Река голубого пламени

ГЛАВА 13 ЦИФРОВЫЕ СНЫ

СЕТЕПЕРЕДАЧА/ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ: «Иноземье» — абсолютная Сеть?

(изображение: замок Нойшвастайн, от Рейна поднимается туман)

ГОЛОС: Какие миры строят для себя богатейшие люди Земли? Телекомпания «Би-Би-Эн» готовит документальный фильм о проекте «Иноземье», миресимуляции, слухи о котором уже давно будоражат умы создателей виртуальных реальностей. Существует ли он? Многие говорят, что «Иноземье» реально не более, чем Шангри-Ла, но другие утверждают, что даже если этот мир-фантом сейчас уничтожен, то существовал ранее и был уникальной и замечательнейшей работой в своем роде..

Она не мыслит. Она не живет.

Фактически в ней нет ни единой способности, не заложенной создателями, и она никогда не приближалась к критической точке, после которой могла бы — в классическом научно-фантастическом смысле — стать больше, чем суммой собственных частей, больше, чем сплавом времени, усилий и наилучшего линейного мышления, на которое были способны ее создатели.

И все же, в своей нарастающей сложности и неожиданной, но необходимой идиосинкразии, и безо всякой связи с особенностями, заложенными творцами-людьми, программа Немезида обрела определенную автономию.

Немезида была создана некоторыми из лучших умов планеты, собранными в «Команду И» «Телеморфикса». Полностью группа называлась «Команда Иерихон», и хотя их патрон и наставник Роберт Уэллс никогда не давал понять ясно и однозначно, какие именно стены предстоит обрушить этому или любому другому из их проектов, разработчики тем не менее вкладывали в порученные им задачи тот неуловимый кастовый дух, общий для всех, кто считает себя лучшими и умнейшими. Все отобранные Уэллсом обладали талантом, настойчивостью и пугающей сосредоточенностью: иногда во время лихорадочной активности накануне приближающегося срока они казались себе лишь нематериальными сгустками разума — или, на краткие мгновения, даже не полными ментальностями, а лишь самой Проблемой, со всеми ее превращениями и возможными решениями.

Подобно тому как ее создатели почти не заботились о собственных телах, даже в лучшие времена удосуживаясь лишь небрежно рдеться и закинуть в себя хоть какую-то еду, а с приближением срока сдачи проекта практически игнорируя потребности во сне и личной гигиене, программа Немезида была по большей части отделена от матрицы, в которой она действовала — проекта Грааль (или, как называли его те, кто знал всю правду, Иноземья). В отличие от большинства обитателей этой двоичной вселенной, эволюционировавшей от шаблонов искусственной жизни до имитации деятельности живых существ, Немезиду создали для имитации организмов реального мира лишь до той степени, в какой это было необходимо для ее незаметного перемещения по виртуальному миру и не вызывающих подозрения наблюдений, но она считала себя частью окружающей среды не более, чем хищная птица считает себя частью ветки, на которую присела отдохнуть.

Более того, ее направляло жестко встроенное и неумолимое стремление распознавать суть вещей, невзирая на их внешность — импульс, весьма отличный от встраиваемых обычно в сгустки кодов, имитирующих жизнь в Сети. Немезида была охотником, и хотя в последнее время необходимость вести охоту наиболее эффективным способом заставила ее задуматься о некоторых изменениях режима действий, самостоятельности у программы было не больше, чем у нормальных искусственных живых объектов, окажись они вдруг на свободе за границами электронной вселенной.

Немезида занимала собственную реальность. Она не имела тела, а потому и телесных потребностей, даже когда сопровождающее ее облако значений изменялось для создания новой и убедительной имитации какого-нибудь организма внутри симуляции. Но мимикрия жизни предназначалась лишь для наблюдателей — сама Немезида не находилась в симуляциях.

Она перемещалась сквозь них, над ними, по ним. Она просачивалась сквозь цифровое пространство подобно когерентному туману и сознавала, что симулирует бесконечный набор тел, кажущихся в ВР реалистичными для человеческих органов чувств, не более, чем дождь сознает, что он мокрый.

С момента, когда сработал цифровой переключатель и первая команда, подобно молнии над замком Франкенштейна, пробудила ее к псевдожизни, Немезида шла к своей цели линейно, как это и было заложено ее создателями — искала аномалии, определяла наибольшую и ближайшую аномалию, перемещалась к ней и исследовала точки сравнения, а затем неизбежно двигалась дальше в бесконечном поиске. Однако бурлящий хаос информации, который представляла собой Сеть Иноземья, море изменяющихся значений, которое люди, хотя и создали этот мир, были едва способны понимать, выглядели совсем иначе, чем то, на что запрограммировали Немезиду. Более того, разница между введенной в программу концептуальной картой Иноземья и тем Иноземьем, по которому она перемещалась, оказалась настолько велика, что в первые мгновения Немезиду парализовал простейший базовый парадокс: если искать надо аномалии, а все вокруг аномально, то начальная точка поиска является и конечной.

Но, сами того не зная, подверженные ошибкам люди из «Команды И» «Телеморфикса» наделили свое детище большей гибкостью, чем намеревались. В разветвленной, подобно нервам, структуре подпрограмм неумолимое стремление охотиться, двигаться вперед отыскивало необходимые различия, которые позволяли Немезиде рассматривать Иноземье как неоткрытую страну, а это освобождало ее от опоры на первоначальную, оригинальную концепцию. Она станет отыскивать структуру этой новой, аномальной версии матрицы, а затем искать аномалии в этой структуре.

Однако с гибкостью приходила и новая, еще большая сложность, а также осознание того, что даже после обхода первоначальной проблемы поставленная задача не может быть завершена. Мелкие аномалии системы типа тех, для анализа которых Немезида была создана, оказались слишком многочисленными: оригинально созданная Немезида не могла проверять и оценивать их с той же скоростью, с какой возникали новые.

Но это не было невозможным несоответствием. «Команда И», божества, которых Немезида не могла вообразить, а поэтому не могла им поклоняться или даже их бояться, ошиблись в своих оценках лишь на ничтожно малую величину. Таким образом, если деградация восприятия становилась допустимой, если она не могла помешать окончательному успеху охоты, Немезида могла разделить себя, чтобы увеличить зону поисков. Хотя программа не имела осознания собственного «я», контролирующего разум в центре своей сущности (удобная иллюзия, которую разделяли ее создатели), она тем не менее имела центральную контрольную точку, обрабатывающее информацию ядро. Разделение этой контрольной точки уменьшало возможности каждой подчиненной субъединицы, но позволяло быстрее обрабатывать данные в целом.

Имелся и другой фактор в пользу такого разделения — нечто странное, привлекшее внимание Немезиды и возбудившее ее холодный интерес. Во время бесчисленных часов перемещений и поисков, блуждая на крыльях числовых ветров и черпая информацию из их структуры и силы, Немезида осознала нечто иное, настолько далекое от концептуальной карты Иноземья, которой ее первоначально снабдили, что она сочла это новой опасностью для своей логической целостности.

Где-то — еще одна ничего не значащая для программы метафора, поскольку в информационном пространстве нет нужды в физическом расстоянии или направлении, если их не нужно симулировать для людей, — где-то на дальней окраине Иноземья события стали… иными.

Немезида не знала, в чем заключается различие, как и не знала, каким образом во вселенной, не имеющей пространственных расстояний, нечто может находиться далеко, но она знала, что и то и другое верно. И Немезида впервые ощутила притяжение, которое не могло быть полностью объяснено ее программированием. То была, разумеется, еще одна аномалия, нечто такое, о чем ее человеческие создатели не знали и даже не подозревали, но аномалия настолько иного порядка по сравнению с теми, которые привлекали охотничье внимание программы, что ей, вероятнее всего, предстояло остаться незамеченной — как совершенно неподвижный зверек становится невидим для определенных хищников. Но что-то в том далеком «месте», где события стали иными, где течения цифрового существования потекли новыми и непостижимыми — для Немезиды — путями, привлекло ее внимание, и теперь приблизилось к уровню навязчивой идеи в той мере, насколько это возможно для не имеющего души и жизни набора кодов.

Поэтому, создавая многие подчиненные версии себя и совершая тем самым нечто вроде самоубийства путем саморасчленения, Немезида решила создать еще одну, тщательно сконструированную версию себя для поиска этой Великой Аномалии, версию, которой предстояло проплыть по информационным течениям к тому невообразимо далекому не-месту и, если удастся, вернуться с чем-то напоминающим Истину.

Немезида не мыслит. Она не живет. И лишь тот, кто не понимает ограничений простого кода, леденящей чистоты чисел, осмелился бы предположить, что она способна мечтать.

ГЛАВА 14 ИГРЫ В ТЕНИ

СЕТЕПЕРЕДАЧА/НОВОСТИ: Феромоны включены в список контролируемых веществ

(изображение: головы муравьев, соприкасающихся усиками)

ГОЛОС: Применение феромонов — химических веществ, которые насекомые используют для передачи информации, а продавцы употребляли для повышения привлекательности товаров и даже для того, чтобы убедить потребителей не покупать продукты у конкурентов, — теперь подвергнется более строгому контролю в соответствии с новыми руководящими принципами ООН, несмотря на протесты правительств США, Франции и Китая.

(изображение: Рауша на кафедре на фоне эмблемы ООН)

Об этих изменениях объявил Виктор Рауша из Департамента защиты потребителей ООН.

РАУША: «Мы долго боролись против некоторых очень могущественных лобби, но потребители — граждане — должны иметь право принимать собственные решения без подсознательных влияний любого рода, а обонятельное воздействие, как выяснилось, одно из наиболее сильных. Если позволить продавцам пищевых продуктов вызывать у покупателей чувство голода, то что тогда помешает полиции принуждать граждан к повиновению, а правительствам — вызывать благодарность одним лишь запахом? Чем это закончится?»

Код Дельфи. Начать здесь.

Я любила дождь. Если я о чем-нибудь и тоскую после того, как столь долго жила в своем подземном доме, так это по капелькам дождя, стекающим по коже.

И еще о молниях, этих ярких прорехах в небе, когда материальная вселенная словно на мгновение разрывается, выпуская трансцендентный свет вечности. И если есть о чем сожалеть из-за того, какой я стала, то лишь о том, что мне никогда уже не увидеть величественного лица Бога, выглядывающего из трещины во вселенной.

Мое имя Мартина Дерубен. Я больше не могу вести свой дневник обычными методами (потом объясню, почему), поэтому я субвокализирую эти записи в… в ничто, насколько мне известно… в надежде, что когда-нибудь как-нибудь я сумею их извлечь и восстановить. Я не имею представления о том, какого рода система лежит в основе Сети Иноземья и о размерах ее памяти. Вполне может оказаться, что мои слова действительно окажутся утраченными навсегда, как если бы я просто выкрикнула их ветру. Но я столько лет соблюдала однажды заведенный ритуал подведения итогов и саморефлексии, что теперь уже не могу остановиться.

Возможно, кто-нибудь и когда-нибудь выдернет мои слова из матрицы этого мира, через много лет, когда все, что меня сейчас заботит и пугает; уже давно станет историей. Что ты подумаешь, человек из будущего? Поймешь ли ты вообще мои слова? Ты не знаешь меня. И вообще, хотя я веду дневник всю свою взрослую жизнь, иногда даже я ловлю себя на том, что прислушиваюсь к мыслям незнакомца.

В таком случае, говорю ли я для будущего или, подобно всем безумным женщинам в истории, лишь бормочу что-то себе под нос, одинокая в огромном личном мраке?

Ответа, разумеется, нет.

Были времена, когда я по нескольку дней ничего не записывала в дневник (даже по нескольку недель, во время болезни), но никогда еще пустое время не содержало столь разительных перемен, как те, которые я пережила с тех пор, как в последний раз высказывала свои мысли. Не знаю, с чего начать. Просто не знаю. Все теперь другое.

В каком-то смысле просто замечательно, что я вообще смогла взяться за продолжение дневника. Некоторое время я опасалась, что уже не смогу снова логически мыслить, но по мере того как в этом месте текли дни (или иллюзия дней), я обнаруживала, что мне становится легче переносить ошеломляющий поток информации, который и есть Иноземье — или, как его назвали создатели, проект Грааль. Мои физические способности тоже несколько улучшились, но я все еще по-детски неуклюжа и смущена окружающим меня миром, и почти столь же беспомощна, как двадцать восемь лет назад, когда я впервые утратила зрение. То было ужасное время, и я поклялась, что никогда больше не буду настолько беспомощна. Но Бог, похоже, любит держать все козыри у себя. Не могу сказать, что одобряю его чувство юмора.

Однако я уже давно не ребенок. Тогда я плакала, рыдала каждую ночь и умоляла Его вернуть мне зрение — вернуть мир, который, мне казалось, я потеряла. Он не помог мне, как и мои раздраженные родители-неудачники. Помочь мне было не в их силах. Но я до сих пор не знаю, по силам ли это было Ему.

Странно после стольких лет думать об отце и матери. Еще более странно думать, что они все еще живы и в этот момент находятся, возможно, менее чем в ста километрах от моего физического тела. Расстояние между нами уже было очень велико еще до того, как я попала в это непостижимое Иноземье — вымышленную вселенную, игрушку детей-чудовищ.

Родители не желали мне зла. Можно подвести и худший итог чьей-то жизни, но мне от этого не легче. Они любили меня (не сомневаюсь, что они и сейчас меня любят, и мой разрыв с ними, вероятно, причиняет им сильную боль), но они не защитили меня. А такое трудно простить, особенно если ущерб столь велик.

Моя мать Женевьева и отец Марк были инженерами. Ни она, ни он не умели ладить с людьми, им было уютнее среди определенности чисел и схем. Они отыскали друг друга, как два робких лесных существа, распознали общность взгляда на мир и решили прятаться от темноты вместе. Но от темноты нельзя спрятаться — чем больше света, тем больше теней он создает. Я хорошо это помню по тем временам, когда для меня еще существовал свет.

Мы почти не бывали на людях. Помню, как каждый вечер мы сидели перед стенным экраном и смотрели очередное научно-фантастическое шоу, которые они так любили. И всегда линейные драмы — интерактивные шоу отца и маму не интересовали. Интерактивности им было достаточно на работе, друг с другом и немного со мной. Этих обязательств вполне хватало для мира за пределами их голов. Пока мерцал стенной экран, я возилась с книжками-раскрасками, или читала, или что-то мастерила из конструктора, а родители сидели на пухлой кушетке позади меня, покуривая гашиш — «осмотрительно», как они это однажды назвали — и болтая друг с другом о какой-нибудь дурацкой научной ошибке или логическом ляпе в сюжете любимых шоу. Если показывали шоу, которое они уже видели, то ляп обсуждался столь же восторженно и подробно, как и в первый раз, когда они его заметили. Иногда мне хотелось заорать, чтобы они заткнулись и перестали нести чепуху.

Оба, разумеется, работали дома, а с коллегами общались в основном по Сети. Несомненно, эта возможность стала для них одним из самых важных моментов при выборе профессии. Если бы не необходимость ходить в школу, я могла бы вообще не выходить из дома.

Отсутствие у родителей связей с внешним миром, выражавшееся поначалу в поразительном отсутствии интереса к нему, с годами начало усугубляться. Особенно у матери, которая стала все больше опасаться тех часов, когда я выпадала из поля ее зрения, словно дочь была отчаянной девочкой-космонавтом, покинувшей безопасный дом-звездолет, а тихие улочки пригорода Тулузы — полным чудовищ инопланетным ландшафтом. И она хотела снова видеть меня на борту немедленно после окончания занятий в школе. Если бы действительно существовало такое фантастическое устройство, как машина для телепортации, чтобы мгновенно доставить меня из классной комнаты в нашу гостиную, то к тому времени, когда мне исполнилось семь лет, мать обязательно бы ее купила, сколько бы та ни стоила.

Во времена моего раннего детства, когда и отец, и мать работали, они, возможно, и смогли бы себе позволить такую машинку, если бы ее изобрели к тому времени… но потом все у них пошло под откос. Легкомысленная жизнерадостность отца была маской, скрывающей потрясающую беспомощность перед любыми затруднениями. Один неприятный администратор, нанятый на вышестоящую должность, постепенно вытеснил отца из компании, которую тот помогал основать, и он был вынужден пойти на низкооплачиваемую работу. А в том, что работу потеряла и мать, ее вины не было (просто компания потеряла контракт с Европейским космическим агентством, и весь отдел ликвидировали), но выйти на улицу и поискать новую работу оказалось для нее делом почти невозможным. Она выдумывала предлоги, чтобы остаться дома, и все больше времени проводила в Сети. Родители очень ценили свой дом в тихом пригороде, но через несколько месяцев он стал для них слишком дорог. Их споры после очередного косяка иногда становились напряженными и обвинительными. Они продали свою дорогую процессорную станцию другу и заменили ее дешевой подержанной моделью, собранной где-то в Западной Африке. В семье перестали покупать новые вещи. Питаться мы тоже стали плохо — мать варила суп огромными кастрюлями, ворча при этом как принцесса, вынужденная работать за кухарку. Даже сейчас запах варящихся овощей ассоциируется у меня с несчастьями и тихой ненавистью.

Мне было восемь лет, когда для матери нашелся вариант работы; я уже понимала, что дома что-то неладно, но не имела ни малейшей возможности что-либо изменить. Друг отца предложил ей участие в проекте одной исследовательской компании. Мать это не заинтересовало (думаю, в тот момент из дома ее мог выгнать разве что очень сильный пожар, хотя я даже в этом не уверена), но отец решил попытать счастья, возможно рассчитывая на сверхурочную работу в этой компании.

Его надежды не оправдались, хотя он и прошел несколько собеседований, а одного из руководителей проекта, как выяснилось, очень хорошо знал. Эта женщина (я искренне полагаю, что она хотела оказать отцу услугу) сообщила ему, что, хотя инженеры им сейчас пока не нужны, зато требуются испытуемые для конкретного проекта, а компания, финансирующая исследование, платит очень хорошо.

Отец вызвался добровольцем. Женщина сообщила, что он не подходит под их требования, но, судя по данным, которые указаны в заявлении, его восьмилетняя дочь подойдет. То был эксперимент по развитию чувственного восприятия, финансируемый «Клинзор груп» — швейцарскими специалистами по медицинским технологиям. Интересует ли его такая возможность?

Надо отдать ему должное: мой отец Марк не согласился немедленно, хотя предложенная сумма почти равнялась его тогдашней годовой зарплате. Домой он вернулся в смятении. Они с матерью весь вечер перешептывались под мерцание экрана, а потом спорили и громче, уложив меня спать. Позднее я узнала, что, хотя никто из них не был твердо за или против, нарастающее несогласие, вызванное этим предложением, подвело их к грани развода ближе чем что бы то ни было за все годы брака. Как это для них типично — несмотря на то, что этот спор стал самым серьезным за их жизнь, — они сами не знали, чего хотели.

Три вечера спустя, после нескольких самоуспокоительных звонков в псевдонаучную организацию, оплачивающую исследование (тут я не преувеличиваю и никого не оскорбляю, потому что в наши дни лишь считанные университеты не продали душу корпоративным спонсорам), родители убедили себя, что все будет хорошо. Полагаю, что, следуя своей странной логике, они даже начали верить, что этот эксперимент сможет дать что-то и лично мне, нечто большее, чем просто деньги для семьи; что во время испытаний проявится какая-то моя скрытая способность и я докажу, что я еще более исключительный ребенок, чем они обо мне думают.

В одном родители оказались правы: этот эксперимент навсегда изменил мою жизнь.

Помню, как мать вошла в детскую комнату. Я рано ушла от них и улеглась в кровать с книгой, потому что странные, почти… сомнамбулические, вот правильное слово — сомнамбулические споры предшествующих дней сделали меня нервной, и когда мать вошла, я взглянула на нее виновато, словно застигнутая за чем-то скверным. Ее истрепанный свитер пропах гашишем — запах напоминал растворитель для краски. Она была слегка одурманенной, как это нередко случалось по вечерам к этому часу, и на мгновение, пока она пыталась подыскать слова, чтобы сообщить мне новость, медленность и невразумительность ее речи напугали меня. Мать показалась мне не совсем человеком, а животным или кем-то вроде инопланетянина из сетевых шоу, ставших фоном всего моего детства.

По мере того как она объясняла родительское решение, мне становилось все более страшно. Мать сказала, что некоторое время мне придется побыть одной и помочь кое-каким, людям в эксперименте. Очень милые люди — незнакомцы, вот что она на самом деле имела в виду — обо мне позаботятся. Я помогу семье, и это будет очень интересно. А когда я вернусь, все мальчики и девочки в школе станут мне завидовать.

Ну как женщина, даже настолько эгоцентричная, как моя мать, не могла догадаться, что от таких слов я приду в ужас? Я проплакала всю ночь и несколько следующих дней. А родители повели себя так, будто я всего-навсего боюсь ехать в летний лагерь или первый раз идти в школу, и заявили, что я поднимаю шум из-за ерунды, но даже они, наверное, осознали, что ведут себя не совсем по-родительски. Поэтому каждый вечер папа и мама кормили меня моими любимыми десертами и две недели не курили гашиш, чтобы на сэкономленные деньги купить дочери новую одежду.

В тот день, когда началась поездка в институт, на мне были новое пальто и платье. Лишь отец полетел вместе со мной в Цюрих — к тому времени мать уже не смогла бы даже бросить письмо в почтовый ящик на углу, не затратив несколько часов на подготовку к такому подвигу. Когда мы приземлились (в настолько серый день, что я во все последующие годы мрака не смогла забыть этот тусклый металлический оттенок неба), я была уверена, что отец намеревается бросить меня, как оставил своих детей в лесу отец Ханзель и Гретель. Люди из института Песталоцци встретили меня в большой черной машине — именно такой, в какие маленьким девочкам категорически запрещают садиться. Все выглядело очень секретным и зловещим. То немногое, что я успела увидеть в Швейцарии по дороге в институт, меня напугало — дома оказались какими-то странными, а землю уже покрывал снег, хотя в Тулузе еще стояло приятное тепло. Когда мы приехали в комплекс низких зданий, окруженный садами, которые наверняка смотрелись менее мрачно в более приветливое время года, отца спросили, не хочет ли он провести со мной первую ночь до начала эксперимента. А у него уже лежал в кармане билет на вечерний рейс — папу больше заботило, что мать осталась одна, чем то, что дочь остается здесь. Я расплакалась и не поцеловала его на прощание.

Странно, странно… все это было так странно. Потом я спросила родителей… нет, потребовала, чтобы они ответили, как они могли вот так отвезти в другую страну маленькую девочку. Они смогли лишь ответить, что в то время эта идея казалась им хорошей.

— Ну кто мог подумать, что такое произойдет, милая? — вот что сказала мать.

Действительно, кто? Наверное, тот, кто не ограничивал свое поле зрение экраном на стене гостиной.

О, как меня это бесит даже сейчас!

По-своему сотрудники института Песталоцци были очень добры. Они работали со многими детьми, а швейцарцы любят своих сыновей и дочерей не меньше, чем другие люди. В институте было несколько советников, чья работа заключалась лишь в том, чтобы подопытным (а почти вся работа института заключалась в исследовании детского развития) было там комфортно. Помню, что миссис Фюрстнер оказалась ко мне особенно добра. Она была не старше моей матери и, наверное, до сих пор живет в том же Цюрихе. Полагаю, сейчас уже можно сказать, что в институте она больше не работает.

Мне дали несколько дней привыкнуть к тому, что я не дома. Жила я в общей спальне со многими другими детьми, некоторые из них говорили по-французски, так что я не была одинока в обычном смысле этого слова. Нас хорошо кормили, давали много игрушек и игр. Я смотрела научно-фантастические программы по Сети, хотя без родительских комментариев они казались удивительно скучными.

Наконец миссис Фюрстнер познакомила меня с доктором Бек, золотоволосой женщиной, показавшейся мне прелестной, как сказочная принцесса. Пока доктор мелодичным и терпеливым голосом объясняла, что меня попросят сделать, мне все труднее верилось, что со мной случится что-то плохое. Такая красивая женщина никогда не попытается причинить зло. И даже если произойдет какая-нибудь ошибка, я знала, что миссис Фюрстнер не допустит, чтобы мне это навредило. Понимаете, я всегда была защищена (хотя и не во всем наиболее важном, как я потом поняла), и теперь эти добрые женщины заверяли меня, что ничего не изменится как минимум в этом смысле.

Мне предстояло участвовать в эксперименте по ограничению сенсорного восприятия. До сих пор точно не знаю, что институт надеялся узнать из этих опытов. На слушании они заявили, что им поручили исследовать базовые биологические ритмы, а также установить, как факторы окружающей среды влияют на обучение и развитие. Какую пользу это могло принести медицинской и фармацевтической многонациональной компании вроде «Клинзор груп», так и осталось неясным, но у «Клинзор» имелись огромный исследовательский бюджет и многочисленные интересы — институт Песталоцци был лишь одним из научных учреждений, кормившихся от их щедрот.

Доктор Бек объяснила, что мне придется провести что-то вроде необычных каникул. Я останусь одна в очень темной и очень тихой комнате — вроде моей комнаты дома, но только с туалетом. Там будет много игрушек и игр, чтобы мне было чем заняться, но играть мне придется в темноте. Но я не буду совсем одна, объяснила доктор, потому что она и миссис Фюрстнер будут меня слушать. Я в любое время смогу их позвать, и они со мной поговорят. В темноте мне нужно будет провести всего несколько дней, а когда все кончится, я получу столько пирожных и мороженого, сколько смогу съесть, и любую игрушку, какую только пожелаю.

И моим родителям, как она удосужилась сказать, заплатят.

Как-то глупо говорить об этом сейчас (какая теперь разница?), но в детстве я не очень-то боялась темноты. Фактически если бы я писала рассказ, то начала бы его такой фразой: «В детстве я никогда не боялась темноты». Конечно, если бы я знала, что всю оставшуюся жизнь проведу в темноте, то от эксперимента наверняка отказалась бы.

Большая часть информации, которую институт Песталоцци получил от меня и других детей во время экспериментов, оказалась по сути излишней. То есть она лишь подтвердила то, что уже стало известно после экспериментов на взрослых, проводивших долгое время под землей, в пещерах или темных камерах. Дети почти не отличались от взрослых — в целом они лучше адаптировались, хотя подобные переживания могли отрицательно сказаться на их долгосрочном развитии, — но такие очевидные открытия выглядят очень скромным результатом столь дорогостоящей программы. Годы спустя, когда мне удалось прочесть показания исследователей компании, приложенные к материалам судебного иска, я пришла в ярость, увидев, как мало знаний принесла утрата моего счастья.

Поначалу, как и говорила доктор Бек, все было очень просто. Я ела, играла и проводила дни в темноте. Я спала в полной темноте и просыпалась все в той же темной пустоте — часто от голоса кого-то из исследователей. Я стала полагаться на эти голоса и даже через некоторое время видеть их. Для меня они обладали цветом и формой — мне нелегко такое объяснить, как не могу я сейчас объяснить и своим спутникам, насколько мое восприятие этого искусственного мира отличается от их восприятия. Полагаю, тогда я впервые узнала, что такое синестезия, вызванная ограничением сенсорной информации.

Игры и упражнения сперва были простыми: загадки по распознаванию звуков, проверки моего чувства времени и памяти, физические действия для уточнения того, как темнота влияет на чувство равновесия и общую координацию. Не сомневаюсь, что исследовалось также и все, что я ела, пила и выделяла.

Вскоре я начала утрачивать ощущение времени. Я засыпала, когда уставала, и, если меня не будили ученые, могла проспать часов двенадцать или больше — или, вполне возможно, минут сорок пять. И, что неудивительно, я просыпалась, понятия не имея о том, сколько проспала. Само по себе это меня не тревожило, ведь лишь с возрастом мы познаем страх утраты контроля над временем, зато пугало другое. Я скучала по родителям, даже таким, какими они были. А еще, сама того не понимая, я начала бояться, что никогда больше не увижу свет.

Разумеется, этот страх оказался пророческим.

Время от времени доктор Бек позволяла мне разговаривать с кем-нибудь из других детей по голосовому каналу экрана с отключенным изображением. Некоторые, как и я, тоже были изолированы в темноте, другие жили при свете. Не знаю, что они узнали из наших разговоров — ведь мы, в конце концов, были всего лишь детьми, а дети, хотя и играют вместе, не очень-то склонны к пространным обсуждениям. Но один ребенок был иным. Когда я впервые услышала его голос, он меня напугал. Голос был глуховат и как-то покрякивал — моему мысленному взору он представлялся твердым и угловатым, как старинная механическая игрушка, — а такого акцента я никогда прежде не слышала. Задним числом могу сказать, что этот тембр был синтезирован, но в то время я создавала весьма устрашающие мысленные образы человека или существа с подобным голосом.

Странный голос спросил, как меня зовут, но своего имени не назвал. Он казался нерешительным, а фразы разделялись долгими паузами. Сейчас мне все это кажется странным, и я гадаю, не могла ли я разговаривать с каким-то искусственным разумом или с ребенком, страдающим аутизмом, которому современные технологии помогли хоть как-то общаться, но в то время, насколько я помню, новый товарищ, который так медленно и так странно говорил, одновременно восхищал меня и приводил в отчаяние.

Он сказал, что одинок. Как и я, он пребывал в темноте или как минимум не мог видеть — он никогда не говорил о зрении, если не считать метафор. Он не знал, где находится, но хотел оттуда выйти — он часто это повторял.

В первый раз этот новый товарищ был со мной всего несколько минут, но потом мы разговаривали дольше. Я научила его нескольким чисто звуковым играм, которые освоила, общаясь с учеными, пела ему песенки и колыбельные, которые знала. Некоторые вещи он понимал на удивление медленно, а другие настолько быстро, что это меня тревожило — иногда создавалось впечатление, будто он сидит рядом со мной в полном мраке и каким-то образом наблюдает за всеми моими действиями.

Во время пятого или шестого «визита», как их называла доктор Бек, он сказал, что я его друг. Трудно представить другое признание, от которого так замирает сердце, и оно останется со мной навсегда.

Я потратила немало дней своей взрослой жизни, пытаясь отыскать того заброшенного ребенка; перекопала институтские архивы, отслеживая всех, кто имел хоть какое-то отношение к экспериментам, но безуспешно. Теперь я гадаю, был ли это вообще ребенок? Или же мы, возможно, были субъектами теста Тьюринга определенного рода? Тренировочной площадкой для программы, которая когда-нибудь будет легко обманывать взрослых, но в то время могла лишь поддерживать разговор с восьмилетними детьми, да и то не очень хорошо?

В любом случае больше я с ним не говорила. Потому что произошло кое-что еще.

Я пробыла в темноте много дней — более трех недель. Ученые института были готовы завершить мою часть эксперимента уже через двое суток. Поэтому мне выдали особенно сложный и обстоятельный набор окончательных диагностических тестов, доставленный миссис Фюрстнер с псевдоматеринской нежностью. И тут произошла авария.

Имеющиеся в деле показания непонятны, потому что работники института так и не установили точную причину неисправностей, но что-то серьезно испортилось в сложной системе жизнеобеспечения здания. Для меня это проявилось в том, что сперва на половине фразы оборвался мягкий и очаровывающий голос миссис Фюрстнер. Внезапно смолкло и гудение кондиционеров, ставшее постоянной частью моего окружения, оставив после себя тишину, от которой у меня даже заболели уши. Пропало все. Буквально все. Исчезли дружественные звуки, делавшие темноту менее бесконечной.

Через несколько минут я начала ощущать страх. Наверное, произошло ограбление, подумалось мне, и плохие люди увели доктора Бек и всех остальных. А может, на свободу вырвалось какое-то огромное чудовище и всех их убило, а теперь бродит по коридорам, отыскивая меня. Я бросилась к толстой звуконепроницаемой двери своей каморки, но, разумеется, без электричества замок заклинило. Я не смогла даже поднять дверцу стенной ниши, через которую доставляли еду. Охваченная ужасом, я завопила и стала звать доктора Бек и миссис Фюрстнер, но никто не пришел и не отозвался. Тьма стала пугать меня так, как не пугала все эти дни; она стала осязаемой, густой и липкой. Мне казалось, что она вот-вот начнет смешиваться с дыханием, давить, пока у меня не перехватит горло, пока я не начну вдыхать ее как человек, утопающий в море чернил. А вокруг по-прежнему ничего — ни шума, ни голосов. Тихо, как в могиле.

Теперь я знаю из показаний, что инженерам института понадобилось почти четыре часа, чтобы запустить систему. Малышке Мартине, позабытому во мраке ребенку, они могли показаться четырьмя годами.

А затем, уже в конце, когда мой разум балансировал на краю бездны, готовый в любой момент рухнуть в нее и подвергнуться распаду, еще более необратимому и полному, чем всего лишь слепота, ко мне кто-то присоединился.

Внезапно и без предупреждения я уже была не одна. Я ощущала кого-то рядом с собой, делящего мрак со мной, но ужас так и не сменился облегчением. Этот кто-то, кем бы и чем бы оно ни было, наполнил пустоту в моей каморке самым страшным и неописуемым одиночеством. Слышала ли я, как плакал ребенок? Слышала ли я вообще что-нибудь? Не знаю. Сейчас я ничего не знаю, а в тот момент, наверное, вообще была безумной. Но я ощутила, как что-то вошло и село рядом со мной, как оно горько заплакало в непроницаемом мраке — некое присутствие, которое было пустым, холодным и абсолютно одиноким. Самое кошмарное, что мне довелось пережить в жизни. От ужаса я онемела и оцепенела.

И тут вспыхнул свет.

Странно, как разные мелочи влияют на жизнь. Оказаться на перекрестке сразу после того, как сменился свет в светофоре, вернуться за бумажником и опоздать из-за этого на самолет, шагнуть под предательский свет уличного фонаря, когда туда же посмотрел незнакомец — мелкие случайности, которые могут изменить все. Видимо, судьбе показалось недостаточным преподнести мне лишь отказ институтской системы жизнеобеспечения, полный и непостижимый. Вдобавок одна из программ инфраструктуры содержала ошибку (несколько цифр оказались не на своем месте), и локальные системы трех комнат в моем крыле не прошли должных процедур при запуске. Поэтому когда институтская система ожила и включилось электричество, то вместо тусклого переходного света, поначалу лишь чуть ярче серпика луны на ночном небе, яркость которого медленно увеличивалась, в этих трех комнатах полыхнули тысячеваттные сверхновые аварийные лампы. Две комнаты из этих трех были пусты — одну несколько недель не использовали, а обитателя другой, заболевшего ветрянкой, за два дня до этого уложили в институтский изолятор. И я оказалась единственной, увидевшей, как вспыхнули аварийные лампы — подобно пылающему взору господнему. То есть увидела лишь на мгновение — это было последнее, что я вообще увидела.

Причина моей слепоты не физическая, так в один голос твердили все специалисты. Да, травма была серьезная, но она не должна была привести к катастрофическим последствиям. Оптическому нерву не было причинено необратимое повреждение, а исследования показали, что я и на самом деле «вижу» — то есть та часть моего мозга, которая обрабатывает изображения, до сих пор работает и реагирует на раздражители. Но я, разумеется, не вижу, что бы там ни показывали любые исследования.

Есть такой устаревший термин «истерическая слепота» — еще один способ сказать, что я могу видеть, если захочу. Если это и правда, то лишь абстрактная. Если бы я могла видеть, просто пожелав этого, то не провела бы все свои последующие годы во мраке, и разве можно усомниться в том, что это не так? Но то ослепительное мгновение стерло из моего разума все воспоминания о том, что значит видеть, загнало меня в вечный мрак и в один миг создало ту женщину, какая я есть сейчас — столь же несомненно, как Саул обрел свою новую сущность по дороге в Дамаск.

С тех пор я живу во мраке.

Судебный процесс тянулся долго, почти три года, но я мало что о нем помню. Меня зашвырнуло в другой мир столь же верно, как если бы меня заколдовали, и я потеряла все. Прошло немало времени, прежде чем я начала создавать новый мир, в котором могла жить. Родители получили компенсацию в несколько миллионов кредитов от «Клинзора» и института Песталоцци и почти половину этой суммы отложили для меня. На эти деньги я училась в нескольких спецшколах, а когда стала взрослой, купила на них аппаратуру, дом и уединение. В каком-то смысле я купила на них и удаленность от родителей — больше мне от них ничего не требовалось.

Мне еще есть что добавить, но время утекает очень быстро. Не знаю, как долго я просидела, нашептывая себе под нос, но чувствую, что в этом странном месте уже восходит солнце. Можно сказать, что здесь я начала все сначала, подобно тому как начала этот новый дневник, надиктовывая его в пустоту и лелея лишь слабенькую надежду, что когда-нибудь смогу эти записи восстановить. Кажется, английский поэт Китс назвал себя человеком, «чье имя написано на воде». Тогда я стану Мартиной Дерубен, слепой ведьмой нового мира, и напишу свое имя на воздухе.

Меня кто-то зовет. Я должна идти.

Код Дельфи. Закончить здесь.

То была мелодичная последовательность гармоничных тонов, которая породила фрактальные субпоследовательности еще до того, как повторилась главная тема. Субпоследовательности породили собственные второстепенные узоры, создавая их слой за слоем, пока через некоторое время весь мир не превратился в паутину звуков — настолько сложную, что стало невозможно выделить из них даже один тон, не говоря уже о последовательностях. Через некоторое время он стал одной нотой с миллионами гармоник внутри, превратился в струящийся, мерцающий и резонирующий фа-диез — вероятно, в звук начала вселенной.

Под эту музыку Дред размышлял. Если не считать охоты и периодических выбросов адреналина, то был его единственный наркотик. Он пользовался им не без разбору, с голодной жадностью — подобно «заряднику», всаживающему в мозги скачанный по Сети с черного рынка заряд 2black, — а скорее с размеренной неторопливостью врача-наркомана, вкалывающего себе перед работой дозу чистого фармацевтического героина. Он разделался со всеми запланированными на сегодня делами, повесил на все линии связи цифровой эквивалент таблички «Не беспокоить», и теперь лежал на ковре в своем офисе в Картахене, сунув под голову подушку и поставив рядом пластиковую бутылку с очищенной водой, и вслушивался в музыку сфер.

По мере того как единый тон становился все более гладким и менее сложным (потому что, как ни парадоксально, итерации нарастали экспоненциально), он стал ощущать, как поднимается над своим телом и воспаряет все выше, в пустое серебристое пространство, куда Дред так стремился. Он был Дредом, но одновременно и Джонни Вулгару, и еще кем-то, зловеще близким к Посланнику Смерти — но гораздо большим. Он был всеми этими сущностями одновременно, выросший до размеров звездной системы… пустой, наполненной мраком и в то же время заряженной светом.

Он ощутил, как затлела дремавшая до поры до времени скрутка, горячая точка в самом центре его существа. Даже паря в серебряном ничто музыки, он чувствовал, как нарастает его сила. Теперь, если он пожелает, то может нанести удар и скрутить нечто намного более сложное и мощное, чем охранная система. Ему представился лежащий под ним земной шар, погруженный во тьму, которую пронизывают трассы электронных путей, капиллярные сгустки крошечных огоньков, и ощутил — в охватившем его серебряном, полном безумной музыки величии, — что если он пожелает, то сможет скрутить весь мир.

Дред услышал доносящийся откуда-то собственный смех. Причина для смеха достойная. Слишком много, слишком много.

Но не такое ли же чувство испытывает Старик? Не подобное ли ощущение власти владеет им, только постоянно? Что мир принадлежит ему и он волен сделать с ним все, что пожелает? Что людишки наподобие Дреда есть лишь крошечные огоньки, значащие меньше светлячков?

Пусть даже так, Дреда это не волновало. Закутавшись в собственное серебряное величие, он не испытывал ни зависти к Старику, ни страха перед ним. Все изменится, и теперь уже очень скоро.

Нет, сейчас ему нужно думать о другом, мечтать о другом. Он снова позволил единому пульсирующему тону освободить свой дух от бремени тела. Скрутка согрела его, когда он вернулся в прохладное серебристое место, где он может видеть далеко вперед и размышлять над теми мелкими делами, которые необходимо сделать на пути вперед.

Дред лежал на голом полу и слушал свою мыслительную музыку.

Она раздражающе долго не отвечала на вызов. Дред уже проверил симов и знал, что путешественники по Иноземью спят. Что она там делает? Снова торчит в душе? Не удивительно, что Дульси настолько одержима своей кошкой — она сама почти что кошка, постоянно вылизывает шерстку. Этой сучке не помешает немного дисциплины… особенной дисциплины.

Нет, напомнил он себе. Не забывай о серебряном месте. Дред негромко включил музыку, не мыслительную музыку (он уже использовал свою недельную квоту, а насчет этого Дред был очень строг с самим собой), а слабое эхо, тихие тональные всплески, напоминающие капли воды, падающие в пруд. Он не позволит раздражению мешать делам. Ведь это то дело, которого он ждал всю жизнь.

Хотя сигнал вызова содержал код его подписи, она ответила только голосом, не включая видео:

— Алло?

Серебряное место. Великая картина. Спокойно…

— Это я, Дульси. Ты что, опять недавно вылезла из ванны?

На экране появилось веснушчатое лицо Дульси Энвин. На ней и в самом деле оказался легкий халатик, но рыжие волосы были сухими.

— Я просто отключила картинку, когда отвечала на предыдущий вызов, а потом забыла снова включить.

— Не важно. У нас проблема с этим проектом.

— Это из-за того, что они снова разделились? — Она закатила глаза. — Если так пойдет и дальше, то наш сим останется в одиночестве. Ребятишки-варвары отпали, теперь наблюдаемых осталось четверо. Пятеро, включая агента.

— Проблема не здесь, хотя это меня тоже не радует. — Дред заметил мелькнувшую на полу в кухне тень. — Ты сейчас одна?

Удивленная Дульси оглянулась.

— Господи, да это же Джонс. Моя кошечка. Ты что, и в самом деле подумал, что я начала бы этот разговор, если бы здесь был кто-то еще?

— Нет. Конечно нет — Он слегка прибавил громкость звучания, создавая для себя смывающее раздражение спокойствие, и теперь смог улыбнуться. — Извини, Дульси. У меня много работы.

— Могу поспорить, что слишком много. Ты наверняка несколько месяцев планировал… проект, который мы только что завершили. Ты когда в последний раз отдыхал?

Словно он какой-нибудь жалкий, затраханный работой менеджер среднего звена. Разговор даже стал развлекать Дреда.

— Давно, но поговорить я хочу не об этом. У нас проблема. Мы не только не можем привлечь третьего человека, который бы помог нам управлять симом, мы больше не можем отвлекать на это двух человек.

Она нахмурилась:

— Не понимаю.

— Наверное, ты невнимательно слушала. — Он попытался произнести последние слова небрежно, но его никак не радовало, что приходится тыкать девицу носом в нечто настолько очевидное, особенно в свете того, о чем он собирался ее попросить. — Эта Мартина… слепая женщина. Если она говорит правду, а я не вижу причин сомневаться в ее высказываниях, то она представляет для нас реальную опасность.

Дульси, словно поняв, что ее застукали спящей на посту, теперь резко надела на лицо профессиональное выражение:

— Продолжай.

— Она обрабатывает информацию непонятными для нас способами. Говорит, что чувствует в виртуальном пространстве такие вещи, которые ты и я (и остальные беглецы) ощутить не могут. Если она еще и не заметила, что в нашем симе обитают два разных человека, то это лишь вопрос времени — до тех пор, пока она не справится со своей проблемой «белого шума», и это не станет для нее очевидным.

— Ясно. — Дульси кивнула, потом подошла к кушетке. Села, поднесла к губам чашку и сделала глоток, прежде чем заговорить. — Но я думала об этом.

— В самом деле?

— Я пришла к выводу, что худшее, что мы можем сделать, — внезапно изменить те подсознательные импульсы, которые посылаем симу. — Она отпила еще глоток того, что находилось в чашке, и помешала содержимое ложечкой. — Мартина уже могла создать нашу сигнатуру и принять ее за норму для этого сима. Но если мы что-то изменим, то она сразу заметит разницу. Во всяком случае, я так думаю.

К Дреду вернулась часть прежнего восхищения Дульсинеей Энвин. Дура дурой, но чертовски хороша, когда ей подбрасывают проблему для быстрого решения. Он не удержался и принялся гадать, смогла бы она сидеть такая же спокойная и самоудовлетворенная, если бы ей довелось увидеть истинный облик своего шефа — если бы она увидела его реальную сущность, когда все маски сброшены… Он заставил себя отвлечься от мыслей, уводящих в сторону.

— Гм-м-м. Я понял, что ты имеешь в виду. Звучит вполне разумно, но не уверен, что полностью с тобой согласен.

Он увидел, как она решила закрепить успех, принесенный ей быстрым мышлением:

— Ты у нас босс. И как по-твоему нам следует поступить? В смысле, какие у нас варианты?

— Как бы мы ни поступили, решение следует принять быстро. И если мы не станем продолжать то, что уже делаем, то единственный вариант — кто-то из нас должен управлять симом постоянно.

— Постоянно? — Она едва не утратила с трудом обретенное самообладание. — Это же…

— Не очень привлекательная идея, знаю. Но нам, возможно, придется на такое пойти. А реально, работать придется тебе, потому что у меня безумно много других дел. Но я подумаю над тем, что ты сказала, и свяжусь с тобой позже. Сегодня вечером, в десять. Хорошо? Сим к тому времени будет спать, а если нет, то мы отделим его от группы или еще что-нибудь придумаем.

Плохо скрываемое раздражение наемницы развлекало его.

— Конечно. В десять вечера.

— Спасибо, Дульси. Да, у меня вопрос. Ты много знаешь старинных песенок?

— Что? Старинных песенок!

— Просто я услышал одну такую, и меня снедает любопытство. Она звучит так…

Внезапно ему не захотелось петь для Энвин — создастся впечатление, будто он проявил человеческую слабость перед женщиной, которая, в конце концов, его подчиненная. И он не спел, а продекламировал:

— «Меня коснулся ангел, меня коснулся ангел…» Что-то в этом роде. Снова и снова.

Дульси уставилась на него так, словно босс задумал какой-то особенно хитроумный трюк.

— Никогда такую не слышала. А почему она тебя так заинтересовала?

Он одарил ее своей лучшей улыбкой:

— Да так, ничего особенного. Она мне показалась знакомой, но никак не могу вспомнить откуда. Значит, в десять вечера.

И Дред отключил канал.

Код Дельфи. Начать здесь.

То была просто река. Странно, что, даже имея настолько острый слух и уши, дополненные лучшим оборудованием для обработки звуков, какое можно купить на деньги, полученные после судебного иска (и которое теперь обрабатывает информацию, поступающую из лучшего оборудования для генерации звуков, какое смогло купить Братство Грааля), меня все еще способен одурачить звук текущей воды.

Я размышляла о своем новом дневнике и поняла, что начала его на очень пессимистичной ноте. Я надеюсь, что эти записи когда-нибудь смогут быть найдены и прочитаны, но трата такого количества времени на рассказ о своей жизни, похоже, предполагает, что эти мысли услышит кто-то другой, но уже не я. Возможно, это и прагматично, но не приводит в нужное расположение духа. Я должна делать вид, что когда-нибудь отыщу эти записи сама. А когда я это сделаю, то захочу, чтобы они напомнили мне, что именно я испытывала в тот или иной момент.

Я мало что могу сказать о том, как проникла в эту Сеть, потому что почти ничего об этом не помню. Охранная система, что бы она из себя ни представляла, показалась мне примерно такого же типа, как и программа, захватывавшая детей — устройство для глубокого гипноза, которое Рени описала со столь ужасающими подробностями после своего пребывания в виртуальном ночном клубе. Похоже, оно действует на уровне подсознания объекта воздействия и вызывает непроизвольные физические эффекты. Но я помню лишь впечатление чего-то разгневанного и злобного. Несомненно, это программа или нейронная сеть, чей уровень сложности и мощь намного превосходят все, о чем я знала.

Но с тех пор как я проникла в Сеть, я постепенно сумела отыскать обратный путь — сквозь ужасный грохочущий шум, одновременно реальный и метафизический — к той ясности ума, которую, как я опасалась, уже никогда не обрету вновь. И теперь я могу делать такое, чего никогда не могла прежде. Преодолев замешательство, я попала в совершенно новые владения сенсорного восприятия — подобно Зигфриду, облитому кровью дракона. Теперь я слышу, как падает лист, как растет трава. Могу обонять каплю воды, дрожащую на листе. Могу ощущать даже погоду с ее сложным, полуимпровизированным танцем, и угадывать, в каком направлении она сделает следующий шаг. В определенном смысле все это очень притягательно — подобно молодому орлу, стоящему на ветке и впервые подставившему ветру расправленные крылья, я испытываю чувство неограниченных возможностей. От этого будет трудно отказаться, но я, разумеется, молюсь о том, чтобы мы добились успеха и чтобы я до этого дожила. Полагаю, тогда я с радостью от всего этого откажусь, но сейчас мне трудно такое представить.

Успех вообще почти невозможно представить. От нашей группы уже отпали четверо, причем не по своей воле. У нас нет возможности узнать, куда подевались Рени и !Ксаббу, а мое ощущение того, что они здесь, в этом конкретном месте, резко ослабело. Орландо и его юного друга унесло вниз по течению. И я не сомневаюсь, что парни оказались в одной из бессчетного числа других симуляций.

Итак, нас осталось пятеро. Пожалуй, я предпочла бы остаться именно с той четверкой, которой с нами уже нет, особенно с Рени Сулавейо, которая, несмотря на свою колючесть, стала мне почти другом, и теперь мне ее очень не хватает. Но если говорить честно, то я говорю так, возможно, потому, что еще не очень хорошо узнала оставшихся четверых. Впрочем, это довольно странная группа, особенно по контрасту с открытостью !Ксаббу и Рени, и мне с ними не очень комфортно.

Самая сильная личность из них — Сладкий Уильям, но мне хочется верить, что его едкая ирония скрывает самое старое из всех клише — доброе сердце. Несомненно, что, когда мы вернулись на берег и обнаружили его и робота, Уильям был потрясен тем, что Орландо и Фредерикса унесло течением. Моя новая и еще не до конца познанная чувствительность подсказывает, что в нем есть какая-то любопытная незавершенность. Иногда, несмотря на внешнюю дерзость, он проявляет нерешительность — как тот, кто боится сделать неожиданное открытие. И еще мне интересно, что скрывается за его отказом говорить о своей реальной жизни.

Пожилая женщина, Кван Ли, выглядит менее сложной, но не исключено, что она лишь желает произвести такое впечатление. Кван заботлива и молчалива, но высказала несколько на удивление хороших предложений, и внутренне она, несомненно, сильнее, чем изображает. Несколько раз в тот день, когда даже упрямая Флоримель была готова бросить поиски Рени и !Ксаббу, Кван Ли ухитрялась находить силы, чтобы продолжать их, и нам оставалось лишь со стыдом следовать за ней. Но не перестаралась ли я, отыскивая во всем особый смысл? Нет ничего удивительного в том, что некто с ее культурой и из ее поколения может испытывать необходимость скрывать свои способности под маской скромности. И все же… не знаю.

Флоримель, такая же агрессивная индивидуалистка, как и Уильям, беспокоит меня больше всего. Внешне она такая деловая, немногословная и почти презрительна к нуждам остальных. Но в иные моменты она, похоже, едва справляется сама с собой, хотя я сомневаюсь, что это заметил кто-нибудь, кроме меня. В ней есть такие странные флуктуации… как же это называется? Кажется, аффекты. В ее аффектах случаются настолько необычные, но тонкие изменения, что иногда мне кажется, что у нее раздвоение личности. Однако я никогда не слышала, чтобы раздвоенная личность притворялась одним человеком. Насколько я понимаю, в реальных раздвоенных личностях каждый из персонажей борется за свой шанс стать доминантным.

Все же моя способность понимать все, что я ощущаю, до сих ограничена, поэтому я, возможно, ошибаюсь или неправильно интерпретирую мелкие странности ее поведения. Она смела и отважна. Она не сделала ничего плохого, но много хорошего. И я буду оценивать ее только на основании действий и поступков.

Последний из нашей маленькой группы, которая может оказаться всем, что осталось от отчаянной попытки Селларса решить загадку Иноземья (в конце концов, мы можем лишь надеяться на то, что Рени и остальные выжили), это молодой человек, называющий себя Т-четыре-Б. То, что он мужского пола, тоже, разумеется, лишь предположение. Но, несомненно, были ситуации, когда его энергия и поведение казались мне несомненно мужскими — иногда в нем пробивается едва скрываемое чванство, которого я никогда не встречала у женщин. Но Т-четыре-Б может быть и странно, по-женски заботлив, поэтому я и предполагаю, что он моложе, чем хочет показаться. Невозможно определить возраст или что-нибудь иное по его уличному диалекту, в котором немногочисленные короткие слова имеют несколько значений — насколько я могу судить, ему может оказаться всего лет десять или одиннадцать.

Итак, я здесь, в компании с четырьмя незнакомцами, в опасном месте, окруженном, и я в этом не сомневаюсь, еще более опасными местами. Врагов у нас тысячи, на их стороне огромная власть и богатство, а также кнопки управления этими карманными вселенными. Мы же, напротив, уже увидели, как нас стало вдвое меньше всего за два дня.

Мы обречены, безусловно. Если мы даже выживем и доберемся до следующей симуляции, это уже станет чудом. Опасности повсюду. Вчера днем паук размером с грузовик поймал насекомое всего в нескольких метрах от меня — я слышала, как изменяются вибрации мухи по мере того, как из нее высасывают жизнь, и это стало одним из самых жутких впечатлений, пережитых мною в реальном и виртуальных мирах. Мне очень страшно.

Но с этого места и далее я продолжу этот дневник так, словно это неправда, словно я верю, что когда-нибудь снова пройдусь по моему знакомому дому и смогу думать об этих моментах, как о чем-то в прошлом, как о героических, но отдаляющихся временах.

И я молюсь о том, чтобы это могло стать правдой.

Кто-то зашевелился. Мне надо идти, вернуться в наше странное путешествие. Я не стану с тобой прощаться, мой дневник. Я скажу лишь: «До новой встречи».

Но боюсь, что это ложь.

Код Дельфи. Закончить здесь.

Кошка, с обычным королевским безразличием ко всему, что не касалось ее лично, приводила себя в порядок на коленях Дульси Энвин. А ее хозяйка тем временем настраивала себя на конфронтацию. Во всяком случае, именно для этого предназначался первый стакан довольно паршивого «Тангшанского красного». Второй же стакан… ну, наверное, потому, что первый не привел Дульсинею в нужное состояние.

Ей не хочется этим заниматься. Вот в чем заключалась суть, если выразиться несколькими словами, и ему придется это понять. Она специалист, она больше десяти лет угробила на оттачивание мастерства, получила такой практический опыт, о котором средний хакер даже мечтать не может — недавняя работа в Картахене, возможно, и была самой кровавой (для нее лично — все всяких сомнений), но ни в коем случае не самой странной или масштабной, и Дреду глупо ожидать, что она вот так запросто возьмет и отложит все в сторону, превратившись в няньку на полный рабочий день для хакнутого сима.

И на какой срок? Судя по тому как развиваются события, эти люди могут застрять в Сети и на год, если выдержат их системы жизнеобеспечения. Ей придется забыть про личную жизнь и развлечения. Она и так уже ни с кем не встречалась почти шесть недель, у нее несколько месяцев не было секса, и то, что он предлагает, просто нелепо. И вообще, вся эта затея — сплошная нелепость. Дреду следовало бы это понять. В конце концов, он даже не ее босс. Она работает с ним по контракту — он лишь один из тех, на кого она работает, когда хочет. Господи, она даже убила человека! (От этой мысли Дульсинею сжала краткая тревога.) И уж точно она не обязана заискивать перед ним, словно какая-нибудь серая мышка-секретарша или младший помощник.

Все более энергичные движения кошки стали раздражать Дульсинею, и хозяйка столкнула ее с колен. Джонс взглянула на Дульси с упреком и неторопливо побрела на кухню.

— Приоритетный вызов, — объявил экран. — Приоритетный вызов.

— Черт! — Дульси допила вино, потом заправила блузку в брюки (она больше не станет разговаривать с ним в халатике, это все равно что напрашиваться на неуважение) и села прямо. — Ответить.

На метровом экране появилось лицо Дреда. Темная кожа тщательно выбрита, густые непослушные волосы стянуты в пучок на затылке. Выглядел он более сосредоточенным, чем прежде, когда создавалось впечатление, будто половину времени он прислушивается к какому-то внутреннему голосу.

— Добрый вечер, — сказал он, улыбаясь. — Хорошо выглядишь.

— Послушай. — Она сразу перешла к сути; нет смысла тянуть резину, — Я не хочу этим заниматься. Постоянно. Я знаю, что ты мне скажешь, и прекрасно понимаю, что у тебя много важных дел, но это вовсе не означает, что ты сможешь заставить меня взять все на себя. И дело не в деньгах. Ты был очень и очень щедр. Но я не хочу заниматься этим круглые сутки — даже на пару с тобой это достаточно тяжело. И хотя я никому и никогда не скажу об этом ни слова, что бы ни случилось, но если ты станешь настаивать, мне придется выйти из дела.

Она перевела дыхание. Лицо нанимателя было почти совершенно неподвижным. Потом на нем стала появляться другая, странная улыбка — губы превратились в широкую дугу, но не раздвинулись, пряча за собой его широкие белые зубы.

— Дульси, Дульси, — проговорил он наконец, покачивая головой и изображая разочарование. — Я позвонил тебе как раз для того, чтобы сказать, что не хочу, чтобы ты постоянно управляла симом.

— Не хочешь?

— Нет. Я поразмыслил над твоими словами и решил, что ты права. Мы рискуем тем, что изменения станут заметны. Какое бы поведение ни проявлял сим сейчас, когда мы управляем им вдвоем, слепая женщина уже наверняка решила, что это и есть для него норма.

— Значит… значит, мы и дальше будем делить эту работу? — Дульси старалась ухватиться за что-нибудь, что помогло бы ей сохранить эмоциональное равновесие; она настолько подалась вперед, готовясь к спору, что возникла опасность падения. — Но как долго? Неопределенный срок?

— На ближайшее время. А потом будет видно. Правда, тебе, возможно, придется тратить на сима больше времени, чем прежде, особенно в ближайшие несколько дней. Старик мне кое-что поручил, и я должен найти для него кое-какие ответы, чтобы он и дальше оставался доволен. — Снова улыбка, но уже не такая широкая. — Но я и дальше буду регулярно управлять марионеткой. Я к ней привык, понимаешь? Мне это даже нравится. И есть… кое-какие штучки, которые мне хотелось бы испробовать.

Дульси испытала облегчение, но смешанное с чувством, что она что-то упустила.

— Так, значит, мы договорились? Все будет продолжаться по-прежнему. Я стану делать свою работу. А ты… ты и дальше будешь щедро мне платить. — Она поняла, что ее смех прозвучал не очень убедительно. — Примерно так.

— Примерно так.

Дред кивнул, и его лицо исчезло с экрана.

У Дульси оказалось несколько долгих секунд, чтобы расслабиться, и тут его лицо внезапно появилось вновь. Она едва не вскрикнула от неожиданности.

— Да, знаешь что, Дульси?

— Что?

— Ты не выйдешь из дела. Мне только что пришло в голову, что ты должна это понять. Я стану хорошо с тобой обращаться, но ты не сделаешь ничего, пока я тебе не скажу. Если ты хотя бы подумаешь об отставке, или кому-нибудь проболтаешься, или сделаешь с симом что-нибудь необычное без моего разрешения, я тебя убью.

Теперь он показал ей зубы, которые словно расцвели на его темнокожем лице и заполнили экран цепочками могильных надгробий.

— Но сперва мы станцуем, Дульси. — Он говорил с убийственной невозмутимостью проклятого грешника, обсуждающего погоду в аду. — Да, станцуем. Под мою музыку.

Он отключился, но она еще долго сидела с широко распахнутыми глазами. Дульсинею Энвин трясло.

ГЛАВА 15 ЗАПОЗДАЛЫЙ С РОЖДЕСТВОМ

СЕТЕПЕРЕДАЧА/ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ/ИГРА: IEN, 18.00 (Евр., Сев. Ам.) — «Демонтаж!»

(изображение: Рафаэль и Тепьма Бьяджинни рыдают перед горящим зданием)

ГОЛОС: Сегодня вечером вы увидите пятую часть неоднозначного документального шоу. Участник Сэммо Эддерс вслед за успешным (и резко поднявшим рейтинг) поджогом дома Бьяджинни предпринимает попытку похитить троих детей Бьяджинни. Крупная неустойка быстро деморализует Рафаэля Б., и он совершает самоубийство задолго до финального десятого эпизода…

Рени уставилась на полого человека, на его кивающую соломенную голову, и ее страх смыло порывом негодования.

— Что значит «казнить нас»?! — Она вырвалась из рук Эмили, цепляющихся за нее. Сама мысль о том, что эта лениво развалившаяся фигура, этот клоун из старинного детского фильма смеет их запугивать… — Ты даже не взаправдашний!

Подвижный глаз Страшилы лукаво прищурился, и усталая улыбка перекосила его рот, рот тряпичной куклы.

— Ух ты! Обижаешь, да? — Он повысил голос — Уидли! Я же сказал, замени эти проклятые фильтры!

Довольно злобного вида обезьяна выбежала вперед, подрагивая крыльями, и потянула одно из механических устройств, подсоединенных к трону.

— Нет, я передумал, — сказал Страшила. — Сначала приведи сюда этих чертовых тиктаков.

!Ксаббу встал на задние лапы:

— Мы будем драться с тобой. Мы не для того прошли через все это, чтобы обратиться в пыль.

— О боже, еще одна обезьяна! — Страшила устроился поудобнее на троне, гремя переплетением насосов и трубок. — Как будто не хватает мне Уидли и его приятелей, летучих обезьян. Мне не следовало спасать этих тварей из Леса, благодарности от них ни на грош.

Дверь с шипением отворилась, и с полдюжины тиктаков выступили из темноты на свет.

— Хорошо, — вздохнул Страшила. — Заберите этих чужаков, будьте добры! Поместите их в одну из камер — и позаботьтесь, чтобы окна были поменьше, чем те, в которые может пролезть обезьяна.

Тиктаки не тронулись с места.

— Пошевеливайтесь! В чем дело? — Страшила приподнялся вперед, его голова, сделанная из мешка, качалась из стороны в сторону. — Грязное масло? Перезавод? Что такое?

Что-то щелкнуло, потом в маленькой подземной камере раздался низкий свист. Какой-то новый свет замерцал среди теней, мерцающий прямоугольник, оказавшийся стенным экраном в рамке из отполированных труб с манометрами и счетчиками по нижнему краю. Несколько секунд все оставалось без движения, затем в центре экрана начала формироваться темная цилиндрическая фигура.

— Привет, Хлюпало, — сказала она Страшиле.

Эмили закричала.

Голова на экране была сделана целиком из серого, тускло светящегося металла, грубая, поршнеобразная штуковина, с маленькой щелью вместо рта и совершенно без глаз. Рени отпрянула, почувствовав инстинктивное отвращение.

— Что тебе нужно, Дровосек? — Нарочитая скука в словах Страшилы не могла полностью скрыть его нервозность. — Отказался от своих маленьких пылесборников? Если хочешь, продолжай швыряться ими в меня. Я их глотаю, как конфеты.

— К слову сказать, я здорово горжусь этими торнадо, — голос металлического существа походил на жужжание электробритвы. — И тебе придется признаться, что они деморализуют это мясо, твоих подданных. Но вообще-то я по другому поводу. Вот, позволь тебе показать, эдакая прелесть. — В насмешливом голосе зазвучали командные нотки. — Тиктаки, потанцуйте немного!

Это выглядело ужасно: все шесть заводных людей стали, спотыкаясь, выделывать ряд клацающих, слоноподобных шагов, более, чем когда-либо, напоминая сломанные игрушки.

— Я отыскал и узурпировал твою частоту, мой старый друг! — Дровосек скрипуче засмеялся, заслонка у него во рту скользнула несколько раз вверх и вниз. — Ты же знал наверняка, что это всего лишь вопрос времени; фактически тиктаки должны были быть моими. Так что, дядюшка Трясун, боюсь, мы находимся в ситуации «игра окончена», так хорошо знакомой игрокам вроде тебя, — Дровосек позволил себе еще один скрежещущий смешок. — Я уверен, ты испытаешь облегчение, услышав, что я не собираюсь тратить время на речи типа «Теперь ты в моей власти». Тиктаки, убейте их немедленно. Всех до единого!

Тиктаки резко прекратили свой танец и с грохотом шагнули в центр комнаты, подняв в воздух руки — отбойные молотки. Эмили ждала ошеломленно, обреченно. Раб от рождения… Рени схватила ее и оттащила назад к стене. Дровосек покачал на шарнирах своей гладкой головой, следуя за движением.

— Тиктаки, подождите, — приказал он. — А кто это, Страшила? Я имею в виду твоих очаровательных гостей.

— Не твое дело, железная рожа, — просипел Страшила, — Валяй, заканчивай свою партию.

Рени смотрела на вытаращенные глаза на идиотских лицах механических людей и гадала, нельзя ли прошмыгнуть мимо них, но шансы на удачный побег было трудно оценить, поскольку по периферии комната была погружена во тьму. Дверь, в которую они вошли — была ли она все еще открыта? А как же Эмили? Придется ли ей тащить девушку с собой? Или можно бросить ее, ведь она не более чем кукла? Могла ли Рени сделать так, даже зная это наверняка? Страдание в симулированных мирах казалось очень реальным — могла ли она обречь на муки и смерть даже марионетку?

Рени поискала руку !Ксаббу, но не нашла. Бабуин исчез в тени.

— Тиктаки, обследуйте эту женщину, — приказал Дровосек.

Рени выпрямилась и подняла руки, чтобы защищаться, но механический человек прогромыхал мимо нее и протянул свои клешневидные ладони к Эмили, которая застонала и съежилась. Он медленно поводил своими захватами вверх и вниз по всей длине ее тела, не приближаясь к нему более чем на несколько дюймов, как служба безопасности в аэропорту, колдующая детекторами над карманами подозрительного пассажира. Эмили отвернула лицо и снова зарыдала. Через несколько минут тиктак отошел от нее, его руки прижались к круглым бокам.

— Боже мой, — сказал Дровосек, как будто считал информацию непосредственно с внутреннего устройства тиктака. — Боже правый. Не может быть!

Жужжащий голос приобрел особенный трескучий отголосок; возможно, это означало удивление:

— Враг мой, ты меня поражаешь. Неужели ты отыскал Дороти?

Эмили соскользнула на пол, лишившись от страха сил. Рени придвинулась к ней, побуждение защитить было единственным, что имело смысл во всей этой необъяснимой драме.

— Отвали, — просипел Страшила, отчетливо силясь продохнуть. — Ты не сможешь…

— Да что ты! Смогу. Тиктаки, убить их всех, кроме вот этой эмили, — продребезжал Дровосек. — Немедленно доставьте ее ко мне.

Четверо заводных людей возле трона Страшилы повернулись и начали продвигаться к нему, образуя полумесяц. Двое оставшихся повернулись лицом к Рени и Эмили, стоявшим в тени, прислонившись к стене.

— Металлический мальчуган, ты так глуп, что мне это начинает надоедать, — Страшила покачал своей тяжелой головой, потом выудил у себя во рту что-то неприятное и выплюнул его в угол. Когда металлические люди подошли к основанию его трона, он поднял руку в перчатке и потянул за свисающий шнур.

С раскатистым лязгом, как будто неимоверно большой молот ударил по наковальне соответствующих размеров, пол вокруг его трона провалился под тиктаками. Они упали вниз и исчезли из поля зрения, но Рени слышала, что они летели вниз, как бильярдные шары, три или четыре долгие секунды, колотясь о металлические стены.

— Тиктаки, доставьте эту эмили ко мне! — приказал Дровосек оставшимся металлическим людям. — Может, тебя я и не смогу достать, Страшила, но и ты ничего не сможешь сделать, чтобы их остановить!

Рени не знала, было это правдой или нет, но не стала дожидаться конца сцены. Она бросилась вперед, вытянув руки, и ладонями сильно ударила ближайшего тиктака в грудь. Существо было тяжелое, оно лишь покачнулось, но одна из его цилиндрических ног скользнула в нетвердом шаге назад, пытаясь сохранить равновесие.

— Уидли! — закричал Страшила. — Паззл, Симулянт, Блип!

Игнорируя этот вздор, Рени согнула ноги в коленях и обхватила руками бочкообразный торс тиктака — она чувствовала скрежещущую вибрацию его зубчатых передач, прямо до костей — и снова пихнула его, вложив в толчок всю силу своих длинных ног. Подбитая пластиком клешня нашла ее руку, но Рени рывком освободила запястье до того, как клешня успела сомкнуться, потом снова толкнула, стараясь, чтобы вес ее сконцентрировался как можно ниже, а ноги были бы вытянуты. Тиктак наклонился и, чтобы не упасть, вынужден был сделать еще один шажок назад. Клешня снова ощупью попыталась обнаружить противника, но Рени толкнула механического человека в последний раз и отпрыгнула. Штуковина сделала один крутящийся пьяный шаг, звук, издаваемый ее шестернями, поднялся до писка рассерженного комара. Тиктак покачался на краю колодца, который открылся вокруг трона Страшилы, потом сорвался вниз и пропал.

Рени успела порадоваться победе всего секунду, прежде чем еще одна пара одетых в пластик клешней сомкнулась у нее на боку и на плече, ущипнув так сильно, что она вскрикнула от боли и шока. Второй тиктак не стал медлить, а пихнул ее по цементному полу по направлению к открытому колодцу, в котором исчезли остальные железные люди. Рени могла лишь в панике выкрикивать проклятья и без всякого толку молотить по машине, находившейся позади нее.

— !Ксаббу! — закричала она. — Эмили! Помогите мне! — Рени постаралась притормозить пятками, но не смогла замедлить движение. Колодец распахнул пасть.

Что-то ринулось вперед мимо нее, и давление на плечо сразу ослабло. Рени вытянула шею и увидела, как что-то маленькое, похожее на обезьяну, вцепилось тиктаку в лицо. Механический человек молотил по нему, но его короткие руки не могли причинить существу вред.

— !Ксаббу!.. — начала Рени, но неожиданно еще несколько обезьяньих фигур упали сверху, из тьмы над головой. Тиктак освободил вторую руку, чтобы отбиваться от нападавших на него. Освобожденная, Рени упала на колени и отползла от колодца, чувствуя жгучую боль в обоих боках.

Тиктак теперь спотыкался, слепой, окруженный, но его оборона — молотьба наугад — принесла плоды. Одна из обезьян была сбита в воздухе и безжизненно упала на землю. Тиктак сделал неуклюжий шаг, затем как будто восстановил равновесие. Еще одна обезьяна была сбита ужасным ударом, с хлюпаньем и хрустом, и тиктак начал снова медленно двигаться к Рени. В затемненной камере ей не было видно, принадлежала ли одна из двух поверженных фигур !Ксаббу.

Неожиданно и без предупреждения все — камера, сражающийся тиктак, обезьяны и Страшила на троне посреди гремящей системы жизнеобеспечения — вывернулось наизнанку.

Рени показалось, будто одновременно сработал миллион фотовспышек. Маленькие лужицы света стали черными, тени вспыхнули ослепительными цветами, и все дернулось и запнулось одновременно, будто зубчатое колесо вселенной пропустило один зубец передачи. Почувствовав себя разбитой на тысячи осколков, Рени закричала. Но звука не было, лишь всеобъемлющее низкое гудение, которое пронизывало все, как маяк-ревун, погребенный глубоко в сердце мира.

Рени потеряла ощущение собственного тела. Ее закружило в вихре, а потом размазало тонким слоем по тысячам миль пустоты, и все, что ей осталось — маленькая крупица сознания, способная только цепляться за голую мысль, что она существует.

И вдруг все кончилось, так же неожиданно, как началось. Кровоточащие цвета вселенной вернулись обратно, негатив стал позитивом, и камера обрела прежние очертания.

Рени лежала на полу, хватая ртом воздух. Эмили лежала распростертая рядом и хныкала, руками обхватив голову в бесплодной попытке не допустить в нее страх.

— Господи Иисусе, — чавкнул Страшила. — Ненавижу, когда это случается.

Рени с трудом поднялась на колени. Оставшийся тиктак лежал посередине камеры, его руки подергивались медленно туда-сюда, а внутренности, напоминающие содержимое наручных часов, по всей видимости, были необратимо повреждены. Две уцелевшие обезьяны парили над ним, их крылья бились в воздухе со скоростью крыльев колибри, обе со страхом оглядывали комнату, как будто в любую секунду все снова могло сойти с ума.

Экран, с которого за ними раньше наблюдало безглазое лицо Дровосека, теперь показывал лишь поток конфетти статических разрядов.

— В последнее время это случается слишком часто. — Страшила подпер голову ладонями и наморщил лоб из мешковины. — Раньше я думал, что это проделки Дровосека, как торнадо (для Льва это технически слишком сложно), но он выбрал бы другое время, не правда ли?

— Что здесь происходит? — Рени подползла, чтобы осмотреть обезьяньи трупы, !Ксаббу среди них не было. — Ты сумасшедший? И что ты сделал с моим другом?

Страшила только раздраженно открыл рот, чтобы сказать что-то, когда маленькая фигурка появилась у него на плече.

— Стой!

Бабуин схватил один из шлангов покрупнее и твердо сжал его своими длинными пальцами, затем, перебирая пальцами шланг, дошел до того места, где он входил в шею соломенного человека.

— Если не отпустишь мою подругу, — сказал !Ксаббу, — а также ту девушку, я вырву это!

Страшила вытянул шею.

— Вы точно не из города, — заметил он с жалостью. — Уидли, Симулянт! Взять его.

Когда летучие обезьяны метнулись к трону, !Ксаббу вырвал шланг. Клок хлопковой ваты легко слетел с его конца. Обезьяны схватили !Ксаббу и подняли в воздух, а вата лениво закружилась вслед за ними.

Они бросили !Ксаббу с высоты в несколько футов. Он приземлился на четвереньки у ног Рени, сбитый с толку, побежденный. Страшила поднял трубку своими мягкими пальцами и помахал ею.

— Подача набивки, — пояснил он. — Я был набит не так плотно, как предпочитаю обычно. В последнее время было много дел, внешний вид приходится приносить в жертву, сами понимаете, — он поглядел на Уидли и Симулянта, которые приземлились у его обутых в сапоги ног и теперь вычесывали блох друг у друга. — Позовите остальных летучих обезьян!

Уидли задрал голову и испустил высокий улюлюкающий вопль. Несколько дюжин крылатых фигур неожиданно слетели сверху из темноты, как летучие мыши, которых потревожили в их пещере. В течение нескольких секунд Рени и !Ксаббу были с головы до ног обхвачены цепкими обезьяньими руками.

— Теперь оставьте эмили на полу, я хочу с ней поговорить, а этих двоих отведите в камеру для туристов, потом сразу возвращайтесь обратно. Пошевеливайтесь! Тиктаки вышли из строя, поэтому все будут работать в две смены, пока я не скажу.

Рени почувствовала, как поднимается во тьму в облаке вибрирующих крыльев.

— Не все! — проревел Страшила, — Уидли, вернись и наладь подачу набивки. И замени мне эти чертовы фильтры!

Дверь лязгнула и закрылась за ними с плотным, основательным звуком. Рени оглядела новое жилище, в глаза бросалась казенная зеленая краска, покрывающая стены, потолок и пол.

— Я не совсем так представляла себе Изумрудный город.

— А, глядите-ка! — сказал кто-то из дальнего угла длинной камеры. — Компания!

Мужчина, сидевший в тени у стены (похоже, их единственный сокамерник), был строен и хорош собой — или, по крайней мере, таким был его сим, напомнила себе Рени. Он походил на человека европейской расы с темной кожей, густыми черными волосами, зачесанными назад в несколько старомодном стиле, и усами, лишь чуть менее экстравагантными, чем металлические усы тиктаков. И самое поразительное: он курил сигарету.

Приступ желания покурить, охвативший Рени при виде тлеющего огонька, не лишил ее осторожности. Но когда она быстро перебрала в уме факты (он был здесь с ними, так что, вероятно, также был узником и поэтому союзником, хотя она вовсе не собиралась доверять ему, потому что он мог даже не быть реальным), Рени почувствовала, что приходит к желанному для себя заключению.

— У тебя еще есть?

Мужчина приподнял бровь, рассматривая ее с головы до ног.

— В тюрьме можно разбогатеть на сигаретах, — кажется, он говорил по-английски с небольшим акцентом, Рени не могла распознать, каким именно. — А что мне с этого будет?

— Рени. — !Ксаббу, которому были неведомы предательские чары даже неканцерогенных сигарет, потянул ее за руку. — Кто этот человек?

Темноволосый как будто не обратил никакого внимания на говорящего бабуина.

— Ну?

Рени покачала головой:

— Ничего. У нас нет ничего на обмен. Мы сюда пришли такими, как ты нас видишь.

— Хм! Что ж, тогда ты — мой должник.

Из нагрудного кармана он вытянул красную пачку чего-то под названием «Lucky Strikes» и вытряс одну сигарету, прикурил ее от своей и протянул Рени. Она пересекла камеру, чтобы взять сигарету. !Ксаббу прошел за ней следом.

— У тебя есть такторы, чтобы почувствовать вкус сигарет?

Она думала о том же. Она сделала вдох, ощутила в горле горячий воздух и почувствовала, как будто что-то заполняет ее легкие. Фактически она могла почти поклясться, что ощущает вкус табака.

— Боже, как чудесно! — сказала Рени, выпуская струю дыма.

Человек кивнул, как будто ему явилась какая-то великая истина, потом засунул пачку сигарет обратно в карман комбинезона. Он носил тот же фабричного образца комбинезон, который Рени видела на всех других генри в Изумрудном городе, но он не произвел на нее впечатления одного из этих одомашненных существ.

— Кто ты? — спросила она.

Похоже, это вызвало у человека раздражение.

— А вы кто?

Рени представила себя и !Ксаббу под теми же вымышленными именами, которыми они пользовались в мире насекомых Кунохары; в конце концов, сказала она себе, незнакомец дал ей всего лишь сигарету, а не пожертвовал целую пачку.

— Мы ненароком попали сюда, — сказала Рени, предполагая, что, если человек был не из числа коровоподобных обитателей этого сим-мира, их чужеродность для него очевидна. — И по-видимому, это здесь считается преступлением. Кто ты и как здесь очутился?

— Азадор, — сказал незнакомец.

Смущенная его акцентом, — Рени поначалу подумала, что он сказал что-то вроде «назад», и оглянулась посмотреть. Он исправил недоразумение.

— Меня зовут Азадор. И здесь я оттого, что совершил ошибку, предложив совет Его Мудрейшему Величеству Королю. — В его ухмылке сосредоточилась усталость всего мира. Рени должна была признаться, что у мужчины был весьма красивый сим. — Вы оба граждане, да?

Рени поглядела на !Ксаббу, который сидел на пятках вне пределов досягаемости Азадора. Ответный взгляд сима-обезьяны был непроницаем.

— Да.

Незнакомца, казалось, не интересовало выяснение дальнейших подробностей. Это укрепило уверенность Рени в том, что она приняла верное решение.

— Хорошо, — сказал он. — Я тоже гражданин. Печально, что у вас, как и у меня, украли свободу.

— Что это за место? — Рени неожиданно вспомнила Эмили. — Человек-чучело — король — у него осталась наша подруга. Он причинит ей вред?

Азадор пожал плечами: он не мог принять на себя ответственность за чужие слабости.

— Они все здесь сошли с ума. Каким бы это место ни было раньше, теперь оно развалилось. Такое встречается в плохих симуляциях. Вот поэтому-то я и предложил совет, — он потушил сигарету. Рени вспомнила, что ее собственная продолжала гореть; она снова затянулась, а Азадор продолжал: — Знаешь фильм про Изумрудный город?

— Да, знаю, — ответила Рени. — Но этот город не совсем такой, каким должен быть. Он производит впечатление гораздо более… более мрачного. И здесь Канзас. Изумрудный город был не в Канзасе, он был где-то в другом месте, или нет?

— Так он не был таким с самого начала, — мужчина вытащил еще одну сигарету, потом передумал и заложил ее за ухо. Рени поймала себя на том, что жадно ее разглядывает, несмотря на то, что уже держит между пальцев одну зажженную. Ей не понравилось это чувство.

— Я же говорю, — продолжал Азадор, — эта симуляция пошла прахом. В ней объединены два места, Изумрудный город (по-моему, была еще такая книга для чтения) и Канзас, американский штат. Это было как две части песочных часов, понимаешь? А через тонкое соединение между ними можно было проходить туда и обратно.

!Ксаббу серьезно и внимательно исследовал камеру. Рени он показался расстроенным.

— Но что-то на стороне Изумрудного города пошло совершенно вкривь и вкось, — сказал Азадор. — Я слышал ужасные рассказы: убийства, насилие, каннибализм. Я думаю, сейчас из него почти все сбежали. Три человека, граждане, которые играли роли Страшилы, Дровосека и Трусливого Льва, перевели свои собственные королевства на сторону Канзаса.

— Так это какая-то разновидность военной игры? — спросила Рени. — Как глупо! Зачем воссоздавать прекрасный Изумрудный город только для того, чтобы превратить его в очередную «стрелялку»?

«Как это похоже на мужчин», хотела она добавить, но не стала.

Азадор лениво улыбнулся, как будто прочел ее мысли.

— Все началось не совсем так. Дровосек, Лев… они не были в игре изначально. Они пришли извне, так же как вы. Но они завоевали сим-мир, или почти что завоевали. Лишь у этого парня, Страшилы, достаточно сильное положение, чтобы им сопротивляться. Но я думаю, долго он не протянет.

— А прочее? В какой-то момент, казалось, вся симуляция вывернулась наизнанку… или что-то в этом роде. Ты это почувствовал?

!Ксаббу забрался на верхнюю койку, ближайшую к стене, и исследовал крошечное зарешеченное окно.

— Вы помните, что сказал Атаско? — спросил он. — Когда это пронеслось через комнату — пятно радужного света?

Рени похолодела при упоминании имени убитого человека, но Азадор, казалось, не обратил внимания.

— Нет.

— Он сказал, что система, возможно, растет слишком быстро. По крайней мере, это то, что я помню. Или вырастает в слишком большую. А Кунохара сказал…

— !Ксаббу!

Теперь Азадор действительно обратил внимание.

— Вы знаете Кунохару? Хидеки Кунохару?

— Нет, — поспешно сказала Рени. — Мы знаем тех, кто знали его или утверждали, что знают.

— Этот гад наткнулся на меня в плотоядном цветке, в росянке, кажется так он называется. — Возмущение Азадора казалось неподдельным. — Он прочитал мне, как ребенку, лекцию о сложности природы и еще всякий вздор в том же духе. А потом оставил стоять в мерзко пахнущей жиже, которая изо всех сил старалась меня переварить! Сволочь.

Несмотря на Все тревоги, Рени с трудом удержалась от смеха. Это действительно было весьма в духе старого, самодовольного маленького человечка, с которым они познакомились.

— Но ты же выбрался.

— Я всегда выбираюсь, — что-то темное промелькнуло в его глазах.

Он переждал момент, взяв припасенную за ухом сигарету и старательно прикурив ее от толстой серебряной зажигалки. Положив зажигалку обратно в карман, Азадор поднялся и медленно прошел мимо Рени к двери, где встал, мурлыкая незнакомую песню. Рени неожиданно отчетливо поняла, что он много времени провел в местах, подобных этому — либо в ВР, либо в РЖ. !Ксаббу сполз вниз с верхней койки и прильнул к уху Рени.

— Я специально назвал эти имена, — прошептал он. — Чтобы посмотреть на его реакцию.

— Не надо было. — Сквозь ее спокойный тон просочилось больше гнева, чем Рени хотелось бы. — В следующий раз предоставь, пожалуйста, мне управляться с плащом и кинжалом!

!Ксаббу удивленно посмотрел на нее, потом ушел в дальний угол и сел там на корточки, уставившись в пол. Рени чувствовала себя ужасно, но ничего не могла с этим поделать. Азадор вернулся в их конец.

— Если я пробуду здесь еще немного — я с ума сойду, — сказал он коротко. — Давайте сбежим! Я знаю, что даст нам свободу. План побега.

Рени огляделась, пораженная.

— Ты уверен, что можно такое говорить вслух? А что, если камера прослушивается?

Азадор пренебрежительно махнул рукой:

— Конечно, тут везде «жучки»! Не важно. У этого чучела-Страшилы не осталось достаточно подданных, чтобы прослушивать пленки, мили и мили пленок! Технология этого сим-мира Канзаса — строго в рамках двадцатого века, вы заметили?

— Если твой план так хорош, отчего ты еще здесь? — спросил !Ксаббу.

Рени гадала, откуда незнакомец так много знал о средствах безопасности Страшилы, но ей пришлось признать, что и бушмен задал хороший вопрос.

— Потому, что для его осуществления недостаточно одного человека, — сказал Азадор. — А теперь у нас два человека и одна очень умная обезьяна.

— Я не обезьяна, — нахмурился !Ксаббу. — Я человек.

Азадор рассмеялся:

— Конечно, ты человек, я пошутил. Не надо быть таким чувствительным.

— А тебе, — мрачно посоветовал !Ксаббу, — надо научиться получше шутить.

Азадор не раскрыл им подробностей своего плана, но настоял на том, что следует дождаться вечера, прежде чем предпринять попытку побега, хотя Рени оставалось только гадать, как он сможет определить время в камере, где единственное окно выходило в горизонтальный воздуховод. Но она была рада возможности отдохнуть. И теперешнее их временное место обитания в Канзасе, потрепанном смерчем, и путешествие на стрекозе по миру насекомых Кунохары повлекли за собой одну за другой схватки не на жизнь, а на смерть, все это было утомительно и мучительно.

!Ксаббу погрузился в самодостаточную тишину, которая, как понимала Ренни, отчасти была вызвана обидой, а Азадор сидел с закрытыми глазами, тихо насвистывая что-то неопределенное. Впервые за долгое время Рени представилась возможность просто посидеть и подумать.

Не в последнюю очередь ее занимал их таинственный сокамерник. Азадор не дал вовлечь себя в разговор о его собственном прошлом или о том, что привело его в этот сим-мир или в Сеть Иноземья вообще. Если он не был живым, настоящим гражданином, если он был марионеткой, то эту марионетку сконструировали очень тщательно, чтобы она казалась гражданином: он говорил о Сети и ее иллюзиях, выказывая знание столь глубокое, что оно граничило с презрением. Он, что называется, производил впечатление, на свой лад, и не из-за красивого сима — Рени почти могла представить в применении к нему слово «головорез» — но временами он будто бы демонстрировал другую свою сторону, в нем проглядывала уязвимость преследуемого человека.

Но к чему напрасно тратить время на размышления об этом незнакомце, когда необходимо было подумать о других вещах, о стольких нерешенных проблемах, вопросах жизни и смерти?

«Ну, начнем с того, что ты огрубела, подружка, — сказала она себе. — Слишком долго пробыла среди мужчин, слишком долго, и эта постоянная опасность, весь этот адреналин, на тебя это действует».

Она посмотрела на пучащуюся в кармане Азадора пачку, и ею овладело острое искушение попросить еще сигарету. Все то, что поможет ей почувствовать облегчение, хорошо, не правда ли? Она чувствовала себя, как тиктак, которого завели сверх оптимального напряжения. Но ей не понравилось то, как она снова стала думать о сигаретах, как будто они были столь же важны, как и поиски путей спасения ее брата. Рени почти не думала о них два дня — а теперь что, все заново? Она не ела ничего с тех пор, как вошла в Сеть, и это ей не докучало.

Усилием воли Рени заставила свой ум вернуться к насущным проблемам.

Вместо того чтобы принести какие-то ответы, их вход в Сеть лишь усугубил загадки. Что это был за Круг, о котором упомянул Кунохара: были ли это действительно те же люди, что помогли !Ксаббу уехать из Окаванго, чтобы он смог посещать школу? Если да, то что это могло значить? Может быть, !Ксаббу известно больше, чем он говорит? Но если так, зачем признаваться, что он вообще знал что-то о Круге? Она отказалась от этой новой мысли. Все связанное с Братством Грааля было так широко и запутанно, здесь было так много неизвестных, что в какой-то момент это стало напоминать какую-то уличную религиозную проповедь: абсурдная, примеренная на себя пульсирующая паранойя. Нужно держаться за главные мысли.

Но что это за главные мысли, если быть точной? Что они узнали? Узнали ли они вообще хоть что-то? Кунохара, похоже, намекал, что между этим Кругом и Братством Грааля был какой-то конфликт. Но он также предположил, что обе стороны могли быть не правы и что система каким-то образом была больше, чем они осознавали. Не могли ли те вещи, что они видели (светящаяся аномалия в мире Атаско, непонятные явления и эффекты, отмеченные в Улье, странный сбой в тронном зале Страшилы), быть индикатором того, что система не в порядке? Неожиданная мысль пронзила ее как длинная, холодная игла. Если Стивен каким-то образом завязан в этой системе, если его каким-то образом в нее засосало, а теперь система рушится — что тогда? Проснется ли он? Или останется в западне умирающей… чего? Машины? Вселенной?

Бездумно она поглядела на !Ксаббу, как будто маленький человек мог защитить ее от неприятной мысли, не высказанной вслух. Он держал руки перед собой, перебирая пальцами — снова играя в веревочные узоры без веревочки. Его узкая спина была обращена к Рени.

Ей был нужен этот человек, осознала она в приливе привязанности, этот мягкий, умный человек, спрятавшийся за личиной обезьяны. Он был ее самым лучшим другом в целом мире. Удивительно было подумать об этом — она знала его меньше года — но это была правда.

Рени вытянула шнурок из ботинка, потом скользнула ближе к !Ксаббу.

— Держи, — сказала она, вручая ему шнурок, — С настоящей веревкой ведь легче?

Он покрутил шнурок в своих маленьких руках.

— Ботинок будет сваливаться. Это небезопасно, — !Ксаббу наморщил лоб, задумавшись, потом перекусил шнурок своими острыми зубами. Он вручил Рени обратно полшнурка. — Мне не нужна длинная. Мои пальцы теперь тоньше.

Она улыбнулась и вернула шнурок в ботинок.

— Извини, что я так разговаривала с тобой. Я была не права.

— Вы мой друг. Вы хотите, как лучше для меня, для нас обоих. — Поразительно, каким серьезным могло быть лицо бабуина. — Хотите посмотреть, как я буду работать с веревочкой?

Азадор, который сидел в нескольких метрах от друзей, прислонившись к стене, бросил на них взгляд, но глаза его были где-то далеко, казалось, он погружен в размышления.

— Конечно. Пожалуйста, покажи мне.

!Ксаббу завязал узел в одной части шнурка и растянул его в прямоугольник, потом его пальцы стали быстро двигаться внутрь и наружу, вытягивая петли, как пара птиц, строящих гнездо, пока в его ладонях не появилась сложная геометрическая абстракция.

— Вот солнце. Видите?

Рени не была уверена, но она подумала, что он мог иметь в виду ромбовидную фигуру ближе к центру конструкции.

— Думаю, да.

— Теперь солнце опускается ниже… вечер, — !Ксаббу пошевелил пальцами, и ромб передвинулся вниз к линии горизонта, делаясь более плоским по ходу движения.

Рени рассмеялась и захлопала в ладоши.

— Здорово! Он улыбнулся.

— Сейчас покажу другую картинку, — его обезьяньи пальцы быстро двигались. Рени не могла не заметить, как сильно его движения напоминали движения человека, пользующегося пультом для ввода данных. Когда он остановился, то сделал совершенно другую конструкцию, с плотным узлом жилок в одном из верхних углов. — Это птица под названием «медовед». Вы ее видите?

Рени изумленно затаила дыхание.

— Ты раньше говорил это название?

Ей потребовалось несколько долгих минут, чтобы вспомнить.

— Нет. Селларс его называл. Когда мы его встретили у «Мистера Джи», и ты был… без сознания. Или спал, не знаю. Он отправил медоведа, чтобы вернуть тебя оттуда, куда ты ушел.

!Ксаббу торжественно кивнул:

— Он мудрый человек, этот Селларс. Для моего народа медовед — очень важная птица. Мы следуем за ним многие мили, пока он не приведет нас к дикому меду. Но он не любит водить людей к меду — мы слишком алчные. А, смотрите, он нашел мед!

!Ксаббу дернул пальцами, и маленькая точка в углу взволнованно забегала с места на место.

— Он собирается рассказать об этом своему другу, медовому барсуку, — !Ксаббу быстро сплел другую картинку: большая фигура внизу и маленькая наверху. — Они такие близкие друзья, птица-медовед и барсук-медоед, что мой народ говорит: они спят под одной шкурой. Вы видели медового барсука, Рени?

— Его еще называют «ратель», да? Я видела их в зоопарке. Такие небольшие, когтями роют земли, да?

— Злые сволочи, — сказал Азадор, не поднимая головы. — Живо оттяпают пальцы, если дашь им возможность.

— Они очень отважные, — сказал !Ксаббу с подчеркнутым достоинством. — Медовый барсук будет драться, чтобы защитить то, что он считает своим, — он снова повернулся к Рени. — А маленькая птичка его лучший друг, и когда мед начинает сочиться золотыми каплями в дупле дерева или в расщелине скалы, медовед вылетает из кустов с криком: «Быстрее, быстрее, мед! Идем же скорее!»

!Ксаббу повторил эти слова на своем щелкающем языке и заставил маленькую верхнюю фигурку снова завибрировать. Та, что побольше, оставалась неподвижной.

— Тогда его друг слышит и чувствует, что нет звука радостней, и он спешит за птичкой, сам насвистывая, как птица, и призывая: «Посмотри на меня, создание с крыльями, я следую за тобой». Это чудесные звуки: друг зовет друга через буш, — !Ксаббу поработал над веревочками своими проворными пальцами, и теперь та фигура, что пониже, тоже стала двигаться, и по мере того как маленькая фигурка сделалась крошечной, большая тоже съежилась, как будто барсук поспешил за своим проводником.

— Чудесно, — сказала Рени, смеясь. — Я их просто вижу, обоих!

— Они самые близкие друзья, птица-медовед и барсук-медоед. А когда барсук наконец добирается до меда, он всегда делится со своим другом, сбрасывая мед на землю, — веревочка провисла меж его пальцев. — Как ты со мной, Рени. Мы друзья, такие же, как эта пара, ты и я.

Она почувствовала, что у нее перехватило в горле, и на долю секунды Рени показалось, что они больше не заперты в камере, а снова стоят под луной, окруженной кольцом, в пустыне памяти !Ксаббу, утомленные танцем и счастливые.

Ей пришлось сглотнуть, прежде чем она снова смогла говорить.

— Мы друзья, !Ксаббу. Да, это так.

Молчание нарушил Азадор, громко прочистив горло. Когда они повернулись к нему, он взглянул на них с деланным удивлением.

— Не обращайте на меня внимания, — сказал он, — продолжайте.

!Ксаббу повернулся к Рени, и его рот сложился в застенчивую улыбку, сморщившую морду бабуина:

— Я тебя утомил.

— Вовсе нет. Мне нравятся твои истории, — она не знала, что еще сказать. С !Ксаббу всегда бывали такие странные водоразделы, и у нее не было никакого представления о том, куда они могут вести: к дружбе, похожей на родство, более глубокой, чем она могла себе представить? К настоящей любви? Иногда она чувствовала, что не существует человеческой модели, чтобы обозначить их отношения, — Расскажи мне, пожалуйста, другую историю. Если не возражаешь, — она взглянула на Азадора. — И если у нас хватает времени.

Их сокамерник, снова погрузившийся в себя и тихо насвистывавший, сделал неопределенный жест, приглашая их развлекаться по своему усмотрению.

— Я расскажу тебе еще одну историю с веревочкой. Иногда мы ею пользуемся, чтобы научить историям детей, — !Ксаббу неожиданно пришел в замешательство. — Я не хотел сказать, что ты ребенок, Рени… — он вгляделся в ее лицо и успокоился, — Это история про то, отчего у зайца раздвоенная губа. И еще это история про прадедушку Богомола.

— Позволь, я задам тебе вопрос до того, как ты начал. Богомол, Прадедушка Богомол, он насекомое? Или человек, старик?

Ее друг хихикнул:

— Он насекомое, конечно. Но он также и старик, самый старый в его семье и старейший из Первых Людей. Помнишь, в древние времена все звери были людьми.

Рени попыталась это осмыслить.

— Так он малюсенький? Или большой?

Она невольно вспомнила ужасное чудовище с конечностями, острыми как бритва, которое преследовало их в Улье. По выражению длинной морды бабуина она поняла, что !Ксаббу тоже вспомнил об этом.

— Прадедушка Богомол ездит меж рогов антилопы, так что он очень мал. Но он старейший и умнейший из всех Первых Людей, родоначальник Старшей Расы, поэтому он также и очень большой.

— А… — она вгляделась в выражение лица !Ксаббу, но не смогла найти следов подтрунивания. — Тогда, наверное, я готова слушать рассказ.

!Ксаббу кивнул. Он быстро расставил пальцы и начал двигать их внутрь и наружу, пока не сложился еще один многоугольный рисунок.

— В ранние дни случилось, что как-то раз Прадедушка Богомол заболел и почти почувствовал, что умирает. Он поел билтон, сушеное мясо, который он украл у собственного сына, Квамманги-Радуги, и когда Квамманга обнаружил пропажу, он сказал: «Пусть билтон снова оживет в животе того, кто его у меня украл». Он не знал, что это был его отец. И билтон снова ожил в животе у Деда Богомола и причинял ему ужасную боль.

Пальцы !Ксаббу изогнулись, и рисунок задрожал, как рябь. Вблизи центра какая-то фигура стала извиваться, так что Рени почти увидела Дедушку Богомола, корчащегося в агонии.

— Он отправился к своей жене Скальному Кролику и сказал ей, что чувствует себя очень больным. Она велела ему идти в буш и найти воду, чтобы, напившись, успокоить боль. Стеная, он ушел. Поблизости воды не оказалось, и Богомол шел много дней, пока наконец не пришел в холмы Цодило, и на их вершине нашел воду, которую искал. Он напился вдоволь и почувствовал себя лучше и решил, что прежде чем возвращаться домой, отдохнет.

Руки бабуина прошли через череду форм, и Рени увидела, как поднимаются холмы и блестит вода. Азадор рядом с ними перестал насвистывать и, казалось, прислушивался.

— Но тем временем в краале Прадедушки Богомола все перепугались, что он не вернулся, и опасались, что, если он умер, они никогда его вновь не увидят, поскольку никто из Старшей Расы раньше не умирал. Поэтому его жена Скальный Кролик отправила своего кузена Зайца на поиски.

На короткое мгновение Заяц появился в сети веревочек, потом ускакал.

— Заяц бежал по следам всю дорогу до холмов Цодило, ибо он был очень быстрым бегуном, и достиг их к ночи. Когда заяц забрался на холмы, он обнаружил Богомола сидящим подле воды, пьющего и смывающего пыль со своего тела. «Прадедушка, — сказал Заяц, — твоя жена и твои дети и все остальные Первые Люди послали узнать, как ты себя чувствуешь. Они боятся, что ты умираешь и что они никогда тебя снова не увидят». Богомол чувствовал себя значительно лучше, и ему было жаль, что все так обеспокоились. «Возвращайся и скажи им, что они глупы: смерти нет, — сказал он Зайцу. — Ты думаешь, когда мы умрем, мы станем, как эта трава? — он поднял пучок травы. — Что мы умираем, чувствуя себя, как сухая трава, превращающаяся в пыль?» Он поднял пыль другой рукой и швырнул ее в воздух, потом указал на луну, что висела в ночном небе. Прадедушка Богомол сам сделал луну, но это другая история.

«Иди и скажи им, — сказал он, — что подобно луне, которая умирает, но потом делается новой, так же в смерти они будут созданы заново. И потому не должны иметь страха». И так он отправил Зайца назад вниз с холмов со своим посланием. Но Заяц был из тех, кто думают, что они очень умные, и когда он бежал к краалю Прадедушки Богомола, он думал про себя: «Старый Богомол не может быть в этом уверен, ибо разве все не умирает и не превращается в пыль? Если я принесу им это глупое послание, они посчитают меня глупцом, и я никогда не найду себе невесту, и остальные люди из Древней Расы отвернутся от меня». Поэтому, когда он вернулся в крааль, где Скальный Кролик и все остальные ждали его, он сказал им: «Прадедушка Богомол говорит, что, умирая, мы не возобновимся, как луна, но вместо этого, как трава, обратимся в пыль».

И так все люди из семьи Богомола рассказали всем другим Первым Людям то, что, по словам Зайца, передал Прадедушка Богомол, и все Первые Люди преисполнились великим страхом и рыдали и дрались друг с другом. Так что вернувшись домой, с мешком из шкуры антилопы, перекинутым через одно плечо, и палкой-копалкой в руке, Богомол нашел всех исполненными печали. Когда он узнал, что сказал Заяц, и что теперь повторялось всеми Первыми Людьми в мире как правда, он так разозлился, что поднял свою палку-копалку, ударил Зайца и рассек ему губу. Потом он сказал Зайцу, что ни кустарник, ни трава вельда, ни скалы пустыни не будут ему убежищем и что враги его всегда будут искать его и находить. Вот отчего у зайца рассечена губа.

Последняя картинка вибрировала мгновение между вытянутыми руками !Ксаббу, потом он соединил ладони, и она исчезла.

— Это было восхитительно!

Рени сказала бы больше, но Азадор резко поднялся:

— Пора.

У Рени начинали болеть руки.

— Это не имеет смысла.

— Не имеет смысла для тебя, — сказал Азадор беззаботно. — Просто упирайся ладонями.

Рени тихонько выругалась. Ее положение — лицом к стене, руки широко разведены и упираются ладонями в холодный цемент — неприятно напоминало процесс ареста. Азадор лежал на животе между ее ступней, и его руки тоже упирались в стену, параллельно ее рукам, но только чуть выше пола.

— Ладно, — сказала она, — ты убедил меня, что безумен. Что теперь?

— Теперь твой черед, как там тебя зовут, обезьяночеловек, — Азадор вытянул шею и посмотрел через плечо на !Ксаббу, который рассматривал эту картину определенно без всякого энтузиазма. — Найди место как можно ближе к центру, где находился бы центр перекрестья «х», если бы наши руки были по краям. И ударь по нему.

— Это очень твердая стена, — заметил !Ксаббу.

Азадор то ли рассмеялся, то ли раздраженно хрюкнул.

— Ты ее не сломаешь своей ручкой, человек-обезьяна. Просто делай, что я сказал.

!Ксаббу скользнул внутрь так, что его голова прижалась к животу Рени, чуть ниже груди. Ей было неудобно, но друг не стал медлить. Выбрав место, он ударил по нему ладошкой.

Прежде чем затихло эхо шлепка, отразившееся от голых стен камеры, часть стены, обозначенная их вытянутыми руками, исчезла, оставив чистую белую поверхность на всех краях отверстия. Потеряв опору, Рени упала внутрь следующей камеры.

— Ты как это сделал? — потребовала она.

Улыбка Азадора просто бесила своим самодовольством.

— Это ВР, мисс Отепи — все выдуманное. Я просто знаю, как заставить все думать по-другому. Теперь эта часть стены думает, что она больше не стена.

!Ксаббу бочком просочился внутрь и оглядывался в пустой камере, точной копии той, которую они только что оставили.

— Ну и что в этом хорошего для нас? Мы должны теперь будем пройти через все до единой стены, пока не окажемся снаружи?

Довольное выражение лица Азадора не изменилось. Он подошел к двери новой камеры. Один раз потянул за ручку, и она скользнула вбок, открыв путь в коридор.

— Никто не станет тратить время на то, чтобы запирать пустые камеры.

Первым побуждением Рени (чтобы скрыть раздражение от успеха этого человека) было сказать «Это обман!», что, как она сама понимала, звучало бы очень глупо. Она скользнула мимо Азадора и выглянула в коридор. Там ничего не было, лишь цемент цвета зеленой мяты и закрытые двери по обеим сторонам до самого поворота коридора. Монотонность нарушалась лишь плакатами, изображавшими Страшилу — здорового, энергичного, строгого Страшилу, провозглашающего: «Десять тысяч жевунов мертвы — ради чего? Помни про Оз!» и «Ты нужен Изумрудному городу!»

— Там нет никого. Пойдемте, — Рени повернулась к Азадору. — Ты знаешь, как отсюда выбраться?

— Там, где заканчиваются камеры, есть мастерская. В ней могут быть охранники, но все равно их будет меньше, чем впереди, где расположены правительственные кабинеты.

— Тогда так и сделаем, — Рени сделала несколько шагов, потом взглянула на !Ксаббу. — В чем дело?

Он покачал головой.

— Я что-то слышу… что-то чую. Я не уверен.

Тишину нарушил вялый звук («бум»), настолько слабый, что почти не был слышен: возможно, кто-то уронил книгу на стол несколькими комнатами дальше. Звук несколько раз повторился, потом все снова успокоилось..

— Ну, что бы это ни было, это очень далеко от нас, — заявила Рени. — Лучше не будем ждать, пока оно доберется сюда.

Не только коридор перед камерами, но и все остальные коридоры были пусты. Звук торопливых шагов, ее и Азадора, поскольку ступни !Ксаббу почти не издавали шума, жутко отражался от длинных стен, пока они бежали, и внушал Рени неприятное чувство.

— Где же все?

— Я же сказал, это место разваливается, — сказал Азадор. — Долгие годы идет война; у Страшилы осталось совсем мало подданных. Отчего, ты думаешь, мы были единственными пленниками? Всех остальных освободили и потом отправили воевать в Лес или на Фабрику.

Рени и знать не хотела, что такое «Фабрика». Сначала царство Атаско, затем уничтожение Улья, теперь это. Не разрушатся ли эти сим-миры, превратившись в пыль, как трава вельда из рассказа !Ксаббу? Или же им на смену придет что-нибудь еще более ужасное?

— Идите медленно, — сказал !Ксаббу. — Я слышу что-то и что-то чувствую — оно стучится мне в грудь. Здесь что-то не так.

— Какого черта это значит? — вопросил Азадор. — Мы почти во дворе. Черта с два мы теперь остановимся.

— Ты должен ему доверять, — сказала Рени. — Он знает, о чем говорит.

Двигаясь с большей осторожностью, они зашли за угол и обнаружили, что находятся в сплетении коридоров. На середине открытого пространства лежал высокий человек с длинной зеленой бородой и парой разбитых зеленых очков. Рядом с ним валялось какое-то древнего вида ружье. Он был явно мертв: то, что должно было находиться внутри него, просочилось на пол.

Рени подавила подступившую тошноту. Почему люди в этой симуляции имеют внутренности, ведь такого не было в мире насекомых?

Азадор обогнул тело.

— Двор в той стороне, всего лишь сотня метров, — прошептал он, указывая туда, где широкий коридор резко поворачивал. — Мы можем…

Вопль боли потряс коридор — такой яростный, что у Рени подкосились колени. Даже Азадор был явно потрясен, но их троица осторожно подошла к повороту коридора и заглянула за него.

На широкой грузовой рампе в конце коридора еще несколько людей с зелеными бородами и в зеленых очках дрались не на жизнь, а насмерть, сдерживая армию тиктаков. Зеленобородых в их борьбе поддерживали несколько еще более странных существ (тощие люди с колесами вместо рук и ног, плюшевый медведь с пробочным ружьем, другие солдаты, которые, казалось, были целиком сделаны из бумаги), но защитники явно уступали в численности, и несколько дюжин их уже были уничтожены. Лишь один тиктак пал, хотя два или три других ковыляли кругами с вывалившимися наружу внутренностями, но зеленобородые солдаты, похоже, истощили свои боеприпасы и теперь использовали длинные ружья исключительно в качестве дубинок. Чувствуя близкую победу, жужжащие тиктаки стягивались ближе к защищавшимся, как мухи роятся вокруг умирающего животного.

— Проклятье! — Рени была почти столь же раздражена, как и напугана. — Игры! Эти люди и их проклятые игры в войну!

— Если эти штучки до нас доберутся, это уже будет не игра, — прошипел Азадор. — Поворачивайте обратно! Пойдем другим путем.

Когда они возвращались по пересечениям коридоров и прошли то место, где по-прежнему лежало тело первого увиденного ими защитника, !Ксаббу потянул Рени за руку:

— Отчего этот мертвец здесь, когда сражение все еще идет у входа?

Рени понадобилось какое-то время, чтобы понять, о чем он спрашивает, к этому моменту они уже оставили зеленобородый труп позади. Их сокамерник повернул направо и бежал по коридору.

— Азадор! — позвала она, но тот уже остановился.

Еще два трупа лежало возле стены в следующей ветке коридора — два тела, три куска: верхняя часть тела одного из солдат валялась отдельно от его нижней части. Рядом с ним лежали студенистые останки одной из летучих обезьян. Громкие пронзительные обезьяньи крики разносились эхом из бокового коридора — там были другие обезьяны, объятые страхом и болью.

— Нам сюда не надо! — сказал Азадор облегченно. — Я вспомнил другой путь.

Он пошел вперед и не обернулся, даже когда очень человеческий, очень женский вопль разнесся по проходу.

— Эмили?.. Мне кажется, это наша подруга! — закричала Рени в спину удаляющемуся Азадору.

Он не обернулся и не замедлил шага, даже когда она его выругала. !Ксаббу уже двинулся по коридору в ту сторону, откуда донесся голос Эмили. Рени поспешила его догнать. Им открылась сцена битвы: картина теперь уже знакомая, но от этого никак не менее эксцентричная — летучие обезьяны и механические люди, дерущиеся насмерть. Вдруг из рукопашной схватки вырвалась стройная фигура Эмили и бегом бросилась в их сторону. Рени схватила ее, когда та пыталась пробежать мимо, и сбила с ног. Девушка дралась, как кошка, пока Рени не обхватила ее руками и не сжала изо всех сил.

— Это я, Эмили, это я, мы тебе поможем, — повторяла она снова и снова, пока девушка не перестала сопротивляться и не взглянула наконец на своих новых врагов. Ее и без того огромные от страха глаза еще более расширились.

— Вы! Незнакомцы!

Прежде чем Рени смогла ответить, мимо них вдоль коридора пролетела летучая обезьяна, но не по своей воле. Она шлепнулась об стену, сложилась, как игрушка без костей, и упала.

— Мы должны идти, — сказала Рени. — Пойдем!

Она взяла девушку за руку, !Ксаббу взял ее за другую, и они побежали прочь от отвратительных звуков — жужжания тиктаков и хруста обезьяньих костей в железных клешнях. Азадора не было видно, но они повернули в том направлении, куда он ушел. Эмили радостно верещала, как будто не пережила нападение тиктаков несколько минут назад.

— Я не думала, что вы вернетесь, или, скорее, я не думала, что я вернусь Король… он заставил эту машину делать со мной всякие странные вещи, это было хуже всего того, что делают медицинские генри, у меня по всей коже мурашки пошли, и знаешь, что?..

Рени изо всех сил старалась не обращать на нее внимания.

— Ты ничего не слышишь? — спросила она !Ксаббу. — Есть еще эти железные люди впереди нас?

Он передернул узкими плечами и потянул Эмили за руку, стараясь заставить ее двигаться живее.

— Знаешь, что он мне сказал? — продолжала Эмили, — Это такой сюрприз был! Я думала, у меня неприятности и меня собираются отправить на Дурную Ферму. Это такое место, куда отправляют тех, кого ловят, когда они крадут что-нибудь из продуктового хранилища, как одна эмили, которую я знаю, и ее туда отправили всего на несколько месяцев, но когда она вернулась, она выглядела так, как будто стала гораздо старше. Но ты знаешь, что они мне сказали?

— Эмили, замолчи, — Рени приостановила их, когда они завернули за очередной угол. Им открылась широкая комната с начищенным кафельным полом и сияющей металлической лестницей, ведущей на антресоли. Здесь тоже были разбросаны по полу обезьяньи трупы, а также тела пары тиктаков, которые, по всей видимости, свалились сквозь ограждение антресолей, погнутое, как серебряная лакрица. Заводные люди разбились, как дорогие часы, упавшие на тротуар, но рядом с ними что-то двигалось.

Эмили по-прежнему болтала:

— Он мне сказал, что у меня будет маленький ребенок!..

Это был Азадор. В предсмертной судороге один из тиктаков вцепился ему в ногу, и теперь он пытался освободиться из сомкнувшегося захвата. При приближении других беглецов он взглянул на них, и испуганное выражение на его лице сменилось раздраженным.

— Отцепите его от меня, — прорычал Азадор, но прежде чем он смог сказать что-то еще, его прервал вопль Эмили, такой громкий, что Рени в шоке отпрянула от нее.

— Генри!

Эмили бросилась через комнату, перепрыгнула через одного разбитого тиктака, потом бросилась на Азадора. Это новое нападение заставило его так сильно стукнуться спиной об пол, что нога освободилась от клешни, разорвавшей комбинезон и оставившей красные рубцы на лодыжке. Эмили взобралась на него, как перевозбудившийся щенок, и Азадор не мог оттолкнуть ее прочь.

— Генри! — завизжала она. — Мой милый, милый, миленький генри! Мой сладенький возлюбленный! Мой необыкновенный Срождеством! — Она сидела у него на груди, широко расставив ноги, а он ошарашенно глядел на нее. — Отгадай, — потребовала она. — Отгадай, что мне король только что сказал. Ты и я — мы сделали ребенка!

Вслед за этим откровением комната с высокими потолками погрузилась в тишину. Через мгновение мертвый тиктак издал щелкающий звук, и клешня, державшая Азадора за лодыжку, дернулась в последний раз и снова застыла.

— Странно, — сказала наконец Рени, — очень, очень странно.

ГЛАВА 16 ПОКУПАТЕЛИ И СПЯЩИЕ

СЕТЕПЕРЕДАЧА/НОВОСТИ: Дебаты экспертов по «Замедленным тюрьмам»

(архивный видеосюжет: служитель морга проверяет отделения холодильника).

ГОЛОС: ООН спонсирует дебаты между защитниками гражданских свобод и пенологами о противоречивом методе, известном под названием «замедление времени», при котором метаболизм заключенных замедляется при помощи криотерапии; одновременно идет воздействие на их подсознание, вследствие чего двадцатилетний срок заключения осознается как длящийся всего несколько месяцев.

(изображение: Тельфер выступает в ООН)

Ремел Тельфер из группы защитников гражданских свобод «Человечество наблюдает» называет это еще одним доказательством того, что мы становимся, по его словам, «обществом обработки людей».

ТЕЛЬФЕР: «Они утверждают, что желают более быстрого возвращения этих заключенных в общество, но на самом деле им просто нужны заключенные, которыми легче управлять, и ускоренный оборот. Вместо того чтобы стараться предотвращать преступления, мы тратим деньги на все более и более дорогостоящие методы наказания людей — укрупнение тюрем и раздувание штатов полиции. Теперь же они хотят взять какого-то бедолагу, который украл чей-то бумажник, и потратить полмиллиона кредитов налогоплательщиков, чтобы ввести его в кому!..»

Еще одни ненасытные щипцы выпрыгнули из воды и бросились на них, щелкая огромными челюстями, как капкан на медведей. Вождь Зажгу Везде сумел увернуться от нападающих, но, падая обратно в реку, щипцы ударили в борт из березовой коры, и Орландо с остальными швырнуло на дно каноэ.

Следующий удар перевернул Орландо на живот, и он уперся в шишковатую рукоятку меча, который уже счел потерянным. Затем исполненный боли крик индейца заставил его сесть. Щипцы для салата схватили вождя за руку и пытались утянуть в реку; Орландо в ужасе смотрел, как рука начинает растягиваться наподобие конфеты-ириски. Он схватил меч и со всех сил рубанул щипцы сразу за зубами. Удар сотряс его от пальцев до позвоночника, но щипцы выпустили вождя, злобно глянули на Орландо и скрылись в бурлящих водах.

Вождь Зажгу Везде потер руку, которая уже снова приняла нормальные размеры и форму, и повернулся, чтобы возобновить битву. Хор тонких голосов неподалеку заставил Орландо подумать, что кто-то, возможно, идет к ним на помощь, но это оказались лишь овощи на берегу, хоровод которых рассыпался в толпу у края воды. Большинство наблюдали за нападением на каноэ с ужасом, хотя некоторые, в особенности тушеные овощи, похоже, считали все происходящее ужасно смешным и выкрикивали бесполезные пьяные советы как тем, кто находился в лодке, так и хищной утвари.

Что-то снова ударило их в области ватерлинии, и лодочка содрогнулась. Орландо собрался с силами и поднял меч над головой. Он знал, что в любой момент каноэ может перевернуться, и был решительно настроен забрать с собой на тот свет, по крайней мере одно из этих тупоголовых созданий на шарнирах. Фредерикс встал рядом с ним, пытаясь приладить стрелу на тетиву, несмотря на то что каноэ на короткое мгновение закачалось на рукоятке одного из нападающих, как качели, а потом снова упало в воду.

В переполохе на берегу неожиданно пронзительно прозвучал вопль страха.

Некоторые из овощей в первом ряду, на которых наседали зеваки сзади и десятки других, высыпавших из перевернутого дуршлага, чтобы увидеть происходящее, упали в реку. Маленький помидорчик жалобно стенал, все дальше и дальше уплывая от берега. Головка салата, все еще опоясанная в самом своем широком месте цветочным венком, с криком брела по воде вслед за помидором.

Что-то рассекло воду рядом с салатом. Головку подбросило в воздух, потом она упала обратно в воду. Сверкнули с клацаньем и сомкнулись новые челюсти — даже с такого расстояния Орландо услышал хруст раздираемых овощных тканей. Когда повсюду поплыли листья салата, целая стая щипцов устремилась к месту нового действия. Зрители на берегу, охваченные паникой, стали сталкиваться друг с другом, стремясь спастись от прожорливых чудовищ, и в начавшемся хаосе еще несколько овощей упали в воду. Теперь из зубастых челюстей брызнули ошметки помидорной мякоти и истекающей соком свеклы. Морковка в передничке была подброшена в воздух и перекушена пополам.

За несколько секунд воды вокруг каноэ успокоились, в то время как на расстоянии броска камня от берега река вскипела от щелкающих челюстей и кусков овощей. Вождь Зажгу Везде подобрал весло и вновь направил каноэ на середину реки.

— Удача для нас, — буркнул он, — их любит салат больше.

— Это… это ужасно. — Фредерикс оперся о борт каноэ, завороженный сценой насилия с убийством. Вдоль берега быстро образовывалась пена из овощного пюре.

— Это они ошибаться, — холодно ответил вождь. — Они злить щипцы первые. Овощи пахнуть — они бесятся.

Орландо не мог не чувствовать жалости к помидорчику — тот плакал перед смертью, как потерявшийся ребенок.

— Не могу брать твоя на берег эта сторона, — сказал Зажгу Везде черепахе некоторое время спустя, когда они медленно плыли по течению на середине реки. Здесь над водой висел туман, так что берегов было почти не видно, лишь едва угадывались смутные формы тумбочек, возвышавшихся по обеим сторонам. — Щипцы очень заняты много время.

— Я прекрасно понимаю. — Черепаха лишь недавно снова вылезла из своего панциря, куда спряталась во время нападения, — И у меня нет желания быть доставленной на другой берег реки, который мне незнаком. Возможно, я останусь с вами на какое-то время, если вы не возражаете, и потом, попозже, вы сможете высадить меня на сушу.

Зажгу Везде хмыкнул и снова стал грести.

— Нам нужно отсюда выбираться, Орландо, — тихо сказал Фредерикс. — Уж больно меня все это сканирует. В смысле, ежели тебя убивают, это уже хреново, но помереть в челюстях какой-то фигни, выскочившей из ящика со столовыми приборами…

Орландо устало улыбнулся.

— Если мы поможем тебе найти твоего ребенка, — обратился он к вождю, — ты нам поможешь выбраться из Кухни? Мы нездешние, и нам нужно разыскать своих друзей.

Вождь повернулся, его длинноносое проницательное лицо освещалось тусклым светом лампочки наверху.

— Не можешь идти назад кран, — сказал он. — Должен выходить в другой конец кухня.

Прежде чем он успел объяснить дальше, по воде до них донесся звук, хор писклявых голосов, которые, как на секунду показалось Орландо, принадлежали уцелевшим в ужасной бойне овощам; правда, голоса эти раздавались в замысловатой трехголосой гармонии.

Три слепые мышки в лад

Песню весело пищат.

Пусть незрячи от рожденья —

Мы сильны не только в пенье!

[13]

Из тумана появилось нечто длинное, цилиндрической формы, стремя вертикальными фигурами наверху. Когда они подплыли ближе, оказалось, что это три слепые мышки (как и положено, в темных очках), устроившиеся на бутылке, которую они своими до невозможности розовыми лапками крутили под собой наподобие бревна, ни на минуту не теряя равновесия. Передними лапами они обнимали друг друга за плечи, одна из стоявших с краю держала в лапке жестяную кружку, другая — белую трость.

Наш подход к работе нов:

Трио белых грызунов

Обожает также мыть,

Драить, чистить и скоблить!

Обновляет, очищает,

Возвращает прежний вид,

И от пятен вас избавит,

И микробов удалит!

Безупречно, безотказно

Устраняет грязь и ржу.

Это просто, это ясно

Одноглазому ежу!

Превосходный очиститель

Для поверхности любой,

Средство «Три слепые мышки»

Не прощается с тобой!

Мыши пели в характерной джазовой манере, и их мелодия была так безукоризненна и так потрясающе глупа, что, когда песенка закончилась, Орландо не нашел ничего лучшего, как зааплодировать. Его поддержала черепаха. Фредерикс одарил спутников раздраженным взглядом, но сам с неохотой присоединился. Лишь вождь Зажгу Везде сохранял стоическое молчание. Три мышки, не переставая крутить бутылку лапками, низко поклонились.

— Теперь продается и в «семейной» упаковке! — пропищала та, что держала трость.

Слово «семейный», возможно, затронуло какую-то струнку в душе вождя, а может быть, он просто вежливо ждал, когда мыши закончат песню. Зажгу Везде спросил:

— Вы видеть плохие люди на большой лодка? С маленький индеец?

— Вряд ли они что-то видели, — предположила черепаха. — Каким образом?

— Да, мы не очень-то много видим, — согласилась одна мышка.

— Зато мы многое слышим! — добавила другая.

— Недавно мы слышали плач ребенка, — заметила третья, серьезно кивнув.

— Возможно, тот самый малыш!

— Большая лодка шла мимо нас.

— Два часа назад, как раз.

— Наша песня им не понравилась, видимо.

— Ребенок плакал.

— Как грустно, боже!

— Просто фигли-мигли! Это было так отвратительно.

— Ужасно на слух…

— И на запах тоже, — заговорщицки шепнула мышь с тростью. — Бээ-бээ, ля-ля, фу-фу, если вы поняли, что мы имеем в виду.

Зажгу Везде наклонился вперед:

— Куда они идти?

Мыши сблизились и погрузились в продолжительное тихое, но оживленное обсуждение. Наконец они снова повернулись к зрителям и стали исполнять номер хором, одновременно весело крутя бутылку с очистителем под ногами — прекрасный трюк, это позднее признал даже Фредерикс.

Воды Гитчи-Гуми быстры,

Берега ее тенисты, —

пели они, —

Но кружить по ней на лодке —

В том, признаться, смысла нет,

Разве только Гайавате

Передать большой привет.

Ваша цель — недалеко,

Отыскать ее легко:

Вы мгновенно доплывете

К ней по глади водяной,

Похитителей найдете

Там, где Ящик Ледяной.

Мышь с жестяной кружкой взмахнула ею в воздухе, описав круг, и добавила:

— Не забывайте, весна на дворе! Начистим поверхность до блеска скорей! .

Потом трио принялось так быстро перебирать в танце розовыми лапками, что бутылка стала разворачиваться, пока ее горлышко не направилось в другую сторону от каноэ. Когда течение стало относить грызунов в даль, Орландо впервые заметил, что ни у одного из них не было хвоста. [14]

В течение нескольких минут мыши снова потерялись в тумане, но их высокие голоса какое-то время еще доносились, напевая новый гимн во славу чистоты и сияющих комодов.

— Да уж, фермерша постаралась… — пробормотал Орландо, вспомнив детские стишки. — Вот несчастные.

— Ты чего там бурчишь? — нахмурился Фредерикс. — Эй, что ты делаешь?! — закричал он, когда вождь начал с удвоенной энергией грести по направлению к неизведанному дальнему берегу.

— Ледяной Ящик, — пояснила черепаха. — Он рядом с дальним концом Кухни, и место это окружено многими легендами. Вообще, истории рассказывают, что где-то внутри него лежат «спящие» — народ, который существует столько же, сколько сама Кухня, но всегда пребывающий во сне. Они будут видеть свои холодные сновидения, пока само Время не закончится, если только их не потревожить. Иногда эти спящие, не пробуждаясь, предсказывают будущее тем, кому повезет (или не повезет) случиться поблизости, а иногда отвечают на вопросы, на которые не найти ответа другим способом.

— Плохие люди нет дела до спящие, — сказал вождь, наклоняясь с каждым взмахом весла. — Их хотеть золото.

— Ах да. — Черепаха приложила палец-обрубок к своему тупому клюву и кивнула. — До них дошли слухи, что один из Покупателей самолично оставил тайник с золотым кладом в Ледяном Ящике. Возможно, это лишь сказка — никто из моих знакомых никогда не видел Покупателей. Говорят, это богоподобные великаны, которые приходят в Кухню лишь с наступлением ночи, когда все, кто здесь живет, беспомощно спят, как и те, что находятся в дальних глубинах Ледяного Ящика. Не знаю насчет золота, но независимо от того, миф это или нет, ясно, что дурные люди верят в его правдивость.

— Проясни мне, Гардинер, — прошептал Фредерикс, — что за черт, что такое ледяной ящик?

— По-моему, они так холодильник называют. — Фредерикс смотрел на непрекращающиеся, механические движения вождя Зажгу Везде, который мерно греб, направляясь на поиски своего пропавшего сына. — Это все ужасно сканирует, правда? И скоро совсем засканирует…

По меньшей мере еще час прошел, прежде чем они достигли земли — пола, как предположил Орландо. Размеры реки имели очень мало отношения к каким-либо масштабам: если отталкиваться от размеров раковины и кухонных полок, которые они уже посетили, то в реальном мире Кухня должна была простираться на сотни метров, чтобы могло состояться такое длительное путешествие по воде. Но Орландо знал, что много думать об этом было бессмысленно; он чувствовал, что Кухня не предназначалась для такого рода анализа.

Место, выбранное вождем, оказалось клочком сухого пространства возле массивной ножки, которая могла принадлежать столу или стулу — мебель была слишком крупной, и хорошенько рассмотреть ее в темноте было невозможно. Эта сторона Кухни казалась темнее, чем другой берег реки, как будто они отдалились на большее расстояние от лампочки над их головами.

— Вы оставаться здесь, — сказал индеец. — Моя идет искать плохие люди. Моя скоро назад, мы делать план. — Завершив одну из своих самых длинных речей, он внес каноэ в воду и побрел, пока вода не скрыла его цилиндрообразную грудь, затем с молчаливой ловкостью забрался внутрь.

— Что ж, — сказала черепаха, глядя, как он гребет прочь, — я не стану изображать радость от того, что меня вовлекли во все это, но полагаю, нам следует извлечь из ситуации лучшее. Жаль, что нельзя разложить костер; тогда ждать было бы не так одиноко.

Фредерикс, похоже, хотел что-то сказать, потом передумал и лишь покачал головой. Орландо понял, что его друг собирался задать вопрос, но неожиданно смутился при мысли о беседе с мультяшкой. Орландо улыбнулся. Забавно: так хорошо знать человека и при этом не знать его вовсе. Он знал Сэма Фредерикса уже несколько лет — с шестого класса — и до сих пор не видел его лица. Ее лица.

Осознание этого снова поразило Орландо. Он поглядел на знакомые черты Пифлита-вора (острый подбородок, большие выразительные глаза) и снова стал гадать, как на самом деле выглядит Фредерикс… Она хорошенькая? Или похожа на привычные симы Фредерикса, за исключением того, что она — девушка, а не парень? И какое это имеет значение?

Орландо не был уверен, что это важно. Но и в том, что это не важно, он не был уверен тоже.

— Я голоден, — объявил Фредерикс. — Что будет, если мы здесь что-нибудь съедим, Орландо? Я хочу сказать, я знаю, что в действительности мы не наедимся этим. Но на вкус это будет приятно?

— Не знаю наверняка. Думаю, зависит от того, что удерживает нас в системе. — С минуту он старался подумать над этим: как мозг вместе с телом могли быть пойманы в виртуальный интерфейс; но ему было трудно сосредоточиться. — Я слишком устал, чтобы об этом думать.

— Наверное, вам двоим стоит поспать, — сказала черепаха. — Я с удовольствием постою на часах на случай, если вернется наш друг или нечто менее приятное заинтересуется нами.

Фредерикс окинул черепаху взглядом, в котором угадывалось подозрение.

— Да?

Орландо устроился у массивного основания ножки мебели, которая была широкой, как силосная башня из какого-то старого вестерна, и относительно удобно пристроился к ней спиной.

— Давай, — сказал он Фредериксу, — Можешь положить голову мне на плечо.

Друг повернулся и уставился на него:

— Что это значит?

— Только… только то, что тебе так будет удобно.

— Ах, вот как? А если бы ты был уверен, что я парень, ты бы мне это все равно сказал?

У Орландо не нашлось честного ответа. Он пожал плечами.

— Ладно, считай меня мастером по обломам. И отведи в передачу «Сеть и Закон».

— Пожалуй, ребята, я расскажу вам одну историю, — радостно сказала черепаха. — Это иногда помогает быстрее найти путь к Пескам Сна.

— Ты что-то говорила о Покупателях. — Орландо был заинтригован, хотя не знал, достанет ли у него сил выслушать историю до конца. — Ты веришь, что они — те, кто сделал вас? Кто сделал всех… людей на Кухне?

Фредерикс застонал, но черепаха его проигнорировала.

— Сделали нас? Боже правый, нет. — Она сняла очки и суетливо их протерла, как будто одна только эта мысль ее взволновала. — Нет, нас сделали где-то еще. Но Покупатели, если верить рассказам, приносят нас сюда из другого места, а потом мы проводим наши ночи в Кухне, вечно желая вернуться в наш настоящий дом.

— Ваш настоящий дом?

— Большинство называют его «Магазин», хотя я однажды видела группу вилок и ложек, которые принадлежали к секте Столовых Приборов; так они называли великий дом «Каталогом». Но все сходятся в одном, что где бы ни был этот великий дом, это место, где мы не спим, если только сами не пожелаем, и где Лампочка светит всю ночь — ночь, которая никогда не кончается. И там Покупатели служат нам…

Орландо улыбнулся и поглядел на Фредерикса, но глаза его друга уже были закрыты. Фредерикса никогда не интересовали разные «как» и «почему».

Черепаха продолжала тихо бормотать. Орландо почувствовал, что сползает в подобие сна. Сон наяву, в котором он и его друзья по Кухне могли жить своей мультипликационной жизнью, не опасаясь, что их запихнут в ящики или шкафы, и в котором все насилие прошедшей ночи исчезло с возвращением темноты…

«Примерно так было бы, живи я здесь все время, — подумал он сонно. — Занятно — даже мультяшки хотят быть живыми. Прямо как я. Я мог бы жить здесь вечно и не болеть, и мне не нужно было бы никогда больше ездить в больницу, потому что в следующий раз я могу уже не вернуться оттуда, а может быть, не вернусь уже в этот раз.. Врачи и сестры делают вид, что им не грустно… Мне это было бы не нужно, если бы вот это все было реальностью, и я мог жить здесь всегда и никогда не умер бы…» Внезапно он сел. Фредерикс, который (которая?) в конце концов все-таки свернулся на его плече, сонно запротестовал.

— Проснись! — Орландо потряс друга. Черепаха, которая убаюкала себя и погрузилась было в подобие легкого сна, уставилась на него поверх обода очков, как будто видя его впервые, потом снова медленно закрыла глаза и задремала. — Фредерикс, ну же! — Орландо разговаривал громким шепотом, не желая посвящать во все черепаху. — Проснись!

— Что? Что такое?

Фредерикс всегда просыпался медленно, как улитка, но через несколько мгновений он, очевидно, вспомнил, где они находятся, и глаза его открылись совсем — и выпучились:

— Что случилось?

— Я догадался!

Орландо чувствовал себя и окрыленным и больным одновременно. Все происходящее, в полном объеме — чудовищная сделка, которую заключили эти люди — делалась теперь ему ясной. Возможно, для Фредерикса этот факт не будет иметь того значения, какое имело для него, никогда и ни для кого это не будет настолько личным, но даже при всех ярко выраженных страхах и навязчивых идеях мысль о том, что делали люди Грааля, вызвала у Орландо гнев до глубины души.

— Догадался о чем? Ты видишь сон, Гардинер.

— Нет. Клянусь, что нет. Я только что понял, чего хочет Братство Грааля — к чему все это.

Фредерикс сел, его раздражение сменилось подобием озабоченности.

— В самом деле?

— Подумай. Мы здесь, и мы уже побывали в куче этих сим-миров — и все они такие, как настоящий мир, так? Нет, лучше, потому что ты можешь делать все и быть кем угодно.

— И?..

— И зачем же, по-твоему, они создали все эти места? Просто чтобы порезвиться, как ты и я в Срединной Стране?

— Может быть, — Фредерикс потер глаза. — Слушай, Орландо, я уверен, все это чрезвычайно важно и все такое, но не мог бы ты сказать мне это в двух словах?

— Подумай! Ты — один из самых богатых людей. У тебя есть все, что ты хочешь, все, что можно купить за деньги. Кроме одного, одной вещи, которой сделать ты не можешь (неважно, сколько у тебя денег), одной вещи, которую за деньги не купишь и которая делает все дома и реактивные самолеты и прочее никчемным… Они умрут, Фредерикс. И все деньги в мире не могут этого изменить. Все деньги мира не помогут, если твое тело состарится, умрет и сгниет. Но не теперь.

Глаза друга широко раскрылись:

— Так ты хочешь сказать?.. Что они так спасают себя от смерти? Каким образом?

— Я не уверен. Но если они смогут найти способ здесь жить, в этом Иноземье, им больше не нужны будут тела. Они смогут жить здесь вечно, Фредерикс, как они всегда жили — нет, лучше! Они могут быть богами! И если им пришлось бы для этого убить несколько детей, по-твоему, такая цена их смутила бы?

У Фредерикса отвисла челюсть. Потом рот его закрылся и губы округлились. Он присвистнул.

— Чи син! Орландо, ты в самом деле так считаешь? Господи… — Он покачал головой. — Это… так много. Это слишком много…

Теперь, впервые осознав, что поставлено на карту, Орландо стал понимать, что раньше не имел представления, как сильно он может испугаться. Это была черная-черная тень золотого города.

— Да, — прошептал он, — действительно. Слишком много.

Незнакомый темнокожий военный за столом был совсем не похож на приветливого капрала Кигана, который обычно здесь сидел. Этот все смотрел на Кристабель так, будто приемная офиса была не местом для маленькой девочки, даже если это был офис ее папы, и он сам просто находился по другую сторону двойной двери. Капрал Киган всегда звал ее «Криста-Лулу-Бель» и иногда угощал конфетами из коробки в ящике стола. Тот, кто теперь сидел за столом, был весь нахмуренный, и Кристабель он не нравился. Некоторые люди делают злые лица, когда смотрят на детей. Вот сканированные! (Это было словечко Порции, и Кристабель не знала точно, что оно означает, но решила, что оно значит «глупый».) И это действительно было глупо. Он что, не видит, что она ведет себя экстра-супер-тихо?

В любом случае у нее было о чем подумать, поэтому она просто перестала обращать внимание на нахмуренного человека, который продолжил работать с пультом. Много о чем нужно было подумать.

Ей нужно было подумать о мальчишке из-за стены и о мистере Селларсе. Когда этот парень вошел в туннель мистера Селларса и так сильно напугал Кристабель, он размахивал какой-то острой штукой, и она была уверена, что он их обоих ею поранит. Мальчишка даже махал ею в сторону мистера Селларса и называл его дурными прозвищами, вроде «урод», но вместо того чтобы испугаться, мистер Селларс тихонько рассмеялся и спросил незваного гостя, не хочет ли тот чего-нибудь поесть.

Однажды по Сети Кристабель видела шоу, в котором группа людей пыталась поймать тигра — последнего в мире или последнего в том именно месте, но она точно запомнила, что он был последний — потому что у тигра была раненая лапа и поломаны зубы и он бы умер, если бы ему пришлось жить на воле самому по себе. Но несмотря на то что у него болела лапа и он едва мог ходить, а люди предлагали ему пищу, стараясь заманить в особый капкан, тигр все равно близко к ним не подходил.

Именно так мальчишка посмотрел на мистера Селларса, таким взглядом: «ты меня не поймаешь». И он снова размахался ножом и так громко вопил, что перепугал Кристабель, и она бы снова описалась, если бы еще оставалось чем. Но мистер Селларс вовсе не испугался, хотя был очень тощий и слабый (у него руки были не больше, чем у ребенка) и он был в кресле-каталке. Мистер Селларс просто еще раз спросил мальчугана, не хочет ли тот поесть.

Мальчишка долго ждал, потом нахмурился, прямо как дядька за столом, и спросил:

— А что у вас есть?

И потом мистер Селларс отправил ее прочь.

Об этом было особенно тяжело думать. Если мистер Селларс не боялся мальчишку, которого звали Чо-Чо, если он не думал, что мальчишка его обидит, почему он отослал Кристабель? Или мальчишка обижал только маленьких девочек? Или мистер Селларс собирался что-то такое сказать или сделать, и он не хотел, чтобы Кристабель это слышала, а чтобы слышал только мальчишка? От этого она почувствовала себя плохо, как 6 тот раз, когда Офелия Вайнер сказала, что на «вечеринке в пижамах» у нее могут быть только трое, и пригласила Порцию, Зиглинду Хилл и Дельфину Риггс, хотя Дельфина Риггс ходила в их школу всего несколько недель.

Порция потом сказала, что там было тупо и сонно, и что мама Офелии заставила их смотреть фотографии, на которых были семья Офелии и их дом с бассейном в Далласе, но Кристабель все равно сильно печалилась. И оттого, что мистер Селларс отправил ее, чтобы он смог поговорить с мальчишкой и дать ему что-то поесть, у нее тоже появилось чувство, что все как-то не так.

Ей было интересно, что будет, если достать книгоочки и сказать «Румпельштицкин», а потом спросить мистера Селларса, зачем он это сделал. Но хотя Кристабель этого очень, очень хотела, она знала, что не следует пользоваться ими здесь, прямо в офисе отца, да еще когда этот дядька смотрит на нее с каменным лицом. Даже если она совсем тихонько шепнет — все равно это будет нехорошо. Но ей очень хотелось знать, и малышка чуть не плакала.

Дверь папиного кабинета неожиданно распахнулась, как будто ее толкнул громкий голос. Голос, который теперь был явно слышен.

— Мне, честно говоря, все равно, майор Соренсен. Ничего личного, но мне нужны результаты, — человек, который это сказал, стоял в проеме двери, а тот, что сидел за столом, вскочил со стула так, будто его ошпарили.

Тот, что сказал, что ему все равно, был не таким высоким, как папа, но выглядел очень сильным, и его плащ был туго натянут на спине. Шея у него была очень загорелая и вся в морщинках.

— Да, сэр, — сказал папа. Из офиса вышли еще двое и стали по обеим сторонам двери, как будто собирались подхватить человека с загорелой шеей, если бы он внезапно упал.

— Что ж, тогда займитесь этим, черт возьми! — сказал человек. — Я хочу, чтобы его отыскали. Даже если придется расставить кордоны на сотни миль вокруг базы и провести поиски во всех домах до единого, я это сделаю — настолько важно найти его. Вы могли бы сделать все необходимое, прежде чем он смог найти себе укрытие, а я бы обеспечил вам всестороннюю поддержку генерала Пелхэма. Но вы этого не сделали, и теперь нет смысла ворошить осиное гнездо. Так что поступайте как хотите… но должны быть результаты. Вы меня понимаете?

Папа, который кивал головой, пока человек говорил, увидел через плечо собеседника Кристабель, и его глаза на мгновение широко раскрылись. Человек обернулся. Его лицо было так нахмурено, что Кристабель подумала, что он начнет кричать на всех, чтобы ребенка отсюда убрали. У него были седые усы, значительно меньше и аккуратнее, чем у капитана Рона, и очень блестящие глаза. Минуту он смотрел на нее, как птица на червяка, которого хочет съесть, и Кристабель снова сильно перепугалась.

— Ага! — прорычал он. — Шпион!

Кристабель откинулась на спинку стула. Журнал, который она держала, упал на пол и раскрылся.

— Боже мой, я ее перепугал. — Он неожиданно улыбнулся. У него были очень белые зубы, и вокруг глаз собирались морщинки, когда человек улыбался. — Ничего, я просто шучу. Ты кто, милашка?

— Моя дочь, сэр, — сказал папа. — Кристабель, поздоровайся с генералом Якубианом.

Она попыталась вспомнить, как папа учил ее это делать. Думать было трудно, когда такой грозный человек ей улыбался.

— Здравствуйте, генерал. Сэр.

— Здравствуйте, генерал, сэр, — сказал тот и рассмеялся, затем повернулся к человеку, сидевшему за столом капрала Кигана. — Слышали, Мерфи? По крайней мере, хоть кто-то в этой армии оказывает мне некоторое уважение. — Генерал обогнул стол и присел на корточки перед Кристабель. От него пахло так, как в дни уборки, похоже на лак для мебели. Глаза человека вблизи по-прежнему походили на птичьи — очень яркие, с бледными пятнышками в коричневом фоне. — Как же тебя зовут, дорогая?

— Кристабель, сэр.

— Держу пари, ты — гордость и счастье своего папы, — Он протянул руку и взял ее за щеку двумя пальцами, лишь на мгновение, очень нежно, потом встал. — Она красавица, Соренсен. Ты пришла, чтобы помочь своему папе работать, милая?

— Я сам не совсем понимаю, сэр, отчего она здесь, — папа подошел к дочке, как будто хотел быть рядом, если она вдруг скажет что-то не то, чтобы вовремя ее остановить. Кристабель, сама не понимая почему, снова почувствовала испуг. — Ты почему здесь, малышка, где мама?

— Она позвонила в школу и сказала, что миссис Галлисон заболела, и чтобы я шла сюда. Она поехала за покупками в город.

Генерал снова улыбнулся, показав почти все свои зубы:

— Ага, у хорошего шпиона всегда наготове легенда, — Он повернулся к папе. — Через три часа мы должны быть снова в Вашингтоне. Я вернусь в начале следующей недели. И я очень надеюсь на определенный прогресс. Я вам это настоятельно рекомендую, Соренсен. Еще лучше, если, вернувшись сюда, я обнаружу сами знаете кого, готового к допросу, в камере для самоубийц, и чтобы на часах все время стояла охрана.

— Да, сэр.

Генерал и трое его людей направились к двери. Он остановился там, пропустив вперед двоих.

— Будь паинькой, — сказал Якубиан Кристабель, которая пыталась выбросить из головы мысль о самоубийце на часах и о том, кому придет в голову носить такие часы. — Слушай своего папу, поняла?

Она кивнула.

— Потому что папы всегда все знают.

Он коротко козырнул ей и вышел.

Хмурый человек вышел последним. У него был такой вид, будто он выслеживал шпиона. Как будто, если он перестанет внимательно наблюдать, папа Кристабель может подбежать и ударить генерала в спину.

После того, как все ушли, папа сел на стол и какое-то время смотрел на дверь.

— Ладно, наверное, надо отвезти тебя домой, — сказал он наконец. — Мама уже должна вернуться из магазина, как ты думаешь?

— А кого тебе надо найти, папа?

— Найти? Ты все слышала? — Он подошел к ней и взъерошил дочери волосы.

— Папа, перестань! Кого ты должен найти?

— Никого, сладкая моя. Просто старого друга генерала. — Он взял ее ладони в свои. — Пойдем. После такого дня, какой мне сегодня выпал, думаю, я могу потратить несколько минут, чтобы отвезти свою дочь домой.

Это было странно, но Джереми Дако проснулся из-за тишины.

Странность заключалась в том, что, поскольку их было всего двое на огромной покинутой военной базе, Джереми могло было бы напугать все что угодно, кроме тишины. Жить в Осином Гнезде в компании одного лишь Длинного Джозефа было все равно, что быть последним обитателем одного из городов-призраков, разбросанных по южному Трансваалю. Эпидемия «токозы» так быстро опустошила лачуги в этих местах, что многие спасающиеся бегством жители оставили свои скудные пожитки — кастрюли, картонные чемоданы, видавшую виды, но еще пригодную к носке одежду — как будто их владельцы были в одно мгновение унесены каким-то ужасным колдовством.

Но даже брошенные рабочие поселки Трансвааля были открыты ветрам, дождям и наступлению дикой природы. На пыльных улицах эхо все еще носило отголоски птичьего пения, а в мусорных ящиках скреблись мыши и крысы.

Осиное Гнездо же было монументом тишине. Отгороженное от стихий бесчисленными тоннами камня, оборудование базы по большей части стояло без движения. Массивные двери были так герметично закрыты, что даже насекомые не могли проскользнуть внутрь, а воздуховоды так тщательно защищены, что ни один видимый живой организм не мог бы проникнуть через них. База могла бы сойти за заколдованный замок из сказки, в котором Спящая Красавица и вся ее семья спали, осыпанные пылью столетий.

Джереми Дако не был капризным человеком, но в вечной ночи их затворничества бывали часы, когда его напарник наконец засыпал неспокойным сном, сном, который, казалось, тревожил его собственный злобный волшебный народец, — когда Джереми глядел на цементные гробы, оставленные под его ответственность, и гадал, в какую же историю он вляпался.

И что, недоумевал Дако, хотел от него Автор этой истории?

«Я из тех персонажей, у которых в пьесе мало слов, — думал он ночью, когда показания были замечательными и часы текли медленно. Осознание это было несколько болезненным. Немного. — Человек с копьем у двери. Тот, кто приносит что-то — или еще что-то — на бархатной подушечке, когда этого требует кто-то из главных героев. Человек из толпы, который кричит „Ура!“, когда все счастливо заканчивается. Я всегда был таким человеком. Пока не вырос, работал на свою мать, потом двадцать четыре года работал на доктора. Если бы я даже убежал к прекрасному, прекрасному Халиду, если бы он меня об этом попросил, я все равно закончил бы тем, что вел бы и его хозяйство. Я тогда участвовал бы в его истории, вместо истории доктора, или моей матери, или вот этой сумасшедшей байки с машинами и злодеями и этим огромным пустым зданием под горой».

Конечно, роль копьеносца не была совершенно лишена положительных моментов, как и этот многоэтажный призрачный город. Теперь у него было время, чтобы читать и думать. С тех пор как он начал работать на ван Бликов, ни на то ни на другое времени у Джереми не было. Все его свободное время уходило на обеспечение комфорта своей матери, и хотя Сьюзен не стала бы ему пенять за случайный час, который он потратил бы на чтение или просмотр Сети, пока она была глубоко занята своими исследованиями, сам факт ее доверия подвигал его на усердные и почти всегда остававшиеся незамеченными старания. Но здесь делать было буквально нечего, кроме как наблюдать за показаниями В-капсул и поддерживать уровень жидкости. Это было не труднее, чем обслуживать дорогой автомобиль доктора, который теперь был припаркован на самой нижней стоянке Осиного Гнезда и который оброс бы пылью, если бы Джереми не ходил туда каждые несколько дней, чтобы почистить его мягкой тряпкой и поубиваться над сломанной решеткой и треснувшим ветровым стеклом.

Иногда он гадал, доведется ли ему еще когда-нибудь снова водить этот автомобиль.

Джереми, несмотря на то что Длинный Джозеф ему не очень нравился, желал бы уделять больше времени беседам с ним, но отец Рени, который, собственно, никогда не отличался особенной теплотой, все более отдалялся. Он часами хранил мрачное молчание или исчезал в дальних углах помещения и возвращался с глазами, красными от слез. Джереми значительно меньше нравились моменты, когда тот был просто злобен.

Все попытки Джереми установить контакт были отринуты. Сначала он думал, что дело в гордости или, скорее, в безнадежном, провинциальном предубеждении Джозефа против гомосексуализма, но за последнее время он понял, что в отце мисс Сулавейо скрыт загадочный узел, который, возможно, никогда не удастся развязать.

У Джозефа не хватало словарного запаса, чтобы дать имя своей боли, кроме как в самых очевидных случаях. Но что более важно — похоже, он не понимал, что в любой ситуации есть альтернатива, если только постараться найти ответы внутри себя. Казалось, весь двадцать первый век обошел его стороной, и он мог представить эмоциональную боль исключительно примитивным способом прошлого столетия, лишь как что-то, от чего можно браниться, или что можно терпеть.

В последнее время как будто буря внутри него завивалась в жгут, Длинный Джозеф завел привычку беспрестанно бродить, не только исчезая в долгих путешествиях по базе (как думал Джереми, в поисках алкоголя — но, конечно же, теперь он завязал?), но и просто расхаживая по комнате самым раздражающим образом, когда оба находились вместе в одном помещении — всегда в движении, всегда на ногах. В последние несколько дней за этим занятием Джозеф даже начал что-то сам себе напевать, заполняя долгие паузы в нерегулярных беседах бормотанием без определенной мелодии, от которого у Джереми появлялось чувство, будто кто-то постоянно тыкает его в затылок. Песни — если их можно было назвать песнями — казалось, не имели никакого отношения к положению Длинного Джозефа. Это были старинные поп-шлягеры, повторяемые снова и снова, иногда лишенные своей оригинальной мелодии, со словами, которые превратились в бормотание или даже бессмысленные слоги — распознаваемые с трудом и раздражением.

Джереми искренне было его жаль. Джозеф потерял жену, которая умерла ужасной, медленной смертью, сын его был все равно что мертв, сраженный таинственной болезнью, а теперь еще и дочь ушла в опасное виртуальное путешествие, хотя оставалась обманчиво близко, и это было особенно жестоко. Джереми понимал, что Длинному Джозефу было очень больно и что отсутствие выпивки лишило этого мужчину одного из немногих эмоциональных костылей, но это вовсе не означало, что бормотание, шатание по комнатам и постоянные завывания идиота вскоре не превратят Джереми в еще большего безумца, чем тот, которым стремился стать Длинный Джозеф.

Так и получилось, что, когда он проснулся глубоко ночью, за несколько часов до того, как должен был принять смену у отца Рени, тишина — отсутствие даже отдаленного шепота песен Джозефа — поразила его.

Джереми Дако перетащил раскладную кровать армейского образца вниз в подпольную лабораторию отчасти потому, что он отрабатывал все более долгие смены, наблюдая за В-капсулами вместо Длинного Джозефа, когда тот задерживался, возвращаясь из своих шатаний по комплексу, а иногда и вовсе не приходил на пост. По крайней мере, именно эту причину Джереми назвал не без горячности, когда Джозеф Сулавейо потребовал объяснений, отчего напарник перетащил кровать в лабораторию.

Но в темных тайниках своего воображения он начал терять доверие к Длинному Джозефу. Джереми опасался, что в припадке отчаяния тот действительно мог что-то сделать и повредить капсулы или оборудование их поддержки.

Теперь, лежа в темноте комнаты, которую он сделал своей походной спальней, слушая столь непривычную тишину, Джереми ощущал внутри себя дуновение прохладного ветра тревоги. Значит, наконец случилось? Или же это он сам себя так взвинтил? Находиться в заточении несколько недель в оставленной подземной базе, прислушиваясь к отзвукам собственных шагов и бормотанию сумасшедшего — все это не способствует психическому здоровью. Возможно, он испугался теней или невинной тишины.

Джереми тихо застонал и поднялся. Сердце билось лишь немногим быстрее, чем ему следовало бы, но он знал, что не сможет снова лечь спать, пока не увидит, что Длинный Джозеф Сулавейо сидит на стуле перед приборами с показателями состояния В-капсул и их обитателей. Или, может быть, тот отлучился в туалет — даже Джереми временами оставлял комнату во время собственной смены, чтобы ответить на зов природы, или приготовить кофе, или просто обдуть лицо прохладным воздухом из вентиляционного воздуховода.

Конечно, именно так и обстояло дело.

Джереми надел пару старых тапок, которые нашел в одном из шкафов — примета старой жизни, которая позволяла ему чувствовать себя хоть немного уютнее, — и вышел на мостик, чтобы взглянуть на показатели контрольной панели.

Стул был пуст.

Стараясь оставаться спокойным, он направился к лестнице. Должно быть, Длинный Джозеф отлучился в кухню или в туалет. Джереми просто присмотрит за капсулами, пока тот не вернется. Непохоже было, что тут было много работы, кроме вполне предсказуемой — подлить воды и других жидкостей по расписанию, очистить систему отходов и вставить новые фильтры. И что вообще можно было бы еще сделать — разве что вытащить Рени и !Ксаббу из капсул против ясно выраженной воли Рени — если только не случится что-то из ряда вон выходящее? Система коммуникации вышла из строя в первый же день, и починить ее оказалась Джереми не по зубам. Так что, даже если Длинный Джозеф отправился бродить, вряд ли его можно было обвинить в том, что он оставил штурвал корабля в разгар морской баталии. Или что-то в этом роде.

Все показания были нормальными. Джереми на всякий случай проверил их дважды. Когда он стал озирать станцию во второй раз, то заметил слабый свет на экране для рисования. Перо лежало рядом с ним — единственная вещь на станции, располагавшаяся не под прямым углом ко всему остальному, единственный и незначительный штрих беспорядка, но почему-то это открытие заставило Джереми вздрогнуть, когда он наклонился, чтобы прочесть написанное на экране.

«БОЛЬШЕ НЕ МОГУ» — гласила надпись на экране, старательно выведенные буквы чернели на светящемся мониторе. «ОТПРАВЛЯЮСЬ К МОЕМУ РЕБЕНКУ».

Джереми прочел надпись еще два раза, стараясь уяснить ее смысл и одновременно сражаясь с душащим чувством тревоги. Что он имел в виду? К ребенку. К Рени? Он что, думал, что может к ней присоединиться, если просто залезет в капсулу? Джереми пришлось сдержать порыв — ему захотелось открыть большие крышки и убедиться, что безумец не забрался в гель подле своей дочери, находящейся в бессознательном состоянии. Но необходимости притрагиваться к В-капсулам не было, он это знал. Показания на капсуле Рени, на обоих капсулах были нормальные — по одному набору жизненных сигналов в каждой.

Более темное значение неожиданно явилось Джереми, он встал, неожиданно сильно испугавшись.

Если Джозеф думал, что его мальчик Стивен умер, если он находился в плену своих кошмаров или, быть может, депрессия так его измучила, что он уже не видел разницы между коматозным состоянием и смертью…

«Я должен пойти искать его, этого безумного бедолагу. Господи помилуй! Да он может быть где угодно. Мог забраться на верхний этаж лаборатории и броситься оттуда вниз».

Непроизвольно Джереми взглянул наверх, но этажи над лабораторией были молчаливы, нигде никаких движений. Огромный змееподобный узел кабелей над В-капсулами также был без изменений, хотя на минуту один незадействованный желоб кабеля показался ему неприятно напоминающим повесившегося человека. На полу рядом тоже никого не наблюдалось.

— Боже правый, — сказал Джереми вслух и вытер лоб.

Ничего не попишешь: придется ему отправляться на поиски! На это уйдет какое-то время, но не вечность же — в конце концов, база была законсервирована. Однако ему придется оставить капсулы без присмотра, а это Джереми не нравилось. Возможно, из-за собственных дурных предчувствий спящие внутри капсул показались ему ужасно уязвимыми. Если что-нибудь случится с ними, пока он будет гоняться за этим придурком… Дако не мог вынести этой мысли.

Джереми вернулся на станцию и покопался в настройках, пока не нашел ту, что помнил — нечто, что Мартина демонстрировала две недели назад — теперь казалось, что с тех пор прошли годы. Когда он изменил линию выхода, звуки сдвоенного сердцебиения (более медленное у !Ксаббу, но оба — сильные и не встревоженные) раздались из громкоговорителей и заполнили верхнюю часть лаборатории: би-бом, би-бом, би-бом, би-бом, немного несинхронно, на каждый седьмой или восьмой удар сердца бушмена накладывался удар сердца Рени, и если бы Длинный Джозеф это услышал, он бы совершенно сошел с ума, уверился бы в том, что случилось нечто дурное, но в данный момент Джереми было наплевать.

— Джозеф, Джозеф, где ты?

Пока он обследовал огромное здание, устало бродя по покинутым залам, а вокруг него играли в пинг-понг звуковые сигналы биения двух сердец, Джереми не мог не вспомнить свое возвращение в дом доктора той ужасной ночью. Свет был выключен, что было нормально, но не горели даже лампочки охранной сигнализации вдоль забора; с того самого момента, как он повернул в широкий каменный мешок и увидел смутный силуэт дома, им овладел ужас. И с каждым мгновением, пока Джереми бродил по молчаливым коридорам, выкрикивая доктора по имени без ответа, его страх усиливался. Как бы ни было ужасно найти искалеченное тело Сьюзен ван Блик на полу лаборатории, все же он испытал почти облегчение — по крайней мере, теперь страх обрел форму. Хуже быть уже не могло.

Хуже стало только тогда, когда он вернулся в больницу, высадив Рени, и обнаружил, что персонал у койки Сьюзен отключает систему жизнеобеспечения.

А теперь, принужденный идиотизмом этого человека бродить в тапках по огромной пещере, как будто вновь переживая ту страшную ночь, не зная, когда он может наткнуться на тело… Он был зол — еще больше, чем напуган. Если он найдет Джозефа Сулавейо и если тот не убил себя, Джереми устроит ему такую взбучку, которую тот запомнит на всю жизнь, и не имеет значения, что Длинный Джозеф крупнее его.

Мысль о том, чтобы избить человека за то, что он не смог совершить самоубийство, вызвала у Дако нервный и совершенно непроизвольный смех. Звук его был неприятным.

Для начала он проверил самые очевидные места. Кровать Джозефа в общей комнате была пуста, куча одеял на полу — единственное пристанище беспорядка в помещении. Кухня, в которой Джозеф с безумной настойчивостью искал что-нибудь выпить, была также пуста. Джереми принудил себя открыть кладовку и холодильную камеру, куда можно было залезть в полный рост, и даже посмотрел в шкафах, несмотря на свой страх, что, открыв какой-нибудь из них, он увидит труп Джозефа, осклабившийся на него, с пеной изо рта от какой-нибудь чистящей жидкости. Но кухня также была тиха и необитаема.

Джереми методично обошел все жилые и служебные помещения, открывая все, что было крупнее ящика для бумаги. На это у него ушло почти два часа. Звуки сердцебиения Рени и !Ксаббу аккомпанировали методичному поиску, по-прежнему спокойные, но с некоторой вариацией, так что через какое-то время это вселило в Дако почти уверенность, и он стал чувствовать себя уже не так одиноко.

Би-бом… би-бом…

Закончив обследование жилых и рабочих комнат, Джереми продолжил поиски на стоянке автомобилей, на тот случай, если этот сумасшедший дурак Сулавейо попытался запустить двигатель «Ихлози» и убить себя окисью углерода, не понимая, что у него закончится бензин, прежде чем он сможет заполнить миллион кубических метров гаража, даже если бы тот не вентилировался. Но автомобиль был пуст, к нему не прикасались со времени последней чистки, на мгновение машина показалась Джереми такой же потрепанной и бесполезной, как и он сам. Дако открыл дверь и достал из «бардачка» карманный фонарик, потом продолжил поиски в гараже, направляя свет в темные области за свисающими лампами, имея в виду слабый шанс, что Джозеф мог каким-то образом добраться до балок, чтобы повеситься.

Осмотреть гараж оказалось недолгим делом. Все четыре уровня были пусты. Джереми остановился на самом верхнем, чтобы передохнуть и подумать, прислушиваясь к эху сердечного ритма, который теперь учетверялся, отражаясь от каменных стен. В этом не было смысла — он все проверил. Если только Джозеф не забрался в одну из капсул. Если он утонул в жидкости, это объясняло отсутствие дополнительных жизненных сигналов.

Джереми содрогнулся. Мысль об Ирен Сулавейо, не подозревающей о том, что в вязкой черноте всего в нескольких дюймах от нее плавало тело ее отца…

Ему придется проверить. Это ужасно, но придется посмотреть. Он гадал, можно ли вывести спящих из их виртуальных сновидений, просто открыв капсулы. Что, если Джозефа там не окажется, и эксперимент будет прерван на ровном месте?..

По-прежнему в тревоге и страхе Джереми добрался до самого большого вентиляционного канала, чтобы глотнуть воздуха и прочистить голову. У него получилось… но не то, что он планировал.

Экран вентилятора лежал на полу.

С минуту Джереми тупо глядел на него, потом бросил взгляд вверх по квадратной трубе, которая была открыта: огромное отверстие в ничто. Джереми направил луч фонарика назад на пол и увидел, что в центре экрана была сложена аккуратная горка болтов.

Воздуховод был просторен, но все же достаточно узок для того, чтобы кто-то мог влезть по нему наверх, упираясь плечами и ногами. Если этот человек не был настроен очень решительно. Или немного безумен.

Здесь, в дальнем конце гаража, вдали от динамиков усиленные стуки сердца были тише. Джереми просунул голову в воздуховод, позвал Джозефа по имени и услышал, как его собственный голос прогремел и замер. Он снова закричал, но ответа по-прежнему не было. Дако втиснул верхнюю часть тела и голову в канал и направил фонарик вверх. Несколько паутинок при вторжении затрепетали в воздухе — они держались на стене лишь одним концом, как будто мимо них что-то протиснулось.

Пока Джереми смотрел туда, ему казалось, что внизу слышатся звуки дыхания, какое-то почти мелодичное уханье — возможно, приглушенный голос, пытающийся позвать на помощь, несмотря на рану. Дако напряженно вслушивался, но звук был очень слаб, и он обругал стук сердец, всего несколько мгновений назад составлявший ему столь приятную компанию. Джереми запихал фонарик в карман и подтянулся вверх, чтобы преградить путь шумам из громкоговорителей своим телом.

Теперь бормочущие звуки стали различимы. Секунду спустя он понял, что это было: где-то далеко в пластиково-стальной трубе ветер, который ранним утром мел Драконовы горы, дул в открытый конец воздуховода.

Длинный Джозеф ушел, чтобы быть со своим ребенком, Стивеном. Не в переносном смысле, не убив себя, а буквально. Конечно. Джозеф Сулавейо был очень буквальным человеком. «Боже мой, что теперь будет?»

Джереми неловко выбрался обратно из воздуховода. Стуки сердец тех, кого он охранял, все еще эхом неслись через гараж, медленно и размеренно, как будто ничего не изменилось. «Дурак, чертов дурак!..»

ГЛАВА 17 НА ФАБРИКЕ

СЕТЕПЕРЕДАЧА/МУЗЫКА: «Ужасные животные» собираются расстаться

(изображение: клип из альбома «1Way4U2B»)

ГОЛОС: Близнецы Саския и Мартинус Бенчлоу, участники-основатели группы «Моя семья и прочие ужасные-ужасные животные», исполнители одного из известнейших хитов десятилетия «1Way4U2B», которым, однако, некоторое время не удавалось попасть в хит-парады, решили идти каждый своей музыкальной дорогой.

(изображение: М. Бенчлоу и менеджер на приеме после церемонии вручения премии «Гимми»)

М.БЕНЧЛОУ: «Саския? Она превосходна, но мне нужно идти в другом направлении, менее коммерческом. Деньги тут ни при чем, понимаете? Я устал от суеты. Мне очень, очень нравится джаз, люблю всю его историю. У меня есть труба, понимаете? Я знаю все до единой мелодии, что играл Армстронг. И мне нужно все это исследовать. У нее была своя бочка меда, куда ей нужно было добавить ложку дегтя, но мы по-прежнему родственные души…»

Трудно было разумно объяснить представшее ей зрелище — незнакомец Азадор на полу среди останков тиктаков, щебечущая птичкой девушка Эмили, осыпающая его явно нежеланными поцелуями, — да и не было у Рени времени дожидаться разумного объяснения. Трупы летучих обезьян и зеленобородых солдат — редеющей армии Нового Изумрудного Города — валялись в коридорах штаба Страшилы. Прочие защитники умирали в этот самый момент всего в нескольких сотнях метров отсюда, пытаясь сдержать натиск разъяренных тиктаков на погрузочную площадку, и опасность с каждой секундой росла. Все же Рени не смогла просто проигнорировать только что услышанное.

— У тебя с ней… был секс!

Азадор нахмурился, высвобождаясь из объятий девушки:

— Возможно. А тебе что за дело?

— Она ведь марионетка?

Хотя Эмили находилась всего в нескольких метрах, радостная, как щенок, оттого что нашла своего возлюбленного, в это трудно было поверить.

— Да. — Азадор встал. — И что? Тебе-то какое дело до сексуальных привычек — или, будем откровенны, способов мастурбации — других людей? Может, тебе хочется обсудить свою половую жизнь?

— Но она всего лишь программа. Как ты мог? Как ты мог воспользоваться ею?

Азадор тряхнул головой, вернув себе часть самоуверенности, несмотря на то что девушка буквально обвилась вокруг его ног, пытаясь поцеловать колено своего дорогого Генри.

— Или одно, или другое. Так она все же программа? Или я воспользовался неопытностью молодой женщины?

Рени повернулась к !Ксаббу, ища поддержки, но бабуин перестал следить за их беседой.

— Я слышу, как приближаются новые механические люди. — Он указал вдаль через широкий, выложенный кафелем пол. — Оттуда.

— Нам придется выйти через главный вход. — Азадор безуспешно попытался вытянуть ногу из захвата Эмили. — Черт подери! — Он замахнулся.

— Если ты ее ударишь, — резко сказала Рени, — я тебя убью.

Их взгляды встретились на долгое мгновение.

— Тогда убери от меня эту сучку! Быстро, или нас убьют.

Рени оттащила протестующую Эмили.

— Но наш ребенок!.. — зарыдала девушка.

— Если мы не поторопимся, он никогда не родится! — Рени поразила неожиданная мысль. Что сказал этот ужасный Железный Дровосек? «Ты отыскал Дороти», или что-то в этом роде? Не об этом ли ребенке они говорили?

Азадора дискуссия не интересовала. Он уже шагал через просторную комнату, направляясь в коридор, пересекающий под прямым углом тот, из которого, как предупредил !Ксаббу, могли появиться атакующие. Рени проглотила проклятье и бросилась рысцой за ним, а !Ксаббу бежал рядом на четырех лапах. Эмили не потребовалось уговаривать, чтобы она последовала за усатым мужчиной.

«Легко сказать: я тебя убью, — подумала Рени, — но он крупный мужчина, а у меня нет никакого оружия». Она укоряла себя за то, что не стащила одно из старинных ружей у мертвых солдат, хотя после сцены, увиденной на погрузочной площадке, она сомневалась, что в них еще остались патроны.

Поспевать за Азадором было трудно, к тому же у Рени все болело после множества передряг в мире Кунохары и этой извращенной версии Изумрудного Города. Азадор провел их извилистым путем по зданию, через коридоры, которые казались тупиковыми, но скрывали в нишах потайные двери. Рени снова стала гадать, откуда он так много знал именно об этом сим-мире. Не говоря уже о его уловке, которая превратила стену в дверь, вспомнила она.

Кто же он такой, черт подери?

Дворец Страшилы, гигантская функциональная камера из бетонных стен и полов из линолеума, мог бы сойти за муниципальное здание в Дурбане или в любом месте Третьего мира. Ясно было, что когда-то везде здесь кипела жизнь, даже, возможно, слишком лихорадочно — старомодные распечатки и прочие бумаги были разбросаны повсюду, так что на них можно было поскользнуться, и даже в секциях, через которые они шли, достаточно было столов и стульев, чтобы разместить сотни людей, хотя по крайней мере половина из них, похоже, была предназначена для людей гораздо меньше нормального роста — но теперь здание выглядело так же пусто, как Улей после того, как по нему прошлось чудовище.

«Энтропия, — сказала себе Рени. — Кажется, так это называется? Как будто все здесь когда-то было заполнено, а потом всему этому позволили исчезнуть, развалиться». Но пока они побывали лишь в трех симуляциях. Делать выводы было еще преждевременно.

Азадор остановился напротив широкой двойной двери и нажал на нее. Створки чуть приоткрылись, но с другого конца, похоже, им что-то мешало распахнуться. Рени уперлась в дверь рядом с ним, чтобы помочь; толкала даже Эмили, глядя при этом на своего возлюбленного, как будто он в одиночку раздвигал волны Красного моря. Эта картинка нашла свое подтверждение, когда мгновение спустя двери неожиданно распахнулись и в проем хлынула волна чего-то алого. На минуту Рени показалось, что это кошмарный поток крови, но красное было сухим и шелестело, и когда Рени зачерпнула его ладонью, она обнаружила, что это…

— Конфетти?..

Они пробрались через потоки бумажных кружков, потом обогнули перевернутые столы, сваленные горой в дальнем конце. Когда беглецы перелезали через мебель, прямо в лицо им уставился транспарант с огромными буквами: «Мы будем скучать по тебе, Фрегоза! Счастливого отдыха в отставке!».

— Это приемная, — Азадор обозрел штабеля складных столов, которыми в комнате были заблокированы два из трех выходов. — Кто-то пытался здесь забаррикадироваться.

— У них мало что из этого вышло, — заметила Рени.

— Осталось немного защитников, — указал Азадор.

Когда Рени посмотрела в направлении незаблокированной двери, он закричал:

— Нет! Не делай этого!

Она раздраженно повернулась к нему:

— Кто ты такой, чтобы мне приказывать?

— Это не приказ. Они поставили преграду перед другими дверьми, а перед этими — нет. Они ждут, что мы пойдем именно через свободные двери. Наверное, на той стороне ловушка.

Несмотря на всю ее неприязнь к этому человеку, Рени переполнил стыд.

— Ты прав, извини.

— Давайте я пойду, — предложил !Ксаббу, когда они подошли к двери. — Я легкий и быстрый.

Рени покачала головой:

— Не раньше, чем мы откроем дверь. Азадор, есть ли обходной путь, вроде того, каким ты вывел нас из камеры?

Он с минуту в молчании изучал стены, потом покачал головой:

— Нет, в этой комнате — нет. Это не… как же это называется?.. невключающийся код. Эту комнату кто-то сделал специально. Когда-то в ней, возможно, было очень мило…

Рени поглядела на огромное, без окон, мятно-зеленое пространство и почувствовала сомнение. Взгляд ее привлек транспарант.

— Постойте, — она стянула тяжелую бумагу со стены, потом осторожно подошла к двери и пропустила ее петлей через дверную ручку.

Затем отдала концы транспаранта Азадору, взяла один складной стул — это место вполне могло бы быть общественным залом в Пайнтауне! — и подошла к двери сбоку. Рени протянула сложенный стул и стала толкать задвижку на двери, пока та не щелкнула, тогда Азадор дернул за транспарант, и дверь распахнулась.

Ничего не взорвалось. На них не вылетело облако газа, их не осыпал дождь острых, как иглы, дротиков. !Ксаббу осторожно подошел к проходу, держа морду близко к земле, голова его качалась, как у мангуста, выслеживающего змею. Рени прочитала про себя детскую молитву о том, чтобы с ним ничего не случилось.

Не видя никакой непосредственной опасности, бабуин сделал несколько осторожных шагов вперед и исчез из поля зрения. Рени задержала дыхание. Минутой позже он вылетел обратно галопом, шерсть на его загривке стояла дыбом:

— Быстрее!

Комната была пуста, в ней ничего не было, только посреди пола — горка старой одежды, к которой тянулись извивающиеся кольцами трубки. Рени хотела спросить у !Ксаббу, что же его так взбудоражило, когда груда старых тряпок вдруг подняла плоскую, сморщенную голову, пискнула и кивнула на дверь.

— Помогите… — прошептала она, и еле слышный сухой звук прервался еще до того, как закончилось слово.

— Господи Иисусе, это же Страшила! — Рени сделала несколько шагов вперед, потом заколебалась. Разве это существо не хотело их убить? Но, с другой стороны, возможно, оно могло бы сказать им, как выбраться отсюда. Иначе придется во всем полагаться на Азадора, а ей с каждой минутой становилось все неуютнее от этой мысли. — Что мы можем сделать? — спросила Рени у сморщенного чучела на полу.

Поднялся трясущийся палец и указал на одну из дверей на пустой, безликой стене. Она могла лишь надеяться, что у чучела еще осталось достаточно мозгов, чтобы распознавать двери.

— Я слышу металлических людей, — объявил !Ксаббу. — Очень громко. Уже близко.

Рени подхватила Страшилу, стараясь не споткнуться о переплетение трубок, похожих на узел из спагетти. Король Канзаса слабо повернулся в ее руках — чрезвычайно неприятное ощущение, как будто укачиваешь тряпичную змею.

«Старый фильм об Изумрудном Городе потерял свой блеск», — невольно подумала Рени.

Дверь открылась без труда; за ней оказалась лестница, ведущая вверх. Эмили, с лицом, застывшим между ужасом и отвращением, не глядя схватила горсть трубок и одну ногу Страшилы, с который при этом слетел ботинок, и последовала за Рени, а следом впритык двинулись Азадор и !Ксаббу.

Наверху лестницы их ждало некоторое подобие котельной, трубы перекрещивались, образуя сетку под потолком, и сбегали по стенам. У одной из стен, напротив того места, где все трубы изгибались вокруг стенного экрана, имитировавшего деревянный застекленный шкаф, стоял единственный стул, который мог бы украшать кабину древнего аэроплана.

Голова Страшилы закачалась. Он указал трясущейся рукой на трубу, которая шла перпендикулярно всем остальным, ее сопло выдавалось более чем на метр над полом. Страшила собрал все силы, чтобы сделать вдох. Рени наклонилась совсем близко к нему, чтобы услышать шепот.

— …в грудь.

Она поглядела на сопло, затем на безжизненный узел из комбинезона и фланелевой рубашки, который болтался между ленточными ногами и пустой головой. Она насадила почти пустое туловище на сопло меж двух пуговиц на рубашке, проколов Страшилу, как какую-то средневековую жертву инквизиции, потом усадила на стул. Ничего не случилось. Рука несчастного дернулась к маховику. Когда Азадор его повернул, комната наполнилась шипением.

Сначала стал раздуваться торс Страшилы, затем так же медленно надулась голова. Ноги выпрямились, раскатываясь сами по себе, пока брючины комбинезона не стали тугими, как сосиски. Наконец повелитель Канзаса снял сам себя с сопла лишенными суставов, раздутыми руками и с трудом повернулся, чтобы посмотреть на Рени и остальных. Он вытащил палец из отверстия в груди и стравил немного воздуха, пока не принял вид, более напоминавший прежнее мешковатое чучело, затем заткнул отверстие пучком соломы, которую извлек из своей отвалившейся ступни.

— У меня такие пузыри, что вы и представить себе не можете, — объяснил он высоким и напряженным голосом. — Я могу наполнить их воздухом в момент — как городскую тюрьму, — он подмигнул, но голова его была такой круглой, что веко не могло полностью закрыться. — Надолго этого не хватит, но мое тело продержится, пока я не удостоверюсь, что ни один из этих ублюдков не получит Изумрудный Город — если только кто-то из них не желает возвести свою походную палатку на развалинах и дымящемся пепле.

— О чем ты говоришь? — Рени выступила вперед, ее подмывало вытянуть соломенную пробку из Страшилы. — Ты собираешься все спалить? А как же мы?

Страшила помахал рукой. Он ухмыльнулся с отчетливым скрипом, черты его лица натянулись еще сильнее.

— После того как вы меня спасли, это будет неблагородно с моей стороны, правда? Справедливо. Сначала я позволю моим спасителям уйти. Но вам следует уйти прямо сейчас, потому что на все про все в лучшем случае есть только несколько минут. Этот фермерский комбинезон не очень-то герметичен, если вы меня понимаете.

— Мы не знаем, как отсюда выбраться, — сказала Рени. — Тут есть… тут есть место перехода? Как на реке?

— Проход? — зубчатая улыбка Страшилы сделалась шире. — Вы что, даже не знаете, как они называются?

— Я знаю, что такое проход, — сказал неприветливо Азадор, — И знаю, что один из них здесь, в твоем дворце.

— Дворец! — прохрипел Страшила и треснул рукой в перчатке по колену. Оттуда вылетело крошечное облако опилок. — Отличная шутка. Видели бы вы мою берлогу в настоящем Изумрудном Городе — вот это был дворец! Это… боже, я думаю, это инженерная интерпретация оружейной комнаты Национальной Гвардии, или что-то в этом духе. Досталась по дешевке, когда мы все здесь устраивали.

— Но здесь есть… проход? — настаивала Рени.

— Был. И все еще есть, если вы желаете пробраться еще через пару сотен этих треклятых механических людей. Он в моем тронном зале, за стенным экраном. Но им завладели заводные машинки Дровосека; теперь практически все в их руках. Вы думаете, с какой стати я тащил свои мощи сюда всю дорогу? — Он приподнял несколько трубок и печально ими погремел. — Не могу поверить. Столько времени прошло, и теперь все кончено.

— Я слышу тикающих людей поблизости, — объявил !Ксаббу. — В большой комнате под нами.

— Сюда они не войдут, — пренебрежительно сказал Страшила. — Когда эти двери закроются, им потребуется несколько дней, чтобы прорваться внутрь.

— Итак, как нам выбраться? — потребовала ответа Рени.

Страшиле, шея которого по-прежнему была чересчур раздута, пришлось повернуться к ней всем туловищем.

— Мне придется над этим поразмыслить. Вам нужен проход, не так ли? — Он пристроил свой бесформенный подбородок на одной ладони и приставил указательный палец к бледному виску.

— Черт подери! — закричал Азадор из угла комнаты. — Уберите от меня эту тварь!

Рени обернулась и увидела, как Эмили отступила назад, губы ее дрожали. Похоже, девушка наконец поняла, что ее знаки внимания не нужны Азадору. Рени стала между ними.

— Держись поближе ко мне, — сказала она девушке.

— Но он был моим необыкновенным генри, — сказала Эмили с дрожью в голосе. — Он называл меня милым маленьким пудингом.

— Да? — Рени бросила на Азадора взгляд, исполненный отвращения. — Что ж, новости из РЖ: иногда мужчины бывают просто набиты дерьмом.

Тот, к кому относилось текущее высказывание, закатил глаза и сложил руки на груди.

Страшила всплеснул вялыми руками:

— А! Конечно! Вы можете отправиться на Фабрику. Там есть проход. Там, где Река бежит через очистные сооружения.

— Фабрика? — спросил Азадор. — Это же оплот Дровосека!

— Ага. Но у себя под носом он не бдит так усердно, как здесь. Здесь, где играется эндшпиль. — Король Канзаса начал сдуваться. Его пухлые черты лица приняли озабоченное выражение. — Но вы не можете позволить ему поймать эту девушку. Если он поймает Дороти, вся игра закончится.

— Для тебя это игра! — Рени в отчаянии покачала головой. — Все это люди, которые страдают, умирают? и все равно это всего лишь игра?

Теперь Страшила изо всех сил старался держать голову прямо.

— Всего лишь? Ты что, издеваешься? Да я из этой симуляции два года почти не вылезал, только чтобы заменить жидкости и фильтры там, в РЖ, и вот поди ж ты. Я потерял примерно пятнадцать процентов моей костной массы, черт возьми, у меня атрофировалась мускулатура — весь букет к вашим услугам! Я отдал все, что у меня было, этому сим-миру, я держался за него, даже когда эти, кто бы они ни были, вылезли из другой симуляции и вышибли моих компаньонов. Теперь я собираюсь взорвать себя и все это здание, чтобы сволочь Дровосек и его жирный дружок не наложили на мой мир свои лапы, а это значит, что у меня уйдут недели, чтобы придумать, как вернуться обратно в страну; и ты говоришь: «это всего лишь игра»? — Страшила потер свое обвисшее лицо, — Это ты выжила из ума.

— В последнее время ты бывал в офлайне?

Он скосил взгляд на Рени:

— Пару дней не был. Но, полагаю, теперь у меня будут небольшие каникулы, хочу я того или нет. А почему ты спрашиваешь?

Рени пожала плечами:

— Без всякой конкретной причины.

Но она подумала: «Тебя ждет сюрприз, парень». Только потом до нее дошло, какой черствостью является подобное поведение с ее стороны. Возможно, жизнь этого человека была под угрозой: они все еще не имели представления, что означали изменившиеся правила Иноземья.

— Нет, это неправда, — поправилась Рени. — Есть важная причина. Мы думаем, что-то происходит со всей Сетью. У людей… возникали очень странные проблемы. Они не могут выйти в офлайн. И вещи, которые происходят здесь, могут влиять на людей и в РЖ, — Рени не смогла бы кратко объяснить свои тревоги, но она старалась предупредить товарища по несчастью. — На твоем месте я постаралась бы уйти в офлайн обычным способом, прежде чем совершить виртуальное самоубийство.

Страшила широко раскрыл оба глаза в притворном изумлении, но стоявший позади него Азадор, казалось, встревожился.

— У-у! Спасибо, леди. Когда я окажусь в твоем мире, я тоже непременно надаю тебе кучу ненужных советов. — Он повернулся к Азадору, как будто решил, что тот был единственным, к кому стоило обращаться. — Над этой комнатой идет воздуховод — прямо там, за решеткой. Если хотите, можете выйти по нему сразу на крышу или вниз в подвал, однако в вертикальном канале застревать надолго не стоит. Понимаете?

Азадор кивнул.

— Когда выберетесь наружу, можете пройти через город к реке и таким путем попасть к Фабрике. Или делайте все, что пожелаете. Но вам лучше поторопиться, потому что я не могу ждать вечность. Примерно через пятнадцать минут после того, как последняя из ваших задниц исчезнет в воздуховоде, это место взлетит на воздух, как салют по случаю дня Организации Объединенных Наций. Больше я ждать не смогу. Я разваливаюсь на части.

!Ксаббу прошел вперед и встал на задние лапы перед соломенным человеком, который отчаянно проседал.

— А ты не можешь надуть себя сильнее? — спросил бушмен.

— Не думаю, что швы на этом теле выдержат еще хотя бы одну процедуру наполнения. А если они разойдутся прежде, чем я совершу задуманное — это конец. Так что проваливайте отсюда к черту, ладно?

— Скажите мне только одно, — сказал !Ксаббу. — Кто такая Дороти, о которой вы говорили? Вы сказали, что мы должны уберечь девушку.

— Это часть общего устройства нашего сим-мира, — голос Страшилы делался тихим и писклявым. — Пост-апокалипсис. Последствия ядерной войны. Уцелевшие не могут воспроизводиться. Множество тетушек Эмили и дядюшек Генри, и все — стерильные. Так что существует миф о девочке, которая родится от одной из эмили. Та самая Дороти, ясно?

Он глянул впавшими нарисованными глазами на !Ксаббу, который явно не понимал его.

— Ну все, валяйте! — Его голос дрожал. — Убирайтесь с глаз моих.

Страшила включил настенный экран, на котором появилось изображение Нового Изумрудного Города в осаде. Несколько приземистых зданий горели, а по разрушенным улицам громыхали, как двуногие танки, тиктаки.

Когда сначала !Ксаббу, а затем и все остальные с трудом пролезли в вентиляционную шахту, Страшила высоко воздел свои вялые руки.

— Я видел такое, во что вы, люди, никогда бы не поверили, — стал декламировать он писклявым от гелия голосом. Казалось, чучело разговаривало само с собой или с экраном. — Горящие штурмовые корабли на берегах океана Нонэстик. Я видел, как сияют и вспыхивают магические мушкетоны подле дворца Глинды. Все эти мгновения затеряются во времени, как слезы под дождем, — голова Страшилы осела, отчетливо было слышно, как из него уходил воздух. — Время… умирать. [15]

Уходя в шахту последней, Рени задержалась, чтобы сделать последнюю попытку:

— Страшила… не знаю, кто ты на самом деле… я ничего не выдумываю. Я думаю, что люди, возможно, умирают из-за того, что происходит в онлайне. По-настоящему умирают. С Сетью творится что-то очень неладное.

Соломенный человек извлек потайную панель из стены и с большими усилиями своими негнущимися пальцами включал один за другим переключатели.

— Господи, — вздохнул он. — Ты точно знаешь, как испортить хорошую прощальную речь.

— Но это же важно!

Он закрыл глаза и зажал руками в перчатках те места, где должны были быть уши.

— Кто-то что-то говорит? Я ничего не слышу…

Рени вздохнула и повернулась, чтобы ползти вслед за остальными.

Несколько минут спустя они вывалились из вентиляционной шахты на усеянную гравием крышу. Снаружи был день, но едва различимый. Беспокойное небо покрылось уродливыми черными облаками, а горячий, влажный воздух пах электричеством. Рени решила, что пока они находились внутри, здесь прошло еще несколько торнадо. Непересыхающий ручеек пота струился меж ее грудей и стекал вниз на живот.

Как оказалось, река находилась в глубине Фабрики — темного скопления резервуаров для хранения горючего, трубопроводов и неуклюжих низких зданий. После непродолжительного спора они решили продвигаться через железнодорожную развязку, а затем пересечь Фабрику по возможности самым коротким путем, проведя на территории Дровосека не больше времени, чем было необходимо, чтобы добраться до реки. Возле фронтона бетонного дворца Страшилы они увидели группки павших духом генри, которых погоняли тиктаки, но служебный двор и рампа пустовали, так что Рени и другие беглецы спустились по водосточной трубе на землю и побежали к боковой ветке железной дороги, подальше от основной, туда, где стояли несколько вагонов.

Они спрятались за высокими колесами платформы и только успели перевести дух (или, по крайней мере, !Ксаббу успел, а остальные только намеревались), как громкий, но в тоже время приглушенный «бум!» вышиб землю у них из-под ног. Даже массивная платформа подпрыгнула, ее колеса заскрежетали по рельсам; на одно ужасное мгновение Рени показалось, что она вот-вот перевернется и раздавит их всех.

Когда земля перестала дрожать, они проползли мимо края платформы и оглянулись. Внутренняя секция штаба Страшилы совершенно сравнялась с землей, а остальное было скрыто за поднимающимся облаком пыли и темного дыма. Кусочки пепла и обломков мелким дождем падали вокруг них.

— О господи, — сказала Рени. — Он это сделал. Он взорвал себя.

— И что? — Азадор сплюнул. — Только идиоты тратят время на игры. Пошли! Прямо сейчас, пока враги Страшилы пытаются выяснить, что произошло.

Как будто в подтверждение его слов те из тиктаков, кого не накрыл взрыв, уже начали стекаться роем к развалинам здания, лучи света из их животов зигзагами рассекали тьму.

— Мы просочимся через Фабрику так, что Дровосек этого даже не заметит.

— Откуда ты столь много знаешь о Фабрике? — спросила Рени. — И вообще, откуда ты знаешь обо всем этом сим-мире?

— Я общительный. — Азадор пожал плечами, затем нахмурился. — Довольно расспросов. На твоем месте я обращался бы со мной полюбезнее. Кто вас вытащил из камеры? Кто знает секреты этого места? Азадор! — Он вытащил сигарету и стал искать зажигалку.

— У нас нет на это времени, — Рени указала на небо. — Погляди на облака, в любой момент может снова прийти торнадо, и нас накроет вдали от укрытий.

Азадор сделал гримасу, но заложил сигарету за ухо.

— Прекрасно. Веди нас.

«Как будто сделал мне подарок, — подумала Рени. — Большое спасибо, мистер Азадор».

На то, чтобы пересечь огромную железнодорожную развязку, ушло больше часа. Особенно опасными оказались открытые места, и несколько раз они успевали укрыться за считанные мгновения до того, как их мог обнаружить один из блуждающих отрядов механических людей. По мере того как небо темнело, по всему двору ожили и начали тлеть оранжевые лампы сигнализации, и контейнеры, стрелки и доисторические двигатели погрузились в тень. Рени не могла понять, зачем Страшиле и его друзьям было напрасно тратить вычислительные мощности на создание такого места, даже если составляющие им достались недорого. Она могла бы еще понять, зачем строить Изумрудный Город — но железнодорожную станцию в Канзасе?

Это одно из различий между богачами и всеми остальными, решила она. Люди Иноземья могли расточать деньги и внимание на все, что занимало их воображение. В отличие от обычных людей они могли позволить себе безумства.

Беглецы расположились на отдых в открытом товарном вагоне. Мгла от разрушенного штаба Страшилы распространилась за горизонт, хотя трудно было сказать, где заканчивалось облако пыли, а где начиналось небо. Несмотря на растушую тьму, сейчас воздух был более горячим, чем полчаса назад.

Укрытый от подглядывающих глаз стенками вагона, Азадор закурил сигарету и пускал кольца дыма к низкому потолку. Он нарочно не разговаривал и не смотрел на Эмили-22813, которая присела на корточки недалеко от него, с неприкрытыми страданиями наблюдая за каждым движением любимого.

— Он многое знает, — тихо сказал Рени !Ксаббу. — Даже если он тебе не нравится, нужно узнать, не сможет ли Азадор помочь нам отыскать наших друзей. Если мы останемся отдельно от них, я думаю, это будет опаснее для всех нас.

Рени смотрела, как Эмили бочком подошла к Азадору, рука ее была сжата в кулачок, костяшки побелели. Сначала Рени подумала, что девушка собирается его ударить (что ее совершенно не тревожило, разве что в смысле возможности ответных насильственных мер), но Эмили лишь поднесла руку к усатому лицу Азадора. В ее протянутой ладони что-то блеснуло.

— Видишь? — спросила умоляющим тоном Эмили. — Я его сохранила. Ты мне велел его не терять, и я его не потеряла.

— Конечно, — выдохнула Рени, уставившись на маленький золотой предмет. — Я совершенно о нем забыла. Он же его ей подарил, да? Эмили так сказала.

Рени встала.

— Азадор, где ты это взял?

Он не взглянул ни на одну из женщин.

— Взял что?

— Этот самоцвет. Откуда он?

Азадор набросился на нее, изо рта и ноздрей струился дым:

— Кто ты такая? Кто ты такая, безумная женщина? Я не обязан отвечать на твои вопросы! Я иду туда, куда хочу. Мы, ромале, свои истории чужим не рассказываем.

— Ромале?.. — Рени порылась в памяти. — Так ты что, цыган?

Азадор фыркнул и отвернулся. Рени проклинала себя за нетерпение. !Ксаббу был прав, они не могла рисковать потерей всего того, что мог знать их загадочный попутчик. Сознание того, что она должна была извиниться, жгло Рени как огонь, но это необходимо было сделать.

— Азадор, прости, я и в самом деле задаю слишком много вопросов. Но мы здесь чужие и не знаем, что делать. Мы не знаем всего того, что знаешь ты.

— Это правда, — пробормотал он.

— Так помоги нам! Ты прав, ты не обязан ничего говорить, но нам нужна твоя помощь. Это место — эта Сеть, Иноземье — ты знаешь, что здесь происходит?

Он посмотрел на нее краем глаза, потом затянулся сигаретой.

— То, что происходит всегда. Богатые идиоты играют в игры.

— Но это уже не так. Система каким-то образом… изменяется.

Рени задумалась, как сказать ему, чтобы не выдать собственного положения — они же не могли предположить, что Азадор случайно наткнулся на самоцвет.

— Ты слышал, что я сказала Страшиле. Я знаю это. Я спрошу тебя о том же. Ты пытался уйти в офлайн?

Он повернулся, чтобы видеть Рени. Эмили съежилась, прислонившись к стене товарного вагона, как будто что-то, что проходило между ними двумя, могло обжечь и ее.

— Я слышал, что ты сказала Страшиле, — сказал он наконец. — Да, я пытался.

— И?..

Он пожал плечами и откинул с лица густые волосы.

— И все так, как ты и сказала. Я не смог уйти. Но мне все равно, — добавил он небрежно. — Я не спешу.

— Видишь? — она опустилась на пол и уселась, скрестив ноги. — Нам нужно делиться информацией.

Азадор помедлил, потом лицо его стало замкнутым, как будто затворилась дверь.

— Нет. Это не так легко. И в любом случае мы не можем здесь терять время на разговоры. Может быть, когда перейдем в следующее место…

Итак, он планировал идти вместе с ними. Рени не была уверена в том, что чувствовала по этому поводу, но возможно, именно поэтому Азадор не открывал своих секретов — как приманку на тот случай, если бы они не захотели взять его с собой.

— Ладно, — Рени встала. — Тогда — в дорогу.

Сплетения труб, баков и электрических проводов по сторонам железной дороги становились все гуще, в то время как станция переходила (поначалу незаметно) в Фабрику.

Трубы, которые змеились вдоль рельсов, чтобы обслуживать подвижной состав и подавать для него воду и топливо, а также отводить различные жидкие грузы, теперь стали более заметной частью ландшафта. Большие трубы еще более увеличились, а системы каналов и конвейеров сплетались во все более крупные и крупные узлы — теперь уже они, а не поезда играли здесь главную роль, были объектом всех страхов и желаний.

Пятнистое небо, что провисло над железнодорожной развязкой Изумрудного Города, как промокшее и стекающее каплями одеяло, сначала разделилось свисающими проводами и вездесущими трубами на секторы, затем стало дробиться на все более мелкие и мелкие секции по мере того, как инфраструктура уплотнялась над головой, и наконец небо стало лишь намеком на слабое движение в просветах между гроздьями труб. Даже земля, которая на станции была просто плоской, растрескавшейся глиной, с каждым шагом трансформировалась в нечто более подобающее Фабрике, сначала нарастив кожу грубого бетона, затем покрывшись потом в виде луж стоячей воды и масла в радужных разводах. Единственное сходство между тем местом, откуда они пришли, и тем, куда направлялись, состояло в том, что мрачный характер теперь почти невидимых небес был искусственно повторен в похожей на пещеру Фабрике — гром глухо журчащих труб, вода, испаряющаяся с гниющей резины и текущих сочленений, даже бело-голубые дуги электричества, вспыхивавшие судорожными молниями в тех местах, где изоляция стерлась со связок проводов.

Входить в эти пещеры, полные грязных спутанных пластиковых кабелей и разъеденного коррозией металла, было неприятно, как будто тебя что-то проглатывало. Вообще, устало размышляла Рени, это напоминало весь ее опыт пребывания в Иноземье: проблемы, которые они хотели решить, трагедии, подобные трагедии Стивена, за которые они хотели отомстить — все это когда-то казалось ясным и отчетливым, теперь же они все глубже и глубже втягивались в игры одержимых идиосинкразией строителей нового мира, и уже было трудно сказать, что же было реальным, не говоря уже о том, что имело значение. Лес вертикальных цилиндров и искусственное небо горизонтальных труб, по крайней мере, предоставляли множество мест для укрытия — это уже было хорошо.

Как они поняли вскоре после того, как вошли на Фабрику, одиночество им тут не грозило: под сплетением труб бродило удивительно немного тиктаков (большие и неуклюжие механические люди не были приспособлены для маневрирования по ограниченному пространству), но Фабрика стала домом для многих других механических созданий, также в большей или меньшей степени гуманоидов, но помельче и не таких презентабельных. Многие из них, как старинные игрушки, казались лишь дешевыми жестяными корпусами, прикрывающими зубчатые колеса и пружины, разделенные вертикально на две части, скрепленные изогнутыми металлическими ушками. Грубые цвета, в которые были окрашены лица и униформы, придавали им вид еще более бездушный, чем у тиктаков.

Когда вся компания спряталась за массив из нескольких переплетенных вертикальных труб, Рени наблюдала, как одна из этих грубых игрушек проковыляла мимо их укрытия — безжизненные глаза не двигались, рот был сложен в бесчувственную линию, — и не могла удержаться от того, чтобы вздрогнуть. Ее беспокоили не только сами эти создания, но и мысль о том, каким человеком должен быть Дровосек, распоряжающийся такими пустыми, бесцельными подчиненных — виртуальными или настоящими.

Попалось им и нескольких людей, генри и эмили, все с бритыми головами и замотанные в пропитанные машинным маслом лохмотья; Рени догадалась, что это попавшие в плен подданные Страшилы. Большинство несли тяжелую поклажу, иные были нагружены так, что невозможно было понять, как им удавалось идти, но даже те, кто передвигался без ноши, смотрели лишь вниз. Они брели через лужи грязной воды, спотыкаясь, и преодолевали препятствия не поднимая глаз, как будто так много раз ходили этим маршрутом, что зрение уже не являлось для них необходимым.

— В какую сторону направимся? — спросила Рени шепотом, едва слышным на фоне капающей на асфальт воды.

Они находились в глубокой тени группы бетонных колонн, каждая из которых была толщиной с очень большое, очень старое дерево. Извилистые катакомбы Фабрики монотонно тянулись во все стороны.

— Нам необходимо найти реку.

Азадор нахмурился.

— Это будет… в ту сторону, — в его голосе, однако, не было уверенности.

!Ксаббу встал на задние лапы, принюхиваясь, его голова качалась вверх-вниз.

— Мой нос ничего мне не говорит, — сказал он. — Везде одно и то же: худшие запахи города. Но ветер с этой стороны кажется чуть более прохладным. — Своей тонкой волосатой лапой он указал направление под прямым углом к тому, что только что задал Азадор.

Рени взглянула на сузившиеся до щелок глаза Азадора и поняла, что в их отряде наступил кризис лидерства. Она доверяла инстинктам и знаниям !Ксаббу, но цыган, если Азадор был таковым в действительности, мог бросить их в любой момент — просто в раздражении отправиться своим собственным путем. Могли ли они позволить ему уйти и отказаться от того, что он, вероятно, был способен рассказать? Если бы Азадор только продемонстрировал фокус в камере, Рени могла бы сказать «да», но оставалась еще необъясненной история с самоцветом Селларса.

— Ладно, — сказала она Азадору. — Веди нас.

Рени надеялась, что !Ксаббу ее поймет.

Снаружи солнце село, или же грозовое небо сгустилось до полной непроницаемости, так как Фабрика погружалась во тьму. Ниже лежали дебри труб и перекрученных кабелей, болезненные желто-зеленые огни в треснувших лампах мерцали вполсилы, дополняемые по временам случайными вспышками и снопами электрических искр. Стоны и слабые вскрики разносились эхом по сырым коридорам, призрачным на расстоянии, как будто ночь наполняла Фабрику жизнью.

Это место внушало Рени ненависть. Она напоминала себе, что вокруг лишь строки цифровых кодов, но это мало помогало, так как Рени по-прежнему не знала, смогут ли они с !Ксаббу выжить в онлайне, погибнув здесь. Что она знала наверняка, так это то, что редко ей так отчаянно хотелось откуда-нибудь сбежать.

Они находились в одном из немногих открытых мест, на пересечении нескольких туннелей, будто в катакомбе из проводов, и тут прямо перед ними из темноты вышла фигура.

Сердце Рени, которое, как ей показалось на мгновение, вовсе перестало биться, снова обрело ритм, когда она увидела, что это был всего лишь один из генри: спотыкающаяся фигура в лохмотьях, с металлической канистрой, закрепленной на плечах. Прежде чем они успели укрыться в одном из поперечных коридоров, генри увидел их. Глаза его на бледном, с жидкой бороденкой лице выпучились. Рени выступила вперед, подняв палец к губам.

— Не бойтесь, — сказала она. — Мы не причиним вам вреда.

Глаза человека еще больше расширились. Он откинул голову назад и сглотнул, кадык задвигался так сильно, что горло раздувалось. Потом генри открыл рот, глубоко в котором, как оказалось, между челюстями было встроено что-то вроде громкоговорителя, и Рени с ужасом увидела, что борода оказалась серебряными проводами, выступающими из щек. Раздирающая слух механическая сирена взвыла так громко, что Рени и все остальные отшатнулись, зажав уши руками. Генри стоял совершенно беспомощно, вибрируя от страшной громкости, пока звук, ухая и визжа, несся из его горла. Им оставалось только бежать. Повсюду вокруг стали откликаться сирены, их тон был чуть менее пронзительным, но все равно ужасно громким. Какая-то эмили вышла из-за угла, увидела, как они мчатся к ней, и испустила нечеловеческий вопль, такой же хриплый, как первый. Мгновение спустя два неказистых железных человека появились чуть дальше в сочившемся каплями коридоре, и их собственные клаксоны тревоги тоже истерически завыли.

«Нас сопровождают, за нами следят», — поняла Рени. Эмили спотыкалась; Рени схватила девушку и потащила ее, следуя за Азадором в боковой проход. «Они будут стекаться к месту, откуда доносится самый громкий звук, пока не окружат нас».

Другой человек в лохмотьях встал у них на пути — слишком быстро, чтобы Рени могла определить, мужчина это или женщина. В тот момент когда призрачное создание сбросило со спины тяжелый мешок и широко разинуло рот, Азадор толкнул его плечом и сбил с ног. Когда они пробегали мимо, худые руки и ноги беспомощно болтались в воздухе и из горла раздавался не звук сирены, а скрежет.

«Мы просто бежим, — осознала Рени. — В никуда. Так мы погибнем».

— !Ксаббу! — закричала она. — Веди нас к реке!

Ее друг не ответил, но выскочил вперед с высоко задранным хвостом и побежал на четырех лапах. Он выбежал дальше того места, где путь расходился, замедлил движение, убедился, что они не отстали от него, и снова ускорил бег.

Сирены тревоги зазвучали повсюду, и хотя обитатели Фабрики, встающие у них на пути, не пытались остановить бегущих или даже увернуться, когда их отпихивали, все они начинали кричать громче, когда Рени вместе со всеми мчались мимо, звуковая стрела указывала направление движения чужаков. Переполох был безумный.

Теперь на каждом повороте к ним стекались лица — затравленные взгляды людей, пустые, выщербленные гримасы железных существ, даже темные массы нескольких тиктаков.

Скоро скопление металлических тел и мертвой плоти просто закупорит один за другим все пути к спасению.

Эмили поскользнулась в масляной луже и снова споткнулась, на этот раз не только упав сама, но и утянув с собой на землю Рени. Пока они поднимались, !Ксаббу бешено скакал на месте, раскачивая мордой из стороны в сторону.

— Я ничего не чую, но думаю, это вон там. — !Ксаббу кивнул головой на один из узких проходов. Он сделал глубокий вдох и закрыл на минуту глаза, несмотря на хаос вокруг. Мгновение он поработал пальцами в воздухе, как бы пытаясь что-то поймать, потом снова открыл глаза. — Там, — сказал он. — Я чувствую, что это так.

Неровный проход быстро заполнялся металлическими игрушками, которые тащились к бегущим, как сомнамбулы.

— Они встали между нами и водой, — сказала Рени. Сердце ее замерло.

Азадор поглядел на Рени, затем на !Ксаббу, потом плюнул на землю.

— За мной, — прорычал он.

Геройски прыгнув вперед, Азадор врезался в первую волну металлических штуковин. От удара они повалились, как кегли, одну из них отбросило так, что она раскололась на две половинки скорлупы и сплетение шестеренок. Рени пропихивала Эмили, стараясь удерживать девушку за широкой спиной Азадора.

Завывающий крик дюжин металлических глоток теперь был громче реактивного самолета. Рени чувствовала, как грубые руки пытались схватить ее, и била по ним в слепой ярости, толкаясь и нанося удары. На мгновение Эмили упала рядом с ней, но Рени с боем продралась через мешанину форм, отыскала стройную руку девушки и, потянув, поставила бедняжку на ноги.

Теперь даже Эмили в панике молотила вокруг себя, шлепая металлических людей открытыми ладонями, рот ее исказился в вопле, которого Рени не могла слышать.

Рени качнулась вперед, оцепеневшая, изможденная, все руки в крови. Но вот еще одно эмалевое лицо всплыло перед ней и завыло тревогу. Она пихнула существо в живот, и оно опрокинулось. За ним ничего не было, кроме Азадора и темноты. Цыган повернулся лицом, которое превратилось в красную маску, и махнул дрожащей окровавленной рукой. Коридор впереди был пуст, линия слабо мерцающих огней уводила во тьму. Они прорвались.

— Господи, — задохнулась Рени. — Ты… ты… ты?.. — Она услышала клацающий звук позади и обернулась. Металлические штуковины, которые еще не окончательно вышли из строя, раскачивались, как упавшие на спину жуки, пытаясь встать на ноги, чтобы продолжить погоню. У Рени похолодело в животе. — Где !Ксаббу?

— Скорее!

Рени вихрем обернулась, чтобы увидеть родную фигурку бабуина, которая, как святой дух, появилась из коридора.

— Мы почти у реки! — сообщил !Ксаббу.

Они захромали вслед за ним. Через несколько минут вызывающие клаустрофобию проходы распахнулись, и колонны трубопровода неожиданно взметнулись на несколько десятков метров выше. Перед ними лежала широкая темная гладь реки. Пристань была пуста, все существа и люди, которые там были, как поняла Рени, присоединились к толпе, через которую они только что пробились. Ей было слышно, как позади старались подтянуться уцелевшие, завывая и тащась на погнутых конечностях.

— Проход где-то здесь? — спросила она, с трудом пытаясь восстановить дыхание.

— Не будь дурой, — рявкнул Азадор. — Мы погибнем, пока будем его искать.

— Тогда нам нужна лодка.

Два больших грузовых судна стояли на якоре, с одного из них свисали наполовину разгруженные сетки. Они были набиты ящиками с пищей для людей и машинным маслом. Рени и все остальные побежали по доку в поисках чего-либо более подходящего по размеру и нашли — маленький речной буксир, не больше баржи с резиновыми кранцами. Они взобрались на борт. Рени нашла багор и с его помощью отцепила причальный конец, Азадор завел двигатель, и буксир, пыхтя, медленно вышел на темную реку.

Позади толпа воющих людей и механических существ добралась до дока, но их чудовищные голоса делались тише по мере того, как баржа продвигалась к середине реки.

Азадор стоял у штурвала, мрачный и молчаливый, руки его были вымазаны кровью еще сильнее, чем лицо. Эмили упала на носу и разрыдалась. С помощью !Ксаббу Рени увела ее в каюту и уложила на узкую койку, служившую жалким ложем капитану баржи.

В тот момент, когда Рени шептала на ухо девушке тихие слова, которые обе едва слышали, так как в их ушах еще раздавался болезненный звон, рядом что-то затрещало. То, что Рени приняла за зеркало, неожиданно засветилось зернистым светом, и на экране появилось безглазое лицо Дровосека.

— Итак, — сказал он радостно, — вы, пришельцы, по-прежнему еще живы? И та, особенная, маленькая будущая мама? Чудно, чудно. И ее ноша радости тоже не пострадала? Превосходно! В таком случае моя реплика должна быть следующей; «Отдайте мне Дороти!» — Заслонки его рта заклацали вверх и вниз, когда Дровосек вновь испустил свой ужасный жужжащий смех. — Хорошо, правда? Но, конечно, я надеюсь, вы не станете отдавать ее мне и портить удовольствие…

Рени схватила багор и разнесла экран на куски, в пыль, а потом в изнеможении опустилась на пол, борясь с рыданиями.

ГЛАВА 18 ЗАВЕСЫ ИЛЛЮЗИИ

СЕТЕПЕРЕДАЧА/БИОГРАФИЯ: «Человек в тени» (изображение: замедленное воспроизведение записи выступления Энфорда на собрании)

ГОЛОС: Герой представленной биографии — Рекс Энфорд, которого иногда называют «Заочным Командующим» или «Серым Кардиналом». В передаче прослеживается его головокружительный взлет — житель безвестного маленького городка внезапно фигурирует в новом Промышленном Сенате в качестве представителя ANVAC, «Дженерал эквипмент» и других держащихся в тени корпораций с большими деньгами, а в скором будущем, возможно, будет избран президентом Соединенных Штатов. Обсуждается спорное состояние его здоровья, эксперты анализируют архивные съемки в попытке выяснить, какие медицинские проблемы могут иметься у Энфорда…

Водоворот красок вырос из ослепительного золотого света — черный, янтарно-красный и, наконец, темный неоново-синий, чуть с оттенком в сторону ультрафиолетового — он, казалось, проник в Пола, как вибрация, а затем Пол прошел сквозь свет, по-прежнему оставаясь в цепких объятиях человека, который его похитил. Он пытался защититься, но вскоре понял, что противник не дерется, а лишь пассивно его держит. Пол уперся руками ему в грудь и толкнул. Худощавый, смуглый человек качнулся назад, потом вскинул руки и обрел равновесие.

Ровная поверхность земли под ногами незнакомца простиралась лишь на несколько ярдов позади него, а затем резко обрывалась и переходила в крутой, поросший травой склон. Далеко внизу по узкому каньону бежала река, вспениваясь в водопадах, пока, извиваясь, не пропадала из виду. Но Пол не стал терять время, восхищаясь поразительным видом воды, холмов и переплетений деревьев, под небесами такими солнечными, что мир почти искрился. Его внимание было приковано к непрошеному похитителю, который украл его из Англии времен марсианского нашествия — искаженной версии его родного мира, но тем не менее наиболее близкой к утраченному.

— Итак, — начал с улыбкой незнакомец, — конечно, я должен перед вами изви… — Глаза его расширились, и он в изумлении отступил на шаг, когда Пол прыгнул на него.

Пол не ударил незнакомца наотмашь, но обхватил его, и оба покатились по склону вертящимся клубком. Насколько мог гадать Пол, они могли угодить в какую-нибудь расщелину и упасть на дно долины, видневшееся далеко внизу, но ему было все равно. По каким-то неизъяснимым причинам его так долго преследовали и мучили, и вот он наконец добрался до одного из своих мучителей и, если даже ему не суждено уцелеть, заберет его с собой.

Им не попалось расщелины. Они скатились к подножию холма с сотрясающим позвоночник ударом, но до дна долины оставалось еще несколько спусков. Удар разбросал их в разные стороны, и с минуту они лежали там, где приземлились, восстанавливая дыхание. Пол пошевелился первый, перекатившись на живот, чтобы ползти к своему врагу, который увидел его и с трудом встал на ноги.

— Что вы делаете? — незнакомец отскочил назад, пританцовывая и уворачиваясь от широкого замаха Пола. — Вы пытаетесь убить нас обоих?

В первый раз Пол заметил, что незнакомец более не одет в оборванный костюм эдвардианской эпохи, который носил раньше. Каким-то образом — разве что волшебством, подумал Пол — тот приобрел сверкающий жилет и пару шаровар, которые сгодились бы для постановки «Тысячи и одной ночи». Пол бросил взгляд вниз и увидел, что он также одет в шелковые штаны, а ступни его облачены в тонкие, с острыми загнутыми носами туфли, но ему некогда было отвлекаться на размышления о том, что бы это значило.

— Убить нас обоих? Нет, — выдохнул он и усилием заставил себя выпрямиться. — Я лишь пытаюсь убить тебя.

Ребра его болели от падения, он ощущал слабость в ногах. Тем не менее Пол знал, что будет драться до конца, если понадобится, и от этого испытывал некоторое удовольствие, приятное тепло — как человек, который не был силен в играх в школе и всегда сторонился драк, вдруг осознавший, что он все-таки оказался не трусом.

«Да, я буду драться, — подумал Пол, и эта мысль изменила его отношение себе и к своему положению. — Я не сдамся».

— Прекрати, парень, — сказал незнакомец, воздев руки. — Я тебе не враг. Я постарался сделать тебе добро, но был ужасно неловок…

— Добро? — Пол утер пот со лба и сделал еще шаг вперед, пока не начиная атаку. — Ты меня похитил. Ты мне лгал, а потом ты меня пихнул через этот… этот… — он махнул рукой в сторону вершины холма и того места, куда они прибыли. — Все равно что. Это называется добро?

— Как я уже пытался пояснить, — сказал человек, — я должен извиниться перед тобой, и вот мои извинения: мне очень, очень жаль. Ты меня еще ударишь или позволишь объяснить?

Пол воззрился на него. По правде говоря, он не жаждал снова сцепиться с незнакомцем. Его тело, хотя и тонкокостное, было твердым и упругим, как плетеный кожаный ремень, и в отличие от Пола он вовсе не казался раненым или избитым.

— Давай, объясни.

Незнакомец уселся на землю, скрестив ноги.

— Я увидел тебя на этом рынке. Ты не походил на местного жителя, и я наблюдал за тобой. А потом я увидел твоих спутников. Они не были теми, кем казались, но ты этого как будто не замечал.

— Не теми, кем казались. Ты и раньше это говорил. Что это значит?

— Не могу в точности сказать. — На лицо незнакомца вернулась улыбка, такая широкая и до такой степени исполненная вины и сочувствия, что Пол почувствовал, что не должен верить ей из принципа. — У них внешность средних англичанина и англичанки, того типа, который и должен встречаться в этих местах, но что-то в них, какая-то тень под внешним обликом, говорила мне об охотящихся зверях. Мой господин Шива внушил мне, что они не те, кем кажутся, и что ты в опасности. — Он развел руками, ладонями вверх. — И поэтому я взялся забрать тебя.

Пол вспомнил момент, когда он сам ощутил страх. Чета Пэнки, безусловно, напомнила ему тех существ, что за ним охотились, хотя особых сходств не обнаружилось. Его недоверие к незнакомцу несколько ослабло.

— Тогда почему ты просто меня не предостерег? Зачем было перетаскивать меня сюда — что это вообще-то было? Что это за штуки, которые переносят нас из одного места в другое?

Незнакомец поглядел на него странно.

— Проходы? Их еще называют вратами, порталами. А как вы их зовете?

Теперь пришел черед Пола нахмуриться.

— Я никак их не называю. Я даже не знаю, что это такое.

Незнакомец пристально и долго смотрел на него карими глазами. Наконец он покачал головой.

— Нам нужно поговорить. Но мы также должны двигаться к другому проходу, ибо это страна одного из моих самых свирепых врагов, и долго я не могу здесь оставаться. — Он поднялся, потом протянул руку к далекой воде. — Пойдешь ли ты со мной? Там внизу будут лодки, и мы сможем поговорить, пока будем плыть по реке.

Если этот человек и намеревался причинить ему вред, то он собирался сделать это весьма окольным путем. Пол решил испытать его, оставаясь при этом начеку. Возможно, от него Полу удалось бы что-нибудь узнать. Все, что только могло рассеять облако неведения и путаницы, так долго окружавшее его, стоило почти любого риска.

— Очень хорошо, — сказал он. — Ты будешь отвечать на мои вопросы честно.

— Я стану отвечать настолько, насколько мне позволено. Некоторые секреты, доверенные моему попечительству, я не могу рассказывать любому, даже ценой моей души.

У Пола не было ни малейшего представления, что бы это могло значить.

— Тогда кто ты? — спросил он.

— Я Нанди, — оказал незнакомец и соединил ладони перед грудью. — Нанди Парадиваш, к вашим услугам. Извини, что встреча наша вышла такой сумбурной. А ты?..

— Пол, — сказал Пол, не думая. Потом внутренне выругал себя за то, что назвал настоящее имя. Он попытался вызвать в памяти другое имя, но смог лишь припомнить имя сумасшедшего, который тащил его дворцами и пустынями Марса; он надеялся, что Нанди не встречался с ним. — Пол Браммонд. И у меня есть еще вопрос. Где, черт подери, мы находимся?

По-видимому, Нанди не нашел ничего подозрительного в имени Пола.

— Я удивлен, — сказал он. — Ты англичанин, не так ли? Конечно же, ты должен узнать один из катехизисов английской школьной программы.

Пол покачал головой:

— Тут ты промахнулся.

— А? «Среди садов ручьи плели узор, благоухали пряные цветы, и окаймлял холмов ровесник, бор, луга, что ярким солнцем залиты…» — продекламировал Нанди. — «А пропасть, жуткою полна красою, где кедры высились вокруг провала!» Смотри, вон леса, вон деревья — сандал и кедр — разве не чувствуешь ты их запах? А скоро мы пойдем по реке Альф, возможно, «по темным гротам без числа».

Пол почувствовал, как что-то щекочет его память.

— Река Альф?..

— Да, — Нанди кивнул, снова улыбаясь. — Добро пожаловать, мистер Пол Браммонд… добро пожаловать в Ксанаду.

Склоны холмов покрывали дикие цветы — крошечные взрывы желтого, белого и бледно-голубого, а мягкий ветер и в самом деле дышал экзотическими ароматами. Когда они спускались к реке, все ниже и ниже по склонам, Пол обнаружил, что с трудом старается сохранять осторожность. Давно уже он не оказывался (если вообще когда-либо был) в месте столь восхитительном, и по крайней мере на мгновение он почувствовал себя почти в безопасности. Его защитные механизмы, напряженные, как сжатая пружина, начали понемногу расслабляться.

— И в самом деле прекрасно, — сказал Нанди, как будто читая его мысли. — Те, кто это сконструировал, хорошо сделали свою работу, но это вовсе не Восток. Это воплощение идеи — точнее, представления англичанина об азиатском рае.

Сначала Пол подумал было, что «те, кто это сконструировал» — еще одна религиозная ссылка, как и упоминание Шивы, но через несколько мгновений до него дошло-таки, что он услышал.

— Те… кто сконструировал это место?

Нанди поглядел на ярко-зеленую птицу, пронесшуюся у него над головой.

— Да. Конструкторы и инженеры.

— Инженеры? Люди.

Теперь незнакомец обернулся:

— О чем ты спрашиваешь, Пол?

Он замешкался, разрываемый между потребностью выпалить все, открыть свой страх и невежество, и настоятельным желанием сохранить тайну, которая была частью его доспехов — и какой же печально тонкой она была!

— Просто… скажи мне, что это такое. Это место.

— Эта симуляция, ты имеешь в виду? Или Сеть?

Ноги Пола подвернулись от слабости. Он сделал один нетвердый шаг, потом ему пришлось сесть.

— Симуляция? Это — симуляция? — Он взмахнул рукой и уставился на нее, потом отвел кисть и стал осматривать на долину во всей ее сложности. — Но этого не может быть! Это… настоящее!

— Так не знал? — спросил Нанди. — Как такое может быть?

Пол беспомощно потряс головой, она у него кружилась.

Симуляция. Кто-то ввел ему имплант, потом скрыл его. Но таких совершенных симуляций, как эта, не бывает. Это просто невозможно. Он закрыл глаза, наполовину уверенный, что когда их откроет, все исчезнет, и он снова окажется в доме великана или в замке у Шалтая-Болтая. Даже в тех безумствах было больше смысла, чем во всем этом.

— Не может быть.

Нанди присел на корточки рядом с ним, его лицо выражало озабоченность и удивление.

— Ты не знал, что находишься в симуляции? Ты должен сказать, как ты сюда попал. Это важнее, чем ты можешь себе представить, Пол Браммонд.

— Я не знаю, как я сюда попал, и вообще я не Браммонд. Я солгал. — Он был не в силах больше обманывать. — Меня зовут Пол Джонас.

Его спутник покачал головой. Имя ему ничего не говорило.

— И ты не знаешь, как сюда попал?

Пол чувствовал какое-то оцепенение, безразличие. Он рассказал Нанди все, что мог вспомнить: о мирах, которым, казалось, не было конца, вопросах, оставшихся без ответа, об устрашающей черноте, которая скрывала его недавнее прошлое. Это было все равно что слушать, как говорит кто-то другой. Когда он закончил, подбородок Нанди склонился на грудь, и он закрыл глаза, как будто почему-то вдруг задремав; когда Нанди снова открыл глаза, было ясно, что он встревожен.

— И все это время, Пол Джонас, тебя преследовали порождения моего врага. Это должно что-то значить, но я не могу представить себе что. — Он встал. — Пойдем. Мы должны поспешить к реке. Я подозреваю, что чем дольше мы здесь остаемся, тем опаснее тут становится.

— Твой враг… это ты уже тоже говорил. — Пол снова последовал за ним вниз по холму. — Кто этот враг? Ты хочешь сказать, что он владеет этим местом?

— Не будем о нем говорить! Не здесь, — Нанди Парадиваш поднес палец к губам. — Старики говорят, что назвать демона значит призвать его. Это может относиться и к нам. Кто знает, какое имя или слова могут запустить поискового агента?

— Мы сможем поговорить на реке? Я… мне нужно узнать больше.

— Мы поговорим, но осторожнее со словами, которые выбираешь. — Он изумленно покачал головой. — Мне следовало бы знать, что Тот, Кто Танцует Танец, не стал бы налагать на меня свою длань и указывать на незнакомца без причины. Несколько мгновений Майя, иллюзии, и я почти забыл дым горящей земли, что был в моих ноздрях, когда я научился истинно служить Ему.

Красота Ксанаду ошеломила Пола, когда они шли последнюю милю к реке. Зная то, что он знал, Пол не мог не помнить: этот тонкий запах цветка, это дерево, трава, мягко шелестящая у него под ногами, — все это фальшиво. Искусственно. Но не могло быть столь безукоризненной симуляции жизни. Он вовсе не считал себя экспертом, но и отшельником Пол не был. Ему доводилось видеть пресловутые «фотореалистичные» китайские ВР-пейзажи, рекламируемые по всей Сети, а его друг Найлс даже дал ему опробовать один из лучших правительственных симуляционных аппаратов, ужин в посольстве с возможностью политического успеха или провала, совсем как в жизни. На Пола этот опыт произвел очень сильное впечатление — актеры-марионетки, которые фактически могли вести беседу, мелочи, вроде столового серебра, которое убедительно звенело, если его положить на край тарелки, — но даже прошлогодние достижения искусства на мили, нет, на световые годы отстали от того, что он увидел здесь!

— А люди в этих… симуляциях, — спросил он, — они тоже ненастоящие?

— Некоторые — настоящие, — сказал Нанди. — Это было сделано для богатых и могущественных людей, и они и их друзья могут появляться здесь, как боги, принимающие обличье смертных. Но большинство этих, как вы называете, людей — марионетки. Неодушевленные, Машины.

Пол вспомнил слова профессора Бэгуолтера из симуляции Марса — теперь он их понял. Тот человек был настоящим участником-гражданином, и хотел знать, был ли Пол таким же. Но если это все правда — возможно, и женщина-птица, Ваала?..

— Из тех, с кем ты здесь встречался… Я — единственный, кто потерял память?

Нанди чуть улыбнулся. Река была прямо перед ними, и погруженные в воду валуны образовывали кружевные белые V-образные завихрения на бурной нефритовой поверхности.

— Ты — не только единственный в этом роде, ты еще и единственный из всех мне известных, кто не знал, что находится в виртуальном окружении.

Он провел Пола коротким песчаным отрезком берега. Крошечный док, который, казалось, был вырезан из одного цельного куска белого камня, лежал частично скрытый камышом. Влекомая течением, маленькая, но изящная лодка прыгала на конце фалиня, как собака, ждущая, чтобы ее прогуляли.

Нанди жестом пригласил Пола на сиденье в передней части лодки.

— Прошу, — сказал он. — Я буду твоим кормчим, как Кришна стал возницей Арджуны. Вы знаете «Бхагават-Гиту»?

— У меня есть экземпляр, — сказал Пол. — Дома. Где бы ни был мой дом.

Он не стал добавлять, что книгу подарила ему подруга, с которой у Пола сложился один из самых неудачных романов, подарила незадолго до того, как с головой ушла в то, что Пол считал религиозной манией. Последний раз он увидел ее несколько месяцев спустя — она играла на барабане и пела на станции метро «Камден Таун». Очки придавали ей вид слепой, и, по-видимому, все чувства ей заменяла какая-то мантра «торчков».

— А, хорошо, — улыбнулся Нанди. Он отвязал канат и вывел лодку на стремнину. — Тогда ты поймешь, если я сравню тебя с Арджуной, отважным человеком (великим героем!), нуждающимся в совете и мудрости.

— Боюсь, что я читал книгу невнимательно. — На самом-то деле Пол ее вовсе не читал, и единственное, что он помнил из всего сюжета, это то, что Кришна был какой-то бог (а может быть, просто Бог), и Пол подумал, что, присваивая себе роль Кришны, этот Нанди, пожалуй, замахивался слишком высоко.

«Послушать меня, — подумал Пол, — так я совсем как моя бабушка».

Ландшафт скользил мимо них — восхитительный, совершенный. Далеко внизу в долине, за многочисленными излучинами реки, над водой поднималось облако водной пыли, коронованное яркой радугой. Пол попытался припомнить известное стихотворение Кольриджа, но не смог продвинуться дальше, чем «Возвел в Ксанаду Кубла-хан чертог, земных соблазнов храм…»

— Сейчас ты можешь со мной поговорить? — спросил он. — Шум реки никому не даст нас подслушать.

Нанди направил лодку мимо одной из скал в белом воротнике из пены.

— Мы должны опасаться не только звуков. Каждое сказанное слово переводится несколькими разновидностями виртуальных приспособлений, и это также оставляет следы. Люди, которых мы ищем, хозяева этого места, так же как Тримурти — хозяин реального мира. И он, и они повелевают своими мирами до самого последнего комочка пыли, до последнего электрона. Вот отчего ошибка этих людей так велика — они сами хотят стать богами.

— Ты все говоришь «они» или «эти люди». Кто они?

— Группа людей, мужчин и женщин, которые провозгласили себя врагами всего. Они называют себя Братством Грааля, злоупотребляя старинным мифом для своих целей — украв историю, можно сказать. Они построили это место, и они живут здесь и развлекаются, представляя себя старшими сыновьями и дочерьми Неба. Не все в этой Сети так приятно, как здешние места; нет, многое даже хуже, чем все, что ты видел. Симуляции рабства, жестокости, сексуальной разнузданности — они создали все.

— Но кто ты такой? То есть… как ты оказался замешан во все это?

Нанди минуту разглядывал его, размышляя.

— Могу сказать лишь следующее. Братство Грааля прикоснулось к таким вещам, которых оно даже не понимает. И вот некие люди собрались, чтобы противостоять им. Мы — Круг. — Он поднял руку, сложил пальцы в кольцо и посмотрел сквозь него блестящим карим глазом. Эффект был почти комическим. — Где найдешь нас, там найдешь безопасность, по крайней мере столько, сколько мы можем дать, ибо ты — явно враг нашего врага.

— Почему? — Страх, который Пол подавлял, мгновенно вернулся. — Почему такие люди должны мной заниматься? Я — никто! Я работаю в музее искусств. Господи!..

Река сужалась, и лодка набирала скорость, утесы теперь вздымались высоко над головой. В тени плакучих ив на скалистом мысу стоял покинутый чайный домик, глядящий на реку, как тонкое ювелирное украшение, оставленное великаном. «Он прекрасен, почти чересчур», — думал Пол, борясь с паникой. Впервые он увидел, что это место может быть (должно быть!) ненастоящим.

— Я не знаю, чем ты привлек их внимание, — согласился Нанди. — Вероятно, это имеет отношение к тому времени, которого ты не можешь вспомнить. Но те, кто тебя преследовал по нескольким симуляциям — я не сомневаюсь, что они агенты величайшего из Братств, потому что это все были его Места. И это место — тоже.

— Они все принадлежали одному человеку? Марс, Зазеркалье, все это?

— В богатстве у него нет недостатка, — Нанди кисло улыбнулся. — Он настроил дюжины таких миров.

— Как его зовут?

Темнокожий человек покачал головой:

— Не здесь. Когда мы перейдем в другое место, я скажу, но нет смысла произносить слова, которые его агенты, безусловно, станут расследовать в первую очередь, так как только те, кто существует снаружи системы, смогут понять, что у этого места есть создатель-человек.

Нанди вскинул глаза, заметив движение на высоком берегу, но это был всего лишь пастух, ведущий стадо овец через перевал. Он не посмотрел вниз, хотя это сделали несколько животных. Пол понял, что это первый человек кроме них самих, которого они увидели с тех пор, как попали в Ксанаду.

— Агенты, — сказал он вслух. — Так эти… эти двое, следующие за мной из одной симуляции в другую, были агентами? Агентами этого человека из Братства? — Он нахмурился. — Ты думаешь, эта пара, Пэнки, тоже были агентами? Они совершенно никак на меня не влияли, как это бывало обычно. И я проспал всю ночь рядом с ними, но ничего не случилось.

— И снова я ничего не могу сказать. — Нанди на несколько минут сосредоточился, ведя лодку меж скал, которых стало больше. Когда перед ними возник чистый пролет воды, он продолжил. — Мы изучили этих людей, но по-прежнему знание наше невелико — в конце концов, они усердно потрудились и потратили много денег, чтобы сохранить в тайне свою работу. Но что-то было не так с этими двумя, с мужчиной и женщиной. Я почувствовал, что ко мне прикоснулась рука Бога. — Он сказал это просто и с такой же убежденностью, как если бы объяснял, что первым заметил парковку перед винным магазином. — Если ты не веришь богам — если не веришь Богу — тогда ты сам себя отринул.

Нанди снова ушел в управление лодкой. Пол откинулся на отполированном сиденье, наблюдая, как зеленые холмы и грубая поверхность скал скользят мимо. Ему трудно было даже подступиться к обдумыванию всего услышанного. Сомнительный сюжет и для отдельных эпизодов его эпопеи, не говоря уже о том, чтобы быть приемлемым как течение его реальной и единственной жизни. Но в этом был и ужасный смысл: если это на самом деле всего лишь прекрасная симуляция, то на многие его вопросы можно найти ответы.

Пол даже испытал минутное разочарование, когда до него дошло, что он увидел не начало истории человечества в ледниковом периоде, а лишь чью-то кодированную инсценировку. Все равно — люди, кем бы они ни были в действительности, не только казались Полу реальными, но — если они были марионетками — выглядели ужасно самодостаточными, полностью живущими в своем надуманном мире, со своими страхами и победами, со своими легендами. Возможно, размышлял он, даже воображаемым людям нужна своя собственная история — что-то, что придавало бы вещам смысл.

Но если все это был только код, если все это вымышленное — как же женщина, которая говорила с ним через больного неандертальского ребенка? Крылатая женщина, которая приходила к нему во сне? Она умоляла, чтобы он разыскал ее…

Слишком много вопросов, чтобы можно было ответить на все за один раз.

— Если эти люди так могущественны, — спросил Пол, — тогда что ты и остальные в этом Круге собираетесь сделать? И что вообще вам за дело, если шайка богатых ублюдков устраивает оргии в Сети ВР?

— Если бы только это, Пол Джонас! — Нанди поднял весло из воды, чтобы повернуться к Полу. С весла стекали капли. — Я не смогу рассказать все, чтобы дать надлежащий ответ, но ты должен мне доверять, когда я говорю, что верю: то, что они делают, угрожает всему. Всему. И даже если ты сомневаешься в моей уверенности, фактом остается то, что они искалечили и убили многих, чтобы построить это все, этот… театр Майи. И они убьют еще больше людей, чтобы сохранять это в тайне столько времени, сколько потребуется. Фактически из того, что ты мне рассказал, следует, что они пытаются убить и тебя — или сделать с тобой что-то еще похуже.

Страх вернулся, покрывая мурашками кожу, и Полу пришлось подавить желание закричать от несправедливости. Что он сделал, чем оскорбил таких людей? Пол взял себя в руки.

— Ты не сказал мне, что собираешься с этим делать.

— Не могу, — сказал Нанди. — И не только из соображений секретности. У тебя хватает проблем, Пол. Зачем тебе бремя знаний того, которое взяли на себя мы. Им придется выпытывать у тебя на один секрет меньше, если тебя когда-нибудь схватят.

— Ты говоришь так, будто мы на войне!

На этот раз Нанди не улыбнулся.

— Это и есть война, — он помолчал с минуту, затем добавил: — Но хотя они считают себя богами, это всего лишь люди. Они делают ошибки. Уже сделали и сделают еще больше, невзирая на то, сколько масок они носят, невзирая на то, сколько жизней они здесь себе построили. Все так, как Кришна сказал Арджуне: «Не печалься о жизни и смерти отдельных людей, ибо это неизбежно; тела несомненно приходят и уходят, но жизнь, которая проявляется во всем, неумирающая и невредимая — она не убивает и ее нельзя умертвить». Это коренная правда мира, Пол. Кришна говорил о том, что ты мог бы назвать душой или сутью. Теперь же эти преступники из Грааля, пытаясь подражать богам, оказались пойманы в меньшую версию этой великой правды, в тень, отбрасываемую ее сияющим светом. Понимаешь, они не могут сбросить с себя то настоящее, что они есть, не важно, сколько раз они сменят кожу.

— Не понимаю.

— Посмотри на этого человека, на нашего врага. Ты побывал во многих его симуляциях, в воображаемых мирах, которые он придумал для себя. Что в них есть общего?

Пол сам недавно думал о чем-то подобном и теперь попытался припомнить.

— Это… это все кажется очень старым. Идеи, я имею в виду.

— Совершенно верно. — Возница был доволен своим Арджуной. — Это оттого, что он старый человек, и его тянет к тому, что связано с его молодостью. Я расскажу тебе кое-что. Он родился во Франции, этот человек, которого я не назову, но во время Великой войны его увезли в Англию, потому что семья хотела отправить его подальше от сражений, которые разрывали Францию. Он был одиноким ребенком в чужой стране, пытаясь быть как все, и отсюда все эти вещи из его детства, все эти кусочки английскости, которую он так усердно пытался объять — Льюис Кэрролл, Герберт Уэллс, журналы комиксов про путешествия на другие планеты…

— Постой-ка, — Пол наклонился вперед. — Ты хочешь сказать, что этот человек жил во время Второй мировой войны?

Это позабавило Нанди.

— Вообще-то я имел в виду Первую мировую войну.

— Но тогда ему было бы… Этого не может быть. Так долго не живут.

— Он — живет. — Мягкая улыбка улетучилась. — Он сделал сохранение своей жизни объектом религиозного поклонения, и он ценит свои воспоминания, как мифы этой религии. Хотя он не может этим по-настоящему поделиться, ведь времена его детства, усыпальницами которого стали все его виртуальные храмы, уже не помнит ни одно другое живое человеческое существо. Если бы он не был так безудержно злобен, его можно было бы пожалеть.

На миг лодка резко ушла из-под них, и Полу пришлось перестать думать, чтобы держаться за сиденье и не упасть за борт, когда их суденышко шлепнулось обратно в воду.

— Река здесь опаснее, как раз перед пещерами, — сказал Нанди, яростно работая веслом, — Мы еще поговорим, когда будем в более безопасном месте.

— Какие пещеры?.. — спросил Пол и ахнул от удивления, когда лодка снова нырнула, а затем скользнула меж двух скал и прошла еще один водопад.

Несколько следующих минут он держался обеими руками за борта лодки, пока Нанди умело направлял ее, обходя одно препятствие за другим. Река еще глубже утонула в складках каньона. Теперь стены утесов по обеим сторонам возвышались так отвесно, что можно было увидеть лишь щель неба, свет которого умирал уже на глубине четверти всей высоты скал.

— Мы не сможем посмотреть «чертог, земных соблазнов храм», — выкрикнул Нанди из-за шума бурлящих вод. — Есть приток, который идет мимо главных ворот, но я полагаю, ты не желаешь задерживаться, чтобы повосхищаться творением нашего врага или встретить его приспешников.

— Что? — Пол сумел разобрать лишь несколько слов.

— Там! — указал Нанди. — Видишь?

Туман, который удивил Пола ранее, теперь покрывал большую часть реки, вздымаясь в воздух искрящимся облаком. Сквозь него, по крайней мере с полкилометра впереди, частично скрытый от взора утесами, виднелся лес бело-золотых минаретов, подобных укреплениям сказочного замка, который Пол увидел, взбираясь на гигантское дерево. Было почти невозможно не восхищаться пронзительной красотой, пронизывающей это место. Если все это было творением рук человеческих, как сказал Нанди, тогда это, безусловно, были очень искусные руки.

— Есть ли там люди? — спросил Пол. — В смысле настоящие люди?

— Одну минуту, — отозвался его спутник сквозь шум воды.

Они обогнули излучину, и Пол увидел зияющую черную пасть на лице утеса, которая глотала падающую в нее реку. У него было время лишь на то, чтобы без слов вскрикнуть от удивления, потом дно опять ушло из-под них, и лодка скользнула вниз по ревущему ущелью в прохладную темноту.

Долгие секунды Пол ничего не видел, он мог только цепляться за сиденье, уверенный, что яростное течение перевернет их или разобьет о безжалостные камни. Лодку внезапно поднимало вверх и вниз и швыряло из стороны в сторону, и ни на один отчаянно выкрикнутый им вопрос Пол не получил ответа. Чернота была совершенная, и в нем начала расти ужасная мысль: Нанди упал за борт, и теперь Пол мчался в никуда в одиночку.

Лодка снова вырвалась из воды и летела в свободном падении, как показалось Полу, секунд десять (а на самом деле, вероятно, меньше секунды), потом с шумом упала вниз в сырой пене. Пол вцепился в борт и держался за него, пока не почувствовал, что лодка попала в более спокойные воды. Позади шум водопада стал стихать.

— Иногда так весело носить плоть, — сказал голос Нанди в темноте. — Даже виртуальную.

— Мне… мне это не понравилось, — ответил Пол. — Г-где мы?

— В «пещере мрачной», как и говорится в стихотворении. Но подожди. Сам увидишь.

— Ув-вижу? — Зубы Пола клацали, и не только от страха: летняя жара снаружи сюда не проникала. Вообще здесь было ужасно, ужасно холодно. — Как ув-вижу?

Сзади раздался сырой, скребущий звук, потом из пустоты расцвел свет. Нанди извлек и зажег фонарь, затем подвесил его на высокую изогнутую корму лодки, так что тот отбрасывал вокруг маслянистое сияние.

— О! — сказал Пол. — О…

Черная река снова сделалась шире, теперь берега с обеих сторон были на расстоянии полета стрелы. Поверхность воды стала плоской, как бархатная скатерть, не считая все уменьшающихся волн от водопада. Огромный ледяной туннель окружил реку, потолок его вздымался над их головами на пятьдесят метров или более. Но это была не просто ледяная пещера — это была кристаллическая абстракция бесконечного разнообразия.

Гигантские колонны, как полупрозрачные свечи, вздымались от пола до потолка, собранные из струек воды, замерзших и перезамерзших за долгие века. Глыбы с алмазными гранями, размером с дом, лежали сваленные на берегу, как будто их бросили туда гигантские руки. Все покрывала сеть инея — крошечные, нежные узоры белого, подобные тончайшей паутине. Мосты изо льда протянулись через реку сверкающими пролетами, а там, где лед туннеля треснул и отвалился, крутые ледяные ступени сбегали к краю воды. Пока Пол и Нанди смотрели, впереди них маленький кусок льда откололся от одной стены, медленно покатился вниз по берегу и с плеском упал в реку Альф. Лишь когда они к нему подплыли, Пол понял, что обломок, плавающий возле берега, был примерно вполовину меньше дома в Илингтоне, в котором он жил.

— Это… все это в-великолепно, — сказал он. Нанди услышал дрожь в его голосе.

— По-моему, под сиденьем должны быть одеяла.

Пол нашел два роскошных одеяла, с богатым блеском расшитых изображениями причудливых животных, игравших на музыкальных инструментах. Одно он предложил Нанди, но тот улыбнулся и покачал головой:

— Я не особенно чувствителен к холоду и жаре, — сказал Нанди. — Там, где я жил в последнее время, я свыкся со стихиями.

— Я не помню стихи про Кубла-хана, — признался Пол. — Куда ведут эти пещеры?

— В дальнюю даль. Но сама река их проходит и впадает в море. И задолго до этого мы уйдем отсюда через врата.

— Я не понимаю, как все это работает…

Его внимание на минуту отвлекла глыба льда размером с лондонское такси на воздушной подушке, упавшая с потолка и шумно плюхнувшаяся в реку в сотне метров впереди. Несколько секунд спустя рябь стала раскачивать их суденышко.

— Эти проходы — почему они в воде?

— Так задумано. Есть и другие проходы, конечно. В большинстве симуляций их дюжины, хотя они спрятаны — лишь тем, кто путешествует с разрешения владельцев симуляции, даны инструменты, чтобы отыскивать шлюзы. Но люди, которые построили эту гигантскую Сеть, пожелали, чтобы было что-то общее, что связывало бы ее воедино, и поэтому через каждую симуляцию течет Река.

— Какая река?

— В разных местах она разная — в некоторых это даже не река, а часть океана или канала, или даже нечто более странное, вроде потока лавы или ртути в несколько миль шириной. Но всегда это часть большей Реки. Я думаю, было бы возможно, если иметь достаточно времени — больше, чем жизнь даже такого человека, как наш главный враг, — пройти весь путь вниз по реке, пересекая все симуляции, пока, как знаменитая змея, держащая свой хвост в пасти, река вновь не встретит сама себя и вы не вернетесь в место, откуда начали.

— Так значит, в каждой симуляции на реке есть шлюз.

Закутавшись в одеяло, Пол почувствовал себя лучше, и всякая новая информация была для него как пища для изголодавшегося человека.

— Два как минимум — по одному на концах определенного отрезка реки в этой симуляции.

— Но есть и другие — как тот, в Хэмптон-Кортском лабиринте, сквозь который ты меня толкнул.

Нанди кивнул:

— Да. Я был там несколько дней и видел одного или двух людей, которые зашли в лабиринт и не вернулись. Возможно, это были члены Братства или те, кто на них работает. Поэтому я провел расследование. Все ворота, даже проходы на реке позволяют привилегированному пользователю отправиться туда, куда он или она пожелает, и в отличие от тех, что находятся на реке, другие проходы не ведут через Сеть в каком-то конкретном порядке. Но почти все врата имеют установку по умолчанию; обычно они ведут в иной мир, принадлежащий тому же хозяину. Однако (я рад это сообщить), скоро мы прибудем к одному из проходов, который выведет нас прочь из владений нашего врага.

— Откуда ты все это знаешь?

В душе Пола росло отчаяние — так много предстояло узнать до того, как самые главные вопросы могли быть хотя бы сформулированы.

— Мы, члены Круга, долго изучали этих людей и их работы. И хотя я вошел в эту Сеть лишь недавно, я не первый из тех, кто здесь побывал. — Нанди развел руками, как будто предлагая что-то Полу. — Немало мужчин и женщин погибло, чтобы узнать то, что я сейчас тебе говорю.

Почти бессознательно Пол ощупал пальцами свою шею.

— Если я нахожусь в симуляции, у меня должна быть возможность выйти в офлайн. Тогда почему я не могу найти канюлю? Почему я просто не могу вытащить эту чертову штуку?

Его спутник помрачнел.

— Я не знаю, как ты оказался здесь или почему, Пол Джонас, и что держит тебя. Но в данный момент я тоже не могу выйти в офлайн, и я не могу назвать причину. Это для меня не имеет значения — я знал, что в любом случае не смогу уйти до тех пор, пока не совершу то, ради чего меня послали — но это, должно быть, имеет значение для других. Это одна из причин, почему мы посвятили себя противостоянию этим людям. Я знаю, что произношу клише наихудшего сорта, — он усмехнулся, — но Братство Грааля затронуло вещи, которых они до конца не понимают.

Впереди часть стены пещеры соскользнула в реку, наполнив воду кусками льда, и Нанди сосредоточил свои усилия на том, чтобы провести лодку сквозь них. Пол под грудой одеял боролся со смутным, но стойким чувством, что у него мало времени — что есть вещи, о которых он должен спросить, и он сильно пожалеет потом, если не подумает над этим сейчас.

Он думал о женщине — единственном, что до сих пор имело для него смысл во всем этом безумии. Каково было ее место во всем этом?

«Но должен ли я говорить Нанди все, абсолютно все? Что, если на самом деле он сам работает на этих людей из Грааля и лишь играет со мной?» Он поглядел на узкие, острые черты лица и понял, что никогда не умел читать по лицам и не мог извлечь ничего полезного о ком бы то ни было из такого разглядывания. «А вдруг он сумасшедший? Может быть, это симуляция, да, но что, если весь этот разговор о Граале — какая-то безумная заговорщицкая идея? Откуда мне знать, что он сам не марионетка? Может быть, это часть моего путешествия…»

Пол плотнее подоткнул одеяло. Такой ход мыслей не сулил ничего хорошего. Несколько дней назад он потерялся в каком-то тумане; теперь, по крайней мере, у него была основа для рационального обдумывания, для принятия решений. Пол мог подвергать сомнению все и вся, но то, что сказал Нанди Парадиваш, имело смысл: если он, Пол Джонас, не сошел совершенно с ума, тогда лишь какая-то разновидность симуляции придавала рациональный вид всему тому, что он испытал. Но симуляции такого уровня, фактически неотличимые от реальности, — это, должно быть, новинка. Лишь люди, обладающие той властью, о какой говорил Нанди, могли позволить себе такой квантовый скачок.

— Что они хотят? — спросил Пол неожиданно. — Эти люди из Грааля, чего они хотят? Такие вещи — это должно стоить триллионы. Да что там, квадрильоны!

— Я же сказал: они желают стать богами, — Нанди протянул вперед длинное весло и оттолкнул небольшой кусок плавающего льда. — Они желают жить вечно в мирах собственного изготовления.

— Вечно? Как они собираются этого добиться? Ты, я — у нас обоих есть же где-то тела, правда? Ты не можешь жить без тела, что бы там ни казалось мозгу. Поэтому — на что все это годно? Это всего лишь невероятно дорогая игра. Таким людям ничего не нужно, кроме времени.

— Если бы у меня были ответы на все, что ты только что сказал, мне не пришлось бы сюда приходить.

Лед остался позади, и Нанди возобновил размеренную работу веслом.

Пол стянул одеяла и сел прямо.

— Так у тебя нет ответов? Тогда что ты здесь делаешь? Я так много тебе рассказал. А что ты мне можешь сказать?

Нанди долго молчал, его весло уходило в воду и выходило из нее, снова и снова, издавая тихий плеск — единственный звук, тревоживший воздух огромной ледяной пещеры.

— Я был ученым, — сказал он наконец. — Инженером-химиком. Я не был важной птицей. Всего лишь управлял исследовательским отделом в одной компании, занимающейся волоконной оптикой в Бенаресе, который более известен как Варанаси. Слышал о нем?

— Варанаси? Это… какой-то важный город в Индии. Там случилась авария, кажется? Что-то токсичное?

— Бенарес был наисвятейшим городом из всех. Он всегда существовал, драгоценный камень святости на берегах Ганга. Но когда я был ученым, мне это было безразлично. Я делал свою работу, у меня были товарищи по работе и школьные друзья, я слонялся по улицам — и по реальным улицам Варанаси, и по виртуальным дорогам Сети. Были женщины, и наркотики, и все прочее, чем молодой человек при деньгах может занять разум и тело.

Потом произошла катастрофа. Она случилась в правительственной лаборатории, но с такой же легкостью могла произойти где-нибудь еще. С точки зрения правительственных интересов лаборатория была очень маленькой, гораздо меньше даже, чем туалет в главном здании фирмы. Очень маленькая.

В тишине Пол произнес:

— Так это был тот несчастный случай, о котором я слышал?

— Да. Большая, огромная ошибка. Но на самом деле в маленькой лаборатории произошла всего лишь небольшая ошибка. Были нарушены условия содержания одного вирусного агента. Лаборатория часто работала с подобными вещами, как и мы все, и все потенциально смертельные вирусы были созданы так, чтобы они не имели способности воспроизводиться за пределами нескольких циклов, достаточно для изучения, но не больше. Однако при разработке этого агента была использована неверная процедура, или же само генетическое манипулирование было намеренно нарушено, или, возможно, сам вирус мутировал и развил устойчивость к принимаемым нами мерам предосторожности. Никто не знает. Сбой в работе центрифуги. Треснул сосуд. В течение нескольких минут все в лаборатории были убиты. Вирус вырвался наружу потому, что женщина в одном из передних помещений еще прожила достаточно, чтобы добраться до забора, за которым в нескольких ярдах проходила людная улица города. Автоматический сигнал тревоги, вероятно, спас жизни миллионов людей. Как бы то ни было, двести тысяч погибло за один месяц, большинство — в первые несколько дней, прежде чем смогли вырастить убийцу вируса. Армия расстреляла еще тысячи людей, пытавшихся вырваться из карантина.

— Боже, да, я видел это в новостях. Это было… ужасно. — Пол осознавал чудовищную неадекватность своего ответа, но не мог придумать, что еще сказать.

— Я жил в этом карантине. Улицы были отделены друг от друга, мать и отец жили всего в нескольких кварталах от меня (в двух кварталах!), а я не мог к ним пойти. Они умерли, плоть их отделилась от костей, их сожгли в котловане вместе с сотнями других. На месяц тот квартал, в котором я жил, превратился в джунгли. Люди, знающие, что жить им остались какие-то часы… — Нанди покачал головой. В глазах его, глядевших из тени, отбрасываемой фонарем, было нечто ужасное. — Я видел страшные вещи. Дети, которые не могли защитить себя…

Он помолчал, подыскивая слова; когда Нанди продолжил, голос его охрип и сел.

— Я не могу говорить об этом, даже теперь. Я сам тоже совершал страшные поступки, алчные, безумные. Я делал это из страха, от голода, ради того, что я считал самозащитой. Но худшее из моих преступлений было то, что я смотрел на то, что делали другие, но не остановил их. Или, по крайней мере, я считал, что это было мое наихудшее преступление.

Свет в туннеле неуловимо изменился, и теперь лицо Нанди было более резко очерчено. Пол увидел, что впереди на потолке появились трещины; немногочисленные лучи дневного света били вниз сверху как прожекторы — колонны яркого огня, уходящие в темные воды реки Альф.

— Я давным-давно отверг религию моих родителей, — резко продолжал Нанди. — У меня не было нужды в таком невежественном предрассудке — разве не был я человеком науки, просвещенным существом двадцать первого века? Я уцелел в карантине, существуя бездумно, полностью отказавшись от интеллекта. Но когда карантин закончился и я прошел мимо тел, сложенных в штабели на уличных перекрестках, ожидающих, когда прибудет правительство и увезет их прочь, тогда мой интеллект вернулся ко мне, и я начал думать, что, возможно, совершил очень серьезную ошибку в том, как я построил свою жизнь. Когда я шел дальше по улицам, сквозь дым пожарищ и руины, оставшиеся после взрывов (ибо во время этого хаоса части города, подверженные карантину, стали напоминать зоны военных действий), сердце мое начало постигать, что в материальном мире была рана, которую не могла бы исцелить никакая наука ни в каких размерах, что реально сама наука была лишь полезной ложью у постели умирающего.

Затем я пришел в квартал, где жили мои родители, и увидел котлован, где были сожжены их тела. Кто-то сказал мне, что здесь произошло, и на какое-то время я снова потерялся, бродя в темноте. Я бросился в котлован и барахтался там, рыдая, в прахе мертвых, ощущая жирную вонь их сожженных костей, вымазанный черной сажей от их обугленных тел. И тогда рука бога настигла меня и прикоснулась ко мне.

Пол заметил, что слушает затаив дыхание. Он выдохнул. Облако пара повисло над его головой, медленно растворяясь в воздухе.

— Тогда ко мне пришли слова древней мудрости, — неспешно продолжал Нанди. — В мире есть Майя и ее покрывало, то есть иллюзия, как ее материальная причина — иллюзия, которая позволяет душам совершать их танец добрых дел и злых дел и таким образом вращать колесо инкарнаций. Но это лишь материальная причина мира. Шива Танцующий, Тот, Кто Сам Есть Танец, является первопричиной, той, что всегда была и всегда будет. Ибо сказано: «Итак, он — Первопричина, иногда его зовут „Ужас“ и „Разрушитель“, он танцует во тьме и представляет пять актов — создания, сохранения, разрушения, воплощения и освобождения, он содержит в себе и жизнь, и смерть всего сущего. И потому его слуги обитают в местах, где сжигают мертвых, и сердца его слуг подобны тамошней земле, пустой и заброшенной, где личность, ее мысли и дела сжигаются и ничего не остается, кроме самого Танцующего».

Лицо Нанди, казалось, изменилось и стало острым и твердым, как каменный нож. В глазах его стоял холодный блеск, и Полу отчего-то стало неуютно.

— Итак, в тот момент, когда я лежал в прахе мертвых, я отдал себя богу Шиве. И сделав так, я нашел науку, к которой все работы человечества могут разве что приблизиться. Все, что случается, случается потому, что этого желает Бог. Все является частью его танца. Поэтому, хотя удел мой — сражаться с Братством Грааля, я также знаю, что даже любой их успех восхваляет Небеса. Ты понимаешь, Пол Джонас?

Пол был слишком поражен, чтобы сразу же ответить, и помедлил минуту.

Он не был уверен, поведали ли ему сейчас великую мудрость — или он стал свидетелем бреда религиозного маньяка, человека, помешавшегося после трагедии.

— Думаю, нет, — ответил он наконец. — Не совсем.

— Ты гадаешь, что за лунатик увязался за тобой, не так ли? — Нанди устало улыбнулся. При свете, которого становилось все больше, он выглядел уже не столь устрашающе. — В котловане, где были сожжены мои родители, я понял, что было моим наитягчайшим преступлением. Грехом моим была убежденность в том, что я являюсь мерилом вселенной. Годы спустя, когда я вернулся с другого пепелища, готовя себя к жизни служителя Шивы — становясь агоры, как мы говорим — тогда я смог понять, что даже дети из карантина, над которыми так ужасно измывались и которых убивали на моих глазах, были частью тела бога. Даже их убийцы были богом и таким образом выполняли работу бога.

Пол повесил голову, перегруженную тяжелыми мыслями.

— Я по-прежнему не понимаю ничего из этого, а если и понимаю, то не согласен с этим. Если убийство — тоже работа бога, тогда зачем вам стараться бороться с этими людьми из Грааля?

— Потому что это моя цель, Пол Джонас. И из моих действий, моего сопротивления яснее проступят желания бога и его проявления. Братство Грааля также выполняет работу бога, как и я, хотя они в это не верят и, несомненно, верят в обратное. Как и ты. Я вижу это.

Чуть раньше, охваченный страданиями оттого, что за ним охотятся, Пол отказался от мысли о собственной важности. Но сейчас, слыша, как этот человек описывает его как всего лишь винтик в неумолимом механизме Небес, он почувствовал, что склоняется в противоположную сторону. Какая-то гордость, что-то, к чему он не мог проникнуться неприязнью или даже отделить от себя, отталкивало эту мысль.

— Они все там такие, как ты? — спросил он наконец, — Люди из Круга? Они все почитатели Шивы?

В первый раз Нанди рассмеялся.

— Боже, нет! Или, возможно, мне стоило бы сказать «О небеса, нет». Мы все разных религий и учений. Общее у нас — наше понимание Вечного и желание посвятить наши жизни служению ему.

Пол не мог не улыбнуться.

— Экуменисты. Моя бабушка всегда говорила, что вы, ребята, самая большая угроза из всех.

— Прошу прощения?

— Ничего. Семейный юмор…

Пол посмотрел вверх. На стенах пещеры в этом месте лед был немного тоньше, воздух чуть теплее. Он позволил одеялу упасть и потянулся, подняв руки.

— Итак, что дальше? Я имею в виду нас. Куда мы направляемся?

— В следующую симуляцию, — ответил его спутник, по-прежнему гребя без устали. Его стройные руки двигались почти механически. — Туда, где я назову тебе имя человека, являющегося моим врагом и, по-видимому, твоим тоже. А затем я отправлюсь своей дорогой.

— Что ты имеешь в виду?

Лицо Нанди снова стало жестким, как будто в нем закрылась какая-то дверь.

— Тебе нельзя путешествовать со мной, Пол. Мне было предначертано тебя встретить, я в этом уверен, но нам недолго идти вместе. Тебе уготовано сыграть свою собственную роль, какой бы она ни была, а у меня есть своя. Туда, куда я направляюсь, может пойти только человек из Круга. Прости.

Удар был сильным и удивительно болезненным. После долгого одиночества Пол наконец отыскал кого-то, кого мог назвать спутником, если еще пока не другом, но теперь эта связь между двумя людьми должна была быть моментально оборвана.

— Но куда мне идти? Мне что, предназначено вечно блуждать по этим симуляциям? — Пол почувствовал, что глаза его наполняются слезами, и сердито моргнул. — Я так устал и просто хочу домой. Пожалуйста, помоги мне. Я хочу домой!

Выражение лица Нанди не смягчилось, но он отвел руку от весла и коснулся плеча Пола.

— Если на то будет воля бога, ты найдешь путь.

— Плевать мне на волю бога! Мне нет дела до Братства, и до вашего Круга, и всего этого. Мне здесь не место!

— Но это — твое место. Я не знаю как, но я знаю.

Нанди пожал ему руку, потом снова взялся за весло.

Пол отвернулся, не желая, чтобы Нанди видел его слабость, и уставился на реку, раскинувшуюся перед ними. Далеко впереди стены туннеля рдели, лед был объят пожаром глубокого золотого света.

— Это проход? — спросил он.

— Нет, просто свет снаружи. Но проход недалеко.

Пол прочистил горло; потом, поглядев на темные воды и приближающийся дневной свет, сказал:

— Ко мне во сне приходит одна женщина.

— В снах, которые снятся здесь? В этой Сети?

— Да. Я видел ее по меньшей мере в одной из симуляций.

Слова текли сами собой. Он рассказал все, что смог вспомнить, от первого сна до самого недавнего. Он описал, как встретил ее во плоти в марсианской симуляции. Он повторил то, что Ваала говорила ему через ребенка в ледниковом периоде.

— Но во всем этом не видно смысла, — закончил Пол. — «Отправляйся к дому странника и освободи ткача» — это же может означать что угодно.

Нанди долго молчал, раздумывая. Свет усиливался, отбрасывая длинные тени сталактитов на потолок пещеры. Затем смуглокожий человек снова рассмеялся.

— Что тут смешного?

— Наверное, это из-за того, что мы, индийцы, так долго завидовали «британскости» наших завоевателей, к которой, однако, нам не позволено было в полной мере приобщиться. А теперь, кажется, университет Варанаси дает классическое образование получше, чем в самой Англии.

— О чем ты говоришь? — Пол старался сдержать гнев, но этот человек смеялся над его жизнью. Как бы патетично это ни было, но эта жизнь, хоть и в дырах на данный момент, — это было все, что он имел.

— Я подозреваю, что ты ищешь Итаку, мой друг Пол. Дом ткача в Итаке.

Перед ними был выход из пещеры, оттуда лился свет, превращая поверхность воды в позолоченную фольгу. Полу пришлось сощуриться.

— Итака?

— Боже правый! Ты не читал Гомера? В английской школьной системе еще больше беспорядка, чем я себе представлял!

Нанди, казалось, был очень доволен собой. Он с плеском погрузил весло в воду и направил лодку меж валунов, что толпились у входа в пещеру, а затем наружу — туда, где их встретило, как в первый момент показалось Полу, самое яркое, самое ослепительное солнце, которое ему доводилось видеть. Через несколько мгновений, когда его ослепленные глаза наконец начали приноравливаться, он увидел вдали плоскую темную гладь океана, там, где река завершала свой путь через лесистые равнины. Что-то неладное почудилось ему в цвете воды впереди… И в этот момент ударила первая стрела.

Пол в изумлении воззрился на дрожащее древко стрелы, воткнувшееся в нос лодки в нескольких дюймах от его руки. Все его чувства говорили ему, что стрелы раньше не было и появилась она лишь сейчас. Мгновение спустя еще одна стрела воткнулась в дерево рядом с первой. Позади него вскрикнул Нанди.

Пол обернулся. С одной стороны в реку впадал приток, который Нанди упоминал ранее. Он пересекал сосновый лес, чтобы слиться с рекой Альф. По этому притоку стремительно неслись две лодки, они были всего в сотне метров от них. Каждую лодку приводили в движение с полдюжины гребцов. Лучники, стоявшие на носу передней лодки, были одеты в шелка, пестрые и блестящие, отражавшие яркое солнце. Один из них поднял лук и пустил стрелу. Мгновение спустя что-то прожужжало мимо головы Пола.

Нанди скорчился на скамейке, из его бедра торчало тонкое черное древко, шаровары уже пропитались кровью.

— Все-таки Хан оказался дома, — сказал он. Его лицо приобрело желтоватый оттенок, но голос был сильный. — Я думаю, эти гонятся за мной, а не за тобой..

Пол скорчился, стараясь стать как можно ниже — не прячась, однако, за Нанди. Лодки преследователей из притока вышли на реку Альф и плыли теперь прямо за ними. Промелькнуло еще несколько стрел — они прошли мимо цели лишь потому, что течение было сильное и все три судна качались на волнах.

— Какая разница, кого они преследуют? — воскликнул Пол, — Они все равно убьют нас обоих! Далеко еще до прохода?

Нанди стиснул зубы, так сжав челюсти, что на шее проступили сухожилия, а на лбу набухли вены, схватил засевшую в ноге стрелу и обломал древко у самой кожи.

— Слишком далеко, чтобы успеть добраться, прежде чем нас подстрелят как кроликов. Но если меня здесь не будет, думаю, для тебя все обернется иначе. — Он подполз к борту лодки, не поднимая головы.

— О чем ты говоришь?

— Я знал, что мы расстанемся, но не думал, что так скоро, — ответил Нанди. — Место, которое ты ищешь, не в следующей симуляции, но если тебе улыбнется удача, ты отыщешь туда дорогу. Тебе нужна Итака, я в этом почти уверен.

Он перевалился через край, но схватился за борт обеими руками и висел теперь, ногами в воде, наклонив судно вбок.

— Нанди, что ты делаешь? — Пол попытался втащить его обратно, но индиец оттолкнул руку.

— Это не самоубийство, Пол Джонас. Слугам Хана поймать меня будет труднее, чем они думают. Оставайся в лодке. Течение тебя вынесет… — Шквал стрел снова просвистел над их головами. — Твоего врага зовут Феликс Жонглер — не надо его недооценивать!

Он отпустил край лодки и бросил тело назад, раскинув руки в стороны, и с громким всплеском упал в воду. К тому времени как он всплыл на поверхность, Пола уже отнесло вниз по течению метров на двадцать, и он мог лишь беспомощно наблюдать, как Нанди Парадиваш доплыл до берега и, хромая, скрылся среди деревьев.

Достигнув места, где он исчез, первая лодка бешено заработала веслами, тормозя, потом скользнула на мелководье, чтобы воины могли спрыгнуть с нее и броситься в погоню за Нанди, но вторая лодка не замедлила ход. Лучники на ее борту, которые ждали, пока их товарищи с первой лодки пытали удачу, теперь получили возможность показать свое искусство, и пока Пол лежал на днище маленькой лодки, по ней барабанили наконечники стрел, как градины, расщепляя дерево вокруг него…

Он лишь успел увидеть над головой короткую, синюю вспышку, мерцающее лазурное облако неровного света, потом волосы у Пола на руках отчего-то встали дыбом и заискрились, и в следующий момент он покинул Ксанаду.

ГЛАВА 19 ДНЕВНАЯ РАБОТА

СЕТЕПЕРЕДАЧА/НОВОСТИ: Пилкер призывает к созданию нового законодательного представительства

(изображение: Пилкер перед зданием Капитолия)

ГОЛОС: Преподобный Дэниел Пилкер, лидер группы христиан-фундаменталистов «Царство сейчас», подал иск на Соединенные Штаты, требуя создания нового законодательного представительства.

ПИЛКЕР: «У нас есть Палата представителей, Промышленный сенат. У нас есть любые группы, представляющие особые интересы и делающие все, чтобы их голоса были услышаны. Но где представители богобоязненных американцев? До тех пор пока не появится и Религиозный сенат, который сможет создавать и интерпретировать законы, учитывая слово Божье, немалая часть американского народа так и останется дискриминированной в собственной стране…»

Пригороды уплывали назад, сменяясь холмами и городами, остановками общественного транспорта и недостроенными жилыми районами — пустыми, как музейные витрины в это белое утро. По мере того как солнце взбиралось к зениту, полупрозрачные тени становились еще бледнее, как будто яркий свет в небесах был способен испарять даже тьму.

— Так что, мы не могли решить это дело, просто позвонив?

— Мне надо увидеть это место, Стэн. Нужно, и все.

— Объясни-ка еще раз. Полли Мерапануи приехала с севера, издалека. Она была уличной девчонкой в Когаре и найдена убитой под дорожной эстакадой в Сиднее. Тогда что именно мы ищем в Голубых горах, если они к этому ни имеют никакого отношения?

— Потому что она там жила. — Каллиопа обогнала грузовик, полный бетонных обломков, и ползущий со скоростью, какой можно было от него ожидать. — Почти год после того, как приехала из Дарвина. И тебе это известно, потому что это написано в ее деле.

— Просто пытаюсь разобраться, — Стэн сжал губы, разглядывая мелькающий за окнами очередной пропыленный городок. — Неужели нельзя было позвонить? Я не очень-то рвусь заниматься полицейской работой в один из своих редких выходных, Скоурос.

— Можно подумать, что у тебя бурная личная жизнь. В любом случае, у ее мачехи нет телефона.

— Достойные люди.

— Ты сноб, Стэн Чан.

— Просто пытаюсь развлечься в долгой дороге. Каллиопа открыла окно. Жара немного спала; желтую траву на склонах холмов ворошил легкий ветерок.

— Мне нужно место, откуда я могу начать, Стэн. Нужно… Сама не знаю почему, но у меня возникло какое-то ощущение, предчувствие.

— Да они даже не видели ее целых два года до ее смерти. А раз у мамаши в хижине нет телефона, то доча не могла даже позвонить, разве не так?

— Хуже тебя никто так неубедительно не ботает по фене. Нет, они ее не видели, и она им не звонила — если не считать пары звонков по бесплатной линии в ту контору, где ее мачеха работала. Зато они ее знают, а никто из тех, кого мы нашли в Когаре, не сможет такое утверждать.

— А тебе никогда не приходило в голову, что мы слишком много возимся с этим «висяком»?

Каллиопа резко и гневно выдохнула:

— Сколько понадобится, столько и будем возиться, Стэн. А сейчас просто дай мне проверить эту идею, и если ничего не получится, то поговорим о том, чтобы отложить дело в долгий ящик. Хорошо?

— Хорошо. Мы еще не приехали?

— Заткнись.

Холмы стали горами, отважными форпостами выветренных скал, мохнатых от голубой травы и вечнозеленых деревьев. Машина Каллиопы со слабосильным двигателем теперь ползла еще медленнее того грузовика с бетоном и на подъемах издавала шум, похожий на жужжание застрявшей в углу ходячей игрушки.

— …Послушай, Стэн, я лишь хочу сказать, что никто не поступает так, как поступил тот тип — камни в глазницах, все эти колотые и резаные раны, — если это не месть. Или если он не классический садист из учебника психиатрии, а такие в случае удачи не останавливаются на первой жертве. Поэтому или в ее прошлом было нечто такое, что нам следует узнать, или мы имеем дело с неопознанным серийным убийцей. Никто в Когаре не знает причин, по которым ей могли бы мстить. У нее даже парня не было. А запрос по международной полицейской сети тоже не дал результатов.

Каллиопа допила содержимое пластиковой бутылочки и бросила ее через плечо на узкое заднее сиденье.

— Тогда кого мы ищем? Того, кто поехал отсюда следом за ней в большой город, два года ходил за ней по пятам, а уже потом зарезал? Нестыковочка, Скоурос.

— Сама знаю. Черт, это ведь был поворот на Кутали?

— Она кантовалась на улицах, воровала на улицах, и ее пришили на улице.

— Господи, Стэн, ты перестанешь когда-нибудь говорить, как коп? Ненавижу это дерьмо.

— А как же мне еще говорить? — Стэн помолчал, пока она делала явно незаконный разворот на 180 градусов через две полосы пустого шоссе и грязный центральный разделитель. — Каллиопа Скоурос, ты покорила мое сердце. Я безумно в тебя влюблен. Умоляю, позволь мне увезти тебя подальше от всех этих отвратительных дел про убийства…

— О, мы прекрасно поладим — гречанка-лесбиянка и сказочный принц-китаец из Австралии.

Стэн продемонстрировал в ослепительной улыбке очень хорошие зубы:

— Довожу до твоего сведения, что я исключительно и, можно даже сказать, категорически не сказочный принц.

— Как будто такое признание повысит твои шансы, Стэн. — Неожиданно она взглянула на него с тревогой. — Ты ведь шутишь? Ты ведь не носишь в сердце безнадежную страсть к своей недосягаемой напарнице?

— Шучу.

— Уф-ф, замечательно.

Некоторое время она вела машину молча, дожидаясь, когда покажется обещанный дорожным указателем Кутали. Покрутила настройки радио, но вскоре выключила музыку.

— Ладно, вот тебе старая загадка, — сказала она. — Адам, Ева и Ущипни Меня пошли к реке купаться. Адам с Евой в воде потонули — кто из троих спасся?

— Мы еще не приехали?

— Ну же, Стэнли, кто из них?

— Кто из них что?

— Кто из троих спасся?

— И каковы на сей раз мои шансы?

— Ты ведь прикидываешься дураком, да? Адам, Ева и Ущипни Меня.

— По-моему… Адам.

— Нет! Ущипни Меня! Ой! Боже, ну ты и задница, Чан.

— Ты только что пропустила поворот на Кутали.

— Думаю, что поступлю честно, — сообщила она пятнадцать секунд спустя, снова пересекая разделитель между полосами, — если скажу, что наша помолвка безусловно отменяется.

— Она уехала?

У женщины, выглядывающей из-за двери трейлера, был оскорбленный вид несправедливо обвиненного человека:

— Я же сказала. Уехала около месяца назад.

— Куда? — Каллиопа бросила взгляд па Стэна Чана, разглядывавшего брусья под трейлером с таким видом, словно то было чудо инженерного искусства, затмевающее Пантеон. Женщина и свою очередь наблюдала за Стэном с величайшим недоверием, словно тот мог в любой момент схватить эти заляпанные маслом куски дерева и убежать с ними.

— Да откуда мне знать? Я с этой стервой даже не была знакома, зато ее проклятая собака вечно меня будила. Туда им и дорога.

— Вот видишь, — сказал Стэн несколько минут спустя, когда они медленно отъезжали от трейлерного парка. — Достойные люди.

— Надеюсь, мы что-нибудь узнаем от ее работодателя, — угрюмо проговорила Каллиопа. — Иначе ты окажешься чертовски прав насчет поездки сюда. Впервые в жизни.

Указанное в деле Полли Мерапануи место работы ее мачехи оказалось скромным домиком на окраине Кутали. Огромное каучуковое дерево накрывало ветвями почти весь двор. В его пятнистой тени двое темнокожих ребятишек, взвизгивая, поливали друг друга из шланга, а вокруг них с восторженным лаем носилась коричневая собачка.

Дверь открыла аборигенка в очках и переднике. Прочитав удостоверение Каллиопы, она вытерла руки передником и сказала:

— Заходите. Я позову мужа.

У мужчины, который вышел из задней комнаты, застегивая рубашку, была пышная копна черных курчавых волос, придающая ему неуместную для его лет моложавость. Длинная же узкая бородка придавала сходство с портретом, вышедшим из-под кисти кого-то из фламандских мастеров.

— Здравствуйте. Я преподобный Деннис Булураме. Чем могу помочь?

— Этот адрес указан как место работы Лили Понегарры, также известной как Лили Мерапануи. Мы хотели бы с ней поговорить.

— А-а… Увы, ее здесь нет, но она работала у меня. Точнее, is церкви. Пройдемте в мой кабинет. Возьмите вон гот стул и прихватите его с собой.

Кабинет преподобного Булураме оказался тесной комнатушкой, где едва помещались его рабочий стол, дешевый настенный экран и несколько плакатов, извещающих о церковных событиях — распродажах, концертах и карнавалах.

— Лили убирала в церкви, а иногда и у нас.

— Вы сказали это в прошедшем времени, — отмстила Каллиопа.

— Да, потому что она уехала. Покинула город. Встретила мужчину, вот что с ней случилось. — Он покачал головой и печально улыбнулся, — Ее в любом случае мало что привязывало к нашим местам. Работая в церкви, не разбогатеешь.

— А вы знаете, куда она уехала? И как зовут того мужчину?

— Билли, Бобби, что-то в этом роде. Это все, что мне известно… пожалуй, я не очень-то вам помог, верно? И она не сказала, куда уезжает; лишь то, что они уезжают вдвоем. Однако очень извинялась, что не предупредила за две недели. С ней что-то случилось?

Стэн разглядывал плакаты. Ему пришлось шагнуть в сторону, пропуская вошедшую жену священника. Та принесла поднос с лимонадом и тремя стаканами.

— Нет. Мы лишь хотели задать ей несколько вопросов о дочери.

— О ее дочери?.. — Он на секунду задумался, вспоминая. — Полли? Через столько времени? — Булураме покачал толовой. — Ужасно. Но я почти забыл. Странно, что такое страшное событие могло ускользнуть на задворки памяти. Лили была в отчаянии. Кроме девочки, у нее никого не было.

— Его ведь так и не поймали, да? — спросила миссис Булураме. — Того дьявол-дьявола, который ее убил?

— Вы его арестовали? — Священник подался вперед. — Поэтому и приехали сюда? Готовите дело к суду?

— Увы, нет. — Каллиопа пригубила лимонад, который мог бы быть и послаще. Невольно поморщившись, она быстро согнала с лица «кислое» выражение и спросила: — А кто-нибудь из вас был знаком с Полли?

— По сути нет. Видел ее иногда на улице или в магазине, но Лили у нас тогда еще не работала. Фактически я и решил-то, что церкви не помешает регулярная уборка, отчасти как раз из-за того, что убийство так потрясло Лили, ну вы меня понимаете. Я нашел ей хоть какое-то дело. Да и с деньгами у нее было туго. Есть люди, которые с толком использовали деньги, полученные по второму «Постановлению об оседлости», а другие, вроде Лили… словом, деньги утекли у них между пальцев. — Ясно подразумевалось, что святой отец и его жена принадлежат к тем, кто поступил разумно и вложил полученные от правительства деньги в симпатичный домик и домашнюю систему с выходом в Сеть.

Каллиопа мысленно вздохнула. Они не услышат ничего интересного от этого приятного и довольного собой человека, уж это точно. Она заставила себя задать остальные запланированные вопросы, пока Стэн Чан потягивал лимонад и делал вид, будто не видел ничего интереснее рекламных плакатов. Результат разочаровал ее как раз настолько, насколько она и предполагала: чета Булураме ничего не знала о возможных приятелях дочери Лили и не могла даже сказать, остались ли у матери в городе друзья, знающие хоть что-нибудь из истории этой семьи.

— Лили почти ни с кем не общалась, — пояснил священник. — Вот почему тот мужчина… словом, вряд ли у них были духовные отношения, если вы меня понимаете. Лили всегда была немного простовата, благослови ее Господь, и меня тревожит то, что ей легко манипулировать.

Каллиопа поблагодарила его за потраченное на них время. Попрощавшись с гостями, священник не стал подниматься. Его жена проводила их до двери, и Стэн уже нахмурился, представив, что им предстоит пройти мимо размахивающих шлангом детей во дворе, и тут Каллиопа обернулась:

— Вы сказали «тот дьявол-дьявол», миссис Булураме. Что именно вы имели в виду?

Карие глаза жены священника широко распахнулись, словно Каллиопа затронула непристойную тему — например, поинтересовалась, не любит ли она гулять нагишом.

— О, это… Ну, совсем как в той легенде, верно?

— Легенде?

— Я ее слышала еще девочкой, от бабушки. Легенду о Вулагару. Дьявол-дьяволе с крокодильими зубами. Кто-то его сделал, вырезал из дерева, но глаза у него были каменные. Очень похоже на то, что случилось с бедняжкой Полли.

Полтора часа спустя, убедившись, что все возможные ручейки фактов такие же сухие, как и пыль, осевшая на служебную машину Каллиопы, они выехали из Кутали.

— Вулагару, — повторила она. — Ты что-нибудь знаешь о фольклоре аборигенов, Стэн?

— Конечно. Фактически это была важнейшая часть нашего обучения в академии полиции, Скоурос. Каждый день мы по несколько часов читали о Баньипе и о том, как Кенгуру научился прыгать. А если потом оставалось немного времени, то иногда ходили в тир пострелять. А разве у тебя было иначе?

— О, заткнись. Будем считать, что ты ответил «нет».

Она включила музыку, современное произведение композитора, чье имя она никак не могла запомнить, скачанное во время вчерашнего вечернего шоу. Музыка заполнила машину, ненавязчивая и горько-сладкая, напоминая мелодии, которые звучат возле японского декоративного пруда. Стэн закрыл глаза и откинулся на спинку сидения.

Вулагару. Каллиопа мысленно попробовала это слова на вкус. Дьявол-дьявол. Камни вместо глаз, как в легенде.

Это, разумеется, ничего не значило. Но то было «ничего» несколько лучшего качества, чем что-либо до сих пор.

— Но поскольку вы адвокат, мистер Рэмси, то наверняка лучше кого угодно сможете понять, что мы не сообщаем домашние номера наших исполнителей или любую иную частную информацию. Такое было бы неслыханным. Невозможным. — Улыбка женщины из отдела по связям с общественностью не изменилась даже тогда, когда она произносила отказ. Фактически, если учесть анимированный плакат с дядюшкой Джинглом, занимающий всю стену позади нее, и вложенное окно, где показывалось в реальном времени шоу с дядюшкой, ее застывшая профессиональная улыбка была единственной неподвижной деталью на стенном экране Катура Рэмси.

— Я не спрашиваю код ее домашней линии, мисс Дрейбах. Но у меня есть очень важная тема, которую я хочу с ней обсудить, а она не ответила ни на одно из моих сообщений, посланных по другим каналам.

— Это ее право, не так ли, мистер Рэмси? — Улыбка утратила частичку монументальности, возможно, даму слегка встревожили слова Рэмси. — Если вопрос юридический, то не следует ли вам связаться непосредственно с нашим юридическим отделом?

Дядюшку Джингла тем временем проглотил кит — или нечто, что называлось бы китом, если бы китообразных делали из кирпичей. За прошлую неделю Рэмси успел насмотреться шоу дядюшки Джингла и знал, что это существо называется Стенной Кит. За мелодраматическим ужасом дядюшки наблюдать было не очень-то приятно. А что вообще дети думают о таких шоу?

— Возможно, я недостаточно ясно выразился, — сказал он, отводя взгляд от миниатюризированного спектакля. — Ольга Пирофски не сделала ничего плохого. У моих клиентов нет жалоб ни на «Джунгли дядюшки Джингла», ни на «Развлекательную корпорацию Оболос». Мы просто хотим поговорить с мисс Пирофски на тему, очень важную для моих клиентов, и я обратился к вам за помощью, потому что она не отвечает на мои сообщения.

Мисс Дрейбах поправила шапочку глянцевитых волос. Она немного успокоилась, но, судя по ее виду, Рэмси не сумел убедить ее окончательно.

— Рада это слышать, мистер Рэмси. Как вам известно, «Оболос» является мировым лидером по детским развлекательным программам, и мы не желаем, чтобы по Сети расползлись необоснованные слухи о каких-либо юридических проблемах. Но не думаю, что смогу чем-либо вам помочь. В конце концов, я ведь не могу заставить одну из наших служащих ответить на ваш вызов.

— Послушайте, а есть хоть что-то, о чем вы способны думать? Не может ли кто-нибудь вручить мисс Пирофски мою записку? И заверить ее, что она может помочь моим клиентам в очень важном деле, и это не будет ей стоить ничего, кроме нескольких минут для разговора со мной.

— Что ж… — Похоже, она развеяла миниатюрную бурю своих сомнений и теперь размышляла над возможным компромиссом. — Нам очень не хотелось бы, чтобы вы ушли отсюда, полагая, будто мы здесь, в «Самом счастливом месте Сети», не делаем все, что в наших силах. Пожалуй, я смогу дать вам номер офиса режиссера шоу. И возможно, она… ой, на этой неделе режиссер — это он! — Она скорчила гримаску типа «какая я глупая», которая отняла десять пунктов от ее коэффициента интеллектуальности и добавила почти столько же лет к возрасту. — Возможно, он сможет передать ваше послание Ольге. Мисс Пирофски.

— Спасибо. Это было бы замечательно, мисс Дрейбах. Даже не могу выразить, насколько вы мне помогли.

Она снова замерла, консультируясь с начальством. А на экране за ее спиной дядюшка Джингл кувыркался отчаянно и бесконечно, как белка в колесе.

Звонок раздался за несколько минут до десяти часов, когда он уже подумал о том, что можно собираться домой. Рэмси вздохнул и поудобнее расположился в кресле.

— Ответить.

Входящий звонок оказался только голосовым. А сам голос прозвучал робко и с еле заметным акцентом, который он никогда не замечал на шоу дядюшки Джингла:

— Алло? Есть тут кто-нибудь по фамилии… Рэмси?

— Декатур Рэмси, мисс Пирофски. Это я. Большое вам спасибо, что ответили на мой звонок. Я вам очень признателен за то, что вы нашли время для…

— Что вам нужно?

Вот и покончили с формальностями. Режиссер предупреждал, что она немного странная.

— Я адвокат — надеюсь, об этом вам сказали. Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов от лица своих клиентов.

— Кто они?

— Боюсь, сейчас я не могу назвать их имена.

— Я никому ничего не сделала.

— Никто этого и не утверждает, мисс Пирофски. — Господи, да эта женщина не просто странная, она еще и напугана. — Прошу вас просто выслушать вопросы. Если вы не захотите на них отвечать, то вам надо лишь об этом сказать. Поймите меня правильно, если вы мне поможете, то окажете моим клиентам огромную услугу. У них возникла очень и очень трудная проблема, и они в отчаянии.

— Как я могу им помочь? Я даже не знаю, кто они такие.

Он набрал в грудь побольше воздуха, моля Бога Показаний Под Присягой о терпении.

— Позвольте задать первый вопрос. Знакомо ли вам явление под названием «синдром Тандагора»?

Наступило долгое молчание.

— Продолжайте, — услышал он наконец.

— Продолжать?

— Я хочу услышать все вопросы. А потом решу, стану ли на них отвечать.

К этому моменту Катур Рэмси почти убедил себя, что имеет дело с сумасшедшей особого рода — из тех, кто верит, что правительство прячет где-то группу маленьких зеленых человечков или что разведслужбы, пользуясь секретными психолучами, внушают им разные мысли, — но так как дело его собственных клиентов само по себе было чертовски странным, то сохранялась слабая надежда на то, что он узнает нечто стоящее.

— Вообще-то, я не могу задать вам остальные вопросы, пока не получу ответ на первый, — объяснил он. — Но прозвучать они могут примерно так: «Знаете ли вы кого-нибудь с таким синдромом? Если нет, то почему вы интересовались им, а также аналогичными медицинскими состояниями?» Вы поняли, мисс Пирофски? Примерно так. Но мне нужно услышать ответ на первый вопрос.

На сей раз молчание еще больше затянулось. Рэмси уже начал полагать, что она отключилась, так ничего и не сказав, но тут услышал вопрос, заданный почти шепотом:

— А как… как вы узнали, что я интересовалась «болезнью Тандагора»?

Боже, да я эту бедную женщину напугал почти до смерти.

— Это не секрет, мэм… то есть, мисс Пирофски. Я ничего не скрываю. Я провожу исследования этого синдрома по просьбе своих клиентов. И связываюсь со многими людьми, которые запрашивали в медсетях информацию на эту тему или писали статьи. И даже с теми, у кого в семьях имеются недиагностированные заболевания, напоминающие синдром Тандагора. Поэтому вы далеко не единственная, с кем я общался. — Зато вы, безусловно, одна из самых интересных, поскольку сами работаете в Сети и непосредственно с детьми. И еще до вас оказалось чертовски трудно добраться.

— У меня были эти ужасные головные боли, — призналась она и тут же торопливо добавила: — Господи, да вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая. Или что у меня опухоль мозга или что-то в этом роде. Ничего такого у меня нет. Врачи говорят, что я здорова. — Она помолчала. — И еще… вы подумаете, что я еще более сумасшедшая, но я не могу говорить об этом по телефону. — Она нервно рассмеялась. — Вы не замечали, как сейчас редко говорят «телефон»? Наверное, это означает, что я становлюсь очень старой.

Рэмси с трудом продрался сквозь мешанину идей.

— Вы не хотите говорить об этом… по телефону? Я правильно понял?

— Не могли бы вы ко мне приехать?

— Не уверен, мисс Пирофски. Где вы живете? Где-то неподалеку от Торонто, верно?

— Я живу… — Она снова замолчала на несколько секунд. — О нет. Если вы увидели мое имя, занимаясь синдромом Тандагора, то это значит… значит, что его может увидеть кто угодно, — Ее голос под конец стал тише, словно она отошла от микрофона или провалилась в колодец. — Господи, — прошептала она. — Мне надо спасаться. Я не могу говорить.

— Мисс Пирофски, прошу вас…

Связь прервалась.

Рэмси некоторое время смотрел на темный экран, прежде чем вывести на него фоновую картинку, и размышлял над тем, какие дела ему придется отложить, чтобы выкроить время на поездку в Канаду, и что он станет думать обо всей этой истории, если женщина окажется такой же изменчивой, как и ее слова.

Джалил Фредерикс принадлежал к тем людям, которые производят впечатление, что вы только что отвлекли их от чего-то действительно важного. И даже если вы позвоните такому человеку и сообщите, что его дом горит, то он слегка удивится, что его потревожили, когда есть дела, реально заслуживающие его внимания.

— Простите, Рэмси, но я устал, — сказал он. — Суть ваших слов сводится к тому, что ничего серьезного у вас пока нет. Я прав?

— В целом. — Когда имеешь дело с Фредериксом, то увиливать — скверная стратегия, но и позволять ему давить на себя тоже не следует. Катур Рэмси уже давно решил, что Джалил хороший человек, но привык сминать людей в удобные для него формы. — Однако, прежде чем начать постройку дома, нужно выкорчевать кусты.

— Несомненно. — Джалил нахмурился, когда его невидимая на экране жена что-то сказала, — Он не по этому поводу звонит. — Фредерикс снова переключил внимание на адвоката. — Она сказала, что пытается получить разрешение на копирование нужных вам записей, но на это может уйти еще несколько дней. Вы получили файлы Сэм, которые она вам посылала?

— Нет проблем. Да, файлы я получил, но у меня пока не было возможности их просмотреть. Я с вами свяжусь в начале следующей недели и дам знать, к чему привели все эти расследования.

Дожидаясь, пока кто-нибудь из семьи Гардинеров ответит на его вызов, Рэмси разглядывал поток машин, проносящийся по эстакаде тремя этажами ниже окна его офиса. Мокрый от дождя асфальт был исполосован отражениями фар. Он знал, что ему следовало бы запросить у Фредериксов одобрение поездки в Торонто, но ему совершенно не хотелось объяснять Джалилу Фредериксу, зачем ему нужна встреча с женщиной, изображающей дядюшку Джингла в сетевом шоу. Да он и сам не мог понять, почему решил, что сможет узнать из этого разговора что-либо стоящее.

Фильтр поступающих вызовов отработал лишь наполовину, когда на экране показался Конрад Гардинер. Он был примерно ровесником Рэмси, возможно, даже чуть младше, но выглядел так, словно ему пора на пенсию. На его лице почти не читались эмоции.

— Что мы можем для вас сделать, мистер Рэмси?

— Я хотел кое о чем спросить. У вас все еще продолжается та проблема с агентом вашего сына и пропадающими файлами?

— Да. Мы приглашали специалистов из двух разных компаний, чтобы это пресечь, но безрезультатно. — Он медленно покачал головой. — До сих пор не могу поверить, что вся эта информация была отправлена из нашей домашней системы, прямо у нас из-под носа какой-то… какой-то программой. Кучкой кодов, принимающей собственные решения. — Он усмехнулся. — Что ж, мы ведь живем в двадцать первом веке, верно?

— Как его звали?

— В смысле агента Орландо? Не знаю. Какое-то «что-то ПсИИ» — псевдоискусственный интеллект. Уже устаревший, но был дорогой, когда мы его покупали. Если надо, я смогу уточнить.

— Вообще-то, мне хотелось бы узнать, не дал ли ему Орландо какое-нибудь имя. Или прозвище. Люди, особенно дети, так часто делают.

— Господи, да вы шутите? — Вопрос застал Гардинера врасплох. — Уж я точно его не вспомню. Вивьен!

В комнату вошла его жена, показавшись в уголке экрана Рэмси. Она снимала пальто, и Рэмси предположил, что она вернулась из госпиталя. Муж пересказал ей вопрос, и она ответила что-то, чего Рэмси не расслышал.

— Его звали Бизли, — сообщил Гардинер. — Точно. Совсем забыл. Он появился у Орландо, когда тот был еще совсем малышом. — Уголок его рта дернулся, Гардинер на секунду отвернулся. Справившись с эмоциями, он спросил: — А почему вы захотели это узнать?

— Да так, стало интересно. Есть одна идея. Расскажу в другой раз.

Рэмси отключил связь и принялся размышлять, наблюдая за цепочкам огоньков проезжающих внизу машин.

Домой он вернулся лишь к полуночи. Третий раз за эту неделю, а сегодня лишь четверг.

Он знал, что это сон, и от этого становилось еще хуже.

Только такие видения и приходили к нему в бескровную тьму, которая ныне стала для него ближайшим эквивалентом сна — все те же усталые образы, все те же циркулирующие позоры и ужасы. Они могли оказаться разбитыми на части, а затем слитыми в странные комбинации, но и тогда они оставались теми же, что приходили к нему годами, а некоторые и дольше столетия.

Даже призраки, навещающие Феликса Жонглера, старели.

Три старших парня стояли перед ним, блокируя лестницу и лишая всяких шансов сбежать. Олдфилд поднял воротник белой рубашки и прятал в кулаке сигарету. Патто и Хэлсол, ждавшие своей очереди, посмотрели туда же, куда и Олдфилд. И теперь вся троица уставилась на него, как ведьмы Макбета.

— Ну, чего пялишься, Пустобрех? — вопросил Олдфилд.

— Мелочь пузатая, — добавил Хэлсол. — Сволочь плаксивая. Лягушатник.

— Джагглс [16] хочет к нам присоединиться, — ухмыльнулся Патто. — Хочет затянуться твоей сигареткой, Оли.

Все это было так предсказуемо — история и фантазия, слившиеся в предательскую смесь. Часть древнего мозга Жонглера, сохраняющая критическое расстояние от сцены, на которой разыгрывался сон, поняла, что лестница и площадка перед ней находятся не в школе Крэнли, а в доме в Лимо, где проходило его детство, а Патто из сна почти полностью утратил свои истинные черты и выглядит как человек, которого Жонглер когда-то знал (и чей бизнес погубил) в самом начале прошлого столетия, почти через девяносто лет после этих искаженно вспоминаемых школьных дней.

Но, несмотря на все повторения, унижений, испытанных в этом и других, похожих снах, не становились меньше.

Английские парни уже накинулись на него, как шакалы на упавшую антилопу. Хэлсол заломил руки за спину, а Олдфилд ухватил за промежность и принялся там крутить, пока он не завопил от боли, всасывая воздух пополам с дымом украденной сигареты. Он снова ощутил тот отвратительный вкус — даже дыхание превратилось в красное пламя, льющееся ему в гортань. Он задыхался и давился, пока его едва не стошнило.

— Парле-ву, Джагглс — Патто крутанул ему ухо. — Парле-ву, вонючий французский шпионишка.

Но вместо того чтобы дать ему пинка, как они обычно делали, парни схватили его за локти и потащили к дальнему концу площадки второго этажа. К окну.

«Его не должно здесь быть! — подумал он, и внезапно знакомый до мелочей сон наполнил Жонглера удивительным ужасом. — Только не это! Только не в окно!»

Но его, зажав руки, тащили именно к окну. Оно становилось все ближе и больше, круглое, без рамы или решетки — а за ним, как точно знал его двойник из сна, находилась лишь темнота, ядовитая черная бездна, от которой его отделяла лишь тоненькая пластина стекла.

Он знал, что никогда, никогда, никогда не захочет узнать, что находится за этим стеклом.

«Они не могут так со мной поступить, — с ужасом подумал он. — Они считают меня мальчиком, но я-то не мальчик, я старик… старик! Они не могут…»

Он кричал и во сне — о том, что он слишком стар и немощен, но Олдфилд и остальные лишь громче засмеялись, а потом швырнули его в окно. Завопив, он ударился о твердую поверхность, но разбилось не стекло — на тысячи осколков разбился он, старый, высохший и хрупкий.

Сны, истина, его воспоминания разбились, смешались и полетели…

…Вылетев наружу в солнечный свет подобно брызгам воды, каждый кусочек вращался маленькой планетой, радужным облаком вселенной, утратившей равновесие, и теперь охваченной все ускоряющимся энтропийным расширением.

Крики все слышались и слышались, как это было всегда, но на сей раз это были его крики.

Он проснулся во мраке, не видя даже успокаивающих виртуальных светильников Абидоса. На краткое мгновение Феликс Жонглер оказался в своем реальном теле, но обуявший его ужас оказался настолько велик, что он нырнул обратно в систему. Слепое беспомощное тело, плавающий в темном баке кусок плоти, обмотанный марлей и прозрачным пластиком, — он содрогнулся даже от мысли о том, что придется существовать в своем истинном облике. И облачился в машинерию, словно в броню.

Снова оказавшись в системе, старейший человек в мире не нырнул в блеск и пышность своего личного Египта, а вызвал гораздо более простой виртуальный мир, где не было ничего, кроме неяркого голубого света, льющегося из невидимого источника. Жонглер купался в нем, ласкаемый неслышимыми звуковыми волнами, и пытался обуздать стиснувший его страх.

Молодым не понять ужаса старости. Таким способом природа защищает их от бесполезного и вредного знания, подобно тому как атмосфера Земли создает голубое небо, ограждающее человечество от постоянного воздействия обнаженного безразличия звезд. Старость есть беспомощность, ограничение, маргинализация — и это лишь начало. Потому что каждая секунда есть также и шаг к небытию, а Смерть подкрадывается еще ближе.

На протяжении всего детства Феликсу Жонглеру снилась безликая, окутанная тенями фигура — та самая Смерть, которая, как сказал отец, «ждет всех нас», но ее истинный облик он узнал лишь, когда родители послали его учиться в Англию, в ту самую школу. Как-то вечером, сидя в спальне и листая потрепанную газету, забытую в шкафу кем-то из старшеклассников, он увидел иллюстрацию — «таинственный мистер Джинго, изображенный нашим художником», как поясняла подпись, — и мгновенно узнал лицо, которое преследовало его во снах еще более неутомимо, чем даже самые жестокие из старших парней по коридорам школы Крэнли. Человек на рисунке был высок, закутан в темный плащ, с высоким старомодным «цилиндром» на голове. Но именно его глаза, его магнетические лучистые глаза и холодная улыбка заставили сердце молодого Феликса колотиться от узнавания. Сама статья с объяснением того, кто изображен на рисунке, была обгрызена крысами и потому навсегда осталась для него тайной. Уцелел лишь рисунок, но и этого ему вполне хватило. С тех пор эти глаза непрерывно следили за Феликсом Жонглером. И все ушедшие в прошлое десятилетия жизни он прожил под взглядом этих тревожащих, бездушных и наводящих ужас глаз.

Они ждали. Он — оно — ждало. Подобно неторопливой акуле, кружащей под выбивающимся из сил пловцом, мистеру Джинго не было нужды делать что-либо еще.

Теперь Жонглер сражался с болезненностью, которая иногда овладевала его изолированным разумом наподобие паразита. Все стало бы намного легче, если бы человек мог поверить в нечто за пределами его самого — в нечто любящее и доброе, как в противовес этому омерзительно терпеливому взгляду. Так, как верили сестры его матери. Убежденные в том, что их ждут небеса — место, очевидно, идентичное Лимо, за тем лишь исключением, что старым девам и добрым католичкам не придется там терпеть боль в суставах и шумных детей, — они были образцами уверенности, даже на своем смертном ложе. Все они покинули сей мир со спокойствием и даже с радостным приятием.

Но он-то знал истину. Сперва он прочел ее на печальном и усталом лице отца, потом усвоил этот урок снова, и в более жестокой форме, в джунглях английской частной школы. По ту сторону небес нет рая, там лишь мрак и беспредельное пространство. За пределами самого себя человек ничему не может доверять и ни на что не может положиться. Темнота ждет. Она овладеет тобой, когда пожелает, и никто даже пальцем не шевельнет, чтобы тебя спасти. Ты можешь вопить так, что у тебя начнет разрываться сердце, и кто-нибудь лишь накроет тебе лицо подушкой, чтобы приглушить крики. Боль будет продолжаться. Помощь не придет.

А Смерть? Смерть в цилиндре и с гипнотизирующим взглядом была самым большим бандитом. Если ей не удавалось сцапать тебя сзади и врасплох, если тебе каким-то образом удавалось избежать ее и вырасти сильным, то она просто стояла в тени и ждала, пока само время тебя не ослабит. А потом, когда ты станешь старым, слабым и беспомощным, она станет преследовать тебя нагло, как волк.

И этого молодежь, с ее впечатляющей тупостью, никогда не сможет понять. Для нее смерть — всего лишь мультяшный волк, которого можно безнаказанно дразнить. Они не видят, не могут знать, каким станет тот день, когда это чудовище станет реальным — когда их не спасут ни соломенные, ни деревянные, ни даже кирпичные стены.

Жонглер содрогнулся, о чем его истощенная нервная система скорее сообщила, чем дала почувствовать. Его утешало лишь то, что, будучи стариком, он уже видел, как три поколения молодежи унаследовали и осознали этот жуткий факт и ушли из жизни раньше него, с воплями выдернутые из своих разрушенных домиков во мрак, в то время как он все еще ухитрялся избежать этих ухмыляющихся челюстей. Генетическая терапия, подача в кровь витаминов, облучение активных точек тела малыми дозами, все доступные трюки (если не обладать почти неисчерпаемыми средствами Жонглера и его продуктивными идеями) могут лишь немного отсрочить смерть. Некоторые, везучие и богатые, недавно разменяли второй десяток жизни после своего сотого дня рождения, но они лишь дети по сравнению с ним. И пока другие умирали, пока его собственные внуки и пра-пра-правнуки рождались, взрослели и один за другим покидали этот мир, лишь он один продолжал испытывать терпение мистера Джинго.

И, если того пожелает Бог или кто угодно, он будет делать это вечно!

Феликс Жонглер боролся с ночными кошмарами уже более двух долгих человеческих жизней. И знал, не глядя на часы и без ссылки на любую информацию, которую он мог вызвать всего лишь усилием мысли, что за стенами его крепости, смотрящей на Мексиканский залив, тяжело навис последний предрассветный час. На несколько рыбацких лодок, владельцам которых он разрешил рыбачить в озере Борне — его частном крепостном рву — сейчас грузят сети. Дежурные полицейские в Батон Руже борются со сном перед своими мониторами, надеясь, что утренняя смена не забудет принести им чего-нибудь перекусить. В Новом Орлеане, что в пятидесяти километрах западнее «башни Жонглера», полдюжины или больше туристов сейчас валяются в сточных канавах района Вье Карре, утратив кредитки, ключевые карты и самоуважение… если им повезло. Некоторые, кому повезло меньше, могут очнуться после наркоза без кисти руки и с торопливо обработанной культей, поскольку воры хотят избежать обвинения в убийстве (почти все компании, сдающие напрокат машины, уже отказались от считывателей отпечатков пальцев, но некоторые ими все еще пользуются). А некоторым из оказавшихся в канаве туристов не повезло настолько, что им уже никогда не очнуться.

Ночь почти прошла.

Феликс Жонглер был зол на себя. Плохо уже то, что он скользнул в сон и выскользнул из него, даже не осознав этого — он не помнил, как засыпал, — но проснуться с колотящимся сердцем, совсем как перепуганный ребенок, только из-за пары знакомых и ныне наскучивших снов…

Надо заняться работой, решил он. Это единственное хорошее решение и лучший способ плюнуть в лицо человеку в высокой шляпе.

Первым его побуждением было вернуться в Абидос-Который-Был и ознакомиться с самой свежей информацией на своем комфортабельном божественном троне, будучи окруженным вниманием жрецов. Но кошмарный сон и особенно необычное расположение его элементов встревожили Жонглера. Его дом внезапно перестал создавать у него ощущение безопасности, и хотя огромное здание, которое его физическое тело никогда не покидало, охранялось тщательнее и надежнее большинства военных баз, он вдруг испытал настойчивое желание осмотреться — хотя бы ради того, чтобы лично убедиться, что все в порядке.

Заякоренная на глубину семи подземных этажей (фибрамитовым цилиндром длиной более сотни футов, буквально ввинченным в ил дельты), башня Жонглера тянулась еще на десять этажей выше уровня воды в туманный воздух над озером Борне, но впечатляющая башня была лишь частью огромного комплекса, расположившегося на искусственном острове. Созданная инженерами скала площадью около пятидесяти квадратных километров, остров стал местом жительства лишь чуть более двух тысяч человек — очень маленького городка, если судить только по численности, но обладающих намного большим влиянием, чем большинство наций мира, вместе взятые. Жонглер был здесь лишь чуть менее богом, чем в своем виртуальном Египте: произнеся субвокализованное слово, он вызвал целый калейдоскоп видеоизображений, показывающих каждый уголок его владений. В башне и во всех окружающих зданиях стенные экраны мгновенно превратились в окна с односторонней прозрачностью, а слова и цифры, наложенные на изображения, начали искрами пролетать мимо него.

Он начал с наружной границы, постепенно приближаясь к центру. Направленные на восток камеры периметра показали первые намеки на рассвет — красноватое свечение над заливом, все еще более тусклое, чем оранжевые огоньки на нефтяных буровых вышках. Охранники в двух наблюдательных башнях периметра играли в карты, а некоторые сняли форменные куртки, но гарнизоны всех шести башен были настороже и вели дежурство, и это удовлетворило Жонглера; позднее он пошлет командирам напоминание о необходимости поддержания дисциплины на дежурствах. Остальные защитники его владений (во всяком случае, защитники-люди) спали в казармах, уставленных рядами коек. Одни только эти казармы и плацы занимали почти половину площади искусственного острова, на котором стояла башня.

Жонглер переместил инспекцию ближе к башне, осматривая через настенные экраны десятки комнат и коридоров, уподобившись волшебному духу, обитающему в зеркалах. Офисы были по большей части пусты, хотя дежурные сотрудники сидели на местах, обрабатывая зарубежные запросы и добывая информацию из Сетей, подготавливая ее для утренней смены, которая займется анализом. Нескольких рабочих, чья смена подходила к концу, — местных мужчин и женщин, даже не подозревавших о том, насколько тщательно их изучили, прежде чем принять на работу, — ждал на эспланаде паром, который отвезет их в поселок на дальнем конце острова.

Его руководящие сотрудники среднего звена еще не прибыли на работу, и в кабинетах было тихо и темно, если не считать светящихся дисплеев. Над их офисами в башне располагался первый этаж квартир, зарезервированных в основном для приезжающих сюда важных персон. Лишь несколько из этих драгоценных и вызывающих зависть жилых помещений, которые были обставлены как апартаменты для постоянного проживания, достались в качестве награды самым везучим из сотрудников Жонглера, работающих по всему миру.

Тайное око Жонглера узрело облаченного в купальный халат президента одного из его крупных украинских филиалов, сидящего на балконе одного из апартаментов башни и смотрящего вниз на озеро. Жонглер задумался было над тем, почему этот человек не спит в такую рань — возможно, из-за перелета через океан? — но вспомнил, что ему сегодня назначена встреча. Она, разумеется, пройдет через экраны; его украинский представитель, один из самых богатых и могущественных людей в своей стране, наверняка станет гадать, почему, проделав такой долгое путешествие, он не может встретиться со своим боссом лично.

Жонглер подумал о том, что этому человеку следует благодарить судьбу за то, что ему не доведется увидеть реальный облик хозяина. И украинец улетит обратно, считая своего нанимателя эксцентричным и помешанным на безопасности стариком, так и не узнав неприятную правду о том, что их основатель и руководитель — чудовищное существо, чье тело не расползается лишь благодаря давящим повязкам и постоянно погружено в поддерживающий жизнь раствор. И ему никогда не придется думать о том, что глаза и уши босса пронзены электродами, подключенными напрямую к оптическим и слуховым нервам, что его кожа и даже мускулы с каждым часом становятся все более желеобразными, грозя в любой момент соскользнуть с костей, тонких и хрупких как прутики.

Однако мысли Жонглера не задержались надолго на привычном ужасе состояния собственного тела. Вместо этого его невидимый взгляд переместился выше — от частных апартаментов к нижним этажам его личного уединенного убежища, где быстро прошелся по помещениям для телохранителей и техников, по аппаратным, где располагались и обслуживались наиболее важные машины, и заглянул в камеру, отделенную от мира тремя герметичными дверями и двумя постами охраны, в которой на выложенных мягкой обивкой опорах лежали капсулы. Его личная капсула из черной блестящей пластостали возвышалась в центре камеры наподобие королевского саркофага, протянув во вес стороны щупальца из трубок и пучков проводов. В огромном круглом помещении расположились и три другие капсулы — две поменьше, принадлежащие Финнею и Мадду, и еще одна такая же овальная, большая и блестящая, как и его капсула. И столь же важная.

На эту капсулу ему не захотелось смотреть долго.

Равно как и продолжать осмотр. Верхний этаж, как и обычно, оставался недоступен, даже — и особенно — для него. Хозяин озера Борне уже давным-давно решил, что никогда даже не захочет снова заглянуть в комнаты на самой вершине башни. Но он также знал, что если такая возможность останется для него доступна, то он не сумеет воспротивиться искушению, что, подобно тому как ноющий зуб хочется потрогать языком, и он будет мучиться, если не сможет что-либо сделать. Поэтому он перепрограммировал систему наблюдения и заблокировал доступ к экранам в этой части башни кодом, которого у него не было. И до тех пор, пока он не прикажет менеджеру по безопасности снова перепрограммировать систему — а он уже тысячи раз боролся с этим искушением, — верхний этаж башни останется для него таким же черным, как и межзвездная пустота.

Убедившись, что остальная часть его владений в безопасности, и не желая находиться дольше, чем это необходимо, вблизи от четвертой капсулы или or того, что находилось на вершине пирамиды, он вызвал свои виртуальные владения и продолжил инспекцию там — в мирах, которые создал.

На Западном фронте неподалеку от Ипра бушевала битва при Амьене. Человека, для которого траншеи служили тюрьмой, в них уже не было, но сражавшиеся и умиравшие там симулякры тем не менее продолжали сражаться и умирать, как и до появления в этом мире пленника. Когда эта, последняя по счету, версия сражения завершится, трупы снова восстанут из земли, словно в насмешку над Судным днем. Растерзанные тела восстановятся, шрапнель соберется вместе и снова наполнит смертоносные снаряды, и битва начнется сначала.

На Марсе воинственное пустынное племя раксов атаковало цитадель Тиктубима. Соомбар заключил временное перемирие с Харли Браммондом, чтобы использовать его легион землян для обороны города. Похоже, вскоре здесь начнется серьезная заварушка.

Старый Чикаго праздновал окончание сухого закона грандиозной всеобщей пьянкой, так что этот конкретный цикл уже почти завершился. Атлантида поднялась из подводной могилы и была готова начаться заново. Зазеркалье уже вошло в очередной цикл, расставив красные и белые фигуры по обе стороны метафорической шахматной доски.

Жонглер пролистывал свои миры, выбирая точки для наблюдения случайным образом и подбирая другие, если первоначальная не предоставляла ему информацию, которую он искал. В одном из них испанская Непобедимая Армада каким-то образом смогла уцелеть после шторма в проливе между Англией и континентом, и теперь испанцы поднимались вверх по Темзе, чтобы осадить Лондон превосходящими силами. Жонглер пообещал себе вернуться сюда позднее и проверить ситуацию, а может, даже и воплотиться в этом мире, чтобы увидеть события в роли их участника, потому что упустил такую возможность в прошлый раз, когда сложился столь редкий исход событий.

Еще одно вторжение в Англию, на сей раз с Марса в версии Герберта Уэллса, подходило к завершению. События в этом мире развивались удручающе медленно, и он задумался над тем, не следует ли заново откалибровать эту симуляцию.

Фактически, как заметил Жонглер, проверив еще несколько симуляций, его виртуальные владения, похоже, требуют к себе больше внимания, чем он уделял им в последнее время. Мир Ксанаду почти опустел, сады Купола Удовольствий выглядели особенно неухоженными. Нарния вот уже несколько месяцев оставалась под снегом, поскольку там не объявлялся аллегорический лев, чтобы покончить с зимой. А мир хоббитов, созданный для пра-пра-внучатого племянника, деградировал до тотальной войны. Ничего особенного в этом не было, но технологии в нем развились до уровня, который, как смутно помнилось Феликсу, этому миру не соответствовал. Особенно пулеметы и реактивные бомбардировщики, которые тут были явно нежелательны.

В других симуляциях обнаружились более тонкие проблемы, но и они его озаботили. Асгардцы вместо сражений занялись пьянством, и хотя в том, что взрывной северный темперамент внезапно сменялся меланхолией, не было ничего необычного, даже Бифрост выглядел пыльным и запущенным. В другом мире, имперском Риме, трон последнего из юлио-клавдианцев узурпировал командир преторианской гвардии по имени Тигеллин, что стало интересным поворотом событий, но у нового императора оказалось сильно изуродованное лицо. Кошмарный облик римского повелителя — глаз и носа нет, а на их месте лишь гладкая кожа — был воспроизведен на всех монетах и официальных статуях, что само по себе раздражало, но еще более странным было то, что никто в Риме, казалось, не замечал, что у императора что-то не в порядке.

Жонглер стал переключаться на другие свои владения все быстрее и быстрее и обнаружил неполадки почти в каждом: Додж-Сити, Игромире, Ардене, Гоморре и многих других. Все они выглядели удивительно не в порядке, словно кто-то совсем немного изменил запланированную сущность каждого виртуального мира.

Старик испытывал мрачное удовлетворение от того, что проснулся из-за кошмарного сна, а в результате занялся инспекцией. Эти миры не были просто игрушками — то были его прирожденные права на божественную сущность, те райские поля, на которых он проведет свои бессмертные годы. И он не допустит, чтобы они пришли в упадок.

Просматривая один из последних миров, созданный на основе серии английских комиксов времен его молодости, он увидел лицо, которое так долго надеялся увидеть. И боялся, что может его увидеть.

Оно мелькнуло лишь на мгновение в толпе строго одетых людей, но этот образ стрелой вонзился Жонглеру в глаз. Его изношенное сердце заколотилось — совсем как недавно во сне, и он даже ощутил, как его реальное тело медленно задергалось в подвеске, всколыхнув вязкую жидкость, в которую было погружено. Жонглер уставился в эту точку, на секунду забыв, что может ворваться в этот мир, схватить, поймать… но этой секунды замешательства хватило. Лицо исчезло.

Он перенес себя в симуляцию, вселившись в первый же подвернувшийся сим, предложенный системой, но тот, кого он так долго искал, словно почуяв его близость, уже выбежал из большой комнаты и выскочил за дверь, на многолюдную улицу. Жонглер последовал за ним, но ему мгновенно стало ясно, что здесь слишком много людей, а у беглеца слишком много путей для бегства. И преследовать его безнадежно.

Берти Вустер, Таппи Глоссоп и другие члены «Клуба бездельников» были, мягко говоря, удивлены, когда в разгар ежегодного обеда с благотворительным балом в клубе появился семифутовый полярный медведь. Споры по поводу сего феномена разгорелись нешуточные, а количество заказов из бара немедленно удвоилось. Несколько представительниц слабого пола (и, следует признать, два представителя сильного) даже упали в обморок. Но даже те, кто наблюдал за этим зрелищем невозмутимо, и чья рука, подносящая ко рту стакан с шотландским виски, даже не дрогнула, когда бледный пришелец с ревом промчался через бальный зал, расшвыряв музыкантов (и тяжело ранив при этом кларнетиста), даже они испытали неописуемое изумление, когда полярный медведь, выбежав на Принц Альберт-роуд, опустился на колени возле двери и зарыдал.

ГЛАВА 20 НЕВИДИМАЯ РЕКА

СЕТЕПЕРЕДАЧА/ИСКУССТВО: Взрывчатое посвящение

(изображение: руины «Первого Филадельфийского банка»)

ГОЛОС: Художник-партизан, известный лишь под псевдонимом «Большой X», взял на себя ответственность за начиненную взрывчаткой посылку, убившую трех и ранившую двадцать шесть человек при взрыве в «Первом Филадельфийском банке» в прошлом месяце.

(изображение: архивные кадры — разбитое окно выставочного зала, разрисованные цветами мешки для трупов)

Большой X — неоднозначный представитель экстремистской богемы, начал свою карьеру с создания особых оболочек для украденных из морга трупов, в дальнейшем перешел к подбрасыванию отравленных продуктов в магазины Флориды и Торонто, а к настоящему моменту заявил о своей причастности к трем различным террористическим актам. В записи, посланной в ассоциацию художников-экстремалов, он заявляет, что его работы есть дань памяти таким пионерам «перформансов насильственного вовлечения», как Мэнки Негеско и Г.Г.Дженсен…

Код Дельфи. Начать здесь.

Это Мартина Дерубен. Я продолжаю свой дневник. За два дня со времени последней записи произошло многое.

Первое и, наверное, самое важное — мы перебрались в другую симуляцию. Я не стану описывать новое место, пока не расскажу, как мы покинули старое.

Второе — я кое-что узнала об этой виртуальной вселенной, а каждая новая информация может стать жизненно важной.

Теперь я достигла стадии, когда могу «читать» физическую информацию о том, что нас окружает, столь же хорошо, как и расшифровывать указатели в сети реального мира, и за счет этого могу здесь перемещаться почти с такой же легкостью, как и мои зрячие спутники. Более того, во многих отношениях мои способности, кажется, даже намного превосходят их возможности. Следовательно, я стала считать своей личной и особой задачей попытку понять, каковы механизмы, стоящие за этими мирами. Как я уже говорила, я без оптимизма оцениваю наши шансы на выживание, не говоря уже на успех, но по мере того как мы расширяем свои знания, наши скромные шансы становятся хотя бы чуточку выше.

Как много я должна рассказать! И как жаль, что я не нашла раньше времени, чтобы нашептать часть этих слов внимающей темноте.

Итак, в предыдущей симуляции наша компания, состоящая теперь лишь из Кван Ли, Т-четыре-Б, Сладкого Уильяма, Флоримель и меня, отправилась на поиски Орландо и Фредерикса. Несомненно, следовало бы начать поиски как можно быстрее, но когда их унесло течение, уже почти наступил вечер, а лишь глупцы стали бы бродить по неизвестной территории в темноте, особенно по неизвестной территории, где водятся пауки размером с цирковую карусель.

Мужчины (я стану называть их так для простоты) хотели построить еще один плот наподобие того, который мы потеряли вместе с двумя своими товарищами, но Флоримель убедила их, что любой выигрыш, полученный за счет быстрого путешествия по реке, окажется потерян из-за времени, затраченного на постройку плота. Она явно из тех, кто привык руководить — в некоторых отношениях она напоминает Рени, но без ее открытости и готовности признать неудачу. Я чувствую, что мы, остальные, постоянно приводим ее в отчаяние — как игрока, вынужденного сотрудничать с более слабым напарником. Но она умна, тут и спорить не о чем. Она доказывала, что нам следует идти вдоль берега как можно дальше. Тогда если Фредерикс и Орландо смогут сами сойти на берег или же плот остановится где-нибудь в стоячей воде, то мы не промчимся беспомощно мимо них на своем плоту.

Кван Ли согласилась с Флоримель, и я, рискуя разделить нашу группу по линии «мужского» и «женского» противостояния, отдала решающий голос в пользу этого плана. Поэтому, едва утреннее солнце поднялось над деревьями на дальнем берегу, мы зашагали вдоль реки. Я, разумеется, его не видела, но ощущала различными способами, и не только по теплу на лице — даже в симулированном мире солнце служит источником многих вещей.

Первая часть пути прошла без происшествий, если не считать легкой ссоры между Уильямом и Флоримель, которую Кван Ли пыталась погасить. Флоримель сказала, что если мы не найдем двух молодых людей, то нам следует попытаться захватить члена Братства Грааля — застать одного из них врасплох прямо в симуляции, а затем силой или угрозами получить от него информацию о Сети, а может, даже принудить пленника помочь нам. Уильям же полагал, что так мы лишь напросимся на неприятности — гораздо вероятнее, что этот план не только провалится, потому что мы очень мало знаем, какой властью и возможностями они обладают в Сети, но еще и обрушит на наши головы все Братство. И Кван Ли, и Уильям склонялись к тому, что не следует привлекать к себе лишнее внимание. Флоримель же в ответ насмехалась над тем, что считала робостью.

Т-четыре-Б на протяжении всего спора помалкивал и не вмешивался, внешне целиком поглощенный тем, как бы не зацепить своей шипастой броней за камешки или комья земли, ставшие главными препятствиями у нас на пути. И я не виню его за то, что он держался в стороне.

Незадолго до полудня, когда мы отшагали вдоль нескольких плавных изгибов реки, я вдруг поймала себя на том, что меня отвлекает странное, но не совсем незнакомое ощущение. Я поняла, что чувствовала эту необычную вибрацию в то утро, когда нас заставили высадиться на берег кормящиеся рыбы. Тогда я была еще почти безумна, ошеломлена потоком новых ощущений, поэтому и не смогла сейчас сразу вспомнить, что предвещало это ощущение.

Когда эта вибрация (или зуд) стала сильнее, мои спутники закричали, что над водой неподалеку от берега парит белая фигура. Конечно, я не могла различать цвета, к тому же зуд настолько запутывал поступающую информацию, что я вообще едва ощущала присутствие поблизости непонятно кого.

— Это мужчина! — воскликнула Кван Ли. — Тот самый, который привел нас к Т-четыре-Б, когда его выплюнула рыба!

Уильям крикнул незнакомцу, чтобы тот «перестал корчить из себя Иисуса» и сошел на берег. Я почти не обращала внимания на эту суету, потому что буквально пыталась понять смысл поступающей ко мне странной информации. В отличие от вихрящихся сгустков организованной информации, характеризующих мои знания о симах моих спутников, незнакомец был скорее отсутствием информации — вроде черной дыры, сигнализирующей о своем астрономическом присутствии именно тем, что из нее не выходит.

После нашей встречи с тем, кто, как мы позднее поняли, был одним из повелителей Иноземья, я пришла к выводу, что то, что я почувствовала (или, точнее, не почувствовала), было результатом работы очень хитроумного оборудования, которое «сводило на нет» признаки виртуального существования пользователя способом, очень похожим на тот, с помощью которого мощные звукоподавители нейтрализуют шум, излучая звуковые колебания с той же частотой, но с противоположной фазой. Но все же остается вопрос: зачем кому-либо, особенно владельцу симуляции настолько сложной, как та, в которой мы оказались, понадобился подобный и явно дорогой камуфляж? Возможно, эти повелители виртуальных пространств не всегда пребывают в собственных владениях. И они, наверное, желают бродить по соседским садам и гаремам незамеченными.

Пока я все еще воспринимала незнакомца как загадочное отсутствие сигналов, тот объявил:

— Я Кунохара. Вы гости в моем мире. Считается дурным тоном не представиться хозяину, прежде чем пройти по его землям, но вы, наверное, из какой-то страны, где вежливость неизвестна.

Мы было странно слышать его голос, потому что он исходил из ниоткуда, как музыка в старинном фильме. Для остальных самым странным была его позиция — над рекой, на высоте примерно половины его роста.

Как и следовало ожидать, Кван Ли извинилась за нашу невежливость. Остальные молчали или находились в подавленных чувствах — даже Уильям, после своего первого замечания, держал язык за зубами. Кунохара, которого спутники описали мне как невысокого мужчину с азиатской внешностью, подлетел к берегу, остановился в воздухе перед нами и опустился на сушу. После этого он выдал несколько весьма загадочных фраз, почти по-детски наслаждаясь своими тайными знаниями. На его слова я обращала внимания меньше, чем на то, кем он был — или, скорее, кем он казался. Если он был одним из наших врагов, одним из властителей этой виртуальной вселенной, то я хотела узнать о нем все, что могла, а особенно — как он манипулировал окружающей средой, поскольку все органы управления Иноземьем были от нас спрятаны. Возможно, он использовал маскировочное оборудование как раз для того, чтобы предотвратить подобные открытия. В любом случае, я узнала очень мало.

Вскоре стало очевидно, что, хотя мы ничего не знали о Кунохаре, ему о нас было кое-что известно. Он знал, что мы бежали из симуляции Атаско, — Уильям, назначивший себя нашим представителем, осторожно это подтвердил — и упоминал наших спутников так, что это намекало на возможную его встречу сводной или обеими группами наших пропавших товарищей, хотя Кунохара и утверждал, что ничего не знает об их нынешнем местонахождении.

— Все начало меняться, — сообщил он, похоже, полагая, что это кое-что объясняет. — Большая часть проходов теперь расположена в случайных местах.

А потом он подбросил нам загадку, которую я постараюсь воспроизвести дословно:

— Грааль и Круг противостоят друг другу. Но оба они циркулярны — и тот и другой закрыли свои системы и поступят так же с этой новой вселенной. Но можно найти место, где оба круга пересекаются, и в этом месте находится мудрость.

Уильям, высказав чуть больше сдержанности, чем обычно, потребовал объяснений. Я вспомнила слово «Круг», но, не имея доступа к своим обычным информационным ресурсам, могла лишь порыться в собственной перегруженной памяти. Безрезультатно — как в тот момент, так и до сих пор.

А Кунохара, похоже, наслаждался ролью таинственного оракула.

— Я не могу сказать «что», — ответил он Уильяму. — Однако могу намекнуть «где». На вершине Черной горы вы найдете место, где оба круга очень близки.

Тут в разговор вмешалась Флоримель и весьма сердито осведомилась, почему он играет с нами в эти игры. Кунохара, все еще представлявший для меня лишь голос, рассмеялся и сказал:

— А разве не игры учат детей тому, как надо думать?

И после этих слов исчез.

Вспыхнули яростные дебаты, но я не принимала в них участия. Я одновременно пыталась и запомнить его слова, и думать о голосе, надеясь, что смогу отыскать информацию там, где этого не могут сделать другие. Я могла лишь поверить его словам о том, что он владелец мира, в котором мы находимся. Если это так, то он должен быть осведомлен о многих планах Братства Грааля. Он даже может быть одним из них. Но если он один из наших врагов и знает, что мы выступили против Братства — если это не так, то зачем было столь странно над нами издеваться? — то остается вопрос: почему он не предпринял против нас никаких действий?

Я не могла понять смысл произошедшего. Они странные люди. И это правда, что очень богатые, как сказал один американский писатель, не такие, как ты или я.

После исчезновения Кунохары мы зашагали вдоль реки. Вскоре Уильям заметил — верно, но с едкой издевкой — что Флоримель упустила шанс захватить одного из лордов Грааля и шантажировать остальных. Флоримель его не ударила, но я почувствовала, что ей этого хотелось.

Наступил и миновал полдень. Я беседовала с Кван Ли о Гонконге и ее восьмилетней внучке Джинь. Она трогательно говорила о том, какую ужасную боль причинила болезнь Джинь всей семье — сын Кван Ли, занимавшийся перегрузкой товаров в порту, взял в компании годичный отпуск, чтобы подменять мать девочки в госпитале, и Кван Ли опасается, что он уже никогда больше не сможет возродить свой бизнес. А сама она, по ее словам, едва не сошла с ума от произошедшего с единственной внучкой. Ее убежденность в том, что причина болезни как-то связана с Сетью, была поначалу воспринята в семье как страх пожилой женщины перед современными технологиями, а позднее — как все более упорную и тревожную навязчивую идею.

Я спросила ее, каким образом она смогла так долго оставаться в онлайне, и она застенчиво призналась, что сняла со счета все свои сбережения — для сына и невестки это стало еще одним признаком ее нестабильности — и записалась на длительное пребывание во «Дворце погружений» — нечто вроде курорта виртуальных реальностей на окраине Центрального района. И грустно добавила, что даже сейчас, когда мы разговариваем, это дополнительное время в Сети Иноземья наверняка сжигает ее последние пенсионные накопления.

Уильям и Флоримель снова заспорили, на сей раз из-за сказанного Кунохарой. Уильям назвал его слова «чушью» и не сомневался в том, что Кунохара намеревался еще больше нас запутать или даже направить на ложный путь, что он развлекается за наш счет. Они так увлеклись, что позабыли о нас. Я попыталась заговорить с Т-четыре-Б, о котором знаю меньше, чем об остальных, но тот оказался крепким орешком. Он показался мне не сердитым, а погруженным в свои переживания, подобно солдату в промежутке между двумя жестокими битвами. Когда я принялась ненавязчиво его расспрашивать, он лишь повторил уже сказанное прежде — что его друг пострадал от того же самого, что брат Рени и внучка Кван Ли. Когда же я спросила, как он вообще узнал о мире Атаско, то его ответы сразу стали уклончивыми. Он даже не сказал, где живет в реальном мире — упомянул лишь, что где-то в Америке. Однако его ответы, хотя и приводили меня в отчаяние, позволили предположить, что, несмотря на немногословность, он весьма неплохо разбирается в том, что и как делается в Сети. Мне также показалось, что на него больше, чем на остальных нас, произвело впечатление Братство Грааля и «сильная линия», которой они должны обладать, чтобы построить подобное место, что, как я полагаю, означает деньги и власть.

Весь день нам везло при встречах с местной живностью. Нам встретилась береговая птица — нечто размером с офисный небоскреб, поставленный на ноги-сваи, но мы спаслись, спрятавшись в естественной пещерке обрывистого берега, и оставались там до тех пор, пока птице не наскучило торчать на месте, и она не ушла. Позднее какой-то большой жук заставил нас вскарабкаться на стенки оврага подобно людям, застигнутым на узкой дороге, по которой едет грузовик. Жук не обратил на нас внимания, но овраг был таким узким, что я смогла, протянув руку, коснуться шершавого надкрылья проползающего мимо жука, в очередной раз восхитившись детализацией этих миров.

Ближе к вечеру я начала ощущать изменения в реке. То, что прежде было движущимся хаосом информации, дополненным звуками струящейся воды — настолько сложными, что они могли быть плодами трудов сотен одновременно играющих современных композиторов-импровизаторов, — начало обретать… структуры. Мне трудно объяснить понятнее. То, что когда-то было почти полностью случайной структурой, начало проявлять определенную конгруэнтность, какие-то узоры, подобные кристаллическим прожилкам в аморфной скальной породе, и я уловила первые намеки на еще более крупные и сложные структуры где-то поблизости.

Я сообщила остальным о своих ощущениях, но они не заметили на реке никаких изменений. Однако через несколько минут все изменилось. Флоримель первая заметила какое-то искрение на воде, поначалу слабое, как биолюминесценция водорослей в кильватерной струе корабля, однако равномерно распределенное по всей поверхности реки. Вскоре его ясно увидели и остальные. Что касается меня, то я ощутила нечто весьма странное, что я могу назвать лишь кривизной пространства. Открытость, которую я так долго ощущала перед собой как на реке, так и по ее берегам, словно заканчивалась, как будто мы достигли места, где то, что находилось впереди, стало из трехмерного плоским. Я все еще ощущала то, что должна назвать метафорической точкой исчезновения, — что-то такое, что художник мог использовать для создания иллюзии дополнительного измерения, однако за этой точкой само пространство словно уже не продолжалось. Спутники сообщили мне, что и река, и ее берега простираются и дальше в пределах видимости, хотя голубое сияние, ставшее теперь настолько ярким, что освещает их лица, резко ослабевает после определенного места в нескольких метрах впереди.

Когда мы достигли края ощущаемого мною пространства, произошло нечто странное. Только что мы шагали цепочкой по каменистому берегу, ведомые Флоримель. И вдруг, сделав еще шаг, Флоримель двинулась назад мимо Кван Ли, шагавшей следом за ней.

Мои спутники изумились, однако все они, продвигаясь вперед, испытали на себе тот же странный эффект. Не было ни ощущения перехода, ни точки, в которой их разворачивало обратно. Все происходило так, как будто их отредактировали в старинной видеозаписи между двумя кадрами — идут, идут, идут, возвращаются.

Я удивилась меньше остальных. И почувствовала, как сущность Флоримель — ее информация — на долю секунды исчезла, прежде чем появиться заново, но уже в инвертированной форме. Очевидно, только мое обостренное восприятие смогло уловить то, что происходило за те микросекунды, пока срабатывал этот таинственный эффект. Но даже это знание ничто не меняло. Сколько бы раз мы ни пытались, с какой бы быстротой и в каких комбинациях, мы не смогли продвинуться дальше ни на шаг. Полагаю, что здесь срабатывал трюк создателей этого мира, предназначенный для уменьшения числа точек входа и выхода. И я стала невольно гадать, не получают ли «марионетки» и таких местах заранее сфабрикованные воспоминания о том, что происходило по другую сторону барьера, который они в действительности никогда не пересекали.

Это и другие предположения, не говоря уже о спорах, отняли у нас почти час. Стало ясно, что если мы хотим перебраться в другую симуляцию, то это надо делать по реке. Но столь же ясно было и то, что если мы начнем мастерить лодку, то сможем продолжить путь лишь в конце следующего дня, потому что солнце уже садилось на западе. Нам также предстояло решить, стоит ли верить утверждению Кунохары о том, что проходы — очевидно, входы и выходы в различные виртуальные миры — стали действительно располагаться случайным образом. Если это так, то время становилось менее значимым фактором, потому что шансы отыскать на другом берегу Рени, Орландо и остальных невелики.

В конце концов мы решили, что не можем пойти на такой риск. Флоримель вызвалась провести нас по прибрежному мелководью. Уильяму эта идея не очень-то понравилась, и он заметил — вполне справедливо, — что на другой стороне прохода река может оказаться более быстрой или широкой, а нас может унести течением, и тогда мы утонем. Как он отметил, мы даже не можем быть уверены в том, что река на другой стороне будет водой, а не серной кислотой, цианидом или чем-нибудь столь же неприятным.

Я согласилась с ним и сказала об этом, но добавила также, что если мы хотим обрести хоть какой-то шанс отыскать наших пропавших товарищей, то для этого важнее всего скорость. Меня наполняла нетерпением сама мысль об еще одной ночевке в этом месте, но ее я озвучивать не стала. Я впервые начала улавливать некоторые структуры, лежащие в основе этой новой вселенной, как ее назвал Кунохара, и почувствовала, как улетучивается малая толика моей прежней беспомощности. Мне хотелось двигаться вперед. Хотелось учиться.

Со мной согласились трое, поэтому Уильям неохотно счел решение единогласным, но с условием, что он пойдет рядом с Флоримель. Тогда, если условия в другом мире окажутся враждебными, один из них сможет помочь другому.

Мы отыскали место, где наклонный берег подходил к поверхности реки ближе всего — при наших размерах здесь не было пологих склонов, — и спустились в воду по стеблю травинки, держась вплотную к берегу.

Глубина оказалась всего по колено, но течение было сильным, а вода казалась странно «живой», словно состояла из заряженных и вибрирующих частиц. Кван Ли сказала мне, что визуальный эффект еще более впечатляющий — по ее словам, «как будто бредешь через фейерверк». Я испытывала гораздо менее приятные ощущения, поскольку симулированная энергия неприятно напоминала ту сокрушительную информационную перегрузку, которую я испытала, попав в Иноземье. Я держалась за локоть Кван Ли, чтобы удерживать равновесие, пока мы брели к какой-то плоской, покрытой рябью поверхности, отмечающей границу симуляции. Уильям и Флоримель оказались возле нее первыми, прошли сквозь и мгновенно просто пропали — я перестала их ощущать. Мы с Кван Ли пересекли границу следом за ними.

Первое мое впечатление на другой стороне — огромное пустое пространство впереди. Если не считать реки, мощным потоком струящейся позади нас, я ощущала безграничную пустоту там, где меня в мире Кунохары окружали плотные сгустки информации. А в следующий момент я ощутила, что Флоримель стоит на краю этой огромной пустоты (Уильям все еще отставал от нее на шаг-другой). К моему удивлению, она переместилась на несколько шагов в сторону, зайдя глубже в реку, словно хотела встать так, чтобы ей было лучше видно. Ее ударило течение, Флоримель отчаянно взмахнула руками, пошатнулась, и ее сорвало с места.

Рядом со мной удивленно и испуганно вскрикнула Кван Ли. Уильям безнадежно схватил воздух в том месте, где только что стояла Флоримель. Я ощущала, как река уносит ее, как она пытается бороться с течением, и поэтому с удивлением услышала охрипший от волнения голос Уильяма:

— Смотрите! Она летает! И что, черт побери, происходит?

Флоримель смогла как-то овладеть ситуацией и переместиться к краю того, что я по-прежнему воспринимала как реку, но которую, похоже, никто кроме меня не видел. Она выбралась из потока в то, что мне казалось пустотой, и стала немедленно падать — сперва медленно, потом все быстрее.

— Маши руками, Флосси! — завопил Уильям.

То, что я восприняла как неслыханную даже для Уильяма жестокость, оказалось хорошим советом. Расправив руки, Флоримель взмыла вверх, словно на невидимых крыльях. К нашему нарастающему удивлению, она развернулась и стала описывать широкие спирали в воздухе перед нами. Всего за пару минут Флоримель сумела вернуться к нам и принялась парить на ветру чуть выше того места, где мы стояли, время от времени пошевеливая руками, чтобы остаться на лету.

— Как это чудесно! — крикнула она. — Прыгайте тоже! Воздух вас удержит!

К этому моменту я поняла — то, что я воспринимала как пустое пространство, наполнено своей, особой информацией, но гораздо менее статичной, чем в мире, который мы только что покинули.

В конце концов мне пришлось намекнуть, что неплохо бы и начать исследование нашего нового мира, поскольку мы не знаем, как могут измениться местные условия. Я сказала, что здесь могут быть даже «ветровые наводнения», при которых река затопит берега, а мы рухнем в долину, ударяясь о скалистые выступы. Остальные со мной согласились, и мы отправились в путь, напоминая весьма необычных перелетных птиц.

У нас не было крыльев, как видимых, так и невидимых, но их вполне заменяли руки. Однако на лету мы искажали информационный объем, не превышающий наши физические размеры, на основании чего я в конце концов пришла к выводу, что наш новый мир есть скорее фантазия, чем научная экстраполяция — даже если бы мы оказались в мире с очень низкой силой тяжести, то не смогли бы столь впечатляюще перемещаться, опираясь на ту поверхность тела, которую мы подставляли воздушным потокам, и не падали бы настолько быстро в тех случаях, когда переставали махать руками. Этот сим-мир даже не пытался изображать реальность, а представлял лишь чистое воплощение мечты о свободном полете.

Более того, я стала ценить то, что могу лишь назвать поэзией этого места, и начала соглашаться с Уильямом в том, что здесь есть то, ради чего стоило создавать такую дорогую виртуальную сеть. В этом новом мире были не только камни и воздух. Необычные деревья неожиданных цветов, с листьями фиолетового верескового оттенка, ярко-желтыми или даже цвета бледной небесной голубизны, росли прямо из расщелин в стенах каньона. Некоторые стволы были почти горизонтальными, другие тоже начинали расти горизонтально, но изгибались посередине и далее росли параллельно поверхности утеса. Некоторые имели такую пышную и разветвленную крону, что на их ветвях могла отдохнуть целая стая летающих людей — что нередко и случалось, как мы позднее узнали. Попадались и другие растения — в трещинах скал красовались огромные цветы размером с блюдо, за утесы цеплялись лианы, выпуская длинные отростки, достигающие реки и колышущиеся на ветру подобно океанским водорослям. Были даже рыхлые растительные шары, крутившиеся в воздухе наподобие перекати-поля и вовсе не имеющие контакта с грунтом.

Фактически воздушная река казалась весьма похожей на обычные реки, средоточием многих видов жизни. Например, «плавающие» растения чаще всего попадались как раз на краях воздушного потока, вдоль его «берегов». Мне потребовалось произвести определенную… перекалибровку — назову это так за неимением более подходящего слова, а торопливое обсуждение со спутниками помогло мне завершить картину. Мы стояли на выступе, нависающем над огромной каменистой долиной, чье дно скрывалось в тени. Здесь сейчас или смеркалось, как в мире Кунохары, или было раннее утро. В любом случае, над окаймляющими долину скалами было лишь голубовато-серое небо. Впереди, ниже по каньону, виднелись мелкие очертания чего-то непонятного, но из-за расстояния они были почти неразличимы даже для моих чувств.

Река превратилась в быстрый горизонтальный поток воздуха, невидимый для всех, кроме меня, — непрерывную полосу, мчащуюся прямо через каньон.

После короткого спора мы с Уильямом одновременно шагнули через край обрыва. Как уже обнаружила Флоримель, если развести руки и представить их крыльями, то можно приспособиться к воздушным потокам — тут их было много, пусть и не столь мощных, как воздушная река, но тем не менее очень полезных — и парить или даже набирать высоту. Труднее оказалось убедить Кван Ли и Т-четыре-Б покинуть безопасный выступ над обрывом. Т-четыре-Б особенно опасался того, что его броня, хотя и не более реальная, чем долина или воздушные течения, может увлечь его вниз.

— Что ж, тебе следовало бы подумать об этом до того, как напяливать на себя слесарную мастерскую, — сказал ему Уильям.

В конце концов мы заманили оставшихся двоих в предательский на вид воздух. Т-четыре-Б согласился прыгнуть, лишь держа за руки меня и Флоримель, пока не убедится, что все в порядке. Его пессимизм почти оправдался, потому что, сцепившись руками, мы уже не могли парить. Мы начали падать, и нам пришлось его выпустить. Т-четыре-Б камнем пронесся вниз еще метров сто, пока не расправил руки и не принялся им отчаянно размахивать, напоминая курицу на фермерском дворе. К его безграничному облегчению, он оказался столь же летучим, как и любой из нас, и минут через пятнадцать мы уже кувыркались и гонялись друг за другом подобно ангелам среди райских облаков.

Особенно наслаждался новыми ощущениями Уильям.

— Черт меня побери, — воскликнул он, — наконец-то отыскалось нечто такое, ради чего стоило городить это дурацкое место! Как здорово!

Насекомые также летали поближе к сильным течениям, которые несли в своих невидимых объятиях многочисленную живность, очевидно по большей части съедобную. И я множество раз за тс первые часы жалела, что у меня нет времени как следует изучить эту странную экологию.

Вскоре стало очевидно, что появились мы здесь утром, потому что через некоторое время над огораживающими каньон горными пиками показался краешек солнца. По мере того как воздух становился теплее, ветряная река привлекала к себе все новых и новых существ, и вскоре нас уже окружало целое облако насекомых, птиц и еще более странных созданий. Некоторые оказались грызунами наподобие белок-летяг, но другие не имели никакого отношения к любым земным животным. Особенно часто встречалось одно странное существо, выглядящее ни много ни мало как длинная мохнатая лодка с черными глазками и перепончатыми ногами-веслами. Кван Ли окрестила их «паромщиками».

Мы летели над рекой уже несколько часов. Каньон на всем своем протяжении оставался практически таким же, хотя мы миновали несколько водопадов — не воздушных, поскольку река стала воздухом, а настоящих, водяных, низвергающихся с утесов. В стенах каньона немало отверстий-пещер, и я начала задумываться над тем, какие крупные существа могут также населять этот мир и особенно — не могут ли они оказаться менее безобидными, чем птицы и «паромщики». Мои чувства еще в недостаточной степени приспособились к новому окружению, чтобы выделять «сигнатуры» тех, кто мог бы скрываться в пещерах, из хаоса летающих предметов и воздушных вихрей, которые меня окружали. Хотя в целом мои чувства и восприятие могли оказаться здесь более надежными, чем органы чувств моих спутников — например, моя способность «видеть» невидимую для них реку, — у меня имелся и недостаток, потому что мне пришлось осваивать совершенно новый набор индикаторов. Это нечто такое, к чему мне придется приготовиться заранее, если мы переберемся в другую симуляцию. Особенно в первые несколько часов, когда я напоминала себе летучую мышь, выпущенную в помещение, увешанное свисающими с потолка лентами серпантина.

Мои спутники, однако, полагались лишь на свои органы чувств и, едва освоив премудрость полета, принялись наслаждаться им по полной программе. Особенно Уильям, который вел себя как расшалившийся мальчишка. Именно он назвал этот мир «Аэродромия». На какое-то время мы почти позабыли о серьезности стоящих перед нами проблем и о наших потерявшихся товарищах. Фактически первая половина дня я новом мире очень походила на каникулы.

Первых обитающих в Аэродромии людей мы встретили уже под вечер. Десятка два аборигенов расположились на горизонтальном дереве возле широкою водопада. Кто-то купался, кто-то наполнял привязанные к широким поясам кожаные мешки. При нашем приближении они замерли, и если бы рядом не оказалось зрячих товарищей, я вообще могла бы их не заметить, потому что водопад воспринимался мной как место информационного хаоса.

По предложению Флоримель мы направились к ним медленно и не напрямую, стараясь продемонстрировать свои мирные намерения. Люди (как мне сказали, с темно-коричневой кожей и угловатыми чертами лица, как у нило-хамитских рас Земли) внимательно за нами наблюдали, разглядывая сквозь водяную пыль наподобие стаи серьезных сов. Некоторые женщины прижали к себе голых детишек. Когда мы оказались поблизости, кое-кто из мужчин поднял короткие тонкие копья, но никто, похоже, не торопился их метнуть. Позднее мы узнали, что эти копья на самом деле гарпуны, и каждый привязан к владельцу двадцатью или тридцатью метрами тонкого каната, сплетенного из человеческих волос, причем эти канаты ценятся гораздо больше, чем само оружие. В целом уровень их цивилизации можно оценить как нечто среднее между поздним каменным и ранним бронзовым веком, хотя нам быстро стало очевидно, что металла эти люди не знают.

Один из мужчин, жилистый тип с седеющей бородкой, сорвался с ветки и заскользил к нам с грациозностью, заставившей нас внезапно осознать, насколько мало мы знаем о полетах. В последний момент он развел руки, взмыл перед нами наподобие бабочки и осведомился на вполне понятном английском, кто мы такие.

— Мы путешественники, — ответила Флоримель, заработав раздраженный взгляд Уильяма за перехват инициативы. Я не могла не задуматься над тем, не станет ли эта борьба за лидерство вечной. Искренне надеюсь, что нет. — Мы не желаем вам вреда. Мы новички в этом мире.

Похоже, вождь (или кем он там приходился своим соплеменникам) счел такой ответ приемлемым, после чего завязался короткий разговор. Флоримель спросила, не видел ли он кого-либо из наших товарищей, и описала четверых, которых мы потеряли, но вождь покачал головой и ответил, что незнакомцы не появлялись в долине уже на протяжении как минимум «дюжины солнц», а если кто и был, то совершенно не подходил под ее описание. Потом он пригласил нас познакомиться с его соплеменниками. Мы, разумеется, согласились.

Как мы вскоре узнали, они называли себя Людьми Среднего Воздуха — описание скорее декоративное, чем территориальное, поскольку все расположенное ниже облаков и выше дна каньона могло, очевидно, считаться Средним Воздухом. В любом случае, эта конкретная группа была одной из семей, входящих в племя Красной Скалы, хотя они также были охотничьей стаей. И вновь у меня возникло ощущение, что мы столкнулись с понятиями, для правильного понимания которых нам понадобятся месяцы или годы.

Нам предложили питье и пищу, и пока мы жадно глотали свежую холодную воду и делали вид, будто жуем кусочки мяса (Уильям утверждал, что это сушеный паромщик), у нас появилась возможность рассмотреть этих людей внимательнее. Одежду они делали, вероятно, из шкур и меха существ, на которых охотились, но на ней имелись пуговицы и явно декоративная вышивка, так что примитивными этих людей не назовешь.

Когда мы поели, вся семья спрыгнула с дерева возле водопада и взвилась в воздух. Мы неуклюже последовали за ними, но нас быстро и решительно разместили возле детей и стариков. Впрочем, мы не обиделись — достаточно было лишь взглянуть на грациозные фигуры, которые выписывали в воздухе взрослые члены семейства, чтобы понять, насколько мы ущербны по местным меркам.

Мы спустились в каньон по широкой спирали, а затем двинулись вниз по течению, держась рядом с воздушной рекой. Летели мы, по моей опенке, почти час. Наконец мы достигли скалистых выступов цвета ржавчины, из-за которых племя и получило свое название, поблизости от которых обнаружился постоянный лагерь — исконное поселение всего племени Красной Скалы, со спальными пещерами и немногочисленной утварью наподобие больших котлов, которою племя не таскало с собой в течение дня. Сперва я удивилась нищенской скудности их пожиток, но увиден, как один из мужчин затачивает каменный наконечник копья, быстро пролетая вдоль скалы и прижимая к ней наконечник, оставляющий за собой струйку каменной пыли, я поняла, что этот мир наверняка попросту дарит им многое из того, что нашим предкам доставалось лишь после долгих и утомительных усилий.

К моменту нашего появления в лагере уже находилось несколько десятков других семейных групп, собравшихся на ночлег — в общей сложности от четырехсот до пятисот обитателей Среднего Воздуха. Наше семейство обменялось ритуальными приветствиями со многими другими, а потом занялось долгими сплетнями с ближайшими соседями. Все это очень напоминало пребывание на одном из каменистых морских островков, где гнездятся многие виды птиц — на первый взгляд сплошной хаос, а на самом деле все очень хорошо организовано.

Когда солнце начало садиться за утесы на нашей стороне долины, почти на каждом скалистом выступе вспыхнули костры, а семьи собрались, чтобы поужинать и поговорить между собой. Наша семья расположилась вдоль стволов и на толстых ветвях группы деревьев, росших перпендикулярно поверхности утеса и напоминавших протянутые руки. Похоже, это была их личная территория здесь, в большом лагере.

Когда все устроились поудобнее, а на широкой каменной плите, уложенной на развилку ствола одного из самых больших деревьев, развели костер, одна из женщин спела песню о ребенке по имени Два Синих Ветра, который сбежал из дома, чтобы стать облаком, чем весьма опечалил мать. Потом юноша станцевал танец, который другие члены семьи сочли очень забавным. Мне же он показался настолько грациозно атлетическим — своим мысленным взором я видела, как его информация скользит и подпрыгивает наподобие ртути на наклонной стеклянной пластинке, — что я едва не расплакалась.

Когда вечернее небо утратило последние оттенки цвета, и на его черноте засверкали звезды, наш хозяин, которого звали Разводит Огонь В Воздухе, начал долгую историю о мужчине, который съел перекати-поле (местные называют их «куст-крутящийся-в-воздухе» — название точное, хотя и не очень поэтичное), и его сдуло ветром вниз по реке. Там он пережил многочисленные приключения в местах, похоже считавшихся фантастическими даже в этом малореальном мире, вроде «страны трехголовых людей» или «страны птиц с глазами на крыльях». Путешественник побывал даже в зловещей «стране боковых утесов» — что, вероятно, описывало настоящие равнины, а может, было расовой памятью или же попросту наиболее абсурдной географией, которую они могли выдумать. В конце путешествия он нашел красавицу жену и много «флетчей» (смысл этого слова я до сих пор не понимаю, но оно, кажется, обозначает богатство), но пережитое нанесло ему такую душевную травму, что он проглотил большой камень, чтобы его никогда больше не сдуло ветром, и прожил оставшуюся жизнь на выступах утеса, неспособный к полету.

Не могу сказать, счастливым ли оказался такой конец или нет. Вероятно, немного и того и другого.

Нас снова накормили, на сей раз свежим мясом и фруктами, и мы съели достаточно всего, чтобы поддержать компанию. Трудно сказать, какой эффект оказывает на нас еда в этой виртуальной среде. Очевидно, что никакого воздействия на наши физические тела она не производит, но то, что удерживает нас здесь, похоже, влияет на такое число наших внутренних систем, что трудно не задуматься над тем, насколько сильна связь между разумом и телом. Получаем ли мы энергию, когда едим здесь — как в старинной компьютерной игре, где игрок должен был следить за тем, чтобы запас его сил не упал ниже критического значения? Невозможно сказать. Уильям иногда жалуется, как ему не хватает удовольствия от еды, да и Т-четыре-Б тоже, хотя и обходится при этом меньшим количеством слов, но никто из нас не заметил любого другого физического неудобства.

Когда рассказ подошел к концу, нас отвели в пещеру Разводит Огонь В Воздухе, где его жены — а может быть, сестры — устроили нас на ночь.

Мои спутники довольно быстро заснули, но мне не спалось, потому что я размышляла о том, что узнала о себе и о Сети, задавая себе вопросы, на которые у меня до сих пор нет ответов. Очевидно, например, что мы никогда не сможем пробиться назад так, как попали сюда (то есть против течения воздушной реки), поэтому мы более или менее обречены искать другой проход в соседний мир. Я гадала, да и сейчас гадаю, не является ли это частью плана Иноземья — в том смысле, что течение реки предназначено для последовательного перемещения по Сети тех, кто здесь оказался.

А это, разумеется, приводит меня к попытке оценить размеры Сети, сколько в ней симуляций и, конечно же, каковы наши шансы отыскать Рени и остальных, если поиск будет происходить «методом тыка».

Потом я увидела сон. Мне снилось, что я брожу по темным коридорам института Песталоцци в поисках родителей, а в это время кто-то ищет меня, и мне не хочется, чтобы этот кто-то меня отыскал. Я проснулась в холодном поту и, когда не смогла сразу снова заснуть, то решила, что лучше не тратить зря время и заняться дневником…

Я слышу сильный шум снаружи. Люди в пещере просыпаются. Полагаю, мне надо пойти и узнать, что произошло. В некоторых голосах я слышу гнев. Придется завершить эту запись позднее.

Код Дельфи. Закончить здесь.

Это началось в глубине его сознания — ускользающий ритм из тех, которые постепенно берут верх и подчиняют музыку своим целям, неконтролируемая вибрация, захватывающая вес произведение. Будь он сейчас в Сиднее, то смог бы отправиться на нормальную охоту, и это сильно уменьшило бы зуд. Но он застрял в Картахене еще минимум на неделю, увязывая последние ниточки проекта «Небесный Бог», и не осмеливался совершить что-либо способное привлечь к нему дополнительное внимание.

Он уже имел повод сожалеть о той стюардессе, как там ее звали? Один из пассажиров, летевший вместе с ним из Сиднея, увидел и запомнил его приятельский разговор со стюардессой, и когда история о ее исчезновении попала в выпуски новостей, пассажир счел своим долгом связаться с властями. Когда полиция появилась у дверей номера Дреда, тот был невозмутим и холоден, как снег в Андах, но, хотя от тела стюардессы он давным-давно избавился, ему совершенно не понравился такой сюрприз.

Похоже, полицию удовлетворил разговор с человеком по фамилии «Дидс», и они не обнаружили ничего подозрительного ни в его рассказе, ни в документах. (Фальшивые имена и документы Дреда были настолько хорошими, насколько их можно купить за деньги Старика — то есть более чем просто хорошими. Его фальшивый паспорт был фактически настоящим паспортом, хотя и выданным на несуществующую личность с лицом Дреда и его же структурой сетчатки глаз.)

Так что полиция ушла ни с чем, но все равно это был неприятный сюрприз. Возможность ареста не особенно тревожила Дреда — даже если сестры Бейнха не смогут подергать за нужные ниточки на местном уровне, то связи Старика в госдепартаменте Австралии были настолько могущественными, что при необходимости любого могли бы освободить и посадить на дипломатический чартерный рейс даже с орудием убийства, все еще зажатым в окровавленном кулаке. Но призыв к помощи любого рода породил бы и вопросы, на которые Дред не желал отвечать. Или же не мог себе позволить отвечать.

В конце концов полиция Картахены стала вести расследование в другом направлении, но для него было ясно, что, каким бы мощным ни стал этот зуд, сейчас неподходящее время утолять жажду охоты. Во всяком случае, не в РЖ.

Он уже успел испробовать наилучшие версии своего наваждения, которые могла предложить ВР — «Мир убийства», «Утиная охота», «Черная Мария», легальные аттракционы, а также некоторые симуляции, которые сами по себе были нелегальными — сетевые узлы с переменным адресом, где, как поговаривали, использовались человеческие субъекты с насильно подключенными мозгами. Но даже если некоторые жертвы и были реальными, как это утверждали слухи, сама отдача от процесса оказалась слабой и неудовлетворительной. Значительную часть восторга во время охоты Дреду приносили ощущения — струящаяся по жилам и насыщенная адреналином кровь, обостренное ощущение реальности, из-за которого даже текстура ткани на рукаве становилась наподобие радарной карты новой планеты, бесконечная хрипотца затаенного на полувздохе дыхания, мелькнувшее в глазах жертвы отчаяние, яркое, как неоновый свет в ночи, когда она видит первый намек на захлопывающийся капкан. Сеть могла предложить лишь жиденькие, банальные имитации.

Зато проект Грааль…

Идея начала зарождаться в его подсознании с тех самых пор, когда он наткнулся на этот проект, с того самого момента, когда до него дошло, что в этой Сети есть сотни, а то и тысячи миров столь же сложных и совершенных, как и Египет Старика, но намного менее формализованных. Вскоре идея пробилась из подсознания в сознание, а недавняя сценка с Дульси Энвин — Дред был первым готов признать, с каким наслаждением он сбил спесь с этой самонадеянной сучки — сделала ее почти навязчивой.

Вся прелесть заключалась в том, что обитатели Иноземья не только вели себя так, словно были живыми, — они, похоже, действительно думали, будто это так. Теперь он понимал, какие чувства охватили его далеких предков, когда они пересекли океан на каноэ и впервые ступили на берег Австралии. Перед ними лежал целый континент, никогда не знавший человека-охотника! Населенный существами, еще не знавшими, что надо бояться человека, убегать от его камней, дубинок и копий. А теперь и Дред обнаружил целый мир наподобие этого. Нет, не просто мир — вселенную.

«Уверенный, небрежный, ленивый, мертвый», — напомнил ему негромкий внутренний голос. Он совершит ошибку, если позволит себе сейчас выплеснуться в своего рода мании величия — особенно когда ключи ко всей операции могут когда-нибудь оказаться в его руках, если он все проделает правильно. Но до этого еще далеко — перехитрить или пережить Старика будет нелегко. Однако охотничий зуд терзал Дреда прямо сейчас!..

Он открыл канал связи с симом в Иноземье, отключив Дульси от управления и надев на себя тело сима, как костюм. Дред ощутил спиной каменный пол пещеры, услышал ровное и медленное дыхание спящих рядом путников. Сжал пальцы, поднеся руку к глазам, но не увидел, как они шевелятся. Очень мало света. Это хорошо.

Дред осторожно встал и подождал, пока не убедился, что сохраняет равновесие, и лишь потом переступил через ближайшего соседа. Между ним и выходом из пещеры спали местный вождь, как там его, и несколько членов его семьи. Они, кажется, тоже крепко спали, но Дред тем не менее затратил почти четверть часа на путь в сотню метров, преодолев его с той же беззвучностью, с какой растет трава.

Добравшись до выхода из пещеры, он долго стоял, рассматривая окружающую местность и стараясь убедиться, что никто из других семейных групп не проснулся и не бродит неподалеку. Тонкий серпик луны уже почти опустился за линию утеса, все костры в лагере погасли, и вокруг царила такая плотная тишина, что он расслышал, как хлопает крыльями птица, пролетающая где-то высоко над воздушной рекой. Дред тихо подошел к краю ближайшего скалистого выступа, потом позволил себе упасть в пустоту, отсчитывая про себя двадцать секунд свободного падения, от которого замирало сердце, и лишь потом развел руки и ощутил, как его поднимает воздух.

Колокола, решил он. Хочу колокола. И звук струящейся воды.

Музыка — тихий плеск и мягкое прикосновение металла к металлу — волной прошла по его телу. Он парил несколько минут, пока звуки наполняли его спокойствием и сосредоточенностью, потом взмыл вверх, обратно к жилищам людей Среднего Воздуха.

Какой потрясающий мир! Он был счастлив, что ему не придется делить его с Дульси большую часть дня, потому что ее следующая смена начнется лишь вечером. Этот мир, этот полет наполнили его ощущением детства — хотя и не того детства, которое было у него, ребенка, никогда не испытавшего момент чистой радости. Никогда — до первого убийства. Но здесь и сейчас, ощущая, как его омывает воздух, он словно очистился от всего земного, став идеальной машиной, существом из приглушенного света и сладкой музыки.

«Я черный ангел», — подумал он и улыбнулся под раздающийся в голове перезвон колоколов.

Дред приметил ее еще накануне — светловолосую женщину-ребенка на ветвях одного из больших деревьев, окруженную младшими братьями и сестрами. Наверное, мутантка-альбиноска или какой-то другой генетический фокус. Намного важнее привлекательной внешности был ее возраст — достаточно молодая, чтобы подчинить, но достаточно взрослая, чтобы быть сексуально привлекательной. Дреда не интересовала охота на детей, и он испытывал легкое презрение к тем, кто этим занимался, словно они не прошли некий тест на целостность личности. Похожее презрение он испытывал и к тем, кто претендовал на собственное особое искусство, но занимался им только в ВР, и с виртуальными жертвами — им не грозило возмездие, и они не боялись закона. Их не станут преследовать, как всегда преследовали его, стаи прирученных мастиффов, которые преследуют волка для защиты охраняемого стада.

Он изменил мелодию колоколов, сделав ее чуть более выразительной — темой героического и одинокого хищника. Нет, эти убийцы-притворщики не умеют делать дело как следует. Они лишь сломанные машины, зато он — почти безупречная конструкция.

Его негромкая, но драматичная поисковая музыка звучала уже довольно долго, когда Дред наконец-то отыскал пещеру семьи девушки. Накануне вечером он пристально, но незаметно наблюдал за тем, кто и куда отправляется ночевать, однако примеченные им ориентиры — скальный выступ необычной формы, похожее на морской узел дерево, цепляющееся за утес — оказалось трудно отыскать с безлунном мраке. Но его переполняла воздушная легкость охоты, и одно это убеждало Дреда в том, что он не может потерпеть неудачу, и поддерживало уверенность, пока он не нашел то, что искал.

Она спала между двумя младшими детьми — едва различимая во мраке и узнаваемая лишь по слабому отражению звездного света на светлых волосах. Дред замер над ней, как паук на краю паутины, слегка покачиваясь, пока не обрел равновесие для единственного допустимого удара. Приготовившись, он резко выбросил вперед руки. Одна стиснула ей гортань, другая обхватила тело, намертво прижав руки. Девушка ошеломленно проснулась. Ее тело оказалось жилистым и сильным, но стиснутые на горле пальцы не давали ей выдавить даже звук. Всего три шага, и он уже вынес ее из пещеры, оставив остывающую пустоту между двумя детьми, все еще спящими и ни о чем не подозревающими.

Девушка сопротивлялась, пока он не прижал пальцы к сонной артерии, перекрыв ей кровоток. Когда она обмякла, он перебросил ее через плечо и шагнул наружу. Как и все ее соплеменники, она была необычно легкой, словно все кости были полыми. Мысль об этом породила у него кое-какие размышления, и он настолько отвлекся, что едва не споткнулся в темноте. Дред быстро добрался до примеченного ранее огромного выступа, торчащего над долиной наподобие сломанного моста и уходящего даже за верхушки самых больших горизонтальных деревьев, и остановился у его основания, готовя себя к следующему шагу. Сейчас начиналась самая трудная часть дела, и если его расчеты окажутся не верны, результатом может стать любое количество весьма неприятных последствий.

Он слегка переместил вперед тело девушки, потом добавил к звенящей в голове музыке настойчивый вторичный ритм, готовя себя и подготавливая сцену. Небо словно стало ниже, ожидая и наблюдая.

Я звезда. Невозможный шанс. Задняя подсветка. Героический силуэт. Камера в его сознании охватывала все — его поведение, его ум, его храбрость. Никаких дублей и каскадеров. Он все делает сам.

Дред побежал вдоль выступа, работая виртуальными аналогами своих мускулистых ног, пока не набрал спринтерскую скорость. Каменный выступ простирался перед ним темным пальцем, указывающим в еще более густую темноту. Было очень трудно угадать, где он кончается. Если слишком долго выжидать — катастрофа. Если прыгнуть слишком рано — тоже.

Он прыгнул.

Дред все рассчитал правильно и спрыгнул с самой дальней точки выступа. Ощутив под собой воздух, он развел руки, чтобы перейти в планирование, и изо всех сил стараясь не выронить девушку, но понял, что начинает падать, тонуть. Один человек не может летать, если весит, как двое, даже если этот второй столь же невелик и хрупок, как его пленница. Еще секунда-другая, и ему придется ее бросить, иначе девушка увлечет его на самое дно. План Дреда потерпел неудачу.

И тут он ощутил, как ветер усилился. Через секунду его швырнуло вбок, кувыркнуло через голову, и ему пришлось крепко прижать к себе девушку. Но он достиг воздушной реки.

Музыка в голове Дреда триумфально загремела. Река подхватила его и повлекла прочь от лагеря племени Красной Скалы.

Когда прижатая девушка начала шевелиться, Дред стал перемещаться к более медленным потокам воздушной реки, пока не ощутил, что вес девушки начинает увлекать его вниз. Потом, когда решил, что настал подходящий момент, выпустил ее и свел руки, чтобы падать рядом с ней.

Это он тоже угадал правильно — врожденные рефлексы спасли девушку даже раньше, чем к ней полностью вернулось сознание. И когда она остановила падение и зависла в воздухе, утратив ориентацию и перепуганная, пытаясь понять, где она находится и что с ней произошло, Дред закружил вокруг нее во мраке и заговорил.

После безжалостных пальцев Дреда ее горло все еще слишком болело, чтобы говорить, и она могла лишь слушать, как он описывал, что будет дальше. Когда ее наконец захлестнула паника и она рванулась прочь вдоль каньона, он дал ей лишь несколько секунд форы. Преследование — вещь приятная, но он понимал, что позволить ей и в самом деле обогнать его и вернуться к племени — идея весьма неудачная. В конце концов, даже покрытая ссадинами, перепуганная и заблудившаяся, она лучший летун, чем он.

Погоня получилась славной. Если бы она постоянно летела по прямой, то могла бы действительно опередить его, но в темноте она так и не поняла, кто он такой. Как он и предположил, она выбрала тактику ускользания, торопливо прячась в каком-нибудь подвернувшемся укрытии, а потом, когда он ее вспугивал, перелетая к следующему. Временами он подбирался настолько близко, что слышал ее испуганное прерывистое дыхание, и в такие моменты воистину ощущал себя ангелом-тенью, инструментом холодной стороны существования, выполняющим задачу, которую лишь он один из всех смертных в состоянии понять хотя бы частично.

Светловолосая девушка уставала, ее движения становились все более хаотичными и судорожными, но Дред решил, что они все же приближаются к лагерю. Он уже почти час сдерживал собственное возбуждение, и эта затянувшаяся прелюдия подняла его на такие эмоциональные вершины, к которым музыка в голове могла лишь приблизить. Перед внутренним взором Дреда проносились образы, образуя вывернутую наизнанку виртуальность, в которой его наиболее сюрреалистичные и зловещие мысли проецировались наружу, в почти осязаемый мрак. Сломанные куклы, свиньи, пожирающие поросят, пауки в банке, сцепившиеся в смертельной схватке, забитые овцы, деревянные женские фигурки, разрубленные и горящие, — все эти образы словно создавали ореол вокруг его головы, заполняя его обезумевшее зрение облаком пылающих мух.

Люди-собаки, вопящие люди, пожиратели детей. Полузабытые истории, рассказанные полупьяной матерью. Лица меняются, плавятся, мех, перья и чешуя вырастают на коже людей, притворявшихся нормальными, но слишком долго просидевших возле костра. Время Снов — место, где нереальное всегда реально, где кошмарные сны становятся буквально правдивыми, где охотники принимают любой желаемый облик. Где маленький Джонни может быть кем угодно, стоит лишь захотеть, и все станут или поклоняться ему, или убегать, вечно вопя. Время Снов.

И когда он вознесся над слабеющей и рыдающей добычей по параболе, идеально вычерчивающей его долго сдерживаемое удовлетворение, когда завис в ее верхней точке и приготовился спикировать, его мозг пронзила ослепительная вспышка, идея, не имеющая слов, и которая лишь начнет обретать смысл позднее, в расслабленном спокойствии после убийства.

Это Время Снов, это вселенная, где сны становятся реальностью.

Я буду стоять в самом ее центре, и я скручу ее, и все это творение рухнет к моим ногам. Я буду повелителем Сна. Я буду пожирать спящих.

И в тот момент, когда эта мысль вспыхнула в нем яростной звездой, он спикировал сквозь черный ветер и вцепился в плоть и бурлящую кровь, и вмял их в себя — горячий, как пламя, и холодный, как абсолютный нуль — мрачным и бесконечным поцелуем.

Потом, когда все кончилось, ему едва хватило самообладания, чтобы спрятать тело, или то, что от него осталось, в месте, которое сохранит секрет. Он оставил себе лишь ее нож — зловещий кусок вулканического стекла, заточенный до бритвенной остроты, — но не из сентиментальности (Дред не был коллекционером), а повинуясь инстинкту. Ему был просто нужен под рукой нож, а виртуальный он или нет — значения не имеет.

На обратном пути Дред задержался, чтобы вымыться в одном из водопадов, уничтожая все следы и позволяя жалящим уколам ледяной воды привести себя в состояние, более или менее приближенное к нормальному. Но, летя обратно сквозь сушащий кожу ветер, он все еще пребывал в изумлении из-за смутной, но все же ошеломительной идеи, которая сейчас его переполняла. Добравшись до пещеры, где спали его спутники, он ненадолго сосредоточился, когда слегка задел одного из них, пробираясь в темноте к месту, где до этого спал. Послышалось протестующее бормотание, и он замер, согнув пальцы наподобие когтей и рефлекторно приготовившись драться насмерть — даже в этом искусственном мире, где никогда не найдутся ни сеть, ни клетка, чтобы удержать такого охотника, как он, — но его потревоженный спутник лишь перевернулся на другой бок и снова заснул.

Сам же Дред сейчас не смог бы заснуть даже под страхом смерти. Его череп словно наполнял сияющий свет. Он перевел тело сима на автопилот и вызвал Дульси, велев ей перенять управление раньше графика.

Ему же было нужно очень многое обдумать. Он отыскал Время Снов — истинное Время Снов, а не населенную духами пустыню из пьяных сказок матери. Столько всего необходимо продумать. Сейчас он не нуждался в сне, и у него даже возникло ощущение, что он ему никогда больше не потребуется.

Код Дельфи. Начать здесь.

Произошло нечто очень серьезное. Кто-то из племени Красной Скалы — не член обнаружившей нас семьи, а кто-то из семей, обитающих в этой системе пещер — исчез. Разводит Огонь В Воздухе пришел и сказал нам об этом, и, хотя вождь явно нас подозревает, он все же оказался достаточно вежлив, чтобы ни в чем нас не обвинять. Молодая женщина по имени Сияет Как Снег ночью исчезла — видимо, просто встала и ушла, покинув семью.

Нет нужды говорить (и об этом Разводит Огонь В Воздухе сообщил нам), что подозрение пало на нашу компанию. Нам еще повезло в том смысле, что подобные исчезновения здесь случаются — молодые женщины и прежде сбегали с мужчинами из другого племени, или же их похищали, а иногда кто-нибудь из летающих людей погибал от несчастного случая или натыкался ночью на крупного хищника. Но такие случаи редки, и все очень огорчены.

Если не считать моего сочувствия к ним, меня тревожит и собственное полувоспоминание — мне кажется, я помню, как кто-то действительно ночью вставал.

По-моему, я уже говорила, что лежала и думала еще долго после того, как мы улеглись спать. Потом, сама не заметив когда, я наконец-то погрузилась в неглубокий полусон, и в нем смутно ощутила, как кто-то шевелится. Позднее, через несколько минут или часов — во сне время не считаешь — я снова услышала шевеление. Мне кажется, я услышала, как кто-то негромко вдохнул и забормотал голосом, немного напоминающим голос Кван Ли, но это, конечно же, ничего не значит — пусть даже это и был ее голос, но бормотать она могла из-за того, что ее кто-то толкнул, или даже во сне.

Однако я должна тщательно над этим поразмыслить, потому что это может оказаться важным. Когда вождь ушел, мы быстро обсудили все между собой, но никто не признался, что вставал ночью, и ничто не намекает на то, что кто-то из нас лжет. Да и мне это могло лишь присниться. Но вся эта история, разумеется, весьма тревожная. Теперь я также сомневаюсь, что получу возможность задать вопросы, на которые мне просто не терпится получить ответы, потому что Разводит Огонь В Воздухе и вся его семья сейчас очень заняты, Да и в любом случае это лишь привлечет к нам, чужакам, дополнительное внимание.

Глядя мимо своих спутников, нервно сбившихся в группу в пещере, я ощущаю дальнюю сторону долины — застывшую массу относительно статичной информации, слегка размытую переменными утреннего тумана. Скалы, наверное, еще лиловые от тени, потому что солнце пока не поднялось над утесами.

Нам еще предстоит долгий путь только для того, чтобы просто выбраться из этого мира, и если летающие люди ополчатся против нас, то спастись от них мы не сможем — как не смогли бы обогнать группу эквилибристов на проволоке. Аэродромия — их мир, а не наш. Мы не знаем, насколько далеко ниже по течению реки находится следующий проход, как не знаем и того, где могут отыскаться другие.

Я думаю, что, когда мы впервые замыслили пробраться в Сеть Иноземья, то мы — во всяком случае, Рени, я и Сингх — полагали, что она такая же, как и остальные симуляционные Сети. То есть что это место, где нужно один раз выучить правила, а потом ими пользоваться. Как выяснилось, каждая из местных симуляций представляет из себя отдельный мир, и нас постоянно застигают врасплох и задерживают те вещи, которые мы здесь находим. К тому же мы ни на шаг не приблизились к решению проблем, которые привели нас сюда. Мы были слишком амбициозны. И теперь Иноземье нам мстит.

Разводит Огонь В Воздухе снова идет к пещере, но теперь его сопровождают шестеро воинов — я чувствую смертоносную твердость их копий с каменными наконечниками и топоров, отличающуюся от сигнатур плоти и костей, — и возбужденный мужчина. Возможно, это отец пропавшей девушки. Сам вождь обеспокоен, печален и сердит — я ощущаю, как флюиды его эмоций искажают окружающее вождя информационное пространство. Все это мне очень не нравится.

Итак, меня снова прерывают. Здесь все, что мы пережили, только записанное мелким почерком. Если наши враги узнают про мой дневник, то рассмеются — если мы вообще волнуем их настолько, что они считают нужным обращать на нас внимание. Мы такие ничтожные! И все же… я пытаюсь сохранить здесь свои мысли, на случай как поражения, так и все более сомнительного успеха. И всякий раз гадаю, не окажется ли эта запись последней и не станут ли мои последние слова вечно дрейфовать в информационном пространстве, никому не нужные и никем не собранные.

Разводит Огонь В Воздухе жестами велит нам выйти из пещеры. Вокруг него собираются соплеменники. Страх насыщает воздух, как озон. Я должна идти.

Код Дельфи. Закончить здесь.

ГЛАВА 21 В ХОЛОДИЛЬНИКЕ

СЕТЕПЕРЕДАЧА/НОВОСТИ: Сорок четыре полицейских арестованы в ходе тайной операции «Окурки»

(изображение: Каллан, Мендез и Оджи под стражей)

ГОЛОС: Сорок четыре офицера полиции Калифорнии арестованы в ходе широкомасштабной тайной операции. По словам окружного прокурора Омара Хэнкока, аресты доказывают; что полицейские берут деньги от владельцев магазинов и даже ассоциаций розничных торговцев, чтобы устранить беспризорников, так называемых «окурков», из центральных районов города.

ХЭНКОК: «Мы располагаем данными, полученными в результате оперативных видеосъемок. Нам бы не хотелось, чтобы подобную историю замяли, как это случилось в Техасе и Огайо, поэтому все отснятое уже запущено в Сеть. Мы имеем дело с преднамеренным убийством — можно даже сказать, геноцидом, а убийцами являются те самые люди, которым мы платим, чтобы они нас защищали…»

У Орландо с Фредериксом не было времени, чтобы поразмыслить над идеями, которые пришли в голову Орландо. В то самое время, когда они пытались представить, какой механизм могло открыть Братство Грааля, что именно позволило бы владельцам Иноземья сделать Сеть их постоянным и вечным домом, — вождь Зажгу Везде вытащил свое каноэ рядом с ними на клочок сухого линолеума.

— Нашел дурные люди, — объявил он. Его темное лицо теперь казалось еще темнее и было зловещим, как грозовая туча, но говорил он, как всегда, спокойно. — Пора достать ребенок.

Черепаха, проспавшая большую часть спора между Орландо и Фредериксом, проснулась. Покопавшись внутри своего панциря, она обнаружила наконец очки и провозгласила, что готова идти.

Орландо же не был столь в этом уверен. Ему припомнились слова, ранее сказанные Фредериксом — о том, что они рискуют своими жизнями ради мультяшных персонажей. Теперь, после того как он, возможно, осмыслил нечто принципиально важное об Иноземье и Братстве Грааля, опасения Фредерикса приобрели новый смысл, и поэтому будет несомненным несчастьем, если они с Фредериксом не выживут и не смогут рассказать об этом Рени, !Ксаббу и остальным.

Все же, подумал Орландо, забираясь в каноэ вслед за нарисованным индейцем, сделка есть сделка. Кроме того, если они не помогут вождю, им придется идти через всю Кухню пешком — неизвестно сколько, и бог весть, какие препятствия попадутся им на пути. Они уже повстречались с ужасными салатными щипцами, и у Орландо не было желания узнать, какие еще экзотические создания бродят по кафельным плиткам пола в ночи.

Вождь, орудуя веслом, быстро вел лодку по темным водам, его размеренные движения укачали Орландо, он почти спал. Черепаха же, чье спокойствие можно было объяснить тем, что животину укрывали бронированные пластины, и в самом деле вновь погрузилась в неглубокий сон, посвистывая и посапывая.

Река перед ними раздавалась вширь, пока не стала казаться океаном: дальний берег виднелся очень далеко, да и заметен был лишь потому, что на нем горело несколько огней. Орландо не сразу понял, что большое бледное пятно позади огней было не стеной кухни, а великанским белым прямоугольником. Громада стояла у самого края реки, но вздымалась выше, чем горные вершины.

— Ледяной Ящик, — указал вождь Зажгу Везде.

— А дурные люди внутри? — спросил Орландо.

— Нет, — с чувством ответил вождь. — Их там. — Он указал веслом в другое место.

Перед Орландо и его спутниками возник лес мачт (раньше его скрывала тьма, теперь же силуэт был виден на фоне сигнальных огней Ледяного Ящика), росший из чего-то затененного, массивного, с закругленным корпусом. Орландо тихо выругался, удивленно и испуганно. Вождь потабанил секунду-другую, чтобы замедлить движение лодки, а потом позволил каноэ плыть по инерции в тишине. Темнота покрывала огромное судно, только несколько его маленьких окон были освещены фонарями — Орландо поначалу принял их свет за отражения береговых огней.

— Это какое-то пиратское судно, — прошептал Фредерикс. Его глаза были широко распахнуты.

Пока вождь греб по направлению к галеону, Орландо разглядывал странный силуэт: высокие мачты и туго свернутые паруса казались нормальными (насколько Гардинер мог судить об этом), но корпус был необычно гладким, а возле кормы торчала странная петля, похожая на ручку, совершенно не соответствовавшая его представлениям о пиратских кораблях. И только когда они подошли так близко, что стали слышны бормочущие голоса с палубы, Орландо смог различить ряд балластных бочек, развешанных вдоль корпуса. На ближайшей виднелась надпись: «Концентрированный коричневый соус КОРСАР». Чуть пониже другая надпись мелкими буквами умоляла: «Содержать первого помощника и команду в боевом духе!»

Устрашающее пиратское судно оказалось соусницей!

Когда они подплыли к огромному кораблю и молчаливо пристроились к его борту, как морковка или ломтик турнепса, упавший из черпака, Орландо прошептал:

— На борту, должно быть, команда из сотни человек — корабль такой большой! Как мы вчетвером сможем?..

Вождя Зажгу Везде, по-видимому, военный совет не интересовал. Он уже извлек невесть откуда веревку, с помощью которой когда-то вытащил Орландо и Фредерикса из раковины, и делал из нее лассо. Закончив работу, он со знанием дела набросил петлю на один из кормовых фонарей, затянул его, а затем начал подниматься по закругленной задней части соусницы.

— Я думаю, кому-то лучше остаться в каноэ, правда? — прошептала черепаха. — Желаю удачи, ребята, и бес в ребро — или что там еще положено говорить перед тем, как будешь драться с пиратами.

Орландо услыхал, как Фредерикс буркнул в ответ что-то непечатное, потом почувствовал, как натянулась позади него веревка — друг полез вверх.

Ни тот ни другой не могли взбираться так же быстро, как мультяшный индеец. К тому времени как они добрались до ограждения кормы и перелезли через него, Зажгу Везде уже сидел на корточках в сумраке полуюта, прилаживая на тетиву лука стрелу. Фредерикс снова состроил кислую гримасу, затем снял с плеча лук, который дал ему вождь, и тоже взял стрелу. Орландо провел пальцем по зазубренному лезвию своего меча. Оставалось только надеяться, что ему не придется им воспользоваться. Сердце Орландо билось чаще, чем хотелось бы. Несмотря на полную, абсолютную нереальность сим-мира, несмотря на танцующие овощи и поющих мышей — все это казалось куда опаснее, чем любые приключения Таргора в Среднеземье… и, вероятно, так оно и было.

Огни и голоса сосредоточились на главной палубе. Под предводительством индейца, двигаясь — как полагалось по закону жанра — как можно тише, они проскользнули ближе к краю кормы, откуда смогли тайком посмотреть вниз.

— Какова дистанция, боцман? — вопросил некто с противоположного конца корабля с совершенно театральной интонацией и громкостью.

Босоногий человек в полосатой рубашке обернулся, прервав разговор с другим моряком у ограждения главной палубы.

— Две сотни — чуть меньше, чуть больше, кэп.

Оба моряка выглядели исключительно отталкивающе, одежда их была грязной, в глазах светилась угроза.

— Я спущусь с передней палубы, — провозгласил ораторский голос. Секунду спустя фигура в черном плаще спустилась с полубака на палубу, чуть ниже того места, где прятались Орландо и остальные. Шаги капитана звучали странными синкопами; лишь когда он добрался до главной палубы, Орландо увидел, что вместо одной ноги у него была деревянная культя.

Собственно, искусственной у капитана была не только нога. Его левое запястье заканчивалось железным крюком, а оконечность второй руки носила еще более странный характер: когда пират поднял к глазу подзорную трубу, Орландо увидел, что тот схватил ее при помощи некоей разновидностью металлического зажима, неприятным образом напоминавшего бешеные салатные щипцы. Но даже эти странные дополнения заслуживали внимания менее, чем усы. Черные как смоль, они раздваивались под ястребиным носом капитана, штопором свисали с каждой стороны его лица, широкого как парус, и свернувшись кольцами подобно усталым гадюкам, покоились на белых кружевах воротника.

Капитан несколько минут смотрел в подзорную трубу, затем обернулся к своим людям, которые стояли по стойке смирно вокруг главной мачты, уставившись на него в радостном ожидании.

— Мы дождались назначенного часа, мои морские паразиты, сливки, пенки и подонки, — заявил он. — Поднять Веселый Роджер и подготовить Громобой: мы не станем тратить понапрасну время на пушки помельче!

Как только он это сказал, двое пиратов — молодых, но не менее грязных и отчаянных, чем прочие, — метнулись к веревкам, чтобы поднять пиратский флаг. Остальные поспешили на переднюю палубу и выкатили огромную пушку. Колеса ее были размером с два больших стола. Казалось, из орудия можно выстрелить целым гиппопотамом. Пока они прочищали пушку, надраивая жерло при помощи шомпола — он был вдвое длиннее моряка, державшего его в руках, — и засыпали внутрь целый мешок пороха, пиратский корабль дрейфовал к берегу. Ледяной Ящик навис над ними, как гигантский утес.

Капитан распахнул черный плащ, под которым оказалась кроваво-красная подкладка, захромал к поручням и поднял обе свои не совсем руки ко рту.

— Эй, на Ледяном Ящике! — прорычал он, и голос эхом многократно разнесся над водами. — Это говорит Хапуга Джон Грех, капитан «Черной супницы». Мы прибыли за вашим золотом. Если вы откроете нам большую дверь, мы не тронем женщин и детей и не станем убивать мужчин, которые сдадутся.

Ледяной Ящик стоял молчаливый как камень.

— Мы подошли на пушечный выстрел, капитан! — крикнул боцман.

— Готовьте лодки и штурмовые команды к высадке! — Хапуга Джон сделал несколько шагов к большой пушке, прежде чем встать в позу стоического смирения. — И принесите мне запальную спичку.

Орландо почувствовал, как рядом с ним напрягся вождь Зажгу Везде. Один из пиратов появился откуда-то со свертком под мышкой, из-под одеяла выглядывала лишь крошечная красная головка. Сверток плакал тихим тонким голосом, который пробирал Орландо до костей.

— Команда стоит по местам, капитан! — крикнул боцман.

Несколько пиратов начали танцевать, скрестив руки на груди и зажав в волосатых кулаках вытащенные из ножен абордажные сабли.

Злые, злые, злые мы,

Черный флаг чернее тьмы! —

запели бравые парни, безбожно не попадая в лад, но на мотив веселой джиги.

Нам бы дело поопасней,

Поподлей да поужасней!

Злоба, злоба, злоба в нас,

Черный день и черный час!

Черту проданные души —

Не найти на свете хуже!

Капитан снисходительно улыбнулся, потом сделал жест рукой. Моряк со свертком бросился вперед и доставил его в зажим Хапуги Джона. Плач из свертка стал громче.

— Посмотрим, может, Громобою удастся растопить ледяную сдержанность вашей твердыни — а, пятнистая свинья?

Капитан отбросил одеяло в сторону, открыв взорам извивающуюся, дрожащую маленькую спичку, миниатюрную версию Зажгу Везде и его жены. Он явно намеревался чиркнуть серной головкой младенца по шершавой палубе, но прежде чем пират успел это сделать, что-то пронеслось у самого уха Орландо и воткнулось в черный рукав камзола Хапуги Джона. Мгновение все на передней палубе стояли, застыв в молчании. Капитан пиратов не выронил малютку, но на мгновение опустил его, чтобы рассмотреть стрелу, засевшую в руке.

— Кажется, таинственный незнакомец стрелял в меня с юта, — проронил он. — Ну, мои мерзкие ребятки, кто-нибудь — бегите-ка туда и убейте его.

Дюжина небритых, украшенных шрамами пиратов загрохотала вверх по трапу, Орландо и Фредерикс поднялись на ноги, в желудках у них похолодело от ожидания. Хапуга Джон взял малютку и потер его о массивное жерло пушки, так что голова ребенка заискрилась и вспыхнула. Ребенок расплакался, капитан поднял его и поджег огромный фитиль пушки.

Застонав от ярости и боли, вождь Зажгу Везде спрыгнул с кормы. Он приземлился среди толпы сбитых с толку пиратов, разбросав их, как кегли. В одну минуту он достиг капитана пиратов и выхватил горящего ребенка из его металлических рук. Индеец погрузил голову младенца в ведро с водой, которой охлаждали ствол пушки. Раздалось шипение. Вождь поднял плачущего ребенка и прижал к своей груди.

Орландо отвернулся, не в силах наблюдать эту драматическую сцену, когда первый из пиратов достиг полуюта, алчно размахивая саблей.

Рефлексы Таргора замедлились, но не пропали совсем — Орландо увернулся от удара саблей, сделал шаг в сторону и взмахнул своим двуручным мечом, описав широкую дугу; он ударил первого разбойника в спину, сбросив его с крыши, как раз в тот момент, когда следовавший за ним пират свалился вниз, пораженный стрелой Фредерикса.

Вождь Зажгу Везде взял своего мокрого, кричащего ребенка и перепрыгнул через поручни в воду. Хапуга Джон наблюдал за этим с мрачной веселостью, накручивая ус на конец крюка.

Фитиль Громобоя догорел и исчез внутри ствола. Через секунду раздался грохот — словно гром Судного Дня. Пушка изрыгнула пламя, лафет прыгнул назад, удерживаемый цепями. Весь корабль качнулся так, что Орландо, Фредерикс и нападающие повалились навзничь.

Массивное ядро с шипением пролетело над водой и угодило в огромную ручку на двери Ледяного Ящика, отломав ее и сделав вмятину в двери.

Когда затихло эхо от выстрела Громобоя, все на мгновение замерло. Затем массивная дверь Ледяного Ящика, высокая, как гора, медленно отворилась.

Орландо понимал, что их положение оставляло желать лучшего. По меньшей мере половина команды Хапуги Джона забиралась в лодки с очевидным намерением грести к берегу и атаковать разинувший пасть Ледяной Ящик, но большая часть других, похоже, решила удовольствоваться тем, чтобы убить Орландо и Фредерикса. Полдюжины пиратов потерпело поражение, но еще столько же лезло вверх по трапу, размахивая разнообразными режущими и колющими предметами.

Вождь Зажгу Везде исчез за бортом. Он спас свое раненое дитя, и теперь, вероятно, нарисованные корсары и все остальное его не занимало. Охраняемое черепахой каноэ стояло внизу, скрытое из виду поручнями «Черной супницы». Но пиратское судно уже достаточно близко подошло к берегу, и если бы даже Орландо и Фредерикс смогли с боем прорваться сквозь массу отвратительных разбойников — у них не было уверенности, что каноэ находится по-прежнему у борта корабля.

«Нужен новый план, — понял Орландо. — Любой. Какой угодно, если уж на то пошло».

Последняя шлюпка качалась на шлюпбалках. Рычащая, сквернословящая банда карикатурных корсаров пыталась спустить ее на воду. Орландо отбросил в сторону первого из новой партии нападавших, которые лезли вверх по ступенькам, и крикнул Фредериксу:

— За мной!

Либо у Фредерикса закончились стрелы, либо ему уже не хватало места, чтобы нормально стрелять — теперь он неуклюже орудовал луком наподобие щита, одновременно отбиваясь саблей одного из поверженных разбойников.

— Куда?

— Лодки!

Орландо замер, чтобы обрести равновесие, напомнив себе, что, хотя он и был гораздо сильнее, чем в своем собственном хрупкокостном теле, у него больше не было сверхчеловеческих мускулов Таргора. Он ухватился за бизань, перемахнул на ней через головы толкущихся пиратов и спрыгнул на главную палубу. Ему некогда было оборачиваться и смотреть, последовал ли за ним Фредерикс. Орландо бросился к шлюпке. Он умудрился сбросить ближайшего разбойника за борт прежде, чем тот его увидел. Из троих оставшихся двое старались утихомирить качающуюся лодку, так что Орландо сцепился с третьим. Мгновение спустя рядом с ним оказался Фредерикс, и вместе они быстро разделались с противником Орландо. Двое других, вооруженные лишь ножами, мгновение поразмыслив над ситуацией, спрыгнули с лодки и исчезли в направлении юта. Как обнаружили Орландо с Фредериксом, мультяшные пираты были не так страшны, как казались на вид, и только когда их было много, становились действительно опасными.

— Клянусь ловушками Тортуги! — заорал Хапуга Джон с кормы. Его плащ развевался на усиливающемся бризе. — Они сейчас сбегут! Есть ли на этой унылой лоханке хоть кто-то, умеющий драться? Неужели я сам все должен делать?

Орландо и Фредерикс разместились по разным концам шлюпки, потом по счету «три» дружно взмахнули мечам и перерубили канаты, удерживавшие лодку за поручнями. Канаты, как почти всё в симуляции, вели себя не так, как их эквиваленты в реальной жизни: удовлетворенно дзинькнув, они разрезались сразу же, как только к ним прикоснулись лезвия. Лодка упала на дюжину метров вниз, в реку, с шумом подняв в воздух белую пену.

Поначалу Орландо не мог решить, что делать: последовать за пиратами к берегу у основания Ледяного Ящика или уйти подальше по течению. Фредерикс указал на группу пиратов, подкатывающих тяжелую пушку к борту с их стороны.

— Пойдем за другими лодками — он не станет стрелять по своим, — заявил Орландо.

Они склонились над веслами и пошли в направлении берега, спеша нагнать лодки десанта. Несколько мгновений спустя, когда до берега было еще около ста метров, что-то темное с треском пронеслось над их головами и ударило в лодку прямо перед беглецами, разбрасывая во все стороны пиратов и их отдельные части.

— Опять мимо, — сделал ценное замечание Фредерикс.

Они гребли парными веслами, опустив головы. Пушка выстрелила еще и еще раз, разбрасывая брызги воды по обеим сторонам от них. Заметив, что вода вокруг мелеет, Орландо и Фредерикс прыгнули за борт и поплыли к берегу.

Они выбрались из воды, понимая, что оказались зажатыми между пушками Хапуги Джона и его штурмовой командой на берегу, и вдруг услыхали звуки труб и громкие крики. Из-за покореженной двери навстречу пиратам спешили защитники Ледяного Ящика. Облегчение, которое почувствовал Орландо, было смешано с определенной степенью изумления, ибо более странных вояк трудно было себе представить.

Авангард — этакое буквально пушечное мясо — составлял эскадрон воинствующих овощей, совершеннейшая противоположность тем мирным помидорам и свеклам, которых они видели ранее. Кабачки и патиссоны всевозможных расцветок и форм размахивали, как копьями, стеблями спаржи. За угрюмыми сладкими картофелинами шла шеренга огромных баклажанов, мрачных сиреневых созданий, устрашающих, как дикие слоны. Предводителем сего боевого салата оказалась прекрасная морковка, размахивающая мечом в воздухе и выкрикивающая тонким, но драматичным голосом: «За бога и святого Сухарика!»

Передовые линии овощей встретили атаку пиратов, а тем временем из Ледяного Ящика высыпало множество еще более необычных защитников — по-видимому, основная их часть только что спрыгнула с этикеток и пакетов.

Прошел отряд шотландцев в килтах и с палашами. Они на ходу отважно дудели в волынки, задавая темп эскадрону клоунов (с дочерним подразделением из дрессированных и разодетых в пух и прах пуделей). Далее следовала орда краснощеких детей с сияющими глазами, кричащих, как гарпии, и размахивающих заточенными столовыми ложками. Там были также салями, одетые гондольерами, которые размахивали своими шестами, как пиками, рычащие медведи с банок с медом, а также коровы разнообразных форм и размеров, сошедшие с молочных бутылок, с чьей стеклянной хрупкостью контрастировали изогнутые рога и острые копыта. Верблюд, небольшой отряд джиннов на коврах-самолетах и еще кто-то — слишком далекие или слишком смутные, чтобы Орландо смог их различить, — завершали парад обороняющихся. Было там даже несколько присыпанных мукой и немного нервных квакеров, возможно выступавших в роли наблюдателей за сражением и желающих удостовериться, что сражающиеся соблюдают правила войны, установленные какой-нибудь Кухонной Конференцией.

Радость Орландо при появлении защитников быстро умерилась, когда он понял, что обитатели Ледяного Ящика, похоже, и их приняли за пиратов — его с Фредериксом чуть не обезглавили гондольеры, размахивающие шестами, прежде чем им стало ясно, что сосиски в полосатых юбочках распевали «О sole mio» скорее в качестве боевого клича, нежели в виде приветствия. Друзья решили ретироваться на край поля битвы, и как раз вовремя, ибо взрыв, проделавший вмятину в линолеуме перед Ледяным Ящиком, возвестил, что Хапуга Джон возобновил обстрел с борта «Черной супницы».

Они нашли затененный уголок у основания комода — поблизости от Ледяного Ящика, но достаточно удаленный от враждебных действий, чтобы наблюдать битву в комфорте и относительной безопасности.

Орландо с самого начала было трудно понять внутреннюю логику Кухни, и мультяшная война тоже оказалась абсолютно необъяснимой. Некоторые вещи выглядели совершенно условными: горб на спине верблюда, когда по нему ударяли пиратским веслом, просто вспучивался в каком-либо другом месте на теле верблюда, а если таким же веслом били по батату, тот немедленно превращался в множество маленьких бататиков. Гондольеры-салями, когда их «убивали» сильным ударом или взмахом сабли, падали в виде ряда аккуратных ломтиков. А пираты, которые, вероятно, были сделаны из сгущенного соуса, казались совершенно твердыми даже когда намокали. Вообще во всем этом, казалось, не было никакого последовательного порядка, что Орландо, который любил знать правила, находил особенно неприятным. Люди — если их можно было назвать людьми — растягивались или разламывались на куски, но смерти не было — смерти в нормальной форме, когда человек явно и несомненно оставался убитым насовсем. Даже пираты, которых они закололи или зарубили на судне, всего лишь отлетали, кувыркаясь, прочь. Орландо был уверен, что все эти воины, победители или проигравшие, завтра снова вернутся в свое старое обличье — когда бы ни наступило это «завтра».

Это было бы совершенно приемлемо и даже занимательно, однако в отличие от их врагов Орландо и Фредерикс не проявляли тенденции к растягиванию или подпрыгиванию и прочих способностей приспосабливаться к жуткой странности этого места и его опасностям. Орландо здорово сомневался, что они выживут, будучи нашинкованными пиратским мечом, как, например, только что случилось с одним из баклажанов. А если он и Фредерикс умрут здесь, в мультяшном мире или в любом другом… что тогда?

На этот вопрос должен быть ответ, решил Орландо, но он надеялся, что им не потребуется рисковать своей шкурой, чтобы его найти.

Кухонная ночь подходила к концу, а битва все бушевала. Защитники поначалу дрались, медленно отступая к самому основанию Ледяного Ящика. Здесь, когда последние из боевых баклажанов простились с жизнью, белая эмаль обагрилась овощной массой. Затем произошел перелом, и защитники стали теснить пиратов назад до тех пор, пока нападающие не оказались по колено в реке, сражаясь за свои жизни. В течение нескольких часов ни та ни другая сторона не могла получить решающего преимущества. Атака наталкивалась на контратаку до тех пор, пока большая часть обеих армий не была выведена из строя или мертва, насколько могли быть мертвы мультяшки. Проседающую дверь Ледяного Ящика усеяли рытвины от пушечных ядер, так что стала напоминать карту Луны, но у Хапуги Джона давно закончились боеприпасы, и пушки замолчали. Теперь защитники сражались с несколькими оставшимися в живых пиратами на порубленных в капусту останках своих героических товарищей.

— Как мы отсюда выберемся, когда все это закончится, Орландо? — спросил Фредерикс. — Без индейца… Нам придется пройти весь путь по реке?

Орландо покачал головой:

— Откуда я знаю? Наверно, придется, если только нет других выходов. Кажется, черепаха сказала, что в Ледяном Ящике есть люди, которые могут ответить на вопросы. «Спящие», или как их там?

Фредерикс твердо взглянул на него:

— Нет, Орландо. Ни в коем случае. Мы не полезем туда, чтобы наткнуться на еще более жуткого мультипликационного монстра. Даже и не думай.

— Но так уж все это устроено, Фредерикс. Необходимо понять, каковы правила. Тебе нужна информация — ты должен заплатить какую-то цену. Пошли. Если бы существовал выход отсюда и оказалось, что он находится совсем рядом, разве ты не согласился бы пойти на небольшой риск, чтобы узнать про него, чем идти весь путь до конца реки, как ты сказал?

— Небольшой риск! Что за фенфен! Ты всегда настаиваешь на своем, Орландо, а я всегда огребаю последствия. Все ты со своими блестящими идеями. Если тебе охота полазать по этой штуковине — милости прошу, но меня ничто не заставит туда войти…

— По-моему, ты не совсем прав, — произнес третий голос.

Из-за угла комода появился Хапуга Джон Грех. Рука, подпорченная недавно стрелой индейца, была перевязана широким куском белой ткани, но кровь через него не проступала. Кремневый пистолет, привинченный к запястью капитана вместо зажимного устройства, был направлен на них двоих.

— У меня осталось очень мало людей — в том числе и по вашей милости. Поэтому, боюсь, мне потребуется некоторая помощь, чтобы вытащить золото из Ящика. — Он поклонился им, театрально осклабившись. Вблизи было особенно заметно, что предводитель пиратов был не настоящим человеком: линии его лица выглядели преувеличенно угловатыми, кожа — неправдоподобно гладкой, как у куклы.

— Так ваши пираты победили? — тупо спросил Орландо. Он был вне себя от того, что их застали врасплох. Капитан ни за что не подобрался бы незамеченным к настоящему Таргору — тот заметил бы его за пятьдесят метров.

— Такую победу называют, насколько я помню, пирровой, — Хапуга Джон махнул крюком в сторону бесшумного уже поля битвы, усеянного останками нападавших и оборонявшихся. — Никакого движения. Что ж, значит, делить законную добычу придется на меньшее количество частей. — Он пихнул приятелей пистолетом. — Так что давайте! А ты, парень, — сказал он Орландо, — если у тебя есть одежда поосновательнее, чем этот дурацкий костюмчик акробата, я тебе советую ее надеть. Внутри, говорят, довольно холодно.

Пока они пробирались через салат на поле брани, Орландо подобрал жилет — Хапуга Джон назвал его «душегрейкой» — и пару штанов ниже колена длиной. Их обладателя, пирата, поблизости не случилось, так как в него, очевидно, с такой силой ударил заряд пшеницы, что беднягу прямо-таки выдуло из одежды. С пола Кухни они взобрались на нижнюю полку Ледяного Ящика, все это время капитан Грех не отходил от них дальше, чем на метр-два, но при этом соблюдал осторожность, не приближаясь чрезмерно — из страха быть атакованным и разоруженным. Слова капитана оказались пророческими: воздух за дверью и в самом деле был очень холодным и, несмотря на дополнительную одежду, Орландо уже через минуту начал дрожать.

Нижняя полка оказалась столь же густо заселена, как и любая другая часть Кухни из тех, что они уже видели, но теперь все коробки, банки и прочие разнообразные емкости были пусты. Покинутый город-призрак. Когда они шли по улице меж коробок, через дверь дышал ветер, шелестя забытой кем-то салфеткой. Пират и его вынужденные помощники смогли подняться на вторую полку, взобравшись на ныне покинутую коробку, этикетка которой гласила: «Свежие финики корабль пустыни». Ее горбатый обитатель встретил свой трагикомический конец на поле битвы, когда один из пиратов достал откуда-то охапку соломы и кинул ее верблюду на спину — Орландо отлично видел эту сцену.

Вторая полка была такая же нежилая, как и первая. Картонки для яиц стояли открытые и пустые: отважные солдаты, некогда там обитавшие, бросились прямо с полки вниз на осаждающих, когда на какое-то мрачное мгновение всем показалось, что оборона вот-вот рухнет и пираты начнут штурмовать сам Ледяной Ящик. Несколько пиратов — жертв этих героев-камикадзе — еще лежали у основания Ледяного Ящика, остановленные за несколько дюймов до цели и забальзамированные в засыхающем желтке.

Они продолжили восхождение еще на две полки вверх, не встретив по пути ни одной живой души. На это путешествие ушло больше часа. Несколько раз им приходилось прыгать с трамплина через чаши, накрытые целлофаном, потом все трое, дрожа от страха, ползли вдоль по трясущейся ручке отделения для сыра и мяса. Наконец на самой верхней полке поиски Хапуги Джона увенчались успехом.

На синем фарфоровом блюдце горкой лежала добыча ребенка со Дня Всех Святых — шарики жевательной резинки, похожие на яркие разноцветные драгоценные камни, мятные пластинки, карамель в обертке… и кучка сияющих золотых монет. Хапуга Джон споткнулся, лицо его озарилось выражением алчности и триумфа.

— Это просто шоколад, — прошептал Фредерикс. — Шоколадные золотые монетки для детей!

— Сокровища! — радостно вскричал капитан. — О сладкая Фортуна, богатства теперь мои! Я куплю два корабля, три! Я наберу команду из самых отъявленных и ужасных наемников из-под раковины и из-за мусорных ведер, и мы станем грабить всласть. Я стану хозяином всей Кухни!

Он воспользовался крюком и пистолетом, чтобы поднять одну из монет, которая была размером с крышку люка, погрозил пистолетом Орландо и Фредериксу, чтобы они продолжали сидеть там, где сидели, и, спотыкаясь, пошел к краю полки, чтобы полюбоваться блеском золота при свете Лампочки.

— Я всегда знал, что меня ждет золото, золотая судьба! — каркнул капитан. Он помахал монетой в воздухе, потом крепко прижал ее к груди, как будто у монеты могли вырасти крылья и она могла попытаться улететь, — Я знал это! Разве гадалка не говорила моей матери, что я умру самым богатым и важным человеком на Кухне?

Он замер в немом восторге. Внезапно тишину нарушил некий звук, короткий «тук!», как будто кто-то стукнул костяшками по поверхности стола. Хапуга Джон оглянулся по сторонам в поисках источника звука, потом перевел взгляд вниз. Оперенное древко выросло в центре монеты. Капитан пиратов обернулся, чтобы посмотреть на Орландо и Фредерикса, взгляд его выражал легкое удивление. Он попытался поднять монету и рассмотреть ее, но она не двигалась с места. Истина медленно доходила до него, пока он смотрел вниз на древко стрелы, пригвоздившей монету к его груди; потом пират качнулся, сделал шаг назад и упал с полки. Золотая фольга блеснула на мгновение, и капитан исчез из вида.

Пока Орландо и Фредерикс в оцепенении наблюдали за происходящим, две руки ухватились за край полки, где только что стоял капитан пиратов, затем темная фигура подтянулась вверх и посмотрела на них.

— Нехороший человек теперь мертвый, — объяснил вождь Зажгу Везде.

Орландо подошел к краю и посмотрел вниз. Далеко внизу он увидел Хапугу Джона — маленькое, темное и совершенно неподвижное пятно на линолеуме у подножия Ледяного Ящика. В разметавшемся черном плаще он походил на прибитую муху.

— Мы думали… мы думали, ты ушел от нас, — пробормотал Фредерикс, — Твой малыш в порядке?

— Ребенок в лодке, — сказал Вождь, собственно, толком не ответив на вопрос. — Теперь мы идем.

Орландо повернулся и пошел обратно по полке:

— Сначала я хочу убедиться, есть ли здесь на самом деле какие-то Спящие, о которых говорила черепаха. Я хочу задать им один вопрос.

Индеец бросил на него взгляд, исполненный сомнения, но сказал лишь:

— Спящие вверху там, — и большим пальцем указал на потолок Ледяного Ящика над их головами.

— Что, на крыше? — спросил Фредерикс.

— Должно быть, морозильная камера или что-нибудь в этом роде, — решил Орландо. — Отсюда мы сможем туда добраться?

Вождь подвел их к той стороне полки, где на стене виднелся ряд небольших отверстий, очевидно устроенных для того, чтобы передвигать полку вверх и вниз. Они быстро поднялись до самого верха; добравшись до потолка, индеец закинул руки за край и постучал по чему-то, чего Орландо с Фредериксом не видели:

— Здесь.

С помощью индейца Орландо удалось добраться до тонкого выступа, бежавшего по всей длине двери, который был чуть-чуть шире, чем передняя часть Ледяного Ящика. Скорчившись рядом с вождем, Орландо чувствовал, как на него накатывают волны холода. Он поглядел вниз и ощутил головокружение; в конце концов, подумал Орландо, возможно, это была не очень-то удачная мысль. Пиратам, чтобы открыть большую дверь, потребовалась гигантская пушка. Как могли он с Фредериксом надеяться сдвинуть с места эту штуковину без, по крайней мере, отбойных молотков и динамитных шашек.

Без всякой надежды на успех он пристроился в углу между выступом и холодной стеной и вставил меч о щель сбоку двери. Лезвие с хрустом рассекло кристаллы льда, но не встретило никакого другого сопротивления. Орландо навалился на рукоять меча, действуя им в трещине как рычагом, и с удивлением заметил, что дверь понемногу поддается.

— Ты что это задумал, Гардинер? — закричал Фредерикс снизу. — Мы здесь на стенке висим, знаешь ли, в пяти дюймах от края, так что мы могли бы заняться совершенно другими, гораздо более удобными вещами…

Орландо берег дыхание для очередного усилия. Он уперся каблуками в промерзший выступ и толкнул. Мгновение ничего не происходило, он только почувствовал, что скользит к краю узкого выступа, и представил, как летит вниз, чтобы составить компанию Хапуге Джону в виде кляксы на полу — короткое, но весьма впечатляющее видение. Потом дверь морозильника приотворилась. Ее массивный край чуть не смахнул Орландо из его укрытия. Облако пара медленно выкатилось наружу и окружило его.

— Получилось! — закричал он и попытался подтянуться внутрь. Металл на краю двери был таким холодным, что руки сразу же прилипли к нему, Орландо попробовал отодрать их и от дикой боли чуть не свалился вниз, в ничто. Восстановив наконец равновесие, он припал к выступу, выжидая, пока сердце перестанет колотиться как сумасшедшее.

— Дверь открыта! — крикнул он вниз Фредериксу. — Черт, как тут холодно\

— Ты меня удивил, Гардинер, — откликнулся его друг. — Надо же, какой сюрприз!

Орландо помахал рукой, чтобы немного разогнать туман. Внутри, сразу за дверью, пол морозильника был покрыт толстым слоем инея, от которого стыли колени и ладони, но он не шел ни в какое сравнение с замерзшим металлом, тот был значительно хуже. Внутри было темно: лишь самый слабый свет от Лампочки, подвешенной вверху, доползал сюда. Орландо не мог разглядеть, что находится внутри морозильника — на расстоянии нескольких шагов видимая часть уходила в тень — но все казалось удивительно большим.

— Вы поднимаетесь?

— Ладно, ладно! — В открытом дверном проеме показалась голова Фредерикса. — Тебя ничто не остановит, да? Отчего бы нам не порадоваться, что мы живы, и не выбраться отсюда?

— Я думаю, что этом мире свои правила, как в игровых мирах. — Орландо подобрался назад к краю и подал другу руку, — Я еще не знаю, что это за правила, но готов поспорить, что они есть — на свой лад. А у нас есть вопросы, не так ли?

— Целая куча, — признал Фредерикс. — Но самый первый, который, как я погляжу, никогда не приходит тебе в голову, такой: «К чему нарываться на неприятности?»

— А где вождь?

— Он думает, что ты совсем свихнулся. Он не пойдет сюда — не знаю, станет ли он нас дожидаться, Гардинер. Более того, я даже не знаю…

— Шшшш! — Орландо поднес палец к губам. — Не так громко. Не стоит тут шуметь… Что ни говори, а мы добрались до цели — давай осмотримся.

Фредерикс, похоже, собирался поспорить, но ему передалось неожиданно серьезное настроение Орландо, и он замолчал. Когда они остановились, вокруг поднялся туман, в нем исчезли их ноги — казалось, они стоят по бедра в облачном сугробе. Фредерикс рассматривал белую пустоту, и глаза его раскрывались все шире и шире. Орландо тоже почувствовал это. Морозильник не совсем походил на остальные места мультяшного мира, в которых они побывали. За неподвижностью скрывалось что-то вроде спокойного внимания, как если бы нечто — возможно, сам туман и лед — рассматривало их с сонным интересом.

Орландо двинулся в глубь морозильника. Морозная корка хрустела, ломаясь под ногами, этот звук был неприятно громким в сравнении с предшествующей тишиной. Его друг покачал головой, но последовал за ним. Через несколько шагов свет от открытой двери стал лишь отблеском в тумане позади них. Фредерикс оглянулся, призывая вернуться, но Орландо был непоколебим. Освоившись с сумеречной мрачностью морозильника, он стал различать детали, которые ускользали от него раньше. Стен морозильника по-прежнему не было видно, и глубина была все так же скрыта в тумане и тенях, но Орландо разглядел крышу — гладкую белую поверхность, слегка припорошенную инеем, на высоте примерно в три раза больше его роста. Там, где раньше все казалось бледным расплывчатым пятном, он теперь различал фигуры в тумане — там и сям с ледяного пола поднимались невысокие курганы, покрытые снегом глыбы, словно пирамиды древних мертвецов.

Когда они приблизились к одному из холмов, Фредерикс замедлил шаг, ему явно не хотелось идти дальше. Орландо и сам чувствовал, что они вторглись на чужую территорию. Если остальной мультяшный мир, казалось, был сделан только для того, чтобы развлекать его создателей, то морозильник казался чем-то другим, местом, которое никому не принадлежало… тем, что скорее выросло, чем было создано.

Они помедлили перед ледяными могильными холмами, окружив себя облаком пара от собственного дыхания. Орландо снова охватило чувство, что они находятся там, где им не следует быть, что они здесь чужие. Наконец он протянул руку и стер слой инея.

Появилась обертка мороженого, она произвела почти комический эффект, разрядивший напряжение. Когда иней соскребли, цвета брызнули наружу, вызывающе яркие на фоне нескончаемой белизны, окружавшей курган. Но под словами «Мороженое Везунчик» была картинка — изображение ребенка, и страшная отчетливость образа наводила на мысль, что это больше, чем просто образец упаковочного оформления: казалось, в обертку вдавлено настоящее человеческое тело. Мальчик был одет в шорты, полосатую рубашку и старую кепку — такие носили когда-то давным-давно.

Его глаза были закрыты, рот — чуть перекошен. Поначалу Орландо подумал, что кто-то жутко пошутил, обернув свое изделие в картинку с мертвым ребенком. Потом Везунчик пошевелился, чуть дрогнули веки, слегка расширились ноздри, и тонкий несчастный голосок пробормотал:

— Холодно… темно… Где?..

Орландо отступил на шаг и, споткнувшись, едва не сбил с ног Фредерикса. Ни тот ни другой не заметили, как взялись за руки и пошли прочь от кургана.

— Это ужасно, — прошептал наконец Фредерикс. — Пошли отсюда.

Орландо покачал головой, опасаясь, что если заговорит, то потеряет самообладание. Он потянул Фредерикса вперед, далеко обходя курган, направляясь глубже в морозильник, но не мог изгнать из памяти спящего ребенка. Наконец он взял себя в руки и вернулся, чтобы снова разгладить иней на бледном лице Везунчика, потом вернулся к Фредериксу. Они пошли дальше в молчании.

По всем сторонам холмы теперь делались выше, некоторые были такими же большими, как мультяшные дома на нижних полках, но все были непроницаемы и таинственны из-за покрывавшего их льда. В некоторых местах, где иней истончился, лица просматривались как будто сквозь толстое, грязное стекло; лица по большей части детские, но попадались также стилизованные животные и еще какие-то трудноузнаваемые создания, замурованные в холодных грезах. В воздухе висели голоса, призрачное бормотание, которое Орландо сначала принял за игру своего воображения — слабые голоса, зовущие маму, протестующие против темноты — звуки, бродящие по кругу, такие же бесплотные, как ветер, плачущий в трубе.

Окруженный этими печальными, кошмарными голосами, Орландо не был уверен более в том, что же он искал; попытаться задать вопрос одному из этих спящих, попробовать каким-то образом разбудить их — эта мысль была отталкивающей. Он начал думать, что Фредерикс снова оказался прав, что поход в морозильник был ужасной ошибкой… И тут они увидели стеклянный гроб.

Он лежал в центре круга холмов, прозрачный, продолговатый, посеребренный инеем, а не солнцем, под белым покровом, как и остальные обитатели морозильника, но чем-то он выделялся, как будто ждал — как будто именно его им предназначено было найти. Другие голоса стихли, когда друзья приблизились к нему. Все с таким трудом приобретенные Орландо рефлексы сим-мира говорили ему, что нужно опасаться ловушки, и он чувствовал, что Фредерикс рядом с ним напрягся, как струна, однако это место словно опутало Гардинера чарами. Он почувствовал странную беспомощность и обнаружил, что не может отвести взор от гроба и идет прямо к нему. Орландо испытал небывалое облегчение, увидев, как из-под снега появляется обертка и осознал, что это была масленка, старомодная посудина для масла со стеклянной крышкой. Внизу удлиненными буквами, еле различимыми сквозь иней, было написано «СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА — прекрасное сливочное масло».

Фредерикс тоже, как видно, впал в какое-то гипнотическое состояние, он не сопротивлялся и не возражал, когда Орландо наклонился вперед и расчистил окошко на стекле. Внутри что-то было, он так и знал — не картинка, а объемная фигура. Орландо протер окно побольше, чтобы увидеть ее целиком.

На ней было длинное, старинного вида зеленое платье, отороченное перьями и усеянное жемчужинками льда. Ее руки были сложены на груди, они сжимали черенок белой розы, лепестки которой облетели и лежали разбросанные на шее и плечах красавицы и на облаке темных волос. Глаза ее были закрыты, кончики длинных ресниц тронуты инеем.

— Она… она такая… печальная, — сказал Фредерикс придушенным шепотом.

Орландо не мог говорить. Его друг был прав, но это казалось совершенно неподходящим словом, все равно что назвать солнце теплым, а океан — сырым. Что-то в выражении рта девушки, в смутной сосредоточенности ее черт, словно вырезанных из слоновой кости, делало ее похожей на памятник спокойному несчастью; даже в смерти она была гораздо глубже заключена в свое горе, чем погребена в стекле и льде.

Потом глаза ее открылись — темные, поразительно темные, но замутненные морозом, так что она смотрела словно сквозь туманные окна. Сердце Орландо прыгнуло в груди. Казалось, то, что видели эти глаза, было ужасно, ужасно далеко.

— Вы… незнакомцы, — раздался вздох. Голос, казалось, шел отовсюду — и ниоткуда. — Незнакомцы…

Фредерикс разинул рот и замолчал. Орландо заставил себя говорить.

— Мы… мы… — он остановился, не уверенный в том, что могут передать простые слова. — Мы…

— Вы пересекли Черный Океан. — Ее лицо, как и тело, оставалось без движения, а темные глаза были неподвижно направлены вверх, глядя в никуда, но Орландо показалось, он чувствовал: где-то она боролась с чем-то, птица, запертая в старинной комнате. — Но в вас есть что-то отличное от других…

Вокруг стеклянного гроба вдруг поднялся туман, скрыв ее из виду.

— Зачем вы пришли? Зачем вы разбудили меня? Зачем вы вернули меня в это ужасное место!

— Кто ты? — спросил Орландо. — Ты — настоящий человек? Ты заперта здесь?

— Я всего лишь тень, — вздохнула она. — Я — ветер в пустоте. — В словах ее сквозила страшная усталость, как будто женщина объясняла что-то, что никак не могло повлиять на ход событий. — Я… царица ветров и тьмы. Чего вы хотите от меня?

— Где… — Фредерикс изо всех сил старался совладать с голосом, который отчего-то срывался на писк. — Где наши друзья? Мы потеряли наших друзей.

Долго, долго стояла тишина, и Орландо стал опасаться, что она снова погрузилась в грезы, но туман немного разошелся, и он увидел, что ее темные глаза по-прежнему открыты и пристально глядят во что-то невидимое.

— Всех вас призвали, — сказала она. — Вы найдете то, что ищете, когда солнце скроется за стенами Приама. Но вас ждет и Иной. Он близко, но он и далеко. Он идет.

— Идет? Кто идет? — Орландо наклонился вперед, как будто близость могла внести больше ясности. — Идет — когда?

— Он идет сейчас. — От слов, сказанных с отстраненной беспечностью, Орландо пробрала дрожь, не имеющая никакого отношения к морозу. — Он уже здесь. Он — Тот, Кто Спит. Мы — его кошмары. Ты тоже снишься ему.

— О чем это она?.. — спросил Фредерикс, в тревоге теребя Орландо за руку. — Кто идет? Сюда?

— Дайте мне снова заснуть, — сказал голос, в нем появился легчайший оттенок капризности, как у ребенка, которого взрослые непонятно зачем вытащили из постели. — Дайте мне заснуть. Свет так далеко…

— Мы найдем наших друзей у Приама… у чего? — спросил Орландо. — У стен Приама?

— Он идет, — ее голос делался тише, — Пожалуйста, отпустите меня. Разве вы не понимаете? Я… потеряла… свою… — Остальные слова были сказаны так тихо, что разобрать их было невозможно. Веки ее опустились, скрыв огромные темные глаза.

Пока они стояли, снова поднялся туман и полностью скрыл гроб, Орландо повернулся к Фредериксу, но с трудом разглядел его, хотя друг стоял всего лишь на расстоянии руки. Долгое мгновение Орландо чувствовал, как на него давит груз сокрушающей печали, чужого несчастья, и это ощущение лишило его дара речи.

— Я думаю, нам надо идти, — заговорил он наконец. Свет изменился, и все вокруг стало другим — мгновенно, необъяснимо.

— Орландо?..

Голос Фредерикса раздался словно откуда-то издалека. Орландо протянул руку, сначала нашаривая, потом отчаянно пытаясь схватить, но его пальцы ни к чему не прикоснулись. Друг исчез.

— Фредерикс? Сэм?

Туман вокруг Орландо стал светиться рассеяным мерцанием, которое сделало весь мир прозрачным, как будто он оказался в центре куска кварца. Свет, который поначалу был просто ярко-белым, сгустился, приняв цвет, не имеющий названия, — в невообразимом спектре, где отсутствовал бы красный, этот цвет оказался бы между лиловым и оранжевым. Ужасный страх, как удар тока, пронзил Орландо, сметя все его ощущения — он не знал, где верх, где низ, стены и пол исчезли, сам свет стал бездной, пустотой, где он был единственным живым существом и бесконечно падал в ужасное ничто цвета апельсина с лавандой.

Что-то объяло его; оно было пустотой — и не было пустотой; его голос звучал в голове Орландо; он стал его словами, и каждое слово было болезненно трудно облечь в форму, произнести даже мысленно — горестный вой нечеловеческой мощи.

Злость, сказало оно внутри него. Мысли, чувства стали всей вселенной, вывернули наизнанку, оставив его один на один с великой пустотой. Боль, сказало оно, и Орландо почувствовал, как больно было ему и как оно будет делать больно другим, Одиночество, сказало оно.

Частица, которая по-прежнему оставалась Орландо, неожиданно с ужасом поняла, что есть на свете нечто более пугающее, чем Смерть.

Черпая гора. Не только слова, но и видение; черная игла, которая вздымалась так высоко, что раздвигала в стороны звезды в ночном небе, устрашающее, доводящее до головокружения нечто, из невозможности выросшее в откровенное богохульство. Убить всё. Мои дети… мои дети… убить всё.

А потом все исчезло, и бездна с громом, в котором соединились все громы с начала мироздания, снова вывернулась наизнанку. Затем туман и белизна снова окружили его. Орландо упал лицом на заснеженный пол и заплакал, и слезы замерзали на его веках и щеках.

Через некоторое время рядом с ним оказался Фредерикс — так внезапно, так совершенно и полно, что было отчетливо ясно, что тот друг побывал в каком-то другом месте. Орландо встал. Оба поглядели друг на друга. Несмотря на то что увидели они лица Пифлита и Таргора, придуманные лица из детской игры, каждый из них, не произнеся ни слова, понял, что другой слышал то же самое, чувствовал то же присутствие чего-то неописуемого. Не было ничего, что можно было бы сказать в этот момент, ничего, что нужно было сказать. Поеживаясь в молчании, они пошли обратно вкруг холмов, через безмолвное теперь пространство морозильника, и в конце концов с трудом добрались до того места, где туман стал реже.

Вождь Зажгу Везде ждал у двери. Он поглядел на них и покачал головой, но его большие руки бережно помогали им спуститься с полки и потом, в долгом спуске к основанию Ледяного Ящика.

Ни тот ни другой не могли нормально идти. Вождь все время поддерживал обоих, чтобы они не упали, пока поле боя не осталось далеко позади, затем нашел защищенное местечко у основания кухонной стойки, где можно было приютиться и развести костер. Пока друзья в тупом оцепенении смотрели на мерцание пламени, индеец встал и скрылся в темноте.

Сначала мысли Орландо были какими-то мелкими, плоскими и достаточно бессмысленными, но через какое-то время первый шок прошел. К тому времени когда вождь вернулся вместе с черепахой, неся на руках своего спящего малыша, завернутого в одеяло — макушка Искорки почернела, но в остальном ребенок казался здоровым — Орландо наконец смог выдавить из себя слабую улыбку.

Он засыпал, продолжая глядеть на огонь. Пламя скрадывало, но не могло окончательно скрыть тьму позади него.