Реглан для братвы

ГЛАВА 1 В ОЖИДАНИИ ЛАВЭ [18]

Капитан Геннадий Андреевич Опоросов бодро взбежал на покосившееся крыльцо своего родного райотдела милиции номер тридцать пять [19], распахнул обитую когда-то лакированной вагонкой, а теперь сильно обшарпанную входную дверь в серо-бурых тонах, и шагнул в узкий коридорчик, ограниченный слева свежеокрашенной стеной в желтых разводах подсыхающей темперы, а справа – забранным толстенной решеткой окном комнатушки дежурного, едва видного сквозь мутный и поцарапанный плексиглас.

На опера тут же накатила волна знакомых запахов.

В коридорчике, как, впрочем, и во всем здании райотдела, стоял тяжелый дух перегара, мокрых шинелей, копченой сельди, гуталина и чеснока, чуть приглаженный ароматом польской туалетной воды «Hugo Boss», коей обожали пользоваться дознаватели и сержантский состав РОВД. Причем, как в качестве наружного средства, так и для облегчения похмельного синдрома.

Туалетной воды было много.

Грузовик с нею был задержан глазастыми пэпээсниками у станции метро «Пионерская» всего месяц назад, крикливый барыга-азербайджанец так и не смог представить документы на товар, в связи с чем коробки со спиртосодержащей жидкостью были конфискованы в пользу правоохранителей и складированы в подвале, откуда двухсотмиллиграммовые пузырьки мог взять любой желающий из числа сотрудников.

Излишне говорить, что этой халявой пользовались все.

Дошло до того, что именины недавно переведенного из Выборгского района в Приморский дознавателя Яичко [20] по кличке «Глухаридзе», выпавшие на день накануне получки, когда стражи порядка в тридцать пятом РОВД, да и не только в нем одном, бродили с остекленевшими от безденежья и голода трезвыми глазами, прошли под лозунгом «“Hugo Boss” – не дай себе засохнуть!».

В качестве закуски именинник выставил на стол кулёк засохших до состояния гранита сливочных ирисок и неизвестно откуда взявшуюся литровую банку варенья из арбузных корок, а коллеги притащили две коробки с туалетной водой. Отмечали весело, праздник затянулся до глубокой ночи, расчувствовавшийся Яичко даже сочинил хвалебную оду неизвестным польским работягам, залившим во флаконы столь живительную влагу, и прочитал ее осоловевшим и частично отключившимся товарищам.

Самопальное арбузное варенье привело в дальнейшем к тому, что работа РОВД, и так весьма далекая от совершенства, была полностью парализована трехдневным поносом у всех участников застолья...

Немного уставший после ночного допроса пойманного с поличным карманника, в процессе которого дознаватель активно подкреплялся розовым вермутом из носимой у сердца фляги, и потому пошатывавшийся Опоросов аккуратно, чтобы не измазаться в ядовито-желтой краске, миновал коридорчик и ступил на вздутый в художественном беспорядке и изрядно запачканный линолеум квадратного холла, куда выходили двери дежурной части, помещения для задержанных и постоянно запертого на огромный ржавый навесной замок туалета для посетителей, и открывался проход к лестнице на второй и третий этажи.

В холле за двухлитровой пластиковой бутылкой украинского пива «Сокiл дюже крепкiй» коротали время сержанты Погорельцев и Баянов.

Под скамьей, на которой восседали пэпээсники, лежали две уже опустошенные емкости.

Опер небрежно кивнул опохмелявшимся коллегам, сурово посмотрел на неподвижно лежащего посередине холла в позе морской звезды ефрейтора Дятлова, под которым растеклась маленькая лужа, но ничего не сказал и двинулся дальше.

– Слушай, Леха, – Баянов возобновил прерванный появлением Опоросова разговор и попытался сфокусировать взгляд на изрытом оспинами лице Погорельцева. – А что б ты выбрал: один раз заняться любовью с Машкой из канцелярии или два раза – с Пасюком?

– С Пасюком? – немного удивился сержант, представив себя в объятиях грузного усатого старшины.

– Да! – Баянов с пьяной настойчивостью мотнул головой.

– Ну-у... – протянул Погорельцев. – Даже не зна-а-аю...

– Нет, ты ответь! Ведь ты мне друг?

– Друг, – подтвердил сержант.

– Тогда ответь!

– Знаешь, Ро-о-ома, – задумался Погорельцев. – Машка это, конечно, кру-у-уто, но два раза – это два раза!

– Вот! – Баянов погрозил товарищу пальцем. – А в баню со мной идти отказываешься...

Опоросов не стал дослушивать содержательную беседу пэпээсников и потопал вверх по лестнице. Личная жизнь сержантов его волновала гораздо меньше, чем предстоящий долгий рабочий день и назначенное на послеобеденное время плановое медицинское освидетельствование сотрудников РОВД.

В коридоре второго этажа, где располагались десяток кабинетов дознавателей и оперативников местного ОУРа [21], было относительно тихо.

Лишь из комнатки, поделенной между Яичко, Землеройко и Палиндромовым, доносились невнятные крики Глухаридзе, запертого вчера вечером в стенном шкафу и теперь рвавшегося наружу, и визгливая ругань его соседей по кабинету, разыскивавших ключ от шкафа и обвинявших друг друга в потере этого маленького, но столь нужного кусочка металла.

Геннадий Андреевич добрел до двери с криво прикрученной шурупами эмалированной табличкой, на которой значилось «кап. Опоросов Г. А., старш. лейт. Самобытный К. Г.», и попытался войти.

Но безуспешно.

Хотя, судя по доносившимся звукам, в кабинете кто-то был.

Из-за двери раздавались невнятный шепот и музыка из стоявшей, как помнил Опоросов, на сейфе, огромной ярко-красной магнитолы «Panasonic», проходившей как вещественное доказательство по делу о квартирной краже трехлетней давности. Материал давно списали в архив, не обнаружив «события преступления» и потеряв две трети документов из папки с делом, а вот вещдок остался.

– Киря! – капитан пару раз стукнул кулаком по гулко отозвавшейся филенке и сморщился от приступа головной боли, вызванной слишком громким звуком. – Киря! Открывай! Я знаю, что ты там!

Шепот за дверью на секунду стих, но тут же возобновился.

– Кириллушка! – проникновенно сказал Опоросов. – Если ты сейчас же не откроешь, я тебе пасть порву...

Недовольство капитана было объяснимо и понятно любому русскому человеку.

В кабинете, за наваленной в углу кучей ржавых стволов, изъятых у «черных следопытов» [22], ждала своего часа маленькая заначка в виде двухсотпятидесятимиллилитровой бутылочки жидкости для обезжиривания поверхностей, прозванной в народе «Красной шапочкой» за цвет пластмассовой крышечки.

Единственная надежда страдающего от жажды опера, отрада измученного ментовского организма в целом и услада вздувшейся печени в частности.

Несчастный Опоросов еще раз поскребся в дверь:

– Ну, Киря! Ну, открывай!

– Не нукай, не запряг! – неожиданно громко и четко произнес голос старшего лейтенанта Кирилла Самобытного.

Капитан поискал источник звука и понял, что голос доносится из широкой десятисантиметровой щели между нижним обрезом косяка двери и полом.

– Киря! – Опоросов бухнулся на колени, просунул в щель пальцы и попытался схватить за нос лежавшего с другой стороны двери Самобытного. – Не вынуждай!

Старлей проворно отодвинулся, прищурился, глядя на шевелящиеся аки щупальца осьминога в щели пальцы, и со всего размаха треснул по ним отломанной от стула ножкой.

Визг капитана Опоросова пронизал здание РОВД сверху донизу, заставил дежурного пролить кипяток из чайника себе на ногу, согнал пристроившихся на ближайшем дереве ворон и сильно напугал присевшего, дабы облегчиться под крыльцом райотдела, младшего сержанта Червяковского. Через мгновение к воплям оперативника присоединились крики дежурного, ошпарившего себе полбедра, и матюги Червяковского, навалившего в не до конца снятые форменные галифе.

– Ах, ты, скотина! – заорал опер, поднялся во весь рост и смачно влепил носком сапога по двери.

Расхлябанный замок не выдержал удара, дверь распахнулась и заехала точно по носу не успевшего увернуться Самобытного.

Старлей заверещал, откатился на середину кабинета и схватился за лицо.

Опоросов, как разъяренный коршун, с клекотом влетел в служебное помещение и первым делом изо всех оставшихся сил треснул сокамерника [23] ногой под ребра.

Самобытный разверещался еще пуще.

Капитан ринулся в угол, разгреб груду запчастей к ППШ [24] и винтовкам Мосина, кучу ржавых штык-ножей и пустых магазинов к немецким автоматам, и тут ему стало понятно нежелание коллеги открывать дверь.

Заначка исчезла.

Белый как мел Опоросов внятно сказал «Сука!», повернулся к притихшему старлею, рванул воротник несвежей рубахи, недобро прищурился и полез за пистолетом.

Но Самобытный не стал дожидаться суда Линча в исполнении старшего товарища и на четвереньках рванул через открытую дверь в коридор.

– Куда?! Стоять! – страшным голосом возопил капитан и погнался за улепетывавшим воришкой, своротив по пути магнитолу с сейфа.

Старший лейтенант выкатился в коридор, в три прыжка достиг лестницы и помчался вниз. В спину ему дышал неопохмеленный Опоросов, разборка с которым грозила обернуться для Самобытного минимум разбитой рожей и пулей в ноге.

Расхитителей спиртосодержащей собственности капитан не жалел...

Михаил Грызлов, широко известный в оперативно-следственных кругах Северной столицы, да и всей России в целом как весьма асоциальный и склонный к оказанию сопротивления при задержании тип по кличке Ортопед, забросил последнюю лопату цемента в урчащую бетономешалку, расчитанную на полтонны раствора, с удовольствием пощупал свои налитые недюжинной силушкой бицепсы, объемами более всего смахивающие на бедра годовалого бычка, отер тыльной стороной ладони выступивший на лбу трудовой пот и подсел к раскладному походному столику, за которым Денис, Глюк [25] и Комбижирик [26] расправлялись с привезенными заботливым Клюгенштейном пиццами, запивая их апельсиновым соком прямо из пакетов.

– Эх, – молвил бетонщик-энтузиаст, отламывая себе нехилый кусочек от «блина с колбасой», как гордость итальянской кухни именовал прославившийся далеко за пределами своей Родины брателло Циолковский. – На природе, блин, лепота. Свежий воздух, птицы орут, зелень... В городе киснешь. Не то, что здесь...

– Надо чаще на природу выезжать, – согласился Глюк, в последнее время сильно занятый приведением в чувство разболтавшихся за время его вынужденной отлучки коммерсантов [27], и потому днями напролет не вылезавший из душных прокуренных офисов и сырых подвалов, куда свозили совсем уж обнаглевших барыг, посчитавших Аркадия пропавшим навсегда и заимевших себе новые «крыши» в лице малолетних отморозков или корыстолюбивых районных ментов. – Например, на речку...

– На речку не надо, – пробасил Комбижирик, отрывая уголок у очередного тетрапакета с соком. – Там, блин, непредсказуемо всё...

– Это почему? – заинтересовался Денис.

– Да был я осенью в круизе, – насупился браток. – По Волге...

– И что? – осведомился Ортопед, открывая очередную коробку с яркой крупной надписью «Пицца-экспресс». – О, а эта с анчоусами и оливками!

– Я каждого сорта по две взял, – запасливый Глюк ткнул пальцем в свой джип «Acura MDX» цвета червонного золота, стоявший у крыльца фанерного домишки, должного сыграть одну из главных ролей в предстоящей через несколько дней операции. – В багажнике лежат.

– В общем, еды нам хватит, – резюмировал Рыбаков и повернулся к Комбижирику. – Ну, так что там, Гоша, в круизе-то случилось?

– Так, ничего особенного, конечно... Но поучительно, – браток влил в пасть полпакета сока, похлопал себя по пузу и откинулся на спинку собранного из титановых трубок стула. – Мы тогда в Астрахань ходили... А в устье Волги есть райончик, где калмыцкие рыбаки бомбят проходящие теплоходы.

– Бомбят [28]? – удивился Глюк.

– Не в том смысле, – Комбижирик махнул широкой мозолистой ладонью. – Икру по дешевке толкают. Набраконьерят, блин, осетров набьют, и продают...

– А-а, – успокоился Аркадий.

– Ага, – рассказчик неторопливо закурил тонкую вишневую сигариллу. – На полном ходу, блин, подходят на моторках к пароходам и лезут в нижние иллюминаторы с банками икры и осетриной. У меня там как раз каюта и была... Сдвоенная, – уточнил педантичный браток. – И никто ж меня не предупредил об этом народном обряде! Ну, выпили мы под вечер, как водится, я спать пошел... Сплю и вижу дивный сон: кто-то ломится в иллюминатор! Открываю – а оттуда на меня харя узкоглазая смотрит, типа, японец... Всё, думаю, доигрался, уже рожи самурайские мерещатся... А харя на ломаном русском меня и спрашивает – «Икра надо?». Ну, прикинул я, это ж всё равно сон, чего ж не взять-то? «Надо, – говорю. – Давай...» Тот опять по-русски – «Сколько надо?». «Давай всё, чо есть», – отвечаю. Сон же! Этот штрих желтомордый сует мне трехлитровую банку, потом еще одну, и еще... Я ставлю их под стол, принимаю еще парочку осетров, кидаю в угол, закрываю иллюминатор и заваливаюсь на шконку... [29] Тут опять стук в окно, уже понастойчивее, чем в первый раз. Открываю, а там, блин, вместо будки самурайской – ствол обреза. Двадцаточка, вертикалка [30], ижевского завода, – многоопытный Комбижирик, навидавшийся за свою насыщенную разными событиями жизнь тысячи стволов и навскидку определявший марку и модель, поднял палец. – И голос – «Дэнги давай или икра назад!». Ну, думаю, наглый какой черт попался! Во сне с меня еще бабки требует! Хотя всё равно ж сон... Ладно, думаю, дам ему в морду и икру выкину. Пусть, блин, подавится, животное... Так, типа, и сделал. Обрез вырвал, в харю двинул, банку метнул, потом вторую... Снизу крики, звон стекла, матюги, стрельба началась! Я иллюминатор закрыл и больше на шум не реагировал... Утром просыпаюсь – на столе обрез, под столом – икра, у двери рыбины валяются... Поспал, блин!

– А браконьеры что? – осведомился Денис. – Так всё и проглотили?

– Не знаю, – браток пожал плечами. – Может, их менты повязали, или рыбнадзор. Они ж такой фейерверк устроили ночью, что только слепой не увидит.

– Со мной был аналогичный случай, – вспомнил Глюк.

– Тоже в круиз ходил? – поинтересовался Ортопед.

– Не, дома у себя... Помните, год назад я с наркодилерами с Некрасовского [31] сцепился?

– Как не помнить! – улыбнулся Денис. – Тебя ж потом ОБНОН [32] разыскивал. Дабы отблагодарить за разгром лаборатории по производству экстази...

– Это позже было, – хмыкнул Аркадий Клюгенштейн. – А тот случай – чутка раньше, в самом начале.

– Ну, поведай, – предложил Грызлов.

– Мне тогда семена конопли под видом орегана вручили, – Глюк пошевелил густыми бровями, вспоминая прошедшие денечки. – Перепутали коробки, типа. Я травкой шашлычок на даче и обсыпал... Вкус – специфический! Но плохо потом – не передать!

– Само собой, – согласился Комбижирик, однажды принявший на грудь литр настоенной на анаше чачи и затем два дня вспоминавший, как его зовут, и зачем какие-то незнакомые крепкие ребята, представлявшиеся, к тому же, его друзьями, предлагают ему съездить на непонятную «стрелку» [33].

– Поехал разбираться, – продолжил двухметровый борец за здоровый образ жизни. – Нашел, блин, торгаша давешнего, что коноплю подсунул, дал, соответственно, в дыню... Тут кореша его набежали, во главе с папиком ихним. Ну, слово за слово, жопой по столу... Те вообще оборзели, орут, что травка дороже орегана будет, и я, типа, им еще должен! Это они мне! Прикидываете?

– Прикидываем, – за всех ответил Ортопед.

– Конечно, я не стерпел, – суровый, но справедливый Клюгенштейн всем своим видом выразил презрение к наглому барыге-наркоторговцу, посмевшему хамить уважаемому братану.

– Верим, – кивнул Рыбаков.

– Разумеется, – Аркадий засунул в рот очередной кусок пиццы и пожевал, – я дал ему в фанеру... [34] Но! У этого чудика во внутреннем кармане клифта [35] лежал пакет кокса [36] эдак на полкило... В общем, через секунду всё вокруг покрыто тонким слоем белого порошка...

– Душераздирающее зрелище, – согласился Денис.

– Дядя Ася приехал, – хмыкнул себе под нос развеселившийся Ортопед. – Вернее, дядя Изя.

– Барыга лежит, его кореша – врассыпную, мусора, что рядом случились, рты пораззявили, я весь в коксе, торчки местные уже нацелились меня нюхать, на халяву, – Глюк отпил сока. – Картина Репина «Приплыли»! Ну, ОМОНа ждать я не стал, дал дёру. Кое-как до дома добрался, шмотье всё на помойку вынес, сам отдраился под душем и спать бухнулся... Три часа ночи, тишина, – браток понизил голос и немного наклонился вперед. – Вдруг – звонок в дверь... Открываю... Бли-и-ин! На лестничной площадке стоят хомячок, небольшой такой жираф и здоровенный синий попугай. И хомячок мне говорит – «К нам поступила информация, что здесь злоупотребляют галлюциногенами!»...

Рыбаков подавил смешок и сжал зубы.

Идея подшутить над Глюком принадлежала ему.

Вместе с Гоблином [37], Мизинчиком и Нефтяником [38] он заехал в магазин игрушек, где были приобретены прекрасно изготовленные французские куклы трех вышеперечисленных представителей фауны. Хомячка, жирафа и попугая разместили перед дверью одной из квартир Аркадия, где тот остался ночевать, позвонили, и, когда сонный хозяин распахнул дверь, спрятавшийся в закутке возле лифта Денис тонким голосом произнес заранее подготовленную фразу.

Реакция Клюгенштейна оказалась непредсказуемой.

Вместо того, чтобы вступить в разговор со зверюшками или хотя бы попытаться пнуть их ногой, браток захлопнул дверь и более к ней не подходил, несмотря на настойчивый стук в нее и звонки по телефону, на которые Глюк тоже не отвечал.

Так, спустя полчаса, четверка шутников и убыла, несолоно хлебавши, а Аркадий в тайне от друзей месяц посещал психоаналитика...

– Да, блин, дела-а, – протянул не знавший о розыгрыше Комбижирик.

Но долго ли, коротко ли текла беседа, однако, так как в числе собеседников был гражданин Ортопед, разговор в конце концов коснулся и еврейского вопроса.

– Я тут кой-чего почитал, – Михаил вытащил из заднего кармана джинсов перетянутую резинкой потрепанную записную книжку в кожаной обложке, весьма похожую на ту, что постоянно таскал с собой Харрисон Форд в киноэпопее про Индиану Джонса. – Мне чувак один статейку перевел. Амеровского конгрессмена, от Луизианы. Дэвидом Дюком [39] кличут... Наш человек, надо будет как-нибудь познакомиться, в Россию пригласить, – браток прочистил горло. – И нашел я в ней сильно интересные местечки из талмуда... [40]

– Изложи, – предложил Денис, поудобнее устраиваясь на стуле.

– Вот, – Ортопед послюнявил палец и нашел нужную страницу. – Слушайте... «Только евреи являются людьми, неевреи – это животные»... [41]

– Это как так? – возмутился Клюгенштейн, с презрением относящийся к любым националистическим и расовым предрассудкам.

– А так, – бесстрастно сказал Рыбаков. – Мишель просто зачитывает то, что в синагогах по сто раз на дню повторяется.

– Слушайте дальше, – Ортопед воздел вверх сжатый кулак. – «Даже лучшие из неевреев должны быть убиты»... [42] «Если еврей найдет вещь, потерянную неевреем, то нет необходимости ее возвращать»... [43] «То, что еврей получает воровством от нееврея, он может сохранить»... [44] «Евреи должны уничтожить книги христиан»... [45] И далее, блин, в том же духе... Или вот еще: «Еврейские священники воскресили Валаама из мертвых и казнили его»... [46] Вот тут я не совсем въехал... Какого-то Валаама казнили четырьмя разными способами...

– Валаам – это Иисус, – объяснил Денис.

– Какой? – тупо спросил Глюк.

– Христос, разумеется...

– Не понял, – помрачнел Клюгенштейн. – Они что ж, нашего Иисуса четыре раза мочили?

– Угу, – Рыбаков прикурил от поданной Комбижириком зажигалки. – Согласно существующим в традиционном иудаизме описаниям, после смерти Христа его по указке тогдашних раввинов оживил какой-то еврейский фокусник, и пейсатые всласть над ним еще поизмывались. Типа, на кресте, с их точки зрения, он маловато мучений принял... Варили в дерьме, душили, еще там чего-то делали. И это официальная позиция и даже гордость ортодоксов. У них там даже до сих пор религиозный спор идет, какая из хасидских сект больше усилий приложила, чтобы Христу максимальные страдания доставить. Причем, на полном серьёзе. Вот так то...

– А почему его тогда Валаамом называют? – хмуро осведомился Ортопед.

– Это типа псевдонима для нас, гоев. Чтобы такие, как ты, после прочтения талмуда не пошли убивать всех жидов подряд. Аркаша, к тебе это, естественно, не относится, – спокойно выдал Денис.

Глюк понимающе кивнул.

Определение «жид» Клюгенштейна никак не задевало, ибо он сам ненавидел тех соплеменников, кто играл на теме «еврейского вопроса» и использовал национальную принадлежность для оправдания своих неблаговидных поступков.

– Ибо самая первая реакция любого нормального человека – дать в башню тем, кто придерживается таких уродливых принципов, – продолжил Рыбаков. – Кстати, потому талмуд ты нигде и не купишь, в отличие от тех же Библии или Корана. Его вообще крайне неохотно показывают необрезанным посторонним. Интереснейшая книженция, если вдумчиво прочесть... Сразу многое на свои места становится. На месте наших горе-патриотов я бы, вместо занудных призывов к еврейским погромам и выпуска тупых листовок, просто собрал бы деньги и издал хороший перевод талмуда на русский. Причем можно с минимальными комментариями, только чтоб объяснить, кого каким именем в этой книжке называют, и что слово «кьютин», которое в настоящее время обычно переводится как «язычник», это просто «нееврей» и не более того. Тираж надо было бы сделать массовым, миллиончик-другой экземпляров, и очень дешевым, в простой мягкой обложке. Дабы допечатывать по мере необходимости, если братья-пархатые начнут скупать свой талмуд партиями и где-нибудь потихоньку сжигать... А они будут, можете мне поверить! В принципе, это элементарное и очень здравое решение так называемой «еврейской проблемы». Если народ будет знать, о чем жиды-ортодоксы меж собой в синагогах талдычут, каких жизненных принципов они на самом деле придерживаются и что реально лежит в основе внешней политики Израиля, то и отношение к ним станет соответствующее... Заодно и тему холокоста навсегда придавим, немцам житуху облегчим. Фрицы только счастливы будут. Все долги разом спишут, да еще и безвозвратные кредиты дадут, чтобы мы остальным европейцам задолженность погасили...

– Напечатать талмуд – это можно, – Грызлов подбросил на ладони свою записную книжку и сурово посмотрел вдаль. – Ради такого дела, я думаю, не западло...

– Не западло, – подтвердил Комбижирик.

– А лимон экземпляров – это сколько денег надо? – поинтересовался Глюк, в паспорте которого стоял огромный штамп отказа в израильской визе.

Запрет на въезд гражданина Клюгенштейна в пределы «земли обетованной» был наложен после того, как заслуженный браток устроил небольшой погромчик на конгрессе выходцев из России, куда прибывший в качестве туриста Аркадий был приглашен уличным зазывалой.

Послушав с полчасика истеричные выкрики одного из членов политсовета русской фракции в кнессете, сильно ущербного типа с немного странной фамилией Пилхедман, поливавшего грязью как отличные от иудаизма религиозные учения, так и соотечественников Глюка, коих депутат называл «москальскими подсвинками», браток рассвирепел и принялся валтузить собравшихся, начав, естественно, с оратора.

Драка вышла знатная.

Тела вперемешку со стульями летали по всему залу, бесчувственная тушка Пилхедмана застряла в проеме выбитого окна, прибывший наряд полиции вывалился обратно на улицу через три секунды, унося пришибленного кафедрой самого рьяного патрульного, а псевдосионистская методическая литература, на которую ссылался докладчик, была свалена в кучу в центре помещения и подожжена.

Клюгенштейна удалось остановить только взводу армейского спецназа, срочно вызванному по рации перепуганными полицаями.

Да и то – с большим трудом...

– В бакинских [47] – тысяч триста-триста пятьдесят, – прикинул Рыбаков. – Чем больше тираж, тем меньше себестоимость одного экземпляра.

– Это реально, – пожал плечами Комбижирик. – Мы, вон, с тех сундуков, что в прошлом году вырыли [48], пять лимонов зелени получили...

– Нет базара, – кивнул задумавшийся о чем-то своем Ортопед. – А где хороший перевод взять?

– Сделаем, если надо, – отмахнулся Денис. – За пять-семь штук баксов я десять переводчиков с иврита найду. Месяц работы. Тем более, что переводы-то кое-какие есть, их просто надо в единый стиль свести и комментарии грамотно расставить. Ну, и список использованной литературы подготовить. Дабы книжка была по-настоящему научной и беспристрастной, и чтобы избежать обвинений в разжигании межнациональной розни... Но это не кардинальное решение вопроса.

– А какое кардинальное? – тут же спросил Ортопед, отвлекшись наконец от своих кровожадных планов по истреблению живущего с ним в одном доме семейства Кацев, один из юных представителей которого учился на раввина и вот уже полгода веселил соседей своим прикидом, состоявшим из длинного черного сюртука и широкополой черной же шляпы. За глаза будущего ребэ называли «Зорро без маски».

– Изменение процента по банковским кредитам, – Рыбаков затушил окурок. – Достаточно снизить ставки рефинансирования до пяти и меньше процентов, как еврейскому капиталу в такой стране станет просто неинтересно и он потянется туда, где ростовщичество приносит больший доход... Только это должно быть введено законом, обязательным для исполнения всеми банками. Возьмем, к примеру, Японию или Ближний Восток...

– Возьмем, – кивнул Комбижирик.

– Там процент минимален, а чаще его нет вовсе... И, соответственно, наши «особо избранные» носато-кучерявые друзья туда не лезут. Объективно не лезут, им там ловить нечего. Ибо даже те максимальные пять процентов, которые они могут заработать на выдаче кредитов, почти целиком уходят на техническое обслуживание банков и зарплату персоналу, а владельцу денег достаются жалкие крохи...

– Блин, неужели всё так просто? – удивился Глюк, ненавидящий ростовщиков не меньше своих товарищей.

– Проще не бывает, – Денис зевнул и посмотрел на заходящее солнце. – Только таких действий со стороны нашего правительства мы вряд ли дождемся. «Консультанты» не дадут, любые взятки сунут, чтоб не допустить этого... Они ж ученые, в Чили генацвале Пиночет совсем недавно именно так и поступил... Кстати, Мишель, у тебя уже раствор давно готов. Давай-ка за работу. О тонкостях низведения ортодоксальных иудеев мы с тобой сможем позже поговорить...

Начальник тридцать пятого РОВД подполковник Николай Андреевич Козявкин не предполагал, что день начнется для него с вывихнутой ноги. Он мирно шел себе по лестнице, обдумывая планы на ближайшую неделю и нюансы месячного отчета, и не был готов к тому, что на него сверху упадет хоть и не очень тяжелое, но обладающее большой инерцией костлявое тело старшего лейтенанта Самобытного.

Опер врезался в подполковника на полной скорости, даже не пытаясь затормозить, и вместе со Козявкиным пересчитал ступеньки до площадки первого этажа. Портфель подполковника улетел в одну сторону, фуражка и очки – в другую. А сам он к тому же как следует приложился затылком о лестничные перила и на минуту потерял сознание, что позволило Самобытному удрать в подсобку, где уборщица хранила свой инвентарь. Перепуганный насмерть и сильно пьяный старший лейтенант заклинил дверь шваброй, сел на перевернутое ведро и залился горючими слезами...

Первое, что увидел очнувшийся Козявкин, было мрачное, плохо выбритое и одутловатое лицо оперуполномоченного капитана Опоросова.

И уверенности в завтрашнем дне оно подполковнику совсем не прибавило.

– Что это с вами, Николай Андреич? – спросил капитан, обдав начальника РОВД крутым перегаром.

Если бы где-нибудь проводились конкурсы на мощь «выхлопа после вчерашнего», Опоросов явно занял бы одно из призовых мест.

– Уйди, – тихо попросил Козявкин и посмотрел на свою вывернутую под неестественным углом ногу. – И вызови «скорую»...

– Зачем? – оперативник тоже обратил внимание на несколько странно выглядевшую нижнюю конечность подполковника. – Ой! У вас же с ногой что-то!

– Знаю, – начальник РОВД не желал вступать в дискуссию с капитаном или, тем паче, испытывать на себе познания Опоросова в медицине, а особенно – в деле оказания неотложной помощи. – Ты вызовешь врача или нет?!

– Бегу! – оперативник заметался по маленькой лестничной площадке, наступил на пальцы левой руки стоически промолчавшего подполковника, отпрыгнул, раздавил очки Козявкина, бессмысленно проблеял нечто извиняющееся и выскочил в холл.

«Скорая» приехала довольно быстро, минут через сорок.

К приезду медиков в тридцать пятый РОВД, помимо Козявкина, образовался еще один пострадавший – капитан Яичко, которого случайно задели ломом по голове в процессе вскрытия шкафа. Врачи вправили подполковнику ногу и забрали с собой, дабы сделать рентгеновский снимок в близлежащем травмпункте.

Замотанного бинтами и потому похожего на спившегося индийского факира Яичко оставили в отделе.

После отъезда начальника немногочисленные остававшиеся на рабочих местах сотрудники решили отметить сие знаменательное событие, заперли входную дверь РОВД, повесив снаружи валявшуюся в дежурке табличку «Переучет», и принялись уничтожать запасы «Hugo Boss», причем без всякой закуски. Под вечер в одном из кабинетов на втором этаже возник пожар, его долго пытались тушить, таская воду стаканами из туалета в противоположном конце коридора, пока наконец дознаватель с весьма подходящей для своей внешности фамилией Пугало не протянул от крана шланг и не залил пламя струей кипятка. Горячая вода быстро просочилась сквозь деревянные перекрытия вниз до электрощита в подвале, и РОВД погрузилось во тьму. Что, впрочем, процессу поглощения польской парфюмерии не помешало.

До глубокой ночи из зияющего черными провалами окон трехэтажного здания райотдела доносились тосты и здравицы в честь сотрудников Министерства внутренних дел, и нестройное пение, затихшие лишь часа в три.

А наутро бравые стражи порядка опять попытались встать на защиту законности...

Глюк убыл первым, получив от Дениса задание купить и доставить к следующему полудню четыре городских скутера [49].

А сам Рыбаков, Ортопед и Комбижирик, после окончания работ по подготовке места будущей операции, загрузились в новенький снежно-белый вездеход «Mercedes-Benz G 500» гражданина Грызлова и отправились кружным путем в город.

Минут пять занятый управлением машиной Ортопед молчал, но затем опять обратился к любимой теме:

– Слышь, Динь, – могучий браток вывел внедорожник с раскисшего проселка на гравийную дорогу и снял одну руку с обтянутой светло-серой перфорированной кожей баранки. – Я вот тут Гоблина попросил мне документы по планам решения «еврейского вопроса» в Германии достать, а он не смог... Говорит, всюду, блин, искал и не нашел. Типа, их вообще нет... Ты не знаешь, где посмотреть можно?

– А нигде, – Рыбаков пожал плечами. – Правильно Димыч говорит.

– Жиды уничтожили? – предположил сообразительный Ортопед.

– Не, Мишель, не жиды, – Денис чуть приоткрыл боковое стекло «мерседеса». – Их просто-напросто никогда не существовало. Сейчас это уже вынуждены даже специалисты по проблеме холокоста признать. Все вопли о планах фюрера по истреблению иудеев – фикция. Послевоенные выдумки...

– Что, нигде даже словечка нет? – огорчился Грызлов, надеявшийся на то, что можно будет почитать первоисточники и выписать оттуда пару полезных цитат.

– Не-а... Есть документы о том, что в Третьем Рейхе одобряли сионистское движение и даже помогали расчищать палестинские территории для еврейских поселений, потому и с англичанами на Ближнем Востоке махались. Но вот бумаг о том, что кому-то из руководства тогдашней Германии приходило в голову планировать уничтожение именно пархатых, не существует. Хотя иудеи, в принципе, входили в список «неполноценных рас», генетическое смешение с которыми нежелательно... Вместе со славянами, кавказцами, французами, балканскими народами и прочими «унтерменшами» [50]. Однако, «нежелательность» и избирательная зачистка – разные вещи. Спонтанные погромы, конечно, были. Куда ж без них? Тем не менее, общегерманского приказа вырезать евреев или набивать их в концлагеря не было... Если б был, то, зная педантичность немцев, сынов Соломоновых ликвидировали бы месяца за три. Всех, подчистую. И не было бы никакого Израиля... А так – мы имеем то, что имеем.

– Жидкам сейчас туго приходится, – общительный и стоящий на аналогичных с Ортопедом позициях Комбижирик поддержал разговор, имея в виду очередные взрывы палестинских террористов-самоубийц в израильских кафе и на дискотеках.

– А что ж ты хотел? – Денис открыл перчаточный ящик и достал запечатанную оранжевую пачку «Camel medium». – У арабов терпение лопнуло. Евреи им всё обещали, что уйдут с оккупированных территорий, но вместо этого стали новые поселения строить, да еще и ужесточать политику по отношению к гастарбайтерам [51]. Палестинцы и не стерпели... Им терять нечего, житуха и так не фонтан, а посредством самоподрыва можно семью на десять лет вперед обеспечить. Родственники камикадзе капусту на следующий день получают, даже если полицейские исполнителя завалят до того момента, как он взорвется.

– Двадцать штук зеленью – смешные деньги, – заявил Ортопед, весьма осведомленный в вопросах финансирования интифады. – Но ведь и за них, блин, на смерть идут...

– Это для тебя смешные, – возразил Рыбаков. – Там это целое состояние, два дома купить можно, машину и на мебель с едой еще останется. Плюс не забывай о том, что самоубийца тут же становится национальным героем, как и все его родственники...

– На фиг нужен такой героизм, – констатировал Комбижирик. – Жмуру [52] без разницы, герой он или не герой...

– Не скажи, брателло, – не согласился подкованный Михаил. – Для мусульманина посмертный престиж, блин, не менее важен, чем при жизни. Вот ты ж, Гоша, тоже, типа, хочешь, чтоб на твоей могиле не крестик какой-нибудь занюханный стоял, а стела гранитная.

– Я что-то туда не тороплюсь, – хмуро отреагировал Георгий. – Мне и здесь неплохо...

– Не, я в общем плане.

– И в общем не хочу. Мне, блин, прыжков на мотоцикле с обрыва хватило...

Денис развеселился, вспомнив прошлогодние приключения двух верных корешей.

Выезд на пикник, в котором приняли участие почти все члены братанского коллектива, сопровождался массой полуспортивных состязаний, ибо Ортопед с Комбижириком прибыли на него не на обычных и даже в чем-то приевшихся внедорожниках, а на спортивных мотоциклах «Kawasaki ZX 12-R Ninja» и «Suzuki GSX-R1000». После обильного полдника с морем разнообразных горячительных напитков, было решено слегка расслабиться и погонять на сверкающих разноцветным лаком двухколесных монстрах, способных достигать скорости в сто километров в час всего за две с половиной секунды.

Мотоциклы опробовали все и почти все остались довольны.

Исключением был Парашютист [53], которого изрядно укачало.

После езды по прямой дистанции и «змеек» между деревьями некто вбросил в сознание масс удивительную своей новизной мысль о том, что достойным финалом выходного дня было бы соревнование между владельцами байков в том, кто из них дальше прыгнет с обрыва в речку. Победитель забирал мотоцикл проигравшего.

Спустя пять минут идея охватила всех собравшихся, и Ортопед с Комбижириком отъехали от обрыва метров на пятьсот, чтобы как следует разогнаться.

Стартовали по очереди.

Жребий прыгать первым выпал Собинову. Браток как следует порычал двигателем, вызывая одобрительные вопли зрителей, пригнулся и понесся навстречу судьбе.

К моменту отрыва колес от твердой поверхности «кавасаки» Комбижирика уже набрал больше ста пятидесяти километров в час и остановиться браток не мог.

А зря.

Ибо, пока он готовился к своему историческому прыжку, по реке тихо дрейфовала баржа с углем, оказавшаяся аккурат перед взмывшим с обрыва «спортсменом».

Двести пятнадцать килограммов веса мотоцикла и сто двадцать Гоши Собинова, помноженные на скорость в сорок два метра в секунду, вызвали эффект попадания в кучу угля крупнокалиберного снаряда. На многие сажени вверх взметнулись куски антрацита, баржа содрогнулась, ее штурман получил инфаркт, а прошедший насквозь Комбижирик вылетел с противоположной стороны кучи уже без мотоцикла и плюхнулся на песчаную отмель.

Ортопед всего этого не видел, ибо его отвлек какой-то местный житель с красным бантом в петлице кургузого пиджачка, приставший с просьбами добросить его до деревни. Добродушный Михаил не стал отказывать аборигену, к тому же припомнив, что инерции движущейся конструкции дополнительный вес не помеха, а вроде как бы даже наоборот, и пригласил тщедушного старичка сесть на свободное место.

Полет Ортопеда в связи с наличием у него за спиной непредусмотренного правилами соревнований пассажира вызвал не меньший фурор.

Крик аборигена услышали жители всех деревень в радиусе десяти километров, а Миша был дисквалифицирован справедливым Кабанычем, исполнявшим роль рефери. Естественно, после того, как сломавшего себе три ребра Ортопеда и лишившегося рассудка председателя районной ячейки КПРФ выковыряли из злополучной кучи угля...

– Да хорошо тогда отдохнули, – мечтательно произнес Ортопед, чуть притормозил и мигнул дальним светом, сгоняя с дороги застывшего посередине проселка огромного лося.

– Скоро закончите? – промурлыкала верная боевая подруга Дениса, положив мужу голову на плечо и отпихивая ногой развалившегося по центру кровати огромного тигрового боксера. – Ричард, имей совесть!

Боксер тяжело вздохнул, как это умеют делать только большие служебные псы, прогнулся назад, посмотрел на хозяев своими печальными карими глазами и принял прежнюю позу, не сдвинувшись ни на миллиметр.

– Ричи! – подал голос хозяин дома.

Пес навострил коротко купированные уши, пару раз вильнул тем, что осталось от хвоста, показывая, что он всё слышит, но даже не соизволил поднять голову.

Под одеялом завозилась карликовый пудель Даша и попыталась пролезть между Ксенией и Денисом, дабы занять свое законное место на подушке.

– Дарья! – Рыбаков выставил ладонь, преграждая путь серебристому недоразумению на четырех лапах. – Ты пять минут можешь спокойно полежать?

Пуделиха сделала вид, что не расслышала собственное имя, лизнула Дениса в руку и продолжила ползком ввинчиваться между хозяевами.

– Так, меня это достало, – Рыбаков сел, уперся обеими руками в круп посапывающего Ричарда и спихнул того на пол. – Ричи, место!

Боксер недовольно фыркнул и растянулся на полу в метре от кровати, положив тяжелую морду на вытянутые передние лапы. Денис откинулся обратно на подушку.

– Отвечаю на твой вопрос, – Рыбаков отодвинул свернувшуюся клубком Дашу и обнял жену. – Видимо, послезавтра. Прибавляем денек-другой на подготовку – и можно проводить сделку. Ортопед уже руки потирает, верещит, что так евреев еще никто не наказывал... Я ему сказал, чтобы не забегал вперед. Клиенты хитроседалищные, в последний момент могут все попытаться переиграть.

– Правильно сказал, – сонно пробормотала Ксения.