Репортёр

– Осторожно! – крикнул им офицер, двигаясь перебежками от одного склепа к другому. – Вон там работает снайпер!

И он указал в сторону старой полуразрушенной башни, почти слившейся с мрачными скалами.

– Где? – переспросила его Марта, выглядывая из-за камня с фотоаппаратом наготове.

– Когда получишь пулю в лоб, тогда узнаешь! – заорал на нее офицер. – Сиди и не высовывай носа!

Марта даже не обиделась на грубость офицера, а тут же навела на ту башню с маленькой бойницей мощный телеобъектив. В это время из-за серых туч выглянуло солнце, мгновенно преобразив окружавший их грозный пейзаж. От башни прямо на скалу, к которой она была словно прилеплена, легла красивая изящная тень, придав самой древней архитектуре необыкновенную красу, даже грациозность, а небольшое облачко, скользнув по склону, так же на миг прикрыло все, что могло бы отвлечь внимание от этого очарования.

«Боже, какое чудо!», – про себя воскликнула Марта и тут же стала щелкать затвором камеры в сторону этой величественной красоты. Она совершенно забыла, что вокруг шел бой, стараясь захватить как можно больше неповторимых мгновений.

– Глянь, до чего ж красиво! – крикнула она Алексею, тоже увлеченному съемкой. – Давай сюда, а я на твое место!

В ответ Алексей покрутил пальцем возле виска, запихнул внутрь куртки обе камеры и приготовился перебежать к Марте. Выждав, когда автоматные очереди на мгновение умолкли, он сделал рывок и тут же растянулся между двумя могильными камнями, зацепившись за свой же шнурок – тот самый, который остался не завязанным, а просто запихнутым в ботинок. Он начал новый рывок, пытаясь как можно быстрее убраться с открытого простреливаемого со всех сторон пространства, как пуля, выпущенная снайпером, засевшим в неприступной башне, попала в правое плечо, сбив Алексея с ног.

Далее все происходило, как в замедленной видеосъемке. Падая, он зацепился за камень, где притаилась Марта, и со стоном повалился прямо на нее. Марта сразу ощутила кровь, брызнувшую из открытой раны, на своем лице. Она снова вскрикнула и замерла, не в силах пошевелиться – не столько от навалившегося на него Алексея, сколько от оцепенения и страха.

Видимо, почувствовав состояние своей подруги, Алексей пересилил пульсирующую в плече боль и застонал:

– Марта… Марта…

Но та лежала в оцепенении, зажмурив глаза, парализованная ужасом от всего только что увиденного, отбросив в сторону камеру и забыв о том, кем она была секунду назад – азартным охотником, пантерой, львицей.

– Марта...

Этот голос, этот стон – жалобный, зовущий на помощь, обессиленный – она уже где-то однажды слышала. Она силилась вспомнить где, но не могла, и от этого собственного бессилия цепенела еще больше.

Наконец, Марта сделала над собой невероятное усилие, открыла глаза и… проснулась. Она снова не могла поверить, что все только виденное и испытанное ею было сном. Из комнатки, где лежал Алексей, действительно слышался его слабый голос, звавший ее:

– Марта… Марта… Вы слышите меня?..

Она снова сделала над собой невероятное усилие, чтобы отреагировать на этот зов.

– Slyšim..,[26] – не то прошептала, не то прохрипела она сдавленным голосом. – Ted…'[27] Сейчас…

Все ее тело снова дрожало от пережитого кошмара. И потом этот запах крови. Живой человеческой крови… Он был хорошо знаком Марте. Откуда этот сладковатый, тошнотворный запах мог взяться здесь?

И вдруг ощутила эту кровь на своем лице, ощутила так, словно была забрызгана ею…

– Ježišmarie, – прошептала она, боясь прикоснуться, чувствуя, что сейчас просто сойдет с ума.

Она все же нашла в себе силы встать и в полуобморочном состоянии подойти к Алексею. Она посмотрела на него и, не говоря ни слова, молча легла рядом, уткнувшись в его прострелянное плечо.

– Марта, вы… Ты так стонала во сне, – Алексей обнял ее и погладил по голове. – Страшный сон? Да? У меня такое тоже бывает. Успокойся… Я тоже видел… Горы… Старое кладбище… Камни, склепы… Мы летели в горы… Снимать. И там попали в засаду…

Все еще не в силах отойти от своих видений и переживаний, не веря в то, что все это было страшным сном, Марта тихо прошептала:

– Proč jsi ne zavazal tkaničku?[28]

– Я не понимаю тебя, Марта, – Алексей снова ласково погладил ее, стараясь успокоить. – Что ты спрашиваешь?

– Proč jsi ne zavazal tkaničku? – повторила Марта, всхлипнув и еще больше прижавшись к тому месту, где у него была затянутая рана.

– Проч… Тканичку…

Алексей пытался понять смысл слов, которые повторяла и повторяла Марта.

– Марта, я не понимаю… Успокойся. Все нормально.

– Proč jsi ne zavazal tkaničku? – повторяла и повторяла Марта, уже не всхлипывая, а рыдая на плече Алексея, испытывая при этом облегчение от всего, что давило, терзало ее душу отчаянием и страхом. Постепенно успокаиваясь, она так и уснула на плече Алексея, продолжая уже беззвучно, лишь губами, повторять и повторять:

– Proč jsi ne zavazal tkaničku?..

10

Сквозь сон Марта услышала, как на кухне разрывался мобильный телефон. Схватившись с постели, она даже не сразу сообразила, что спала на плече Алексея, в его объятиях.

– Алло, – сонным голосом ответила она, пытаясь восстановить в памяти все, что произошло с ней ночью.

– Привет, подруга! – раздался радостный голос Марцелы. – Ты как, не соскучилась? Или не дают скучать?

«Кровь! – вдруг вспомнила Марта. – На моем лице была кровь!».

Она провела по щеке, но, к удивлению, лицо было совершенно чистым.

– Эй, где ты там? – раздался в трубке взволнованный голос Марцелы. – С тобой все нормально?

– Да, порядок, – выдавила из себя Марта, еще не в силах опомниться. – Просто я…

– Что? – еще более взволнованно отозвалась ее подруга. – Что случилось? Ты где-то была? Отвечай! Не тяни!

– Да… На вертолете… В горах… На кладбище…

– Где?! Ты что, с ума сошла? Ты нездорова? Я сейчас же еду к тебе!

Марта, наконец, стала приходить в себя.

– Все в порядке, Марцелка. Приезжай скорее. Я по тебе соскучилась. Жду.

Набросив халатик, она подошла к Алексею и присела рядом на край кровати.

– Я не знаю.., – сбивчиво начала она, краснея и волнуясь. – Я не понимаю, как все…

Алексей в ответ улыбнулся и взял ее за руку:

– Ничего страшного не случилось. Все страшное было во сне. Вы очень стонали и, мне показалось, плакали.

– Да, было страшно… Очень страшно… Как будто это не сон. А потом… Потом…

Она снова покраснела, вспомнив, как проснулась возле Алексея.

– А потом ничего не было, – улыбнулся тот, успокаивая Марту. – Просто вы успокоились и уснули. И я вместе с вами. Потому что тоже плохо спал. Плелось всякое: горы, старое кладбище, вертолет…

Марта высвободила свою руку и сама коснулась руки Алексея.

– Почему вы живете со всем этим? Почему вы мучаете себя?

Алексей улыбнулся, глядя на Марту:

– Почему я живу с этими воспоминаниями? Правильнее будет спросить, почему эти воспоминания, это прошлое живет со мной?

– Да–да, именно так я и хотела спросить. Почему прошлое живет с вами? Почему вы не начнете новую жизнь? Но новой родине. Нельзя все время жить тем, что было. Так можно сойти с ума. Или умереть.

Алексей прикрыл глаза.

– И сходили. И умирали. Одни нашли новую родину, а другие нет. Вот и умерли. Такую болезнь в клиниках не лечат. И от нее нет лекарства. Вон, кактус, например. Или колючка. Растет себе в пустыни: ни воды, ни земли. Один песок вокруг. Чем она питается, чем дышит – никто не знает. А пересади ее на благодатную почву, где много воды, влаги, удобрений разных – и она не будет жить. Ей нужна пустыня: дикая жара, песок, безводье… Так и человек: один приживется, а другой зачахнет.

– Да, но человек – это не… Как вы сказали? Ко–лью–чка?

Алексей кивнул головой, улыбнувшись Марте. Она в задумчивости сказала:

– Человек – не колючка. У вас есть семья? Дети?

Алексей снова задумчиво посмотрел на Марту.

– У меня было все: семья, дети, друзья, дом… Но война все перевернула. Оставила только одно: мою работу репортера. И сама осталась со мной. А теперь я понимаю, что с моей работой семью иметь вообще противопоказано.

Марта удивленно взглянула на него.

– Да–да, не удивляйтесь: противопоказано. Любая командировка в горячую точку, где стреляют – и моя потенциальная жена может остаться вдовой, а дети – сиротами. Это в лучшем случае, потому что семья получит материальную компенсацию, льготы. А в худшем – у них в доме появится калека: с оторванной ногой или рукой, в коляске, с протезами, покалеченной психикой. Зачем им такое «счастье»?

Марта снова вспомнила обрывочные детали своего сна.

– Вы сказали, что вам снились… Горы, кладбище, самолет…

– А, то грустная история, – рассмеялся Алексей, – лучше не вспоминать. Как раз тогда я получил дырку.

Он указал взглядом на рану в плече.

– Это была моя командировка по заданию одного западного журнала. Надо было сделать хороший фоторепортаж. Ну а хороший материал в тылу не сделаешь. Только там, где стреляют. Вот и сделал…

– Снайпер? – осторожно спросила Марта, вспоминая свой страшный сон.

– Да, снайпер. Нас высадили на старое кладбище, отряд попал в засаду. Пока пришло подкрепление, с обеих сторон много полегло. На войне ведь одна простая логика: если ты, то тебя. Другого не дано.

– А снайпер… Он сидел… Такая старая vеža[29]… Ну, маленькая крепость… Из камня…

– Да, – Алексей удивленно посмотрел на Марту, – башня. Старая полуразрушенная башня. Снайпер сидел как раз там. В старину сторожевые башни ставили именно в труднодоступных местах. Оттуда удобно контролировать и простреливать пространство. А вы откуда знаете про снайпера и все остальное?

– Так, – Марта больше не хотела восстанавливать в памяти жуткие детали. – Тоже что-то снилось… Страшное. Давайте больше не будем об этом.

Она собралась встать, но Алексей удержал ее за руку.

– Марта, хотел спросить вас…

– О чем?

– Да так… Что значит ваше слово «тканичка»?

– Tkaničkа? – Марта быстро взглянула на Алексея и снова вспомнила детали сна. – Почему вы спрашиваете?

– Потому что вы ночью плакали… И повторяли это слово.

– Tkaničkа – это…

Она пыталась найти подходящий перевод этого слова, но у нее ничего не получалось. И тут увидела кроссовки Алексея, лежавшие рядом с кроватью. Она взяла один из них и, указывая на развязанный шнурок, сказала:

– Tkaničkа. Rоzumite? Понимаете? Это есть tkaničkа[30].

– А почему...

Алексей хотел спросить еще что-то, но снова зазвонил телефон и Марта, спохватившись, решительно встала:

– Вам интересно учить наш язык? Простите, но у меня есть дела.

И оставила его одного со своими мыслями.

Марта гуляла бесцельно по улицам. Снова пришел Аслан, но слушать их разговоры, похожие на какую-то бессмыслицу, каламбур, набор слов, Марте было неинтересно. Поэтому она оставила друзей общаться наедине.

– Ничего, еще пару дней – и хоть в космос отправляй, – шутил Аслан, подбадривая своего друга. – У меня есть классная идея. Давайте все вместе махнем куда-нибудь на природу, пока не наступили холода, и отметим чудесное спасение Лёхи. Как вы на это посмотрите?

– У меня есть еще более интересная идея, – поддержала его Марта. – Если вам так хочется на природу, то моя бабушка живет как раз там – в очень красивом месте, и недалеко. Мы с ней давно не виделись, она будет очень рада. Так что можем сделать… Как ваша пословица? Соединить что-то приятное…

– Соединить приятное с полезным, – помог ей Аслан, обрадовавшись тому, что Марта согласилась легко и даже с удовольствием. – Вот на уикенд и махнем. Я обо всем позабочусь. От вас – только личное участие и хорошее настроение.

Бродя по улицам, Марта заглянула в один магазинчик, другой, третий, и тут встретила доктора Недамански, который, похоже, был рад этой неожиданности. Поцеловав руку Марте, он сразу поинтересовался здоровьем Алексея. Узнав, что тот в хорошем расположении духа и дело идет на поправку, доктор одобрительно заключил:

– Древние, как мне кажется, ошибались, когда утверждали, что в здоровом теле – здоровый дух. Очень часто бывает как раз наоборот: здоровый дух, хорошее настроение помогают победить болезнь. Так что, милая Марта, мы с вами выбрали верный путь скорого выздоровления вашего друга.

– Доктор Недамански, – Марта чуть улыбнулась, – он мне не друг, а просто…

– Вот и пусть будет просто друг. Не враг же он вам, в самом деле?

Почувствовав непонятное смущение Марты, он взял ее под руку:

– Вас что-то беспокоит?

И пригласил ее посидеть немного в соседнем кафе.

Марта была рада возможности открыть человеку, которому она доверяла то, что творилось в ее душе. Она рассказала ему о странных, страшных снах, словно все было наяву, непостижимой связи всего, что она видела, с судьбой Алексея и его далекой родиной.

Внимательно слушая Марту, доктор Недамански смотрел на стоявшую перед ним пустую чашечку из-под кофе.

– Кто я, чтобы вам все растолковать? Я всего лишь врач, хирург, а не толкователь снов или пастор. Мое дело – лечить не души, а тела, восстанавливать их, избавлять от болезней. Хотя даже в своем деле сказать, что я все понимаю, знаю, умею – не берусь. Это было бы слишком дерзко. Каждый раз, вставая за операционный стол и беря в руки скальпель, я со страхом думаю, что, может быть, не смогу справиться со своей задачей. Потому что каждый раз сталкиваюсь с чем-то новым, неизведанным, не до конца описанным в литературе. Перед тобой лежит не учебник по хирургии, а живой человек. Понимаете? А человек – это всегда тайна…

Ничего не отвечая, Марта тоже взяла свою чашечку и стала поворачивать ее из стороны в сторону, переливая остатки недопитого кофе.

– Так все странно, – задумчиво сказала она. – Странно и страшно…

– Этого, милая моя Марта, не надо страшиться. Мне кажется, тут важнее понять, почему все это происходит именно с вами. Ваш друг, – доктор взглянул на свою собеседницу и улыбнулся, – да–да, ваш друг, его душевное состояние… Не говоря о физическом… Тут как бы все понятно. Или, по крайней мере, можно объяснить. Война, потеря родины, стрессы… Такие случаи известны. Я сам знал человека, потерявшего родину. Он был намного старше меня, и я тоже не мог понять, что ему не хватало здесь, на этой земле, приютившей его, давшей ему кров, новую семью, детей. А не хватало ему именно его родины. Одни переживают эту трагедию легко, другие – нет. Для кого-то же потеря родины вовсе не является трагедией. Так, поменял место жительства – и все. Как перейти из одной комнаты в другую. Какая в том трагедия? Временные неудобства, к чему-то надо привыкнуть, новый язык – вот и все.

– Да, – все так же задумчиво согласилась Марта, – но откуда эти сны? Почему в них я вижу себя? Эти странные следы на лице, на теле…

Недамански снова улыбнулся Марте, тронув ее руку.

– Для такой милой и очаровательной девушки вы слишком рациональны. Может, не следует так терзаться этими вопросами, а попробовать взглянуть на вещи иначе? Человеческая психика – это куда более тонкая материя, чем хирургия, где, казалось бы, все понятно: здесь надрезать, здесь вырезать, а в этом месте вовсе удалить. Мы ведь тоже опираемся не только на знания, личный опыт, но и на интуицию, когда что-то подсказывает: надо делать так и не иначе. А интуиция – это уже труднообъяснимое понятие, если ее вообще можно научно объяснить. Но бывает так, что только интуиция подскажет тебе правильное решение. Не опыт, не знания, а именно интуиция. Вот и теперь мне кажется, что не следует искать в ваших снах, милая Марта, слишком рационального объяснения. Попробуйте положиться на собственную интуицию. Вы же верите, что она существует? Наверняка в вашей жизни случалось нечто такое, чего вы не могли объяснить, но чувствовали неизбежность какого-то события.

Марта улыбнулась, вспомнив свою размолвку со Гонзой. Ведь все случилось именно так: его измену она чувствовала сердцем, хотя разум убеждал ее в обратном.

– Да, в интуицию я верю. Она не обманет.

– Тем более! – радостно воскликнул доктор Недамански. – Раз вы не просто верите, а уверены в правоте своей интуиции, то и положитесь на нее, не терзайтесь слишком рациональными вопросами: они не помогут.

– Да, но…

– Не помогут. Постарайтесь понять этого человека не разумом, а сердцем. Оно у вас очень чуткое. Раз вы в тот вечер не прошли мимо, значит…

Недамански замолчал и сосредоточенно посмотрел на Марту.

– Знаете, что кажется мне? Ему очень трудно и больно, и его сердце интуитивно ищет, кому открыть эту боль. Даже не так. Не сердце. Потому что оно исстрадалось настолько, что ему уже все равно, слышат его или нет. Такое состояние бывает у тяжело больных людей, когда что-то сначала ноет, потом болит, болит беспрестанно, без перерыва… Потом эта боль становится частью твоей жизни. И человек живет, ходит с ней. Пока не умрет…

Кроме того, если согласиться с тем, что родина любого из нас – это не только кусок географии, территории, а нечто гораздо большее, надматериальное, то она, видимо, тоже ищет приюта в сердцах тех людей, которым дорога и близка. Ей не хочется умирать. И она тоже тоскует за теми людьми, с которыми была и осталась связана. Поэтому вместе с ними умирает… В это действительно трудно поверить, но это так. Наверное, для того, чтобы все понять, нужно испытать то, что испытал ваш друг, прожить его жизнь… Да и то…

Он вздохнул и задумался.

– Душевная мука всегда тяжелее и страшнее физической. Физическую боль можно одолеть, средств и способов существует много. А вот душевную… Знаете, что может утолить эту боль?

Марта грустно взглянула на доктора.

– Не знаю… Одни начинают много пить. Другие садятся на наркотики…

– …и погибают, – продолжил Недамански. – Рано или поздно, но неизбежно погибают.

– Тогда что же? – Марта не могла понять логику мыслей доктора.

Недамански теперь улыбнулся как-то загадочно:

– Наверное, я скажу вам… Но не называйте меня философом. Я ваш старый добрый друг, поэтому говорю с вами как друг, а не как философ, каковым вы меня считаете.

Марта вопросительно посмотрела на него, ожидая продолжения.

– Пусть вас это не слишком удивляет, но вашего друга в его состоянии спасет…

Он сделал паузу.

– Любовь.

Марта сначала сделала удивленные глаза, потом откинулась на спинку стула и рассмеялась:

– Нет, доктор Недамански, вы совершенно неисправимый философ! Философ и романтик.

Недамански тоже рассмеялся:

– Вы не хотите поверить в то, что вам говорит интуиция, поэтому называете меня, вашего друга и врача, философом.

Потом он снова стал серьезным.

– Милая Марта, я скажу вам больше: любовь в вашем сердце к этому человеку может родиться независимо от вашего желания. Да–да… Вопреки всей логике и здравому смыслу. Настоящая любовь чаще всего так и приходит. Вашему сердцу станет жалко вашего гостя, оно услышит его сердце – и полюбит. Вы тут будете совершенно ни причем.

– Нет, это невозможно…

– Наверное, в детстве вы мало читали сказок. Поэтому вам это и кажется невозможным. Между тем в сказках спрятано много человеческой мудрости. И доброты. Ну-ка, вспомните про чудовище, которое пожалела, а потом полюбила красавица, и это чудовище превратилось в прекрасного принца. Неужели не читали? Там ведь все очень понятно и просто, без всякой философии.

– Нет, это совершенно невозможно…

Марта не верила в то, что говорил ей доктор Недамански. А тот спокойно продолжал:

– В нашей жизни возможно все. Поэтому надо быть ко всему готовым. Быть может, нам иногда не под силу понять логику этой жизни, но она нас может поставить в сложную ситуацию, выход из которой… В детских сказках. В их простоте, доброте, мудрости… Ведь что такое ваши сны? Как мне кажется, это единственный способ, единственный путь к пониманию этого человека, его души. Ну а то, что эти сны частично материализуются, то это как раз и свидетельствует о том, что…

Он посмотрел Марте в глаза.

– …что вам его действительно жалко.

– Вы очень добры ко мне, доктор Недамански, – Марта посмотрела на него с теплом и благодарностью. – Спасибо вам.

12

Они вместе вышли из кафе и пошли в разные стороны. Марте хотелось еще побродить в одиночестве, а доктор спешил по делам. Марта вновь осталась наедине со своими мыслями и переживаниями, но теперь они не мучили, не терзали ее так, как до встречи с Недамански. Ей казалось, что эта встреча внесла в ее душу некий покой и умиротворение, дали ее мыслям возможность ухватиться за некую опору, нащупать ключ к пониманию того, что с ней происходит.

Гуляя по осеннему городу, незаметно для себя она снова очутилась возле церкви, в которой была накануне. Входная дверь была приоткрыта, и Марта робко вошла вовнутрь. Осмотревшись вокруг, она прошла вперед и присела на одну из длинных лавочек, стоявших вдоль стен.

В церкви было пусто, прохладно и сыро. Теплом разливались лишь мерцающие огоньки нескольких свечек, стоявшие зажженными в углу под образами. Марта наклонила голову, прикрыла глаза и попробовала освободиться от всех мыслей, кружившихся в голове.

Она сидела несколько минут, пока не услышала возле себя тихие шаги. Кто-то тронул ее за плечо:

– Могу ли быть вам полезным?

Она подняла глаза и увидела рядом с собой священника – еще достаточно молодого, высокого, стройного, с аккуратной бородкой, с умным интеллигентным взглядом.

– Нет, спасибо, – Марта слабо улыбнулась, не вставая с лавки. – Я… просто хочу побыть здесь… Немного… Если можно…

– Конечно, конечно, – священник тоже улыбнулся и, слегка поклонившись, зашел в алтарь.

«Почему людей тянет сюда? – подумала Марта, неспешно оглядываясь по сторонам. – Что должно случиться с человеком, чтобы он поверил в Бога? Чтобы пришел к Нему?».

Она увидела перед собой лежащее Евангелие и, наугад раскрыв его, стала про себя читать:

«Когда же он прожил все, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему…».

«Интересно, о ком это?», – подумала Марта и начала читать немного выше:

«У некоторого человека было два сына, и сказал младший из них отцу: Отче! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил им имение. По прошествии немногих дней младший сын, собрав все, пошел в дальнюю страну и там расточил имение свое, живя распутно…».

«А, вот какое дело, – усмехнулась Марта. – Не жилось, значит, спокойно. Ну, тогда все справедливо…».

Снова мелькнула мысль про Гонзу:

«И этому было мало. Пошел «в дальнюю дорогу» гулять с новыми подружками».

И тут же вернулась к чтению дальше:

«Когда же он прожил все, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему. Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествует хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: Отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих…».

«Ну да, – усмехнулась Марта, – голод – не тетка… Вспомнил он отца... Как же! Не отца он вспомнил, а его сытых наемников. А если б не голод? Небось, гулял бы в свое удовольствие. Нужен ему старик отец…».

Но продолжила читать дальше:

«Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: Отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мертв и ожил, и пропадал и нашелся. И начали веселиться…».

«Я бы дала ему веселье, – Марта снова вспомнила своего бывшего возлюбленного, и он представился ей в образе этого евангельского героя. – Пил, гулял, шлялся, а теперь вдруг вернулся – и в его честь еще устраивают пир. Такого веселья я не понимаю. Я бы ему такой пир устроила…».

И тут же задумалась:

«А отец ведь простил. И ничем не укорил… Я бы так не смогла. Чем же все кончилось?».

«И начали веселиться, – продолжала читать она, увлекшись этой историей. – Старший же сын его был на поле; и, возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его. Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка. Он же сказал ему: сын мой! Ты всегда со мною, и все мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся».

«Вообще замечательно, – Марта вздохнула, закрыла книгу и положила на место, где она лежала. – Всем хорошо и весело. Один радуется оттого, что не сдох с голоду, другой – что тот возвратился домой, третьего просят радоваться, а всем остальным закололи теленка и приказали радоваться. Где же тут справедливость?».

Марта почувствовала, что подошла не просто к вопросу, а к некой тайне, постичь которую разумом невозможно.

«Что ж получается? – продолжала размышлять она. – Пей, гуляй, а потом тебя еще с распростертыми объятиями встретят? Да еще всем остальным – ну, тем, кто всю жизнь трудился – будут говорить: радуйтесь вместе с нами? Ничего не могу понять».

Она хотела было снова взять книгу и перечитать этот отрывок, но не стала и, закрыв глаза, попробовала отогнать от себя вообще все мысли и дать голове успокоиться. Но глубоко в подсознании эта тема не оставляла ее.

«Или я опять подхожу ко всему слишком рационально, как считает доктор Недамански? Если так, то как все объяснить? Тоже любовью? Какая же должна быть любовь, чтобы все забыть и простить? Даже не укорить?».

И снова вспомнился Гонза.

«Предположим, пришел бы он и стал у меня просить прощения после всего. Даже на коленях. Смогла бы я простить ему эту измену? Не знаю… Не знаю…».

Марта на минуту совершенно освободилась от терзавших ее мыслей, но теперь вдруг подумалось об Алексее.

«И этот тоже… «Пошел в дальнюю страну»… Хотя, нет, не так. Он вынужден был уйти. Или его вынудили. Какая разница, как оказаться изгнанником?».

Она вздохнула, представив себя на его месте.

«Того отец родной ждал. А этого кто? Где его ждут?».

«Там, где любят…».

Марта ужаснулась ответу на ее же вопрос, который помимо воли тут прозвучал в глубине сознания.

«Там, где любят…», – вполголоса повторила Марта, пораженная простотой и силой этого ответа.

«Неужели любовь настолько сильна, настолько всемогуща, что способна все простить и все вылечить?».

И снова ужаснулась пришедшей мысли:

«Значит, я Гонзу вовсе не любила? Если не могу простить ему все, значит, я его не лю–би–ла?..».

Как ни странно, но логика, за которую ухватилась Марта, успокоила ее, привела в порядок доселе бушевавшие мысли и сомнения. Она поднялась и, затворив за собой дверь, тихо вышла из храма. Теперь она шла по знакомым улицам, думая совершенно о другом – предстоящей поездке к бабушке. Прежние мысли ее больше не беспокоили.

13

Марта ощущала, что все происшедшее с ней с того дня, как встретилась и познакомилась с Алексеем, узнала о его судьбе, и последовавшие за тем странные сны что-то изменили в ней самой. Она не могла до конца осмыслить, что именно, но, несомненно, ощущала внутренние перемены. Они дали терзавшим ее мыслям и чувствам некое иное направление, наполнили иным содержанием. Изменили отношение к Алексею, все так же вынужденному лежать перебинтованным в ее постели, лишь изредка переворачиваясь, давая вздохнуть отлежанным спине и бокам.

Марта даже не заметила, как стала общаться с Алексеем, перейдя на «ты». Их общение стало более простым и доверительным. Она без стеснения начала рассказывать Алексею о своей жизни, судьбе, личных отношениях. Рассказывал и Алексей: о своей далекой родине, горах, встречах, людях, судьбах, о своей работе. А еще он показывал Марте фотографии, хранившиеся в его ноутбуке: там хранились тысячи мгновений, выхваченных репортерским объективом.

Марте нравилось перелистывать эти фото, не спеша щелкая клавишей портативного компьютера. Какие-то из них задерживали ее внимание, и Марте казалось, что она уже видела эти дома, улицы, скверы, парки, горы, древние башни.

– Правда, очень красивый город и красивые места, – задумчиво сказала Марта, разглядывая фото.

– Если бы ты видела не на картинках, а своими глазами, то тебе понравилось еще больше.

Марта улыбнулась, не отрываясь от монитора.

– Чего смеешься? Не веришь? Я правду говорю. Кто в наших местах бывал хотя б раз, навек с ними в памяти остался. Почитай Пушкина, Толстого, Лермонтова.

Марта снова улыбнулась:

– Нет, я верю. Места очень красивые. Просто…

– Что просто? – Алексей повернулся к ней.

– Да так…

Марта встала и подошла к окну.

– Просто мне иногда кажется, что я уже однажды была в этих местах. Мне трудно сказать… Объяснить… Но это так.

Алексей улыбнулся.

– Так не бывает. А если бывает, то в сказках. Или во сне.

– Или во сне, – механически повторила Марта, испугавшись этих слов.

Но Алексей, похоже, не заметил ее смущения. Он положил ноутбук себе на грудь и начал сам перелистывать фотографии.

– Вот смотри, – задержался он на одной, – здесь был красивый парк, мы частенько убегали сюда с лекций, когда учились студентами. Спрятаться тут было где. Возьмем пива, рыбки – и сидим среди деревьев. Рядом речка, в парке лебеди плавают, а мы сидим и пивком балуемся. Красота!

– А вот тут, – он зашел на другой файл, – мы любили собираться вечером. У нас была своя любимая скамейка.

Он открыл новую фотографию, где Марта сразу узнала знакомые ей здания. Алексей не успел открыть рот, чтобы рассказывать дальше, как Марта продолжила сама:

– А здесь вы любили гулять по большой улице. Кажется, она называется улица или бульвар Мира? Тут, – она указала пальцем на монитор, – была редакция…

Алексей отвел взгляд от монитора и посмотрел на Марту.

– Да, правильно… Здесь была редакция молодежной газеты, а стояла она на проспекте, который мы называли местным Бродвеем. Откуда ты это знаешь?

– Улица Мира.., - не ответив прямо на вопрос, задумчиво сказала она. – Как хорошо, если бы в каждом городе была улица с таким красивым названием: «улица Мира». И чтобы никто ни с кем и никогда не воевал…

Она принялась сама листать фотографии дальше, не убирая ноутбука с груди Алексея. Вдруг одна из них снова привлекла ее внимание. На фоне руин, разрушенных зданий Марта увидела молодую женщину в куртке защитного цвета и сумкой, наброшенной на плечо. Она смотрела в объектив немного удивленно, словно не ожидая, что ее фотографируют.

– Кто это? – тихо спросила Марта, вспомнив до мельчайших подробностей свой первый сон, связанный с войной.

– Тоже репортер, – ответил Алексей, готовясь поменять картинку. – Из британской Би–Би–Си. Они город не знали, а мне там каждый камушек родной. Вот и работали вместе. Кэрри звали ее. Потом в горы тоже вместе летали. Весело было…

И снова перед Мартой замелькали фотографии разрушений, опустошенные городские пейзажи, черные обугленные деревья, сгоревшие боевые машины, следы уличных боев.

– А что там сейчас? Все так же война?

– Нет, – Алексей продолжал «листать» файлы. – Теперь там новый город: проспекты, фонтаны, парки… Все новое. Как будто ничего не было: ни войны, ни старого города. Жаль, что так не получается с нашей памятью: взял, все стер и начал все заново. Тот город, который уничтожили, надо было бы оставить, сохранить. Сохранить все, что уцелело: взорванные стены, сгоревшие дома, подбитые танки на улицах… А потом туда водить экскурсии. Со всего мира. Чтобы все видели, что такое война – не на картинках или с экрана, а вживую, своими глазами. Чтобы зашли в эти дома, где пахнет гарью пожаров и смертью… Прикоснулись к сгоревшим деревьям, танкам… А новый город надо было строить в другом месте. Я лично так считаю.

– Знаешь, о чем я сейчас подумала? – задумчиво спросила Марта, остановив Алексея. – Ты жил на красивой земле, в красивом городе. Война все уничтожила. Люди, которые там жили рядом с тобой… Что они?

– Как что? – Алексей понял ее вопрос буквально. – Одни уехали сами, другие вынуждены были уехать, третьих убили…

– Нет, я не о том хотела спросить. Я понимаю: война. Я не о том… Как бы это сказать, чтобы было понятно… Я хочу понять, как война изменила людей. Не тех, кто пришел туда воевать, а кто жил в этом красивом городе, на этой земле. Если от города остались камни, то что осталось от людей? В их душах, сердцах…

Алексей отложил в сторону ноутбук и прикрыл глаза, собираясь с мыслями.

– Что осталось?

– Да, что осталось в душах людей? Если бы мы были знакомы раньше, до войны, мне, может быть, это было понятно. А сейчас я смотрю… И не понимаю…

Алексей немного помолчал.

– Я расскажу тебе одну притчу. Легенду, чтобы было понятнее.

Пришел однажды ученик к своему учителю и начал «скулить» ему на свою жизнь…

– Скулить? – тут же переспросила Марта, пытаясь понять смысл незнакомого ей слова.

– Ну да, жаловаться на тяжелую жизнь, житейские проблемы. Спрашивает учителя, что делать, когда и то навалилось, и другое, и третье, и вообще, просто руки опускаются.

– Уже интересно, – улыбнулась Марта. – Что же делать, когда все плохо?

– Не спеши, – остановил ее Алексей и продолжил. – Когда ученик спросил его об этом, учитель поставил перед собой четыре котелка с водой. В один он кинул деревянную чурку, в другой – морковку, в третий – яйцо, в четвёртый – зерна кофе. Через некоторое время он вынул то, что кинул, из воды.

– Počkej[31], – остановила Марта. – «Де–ре–вьяш–ка». Я не пойму, что значит это слово.

– Это значит кусок дерева, обыкновенная деревянная чурка.

– Špaliček[32]?

– Пусть будет «шпаличек». Кусок дерева. Так вот, кинул он в воду этот самый «шпаличек», морковку, яйцо и несколько зерен кофе. А потом спрашивает ученика, что изменилось.

– Ничего, – отвечает тот.

Учитель согласился и поставил эти четыре котелка с водой на огонь. Когда вода закипела, он снова кинул в один деревяшку, в другой – морковку, в третий – яйцо, в четвёртый – раздавленные зерна кофе. Когда вода закипела, он вынул деревяшку, морковь, яйцо и налил в чашку ароматный кофе. Ученик же снова ничего не понял, что тем самым хотел сказать учитель.

– И я ничего не пойму, – улыбнулась Марта, – для чего он все это сделал.

– Сейчас поймешь. Ученик увидел то, что и мы с тобой: морковка и яйцо сварились, деревяшка не изменилась, а зерна кофе растворились в кипятке. Так?

– Ano, так, – согласилась Марта.

– Это лишь поверхностный взгляд на вещи, – ответил тогда учитель. – Посмотри внимательнее. Морковка разварилась в воде и из твердой стала мягкой. С ней теперь можно сделать все: помять, легко разрезать, поломать на части. Даже внешне она стала выглядеть по-другому. Деревяшка – или как ты говоришь, «шпаличек» – ничуть не изменилась. Яйцо, тоже внешне не изменилось, но теперь внутри стало твердым, и если оно упадет на пол или ударится, то не вытечет из своей скорлупы. А вот кофе окрасило воду, придало ей новый вкус и аромат. Понятно?

– Понятно, – уклончиво ответила Марта, – но не все. Мы ведь говорили о людях, а не…

– Да, о людях. Так вот, вода – это наша жизнь. Огонь – это перемены и все нехорошее, что с нами в этой жизни бывает. Морковка, дерево, яйцо и кофе – это типы людей. Они все в тяжелые моменты жизни меняются по–разному.

Ничего не спросив, Марта вопросительно посмотрела на Алексея, ожидая, пока он сам объяснит до конца смысл притчи.

– Еще не поняла? Человек–морковь – их большинство. Эти люди только в обычной жизни кажутся твердыми. А когда их коснется беда или что–то в жизни надо поменять, они становится мягкими и скользкими. Они опускают руки, винят во всем себя либо других. Понимаешь? Чуть придавило – и они уже в панике. Такие «морковки» всегда хотят, чтобы у них все было, как у людей. Они всегда плывут по течению.

А вот человек–дерево, наоборот, никогда не меняется, остается самими собой в любых жизненных ситуациях. Эти люди, как правило, хладнокровны, внутренне спокойны. Именно такие люди показывают всем, что и тяжелые жизненные обстоятельства – всего лишь жизнь, и за черной полосой всегда наступает белая. Таких людей очень мало.

Человек–яйцо – это те, кого жизненные невзгоды закаляют, делают крепче. Таких людей еще меньше. В обычной жизни живут своей почти незаметной жизнью, а в тяжелые времена твердеют и упорно преодолевают любые преграды. Вот так, Марта.

– Počkej, – она удивленно посмотрела на Алексея. – Но ведь там был еще кофе. Как же этот тип людей?

Алексей рассмеялся:

– Ученик тоже спросил своего учителя: «А как же кофе?».

– О, это самое интересное! – ответил учитель. – Зерна кофе под воздействием огня растворяются в воде, превращая ее во вкусный, ароматный и бодрящий напиток!

И дальше сказал:

– Есть особые люди. Их единицы. Они не столько меняются под влиянием трудностей, сколько трансформируют сами жизненные обстоятельства, превращая их в нечто прекрасное, извлекая пользу из каждой неблагоприятной ситуации и изменяя в лучшую сторону жизнь всех людей вокруг.

– И кем же есть пан Соколов? – улыбнулась Марта, выслушав эту притчу.

– А пан Соколов есть тем, кем есть, – спокойно ответил Алексей. – Один Соколов ходит, ездит, работает, ест, пьет, матерится, с кем-то спорит, куда-то все время спешит, лезет… А другой Соколов – внутри внешней оболочки первого – живет с отметиной родины, которой его лишила война. С которой его выгнали. Закатали танками и бомбежками. Там и осталось мое сердце… Под теми развалинами, которые были домами, парками, улицами, где я родился, сделал первые шаги, потом рос, влюблялся, учился, работал… А до этого там жили мои предки, которых судьба привела в этот край.

– Но ведь так нельзя жить все время, – Марта ужаснулась тому, что говорил человек, еще несколько дней назад бывший ей не только чужим, а даже омерзительным. – Нельзя тосковать по холодным камням… Раз ты потерял родину, то надо…

– Погоди, – остановил ее Алексей. – Это не просто камни. И они не холодные. Они согреты нашей памятью, нашей любовью к ним… Они живые, как могильные камни, кресты, под которыми спят дорогие нам люди. Ты не задумывалась, почему людей тянет в эти святые места? Потому что там живет часть нас самих…

Сейчас Марте было жалко Алексея. И, словно угадав, уловив то, что творилось в ее душе, он продолжил:

– Только не надо меня жалеть. Это самое худшее лекарство.

– Почему же твой друг Аслан живет по-другому? У него свой дом, бизнес…

– Это тоже один Аслан, внешний. А внутри у него та же отметина, что у меня и всех, кто там родился. Красивый дом, бизнес, машина, успех – все внешнее. А внутри – раны, кровь, боль…

Он вздохнул и задумался.

– Вот ты говоришь, что тебе было бы интересно встретиться со мной в той жизни… Ну, когда не было войны. А я думаю вот о чем: кем бы стал я, все мы, кто жил там, если б не война? Интересный вопрос, правда?

Марта взглянула на Алексея с полным изумлением:

– Неужели для этого нужна война? Жили бы нормально, мирно, как живут все люди. Зачем война?

– Нет, ты меня не так поняла, Марта, – он взял ее за руку. – Я сам против войны. Не в том смысле.

– А в каком? – Марта никак не могла понять его.

– В каком?.. В одной мудрой книге сказано, что Бог очень ревнив, и Он может забрать у человека то, что ему дороже всего. У одного это – самые родные и близкие люди, у другого – дом, богатство, у третьего – родина. Забирает, чтобы проверить его сердце, его веру. Чтобы сердце не привязывалось ни к чему земному. Потому что рано или поздно мы все оставим и уйдем к Тому, Кто нас послал в эту жизнь. А кроме того…

Он на минуту задумался.

– Кроме того, быть может, такими испытаниями Бог зовет нас к Себе. Когда у нас все хорошо, гладко и сладко, мы не думаем о том, что однажды можем остаться ни с чем. Может, тебе это покажется диким, но за такую судьбу, как наша, надо не роптать, а благодарить Бога. Жизнь научила нас относиться к тому, что имеешь, проще, а в будущее смотреть спокойно. Потому что очень многое в этой жизни зависит совершенно не от нас. Когда долго живешь без средств к существованию, начинаешь ценить то немногое, что имеешь. Когда видишь смерть – начинаешь ценить чужую жизнь так же, как и свою. А когда побываешь в шкуре изгнанника – научишься прощать. Разве за такую судьбу надо жалеть? За нее надо благодарить Бога, потому что она посылается немногим…

– Альйоша, – Марта впервые назвала Алексея на чешский манер этим ласковым именем, – мне трудно понять все это. Я не верю в Бога, в жизнь после смерти. Мне трудно понять все, что было в твоей жизни. Я и свою понимаю плохо. Так кем есть пан Соколов: морковка, «шпаличек», яйцо или кофе?

– Ну, точно не «шпаличек», – рассмеялся Алексей. – И морковкой, вроде, тоже никогда не был.

Он ласково взглянул на Марту.

– Ты когда-нибудь читала Высоцкого?

– Высоцкого? – Марта попыталась вспомнить. – По-моему, он пел под гитару. Ваши русские солдаты любили его слушать. Но я этих песен не понимаю. Они слишком русские.

– Жаль. Он ведь не только пел, но и стихи хорошие писал. Хочешь, почитаю?

И, не дожидаясь ее согласия, начал:

Четыре года рыскал в море наш корсар,

В боях и штормах не поблекло наше знамя.

Мы научились штопать паруса,

И затыкать пробоины телами.

За нами гонится эскадра по пятам.

На море штиль и не избегнуть встречи.

Но нам сказал спокойно капитан:

– Еще не вечер, еще не вечер!..

– Ну как? – тихо спросил он Марту, внимательно слушавшую каждое слово.

– Я ж говорю, для меня это слишком русская поэзия, – грустно улыбнулась она. – Раз ты не морковка и не «шпаличек», то давай пить кофе.

И вышла на кухню. А Алексей, прикрыв глаза, продолжил тихо читать, помня это стихотворение наизусть:

На нас глядят в бинокли, в трубы сотни глаз,

И видят нас от дыма злых и серых,

Но никогда им не увидеть нас

Прикованными к веслам на галерах!..

Но нет! Им не послать его на дно –

Поможет океан, взвалив на плечи.

Ведь океан–то с нами заодно,

И прав был капитан: еще не вечер!..

14

…Марта едва успевала за Алексеем, стараясь не упасть, то и дело спотыкаясь о рельсы, вывернутые шпалы. Они шли через железнодорожные пути, оставив за собой вокзал и прилегавшие к нему здания. Все было разрушено, исковеркано, искорежено, изрыто сотнями больших и маленьких воронок. Накануне в этом районе шли ожесточенные бои, и теперь, когда оборона была сломлена, вместе с передовыми войсками сюда дозволено было войти журналистам. Держась вместе и никуда не разбредаясь, чувствуя опасность, они делали свою работу: снимали, записывали впечатления бойцов. Над некогда крупной железнодорожной станцией, превращенной в груду руин, стелился дым от пожарищ, а в том направлении, куда Марту вел Алексей, дым клубился, пульсировал, вздымаясь над землей горячим дыханием совсем близкой войны.

– Альйоша, – жалобно простонала Марта, едва успевая за ним.

– Не хнычь! – он повернулся к ней в вполоборота и подал руку. – Это рядом. Я тут каждый камень, каждую кочку знаю.

Зачем они пошли сюда? Марта кляла себя за то, что согласилась пойти с Алексеем, оторвавшись от остальных репортеров, с которыми их привезли прямо на «броне» – в бронетранспортерах, еще накануне наступавших на огневые позиции. Алексею очень хотелось взглянуть на свой родной поселок, где он родился, где прошло его детство, где жили и росли близкие друзья. Быть совсем рядом, в нескольких сотнях метров – и не увидеть земли, в которую ты врос всей своей памятью… Это было слишком большим искушением, чтобы устоять перед ним.

– Мы успеем, – успокаивал он Марту, помогая пробираться через рытвины воронок и завалов. – Как ты не понимаешь? Это ведь ро–ди–на! Я только взгляну, одним глазочком, сделаю пару кадров – и бегом назад. Вот сейчас будет моя родная школа, потом наш родной парк, родная речка, а там…

Но ничего, кроме все тех же руин, пепелищ на их пути не было: ни школы, ни парка… Лишь руины, изрешеченные осколками и пулями стены разрушенных зданий, обгоревшие деревья, сгоревшие машины и военная техника.

Марта мельком успела разглядеть название улицы, превращенной в сплошные развалины, по которой они уже не шли, а почти бежали: «Боевая».

– Точное название, – усмехнулась она, глядя во все стороны.

– Да, здесь во время гражданской войны, сразу после революции, шли ожесточенные бои, – пояснил ей Алексей, на что Марта снова усмехнулась:

– Правда? А как будто было вчера. Тебе не кажется?

Алексей никак не отреагировал на шутку. Его память, которая была настроена на встречу с далеким детством, не хотела мириться с тем, что видели глаза. Память противилась этой правде – обугленной, дымящейся, взорванной, закатанной гусеницами танков.

– Сейчас, сейчас, – уже механически повторял Алексей, то и дело оглядываясь по сторонам, пытаясь восстановить в памяти то, что было на месте этих дымящихся руин и обломков, – еще немного… Сейчас будет мост…

Но моста тоже не было. Оба берега соединяли лишь несколько уцелевших металлических конструкций, по которым осторожно, чтобы не упасть в речку, переходили военные и беженцы, оставшиеся без крова. Марта хотела остановить Алексея, чтобы не ходить на ту сторону реки, где начинался его родной поселок, но по его взгляду – растерянному и беспомощному, лихорадочно искавшему хотя бы какую-нибудь зацепку для того, что хранила память – Марта поняла, что это бесполезно. Оставлять своего друга одного она тоже не решилась.

Марта вслед за Алексеем ступила на шаткие трубы, соединявшие берег, глянула вниз на несущиеся прямо под ногами мутные потоки реки – и у нее закружилась голова:

– Ježišmarie! – прошептала она, ухватившись за руку Алексея.

– Сейчас, сейчас, – все так же механически повторял он, совершенно не глядя под ноги, а будучи устремлен туда, где его вот-вот ждала встреча с чем-то очень дорогим.

Но когда они дошли до конца переправы и поднялись наверх, их взору предстала печальная картина. От края до края, насколько мог охватить взгляд, расстилалась безжизненная пустыня, распаханная воронками и гусеницами: глубокие борозды тянулись во все стороны, пересекаясь, перечеркивая себя, сливаясь с линиями дорог, по которым тянулась военная техника. Лишь кое-где эта пустыня напоминала о том, что здесь еще недавно жили люди: остатки домов, построек, торчащие отовсюду балки, уже не державшие кров… Возле развалин возились люди, собирая все, что уцелело после бомбардировок, обстрелов и пожаров.

Марта стояла в шаге сзади Алексея, вместе с ним в ужасе глядя на раскинувшееся рукотворное опустошение. Марта не знала, не находила слов, чтобы хоть утешить своего друга. Она хотела подойти к нему ближе, но он вдруг повернулся и спросил:

– Ты ничего не замечаешь?

Его глаза, его взгляд отражали то же внутреннее опустошение, которое царило, торжествовало перед ними. Не поняв вопроса, Марта подошла и обняла Алексея. Но тот освободился от ее рук и спросил снова:

– Погоди… Ты ничего не замечаешь?

– Альйоша.., – тихо сказала она, собираясь снова обнять его.

– Птиц не слышно.., – прошептал он. – Здесь всегда было много птиц. Разных. А сейчас их не слышно… Как страшно…

Его взгляд стал похож на безумный. Он механически прошел еще несколько десятков метров вперед – туда, где сразу за мостом тянулись руины.

– Птиц не слышно.., – снова прошептал он. – Птицы улетели отсюда… Им больше негде жить… Ни домов, ни деревьев…

Пройдя еще немного, он остановился и опустился на землю. Рядом присела и Марта, не спуская взгляда со своего друга. Ей казалось, что он оцепенел от того, что увидел на месте своей бывшей родины.

Алексей взял пригоршню земли и, разжав ладонь, медленно высыпал назад.

– Она уже не узнает меня… Не помнит…

– Альйоша, – Марта робко тронула его за плечо.

– Совершенно не помнит… Ей очень больно…

– Альйоша, надо идти. Нас ждут, будут волноваться.

Он снова взял горсть земли и повернулся к Марте.

– Да, ты права… Надо идти… А я никуда не хочу отсюда идти. Я хочу лечь в эту землю и раствориться в ней. Стать ее частью…

– Альйоша, – Марта крепко обняла его за плечи, – это судьба… Мы уедем к нам, и ты снова будешь счастлив. Я помогу тебе стать счастливым. Я сделаю все.

– Да–да, – словно во сне отвечал Алексей, – мы обязательно уедем… И там начнем новую жизнь… Красивую и счастливую… А она останется…

Он наблюдал, как земля сыплется через его пальцы.

– Ее ведь не возьмешь с собой… Туда, где можно снова стать счастливым… Я буду счастлив, а она будет страдать, болеть… И я вместе с ней… Потому что мы – часть друг друга. Понимаешь? Она живет во мне, а я – в ней. Кто я без нее? Прах…

К ним подошла незнакомая женщина, возившаяся неподалеку в черных руинах. На вид ей было лет сорок. А можно было дать и все сто. Война не просто исказила, а обезобразила ее. Глядя на Марту глазами человека, потерявшего разум, она показала ей маленькую безделушку из синего стекла и засмеялась тонким детским смехом:

– Нашла… свою стопочку…

Марта вдруг увидела, что вся земля вокруг них была усеяна стреляными автоматными гильзами. Она подняла несколько.

– Почему пули не летят в тех, кто начинает войны? Почему от них страдают и гибнут ни в чем невинные люди? Где справедливость? И есть ли она вообще?

Алексей нагнулся к самой земле и прошептал, обращаясь к ней, словно живой:

– Прости меня, моя земля… Прости, что я вернулся к тебе со своими ранами. Ты сама вся в крови и ранах. Прости… Я тебе не враг и не оккупант. Мне никто не запретит любить тебя так же сильно и преданно, как и те, кто за тебя отдал жизнь. Я тоже многого не понимаю. И не принимаю. Прости меня, моя земля… Мне дано только одно право: любить тебя. Любить, пока живу. А потом уйти с этой любовью под свой могильный крест… Осталась только любовь. И память. Все остальное забрала эта проклятая война…

Его душа, разорвавшись на тысячи мелких кусочков, летела над землей, из которой была взята, призвана в эту жизнь, став плотью, вместе с прахом, в который она – эта родная ему земля, затерянная во времени и пространстве – теперь была превращена войной.

Алексей все так же что-то шептал, нагнувшись к земле, и плакал – беззвучно, но безутешно и горько….

Слушая эти слова посреди зловещей тишины, царившей над погребенным поселком, Марта почувствовала, что сейчас закричит от охватившего ее отчаяния и горя. Не заплачет, а именно закричит, воздев руки к небу, где живет Тот, Кто, по ее мнению, не должен был допустить этой трагедии. Если Бог есть, почему Он глух и слеп к слезам Своих людей? Ей захотелось кричать, выть к небу, чтобы ее вопли услышали и взглянули на эту исстрадавшуюся, израненную, изувеченную землю.

Она со злобой швырнула зажатые в ладони стреляные гильзы и опустилась на колени перед Алексеем. Она понимала, чувствовала, что нет слов, способных утолить, утешить его боль и страдания. Марта плакала вместе с ним, ощущая себя такой же распятой на этой земле, такой же изуродованной гусеницами грохотавших здесь танков, такой же уничтоженной, раздавленной, кровоточащей, как и душа Алексея. Как и сама эта земля…

Кто-то сзади тронул ее за плечо. От неожиданности Марта вздрогнула и… проснулась.

Несколько минут она лежала, не шевелясь, снова не веря, что все только что виденное и пережитое ею было сном. Ей по-прежнему хотелось плакать, рыдать, склонившись вместе со своим другом к чужой, незнакомой ей земле, обезображенной войной.

Наконец, она встала и тихонько, на цыпочках, подошла к спящему Алексею. Было далеко за полночь. Отблеск фонарей в парке смешивался с тихим светом луны, падая через задернутые шторы на пол и стены. Чуть отодвинув их, Марта стала смотреть в окно, наслаждаясь ночной тишиной, спокойствием, умиротворением, понемногу успокаиваясь сама от пережитого потрясения.

– Почему ты не спишь? – вдруг услышала она тихий голос Алексея.

Ничего не ответив, Марта подошла к нему и присела на краешек постели.

– Почему ты не спишь? – повторил он, взяв ее за руку.

И только сейчас Марта заметила блеск на его щеках. Алексей плакал…

Снова не говоря ни слова, Марта легла рядом, прижавшись к нему.

– Почему ты дрожишь? – все так же тихо спросил он, обняв ее за плечи. – Тебе холодно?

Марта прижалась к Алексею еще ближе.

– Мне страшно.., – прошептала она.

– Ты боишься темноты? – Марта почувствовала, как Алексей улыбнулся, прижимая ее к себе. – А ведь уже не маленькая.

– Я боюсь… войны…

– Какой войны? – Алексей снова улыбнулся. – Тебе опять что-то приснилось?

– Нет, – прошептала Марта, – я видела войну… Там… Откуда ты… Как страшно!..

Алексей хотел сказать еще что-то, чтобы успокоить Марту, но та повернулась к нему и провела своей ладонью по его мокрым щекам.

– Обещаю, что утром побреюсь, – он хотел отшутиться, чтобы не говорить о том, что так волновало Марту. Но та все гладила и гладила его по щекам, шепча одно–единственное слово:

– Альйоша…

Алексей чувствовал биение ее сердца – учащенное, как при только что пережитом страхе.

Постепенно она начала успокаиваться. А потом, обняв Алексея, тихо уснула.

Когда они проснулись, Марта отдала Алексею всю силу своей нежности и женской ласки, чувствуя, что больше ничем не сможет прикоснуться к его оголенной страданиями душе…

15

Эта ночь окончательно сблизила Марту и Алексея. Все, что их разделяло до этого – неприязнь, недоверие, стеснительность – исчезло. Марцелы по-прежнему не было дома, она продолжала проводить время в кругу своих друзей и знакомых, поэтому Марта неотлучно находилась рядом с человеком, так неожиданно и странно наполнившим ее жизнь совершенно новыми чувствами, переживаниями и мыслями. Доктор Недамански, в очередной раз приехавший осмотреть Алексея, с удовлетворением констатировал заметное улучшение его самочувствия.

– Жалко будет расставаться с таким пациентом, – пошутил он. – Когда теперь увидимся? Ведь вы не забудете нас?

– Конечно, доктор, – улыбнулся в ответ Алексей, взглянув на Марту.

– Кстати, сестра Ковачова сказала мне, что вы собираетесь провести уикенд за городом. Думаю, что эта прогулка пойдет вам только на пользу. Разумеется, если не будет никаких новых приключений. Свежий воздух, природа… У нас красиво. Моравия[33] – это особый край. Так что поезжайте. Не будем спешить расставаться с вами. Так, пани Марта?

Тень смущения, пробежавшая по лицу Марты, не утаилась от доктора.

– Ну, конечно, не навсегда, – он поспешил успокоить ее, чувствуя уже некую особую привязанность Марты к Алексею. – Мы, чехи, в таких случаях говорим не «s bohem», а «na shledanou», то есть не «прощайте», а «до свидания». Кроме того, как раз вот с таких историй часто начинается большая дружба. Мне такие случаи известны. Причем, не из врачебной практики.

Выйдя проводить доктора, Марта больше ни о чем не стала его расспрашивать.

– Думаю, еще несколько дней – и ваш друг сможет спокойно обойтись без нашей помощи, доктор Недамански пожал ей руку, стоя возле своей «Шкоды». – А дальше…

Он взглянул на Марту, не выпуская руки.

– А дальше, милая Марта, диагноз ставят не врачи. Дальше вы должны понять своего друга сами. Понять, чем помочь ему. Это уже за гранью моей скромной компетенции хирурга. Человеческие отношения – настолько тонкая и деликатная материя, что со скальпелем туда не полезешь. Теперь нужно слушать свое сердце, оно все подскажет. И не обманет. Поверьте мне, вашему старому другу.

Возвратившись, Марта подошла к Алексею и присела рядом.

– Доктор говорит, что через несколько дней ты сможешь быть свободен.

– Я и так вполне свободен, – улыбнулся Алексей, глядя на озабоченную Марту.

– Ты понимаешь, о чем я. Ты сможешь встать и…

Она замолчала. Алексей понимал, что она хотела сказать. Он взял ее за руку, притянул к себе и нежно поцеловал.

– У меня такая работа, что я не могу сидеть на месте. Я – репортер, а репортер – это как волк, которого ноги кормят.

– Но даже волк имеет свой дом, свою семью, – прошептала Марта, чуть не плача. – Неужели тебе не хочется того же? Работа, работа… Я уже слышала это. Что у тебя есть, кроме твоей работы?

Алексей погладил Марту по голове.

– Ты молодая, красивая, живешь в такой же красивой стране… Зачем я тебе? Чтобы твои друзья смеялись? Скажут, ну и нашла себе «сокровище»! Долго, видать, искала, пока не нашла такое «счастье». Мы же с тобой не Отелло с Дездемоной? «Она его за муки полюбила, а он ее – за состраданье к ним»! Правда?

И рассмеялся, обняв Марту.

– Мне все равно, что будут говорить или думать другие, – она всхлипнула, не удержавшись от слез. – Неужели ты сможешь уйти? Вот так встать – и уйти… после всего…

– Зачем я тебе? – он все гладил ее. – Чужой, из далекой страны, побитый… Я даже не понимаю вашего языка. Помнишь, как ты пыталась объяснить мне, что такое «горький чай» и «черствый хлеб»? Помнишь?

Алексей засмеялся, а Марта расплакалась, держа его руку.

– Я все помню, – сквозь слезы сказала она. – Все… Я всегда была рядом с тобой. Только ты не замечал. Не видел. Или забыл. Но я всегда была рядом. Даже там, где… Где было страшно… И все помню…

– Что тебе мешает начать новую жизнь? – немного успокоившись, спросила Марта. – Я не могу понять. У каждого из нас есть свое прошлое. Но надо жить сегодня, думать о том, что будет завтра. Разве не так? Что в этом плохого?

– Может, ты и права, – задумчиво ответил Алексей. – Наверное, я действительно застрял в своем прошлом. Стал калекой, вот как сейчас, когда не могу встать с постели. Но прошлое для меня – это моя точка опоры в нынешней жизни. Понимаешь? Моя опора. Потому что ни на что больше я не могу опереться. Это, если хочешь, мой способ выжить, остаться самим собой…

– Альйоша, зачем так сложно? Я помогу тебе жить по-другому. Ты будешь счастлив. Мы будем счастливы…

Он нежно обнял Марту.

– Я везде буду чужим… Конечно, можно жить, к чему-то приспособиться. Многие так и живут. Это их выбор. Этих людей нам нельзя судить. Значит, прошлое не имеет на них большого влияния. Оно не тяготит их, и они по-своему счастливы. Стряхнули с себя все неприятные воспоминания – и живут. Им так легче, и слава Богу. Зачем вспоминать то, что было? Прошлое действительно не вернешь. Но я не настолько рационален, чтобы подчинить свою память, приказать ей, заставить ее забыть свою родину и распахнуть для новой. Мое сердце похоронено там… Поэтому я везде буду чужим…

– А любовь ты можешь пустить в свое сердце? – тихо спросила Марта.

– Не понял, – не сразу отреагировал Алексей.

– Ты говоришь, что не можешь пустить в свое сердце новую родину. А любовь? Ее можешь пустить?

Алексей усмехнулся:

– Ты веришь в любовь?

– А ты нет? – Марта прижалась к нему.

– Я первый спросил.

– Вот первым и ответь.

Алексей задумался.

– Не то что не верю… Просто я, наверное, не знаю, что это такое. Любовь – это дар, особый дар, который дается человеку. А я, видать, его не достоин. Ни я по-настоящему никого не любил, ни меня. Хотя…

Он замолчал, задумавшись.

– Что ты хотел сказать? – тихо спросила Марта.

– Наверное, она все-таки есть.

– Далеко? – Марта уткнулась ему в плечо, пряча улыбку.

– У меня такое предчувствие, что где-то совсем рядом, – он тоже улыбнулся и прижал Марту еще крепче.

– У меня тоже. Тем более что совсем недавно ты уже говорил мне о любви. Ну, о том, что она есть. Даже с первого взгляда.

– Правда? – изумился Алексей. – Я нес такую чушь? И когда же?

– Говорю тебе: недавно. Просто ты не помнишь. Как и то, что я всегда была рядом…

16

Они ехали по живописной осенней дороге вдоль леса и тихой речушки. Равнина начинала переходить в холмы, сплошь укрытые золотой листвой растущих на них деревьях. С правой стороны блестела лента речки, то скрываясь, то вдруг выныривая из-за холмов. Аслан сидел за рулем, Алексей расположился рядом с ним на переднем сиденье, откинутом назад, чтобы заживающие ребра не ощущали нагрузки. Марта расположилась сзади, рассовав в багажник и возле себя сумки с продуктами и подарками, которые они везли в гости к ее бабушке, а также кофры с аппаратурой Алексея.

– Красивые места, – Аслан то и дело смотрел по сторонам, восторгаясь природой. – Тебе они ничего не напоминают?

– Я сам об этом только что подумал, – Алексей тоже не мог оторвать взгляда от чарующей красоты. – Чишки, Шалажи, Галашки… Были б эти холмы повыше – можно Беной вспомнить, Сержень-Юрт[34].

Марта тихо засмеялась:

– Какие смешные названия: Галашки, Шалажки…

– Не Шалажки, а Шалажи, – поправил ее Алексей. – Это во-первых. А во-вторых, наши названия ничуть не хуже ваших. Кстати, что это за речка? И куда мы едем?

– Бечва. А едем в Млин.

– Куда? – переспросил Алексей.

– Млин.

– Понятно. Мельница.

– Ano[35]. Это где делают муку, – повторила Марта. – Очень старый, но сохранился. Там всегда жили люди.

– Откуда такие познания? – Аслан взглянул на своего друга, не скрывая искреннего удивления. – На инязе мы с тобой, вроде, не учились.

– Там, где я живу, мельница – это тоже «млин»[36]. Так что, братишка, не удивляйся: у меня свой «иняз» – так сказать, по жизни. По судьбе. Млин он и в Африке будет «млин», если там будут жить хотя бы два украинца.

– «В Африке…», – повторил Аслан, не переставая смотреть по сторонам. – Знаешь, о чем я думаю? Давай купим тебе где-нибудь здесь домик! Не в Африке, а именно здесь. Совьешь свое гнездышко, будешь жить–поживать, добра наживать. Сколько можно быть перелетной птицей? Как думаешь?

– Думаю, что негоже орла сажать в клетку, – философски ответил Алексей, вполоборота глянув на Марту.

– Орел нашелся, – хмыкнул Аслан. – Марте кланяйся в ноги, что она такого «орла» не постеснялась к себе домой привести. Нашли б тебя полицейские, они крылья твои орлиные быстро подрезали б. Вместе с хвостом. Ты от темы не увиливай. Так как насчет домика на лоне природы? Кроме шуток.

– Я без твоего домика почти все время на лоне природы. Командировки, съемки, поездки…

– Мне кажется, тебе уже не только о работе своей думать надо. И не только о себе.

И весело подмигнул Марте в зеркальце:

– Верно говорю, Марта?

– Я согласна. У орла тоже есть свое гнездо. Оно на земле, а не в небе.

– Кстати, я давно присматриваюсь к этим местам. Насчет того, чтобы здесь тоже делать свой бизнес. Маленький уютный отель, туристы, отличный релакс вдали от больших городов… Но для этого мне нужен компаньон, причем надежный. Такие дела первому встречному не доверишь. Так что ты, Лёха, самая подходящая кандидатура. Вместе с Мартой, разумеется. Тебя без Марты, я так понимаю, далеко и надолго отпускать нельзя. Да и я буду всегда недалеко, рядом, случись что.

И снова глянул на нее в зеркальце, наблюдая за реакцией. Он, конечно, видел, что Алексея и Марту с недавнего времени связывает гораздо нечто большее, чем завязавшаяся между ними дружба. Марта же улыбалась, воспринимая этот весь этот разговор Аслана про сказочный домик среди здешней природы просто как шутку.

– Эх, не понимаете вы души настоящего репортера! – Алексей сладко потянулся на своем сиденье. – Домик, гнездышко… Душа репортера рвется на простор, где ей не тесно.

– Да куда ж тебе больший простор? – Аслан обвел свободной рукой, указывая на панораму перед ними. – Пора, как говорится, менять профессию. Нет, не так. Пора менять профиль твоей профессии. Хватит мотаться по горячим точкам и искать приключений. Разве ты не можешь быть, к примеру, фотографом–пейзажистом? Море работы для неуемной души, вроде твоей. Лазай с утра до ночи со своими объективами по долинам и по взгорьям, снимай в удовольствие. Между прочим, хорошие фотографии хорошо украшают интерьер и всегда пользуются спросом. Для нормальных людей, а не таких фанатиков–журналюг, как ты, это тоже неплохой и стабильный заработок, своего рода бизнес.

– Боже, что я слышу! – всплеснул руками Алексей. – И от кого? От своего лучшего друга! Товарища и брата. Мне, прожженному репортеру, уйти с передовой и окопаться в тихом гнездышке… Кошмар! Страшный сон!

И, немного помолчав, он неожиданно стал читать стихи:

Но нет, им честь знамен не запятнать,

Дышал фельдмаршал весело и ровно.

Чтоб их в глазах потомков оправдать,

Он крикнул: «Кто-то должен умирать,

А кто-то должен выжить – безусловно!».

И нет звезды тусклее, чем у них.

Уверенно дотянут до кончины,

Скрываясь за отчаянных и злых,

Последний ряд оставив для других –

Умеренные люди середины…

– Высоцкий, – думая о чем-то своем, сказал Аслан.

– Чего притихли? Стыдно, небось? – улыбнувшись, спросил Алексей после небольшой паузы. – Хотите и меня запихнуть в средние ряды? Какой после этого я репортер? В самом деле, тогда надо сидеть где-нибудь в тылу, щелкать разных птичек, зверюшек, цветочки, лепесточки. Нет, ребята, эта работа не для меня, не для моего характера.

– Да с твоим характером тебе и не надо искать никаких приключений, – возразил ему Аслан. – Таких, как ты, они сами находят. Везде и всюду. Так что, братан, покой нам только снится.

– Марта, нам еще долго ехать? – Алексею хотелось поменять тему.

– Что, болит? – тут же откликнулась Марта, озабоченно склонившись к Алексею. – Уже недолго. Скоро приедем. Там ляжешь.

– Жаль, – нарочито уставшим голосом сказал Алексей. – А то я бы сейчас вздремнул, пока вы тут за меня обсудите, где какой домик покупать…

И так же притворно закрыл глаза.

– Ты и так хорошо «дремал» за все эти дни, пока гостил у Марты. На целый год хватит.

Марта положила ему руки на плечи.

– Если бы вы знали, Марта, как мне трудно с этим упрямцем, – не выпуская руля, Аслан легонько хлопнул его по плечу. – Ладно, меня не слушает. Но мудрецов-то надо слушать! А что они говорят? «Всему свое время, – говорят. – Время смеяться и время плакать, время войне и время миру». Как дальше – не помню. Но тоже мудро.

– Правда? – оживился Алексей. – А почему этих мудрецов другие «мудрецы» не слушают? Особенно в отношении войны и мира.

– Вся история человечества – это история войн, – возразил Аслан. – Больших войн, малых… Или вот таких, которые теперь называются горячими точками, миротворческими операциями, зачистками. Какая разница? Где закипает людская ненависть – там и войны. Где равнодушие – там и кровь. Одни войны кончаются, другие начинаются, то здесь, то там. Одни забывают, другие вспоминают…

– Вот–вот, – Алексей повернулся к Аслану, – а ты хочешь меня упрятать в райский уголок.

– Причем тут одно к другому?

– А притом, что репортеры никогда не дадут людям забыть, что такое войны, как бы кому этого ни хотелось. Разве не так? Если бы люди помнили, знали всю правду о войне, они б не решились убивать друг друга, калечить, оставлять детей сиротами, утюжить дома танками. Так что, братан, не спеши меня списывать на берег. Или вообще на покой. Моя профессия ничуть не хуже твоей или любой другой. Репортер – это очевидец, живая память. А если мы помним, то остальные тоже не имеет право забыть. А мы многое помним. Потому что многое видим. И многое знаем.

– А известно ли тебе, господин репортер, что кто много знает – плохо спит? И долго не живет. Марта, представляю, как вам тяжело с этим кавказским гостем, – усмехнулся Аслан.

В ответ Марта склонила к Алексею свою голову, облокотившись на его плечо.

– Просто он еще не совсем здоров.

– Как это нездоров? В каком смысле? – Алексей резко повернулся к Марте и тут же охнул, схватившись за бок.

– В этом смысле, – улыбнулась Марта. – Когда ты будешь здоров, то поймешь, что твой близкий друг и я желаем тебе только добра.

– А вот, кстати, то, о чем я говорил, – Аслан кивнул в сторону небольшого деревянного домика – словно сказочного, из тесаных бревен, с ажурными окнами, в окружении стройных сосен, стоявшего на склоне одного из живописных холмов, мимо которых они проезжали. – Лёха, быстрее соглашайся! Смотри, какая красота.

– Нет, здесь нельзя, – пояснила Марта. – Это дом, где живут и лечатся дети. Которые… У которых нет отца и матери… Как это сказать по-русски?

– Сироты, что ли? – помог Алексей.

– Ano, да, сиротки. С разными болезнями. Тут им хорошо: чистый воздух, природа, тихо. Дети целый год.

– Вон какое дело, – Аслан проводил взглядом сказочный домик, – тогда будем искать дальше. Все равно найдем. Все равно мы с Мартой тебя приземлим. Так, Марта?

И снова взглянул на нее в зеркальце, наблюдая за реакцией.

Вскоре они подъехали к небольшой журчащей речушке, перегороженной старой водяной мельницей с огромным вращающимся колесом–жерновом.

– Наш Млин! – радостно воскликнула Марта, давая понять, что они приехали.

Млин меньше всего походил на деревню. Скорее это был совсем маленький хуторок из нескольких деревянных домов и дворов, огороженных плетеными изгородями. Над некоторыми домами из торчавших над ними труб уже клубился дым. Заботливые хозяева сложили припасенные на зиму дрова под специальные навесы, а рядом, так же заботливо укрытые, стояли аккуратные стога сена. Все дышало тишиной, осенним умиротворением и покоем. Лишь далеко в лесу слышался топор дровосека, но эти звуки, усиленные резонансным эхом, не нарушали царившей над этим местом гармонии.

Трудно было сообразить сразу: был ли хутор посреди леса или, наоборот, лес без стеснения рос прямо посреди и вокруг хутора, окружив его плотной стеной со всех сторон. Но главенствовала тут, конечно же, водяная мельница – очень старая, почерневшая от времени, но вполне исправная, скрипящая таким же черным колесом, вращаемым непрерывным потоком маленькой речушки, текущей с холма и образующей вниз по течению, метрах в двадцати от мельницы, небольшую запруду, где мирно плавали домашние гуси и дикие утки. А в глубине этого озерца сновали продолговатые тени: то были его постоянные обитатели – форель.

О присутствии цивилизации здесь напоминали лишь электрические опоры, от которых к каждому дому тянулись провода.

– Идиллия, – восторженно прошептал Аслан, открыв дверцу и не спеша выходить из машины.

Марта ж, напротив, не просто вышла, а выскочила оттуда и побежала чуть ли не вприпрыжку к старенькому дому, что стоял почти рядом с мельницей и речушкой. Не успела она добежать, как из того двора навстречу выбежал огромный лохматый пес, который стал грозно рычать и лаять на Марту. Но, видимо, узнав ее, он мгновенно превратился в комок неописуемой радости и ласки, начал визжать, лизать Марте руки, прыгать, стараясь достать до лица, а потом, путаясь у нее в ногах, забежал во двор. Махнув Аслану и Алексею рукой, она зашла в дом, но вскоре возвратилась в сопровождении того же пса. Подойдя осторожно к незнакомцам, он так же осторожно обнюхал каждого, пока те стояли, выйдя из машины, не шевелясь.

– Это Азор, не бойтесь его, он своих не тронет, – успокоила их Марта, потрепав пса за холку.

– Ну да, мы тут свои, как Марта – кавказская горянка, – отшутился Аслан, тоже погладив лохматого сторожа.

– Babička[37], бабушка очень старая, плохо слышит, ей уже больше 80 лет, – объяснила Марта, провожая гостей к дому. – Теперь я у нее бываю редко, много работы. Другие тоже. Поэтому она будет очень рада гостям.

Бабушка Марты действительно обрадовалась, когда к ней в дом вошли Алексей и Аслан, по–прежнему сопровождаемые Азором. Надев очки, она подошла к ним и пристально посмотрела, ласково улыбаясь.

– У меня со вчерашнего дня было предчувствие, что ты приедешь, – она обняла Марту. – Я так давно тебя не видела, родная моя! Сейчас я вас буду угощать.

Домик, в котором жила бабушка Марты, был совсем небольшой, но очень уютный. Сразу из прихожей все прошли в главную комнату, откуда вели две двери в крохотные спальни. От печки, стоявшей на такой же маленькой кухне, на весь дом веяло теплом и приятным запахом домашнего хлеба. На окнах стояли горшки с цветами, между которыми, греясь на скупом осеннем солнце, дремал рыжий пушистый кот, никак не отреагировавший на появление в доме незнакомых людей.

– Он такой же старый, как и я, – тихим смехом рассмеялась бабушка, указывая на кота. – В его кошачьем возрасте уже не мышей ловить или с кошками гулять, а только спать.

Погладив дремавшего кота, Аслан подошел к старому деревянному шкафу, стоящему рядом с окном.

– Лёха, глянь, какая работа! Какая древность!

Шкаф и впрямь был очень старой ручной работы, а политура, которой он был покрыт, потемнев от времени, еще более усиливала эффект благородной старины. Тонкая ажурная резьба, нанесенная на дверцы, придавала особую изящность. Сверху по углам его украшали такие же ажурные фигурки в виде ангелочков. Сделанный из добротной липы, шкаф сохранился в идеальном состоянии, нигде не потрескавшись и не рассохшись.

– Это работа еще моего деда, – приветливая старушка поспешила все объяснить гостям. – Он был большой мастер, все делал сам. Он, как и все мы, тоже работал на мельнице, только кроме муки имел там свою пилораму, распиливал бревна на доски, сушил и делал из них прекрасную мебель. К нему даже из городов приезжали, чтобы что-то заказать. Меня еще на свете не было, когда он этот шкаф смастерил – специально к моему появлению на свет. Поэтому я очень дорожу этим подарком. Люди стараются вместе с жизнью менять и мебель, а этот шкаф – дедушкина память – всю жизнь со мной.

И она провела ладонью по его матовой поверхности.

Ничего не поняв, Аслан и Алексей переглянулись, а потом вопросительно посмотрели на Марту.

– Гости – иностранцы, – Марта только сейчас начала объяснить ситуацию бабушке, обращаясь к ней почти на самое ухо. – Русские.

– Русские? – та изумленно посмотрела на обоих.

– Особенно я, – хмыкнул под нос Аслан.

– В этом доме русские были. В конце войны, когда шли на Прагу. Весной 45-го. Больших боев у нас тут не было. Немцы вечером ушли, а утром пришли русские. Солдат разместили в школе, а офицеры жили по домам. Два офицера остановились у нас, даже какие-то важные совещания тут проводили.

– Ну и как, не обижали? Не хулиганили? – через Марту спросил Аслан.

– Нет, что нас обижать? – улыбнулась бабушка. – Мы люди деревенские, простые. Нам воевать некогда. Земля не для войны Богом создана. Они тоже недолго были здесь. Чем смогли – тем угостили их. Один даже стал ухаживать за мной. Я ведь не всегда была такой старенькой.

– Интересно, – оживилась Марта, – об этом ты мне никогда не рассказывала. Ну-ка, поподробнее, пожалуйста, о своем романе с русским офицером. Во мне, случаем, не течет русская кровь?

Та добродушно рассмеялась.

– С твоим дедушкой мы поженились уже после войны. Так что не беспокойся насчет своего происхождения. Хотя с тем русским у нас были очень красивые романтичные отношения. Он дарил мне каждый день цветы, читал русских поэтов, хотя я мало что понимала. Так, отдельные похожие слова. Но «я тебя люблю» по-русски я запомнила на всю жизнь. Такое не забывается. А звали его Алексей. Алёша…

При этих словах бабушка о чем-то вздохнула, обняв Марту.

– О чем это она? – сразу поинтересовался Алексей, услышав свое имя и знакомые русские слова–признания в любви.

– Так, – уклончиво ответила Марта, пряча улыбку, – бабушка кое-что вспомнила. Мне это трудно перевести. Кстати, как звали твоего дедушку?

– Как и меня. Алексеем. Алексеем Федоровичем. Меня в его честь назвали. А что?

– Да так, – снова ушла от прямого ответа Марта. – И он, наверное, воевал?

– Что значит «наверное»? Конечно, воевал, как все мужчины его возраста, когда шла война с немцами. И не просто воевал, а всю войну прошел – от самого Сталинграда до Праги. Вся грудь в боевых наградах.

– До Праги? – изумилась Марта.

– До Праги. Не американцы ж ее освобождали, а наши войска. Или теперь историю по-другому пишут? Может, они еще Русь крестили и Москву строили?

– Počkej, – Марта не ответила на его шутку и снова обратилась к бабушке:

– И долго они были твоими постояльцами?

– Я ж говорю: недолго, около месяца. Потом их часть пошла дальше, и мы больше не виделись.

Марта обняла бабушку и, хитро прищурив глаза, спросила:

– А его фотографий у тебя, случаем, не осталось? Раз ты помнишь, как по-русски «я тебя люблю», то, может, и фотографии помнишь, где лежат?

– Нет, ничего не осталось. Ни фотографий, ни писем, хотя он поначалу писал. Много писал, хотя я ничего в тех письмах не понимала. Только картинки рассматривала: цветочки, сердечки разные… Может, ранили его потом. Может, убили. Война есть война. Одно горе и слезы от нее…

Не выпуская бабушку из объятий, Марта тихо, но так, чтобы она услышала, спросила ее на само ухо:

– А из этих русских на твоего друга никто не похож?

Снова внимательно глянув на обоих, она так же тихо ответила:

– Вот этот русый – даже очень…

И кивнула на Алексея. Марта оторопело посмотрела на него. Догадавшись по нескольким фразам, о чем речь, Аслан рассмеялся, обняв своего друга:

– Что, бедный родственничек, попался? Не зря я спросил, освободители не хулиганили здесь, пока шли на Прагу? Им ведь только дай волю. Все равно, что заставить козла стеречь капусту.

– Ой, только не надо ля–ля, – Алексей отмахнулся от Аслана, – надо еще разобраться, нет ли у тебя европейской родни в Австрии, Германии, Польше или еще где-нибудь.

– А чего разбираться? Могу сразу заверить: нет! Мы хоть и не безгрешные ангелы, но у нас на счет этого подозрения железное алиби: в 44–м году всех чеченцев с ингушами сослали очень далеко от тех мест, где гремели бои.

– Как сослали? – тут же переспросила Марта, забыв о своем разговоре с бабушкой. – За что?

– За то, что мы, якобы, помогали немцам. Хотя мы помогали им так же, как китайцам – делать их культурную революцию.

– И что?... – Марта не знала, как и о чем спросить дальше.

– И все. Посадили весь народ в теплушки – вагоны такие, в которых скот возят – и погнали за тысячи километров от родины. Всех погнали – от младенцев до стариков и старух. Под конвоем, чтобы никто не убежал. Даже тех вайнахов, кто воевал на фронтах, тоже отозвали и сослали. Как врагов народа.

– Боже, – прошептала Марта, – я ничего об этом не знаю.

– А зачем об этом знать? В нашей стране об этом не любили говорить. И до сих пор не любят. Тем более про геноцид. Какой геноцид? Самое гуманное государство, где так вольно дышит человек. Как будто ничего и не было: десятков тысяч трупов, унижений, издевательств… Когда есть враг – есть и спаситель Отечества. А когда врага нет – его придумывают. Ну, чтобы спасителю легче было осуществлять свою миссию. На трупах своего же народа. Так было и, наверное, еще долго будет. Я, кстати, тоже родился на чужой земле – там, куда сослали весь мой народ. Так что, дорогая Марта, Алексей в какой-то мере прав: репортеры нам еще долго будут нужны. Чтобы никто не имел права забыть о том, что было.

Марта стояла, пораженная услышанным. В ней снова проснулась боль, которую она ощутила рядом с Алексеем. Однако мягкий, ласковый голос бабушки, приглашавшей гостей за стол, заставил ее заняться делом.

Аслан сразу предложил распределить обязанности, связанные с организацией уикенда. Марте он предоставил право хозяйничать вместе с бабушкой на кухне, а с Алексеем решили готовить прямо на природе, возле речушки, падавшей на лопасти мельничных жерновов.

– У нас будет праздник международной кухни, – весело сказал он, распаковывая взятые с собой сумки с провизией. – Вы готовьте свои блюда, а мы с Лёшкой приготовим свои кавказские, прежде всего, настоящий шашлык.

– Не удивили, – парировала Марта. – Шашлык у нас тоже готовят. Жареное такое мясо, прямо на огне…

– Ну что ж, – усмехнулся Аслан, – если у вас «тоже», да на огне, тогда у нас «чешское» пиво «тоже» делают. Ты не помнишь, Лёха, где у нас «тоже» делают «чешское» пиво? Вспомнил! В Назрани! Не, в Ачалуках![38] На местном заводе минеральной воды.

И они рассмеялись, оставив Марту в недоумении: о чем они снова говорят?

– Нет–нет, дорогая Марта, настоящий шашлык – только на Кавказе! Это восточное блюдо. Его готовят только мужчины, хотя едят вместе с женщинами. Поэтому, с вашего позволения, мы берем это право на себя. И прихватим с собой Азора. Он ведь тоже «мужик».

Учуяв запах мяса, пес давно крутился возле сумок, облизываясь в предвкушении угощения.

– Шашлык, Марта, это не просто изысканное блюдо, а целая наука, целая философия, – продолжал Аслан, разбираясь в сумках. – Кавказское застолье – не пьянка, а ритуал, украшенный красивыми тостами. Поэтому у нас ум не пропивают.

– Правда? – Марта улыбнулась, незаметно взглянув на Алексея. – Мне кажется, это получается не у всех ваших.

– Это когда они попадают в чужую компанию и пьют по чужим правилам, – выкрутился Аслан, поняв ее улыбку. – Но потом они исправляются. Факт!

Оставив Марту, они вышли со двора и подошли к самой речке, где она журчала, перескакивая через небольшие каменные порожки. Там они расчистили площадку для огня, обложили ее камнем и, когда появился нужный жар, принялись нанизывать мясо на шампура.

– Настоящий молодой барашек! – похвастался Аслан. – Обыскался по всем магазинам, пока нашел. Как ты относишься к такому шашлычку?

– Очень даже положительно, – поддержал его Алексей, следя все время за тем, как мясо на глазах начало покрываться ароматным румянцем.

Такой же ароматный дымок спускался к самым домам. Один из жителей, немолодой чех, выйдя со двора и подойдя к ним ближе, начал о чем-то просить.

– Моя твоя не понимай, – жестами попытался ответить ему Аслан. – Нихт ферштейн. Донт андестенд[39].

Увидев Марту, вышедшую из дома, Алексей тут же позвал ее на помощь.

– Он просит хотя бы кусочек, – рассмеялась она, расспросив этого человека. – Говорит, что не может спокойно сидеть дома, когда так вкусно пахнет.

– Кусочек? – рассмеялся Аслан. – Угостим, как положено. Зови его в гости. Да и всех остальных соседей. У нас еды хватит, дров тоже, чтобы шашлыки нажарить. Пусть идут, не стесняются.

Марта ничего не ответила, немного смутившись.

– В чем дело? – не понял ее Аслан.

– У нас так не принято…

– Что не принято? Гостей приглашать?

– Нет, мы тоже любим гостей. Но у нас все по-другому, не так…

– Ну, как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. А этого дядьку все же надо позвать. Неудобно как-то: он просит, а мы…

Марта засмеялась:

– А он и есть мой дядя. Его зовут Йозеф.

– Вот и лады. Пусть приходит. Нам веселее будет.

Заметив, что Алексей ходит, держась за перевязанный бок, она вынесла из дома бабушки кресло–качалку и усадила его, упросив не ходить. А сама взялась помогать Аслану.

Алексей между тем подтянул свою репортерскую сумку, достал оттуда «Кэнон», примкнул к нему телеобъектив и стал незаметно снимать Марту, увлеченную своими приготовлениями.

Неожиданно Алексей сам увлекся этой съемкой. Он впервые взглянул на Марту через объектив своей камеры и увидел ее совершенно иной, чем та, с которой общался все эти дни, пока лежал в ее комнате. Каждое ее движение, каждый поворот головы, улыбка, выражение глаз, непослушная челка, все время спадавшая на лоб – все показалось ему необыкновенно милым, теплым, очень знакомым и в то же время совершенно незнакомым. Он нажимал и нажимал на кнопку спуска, почти без остановки, стараясь запечатлеть Марту на фоне этого чарующего осеннего леса, кристально чистой речушки, старой мельницы, ее огромного колеса, неспешно делавшего свои обороты уже многие десятилетия, отмерявшего свой счет текущему вместе с речушкой времени.

«Почему я не видел ее такой раньше?», – думал он, не отводя объектива и своего завороженного взгляда от Марты.

Она вдруг взглянула на Алексея и, заметив, что он ее снимает, засмеялась и погрозила ему пальцем. Тут же подбежала и, присев на корточки, попросила показать картинки.

– Так не интересно, – обнял ее Алексей, – давай посмотрим вечером, с монитора. Я ведь прихватил с собой ноутбук.

Обедали, собравшись все вместе за большим столом в доме бабушки. Йозеф принес с собой большую бутылку, важно поставил ее в самый центр стола и торжественно объявил:

– Slivovice![40]

– Это наша домашняя водка, – объяснила Марта гостям. – Ну, как русская…

– Самогонка! – тут же подхватил ее мысль Алексей. – В таком случае это от нашего стола вашему столу.

Он порылся в своей огромной сумке и достал оттуда запечатанную бутылку.

– «Хо-лод-ный Яр», – по слогам прочитал на красочной этикетке Аслан. – Нашел, чем угощать друзей. И без твоего «Холодного Яра» прохладно.

– Ладно тебе ерничать, – рассмеялся Алексей. – Это ж тебе не что-то с чем-то, а настоящая украинская горилка! Попробуй, а потом посмотрим, кому из нас будет «прохладно».

Йозеф же, откупорив свою бутылку, начал угощать гостей. Ему очень хотелось, чтобы гости оценили вкус этого напитка. Пришлось пробовать всем – морщась и хватаясь за закуску, потому что сливовица оказалась необыкновенно крепкой. Марта смеялась больше всех, хотя больше всех морщилась, делая даже маленький глоток огненного напитка.

Но никто не был пьяным. От свободного общения было уютно и весело. К удивлению всех, никто не ощущал дискомфорта. Наоборот, находя схожесть многих слов, все дружно радовались, стараясь запомнить их. Алексей много снимал, мигая вспышкой: всех вместе, по отдельности, смешные сценки, интересные моменты…

17

За этим весельем никто и не заметил, как наступил вечер. Когда компания вышла из-за стола, решив прогуляться с Йозефом, обещавшим показать живописные окрестности своего хутора, солнце уже село за лес. Было свежо и прохладно. Накинув куртки, Аслан, Алексей и Марта в сопровождении без умолку болтавшего Йозефа стали подниматься на вершину каменистого холма, вдоль которого журчала речка, а с самой вершины спускалось густое облако тумана. Следом увязался и Азор, успевший привыкнуть к гостям.

– Ничего не напоминает? – тихо спросил Аслана Алексей, пока Марта, весело и беззаботно смеясь, перескакивала с камня на камень.

– Что именно? – переспросил Аслан.

– Ну, горы, туман…

Аслан молчал, понимая, о чем спрашивал его друг. И тогда Алексей начал читать:

Где-то в туман попрятались

Горы остроконечные,

Чтобы не видеть яростной

Бойни бесчеловечной.

Где-то в ущелье каменном

Смерч прокатился брошенный –

Горы проснулись памятью

Слез от гостей непрошенных…

Где-то очаг погашенный

Скрыли руины скорбные.

Чей он? – о том не спрашивай.

Ветер то знает горный.

Где-то еще по–прежнему

Снятся края знакомые:

Родина снится беженцам,

Родина разоренная.

Где-то есть край безрадостный:

Скрылись в тумане горы.

Делит война безжалостно

Нас на живых и мертвых…

– Кто это написал? – спросил Аслан. – Я никогда не слышал этих стихов.

– Наш один… Грозненский. Ты не знаешь.

Остаток пути на вершину холма, укрытого туманом, они поднимались в молчании, каждый думая о своем. Поднявшись, они ненадолго остановились, чтобы отдышаться и переждать, пока туман спустится вниз, и тогда они смогут увидеть окрестности. Но туман не спешил расставаться с вершиной, на которой он, видно, задремал, зацепившись за кроны высоких деревьев.

– Я не могу понять, – прижавшись к Алексею и дрожа не то от охватившего ее волнения, не то от холода, спросила Марта, – почему нельзя забыть все, что было? Почему надо все время жить с этим? Вспоминать каждый день, каждый раз… Почему нельзя забыть и жить дальше?

Потрепав Азора за холку, Аслан пошел прогуляться с Йозефом дальше, оставив друга с Мартой наедине.

– Может, ты и права, – в раздумье ответил Алексей. – Надо просто жить, жить, жить… Сколько, для чего, во имя чего? Это уже другой вопрос. Жить и не терзаться тем, что было. Многие так и живут. Никого нельзя осуждать.

– Так что тебе мешает жить так, как живут другие?

Алексей усмехнулся.

– Знаешь, о чем я подумал? В одной святой книге сказано, что всякий, кто идет вперед, но оборачивается назад, ненадежен для будущего царства. А вот я не знаю, касаются ли эти слова тех, кто остался без родины? Кто не может без нее жить, дышать, быть счастливым? Не знаю… Может, и впрямь надо просто жить, просто идти вперед, ни о чем не вспоминая и ни на что не оборачиваясь? Чтобы не споткнуться и не упасть. Чтобы не затоптали те, кто идут следом… Или наша память, наша родина, которая живет в этой памяти, помогает нам, чтобы мы не сбились с пути, назначенного нам Богом?

Он еще крепче обнял Марту:

– Ах да, я забыл: ты ведь не веришь ни в сны, ни в Бога…

– Не верю, – тихо ответила Марта. – Пока что… Но все, во что веришь ты, для меня дорого.

– Вот ты говоришь: «жить дальше». Один мой друг – чеченец – в той войне потерял мать и сам получил шесть осколков. Да и боев в тот момент не было. Шла себе колонна беженцев: женщины, дети, старики. А по ним с вертолета ракетами. Что им там померещилось – не знаю. Взяли – и ударили по той колонне с воздуха. Мой друг кинулся мать спасать, а другие его не пускали. Укрылись в кювете – и не пускали. Потому что видели, что она уже мертва. И вот пойди убеди его, чтобы он все забыл и жил, как все… Живет. Работает, крутится, как может. Даже улыбается иногда. Четверо маленьких детей не бросишь в тот же кювет. А вот его брат до сих пор не хочет жить. Никак не хочет! И все потому, что его беременной жене все в той же колонне осколком снесло полголовы…

– Замолчи, – в ужасе не прошептала, а застонала Марта, но Алексей словно не слышал, продолжая говорить:

– И прожили-то вместе не больше полугода. Ну, погибла… Сколько их тогда погибло! С обеих сторон. Никто никогда не посчитает. Главное, что сам остался жив. Радуйся! А он не хочет… У старой чеченки война сразу восемь сыновей забрала. А она живет. «На все воля Всевышнего», – говорит. И живет. А вот другая мать потеряла единственного сына, которого ей Бог дал. И не выжила от горя. Наверное, верой была слаба. Не смогла сказать, как та чеченка. Собрала его по кускам… Хотя и собирать было нечего: фрагмент позвоночника и ступня. Парень нигде не воевал, никому ничего плохого не сделал. Просто оказался в ненужном месте в неподходящее время. Такое там случалось. Его сначала пытали, потом спрятали в колодце, а потом, для большей острастки, швырнули туда пару–тройку гранат…

– Замолчи.., – снова застонала Марта, впившись в руку Алексея.

– Еще одна мать – русская – тоже не могла спокойно «жить дальше». Ее сын служил пограничником. Шли отомстить за своего командира, да сами попали в засаду. Втроем. Один не всегда в поле воин. Их там и положили. Потом мать одного из них сама отправилась на поиски сына, которого успели обвинить в дезертирстве. И пока одни искали дезертира, мать сама нашла своего сына – там, где его убили в бою. В горах. Тот, кто его убил, сам и показал могилу. Чеченец – его Сулейманом звали – рассказал русской матери, как все случилось. Никаких денег за тело ее сына не стал брать. Сам пошел откапывать яму, где положил того пацана. Потому что те начальники, кто должен был это делать, за свою шкуру боялись, думали, что тот чеченец их в ту же яму положит. Струсили. Такое на войне тоже часто бывает. Одни в бой, другие – за их спины.

Кто сейчас помнит про матерей тех пацанов, которых в новогоднюю ночь кинули на штурм Грозного?.. На них даже гробов не хватало. Собирали по кускам, снимали обугленных с брони, намотанных на гусеницы танков, с простреленными черепами – и в обычные ямы. Без всяких почестей, без гробов… В траншею, в одну кучу... Знаешь, сколько таких братских могил?

Он говорил и говорил каким-то чужим, бесстрастным, страшным голосом, звучавшим в этом тумане, окутавшем их со всех сторон непроглядной пеленой, во мраке быстро наступивших сумерек, в абсолютной тишине – не просто жутко, а зловеще. Марте казалось, что она сейчас сама стоит возле этих ям, из которых на нее – прямо в душу, в сердце – смотрят остекленевшие глаза ни в чем неповинных жертв.

Наконец, придя в себя, он понял, что делал Марте больно.

– Прости, – он тряхнул головой, освобождаясь от страшных воспоминаний. – Я знал одного военного летчика, который выполнял там боевые задания. Бомбил город. За это получил звезду героя. Тоже живет. Спокойно, мирно, счастливо. Счастлив своей судьбой. Горд ею. Наверное, внуки им тоже гордятся. Его приглашают в школы, чтобы рассказал пионерам, как надо любить свою родину. Я не знаю, что снится ему, а мне снится мой родной город в руинах после таких налетов… Каждую ночь снится… В руинах… Люди снятся, которые остались под теми завалами… А он счастлив. По-своему. А я – по-своему. Что родился и вырос на той земле. И у меня никто не вырвет эту память. Без нее я собьюсь в жизни. А мне, видать, еще надо идти. Для чего-то держит меня Бог на этой земле…

Вниз они спускались также вместе, держась друг за друга, чтобы не упасть в непроглядном тумане. Дома уже все было готово для ночного отдыха.

– Гостям я приготовила отдельно, а ты будешь спать в отцовской, – распорядилась бабушка. – А я пойду на кухню, чтобы вам не мешать. Вставать рано, надо все успеть приготовить. А вы отдыхайте.

Аслан хотел еще посидеть с потешным Йозефом, и они пошли к нему в гости. Алексей подошел к нему и тихо сказал:

– Братан, понимаешь, Марта боится темноты…

– Еще бы! Как не понять? – широко улыбнулся он, подмигнув ему. – Хорошо, что ты меня с бабушкой не оставил. Вашей щедрости, сэр, нет границ.

– А вы, сэр, такой догадливый! Аж противно…

Аслан погладил улегшегося в ногах Азора.

– Нам тоже не будет холодно, правда? Укутаемся каждый в свое одеяло и будем спать. Посидим только немного с Йозефом – и баиньки.

Обняв друга и улыбнувшись Марте, он в сопровождении того же радостно виляющего хвостом Азора пошел за Йозефом к нему домой.

18

…Батальон, несколько часов назад штурмовавший центр города в направлении президентского дворца, отходил назад. Отходил истрепанный, измотанный, потерявший более половины личного состава и техники, уступая место свежим силам, готовым бросить в пекло новую порцию пушечного мяса. Марта видела, как из чрева уцелевших боевых машин выносили тела раненых и убитых, кого успели взять «на броню». Некоторые из них были страшно обезображены: без рук и ног, в крови, с простреленной грудью и головами, без сознания и вовсе бездыханные… Кто-то стонал, кто-то кричал, звал на помощь, заходился в крике. А кто-то сидел молча, с отрешенным взглядом, вперившись в одну точку, не в силах отойти от того, что видел там, откуда только что вернулся живым и не веря в это. Их однополчане давали им закурить, хлебнуть спирта или водки, чтобы помочь хоть немного успокоиться от пережитого.

Раненых тут же перекладывали на санитарные и наспех сбитые самодельные носилки и быстро несли к развалинам бывшей больницы: там в уцелевших подвалах работали полевые хирурги, борясь за жизнь своих изувеченных пациентов. Убитых и тех, кого не удалось спасти, укладывали снаружи на деревянные настилы, накрывая быстро коченевшие безжизненные тела окровавленными простынями и таким же окровавленным брезентом. Они не нуждались ни в чьей помощи и ожидали лишь одного: своей идентификации перед тем, как их тела навечно запаяют в специально приготовленные цинковые ящики.

Марта шла, увязая неуклюжими солдатскими сапогами, в которых была обута, в непролазной январской грязи, превратившейся под колесами и гусеницами боевой техники в сплошное месиво, где увязали не только люди, но и все, что передвигалось. Она ходила между обгоревшими, обстрелянными боевыми машинами, с многочисленными следами вмятин от попавших в них пуль и осколков, подходя то к одному, то к другому бойцу, в глазах которых видела способность ответить на ее один–единственный вопрос:

– Репортер с вами? Где репортер?

Алексей ушел с этим штурмовым батальоном, не вняв просьбам и мольбам Марты не рисковать жизнью и не идти туда, где шли яростные уличные бои. Он был неумолим. Он рвался словно одержимый, не внимая никаким мольбам и доводам. Защитив себя только бронежилетом и каской, он сложил в такой же десантный рюкзак, с каким готовились идти на штурм бойцы, свою аппаратуру. Наспех обнял Марту и, пообещав скоро вернуться, запрыгнул в люк бронетранспортера.

– Репортер с вами? Где репортер? – сильно волнуясь, словно заклинание повторяла она, обращаясь к бойцам. Те в ответ лишь тупо молчали, не в силах сообразить, что нужно было этой заплаканной молодой женщине в армейских сапогах и поношенном солдатском бушлате без всяких знаков различия. Другие злобно ругались, а кто-то вообще никак не реагировал на ее слова и мольбы, совершенно уйдя в себя. Лишь один из офицеров, обхватив руками перебинтованную голову, смог ответить ей что-то вразумительное:

– Был, вроде… Такой… Весь обвешанный фотоаппаратами… Как новогодняя елка… Еще шутили над ним. Они засели в гостинице. По ним сильно гранатометчики работали. Никого не осталось… Всех перебили… Так что не рви сердце. Здесь война, а не карнавал…

– Этого не может быть! – забыв, что перед ней сидит раненый, Марта начала трясти офицера за плечи. – Он не солдат! Он репортер! Это его работа!

Офицер поднял на Марту уставший взгляд:

– Девочка, на войне у каждого своя работа… А пуля не разбирает. Она дура… Ее выпустили – она и летит: одному в сердце, другому в голову… Кому куда. Так что, девочка, лучше не совать свой нос туда, где свистят пули. Тебя надо пожалеть, но… На всех жалости не хватит. У меня там два взвода полегли. Отвоевались, даже не успев повоевать. Только пороху нюхнули. Вчера смеялись, под гитару пели, домой письма писали, а завтра сами туда полетят… В цинковых гробах…

Марта не верила тому, что говорил офицер. Хотелось кричать, что это все неправда, что Алёша жив, но офицер, обхватив голову, имел право на свою правду – ту, которую он видел своими глазами. Марта пошла дальше в надежде разузнать хоть что-нибудь о судьбе своего друга. Но снова услышала за спиной голос офицера:

– Эй, девочка… Как тебя?.. Спустись вниз. Может, найдешь. Если он еще жив. Или уже мертв… И если он вообще есть… В любом виде…

Он устало махнул рукой в сторону дверей, ведших в подвальное помещение, где было развернуто хирургическое отделение.

Никто ни у кого не спрашивал пропуск. Одни быстро входили туда, другие выходили, одних спешно вносили, других выносили – прооперированных и подающих надежду на жизнь, а также тех, кого жизнь оставила навсегда, без всякой надежды.

Вход в хирургию был расчищен от завалов и следов недавних боев. Пропустив санитаров, вносивших туда очередного раненого, Марта вошла следом. То, что она увидела, наводило не меньший ужас, чем то, что царило наружи. Низкое полутемное помещение освещалось лишь несколькими тусклыми лампочками от генератора, тарахтевшего за окнами. Удушливый запах йода и антисептиков смешался с запахом крови, немытых тел, лежавших тут же – прооперированных или ждавших своей очереди. Операции делались в том же подвале на установленных хирургических столах: ампутации, извлечение застрявших пуль и осколков, остановка кровотечений…

Хирурги и медсестры с воспаленными от изнурительной работы и бессонных ночей глазами склонились над окровавленными телами, вывернутыми человеческими органами, стараясь использовать тот единственный шанс, который дала судьба очутившимся в аду. Тесные помещения, тянувшиеся одно за другим, были наполнены стонами, криками, плачем раненых. А рядом с ними лежали те, кто уже не подавал никаких признаков жизни. Санитары подходили и накрывали их лица одеялами, простынями, перед тем стянув челюсти куском бинта и освободив их руки от капельниц, совсем недавно поддерживавших в их телах слабый огонек жизни.

Марта шла вдоль коек, где лежали прооперированные – живые и мертвые, пытаясь разглядеть знакомое лицо.

– Не мешай, – санитар грубо оттолкнул ее, освобождая проход для носилок, на которых лежал очередной покойник.

Марта не знала, где искать и кого спросить. И тут она увидала врача – скорее всего, хирурга, в запачканном следами свежей крови халате, стоявшем у приоткрытого окна и курившего глубокими затяжками сигарету, не снимая хирургических перчаток.

– Я ищу.., – начала было Марта, но врач, быстро глянув на нее, спросил:

– Там искала? – кивнул он в сторону рядов больничных коек, мимо которых она только что шла. Но Марте не хватило сил даже на то, чтобы хоть что-то ответить.

– Тогда посмотри вон там, – поняв ее состояние, он кивнул в сторону длинного коридора, где в несколько рядов стояли такие же металлические койки, – а если и там нет, то пройди в самый конец и выйди во двор. Там наверняка найдешь. Если он вообще тут, а не...

И кивнул уже в ту сторону, откуда доносились звуки ожесточенного боя.

Марта снова пошла вдоль коек, на которых лежали тяжелораненые бойцы, провожавшие ее безучастным взглядом, полным физических страданий, боли и отчаяния. Она уже не осмеливалась кого-либо спрашивать об Алексее – им хватало своих воспоминаний, чтобы помнить еще о каком-то репортере, отважившемся вместе со штурмовым отрядом сунуть голову в самое пекло.

В предчувствии чего-то жуткого она шагнула к двери, ведшей наружу, и отворила ее. Она увидела небольшой внутренний двор, со всех сторон огороженный стенами полуразрушенных больничных корпусов. Почти треть площади этого двора была накрыта навесом из бетонных плит, что давало возможность тем, кто здесь находился, чувствовать себя в относительной безопасности.

Взглянув на штабелированные доски, укрытые под навесом, и работавших здесь нескольких человек в солдатской форме, Марта сразу поняла, что это была похоронная команда, готовившая опознанные тела к отправке домой. Ее поразило, что работа, которую делали эти люди, казалась им такой же будничной, как и сама смерть, которую принимали на той войне: буднично, каждый день, без всякого пафоса – от пули, на мине–ловушке, в горящем БТРе…

Одни солдаты сколачивали из досок гробы, другой запаивал большим разогретым докрасна паяльником цинковые ящики. Тут же, под навесом, в мешках из переливающейся и шелестящей на сквозняке фольги, лежали трупы убитых и умерших. Рядом дымилась чугунная солдатская печка, на ней кипел старый алюминиевый чайник, а из самой печки торчали еще два больших паяльника.

Солдаты, гревшиеся возле буржуйки, даже не повернулись в сторону Марты, когда та вошла во двор. Они продолжали свой разговор, тихо пересмеиваясь, поочередно затягиваясь одной на всех сигаретой и попивая из кружек дымящийся кипяток. Из дальнего угла двора, где стояли складированные ящики, доносился стук молотка: там уже заколачивали крышки ящиков с запаянными цинковыми гробами.

От всего увиденного Марте захотелось кричать, но она собрала последние силы и пошла вдоль сложенных мешков из фольги, вчитываясь в имена, написанные на прикрепленных к ним бирках.

– Плохо спать будешь, – услышала она за спиной насмешливый голос солдат, – кошмарики приснятся.

Марта никак не отреагировала на этот неуместный смех. Она наклонялась то к одному, то к другому мешку в надежде найти знакомое имя.

И тут она увидела его. Не имя, а самого Алексея. Вернее, то, что от него осталось: обугленную груду с вытянутой рукой, на которой остались часы – те самые знакомые Марте часы, которые, по словам Алексея, достались ему в память от его друга–чеченца перед расставанием с родиной. Его тело тоже лежало в цинковом ящике, и солдат, запаивавший крышку, как раз примерял ее, прежде чем начать работать раскаленным паяльником.

Марта оттолкнула солдата и, присев рядом с цинковым гробом, коснулась руки с часами. Да, это были те самые часы Orient, которыми Алексей очень дорожил как последней памятью о своем близком друге. Часы еще шли, хотя рука, на которой они висели, была давно безжизненна.

Охваченная совершенным ужасом и отчаянием, Марта, не выпуская обгоревшей руки Алексея, закричала к небу, чувствуя, что сейчас ее больше никто не услышит:

– Господи, я никогда не молилась к Тебе и не верила, что Ты есть… Если Ты есть, почему не видишь все это?.. Почему не остановишь эту войну?.. Ведь Тебя называют Отцом Небесным… Зачем это все?.. Где Твои глаза, уши, если Ты есть и если все можешь?..

Она перевела взгляд на изуродованное до неузнаваемости тело Алексея и зашептала:

– Верни мне его, Господи… Я уверую в Тебя, только верни… Ты ведь все можешь…

Солдат тронул ее за плечо:

– Успокойся… Оттуда еще никто не возвращался… А нам работать надо. Скоро за «двухсотыми»[41] транспорт придет. На аэродроме для них уже готов «борт»[42]. Отойди.

Марта даже не шевельнулась, продолжая сидеть, склонившись над черными, обугленными останками своего друга.

– Отойди, нам работать надо, – настойчиво потребовал солдат, уже, видно, привыкший к таким сценам.

– Он живой, – чуть слышно прошептала Марта.

– Не понял юмора, – хохотнул солдат, держа паяльник.

– Он живой… Он сейчас встанет… Он сейчас…

И в это мгновение ей показалось, что холодная, уже окостеневшая рука, которую она держала, слабо шевельнулась, постепенно наполняясь теплом. Не веря в это чудо, Марта закричала и… проснулась.

19

Несколько минут Марта лежала, боясь повернуться к лежащему рядом Алексею. Но его тихое посапывание, ровное дыхание понемногу начали успокаивать. Марта прижалась к Алексею, наслаждаясь исходившему от него теплом.

Почувствовав, что Марта не спит, Алексей заворочался и обнял ее.

– Кому не спится в ночь глухую? – сонным голосом пробормотал он и, нежно обняв Марту, поцеловал ее. Марта ответила ему таким же нежным поцелуем, но ничего не сказала. Словно желая еще раз убедиться, что все виденное ею было сном, она взяла левую руку Алексея и погладила.

– Почему ты без часов? – шепотом спросила она. – Где твои часы?

– Рядом, – Алексей уже почти проснулся. – Тебе опять что-то приснилось?

– Приснилось, – не сразу ответила она. – Я хочу тебя спросить…

– Кажется, я догадываюсь, о чем, – Алексей повернулся к ней и прижал к себе.

– Počkej, погоди, – Марта удержала его порыв. – Я хотела спросить… Как ты думаешь дальше? Ты, я… Что дальше?..

– В смысле? – Алексей приподнялся на локте и, все так же держа Марту в своих объятиях, снова поцеловал ее.

– Ну, что дальше? Ты, я…

Алексей тихо засмеялся и шепотом запел на самое ухо Марте:

Пусть всегда будет солнце,

Пусть всегда будет небо,

Пусть всегда будет Марта,

Пусть всегда буду я!

Марта прикрыла Алексею ладонью рот:

– Не надо… Ты не хочешь отвечать, да?

Алексей вздохнул и повернулся на спину, уставившись в черный потолок.

– Марта, я слишком долго жил один… Сам по себе… Без семьи, без родины, без работы, без дома…

Он замолчал, не зная, что сказать и ответить, понимая, что Марта ждет от него определенного ответа и определенности в отношениях. Он молчал.

– У меня нехорошее чувство, – Марта снова прижалась к нему всем телом. – Мне кажется, что должно что-то быть… Страшное…

– Я видел столько страшного, что меня уже ничем не испугать, – улыбнулся Алексей, успокаивая Марту.

– Нет–нет, я видела сон…

Алексей повернулся к Марте и, гладя ее по голове, снова запел на самое ухо:

Ой, то не вечер, то не вечер,

Мне малым–мало спалось,

Мне малым–мало спалось,

Ой, да во сне привиделось…

– Не надо, Альйоша, – Марта вдруг всхлипнула и вцепилась в него. – Ja mam strаch[43]… Понимаешь?

– Я мам страх, – повторил Алексей. – Как не понять? Только не пойму, чего ты боишься?

– Я боюсь тебя потерять, – помолчав, ответила Марта и отвернулась.

– Потерять… А помнишь, как ты меня нашла? – Алексей повернул ее к себе и легко пощекотал.

– Я все помню. Это ты ничего не помнишь. Ничего…

– Да ладно тебе, – отмахнулся Алексей. – Я-то все помню. У меня профессия такая: много пить и не пьянеть.

Теперь тихо засмеялась Марта:

– А что ты мне говорил? Помнишь?

Алексей притворно закашлялся:

– О чем говорил? Да я вообще ни о чем не говорил! Тебя слушал.

– Нет говорил, – Марта понемногу успокаивалась. – Говорил… Такое…

– Да мало ли чего спьяну наговоришь? – усмехнулся Алексей.

– Ты же сказал, что все помнишь и не был пьяный.

– Ну, сказал… Так времени сколько прошло! В голове всех слов не удержишь.

– Такие слова нельзя забыть. Это особые слова…

Она взяла его свободную руку и положила себе на плечи.

– Я не хочу тебя потерять… Мне страшно… Страшно…

– Успокойся, милая, – Алексей понимал, каких слов она ждет от него, но понимал и то, что они должны были быть сказаны искренно, из самого сердца.

– Марта.., – он на минуту замолк. – Марта, жизнь меня научила смотреть вперед чуть дальше завтрашнего дня. И не слишком переживать о том, чего вообще невозможно изменить, как-то на это повлиять. Жизнь научила меня проще относиться к настоящему, спокойнее смотреть в будущее. Потому что слишком многое зависит просто от случая. Понимаешь? Поэтому пусть будет между нами так, как есть. Пока что… А дальше жизнь сама подскажет, как быть – и тебе, и мне.

– Ты фаталист?

– В некотором роде, – Алексей глубоко вдохнул запах волос Марты: они еще хранили пряный запах вчерашнего шашлычного костра. – Представь себе: если бы я не приехал сюда, если бы не пришел в тот вечер в кабак, не напился основательно… Если бы ты шла не через парк, а по другой дороге и не увидела меня… А? Что молчишь? Я – фаталист, а ты кто? Прагматик? Тогда объясни мне логику всех событий, которые с нами произошли?

Марта промолчала, а потом снова сказала взволнованным голосом:

– Альйоша, я боюсь за тебя… Что-то будет… Плохое… Страшное…

– Да ничего не будет, – он укрыл ей плечи и погладил по волосам. – Проснемся, погуляем, да и поедем назад. К тебе.

Немного успокоившись, Марта стала засыпать, как вдруг снова проснулась и зашептала:

– Я никогда не молилась Богу… Не знаю, как это делать. Но мне страшно… За тебя… Пусть Бог, которому ты веришь, тебя будет спасть…

Она поцеловала крестик, висевший на шее Алексея, и быстро заснула, уткнувшись ему в простреленное плечо.

Их разбудил Азор. Он вбежал в комнату и, радостно визжа, начал зубами стаскивать одеяло.

– Ну, парень, ты вконец обнаглел, – Алексей погладил его и снова натянул одеяло, не спеша вставать и наслаждаясь близостью Марты.

Пес посмотрел умными глазами и улегся напротив.

– Чего уставился? – шикнул на него Алексей. – Иди погуляй.