РЕФЕРЕНС. Часть вторая: ’Дорога к цвету’

Глава 9. Стрельба и истерики

— Ты точно не видела ни киберов, ни владетелей в оболочках? — допрашиваю я Калидию.

— Нет, только наёмников. И я им покажу, как нападать на владетелей!

— Они и сами в курсе…

Безумная девица хочет снова рвануть в ночной рейд и отомстить обидчикам, но я её не пускаю. Для этого пришлось прибегнуть к насилию — без оболочки она всего лишь девушка весом меньше полцентнера. Её бы это не остановило, я не в лучшей форме для спаррингов, но внезапно выяснилось, что Берана закрыла склад. Как Калидия на неё ни орала, как ни топала ножками и ни трясла кулачками, мать просто игнорировала этот поток сознания, глядя мимо с лицом спокойным и безмятежным. Драться с ней девушка не стала — то ли потому, что мать, то ли потому, что кибер, — но запоздалое подростковое «Я тебя ненавижу!» прозвучало.

Под горячую руку огребла Алька, которая вместе со мной осторожно пыталась отговорить любимую от самоубийственного рейда. Как назло, Калидия выбрала самую оскорбительную формулировку, почти дословно совпавшую с тем, что однажды сказал Алиане «отчим Родл»:

— Что ты себе позволяешь, грелка постельная! Не тебе говорить, что мне делать, а что нет!

Алька дёрнулась, как будто её ударили, окаменела лицом, побледнела, на щеках зажгись пунцовые пятна, в глазах выступили слёзы. Развернулась и молча вышла.

Калидия стоит и мрачно смотрит ей вслед. Поняла, что перегнула палку, но уже поздно.

— Если ты сию секунду не побежишь за ней и не попросишь прощения, — сказал я, — вашим отношениям конец.

— Иди к чёрту, старый трухлявый козёл! — промаршировала в комнату и дверью хлопнула.

«Состояние у тебя истерическое, скушай, доченька, яйцо диетическое…» — процитировал я ей вслед, но она меня, конечно, не услышала.

— Вот же бестолочь, — сказал я стоящей молча Беране. — А ведь взрослая, практически, барышня. Я всё понимаю, но знаешь, мне кажется, ей сейчас очень не хватает матери.

Женщина молчит, смотрит вдаль, лицо её пусто. Ну и ладно.

Альку нашёл на стене, в моём караульном гнезде. В горах окончательно стемнело, на улице похолодало, пошёл мелкий редкий снег.

Я сел рядом, замотал нас одеялами в общий кокон, налил из термоса горячего чая.

— А вот и зима начинается, — сказал я ей, подавая кружку.

— Да, первый снег. Вы были правы, Михл.

— В чём?

— Вы как-то сказали, что Кали однажды станет мне вторым Родлом. И это будет куда больнее, потому что я её люблю. Я вам тогда нахамила в ответ, простите.

— Не извиняйся, я предпочёл бы не быть правым.

— Вы сейчас скажете, что она ляпнула в сердцах, что вышло не специально, что она не могла знать, да?

— Нет, Алиана, не скажу. То есть, это, в общем, так и есть, но всё равно — дело не в подборе слов. Она поступила отвратительно. Сорвала злость на том, кто не может ответить. На человеке, который её любит. Это поступок слабого.

— Она же ненавидит слабость! Презирает слабых!

— Потому что в глубине души считает слабой себя. Калидия ненавидит и презирает Калидию. Это предельно саморазрушительный внутренний конфликт, который убил бы её уже сегодня — если бы Берана не заперла оболочку на складе. То, что она сказала тебе, говорилось себе самой.

— И что же, — саркастически спросила Алька, — мне её простить? Опять? Принять во внимание, пожалеть, утешить, ждать следующего раза? И что будет в следующий раз? Она меня ударит? Или сразу мечом рубанёт?

— Нет. Не надо её прощать.

— Нет? Вы сказали «нет»? Я думала, вы пришли спасать наши отношения, наводить порядок и поднимать моральный дух в гарнизоне. Мы же на войне, да?

— Мы на войне, Алька, но я вам не командир, вы мне не гарнизон, у нас нет боевой задачи, мы просто ждём, когда нас убьют. Я пришёл, чтобы ты не грустила одна. Чай вот принёс. С травками и горным мёдом, Анахита заваривала.

— Спасибо, Михл. Мне очень больно сейчас. Мне много раз делали больно, но никогда — так сильно.

— По-настоящему больно может сделать только близкий человек.

— Что мне делать? Скажите, Михл, вы умный — что мне делать? Я ведь её люблю. Понимаю, что надо расстаться, плюнуть и забыть, что будет только хуже… Но как только представлю себе: «Всё, Алька, дальше живём без Кали. Словно её не было», — сразу заливаюсь слезами. Как будто надо своими руками сердце себе вырвать.

Девушка всхлипнула и прижалась ко мне плотнее.

— Я не знаю, что делать, — признался я. — Хорошего решения нет, придётся выбирать из плохих. Видишь ли, проблема отчасти в том, что хотя вы одного возраста, на самом деле ты старше.

— Почему?

— Ты выросла в среде, которая ускоряет взросление, а она — наоборот. Твоя обида и боль — реакции взрослого человека, которого жестоко и незаслуженно оскорбили. Её поведение — идиотский саморазрушительный протест подростка. Она кричала матери: «Я тебя ненавижу», — но Берана не может ответить. Тогда она оскорбила тебя, потом меня, но сделать больно при этом пыталась себе. Когда подростки кричат на родителей, то наказывают не их, а себя. Добиваются, чтобы их ударили, наорали в ответ — хотя бы так дали понять, что им не всё равно. Что ребёнок для них существует.

— Вы опять её оправдываете, Михл.

— Нет, Алька. Я не оправдываю и не обвиняю. Я показываю причины, чтобы ты поняла следствия.

— И какие, по-вашему, будут следствия?

— Она погибнет. Скорее всего, в героически-ненужном бою. Чтобы доказать, что чего-то стоит. С неосознаваемым посылом «Вот буду лежать такая красивая и мёртвая, тут-то они зарыдают!».

— Детский сад какой-то, — буркнула Алиана.

— Детство с нами навсегда.

— И что, я должна её простить и утешить, чтобы этого не случилось?

— Нет. Ты ей ничего не должна. У тебя своя жизнь. Я хочу, чтобы ты поняла — ваши отношения не партнёрские, и не будут таковыми. Но не потому, что ты сирота, а она дочь владетеля, а потому, что это отношения «взрослый-ребёнок», и в роли взрослой оказалась ты. Она выливает на тебя негатив — и одновременно требует одобрения, ждёт безусловной поддержки — но при этом категорически отрицает твою ценность, обижает — и жаждет в ответ любви. Это коммуникация подростка и родителя, а не партнёров.

— Я что, должна её удочерить? — фыркнула Алька.

— Из этого не вышло бы ничего хорошего. Отношения родитель-ребёнок заканчиваются тем, что ребёнок уходит. Ты хочешь нянчиться с Калидией, принимая всё это, чтобы потом она сказала: «Спасибо тебе, теперь я выросла и мне пора. Буду иногда заходить в гости, поплакаться, если что-то в жизни пошло не так. Кстати, познакомься — это Вася, я выхожу за него замуж…»?

— Какой Вася? — растеряно спросила Алиана.

— Любой Вася. Или Петя. Или Маша. Кто-то, с кем она попробует выстраивать взрослые отношения, а не родитель-ребёнок. Ты в этом качестве рассматриваться по определению не будешь.

— Отличная перспектива, Михл. Вы как всегда позитивны.

— Напомню — несколько минут назад, на этом самом месте, ты признала, что мой прогноз был верным.

— Я помню, — вздохнула она. — И не спорю. Наверное, вы правы и сейчас. Но мне от этого не легче. Неужели нет способа разрушить этот дурацкий замкнутый круг?

— Может быть, и есть, — признал я неохотно. — Если вернуть ей мать, то она с ненулевой вероятностью переключится со своими запоздалыми подростковыми проблемами на неё. Может быть — именно «может быть», — это освободит в ней возможность для нормальных, нетоксичных отношений с партнёром. И ещё одно «может быть» — может быть, этим партнёром будешь ты. Уверенности в том, что все эти вероятности совпадут, сама понимаешь, никакой.

— Это лучше, чем ничего, — грустно сказала Алиана. — Но вы же всё равно не знаете, как вернуть ей мать?

Я не ответил ни «да», ни «нет». Мироздание больше не хочет смотреть моими глазами, но, кажется, я знаю, чьими хочет.

Калидия пришла, когда мы допили чай, и Алька, прорыдавшись мне в разгрузку, уже начала задрёмывать. Девушка соткалась из темноты и сказала мрачно:

— Док, вы не могли бы нас оставить?

— Нет, — сказал я спокойно. — Это караульный пост. По уставу я должен спросить «Стой, кто идёт», а потом пристрелить тебя нахрен. Это решило бы кучу проблем морально-психологического свойства.

— Так почему вы этого не делаете?

— Патронов мало.

— Понятно. Алиана, отойдём поговорить?

— Не хочу, — решительно ответила девушка. — Тут тепло, а там снег идёт. Да и говорить нам не о чём. Что за разговоры с постельной грелкой?

— Аль, ну что ты начинаешь! — сморщилась Калидия.

— Я не начинаю, Кали. Я закончила.

— Мы что, при нём будем отношения выяснять? — Калидия невежливо ткнула в меня пальцем.

— Нам нечего выяснять, — упрямо сказала Алиана. — Нет у нас никаких отношений, спать иди. Сама себе постель нагреешь.

— Ах, вот как, да? Это всё он, твой драгоценный Михл? Наговорил тебе про меня гадостей, а ты уши развесила? Может, и постель ему греть будешь?

— Захочу — и буду! Тебя это уже не касается! Он тебе, кстати, жизнь спас!

— Я его об этом не просила! И тебя ни о чём не просила! Хотела извиниться, а теперь не буду! Сама дура! Я думала, ты со мной, а ты вон какая! Предпочитаешь противных стариков, да? Так возвращайся к своему Родлу! Соси его мерзкий член, чтобы он смог в тебя его засунуть! Дрянь! Дрянь! Дрянь!

Девушка зарыдала и убежала в темноту, а мы несколько минут сидели молча.

— Никогда не думала, что она меня этим попрекнёт, — сказала, наконец, Алька. — Однажды рассказала ей… Тьфу. Меня, кажется, сейчас стошнит. Как можно быть такой бессовестной?

— Реакция обиженного ребёнка, который пытается ударить маму посильнее. Он не понимает, что может сделать ей больно, потому что она уже взрослая.

— Простите, что вам пришлось это выслушать, Михл. Мне почему-то очень за неё стыдно.

— Реакция взрослого, — улыбнулся я.

— Хватит с меня на сегодня психологии. Я спать пойду. Или рыдать в подушку — ещё не решила. Останетесь здесь?

— Посижу ещё. Не спится.

— Спасибо вам, — сказала она и ушла.

— Эй, дедушка Док, ты живой?

Проснуться от того, что в тебя тычут палочкой, — странное ощущение.

— Ты скажи, живой или нет, — настаивает Нагма, — а то я мертвецов боюсь.

— А если я говорящий мертвец? — проскрипел я, пытаясь понять, есть ли у меня ещё тело, или после сна сидя от него осталась только фантомная боль в спине.

— Таких не бывает! — рассмеялась девочка. — А чего ты на стене спишь? Я пришла сказать, что завтрак, а тебя нету.

— Я есть, — пришёл я к выводу, попробовав подвигаться.

Страдаю — значит, существую. Patior ergo sum.

— В комнате тебя нету! — уточнила Нагма.

— Уснул, вишь, на посту, — признался я. — Старость не радость.

— Ничего, — утешила меня девочка, — враги не напали. Наверное, ты, дедушка Док, их своим храпом напугал.

— Я храпел?

— Как шайтан! Нет, как два шайтана!

— Мне кажется, ты преувеличиваешь, Нагма. Максимум — как полтора. Помнишь, мы проходили дроби?

— Да, полтора — это один и ещё половинка. А разве половинка шайтана может храпеть?

— Если это верхняя половинка. Если нижняя — то только пукать.

К лестнице иду под заливистый девичий хохот. Шутки про жопу неизменно успешны.

— Дедушка Док! А что это там такое летит?

— Ложись!

Люди, никогда не бывшие под обстрелами, не умеют реагировать на команду «Ложись!» правильно. Правильная реакция одна — в ту же секунду упасть мордой вниз, и только потом думать, куда ты упал, что под тобой, что над тобой, что случилось и случилось ли вообще что-нибудь. Потому что в этом случае у тебя будет чем думать, во всех прочих — не факт. Однако правильная реакция вырабатывается только у тех, кому повезло пережить неправильную. Тот, у кого такого опыта нет, непременно сначала спросит что-нибудь умное, типа «Что случилось?», потом покрутит головой, оглядываясь вокруг, потом посмотрит под ноги — не слишком ли там грязно, потом осторожно опустится, сначала на колени, потом подставив руки, до самого конца сомневаясь, а стоит ли… Если тревога не была ложной, закончить эту процедуру будет уже некому.

Поэтому одновременно с криком: «Ложись!» ― я уже летел по стене, сшибая с ног Нагму и накрывая её собой. Осколок от сдетонировавшего об башенку НАРа, — или что там было — клюнул меня в наспинную пластину бронежилета. Пробил или нет — с перепугу не понял. Не слушая испуганный писк придавленной девочки, поднялся на колено, поймал удаляющийся беспилотник коллиматором, высадил вслед три коротких очереди.

Не попал. Аппаратик мелкий, стрелок я средний, руки от адреналина трясутся. Пощупал спину, сунув руку под броник — вроде сухо, крови нет. Мелкий был осколочек, но Нагме хватило бы. Вот бляди.

— Ты как, цела?

— Ты меня придавил! Синяки будут!

— Синяки — не самое страшное, — ответил я, нервно ощупывая девочку.

Вроде бы не пострадала, повезло. Но какая тварь? Ладно бы по мне, но видели же, что ребёнок рядом! Это не владетельская штука, это из нашего мира аппарат. Лёгкий разведывательно-ударный БПЛА. Какой именно — не опознал, далеко. Да и до чёрта их сейчас, все не выучишь.

— Что это было, дедушка Док? — спросила Нагма, разглядывая след от взрыва на башенке.

— Это нас, егоза, убить хотели.

— Зачем? Мы же хорошие.

— Может быть, именно за этим. Не нравятся им хорошие. А может, ночной визит Калидии им не понравился, и они вот так выразили неудовольствие…

Башенка, надо сказать, от ракеты почти не пострадала. Так, небольшой закопчённый скол на камне. Крепко сложено, да и ракета была небольшая, противопехотная фугаска, с боевой частью чуть мощнее гранаты. Стены такими не развалить, но дело ведь не в стенах. Те, кто запустил по нам БЛА, проверили позицию на наличие ПВО, убедились, что оно отсутствует, а значит, нас можно просто запереть в помещениях. Если беспилотников у них хотя бы штуки три, устроят «карусельки» — будут сменять их для заправки, держа один всё время в воздухе над замком. Как кто выйдет на крыльцо до ветру — бац, ракета. Может быть у них три аппарата? Да хоть тридцать. Такой килограммов десять всего и весит без подвески. Дурак я — прикинул, что вертолёт в кросс-локус не просунуть, и успокоился, а про БПЛА и не подумал вовсе. Десант с него не высадишь, но если нас на стены не выпускать, то десант и не нужен — заходи, кто хочешь, бери, что хочешь…

На самом деле, оно всегда так было, при нашем-то куцем гарнизоне, но теперь этот факт стал известен противнику. Надо Багху со двора отослать, слишком крупная мишень.

— Не буду я отсылать Багху! — упёрлась Калидия. — Если бы вы не помешали, я бы им…

— Ты им уже, — перебил я девушку. — А мы потом тащили тебя по горам, полудохлую. Сиди уже, кавалеристка.

— И что ты предлагаешь? Сдаться?

Калидия злится. На несговорчивого меня, на не разговаривающую с ней и отселившуюся в отдельную комнату Альку, на игнорирующую её Анахиту, на равнодушно молчащую Берану, даже на маленькую, но ехидную Нагму. Но больше всего на себя, конечно. Так и тянет барышню учинить какую-нибудь суицидальную хрень.

— Предлагаю не делать очевидных глупостей. При наличии воздушной разведки ты не сможешь напасть внезапно, а без фактора внезапности они возьмут плотностью огня.

— И что? Сидеть и ждать пока они полезут на стены? — не унимается Калидия. — Я знала, что окружена трусами!

— Заткнись, — сказал я грубо, — достали твои истерики. Берана, надежда только на тебя. Я не могу тебе приказать, и не уверен, что ты понимаешь просьбы. Но если ты можешь нам чем-то помочь, то самое время.

Берана сидит молча, смотрит в стену, но я не сдаюсь:

— Они же убьют нас всех. Не знаю, какие директивы у тебя в прошивке, может быть, тебе наплевать. На меня наплевать, на себя, на всех остальных. Но вот твоя дочь. Тебе стоило бы вернуться к её воспитанию, пока она тут всех не перекусала, но с этим можно подождать. А вот если её убьют, это уже не исправишь.

Женщина молча встала, подошла ко мне. Я слегка напрягся — а ну, как программа требует устранить раздражитель, призывающий выйти за рамки алгоритма? Сейчас оторвёт мне башку, очень даже запросто. Сил хватит. Но Берана протянула руку к моей груди, и безошибочно вытащила из разгрузки блокнот.

— Уверена? — спросил я.

Ответа не последовало, но, когда я, зацепив за шиворот растерявшуюся Нагму, отправился в нашу импровизированную студию, она пошла за нами. Калидия смотрит нам вслед молча, сверлит спину злым взглядом. Но броник осколком не пробило, а взглядом тем более не просверлишь.

— Садись на колени, — сказал я Нагме. — Будем рисовать портрет.

— Мы ведь уже рисовали, много раз, — удивилась девочка.

— В этот раз ты будешь моими глазами, а я твоей рукой.

— А получится, дедушка Док?

— Обязательно получится. Не думай об этом. Вообще ни о чём не думай — смотри на Берану, смотри на лист, постарайся увидеть, что на нём должно быть нарисовано.

— Как что? Немая-странная! Мы же её рисуем!

— Какой именно она должна получиться? Задумчивой? Весёлой? Хитрой? Расстроенной?

— Расстроенной, наверное… Знаешь, дедушка Док, мне кажется, ей всё время грустно. Просто она забыла, как плачут. Наверное, у неё внутри полно слёз, которыми она не умеет плакать, поэтому она такая странная.

— Представь, что это ты рисуешь, но не бери карандаш. Положи свою руку поверх моей. Нет, не пытайся её вести, просто представляй картинку.

Я быстро набрасываю контур — абрис головы, плечи, шею. То, на что рука набита. Лицо — пока пустым овалом. Линии, по которым потом появятся глаза, нос и рот. Это ещё не рисунок, это разметка под него. Берана сидит идеально неподвижно, смотрит мимо нас. Я не пытаюсь поймать референс, как делал всё это время, выматывая себя и Нагму. Меня тут нет, я просто карандаш в руке. Карандаш, рисующий линию за линией. Карандаш не видит объект, карандаш не видит бумагу, карандаш — просто инструмент. Я инструмент в руке Нагмы, она рисует мной так, как ещё не умеет сама. Может быть, это тупая идея, но других у меня нет.

Я вижу бумагу, но не смотрю на неё. Я вижу, как ложатся штрихи, но не смотрю на результат. Мне вдруг стало очень легко, как, наверное, легко падающему в пропасть со стены замка. Легко — и страшно. Во что я втянул этого ребёнка? Как я буду смотреть в глаза Анахите?

— Наверное всё, дедушка Док, — сказала неуверенно Нагма, разглядывая рисунок. — Знаешь, в этот раз я, кажется, сумела. Но получилось почему-то грустно.

Женщина на портрете печальна, женщина на стуле плачет. Не лицом, одними глазами. По щекам бегут мокрые дорожки. Не заржавела бы.

Берана встала и молча вышла.

— Пойдём-ка за ней, Нагма, — предложил я. — Что-то мы с тобой натворили.

— Дедушка Док, а что это было? Что я видела, а ты рисовал?

— Я называю это «референс», зеленоглазка. Но ты можешь называть как хочешь. Нет правильных слов, потому что некому их придумать. Раньше я думал, что я один так умею, потом я разучился, а ты, вот, научилась.

— А ты совсем разучился? — спрашивает любопытная Нагма, пока мы спускаемся по лестнице за Бераной. — Разве так бывает, чтобы умел-умел — и разучился?

— Иногда бывает, как видишь. А совсем или нет — я не знаю. Вместе у нас что-то выходит.

— Я увидела, но не знаю, что. Это было очень странно, немного страшно, но приятно. Как будто Аллах моими глазами смотрел.

— Понимаю тебя, — вздохнул я. — Знакомое ощущение. Мне будет его не хватать.

— Не грусти, дедушка Док. Может, он ещё твоими посмотрит. Аллах добрый.

Берана спустилась в подвал, прошла тёмным коридором, подошла к стене, та открылась. На этот раз она не стала её закрывать, просто пошла дальше, поднимаясь по узкой крутой лестнице. Когда замок захватят, здесь можно принять последний бой. Этакие Фермопилы устроить. Жаль, патронов мало. Но, может, у Бераны ещё есть? Может, тут арсенал?

Оказалось, не арсенал.

— Это центр боевого управления, — сказала Калидия.

Я и не заметил, как она за нами просочилась. По лестнице уже поднимаются Алиана с Анахитой, в помещении становится тесно. Тёмная цилиндрическая комната внезапно осветилась — стены как будто растаяли, превратившись в один сплошной виртуальный экран с круговым обзором. Судя по ракурсу, мы в башне основного здания. Ну, или камеры, транслирующие изображение, в ней, а мы где-то ниже. Я бы так и сделал, башня — слишком очевидная мишень. Отсюда виден двор, дремлющая Багха — Анахита с Нагмой соорудили для неё навес с подстилкой, кошечка теперь устроена с комфортом. Видны стены с угловыми башенками, видна дорога и горы. Отличный обзор.

Берана сидит в кресле, откинув голову на подголовник, и на первый взгляд ничего не делает. Потом я замечаю, что её руки двигаются — пальцы как будто трогают невидимые нити, сдвигают их, сплетают, связывают…

— Я же говорила — она кибер-хранитель, — сказала Калидия. — Не понимаю только, как вы смогли её активировать без ключа.

— Твоя мать сама себя активировала, — ответил я. — Мы, кажется, немного расшатали её заглушку, она получила чуть-чуть собственной воли.

— Так она стала собой или нет?

— Скорее нет, чем да, — пожал я плечами. — Но, если у нас будет время, мы с Нагмой, возможно, справимся.

— С Нагмой? — спросили одновременно Калидия и Анахита.

— Долго рассказывать, — отмахнулся я. — Потом. Смотрите, смотрите!

К моему облегчению все переключились на картинку. Берана, перебирая пальцами лежащей на подлокотнике кресла руки, как будто подтянула к себе фрагмент изображения — со стороны гор к замку летит беспилотник. Он заполнил собой фрагмент с увеличением — барражирующий ударный БПЛА, моноплан с толкающим винтом. Под килем корпуса подвешена небольшая ракета. Небольшая-то она небольшая, но мало не покажется.

— Там же Багха! — заволновалась Нагма. — Она же там одна! Они её обидят!

Девочка уже наладилась бежать во двор, спасать кошечку, но я её ухватил за плечо и удержал.

Беспилотник огибает замок по дуге, держась на приличной высоте, — передаёт картинку, ищет цели. Не электрический, видны срезы выхлопных патрубков. Поршневой мотор, не экофрендли, зато автономность большая. Может летать далеко и долго, может круги нарезать — ждать, пока появится мишень, на которую не жалко ракеты. Хорошо, что Багха прикрыта навесом.

Кто-то не пожалел денег и имеет хорошие связи — это военный аппарат, не переделанный гражданский. Он и дорогой, и продадут его не всякому, и оператор нужен обученный. У Слона не получилось в своё время купить такой. Он, конечно, изображал, что не больно-то и хотелось, но расстроился. Потому что злейший конкурент его смог. Не он ли это, часом, в горах засел? Кажется, мы это скоро узнаем.

На картинке ближних гор замерцали несколько оранжевых квадратиков. Ими система обзора выделила движение. Получив картинку с беспилотника, осаждающие выдвинули к замку штурмовые группы. Они пока далеко, приближения следящих камер не хватает, чтобы их толком разглядеть. Небольшие пешие отряды с лёгким вооружением. Скорее всего, одна или две группы попытаются залезть на стену под прикрытием БПЛА, чтобы, оказавшись внутри, открыть ворота. Стены высокие, но, если закинуть верёвку с крюком, опытный человек влезет. При отсутствии организованного сопротивления даже одного хватит. Скинет верёвочную лестницу, будет прикрывать подъём остальных, те закрепятся и перекроют сверху двор, отправят группу к воротам — и основные силы войдут, как к себе домой.

О, вот и условная «группа Альфа» — команда прорыва периметра. Шесть человек в тактическом снаряжении вырвались вперёд, направляясь к стене бегом. А, нет, пять человек — и кибер. Мощный парень, железа больше, чем тела. У Креона были такие же юниты — туповатые, но сильные. Смотрю, наладили-таки взаимодействие между наёмниками и гвардией владетелей. То-то не торопились идти на штурм — небось боевое слаживание отрабатывали. Кибер и без верёвки на стену залезет, на одной дурной силе. И остальных вытащит — причём одной рукой, второй отстреливаясь. От кого? Да хоть от меня.

— Пойду, поприветствую гостей, — сказал я мрачно.

Шансов у меня почти никаких, но сдать замок без единого выстрела тоже не дело. Попробую сначала шугануть беспилотник, потом пережить ракету, которой он в меня пальнёт в ответ, а потом скинуть со стены этого железного болвана. Пока будет лезть, руки у него будут заняты, а снизу стрелять по мне неудобно, угол крутой. Вероятность примерно один на миллион или что-то вроде того, но надо же что-то делать.

— Вы тут запритесь, что ли… — попросил я Калидию.

— Не спеши, — сказала она. — Смотри, что сейчас будет.

Берана сделала несколько резких движений пальцами, и стальные люки на стене раскрылись, выплюнув вверх вертикальные цилиндрические тумбы с толстыми стволами. Первая разродилась короткой очередью по беспилотнику — всё произошло так быстро, что его оператор не успел отреагировать. Крылья в одну сторону, хвост — в другую, корпус развалился в воздухе, ракета упала на землю вместе с ним. Не взорвалась. Кто сказал, что у нас нет ПВО? Оказывается, есть.

И не только ПВО. Турели оказались универсальные. Расположенные на площадках небольших, прилипших к стене машикулей, они могут вести фланкирующий огонь, чем и занялись. Первым разобрали на запчасти туповатого кибера, остальные члены «группы Альфа» отреагировали на изменение оперативной обстановки и кинулись врассыпную.

Не помогло. Боеприпас турели явно рассчитан на поражение более прочной, чем человек, цели — киберов, техники, владетелей в оболочках. Наёмников в бронежилетах попадание рвёт пополам и расшибает в брызги. Я развернул и прижал лицом к себе Нагму, не надо ей на это смотреть.

Турели переключились на дальние мишени — группы наступающих, ожидавшие захвата стены. Но те оперативно откатились за перелом склона. Понесли ли потери — не разобрал. Надеюсь, что да. Я не злой, но и они нам не добра желают.

— Всё закончилось? — жалобно спросила Анахита. — Можно глаза открыть?

— Можно, — разрешил я.

Турели развернули стволы вверх, втянули их в цилиндрический корпус и всосались обратно в люки.

— Забери Нагму, — попросил я Анахиту. — Нечего ей тут делать.

— Я пойду обед приготовлю, — вздохнула женщина. — Берану не беспокоить, да? Ладно, сама притащу уголь.

— Я помогу тебе! — вскинулась Алька.

Ей тоже не слишком нравится смотреть на разбросанные по склону ошмётки тел. Остались мы с Калидией — и Берана, всё так же сидящая в кресле и внимательно смотрящая в видеостены.

— Ты в курсе, как это работает? — спросил я Калидию.

— Очень приблизительно, — ответила она. — В самых общих чертах.

— Тут есть какая-то автоматика, которую можно включить и не париться? Чтобы оно само все цели отстреливало?

— Конечно, есть! — удивилась вопросу девушка.

— И где она?

— Да вот же, в кресле сидит!