Реквием по Высоцкому

Над твоей могилой не рыдала,

Я скорбела в городе другом.

Мрак взошел — я птицею упала

И о землю черную — крылом.

Все во мне от горя помутилось,

Несмотря — что я тебе чужая.

Может, Господь

Даровал мне милость:

Моей боли нет конца и края.

Я с собой в могилу унесу

Не о том пустое сожаленье,

Не пришлось с тобой бродить в лесу,

А надежду: будет воскресенье!

Мы с тобой воскреснем и вовеки

Будут рядом наши имена.

Если так скорбеть о человеке,

Две души воскреснут, как одна.

К мертвому — странная тяга.

Скорбь почитаю за благо.

Мы ведь совсем незнакомы.

В горле — рыдания комом.

Володя, Володя, любимый,

Со мною ты рядом незримо:

И руки твои, и глаза.

О Господи, так ведь нельзя!

Может, все просто совпало.

Я в это лето устала,

Твоя в сорок два кончина

Душу в печаль заточила.

Володя, Володя, любимый,

Со мною ты рядом незримо:

И руки твои, и глаза.

О Господи, так ведь нельзя!

Скажут, с ума я сошла —

Мертвого друга нашла.

Будет ответ мой такой:

— Нету живых под рукой!

Я по тебе тоскую бесконечно.

Наверно, так назначено судьбой:

Тебе уйти, а мне терзаться вечно

И рваться вслед —

За мертвым, за тобой.

Нет слез уже.

Так выплачу я душу —

Мои глаза, как выжжены, сухи.

Прости, прости!

Я твой покой нарушу

Послав тебе, ушедшему, стихи.

Белый гроб качался и плыл

По цветам, по цветам, по цветам…

Ты меня никогда не любил,

Но полюбишь —

Мы встретимся там.

Ты меня никогда не любил

И не знал,

Что на свете я есть.

Ты так щедро другой подарил

Свою душу, как лучшую песнь.

О, поверь, я за то не в обиде.

Под одним со мной небом дыша

Ты не слышал меня и не видел,

Да и я жила, не ропща.

Но, однажды, явившись во сне,

Ты сказал:

— Мне так искренне жаль,

что с тобою не встретиться мне.

И меня полонила печаль.

И по мертвому другу тоска

В моем сердце теперь не пройдет.

И тебя эта с болью строка,

Может быть, на том свете найдет.

С того света нет поездов,

Самолетов нет с того света.

Путь туда лежал

Между двух рядов,

Между двух рядов

Золотых цветов,

В пике лета.

Уж не петь ему

Песен самому.

Они рвутся к нам

С наших «магов».

Стон гитарных струн,

И коней табун,

И обрыв крутой

У оврага.

С того света нет поездов,

Самолетов нет с того света.

Мысли путь бредов,

Было много слов.

Его дух средь них —

Смутной тенью…

А среди цветов

Он лежал — суров

И совсем тверез.

Как собрат его —

Сергей Есенин.

Может, души их

Из совсем чужих

Станут близкими и родными.

Родились они

От одной земли —

Ах, Россия-мать — свято имя!

Жгли стихами нас —

А они могли,

И глазами жгли голубыми…

Дожил до сорока двух лет,

Пройдя отметки разновозрастные.

Ты с самого начала был Поэт.

Да на стихи твои приклеили ярлык —

«блатные».

Твои собратья, перья наточив,

По части строкогонства

Были доки —

Писали с петухами и в ночи…

Все выжимали соки в жиденькие строки.

А ты писал, как нити из души

Вытягивал — разматывал клубок.

И так спешил —

Зачем ты так спешил?

Как будто смерть блуждала

Между строк.

Твои собратья будут долго жить

И состояния сколачивать упорно.

Бог с ними!

Мы же отыскать спешим

Твоих стихов

Рассыпанные зерна.

Боготворю твой голос, твои песни

И все слова твои — боготворю.

Пусть мир для нас

Не оказался тесен,

Я нашу встречу в мыслях сотворю.

Я сотворю и взгляд твой,

Полный боли,

И облик твой — такой простой.

Я защищу тебя своей любовью

От зависти и подлости людской.

И буду повторять я бесконечно,

Пока жива: — Боготворю тебя!

Жизнь проживу, которая не вечна,

Не о себе, а о тебе скорбя.

Это бред какой-то?..

Или сон?..

Ты не умер!

Ты живешь на свете!

Так за кем же рвется этот…

Стон?

Руки опускаются,

Как плети.

И глаза незрячие —

Сухи.

Рот — тоской обметанный

Как будто…

Вслед за стоном тут как тут…

Стихи —

Даже в эту скорбную минуту.

Душа не верит в невозможность встречи,

Всё кажется: ты всходишь на порог,

Скупой улыбкой освещаешь вечер

И в нем меня —

Под гнетом скорбных строк.

Глаза в глаза —

И нет моим глазам пощады.

Как под гипнозом, я к тебе иду.

Не ты, а смерть притягивает жадно.

Но все равно я взгляд не отведу.

А любимый мой ушел в мир иной.

Только тень его бредет вслед за мной…

Только тень — и ни глаз, и ни губ.

Как жесток этот мир и как груб!

Живы милые — и жизнь нам, как дар.

Умирают — и память-пожар

Так свирепствует!

Стелется дым

Над несбывшимся счастьем моим…

Зачем эти тонкие свечи

Стоят в изголовье твоем?

Володя, еще ведь не вечер,

Еще поживем и споем!

Ну, встань же,

Открой свои очи!

Отбрось маску смерти с лица!

Гитара так истово хочет

Клеймить подлеца и лжеца.

Гитара так истово хочет

В руках твоих правде служить,

Которую душат и топчут,

И в горло втыкают ножи.

Ну, встань же, глашатай и гений,

И в руки гитару возьми!

Запой, чтоб исчезли, как тени,

Бесовские орды с земли!

Зачем же душу

так изрезал ты —

Хлестала кровь струей,

Текла рекой.

Как по стеклу

Водил железом ты —

Своею

Собственной

Строкой…

Ты не палач,

А сам — на плахе ты.

Так жил ты,

Время торопя.

Так шел вперед,

Отбросив страхи, ты.

И не жалел себя…

Ты не любил фатального исхода.

Но что я слышу? Я не верю, нет!

Мне говорят, в жару была природа,

Когда с тобой прощался белый свет.

Но как же так?

А где же наша встреча?

Я не успела домечтать о ней.

Я вне себя…

И в ночь скатился вечер…

И вне себя я буду много дней.

За что мне — такая мука?

Быть может, я очень грешна?

Черней не бывает разлука.

Нежней не бывает — нежна

Была бы с тобою, милый!

Но ты, не зайдя, ушел.

Я так бы тебя любила,

Как не любили еще!

Но нету туда дороги,

Куда ты ушел, Орфей!

Мне некуда деться, о Боги,

С бесплодной любовью своей.

Вы прошлым летом

В мир ушли иной.

С тех пор ваш дух живет

На черном рынке.

Вы стали модным, но какой ценой

Вы оплатили хрип свой

На пластинке?

Повсюду вы с гитарою в руках.

И диски полки все заполонили.

На сумках ваш портрет и на зонтах.

Вас нет.

Есть те, живучие, как вши,

Что объедаются на подлом своем пире,

На вашем имени наживши барыши.

Они-то счастливы,

Что вы в загробном мире.

Загони его, загони!

Что-то слишком он стал знаменит.

Что-то слишком он стал популярен.

Тем он власти по духу полярен.

Затрави его, затрави!

Чтобы он захлебнулся в крови.

Что-то слишком ему зажилось.

Его песни —

Торчком в горле кость.

Усыпи его, усыпи!

Может быть, приковав на цепи?

Да заснет вольнодумец навеки!

Бог простит,

Ведь слабы человеки.

Под крестиком православным

Я в ладанке имя ношу.

ВВ — грядущая слава.

Себе — ничего не прошу.

Я близким своим завещаю:

— Умру — не снимайте креста.

Свой путь на земле завершая,

Предстану пред очи Христа.

Я много страдала при жизни.

Даруй же мне радость теперь!

Где странствует Он,

Укажи мне!

Моя «Аллилуйя!» — тебе.

Пусть тело опустится в Лету,

Оставь мою душу живой!

Вот имя —

В ладанке этой.

…Владимир, единственный,

Мой!

Три года прошло, а ты

Живее живущих на свете.

Твой голос — лекарство от глухоты,

Для тех, кто нуждается в этом.

Других бы сбивал он,

Как нечисть, с ног —

Немало их,

Взгляды бросают косые

Туда, где почила —

На долгий ли срок? —

Отважная совесть России.

Но больше таких скорбящих

Вокруг,

Что будто взывают:

— Владимир, ты нужен!

Опять заколдованный кем-то круг

Вокруг наших душ так сужен.

Вокруг наших слов —

До немоты! —

Тот круг заколдованный сужен.

Владимир, восстань!

В мир плесни чистоты!

Ты мне, и другим ты неистово нужен!

«— Что могу я один? Ничего не могу…»

Но ты мог!

Ты такое высказывал вслух!

Чашу с правдою ты

Расплескал на бегу —

В нас вселился бунтарский дух.

Издавна бунтари на народ выносили

Все, что души и совесть их жгло.

В песнях, в сказках ли…

Помнит Россия,

Как они воевали со Злом.

Сколько их, бунтарей-одиночек,

Преждевременно в землю легло.

За высокое мужество мыслей и строчек

Смерть над ними так рано вздымала крыло.

И петля или пуля усмиряли их кровь,

Ненасытную жажду любви и добра.

Им теперь все равно, что людская любовь

Полыхает над ними, как пламя костра.

Люди в скорби стоят — а метели метут, —

У могилы еще одного бунтаря.

Год четвертый идет, а к тебе все идут,

Словно к собственным душам тропинки торя.

Четыре года,

Как четыре стона,

У ног твоих бездыханно легли.

Четыре года

Дух твой вне закона

Живет.

Его пока менты не замели.

Не променял душевную тревогу

Ты на смиренный,

Благостный покой.

И правде лишь —

Единственному богу,

Служил

Из нерва сделанной строкой.

Четыре года,

А людские души

Все пребывают в скорби

И неверье,

Что ты ушел,

Приличья не нарушив,

На этот раз —

Смиренно —

Через двери…

Гамлет — брат мой!

Молвлю, как сестра,

Что вопрос извечный

«Быть — не быть»

Не решить нам с помощью добра

На подмостках сцены и судьбы.

«Быть!»— и бой за правду до конца.

«Быть!» — и с ядом выпито вино.

«Быть!» — и грудь под пулю подлеца.

Нам судьбой другого не дано.

Будет смерть почетною в бою.

Будет люд скорбеть о смельчаке —

Нет, не предал душу он свою,

В смертный час зажатый в тупике.

«Быть!» — без страха

В свой последний час.

«Быть!» — у бездны мрачной на краю.

Пусть народ свечу зажжет за нас —

Может, Господь встретит нас в раю.

Конь на скаку и птица влет,

А человек — в расцвете лет…

И если даже плавить лед,

Он не увидит белый свет.

И нам совсем уж не смешно.

Не докурил и не допил вино

И женщину одну не долюбил,

А про него уже — «жил-был…»

По чьей вине?

Да нам ли знать?

Есть на виновных Высший суд.

И будь у них богатств казна,

Навряд ли их они спасут.

Конь — на скаку

И птица — влет.

А человек —

В расцвете лет…

А мы все играем, играем.

С рожденья нам розданы роли.

Увы, не прельщаемся раем.

И ад не пугает нас боле.

Красивы публичные речи,

Нет пятен стыда на лице.

Высоцкий нам пел,

Что «не вечер»…

И вот он — в терновом венце.

Не вечер, ночища глухая

Опутала тьмою умы.

И совесть босая, нагая

Рыдает у новой тюрьмы.

Грядут перемены большие —

И снова: — Ура! Одобрям!?

Не чуждые речи — чужие

С трибун зазвучат там и сям.

Сплетутся и новые сети,

Придет и рыбак — в свой черед.

Народ мой доверчив, как дети,

На паперть с сумой побредет.

Купила в храме поминальную свечу.

Я с детства здесь ни разу не была.

Торжественно и тихо, как в лесу —

Когда его поземка замела.

Спросила я кого-то, что сказать,

Как помянуть усопшего по-божьи?

С моим вопросом встретившись, глаза

Помедлили с ответом настороженно.

Потом, губами пожевав, сказал старик:

— Нет общих слов. У каждого — свои.

Услышит Бог и шепот твой, и крик,

Ты только душу щедро отвори.

Я душу отворила и шепчу:

— Пусть будет пухом вам земля!

При этом

Я ставлю поминальную свечу

За голый нерв народного поэта.

Ему б сегодня было сорок восемь…

Январь зачем-то притворился мартом

И жесткий снег с деревьев черных сбросил.

И ожила гитара где-то рядом:

Звенит, поет, тоскует безутешно…

Почудились шаги издалека,

И рук прикосновение поспешное —

Истосковавшийся по струнам музыкант?

Да, это он!

И не было разлуки.

Как страшный сон — чехол и черный гвоздь.

А явь сейчас — единственные руки!

Их жар не раз ей испытать пришлось.

Он, не спеша, поднялся на помост.

Гитару левой обнял он за гриф,

А правой — тронул струны…

Будто мост

возвел меж ею и собой. Несуетлив.

Ну, в точь такой, когда в последний раз

Он пел, он улыбался,

Он дышал!..

Он знать не знал,

Что в этот самый час

Уж шаг к бессмертью сделала душа.

Вершил он великое дело

Преградам всем вопреки.

Россия не оскудела,

Коль есть мужики.

Запретами стиснуты глотки.

Бахвалясь отвагой своей,

Лишь трусы вопили за водкой

Среди таковых же друзей.

Сказать во весь голос

Посмел он,

Пусть ждали — сума иль тюрьма,

Что слово насилует дело,

И горе в стране без ума.

Свобода, отпетая властью,

На ладан дышала едва.

Душа разрывалась на части,

Как колокол, били слова!

Ах, мило, ах, смело, ах, жутко —

Вознесся поэт над толпой.

Но с властью бороться — не шутка,

Упрятали в гроб… на покой.

Покойный, он стал неопасен,

Посыпались «ахи» вослед…

Он весь — до ногтей — приукрашен,

А дух его «всажен» в багет.

Ты стал отныне неопасен.

Звучит уютно хриплый голос

в кабине «мазовской» на трассе.

В момент — от гибели на волос.

Предстал ты голым, как король,

Чуть-чуть прикрыт

Листком ли, фигой?..

О, русский Гамлет, эту ль роль

Ты заслужил своим подвигом?

Враги — в друзьях,

Друзья — в молчанье,

Толпой — биографы-кликуши…

Владим Семеныч, как печально,

Когда и мертвым гадят в души.

На дворе — вовсю зима,

Век кончается двадцатый.

Кто с умом, кто без ума —

Лезут дружно в депутаты.

Без ума или с умом —

Во Кремлевские палаты.

Будто в церковь с топором,

Прут с мандатом депутаты.

Их мандат — и щит и меч,

Пропуск к благам, к дефициту.

Нам бы — голову сберечь

Да дырявое корыто.

Эх, Володя, чья-то воля

Увела тебя во тьму.

У поэтов — злая доля,

Презирать свою страну.

Без ума или с умом —

В болтовне проводят день.

А Союз — наш общий дом,

Грабят все — кому не лень,

Как хозяева, в Кремле

И в Палате Грановитой

Вновь Законы о Земле

Нам варганят с рожей сытой.

А в колхозе — все шаром,

Зол мужик — в одном носке.

И, как встарь, плывет паром

По загаженной реке.

Хрущ прославлен кукурузой,

Л. И. Брежнев — целиной.

Заливается Карузой

Наш Генсек очередной.

Рвется он из сухожилий:

Всех нас по миру пустить.

Честных воры обложили —

Не спастись и не спасти.

Эх, Володя, по-за-рез

Нужен ты — бунтарь-мессия!

Нам мерещится, что бес

Губит вольную Россию.

Здравствуй-здравствуй,

Век двадцатый —

До милиции родной!

До свиданья, депутаты

И ваш съезд очередной!

Доболтаетесь — дебаты

Оборвет народный глас.

С газ-водою автоматы

Пустят в дело против вас.

Эх, ребята, вновь не так —

За-пре-ти-ли зелье!

Вся страна наша — бардак,

Пей не пей с похмелья…

Во! — в России мужики —

Все им чей-то хотца!

То писать — трояк с строки,

То за власть бороться.

Рынок, рынок

К нам грядет,

И — ату! — пророки!

Без портков уже народ,

Без крамолы — строки…

Эх, Володя, кони вскачь —

Ими я не правлю.

По тебе — мой горький плач

И тебя я славлю!

Я говорю своим биографам,

Что обожаю пить с утра.

Потом сижу, слежу за облаком

И вспоминаю, что вчера.

Вчера бухали мы по-черному,

Уж ты нас, Господи, прости!

Простые мы и неученые,

Не знаем, как себя вести.

Нажремся прямо, как начальники,

Куды министрам там до нас!..

Те молча пьют, они «молчальники».

И в одиночку пьют зараз.

А мы простые, мы куражимся

И в глотки льем с утра вино.

Зальем, покажется, отважимся

Сходить на «вы» иль в порнкино.

И на словах мы изгаляемся

Над всем правительством зараз.

Сидим себе, опохмеляемся…

Чем не министры мы сейчас?

Министр льет воду с утра до ночи,

Мы не завидуем ему!..

Стоят заводы, а мы онучи

Оденем — и на Колыму.

Вот так!

…Идет по-крупному игра,

И я готов на встречу,

На схватку с бандою пора.

Еще, Жеглов, не вечер!

Еще не вечер, и не ночь,

И в жизни фарт — для смелых!

Азарт пьянит,

как спирт, точь-в-точь,

Когда иду на дело.

Иду на «ручников»-воров,

Их непотребных девок.

Я не бессмертен,

В жилах — кровь,

И сердце бьется слева.

И «волк»-убийца будет мой,

В своей, в чужой ли шкуре.

Он не один такой крутой,

Ребята круче в МУРе.

Вот брезжит утро, даль светла.

Идет к концу облава.

К победе вера привела,

Что наше дело — право.

Бреду по редакциям, как по этапу —

Где плюнут, где сунут

Под ребра кулак.

Неужто за это им платят зарплату —

Чтоб рвали, как церберы?

Или не так?

Как нищий, с сумою, за подаяньем,

Так я со стихами своими бреду.

Возможно, предсмертным

Своим покаяньем

Я истинный путь на земле обрету?

Как бич или нищий, скитаясь под небом,

Я помню всегда о скитальце одном:

Чужим он сочувствовал болям и бедам,

Свои — заливал самым горьким вином.

Распнут — и объявят мессией,

сожгут — и объявят поэтом.

А в нашей любезной России

«осанну» исторгнут при этом.

Гноят и мытарят в неволе

глашатаев правды единой.

В России — им лучшая доля:

безвинному — явка с повинной.

Строптивому — благ укрощенья:

кнутом или плеткой литой.

А в нашей России — прощенья

грехам за последней чертой.

Любезная сердцу Россия,

зачем этот крест на пути?

О, Господи — я не мессия,

мятущийся дух укрепи!

О, Господи — высшая сила,

Спаси меня и сохрани!

Всем сердцем люблю я Россию,

особенно в черные дни.

Мы все живем «До завтра» —

Прислуга и король,

А также космонавты.

Мы все играем роль.

Пусть кто-то не проснулся —

Все сыграно уже.

И мир не ужаснулся,

Не всхлипнул о душе.

О ней, непокаянной,

Лишь близкие вздохнут.

Звездою безымянной

Душа рванет из пут.

Мы живы все до «завтра»,

А значит — до утра,

Подсчитывать утраты

Нам всем давно пора…

Срок жизни увеличился — а мы,

Поэты, поведеньем, данным свыше,

Так рьяно губим души и умы

И так взахлеб,

Как перед смертью пишем.

Спешим, пока живы, строкой несуетливой

Отчаянье свое выплескивать в стихи.

Мы ловим каждый миг гигантского прилива,

Когда не разобрать огрехи и грехи.

Так рьяно губим души и умы,

Как будто претендуем мы на вечность.

Но зорко наблюдает рок из тьмы:

— Вам сроки коротки,

А вы беспечны?!

Еще один покинул строй

Тех, божьей милостью поэтов,

Кто пишет кровью, а порой —

Под черным дулом пистолета.

Он не читал стихов с эстрады:

Надрывных, злых, замысловатых.

Но были мы услышать рады

На пленке голос хрипловатый.

На грани срыва голос пел,

Как будто было в горле тесно

От чувств, что выразить хотел

Певец в словах негромких песен.

Он в 42 ушел от нас.

Так не хватает часто нам

Душевных слов и честных глаз,

Души, что рвется пополам.

В каждой строке одиночество

И бесконечность тоски.

Мне вот самой стихотворчество

Муку печет их муки.

К Богу взываю: — Всевышний,

Дай мне бессмертные строки!

Я заплачу своей жизнью:

Сблизь мои крайние сроки.

Кричу: — Наркота! — я,

И вот уже животно — я.

Нет, не кони меня так и тащут все вниз,

А наркота, свинья, разрушает мне жизнь.

Весь Союз наркоту поставляет

И меня от «ломки» избавляет.

И сексоты, бляди и воришки

Продают последние штанишки.

Ради меня!

Чтобы в гроб

Скорее лег я!

Даже лучший доктор Толик,

Алкоголик и крамольник,

Так меня спасает,

Что в пространстве зависаю.

Будто висельник…

А Любимов Юр Петрович

Тоже купит мне укольчик,

Чтоб играл я Гамлета:

«Быть — не быть» решал.

А где Я? Я сам на сам

Думал и страдал.

Все устали, сели — встали!

Выпьем, други, водочки.

От меня вы так устали,

Что заткнули глоточку.

Я не умер, я живой!

Подгляжу за вами я.

Пьете вы за «упокой»,

А судьба — с глазами.

Толик, лучший друг и враг,

Умер в неизвестности.

Для меня б он взял Рейхстаг,

Что там Склифа местности!

Ты, Оксаночка, усни

Сном беспечным! —

Мне минуты, тебе — дни,

У меня в запасе — Вечность.

Я скажу вам однозначно:

Женщинам не верьте

И подальше сердце прячьте.

Чтоб их взяли черти!

Труп мой плыл в машине, что ж —

С близкими, с друзьями.

Я, наверно, был хорош —

В той глубокой яме. (На Ваганьково)

Видел лица тут и там,

Но не все скорбящи.

Видел рожи — по углам:

Весело глядящи.

Вот он я — лежу в гробу,

Жив — живее многих!

Верю в душу и в судьбу,

В дальнюю дорогу.

Я когда-нибудь вернусь,

Встречусь я с друзьями,

Буду шпарить наизусть

Целыми листами.

А Миша Шемякин,

Ты жив или нет?

Когда побухаем в Париже?

Давно нам с тобою не страшен тот свет,

Там свету немножко пожиже…

Театр, театр. И Гамлета роль…

И зависть к успеху — актеров…

Ну, вот мое сердце —

Завистник, изволь

Его прострелить без суфлеров!

Ну, вот мое сердце! Завистник, спеши!

Меня ведь приветствуют толпы!

Я знаю, ты точишь и точишь ножи,

И может, увы, не без толку.

И капля за каплей…

Ведь зависть, как яд,

Меня отравляет наркотой.

Стада предо мною,

Я вышел из стад,

Но подзадержался в животных.

Кричу: — Наркоты! — я,

И вот уже животно — я.

Сели-встали, все устали,

И ору все ором я,

Чтоб вы какали глистами,

Исхожу измором я!..

Я в Столбах лежал, и что ж?

Был на психа я похож? —

Мучили, подлюги, процедурами!

Меня от их унылых рож

Все кидало в раж и в дрожь,

Шел общаться с дурами.

То есть, дуры не совсем,

А при всем, при том, при сем,

Все у дур в порядочке.

Их мозги, как грядочки.

Шел всегда я до конца

И стоял над бездною.

Не терял притом лица —

Пьяный или трезвый.

Сели-встали, все устали —

От ме-е-е-ня!

Никому не нужен я-я-я!

Помираю — вот он я!

Никому не нужен я!

Помираю — вот он я!

Личность я, а не свинья!

Прах друзьям —

С на-ррр-ко-то-ю!..

Ангел пел, но как голос был зол!

Я тоннелем в тот свет продирался.

Прекрати ты, прохвост, я еще не ушел,

Что-то слишком уж ты расстарался!

Я пока что живой, все допью, докурю

Я еще долюблю, я еще не сломался!

На Каретном Большом еще пошухерю,

Я ведь бывший дворовый, и я не зазнался!

…Я уже раскумарился в лучших мирах!

Так за что я страдал, как Фома, ля, неверный?

Зазнобило, как вспомнил, во пух и во прах

Все трепали мои обнаженные нервы!..

Что же, ангел, прости, может, ты бы не пел,

У тебя был приказ, подчиненный ты тоже…

Я любил свою жизнь, умирать не хотел.

Не Лаэрт ли убил меня, Господи-Боже?..

Ты снишься мне, уставший и больной,

Ты снишься мне в хмельном дурмане.

Я от тебя — за призрачной стеной,

Спешишь ко мне

В огне своих желаний.

Ты снишься мне и летом, и зимой,

В день ангела и в день кончины.

То говоришь, то будто бы немой…

И мы с тобой давно неразлучимы.

Зачем во сне слиянье душ и губ?

Идем с тобою,

За руки держась,

Под звук архангеловых труб

Стоим мы, в поцелуй соединясь.

Зачем тревожишь в сонной тишине гитары звуком,

нежным и печальным?

Зачем, зачем являешься ко мне

Любовником неистовым и тайным?

Я устала биться о глухие стены равнодушья ближних,

дальних неприятье.

Ну, допустим, — баста! —

вскрыла себе вены и расторгла с жизнью слабые объятья.

Ну, допустим, ахнут —

набегут проститься,

кто-то с перепоя и слезу прольет.

Капнет она водкой на мои ресницы,

обожжет, как пламя —

дух мой оживет.

Торопясь, покинет каменное тело,

воспарит над всеми —

легок и незрим.

И ему отныне нет до тела дела,

он, как посторонний,

повисит над ним.

И увидит сверху он не лица — рыла,

и услышит фразы, едкие, как дым…

О, мой Бог, зачем я вены себе вскрыла?

знала ведь, и мертвой неугодна им.

Всех усопших прежде, хорошо иль молча,

провожали люди в их последний путь.

А теперь вот лица,

будто рыла, корчат…

Так что дух мой хватит оторопь и жуть.

Не сестра, не жена, не любимая.

Так зачем же мне выпало так:

Твою нишу занять, Владимир?

Подшутил, видно, Бог-чудак.

Ткнул перстом он в меня — не мимо:

— Дщерь моя, ты пойдешь за ним,

За собратом, чье имя Владимир.

Свято место не будет пустым.

Сорок лет почти уже минуло —

За тобой след-вослед стремлюсь.

Как лавина, поэзия хлынула —

Захлебнуться в ней не боюсь.

Не сестра, не жена, не любимая.

Но по духу мы родственны так,

Ты один для меня, Владимир!

Так решил, видно, Бог-чудак.

С того света нет поездов,

Самолетов нет с того света…

Путь туда лежал средь живых цветов,

Средь живых цветов в пике лета.

Нет безысходного горя.

Солнце сияет в саду.

Птицы поют на просторе.

Я, спотыкаясь, бреду.

К мертвому странная тяга,

скорбь почитаю за благо.

Мы ведь совсем незнакомы,

в горле рыдания — комом.

Может, все просто совпало.

Я в это лето устала,

И ранняя ваша кончина

Душу в печаль заточила.

Скажут, с ума я сошла —

Мертвого друга нашла.

Будет ответ мой такой:

Нету живых под рукой.

Над твоей могилой не рыдала,

я скорбела в городе другом.

Мрак взошел, я птицею упала,

и о землю черную крылом…

Что же случилось, что же?

Был я и наг, и бос.

Новой покрылся кожей.

Встал в исполинский рост.

Нет ли какого порока,

я вопрошаю, светл.

Я похожу на Бога,

так же люблю белый свет…

Благостный и неправый,

Всяк его уничтожит.

Словно ребенок малый,

Он мне всего дороже.

Конь на скаку и птица влет,

А человек — в расцвете лет.

И если даже плавить лед,

Он не увидит белый свет.

На каждую песню твою

Моя — из рыданий готова.

Неужто напрасно молю:

— Давай перемолвимся словом?

Ваши слезы лицемерные претят.

Не кощунствуйте над прахом светлым этим!

Кто поверит вашей скорби?

А хотя…

Есть людишки всякие на свете.

Да, он был ПОЭТ.

И беззащитен…

Перед подлостью и вашей одинок.

Оправдания не ждите, не ищите!

Дух его витает между строк.

Дух его отмщения не просит.

Он о друге жаждал горячо.

Если ваша рать меня не скосит,

Прислоню к его плечу плечо.