Реквием

32

Темпл, Париж 7 ноября 1306 года от Р.Х.

Жерар ходил по кладовой упряжи туда-сюда, пытаясь выдернуть из туники свободную нитку. Ему нравился царивший здесь порядок. Аккуратно сложенные на полках седла, поводья, свисающие с вбитых в каменные стены крюков. Все хорошо, если бы не запах. Прошел почти год, а он все не мог к нему привыкнуть. Влажная солома, свежий навоз и дубленая кожа образовывали адскую смесь. Усмехнувшись, Жерар поднял голову к затянутому паутиной сводчатому потолку. Грех сетовать на запах. Ведь по сравнению с тюремными подземельями Мерлана здесь сущий рай.

Дверь отворилась, заставив его вздрогнуть. Вошли двое. Главный конюх ободряюще улыбнулся. К этому человеку с добрым открытым лицом Жерар проникся доверием с самого начала. Другой был рыцарь. Он видел его в прицептории, но не имел случая поговорить. Только однажды рыцарь его окликнул, когда брал поводья коня. У него было твердое худое лицо и аккуратно подстриженная борода с проседью. В длинной мантии со свисающим с пояса широким мечом рыцарь выглядел суровым и могущественным.

— Жерар, — сказал главный конюх. — Перед тобой мессир Робер де Пари.

Юноша поклонился и наконец вытащил нитку из туники.

— Брат Саймон сказал, ты можешь мне кое-что поведать.

Жерар бросил нерешительный взгляд на Саймона.

— Давай, Жерар, не бойся рассказать правду. Поведай мессиру Роберу то, что рассказывал мне.

Голос внутри нашептывал Жерару, что бояться надо, особенно если это действительно правда. Но умоляющие глаза узника преследовали его днем и ночью, и он знал, что не найдет покоя, пока не выполнит его просьбу. Жерар держал это в себе очень долго, боясь с кем-нибудь поделиться. Наконец не выдержал и несколько недель назад открылся доброжелательному главному конюху, полагая, что тем облегчил душу. Но главный конюх потом уговорил его рассказать рыцарю.

Жерар откашлялся.

— Меня перевели сюда, мессир, из тюрьмы Мерлан, где я служил стражником, вместе с моим отцом. Там есть узник по имени Эскен де Флойран.

— Флойран? — Робер резко вскинул брови. — Приор Монфокона?

— Да, мессир, он говорил, что прежде был приором.

Робер посмотрел на Саймона.

— Флойран исчез три года назад, после того как его племянника нашли убитым. Решили, что приор имеет отношение к убийству и сбежал, опасаясь наказания.

Жерар отрицательно покачал головой:

— Нет. Это не так. Эскен любил своего племянника. Он рассказал мне, что Мартина… — Жерар перевел дух. — Он сказал, Мартина убили рыцари.

— Тамплиеры?

Жерар посмотрел на Саймона, и тот кивнул ему, побуждая продолжать.

— Да, мессир. Из этого прицептория.

— Как Флойран узнал обо всем?

— Все случилось в его присутствии. Мартин встретился с ним в церкви и рассказал, как еретики в Темпле его околдовали и при посвящении в рыцари заставили исполнить мерзкий богохульный обряд. Потом в церковь ворвались рыцари в масках. Они убили Мартина, а Эскена бросили в Мерлан. Наверное, надеялись, что он там умрет. — Лицо Жерара скривилось от давних воспоминаний. — Там многие умерли. Это страшное место, мессир.

— Расскажи мне об этих рыцарях. Племянник Флойрана обвинил их в ереси?

— Так мне поведал Эскен. Но он не знает, кто они такие. Как я сказал, люди, захватившие его и убившие Мартина, были в масках. Эскена допрашивали, он думает, что в парижском прицепторий, но не уверен, ведь ему завязали глаза. — Жерар на секунду замолк. — Поначалу, мессир, он постоянно твердил в Мерлане, что ни в чем не виновен. Кричал, что в ордене есть еретики, творящие преступления. Но всякий раз, когда Эскен об этом заговаривал, стражники его нещадно били, и он наконец замолчал. Доверился лишь мне. — Жерар перевел дух. — Узнав о моем отъезде, он слезно молил, чтобы я рассказал о нем кому-нибудь.

— Почему же ты молчал почти целый год?

Жерар отвел глаза.

— Боялся. А вдруг, если кому-нибудь расскажу, со мной сделают то же самое. Понимаете, мессир, я бы там не выдержал. Лучше смерть. Но я не смог молчать — каждый день вспоминал его, скорчившегося в темноте тесной камеры.

— Ты правильно сделал, Жерар, — заверил его Саймон.

— Но ты должен мне пообещать — больше никому об этом ни слова. — Робер внимательно посмотрел на юношу.

— Конечно, мессир.

— Теперь ступай.

Жерар поклонился и поспешно вышел на залитый солнцем двор. Переложив ношу на другие плечи, он почувствовал огромное облегчение.

Когда за сержантом закрылась дверь, Саймон повернулся к Роберу.

— Тебе следовало это услышать. Как только он мне рассказал, я вспомнил о слухах, ходивших среди сержантов. Должен признаться, я им никогда не верил.

— И я тоже, — отозвался Робер. — Тем более что никаких следов найти не удалось.

— Ты говорил, инспектор Пейро назначал расследование. Почему же он не знает о томящемся в тюрьме Эскене де Флойране?

— Арестовать приора может любой старейшина, начиная с магистра Франции и маршала. Так что Гуго не обязательно должен был быть в этом осведомлен, особенно если эти люди все хранили в тайне. — Робер раздраженно тряхнул головой. — Но спросить его сейчас я все равно не могу. Он еще не вернулся из Англии.

— Неужели мы услышали правду? — Саймон посмотрел на закрытую дверь, за которой слышался смех конюхов и ржание коней. — Неужели тамплиеры стали еретиками? — Он вгляделся в мрачное лицо Робера. — Быть того не может.

Тюрьма Мерлан, королевство Франция 19 декабря 1306 года от Р.Х.

Подковы коня громко процокали по булыжнику. Робер въехал в проход, и рыцари, опустив решетку, вернулись на свои места. Назначению мрачной крепости вполне соответствовал и унылый окружающий пейзаж. Над башнями с карканьем кружили вороны.

Эту страшную тюрьму Робер такой себе и представлял. Как и все тамплиеры, он знал о Мерлане с отрочества. В полночь в опочивальне юные сержанты пугали друг друга рассказами о мучениях тех, кто нарушил клятву и отказался повиноваться старейшинам. Особенно часто сержанты живописали камеры смерти — тесные ямы, где узник мог только присесть на корточки. Его там оставляли умирать без еды и питья, в полной темноте.

Робер поднялся по лестнице ко входу, где его встретили стоящие на карауле два рыцаря. Их ладони покоились на рукоятях мечей.

— Я приехал допросить узника, — сказал он.

— Иди к смотрителю, — ответил тамплиер. — Вторая дверь слева.

Робер прошел по коридору. Остановился перед указанной дверью и дважды постучал. Хриплый голос изнутри призвал его войти. Он толкнул дверь и, нагнувшись под притолокой, прошел в небольшую душную комнату. Сидевший за столом толстяк жадно пожирал куриную ножку и одновременно читал, водя пальцем по пергаменту. Мантия на нем не стиралась много месяцев и выглядела серой. Он поднял недовольные глаза.

— Что?

— Добрый вам день. Меня зовут Робер де Пари. Я прибыл из парижского прицептория поговорить с одним узником.

— Разрешение есть?

Робер протянул свернутый в трубочку пергамент. Продолжая хмуриться, смотритель шумно облизал пальцы и взял свиток. Быстро просмотрел и проворчал:

— Эскен де Флойран? Мне строго наказано никого к нему не допускать.

— У вас в руках повеление самого инспектора. — Робер ткнул пальцем в красную печать внизу свитка. Он говорил уверенно, но волновался. Тут недолго и самому оказаться узником Мерлана, а то и попасть в камеру смерти. Ведь за проникновение в покои инспектора и использование его печати полагалось суровое наказание. Может быть, не следовало…

— Ладно. — Смотритель с трудом поднялся. — Пошли вниз.

Робер схватил свиток и последовал на смотрителем, вытирая со лба струйки пота.

По лабиринту коридоров и лестниц они спустились на нижние этажи. С каждым поворотом становилось все холоднее. Робер уже дважды ударился головой о низкий потолок и потом шел пригнувшись, все время прижимая руку к мечу, чтобы тот не ударялся о стену. Смотритель же, напротив, двигался по коридорам с удивительной легкостью. Собственные габариты ему совсем не мешали. Наконец они пришли к закутку, где кроме нескольких застланных одеялами коек стояли две скамьи и стол, за которым сидели четыре сержанта в черных туниках. Двое играли в дротики. При появлении смотрителя все встали.

— Откройте камеру Флойрана.

Один сержант взял с консоли факел и, сняв с крюка связку ржавых ключей, направился к большой черной двери. Отпер ее, затем поднял решетку. Робер двинулся следом за смотрителем и сержантом по темному коридору, где по обе стороны в стенах были видны двери. От зловонных испарений щипало глаза. В коридоре стояла гробовая тишина. Лишь однажды, когда факел осветил одну из дверей, за ней раздался слабый стон. В конце коридора они остановились. Сержант сунул ключ в замочную скважину, скрипнул засов, и дверь отворилась.

В маленькой камере на полу, прижав к лицу ладони, сидел сгорбленный человек. С руками тонкими, как у ребенка. Сквозь широкие дыры в лохмотьях виднелось тело в ссадинах, заживших и свежих. Некоторые раны гноились.

Робер повернулся к смотрителю.

— Я должен поговорить с ним наедине.

Смотритель мотнул головой.

— Нет, это не…

— Меня прислал инспектор Пейро. — Робер тряхнул свитком. — Уходи, если не хочешь, чтобы он призвал тебя к ответу.

Смотритель сузил глаза, помолчал, затем кивнул стражнику.

— Оставь ему свет.

Пока сержант зажигал факел на стене коридора, Робер вспомнил, что не спросил об очень важном.

— Погоди! — крикнул он вслед смотрителю. — Кто дал приказ поместить сюда узника?

— Не знаю. — Смотритель взмахнул рукой, указывая на свиток в руке Робера. — Но на нем тоже стояла печать инспектора.

Едва сдерживаясь, чтобы не выдать удивление, Робер приблизился к узнику, похожему на призрака. Его серые губы потрескались и кровоточили, волосы свисали, спутавшись в комья. Пока Робер решал, что сказать этому живому трупу, тот заговорил сам:

— Пришел час моей смерти?

В заданном вопросе ощущалась надежда.

Робер присел перед ним на корточки.

— Нет, Эскен. Я пришел поговорить с тобой. — Он понизил голос до шепота. Смотритель, наверное, находился где-то недалеко, в коридоре. — Расскажи, почему ты здесь оказался?

Эскен испуганно затряс головой и начал раскачиваться туда-сюда.

— Пойми, я спрашиваю для твоей же пользы. — Робер в расстройстве вздохнул. — Говори, у нас мало времени.

Эскен хрипло рассмеялся.

Робер поморщился и бросил взгляд на закрытую дверь.

— Жерар рассказал мне твою историю, но я хочу услышать ее от тебя.

Звякнув цепями, Эскен подался вперед.

— Жерар? — Он слабо улыбнулся. — Славный юноша. Отец будет им гордиться. — На его лице вновь появилось страдальческое выражение. — А вот его отцу суждено страдать. Ведь он мертвый.

— Жерар жив, Эскен.

— Да не Жерар, ты, глупец! — Эскен подтянул к себе костлявые колени. — Мартин.

— Мартин? Твой племянник?

— Не стану я ничего тебе рассказывать, — свирепо прошептал Эскен. — Теперь до него не доберешься. Не выйдет. Он в руках Божьих.

— Говори, Эскен. Мне нужно это знать.

— Нужно? — Узник прищурился. — Нет, брат, это мне нужно. Очень нужно выбраться отсюда на свет божий.

— Сейчас нельзя.

— Ну, тогда и ты не получишь желаемое. Вызволи меня отсюда, тогда расскажу. — Эскен откинулся спиной на стену и закрыл глаза.

Робер растерялся. Угрожать этому человеку не имело смысла. Смерть для него была избавлением.

— Если все это правда, тогда…

— Стража! — крикнул Эскен. — Пусть этот человек уйдет!

Услышав в коридоре шаги, Робер выругался и свирепо посмотрел на Эскена. Тот, в свою очередь, воинственно смотрел на него. На размышления у рыцаря оставалось меньше минуты. В руке он сжимал свиток с печатью Гуго, которая давала власть выполнить все требования Эскена. Правда, повернуть назад потом будет уже нельзя. Но в тюрьму Эскена бросили по приказу того самого человека, который проводил дознание на наличие в ордене ереси и сообщил, что ничего не нашел. Робер не мог вернуться отсюда ни с чем.

В дверях камеры появился смотритель. Из-за его спины выглядывал сержант.

— Снимите с узника кандалы! — громовым голосом приказал Робер. — Я забираю его с собой.

— Давай. — Робер впихнул дрожащего Эскена в амбар. Они оба промокли насквозь.

Снаружи сверкнула молния, и хрупкое строение сотряс раскат грома. Из зияющих дыр в крыше хлестали струи дождя. Эскен остановился, обхватив себя тонкими руками.

Робер принялся во мраке рыскать по амбару, пытаясь найти место, где можно укрыться. Помогали вспыхивающие одна за другой молнии.

— Иди сюда! — крикнул он Эскену.

Тот не пошевелился. Роберу пришлось подойти и привести его за руку. Он набросил на бревно у стены свою мантию, затем снял пояс с мечом и накидку, которую протянул Эскену. Недавний узник отпрянул от нее как от ядовитой змеи.

— Надень, она почти сухая, — сказал Робер. — В своих лохмотьях ты до утра не дотянешь.

— Нет, — прошептал Эскен.

Это было первое слово, какое Робер услышал от него с тех пор, как они покинули тюрьму Мерлан. Снова прогремел гром.

— Я это надевать не стану.

Робер глянул на накидку. При вспышках молнии красный крест на ней казался почти черным.

— Ладно, — угрюмо бросил он, снова натягивая накидку на кольчугу. — Я найду тебе что-нибудь другое, а потом попробую развести костер. — После недолгого колебания он стащил с пояса ножны с мечом. — Клади руки на бревно.

Эскен удивленно посмотрел на него. Роберу вначале показалось, что похожий на давно не кормленного шелудивого пса человек не собирается ему повиноваться, но через некоторое время тот сел на бревно и протянул костлявые руки. Чувствуя себя скотиной, Робер привязал их к бревну. Затем прошел в переднюю часть амбара, где стоял его конь, снял с седла котомку и вытащил оттуда одеяло. Обернув им плечи Эскена, он принялся собирать для растопки сухие щепки и ошметки соломы. Огонь развести удалось. Когда пламя разгорелось настолько, что можно было согреться, Робер вытащил из котомки ломоть сухого хлеба, разломил и протянул половину Эскену. Затем, сообразив, что у того связаны руки, освободил одну.

— Ладно, — произнес он, наблюдая, как Эскен схватил беззубыми деснами хлеб и начал жадно его сосать. — Я вызволил тебя из Мерлана и, возможно, обрек себя на темницу. Теперь твоя очередь. Рассказывай, как ты попал в тюрьму.

Эскен вынул изо рта хлеб и спросил хриплым шепелявым голосом:

— Ты поможешь мне найти правосудие? Поможешь наказать тех, кто убил моего племянника и бросил меня гнить в тюрьме?

— Да, — отозвался Робер. — Я за этим и приехал к тебе.

— Тогда слушай.

И Эскен поведал Роберу все — начиная с того, как Гуго де Пейро грубо отказал ему в просьбе позволить племяннику вернуться в фонконский прицепторий, — и закончил их тайной встречей в церкви Сен-Жюльен-ле-Повр, где вскоре появились люди в масках, убившие племянника и схватившие его.

— Тебе кого-нибудь из них удалось узнать? — спросил Робер.

— Я же сказал тебе, брат, они были в масках.

— Но голоса, выговор; может, они называли чьи-то имена?

— Когда они потащили в переулок мертвое тело Мартина, я пришел в такой ужас, что ничего не помню.

Робер успокаивающе похлопал его по спине.

— Может быть, узнаешь чей-нибудь голос, когда услышишь снова?

Эскен слабо пожал плечами:

— Может быть… — Он насторожился. — Нет. Ведь для этого я должен туда вернуться. Нет, нет. — Он отрицательно мотнул головой. — В прицепторий, в логово еретиков и убийц, я не вернусь. Там сыны дьявола плюют на крест!

— Ты же ищешь правосудия.

Освещенные желтым пламенем глаза Эскена лихорадочно вспыхнули.

— Я найду его в другом месте. А туда не вернусь. Ни за что!

Робер задумался в смятении. Что же делать с Эскеном?

Где найти безопасное место, куда его можно было бы отвести и держать, пока он не поговорит с Гуго, когда тот вернется из Англии?

— Ладно, давай поспим, — сказал он в конце концов. — К утру гроза утихнет и мы продолжим путь. Надо отъехать от Мерлана подальше! Смотритель покорился, но очень неохотно. Как бы он не решил теперь устроить за нами погоню.

Эскен улегся у бревна и закрыл глаза. Робер подкинул в костер еще досок, завернулся в мокрую мантию и откинулся на спину. Снаружи бушевала гроза, гремел гром, неровное дыхание узника было едва слышно.

Эскен открыл глаза. В заброшенном амбаре было холодно и тихо. Костер погас. Лежащий напротив него рыцарь спал. Его грудь мерно вздымалась и опускалась. Сквозь щели на крыше виднелось бледно-голубое небо с перламутровым оттенком. Эскен попытался вспомнить, когда в последний раз видел небо, и не смог. Он пошевелился и осознал — его руки привязаны к бревну. Должно быть, рыцарь сделал это, когда он спал. Эскен уже собрался разбудить рыцаря, вспомнив о его беспокойстве, что смотритель Мерлана может послать за ними погоню, но внезапно замер и задумался.

Этот человек носил ту же форму, что и мучители в тюрьме и те, которые бросили его туда. Разве ему можно доверять? Взгляд Эскена остановился на ненавистных красных крестах на мантии Робера. А вдруг рыцарь его обманывает? А что, если еретики решили узнать, много ли Эскен помнит, а потом убить? В камере смерть казалась ему избавлением от мучений, но теперь, увидев небо и ощутив запах свободы, он захотел жить.

Эскен осторожно протянул к костру босую ногу. Пошевелив угли, он захватил пальцами один и подтащил по полу к себе. Рыцарь пошевелился во сне. Эскен на секунду замер, а затем медленно стащил ремень с бревна и, почти касаясь головой пола, положил на тлеющий кусок дерева. Постепенно ремень начал чернеть, а кожа на запястьях покраснела. Превозмогая боль, Эскен закрыл глаза. Наконец, спустя целую вечность, ремень разорвался.

Освободившись от пут, Эскен пополз к выходу и выглянул на затянутое серовато-зеленым туманом поле. Затем осторожно отвязал коня.

33

Сент-Шапель, Париж 21 февраля 1307 года от Р.Х.

— Мои молитвы не доходят до Бога. — Стоя на коленях на каменном полу, Филипп пошевелился. — Не доходят.

— Каждый человек на земле имеет надежду на прощение, если он искренне раскаивается в своих грехах. Не важно, насколько они у него велики и тяжки.

Филипп поднял глаза на возвышающегося над ним человека. В черной до пола сутане Гийом Парижский казался еще выше ростом. Его худое бледное лицо обрамляла седая борода. На макушке виднелась обязательная тонзура. От исповедника исходил запах ладана, как будто насыщенный святым духом, призванным судить и наказывать. Король перевел взгляд на парящих над величественным алтарем херувимов. В их маленьких золотистых глазах ему тоже чудилось порицание.

— Вы каетесь, сир?

— Вам известно, что это так, — ответил Филипп.

— Важно известить об этом Господа.

— Я стараюсь, — прошептал Филипп, закрывая глаза, желая отгородиться от неумолимого взгляда исповедника. — Каждый день молюсь и каюсь. Но Господь по-прежнему меня не слышит. И не отвечает.

— Значит, ваши молитвы недостаточно искренние. А покаяние неполное.

Филипп резко раскрыл глаза.

— Неполное? — Он поднялся. — Да ради его любви я чуть ли не разрываю себя на части. Чего еще он от меня хочет? — Король задрал мантию и приподнял ремни власяницы. — Я ношу ее постоянно. Иногда даже сплю в ней. — Его голос эхом отдавался в тихой часовне, окутанной тенями. Лишь желтоватое пятно света освещало его распахнутую грудь. — Или тебе не угодно это? — вскрикнул он, вскидывая руки перед алтарем. Херувимы бесстрастно смотрели на его покрытое шрамами тело.

— Вы действительно носите власяницу постоянно, сир? — сердито спросил Гийом. — И даже когда спите с недостойной женщиной?

Филипп бросил на него пристальный взгляд. Доминиканец подошел и присел рядом на корточки, вглядевшись в короля серыми безжалостными глазами.

— Вы можете скрыть свои грехи от меня и даже от Господа. Но не от своей челяди. Слухами земля полнится. Мне известно — вы спите со служанкой. — Многозначительно помолчав, Гийом рывком встал. — Как я могу отпустить вам грехи, если вы не исповедались? Как может Господь вас простить, если вы не до конца покаялись?

— Я горюю по жене. Горюю настолько, что не могу даже видеть рядом своих детей, ведь они напоминают о ней. Эта служанка… — Филипп оцепенело покачал головой. — …для меня утешение.

— Жанна встретилась с Богом, сир. Ее душа упокоилась с миром. И вам следует вести жизнь праведника, прежде чем вы сможете соединиться с ней. Надо ежедневно поддерживать в себе христианскую веру. Подавать пример подданным.

— Подданным? Да они меня ненавидят, что бы я для них ни делал. А свечи в церквях зажигают только для Людовика. Урожай не удался — виноват я. Желая укрепить государство, повышаю налоги — тут же начинают бунтовать. — Филипп махнул рукой. — Да вам это хорошо известно. Но если Бог не слышит меня, может быть, до него дойдут молитвы моих подданных? Я хочу их любви, Гийом.

— Для спасения души, сир, вам на подданных полагаться негоже. Покоритесь полностью Божьей воле, отдайте всего себя ему, покайтесь искренне — и заслужите прощение. Он вас услышит. Без сомнения!

— Значит, еще есть надежда? — пробормотал Филипп. — Надежда на прощение, на Божью любовь — не важно, каковы были мои деяния?

— Несомненно. — Из голоса Гийома исчезли стальные нотки, но его взгляд оставался непреклонным. — Мы переживаем тревожные времена, сир. И теперь вы должны служить примером для подданных больше, чем когда-либо. Вы знаете мои мысли относительно вашего первого министра Ногаре, но не в моей власти решать его судьбу. Придет время, и он предстанет перед высшим судом. А я искренне вас убеждаю наладить близкие отношения с папой Климентом. Теперь, когда между Францией и папским престолом установился мир, это более чем возможно. — Доминиканец двинулся к алтарю. — Вашим подданным нужно показать пример добродетели, ибо в королевстве буйно расцвели грубость и непочтительность. Мой орден, к счастью, остановил пагубное влияние катаров — презренных богохульников всех предали священному огню, — но падение Акры показало, насколько неустойчива у многих была вера, как легко они приняли религию сарацин. Нам всем надо пристально следить, чтобы подобная чудовищная ересь не начала снова распространяться.

— Я этого не допущу, — решительно произнес Филипп, снова опускаясь на колени. — Катаров почти всех истребили во время Крестового похода Церкви. Осталась горстка. Они все затаились и никого не заразят своей ересью. — Он твердо посмотрел на доминиканца. — Первый министр Ногаре может подтвердить.

— Все так, — со вздохом произнес Гийом, — но мне как инквизитору то и дело приходится встречаться с новыми разновидностями ереси. — Он нагнулся к Филиппу. — Вот на прошлой неделе меня сильно озаботил рассказ одного несчастного, которого мы приютили в своем монастыре. Он говорит, будто весь орден рыцарей-тамплиеров пронизан ересью.

— Что? — Филипп вскинул голову.

— Этот человек приковылял к нашим воротам десять дней назад. Умолял дать приют. Сильно истощенный, он находился на грани безумия. Придя в себя, путник открылся одному из наших братьев, а тот, встревожившись, пришел ко мне. Я разговаривал с тем человеком несколько раз. Он рассказал о своем племяннике, которого при посвящении в рыцари заставляли выполнять гнусный богохульный обряд. Еретики-тамплиеры выследили в церкви несчастного племянника, когда он рассказывал об их преступлениях своему дяде, и убили. А самого дядю заточили в тюрьму. Кстати, он является у них не простым рыцарем, а приором прицептория Монфокон.

Филипп быстро поднялся, не сводя глаз с исповедника.

— На его теле видны следы истязаний, и он одержим жаждой мести. Признаться, я всегда предельно осторожен, когда кто-то сообщает нам о ересях из чувства мести. Думаю, в прошлом некоторых сожгли на костре по ложным обвинениям. — Гийом Парижский порывисто вздохнул. — Но мы, доминиканцы, провозгласили: лучше сжечь на костре сто невинных, чем оставить одного еретика и тем самым позволить ему развращать истинно верующих. Так и будем действовать впредь. — Он повернулся к Филиппу. — Этот человек желает отомстить своим мучителям, тут нет сомнений, но если в его словах есть правда — а говорил он весьма убедительно, — то отмахиваться от них никак нельзя. Судить Темпл я не властен, а потому намерен встретиться с папой. Надеюсь, вы мне поможете в этом, сир.

Филипп быстро подошел к исповеднику.

— Я желаю поговорить с ним.

Доминиканец удивленно наморщил бледный лоб, но согласно кивнул:

— Ваше мнение, сир, о том, насколько можно доверять его рассказам, для меня, несомненно, чрезвычайно желательно. Однако, должен вас предупредить, он весь кипит яростью.

— Я повелю привести его сюда немедленно.

Гийом Парижский вскинул руку.

— Нет, сир. Вначале мы закончим вашу исповедь.

Филипп помолчал и, со вздохом опустившись на колени, приступил к перечислению своих грехов. Его молитвенно сложенные руки скрывали сосредоточенное и отнюдь не благочестивое выражение лица.

Берег Сены, Париж 2 марта 1307 года от Р.Х.

— Я так и не смог его найти. — Робер сел рядом с Уиллом на перевернутый котел для варки угрей. Их было много разбросано по слякотному берегу. — Но наверное, сейчас это не важно. Де Флойран все равно не сумел бы опознать злодеев. В любом случае нам теперь известно о происходящем в парижском Темпле. Надо действовать. И начать следует с… — Посмотрев на Уилла, Робер замолк. — В чем дело?

— Я знаю, где сейчас находится Эскен де Флойран.

— Что?

— Больше недели назад из монастыря доминиканцев во дворец привезли человека, под усиленной охраной. С ним несколько дней общались король и его первый министр. Там же присутствовал исповедник короля Гийом Парижский. Я обратил на это внимание, когда из-за встреч с де Флойраном король отменил охоту и пир. Мне не сказали, зачем его привезли, но имя назвали.

Лицо Робера вытянулось.

— Боже милостивый, зачем же де Флойран пришел в Париж? Когда я ему предложил, он с ужасом отказался.

— Он жаждет отомстить. Если бы я хотел обвинить кого-то в ереси, то первым делом отправился бы к доминиканцам. Эскен получил там все желаемое — приют, еду и… надежду на отмщение.

— Боже! — Робер вскочил и начал ходить туда-сюда. Неподалеку двое мальчиков сражались на палках. Их возбужденные возгласы смешивались с пронзительными криками парящих над островом Жюиф речных птиц. — Может, нам удастся его как-то похитить?

— Де Флойран отбыл пять дней назад с Ногаре под охраной королевских гвардейцев. Они направились в Пуатье.

— Почему туда?

— Папа Климент объезжает королевство. В Пуатье он намерен пробыть несколько месяцев. Я полагаю, Эскена повезли к нему.

— Это то, что им нужно, — проговорил Робер после долгого молчания. — Теперь король получит наконец то, что хочет. Папа услышит рассказ Флойрана и будет вынужден назначить дознание в Темпле. Любой человек, обвиненный в ереси, фактически обречен. Но если ересь найдут в самом могущественном рыцарском ордене в христианском мире, то его святейшеству не останется ничего другого, как действовать. — Робер вгляделся в бирюзовую Сену, освещенную ослепительным весенним солнцем. — Мне не следовало забирать Флойрана из тюрьмы.

Уилл помолчал.

— Жаль, ты не пришел ко мне, когда Саймон встревожил тебя историей этого сержанта.

— Ты был поглощен другими делами, — ответил Робер с упреком в голосе.

— Другими? — Лицо Уилла посуровело. — Я пытался помочь своей стране. — Он встал. — Ты словно обвиняешь меня в чем-то. Откуда мне было знать, если ты ничего не сказал?

Робер подошел ближе.

— После вызволения сына Климента от тебя почти год не было ни слуху ни духу.

— Папе Клименту нужны доказательства, что Ногаре убил Бенедикта. Если я их найду, он повелит Эдуарду оставить в покое Шотландию и будет оберегать Темпл от Филиппа. — Уилл устало вздохнул. — Я делаю все, что в моих силах. Уже уговорил Климента послать в Англию письма с требованием прекратить войну против Шотландии. После казни Уоллеса это очень важно для моей страны… и близких. Разве можно меня винить, что я этим занимался? — Он не стал ждать ответа Робера. — Но мое положение во дворце сильно пошатнулось. С тех пор как Филипп и Ногаре приостановили охоту на Темпл, во мне отпала нужда.

— Ты действительно веришь, что сможешь найти доказательства причастности Ногаре к смерти Бенедикта?

Уилл молчал. Он знал — это почти невозможно. Вряд ли Ногаре оставил какие-то письменные свидетельства.

— Буду пытаться, — сказал он, обращаясь больше к себе, чем к Роберу. — Любой ценой надо удержать папу на нашей стороне. Король стал со мной весьма холоден, но… — Уилл тяжело вздохнул. — Этот ублюдок спит с моей дочерью. Полагаю, это единственная причина, почему я до сих пор не изгнан.

— Неужели? — воскликнул Робер.

Уилл махнул рукой и прошагал к воде.

— Не хочу об этом говорить. — Он повернулся к последовавшему за ним Роберу. — Поверь мне, я терплю общество Филиппа только ради дела. И с большим трудом сдерживаюсь, чтобы не задушить этого подонка во сне.

— Почему ты не увезешь ее из Парижа? — тихо спросил Робер.

— Этим я ничего не добьюсь. — Уилл наклонился, вытащил из грязи камень и бросил в реку. — Если я заберу Роуз из дворца против ее воли, то потеряю дочь навсегда. Поэтому мне нужно оставаться во дворце. Наверное, это глупо, но я по-прежнему верю — когда-нибудь стану ей нужен. И хочу быть рядом, когда такой час наступит.

— А что Роберт Брюс? — рискнул спросить Робер. — Теперь, когда он стал королем Шотландии, у твоего отечества наконец появилась надежда.

— Последние вести оттуда неутешительные. Брюс со своими сторонниками поспешно отступил. Вначале они побеждали, но Эдуард опять послал на север огромное войско, несмотря на увещевания Климента. Если ничего не случится, к осени новый король Шотландии будет смотреть на Темзу с шеста.

Робер понаблюдал, как двое мальчиков гоняются по грязи друг за другом, затем перевел взгляд на парящих над ними птиц.

— Какими мы были наивными, когда возвращались со Святой земли. Думали, здесь все будет проще. Возможно ли вообще убедить людей жить в мире?

— Я все больше склоняюсь к отрицательному ответу. Но затем вспоминаю Эврара, моего отца, Калавуна и всех остальных, которые верили в это. Верили настолько, что отдали за это все, что имели. Я надеюсь… — Уилл замолк и покачал головой. — А, ладно, сейчас не важно. Если король Филипп добьется своего, желания и надежды любого из нас не будут иметь значения. Ты говорил с Гуго?

— Нет. Он еще в Англии.

— Ты веришь, будто он имеет какое-то отношение к делу Флойрана?

— Я не могу представить, что это так, — ответил Робер.

— Но приказ заключить приора в тюрьму был скреплен печатью инспектора?

— Думаю, я доказал, что печать Гуго возможно использовать без его ведома.

— Возможно-то возможно, но рассказ Эскена поразительно повторяет описания в «Книге Грааля». Окутанное тайной посвящение, когда новообращенный пьет кровь братьев рыцарей. Плюет на крест. Там это все есть.

— Пьет кровь?

— «Книга Грааля» написана по повелению тогдашнего великого магистра Армана де Пейро, который также являлся членом и «Анима Темпли». По словам Эврара, великий магистр был одержим рассказами о Персивале и короле Артуре и намеревался ввести особый обряд посвящения в тайное братство, который будет отличаться от ритуала посвящения в Темпле. Эврар написал «Книгу Грааля» как наставление для Армана.

— Я кое-что об этом слышал, — сказал Робер.

Уилл кивнул.

— Как и в других романах о Граале, здесь тоже изобиловали необычные, даже богохульные образы, но на страницах «Книги Грааля» также излагались цели и кредо братства. Как нам известно, они весьма нетрадиционные. После смерти Армана в тюрьме у мамлюков «Книга Грааля» потеряла значение, но продолжала таить в себе опасность. Конечно, Эврар использовал только аллегории, обозначил символ братства. Он и не предполагал, что кто-то будет пить чью-то кровь. Опасность «Книги Грааля», помимо ее еретического содержания, состояла также и в том, что она свидетельствовала о нашем существовании. Вот почему ее похитили госпитальеры, надеясь разоблачить и разрушить Темпл. По той же причине завладеть ею пожелал и Эдуард. Он рассчитывал угрожать нам разоблачением и вымогать деньги. Эврар не переставал жалеть, что не уничтожил ее после смерти Армана.

— Но кто еще мог знать о ней? Ведь Эврар сжег «Книгу Грааля», когда ты ее возвратил. Он умер несколько десятилетий назад, и после твоего ухода в братстве почти никого не осталось.

— Кроме одного, — ответил Уилл.

Робер резко повернулся.

— Мы оба с тобой знаем Гуго с детства.

— Перед падением Акры я послал ему писания Эврара. Он мог все узнать оттуда.

— Неужели ты можешь поверить, будто он способен убить невинного человека, а другого бросить в тюрьму? — Не дождавшись ответа, Робер тяжело вздохнул. — Ты не видел Мерлан, Уилл. Гуго на такое злодейство не способен.

Замок Карлайл 11 марта 1307 года от Р.Х.

Паж ввел Гуго де Пейро в темные королевские покои. Расписанные ставни на окнах были закрыты, и инспектору потребовалось время, чтобы разглядеть Эдуарда, лежащего в огромной постели, освещенной лишь бушевавшим в камине пламенем. Король кивнул, паж попятился к двери и тихо закрыл ее за собой.

— Приветствую вас, милорд, — произнес Гуго с поклоном. Его потрясло, каким старым стал король. Старым и болезненным. За годы, прошедшие с их последней встречи, седые волосы Эдуарда сильно поредели, лицо осунулось, глаза запали еще глубже. Он выглядел много старше своих шестидесяти семи.

— Подойдите ближе, — потребовал Эдуард.

Голос звучал слабо, но по-прежнему повелительно, и Гуго поспешил приблизиться.

— Я огорчен застать вас хворающим, милорд.

— Всего лишь лихорадка, инспектор Пейро, — коротко бросил Эдуард. — Наконец-то я дождался, когда вы сподобитесь меня посетить.

Гуго замялся. Он начал потеть — от камина шел ужасный жар.

— Очень жаль, милорд, но моя поездка по владениям Темпла в Британии заняла много времени. И я рад нашей встрече, милорд, поскольку давно имел желание с вами поговорить.

Эдуард пристально посмотрел на него из-под сморщенных век.

— О чем же?

— Последние годы были тяжелыми для нас обоих, милорд. Вы сражались с мятежниками в Шотландии, я пытался найти для Темпла новые базы. Когда мы договаривались помогать друг другу в наших делах, я не думал, что пройдут годы, а проблемы останутся. Однако осмелюсь напомнить вашему величеству: свою часть соглашения я выполнил. Тамплиеры сражались в вашем войске в двух битвах, где мы потеряли наших лучших рыцарей. — Гуго напрягся. — Несмотря на мои настоятельные просьбы вернуться к насущным нуждам ордена, великий магистр Моле продолжает пребывать на Кипре и намерен там оставаться, пока не завершит свой Крестовый поход. Недавно я получил весть — папа Климент одобрил намерение госпитальеров устроить постоянную базу на острове Родос. Их великий магистр поклялся начать войну с сарацинами, как только получит остров в свое владение.

— Не вижу, какое отношение это имеет ко мне, — произнес Эдуард бесстрастным голосом.

Гуго скрипнул зубами.

— Я надеялся, милорд, вы выделите на своих землях базу для Темпла. Как предусмотрено нашим соглашением.

— Что за чушь! Я лежу тут больной, моя казна пуста, мои подданные проливают кровь в сражениях, а вы имеете наглость обращаться ко мне с такими просьбами. — Эдуард сел в постели, вперив в него свои блеклые глаза. — Вы забываетесь, де Пейро.

— Но мы заключили соглашение, милорд, — промямлил Гуго.

— Вот еще. — Эдуард откинулся на подушки и закашлялся. — Соглашение я заключил с вами до того, как мое королевство разорил сукин сын Уоллес со своими ублюдками. А теперь, когда против меня выступил Роберт Брюс, я не имею ни намерений, ни времени вам помогать. — Он прищурился, вглядываясь в огонь. — Я поставлю шотландцев на колени во что бы то ни стало. За долгие годы войны я успел потерять жену и большинство детей. Остался лишь один сын, слабый и телом, и умом. Кто после моей смерти возьмет в руки молот, выкованный мной? Мне некому его передать. Я все должен закончить сам. Иначе восемнадцать лет моего правления были потрачены напрасно.

— То есть вы отказываетесь нам помочь, милорд?

Король погрузился в молчание. В камине треснуло полено, выбросив в воздух сноп искр.

— Не отказываюсь, а не могу. Сейчас не могу. — Он помолчал. — Но если сокрушу Брюса, вы получите что хотите.

— Базу? — быстро спросил Гуго.

— Да. Я дарую Темплу небольшой участок в Шотландии, но только если война с Брюсом закончится успешно. И у меня есть еще условие. Вообще-то я пригласил вас именно из-за него.

Гуго ждал.

— Если я одержу в Шотландии победу, мне понадобится помощь не только баронов и подданных, но и Церкви, с которой я намереваюсь взимать подать. Это может оказаться трудным, поскольку Уильяма Уоллеса сильно привечал папа Бонифаций, мой неизменный хулитель. А с недавних пор так себя повел и новый папа Климент. Когда я послал его святейшеству гонцов с ответом на его послания, они обнаружили там кое-что весьма интересное. Папа, кажется, попал под влияние моего заклятого врага. Как они сдружились, мне не ведомо, да и не важно. Главное — эта дружба должна поскорее закончиться. Вот здесь мне требуется ваша помощь.

— Вы хотите, чтобы мы уничтожили вашего врага? — спросил Гуго, нахмурившись.

— Нет. Лишь схватите его и привезите ко мне.

— Милорд, неужели у вас нет возможности захватить этого человека без нашей…

— Он сейчас в Париже. То ли гостит у короля Филиппа, то ли ему служит. Не сомневаюсь, он замышляет против меня очередную пакость. Имя его — Уильям Кемпбелл. — Эдуард впился взглядом в Гуго, затем кивнул. — По вашему лицу видно, что это явилось для вас сюрпризом. А я все гадал, знаете вы или нет.

— Я думал, он давно мертв, — пробормотал Гуго.

— Много лет назад я захватил его в плен в Стирлинге, но он сбежал. Тогда Кемпбелл значил для меня немногим больше надоедливой осы: раздражал, и только, — но теперь его жало начало меня жалить. Он должен умереть. Но убью его я, вы меня поняли? — Эдуард ткнул костлявым пальцем в Гуго. — Привезите мне Кемпбелла, тамплиер, и получите свой участок земли.

34

Францисканский монастырь, Пуатье 8 апреля 1307 года от Р.Х.

Гийом де Ногаре задержался у зеркала, вглядываясь в свое блеклое лицо. Наконец, удовлетворившись видом, он пригладил редеющие волосы и надел ермолку. Затем накинул на плечи чистый дорожный плащ. В дверь постучали. На пороге появился церковный служка с покрытой тканью корзиной, от которой исходил крепкий запах сыра.

— Его святейшество повелел приготовить вам провизию для вашего обратного путешествия в Париж, министр. — Служка протянул корзинку.

— Отдай моему слуге. И скажи, пусть готовит и седлает коня. Мы отбываем.

Служка с поклоном удалился, а министр, закончив укладывать в кожаную сумку вещи, направился на выход. Из часовни доносились звуки молитвы. Там шла утренняя служба. Ногаре улыбнулся, осознав, что впервые молитвы его не раздражают. Впрочем, дело тут было не в молитвах братьев-монахов, а в том, что он наконец-то встал на путь к своей цели.

Однако радоваться рано. Сделан лишь первый шаг. Папа выслушал свидетельства Эскена де Флойрана с возрастающей тревогой и сразу написал послание великому магистру Темпла. Правда, здесь его пришлось убеждать. Теперь, возвратясь в Париж, надо будет обдумать следующие шаги.

Двигаясь вдоль длинной галереи, окаймляющей внутренний двор, Ногаре вдалеке увидел троих. Они шли навстречу, занятые разговором. Брат-монах в серой сутане и двое в дорожных плащах. Одного Ногаре узнал немедленно и чуть не окликнул, но вовремя спохватился и, толкнув ближайшую дверь, оказался в пустой комнате, заставленной столами для письма. Прислушавшись, он уловил лишь обрывок фразы.

— …вам дозволено подождать…

Голоса затихли, шаги удалились. Ногаре осторожно выглянул. Трое свернули за угол и скрылись из виду. В глубокой задумчивости он двинулся дальше и чуть не столкнулся со служкой, торопливо идущим навстречу.

Ногаре схватил его за руку.

— Вон там прошли люди. Один из братьев и еще двое. — Он показал пальцем в сторону, где они скрылись. — Иди и узнай, кто они и почему здесь.

— Но…

— Давай, — потребовал первый министр и сильнее сжал руку служки, заставив поморщиться. — И будь осторожен. Я не хочу, чтобы они знали, что я о них спрашивал. Ты меня понял?

Служка быстро кивнул:

— Да, министр.

— Я буду в конюшне.

Молодой человек отошел, потирая руку, а Ногаре двинулся дальше.

У конюшни его ждал слуга. Корзины с монастырскими дарами уже погрузили на коней. Приказав слуге ждать, Ногаре осмотрелся. Конюхи снимали седла с двух усталых жеребцов. Пегого он узнал. Другой конь был боевой, с дорогой сбруей. О всадниках конюхи ничего не знали.

Наконец вернулся служка.

— Ну? — спросил Ногаре.

— Я говорил с братом Аланом, министр. Он сказал, эти люди интересовались Эскеном де Флойраном, а затем испросили аудиенции у его святейшества.

— Ты узнал их имена?

— Уильям Кемпбелл и мессир Робер де Пари.

— Пари?

— Да.

Ногаре прошагал к своему коню. Махнул слуге и вскочил в седло. Затем строго посмотрел на церковного служку.

— Никому не сообщай о моих расспросах. Это повеление короля.

— Повинуюсь, министр.

Молодой человек поспешил открыть ворота. Ногаре быстро оглянулся на здания монастыря.

«Несомненно, Кемпбелл скоро обнаружит, что я побывал здесь, но это не имеет значения. Они наверняка задержатся в монастыре. Климент несколько дней никого не принимал. К тому времени, когда они покинут Пуатье, я уже буду подъезжать к Парижу».

Выехав за ворота, министр пришпорил коня, довольный, что доверился интуиции и не окликнул шотландца. Вначале он подумал, что Кемпбелла, возможно, прислал сюда король с новыми наставлениями для папы. Но его насторожил спутник Кемпбелла, незнакомый ему. Ну и, конечно, давнее недоверие к шотландцу.

Теперь, кажется, недоверие себя оправдало. Затем он вдруг вспомнил: Робер де Пари — тот самый тамплиер, который освободил Эскена де Флойрана из тюрьмы, и все встало на свои места — и то, как Кемпбелл старательно втирался в доверие короля, и неожиданное появление у Бонифация в Ананьи тамплиеров, и освобождение сына Климента, и убийство королевских гвардейцев. Вот, значит, каков на самом деле этот Кемпбелл.

Францисканский монастырь, Пуатье 23 апреля 1307 года от Р.Х.

— У вас время до вечерни.

Брат-монах закрыл дверь за Уиллом и Робером. Они приблизились к креслу у окна, где сидел изможденный человек с пепельной кожей.

Вид папы смягчил нетерпение Уилла, терзавшее его уже две недели. Климент выглядел как на пороге смерти. С бледным, почти прозрачным лицом.

— Меня глубоко огорчила весть о вашей болезни, ваше святейшество, — произнес он совершенно искренне. Ведь Климент теперь стал ему почти другом.

— Худшее миновало, — ответил папа измученным голосом. В руке он держал тряпичный мешочек, источающий терпкий аромат трав. — Слава Всевышнему. — Он пошевелился, как будто желая подняться, затем со вздохом опустился. — Хотя я еще слаб. — Климент поднес мешочек к лицу, втянул носом и поморщился. — Лекарь говорит, это облегчит хворь, но я опасаюсь, как бы не стало хуже. — Он остановил на Уилле покрасневшие глаза. — Братья известили меня о вашем прибытии. Я полагаю, причина та же самая, что и у королевского министра?

Уилл подошел ближе.

— Где Эскен де Флойран, ваше святейшество?

— Я беседовал с ним несколько недель назад, еще до того как меня свалила болезнь. Его привез Ногаре и забрал сразу, как мы закончили. Обещал поместить Флойрана в безопасное место, но не доверился мне настолько, чтобы сказать куда. Хотя я настаивал. В любом случае это недалеко отсюда, ведь он вернулся в тот же день. Вряд ли Ногаре доверил своим людям доставку на место такого важного свидетеля.

— О чем он вам рассказал?

— Что в Темпле есть еретики. Они бросили его в тюрьму, а племянника убили.

— Вы ему поверили?

— Его слова звучали убедительно. — Климент замолк. — Но все равно свидетельства одного человека недостаточно. К тому же он одержим жаждой отмщения.

— Вы приняли какое-то решение?

Климент поднялся, опираясь на кресло.

— Это серьезное обвинение. Я вынужден действовать.

— Но вы понимаете, почему его срочно доставили к вам? — Уилл бросил тревожный взгляд на Робера. — Король и его первый министр ухватились за возможность использовать лжесвидетеля, чтобы начать наступление на Темпл.

— Лжесвидетеля? — Голос Климента стал тверже. — Вы можете доказать, что слова Флойрана ложь?

— Ваше святейшество, — вмешался Робер, — лжет он или говорит правду, это должен расследовать Темпл. С момента основания ордена старейшины сами судили и наказывали рыцарей, капелланов и сержантов за проступки. Это внутреннее дело Темпла.

— Вот именно, — ответил папа. — Поэтому я направил послание на Кипр. Жак де Моле должен явиться сюда.

— Этого требовал Ногаре? — спросил Уилл.

— Так решил я сам. Что касательно ереси, окончательное решение всегда остается за мной.

По раздраженному тону папы Уилл понял — королевский министр на него сильно надавил.

— Великий магистр Моле и его старейшины помогут мне разобраться, — продолжил Климент. — Мы вместе дознаемся, где в свидетельствах Флойрана правда, а где ложь. Пусть король со своим министром видят в этом возможность начать наступление на Темпл, но я обещаю вам не допустить против ордена никаких враждебных действий, пока не сочту это необходимым. Кроме того, я давно желаю поговорить с великим магистром. Мы обсудим планы Крестового похода, а также что могу сделать я для его поддержки. — Он слабо улыбнулся. — Как видите, ничего дурного в появлении Флойрана нет. По крайней мере пока.

Уилл молчал. От речей папы его тревога только усилилась. Прежде он не обращал внимания на разговоры Климента о Крестовом походе, надеясь, что его охладят неудачи Жака на Востоке и нежелание правителей Запада, особенно Эдуарда и Филиппа, сражаться за Святую землю. Но теперь, кажется, события приняли другой оборот. Встреча папы с великим магистром может иметь трагические последствия. Он подумал о том, чтобы отправиться на Кипр и предупредить Жака, но послание папы было отправлено две недели назад, и они наверняка с Жаком разминутся. Великий магистр не станет медлить. Ведь он не может ослушаться, если его призывает понтифик.

— А теперь, Кемпбелл, скажите, удалось вам что-нибудь раскопать на Гийома де Ногаре? Появились ли какие-нибудь свидетельства его причастности к смерти Бенедикта? — Своим тоном Климент давал понять, что дальше обсуждать вопрос ереси в Темпле не намерен.

— К сожалению, нет, — ответил Уилл. — Ногаре встреч со мной избегает, а король после смерти супруги замкнулся в себе до такой степени, что редко допускает даже самых доверенных советников.

— Вам нужно поторопиться, — задумчиво отозвался Климент. — А то эта змея успеет нас всех отравить своим ядом.

Королевский дворец, Париж 14 мая 1307 года от Р.Х.

В дверь опочивальни Уилла постучали, но очень тихо. Он услышал только со второго раза. Направляясь открыть, Уилл прокручивал в уме объяснение своего отсутствия. Если нежданным гостем окажется Ногаре, придется сказать, будто он ездил в Англию.

На пороге стояла Роуз. Появление столь неожиданной гостьи лишило Уилла дара речи. Ни разу за все годы его пребывания во дворце дочь сюда не приходила. Он подавил в себе прилив радости, не осмеливаясь надеяться на какое-то изменение в их отношение.

Роуз хотела что-то сказать, но затем ее лицо болезненно сморщилась и она поспешила прочь по коридору.

— Погоди! — Уилл догнал ее и завел к себе.

Закрыв за собой дверь, он перенес с кровати на комод дорожный плащ и меч.

— Я только что вернулся.

Она примостилась на краю кровати, положив руки по обе стороны. Такая маленькая в широком синем плаще.

— Я не знала о твоем отъезде.

Уилла поразило отчаяние в ее тоне. Он вздохнул.

— Знаешь, мне даже в голову не пришло сообщать тебе о нем. Не думал, что это тебе интересно.

Роуз что-то пробормотала, уткнувшись взглядом в пол. Затем подняла глаза.

— Я пришла поговорить.

Уилл сел рядом и осторожно взял ее руку в свои.

— Я слушаю.

— Понимаешь, Филипп…

Роуз осеклась и долго молчала. Уилл решил, что она вообще больше ничего не скажет, но дочь вдруг быстро и сбивчиво заговорила:

— Он и я… мы… мы… у нас любовная связь… — Закончив, она посмотрела на него. Ему показалось, даже с каким-то вызовом. Не дождавшись от отца реакции, Роуз продолжила: — Но в последние месяцы он изменился. Стал холоден… — Она быстро отвела глаза. — И груб.

Уилл сжал ее руку, не представляя, что тут можно посоветовать.

— Но я здесь не из-за этого. Отец, они с Гийомом де Ногаре замыслили погубить Темпл и забрать в казну его богатства. Я слышала своими ушами.

— У них ничего не выйдет.

— Тебе об этом известно?

— Да. И я не позволю ему погубить Темпл.

Роуз покачала головой:

— Ты не знаешь, на что он способен. — Она прикусила губу. — Внутри этого человека скопилось много злобы. Он меня пугает.

— Тогда почему ты с ним?

Роуз вырвала руку и встала.

— Как я могу отказать королю?

Уилл тоже поднялся на ноги, боясь, что она выбежит за дверь и все опять пойдет как прежде.

— Извини, мне не следовало так говорить. — Он сжал ее плечи. — Ты права, Роуз. Права. Филиппа надо бояться. Он мстительный, бездушный и жестокий, не щадящий никого и ничего, что мешает воплощению его честолюбивых замыслов. Но я понимаю твое… — Он замялся. — …увлечение, поскольку знаю: он может быть очень обаятельным. Я сам был им очарован несколько лет, прежде чем мои глаза раскрылись на его жестокосердие. — Уилл улыбнулся и провел пальцем по ее щеке. — Не тужи, я помогу тебе скрыться там, где он тебя не достанет.

— Где? — тихо спросила она.

— В Шотландии. У моих сестер, Изенды и Иды.

— А ты?

Уилл молчал. Больше всего сейчас он хотел немедленно отправиться с дочерью в конюшню, увести оттуда двух коней и быстрее ветра помчаться к гавани. Там они найдут какой-нибудь купеческий корабль и к июню смогут добраться до Шотландии.

— Я должен остаться, — произнес он с огромным трудом. — Надо спасать Темпл от короля и Ногаре.

— Как?

— У меня доверительные отношения с папой. — Уилл подошел к комоду и надел пояс с мечом. — Он поможет.

Роуз посмотрела на него с тревогой.

— Куда ты собрался?

— У меня назначена встреча с Робером у прицептория. Он должен был поговорить с инспектором по неотложному делу. Потом я попрошу его вызвать Саймона: он поможет тебе добраться до Шотландии. — Уилл подошел к ней. — А сейчас иди к себе в опочивальню, собери вещи и жди. Я вернусь за тобой через несколько часов. Потерпи, скоро твои мучения закончатся.

Они вышли в коридор. Роуз проводила отца глазами, пока тот не скрылся из виду. Ей очень хотелось его окликнуть, но страх победил, и она направилась по тускло освещенным коридорам обратно в королевские апартаменты, залитые бронзовым сиянием закатного солнца.

При ее появлении Ногаре нетерпеливо встал.

— Что? — холодно спросил Филипп, откинувшись на спинку кресла.

Роуз отвернулась, не в силах перенести их взгляды. Она чувствовала, как в ней горячей волной поднимаются стыд и боль. Перед ней стояло лицо отца, его преисполненные любовью и заботой глаза. Она уже забыла, что это такое, когда на тебя так смотрят. Это было в очень далеком детстве, в Акре. Чувствуя подступающую тошноту, Роуз быстро подняла глаза на Филиппа, встретив в его взгляде одно лишь черствое высокомерие. Она прежде не могла представить, насколько бесчувствен король. Даже занимаясь с ней любовью, он сдерживал свою страсть, оставаясь холодным. Быть с ним в постели — все равно что лежать со статуей.

— Говори! — бросил Ногаре, заставив ее вздрогнуть. — Почему ты молчишь?

— Ему известно о вашем желании завладеть богатствами Темпла, — пробормотала она. Слова застревали у нее в горле.

Филипп встал и направился к ней.

— Это мы знаем. Что еще он сказал? — Король сжал ее подбородок, заставляя смотреть ему в глаза. — Говори, Рози, что еще сказал твой отец? Он мой враг? Пытается сорвать мои планы? Он в союзе с папой?

— Отпустите. Вы делаете мне больно.

Филипп смягчил тон, но захвата не ослабил.

— Подумай, Рози, кто тебе дороже: отец, давным-давно от тебя отказавшийся, или твой король? — Он распахнул полы ее синего плаща и положил ладонь на живот. — Который позаботится о тебе.

Роуз скосила глаза вниз на его руку, обхватившую ее живот, который уже начинал увеличиваться, и тяжело вздохнула.

Когда Роуз закончила говорить, Филипп ее отпустил, и она скользнула мимо него в свою опочивальню, закрыв за собой дверь. Через секунду до них донеслись ее всхлипывания.

Ногаре заходил туда-сюда по комнате. Его лицо горело яростью.

— Коварный подонок! С него надо живьем содрать кожу!

Филипп вгляделся в окно.

— Нужно в точности выяснить, какой вред он нам нанес. Знает ли еще кто-то в Темпле о нашем плане, кроме Пари, и как давно Кемпбелл в доверии у Климента. — Он повернул голову к министру. — И действительно ли отправлено послание Жаку де Моле.

— Отправлено, — заверил его Ногаре, продолжая возбужденно ходить. — Для надежности я послал с папским гонцом гвардейца. — Он подошел к Филиппу и понизил голос. — По крайней мере, сир, вы теперь избавились от двух проблем. — Он жестом показал на смежную дверь, за которой по-прежнему слышались всхлипывания Роуз. — От предателя и его дочери.

Филипп посмотрел на него.

— Нет, ее мы еще можем использовать. Как стимул, если Кемпбелл откажется говорить.

— О, этот висельник заговорит, сир. Еще как заговорит. — Глаза Ногаре сузились. — А вот его дочь и вынашиваемый ею ублюдок вам сейчас совершенно не нужны. В конце концов она родит, и что тогда? Связь с ней еще можно объяснить вашей тоской по усопшей супруге, но ребенок…

— Довольно! — оборвал его Филипп. — Доставьте мне Кемпбелла! Немедленно. Он отправился в Темпл, а значит, не мог далеко уйти. Возьмите дворцовых стражей, пусть его перехватят.

— Кемпбелл вряд ли расскажет нам что-либо существенное, сир. Как мы будем действовать дальше, после того как расправимся с ним?

— Дальше? — Голубые глаза Филиппа вспыхнули. — Подождем приезда Жака де Моле. А тем временем обнародуем свидетельства Эскена де Флойрана. Принудим Климента к действиям. Ему придется начать дознание, какие бы чувства его ни переполняли. Народ потребует. Сразу, как разберетесь с Кемпбеллом, начинайте готовить аресты великого магистра и его старейшин. Обвинения будут основаны на свидетельствах Флойрана, но мы не должны забывать, с кем имеем дело. Орден тамплиеров существует два столетия. Их мантия является символом чистоты и благородства. Они воины Христа и овеяны ореолом славы и святости. Против них должны быть выдвинуты серьезные обвинения.

— Не беспокойтесь, сир, — тихо произнес Ногаре. — Я не забыл, в чем обвиняли моих отца и мать.[25]

35

Дорога к Темплу, Париж 14 мая 1307 года от Р.Х.

Уилл бежал к воротам Темпла. Близились сумерки, солнце уже погрузилось за крыши домов и шпили соборов. Позади на острове Сите колокола Нотр-Дама зазвонили к вечерне. Звук прошел по реке и волнами прокатился по городским кварталам. К нему постепенно присоединились колокола других церквей. Уилл пытался настроиться на разговор с Робером: интересно, чем закончилась его встреча с Гуго, — но не мог думать ни о чем, кроме дочери. В нем бурлили гнев, надежда, страх и радость. Его пугала мысль, что Роуз передумает и откажется уходить из дворца. У ворот торговцы спорили о чем-то с городскими стражниками. Он миновал их и припустил еще быстрее. Остановился, лишь когда показалась дубовая роща у стены прицептория. Здесь он сошел с дороги и медленно побрел, пытаясь отдышаться. Глаза заливал пот. Впереди у деревьев Робера он не увидел. Уилл выпрямился, вытер лицо рукавом и осмотрелся. Сзади послышался стук копыт. Пятеро всадников ехали по дороге легким галопом, поднимая за собой пыль. Он проводил их глазами.

— Кемпбелл.

Уилл обернулся. Вгляделся в деревья.

— Робер!

В тени под ветвями что-то мелькнуло. Уилл направился туда. Неожиданно хрустнули ветки, и навстречу ему из кустов вышел человек. Он глянул на меч в его руке и выхватил свой. За спиной возник неясный шум, и в одно мгновение его окружили четверо. Затем появился пятый. Он ринулся с мечом на Уилла, тот искусно отразил его выпад, а следом нога в кольчужном сапоге свирепо ударила Кемпбелла под колени. Уилл охнул и повалился вперед с поднятым мечом, пытаясь отразить удар первого. Но тут же получил еще пинок в бок, а потом в спину. Затем кто-то наступил ему на руку, держащую меч, заставив вскрикнуть от боли. Уилл пытался загородиться свободной рукой от обрушивавшихся на него сапог и кулаков, но тщетно. Наконец сильный удар по голове погрузил его во тьму.

Его привел в сознание странный тягостный гул, тихий и быстрый, похожий на биение сердца. Гул разрастался, отражаясь эхом от тьмы. Было ощущение, как будто он скользит под водой. Где-то далеко наверху над ним нависал мир. Неожиданно Уилл вынырнул на поверхность. Его тащили по коридору лицом вниз. Ноги волочились по каменным плиткам. Мелькали вспышки факелов, полы плащей. Теперь он понял: гул — шаги тех, кто его тащил. Уилл испытывал такую слабость, что даже не мог поднять голову. С грохотом открылась дверь, дохнуло сквозняком. Его похитители остановились. Что-то громко заскрипело, и затем Уилла снова поволокли вниз по узкой, провонявшей прогорклым ладаном лестнице. Наконец в тускло освещенном помещении его усадили на табурет и, заломив назад руки, связали веревкой. После чего вылили на голову ведро ледяной воды.

Одну стену в комнате закрывала черная занавесь, у которой стоял человек, облаченный в плащ, сшитый из множества маленьких кружочков блестящего шелка. Он сбросил капюшон, и Уилл встретился с мрачным взглядом Гуго де Пейро. Время не пощадило лицо инспектора: появились морщины на лбу, у рта и вокруг глаз; некогда черная борода теперь поредела и поседела. Он рассматривал Уилла задумчиво и с некоторым любопытством.

Из тени к нему приблизился некто в простой белой мантии и маске в виде оленьей головы. Такие же маски были на тех, кто напал на него в роще. Человек что-то пробормотал. Гуго кивнул и посмотрел на Уилла.

— Поверить не могу — все эти годы ты находился в Париже. Робер давно об этом знает?

Уилл с трудом сглотнул. Запах ладана стал ощущаться острее.

— Что ты с ним сделал? — спросил он хрипло. — Где Робер?

— Как тебе удалось настроить его против меня? — Гуго шагнул вперед. — Как ты заставил Робера пойти на предательство?

— Ты говоришь о предательстве как о чем-то ужасном, но сам предаешь очень легко.

Тотчас на висок Уилла обрушился кулак в кольчужной рукавице, и он обмяк на табурете. Но лишь на пару секунд. Странно, но шок вернул его к жизни. Выплюнув кровь, он пристально посмотрел на инспектора.

— Я верил тебе, Гуго. Потому и призвал в братство. Верил, что ты понимаешь наши устремления. А ты извратил их.

Человек в маске снова замахнулся, но Гуго его остановил.

— Но не я, а ты, Кемпбелл, бросил братство. Если оно так много для тебя значило, почему ты сбежал? Впрочем, тем самым ты предоставил мне возможность сделать то, чего при твоем управлении никогда бы не случилось. Ты и Робер, вы оба видели не дальше своего носа. Вот Эврар, живи он дольше, мог бы привести нас к величию. Этот человек по-настоящему понимал значение «Анима Темпли».

— Ты ничего не знаешь об Эвраре и его устремлениях, — прохрипел Уилл, кипя гневом. Как посмел негодяй упомянуть его наставника и друга!

— Не знаю, говоришь? — Гуго подошел к сооружению, напоминающему алтарь, и что-то взял.

Когда он вернулся в круг света, Уилл увидел в его руках «Хроники» Эврара в кожаном переплете.

— Ты ошибаешься, я знаю его достаточно хорошо. — Гуго начал перелистывать пергаментные страницы. — «Стремясь достигнуть цели, надо идти на жертвы; свобода порой должна оплачиваться кровью» — вот его слова. Он считал, что «Анима Темпли» имеет право и должно, если это необходимо, устранить великого магистра, который препятствует его возвеличиванию. И Эврар верил в силу мифа. — Гуго покачал головой и вернул «Хроники» на алтарь. — Он написал «Книгу Грааля». Ты что-нибудь из нее постиг?

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь! — ожесточенно выкрикнул Уилл. — «Книга Грааля» уничтожена за много лет до твоего приема в братство. Мне хорошо известны все писания Эврара. Он постарался донести в них смысл только для тех, кто читал «Книгу Грааля».

— Я ее не читал, но мне известно содержание. Я изучил историю братства, когда был принят в его ряды в Акре, и для меня большое значение имели беседы, в том числе с тобой, а также с Робером, братом Томасом из Англии и другими. Постепенно я собрал все по кусочкам, и, чтобы понять суть, этого оказалось достаточно.

— Но кусочки ты сложил неправильно, — прохрипел Уилл. — Исказил мысли Эврара. Рыцарь, пьющий кровь, плюющий на крест, — всего лишь аллегории.

— Они аллегориями и остались. Только теперь более мощными, приобретя подлинное значение.

— Написанные на бумаге, они не несли никакого зла, но, воплощенные в жизнь, превратились в ересь.

— Ересь! — произнес Гуго с издевкой. — Ты держишься за старое, как и Жак де Моле. Эврар пренебрежительно относился к одержимости Армана де Пейро историями о Граале, но старик знал, насколько мощные в них заложены идеи. Ему не довелось использовать данную мощь, он не имел возможности. А я продолжил дело, его и Армана. Теперь их идеи перестали быть фантазиями и помогают спасти орден.

— Скажи, Бога ради, как могут спасти орден юные впечатлительные рыцари, превращенные в грешников, пьющих кровь и плюющих на святой крест?

— Ты говоришь о символах нашего единства как братьев! — отрезал Гуго. — Именно поэтому Эврар использовал их в истории о Персивале. Я просто сделал шаг вперед и сплотил рыцарей. Вот они, — он простер руку в направлении тени, где Уилл различил фигуры в масках, — и есть настоящее братство.

— Да, с Мартином де Флойраном вы обошлись очень по-братски.

Лицо Гуго вытянулось.

— В тот вечер мои рыцари перестарались. Но они горячо преданы мне и друг другу, а Мартин нарушил клятву, глубоко их ранив. Я поторопился. Он не был готов к посвящению. Это доступно не всем.

— А Эскен?

— К сожалению, пришлось пойти на жертву. — Гуго тяжело вздохнул. — Мы не грешники, Кемпбелл, и не еретики. Я верую в Бога так же, как и ты. Люди, которых я выбирал для посвящения в «Анима Темпли», приходили сюда совершить путешествие Персиваля, и я служил им проводником. — Он указал на свой мерцающий плащ. — Король-рыбак,[26] ведущий через испытания. Им предлагали выбрать один из двух путей: разрушительный, под водительством великого магистра, путь крови, насилия и войны, или путь обновления — нелегкий, трудный путь. Вступивший на него отказывается от клятвы рыцаря, отказывается от старейшин и наставников и даже от своих родных. Следуя по этому пути, он должен доверять только мне, а я ему. Он плюет на крест, стремясь доказать свою преданность мне, доказать, что признает над собой мою власть. Эврар понимал силу этих символов, иначе бы не написал «Книгу Грааля». Вот почему он называл Акру своим Камелотом. Мистические идеалы действуют на людей гораздо сильнее, чем идеи спасения от сарацин клочка пыльной земли. Разве не так?

Уилл удивленно покачал головой.

— Так выходит, ты все время пополнял братство? А Робер говорил мне, ты ничего не делаешь, а братство вообще больше не собирается на встречи.

— Когда-то у меня теплилась надежда, что Робер будет с нами, но потом я понял — его со старого пути не свернешь. Он такой же, как ты и Жак. А сейчас пришло время обновить орден и создать новое братство. Крестовые походы закончились. Мамлюки завладели Акрой, тевтонцы двинулись в Пруссию завоевывать земли и обретать богатства, госпитальеры обосновались на Родосе, а наши старейшины слепо топчутся на Кипре, по-прежнему предаваясь бесплодным мечтаниям о возвращении Иерусалима. Пока ты пытался удержать от разрушения разваливающуюся империю на Востоке, мир на Западе изменился. Время священных войн миновало. Короли заняты укреплением собственных государств, и нам нужно делать то же самое, если мы хотим выжить. Мы тоже должны измениться и консолидировать нашу мощь. И со временем орден достигнет невиданного процветания. — Глаза Гуго вспыхнули. — Я давно понял, что могу изменить Темпл исподволь, и начал подбирать рыцарей, преданных мне, а не Жаку с его Крестовым походом.

— И что ты намерен делать? Воевать с ним?

— Нет. Король Эдуард обещал дать Темплу землю в Шотландии.

Уилл подался вперед.

— Если он ее завоюет!

— Завоюет, — уверенно ответил Гуго. — Армия Эдуарда теснит Роберта Брюса и победно идет на север. Король устроит им бойню похлеще, чем у Фолкерка. Шотландия падет, и братство получит место для базы вдали от беспокойных Франции, Англии, Италии и Германии.

— Какой же ты дурак, Гуго, — проговорил Уилл. — Эдуард потратил одиннадцать лет на завоевание Шотландии. Неужели ты искренне веришь, что он отдаст тебе какие-то земли? Ты ослеплен радужными фантазиями и нацелил на них братство. Не к этому стремились Эврар, мой отец, Илайя и Калавун, не за это они проливали кровь. Какая же это душа Темпла?

— Настоящая, Уилл, подлинная душа. Пока ты разбирался с королем Эдуардом — мышь, пытающаяся свалить льва, — я вел Темпл к золотому будущему.

— К золотому будущему? Вот сейчас, в данный момент, на Кипр везут послание, предписывающее великому магистру Моле прибыть на встречу с папой, дабы ответить на обвинения в ереси в твоем прицептории. Король Филипп и Гийом де Ногаре уже несколько лет вынашивают планы уничтожить орден, намереваясь завладеть его богатствами. Возможно, своими действиями ты погубил всех тамплиеров, до одного.

— Чушь! О моем братстве никто не знает.

— Ошибаешься — все известно Эскену де Флойрану, а он в руках короля.

— Ты лжешь. Только я имею власть освободить Флойрана. — Гуго вгляделся в Уилла, и его лицо осветилось догадкой. — Неужели Робер де Пари оказался большим предателем, чем я полагал?

— Но еще не все потеряно. Ты должен уничтожить все свидетельства ваших ритуалов и распустить «Анима Темпли». А я, пользуясь благосклонностью папы…

— Распустить? — Гуго подозрительно нахмурился. — Что за игру ты затеял со мной, Кемпбелл?

— Это не игра, клянусь…

— Довольно! Я не желаю больше слушать твои лживые измышления. — Гуго сделал жест людям в масках. — Уберите его с моих глаз.

— Бросив меня в Мерлан, ты не избежишь грядущего! — кричал Уилл, пока члены братства в масках развязывали ему руки и грубо ставили на ноги.

— Ты отправишься не в Мерлан, а в Англию. Такую цену запросил Эдуард за территорию для братства. Ты — в обмен на нашу базу в Шотландии.

— Остановись! — воскликнул Уилл. — Не делай этого, ради Бога!

Но Гуго отвернулся и опустил капюшон.

36

Дорога на Карлайл, королевство Англия 1 июля 1307 года от Р.Х.

Фургон качался и подпрыгивал на ухабах. Уилл сидел, сгорбившись, сбоку, истерзанным телом ощущая каждый толчок. Через ткань надвинутого на голову мешка он мельком видел яркие вспышки из открытой задней части фургона. Судя по вспышкам и изменению запахов, они ехали по лесу, но догадаться, в каком месте, не было никакой возможности.

Сразу после встречи с Гуго тамплиеры доставили его, связанного, с мешком на голове, к Сене и бросили в трюм небольшого судна. Спустя время, услышав крики чаек, он понял: рядом море, Онфлер. Там его пересадили на больший корабль, из-за шторма простоявший у причала несколько дней.

Он сидел в трюме, покачивался вместе с кораблем на волнах и размышлял. Больше всего о дочери. Скорее всего она по-прежнему во дворце. Думает, отец снова ее бросил. Эта мысль повергла его в такое неистовство, что он начал вертеться и вырываться из пут, выкрикивая проклятия и угрозы тюремщикам, пока в трюм не спустились двое и ударами сапог не заставили его умолкнуть. И весь остаток плавания в Англию прошел как в тумане. В Лондоне Уилла поместили в подвал в здании рядом с пристанью, где он провел примерно неделю, прикованный цепью, на хлебе и воде с привкусом морской, а потом впихнули в фургон.

По обрывкам разговоров он понял — его конвоируют около тридцати гвардейцев короля Эдуарда в Шотландию, с обозом, который везет дополнительные запасы продовольствия. Его повозку нагрузили бочками тошнотворно пахнущего вина. Стояла обычная в здешних местах летняя жара. Он жутко потел и мучился жаждой. Когда стражники совали ему миску с водой, он выпивал ее за несколько секунд.

Вспышки света сменило постоянное яркое сияние. Видимо, фургон выехал из леса. Запахло сухой травой, загудели насекомые. Через некоторое время повеяло дымом костров, и Уилл начал различать в отдалении несвязный гул множества голосов. Вскоре щебетание птиц заглушили собачий лай, ржание коней, возгласы и смех. Фургон остановился. Уилла вытащили, сдернули с головы мешок. Он стоял с минуту зажмурившись, ослепленный солнцем.

Обширную равнину перед ним, на сколько хватал глаз, заполняли сотни, а возможно, тысячи шатров. Повсюду развевались яркие знамена и флаги, многие из которых были знакомы со времен, когда он воевал в войске Уоллеса. Гвардейцы повели его через лагерь. Лорды и рыцари стояли группами или отдыхали в шатрах с открытыми стенами, оруженосцы и слуги суетливо двигались между ними подобно деловитым муравьям. Оружейники быстрыми умелыми руками ладили кольчуги, серебристые и гибкие, похожие на рыбью чешую. У очагов хлопотали повара в заляпанных фартуках. Дальше под внимательным взглядом капитана группы лучников проверяли маховые перья на стрелах. Гуго сказал, что войско Эдуарда теперь больше, чем прежнее, разбившее шотландцев у Фолкерка. Уилл подумал: его бывший друг, подонок, прав.

В отдалении рядом с несколькими величественными шатрами располагался самый великолепный, королевский. Уилл с отвращением скользнул взглядом по золотым львам на знамени. Он шел уже довольно долго, но до сих пор не понимал, в какой местности находится. Наконец гвардейцы завели его в тесную, сплетенную из прутьев клеть, охраняемую стражниками в королевских ливреях. Один открыл дверцу, и Уилл, вдвое согнувшись, повалился на жухлую траву. Клеть закрылась, и он смог разглядеть своих соседей. Их было четверо. Они, все избитые, в ссадинах, настороженно его разглядывали.

Деревня Бург-апон-Сендс, королевство Англия 3 июля 1307 года от Р.Х.

Уилл жадно откусывал куски жилистого мяса. Жевание причиняло боль, организм отвык от нормальной еды, но даже если это была его последняя трапеза, он был полон решимости ее вкусить. Смеркалось, в сиянии факелов и костров небо над головой казалось безмерно синим. С тех пор как его впихнули в клеть, солнце дважды поднималось и садилось. А войско Эдуарда продолжало расти.

За последние два дня прибыло еще подкрепление и обозы с продовольствием. Пешие воины с темными загорелыми лицами устало входили в лагерь, неся булавы и топоры, копья и щиты. Продолжали въезжать бароны с группами рыцарей. Вечером, после трапезы, Уилл слышал из лагеря смех и походные песни. Эти воины сражались с шотландцами многие годы. Они знали местность и тактику своих врагов и испытывали полную уверенность в победе. Приходили вести, что Роберт Брюс готовит отпор, но здесь это никто всерьез не воспринимал. Новый король Шотландии Роберт Брюс в самом начале добился кое-каких успехов, но вскоре Эдуард заставил его отступить. И вот теперь, почти через десять лет после ужасного поражения у Стирлингского моста, англичане пришли сюда, решив в последний раз собрать кровавую жатву. Покорить мятежное королевство навсегда.

Уилл поговорил с товарищами по плену. Все четверо оказались шотландцами, лазутчиками из войска Брюса, которых послали следить за продвижением англичан. Их пытали, чтобы выведать, где стоит шотландское войско. Пока они держались, но вряд ли их сил хватит надолго. Одного забрали сегодня утром, и он не вернулся. Уилл понимал — и его час не за горами, и, стараясь подавить страх перед предстоящими мучениями, предавался размышлениям. Он думал о Гуго, о его плаще Короля-рыбака, о рыцарях в масках, ожидающих в парижском прицептории, когда Молот Шотландцев бросит им подачку в виде куска земли. Думал о Робере, своем верном друге, который наверняка сейчас томится в тюрьме или убит. Думал о дочери, замурованной во дворце, и о послании папы Климента, отправленном на Кипр. Он думал также об Эскене де Флойране, сидевшем в башне какого-то королевского замка, с нетерпением ожидающем возможности отомстить своим тюремщикам.

— Кемпбелл.

Уилл проглотил последний кусочек мяса и поднял глаза. У клети стояли два королевских гвардейца. Один махнул ему.

— Выходи.

Уилл переглянулся с узниками-шотландцами и пополз к дверце клети, понимая, что сопротивляться тщетно. Гвардейцы выволокли его наружу и повели по лагерю. Сидящие у костров английские воины хмуро провожали пленника глазами. Один плюнул в его сторону. Уилл посмотрел вперед и понял — его ведут к алому королевскому шатру.

Несмотря на роскошь — ванна, кровать, обеденный стол, слуги, музыканты, — здесь было необычно тихо и как-то печально. Слуги неслышно двигались со встревоженным видом. Уилл успел прочувствовать мрачную атмосферу, прежде чем его ввели в личные покои короля, почти все занятые огромной кроватью с балдахином, поддерживаемым четырьмя резными шестами. От двух жаровен исходили тепло и дым, но очень мало света. В постели лежал король Эдуард.

Почти семьдесят исполнилось ему, и он носил свои годы как надоевшую выцветшую мантию, давящую на плечи. До Уилла донеслось его дыхание, потрескивающее как лист пергамента. Пахло мочой и застоялым потом. Надменность, волевой взгляд, царственная осанка — все исчезло. Хозяин жизни, король, перестал существовать. Перед Уиллом в постели лежал жалкий старик, страдающий недержанием мочи.

— Ты видел мое войско, Кемпбелл?

А вот твердость в голосе звучала прежняя. Уилл даже ощутил в тоне короля свойственные тому насмешливые нотки.

— Его трудно было не заметить, — ответил он и получил тумак от гвардейца за дерзость.

— Пойдешь назад, посмотри еще, — проскрипел король, блеснув покрасневшими глазами. — Ведь это последнее, что ты увидишь. Завтра я поступлю с тобой так же, как и с ублюдком Уоллесом. А когда твои внутренности еще будут дымиться в огне, я поведу мое войско в Шотландию и… — Эдуарда сразил приступ кашля. Один из гвардейцев двинулся к нему, но король его остановил, подняв дрожащую руку. Он отхаркался в тряпицу, вздохнул и зафиксировал взгляд водянистых глаз на Уилле. — Предатель Брюс и его банда оборванцев горько пожалеют о дне, когда вздумали подняться против меня. Шотландских воинов стащат с коней и втопчут в поле, они будут гибнуть сотнями, нет, тысячами! Истреблены будут и их сыновья и дочери, а на месте грязных шотландских лачуг встанут величественные английские города. Твоя родня, Кемпбелл, разделит их судьбу. — Эдуард подался вперед. — Я хочу, чтобы ты знал это, прежде чем я тебя казню. Я хочу, чтобы ты знал, как они будут страдать за твое предательство. Я хочу, чтобы ты…

Эдуард продолжал говорить, но Уилл больше ничего не слышал. Лицо деспота дергалось, с его серых губ слетала слюна, он источал сверхчеловеческую ненависть, горькую и черную как смола. А на Уилла вдруг снизошло озарение. Он неожиданно осознал — несмотря на все сопровождавшие его в жизни невзгоды и трагедии, он не потерял душу. Вот она — Уилл чувствовал внутри себя, как она пылает перед исходящим злобой Эдуардом. Как ни сильна в нем его жажда отмщения, он не позволил ей отравить себя.

Тираду Эдуарда оборвал жестокий приступ кашля, и слуги тут же ринулись к постели со свежими платками.

— Завтра, Кемпбелл! — прохрипел он присвистом. — Завтра!

Уилл вышел на шатра, ошеломленный снизошедшим на него откровением. Вдохнул вечерний воздух, пропитанный ароматом трав, и, понукаемый гвардейцами, направился обратно к свою клеть.

Лагерь спал. Воины отдыхали, набираясь сил перед предстоящей битвой. Рассыпанные по небу мерцающие звезды казались зеркальным отражением тлеющих костров. Отмахнувшись от вопросов товарищей-узников, Уилл опустился на колени и склонил голову в молитве. Он просил Господа помочь своей дочери, чтобы она наконец поняла — отец никогда от нее не отказывался, молился, чтобы она пошла к Саймону и чтобы тот помог ей сбежать от Филиппа. Он просил Господа дать прозрение Гуго, а Клименту сил и мужества, просил сохранить жизнь Роберу, а Жака де Моле отвратить от Крестового похода. Закончив, Уилл лег на теплую траву и закрыл глаза. Предстоящее его страшило, но он знал: боль рано или поздно прекратится и уступит место блаженству.

Завтра он снова увидит своих отца и мать. Обнимется с Эвраром, Хасаном и Илайей, пожмет руки Калавуну и Овейну. Завтра он наконец соединится с Элвин. Он встретится с ними со всеми, неся мир в своем сердце, сознавая, что он шел верным путем.

Однако пришло утро, но никто не явился вести его на казнь. Медленно ползло время, воины в лагере пробудились, поели, занялись своими делами. Постепенно спокойствие, какое ночью удалось приобрести Уиллу, улетучилось. Он хотел, чтобы все поскорее закончилось. Ожидание становилось мучительным. Но прошел день, за ним следующий, небо опять из золотистого стало темно-синим, а за ним не приходили. Шотландцев тоже не выводили на допросы, а стражники, бросавшие им еду, угрюмо молчали. В лагере больше не пели песен у костров, не слышалось веселых возгласов и смеха. А Уилл все ждал.

Утром на четвертый день над равниной прошла гроза. Уилл сидел промокший до нитки, облизывая с губ капли дождя, когда в лагере все пришло в движение. Он подполз к стенке клети и увидел, как несколько групп воинов вышли под ливень. Струи громко стучали по их щитам и шлемам. Вскоре воины начали покидать лагерь. Некоторые с опущенными головами, другие, казалось, с облегчением, но вряд ли они отправлялись на битву. В отдалении Уилл разглядел огромную толпу, собравшуюся у королевского шатра.

Наконец, когда гроза переместилась на север, а воины двинулись сплошным потоком, причем все взяли курс на юг, к клети приблизился воин, одетый проще, чем королевские гвардейцы. Он открыл дверцу и мотнул головой.

— Уходите.

Шотландцы ошеломленно переглянулись и быстро выползли из клети.

Воин направился прочь.

— Кто повелел нас выпустить? — крикнул ему вслед Уилл.

Тот оглянулся.

— Новый король.

Уиллу стало трудно дышать.

— Эдуард умер?

— Да, король отошел сегодня утром, — угрюмо ответил воин. — Корону надел его сын, наследник. Он повелел выпустить всех пленных, а войску возвращаться. Новый король не пожелал вести войну, задуманную его отцом.

Воин скрылся, а Уилл упал на колени в мокрую траву и долго наблюдал, как английское войско медленно двигается по равнине. Наконец, заставив себя подняться на ноги, он с трудом взошел на невысокий холм вдалеке от красного шатра, где по-прежнему застыла толпа. Достигнув вершины, Уилл увидел впереди болотистые берега в устье реки, над которой вздымались омытые золотистым светом горы Дамфрис. Там, за горами, были его родные. Только что случилось чудо — Господь подарил ему возможность продолжать жить. Так почему бы не провести остаток своих дней среди близких — Изенды, Дэвида, Маргарет, Элис, рыжеволосой красавицы Кристин? Соблазн огромный! Но колебался он недолго, прежде чем повернуть на юг, оставив позади окутанную пеленой летнего дождя Шотландию.

37

Францисканский монастырь, Пуатье 18 августа 1307 года от Р.Х.

— Приветствую вас, ваше святейшество, — прохрипел Жак де Моле, склоняясь над протянутой рукой Климента и целуя папский перстень.

Климент ласково улыбнулся:

— Это я должен опуститься перед вами на колени, магистр тамплиеров. Вы один из немногих отважных воинов, которые еще сражаются за освобождение Иерусалима. — Он поднял глаза на рыцарей, выстроившихся позади великого магистра.

Их насчитывалось примерно сорок, все с прямыми спинами, суровые, одетые в кольчуги. На поясах мечи, под мышками зажаты шлемы. Большинство — старейшины высокого ранга и командоры. Климент нескольких узнал. Рядом с магистром Франции стоял человек с тусклыми глазами и крючковатым носом. Жоффруа де Шарне, магистр Нормандии. Перед аудиенцией рыцарям предложили помыться и отдохнуть, но они отказались, предпочтя встретиться с папой сразу после прибытия. И потому выглядели так, будто пришли прямо с поля битвы.

Климента кольнула досада: он уступил требованиям Ногаре и вызвал этих людей, оторвав без особой надобности от дел. Но он был рад их видеть. Присутствие тамплиеров внушало надежду, что, несмотря на отсутствие энтузиазма у правителей Запада, борьба за освобождение Святой земли будет продолжена. Пошевелившись на подушке, положенной на кресло заботливыми монахами, он взмахнул рукой слугам у стены.

— Принесите нашим благородным гостям еды и вина.

Широкое лицо великого магистра, обрамленное жесткими с проседью волосами, продолжало оставаться мрачным и суровым.

— Ваше святейшество, мы провели много дней в путешествии, спеша на встречу с вами. В своем послании вы написали, что призываете нас по причине большой беды, случившейся в ордене. Поскольку мне об этом ничего не ведомо, то, прежде чем разделить с вами трапезу, я желал бы услышать, какая тяжелая беда подвигла вас призвать меня и моих старейшин с Кипра.

Климента напористость Жака, казалось, захватила врасплох. Он помолчал, затем кивнул слугам.

— Оставьте нас. Скажите братьям, мы сядем за трапезу позднее.

Дверь закрылась. Папа собрался с силами, пытаясь выглядеть невозмутимым. Его смущало угрюмое молчание рыцарей. Он чувствовал себя неумелым командиром перед своим войском.

— Вам известен рыцарь по имени Эскен де Флойран?

Жак отрицательно покачал головой.

— У меня много рыцарей. Я не знаю их всех по именам.

— Речь идет о бывшем приоре Монфокона, мессир, — произнес магистр Франции. — Несколько лет назад я получил от инспектора рапорт, где говорилось о его аресте за ересь. Он находится в тюрьме Мерлан.

Климент бросил взгляд на магистра Франции.

— Верно. Но теперь де Флойран бежал из тюрьмы и находится под защитой короля. Он твердит о своей невиновности и обвиняет рыцарей парижского прицептория в ереси и убийстве.

— Под защитой короля? — удивился великий магистр. — Почему де Флойрану оказана такая честь?

Климент помедлил с ответом. Он еще не решил, открывать или нет тамплиерам намерения Филиппа. Ему очень не хотелось лишаться последней надежды на Крестовый поход.

— Король встревожен и желает убедиться в огульности обвинений де Флойрана. Он весьма заинтересован в сохранении славы Темпла незапятнанной. Король Филипп требует начать дознание и убедил меня в необходимости вызвать вас со старейшинами с Кипра. Мы не желаем, чтобы хоть кто-нибудь в христианском мире имел сомнения относительно чести воинов Христа. Как известно, многие, к сожалению, винят тамплиеров в падении Акры.

После его слов великий магистр помрачнел еще сильнее, рыцари позади него беспокойно зашевелились. Он кивнул Клименту.

— Выдвинуто серьезное обвинение, и оно будет рассмотрено с особой внимательностью. Я поговорю с де Флойраном лично и оценю его свидетельства, а затем встречусь с теми, кто поместил приора в тюрьму, и выслушаю их объяснения.

— Я уверен, скоро все разъяснится. — Страстно стремясь не потерять доверие рыцарей и ободренный решительным ответом Жака, Климент сменил тему. — Другая причина, почему я вас призвал, магистр тамплиеров, это желание услышать о ваших успехах на Востоке. С Кипра давно не поступали вести, и мне почти ничего не ведомо о том, как продвигается Крестовый поход.

Великий магистр слегка расслабился, но выражение его лица оставалось угрюмым.

— Когда мамлюки захватили нашу последнюю базу на острове Руад, Крестовый поход остановился. Мы ждали поддержки Запада, но так и не дождались. Даже из Темпла мы получаем очень мало людей, продовольствия и прочего. Ну, это я улажу, пока буду находиться здесь. Объезжая королевства, я внушал каждому правителю, как важно объединение. Иначе Иерусалим не освободишь. Небольшие группы войска, порознь, без согласия, потерпят поражение.

Климент не смог скрыть разочарования.

— Я надеялся услышать более обнадеживающие новости, поскольку полон решимости помогать вам, магистр тамплиеров.

— Мы рады это слышать, ваше святейшество, — подал голос Жоффруа де Шарне. — Но остаемся по-прежнему уверены в том, что вернуть потерянные территории можно только сообща. Мы рассчитываем на помощь короля Кипра, а также на союз с монгольской империей, но это будет еще не скоро.

Жак тряхнул своей львиной гривой.

— Если Крестовый поход возглавит один из могущественных королей Запада, это сильно вдохновит людей, и тогда, я верю, мы победим. Может быть, король Эдуард? Или король Филипп?

— Увы, король Эдуард в июле умер. Мы получили весть всего несколько дней назад. Королем стал его наследник, принц Уэльский. — Климент поджал губы. — А его, я слышал, больше интересуют застолья и неприглядные фривольности.

Сообщив рыцарям печальную новость, папа откинулся на спинку кресла. Климент был расстроен и огорчен. Он-то думал, Жак там, на Востоке, готовится со своими воинами к решительному штурму крепостей сарацин. Теперь же стало ясно: это будет не скоро, а может быть, вообще никогда. А ведь он мечтал призвать христианский мир к новому Крестовому походу. Всю свою жизнь грезил об этом. Мечтал войти по стопам Бога в ворота золотого города. Неужели этому не суждено сбыться? И никого из христианских королей сейчас на священную войну не подвигнешь. Самый могущественный из них, Филипп, нацелился совсем на другое.

Королевский дворец, Париж 13 сентября 1307 года от Р.Х.

Роуз сидела, завернувшись в свой синий плащ. Большой зал гудел, французская знать пировала. За поставленными между мраморными колоннами огромными столами придворные жадно поглощали яства. Куда бы она ни бросала взгляд, всюду виднелись жующие рты. Один герцог, рыгнув, непристойно пошутил, и дамы вокруг пронзительно засмеялись. Министры и королевские советники жевали с застывшими лицами, епископы в украшенных драгоценностями сутанах пили из кубков вино. Повсюду стояли серебряные блюда с горами еды. В центре каждого стола красовалась жемчужина пира — огромный пирог с куропатками, перепелами, жаворонками и множеством воробьев.

Напротив Роуз лежал разрезанный пирог, и она не могла оторвать глаз от блестящих жиром темных тушек. Ее мутило от запахов розмарина и тимьяна. Сейчас все ее ощущения странно обострились. Ножом отрезали кусок сыра, а ей мерещилось, будто молот бьет по наковальне. Епископ рядом что-то бубнил, а Роуз казалось, словно гремит гром.

— Рози, ты должна поесть.

Она оглянулась. Рядом, улыбаясь добрыми глазами, стояла Бланш.

— Хотя бы немного. — Девушка нагнулась и прошептала с придыханием: — Ты должна думать о ребенке.

Роуз бросила взгляд на свой живот, спрятанный под столом и полами плаща. Думать о ребенке? Да она только о нем и могла думать.

Ее живот сделался тугим как барабан, и она знала — стоит ей встать, все начнут украдкой смотреть на нее. Придворные возьмутся перешептываться, обсуждать шлюху короля и ублюдка, которого она носит. Дамы будут вскидывать закрытые вуалью лица, а вельможи улыбаться и показывать своими липкими пальцами непристойные жесты. Она никогда не чувствовала себя во дворце уютно, но сейчас словно очутилась посреди своры злобных волков.

Однажды, вскоре после прибытия в Париж, Роуз видела, как двое слуг вынесли из конюшни подстилку с новорожденными котятами. Она остановилась, пытаясь рассмотреть милых маленьких слепых существ, шевелящихся на подстилке, а затем у нее перехватило дыхание. Слуги опрокинули котят в бадью с водой. Самое ужасное заключалось в том, что все, кто проходил мимо, этого даже не заметили. Потом Роуз прокралась тайком в конюшню и нашла кошку, которая лежала и жалобно мяукала, оплакивая своих деток. Она просидела с кошкой, наверное, целый час, бормоча слова утешения и гладя ее, пока та не заснула.

«А если ночью придут слуги Филиппа, заберут мое дитя и утопят, этого тоже никто не заметит?»

Перед Роуз возник образ отца. Обычно он являлся к ней в виде призрака, плохо различимого, будто в тумане. Теперь его лицо вставало перед ней пугающе отчетливо. Как жестоко обошлась с ним судьба! Она была уверена — отца убили по приказу Филиппа в тот вечер в мае. Спрашивала об этом короля, но тот отвечал, что отец сбежал, и обвинял в этом ее. Но Роуз знала: Филипп лжет, и Уилл Кемпбелл мертв. Ее даже не восхищало неистовое шевеление младенца в утробе. Она воспринимала его как наказание за свое предательство и мучилась, не зная, как искупить грех.

Роуз перевела взгляд на стол Филиппа. Король сидел на возвышении в дальнем конце Большого зала в окружении братьев и сыновей. Они все теперь выросли и стали красивыми юношами. Место напротив короля занимала его любимая Изабелла. Принцессе только исполнилось двенадцать, и ее тут же помолвили с новым королем Англии Эдуардом II. Свадьбу решили устроить в начале следующего года. По условиям соглашения Гаскония оставалась в руках англичан, но Филиппа это устраивало. После помолвки дочери он почти с ней не расставался, словно цепляясь за последние драгоценные мгновения ее уходящего детства. По одну сторону от короля сидел его исповедник, серолицый аскет Гийом Парижский, по другую — Ногаре.

Первый министр что-то сказал. Филипп кивнул и поднялся, небрежно откинув расшитую лилиями мантию. Паж ринулся отодвигать трон. Менестрели прекратили игру, все придворные за столами встали. Не глядя ни на кого, Филипп направился к резной двери, ведущей в королевские апартаменты. Ногаре семенил рядом, едва поспевая. Затем все уселись, и менестрели снова заиграли. Роуз продолжала стоять. Почувствовав в своей руке ладонь Бланш, она слегка ее сжала и поспешно двинулась через зал, глядя перед собой, не замечая устремленных на нее глаз.

С облегчением вдохнув свежий прохладный воздух, она быстро миновала галерею. В темном дворе по лужам стучали капли дождя. Он лил уже три дня подряд, без перерыва, и кругом было слякотно. Сена разбухла, угрожая вот-вот выйти из берегов.

У королевских покоев Роуз остановилась перевести дух и собраться с мыслями. Решимость, овладевшая ею в зале, исчезла. Она боялась. Последние несколько месяцев Филипп был с ней холоден и груб, и она уже не знала, как себя вести. Роуз не покидала надежда, что король отправит ее с Бланш в замок Винсеннес, где она родит и будет жить с ребенком вдалеке от дворцовых интриг и душегуба Ногаре.

За дверью можно было различить голоса.

— Климент сделал то, что ему было сказано? — спросил Филипп.

— Королевские чиновники уже должны отбыть в Пуатье.

— Должны отбыть? Я хочу знать наверняка, Ногаре.

— Я немедленно проверю, сир.

— Как только захватите прицепторий, сразу отделите старейшин от рядовых. Теперь, когда Моле прибыл во Францию, надо действовать быстро, пока они не пронюхали.

— Все идет по плану, сир. Папа и старейшины Темпла некоторое время будут заняты разбором обвинений Эскена де Флойрана, и мы успеем подготовиться. Жака де Моле можно будет вызвать, когда вы повелите.

Роуз чувствовала, как их слова впиваются в нее подобно острым ножам, напоминая, что это она помогала им, предав своего отца. Собравшись с силами, она постучала в дверь. Голоса смолкли.

Дверь открылась, выглянул Ногаре. Она скользнула мимо него к Филиппу, стоявшему у камина. Пламя освещало его застывшее лицо. На столе рядом были навалены черные кожаные футляры со свитками.

Она собралась с силами.

— Сир, меня мучит неизвестность. Скажите, мой отец еще жив?

Ногаре сзади чертыхнулся. Король молчал.

— Сир, я вас умоляю. — Роуз ринулась вперед и упала перед ним на колени. — Откройте мне правду о том, что случилось в ту ночь, и я больше никогда не буду ни о чем спрашивать.

— Не будешь спрашивать? — Ногаре подошел к ней. — Я почти уверен, это ты его предупредила, и он сбежал. Ты предупредила его? — Он больно сжал пальцами ее плечо. — Отвечай!

Не глядя на нее, король медленно взял со стола кубок с вином. Пальцы министра впились сильнее. Она охнула.

— Отпустите ее, Ногаре. — Филипп сделал глоток. — Она меня не предавала. И не предаст — ведь знает, какое возмездие ждет ее тогда. — Он осушил кубок и посмотрел на Роуз. — Верно?

Роуз потерла плечо и, с трудом поднимаясь на ноги, пробормотала:

— Жаль, я этого не сделала. Господи, почему я его не предупредила? Я ненавижу себя за это. — Ее слова становились все громче, она уже не могла остановиться. — И вас ненавижу — за то, что вы заставили меня его предать!

Ногаре подался вперед, но король поднял руку.

— Заставил? — Его рот злобно скривился. — Да ты сама дрожала от нетерпения. — Он двинулся к столу с футлярами и, повернувшись к ней спиной, кивнул Ногаре: — Утром разошлите всем сенешалям Франции.

— А как же ваш ребенок? — крикнула Роуз, прижимая руку к животу. — Он вам вообще безразличен?

Филипп развернулся.

— Ребенок? Разве то, что ты носишь в себе, ребенок? Нет! Там у тебя мерзкое отродье, не имеющее права жить! — Он отшвырнул кубок и направился к ней. Роуз попятилась. — Тебя следовало пронзить копьем, как только он зародился, чтобы ты не ходила теперь, выставляя напоказ свидетельство моего греха! — Он толкнул ее к двери. — Убирайся и жди, когда я решу, что с тобой делать.

Роуз выскользнула в коридор и, прислонившись к стене, сползла на пол, чувствуя, как внутри нетерпеливо шевелится младенец.

38

Темпл, Париж 14 сентября 1307 года от Р.Х.

Время было после полуночи. Дождь не стихал, превращая город в сплошную темную водяную кляксу. В окнах башен время от времени возникали вспышки факелов.

Надвинув на голову кожаный капюшон, Уилл присел на обочине. Ворота прицептория были хорошо отсюда видны. На караульной башне, как всегда, колыхался черный с белым флаг Темпла. Пламя факелов отражалось в блестящих кольчугах двух стражников у входа.

Он встал и, пригнувшись, прокрался в густые заросли кустов у стены. Дальше находился вход для слуг. Прежде Уилл добирался до него от главных ворот минут за пятнадцать, но сейчас на это у него ушел почти час. Ничего не поделаешь — темнота, дождь и возраст. Тяжело дыша, он остановился у ведущей к небольшим воротам дорожки.

Из Шотландии Уилл долго добирался в Лондон, питаясь по пути орехами и ягодами. Потом почти две недели пришлось ждать возможности попасть на корабль во Францию. Это была самая трудная часть путешествия. Пристань кишела ворами, шлюхами и нищими. Каждый пытался выжить любым способом. Он тоже добывал себе пропитание среди них, на грязных улочках рядом с тавернами и борделями.

Наконец после тяжелого и утомительного плавания судно, перевозящее лошадей, на котором Уилл бог весть какими судьбами оказался, бросило якорь в Онфлере, и он по берегу Сены дошел пешком до Парижа.

Уилл не брился много недель, и борода у него стала такой же, как в рыцарские времена. Сегодня утром, нагнувшись зачерпнуть воды из ручья, он ужаснулся своему отражению. На него смотрело незнакомое лицо: темное, опаленное солнцем, все изрытое шрамами. Картину дополняли сузившиеся зеленые глаза и седые космы.

Он вслушался в тишину и, пренебрегая усталостью, направился к воротам. Стояла глубокая ночь, большинство обитателей прицептория спали. Как и ожидалось, калитка в воротах оказалась заперта, и он не раздумывая зашагал к огромному каштану, простиравшему толстые ветви над стеной. Тому самому старому приятелю, который не раз его выручал, когда он, выполнив поручение Эврара, возвращался поздно ночью и не хотел объясняться со стражами. Но тогда ему было шестнадцать, а теперь под шестьдесят.

Собрав силы, Уилл забрался на самую нижнюю ветку. Оттуда на следующую, потом еще на одну. Оседлав четвертую, он медленно пробрался к стене, отдышался и начал высматривать внизу место помягче. Земля казалась где-то очень далеко, но времени на раздумья не было. Он стиснул зубы и прыгнул. Приземлился удачно, на ноги, и пару минут лежал на спине, подставив лицо дождевым струям, ожидая ударов боли.

К счастью, все обошлось, и Уилл, поднявшись, тихо побежал по слякотному огороду. Мимо пекарни, рыбных прудов, через полузатопленный сад к казармам слуг. Здесь все было знакомо. Прошли годы, а он находил путь даже в темноте. Впереди вздымались главные здания прицептория. Несколько окон были освещены факелами, а один раз ему даже пришлось прижаться к стене, когда кто-то торопливо прошел мимо, наклонив голову под дождем. Конюшня встретила его ржанием коней. В здании рядом жили конюхи. Правое крыло раньше здесь занимал главный конюх. Надеясь, что все сохранилось по-прежнему, Уилл толкнул дверь и вошел.

Вскоре темный коридор привел его в нижние покои, освещенные отблесками камина. У табурета на полу лежали несколько уздечек вместе с инструментами.

Уилл направился к деревянной лестнице. Скрипнула половица, он замер.

— Жерар, что там стряслось? — раздался сверху сонный голос.

— Саймон, это я.

В наступившей тишине прозвучали тяжелые шаги, и вскоре вниз спустился Саймон.

При виде друга Уилл не смог удержаться от улыбки. Всклокоченные волосы — седые, как и у него, — смятая ночная рубашка, расширенные глаза, в которых перемешались ужас, удивление и радость.

— А я уж тебя похоронил, — бормотал Саймон, крепко обнимая Уилла, хотя тот был мокрый и весь в грязи. — Подослал во дворцовые конюшни своего подручного разузнать насчет тебя. Ему сказали, ты пропал. Где же ты был, скажи Бога ради?

— В Англии. По воле моего бывшего друга Гуго де Пейро. Но сейчас нет времени объяснять. Если он меня здесь найдет, будет худо. Скажи, где Робер?

Саймон помрачнел.

— Гуго со старейшинами пять дней назад отправился в Пуатье. Его туда призвал великий магистр, прибывший на встречу с папой. У нас говорят, король обвиняет Темпл в ереси. Это связано с приором Эскеном де Флойраном? Он что, действительно отыскал в нашем ордене еретиков?

— Ты видел Робера после мая?

— Нет. Но знаю, где он.

— Где?

— В темнице. Я пытался узнать, в чем его обвиняют, но никто не говорит. И вообще, Уилл, все здесь идет не так. Старейшины отбыли и оставили нас без всякого понятия, что происходит. И некому помочь. Я думал о тебе день и ночь, молился за твое спасение. Да что там!.. — Саймон махнул рукой и отвел взгляд.

Уилл похлопал его по плечу.

— Ладно. Первым делом надо освободить Робера. Он мне очень нужен. И без тебя я как без рук, старый друг. Понимаешь?

— Зачем спрашиваешь?

— Хорошо. — Уилл слегка улыбнулся. — Теперь иди одевайся.

Через пару минут Саймон спустился в сапогах и черной сержантской тунике. Надев плащ, он последовал за Уиллом во двор и дальше к башне, где в подвалах находилась тюрьма. У входа не было никаких стражей. Видимо, из-за непогоды они сидели внизу, в караулке. Саймон направился туда, Уилл остался ждать, прижавшись к стене. Спустя какое-то время под дождь вышел молодой рыцарь.

— Наверное, ты заметил кого-то из слуг, брат, — произнес он, поежившись. — Как он, говоришь, выглядел?

Уилл быстро обхватил его шею рукой. Рыцарь закрутился, пытаясь вырваться. Уилл втащил его в башню и ударил лбом о стену. Тот как подкошенный повалился на пол.

— Боже, — прошептал Саймон.

— Он очухается, — успокоил его Уилл. — Теперь нам надо торопиться.

Они заволокли рыцаря в караулку.

— А что будет потом, когда Ренье очнется и вспомнит, что я был здесь? — спросил Саймон, наблюдая, как Уилл снимает с рыцаря белую мантию и пояс с мечом.

— Тогда слух о том, будто в прицепторий пробрался какой-то злоумышленник, подтвердится, — сказал Уилл, сбрасывая свой грязный плащ и надевая мантию. Он быстро двинулся по каменной винтовой лестнице вниз, во влажную темноту. Скоро они попали в освещенный факелом коридор. — Жди здесь, — тихо скомандовал он, повернувшись к Саймону. — Будешь охранять тыл. Но скрытно. Если кто увидит, трудно будет объясниться.

Саймон остался у лестницы, Уилл с мечом в руке решительно зашагал по коридору. Миновал нишу, где спали несколько сержантов. Впереди за дощатым столом на скамье дремал еще один. Дальше по обе стороны коридора шли казематы с решетками на дверях. При появлении Уилла сержант встрепенулся.

— Мессир Ренье, что?.. — Он замолк, глянув на лицо Уилла, затем на меч в его руке. Потянулся за своим мечом, но Уилл метнулся к нему и, приставив к горлу острие, еле слышно приказал:

— Вытащи из ножен свой меч. Не торопясь.

Сержант повиновался.

— Хорошо. Теперь клади на стол. — Сержант помедлил, и Уилл чуть нажал острием, заставив того поморщиться и выполнить требуемое. — А теперь веди меня к рыцарю Пари.

Они пошли. Сержант впереди, Уилл вплотную сзади, уперев ему в спину меч. У третьего каземата сержант снял с пояса ключи, отпер дверь и толкнул железную решетку. Свернувшийся на полу человек пошевелился и прохрипел:

— Что, пришла пора мне отправляться в Мерлан?

— Пока нет, — пробормотал в ответ Уилл, тычком меча впихивая сержанта в каземат.

Робер поднялся и потрясенно замер.

— Как ты?..

— Потом, потом.

Уилл успокоил сержанта ударом рукояти меча по затылку, затем запер дверь, и они с Робером быстро двинулись по коридору. У стола Робер задержался, чтобы схватить меч, и, догнав Уилла, зашептал:

— Не знаю, дружище, сможешь ли ты меня простить. Гуго и его люди… они меня били, истязали. Я пытался держаться, но… видно, сил не хватило. — Он отвернулся. — Я сказал о нашей встрече, не выдержал…

— Все понятно. — Уилл потрепал его по плечу. — Давай поторопимся.

Они тихо проскользнули мимо спящих стражей и вместе с Саймоном поднялись наверх.

— Где Гуго? — прошептал Робер. — Как ты проник сюда?

— Все расскажу по пути в Пуатье.

— В Пуатье? — Саймон бросил взгляд на Уилла. — Как же можно тебе там появляться?

— Папа поклялся не отдавать Темпл в лапы Филиппа, — ответил Уилл, переводя дух.

— Но только если у тебя будут доказательства виновности Ногаре в смерти папы Бенедикта, — сказал Робер.

— Нам нужно вырвать у него признание. — Уилл пожал плечами. — Я знаю, такое почти невозможно, но это наш последний шанс.

Королевский дворец, Париж. 14 сентября 1307 года от Р.Х.

Филипп открыл глаза и сел, не понимая причины, его разбудившей. Свеча на столе у постели слабо пошевелилась, словно кто-то ее потянул. Снаружи по-прежнему лил дождь. Он сбросил ноги на ледяной пол, прошел к окну, поднял штору. На востоке небо стало уже серым. Рассветало.

Отпустив штору, Филипп набросил на плечи отороченный горностаем плащ и направился к умывальне, представлявшей собой таз и кувшин с водой. Умыл лицо.

Неожиданно в дверь постучали, и в королевскую опочивальню осторожно вошел Ногаре.

Филипп выпрямился, промокнул лоб тканью.

— Чего это вы в такую рань?

— Молю о прощении, сир, но я пришел за свитками. — Ногаре направился к столу, где лежали футляры. — Чем раньше гонцы отправятся, тем лучше. С учетом непогоды.

Филипп сдержал раздражение, понимая, что министр прав. Сенешали городов Франции должны получить королевское повеление до назначенного дня. Тут надо действовать тонко. Малейший промах может привести к поражению, а с тамплиерами надо особенно держать ухо востро.

— Правильно. — Филипп наблюдал, как Ногаре складывает свитки в сумку. Вдруг министр чертыхнулся. — В чем дело?

— Должно быть, я сбился со счета. — Ногаре выложил футляры из сумки и снова принялся считать вслух. — Одного не хватает.

— Я вчера сам проверил. Сосчитайте снова.

Ногаре покачал головой, но повиновался. Опять не сошлось.

Филипп подошел и сосчитал сам. У него получилась та же цифра.

Они начали ходить по опочивальне, глядя на пол.

— Неужели кто-то взял один?

Филипп вскинул голову.

— Их содержание знаем только мы двое. Кто мог взять свиток и зачем?

Глаза Ногаре метнулись на дверь, ведущую в опочивальню Роуз.

— Нет, — произнес Филипп, но с каким-то сомнением. Ему вспомнилась ненависть, горевшая в глаза Роуз, когда он выталкивал ее в коридор. Ногаре схватил свечу и толкнул дверь. Постель Роуз была пуста.

Королевский дворец, Париж 14 сентября 1307 года от Р.Х.

Роуз бежала к Большому залу, мягко шлепая босыми ногами по мраморному полу коридора. Шторы на сводчатых окнах колыхал ветер. В щелях между ними брезжил слабый свет. В одной руке она держала башмаки, в другой сжимала ремешок заброшенной на спину тяжелой сумки. Внутри на дне, под скомканной одеждой, лежал плотный кожаный футляр со свитком рядом со сломанным мечом отца, который она украдкой вытащила из его комода. Семейной реликвии не место во дворце. Когда придет время, Роуз с честью похоронит то единственное, что осталось у нее от отца.

Толкнув дверь Большого зала, она скользнула внутрь. Теперь, без людей, он казался бескрайним. Далеко в темноту простирался лес колонн, омываемый красноватым сиянием четырех огромных каминов. На полпути Роуз замерла. Слева, низко припав к полу, метнулась большая тень. Спустя секунду она сообразила — это собака. Опасливо поглядывая на нее, пес подобрался к камину и плюхнулся перед тлеющими углями. Слуги, должно быть, оставили дверь полуоткрытой.

Сжимая влажной ладонью ремешок сумки, Роуз продолжила путь. Услышав через несколько мгновений стук двери впереди, а следом шаги, она укрылась за колонной. Мимо быстро прошагал человек, двигаясь в том направлении, откуда она пришла. Когда он поравнялся с камином, Роуз разглядела восковое костлявое лицо Гийома де Ногаре. Министр тоже нес на плече сумку, и он очень спешил в королевские апартаменты. Когда она подкралась к столу и стащила футляр со свитком, Филипп спал, но теперь Ногаре его разбудит, они обнаружат пропажу, и тогда… Затаив дыхание, она подождала, пока министр скроется из виду, и быстро, насколько позволял большой живот, двинулась дальше.

В конце зала Роуз отдышалась, надела башмаки и надвинула на голову капюшон, решительно распахнула дверь, пригнувшись под порывом холодного ветра. Она уже приготовила объяснения для стражников у ворот, но ворота, куда обычно въезжали купцы, оказались никем не охраняемыми. Быстро добравшись туда под проливным дождем, она отодвинула засов и толкнула калитку.

Улицы острова Сите представляли собой сложный, запутанный лабиринт, но Роуз хорошо знала путь и уверенно зашагала по лужам к Большому мосту. Однако вскоре ей пришлось остановиться.

За ночь Сена превратилась в серое море, затопив прибрежные улицы. Окаймлявшие реку каштаны торчали из воды, похожие на мачты затонувших кораблей. Роуз едва сдержала возглас разочарования. К вырисовывающемуся впереди мосту надо было добираться вброд. В сознании вспыхнули эпизоды из Библии: расступающееся перед Моисеем Красное море, идущий по водам Иисус, строящий ковчег Ной. Что оставалось делать ей, слабой беременной женщине, охваченной страхом и мучающейся виной, когда ее единственная надежда на искупление заключалась в футляре со свитком, что лежал в сумке? Надеяться на чудо?

Роуз оглянулась. Еще можно было вернуться во дворец, незаметно положить футляр где-нибудь в королевских покоях. Прокрасться к себе в постель. Но она вспомнила ярость на лице Филиппа. «То, что ты носишь в себе, не ребенок, а мерзкое отродье, не имеющее права жить! Убирайся и жди, когда я решу, что с тобой делать». Что он решит? В глубине души Роуз это знала. Король никогда ее не любил. Она служила ему отдохновением, облегчала тоску по Жанне. Для него ребенок — сорняк, который нужно выполоть. А для нее… он уже стал человеком. Чудесным и бесконечно любимым. Если Бог ниспошлет ей мальчика, она назовет его Уильям. И надо сделать так, чтобы его жизнь сложилась иначе, чем у нее. Поэтому повернуть назад она не могла.

Перед расставанием отец сказал, что попросит Робера и Саймона вывезти ее из Парижа. Надо только добраться до Темпла.

Собравшись с духом, Роуз вошла в ледяную воду и ринулась к мосту.

Вода была ей по колено, затем быстро стала по бедра. Ветер сорвал с головы капюшон, дождь нещадно хлестал по щекам. Живот не позволял двигаться быстрее, но Большой мост приближался. Несколько раз Роуз оступалась и чуть не роняла сумку. На мосту она различила двух мужчин. Один что-то крикнул, но она продолжала идти, теперь почти плыла, забросив сумку высоко на спину.

— Глупая девушка! — снова крикнул человек с моста. — Ты же утонешь!

Когда на исходе последних сил она оказалась совсем близко, он рванулся к ней и протянул руку. Выбравшись на доски, стуча зубами, Роуз поблагодарила незнакомца, а затем поспешила дальше. Идти стало легче, на той стороне берег был выше. Потом пошли городские кварталы, узкие петляющие переулки, лавки, мастерские ремесленников, приземистые церкви, где горгульи извергали изо ртов стремительные потоки воды. До открытия ворот Темпла оставалось чуть больше получаса, но она отчаянно взмолилась и городские стражники сжалились и пропустили.

На востоке небо окрасилось в тускло-золотистый свет. Дождь стал слабее. По пути к прицепторию Роуз замедлила шаг. Тут уже было недалеко. Ребенок внутри пошевелился, и она остановилась, ухватившись за живот. Затем, отдышавшись, продолжила путь. Сзади послышались неясные крики. Когда они повторились, она расслышала свое имя и обернулась. Вслед за ней бежали четверо: один в черном одеянии и белой ермолке, и трое сзади, в алых с голубым плащах.

На секунду Роуз застыла, прикованная к земле. Конечно, они догадались, где ее искать. Куда еще она могла пойти за помощью? Преследователи продолжали кричать. Передний особенно грубо. Это ее подстегнуло. Роуз побежала что было сил. Прицепторий приближался, но очень медленно. Она в ужасе оглянулась. Ее догоняли. Она различила искаженное яростью лицо Ногаре. Роуз споткнулась о камень, уронила сумку, быстро схватила и побежала дальше. Острая боль в боку стала непереносимой.

Вот и ворота. Двадцать метров. Пятнадцать. Десять. Достигнув их, Роуз начала барабанить обеими руками.

— Впустите! Ради Бога, помогите!

— Схватите ее! — орал Ногаре гвардейцам.

— Помогите!

Калитка открылась, и она повалилась на сильные руки рыцарей. Один, увидев бегущих гвардейцев, захлопнул калитку и задвинул тяжелый засов. Затем повернулся к ней.

— Кто вы? Почему вас преследуют королевские гвардейцы?

— Прошу вас, — проговорила Роуз, задыхаясь. — Мне нужно увидеть Робера де Пари. — Дрожащими руками она расстегнула сумку и вытащила свиток. — Он должен прочитать это.

В ворота забарабанили. Послышался голос Ногаре.

— Откройте именем короля!

Второй рыцарь направился к калитке.

Роуз сжалась.

— Не открывайте! Он меня убьет!

Взгляд рыцаря переместился со свитка в ее руке на вздыбившийся под полами плаща живот. Она в отчаянии прижала руку ко рту, но рыцарь не открыл калитку, а лишь сдвинул доску, закрывающую щель.

— Зачем пожаловали?

Роуз услышала ответ Ногаре.

— Женщина, которой вы только что дали приют, воровка. Она украла то, принадлежит королю.

— У тебя есть доказательства?

— Какие еще доказательства? — возмутился Ногаре. — Ты выдашь ее мне немедленно или пожалеешь о последствиях!

— Тебе надо договариваться с нашим инспектором. Тамплиеры королю не подвластны.

— Ты что, не слышишь меня, черт бы тебя побрал? Она воровка!

Рыцарь бросил на первого министра суровый взгляд.

— Королю Филиппу, видно, понравилось винить людей в чем попало. Отправляйся с миром. — Он задвинул доску и направился к Роуз, не обращая внимания на стук в ворота.

— А теперь скажите, кто вы и что это? — Рыцарь показал на свиток.

Роуз замотала головой.

— Это для мессира Робера.

— Мессир Робер в тюрьме.

Сказав так, рыцарь задумался, затем повернулся к товарищу.

— Оставайся здесь. А я отведу ее в здание старейшин, а потом пришлю людей на случай, если они вздумают дурить.

— Но в здании старейшин никого нет, — предупредил рыцарь, возвышая голос над криками гвардейцев.

Второй рыцарь кивнул:

— Знаю. Но тут ее оставлять нельзя. Скоро проснутся братья к заутрене. — Он жестом предложил Роуз следовать за ним к величественному зданию впереди.

Они почти достигли входа, когда из башни в дальнем конце двора стремительно выбежали трое. Роуз узнала Робера, и в ней проснулась надежда. Но бросив взгляд на человека рядом, она остолбенела.

Увидев во дворе рыцаря, Уилл напрягся, но затем его взгляд остановился на женщине. Она опустилась на колени на мокрую землю и не сводила с него глаз. Ее лицо было бледным, чепец прилип к голове, выбившиеся пряди мокрых волос рассыпались по плечам. Вымокший плащ был весь черный от грязи. Но это была она. Живая. Шепча благодарственную молитву, он сделал несколько шагов к дочери и остановился, глядя на ее раздутый живот. Саймон рванулся вперед и поднял Роуз на ноги.

Робер подошел к рыцарю.

— Брат Лоран, позволь мне уйти.

Рыцарь медленно опустил меч.

— Я не стану тебя останавливать, брат.

Робер улыбнулся и пожал ему руку.

— Спасибо тебе. Я знаю, ты просил Гуго меня освободить.

— Не я один.

Уилл почти не слышал их разговор. Когда он приблизился и протянул руки к дочери, она зарыдала, уронив футляр со свитком.

— Нет. Пожалуйста, не надо. Не прикасайся ко мне. Я тебя предала. Предала.

Ее слова не смутили Уилла. Он заключил дочь в объятия, с пронзительной ясностью вспоминая момент, как она ожила тогда в Акре после пожара.

Робер наклонился поднять футляр.

— Это она принесла тебе, брат, — сказал Лоран. — Ее преследовали королевские гвардейцы. Требовали выдачи. — Он бросил взгляд на главные ворота. Стук там прекратился. — Думаю, они ушли.

Робер вытащил из футляра свиток.

— Прочти вслух, — сказал Уилл, не выпуская дочь из объятий.

— Тут что-то написано сбоку. — Робер вгляделся. — Надлежит распечатать сенешалю города Тройе вечером в четверг, на двенадцатый день октября и не прежде. Ослушавшегося ждет наказание смертью.

Бросив взгляд на Уилла, он сломал печать.

— Совершено мерзостное преступление, о каком невозможно даже помыслить. Преступление ужасное, бесчеловечное. Я, король Филипп IV, выслушал свидетельства честных и добродетельных людей, обвинивших в нем братьев ордена тамплиеров. Как волки, надевшие личины ягнят, так называемые воины Христа грешили против Бога и обманывали христианский мир.

На тайных сборищах братья этого ордена исповедовали ересь и поклонялись идолам. И что более чудовищно, отвергали Христа и плевали на святой крест. Они занимались также колдовством и поклонением дьяволу. Запретив себе связь с женщинами, братья ордена тамплиеров потворствовали в своей среде бесстыдным актам мужеложства. Позорными деяниями рыцари Темпла осквернили землю и отравили воздух.

Посему, с тяжелым сердцем, но твердой рукой, я, король, рукоположенный Богом, повелеваю: тотчас собрать подвластных вам командиров и приказать им арестовать всех рыцарей, сержантов, капелланов и слуг Темпла, расположенного на вашей территории. Сделайте так к рассвету завтра, в пятницу, тринадцатого дня октября, 1307 года от Рождества Христова.

Заключив тамплиеров в тюрьму, поставьте в их прицепториях и владениях стражу. Все драгоценности и деньги, реликвии и документы соберите и охраняйте до того времени, когда за ними явятся мои слуги, чтобы доставить в Париж. Имущество Темпла и его средства пойдут в королевскую казну. Выполнив данное повеление, ждите дальнейших.

Подписано от имени его величества короля мессиром Гийомом де Ногаре, первым министром королевства и хранителем королевской печати.

Потрясенные Лоран и Саймон молчали. Робер закончил читать и посмотрел на Уилла.

— Но у него нет на это власти.

Роуз подняла покоившуюся на груди отца голову.

— Ногаре разослал гонцов сегодня. Таких свитков в покоях короля я видела очень много, для всех сенешалей королевства.

Уилл с трудом преодолел путаницу в мыслях. Он рассеянно гладил волосы дочери, восхищаясь ее храбростью и ужасаясь опасностям, каким она подверглась. Да еще в таком состоянии.

— Думаю, король уверен в поддержке народа. И потому не испросил согласия папы Климента. Обвинения на самом деле серьезные, и папе придется одобрить действия короля. Не забудьте, больше половины кардиналов Священной коллегии поддерживают Филиппа. Они могут сильно нажать на Климента.

Лоран хмуро посмотрел на непонятно как здесь появившегося чужака, затем повернулся к Роберу.

— Великий магистр с инспектором и старейшинами сейчас в Пуатье у папы, разбираются с этими самыми обвинениями. Дознание уже началось, почему же король издал такой приказ? Не понимаю.

— Король с Ногаре решили отделить старейшин от остальных рыцарей, — ответил Уилл за Робера. — Так им легче будет овладеть прицепториями. И они убедили папу их вызвать.

— Выходит, папа с ними заодно? — спросил Робер.

— Не думаю. Скорее всего Климент им нужен, чтобы на время занять старейшин Темпла. И не важно, подтвердятся или нет обвинения. Король в любом случае намерен уничтожить орден, и его очень трудно остановить. Он бросит тамплиеров в тюрьмы, а затем Ногаре устроит над ними суд.

Все затихли.

— У нас есть еще четыре недели, — пробормотал Саймон. — Надо что-то делать.

— Предупредить рыцарей в других прицепториях мы уже не успеем, — проговорил Лоран. — Но, может быть, собрать тех, которые здесь, в Париже, и бежать в… — Он замолк. — Хотя без дозволения маршала или инспектора мы не вправе действовать. Я помню рассказ о гарнизоне рыцарей на Святой земле, которые сбежали из прицептория, оставив его сарацинам. Так их судили и лишили мантий.

— Нужно предупредить папу, — сказал Уилл. — Я намерен добраться до Пуатье. — Он бросил взгляд на Робера. — Там можно будет поговорить и с Жаком де Моле. Великий магистр решит, как лучше действовать. Брат Лоран прав: нарушать устав не следует. — Уилл замолк, быстро соображая. — Но сделать кое-что сейчас мы обязаны. Первое: обвинения короля основаны на свидетельствах Эскена де Флойрана, но если не найдут доказательств, суд не сможет вынести приговор. Значит, нужно найти и уничтожить следы обрядов посвящения, которые проводил здесь Гуго. Давайте затрудним задачу Филиппу насколько возможно. — Уилл помолчал еще, а затем мрачно улыбнулся. — И мы способны лишить его добычи. Понятное дело, имущество других крепостей Темпла нам сохранить не удастся, но это… — Он простер руки. — …это самый богатый прицепторий в христианском мире.

— О чем говорит этот человек? — воскликнул Лоран. — Брат Робер, кто он?

Робер молчал. Он смотрел на Уилла, и на его лице появилась такая же мрачная улыбка.

— Мы заберем казну Темпла.

— Но нам потребуются корабль и люди, — подвел итог Уилл и повернулся к Саймону. — Ты поплывешь на этом корабле вместе с Роуз.

— В нашем прицептории есть люди, на которых я могу положиться, — ответил Робер. — Не охмуренные Гуго. — Он взглянул на рыцаря. — И прежде всего Лоран.

Тот помолчал, но затем кивнул.

— К вечеру, возможно, мне удастся добыть корабль, но…

— Начинай прямо сейчас, — оборвал его Робер. — Перед тем как отправляться в Пуатье, я соберу остальных.

— Ты тоже поплывешь, Робер, — повторил Уилл.

— Почему?

— Такое важное дело некому больше доверить. Ты единственный, кто полностью осознает происходящее. А поговорить с папой и великим магистром я могу и один.

— И куда мы поплывем? — спросил Робер после долгого молчания.

— В Шотландию. Там вас никто не достанет. Тем более что после смерти Эдуарда в моем отечестве стало спокойнее. — Уилл в последний раз обнял дочь. — Роуз, иди с Саймоном. Он позаботится о тебе, найдет какую-нибудь сухую одежду и остальное. — Он посмотрел на друга. — В Шотландии вези ее к моим сестрам в Элгин.

— Сделаю. — Саймон слабо улыбнулся и обнялся с Уиллом.

— Отец… — робко начала Роуз.

— Мы еще поговорим, дорогая. А пока иди. — Уилл проводил ее взглядом и повернулся к Роберу. — Пошли. У нас мало времени.

— Лоран, загляни в тюрьму, — сказал Робер. — Нам пришлось вырубить двоих, но они скоро очухаются. Как-нибудь объясни им. Успокой.

Затем они с Уиллом поспешили к зданию старейшин.

Запертую дверь покоев Гуго пришлось выбить. Уилл взял из коридора факел и осветил комнату: рабочий стол Гуго, большой шкаф, несколько табуретов и комодов.

— Меня тогда приволокли не сюда. Должно быть, он проводил посвящения в другом месте.

— В здании капитула?

— Нет, оно слишком на виду. Они ведь хотели сохранить все в тайне. — Уилл задумался, пытаясь вспомнить. — Меня тащили вниз по лестнице. Узкой.

— В тюрьму?

— Не думаю. — Уилл подошел к шкафу, открыл дверцы. Кубки, Библия, несколько пергаментов, кошель с монетами. Ничего предосудительного. Он уже собрался закрыть шкаф и вдруг замер, почувствовав запах. Резкий, странно знакомый. Где же так пахло? И тут до него дошло. Он закрыл дверцы и обошел шкаф. Запах усилился, и ощутилась тяга. — Помоги, — позвал он Робера, ухватившись за шкаф.

К их удивлению, громоздкий шкаф легко скользнул в сторону. Похоже, его двигали уже много раз. Действительно, пол в этом месте был сильно поцарапан. Впереди открылся узкий проход и каменная лестница, ведущая вниз. Они обменялись взглядами и двинулись по ней: Робер — вскинув меч, Уилл — с поднятым высоко факелом.

Каменные ступени привели в небольшой зал. Было видно, что его в свое время начали обустраивать, но не закончили. С нескольких пьедесталов на них смотрели незавершенные статуи то ли святых, то ли ангелов. Уилл узнал заслоняющую одну из стен черную занавесь. Он раздвинул ее. За ней открылась ниша с деревянным помостом, на котором возвышался грубо сработанный трон. На тщательно вымытом полу проступали пятна крови. Ощущался также и застоялый запах ладана.

— Что это такое? — пробормотал Робер, рассматривая статую без лица, но со щитом с вырезанным на нем крестом святого Георгия.

— Думаю, здесь в давние времена строили личную часовню великого магистра, — сказал Уилл. — Возможно, не хватило денег или он отправился на Святую землю. После чего постройку забросили. — Он приблизился к камину, бросил в него несколько поленьев вместе с найденными в шкафу Гуго пергаментами и поднес к ним факел. Сухое дерево быстро воспламенилось. Затем они принялись осматривать комоды.

Там обнаружились белые мантии без красных крестов, маски в виде оленьих голов — символы второго рождения, как объяснил Уилл, — а также десятки романов о Граале, от Кретьена де Труа до совсем Уиллу неизвестных.

Книги и маски быстро сгорели в камине. А мантии они решили сложить в гардеробной прицептория, как будто еще не законченные.

— А вот еще, — сказал Робер, показывая плащ из мерцающих кружочков, похожих на рыбью чешую.

Уилл взял у него плащ, подержал, разглядывая, и швырнул в камин. Ткань мгновенно вспыхнула голубым пламенем.

— «Хроники» Эврара туда же? — спросил Робер.

Уилл отрицательно покачал головой:

— Нет. Положи их в один из сундуков казны.

Бросив в огонь последние свидетельства ереси, друзья постояли, наблюдая, как изо рта маски черепа извергаются языки яростного пламени. Колокол зазвонил к заутрене, и они поспешили на выход.

39

Темпл, Париж 12 октября 1307 года от Р.Х.

— Ты ничего не забыл, Ренье? — строго вопросил Жак, быстро двигаясь по коридору.

— Нет, мессир, — ответил рыцарь, едва поспевая за великим магистром, который несколько часов назад неожиданно прибыл в прицепторий с приором Нормандии Жоффруа де Шарне, четырьмя оруженосцами и двумя слугами.

— Так кто ему, говоришь, помогал?

— Главный конюх, Саймон Таннер. Он был заодно с человеком, напавшим на меня, а потом освободившим Робера де Пари. Они отбыли примерно месяц назад с двадцатью нашими рыцарями. Я записал имена. Помешать им мы не могли, не решились.

Жак покачал головой:

— Надо было сражаться. Положить жизни, но не отдавать казну.

Ренье виновато опустил голову, где еще виднелась зажившая ссадина от удара о стену караулки.

— А кто добыл корабль? — спросил великий магистр.

— Брат Лоран, мессир.

— И он остался здесь?

— Да, мессир, — пробормотал Ренье.

— Приведи его ко мне, — приказал Жак и распахнул дверь своих покоев.

За ним следом вошел Шарне.

— Только этого нам не хватало, мессир. Мало того что папа затеял дознание из-за вздорных обвинений короля, так здесь наши рыцари, братья, похитили казну прицептория. Причем их было так много. Непостижимо! Должно же быть какое-то объяснение.

— Мы его получим, Жоффруа, — пробормотал Жак, направляясь к столу, с которого только что стерли накопившийся за время его отсутствия толстый слой пыли. Он налил себе в кубок воды из кувшина и тяжело опустился в кресло. Рука, держащая кубок, дрожала, и это ему сильно не нравилось. Совсем недавно подобной слабости он в себе не замечал, а в последние дни такое случалось часто. Конечно, давал знать возраст — ему уже перевалило за шестьдесят, — а возможно, сказывалась усталость. Плавание с Кипра оказалось тяжелым.

Жак прибыл в Пуатье в августе и неожиданно для себя обрадовался возможности отдохнуть в францисканском аббатстве и пообщаться с папой Климентом. Однако ужасные обвинения в ереси сильно его огорчили. Потом появился Гуго де Пейро со старейшинами парижского прицептория, а спустя несколько дней они получили королевское послание. Филипп приглашал великого магистра в Париж для беседы и обещал позволить ему поговорить с Эскеном де Флойраном. Приглашение короля пришлось весьма кстати — ведь папа заболел и не мог проводить дознание. Жак взял с собой только приора Нормандии Шарне, рассчитывая скоро вернуться. Он был уверен, что в беседе в королем все недоразумения быстро разрешатся и чудовищные обвинения будут сняты с ордена. Жак спешил, но все же на несколько дней остановился в прицептории Орлеана отметить праздник святого Михаила Архангела.

Он осушил кубок.

— Я хочу понять, почему мессира Робера де Пари заключили в тюрьму. Он сопровождал меня по странам христианского мира после падения Акры. Инспектор Пейро знает его с детства. У меня в голове не укладывается — Робер, и вдруг совершил нечто такое, что Гуго пришлось его арестовать.

— Может быть, Лоран объяснит нам, мессир.

Жак хмыкнул в ответ и направился к окну. Во дворе в начинающихся сумерках шла обычная жизнь прицептория. Сержант вел на конюшню гнедого коня, двое слуг тащили корзины с овощами, четверо рыцарей шли, оживленно переговариваясь. И этих людей обвиняют в ереси? Сама мысль об этом казалась Жаку нелепой и чудовищной. Воинов Христа, почти двести лет проливавших кровь на Святой земле, называют еретиками?

Невероятно, но все обвинения основывались на свидетельствах лишь одного человека. Король поверил им и даже обнародовал, но Жак надеялся завтра во время аудиенции рассеять все сомнения короля. Ордену и прежде доводилось переживать трудные времена. Выстояли тогда, выстоят и сейчас. Вот двенадцать лет назад папа Бонифаций вознамерился соединить тамплиеров с иоанитами. Ничего, обошлось.

В коридоре послышался шум. Шарне выглянул за дверь. Через несколько секунд в покои великого магистра ввели упирающегося Лорана. Увидев Жака, он вырвался.

— Мессир, я шел с вами поговорить, а они…

— О чем ты хотел поговорить со мной, брат Лоран? — прохрипел Жак. — Повиниться? Воззвать к моей милости?

— Я хотел вас предупредить. Месяц назад здесь появился человек, я не знаю его имени, но он вскоре направился в Пуатье, намереваясь найти вас там. Видно, у него ничего не вышло, раз вы откликнулись на приглашение короля. Вы угодили в ловушку.

— В ловушку? — быстро переспросил Шарне.

Жак не дал Лорану ответить.

— Я хочу знать, что стало с казной. Кто ее взял и куда повез. Говори!

— Казну увезли, мессир, лишь бы она не досталась королю. Дело вот в чем: почти в одно время с тем человеком, который отправился в Пуатье вас предупредить, в прицепторий прибежала женщина, за ней гнались королевские гвардейцы. Они принесла свиток с приказом об аресте всех тамплиеров Франции по обвинению в ереси. Такие свитки разосланы всем сенешалям королевства. Мессир, король повелел начать аресты завтра. Наверное, сейчас сенешали читают его повеление. Брат Ренье сказал, что вы прибыли на аудиенцию с королем. Значит, он намерен арестовать и вас тоже. Именно об этом и хотел предупредить вас тот человек, который освободил Робера де Пари. И мы решили спасти казну. Двадцать рыцарей погрузили ее на корабль и отплыли в Шотландию.

— А если это была всего лишь хитрая уловка, чтобы нас ограбить? — повысил голос приор Нормандии. — Тогда что?

— Мессир Шарне, я своими глазами видел свиток, скрепленный королевской печатью. — Лоран повернулся к Жаку. — Поверьте мне, мессир, мы сделали все во благо ордена, хотя нам и пришлось нарушить устав.

— Кто-нибудь может подтвердить твои слова? — произнес Шарне.

Лоран отрицательно покачал головой:

— Мы договорились держать это в тайне, чтобы не поднялась паника. Надеялись, что вы, мессир, вернетесь и решите, как быть дальше.

Шарне посмотрел на Жака.

— Мессир, как вы считаете, нам следует прислушаться к его словам?

— Нет! — прорычал Жак. — В его речах — ни капли правды. Не во власти короля Филиппа преследовать рыцарский орден. Такое под силу только папе, но я совершенно убежден — его святейшество своего повеления не давал. На встрече с королем — думаю, она состоится — я попрошу объяснений. — Он остановил на Лоране мрачный взгляд. — Даже если эти люди, забирая казну прицептория, думали, будто поступают во благо ордена, они не получат моего одобрения. Я повелю их догнать. Сразу, как прояснится обстановка. Этих рыцарей ждет суровое наказание. — Жак кивнул Ренье. — Отведите его в тюрьму и дайте устав. Пусть он там его почитает и вспомнит, что полагается за нарушение наших правил.

— Мессир! Нам нельзя здесь оставаться. На рассвете сюда придут королевские гвардейцы.

Лоран продолжал кричать, но его вывели за дверь. Шарне подождал, пока она закроется, и повернулся к Жаку.

— Может, нам действительно покинуть город? Хотя бы на несколько дней. Потом мы…

— Нет, Жоффруа! — резко прервал его Жак. — Мы не станем поддаваться панике и убегать из собственного прицептория. Ведь это послужит доказательством нашей вины. Все сочтут нас трусами. Мы, рыцари Храма Соломона, Божьи мечи, дали себя одурачить, поверили вздорным слухам. Позорно сбежали. — Голос великого магистра окреп. — Я и прежде не бегал от врагов и теперь не стану. Сделать это — значит, забыть клятву, данную при посвящении в рыцари. Нет, я буду защищать орден и свою честь даже ценой жизни. В пустыне со мной не могли справиться двадцать тысяч сарацин. Им не удалось ни взять меня в плен, ни убить. Так неужели я буду пятиться перед несколькими десятками королевских гвардейцев?..

Темпл, Париж 13 октября 1307 года от Р.Х.

Началось все с негромкого гула, похожего на медленные удары барабана. Когда он нарушил рассветную тишину, с голубятни испуганно взлетели птицы, в стойлах кони вскинули головы. На кухне занятые подготовкой утренней трапезы повара положили ножи и переглянулись. Слуги нерешительно застыли с корзинами овощей и кроличьими тушками в руках. Капелланы, зажигающие в часовне свечи для заутрени, вопросительно обернулись. Тонкие восковые свечи дрогнули в их руках. Рыцари и сержанты поднялись со своих коек, принялись одеваться и будить товарищей. Несколько стариков, ветеранов Крестовых походов, насторожились. Этот звук был им знаком. Они выхватили мечи, призывая молодых сделать то же самое. Во двор, в холодное хмурое утро, выбежали все — и юноши, и старики.

Проведший ночь в молитвах Жак де Моле вскинул голову. Затем, звякнув кольчугой, поднялся с колен и медленно направился к мечу, стоящему у стены. Приладил его на поясе, надел белую мантию с крестом, окаймленным золотом, и прошагал на выход. Его волосы и борода серебрились в бледном свете. Над выкриками и хлопаньем дверей отчетливо доминировал стук ударяющего в ворота прицептория тарана.

Внизу его встретил Жоффруа де Шарне.

— Лоран говорил правду, мессир. Что будем делать? Сражаться?

Великий магистр не ответил. Он остановился на ступенях своего дворца, оглядывая собравшихся перед ним людей. Сто пятьдесят рыцарей, сержанты, капелланы, конюхи, оруженосцы, слуги. Если будет надо, прицептории выдержит осаду несколько месяцев. Но здесь не Палестина, и люди по другую сторону ворот не сарацины. Они те же христиане, выполняющие волю своего высокомерного короля.

— Нет, сражаться мы не будем, — произнес великий магистр, сходя вниз по ступеням. Толпа перед ним расступилась. — Я встречусь с Филиппом с глазу на глаз и все улажу. Если мы прольем кровь королевских гвардейцев, то только дадим ему повод для вражды. Будем защищаться не мечами, а словами. — Он подошел к воротам, где стояла группа рыцарей со вскинутыми мечами наготове. Ворота трещали под ударами тарана. Из-за стены доносились крики множества людей, ржание коней и лай собак. — Откройте ворота, — приказал он рыцарям. Увидев, что те медлят, приказал тверже: — Давайте же!

Рыцари сдвинули массивный деревянный засов и раскрыли ворота.

Снаружи стояло целое войско: больше двухсот конных гвардейцев, а также пешие городские стражи и чиновники. По окрику капитана воины бросили таран и отошли. Вперед выдвинулись другие, нацелив на великого магистра арбалеты.

Жак стиснул зубы. Дальше за воинами короля виднелась толпа выстроившихся вдоль дороги зевак, обуреваемых жадным любопытством. Они напомнили ему ворон, дожидающихся конца битвы. От войска отделился всадник в черном атласном плаще с алым подбоем и направил коня к нему. В правой руке он держал пергаментный свиток.

— Жак де Моле! — выкрикнул он, глядя на великого магистра с высоты своего коня. — По повелению короля Франции вы и ваши люди арестованы, а данный прицепторий до вынесения вердикта суда переходит под попечительство короля. Сложите оружие и прикажите людям сделать то же самое.

— Кто вы такой? — спросил Жак.

Человек в черном спрыгнул с седла.

— Я Гийом де Ногаре, хранитель королевской печати и первый министр королевства. Вы можете прочитать повеление его величества, если желаете. — Он протянул свиток Жаку.

Великий магистр не шелохнулся. Его лицо отвердело.

Ногаре зло улыбнулся:

— Да, я запамятовал. Ведь большинство тамплиеров не умеют читать. Но вам помогут. — Он подозвал жестом чиновника.

Жак гневно вскинул руку.

— Довольно! Я желаю вести переговоры с королем Филиппом.

— Его величество с еретиками переговоры не ведет.

— Но у короля нет власти нас арестовывать, — сказал Жоффруа де Шарне, становясь рядом с Жаком. Его стальные глаза спокойно рассматривали Ногаре. — Доставленное вами повеление не имеет силы.

Ногаре кивнул на стоящего сзади высокого человека с серым лицом, одетого в черную сутану доминиканца.

— Приор доминиканского монастыря брат Гийом Парижский имеет власть арестовать любого, подозреваемого в ереси. Эта власть дана братьям-доминиканцам больше семидесяти лет назад папой Григорием IX, который назначил их инквизиторами.

— Они властны над мирянами, — возразил де Шарне. — А над нашим орденом — один лишь папа.

— Его святейшество уже повелел начать дознание по обвинению вас в ереси, — ответил Ногаре.

— Какое еще дознание? — бросил Жак. — Состоялся лишь разговор между мной и папой Климентом. Его святейшество выразил свою озабоченность, но обвинениям Эскена де Флойрана не поверил. Он говорил, что этим человеком движет большая обида на Темпл.

— Если все так, вам нечего бояться суда. Вы легко докажете свою невиновность.

— Но задача инквизиторов, как известно, состоит не в том, чтобы отстаивать невиновность. Они стремятся доказать вину.

Ногаре твердо посмотрел Жаку в глаза.

— Сдавайтесь. Иначе воины применят силу. — Ногаре сделал знак арбалетчикам. — Кладите свой меч, или они будут в вас стрелять!

Жак оглянулся. Рыцари позади него двинулись вперед со вскинутыми мечами. Он не успел им приказать остановиться, как Ногаре взмахнул рукой. Арбалетчики выстрелили. Одна стрела ударила в грудь молодому рыцарю, стоявшему за спиной великого магистра, и тот упал на спину, выронив меч. Другой повалился вперед, извергая изо рта кровь. Стрела угодила ему в горло. Рыцари сзади шумели, готовые встретить врага, а Жак стоял как вкопанный, не сводя глаз с двух мертвых рыцарей, не в силах постичь происходящее. И это в стране, где оскорбление тамплиера считалось преступлением и грозило отлучением от Церкви! Нет, нельзя позволить развязать бойню. Нельзя. Он попробует договориться с королем.

— Остановитесь! — проревел великий магистр, обращаясь к своим рыцарям. — Сложите оружие!

Не смея ослушаться приказа, тамплиеры один за другим начали класть мечи на землю. А Ногаре смотрел на них и улыбался. Затем дал знак королевским гвардейцам.

Они ворвались на территорию прицептория, набрасываясь на тамплиеров, грубо заламывая им руки за спину, пиная рыцарей, заставляя опускаться на колени и сгибаться пополам от ударов. С капелланами, конюхами и поварами обращались так же жестоко. Воздух наполнился криками боли и ужаса. За считанные минуты гвардейцы захватили все здания прицептория. Даже часовню. Они действовали быстро и слаженно. Многие годы люди перешептывались, делясь слухами о тайных церемониях, какие проводили за этими стенами гордые неприкасаемые рыцари в белых мантиях, об их доблести в битвах и подвигах за морями, об их несметном богатстве. И вот теперь наконец рыцари унижены и повержены. И ничто не мешало добраться до их тайн и сокровищ.

Рыцарей и сержантов волокли в здания прицептория, ставшие теперь их тюрьмами, а с Жака де Моле и Жоффруа де Шарне сняли мантии и, связанных, заволокли в фургон, направлявшийся в Лувр, королевскую крепость на берегу Сены. Над прицепторием занимался рассвет, но колокол к заутрене не прозвонил. В первый раз за почти два столетия.

Латинский квартал, Париж 27 октября 1307 года от Р.Х.

Уилл шлепал по слякоти, оглядывая дома. Лавки и мастерские здесь лепились друг к другу. В отдалении над крышами возвышался собор. За ним свинцовое небо испещряли тонкие струйки дыма. Было холодно. Люди на улице двигались быстро, кутаясь в плащи и туманя дыханием воздух. Большинство в толпе составляли школяры и священники из многочисленных колледжей, расположенных в центре Латинского квартала. Уилл понимал, как неуместно он выглядит в грязном, видавшем виды кожаном плаще, с растрепанными волосами и бородой. Конь, которого он вел, — черный как уголь боевой жеребец, оседланный для него Саймоном, — тоже бросался в глаза. Такому бедному человеку благородное животное совершенно не подходило. Уилл чувствовал на себе любопытные взгляды прохожих и решил, если спросят, выдать себя за оруженосца, хотя его возраст для такого занятия являлся неподходящим. Он разозлился: «К черту объяснения, я не собираюсь здесь надолго задерживаться. Надо просто найти то, что мне нужно».

Из-за осенней непогоды дорога в Пуатье заняла больше времени, чем он думал. Оказавшись в городе, пришлось держаться подальше от главных улиц. Нельзя позволить, чтобы его узнали. Гуго де Пейро считал Уилла мертвым, но, если его схватят, он, несомненно, завершит начатое дело. Наконец удалось встретиться с братом-францисканцем, знакомым по прежним визитам, и тот сказал, что великий магистр два дня назад отбыл в Париж, оставив в местном прицептории инспектора и других старейшин. Они будут ждать его возвращения. Климент был серьезно болен, и, несмотря на настойчивые просьбы, братья допустили Уилла к нему лишь незадолго до дня, когда были намечены аресты тамплиеров.

Аудиенция длилась всего час. Измотанный болезнью папа не смог предложить ему ни помощи, ни утешения. Уилл задержался в приорстве, рассчитывая, что Климент поправится и решит, как противостоять планам короля. А затем стало известно, что прицепторий Темпла в Пуатье захвачен на рассвете большой группой королевской гвардии. Всех рыцарей согнали в одно место, а Гуго и старейшин под усиленным конвоем увезли в Париж. Все подтвердилось. Уилл мучился неизвестностью, удалось ли Роберу и Саймону с его дочерью отплыть на корабле. Он умолял Климента осудить действия короля и потребовать немедленно освободить рыцарей и их прицепторий. Папа согласился встретиться с королем, как только ему станет лучше, но никакого энтузиазма не обнаруживал. И тогда расстроенный Уилл решил вернуться в Париж. Он надеялся подвигнуть Климента на решительные действия, если предоставит ему свидетельства жестокости короля и подтверждение, что Филипп присвоил богатства Темпла.

Достигнув Парижа, Уилл сразу направился в прицепторий, но приблизиться не решился, обнаружив, что он кишит королевскими гвардейцами. Город гудел. Из уст в уста передавали весть о падении Темпла. Одни говорили о возмездии, настигшем рыцарей за потерю Святой земли. Другие сразу поверили обвинениям в ереси и, многозначительно вскидывая брови, заявляли, что всегда это подозревали. Расспрашивая людей, Уилл узнал — в первый день схватили не всех тамплиеров. Некоторым рыцарям и сержантам удалось скрыться. Вот этих беглецов он и разыскивал последние несколько дней. И сейчас здесь, в Латинском квартале, тоже. Наконец Уилл увидел черную дверь с нарисованным на ней сильно облупившимся золотым крестом. В этот ранний час ставни на окнах первого этажа были закрыты. Через боковой арочный проход он завел коня в тесный двор с примыкающей к задней стене конюшней. Подметавший двор мальчик испуганно посмотрел на человека с великолепным конем.

— Где хозяин? — спросил Уилл, протягивая ему поводья.

— На кухне. — Мальчик умело повернул большого коня и повел в конюшню.

— Седло не снимай! — крикнул Уилл, направляясь к задней двери. — Я здесь долго не пробуду!

Двое работавших на кухне поваров при его появлении вопросительно повернули головы.

— Что тебе? — бросил тот, что возился с рыбой.

— Ищу хозяина.

— Он там. — Повар опустил нож и ткнул пальцем в дверь сзади. — Но комнат свободных нет.

Уилл прошагал дальше, в темную, пропахшую плесенью комнату, где обнаружил рыжеволосого тощего человека, двигавшего по неровному плиточному полу бочку. Она задела скамью, и он выругался.

Уилл подошел и взялся за бочку с другой стороны.

Человек удивленно на него посмотрел, но позволил помочь передвинуть бочку на нужное место и выпрямился.

— Если ты ищешь комнату…

— Нет, — прервал его Уилл. — Я ищу людей, которые у тебя гостят.

— Но?..

По тону хозяина Уилл понял, что тот насторожился.

— Уверен, ты знаешь, о ком я говорю.

Хозяин нервно рассмеялся.

— Откуда мне знать, если ты не назвал имен?

— Они тамплиеры.

Хозяин замахал руками и медленно двинулся в сторону кухни.

— Да ты что? Откуда у меня могут быть тамплиеры?

— Погоди. — Уилл подошел к нему. — Я свой. Мне нужно с ними поговорить по важному делу.

Хозяин повернул к нему испуганное лицо.

— Я дал им приют на несколько дней, пока они смогут покинуть город. У меня прежде были дела с прицепторием, рыцари всегда относились ко мне по-доброму. Вот я и решил им помочь.

Уилл успокаивающе кивнул.

— Придет время, и тебя вознаградят.

Хозяин помолчал, затем нерешительно махнул в сторону лестницы.

— Их там четверо. Три рыцаря и сержант. Я дал им комнату в самом конце.

Уилл поблагодарил и, поднявшись по скрипучим ступенькам на четвертый этаж, постучал. За дверью послышались тихие голоса, затем она приотворилась.

— Что?

— Меня зовут Уильям Кемпбелл. Я друг Робера де Пари и Саймона Таннера. Мне нужно с вами поговорить.

— Не знаю таких, — отозвался голос.

— Погоди, Ги, — послышался из комнаты другой голос. — Впусти его.

Дверь захлопнулась, Уилл услышал приглушенные голоса, затем она распахнулась, и он вошел. К его горлу тут же приставили острие меча.

— Сними с него оружие, Альбер, — приказал стоящий сзади, закрывая дверь.

Молодой парень с широким румяным лицом вынул из ножен Уилла меч. Двое других стояли наготове. Тамплиеры сбрили бороды, но их выдавали белые участки на загорелых лицах. Одежду они, видно, искали второпях. Кому-то она была длинна, кому-то коротка. И вообще вид у них был загнанный.

— Что тебе надо? — спросил тот, кого назвали Ги. Он продолжал держать меч у горла Уилла.

— Узнать кое-что.

— Как ты нас нашел?

— Направил слуга из прицептория.

Ги негромко выругался.

— Я же говорил, не надо здесь останавливаться. Если он нас нашел, то найдут и другие. Надо уходить из Парижа.

— Попробуй уйди, — подал голос еще один рыцарь. — Без денег и в такой одежде, — он одернул тунику, — мимо стражников у ворот не проскочишь. Ты слышал, что рассказывал Мартин? Они останавливают всех подряд.

— И что ты хочешь узнать? — снова обратился к Уиллу Ги.

— В прошлом месяце прицептории должна была покинуть группа рыцарей под командой Робера де Пари. С ними был и главный конюх Саймон Таннер. Так удалось им отплыть на корабле или нет?

Ги помолчал. Затем медленно опустил меч.

— Да. Но никто не знал, куда и зачем они уплыли. К тому же с казной прицептория. Все решили, они действуют по приказу инспектора.

Уилл облегченно вздохнул.

— А как гвардейцам удалось захватить прицептории?

Альбер пожал плечами:

— Не знаю. Когда это началось, мы четверо находились в лечебнице. Потом ворвались гвардейцы, убили несколько рыцарей. А нам посчастливилось бежать. Мы собирались добраться до какого-нибудь прицептория и рассказать о случившемся.

— Хорошо, что не добрались, — вздохнул Уилл. — Ведь такое творится во всех прицепториях Франции.

Ги хмуро посмотрел на него.

— Кто ты? И откуда тебе все известно?

— Я тот, кто пытается помешать королю погубить Темпл, — произнес Уилл. — И мне нужны доказательства самоуправства короля, чтобы донести их папе.

— Самому папе? — с надеждой проговорил Альбер.

С улицы донесся негромкий стук копыт и голоса. Уилл и Ги ринулись к окну. К гостинице, разгоняя людей на своем пути, скакала группа королевских гвардейцев. Уилл выругался.

— Ты привел их сюда? — прорычал Ги, поворачиваясь к нему.

— Нет.

— Откройте именем короля, — прозвучало внизу.

— Черт! — Ги выскочил за дверь. Рыцари — следом.

Уилл ринулся за ними вниз по лестнице.

— Тут есть черный выход, — прохрипел Ги, когда они спустились на следующую площадку.

— Нет! — крикнул Уилл. — Его перекроют. Надо через окна забираться на крышу.

Но рыцари не стали его слушать, а последовали по шаткой лестнице за Ги. Постояльцы гостиницы поднялись с постелей и выглядывали в коридор.

— Что, черт возьми, случилось? — воскликнул один, глядя на Уилла.

Отвечать времени не было. Уилл быстро поднялся обратно в комнату рыцарей, подбежал к окну. К сожалению, никакого карниза там не было. Даже маленького. Внизу во дворе гвардейцы выбили заднюю дверь. Он выбежал в коридор. Дернул одну дверь — заперто, другую — она поддалась. Он вошел. На него сразу бросился грузный мужчина, замахнувшись кувшином. Уилл увернулся и ударил того коленом в живот. Мужчина согнулся, и тут же воздух огласил крик. Вопила совершенно голая вскочившая с постели женщина. Услышав на лестнице гулкие шаги, Уилл протиснулся мимо нее к окну, распахнул ставни. Наконец-то он обнаружил карниз. С него можно было перебраться на крышу соседнего дома. Он перебросил ногу через подоконник, ухватился за раму, но в следующий момент в комнату ворвались трое гвардейцев. Один из них ухватил Уилла за капюшон плаща, и женщина завопила еще громче. Его втащили в комнату, повалили на пол и, дав несколько пинков, поволокли.

На улице Уилл увидел, что гвардейцы схватили всех прятавшихся в гостинице рыцарей. Ги лежал на земле, его лицо искажала гримаса боли. Вокруг собралась толпа. Люди выбегали из лавок и мастерских посмотреть на арест беглых тамплиеров. Когда сопротивляющегося Альбера пнули в бок, заставив повалиться на колени, кто-то одобрительно воскликнул.

— Еще одна стая крыс пыталась сбежать со своего смердящего корабля, — раздался знакомый холодный голос. — Заберите хозяина гостиницы и всю обслугу. — Ногаре произносил слова намеренно громко, чтобы слышали все зеваки. — Такая же участь ждет любого, кто приютит еретиков.

При приближении первого министра Уилл быстро опустил голову.

— Кто они? Рыцари или сержанты?

— Не знаю, — ответил гвардеец. — Там разберутся.

— Конечно. Везите их всех в прицепторий.

Министр направился прочь, и Уилл чуть расслабился, надеясь, что пронесло. Неожиданно Ногаре остановился.

— Постойте.

Уилл напрягся.

— Покажите мне его лицо. Да, вот этого.

Уилл попытался отвернуться, но гвардеец крепко схватил его за волосы. На Уилла смотрели злобные глаза Гийома де Ногаре.

Казалось, в первое мгновение тот не поверил собственному везению. Затем его лицо скривилось в довольной ухмылке.

— Его везти с остальными, министр? — спросил гвардеец.

— Нет, — пробормотал Ногаре. — Он отправится в Лувр. — Его голос подрагивал от радости. — Ему положена особая камера.

40

Лувр, Париж 31 октября 1307 года от Р.Х.

Уилл ходил не останавливаясь. Пять шагов вперед, пять назад. Его заключили в обычную, ничем не примечательную камеру: голые стены без окон, дверь с дыркой для подачи еды. Взгляд Ногаре у гостиницы обещал гораздо худшее. Он ждал мучений, пыток, а его за все четыре дня никто даже пальцем не тронул. Руки-ноги не связали, так что можно было делать что вздумается — ходить, сидеть, лежать, спать.

Но Уилл знал — страшное впереди, и с трудом сохранял спокойствие. Потому целыми днями ходил, сосредоточившись на простоте самого процесса, стараясь аккуратно ставить одну босую ногу впереди другой.

За дверью гулким эхом раздались шаги. Уилл остановился, прислушался. Шаги приближались. Шли трое, может быть, четверо, звеня кольчугами. Он прижался спиной к стене. Шаги стихли у его двери. Отодвинулся засов.

— Лицом к стене, — прозвучал хриплый бас.

Уилл помедлил и, не найдя причин не подчиниться такому простому приказу, повернулся. Дверь отворилась, в спину дунул холодный сквозняк. Ему завернули руки за спину, обвязали веревкой, затем рывком развернули и повели.

Шли молча и долго. Уиллу показалось, что его ведут через всю тюрьму. Смятение мыслей не давало сосредоточиться. То вдруг вспыхивал образ дочери, оглянувшейся в последний раз, когда Саймон ее уводил, и тут же следом появлялось лицо Уильяма Уоллеса, порубленного на эшафоте. Уилл стиснул зубы и снова, как в камере, принялся аккуратно ставить одну ногу впереди другой.

Наконец стражники остановились перед дверью.

В этой комнате было тепло, даже слишком, но от сидящих перед ним пятерых инквизиторов веяло мертвенным холодом. Двоих он знал, Ногаре и главного инквизитора Парижа, исповедника Филиппа Гийома Парижского, высокого худого аскета со страшными тусклыми глазами. Там находились еще трое в черных рясах доминиканцев. Внимание Уилла привлекло множество предметов и приспособлений, чье зловещее назначение не вызывало сомнений.

С балки на потолке свисали веревки. На полу видное место занимало знаменитое пыточное ложе-дыба с валиками на обоих концах, на которые наматывались веревки. У камина, рядом с миской с какой-то маслянистой жидкостью, располагалась закрепленная на стойках почерневшая доска. Стол с металлической воронкой и большим кувшином, еще стол, покрытый тканью, с различными орудиями пыток. Об их действенности свидетельствовали пятна на полу, некоторые свежие. В комнате остро пахло кровью, мочой, фекалиями и потом. Каждое пятно отзывалось эхом воплей корчившихся от боли несчастных. Уилла привели в комнату ужасов, где человека лишали достоинства, добирались до его самых болезненных мест и безжалостно впивались. Уилл вспомнил рассказы Эврара о пытках, каким подвергали катаров. Но с тех пор инквизиторы набрались опыта. Узаконивший пытки папа Иннокентий IV запретил им проливать кровь, и они были вынуждены выдумывать искусные способы, как вырвать признания у обвиненных в ереси. Инквизиторы жгли свои жертвы огнем, сдавливали, вывихивали и ломали конечности, и все без единой капли крови, чтобы не запятнать церковь.

Ногаре терпеливо дождался, пока Уилл осмотрит комнату, затем начал:

— Уильям Кемпбелл, ты предстал перед судом священной инквизиции по обвинению в ереси. Суду надлежит решить, справедливо или нет это обвинение. У тебя есть возможность признать свою вину. Если ты раскаешься, твои грехи будут прощены. Что скажешь?

Уилл оглядел инквизиторов и остановил взгляд на Ногаре.

— Никакой своей вины я не вижу. Я не тамплиер. Покинул орден много лет назад. Какие у вас свидетельства моей ереси?

Ногаре улыбнулся, довольный своей игрой.

— Такие свидетельства есть. Это признания старейшин ордена. — Он замолк, разглядывая Уилла. — Что такое «Анима Темпли»?

Уилл не ответил, продолжая смотреть Ногаре в глаза.

— Твое молчание меня удивляет, Кемпбелл. Инспектор Темпла Гуго де Пейро совсем недавно заявил суду в этой комнате, что ты был главой этой секты.

Уилл продолжал молчать.

— К тому же, — продолжил Ногаре, — многое из того, что сказал Пейро, подтверждается свидетельствами Эскена де Флойрана, а также признаниями других тамплиеров, включая великого магистра.

— Ложь!

— Нисколько. — Ногаре подошел к приспособлению на полу. — Вот здесь, на этой дыбе, Жак де Моле признался, что отвергал Христа и плевал на крест. Он сказал, что на собраниях капитула поклонялся трехглавому идолу и побуждал других рыцарей делать то же самое. Целовал братьев в губы и другие части тела.

Уилл заметил, как раздраженно дернулась челюсть Гийома Парижского. Один из доминиканцев перекрестился. Уилл понимал, что, отрицая сказанное, положения не изменишь. От Ногаре пощады не жди. Но может, попытаться воззвать к милосердию Гийома Парижского и избавить невинных от тяжких испытаний? И вдруг потом вмешается папа? Он направил взгляд на высокого доминиканца.

— Да, братство «Анима Темпли» действительно существовало, и я когда-то являлся его главой. Но ереси в нем не было никакой, а лишь одна приверженность к миру. К сожалению, после того как я покинул орден, малая горстка людей исказила первоначальные цели «Анима Темпли». Но и их нельзя назвать еретиками: они просто впали в заблуждение. Их можно обвинить в алчности и высокомерии, но не в преступлениях против веры. И пусть их судит тот, кто имеет над ними власть. Его святейшество папа. Как я сказал, этих людей было мало. Поэтому избавьте от мучений остальных братьев. Они ничего не знают ни о какой ереси, в том числе и великий магистр.

— Тебе ведомы имена этих немногих людей? — сурово спросил Гийом Парижский.

Уилл задумался над ответом, но вмешался Ногаре.

— Не позволяйте ему дурачить себя. Он пытается нас отвлечь. Ты слышал, что я сказал? Жак де Моле вчера во всем признался.

Уилл сузил глаза.

— Если тебя привязать к дыбе, ты тоже признаешься в чем угодно.

На щеках Ногаре вспыхнули красные пятна, но он сдержался.

— Меня радует столь быстрое получение твоего признания, Кемпбелл. Надеюсь, и на другие вопросы ты ответишь так же охотно. Это очень важно для короля. — Он махнул гвардейцам. — Разденьте его.

Гвардейцы быстро сорвали с него рубаху и штаны и подвели к столу на козлах с металлической воронкой и кувшином.

— Где казна, Кемпбелл?

— Понятия не имею. Спросите у рыцарей.

— Я спрашивал. Они говорят, ты участвовал в ее похищении. — Голос министра подрагивал от злобы. — В ту ночь, когда твоя шлюха дочь стащила со стола короля свиток с приказом. Этой суке мало перерезать горло!

Уилл дернулся, начал яростно сопротивляться, но гвардейцы, умело заломив руки, пригвоздили его к столу. Один инквизитор взял кувшин, другой воронку.

Ногаре наклонился. Уилл ощущал его смрадное дыхание.

— Где казна?

Уилл пытался отвернуть лицо, но гвардеец крепко держал его голову. Инквизитор вставил ему в рот воронку, другой начал лить из кувшина воду. Уилл конвульсивно извивался, но вода лилась и лилась. Остановить ее он не мог. Уилл задыхался, тонул в ней, умирал, а Ногаре повторял ему в ухо снова и снова:

— Где казна? Где? Где?!

Лувр, Париж 24 декабря 1307 года от Р.Х.

Дверь камеры с шумом отворилась. Уилл дернулся, попытался приподняться, но едва смог пошевелить ногой. Голод и пытки совсем лишили его сил. Трое гвардейцев подняли его на ноги. Один надел на него грубую шерстяную тунику и потянул вниз, желая прикрыть истерзанное тело. Их прикосновения отдавались жгучей болью. Уиллу казалось, его кожу царапают острые когти. К нему никто не заходил несколько недель, и он надеялся спокойно умереть. Значит, еще не конец. В последний раз они всаживали свои инструменты в самые чувствительные места его тела, и он несколько раз терял сознание. Уилл молил Бога дать ему силы перенести то, что мучители придумают на сей раз.

В его ушах звучал мерзкий голос Ногаре, когда министр, не скрывая удовольствия, рассказывал про некоего рыцаря, чью ногу натерли жиром и положили на угли жаровни, а потом, когда она отгорела, принесли ему в камеру в сумке. В лихорадочном сознании Уилла возникали образы людей, изувеченных, лишенных конечностей, ползающих и стонущих в камерах по всей Франции. Ногаре сообщил, что в их тюрьмах томятся больше пятнадцати тысяч тамплиеров. Как и все остальные, Уилл тоже признался во всем, что требовал от него изувер, но мучения не заканчивались. Инквизиторы обливали его расплавленным воском, жгли пламенем, пытали водой. Но самым страшным испытанием была дыба, когда к запястьям и лодыжкам привязывали веревки и инквизитор, хрипя от усилия, начинал поворачивать ворот. Вот тут силы кончались у любого.

Но совсем убивать его Ногаре не хотел. Он по-прежнему не терял надежды узнать, где находится казна. Один раз на дыбе, обезумев от боли, Уилл сказал, что казну увезли на Кипр. Через два дня Ногаре потребовал повторить признание, и он указал Португалию. Королевский министр не понимал, чему верить, а Уилл праздновал маленькую победу.

Стражи повели его вверх по ступеням, то есть не в камеру пыток. Уилл терялся в догадках. Один коридор без окон, другой, несколько поворотов, и вот наконец они приблизились к массивной железной двери. Когда она отворилась, Уилл зажмурился от света. Его вывели во двор. Раннее утро, пронизывающий холод, но Уилл наслаждался. Кругом раздавались голоса, стук копыт, все было так непривычно после стольких месяцев заточения. У четырех фургонов застыли Ногаре и Гийом Парижский. Министр выглядел озабоченным. Гвардейцы заталкивали в фургоны узников в таких же туниках, как и у него. Некоторых волокли. Уилл узнал Жака де Моле и Жоффруа де Шарне. Великий магистр выглядел ужасно: тощий, лицо обезображено кровоподтеками, борода грубо откромсана. Он едва мог идти, поддерживаемый двумя стражами. Уилла впихнули в фургон, где уже находились несколько узников. Следом запрыгнули четверо гвардейцев, щелкнул кнут, и повозка, громыхая, выехала со двора.

Уилл встретился взглядом с узниками, но каждый молчал. Мешало присутствие королевских гвардейцев с мечами в руках. Он откинулся на стенку фургона, пытаясь догадаться, куда их везут. Пахло рекой, мокрой травой и дымом. Никогда еще запахи не были для него такими приятными. Фургон на короткое время замедлил ход и въехал в городской центр. Когда они очутились на Большом мосту на остров Сите, Уилл напрягся, но затем фургон свернул не в сторону дворца, а к собору Нотр-Дам.

Там на небольшой площади узников вывели из фургонов. Один, спрыгивая, споткнулся и чуть не упал. Уилл поддержал его. К ним тут же ринулся гвардеец, криком приказав им отойти друг от друга. Но за доли секунды Уилл успел разглядеть узника — Гуго де Пейро! Кожа на изможденном лице инспектора была пепельной. На спутанных волосах и бороде виднелись следы запекшейся крови, губы разбиты. Гвардеец толкнул его вперед.

— Прости меня, — хрипло выдохнул Гуго в лицо Уиллу. — Я каюсь. Прости, Бога ради.

Уилл двинулся за ним вверх по ступеням в темную утробу собора, где пахло ладаном и слышались голоса певчих, исполнявших каноны утренней службы. Узников ввели в зал капитула пред очи трех стоящих на помосте кардиналов Священной коллегии в черно-малиновых сутанах, с усыпанными драгоценностями золотыми крестами на шеях. В Уилле слегка пробудилась надежда. По негодованию на лице Ногаре он догадался: кардиналы явились сюда не по приглашению короля. Неужели наконец вмешался папа? Уилл сосчитал. Истерзанных узников-тамплиеров было двадцать четыре. Стражи выстроили их в центре зала и отошли.

Спустя минуту со свитком в руке поднялся самый пожилой и почтенный кардинал.

— Его святейшество папа Климент Пятый поручил нам надзор за делом против Темпла. — Голос кардинала стал тверже. — Его святейшество, как и все мы, весьма обеспокоен тем, что каждый из вас признался в ужасных преступлениях. Как мог всеми уважаемый рыцарский орден впасть в столь чудовищное богохульство! — Он откашлялся. — Жак де Моле, извольте выйти вперед, и я оглашу обвинения, воздвигнутые против вас и ваших рыцарей.

В наступившей тишине великий магистр медленно двинулся, хромая и морщась от боли, но высоко подняв голову.

Рыцарям предстояло выслушать сто двадцать семь выдвинутых против них обвинений. И в каждом Уилл различал руку Ногаре. Да и сам первый министр своим гордым видом демонстрировал, что не намерен скрывать своего авторства. Рыцарей обвиняли в том, что они на своих тайных сборищах топтали святой крест и мочились на него, поклонялись коту[27] и трехглавому идолу, присваивали пожертвования и прочее и прочее. Уиллу, несмотря на всю свою ненависть к Ногаре, пришлось признать: обвинения были составлены весьма искусно. Тут были собраны все поклепы — и против катаров, и против иудеев, и сарацин, то есть всех врагов Церкви. Такие обвинения народ понимал и страшно боялся. В некоторых даже содержалась правда. Например, рыцари действительно проводили собрания своих капитулов втайне, и читать устав позволялось лишь членам ордена, что придавало всему документу особенно изобличающий характер. Ложь легче скормить, если завернуть ее в правду. И Ногаре этим ловко пользовался, представив обычную рутину ордена, почти всем хорошо известную, как нечто предосудительное.

Около пятнадцати минут потребовалось кардиналу для зачитывания длинного списка. И все это время Жак де Моле стоял с поднятой головой. Гуго де Пейро сзади него пристально смотрел в пол, его опущенные по бокам руки дрожали. Один изнеможенный рыцарь упал и остался лежать на полу.

Кардинал закончил и поднял глаза на Жака.

— Вы признались перед инквизитором Гийомом Парижским во всех перечисленных преступлениях. Признаете ли вы их перед нами?

Жак молчал несколько секунд. Затем ухватился за ворот ветхой туники и с треском ее разорвал, обнажив перед тремя посланцами папы голый торс. Его спина, грудь и руки испещряли глубокие шрамы, почерневшие и ноздреватые. Инквизиторы пытали великого магистра клещами, отрывая куски плоти, но нагревали их докрасна, чтобы прижечь раны, ибо проливать кровь им запрещалось. Некоторые шрамы были свежие и до сих пор мокли. Уилл не мог представить боль, какую испытывал великий магистр, даже сейчас, спустя много дней после пыток.

Кардинал побледнел и вскинул руку, словно желая прикрыть глаза. Но затем опустил ее и отвернулся. Другому кардиналу, кажется, стало плохо. Третий, потрясенный, смотрел в пол.

— Да, я признаюсь, — прохрипел Жак. — Но лишь в своей слабости. Как наш Спаситель, в момент, когда силы его покинули, попросил, чтобы с него сняли ношу, я тоже не устоял и сказал своим мучителям то, что они хотели услышать, в надежде закончить страдания. Но теперь позвольте мне назвать белое белым. Позвольте сделать то, что следовало сделать тогда. Я отрекаюсь от признаний, сделанных под воздействием мучительной боли.

— Ваша милость… — начал Ногаре.

Но кардинал не дал ему закончить.

— Министр Ногаре, его святейшество желает получить от вас искренние и твердые признания вины этих людей. Только в этом случае он согласится на требование короля распустить орден. — Он сошел с помоста и двинулся прочь. — А это, — кардинал в ужасе вскинул руку в сторону Жака, — это немыслимый кошмар.

— Ваша милость, папа Иннокентий дал право инквизиторам при дознании использовать пытки. Каждый из этих людей признался.

— Нет, министр, я сообщу его святейшеству — признания тамплиеров нельзя полагать истинными, ибо сделаны они были при крайнем принуждении.

41

Францисканский монастырь, Пуатье 26 мая 1308 года от Р.Х.

— Уйди с дороги.

— Сир, — запротестовал брат-монах, заслонив собой дверь, — его святейшество не готов. Если вы подождете еще немного, то он…

— Отойди! Или я велю своим гвардейцам схватить тебя за неповиновение королю.

Монах неохотно посторонился, только когда к нему приблизились гвардейцы. Король с силой толкнул дверь и вошел.

Климент вздрогнул. Король застиг его в момент, когда он с трудом натягивал на себя малиновую сутану.

— Сир Филипп, я же просил вас подождать.

— А мне надоело ждать, — ответил король, вперив в него свирепые голубые глаза.

Он стоял, возвысившись над папой, который за последний год еще сильнее съежился, сгорбился и посерел от боли, терзавшей его сейчас почти постоянно. Но Филипп нисколько не жалел Климента. Он злился, ведь ему пришлось мчаться сюда во всю мочь, измотав коней и людей. Его терпение было на пределе.

Акция против тамплиеров началась удачно. И даже похищение одного из свитков не помешало. Правда, казну парижского прицептория до сих пор не нашли, но Филипп присвоил богатства всех остальных. К тому же Ногаре обещал непременно выбить признание из Кемпбелла.

Жак де Моле сломался на удивление быстро, в течение нескольких дней. Хвала инквизиторам, они превзошли самих себя. А потом остальные рыцари, когда им объявляли о признании великого магистра, тоже недолго держались — сдавались на допросах инквизиторам один за другим. После захвата прицепториев Климент послал королю гневное письмо, требуя объяснений, но Филипп, уверенный в поддержке подданных, даже не ответил. А затем в Париж прибыли три кардинала с миссией лично услышать признания рыцарей.

После встречи с кардиналами Климент запретил во Франции действие судов инквизиции. В попытке противостоять этому король созвал совет магистров теологии Парижского университета, но их вердикт, объявленный в начале этого месяца, пришелся ему не по душе. Ученые богословы порешили, что преследовать людей за ересь король может только с дозволения папы. Вот почему Филипп, кипя от негодования, стоял сейчас здесь перед строптивым наместником Христа.

— С меня хватит ваших проволочек. Пора заканчивать дело. Прямо сегодня.

Климент удивленно на него посмотрел.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Филипп подавил в себе неукротимое желание выхватить меч и опустить на голову жалкого маленького человечка.

— Тамплиеры! Я не позволю вам становиться у меня на пути.

— На каком пути? — Папа закончил застегивать сутану у горла. — У вас есть доказательства их вины?

— Не играйте со мной, Климент! — взорвался король. — Не забывайте — именно я посадил вас на папский трон. А значит, так же легко могу и удалить.

Климент не смутился.

— Удалить? Позвольте узнать как? Ведь всем известно, что папу на трон избирают пожизненно.

Филипп отвернулся, чувствуя себя неловко под пристальным взглядом понтифика и сознавая, что сказал лишнее. «Неужели Климент видит мои грехи? Неужели ему являются призраки предшественников и нашептывают, кто виновен в их гибели?»

— Я имел в виду наше соглашение, в котором вы обязались распустить Темпл и передать его богатства мне и моим наследникам.

— Забудьте об этом соглашении, Филипп. Оно, как и признания тамплиеров, подписано под принуждением. Я поступил так, спасая жизнь сыну. Вам остается меня убить, как вы убили Бонифация и Бенедикта. Вы таким способом намереваетесь меня удалить, сир?

Филиппа охватил страх. Он с трудом заставил себя посмотреть в глаза папы, худого, измотанного болезнью старика.

— Я никого не убивал. А только повелел арестовать еретика и богохульника.

— Вы губите свою душу, сир. Я боюсь за вас.

— Мне удалось расширить королевство и укрепить его мощь. Я твердо стоял перед лицом своих врагов и вознаграждал тех, кто предан мне и Франции. Я добрый христианский король, Климент. И не нужно за меня бояться.

— Вы ничего не делали для своих подданных, Филипп, а только для себя. Гнали их на войну, но не против варваров в Палестине, а против других христианских народов. Вы злоупотребили своим священным троном, наделив большой властью злобного слугу дьявола, врага Церкви. Вы обесценили деньги, вызвав нищету и волнения, а теперь взялись за тех самых рыцарей, которые — единственные — отстаивали христианство за морями. Нет, Филипп, вы не добрый король. — Голос Климента стал тверже. — Вот ваш дед, Людовик Святой, являлся таковым. Он провел два Крестовых похода за освобождение Иерусалима. И если бы не глупые выходки его брата, он бы добился успеха, я уверен. Великий был человек Людовик Святой. Бесстрашный и галантный, благочестивый и смиренный. А вы орудуете его памятью как мечом. Орудуете неумело, а меч тупой. Вы совсем непохожи на него, Филипп. Единственное, что у вас общего, — это кровь.

Филипп чуть не согнулся под обрушившимся на него потоком правды. Он подался назад, его губы злобно скривились.

— Я пошел против Темпла не просто так. Вы слышали свидетельства Эскена де Флойрана. Ересь! Это его слова, не моя выдумка. Думайте обо мне что хотите, но остановить то, что я начал, вам не удастся. Народ требует суда.

Климент помолчал, сложив руки на груди.

— Вы правы. Это не остановить, все зашло слишком далеко. Даже если тамплиеры вернутся в свои прицептории, доверие к ним потеряно. Я это вижу. Необходимо знать, существовала ересь в Темпле или нет. Люди должны быть уверены, что мирская и духовная власть охраняет их от пучины греховности. — Он медленно кивнул, принимая решение. — Дознание вины тамплиеров продолжится, но вести его будет назначенный мной совет. Если он найдет веские доказательства ереси, я распущу Темпл.

Филипп смотрел на папу, сбитый с толку его решением.

— А как быть с богатствами Темпла? — спросил он чуть подрагивающим голосом.

Климент кивнул:

— Они будут переданы вам. — Увидев, что Филипп облегченно вздохнул, папа вскинул руку. — Но при одном условии.

— Назовите его.

— Вы возглавите новый Крестовый поход.

42

Лувр, Париж 8 сентября 1308 года от Р.Х.

Уилл очнулся от яркого света и вскрикнул. Ему в лицо светил факел. В камеру вошли четверо. Двое схватили его и поставили на ноги. Совсем без усилий — так он исхудал.

— Я не знаю, где эта чертова казна, — прохрипел Уилл, когда его волокли по коридору. — Не знаю! — Он вертелся, выкрикивал эти слова снова и снова, но стражи не замедляли хода.

Наконец его втащили в тускло освещенную комнату, где в центре за столом сидели двое в строгих черных одеждах. Один держал в руке гусиное перо. Стражи отошли, оставив Уилла перед ними. Он покачнулся, почти упал, но сумел выправиться. Затем поднял дрожащую руку, стараясь поправить лоскут грязной ткани, прикрывающий правый глаз.

— Ты Уильям Кемпбелл? — сухим тоном осведомился один из сидящих.

Уилл слабо кивнул.

— Отвечай громко, — недовольно буркнул дознаватель.

Уилл откашлялся и, морщась, сглотнул.

— Да, это я.

— Рыцари Темпла продолжают заявлять о своей невиновности и отвергают выдвинутые против них обвинения. В соответствии с повелением его святейшества папы Климента им даровано право защищать себя перед судом. Ты желаешь вместе с ними доказывать свою невиновность?

— Да, — ответил Уилл, с трудом понимая происходящее. — Желаю.

— Истинно желаешь?

— Да.

Чиновник нацарапал что-то на пергаменте, затем кивнул стражникам.

Уилла схватили за руки.

— Когда это случится? — прохрипел он на пороге комнаты. — Когда?

Но ему не ответили.

Вернувшись в камеру, Уилл устало оперся спиной на сырую стену и сполз по ней на пол.

Минул почти год, как его заперли в каземате. И все это время мучители неутомимо старались довести его до грани безумия. Каждый день он молил Бога даровать ему смерть, но опытные инквизиторы знали пределы возможностей человека. И он жил, несмотря на дыбу и огонь, несмотря на голод. Несмотря на выколотый глаз.

Месяца три назад допросы ненадолго прекратились. Потом возобновились в присутствии назначенного папой кардинала и уже без таких страшных мучений. На одном из допросов Ногаре сказал ему, что папа разослал правителям Запада письма, повелевая захватить все прицептории в их королевствах. Уилл говорил себе, что министр лжет, пытается сломить его волю, — ведь он так и не выдал, куда увезли казну парижского Темпла, — но знал правду: Климент их бросил, и надеяться не на что.

Уилл пытался заставить свой вялый мозг думать. Что означает предстоящий суд? Ведь следы истязаний инквизиторов скрыть невозможно. И он хорошо помнил, какое впечатление на кардиналов Священной коллегии произвели раны великого магистра.

Его размышления прервал звук шагов в коридоре. Затем со скрипом сдвинулся засов, и в глаза ударил свет факела. В камеру вошли трое или четверо гвардейцев, Уилл не разглядел, а затем еще кто-то, держа перед собой факел. Это был Ногаре.

Он склонился над Уиллом с хищным видом.

— Рад был услышать, Кемпбелл, что ты пожелал защищать себя и орден. — Он зло усмехнулся. — Неужели ты настолько глуп, что поверил, будто я тебе это позволю? И другим тоже?

— Так, значит, все ложь? — вяло отозвался Уилл. — Эти люди. Они просто лгали?

— Ничуть нет. Они сказали правду. Таков замысел Климента. Жалкий дурак вознамерился устроить над вами справедливый суд. Хочет, чтобы все видели, какой он мудрый понтифик. Хотя на самом деле был и остался марионеткой короля.

— Почему ты нас так ненавидишь? — спросил Уилл, отворачивая голову, лишь бы не смотреть на гнусное лицо министра.

— При чем тут ненависть, Кемпбелл? — Ногаре искренне удивился. — Ты слишком мелкая букашка, чтобы удостоиться ненависти.

— А Климент? Бонифаций? Бенедикт? Что подвигло тебя на убийства?

— Попридержи язык, пока его не отрезали. — Ногаре быстро захлопнул дверь камеры, чтобы не слышали гвардейцы.

— Но это ни для кого не секрет.

— И все же меня так никто и не уличил.

— В этой жизни нет, но в следующей…

— В следующей? — Ногаре хрипло засмеялся. — Какая чушь! — Он нагнулся над Уиллом. — Но ты в это веришь. И даже сейчас, вот такой, какой ты есть, воображаешь, будто Бог сидит там, наверху, и смотрит на тебя, добрый и справедливый. — Он понизил голос. — И мои отец с матерью верили. Только они были не христиане, а катары. Их крепость Монсегюр пала почти за двадцать лет до моего рождения. Крестовый поход Церкви завершился. Мои родители счастливо избежали сожжения на костре и, как и другие уцелевшие катары, обосновались в небольшом городке на юге Франции. Притворились христианами, отмечали церковные праздники, каждую неделю ходили на мессу, но ночами тайно предавались своей ереси. Я рос, наблюдая за их двойной жизнью, разыгрывал из себя послушного сына, но презирал. — Рот Ногаре скривился в усмешке. — Помню, как мы все запирались в кладовой, моя сестра поднимала свечу, а отец шептал заклинания, одновременно сильно потея.

Затем я покинул дом, отправился в Монпелье, начал учебу в университете. Изучал римское и церковное право и прочие науки, и постепенно мне открылась суть веры. Я увидел, как Церковь ловко управляет доверчивой паствой и какую выгоду извлекают для себя ее иерархи. Мои глаза открылись, и я понял — мирянин может делать то же самое, используя законы. И государство может стать выше Церкви. Я продолжал неистово читать и накапливать знания. А потом совершил ошибку — попытался отвратить отца от бессмысленных ритуалов, хотел ему помочь, убедить. Но все закончилось руганью, и он изгнал меня из дому. Однако на этом мой отец не успокоился. Будучи уважаемым членом общины, он добился, чтобы меня лишили высокой преподавательской должности, какую я занимал в Монпелье, за что получило свое — я донес доминиканцам, что отец продолжает исповедовать веру катаров. — Ногаре замолк на пару секунд с отстраненным выражением лица. — Я хотел убедить его в моей правоте — пусть он увидит торжество закона над Богом. Я думал, мои родители и сестра откажутся от своих верований, покаются и будут молить о прощении. Я жаждал их посрамления и унижения. — Министр снова устремил взгляд на Уилла. — Но они не отказались от веры, несмотря на пытки инквизиторов, и пошли на костер с гордо поднятыми головами. Когда воины зажгли под ними вязанки хвороста, они начали читать те же самые молитвы, как и тогда, в темной маленькой кладовой. Но сейчас их слушала большая толпа.

— Так ты мстишь Церкви? — спросил Уилл.

Ногаре резко дернулся.

— Нет, мной движет не месть. Я стремлюсь доказать. — Его лицо снова стало спокойным. — Доказать, что лишь человек властен над человеком. Инквизиторы сожгли моих родителей и сестру на костре, и их Бог не вмешался, не облегчил страдания. И где же находился Бог, когда я убивал Бонифация и Бенедикта? — Он рывком выпрямился. — И где Бог сейчас, когда я уничтожаю воинов Христа? — Ногаре распахнул дверь и приказал гвардейцам: — Берите его.

Министр зашагал впереди, за ним — стражи с Уиллом. Они вышли на главный двор крепости, где у фургона ждали больше двух десятков конных гвардейцев. Уилл не успел насладиться видом припудренного звездами пурпурного ночного неба. Его быстро впихнули в фургон, где сидели еще пятеро узников. Уилл пытался разглядеть их бледные лица, но повозку затрясло по неровной дороге.

Вскоре стало ясно: они направляются куда-то за город. Рыцари молчали, понимая, что это их последний путь. Каждый сидел, склонив голову в задумчивости или молитве. Уилл думал об отце. Что он чувствовал тогда, направляясь к месту казни у крепости Сафед? Уилл не сомневался, что отец был спокоен и шел с высоко поднятой головой. Мамлюкам с их мечами не надо было его принуждать.

Фургон тряхнуло. Он свернул в поле, проехал немного и остановился. Королевские гвардейцы приказали рыцарям вылезать, и те неловко спрыгнули в высокую траву один за другим. В отдалении Уилл разглядел стены Парижа. Совсем неподалеку шелестели листвой дубы. Рыцарей окружили пятнадцать всадников с мечами и поднятыми щитами. Уиллу показалось странным, что они повернулись к ним спиной, но вскоре его внимание, и остальных рыцарей тоже, привлекли сооружения неподалеку, чуть справа на небольшом холме. На фоне ночного неба зловеще выделялись три высоких шеста, ощетинившиеся вязанками хвороста и соломы. Один из рыцарей перекрестился и начал молиться.

— Ведите узников! — приказал Ногаре. — Быстро. По двое на столб.

Некоторые рыцари пробовали упираться, но после года тюрьмы не могли оказать достойного сопротивления. Дюжие гвардейцы легко тащили их на холм к кострищам.

— Зачем вся эта суета? — спросил Уилл, оказавшись рядом с Ногаре. — Почему ты не приказал убить нас в камерах?

— Ты плохо соображаешь, Кемпбелл, — презрительно бросил Ногаре. — Ведь надо соблюсти закон, иначе папа Климент разгневается. Посему Гийом Парижский, по настоянию Филиппа, объявил пожелавших защищаться рыцарей повторно впавшими в ересь. Закон гласит: еретика, отрекшегося от своих признаний, следует полагать нераскаявшимся и передавать мирским властям для сожжения на костре. На спасение души ему все равно надеяться нечего.

Слушая министра, Уилл устало опустился на влажную землю. Вокруг него кричали рыцари, ржали кони. Ногаре продолжал вещать скрипучим голосом:

— Понимаешь, король хочет поскорее покончить с Темплом. Ему не нужен открытый суд. Поэтому мы решили избавиться от таких рыцарей. Но все по закону. Клименту не к чему будет придраться.

Пальцы Уилла нащупали в земле что-то твердое.

— Когда твои братья узнают, что стало с теми, кто отказался от своих признаний, они одумаются, и король будет доволен. — Ногаре наклонился ниже. — Кстати, Кемпбелл, на прошлой неделе один из рыцарей на моем допросе сломался. Его зовут Лоран. Он сказал, что казна в Шотландии.

Предмет, который нащупал Уилл, был длинный, тонкий и заканчивался стальным острием. Стрела. На мгновение он удивился, как она здесь оказалась, но его тут же окрылило сознание — Бог все видит и управляет миром. Стрела лежала здесь не случайно. Ему было назначено ее найти.

— Лоран сказал, что казну повезли двадцать рыцарей, — бубнил Ногаре. — С ними была еще беременная женщина. Рози, верно? Когда я отыщу казну, доберусь и до нее.

Уилл крепко сжал стрелу. Он не тешил себя иллюзией, будто сможет уйти отсюда живым, но надеялся взять с собой Ногаре. И все закончится так, как и должно закончиться. Вскочив на ноги — откуда только взялись силы, — он ринулся на министра, но ударить не успел.

Ночь огласилась людскими криками и ржанием коней. Началось непонятное смятение. Королевские гвардейцы поскакали к дубам, но два коня вдруг поднялись на дыбы и повалились, давя под собой всадников. Ногаре укрылся в фургоне и кричал оттуда:

— Гвардейцы! Захватите хотя бы одного-двух живыми. Я хочу знать, кто они.

Спешившиеся гвардейцы бежали к своим коням. Один вставил ногу в стремя и ухватился за седло, но запрыгнуть ему помешала ударившая в спину стрела. Конь помчался, таща его за собой по полю. Вот упал еще гвардеец и уронил факел.

— Убивайте же узников, черт возьми! — вопил Ногаре. — Убейте их всех!

Уилл увидел, как один рыцарь упал, зарубленный у кострища. Затем другой. Ощутив сзади движение, он развернулся. Замахнувшись мечом, на него шел королевский гвардеец. Его путь остановила неожиданно вылетевшая из темноты стрела, вонзившаяся в горло. Гвардеец уронил меч и повалился на спину. Уилл схватил его меч, собираясь ринуться к Ногаре. Силы были на исходе, кружилась голова, но он намеревался довести дело до конца.

Наперерез ему рванулся неизвестно откуда возникший человек. Высокий, белокурый, с широким крепким лицом. Уилл вгляделся и выронил меч. Десять лет прошло с тех пор, как он в последний раз видел это лицо.

— Дэвид…

— Отходим! — крикнул один из гвардейцев. — Отходим!

Ногаре вопил, призывая их вернуться, но гвардейцы, прикрываясь щитами под градом стрел, развернули коней и поскакали прочь.

Уилл больше не следил за ходом сражения. Потрясенный, он смотрел на племянника. Дэвид крепко его обнял, затем отступил на шаг.

— Ты ранен? — Он потрогал окровавленную повязку, покрывающую правый глаз Уилла. — Что они с тобой сделали?

Уилл не успел ответить. Их окружили люди. Среди них он увидел и трех уцелевших рыцарей.

— Это он? — раздался рядом знакомый голос.

К Уиллу подбежал Робер, а с ним и шестеро рыцарей из тех, кто увозил казну в Шотландию. Уилл не сразу узнал их без мантий тамплиеров.

— Боже, Робер, — прошептал Уилл, обнимая друга. — Как?..

— Пойдем. По пути расскажу. Нам надо поскорее отсюда уходить, они могут вернуться в любую минуту. С подкреплением. — Они двинулись к роще. — В общем, нам удалось добраться в Абердин. Оттуда мы с Саймоном и Роуз отправились в Элгин к твоим сестрам. Остальные остались на борту с казной. Твой племянник, — он метнул взгляд на Дэвида, — оказал нам неоценимую помощь — нашел удобную надежную гавань.

Уилл слушал затаив дыхание.

— Потом мы вернулись в Элгин, решив дождаться тебя, — продолжил Робер. — И, не дождавшись, поняли, что дело плохо. Летом до нас дошли вести о захвате Темпла, и мы собрались сюда в надежде застать тебя живым. К счастью, Спаситель услышал наши молитвы. — Робер помолчал. — Сегодня наша последняя вылазка.

— Ногаре уже вывозил сюда узников? — спросил Уилл.

— Несколько раз. Мы узнали об этом, потому что рыскали по городу и…

— Мы искали тебя, — вмешался Дэвид. — Но никто ничего не знал. И вдруг я увидел сегодня, как выводят из фургона кого-то смутно похожего.

— Прежде нам удалось спасти от сожжения шестерых рыцарей, — добавил Робер. — Двое наших погибли.

Уилл кивнул. Теперь стала понятной настороженность гвардейцев. И появление в земле стрелы оказалось не таким чудом, как он воображал.

— Ногаре! Черт возьми, мы его упустили! — Уилл покачнулся и чуть не упал. Робер его вовремя подхватил. Вдвоем с еще одним рыцарем они посадили его в фургон. — Он знает насчет казны, Робер. Знает, что она в Шотландии. И знает, что там Роуз.

— Ногаре никогда не найдет ни казну, ни твою дочь. Я обещаю.

Уилл покачал головой.

— Он знает, что мои сестры живут в Элгине. Знает, где искать!

Робер сжал его плечи.

— Их там больше нет. — Он улыбнулся. — Все, едем. Вниз по реке нас ждет корабль.

— А Климент? — не унимался Уилл. — Он еще может нам помочь.

— Нет, не может, — ответил Робер. — Недавно мы узнали, что папа написал буллу, в которой призывает к священной войне с сарацинами. И ходит слух, что Крестовый поход возглавит Филипп. Они договорились: Темпл в обмен на новый Крестовый поход.

Уилл помолчал.

— Сегодня Ногаре у меня в камере открыто признался в убийстве и Бонифация, и Бенедикта. А вдруг, узнав это, Климент перестанет поддерживать короля? — Он посмотрел на Робера.

После долгого молчания Робер кивнул:

— Ладно. Перед отбытием я пошлю письмо Клименту. Но очень на это не рассчитывай.

Фургон тронулся. Костры на холме сегодня так и не зажглись.

Францисканский монастырь, Пуатье 24 ноября 1308 года от Р.Х.

Климент стоял у окна, глядя на залитый лунным светом двор. Позади него покои тонули во мраке. Слуга предлагал подложить в камин поленья и зажечь свечи, но папа отослал его. Сейчас ему больше подходила темнота. Лист пергамента в руке был весь измят. Он прочитал письмо столько раз, что уже знал наизусть. В дверь постучали.

Папа положил пергамент на кресло у окна и повернулся. В желудке неприятно урчало.

— Входите.

Дверь отворилась. На пороге появились двое. Один, в серой сутане, низко поклонился.

— Гость прибыл, ваше святейшество.

Климент кивнул:

— Спасибо, Рено. Ступай.

Монах, пятясь, вышел, закрыв за собой дверь. Второй вошедший, высокий ростом и широкоплечий, оставался в тени.

Папа откашлялся.

— Надеюсь, ваше путешествие прошло благополучно?

— Ваше святейшество, я прибыл издалека. Так давайте в столь поздний час обойдемся без ненужного обмена любезностями. Лучше скажите, зачем вы меня призвали? — Гость говорил по-французски с сильным акцентом.

Климент молчал, собираясь с мыслями.

— Ваша семья пострадала от Церкви. Мой предшественник, папа Бонифаций, был вашим врагом. Вы очень много потеряли.

— Ваше святейшество, мне не требуется напоминать о невзгодах, выпавших на долю моей семьи.

— Папа Бенедикт отказался отменить анафему, наложенную на вас Бонифацием. Вы по-прежнему находитесь в изгнании во Франции. — Климент замолк. — Я могу отменить анафему.

Гость вскинул голову.

— Почему вы пожелали это сделать именно сейчас?

— Я хочу попросить вас сослужить мне службу.

Гость приблизился.

— В чем она состоит?

Климент бросил взгляд на смятый пергамент и поднял голову.

— Я желаю, чтобы вы лишили жизни королевского министра Гийома де Ногаре за его злодейства.

— Только и всего? — Черные глаза Скьяры Колонна — а это был он — вспыхнули в лунном свете. — Что ж, такую службу я готов сослужить весьма охотно.

43

Аргайл, королевство Шотландия 20 декабря 1308 года от Р.Х.

Раскалывая копытами замерзшие лужи, усталые кони с трудом продирались сквозь лесные заросли. Шел дождь со снегом, правда теперь слабый, и путники могли слышать вдалеке медленные удары волн. В течение пяти дней ориентиром им служили темные очертания окруженных туманными облаками гор. Самая высокая, Бен-Круашан, напоминала гранитного великана, присевшего на корточки над северными берегами озера Лох-Оув. Близился вечер, удлинялись тени. В нескольких милях позади еще виднелась зеркальная поверхность озера, превратившаяся из темно-нефритовой в черную.

Уилл качался в седле, завернутый в теплый, подбитый мехом плащ. Он, целый год страдавший от голода и пыток, с трудом переносил такое путешествие зимой. Он уже забыл, как коротки зимние дни на севере. Здесь, на изрытом морем западном берегу, они казались еще короче. Такой Шотландии он не знал. А ведь дикая страна гор и озер являлась родиной его предков. Дед Уилла, Ангус Кемпбелл, покинул эти земли и обосновался на обжитом и изобильном Востоке. Оказывается, здесь этот обширный клан имеет много ветвей и некоторые его представители пребывают в большом фаворе у короля Роберта и владеют в Аргайле величественными замками. Когда группа проезжала по тем местам, Дэвид подробно рассказывал историю каждого замка и называл имена теперешних владельцев. Уилл испытывал странное чувство ностальгии по кровному родству и семье. В здешних краях суровая природа закаляла характеры и еще крепче связывала людей.

Они покинули берега Франции в сентябре. Группа Робера, Уилл и тринадцать рыцарей, которых они спасли от костров Ногаре. В Лондоне их ждали два тамплиера с конями и провиантом. Первое время Эдуард II не спешил откликнуться на письмо папы Климента и не трогал тамплиеров на своих землях, но король Филипп продолжал давить и в конце концов он согласился пустить в свое королевство инквизиторов. К тому времени когда их судно вошло в Темзу, расправа над английскими тамплиерами шла полным ходом. Преследуемые непогодой и волками в лесу, они быстро двинулись на север. Потом начались морозы, и в одну особенно студеную ночь двое из группы так и не проснулись. Было невероятно трудно, но Уилл чувствовал облегчение. Каждая болотистая долина, которую они преодолевали, каждое подножие горы, вдоль которого они медленно продвигались, каждое озеро отдаляли его от врагов. Ногаре жизни не хватит, чтобы найти их здесь.

— Скоро прибудем.

Уилл оглянулся. К нему подъезжал разрумянившийся на холоде племянник.

— Ты чем-то встревожен, дядя?

— Нет, просто устал, — вяло отозвался Уилл, удрученный проницательностью Дэвида.

Дэвид сказал правду. Он тревожился. Слишком много всего ждало его в конце пути, слишком много надежд могло осуществиться или разбиться. Он глянул через плечо на длинную цепочку измотанных путешествием всадников.

— Я молюсь, чтобы у твоей матери хватило еды накормить кучу голодных ртов. И в доме ее мужа все они определенно не поместятся.

— Не поместятся. Но я уже говорил тебе, мы очень скоро для всех найдем приют. Я могу пристроить нескольких людей в Элгине. Других возьмет на службу король Роберт. Ему нужны преданные воины. Он уже принял в прошлом году семерых тамплиеров, прибывших с Робером.

Лицо Дэвида приобрело знакомое выражение, появлявшееся, как только он заговаривал о новом шотландском короле. В пути Уилл слышал от племянника много рассказов о Брюсе и его войске, о его сражениях против Эдуарда и стремлении объединить страну. О том, как ему удалось умиротворить соперников, претендующих на трон. Раны, нанесенные Шотландии войной, длившейся почти десятилетие, залечивались с трудом. А тут еще местные феодалы грозили развязать гражданскую войну. Но пока Роберт Брюс преодолевал трудности.

— На время мы сможем разместить людей неподалеку, — продолжил Дэвид. — У Джона прекрасные отношения с соседями.

Уилл кивнул. Он до сих пор не мог привыкнуть к изменениям, происшедшим в семье сестры, не говоря уже о том, что семеро из группы доблестных воинов, которые рисковали жизнями ради его освобождения, являлись его родственниками.

Вначале Кемпбелл был настолько изможден, что едва мог что-то воспринимать. Потом к нему постепенно стали возвращаться силы, и вместе с ними пробуждалось любопытство. Кроме Робера и шестерых бывших тамплиеров в группу входили два крепких парня, оруженосцы Дэвида, который теперь владел в Элгине скромным поместьем, приданым жены. В тихом изумлении Уилл слушал рассказы племянника о его семье, двух детях, а также о семье Маргарет. Большим сюрпризом для него стало известие, что его сестра Изенда вышла замуж за вдовца по имени Джон Кемпбелл, их дальнего родственника, очень уважаемого рыцаря, владеющего в Аргайле большим поместьем. Они познакомились во время пребывания войска короля Роберта на севере и быстро обвенчались. В начале этого лета Изенда переехала к нему на юг. Два младших сына Джона, статные русоволосые молодцы, входили в группу Робера. Но наверное, самое большое удивление у Уилла вызвало знакомство с сыном старшей сестры Иды, Колином, который был всего на пятнадцать лет моложе его. Он привел троих сыновей. Все широкоплечие, черноволосые, похожие на их прадеда Джеймса.

Чувства, какие Уилл испытывал, возвращаясь на родину в окружении людей своей крови, не поддавались описанию. Большую часть последнего года он провел в размышлениях о своей жизни, полагая, будто она подошла к концу. И вот сейчас начал ощущать, что жизнь в определенном смысле только начинается, что он получил дар прямо из Божьих рук. Но дар очень хрупкий, и он осторожно покачивал его в руках, страшась разбить. Дэвид уверял, что его встретят с радостью, но он не осмеливался спросить племянника, откуда взялась такая уверенность, и, когда они наконец выбрались из леса и перед ними раскинулись темные морские воды, заполняющие собой весь горизонт, его начали одолевать сомнения.

Сыновья Джона Кемпбелла уверенно показывали путь. Сильный промозглый ветер заставлял глаза слезиться и срывал с голов капюшоны. Внизу море билось о скалы, извергая огромные хлопья пены. Лучи закатного солнца осветили гряду островов с проплывающими в небе низкими серыми облаками. Некоторые островки лепились близко друг к другу, другие располагались в отдалении. И наконец, слева открылась маленькая деревня, притулившаяся у окруженной скалами естественной бухты. На поросшем травой отвесном берегу вокруг часовни сгрудились около десятка домов. Из труб поднимались струйки дыма, в стойлах мычали коровы.

Сыновья Джона пустили коней по обсаженной кустарником крутой дорожке. Она вела к небольшому плато наверху, где расположился обнесенный стенами большой каменный дом с коричневой вересковой крышей, за которым виднелись дворовые постройки: амбар, конюшня и загон для скота. Это напомнило Уиллу старое имение его родителей. Когда они подъехали ближе, стал виден мерцающий в окнах свет. Неожиданно передняя дверь распахнулась, и оттуда вырвалась шумная ватага детей. Сыновья Джона натянули поводья. За детьми появились взрослые. До путников ветер донес их радостные возгласы. Увидев бегущую к нему женщину, Уилл спрыгнул с седла — Изенда! В ее песочных волосах блестела седина, но раскрасневшееся лицо по-прежнему оставалось молодым и прекрасным. Следом из дому вышла Кристин. Отбросив с глаз прядь своих дивных рыжих волос, она нашла его глазами и остановилась. Затем появился Саймон и, увидев Уилла, озарился широкой улыбкой. За Саймоном вышла старая седая женщина. У него внутри защемило, — так она была похожа на его мать. Ида плохо видела и двигалась с трудом, и ей помогала симпатичная молодая женщина, в которой Уилл с удивлением узнал свою племянницу Элис. Там были еще и другие, кого он не знал. Они что-то кричали и спешили взять поводья их коней. Его глаза метались по незнакомым лицам. Затем он увидел ее.

Она гналась за плотненьким карапузом, бежавшим за возбужденными детьми. Наконец сгребла его в охапку и запечатлела на розовой щеке поцелуй. Уилл восхитился, как поправилась его дочь, какой выглядит здоровой и свежей. Все это промелькнуло перед ним в течение нескольких секунд, а затем Изенда бросилась в нему с объятиями, другой рукой схватив Дэвида, плача и целуя их обоих. И все страхи Уилла улетучились.

Остров Сите, Париж 21 декабря 1308 года от Р.Х.

Гийом де Ногаре зевнул, направляя коня через Большой мост на остров. К ночи подморозило, и от холода не спасал даже меховой плащ. На берегах реки под лунным светом искрился иней. Сопровождавшие его два королевских гвардейца чуть отстали, перебрасываясь словами с городскими стражниками.

Миновал еще один хлопотный день метаний между прицепторием и Лувром. Сегодня допросы закончились удачно — двое тамплиеров околели. Хорошо. В другие дни вообще ничего нельзя было добыть, несмотря на усилия. После папского запрета сожжений на костре ход ликвидации Темпла опять замедлился. А Филипп злился, торопил.

Тяжело переживая освобождение Кемпбелла, Ногаре провел еще две казни тамплиеров, хотя уже не выезжая из Лувра. Но до папы каким-то образом донеслась весть, что всех отрекшихся от признаний рыцарей послали на костер. Климент пригрозил остановить работу инквизиторов. Филипп и Ногаре яростно протестовали. Утверждали, будто действуют по закону, предписывающему доминиканцам сжигать нераскаявшихся еретиков на костре. Однако папа оставался непоколебим, и в конце концов им пришлось вернуться к пыткам.

Из сержантов и слуг редко кто выдерживал два допроса. Большинство из них никогда не бывали в битвах и не держали в руках меч. Они не были готовы к физическим испытаниям, как рыцари. К тому же многие из них были либо слишком молодые, либо пожилые. И те и другие, попав в пыточную камеру, где их вынуждали обвинять рыцарей в преступлениях из списка Ногаре, быстро умирали. Что, впрочем, было к лучшему, ибо их в любом случае ожидало пожизненное заточение. Все они умоляли дать им отпущение грехов, но еретикам соборование не позволялось. Их хоронили на неосвященной земле в наспех вырытых ямах, сваливая в кучу как мусор. Вот так постепенно, месяц за месяцем, расставались с жизнью пятнадцать тысяч тамплиеров по всей Франции. Но старейшины тамплиеров, командоры и закаленные в битвах рыцари повторно отреклись от признаний, вырванных на дыбе и пытке сдавливанием. Они сидели у короля как кость в горле.

Ногаре напрягал свой изощренный ум законника, пытаясь придумать способ вынудить Климента распустить орден и передать его богатства Филиппу. Трудность состояла в том, что король не хотел идти в Крестовый поход, пока Климент не объявит приговор Темплу, а папа упрямо настаивал на законном дознании. К тому же папа в последнее время часто болел, что дополнительно замедляло ход дела. Сейчас репутация Ногаре была поставлена на карту. Это он подкинул королю мысль расправиться с Темплом и приложил много усилий для ее осуществления. Но дело слишком затянулось. Теперь Филипп постоянно упрекал министра, что он упустил Кемпбелла и до сих пор не отыскал казну парижского прицептория. Ногаре обещал королю лично возглавить миссию в Шотландию для поисков казны и уничтожения оставшихся на свободе рыцарей, вместе с Роуз и ее ребенком, когда папа распустит Темпл. Филипп угрюмо кивал. Напоминание о том, что у него где-то растет незаконнорожденный ребенок, его раздражало.

Услышав свое имя, Ногаре отвлекся от размышлений. Вначале он подумал, будто его позвал кто-то из гвардейцев, но они оба замедлили ход коней, вглядываясь в узкую боковую улицу, ведущую к Нотр-Даму.

— В чем дело? — спросил он. — Кто меня звал?

— Кто-то оттуда, министр, — ответил гвардеец, хмуро уставившись в темноту.

Ногаре последовал за его взглядом и увидел направляющегося к ним человека.

— Остановись, — крикнул гвардеец, выхватывая меч, — и скажи, какое у тебя дело!

Когда человек приблизился, Ногаре перевел дух.

— Колонна, — пробормотал он, делая жест гвардейцу опустить меч. — Откуда ты здесь?

— Есть разговор.

Ногаре глянул на возвышающиеся впереди дворцовые башни.

— Отложим на завтра. Я спешу с докладом к королю Филиппу.

— Разговор касается папы Климента. Уверен, тебе это будет интересно.

Ногаре колебался, но любопытство взяло верх.

— Хорошо. — Он спрыгнул с седла.

— Только не при них, — бросил Скьяра, увидев, что гвардейцы собрались спешиться. — Я хочу говорить с тобой с глазу на глаз.

Ногаре кивнул гвардейцам, приказывая тем дожидаться, и двинулся за Скьярой во мрак улицы, обходя кучи вонючего мусора и вздрагивая, когда дорогу перебегали крысы.

— Ну давай выкладывай, что там у тебя.

Но Скьяра продолжал идти молча, пока улица не повернула направо и в лунном свете не блеснули двойные башни Нотр-Дама. Здесь он наконец остановился.

Ногаре оглянулся поискать глазами гвардейцев, но они давно исчезли из виду.

— Итак?

В напряженном дыхании итальянца королевский министр почуял сигнал тревоги. Его рука метнулась к мечу. Угрожая им, он собирался приказать Скьяре говорить, но тот опередил его.

— После Ананьи ты бросил нас на съедение волкам, Ногаре. — Голос Скьяры звучал тихо, чуть подрагивая от сдерживаемого гнева. — Я потерял тогда много людей. Ты обещал, что король Филипп оценит наши жертвы и вернет нам состояние. Но никаких вестей не пришло ни от тебя, ни от него. Ни отмены анафемы, ни благодарности, ни денег. Я писал королю не один раз, но ответа так и не получил. Затем я узнал — папа Климент снял с тебя анафему, наложенную Бонифацием. Обо мне никто не вспомнил. А ведь произнеси твой король хоть одно слово, и это бы случилось.

— Ты притащил меня сюда бранить? — взорвался Ногаре. — Черт бы тебя побрал, Колонна! У меня нет времени с тобой разбираться. — Он собрался уходить. — Кроме того, ты получил желаемое.

— Нет! — бросил Скьяра. — Месть Бонифацию — это не все. А восстановление власти моей семьи? А возвращение наших крепостей, восстановление моих братьев в Священной коллегии? Я мечтал о былой славе для семьи Колонна. — Он понизил голос. — Вы предали нас, Ногаре. Ты и твой король.

Ногаре увидел, как Скьяра махнул кому-то сзади, и выхватил меч. Мимо стрелой промчалась крыса, а следом дверь ближайшего дома отворилась и оттуда вышли двое. Их сапоги громко скрипели по схваченной морозом земле. Они шли прямо на него. Один из них держал что-то в руке. Кажется, веревку. Ногаре крикнул своим гвардейцам, но они были далеко. Он крикнул еще, гвардейцы не отзывались. Не слышался стук копыт. Где-то залаял пес. В доме наверху распахнули ставни, и хриплый мужской голос обрушил на них проклятия, требуя тишины. Ногаре побежал. Через несколько шагов он поскользнулся на льду и упал, порезав руки. Его меч заскользил прочь в темноту. Ногаре развернулся. Враги догоняли его. Времени искать меч не было. Он с трудом поднялся и добежал до конца переулка. Впереди вздымались величественные башни Нотр-Дама. Удар в спину заставил Ногаре со стоном повалиться на живот. Затем его приподняли как тряпичную куклу и, болезненно заломив руки за спину, поставили на колени.

Почувствовав на шее веревку, Ногаре дернулся и отчаянно запричитал, задыхаясь:

— Я дам тебе все, что ты хочешь! Упрошу Филиппа поговорить с папой! Он отменит анафему! Клянусь, Скьяра!

Колонна склонился над ним, его освещенное луной лицо блестело от пота.

— Я уже получил от Климента обещание. Он меня простит, Ногаре. Причем за сущую безделицу. Ему нужно только, чтобы ты испустил дух. — Он кивнул своим людям.

— Нет! — завопил Ногаре, но его крик пресекся.

Петля стягивалась. Первый министр короля, хранитель королевской печати задыхался, продолжая кипеть от ярости. Как смел проклятый Климент распоряжаться его жизнью?! Жалкая марионетка, ничтожный хлюпик! Затем его распухший язык высунулся между зубами. Ногаре начал конвульсивно извиваться. Последним видением перед его затуманенным взором проплыл Нотр-Дам, белый и величественный символ вечного поклонения человека перед Богом.

44

Королевский дворец, Париж 18 марта 1314 года от Р.Х.

Филипп залюбовался своим отражением в зеркале. Оно переливалось радужными красками. Устремляющиеся сквозь высокие сводчатые окна лучи солнца играли на драгоценных камнях. Он надел корону. И опять восхитился. Вот таким и должен выглядеть настоящий король. Скромным в своем величии. Длинная мантия из белой венецианской парчи являлась воплощением простоты и строгости, а покоящийся на его седеющих волосах простой золотой венец символизировал величие. В королевских покоях царила напряженная суета. С холодной улыбкой он наблюдал, как слуги с благоговением разворачивают отороченный мехом горностая выцветший алый плащ. Торжественное одеяние некогда принадлежало его святому деду, а теперь плащ наденет он, Филипп. Слуги расправили на его плечах складки, застегнули на шее золотую пряжку. Облачение закончено. Он готов. После семи лет ожидания наконец-то свершилось.

Свалить Темпл оказалось делом очень трудным, чего он поначалу, когда Ногаре предложил многообещающую идею, не мог даже вообразить. Сколько же огорчений и расстройств он испытал. Последние годы ушли на перетягивание каната с папой, который, по мере того как старел и болел, становился все упрямее. Убийство Ногаре, так и не раскрытое, нанесло королю жестокий удар, но сохранился составленный министром перечень обвинений, а также свидетельства Эскена де Флойрана.

За тамплиерами охотились повсюду — на Кипре, в Португалии, Испании, Германии, Англии, Италии и Ирландии. И везде в народе первоначальное потрясение и неверие в обвинения быстро сменялись яростью и требованиями предания их суду. Стараниями министров Филиппа тамплиеры остались без поддержки. Климент потребовал передать собственность Темпла в этих странах ему, объявив, что после роспуска ордена она будет дарована госпитальерам. Однако мало кто знал, что великим магистром ордена рыцарей святого Иоанна недавно был избран Филипп.

Три года назад Климент созвал в Вене генеральный церковный совет. Там предполагалось обсудить множество проблем, в том числе и план Крестового похода. Филиппа, однако, в длинном списке вопросов затрагивал единственный — издание папой буллы «Vox in excelso» («Голос на высотах»). Формально направленная против короля Франции, она на деле его поддерживала. Климент объявил орден тамплиеров невиновным в ста двадцати семи преступлениях, которые ему вменялись. Папская комиссия порешила: обвинения доказать не удалось. Однако далее в булле говорилось: в ходе дознания честь Темпла оказалась непоправимо запятнанной, и потому орден не может продолжать служить христианскому миру. Его следует закрыть, а накопленные за два столетия богатства пустить на дело, которые рыцари-тамплиеры так и не завершили, — освобождение Иерусалима.

Шло время, но Филипп, несмотря на данную папе клятву, отправляться в Крестовый поход не спешил. Он не горел желанием рисковать жизнью ради глупой затеи, как его дед, вместе со многими другими нашедший смерть. Папа настаивал, Филипп упирался, но в конце концов, не видя другого пути получить добычу, уступил.

И вот сейчас король облачился для важного события в истории Запада — торжественного провозглашения Крестового похода.

Покинув свои покои, Филипп направился на выход, где за ним устремилась свита. В отдалении за стенами дворца слышались гул толпы и бой барабанов. В короле нарастало радостное ликование. Не имело значения, что он никогда не пойдет ни в какой Крестовый поход. Многие монархи до него объявляли о намерении, тем и ограничиваясь. Главное — что в столь знаменательный день думают о нем люди. Важен сам факт — вот он сейчас, следуя по стопам деда, вышел из дворцовых ворот, встреченный громом приветствий.

За королем двигался его исповедник Гийом Парижский, мрачный аскет в черном одеянии, осудивший на смерть сотни тамплиеров. Рядом, постукивая длинным посохом, шел епископ Парижа, за ним — другие епископы, архиепископы и прелаты, все облаченные в яркие церемониальные одеяния. Взмахивая кадильницами, монотонными голосами распевали гимны дьяконы. Радостно шумели горожане, выстроившиеся вдоль дороги от дворца до Нотр-Дама. Розовощекие дети в золотистых одеждах, с лавровыми венками на головах разбрасывали перед королем лепестки роз. Филипп шагал по шелестящему красно-белому ковру. За ним следовали его сыновья с женами и братья с женами и детьми. Далее — герцоги, графы, князья и лорды со всего королевства, каждый со своим рыцарским эскортом, облаченным в серебряные доспехи. Почетное место в процессии занимали король Эдуард II Английский и его невеста, дочь Филиппа Изабелла. Они двигались порознь: Изабелла со своими служанками, Эдуард — с рыцарями.

Королевские гвардейцы оттесняли назад толпы ликующих горожан. Король объявил недельный праздник, и повсюду в Париже были развешаны флаги. По улицам катили королевские фургоны, с которых детям бросали имбирные пряники и разные сладости. Король повелел на неделю приостановить сбор налогов и не взимать плату за переход мостов. Он постарался обеспечить своим подданным в праздничный день хорошее настроение и возможность забыть о росте податей, неурожае, обесценивании монет, разгроме тамплиеров, избиении иудеев и нападках на Церковь. Филипп хотел навечно запечатлеть этот день в их памяти.

Перед ним распахнулись величественные двери Нотр-Дама, и он вошел в Божий дом, первый раз в жизни без страха. Там его ждали Климент и пятеро кардиналов Священной коллегии. Папа сидел сгорбившись на троне у алтаря с золотым крестом в дрожащих руках, бледный, осунувшийся, похожий в своей сутане на карлика. Своды собора огласили звуки псалмов, вельможи и придворные дамы расположились позади короля, а сам Филипп опустился на колени, расправив вокруг себя дедовский плащ. Когда молитвы и псалмы закончились, папа подался вперед, и король Франции протянул руку, намереваясь взять золотой крест.

Коснувшись его пальцами, Филипп преисполнился ощущением неведомого прежде благочестия. Его щеки вспыхнули от волнующего ожидания: наконец-то он услышит Божий глас. Но прежде чем он смог прислушаться к себе, его окружили вельможи, давая клятвы поддерживать короля в битве с сарацинами. Филипп внимал им рассеянно. Его мысли теперь были заняты перемещением богатств Темпла от госпитальеров в собственные сундуки. После окончания церемонии его часть соглашения будет выполнена и Клименту придется дать обещанное. Но сначала следовало поставить точку в деле тамплиеров.

После роспуска ордена оставшиеся в живых французские тамплиеры по-прежнему томились в тюрьмах, и лишь немногим дозволили удалиться в монастыри. В других королевствах с ними обошлись не так сурово — рыцарям предоставили свободу, но они не знали, как ею распорядиться, поскольку не имели опыта мирской жизни. Некоторые стали наемниками, другие нищенствовали. Не решена была судьба лишь старейшин французского Темпла. И вот теперь их вели мимо возбужденных горожан, вопивших и плевавших в некогда неприкасаемых рыцарей.

Жака де Моле, Жоффруа де Шарне, Гуго де Пейро и магистра Аквитании Жоффруа де Жонвилля поставили на колени перед папой, изможденных и истощенных, с пепельными лицами, давно не видевшими солнца, и длинными спутанными бородами. Но великий магистр, чье могучее тело было перекорежено ранами, по-прежнему держал голову высоко поднятой.

Климент дрожащим голосом объявил: хотя все обвинения с ордена сняты, этих четверых папский совет признал виновными по множеству пунктов и приговорил к бессрочному заточению.

Гуго де Пейро и Жоффруа де Жонвилль молчали, видимо, не понимая сказанного. Они едва могли стоять на коленях прямо. Но Жак де Моле нашел в себе силы подняться на ноги и сразу чудесным образом возвысился над всеми собравшимися.

— Темпл был создан для защиты христиан. Его рыцари проливали кровь в песках Палестины. Благородные в своих устремлениях, доблестные на полях битвы, честные в действиях, чистые в служении Богу, они остаются такими и по сей день и будут такими навсегда, если не в этом королевстве, так в Божьем. — Жак впился взглядом в Филиппа. — Лживый лицемерный тиран опутал нас мерзостной паутиной, но она будет сброшена и миру откроется наша невиновность. Я отказываюсь ото всех признаний, сделанных под пытками. — Возвысив хриплый голос, он повернулся к толпе, стоявшей затаив дыхание. — Я отвергаю все обвинения, выдвинутые против меня и моих братьев. Темпл чист.

Филипп в ярости наблюдал, как Жоффруа де Шарне с трудом поднялся на ноги и встал рядом с Жаком, тоже отказываясь от признаний. Пейро и Жонвилль пока молчали, но король не собирался давать им шанс сказать свое слово. Придворные возбужденно переговаривались, тронутые страстной речью великого магистра.

Филипп быстро приблизился к Клименту, который выглядел смущенным: такого поворота событий папа не ожидал.

— Ваше святейшество, — произнес король громким свистящим шепотом, — эти двое — нераскаявшиеся еретики. С ними следует быстро покончить, иначе зараза распространится дальше. Вы должны вынести приговор.

— Какой? — устало спросил Климент.

Филипп твердо посмотрел ему в глаза.

— Сожжение на костре. По закону Моле и Шарне должны быть переданы под мою власть для казни.

Климент взглянул на Жака, который стоял перед молчащей толпой с воздетыми руками, как распятый Христос, и закрыл глаза. Великий магистр мог раскаяться и сохранить жизнь, но он сам выбрал себе такую участь. Филипп прав — надо соблюдать закон.

— Так тому и быть, — пробормотал понтифик.

45

Королевский дворец, Париж 18 марта 1314 года от Р.Х.

В полдень над городом прошел ливень, который потом медленно двинулся на запад, оставляя за собой легкий туман. А к вечеру весь Париж был залит лучами янтарного солнца, застрявшего между громадой черной тучи и горизонтом. В королевском саду весело блестели лужайки.

Входившие в небольшую садовую калитку один за другим люди отбрасывали длинные тени. На Нотр-Даме зазвонил к вечерне колокол, вскоре к нему присоединились другие. Но на улицах стояла зловещая тишина. Жители Парижа не собирались на молитву. Они выстроились вдоль берегов Сены, устремив взгляды на голый остров посередине широкой реки, где царило возведенное кострище. Толпы начали собираться сразу, как только распространилась весть о приговоре папы. Теперь, когда тамплиеры вышли на деревянный пешеходный мост, горожане притихли.

Сопровождаемые королевскими гвардейцами, Жак де Моле и Жоффруа де Шарне медленно ковыляли к видневшемуся на острове Жюиф кострищу. Из одежды на них оставили лишь набедренные повязки, и каждый мог созерцать на телах старейшин тамплиеров результаты семи лет пыток и издевательств. Их грубо остригли и выбрили. За приговоренными следовал главный инквизитор Гийом Парижский, три кардинала и два палача в черных капюшонах. У моста к процессии присоединился король. Папы среди них видно не было.

Ступая на мост, Жак поскользнулся в грязи и упал. Гвардейцы двинулись его поднять, но он отмахнулся и, ухватившись за шаткие перила, встал сам. Жоффруа де Шарне хромал сзади, зафиксировав взгляд на его израненной спине. По доскам гулко стучали кольчужные сапоги гвардейцев.

Когда процессия пересекла мост, за дело принялись палачи, жестами показывая гвардейцам привязать узников к шесту. Шарне упал, не в силах идти дальше. Горожане, тесня друг друга, пытались разглядеть, что там происходит. Грубо растолкав гвардейцев локтями, Жак подошел к Жоффруа и согнулся над ним. Король наблюдал за этой сценой, недовольный нерешительностью гвардейцев. Никому не было ведомо, что сказал великий магистр, но вскоре Жоффруа с трудом поднялся на ноги и два измученных старика бок о бок двинулись к кострищу.

На вязанки хвороста палачи положили широкую доску, по которой гвардейцы провели тамплиеров к шесту, где привязали спиной к спине. Кострище, поставленное достаточно высоко, мог видеть с берега каждый. Палачи вернулись и убрали доску. Затем один из них принял из рук Гийома Парижского факел и под одобрительный гул толпы сунул в вязанку с хворостом. Вспыхнуло оранжевое пламя. Второй палач то же самое проделал с другой стороны. Запалив костер со всех четырех углов, палачи отошли.

Низ столба засветился, зашипело горящее дерево, посыпались искры. Дым становился гуще, и тамплиеры закашлялись, их тела напряглись в путах. Но палачи были опытные и постарались развести костер как надо. Король повелел сделать огонь медленным, и еретики не задохнулись раньше времени от дыма. Обычно, когда языки пламени начинали лизать ступни приговоренных, они кричали и взывали к милосердию. Некоторые молились. Так что никого не удивило, когда прозвучал гулкий голос Жака. Но слова его оказались не такими, как все ожидали.

— Говорю пред небесами и землей, и все вы тому свидетели: орден тамплиеров ни в чем не виновен. — И без того сиплый голос великого магистра стал еще глуше от дыма, но пронизывающая его властность заставила всех замолкнуть. — Христос ведает о нашей невиновности, как ведает и о злодействе тех, кто возвел на нас поклеп. И я говорю всем вам: скоро этих людей за совершенные ими преступления Бог призовет к ответу. Ибо никому из смертных, ни королю и ни папе, не удастся спрятаться от его суда!

Из толпы не последовало никаких веселых выкриков и насмешек. Пламя поднялось, и некоторые отвернулись, но Филипп, бледный лицом, продолжал напряженно смотреть, как горят тамплиеры.

На левом берегу, прямо напротив острова, предсмертным словам Жака сурово внимали двое в плащах с надвинутыми на головы капюшонами. Оба они были высоки ростом и, несмотря на возраст, крепки сложением. Правда, один стоял, тяжело опираясь на трость. Его отброшенные назад седые волосы открывали прочерченное глубокими морщинами лицо. Отсутствующий правый глаз прикрывала кожаная повязка.

— Кажется, как будто он знает.

Уилл повернулся к Роберу.

— Думаю, это знание ниспослано ему Богом.

Робер не отрывал взгляда от фигур великого магистра и Шарне, вокруг которых бушевало пламя.

— А себя мы можем в чем-то упрекнуть?

Уилл глянул на отражение костра в воде.

— Нет.

— Надо же, — удивился Робер. — В первый раз за много лет ты отвечаешь так уверенно.

— Наше путешествие длилось долго, и у меня было время подумать. Понимаешь, Робер, все великие империи в конце концов гибли. Ничто не вечно. Мир меняется и душит в своих конвульсиях тех, кто отказывается измениться вместе с ним. — Он замолк, нахмурившись. — Думаю, этого Эврар не понимал. Его вера была сильнее, чем моя, но он не видел и не желал видеть перемен, происходивших в мире. Между тем они-то и делали невозможным осуществление его планов. Он полагал, что «Анима Темпли» будет существовать, пока существует Темпл. Я думаю иначе. Темпл погиб, но его душа осталась. И она будет жить, пока живы мы.

— То есть ты считаешь, мы можем продолжать действовать?

— А мы уже действуем.

Робер сдержанно рассмеялся.

— Пожалуй, ты прав.

Они отвернулись от костра и начали протискиваться сквозь толпу. Уилл без трости ходить уже не мог — давали знать полученные в королевской тюрьме увечья. Отойдя подальше, он передал Роберу сумку.

Когда тот забрасывал ее на плечо, она раскрылась, и на мгновение мелькнула белая ткань.

— Надену в последний раз, — тихо проговорил он.

— Жаль, я не могу это сделать с тобой, — сказал Уилл.

— Мне тоже жаль, — ответил Робер и кивнул на ожидавших в конце улицы двух крепких мужчин в таких же темных шерстяных плащах, как на нем и на Уилле. — Но мне помогут эти славные рыцари. — Он кивнул. — Дело должно быть сделано. Ты принял правильное решение. Крестовый поход надо остановить.

— И одновременно отомстить тирану.

Друзья пожали руки. Уилл дождался, когда Робер и его рыцари исчезнут за углом, и пошел прямо. А сзади костер продолжал пожирать тела двух последних героев Темпла.

Доминиканское приорство в окрестностях Карпентраса, королевство Франция 20 апреля 1314 года от РХ.

— Боюсь, ваша милость, помочь его святейшеству я уже не силах, — тихо произнес лекарь. — Путешествие из Парижа окончательно доконало понтифика.

Кардинал кивнул:

— Мы будем молиться за его душу.

Он сделал знак двум доминиканцам в черных сутанах проводить лекаря и вошел в покои, где у большой постели стояли еще три кардинала Священной коллегии.

Папа Климент лежал с полузакрытыми глазами. Его покрытое смертельной бледностью лицо было лишено плоти и крови. Все съела болезнь, терзавшая понтифика много лет. Она превратила его тело в пустую скорлупу, где еще каким-то чудом слабо дребезжали планы и надежды. Когда вошедший кардинал взял его руку, он пошевелился и прерывисто задышал.

Снаружи колокол возвестил о службе девятого часа. В отдалении захлопали двери — монахи отправлялись на молитву. Глаза Климента открылись. Минуя склоненные головы кардиналов, он остановил взгляд на висевшей в ногах кровати картине — вышитом на шелке изображении Иерусалима. По его щеке скатилась слеза.

— Нет, — прошептал он, вглядываясь в возносящиеся в небо золотые купола. — Уходить рано. Я должен это увидеть.

— Что вы сказали, ваше святейшество? — спросил один из кардиналов, наклонившись.

Климент чуть повернул к нему голову.

— Ведь я обещал Раулю.

— Кто такой Рауль? — мягко проговорил кардинал, державший руку папы. Остальные печально качали головами.

Когда колокол перестал звонить, рука папы выскользнула и вяло упала на простыню.

Замок Винсеннес, королевство Франция 29 августа 1314 года от Р.Х.

Оставив охотничью группу далеко позади, Филипп пустил белую кобылу во весь опор. Ему не терпелось оказаться в лесу. Он мчался галопом по вьющейся между деревьев дорожке, сжав поводья в одной руке. На другой, согнутой в локте, сидел сокол-сапсан, подарок зятя Эдуарда. После смерти Мейден в прошлом году Филипп ни разу не охотился и сильно стосковался по милой его сердцу забаве. Сэр Генри как следует обучил сокола, и теперь предстояло проверить его характер.

Многие месяцы король сидел безвылазно в Париже, чувствуя себя запертым в клетке. Смерть папы Климента осложнила дела. Понтифик издал буллу, объявляющую переход богатств Темпла к госпитальерам, но не было документа об утверждении Филиппа великим магистром этого ордена. Король чуть ли не каждый день призывал к себе Гийома де Плезьяна и Пьера Дюбуа, требуя решить проблему. Наконец ловкие законники нашли выход, представив госпитальерам длинный список расходов и судебных издержек, какие имел король, занимаясь делами тамплиеров. Если рыцари святого Иоанна желают получить во владение собственность Темпла, то должны эти расходы компенсировать. В конце концов Филипп получил все, что хотел. Смерть Климента освободила его от необходимости притворяться, будто он занимается подготовкой Крестового похода, а госпитальеры медленно наполняли монетами опустевшие королевские сундуки.

Филипп скакал, морщась от уколов власяницы. Он некоторое время ее не носил и отвык. Сквозь листву просвечивало розовато-золотистое небо. Солнце только начало подниматься. Днем опять будет жара, но сейчас окутанный туманом и омытый росой лес казался ему бесплотным, неземным, сотканным из серебряных паутин и перемещающихся теней. С деревьев резко взлетали испуганные топотом его коня птицы. Услышав сзади лай собак, Филипп обернулся. Никого из охотничьей группы не было видно. Тогда он развернул кобылу и поскакал назад, откуда слышались крики и рев рожка. Группа собралась на опушке. Егеря с трудом сдерживали собак.

— Что там? — крикнул Филипп, приближаясь.

— Они почуяли запах, сир, — ответил егерь, хлестнув пса палкой, чтобы тот замолчал. — Олень, я полагаю.

— Так близко от замка? — засомневался сын Филиппа, Людовик.

Филипп пустил кобылу к лесу и вгляделся в зеленый мрак.

— Что скажете, сир? — спросил сокольничий Генри, улыбаясь. — Пустим наших птиц здесь или у реки?

Филипп кивнул егерям.

— Спускайте собак.

Придворные возбужденно засуетились, наблюдая, как псы с яростным лаем ринулись в кусты. Охота началась.

Король опять вырвался вперед, искусно правя кобылой и вовремя нагибаясь под низкими ветвями. Следующая сзади группа постепенно рассеивалась, а он мчался, свирепо улыбаясь, захваченный азартом охоты. Филиппу здесь принадлежало все — и кобыла, и хищная птица, сидевшая на его запястье, и земля, по которой он скакал. Филипп — король, внушающий поклонение и трепет, разбивший всех своих врагов, укрепивший королевство, наполнивший казну. Теперь Бог уже не сможет его не заметить. Нет в христианском мире более могущественного и славного монарха.

Впереди псы разбежались. Лес огласился возгласами охотников. Каждый хотел первым увидеть добычу. Король двинул кобылу за тремя псами, резко свернувшими налево, и выехал на поляну. Псы пропали из виду, но он слышал их рычание в смятых кустах. Неужели кабан? Филипп спрыгнул с седла. Сапсан по-прежнему сидел у него на перчатке.

Выхватив правой рукой меч, он осторожно пошел вперед. Загнанный кабан смертельно опасен. Кобыла сзади ходила кругами и ржала. Сквозь деревья пробивался золотистый свет. В лесу трубили рожки и кричали охотники. Похоже, псы вели их по кругу. Филипп поморщился от досады. Не следовало ехать сюда. Он раздвинул кусты и увидел мертвого оленя, которого терзали псы. В боку животного зияла большая рана. Браконьеры? В королевском лесу? Кусты сзади зашевелились. Король развернулся и замер.

В туманной зелени возникли три фигуры. В первых лучах солнца их мантии сияли белизной, а кресты на каждой были красными как кровь. Один из них в руках держал лук. Он выпустил стрелу. Филипп завороженно следил за ее полетом, не осознавая, что происходит. А когда осознал, было поздно — зазубренный наконечник воткнулся в грудь короля, и он опрокинулся навзничь, широко раскинув руки. Меч с золотой рукоятью полетел на землю, а сокол с пронзительным криком взмыл в воздух. Пригвожденный к земле Филипп смотрел в небо, где по спирали вверх поднимался небольшой комочек, удаляясь все дальше и дальше. Затем его судорожное дыхание пресеклось и он погрузился в ничто.

46

Аргайл, королевство Шотландия 2 ноября 1314 года от Р.Х.

Уилл присел на краю утеса над вздыхающим внизу неуемным морем. Сзади ветер доносил детские крики. Солнце уже село, но на западе небо еще светилось, озаряя оранжевым светом контуры островов.

Он просиживал здесь часами, испытывая необыкновенное умиротворение. После стольких лет мытарств наконец-то покой. Но тут тоже все постоянно менялось. Зеленое море в одно мгновение становилось серым, на поросшие папоротником холмы неожиданно накатывал туман, делая озера белесыми. Некоторые из них были такими глубокими, что могли спрятать в своих пучинах горы. Лето в этих местах — восхитительное. Дни теплые, ясные, ночи светлые и тихие. Это как-то примиряло его с суровостью зим. В Лондоне или Париже человек жил сам по себе, а здесь он являлся составной частью общины. Как в Акре, где люди тоже крепко держались друг за друга. Иначе не выжить. Эврару здесь бы понравилось, и Элвин тоже.

— Пора идти в дом. — Стоявшая рядом Изенда улыбнулась и положила руку на плечо Уилла. — Похолодало.

К ней подошел Джон Кемпбелл и обнял за плечи. Его кто-то окликнул. Он оглянулся, расплывшись в улыбке. С холма к ним бежал мальчик.

— Можно я возьму из кладовой яблоки?

— Зачем? — Джон поднял его на руки.

Мальчик был худенький, но для своего возраста крупный. Первое время Уилл тревожился, замечая во внешности внука черты Филиппа, но потом отбросил страхи. Нравом мальчик совершенно не напоминал своего отца.

— Кристин готовит «Шерсть ягненка».

Джон развеселился еще больше: напиток из эля, приправленного мускатным орехом и печеной яблочной мякотью, в семье очень любили.

— Я вижу, она дала тебе очень важное задание, — сказал он, опуская мальчика. — Сам справишься, или дедушка поможет?

— Могу и сам, но с дедушкой веселее, — вопросительно посмотрел на Уилла ребенок.

Тот кивнул:

— Я скоро приду, Уильям.

Изенда взяла мальчика за руку.

— Пойдем. Сделай хотя бы что-нибудь без дедушки.

Они медленно двинулись вверх по дорожке к дому — Изенда с ребенком и Джон, обнимающий ее плечи.

Роуз молча стояла, прислонившись к его плечу.

Затем под налетевшим порывом ветра она выпрямилась и плотнее запахнула плащ.

— Пора идти накрывать праздничный стол.

Дочь удалилась, а Уилл остался сидеть, смотреть на море.

Сегодня, в праздничный вечер, они все соберутся за столом, выпьют за окончание года и поблагодарят Создателя за дарованное благоденствие. Они помянут и ушедших, выпьют за упокой их душ. В часовне уже отслужили поминальную службу, а за столом для отошедших в лучший мир поставят пустые стулья. Он чувствовал их присутствие сейчас, здесь, на краю омытого закатным солнцем утеса. Его окружали мать и отец, Элвин и Овейн, Эврар и Илайя, Уильям Уоллес, Жак де Моле и даже Гарин. Уилл посидел еще немного и направился вверх по дорожке, стуча тростью по каменистой земле.

Приблизившись к дому, он услышал звучный голос Дэвида. Племянник прибыл неделю назад и не уставал рассказывать о короле Роберте. В последние годы случилось несколько столкновений с английским войском, но Эдуард II не был таким искусным воином, как его отец, и в решающей битве в середине лета Роберт Брюс отбросил англичан за границы королевства. Но все это происходило далеко от этих мест и теперь уже не так сильно трогало Уилла. Пусть сражаются молодые, а для него пришла пора раздумий. Весь прошедший год он понемногу продолжал «Хроники» Эврара. Пожелтевшие пергаментные страницы жадно впитывали чернила с его гусиного пера. Теперь уже не надо было хранить тайну «Анима Темпли», и он был рад написать наконец правду о его людях.

Уилл уже приблизился к двери, когда в отдалении послышался стук копыт. К дому приближался всадник. Через полминуты стало ясно — это Робер.

Он соскочил с седла, и друзья обнялись. Затем слуга поспешил взять у рыцаря поводья усталого коня.

— Накрывайте еще на одного! — радостно воскликнул выглянувший из дома Джон.

— Дело сделано, — прошептал Робер. — А это я привез назад. — Он протянул Уиллу сверток. — Пожалел сжигать.

Дверь кухни открыл Уильям младший.

— Кристин зовет тебя помогать.

Уилл улыбнулся:

— Скажи ей, я сейчас приду.

Он повел Робера по коридору в его комнату. Когда они проходили мимо кухни, Уилл увидел внука, сидевшего на табурете за столом, где Кристин и Роуз резали яблоки. Он пытался помогать женщинам. Изенда у камина наклонилась к Иде. Саймон разговаривал с Дэвидом, каждый держал в руке кружку с элем.

— Ты ему когда-нибудь скажешь, кто его отец? — спросил Робер, сбрасывая котомку. Слуги уже успели развести здесь огонь, и в камине весело потрескивали поленья.

Уилл закрыл дверь.

— Когда придет время.

Он развернул сверток, где лежали три сложенные белые мантии тамплиеров.

— Положу их к себе в комод, рядом с «Хрониками» Эврара и сломанным фальчионом.

— Неужели это все, что осталось у нас после двух сотен лет существования Темпла? — пробормотал Робер.

— Нет, не все, — ответил Уилл. — Есть еще и казна.

— Ты решил, как с ней поступить?

— Я не уверен, что решать должны мы.

— Тогда кто же?

Уилл посмотрел на сверток к мантиями.

— Те, кто придет после нас.

— А мы? Что будем делать мы?

Уилл положил ему руку на плечо.

— Давай отложим все разговоры на завтра. Ведь сегодня праздник.

Они улыбнулись друг другу и вышли из комнаты, не торопясь — ведь Уилл заметно хромал и опирался на трость. Из кухни доносились радостные возгласы и смех.