Реквием (ЛП)

28

ТЕО

Вы не сможете найти ничего лучше в Лос-Анжелесе, чем «Урбан Рамен».

Как только возвращаемся в отель, с набитыми до отказа желудками, я готовлю ванну для Соррелл, но когда возвращаюсь в номер, чтобы сказать ей, что все готово, она отключилась, свернувшись калачиком посреди огромной кровати королевских размеров. У меня не хватает духу разбудить ее, хотя мой неистовый стояк настаивает на обратном. Когда мы вернемся домой, у нас будет много времени для секса в ванной.

Вместо этого я заказываю доставку в номер и пью кофе, решив бодрствовать как можно дольше. Я хочу посмотреть, как она спит. Засудите меня, блять. Меня не волнует, насколько это делает меня сумасшедшим. Я провел много времени, наблюдая за Соррелл, лежащей в постели с закрытыми глазами. Тогда она не спала. Она была в гребаной коме, едва живая, и смотреть на ее красивое лицо тогда, на ее глаза, окруженные синяками, было настоящей гребаной пыткой. Сейчас девушка выглядит умиротворенной. Здоровой. Под ее глазами больше нет темных теней, и по тому, как подергиваются ее пальцы во сне, могу сказать, что она видит сон. До самой смерти мое сердце всегда будет трепетать при виде того, как эта девушка спит, а не лежит там, полуживая, парящая на грани смерти.

Нежно глажу ее по волосам, не желая будить. В конце концов я должно быть засыпаю, потому что, когда начинаю просыпаться, Соррелл стоит у тумбочки с моей стороны кровати, держа руку на выключателе лампы. Она выключает её, и комната погружается в темноту.

— Что ты делаешь? Возвращайся в постель, — бормочу я.

— Мне нужно в туалет, — шепчет она в ответ и легонько целует меня в лоб. — Не займет и секунды.

Я погружаюсь обратно в пустоту своего сна, рука свисает с края матраса, я тянусь к ее стороне кровати, ожидая, что Соррелл возьмет ее, когда вернется.

Уже рассвело. За окном очень светло.

Резко открываю глаза, и… Ах, черт! Рука онемела. Я спал с ней, свисающей с края кровати. Черт возьми, это больно. Сгибаю пальцы, пытаясь вернуть к ним приток крови, и по моей руке взрывается покалывание.

Цифровые часы на тумбочке показывают восемь сорок восемь утра. Как, черт возьми, мы проспали так долго? Перекатываясь на спину, я тру глаза, потягиваясь.

— Угадай, который сейчас час, — говорю я скрипучим ото сна голосом.

Соррелл не отвечает.

Я улыбаюсь, открывая один глаз, потом другой. Солнечный свет играет на потолке, отражаясь от окон, посылая белую рябь по стенам. Это прекрасно. А еще здесь тепло. Не жарко, как ни напрягай воображение, но тепло. В Самнере было чуть выше нуля, когда мы уезжали два дня назад. В остальной части Северного полушария может быть зима, но Южная Калифорния, похоже, не получила об этом уведомления.

— Боже. Мне почти грустно, что мы уезжаем сегодня, — говорю я вслух. — Может быть, мы могли бы заскочить на пляж на часок перед отъездом или что-то в этом роде… — В ту секунду, когда переворачиваюсь и вижу, что другая сторона кровати пуста, я знаю.

Я, блять, знаю.

Ожидаю, что там будет записка, но ее нет. У нее, вероятно, не было возможности написать, когда она кралась по комнате посреди ночи, как гребаный вор-домушник. Но ведь мне не нужна записка, в которой говорилось бы, куда Соррелл ушла и почему, не так ли? Я прекрасно знаю, где она.

Быстро одеваюсь, натягиваю джинсы и футболку, которые планировал надеть в аэропорт, и через несколько секунд выхожу из гостиничного номера. Секунд.

Не выписываюсь.

Не оплачиваю счет.

Никуда не сворачиваю.

Я полагаю, что попытка остановить такси будет быстрее, чем заказ его по телефону, но так чертовски ошибаюсь, что это даже не смешно. В Лос-Анджелесе не осталось обычных такси. Приложения «Райдер шэр» — единственная доступная сейчас опция, а в центре города сейчас пик поездок на работу. Я расхаживаю взад и вперед по тротуару, то грызя ногти, то агрессивно пиная ствол пальмы, пока жду Джоша на его серебристой «Тайота Приус». И нахожусь на полпути к «Фалькон-хаусу», когда думаю, не прислала ли мне Соррелл сообщение. И она это сделала. Боже, я такой идиот.

От: Малышка

Получено: 4.08 утра

Я не вижу экрана на этой штуке, так что надеюсь, что не облажаюсь. Я знаю, ты, наверное, злишься и прости меня. Я не могу сесть в самолет, не попробовав это. Мне невыносима мысль о том, что я пропускаю половину жизни с тобой, даже если мы разделим оставшуюся часть этой жизни. Если бы я могла гарантировать, что мы проведем остаток наших жизней вместе, и я бы не превратилась в кого-то другого, тогда, может быть… Но все обстоит совсем не так. Я люблю тебя, Теодор Уильям Мерчант. И верю, что все это сработает. Мне очень, очень жаль, если это не так.

— Вау, приятель. Ты там в порядке? Выглядишь так, будто собираешься выбить это чертово окно или что-то в этом роде, — Джош, водитель такси, очень проницателен. Я вижу, как он наблюдает за мной в зеркало заднего вида, и делаю все возможное, чтобы справиться с сочетанием гнева и абсолютного ужаса, которые в настоящее время раскалывают меня надвое.

— Если бы ты мог ехать быстрее, было бы потрясающе, — говорю я сквозь стиснутые зубы.

Джош смеется.

— Ты шутишь, да? Движение в час пик в Лос-Анджелесе не движется ни для кого, приятель. Мы будем на месте через восемнадцать минут.

Восемнадцать минут — это чертовски долго.

— Как далеко до места? Сколько миль?

— Э-эм, одна и четыре десятых мили.

К черту это. Я не буду сидеть в машине восемнадцать минут, чтобы проехать одну и четыре десятых гребаных мили.

— Выпусти меня.

— Мы движемся, приятель. Я не могу просто…

— ВЫПУСТИ МЕНЯ ИЗ ЭТОЙ ГРЕБАНОЙ МАШИНЫ ПРЯМО СЕЙЧАС, БЛЯДЬ!

Джош немедленно съезжает на обочину. Никто даже не потрудился посигналить; мы все равно еле ползли вперед.

— С тебя возьмут деньги за всю поездку, приятель!

— Мне все равно.

В ту секунду, когда машина останавливается, я распахиваю дверь и бегу, следуя указаниям на моем телефоне. Мне требуется чуть больше девяти минут, чтобы добраться до места назначения. Я весь в поту, у меня чертовски кружится голова, когда мчусь через парковку «Фалькон-хауса».

Гейнор сидит у входа на скамейке в парке и ждет меня.

Выражение ее лица наполнено беспокойством, когда она замечает, как я несусь к раздвижным дверям.

— Стой! — кричит Гейнор, вскакивая со своего места. Я пытаюсь обойти ее, но женщина преграждает путь, ведущий внутрь.

— Слишком поздно! Ты уже опоздал, — говорит она, кладя руку мне на грудь.

Ужас овладевает мной. Я не могу дышать.

— Что значит «я опоздал»?

— Брайтон срочно забрала ее, как только Соррелл приехала сюда. Я даже не знала, что она приедет. Соррелл заставила меня пообещать не звонить тебе. Прости.

— Она уже внутри? Или… или уже в предоперационной, или…

— Она уже в операционной.

— Что? ЧТО? — Я сейчас точно вырублюсь на хрен. — У Брайтон нет новых снимков. Она понятия не имеет, как сейчас выглядят повреждения Соррелл! — Она идет вслепую, как и в случае с Генри. Это именно то, о чем я беспокоился. — Я, блядь, убью ее, — рычу я. — Я собираюсь вытащить ее из операционной и оторвать ей гребаную голову.

Гейнор хватает меня, дергая назад.

— И что хорошего это даст, а? Твоя девушка уже на столе, Тео. Она пошла ва-банк. Если у тебя проблемы с доктором Брайтон, то что это значит для Соррелл?

Я перестаю бороться, чтобы добраться до двери, прерывистый вздох вырывается из моего рта. Она права. Чертовски права. У меня связаны руки. Я не могу сейчас прерывать операцию. Соррелл — единственная, кто пострадает. Я опускаюсь на колени прямо посреди дорожки, ведущей к зданию, и закрываю лицо руками.

Гейнор гладит меня по спине, делая все возможное, чтобы утешить меня.

— Все будет хорошо. Единственное, что мы можем сейчас сделать для Соррелл, это надеяться, молиться и верить, что все будет хорошо.

— Не думал, что увижу тебя снова.

Я поднимаю глаза и вижу отца Симмонса, который зажигает у аналоя самую большую свечу, которую я когда-либо видел. Он точно такой, каким я его помню — обветренное лицо, скрюченные руки, блестящие глаза. В свои шестьдесят с небольшим он выглядит намного старше своих лет. Полагаю, что целая жизнь, потраченная на то, чтобы облегчить боль и страдания других людей, старит человека не по годам.

— Пришел помолиться? — спрашивает он, подходя к скамье, на которой я сижу.

Я издевательски смеюсь.

— Нет. Я просто большой поклонник очень жестких, очень неудобных деревянных сидений.

Смех отца Симмонса гораздо более искренний.

— Знаешь. Еще в начале девяностых в моей последней церкви мы заменили все деревянные скамейки на действительно красивые новые. Такие обитые тканью скамейки. Подушки для сидений. Мягкие спинки. Они были такими удобными. Слишком удобными на самом деле. В течение двух месяцев нам пришлось вернуть все назад. Прихожане просто засыпали во время мессы.

Я фыркаю, ковыряя ногти.

— Она снова в операционной, — тихо говорю я.

— Кажется, я что-то слышал об этом. Я могу что-нибудь для тебя сделать, Теодор?

Я думаю над его вопросом. Серьезно думаю об этом. На данный момент ни он, ни его Бог, ни кто-либо другой ничего не могут для меня сделать. Я откидываю голову назад, изо всех сил стараясь не развалиться на куски.

— Вы можете кое-что сделать для нее, — тихо говорю я. — Можете помолиться.