Редхард по прозвищу "Враг-с-улыбкой" (СИ)

1

Клеймо на его щеке уже полностью зажило. Он потерял счет дням, мог только догадываться, что уже давно прошла зима — в камере потеплело и ему стало немного легче.

В этот день дверь камеры вновь заскрипела, он поднял глаза — пришли стражники, шестеро. Любят они это число, любят… Теперь что будет?

Один из стражников остался у двери и поднял тяжелый осадный арбалет на сохе, взведенный, с сияющим стальным болтом в ложе, направив его в грудь Врага-с-улыбкой. От такой стрелы не спасла бы и его новая шкура с чешуей, да и Редхард и сам не стремился дергаться, чтобы не попасть под сапоги пятерых здоровенных молодцов, принесших ручные и ножные кандалы и еще какие-то длинные металлические стержни.

— Сейчас мы отстегнем тебя от стены, закуем и проводим наверх. Госпожа Удольфа пожелала тебя видеть. Дернешься — получишь болт между глаз, Сигурд на лету бьет из арбалета ласточку, — равнодушно просветил его один из стражей, видимо, старший.

— Делай свое дело, собачка, и помалкивай, — прошипел Редхард. Видимо, в полномочия стражи не входило битье без крайней нужды, а потому они сделали вид, что не услышали его слов и споро отстегнули сначала ноги, тут же заковав их в кандалы с короткой цепочкой, длиной где-то в его ступню, что бы он мог делать только очень маленькие шаги. Отстегнули ошейник от стены и прищелкнули к нему принесенные железные прутья. Понятно. Его поведут на этих пяти прутьях, чтобы держаться подальше от него. Точнее, от его хвоста и зубов. Разумно. Быстро учатся. Не прошло и полгода…

Руки его сковали за спиной, на кандалах для рук цепочки не было вовсе. Он мог легко соединить скованные ладони, что он и сделал, максимально закрываясь от мира.

Последним отстегнули хвост и Враг-с-улыбкой тут же взмахнул им, просто проверяя, все ли в порядке, но тот, кто отстегивал его, шустро прыгнул назад.

О какой драке могли думать эти стражи! Полгода в железе, без движения! Да, он занимался, как мог, но, конечно, для рукопашной еще не годился. Смешно. Ему. А им, видимо, нет.

Арбалетчик шел сзади, а пятеро остальных, как и решил Редхард вели его на прутьях, шедших от ошейника. Шли медленно, не издевались, не торопили, принимая в расчет то, что Редхард мог идти только очень и очень неторопливо, просто чтобы не упасть.

А он и не торопился. Шел, покуривая трубку, пуская ноздрями дым и с интересом осматривался. В отличии от человека, которого вывели бы из темной камеры на свет, он не жмурился, глаза не слезились и не болели.

Замок был изукрашен очень богато и с прекрасным вкусом. Денег ведьмы явно не жалели. Редхард ни на миг не сомневался, что все это богатство подлинное, а не наведенные чары для отвода глаз. Все было настоящим. Только нигде не увидел он серебра. Оно и понятно…

Так пришли они к высокой двери красного дерева, о двух створках, покрытых затейливой резьбой и золоченых ручках. Перед ними стоял гролл, в рясе с капюшоном, а не в ливрее, как у бургомистра. В каждой избушке свои погремушки.

— Змелюдь доставлен. Доложи мистре Удольфе, — проговорил старший страж. Гролл моментально оказался у дверей и стукнул в них особым молоточком, обшитым мягкой кожей. Чтобы звук был не слишком тревожный и заодно не вредил бы тончайшей резьбе.

— Да, — послышался знакомый ему низкий, прекрасный голос.

— Враг-с-улыбкой доставлен, мистре Удольфа! — голос гролла Удольфы чем-то напоминал голос лакея Торе. Торе, Торе. Просчитался ты. Наверняка, ведьмы теперь совсем озверели, поняв, откуда дует ветер. Бургомистр ли ты еще? Да и жив ли вообще? — странные мысли, подумал Редхард, не наплевать ли на этого Торе?

— Введите! — приказал все тот же дивный, дивный голос… Злые духи побрали бы этот голос! Хотя слух змелюдя сильно уступал человеческому, голос все равно оказывал свое влияние. Это злило Редхарда. «Огонек. Ролло Огонек» — вспомнил он. Заставил себя вспомнить. Помогло. Месяцы заточения ни на йоту не убавили ни боли от потери, ни ненависти к тем, по чьей вине он его потерял.

Двери гролл распахнул во всю ширину, иначе стражи с прутьями просто не прошли бы в них, а приближаться к Редхарду, судя по всему, желания за время пути сюда, во время которого Редхард нарочито внимательно принюхивался то к одному, то к другому, временами облизываясь, не прибавилось.

— Цепь, — негромко приказала Удольфа. К крюку в стене прикрепили стальную цепь. Второй ее коней пристегнули к ошейнику и, отстегнув прутья, спешно отошли.

— Прочь, — так же негромко сказала мистре и в комнате возник легкий сквозняк, потом почти бесшумно закрылась дверь.

— Что тебе надо от меня, ведьма? — раздраженно спросил Враг-с-улыбкой.

— А почему ты не называешь меня «мистре»? — с интересом спросила Удольфа. Редхард поморщился в ответ и промолчал.

— Ну, думаю, это все впереди, — загадочно проговорила красавица Удольфа, улыбаясь легкой, как паутинка сентября, улыбкой. — Для начала — здравствуй, Враг-с-улыбкой. Змелюдь Враг-с-улыбкой. Звучит!

— И тебе не хворать, — спокойно отвечал Редхард.

— Хочешь, чтобы тебя снова стали звать «Редхард», пусть даже и с новым прозвищем? Или предпочитаешь всю жизнь сидеть просто на цепи? Точнее, пока мне не наскучит, и я не выпущу тебя в мир в твоем новом облике, где тебя убьет первый попавшийся патруль?

— Что ты хочешь от меня за это? — негромко спросил змелюдь, помолчав. Выбора не было. Огонек. Ролло Огонек.

— Ты будешь служить мне, как ни одна собака не служила хозяину, — кратко отвечала Удольфа, не вдаваясь в подробности. Смолкла, ждала ответа.

— Почему «ни одна собака»? Как ты можешь говорить за всех собак? Ты что, всех из знаешь? — Редхард глупо, нарочито глупо тянул время.

— Потому, дружок, или Шарик, еще не придумала, что ты умнее любой собаки. И потому, что собаки не могут делать то, что придется делать тебе.

— Только не говори, что я должен буду спать с тобой! — ужаснулся Редхард. — После всей мрази, что в тебе перебывала, такое подцепишь, что сам на костер запросишься!

— Все-таки ты неравнодушен к женщинам, ко мне уж точно, я имею в виду, Враг-с-улыбкой, — победоносно улыбнулась Удольфа. — Хоть и много раз пытался показать обратное.

— Конечно, неравнодушен. К тебе особенно. Ты очень красива, я бы хотел овладеть тобой, мало того, я бы хотел, чтобы такая же красивая женщина, как ты, была бы моей и любила меня, — невозмутимо согласился Редхард. Хочешь обескуражить противника — согласись с его обвинением или укрепи подозрения своим согласием. Особенно на фоне предыдущего заявления.

— Оставим этот разговор на потом, — сказала Удольфа, — ты слышал мое предложение. Да или нет?

— А детали? — голосом пройдохи средней руки прошипел Редхард.

— Посмотри на себя в зеркало, Враг-с-улыбкой, — приказала Удольфа.

— Насмотрелся уже, — буркнул Редхард.

— Прекрасно. А теперь, — она неуловимо для взгляда скользнула к нему, оказавшись в досягаемости и хвоста, и челюстей. Редхард понимал, что слишком мало знает, слишком мало может, чтобы постараться убить ее сейчас. Ждем. Ждем оба. Ролло словно жил в его груди. — А теперь — жуй и глотай, только закрой глаза, а то вытекут! — на ладони Удольфа протягивала ему странный стебелек черного цвета с белыми выпуклыми пупырышками.

— Это еще зачем? — спросил он.

— Тебе не одна ли разница? — искренне удивилась она. И она была права. Он языком схватил стебелек с ее руки, как жаба слизывает муху прямо в воздухе, послушно, как и было велено, зажмурился и разжевал стебель. Дикая мерзость заполнила его рот. Несло протухшим покойником, горелой шерстью, а на вкус стебелек был тошнотворно-сладкий, что еще более усиливало эффект его аромата. Но он стерпел. Прожевал и проглотил эту мерзость. В тот же миг его кости и мышцы превратились в студень (боли не было) и он рыхлой грудой осел на пол. Еще через миг все вернулось обратно и он постарался встать. Дикая боль прорезала хребет. Не может быть!

— Открой глаза! — победоносно молвила Удольфа.

Из зеркала на него, улыбаясь багряной улыбкой чудовища из пьяного кошмара, смотрел он сам. Редхард, которого когда-то, неизмеримо давно, звали «Враг нежити». Клеймо «ЗЛОЙ» тоже было на месте. Но был и еще один момент. В облике змелюдя у него не болел хребет. Вообще. Позвоночник его в том облике был здоров. В этом — нет. Понятно. Теперь только свежие раны, полученные им или змелюдем, будут оставлять следы. Он сел на пол.

— Что, слишком ошеломлен? — деловито осведомилась Удольфа.

— Корсет. Корсет, Удольфа, — зло бросил Редхард.

— Да, точно. Корсет. Вот он, — нет, она не забыла о корсете и не случайно он оказался в комнате. Просто посмеялась лишний раз. Веселая бабенка, сатир ее дери, просто душа компании!

Корсет щелкнул и Редхард встал на ноги. Кроме корсета, ничего на нем не было, об одежде Удольфа или случайно, или специально не позаботилась, но никого это нимало не смущало. Удольфа протягивала ему его флягу. «Пей и поговорим, Редхард змелюдь, Враг-с-улыбкой» Редхард поспешно сделал три глотка и все пришло в норму.

— Ты можешь сесть на пол, я не запрещаю, — милостиво позволила Удольфа.

— А ноги тебе лизать не возбраняется? — зло рыкнул он.

— А ведь придется делать и это, — задумчиво проговорила Удольфа, — но чуть-чуть попозже…

— Говори, — хрипло проговорил Редхард, не отводя глаз от зеркала. Он отвык от себя.

— Тут не о чем говорить. Стебелек этой восхитительной травки с поэтическим названием «глазки удавленника» на сутки делает тебя человеком. Если тебе нужна эта трава, ты будешь служить мне. Вне Дома Ведьм. Само собой, я прослежу, чтобы ты не запасся ей на всю оставшуюся жизнь, а вернее, жизнь сама уже позаботилась об этом. «Глазки удавленника» могут собирать несколько человек в Черной Пади. Несколько травников высшей ступени и несколько ведьм и ведьмаков высшего посвящения. Только они знают где, когда, а главное, как, сорвать эту траву. Купить ее невозможно. Собирать самому — тоже, она убьет тебя в тот же миг, как ты дернешь ее из земли. Да и найти ее тебе не удастся. Ты служишь мне, я временами позволяю тебе быть человеком. Как сделка?

Редхард понимал, что его шансы спешно обучиться высшей травологии в облике змелюдя ничтожны, вернее, их нет.

— Я согласен, Удольфа, — тихо проговорил он.

— Ты будешь убивать людей, сжигать посевы, разорять фермы, уничтожать скот, попадаться на глаза окрестным фермерам. Вот, вкратце, и вся твоя непыльная работа. В принципе, ничем не отличается от прежней, только цели сменились. Ну, что поделать. Такова твоя судьба.

— Я согласен, — проговорил он еще раз. «Огонек. Помни о Ролло Огоньке. Мало ли, что подарит судьба за стенами Дома Ведьм».

— Тогда, милый, будь любезен, обращаясь ко мне, прибавлять «мистре», — невинным голосом произнесла Удольфа, и он понял, что это первая проверка. Первая битва за память Огонька.

— Я понял вас, мистре Удольфа, — четко проговорил Редхард Враг-с-улыбкой.

— А вот теперь можешь лизнуть мне ногу, — Удольфа чуть приподняла подол и показал дивной красоты босую ножку. Редхард не колебался. Но в глазах его на миг полыхнуло настолько дикой, безудержной яростью, пока он вставал на одно колено, что Удольфа, несколько деланно рассмеявшись, убрала ногу и произнесла: «Пока недостоин, поди прочь. Гролл за дверью покажет тебе, где ты живешь. Когда кончится действие «глазок», приходи сюда снова».

— Как прикажете, мистре, — и он вышел из дверей. Не поклонившись. Удольфа игриво усмехнулась ему в спину, но ничего не сказала. Есть существа, которые, даже прирученные полностью, все же требуют некоторых навыков в обращении с собой. Редхард из их породы. Но теперь он служит ей. Сам.

Пришло лето. Редхард змелюдь исправно служил теперь мистре Удольфе. Вел себя, как настоящий, преданный работник. Молчал, если не спрашивали. Если спрашивали, не забывал прибавлять «мистре» к каждому предложению. И пока что очень мало узнал что-то такого, что приблизило бы его к мести за Огонька. Пока что он выяснил, что змелюдь видит в темноте, слышит гораздо хуже человека, намного сильнее человека физически, великолепно плавает и подолгу может не дышать под водой, является просто идолом для змей, которые сами подползали к нему в лесу и терлись об ноги, как домашние кошки, позволяя делать с собой все, что угодно. Что его боятся лошади. И самые старые ведьмы в Доме Ведьм тоже не стремились оставаться с ним наедине. Его, деланно брезгливо, сторонились оборотни и старшие вампиры, молодые не упускали случая поддеть его, оскорбить или ударить. Он терпел. Им нравилось. Пусть.

Но приказывать ему могла только мистре Удольфа.

А еще его почему-то любили совы и слетались к нему в ночном лесу, стоило ему призывно прошипеть что-то на языке, который словно возник в его голове после того, как он стал змелюдем.

«Служил мистре», как же! Легко сказать! Редхард убивал скотину, попадавшуюся ему у кромки Веселого Леса, убивал стражников, в чьи обязанности входило патрулирование вдоль Окружной дороги, но обязательно оставлял кого-то в живых. Он убивал лесников. За ноги развешивал вдоль дороги пойманных травников, не имевших договора с ведьмами Веселого Леса. Да, Торе не врал ему — был некий шаткий договор. Его не интересовали подробности. Точнее, он никогда не интересовался подробностями. Некоторые травники носили особые деревянные бирочки на поясе и их ему трогать не позволяли. Вот и все. Ему сказали, он запомнил.

Он сжигал посевы. Сжигал амбары. И подчинялся, беспрекословно подчинялся мистре Удольфе.

И очень скоро по округе поползли ужасные слухи о том, что Веселый Лес изрыгнул новое чудовище, куда более ужасное, чем любое другое.

— Ты не раб по сути своей, — задумчиво проговорила как-то Удольфа, — но ты раб в делах своих. Ты забавен! — проговорила она как-то раз, когда он пришел отчитаться за проделанную сегодня работу (он уничтожил почти полностью стадо тонкорунных овец какого-то несчастного, сделав того бедняком, а потом поджег и дом бедолаги, пустив его по миру).

— Я выполняю ваши приказы, мистре, — прошипел змелюдь.

— Славная работа. Вот тебе твоя трава, если хочешь сверкать широкой улыбкой человека, — рассмеялась Удольфа. — И почему такой кислый вид? Я же сдержала слово. Сгорели фермы — получай травы на неделю, — она аккуратно, по одному, выложили на стол семь стебельков черного цвета с белыми выпуклыми пупырышками. По одному на сутки.

Редхард взял крайний стебелек и сунул в рот. Разжевал. Невыносимо мерзостная сладость с запахом матерого трупа заполнила его рот, желудок содрогнулся, но он удержал и стебелек со слюной во рту, и завтрак в желудке. Проглотил стебель. Дыханье пресеклось, кости и мышцы растеклись, как ему показалось, киселем. Привык. Он посмотрел на свои руки и понял, что снова стал человеком. Корсет он надел раньше, прямо на голое тело, не желая корчиться перерубленным лопатой дождевым червем.

В облике змелюдя заживали только раны, полученные в облике змелюдя, в облике человека — только, скажем так, человечьи. То есть, получив рану в облике змелюдя и став вскоре человеком, обернувшись в змелюдя снова, он находил эту рану совершенно свежей, даже не начавшей заживать за те сутки, что был в человечьем облике.

В этом были и минусы, и плюсы. Редхард неспешно оделся, нимало не стесняясь Удольфы (из облика змелюдя он вышел полностью обнаженным), ссыпал оставшиеся шесть стебельков в поясную сумочку-карман и повернулся к Удольфе.

— Мерзкая, отвратительная, вонючая, ядовитая трава для того, чтобы стать человеком и почти столь же ядовитая трава («костяной лапницей» его снабжал травник замка по приказу Удольфы), чтобы прямо стоять на ногах, х-ха. Вряд ли твоя жизнь будет долгой со всем этим набором, — Удольфа запустила руку за корсаж и вынула оттуда простую каплю стали на цепочке синего булата. Не золота. Видимо, слишком ценной была капелька, раз ее повесили на поистине неразрываемую цепь. Он равнодушно посмотрел на нее. Смолчал.

— А ведь получи ты эту «капельку», мой милый Кабысдох, (да, она часто звала его так, самой презрительной собачьей кличкой, которую можно выдумать), ты бы, нося ее, оставался человеком все время, — и гортанно, призывно расхохоталась, спрятала каплю обратно.

— Знаешь, Удольфа… Я сейчас скажу напрасную вещь. Напрасную оттого, что ничего не смогу сделать для ее воплощения. Но все же. Я простил бы вам, ведьмам Веселого Леса, свое изуродованное лицо. Простил бы то, что теперь я зависим от ядовитой травы, убивающей легкие и вызывающей неодолимую потребность в ней. Простил бы то, что ты навсегда превратила меня в змелюдя. Простил бы то, что пределом моих мечтаний стал отныне жалкий кусочек стали у тебя на шее, способный без вреда, в отличии от этих стебельков травы «Глазки удавленника», вернуть мне человеческий облик, пусть даже только на то время, что я ношу его. Я не вру. Я паренек со странностями и я бы простил. Не из трусости или по доброте.

— Я знаю. Но ты не все сказал, — негромко обронила внимательно слушающая Врага-с-улыбкой, Удольфа.

— Но я никогда, слышишь, ведьма, никогда не прощу вам Ролло Огонька. Чтобы не случилось, сколько бы мне не осталось еще прожить — я не прощу и не забуду вам своего единственного друга.

— Это что же, клятва мести? — насмешливо-угрожающе вскинула Удольфа черную бровь.

— Это просто правда, — спокойно ответил Враг-с-улыбкой, — дальше думай сама.

— Убирайся к себе, — сухо бросила ведьма.

Не кланяясь, он запретил, насмерть задавил в себе эту привычку элементарной вежливости в этом Доме Ведьм, в которой не отказывал даже крестьянам, прощаясь, Редхард вышел из зала Удольфы. Человеком.

Удольфа задумчиво смотрела ему вслед. Пора, кажется, проверить верность ее Кабысдоха толком, не на страже или лесниках, не на овцах и коровах, а на обычных людях. Людях, которым он когда-то служил. Пройдет семь дней и он придет за новыми приказаниями.

Редхард сидел в своей комнатушке, на жестком деревянном топчане, с маленьким окном, стулом, столом и небольшим шкафчиком. Курил, щурился. Думал. Одна вещь уже давно запала ему в голову, но пока что применения не находила. Но он чувствовал, что в этой вещи скрывается если не весь ответ на его вопросы, то ключ к нему.

Дверь открылась, щеколды у нее не было. На пороге снова возникла Ребба. Снова молчала.

— Какого лешего тебе от меня надо, Ребба? Ты то и дело приходишь и молчишь, то ко мне человеку, то ко мне змелюдю. Никак не решишь, под которого лечь? — зло спросил Редхард.

Но Ребба лишь зло рассмеялась, пнула его ногой и так же молча ушла. Бред какой-то, — устало подумал Враг-с-улыбкой. В облике человека он звал себя только так.

2

— Ты ведь знаешь ферму «Высокий стог» и ферму «Маленький пони»? — спросила Удольфа.

— Да, мистре, — прошипел змелюдь.

— Прекрасно. Сегодня ночью ты убьешь тех, кто там живет, кого сможешь, лучше всех, ну, или почти — всех. Сожжешь дома. Вернешься ко мне. Ты все понял?

— Да, мистре, — повторил Редхард. Таких приказов он еще не получал. «Огонек. Ролло Огонек» — всплыло в голове, резануло по сердцу. Дернула нелегкая этих фермеров строиться в часе пути от Веселого Леса! Дурость не есть храбрость! Возможность случайно добыть заплутавшую «ведьмину косу-прыгунца» явно не стоила головы. Огонек. Ролло Огонек.

— Тогда иди, я жду тебя в час Сыча, — приказала Удольфа.

— Да, мистре, — прошипел змелюдь еле слышно и вышел, не поклонившись. Удольфа удовлетворенно сощурилась.

Он вышел в лес, когда стемнело. Прошелся по зарослям «кошачьих усов». Так и есть. «Кошачьи усы» почему-то особенно привлекали к себе красных гадюк, ядовитых настолько, что укушенный успел бы лишь сосчитать до восьми, если бы задался целью подсчитать, как быстро действует яд.

— Вот тебя мне и надо, — прошипел Редхард и закинул змею на шею, как бусы. Та любовно обвилась вокруг шеи змелюдя и тихо прошипела что-то в ответ.

Редхард еще какое-то время побродил по «кошачьим усам», но ему не повезло. Змей больше не нашлось. Жаль. На второй ферме убивать придется самому. А ведь придется. Он стремительно зашагал в сторону «Высокого стога», где жил виллан со своей женой. Детей у них, что радовало, не было.

План Редхарда был прост. Хижина виллана, несмотря на гордое название, была очень маленькой, с крошечными, подслеповатыми оконцами. А дверь… Ну, дверь можно чем-то подпереть.

Он неслышно перемахнул через забор. Даже собаки храбрый до идиотизма виллан не держал! Редхард снял с шеи гадюку и несколько раз больно ударил ее по голове, чтобы разозлить. Он знал, что его она не укусит. Дернул на себя дверь (полетела задвижка и крюк), бросил разъяренную гадюку в теплую темноту домика и снова захлопнул дверь. Судя по шуму, люди повскакивали с кровати. Началось. Дикий мужской крик не успел стихнуть, как ему вторил женский. Послышалось падение двух тел. Редхард посмотрел в небо и медленно, вслух, сосчитал до десяти, чтобы наверняка. Открыл дверь, шагнул в дом, стараясь не смотреть на тела людей, которых раньше старался защищать и, взяв из печки горящее полено, кинул его по выходу на соломенную кровлю усадьбы «Высокий стог». Раз.

К усадьбе «Маленький пони» он пришел уже в чернильной темноте летней ночи на молодом месяце. В доме давно и крепко спали. И снова нет собаки! Сговорились, что ли, работу ему облегчать? Он так же легко перемахнул через забор и было мягко приземлился. Но «мягко» не вышло — весь двор усыпан оказался сухим тростником и раздался оглушительный в ночи треск. Вот почему владельцу «Маленького пони» не нужна собака! Его собака — сам двор. Дверь распахнулась, на пороге показался плотный, невысокий, пожилой мужчина. За ним мелькнули две русоволосые, как рассмотрел во тьме видящий лучше любого филина, Редхард, детские головки. Девочки. Лет семи и восьми, сестры, наверное, погодки. Их он отпустит, а вот их пожилого отца, к сожалению, придется убивать.

Мысли виллана, как оказалось, текли в схожем ключе. При свете фонаря в руке он, разглядев гостя, дико крикнул: «Бегите!» и дети кинулись через двор к воротам, а сам старик — теперь Редхард ясно видел, что это не пожилой мужчина, а старик, кинулся на Редхарда. Смело.

Бедняга, видимо, схвативший первое, что попало в руки, кинулся на Врага. К сожалению его, первым попавшимся оказались деревянные вилы. Редхард даже не стал уклоняться от удара в грудь, в его бронеподобную чешую и железные мускулы. На беду виллана, дела обстояли так, что даже стальное оружие при прочих равных, причинило бы змелюдю меньший вред, чем обычному человеку. Старый крестьянин видимо, был когда-то солдатом и, скорее всего, коронных войск. Он бил выверено, умело, поняв, что шкура чудовища не поддается его нелепому оружию, он охотился на глаза Врага. Он бил, бил и бил, но, на свою беду, не того и не тем. Если бы не приказ Удольфы во что бы то ни стало сжечь именно эту ферму-усадьбу «Маленький пони» и убить жильцов, Враг махнул бы за забор и оставил отважного пожилого человека в покое. Но… «Ролло!» — взревел Враг, заставляя себя, вынуждая, понукая, как измученную лошадь, сделать то, чего он не хотел делать — убить фермера. Тот упал, так и не выпустив вил из рук. Убежавшие девочки, были, вероятно, рядом, ночь огласилась детским визгом: «Дедушка!» и Редхард понял, что девочки были не дочерьми храброго виллана, а видимо, сиротами, оставшимися без родителей, которых он пестовал. Выхватывая из огня камина горящее полено, он, снова простонав: «Ролло, Ролло Огонек!», поднес багрово светившую головню к соломенной кровле усадьбы «Маленький пони». Два. Все.

Не оборачиваясь, бросился он бежать в сторону Веселого Леса, благодаря судьбу за то, что слух его слабее человечьего и крики детей и рев пожара скоро стих за спиной. Хотя бы за это был он благодарен судьбе. Когда это кончится? Что его заставят делать завтра?

И тут над Веселым Лесом — да что там — Лесом! — над всем краем прогремел знакомый ему голос, голос Удольфы. Но что это был за голос! Он прижимал к земле, гремел весенним громом, он подавлял и… Он был прекрасен. «Терпение Ведьм Веселого Леса истощилось! С этого дня, если чей-то ребенок сорвет в Веселом Лесу хотя бы земляничку, если кто-то хотя бы наберет валежника для костра, хотя бы просто забредет в Лес, наказание будет нести вся округа Веселого Леса! Все вы видели моего змелюдя, вызванного мной из небытия, но вы не знаете, на что он способен! Он разорит все фермы в округе, уничтожит посевы, скот и вырежет вас всех, всех, до единого! Помните! Помните! Знайте и помните!» Голос смолк. Редхард, замерший на время монолога Удольфы, снова поспешил к Веселому Лесу, торопясь узнать, что ждет его завтра.

Но до завтра, как оказалось, надо было еще дожить! В Веселом Лесу от высокого дуба отделилась изящная фигура в тяжелом, бархатном плаще, черных штанах-кюлотах, белоснежной сорочке, высоких чулках белого тиразского шелка и в туфлях с пряжками. Вырядиться в лесу подобным образом мог только вампир. Да это и был вампир, как увидел Редхард, тот самый Никер, которого он когда-то назвал «женовидным».

— Ну, вот мы и встретились, любимый штиц Удольфы, — томно улыбнулся Никер. «Штицем» называлась порода собачек, мелких, как кошка, тонконогих, лупатых и вечно дрожащих, любимая порода дам высшего света.

— Что тебе нужно? — устало спросил Редхард, чувствуя, что сейчас он к оскорблениям не готов. Если бы он умел, он бы плакал. Но он не умел.

— Мне? Ты, ничтожество, назвал меня, Никера, вампира высокой крови, «женовидным» и получил всего несколько тумаков. Маловато, не кажется? Сейчас я слегка проверю твою шкуру на прочность! — в руке у Никера оказался тяжелый хлыст, сплетенный, как видел змелюдь, из проволоки. Такой хлыст в умелых руках справился бы и с его шкурой, тем более, что на конце был прикреплен грузик.

— Пропусти меня, Никер, меня ждет Удольфа! — последний раз попытался Редхард обойтись миром. Ролло. Ролло Огонек. Не время.

— А мы недолго! — нежным, высоким голосом пропел Никер и обрушил хлыст на голову Врага. Точнее, думал, что обрушил. Редхард, совершенно потеряв голову от ярости, нырнул под удар и его четыре пальца с поистине каменными когтями легко проломили грудную клетку вампира и пробили сердце. От страшного удара другой рукой с плеч томного кровососа слетела голова. Все.

Все?! Он только что убил нежитя! Вампира! Без серебра! Осины! Голыми руками! Никер был мертв. Так. Кажется, что-то, наконец, забрезжило перед ним во мраке. Не ответ, нет. Но еще частица паззла. Редхард брезгливо вытер руки об его плащ, сдернул с зада штаны до колен и бесшумно ушел во тьму. Тяжелая туча заволокла небо и рухнул слепой летний ливень, сбивая все возможные следы Редхарда. И очень скоро прекратился. Повезло. Ему повезло, старику виллану нет, Никеру нет, а ему повезло. Змелюдь-счастливец!

Он тяжело поднялся по ступенькам к покоям Удольфы, но путь ему преградил гролл.

— Доложи обо мне, — попросил Редхард, — я с донесением о работе.

— Госпожа Удольфа не принимает нынче никого, — спокойно отвечал гролл, — но она велела спросить тебя, когда ты появишься, сделал ли ты работу. Сделал?

— Да, сделал, — прорычал змелюдь в лицо гроллу.

— Тогда это для тебя, — и гролл вынул из поясной сумочки стебельки травы и протянул Редхарду. Тот машинально сосчитал их. Девять. На два больше, чем обычно. Подачка за новую работу. Он стукнул хвостом по ковру и ушел к себе. Равнодушно бросил стебельки на стол, есть не стал. Привалился к оконной раме.

В свете мелькнувшего молодого месяца он видел все так же, как человек — в ясный полдень. Со двора в чащу лесу скользнула женская фигура. Удольфа. Ошибиться он не мог. Что-то просто требовало, приказывало проследить за ней. Почему именно сегодня? Почему именно за ней? Почему именно так? Не суть важно. Он открыл окно и, несмотря на его небольшие размеры, умудрился выскользнуть в него, без шума прыгнул во двор и поспешил, со всем бережением, за Удольфой.

Он видел ее впереди, благо, что вблизи от замка Веселый Лес не был столь непролазным и дремучим, как в других местах. Был час Совы. Куда же ты так спешишь-то, прекрасная ведьма? Кто же там тебя так ждет? Какой-нибудь очаровательный упырь? А если Никер?! Нет, она бежит (Удольфа? Глава нежити? Бежит?! Ого!) в другую сторону.

Тут, наконец, Удольфа встала, а Редхард спешно лег в высокую траву, распустив гребни и подняв голову. Слился с кустами. Рассмотреть его смог бы разве что другой змелюдь, да и то не вдруг.

От купы деревьев на опушке, где стояла Удольфа, отошел человек. Мужчина. Плотного сложения, высокого роста. Редхард увидел бы и лицо, но на человеке красовалась черная маска с вырезами для глаз и рта, да и кроме того, на голову был накинут глубокий капюшон его черного плаща.

— Здравствуйте, ковен-мистор, — проговорила Удольфа своим дивным голосом и села в низком реверансе, — вы так давно не желали видеть меня. Я чем-то вас прогневала?

— Я жалею о том, что не приказал тебе каждый день являться ко мне с докладом! — Редхард с трудом слышал голоса, но слова разбирал. Мужчина говорил негромко, но зло. В следующий миг случилось невозможное — полянка огласилась звоном сильной пощечины. Голова Удольфы дернулась, но она лишь выпрямилась. Молча.

— Дура! — прошипел мужчина, и звон второй оглушительной пощечины раздался на поляне. Редхард поднял голову, не веря своим глазам — человек в плаще и черной маске брезгливо хлестал Удольфу по лицу, а то стояла, выпрямившись, не смея ни уклоняться, не закрываться, — кто позволил тебе, песий выкидыш, беспокоить Древние Слова?! Кто, гниющая сука, позволил тебе сделать из него змелюдя? Чем ты думала, мразь? — и снова посыпались пощечины. Редхард еле разбирал слова, да еще к тому же подул сильный ветер. Кто же это? Но уже было понятно, что и в этом ковене все по правилам — глава ковена (а кто бы еще посмел отхлестать Удольфу по щекам?!) был мужчиной. Прекрасно. Что теперь он знает? Что есть кто-то, кто смеет хлестать Удольфу по лицу, как сутенер дешевейшею из своих подстилок, а та подставляет ему лицо, приседая в реверансе после каждой пощечины. Этот кто-то сильнее ее. Важнее. Главнее. Муть. Этот кто-то еще и живет, надо полагать, не очень далеко. Есть тут места, опаснее Веселого Леса, тут, в округе? Нет. Нет во всем майорате. Чудесно. Итак? Есть кто-то сильнее Удольфы, живет недалеко от Веселого Леса (если Удольфа могла бы по его приказу являться к нему каждый день, как понял Редхард), но вряд ли Удольфа в восторге от унижения и она бы с удовольствием отомстила бы, если б смогла. И точно, что искала Удольфа не дурака Никера.

Человек на поляне поднял зачем-то левую руку к голове и тут месяц-предатель скинул с себя облачко, ударил по лужайке дождем серебра. Редхард бесшумно упал в траву ничком.

Жуткая, чудовищная улыбка растянула его твердые губы, обнажив, кажется, все зубы до единого. «Редхард змелюдь, вы говорите?» — зло прошипел он и бесшумно пропал в Веселом Лесу, оставив странную парочку выяснять свои отношения.