Редакционное задание

Вместо эпилога

Едва переступив порог шефовского кабинета, решительно иду к столу, кладу перед редактором папку с надписью «Проект “Идеальные”» и сразу обозначаю:

— Статьи не будет.

— Докопалась, значит, — мурлыча, как сытый кот, склоняет голову набок Мироныч.

— А вы, значит, знали? — беззлобно пеняю я.

Он не отвечает, лишь указывает на стул. Я сажусь и ловлю осознание: конечно, знал! Лучший в истории журналистики «разгребатель грязи» и не в курсе?

— Это была проверка? — уточняю.

— Почему же проверка — боевое крещение, Давыдова. Считай, экзамен…

— И я его провалила… — говорю, холодея.

— Отнюдь, — Мироныч привычным жестом сбивает пепел на особенно наглого паука в своей пепельнице, — ты сдала на «отлично». Многие бы не справились…

— А Базиров? — меня начинает осенять догадка.

— Ну, должен же был тебя кто-то охранять. Я же знал в какое дерьмо тебя толкаю. А он, тем более, один из них… этих… идеальных…

Пренебрежительные нотки в голосе начальника мне не нравятся. Никогда бы не подумала, что он страдает ксенофобией.

— Так вы всё сразу просчитали? Продумали? — продолжаю выяснять я.

— Нет, на самом деле всё просчитал и продумал Лев Аристархович, а я стал лишь исполнителем его воли.

Хмыкаю. Мне хочется закурить, и, наверное, я бы удовлетворила эту потребность, но стрелять сигарету у шефа как-то неловко.

— Но ты хоть скажи: тебе легче? Отпустило? Когда узнала о своих родителях?

Пожимаю плечами.

— Это не то знание, которое можно легко принять…

— Верно. Но ты молодец. Примешь, разберёшься. Я знаю. И статью напишешь. Не сейчас — позже, сильно позже. Но такую… ух…

— Вы что меня увольняете? — на всякий случай пугаюсь я.

Он смеётся:

— Вот же глупая! Я тебя в командировку отправляю. На фестиваль пиццы. Отдохнёшь, развеешься, наделаешь ярких снимков. Глядишь, мрачняк, что сейчас у тебя в душе, просветами пойдёт.

— Откуда вы знаете? — я всё-таки наглею и вытягиваю у него из пачки сигарету. Он не обижается, наоборот, галантно прикуривает мне — пламя в его зажигалке вырывается прямо из головы американского президента. — Про мранчяк? — заканчиваю я, затягиваясь и выпуская дым.

Мироныч подвигает мне свою хэллоуинскую пепельницу — знак высшего расположения! — и вздыхает:

— Давыдова, я не всегда был старым и занудным. В твои годы тоже любил сунуть любопытный нос туда, где могли ой как по этому носу дать. И давали. А я всё равно совал. Так что, как говорится, плавали, знаем. Иди, Давыдова, оформляй командировочное. Выезд через два часа. С тобой ещё телевизионщики поедут с пятого канала и наши конкуренты из «Русского поля». С ними держи ухо востро.

Киваю, поднимаюсь со стула и тут вспоминаю:

— Ну, если материала про идеальных не будет, будет другой — про Дарину Тихомирову, ведущего флориста нашего города. Сделаю разворот в «Лица города».

— Два! — говорит Мироныч, хватая визитку Тихомировой.

Удивлённо пялюсь на него, не понимая о чём речь.

— Два разворота, Давыдова! Это же цветочки-рюшечки! Материал как раз в целевую аудиторию. У нас журнал с руками оторвут.

Улыбаюсь и довольная отправляюсь в бухгалтерию — выправлять документы для командировки.

… звонок застаёт меня уже в дороге, в стареньком микроавтобусе до отказа набитом журналистами.

Подношу телефон к уху, затыкаю другое, чтобы хоть что-то слышать в царящем в салоне гвалте.

— Сбежала, — с лёгким ехидством пеняет мне бархатный мужской голос, — я думал, ты смелее.

— А я думала, ты честнее, — огрызаюсь. — Но ты не сказал, что шеф приставил тебя приглядывать за мной.

— Это нормально. Наставничество старшего товарища.

— Стукачество это, Ираклий, и подлость.

— Насочиняла себе… — немного устало произносит он. — Ну да, докладывал. Но лишь сначала. После той встречи в кафе. А потом… — тяжёлый вздох и пауза…

А потом — мы переспали…Вспоминаю и краснею. У него появилась эмоциональная заинтересованность, и он не стал больше доносить. Ну что ж, благородно!

— Ты мне нравишься, Олеся… Очень…

Моё сердце, кажется, сейчас выпрыгнет из груди, а глаза почему-то щиплет.

— Зачем ты позвал меня в этот пафосный ресторан?! — злюсь я. — Зачем всё испортил? Мы бы могли просто сходить в кино, погулять в парке, посидеть в кафешке какой-нибудь…

— Могли бы, — эхом отзывается он. — Но я хотел, чтобы сначала ты стала моей невестой.

— Зачем? А с не-невестой нельзя?

Он грустно усмехается:

— Я старомоден и воспитан в другой ментальности. Мне нужно, чтобы статус моей женщины был виден всем. Чтобы никто больше на неё не зарился.

— А разве я — твоя женщина?

— А разве нет?

Мне хочется плакать. Но почему он такой? Почему с ним всё сложно? Но я, всё-таки, за честность и открытое обсуждение планов.

— Прости, мы как-то не так поняли друг друга…

Он усмехается:

— Нет, Олесь, это я всё понял неправильно и решил за тебя. Прости и ты.

Камень падает с плеч. Так-то лучше — я всё-таки за отношения без обязательств.

— Ну а на пельмени я по-прежнему могу заглядывать? — разряжает обстановку Ираклий.

— Конечно, — улыбаюсь я, — в любое время.

Не говорю ему, но додумываю: и почаще. И тогда, может быть, я решусь расстаться со своей свободой.

… Дарине Тихомировой звоню с фестиваля. Договариваемся о встрече сразу по возращению. И поэтому, едва смыв с себя фестивальную пыль и наградив тётю Лиду тремя коробками пиццы, скорее спешу на интервью.

Шеф прав — материал должен получиться яркий. Я как сейчас помню тот салон — настоящую обитель цветочной феи. А если добавить к этому ещё и внешность Дарины — журнал действительно с руками отрывать будут…

Только вот побеседовать мне с лучшей в нашем городе цветочницей видно не судьба: у входа в салон я вижу карету скорой помощи… Чуть поодаль стоит та самая принцесса Жасмин, которая когда-то весьма невежливо выставила меня прочь. Её обнимает Лис, и девушка рыдает у него на груди.

А потом я вижу Кирилла — бледного, озабоченного, испуганного — выносящего из магазина Дарину… Тонкая девичья рука безвольно свешиваются, голова запрокинута, и длинная коса едва ли не метёт асфальт, а светлые одежды — в крови…

Журналистское нутро вопит и требует вмешаться, разнюхать, разузнать, но я осаживаю себя — этим людям сейчас явно не до общения с посторонними…

Поэтому разворачиваюсь и ухожу. Это — их личная история. Не моя. Не для прессы.

Может, это непрофессионально, скажет кто-то.

Пусть, отвечу я, зато по-человечески.

А редакционных заданий ещё на мой век хватит…