Реквием по монахине

Действие второе

Кабинет губернатора штата. Два часа ночи с одиннадцатого на двенадцатое марта. Массивный письменный стол. Позади него тяжелое кресло с высокой спинкой. На стене высоко над креслом государственная эмблема штата — орел, весы, возможно, девиз на латинском языке на фоне знамен. Перед столом поставлены еще два кресла. Кабинет занимает приподнятую половину сцены так же, как зал суда в первой картине.

Губернатор стоит за письменным столом, под государственной эмблемой. Видно, что его подняли с постели; на нем халат, хотя он в галстуке и аккуратно причесан.

Тэмпл и Стивенс только что вошли. На Тэмпл меховое манто и шляпа, как во второй картине. Стивенс одет так же, как в третьей картине, шляпу держит в руке.

Они подходят к креслам.

Стивенс. Спасибо, что вы нас приняли, Генри.

Губернатор. Вы желанные гости. Садитесь. (К Тэмпл, которая садится.) Миссис Стивенс курит?

Стивенс. Да, спасибо.

Губернатор предлагает Тэмпл сигарету и дает прикурить. Затем он садится в кресло, руки кладет перед собой на стол, продолжая держать зажигалку. Стивенс садится в кресло напротив Тэмпл.

Губернатор. Мой друг Гэвин уверял меня по телефону, миссис Стивенс, что вы хотите сделать какое-то важное сообщение.

Тэмпл. Да.

Губернатор. Я вас слушаю.

Тэмпл. Мне хотелось бы знать, с чего я должна начать.

Губернатор. Не понимаю.

Тэмпл. Если бы вы мне сказали, что вам уже известно, я бы знала, что мне еще добавить.

Губернатор. Вы приехали издалека, в два часа ночи. И вы, несомненно, знаете лучше меня, что именно заставило вас так поступить.

Тэмпл. Конечно, знаю. Но то, что я хочу сказать, так мучительно!.. Чересчур мучительно... Прошу вас, помогите мне, чтобы это было менее мучительно.

Губернатор (смотрит на нее). Ну, хорошо. Расскажите мне о Нэнси Мэнниго. Ее так зовут, верно? Или как там ее имя пишется?

Тэмпл. Она никак его не пишет. Она же не умеет ни читать, ни писать. Вы ее повесите под именем Мэнниго, и возможно, это ее настоящее имя. Но когда ее повесят, какое это будет иметь значение?

Губернатор. А все же начните с рассказа о ней.

Тэмпл. О ней нечего сказать, разве только то, что она была проституткой, мы с мужем подобрали ее в сточной канаве, сделали ее няней наших детей. Она убила одного из них. Завтра ее должны повесить. Мы, я хочу сказать, ее адвокат и я, приехали просить вас спасти ее!

Губернатор. Да, я все это знаю. Но почему же ее надо спасать?

Тэмпл. Почему я прошу вас, я, мать убитого ею ребенка? Потому что я простила ее!

Губернатор смотрит на нее внимательно. Стивенс тоже. Они ждут. Тэмпл пристально смотрит на губернатора, без вызова, просто настороженно.

Простила, потому что она сумасшедшая!

Губернатор наблюдает за ней, она курит короткими затяжками сигарету.

Я вижу, вас совсем не это интересует. Вы, конечно, хотите знать, почему я наняла подобную женщину для ухода за моими детьми. Ну, хорошо. Скажем, это давало ей какую-то возможность исправиться. Все ж таки она человек.

Стивенс. Нет, Тэмпл, это не настоящая причина.

Тэмпл (очень просто). Да, это не настоящая причина. Почему я не могу перестать лгать, как человек перестает бежать, когда устанет, или пить воду, или есть сладости, потому что уже наелся досыта? Но, видно, люди никогда не устают лгать. Хорошо. Так и быть, сейчас я скажу вам настоящую причину, почему я наняла Нэнси. Настоящая причина в том, что я нуждалась в ней. Мне нужно было с кем-то говорить. (Пауза.) И сейчас я должна открыть остальное. Почему я нуждалась в ней, почему изысканная женщина Тэмпл Дрейк Стивенс могла найти общий язык только с проституткой, с чернокожей...

Губернатор. Да. Скажите нам — почему.

Тэмпл (гасит сигарету и выпрямляется: она говорит твердым голосом, немного отрывисто, но не проявляя внешне волнения). Проститутка, осужденная на вечные муки, которая, без сомнения, жила только для того, чтобы рано или поздно совершить убийство и умереть на виселице; пропащая женщина, на которую никто в городе не обращал внимания. И вот однажды, валяясь в сточной канаве, она оскорбила какого-то белого, и он принялся топтать ее ногами, выбил ей зубы каблуком, чтобы заглушить ее крики. Вы помните, как его звали, Гэвин?

Стивенс. Забыл. По-моему, это был кассир из банка. (Губернатору.) Он старательно разыгрывал роль добродетельного человека. (К Тэмпл.) Но разве об этом надо рассказывать?

Тэмпл. Да, да. В тот самый понедельник, утром, Нэнси, еще пьяная, неожиданно появилась, когда он отпирал дверь банка; у входа стояло человек пятьдесят и все ждали его. Откуда-то вынырнула Нэнси, пробилась к нему через толпу и закричала: «Эй, белый, где мои два доллара?» Кассир обернулся, ударил ее, сбросил с тротуара в канаву и с остервенением начал избивать ногами, чтобы заглушить ее голос, а она все вопила: «Где мои два доллара?» Он бил ее до тех пор, пока толпа, опомнившись, не отняла у него эту чернокожую. Изо рта у нее текла кровь, выбитые зубы выпали, а она все бормотала: «Вы должны мне два доллара за тот раз, две недели назад. А потом вы еще раз приходили». (Пауза. Тэмпл на мгновение закрывает лицо руками, затем отводит их.) Что ж, надо все сказать. На чем я остановилась?

Губернатор. Нэнси кричала: «Вы должны мне два доллара»...

Тэмпл. Два доллара, да. Но зачем столько слов? Гораздо лучше, если я сразу открою всю правду. (Она глубоко вздыхает, словно пловец перед прыжком в воду.) Два доллара — это тариф Нэнси Мэнниго. А я, я жила в доме свиданий, где за вход брали значительно дороже. (Пауза. Она сидит неподвижно, напряженно глядя на них. Затем с усмешкой.) Очень приличная дама, верно? И вдруг такое признание! Вот что мы собой представляем, мы, богатые наследницы, женщины из хорошего общества. (Пауза.) Во всяком случае, прыжок сделан. Теперь я уже не смогу ни остановиться, ни пойти на попятный. Теперь надо продолжать (Пауза.) Почему вы молчите? Помогите мне. Отзовитесь. Или уж раструбите новость по всему штату — пусть слышат все, у кого есть уши. Никогда бы я не подумала, что какая-либо причина — даже убийство моего ребенка, даже казнь презренной негритянки — может заставить меня сказать то, в чем я сейчас признаюсь.

Губернатор молча смотрит на нее. Она делает едва заметный молящий жест.

До чего же я должна дойти в своих признаниях? Как далеко я должна зайти, чтобы добиться, наконец, отмены приговора и чтобы мы могли вернуться домой, заснуть спокойно или попытаться заснуть? Да! Что я должна еще сказать, как мне унизиться, чтобы вы снизошли к моей мольбе?

Губернатор. Смерть тоже бывает унижением.

Тэмпл. Сейчас мы не говорим о смерти. Мы говорим о стыде. Нэнси Мэнниго не страдает от стыда. Она страдает только от того, что должна умереть. И вот, чтобы она избежала этого недолгого страдания, я, Тэмпл Дрейк, терзаясь стыдом, пришла сюда в два часа ночи.

Стивенс. Продолжайте, Тэмпл.

Тэмпл. Он еще не ответил на мой вопрос. (Губернатору.) До чего же я должна дойти? Не говорите только, что я обязана сказать все. Об этом мне уже говорили!

Губернатор. Я попытаюсь вам помочь. Я знаю, кем была Тэмпл Дрейк. Молодой студенткой, которая однажды утром, восемь лет назад, покинула колледж, не так ли? Поехала специальным поездом со своими товарищами на футбольный матч в другой колледж и в пути исчезла. Она появилась вновь через полтора месяца в качестве свидетельницы на процессе по делу об убийстве в Джефферсоне, — привлеченная адвокатом человека, который, как стало тогда известно, похитил ее и в течение всего этого времени держал взаперти.

Тэмпл. В доме терпимости в Мемфисе, не забудьте этого!

Стивенс. Одну минутку. Разрешите мне рассказать губернатору о том, что произошло. Для вас так будет легче. В тот день Тэмпл вышла из экскурсионного поезда и убежала с молодым человеком, который ждал ее на платформе. Они сговорились поехать на футбольный матч вдвоем. Но к этому времени молодой человек уже выпил, чтобы быть на высоте положения, как я полагаю. Дорогой он напился еще больше, разбил свою машину и остановился с Тэмпл в доме бутлегеров, торговавших контрабандным спиртом. Вскоре молодой человек был мертвецки пьян, и пока он отсыпался после попойки, в этом притоне было совершено преступление. Тот, кто его совершил, похитил Тэмпл, которая видела убийцу, и увез ее в Мемфис. Там он ее поместил в публичный дом, как уже было сказано. Вот и все. Надо, однако, добавить, что молодой человек, который сопровождал Тэмпл на футбольный матч и который должен был ее защищать, затем женился на ней и таким образом попытался восстановить свою порядочность. Это мой племянник.

Тэмпл. Не обвиняйте его. Я сама хотела этого тайного бегства.

Губернатор. Почему?

Тэмпл. Почему нас влечет дурное? Вероятно, потому, что запретный плод сладок, слаще всего на свете, и человек к нему тянется. Во всяком случае, меня лично дурное очень соблазняло, вот я и согласилась уехать одна с молодым человеком, хоть он мне и не очень нравился.

Стивенс. Возможно. Но он обязан был охранять вас.

Тэмпл (жестко). Из-за этого он на мне и женился. Но неужели он должен дважды платить за одно и то же? За это не стоило платить и один раз.

Губернатор. Вы позволите задать вам вопрос?

Тэмпл кивает.

Почему вы не привели его с собой?

Тэмпл. Кого?

Губернатор. Вашего мужа. Вы с ним так тесно связаны. Ему бы следовало быть здесь, рядом с вами, для того, чтобы в вашей жизни все стало сразу ясным, правдивым и чтобы он мог попытаться вместе с вами спасти Нэнси Мэнниго.

Тэмпл. А разве мы здесь для того, чтобы спасти Нэнси? Не знаю, не знаю. Мне скорее кажется, что мы приехали и разбудили вас для того, чтобы разговор с вами стал для меня поводом для новых страданий. Вы понимаете, что я хочу сказать. Мне все время приходится страдать. И даже не из-за чего-то определенного, а просто страдать, страдать безотчетно, вот так же, как дышишь. При чем же здесь мой муж?

Губернатор. Возможно, он пожелал бы разделить с вами страдания, если он в самом деле ваш муж?

Тэмпл. Для этого надо, чтобы он все разделил со мной.

Они смотрят друг на друга.

Губернатор. Если я правильно понял ваши слова, есть что-то такое, чего он не знает.

Тэмпл. Да.

Стивенс. Не лучше ли рассказать ему обо всем, Тэмпл? Нельзя жить восемь лет во лжи.

Губернатор. Сказали бы вы ему все, если бы он был здесь?

Тэмпл пристально смотрит на губернатора. Стивенс делает незаметное движение, ускользающее от нее. Позади Тэмпл тихо появляется Гоуен, которого она не видит. Он стоит неподвижно в амбразуре окна, затем наполовину скрывается за гардиной.

Вообразите себе, что он здесь, на моем месте.

Тэмпл. Он уехал. Я его больше не увижу.

Губернатор. Но если бы он был здесь, стали бы вы рассказывать при нем?

Тэмпл. Да, конечно! А сейчас разрешите мне говорить. (Пауза.) Пожалуйста, дайте сигарету — хочется закурить. (Губернатор дает ей сигарету, которую она, однако, не закуривает, а кладет на пепельницу. Пауза.) Итак, я видела, как совершилось убийство, или, вернее, видела тени и убийцу. Его звали Пучеглазый. Он увез меня в Мемфис на старой машине. Я могла бы поднять тревогу и созвать людей на улице любого города, через который мы проезжали. Но я не сделала этого. Точно так же я могла бы не поехать с Гоуеном или уйти от него после того, как мы налетели на дерево и разбили автомобиль. Да, я могла бы остановить проезжий грузовик или легковую машину, и меня довезли бы до ближайшей станции, или до моего колледжа, или даже привезли бы домой, к отцу и братьям. Они-то хорошо знали, что дурно, а что хорошо. Но я этого не сделала. Нет, я, Тэмпл, этого не сделала. Должно быть, я бездумно, бессознательно выбрала порок. Короче, я уехала с Пучеглазым. Всю дорогу я молчала, и он тоже молча вел машину. Мне запомнился его пронзительный взгляд и прилипшая к губе сигарета.

Стивенс (губернатору). Да, это было существо омерзительное, как само зло. Маленький, смуглый, похожий на таракана, тощий, черный и злой. И к тому же психически неуравновешенный, ненормальный. Она должна вам это тоже сказать.

Тэмпл (Стивенсу). Дорогой дядя Гэвин! Да, да, и это тоже. Я об этом скажу. Я предпочла остаться с убийцей, словно не могла, просто не могла расстаться с ним. Он привез меня в Мемфис. Я покорно следовала за ним. Он запер меня в доме терпимости на улице Манюэль. Распоряжалась там женщина с орлиным взглядом, более зоркая, чем любая мать; а черная служанка охраняла дверь, когда эта особа уходила туда, куда в дневные часы ходят хозяйки публичных домов: в полицию — заплатить штраф или попросить там протекции, или в банк, или в другие дома терпимости. И это всегда было приятно, потому что служанка отпирала тогда дверь моей комнаты, входила, и мы могли (она замялась) поболтать. У меня было вволю духов. Выбирала их, конечно, хозяйка, — запахи все крепкие, но тем не менее духи у меня были. Попи купил мне также меховое манто, — но где я могла его носить, если он не разрешал мне выходить из дому? Вот так. У меня было манто, и нарядные пеньюары, и белье, выбранное по вкусу Пучеглазого, что не всегда соответствовало моему вкусу. Он хотел, чтобы я была довольна. И не только довольна, — ему хотелось, чтобы я была счастлива. Вот, наконец, мы подошли к тому, что... Сейчас я должна... (Она перестает говорить, протягивает руку, достает из пепельницы нетронутую сигарету, видит, что она не зажжена.)

Стивенс берет зажигалку и приподнимается. Губернатор, не отрывая взгляда от Тэмпл жестом останавливает Стивенса. Стивенс опускается в кресло и пододвигает зажигалку к Тэмпл. Тэмпл берет зажигалку, чиркает, закуривает сигарету, закрывает зажигалку и ставит на место. После первой же затяжки она снова кладет сигарету в пепельницу и, выпрямившись, возобновляет свой рассказ.

Кстати, я могла бы в любую минуту бежать, соскользнуть вниз по водосточной трубе. Но я этого не сделала. Я выходила из своей комнаты поздно вечером, когда Пучеглазый приезжал за мной в автомобиле, напоминавшем катафалк. Он и шофер — впереди, мы с хозяйкой сзади. Часа полтора мы носились за городом или катались по улицам квартала, освещенного красными фонарями. Кстати сказать, ничего другого, кроме этих фонарей, я там не видела. Попи даже не разрешал мне заглядывать к другим обитательницам дома, чтобы посидеть с ними, послушать их рассказы, когда они подсчитывали свои деньги или ничего не делали — просто сидели на кроватях. (Она умолкает, затем снова говорит.) Мне тогда вспоминались наши дортуары в колледже. Тут была та же атмосфера — молодые женщины мечтали о мужчине, не о каком-то определенном мужчине, о том или другом, а о «мужчине» вообще. Только те женщины, в Мемфисе, думали об этом спокойнее, — вот и все. Они были менее возбуждены, сидели на своих кроватях, какие-то опустошенные, и обсуждали трудности своего ремесла. Но не со мной — меня держали взаперти, и мне оставалось только важно расхаживать по комнате в модном меховом манто или в кричащих, ярких пеньюарах, и никто меня не видел, за исключением зеркала и чернокожей служанки, которая смеялась от восторга, щупая шелк моих сорочек. Я была изолирована от всего мира, как будто меня погрузили в водолазном колоколе в море. О да, Пучеглазый делал все, чтобы я была довольна. Но мне хотелось чего-то большего. Я не желала быть только довольной. И он старался изо всех сил, чтобы я втрескалась, как говорили мои сестры-потаскухи.

Губернатор. Полюбили?

Стивенс. Да.

Губернатор смотрит на Тэмпл.

Она хочет рассказать о молодом человеке, которого Пучеглазый...

Тэмпл (Стивенсу). Замолчите.

Стивенс. Нет, вы дошли до предела. Я должен вам помочь. Итак, Пучеглазый познакомил ее с молодым человеком. Этот молодой человек...

Тэмпл. Гэвин!

Стивенс. Этот молодой человек был известен в своем кругу под кличкой Рыжий. Он состоял вышибалой в ночном клубе в пригороде. Ну, вы знаете, что такое вышибала: мужчина с тяжелой рукой, который вышвыривает за дверь пьяных или строптивых клиентов. Клуб принадлежал Пучеглазому и был его штаб-квартирой. И вот... (Он колеблется, затем — к Тэмпл.) Пучеглазый пришел к вам с Рыжим. Не так ли? Нужно было бы его раздавить, как паука, этого Пучеглазого. Он не обратил ее в проститутку. О нет! Он ее не продал. Он ее отдал своему холую.

Губернатор. Гэвин! Может быть, не следует говорить дальше при миссис Стивенс?

Стивенс. Необходимо. Вы знаете еще не все...

Тэмпл. Нет. Дайте мне рассказать. Я встретила этого Рыжего и влюбилась в него. Какого рода любовью, я еще не знаю, но я все время писала ему письма.

Губернатор. Любовные письма?

Тэмпл. Да. Я была очень благодарна. Я хочу сказать: благодарна ему за любовь. Я ему писала каждый раз, как он должен был прийти или когда он почему-либо не приходил...

Губернатор (к Тэмпл). Продолжайте, миссис Стивенс. Вы остановились на письмах.

Тэмпл. Письма. Да, это были прекрасные письма. Я хочу сказать... они были хорошо написаны. (Все время пристально смотрит на губернатора.) Вот все пытаюсь и никак не могу начать... Словом, письма были такого рода, что женщина, хотя она писала их любовнику восемь лет назад, не захочет, чтобы они попались на глаза ее мужу, какого бы мнения он ни придерживался о прошлом своей дорогой супруги. (Заметно, что она делает над собой усилие.) Отличные письма, несомненно лучше, чем можно было ожидать от «дебютантки». Не знаю, сколько я написала этих писем, но и одного было бы достаточно. Так все и началось.

Губернатор. И преступление Нэнси связано с этим?

Тэмпл. Да. Вы, несомненно, знаете, что такое шантаж. Письма появились вновь два года тому назад. Как, каким образом их выкупить? Женщины, подобные Тэмпл Дрейк, когда надо уничтожить улики, первым делом заводят роман с шантажистом.

Стивенс (к Тэмпл, тихо). Да, все произошло именно так.

Тэмпл. Я писала письма. Человек, которому я их писала, умер. Я вышла замуж за другого, и жизнь моя устроилась, или, по крайней мере, я думала, что она устроилась. У меня было двое детей, и мне казалось, что я забыла историю с письмами. Но они вновь появились, и я поняла, что это не так.

Губернатор. А этот молодой человек, этот Рыжий, — отчего он умер?

Тэмпл. Естественной смертью. Я хочу сказать: естественной для людей его породы. Его убили выстрелом из машины в то время, когда он шел по переулку, чтобы забраться в мою комнату по водосточной трубе. Да, у нас было назначено тайное свидание, первое, о котором Попи не знал. Это был первый и единственный раз, когда мы думали, что встретимся без участия Пучеглазого. Нам хотелось забыть обо всем, что не касалось нашей любви.

Губернатор. Вашей любви? Рыжий любил вас?

Тэмпл. Да, он любил меня. Но его убили в тот момент, когда он шел ко мне, в тот самый момент, когда он больше всего думал обо мне, а я о нем, когда я ждала, что вот-вот, через минуту, он будет со мной, в моей комнате, где я принимала другого, не любимого. Дверь заперта на ключ, и, наконец, мы одни, никого больше, кроме нас двоих. И вот все кончилось! Как будто ничего и не было, никогда не существовало ни публичного дома, ни девиц, ни Пучеглазого. (Она говорит быстрее.) Потом Пучеглазого арестовали по обвинению в убийстве и приговорили к смертной казни. Все, что случилось потом, мне было глубоко безразлично: встреча с отцом, с братьями. Я провела год в Европе, в Париже. Все мне было безразлично и там.

Стивенс. Но той же зимой Гоуен приехал в Париж, и вы поженились.

Тэмпл (покорно). Да. В посольстве. И затем был прием в отеле «Крийон». Не говоря уж о новом лимузине и вилле в мавританском стиле в Кап-Ферра. Словом, все, что требовалось, чтобы выветрилось американское прошлое. Но, по правде говоря, выветрить его мы собирались с помощью чего-то другого. Мы думали, что достаточно будет самой свадьбы, самой брачной церемонии. Достаточно будет нам вместе преклонить колена: «Мы согрешили. Прости нас, господи», И тогда придет мир, забвение, любовь, — все то, в чем я потерпела неудачу. (Она опять колеблется, затем говорит отрывисто, скороговоркой.) Любовь... Но мы думали, что нас соединит нечто большее, чем любовь. Трагедия привязала нас друг к другу. К тому же я рассчитывала не только на трагедию и любовь. Есть еще одна сила, которая может соединить два человеческих существа, — это прощение. Да, я надеялась на взаимное прощение. Оказалось, что простить легко, но трудно согласиться быть прощенным.

Стивенс. Особенно когда мужчина наделен непомерным самолюбием.

Тэмпл. Гэвин!

Стивенс. Вы это хорошо знаете. Самолюбие вашего мужа способно разрушить все. Если вирджинский аристократ забывает закрыть за собой дверь и его застают сидящим в туалете, он страдает только из-за уязвленного самолюбия. Нет, Гэвину не свойственно прощать. Почти целый год он спрашивал себя, действительно ли он отец ребенка.

Тэмпл. Господи боже мой!

Губернатор. Пусть она сама расскажет, Гэвин.

Тэмпл. Расскажет... Вы называете это «рассказывать»? Почему же это так больно? Но сейчас будет легче, сейчас речь пойдет о Нэнси. Мы вернулись в Джефферсон. К себе, вы понимаете. Не боясь скандала, стыда, глядя на вещи очень просто. Ох! Нет, я больше не могу. Скажите ему сами об этом, дядя Гэвин.

Стивенс. Хорошо. (Губернатору.) Постарайтесь представить себе чету Стивенсов, молодых, общительных, и их новый дом в прекрасном квартале, их сугубо закрытый клуб, их место в самой богатой церкви. И вот на свет появляется сын, наследник, и мать нанимает Нэнси. Нэнси становится няней, воспитательницей, сестрой, помощницей — назовите ее как хотите. (К Тэмпл.) Так ведь? Ну же, Тэмпл, мужайтесь!

Тэмпл (совсем разбитая). Да, я была принцессой, она — наперсницей. В доме не было мужчин, и я вслух мечтала, а Нэнси меня слушала. Представьте себе это: долгие послеобеденные часы, ребенок спит, и две сестры, две старые грешницы, говорят о своем прежнем ремесле, перебирают еще свежие воспоминания, попивая кока-колу в тихой кухне. (Губернатору. Наконец расплакавшись.) Нам всем нужен кто-то, перед кем можно высказаться. Не только те, с кем можно поговорить и кто тебя одобряет, а просто любой человек, который находился бы рядом и молча слушал. Убийцы, сумасшедшие, поджигатели, если бы кто-то мог их выслушать, возможно, не стали бы преступниками! А сейчас оставьте меня в покое, оставьте меня в покое! (Совершенно подавлена.)

Стивенс. Сейчас я расскажу, что было дальше. Еще задолго до рождения первого ребенка она обнаружила, что муж ничего ей не простил. И даже не хотел прощать. Он был уверен, что сделал достаточно, женившись на ней, и без конца требовал от нее признательности. Она поняла, что все потеряно, ибо ее прошлое всегда будет давить на них. И тем не менее, когда родился первый ребенок, у нее возникла смутная надежда... Ведь в ее жизни произошло что-то, не имевшее отношения к ее вине. Что-то, чему она, наконец, могла отдаться всем сердцем. Она как бы заключила мир с богом, соглашалась на все страдания и лишения, отказывалась даже от самых скромных радостей ради того, чтобы невинный ребенок был избавлен от позора и ужаса. Она надеялась, что бог, по крайней мере, будет беречь ее ребенка.

Губернатор. Ребенок действительно был от мужа? Извините, миссис Стивенс.

Стивенс. Да, но мой племянник сомневался в этом, — так уж он настроил себя. А Тэмпл ребенок оторвал от общества и от мужа, напоминал ей об ее ошибке. Она больше не находила в нем забвения. (К Тэмпл.) Тогда вам и пришла мысль бежать?

Тэмпл утвердительно кивает головой.

Но появился второй ребенок, и она осталась. Однако она не в силах была жить в этой почтенной среде, где надеялась забыть свое прошлое. Она больше не могла переносить лицемерие этих светских людей, которые прощают, не прощая, и мило улыбаются, хотя на самом-то деле пьяны от злобы. Она ждала, ждала катастрофы, только не знала, в каком виде придет беда. (Короткая пауза.) Ну вот. Катастрофа приняла облик младшего брата Рыжего. Его звали Питер.

Губернатор. Понимаю. У него были письма, и он стал шантажировать.

Стивенс. Да. Он стал ее шантажировать. Но Тэмпл не удовольствовалась тем, что дала ему денег. Она отдалась ему сама.

Губернатор смотрит на Стивенса.

А ему только того и надо было. Он, без сомнения, понимал, что может лучше шантажировать Гоуена, обладая его женой. Она... (Он колеблется.) Ну. хорошо! Я полагаю, что она хотела покончить с этим раз и навсегда... Иначе говоря, она бросилась на шею этому Питеру и задумала бежать с ним.

Губернатор (Тэмпл). Зачем вы собирались это сделать?

Тэмпл (встает и говорит со все возрастающей силой). Ах, тут, по крайней мере, все понятно, и я могу это объяснить. С этим шантажистом я могла, наконец, отдохнуть. Да, отдохнуть. Отдохнуть от учтивости, респектабельности, от добрых чувств. После шести лет прощения и благородства я, наконец, встретила человека, которого не тревожило ни то, ни другое. Человека решительного, твердого, грубого, безнравственного, но такого цельного, что в этом даже было какое-то подобие чистоты и непосредственности. Человека, которого, в конечном счете, нимало не заботило, что надо что-то исправить или забыть. И если бы я сунулась к нему с просьбой о прощении, он бы попросту стукнул меня и бросил бы в уличную канаву. С таким я могла отдохнуть, да, отдохнуть, зная, что, даже брошенная в канаву или избитая до полусмерти, я не буду нуждаться в прощении.

Губернатор. Вам остается только рассказать об убийстве. Что делала Нэнси тринадцатого сентября?

Тэмпл (собрав последние силы). Тринадцатого сентября? Нэнси? Да, да. Она любила меня и все еще любит, я уверена. А особенно она любила моих детей за их невинность. Она знала, что происходит, но ничего не говорила. Она была в курсе всего. Она следила за мной, вкладывая в это все свое любящее сердце. Одно время она надеялась, что я только дам денег Питеру, получу у него письма и обрету покой. Но я хотела другого — бежать, я хотела уехать с Питером, жить в другом мире, подальше от этой светской, респектабельной трусости. Я отправила Гоуена и Бюки, назначила у себя свидание Питеру. Когда Нэнси поняла, что я собираюсь уехать вместе с ребенком, что я готова отдать его во власть такого человека, как Питер, она решила этому помешать. И прежде всего спрятала деньги и драгоценности, которые я приготовила для побега.

Свет начинает гаснуть; занавес опускается позади Тэмпл.

Она говорит в темноте.

Это случилось ночью, тринадцатого сентября. Питер был уже у меня, я складывала вещи, Нэнси пыталась что-то предпринять, чтобы удержать меня. Да, да, я уверена, что она стояла в темноте за дверью, подслушивала и, когда увидела, что я готова бежать, отрешившись от всего и от всех, забыв о детях, она и замыслила свое ужасное, безумное свое дело. Да, да, в эту ночь, тринадцатого сентября, подсматривая за нами — за Питером и за мной, Нэнси...

Занавес медленно поднимается, открывая гостиную Стивенсон. Тринадцатое сентября, 21 час 30 минут. Слева раскрытый шкаф. Одежда разбросана по полу. Видно, что в шкафу рылись с ожесточением; на столе посреди комнаты — шляпа Тэмпл, ее перчатки и сумочка, а также сумка для детских вещей. Два туго набитых, стянутых ремнями чемодана лежат на полу около стола. Тэмпл вот-вот должна уехать, но она все еще что-то ищет. Когда зажигается свет, Питер стоит перед раскрытым шкафом, держа в руках пеньюар. Питеру лет двадцать пять. Он не похож на преступника или гангстера, скорее напоминает удачливого представителя торговой фирмы по продаже автомобилей или холодильников. Одет без особых претензий, ничего кричащего. Однако вид у него победоносный, самоуверенный. Красивый парень того типа, какой обычно нравится женщинам. На нем летний костюм из легкой материи, шляпа сдвинута на затылок. Он роется в карманах пеньюара, быстро и небрежно бросает его на пол, поворачивается и, запутавшись в одежде, разбросанной по полу, отшвыривает ее ногой. Затем останавливается и глядит на весь этот ворох пестрого тряпья с досадой и разочарованием.

Тэмпл стоит на том же месте, где она стояла в конце предыдущей картины. Но на ней легкое пальто нараспашку.

Питер. Итак, где же Нэнси?

Тэмпл. Я звонила ее квартирной хозяйке, — там не видели ее с утра.

Питер. Я мог бы заранее сказать тебе это! (Смотрит на свои ручные часы.) Пойдем к ней и подождем.

Тэмпл. Зачем?

Питер. Как-никак речь идет о трехстах долларах. Не говоря уже о драгоценностях! Если Нэнси их взяла, я заставлю ее вернуть, хотя бы пришлось подпалить ей пятки сигаретой. Ну, а что предлагаешь ты? Позвать сыщиков?

Тэмпл. Нет. Не утруждай себя. Беги.

Питер. Бежать?

Тэмпл. Да, удирай, спасайся. Деньги исчезли, ты меня не увез. Тебе ничего другого не остается, как дождаться возвращения моего мужа и снова начать свой мелкий шантаж, но уже шантажировать не меня, а его.

Питер. Я хочу получить деньги, драгоценности и тебя в придачу.

Тэмпл. Письма все еще у тебя?

Питер (вытаскивает из внутреннего кармана пиджака пакет с письмами и бросает его на стол). Могу отдать тебе письма, если хочешь.

Тэмпл. Я уже сказала тебе два дня назад, что они мне не нужны!

Питер. Верно, сказала. Но это было два дня назад!

Они смотрят друг на друга. Тэмпл берет пакет с письмами.

Тэмпл. Дай мне зажигалку.

Питер вынимает из кармана зажигалку и, не двигаясь с места, протягивает ее так, что Тэмпл должна сделать несколько шагов, чтобы ее взять. Она идет к камину. Питер молча наблюдает за ней. Она с минуту стоит неподвижно с письмами в одной руке и зажженной зажигалкой в другой. Потом, повернув голову, глядит на Питера. С минуту они пристально смотрят друг на друга.

Питер. Ну, сожги их! Раньше, когда я отдавал тебе эти послания, ты от них отказывалась, чтобы у тебя не было возможности изменить свое решение. Сожги же их! Ведь стоит тебе уничтожить письма, ты избавишься от меня.

Они продолжают смотреть друг на друга.

(Питер смеется.) Подойди!

Она гасит зажигалку, поворачивается, подходит к столу и. положив на него письма и зажигалку, идет к Питеру, который не трогается с места.

В это время слева в дверях появляется Нэнси. Они ее не видят.

(Питер обнимает Тэмпл ) Зачем все это нужно, когда нам так хорошо вместе? (Прижимает ее к себе.) А, куколка моя?

Тэмпл. Не называй меня так.

Питер. Рыжий делал это хорошо. А я разве хуже его? Нет?

Они целуются. Нэнси неслышно переступает порог, останавливается, наблюдая за ними. На ней легкое пальто нараспашку и платье, какое обычно носят няни, только она без чепчика и без фартука. На голове фетровая помятая, почти бесформенная шляпа, очевидно принадлежавшая мужчине.

(Питер разжимает объятия.) Пойдем выйдем отсюда! (Смотрит через плечо Тэмпл и, заметив Нэнси, отскакивает.)

Тэмпл быстро поворачивается и видит Нэнси. Нэнси идет по комнате.

Тэмпл (к Нэнси). Что тебе нужно?

Нэнси. Вот, начинайте. Подпалите мне пятки сигаретой.

Питер. Проклятая негритянка! Может, она принесла деньги? (Рассматривает Нэнси, та не отвечает.) А может, не принесла? Ну-ка, зажжем сигарету. (К Нэнси.) А, обезьяна? Ты зачем пришла?

Тэмпл (Питеру). Замолчи! Бери чемоданы и иди к машине.

Питер (не спуская глаз с Нэнси). Нет, нет, сначала надо заняться этой обезьяной.

Тэмпл. Выйди! Я сама все улажу. Она все вернет.

Питер еще некоторое время смотрит на Нэнси, она же ни на кого не смотрит, стоит неподвижно, мрачная, сосредоточенная, непроницаемая. Питер пожимает плечами. Он берет чемоданы, доходит до наружной застекленной двери.

Питер. Хорошо. Но смотри отбери у нее деньги. А не то я сам с ней потолкую. (Идет к столу и, взяв зажигалку, собирается уйти, но останавливается в нерешительности, глядит на пакет с письмами.) Пожалуй, лучше будет, если ты заберешь их с собой.

Тэмпл. Иди.

Питер (к Нэнси). К твоим услугам, черномазая, всегда готов подпалить тебе копыта, и даже не из-за пятидесяти бумажек, а просто так, для своего удовольствия. (Берет оба чемодана в руку, открывает дверь, останавливается у порога, оборачивается к Тэмпл.) Я буду недалеко, если ты изменишь свое решение.

Выходит, и в тот момент, когда дверь уже закрывается, Нэнси кричит.

Нэнси. Подождите!

Питер останавливается, отворяет дверь.

Тэмпл (быстро Питеру). Ради бога, уйди.

Питер выходит и закрывает за собой дверь. Нэнси и Тэмпл смотрят друг на друга.

Нэнси. Зря я спрятала деньги и бриллианты. Хотела помешать вам уехать, но, может, лучше было бы отдать ему деньги, чтобы он без всяких разговоров уехал в Чикаго. Стоит только на него посмотреть, сразу ясно, что за человек.

Тэмпл. Так это ты их украла? Но это все равно ничего не изменит. Воровка!

Нэнси. Кто воровка — вы или я? Хотя бы эти бриллианты. Ведь не вы за них заплатили. А деньги? Вы отъявленная лгунья. Было две тысячи долларов, а вы мне говорили, что двести, а ему — будто пятьдесят. Ничего удивительного, что он не так уж расстроился. Да что там! Если бы даже и две тысячи пропало, он бы тоже не очень беспокоился. Какая ему разница, есть у вас деньги или нет, раз вы сами лезете в машину? Он хорошо знает, что ему достаточно выждать да поприжать вас, и вы добудете все деньги, которые ему нужны, и даже бриллианты вашего мужа или отца. Он это хорошо знает, негодяй!

Тэмпл внезапно подходит и дает Нэнси пошечину. Нэнси отшатывается, от этого резкого движения из кармана ее пальто на пол падают деньги и коробка с драгоценностями. Тэмпл останавливается, смотрит на деньги, на драгоценности. Нэнси продолжает:

Да, вот они, мерзкие деньги. Это они все губят. Когда жена в бриллиантах, а муж держит в карманах по две тысячи долларов — на мелкие расходы, — ничего нет удивительного, что их приходят шантажировать и жулики слетаются к ним, как мухи на тухлое мясо. И этот красавчик — тоже жулик. Можете бить меня, а все равно скажу — это жулик. Не первого жулика вижу, да и вы тоже... Напрасно притворяетесь, будто вы забыли. Нет, вы не забыли. А я таких голубчиков сразу узнаю. Вы прекрасно понимаете, что хоть у него и смазливая морда, но он змей злобный, исчадие ада. Ах, если б только я могла отдать ему ваши подлые деньги, чтоб он убрался отсюда...

Тэмпл. Попробуй! Увидишь!

Нэнси. О, я знаю. Сейчас уже дело не в письмах! Вы хотите вернуться к веселой жизни, вам нужна сила, да что там, — вам нужна грязь. Да, грязь! Она в вас сидит крепко, раз вы способны были писать такие письма, что они и через восемь лет еще могут причинять столько горя, столько несчастья!

Тэмпл. С каких пор ты шпионишь за мной?

Нэнси. С самого начала! Вам не нужны были ни деньги, ни драгоценности для того, чтобы вернуть эти письма. Женщина в этом не нуждается! Ей нужно быть только женщиной, чтобы добиться от мужчины всего, чего она захочет. Нам это хорошо известно. Вы это могли сделать запросто, у себя дома, вам даже не надо было посылать куда-то своего мужа ловить рыбу. Ведь вас всему научили в Мемфисе, и если бы вы захотели этой наукой воспользоваться, то, поверьте мне, остались бы со своими детьми. Если бы вы только захотели...

Тэмпл. Прекрасная проповедь нравственности, которую читает потаскуха! Разница между нами лишь в том, что я отказываюсь быть потаскухой в доме моего мужа!

Нэнси. Я не думаю о вашем муже. Я даже о вас не думаю. Я думаю о двух маленьких детях.

Тэмпл. И я тоже! Как ты полагаешь, почему я отослала Бюки к бабушке? Только потому, что думала о своих детях, я хотела, чтобы ребенок спокойно вышел из дома, где человеку, которого он всегда звал отцом, могли в любую минуту взбрести на ум обидные слова: «Ты не мой сын». Если ты шпионила за мной, то должна была слышать, как он это говорил...

Нэнси. (перебивая ее). Будьте уверены, я слышала! И вас тоже... Слышала, как вы отнекивались... Сердились... Защищались. Возражали! И не ради себя, а ради ребенка! А теперь вы все бросаете, и на всех вам наплевать.

Тэмпл. Бросаю?

Нэнси. Да. Вам же никогда больше не удастся увидеть Бюки, вы это хорошо знаете. Скажите, разве это неправда?

Тэмпл не отвечает.

Вот как все будет «улажено» с Бюки! А кому вы собираетесь оставить девочку?

Тэмпл. Кому ее оставить? Ей всего шесть месяцев. Я беру ее с собой.

Нэнси. Конечно, вы не можете ее оставить. Никому. Даже мне! Но вы не можете взять шестимесячного младенца с собой в путешествие! Вот о чем я хочу сказать. Значит, и ее вы оставляете, бросаете в колыбели! Она немного поплачет, но будьте покойны, она слишком мала, чтобы плакать очень громко. Никто ее не услышит, никто не придет ей на помощь, — ведь дом-то будет заперт на ключ до следующей недели, до того дня, когда вернется мистер Гоуен. Вернется, но к этому времени все будет улажено, ребенок перестанет плакать и вы, наконец, сможете развлекаться.

Тэмпл. Подай мне пальто!

Нэнси. (берет пальто с кресла и подает ей). Но еще удобнее взять ее с собой — понятно, для того, чтобы тянуть деньги с мистера Гоуена или с вашего отца. Поверьте мне, это умнее всего... Но если ваш дружок решит, что они недостаточно быстро дают деньги, он выкинет вас вон — и вас и младенца. Тогда почему бы вам не забыть маленькую на пороге какого-нибудь дома? Вы освободитесь. Но вам ничего больше не останется, как идти искать убежища в Мемфисе!

Тэмпл вздрагивает, но тотчас овладевает собой.

Ударьте меня! Ударьте же меня! Или позовите того негодяя, который ждет в автомобиле, и прижгите мне пятки сигаретой. Я вам уже говорила, вам и ему, что я для того и пришла. Вот! (Она приподнимает ногу.) Я все испробовала, могу испробовать и это тоже!

Тэмпл. В последний раз говорю: замолчи!

Нэнси. Я молчу. (Она не двигается, не смотрит на Тэмпл. Слегка меняются ее интонации и жесты, но не сразу становится ясным, что она больше не обращается к Тэмпл.) Я пыталась. Я пыталась, я сделала все, что могла. Вы же видите!

Тэмпл. Никто с тобой и не спорит. Ты угрожала мне моими детьми, моим мужем. Ты даже украла мои деньги, приготовленные для побега! Да, никто не может сказать, что ты не пыталась удержать меня. Подбери деньги!

Нэнси. Вы же говорили, что не нуждаетесь в них!

Тэмпл. Нет, я в них не нуждаюсь. Подбери их.

Нэнси. Мне они тоже не нужны.

Тэмпл. Не важно, подбери деньги! Ты можешь взять из них свое жалованье за будущую неделю.

Нэнси наклоняется, подбирает деньги, складывает драгоценности в коробку; кладет все это на стол. Тэмпл успокаивается.

Нэнси!

Нэнси поднимает голову и смотрит на нее.

Я сожалею — я хочу сказать, очень сожалею, — что ударила тебя. Ты всегда была добра к моим детям и ко мне тоже. Ты долго помогала мне жить. Ты пыталась соединить нас с мужем, хотя любой, кто знал бы нашу историю, сказал бы, что мы не можем жить вместе.

Нэнси. Нет, я так не думаю. Да, впрочем, зачем беспокоиться о вашем супружестве, о приличиях, о вас, обо мне, — хоть я вам и очень благодарна за то, что вы взяли меня в дом, разговаривали со мной...

Тэмпл. Не говори так, Нэнси. Мне было хорошо с тобой.

Нэнси. Важнее всего двое ваших малышей.

Тэмпл. Я тебе запрещаю говорить о них.

Нэнси. Подождите. Я хочу только спросить вас еще раз: вы действительно собираетесь это сделать?

Тэмпл. Я не могу иначе.

Нэнси. Вы знаете, что я совсем невежественная. Скажите мне об этом ясно, скажите так, чтобы я могла понять. Скажите: «Да, я собираюсь это сделать!»

Тэмпл. Ты правильно меня поняла. Да, я собираюсь это сделать!

Нэнси. С деньгами или без денег?

Тэмпл. С деньгами или без денег.

Нэнси. Причиняя зло своим детям?

Тэмпл не отвечает.

Ваш муж уже сомневается, что Бюки его сын. Если вы уедете, он в этом уверится, возненавидит его, и малышу будет плохо. А девочка? Она окажется во власти негодяя, который воспользуется этим и будет шантажировать семью, а когда все вытянет, выбросит ребенка на улицу. Вы хотите, чтобы дети страдали? Или чтобы они умерли? Вы хотите, чтобы они узнали стыд, как мы с вами? Как вы и я? А ведь вы знаете, что такое стыд. Так неужели вы даже и не попытаетесь уберечь от него ваших малышей? Вы еще хуже, чем я, хотя, видит бог, я думала, что хуже меня нет на свете. Нет, вы не знаете того, что знает даже такая грязная женщина, как я, — вы не знаете, что маленькие дети не должны страдать ни от стыда, ни от страха. Только от этого их и надо защищать. Всех. Или тех, кого можно. Даже одного, если нельзя иначе. Но для него надо сделать все, что можно. А вы, вы собираетесь бросить их обоих, толкнуть в грязь, которая нам с вами хорошо известна, — вам и мне. Обоих погубить. И вы не попытаетесь спасти хотя бы одного?

Они пристально смотрят друг на друга.

Неужели вам не совестно поступить так? Скажите!

Тэмпл смотрит на нее. Слышится нетерпеливый автомобильный гудок.

Тэмпл. Да! Я это сделаю, несмотря на детей! А сейчас убирайся! (Быстро подходит к столу, берет два или три банкнота и протягивает их Нэнси. Собирает оставшиеся деньги, берет со стола сумочку, открывает ее. Нэнси спокойно проходит через комнату, направляясь в детскую. С открытой сумочкой в одной руке и деньгами в другой Тэмпл смотрит на нее.) Куда ты идешь?

Нэнси. (продолжая идти). Посмотреть, не нужна ли я еще ребенку. (Она останавливается, поворачивается к Тэмпл и смотрит на нее таким странным взглядом, что Тэмпл, собиравшаяся положить деньги в сумочку, замирает и внимательно смотрит на Нэнси. Когда Нэнси заговорит, тон ее будет таким же, как и прежде, и только позже станет очевидным, что означали ее слова.) Я все испробовала. Я сделала все, что могла. Вы же видите?

Тэмпл (повелительным тоном). Довольно. Замолчи!

Нэнси. (спокойно). Хорошо. Я молчу.

Она входит в детскую. Тэмпл прячет деньги в сумочку, закрывает ее и кладет на стол. Затем поворачивается к чемодану с детскими вещами, проверяет его содержимое, укладывает коробку с драгоценностями в чемодан и закрывает его.

На пороге детской появляется Нэнси, проходит через комнату к противоположной двери. Тэмпл следит за нею глазами.

Тэмпл. Нэнси!

Нэнси останавливается, не поворачиваясь.

Не думай обо мне очень плохо! Ты моя сестра, как и прежде.

Нэнси ждет, уставившись в одну точку невидящими глазами.

Если когда-нибудь это всплывет на свет божий, я скажу, что ты сделала все, что могла, все испробовала. Ты права: дело даже не в письмах, дело во мне самой! Я одна в ответе!

Нэнси идет через комнату.

До свидания, моя дорогая!

Нэнси подходит к двери.

У тебя есть ключ. Я оставлю тебе деньги — здесь на столе. Можешь их взять...

Нэнси выходит.

Нэнси!

Никакого ответа. Тэмпл некоторое время смотрит на дверь, потом прячет под пресс-папье деньги, которые оставила для Нэнси, берет со стола одеяло и направляется в детскую. И оттуда доносится ее душераздирающий крик.

Нэнси снова появляется в комнате. Свет начинает мерцать и гаснуть, пока не наступает полная темнота, и в ней слышится долгий крик Тэмпл.

Двенадцатое марта, 3 часа 9 минут. Кабинет губернатора. Стивенс стоит перед коленопреклоненной Тэмпл.

Гоуен теперь на том месте, где был губернатор.

Тэмпл не знает, что губернатор ушел.

Тэмпл (на коленях. Вначале она говорит в темноте). Вот и все. Пришла полиция. Нэнси сидела в темноте на кухне и говорила: «Да, господи, я это сделала». Я была возле нее; я стояла, она сидела, и в эту ночь мы вместе без слов выли от боли и отчаяния, одинокие, потерянные навсегда. Тогда я делала все, что она мне приказывала. Я позвонила в полицию. Оттуда приехали. «Я это сделала», — сказала Нэнси. И тогда я решила молчать и молчала до сих пор.

Зажигается свет. Занавес медленно поднимается.

Нэнси увели. Она ушла, не взглянув на меня. И в тюремной камере все твердила: «Я это сделала, я это сделала». Да, она это сделала. Но в действительности кто же тут преступник, кто убил, если не я, если не я? А вместо меня должна умереть она!

Стивенс наклоняется, трогает ее за плечо, просит встать с колен. Она сопротивляется и не поднимает головы.

Стивенс. Встаньте, Тэмпл!

Он пытается помочь ей, но она отстраняет его руку и встает сама.

Тэмпл. Теперь уже недолго, верно, дядя Гэвин? (Она не поворачивает головы, не глядит, думая, что говорит с губернатором.) Теперь вы ее спасете, я уверена. Отвечайте, отвечайте же! Тут и одного слова будет достаточно! (Поворачивается и видит Гоуена на месте губернатора. И замирает, оцепенев.)

Гоуен. Какая мерзость!

Тэмпл (Стивенсу). Почему вы каждый раз прибегаете ко лжи? Что вас на это толкает? Справедливость, о которой вы так красиво говорите? А впрочем, почему бы вам и не лгать? Я первая начала, не так ли? (Гоуену.) Тебе незачем было прятаться. Я бы и при тебе все сказала.

Гоуен. Нам следовало спрятаться друг от друга гораздо раньше, восемь лет назад. И не в губернаторских кабинетах, а в колодцах заброшенных шахт, в разных концах света. (Стивенсу.) Вы удовлетворены, не так ли? Все шло по вашему желанию. Как вы это назвали? Ах, да, истина. (Смотрит на Тэмпл.) Она прекрасна, эта истина!

Стивенс. На этот раз прошу тебя помолчать.

Гоуен. Кстати, истины ради скажите, где письма? Надо полагать, этот негодяй теперь попытается продать их мне. Но он просчитается. Дорого за такой хлам я не заплачу. (Он огибает письменный стол и направляется к двери, через которую вошел.)

Стивенс. Письма у меня.

Тэмпл, пораженная, смотрит на него. Гоуен останавливается.

Вы же помните, Тэмпл, письма лежали на столе. Нэнси их взяла и позднее отдала мне.

Гоуен начинает смеяться жестко, невесело.

Гоуен. Итак, теперь все в порядке. Грешница признала свою вину, шантажист потерпел неудачу — все отлично уладилось. Правда, мы доверили ребенка сумасшедшей, и она его убила, решив, что таким образом все образуется. Впрочем, у этой идиотки была своя логика — она заплатила ребенком за ребенка. Надо ведь хорошо заплатить за ту радость, которую доставляет жизнь с женщиной, способной наслаждаться только в кровати шантажиста. Словом, спасибо господу богу, спасибо святой Нэнси, решившей убить моего ребенка, чтобы я мог восторгаться добродетелями моей жены. (Смеется все тем же невеселым смехом.)

Тэмпл садится и, выпрямившись, глядит куда-то вдаль отсутствующим взглядом.

В самом деле, все отлично уладилось, все прекрасно, господа.

Стивенс. Кое-что еще надо уладить.

Гоуен. Браво! Мы разве не кончили забавляться? Кто еще должен быть убит для нашего развлечения?

Стивенс. Нэнси.

Гоуен. Нэнси? Ну, конечно. Ее повесят, это верно. Надеюсь, что шейные позвонки у нее так и хрустнут! Что ж. из двух проституток хоть одна получит по заслугам. Приличная пропорция. Большего нельзя и просить у милосердного бога. (Смотрит на Тэмпл с ненавистью и тоской.) Да, вот еще что: надо бы уладить еще одно дело. Мне бы хотелось знать, что там такое в этих знаменитых письмах. Раз уж мы решили исповедоваться, должен признаться, что Тэмпл раззадорила меня, рассказывая о них. Думается, там должны быть дьявольски волнующие подробности. А ведь во время нашего веселого брака она говорила со мной совсем другим языком, вполне благопристойным, представьте себе. Я бы сказал даже, церемонным, если только он может быть церемонным в те минуты, когда производят детей.

Стивенс. Замолчи, Гоуен!

Гоуен. А я, естественно, думал, что это результат ее воспитания, воспитания, полученного в двух школах — в колледже и в борделе. И она так старалась забыть вторую школу, что без конца вспоминала первую. Со мной она держала экзамен, а с другим... (Заметив жест Стивенса.) Хорошо, хорошо, дорогой мэтр, успокойтесь! Но согласитесь, жаль, что так получилось. По моей вине она очутилась в Мемфисе, и я несу за это должную кару — пожинаю теперь плоды ее блестящего всестороннего образования.

Стивенс. Гоуен, я тебя побью, если ты не перестанешь.

Гоуен. Нет, не перестану. Для меня была только добродетель. Добродетель исключительно для меня! (Вдруг разражается рыданиями. Повернувшись к Тэмпл.) А с другими она вела себя, как потаскуха... (Стивенс бросается на него; Гоуен останавливает его и стискивает ему руки.) Не утомляйте себя, Гэвин! (Отбрасывает его.) После восьми лет воздержания мужество и сила вернулись ко мне. И я воспользуюсь этим, чтобы очистить свою жизнь от всякой мерзости. (Смотрит на них и говорит глухо.) Я вас обоих ненавижу. (Ухмыльнувшись, обращается к Тэмпл.) Прощай, куколка.

Стивенс. Прежде всего избавься от своего отвратительного самолюбия.

Гоуен. Ну, разумеется, ну, конечно! (Направляется к двери.)

Тэмпл (внезапно вскакивает). Куда ты идешь?

Гоуен. Напиться вдрызг. Если только за восемь лет я не разучился. Или у тебя есть другое предложение?

Стивенс. Что ты сделал с Бюки?

Гоуен. Ах, да, с оставшимся в живых? Он у вас дома, с вашей женой. Что, опасно? Ваша жена тоже убивает детей? (Решительно идет к двери.)

Тэмпл. Гоуен! Не оставляй меня!

Гоуен не отвечает и выходит.

О бог мой!

Стивенс. Пойдемте.

Тэмпл (не двигаясь). Завтра, завтра и еще раз завтра.

Стивенс. Да, завтра надо будет все начинать сначала. Он снова разобьет автомобиль, и надо будет снова прощать ему, прощать в течение восьми лет, пока он еще что-нибудь не разрушит. (Берет ее за руку.) Пойдемте, Тэмпл, уже поздно.

Тэмпл (сопротивляясь). Что сказал губернатор?

Стивенс. Он сказал: «Нет».

Тэмпл. Почему он так сказал?

Стивенс. Он не имеет права помиловать.

Тэмпл. Не имеет права? Губернатор штата? Которому закон дает полное право помиловать или отсрочить казнь?

Стивенс. Если бы это зависело только от правосудия, я бы мог в суде защищать ее, как умалишенную, вместо того чтобы заставлять вас приходить сюда.

Тэмпл. Не только меня, но и Гоуена, хотя я еще не могу понять, как это вам удалось. (Смотрит на него.) Ах, вот почему сначала была какая-то неисправность в нашем автомобиле, а потом пришлось остановиться, чтобы сменить колесо. Вы позвонили ему по телефону, и он приехал... И все это ни к чему. Во имя правды, во имя справедливости. Ни к чему, ни к чему. Она все равно должна умереть.

Стивенс. Губернатор не говорил о правосудии. Он говорил о маленьком мальчике и о его будущем, если предположить, что вы с Гоуеном остались бы с ним. Нэнси пожертвовала всем, чтобы спасти его, прибегла к последнему средству, которым располагала. Теперь она опозорена и загублена.

Тэмпл. Я от всего отреклась, все бросила — семью, детей. Нэнси вам говорила?

Стивенс. Нэнси сделала все, чтобы вы больше никогда их не оставляли. Она это докажет в пятницу утром.

Тэмпл. В пятницу! О, это зловещий день, Гэвин! Несчастный день! Никто не отправляется в путь в пятницу! Только в последний путь! Ах, если бы ее помиловали, все было бы кончено. Гоуен мог бы спокойно выкинуть меня на улицу, и я могла бы уехать. Но все кончено. Теперь уже поздно. И надо продолжать жить — завтра и послезавтра, и так всегда...

Стивенс. Пойдемте, Тэмпл, пойдемте...

Тэмпл (сопротивляясь). Скажите мне точно, что он ответил. Сегодня он не говорил, я знаю...

Стивенс. Он дал мне знать неделю тому назад...

Тэмпл. В тот день, когда вы мне телеграфировали? Что он сказал?

Стивенс. Он сказал, что та ничтожная власть, которой он обладает, ничего не в состоянии изменить: он не может отменить то, что Нэнси заслужила своим ужасным поступком, всей своей несчастной жизнью, загубленной и в общем не представляющей большой ценности.

Тэмпл (растерянно). Но ведь она такая добрая, такая любящая. Значит, я пришла сюда в два часа ночи не для того, чтобы спасти ее, а только для того, чтобы при двух чужих людях исповедаться своему мужу, сознаться в том, что я носила в себе все эти годы, стараясь, чтобы он этого не узнал. Привезли меня сюда только для того, чтобы заставить меня страдать.

Стивенс. Да, для этого, Тэмпл. И я прошу прощения, что привел вас сюда. Но это надо было сделать, чтобы Нэнси не осталась в одиночестве. Пусть ее безумный поступок принесет пользу, пусть она из другого, потустороннего мира защитит, спасет маленького Бюки от грозящей ему судьбы. Вот для чего вы сюда пришли.

Тэмпл. Хорошо, я это сделала. Можем мы сейчас вернуться домой?

Стивенс. Да. Но сначала мы поедем навестить Нэнси.

Тэмпл. Мы придем к ней и скажем, что ее повесят?

Стивенс. Она не хочет быть помилованной. Но, может быть, невольно надеется.

Тэмпл. Мы пойдем к ней. Непременно пойдем. (Пошатываясь и спотыкаясь, направляется к выходу. Стивенс хочет ее поддержать. Но она высвобождает свою руку и продолжает идти. Говорит, не обращаясь ни к кому, словно во сне.) Мы пойдем к Нэнси, чтобы спасти мою душу... если она у меня есть... если есть бог, который ее спасет... если он только пожелает ее спасти...

Двенадцатое марта, 10 часов 30 минут.

Тюрьма. Зал свиданий на первом этаже. Налево дверь с тяжелым засовом ведет в тюремную канцелярию. В глубине единственное окно с решеткой из толстых прутьев, оно выходит на улицу. Утро солнечного дня. Со скрежетом отворяется в правой стороне дверь, которую отпирают снаружи. Входит Стивенс в сопровождении тюремного надзирателя. Стивенс одет точно так же, как в шестой картине. Надзиратель без пиджака, в рубашке без воротничка. На ноге у него, под коленом, висит огромная связка ключей на железном кольце — подобно тому, как фермеры носят фонарь. Войдя, он закрывает за собой дверь. Стивенс, перешагнув через порог, останавливается. Тюремщик запирает дверь.

М-р Таббс. Ну вот. Сейчас приведу заключенную.

Стивенс. Нет, подождите, пока не придет мистер Гоуен Стивенс. Вы распорядились?

М-р Таббс. Да. Моя супруга покажет ему дорогу. Я могу подождать его в канцелярии.

Стивенс. Не надо. Скажите, как чувствует себя заключенная?

М-р Таббс. Тихая. Смиренная. «Да, мистер», «Нет мистер». Ну разве подумаешь, что такая черномазая, пропащая дрянь могла убить...

Стивенс. Вы сказали ей, чтобы она нас ждала?

М-р Таббс. Нет. Она, по-моему, готовится...

Стивенс. Готовится?

М-р Таббс. Приводит себя в порядок. Завтра утром — под расчет. Короткая операция, а требует размышления. Словом, готовится. Просила священника.

Стивенс. Она вам не говорила о возможном помиловании?

М-р Таббс. Помиловании? Никакой губернатор не осмелится помиловать убийцу, удушившую ребенка. Наши сограждане любят справедливость: они бы подожгли тюрьму. Да ведь вы виделись с ней каждый вечер на этой неделе. Если у нее было что сказать, она обратилась бы к адвокату, а не к тюремному надзирателю. (С любопытством смотрит на Стивенса.) Это правда, мэтр, что позавчера вы пели с черномазыми заключенными?

Стивенс. Правда.

М-р Таббс. Вы что же, любите петь?

Стивенс. Нет, но это мне помогает.

М-р Таббс. Это хорошо, мэтр. Наша конституция утверждает, что мы все свободны. Надо думать, что и чернокожие нуждаются в помощи, они не перестают петь по вечерам. Не тюрьма, а прямо оперный класс. И притом все баритоны. Монотонно как-то получается. Не знаю, сходятся ли наши вкусы, мэтр, но мне больше нравятся басы. Надо будет попросить шерифа арестовать какого-нибудь баса, чтобы хор был укомплектован. У вас, мэтр, тоже баритон?

Стивенс. Да.

М-р Таббс. Жаль! Они говорят про вас: «Это хороший белый. Он поет». Плохие белые, видно, никогда не поют. У негров свои понятия, правда, мэтр? У них, конечно, есть основания быть вам признательными. Ведь вы не только защищали негритянку в суде, но защищали ее против ваших близких родственников. К тому же эта негритянка убила вашу внучатую племянницу. Редкостный случай, и я...

Стивенс. У вас здесь только черные?

М-р Таббс. Почти что. Это ясно даже на улице, когда видишь их руки.

Стивенс. Руки?

М-р Таббс. Да. Между прутьев решетки. Самих арестантов не видно. Но черные их руки видны. Руки эти не стучат, не шевелятся, просто лежат между прутьями. Когда я под вечер возвращаюсь из города, то уж обязательно посмотрю на окна, пересчитаю руки и сразу успокоюсь: все арестанты на месте.

Стивенс. Они ведут себя спокойно?

М-р Таббс. Да. Даже Джеф. А сколько он нам причинил беспокойства... Вы помните?

Стивенс. Нет.

М-р Таббс. Тогда у него только что умерла жена. Они были женаты всего две недели. Он ее похоронил. Сначала, чтобы утомить себя и заснуть, он всю ночь бродил по полям. Но это не помогло. Тогда — опять-таки для сна — он напился допьяна. Но и это не помогло. Тогда он полез в драку. Затем в карточной ссоре перерезал бритвой горло одному белому. После этого уснул и сколько-то времени проспал. Шериф так и нашел его спящим на веранде того дома, который он снял, чтобы жениться, жить в нем, состариться и скоротать там свой век. К сожалению, шериф разбудил его и привел сюда. И тут вдруг он взметнулся: шерифу, мне и пятерым чернокожим заключенным едва удалось свалить его и держать, пока его не заковали в ручные и ножные кандалы. Растянули его на полу и не давали подняться, — полдюжины, а то и больше человек навалились на него. И что, вы думаете, он говорил? Он говорил: «Не могу я перестать думать, не могу я перестать думать».

Стивенс. А сейчас?

М-р Таббс. Больше уж не думает. Целый день стоит, ухватившись за решетку, но наружу не смотрит. Смотрит на стену и только время от времени переставляет руки между прутьями.

Стивенс. Он поет?

М-р Таббс. Нет. Такие не поют. Все кончено. С ним можно быть спокойным. Прямо скажу: в тюрьме я люблю больше черных, чем белых. Белые вечно недовольны. Вечно ворчат, что-нибудь критикуют. Черные, наоборот, через день, через два обживутся и чувствуют себя как дома.

Стучат. Входит Гоуен.

Ну вот. Я пойду подожду миссис Стивенс. Пока до свидания.

Выходит.

Гоуен. Зачем вы просили меня прийти?

Стивенс. Сначала я хочу вручить тебе вот это. (Протягивает ему пакет.)

Гоуен (глядит на пакет). Что это?

Стивенс. Письма. Меня просили их тебе передать.

Гоуен. Кто просил?

Стивенс. Не все ли равно? Возьми. Надеюсь, ты знаешь, как с ними поступить.

Гоуен. А вы знаете?

Стивенс. Сжечь, не читая.

Гоуен. Читать их! (Смеется.) Человеку порядочному, разумеется, не положено читать такие письма. Даже для того, чтобы познакомиться с литературным талантом своей жены. Но порядочный ли я человек?

Стивенс. Ты можешь сейчас это доказать. Прежде всего забудь о том, что ты называешь светом, хорошим обществом, молвой. Вполне достаточно быть просто человеком.

Гоуен. А вам известно, что значит быть человеком? Поздравляю вас. По правде говоря, у меня есть сомнения на этот счет. (Идет к двери.) Я ухожу. Не хочу встречаться с Тэмпл.

Стивенс. А я попрошу тебя подождать ее и быть рядом с ней, когда она будет разговаривать с Нэнси.

Гоуен. Ни в коем случае! Я не желаю видеть ни ее, ни Нэнси.

Стивенс. А что, если Нэнси вам поможет?

Гоуен. Неужели? Каким же это образом?

Стивенс. Попросит прощения и сама вас простит.

Гоуен. Вам известно, что такое прощение? Нет, я просто восхищаюсь вами.

Стивенс (горячо). Если после всего, что ты слышал у губернатора, ты все же не понял, что такое горе, — значит, ты последний из людей.

Гоуен (смотрит на него. На его лице вдруг появляется умоляющее выражение. Он качает головой и говорит глухо, не глядя на Стивенса.) Если бы я был последним из людей, все было бы спасено. Но нет, я самый обыкновенный человек. (Резко поворачивается.) Ах! Я больше ничего уж не понимаю, ничего не понимаю.

Стивенс подходит к нему, берет его за руку.

Я ухожу, Гэвин. Прошу вас простить меня за все.

Стивенс. Иди к Бюки. Сожги письма. Затем ты, может быть, вернешься.

Гоуен колеблется и хочет выйти, но дверь заперта. Он стучит. Слышится звон ключей. Надзиратель открывает.

М-р Таббс. Тысяча извинений, но...

Гоуен отстраняет его и выходит.

(Стивенсу.) Сильный молодой человек! Я запер по привычке. Без всяких подозрений, поверьте.

Стивенс. Верю.

М-р Таббс. А вот молодой человек что-то заподозрил. Должно быть, у него есть основания для подозрительности. Видите ли, у меня был дядя, который потерял жену в автомобильной катастрофе. И вот после этого он стал ко всему относиться с подозрением. Получит, например, письмо, вертит его так и сяк, но все не вскрывает. Слоняется по комнате, потом сядет, смотрит на письмо, нахмурив брови. «Что там еще такое», — говорит. Короче, он стал подозрительным. Потом он заболел. А лекарства принимать отказывался из-за подозрительности — вот и умер. Честное слово, мэтр, немного доверия как-никак помогает жить.

Стивенс (с раздражением). Мне бы хотелось, чтобы вы пошли встретить миссис Стивенс.

М-р Таббс. Ну, конечно... Бедная дама...

Стучат. Стивенс делает нетерпеливый жест и идет открывать. Входит Тэмпл.

Добрый день, миссис Стивенс. Будьте как дома. То есть я хочу сказать: очень рад вас видеть. Не угодно ли чашечку кофе? Если угодно, моя супруга немедленно принесет.

Тэмпл. Спасибо, мистер Таббс. Нельзя ли сейчас же увидеть Нэнси?

М-р Таббс. Безусловно. Она будет счастлива видеть вас. Я думаю, что она хочет попросить у вас прощения. Нужно, чтобы она была в форме. Для завтрашнего дня.

Выходит.

Тэмпл (Стивенсу). Просить у меня прощения? Как можно говорить подобные вещи? Скажите, как?

Нэнси в сопровождении надзирателя входит через дверь в глубине сцены. Останавливается в двух шагах от двери. Она одета так же, как в первой картине.

М-р Таббс. Вот, мэтр, используйте ваше время.

Стивенс. Мы долго не задержимся.

М-р Таббс выходит. Нэнси безучастно смотрит на своих посетителей.

Тэмпл (подходит к ней, дотрагивается до нее и останавливается). Нэнси! Ты здесь, а я, ты видишь, я пришла с воли. Ты останешься здесь, а я, свободная, пойду по улицам.

Нэнси. Так и должно быть. (Стивенсу.) Отдали вы письма мистеру Гоуену?

Тэмпл хочет заговорить, но Стивенс прерывает ее.

Стивенс. Да, как вы меня просили.

Тэмпл (испуганно). Вы отдали ему письма? Зачем?

Нэнси. Чтобы он их сжег.

Тэмпл. На его месте никто бы не удержался и прочел. Я это знаю. Теперь мне это стало ясно. У меня открылись глаза.

Нэнси. Есть много плохих вещей, на которые мистер Гоуен способен, но он не будет читать письма, которые его жена писала другому мужчине. Он их сжег.

Тэмпл. Ты лжешь. Как ты можешь лгать, когда находишься в тюрьме?

Стивенс. Довольно, Тэмпл. Там, где Нэнси сейчас находится, она, безусловно, заслуживает того, чтобы вы ее выслушали.

Нэнси. Если бы он их прочел, то ушел бы от вас навсегда. Есть такие слова, которые нельзя забыть. Но он сразу же уничтожил письма. И больше он вас не покинет, ни вас, ни Бюки, если только вы сами не уйдете от него.

Тэмпл. Теперь я уже ничего не смогу сделать. Ничего, Нэнси.

Нэнси. Я знаю, где вы были этой ночью, вы и он... (Указывает на Стивенса.) Вы ходили к мэру! Что он сказал?

Тэмпл. О боже мой! К мэру? Нет! К самому губернатору, к Джексону. Конечно, ты сразу же догадалась, почему мистер Стивенс не был у тебя вчера вечером, верно? В сущности, ты не можешь знать только одно: что нам сказал губернатор. Но, видишь ли, в разговоре с губернатором мы почти не касались тебя. Оказывается, мы должны были поехать к нему вовсе не для того, чтобы умолять о помиловании или защищать тебя, хотя, думаю, это было мое право, мой долг... Не смотри так на меня!

Нэнси. Я не смотрю на вас. Впрочем, все хорошо. Я знаю, что вам ответил губернатор. Я бы заранее могла сказать, что он ответит, и вам не надо было бы ездить к нему. Мне, конечно, следовало сказать вам, как только я узнала, что вы и он... (Снова показывает пальцем на Стивенса, едва заметно кивнув головой.) Да, следовало предупредить вас, уберечь от мучений. Я этого не сделала. Но все хорошо...

Тэмпл. Надо было тебе это сделать, Нэнси, и я бы туда не пошла, не стала бы говорить. Они тебя повесят, Нэнси. Но что же тут можно сделать, раз им обязательно надо тебя повесить? Почему ты ничего им не сказала?

Нэнси. Не знаю. Должно быть, надеялась, несмотря ни на что. Может, на чудо. Но почему для меня должно совершиться чудо? А я все-таки надеялась. Ведь что тяжелей всего преодолеть? Нельзя помешать себе надеяться. Надежда — это последнее, от чего бедный грешник не может отказаться, — наверно, потому, что больше у него ничего не осталось. И уж как он цепляется за свою надежду! А чуда не случилось, вот и нет больше надежды. Так оно лучше. Очень хорошо...

Стивенс. На самом деле лучше, Нэнси?

Нэнси. Да. Теперь нужна одна только вера.

Стивенс и Тэмпл вопрошающе смотрят на нее.

Просто надо верить. Сейчас я знаю, я знаю, что вам сказал губернатор. И я довольна. Я уже давно была согласна на это — еще в суде, у судьи. И даже раньше — вечером, в детской, прежде чем поднять руку...

Тэмпл (судорожно). Замолчи!

Нэнси. Я молчу. Я обо всем договорюсь с братом нашим.

Тэмпл. Каким еще братом?

Нэнси. Братом идущих на виселицу. С тем, которого убили вместе с ними. Я не все понимаю, что он говорил. Но я люблю его, потому что его убили.

Тэмпл. Вероятно, он поможет тебе умереть. Но как он поможет мне жить? Я знаю, что делать, знаю, что мне надо делать. Я тоже поняла это в тот вечер, в детской. Но как это сделать? Не знаю. Умереть мне было бы легче. Но я должна жить. А как?..

Нэнси. Надо верить.

Тэмпл. В кого верить? Посмотри, что с нами сделали, с тобой и со мной. Если ты считаешь, что мне надо перед кем-то унизиться, я готова это сделать. Но только перед тобой одной я хочу встать на колени. (Неловко становится на колени.)

Нэнси. Поднимитесь. Нельзя госпоже стоять на коленях перед служанкой. Есть иной господин, и вы должны быть его служанкой.

Тэмпл. Я ему не служанка. Я не могу служить такому господину, который обрек тебя на смерть, потому что я когда-то убежала с Гоуеном.

Нэнси. Вы убежали, потому что вас тянуло к дурному, как и меня. Такие уж мы есть. И он не может помешать нам желать плохого. Но чтобы как-то все сравнять, он придумал страдание и в нем открывает свет грешным и несчастным. Я верю в него.

Стивенс. Вы правы, Нэнси. Вы должны верить.

Нэнси. Спасибо, мистер Стивенс. Вы так говорите, потому что думаете: «Ей это облегчит завтрашние испытания». Но я говорю так не из-за завтрашнего дня, я все равно боюсь, хоть и знаю, что брат наш спасет меня.

Тэмпл (встает, растерянная). Он никогда никого еще не спас. Он даже не спас себя самого. Они придут, схватят тебя, они хотят причинить тебе зло, а ты прощаешь.

Нэнси. Я не прощаю. Но даже убийца может быть прощен. Есть такое место, я в этом уверена. И я хочу пойти туда.

Тэмпл. Ты пойдешь туда. Они простят тебя, когда ты умрешь... простят, когда ты будешь в земле.

Нэнси. Нет, не в земле. Есть такое место, где ваш ребенок ничего не вспомнит, даже мои руки не вспомнит.

Тэмпл. Есть такое место, да, да, есть такое место, где ты найдешь и своего ребенка. Ты ведь говорила, что шесть месяцев носила ребенка под сердцем, а когда пошла развлечься или еще куда-то — не помню, муж ударил тебя ногой в живот, и ты потеряла ребенка. Есть ли такое место в мире, скажи, где наши дети смогут простить нас? Есть ли такое место в мире, где, наконец, люди перестанут терзать друг друга, страдать и умирать?

Нэнси. Да.

Стивенс. Отец ребенка ударил вас ногой в живот, когда вы были беременны?

Нэнси. Я не знаю.

Стивенс. Ударил или не ударил?

Нэнси. Ударил, да. Но я не знаю, был ли это его отец. Отцом мог быть и кто-нибудь другой.

Стивенс. Кто-нибудь другой?

Нэнси. Да, мистер Стивенс. Но мне простится и это.

Все настораживаются, услышав приближающиеся шаги. Слышен скрежет открывающейся двери. Входит надзиратель.

М-р Таббс. Как дела, мэтр?

Стивенс смотрит на Нэнси.

Стивенс. Да, все хорошо. Прощай, Нэнси. Я сделал все, что мог.

Нэнси идет к двери налево.

Тэмпл (бросается к ней). Не оставляй меня одну.

Нэнси. Вы не одни. (Стоит, устремив вдаль пристальный вгляд, затем глухо.)

Нэнси выходит вслед за надзирателем. Слышно, как скрипит железная дверь и скрежещет в замочной скважине ключ. Затем надзиратель появляется снова, открывает наружную дверь и ждет.

М-р Таббс. Ну вот. Сегодня вечером она вступит на длинную дорогу. И трудную! Я бы предпочел не сопровождать ее. (Он ждет, держась за створку двери.)

Тэмпл стоит неподвижно до тех пор, пока Стивенс не трогает ее за руку. Тогда она, опомнившись, делает шаг, но, по-видимому, у нее закружилась голова, она вдруг покачнулась.

(Надзиратель едва успевает подбежать к ней, чтобы поддержать.) Ну вот! Сядьте на скамейку! Я пойду принесу вам стакан воды!

Тэмпл (приходя в себя). Мне лучше.

Она идет твердым шагом к двери. М-р Таббс наблюдает за ней.

М-р Таббс. Вам в самом деле лучше?

Тэмпл (идет к двери уже более уверенным шагом). Извините меня.

М-р Таббс. Ну что вы! Все понятно. Место тут для вас совсем неподходящее.

Тэмпл. О, если бы кто-нибудь мог спасти меня и помочь мне. Все равно кто, лишь бы не быть больше одинокой на этой несчастной земле, лишь бы не было так больно и так пусто в сердце, лишь бы забыться, наконец, сном, забыться сном...

Слышен голос Гоуена.

Гоуен. Тэмпл!

Тэмпл и Стивенс останавливаются. Входит Гоуен. Он идет к Тэмпл, колеблется. Тихо говорит.

Пойдем, Тэмпл. Пора возвращаться.

Тэмпл (после паузы). Возвращаться? С кем?

Гоуен. Со мной. Бюки нас ждет.

Тэмпл. С тобой? Да. Не все ли равно?

Она направляется к двери.