказать, как не то, что он под стать курии и ни ей не надлежало бы стоять во главе другого народа, ни ему быть чьим-нибудь. другим, а не её? Так она руководит дельными людьми, а он следует за лучшими, как искусный хор за лучшим корифеем. 151. В самом деле, во первых, у каждого жена и дети и домашнее устройство. Эти условия способствуют добросовестному воспитанию и стремлению к спокойствию, как иные, у тех, у кого, ничего этого не имеется, скорее — тому, чтоб посеять мятеж, взяться за оружие, потешиться избиением и, причинив беду первому встречному, бросаться на новую жертву, каких продерзостей много наблюдается в Египте, много в Италии, при чем одни хватаются, как за предлог к смятению, за всякое слово, другие дают себе волю в пору затруднений курии. 152. У нас же народ подражает послушанию родителям детей, ведь и курия в отношении к нему подражает отцам, последняя, не допуская, чтобы народ впадал в нужду, он, взамен отплаты за воспитание, отплачивай ей своим расположением, скорбя в пору её уныния, в пору благоденствия всячески радуясь, являясь её сообщником в той и другой её судьбе и не считая чуждым себе ни одного из её интересов, с величайшей охотой готовый для спасения своих предстателей и детьми пожертвовать. 153. Можно познакомиться с характером народа, если испытать его в самых бедствиях. В чем его обвиняли, то показывает его порядочность, и укор ему равносилен похвале ему. Дело в том, что, когда городу, как таковому, приходилось подвергнуться бедствию от какой-нибудь. невзгоды, постигшей землю, он получал упрек за то, что не воспрепятствовал случившемуся, а не за то, что натворил какой-нибудь. беды. 154. Так по натуре чуждаясь низости, он считается укротителем злодеев, Так, в благородном заключении и верном соблюдении сделок какой народ подходит к нашему? Так голос не распущен до неприятности, походка благоприлична, одежда опрятна, людям высшего положения уступайте дороги, к образованным любовь, цивилизованность во всем. Где это наблюдается среди другого народа? Если сказать правду, где среди другой курии? Так он опережает свое наименование и по порядливости своей жизни приближается к высшему классу. 155. По своему милосердию он настолько превосходен, что услуги, какие другие упускают в отношении к родственникам, им соблюдаются в отношении к пришлым людям. Именно, в то время как граждане из других мест были пригнаны сюда по таким их винам, за которые полагалась смерть, народ, когда их вели на казнь, ударился в слезы и окружил дворец с веткой просителей и их мольбы утишили кипучей гнев властителя. 156. Итак, они молили по своей наклонности к, милосердию, а он даровал им эту милость, как достойным получить и подобное снисхождение, и города сохранили граждан, а наш народ славу своего моления и его удовлетворения, владыка же славу победы над своим гневом.

157. Нельзя сказать, чтобы, в то время, как добропорядочность наша местная черта, город забросил храбрость в опасности вместе с воинскими упражнениями, на последние прекратил закон, однако первую натура наша сохранила. 158. Так, с одной стороны, при нашествии персов население не пожелало спастись бегством, но осталось, с большим рвением держась за отечество, чем лакедемоняне за щиты, с другой, тирана, внезапно появившегося в Селевкии и вторгшегося сюда, город низверг руками жителей и их десницы, побросав орудия, что находились в мастерских, разоружили воинов, которых жизнь течет среди крови убийств. 159. Может быть, ничто не препятствует рассказать, как было дело с этим восстанием [24]. Так больше станет ясна доблесть победивших. Таксиарх в Селевкии со взводом гоплитов находился в гавани за работой по углублению её устья. Зная, что у нас не стоит войска, отличившись работою в гавани, и возымев надежду вследствие отсутствия тех, кто бы мог ему воспрепятствовать, он возжелал тирании. И он не медлил и, так как багряница была на лицо, та, коею облечена была статуя, надев ее, начал свое предприятие. 160, Напав на деревни по дороге и разграбив всю область, по которой шли, поздно вечером – они, незваные, заняли город, в расчёте, что достаточно им появиться. Но если с фалангой воинов им, действительно, встретиться не предстояло, однако — с отвагой людей, грозной не менее, чем гоплиты. 161. Как только они увидали тирана, стремящегося во дворец и похищающего достояние владык, почерпнувши внушение в бессмыслице того, что творилось на их глазах, не пожелали принять решение, дождавшись ночи, но признав единственным решением — не допускать, и груди свои выставив вместо щитов, а засовы вместо копий, и все, что попадало под руку, признав за достаточное оружие, в тот же день отразили скипетр, сами повергши первых .теми доспехами, какими располагали, затем, оружием этих воспользовавшись против остальных. 162. И женщины приняли участие в деле, не только криками, воплями, камнями с крыши, — этим, что имело место в Платее, [25] но, вступив прямо в рукопашную и попробовав и боевого строя, и ран, удостоверив тем предание об амазонках. Так одни полегли, другие бежали, третьи были забраны в плен и тирания не продержалась и до второго дня.

{24 Срв. об втом эпизоде выше, orat. XX 5§ 18. 19, стр. 308 след.}

{25 Thucyd. II 4,1}

163. Таков город в надвигающихся опасностях: сохраняете в своей натуре смелость предков. рассмотрим, далее, сохранил ли он и другие качества афинян, которых принял в состав своего населения.

164. Итак, величайшего похвалою для тех является то, что они открыли общее убежище просящим у них приюта, и отовсюду стекались в Афины пришельцы; мы же, по Гомеру, далеко превосходим в этом отцов. Ведь нет города, часть которого мы не приняли бы. Но нельзя сказать о большем числе из каждого, но немногим меньше оставшихся в каждом месте мы приняли переселенцев к себе, одних — побуждаемых желанием удобств жизни, других — торговыми интересами, третьих — в целях показания своего искусства, четвертых — в целях избавиться от бедности. 165. Одних влечет пренебрежете к своему месту жительства, как худшему, других любовь к климату и бегство от него. Бегут они от своего, а любят тот, что у нас. Поэтому те, которые остаются в каждом городе, а нас посещающие, посещают на побывке своей сограждан. Со столькими со своей родины встречается каждый. 166. II если кто решит посетить нашу страну для выгоды, не для того, чтобы поглядеть на города, но для знакомства с их нравами, город удовлетворяем его рвению, освобождая его от блужданий. Сидя на нашей площади, он придет в соприкосновение со всяким городом. Со столькими людьми из каждого города вступить он в беседу. 167. И тем, которые предпочли этот город своему, не вменяется в промах, что они не живут в своем отечестве, но оставшиеся дома, завидуя им, бранят себя, что не переселились. Так предоставлено здесь всем общее соучастие в благах. И пришельцы любят, как свой, город, на который обменяли свой, и граждане не желают иметь преимуществ над пришлым людом, но с охотою оценивают достоинства пришельцев, как, конечно, сынов (земли) [26] подражая и в этом афинянам. 168. Действительно, как последние дали захваченным в Пилосе участие в имевшихся у них должностях и прибегали к их услугам в важнейших делах, так мы наилучше почтили пришлых людей и воспользовались их трудом, так что еще и сейчас дома их занимают первенствующее положение.

{26 По объяснению Forster со ссылкою на Платона, Legg. III 595 Α.}

169. Так как переселения к нам начались с отдаленных времен и не прекращались, полагаю, и не прекратятся, естественно населенность нашего города увеличилась, и это стало в нем самым очевидным признаком того, что возвышение числа жителей дело одного пифийского бога, у которого, по словам оракула, и песок сосчитан. [27] 170. Будучи столь значительным и простираясь на такое пространство, он весь, в каждой части, наполняя равномерно, и проверишь ли часть за воротами города или внутри стен, первую и ту, что за ней, дойдешь ли до средины, перейдешь ли в улицы, или перенесешь расследование на окраины кругом, все изобилуете населением в равной степени и такое количество людей, обращающихся, не исключает столько же блюдущих дом. 171. Итак, афиняне, из страха перед вторжением лакедемонян, покинув деревни, наполнили Афины и обилие населения в городе было безлюдьем для деревень, а у нас, в то время как деревни привлекают так много граждан, будто они опустели, город преуспевает в численности населения и целый день на площади настолько одинаково людно, что «в пору, когда площадь полна»—означает у нас не одну определенную часть дня, хотя в других местах это выражение, действительно, означает таковую. Так равномерность не допускает ни для какой части дня исключительная названия, но, если скажешь: «когда полна», означаешь все время. 172. Ведь подобно тому, как во всех тех реках, где течения не перерезывают скалы, поднявшиеся посреди них, течение движется на глаз одною сплошною массою, так здесь густота движущихся людей не позволяете образовываться в средине какой либо пустоте, так что у того, кто впервые очутился здесь, когда он смотрите, может возникнуть мысль, что за городом, по направлению из каждых вор от, происходите какие то празднества и, в силу особого закона, город выпускаете на них жителей, при чем они распределяются по воротам по желанию. 173. Одним может не понравиться город, что тем, кто куда-нибудь. спешит придти поскорее он создает препятствие в толпе, задерживая его встречными людьми, словно противными волнами бег корабля.

{27 Herodot. I 47. όίδα δΊγώ ψαμά&ου τάρι&μόν καϊ μέτρα #αλάσοης. Schol. Агр. Acharn. v. 3.}

174. Далее, у тех, которые видят населенность, но не знают урожая земли, может явиться опасение за пропитаете, потребное такой массе. Тому же, кто слышит о первом, а не знает о второй, может показаться удивительным, на чье пропитание он расходуется. Так, масса населения у нас подходит к земле, а к массе этой природа земли, благодаря коей мы никогда не доводимы были до того, чтобы обидеть Зевса, покровителя пришельцев, суровостью к пришельцам, хотя имея перед собою пример Рима, который скудость средств пропитания, когда такая случится, изгнанием пришлого люда превращав в изобилие, 175. Но нас земля не вынуждала к такому врачеванию и не случалось, чтобы когда-нибудь. она лишала город значительного числа жителей ради спасения остальной части населения, соблюдая, полагаю, свой древний закон прекращать, а не вызывать бедствия пришельцев, так как и сына Агамемнона, после убийства им матери, когда стремительно гнали его в его безумии по всей земле богини, которые карали юношу сумасшествием, наша земля вернула к здравомыслию: как только он вступил на нашу границу, недуг его прекратился и местность получила от этого события свое название. [28]

{28 Jo. Malal, Cihronogr., pg. 142. Strabo XII p. 535, 11 sq. }

176. Но здесь я, сам не знаю как, увлекся усладой воспоминаний о Пелопиде, но нужно вернуть речь к проверке силы города, одним удовлетворительным свидетельством коей является достаточность средств для населения, другое, яснейшее, я теперь добавлю.

177. Когда разразилась эта персидская война, к которой издавна готовилась персидская держава, и когда нужда требовала внушительных встречных подготовлений и раньше подготовления города, пригодного к тому, чтобы принять все те средства, каких требует столь значительная война, именно этот город превзошел потребности своим избытком и собрал боевые силы в свое лоно и двинул целое войско, когда требовала того нора. 178. Когда в него, как реки в море, стекались все гоплиты, все стрелки, и всадники, и кони, одни боевые, другие вьючные, всякий верблюд, всякая рука [29], так что почва была покрыта стоявшими, сидевшими, стены скрыты под навешанными на них щитами, копье и шлем видны были повсюду, все полно стука, суеты и ржанья, когда стояло в городе столько отрядов, что одни их таксиархи прибавили немалое число к населенно, вернее же собралось такое количество войска, на сколько у других не хватило бы и воды для питья, каждый принял воина так предупредительно, будто ухаживал за родственником, вернувшимся после долгой отлучки, так каждый имел земли в избытке, как будто в каждом жилище земля сама собою преобразилась в пещеру, и так можно было кормиться до сыта, как будто не человеческая воля или рука заботилась и служила, но как будто боги, какова сила богов, невидимо готовили каждый предмет. 179. Поэтому нас в особенности среди врагов бранят персы, что, явив свой город соперником доблести царя, мы нигде не повредили его рвению недостатком снабжения.

{29 Можно понимать о людях разных профессий, нужных и на войне, срв. χεΙρ έργάτις, χεΙρ ξιφονλκός и т.п.}

180. Вот почему город наш замещает государю возлюбленную [30] и, как бы отъезжая из отечества, он возвращается к нему мыслью и дает клятву возвратиться, а отсутствие свое облегчает письмами и без отдыха войны чередует с войнами, за трудами на Западе гонясь за зрелищем Востока, а вернее, за трудами на Востоке стремясь узреть наш город. Итак он не продвигался в другое место, кроме тех, куда принуждала двигаться война, но по истине нежась, будто в объятиях возлюбленной, проводил приятнейшее для себя время здесь.

{30 «город», πόλις, по-гречески женского рода}

181. Итак силой города, как в теле, можно восхищаться, а речи, которые подобает назвать умом города, разве возможно обрести здесь в небрежении, в забросе? Ведь это именно и делает великий город более почтенным и, даже если бы ему не пришлось быть столь значительным, это во всяком случае делало бы его предметом восхищения. 182. В самом деле, как в Афинах в славе и прочие вещи, триеры, морские сражения, властвование над многими, а самое значительное, стремление к мудрости, её почитание и приобретение, так и у нас ничто не лишено дани восхищения, но все в этом уступает любви к мудрости. 183. И мне кажется, бог, который разрезал землю на две половины, пожелав каждую часть украсить одинаково и, как бы на весах, сохранить равновесие, повелел Гермесу заложить здесь семена словес, не отстающие от аттических, и жезлом побудить людей стремиться к этому приобретению. 184. Поэтому, как раньше греческий мир был поделен на два города, Спарту и Афины, так теперь блага греков на два города, наш город и Афины, если грека следует называть скорее по его искусству слова, чем по его происхождению. 185. И восходят два эти светила риторики, одно освещая Европу, другое Азию. И вот, во первых, город воспринял такие качества учителей, что, если бы они не были удостоены тронов здесь, во всяком случае были бы их удостоены в Афинах. В такой степени у тех был избыток звучности, у других красоты. 186. Затем, собирались рои юношей, гуще пчелиных. Далее, никто не удалялся со стыдом, но приобретя весьма достаточно, одни оставались, другие уходили, одни тем самым, что они усвоили, привязанные узами любви к давшему городу, другие, принося свой разум своим отечествам во спасение. После того известность вернувшихся направляла к тем же обрядам других, и посылают одни детей, другие братьев, третьи соседей, четвертые знакомых, все вообще сограждан своих. 187. И вы стали митрополией Азии, сколько по преимуществам своего достоинства, столько же потому, что всем была отсюда величайшая польза. Ведь куда ни явишься, обретешь совет, вооруженный речами, и риторов, с уверенностью держащих речи, или все сподвижников здешних школ [31], или большинство, или во всяком случае таких не меньше (чем прочее число). 188. Другие искусством трибуны и помощью в процессах достигают положения судей, и мы доставляем провинциям отличных и риторов, и судей, которые, творя в городах управу своими решениями, приобретают только это одно, что являются виновниками справедливости, и уходят с пустыми руками, но увенчанные славою. И вы, зная это, строите щедро святилища Музам для пребывания в них юношей, для богинь — почетный дар, и в качестве учителей привлекаете граждан, не исключаете и пришельцев. 189. И в деле словесного искусства гуманностью сочетается и строгость. Что места заседаний предоставлены всем, показывает гуманность, а что похвалы предоставлены лишь тем, кто заслуживает их, — строгость. 190. И когда вас зовут, вы собираетесь, а когда они делают промахи, вы не покрываете их, но и превратная мысль, и неверная фигура, и испорченное слово тотчас подхватывается, общее обличение негодности поднимается со всякого места и невозможно оратору, поражаемому, пронзаемому, словно стрелами [32], утишить тревогу души невежеством слушателей, бросив взор в какое–либо место театра, но, куда ни посмотришь, всюду сидит строгий критик.

{31 μονοεΐον cf. Стр. 371, 1.}

{32 «лук», стрелы» частое фигуральное выражение у Либания, срв., напр., т. I, стр. 33, 7, т. I, стр. 48, 1. }

191. Ведь, помимо обучения среди декурионов, три школы риторов в равном числе (т.е. трех) собираются в судах, изощрившиеся не менее слухом для оценки, нежели языком для защиты. Поэтому нет никого счастливее человека, признанного искусными здесь, и в злосчастьи все уступают тому, о ком дан отрицательный отзыв здесь. Да и тот, кто сюда входит без содрогания и страха, не храбр, а туп, если не сознает, какой степени риска подвергается. 192. Таким образом давно укоренилось здесь дело красноречия и достигло равного процветания. И тем, которые подходили к нему со стороны, и тем, кто взялись за него в самой его области, выпадало на долю приобщиться источникам, так что уже установилось мнение, что, кто ни вступит на эту землю, вкусил искусства и стал участником риторства, как будто земля испустила здесь музическое дуновевие, как в других местах пророческое.

{33 οννειπειν в связи с термином αίνδικος. Сноски в тексте нет}

193. Не удивительно, если, превосходя прочие в остальному а в упражнении в мудрости с прочими превосходя и собственные достоинства, город наш приобретает себе поклонников в лице тех, кто является на административные посты, каждому из коих и вступлением в управление, и срединою и концом его служить что-нибудь прибавить городу. Далее, ведь и те, .кому пришлось прибавить, подобно людям, возжегшим богам крупнейшие приношения, живут остальную жизнь с отрадным чувством, имея, о чем рассказывать в беседах как доблестнейшем своем деле, вернее же, будучи в состоянии говорить обо всем, чему свойственно прославлять человека, умалчивая о прочем, гордятся одним этим, в уверенности, что ни когда не постигнет их забвение о их деятельности в наилучшем месте из стоящих под солнцем. 194. И их уверенность понятна. Ведь тот, кто проявил ревность своей души там, где сборища [34] наиболее часты, положил ее на приснопамятную славу, как, полагаю, те из живописцев, которые искусство рук своих принесли в дар в Дельфы. И не бывает так, чтобы те начальники, которым этого возможно достигнуть из царских денег, легко устремлялись к новым постройкам в городе, а те, у кого расходы покрывались из собственных средств, медлили приступить к ним, но те, кто принадлежали к среде императора, больше проникались страстью к тратам здесь, чем к приобретению, и, собрав отовсюду красивый камень. разбрасывали среди города красивый постройки, блистающие, словно звезды, и став указчиками великолепия этого, имели много последователей, задумавших нечто, превышавшее их силы. 195. Здесь тот, кто не возводит дома или хотя бы приобретает его из существующих, если и в высшей степени богат, считается втуне богатым, а кто это доставляет, а в прочем дошел до нужды, заносить себя в число богатых. Поэтому размеры города не стоять, но, подобно тому, как в организме человека, растут день за день.

{34 οινδοι здесь, очевидно, в том же смысле как, ονλλογοι срв. т. I, стр. XVII.}

196. Но пора уже распространиться о положении и величине. И вот, я полагаю, не окажется ни одного из существующих городов, величина коего такова при столь красивейшем положении. В самом деле, начинаясь с востока, город по прямой линии идет на запад, протягивая двойной ряд высоких портиков. Эти портики отделяет друг от друга улица под открытым небом, мощеная камнем, шириною в портик. 197. Длина этих протянутых галерей так велика, что только выровнять такую площадь потребовалось много рабочих рук, а пройти с начала до конца утомительно и такая длина заставляет прибегать к коням, и она так гладка и непрерывна, не сменяясь ни впадинами, ни обрывами, ни другого рода неудобствами, но словно краски в картине, подобранный по воле. 198. Улочки же, беря начало от портиков, идут одни к северу, все время по ровному месту, другие на юг, по предгорьям, постепенно поднимаются, доводя селитьбу до такого расстояния, чтобы сохранилось согласие с прочим планом города и чтобы чрезмерно возвышенным положением она не была как бы на отлете от прочего города.

199. Переступив обрывы и пропасти, включив и их в свои пределы и заняв узкую площадку посреди скатов горы, не подвергает он дома, расположенные у подошвы её, опасности от домов, воздвигнутых над ними, подобно скале Сизифа; но, заняв лишь столько, сколько давал непрерывный подъем, он с количеством соединил благовидность. 200. В своем протяжении гора вздымается подле него, словно щит, высоко поднятый для обороны, а тем, кто живут под этой горою, ничто не угрожает от подобного соседства горы, а источники, поросли и сады, ветерок, цветы, голоса птиц и пользование прелестями весны у них — вперед прочих. 201. Портики похожи на реки, текущие вдаль, а переулки на канавы, от них отведенная. [35] Одни направляют, будучи обращены к горе, к прелестям предгорья, а те, что обращены в другую сторону,—к другой дороге, некрытой, с домами по обеим сторонам её, как будто каналы, прорытые от реки к реке, с целью водного сообщения. И эта сторона заканчивается во многих местах красивыми садами, и последние замыкаются берегом Оронта, 202. Из портиков, как сказано, тянущихся с востока на запад. и простирающихся на такое расстояние, что его достаточно было бы на три города, как раз по средине правого, арки, обращенный во все стороны, с одною общею каменною крышею, дают начало другим портикам, идущим к северу, до реки, при чем находящейся в их районе храм Нимф, высоко вздымающийся в небо, обращает к себе все взоры блеском камня, красками колонн, яркостью росписи, обилием вод. И от них направляются улицы, как от портиков, упомянутых раньше.

{35 О системе орошения см. т. I, стр. 21, 1; 174, 1.}

203. И вид старого города таков. Новым же городом занят остров, который образовали рукава реки Протекая с верховьев в одном русле и пройдя весьма большое расстояние, она, разделившись, охватывает это место и превращает его в остров. И из двух течений одно оказывается по средине обоих городов, а другое, пройдя по ту сторону нового города, после образования острова соединяется с другим и восстановляет реку в её прежнем размере, до разделения. 204. Форма этого нового города— круглая. Лежит он весь положительно на равнине и его окружает, подобно венцу, несокрушимая стена. От четырех соединенных одна с другою в виде четырехугольника арок, как от пупа, простираются в каждую страну неба четыре пары портиков, как в четырехрукой статуе Аполлона. 205. Из них три, дошедши до стены, соединяются с оградою, четвертая короче, но красивее, насколько короче, как бы идет на встречу дворцу, останавливающемуся вблизи, становясь ему вместо пропилеев. 206. Самый же дворец занимает столь значительное пространство острова, что достигает четвертой части целого. Именно он проникает к средине, которую остров принимает в качестве пупа, и доходить до внешней, речной части, так что и стена, получив колоннаду вместо парапетов, устроена как? место зрелища, подобающее царю, так как и река, текущая внизу, и пригороды со всех сторон тешат взоры.

207. И если б кто пожелал в точности описать эту часть города, нужно взять ее темою, а .не трактовать ее как часть другой темы; все же следует сказать столько, что, если из всех, где либо находящихся, одни приобрели известность своею величиною, другие славятся красотою, этот дворец вторым никоим образом не уступает, первые же даже далеко превзошел, в отношении красоты не побеждаемый нигде, по суждению же о величине всюду побеждая, будучи разделен на столько внутренних покоев, портиков, мужских помещений, что и люди, вполне освоившиеся, переходя из дверей в двери, легко начинают плутать. Мне кажется, если бы он и один находился в одном из городов плохого состояния, каких много мы видим во Фракии, где несколько хижин составляют города, во всяком случае, при осмотре городов, доставил бы возможность величаться городу, им обладающему.

208. Но возвращаюсь к тому, что новый город отделяет от старого текущая между ними река и этот промежуток связуется пятью крепкими мостами. И вода превращаем наш город в два, а мосты не позволяют ему быть двумя, припрягая второй к более древнему, словно жеребенка к матери.

209. Пусть любой вникнет в то, что, является ли наилучшим для города вытягиваться в длину, древний город у нас заселен таким образом, красивее ли кругообразное расположение, это распространяется на новый город, то ли самое является признаком величины, чтобы город не был одного вида, здесь, как нигде, все формы городов, так что, кто величается, как обитатель города в виде равностороннего четырехугольника, пусть знает, что величается малостью.

210. Ведь, как в земледельческих трудах, малый участок легко укладывается в определенные рамки, как на картинах живописцев, а. пашни богачей того же не допускают, но, разбросавшись пространно, один участок вдается, другой выдвигается, так бывает и с городами: лишенный величины подчиняется одной форме, а обладающий величиною разбрасывается, как случится.

211. Поминая о величине, не упущу и того обстоятельства, что, если с длиной портиков, упомянутых мною в первый раз, свяжем те, которые от них направлены к реке, иным образом делая добавление к их длине, и, равным образом, опять портики нового города в их отношении друг к другу приняв за один [36], этим одним увеличить вышеупомянутую длину, если кто-нибудь. это сложить, вернее же, пускай каждое остается, как оно было, но рассматривая такую перемену мысленно, всякий найдет, что портики тянутся у нас на протяжение одного перехода.

{36 Чтение этого места не вполне установлено, см. в примечаниях у Fursterа.}

212. На этом пути пред тобою непрерывный ряд домов частных лиц, всюду среди частных распределены общественные здания, то храмы, то бани, на таком расстоянии друг от друга, что каждой части города удобно пользоваться ими, и у всех входные двери выходят на портики.

213. Какова цель этих моих слов? К чему в конце концов затягивать вообще речь о портиках? Мне кажется, что из удобств городской жизни самым привлекательным, добавил бы, и самым полезным, являются сборища и общение. И, клянусь Зевсом, городом по истине является тот, где такового много. 214. Ведь и сказать что-нибудь. подобающее, и выслушать — хорошо и самая приятная вещь подать совет, и проявить подобающую долю участия к положению друзей, с одними разделяя радость, другим сочувствуя в их горе и с их стороны встретить ту же отплату, и тысяча других возможностей открывается в сближении друг с другом.

215. И вот, у кого нет столь просторных портиков, перед домами, тех расселяет зима, и на словах они живут в одном городе, на деле же разлучены друг с другом не менее, чем с жителями прочих городов, и осведомляются о соседях, будто ρ людях в отъезде. Ведь и дождь, и град, и снег, и ветры держут их дома в своей власти, подобно узникам, и едва заглянув на площадь, те из слуг, которые издавна привыкли переносить невзгоды, бросаются проч. Поэтому, когда погода разгуляется, как бы спасенные после долгого плавания, жители приветствуют друг друга с объятиями, многое из того, чем обязывает обычай дружбы, упустив за то время в отношениях друг к другу и пеняя за то, вместо самих себя, нате условия, какие им в том воспрепятствовали.

216. У нас же не посылает Зевс ни града, столь тяжкого, пи снега, столь густого, ни дождя, столь обильного, чтобы из-за них расстраивалось непрерывность сношений, но год испытывает перемены времен его, однако условия сношений ни в чем не меняются, но дождь удручает кровли, а мы шествуем вольготно в самых портиках и сидим в компании, где. удобно.

217. Ведь и тех, кто живут на краю переулков, вы двигающееся вдоль стены с каждой стороны улицы навесы, защищая их от дождя, доводят сухими до портиков. Итак, у прочих, в той мере, как они разъединены, притупляются связи знакомства, а у нас, благодаря непрерывности общения, чувства дружбы процветают, и на сколько там она ослабевает, настолько здесь усиливается.

218. Таким образом, длина портиков служит не менее тем условиям, какие являются важнейшими в людской среде, чем в удовольствию. К ним примыкает и ипподром, и театр, и баня, первый в размерах достаточных для бега потомков Борея и предоставления в обилии ступеней сидений для массы городского населения, второй, где звучат и соревнуют и флейта, и кифара, и голос, и разнообразные средства сценических развлечений.

219. Кто бы в состоянии был вместить в своем рассказе другие виды театров, одни, устроенные для борцов, другие — для борьбы людей со зверями, все среди города, не вынуждающие перед удовольствием испытывать тяготу долгого пути к ним?

220. Но кто не подивится баням, из коих одни пригодны для зимы, другие подходят для лета, одни в стороне от сильных ветров, другие как бы воздвигнуты в воздухе и не имеют общения с землею?

221. Дома же — одни, воздымающиеся в блеске современного стиля, другие, от былых времен, в скромности постройки чуждающиеся горделивости и пошлости.

222. Если же не следует замалчивать мысль, сейчас пришедшую, мне кажется, Зефир убедил древних жителей не тратить на стены всего труда. Ведь те, у кого климат неблагоприятен, изощряются в облегчении от его воздействия, нам же, которые наслаждаемся самым приятным «ветром, славным товарищем», как говорил Гомер, нет нужды в каких-либо ухищрениях, когда бог предоставляет нежиться.

223. В самом деле, афинянам был союзником в морской битве Борей, в отплату, как говорят, за похищенную девицу предоставляя им дар, который свояк этом далеко не сдерживает в должной мере, нам же Зефир благодетельствует не в возмездие предшествовавшей обид но он любит, но любит не девицу, а целый город, бессмертною [37] любовью и, сдержав себя зимою, когда знает что своим налетом причинить страдания, приходит вместе с летом, чтобы не допустить зноя.

{37 ά&άνατος, срв. выше стр. 189,2.}

224. И ни с другим городом не входит он в общение раньше нас, ни через нас поступает к другому, но с нас начинает и около нас перестает, подобно тем, к устремляются к одной красивой личности, чьих взоров не отвлекает появление другой.

225. А он протекает по всему городу, и обтекает его, и не оставляет ничего непричастным своей помощи. Не поступает он так, чтобы в дома богачей в три этажа вливаться, а над домами людей смиренных и бедных проноситься, но, как в демократии, предоставлено равенство перед законом, так у нас некая равномерность участия в благах зефира и никто никогда в жажде его дуновения не винил соседей в том, что потерпел это от них так проходит он и скользить через всех, и кого ни коснется, то путь ему.

226. И луча солнца приходилось некоторым лишиться вследствие того, что заслонял его соседний дом, но никому не ставится препятствия в том, чтобы зефир даровал ни общие всем милости, но он вздымает хитоны прохожие и заворачивает их около лодыжек, простыни спящих вздымаются над телом под его дуновением и ночь зефир делает отдохновением вдвойне, примешивая к нему дуновение

227. Значить, не напрасно город все время в стройках, и одни здания кроют, другие возведены до половины третьим только что заложен фундамент, для иных роют для того землю, и всюду голоса людей, торопящих строителей, и то место, что прошлый год вскапывали для урожая овощей, ныне отведено под дом. Ведь они знают, что все блага, какие обещают поэты справедливым по кончине их, здесь предоставлены на долю живых.

228. Подумаем и о том, что город был бы вчетверо больше, чем ныне, если бы не был повергнут раньше уже тремя смертельными ударами. Да, как храм пифийского бога подвергся многим превратностям и тот, что теперь стоит, четвертый вслед за теми, которые исчезли, так наш город, как город людей, был сражен, а как любимый богами, восстал, потерпев и поступив так же, как маслина Афины. И ее Ксеркс подверг сожжению, когда разорил афинский акрополь, но на второй день из сожженного ствола взошел побег в локоть высотою. И этот город вместе и пропадал, и восставал.

229. И теперь, копая землю для закладки фундамента, встретишь непременно какой-нибудь. след древней постройки и многие воспользовались имеющимся материалом и, вместо того, что задумывали, присоединив прочий потребный, строили на нем. Итак, если бы одних построек не коснулось истребление, а другие присоединились к ним и, сколько труда теперь полагается на восстановление, столько прилагалось бы на добавление, многие лишились бы многих полей в пределах территории, подвергающейся обработке.

230. Далее, нельзя сказать, чтобы, в то время как город дивен во всем, окрестности его таковы, что иной пожелал бы, чтобы они были лучше, чем есть, но они обнаруживают, что они — окрестности такого города. Во-первых, большие и населенные деревни, более обильные жителями, чем многие города, располагают ремесленниками, как в городах, поддерживают сношения друг с другом на праздниках, приглашая по очереди каждая к себе и получая приглашения, одним и тем же услаждаются, даруют и получают выгоду, от того, в чем у них избыток, уделяют, а, в чем у них нужда, то получают, одним располагают, другое покупают, далеко опережая благосостоянием купцов, живущих у моря, со смехом и рукоплесканиями вместо прибоя и волн зарабатывая деньги, мало нуждаясь в городе вследствие обмена между собою.

231. Пусть взглянет любой и на то, что находится за воротами. Не подумает он назвать то гостиницами, но городскими частями, но достойными принадлежать одному этому городу. Так пригороды точно воспроизводят то, что имеется внутри города, и в комфорте, и в банях, и в ремеслах, и в совокупности домов. Поэтому, если бы кто либо тройное это деление совокупил в одну форму, достаточно было бы для города нынешнего загородного населения.

232. Действительно, как внешняя площадь царской резиденции причастна была бы внушительности внутренних помещений, уступая последним, но позволяя догадываться по меньшему о более значительному так от города распространилось некоторое сходство на территорию вне стен, так что, выезжая, ты скажешь, что в меньшем масштабе видишь то, что покинул, я въезжающему загородная местность предвещает, что он встретит в городе.

233. Итак все одного и того же вида, а местность к западу, Геракл! как побеждает все прочее, всякое описание! И это одно стоить увидать, выслушав же с величайшим удовольствием, с чужих слов не составишь себе надлежащего понятия.

234. Тотчас за воротами по левую сторону открывается разнообразие садов и прелесть вилл [38], обилие источников, и дома прячутся в тени древес, и покои, что высятся над деревьями, и роскошь купален, место, подобающее Афродите и её сыну — стрелку. На дальнейшем пути по обе стороны дороги ты видишь массу виноградников, красивые дома, розовые насаждения и всякую растительность и орошение, π одно влечет к себе, другое тянет к себе в свою очередь, и среди подобной утехи ты достигнешь наипрекраснейшей Дафны.

{38 Так переводим здесь καταγωγαί. Moжет быть, дачные постройки, приюты, убежища.}

235. О ней ни сказано еще ничего по достоинству, ни будет сказано, разве придет мысль богу с Музами воспеть эту местность.

236. Эту дорогу из города в предместье я с величайшим удовольствием назвал бы бахромой эгиды, коею Гомер вооружает Афину. Так вся она — золотая и завершается колофонским золотом — Дафной.

237. Ее увидав, невозможно удержаться от крика, не прыгать, не скакать, не считать себя счастливым за это зрелище, не чувствовать себя как бы окрыленным удовольствием. То то, то другое, всюду, чарует, изумляет, одно приковывает к себе внимание, другое влечет,—и взоры облиты блеском, что заставляет зрителя оглядываться во все стороны,—храм Аполлона, святилище Зевса, Олимпийский стадий, театр, источник всякой утехи, обилие, толщина и высота кипарисов, тенистые тропы, хоры певчих птиц, легкое дуновение ветерка, запахи, приятнейшие благовоний, величавые приюты, виноградные лозы, ползущие в мужские покои, сады Алкиноя, Сицилийская трапеза, рог Амалфии, полное пиршество, Сибарис! Какую купальню ни изберешь для мытья, ты пренебрег еще восхитительнейшею.

238. Местность эта так благоприятна для организма, что, если удалишься после недолгой побывки, уйдешь с более здоровым цветом лица. На вопрос же, чему ты больше всего порадовался, затруднишься ответить. Так все соревнует одно с другим. Нет такого сильного, необоримого, упорного недуга, который, не изгнала бы Дафна, но, лишь приблизишься к этому месту, и все удручающее пропадает. Если боги, действительно, покинув небо, сходят на землю, мне кажется, они здесь пребывают и заседают со смертными, так как лучшего для них местопребывания и не могло бы быть.

239. Если таково то, о чем я рассказал, не таково оно по количеству, чтобы избыток красоты терял свою дивность по незначительности причастного такой красоте, как, например, не пять домов, садов семь, кипарисов триста, бань три, но прекрасно все, как нигде в другом месте, но еще многочисленнее, чем прекраснее.

240. Она обладает каждым из этих предметов в таком количестве, что лишь из уважения к городу осталась на положении пригорода, при желании же поспорить с городами в состоянии победить во многом, она, которая всех тех из римлян, которые являлись ее обозревать, победила, убедив не восхвалять более Италию, как не способную потерпеть поражение в такого рода вещах.

241. Главным же предметом из красот Дафны, полагаю, и всей земли, являются источники Дафны. Ведь нигде земля не породила таких свойств орошения ни для взора, ни для пользования. Это резиденция неких Нимф и самая чистая и прозрачная влага их дара.

242. Иной, пожалуй, выразился бы, что богини не менее тешатся этою местностью, чем Зевс Пизою, Посидон Истмом, Дельфами Аполлон, Лемносом Гефест. И если нужно верить. что Нимфы обитают в водах, мне кажется, прочие они посещают, чтобы лишь взглянуть на них, а эту местность, подобно царям, сделали своим акрополем. Верю и тому, что три богини, когда они спорили о красоте, здесь скорее, вымывшись, явились на суд, чем там, где говорить предание.

243. Кто, став около них и увидав воду, вытекающую из самых устьев и несущуюся вдоль каждой из двух стен храма, не подивится обилию, не изумится красоте, не почтить как божественную, не коснется её с удовольствием, вымоется с еще большим, испьет с величайшим? Ведь она в одно и то же время и студена, и прозрачна, и наиболее пригодна для питья, и уснащена прелестями, и мягка в соприкосновении с телом человека.

244. И вода не осталась в одной матери, Дафна не удовольствовалась тем, что родила и Дафна использовала, остановив дар около себя, но она произвела, а принял участие в нем, вместе с произведшей, город, причем влага побежала из дому в дом и не с верхов горы, что требовало бы большего труда и большего риска, так как помощь зависела бы от помощи со стороны милосердия других, но, устроив для потока крытый ход по подножию горы, где выдолбив ее, где надстроив, кое–где проводя ход и на некоторой высоте, через мосты, где того требовали стремнины, они передают городу то, что доставили предместья.

245. И теперь, чем мы особенно побеждаем, это то, что город у нас снабжен орошением. И хотя бы иной бесстыдно оспаривал прочие преимущества его, при поминании о его водах все уступают. Красоты мы побеждаем количеством, количество красотою, вернее же изобильное количеством, привлекательное красотою. Каждая из общественных бань изливает воды, сколько река, а из частных одни, как те, другие разве не многим менее.

246. У кого же есть средства возвести баню в дополнение к прежним, в виду обилия влаги он смело возводить и не боится, чтобы, быв отделана с высшим изяществом, она не получила прозвания «томимой жаждою», по скудости Нимф, но так далек он от того, чтобы по недостатку воды приходилось отказаться от своего рвения, что и тот, у кого такого рвения немного, имеет побудительным мотивом самые воды. Поэтому всякая городская часть гордится отделкою частных бань, которые превосходят это свое название. Ведь они настолько красивее общественных, насколько меньше их размерами, и между жителями разных частей большой спор о том, что у каждой такая самая красивая.

247. Можно усмотреть богатство источников в количестве домов. Дело в том, что сколько домов, столько водоемов, вернее же при каждом их много, и большинство мастерских прикрашено этим.

248. Поэтому мы не вступаем в борьбу около общественных водоемов, кто вперед кого зачерпнет воды, что удручает многие города из богатых золотом. У них сильная толкотня вокруг водоемов, плач из за разбитой посуды, раны подле источников. У нас же, благодаря тому, что у каждого водоем внутри дома, общие текут на показ.

249. Прозрачность же воды хорошо можно проверить тем путем, если, наполнив водовместилище, остановить приток в него воды. Подумаешь, он —пустой. Так дно отчетливо блестит под водою. Поэтому не знаю, зрелище это может ли скорее разжечь жажду, чем утолить. Так оно и позывает выпить, и заранее, еще до вкушения, радует.

250. Итак, то, в чем вы привыкли среди мира бороться друг с другом, вызывает у вас нескончаемый спор, благодаря равенству во всех отношениях. Так побеждая прочих очевиднейшим образом, вы в отношении друг в другу поставлены в равные условия.

251. Поэтому те,что населяют восточную часть, говорят, что большая часть пшеницы провозится по их территории и вместе ссылаются на источник Александра, в свою очередь населяющие западную часть указываю τ на обилие древес и большую чистоту и приятнейшее соседство, Дафну, жители предгорья лучшее дуновение ветра и спокойную жизнь, возможность любоваться видом всего города, жители нового города — на стену, остров, дворец, благоустройство целого, те, кто живут в средине между ними, на среднее свое положение. Кто, слушая эти доводы, в состоянии был бы вынести приговор, когда–все под ряд так уравновешиваются?

252. Но этого спора, который внушает наличность того или другого преимущества у каждого, пусть не отнимает у нас никто из богов, а избытка продуктов на рынке что изобильнее, что более самодовлеет? Это удобство так распространяется по всему городу, что ни одна часть города не носит названия рынка и нет необходимости покупателям сходиться в какой-нибудь один пункт, но для всех он готовь на месте и можно перед дверями и всюду протянуть руку и получить.

253. Ведь нельзя найти улицы, столь заброшенной, даже на самых отдаленных окраинах, которая отправляет своих обитателей в другое место, чтобы им получить что либо из предметов первой необходимости, но одинаково изобилует и средина города, и окраины, и как все части города полны населения, так все полно и продуктов.

254. И многое из продажного иной минует, не встречая. надобности, а в чем явилась надобность, того никто не ищет по отсутствию требуемого. И с предметами насущной потребности соревнуют те, что являются изобретением роскоши, и у города предоставлен простор тому и другому общественному классу. Он удовлетворяет и бедноте, служить и похотям богатых, доставляя для их пользования деликатесы, изготовляя и соразмерное со скудостью первых, оказываясь в силах перед спросом со стороны од них, и не превышая спроса других. А самое достохвальное — то, что он заботливо и разнообразно кормит и бедноту и дает не только средства к поддержанию жизни, но в добавок и для жизни в довольстве.

255. Можно составить себе понятие об избытке рынка таким образом. Все те города, сколько их мы знаем, наиболее гордящихся своим богатством, выставляют перед домами один ряд товаров, среди же колонн [39] никто не работает, у вас и тут рынки, так что насупротив каждого малого дома находится лавочка, деревянные чердаки [40] один против другого и навесы для прикрытия и нет места свободного от мастерства, но какой краешек ни возьмешь, тотчас это, оказывается, башмачная или что-нибудь. подобное, и они держатся за места словно за канаты, как Одиссей за смоковницу.

{39 Срв. т. I, стр 62,3.}

{40 Срв ηύργος во дворе дома для рабов, Demostli., orat. XLVII, § об.}

256. Будучи обильно товарами, это устройство еще более удивительно по продолжительности, так что у торгашей рано утром ни чуть не больше покупателей, чем вечером, но как воды, когда тебе ни потребуется, ты застаешь одинаково обильными, так и рынком пользуешься все время одинаковым и даже наступление ночи не прерывает его разгара. Но у нас замечается нечто более поразительное, чем у эфиопов.

257. Именно: ту трапезу, которую они назвали трапезою Гелиоса, они выставляют полною мяса с восходом бога и это работа тех, кто в конце ночи полагают мясо на стол, но они фантазируют, что это самопроизвольный урожай земли. А что касается наших товаров, время их изготовления неизвестно, а их добротность видна, и день ничем не преобладает над ночью, но в тот и в другую все на лицо в одинаковом изобилии.

258. Поэтому и те из путников, которых наступление темноты застает на последних перегонах, подъезжают в городу в полной уверенности, что будут ублаготворены среди ночи. Им удается и принять ванну, и пообедать обильнее, чем гостям, званым на празднование победы, как будто повара, для приготовления трапезы, были посланы вперед.

259. Дело в том, что и прочее под руками, и рыбу не приходится искать, бегая туда и сюда, позовут продавцов для заказа им. Ведь и рыбою мы, материковые жители, располагаем в большем количестве, чем многие из тех, которые живут у морского прибоя, и от моря мы удалены, но люди, промышляющие на море, ловят для нас добычу, взращиваемую морем, и кучи всякого сорта рыбы поступают к нам за день.

260. И здесь похвально то, что и недостаточные люди не отстранены от такой пищи. Судьба, доставляя каждому, что ему годится, разделила добычу, добычу от моря богатым, другим — от озера, а общею обоим предоставила реку, которая для состоятельных людей растит те породы, которые плывут в нее из моря, а прочие для прочих, но все в изобилии.

261. Выгоду городу река и озеро приносят не только ту, что снабжают стол, но все, что дает земля, они делают достоянием города по удобству подвоза, которое они доставляют, позволяя не ограничивать доставку продуктов неудобной доставкой обозным путем. Поделив страну, и одна, протекая по той местности, которая не имеет подспорья в озере, а другое, разостлавшись в местах, коим не приходить на помощь река, они на озерных и речных судах избыток деревень отдают городу.

262. И сначала везут отдельно, потом обоих заменяет река, с своими принимая на себя доставку и грузов с озера и доставляя их в центр города и каждому поставляя его к воротам, так что можно снимать его женщинам и детям. Здесь обстоятельства противоположны тому, что наблюдается в Феспротии. Именно, там река впадает в озеро, здесь же озеро принимает в себя река.

263. А самое важное, и та часть реки, что течет в море за городом, не оказывается непроходимою для судов от скал, что в значительной части постигло Нил, и эта часть не остается у нас бесполезною, но достойна прославления, какое Пиндар применяет к камаринскому Гиппарису, что «быстро надвигает высокую рощу для крепких покоев» [41], служа путем провоза дерева отовсюду.

{41Срв. сходий к Пиндару у Forster ad loc рпв. В2. }

264. При мысли об истоках реки в море меня влечет к упоминанию о гавани, которую владыка устроил, заботясь не о тех, кому, по-видимому, она принадлежите Но она высечена в Селевкии, но высечена эта гавань из скалы в интересах нашего города, с такими расходами золотом, сколько и Пактол не доставил Крезу.

265. Поэтому всякое грузовое судно выезжает отовсюду с продуктами всех стран, Ливии, Европы, Азии, островов, материков, и наилучшее из того, что наилучшее в каждом месте, доставляется сюда, так быстрота продажи влечет сюда души купцов и, благодаря ей, мы пользуемся произведениями всей земли. И большинство распущенных над морем парусов спускает эта гавань.

266. Что же удивительного, если насельники такой земли, располагая подобною гаванью, имея союзником озеро, а русло реки сотрудником, устроили город так, что он возможно более схож с праздником?

267. В самом деле, где в другом месте праздник изобилует всем тем, чем всем располагает здесь весь оборот года? Кто, впервые видя город, не сочтет, что пришел священный месяц? Кто так уныл характером, чью душу он не обратит к веселью? Где в другом месте такой приток развлечений? Какого повода к удовольствию здесь не хватает? Мягкости климата? Привлекательности бань? Богатства рынка? Разве зима не дает нам постоянно солнечного тепла? [42] Весна не блистает цветами? Лето не сверкает цветами плодов и благоуханиями не превращает города в луг? Разве идти среди выставленных на продажу продуктов не приятнее, чем пройти по садам? Разве сборища на рынке не приятнее пребывания дома? Разве самая толпа, текущая по городу, не достаточно занимательное зрелище? Разве у нас Гомер не уличается в прославлении Сна выше его достоинства?

{42 Восполнение пробела текста EeisJce.}

268. Ведь здесь «владыка людей ни против воли» не влечет к себе, ни погружает в сон насильно, но его власть, тяготеющую на ресницах, мы одни из всех стряхиваем и светильник солнца сменяют другие светильники, превосходящие освещение египтян [42]. И ночь у нас одним только отличается ото дня, видом света. Для ремесл же — она наравне с днем и одни бодро работают руками, а другие звучно смеются и развлекаются песнью. Ночь является как бы общею Гефеста и Афродиты, так как одни куют, другие пляшут, в прочих же городах больше чтится Ендимион.

{43 Amm. Marc. XIV 1, 9, с примеч. Валуа.}

269. Каким профессиям [44] город не приносить пользы? Здесь ищущий наживы легкий путь к богатству, причастным мудрости — к славе, страстным — к приобретению; разве не пригоден он внушить усердие, разве не приспособлен к наслаждению? Разве нет конных состязаний с их спором. не ведущим к мятежу? Разве нет забав сцены? Разве нет увеселений в противовес заботам? Разве не сюда перешел предмет гордости элейцев и не превзошли мы своих учителей в Олимпиях почитанием Зевса [45]?

{44 ε'θνος в этом смысле срв. т. I, стр. 108,2.}

{45См. orat. LIII, т. II, стр. 1 след. }

270. Это состязание, случалось, устраивал иной и царь и, сняв свой наряд, надевал олимпийскую одежду [46], а другой являлся элланодиком и возлагал на себя лавровый венок, вместе и украшая и украшаемый своими действиями. И если элейцам, в остальном не выдающимся своим положением, праздник приносит некоторую значительность, что думать о нашем, который при прочем состоянии побеждает и блеском [47] Олимпий?

{46 Об олимпийской одежде т. I, стр. 117,3.}

{47 φαιδρόΐης срв. § 266 αγοράς φαιδρότης, в смысле значительность вообще.}

271. Какой же город подобает сравнивать с этим? Ведь он богаче древнейших, другие побеждает величиною, третьи превосходить знатностью рода, четвертые плодородием страны. И тот, которому уступает стенами, превосходит орошением, мягкостью зимы, культурностью населения, упражнением в мудрости, а города еще большого [48] красивее главною красою, эллинской образованностью и красноречием.

{48 Антиохия третий из городов империи, после Константинополя, Рима, срв. т. I, стр. U3,l. 2S1,3.}

272. И вообще ты найдешь, что одни малы, другие, при величине, чужды Афродите. Здесь же богиня, мать Эрота, величину залила прелестью, и если, покинув этот город, явишься в другое место, вспомнишь об этом, если же явишься сюда из другого места, забудешь о прежнем своем место пребывании. Поэтому подобает извинять тем, кто под воздействием снадобий, имеющихся в городе, проникаются пренебрежением в родителям и отечествами. Ведь они увидали город, какого другого нет, и знают, что ничего подобного не встретят на пути своем.

273. Я уплатил свой долг родине, присутствующие, в мере не меньшей, чем на какую способен, но слабейшей, чем бы я желал. Но о грядущем сказал бы с уверенностью, что речь гражданина, может быть, иные превзойдут, но, чтоб сравняться с городом, ничья речь того не достигнет.

О рабстве (orat. XXV F)

1. Эти два слова всюду на земле на устах, раб и свободный, в домах, па рынках, в полях, на равнинах, на горах, даже на кораблях и челноках. И представляется, одно относится к благоденствию — свободный, другое — наоборот, раб. И когда кого оскорбляют, он тем более возмущается, что он свободный человек, а если кто раба оскорбит, в случае чьего-либо протеста виновный возмущается, утверждая, что их можно бить, словно камни.

2. Я же, давно уже всматриваясь в людские обстоятельства, которые всех одинаково приводят в некое рабство, не раз, за долгие годы, оплакивая прочих и себя, желал бы чтобы одно из слов было упразднено, так как соответствующей ему вещи не существует.

3. Гораздо раньше меня это подметил поэт Еврипид, сочиняя „Гекабу". Именно, когда Гекаба молить Агамемнона посодействовать ей в мести Полиместору, Агамемнон побоялся, как бы его не оклеветали перед войском в том, что он озабочивается интересами врагов вперед своих, а старуха, видя, что одно и то же лицо и властвует над ахейцами, и боится ахейцев, сказала:

«Увы!

Средь смертных нет такого, кто —свободен:

Он раб иль денег или собственной судьбы,

Души веленьям следовать помеха

Народ, закон»,

Вызывает рабство и это, вызывает его и немало других условий.

4. Вперед надо рассмотреть, рабствует ли человеческий род, а божеский не имеет над собой владыки. Итак мое мнение, что божество властвует над людьми, а не рабствует никому, если же привлечем к суждению поэтов, они нам внушат нечто иное.

5. Ведь когда Кронос падет с неба, а воцарится Зевс, и в свою очередь станут замышлять сковать его

„Гера, с ней Посидон и богиня Паллада Афина",

и он попросить помощи из моря и будет признателен за спасение от оков Фетиде, что это за свобода Зевса? Какова же свобода прочих богов, когда Зевс их пугает угрозами и отклоняет от тех действий, которые они желают предпринять?

6. Да и ярмо любви они распространяют чуть не на всех. И вы знаете любовные связи Зевса и Посидона, Аполлона, Ареса, Гефеста, Плутона, но знаете, что и богинь поэты не избавили от ига. Α разве любить не значит то же, что рабствовать?

7. И Пифия, утешая лидийца Креза, бывшего пленником персидского царя Кира, говорить: «И богу невозможно избежать предназначенной судьбы». Об этом довольно, а Мойр признаем за неких богинь, определяющих долю людей пряжею, но ни сильнейших, ни слабейших, чем прочие боги.

8. У тех же, которые утверждают, что они свободны, отнимает свободу, во первых, то, если он не властен поступать так, как захочет, но вынужден исполнить

«Все, что выпряла Мойра нитью ему при рожденьи,

В пору, как мать родила».

Вот, например, желаю я плавать и зарабатывать деньги в гаванях, а Мойра влечет меня к суше, быкам, борозде, посеву, серпу, гумну, и отвлеченный от того, чего желал, я живу в занятиях, каких не желаю, как другой, который хочет обрабатывать землю и в безопасности иметь скромный добыток, посаженный на корабль Мойрою, вместо пашни бороздит море, малой долей бортов отделяемый от смерти. Другой, увлекаясь риторикой, посещает учителя гимнастики, добывает известность физическою силою и носит венок из Олимпии, а кто стремится к венку из Пизы, занят красноречием.

9. И вообще во многих случаях можно наблюдать борьбу личных стремлений с Мойрами и всюду победа оказывается за последними. Так, один, избегая брака, женится, а безбрачный прожил, принося жертвы Браку. И бедность, и богатство, и дети, и бездетность, и большие или меньшие средства к жизни отсюда. 10. Почему же ты жалеешь слугу и и называешь рабом за то, что его поступки зависят от мановения твоих бровей и некие бразды наложены на него твоею волею, сообразно коей одно он сделает, от другого воздержится? Ведь и тобой водительствуют решения Мойр вернее, чем кормчий кораблем, и ты не в состоянии был бы, противодействуя им, стать свободным и преодолеть их предначертания.

11. Есть люди, которые не называют Мойр, а винят во всем, зле и добре одинаково, Судьбу, и одобряют того, кто изрек: «Судьба — дела смертных», как будто она делает видными людей скромных, а видных людей принижает и, в свою очередь, вновь тех и других возвращает в прежнее положение и у того отнимает богатство, тому дает.

12. Они полагают, что и война, и мир, и здоровье, и недуг, и вообще все, что выгода или вред людям, все это, прошедшее, настоящее и будущее, — воля Судьбы. Нам же невозможно ни судиться с нею ни требовать возмездия, ни положить конец её владычеству массой войска, как лакедемоняне владычеству Пизистратидов.

13. Чем же больше раб — твой раб, чем ты — Судьбы, если, как с того ты и плащ снимаешь, если гнев овладеет тобою, и посылаешь на мельницу, так тебя она лишает состояния и посылает к дверям людей, могущих подать? Ведь если ты и благоденствуешь до конца, с её соизволения не изменилось твое положение а сам для себя ты не закрепил его нимало, как и раб не может оставаться в благополучии, помимо воли своего хозяина, но что для них мы, то она для нас. Итак, это рабство откуда то свыше и, может быть, с неба. Ведь надо думать и для Судьбы поставлен трон на небе, если она и не значится в числе двенадцати богов.

14. Давай, рассмотрим и других господ и госпож, которых мы себе воздвигаем из себя самих, и они нас губят, и, что самое несообразное, пользуются любовью тех, кого они губят.

15. Во первых, безмерная жадность к еде и питью. Разве эти позывы не господа, когда они, отвлекая от серьезных, пригодных, подобающих мужу занятий, ведут к разорительным трапезам вроде персидских или сибаритских, затем, до глубокой ночи держа нас в оковах обременением желудка, тяжестью головы, как ослов злые погонщики, наконец отправляют домой в безобразном виде, шатающимися, не владеющими ногами? Α после ночи и сна эти люди снова идут, чтобы подвергнуться тому же, и проводят жизнь в пьянстве, будто рабы кратеров, бочек и кубков.

16. Другим господином, далее, является гнев, не служа рассудку в качестве помощника, как справедливо и полезно, но подчинив рассудок себе и смело захватив власть над ним. И так, он стремглав гонит того, кто в его власти, и волнует больше, чем море ветры, какие обуревали сына Лаерта. И вот он вскипает всюду, по всякому случаю и против всех, словно кувшин, подогреваемый сильным пламенем, и мало чем отличается от попусту лающей собаки, когда кричит и проявляет свою дерзость, поражает невыносимыми словами, отчего у него всегда большинство враги.

17. Слушая уговоры прекратить гнев, самый тяжкий недуг, «чтобы чтили больше тебя молодые и старцы», он одобряет советчика и уверяет, что поступит не иначе, а когда владыка нападет, снова становится Агамемноном и душою, и взором: «Очи его сверканью огня подобны по блеску». В этом он признается в своем рабстве и не в состоянии поступить иначе, чем как велит ему гнев.

18. Рабом был Агамемнон, когда подвергался этой слабости, как он ни будь потомком Пелопса, сына Тантала, Зевесова сына, как ни древен у него скипетр, происходя с неба и от рук Гефеста. Рабом был и Ахилл, впав в подобный гнев и среди народного собрания, вождь на царя, обнажив меч, хотя он и взял много тех городов, «на кораблях двенадцать, одиннадцать пеший», и наполнив палатки пленниками, сам был ведом как пленник, и все время, пока гневался, не был свободным.

19. А страстный игрок в кости, ради Зевса, разве свободен? И кто когда-нибудь так принуждал раба бодрствовать, как эта слабость согбенных и сражающихся лишает сна, склоняя пренебрегать площадью, убеждая забывать о ванне, даже иной раз и о самой пище? Ведь, что сказание говорит о цикадах, что некоторые из людей скончались голодною смертью из любви в песне, а затем стали цикадами, так почтенные Музами, то же почти относится и в завзятым игрокам. Вереницу дней и ночей [1] проводят они без пищи и питья и одно удовольствие (игры) преодолевает другое (стола). Итак, как иначе, как не рабами, назвать тех, кто скованы?

{1 ουνείρονσι νύκτας ήμέραις, срв. т. I, стр. 425.}

20. В ком укоренилась зависть, тот уже не истребляет завистливости удовольствием, но это в некотором роде общее зло и его, и того, на кого направлена зависть, и гораздо более оно принадлежит завидующему. Ведь тому, кому он завидует, он то вредит, то нет, но в ком сидит зависть, душу того она удручает, а тело изводит и делает его мрачнее людей, оплакивающих близких, не из за того, что с ним приключилась какая нибудь беда, а из за того, что ближнему пришло какое-нибудь счастье.

21. Итак, если бы полного таким недугом я назвал свободным, разве бы я не поступил неправо? Он превосходит унынием всякого меченого раба. Последний, если господин позволит отпустить волосы по лбу, скрыв свой позор, может смеяться, будто бы и не был клеймен, а этого человека ничто не могло бы побудить не горевать. Какой же, следовательно, здравомыслящий человек не счел бы меньшим злом быть взятым в плен врагами, чем носиться с укоренившейся в душе завистью, диким, жестоким и мрачным владыкою?

22. Перейдем теперь к корыстолюбивым людям, которых сильно привлекают мастерские серебряных и золотых дел. Если даже они встретят рослого, красивого и украшенного золотом коня, скорее смотрят на золото, чем на стать животного. Ничто из того, что у них есть, их не удовлетворяет, а то, чего нет, огорчает тем, что нет его. Ничто из того, что имеют, они не считают многим, но то, что имеется у других, считают доказательством своей бедности. Они желали бы, чтобы всякое наличное золото принадлежало им, да и то все, что пребывает в недрах земли.

23. Они постоянно беседуют о деньгах, как жаждущее об источниках. Они считают счастливым не Нестора, не Арганфония за года их, не Педея за свадьбу, не Адониса за красу, не Геракла за бессмертие, но Каллия, Гигеса, Кинира и Креза и муравьев, что в Индии. И если получать, радостны, а когда друг желает денежного благодеяния, с ними делается дурно, и один из них промолчит, другой, пообещав, обманет, но тот и другой трепещут.

24. Итак тот, кто, из-за одного статира или даже какой-нибудь меньшей суммы озабочен, прибегает к хищению, клянется, отнимает, на все дерзает, все готов выдержать, ненавидит и возбуждает ненависть, изменяет друзьям и подлаживается к врагам, и переносит еще более жалкие условия, разве свободен? Никоим образом, но сам он может быть хозяином рабов, а он раб — золота.

25. Ведь несвободен и тот фригиец Мидас, столь неистовый в страсти к золоту, что он поймал Сатира, одни говорят, на вино, другие — сетями, которые раскидывали охотники Мидаса на зверей, а захвачен был Сатир, блуждая ночью в горах. И вот связавшие его повели добычу к царю, а тот, — он был особенно привержен Дионису, — отпустил Сатира богу и тотчас получил в награду дозволение просить у Диониса, чего только захочет. Пропустив действительные блага, он просил, чтобы все, до чего он ни коснется, становилось золотом. И стал Мидас отцом золота. Многое и другое подверглось у него этому превращению через его руки и, когда надлежало завтракать, он превращал в золото пищу и питье, и богатство стало для него голодом. А если бы он не был рабом золоту, он воспользовался бы удобным случаем, как следовало.

26. Теперь, в завершение [2] своего обзора, укажем на владычество Эротов, на могущество коего намекает лук и стрелы. В самом деле, когда они или спустят стрелу, или поднесут огонь [3], тотчас же то и другое направляется в сердце, и первая производит тяжкую рану, второй разжигает сильное пламя, И вот, по пословице, любящий человек становится более рабом, чем мессеняне, считая пустяками друзей, родителей, попреки со стороны людей, служа предмету любви, и, чем больше рабствует, тем больше услаждается, радуясь расходам, трудам, просиживанию по близости больше, чем добыткам и развлечениям, в случае удачи ухаживая с радостью, при неудаче, гоняясь за предметом любви со всею хитростью и раболепством.

{2 τον κολοφώνα Ιπΐϋεϊναι см. т. I, стр. 242.}

{3 Факел тоже является атрибутом Эрота у Либания, см. ер. 574. 83. }

27. И любимый не попросит ничего настолько невозможного, что выполнить не является уязвленному полною необходимостью. Если же нет способов выполнить, он скорее умрет, чем откажет заранее. А между тем нашим рабам невозможность дела, бывает, доставляет некоторое извинение, а иным и то, что не представляется невозможным, но очень трудным для выполнения. Ты можешь услышать и от самих влюбленных, что они рабствуют, если кто-нибудь подвергнет их суду, как виновных в неправде. Они скажут, что их влекут силою и что тот, кто подвергаем насилию, сильнее их воли. И из всех пристрастий это в особенности может встретить наибольшее число людей, готовых извинить, с одной стороны, как самое могучее и преследующее душу своим уязвлением, с другой, овладевающее всею душою или большею её частью. Ведь немного найдется людей, которые не отведали бы этих стрел.

28. К какой столь тяжкой службе понуждает хозяин раба? Для него рабство в том, что он отправляет для хозяина услуги во время обеда, в бане, вымоет одежду, заложит пару, и угостится остатками кушаний и кое какой едой такого рода, что она не приобщает к равной (с господином) изысканности, но полезна кое чем иным. Рабы бывают большею частью здоровее господ. Последним отсутствие труда — причина недугов, а вторых труд избавляет от них.

29. Далее, для раба возможен побег и много уголков суши, много моря, горы и рощи в его распоряжении, он является и к козопасу, и к пастуху быков, и скрывается под видом пастуха, и освобождает себя от рабства. А от господ, которых я перечислил, овладевших душею, какое бегство, какое спасение? Куда люди ни явятся, они носят с собою господ своих.

30. Если же говоришь, что и многие из рабов испорчены и рабствуют и нам, и своей порочности, во-первых, я удивился бы, если бы от меньшей роскоши у кого-нибудь явилась такая же степень испорченности. Затем, речь сейчас старается доказать не то, что рабы — свободны, а то, что свободные — рабы и, в свою очередь, не то, что одни меньше, другие больше рабы, но что это рабство — всюду. А о размерах рабства и где оно больше, где меньше, предоставлено исследовать желающему.

31. И относительно рабства душ достаточно. Впрочем о многих, важных видах рабства умолчено, дабы длиннота не наскучила явившемуся для слушания. Кто создал наши тела, не знаю, но пусть, если угодно, это будет Прометей. Знаю, однако, что все из одной глины. И свидетельством того для меня служат недуги, постигающие всех людей (одинаково).

32. Врач является лечить то раба, то хозяина, Часто обоих в один и тот же день. Чье же из двух тело свободно свободою здоровья, когда последнее есть иногда у одного, иногда у другого, но не бывает его ни у того, ни у другого постоянно? Итак, когда скованного подагрою хозяина несут в кресле, а несут рабы, полные силы, разве при-знаком рабства последних не является ношение, а рабства хозяина то, что его несут? Но он стенает и вопит больше, чем несущие. Никто не настолько ленив и жалок, чтобы не предпочел лучше рабствовать хозяину, нежели такому недугу.

33. Итак пусть сыны врачей говорят о видах болезней, одних, распространяющихся на весь организм, других, удручающих части его, как, голову, глаза, руки, ноги, каждую из прочих, но ты, если раб заполучает какую-нибудь из этих по закону природы, а хозяин отстраняет и от-гоняет, как собаку камнем, говори, что в этом одном виде свободы преимущество хозяина. Если же на всех одинаково распространяется хоть одно из этих бедствий, как дождь на всю землю внизу, то господа с рабами товарищи по рабству из за недугов.

34. И то, что одна воля находится в подчинении другой или господствует над нею, наблюдается и в среде рабов, и в среде господ. И ими мы правим, а законы нами, и полный произвол у рабов отнимаем мы, а у нас 8акон. И афиняне рабствовали законам Солона, лакедемоняне —Ликурга, персы — персидским, скифы — скифским, и фракийцы своим, и иллирийцы их собственным. И из нас, кто не безумен, признает свое рабство закону, а кто стряхивает иго рабства, тотчас подвергается возмездию.

35. Мы называем также себя господами рабов, а наших господ правителями, благозвучным словом смягчая принудительность (отношений). А они бьют, если понадобится, и связывают, если допустим более крупный проступок, и то лишают состояния, то отечества, и казнят, нам же нельзя казнить никого из рабов. Если же они не поступают так ни с кем, кто не творит беззакония, то и мы не наказываем дельных рабов, но когда рабы становятся дерзкими, или воруют, или ленивы. Полагаю, во все время до сегодняшнего дня гораздо большее число свободных, чем рабов, поплатились за свои душевные свойства. Если же они рабы и нам, и вместе с нами законам, ты говоришь о лишнем рабстве их, а не о свободе господ.

36. Разделив и профессии [4] каждую по отдельности, мы расследуем в них, признаем ли лжецом Еврипида, подметив в них какой либо след свободы.

Как прочие ремесла, так и медники, сами бдительны и виновники бодрствования тех, кто к ним близки, сна жаждут, но избегают того, что составляет предмет их горячих пожеланий. Почему же именно они не спят? Какой хозяин их будит? Разве они не свободны и происходят не от свободных? В каких же соображениях они живут тягостнее, чем у нас рабы?

{4 έθνος в этом смысле (срв. и § 46) срв. стр.398 1; т. I, стр. 108, 1.}

37. «Потому, сказали бы они, что, никто из людей нас, правда, не купил, но нам владыка страх голода, он повелевает день и ночь изводить себя, грозя ленивым самою жалкою смертью». Под властью этого господина ты найдешь ремесленников, всех мелочных торговцев, которые, получив их работу, сидят за продажей.

38. Но не свободен ли земледелец? Но как? Разве над всеми его занятиями не властны климат, ветры, дожди и не приходится, принося жертвы, умолять тех от которых исходит и произрастание из земли, и подрастание и выбрасывание колоса и его налив? И не этим только измеряется помощь, но, если не посетят гумно

«В пору, как люди зерно провевают, когда желто-кудрой

Дело Деметре зерно отделять от легкой мякины»,

весь прежний труд земледельца-труженика пропал.

39· Если же земледелец раб ветров, то и подавно плаватель, который носится, куда ни направят они, устанавливаются ли они в корму, это направление, спасительное для моряков, или препятствуют бегу, когда обрушиваются на грузовые суда против носа. И моряк поклоняется в трепете и волне, вздымающейся и роющей море, и начинающейся буре, и выставившемуся утесу, обогнув который нужно достигнуть гавани.

40. Α тех, которые плывут по торговому делу, мы сочтем рабами страхов и или бедности, или богатства; бедности, если они совершают плавание из за насущного про-питания, богатства, если, обладая немалым достоянием, они плывут ради большего. Есть и некий другой страх, их владыка и, клянусь Зевсом, всех людей, разбойники, не щадящие ни земли, ни моря. Когда они предстанут с оружием, приходится отказываться от денег, имеющихся в распоряжении, и вымаливать с рыданиями жизнь.

41. Эти люди, причиняя рабство, тем самым и сами рабы. Несправедливость, напоминая о наказании, преисполняет душу тревогой и страхом и он видит беды, которых не видно, и его тянут, хотя никто не тянет, и он сажает судей себе, выставляет обвинителя и сам он — и наказующий, и наказываемый. Так и тот, кого грабят, и тот, кто причиняет насилие, — в рабстве.

42. Жрецы богов могли бы показаться иным свободными. Но если господа—законы и дело поставлено правильно, в среде жрецов рабство большее. Законы для них более многочисленны, одни, какие и для прочих, другие, им одним повелевающие, относительно пищи, питья, стрижки, обуви, одеяния, ложа и еще меньших вещей, как и о самых важных, и приходится жить в предписаниях этой строгости или не будет оправдания. И в общих несчастьях городов, какие происходят от землетрясений, зараз, войн, засух и избытка дождей, возводят обвинение на жрецов и пострадавшей народ враждебен, как за пренебрежете обрядом. И когда окружат жреца люди, полагающие, что потревожены религиозные обычаи, нападения толпы тяжелее прибоя волн.

43. Декурион может сказать, что он словесно оскорблен, если, являясь представителем города и надевая пышные одежды, при всем том будет помещен в ряды рабов. Но я желал бы, чтобы он был свободным, но сам он внушает мне иное, когда осведомляется, соберет ли ночь в суд властей, и ванн и обедов частью лишается совсем, частью пользуется ими недостаточно, сну не предается от страха даже столько, сколько возможно, и носит на ресницах признаки потребности сна. Оставляю угрозы, больнейшие, чем удары, а некоторые, доходящие и до последних, и устройство дорог, и поправку мостов , выслеживанье разбойников, взимание продуктов и многообразное рабство, скажу то название, какое у них прилагается к их делам.

44. Народом же, руководителями коего они именуются, они руководят, когда он хочет быть порядочным, и могут строго взглянуть, на него в спокойное время, но если народ взволнуется и гнев проникнет в сборище, тогда вождям является потребность в ногах, вернее же в крыльях, если они хотят избежать огня [5]. Итак, они по очереди и господствуют, и рабствуют, одних и тех же то поражая, то не выдерживая. И, в самом деле, когда вестник велит войти им, рассеянным перед судами, им приходится бежать словно рабам, а шагом идти было бы невозможно, так что больные ногами, запаздывая, бледнеют. Значит, так жить свобода небольшая.

{5 Т. е. поджога домов. см. т. I, стр. 36, 124, т. II. стр. 296 сл.}

45. Но и жить в упражнении тела, откуда достаются венки, не, может быть свободою от рабства. Ведь, кроме рабства с детства, в каком он находился у педотрибов, такой человек подвержен вспышкам гнева агонофетов, подвержен приговорам судей, подвержен крику феоров и жезлоносцы окружают его с десницами на готове.

46. Конечно, иной из вас, пожалуй, досадует, что еще не оказались рабами софисты, и воображает, что я, величаясь, исключаю эту профессию из рабства. Никоим образом. Не было у меня намерения миновать рабство, столь резко выраженное, рабство, сравнительно с коим ничем были бы все те, о которых я помянул. Софист по специальности это прямо Сизиф, что у Гомера мучается с камнем, когда он дает речи и воспринимает, воспринимает из книг, дает изустно.

47. Он рабствует не только всем тем, кем править, но многим педагогам, многим родителям, и матери то, и бабушке, и деду, и если не обратить юношей в сынов богов, будь они хоть сущий камень, победив натуру искусством, много разнообразных обвинений стекается отовсюду, а он вынужден бывает потупить взоры долу, хотя в оправданиях у него недостатка нет, молчанием смягчая охотников критиковать.

48. Рабствует он и стражам ворот, и племени гостинщиков, первым, дабы они не чернили его перед приезжими, вторым, дабы они его расхваливали перед останавливающеюся у них публикою. Может, конечно, и этот, и тот, и человек еще более скромного, чем они, положения уязвить мастерскую софиста. Он льстить и подделывается и к тому, кто является с чужбины, и к тому, кто отъезжает из дому, первому, чтобы, присутствуя вблизи, он не вел против него войны и не подкапывался под состав его школы, второму, чтобы по той земле, где пройдет, он не посевал неблагоприятной молвы о нем.

49. Самой тяжкой для него владычицей тяготеет над ним курия, коротким письмом могущая его и возвысить, и низвергнуть, и повернуть его долю, куда захочет, и если будет угодно ей, извергнуть и выставить толпу соперников, много и других у неё средств, представляющихся мелкими, но приносящих сильное огорчение. Если захочет он избежать их, ему нужно быть не новичком в рабстве. И он будет задерживаться у дверей правителей, льстя привратникам, и, оттолкнутый, снесет это, а найдя доступ, проявить поразительную признательность. Если он поступит подобным образом по отношению к хозяину двери, каков будет он с теми, кто всем заправляет?

50. Еще сокрыто, друзья, главное проявление рабства, но я выведу его на свет. Именно, являясь непрерывным, так как охвачено бесчисленными мотивами принудительности, оно возрастает и напрягается тогда, когда софист приступает к публичному представлению. Он нуждается в похвале и является с целью стяжать ее речью своею. День для него, лучший ли, худший ли, решает крик, если сильнее, означающий первое (т. е. удачу), если слабее, второе (т. е. неудачу). В этот момент никто не является ненужным, ни невежа, ни ремесленник, ни воин, ни атлет, ни педагог, ни те, кто носят для юношей книги на плечах, но всякий, сколько-нибудь способствующий шуму, и он — помощь речи.

51. Он становится тогда рабом во власти всех, кто обладает руками и языком. И всячески польстив и задобрив и сам, десницей, головой, взором, плащом, уходит, гордясь успехом, словно свободный, но не знает, что каждый из слушателей ушел господином исполнившего речь тем, что угодил рукоплесканиями и что еще предстоит ему дать приговор над сказанным. Итак, юноши рабствуют учителю, а учители и перечислить трудно скольким.

52. Быть может, иной из вас думает, что то рабство, под которое я подвел всякого человека, не оправдается в сфере правителей и я или оставлю эту область, или, стараясь насильственно и на нее распространять рабство, поставлю себя в смешное положение? Но утес трудно одолим, однако надо попытаться и робеть не следует.

53. Во первых, правителей у нас надо разделить на две половины. Ведь не все ни недоступны взяткам, ни падки на них, но одни таковы, другие нет. Итак, тех, которые осквернили руки дарами, как каких-нибудь незаконных детей, надо отделить от этого рода деятельности и названия. Ведь и покинувших строй мы бы неправильно стали называть воинами.

54. А подлинно правитель, чуждый взяточничества, трудолюбивый и вообще совершенный, разве, надо думать, де-лает что либо иное, нежели отцы относительно воспитания и прочего попечения о детях? А если отцов назовем рабами детей, не знаю, чем мы обидим их. Ради их они и деньги собирают, и устраивают дома, и пускаются в дорогу, и моря переплывают, и, надев доспехи, или побеждают, или умирают. Я вижу, и правитель, трудами своими доставляет благоденствие [6] устраивает мир, увеличиваем курию, устраняет ссоры и соскабливает старость со зданий. И если кого он бьет и предает заключению, он готовь бы был молиться, чтобы они не проникались гневом на него, принимая во внимание, сколько правителей городов было растерзано своими подчиненными.

{6 О είετηρία, редкое слово, Iulian., orat. I, p. 53, 17.}

55. Ведь и они, когда слывут пастырями народов, как в свою очередь отцы, радуются и считают, что подлинно отправляют дело правителей, если их признают схожими с пастырями. Но пастух, если он пастух подлинно, является хорошим рабом своего скота, который, во первых, высматривает пригодную воду и поит из такого источника, затем, наиболее полезную траву и на ней пасет и, давая возможность стаду спать и отдыхать в пору полуденного зноя, сам, вместе с псами, оберегает его от волков.

56. Много ухода со стороны пастухов за здоровым скотом, еще больше, когда напавшая болезнь губить его, а в свою очередь гораздо более хлопотливым надо признать тот уход, помощью коего правитель устраивает людская дела. Итак, или надо освободить в речи от того рабства пастуха, или согласиться, что и правитель — в рабстве. Ведь если иной утверждает, что он похож и на кормчего, снова подтверждается для него рабство. В самом деле: тот, двигая рулем и царствуя на корабле, с наступлением ночи считает счастливыми спящих из матросов, и сам с величайшей охотою присоединился бы к ним, вкусив сна, но власть его требует, чтобы он бодрствовал, и его одного попутный ветер не отпускает из рабства.

57. Относительно блаженных правителей заметь и то, что вид власти не один, но те состоят на более крупном посту, у других власть слабее и им приходится не менее подчиняться чужой власти, чем начальствовать. Одно и то же лицо мы можем наблюдать, как в трех-этажном доме [7], поставляемым выше одного, но под другим, и много увидишь должностей, разнящихся по размеру, если от низшей, имеющей попечение над рынком, поднимешься до самой значительной власти [8], которая с прочими подчиняется царской, а царская законам.

{7 Срв. orat. XI § 225, стр. 388.}

{8 Срв. оградациях власти т. II, стр.70, Ъ—άρχή, у) των άλλων άρχει, префектура, т. I, стр. ХХШ, 5; 157. }

58. Похоже, конечно, на это и положение дела в войсках. Ведь и там начальники триттий и таксиархи, филархи и гиппархи и множество начальствующих, один, обладавшей несколько большею властью, чем другой, а все вместе ниже стратега. А сам этот стратег и те, кто вслед за ним начальствуют, делая то, что хотят, могут подвергаться тому, что им нежелательно. Ведь, полагаю, если у подчинённых явится мысль не слушаться, стратег может быть поражаем мечами, как в давние времена, говорят, произошло при помиловании Мантинеи [9], что воины забросали дротиками стратегов.

{9 Thucyd. Ill, 111, 2.}

59. Если же начальник — раб, где же окажутся те люди, которые не знают передышки у решетки суда? Где— врач в? И недружелюбный, и богатый друзьями пускай значится в рабстве, первый, так как он боится врагов в своем одиночества, второй — по причине множества друзей, так как он обязан многими угождениями, из коих за некоторые отплатить не будет в состоянии.

60. Ответим и афинянам, и всякой демократы, вполне убежденным, что они живут в совершеннейшей свободе. И вот я говорю: «О, вы, граждане демократии, вы шумите в народных собраниях, и кричите, и воображаете, что поступаете, как вам угодно, утверждаете хиротонией все, что угодно присутствующим, которых вы призываете помощью вестника, чтобы рабствовать языку и искусству. Ведь эти господа, взошедшие на кафедру, полагаю, руководят вами, как стадом, своими приукрашенными речами. И одним народным постановлением вы упраздняете другое и решением решение, а, явится третий, более искусный в речи, и, уничтожив два, сходить, добившись утверждения третьего».

61. Одерживает же верх не то, что полезно, а то, которое предлагается более сильным оратором, скорее способно победить народ. И нередко признается вредным спасительное мнение, а вредное в свою очередь заключающим спасение. Отсюда изменники, подкупные люди и враги отечества Для них кафедра заменяет акрополь, обман и убеждение — укрепления.

62. Перикл, сын Ксантиппа, очевиднейшим образом ввел на Пниксе монархию, подвергая волнениям Еврипа [10] афинский народ, который в его горделивости он принизил и от смелости довел его до страха. И, по воле Перикла, страна покинута была гражданами, полна была опустошающими пелопоннесцами и земле не за что было винить Пизистрата. Эти искусные люди, ведущие за собою народ, если пора переменится, подвергаются жалобам, доносам, конфискации, заключению в колодки.

{10 Срв. ер. 533. t. ИУ 191, 29 R. Aesch, с. Ctesipli. $ 90 p. 66: 27. Plato, Phaed. pg. 90 С}

63. Что же? Лакедемоняне, которые открывают себе против илотов произвол избиения и о которых Критий говорить: «В особенности в Лакедемоне свободные и рабы», что иное как не то, что говорит сам Критий, что из за недоверия к илотам спартиат у них отнимает дома ручки щита, и не будучи в состоянии поступить так во время похода, вследствие того, что часто нужна быстрота, ходит с копьем в руке всегда, в расчете всегда возобладать над илотом, если он станет бунтовать, полагаясь на один щит. Изобрели они и запоры, которые, полагают, крепче их козней».

64. Это было бы то же, что сожительствовать в страхе, не имея возможности и вздохнуть свободно от грозящих опасностей. Итак, те, которых во время приготовления обеда и сна или отправления для какой-нибудь другой потребности вооружает опасение рабов, как они, о сын Каллесхра, могли бы пользоваться полной свободой? На них напали с Посидоном [11] рабы, и показали пример того, что при подобных обстоятельствах поступят так же. Итак, как цари у них вовсе не были свободны, — эфорам предоставлено было арестовать и убить царя, — так все спартиаты лишены были свободы, раз их жизнь сопровождалась ненавистью со стороны рабов.

{11 т. е., в пору землетрясения, Tliucyd. 1 128, 1 et 101, Pausan. IV 24, 5 sq.}

65. Да будет милостив и Геракл, сын Зевса, к тем, кто следуют сообщению поэтов, о том, что Геракл служил в крепком рабстве Еврисфею и в другом, в Лидии, и что Зевс стенал, когда видел своего дорогого сына, трудящегося в подвигах, какие предложил ему сын Сфенела. Мне же кажется, последний и сам не избег рабства. То, что он устроил себе убежище в глиняном сосуде и боялся того, кому отдавал приказания, и зависел от рабствующего, делало того, кто был в положении повелителя, рабом, еще более жалким. А Геракл, явившись в Аид, освободил своего племянника, бывшего рабом подземных божеств и, сверх того, узником. И Атридов, которые на тысяче судов пристали к Трое, мы во многих случаях нашли бы рабствующими войску во вражеской стране.

66. Прав был Менандр, сын Диопифа, и во множестве случаев быв рабом своим слугам, мог сказать:

«Один хозяин, вот кто в доме—сущий раб».

И действительно, по истине обилен рой забот, чтобы обращать его и в благополучии, и в злополучии в раба. Тому достаточно глядеть на его руки [12], другому необходимо их протягивать.

67. Винить же обстоятельства, и гнев Зевса, и отсутствие ветров и все, что задерживает урожай, ничто из этого не оправдание для хозяина по отношению к рабу. Но рабу и земля приносит, не принося, и одежда и обувь, одна прядется, другая шьется, пока он бездействует [13], и в брак они (рабы) вступают, ни о чем вперед не позаботившись, но забота дело господина, а тому потребна только сила для ложа. Хворающему рабу одна забота его недуг, а о лекарствах, врачах, наговорах позаботится другой. И умирающему нет заботы о погребении. У него есть, кто его схоронит, — тот, кто кажется хозяином, а на самом деле — раб.

{12 Выражение, по-видимому, равносильное нашему: «смотреть из под чьей-либо руки».}

{13 χαϋείδω срв. т. I, стр. 515.}

68. Если же раб, рабы и господа, где же кто найдет свободу? «Среди нас», могут сказать тираны. «Разве не видишь, скажут они, акрополи, на которых мы водворились, и законы, низвергнутые, дабы нам властвовать вместо них, и это сверкающее железо на копьях, эту толпу телохранителей, принуждающую склоняться долу города?»

69. «Клянусь Зевсом, говорю я, отлично вижу важных телохранителей, которые властвуют над властвующими, и название им .стражи, на деле же они господа. Ведь если они захотят, вы захватываете и обозы, и деньги, и девице и вы — тираны, но, задумают они что-нибудь другое, вам — смерть от стражи. И меня в этом убеждает и немало других. примеров, и тот лидийский оруженосец, который убил своего господина и захватил его царство, жену и имущество.

70. Вам же и сон не сладок, но в сновидениях поднимаются в высь жертвы вашего насилия, и нападают на дворец, и обращают в бегство дружину и, когда меч приставлена вы вскакиваете с криком и вам нужно время, чтобы убедиться что это не наяву. Вы, у кого в особенности из всех людей рабство примешивалось к владычеству и которые получили это последнее и обладаете им посредством рабства, не воображайте, потому, что вы свободны от худшего элемента».

71. «Но раб становится то тут, то там, рабом то одного, то другого, и существует продажа людей». Но чем тот от этого более жалок, если один получил деньги, другой дал? Ведь это не изувечило ему тело и не испортило и души и, если было тому виной какое-нибудь искусство, и его не устранило, напротив часто, по воле благоприятной судьбы, ему достается вместо более бедного более богатый дом.

72. Некоторым образом подобное относится и к целым городам. Часто они служат призами царям и желающий приобрести покупает их оружием и битвами, и особенно с людьми и деньгами. И в короткое время мы перебываем в руках немалого числа владык. Но пусть во власти нынешних мы сами и дети наши пребудем как можно дольше.

Итак, никто не свободен, а свободен ли тот, кто философствует, рассмотрим, господа, в другом собрании [14] на эту тему.

{14 ύλλογος см. т. I, стр. XVII.}

Артемида (orat. V F)

1. Самое то, что я сейчас и живу, и говорю, и вижу вас, и вы меня видите, очевиднейшим образом даровано мне, господа, Артемидою, которая спасла меня из самых врат смерти и сохранила. А к богине, давшей это, не след оказаться неблагодарным, но, показав себя справедливым , соблюсти закон о том.

2. Закон же таков, чтобы воспользовавшийся благостью кого либо ив богов чтил того, кто оказал ему таковую. А чтит один, посвящая кратеры, другой—золотые блюда, третий—другую утварь, четвертый венок, пастух флейту, охотник голову зверя, а поэт гимн в метре, ритор гимн без метра. И мне кажется, у богов гимн пользуется предпочтением перед золотом, если и дельный муж дал бы такой приговор об этих двух предметах, что более почета ему приносит первый, а не второе,

3. И вот мы отплачиваем да спасение речью, а даровать то, чтобы мне в речи не потерпеть полной неудачи,— дело богини, давшей то, что я еще существую, а ей легко получить то от водителя Муз и брата.

4. Артемида, дочь Зевса и Латоны, отца величайшего из богов, матери той, кого он избрал для подобных родов, и когда Делос поднялся и остановился и остановил Латону, Артемида опережает Аполлона и помогает матери при родах и Аполлона.

5. Похвально и то, когда вскормленник в позднейшее время отплачивает родителям за воспитание, а она вместе родилась, и отплатила родительнице в пору, наиболее требовавшую помощницы. Поэтому и за те блага, виновником коих для людей является Аполлон, надо быть признательным обоим божествам, и тому, который дал после того, как родился, и той, которая принимала при родах.

6. И что тотчас, в первые дни она оказалась храбрее Аполлона пред угрозами Геры, откуда явились и имена одной Артемида, другому Локсий, об этом оставим говорить [1] другим.

{1 [Eratosth.J Catast. 32. Serv. ad Aen. 1 535. Lncao. IX 836. Odyss XI 572.}

7. После рождения дарами ей от Геи был лук и стрелы и то, что она тотчас уже владела этим искусством. Тотчас появились олени, и это, полагаю, от Геи, и были поражаемы один за другим ради упражнения в стрельбе из лука. Это подражание Артемиде сделало, по видимому, стрелком и Аполлона, так что Аполлон мог быть учеником Артемиды в стрельбе.

8. Подростая, богиня блистала красотою, а брака избе-гала и клялась головою отца, что действительно останется девою. Свидетелями красоты являются, именно, и, другие поэты и мудрейший Гомер, во первых, образом её по-чтивший дочь Алкиноя, во вторых, — дочь Икария, присоединив к Артемиде Афродиту, следовательно, приравнивая обеих богинь в красоте.

9. Кроме того, Парфений, река в Пафлагонии, которая красива, по преданию красива потому, что была местом купания Артемиды. Достаточным свидетелем, далее, того, что она бегала от общения с мужчиной, служить несчастный Орион при такой своей величине сраженный скорпиономъ1) за то; что покушался на то, на что нельзя было.

10. Что предпочла быть девственницей Αфина, появившаяся от одного отца, не удивительно, а эта, хотя родилась от брака, все же преследовала девство. И Афродита вследствие красоты своей и сама вступила в связь с мужем, и стала блюстительницей браков и гименеев, а эту красота не склонила сожительствовать богу, беременеть, рождать и она не подверглась желаниям вступившего в брак.

11. Не пожелала она блюсти ни прялку, ни шерсть, или рукоделье и женские занятия, признав это ниже своей природы, но устремилась на зверей, бродя по балкам, го-рам, рощам, чащам, находя наслаждение в охоте. Ведь Артемиде не требуется труда для стрельбы, но, как мы птицами в заключении, так она располагает кабанами, оленями и каким ей угодно другим зверем.

12. И она в полной мере владычица зверей, скорее, чем мы—рабов. Ведь из последних иной, случалось, взглянет дерзко и огорчит словом и, ушедши в бега, ускользает, а те (звери) подвергаются всему тому, что только ей угодно, и уступают действиям богини.

13. Она же услаждается видом их бегства, наслаждается стрельбою из лука. Сама своей забавою она защищает людской род, уменьшая число враждебных ему зверей и, мне кажется, тем еще, что они не приходят к городам и, нападая, не растерзывают и не съедают и не опустошают население городов. 14. Кто бы, в самом деле, снес согласное нашествие пород зверей, когда даже один из них, при том истощавших в зверинце, если, перескочив ограду, побежит по городу, одним взглядом своим приводит в смятение, пугает и заставляет выглядывать где бы только спастись, двери запираются, слышатся крики людей друг к другу и подымается суматоха, какая водворяется, когда враги ворвались в город?

15. Так что же, вообразим, произошло бы от нашествия зверей со львами во главе? Поэтому действительное положение вещей, что те звери, нашествия коих нельзя было бы снести, пребывают в лесах, — милость богини.

16. Иной скажет, что великое дело, войну, блюдут Арес и Афина. Но немалая доля боевых подвигов принадлежишь и Артемиде, если кто-нибудь не считает малозначащими для воюющих лук и стрелы, путем коих можно издали одолевать врага, действуя без вреда для себя.

17. Следовательно, если бы у одних из сражающихся были стрелки, а у других нет, гоплиты были бы самым быстрым образом истреблены выстрелами, раньше, чем вступить в рукопашную, и жили бы без всяких ран эти победившие стрелки, и во время осады стрелок не раз снял бы врага со стены, сразил бы штурмующего. А сколько бы мог сделать здесь гоплит?

18. Любой может составить себе отличное представление о том, как много значит лук, ив примера Геракла, который, собравшись очищать землю, пошел на свой подвиг, не панцирь надев и не щит взяв, но взяв лук и колчан, коими совершал большинство своих подвигов.

19. Его луком воспользовалось для победы и явившееся после него на Илион войско. А если бы Филоктиет не явился с Лемноса с луком Геракла, мало было бы толку от снаряжения гоплитов.

20. Вообще же, кто ловок в охоте, тот пригоден и на войне. Охота хороший учитель войны. И тот, кто с нее попадает на войну, храбр, умея спастись и погубить, а кто — без охоты, робок, плох и радость врагам.

21. Достойный Ксенофонт, в своем слове об охоте, перечисляет тех, счастьем коих служила охота, возбуждавших удивление и способных ускользать от опасности. И вы знаете, юноши, мужей, коих перечисляет Ксенофонт.

22. Достойны, потому, удивления и те женщины, коих возлюбила Артемида и удержала за занятиями охотой. Мне кажется, они, застав на войне мужчин, неопытных в охоте, прекрасно доказали бы, что всякий воин, принявшийся за войну раньше охоты, неподлинный воин.

23. Это доказывает город лакедемонян. Считающийся наиболее преданным военному делу, он, оказывается, наиболее предан занятию охотой. Итак у них есть обычай, что явившийся на празднике Артемиды на обед, если он не бывал на охоте, считается преступным и подвергается возмездию. Возмездие же таково: кто-нибудь, принесши амфору воды; выливает ее на голову мальчика, если то мальчик, а у мужа тому подвергается палец, и в Лакедемоне вода эта — бесчестие. Значит, желая побеждать в оружии, они находили это одно важнейшим подспорьем для победы — одолевать зверей.

24. Артемиде можно было бы кое что сказать не только по отношению к Аресу и Афине, но и всем богам, которые, передав людям искусства, их держат за работою в них и получают от этого почитание. Ведь если бы людей не было, искусства погибли бы, и люди не подвергались бы мучениям с погибелью тех, что их приносили, и того, что надо было переносить. В таковой общая обоим погибель и при отсутствии помогающего она восторжествовала бы.

25. Кто бы, в самом деле, при отсутствии рождающихся, или стали плавать по морю, или обрабатывать землю, или сочинять речи, или лечить физические недуги, или ко­вать, или строить дома, сражаться в морском, пешем или конном сражении, когда смерть предупреждаем рождение? Или не рождалось бы ничего, или совсем немного, да и то не без увечья.

26. Ведь и все то, что когда либо или не избегало потопа, или являлось на свет увечным, так что наказание таким, что они не умерли без этой богини, одни этого пути и не прошли, другие не так, как подобало. Так всячески род людской, занимавший землю, и тот, который во все поколения будет занимать землю, дан земле Артемидою, тот, что есть, которого нет и что будет.

27. И то, за что мы привыкли прославлять Брак, как отца людей, во время свадеб, дары этого бога и дары Афродиты, были бы напрасны, если бы Артемида не протягивала руку во время родовых мук. Ведь и когда услышишь об Илифии, слышишь об Артемиде.

28. Так и старание Афродиты, а оно направлено к деторождению, ею приводится к завершению, как плывущим по морям для того—гавани. Если же все лишено бы было гаваней и не было бы места для приема судна, бесплодно было бы проплытое пространство, раз суда были разбиваемы утесами. Гавань и эта богиня тем, кто плывут в лоне матери.

29. Поэтому она чтима всюду и у всех и великолепны храмы ей, жертвенники, жертвы и праздники. Афиняне чтут богиню и наименованием месяца, это Елафеболион. В другой же месяц, полагаю, Мунихион и приводят к ней девиц перед браком, дабы, после поклонения Артемиде, так уже приступали в делу Афродиты.

30. И из двух наиболее ценимых у афинян мест, Пирея и акрополя, последний принадлежит Афине, первый — Артемиде. А у эфесцев и монета носила на себе изображение лани в отплату богине за великие блага.

31. Далее, что здоровье доставляется людям Артемидой, показывает самое наименование и мы знаем со слов Гомера, Эней Латоною и ею вылечивается в большом святилище храма.

32. И что вообще она заботится о людях, тому важным свидетельством является и следующее. В то время как люди приносили ей в жертву людей, думая, что величайших богов надлежит чтить величайшими жертвами, она изменила обычай, так как и у тех, у кого она чтится с такою целью кровью, чтут ее живою кровью [2].

{2 Срв. § 43.}

33. Она в одно и то же время и милостива к людям, и привязана к грекам. Действительно, она явилась к грекам, оставив скифов; и блага от Селены для растений и для людей,—дар Артемиды, и власть Гекаты, большинства демонов надо считать властью Артемиды. Ведь и они — Артемида.

34. Умея благодетельствовать людям, богиня умеет и наказывать их, поступая, полагаю, как отец, от коего исходят и богатство, и молнии, одно справедливым, а огонь не таким.

35. Она видит, что и брат делает то и другое, как в отношении греков, воевавших с троянцами из за Елены, коим он причинил повальную болезнь и прекратил ее, то и другое в угоду жрецу, недуг после того, как он был оскорблен, избавление от него, после того, как он получил дочь обратно.

36. Таковы и поступки Артемиды, которая отправила при посредстве пса [3] колонию в Иопию и содействовала в походе переправившемуся в Азию Александру.

{3 κννός, другое чтение ουός «кабана», см. Furrier, ad loc.}

37. А что лучше ее чтить, чем пренебрегать ею, показала Ниоба, дочь Тантала, оплакавшая шесть, пораженных стрелами дочерей, показал и Актеон, увидавший то, что не дозволительно, показал вождь этолян Ойней, который, лишив ее какой то жертвы, стенал о своих поваленных деревьях, чьи корни поддавались ударам одного кабана. А когда зверь с трудом был преодолен и притом к беде его ловцов (столько людей истребил он), другую беду вызвала шкура его и голова, войну, дабы никто ни намеренно, ни по забывчивости не пренебрегал почитанием среди богов Артемиды.

38. И она внушает людям не говорить и не делать ничего сверх меры, принудив Агамемнона, заявившего, что удачнее её поразил лань, подвести к жертвеннику дочь ради выезда в море, который богиня задержала безветрием, наказуя за надменность, при чем ветры повиновались не менее, чем Эолу, своему распорядителю, при каковом случае богиня дала место и милосердию, перенесши меч с девицы на лань, и одна, девица, исчезла, другая, лань, оказалась под руками.

39. Другое сходное и в то же время несходное. Некий человек, поймав где то в Италии огромного кабана, сказал самому себе: «Но теперь то не будет принадлежать Артемиде голова кабана, но она будет приношением мне, поймавшему». Сказав это, он повесил голову на дерево, под коим заснул с наступлением полдня, а она, вследствие того, что узел развязался, упала на грудь и убила этого более чтимого, чем богиня, охотника.

40. А если, в свою очередь, захотите послушать, какова богиня, когда ее чтут, афиняне, собираясь совершить нападение на высадившихся на их территории варваров, флот Дария, дали обет Агротере принести ей в жертву воз столько, сколько варваров убьют. И они перебили, сколько мы слышим. Ведь среди этих десяти тысяч находился и Геракл, находился и Пан, сам себя призвав [4], а большая роль, мне кажется, принадлежала Артемиде, более могущественной богине.

{4 Herodot. VI 105. Polem., orat. I § 35. II 1. 1. }

41. Да к чему говорить о других городах? Большая часть нашего города очутилась бы во власти скифов и была бы разграблена во время давнего нашествия, если бы эта богиня, прихватив с собою брата, не обратила их в бегство своими стрелами, когда они занимали уже Флегры [5]. А войска, которое могло бы встретить нападение, у нас не было, и все же скифы, с криком отступили, что было воз-действием обстрела, не вынесши двух стрелков.

{5 Разночтения, предложении новыми учеными: Φάγρας О. Muller, (Antiqu. Antioch. p. 14), Πάγρας Gasda, «fortasse recto Forster. Но он жe сопоставляет orat. I, p. 129,4 (cf. Sievers, p. 63. 91). }

42. И этот большой храм, в восточной стороне, в предместьи построен на иждивение жены Камбиза и является отплатою за зрение, спасенное ей богинею [6].

{6 См. orat. XI § 59 сл. »)}

43. Я же сознаю себя обязанным отплатою не только за глава или руки, ноги, какую-нибудь. другую часть тела, но за всего себя и весь составь своей школы. Был месяц, названный по Артемиде и седьмой день начала месяца, в каковой в этой Мерое обычно справляется праздник богине и главною его частью является кровопролитие в кулачной борьбе. Борцов же, сколько частей города, от каждой один и поразителен спор за победу не из-за больших наград, какие тратят на них граждане той или другой части, но похоже это состязание на неистовство людей, угождающих богине.

44. И вот в древние времена все спешили на это зрелище и не являться на него считалось нечестивым, а когда со временем притупился интерес к празднику, одни боролись, а учителя красноречия в£ли свои занятия [7], подвергаясь возмездию, толпе незаметному, но уступая тут обстоятельствами.

{7 См. т. II, стр. 171.}

45. Итак, на днях борцы ушли в Мерою, а я призывал юношей, последние же не послушались. Они заявляли, что нечто внушает нерешительность, что определить они не в состоянии, но что сильно удерживает их. Когда же я называл это настроение леностью, если они снова добиваются того, что было накануне, — то был день свободный от занятий, — они поклялись, что уклонение от класса вызывает некий страх, смущающий их души.

46. Таким образом. я уступил. Но то была, конечно, помощь Артемиды, которая помешала гибели, какая готова была произойти. Дело в том, что, после того как напуганные удалились и я оставался один в этом здании курии, немного спустя является с речью один юноша, потому что не раз ему велено было, если дозволить удобное время, явиться с рукописью. Надо сказать, что об этом слове был некоторый разговор. Нашедши, что такой удобный момент найден, юноша явился.

47. И вот, встав с своего места и подошедши к двери, я, стоя, слушал стоявшего. И прочитано было больше двухсот стихов, а мне пришла на мысль моя болезнь ног и что гораздо лучше слушать, сидя.

48. Отойдя, потому, и сидя на кресле, пригласив и юношу занять место на другом, не прочтено было еще и сорока стихов, как вижу пыль, несущуюся от двери самой большой и средней. Затем, сорвавшись, полетел большой ряд камней и оказался на земле, при чем многие разбились.

49. Я же был поражен тем, что увидел, но подвергся бы еще большему потрясению, если бы воспринял слухом весь этот грохот В действительности, я предусмотрел это и руки пришли на помощь (т. е. заткнул уши пальцами).

50. Человек же, которому поручено было встречать учеников при входе, входя, как раз в тот момент, спасен был тенью падавшего куска, взглянув вверх и отступив на шаг, уже после того как занес другую ногу внутрь помещения, так что получил удар в носок обуви. Оторвавшаяся часть представляла протянутую над дверью ради красоты притолоку из блестящего камня, вставленная в камень другой породы. Выдолбив этот последний для приемки лучшего камня, мастера часть этого лучшего вставили, а другую оставили выдавшеюся, для услаждения взора. И вот, пока крепки были связи, а такими служили мельчайшие деревянные части, он оставался на месте, а когда дерево уступило времени, вставленный камень выскочил и очутился на земле в виде кучи больших камней, количество коих, полагаю, и представить себе нельзя было раньше несчастья и которые при своем, падении, не только убили бы юношей при их входе и выходе, но, будь то головы верблюдов и слонов, и они не избежали бы того, чтобы пасть тотчас.

52. Но «сама спасла» сказал бы Гомер, и детей отдала родителям, и меня явно вызволила от столь близкого удара заботою о ногах, и отцу Зевсу соблюла храм чистым от смертей. А если бы она не помогла, сколько, можно думать, лож прибыло бы сюда, чтобы поднять тогда цвет города.

53. Итак мне можно величаться по примеру Симонида, а его спасали братья от одного с Артемидою отца. Следовательно, Симониду за песнь та помощь от Диоскуров, а мне эта и раньше песни.

Но вот теперь мы отплатили, а чтобы не бранили речь, об этом будет забота богине и Аполлону, водителю Муз.

Утешающая Антиоху (orat. XXXIX F.)

1. Полагаю, подобает сочинять речи в утешение не только тем, кто оплакивают или детей, или жен, или родителей, или кого другого, но и тем, у кого печаль истекает от некоторых иных причин. Ведь если следует приходить на помощь печалящимся, надлежит — в этим, и тем, как в свою очередь и врачи, мы видим, помогают снадобьями при всяких поранениях. Я знаю, причиняются некоторым другими печали и горше смерти, так что справедливость требует утешать их или больше тех, или по крайней мере не меньше, если не больше.

2. Итак я, заметив, что ты, Антиох, поражен сильной печалью и с великим трудом удерживаешься от плача из за того, что Миксидем тому учителю помогает, а твоим интересам противодействует, предложу тебе это утешение, в надежде, не будешь ли ты им приведен к убеждению, что для тебя эта борьба против тебя выгодна, а тому помощь в убыток.

3. Итак, кто только, кого ни возьми, не знает, что иметь честных друзей хорошо для тех, кто таких имеет, а лукавых — плохо? Ведь этого достаточно для доказательства негодности имеющего таких. Так, к примеру, те, которые подпевают плясунам с женщинами известного пошиба, нимало не отличаясь от тех женщин, с величайшей готовностью стали бы тебе друзьями, и считались бы такими, и разделяли бы трапезу, и провожали бы, куда ты ни пойдешь, но ты стал бы и избегать этого, и побоялся бы, и не допустил бы этого ни за тысячи талантов.

4. И в данном случае, поэтому, смотри не на то только, что Миксидем принял сторону такого то, и на то, что, посещая много домов, он хвалит у вдовиц этого человека, но и кто этот Миксидем, который так поступает. Тогда ты стал бы молить богов, чтобы он прибавлял к нынешним новые и произносил ему больше и более сильные похвалы. Но я вижу, и сам тот человек, не очень то рад поступкам Миксидема, зная уже давно, каков он.

5. Но если он и считает это важным, не смущайся этим и не думай, чтобы при этом дела твои приобрели худший оборот. Ведь этот Миксидем, начав с детства предаваться пороку, а честным не быв никогда хоть бы несколько дней, в крайней безнравственности достиг старости. Он брал доход своим телом в Египте, сам приглашая к себе тех, кто мог дать, брал такой и в Палестине, при чем и борода не служила к тому препятствием Принявшись же за ремесло адвоката, он, не прекратил прежнего заработка, но ему можно было вдвойне получать вознаграждение [1].... И в речах он был не лучше кого-либо другого, а по силе превосходил иного благодаря тому, о чем я сказал.

{1 См. т. I, стр. 264,3. }

6. Каким образом получал он административный должности, это оставляю в стороне. Но получив, не мог и от самого сана сделаться воздержным, но вестник, и свита, и пояс, и меч, и право судить были в его распоряжении, но и в этой обстановке он не мог стать мужчиной, но был тем же учеником и адвокатом, смешавшим обычаи Афродиты, рожденным мужчиной, но прибавившим к тому другое, и, многих опозорив, еще большему числу предоставив себя.

7. Так, скорбишь ли ты, что такой человек враг тебе? Следовало бы скорбеть, если бы был тебе другом человек, который, помимо сказанного, провел все время во лжи и клятвопреступлении и в том, что одних и тех же богов то чтил, то поносил, сегодня утверждая, что они велики, завтра, что те же боги — ничто, прибегая к холодным отговоркам, что был нечестив против воли [2]. А он все готов был сделать с целью лести. Ведь когда он добивается силы и не в состоянии достичь её на основании справедливости, он всячески старается приобрести значение помощью лести.

{2 0 нетвердости христианских или языческих убеждений, срв. примеры т. I, стр. 470.}

8. А эти деньги и это состояние пусть не поражает тебя и пусть не вводить в обман, и не считай это наградою за добродетель. Ведь они — вознаграждение за беготню, труды, речи и дела постыдные, избегая коих порядочный человек часто предпочел бы скорее умереть, чем пойти на что либо подобное. Он нанялся к женщинам, владелицам многих рабов, из коих каждого он выгоняет с его места, сам заменяя его. Ему недостаточно ничего из того, Что дается, но он выпрашивает еще, молит получить, хватаясь за руки, за ноги, не будучи должным, клянясь, что — в долгу, плачевно описывая жестокость заимодавцев, какой нет.

9. Раз какая то знатная женщина, приступив к завтраку, и при том в обществе одних служанок, чуть коснулась его, а он, опрометью поднявшись по лестнице, припав к коленам, заверяет, что, избежав рук сборщиков податей [3], он одну надежду имеет на её помощь. Она же, совестясь обстановки, в какой была, не устояв перед его бесстыдством, дала, но, дав, просила, что бы это было концом его взяток. Он обещал не надоедать, но с наступлением дня снова явился и снова голова, и снова руки, и снова колени. И не было недостатка в пособниках. Именно служанки содействовали, хватаясь за те руки, которые ими владели. И не тут только он таков, а у других женщин более порядочен, но во сколько домов ни проник, — таких много, всюду много услуг, всюду просьбы, всюду взятки, сытости нигде.

{3 πράκτορες, срв. т. I, стр. 160.}

10. А он, злосчастный рабствует и поселянам, перенесши на себя то занятие, которое прежде поддерживало прислужников администрации, отчего они и погибли. Α те, которые возделывают тучную землю у подошвы гор, работают скорее на Миксидема, чем на себя. Ему не приходится нимало опасаться дурного влияния времен года, все равно для подати ему должно все быть благополучно. Отсюда у него много пшеницы, много ячменю, много всего. Ведь и жены земледельцев отправляют для него женские услуги, что делает Миксидему трапезы обильными.

11. Он же не стыдится бедности людей, из за него впавших в нее, но из деревень приходят письма с тем, другим распоряжением, а ему нельзя не выполнить, но, вскочив, надо быть к услугам давших. Многое для него мало. И сверх того, он добивается доступа в другие деревни, часто из за одного плефра, сплутовав в цене коего, он в скором времени желает заправлять всеми делами, грозя неопытным людям убытками, какой им нанесет, если они не окажут ему полного повиновения.

12. Изобрел этот человек и другую более неправую пашню, судей, суды и процессы. Предоставляя себя в распоряжение тем из тяжущихся, у кого нет никаких правых доводов, то в обвинениях, то в оправданиях, он, вторгаясь в разбор дела, пробует дать перевес не тому, что справедливо, а тому, что ему выгодно, и достигает этого просьбами или и принуждает, угрожая своим злословием, и утверждая, что всячески распоряжается худою и доброю молвою. И одни, пораженные этим, бывают побеждены, другие, восставая, подвергаются поношению.

13. Вот что его ведет к судам, вводит, выводит. И нет для него ничего возмутительного в том, если по десяти раз на дню он предоставляет себя в распоряжение каждой из двух сторон. Он привык досаждать и ночью и нередко является во время сна правителя, дабы, сперва услыхав от него нечто, затем идти к трону, и от каждого из этих поступков — серебро, золото, одежда, раб, конь, всякое угождение чреву.

14. Разве ты не слыхал, Антиох, как некоторые власти кричали, что, если кто-нибудь не искоренит эту погибель, власти невозможно соблюсти весь долг свой? Сверх прочего. он направляешь на судей военачальников, подчиняя их себе подарками и на меньшую силу направляя большую. Это лани, это зайцы, это обилие вина, это — породы птиц. Ради этого он желает разделять с ними завтрак каждый день и устраивает, чтобы так было. Затем, примешивает сюда клеветы на не во всем ему повинующихся судей, одновременно с выпивкой клевеща. Такими путями наживается он. Эти уловки извлекли презренного из прежней бедности.

15. Той же хитрости или еще постыднейшей надо приписать и его наследство. За то, что в темноте друг с другом все делали друг другу, и давая, и получая, плодом этого является наследство. И он получал наследство при наличности матери, при наличности сестры, детей первой. Когда из них на сестре он женился, он обещал быть сыновьям тестя стеною [4], но стал грознее всех козней, притесняя, и принижая, а самое ужасное, друг через друга, этого оговаривая перед тем, того пред этим, и то этого вооружая на того, то того на этого, не любя ни одного из двух. но всегда принимая сторону одного против другого, свое лукавство делая сильнее уз родственных чувств. И теперь все те, кто огорчены войною братьев, проклинают Миксидема, устроившего эту войну, говоря, что никогда порядочные и воспитанные люди не дошли бы до такой степени ссоры, если бы кто-нибудь из богов вперед уничтожил его.

{4 Срв. в подобном смысле πύογος т. I стр. 40,1.}

16. К чему же желал ты иметь такого другом, Антиох, и помощником? И что худшего мог бы кто-нибудь сказать о тебе, как не то, что «Антиох этот в нраве Миксидема полагает надежду на свои успехи»? Итак, разве ты по справедливости не мог бы быть признательным богам, что ненавидишь и ненавидим, и не можешь считать своею выгодою вред этот, причиняемый им тебе относительно учеников? Ведь подвергаться злословию со стороны порочных людей похвальнее, чем наоборот.

17. А что Миксидем низкий человек, можешь убедиться и из следующего, если только не знаешь этого вперед. Был здесь некий юноша с Кипра, белый и красивый, из богатого дома, у этого человека пользовавшийся несколькими комнатами, в виду просьб этого человека к деду того юноши и вместе обещаний его, что дом его заменит юноше отцовский и что не придется ему ничего искать, чего тотчас же не получит. Так поступал он, желая обирать плоды с острова и еще кое-чего другого. Это последнее заставило юношу удалиться отсюда, не снесши покушений этого человека, одного в маленькой бане, другого в разных местах дома. Имея его под рукою, он не отставал. Итак он спугнул юношу своими упомянутыми мною поступками и теперь он находится в Берите, городе не отличающемся добрыми нравами, но все же юноша рассчитывал там жить в более сносных условиях, так как там не будет другого Миксидема.

18. Соображая это, Антиох, поклоняйся Судьбе за неприязнь к тебе этого человека. Ведь не это только одно. Но можно мне рассказать о другой большей дерзости, чем сказанное. Миксидем не дозволяет не доверять преданию о Фриноне, так как он, как когда то тот, предал сына и притворный гнев свой за поступок с последним укротил таким договором, чтобы удовлетворить обоих, одного тем, что он избежал опасности, другого—вознаграждением.

19. И молвой об этой продаже полна земля, полно море и являлись некоторые, знающие об этом, и с океана и из тамошней Галлии. Недавно некто из побывавших в Италии и живших в царствующем городе римлян сообщал мне, что нет никого, кто бы не знал этого, но, начиная с великого совета, до тех, кто живут на реке Фимбрии, знают доподлинно давшего, получившего, что дано и за что.

20. И это знает сам этот человек и в немалом числе случаев это — узда на него. А если бы это его не сдерживало, как бы кто-нибудь мог бы снести его дерзость, смелость, непотребство, надменность? Теперь же часто он по природе испытывает позыв к необузданности, но его удерживает страх того, что услышит, и ради молчания других он нередко молчит.

21. И он, этот «благородный» человек, живет с тремя женами, с той, которую взял по закону, и с теми, которых ввел в дом за сыновьями своими. И отношения его, как свекра, облегчают действия: ведь много представляется свободы и бывать вместе, беседовать, и хвататься, немало можно делать и ногами, сидя рядом. И вот младший и рад бы уйти, но, не имея предлога, остается, а старшему великий город дал повод к бегству. Матери же их заграждает уста многое.

22. Стоить ли тебе стенать из за того, что не имеешь расположения такого человека, который подобные свои деяния, о каких я рассказал, сменил тем, о котором сейчас скажу, невиданным и беспримерным [5]? В остальных своих проступках, он, может быть, шел по следам других, не был зачинщиком, как в том, Фринона, а в этом он сам указчик, если только будет иметь последователя, чего я не думаю. Ведь чем Филипп был для сына Фринона, тем сам он был своему, и при том, не смотря на громкий протест брата жены, причем жена присутствовала и слышала, ни взглянул прямо, ни возразил, но пребыл безгласен, глядя в землю, лишь потом дав признание своего непотребства. Страшно преступление Фиеста, а это нынешнее еще ужаснее, насколько ужаснее быть таким преступником в отношении сына, чем дочери.

{5 Знак вопроса пропущен в издания Forster'а.}

23. Итак, я не раз опасался за этот город, чтобы он не поплатился весь за порочность Миксидема, и благодарил богов, что он не поплатился уже. Ведь где дерзают на такие преступления, тому городу трудно не пасть, В особенности же, когда ни от кого не скрыто из его жителей это деяние, но никто не изгоняет, не негодует на живущего в городе, где такой слух распространился.

24. Тебе же подобает не искать помощи от этих людей, когда они таковы, но самому защищаться, сила же у тебя есть. Есть и язык, и дар от Муз, какие от них бывают... [6], Антиох. Если, следовательно, натянешь этот лук, и себя утешишь, и покажешь тому, что знаешь Архилоха.

{6 Пробел в тексте; «а он не сильнее эпиграмм» (о Миксидеме), по восполнению F'a, в. t.}

К Аристиду за плясунов (orat. LXIV F)

1. Я знаю, что и более серьезным из друзей, и всем тем, кто не расположены к нам, мы дадим повод одним радоваться, другим стыдиться, если мы возьмемся защищать предмет, о котором, не знаю как, сложилась дурная слава. Но если бы многое в жизни и из лучших вещей, и не таких не встречало не раз неподобающей молвы и не признавалось плохим то, что принадлежит к области лучшего, а то, что справедливо заслуживало бы презрения, превращалось в предмет почитания, тогда надлежало бы порицать лиц, взявшихся защищать то, что следовало бы осуждать. Но раз мы видим, что не везде получала господство правильная оценка, нимало не предосудительна помощь речью людям, которых хулят неправо.

2. Мало того, именно этим скорее всего и подобало бы прийти на помощь, как тем из находящихся под судом, которые становятся жертвою клеветы, а кто уклоняется от защиты потому, что о предмете составилась плохая репутация, причиною молчания делает то самое, что вынуждает говорить. Ведь те из фактов, которыми восхищаются, нимало не нуждались бы в защитниках, так как составившееся о них мнение благоприятно, а противоположным им необходимо помогать, как беднякам из числа знакомых. Если же тому, чью худую славу подобает устранить, мы затруднимся выступить на защиту, раз он обвинен, мы вообще устраним дело защитника, потому что, кто пользуется доброю славою, в помощи не нуждается, а кому в ней есть надобность, те лишаются её под влиянием опасения другого показаться защитником вещей недостойных.

3. Итак, на людей, враждебно к нам настроенных, нечего обращать внимание, — ведь если бы они и не имели этого предлога, не искать бы им было другого, потому что нет ничего легче злословить, если кто-нибудь не обращает внимания на то, что его признают за дурного человека. Но тем, кто из наших близких смущены, я заявляю следующее: Отрешившись на некоторое время от того мнения о плясунах, какое вы теперь имеете, и спокойно выслушав речь, если мои доводы представятся вам основательными и они восторжествуют над извинениями, перестаньте считать плохим то, что не таково. Если же речь не в состоянии будет изменить ничего в теперь составившемся мнении, но останется в душах ваших и после прослушания суждение, какое было до речи, тогда уже заявляйте, что я принял неподобающее решение, выступив защитником предмета, самого постыдного.

4. Далее, моя любовь к Аристиду и то обстоятельство, что, предоставь мне выбор или превзойти богатством Мидаса, или хотя немного приблизиться к искусству Аристида, я немедленно остановился бы на втором, очевидны, пожалуй, всякому. Они знают это не из заявления моего перед ними, что я люблю его, заявления, которое могло бы, пожалуй, быть и ложью, но на того, что гораздо важнее для уверенности, знают из самых фактов, сколько во мне пристрастия к этому ритору. Ведь то обстоятельство, что, всякий раз как сочиняю речь, я держусь следов Аристида и пытаюсь свои речи, на сколько возможно, уподоблять его, что я считаю выигрышем своей профессии, если кто нибудь из сидящих заявить, что я его напоминаю, полагаю, служит крупнейшим признаком того, что этого ритора я отношу к совершеннейшим. 5. И то самое свойственно почитателю Аристида, что я оспариваю его речь, если следовать им установленным правилам служить в некотором роде данью почитания их виновника. Ведь, кто в особенности развивал доводы, противные писаниям предшественников, и в этой области [1] прославился больше, чем в прочих, и кто не допускал, чтобы старина торжествовала над истиной, это был он. Поэтому тот, кто не решается опровергать его доводы, покушается на то решение. которое его заставляло опровергать предшественников!,, а кто в отношении к Аристиду предпринимает то, что последний в отношении к предшественникам, в своем последовании его примерам проявляет свое рвение в похвалу его произведениям.

{1 Т.е. в области так называемых άντιλογίαι, которыми был известен Аристид.}

6. Итак, если бы, убеждая лакедемонян изгонять этих нынешних плясунов, он останавливал речь чтением законов, заявляя, что Ликург этого не допускает и в написанном им законодательстве это не является для них отеческим и узаконенным, может быть, и тогда бы я мог противопоставить следующие слова: «Что говоришь ты? С переменою обстоятельств и после того, как столько новшества распространилось на все и обычаи одни упразднены, другие вошли в силу на смену прежним, и Спарта, вместо того, чтобы вдвоем (с Афинами) [2] властвовать над греками, повинуется вместе с прочими, кому более подобает, ты сам поминаешь о старых слогах [3] и обязанным податью предлагаешь те привычки, в каких они жили, когда господствовали, поддерживать в пору, когда они впали в положение подданных?»

{2 Срв. Άντιοχιχίς 184. См. т. II, стр. 380.}

{3 Срв. т. II, стр. 126,1.}

7. И множество соображений можно было бы привести, стараясь доказать, что не время держаться установлена Ликурга. В самом деле, разве не нелепо не гневаться и не порицать лакедемонян, когда у них нет щита, а если они в чем-либо пользуются настоящими условиями жизни, ссылаться против их удовольствий на Ликурга?

8. Впрочем, если бы, как я сказал, он опирался против плясунов на одни законы, я бы снес это, не считая того обвинением предмету. Ведь многое из того, что у других прямо в почете, в Спарте устранено законами, как, напр., прием пришельцев всюду одобряется, но не у них. Полагаться на стену — надежно, а у них законом установлено пребывать незащищенными. Избыток средств способствовал усилению многих городов и много рвения прилагается к обогащению и у эллинов, и у варваров, лакедемонянам же законы внушили убеждение, что бедность крепче капитала. Когда вместе с этими предметами он полагает, что и плясунам запрещено вступать в Спарту, я бы этим не тяготился. Но так как он унижает вообще этот предмет и обзывает его недугом и погибелью зрителей, и добавляет к злословию сирийцев, мне показалось в некотором роде изменою, будучи и самому сирийцем и, пожалуй, способным говорить речи, смолчать и не снять и со всего племени обвинения речью за этот предмет.

10. Почему, оставив увещание всем, он вступил в беседу с одними спартиатами, выследить, пожалуй, не мешает. Итак, мне сдается, не видя в аргументации против этого предмета наличности обилия, он прибегает к Спарте и отеческим установлениям Спарты, дабы скудость её прикрыть похвалами слушателям и речь свою из тамошней теснины вывести на простор равнины, оперируя на все лады Бразидами, Леонидами, Ликургами, Гераклами и Диоскурами. Ведь и то обстоятельство, что с плясунами он связал и мимов, поступок оратора, не особенно надеющегося на речь о плясунах. Какая была, в самом деле, надобность людей, отдельных по занятиям, сводить в одну тему, когда можно было, подошедши отдельно к каждому из двух этих предметов, воспользоваться разделением для публичного выступления?

11. Но, полагаю, он рассчитывал более благовидное ремесло представить в неблагоприятном свете характеристикой худшей профессии и мнение о мимах перевести и на пляску. Я же, исправляет ли жизнь сколько нибудь и этот элемент, сочту необходимым рассмотреть в позднейшем изложении. А что от меня не ускользнула хитрость Аристида в смешении им этих профессий, это я пожелал указать и вместе внушить слушателям, чтобы они остерегались его козней.

12. И во-первых, достойно удивления то, если для прочих искусств допуская время, как свидетельство их ценности, мы не потерпим, чтобы пляске оно служило в по-чет. Итак, что она привзошла во все и что, с той поры, как существует небо, существует и она и что шествие звезд, соблюдая в движении своего бега некую гармонию и божественный закон, давно названо величайшими мудрецами пляскою, это я предоставляю самим исследователям воздушной области. Но кто ив тех, кто хоть сколько нибудь посвящен в греческое образование, не знает, что, по словам Гезиода, Музы на Геликоне, слагая песни, не пренебрегают пляскою:

«И вкруг источника темного нежными пляшут ногами»,

почитая, полагаю, пляскою источник, который пожелали иметь себе купальнею?

13. В свою очередь, хор Диониса ничем иным, мне кажется, не тешит бога, как пляскою, и это—дело Сати-тиров, не иное и Панов, как прибегать к свирели и плясать. Вакханок вы присоедините, если я и умолчу о них. Между словами и пляскою, далее, такое общение, что Пиндар творил, а Пан выплясывал песню и мы могли бы встретить одного и того же представителем словесного искусства и мастером танца.

14. Так пришло ли бы на ум Музам плясать у источника, если бы это было чем нибудь зазорным, или считал ли бы Дионис, что его товарищество живет по мысли ему, когда оно проводит жизнь в танце, или допускал ли бы он корабельную пляску [4], если бы видел в ней что либо дурное? Зевса же, которого ожидала та же участь, что братьев, не она ли похитила из рук отца, когда Бори-банты, пляской вокруг него, достигли, что Кронос его не заметил? 15. Гомер говорить, что и щит Ахилла украшен был изображением танцующих, и, в свою очередь, перечисляя сон, любовь, песню и танец, назвал танец, который ты силишься представить одной из зазорных вещей, безупречным. Мы видим у него и феаков плясунов и гостеприимных. А между тем, если милостивое отношение к пришельцам черта людей, чтущих богов, и стараться угождать богам — людей, изощренных в справедливости, а нельзя в одно и то же время и быть справедливыми, и нравственно испорченными, во всяком случае те, кто привержены к пляске, не обладают дурными нравами, но можно вместе и быть самыми добропорядочными, и пляски не избегать.

{4 Нуg. Astr. poet. II 17. [Luc] salt. 22.}

16. Но, если угодно, оставив мифы и поэтов, перейдем к городам, прославившимся хорошим законодательным порядком. Итак, по общему признанию, критяне располагали наилучшими законами, также лакедемоняне, получив ли их от них или из Дельф, от пифийского бога, подобно тому, как критяне от Зевса через посредство Миноса. Вернее же, действительно ли боги дали законы тем и другим, или достоинство законов привлекло молву о богах, с каждой из этих двух точек зрения законы должны быть оценены как наилучшие.

17. И вот, оказывается, у обоих пляска практикуется с большим рвением и не то, чтобы только, будучи преданием прошлого, она не была воспрещена желающим, но она установляема была принудительною силою закона, так что манкировать пляскою было наравне с покиданием строя. А самое важное, — ведь в Лакедемоне прочие занятия были распределены по возрастам, но пляска распространялась на всех и обнимала вместе и стариков, и детей, и средний возраст.

18. А тот, кто важнее целых городов во свидетельство, Сократ, по приговору богов мудрейший всех людей, и он считал пляску частью подобающих ему занятий и то беседовал, то оказывался за пляской. Итак, поверим ли мы так легко и зря, чтобы занятие, древнее и столь благородное и достойное в глазах столь благородных людей, было низменным?

19 «Это, скажет противник, сравнительно другая пляска и она не осталась в прежнем своем виде». Что же? Прочее, ради богов, осталось по прежнему: дома, оружие, корабли, кузнечное дело, живопись, риторика, музыка, скульптура, мореплавание? Разве первые дома не отличались ничем от шалаша и мало оправдывали свое название? Разве можно было взяться за щит рукою и, смотря по надобности, перенести? И море разве сначала было доступным плаванию, а с развитием мореплавания разве тотчас приняла триеры, а, допустив возможность дальних переездов, покрылось бесчисленным количеством мореходцев, так что прежде грекам страшно было быть занесенными за пределы Делоса?

20. Чем было в начале искусство Главка Хиосского? Чем — Зевксида немного лет позднее? Когда люди боялись как бы статуи не бежали, располагая своими ногами? Это опасение связано с произведениями рук Дедала. Его затмил явившийся позже Фидий больше, чем Дедал своих предшественников. Ведь мы слышим, что и музыка до Архилоха и той поры была простой и грубой, с течением же времени преуспела.

21. Хорошо. А о риторике как, скажем, ты мыслишь? Разве в искусстве слова наравне стоят Антифонт и тот Менесфей, что следовал за Фесеем [5]? Или, в свою очередь, тот же Антифонт и Демосфен? И если лучше старшее по времени, Демосфен ниже Антифонта, а последний ниже Менесфея. Но рамнузец не согласился бы считаться ничем не лучше Менесфея, как не пожелал бы считаться выше Демосфена. Ведь он знает, что первого далеко превосходить, а второму немало уступает.

{5 Plut., Thes. 32. Prolog, stat., rliet. gr. YII p. 5, 26 ed. W.}

22. Ведь и сам ты где то говоришь, что немалыми и немалочисленными качествами усилил искусство слова, и я не завидую, клянусь богами, и не называю этого заявления хвастовством, но настаиваю на несправедливости того, что свои добавления он признает полезными для красноречия и прежним не восхищается, а если то же самое, прибавление, сделало лучшим танец, то, что не сохранено его прежнего состояния, приводить в доказательство его низменности.

23 «Иначе, говоришь ты, плясало прежнее поколение». Но ведь прежнее поколение и вело морские сражения не сходно с позднейшим, как Минос с карийцами, Парид с сидонцами, Ахилл с лесбоссцами, коринфяне с коркирянами, угодно ли назвать древнейшее морское сражение или то, что они дали около Епидамна [6]. Как же обстояли эти? Кораблям работы было мало, а борьба решалась гоплитами на палубах и под ними было море, но их действия ничем не отличались от сухопутных. Во всяком случае ты слышишь, как Фукидид говорить: «по древнему способу, снаряженные еще с меньшею опытностью» и «морское сражение, не в той степени сильное искусством, но в большей части похожее на пешее».

{6 Thucyd. I, 8.}

24. Но позднее Навпакт не допустил такой неопытности в морских боях, когда, в то время как пелопоннесцы выстроились кругом, афиняне обходили их, выстроившись по одному кораблю, и сближались, чуть не касаясь врага, и все время внушали опасение нападения, но откладывали его в ожидании попутного ветра. И вот такой повеял и враги пришли в беспорядок, а афинянам настала пора напасть. И так двадцать афинских кораблей победило сорок семь лакедемонских, при чем искусство ослабило количество.

25. Во втором морском бою многое можно похвалить в действиях этих, многое в действиях тех, самое же важное со стороны афинян, что аттический корабль потопил преследующий его левкадский. Воспользовавшись в качестве поворотного столпа грузовым судном, случайно стоявшим на якоре, он обогнул его и получил возможность ударить в борт преследующего корабля.

26. А если бы кто тогда, ухватившись за Формиона, сказал: «Что за новые приемы? Зачем ищешь простора? Что значат у тебя эти названия: прорывы, обороты, налеты? Что вводишь на море изворотливость возниц?» Разве, тебе кажется, не ответил бы он: «Это и значит вести морской бой, когда победу доставляют суда, а не лучники, стреляющие с судов. А ты вместо сетований о прошедшем, что не так сражались в прежние времена на море, винишь тех, которые применяют совершенное искусство?» То же слово и у меня наготове относительно настоящего предмета. Нынешнему танцу невозможно быть хуже прежнего, если сравнительно с последним он усложнился, но я не порицаю прежнего, но вижу, что нынешний достиг полного развит этого предмета.

27 «Этот разнится от того». Прекрасно. Тем ли, что он отнял что нибудь из существовавшего, или тем, что прибавил к нему? Ведь если бы сокращениями привел в дурное состояние, он не прав и естественно, должен быть изгнан из всякой земли, не только Лакедемона. Если же украсил всяк им рвением и двинул вперед, так что он стал самым сладостным из зрелищ, в чем же он уличается?

28. Давай, посмотрим: Разве ты не определяешь танец, как напряженное движение членов в соединении с некоторыми фигурами и ритмами? Итак, разве более медленного в этом не признаешь худшим плясуном, а более бы-строго лучшим? Вполне необходимо. Итак, разве эти двигаются меньше тех? Да кто дерзнул бы утверждать это? Но настолько более, на сколько те подвижнее сидящих. Значить, преимущество вменим им в недостаток? И чем они побеждают, в силу того сочтутся за худших? И тех, которые, сколько только возможно, выполняют задачу танца, признаем уступающими тем, которые отстают в подвижности? Итак и бегуну более быстрому мы отведем второе место сравнительно с более медленным, и тому, кто избивает врагов, куда не обернется, — сравнительно с тем, кто обратился на кого нибудь одного из противников?

29. Вини же и нынешних возниц за их испытанность, и смелость, и уловки, и решимость на все, их, которые, сверх того, что правят своими колесницами, прилагают руки и к чужим, в то время как их предшественники полагались большею частью на быстроту коней и не лишены были опытности в своем искусстве, но не владели им в такой степени. Вини и Пирриха, изобретшего танец, имеющий некоторое преимущество над прежним, и не давая ему права на прибавление, препятствуй тем, кто могут что-либо изобрести после него.

30. Плясали иначе. То славилось давно. Теперь движете сделало успехи. Пусть это господствует. Или прочим искусствам мы предоставим двигаться вперед, смотря по изобретению, а это, если оно открыло новые пути, возненавидим? И разве мы не услышим того, кто заявить, что в искусствах получает преобладание то, что приумножается.

31 «Клянусь Зевсом, они зараза городам и домам и кто смотрит на них, погиб и не избавиться от них предел бед». Натиск слова отважен и подобен потокам, все самое худшее возлагая на их главу, но доказательства, большего ли, меньшего ли, нигде нет. Итак, если достаточно назвать самым негодным и слово это внушает уверенность, нет ничего сквернее плясунов, так как человек этот не пожалел на них никакого поношения. Если же разные вещи обличение и злословие, они жертва дурной молвы, но нет того, на основании чего можно поварить сказанному.

32. Стоить послушать самые слова: «Полагаю, действительно, если бы кто поделил все людские беды на две части, одну, присущие этим (плясунам), другие прочим, прочие сравнительно с этими показались бы ничтожными». Это показывает сильный гнев, но гнев повредил слову. Впавши в преувеличение, но не исследовав дела, он преступил пределы вероятия. Кто, в самом деле, согласился бы, что из всего того, на что дерзают люди, проступки плясунов составляют большую часть и более значительны? Конечно, присоединять их в лучшим людям, из коих одни проявили свои природный свойства в речах, другие делах, может быть, не благочестиво и не по божески, но, с другой стороны, и считать их хуже самих негодных людей тоже несправедливо.

33. Но есть ли кто-нибудь, кто верит Аристиду, что этот плясун, воспроизводящий нравы богов, поступает более возмутительно, чем люди, опрокидывающие жертвенники, грабящие посвятительные им приношения, срывающие храмы и сжигающие статуи? Что же? Разве — возмутительнее, чем те, которые предают свои отечества, или те, .кто после убийств бежали в пустыню, или те, которые плавают по морю с целью злодейств, или вскрывают могилы, или замешивают яды? Но может быть, отцеубийцы ничто в сравнении с ними? Но лжесвидетели? Но те, которые подделывают подписи для обхода права? Но те, которые убили матерей, детей? С чего же это пришло тебе на мысль счесть всякого негодяя более умеренным, чем плясун?

34. Видишь ты эти тюрьмы? Кем они наполнены? Теми ли, которые совершили вышеупомянутые убийства, или плясунами? А между тем, какое основание имеет, что города тем, кто им больше наносить неправды, предоставляет плясать, а тех, кто удручают ничтожными проступками, влекут в тюрьму, и тем дают собирать серебро и добывать средства, а у тех отнимают жизнь и сбегаются, когда у них отрубают головы? Или, клянусь Зевсом, из того, в чем другие им наносят несправедливость, и легкие проступки—невыносимы, а невыносимое по природе может быть легко, безнравственный плясун? Или отец не снес бы преступления даже сына, а претерпевая зло от плясунов, они поклоняются им, словно персы своему владыке? 35. Почему же их не судят? Почему не наказывают тех, которые в своей испорченности оставили всех позади себя? Скажи. Но ты не мог бы ответить. Если только, клянусь Зевсом, они не творят беззаконий, надев шлем Аида или перстень Гигеса, благодаря коим остаются невидимками. Но не укрылись же они от тебя, который так внушительно расписываешь их деятельность, если, действительно, это их дела?

36. А правители, стражи городов, когда отправляют разбойников в пропасть, а плясунов, сидя в театре, одаряют, что, по твоему, делают? Наслаждаются теми, которые ничего преступного не делают, или чтут их порочность? И одно и то же наказывают и чтут? Вернее, меньшие из зол карают, а большие чтут, если плясуны тягостнее разбойников?

37. И сами они, говорить противник, живут зазорно, и зрителей губят с собою, увлекая к тому, к чему не следует. Здесь некоторым представляется, что он говорить нечто, но истина противоречит слову. Я скажу о каждом из двух предметов в отдельности, если со стороны слушателей будет соблюдено для меня то, о чем я попросил в начале, а именно не шуметь. [7]

{7 См. §3}

38. По какому праву ты говоришь, что все плясуны предавались непотребству? Слышав ли это от гадателей или видя приговор, вынесенный судьями, или получив их собственное признание? Однако, если кому нибудь предстоит бесспорно быть включенным в ряды преступных людей, необходимым вступлением в это должны служить жалоба, свидетельство, защита, уличение, приговор, если не это — признание. Так того или другого назовешь убийцей, так — прелюбодеем, так — изменником. Тот, кто назовет так помимо этих данных, клевещет. Как же, следовательно, не возмутительно, если, в прочих случаях, тот, кто был под судом, но не был осужден, считается чистым от вины, а те, против кого не выступало обвинителя, подвергаются поношению, как осужденные, и прочим обвинение не служить в ущерб их доброму имени, а те, которые и не привлекались к суду, терпят участь уличенных?

39. Выслушай, далее, другое. Есть некоторые из тех, кто сидят в комнате, пользующееся естеством для низкой цели и не отрицающие наименования жертв позорнейшей страсти. Им, в случае, если бы кто-либо их побил и, клянусь Зевсом, порубил, нельзя ни бежать в суд, ни поднять крик, ни воззвать к законам, ни потребовать правосудия. Это понятно. В тот день, когда они извратили природу, они лишали себя этого. Итак, разве и плясуна ты смело побьешь и, разорвав ему платье или ранив в голову, велишь молчать? Прекрасно узнаешь тогда, что предоставлено им законами, когда тот побежит к судье и будет иметь возможность объясниться, столько и столько народу разделит его гнев, и властный в приговоре накажет обидчика. Чем же, наконец, подвигнутый, ты приписываешь сословию непотребство?

40. «Ты уверяешь, говорить он, что все добронравны?» Нет, но и не сказал бы, чтобы все предавались разврату. Если же подобает составлять суждение на основании слухов, относительно одних можно слышать отзывы, что они не охранили своей красоты, но есть такие, которых даже весьма хвалят за их .целомудрие. Говорят, некто в Палестине простер до такой степени тщательное соблюдете добропорядочности, что первые лица в городах вводили его к своим детям и женам и нигде не давал он повода к обвинению.

41. Да и у нас славившегося когда то тезку того древнего пастуха [8], пред которым происходил суд богинь о красоте, тирийский софист [9], который мощным словом своим, словно Посидон, все колебал и потрясал, так оплакал при его смерти и дал такое великолепное надгробное слово ему, что не знаю, чего бы ему искать большего, если бы он чтил умершего софиста. И он заблагорассудил употребить это самое обращение, плясун. Видно, он решил вполне загрязнить себя похвалою развратнику.

{8 Парид, срв. Io. Malal. p. 263 Bonn. Capitol., vit. Ver., с. 8. L. Friedender, Sittengeschichte Roms II 6236.}

{9 Адриан, Philostr., vit. soph II 10, 7. Bolide, Rhehi. Mas. XLI 189.}

42. Мы видим, действительно, и сами, что большинство в молодости оберегается, одни матерями, другие отцами, — есть и такие, — кому их место заступили братья, и что те, кто хлопочут по такому делу, проклинают этих стражей. Разве не наблюдаем той же самой охраны и около молодых из плясунов? Их освобождает от таковой пора, когда эти опасности миновали. Допустим же, что не оберегаемые вступили на сколь8кий путь. Но того не было с теми, кто встречали попечение. Итак, можно, занимаясь ремеслом плясуна, сохранять целомудрие.

43. Как же тогда все плясуны развратники? Пока хоть один человек этой профессии окажется сохранившим целомудрие, не является какой то необходимостью чтобы танцор продавал свою красоту. Ведь если бы и это входило в состав искусства и нельзя было бы усвоить его без опозорения тела, это было бы общим для всех представителей профессии поношением. Но если, и сохраняя чистоту нравов, можно быть хорошим плясуном и тем более, чем более он не отвлекает души от усердных занятий к удовольствиям, зачем то, что не связано с искусством, считаешь частью искусства? Не подобает приписывать профессии вины людей, избравших путь порока. Так, например, и иной из философов, случалось, был падок на деньги. Так, разве философия довела его до рабства корысти? Но она же учила его пренебрегать всяким золотом, сколько его есть и появляется. Если же природная порочность одолела наставления, он — желал, но она — наилучшая.

44. В свою очередь некий врач, которому искусство его предписало спасать, нарочно отправил больного на тот свет. Так значить это дело врачебного искусства — губить? Клянусь Зевсом, нет, но спасать. А тот врач оказался бесчестным в своем искусстве. Но это не низость искусства. Ведь если бы кто, изучая риторику, пустился бы торговать своим телом, или кто, будучи возницей, предоставлял в распоряжение любовникам свою юность, один опозорил дар Посидона, другой — дар Гермеса, но они — злосчастны, искусства же не потеряли своего достоинства. И в данном случае, если иной плясун предоставил себя в жертву желающим издеваться, пускай низкий погибает позорно вместе с своими поклонниками; ведь он сам принял неподобающее решение на счет себя, но никоим образом не показал, что пляска — зло.

45. Могу привести и следующий довод, сильный, как я убежден. Если бы все, поддерживающие жизнь другими занятиями, все под. ряд, стали последователями Нарцисса и сделали своих родителей счастливыми и чтимыми своею нравственностью и непотребство ограничено было средою плясунов, тогда было бы большим недомыслием, вернее же безумием спорить против тех, кто бранят то, что подобает. Если же чистота нравов не определяется разграничением профессий, а господствуют те природные наклонности, какие и имеется, зачем нам ненавидеть не нравы, а пляску?

46. Ведь я следую и приговору о природе Пиндара, определяющему ее, как фактор, сильнейший всюду, не стыжусь слушаться и Еврипида. Что же говорить Еврипид, когда Елена жалеет волос, в то время как предстоит почтить могилу сестры?

«Природа, ты, в среде людской, сколь зло большое.

Но в спасение тем, кто доброй одарен»,

От неё, говорит он, у людей и добродетель, и порочность.

47. А устойчивость её он изъясняет в другом месте в таких словах:

«Ничем иным, как низким, не бывает

Порочный, добрый — добрым»,

где он желает сказать, что нет ничего сильнее природы и нет такой силы, которая могла бы изменить то, что дано ею, изрекая то же, что и Софокл. Именно последний говорить:

«Что дает природа, устранить то тщетный труд»

Следовательно, тщетно применяешь ты наставления в надежде изменить природу. Что она дала, то стоить прочно и навыкам природные свойства не уступают, но их сила выше привычек. Что же значит это слово? Тот, кто от природы привержен к целомудрию, не может стать развратником от занятия пляской. Кто от природы наклонен к разнузданности, не может преуспеть в благонравии под влиянием руководства.

48. Поэтому некоторые, жившие среди педагогов и отовсюду окруженные не одним бдительным оком, угрозами, страхами, опасением ударов, переступив все эти преграды, случалось, вступали в беседы с поклонниками, так приличнее выразиться. Чего ради? Что трудно противоборствовать природе. Я знаю некоторых, красотою превзошедших Гиакинфа, ставших независимыми от родителей, свободных от педагогов, провожатыми не располагающих, привлекавших взоры своим телом, но ни разу ни на кого не взглянувших и стоявших среди охотников, но, словно птицы, унесшихся ото всех. Не прибавил бы о целомудрии сирот, чтобы кто нибудь не предположил, что я говорю о себе.

49. Почему же и это так? Получи ответ от Еврипида, который говорить, что целомудренного не совратить и вакхической разнузданностью. Перестань же клеветать на пляску и, если увидишь разнузданного плясуна, говори себе что, будь он и кожевником, и плотником, он был бы распутником, и, если увидишь плотника целомудренного, говори себе, в свою очередь, что он и в занятиях пляскою не погубил бы чистоты своих нравов.

50. «Они холят волосы пуще Федры». Чем больше, нежели фессалийцы, отращивавшие волосы для Сперхея? Ведь и плясуны не стригут волос иначе, как для Диониса, бога, блюдущего театры, как те для реки. Если же самое предоставление волосам расти служить к обвинению, ты слышишь об «ахейцах длинноволосых». А если— прилагать попечение к волосам, ты видишь, как лакедемоняне чешут волосы в Фермопилах и после заботы о волосах свершили доблестнейший подвиг. А между тем, если бы забота о волосах устраняла храбрость, как же в разгаре борьбы они заботились о волосах? Как же затем, выступив на битву, проявили себя мужами?

51. Если же кто-нибудь пускается в подробности на счет частей головы и порицает да то, что плясуны отпускают волосы сзади, не снесут того, клянусь богами те, что плыли в Трою с Евбеи, и признают, что не меньше, чем плясуны, оскорблены они, «дышащие мужеством Абанты». Ведь они отпускали волосы, как эти.

52. Не могу, далее, и по костюму осудить образ жизни плясунов. Ведь ни то обстоятельство, что в ткань хитона воткано золото, не могло бы насильственно вгонять в зазорное дело того, кто по натуре недоступен такому,—ведь так мы видели бы сопричтенными к развратникам и жрецов, которых на праздниках украшает золото, мелькаю-шее в одежде, ни если кто нибудь утверждает, что спуск одежды до пяток и некоторые подробности прочего фасона одежды впадают в женоподобие, покрой хитона не есть бесспорный признак разврата.

3. Если бы, в самом деле, такую силу имели виды одежды и отсюда подвергался переменам нрав, было бы находкой — обрядить этих, сидящих в комнате [10], на манер Геракла и львиной шкурой и дубиной переменить их жизнь. Но невозможно то, как невозможно и рабу изменить свое общественное положение, если он наденет хитон господина или тайком от него, или даже, ради шутки, с дозволения господина.

{10 Срв. § 39.}

54. Поэтому случалось, и иной атлет, шагающий большими шагами и обрызганный маслом, до крайности дурно пахнущим, с накинутым поверх плащом, при самой этой одежде храбреца, признаваем был в отправлении женского дела. А между тем, ради богов, что удивительного, если, как его плащ его не удержал в целомудрии, так этого нрав в такой одежде сохранил целомудренным? Ведь ни те, которые перебили в Македонии после обеда Мегабаза с его свитой, увлеченных противоестественной любовной страстью [11] под влиянием опьянения, ни те, которые позже низвергли тиранию в Фивах и изгнали лакедемонский гарнизон, те и другие по одежде признанные за женщин, не были уже женщинами, но, какими раньше, — мужами. Значит, ничего такого не сделано ими было раньше.

{11 'Αφροδίτη άδικος cf. т. I, стр. XII, 3, Юлиан, orat. II, p. 130,5.}

55. Далее, все признают эти два факта, что из отправившихся под Трою Ахилл был храбрейшим и что он сам поставил себя в то положение, что его принимали за девицу, скрыв свой пол под иною внешностью. А между тем подобало бы, если бы подобный прием в силах бы был вредить, считать, что Ахилл явился под Трою, будучи самым низменным человеком. На самом деле, на него, который выдерживал роль девицы, возложен был весь успех у греков и люди, которые далеко стояли от женской внешности, молили того, кто принял на себя таковую, как и мудрость Одиссея после притворного безумия. Ведь и последнему не повредило разума его притворство с запряжкой. Так ни походка, ни маска, ни покрой одежды, ни манера стрижки, ни другое что-либо не может никогда оказаться сильнее доброй воли.

56. Зевс не отказался от своей природы в тех превращениях, о которых мы слышим, но, удовлетворив потребности момента, снова был прежним. И относительно Афины и прочих богов, кому приходило на мысль превращаться, мог бы всякий сказать то же, что, являясь в более низменных видах, они сохраняли за собой свое достоинство. И мне представляется, они стали отцами этого танца, направляя своими превращениями изворотливых из людей к воспроизведению всего. Ведь после богов уже не казалось зазорным принимать всякие образы.

57. Но перехожу теперь к зрителям, как я бы сказал, не развращенным, как гласить твоя речь, погибшим!. Они по справедливости, мне представляется, могли бы возразить тебе прежде всего следующими словами: «Мы, Аристид, имея жен, и растя сыновей, и управляя, как собственным хозяйством, так и общественными делами, являясь в театр для отдохновения, сидим и смотрим, присуща ли красота тому, что представляют, и, если некоторое наслаждение от танца войдет в душу при посредстве зрения, мы уходим удовлетворенные и снова принимаемся за трудные заботы курии, попечение, слова, труды. Затем, испытав бремя их, отправляемся для того же наслаждения, вглядываясь в положение ног, движение рук, согласованность жестикуляции, которую ты осуждаешь, вообще благовидность целого.

58. А честен или лукав тот, кто это проделывает, суров или мягок, падок на удовольствия или нет, пи над чем из этого мы, сверх того, не задумываемся, сидя судьями просто танца, как, когда смотрим кулачных бойцов, не расспрашиваем на счет ран, тот, кто наносит большие удары, внимателен ли он к родителям.

59. Каким же образом мы развращены танцем? Что «кивок этих людей больше способствует развращению, чем для сдачи города осадные сооружения других». Увы, какова сила кивков! Они сильнее машин лакедемонян, которые они послали на укрепление Платей. О каком же развращении ты говоришь? Влекут ли они к себе зрителей или искушают зрителей? Ведь если он, действительно, это подозревает, следовало бы, конечно, ни дозволять юношам танцевать, чтобы зрители не возбуждаемы были их молодостью, ни водить юношей зрителями на танец взрослых, ради избежания юношами покушений на них танцоров, так как, когда будут взрослыми обе стороны, и те, которые ходят на представление, и те, кто исполняюсь зрелище, не будет никакой опасности в среде лиц, уже перешедших юные годы. На самом деле, ты прибег к словам скорее врага, чем человека заботливого.

60. Что, если они даже всячески ломаются и изгибаются, это не есть развращение зрителей, нет ничего легче заметить. Ведь кто не знает, что мы тратим целые дни в театрах для множества разнообразных зрелищ, где можно увидать кулачных бойцов, других, сражающихся в поединках или нападающих толпою на зверей, треть их — кувыркающихся? Так разве, лишь только увидим, мы при ходим к тому, что становимся похожими на тех самых, на кого смотрим? Разве становимся смелыми под воздействием бойцов, а под воздействием вооруженных полу-чаем склонность к убийствам? Разве охотники нас побуждают выходить на льва? Разве становимся легче в прыжках под влиянием кувыркающихся? И кто замечал что нибудь из этого на близком своем или сам на себе?

61. А если, действительно, мы уподобляемся тем, кого созерцаем, как же и от этих не получаем такого воз-действия? Если же ничего отсюда не сообщается зрителям, то нет вероятия, чтобы сообщалось что-либо и от плясунов. Или искусство этих овладевает душою, а тех не имеет того же влияния? Как же ты не ведешь с эллинами беседы, чтобы не быть кулачной борьбе, не быть панкратию, чтобы гимнастические состязания были свободны от атлетов, если они делают зрителей более дикими? Потому, что бить встречного дело более дикой натуры, а не состязаниями причиняется порча характера. То же самое мнение должно быть принято относительно нравственно распущенных, что натура их неблагополучна, а не то, что зрелище плясунов повредило их природу.

62. «Вредны их жесты», говорить он. Очевидно, те, которые подражают женским. Ведь им приходится, если они рассчитывают прославиться, подражать, а хорошо подражать, значит, конечно, как можно более приблизиться к истине. Итак, то, что у них можно увидать в течение малой части дня, в подражании, то мы все время, непрерывно видим в действительности. Действительно, всякий дом полон женщин, если же женщин, то жестов К работе, полагаю, примешиваются и жесты, Отдает ли она приказание, просит ли, обещает ли, боится ли или бранить, во всех её шагах, она то скажет с жестами, то и без слов сделает жест. И мужчинам нельзя их не видеть, раз им неизбежно быть в их обществе. Но всем, у кого есть глаза, во всяком случае предоставлено и зрелище женских жестов.

63. Так разве мы все развращены жестами женщин и нам было бы к выгоде расстаться с матерью, с сестрой, с дочерью, с служанками и зажмуривать глава, если они где нибудь появятся? В самом деле, если способно развратить то, что весьма отстает от истины, — подражание, как же можно спастись, глядя на самую действительность. Ведь как для воспитания боевых людей более действительным средством служить смотреть на самые битвы, чем иметь дело с картинами, которые содержать отражение фактов, так, если вреден женский жест, то вреднее тот, который выполняется для действительной надобности, нежели тот который, воспроизводится ради забавы. А ты тех не боишься, а против этих ратуешь, как вредных.

64. И не думай, чтобы я утверждал, чтобы кто наб., обращая внимание на женщин, не оказался иной раз женоподобным, и такой и от плясунов, может быть, получил бы вред. Но ни женщин мы не устраним, если кто-либо, будучи плох, принял их манеры, ни признаком негодности плясунов не будем считать то обстоятельство, что иной зритель оказался порочным. Но в том, что недавно было сказано, были приведены доводы в пользу того, что можно быть целомудренным в среде плясунов. Если же самих подражающих не развращает непременно подражание, как же является вполне неизбежным развращение зрителя?

65. Удивляюсь Аристиду, если он проницательно усмотрел жесты, из за коих он счел нужным похулить пляску, как дело вредное, а то, что им противоположно, того не захотел заметить, не смотря на то, что и это, и то происходить в один и тот же день, вернее же, в самую малую часть часа. Что же это, о чем я говорю?

66. Если бы пляска, усвоив все то, что принадлежит к женской внешности и уклонившись от того, что подобает мужчинам, раз навсегда занялась первой и в этом заключалось искусство, и тогда бы она не развращала мужественную натуру, но, может быть, по справедливости встречала упрек, что не совокупила в своем искусстве подражание каждому из двух полов, в чем заключалось бы и более занимательности и при чем не казалось бы, что мужской пол в пренебрежении. Если же она представляет то это, то то, и часто происходит смена из одного в другое и, прежде чем, как следует, изобразить женщину, плясун перескакивает на воспроизведете мужчины, к чему, разбивая танец на две половины и одну пропуская, а другую выдвигая на вид, ты подкапываешь это занятие?

67. Видал театр Деяниру, но и Ойнея, и Ахелоя, и Геракла, и Несса. Видал бегущую Дафну, но и преследующего ее Аполлона. Видал Аталанту, но не без Мелеагра. Плясун изображал влюбленную Федру, но присоединял и Ипполита, юношу воздержного. Бривеиду уводят из палатки Ахилла, но уводят вестники. Видал ты женщину, видал и мужчин. Видал колесницу на море, дар Посидона, везущую невесту, приз за конное состязание. В той же колеснице увидишь и Пелопса.

68. Много показал он тебе девиц Ликомеда, и рукоделья девиц, и их орудия, прялку, веретено, шерсть, основу, лопатку, воспроизвел и Ахилла, принявшего на себя вид девицы. Не бойся! Не остановит пляску на этом, но и Одиссей подходить к дверям, и Диомед с трубою, представляет он и настоящего Ахилла вместо кажущегося. И если понадобится представить его в Трое, увидишь героя убивающим, потрясающим копьем, пугающим и приводящим в смятение и убивающим Гектора, влачащим труп и прыгающим дальше, чем в пятиборье.

69. Вот каково то, что ты унижаешь. Тому и можно подивиться, если то, что происходит на пятиборьях, ты не изгоняешь из Олимпии, а что их превосходить, то желаешь осуждать. И пословица говорит «дальше вырытого предела». восхищаясь теми, кто превзошел меру скачка, а ты самое превосходство над пятиборьями в скачке ставишь в вину. А между тем, что же ты постарался восхвалить больше этого (победы) в начале? Таково дело истины. Часто она побеждает клевету и обвинителя делает поневоле хвалителем обвиняемого.

70. Но возвращаюсь к тому, что подражание распространяется на тот и другой пол, принимают ли плясуны на себя роль людей или богов. Тот, кто представляет Геру, и Афродиту, и Персефону, представить и Зевса, и Ареса, и Плутона. И если кто скажет, что он изображает свадебные обряды, и веселую процессию, и танец, пуст услышит в противовес о битве Лапифов с Кентаврами и укроти-теле разбойников, и Тавра, и Минотавра — Фезее, и о Геракде, распространяющем свои труды до золотых яблоков. Так развращают ли они скорее подражанием своим женщинам или приносят пользу изображением мужчин? Ведь, если, когда делают первое, расслабляют души, то, когда представляют второе, возбуждают души, следовательно, разве портят скорее, чем делают тверже?

71. И я не говорю того еще, что собственный пол способен призвать к соревнованию, а чужой слаб, так что необходимо мужчинам следовать мужским манерам, а не поддаваться женским. Но оставляю это и пусть в равной мере для каждого допущен будет со стороны одного вред, со стороны другого спасение. Итак. если бы они вообще представляли или то, или это, они или целиком наносили бы вред женскими подражаниями, или целиком пользу мужскими. А так как они танцуют вперемежку то и другое, то способное принести пользу, скажем, встречает препятствие в полезном воздействии во вредном, а способное вредить подвергается тому же со стороны лучшего элемента пляски, так что одно становится бесполезным вследствие того, что — вредно, а другое безвредным вследствие полезного. Итак ни ты не вини пляску, как вредную, ни я не стану утверждать, что она ведет к добродетели, но что вся её задача увеселять зрителя, А безвредное удовольствие здравомыслящим людям представляется делом. завидным и из числа тех, какие не заслуживают скорее поношения, чем похвалы.

72. Итак, я защищаю речами своими за пляску и поэтов, а Аристид в речи против пляски уличается в гонении и на поэтов, Гомера, Эсхила, Еврипида, Софокла, Менандра, многих других. Как так? Потому что все они воспроизводят женщин и тогда их больше всего и хвалят, когда они особенно удачно воспроизводят их и бывает сохранено сходство с каждой, и настолько больше, чем плясуны, они воспроизводят их, насколько сочиненное слово больше безгласного движения. И один входит в самую душу и водворяется в ней, а плясунам достаточно не отстать от фигур.

73. Выступив, скажи: «Древних развращала трагедия, развращала и комедия, Гомер губил Грецию и вперед Греции себя, воспроизводя плачущих Бризеиду и Пенелопу и раненую Афродиту». Скажи, что нужно и теперь запереть школы для поэтов, запереть для актеров театр, дабы трагик, вошедши, не стал изображать Пасифаю, впавшую в неестественную страсть, а в свою очередь комический актер — женщин, рождающих у Менандра, и многое другое.

74. Почему же, наконец, предоставляешь ты войти им, которые вдвойне воспроизводят женщин, словом и орхестическими фигурами? [12] Или не знаешь того, что, кто не внесет вместе с речами фигуры, губить благозвучие неподвижностью, когда наступает пора, требующая движения? Поэтому многие превосходные голосом, не располагая уменьем хорошо действовать, доставляют меньше удовольствия, а многих, кому недостает голоса, преимущества игры [13] поставляют вперед лучших. После этого, один, войдя в роль Плангоны и лицом, и костюмом, и решительно во всем, в чем можно, воспроизводя женщину, не повергает театр в зазорный удовольствия, а когда плясун передвинет! руку, присутствующее уходят полные женоподобия и вперед их уходить таким тот?

{12 οχτ'ματάτ δρχησιςτόσαμοιπόαε,όσο hlπόνΤω.κύματανυξολοή, о Фриних у Плутарха, de musica.}

{13 οχημοιτίζεο'&αι, в данном случае близко к этому понятию.}

75. И сражаясь с Платоном за трагедию и комедию, ты по необходимости хвалишь и их танцы. А в послед-них есть даже и кордакс. После этого, разве не возмутительно, что в театре есть место кордаксу и его не винят, что он развращает посетителей, а о танце, где больше всего старания, чтобы нигде не обнажаться, он худого мнения и в тому же мнению склоняет прочих.

76. Но мы не будем держаться больше твоих слов, чем самых фактов. Что же говорят факты? Скорее же ответь мне: Управлять городами и ублаготворять провинцию и многим вместе доставлять благоденствие дело ли души, дурно воспитанной, и развращенной, и полной наслаждений, и отягченной недугами, или, напротив, воспитанной, целомудренной, очищенной, легкой, проницательной, неподатливой наслаждениям, мужественно добивающейся справедливости и дающей ей перевес над несправедливостью.

77. Я не считаю ничего важнее для испытания души, как начальствование, и полагаю таков же смысл и пословицы, которая гласить, что муж обнаруживает себя во власти. Так вот, из этих людей, относившихся к танцу без всякой антипатии, некоторые, назначенные на правительственные посты, как бы управляли городами, если они были развращены? Хочешь, изложу тебе? Пренебрегали бы богами, изгнали бы справедливость, преступали бы законы, продавали бы свой приговор, провели бы время, числясь в ряду самых беззаконных и воюя с самыми лучшими, деньги, одни воруя, другие отнимая, угождая желудку, будучи привержены к пьянству, бесчестя мальчиков и женщин одинаково.

78. Но ничего из этого не видишь ты, но то, чего молил бы кто нибудь для детей и друзей. Немалое число из них стали и были провозглашены спасителями городов, приняв похвалу, лучший венок, чем из Пизы, применив страх, убеждение, наказание, по справедливости и как каждому нужно, одним устраняя неизлечимое, другим направляя то, что способно уступить, третьим сдерживая готовую проявиться разнузданность, не оставляя без призора благонравного элемента в бедности, заграждая пути к неправому богатству, отталкивая вино, избегая роскоши, подавляя силу сна, помогая приговором своим справедливости, сохранив величину городов, малость их изменив, с одинаковыми руками получив власть и ушедши с неё (т.е. без взяток). Не утверждаю того, чтобы они стали добродетельными под влиянием плясунов, но заявляю, что сделаться таковыми плясуны им не помешали.

79. И приливает толпа риторов и декурионов каждого города, из коих никто, можно сказать, не остался без зрелища плясунов, и не примет молчаливо твой упрек, будто он развращен, так как имеет за себя свидетельство самых фактов, что он здрав. Клянусь Зевсом, сам то ты разве имел бы охоту исполнять свои речи для людей развращенных, возбуждать восхищение у людей таких свойств, и пребывать в городах, страдающих подобными недугами? Но оставляю пребывание: много бывает понудительных причин, по каким иной живет где бы не желал.

80. Но разве не постыдно добиваться похвалы со стороны развращенных, людей? Так, утверждая, что увещеваешь одних только лакедемонян, так как знаешь, что прочие рассердятся на слове, где ты сочинял много прекрасных своих речей? В каких из городов читал? Чьими рукоплесканиями возносился? Полагаю не Спарту сделал ты мастерскою искусства, не у Эврота пустил поток словес, но посетил Геллеспонт, Ионию, Пергам, Смирну, Эфес и «первый, породившей беду», как ты сам говоришь, Египет. Ты посетил и Рим, где в чести искусство танца.

81. Итак, в обвинении этих людей ты говоришь, что города развращены, а в своих действиях признаешь, что города добронравны. Выбирай же одно из двух, влито, что оказываешься приверженным к развращенным людям, или то, что твое обвинение недобросовестно. Их — не знаю, за какие с их стороны неприятности тебе,— ты так ненавидишь, что, ради злословия им, винишь в непотребстве вселенную, если, действительно, одни зашли в своей низости так далеко, что даже не потерпели бы упоминания о прекращении порока, лакедемоняне же, уже долгое время допускавшие развращение и довольные им, поступают в такой степени противно законам, что не снесли бы даже лицезрения Ликурга, если бы он внезапно появился.

82. После этого, неужели ты не понимаешь, что вонзаешь меч в прочих сквозь себя? Ведь неопытному в зрелище плясунов невозможно было бы, конечно, рассказать об этом предмете подробно, а кто, хоть сколько нибудь принимал участие в зрелище, по твоему утверждению, тотчас заражался порчею. Поэтому наш достойный Ари-стид не избегает того, чтобы не оказаться одним из совращенных. «Но он видел, однако не развратился». Прекрасно сказано и я согласен. Так пусть он допустит, что и прочие остались во время зрелища добродетельными, и пусть считает, что и у других есть попечение и внимание к элементу чести.

83. «Они, говорить он, — погибель и зараза городам». Прежде чем явиться этой пляске, скажи, все жили жизнью жрецов и пророков? И от них стали жертвами разврата Клисфев, Филоксен, Аминий, Аристодем, Бафилл, Диогнет, Дим, Клиний, Агафон, Хризипп, Полипед, Гармодий, Ктесипп, Филипп, Тимарх, множество других? Что же? Ими обучены были гоняться за мужчиной Евмнест, Фрасилл, Лай, Аристогитон, Паммен, Демократ, Хабрий, Мисгол, Каллий, Критий, Павсаний, Архидам, цари лакедемонян, цари восхваляемого города?

84. Да к чему перечислять всех.—дело целого пятилетия,—но не сказать того, что если, с этими, плясунами, привзошла беззаконная Афродита [14], обвинения софиста были бы своевременны? Если же были люди, оскорблявшие естество, еще раньше, чем получила общественное значение пляска, какое основание кому-либо связывать явление, настолько более раннее, чем пляска, с нею, явившеюся значительно позже? Как если бы он утверждал, что и горячка, и прочие недуги — изобретения плясунов.

{14 ή παράνομος Αφροδίτη, срв. § 54. Iulian. orat. II, p. 130,"}

85. А про Менелая утверждаешь ты, что он сам бросил меч, не имея возможности обвинить в низости плясуна, если только не был таким Мерион? Α беотийцам какой плясун учредил скверный закон, что самое честное угодить поклоннику? А кто убедил Элиду применить эти самые и открыть погоню за юношами людям, увлеченным красотою? И то, что танца этого в древности не было, не заставляло города быть добронравными, и после того как он явился на сцену, он не повел к разнузданности, но воле законов следует, как прочее, и этот предмет, встречая препятствие в их строгости и поощрение в их мягкости.

86. Итак, где этот порок одобряется, там он распространен, где умеренно наказуется, умеренно и дерзают на него. Α где справедливость надлежащим образом получила вес, там ему воздвигается преграда. С той же поры, как явились плясуны, говорю о нынешних, совершающим такой проступок наказанием служить смертная казнь. Поэтому, если у беотийцев отсутствие страха всех толкало одних гореть страстью, других удовлетворять ей, нынешняя угроза высшим возмездием одних, юношей, блюдет в их целомудрии, а других достаточно удерживает от проступка, так как постыдный позыв преодолевается любовью к жизни. Следовательно, если до плясунов была свобода для надругательства, а в их время смерть — кара насильникам, как же так плясуны, с той поры как они существуют, зараза городам!?

87. Он порицает песни и хор, последний, как составленный из пустых мужчин и легкомысленных женщин, а песни, как песни изнеженного характера и вредные для храбрости, как будто и он, и мы не увидали бы с удовольствием лучший хор и не послушали бы лучших песен, Следовало бы, чтобы некоторый отзвук музы Анакреонта составлял для них песни. Ведь это в одно и то же время и украсило бы пляску им, и увеличило бы угощение, преподносимое зрителям. Но если они не располагают Сапфо, разве поэтому они обижают? Как если бы кто нибудь порицал доблесть передовых борцов за плохие качества обоза. Было бы лучше, полагаю, дозволяя пляску, исправить постановку хора, чем по винам хоревтов упразднять пляску.

88. Итак, я бы не сказал, чтобы песни соответствовали строгим правилам музыки, но не могу найти, чем они вредят слушателям. А ты, рассматривая характер музыки, говоришь правду, но о постороннем данному предмету. Ведь мы являемся не с целью послушать благородных песен и посвятить внимание им, и нет убытка не удержать в памяти, кто что услышал, но мы требуем только одного, чтобы голос служил фигурам танца Ведь танец выполняется не в песнях, но ради танца изобретена песня. И мы выносим суждение о дне по красоте или безобразию танца, а не по словам и ритмам песен, но о последних мало речи, а рассмотрение посвящено моряку, охотнику и пастуху.

89. Если же ты утверждаешь, что музыка проникает в души, ты говоришь о той, которую усваивали, посещая школу музыканта на кифаре, юноши, ходившие к Бонну, учившиеся у Лампра, больше рвения отдавая этому предмету, чем палестрам или письму, или, если угодно, равное, временем, трудом и учением приобретая благо музыки. Поэтому научившийся смеялся над не научившимся и подвергался насмешкам тот, кто не умел приложить руки к струнному инструменту. Если же прослушать мельком было бы одинаково с изучением и первое одинаково влияло бы на души, тогда театры, при совместном слушании, делали бы всех одинаковыми.

90. Таким образом и теперь, если ты не укажешь, что сочинители этих песен окружены учениками, и знакомят с песнями, и люди с ними одинаково стараются сблизиться, как с софистами, нет никакого вреда от хора душам, напряженно следящим за танцем. а песни не придающим такого же значения. Поэтому они не разнеживаются и не уходят совсем унылыми, — к этому сводится у тебя понятие расчувствоваться.

91. Если же песни не позволяют в каждом кипеть гневу, величайшее благодеяние вселенной остается сокрытым. Ведь когда народ наслаждается мирным временем, если гневливость не будет смягчаема, не имея возможности быть израсходованною в войнах, она вызывает у толпы повод к мятежам. Но если песни их зачаровывают, как некоторых змей и настраивают к довольству миром, города, спасаемые песнями, пренебрегли поэтами, оказывавшими самое крупное благодеяние.

92. Таким образом, если даже скажем, что ты говоришь совершенную правду, речь эта благоприятна для песен, а что не вполне искореняют и не сразу распускают они природу гнева и что не всякий слушатель сидит расслабленным, это очевидно вот из чего: Когда, разделившись в своею рвении, один на сторону этого, другие, того, третьи—иного, они поднимусь резкий крик и, вступив в столкновение. станут спорить, каждый поставляя вперед прочих того, кого избрал, рукам, по сдержанности своей, воли не давая, но на словах сражаясь, по своей энергии, тогда они внушают тем, кто на них посмотрит, что не стали от песен слишком изнеженными.

93. Опять, следовательно, Аристид оказывается одним из расслабленных. Ведь он говорит, что тот, кто склоняет к ним слух, развращен. К склонившим слух принадлежит у нас и сам Аристид. Некоторые из мальчиков, прислуживающих господам, бегающие на рынок и оттуда домой, поспешая по переулкам, поют те песни, которые запомнили, так что и не желающим приходится слышать их и вследствие непрерывности и у нежелающих слышать иногда они закрепляются в памяти. Значит, и ты развращен. Или, по образцу Замолксиса, ты жил под землею и избегал морской воды [15]? Или ходил, заткнув уши воском, и проплывал мимо Сирень? Ведь ты винил песни и не стал бы отрицать, что поступаешь несправедливо, если не исследовал, как подобало, все вредное в них. А этого нельзя было сделать, не слыхав песен. Итак ты был слушателем песен и бросил щит.

{15 αλμην — чтение. восстановляемое по речи. Forster'ом. Reiske предлагал λΰμην или λαίβην, Prins άτην.}

94. Да что долго говорить? Чем я доказывал, что зрителей танец не развращал, где я упомянул и о правителя х, это служить доказательством в защиту и песен. Ведь те, кто вместе с пляской воспринимали и песни, если они оказались нравственными, свидетельствуют, что ни то, ни другое не ведет к развращению. Действительно, если бы танец не был злом, но песни—таковы, во всяком случае, они боли бы развращаемы, если не тем, то этими. На самом деле, они не были развращены. Итак и то, и другое непричастно порче. Ты же больше, чем нужно, строг и срезаешь прелести мирной поры, как с луга.

95. Следовательно, та речь, какою он особенно при-влек к себе толпу и какая у большинства на устах, — а те, кто привыкли восхищаться, не отдают себе отчета, почему восхищаются, — скорее похожа на слово тирана, чем на доказательную речь. Так, помянув о стуке ногою [16] людей, помогающих исполнению, он говорит, что у них надо бы отнять всю ту часть ноги, сколько выставляется из сандалии. Почему, ради богов? Или только потому, что ты так решил? Значит, занимая положение оратора, ты присвояешь и роль судьи, от доказательства того, что они вредят, уклонившись, но говоря, чему бы следовало их подвергнуть, если бы они были уличены? Нет, но уличи. Ведь ты — обвинитель, а назначать наказание дело другого лица. Но, полагаю, он назначил наказание, не будучи в состоянии по отсутствию улик утверждать, что те, кто вызывают шумные одобрения, ведут к изнеженности.

{16 τά άπδ τον ποδός срв. стр. 321, примеч. 2.}

96. «Ногою, говорит он, ломая сцену». Значит, ты скорбишь за подмостки и в том твоя претензия? Но разве ты вообще тяготишься стуком? Значит, те, кто мечами ударяют в щиты в сирою и вперед потрясают души страхом, заслуживают, чтобы им были отрублены руки в длину мечей? Α те, кто угождают богам кимвалами, — и тут нередко предоставляется работа и ногам, – и те, кто умилостивляют божество тимпанами, чему заслуживают подвергнуться? Сколько надо отрубить им?

97. Но, чудной человек, плясунам нужно больше стука, который направляет, как надобно, песни хора и будет содействовать ритмичности движений плясунов. А такой стук простой ногой достаточен не был бы. Нужно, чтобы известная железная палочка, исходящая от подошвы, производила достаточный звук. Вот почему, следовательно. ты отнимаешь ногу у помощников и подражаешь той древней жестокости, советуя отрубать ноги, как некоторые — руки, скорее же, по тем же соображениям, и руки, и головы, руки, сколько их носит бубен, так как они стремятся производить помощью их больше шума, головы, потому что они надели на них шлемы, а над ними подняли султаны.

98. Трагиков же делай короче, подрезая колени, так как, поднявшись на котурны, они ухитрились превысить прочих, а трубача тебе остается зарыть живым, так как ни одна часть его тела, скорее даже и все тело не равны мерою трубе. Опускаю многое, лук, стрелу, дротик, копье, кирку, плуг, что, раз восторжествует твое решение, будет причиною увечья людям, ими владеющим. Ведь если надлежит отрубать у людей от тела столько, каковы орудия, в коих они нуждаются, то, смотря по величине этого орудия, одни подвергнутся смерти Гипполоха [17], другим, если они не замедлят подвергнуться возмездию, надлежит сравняться с детьми Алоея [18], так что и за те осадные орудия, какие подвигают к стенам, предстоит поплатиться. Видишь, куда доходить дело, вследствие гнева твоего на сандалию.

{17 II. XI 145 sq.}

{18 Odyss. XI 311 sq.}

99. Далее, может быть, иной возразить: «Почему же, если считаешь, что этот предмета свободен от вреда, сам воздерживаешься от него и не пускаешь юношей?» Это потому, что таков, любезнейший, мой труд, что едва можно оправиться с потребностями школы. Ведь Гермес, являясь, отвлекает и от трапезы, и от ванны, и приходится, отказавшись от всех посторонних удовольствий, быть приковану к речам. Поэтому и толпе я представляюсь тяжелым [19], так как они не принимают во внимание необходимости, которая замыкает меня безвыходно. Я же стал даже изменником своему здоровью вследствие ненасытности в трудах, и, нимало не уступая внушениям близких и друзей, представляюсь безрассудным. Как же, следовательно, стал бы я являться на спектакль и повиноваться зазыву плясунов, будучи связан столь любимым предметом дома?

{19 Срв. orat. II, т. П, стр. 68 слл.}

100. Юноше же будет можно смотреть на плясуна, теперь же нельзя, и ревность в чем впоследствии не будет для него непозволительной, к тому теперь приверженность его не будет благоразумной. Почему? Из Дельф приходит к тебе совет, который хвалить надлежащую пору. Настоящее же время пора чего? Трудов и ученья. Α последующее пора чего? Вместе серьезных занятий и развлечений. Итак, тот, кто торопится, преступает своей поспешностью закон и терпит убыток от преждевременности.

101. Но соблюдете поры не означает негодности пляски. Ведь и конные состязания, которые ты нигде не порицаешь, я считаю вредными для юношей, если от речей они отвратятся к ним. Так и служба декуриона и браки — похвальные и справедливый вещи, и в них величайшая прочность и спасение городам, но если женятся и отправляют службу декуриона те, кому еще это не подобает, и не будет соответствия того, что делается, с временем, по природе прекрасное, лишенное подобающей поры, выходит не таким. Пусть сейчас юноша будет принадлежать красноречию. как плаватель морю, а когда оба вступят в гавань, тогда купцам обеих будет предоставлено угождать душе сценическими развлечениями. А тот, кто недозволение юношам смотреть принимает, как довод против пляски, поступает подобно тому, кто хулит ее зато, что переплывающим море нельзя иметь зрелищ во время плавания.

102. Итак, вот чем я сам мог вызволить от клеветы предмет, но, пожалуй, от лучшего ритора может найтись и большая помощь плясунам. Однако мне совестно было бы, если б, отстранив от пляски поношение, я не показал, что ей пристала и похвала.

103. И вот, во первых, не всякому человеку свойственно взяться за это занятие. Но, как среди щенков, жеребят и готовящихся поступить в атлеты, люди, способные вникнуть в каждый из этих предметов, подвергая их испытанию, выделяют одних, тех, которые по складу своего организма обнаруживают пригодность к делу, а тех, которые не способны удовлетворить своему назначению, отвергают, так и мальчику надо проявить, что он достигнет умеренного роста и не склонен к полноте. Нужно ему иметь и спину прямую, и взгляд, не опущенный вниз, и пальцы, хорошо сложенные, и вообще красота, которая играет весьма большую роль в религиозных делах, в особенности должна быть присуща и плясуну.

104. Получив его, педотриб заставит его пройти больше и более удивительных выгибов, чем борца, ставя его на голову, заставляя перекидывать ноги через спину и, сверх того, загибать их перед лицом так, чтобы пятки приблизить к локтям. Когда же сделает из тела. словно из какого тростника, круг, пускает его бежать, будто обруч, и оно бежит. И бег этот не наносить вреда членам. Давно уже каждый из них приучен быть подвижным, причем педотриб чуть не разнимает друг от друга члены тела, и соблюдая их связи и раздвигая, так что руки и ноги, куда ни отведешь их на остальном теле, повинуются; таково, полагаю, свойство воска.

105. Таким гимнаст подготовить тело для учителя, а тот, получив послушный склад членов, заставить его воспроизводить всякую фигуру, и немало труда обоим, одному, чтобы поруководить, другому, чтобы усвоить, и часть времени посвящена упражнениям, часть запоминанию того, что усвоено упражнением. Ведь приходится и по прекращении движения сберегать в душе то, над чем трудился. Поэтому и они отлично знают, что боги продают все блага за труды.

106. В самом деле, как тем, у которых есть страсть к собиранию речей. величайшим подспорьем в удовлетворению их желания служат труды и нельзя в одно и то же время толстеть и радеть о душе; так нельзя сойтись пляске и пресыщению, по необходимо тому, кто стремится к одному, отказываться от другого. Поэтому, если, заставь плясуна за трапезой, увидишь, что он ест сверх меры, считай такого тупее камня. Ведь он погубил искусство своим объеданием.

107. И скорее иной найдет серьезные речи, сочиненные за вином, чем способность в пляске сохраненною в теле без воздержности в еде. И усвоить с самого начала этот предмет нельзя иначе, нежели при условии воздержности, и по усвоении то же самое — охрана приобретенного. Поэтому тот, кто напускается на трапезы, из птицы превращается в свинец. Итак, если в пресыщении — Киприда, в голодающем же — ее нет, те, кто серьезно заняты пляской, далеки от любовных утех, а это признав человека дельного, а не преступного. Таково вступление в искусство и охрана искусства, для разнузданных и погубителей, как хорошо иной выразился бы, совершенно недоступный.

108· Нельзя, далее, скачать, что они трудятся, но без пользы для народа, но, мне кажется, это искусство в на-стоящих обстоятельствах самое полезное. Смотри сам: Я полагаю, поэты с самого начала попали в славу, стали предметом восхищения и разговоров и всяких почестей и что и теперь еще они в такой чести, не потому, чтобы, отклоняя людей от деятельности, они расходовали их время на слушание поэм, попусту создавая свои песни, но потому, что воспоминанием о древних подвигах воспитывали собрания, не позволяя забвению о людях былых времен восторжествовать над еще живыми.

109. Ведь тот, кто преисполнен [20] душею и судьбою герое, более пригоден и к участию в практической деятельности, их страданиями [21] исправляя собственную жизнь. Слыша, что любовь половая, любовь к деньгам и к тирании оканчивалась для людей, имевших в них удачу, несчастьем и что насильники погибали, а обиженные одерживали верх, он убеждает себя чтить справедливость, находя для себя надежнее держаться правды.

{20 ηεπληρωμένος, здесь, как в других случаях μεστός напр., βίβλων и т. под.}

{21 Конструкция ιν дательным, вместо простого дательного, срв. т. II, стр 232,1.}

110. А что больше всего удручает человека, смерть детей, как не снесет тот, кто видит, как пятьдесят сыновей падают мертвыми на глазах отцов, как зарезывают дочь вместо жертвенного животного, при чем отец подводит ее, и опять других убивает собственноручно мать, то в припадке безумия, то сознательно. А что и той пришелице из Колхиды не принесли пользы её козни против собственной родины, а тому, кто спасся, его невнимание к своей спасительнице, все это уроки, удерживающие от подобных преступлений.

111. Прекрасна для жизни и выносливость. Ей научит нас итакиец, который, после долгого плавания по морю, пещеры циклопа и той, что много голов протягивает над проливом, сносил дома удары и толчки слуг. И вообще, слыша ли о подвигах людей честолюбивых, или проступках людей опрометчивых, или чрезмерных несчастьях, одному мы научаемся подражать, другого избегать.

112. Поэтому, пока процветала профессия трагических поэтов, они являлись в театр общими учителями народа. Α после того как они погасли [22], а люди более состоятельные стали пользоваться обучением в школах [23], толпа же была лишена того, некий бог, пожалев необразованность толпы, ввел на смену пляску как некое наставление толпе о древних деяниях, и теперь золотых дел мастер сумеет поговорить с питомцем школ о доме Приама и Лая.

{22 Срв. т. I, стр. 5, orat. I § 8 и проч.}

{23 μονοεϊον, срв. стр. 380.}

113. Искусство, озабочиваясь тем, чтобы души бодрствовали, нередко, остановив голос хора, учит фигурами воспринимать факт. И когда представляют Афину, разуметь Афину, когда — Посидона, Посидона, и — Гефеста, Гефеста еще не очень большое дело, но при помощи Афины Посидона, при посредстве Гефеста Афину, Ареса — Гефеста, — Ганимеда Зевса, Ахилла — Парида, это разве не пригоднее всяких загадок к изощрению душ?

114. Поэтому тот, кто быстр на это, тот нелегко поддается обману в прочем. Одно и то же полезно и толпе, и более развитым людям. Первых это может научить тому, чего они не знают, а другим напоминает то, что они знают. И если более тупую душу мы считаем менее пригодною к деятельности, то поощряемую плясунами разве не назовем способною воспользоваться обстоятельствами?

115. Хочешь узнать, как сможешь поднять душу, подавленную печалью, и облегчить ее? Взяв человека, лишившегося самых дорогих ему родственников или денег, или ставшего жертвою крайнего издевательства, или побитого, веди его в театр, покажи ему при посредстве плясуна древние царства сокрушенными и облегчишь его. С тиран-нов перенеси его мысль на веселые процессии и праздники и скоро увидишь, как уныние его проходит, если и не все, то в значительной степени. Поэтому плясун немного уступает в помощи горюющим ритору.

116. Но, если созерцание статуй богов делает более добронравными этим зрелищем, этот дает тебе видеть на сцене образы всех, не в камне воспроизводя их, но представляя их собственною персоною, так что даже совершеннейший скульптор уступает первенство плясунам в оценке красоты в этой области. В самом деле, какая живопись, какой луг — зрелище, приятнейшее пляски и плясуна, который водит зрителя по роще и располагает на отдых под деревьями стада быков, коз, овец, ставит пастухов, оберегающих стада, причем одни играют на свирели, другие на флейтах, одни за этими, другие за иными занятиями? Кто не станет мягче к жене и рабам, принимаясь за ужин после такого зрелища, когда удовольствие от этого спектакля в значительной степени живет еще в душе? Какие сны посетят, вероятно, спящего после этих картин? Мне кажется, они будут увлекательны.

117. Кто, будучи стариком или вялым, один не станет подвижнее, чем свойственно его характеру, другой, чем допускает возраст, под воздействием их прыжков? Корабли ли феаков или их обороты больше основания уподобить в быстроте мысли и птице? Возможность заметить с точностью всякую подробность исполняемого ими действия нередко вследствие быстроты ускользает, вследствие частого перехода тела в любую новую фигуру. Каждый из них чуть не египтянин Протей. Скажешь, пожалуй, под воздействием жезла Афины, что меняет наружность Одиссея, они являются во всяких видах, стариками, юношами, смиренными, высокими, унылыми, расслабленными, слугами, господами. Иной станет всматриваться в их ноги, нет ли у них преимущества, какое было у Персея.

118. Подивится ли кто нибудь больше непрерывности вращения в толпе или внезапной неподвижной остановке вслед за тем или образу, сохраняемому при стоянии? Они носятся кругом, словно окрыленные, кончают неподвижным стоянием, словно приклеенные, а стоянию отвечает и образ. Другой больший труд остановиться вместе с песнью. Таково знание меры в среде плясунов. Наслаждение от них городам не соединяется с каким-либо злом.

119. Борец борца, случалось, увечил, и участнику панкратия вышибали во время его труда глаз, и своего соперника возница опрокидывал и губил, а убийство копя, случалось, вызывало разлад в целом городе и доводило до камней, пожара, убийств. Пляска никогда не порождала и да не порождает никакой беды. Ведь и ее произвела самая мирная и склонная к забавам пора, которая направляла серпы на лозы, лозы к виноградным тискам, создавая праздник из дара Диониса. Поэтому и название плясунам от прыжков у гряд, какие происходили в начале [24].

{24 Своеобразная этимология, производящая слово δρχηοτής плясун, от δρχος, гряда, ряд насаждений (напр., виноградной лозы).}

120. И вот то, что является самым значительным мотивом для честолюбия некоторых из философов, что они устранили для своих отечеств некоторые тягости, этим величается и приенский плясун. Он находился при царе Антиохе. Взяв Приену, последний приказал плясать песню, а песней была свобода. А когда тот сказал, что обидит, если будет такую плясать в рабствующем городе, Антиох снова делает Приену свободной.

121. Так думаешь ли ты, Аристид, что эта справедливость и свобода слова проявлены были развращенной душей? Или столь доблестного и благородного гражданина, отдавшего предпочтете помощи отечеству перед лестью властителю, назовешь ты погибелью? Тогда признают, что ты не чужд горячности в споре.

К Анаксентию (orat. LV F)

К Анаксентию (orat. LV F).

1. Видя, что ты, дражайший, смущен письмом отца и вместе с тем замечая, что то же смущение вызывают и некоторые из здешних, я считаю нужным изложить то, что внушить тебе более благоразумное суждение. Будет от того, может быть, некоторая выгода и советчику, но тому, кто дослушает уговора, гораздо больше, чем уговорившему.

2. Итак то, что происходило, по сообщению, вокруг твоего отца и на деле, и на словах, то и другое, причинявшее печаль тому, кто тому подвергался, и меня, естественно, могло огорчить. Не думай, чтобы я тебя приучал пренебрегать родителем. Нет, я знаю, что гласят законы, и, сверх этих, людьми установленных, отлично знаю закон природы и то, что после богов чтим он и что величайшим является наш долг перед ним, не меньшим, чем перед отечеством, и что хуже зверей тот, кто грешит против этой обязанности. Ведь всякая обида меньше этой, и при нашествии врагов, защищая родителей, надлежит с радостью принимать и удар, умерши от коего, будешь предметом восхищения, и, что касается славы, будешь вечно жить и существовать. С изменником же отцу и недобросовестным в такой отплате пусть никогда не разделяю я ни кровли, ни трапезы, ни добровольно, ни поневоле.

3. И увещание к тому никому больше не пристало, чем мне. Ведь из двух публичных речей, речи об отце и речи о матери, одной меня лишила смерть его, другую же я считаю недурно сочиненною, так что явились и подражатели мне, к чему их повела слава, доставшаяся мне.

4. И теперь, если, возвратившись, ты положишь конец недобросовестной деятельности злокозненных людей, и, устранив неприятности, восстановишь отцу ровную и безмятежную жизнь, спеши, не медли, отправляйся, и, думаю, Гермес не откажет твоему поступку в похвале. Если же нынешнего врага ничто не заставит перемениться и он не будет признателен за то, к чему сам вынудил, а что [1] ты сделал поневоле, то же, чего не желая, ты явился, он усилит, какая выгода к нынешним неприятностям прибавить потерю в занятиях красноречием? Ведь то, что ты явился, по твоим словам, для лучшей цели, ты сам признал при своем прибытии. Именно ты прибыл не для того, чтобы посмотреть город, но причиною было красноречие. Но невозможно в одно и то же время быть у других и принимать участие в здешних занятиях.

{1 Надо читать ουδέ, т. Forster, s. t.}

5. Но никто не может поручиться, что тот враждебный, сердитый и злой человек изгонит из души ненависть, примирится с тем, кто причинил ему неприятность, и, вместо того, чтобы причинять зло, станет в ряды людей, готовых помогать в случае чьего либо нападения. Но он будет огорчать твоего отца тем же, чем теперь, или даже большими неприятностями, да присоединить и тебя к отцу, полагая, что оба вы ответственны перед ним, ты, что возжелал моего преподавания, а он, что дал свое дозволение.

6. Между тем, не думай, что человек, опытный в делах, твой отец, подвергается гонению и страдает, а ты мог бы избежать силы противника, которой он обладает от того, что один захватил город. Итак, если, выставив на тебя доносчика с ложным обвинением, он тебя или совсем устранит, [2] или заключит в тюрьму,—а мы знаем, что многим делали подобные угождения правители, — прекратишь ли ты беды для своею отца, или станешь ему сообщником в них? Но я то знаю, что заключение приносило некоторым, по злому умыслу, смерть, чему да не подвергнешься ты и во сне.

7. Ты скажешь ему, клянусь Зевсом, что будешь к нему искренен и справедлив и ничего подобного более делать не будешь. Но какая клятва признана будет им достаточно грозной, чтобы она восторжествовала над его недоверием? Ведь он сочтет клятву за отсрочку намерения и что, в удобный момент, ты снова примешься за прежние занятия и речи. Итак, в этих соображениях он будет ненавидеть и встретит ненависть и со стороны тебя, ненавидимого им.

8. Но при таких отношениях друг к другу пасти одно стадо и радоваться беде друг друга, а при удачах прикидываться довольным, если для него и не будет нестерпимым, то твое — конечно, как человеку самому добросовестному, справедливому и по истине свободному. Ведь придется жить с чувством неудовлетворенности и вследствие догадки об антипатии к себе, и вследствие осуждения своего поступка при невозможности поступить иначе.

9. Но ваше общение не ограничится помещениями для занятий речами, банями, мастерскими и путями правителей при их отъездах в другое место и возвращениях. На он приглашает и на трапезу, и много представляется случаев к тому и, помимо таких случаев, нередко то вызывает и нрав: многим приятнее угощать, чем некоторым получать угощения. Как же поступишь тогда? Не внять приглашение было бы делом неучтивым, а внять -поступком бесчувственного человека, которому — дела нет до действительных фактов и которого иной мог бы даже обвинить, ссылаясь на отца и поступки, какие после каких оскорблений первому видит со стороны сына.

10. Ведь если бы даже ты умер вперед его, ты умирал бы с чувством скорби о том, что не достиг предмета своих желаний, а если бы ты унаследовал по смерти его, ты снедаем бы был тоской по том, что получить он тебе помешал [3].

{3 Т.е. обучение у Либания. }

11. «Отец обижен тем, кто тобою признан ненадежным в деле обучения». А сколько других отцов по той же причине, когда разгневанные учителя заявляли, что их оскорбили, и, не будучи в состоянии взяться за уехавших, приставали к тем, кто оставались на лицо? Разве не были влачимы на площадь матери, если не было в живых отцов, непривычные к делу, и не были они предаваемы буре [4] и рукам воинов? А у кого ни тех, ни других, ни отцов, ни матерей, напускались на их рабов и поместья и их управителей, душа, давя, вынуждая оговаривать господ, находившихся в отъезде.

{4 Фигурально, κλνδων. Срв. т. I, стр. 461,1.}

12. Видал я некоторых, кто для занятий речами прибегали к побегу, поступая так без ведома родителей, но не приносило пользы родителям что они узнавали и не избавляло их, не смотря на то, от притеснений им со стороны софистов, но те учились, а эти подвергались нападкам. И никого ничто из этого не заставляло возвращаться раньше, чем нужно. Ни отцы не делали таких вызовов, ни из юношей никто не причинял себе такого лишения, но одни, в своем тяжелом положении, доставляли сыновьям средства приобретать искусство слова, а другие не делали дурного выбора, бросая то, в поисках за чем они явились.

13. Докучают сейчас твоему отцу? Это не новость. Оставаясь, ты сам будешь верен занятиям. И это одна из обычных вещей. Или укажи мне сыновей, исторгнутых среди ученья, затем явившихся домой, помогавших родителям, доставлявших эту помощь одним бесчестием. Что, в самом деле, они прибавляли? Но ни Рим не видывал этого, ни город автохтонов, ни Берит, природное свойство коего доставлять наслаждения, ни тот, начало коему дал Александр, сын Филиппа или, если угодно, сын Зевса.

14. Итак то, чего и здесь, по такому предлогу, не бывало, некоторые делали в виду сиротства, вернее же так поступали те, кто пользовались сиротством для лености. Ведь те, у кого есть любовь к образованию, состояние оставляли на попечение опекунам и законам, а сами пили тот напиток, какой доставляют источники Муз. У тебя же — отец, если он и связался с человеком неприятным, однако жив, обладает голосом, молчать не станет и не менее выслушивает какую либо неприятность, чем отвечает на нее. Пожалуй, и в случае ударов ему, он поступил бы подобно тем борцам, которые своей способностью сносить удары заставляли утомляться бивших. И если вы — богаты, способны были бы противостоять в силу этого, если у вас состояния мало, от нападок у вас большой потери быть не может.

15. Моей матери когда то требовались заступники, но никто не помогал. Сам я был в отъезде, но слышал о том. где был. Но все же ни меня не вызывали, ни без зова я не уезжал. Ни ей, ни мне это не представлялось подобающим. Но состояние ускользало и перешло в руки продавцов поместий, большего количества земли, обрабатываемой многими. Все же я оставался там, где был, полагая, что позорно не только покидать свой пост в строю во время битвы, но свой пост учащегося, отцом ли кто определен на него или сам себя определил, Итак, получая известия, я потуплял взоры в землю и не расхаживал в поисках за снадобьем от печали, но у меня близко, под рукою, были самые книги и мне казалась ценнее и важнее ускользавших полей то, что можно было, взамен того, получить из этих книг.

16. Но и Демосфен из Пфания, в период неправды, воровства и хищений опекунов, не плакался, стоя подле матери, но, хотя недуги мешали его трудам [5] в красноречии, все же пребывал за работой, которой ему предстояло, достигши возмужалости, показать Афобу и прочим, что они роскошествовали не без риску для себя.

{5 Ιδρώτες, «поты», фигурально, срв. т. I, стр. XIX, 1.}

17. Сколько вестей доходило до слуха Ореста, в то время как он рос в Фокиде, о преступлении, на какое дерзнул в Микенах Эгисф, который после столь бесстыдного брака своего не давал вздохнуть свободно даже дочерям того, кто после Трои погиб за трапезою, но все же он выжидал благоприятной поры. А если бы поспешил преждевременно, он проявил бы свою готовность к возмездию, но нимало не выиграл бы в своем деле.

18. Вспомни и о том, кто прибыл за трупом Гектора с выкупом. Итак, Приам, склоняя Ахилла к милосердию напоминанием о Пелее и положив своей речи это начало, сказал, что и тот (Целей) испытывает крайнюю жестокость со стороны соседей. И Ахилл не противоречил, внимая этой части его слова, как бы зная, что это так. Но из за того он, оставив войну и военные действия, не спустил кораблей в море и не явился во Фтию, чтобы облегчить жизнь Пелею, но их (соседей) ненавидел, но не отказывался от того дела.

19. Полагаю, что в том положении, в каком Целей, были и многие другие родственники осаждавших Трою. До-статочным свидетелем о подобных бедствиях является Фукидид, который говорит: «Отступление греков из под Илиона, происшедшее поздно,.вызвало много переворотов», так что возвращавшимся нельзя было обрести спокойствия. Но ни из других никто не предпочел скорее озаботиться домашними делами, ни тот, у кого было столько предлога к отъезду в лишении его почетного дара и в оскорблении. А он не был даже в числе принесших клятву. Далее, они оставались воевать с целью, чтобы один из них получил обратно жену. Ведь обижен был один Менелай и одна была похищена, — Елена, ты же будешь трудиться не для другого, но это — твой интерес. Как тот ту, так ты приобретешь это искусство.

20. Итак я где то [6] выше доказывал, что невозможно, чтобы у софиста, после того, что было, явилась когда-нибудь дружба к вам, но допустим, что будет долгая и крепкая, такая, чтобы ей сравняться с прославляемыми примерами. Но вы принимайте в расчет не это только, но и тот убыток, который отсюда произойдет. Или если вам помешают получить сокровище, вы не сочтете возможным снести это спокойно, а когда вам воспрепятствуют получить обучение слову, заблагорассудите снести это спокойно?

{6 Срв. § 5, pg. 112, 10 sq. F., дерев., стр. 469}

21. Однако, какое сравнение, что Мидас, что Демосфен? Какое — что Кинир, что Исократ? Что лидиец, что Лизий? Кто поставить рядом Афины и египетские Фивы? Кто сочтет равными богатство каждого из двух этих городов, деньги и мудрость? Ведь богатство Афин — последняя. Ну-ка, если бы, кто, пока ты идешь сюда, ухватившись за тебя, спросил: «А ты, по каким соображениям свершаешь этот путь и почему, пренебрегая тем, что у тебя есть, ищешь того, чем не обладаешь?» Разве ты, принявшись за сравнительную оценку значения каждого из этих двух предметов, денег и мудрости, не попытался бы доказать некоторое преимущество на стороне второго?

22. Я же предпочел бы продать все за такое состояние, которое делает обладателей его значительнее не только тех, кто показали себя в отправлении общественных повинностей, но и в битвах, войнах и предводительстве войском. В самом деле, какой передовой боец, какой вождь войска не уступает ритору, который своею речью о войне и мире в народных собраниях направляет к тому из двух решений, какое лучше?

23. Итак, оставив прочее, я рассмотрю учителя риторики. И оставлю доход, которому препятствуют недуги, испытываемые землею от времен года, но сколь важная вещь властвовать над благородною молодежью? Α видеть ее преуспевающею в красноречии? А выходящею на жизненные пути? А почести от них, от отцов, от граждан, от пришлых людей? Они в почете и у правителей, младших и старших, назовешь ли даже тех, что облечены царскою властью. 24. Называю почтенными тех, которые так называются и таковы на самом деле, из любви к чему ты и к нам явился; потому что тот, кто осел, покрытый львиной шкурой [7], тот, живя в обличении и насмешке, более жалок, чем, если бы решил молчать и снискивать пропитание тасканием камней или каким-нибудь подобным тяжким трудом. Последних иной мог бы и пожалеть, о тем никто не был бы в состоянии простить, как и Фаэтонту. Последнему лучше бы было, конечно не убедить отца и не получить того дозволения, концом всего было то, что возница, свалившись, лежал мертвым.

{7 Срв. orat. XVIII § 19, т. I, стр. 313,}

25. Но возвращаюсь к тому, что нет ничего блестящее софиста в театре, который принимает подобающие позы и производит подобающие жесты и движения, когда и самим владыкам случается считать их более счастливыми, чем себя, на там основании что у них, царей, сила в лице других людей (их подданных), а у софиста она в его душе.

26. Поэтому ты можешь услыхать, как отец говорит что, ради приобретения сыном этого достояния, он с радостью готов пожертвовать всем, что у него есть, да еще то, что другое у него будет откуда-нибудь. Ведь то, что взамен того будет приобретено, гораздо ценнее и может вернуть пожертвованное в прежнем размере, а то и в большем. И отец с большим удовольствием встретил бы в виду этого и смерть, когда к дани природы (скорби) присоединится и дань слова (эпитафий) [8].

{8 Срв. § 3.}

27. Подумай же, как дорого ты поплатишься за сколь неважную вещь, за бесполезную угоду бессмертной славой. А если бы это вызывало для отца твоего временное лишение родины, то разве другие люди сочли бы его неблагоразумным за его выселение на это время, вместо того, чтобы лишать такого могущества тебя? «Отцу трудно это дело». Но что из доблестных дел не таково? Это увенчивает и атлета, и воина, это и кормчему дает возможность спасти судно в его пути, это и врачу — истощаемого недугом, это и земледельцу его заработок с земли. Есть предание, что и боги требуют от людей этой цены за блага свои, вместо серебра и золота труды [9]

{9 Epicharm. fr. 287 (ed. Kaibel) ар. Xenoph., Memorab. Π, 1,20. }

28. Некто из приезжих, передав мне своих детей, случилось, не повернул назад, но, вошедши, сел и нигде не являлся педагог сыновей. Когда я спросил: «Где он и кто? Ведь ты не предоставишь, конечно, такой свободы детям?» он заявил, что он сам педагог своих детей, и так поступал он, и при том немало лет. Занимаясь этим, он, конечно, забрасывал домашние дела и негодным из слуг предоставлялась свобода к злодеяниям. И когда кто-нибудь об этом ему сообщал, он заявлял, что сам знает то, о чем говорят ему, но считает убыток в том совсем незначительным по сравнению с выгодою от учения.

29. Представь и сам, что отец — подле тебя и предоставляет себя к твоим услугам, а я думаю, благоразумному отцу, предметом его пожелания служит исполнять для учащегося сына и роль слуг, а тот вред, который он причинял бы своим отсутствием, был бы [10], конечно, меньше того, какой теперь наблюдается. Я полагаю, и некоторые боги будут около него и будут помогать ему, а не меньше всего боги слова [11], отплачивая вам за ваше рвение, какое вы отдали занятиям их искусством.

{10 Удовлетворительный смысл дает пропуск отрицания. Reislee предполагал пробел в тексте.}

{11 ΰεοι λόγιοι срв. т. I, стр. 76,1.}

30. Полагаю, явятся и некоторые люди, которые не только осудить действия того лица [12], но и будут ему препятствовать, говоря, что не так подобает ему оберегать трон, но показывая, что не встретят других, лучших источников. Ведь следует удерживать учеников, побеждая речами, а не страхом тех бед, какие надвинутся на их отцов, если они сами не останутся. Могут прекратиться и эти удручающие его обстоятельства, когда более справедливый человек положить своим преемством конец тому, кто теперь так угождает [13]. Может быть, у меня с тем окажется и дружба.

{12 Т.е. враждебного отцу Анаксентия софиста.}

{13 Имеется в виду наместник, покровительствовавшей софисту, преследовавшего отца Анаксентия.}

31. Поэтому не отчаивайся ни ты, ни он и не желай проявить, что тебе не по плечу высшие стремления и то, что позже будешь винить, того не делай теперь, словно это подобает, и пусть не придется тебе тосковать по ушедшему времени, вместо того, чтобы воспользоваться настоящим, пусть не придется говорить окружающим, кем бы ты был, не сделав-этой ошибки, вместо того, что радоваться своей наличной силе.

32. Итак, Одиссей говорить: «Постыдно долго отсутствовать и возвращаться с пустыми руками», а тебе разве не постыдно будет явиться в Газе прежде, чем провести у нас столько времени, сколько подобает? Ведь и жители Газы без удовольствия увидят тебя при таком возвращении и не будут приветствовать, как все усвоившего, и не по-думают о собраниях и испытании на них, но в виду самого времени твоего отъезда будут порицать, даже не требуя отчета, самым тем, что не требуют никакого отчета, осуждая твой поступок.

33. Но если ты останешься, сколько подобает, и будешь постоянно приобретать нечто новое в искусстве, так, чтобы обладать им целиком и быть в состоянии сообщать другим, ты пошлешь вперед себя добрые надежды на себя, огорчишь своим промедлением, обрадуешь появлением. Похвалы будут расточаемы тебе и отцу, одному, что не за-ставил явиться раньше, чем это было полезно, тебе за то, что перенес в одно и то же время и печаль по нем, и труды над речами. Противопоставь нынешним неприятностям и слезам отца, — я вполне верю им —, тот день, который выведете тебя от нас со славословиями, и день, который введет тебя в город Ио, той, что Зевс по необходимости превратил из красивой женщины в телицу.

34. И много доказательств этому преданию, которое мною изложено вкратце, вернее не целиком, а ты все расскажешь, восхваляя город. Ведь, очевидно, этим начнешь ты свои подвиги, восхваляя древний город, стоявший во главе римского владычества и желавший быть мастерскою речей. Отец же у тебя будет сидеть участником похвал, так как зрители будут венчать и его. Тогда то, что сейчас горько и тяжко, сочтет он милым и самым приятным, тогда похвалить он себя за то, что все снес мужественно.

35. Полагаю, это произошло и с Одиссеем, уже бывшим в Итаке и снова получившим в свои руки власть вместе с женою и сыном. Он радовался, что претерпел то, что он претерпел в странствованиях по морю, и для него было праздником воспоминание о каждой подробности из тех ужасов, и даже самый циклоп, и пещера его, и дверь, и камень.

36. Как будешь себя чувствовать, когда будешь возводим на трон (софиста) общим приговором и волею? Как — принимая в обширной школе переходящих к тебе учеников? Как — при вызове на состязание? Как при по-беде? Как при провозглашении? А тот, или струсив и сбавив гордости, падет и станет служить сильнейшему, благодарный богам и за то, если не лишен самого наименования софиста, или, вступая в соревнование, признает добрым советником Гесиода, не дозволяющего спорить с сильнейшими.

37. Это и тому подобное пусть отец твой приметь во внимание и пусть, умирая, он оставить душу среди многих благ. Да если и упредит [14], не будет недостатка в тех, кто о том возвестит. Вед те, кто все время туда ни-сходят, исполняют по отношению к умершим роль живых по отношению к живым.

{14 Т.е. если не доживет до того времени, когда сын его выработается в известного софиста.}

38. Итак, Анаксентий, когда услышишь людей, увещевающих к обратному, чем сказанное мною, считай их врагами и твоими, и твоего отца и, помня то, что я изложил, обличай их советы.

Монодия на Никомедию (orat. LXI F)

1. Так значит, Гомер не пропустил без сожаления даже гибели растения, но, как бы сам быв насадителем и сам потрудившись, видя его потом простертым на земле, воспевает как бы плач над отпрыском, а я город Никомеда, где я развил то красноречие, каким обладал [1], и приобрел славу, какой не обладал, этот недавно город, теперь же прах, оплачу молча, как поступает толпа, или самому ему придется браться за речи, которые он взрастил?

{1 Срв. т. I, стр. XV.}

2. Во всяком случае, если бы я был и флейтистом, одержавшим там много побед своею игрою, предоставив прочим стенать, как они могли, я исполнил бы плач в скорбной песни. Пусть же дозволено мне будет побеседовать с богами, как бы присутствующими, и привлечь их к отчету в причине несчастья.

3. Разве когда то ты, Посидон, сидя вместе с прочими божествами в покое Зевса, сердясь за укрепление греков, которое они воздвигли перед кораблями в Илионе, не винил их больше всего за то, что они заложили основание, пренебрегши богами, и поэтому, как то следовало, после того как был взят Илион, и счел нужным и укрепление разрушить, и легко это привел в исполнение, повелев рекам, которые брали начало на Иде, хлынуть на него?

4. В чем же недовольный основанием этого города, ты принял подобное же решение? Разве первый заселитель, принимаясь за основание города в другом месте, насупротив ныне существующего, вернее же, более не существующего, не начал дело с вас (т. е. с богов) и не было жертв на жертвенниках и толпы около них, вы же направили его рвение на противоположный берег при посредстве орла [2] и змея? Из них один, выхватив лапами из огня голову жертвенного животного, другой, выползши из земли, большой, каких, говорят, растит Индия, один, рассекая воздух, другой — море, останавливаются на холме, а люди провожали их, в уверенности, что следуют, как путеводителям, богам [3].

{2 Срв. подобное orat. XI (Άντιοχικος) § 86. § 98.}

{3 Срв. то же и в сейчас указанном месте XII-ой речи.}

5. Но все это было обманом. Во первых, город заливает волна войны. Пускай так. Ведь и Коринф, которым ты владел, и земля Кекропса, которую ты возлюбил [4], подверглись тому же. Является второй заселитель [5], больше всех императоров признававший богов вождями; превзошедши Креза величиною жертвы, он, с вашего соизволения, возобновил город. За какое же пренебрежете он заслужил наказание, как за ойнеево Этолия? 6. Разве похвально или побожески те города, в созидании коих вы были пособниками людям, собственными руками рассыпать и подражать поступкам детей, которые нашли в том забаву, уничтожать то, что сделали? А то, Посидон, разве похвально, что из за Аттики, где город еще не был силен, ты вступил в спор с родственницей [6] и в акрополе, в столь дальнем расстоянии от моря, устроил морской шум, а такой и по величине, и по качествам своим город не только не возлюбил, но даже пошатнул его основание?

{4 Срв. orat. XI § 66.}

{5 Диоклектиан, по пред положению Forster'а ссылающегося на Lact. de mort, pers. VII 10.}

{6 См. выше цитированное место orat. XI § 66.}

7. Действительно, какой город, не скажу, больше раз-мерами, но красивее? По размерам он уступал четырем, в той мере пренебрегши величиною, сколько грозило утомить ноги жителей, а в отношении красоты одни оставлял позади себя, с другими равнялся, но во всяком случае побеждаем не был, охватывая объятиями своими море, вдаваясь в море оконечностями, подступая подковой и восходя на холм, перерезываемый двумя парами портиков, проходящими через весь город [7], блистая общественными постройками и непрерывным рядом частных, с равнины до вершины горы, словно ветвей кипариса, одной над другой, орошаемый водами, окруженный охраной садов.

{7 Подобное в Антиохии, см. orat. XI § 196.}

8. Здания курии, помещения для занятий красноречием, обилие храмов, обширные бани и поместительную гавань я видел, но не смог бы описать, скажу только, что, направляясь туда из Никеи, на остальном пути вели мы беседу о деревьях, о том, чем урожайна земля, о близких и друзьях и древней мудрости, а миновав извилины гор, когда показался город, — а это было на расстоянии до него ста пятидесяти стадий, когда он, значит, блеснул, — о прочем замолчали, и весь разговор сосредоточился на городе. 9. И ни плоды, качающиеся на ветвях, не привлекали к себе внимания, ни хребты [8] пажитей, ни работники моря, хотя как-то обычно взоры путника привлекает труженик моря, и когда он взмахивает веслом, и когда забрасывает сеть, и когда с удой подстерегает рыбу, но вид города был больше способен обворожить. Властно покоряя взоры своею красотою, он заставлял их устремляться на себя одного. И. одинаково было увлечение и того, кто впервые видел город, и того, кто в нем состарился.

{8 Применение к нивам выражения Гомера о море, «хребет, хребты моря».}

10. И вот один указывал соседу на дворец, сверкающий в заливе, другой на театр, сияющий над целым городом, третий на другие лучи, исходящие с разных сторон. А что побеждало, определить было бы трудно. Поэтому мы подъезжали, будто почитая статую. А на пути к Халкидону приходилось оборачиваться, пока природные условия пути не скрыли вид и похоже было на то, что кончился праздник.

11. Как же не следовало всему составу богов, обступив такой город, охранять, приглашая друг друга быть внимательными, чтобы никакой беде не проникнуть к нему? На самом деле, одни напали, другие отступились, а никто не защитил. И все то, о чем я рассказал, когда то было, а теперь не существует.

12. О, божество, какой локон вселенной оно унесло! Как ослепило другой материк, выбив славное око! Как пролило по Азии нестерпимое безобразие, как бы вырубив рощу на длиннейшем протяжении или обрезав нос на самом красивом лице! О, несправедливейшее из землетрясений, что это ты наделало? О, отшедший город, о, название, попусту оставшееся! О, скорбь, промчавшаяся по земле и морю! О, молва, которая потрясла сердце человека всякого возраста, всякого общественного положения!

13. Кто столь каменный, кто столь стальной [9] сердцем, чью душу не уязвила эта весть? Кто столь владеет слезами, чтобы не удариться в слезы? О, испытание, превратившее в одну бесформенную кучу бесчисленные красоты города! О, несчастный луч, на какой город упал ты па восходе, и какой покинул на закате [10]!

{9 Срв. т. I, стр. 437, II, стр. 189.}

{10 Значит, землетрясение произошло в течение дня, после восхода солнца, в поддень, см. § 14, и к закату превратило город в кучу развалин. Согласно Consul. Ср. (Chron. шип. ed. Mommsen 1 p. 239 ad a. 358) cf. Forster, vol. IY, p. 322, оно произошло в конце августа 358 г. См. т. I, стр. XXXVII.}

14. Недолго оставалось до поры «заполнения площади», а боги, хранители города, покинули храмы, и он носился, подобно оставленному кораблю Владыка же трезубца потрясает землю и вспенивает море. И корни города уже не держались крепко, но стены сталкивались со стенами, столбы со столбами, крыши падали вниз, фундаменты выскакивали. И все приходило в беспорядок. Появлялось наружу, что было сокрыто, а что было наружу, то скрывалось. Те очертания и их связи и вид, складывающийся из частей, все, смешал в одну груду напор.

15. Люди, находившиеся за работою, засыпаемы были общественными и частными постройками. У гавани было убито много; лучших людей избранного общества, которые были в сборе вокруг правителя [11]. Театр, обрушившись, увлек с собою прилегающие здания, население, бежавшее всякий раз в еще нетронутое землетрясением место, достигши туда, было засыпаемо. Море под давлением напора заливало сушу. Огонь, где сколько его было, охватив деревянный части, присоединял к землетрясению пожар, и какой то ветер, как говорят, раздувал пламя. И теперь обширный город — обширный холм. А ускользнувших от бедствия немного и они блуждают израненные.

{11 Аристенета, срв. т. I, стр. ХХХVII, orat. I § 118.}

16. Солнце, всевидящее, что же с тобой стало, когда ты зрело и это? Как не удержало ты такого большего города, исчезающего с земли? Но из за коров, на которых покусились голодавшие моряки, ты пускаешь в дело все средства и грозишь небожителям передаться Плутону, а украшение земли, труд многих царей, создание долгого труда, неужели не пожалел, когда его похищали [12] среди дня?

{12 άναρπάζατ, срв. т. I, стр. 23.}

17. О, красивейший из городов, сколь ненадежному холму был ты поручен, лукавому с самого начала и взявшему пример с лукавого коня, сбросившего с хребта хорошего наездника! Где теперь улицы? Где портики? Где дороги? Где источники? Где площади? Где школы? Где священные участки? Где то богатство? Где юность? Где старость? Где бани самих Харит и Нимф. из коих самая обширная, названная по имени построившего царя, стоит целого города? Где теперь курия? Где народ? Где жены? Где дети? Где дворец? Где ипподром, крепчайший вавилонских стен?

18. Ничто не осталось нетронутым, ничто — неистребленным. Все охвачено бедствием. О,обилие вод, где теперь ваше течение? При каком доме? При каких водоемах? Обсыпались каналы и расселись проводники вод. Скопляющаяся вода льется из ключей, прокладывая себе путь в оврагах и застаиваясь во впадинах. Никто не черпает, не пьет, ни люди, ни птицы. И им страшен огонь, что ползет всюду из под низу, и. где уступить ему верхний слой, взметывается в воздух. Богатый населением город днем необитаем. а ночью посещаем толпою призраков, которые, мне кажется, вызовут тесноту у подземных обитателей, когда проникнут на Ахеронт.

19. Вошли в пословицу [13] «лемносские беды» и «Илиада бедствий» и память о них останется, но чрезмерность бедствия желающий покажет на этом примере: Случалось, в других местах, землетрясению одно разрушить, другое пощадить, но этот город оно сравняло с землею; бывало, некоторые оно сравнивало с землею, но не повергало столь большего. Ведь если бы он лишился людей, унесенных повальною болезнью, или и не пал благодаря всенародному жертвоприношению вне города по обряду, не пришлось бы справлять траур всякому городу. В действительности, повергнуто то и другое, и вид города распался в убиении.

{13 νμνεΐτο здесь, вероятно, в этом более общем смысле, как άδεται, см. т. I, стр. 357,1.}

20. Пусть же рыдает всякий остров, всякий материк, и земледельцы, и моряки, и деревни, и хижины, и все, что принадлежит к людской породе, и пусть охватить вселенную тот вопль, что раздавался в Египте при смерти Аписа. Теперь следовало бы, чтобы слезы даны были и скалам и разум птицам для сообщества в плаче.

21. О, гавань, убегая от коей, корабли выезжали в открытое море, спешно разрубая канаты! Прежде полная грузовых судов, она не обнаруживает и входящего в нее челнока, но страшнее купцам, чем жилище Скиллы. О, несчастье путников, которые не идут по лунообразному [14] и тенистому пути, что привлекательно вился по краю залива, но, сев на корабль, оплывают берег, к коему прежде спешили, трепеща, словно перед Харибдою, на море свидетельствуя прежде существовавший путь!

{14 Срв. о подковообразной панораме города с моря, § 7.}

22. О, дражайший город, ты сразил людей своим бедствием, ты его потерял своим падением, и все племя людское погружено в моления, ожидая, что осуждено на кончину всего мира! Ведь ни к чему уже не может быть пощады после самого красивого его достояния.

23. Кто бы, окрылив меня, унес туда? Кто бы поста-вил на вершине? Горестный вид! Но некоторое утешение поклоннику обнять лежащий мертвым предмет любви своей.

Монодия на храм Аполлона в Дафне (orat. LX F)

{1 Речь сохранилась не вполне, с пробелами. }

1. Мужи, глаза коих заволоклись туманом, как и мои, конечно, не будем более звать этот город ни красивым, ни великим....

2. Царя персов, предка того, кто ныне воюет, взявшего город изменою и сжегшего, когда он двинулся на Дафну с тем же намерением, бог заставил переменить его и, бросив факел, он поклонился Аполлону. Так, явившись, бог его смягчил и примирил....

3. Тот, кто привел на нас войско, счел для себя лучшим сохранить храм и красота статуи победила варварский гнев. Теперь же, Солнце и Земля, кто и откуда этот враг, который, не имев нужды ни в гоплитах, ни во всадниках, ни в легковооруженных, все истребил малой искрой....

4. И у нас тот великий потоп не увлек, но он низвергнут среди ясной погоды, по уходе тучи....

5. Значит, когда твои жертвенники томились жаждой по крови, ты оставался, Аполлон, строгим блюстителем Дафны, и в то время .как тобою пренебрегали, кое-где тебя и оскорбляли, и перебивали то, что извне было предоставлено в почет тебе [2]. Теперь же, после множества мелкого скота, множества быков, приняв поцелуй государя в ногу, узрев того, кого ты предвещал, после того как возвещенный тобою узрел тебя, после того как ты избавлен от негодного соседства, некоего мертвеца, докучавшего своею близостью [3], ты отпрянул среди поклонения тебе. Чем же еще нам гордиться пред людьми, поминающими о храмах и статуях?

{2 Так перевод им в виду параллельного места проповеди св. Иоанна Златоуста, о св. Вавиле, против Юлиана, § 18 р. 567 В (cf. Forater, в. t., PS. 314).}

{3 О могиле св. Вавилы и по схолию к этому месту речи Либания в рукописях (см. у Forster'a,, ad loc).}

6. Какого, о Зевс, лишены мы отдохновения для утомленной души. Сколь чистое от тревог место Дафна, еще чише храм, как бы гавань при гавани создана была самою природою, при чем обе они защищены от волн, но вторая обеспечивает больше покоя. Кто бы там не избавился от недуга, не стряхнул с себя страха, кто не забыл бы горе? Кто пожелал бы островов блаженных?

7. Недалеко Олимпии и праздник соберет города. А они явятся, ведя быков в жертву Аполлону. Что будем делать? Куда погрузимся? Кто из богов раздвинет для нас землю? Какой вестник, какая труба не вызовет слезы? Кто назовет Олимпии праздником, когда недавнее падение внушает рыдание?

8. Дай мне лук, с натянутой на рог тетивой, говорит трагедия. А я говорю, — и это кое-какое предвещание, — что одной возьму, а другой стрельну в того, кто сделал, о нечестивое дерзновение, о, скверная душа, о, наглая рука! Это какой то новый Титий или Идас, брат Линкея, не большой, как тот, и не стрелок, как этот, но одно только это знающий, безумствовать против богов. Сыновей Алоея, пока они еще раздумывали о кознях на богов, ты остановил, Аполлон, смертью. А этого, издали несшего огонь, разве не встретила стрела, летящая в самое сердце?

9. О, десница Тельхина, о, преступный огонь! Куда же он прежде всего упал? Каково было вступление бедствия? Начав ли с крыши, он распространился на прочее, эту голову, лик, чашу, кифару, хитон, спускающийся до пят? А Гефест, распорядитель огнем, разве не пригрозил истребляющему огню, будучи обязан благодарностью за древнее извещение? Но разве и Зевс, держащий бразды над дождями, не пустил воду на пламя, и при том, после того, как когда то погасил костер постигнутому несчастьем лидийскому царю?

10. Что же сказал себе предпринявший войну? Откуда же, наконец, эта смелость? Как он сохранил свое стремление? Как не бросил своего решения из почитания к красоте бога?

11. Мужи, душу мою влечет к виду бога и перед главами моими воображение восстановляет образ, кротость лика, нежность шеи на камне, пояс под грудью, стягиваюший золотой хитон, так, что часть его подобрана, часть вздымается, а вся внешность чей кипящий гнев не утишила бы? Он представлял поющего песнь. И кое-кто иногда, как говорят, и слыхал его игру на кифаре в полдень. Счастливый слух! Песнью же было восхваление земли. Ей он, мне кажется, и делал возлияние из золотого киафа, за то, что скрыла деву, разверзшись и снова замкнувшись.

12. Возопил путник на восходе зари, зарыдала любимая обитательница Дафны, жрица бога, ударяя себя в грудь, и пронзительный вопль, пронесшись по обильному деревьями месту, достигает, грозный и потрясающий, города; око правителя, только что вкусившее сна, он поднял с ложа горьким словом, он помчался, как безумный. Он, которому нужны были крылья Гермеса, сам приступил к сыску корней беды, пылая внутри не меньше, чем храм, а балки падали охваченные огнем, губя все, что настигали, Аполлона немедленно, так как он был в небольшом расстоянии от крыши, затем прочее, красоту Муз, статуи основателей города, сверканье камня, красоту колонн. А толпа людей стояла кругом, рыдая, не зная, чем помочь, как случается с теми, кто видят с суши кораблекрушение, чья вся помощь—оплакать то, что происходит.

13. Великий, должно быть, плач подняли выскочившие из источников Нимфы, великий плач — сидевший где-либо вблизи Зевс, плач, какой естественно было поднять при сокрушении почета его сыну, великий плач толпа бесчисленных демонов, населяющих рощу, не меньший плач в средине города Каллиопа, когда огонь творил обиду водителю хора Муз....

14. Стань и теперь Аполлон тем, каким тебя сделал Хриз, проклиная ахейцев, — полным гнева и подобным ночи, потому что, в то время, как мы возвращали тебе жертвы и возмещали то, что было отнято [4] предмет почитания успел быть похищен у нас, словно какой жених, умерший в момент, когда уже сплетали венки.

{4 Срв. выше, к § 5-му, место св. Иоанна Златоуста из проповеди о св. Вавиле.}

На календы (orat. IX F)

1. Вот праздник и сам приводить свое веселье, что-бы сотворить нам благо, а мы раньше еще не воздавали ему похвалы, и при том зная, что это почет и самим тем божествам, кому праздники посвящены, этот же праздник принадлежит как раз великому божеству.

2. Что же мы могли бы ему ответить на его упреки и обвинения, если, воздав столько похвал людям, мы пренебрегли таким важным праздником, и при том зная, что раньше нас некоторые не потерпели такого промаха?

3. Так как, следовательно, без воздания хвалы, мы не могли бы оправдаться, — что бы мы и могли сказать? — оправдаемся, произнося хвалу. Ведь лучше скончать жизнь, уплатив, чем оставшись в долгу.

4. Этот праздник, юноши, вы найдете распространенным на всем пространстве, насколько простирается римская держава, и каждый и приходить в возбуждение, и радуется, и весел. И если бы людям возможно было ускорять время, что, говорить Гомер, Гера делала с солнцем, его торопили бы и все провинции, и всякий город, и всякий дом, и каждый человек.

5. Праздник расцветает во всех равнинах, на всех холмах, на всех горах, озерах, реках, где есть суда и плывущие, — то же было бы и на море, если бы море не оказывалось недоступным для плавания вследствие времени года, — при чем матросы и купцы вместе и рассекают водную поверхность, и празднуют.

6. Всюду попойки, и смех, и сибаритские трапезы, таковы у богатых людей, но и стол бедного лучше обыкновенного. Дело в том, что людьми овладевает некая страсть к расходам, так что, прочее время услаждаясь скопидомством, в ту пору они считают трату добытком, и раньше привыкши обуздывать свой аппетит, тут, сколько могут, угождают своему желудку.

7. И что еще более подобает, даже не раскаиваются, те, кто угодили, как правильно поступивши так. Ведь обычай требует есть и пить больше, и кто так поступает, те являются достаточно удовлетворившими требованиям праздника.

8. И земля полна почестей, так как люди чтут друг друга подарками и дарами гостеприимства, причем одни поступают из городов в города, другие из деревень в деревни, или из деревень в города, и одни добыча охоты, другие выкормлены дома. Тропинки и дороги полны грузов, одних, несомых людьми, других, влекомых четвероногими, и этих самых и более ценных еще более полны крытые пути в городе и поперечный улицы [1].

{1 Срв. orat. XI Αντίοχνκός) § 196 сдедд.}

9. И одним одинаковое удовольствие дать и получить, другим, если и нельзя получить, приятно — подарить по самой этой возможности дать. И землю скрашивают весною цветы, а праздник подарки, поступающее всюду отовсюду.

10. И называя этот праздник самой приятной порою года, иной не ошибся бы, так что, если бы все время можно было бы жить в таких же условиях, не были бы у людей в той славе, как теперь, острова блаженных [2]. Приятна, конечно, первая ласточка, но пе мешает работать, а этот праздник требуется в свои дни, чтобы все, что причастно труду, уступало ему и позволяет отдаваться ему всей душой.

{2 Срв. orat. LX, § 6.}

11. Эти дни освобождают толпы юношей от двойного страха, из коих один внушают учителя, другой — педагог. Эти дни приносят сколько возможно свободы. Иной раз и проявивший нерадение раб считается провинившимся, но удара не следует, но, если даже, уклонившись от работы, он сядет за игру в кости, уважение к празднику вызволяет человека.

12. Они отсрочивают и процессы, и доносы, и наказания, заперев в судах двери, а обвинителям уста. Мне кажется, они распространяют некоторую долю удовольствия и на самые тюрьмы. И как то, я спросил лицо, назначенное состоять при них, не проникает ли и туда сколько-нибудь праздничной радости, а он сказал, что проникает и что праздник и на узниках проявляет свое воздействие, сгоняя пасмурность с лиц и вызывая даже у иного из них и улыбку.

13. Он убеждает и отца, который лежит, снедаемый тоскою по смерти сына, и гнушается пищи, примириться с ним, откинуть свою мрачность, перестать оставаться грязным и идти в баню, и в чему не мог убедить его своими словами самый красноречивый человек, то в силах оказывается сделать праздник.

14. Он примиряет и гражданина с гражданином, и пришельца с пришельцем, и мальчика с мальчиком, и женщину с женщиной, и возобновляет расторгнутую родственную близость, при чем те, кто стараются примирить, напоминают только о празднике, пренебрегая всеми прочими прежними доводами.

15. Важно в нем и следующее. Он становится людям учителем в том, чтобы они не слишком цеплялись за золото, но жертвовали им и влагали его в чужие десницы. Этот урок получает от него и государь, когда, подслушав крик петухов, будящих ночью, он убавляет свою казну раздачами, украшая подарок своею рукою, действуя лично, а не отдавая распоряжение о выдаче.

16. Что же? Разве праздник не мил учителям? Самый любимый и не менее, чем лето сеятелям. Он дает возможность собирать золотые яблоки и хвалить свои чрез-мерные труды, как потраченные недаром, когда даже явится то, с какою целью они производились (гонорар), и скамья воспримет плод.

17. Общая отсюда радость и получившему, и давшему. Ведь является уже для уплатившего вознаграждение слава справедливости и вместе он утешает получившего, и де-лает его лучше. Так и в отношении приобретения образования может быть полезным этот праздник.

18. Украшение ему и имя, инсигнии, и дело консулов. Из них одних он отпускает, других поставляешь на смену им [3] Затем наступает то же, и жертвенники

богов теперь не все получают, так как закон препятствует [4], а раньше запрещения это новолуние вызывало много огня, много крови, много туку, поднимавшегося со всякого места к небу, так что и у богов был в праздник изобильный пир.

{3 Смысл слов διά τους πορευοομένονς, но неясности их здесь, вызывают у критиков предположения порчи, пробела в тексте, или посторонней вставки.}

{4 Срв. orat. XXX, § 16, § 17, т. I, стр. 204 след.}

О ненасытности (orat. VI F)

1. Нелегко встретить, господа, человека, который не поносил бы Судьбы и не называла, ее несправедливою, а себя несчастным. Называет ее неправою, а себя считает несчастным тот, будучи красив, за то, что невелик, этот — большего роста, за то, что некрасив, а иной, обладая обоими этими качествами, за то, что несилен, а кто обладает всеми тремя, винит богиню за то, что к этому не быстр.

2. Но если бы даже в его распоряжении были все физические достоинства, он не удовольствовался бы и не был бы благодарен этому божеству, но «я — не ритор» скажет он себе, «не знаю я и врачебного искусства, не господствую в беседе, не умею играть на кифаре и командовать войском». Итак, минуя то, что у него есть, пере­числяя то, чего нет, он думает, что не встретил Судьбы, при чем несправедлив он, а не она несправедлива к нему.

3. И в этом он, может быть, менее станет громко поносить Судьбу, но при поминания о деньгах и должностях, увы! как нападки часты и ничто не остановит их злоречивого языка! Один, обрабатывая одно поле, пеняет что — не два, другой, в свою очередь — два, что не три, кто — три, что не четыре, а кто десять, что не двадцать, кто опять столько, — что не вдвое столько, а кто вдвое столько, что не во много раз столько. И никакое число не прекращаем ни стремления, ни претензий.

4. То же испытывают они, и когда подумают, что есть нечто большее того количества денег, коим они рас­полагают и потому одна и та же сумма для них и мала, и велика, велика прежде, чем она в руках у них, мала, будучи уже в руках. Тысяча талантов золота — мало, в виду двух тысяч, и, в свою очередь, две тысячи в виду в десять раз большей суммы.

5. И вообще нет ничего, что бы заставило похвалить Судьбу. Таков и вопрос о должностях. Кто нибудь править городом, несчастен потому, что не править провинцией. Другой—провинцией, жалок потому, что — не несколькими. Иной несколькими, почему он не префект. Несчастным считает себя в душе тот, кто никому не уступает, кроме одного того, в чьих руках скипетр. И тот великий префект, если он не явится восседающим в звании консула. Приходит и это отличие, а он, желая во всем убеждать и направлять государя, куда ему угодно, если не в состоянии будет так делать, считает и это нестерпимым, и Судьба ему враждебна, и ничего от себя не дала.

6. Сколь богиня эта—самая. кроткая, юноши, и, может быть, иной раз и смеется пред безрассудством тех, которые заявляют, что они получили мало, как, прогневившись, не отнимает тотчас того, что дала, давая урок в том, сколько у них было, а они не замечали!

7. Мне кажется, и Кир, и Дарий, и Ксеркс, наступая войною на ту страну, которой еще не обладали, поступали так, пеняя Судьбе за то, что не владели этим, и, если бы этот персидский царь стал владыкою Греции, он по-требовал бы, мне кажется, у Судьбы целого мира, в противном же случае злословил бы ее, что она относится к нему неблагосклонно.

8. И если даже человек во всем будет располагать Судьбою, он сидит, стеная о том, что человеку неизбежно умереть, и считает счастливым небо и солнце за то, что они всегда будут и не погибнуть никогда. Таким образом человек существо ненасытное и неблагодарное.

9. Поэтому и Гектор, которому оказывали почести, подобающие вождю и ожидаемому преемнику на царстве отца, молить получить почести Аполлона и Афины, как достойный у троянцев и таких. Итак, встречая меньшие почести, чем, какие считает себе подобающими, он полагал, что несчастен.

10. Когда же, наконец друг, ты будешь хвалить Судьбу, если богом не будешь, а захочешь этого, и если не получишь в удел жертвенников и жертв, и при том еще будучи человеком, а прочее все будешь считать малым?

11. Был в Египте некто, человек любостяжательный. Он дружился с теми, у кого не было детей, дабы самому быть усыновленным ими. Ставши из бедняка богатым, входя во владение имуществом умиравших, он тяготился теми из этих отцов, которые еще были живы. А когда другое лицо завидовало ему, страдая тем же недугом, в его судьбе, благодаря коей у него образовалось одно большое состояние из многих. «Не зови еще меня счастливым», сказал он, «прежде чем и эти умрут», разумея тех, на чье имущество зарился.

12. Нечто подобное случилось бы и с тем полководцем, который победил в битве, но утверждал бы, что не одержал полной победы, потому что не разрушил город врагов. А обратить в бегство фаланги, любезный, и преследовать, и ранить, и низвергнуть, да еще снять доспехи и отдать подобрать трупы, разве все это могло быть выполнено при нежелании Судьбы?

13. Я знаю и купцов, которые посещали много гаваней, и не смогши побывать в некоторых, заявляли, что плавали при неблагоприятной судьбе. А проплыть, любезнейший, большое морское пространство при благоприятном ветре и многими торговыми предприятиями увеличить свое состояние разве это не удача?

14. Да какими же были бы сочтены те, которые, лишь вышли в открытое море, и потонули, как часто бывает от внезапных ветров? Ведь если это достойно сострадания, то тот, кто переплывал моря и нередко достигал гавани, выезжая в море неоднократно для продажи груза, увеличил свою казну, как не будет признан взявшимся за торговлю с помощью Судьбы? От того самого, значит, в чем они оговаривают Судьбу и чем она нимало не удовлетворяет их, у них печали их, огорчения, коими они изводят себя.

15. Но, человек, поклонись богине, как удачник, если ты здрав будешь душою, нетронуто будет твое тело, жена будет добронравна, добропорядочны сыновья, цело отцовское достояние, если будешь располагать прямыми друзьями.

16. И ты, кто снискиваешь средства жизни трудами рук своих, считай важным, что владеешь ими, и ты, защитник,—что владеешь речами, и если даже никто не дает должности, и ты, правивший городом, если и никто не дает других, и ты, учитель, жизнь в свободе от повинностей. И всякий, кто, не нуждаясь во врачах, омывшись, отправляется к трапезе, свободный от опасений, внушаемых сикофантом, и он должен бы быть в числе справедливо восхваляющих Судьбу.

17. Об этом на днях говорил я и одному из своих знакомых. Когда мы были уже в одних рубашках, чтобы принять ванну, и я молил Афродиту и Сатира, чтобы мне уйти, усладившись, друг сказал, что нет человека его несчастнее. Я же, услыхав, побранил его, если, обладая возможностью омыться, и пообедать, и приступить к вину, а не лекарству, он, после этого, считает себя несчастными Он признает, что я говорил правду, и с этого времени, повторяя себе мои слова всякий раз, как бывал удручен душою, он тем облегчал свое настроение.

О том, что быть неправо богатым жалостнее бедности (orat. VII F)

1. Вчера вечером некто скорбел и стенал, перечисляя нищих, одних стоявших, других бывших не в состоянии и стоять, третьих—и сидеть, и одних увечных, других более исхудалых, чем иные из мертвецов. Он говорил, как жалко, что люди, одетые в такие лохмотья, переносят такой холод, при чем на одних только перевязки по бедрам, у других обнажены руки и ноги, те от самых плеч, эти от паха.

2. Являлись некоторые, у которых не была покрыта ни одна часть тела, и каждый ежеминутно повторял свои просьбы прохожему дать что нибудь, и важно было получить не только хлеб, но и обол.

3. В то время, как этот господин стенал и называл их жалкими, группа людей, принявших ванну, со светильниками шумно шла на обед, где было все, кроме нектара и амброзии. А тот воскликнул: «Как счастливы эти люди!» и распространялся о золоте, которое порождает обилие золота.

4. Я же отрицал, чтобы те, кто обладают богатством, непременно должны были считаться и блаженными. Ведь есть некоторые из чрезвычайно богатых людей, более достойные сострадания, чем те, чья десница весь день протянута ладонью вверх, призывая подать.

5. Ведь для последних беда заключается в искании даятеля, но недостатка в таковых у них не будет, следовательно, они живут, и нет никакого судьи ни на земле, ни под землею, который потребует нищего к ответу за нищенство, согласное его положению.

6. Нет и законов, положенных против тех, кто или не получили по наследству большего состояния, или сами не смогли его приобрести, но против тех, кто приобрели таковое, однако недобросовестным путем, бывают и доносы, и суды, и обвинения, и процессы, и ненависть со стороны и людей, и богов.

7. И если избегают здешних судов, больше ничего не бывает, но сидит тот судья, которого нельзя миновать, Минос, сын Зевса, с первого взгляда отличая душу неправую и правую. А помощи дурной душе нет ни откуда, ни от искусства слова, ни от обилия денег, ни от родства, или друзей, но ей приходится отторгнутой, куда назначено, переносить кару.

8. Итак тому, чье сострадание направится куда следует, скорее, чем нищие, заслуживающими сострадания покажутся богатые, хотя бы те клятвенно заверяли о своем полном голодании. Ведь, конечно, гораздо ужаснее, чем спать с собаками на мусоре, спать на серебряных ложах, добытых недобросовестно.

9. И вот из тех, кто составили себе большие состояния, найдешь не мало ограбивших других, не под стать этим нашим грабителям, что обижают в малом, но отнявших много рабов, много домов с квартирами, много поместий, много грузовых судов, золота, серебра, платья.

10. Другие присвояют священные участки и храмы, с вполне легким сердцем сбросив, затем, статуи с подставок, третьи наполняют храмы мякиной [1], а более храбрые, разрушив их [2], даже поселились в домах, построенных из их камня.

{1 Срв. orat. XXX § 38. § 39.}

{2 См. т. I, стр. 490.}

11. Из них одни уже понесли кару, другие еще нет, но ничто их от того не избавить. Говоря «их», разумею их, и детей, и внуков, так как кого ни поразить удар, он поразит того смельчака.

12. Итак, их следовало бы жалеть скорее, чем тех, кто смотрят на чужие пальцы (давальцев), потому что последним смерть прекратить нужду в средствах для жизни, а первых за малое время удовольствия постигнет нескончаемое возмездие.

О бедности (orat. VIII)

1. Богатым человеком люди считают и называюсь того, у кого много золота, много серебра и земли, рабов, домов, помещений под квартиры, кораблей, стад. И у кого не все это есть, но есть что-нибудь из этого в наивозможном количестве, и того так называют, и одного более богатым, чем другого, а того менее богатым этого, и одного и того же — тем и другим, смотря по тому, как у него прибывает или убывает его достояние.

2. И он сам радуется, когда состояние его увеличивается, или все под ряд, или некоторая его составная часть, и являются к нему те, кто состоять с ним в родстве или дружбе, чтобы разделить его довольство и радость.

3. Когда же Судьба его обездоливает и распускает свою пряжу [1], много готовых сочувствовать и печаль, в той же мере, как раньше удовольствие, овладевает им самим, овладевает его близкими и знакомыми, и много толков в городах о том, что у такого то состояние падает то по недобросовестности слуг, то по козням преступников, то по приговору властей. Может причинить подобное и поручительство и грузовые суда, потерпевшие аварию в плавании по морю за барышом.

{1 Срв. т. II, стр. 400.}

4. И в банях, и в мастерских, и дома каждый с женой и детьми говорит о том, что по людскому расчету является переменою, каким из какого он стал, великим, потом малым, счастливым, потом жалким. Есть такие, которым это представляется даже горше смерти. Α свидетелями в пользу такого мнения служат, по их словам, сами бедные, которые стенают, что не умерли.

5. Против этого ее стану спорить и не стану попрекать ни за печаль, ни за толки об этом предмете. Но есть и другое богатство, и другая бедность, толпе такими не представляющиеся. Потому ни при наличности этого не называют они человека богатым, ни при убыли бедным.

6. Что же это именно? Друзья. Я утверждаю, что тот, у кого много друзей, и богат, и должен так называться, а тот, кого Плутон лишил этого, становится бедным.

7. Разве не богатому и счастливому свойственно видеть многими глазами, слышать многими ушами, располагать многими руками и целыми телами и душами, благодаря друзьям? Или для тирана важно для охраны расположите к нему в численность телохранителей, а для частного человека расположение и многочисленность друзей ничтожны и не важны?

8. Итак, мне кажется, неправы и не имеют понятия о действительном положении вещей те, которые и это богатство не называют так, и при том когда они слыхали ответ, какой дал о богатствах Александр Македонский.

9. Если же друзья — сокровище и эти слова служат не менее в честь Александра, чем прочие трофеи, почему же мы не считаем богатым того, у кого много друзей, а у кого — ни одного, того бедным? Было бы делом благоразумных людей при каждой кончине, уносящей друга, говорить, что тот, у кого такой погиб, стал беднее.

10. На самом деле, когда умирают рабы, говорят это слово, и считается убытком не иметь в своем распоряжении столько же рабов, сколько раньше. Α человек, вынесший и похоронивший друзей за друзьями, разве вернется с прежним состоянием?

11. Как же? Ведь если и не увидит больше тех, кто лежат в гробах, и не услышит от них ни слова, не воспользуется их помощью, оказываемой ими или по его предложению, или даже несмотря на его молчание, разве с отнятием такого достояния жизнь его не станет в худшем положении?

12. Ничто бы не воспрепятствовало человеку и быть в одно и то же время и бедным, и богатым, когда около него то и другое, большие средства, а друзей, вместо большего числа, меньшее, так что, если один скажет, что он богат, а другой, что он беден, никто из двух не уличит другого во лжи. Ведь то же самое может случиться и в области красноречия. 13. Мы видим, действительно, что одни и без денег посвящают ему свою жизнь, другие не лучше в нем, чем купленные ими рабы. А между тем последние могут серебром хоть реки замостить [2]. И если кто скажет, что они бедны, иной поведет его к врачам для лечения чемерицей. А тот, и улыбаясь, и поучая о бедности в красноречии, пожалуй, сможет многих убедить, что он здоров, так что в чемерице нимало не нуждается.

{2 Вся эта фраза переведена по приблизительном у восстановлению испорченного в речи места у Forster'a s. t.}

14. Следовательно, нам позволительно будет назвать людей, обладающих большим запасом золота, бедными в виду того, чего они не приобрели и не имеют. Да позволено будет и про меня говорить, что я стал беднее. Вернее же, тот, кто этого не говорить, мне представляется, недоста­точно ознакомился с моими обстоятельствами и с тем фактом, что понадобился бы день, дабы перечислить умерших у меня друзей.

{3 Срв. orat. I, § 151.}

15. Так и Ахилл стал беднее, после того как пал Патрокл, не из за того, что он сжег вместе с его телом, но потому, что оплакивал Патрокла. И я себя хвалю, что поступил так, как, по словам Гомера, посту-пил он, услыхав, что Патрокла уже не существует.

К Тимократу (orat. XLI Ρ)

1. Ты явился к нам, Тимократ, из театра, но лицо твое не показывало, что ты прибыл после театра и всех его удовольствий, а скорее – после каких-нибудь неприятностей, и таких, какие могли вызвать крайнее уныние. До такой степени подавленности дошел ты, любезнейший, не встретив, — я слышал это,— обычных шумных приветствий тех, кто себя отрядили на это дело. Что они так поступили, тому не удивляюсь, но дивлюсь тебе, если ты счел это стоящим уныния, безгласность тех людей.

2. Отношения извращены, Тимократ. и некоторые из подвластных людей хотят властвовать над правителями. Пожелав этого, они смогли того и достигнуть, привив в правителям страсть в их славословиям. причем они сами то воздавали их, то нет. И не воздав, огорчают, воздав же, радуют. И они возвели крики свои до значения платы, требуя за крики всего, чего им угодно, и кто домогается их, тому нельзя не предоставлять им всего. Так дорого продают презренные свои крики [1].

{1 Срв. об этом т. I, стр. 158.}

3. Итак, по отношению в недавно вступившим в должность они поступают так: Они уговариваются, взошедши на свои места, и сами молчать, и удерживать прочих зрителей угрозами путем жестов. Затем, день проходить, а те, кому принадлежит сцена, окончив свое представление, уходят, при чем никто не пикнет, правителю же это представляется чем то возмутительным и большой долей несчастья. И сидя, он то краснеет, то бледнеет, и большею частью молчит, а говоря что-нибудь соседям, сам не сознает, что говорит. Затем, через посредство вестника говорит нечто, чем рассчитывает расшевелить неподвижную толпу, а они, услыхав, остаются прежними, как до его слов. Что же после этого предпринимает правитель? Разыскав вожаков их, он просит их не делать этого. Некоторые добавляют к этому еще и деньги. И когда те одно пообещают, другого попросят, происходит соглашение, что те будут кричать, а тот окажет всякую милость.

4. Согласно этому обычаю и нынче они промолчали и прибегли к обычной хитрости и против тебя, а самое возмутительное, что они получили. Очевидно, значит, что, если они смогли унизить тебя и поработили тем, что звука не издавали, криком своим подняв опять, они будут иметь тебя послушным и ни в чем не противодействующим.

5. Я же негодовал за это и на прошедшее время, вознегодовал и нынче и нынче сильнее, так как разрушилась моя лучшая надежда. Ведь я полагал, что, если кто другой, то ты то не будешь ставить их криков ни во что, но для тебя крик и молчание будут безразличны. На самом деле, и ты пал, и то, что ничего не стоить, очень дорого тебе. В самом деле, какова цена славословиям этих людей, которые с детства до нынешнего дня прожили в праздности и в большой порочности? Разве, Тимократ, ты не знаешь их, и при том прожив у нас столь долгое время?

6. Все это люди пришлые, прибывшие сюда с позором, вследствие самых своих преступлена изгнанные из своих отечеств, одни, зарубив отцов, другие, наложив руки на матерей, из за того, что уклонялись от ремесл, к каким их направляли родители. Далее, будучи детьми, они снискивали пропитание на счет самой своей юности, а, достигши зрелого возраста, с прекращением этого источника заработка, удалившись с родины, они поспешили сюда в видах на заработок от здешнего театра, желая жить в праздности и будучи в состоянии жить лишь на такой доход.

7. Именно, одни из них отдались в распоряжение мимов, большинство — плясунов. И таковы их средства жизни — им служить, им повиноваться, им льстить, их чествовать, от них зависеть, ничего другого ни делать, ни знать. Α те их содержат за большую или за меньшую плату. Меньшую, когда отдыхают, большую,—когда пляшут. Всякие зазорные поступки делают они одинаково и днем, и по ночам, и честолюбие их в том, чтобы превзойти друг друга в чрезмерности этого бесстыдства, так, что тогда более всего считают они себя закрепляющими свое положение, когда легко для них сделать такое, о чем добронравным людям и слышать невыносимо.

8. Итак, они поднимаются в театр не для того, чтобы воздать криком соответственно качествам представления, но чтобы поднять его в той степени, сколько только хватит силы, так что, не присутствуя во время самого представления, но слыша их крики, никто не различить лучших и худших дней пляски.

9. И вот этих людей не больше четырехсот [2] при чем одни подсобляют одному, те другому и, сперва сами себя развратив, они вкрадываются в дома людей благородного воспитания, уловляя, сколько могут, юношей и убеждая увлекаться одним с ними предметом и, если отцы у них живы, превращая их, сколько возможно, в воров отцовского достояния, а, если они умерли, прямо в изменников. И дома многих можно видеть разоренными за этими делами. Они повредили и занятиям юношей красноречием, одних сделав более нерадивыми, других совсем от них оторвав. Да что мне стараться выполнить невозможное дело — перечислить весь вред от них? Скажу только, что всюду на земле город наш ославлен, благодаря непотребству и мерзости этих людей.

{2 Срв. orat. XLVI (с. Florentium) § 18, т. I, стр. 158.}

10. И вот славословия этих людей ты, Тимократ, считаешь счастьем, по примеру большинства правителей. Ты бы по справедливости должен считать эти славословия со стороны негодных людей величайшим злом. Я считаю равным свидетельством доблести быть на дурном счету у негодных людей и на хорошем у серьезных. — Кто вас сочтет при этом за лучших людей? Какой правитель провинций? Какой префект? Какой лохаг? Какой полководец? Какой государь? Какая курия? Какие земледельцы? Какие воины? Чей нрав они осудили, как слова тех, если они и хвалебны, могут они считать за нечто стоящее?

11. «Клянусь Зевсом, быть любимым городом подобает, а это было бы признаком любви». Значит, ты считаешь городом этих людей, у которых нет своего города, городом — бездомных, городом — безбрачных, которым нет никакого честного оправдания для жизни, а только то, что они негодны и делают зло? Кто угоден декурионам и детям их, кто угоден людям, испытанным на административных постах, кто угоден учителям. кто угоден учащимся, угоден труженикам земли, кто предоставляют свои услуги тяжущимся, как помощник им, кто зарабатывает средства жизни ремеслом, кто плавает по торговому делу [3], кто привлекает их своими поступками и побуждает любить себя, вот кого истинно любит город. А тот, кого любят, допустим, эти, презренные, не городом любим? С чего это? Нет, но недугом города, от коего избавиться было бы для города выгодой.

{3 Характерно для стиля Либания все профессии обозначены здесь не определѳнными терминами, а описательно. Потому и οί ίπί των άρχων έξητααμένοι означает не более, как ol Άρχοντες.}

12. Что бы значили эти люди, произносящие перед вашими колесницами свои песни, в сравнении со столькими мириадами, который занимают город и негодуют на их поступки? А если бы они молились за вас, а лучшие люди и большинство проклинали вас, разве не злосчастны те, кому достается и то, и другое?

13. Кроме того, далее, в то время, как у нас было много дурных правителей и немного хороших, о последних эти люди, оказывается, молчали, о первых же произносили эти свои славословия, но ни у последних не отняли их доброй славы, ни, избавив от худой первых, окружили их лучшей. Какая же тогда прибыль от славословий? Ведь они, случалось, хвалили и кое-кого дельных вместе с негодными, так что это было в обиду лучшим, когда они получали честь, одинаковую с теми, кто не были им под пару.

14. Обрати внимание, Тимократ, еще вот на что. Явились не так давно из Рима, чтобы править нашею областью, два мужа [4], добропорядочных, справедливых, кротких, рассудительных, прошедших курс учения. Своему доброму имени, которое они стяжали прочими своими достоинствами, они повредили тем, что считали важной и похвальной вещью крики этих людей: И теперь, когда заходит о них какая-нибудь беседа, те, которые настроены несочувственно к ним, ссылаясь на это обстоятельство, признаются имеющими основание, а если бы кто-нибудь убедил тех правителей не придавать значения этим крикам, они были бы во всем безупречны.

{4 Срв. orat. LII § 3δ. cf. Sievers, s. 262, по мнению Förstern, неправильно привлекающий здесь ер. 938.}

15. Вы же так плохо судите об этой вещи и проявляете печаль по поводу молчания, что даже не колеблетесь просить крика при посредстве вестника. Ведь говорить: «Я не очень хорошо знаком с вами», и: «Чем недовольные, сидите вы?» и: «Чего ради молчите?» и: «Покажите себя передо мною», эти и подобные речи, очевидно, могут выражать только просьбу о их криках. А они, вскочив, вслед за тем, своевольничают в своих требованиях, будто повалив правителя в борьбе, заставляя его подниматься с его трона и приказывая поклоняться городу, городом называя себя самих. А из вас одни выполняют одно ив двух, первое, а другие-то и другое. И когда этот обычай проник сюда, я не знаю, так как в прежние времена ничего подобного не говорилось и не делалось. Не видывали мы тогда и подобных бунтов, таких рук и каждого из зрителей уходящим в уверенности, что он подчинил себе правителя.

16. Здесь театр творит много противозаконного и некоторые, схваченные там, были заключаемы в тюрьмы за несколько слов, произнесенных немногими. Ведь страсть к крику заставляет прислуживаться во всем прочем, и спешить в Дафну, и отправлять причиняющий городу бесчисленные беды праздник, так как и юноши, благонравно отправившееся туда, возвращались, потеряв свое благонравие. В виду этого, мне кажется, некий достойный государь прекратил [5] этот праздник, а он опять возродился [6], и это происходить, по приказу тех людей, а вашему им содействию, так как вы считали это за счастье. И с бесстыдством явившаяся туда толпа проводить там пять или больше дней, при чем частью то зависит от них, частью и от вас. А между тем, если бы кто-нибудь вас, по возвращении вашем с многообразная этого пьяного веселья, спросил: «На что потрачено столько времени?» «Чем улучшив городские дела, возвращаетесь вы?», что. ради богов, вы ответите? Или, — что тому месту подобало и крайнее бесчинство?

{5 В подлиннике «погасил», как часто у Либания, фигурально. Срв. стр. 86,1.}

{6 Срв. orat. L § 11, orat. Χ § 15. Iulian. Misop. p. 362 1). Malal, p. 286,1.}

17 Вы бы не были вынуждены справлять подобного праздника, Тимократ, если бы не наложили на себя самих необходимости, лишающей вас возможности в чем-либо противоречить. А теперь, подобно ручным львам, которые, лишившись свободы, робеют перед угрозами надсмотрщиков, так вы, утратив свое положение (начальственных лиц), даете вести себя, из боязни молчания четырехсот. А они стали сильнее тех воинских чинов, которым крики установлены законом, сильнее самой курии, и получают от вас больше почестей, чем потратившие свое состояние на общественные повинности, и, лишь бы этот элемент был с вами, вам ни почем остальные. После того, по окончании службы вы знакомы с теми, с кем не нужно [7], и замечаете, что честные люди вами пренебрегают в пору, когда требуются почести, осудив угождения ничего не стоящим людям.

{7 Место с пробелом и порчею в речи. Принимаем восполнѳниѳ Furster'a, s. t}

18. Знаешь ли ты Филагрия [8], того правителя, который и перенес, и избежал ту сильную бурю? Явившись как то в театр, увидав представления среди полного молчания и сам с собою услалившись им, он удалился, и со стороны людей рассудительных встретил одобрение. Слыша, что это древний обычай, он подражал ему, той поре, когда властвовал правитель, а подчиненный повиновался власти, когда процветали доблести, а пороки подвергались преследованию. Поэтому для него лучшая его слава, что это и значило править. И когда впервые он приближался, некоторые из этих людей встречали его с песнью, нечто говорившею о нем. Сказав её начало, они должны были замолчать, так как он заявил, что нимало не нуждается в таких пустяках.

{8 См. т. I, стр. 24, 68 и проч. См. и во Введении.}

19. Желаю, чтобы ты соревновал этому отношению, что бы следовал этим примерам и, в особенности, если возможно, очистил город от этой скверны, а если нет, лишил этот элемент настоящего его могущества. Ты добился бы этого, если бы показал, что стыдишься славословий этих людей.

О снадобьях (orat XXXVI F=XXXV R)

1. Самую жестокую скорбь вызывают у меня замыслы и покушения чародеев на мою душу и тело [1], но немало способствуете унынию то обстоятельство, что, не смотря на ясно определившиеся козни, не смотря на распространение, можно сказать, по всему городу молвы о злодеянии, немало встречается с нами лютей, считающихся нашими друзьями, из коих одни даже не желают .ни говорить, ни слышать об этом предмете, а другие относятся к этим слухам с таким неудовольствием, что недалеко ушли от первых.

{1 См. т. I, стр. 79,1; Введение, стр. LXXIII.}

2. А между тем справедливость требовала бы, чтобы, если бы даже я останавливал их, когда они желали об этом говорить, они не слушались меня и прибегали ко всем уловкам, какие к подобном случае подобают. Но они верны себе, юноши, если показывают себя в таком свете, вас же всякий естественно должен похвалить и за тот гнев, каким вы прониклись по поводу покушения, и за вашу досаду, что вы не знаете виновника его. Мне сдается, вы бы топа не стали выжидать суда и следствия, но, вместо жалобы, прибегли бы все к собственноручной расправе.

3. Но, не будучи в состоянии стряхнуть уз, и стеная по этому поводу, и предпочитая смерть жизни, я боюсь того, как бы некоторые из грядущего поколения, — ведь из нынешнего всякий, полагаю, отлично знаком с моим характером, — слыша о чародеях, о снадобьях и хамелеонах [2], не подумали, что то было делом людей, мстивших мне за причиненное им мною зло, законы преступивших, но поддавшихся при этом естественному увлечению гнева за себя. Но мне приходится побеседовать о себе самом и о том, каков я в отношении в каждому общественному классу [3] в городе. Таким образом оказалось бы, что я не платился за несправедливость, а сам ей подвергся.

{2 О См. orat. I § 249.}

{3 εΰνος срв. т. I, стр. 108,1; т. II, стр. 407.}

4. Среди кого же надо мне искать виновника этого зло-деяния? Среди народной толпы и тех, кто снискивают средства к жизни ремеслами? Но я с ними в таких отношениях, что для одних оказался лучше отца, для других — детей, для третьих — братьев, по ежедневной обходительности и по неоднократной поддержке, отстранявшей от них опасности. Сколько можно было достигнуть во время этих тяжких взиманий криком и гневом, столько было мною сделано и я останавливал бичеванье слабых сильными и проявления безрассудства нанявшихся против своих нанимателей, так что, если кто из них допустил подобную дерзость намою голову, я обижен.

5. Несправедлив поступок со мною и в том случае, если дошел до него это либо из декурионов. Действительно, есть ли кто-нибудь это бы не знал, сколько шагов всегда предпринимаемо было мною и словом, и делом в интересах этой курии, пред начальниками провинций, пред правителями нескольких таковых, пред могуществом префекта, пред самыми владыками всего царства? Кто не знает той непрерывной войны, какую я вел в интересах курии пред лицом, состоявших во власти, тех, кто её благополучие считает собственной бедой, а бедствия её своим счастьем и, превратившись в войско, поражают, хватают, то злословят, то причиняют зло действием? А между тем они завладели большинством её состава, — как? теперь не время говорить, — но они гневаются, что не всем.

6. Чего они не предпринимали, желая меня сместить с моего звания и присоединить к своему составу, заверяя что я буду и экзархом, и вождем, и все подобное? И о чем нередко говорили, не умолчу о том. Именно, они добавляли, что и поклонятся мне. Однако меня это не убедило оставить свое звание, но, уважая своих предков, я счел нужным оставаться на том же посту, соблюдая то, что предоставлено бывшим правителям законом, и не лишая их почета, на какой они имели право, но желая быть справедливым к курии, так что и декурионы не могли бы меня обвинить в чем л. подобном. 7. Но я полагаю, что и из адвокатов никто не может меня попрекнуть ни в чем таком. из за чего бы было ему основание приступить к этому наказанию мне. Окажется, что я всегда отзывался о них правителям одобрительно и вооружался против всякого, кто их оговаривал. Никого никогда не винил я, чтобы он в своей речи не соблюдал закона, и никогда не уговаривал ищущих адвокатов этих избегать, а тем предоставить свою защиту, заверяя, что эти—ничто, а те все могут. И если в приветствиях, кто л. опережал меня, я считал себя провинившимся [4], и во время болезней их то сам посещал их, то посылал проведать, в каком состоянии их здоровье.

{4 Срв. orat II § 6, см. стр. 59.}

8. Хорошо. Но из вас, юношей, кем-нибудь сделан этот нечестивый поступок? Есть некоторые, за которыми числится немало своеволий в отношении ко мне, причем они желали предоставить первое место тому, чему природою отведено второе. Но я не взыскивал за это и не подвергал наказанию, хотя наказать было бы мне нетрудно, если бы я захотел, но, предоставив им бесноваться, терпел их неистовство, не пеняя им, когда они не посещали урока, и не отталкивая, когда вздумается им посетить меня, что угодно ли кому назвать простосердечием, или тупостью, или добротой, я спорить не стану. И вот я не оставлял без призора их ни в недугах, ни в тех затруднениях, каким они подвергались со стороны людей, охотно подводящих под ответ людей в таком возрасте, кому наименование воина служить большим подспорьем для издевательства. В таких обстоятельствах я озабочивался, защищал, помогал, избавлял от тяжкой руки.

9. А что касается моего отношения к гонорару, кто не восхищался им, кроме учителей, которым мой порядок был в убыток, потому что юноши требовали того же и у них? В чем же он состоял? Желавший давал, не желавший не давал. И желавших оказывалась самая малая часть, а не желавших много. Бесплатность бедняку доставляет его бедность, богатому богатство. Дело в том, что тот, кто богат, считает, что своим посещением школы он оказывает милость. И ни один не достиг бы той заботливости и справедливости к вам, как я. Поэтому, если это нынешнее чародейство окажется со стороны кого-либо из вас, я самым явным образом потерпел несправедливость, получив за добро зло.

10. Далее, надлежит мне оказаться наилучшим и в отношениях своих к учителям. Действительно, тот аскалонец [5] постоянно хватал кого-нибудь из них и одним грозил бичеваньем, других и бил. И, лишь он появлялся, все должны были, вскочивши с кресел, бегом сходиться вокруг него и провожать, и позволение возвращения к креслам они получали по его знаку; нельзя было встречаться с ним взором, но следовало опускать его долу и знать его первенство. Поэтому никто тогда не сидел наравне с другим [6], но все это время должно было принадлежать ему и его ученикам. Опускаю некий новый взнос юношей и что его взимал слуга, который был им приставлен для приема учеников, и что в виду этих недоплат [7] учителя были в трепете.

{5 Эдесий, предполагает Forsier, срв. orat. IV § 9 orat. I § 8.}

{6 ηαραχάθημαι срв. т. I стр. 37, 2; orat. XLIII $ 2, LII § 31, где άντικάθημαι.}

{7 έκδεια в противоположность ένδεια, по толкованию схолия в рукописи Ρ4 и у Свиды, у Forster, ad loc.}

11. Принявший после смерти его начальствование был тоже из Палестины [8], и, хотя мог бы пользоваться теми же самыми преимуществами, не получил их, так как, полагаю, природные его дарования не достигали той же степени. Он не знал большинства даже по именам и, отстав от прочих, вел по углам компанию то с одними, то с другими.

{8 Зиновий (ср. 100), по предположению Forster'u, из Элусы, срв. orat. I § 96, § 100, orat. IV § 9.}

12. Я же — ни то, ни другое, но избегаю стремления властвовать, как первый из двух вышеупомянутых, но нимало не был похож по дарованию на второго, но поддерживаю сношения со всеми, ни в чем не желая иметь привилегии, но ведя вместе с ними свои занятия на равной ноге. Дозволительно и смеяться, и шутить, и острить. И мои занятия то идут вперед их, то следуют за ними. Слыша, что юноши содержат при себе женщин, я не поступал как обиженный человек, но равно воздерживался и от гнева, и от выпрашиванья. Не поправив другим приобретением продажи отцовского достояния и видя некоторых из них из бедных сделавшимися богатыми, я радовался вместе с ними их благополучию, а за себя не горевал.

13. Но и когда некоторые из них становились дерзкими и вследствие дружбы с правителями относились пренебрежительно, я не преисполнялся гнева и не искал наказания, но, что это несправедливо, знал, и все же считал нужным терпеть. Когда ежедневно одни ученики присоединялись к одним учителям, другие в другим [9], в нарушение существующего закона, я знал ту печаль, какую причиняет уменьшение количества учеников, но сохранял спокойствие, чтобы избежать неудовольствий и, словно железный, сносил новые порядки. И могу и здесь показать себя дальнейшими речами, но считаю достаточными, и этого. Таким образом, если кто и из этих знает, как проникло сюда то снадобье, он не может занять положение человека, подвергающая мена возмездию.

{9 Срв. речь О контрактах, т. II, стр. 167 след. }

14. Таков я ко всем, и я полагал, раз это стало очевидным, город придет в движение, словно волны у Гомера, поощряя друг друга к сыску об этом предмете. И если найти не легко, все же следовало бы проявиться их желанию найти. На самом деле, им так далеко от подобного гнева и должного воздаяния за такое зло, что они мало чем отличаются от спящих. Поэтому ни один из всех не воскликнул, не ударил себя по бедру, не поднял руки в небо. А между тем подобало бы им и позволить себе в этом случае некоторый проступок, и дать волю рукам против кого попало, если последние и совсем далеки были от вины.

15. На самом деле, когда вознице или коню поставлено будет этим способом препятствие, все приходить в движение, будто город пропал, но я почтен равнодушием к этому делу. И быстро прекратились толки о том, чему я подвергся, причем одни не нашли ничего возмутительного в том, если кто меня сразил, а некоторые и за очень полезное дело, что душа у меня не такова, какова была, и я не. чувствую охоты ни к речам, ни к публичным выступлениям, ни к чему-либо из того, что любил в прежнее время, но жажду смерти, выноса, могилы и недоволен, если кто напомнит о бане, недоволен, если кто призовет к трапезе. Вот какова награда мне от нынешнего населения города.

На карийца Евстафия (orat. ХLIV F)

1. Я обещал восхвалить того, кто вчера почтил мою речь своим отзывом. И раньше, чем узнать, кто он был, я даль ему обещание, что, если он и юн, исполню это. Затем это оказался взрослый и при том в костюме афинянина. Η было к выгоде, что отзыв оказался со стороны такого человека. Поэтому не обману, следуя примеру Зевса, в том, что обещал.

2. Но, во первых, я сообщу вам о морском пути этого человека из Карии в Афины, который он совершил для приобретения мудрости, в то время как были люди, превозносившие законы, были — восхвалявшие боевую жизнь. Но ему красота слова представлялась блестящее, чем золотой центр щита, какой доставляют законы. Прибыв за тем, для чего явился, он делал свое дело. Речи — днями, речи —- ночами. Он оставил в покое битвы и жалел сражающихся и больше их самих тех, кто гордились победами, чуждыми Муз и Аполлона, водителя Муз.

3. А его рук никакая схватка не отводила с книг на палицу или меч. И было таких книг много многих, так как, как сам он сказал, он не пренебрегал и моими сочинениями. И вот раз он читал, сидя перед дверями школы, а учителя, — был кто-то, кто ему сообщил, — это преисполнило гнева и раздражения, и обстоятельство это было небезопасным, но все же риск был приятен, если, принося пользу душе, придется нечто потерпеть.

4. Когда же уже сделался ритором и способным и производить труды, и давать их другим, из стремления к свободе, он ускользает от этих трудов (т. е. преподавателя), и все время отдавал публичным декламациям. И множество речей было им исполнено в финикийских городах, много в городах Палестины. Здесь наш гражданин, стоявший во главе боевых сил, полюбил его и увидал ясно и устроил так, чтобы использовать его речи, поступив подобающе своему роду. Ведь Персей, от которого они происходят, родной брат Музам.

5. И вам нужно верить, что кариец доходит до высшего совершенства в красноречии, если вам еще и не приходилось слышать его речи. Из того, что слышали, вы видели ритора. Так все, что говорилось, требовало подобающего. Следовательно, естественно ему и, когда он будет работать над речью, находить подобающее, избегая, чего нужно избегать, и, преследуя, то, что подобает преследовать. Получив же силу слова, он украсил душу умеренностью и, как можно больше воздерживаясь от гнева, отлично может выносить взрывы гнева других, и голос у него более кроток и лицо, освещено улыбкой, и первое знакомство создает дружбу. К кому он ни подойдет, остановится подле и немного поговорит, того тотчас увлекает и привязывает к себе.