Глава 4

Олег в своей конторе, просматривает бумаги, звонит кому-то по телефону, диктует что-то своей секретарше.

Выходит на улицу, прощается с Димой, Колей и Андреем. Садится в машину.

Коля тоже садится в машину.

Дима и Андрей идут вниз по улице, оживленно болтая.

Олег едет в машине, мелькают дома, цветущие деревья в скверах.

Въезжает во двор, ставит машину.

Вылезает, подходит к цветущей черемухе и, подпрыгнув, срывает ветку.

Входит в подъезд.

* * *

Кухня в квартире Говоровых.

Олег, Надя и Сережа ужинают.

* * *

Олег сидит в пижаме у постели сына, читает вслух большую книгу.

Сережа со счастливым видом слушает.

Надя в ночной рубашке и халате, с зубной щеткой в руках, заглядывает в комнату и, улыбнувшись, исчезает.

* * *

Больница.

Олег сидит на кровати, мерно раскачиваясь, обхватив руками живот. К руке его тянется трубочка капельницы.

Все в палате спят.

Олег поднимает искаженное болью, залитое потом лицо, губы его что-то шепчут…

* * *

Кладбище.

Подъезжает автобус из фирмы ритуальных услуг.

Выходят Сергей Данилович, Вася, Нина Антоновна, Павел, обнимающий за плечи рыдающую Оксану, какие-то незнакомые люди, женщины в черных платочках.

Бравые ребята из фирмы ритуальных услуг выгружают гроб и несут по дорожке, следом за гробом несут венки и большую фотографию Анны Даниловны на проволочной подставке…

* * *

Поляна, усыпанная одуванчиками.

Сережа в трусиках и панамке с сачком в руках охотится на бабочек.

Надя и Олег сидят на расстеленном покрывале, едят бутерброды, запивая соком из пластмассовых стаканчиков.

Невдалеке стоит их машина.

* * *

Олег на работе, говорит по телефону, одновременно записывая что-то…

Едет с работы привычными улицами сквозь «тополевую метель».

* * *

Надя и Олег ночью, в постели, занимаются любовью.

* * *

Больница.

Олег — бледный, дрожащий от боли, со стиснутыми до желваков на скулах зубами, лежит на передвижной части большого рентгена, медленно въезжая внутрь аппаратуры.

В крохотном помещении гаснет свет.

Олег видит врачей, заглядывающих в помещение через светящееся окно.

Врачи передвигают какие-то рычажки на пульте.

Олег зажмуривается и шепчет…

* * *

Утро.

Павел просыпается, садится в кровати.

Оксана лежит рядом, спиной к нему.

Павел склоняется, нежно целует ее в обнаженное плечо… И вздрагивает, словно от удара током.

Оксаночка! — полушепотом выдыхает он.

Резко поворачивает Оксану. Ее голова откидывается на подушку — и Павел видит бледное мертвое лицо, полуоткрытые посиневшие губы, засохшую белую пену на щеке… В руке Оксаны, свисающей с кровати, зажат пластиковый пузырек, из которого на пол со стуком высыпаются таблетки.

* * *

Лето.

Лес.

Надя, Олег и Сережа собирают ягоды.

* * *

Дача.

Надя в соломенной шляпе копается на грядке.

Сережа собирает огурцы в парнике.

Олег лежит в тени на шезлонге с книгой в руках.

* * *

Раннее утро.

Река.

Олег и Сережа удят рыбу, сидя в лодке.

* * *

Солнечный летний день.

Дачный домик.

Олег лежит поперек кровати, свесив голову, его рвет в тазик, подставленный Надей.

Сережа плачет, спрятавшись в углу и заткнув уши.

Надя отбегает с тазиком в руках.

Олег шепчет что-то окровавленными губами…

* * *

Маленький Костя рисует дракона с разверстой пастью цветными мелками на асфальте во дворе.

Во двор на большой скорости въезжает машина.

Визг тормозов…

Костя оборачивается…

* * *

Кладбище.

Идет дождь.

Три свежие могилы, все в цветах и венках, обтянутые целлофаном фотографии Анны Даниловны, Оксаны и маленького Кости.

Опираясь на ограду, с непокрытой головой, в легком летнем пальто стоит Павел. Струи дождя текут по его лицу.

* * *

1 сентября в городе.

Нарядные Олег и Надя ведут в школу счастливого и гордого Сережу. В руке у него огромный букет георгинов, за спиной — новенький ранец.

Свободной рукой он вцепился в руку отца. Отца, а не матери…

* * *

Вечер.

Олег и Надя читают, лежа в постели.

Наконец, Олег откладывает книгу, гасит свет и притягивает к себе смеющуюся, шутливо отбивающуюся книгой Надю.

* * *

Театр.

Олег и Надя слушают оперу — какая-то оригинальная, новаторская постановка.

* * *

Олега в залитой черной кровью рубашке везут в машине «скорой помощи». Все его тело содрогается в конвульсиях, рот приоткрыт, глаза выкатились из орбит.

* * *

Церковь.

Обряд отпевания.

В гробу лежит Вася, почти неузнаваемый под слоем специального грима.

Плачущий Сергей Данилович обнимает плачущую жену.

Среди присутствующих — Надя в черном платочке, с горящей свечкой в руках: потрясенная, бледная.

* * *

Олег, Надя и Сережа завтракают в угрюмом молчании, выражение лица у всех троих — отрешенное и испуганное.

* * *

Мрачный Олег сидит на работе, на совещании и, кажется, совсем не слушает, о чем идет разговор.

* * *

Поздняя осень.

Вечер. Темно. Идет мелкий дождь. Светят фонари и окна домов.

Олег едет на машине знакомыми улицами. Он бледен и угрюм.

Остановив машину во дворе, не спешит выйти. Сидит, откинувшись на спинку сиденья, закрыв глаза.

Выходит. Запирает машину. Идет через темный двор.

Входит в квартиру. Там темно и тихо. Только под дверью Сережиной комнаты — полоса бледного света.

Не раздеваясь и не разуваясь, прямо в мокром плаще и ботинках, Олег подходит к двери, приоткрывает, заглядывает…

При слабом свете ночника он видит Сережу, спящего в объятиях спящей Нади.

Постояв минутку, Олег закрывает дверь и идет в прихожую раздеваться.

* * *

Олег в магазине игрушек. Выбирает среди конструкторов подарок сыну.

Внезапно его скручивает боль, он падает на пол…

К нему бегут люди, окружают его…

Олег корчится от боли и кричит, лица людей кажутся ему причудливо-искаженными.

* * *

Олег сидит в темной комнате на диване, одетый в черный костюм с черной водолазкой. Он плачет.

Заходит Надя — тоже в черном. Подходит к нему, обнимает за плечи.

Олег обхватывает ее руками, утыкается головой ей в живот. Плечи его вздрагивают.

За окном идет снег. Синий свет уличного фонаря разливается по стене, высвечивая фотографию Сергея Даниловича в рамке с траурным черным уголком.

* * *

Новый год. Олег и Сережа наряжают елку в печальном молчании.

Сережа подает игрушки.

Олег вешает их на елку.

Луч света падает на его запястье.

На запястье — симметричный темный кружок.

* * *

Солнечный зимний день. Каток.

Сережа и Надя катаются на коньках.

Олег сидит на лавочке и с грустью смотрит на них.

* * *

Больница.

Длинный коридор. Двери палат. В конце коридора смутно белеет окно. Санитарка моет пол, вяло макая намотанную на швабру тряпку в ведро и возя ею в луже на линолеуме.

Надя медленно идет по коридору. На ногах — тапочки, в одной руке — сапоги, она их держит за голенища, в другой — пакет. Здоровается с санитаркой. Та отвечает хмурым взглядом и, словно нехотя, кивает.

Возле поста медсестры Надя останавливается. Настольная лампа горит, медсестра склонилась над журналом. Надя здоровается — медсестра поднимает голову.

— Как он сегодня? — тихо спрашивает Надя.

— Без изменений, — быстро отвечает медсестра и отворачивается к шкафчику за спиной, открывает, достает из баночки таблетку, заворачивает в бумажку и кладет на стол: — Вот, возьми. А то ведь сразу прибежишь просить…

— Ему так… больно? — дрожащим голосом спрашивает Надя.

— Больно.

— А укол… Нельзя?

— Строго по часам. Сама ведь знаешь… — медсестра сочувственно смотрит на Надю:

— В шесть делали. Теперь — только в двенадцать.

— Но ему ненадолго хватает, — шепчет Надя.

— Привыкание, — бормочет медсестра, снова утыкаясь в журнал. — Естественная реакция организма. Только твой как-то уж очень быстро привык… Но здесь уже ничего нельзя поделать.

Надя берет со стола таблетку в бумажке и идет в самый конец коридора, к крайней палате, у окна.

Дверь палаты приоткрыта. Из палаты доносятся хриплые стоны — человек стонет мерно, словно капает из крана вода или тикают часы:

— А… А… А…

Надя на мгновение задерживается у двери палаты, глубоко вдыхает, сглатывает — и толкает дверь плечом. В палате — три кровати. На одной спит мужчина, накрыв голову подушкой. На другой — молодой парень, иссохший, лысый, к руке тянется трубочка капельницы. На третьей — Олег. Он страшно исхудал, лежит, запрокинув голову, небритый, глаза полузакрыты, из широко раскрытого рта доносятся хриплые стоны. К его руке тоже тянется трубочка капельницы.

Молодой парень с соседней кровати с ненавистью смотрит на Надю и капризно говорит:

— Хоть бы ты его скорее забрала, что ли! День и ночь орет, никаких сил больше нету… Тот-то, — он кивает на спящего соседа, — полуглухой, он хоть спать может. А я… Я здесь для лечения лежу, мне тоже сон нужен!

— Олег тоже для лечения здесь лежит, — спокойно отвечает Надя, ставя сапоги — на пол, пакет — на стул.

— Да какое ему лечение?! У него уж четвертая стадия! Лечение… Другим только мучение — его лечение! Забери ты его, пусть дома умрет… В кругу семьи.

При этих словах Надя вздрагивает и пристально смотрит на парня с соседней койки. Но ничего не говорит. Склоняется к Олегу, гладит его кончиками пальцев по лбу, касается щеки, шепчет нежно:

— Олежек! Олежек, я пришла…

— Он не слышит тебя! Он ничего уже не понимает! — злобно бормочет парень с соседней койки и передразнивает Надю: — «Олежек», «Олежек»…

Надя продолжает гладить лицо Олега. Тот открывает глаза, смотрит на нее и принимается стонать еще громче.

— Я сейчас тебе лекарство дам… Тебе легче станет, — дрожащим голосом говорит Надя. Берет с тумбочки бутылку с минеральной водой, наливает в кружку, опускает в кружку трубочку для коктейля. Кладет таблетку в рот Олега, подносит трубочку к губам… Олег жадно сосет воду, потом откидывается на подушки и начинает кричать во всю силу легких:

— А-а-а! А-а-а!

Мужчина с соседней койки просыпается, скидывает с головы подушку, садится на кровати, испуганно смотрит на Олега… Потом тяжело вздыхает и снова накрывает голову подушкой:

— Ох, господи, грехи наши тяжкие…

Олег кричит.

— Не помогло ему твое лекарство! — смеется парень с соседней койки.

Надя разворачивается и выплескивает ему в лицо остатки воды из кружки. На секунду парень потрясенно замирает. Потом стирает воду с лица и кричит:

— Сука! Хулиганка! Над больным глумишься! Фашистка!

Надя выбегает из палаты. Навстречу ей по коридору не спеша идет медсестра. Надя прижимается спиной к стене, медленно сползает, садится на пол, зажимает уши ладонями, чтобы не слышать криков Олега, зажмуривается… Медсестра входит в палату.

Из палаты несутся крики Олега и истерический голос парня:

Я лечащему врачу пожалуюсь! Я матери скажу, она к главврачу пойдет! Я завтра же, завтра, — голос его прерывается кашлем и он принимается мучительно, натужно кашлять, потом — кричать, совсем как Олег.

Медсестра выходит из палаты, мгновение смотрит на сидящую на полу Надю и бежит по коридору к процедурной. Возвращается с металлическим лотком, в котором лежат два шприца. Входит в палату.

Надя сидит, зажмурив глаза и зажав ладонями уши. По щекам ее текут слезы. Она шепчет:

— В кругу семьи… В кругу семьи…

В памяти ее всплывают — словно записанные на любительской видеопленке — сцены последнего дня рождения Сережи. И память — словно стоп-кадром — выхватывает лица тех, кто умер за последний год: Анна Даниловна, Оксана, Сергей Данилович, Вася, Мария Петровна, Костя…

Медсестра выходит из палаты, трогает Надю за плечо. Надя медленно отнимает ладони от ушей, со страхом прислушивается: криков больше нет.

— Побудь с ним немного… Пока действует… — ласково говорит медсестра. — Тот, второй, он спит… Противный он парень. Я сама иной раз еле сдерживаюсь, чтобы по морде ему не дать… Но — нельзя. И ты тоже… Зря.

— Да, зря… Простите, — шепчет Надя. — Скажите, а… Олега скоро… Выпишут? Я знаю, умирать их домой отдают… Но у меня сыну шесть лет. Он не должен этого видеть.

— Может, в хоспис определят… Вы ведь из Центрального округа?

— Из Центрального…

— Может даже, вне очереди. Парень-то молодой и ребенок маленький — особые обстоятельства.

А ремиссии… Ремиссии, конечно, ждать уже нельзя? — скороговоркой спрашивает Надя, но смотрит на медсестру с отчаянной надеждой.

— Вряд ли… Вообще-то, на этой стадии редко… Но он у тебя живучий! Сколько раз он с того света вылезал? Пять? Шесть?

— Восемь… Восемь раз. За два года болезни.

— Может, еще раз повезет. Ты надейся. Потому что медицина сейчас, как говорится, не всесильна, но и предсказать наверняка ничего тоже не можем, такие чудеса иной раз случаются… Бывает — все, умирает человек. А потом — р-р-раз! — и встает. И своими ногами уходит.

— Но потом возвращается… Они всегда возвращаются, да?

— Ну… Почти. А все-таки — лишние полтора месяца жизни! А то и пол года! А бывает — вообще пять лет. У твоего-то ремиссии какие-то короткие. Врачи даже удивляются. Наступают внезапно, а длятся недолго…

Разговор прерывают крики, доносящиеся из палаты где-то в середине коридора. Хриплые, отрывистые крики, похожие на крики Олега.

— Ой, побегу, — медсестра вскакивает и бежит к палате, из которой доносятся крики.

Надя медленно поднимается, хочет войти в палату и не решается.

Подходит к окну.

Медленно падает снег. Недалеко от окна, на больничной аллее, горит фонарь, отбрасывая на снег желтый свет. В этом световом пятне маленький мальчик лепит крохотного снеговичка. У него такая же курточка и шапочка, как у Сережи. Он поднимает голову и… В какой-то момент Наде кажется, что это — Сережа. И тут же стекло запотевает. Она трет стекло ладонью, снова смотрит. Нет, это не Сережа. Это какой-то другой мальчик.

Надя отворачивается от окна и заходит в палату.

Парень-скандалист спит, широко раскрыв рот и хрипло дыша. Олег, наоборот, лежит, чуть повернув голову на подушке и вполне осмысленно смотрит на Надю.

— Олежек! Милый…

Надя подходит, склоняется, целует его, гладит по небритой щеке.

— Больно… Больно, Надя, — шепчет Олег. — Очень больно. Хуже… Не было так… Сейчас — хуже… Сил нет… Умереть бы скорее!

— Олежек… Я… Я поговорю с врачом! — беспомощно лепечет Надя. — Может быть, какое-нибудь другое лекарство или…

— Нет! Нет! — стонет, почти кричит Олег, принимаясь мотать головой на подушке. — Не поможет, ничего не поможет… Я знаю… Знаю, чего он хочет… Никого не осталось… Я бы отдал, но — никого… Только Сережа… И ты… А ты не нужна ему… Ты мне не родная… А Сережу… Не могу… Но так больно! Больно!

И Олег снова принимается кричать, мотая головой на подушке. Надя оглядывается на парня на соседней койке — тот спит. Она берет руку Олега, ласково гладит. Олег мотает головой и кричит. Заглядывает медсестра.

— Опять?

— Не действует… Не помогает ему! — плачет Надя.

— Привыкание… Что уж теперь! Ты уходи. При тебе ему только хуже.

— Почему? Почему при мне — хуже?

— Не знаю… Что-то психологическое. Без тебя он тоже кричит. Но — не так. Иди, иди… Тебя ребенок ждет. Нечего тебе попусту нервы трепать.

Надя послушно отпускает руку Олега, берет сапоги — с пола, пакет — со стула. Потом ставит сапоги и вынимает из пакета бутылку минеральной воды, пакет сока, несколько памперсов для лежачих больных, пачку салфеток… Раскладывает все это в тумбочке. Снова берет сапоги и выходит. Медсестра провожает ее до поста.

— Тебе самой-то не надо чего… успокоительного? Может, валерьяночки?

— Нет, спасибо. Не помогает мне валерьяночка.

Могу что-нибудь посильнее…

Тогда я в метро засну. Спасибо, нет…

Ну, ладно. Ты… Отдохни завтра. Не приходи.

Спасибо, — еще раз шепчет Надя и уходит по коридору.

* * *

Надя, уже в сапогах, шубе и шапке, выходит из дверей корпуса. Проходит по аллее. Мимо фонаря и крохотного снеговичка. Мальчика уже нет. Она оглядывается на темный корпус больницы и уходит по скрипящему снегу.

* * *

Олег лежит в полутемной палате. Соседи спят. Рот Олега широко раскрыт, глаза почти вылезают из орбит. Он хрипло, обессилено стонет. По лбу катится пот. Стоны прерываются, Олег задыхается… Потом глубоко вдыхает, стискивает зубы… И шепчет:

— Возьми… Вместо меня… Сережу! Сережу возьми! Сына моего… Возьми…

Олег снова мучительно закашливается, тяжело переводит дыхание… Некоторое время лежит, зажмурившись и стиснув зубы. Потом снова вздыхает и открывает глаза. Медленно поднимает руку, проводит по лицу, по груди, по животу… Снова вздыхает с облегчением, глубоко, с наслаждением дышит, блаженно улыбается, продолжая оглаживать, ощупывать свое тело, словно убеждаясь в его целостности. Приподнимается на локтях, с улыбкой смотрит на больничное окно, где в темноте падает снег. Потом запрокидывает голову и издает страшный, звериный крик. И принимается рыдать, переворачивается на кровати, причем трубочка капельницы натягивается до предела, кусает подушку, молотит по ней кулаками, и плачет, и кричит, но уже не боль в его криках, а ярость.

Его соседи по палате просыпаются и испуганно на него смотрят.

Вбегает медсестра. За ней — другая.

— Господи, опять он! — говорит вторая медсестра. — Хоть бы его скорее выписали!

— Я ему еще волью, — бормочет первая. И исчезает.

— Отвечать сама будешь или и меня приплетешь? — кричит ей вслед вторая.

Первая медсестра — та, которая утешала Надю — появляется в дверях со шприцем в руке. Подходит к Олегу, берет его за руку, решительно поднимает рукав и делает укол. Олег продолжает плакать. Потом утихает и засыпает, уткнувшись лицом в подушку.

— Давай, перевернем его, а то еще задохнется, — говорит первая медсестра.

— Лучше не трогай. А то опять орать начнет… Так — хоть немного тишины!

— А если задохнется?

— Ему же лучше…

Первая медсестра мгновение колеблется — и кивает головой. Медсестры уходят.

Олег спит, уткнувшись в подушку.

За окном идет снег.

* * *

Квартира Говоровых.

В спальне Олег сидит на краю кровати, рядом со спящей Надей. Надя выглядит измученной, словно неживой. На щеках — потеки слез. Рядом, на тумбочке — стакан с водой и пачка таблеток: «Тазепам». Олег смотрит на Надю.

Потом встает, выходит, прикрыв дверь. Постояв в коридоре, заглядывает в комнату Сережи. В желтом свете уличного фонаря видна пустая, аккуратно заправленная кровать, детские книжки на полке, игрушки в большой коробке в углу, плюшевый бассет, брошенный чуть в стороне от других игрушек.

Олег закрывает дверь, мгновение стоит, привалившись к ней спиной и зажмурившись.

Потом идет в гостиную. Включает торшер возле журнального столика. Открывает шкаф, вытаскивает коробку с шитьем, ставит на столик, садится рядом. Вынимает из игольника одну иглу. Колет себя в темное симметричное пятно на запястье. Колет снова и снова, сильнее, глубже… Ни капли крови. Тогда Олег колет рядом с пятном — и рука непроизвольно дергается. Из укола выступает капелька крови.

* * *

Пасхальная ночь. Толпа народа в храме. Хор поет: «Христос воскресе из мертвых смертию смерть поправ».

Толпа в храме — на экране телевизора.

Олег приглушает звук.

Проходит на кухню.

В кухне темно. Надя стоит у окна, смотрит на улицу, на толпы гуляющей молодежи. Слышится звон колоколов — и радостные вопли подвыпившей компании… Из гостиной — хор: «Христос воскрес из мертвых…»

— Христос Воскрес, Надюша, — шепчет Олег, подойдя к Наде.

Надя оборачивается. Она плачет. Молча смотрит на Олега.

Олег обнимает ее, прижимает к себе, целует в макушку. Шепчет:

— Если бы я мог его вернуть! Если бы я мог всех их вернуть!

— Три дня, — шепчет Надя, содрогаясь от рыданий.

— Что?!

— Три дня. Он три дня не дожил до дня рождения. До семи лет. Ты забыл? Три дня…

— Надюша…

— Нет! — она отстраняется. — Не затыкай мне рот, я и так старалась тебя щадить и не говорить об этом! Но, мне кажется, ты достаточно окреп и переживешь этот разговор! Ты ведь хорошо себя чувствуешь в последнее время? Хорошо, да?!

— Надюша, я чувствую себя хорошо. Дело не во мне. Просто — сейчас не лучший момент…

— Почему?! Из-за христианского праздника? Они все пьяные… Все…

— Не все.

— Они поют: «Христос воскрес из мертвых», а я не верю, что Он воскрес, я вообще в Него не верю, и в Бога не верю, Бога нет, нет! — кричит Надя. — Если бы Бог был, он бы не допустил такого… Мой сын умер! Говорят: Он принес в жертву Сына своего… Но причем здесь мой сын? У меня в шкафу лежит подарок ко дню рождения, я взяла деньги у родителей, чтобы купить ему, это конструктор, рыцарский замок с рыцарями… Сереже так хотелось! Но он не дожил до того, чтобы получить… и теперь я знаю: Бога нет!

— Надя! Ну, опомнись, что ты говоришь?

— Бога нет! Я не желаю соблюдать эти идиотские обряды! Те, кто разрушал церкви, были тысячу раз правы! Это все ложь! Ложь! Вранье! Они дурят нам головы! — кричит Надя.

— Бог есть, — шепчет Олег. — Надя, Бог есть! Я это точно знаю.

— Почему? Потому что ты выздоровел? Но это может быть не выздоровление, а ремиссия… И скоро ты опять будешь корчиться, орать, блевать… А я… А Сережа умер! Он умер во сне и никто не может мне сказать, от чего он умер!!!

— Я знаю, Надя, что Бог — есть, — с каким-то отстраненным выражением на лице говорит Олег. — Раз есть Дьявол, значит, есть и Бог. А Дьявол — есть.

— Как ты можешь это утверждать? Жизнь — это форма существования белка, существенными моментами которой являются ассимиляция и диссимиляция, — бормочет Надя с глумливой улыбкой. — И Сережа…

— Нет, Надя, Дьявол есть. Он существует. Я знаю, знаю это, кому, как ни мне, это знать, — лицо Олега искажается страданием. — Но я надеюсь: раз есть Дьявол, может, и Бог тоже…

— Все! Больше не хочу говорить об этом, — обрывает его Надя. — Все это — чушь. Это неважно. И вообще… Я собиралась сказать тебе, что ухожу. Больше не могу с тобой жить. Вообще не знаю, как мне теперь жить… Без Сережи. Но жить без Сережи здесь, в этой квартире, с тобой — не могу. Я только хотела дождаться, пока ты достаточно поправишься… Чтобы не чувствовать себя виноватой перед тобой. Но сейчас я поняла, что не буду чувствовать себя виноватой, даже если ты умрешь. Мне все равно. Ты понял? Мне все равно!!!

— Я понял, Надя. Да, наверное, так лучше… На некоторое время… Ты переедешь к родителям, да?

— Да, — гнев Нади вдруг угасает. — Может, я потом смогу вернуться. Хотя — не знаю. Мне кажется, я тебя больше не люблю. Извини меня, Олег.

— Я понимаю. Без Сережи… Действительно, все это не имеет смысла.

Олег целует Надю в лоб и возвращается в гостиную.

Надя остается стоять у окна.

* * *

Золотистый летний вечер.

По кладбищенской аллее идут Надя и Коля.

Надя быстро, лихорадочно говорит, а Коля кивает или мычит что-то невразумительное, но Наде не важны его ответы, ей явно хочется выговориться:

— И так все они умерли… Словно в блокадном Ленинграде: умирали один за другим, пока очередь не дошла до Сережи. Я поверить не могла тому, что все это наяву происходит… До сих пор не могу поверить в то, что все это на самом деле! Может быть, поэтому горе меня и не убило совсем. Мне все казалось каким-то нереальным, как колдовство в страшной сказке: словно сама Смерть поселилась в нашем доме, среди нас… Не знаю: может, мне следовало раньше уйти? Схватить Сережу и убежать?

Некоторое время они идут молча, глядя на могилы, расположенные вдоль аллеи.

На одном из памятников — овальная фотография совсем маленького, лопоухого, весело смеющегося мальчика — не Сережи, другого мальчика, да и даты жизни: 1949–1955 годы.

Но все равно возле этой могилы Надя на секунду задерживается. А потом убыстряет шаг.

— Могла бы я спасти Сережу, если бы увезла его? Он умер — ни от чего. Без причин. Просто остановилось сердце. Словно Смерть сама пришла за ним… Такое бывает, но — очень редко. И почти все случаи — у младенцев до пяти месяцев. Никогда я не была настроена мистически, а теперь — просто не знаю, во что мне верить! Если бы я бросила Олега, отдалилась от него — спасла бы я этим Сережу? Мне почему-то кажется — нет, не спасла бы… А так — исполнила свой долг до конца. Хотя — какой смысл в этом во всем? Семья рухнула. Ребенок умер. Я повторяю снова и снова: умер, умер, умер… Но по-настоящему я так и не поняла того, что он умер. Ты понимаешь, Коля? А Олег… Я сказала, что мы должны временно пожить порознь. Но я к нему не вернусь. Он мне вдруг стал противен после смерти Сережи. Так противен… Я с трудом заставляла себя оставаться с ним рядом! И — не выдержала, ушла… А если он опять заболеет? Позовет меня? Что мне делать? Я не могу за ним ухаживать… Я его ненавижу… Он ничего не сделал плохого, я знаю, но отчего-то такое ощущение, что это он во всем виноват…

— Он виноват перед тобою, Надя, — вдруг говорит Коля.

Надя удивленно замирает, даже останавливается.

— О чем ты говоришь?

— Об Олеге. Он перед тобой виноват. Он не любит тебя по-настоящему. Ты вон все отдала, сколько за ним ухаживала… А он переспал со Светланой уже через неделю после того, как ты ушла. И сейчас он с ней спит. Она-то думает, я не знаю. И он так думает. Но я в первый же вечер все понял. Она поздно вернулась, начала врать, что у подружки задержалась. У подружки! У нее нет в Москве подруг.

У Олега любовная связь с твоей сестрой?! Коля, но она же совсем девочка! — изумленно всплескивает руками Надя.

— Да. Но она красивая, — спокойно отвечает Коля. — И она влюбилась в Олега еще на той вечеринке… Я потому больше ее и не приводил. Боялся, что она начнет вешаться на Олега и ты обидишься на меня. Нет, ты не думай, она не потаскушка какая-нибудь, она просто дура. Влюбилась во взрослого, красивого мужика. Да он еще корчит из себя страдальца, всеми покинутого сиротку… Не удивлюсь, если она уже на днях к нему переберется и поставит меня перед свершившимся фактом. И я, честно говоря, не знаю даже, что мне делать. Надрать ей уши? Надрать ей задницу? Я ведь могу!

Надя потрясенно смотрит на Колю, на лице ее сменяются самые разные выражения: словно она не знает, рассмеяться ей или заплакать.

А Коля продолжает невозмутимо говорить:

— Могу запретить ей встречаться с ним. Отправить ее домой, в Сызрань. Черт с ними, с экзаменами… Все равно завалит.

— Коленька! — с нежной улыбкой говорит наконец Надя.

— А хочешь — Олегу морду набью? — тут же пылко предлагает Коля. — Я это тоже могу. Запросто. Я только решил у тебя сначала спросить… А вдруг ты — против?

— Я… Я не против. Только все равно не надо.

— Почему не надо?

— Ну… Он же болен.

— Он выздоровел.

— Возможно, это только ремиссия. И вообще… Не надо никому морду бить, уши драть. Пусть живут. Я просто подам на развод. Думаю, теперь Олег не будет против. И у него есть женщина, которая станет за ним ухаживать, если что. Она ведь будет за ним ухаживать?

— Будет. Она хорошая девка. Только дура…

— Просто она очень молодая. Я в ее возрасте… Боже мой, я в ее возрасте была такая глупая! И такая счастливая! — Надя принимается плакать, стыдясь своих слез, но не в силах удержать их.

— Надь! Не надо, а?

— Не могу… Просто… Понимаешь, все это… И Сережа! А когда мне было семнадцать лет, я и знать не знала… И я думала, что у меня непременно родится девочка. Мне девочку хотелось. Но до Сережи оставалось еще так много лет тогда, когда мне было семнадцать…

— Я помню. На первом курсе. Я тогда в тебя влюбился. Но я был такой чурбан… А ты — лучше всех. Я подойти-то к тебе боялся. И все думал: а не замочить ли мне Олега? Но это не всерьез. Мы же вроде как дружили. И мне казалось — он лучше меня. Достойнее. Он все-таки москвич… А я — из общаги…

— Коленька!

— Хорошо, что я квартиру купил до кризиса. После мне бы уже не собрать столько денег.

— Коля!

— Здесь не место для таких разговоров, да? Но я давно хотел тебе сказать… Понимаешь, я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Теперь я точно знаю, что Олег — говно, и ты это знаешь. Поэтому — давай поженимся, а? Не умирать же теперь тебе самой из-за всего случившегося. Разводись скорее, выходи за меня замуж. Я понимаю, что ты горюешь о Сереже, мне очень жалко его, я понимаю и всегда буду тебя понимать… Но нельзя же всю оставшуюся жизнь на это потратить!

— Коля, подожди…

— Я уже ждал.

— Еще подожди.

— Сколько?

— Полгода. Я разведусь с Олегом. Я постараюсь примириться со всем, что случилось. Правда, я постараюсь… Я сильная.

— Я знаю. Ладно, я подожду. А Светланке скажу, пусть катится к своему Олегу или домой, но у меня она жить больше не будет… Для нее же так лучше.

— Не обижай ее.

— Не буду. Просто выгоню. Она взрослая. Выживет.

— Коля!

— Ну, ладно, ладно… Я дам ей время на размышление.

* * *

Квартира Говоровых.

Ночь. Олег и Светлана лежат в постели. Светлана обнимает Олега, страстно целует его лицо, грудь. Он гладит ее по волосам, но взгляд у него — отстраненный, несколько безразличный.

— Олег! Милый, любимый, ну, о чем ты думаешь, а? Скажи мне!

— Тебе это будет не интересно…

— Нет, мне все интересно! Все, что касается тебя, мне интересно!

— Я думал… О Боге.

— И что ты думал?

— Что Он есть. И что очень жалко, что я не смог доказать этого Наде. Не посмел сказать ей… Да она и не приняла бы моих доказательств.

— Ты думал о Наде? Сейчас?! — возмущенно спрашивает Светлана.

— Я думал о Боге.

— Ты меня любишь?

— Да.

— Но ее ты любил больше, да?

— Я не хочу сравнивать. Это неправильно. Надю я любил, как… как Надю. А ты — не она. Ты — Лана. И я тебя люблю. У нас с Надей все позади… Все, что было прекрасного.

— А со мной? Ты женишься на мне?

— Я женат на Наде.

— Но ты разведешься с ней? Разведешься?! Олег, она ведь не любит тебя! И, я думаю… Ты знаешь, что Коля в нее влюблен?

— Знаю.

— Он хочет на ней жениться. Теперь, когда она ушла от тебя, а ваш мальчик умер…

Олег вдруг отбрасывает от себя Светлану, переворачивается, наваливается на нее всей тяжестью, сгребает ее волосы в кулак и стискивает его:

— Никогда, никогда не говори о Сереже! Не смей! Еще раз вспомнишь о нем… Я тебя вышвырну и никакой любви, никакой женитьбы, ничего не будет!

— Олег, прости…

— Ты поняла?!

— Олег, я люблю тебя! Я больше не буду… Просто я хотела сказать…

— Заткнись! — Олег отпускает волосы Светланы и впивается поцелуем в ее губы. Светлана оплетает его руками, гладит по спине…

* * *

Олег, Дима, Андрей, Зоя и Лариса едут в машине Олега. Олег — за рулем, рядом — Дима. Андрей, Лариса и Зоя — на заднем сиденье. Играет музыка. Лариса и Зоя упоенно подпевают. Андрей дремлет, склонив голову на плечо Ларисы.

— Приятно иметь в компании трезвенника! — говорит Дима. — Можно выехать на пикничок, накушаться вволю, а потом без страха доверить ему свои жизни…

— А представляешь, если нас гаишник остановит? От машины, наверное, за несколько метров сивухой разит, — с усмешкой отвечает Олег.

— Мы пили не сивуху, а благородное вино! — шутливо обижается Дима.

— Вот я и говорю: остановит нас водитель, а от машины разит благородным вином!

— Ничего страшного. Ты дунешь в трубочку и все поймут, что ты — трезв.

— Мне кажется, я насквозь пропитался гнусными испарениями алкоголя…

— Не пугай меня! Почему тебе обязательно нужно испортить настроение всем окружающим? Это что, свойство всех трезвенников? Раньше ты таким не был…

— Разве?

Олег поворачивает… И видит, как из-за поворота шоссе, по их полосе, навстречу, на полной скорости, летит грузовик.

Олег успевает увидеть бледное, искаженное ужасом лицо водителя грузовика.

Дима успевает тонко, истерически вскрикнуть:

— Боже! Что за…

И в следующий миг происходит столкновение.

* * *

Олег, окровавленный, в растерзанном костюме, сидит, покачиваясь, обхватив голову руками, на стуле в длинном больничном коридоре.

К нему подходит медсестра, протягивает пластиковый стаканчик:

— Выпейте.

— Не надо…

— Надо. Пейте, пейте…

— Почему? Почему я остался жив?! Там было настоящее месиво! Ребят вытаскивали по частям! А у меня — ни одного пореза! Я сидел впереди! Лара, Зоя, Андрюша — сзади! Ларе оторвало голову! Она сидела за мной!!! Так почему моя голова цела?!!

— Выпейте лекарство. У вас шок.

— Что это? Валерьянка? Вы думаете, мне поможет?!

— Это не валерьянка.

Олег берет пластмассовый стаканчик, проглатывает залпом содержимое, морщится и возвращает стаканчик медсестре:

— Не валерьянка. Гадость какая-то…

— Идемте. Сейчас вас все равно никуда не отпустят. Вам нашли место в палате. Я дам вам пижаму.

— Почему я остался жив? Вы это мне можете объяснить? Это же противоречит всем законам!!! И физическим, и биологическим…

— Я не знаю. Меня на месте аварии не было.

— Я говорю вам: я должен был погибнуть первым!

— Считайте, что вас хранит Бог…

— Бог?! Вы считаете, Бог?!!

Олег вскакивает со стула, хочет спорить с медсестрой… На лице у нее отражается бесконечная усталость… Но в этот миг раздается крик Светланы:

— Олежек! Родненький!

Светлана бежит по коридору и кидается в объятия Олега.

— Ты цел? Цел? Боже мой, Олег, какой ужас… Но ты не ранен? На тебе столько крови… Олег, тебе больно? Почему они тебя не перевяжут? — она истерически обращается к медсестре. — Почему вы его не перевяжете?!

— Это не моя кровь, — спокойно отвечает Олег.

Светлана принимается плакать, повиснув у него на шее.

Олег обнимает ее, гладит по волосам… Но руки его падают, когда он видит Надю и Колю, бегущих по коридору.

Олег! — окликает его Надя, остановившись при виде повисшей на его шее Светланы. — Олег, это все правда?! Ребята погибли? Все четверо? Они погибли?

— Надюша, милая, — бормочет Олег, но Светлана вдруг оборачивается со стремительной грации змеи и кричит Наде:

— А тебя не интересует, как он себя чувствует? Не ранен ли он? Зачем ты вообще пришла?

— Я жена Олега. По крайней мере, официально, — спокойно отвечает Надя.

Коля хмурится и делает шаг вперед.

Но Светлана ничего не замечает и начинает наступать на Надю, потрясая кулачками.

— Ты больше ему не жена! Он тебя бросил! Тебе нечего здесь делать! Он любит меня! Я его жена! Я за ним буду теперь ухаживать! Уходи, ты нам только мешаешь! Ты его нервируешь!

— Лана, перестань! — бормочет опешивший Олег.

Коля делает еще шаг вперед и наотмашь бьет сестру по уху. Светлана падает на колени.

— Коля! — вскрикивает Надя, запоздало вскидывая руку, чтобы его остановить.

Светлана принимается визгливо рыдать.

Олег стоит, совершенно потерянный.

— И вякнуть не смей, соплюшка придурковатая! — кричит Коля сестре, а потом поворачивается к Олегу. — А ты… Ты, бессмертный горец…

На лице Нади вдруг отражается смертельный ужас. Она вцепляется в Колю обеими руками и бормочет:

— Не надо, Коленька, не надо! Замолчи! Уйдем отсюда… Уйдем скорее…

Почувствовав страх в ее голосе, Коля удивленно умолкает и обнимает Надю. Надя дрожит, с ужасом глядя на Олега.

У нас будет ребенок! — истерически кричит Светлана, так и не решаясь подняться с пола. — Я беременна! У нас с Олегом будет ребенок! Я теперь его жена! Мы поженимся!

Коля и Надя поворачиваются и, взявшись за руки, почти бегом уходят.

Загрузка...