Реквием

Глава 9. Исповедь

«Снова пьют здесь, дерутся и плачут…» — в черном похоронном фраке, из–под которого выбивалась белая манишка, хулиган прочитал стихотворение, а затем, вместо того чтобы выпить, прилепил стаканом в стол. Вбил его в заляпанную скатерть, как опытный плотник одним ударом заколачивает в брус кованный гвоздь.

— Гуляет душа! На именинах ли, свадьбе ли, похоронах — того не знает… да и черт с ним, знанием…

Он преподнёс к губам кем–то снова угодливо наполненный до краев стакан, но пить не стал, а по–разбойничьи свистнул и ударил по дну так, что водка вылетела из стакана столбом.

— Лихо! — одобрительно крякнул гуляющий за соседним столом жиган.

— В тюрьме лихо, на кладбище тихо… а в кабаке окролилась крольчиха! — перекидывая стакан с грани на грань, дерзко ответил хулиган.

— Что так? — повел бровью жиган, и вся гулявшая вместе с ним компания мгновенно притихла.

— Да потому что у всех пьяниц глаза кроличьи… — усмехнулся хулиган. — Может слышал у Блока?

На этих словах жиган рассмеялся, а вместе с ним ожил и подгулявший народ.

— Люблю поэтов! Забавные, черти! — покровительственно бросил жиган человеку в военном кителе, перебиравшему гитарные струны. — Говорят складно и вроде по–русски, но что у них на уме, без водки не разобрать!

— Глаза, если б только глаза… — сокрушенно качал головой хулиган. — А то и душа… кроличьей стала осоловелая душа наша …

Жиган многозначительно подмигнул вальяжно курящей папироску размалеванной девице и она жеманно подсела к хулигану за столик.

— Про любовь можешь? Или только про водку, да про кролов!

Хулиган выпустил стакан из рук и, не следя, как он, сорвавшись, покатился под ноги, придвинулся к ней, глядя в глаза:

— Могу и о любви, если не побоишься сгореть со мною.

— Я не пугливая, — заметила молодая кокотка. — Только меня спичкою не подожжешь!

— Дуреха… красивая, вон глазища какие… — хулиган ласково убрал спавшую прядь с ее глаз. — Первою красавицей в деревне была бы. А теперь? Что стало с тобой здесь? В кого превратила тебя Москва?

Девушка вспыхнула и, выскочив из–за стола, встала позади жигана.

Жиган смял о блюдце папиросную гильзу:

— Уважь людей, коли довелось с живым тобой пересечься… Спой!

Он кивнул сидящему за столом дезертиру в кителе со споротыми погонами, и гитарные струны дрогнули, мучительно застонали, словно выпрашивая слова.

— Не стоит, не стоит в пустую терзать серебряные струны… Звуки гитары благословенны, да слова моей песни прокляты…

Ясным протрезвевшим взглядом обвел хулиган разношерстную компанию:

— О чем же спеть вам, дорогие мои, хорошие? О жизни? Мне пишут из дома, что деревню нашу заели волки, а я им отвечаю, что Москву доедают крысы… О вере? Я бы помолился, как в детстве, припадая к Спасу, да не осталось слов у меня для молитвы. Веру… если веру в Него растерял, в ладони ее уже не соберешь… Может, вам спеть о Руси? Смотрите, вот я напялил похоронный фрак, чтобы уместнее выглядеть на ее тризне, чтобы видом своим не оскорблять ее светлую память… А как же все хорошо начиналось… как свято верилось, легко мечталось! Кем же мы стали теперь? Что же стало со всеми нами, дорогие мои… дорогие… хор–рошие…