Реквием (ЛП)

9

СОРРЕЛЛ

Две недели спустя

Время в «Туссене» течет странно. День превращается в три, в неделю, в две. Я учусь. Курсирую туда-сюда со своих занятий, а затем возвращаюсь в свою комнату. Провожу все больше и больше времени с Ноэлани. Между нами завязывается своего рода робкая дружба, и я провожу с ней большую часть своих обеденных перерывов, фантазируя обо всех вещах, которые нам не терпится сделать, как только выберемся из этой адской дыры.

Без интернета и телевидения внешний мир для нас здесь не существует, мы подвешены в состоянии наказания; единственное, что удерживает большинство девушек на моем этаже в здравом уме — это мечты о той веселой хрени, которую они сделают, как только запрет Форд на выходные будет снят, но лично я начинаю думать, что на самом деле этого никогда не произойдет.

Я ничего не слышу от Рут.

Совсем ничего.

Никаких телефонных звонков. Никаких сообщений. Никаких проверок вообще, что поначалу очень беспокоило. Однако по мере того, как проходят дни, мое беспокойство превращается в гнев. Это Рут послала меня сюда. Она сказала мне встретиться с Тео лицом к лицу и заставить его страдать от последствий своих действий. Затем приказала ничего не делать, пока не даст мне зеленый свет. Теперь Рут бросила меня, без каких-либо указаний или заверений в том, что я должна делать? Во что, черт возьми, она играет?

На десятый день радиомолчания из «Фалькон-хаус» я принимаю решение. Если Рут не хочет брать трубку, когда я ей звоню, и у нее даже не хватает порядочности отправить мне короткое сообщение, тогда к черту все это. Я тоже не буду пытаться связаться с ней. Почему я должна это делать? Она хранит секреты. Она загнала меня в самую гущу всего этого, а теперь отказывается даже бросить мне спасательный круг?

Я должна ждать ее указаний, прежде чем что-то сделать с Тео, но ожидание сводит меня с ума. Как долго Рут ожидает, что я останусь здесь и просто буду болтаться, запертой в этом причудливом маленьком микрокосме человечества без какого-либо контакта с внешним миром? Я довольно терпеливый человек, но у терпения есть свои пределы. И необходимость видеть Тео каждый божий день, постоянно сталкиваться с ним в коридорах, сидеть в двух рядах от него в классе, смотреть, как он болтается с Себастьяном у главного входа… это больше, чем я могу вынести. Его вспышки гнева случайны и эффектны. Каждый день парень, кажется, ссорится с кем-то новым. Я ничего не могу поделать, но хочу ввязаться в эти бои. Застать его врасплох. Вставить заточенное лезвие в его трахею. Выпотрошить его на месте.

Сегодня пятница, вторая половина дня, когда я, наконец, не выдерживаю и говорю что-то о нем Ноэлани, которая недавно попросила меня называть ее Лани. Погода стоит нехарактерно теплая. Мы сидим на лужайке перед главным зданием «Туссена», греясь на солнце в слабом послеполуденном свете, когда я замечаю знакомый беспорядок темных волос Тео. Парень сидит у подножия гигантского дуба в сотне футов от меня, один, строчит что-то в блокноте, и дрожь гнева впивается мне в затылок. Я уже не в первый раз вижу его сидящим под огромным деревом, прислонившись спиной к его толстому стволу. Почти каждый день он выходит на улицу в половине одиннадцатого, в то время как остальные из нас поеживаются внутри, перекусывая во время утреннего перерыва. Я привыкла видеть его там, но сегодня, вид того, как парень развалился в тени, его ручка мечется от одной стороны его блокнота к другой, пальцы обмотаны этим вездесущим синим пластырем, вызывает у меня желание, черт возьми, рвать на себе волосы.

— Почему он это делает? — рычу я. — Каждый божий день. Он просто сидит там и пишет, пишет и пишет. У него что, нет друзей?

Ноэлани оглядывается через плечо на Тео, видит его и хмурится.

— Ой. Э-э-эм… точно есть. Тео — один из самых популярных людей здесь. Ты не можешь сказать мне, что не заметила. Все из кожи вон лезут, чтобы заслужить его благосклонность.

О, да, я это заметила. Хотя не хочу этого признавать. Признание того, что Тео нравится людям, каким-то образом делает его менее похожим на злодея. Это то, что люди всегда говорят о серийных убийцах в телевизионных документальных фильмах, не так ли? Он был таким очаровательным. Все его любили. У него была куча друзей. Всегда останавливался, чтобы помочь старушкам на улице. Но за закрытыми дверями эти психи убивали женщин, которых они похитили, и сдирали кожу.

— Что с пластырем? — выпаливаю я. Это не давало мне покоя уже несколько недель. Недель. Однако я не собиралась спрашивать его об этом.

Ноэлани вопросительно смотрит на меня.

— Хм?

Я поднимаю указательный, средний и большой пальцы левой руки.

— О-о-о, пластырь, — пожимает плечами Ноэлани. — Думаю, он использует его при игре на виолончели. Раньше Тео хотел быть концертным виолончелистом, но теперь…

— Что?

— Думаю, теперь он передумал.

По какой-то причине этот крошечный кусочек информации о нем вызывает у меня иррациональную злость. Даже ярость. Я прикусываю кончик языка, тяжело дыша через нос. Меня не волнует, хотел ли Тео когда-нибудь стать концертным виолончелистом, или что сейчас передумал. Я просто хочу, чтобы этот ублюдок исчез.

— Если у него действительно так много друзей, то почему он всегда один? Почему просто всегда… сидит там.

Ноэлани отводит взгляд от Тео и смотрит на траву, на которой мы сидим. Она рассеянно дергает её, складывая оторванные травинки в небольшую кучку.

— Полагаю, что никто из нас на самом деле этого не заметил. Тео всегда был сам по себе. Мы просто позволяем ему делать свое дело.

— Мы? Мы? Только не говори мне, что он тебе нравится, — я не могу скрыть недоверия в своем голосе.

Лани смеется.

— Конечно, нравится. Он не так уж плох, когда узнаешь его поближе.

— Он кажется мне довольно неустойчивым.

Я должна быть осторожна с тем, что говорю. Я скомпрометирую себя, если сделаю свою ненависть к Тео Мерчанту слишком очевидной. Когда однажды утром он начнет захлебываться кровью, потому что я отравила его овсянку, мне не нужно, чтобы кто-то показывал на меня пальцем.

— Неустойчивый? — спрашивает Лани. — Что ты имеешь в виду?

— Он пихнул Себастьяна в шкафчик и пытался задушить его три дня назад, — беззаботно говорю я. — А перед этим ударил Каллума Фэрли в челюсть. Ты не могла забыть. Ты стояла рядом со мной, когда это случилось. Я бы вряд ли назвала это действиями человека, владеющего собой.

Эти два отдельных события произошли в коридоре, между занятиями, прямо у меня на глазах. Я как всегда тихо кипела, чувствуя себя комфортно в своей ненависти к Тео, злясь, что он был там, прямо передо мной, а потом БУМ! Себастьян что-то пробормотал, и Тео набросился на него, размахивая кулаками. То же самое произошло и с Каллумом.

Звонкий смех Лани снова наполняет воздух. Девушка откидывается назад, ложится на траву, закидывает руки за голову, используя их как подушку.

— Во-первых, Себастьян — мудак. Он регулярно доводит даже своих лучших друзей до насилия, вот пример. Мы все хотели причинить ему боль в тот или иной момент. Каллум… — вздыхает Лани. — Каллум сказал что-то действительно дерьмовое, чего ему не следовало делать.

Похоже, Лани знает, что сказал Каллум, чтобы вызвать такую поразительную реакцию у Тео, но будь я проклята, если спрошу ее о деталях. Я не могу придумать, что сказать, поэтому просто сижу и некоторое время смотрю на клочок травы. Я узнала, что Ноэлани не любит долгого молчания, так что вскоре она заполняет пустоту.

— Думаю, раньше он никогда не был таким… замкнутым, — говорит она. — Тео. Некоторое время назад он попал в аварию. Несчастный случай. После этого парень изменился. Теперь, полагаю, он предпочитает свою собственную компанию. Многие девушки здесь надеются, что скоро он выйдет из своей раковины и проявит некоторый интерес к одной из них.

Я точно знаю, о каком несчастном случае говорит Лани. Удивительно ли, что Тео изменился после той ночи? После смерти Рейчел? Может быть. Я имею в виду, возможно, даже злые ублюдки, которые становятся причиной смерти девочек-подростков, иногда испытывают угрызения совести. Но я этого не говорю. Вместо этого ловлю себя на том, что зацикливаюсь на ее последнем заявлении.

— Дай угадаю. Бет Джонсон в первых рядах.

— Да. Бет всегда была неравнодушна к Тео. Она преследовала его на протяжении всего первого и второго года.

— А на третьем одумалась?

— Ха, нет! Его прибрали к рукам в прошлом году. Бет это не очень понравилось, но она держалась на расстоянии. Полагаю, не хотела показаться слишком отчаянной.

— Прибрали к рукам? Он с кем-то встречался? — Не знаю, почему это звучит так нелепо. Парень хорошо выглядит. Вполне логично, что он с кем-то встречался.

Ноэлани делает странное лицо.

— Да. Но она… девушка, с которой он был… она… думаю, она умерла.

— Думаешь, что она умерла? — От моих слов разливается кислота. Меня убивает мысль, что эти люди знают о Рейчел. Безмерно больно от того, что они знали о ее существовании, знают, что Тео попал в «несчастный случай», и что они до сих пор каждый день обращаются с ним, как с каким-то богом. Это оскорбление памяти Рейчел.

Выражение лица Ноэлани смягчается — как будто она очень тщательно сдерживает свою реакцию на мой вопрос.

— Она действительно умерла, — говорит она. — Это было действительно грустно. Нам всем очень нравилась Рейчел. В некоторые дни… кажется, будто она все еще здесь. Я пытаюсь забыть, что она мертва, понимаешь? Это… это действительно чертовски больно.

Девушка судорожно сглатывает. Эмоции в ее голосе пробуждают что-то глубоко внутри меня, что заставляет меня хотеть причинить ей такую боль, как сейчас больно мне.

Рейчел никогда не упоминала при мне Ноэлани. Она никогда не говорила ни о ком из учеников здесь, в «Туссене». Насколько мне было известно, ей здесь было смертельно скучно, и Рэйч не могла дождаться, когда выберется. Я понятия не имела, что у нее были такие отношения с Тео. Что они на самом деле встречаются. Она даже никогда не упоминала его имени. От мысли, что все эти люди знали эту часть ее жизни лучше, чем я, меня тошнит.

Ноэлани позволяет еще одной паузе затянуться между нами, но в конце концов говорит:

— В любом случае. Хватит о Тео. Мне нужно попасть в библиотеку, чтобы закончить свой научный отчет, или я пропущу свое окно, чтобы добраться до учебников. Хочешь пойти со мной?

Я обдумываю ее предложение: сидеть в старой душной библиотеке «Туссена», с тяжестью еще более глубокой, более гнетущей тишины, притворяясь, что учусь. Нет, я просто не могу этого сделать.

— Нет, ты иди. Я закончила свой отчет. Мне так надоело сидеть взаперти внутри. Думаю, свежий воздух пойдет мне на пользу.

— Хорошо. Уверена?

— Да. Увидимся за ужином. И мы можем позаниматься вместе сегодня вечером какое-то время.

— Хорошо, — Лани собирает свои вещи и направляется к главному зданию.

Я смотрю ей вслед, задаваясь вопросом, не совершаю ли я ошибку, не идя с ней, но сегодня действительно прекрасный день. Прошла целая жизнь, с тех пор как я видела солнце, и неожиданное тепло дня в конце года заставляет меня почувствовать себя вялой и расслабленной, как будто мои мышцы тают на моих костях.

Сняв легкий свитер, который надела сегодня утром, я скомкала его, засовывая под голову. Мы с Рейчел обычно делали это на наших летних каникулах: лежали на солнышке, рассказывали друг другу истории и анекдоты, пока не пьянели от жары и головокружения от смеха, и не вырубались.

Некоторое время спустя я вздрагиваю и просыпаюсь, дрожа от прохладного ветерка, который пробегает по моей коже. Солнце зашло. Мои руки и ноги покрылись мурашками, а трава, которая раньше была теплой и мягкой, теперь кажется влажной и липкой. Моргая от скопления облаков, которые собрались, пока я спала, понимаю, что, похоже, вот-вот пойдет дождь.

Что ж, это продолжалось недолго.

Я борюсь с волной головокружения, когда поднимаюсь, и у меня чуть не случается гребаный сердечный приступ, когда понимаю, что Тео сидит по-индейски на траве в нескольких футах от меня. Его потрепанный блокнот лежит на одном из его колен. Парень лениво вертит ручку в правой руке, глядя вдаль, вниз по склону в сторону долины, где состоялась вечеринка «Первой ночи».

— Господи. Ради всего святого. Какого черта ты делаешь?

— Сижу, — отвечает он, не глядя на меня.

— Это я вижу. Какого хрена ты сидишь так близко ко мне?

— Ты выглядела замерзшей, — Тео кивает на мои ноги, которые прикрыты простой черной толстовкой.

Я срываю её с себя и бросаю ему.

— Мне не нужно, чтобы ты совершал случайные добрые поступки ради меня, придурок.

— Ладно. Тогда подхвати гребаную пневмонию. Посмотрим, волнует ли меня это.

Парень берет толстовку, блокнот и ручку и встает, собираясь уйти, но мой тупой рот открывается прежде, чем я успеваю заткнуть себя.

— Ты действительно думаешь, что прикрытие моих ног, пока я сплю, имеет какое-то значение для того, что ты сделал?

Такой ничтожный поступок. Если он думает, что, следуя за мной повсюду и совершая подобные мелкие поступки, я смогу его простить, то пусть подумает еще раз.

Тео останавливается. Оборачивается.

— Я не пытался заслужить твое прощение, Восс.

— Что тогда? Тебе просто нравится тыкать медведя или что-то в этом роде? Хочешь почувствовать, как сильно я тебя ненавижу? Как сильно я, блять, презираю тебя? Да?

Тео одаривает меня ровной, холодной улыбкой.

— Мне насрать, если ты меня ненавидишь. Продолжай.

Возмутительно. Этот парень чертовски выводит меня из себя.

— Твое высокомерие не знает границ. Мне не нужно твое гребаное разрешение! Ты убил мою лучшую подругу. Я буду ненавидеть тебя до самой смерти, и найду способ ненавидеть тебя еще долго после этого. Я никогда, черт возьми, не перестану ненавидеть тебя. Я…

Парень опускается передо мной на колени. Двигается так быстро, что у меня нет надежды остановить его. Внезапно его руки оказываются в моих волосах, а его рот…

О, боже.

Его рот…

Его губы обрушиваются на мои. Тео целует меня так грубо, что я не могу дышать, не могу двигаться, реагировать, думать. Какого черта он делает? Я прижимаю руки к его груди, готовая оттолкнуть его от себя, переполненная таким гневом, что, кажется, это может убить меня. Но потом…

Что я делаю?

Я не отталкиваю его.

Его запах поражает меня — бергамот, мята, свежий, прохладный зимний воздух — и что-то происходит внутри меня. Какая-то часть меня раскрывается. Всхлип вырывается из моего рта и попадает в его. Звук такой надломленный и страдальческий, такой звериный и раненый, что мой разум просто становится… пустым.

Прикосновение его губ становится нежнее. Парень скользит руками вверх по моим рукам, и осторожно удерживает меня на месте, заставляя мой рот открыться. Его горячее дыхание касается моего лица, быстрое и настойчивое, обдувает мои щеки, вдыхая и выдыхая, вдыхая и выдыхая, слишком быстро. Когда его язык скользит мимо моих губ, чтобы коснуться моего, я застываю, парализованная страхом, с которым не могу считаться.

Его губы…

Боже, прикосновение его губ так возбуждает. Меня так отчаянно тянет к нему, и я не могу этого объяснить. Он — проклятие и чума, и мне становится все хуже от него с каждым днем. Как бы мне ни было стыдно, как бы ни было страшно, я обнаруживаю, что сдаюсь этому ублюдку, растворяюсь в нем, как будто я была в изнурительном путешествии годами и наконец-то оказалась дома.

Мой язык работает против его языка, пробуя на вкус, принимая его глубже в свой рот, и по телу Тео проходит дрожь. Его дыхание перехватывает где-то между легкими и ртом, резкий, настойчивый звук вырывается из горла парня, и его хватка на мне усиливается. Его тепло согревает меня. Его руки поддерживают меня. Прочность его присутствия возвращает меня обратно в тело, из которого я, как мне казалось, ускользала уже очень давно.

Моя голова кружится, когда Тео притягивает меня ближе, так что наши груди соприкасаются, наши животы, наши бедра, наши…

Господи, помилуй.

Наши бедра соприкасаются, и я чувствую его. Тео крепко прижимается ко мне, его эрекция натягивает переднюю часть джинсов, упирается мне между ног, оказывая давление на ту часть моего тела, о которой я даже не подозревала, что она может болеть так, как болит прямо сейчас. Что это за безумие такое?

«Как он может быть мне так нужен, после всего, что сделал?»

Этот вопрос возвращает меня в чувство, но также и освобождает меня, отвязывает от якоря, заставляет плыть по течению, снова покидая мое тело. Я дергаюсь назад, отталкиваясь от него, испытывая отвращение к себе за то, что позволила всему зайти так далеко.

Глаза Тео широко раскрыты, зрачки расширены, когда он смотрит на меня сверху вниз. Его лицо раскраснелось так, что у меня поджимаются пальцы на ногах.

— Ненавидишь меня сейчас? — задыхается он.

— Да! — я отползаю от него, подальше от опасности, которую он представляет. Грязь скапливается у меня под ногтями, когда я царапаю землю, используя ее, чтобы получить поддержку и увеличить расстояние между нами. Как только убеждаюсь, что парень не сможет снова наброситься на меня, вытираю рот рукой, пытаясь стереть ощущение его губ. — Совсем с ума сошел?

Яркий румянец на его лице рассеивается прямо на моих глазах. Я наблюдаю, как возвращается высокомерное, холодное выражение, к которому я так привыкла.

— Наверное, раз захотел поцеловать тебя.

— Да пошел ты, — выплевываю я. — Целовать кого-то без его разрешения все равно считается сексуальным насилием. Я должна сообщить о тебе Форд!

Тео опускается на пятки, наблюдая за мной, уголок его рта изгибается в жестокой ухмылке.

— Серьезно, Восс? Сексуальное насилие? — тихо смеется Тео. — Не было похоже на насилие, когда ты засовывала свой язык мне в горло и стонала мне в рот, как изголодавшаяся по сексу кошка. Но мы назовем это так, как тебе нравится.

— Я не просила тебя целовать меня!

— Но и не запретила. И когда ты отстранилась, я не удерживал тебя. Ты была вольна принять или отвергнуть меня с самого начала.

— Ух! Ты такой… — я нащупываю нужные слова. — Ты такая задница!

— Весь день, каждый день, — соглашается он.

У меня, блять, все плывет перед глазами. Поднимаясь на ноги, я покачиваюсь, фигурально и буквально выведенная из равновесия тем, что только что произошло. Я никогда раньше так ни на кого не реагировала. Это было интуитивно. Плотски. Я никогда ничего не хотела так, как хотела его в тот момент.

Тео что-то кричит мне вслед, но у меня слишком громко звенит в ушах, чтобы расслышать, что он говорит. Сердце колотится в груди, когда я мчусь обратно к школе. Кровь бурлит. Челюсть сжата. Руки дрожат, плечи напряжены.

Я не сержусь на Тео. Я злюсь на себя.

Он прав. Я не мешала ему целовать меня.

Я хотела этого.

Хотела его.

Мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы отстраниться.