Река вечности

Пролог

Небо на востоке просветлело. Розовоперстая Эос, зевая и сладко потягиваясь, выглянула из-за Ливанских гор и коснулась выбеленных известью крепостных зубцов древнего города. Богат Тир, даже на такую мелочь, как белоснежные одежды несокрушимого каменного кольца, надёжно укрывающего его от всех напастей, средств не жалеет. А всё для того, чтобы всякий приближающийся по суше ли, с востока, или морским путём, не переставал дивиться его богатству и показному великолепию.

– Медведь, вставай, сейчас "пурпурные"[2] проснутся. Булыжником от них по лбу получишь, – Теримах несильно пнул друга в бок, – вставай, Перебей Нос придёт посты проверять, а ты дрыхнешь! Оба огребём.

Полидор из Анфема, что в македонской Мигдонии, добродушный здоровяк, получивший за невероятную силу прозвище "Медведь", спросонья отмахнулся от Теримаха, как от мухи, заворочался и сел, потирая слипающиеся глаза.

– Да чтобы ты в Тартар провалился, Теримах! Такой сон спугнул!

– Чего снилось? – Теримах тянул шею, высматривая, не идёт ли лохаг.

Эвтина, начальника над двумя с половиной сотнями щитоносцев, входивших в тысячу, которой командовал хилиарх Гелланик, звали "Перебей Нос" за то, что был он невероятно вспыльчив и задирист, за малейшую провинность немедленно чесал кулак о рожу провинившегося воина. За это он сам нередко огребал от вышестоящего начальства, ибо злоупотребления командиров Александр пресекал. Никаких наказаний без суда. Однако сейчас, застань лохаг постовых спящими, никто и не подумал бы его наказать, даже спусти он с них шкуру. И ладно бы спали где-нибудь у ворот палисада, что окружает лагерь возле Старого Тира. Так нет, дрыхнут засранцы, прямо на недостроенном молу, подле башен, которые должны беречь, как зеницу ока.

От оконечности мола, который македоняне строили четвёртый месяц, до острова Геракла, на котором стоит Новый Тир, уже всего стадия[3] осталась. "Пурпурные" каждый день обстреливали из метательных машин две осадные башни, которые Александр повелел возвести на молу для защиты строителей. Зажечь их пока не удавалось: башни надёжно прикрыли кожами, да ещё регулярно окатывали водой, смешанной с уксусом.

Однако тирийцы обстрела не прекращали. Их камнемёты-палинтоны давно пристрелялись по башням и методично их расшатывали. Македоняне, трудясь, как муравьи, укрепляли треснувшие балки дополнительными, отчего разросшиеся вширь гелеполы стали похожи на каких-то невиданных чудищ.

На пяти ярусах башен македоняне тоже установили метательные машины и успешно отбили несколько попыток тирийцев высадиться с кораблей и разрушить мол. После этого житьё щитоносцев-гипаспистов, охранявших насыпь, что неспешно, но неотвратимо, шаг за шагом, тянулась через пролив к стенам осаждённого города, стало спокойнее.

– Так что за сон-то? – повторил вопрос Теримах.

– Да вот, привиделось, будто я в лесу. Деревья кругом раскидистые, высоченные, вроде кедров местных. Только это не рощица малая, а чаща. Прям, как дома. Солнце едва сквозь кроны пробивается. Птицы поют, а запах хвои прямо с ног валит...

Теримах вздохнул.

– Да уж... У нас сейчас весна... Снег в горах сошёл, реки вздулись. Капель...

– Капель давно уже откапала.

– Не мешай мне, – Теримах блаженно опустил веки, отдавшись во власть воспоминаний.

– Тут тоже весна, – напомнил Медведь.

– Да какая это весна? Здесь, что зима, что лето, не разберёшь. Я по лесу тоже, знаешь, страсть, как соскучился. Надоели пустыни эти. Сушь, солнце слепит, сколько не жмурься, не спрячешься. С меня уже три шкуры облезло.

Теримах был светлокожим, из-за чего отчаянно страдал под палящим солнцем Финикии. У других македонян кожа покрывалась густым загаром, а Теримах, выглядящий, как варёный рак, мучился, заворачивался в плащ, нещадно потел и бранился, костеря с чего-то вдруг озлобившегося Гелиоса на чём свет стоит. Густая огненная шевелюра македонянина, наградившая его вторым именем "Пирр"[4], прилипшим едва ли не крепче первого, выгорела и побледнела. Теперь он обликом весьма походил на царя Александра. К тому же возрастом почти ровесник, всего на год старше.

Теримах родился в горах Орестиды, на западе Македонии, третьим из сыновей пастуха. Рос парнем крепким, здоровым. К шестнадцати годам, когда помер отец, овцы Теримаху совершенно опостылели. Наследство ожидалось совсем небольшим: старшие братья намекнули, что рыжий, который, как девке подол задрать, так первый, а как работать, так завсегда последний, хер без масла получит, а не равную долю в отцовом имуществе. Пирр махнул рукой, да и поступил в царёво войско.

Начал службу совсем недалеко от родного дома, в гарнизоне одной из крепостей, что царь Филипп во множестве построил по иллирийской границе. В схватках с эордеями парень проявил себя с хорошей стороны. Отличили отцы-командиры его хваткость, сноровку, и перевели из "пеших друзей", что на поле фалангой бьются, в щитоносцы. Здесь народ подобрался опытный, храбрый, со всяким оружием искусный. Считался такой перевод повышением, многие хотели его заслужить. Если "пешие друзья", педзетайры, набирались из одной области и служили там рука об руку вчерашние односельчане, то в хилиархиях гипаспистов у одного костра иной раз собирались уроженцы всех пяти окраин Македонии.

Именно окраин – воины, набранные в Эмафии, Внутренней Македонии, остались дома, когда царь Александр, сын Филиппа повёл союзное войско эллинов и македонян в великий поход на восток. Тысячи стадий протопал Теримах, не одна пара тяжёлых сандалий-эндромид до дыр сносилась. Сражался при Гранике, штурмовал Милет, одним из первых в ночном бою ворвался в пролом, пробитый в стенах Галикарнаса. Потом долгий марш через Лидию, Фригию, Каппадокию. Стычки с горными племенами в узкой длинной кишке Киликийских врат, прохода через Таврский хребет. А затем Исс...

Здесь Александра встретило вдвое превосходящее числом войско персов, которое вёл лично царь царей. Сын Филиппа давно жаждал встречи с Дарием и, заражая македонян отвагой, повёл войско в бой прямо через реку Пинар, разделявшую македонян и персов. Как и при Гранике, первом сражении похода, презрев крутые берега и вязкую илистую почву, тяжёлая конница "друзей" ударила по левому крылу персов. Александр рвался к центру строя противника, где маячила золотая колесница Дария. Гетайры, выбравшись из болота, на твёрдой почве разогнались неудержимо, да так, что оторвались от фаланги. Щитоносцы, которые в сражениях неизменно заполняли разрыв, на сей раз за всадниками не поспевали. И тогда в образовавшуюся брешь ворвались эллинские наёмники Дария, которых вёл Тимонд, сын Ментора.

Ох, хлебнул тогда Теримах лиха! Никто за всё время похода ещё не пролил столько македонской крови, сколько эти эллины. Гипасписты и педзетайры, правое крыло которых так же попало под удар, не дрогнули, продержались, пока Александр не пришёл на выручку. Бой здесь определил исход сражения. Эллины полегли во множестве, а персы побежали. Правое их крыло, узнав о разгроме левого, тоже обратилось в бегство. Македоняне преследовали бегущих по пятам десятки стадий. Началось избиение...

Разгром персов при Иссе распахнул перед Александром ворота в Сирию. В руки сына Филиппа попал огромный обоз, а с ним вся семья царя царей, его мать, супруга и дети. Вскоре авангард под командованием Пармениона без боя взял Дамаск. Финикийские города, Арад, Библ и Сидон встретили македонян с распростёртыми объятиями. Всё они двадцать лет назад, подстрекаемые Сидоном, восстали против персов, но были разгромлены, разорены и унижены, потому теперь горячо приветствовали Александра, как освободителя.

Иначе дело обстояло с Тиром. Этот город не поддержал восставших, не пострадал от гнева Артаксеркса Оха и быстро возвысился на беде родичей. Нынешний царь Тира, Адземилькар, подчинялся Дарию, исправно снабжал его флотом, который немало вреда причинил македонянам и союзным им эллинам в Эгеиде. Однако сейчас тирийцы оказались в весьма сложном положении. Сдаться Александру, призвав на свою голову возмездие царя царей в будущем (когда тот, способный собрать неисчислимые полчища в глубине Азии, без сомнения, разобьёт македонского выскочку)? Или сохранить верность Ахеменидам, испив полной чашей гнев Македонянина? Тирийцы метались между двух огней, а Александр приближался.

Сорокатысячное войско македонян и эллинов подошло к Тиру в середине посидиона[5]. Послы города, депутация знатнейших и богатейших граждан во главе с сыном царя Адземилькара встретили завоевателя, принесли дары и поинтересовались, чего тот хочет. Они готовы выполнить все требования Александра, слава которого бежала далеко впереди македонского войска.

Александр благожелательно ответил, что несказанно рад готовности Тира принять его с миром, ему хорошо известны богатство и могущество города. Он войдёт в город и всего лишь принесёт жертву Гераклу Тирийскому, а все подати, что Тир платил персам, сохранит в прежнем объёме. Изменится лишь имя их получателя, ничего более.

Тирийцы озадаченно переглянулись. Пускать Александра в город они не собирались, надеясь усидеть одновременно на двух стульях. Александру предложили принести жертву Гераклу в Старом Тире, расположенном на азиатском берегу. В новый город, лежащий на острове, царь не войдёт.

Царь Македонии, не меняясь в лице, выслушал предложение и любезно посоветовал послам возвращаться в свой город и готовится к встрече его, Александра. Он войдёт в Тир и принесёт жертву Гераклу.

Сохранить независимость Тира царь не мог, тот стал бы опорой для противодействовавших его власти смутьянов, вроде непримиримого спартанского царя Агиса.

Македоняне заняли Старый Тир. Александр не имел флота, его главный наварх Гегелох в это время сражался в Эгеиде против перса Автофрадата и не мог прийти на помощь царю. Тирийцы, у которых насчитывалось восемь десятков полностью снаряжённых триер и пентер только здесь, дома, не говоря уж об эскадрах входящих в состав флота Автофрадата, чувствовали себя в совершенной безопасности. Как можно штурмовать город, лежащий на острове, не имея ни одного корабля? Как можно отрезать его от сообщения с союзниками?

Глупости какие. Тир неприступен. Это видели все разумные люди. Военачальники Александра озадаченно чесали затылки. Однако сына Филиппа трудности не останавливали, а лишь подстёгивали его мысль. Он вызвал к себе механика Диада и после долгого совещания с ним объявил своим стратегам, что предстоит строительство мола через пролив в четыре стадии длиной.

Македоняне взялись за работу. Они вбивали сваи в податливое илистое дно, укрепляли их камнями. Камней нужно было много, очень много. Александр повелел разрушить Старый Тир. Работа велась с большим рвением. Царь ежедневно посещал и осматривал мол. Он не подгонял своих воинов, требуя от них не спешки, но надёжности сооружения.

Дальше от берега глубина возрастала, к тому же, когда рукотворная коса достигла середины пролива, тирийцы обрушили на неё град камней из метательных машин. После отражения вражеских десантов Александр приказал возвести на моле две гелеполы, которые вынудили осаждённых прекратить вылазки.

Мол приближался к острову. Граждане Тира следили за работой македонян с все возрастающим беспокойством.

– Спите бездельники? – громыхнул голос лохага.

Часовые проворно вскочили.

– Как можно, Эвтин? – изобразил обиженный тон Теримах.

– Всю ночь глаз не сомкнули, – вторил Полидор.

– Что-то у тебя рожа больно помятая, Медведь, – недоверчиво хмыкнул Эвтин, – ладно, смену привёл.

Два десятка щитоносцев, ночевавших на нижних ярусах гелепол, подхватили оружие, плащи, завернувшись в которые просидели здесь всю ночь и двинулись на выход. Их сменяло такое же число воинов. Через некоторое время, когда совсем рассветёт, подтянется обслуга машин и рабочие.

– Ну, как тут дела? – Перебей Нос, поднявшись на приступок, выглянул из-за каменной кладки, высотой в два локтя, которую македоняне возвели в оконечности мола перед башнями.

Стена возведена на сухую. Её разбирали и переносили, как только мол подтягивался к Тиру на очередные пятьдесят шагов, а следом двигали башни. Последний раз эту работу македоняне завершили только вчера, и сейчас мол обрывался в море сразу же за стеной.

– Пока тишь, да гладь, – сказал Теримах, – скоро, конечно, стрелять начнут...

Он не договорил.

– Тишь да гладь?! – возопил лохаг, – а это что за хрень?

Пирр одним прыжком взлетел на приступок, выглянул осторожно и ахнул.

Прямо на мол со стороны острова двигалось крупное судно. На носу его торчало два мачтовых дерева, наклонённых вперёд. На концах их висели прокопчённые дымящиеся котлы. Судно тащили на буксире сразу две триеры, обходившие мол слева и справа.

Возле головы Теримаха чиркнула по камню стрела. Рыжий едва не кубарем скатился вниз, торопливо надевая фракийский шлем с высокой загнутой вперёд тульёй и широкими нащёчниками.

– Тревога! – заорал лохаг.

Гарнизон маленькой крепости встрепенулся. Сверху посыпались стрелы финикийцев, бивших навесом. Два воина, не успели прикрыться щитами и, захрипев, упали.

– Диокл, быстро за подмогой! – командовал Эвтин, – все в башню! Палинтоны заряжай! Надо потопить это корыто во что бы то ни стало!

Легко сказать, заряжай. Не быстро это, а страшный корабль, назначение которого ни у какого из македонян ни на минуту не вызвало сомнений, приближался стремительно. Тянущие его триеры набрали приличную скорость. Они уже поравнялись с молом и тирийцы практически в упор били из пружинных эвтитонов-стрелометов по суетящимся македонянам. Здоровенные стрелы, в три локтя длиной, настоящие копья, легко прошивали кожаную обивку и толстые доски подножия башен, пронзали укрывающихся за ними людей.

Приближающееся судно вдруг вспыхнуло, словно обильно политый горючими благовониями погребальный костёр. Несколько моряков попрыгали в воду. Нос огненного корабля торчал над волнами, как приап, обнажая заросшую мидиями подводную часть стэйры[6]. Будто на корму камней навалили. Да, собственно, так оно и было.

– Берегись!

Мол над водой возвышался всего на локоть. Тирийцам как раз хватило, дабы с разгону натянуть на него огненный корабль. В другой ситуации зубоскал Теримах изрёк бы по этому поводу чего-нибудь острое, вроде: "Уж натянули, так натянули. По самые ядра". Только сейчас ему было совсем не до шуток.

Нос корабля сломал непрочную кладку, а наклонённые вперёд жердины подломились и рухнули прямо на башни. Сразу на обе. Вместе с котлами, разумеется.

Точности расчёта "пурпурных" позавидовали бы лучшие геометры и механики эллинов. Дымящаяся смесь смолы и серы почти мгновенно превратила обе башни в два гигантских костра. Брызги жуткого варева попадали на кожу людей, те страшно орали, метались, катались по камням, пытаясь сбить пламя, прыгали в воду, нещадно избиваемые с двух сторон финикийскими стрелами.

– Медведь, осторожно! – заорал Теримах, прыгнул, прикрывая друга своим большим гоплитским щитом, оттолкнул в сторону.

Они оба упали, а через мгновение в том место, где только что стоял Полидор, ударила объятая пламенем балка.

– Башня рушится! Спасайтесь!

Теримах стряхнул с щита горящие обломки, помог подняться Медведю, который тупо вертел башкой, плохо соображая, что происходит.

– Песок! Песком тушите!

Песок был припасён заранее, как раз на этот случай, но пожар разгорелся столь стремительно, что потушить огонь теперь не представлялось ни малейшей надежды.

– Эвтин! Надо отходить, сгорим здесь, нахрен! – заорал Пирр, – Эвтин!

Перебей Нос корчился на земле, царапая скрюченными пальцами пустые глазницы. Лицо его, плечи, грудь – один сплошной ожог. Льняной панцирь превратился в лохмотья, размотался.

– Держись, Эвтин! – рыжий подхватил командира подмышки, – Медведь, помогай!

Полидор схватил лохага за ноги, и они потащили его прочь.

Следом за первой рухнула вторая башня. К молу спешили ещё полдюжины финикийских триер. Немногие выбравшиеся из этого Тартара македоняне бежали к берегу. Финикийцы, прикрываемые стрелами своих метательных машин и лучников высадились на мол и теперь спешно вбивали кувалдами между камнями деревянные клинья, рубили верёвки, которыми крепились балки, основа насыпи. Торчащие пеньки свай защитники Тира зацепляли канатами и триеры, давая задний ход, да так, что по бортам вода вскипала, вытягивали их из вязкого илистого дна.

Им удалось разрушить почти сорок локтей насыпи и дотла спалить гелеполы вместе с установленными в них машинами. Завидев приближающиеся от берега по молу новые силы противника, выстроившего стену щитов, тирийцы спешно поднялись на свои корабли и двинулись восвояси, хохоча и понося македонян. Волны в течение этого и следующего дня обрушили ещё около тридцати локтей расшатанного мола.

Теримах, счастливчик, оказался одним из немногих, кто не получил в этой заварухе ни ожога, ни царапины. Медведю повезло меньше, в самом конце боя он схлопотал стрелу в плечо. Рану он заметил лишь на берегу. Кривясь и морщась, проткнул плоть насквозь, выпуская наружу наконечник, отломил его и вытащил древко.

– Надо прижечь, – посоветовал Пирр, – здесь, на югах, заразу схлопотать – раз плюнуть.

Полидор согласно кивнул. Большинству гипаспистов, защищавших мол, повезло куда меньше, чем друзьям. Эвтина живым даже до берега не донесли. Труды нескольких месяцев работы пошли прахом.

– Александр, это сам Зевс подаёт знак! Приступом взять Тир нельзя. У нас нет флота, а без него подобная осада бесполезна. Отступись, ну зачем тебе обязательно входить в этот город? Они и так изъявляли покорность! Да принеси ты жертву в Старом Тире! Они будут платить нам. Нам, Александр, не персам! Ты губишь людей лишь ради славы! Безо всякой практической выгоды!

Парменион раскраснелся, ухоженная седая борода растрепалась, на лбу блестела испарина. Он говорил уже долго, изобретая множество доводов, которые по его мысли убедят царя отступиться от Тира. К чему впустую биться лбом об эти неприступные стены? Филипп бы не стал.

"Осёл, гружённый золотом, перешагнёт через стену любой крепости"

Конечно, тирийцев подкупить непросто. У них самих золота столько, что они из него ночные горшки льют. Как говорят. Ну, есть и другие способы. Но силой город не взять. Филипп нередко останавливался перед препятствием, не в состоянии достичь цели оружием, но неизменно одолевал любого противника. Не силой, так хитростью.

– Вот Филипп бы...

Парменион забылся, переступил черту дозволенного. Александр, мрачно внимавший многословным излияниям старика, который давно уже не понимал поступков сына своего друга, вспылил:

– Твоего царя, Парменион, зовут иначе!

Престарелый полководец заткнулся, потупив взор. Вздохнул.

"Он все больше становится похожим на бабу. Старую, крикливую, наполовину выжившую из ума торговку на агоре. Многословен и глуп. Он не понимает. Никогда не понимал", – раздражённо подумал царь.

Он обвёл взором собравшихся в шатре. Стратеги – Пердикка, Кратер, Кен, Филота, Мелеагр и другие, расположившиеся за большим столом для совещаний, застыли в ожидании приказа царя.

– Ты говоришь, нет флота, – сквозь сжатые зубы процедил Александр, повернулся к Гефестиону, сидевшему по его правую руку, – будет у нас флот. Гефестион, я отправляюсь в Сидон. Надо как следует тряхнуть этих жирных толстосумов. Ты остаёшься здесь старшим. Восстановишь разрушенный мол. И возведёшь рядом ещё один.

Парменион вскинулся в удивлении. Ещё один? Этот строили четыре месяца!

Александр заметил его движение, повысил голос.

– Ещё один! И не две башни, а четыре! Строй новые машины, Гефестион. Пусть люди Диада работают днём и ночью. В оконечности одного мола, пока ведутся работы на соседнем, возводить прочную насыпь со стеной. Чтобы у Адземилькара даже мысли больше не возникло повторить то, что он совершил.

– Все сделаю, Александр, – твёрдо ответил Гефестион.

Царь заметно успокоился. Вот, надёжный, преданный друг, на которого всегда можно положиться, который не подведёт. Счастье, что он есть!

– А откуда в Сидоне флот? – удивлённо спросил Пердикка, – там же всего пяток триер зимовал. А остальные у Автофрадата.

– Были у Автофрадата, – раздался голос от входа.

Там стоял, скрестив руки на груди, Эвмен, эллин из Кардии, глава царской канцелярии и по совместительству начальник катаскопов-разведчиков.

– Как вы знаете, Энил, царь Библа, перешёл на нашу сторону, – объяснил Эвмен, – как только прошли Посейдоновы игры[7], он с восемью десятками триер отплыл от берегов Троады, где торчит Автофрадат.

– Это, пожалуй, действительно нас уровняет в силе с Тиром, – прикинул Мелеагр.

– Вот именно! – резко ответил Александр.

– Это ещё не все, – невозмутимо сказал Эвмен, – десять дней назад в Сидон прибыл флот кипрских царей под общим началом наварха Пнитагора. Сто двадцать триер и пентер.

– Ух ты! – восхитился Кен, – мощь!

– Ещё туда должны вскорости прибыть четыре тысячи наёмников, которых навербовал в Пелопоннесе Клеандр – добавил Эвмен.

У Кена уже и слов не нашлось, он лишь в возбуждении треснул кулаком по столешнице. Та жалобно скрипнула.

Парменион пристыженно молчал. Его сын, Филота, командир конницы "царских друзей", гетайров, поджав губы, переводил взгляд со своего отца на Александра и обратно.

– Я возьму с собой четыре илы "друзей", включая царскую, – сказал Александр, – хилиархию гипаспистов, полторы тысячи агриан и пятьсот критских лучников.

– Зачем столько? – поинтересовался Кратер, – ты же пойдёшь по земле, которая уже наша. Тут кругом на тысячу стадий даже духа персидского нет.

– В Сидоне я приму и организую флот, – ответил царь, – и он отправится к Тиру. Без меня. А я прогуляюсь до Антиливана.

– Зачем?

– Купцы из Дамаска жалуются, что на горных перевалах местные племена грабят караваны. Совершенно обнаглели с тех пор, как отсюда ушли персы. Мы покажем, что пришли сюда не как налётчики-грабители. Это моя земля и всякий, кто посмеет нарушить законы, которые я дам ей, будет наказан. Никто здесь не воспрепятствует свободной торговле. Летучего отряда хватит, чтобы разогнать разбойников. Пойду быстро. Обогну с востока озеро, которое называют Галилейским морем, и вернусь его южным берегом в Тир. Касательно этого вопроса, все.

Стратеги загомонили было, обсуждая царский приказ, но Александр хлопнул ладонью по столу, призывая к тишине.

– Есть ещё одно дело, – царь поманил кардийца, – Эвмен.

Тот подошёл и протянул царю свиток папируса. Александр небрежно катнул его по столешнице, разворачивая.

– Что это? – спросил Филота.

– Письмо, – губы Александра скривились в усмешке, – от царя царей.

– Чего он хочет?

– Он хочет получить назад свою мать, жену и детей. Предлагает за них десять тысяч талантов выкупа, всю Азию до Евфрата, руку его дочери, дружбу и союз.

Стратеги ахнули.

– Что вы об этом думаете? – спросил царь.

Парменион поднял голову и твёрдым голосом заявил:

– Едва ли он предложит нечто большее. Если бы я был Александром, то несомненно, принял бы эти условия мира и не испытывал бы далее изменчивого счастья войны.

– Клянусь Зевсом! – воскликнул царь, – я поступил бы так же, если бы был Парменионом!

Пожилой стратег осёкся и больше не проронил ни звука.

– Я не нуждаюсь в деньгах Дария и не приму часть страны, когда могу взять её целиком. Если мне будет угодно взять в жёны дочь Дария, он сам явится ко мне, дабы я оказал ему милость и честь этим браком! Никаких переговоров более! Пусть приходит. Пусть склонится передо мной. Тогда я великодушно сохраню за ним право управления частью его страны.

Александр поднялся.

– На этом все. Завтра я ухожу в Сидон.

Впереди щитоносцев Гелланика шли три сотни агриан. Пока ползли пустынной дорогой, македоняне не напрягались, пропустив вперёд фракийцев, но едва показались свежераспаханные поля, щитоносцы заторопились. Где поля, там и село. Если эти варвары опять, как и в прошлый раз войдут в него первыми...

– Давай-ка ребята, шире шаг, – командовал Теримах, – а то нам снова одни куриные кости на ужин достанутся!

– Эти варвары ещё и собак всех сожрут, – пропыхтел Медведь.

– Собак? – Теримаха передёрнуло.

– Ну да, сам видел.

– Охренеть... Нет, я голодным спать не лягу! Надоело уже чёрствые лепёшки грызть. Шире шаг, ребята!

После боя с тирийцами на молу, Теримах, замеченный за попыткой спасения командира, попёр в гору. Назначен декадархом, старшим над шестнадцатью воинами. Отметил его Гелланик и в недавних стычках с варварами Антиливана. Теперь у Теримаха синий шлем с серебряной полосой вдоль гребня. Почёт и уважение. И ведь всего месяц назад рядовым был. Видать, заметили, наконец, боги. Этак и до золотой полосы, лохаговой, дослужится парень. Если жив останется. Последнее весьма зыбко. Горцев гонять, конечно, труда не составило, воины они никакие, но всё равно, два человека в декаде рыжего словили случайную стрелу.

Гипасписты шли, подвесив свои большие круглые щиты на левое плечо или закинув за спину, вместе с кожаным ранцем, в котором несли припасы, и скатками-постелями. К ранцу подвязали и шлемы, никто не хотел париться в нагретом на солнце бронзовом колпаке. На головах у большинства шерстяные береты-каусии от солнца, а Теримах закутался в финикийский платок, удерживаемый на голове шнуром.

Колонна александровых воинов растянулась почти на пять стадий. Впереди двигались пешие агриане и дозорная ила "друзей". За ними гипасписты, по четверо в ряд (ширина дороги позволяла), все остальные "друзья". В хвосте шли критские лучники, замыкал колонну лох щитоносцев.

Солнце уже клонилось к закату, когда впереди забрехали собаки.

– А вот и село, – прогудел Медведь, – фракийцы дошли.

– Надо и нам поспешать, – согласно кивнул Теримах.

– Да и так почти бежим.

Александр, в отличие от своих воинов, предвкушавших отдых не в чистом поле и ужин более плотный, чем обычно, никуда не торопился. Царская ила неспешно ехала шагом в двух-трёх стадиях позади щитоносцев. Царь осматривал окрестности и беседовал с проводником-иудеем, нанятым в Сидоне. Тот, явно обладая большими способностями к языкам, знал полдюжины местных диалектов и довольно сносно говорил по-эллински, сказывалось давнее общение с купцами. Любознательный Александр, отметив чистоту речи иудея, поинтересовался, много ли эллинов ездит через Финикию торговать на восток, в Вавилон.

– Мало. Вы, яваны, народ моря. Редко вглубь суши забираетесь. Но бывает, отчаянные попадаются. В Дамаске встречал пару раз.

– А далеко ещё до моря?

– Уже близко, мы сильно отклонились к западу.

– Разве это плохо? – удивился царь, уловив не слишком-то довольный тон проводника, – быстрее достигнем побережья.

– Там не слишком хорошо идти берегом, упрёмся в устье Киссона, – возразил проводник, – лучше прямо сейчас взять севернее. Тут есть широкая дорога. И пешим и конным удобно будет. А через реку мост есть.

– Куда она ведёт?

– Сначала в Назарет, а потом прямиком до Тира. Хорошая дорога. Купцы часто ездят по ней. Много караванов.

Александр повернулся к одному из своих телохранителей-соматофилаков.

– Что думаешь, Лагид?

– Ну, раз хорошая дорога, почему нет? Скорей дотопаем.

– Дотопает он... Уж забыл поди, когда пешим ходил. Ты что, устал уже? Спешишь отдохнуть? Там не получится, – Александр покачал головой.

– Да уж, – проворчал Птолемей, – если ты, царь, доверяешь что-то строить Гефестиону, тот умудряется застроить всех...

– А вам бы только рушить, – беззлобно ответил Александр, – Гефестион не самый первый в бою, для этого вон, у меня Клит есть. Или ты. Зато поручи вам построить город, вы в нужник спустите все деньги, мастера от вас разбегутся, рабов забьёте палками тьму, за леность. И кое-как возведёте три сарая. А Гефестиону дай втрое меньше денег и людей, и он построит город.

Птолемей спорить не стал, повернулся к проводнику.

– Как называется это место, Эфраим?

– Ар Мегиддо, – ответил тот.

– Как? – переспросил Александр, – Хармагедо?

– Ар Мегиддо, – повторил проводник и перевёл, – гора Мегиддо.

Птолемей фыркнул.

– Язык сломаешь. И где эта гора?

– Вон там, вдалеке виднеется.

Лагид приложил ладонь козырьков к глазам, всматриваясь.

– Вижу. Это и есть гора? Чего-то невелика. Я бы сказал, что это холм большой.

– Там, на вершине, заброшенная древняя крепость, старая, как само время. Некогда царь египетский победил здесь царя иудеев. А ещё раньше другой царь египетский победил много ханаанских царей. А ещё раньше...

– Другой царь египетский... – передразнил Птолемей, – победил всех царей Ойкумены? Им, царям, тут мёдом намазано?

Александр покосился на Лагида, а Эфраим неодобрительно поджал губы.

– Напрасно господин смеётся. Это плохое место. Здесь много крови лилось. Много битв было. И будет ещё.

– Почём знаешь?

– Наши пророки так говорят. Плохое место.

– Зато округа хорошо просматривается, – сказал Александр, – дорога на этот, как его, Назарет, проходит возле горы?

– Нет, раньше. До неё совсем немного осталось. Шагов пятьсот.

– Значит, передовые уже достигли. Тут и встанем лагерем, возле дороги, а завтра выступим на Назарет.

– Я бы не стал, господин, – пробормотал Эфраим, – плохое место...

– Солнце садится, поздно уже, надо лагерь разбивать.

– Дальше, как раз на перекрёстке дорог село есть.

– Вот как? Что сразу не сказал? – Александр повернулся к Птолемею, – Лагид, двигай туда, проследи за дисциплиной. Гелланик-то справится, а фракийцы как бы не разошлись. Не надо устраивать резни, как в прошлый раз. Это земли под законом, тут мирные пахари живут, нечего их обижать, чай не горцы дикие. Мне не бунтовщики нужны, а мирные подданные. Которые исправно платят подати. Провиант беззаконно не отнимать, заплатить за все взятое.

Когда гетайры подъехали к селу, лежащему в тридцати стадиях от горы, оно уже гудело, как потревоженный осиный рой. Гипасписты и агриане добывали хлеб насущный.

– Смотри, вот это обол, – Теримах совал медяшку под нос иудею, – хорошая монета, дорогая. Много купишь. Понял? Медведь, чего он башкой мотает?

– Я думаю, не хочет барана отдавать. Может знает, что за такого барана в Сидоне тетрадрахму дают?

– Да откуда ему? По роже видать, отродясь дальше своего амбара не выезжал, – Теримах в сердцах сплюнул и легонько толкнул селянина в грудь, – ладно, деревня, иди уже. Мы тебе заплатили, так что без обид. Понял? За-пла-ти-ли. Не понял?

Старик что-то щебетал и отчаянно жестикулировал, цепляясь за хитон рыжего. Тот выворачивался, но никак не мог отделаться от дедугана. Медведь в это время наматывал на локоть верёвку, на другом конце которой упирался баран. Дед, завидев это дело, вцепился в баранью шкуру и стал тащить на себя. Баран немедленно высказался, что он обо всём этом думает. Громко так. Все поняли. Но перетягивание не прекратили.

– Да иди ты уже, старый! Бабку свою порадуй. Видано ли, целый обол получил. Когда ещё так разбогатеешь...

Из соседнего двора выскочил фракиец с лисьей шапке набекрень, сжимая подмышкой пёстрого петуха. За ним выбежала немолодая женщина и бросилась на агрианина с кулаками. Тот, отмахиваясь одной рукой, попятился, коверкая эллинскую речь.

– А ходи отсюда, ведьма старый! Ходи, давай!

Старуху схватил за локоть ещё один фракиец и с жаром зашептал. Тоже по-эллински, но гораздо чище:

– Слышь, мать, куда вы всех девок-то дели? А? Девок, говорю, дели куда?

Он сложил ладони чашами, изображая груди.

– Понимаешь? Девки? Где?

– Эй, ты, – крикнул Теримах фракийцу с петухом, – грабить не велели!

Для авторитета он водрузил на голову поверх платка шлем. С тех пор, как рыжий сделался декадархом, он норовил по любому поводу покомандовать и важничал. Большой начальник, ага.

Агрианин даже ухом не повёл.

– Да плюнь ты на него, – Полидор сгрёб брыкающегося барана за ноги и взгромоздил на спину, – пошли.

Из соседнего двора донёсся девичий визг и фракийская брань.

– Ну-ка сходим туда, – сорвался Теримах.

– Не ходи, – попробовал возражать Полидор, – не надо с ними ссориться. Они же на всю голову долбанутые.

Но рыжий друга не послушал. Пока он бежал до ворот, крики смолкли. Когда Теримах ворвался внутрь, его взору открылась картина, от которой сердце застучало чаще.

На земле возле какого-то сарая лежала девушка в рубашке, разорванной до пупа. Всхлипывая, она медленно отползала от скорчившегося у неё в ногах фракийца с задранным до подмышек хитоном. Над ним стоял крепкого телосложения иудей с цепом.

Теримах остановился, не произнеся ни слова. Иудей взмахнул цепом и обрушил его на фракийца. Тот даже не дёрнулся. Он вообще не подавал признаков жизни, а возле головы темнела лужица. Селянин снова размахнулся и ударил. Потом ещё раз. Обернулся. Увидел македонянина. Несколько мгновений оба стояли без движения, сцепившись взглядами. Иудей шагнул к Теримаху. Тот нашарил рукоять меча.

В этот момент во дворе появился Полидор с бараном на плечах и ещё один воин теримаховой декады. Здоровяк сразу же сориентировался в обстановке и, сбросив барана наземь (тот мгновенно вскочил и с жалобным блеянием бросился прочь со двора, едва не снеся ворота), выхватил меч.

– Ты что творишь? – прогудел Полидор.

Иудей, заорав что-то на своём языке, размахнулся цепом и прыгнул вперёд. Теримах отшатнулся, тяжёлый билень пронёсся у самого его носа. Медведь, несмотря на свои внушительные размеры и обманчивую неуклюжесть, двигался стремительно, и второй удар иудей нанести не успел. Клинок вошёл ему в печень. Отточенным движением, с проворотом, Полидор выдернул меч. Хлынула кровь. Селянин упал на колени и завалился на бок. Девушка снова завизжала.

– Заткнись, дура! – третий щитоносец шагнул было к ней, но вдруг споткнулся, словно на стену налетел.

Из-за сарая выскочил мальчишка лет двенадцати и всадил воину в живот короткое копьецо. Тот захрипел, судорожно схватился за древко и упал.

– Ах ты! – Полидор прыжком оказался возле мальчишки и одним ударом рассёк его от плеча до середины груди.

Тот рухнул навзничь, не издав ни звука.

– Влипли... – процедил Теримах, глядя на смертельно раненого товарища, который дёрнулся пару раз, подтянув колени к животу, и замер.

– Убираемся! – рявкнул Полидор.

– А как же Акаст?

– Пошли! – Медведь схватил друга под локоть.

Теримах попятился. В воротах обернулся, взглянув на девушку. Её плечи вздрагивали, ладони прикрывали обнажённую грудь, а глаза лучились ненавистью.

Уйти по-тихому не удалось. За воротами македонян встретила толпа, человек двадцать иудеев. С дрекольем.

Теримах и Полидор встали спина к спине, изготовившись к драке.

Александр пожелал осмотреть заброшенную крепость, и пока воины разбивали лагерь возле села, с несколькими телохранителями и проводником проехал к горе. Он взобрался на вершину и долго бродил внутри кольца обветшалых покосившихся и наполовину вросших в землю стен, вытягивая из Эфраима по крупицам историю этого места. Здесь царило вековое запустение. Проводник знал мало, рассказал лишь, что египетский царь Нехо триста лет назад разбил здесь войско иудеев и убил их царя Иосию.

– Нехо? – переспросил Александр, – не тот ли, про которого писал Геродот?

– Я не знаю, кто такой Геродот, не гневайся, пожалуйста.

Александр снисходительно усмехнулся.

– Геродот писал, что по приказу этого царя финикийцы совершили плавание вокруг Ливии, затратив на это три года.

Он не стал добавлять, что потомки смелых мореходов подвигом предков очень гордятся и рассказом об этом событии надеялись произвести на него, царя Македонии, впечатление. Произвели. Правда совсем не ожидали, что Александр немедленно потребует показать ему карты и периплы[8], начнёт расспрашивать о ветрах и гаванях, о народах, населяющих неведомые берега.

– А что ты там говорил о ханаанских царях и другом сражении?

– Об этом мне ещё меньше известно, царь. Знаю только, что было оно очень давно. Древняя битва Нехо случилась вчера по сравнению с этой. Рассказывают ещё, что правил тогда Египтом могущественнейший царь, и он побил вражеское войско в десять раз больше собственного.

Александр ощутил укол ревности. Он хотел что-то сказать, но не успел. Снизу окликнули.

– Что случилось? – раздражённо спросил Александр.

– Драка, царь, – отозвался старший из его телохранителей, Клит, прозванный Чёрным, родной брат кормилицы Александра, Ланики.

Александр спустился вниз. Подвели коня. Гнедого. Своего верного друга, вороного "фессалийца" Букефала, царь берег в походах, садился на него лишь в сражениях и тогда, когда хотел произвести впечатление на жителей очередного покорившегося города.

– Рассказывай.

– Ну, – замялся Клит, – не уследили, короче, за фракийцами...

– Опять обидели местных? – царь начал закипать, – много народу побили?

– Да пятерых всего. Четверых фракийцев и одного из щитоносцев. Ладно, мы с Птолемеем подоспели вовремя, ещё нескольких наших отбили. Помятых, правда, изрядно.

– Я про иудеев!

– А-а... Этих много.

Александр побелел от гнева.

– Руки вырву! Возвращаемся!

Царь пустил гнедого с места в галоп. Свита заторопилась следом.

Сгустились сумерки, но в селе тьму рвало на части пламя пожаров: пылали несколько домов. По небу разливалось зарево. Местные жители суетились, тушили. Выгоняли из хлевов скотину. Кругом лежали трупы, выли женщины.

– Зачинщиков под стражу, – распорядился царь, – разбираться буду утром. Виновных казню безо всякой жалости.

Александр отыскал глазами Аттала, командира агриан.

– Ты в который раз подводишь меня. Если твоим людям до сих пор неведома дисциплина – в том вина командира. В Тире тебя будет судить войско.

– За что, царь?! – возопил Аттал, – подумаешь, пожгли варваров! Они первые напали! Убили моих воинов! Те всего лишь заигрывали с девками!

– Прочь с глаз моих. Клит, его тоже под стражу.

"Подумаешь, пожгли варваров"...

Сам-то ты кто? Фракиец с македонским именем, обэллинившийся варвар, возомнивший о себе невесть что. Что же, действительно его судить? Сына князя Лангара, верного союзника, за которого когда-то хотел выдать сводную сестру, Кинану...

Александр скрипнул зубами.

Воины подвели к царю высокого старика в длиннополом льняном одеянии и белой накидке, расшитой поперечными чёрными полосами, покрывавшей голову и спускавшейся почти до колен.

– Кто ты?

– Меня зовут Ионафан бен Зара, – ответил старик, – я учитель Закона.

– Хорошо же ты учишь закону своих людей. Зачем они убили моих воинов?

– Мы не сделали тебе зла. Твои воины грабили нас и насиловали наших жён.

– Это я выясню.

– Я не лгу.

– Ты знаешь, кто я? – спросил Александр.

– Да, – сказал старик, после недолгой паузы, пристально глядя царю прямо в глаза, – наши пророки говорили от твоём приходе века назад.

– Вот как? И что же они говорили?

Ионафан помедлил, потом произнёс:

– "Видел я, как овен бодал к западу и к северу и к югу, и никакой зверь не мог устоять против него, и никто не мог спасти от него; он делал, что хотел, и величался. Я внимательно смотрел на это, и вот, с запада шёл козёл по лицу всей земли. Он пошёл на того овна и бросился на него в сильной ярости своей. И я видел, как он поразил овна, и недостало силы у овна устоять против него, и он поверг его на землю и растоптал".

– Что это значит? – недоумённо спросил Александр.

– Говорится в книге пророка Даниила, что овен – это царь персидский, а козёл косматый – царь сынов Явана.

Чёрный Клит усмехнулся, взглянул на Птолемея, словно ожидая, что тот разделит его веселье, но Лагид был серьёзен и мрачен. Ионафан продолжал:

– "И восстанет царь могущественный, который будет владычествовать с великою властью, и будет действовать по своей воле".

– Я и есть царь могущественный, – сказал Александр, – действующий по своей воле. И я разбил царя Персии. Видать, не врали твои пророки.

Ионафан не ответил. Александр тоже некоторое время молчал, глядя учителю закона прямо в глаза. Тот взгляда не отводил.

– Утром ты станешь свидетелем моего суда, – наконец нарушил молчание царь, – если невиновность твоих людей будет доказана, вы получите возмещение ущерба золотом. И за побитых людей, и за скотину, и за сожжённые дома. Если же нет, довольно с вас наказания.

Александр повернулся к Птолемею.

– Лагерь укрепить, посты усилить.

– А если эти попытаются ночью напасть? – кивнул Птолемей в сторону группы иудеев, окружённых частоколом копий гипаспистов.

Александр посмотрел на них, прищурившись.

– Отпустите. Эти не попытаются.

Царь повернулся и пошёл прочь. Клит злобно взглянул на Ионафана и последовал за Александром.

– Что делать, Элиазар? Они жгут, грабят, убивают от самого моря Галилейского! Их многие тысячи, а нас всего два десятка. Как нам свершить месть?

Элиазар, кузнец из селения Арабата, сожжённого Александром четыре дня назад, оторвался от созерцания македонского лагеря и повернулся к своим воинам, вчерашним пастухам и землепашцам.

– Надо отсечь голову и тело рухнет само. У нас есть их одежда, шлемы и щиты. Иаир, Давид, пойдёте со мной. Когда они совсем угомонятся...

– Это безумие, Элиазар! Ты и на сто шагов не подберёшься к их царю!

– Посмотрим, – отрезал кузнец.

В эту ночь Александр долго не мог заснуть. К ночи набежали тучи, налетел шквал. Он долго испытывал на прочность шатёр. Далеко на западе Зевс потрясал своим перуном. Плясали молнии. Раскаты гнева Громовержца медленно приближались, становясь все страшнее. Александр пытался отвлечься от мятущихся путаных мыслей чтением Илиады, но и это испытанное средство не помогало. Только глаза натрудил.

Он погасил масляную лампу, но света не убавилось – зарницы разыгрались так яростно, что стало светло, как днём. Вспышки молний сливались в одну, грохот катился с гневающихся небес нескончаемым потоком.

Александр лежал в постели, и ему казалось, что над ним не колеблющийся на ветру купол шатра, а океан света, ослепительное в своей невероятной, невозможной белизне, небо богов.

– Какой знак ты подаёшь мне, Отец мой? – прошептал царь.

Нет, не Филиппа поминал тот, чья страшная тень восставала сейчас, дотягиваясь до самых отдалённых уголков Азии, облечённая плотью имени – Искандер Зулькарнейн, Проклинаемый людьми. Давно не Филиппа... Человек, кому Александр обязан всем, властью, непобедимой армией и, разумеется, самой жизнью, сгинул в мрачном багровом сумраке Аида. Без следа.

"Не от Филиппа я родила тебя", – долетел из бездны пространства и времени голос матери.

Он видел сон. Зал, освещенный сотнями факелов, украшенный гирляндами цветов. Свадьба Филиппа, царя Македонии. Кругом полно людей, они веселятся, пьют вино, поют песни. Высокий, мощного сложения человек, встаёт с ложа, поднимает кубок для здравницы:

"Македоняне, просите богов благословить чрево вашей новой царицы и подарить стране законного наследника престола!"

Вспышка!

"А меня ты считаешь незаконным, негодяй?!"

Тяжёлый золотой кубок летит в ненавистное лицо.

Чернобородый богато одетый одноглазый хромец, только что благодушно принимавший поздравления, вскакивает с пиршественного ложа со сведённым от ярости лицом.

"Немедленно извинись перед Атталом! Извинись перед родственником!"

"Он мне не родственник!"

"Ты... змеиное отродье! Убью!"

Чернобородый выхватывает меч, бросается вперёд, но, запутавшись в полах одежды, падает на пол.

"Смотрите, друзья, мой отец хочет идти в Азию, а не может дойти от стола до стола!"

Одноглазый суровый бородач, стоящий у постели, ухмыляется: "Кажется, твой отец, Александр, сам Зевс. Зачем тебе двое отцов?"

Отец не один. Вокруг стоят тени. Их лица едва различимы, но он узнаёт: Парменион, Филота, Клит, Каллисфен...

Почему они здесь?

"Ты убил их".

"Нет! Это ложь! Они живы! Парменион и Филота в Тире, как и Каллисфен. А Клит, мой верный Клит здесь, со мной. Он всегда рядом со мной в бою, мой щит!"

"Ты убил их", – повторяет Филипп, – "как и меня..."

"Нет! Я невиновен! Отец, я невиновен в твоей смерти, я покарал твоих убийц. Всех до одного!"

"И все же ты убил меня Александр. Сын Зевса..."

Лицо Филиппа искажает гримаса. Словно сотканное из дыма, оно плывёт, гонимое лёгким ветерком, растекается в пространстве, тает без следа.

Ветер. Откуда здесь ветер, в этой душной каменной могиле? Приводимое в движение рабом массивное опахало с вышитым золотом человекоорлом, знаменем персидских царей, мерно раскачивалось над царской постелью. Александр протянул руку к человекоорлу, попытался приподняться, но даже на это движение не было сил.

– Отец... не оставляй меня, – еле слышно прошептал царь, проваливаясь в забытье.

– Кого он призывает, Зевса-Амона или Филиппа? – негромко спросил чей-то голос.

– Помалкивай, пока голову не сняли.

Кто это? Птолемей?

Чьи-то шаги, голоса, быстрые тени. Возле царской постели появились люди. Он почти не видел их, глаза слезились. Горящего лба коснулась мозолистая мужская рука. Её обладатель склонился над ним. С трудом различая его лицо, Александр позвал:

– Птолемей... Прикажи... пусть подготовят ванну... холодную. Здесь слишком жарко... Я хочу... смыть пот. Потом... я принесу жертвы... Ты слышишь... меня?

Птолемей кивнул. Он выглядел странно, словно разом постарел на десяток лет: в волосах серебрилась седина.

Слабость пройдёт. Он всегда был здоров, как бык. Ведь он даже не ранен. Он просто устал, ему душно в этом огромном городе. Нужно скорее уехать. В устье Евфрата ждёт флот, ждёт Неарх. Нужно отплыть с Неархом. Морской ветер излечит его быстрее сотни лучших лекарей. А царством пусть правит Гефестион.

"Позовите Гефестиона... Почему его нет здесь? Я хочу его видеть..."

"Разве царь не помнит? Гефестион умер..."

"Умер?.. Да... Я помню..."

Александр открыл глаза. Мягкий неяркий свет масляного светильника резанул внезапной болью, словно был тысячью солнц. Ведь он же погасил лампу. Разве нет? Кто её зажёг? Сведённые судорогой холодные пальцы сжимали край тонкого шерстяного покрывала, будто поводья. Мышцы дрожали в ознобе. Сквозь плотную, застилающую глаза пелену, проступали огненные сполохи. Они кружились в призрачном хороводе, стирая зыбкую грань меж явью и видением.

"Сон"

Замерев без движения на десяток ударов сердца, Александр, не слушающимися руками, стянул с себя покрывало и попытался сесть в постели. Тело, когда-то сильное, ловкое, покорное его воле, теперь было словно налито свинцом. Преодолевая слабость, царь провёл ладонью по пылающему лицу, стирая липкий пот.

На постели сидел большой пушистый белый кот. Почему-то с разноцветными глазами, красным и белым.

– Откуда ты здесь? – прошептал Александр.

– Молчи и слушай! – взметнулись длинным языком пламени светильника несказанные слова.

Александр вздрогнул.

– Кто ты?!

– Молчи и слушай! Мы – Очи Единого! Имя Красному глазу, синему в свете дня – Атон. Имя Белому глазу, зелёному в свете дня – Йаху. На древнем священном языке ремту. Иудеи, которых ты оскорбил походя, понесли по свету Истину, назвав Ночное и Дневное Око Единого именем Яхве и Адонай, а истинного имени Моего не знает никто. Ты считаешь себя сыном Бога, так назови Имя!!! Его не знает никто... Разве Владычица Истин и Владычица Вечности, которой ведомо все...

Кот оказался на руках юной девы с глазами цвета предзакатного неба. Тёмные волосы обрамлял обруч синего золота с белым пером.

– Когда я пришла в этот мир, я познала, сколько в нём боли, Защитник Мужей. Вечность – как воды Хапи, который вы зовёте "Нил". Нет в ней грядущего и ушедшего, а лишь верхнее и нижнее течение Реки. И Реку Вечности переполняет боль смертных. Когда ты возьмёшь Град-на-Острове, много крови прольётся в Реку, принесёшь ты такие жертвы кровавым тварям тьмы, чьи изваяния стоят в храмах Града, что и не снились его жителям, поклоняющимся нечестивым, жаждущим крови. Когда я нисходила в этот мир, брат мой, Избранный Вместилищем, брал этот город, но он не пролил крови даже того, кто пригласил его торговать, а хотел убить. Разве по Истине задуманное тобой, Защитник Мужей? Разве в праве своём возьмёшь ты хитростью, а не мечом и не разумом, Двойную Корону Сома, из рук ребёнка, доверившегося тебе?

– Великая, я не знаю, кто ты, Паллада или...

Улыбка и звонкий смех.

– Ты говоришь о том, что ещё не свершилось, но свершиться? Ты судишь за то, чего ещё не было?

– Я же говорила тебе, нет грядущего и ушедшего, есть Река. Смертные слишком слабы, чтобы плыть против течения, или ускорить бег, налегая на весла. Даже ты... Тебя несут воды, как щепку... Сын бога... – снова улыбка, на этот раз, исполненная печали, – ты считаешь себя непобедимым? А не хотел бы ты встретиться с равным? Или с тем, кто... сильнее тебя?

– Где я найду этого великого воителя, Владычица? Дарий бежал. Кто в Азии осмелится противостоять мне? Может быть, в землях далёкой Индии?

– В Реке, Защитник Мужей. Выше по течению. Позади. Оглянись – и найдёшь...

Молния ослепила Элиазара, а порыв ветра сбил с ног. Его спутники, устрашённые гневом Господним, отстали, но кузнец, исполненный решимости, продолжал идти, ползти вперёд. Ещё шаг, ещё. Он почти ничего не видел. Молнии, сверкающие мечи, секли тьму, кружились в бешеном танце.

Элиазар снова упал. Поднялся, шагнул, прикрывая руками лицо от ветра. Новая вспышка на краткие мгновения вырвала у тьмы очертания фигуры. Человеческой. Элиазар приблизился, пытаясь различить лицо.

Это не македонянин. Высокий старик с непокрытой головой, длинными пепельными волосами, мятущимися на ветру. Элиазар узнал его. Он не однажды встречал этого человека, Ионафана бен Зара, учителя Закона, известного по всей Галилее.

Губы старика шевелились, произнося молитву, а может проклятия. Элиазар замер на месте. Позабыв про бушующий вокруг огненный ураган, он весь обратился в слух.

– В назначенное время пойдёт он на юг; но последний поход его не такой будет, как прежние...[9]

Гроза стихала, тучи унесло на восток, и освобождённая полная луна залила землю тусклым серебряным светом. Кузнец огляделся по сторонам: он стоял в поле, где раскинулся... где должен был находиться македонский лагерь. Но его не было...