Reet-K

Глава 11

Сделаю-ка я лирическое отступление, порассуждаю о том о сём. В этом кусочке текста не будет сказано ничего такого, без чего мой рассказ о Ритке не мог бы обойтись, так что если вы это пропустите, то сэкономите время. И коли у вас возник вполне резонный вопрос: «Зачем же тогда это писать?», отвечу — просто хочу.

После такого увлекательного зачина так и хочется растечься мысью по древу — чем-то лейбницовским исчезающе малым, что меньше любого числа, но не ноль, проскакать снизу вверх по канторовской иерархии бесконечностей, но с какого начала начать, если места этому началу нет? Нет не только поблизости, в обозримых окрестностях, а нет вообще нигде — даже в самом-самом дальнем прошлом. Ведь, как бы далеко назад я ни заглянула, всегда найдётся мгновение, которое было на мгновение раньше. А как рассказать о чём-то без начала? Так уж мы устроены, что не умеем рассказывать ниоткуда сразу обо всём.

Вот бы что-нибудь телепатическое, да?

Но у человека, вернее у его далёкого предка, в процессе эволюции возник и развился вербально-семантический способ коммуникации, и никаких телепатических альтернатив не было. А насколько было бы проще общаться, обмениваясь этаким «нутряным» восприятием того или иного явления, а не словами, имеющими сомнительную степень точности, однозначности или, наоборот, широты, да ещё и воспринимаемыми каждым и каждый раз по-своему. Так мы и общаемся — каждый о своём. Нет у нас простых понятий, нет слов с простым смыслом.

Я, точка, движение, свобода, боль…

Выберите из перечисленных слов простое. Его нет. Иногда жаль, что дело обстоит именно так. Как удобно было бы иметь иерархию слов, дерево смыслов. И словари бы не понадобились. Сложные слова компоновались бы из простых, очень сложные — из сложных, смыслы автоматически складывались — и так до бесконечности. Но нет. У каждого слова свой смысл. Он не собирается, словно пазл, из мелких кусочков, он просто есть сам по себе.

Именно поэтому, на протяжении десяти вышеизложенных частей я воздерживалась от вставки в рассказ хоть чего, что можно воспринять, как избыточное, а это не так-то легко делать — рассказать-то хочется всё. Трудно устоять против желания сказанное расцветить, приукрасить, объяснить и растолковать его суть. Так и манит порой толсто намекнуть читателю, как, по моему мнению, нужно воспринимать тот или иной эпизод, о чём стоит задуматься, прочитав его, на что обратить внимание, какую эмоцию испытать. Чем я хуже Жорж Санд или Льва Толстого? Почему им можно на протяжении многих и многих страниц держать меня за дурочку, до тошноты разжёвывая, что чувствовал и думал тот или иной персонаж, когда видел небо, дуб, шнуровку ботинка на щиколотке или ложбинку в декольте, а мне нельзя?

Можно. Один разок в одиннадцатой главке.

Вера, например, не ограничивала меня в форме, когда попросила написать на досуге историю о нашем с ней знакомстве, хотя я и спрашивала, как написать?

«Да хоть как, — сказала она. — Напиши, например, как фантастический роман, за который тебя будут ругать — мол, так в жизни не бывает. Главное, никому ничего не объясняй. Дураков много, всем всё не объяснишь».

А сама на следующий день скинула мне ссылку на свой постик «Трудности трактовки» на «АфтерШоке», но то такое. Соревноваться с ней в переподвыперевертах трудно.

За то время, которые мы прожили вместе, мы обе очень сильно изменились. Даже не изменились, а стали совершенно другими. Дмитрий это тоже отметил. «Веру совершенно не узнать, — сказал он. — Из полумеханической и практически неживой куклы она превратилась в красивую и умную женщину с шармом». Я тогда в своём не очень изящном стиле пошутила: «Жениться на ней хочешь?»

А Торопов в ней и вовсе души не чаял и готов был пылинки с неё сдувать. Меня всегда поражало, какими слепыми от влюблённости глазами он смотрел на неё, когда она чистила карабин и при этом обсуждала со мной какой-нибудь категорический императив Канта. Он ни хрена не понимал из того, что она говорила, а она: «Женя, ты в руках теребишь мою ветошь. Дай мне её, пожалуйста».

Ну вот, съехала куда-то… Стоит только дать себе поблажку, и пожалуйста. Можно устроить такой поток сознания, что куда там Прусту со своими направлениями к Свану или Джойсу с Молли на горшке.

Изменились мы, да. Но это ведь очевидно — не может человек жить и не меняться. Если не меняется, значит или не живёт, или не человек. Хотя всё течёт, всё меняется…

Интересно, в уже написанном выше видно, как мы с Верой менялись? Я старалась, чтобы было видно.

С одной стороны, не хочется быть многословной, а с другой — хочется избежать неоднозначности, недоговорённости, недостаточной ясности в понимании читающим написанного. Для этого можно, конечно, выдать поток чеканных и логически выверенных определений и формулировок, в необходимой степени достаточности иллюстрируемых железобетонными примерами, а можно подводить читателя десятками тропинок и аналогий, показывать ему рисуемое с разных сторон, формовать нужный для донесения смысл подспудно, постепенно высвобождая его, словно скульптуру из камня.

Вот я и мучаюсь.

Конечно, два года — не двадцать лет и уж тем более не двести. Срок, по сути, мизерный. Разумеется, можно столкнуться с такими обстоятельствами, что и за два часа станешь другим человеком, а можно оказаться в таком личностном и житейском болоте, в котором и за двадцать лет как был ничем, так и останешься. Относительно всё. Всё меняется и всё относительно.

Например, внешне Вера не изменилась. С моей подачи она стала более разнообразно и стильно одеваться, стала пользоваться косметикой, что-то делать с причёской, и это, конечно, поменяло её внешне, но она сама физически не изменилась. Это я стала старше, из молоденькой девчонки превратилась в молодую женщину, повзрослела, выросла из жеребёнка в кобылку (давайте, пошутите, что в кобылу, — я специально не стала про котёнка и кошку писать), сравнялась с Верой. Она теперь не выглядела старше меня, мы стали ровесницами и, наверное, стали похожи друг на друга ещё больше.

А замечали, как люди узнают, изучают друг друга, как притираются заново, если меняются? Ладно бы, просто наблюдали, стараясь вникнуть и понять, так нет же. Наши исследовательские интенции гораздо более радикальны, чем просто созерцание. Мы подобны ребёнку, желающему понять, что это такое попало ему в руки. Мы тянем это в рот, проверяя, а можно ли съесть, и если результат нам не нравится, то следует энергичное встряхивание, попытка что-нибудь оторвать, а то и крепкие удары об пол — а вдруг вожделенный предмет развалится на какие-нибудь более съедобные части.

Может, аналогия с ребёнком не совсем хороша? Тогда можно взглянуть на какого-нибудь учёного, желающего проникнуть в тайны мироздания. Вот уж кто умеет изо всех сил шандарахнуть по изучаемому объекту. У него для этого не просто кулачок с зажатым в нём пластмассовым молоточком, а целый большой адронный коллайдер! Используя миллионы киловатт энергии, учёный разгоняет до немыслимой скорости свой протонный молоток, чтобы как следует врезать им по маленькой беззащитной частичке и посмотреть, что же из этого получится. Очень прогрессивный подход, не правда ли?

Ребёнок или учёный — это некие умозрительные крайности. И того и другого можно оправдать, найдя тысячи аргументов в пользу правильности их познавательного подхода. Нормальные, среднестатистические взрослые люди в повседневной жизни так себя не ведут, можете сказать вы. Ведут, да ещё как! Мы ежедневно и ежечасно с такой нечеловеческой силой бьём друг друга нашими словами, поступками, чувствами. Бьём по самым незащищённым местам так, что только клочья летят, и с интересом наблюдаем за реакцией. Разве нет?

А вот с Верой мы ни разу не поссорились. Ни из-за чего. Мы спорили, да. Вернее, это я спорила, в обычной, свойственной людям, манере, пытаясь заставить Веру принять мою точку зрения, но быстро поняла, что по отношению к Вере это так не работает. Никакой точки зрения ей не навяжешь. Просто сообщи, озвучь, донеси. А ведь, чтобы это сделать, такая точка зрения должна быть и не просто на уровне «я так вижу» или «мне так кажется», а чётко сформулированная, артикулированная, так сказать. И тогда Вера тебя внимательно выслушает и обязательно услышанное учтёт. И всё. О чем тут спорить до повышения голоса или брызганья слюной? Просто скажи, если есть, что сказать. Она сама всегда так делает — чётко и спокойно, не навязывая, не доказывая, не пытаясь убедить, не размахивая руками, не крича, озвучивает свою точку зрения и всё.

Зависти (я имею в виду зависть к возможностям, способностям и тому подобное) по отношению к Вере у меня тоже не было. Я не завидовала ей, что она не стареет, не болеет, что она больше знает, быстрее усваивает и учится, что многое делает гораздо лучше меня, а то и вовсе безупречно. Просто, я всем своим нутром всегда чувствовала, что мы совсем разные, разные настолько, что сравнивать нас друг с другом даже как-то абсурдно. Многое, присущее ей, совершенно отсутствует во мне, многое, доступное мне, совершенно недоступно ей. Не станешь же завидовать стрижу, что он умеет на лету ловить комаров, а ты не умеешь.

А вот от сочувствия Вере в том, что она не такой человек, как я, и потому ей, бедняжке, многое из того, что доступно мне, никогда не пережить и не ощутить, я полностью избавиться так и не смогла. Взять ту же еду или секс. Мне всегда было жаль, что я с Верой никогда не смогу разделить своих чувств и ощущений, как и не могу даже представить её.

И ещё я всегда боялась. Я очень боялась её лишиться. Судьба, бог, вселенная, я не знаю, кто или что — может, они все вместе — сделали мне такой подарок, дали Веру. Ни за что дали, ни почему, ни за какие-то заслуги, или таланты, или предназначения, а чисто статистически случайно, как чудо, и я бы, мне кажется, умерла, если бы почему-то потеряла Веру. Мы и в самом деле стали неразделимы, мы стали одним — я не могла лишиться бесконечно огромной части себя. И поэтому я всё время боялась, что с ней что-нибудь может случиться — травма, болезнь, несчастный случай, чей-то злой умысел. Я брала с груди наш серебряный крестик, который теперь всегда носила на шее, целовала его и мысленно шептала судьбе, богу, вселенной — пусть она всегда будет. Я не добавляла «будет со мной», потому что верила, если она будет — она всегда будет со мной. Она меня не бросит.

Может, я это зря сейчас написала, но раз написала…

Если бы не было Веры, я не знаю, когда бы задумалась, как и зачем мне жить. А тут вдруг показалось, что времени у меня так мало, а мира вокруг так много, а я даже не знаю толком, чего же хочу. Понятно, что хочется на этот мир посмотреть, везде побывать, всё попробовать. Хочется сладко есть и мягко спать, хочется быть красивой, умной и молодой, хочется, чтобы тебя любили и тобой восхищались. И денег хочется, и славы и вообще хочется на всё влиять и быть бессмертной. Что тут такого? Все, так или иначе, этого хотят. Заполучи в свои вожделеющие счастья грабки золотую рыбку с тремя желаниями, многие ли попросят её обеспечить сохранение экологической неприкосновенности Антарктиды, счастье для народов Африки или приюта всем бездомным собакам? Да и нет такой рыбки, увы, и даже прекрасных принцев на белых конях раз-два и обчёлся. Никаких чудес — всё сама. Учись, устраивайся, работай, суетись. На всё нужно время, за всё нужно платить. Даже киборг Ритка, чудесным образом данная тебе в дар, счастьем, славой и бессмертием тебя не обеспечит — разве что деньгами и то не в таких количествах, чтобы, ни о чём не думая, сладко есть, мягко спать и путешествовать, когда и куда захочется. Да и не естся мне в одиночку, и не спится от мыслей, и не путешествуется по причине отсутствия у Веры легальных документов. Работать нужно, Танечка, — и речь идёт не про кассира в шаурмачной и не про менеджера в офисе. Над собой работать и делать что-нибудь такое, что необходимо другим. За это и дадут поесть, поспать и немножко попутешествовать. Никакой магии и волшебства — или пахать, или сосать, или то и другое одновременно. Ещё та лирика.

Ладно, набурчалась, теперь о главном, о том, ради чего это лирическое отступление и было затеяно.

Когда Вера попросила написать нашу историю, то сбросила мне на ноут не только ссылку на свой постик на АШе, но и огроменный файл. Назывался он «Экология сознания» — триста с лишним вордовских страниц мелким почерком. Я его внимательно прочитала. Не за один присест. По сути, это книжка, написанная Риткой и, может быть, её когда-то тоже опубликуют. Хотя бы, как первую книгу, написанную киборгом. После прочтения мне хотелось с кем-то поговорить, поделиться открытиями, которые я для себя сделала, и задать вопросы, крутящиеся в голове — вдруг кто-то знает на них ответы. Но никого подходящего, кроме Веры, рядом не было.

Конечно, Риткина книга не из разряда развлекательного чтива, но своя аудитория для неё найдётся, и, я уверена, эти читатели будут отборные, их на мякине попаданчества не проведёшь.

Боюсь, начнёшь сейчас хвалить, поддерживать, бить в колокола, что авторесса раскрывает перспективы и указывает направления, что она на острие тенденций, что именно по описанным ею лекалам будут кроить будущее человеческого мировоззрения, а в итоге получится холостой выстрел. Ибо я не знаю, с чего начать, и не знаю, какими словами рассказывать — я об этом уже поплакалась. Но и посыпать голову пеплом не хочется — я считаю себя способной понимать и оценивать прочитанное не только потому, что это написал знакомый мне киборг. Вот написанное Чатом-ГПТ я на дух не переношу, хотя в чтении почти всеядная.

С удовольствием ознакомлюсь со сто тридцать первой интерпретацией биографии Пушкина, прочту интересное описание устройства Солнечной системы, освою новый способ тренировки памяти для запоминания больших массивов чисел, эстетически наслаждаясь, прочту новую повесть о земной любви или инопланетном разуме, или, наконец, ознакомлюсь с новейшей философской парадигмой, призванной заставить меня взглянуть на хорошо известное старое с какой-нибудь оригинальной колокольни, раскрашенной в полоску.

А рассказать что-то новое в наше время очень сложно, и сегодня у подавляющего большинства пишущих ничего нового в написанном нет. А у Ритки есть. Странное оно, это новое, непонятное, пугающее и очень завлекательное. В данный момент я всё это только чувствую, но сформулировать не могу. Как та собака. Но резиновая пуля, выпущенная Риткой, попала мне в голову и, пометавшись внутри моей черепной коробки, отскакивая от стенки к стенке, нашла свою цель, и я вдруг увидела, что мир совсем не такой, каким представлялся мне всего мгновение назад. Совсем не такой.

Вот зачем Ритка написала свою «экологию». Чтобы сформулировать своё понимание и выстрелить этим пониманием, словно резиновой пулей, в голову читающего.

Не хотите получить резиновую пулю в башку — не читайте Ритку, остановите себя! И не надо меня спрашивать: «А не проще ли было опубликовать оригинальный Риткин текст вместо своего эпоса в стиле что вижу, то пою?»

Отвечу: «Не проще».

Скорее всего, вы не поймёте большую часть из написанного Риткой. Это не потому, что она такая умная, а вы такой глупый, а потому, что вы — это вы, и над вами довлеет ваше человеческое, а она — это она. Её текст — это ещё и попытка самоидентификации, что очень сложно. Представьте, что вы думаете, будто находитесь в Новосибирске и вас окружают новосибирцы, и сам вы местный житель, а на самом деле вы находитесь где-то на Дзета Ретикулы, и окружают вас ре-ти-ку-ля-не. Как вы думаете, насколько при этом будут адекватны ваши мысли и поступки? Ретикулянин — он ведь не другой человек, каким бы далёким при этом от вас ни был, а кто-то совершенно иной. О человеке хоть что-то можно понимать по аналогии с собой, а если взять, например, кошку, слона, киборга, инопланетянина?

Человек и про себя-то ничего не знает.