Репей в хвосте (СИ)

Глава 4

Отец всегда был ранней пташкой, и поэтому, едва солнышко вынырнуло из-за края земли, я, приняв душ, чтобы взбодриться и, переодевшись, села за руль своей машины, которую, словно зная заранее, что это будет актуально, поставила так, чтобы ее не «заперли» машины гостей. Не так давно успокоившийся лагерь был тихим и сонным. Никто не остановил меня. На мгновение я было подумала сообщить о своем отъезде Ивану, но потом не стала.

Пустынную окружную я преодолела на удивление быстро и вскоре уже ехала по Ярославке, направляясь в сторону Болшево. Еще четверть часа, и я притормозила у высоких глухих ворот отцовского дома, а потом долго сидела, не решаясь открыть дверцу машины и подойти к звонку, чью пухлую пуговку хорошо видела со своего места…

…Мне открыла мать.

— Машенька… — почти прошептала она и покачнулась, опершись рукой на столб, державший калитку.

— Здравствуй, мама. Я… Я могу войти?

— Отец дома, — с легким испугом словно предупредила меня она, но отступила в сторону, пропуская.

Он завтракал и, увидев меня в дверях столовой, с грохотом опустил на стол толстостенную керамическую кружку, так что ее содержимое — крепчайший чай — плеснуло на клеенку. Боясь того, что он мог сейчас произнести, обрубив тем самым всякую возможность дальнейшего разговора, я шагнула вперед и выпалила.

— Меня хотят убить, папа. И мне нужна твоя помощь!

Он помолчал, впиваясь взглядом своих поразительно синих глаз в мое лицо. Его взгляд всегда был настолько пронзительным, ярким — то ли из-за цвета, то ли из-за выражения глаз, что мне было больно смотреть ему в лицо, словно на солнце. Вот и сейчас…

— Ты это серьезно?

Я горько усмехнулась.

— Вряд ли бы я решилась приехать сюда, если бы дела обстояли иначе.

Опять повисло молчание. И наконец…

— Что я должен сделать?

Как это похоже на него — никакого сослагательного наклонения. Воистину, слово «должен» — один из краеугольных камней, на которых держится вся немалая тяжесть личности моего родителя.

— Мне нужно встретиться с Вениамином Константиновичем.

Отец вытянул губы, словно собирался присвистнуть, но так и не издал ни звука.

— Саша… — негромко позвала его мать, но он лишь зыркнул на нее коротко, и она, как это обычно и бывало, стушевалась, хотя и не отступила, продолжая поглядывать на него поджав губы.

— Пошли, — он пружинисто поднялся.

— Ты даже не хочешь узнать подробности?

— У Веньки все и расскажешь. Чего зря воду в ступе толочь?

Я спустилась с ним в гараж, где, сияя полированными боками, замер в готовности старичок лендровер, собранный отцом буквально по винтику. Впрочем, никто не назвал бы этого ветерана дряхлым. Он, как и его хозяин, мог дать фору многим. Вместо пассажирской дверцы отец распахнул багажник и коротко приказал.

— Залезай.

— Зачем это?

— Как была распустехой, так и осталась. А если за тобой следили?

Разинув рот, я замерла в растерянности, совершенно оглушенная этой очевидной мыслью.

— Ну?

Покорно свернувшись клубком в просторном заднем отсеке, я прикрыла глаза, и отец набросил на меня какую-то темную плотную ткань. Хлопнула дверца багажника, шаги. Скрип петель — открывает ворота? Вновь шаги. Машина качнулась, и почти следом взревел мотор. Тронулись, подъем — наверно, выезжаем со двора. Вдруг резкое торможение, дверца распахнулась, и я услышала громкий, раздраженный голос отца.

— Пока ТВОЯ дочь не покинет этот дом, МОЕЙ ноги здесь не будет!

И лендровер опять резко рванул с места. Я лежала, затаив дыхание, совершенно не понимая, что происходит. Впрочем, через пару минут отец снизошел до объяснения. Я вздрогнула, когда сквозь рокот мотора до меня донесся его негромкий, абсолютно спокойный баритон.

— Теперь, если кто и был у тебя на хвосте, то будет совершенно уверен, что ты осталась в доме. А птичка-то улетела!

— Спасибо, — задушено пролепетала я и свернулась в клубок еще туже — опять начала бить нервная дрожь.

«Боже, да что же это творится вокруг меня!»

Вениамин Константинович Пряничников был старинным другом моего отца. Когда-то они служили вместе, но потом пути разошлись. Отец остался в армии, а Веня поступил в Академию КГБ. Как и отец, он уже несколько лет был на пенсии, но попал на нее по инвалидности, а не из-за излишней прямолинейности нрава, как мой родитель, который был любителем резать правду матку всем и всегда.

Выйдя в отставку, Пряничников поселился совсем недалеко от друга — продал свою квартиру, ставшую для него тюрьмой, и купил дачу в том же Болшево, но возле реки, в красивейшем месте на берегу, поросшем столетними соснами. Раньше дача принадлежала какому-то то ли художнику, то ли артисту и отличалась странной, но очень удобной для нового хозяина архитектурой. Все основные помещения находились внизу — кухня, столовая, кабинет и две спальни, располагались по кругу по сторонам просторной гостиной, потолком для которой служила уже крыша дома. Второй же этаж представлял собой круглую галерею, со множеством окон, выходивших на все стороны света.

Единственно, что сделал Пряничников, кроме устройства удобств, — установил в центре этого башнеобразного строения специальный лифт — вещь необходимую для человека, проводящего все свои дни в инвалидном кресле. Теперь, поднимаясь сюда, хозяин дома мог любоваться окрестностями, сколько ему было угодно, разъезжая в своем экипаже с ручной тягой по выложенному в круг ковру. Серьезные разговоры Вениамин Константинович предпочитал вести там же, но предварительно закрыв жалюзи по периметру.

Пряничников обрадованно встретил отца и тактично не показал своего удивления тем, что вместе с ним приехала я.

— Здравствуйте, Мария Александровна. Я с удовольствием слежу за вашим творчеством.

— Спасибо… Только я хотела бы как и раньше быть для вас, дядя Веня, просто Машей.

— Тогда иди поцелуй старика, девочка. Давненько мы с тобой не виделись…

Наклонившись к нему, я почувствовала отзвук запаха валокордина и внезапно испугалась того, что мне предстояло взвалить на него. Словно почувствовав мои внезапно возникшие колебания, Пряничников заговорил первым.

— Я чувствую, что-то стряслось, Саша?

— Это у моей доченьки спросить надо. Примчалась сегодня чуть свет — говорит, мол, убивают! — в голосе отца неожиданно прорвалось раздражение, и я невольно втянула голову в плечи.

— Убивают? — Пряничников развернул кресло в мою сторону, а потом, почесав бровь, потянулся к пульту, который управлял механизмом, закрывавшим жалюзи на широких окнах. — Убивают, говоришь? А почему ко мне, а не в полицию?

— Без толку, дядя Веня, а потом есть некоторые подозрения, — и я принялась за свой непростой рассказ.

Пряничников слушал не перебивая. Молчал и отец. Лишь в середине истории он внезапно поднялся и принялся мерить быстрыми нервными шагами короткий радиус галереи. Я невольно посчитала — три вперед, два назад. Странно, но почему-то получалось именно так. Словно обратный путь был короче. Потом дядя Веня обрушил на меня град коротких, точных вопросов, многие из которых откровенно удивили меня.

— В конторе я, конечно, поузнаю, — после достаточно долгого размышления проговорил, наконец, хозяин дома. — Ты права… Что касается остального… Во-первых, мне нужно поговорить с этим твоим Иваном Ивановым. Естественно, это нужно сделать так, чтобы никто не узнал… Постой-ка. Я набросаю для него инструкцию, потом бумагу — уничтожить.

— Дядя Веня. Я чувствую себя просто-таки идиоткой. Не слишком мы все это… киношно, что ли?

Он глянул иронично.

— Думаешь, дед на старости лет из ума выжил? В шпионов поиграть захотел?

— Нет…

— Тогда не спорь, а слушай, когда знающие люди дело говорят. Во-вторых, добудь мне карту твою больничную. Ту, что на тебя завели, когда с отравлением лежала.

— Зачем? — изумилась я.

— Кошатина кошатине рознь, — буркнул он, а я, похолодев, прикрыла ладонью рот.

— Вы думаете?..

— Я строю предположения. А там… Вскрытие покажет. Если я прав, у нас на руках может оказаться реальное доказательство. Только будь осторожнее. Наври что-нибудь, а лучше просто сопри, чтобы никто и не видел. Передашь ее как-нибудь — больше мы пока что видеться не должны. По телефону тоже нельзя — твой могут слушать. Ты мне можешь звонить только с чужого или еще лучше из автомата.

— О господи! — я схватилась за голову.

— Ты Господа не трогай, — вдруг сердито встрял до сих пор молчавший отец. — Лучше честно скажи, что натворила!

— Ничего! В том-то и дело, папа! Я уже миллион раз прокрутила все в голове. Не попадала даже в какие-то двусмысленные ситуации — не видела кого-то не с тем, с кем надо, не входила в тот момент, когда этого не стоило делать, и не выходила там, где не следовало бы… То есть, конечно, чисто абстрактно такое предположить возможно, но по одному только предположению не убивают!

— Смотря, что поставлено на кон, — возразил Пряничников, задумчиво пощипывая нижнюю губу, что до сладкой боли напомнило мне Ивана…

Словно услышав мои мысли, отец заговорил о нем же.

— Вениамин, зачем тебе этот тип, воспитатель мальчика?

Меня покоробило то, как он это произнес, и, не удержавшись, я язвительно напомнила:

— Твоего внука, которого ты даже ни разу не удосужился увидеть, зовут Василием, а его воспитатель носит тоже очень простое имя — Иван…

Отец глянул грозно, как умел только он. Синие глаза просто опалили. Но я не мать, и так просто меня не усмиришь. Иногда мне казалось, что именно это обстоятельство, а не мои многочисленные прегрешения, выводило его из равновесия. Мы уставились друг на друга — он хмуря брови, а я выставив вперед подбородок. И должно быть, представляли собой забавное зрелище, потому что Вениамин Константинович внезапно прыснул в кулак.

— Два сапога пара! Даже носы одинаковые! Два одинаково белобрысых, синеглазых, фантастически упрямых и вспыльчивых существа! Не удивительно, Машенька, что я люблю тебя так же сильно, как и твоего батюшку. А теперь перестаньте ссориться и послушайте меня. Ты, Саша, не хуже моего слышал, что этот человек оказался достаточно внимательным и небезразличным, чтобы заподозрить что-то, и даже ходил с фонарем на место происшествия. Согласись, было бы неплохо узнать, что ему удалось найти.

— Что могла заметить какая-то нянька в штанах? И потом, почему ты его самого исключаешь из круга подозреваемых? Может, он ходил следы заметать? Ведь, насколько я понял, нападения на Марию начались именно тогда, когда в доме появился этот тип, — с ударением на последнем слове закончил отец, и опять перевел взгляд на меня.

Я уже раскрыла рот, чтобы, подобно проснувшемуся вулкану, выплеснуть все, что во мне мгновенно вскипело. Но не успела, заговорил Пряничников.

— А я его и не исключаю, Саша. И закономерность эту заметил. Потому вдвойне интересно поговорить с парнем.

— Он спас меня, вытащил! Да он… Как можно?! Дядя Веня!

— Послушай, девочка. Смотри, что получается. Вот рядом с тобой возникает этот человек… Кстати, кто тебе его рекомендовал?

— Вася.

— Ты имеешь в виду твоего сослуживца, оператора?

— Нет. Я имею в виду моего сына. Ввиду вполне очевидных обстоятельств, злой умысел тут предположить, согласитесь, трудно. Притом, что наверно только я могла решиться нанять нянькой своему ребенку ночного сторожа.

— Что?

— В гимназии он состоит именно в этой должности.

— Мария! — отец, похоже, даже слов лишился.

— У меня была безвыходная ситуация, — огрызнулась я. — Чертопыльев — директор гимназии — говорил о нем как о человеке вполне заслуживающем доверия, и я… Да что я оправдываюсь, черт возьми! Факт тот, что Василек с ним прекрасно ладит, а Иван…

— Не кипятись. Раз так, поставим в счету у Ивана Ивановича жирный плюсик, — Пряничников успокоительно похлопал меня по руке. — И давайте продолжим наши рассуждения. Итак, мы остановились на том, что, совпадение это или нет, но неприятности с тобой начались именно тогда, когда в доме появился Иван Иванович Иванов. Звучит как в анекдоте. Ты видела его паспорт?

— Да. Вы можете смеяться, но там все именно так и написано.

— Хорошо. Мы уже выяснили, что человек этот вряд ли может быть «засланным казачком» — слишком маловероятным вообще было его появление в вашем доме. Тогда… Совпадение? Но посмотри, что получается. Время и место вашего приезда в Москву из той командировки знали только в диспетчерской телекомпании и твои домашние. Я прав?

— Да.

— Согласись, шансы на то, что информацией поделился с кем-то бездомный и однозначно нуждающийся в деньгах Иванов, или диспетчерша, отправлявшая машину, чтобы встретить аппаратуру, даже при самом большом допущении с моей стороны остаются 50 на 50.

— Да, а после того, как покушение не удалось, он, заметьте, убежденный, что я сплю, снял с меня обувь, укрыл, разве что по головке не погладил!

— Он мог не знать, что речь идет о покуше…

Но тут Пряничникова перебил отец.

— Ты что — трахаешься с ним?

Вопрос был таким резким и откровенно оскорбительным, что, не думая о последствиях, я размахнулась и залепила ему пощечину. А потом с ужасом следила, как краска гнева заливает его резкое загорелое лицо, делая еще заметнее след, оставленный моей ладонью. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы не Вениамин Константинович, дай бог ему здоровья. Как-то внезапно его коляска оказалась между мной и отцом, а потом он заговорил столь решительно, что это подействовало даже на таких, сошедшихся на узком мосту баранов, как я и мой родитель.

— Это было грубо, Саша. И положа руку на сердце, ты должен извиниться. Но лучше помолчи. А ты, Маша, в следующий раз думай, прежде чем действовать! Это во-первых, а во-вторых… Во-вторых, вопрос, хоть и задан в очень грубой форме, требует ответа. Итак, что связывает тебя и этого человека?

Сначала я было собралась упереться рогом и возмутиться подобному вмешательству в мою личную жизнь, но потом поняла, что сил у меня на это просто нет. Да и, если я рассчитывала получить здесь совет и помощь, самое малое, что я должна была дать в ответ — это полная откровенность.

— Мы… стали близки только вчера ночью… После… Когда он вытащил меня из той ямы.

— Это была целиком его инициатива?

— Да. Нет. Не знаю! Я люблю его… — почти шепотом закончила я и отошла в сторону, прочь от испытующего взгляда Пряничникова и презрительных глаз отца.

— Так это, видно, обыкновенный альфонсик! — прозвучало за моей спиной. — А мы с тобой, Венька, целый огород вокруг развели! Моя дочь всегда умела выбрать себе достойного мужчину. Сначала был слизняк, потом педераст, после убийца, а вот теперь…

Я больше не могла это выносить. Какой идиоткой я была, когда решила… Я уже почти дошла до выхода, когда отец догнал меня и, грубо развернув к себе, бросил:

— Ты покинешь этот дом так же, как и появилась в нем — в багажнике моего джипа! Нечего подставлять человека, который старается тебе помочь!

Он отодвинул меня с дороги, и вышел, видимо для того, чтобы завести машину. А я оцепенело замерла, всеми силами стараясь не расплакаться.

— Машуня!

Голос прозвучал сверху, и я подняла голову. Пряничников смотрел на меня через перила галереи жалостливо и с пониманием.

— Не бери в голову, девочка. Он всегда был чурбаном солдафонским, сама знаешь, но, уж поверь мне, отец любит тебя и сделает все ради тебя. Что касается остального, помни — весь наш уговор остается в силе. Достань медицинскую карту, не забудь передать Ивану мою записку, проследи, чтобы он, прочитав, уничтожил ее, и жди известий.

Я шмыгнула носом, вытерла лицо и улыбнулась через пелену все-таки победивших мое сопротивление слез.

— Спасибо, дядя Веня.

— И будь осторожна, девочка.

До дачи я добралась только поздним вечером и не своим ходом. Сначала не хотела терять время и тотчас же занялась подготовкой похищения собственных анализов мочи из районной больницы. В качестве вводной я даже заготовила проникновенную речь, в которой доказывала немыслимую потребность в этих самых анализах в некоей клинике, где я якобы собиралась излечиваться от гастрита — штуки оптимальной по причине присутствия ее практически у каждого из ныне живущих россиян. Однако все оказалось проще и страшнее — молоденькая, еще не выработавшая в себе защитную броню наглости и хамства медсестричка, старательно извиняясь, сообщила мне, что карту найти не смогла — потерялась где-то.

Это одновременно и не говорило ни о чем, потому что сама я неоднократно делала материалы о полной неразберихе в наших медицинских учреждениях (теряли трупы, не то что какие-то бумажки!) и наоборот — доказывало слишком многое, потому что и так в моей истории было достаточно «совпадений», чтобы допустить появление еще одного. Как это ни дико звучало, но я вынуждена была склониться к той мысли, что с картой уже подсуетился кто-то до меня. А значит… О господи! Значит, в ней действительно было что-то, доказывающее, что дело не в кошатине…

Короче, начав день ранним утром с поездки к отцу, я закончила его ближе к вечеру, по сути, у разбитого корыта. Для порядка зашла на работу, хотя делать сегодня было совершенно нечего. И там-то вляпалась по самые ушки, потому что мне с порога припомнили «зажатый» день рождения. Сбегали. Потом еще раз. В любой другой день я бы ничтоже сумняшеся свинтила, бросив этих пьяниц «на производство судьбы», но, видно, именно сегодня бесшабашная и по большому счету абсолютно не интересующаяся моей особой компания была нужна и мне самой… Короче, покинула я контору довольно поздно. За руль меня не пустили, а заботливо заказали «развоз» — в ночные часы специально выделенные для этого машины Компании развозили задержавшихся на службе сотрудников по домам. За город дальше десяти километров, правда, везти не хотели, но для меня сделали исключение — то ли ввиду приключившегося дня рождения, то ли по причине очевидной недееспособности.

Поляна перед домом уже была пуста. Не было и Иркиной «Волги». Свет горел только на кухне. Сквозь распахнутые ночному ветерку окна, ведущие с террасы на кухню, я увидела Ивана, что-то кашеварившего у плиты. Вот он отошел к рабочему столу и взял было нож, но потом внезапно с коротким проклятьем метнул его в стену. Будто что-то лопнуло в нем самом, будто прорвалось наружу долго сдерживаемое чувство. Широкое лезвие вошло в отливавшее янтарем бревно чуть не по рукоять, и Иван как-то изумленно и даже испуганно уставился на него. Все это показалось моим пьяным мозгам таким смешным, что я не удержалась и прыснула в кулак. Он вскинул голову, мгновение изучал меня через оконный проем, а потом отвернулся.

Я открыла рот, видимо для того, чтобы выразить свое недовольство таким его поведением, но вместо этого громко икнула. Он вновь глянул на меня, и губы его дрогнули то ли в презрительной гримасе, то ли в усмешке — понять это мне было не по силам.

— Идите в кровать, Мария Александровна. Счастье, что Вася уже спит.

Водка еще во всю играла в моей крови, и я не на шутку разозлилась гневливой и глупой пьяной злостью.

— Ах-ах! Как страшно! Тоже мне шеф Райбек! «На кухне я непобедим!»

— Где ты была, Машка, черт тебя дери? — вдруг устало и почему-то печально спросил он. — С тобой все в порядке? Хоть это-то я имею право узнать?

На вспыхнувший во мне огонь злости словно накинули одеяло. Гнев задохнулся и опал. Осталось опустошение.

— Я была у отца… И со мной совсем не все в порядке, Ванечка, — жалобно проговорила я и неуклюже полезла через подоконник.

Он довольно-таки неделикатно подобрал меня с пола, встряхнул, а после, развернув в сторону дверей, ведущих вглубь дома, тихонько подтолкнул в спину.

— Иди спать, Мария.

— Но…

— Иди. Все разговоры оставим на завтра. Если, конечно, протрезвев, ты захочешь мне что-то рассказывать.

— А ты… Ты не пойдешь со мной?..

— Нет.

Коротко и ясно. Вздыхая и сопя, я взобралась на второй этаж, постояла минутку, а потом, открыв дверь ванной, заглянула в зеркало.

— Я бы тоже не захотела, — шепотом сказала я отвратительной роже, которая маячила там, и торопливо погасила свет.

Голова утром, как ни странно, не болела. Возможно потому, что болеть там уже просто было нечему. Более того, меня преследовало ощущение, что если бы кто-нибудь крикнул мне в ухо, а потом захотел узнать, что из этого вышло, то услышал бы внутри моей черепной коробки лишь многократно повторенное эхо.

Как это обычно и бывает с пьяницами, проснулась я очень рано. Долго стояла в душе, потом спустилась в кухню и заставила себя проглотить чашку горячего и крепкого чая — больше ничего организм не принимал. Заглянула в комнату сына — он еще спал, обхватив подушку обеими руками и приоткрыв свежий ротик. Боясь разбудить, я не стала входить и, тихо притворив дверь, пошла по коридору дальше. Следующей была комната Ивана… Я потратила почти четверть часа, чтобы решиться войти. И, как выяснилось, совершенно напрасно. Постель была аккуратно застелена. Или не разбиралась?

Я обошла дом. Потом, вымочив в траве ноги и подол сарафана, прочесала весь участок. И лишь выйдя через заднюю калитку, наконец, нашла его. Он стоял на изгибе узкой тропинки, убегавшей к лесу, со всех сторон окруженный высокими ярко-розовыми соцветиями Иван-чая. Однако вряд ли замечал эту красоту.

— Ванечка, — робко позвала я, и он вздрогнул так сильно, что ему самому стало неловко за свою нервозность.

— Прости меня, я должна была вчера позвонить и предупредить.

— Да, твои родные были сильно удивлены внезапным исчезновением хозяйки дома. Чтобы не сказать резче.

— Я говорю не о них, а о тебе…

— Это может иметь какое-то значение? Уж не из-за того ли, что мы занялись разок сексом…

— Я не занималась сексом!

Он удивленно вскинул брови, и я продолжила сердито, достаточно сильно разозленная его словами, чтобы молчать:

— Я вообще никогда в жизни не занималась сексом ради секса. Не умею. Наверно, уж так устроена. Мне казалось, и ты относишься к тому, что между нами произошло, иначе. Да видно ошиблась…

— Знаешь, как называется этот цветок? — внезапно перебил меня он.

— Иван-чай, — оторопело отозвалась я, совершенно сбитая с толку столь резкой переменой темы.

— Нет, не этот яркий. Другой, маленький. Видишь, желто-синий? Его имя — Иван да Марья. Сказка есть такая. Юноша и девушка так любили друг друга, что когда их захотели разлучить, обратились в цветок, лишь бы навсегда остаться вместе… — внезапно он шагнул ко мне и обнял так крепко, что мне стало трудно дышать. — Мне страшно, Машуня. Я никогда не думал, что могу так бояться. Но наверно это все равно уже не изменить… Я люблю тебя. Так сильно, что готов превратиться не то что в цветок — в репейник, лишь бы уж наверняка намертво прицепиться к тебе.

— Мне тоже страшно, Ванечка, — почему-то шепотом ответила я. — Любовь причинила мне столько боли, что я думала — это чувство уже никогда не придет… Оно и не пришло. Упало, как снег на голову.

— Как маленькая, но очень беспокойная женщина на руки ничего не подозревающего человека, мирно поднимавшегося по лестнице…

Мы рассмеялись, а потом он потянулся, чтобы поцеловать меня…

— Фу, Машка! От тебя разит, как от пивной бочки! И где это ты так набралась вчера, хотел бы я знать? Уж наверняка не у родителя в доме!

Я понурилась, совершенно пристыженная.

— Пойдем, гулена. Будет нехорошо, если мальчик проснется в пустом доме.

— Ты прав, — со вздохом согласилась я. — Тем более что у меня к тебе есть весьма необычный разговор.

— Ты собираешься принимать душ и хочешь, чтобы я потер тебе спинку? — недоуменно поинтересовался Иван, когда я, затолкав его в ванную комнату, на полную отвернула кран холодной воды — как ни сильна во мне была паранойя, но даже сейчас я по привычке экономила кипяток, который грелся специальным электрическим котлом в подвале за мои кровные денежки.

— Не смейся надо мной, но это, по всей видимости, необходимая мера.

— Что ты там шепчешь?

— Не кричи! Иван, я должна передать тебе вот это, как прочтешь — уничтожишь, но пока не читай, послушай меня.

— Надеюсь, это любовная записка, а не неоплаченный счет за горячую воду? — он покосился на кран, который уже запотел от холода.

Я подавила нервный смешок.

— Помнишь, тогда, когда я свалилась с обрыва, ты спрашивал меня, одна ли я была там?

— Да, — он мгновенно подобрался.

— Ты был прав. Кто-то там был еще, потому что я не спотыкалась и не оступалась. Меня столкнули.

— Дальше, — глаза сузились, в уголках губ залегли резкие складки.

Я со вздохом обняла его и, находя в этой близости успокоение, почти на ухо пересказала всю свою несколько мелодраматическую историю.

— Дядя Веня хочет поговорить с тобой. Он думает, ты можешь что-нибудь знать… А потом… — я прижалась к нему еще крепче. — Они с отцом подозревают тебя, ведь нападения на меня начались как раз тогда, когда в доме появился ты… Не обижайся! — я вскинула голову, всматриваясь в его напряженное лицо.

— Я понимаю их. Сам, наверно, подумал бы так же. Это как минимум логично. Я должен съездить прямо сегодня. Тебе не надо на работу, сможешь побыть с Васей?

— Я хотела бы быть там с тобой…

— Спасибо, но наверно твой дядя Веня прав, и стоит сделать все самому.

«Надеюсь, там не появится мой отец», — пронеслось у меня в голове, и я непроизвольно стиснула пальцами его плечи.

— Я должна тебе еще кое-что рассказать, перед тем как… — начала я и замолчала, поняв, что он говорит мне то же самое.

Мы замолчали, потом улыбнулись, и я облегченно спрятала лицо у него на груди.

— Ну рассказывай, как обгоняла, как подрезала… — шутливо ободрил он. — Иногда очень выгодно быть истинным джентльменом, и вовремя уступить даме дорогу.

— Меня беспокоит, что у дяди Вени ты можешь встретиться с моим отцом… Он тяжелый и излишне прямолинейный человек. В общем, даже не знаю с чего начать…

Но мне такая возможность и не представилась. В тот самый момент, как я собралась начать малевать свое эпическое полотно, дверь в ванную распахнулась, и на пороге возник растрепанный и заспанный Василек.

— А чей-то вы тут делаете? — незамедлительно выдало это дитя 21 века, и мы, взраставшие на «Добро пожаловать, или Посторонним вход запрещен» дружно, хотя и несколько смущенно рассмеялись.

— Кино-то уже кончилось, дружище, — потрепав Ваську по голове, сказал Иван, отступая от меня. — Умывайся, одевайся и марш завтракать.

— Дядь Вань… — заныл черноглазый херувимчик, умильно посматривая своими черными глазищами.

— Меня сегодня не будет, и я не хочу, чтобы ты здесь мучил маму непослушанием. Усек?

День для меня прошел муторно. Я ловила каждый звук, все время ожидая услышать скрип открывающейся калитки, шорох знакомых шагов на дорожке, не знаю что еще… В общем, вздрагивала я даже, когда вдали свистела электричка. Однако наступил вечер, а Иван так и не появился. Я уложила Василька спать. Потом еще посидела у телевизора, тревожно поглядывая на часы. И только когда уже давно миновало время, в которое приходил последний автобус от станции, я со вздохом поднялась и поплелась в спальню.

Должно быть, я все-таки задремала, потому что проснулась внезапно, испуганная и дрожащая. Сначала просто не поняла, что же все-таки разбудило меня. Потом… Шорох, шаги за дверью, скрип петель… Я уже почти что орала, крик мой буквально висел в воздухе и не был слышен, возможно, только потому, что скорость звука меньше, чем скорость мысли, когда поцелуй Ивана поймал этот беззвучный вопль.

— Испугалась? Я опоздал на последний автобус и шел пешком.

Я молча, изо всех сил обхватила его, притягивая к себе. Он тихонько хмыкнул, чувственно и басовито, но отстранился.

— Я уже не чаяла, что ты вернешься живым! — просвистела я злющим шепотом и ухватила его за майку на груди.

— Опять порвешь.

— А ты не выдирайся, как девственник на приеме у уролога.

— Я только в душ…

— Тогда пойдем вместе. Мне необходимо сейчас же узнать…

— Не говори ерунды!

Он ускользнул, но как только дверь спальни с тихим щелчком закрылась, я спустила ноги на пол и, словно мышь за сырным духом, двинулась следом.

— Машка! — он смущенно стрельнул глазами, а я невольно ахнула — левая скула античного божества распухла, нижняя губа была рассечена…

Недаром мне показалось, что он что-то хотел скрыть!

— И не говори мне, что подрался с контролером в электричке! — я уставила на негодника обвиняющий перст.

Он вздохнул обреченно и до отказа отвернул кран холодной воды, потом подумал, добавил горяченькой и заткнул пробкой ванну.

— Придется сочетать приятное с вынужденным, — с театральным жестом произнес он, но натолкнувшись на мой взгляд, опять вздохнул и, осторожно коснувшись скулы, сказал. — У твоего батюшки отлично поставленный удар правой. Да и левая тоже… — мои глаза, следуя за его пальцами сместились левее — к разбитой губе, на которой уже запеклась корочка. — Он бывший боксер?

— Нет, он бывший командир ДШБ.

— ДШБ?

— Десантно-штурмовой батальон.

Иван смешливо присвистнул.

— Хорошо, что я этого не знал. А то, пожалуй, сдался бы без боя.

Мое терпение лопнуло, и я тигрицей прыгнула на него.

— Хватит ерничать, черт побери! Я весь день места себе не находила, а он…

Иван некоторое время позволил мне буянить, а потом легко сгреб в охапку и поцеловал, моментально сделав смирной, как овечка…

…Каждый, кто занимался любовью стоя, в узком помещении, знает, как это чертовски неудобно. А ведь всего в шаге отсюда стояла отличная широкая и мягкая кровать! И тем не менее, мы опомнились только, когда вода из переполнившейся ванны, бодро журча, побежала на пол.

После, когда потоп уже был побежден, а измученные победители сидели в теплой зеленоватой воде — я спиной к широкой щекотно-волосатой груди Ивана, он наконец-то заговорил. Но начал, на мой взгляд, совсем не оттуда.

— Ну а теперь расскажи мне о слизняке, педерасте и убийце… — помолчал и закончил. — Потому что об альфонсе я и сам кое-что знаю… Понимаешь, не то чтобы я страдал болезненным любопытством, но все-таки интересно знать, в какую компанию попал.

«Ну, папуля!» — подумала я про себя, а потом сказала уже вслух:

— Слизняк — отец Наташи, педераст — мой теперь уже бывший муж, а убийца — тот подарил мне Васю… Об альфонсе же я, в отличие от тебя, совершенно ничего не знаю! — я сердито зыркнула через плечо, однако свернуть его с избранного пути не удалось.

— Сначала деньги, потом стулья, — он выразительно пошуршал у меня перед носом большим и указательным пальцами. — Так что там с моими «подельниками», как их изволил величать твой родитель?

— Я их всех очень любила, каждого по своему, но… И вовсе Ника не слизняк! А Аслан не… гм… не совсем убийца, ну а Петюня…

— Педераст только иногда?

— Замолчишь ты или нет? — вскипела я, и без того совершенно измученная попытками начать свое повествование.

— Прости, — он стал серьезен. — Не стоило вообще затевать этот разговор, просто уж больно я завелся сегодня…

— У моего батюшки по молодости лет было прозвище Кривой стартер, потому что он мог завести кого угодно, когда угодно и куда угодно.

Мы рассмеялись, нам обоим стало легче, и я наконец-то нашла в себе силы начать.

— Мне было двенадцать, когда я познакомилась с Никой. Его распределили в часть, которой тогда командовал мой отец. Молоденький лейтенант, умный, тонко чувствующий… Бог знает, зачем он вообще пошел в военное училище. Я влюбилась как кошка, а он… На что ему была 12-летняя соплюшка? И все-таки он не отталкивал меня, как мог бы поступить другой, не смеялся над моим столь явным увлечением взрослым мужиком. А потом произошло то, что произошло… Уже шли переговоры о выводе войск из Афганистана, но в горах еще во всю воевали. Я умоляла отца послать в Афган с подразделением Ники кого-то другого, но… Ты уже немножко знаешь Александра Лунева и можешь предположить, что он на это ответил. Никита уехал. Солдатики, которыми он командовал, вернулись довольно скоро — через полгода. А он нет. Попал в плен, прикрывая отступление своих. Его и еще двух парней, которые остались с ним, освободили только четыре года спустя. И вернулся он уже совершенно другим человеком. Он не рассказывал никогда о том, что с ним было за эти годы, но уверена — это было по-настоящему страшно… Я была с ним рядом и в госпитале, куда его отправили сразу после освобождения и после… Мы стали близки, но потом что-то в нем сломалось окончательно. Никита ушел, а спустя пару месяцев я убедилась, что беременна.

— Ты…

Я лишь отрицательно качнула головой, прерывая его. Иван понял и лишь теснее прижал меня к себе.

— Тогда мне было уже шестнадцать. Может, история и не имела бы продолжения, если бы не поведение отца. Он приказал мне, причем в более чем резких выражениях, сделать аборт, я естественно уперлась рогом. Короче, кончилось тем, что я сбежала из дома, а он заявил матери, что у него теперь только одна дочь…

Наташка родилась вскоре после того, как я прибилась к коммуне хиппи. Там была Куклюша… И Стас… И кое-кто еще из тех, с кем ты познакомился позавчера. Лето и начало осени мы прожили в палатках, а когда стало холодать, переселились на шикарную дачу в ближнем Подмосковье. Я была крайне удивлена, но потом мне объяснили, что сын хозяина дачи спит с одним из наших парней. Ты можешь представить себе мой шок. Все-таки тогда это еще не получило такого распространения. И даже в той среде, где я обреталась, не было, скажем, делом обычным. Я ждала увидеть какого-то монстра, а встретила человека, который стал мне настоящим другом.

Петюня из очень обеспеченной семьи крупного советского чиновника. Родители прочили ему блестящую дипломатическую карьеру, но тут выяснилось, что мальчик их на самом деле предпочитает быть девочкой… Что тут началось! — я негромко хмыкнула и невольно поежилась — вода в ванне начала остывать, но Иван, похоже, не замечал этого. — Ситуация у Петюни была в чем-то сходна с моей. Мы подружились… А потом было совершенно дикое, но удивительно удачное, как показала жизнь, предложение со стороны его отца. Он хотел, чтобы мы с его сыном поженились. Расчет был верен. Для Петюни подобный брак стал бы великолепным прикрытием его истинных наклонностей, и то, что у меня уже был маленький ребенок, с точки зрения опытного «царедворца», искушенного в интригах, делало ситуацию и вовсе блестящей.

Мне подобный контракт тоже давал очевидные и более чем ощутимые преимущества. Во-первых, выйдя замуж, я обретала свободу. Я ведь тогда еще была несовершеннолетней и отец, хоть и отказался от меня, формально все еще имел право по собственному усмотрению кроить мою жизнь. Ну, а во-вторых, да и в прочих… Прописка, квартира, официальное удочерение для Натки, возможность учиться, помощь в карьере… В общем, сам понимаешь. О любви и близости с каким-то другим мужчиной, кроме Никиты, я и помыслить не могла. Петюня был добр, чуток и хорош со мной, а главное с Наткой. Я согласилась.

— Постой, постой, а Никита? Он так и исчез с концами? Даже не узнал, что у него родилась дочь?

— Нет, почему же… Узнал… Только это уже ничего не меняло ни для него, ни для меня. Мы и сейчас иногда видимся, даже Натка иногда ездит, но редко — тяжело. Дело в том, что он принял постриг и сейчас живет в маленьком полуразвалившемся монастыре с очень строгим уставом, где принят обет молчания… Это история «слизняка», если опять-таки цитировать моего родителя, а с педерастом я прожила почти десять лет. Дипломатом он не стал. Началась перестройка, отец его внезапно оказался не у дел и как-то очень быстро постарел и умер. На моей шее оказалась не только подрастающая дочь, но и Петюня, который только-только начинал свою художническую карьеру, а делать что-то еще не мог и не хотел, да плюс к нему его престарелая матушка, не работавшая ни одного дня в своей жизни… И все-таки это были хорошие времена. Я пахала как лошадь, но получала от этого только удовольствие… А потом в мою жизнь вошел Аслан.

— Начинается история убийцы?

Я невольно вздрогнула, и Иван, неверно истолковав это, потянулся и пустил в ванну тонкую струю горячей воды.

— Как любой восточный человек Аслан умел ухаживать. Охапки цветов, баллады под балконом Петюниной мастерской, которую он почему-то принимал за мою спальню — из-за розовых занавесок что ли? Да, тогда мы жили на втором этаже в одном из арбатских переулков, и его песнопения вполне можно было услышать… В общем, ему удалось пробить стену, которой я окружала себя все эти годы… Наши отношения складывались странно. Он то появлялся, то исчезал. И каждый раз в нем что-то менялось… Словно умирало одно и на его месте рождалось совсем другое. Глаза стали такими… Не объяснить. Я даже стала его бояться несмотря на то, что он во время своих визитов меня разве что на руках не носил. Столько слов любви я никогда в своей жизни не слышала, а нам, бабам, ведь этого всего ох как хочется… А потом все-таки наступил день, когда он в очередной раз исчез и уже больше так и не объявился.

— А через пару месяцев ты убедилась, что беременна?

— Смешно, да?

— Нет, малышка.

Он обнял меня поуютнее, и я со вздохом расслабилась в кольце его рук.

— Сначала я пыталась найти Аслана, чтобы сообщить, потом разозлилась и даже сдала все анализы для аборта, потом зачем-то поехала к Куклюше — она тогда уже во всю занималась своим детским домом… В общем, как говаривала одна моя давнишняя подруга: «Что выросло, то выросло». Подумать только, уже девять лет… Да… То, что родился именно мальчик, многое меняло. Голубой в качестве воспитателя никак не мог повлиять на половую ориентацию девочки, а тут… Я решилась на развод. Это было непросто, но, наверно, необходимо. Тем более, что Петюня наконец-то начал делать карьеру — его картины стали продаваться на Западе, он подумывал уехать, а там его нетрадиционные склонности были бы ему только в плюс — самый писк моды… Вот так…

— Прости, но почему все-таки убийца?

— Аслан — боевик, — я помолчала, взвешивая свои следующие слова. — Начинал как простой наемник. Проявил себя на этом своем поприще еще во время Первой чеченской… Потом и вовсе сделал карьеру, если можно так это назвать. Естественно ни о чем таком я и не подозревала… Это мне потом о нем рассказали. Когда я дала себе труд начать узнавать про отца своего ребенка у людей знающих… Слышала, что живет он сейчас где-то в Турции, но частенько появляется и в Чечне. Естественно неофициально…

— Итак, монах-молчальник, все-таки педераст — тут уж ни отнять, ни прибавить, чеченский полевой командир и, наконец, ночной сторож, с лицом Аполлона и здоровенной дырой в голове, в которую ухнуло буквально все…

— О чем это ты? — я напряглась.

— А это уже начало моей истории, Машуня. Только она у меня коротенькая, как автобиография школьника. Когда родился — не знаю, где учился — не помню… Четыре года назад очнулся в больнице небольшого городка на Лене, не представляя даже как выгляжу… Точнее выглядел до того, как… Черт, даже не знаю, что и случилось-то со мной. Вот такие дела… Выяснилось, что в памяти осталось все, кроме меня самого. Все детали прошлой жизни ушли безвозвратно. Сначала-то врачи надеялись. Выборочная амнезия чаще всего проходит. Но, как оказалось, не в моем случае. Попытались установить личность — не вышло. Лицо обезображено, отпечатков пальцев нет…

— Как нет? — тоненько пискнула я.

— А вот так. Нет и все тут. На ладони рисунок есть, а на пальцах — тю-тю. Так и появился на свет Иван Иванович Иванов, мужчина, биологический возраст тридцать пять — сорок лет, без определенного места жительства и работы, практически здоровый, но никому не нужный. Сначала жил там же, при больнице. Помогал, чем мог. За это кормили. Потом главный хирург, мужик молодой, талантище — это он мне лицо лепил — выхлопотал паспорт, жилье, работу… Начал помогать ему — чем-то надо за добро расплачиваться. Тут-то и выяснилось, что хорошо лажу с детишками. А потом стало невмоготу. Как услышу — Москва, словно кольнет что-то. Не знаю почему, но казалось мне — если где и искать ответы на все мои вопросы, то здесь… А встретил тебя, Машуня. Полюбил. И теперь боюсь того, чего жаждал еще совсем недавно — вспомнить.

— П-почему?

— А вдруг я женат, вдруг где-то меня ждет семья и ребенок?.. Или наоборот разыскивает полиция за зверское убийство?

Я зажмурилась, не желая даже представлять себе подобный кошмар, а потом, извернувшись, обняла его за шею и зашептала горячо и убежденно:

— У жены я тебя отобью, пусть не обессудит, ребенка будешь навещать так часто, как захочешь, а уж от полиции спрятаться и вовсе дело нехитрое.

— Меня первым же сдаст твой родитель! — в притворном ужасе округлил глаза Иван.

Он смеялся, а я видела, как трудно ему это дается. Особенно теперь, когда карты открыты. Я понимала его — теперь он казался сам себе особенно беззащитным. Да так оно, наверно, и было. Сильный, волевой человек — это было очевидно. Сорок лет… Расцвет для мужчины. Расцвет его жизни, карьеры… И вдруг оказаться ни с чем, начать с нуля… Да даже не с нуля — из минусов. Кем он был, чем занимался до страшного несчастья, которое, слава богу, не сломало его?

Я поднесла к глазам его ладонь, погладила пальцы. Длинные. Хорошо сформированные, сильные. Обычно у людей малообразованных или вышедших из простых семей руки бывают другими… Да и речь… Кстати выговор у него действительно совершенно московский. Профессиональных мозолей, которые не сходят не то что за пять, за десять лет, нет. Я прижала ладонь к своей щеке — она была шершавой и твердой. У людей, занимающихся чисто интеллектуальным трудом ладони иные. Правда, с тех пор прошло четыре года… Отпечатки! Я вопросительно уставилась на кончики его пальцев — гладенькие, даже чудно. О чем это нам говорит?

— Пытаешься прочесть мою судьбу? — голос насмешливо-печальный.

Я внезапно смутилась и, быстро поцеловав самую середку его ладони, ответила:

— Нет, пытаюсь вызнать, что же такого приключилось у дяди Вени, что ты вернулся домой с подбитым глазом.

Он было рассмеялся, но потом как-то осекся.

— Домой… Слово-то какое — «домой», — вздохнул, помолчал немного, а потом:

— Да все нормально. Сделал все, как было велено в той записке. Встретились, поговорили. Рассказал о себе все, что только что узнала и ты, только с адресами и фамилиями, чтобы он, если будет желание, проверить мой рассказ мог. Потом заговорили о покушении на тебя, которому я чуть было не стал свидетелем. Вытянул он из меня все, даже то, на что я, казалось, и не смотрел, заставил припомнить… Потом стал спрашивать, не замечал ли чего необычного вокруг Васи, не крутился ли кто подозрительный у дачи…

Я встрепенулась и тревожно уставилась ему в глаза.

— Да, есть у него и такие мысли. Он вообще полон разных подозрений, этот твой дядя Веня, и очень обеспокоен. До похода к нему, честно сказать, я и не думал, что все может быть так серьезно, Маша. Может быть вам с Васильком стоит на время уехать? Хотя бы к Петюне?

— А работа?

— Сколько лет ты его кормила, теперь пусть потрудится он!

— Да нет, Ванечка. Если захотят убить — найдут и там. История знает тому массу примеров. Нет, разбираться надо. Действовать как-то.

— Можешь целиком на меня положиться. Ты и Васька… Ты даже не представляешь…

— Спасибо, — я смутилась, чувствуя себя робкой восемнадцатилетней дурочкой. — Только… Только ты мне зубы-то не заговаривай! Почему я опять ничего не услышала про подбитый глаз?

Он расхохотался. На этот раз совершенно искренне и раскованно.

— Ну Машка! Давай-ка вылезать, а то скоро жабры отрастут… И плавники. Из тебя выйдет шикарная русалка. С глазами цвета моря…

— Не подлизывайся, а рассказывай. И вообще — сначала стулья потом деньги, — я выразительно потерла пальцы на сей раз у его античного профиля.

— А можно?..

— Можно, но деньги вперед!

— Ах, Машенька… — столько нежности, что я почувствовала волну такого безмерного, всепоглощающего счастья…

«Боже, спасибо тебе, что дал мне еще раз испытать подобное! Три большие любви в одной жизни одной не очень крупной женщины — это много, очень много… И я благодарна… Как я благодарна за твою щедрость!»