Ресторан Мари Дюпьер

1

Майк Кертис не был искателем приключений от рождения, но однажды утром — это было еще в Мехико, куда его занесло после окончания университета, — ОН открыл окно и, рассматривая спешащих по своим делам людей, понял, что больше не может каждый день отправляться на работу и тупо сидеть над историями болезней, а в перерыве обсуждать с коллегами длину ног официанток из соседнего кафе. Он вдруг осознал, что если сегодня он все не изменит, то его будущее окончательно превратится в череду однообразных лет с редкими пошлыми радостями.

Он никогда не отличался экстравагантностью, наоборот: его консерватизм и в колледже в Канаде, и позже, в Чикагском университете, часто был предметом насмешек для сверстников. В то время, когда ни развлекались на полную катушку, он сидел в библиотеке психологического факультета или отправлялся в парк, где выбирал скрытый от глаз уголок, чтобы спокойно почитать. Это радовало его родителей. Отец, работавший в небольшой частной клинике в Торонто, уже видел сына преуспевающим психоаналитиком, на досуге занимающимся наукой. Мать, после знакомства с отцом оставившая курс славистики в университете Торонто, тоже считала, что идеальной карьерой для их единственного ребенка должна быть медицина.

Когда позже он пытался проанализировать причину произошедшей с ним перемены, то заходил в тупик. Он не мог объяснить, что именно произошло с ним тогда, но в то утро он проснулся другим человеком — это было ясно.

Оставив коллег и руководство клиники ломать голову над своим внезапным, ничем не мотивированным расторжением контракта, Майк отказался от комнаты, которую снимал уже года четыре, получил французскую визу и улетел в Европу. Он решил, что тем местом, где начнется его новая жизнь, станет Париж.

2

Его ожидания оправдались. Атмосфера, в которую он попал, была так не похожа на заокеанскую жизнь! Остановившись в небольшом отеле, он целыми днями бродил по городу, засиживался в барах, наслаждаясь незнакомым чувством свободы.

Так изменилась его жизнь: из достаточно респектабельного, подающего надежды молодого психиатра Майка Кертиса он превратился в свободного и, пожалуй, готового на любую авантюру Мишеля Керита — как он теперь себя называл.

Деньги в Париже таяли с фантастической скоростью. Надо было думать о заработке. Париж не ощущал недостатка в психиатрах, и к диплому Чикагского университета французские снобы, последователи Лакана и Делеза[7], относились со сдержанным скепсисом. Пришлось давать объявление в газетах.

Однажды вечером его автоответчик выдал испанское приветствие и предложение позвонить некоему сеньору Ромарио. «Интересно, какой узнал, что я говорю по-испански?» — на секунду задумался Мишель, но тут же вспомнил непоколебимую уверенность своего соседа по комнате в Чикаго, аргентинца Хорхе, в том, что его всегда и везде поймут, если он будет разговаривать достаточно громко.

Он набрал номер. Трубку тут же сняли. Мишель представился.

Голос, говорящий по-испански, был уверенным и одновременно добродушным:

— Ищешь работу, amigo? Можешь подойти завтра в полдень на станцию метро Belleville?

Сеньор Ромарио оказался маленьким веселым толстяком с сигарой в зубах.

— Я тебя сразу узнал, amigo! Прокатимся?

Через полчаса машина остановилась на улице с небольшими двухэтажными домами, обросшими диким виноградом. Мишель еще не вполне овладел парижской географией и не мог определить, в каком районе они находятся.

Дом, возле которого они остановились, находился на углу трех пересекающихся улиц и по виду напоминал утюг. На звонок Ромарио из окна второго этажа выглянул блондин с заспанным лицом и промычал что-то неопределенное. Через пару минут замок щелкнул, дверь распахнулась.

Ромарио оглянулся по сторонам и пригласил Мишеля войти. По узкой винтовой лестнице с веревочными перилами они поднялись прямо на крышу, где на плоской террасе располагались белый пластмассовый стол, несколько таких же стульев и надувной матрац. Обилие пустых бутылок из-под текилы завершало картину, открывшуюся взору Мишеля.

Несмотря на очевидную сомнительность происходящего, все это забавляло его. Он сел, прикрыл глаза и улыбнулся, приготовившись слушать. Но сеньор Ромарио явно никуда не спешил. Через несколько минут на крышу поднялись трое молодых людей, среди которых Мишель узнал блондина, доглядывавшего из окна, и, позевывая, расселись за столом.

— Парни, боюсь, я не тот, кто вам нужен, — весело заметил Мишель.

Ромарио хотел что-то сказать, но блондин махнул рукой, делая ему знак помолчать, и без всяких приветствий обратился к Мишелю:

— Ты не из полиции?

— Нет, — честно признался Мишель.

Блондин внимательно посмотрел на него и вытащил из-под стола корзину с баночным пивом.

— Будешь?

— Не откажусь.

3

Достопочтенный мистер Холл. Ваше предложение по-прежнему кажется мне странным. Но договор есть договор, и вот я пишу введение к заказанной книге. Если хотите, расценивайте его как краткую биографию автора. Не обещаю Вам таких подробностей, как родился-женился-умер, — все это сведения, которые, как мне кажется, не могут Вас всерьез заинтересовать. Я еще не решил, о чем писать: начну с приключений. Льщу себя мыслью, что Вы найдете их занимательными.

Моя вторая жизнь началась в Париже. Еще не совсем понимая, что ввязываюсь в серьезную авантюру, я согласился за приличную сумму — а я сидел без гроша — выступить на каком-то собрании, рассказать о Чикагском университете, где учился. А потом три раза в месяц я изображал «эксперта по Чикаго» — рассказывал о традициях и достоинствах университета, об особенностях американской жизни. Ромарио представлял меня профессором, что не соответствовало действительности, зато действовало на публику как магическое заклинание.

Я сразу же понял, что моих нанимателей интересует не столько мое образование, сколько значок университета, который я должен был обязательно прикалывать на лацкан. После беседы публика (в основном это были родители выпускников скромник парижских лицеев) отправлялась в соседнюю комнату — обсуждать вопросы заочного поступления в университет. Там восседал Ромарио с «прейскурантом» — разумеется, все «тесты» для поступления в университет были платными. Наша концессия неплохо зарабатывала (правда, мне процент не начислялся), и за оставшиеся до лета шесть месяцев мои предприимчивые работодатели имели шансы сколотить некоторый капитал, но отдел борьбы с экономическими преступлениями прикрыл этот Клондайк через месяц, а все старатели отправились в бега. Я вынужден был уехать вместе с ними в Амстердам — к тому времени я уже полностью вошел в роль, и никто бы не поверил, что я не причастен к обману.

К тому же выяснилось, что я связался с благородными авантюристами — понимая, что подвергли меня неоправданному риску, они взяли меня в долю.

Увы, в отличие от легких на подъем мошенников, мне было что терять… Но это уже другая история.

4

Мишель подумал о Мари. Он уже так давно не видел ее — больше полутора лет.

Первую неделю после своего бегства из Парижа он звонил ей каждый день, но амстердамская жизнь постепенно захватывала его. Оставаясь наедине с самим собой, он вспоминал эту трогательную девушку, нежность переполняла его сердце, но… Когда он разговаривал с ней по телефону и врал что-то про свою работу, с ужасом чувствуя, что Мари верит каждому его слову, ему было… стыдно.

Он вспомнил тот день, когда впервые увидел ее.

После каждого выступления на собраниях «будущих универсантов» его новые знакомые приглашали Мишеля в один и тот же ресторан. Сборища пусть и не совсем случайных, но поверхностно знакомых между собой людей редко бывают интересными, поэтому обычно компания откровенно скучала. Уже во второй раз Мишель хотел отказаться, сославшись на то, что приглашен в другое место, но что-то не вышло, и он дал себя уговорить отправиться на вечеринку, заранее зевая от тоски. Судя по лицам соседей по столу, не он один собирался смыться пораньше.

Первая половина вечера прошла совершенно безрадостно, но уютная обстановка ресторана превосходная еда и отличное вино постепенно настроили компанию на благодушный лад. Ромарио, который своей чрезмерной болтливостью уже успел утомить соседей по столику, наконец отвлекся от беседы. Удачно оказавшиеся по бокам от него, мило моргающие неимоверно длинными ресницами и сияющие голыми ногами из-под облегающих платьев-маечек студентки действовали на его настроение, как бальзам на ссадину. Две девицы глаз не сводили с тридцатилетие го холостяка, смеясь над всеми его шутками и таким образом не только скрывая собственную глупость, но и делая беседу за столом приятно оживленной. А как известно, в веселой компании и скучать веселей. Когда же принесли фирменный антрекот мадам Дюпьер и к нему красное «Шато кюрдэ», Мишель окончательно раздумал уходить…

Фрукты в ягодном желе на десерт оказались выше всяких похвал. Мишель расслабленно откинулся на стуле.

У стеклянных дверей ресторана остановилась машина, и в зал вошла хозяйка — немолодая крашеная блондинка, которую он уже не раз видел здесь.

Она всегда сидела за одним и тем же столиком возле бара и, покуривая, просматривала какие-то бумаги, читала газеты и перешучивалась с метрдотелем, между делом выпивая бокал-другой белого вина. Вечерами она слушала приглашенный квартет, а потом приглашала музыкантов за свой стол и ужинала с ними, хохоча громче всех.

Но в тот вечер мадам приехала не одна. Следом за ней в зал, улыбаясь, вошла невысокая девушка. Золотисто-каштановые завитки обрамляли ее выразительное, еще по-детски простодушное лицо. Девушка была одета в ярко-желтый костюмчик, состоящий из короткой юбки и приталенного жакета. Мадам Дюпьер и ее юная спутница сели за столик хозяйки, при этом довольно громко разговаривая, и Мишель невольно прислушался.

— Дорогая, завтра я уезжаю на весь день. Ты же знаешь, я не видела сестру целый месяц. Не забудь, когда с утра привезут овощи, проследить, чтобы их не положили в холодильник, как это случилось сегодня. Остальное я запишу тебе в блокнот. — Мадам Дюпьер говорила очень быстро, и девушка, несколько раз порывавшаяся что-то сказать, не могла вставить в ее темпераментный монолог ни слова. Но вот наконец, улучив момент, когда мадам Дюпьер прикуривала, она сказала:

— Но, мама, я договорились с Сюзон пойти завтра в кино.

— Ничего страшного, ты пригласишь ее сюда. Вы можете посмотреть телевизор.

Девушка нахмурила брови, но, похоже, возражать матери она не привыкла. Словно ища поддержки, она оглядела зал, и ее взгляд встретился со взглядом Мишеля. Мишель изобразил на своем лице шутливое сочувствие, и девушка благодарно улыбнулась ему. Но тут мадам Дюпьер поднялась из-за стола и пошла к лестнице, ведущей наверх. Вслед за ней пошла и ее дочь. У самой лестницы она оглянулась, и Мишель подмигнул ей, вопросительно подняв брови и указывая глазами на мадам. Девушка улыбнулась и стала подниматься по лестнице.

Что было потом? Веселье за их столиком продолжалось…

Но первое, что он вспомнил, проснувшись на следующий день, была эта прощальная улыбка юной дочери мадам Дюпьер.

Поднявшись с постели в отличном, несмотря на большее количество выпитого накануне, настроении, он сделал несколько гимнастических упражнений и принял ванну с морской солью. Одевшись и насвистывая себе под нос что-то веселое, Мишель пошел в парикмахерскую.

Приехав в Париж, он полюбил менять внешность. Он то отращивал волосы, то делал короткие стрижки и даже пробовал носить парик, но выбросил его, после того как пару раз молодые люди в баре пытались погладить его по коленке.

Он испытывал потребность хорошо выглядеть. Вот и сегодня после парикмахерской Мишель зашел в магазин одежды, где выбрал себе ржавого цвета пиджак, вельветовые темно-коричневые брюки свободного покроя и светло-голубую рубашку. Переодевшись во все это, он с удовольствием оглядел себя в большом зеркале магазина, вышел на улицу и направился в ресторан Дюпьер.

Заказав аперитив, Мишель сел за тот же столик, что и вчера. Столик хозяйки был пуст. Но не успел он заскучать, как стеклянная дверь ресторана открылась и в ней появились две девушки, в одной из которых он немедленно узнал дочь мадам Дюпьер. Весело щебеча, девушки прошли к хозяйскому столику у бара и сели. К ним подошел официант, и вчерашняя мимолетная знакомая что-то сказала ему. На девушке была белая кримпленовая юбка и белая блуза с синей отделкой по вороту. Официант ушел на кухню и вскоре принес графин с красным вином. Что-то весело рассказывая девушкам, он наполнил их бокалы до половины. Дочь хозяйки взяла бокал за тонкую ножку и, отвечая официанту, рассмеялась. Бокал качнулся в ее руке, и… вино выплеснулось на ее короткую белую юбку. На юбке расплывалось розовое пятно, но еще быстрее розовели щеки девушки. Она подняла голову: не заметил ли кто ее неловкости? И увидела Мишеля. Он сидел, облокотясь на свой столик, и с улыбкой смотрел прямо на нее.

…Это была прелюдия, а зарождение их любовной истории совпало с днем ее ангела, после чего роман закрутился уже в совсем другом ритме.

5

Гости — родственники и немногочисленные друзья — собрались, видимо, еще днем и к вечеру успели порядком подустать друг от друга, поэтому, когда Мишель по привычке пришел сюда с приятелями, двери ресторана уже были открыты для всех. После похода по «любимым заведениям» города ноги еще крепко держали компанию, но в головах уже гулял хмель, и всех тянуло на «подвиги», особенно Мишеля. Когда метрдотель, в ответ на чей-то вопрос о происходящей в ресторане вечеринке, начал рассказывать о дне рождения дочери мадам, Мишелю, как расшалившемуся школяру, очень захотелось выкинуть какую-нибудь шутку с подарком для именинницы, и через минуту он уже выбежал из ресторана.

Но что он может подарить этой девушке? На углу рю де Нодьер был цветочный магазин. Мишель в задумчивости остановился перед витриной, и вето голове родилась странная мысль: он подарит ей вот этот огромный букет мрачной похоронной расцветки.

Захмелевшему Мишелю почему-то казалось, что, увидев столь вызывающий букет, все престарелые родственники девушки упадут от возмущения в обморок, а она будет вместе с ним хохотать до упаду.

Пожилая продавщица выслушала его сумбурный пьяноватый лепет и, поняв, что молодой повеса собирается испортить праздник каким-то приличным людям, сначала решила ничего ему не продавать. Но Мишель достал деньги, намереваясь купить самый дорогой букет из имевшихся в магазине, и продавщица не устояла. В руках букет казался еще больше, чем в витрине. Возвращаясь с ним в ресторан, Мишель не видел перед собой дороги и несколько раз споткнулся, чуть не упав.

Он вышел на середину зала и, естественно, все присутствующие с любопытством уставились на него. Кураж подталкивал Мишеля в спину, и букет, как по волшебству, лег к ногам именинницы. Публика осталась довольной произведенным эффектом. Аплодисменты заглушили возгласы изумления. Мишель все еще оставался перед Мари в позе коленопреклоненного рыцаря, потому никто не видел его обалдевшей физиономии: при ярком электрическом свете букет заиграл совсем не теми красками, что он ожидал, — сочетание вишневых, синих и черных роз, голубых незабудок, пунцовых рододендронов, веснушчатых лилий, фиалок и аспарагусов всех оттенков необыкновенно шло к пунцовым щечкам и сияющим восторгом глазам именинницы.

Мишель пожирал глазами это счастливое личико, аппетитные плечики в паутинах бретелей черного шелка… Чуть позже, в танце — логичном завершении спектакля для окружающих и начале приключения для влюбленных, — он убедился, что в его объятиях девушка еще более хороша.

…В калейдоскопе его памяти вспыхивали то поцелуи на улице, то их беседа уже за отдельным столиком, когда, держа ее ладони в своих, он то гладил, то целовал их, веселя девушку бесконечными забавными историями. Доверчивость и наивная чистота Мари неожиданно подняла этот флирт на какой-то другой, более высокий уровень, где совершенно отсутствовала привычная для Мишеля пошлость проходных романов. Он испытывал незнакомое доселе чувство ответственности за эту девушку, он хотел защитить ее от всех бед мира…

Ночью они украдкой пробрались в пустой гостиничный номер. Целоваться, не зажигая света, можно было бесконечно, но резкий звук упавшего предмета вернул влюбленных к действительности. При слабом свете ночника поиски упавшего гребня-заколки увенчались хохотом и детской возней на пушистом ковре, которая постепенно перешла во взрослые игры. Юная Мари сначала была робка и пуглива, но к тому времени, когда влюбленные перебрались на кровать, она уже вполне освоилась в новой для нее роли женщины и превратилась в маленькую вакханку.

Утром Мишель долго всматривался в ее черты. Ему не хотелось будить Мари — во сне она казалась ему совсем ребенком, но ее нежная кожа притягивала его как магнитом, и он начал покрывать ее поцелуями, дюйм за дюймом.

Когда, много позже, Мари не торопясь направилась в ванну, Мишель, уже почти засыпая, неожиданно сказал себе: «Женюсь» — и засмеялся. В мягких кудрях девушки, переливаясь перламутром и подмигивая изумрудами на панцире маленькой черепашки, весело поблескивал старинный гребень-заколка — бабушкино наследство, накануне врученное девушке на счастье в любви.

6

В Амстердаме у Блондина (его звали Кнут) было много знакомых, у одного из которых мы и поселились. Хельмут был художником, впрочем не имевшим и тени известности, как, на мой взгляд, и таланта. Сам он жил на лодке, круглый год пришвартованной у причала на центральном канале, а нам предоставил свою просторную мастерскую неподалеку. Делать в Амстердаме нам было абсолютно нечего, поэтому непоседа Ромарио быстро куда-то исчез, прихватив с собой часть нашей кассы. Блондин, вспомнив, что когда-то давно он учился живописи и даже подавал в этом смысле надежды, решил писать наши портреты.

Позаимствовав у приютившего нас художника часть красок, кистей и прочих вещей, необходимых для работы, он докупил остальное — благо, какие-то деньги у нас еще оставались — и взялся за дело. Мы по очереди позировали ему.

Честно говоря, мне нравилось, как он работает.

Он не сразу сказал нам, что страдает дальтонизмом. Казалось бы, человек, который не может отличить синий цвет от коричневого, писать маслом не может. Но Кнут не переставал нас удивлять. В его портретах обнаруживалось несомненное сходство с портретируемыми. Причем это сходство было не только внешним, но и, я бы решился утверждать это, внутренним. Месяца за два Блондин написал портреты всех нас, своего друга Хельмута и местного почтальона, которого мы, ожидающие вестей из Парижа, каждое утро встречали с нетерпением. Когда писать стало уже совсем некого, ободренный нашими похвалами Блондин выставил свои творения в одной маленькой голландской галерее, где какой-то американский турист вскоре купил одну из картин, выложив за нее сумму весьма значительную — учитывая полную неизвестность молодого художника. Проданной картиной был мои портрет.

…Наши надежды на хорошие вести из Париже таяли с каждым днем.

Первым уехал Блондин: он отправлялся покорять Америку в качестве художника. Я искренне пожелал ему успеха и покинул Амстердам на следующий день после него. Что было потом? Я мотался по Европе, занимаясь, с переменным успехом, различными биржевыми махинациями… Надо сказать, я открыл в себе определенные актерские способности: даже опытные биржевые игроки были готовы поверить в те радужные перспективы, которые я для них рисовал. В этом бизнесе меня устраивало все, даже необходимость постоянно переезжать из города в город и заново разузнавать обстановку.

Время от времени я устраивал себе «отпуск» и пробовал себя в других амплуа. И вот однажды, во Франкфурте, я совершил серьезную ошибку.

7

«Глобальной свалкой»[8] я заинтересовался давно, задолго до того, как наличие собственной странички в Интернете стало признаком «человека, который идет в ногу со временем». Как канал связи и источник информации компьютерная сеть оказалась очень полезной для моих дел. Я начал понимать это, когда познакомился поближе с завсегдатаями «всемирной паутины»[9].

Особенно меня занимал один юный хакер из Польши. Общение с этим четырнадцатилетним мальчишкой по имени Анджей доставляло мне интеллектуальное удовольствие. Своими суждениями о жизни он мог поставить в тупик кого угодно, к тому же он отлично разбирался в музыке, популярной во времена моей молодости. Но его настоящей страстью был компьютерный взлом. С семи лет мальчишка раскрывал коды и пароли, которыми защищали свои секреты разработчики игр, постепенно подбираясь к системам защиты информации различных фирм. Анджей не интересовался чужими тайнами, его просто захватывала возможность найти закономерность среди бесконечных столбцов цифр и значков.

Оставшийся где-то в уголках моего сознания психиатр Майкл Кертис оправдывал свой интерес к мальчишке сугубо профессиональными мотивами. Тем более, играя на бирже, я успешно пользовался знаниями, полученными в Чикагском университете: все брокеры, клерки, финансисты были достаточно однотипным материалом, а польский мальчишка совсем из другого мира. Я понимал, что в случае с ним мои психологические теории не работают, и благодаря этому Анджей не был для меня ни подопытным, ни пациентом — с ним можно просто разговаривать.

Но через некоторое время юный поляк стал интересен и второй моей маске — аферисту Мишелю Кериту. Однажды мальчишка, вопреки своему обыкновению, обратил внимание на банковские файлы, защиту которых только что взломал.

Содержимое файлов показалось ему похожим на криптограммы, и Анджей вызвал меня на связь:

— Ты, кажется, кое-что понимаешь в финансовых операциях? Я тут никак не могу понять несколько строчек, может быть, ты догадаешься? Похоже, в банке не все в порядке с законом. — Было видно, что парень ужасно доволен тем, что сумел распознать криминал.

«Несколько строчек» оказались десятком страниц. Применив предложенный Анджеем дешифратор, как тот выразился, «средней степени сложности», я за пару дней восстановил записи. Это был фрагмент внутреннего отчета банка «Пари кредит» за последние пять лет. Отчет явно не был предназначен для посторонних глаз — нелегальные действия банка зафиксированы в нем точно, как в аптеке.

— Высылаю расшифровку, но там должно быть продолжение. Ты можешь скачать все отчеты? — Авантюрист Керит во мне уже высчитывал, кому можно предложить эти бумаги.

…Через полчаса мой принтер распечатывал ровные колонки цифр, а два дня спустя на информацию нашелся покупатель. Он пожелал остаться неизвестным, поэтому для передачи документов была придумана сложная многоступенчатая схема.

С тех пор в болтовне с Анджеем я невольно сдерживал себя, опасаясь, что мальчишка перестанет мне доверять, и теперь мы говорили о музыке чаще, чем о смысле жизни.

По странному стечению обстоятельств я передал добытую мальчиком информацию совершенно постороннему человеку. Получателем бумаг должна была стать женщина-посредник, внешность которой мне достаточно подробно описали. Не знаю, как это получилось, но в аэропорту ко мне действительно подошла женщина с такой внешностью. Она сильно волновалась, что было совершенно естественно в ее ситуации: бумаги, которые я передавал ей, могли, попав в руки полиции, взорваться настоящей бомбой, — и волнение усиливало ее привлекательность. Она была очень хороша собой.

Разговаривая с ней, я внезапно почувствовал сильное желание. Я забыл об осторожности, и мы вместе поехали в отель, где в большом номере на одиннадцатом этаже провели незабываемую ночь. Она говорила что-то о моем портрете… Были и еще какие-то вещи, которые должны были насторожить меня. Но этого не произошло.

Мой поезд в Варшаву уходил на следующее утро. Я с сожалением покинул гостиничный номер, в котором спала моя случайная знакомая, и только через неделю узнал, что портфель с документами, оставленный мною этой женщине, так и не дошел до моих партнеров…

Такая ошибка могла стоить мне жизни. Опасаясь разоблачения, я решил скрыться в Германии, где, как мне представлялось, сделать это тогда было легче всего.

Деньги у меня еще оставались, и я поселился в Берлине на тихой улице со странным названием — улица Кошачьего ручья.

Мишель оторвался от чтения записей. Черт побери! Еще немного, и он выдал бы этому миллионеру с обширным кругом интересов одного из своих немногочисленных друзей. Он в глаза не видел польского мальчишку, но меньше всего хотел, чтобы у того были неприятности. Надо же, увлекся самокопанием, скоро начнет придумывать какие-нибудь трогательные истории про свои детские комплексы. И, как и предсказывал Холл, написал о своих амурных похождениях. Мишель немедленно удалил из компьютера рассказ о портфеле, начав с Анджея и закончив встречей с темпераментной незнакомкой. «Незабываемая ночь», «стоить мне жизни»… Мишель, усмехнувшись, стер и последний кусок. Вот и еще одна попытка стать писателем закончилась неудачей.

Он честно пытался выполнить условия договора, заключенного с чудаковатым стариком. Время от времени он приступал к изложению собственных мыслей, но каждый раз оставался недоволен результатом. Странное условие: написать о себе то, чего раньше не знал.

Однако вознаграждение того стоит, оно в несколько раз превышало плату, которую ему обещали, когда он ехал на виллу Макса Холла в Португалию в качестве «опытного психиатра» — с задачей убедить выжившего из ума старика переписать завещание в пользу дальних родственников. Вместо этого он сам пишет теперь по прихоти своего пациента!

8

Увидев Макса Холла в первый раз, он и вправду поверил, что имеет дело с сумасшедшим. Старик заводил с ним туманные и, как Мишелю тогда казалось, душеспасительные разговоры, а однажды с загадочным видом предложил ему посмотреть самое главное свое сокровище…

Мишель развязал замусоленные от многократного использования тряпичные завязки. В папке лежал тонкий и воздушный, сложенный в несколько раз шелковый женский шарфик.

— Не слишком ли сентиментально? — спросил Мишель, вертя шарфик в руках и не зная, как его теперь сложить, — шарфик не слушался и выскальзывал из рук.

— Вы так думаете? Может быть, вы и правы… Но разве вы не согласны с тем, что никакой роман не передаст и сотой доли того, что бывает в жизни самого обычного человека?

Мишель не знал, что ответить. Старик выжидательно смотрел ему в глаза. Потом пожал плечами, встал из-за стола и прошелся по комнате. Занятный тип… Жизнь оставила на нем суровый отпечаток — грубые ложбины на высоком лбу, поджатые губы с опущенными уголками… Если бы не спортивная фигура, не подтянутые ноги теннисиста, миллионера в Максе Холле можно было бы и проглядеть.

— Знаете, — продолжал он, — меня интересует жизнь моих современников во всех деталях и подробностях, а вот это, — он взял из рук Мишеля шарфик, — и есть такая подробность, можно сказать, улика. Реальность интересует меня в том виде, в каком она всплывает в подсознании, то есть в чистом виде. Вы заметили, как наши чувства материализуются в вещах? Вы помните апельсиновую корку, срезанную ее рукой и лежащую на тарелке, но не помните ее внешности и того, о чем вы тогда беседовали. Классика со всеми своими вздохами под кленами и самоубийствами обманутых девушек малоинтересна нынешнему читателю. Я уже не так молод, чтобы снова окунуться в море жизни. Но древние говорили: «Из двух мудрецов один действует, другой понимает» — я верю, что они были правы. Я бы с удовольствием выслушал пару каких-нибудь занятных историй…

Повисла пауза. Холл не сводил глаз со своего гостя.

— Вот, например, вы, — продолжил он. — Не могли бы вы рассказать мне, — он пошевелил в воздухе пальцами, — что-нибудь из своей жизни?

Нелепость происходящего рассмешила Мишеля.

— Помилуйте, с какой стати? Я не поп-звезда и не принадлежу к особам королевской крови. Вряд ли что-либо в моей жизни может заинтересовать вас. Да и, честно говоря, я просто не люблю рассказывать о себе.

Старик ничуть не смутился и не обиделся. Наоборот, он как будто ждал этого момента:

— А я вам заплачу! Вам ведь нужны деньги?

— Оставьте, мистер Холл.

— Нет, нет, я серьезно, вы даже не можете себе представить, насколько серьезно. — Его голос приобрел жесткое, почти металлическое звучание.

— Не разыгрывайте из себя Мефистофеля, мистер Холл. Это вам не клипу. — Мишель попытался отшутиться.

— Вы так считаете?

Старик подошел к одному из шкафов, плотная стена которых опоясывала круглый библиотечный зал. Похоже, библиотека располагалась в одной из башен виллы — Мишель пожалел, что еще не успел внимательно рассмотреть виллу Макса Холла, больше напоминавшую старинный замок.

Сейчас он ощутил себя блохой внутри огромного старого книжного шкафа. Щелями в стенах шкафа выглядели три вытянутых вверх сводчатых окна. Стекла в них были выложены мозаикой в металлической оправе, такого же готического рисунка, что и верхние дверцы шкафов. Внизу шкафы состояли из выдвижных ящиков всех размеров. Надписей на них не было. Лишь над зевом камина полукругом шла арабская вязь. Она навела Мишеля на мысль о позднем происхождении если не всего содержимого зала, то хотя бы нижних частей шкафов. «Вряд ли предки, любившие основательность и массивность во всем, стали бы делать такие маленькие ящички в шкафах. Да и не любили средневековые португальцы арабов. Хотя кто его знает? — Мишеля так и подмывало спросить владельца этого мрачного великолепия, все ли тысячи томов на полках он осилил. — Ведь ни одной современной книжки, как же он древние каракули-то разбирает? Или это бутафория? Но видно, что на всех стеклах разные слои пыли, и стоят книги в живом порядке. А может, у миллионера есть специальный человек, который создает видимость пользования библиотекой? Хотя перед кем ему красоваться?»

Пока Мишель крутил головой по сторонам, Макс Холл выдвинул один из безымянных ящиков. Склонившись над ним, он извлек объемистую папку и вытащил из папки лист.

— Вам знакомо это? — он протянул лист собеседнику. Мишель подошел к старику и взглянул. Это была репродукция с его портрета, написанного в Амстердаме!

Как она могла попасть к нему? Случайно? Но разве не был случайным его приезд к Максу Холлу? Что ж, у него была репродукция, Мишель приехал, и старик его узнал. Пожалуй, ничего особенно необычного в этом нет.

— У меня есть и оригинал, — многозначительно заметил старик. Кисть его руки шелохнулась на столе и солнечные зайчики зарезвились в брильянтах запонки на манжете скромной рубашки.

В сложившейся ситуации замечание Макса Холла прозвучало весьма двусмысленно.

— Ну и как вы находите оригинал? — спросил Мишель, имея в виду себя самого.

— Оригинал вашего портрета хранится у меня в надежном месте. Ваше положение, увы, куда как менее надежно. Вы полностью у меня в руках. Надо ли говорить, что я знаю о вас гораздо больше, чем вы можете предположить?

Мишель не очень-то верил старику. Ему просто скучно, подумал он и решил подыграть:

— Что же, в таком случае, вы хотите от меня, мистер Холл?

— Я уже сказал. Вы рассказываете мне во всех подробностях вашу историю, я плачу вам гонорар. Будем считать, что я покупаю у вас сюжет.

— Что же я могу рассказать вам интересного? Какой одеколон или какой цвет галстука я предпочитаю?

Макс Холл прервал его:

— Вы, кажется, не поняли, что я действительно многое знаю о вас… Позвольте, я покажу вам еще кое-что — Он сделал приглашающий жест к дальнему стеллажу. — Вы не поможете мне достать вон тот ящик, с треугольником на передней стенке, второй сверху?

Мишель встал на раскладную лестницу и достал ящик.

— А теперь откройте. — В ящике было две коробки. — Вот эту, поменьше, будьте добры достать. Не хотите ли взглянуть, что там?

Открыв коробку, Мишель увидел какую-то белую ткань. Он не задумываясь развернул ее. Весело, как старому приятелю, ему подмигнули изумрудики на панцире маленькой черепашки. Мишель внимательно вгляделся в рисунок гребня. Тогда, много лет назад он не разглядывал его под лупой, но сомнений не возникало: это он. Нигде ни до, ни после Мишель не встречал подобной штучки. Он отвел ладонь с гребнем подальше от глаз: да, конечно. Гребень и тогда лучше смотрелся на расстоянии, чем вблизи, — его явно делал начинающий мастер. Но идея была выше всяких похвал: по выпуклой черепаховой пластинке, как по океанскому, отполированному волнами островку, ползла маленькая серебряная черепаха.

В панцирь ее замысловатым узором были вставлены крошечные изумруды; лапки и головку, а также водоросли по берегам островка представляли перламутровые и малахитовые пластинки. Мишель покрутил гребень в руках и так и эдак:

— Что это? — спросил он, начиная раздражаться. — Зачем вам это барахло? Или, может быть, эта вещь помогает вам справляться с вашими мужскими проблемами?

— Милый мой, — усмехнулся старик, который совершенно не обиделся на такую дерзость, — да вы поверните заколку другой стороной. Может быть, тогда она напомнит вам некоторые события?

Мишель повернул заколку и увидел выгравированную серебром по черепаховой роговице надпись: «Внученька, эта черепаха принесет тебе удачу и счастье в любви на долгие годы». Он рассвирепел, не зная, ударить этого мерзавца или просто развернуться и немедленно уйти… Но он не сделал ни того ни другого.

— Сколько вы готовы заплатить мне? — спросил Мишель, изо всех сил стараясь придать своему голосу равнодушный тон.

Старик улыбнулся:

— Полагаю, сумма вас устроит.

— Но позвольте спросить, — продолжал Мишель, — что произойдет, если я все-таки откажусь от вашего… предложения?

Вы запрете меня в подвале? Или позвоните в полицию?

Вопрос остался без ответа. Улыбнувшись, американец произнес:

— У меня мало времени, поэтому я могу дать вам на размышления, — он посмотрел на часы, — ровно сутки. Завтра утром я жду вас здесь же с ответом. Надеюсь, этого времени достаточно, чтобы вы могли хорошо обдумать мое предложение и свое… положение.

Макс Холл встал, церемонно поклонился и вышел из библиотеки, прикрыв за собой массивную дубовую дверь. Она даже не скрипнула — мышеловка сработала идеально. Мишелю захотелось проснуться.

Вернувшись к себе, он завалился на диван и задумался. Конечно, в его жизни случалось много неожиданных поворотов и событий — было над чем поломать голову, чтобы потом подать это как сюжет старику.

«Например, я мог бы рассказать ему о той девушке, с которой познакомился в Берлине. У нее редкое для француженки имя — Роберта. Она иногда снилась мне… — Разговоры со стариком заставили его заняться собственным психоанализом. — Я чувствую вину перед Мари. Здесь, в доме Макса Холла, я несколько раз давал себе слово, что позвоню ей, а заработав у старика денег, непременно поеду в Париж».

Он представил себе, как входит в ресторан, садится за тот самый столик, открывается стеклянная дверь и появляется Мари…

Размышляя подобным образом, Мишель неожиданно для себя заснул.

Ему снилась стеклянная дверь ресторана. Вот она открывается, но вместо Мари в зал входит Роберта. Мишель встает ей навстречу. Ждет, когда она подойдет к нему… Она подходит и холодными кончиками пальцев прикасается к его шее. Она начинает раздевать его прямо посреди ярко освещенного зала, откуда-то набегают люди с фотоаппаратами… Он знает, что сейчас должна прийти Мари. Мишель поднимает Роберту на руки и хочет куда-то унести ее. Только куда? Его тело дрожит…

Он проснулся в холодном поту и сразу вспомнил о предложении старика.

9

— Я знал, что вы согласитесь, — сказал Макс Холл.

Теперь на нем был легкий серый пуловер, украшенный лишь миниатюрной, серебряной монограммой. Она раздражала Мишеля своим изяществом.

— Давайте выйдем на воздух, — сказал старик, — здесь сегодня душновато.

По широким мраморным ступеням они спустились к фонтану, и старик сел на скамейку, жестом приглашая спутника последовать его примеру. Скамейка выглядела ровесницей фонтана — уже заметно пострадавшего от времени, но все еще вычурного средневекового великолепия. «Хоть бы трещины заделали — на цементе экономят, что ли?» — удивился Мишель и сел рядом с миллионером.

Некоторое время они молча смотрели на яркую радугу, стоящую в брызгах воды.

— Позвольте, дорогой Мишель, не объяснять вам сейчас моего столь навязчивого интереса к вашей персоне, — начал Макс Холл.

— Но, — возразил Мишель, — не понимая причин вашего интереса, я вряд ли смогу рассказать о своей персоне именно то, что вас интересует.

Старик улыбнулся.

— Меня интересует все. Вы деталь моей жизни, и поэтому — в некотором роде моя собственность. — Старческая хрипотца в его голосе была, пожалуй, даже приятна. — Меня интересует все, — медленно повторил старик, не отрывая глаз от разлетавшихся пылью водяных струй. — Вся ваша жизнь, некоторые детали которой я храню в материализованном виде. Например, у меня есть одна серебряная ложка, — на этих словах он повернулся к Мишелю, — если вы помните… Впрочем, всему свое время, — оборвал он себя. — Считайте меня сумасшедшим, если хотите.

Как вам удобно. Когда выполните мои условия, кроме денег я отдам вам весь этот хлам, все ваши душевные фитюльки.

— Но что же я все-таки должен делать? — не выдержал Мишель.

— Вы напишете мне о любви.

— Послушайте, но у меня не было ничего такого, над чем можно… пускать слюни, — грубо парировал Мишель.

— Я уже сказал, — терпеливо повторил старик, — что буду платить за все, что вы мне напишете. Однако я уверен, вы все равно напишете о любви. Единственное условие: все истории должны быть не выдуманными, а подлинными. Реальными историями, когда-либо произошедшими с вами. Но при том — и это главный пункт — важно, чтобы написанное вами стало откровением для вас самого.

Поверьте, у меня много возможностей проверить, правду ли вы напишете. А что касается суммы гонорара… Думаю, этих денег вам хватит, чтобы забыть о фиаско на поприще психиатрии. Впрочем, цифру я хотел бы услышать от вас.

Мишель назвал цифру, которая, как он посчитал, смутит даже миллиардера. Старик спокойно кивнул.

— Аванс вы можете получить уже сегодня. Кроме того, я более не задерживаю вас в своем доме. Вы можете ехать куда хотите. Я не ограничиваю вас в сроках окончания работы, но каждые два месяца хотел бы получать от вас по истории.

Вашей, — он опять подчеркнул это слово, — любовной истории, описанной во всех подробностях, включая самые, на ваш взгляд, незначительные.

Мишель собирался покинуть Макса Холла этим же вечером. Но, как выяснилось, автобус, которым можно было отсюда выбраться, накануне сломался, и ему пришлось провести на вилле еще одну ночь.

10

Всю ночь перед моим отъездом лил дождь. Я плохо спал и часто просыпался. А потом мне приснилась Роберта, выходящая из фонтана. Я опять проснулся и стал думать о ней. Я мало знал о ее жизни, почти ничего, кроме того, что она была профессиональным фотографом.

К тому времени, когда я ее встретил, я уже три месяца жил в Берлине и прилагал серьезные усилия к розыску Ромарио, который еще в Амстердаме хвастал своим знакомством с представителями западногерманской финансовой элиты. Вообще, Берлин действовал на меня успокаивающе. Здесь можно остаться надолго: город слишком большой и разнородный. Уйма свободного времени, небольшая квартира в Кройцберге, пиво, ежевечерние прогулки на велосипеде… Мне нравилась привычка местных жителей обдумывать каждую мелочь и никуда не тopoпиться.

Как-то утром я сел на велосипед и отправился выпить кофе в каком-нибудь новом тихом местечке. Через полчаса я остановился под мостом, пристегнув велосипед рядом с маленькой незаметной дверью. Добродушный хозяин-курд встретил меня радостной улыбкой, видно, посетителей у него было немного. Заказав яблочный пирог со взбитыми сливками, я устроился на высоком табурете у стойки. Хозяин принес свежие газеты. На глаза мне попалась реклама международной фотовыставки, проходившей тогда в Берлине. «Поеду туда», — подумал я, допивая кофе.

Я бродил по лабиринтам огромной выставки и думал, что хороший фотограф обязательно должен быть хорошим психологом. Ведь это непросто — вырвать из чужой жизни важное мгновение, обменяв его на мгновение жизни собственной… Войти внутрь мыслительного процесса, запечатлеть полную неопределенность душевного движения…

Прошло уже больше часа, а я, наверное, не осмотрел еще и четверти экспозиции. Почувствовав некоторое утомление — впечатлений было слишком много, я направился к выходу. То ли по недосмотру администрации, то ли из-за чьей-то шутки, но указательные стрелки с надписью «выход» завели меня в маленький коридорчик, стены которого представляли собой два стенда. Коридорчик заканчивался большим окном.

За окном разворачивалась картина стройки. Почти с детским любопытством я наблюдал, как над котлованами раскинули свои руки гигантские краны, а десятки тяжелых грузовиков синхронно передвигаются по стройплощадке, исполняя чудовищный в своей механической красоте танец. Люди с такого расстояния были почти неразличимы… И тут я спиной почувствовал чей-то взгляд. Оглянувшись, я никого не увидел, коридорчик был по-прежнему пуст.

Тогда я стал разглядывать фотографии на стенде. И остолбенел: с небольшого снимка на меня смотрел Ромарио! Его удивленный и недоумевающий взгляд уперся прямо в меня. За его спиной разворачивался странный пейзаж: большие желтые пологие холмы, покрытые густым красным лесом. Рядом с Ромарио на земле лежало огромное деревянное колесо, непонятно для чего предназначавшееся, поросшее местами мхом. Прямо в центре колеса рос гриб, шляпка которого напоминала по форме летающую тарелку.

Сначала я предположил, что на снимке запечатлен человек, очень похожий на Ромарио, но сомнения мои быстро исчезли: его пухлые капризные губы, сетка морщинок у глаз в виде зигзага, а главное — родимое пятно на подбородке! На табличке под снимком я прочел название «Остановка в стране желтых холмов».

Я записал фамилию фотографа — снимок был сделан женщиной — и поспешил в дирекцию выставки.

Мне дали номер отеля, где остановились участники, и весь вечер я не отходил от телефона, слушая длинные гудки.

Ее звали Роберта Дюко. Из каталога выставки следовало, что она работает фотокорреспондентом в «Нью-Йорк таймс».

Набрав ее номер, наверное, уже в сотый раз, я наконец-то услышал в трубке щелчок.

У нее оказался низкий, чуть хрипловатый голос. Она сразу согласилась встретиться со мной завтра.

Остаток дня я ломал голову, как объяснить ей свой интерес к снимку. Ничего не придумав, решил рассказать все как есть, не вдаваясь, разумеется, в подробности…

В ответственные минуты моей жизни мне всегда хочется что-нибудь кардинально изменить в своей внешности. Я купил себе новую куртку ярко-красного цвета. Подумав и посчитав деньги, я осуществил свою давнюю мечту — купил новый велосипед, из таких, на которых выделывают разные выкрутасы отчаянные ребята. Для завершения имиджа я оставил три сотни марок в парикмахерской.

Она оказалась достаточно самоуверенной француженкой с черными вьющимися волосами и вполне французской фигурой. Выглядела она очень молодо. У нее была привычка удивленно поднимать брови и при этом жадно затягиваться сигаретой. Курила она, кстати, что-то, по моим представлениям, непотребное.

Я, надо признать, вел себя как полный идиот. Я не мог выбрать, с какой интонацией мне говорить и как себя вести. Мало того, я ощущал себя одновременно несколькими разными людьми. Моя новая внешность тоже мешала мне. Мне казалось, что француженка видит все ее несоответствие тем ощущениям, которое я испытывал.

У меня были с собой репродукции ее фотографий, приобретенные в дирекции фотовыставки. «Видите ли, мадам, на этом снимке среди грибов, в стране холмов и доселе невиданных мной колес, вы запечатлели моего сердечного друга, следы которого я потерял много лет назад и уже отчаялся отыскать вновь», — забормотал я. Француженка не отрывала взгляд от моего лица. Ее глаза ужасно нравились мне. Они были сильные, волевые и в то же время чуточку безумные… Глядя в них, я почти лишился дара речи.

Я ругал себя на чем свет стоит: это же надо было так вырядиться! Да еще сказать про Ромарио, что он мой «сердечный друг». Теперь она наверняка думает, что я голубой.

Она мне дала свою визитку. Когда она доставала из внутреннего кармана куртки, я заметил, что свитер у нее под курткой надет на левую сторону. Белый свитер крупной вязки, на внутренней стороне которого, бывшей теперь наружной, почему-то имелись следы губной помады. Она, конечно, не знала про свитер и помаду, но если бы и знала, подумал я, ей скорей всего наплевать на это…

И на то, как я к этому отношусь. Ее глаза смеялись.

— Рада была бы помочь вам, но, боюсь, это не так просто сделать. Вашего «сердечного друга», — она не удержалась и слегка выделила эти слова, — я не знаю. И даже не могу вспомнить сейчас, где сняла его. Мой архив хранится в Париже. Если вы оставите мне свой адрес, я по приезде в Париж сообщу вам все, что выяснится о снимке.

Сказав это, Роберта полезла в сумку за новой пачкой сигарет. Все-таки она чертовски пластична, подумал я. И тут случилось неожиданное. Кладя сумку на скамейку, она, сама не заметив этого, хлестнула широким кожаным ремнем мне прямо между ног.

Не помня себя от боли и совершенно не осознавая, что делаю, я вскочил со скамейки и, кое-как взобравшись на велосипед, поехал прочь, сильно виляя.

Когда я отъехал немного, боль стала отпускать. И я попытался выправить ситуацию: обернулся макнуть ей на прощание рукой. Но как только я обернулся, меня ослепила вспышка ее фотоаппарата. Я едва справился с управлением. А Роберта засмеялась и помахала мне рукой.

В тот же день я уехал из Берлина, даже не попытавшись встретиться с ней еще раз…

11

Лондонские улицы встретили Натали своим привычным ветром, дувшим, казалось, во все четыре стороны. Она попала в час пик. Медленно перемещаясь по Пэддингтон-стрит от светофора к светофору, она время от времени смотрела на свое отражение в зеркале заднего вида. Путешествие изрядно вымотало ее, лицо осунулось, но глаза ярко блестели, и она решила, что выглядит для своих тридцати восьми очень неплохо.

Вот наконец и ее дом на Черчилль-стрит. Ей повезло, она почти сразу нашла место для парковки.

На столике для почты в прихожей ее встречала Перл — красивая короткошерстная кошка с крупной щекастой головой и сильным хвостом.

Свою кличку Перл получила за пепельно-голубоватую расцветку и жемчужный блеск шерсти. Она появилась в доме два года назад. Однажды утром Натали услышала шум внизу — Энн Ли, ее горничная, уговаривала взрослую кошку с янтарными глазами уйти с порога и дать закрыть дверь. Обожавшая кошек Энн легонько подталкивала красавицу, приговаривая при этом что-то ласковое, но та сидела в дверном проеме незыблемо. Увидев Натали, киса сразу направилась к ней, как к старой знакомой, к которой приехала погостить, а теперь ее не пускают. «Вот, мисс Гарднер, никак не хочет уходить», — пожаловалась горничная.

«Что ж, пусть остается», — вынесла вердикт Натали, и, словно поняв, о чем был разговор, кошка взбежала по лестнице на третий этаж и остановилась перед спальней хозяйки.

Горячий душ и чай с молоком сделали свое дело. Натали еле добрела до спальни, и как только ее голова коснулась подушки, моментально уснула. Она спала так крепко, что не слышала ни телефонных звонков, ни барабанившего за окном дождя. Ей снились бесконечные дороги, по которым она мчится с умопомрачительной скоростью, невероятные закуски и экзотические фрукты…

Когда она проснулась, за окном мерцал сероватый свет. Часы на журнальном столике показывали семь, но она не понимала — вечера или утра. Натали лежала на спине, ощущая приятную слабость во всем теле, и прокручивала в голове план, составленный в дороге. Начинать, конечно же, придется с тех самых бумаг, что лежат в портфеле Алекса.

Но сначала — кофе…

Она заварила кофе и устроилась у окна на кухне. Вчерашний дождь превратился в мокрую взвесь, которая накрыла Лондон мутной пеленой. На столе лежали скопившиеся за время ее отсутствия деловые письма. Она аккуратно собрала их в стопку и вложила в держатель для салфеток. Вечер в парижском ресторане никак не шел из головы, и еще одна назойливая мысль — о долгосрочном кредите, который нанявший ее банк пытался получить назад от Лионского химзавода, — не давала покоя.

А что, если это не простое совпадение? Она помнила, что в бумагах из злополучного портфеля тоже фигурировал какой-то долгосрочный кредит химическому предприятию, к нему еще прилагалась пояснительная записка… Она допила кофе и закурила. Сигаретный дым заполнил кухню легкими голубыми облачками.

Сперва нужно выписать номера счетов завода — они были в документах, которые ей выдали в Париже, — и посмотреть еще раз сроки и условия. А потом уже она начнет разбираться в отчетах десятилетней давности, чтобы попытаться узнать о делах человека, о котором шла речь в парижском ресторане.

Портфель хранился в старом платяном шкафу, с незапамятных времен стоявшем в ее гардеробной, среди больших картонных коробок, наполненных совершенно ненужными вещами, которые просто жаль выбросить.

Натали не спешила доставать его.

Она докурила и вернулась в спальню. Переодевшись в тонкий серый свитер и серые джинсы, посмотрелась в зеркало, отметив про себя, что немного похудела за последние дни и это ей, пожалуй, идет, и лишь затем пошла в гардеробную.

Натали долго не могла найти портфель. Под руки попадались какие-то старые календари, телефонные справочники, новые туфли, которые она когда-то по каким-то причинам отвергла и которые уже опять входили в моду. «Завтра же попрошу Энн выкинуть все это барахло!» — пообещала она себе. Прошло не меньше часа, прежде чем Натали увидела портфель и за черную пластиковую ручку вытащила его из шкафа.

Портфель был довольно тяжелым. Натали обтерла пыль с кожаных боков и понесла его в свой кабинет, располагавшийся в мансарде с тех далеких времен, когда она пятнадцатилетней девочкой поселилась у тетушки Рэтчел и дядюшки Томаса. Поставив портфель на стол, она расстегнула его старомодные застежки.

Она помнила, что в портфеле лежат две папки. Вынув их, Натали бросила пустой портфель на пол, села за стол и раскрыла первую.

Теперь она уже не думала об Алексе. В своем рабочем кабинете за столом сидела мисс Гарднер — опытный адвокат, которой предстояло новое дело, правда, неизвестно, что сулящее в конце.

В папке лежали бумаги, содержащие длинные ряды цифр напротив номеров счетов. Некоторые комбинации показались ей знакомыми, но счетов Лионского завода среди них не оказалось. Натали облегченно вздохнула — наверное, ей все это померещилось, мало ли во Франции химических предприятий.

Разбирать бумаги из второй папки было легче — в ворохе таблиц изредка попадались подробные записки, правда, речь чаще шла о легальных или почти легальных операциях. Особенно Натали понравилась одна изящная махинация с субподрядами: в ней кроме банка участвовало еще два лица, риск был минимальным, а прибыль — вполне ощутимой.

Но вскоре она наткнулась на то, что хотела увидеть меньше всего: счета Лионского химического завода. Все еще надеясь, что ошибается, Натали потянулась к выписке из документов банка, на которой уже успела устроиться задремавшая Перл. Вытянув листок из-под кошки, Натали в сердцах скомкала его и отшвырнула — все верно, цифры совпадают. Следом шла та самая записка: кредит предоставлен на пятнадцать лет под новую программу производства химических удобрений. По уверениям представителей завода, продукт соответствует всем экологическим требованиям, поэтому риск от кредитования невелик. «Ничего себе соответствует — с таким-то содержанием фосфора», — автоматически отметила про себя Натали.

Похоже, у нее появились проблемы посерьезнее, чем переживания по поводу романтической истории десятилетней давности.

12

Мари сидела у окна и смотрела на дождь. Утром позвонила Флер. Мари выслушала рассказ, состоящий из сплошных восторгов, обычно не свойственных ее ироничной дочери, и на душе у нее опять стало тревожно.

Вообще, с того вечера, проведенного с «подругами по мужу», как с горьким сарказмом называла их про себя Мари, настроение ее постоянно менялось. Несмотря ни на что, она была благодарна Мишелю за романтическую сказку о вечной любви на расстоянии — может, она и выжила-то лишь благодаря ей… Ведь если бы Мишель честно признался тогда, что уходит от нее, ее рассудок не вынес бы! Но Боже, как горько сознавать, что лучшая пора жизни прошла в бесплодных мечтах о человеке, который, возможно, и имени-то ее уже не помнит! Он переспал с ними тремя, а сколько еще других романов было у него за те семнадцать лет, пока она, как последняя дура… Чтобы не разреветься, Мари закусила губу: как обидно, что пока та же неугомонная Роберта пила радость жизни большими глотками, меняя любовников как перчатки, сама она — благоразумная Мари — вела образ жизни добровольной монахини, храня верность неизвестно кому и неизвестно зачем.

Накатившие слезы высушила злость, которую последовательно сменили жалость к себе и, наконец, смирение. Положа руку на сердце, приходилось признать, что виной всему не только ее судьба, но и ее естество: ведь все эти годы она вовсе не изнуряла себя воздержанием, ей просто никто не был нужен. Достаточно было фильмов и книг, грез во сне и… наяву. Тот полицейский в вечер затмения — Мари готова была поклясться, что именно он так часто снился ей в последний год… Как сладко было танцевать с ним, ощущая его сильное тело совсем рядом!

Таким разборчивым однолюбкам, как она, везет раз, ну, может, два раза в жизни, а она, вместо того чтобы удержать его — ведь видно же было, что он ищет предлог остаться, — напустила на себя холодность, и ему просто ничего не оставалось, как уйти. Вот дура! Первого потеряла по наивности, второго — по привычке к одиночеству, из страха поддаться чувству и снова быть брошенной. Какой-то замкнутый круг. Видно, одиночество ей на роду написано.

Проведя полдня в подобных грустных размышлениях, Мари взялась за дела, но так и не смогла избавиться от навалившейся на нее рассеянности. На столе перед ней почему-то опять лежала книга, видимо по ошибке присланная на ее адрес уже месяца три назад. Обратного адреса на посылке не было, и Мари просто отложила посылку, надеясь, что ошибка разъяснится, но распечатанная бандероль все еще дожидалась своей участи. И сейчас, глядя на красную с какими-то полосками обложку книги, имя автора которой ей ничего не говорило, Мари стала рассеянно листать страницы.

Между страницами лежали какие-то листки. Она вынула их. Три листа почтовой бумаги были исписаны мелким четким почерком, причем по-испански. Читать на этом языке со времени окончания школы она почти разучилась. В левом верхнем углу стояла дата: «Июнь 1998».

Повертев листы в руках, Мари отложила их в сторону и принялась рассматривать книгу, тоже написанную по-испански. Из биографической справки, приведенной и на английском, с которым у Мари дела обстояли получше, следовало, что недавно скончавшийся автор этих рассказов был миллионером, человеком незаурядным, сделавшим из собственной жизни свой главный роман.

К книге прилагалось двуязычное приглашение посетить виллу писателя и оплаченный авиабилет в Португалию с открытой датой, действительный до 31 декабря 1999 года.

«А почему бы, собственно, мне не полететь в Португалию? — внезапно подумала Мари. — Если маленькая эгоистка Флер может себе позволить исчезнуть накануне дня рождения, хотя и знает, что без нее праздник не состоится, то почему бы мне сейчас, когда особых забот не предвидится, не устроить себе маленькие каникулы?

Мне так нужна смена обстановки, иначе хандра доконает меня окончательно. И потом, я еще не стара… Зачем же бежать от приключений, раз уж они сами меня ищут?»

И она быстро набрала номер авиакомпании, указанной на билете. Ей подтвердили действительность билета и поинтересовались, когда она хочет лететь. Завтра? Пожалуйста, первый рейс в семь утра. Что ж, Стефан прекрасно справится со всеми делами, а она так давно не отдыхала!

— Будьте добры, один билет. Салон для некурящих.

Повесив трубку, Мари нервно выдохнула: теперь оставалось только дождаться возвращения Флер. Если она приедет сегодня вечером. А нет, так она позвонит ей завтра из Португалии, это ничего не изменит — похоже, она напрасно так волновалась из-за дочери. Пусть теперь ее маленькая инфанта привыкает к взрослой жизни. Может, узнает, что значит волноваться о других, когда те выкидывают неизвестно что. В веселой нервозности укладывая вещи, Мари оседлала любимую лошадку — ко всем практическим аспектам жизни она еще со школы подводила теоретическую базу Поездка в Португалию мотивировалась лаконично «Здоровый эгоизм — и тебя начнут ценить мужчины, уважать дети!»

13

По приезде в Париж Флер направилась прямо в ресторан — нужно сообщить маме, что это все-таки не Клара. Может, ей еще что-нибудь придет в голову. К тому же получается, что она не дала поздравить себя с днем рождения — все-таки неудобно. Уже был девятый час, посетителей достаточно много, но Флер знала, что это последний вечерний наплыв — через час зал почти совсем опустеет. Скорее всего, Мари на кухне, придумывает что-нибудь особенное на завтрашний день или просто вырезает свои бесконечные овощные фигурки.

Войдя в кухню, девушка чуть не налетела на Жака: неутомимый повар, чуть не приплясывая, сам нес свое любимое блюдо, консоме из пятнадцати овощей, на чей-то стол. И это после двенадцати часов работы, да еще в такую жару! «Он не просто трудоголик — фанатик», — подумала Флер и с удивлением обнаружила у разделочного стола новое лицо. Совсем молодой и, надо признаться, очень хорошенький юноша с фантастической скоростью резал на доске китайскую капусту. Жак, галантно раскланявшись с дочерью хозяйки, сообщил ей, что мадам завтра отправляется в Португалию — Флер решила, что она ослышалась, и даже не стала переспрашивать, — после чего кивнул в сторону новенького:

— Это Януш, мой новый помощник. Не знаю, где он так научился работать, но он сам утверждает, что приехал из Польши. Вероятно, мне пора туда эмигрировать. Если там все так умеют резать овощи, то это великая страна. К сожалению, юноша работает только через день.

Флер и Януш рассмеялись.

— Меня зовут Флер, я дочь Мари Дюпьер. Януш дурашливо приложил руки к сердцу.

— Позвольте заверить, мадемуазель, что я готов служить вам верой и правдой до тех пор, пока обстоятельства не вынудят меня покинуть вас. Или, — добавил он уже серьезно, — пока я не надоем вам.

— Вы наблюдали затмение? — Флер отметила, что так не любимые ею поварская одежда и колпак ничуть не портят этого симпатичного юношу.

— Вообще-то, вчера у меня был день рождения. — Сказав это, Януш густо покраснел: надо же такое ляпнуть — получается, напросился на поздравления.

— Правда? И у меня тоже! — И тут он вспомнил, что действительно позавчера все только об этом и говорили. А потом выяснилось, что именинница куда-то уехала.

— Поздравляю, — пробормотал он. — Кажется, вы ездили в горы?

— Да, там было замечательно… — Флер запнулась, вспомнив, что она так и не знает, кого благодарить за эту поездку.

— А сколько вам лет? — решила она перевести разговор на другую тему.

Януш посмотрел на нее в некотором замешательстве и соврал:

— Семнадцать.

— Значит, у нас разница ровно год… Так когда, вы говорите, мама зайдет сюда? — обратилась она к вернувшемуся на кухню Жаку.

— Я так и думал, что вы не расслышали, мадемуазель Дюпьер. Мари уезжает в Португалию, сегодня она собирает вещи, сказала, что летит завтра или послезавтра — если вы сегодня не вернетесь. Она очень хотела с вами о чем-то поговорить.

— В Португалию? Не может быть! Зачем?

— А вы полагаете, только молоденькие девушки способны откалывать такие номера? — лукаво посмотрел на нее Жак.

— Нет, просто это совершенно непохоже на маму… И потом… — Флер немного поколебалась, но все-таки сказала: — Я ведь так и не знаю, кто меня отправил в Швейцарию. Я звонила тете Кларе — помните, наша родственница, она приезжала в прошлом году, — мы с мамой решили, что это она, но Клара отпирается. Да и в самом деле, поездка в Кран-Монтана — слишком дорогой подарок.

В кухню вошел Поль. Он выглядел не таким свежим, как повар.

— Посетитель всегда прав, — сказал он загробным голосом. — Но почему же они все говорят только о вчерашнем затмении?!

— Похоже, у Флер к тебе дело, — сказал Жак.

— Нужно разыграть кого-нибудь из клиентов? — сразу оживился официант. — Можно, я подложу искусственного таракана в кофе тому болтливому старикашке?

— Не смей и думать об этом! — с угрожающей интонацией произнес Жак.

Флер, сдерживая улыбку, сказала Полю:

— А я думала, вы успели заметить, что я уже вышла из возраста таких шуток. Тем более история с моей поездкой… А тут еще мама едет в какую-то Португалию… Вы не помните, может, кто-то обо мне расспрашивал? Или… о маме?

Поль вспомнил позавчерашнего посетителя, который ушел, не заплатив за кофе. Он интересовался хозяйкой. А потом спросил, как «ее» — кого? — зовут. На следующий день он зашел снова и вернул деньги, но больше ничего не спрашивал.

— Подождите… Месяц назад, или около того, здесь действительно крутился один тип. Я его запомнил, подумал, может, придется потом в полиции описывать. Он как-то странно себя вел. Остановился у входа и подозвал меня. Спросил, замужем ли хозяйка и есть ли у нее дети, потом — сколько дочери лет. Я думал, сейчас он начнет говорить, как много лет здесь не был и что его с этим местом связывают какие-нибудь воспоминания, — такое иногда бывает. Обычно люди просто хотят бесплатно пообедать. Но этот больше ничего не сказал, развернулся и вышел. В общем, ничего особенного, но тип какой-то демонический.

— Как это — демонический? — спросила заинтересованная рассказом официанта Флер.

— Ну, знаете, этакий зрелый Казанова. За сорок, хорошо сложен, хорошо выглядит. Одет со вкусом, но не совсем по моде.

— А он какого роста? Такой? — Флер подняла руку над головой.

— Да, пожалуй… Знакомый?

— Может быть… — Флер покраснела и кинула быстрый взгляд на Януша, который старательно не слушал.

14

Временами Люк напоминал ей персонажей Вудхауза[10]- тех, которые так изящно решают чужие проблемы, не утрачивая при этом чувства юмора. Но сейчас Натали предпочла бы все уладить без его участия — едва ли прагматичный старик согласится с ней в том, что иногда можно рисковать интересами фирмы ради постороннего лица. А Натали не хотелось отказываться от своего первоначального плана — расследуя дела банка, вызнать хоть что-то об Алексе.

Вероятно, Люк приведет ей множество доводов, почему этого не следует делать, потом скажет, что окончательное решение все равно остается за ней, а потом начнет подшучивать над ней, намекая на ее женский ум. Натали хотелось избежать предстоящего разговора, но, к сожалению, это было невозможно — речь шла о престиже бюро, в создание которого старик вложил так много сил.

Они договорились встретиться в небольшом французском ресторане «Аншанте» на Пикадилли. Натали опасалась, что у нее появится устойчивая аллергия на французскую кухню, но лишить удовольствия чревоугодника Люка, которому и так предстояло услышать неприятные новости, она не могла. Впрочем, изучая меню, она поняла, что с аппетитом у нее по-прежнему все в порядке. Ресторан находился на втором этаже старого здания, и, заняв столик у окна, они могли сверху наблюдать пеструю толпу, движущуюся по тротуару и поток машин, наполовину состоящий из двухэтажных красных автобусов и стильных черных такси.

Натали сразу приступила к неприятной части разговора и, между апперитивом и холодной телятиной с трюфелями, успела посвятить Люка в суть проблемы. Некоторое время они молчали, занятые едой. За окном раздался сухой удар пластика о пластик- один из автобусов, пойдя на обгон, зацепил бок другого.

Водитель пострадавшего автобуса полноватый рыжий весельчак, высунулся из окна и приветливо помахал своему черному худосочному коллеге. В движении образовалась пробка, но через две минуты рассосалась. Не сговариваясь Люк и Натали посмотрели друг на друга.

— Ты совершенно справедливо заметила, что нельзя отказывать клиенту без достаточно уважительной причины. — Старик словно и не слышал того, что Натали рассказала об Алексе. — Так что пока не приедешь в Париж, даже не намекай им на то, что ты о них узнала.

Натали подумала, что недооценила Люка. Ей и самой приходило в голову, что, если без всякого повода расторгнуть только что заключенный контракт с банком, могут появиться самые неожиданные осложнения.

— Знаешь, мне нужно время, чтобы все обдумать. И ты, пожалуйста, тоже не торопись, — продолжил он, пристально глядя в глаза Натали. Он смотрел на нее ласково, но во взгляде все-таки читалась насмешка. Впрочем, чтобы заметить ее, нужно знать старика долгие годы: его непропорционально вытянутое лицо с большим горбатым носом и тонкими губами оставалось совершенно невозмутимым. Он отвернулся, чтобы подозвать официанта и заказать кофе. Затем оценивающим взглядом окинул Натали: — Ты хорошо выглядишь, хотя тебе и досталось: две французские стервы да еще этот твой мерзавец Терри.

Когда же ты, наконец, обретешь душевное равновесие?

— Не слишком ли много ты заботишься обо мне?

— Твое душевное равновесие — залог успеха нашей работы, — парировал Люк.

По дороге домой Натали решила сделать копии со всех документов, находящихся в портфеле, а подлинники положить в ячейку своего банковского сейфа. После того, что она узнала, такая предосторожность показалась ей нелишней.

15

Натали Гарднер редко могла позволить себе такую роскошь, как простая прогулка по городу пешком. Вообще ходить ей приходилось много — в основном в Темпл, где протекает большая часть жизни любого серьезного лондонского адвоката, и она любила это старинное место, словно законсервированное в веках. Но одно дело — перемещаться из точки А в точку Б по заранее известному маршруту, и совсем другое — идти куда глаза глядят, на каждом перекрестке решая, свернуть направо или налево. В отличие от большинства женщин, для своих праздных прогулок Натали выбирала не полные модных магазинов магистрали, такие, как Оксфорд или Бонд-стрит, а небольшие районы в стороне от центра.

Для неискушенного взгляда Лондон выглядит, огромным обустроенным пространством, но, прожив здесь какое-то время, начинаешь понимать, что он вовсе не однороден. И тогда вспоминаются сведения из учебника истории, где сказано, что столица Великобритании росла скачками, постепенно включая в себя все небольшие окрестные города. И даже теперь границы между этими старинными городками не исчезли бесследно, в современном Лондоне они разделяют районы, у каждого из которых есть свои особенности.

На этот раз Натали отправилась в Хокстон — побродить среди рядов жилых домов с островерхими треугольниками крыш, посидеть в одном из местных пабов, пройтись по аллеям Шоредитч-парка. Выйдя из такси на Олд-стрит, она дошла до площади перед старенькой церковью Святой Моники, где три престарелые леди, по виду ровесницы церкви, с достоинством обсуждали местные новости, перед тем как пойти на вечернюю службу. Продвигаясь все дальше в глубь района, Натали с удовольствием наблюдала приметы все той же традиционной размеренной жизни, со всеми ее необъяснимыми, но свято чтимыми причудами, которые можно наблюдать только в Англии.

Несмотря на то, что она почти всю сознательную жизнь прожила в столице, Натали не утратила вкуса к патриархальному укладу, свойственному маленьким британским городкам.

Столько лет прошло, но она до сих пор с нежностью вспоминала приходящих по утрам в родительский дом разносчика газет и молочника, словно сбежавших из скетчей «Монти-Пайтона»[11] …

Хотя именно такой почтальон однажды принес двенадцатилетней Натали роковое известие.

…Тогда было начало декабря, и уже второй день подряд шел снег, угрожая из сказочного подарка превратиться в серьезную проблему для администрации городка. Почтальон, смешной человечек в форменной фуражке, почему-то не зашел внутрь, как обычно, а остался стоять на покрытом белым пухом крыльце. Он не смотрел на девочку, все еще надеясь, что дома есть кто-то из взрослых… С тех самых пор Натали разучилась радоваться снегу и навсегда разлюбила зиму и Рождество. Снег — никакое не чудо, а опасные осадки, из-за которых гибнут люди. А вот на почтальонов ее нелюбовь не распространилась.

…Люк советовал ей расслабиться, а вместо этого она, похоже, готова снова затосковать. И прогулка не помогает. А ее другой проверенный антидепрессант, любовные игры, сейчас, после разговора с «французскими стервами», как выразился Люк, как-то не слишком привлекал Натали.

Больше десяти лет минуло с тех пор, как она пережила странную любовную горячку, вызванную портретом, и с тех пор Натали полностью контролировала свою личную жизнь, как контролировала работу адвокатского бюро и дела галереи. Она всегда сама делала выбор и сама создавала такую ситуацию, чтобы за ней ухаживали и ее добивались. Ей нравились молодые и капризные мужчины, «творческие натуры». Дело было не столько в пристрастии к красивому и бесполезному, сколько в том, что она чувствовала: она нужна им — и безнадежный инфантилизм избранников не раздражал ее, а скорее забавлял. Ведь и так называемые «зрелые мужчины» просто умеют хорошо прятать свою беспомощность, а вовсе не избавляются от нее — так рассуждала Натали.

Ее романы длились недолго, Натали и в этом находила свою прелесть: она успевала «снять сливки», а расставания обычно проходили легко и без сожалений. Правда, с некоторых пор она стала ловить себя на том, что ее любовники сливаются в одного, уже не имеющего собственного лица. Их суждения повторяли друг друга, их разговоры с Натали, ссоры с ней, даже любовные игры развивались почти по одному и тому же сценарию. Впрочем, она не была уверена, что нуждается в чем-то большем.

Что будет, если она вновь увидит Алекса? Странно, но после этого немыслимого разговора в парижском ресторане ее воспоминания словно подменили.

Как будто музей той ее любви сдвинулся с места и бережно расставленные на полках реликвии попадали, разбившись вдребезги. Она даже не могла вспомнить лица Алекса: найденная ею репродукция изображала теперь кого-то незнакомого. После того как она рассказала эту историю двум незнакомым женщинам, словно свет попал на незакрепленную фотобумагу, до сих пор в темноте хранившую ее воспоминания, — они быстро исчезали, оставляя после себя лишь какое-то темное пятно.

До разговора с Люком, подтвердившим ее подозрения относительно содержимого портфеля, Натали была готова заняться поисками Алекса. Ведь все это время она подвергала опасности жизнь человека, который ей дорог как любимое воспоминание. Кто знает, какие отношения связывали его с этим проклятым банком?! Но сейчас она поняла, что ей действительно не стоит суетиться.

Гораздо больше занимало другое: дирекции банка удалось так легко провести ее, ведь выбрать адвоката-иностранца, который никогда не участвовал в подобных процессах, — классическая тактика коррупционеров! Ее просто подмывало теперь пустить в ход ту информацию, которой она располагает. Но этим она могла опять навредить Алексу, причем еще больше, чем когда забрала его портфель — в конце концов, те бумаги, наверное, можно было восстановить…

Правда, Алекс и те люди, которые действовали вместе с ним, не знали, к кому попал портфель, и, видимо, именно это удержало их тогда от осуществления намеченного плана. Значит, все-таки для начала нужно найти Алекса, тем временем побольше узнав о банке… Натали всегда старалась держаться подальше от сомнительных афер, и ей хотелось отказаться от контракта, за который она так боролась. Но, продолжив отношения с банком еще на некоторое время, она могла узнать много интересного.

Натали обратила внимание, что теперь она готова была относиться к Алексу как к клиенту, поскольку все-таки ощущала свою, пусть и давнюю, вину перед ним, а это накладывало на нее определенные обязательства.

На Реган Уэй Натали остановилась. Из раскрытого окна первого этажа была слышна музыка: что-то из новомодных компьютерных вещей. Но ей понравилось: красивая, немного отстраненная мелодия имела интересный сложный ритм. Это точно не был Роберт Майлз или Жан Мишель Жарр[12], о которых Натали подумала в первым момент. Она прислонилась к невысокой чугунной решетке и прикрыла глаза, сосредоточившись на мелодии.

— Вам нравится музыка? — Она не заметила, как у распахнутого окна появился мужчина лет сорока. Серая, словно полинявшая футболка с белой строчкой выдавала в нем пристрастие к уличной моде, хотя внешне он скорее был похож на университетского профессора. — Шарль, — представился он. — Я польщен вашим вниманием. Композиция написана мной только что.

«О Господи! — подумала Натали, распознав в его английском едва заметный французский акцент. — Похоже, мне никуда не деться от этих французов!» — Но вслух сказала:

— Меня зовут Натали. Как называется ваш стиль?

— Вообще-то моим стилем это назвать нельзя — я все время их меняю.

Разговор у окна ни к чему не обязывал, и она улыбнулась своему новому знакомому, давая понять, что не знает, дослушать ей музыку или тактично удалиться.

— Приходите послушать меня в пятницу в клуб «Смолл сити». Мне бы очень хотелось увидеть вас снова, — сказал Шарль.

— Благодарю, — снова улыбнулась Натали, — но боюсь, я не слишком хорошо себя чувствую в модных клубах.

— Тогда возьмите мой диск, а когда мы снова встретимся, вы расскажете, что о нем думаете. —

Не дав ей времени на размышления, Шарль протягивал ей компакт-диск с записанным на его обложке номером телефона.

16

Всю дорогу из аэропорта Лиссабона Мари сладко проспала. Выйдя на площади маленького провинциального городка, с названием таким же серым, как и лежащая всюду песчаная пыль, она в своем экстравагантном открытом костюме ощутила себя вызывающе красивой: на автобусном вокзале взоры всех мужчин, казалось, принадлежали только ей. Это приятно щекотало нервы, но в то же время вызывало желание поскорее уехать отсюда. До виллы Эль Парадез можно было добраться на автобусе или такси. Но, запретив себе торопиться — привыкай быть в центре внимания, дорогая, — Мари решила сначала позвонить домой. Она купила телефонную карту и набрала номер ресторана. Трубку взял Жак. Удостоверившись в том, что с Флер все в порядке, Мари запретила ему сообщать дочери о своем звонке: пусть теперь она поволнуется! Многомудрый старик заранее одобрил все ее поступки и выдал индульгенцию на любые будущие грехи.

Потом она долго стояла перед стендом с огромной картой и внимательно разглядывала ее. На автобусной остановке кассир никак не мог понять, чего хочет от него сеньора. Наконец Мари догадалась показать ему книгу с приглашением.

— А, вилла сеньора Макса Холла! — воскликнул кассир и, показывая на часы, объяснил ей, что автобус в том направлении отправится через три часа.

Пока Мари объяснялась с кассиром, единственное такси, стоявшее на площади, уехало, оставив после себя тучу пыли.

Мари раздосадованно огляделась. Никаких других средств транспорта здесь, похоже, не было. И, подхватив сумку, она направилась в кафе на противоположной стороне площади.

В кафе было так же пыльно и пустынно, как на улице, но хотя бы не так жарко — благодаря допотопному кондиционеру, который гудел, как небольшой самолет. В зале и за стойкой бара никого не было. Мари все никак не покидало ощущение нереальности, возникшее еще в аэропорту Лиссабона.

Из-за тростникового полога, отделяющего зал кафе от служебных помещений, вышел пожилой высокий мужчина, по-видимому хозяин. Вопросительно посмотрев на Мари, он скрестил руки на груди и прислонился к дверному косяку. Она заказала мороженое и бокал апельсинового сока с мякотью. Человек обернулся к двери, пробормотал пару слов и вышел на крыльцо, закуривая тонкую сигару. Вскоре молодая женщина принесла заказанное.

На стене висели большие круглые часы. Мари с удивлением наблюдала за секундной стрелкой, которая, сделав шумный скачок, возвращалась на прежнее место. Надо как-то убить время. Глотнув холодного сока, она достала из сумки книгу Макса Холла и, вооружившись карманным словариком, склонилась над ней… Она не заметила, как пролетели два часа. Если бы не резкие пронзительные гудки, предназначавшиеся, как оказалось, именно ей, она бы наверняка пропустила автобус, уже с полчаса стоявший прямо перед входом в кафе. Мари быстро засунула книгу и словарь в сумку и поспешила на улицу. В автобусе сидело всего три человека. Водитель, он же кондуктор, с любопытством разглядывал Мари в зеркало: на фоне невзрачно одетых местных дам Мари полностью оправдывала миф о француженках — законодательницах мод. Наконец двери закрылись, и, немного погромыхав по безлюдным улицам городка, автобус вырулил на пыльное грунтовое шоссе.

Мари глядела в окно на одинокие тополя, торчащие почему-то среди апельсиновых и лимонных рощ. События ее жизни каким-то странным образом перемешивались в голове с событиями из книги Макса Холла. В книге предательству всегда сопутствовало раскаяние, а горечь отчаяния венчалась надеждой на новое счастье.

Вчера из банка прислали уведомление об открытом на имя Флер счете.

На подарочном бланке открытке красивым шрифтом было напечатано, что ко дню рождения мадемуазель Дюпьер банк, в надежде на будущее многолетнее сотрудничество, открывает счет, деньги с которого она может в любое время потратить по своему усмотрению.

Мари очень удивилась: что это за новые порядки в банке?! И только в самолете ее осенило… Это Мишель! И поездка Флер в Швейцарию — тоже его подарок! Ее сердце чуть не выскочило из груди. А она в нем сомневалась! Но вот и ответ на ее сомнения. Конечно, Мишель все это время помнил и о ней самой и об их дочери. А все эти интрижки на стороне — ерунда, он любил всегда только ее, но не мог вернуться, может быть, боялся рисковать благополучием Флер. Ведь есть такие профессии, когда люди вынуждены долго отсутствовать, даже скрываться, менять внешность… Она вспомнила свой телефонный разговор с Мишелем в день его скоропалительного отъезда. Ему очень хотелось сказать ей что-то, но он не мог… Так вот она — первая награда за ее долготерпение! Может, и ее поездка — один из запланированных им этапов чудесного воссоединения семьи?

Таинственный портфель, о котором рассказывала Натали, тоже, видимо, связан с его профессией. Господи, но ведь нельзя, чтобы Натали и Роберта догадались, это может повредить ему! Мари вспомнила рассказ Роберты и покраснела. В ее студию он приходил за фотографией, потом исчез — понятно, он не хотел, чтобы его снимали…

Она почувствовала, что ее ревность и обида поутихли.

Лимонные рощи закончились, дорога пошла под гору. От жары Мари разморило, и она задремала.

17

Солнце било в глаза бессовестно, как это всегда бывало по утрам. Флер часто упрекала мать, что та, устроив ей спальню с окнами, выходящими на восток, категорически отказывалась вешать жалюзи. «Кто рано встает, тому Бог дает», — с неизменной улыбкой повторяла она идиотское присловье в ответ на все уговоры Флер. «Ну что, дурацкое светило, оказывается, и у тебя бывают затмения?!» — мстительно пробормотала девушка, все еще пытаясь оттянуть момент пробуждения. Словно пристыженное, солнце скрылось за облаком, но поздно — сон уже улетучился.

Мама, как и собиралась, уехала рано утром, возложив на Флер дальнейшее выяснение истории с поездкой. И уже пожелав дочери спокойного сна, она подала ей конверт и сказала, что в нем — еще одно странное поздравление, на этот раз от их банка. Теперь конверт лежал на прикроватном столике Флер — надо не забыть переложить его в сумочку.

До встречи с Янушем — они собирались куда-нибудь вместе съездить — Флер хотела успеть в банк. Со дня ее шестнадцатилетия счет, на который Мари каждый год перечисляла несколько тысяч франков, находится полностью в распоряжении девушки, и сознание собственной финансовой независимости было ужасно приятным. Одно дело — иметь карманные деньги, и совсем другое — распоряжаться собственным, пусть и не очень большим, капиталом.

Залив мюсли йогуртом, Флер наспех позавтракала и встала на две минуты под холодный душ. После нагретой солнцем комнаты холодные струи вызывали легкий озноб, но после них кожу словно обдувало прохладным ветерком, и, пока Флер готовилась к выходу на улицу, она чувствовала его свежее дыхание.

Серые полуспортивные брюки с накладными карманами, светлая маечка на тонких бретельках, белые кроссовки — она собиралась вытащить Януша куда-нибудь за город. Молодые люди встречались на площади Бастилии — очень удобно, если еще не решил, куда поедешь: метро, автобусы и катера доставят тебя куда угодно.

Отделение банка Лионель находилось совсем рядом с домом, по пути к метро. Войдя внутрь, Флер открыла сумочку, чтобы достать удостоверение личности. Большой белый конверт напомнил, что теперь у нее, по всей видимости, уже два счета.

Сведения, полученные на занятиях по бухгалтерии — Флер ходила на них полгода назад по настоянию матери, — неожиданно всплыли в ее памяти: чтобы открыть счет, нужно положить на него хотя бы минимальную сумму. Интересно какую?

Пока оператор оформляла ей кредитную карту, Флер еще раз перечитала письмо из банка. В нем не было ни слова о вкладе.

— Мадам, не могли бы вы сообщить мне, какая сумма находится на моем счете… — и Флер прочитала номер из письма.

— Да, конечно, мадемуазель. — Оператор быстро защелкала клавишами на компьютере, — пятьдесят тысяч долларов, что в пересчете на франки составит…

Фраза была произнесена будничным тоном, но Флер показалось, что каждое слово звучало как раскат грома. Несколько секунд она хлопала своими длинными ресницами, пытаясь задать хоть какой-то осмысленный вопрос.

— Простите… Скажите, пожалуйста, — наконец смогла она выдавить из себя, — здесь не может быть какой-нибудь ошибки? Дело в том, что этого просто не может быть.

Оператор строго посмотрела на нее:

— Что вы имеете в виду?

— Вот, — Флер протянула письмо, — я ничего не понимаю.

— Банк не посылал вам этого письма — видите, здесь нет печати и подписи управляющего? — В самом деле, вчера, когда они с матерью рассматривали послание, то почему-то не обратили на это внимания. — Да и логотип странный. — Оператор показала Флер золотой тисненый рисунок на кредитке и потом довольно смазанный с похожими, но все-таки другими пропорциями, — на письме.

— И что это значит?

— Счет открыт на ваше имя, вы без колебаний можете им пользоваться.

— Но кто его открыл?

— Извините, такой информации я вам предоставить не могу.

Флер вышла из банка, чуть не забыв на стойке свою новую кредитку. Всю дорогу до площади Бастилии она пыталась привести мысли в порядок. Похоже, кто-то преследует ее своими анонимными благодеяниями. Может, лучше сразу обратиться в полицию? Но с какой стати, ведь здесь нет злого умысла… Как не вовремя уехала мама!

— Здравствуй. Что с тобой? — увидев ее вытянутое лицо, поинтересовался Януш.

— Ты веришь в существование добрых фей? — вместо ответа спросила Флер.

— Нет.

— Вот и я тоже.

18

Пять лет спустя вилла выглядела точно также, как и в его первый приезд сюда, но некогда пышный и заботливо ухоженный сад казался запущенным, а тополя, росшие вдоль легкой ажурной ограды, сплели гибкие пальцы своих молодых побегов воздвигая дополнительную преграду перед незваными гостями.

Мишель и не спешил перейти эту черту, отделяющую его от прошлого. Он медленно шел вдоль ограды, вглядываясь в окна виллы, но в них отражалось августовское выцветшее небо, и разглядеть что-либо за этим отражением он не мог. Вдруг ему показалось, что со стороны дома доносятся какие-то звуки. Конечно, это, приглушенная закрытыми окнами, прорывалась на улицу песенка Эдит Пиаф. Пристрастия Макса Холла не изменились.

Покинув виллу пять лет назад, он сразу поехал в Париж. Он находился в состоянии, близком к безумию. Он хотел видеть Мари… Он хотел видеть Роберту. И не мог разобраться в своих чувствах. Если первое из его желаний было, как он думал, легко осуществимым: достаточно поехать на рю де Нодьер и открыть стеклянную дверь ресторана, — то со вторым дело обстояло сложнее. И он пустился на поиски Роберты, потому что он… Он просто хотел ее.

Ему казалось, что, живя на вилле старого сумасброда, он уже покрылся плесенью и ни на что не способен как мужчина. Но именно сейчас ему хотелось чувствовать себя мужчиной.

Он сам не понимал, почему для этого нужна именно Роберта. Но это несомненно было так, он искал ее и готовился к встрече, как к какому-то экзотическому ритуалу. Ванная комната в его квартире была уставлена баночками с укрепляющими тело маслами, ароматическими растираниями, пакетиками с морской солью, всевозможными гелями и кремами. Мишель много пил в эти дни своих безрезультатных поисков, но каждое утро неизменно начинал с гимнастики и совершал, сверяясь с книгой известного европейского сексолога, нужные движения и упражнения на дыхание.

Мишель был уверен, что Роберта в Париже и он обязательно найдет ее. Если не сегодня, то завтра.

В одном из окон на втором этаже виллы включили свет. Над головой Мишеля пронеслась стайка мелких птиц. Он вернулся к машине, которую специально поставил так, чтобы ее нельзя было заметить из окон. Он не хотел пока появляться у Макса Холла. В ближайшем городке еще утром он снял номер в единственном отеле, и теперь ему предстояло туда вернуться.

Сев в машину и собираясь выехать на шоссе, Мишель увидел приближающийся рейсовый автобус. В салоне автобуса сидела единственная пассажирка — женщина с короткой стрижкой и в больших солнечных очках, явно приезжая. Она внимательно посмотрела на него из окна. «Господи, неужели сюда кто-то приезжает? — подумал он. — Зачем?»

Мишель проводил взглядом пылящий автобус и поехал по направлению к городку.

Его приезду сюда предшествовала полученная им телеграмма: «Вас ждут на вилле Эль Парадез». Неужели Макс Холл знает, что его роман уже написан? Откуда? И как вообще старику удалось разыскать его в Швейцарии?

Роман был закончен в последние две недели. Он сейчас здесь, с Мишелем, в его ноутбуке. Названия пока не было, но последняя точка в романе поставлена, это несомненно, хотя он ни разу не прочитал его целиком. Временами дневник, временами роман в романе — Мишеля мало заботила форма этого странного повествования о странных событиях его жизни.

Начинало темнеть. Машину нагнал уже совершенно пустой автобус и приветственно просигналил. Вскоре Мишель добрался до пыльного провинциального городка, название которого он не запомнил.

В номере было душно. Вентилятор явно не справлялся со своей задачей. По дороге Мишель купил две бутылки минеральной воды, которые теперь стояли на столе, а между ними лежала объемистая стопка бумаги.

Старик оказался прав: теперь, когда все написано, Мишель чувствовал какое-то облегчение. Он налил себе минеральной воды, включил компьютер и стал читать откуда-то с середины.

19

Я уехал на следующий же день, попросту бежал от этого господина, столь странным и неожиданным для меня образом заключившего меня в тиски обязательств. Уже в автобусе, увозившем меня с виллы Эль Парадез, я чувствовал себя великолепно, зная, что снова предоставлен себе и собственной жизни.

Мне хотелось побыстрее глотнуть свежего воздуха, расслабиться и забыть о времени своего вынужденного «заключения». Я спасался бегством от человека, который сам отпустил меня из плена, уже готовя мне новую западню… Но это я понял не сразу.

Сначала перспектива написания романа о любви не казалась мне задачей слишком тяжелой. Но чем дальше я удалялся от Эль Парадеза во времени и пространстве, тем отчетливее понимал, что эта работа все-таки потребует от меня душевных сил, причем немалых… Я понял это, когда заметил, что мне страшно начинать, — необходимость копаться в собственной жизни с тем, чтобы потом выставить ее напоказ, висела надо мной как дамоклов меч.

Я жил, что называется, в праздности, целыми днями бесцельно слоняясь по маленьким барам и ресторанчикам и развлекаясь чтением журналов. Я переживал мучительную раздвоенность: образ Роберты то появлялся передо мной, то вдруг исчезал — и тогда я недоумевал, как мог настолько увлечься этим бессмысленным и чужим призраком.

Я снял хорошую квартиру с балконом и шикарной овальной ванной и некоторое время забавлялся различными покупками. Но весьма скоро это надоело мне, и я впал в уныние.

Для работы над романом я приобрел ноутбук — современному писателю необходимо современное орудие производства, — и теперь он своим видом упрекал меня в безделье. Вместе с ноутбуком я обзавелся большим количеством всевозможных компьютерных игр и, убивая время, подолгу играл в них.

Один раз я оставил компьютер включенным и пошел пропустить рюмку-другую в бар за углом. Вернувшись и едва войдя в комнату, я сразу заметил светившийся на экране ноутбука издевательский вопрос: «Что думает психолог о любви?» А я даже не сообщал Максу Холлу своего электронного адреса!

…Дни следовали за днями, не внося в мою жизнь никакого разнообразия. Работа над романом не шла, и чтобы избежать укоризненного взгляда моего электронного чудовища, я с утра уходил из дома и возвращался только к ночи, тут же забываясь спасительным сном.

И вот в один из таких отнюдь не прекрасных дней, вернее, вечеров я, уже достаточно накачавшись алкоголем, зашел в бар на углу своего дома, который обычно служил последней остановкой моего ежедневного рейса перед возвращением.

Я лениво устроился за столиком спиной к немногочисленной публике и стал прислушиваться к нехитрой песенке, которую, пританцовывая на маленькой эстраде, напевала совсем юная ярко накрашенная девчонка, но вдруг… Вдруг я почувствовал острое желание обернуться. Машинально сделав это, я осмотрел бар. Все было как всегда: посетители, которых я знал наперечет, сидели за своими столиками, неугомонная жизнерадостная Гретхен, как я звал про себя молодую полноватую хозяйку заведения, любезно ворковала с одним из завсегдатаев… Но рядом со стойкой бара за маленьким столиком сидела женщина, которой я никогда здесь не видел, и внимательно, как мне показалось, меня рассматривала. Увидев, что я обернулся, женщина медленно отвела свой взгляд и повернулась на стуле, сев в пол-оборота ко мне.

Возможно, алкоголь в этот день действовал на меня как-то особенно возбуждающе, но этот острый локоть, эти тонкие запястья, мелькавшие при нервном движении, которым незнакомка подносила сигарету к губам, эта спина… Раз взглянув, я уже не мог оторвать от незнакомки глаз. Весь ее вид пробуждал в моем хмельном мозгу какие-то неясные, но сильные воспоминания.

Усталость мигом слетела с меня. Вскочив, я быстро подошел к ней и, забыв обо всяких приличиях, тронул за плечо. Ответом мне был невозмутимый отчужденный взгляд, опять что-то остро мне напомнивший.

— Что-то случилось? — спросила женщина.

— Нет, мадам, простите, — пристыженно пробормотал я и вышел из бара, оставив на столике допитый портвейн, к которому в последнее время пристрастился.

Придя домой, я запер за собой дверь и сел за компьютер, даже не сняв плаща.

20

Впервые сев перед светящимся экраном своего новенького ноутбука, он подумал, что у главного действующего лица его романа должно быть имя, Сам Мишель уже столько раз называл себя разными именами, что это перестало казаться ему чем-то существенным. И он дал герою одно из своих имен:

«Рудольф никогда не интересовался женщинами», — быстро набрал он первую фразу романа.

«Он интересовался наукой, литературой — всем, чем угодно, только не женщинами. Зато женщины интересовались им сами.

В детстве тетушка Рудольфа часто сажала его к себе на колени, и запах ее пышного тела внушил уверенность: женским вниманием он не будет обделен никогда.

Первые любовные опыты относились ко времени учебы в колледже и оставили в нем легкое ощущение неудовлетворенности: женщины весело отдавались ему, ничего не требуя взамен.

Рудольф не отличался излишней щепетильностью, и когда произошли первые в его жизни финансовые затруднения, связанные… Он не любил вспоминать о том, с чем они были связаны, но зато не раз с благодарностью вспоминал хозяйку кондитерской, пышноволосую вдовушку лет сорока, которая избавила его от этих затруднений. А ведь он ни о чем не просил ее. И в дальнейшем Рудольф не отказывался от финансовой помощи женщин, конечно, если они сами догадывались ее предложить.

Он рано сообразил: чтобы жить спокойно, необходимо занять некоторое положение. Но потом понял, что это положение может помешать его свободе. Свобода, в его понимании, была важнее всего — ведь только обладая ею, человек может сам создать собственную жизнь. А Рудольф собирался поступить именно так».

Написание этого маленького куска заняло тогда у Мишеля почти два часа. Ощутив усталость, он встал из-за стола, принял теплую ванну, потом растерся, надел халат и, налив рюмку коньяка, опять сел к компьютеру.

«Роберта, — над этим именем он не думал ни секунды, его пальцы сами отщелкали его на клавиатуре, — никогда не интересовалась мужчинами.

Она просто пользовалась ими. Пользовалась так умело, что они никогда и не подозревали, что их используют. Обладая жестким мужским умом и волевым характером, она редко нравилась мужчинам как женщина, но это никак не сказывалось на их присутствии в ее жизни. Темные волосы, такие же глаза, тонкие, но резковатые, словно вырезанные из бумаги, черты лица, длинная шея, порывистые движения, худые руки — распространенный французский тип женщины-подростка.

Ее веселость бывала чуточку истеричной, а печаль обычно соседствовала с самоиронией. Роберта не искала прекрасного принца, что и в конце двадцатого века продолжает делать большинство женщин, и не ждала больших чувств. Похоже, она вообще ничего не ждала от жизни, а просто брала то, что ей было нужно.

Рудольф часто вспоминал их первую встречу. Она была похожа на выстрел.

Роберта действительно выстрелила в него из своего фотоаппарата и проникла в него, как отравленная пуля, присутствие которой он с тех пор время от времени ощущал в себе.

Раньше он не знал тоски по какой-то конкретной женщине, ему было приятно его одиночество. Но теперь все чаще и чаще в его памяти всплывала точеная фигура с плавной линией груди и узкими бедрами, насмешливые темные глаза, высоко поднятые брови…

Воображение уносило его далеко, яд страсти был впрыснут и постепенно проникал во все поры, привнося в его жизнь какую-то неведомую до тех пор неудовлетворенность и сладостное томление.

Мысли его возвращались к Роберте, как бумеранг, хотя рассудок Рудольфа противился подобной зависимости. Нужно что-то предпринять, нужно избавиться от этого чувственного плена, иначе он сойдет с ума.

…Стоял весенний день, пронизанный ароматом первых распустившихся листьев, суматошный и беспричинно радостный. Солнце согревало крыши домов, образуя нежные тени там, куда не проникали его лучи. Пьянящий воздух благотворно действовал на Рудольфа. Он вышел на улицу, дошел до набережной и медленно побрел вдоль сверкающей воды. Он шел, подставляя лицо теплым лучам, пока блаженная усталость не заставила его опуститься на скамейку. Через некоторое время рядом с ним присела пухленькая девушка в вельветовом строгом костюме. Она, сняв с ноги бежевый ботинок, старательно вытряхивала из него попавший туда камушек.

— Проблемы? — Рудольф улыбнулся девушке. — Хотите, я отгадаю ваше имя? Катрин?

— Да, — удивленно посмотрела на него девушка.

„Так, отлично“, — загадывая следующее попадание, отметил про себя Рудольф.

— Давайте, я вам помогу, я специалист по извлечению камешков.

— Спасибо, я справлюсь сама. — Катрин трясла ботинок и одновременно во все глаза смотрела на незнакомца. Девушка явно была польщена его вниманием. Наконец ботинок оказался надет и зашнурован а его владелица встала со скамейки.

— Позвольте проводить вас. — Рудольф тоже встал и, протянув девушке руку, представился.

Катрин засмущалась, но он улыбнулся ей одной из своих самых очаровательных улыбок, и она согласилась. Они медленно пошли по набережной, обмениваясь ни к чему не обязывающими словами.

— Может быть, нам передохнуть в кафе за углом? — предложил он.

Шоколад, сливки и бокал шампанского растопили настороженность девушки. Уже через час они под руку прогуливались по аллеям зоопарка и, хохоча над гримасами обезьян, рассказывали друг другу веселые истории.

Незаметно стемнело. Они вышли из зоопарка, и Рудольф осторожно обнял девушку за плечи. Она, похоже, ждала этого, ее мягкое плечо прижалось к нему.

— Зайдем ко мне? — В голосе девушки звучала неуверенность. — Кофе? Я живу совсем близко.

— Кофе — это было бы замечательно, — улыбнулся он.

Они подошли к дому, облицованному розоватым камнем. Катрин повозилась в сумочке, отыскивая ключи.

— Не надо, — мягко сказал Рудольф, положив свою руку на руку девушки, потянувшуюся к выключателю в прихожей.

— Боюсь, что в темноте я не найду кофе. — Она слабо попыталась освободить руку.

Но он молча прижал девушку к себе. Она с готовностью запрокинула голову, и ее тело стало в его руках податливым и мягким.

Дальнейшее развитие сцены он знал наперед. Но Катрин, слегка застонав, решительно отстранилась от него и прошептала: „Мне нужно принять душ“. Он отпустил ее, она быстро прошла в ванную.

Шум воды заглушил хлопок двери. Рудольф вышел на бульвар и минуту постоял в задумчивости. Тоска навалилась на него, почти мешая дышать, и это было невыносимо.

Оставалось одно — искать Роберту».

Мишель посмотрел на часы — скоро начнет светать. Его голова гудела, но он продолжал чтение. Он перечитал длинное описание поисков волновавшей его чувственность женщины и пропустил эротическую сцену с Робертой: все, что произошло тогда в ее парижской студии, и без того слишком ярко стояло перед его глазами.

«…Возвращение к реальности было вполне отрезвляющим. Они лежали голые на черном линолеуме в ослепляющем свете софитов.

Роберта быстро оделась, что-то бормоча сквозь зубы, с высоко поднятой головой прошла мимо изумленных ассистенток, нашла свою сумочку и, на ходу закуривая, быстро пошла к выходу.

Рудольфу было ужасно весело. Он медленно подбирал с полу свою одежду, медленно натягивал футболку и джинсы. Потом к нему подошла одна из ассистенток и спросила, из какого он агентства, намекая на возможность заключения контракта. Рудольф расхохотался и назвал какую-то немыслимую сумму, от которой глаза ассистентки полезли на лоб. Пользуясь замешательством девушки, он спросил у нее адрес Роберты и, узнав его, покинул студию.

Он без труда нашел нужный дом, но оказалось, что Роберта еще не вернулась. Дверь ему открыла работница, прибиравшая квартиру. Он представился двоюродным братом Роберты, приехавшим из Бразилии, протянул девушке коробочку с конфетами в блестящих обертках и был приглашен в квартиру.

Пока он разглядывал спальню, под окнами остановилась машина. Он выглянул в окно. Белая блуза промелькнула и скрылась в подъезде. Рудольф быстро разделся и лег в постель.

Раздался звонок в дверь, затем решительные шаги Роберты, приглушенные объяснения работницы… Наконец дверь в спальню отворилась.

Роберта отшвырнула сумку и, шипя как разъяренная кошка, бросилась к кровати. Она била его по голове и протянутым к ней рукам; ему казалось, еще немного, и она просто выцарапает ему глаза.

Слезы неудержимо катились по ее щекам. Это продолжалось долго, но все-таки в конце концов силы оставили ее, и она упала на кровать рядом с ним. Он погладил ее по голове, она всхлипнула и… До самого утра они не размыкали объятий.

Рудольф полностью растворился в чем-то, не имевшем названия, он купался в несказанном блаженстве… Он качался на его волнах, пока не почувствовал, что больше не может дышать. Разноцветные пятна поплыли перед его глазами, потом все потемнело, и он потерял сознание.

Когда он очнулся, рядом с ним никого не было».

21

Мишель налил в стакан теплой минеральной воды и посмотрел через него на улицу. Ночные фонари, преломляясь в воздушных пузырьках, превращались в стаи золотых рыбок, мечущихся у поверхности воды.

Он поднес стакан к губам и сделал большой глоток — рыбки встрепенулись и исчезли. Он открыл в компьютере последнюю главу романа.

Вчера был у парикмахера. Мои черные волосы теперь бодро торчат в разные стороны — в латиноамериканском духе. Остановился я, как в былые времена, на окраине Парижа, что соответствовало моему настроению и финансам.

Прогулки вдоль Сены с много, численными остановками у книжных развалов слегка рассеивали мою хандру. Иногда я забредал на рынок, чтобы выбрать себе на ужин, который готовил сам, овощи, рыбу и зелень.

В субботу, недели через две после возвращения в Париж, я прохаживался по рынку, подыскивая себе цветной вязаный берет, какие я часто видел на веселых молодых латиноамериканцах. Я нашел то, что искал, среди гор персиков и винограда. Рядом со мной выбирала персики юная мадемуазель в обществе молодого человека. Они накупили уже огромное количество всякой снеди: в корзине, которую нес молодой человек, лежали красная рыба, широкие листья салата, орехи, большая коробка с инжиром.

— Давай же скорее покончим с покупками, мне уже надоело. — Звонкий голос девушки был полон энергии и выдавал деятельный, хотя и упрямый характер.

После покупки берета дел у меня больше не было, и от скуки я начал потихоньку наблюдать за этой парочкой, следуя за ней на расстоянии приличном, но достаточном, чтобы слышать их разговор.

Девушка была одета по-молодежному эклектично: красные джинсы, которые ей, впрочем, очень шли, огромные ботинки на подошве, напоминающей толстый слоеный пирог, блестящая футболка в виде кольчуги. Экзотические бусы из черного дерева уютно покоились на небольшой упругой груди девушки.

Ее спутник был сама простота и скромность: кеды, футболка, выцветшие черные джинсы и кожаный жилет.

Молодые люди подошли к старомодной машине, я даже не понял, какого происхождения, с кузовом, разрисованным громадными апельсинами. Они погрузили покупки на заднее сиденье, и девушка, что-то быстро сказав молодому человеку, помахала ему рукой и легкими широкими шагами направилась по тротуару в мою сторону. По дороге она то и дело задерживала взгляд на замысловато оформленных витринах. Манекены модном облачении, стоящие в самых немыслимых позах, чем-то напомнили мне изнеженных героев господина де Сада.

Я повернулся и пошел за девушкой, с удивлением отмечая в себе какую-то беспричинную радость. Некоторое время мы шли таким образом: она глазела по сторонам, а я рассматривал ее затылок. Внезапно она остановилась, привлеченная игрой уличных музыкантов. Минут десять она пританцовывала и подпевала их лохматому солисту, затем мы двинулись дальше: сначала вниз по улице, а потом свернули в какой-то переулок, где она вошла в маленькое бистро.

Немного поколебавшись, я вошел следом. Колокольчик, мягко звякнув, оборвался на полутоне. Это была вполне аккуратная забегаловка, где за черной блестящей стойкой протирал стаканы бармен с длинной косой седых волос.

Девушка в красных джинсах весело обменялась с ним парой слов, заказала шоколад и, выпив его тут же у стойки, пошла к выходу, бросив на меня такой же мимолетный взгляд, как на витринных манекенов. Я купил сигареты и поспешил на улицу но, увы, вынужден был искать себе новое развлечение, поскольку красные джинсы скрылись в неизвестном правлении.

Каждый день я приезжал на рынок с надеждой встретить мадемуазель в красных джинсах. Зачем — трудно сказать… Что-то в ней заставило меня вспомнить о другой жизни — той, которую я однажды чуть было не начал. Мишель, семнадцать лет назад готовый оставить мечты об авантюрах ради тихой семейной жизни, предстал передо мной снова, и я с удивлением наблюдал свое несбывшееся прошлое. Я не был с ним согласен, чувства, обуревавшие того молодого человека, которым я когда-то был, казались мне теперь незнакомыми, почти недоступными, наверное, эта девочка, думал я, обладает тем же даром, что и Мари, — самодостаточностью.

День на третий я подумал: почему бы не написать о ней? В ней есть шарм, а моему заказчику, как я предполагал, это и нужно: «легкая походка», «очаровательная незнакомка» и прочие фантазии на тему молодости и невинности. Оставалось только найти ее снова, побольше разузнать о ней и, может быть, чуть-чуть ускорить ход событий, самому вмешавшись в ее судьбу. А дальше — не только наблюдать, но и фантазировать.

К предупреждению, что все написанное мной должно быть реальными событиями, а не художественным вымыслом, я не мог отнестись серьезно. Да и где эта грань между вымыслом и реальностью?

…Вновь я увидел ее только через неделю — и не на рынке, а на берегу Сены. Она сидела, вытянув ноги, на скамейке у самой воды. На противоположном берегу пожилой гитарист разучивал какие-то трудные пассажи, которые разносились над вечерней водой. Она смотрела на гитариста, а я наблюдал за ней, заняв удобную позицию на соседней скамейке с блокнотом в руках.

Не зря, глядя на эту девушку, я вспоминал Мари. Они действительно были похожи — каштановые кудри, задумчивый взгляд карих глаз, те же мягкие чувственные губы… Коричневые вельветовые джинсы и бежевая кофточка удивительно шли ей, несмотря на их подростковый стиль «унисекс». Да, разумеется, девушка заинтересовала меня именно потому, что ее внешность напомнила мне мою первую парижскую любовь.

Она встала, подошла к платану, который рос в двух метрах от ее скамейки. Погладила рукой ствол, оторвала небольшой кусочек коры и зачем-то понюхала его. Потом бросила в воду и еще с полминуты стояла, глядя, как течение уносит маленький серый квадратик. Наконец она развернулась и пошла вдоль реки, потом свернула направо и, пройдя еще пару кварталов, привела меня к тому же бистро, где пила шоколад в прошлый раз. Но сегодня она не стала туда заходить, а пройдя еще два квартала, свернула на рю де Нодьер…

Наверное, я уже утратил способность удивляться, поэтому просто стоял на углу улицы и спокойно смотрел, как девушка подходит к стеклянной двери ресторана. Когда она скрылась за ней, я быстро подошел к хорошо знакомому мне двухэтажному зданию и заглянул в окно.

И стоило мне увидеть знакомые очертания белой мраморной лестницы, как меня словно ударило током — я остро ощутил, как много воспоминаний связывает меня с этим местом… Юная особа, которая не стала моей женой лишь по стечению обстоятельств… Кто эта девушка, так на нее похожая? Ее дочь?

Я никогда не пытался вернуться к Мари, хотя часто вспоминал ее. Видимо, я просто не хотел этого — за эти годы она должна была сильно измениться, наверное, вышла замуж. Едва ли она простила меня, и зачем мне, нынешнему, видеть перед собой отяжелевшую и поскучневшую хозяйку ресторана вместо прежней наивной и ласковой девочки?

В тот вечер я так и не зашел в ресторан. Мне нужно было какое-то время, чтобы справиться со своими эмоциями.

22

Вернувшись домой, я попытался понять, почему воспоминание об этой недолгой любовной истории так взволновало меня. Я не был сентиментальным человеком, но Мари никак не шла у меня из головы. Я вспомнил, что даже спустя несколько лет после того, как мы расстались, я все еще иногда видел сны, в которых на меня смотрело ее милое лицо в каштановых завитках. Тогда она очень нравилась мне и, несомненно, я был влюблен — насколько я вообще способен любить. Но бурные страсти последующих лет давно заслонили собой нежное чувство к Мари, мне даже казалось, что его испытывал какой-то другой человек — вовсе не тот Мишель Керит, который уже тогда участвовал в довольно рискованных операциях… Но сейчас я словно заново переживал весь свой роман с Мари.

…Внезапно пришедшая мысль заставила меня похолодеть, и я принялся лихорадочно подсчитывать: мы расстались с Мари семнадцать лет назад, а девушке, которая привела меня к ресторану, на вид было лет шестнадцать! Она вполне могла быть моей дочерью!

Я вскочил из-за стола и не находя себе места заметался по квартире. Мне уже казалось, что я нашел объяснение своему необыкновенному волнению, охватившему меня возле ресторана: нас с Мари связывает эта девушка, наша общая дочь, и, следовательно, когда Мари приходила ко мне во сне, тем самым она не давала мне забыть моего единственного ребенка, который рос, ни разу не увидев отца!

Я схватился за голову. Теперь мне уже казалось, что все эти годы я жаждал найти корни, за которые мог бы держаться в этой жизни. Игра в авантюриста, которую я вел уже много лет, была, конечно, захватывающим действом, но теперь я думал, что, возможно, она тоже имела единственную цель — скрыть от себя собственное одиночество. «У меня наконец появился шанс стать нужным моему родному человеку», — думал я, едва не рыдая от счастья.

Не в силах уснуть, я с трудом дождался следующего утра и поехал на рю де Нодьер. Я уже не сомневался в том, что нашел свою дочь, но ужасно боялся обнаружить конкурента, мужа Мари, которого девушка, вполне возможно, считает своим отцом. Мне казалось, что я не перенесу этого. Войдя в стеклянную дверь, я поймал за рукав пробегавшего мимо официанта и, даже не догадавшись заказать что-нибудь для отвода глаз, начал расспрашивать его. Парень, хоть и смотрел на меня подозрительно, все же на вопросы отвечал. Хозяйка живет одна, сообщил он, воспитывает дочку, которой скоро исполнится шестнадцать. Девушку зовут Флер. Радость переполняла меня, я уже готов был расцеловать официанта, но в этот момент увидел, что в нашу сторону направляется тяжеловесная крашеная брюнетка в синтетическом фиолетовом платье.

Она была невысокого роста, и я подумал, что, возможно, это Мари — за столько лет одиночества с ней могли произойти и более разительные перемены… Но внутренне я совершенно не был готов к встрече с такой Мари — поэтому предпочел не выяснять, верны ли мои опасения, и просто направился к выходу.

Что мне следовало делать дальше? Я вспомнил, где жила Мари семнадцать лет назад. Ресторан за эти годы мало изменился, так что я мог ожидать, что и живет Мари все в той же большой квартире в нескольких кварталах отсюда. Что будет, если я приду туда и скажу этой фиолетовой брюнетке (не дай Бог, она успела меня разглядеть во время разговора с официантом!): «Здравствуй, Мари, я вернулся.

А теперь познакомь меня с нашей дочерью»? Может быть, лучше сперва самому познакомиться с Флер, рассказать ей, кто я, и уже потом объявиться перед Мари? Но кто знает, как отреагирует девочка на внезапно объявившегося отца…

Официант сказал, что скоро Флер исполняется шестнадцать. По моим подсчетам, это должно произойти примерно в середине августа. И внезапно я понял, как мне следует поступить: я сделаю ко дню рождения дочери подарок на совершеннолетие, причем такой, чтобы он запомнился ей на всю жизнь. У меня есть еще полтора месяца, чтобы выяснить, о чем мечтает моя девочка! И я решил продолжать наблюдать за ней со стороны, не раскрывая пока, кто я такой.

С того дня я сидел по утрам в кафе напротив дома, в котором прошел месяц моей любви с юной Мари Дюпьер и где она действительно до сих пор жила и ждал, пока Флер выйдет из дома. Я незаметно сопровождал ее повсюду. Видел я и Мари — конечно она не стала никакой толстой брюнеткой, удивительно как я мог такое подумать!.. Она мало изменилась внешне — тот же мягкий овал лица, те же пухлые губы — но одеваться стала по-другому: теперь Марн предпочитала строгие элегантные костюмы, которые отлично сидели на ее почти не изменившейся фигуре… Я с удивлением почувствовал, что меня тянет к этой женщине, но я отдавал себе отчет, что совершенно не знаю нынешней Мари, а наше общее прошлое имеет теперь гораздо меньше смысла, чем наша общая дочь.

Когда Мари выходила по утрам из дома, я отворачивался или закрывал лицо газетой. Вероятно, такие предосторожности были излишними: насколько я успел заметить, она никогда не смотрела по сторонам, сразу садилась в свой «пежо» и уезжала в ресторан, чтобы заняться своим, видимо, любимым делом.

А потом появлялась Флер… Я вставал и шел за ней следом, и мне часто приходилось сдерживаться, чтобы не догнать ее и не окликнуть. Однажды это желание было настолько сильным, что мне пришлось развернуться и пойти в противоположном направлении, чтобы не выдать себя раньше времени.

Я наблюдал за дочерью и задавал себе горький вопрос: а что, если я появился слишком поздно и теперь не нужен ни ее деловитой матери?

Но не прошло и десяти дней, как мне предоставился случай поговорить с Флер. Трудно сказать, было ли это мне на пользу, но вышло так, что выбирать я не мог.

В тот день на ней был длинный балахон без рукавов, в котором она выглядела, на мой вкус, чересчур худощавой. Ряд широких металлических браслетов тянулся по ее левой руке вплоть до локтя. Я ходил за ней уже три часа — сперва она отправилась на Монпарнас, где забежала в небольшой спортивный магазин, из которого через несколько минут выскочила с увесистым свертком. Я уже знал, что моя дочь любит перемещаться по городу на роликовых коньках, — за эти дни я несколько раз с сожалением смотрел в спину быстро удаляющейся тонкой фигурке в длинных шортах и короткой облегающей маечке. Из магазина она вернулась домой, чтобы оставить там свою покупку, и через полчаса я с облегчением увидел, как она все в том же балахоне выходит на улицу — значит, на сей раз она не ускользнет. Мы поехали в Музей естественной истории. Я ожидал, что она отправится прямиком к зверинцу, но Флер, в полном соответствии со своим цветочным именем, бродила по ботаническому саду, то и дело останавливаясь, чтобы вдохнуть аромат очередного растения. Я подумал, что моя дочь, похоже, придает большое значение запахам, во время своих праздных шатаний по Парижу она то и дело заходила в парфюмерные магазины и могла провести там немало времени, поднося к лицу пробные флаконы, пока я, оставаясь незамеченным наблюдал за ней через витрину.

Из Ботанического сада мы вышли к мосту Аустерлица, спустились на зеленую набережную Святого Бернара, где Флер уселась на скамейку у самой воды и стала смотреть на проходящие мимо суда. Я не переставал удивляться ее характеру — в нем было невозможное сочетание прагматизма, любви ко всему экстремальному и вот такой способности сидеть и подолгу смотреть на воду, размышляя о чем-то своем. Наверное, так причудливо переплелись в нашей дочери черты Мари и мои собственные. Мне удалось занять столик в небольшом уличном кафе прямо на набережной, так что Флер теперь сидела ко мне спиной.

Почему-то мне было легче справляться со своим желанием заговорить с ней, когда я записывал происходящее — я уже не понимал, делаю это для Макса Холла или для себя. Во всяком случае, теперь я вел записи от первого лица. Я нарисовал в блокноте ее фигуру в балахоне и записал: «Она казалось мне легкой, как бабочка, и такой же изящной». Я вспомнил, как она наклонялась в Ботаническом саду то над одним, то над другим цветком. В самом деле как бабочка.

От блокнота меня оторвали внезапно раздавшиеся крики и грубая брань: среди клошаров, устроивших на набережной пирушку, намечалась драка. Флер, немного помедлив, встала со скамьи и начала подниматься по ступеням.

Клошары тоже поднялись и пошли к лестнице, на ходу продолжая перебранку. Они весьма набрались и теперь, похоже, жаждали приключений.

— Эй, милашка, пропусти со мной стаканчик! — понеслось вслед моей дочери.

Она ускорила шаги, однако один из бродяг успел-таки уцепиться за рюкзачок, висевший у нее на руке.

— Куда ты так торопишься, красотка?

Я понял, что мое время настало. Я подхватил флер под руку, предварительно дав бродяге небольшого тумака, и повел ее по набережной.

Пройдя немного, мы остановились у парапета.

— Спасибо. — Ее голос был слегка взволнованным.

— Не стоит, это было нетрудно. — Я был скромен, но внимательно следил, произвел ли мой поступок на нее должное впечатление. Теперь я понял, что оказался в двусмысленном положении: я не мог сказать ей, кто я на самом деле, потому что тогда бы мне пришлось объяснять, как я здесь оказался. Мне оставалась только роль благородного заступника.

— Флер. — Она протянула мне руку.

— Серж, — сказал я. Бог знает, почему я так представился ей.

Мы медленно шли по набережной, и то чувство беспричинной радости, которое посетило меня после нашей первой встречи на рынке, опять вернулось мне. Впервые я смотрел ей прямо в лицо и мог разглядеть каждую его черту. Я отметил, что у Флер маленький изящный подбородок, ровные белоснежные зубы и нежные губы; не тронутые помадой.

— Мне сюда, — сказала она, останавливаясь перед спуском в подземку.

— Можно еще чуть-чуть проводить вас? — Мне показалось, что она успела заметить мое волнение. Но я продолжал смотреть на нее мне хотелось продлить долгожданную встречу.

Флер удивленно взглянула на меня, но ничего не сказала. Мы прошли вместе еще немного, она купила билет, вежливо попрощалась со мной, прошла контроль и, не оборачиваясь, направилась к платформе. Поезд уже подходил. Боже мой, ведь сейчас она уедет! Неужели я все испортил?! Я продолжал стоять и смотреть на нее, и внезапно она обернулась и помахала мне рукой. Я бросился за ней, но был остановлен встречным потоком людей.

— Завтра в пять я буду ждать вас у Оперы! — крикнул я.

В ответ она тряхнула своими кудряшками, что могло означать и «да» и «нет». Я смотрел, как Флер вошла в вагон, села на свободное место — рядом с какой-то женщиной, которая показалась мне странно знакомой — и достала журнал. Его яркая обложка пару секунд была видна мне, когда поезд отходил от станции.

Я вышел из метро с ощущением легкого беспокойства, причину которого никак не мог определить, я достал блокнот и записал: «Хочу, чтобы ощущение чистоты и света, исходящее от нее, проникло в меня как можно глубже и чтобы я мог сохранить его в моей душе навсегда».

Закрыв блокнот, я внезапно понял, что беспокоит меня: эта женщина, рядом с которой села Флер. И еще через секунду я осознал, что это была так долго и безуспешно разыскиваемая мною Роберта!

Мысль о Роберте пронзила меня как током. Это было слишком невероятно! Но теперь я уже не сомневался, что видел именно ее.

Обдумывая, что все это может значить, я незаметно добрался до дома, поднялся к себе и сразу же улегся в постель. Я слушал в темноте сопрано, доносившееся с нижнего этажа, и меня одолевали волнение и тревога.

Я испытывал невыразимую нежность к моей дочери. Мне хотелось быть с ней рядом, гулять, разговаривать или молчать — все равно.

«Наверное, ты просто стареешь, — сказал я себе, в который раз пытаясь разобраться в переменах, проведших со мной за последние несколько дней, — и поэтому отцовские чувства заслонили от тебя все остальное. И, может быть, ты разучился отдаваться урагану страсти, который все сметает на своем пути.

Ведь тогда с Робертой ты терял и рассудок, и, кажется, саму душу, растрачивая себя без остатка и наслаждаясь собственным уничтожением».

«Из двух мудрецов один действует, а второй понимает», — вспомнил я. Хорошо, мистер Холл может быть, вы объясните, что со мной происходит?!

Свое отношение к дочери я мог определить только как невыразимую нежность.

Это выражение — «невыразимая нежность» очень понравилось мне, и я решил обязательно использовать его в романе. Вставать и включать компьютер мне было лень, поэтому я зажег настенную лампу над своей кроватью, достал блокнот и лежа стал писать в нем.

«Она несет покой и умиротворение моей больной душе — как врач-психиатр, хотя и плохой, я все-таки сознаю собственное нездоровье. С ней мысли мои очищаются, а душа готова обрести столь необходимое ей равновесие».

Похоже, когда я писал и думал о ней, моей Флер, мне действительно становилось легко. Я натянул на плечи плед, желая продолжать свои размышления, но неожиданно для себя провалился в глубокий сон…

23

Солнце стоит в зените. На небе ни облачка. Я подхожу к окну и с наслаждением вдыхаю свежий воздух, доносящийся с реки.

Я направляюсь в ванную комнату. Перед дверью полу лежит длинный зеленый пояс с красным — то ли египетским, то ли китайским — рисунком. «Откуда он тут взялся?» — удивляюсь я, щелкаю выключателем и вхожу в ванную. Но там по-прежнему темно. Ладно, помоюсь без света.

Я поворачиваю кран, но он не может выдавить из себя ни капли воды. Черт! Я иду к телефону. Что? Телефон тоже не работает? Это уже слишком. Наскоро одевшись, выхожу на лестничную площадку и звоню в соседнюю дверь. Тишина. Звоню в другую. Никого. Тишина висит в воздухе, я не слышу ни единого звука. Все привычные шумы многонаселенного дома исчезли. Мне становится не по себе. Я вслух произношу какие-то ругательства, но почему-то не слышу своего голоса. И тогда в ужасе выбегаю на улицу.

Господи! Ни прохожего, ни машины. Только легкий ветерок и яркое беспощадное солнце на чистом небе. Ускоряя шаг, я иду, потом бегу по направлению к центру города. Вот и парк. Здесь чуть прохладнее. Возле куста жасмина стоит какая-то женщина. Она поворачивается, и я узнаю Роберту. Я протягиваю к ней руки и пытаюсь что-то сказать, но не могу. Она беззвучно смеется надо мной…..

Я проснулся со страшной головной болью и весь в холодном поту. На часах было три. Я отправился в ванную. Свет зажегся, вода потекла… Выйдя из ванной в халате, я стал рыться в своем гардеробе: в пять я надеялся увидеть мою Флер.

Я надел белую рубашку и белые джинсы. Немного подумав, достал из шкафа синий вельветовый пиджак. Выйдя на улицу, купил прелестный маленький букет фиалок, перевязанный тонкой кружевной тесьмой.

Она пришла! Мои фиалки удивительно шли к ее воздушному сиреневому наряду, в котором она была еще больше похожа на бабочку. Я взял ее под руку, и мы пошли по направлению к Лувру.

— Можно узнать, Серж, чем вы занимаетесь в свободное от спасения девушек время? — лукаво спросила она.

— Я смотрю в прошлое и в будущее, — торжественно проговорил я.

— И что же вы видите в будущем?

— Люди переселяются.

— Куда же? — Улыбка порхала на ее губах.

— В космос, — ответил я.

Некоторое время мы молча шли по Риволи. Мы было жаль уходящих минут, но я никак не мог придумать, с чего начать разговор. Флер тоже молчала — ей, наверное, было просто лень перекрикивать голоса многочисленных туристов, толпящихся у сувенирных прилавков. Наконец мы вышли на набережную Сены и подошли к причалу прогулочного катера у Нового моста.

— Прокатимся? — предложил я.

Она кивнула.

Мы заняли места на носу катера, и он отчалил. Большой теплоход с туристами шел нам навстречу.

Нас сильно качнуло волной, и Флер невольно упала в объятия. Я мягко помог девушке освободиться. И тут я понял: Флер, наверное, решила, что я за ней ухаживаю, а для посторонних людей я уж точно выглядел, как тривиальный соблазнитель юной девушки. И похоже, что с оценивающими взглядами дочери и кривыми усмешками за спиной мне придется смириться. По крайней мере на сегодня.

Я засыпал ее вопросами, мне не терпелось узнать о ней как можно больше: любимую книгу, любимое блюдо — тут Флер скривилась, видимо припомнив ресторан, — есть ли у нее друзья, есть ли дело, которым она занималась бы с удовольствием. Она, похоже, была немного обескуражена таким натиском, но на все вопросы отвечала довольно обстоятельно. Внимательно слушая ее, я окончательно утвердился в том, что мне дальше делать: я исчезну снова. До дня ее рождения. Полагаю, я еще не потерял квалификацию и смогу за месяц как-нибудь добыть несколько тысяч. Я подготовлю ей и ее матери настоящий сюрприз и лишь потом объяснюсь с Мари.

По окончании поездки по Сене Флер удивила меня: оказалось, она придерживается довольно прогрессивных взглядов на отношения полов. Я полез за бумажником, чтобы расплатиться, и тут она достала кредитную карту.

— Это я вам обязана, — сказала моя дочь.

Я стал возражать, и тогда она предложила заплатить пополам. Пришлось согласиться. Но за время уговоров я успел разглядеть ее кредитную карту и запомнил название банка.

Вечером, записывая впечатления прошедшего дня, я опять поймал себя на мысли, что Флер — это только бабочка. Вот она присела мне на руку, еще мгновение — и мне останется лишь следить за ее прекрасным полетом. Я могу только замереть, чтобы не спугнуть ее, — и тогда еще несколько секунд она пробудет рядом. Попробуй удержать бабочку: след пыльцы, сломанное крылышко, и все волшебство исчезнет… Мне стало грустно.

Мишель встал наконец из-за компьютера. За окном были сумерки. Белесое португальское солнце неохотно уползало за горы. «Спасибо вам, мистер Макс Холл, вы оказались лучшим врачом, чем я, так примите же в знак благодарности эти строки».

24

Живя у Холла, Мишель редко пользовался компьютером и практически не выходил в Интернет. Сперва он был слишком занят изучением обстановки и наблюдениями над пациентом, а позднее, когда понял, что исследуемым объектом является он сам, исключил шатание по сети, потому что не хотел, чтобы у коварного миллионера появился лишний повод продемонстрировать свою осведомленность о его делах. Да и позже, в Париже, он не испытывал такой потребности в ежедневном допинге информацией, как это бывало раньше.

Но недавно Мишель вдруг отчетливо вспомнил свои разговоры с Анджеем, и ему захотелось узнать, в кого превратился подросток-философ.

Едва ли какой-либо из его старых адресов еще работал — хакеры редко отличаются постоянством. А вот музыкальные вкусы поляка вполне могли остаться прежними. После минутного раздумья Мишель выбрал сайт Джонни Кэша — раньше они с Анджеем часто спорили о том, мог ли появиться такой певец, если бы в Америке в пятидесятые годы все не помешались на вестернах.

Для начала нужно было внимательно просмотреть все сообщения в чате[13], понаблюдать за ходом беседы.

«Не знаю, способны ли европейцы вообще понять блюз? У нас своя музыка, у вас — своя», — прочитал Мишель и подумал: «Совсем не в духе Анджея, даже если он шутит».

«Я во Вьетнаме пытался приучить этих китаез к хорошей музыке, все без толку». Нет, это уж слишком.

«Я тут кое-что сочинил, по-моему, подойдет для фантастического вестерна». Опять мимо.

«А мне нравятся стилизации под кино тридцатых гангстерские фильмы и все в этом духе». «Так это уже ближе», — подумал Мишель и решился на провокационный вопрос.

«Полагаю, ты говоришь об этих слюнявых голливудских имитациях?» — быстро набрал он на клавиатуре, адресовав вопрос автору последнего высказывания. Через несколько секунд на его экране появился ответ: «А где это — Голливуд? Вообще-то я имел в виду наши, польские фильмы. Ни один американец еще не дотянул до таких высот, как Ежи Гофман».

Мишель довольно потянулся в кресле — он мог поставить десять к одному, что это был Анджей. Эта пренебрежительно-ироничная манера выражаться в сочетании с преданностью польскому кино выдавали его с головой. Он обратился к старому приятелю напрямую:

— Привет, Анджей, не ожидал, что так быстро тебя найду.

— Да, забавно, а я иногда о тебе вспоминал.

— Я тоже… Ну, и что у тебя нового?

— Я теперь занимаюсь чужими проблемами.

— То есть?

— Я специалист по системам безопасности. Так что меня можно теперь считать законопослушным гражданином. А клиентов нахожу так: взламываю их защиту, а потом оставляю визитную карточку — что и как я сделал, и предлагаю свои услуги.

Надо сказать, мало кто отказывался. А куда ты так надолго исчез, в космос летал?

— Это целая история, тебя, вероятно, она позабавит.

Рассказывая Анджею о том, как он попал к миллионеру и что тому было нужно, он ожидал, что парень посмеется над ним, но тот проявил неожиданное сочувствие:

— А что, напиши книгу, это действительно помогает взглянуть на свою жизнь по-новому.

С тех пор Мишель время от времени находил своего польского приятеля в сети, отчасти потому, что ему было просто приятно болтать с ним, а отчасти потому, что его инстинкт авантюриста подсказывал: подобные связи всегда могут пригодиться.

Решив найти деньги для дочери, Мишель не сразу вспомнил об Анджее, а когда ему пришла в голову мысль, что с помощью юного поляка можно воспользоваться счетами какого-нибудь банка, он сначала отогнал ее — рисковать отношениями с мальчишкой ему не хотелось. Но соблазн все-таки был велик: Флер была единственным человеком, ради которого он готов был решиться на что угодно. И потом, можно попытаться обставить дело так, что сам Анджей ни о чем не догадается.

Однажды, заведя речь о компьютерных технологиях — а на эту тему поляк мог говорить часами, — Мишель спросил:

— Наверное, теперь уже не пробьешься запросто к засекреченной информации, как тогда, помнишь?

— Для настоящего профессионала нет ничего невозможного.

— Ты хочешь сказать «профессионалов»? В одиночку, наверное, уже никто не работает?

— Почему нет? Конечно, сейчас все несколько усложнилось, но большинство все равно пользуется шаблонными схемами. А если защиту информации заказывали опытным людям, то их почти всех можно узнать «по почерку» — их ведь немного. А если знаешь человека, знаешь и его фирменные штучки.

— Солидные организации, наверное, каждый раз обращаются к разным специалистам?

— Нет. Обычно в банках есть собственные отделы. Люди извне приглашаются в крайних случаях. Вот, например, в нашем с тобой любимом банке сидят ребята грамотные, но без фантазии. Я заглядывал туда несколько раз, они, конечно, не зря деньги получают, но ничего сверхъестественного не придумали. Со счетами, вероятно, пришлось бы повозиться, но все равно — работы на неделю.

— Да ты что?! Спорим, и за месяц не успеешь? — столько времени оставалось до дня рождения Флер.

— Нет уж, неделя так неделя. Что ставишь?

— Я приглашу тебя в Париж, и мы с тобой разопьем бутылку божоле из моей коллекции. Ты любишь вино?

— Я не большой знаток, но никогда не поздно им стать. Только прошу тебя, не пытайся снимать со счетов наличные напрямую, тебя засекут тут же. И дорогу мне, пожалуйста, оплати не из банковских денег. — Анджей, конечно, его уже раскусил… А может, он еще тогда, с этими документами «Пари кредит» понял, с кем имеет дело? Но отступать Мишелю было некуда. И потом, похоже, мальчишку все это не волновало.

25

Мари вышла из автобуса. Солнце уже не так палило. Автобус, развернувшись на асфальтовом пятачке, притормозил рядом с ней, и водитель помахал ей рукой. Через несколько минут автобус скрылся из вида.

Вилла писателя была окружена невысокими, но буйно разросшимися тополями. В начале дорожки, ведущей к дому, был установлен стенд, на нескольких языках сообщавший, что дом писателя открыт для посетителей две недели в году и посетить его можно, только имея с собой пригласительный билет. Все пригласительные билеты, объяснялось на стенде, были приготовлены самим писателем заблаговременно.

«То есть при жизни, — подумала Мари. — Интересно, кому на самом деле предназначался билет, который сейчас лежит у меня в сумке? И хорошо ли, что я решила им воспользоваться? Впрочем, не ехать же теперь обратно?» — И она — зашагала по дорожке…

Мари протянула приглашение встретившему ее у фонтана молодому человеку с белой повязкой на голове. Он молча взял у Мари сумку и жестом пригласил идти за ним.

Они поднялась по ступеням и прошли в холл. После яркого солнца ее глаза привыкали к приятному полумраку. Человек с повязкой ушел в одну из боковых дверей, но тут перед нею возник другой молодой человек — с густыми черными бровями. Он поклонился Мари и сказал на отличном французском:

— Я провожу вас в вашу комнату, где вы сможете отдохнуть. Ужин в восемь часов. Приходите, пожалуйста.

В доме звучала тихая музыка. «Что-то старинное, — подумала Мари, поднимаясь вслед за молодым человеком на второй этаж. — Возможно, Бах или Вивальди». Вообще-то, она не очень разбиралась в классике.

Молодой человек открыл перед ней дверь.

— Прошу вас, — проговорил он и отступил в сторону.

Она вошла. Молодой человек повернулся, и она услышала его удаляющиеся шаги.

Мари подошла к одному из двух окон, закрытых от солнца тяжелыми шторами, и отодвинула красноватый выцветший бархат. Окна выходили в достаточно запущенный сад. Напольные часы за ее спиной вздохнули, отчего она вздрогнула, и глухо пробили семь раз.

Мебель в комнате была, в общем, случайной: старинный диван и старинное венецианское зеркало в вишневой раме странно сочетались с треугольным журнальным столиком шестидесятых годов нынешнего века. За раздвижной дверью Мари обнаружила душевую комнату и, быстро сбросив с себя пропыленную одежду, с удовольствием встала под холодную струю.

«В какой одежде, интересно знать, у них принято выходить к ужину?» — подумала она, чувствуя себя после душа вполне освежившейся и даже отдохнувшей. Немного поразмыслив, она решила, что черная шифоновая юбка до щиколотки и легкая белая блуза будут уместны в любом случае. Без пятнадцати восемь она, чувствуя легкий холодок в спине, вышла в коридор и спустилась в холл. Чернобровый молодой человек уже ждал ее.

— Прошу сюда. — Он распахнул перед ней створки тяжелых дверей, и Мари вошла в большую круглую столовую, посредине которой стоял круглый же стол, застеленный льняной скатертью цвета яичного желтка и сервированный на несколько человек.

Столовые приборы выглядели весьма необычно: они были сплетены из нескольких видов каких-то разноцветных металлов. Мари, знавшая толк в сервировке, никогда не видела ничего подобного. Корзина с хлебом была тоже плетеной из разноцветных металлических прутьев, ими же были оправлены две бутылки вина, подвешенные над столом и приводимые в движение, как поняла Мари, специальными веревками с изящными плетеными ручками на концах. Молодой человек отодвинул для нее стул.

— Я очень сожалею, мадам, — сказал он, наливая в ее бокал белое вино. — Но боюсь, что вам придется немного поскучать — еще не все приехали. — После этих слов он повернулся и, поклонившись ей, исчез за дверью.

Мари поднесла к губам бокал и попробовала вино. Оно было великолепным, но вкус его был незнаком ей. Ей очень хотелось разглядеть бутылку, но она побоялась, что не сможет справиться с веревкой, на которой бутылка была подвешена. Впрочем, наверняка она еще успеет разобраться во всем. Мари с удовольствием откинулась на спинку стула. С тех пор как она, сидя в самолете, поняла, что Мишель помнит о ней и заботится о будущем их дочери, на ее душу снизошло полное спокойствие. С бокалом в руке она встала из-за стола, разглядывая развешенные по белым стенам столовой картины.

На картинах были изображены люди с треугольными головами и треугольными же туловищами. Что-то подобное она уже видела в Париже на выставке знаменитого мексиканского художника, фамилию которого не запомнила.

На полу лежал большой белый ковер. Рассмотрев, Мари поняла, что на нем изображен Северный полюс: среди льдов чья-то безудержная фантазия в сложном порядке разместила несколько странных деревянных домов с дымящимися трубами.

— Этот ковер создан по эскизу самого писателя, — сказал чернобровый, входя в комнату с большим блюдом на подносе.

Он поставил блюдо на стол и поднял металлическую крышку, такую же плетеную, как и остальные приборы. На блюде лежала жареная золотистая дичь, украшенная малиной и какими-то зелеными камешками. Держа наготове приборы для разрезания дичи, молодой человек вопросительно посмотрел на Мари, и она указала ему на крылышко, показавшееся ей особенно аппетитным. Он отрезал крылышко и положил ей на тарелку, добавив немного малины и загадочных зеленых камешков. Потом он привел в действие бутылку с понравившимся ей вином — Мари во все глаза смотрела, как он это делает, и на этот раз, кажется, поняла — и наполнил ее уже опустевший бокал. Проделав это, он пожелал ей приятного аппетита и ушел. В гостиной зазвучала та же приятная старинная музыка.

Мари наколола на вилку зеленый камешек и осторожно чуть-чуть откусила от него. Похоже, это был какой-то необычно, но очень вкусно приготовленный моллюск. «Хорошо бы узнать рецепт», — подумала она. Она могла бы поручиться, что во всем Париже не готовят ничего подобного.

Происходящее нравилось ей все больше и больше. В конце концов уже столько лет в ее жизни не было ничего необычного! Интересно, кто те люди, что должны сюда приехать? И отпив еще глоток белого вина, она с аппетитом принялась за крылышко.

Но в этот вечер за столом больше никто не появился.

После ужина, закончившегося разноцветным мороженым — отличавшимся от съеденного ею в ожидании автобуса так, как отличается настоящий бриллиант на шее ее любимой Элизабет Тэйлор от какой-нибудь мутной стекляшки, — она решила прогуляться. По широким ступеням Мари спустилась к фонтану, правда сейчас не работающему. Вечерний воздух был теплым, но духоты, так измучившей ее днем, не было и в помине. Она немного побродила по саду, кое-где подсвеченному разноцветными фонариками, и, почувствовав приятную усталость, решила подняться к себе.

Мари заперла дверь и включила свет. Какой замечательный человек был, наверное, хозяин этой виллы!

Скоро она познакомится с теми, кто приедет сюда по пригласительным билетам, — при этой мысли Мари почувствовала легкое смущение — подружится с этими людьми, будет переписываться с ними, может быть, пригласит к себе…

Она уютно устроилась в постели и щелкнула выключателем. Снизу доносилась тихая музыка, чьи-то голоса… «Наверное, это разговаривают между собой чернобровый и тот, в белой повязке…» — подумала она и уснула, как ребенок.

Ей снился Мишель. Он бежал по шоссе мимо апельсиновых рощ, он спешил сюда, к ней. Спортивный, подтянутый, он был похож на бегуна, несущего олимпийский огонь.

«Мишель, я здесь!» — хотела крикнуть Мари и внезапно проснулась. Она открыла глаза, еще не понимая, где находится… И услышала явственный шорох за дверью. Кто-то вставлял ключ в запертый замок ее двери.

Как завороженная, она смотрела на дверь. Сон исчез мгновенно. Она решила, что это кто-то из гостей. Наверное, он только что приехал откуда-нибудь издалека и, устав с дороги, перепутал комнату… Сейчас он поймет, что ошибся.

Но ключ повернулся в замке, дверь приоткрылась, и на пороге появился силуэт мужчины, освещенный со спины светом из коридора. Перед тем как мужчина вошел в комнату, Мари успела заметить в его руке большой чемодан. Чтобы избежать ужасной неловкости, она потянулась к ночнику и включила свет.

Посреди комнаты стоял Мишель. Он не был таким стройным, как олимпийский бегун из ее сна. Его виски слегка поседели. Но это был он, ее любимый, отец ее дочери…

И она, отбросив одеяло, бросилась к нему, едва не запутавшись в подоле своей длинной нежно-сиреневой ночной сорочки, и как девочка повисла на его шее.

— Мари? — Он мягко, но решительно освободился от ее объятий и теперь всматривался в ее лицо. — Господи, как же я не догадался… — растерянно пробормотал он. — Прости меня…

— Я все понимаю, — прервала его Мари, и он почувствовал жар ее щеки. — Я ждала тебя все эти годы и знала, что ты со мной. Со мной и с Флер…

Мари несла какую-то чушь: что понимает секретность его профессии, что она все оценила, хоть и была сначала напугана неожиданностью его подарков…

У Мишеля защемило сердце. Мари стояла перед ним в своей сиреневой сорочке почти такая же, какой он когда-то оставил ее. В ее сверкающих глазах нет и тени обиды! Господи, теперь он понял, как Флер похожа на мать.

— Подожди, расскажи мне, что ты тут делаешь? Как ты здесь оказалась? — Он неловко отстранился от нее. Она все еще прижималась к нему, но страшная догадка уже увлажнила ее вмиг покрасневшие глаза:

— Как, разве не ты устроил нашу встречу? И… ты не собирался возвращаться…

— Бред какой-то. Куда возвращаться? — Он все отстранялся от нее, уже раздражаясь. Она резко опустила руки. Между ней и Мишелем словно вырастала ледяная стена, но Мари инсктиктивно все еще сопротивлялась холоду отчуждения.

— Возвращаться к нам. Ко мне и нашей дочери. Ты же знал, что Флер наша дочь и что я приехала сюда…

— Прости, но это какой-то кошмар наяву. Я узнал, что она моя дочь, недавно. После стольких лет… Как все же ты здесь оказалась?

— Я думала, что ты это устроил, так же как ее поездку в горы… Я думала, что ты…

— Нет! Только не я! Я хотел, как лучше, но прошло столько времени… Прости… Я только хотел поближе узнать дочь… Ты ведь столько лет скрывала ее от меня…

— Я — скрывала?! Но как, интересно, я могла сообщить тебе о ней? — Мари попыталась овладеть ситуацией, в ней уже проснулась женская язвительность, и Мишель немедленно перешел в наступление:

— Я связывался с тобой, когда Флер была еще маленькой. Но ты молчала о ней! За эти годы я мог так много дать ей…

— О да! И она выросла бы такой же авантюристкой, как ты! — Мари из последних сил удерживала слезы.

— Да я за последний месяц дал ей больше чем ты за всю жизнь! — Он заходил по комнате. — Я для нее ничего не жалею. И о ее образовании уже, в отличие от тебя, побеспокоился. Кем она станет, живя с тобой? Ты что, намерена и ее запереть в своем вонючем ресторане?!

— Я уже перестала ждать тебя, но тут эти сюрпризы… И я опять… поверила, что ты… Что мы… — Мари зажала рот ладонью — рыдания душили ее.

Мишель отвернулся, чтобы не видеть ее. Он чувствовал себя ужасно. «Я мерзавец, с какой стороны ни посмотри, полный мерзавец, — думал он. — Это так, но… с этим уже ничего не поделаешь. Конечно, я могу сейчас наврать ей с три короба, и она с радостью поверит каждому моему слову. Но как я себя буду при этом чувствовать? Мы должны были когда-то объясниться, но не так жестоко. Она этого не заслужила, и я тоже этого не заслужил».

Его буквально пронзила ненависть к Максу Холлу, сыгравшему с ним такую грубую шутку. Похоже, старик всерьез возомнил себя богом, вершителем человеческих судеб. Он считает, что может распоряжаться чужими жизнями по собственному усмотрению! Ну что ж, это мы еще посмотрим! Мишель понял, что он сейчас сделает. Ничего другого ему просто не остается.

Он задушит старика прямо в постели, и при этом его не будут мучить никакие угрызения совести. Да и есть ли у него совесть? Он усмехнулся.

— Извини, — сказал он не оборачиваясь, я должен уйти… ненадолго. — И Мишель вышел из комнаты.

26

Дверь, ведущая в коридор, где находилась спальня старика, была заперта. Но он знал другой ход. Мишель поднялся на чердак, где пол под ним отчаянно заскрипел, и оттуда по узкой винтовой лестнице спустился в нужный коридор. Поворот направо — и вот она, дверь.

Мишель дернул за ручку и вошел в комнату. Свет садового фонаря падал прямо на кровать старика, стоявшую там же, где и раньше. Но постель была аккуратно застелена, и в ней никого не было.

— Где же тебя носит по ночам? Неужели ты завел себе какую-нибудь красотку? — вслух произнес Мишель и выругался. Тем же путем, через чердак, он опять выбрался в коридор второго этажа и из него начал спускаться в холл. Внезапно в холле вспыхнул свет.

Из боковой двери вышел заспанный молодой человек с густыми темными бровями, на ходу застегивавший белую рубашку.

— Здравствуйте, мсье, простите, что я не услышал, как вы приехали… — начал он по-французски.

— Где Макс Холл? — грубо оборвал его Мишель.

— Мистер Макс Холл покоится в земле, — удивленно ответил молодой человек. — Разве вы не знали этого, мсье? Он умер два года назад. Простите, мсье, не могу ли я узнать ваше имя?

Мишель с трудом назвался. Господи, он собирался убить мертвеца!

— Мы ждали вас, — опять заговорил молодой человек. — Мистер Макс Холл оставил вам письмо и что-то еще. Позвольте, мсье Керит, проводить вас?

Но Мишель не мог пошевелиться.

— Отчего он умер? — наконец выдавил он из себя.

— Несчастный случай. Его унесла акула.

— Что за бред? Он же никогда не выходил за ограду этого дома!

— Простите, мсье… После вашего отъезда отсюда мистер Макс Холл путешествовал, а по возвращении в Португалию увлекся подводным плаванием. И… случилось несчастье. Нашли только его голову, остальное… съела акула.

Мишель почувствовал, что ему необходимо сесть. Ноги не держали его, а все тело покрылось холодным потом и дрожало мелкой отвратительной дрожью. Он толкнул дверь столовой, возле которой они стояли, и сел на ближайший стул.

— Вам плохо, мсье? — засуетился вокруг него молодой человек. — Я могу вам помочь? Какие-нибудь лекарства?

— Я хочу побыть один, — произнес Мишель, почти не узнавая своего голоса.

— Да, мсье Керит, я понимаю вас. — Молодой человек вышел из столовой, закрыв за собой дверь.

Некоторое время Мишель сидел, пытаясь собраться с мыслями, но это никак ему не удавалось. Мелкая дрожь тоже не проходила, к тому же начало покалывать сердце. Он подумал, что, пожалуй, зря отказался от лекарств. И в этот момент дверь отворилась.

На пороге столовой стояла Мари, одетая в черную юбку и нарядную белую блузу. Немного постояв, она молча подошла к столу и села рядом с Мишелем. Слезы высохли на ее щеках, но оставили следы, которые в слабом освещении казались морщинами, ужасно старившими ее лицо. Безвольно опущенные руки и покорное выражение лица. Это было невыносимо, это бесило его. Он заговорил сначала тихо и успокаивающе… Но пытаясь оправдаться, заводился все больше и больше и в конце концов взорвался, перейдя едва ли не на площадную брань. Она побледнела, но не перебивала его. Потом она закрыла глаза и стиснула ладони на коленях. Губы ее, сжатые в ниточку, мелко дрожали, она мерно раскачивалась из стороны в сторону.

Это было ужасно. Мишель уже не замечал своей истерики. Как же он ненавидел ее сейчас! Он презирал ее за то зло, что причинил ей. За собственное предательство и ложь. Уже не помня себя от стыда, обвинял ее в эгоизме и чудовищной глупости, он орал, что она старая, никому нс нужная мегера, испортившая всю его жизнь… Чувствуя, что теряет остатки контроля над собой и сейчас может ударить или даже убить Мари, он, трясясь всем телом, резко вскочил, опрокинув стул, и выбежал из столовой.

27

Он побежал в какой-то дальний уголок парка и сел там прямо на газон, обхватив голову руками. Ему хотелось спрятаться ото всех, в первую очередь — от себя самого. Никогда еще собственная персона не вызывала у Мишеля такого омерзения. Мысли ею путались. Кто виноват в том, что произошло с ним? Конечно, Макс Холл, который втянул его в эту историю, воспользовавшись его стесненным материальным положением! Но старик умер, и теперь не с кого спросить за перенесенное унижение. Значит, ему придется терпеть его всю оставшуюся жизнь…

Мишеля трясло, и он не знал, сколько времени уже сидит здесь. Бедная Мари! Знает ли она про написанный им роман?

Наверное, нет. Если бы знала, их встреча в ее комнате была бы совершенно иной, во всяком случае, Мари не обрадовалась бы так при виде своего бывшего возлюбленного, не бросилась бы к нему с объятиями… Ему нужно немедленно уничтожить текст романа! Возможно, старик умер, не успев показать его никому. Тем более что окончательный текст Мишель собирался отдать Максу Холлу только сейчас…

Он вскочил на ноги и побежал к машине.

Его руки все еще дрожали, и ключ никак не хотел вставляться в замок зажигания. Куда ехать? Возвращаться в Париж и попытаться объяснить все это Флер? Но какие он может дать ей объяснения? Он, отец, до последнего времени не подозревавший о существовании дочери, муж, предавший, а теперь и проклявший свою семью. Человек, изобразивший ее мать и ее саму в своем идиотском романе и получивший за это деньги от сумасшедшего старика! Впрочем, похоже, сумасшедшим был не старик, а он сам…

Мимо него по шоссе пронеслись две полицейские машины с мигалками и исчезли за поворотом.

Ему удалось наконец завести машину, и он поехал по направлению к городку. Внезапно ему захотелось, чтобы его арестовали. Он больше не может никого обманывать и никуда убегать.

Километров через пятнадцать он увидел полицейские джипы. В свете их фар на обочине шоссе лежал завалившийся на бок прицеп трейлера.

Под ним, распластанная, как лягушка, была видна легковая машина. Рядом стояли «скорая помощь» и автокран, возле которых суетились люди. Сбавив скорость, Мишель проехал мимо.

До городка оставалось около часа езды. Фары выхватывали из темноты облачко насекомых. Мишель подумал о человеке из раздавленной машины. Кем он был? В радиусе тридцати километров от виллы Макса Холла никаких домов нет. «Но как, же она переживет это? — подумал он о Мари. — Ты перечеркнул все, во что она верила фактически всю свою жизнь. Своими проклятиями ты вот так же раздавил и уничтожил ее», — думал он.

Показались огни городка. Мишель остановился у первого ночного бара и заказал бутылку кубинского рома. Устроившись у окна, он, под изумленным взглядом хозяйки, выпил почти целый стакан. Потом, почти неожиданно для себя, вскочил, выбежал из бара и, развернув машину, поехал обратно. Он гнал на пределе скорости, пока не увидел у обочины шоссе джип и рядом с ним полицейского, требующего остановиться. Мишель резко затормозил, и его машину занесло на обочину.

Полицейский потребовал предъявить документы. Документов не было, и от Мишеля за версту разило ромом. Полицейский покачал головой и, открыв заднюю дверь джипа, показал Мишелю на сиденье.

— Скажите мне, кто был в той легковой машине, там, на шоссе? — с трудом ворочая языком, по-испански спросил Мишель.

— Какая-то иностранка.

— Она погибла?

— Да.

— Я знаю ее. Я виноват в том, что случилось. Меня зовут Мишель Керит… то есть Майкл Кертис.

— Разберемся, парень. Но для начала тебе нужно протрезветь. — Полицейский захлопнул за Мишелем дверь, сам сел рядом с молодым водителем, тоже одетым в полицейскую форму, и они опять поехали в сторону городка.

Мишель сидел на заднем сиденье, тупо уставившись в затылок водителя. Выпитый ром действовал, липкое безразличие разливалось по всему телу, а в голове, в такт полицейской мигалке, пульсировала единственная мысль: «Я расскажу им все!»

Они остановились у полицейского участка. Водитель обернулся к Мишелю:

— Выходи, парень, приехали.

Мишель долго не мог нащупать дверной замок, а когда вылез из машины, его здорово качнуло, так что полицейскому пришлось подхватить его под руку и довести до дверей участка.

Он ожидал, что его немедленно арестуют и начнут допрашивать, но полицейский усадил его на пластмассовый стул и скрылся за дверью с матовым стеклом.

Прошло пятнадцать минут, потом полчаса. Мишель изучал узор, в соответствии с которым была выложена керамическая плитка на полу. Его стало клонить в сон. Боясь свалиться со стула, он встал и подошел к двери, за которой скрылся полицейский.

Там его явно не ждали. Полицейские пили кофе и курили.

— Что вам нужно? — спросил один из них, сидевший возле самой двери.

Мишель стал объяснять, что он виновен в гибели молодой женщины на шоссе.

— А, это мой алкаш, — прокомментировал привезший его полицейский. — Иди, парень, проспись. Машину заберешь завтра.

Другие полицейские захохотали.

Мишель не уходил. Тогда молодой полицейский, сидевший у двери, взял его за плечо и бесцеремонно вывел на улицу.

— Иди и не появляйся, пока не протрезвеешь, а то оштрафую тебя за хулиганство. Машина не пропадет.

Была глубокая ночь. Мишелю удалось понять, что полицейский участок находится недалеко от привокзальной площади, а значит, и от его гостиницы. Он потащился туда.

Мишель поднялся в свой номер, открыл ноутбук и, вызвав файл со своим романом, нажал на клавишу delete[14].

Компьютер посопротивлялся, но после четвертого подтверждения авторского намерения все-таки уничтожил текст.

Потом он спустился вниз и, разбудив хозяина гостиницы, потребовал у него рома. Выпив полбутылки прямо у него на глазах, он шатаясь пошел наверх и, споткнувшись о ступеньку, упал. Бутылка разбилась и порезала ему руку. Кровь хлынула ручьем. Хозяин подбежал к нему, но Мишель оттолкнул его и попытался встать на ноги. Что было дальше, он не помнил.

Утром он с перевязанной рукой и жуткой головной болью сидел в том же полицейском участке. Но теперь его внимательно слушали.

— Вы утверждаете, что знали потерпевшую? — спросил толстый полицейский, более или менее выяснив личность Мишеля.

— Да, это так.

— Где вы познакомились с Камиллой Монтегю?

— С Камиллой Монтегю? Кто это?

— Парень, ты сам только что сказал, что знаешь потерпевшую. — Толстяк достал из папки сделанную на ксероксе фотографию и показал Мишелю. — Это она?

С фотографии на него смотрела улыбающаяся старуха с явно вставными лошадиными зубами.

28

…Десанж метался по кабинету, как зверь по клетке.

— Старик, не сходи с ума. Может, тут какая-нибудь ошибка?

— Ошибка? Какая ошибка?! Видишь же, — бледный Десанж держал в трясущихся руках распечатку с телетайпа, — здесь сказано четко и ясно: «в результате дорожно-транспортного происшествия»… м-мм-м… «аварии»… Черт побери, да где же это?… Вот: «погибла гражданка Франции Мари Дюпьер».

Он обессиленно опустился в кресло у стола и закурил, упершись локтями в колени и бессмысленным взглядом — в пол. Рядом, на высоком подоконнике примостился его верный напарник Франсуа Превен. Молчание затягивалось. Наконец не выдержав его, Франсуа тяжело вздохнул. Этот звук вывел Десанжа из оцепенения.

— Надо что-то предпринять. — Рене поднял полные безнадежной тоски глаза. Деятельный по натуре Франсуа взорвался.

— Старик, что ты себя изводишь?! — закричал Превен. Для убедительности он соскочил с подоконника и уже сам заметался по кабинету. Десанж безучастно наблюдал, как его друг размахивает руками. — Сначала нужно все выяснить!

Привлеченные криками, в их кабинете собирались сотрудники. Они активно убеждали Рене не отчаиваться и не опускать руки. «Черт, как у нас быстро разносятся слухи. Я же никому не рассказывал про Мари», — отвлеченно подумал Рене. Тоска сдавливала его сердце, мешая дышать. Разум Десанжа отказывался принять известие, что женщина, о которой он так много думал в последние дни, погибла в глупой автокатастрофе в этой проклятой Португалии!

Он даже не успел толком поговорить с ней тогда. В тот вечер он все-таки вошел в ресторан и решился пригласить ее на танец… Но разговор вышел дурацкий. Начав говорить вполне связно, он вдруг испугался, что его не понимают, — она молча улыбалась ему. Увидев ее задумчивую улыбку, он почему-то растерялся как мальчишка и понес какой-то бред о расследовании старой истории с драгоценностями. Но тут Мари позвали — приехала ее подруга с какими-то бумагами. Хозяйка ресторана извинилась, собираясь отойти, они немного потоптались на месте, и вместо того чтобы договориться с ней встретиться попозже, он неожиданно для себя сухо сказал, что позвонит на днях, развернулся и ушел из ресторана. На улице он выругал себя за дурацкое поведение, но немедленно вернуться обратно показалось ему верхом глупости. Теперь же ему оставалось только проклинать себя…

Сочувствие сослуживцев лишь растравляло его рану. Ему казалось, что эта пытка никогда не кончится. А может быть, он уже в аду, и черти поджаривают его душу на медленном огне?…

— Господа! — вдруг раздался в кабинете голос их начальника, старого Кронзо. Рене вздрогнул и невольно открыл глаза. Пепел осыпался на пол с его истлевшей сигареты. — Прошу всех немедленно вернуться к работе. — Кронзо пожевал губами.

Через полминуты в кабинете остались только всклокоченный Превен и раздавленный горем Десанж.

— С ювелиром мне все ясно, — сказал начальник. — Поскольку он уже сознался в инсценировке ограбления, то, пожалуйста, Превен, помаринуйте его в камере, а затем вытрясите из него, где находится украденное колье. Я думаю, что через пару часов он дозреет. А пока вы поможете Десанжу оформить документы для вылета в Португалию.

У обоих полицейских рты открылись от изумления.

— Поскольку нити этого дела тянутся к богатому португальцу, я считаю целесообразным разобраться с ним на месте. Вы, Десанж, срочно вылетите туда и на месте, уважая интересы гражданина дружественного государства, тактично расспросите его обо всем. Даже если он действительно купил украденные драгоценности, то поднимать вокруг этого шумиху и обращаться к дипломатическим каналам начальство считает излишним.

Департамент считает, что вы, Десанж, сумеете провести все на высшем уровне. Но если господин Макс Холл заподозрит нас в неуважении к своей персоне, вы знаете, что нас ждет… О вас, Десанж, я и не говорю… — С этими словами Кронзо вышел из кабинета.

29

Утро преподнесло Мари Дюпьер еще один сюрприз… «Ну что ж, ты ехала за приключениями, — с горькой усмешкой думала она, сидя в полицейском участке, — и они не заставили себя ждать». Нервы, бывшие на пределе с того момента, как она увидела Мишеля, с трудом выдерживали яркий свет, бьющий прямо в незашторенное окно, и вязкую духоту в служебном коридоре.

Когда Мишель выбежал из круглой столовой на вилле Макса Холла, в дверях вдруг появился чернобровый молодой человек с коньяком на подносе. Он налил ей немного в низкий бокал, и она не задумываясь выпила. Теперь она думала, что в коньяк было добавлено что-то еще, гуманно позволившее ей отключиться. «Кто-то, видимо, в курсе происходящего, и, похоже, ему жалко меня. Но кто это?»

Очнувшись на кружевных оборках подушек своей кровати, Мари моментально вспомнила все, что произошло ночью, но с удивлением поняла что не может вспомнить, как очутилась здесь, в своей комнате.

Такого с ней еще никогда не было. Но после нескольких часов сна она чувствовала себя достаточно отдохнувшей. «Хорошо все-таки, что история с Мишелем закончена. Он подлец и к тому же истерик! И слава Богу, что я наконец убедилась в этом. Будем считать, что мне повезло, ведь неизвестно, сколько лет такая дура, как я, может воображать себе неизвестно что. В сущности, плавно уже не люблю его, да и любила ли? Ведь все эти годы я выполняла перед ним долг верности, который никто не возлагал на меня. Я сама для себя его придумала. Зачем? Может быть, ради Флер?»-И мысленно произнеся имя дочери, Мари тут же потянулась к телефону. Разговор с Парижем начался шутливо:

— Мама, тебя еще пираты не похитили? — закричала Флер, едва узнав голос матери.

— Они уже перевелись тут лет двести назад. Лучше скажи, ты выяснила, кто твой благодетель?

— Я думаю, — сказала девушка, — это тот человек, который месяц назад расспрашивал о нас Поля. Причем, судя по описанию Поля, он как две капли воды похож на того мужчину, что спас меня от пьяных клошаров. Ну, помнишь, я тебе рассказывала? Мы с ним потом очень мило пообщались. Мне кажется, что он очень одинок и я напоминаю ему кого-то. Но меценатство во имя ностальгии — это уж слишком!

А может, солнечное затмение на него так подействовало. — Флер засмеялась. — Ведь поездка была такой дорогой! И там было так здорово! — Внезапно словно почувствовав нервозность Мари, Флер попыталась умерить восторги, но было уже поздно: мать опять с головой окунулась в омут своих подозрений, которыми она донимала девушку перед своим отъездом, — тогда Мари мерещились мафия, спецслужбы и террористы.

— К тебе не обращались на улице незнакомые люди? — допрашивала она Флер, глядя то на дочь, то в окне их квартиры, словно оттуда прямо сейчас могли появиться эти ужасные люди. — Может быть, кто-то подсаживался к тебе в кафе? — Голос матери звенел беспокойством.

— Да, нет же, мама! — отбивалась девушка.

И теперь, почувствовав приближение волны подобных вопросов, она поспешила предупредить их:

— Мамочка, я понимаю, что тебе повсюду мерещатся ужасы и ты веришь им, как тогда, когда я заболела скарлатиной. Но сейчас я все-таки уже выросла. И я вполне разумна. — Слушая голос дочери, Мари начала понемногу успокаиваться. Флер права: она действительно слишком верит всем своим подозрениям и предчувствиям. Но как иначе? Ведь однажды именно они спасли жизнь ее маленькой дочери.

…Когда Флер было пять лет, у нее неожиданно обнаружилась аллергия на цитрусовые. И Мари Дюпьер, тогда сама еще совсем девчонка, буквально разрывалась между дочерью и рестораном. После смерти ее матери семейное дело было на грани разорения, и Мари работала чуть ли не по шестнадцать часов в сутки, но все-таки добилась своего; ресторан не растерял клиентов и даже выплыл из долгов… Но те пять лет в памяти Мари остались непрекращающимся кошмаром. Вот тогда-то к маленькой дочери и подобралась болезнь. Мари, как ни старалась, за всем уследить не могла, и с маленькой Флер постоянно что-нибудь происходило. А тут еще и аллергия на ее любимые апельсины. Поэтому, когда малышку обкидало сыпью, врачи, включая господина Норэ, их семейного доктора, решили, что это опять аллергия.

Так думали все, кроме молодой матери. Несколько дней Мари не спускала девочку с рук, обращалась все к новым и новым врачам, и на пятые сутки скарлатинную сыпь смогли-таки отличить от аллергической. «Скарлатина! В больницу, немедленно!» — заорал Норэ. У девочки уже начинались судороги. Но почерневшая за эти дни молодая мать неожиданно уперлась: «Я больше никому не верю и вылечу ее сама». «Мадам! — взывал к ней Норэ, — вы не сможете обеспечить ее лекарствами: они очень редки и дороги. Ваша дочь умрет, а вы пойдете под суд!» Но Мари, твердо посмотрев на него, сказала: «Вы поможете мне найти это лекарство.

Оно дорогое? Ну что ж, я продам все. Если оно не поможет — я пойду хоть на гильотину».

И в тот же вечер Норэ привез ей лекарство. Своими сбережениями помог Жак, хотя повар и знал, что молодая хозяйка ресторана нескоро сможет расплатиться с ним. А потом Мари почти не смыкала глаз еще десять суток, за которые мать и дочь, казалось, стали единым целым…

А когда этот кошмар закончился, Норэ приехал к ним вместе с одним известным парижским врачом, который потрясенно качал головой, осматривая выздоравливающую девочку. После его ухода семейный врач Дюпьеров признался Мари, что случай Флер был безнадежен и многие врачи до сих пор не верят в то, что малышка смогла справиться со столь запущенным недугом. «То, что она выжила у вас на руках, — это настоящее чудо», — сказал он Мари. Мари плакала и смеялась одновременно, уверенная, что самое страшное в ее жизни позади.

С тех пор она стала гораздо легче относиться к неурядицам в делах. «За все в жизни надо платить, и мои неприятности — слишком маленькая и необременительная кара за счастье быть рядом с дочерью, смотреть, как она растет, и радоваться вместе с ней ярким краскам мира», — думала Мари. На долгие годы Флер стала смыслом ее существования, а изматывающая работа служила тогда лишь средством забыться, убежать от накатывающей временами глухой тоски.

…И теперь, слушая голос Флер, Мари внезапно осознала, что та далекая болезнь имела для нее, матери, гораздо большие последствия, чем для дочери. Флер выздоровела и забыла о перенесенном недуге, для Мари же после пережитого жизнь окрасилась в новые мрачноватые тона: она начала испытывать какой-то патологический страх за дочь. Оглядываясь назад, Мари понимала, что после отъезда Мишеля ей не давала опустить руки единственная мысль: он вернется, и все будет хорошо Но во время болезни дочери она умоляла Всевышнего спасти ее малышку, обещая пожертвовать ради этого всем и, прежде всего, своим супружеским счастьем. Поэтому теперь она даже была благодарна загадочной работе мужа, которая уже столько лет держит их в разлуке. Но его работа когда-нибудь да закончится, он вернется к ней, и они будут счастливы, как прежде, а может, даже и больше: она будет рассказывать ему о своей жизни, а он ей — о сложной и опасной профессии разведчика…

«Зато короткое время, пока мы были вместе, мы даже не успели с ним по-настояшему поговорить, — думала сегодняшняя Мари, по-прежнему лежа в постели. — Наверное, мы просто никогда не понимали друг друга. Я каждый раз так желала близости с ним, неодновременно и боялась ее. Почему?

Может быть, я просто фригидна? Нет, теперь, пожалуй, во мне что-то меняется… А тогда, до тридцати, мне вполне хватало сладких грез на киносеансах…»

— Мама, ты же не слушаешь меня! — не получив ответа на какой-то вопрос, упрекнула ее Флер.

— Прости, девочка, я внезапно задумалась…

— О чем же, если не секрет? — иронически поинтересовалась дочь.

— Расскажу, когда приеду, — ответила Мари, не обращая внимания на интонацию Флер, и стала прощаться.

Положив трубку, она откинулась на кружево подушек и уже без помех мысленно унеслась в собственное прошлое.

30

Флер исполнилось шесть лет в тот год, когда все кинотеатры города пестрели афишами фильмов о Джеймсе Бонде. Париж словно помешался на агенте «007», выстаивая чуть ли не километровые очереди к кассам. Мари, оставляя Флер с приглашенной няней, умудрилась пересмотреть все фильмы, с каждым разом все больше млея от экранных поцелуев. Один из многочисленных племянников Жака чудесным образом доставал билеты едва ли не каждый вечер — всегда на последний сеанс. Молодой человек, влюбленный в задумчивую и молчаливую Мари, стеснялся ее, и поэтому они всегда ходили в кино втроем с дядюшкой, который к последнему сеансу тоже заканчивал с делами в ресторане. (О чувствах юноши Мари узнала совсем недавно, когда сильно постаревший со времени их совместных посещений кинотеатра повар показал ей письмо от преуспевающего фермера, отца семейства, и фотографию этого многочисленного семейства, на которой она с трудом узнала в улыбающемся, окруженном нарядными детьми толстяке — молодого человека, робко целовавшего ей руку после сеанса.)

Неприступная Мари действительно говорила мало: если бы она призналась кому-то в своих надеждах, ее, пожалуй, ждала бы прямая дорога в клинику — «замаливающая тяжелым трудом собственные грехи возлюбленная агента 007». Сейчас, вспоминая свою наивность, Мари не могла не улыбнуться. Но ведь еще вчера она чуть не опозорилась перед Мишелем, бросившись к нему на шею… Господи, как противно, она вела себя, как трехгрошовая шлюха’ А ведь он говорил ей и о чем-то важном — Мари попыталась вычленить из безрадостных воспоминаний конкретную информацию. «Конечно, поездка Флер — его рук дело. И он еще что-то говорил о ее образовании…» Но эта внезапная страсть Мишеля к отцовству совершенно не нравилась Мари, она даже пугала: Флер, судя по ее рассказам, было интересно общаться с новым знакомым, а когда она узнает, что он ее отец…

«Мораль современных тинэйджеров непредсказуемо извилиста, — думала Мари. — Авантюризм и склонность к донжуанству могут даже возвышать его в ее глазах…»

31

Стресс от пережитого в последние дни был все-таки слишком силен — ей никак не удавалось сосредоточиться на чем-то одном: приключения дочери, разочарование от встречи, о которой она мечтала столько лет… А ведь был еще и тот полицейский, так странно похожий на возлюбленного из ее снов… Как сладко он обнимал ее тогда в танце! И даже читал ей стихи! Она закрыла глаза, вспоминая:

В ее грезы неожиданно ворвался телефонный звонок. Она сняла трубку и опять услышала голос дочери:

— Мамочка, это я!

— Что случилось, Флер?

— Ничего, я просто так решила позвонить тебе сама.

— «Просто так»? Я, конечно, рада слышать тебя, но ты знаешь, что эти разговоры недешевы?

— Я так и знала, что это скажешь! Но, представь себе, теперь мы можем разговаривать по телефону сколько угодно, причем в любое время, хоть в самое высокооплачиваемое! — В голосе Флер звучала неприкрытая гордость. — Помнишь уведомление от банка о подарочном счете на мое имя? Ты знаешь, сколько на нем денег? Пятьдесят тысяч долларов! Это больше двухсот тысяч франков! Ты можешь себе это представить?!

Торжество Флер немедленно отозвалось головной болью Мари: «Боже, лучше бы я узнала об этом уже Париже». Мари растерялась, не зная, что ответить.

— Мама! — Флеp, видимо, поняла, что мать расстроена. — Я знаю, что чудес не бывает! Как ты думаешь, откуда эти деньги?!

— Скорее всего, это ошибка банковского компьютера, и скоро откроется, что эти деньги- чужие.

— Но, мама! Я же их не украла, можно я сниму хотя бы немного? — попросила Флер, а Мари покрылась холодной испариной, вспомнив слова Мишеля, что ему ничего не жаль для родной дочери.

Так вот что он имел в виду! «Но она, похоже, даже не подозревает о его существовании… И что мне теперь делать? Рассказать дочери, что все это подарки ее отца? Но как она отреагирует на это? Ей, конечно, нравится обладать такими деньгами… А он может пообещать ей еще больше, и тогда… Он просто отберет ее у меня! Нет, только не это!»

От дальнейших объяснений с дочерью ее спас стук в дверь оказалось, что чернобровый юноша принес ей поднос с завтраком. Мари пообещала дочери еще подумать и закончила разговор.

Сидя на жесткой скамье в коридоре полицейского участка Порту, она с благодарностью вспоминала восхитительные утренние пирожные. Только она успела доесть их. как в комнату опять постучал тот же юноша и сообщил, что ею интересуется полиция. Наскоро одевшись, недоумевающая Мари спустилась к полицейской машине, которая доставила ее в Порту, — как ей сказали, для выяснения личности. В полицейском участке она узнала, что некий француз по имени Мишель Керит вчера ночью сбил на шоссе француженку по имени Мари Дюпьер. Кроме того, Мишель Керит утверждает, что украл в банке пятьдесят тысяч долларов. Несмотря на собственную наивность. Мари все же сообразила прикинуться овцой и сказала следователю, что понятия ни о чем не имеет, Мишеля Керита действительно знает, но не видела уже давно. А что касается денег — то откуда же ей об этом знать? Следователь был вполне удовлетворен ее ответами и готов был уже вызвать машину, чтобы симпатичную француженку отвезли обратно на виллу Эль Парадез, но тут ему сообщили о прибытии именно по этому делу представителя французской полиции, и он попросил Мари подождать еще немного. «Господи, только французской полиции мне здесь еще не хватало», — мысленно произнесла Мари, но делать было нечего: она послушно вышла в коридор и вот уже целый час сидела в ожидании появления своего соотечественника.

«Неужели Мишель украл пятьдесят тысяч долларов, для того чтобы подарить их Флер? С него станется, — думала Мари. — Но, пожалуй, мне лучше молчать, и еще, может быть, окажется, что это похищение — такая же ерунда, как и авария на ночной дороге… Возможно, Мишель действительно сошел с ума и теперь наговаривает на себя? Хотя деньги, конечно, надо бы вернуть».

Ее размышления прервал резкий стук двери. От неожиданности Мари вскрикнула: в конце коридора появился… Рене Десанж.

О том, что в автокатастрофе на шоссе погибла не Мари Дюпьер, а совсем другая женщина, Десанжу сообщил встретивший его в аэропорту Лиссабона полицейский.

Появившись в полицейском участке Порту, уже справившийся со своими эмоциями француз сиял белозубой улыбкой. Португальским коллегам показалось, что факт признания этого алкоголика Керита в ограблении банка не слишком взволновал французского стража порядка. Единственное, что он пожелал сделать немедленно, — это пообщаться с несостоявшейся жертвой аварии. Правда, все-таки надо отдать ему должное, сначала Десанж оформил документы для препровождения подследственного в Париж.

После пятиминутной беседы с Десанжем Мари была настроена решительно. «Хватит быть доверчивой овцой и позволять мужчинам пудрить себе мозги. Отныне все будет по-другому. Десанжу я, кажется, нравлюсь. Поэтому, пожалуй, смогу его охмурить и узнать, как помочь Флер выпутаться из этой подозрительной истории с деньгами. После встречи с Мишелем я уже никому ничего не должна, совесть моя чиста, и больше я своего не упущу!» От собственной решимости у Мари даже перехватило дух.

32

Десанж совершенно был сбит с толку метаморфозой, произошедшей с обликом Мари Дюпьер. Быстро закончив разговор с ней в полицейском участке, он предполагал отвезти на виллу измученную жарой и навалившимися на нее событиями женщину. Но после пятиминутного визита в дамскую комнату в машину к нему села уверенная в себе, очаровательная, молодая красотка. «Там ведь нет массажного кабинета, что же она с собой сделала?» — спрашивал себя обалдевший инспектор. И неожиданно для себя Рене предложил ей не ехать прямо на виллу Эль Парадез, а сначала осмотреть какие-нибудь местные достопримечательности, тем более что Мари оказалась в Португалии впервые.

Утром у Мари не было времени на сборы: нежно-палевый костюм, который был сейчас на ней, просто первым попался ей под руку. Но сейчас она чувствовала себя в нем королевой: крой удачно подчеркивал женственность ее фигуры, а бордовая отделка и вышивка по краю декольте оттеняли цвет глаз. В дамской комнате она успела наложить легкий макияж и по восхищенному взгляду Десанжа поняла, что ее усилия не были напрасными. И ее глаза засияли ему в ответ.

Сидя рядом с ним в машине, она каждой своей клеточкой ощущала исходившую от него нежность. Мари не знала, что еще несколько часов назад Десанж оплакивал ее, чуть ли не обвиняя себя в ее гибели. Увидев Мари целой и невредимой, инспектор дал себе слово, что теперь уже не совершит такой глупости, как тогда в ресторане. За те мучительные часы, что он провел, представляя ceбe изуродованное в автокатастрофе женское тело, которое он недавно держал в объятиях во время танца, Рене Десанж понял, как дорога ему эта женщина.

И она не могла не почувствовать этого.

Она словно проснулась от какого-то долгого сна, причем проснулась новой — раскрепощенной и открытой. Она что-то рассказывала Десанжу, он внимательно слушал и время от времени ласково посматривал на нее. Потом говорил он, а она слушала, восхищаясь его эрудицией, неожиданной в простом полицейском инспекторе. Их беседа текла легко и увлекательно.

Новая Мари нравилась Рене даже больше той, парижской. Он словно растворился в женственной естественности ее очарования. Он давно уже не общался с женщинами с таким наслаждением и с такой легкостью: обычно либо они добивались его, пуская в ход всевозможные женские уловки, которые он тут же разгадывал, либо он сам шел напролом, что потом оставляло в его душе неприятный осадок. А теперь, словно качаясь на волнах судьбы, он упивался радостным ощущением предопределенности происходящего.

На шоссе Мари, восхищенная внезапно открывшейся ей красотой окружающих пейзажей, крутила головой в разные стороны и постоянно обращалась к Рене с какими-то вопросами, на которые неизменно получала обстоятельные ответы.

Но не успев выслушать их, она уже задавала новые вопросы. Неожиданно она поняла, что ей нравится Португалия, но больше всего ее, конечно, интересовал сам Рене и его отношение к тому, что проплывало мимо них за окном машины. Они решили ехать помедленнее и стали время от времени останавливаться, чтобы подольше насладиться тем или иным видом. И тут Рене оседлал своего любимого конька: он стал рассказывать ей о португальской истории, о влиянии на характер португальцев многовекового давления, сначала — импульсивных мавров, потом — заносчивых испанцев. Они осматривали очередной бюст великого мореплавателя, любовались развалинами средневекового монастыря, и им обоим казалось, что они знакомы уже давно, может быть целую вечность. Увлеченно показывая ей старинную белую башню четырнадцатого века, он взял Мари за плечи, помогая выбрать то направление зрения, в котором башня выглядела особенно суровой, и его движение было настолько естественным для нее, что она чуть склонила голову и легко коснулась щекой его руки.

Некоторое время Десанж еще помнил о цели своего приезда в Португалию, и угрызения совести то и дело покалывали его, но, ощутив это ласковое прикосновение, он махнул на все рукой и решил, что долгие годы безупречной службы вполне оправдывают его, по крайней мере в собственных глазах.

И он позволил себе забыть обо всем, кроме этой чудесной женщины, которая была сейчас рядом с ним улыбалась ему. А вечером они вместе отправятся на виллу Эль Парадез, где по счастливой случайности остановилась и она, он быстро решит все дела с хозяином виллы, а дальше… О том, что может случиться дальше, инспектор старался не думать, боясь не справиться с управлением машиной в незнакомой местности.

А в голове у Мари уже царил полный сумбур. Все-таки больше всего из увиденного ее восхищали падающие, словно с неба, прямо в руки спелые ярко-оранжевые апельсины и красноватые мандарины. Еще ее поразил старый и бородавчатый пробковый дуб. Пока она, раскинув руки на всю возможную ширину и спотыкаясь о мощные корни исполинского дерева, пыталась измерить, сколько же человек нужно для его обхвата, Десанж рассказывал ей что-то смешное, и она все время сбивалась, теряя отметки на коре. Тогда он прижался к ее спине, взял ее ладони в свои, и они, раскинув руки, стали вместе обходить могучий пробковый дуб. Но вскоре он и опять сбились: своим дыханием Десанж щекотал ее шею, и ей было не до отметок на дереве. Рене объявил их задачу невыполнимой и вспомнил историю об американском нуворише, заказавшем у португальской фирмы партию очень дорогих пробковых обоев — при изготовлении таких обоев на бумагу наносится миллиметровый слой пробки с тончайшим природным рисунком. Когда работы в доме нувориша были завершены и он сам приехал с инспекцией, разразился грандиозный скандал: оказывается, американец считал, что заказывает обои из бутылочных пробок, на каждой из которых будет название вина и фирменное клеймо производителя. Привалившись спиной к стволу, Мари сползала на землю от смеха, слушая, как португальцы и американцы вместе полгода искали виновного. Разрешился конфликт просто: один из португальских менеджеров приехал в Америку и собственноручно выжег на пробке стилизованные клейма знаменитых португальских вин. История повторилась с точностью до наоборот: если много веков назад пробковые затычки для бутылок спасали вина от закисания, что позволило наладить широкий экспорт вин и принесло большие деньги португальским виноделам, то теперь, ставшие за века знаменитыми, вина спасли от разорения «пробкоделов».

Мораль истории про пробковые обои, выведенная Десанжем, показалась Мари настолько неожиданной, что от удивления она приоткрыла рот, и Рене, уже не в силах больше сдерживаться, закрыл его своим.

Оторвавшись друг от друга, они какое-то время смущенно молчали, но туг Мари вспомнила о «пробкоделах» и снова заразительно засмеялась. Глядя на нее, расхохотался, как мальчишка, и суровый инспектор.

33

Проезжая очередной маленький поселок и любуясь аккуратными белыми домиками под красной черепицей, Рене поражался тому, насколько бережно здесь относятся к собственной истории, сохраняя ее даже в мелочах. Мари, чтобы получше все рассмотреть, опустила боковое стекло и высунулась из окна. Вдруг она обернулась к Десанжу с расширенными от удивления глазами:

— Рене! Что это? Боже, как вкусно пахнет! — Ее голос звенел от восторга.

Инспектор улыбнулся:

— Эх ты, повар! Это просто запах свежей рыбы, поджаренной на оливковом масле.

— Мы тоже жарим рыбу на оливковом масле, но я никогда не ощущала ничего подобного! — Мари ужасно разволновалась: — Я, кажется, узнаю все компоненты этого запаха по отдельности, но вместе — что-то необыкновенное!

Увидев впереди столики открытого кафе, Рене уже искал глазами место парковки.

— Близится час полуденного зноя, но я буду не я, если мы немедленно не отведаем настоящей португальской кухни, когда рыба только что выловлена…

— А масло только что отжато… — со смехом закончила Мари, и машина остановилась возле кафе.

От непоколебимого спокойствия сидящих за столиками стариков в аккуратных, но древних пиджаках и маленьких соломенных шляпах Мари несколько оробела. Она еще не знала, что такие старики, день напролет потягивающие вино или кофе за уличными столиками кафе, — одна из характерных черт местного пейзажа. Здесь, в Португалии, даже нищие старики, в отличие от опустившихся парижских клошаров, выглядят благообразно. Португальцы дорожат всем, что имеет хоть какое-то отношение к истории их родины или национальным традициям. Оказывается, это правило распространяется и на пожилых людей — их не только не гонят, а везде бесплатно угощают вином и закусками.

Коротая время в прохладе ресторана в ожидании жареных осьминогов, Рене развлекал свою даму средневековыми легендами. Указывая вверх, на переплетение закопченных балок под потолком, маленькие решетчатые окна и выбеленные стены, он рассказывал о влиянии испанской экспансии на культуру Португалии. Мари слушала, потягивая знаменитую мадейру, которая по праву считается одной из местных достопримечательностей. Подоспели заказанные осьминоги. Мари романтично сравнила сочность осьминогов с фруктовой и вспомнила о персике — подарке Васко да Гамы европейцам. Рене порадовался ее эрудиции, и разговор переключился на знаменитых португальских мореходов-первооткрывателей.

Тут же были заказаны лангусты под местным соусом, потом решено было отведать легендарный черепаховый суп — тот, что восхваляли португальские и испанские гранды eщe в те времена, когда их награды на орденских ожерельях весили килограммы, а канты их смешных калькес[16] и необъятных ропонов[17] изготавливались из чистого золота, жемчугов и драгоценных камней. Тот самый черепаховый суп, который средневековые пираты варили в огромных котлах прямо на улице, отдыхая от грабежей и открытия новых земель.

В подростковом возрасте Мари увлекалась рассказами о путешественниках и пиратах, и теперь ей легко было поддерживать красноречие Десанжа. Открытие Бартоломеу Диашем мыса Доброй Надежды или Кабралом Педру Альварешем Бразилии, поиск Магелланом южного пути в Тихий океан — все это интересовало Мари, тем более что она ощущала: Рене все больше восхищается ею. Конечно, Десанж легко пережил бы ее неосведомленность в истории, но эрудиция нравящейся ему женщины стала для него неожиданным подарком. А общность интересов, как известно, сближает…

Мари очень хотелось отведать португальские десерты, но она поняла, что после черепахового супа, который действительно оказался восхитительным, это просто невозможно. Они решили немного пройтись по поселку — в надежде нагулять новый аппетит, чтобы удовлетворить его десертом в следующем ресторане. На ходу они продолжали свою историческую беседу… Вскоре выяснилось, что начинается время фиесты и все заведения закрываются до четырех часов пополудни. Влюбленные направились к машине, уже собираясь ехать в сторону виллы Макса Холла, но неожиданно Рене хлопнул себя по лбу:

— Я совсем забыл! Здесь неподалеку в одной деревне есть замечательная винокурня. Там как раз в часы фиесты для туристов устраиваются дегустации вин. Это что-то необыкновенное!

Он развернул машину, и они отправились на винокурню, обогнав по дороге несколько машин и микроавтобус с туристами.

Внутри дегустационного зала, украшенного кистями винограда и уставленного козлами с огромными старинными дубовыми бочками, за длинными деревянными столами уже сидели несколько пар и целое семейство с детьми — двумя мальчиками лет десяти. В углу, используя как сцену перевернутые бочки, музыканты наигрывали негромкую народную музыку. Держа тяжелые подносы с кувшинами вина над головой, по широким проходам между столами сновали две приветливые девушки.

Официантки, как и музыканты, были одеты в национальные костюмы: поверх белых рубашек на них были черные короткие жилетки, богато украшенные разноцветной вышивкой. На темных широких юбках девушек красовались белые, туго накрахмаленные расшитые передники. На головах музыкантов пестрели вышитыми тульями маленькие соломенные шляпы, а у девушек косы были убраны под шапочки-косынки, тоже вышитые. Посетители, включая детей, пили вино из литровых глиняных кружек. Мари изумилась, но Рене успокоил ее, сказав, что не все сорта здешних вин содержат высокий градус алкоголя, а потому дегустировать их можно в любом возрасте.

Парочка уселась на высокие табуреты перед стойкой бара. Рене обратил внимание на то, что на боку каждой кружки красуется родовой герб Магеллана.

— Откуда он здесь? — удивленно спросил Десанж.

— Как откуда? Ведь Магеллан был португальцем, — в свою очередь удивилась Мари.

— Да, но командующим флотилией он стал в Испании, а в Португалии был в опале. — Рене даже забыл о вине. — И свой пролив он открыл во время плавания на испанских кораблях, устремляясь к заветным для Испании Островам Пряностей.

Ты, наверное, знаешь, что приправы были тогда на вес золота. Португальцы контролировали подход к Островам Пряностей с востока, вокруг Африки, и никого не подпускали к ним. А Магеллан подсказал испанцам, что раз Земля круглая, то, следовательно, должен существовать проход к этим же землям и с другой стороны. И он доказал всем, что был прав… Он нашел этот путь, можно сказать, назло португальцам — тем, кто выгнал его из дома. А здесь его, оказывается, чтут… Не понимаю… — Рене растерянно разглядывал кружку.

— Вы верно заметили, сеньор, он действительно сделал это назло тем, кто изгнал его на чужбину. — Из-за стойки, с только что открытым бочонком в руках, вышел толстый немолодой человек, говоривший по-французски с сильным местным акцентом. — Его изгнали за то, что этот честный человек не желал пресмыкаться перед начальством. Согласитесь, вполне современная история? — Толстяк лукаво улыбнулся, и его круглое лицо засветилось дружелюбием. — Для португальцев Фернан Магеллан был и остается честным воином, который был не раз ранен в боях за свою великую страну! Даже живя на чужбине, он прославлял своими открытиями родину — Португалию. Он доказал всем, что португальцы всегда были и останутся в веках величайшими мореплавателями!

От неожиданной патетики Рене даже закашлялся. Пока он приходил в себя, Мари пришла ему на выручку:

— Мы уважаем ваш патриотизм, сеньор. Мы лишь удивились, увидев герб морехода на кружках в кафе, а не в музее.

— О сеньора, простите мне мою невольную резкость! — все столь же патетически вскричал толстый бармен. — Мы, португальцы, слишком ревнивы в вопросах чести родины. Но мы умеем ценить интерес к нашей истории. Позвольте мне угостить вас моим лучшим вином!

Но тут в разговор вступил Рене.

— Мы с удовольствием попробуем ваше вино, сеньор. Но вам придется подробно рассказать нам, как появился на ваших кружках Магелланов герб, а не то… — Он угрожающе замолчал, и глаза толстяка моментально округлились от ужаса. — Не то мы никогда не уйдем отсюда и выпьем все ваше вино до последней капли! — закончил Рене, и все трое облегченно расхохотались.

Вино лилось рекой. Через час уже все посетители дегустационного зала слушали рассказ толстого бармена о том, как вдова путешественника спасалась от опалы в горах, а потом одна растила детей; как его сыновья выросли и, став пиратами, отомстили за отца его гонителям; как сам король понял со временем, кто прав, а кто виноват и возвысил Магелланов род да еще и влюбился в младшую внучку великого морехода.

Все ли было правдой в этих легендах, уже никого не волновало. Хозяин оказался таким великолепным рассказчиком, что как-то незаметно веселая компания, собравшаяся за длинным деревянным столом, почувствовала себя сплоченной идеями флибустьерского братства

Мари чувствовала себя уже изрядно захмелевшей, когда Рене предложил попробовать знаменитого португальского портвейна.

— Побывать в провинции Порту, на родине этого знаменитого напитка, и не отведать его — преступление! — заявил он во всеуслышание слегка заплетающимся языком, а потом зашептал на ухо своей спутнице: — Мне придется вас арестовать, Мари!

— Скорее нас арестуют обоих: вы же не сможете вести машину, — ответила рассудительная женщина.

…А после коллективного исполнения зажигательных португальских народных танцев уже никто не обращал внимания на языковые и культурные барьеры. Все говорили одновременно, и, казалось, веселью не будет конца…

34

Рене и Мари покинули гостеприимное заведение, когда на улице уже совсем стемнело. Десанж, которому во время танцев удалось немного протрезветь, все же с трудом вел машину, внимательно вглядываясь во все дорожные знаки и указатели.

Ветерок из открытого окна обдувал его разгоряченное лицо и приятно холодил кожу под мокрой от пота рубашкой. Рене посмотрел на свою спутницу: с алыми щеками и завившейся барашком влажной челкой, она показалась ему прелестной юной девчонкой…

У поворота на Эль Парадез Десанж притормозил.

— Ты давно знаешь этого Макса Холла? — спросил он у Мари, но в ответ она только удивленно захлопала глазами:

— Нет, я не была с ним знакома лично.

— Жаль… Я надеялся, что ты представишь меня ему. Мне нужно задать ему несколько вопросов по одному деликатному делу. Они касаются того колье, которое семнадцать лет назад похитили у твоей матери. Потом одна женщина приобрела его у какого-то клошара, а теперь, несколько дней назад, его украли и у нее. Максу Холлу, похоже, известна его дальнейшая судьба… Что ты так на меня смотришь? — Мари от изумления утратила дар речи. — Разве я не говорил тебе тогда, в ресторане? Прости меня, я знаю, как тяжело переживала мадам Дюпьер эту потерю — дело об ограблении вел мой дед. Он готов был в лепешку разбиться, но у него все равно ничего не вышло… Да что с тобой, Мари? Ведь даже твоя мать признала, что дед сделал тогда все возможное?! — Рене, встревоженный выражением ее лица, заглушил мотор и нашел в машине бутылку минеральной воды.

Отвинтив крышку, он поднес горлышко к самым губам Мари. Она сделала большой глоток и хрипло произнесла:

— Макс Холл уже вряд ли тебе что-нибудь расскажет… — Она нервно оглянулась на виднеющиеся из-за холма плоские крыши башен Эль Парадез. Черные провалы бойниц с мрачной настороженностью глядели на Мари, как глаза огромного многоокого чудовища. — Он уже два года лежит в земле.

— Что?! Да я своими глазами видел, как он беседовал в кафе с моим дедом… — вскричал Рене.

— Это тот самый дед, о котором ты мне только что рассказывал? — спросила Мари.

— Ну да!

— То есть он сейчас жив? — осторожно уточнила она.

— Что за мрачные шутки?! Конечно, жив! Я разговаривал с ним перед вылетом сюда и просил его присмотреть за Цезарем! — Он увидел, что глаза его спутницы округлились еще больше.

— Господи, Мари! Ты что, решила, что я сошел с ума? Успокойся, Цезарь — это мой попугай.

Мари облегченно вздохнула и твердо проговорила:

— Тогда здесь какая-то ошибка: писатель Макс Холл действительно умер два года назад. — Она вспомнила стенд у ворот виллы. — Ты можешь сам в этом убедиться.

35

Известие о смерти писателя подействовало на Десанжа как ушат ледяной воды. Их скомканное прощание у ворот виллы расстроило ее гораздо сильнее, чем она могла предположить. Сделав несколько бесцельных кругов по комнате, Мари пошла в ванную комнату. Бросив на кушетку у двери халат и полотенце, она вначале направилась к душевой кабине, но передумав, резко захлопнула уже открытую дверцу и подошла к огромной старинной ванне. «Господи, ну почему мне так не везет?» — думала она, выкручивая кран холодной воды. Мари попробовала воду рукой — она была обжигающе ледяной. «Наверное, в такую жару им приходится специально охлаждать ее», — промелькнуло в ее голове. Она добавила в ванну немного горячей воды, потом — пенного концентрата и морской соли и, быстро сбросив прямо на пол палевый костюм, в котором она еще сегодня утром чувствовала себя настоящей королевой, и тонкое телесного оттенка белье, окунулась в приятную прохладу. Лежа по горло в воде и пытаясь смириться с новым разочарованием, она сосредоточилась на разглядывании интерьера ванной комнаты.

Хотя Мари, в ее нынешнем состоянии, раздражала идея сделать из ванной настоящий музей старины, все-таки она не могла не признать, что дизайнер, который все это придумал и осуществил, заслуживал всяческих похвал.

По бокам от мраморной ванны на длинных стеклянных полках расположились современные парфюмерные изыски, а на верхних полках, достигавших чуть ли не потолка, стояли старые, кое-где закопченные, а кое-где потрескавшиеся баночки, бутылочки, сосудики — всех форм, цветов и размеров. Многие экспонаты этого музея были очень изящны и красиво выделялись на фоне мозаичного рисунка стен, покрытых дымных тонов мрамором.

Но Мари вдруг стало не до всех этих красот: она почувствовала во всем теле мелкую нервную дрожь.

Пытаясь согреться, она все добавляла и добавляла в ванну горячую воду, пока не поняла, что рискует свариться. Вскакивая на ноги, она неловко повернулась и задела какую-то склянку из стоящих на полке. Осколки стекла посыпались в ванну. «Черт, что же делать? Какое-то сплошное невезение!» — расстроенно подумала Мари.

Невезучей купальщице пришлось стоять столбом в ожидании, пока уйдет вода или хотя бы осядет мыльная пена. К тому же на поверхности воды стали появляться какие-то жирные пятна, напоминающие по консистенции репейное масло для волос. Похоже, что разбитая склянка содержала что-то подобное.

Стоя по колено в остывающей воде, Мари начала покрываться мурашками. «Теперь только бы согреться».

— И она машинально начала плескать на себя пенной водой. «Боже!» — сорвалось с ее губ, когда она увидела, что вода и пена, стекая, оставляют на коже жирную масляную пленку. «Только не паникуй!» — уговаривала себя Мари, капая ароматным жидким мылом на губку. Она начала остервенело тереть мыльной губкой то себя — чтоб не закоченеть, то ванну — чтобы проложить себе путь на сушу. Вскоре все ее тело стало розовым и каким-то бархатным на ощупь, а ступни все равно продолжали скользить на высоких бортах ванны.

Острота осколков на дне быстро внушила к себе уважение: при первом же неосторожном движении Мари порезала ногу. Пенная масляная вода, которая, похоже, больше не собиралась уходить из ванны, несмотря на открытый сток, начала окрашиваться в красный цвет. И тогда неудачница взвыла наконец вводный голос — в отчаянии от собственного бессилия.

36

И тут же раздался стук в дверь ее комнаты. Мари мысленно поблагодарила Бога за то, что не закрыла массивную дверь ванной, и ее крик оказался услышанным.

— Войдите!!! — что было мочи заорала она.

Кто-то вошел в комнату, и через несколько секунд она услышала робкий голос Рене Десанжа:

— Мари, извините меня за вторжение, я только хотел сказать…

— Рене! Спасите меня! — В ее голосе угадывалась истерика, и благородный спаситель не раздумывая ворвался в ванную.

— О!!! Простите! Я не смотрю, — не успев толком затормозить на скользком от разбрызганной воды полу, Рене попытался на ходу развернуться на сто восемьдесят градусов и чуть сам не упал прямо в ванну. От смущения он мгновенно стал красным и, совершенно растерявшись, не сразу сообразил, что можно просто закрыть глаза.

— Умоляю, подайте мне халат! Я сейчас просто умру от холода, — дрожащим голосом проговорила несчастная жертва. Нет, она нисколько не притворялась, но паника, в которой она пребывала минуту назад, отнюдь не помешала ей сурово оценить собственное отражение в зеркале напротив: прическа мило взлохмачена, плечи расправлены, живот втянут. Мари осталась удовлетворена своим видом в столь необычных обстоятельствах и, запахиваясь в халат, как бы не обратила внимания на то, что ее спаситель опять забыл стыдливо отвести взор.

Он подхватил ее на руки. «Как в кино… Кажется, я начинаю привыкать к хорошей жизни», — отметила она про себя, все еще продолжая дрожать, но уже в состоянии с юмором рассказывать о собственных злоключениях.

— А если бы я не вернулся?! — повторял Рене, всерьез обеспокоенный кровоточащей ранкой на ноге наяды.

— Тогда я превратилась бы в каменное изваяние и стала частью экспозиции под названием, например, «Афродита, выходящая из ванны», — веселилась Мари, которой, конечно, уже совсем не было больно.

— Нет, «Афродита, замерзшая в ванне, потому что не смогла вылезти из нее», — сердито поправил ее Рене. Он уже понял, что все обошлось, да в общем-то ничего серьезного и не было, но ему совершенно не хотелось отпускать свою ношу… По-прежнему держа ее на руках, он сел на кровать и стал обрабатывать и заклеивать пластырем маленькую ранку на ее ноге. Это было не слишком удобно, зато ужасно приятно…

— Щекотно! — Смеясь, Мари отобрала у него пластырь. Она еще с минуту пыталась заклеить ступню, но у Рене освободились и руки, и губы… Вскоре пластырь был брошен под кровать — игра в доктора прекратилась, уступив место другой, гораздо более увлекательной…

По прошествии то ли целой вечности, то ли единого мгновения — она никак не могла решить, сколько времени прошло с того момента, когда Рене появился в ванной, — спаситель, продолжая обнимать ее одной рукой, другой достал из брошенных возле кровати брюк сигареты и щелкнул зажигалкой.

— Я поднимался к тебе всего лишь на пять минут, — усмехнувшись, сказал он. Оказывается, Рене тоже думал о времени.

— Врешь! — засмеялась Мари, снова поворачиваясь и прижимаясь к нему всем телом.

— Честное слово, — улыбнулся он. — Я хотел сказать, что, попрощавшись с тобой, я решил все же погулять по здешнему саду и встретил здесь одного старичка, якобы садовника. Сурово глядя на меня, он подтвердил, что писатель Макс Холл умер. А потом поинтересовался, кто я такой…

Рене прервал свой рассказ и стал искать пепельницу. Не обнаружив ее на прикроватном столике со своей стороны, он перегнулся через Мари и тут же забыл о пепельнице… Его любовное пламя грозило превратиться во вполне реальный пожар, но Мари, уже достаточно пострадавшая в этот день от стихий, выскользнула из его рук и подала ему искомый предмет.

Несмотря на присутствие рядом с ней пылкого любовника, она почувствовала, что ее любопытство разыгралось.

— Садовник сказал, что Макс Холл умер. И ты решил немедленно сообщить об этом мне? — переведя дыхание, возобновила она прерванную беседу.

— Не только об этом. Я хотел сообщить тебе то, что этот садовник как две капли похож на самого писателя: ведь я видел Макса Холла в Париже несколько дней назад.

Мари удобно устроилась на его груди и, упершись в нее локотком, с которого, можно сказать, и начался у Десанжа роман с этой женщиной, устроила инспектору настоящий допрос с пристрастием.

— …Я его видел, а он меня нет, — терпеливо объяснял ей Рене. — Я его узнал, а он меня — нет.

— Кого ты узнал? Ведь писатель же умер? — Ее рот приоткрылся от удивления, и Рене тут же воспользовался этим. Но вскоре стараниями Мари допрос продолжился:

— Он умер два года назад. Ты видел стенд у ворот? И в той книге, что мне прислали, сказано, что в ней собраны его последние вещи, — недоумевала она.

— Я думаю, что слухи о его смерти явно преждевременны, — хитро прищурился Рене. — Хотя кто его знает? Может, писатель Макс Холл и умер, но миллионер Макс Холл точно жив.

— Бред какой-то.

— Не скажи. По делу о колье он проходит как вполне живой миллионер, а значит, я должен поговорить с ним, чтобы не получить выговор от начальства за то, что пропадал неизвестно где, пока задержанного соотечественника департировали в родные пенаты.

Мари побледнела:

— Это он украл колье?

— Кто? Твой знакомый? Он к этому делу никакого отношения не имеет. А что?… Ты его давно знаешь? — Ревнивые огоньки вспыхнули было в глазах инспектора, но вмиг погасли после ответа облегченно вздохнувшей Мари:

— Да. Я знаю его давно, но не так близко, чтобы он не мог перепутать меня с кем угодно, даже стой несчастной… старой каргой, — легкомысленно закончила она. Лучше расскажи мне подробнее про это колье.

— Оно фигурировало в деле семнадцатилетней давности — в паре с черепаховым гребнем.

— Боже! — Ее улыбка неожиданно стала грустной. — Этот гребень-заколка был подарен мне на счастье. Но я так недолго радовалась ему. Бабушка, когда дарила его мне, говорила, что он помогал в любви ей, потом — моей маме. А мне не успел… — Мари вздохнула.

Рене прижал ее к себе и прошептал:

— Я люблю тебя и буду любить всегда… Даже если ты растеряешь все свои гребешки…

37

Авиалайнер, совершающий беспосадочный рейс по маршруту Лиссабон-Париж, набирал высоту. Отдавшись плюшевым объятиям кресла, Мари вспомнила другие объятия и погрузилась в приятную истому.

Прощание в аэропорту было романтически-нежным: влюбленные не сомневались, что через два дня увидятся в Париже. Когда объявили посадку, Мари даже немного обрадовалась: они уже два раза по телефону переоформляли ее билет на следующий рейс, а Рене все-таки надо работать, иначе его ждут неприятности от начальства.

Вспомнив о работе своего возлюбленного, Мари очнулась от дремотной неги. Применив женскую хитрость, Мари, не раскрывая своих карт, заставила-таки Рене поделиться с ней информацией по поводу преступления, совершенного Мишелем, и узнала, что следы якобы украденных им пятидесяти тысяч долларов все еще не найдены. Это известие поставило Мари перед дилеммой: оставить эти немалые деньги дочери или попытаться каким-то образом вернуть их в банк, для того чтобы обвинение с Мишеля было снято, а имя ее дочери нс оказалось запятнанным. С одной стороны, деньги — неплохое подспорье для Флер, но если она узнает, что это подарок ее отца-вора, то последствия такой ситуации будут непредсказуемыми. «Но может быть, это совсем не те деньги, которые он украл? — спрашивала себя Мари. — А может быть, он и вообще не крал никаких денег — кто его знает?»

38

«Завтра можно снимать деньги». — Роберта умножала и складывала цифры. Итог был неплохим. Пожалуй, можно снять и сегодня. Она решила, что эти деньги пойдут Янушу на учебу. В том, что он сейчас подрабатывает, нет ничего страшного, но в будущем — неужели он станет поваром? Он такой способный мальчик. Может стать философом или психологом, даже дипломатом… Но уж никакие поваром.

Роберта улыбнулась. Тем более, он сам, похоже, этого стесняется, не хочет, чтобы я видела, как он носит посуду и работает на подхвате у шеф-повара. Отказался пускать меня на кухню. Что ж? Не хочет, так и не надо.

Да, решила она, деньги надо снимать сегодня. Ее проект «Станция MIR в XXI веке: космос и любовь» за три дня поддержала почти тысяча человек. Каждый перевел на указанный счет по пятьсот франков. Больше тянуть нельзя, мало ли что может случиться? Деньги придется сразу разбросать по нескольким счетам. Роберта подняла брови, прошлась по комнате, докуривая, и уселась за компьютер.

Через некоторое время остатки пачки «Голуаза» переместились в переполненную пепельницу, кофе из термоса был выпит. Легкость, с которой удалось осуществить первую часть задуманного плана, была просто невероятной.

Ей подтвердили, что деньги могут быть сегодня же переведены на указанные ею счета. Даже не верилось, как это просто вышло. Может, здесь кроется какой-то подвох?

От этих сомнений ее отвлек телефонный звонок. Она сняла трубку. Звонил Януш:

— Меня сегодня раньше отпустят, и мы можем пойти в Люксембургский сад, как ты хотела.

Роберта вздохнула. Она уже тысячу раз представляла себе, как покажет сыну Люксембургский сад. А потом они пройдутся по маленьким кафе Латинского квартала.

И вот Януш приехал, а ей приходится считать минуты. Все эти проклятые деньги! Но ничего, зато у ее сына таких проблем уже не будет, она об этом позаботится. Впрочем, пожалуй, в Люксембургский сад сегодня можно и успеть.

— Хорошо, — сказала она в трубку. — Правда, у меня не так много времени, но успеть можно.

— Я подумал, что ты можешь за мной заехать.

— Ну, это только в том случае, если Мари бесплатно угостит меня лимонным пирогом! — Роберта знала, чем рассмешить сына. Пирог с лимоном она обожала и могла съесть хоть три куска сразу.

— Да, пирог есть, готовят его отлично.

— Знаю, знаю. Еду,

— Пока, дорогой. Нарезай пирог.

Экономя время, Роберта взяла такси. Через пятнадцать минут машина уже заворачивала на рю де Нодьер.

Поднимаясь по ступенькам к стеклянной двери ресторана, Роберта споткнулась и чуть не упала. На ее белых брючках остался легкий след пыли. Отряхиваясь, она подняла голову и заглянула внутрь. Мари не было — видимо, занималась какими-то гостиничными делами.

В зале были заняты два или три столика. Официант тот же, что обслуживал их вечеринку, и он сразу узнал Роберту. Улыбаясь ей, как старой знакомой, он принял заказ на двойную порцию лимонного пирога и сказал:

— Вы уже читали в вечерних газетах, что полиции удалось задержать этого компьютерного виртуоза?

— Какого компьютерного виртуоза? — улыбаясь, спросила Роберта. Она увидела Януша, выходящего из кухни, и помахала ему рукой.

— Как же, он ограбил «Пари кредит», это же настоящий скандал? — продолжал официант. — Вот и думай теперь, где хранить свои сбережения.

— Что вы говорите? И кого же арестовали? — воскликнула Роберта.

— Хотите, я принесу вам газету? — предложил официант.

— Спасибо, это будет очень любезно с вашей стороны, — сказала Роберта, продолжая улыбаться приближающемуся Янушу.

Официант удалился.

— Тебе нравится здесь? — спросил Януш, наклонившись к ней и поцеловав ее в щеку.

— Да, но посетителей маловато, — с легкой усмешкой сказала Роберта.

— Еще рано, а вечером все столики будут заняты… Я смогу уйти минут через двадцать.

— Хорошо, я пока почитаю. И пирог съем.

«Интересно, знает ли Мари, что Януш — мой сын? — подумала она. — Наверное, нет. Я ей не говорила, а он сам постеснялся. То-то она удивится». Официант поставил перед Робертой тарелку с восхитительным по виду пирогом и чашечку какао.

— А хозяйка здесь? — спросила его Роберта.

— Мадам сейчас в отъезде. Она выиграла путевку в Португалию. Но она звонила, вернется сегодня вечером.

— Да что вы?! — искренне удивилась Роберта. — Вот повезло!

Когда он отошел, пожелав ей приятного аппетита, она развернула газету. Статья была написана в скандальном тоне, но почти никакой информации не содержала. Сообщалось только, что по делу об ограблении банка арестован гражданин Франции, чье имя не называлось.

Но зато в статье была названа фамилия адвоката, ведущего дела пострадавшего банка, и этим адвокатом была Натали Гарднер! Господи, да ведь это та англичанка, которая присутствовала на вечеринке в день затмения здесь в ресторане и которая первой рассказывала свою романтическую историю! Роберта никак не могла связать все нити воедино. Не слишком ли много случайных совпадений происходит в последнее время?

Она доела пирог, и официант опять подошел к ней.

— Вам понравилось? — спросил он.

— О да, пирог отличный.

— Мадам желает что-нибудь еще?

— Пожалуйста, принесите большую чашку кофе. Нет ли у вас других газет?

— Конечно, мадам, сейчас принесу.

Через минуту он действительно принес целую пачку газет.

— Если вы интересуетесь делом об ограблении, то вот, взгляните. — Он извлек из пачки газету, название которой Роберта не разглядела. — Здесь помещена фотография грабителя.

Она взглянула на фотографию и… онемела. Официант по-прежнему стоял возле нее.

— Вы знаете, я вспомнила, что мне надо срочно позвонить, — справившись с чувствами, сказала она и встала из-за стола.

— Телефон наверху, я провожу вас, — удивленно предложил официант.

— Нет, спасибо, у меня карточка. — Роберта решительно направилась к выходу. — Я оставлю здесь сумку?

— Конечно. Заказ остается в силе? Роберта кивнула и выбежала на улицу.

Она кинулась к телефонному автомату. Мысли проносились в ее голове с бешеной скоростью. Нельзя упустить ни одной мелочи. Натали Гарднер — официальный адвокат банка. Что она знает о деле? Она только что приняла обязанности и, как сообщалось в газете, приступает к знакомству с документам и. Пожалуй, еще можно успеть что-то сделать.

Что за человек Натали? Она умна и состоятельна — Роберта вспомнила рассказ об унаследованной ею коллекции картин. Похоже, амбициозна, иначе не была бы адвокатом, но неудачлива в личной жизни. Такие становятся сушеными монстрами. Но Натали явно не лишена романтизма. У нее портфель Рудольфа. Что в портфеле — Роберта не знала, но кое-какие предположения у нее уже появились. Если эти предположения верны, то в руках у Натали ответы на все вопросы этого громкого дела.

Все сходится: она заключила контракт, вернулась в Лондон, прочла заново документы из доставшегося ей портфеля и поняла, что новый клиент — банк «Пари кредит» — и ее франкфуртский любовник как-то связаны между собой. А может она уже давно обо всем догадалась, поэтому банк и заключил с ней этот контракт. И ведь именно Натали первой рассказала свою историю, и она же предложила разыскать их общего любовника. Она разыскала его, и вот — его арестовали! Или вообще эта стерва знала все с самого начала и специально подстроила встречу в ресторане, чтобы получить от них с Мари дополнительную информацию… Какой ужас! Но, подумав, Роберта поняла, что фантазии завели ее слишком далеко. Не могла же Натали устроить ее встречу с Мари в Галери Лафайет и организовать угон «пежо» на глазах Роберты!

В любом случае ей надо уговорить Натали Гарднер приехать, а там уже придется действовать по обстоятельствам. Может, удастся убедить ее не трогать Рудольфа. Роберта сама, наверное, не могла бы толком объяснить, почему она так разволновалась при известии о его аресте. Вряд ли она до сих любила этого человека.

Но если его арестовали, полиции, может быть, уже что-либо известно и о ней. Возможно, они всерьез занялись банковскими переводами, и та легкость, с которой ей удались сегодняшние банковские операции на такую заметную сумму, — признак того, что она попалась в ловушку?

Роберта набрала код Лондона и домашний телефон Натали. Сердце ее стучало, как ритуальный африканский барабан. Трубка на том конце провода тут же ответила высоким женским голосом.

— Я могу поговорить с мисс Гарднер? — спросила Роберта.

— Кто ее спрашивает? — поинтересовалась женщина.

— Я звоню из Парижа. Администратор гостиницы, в которой мисс Гарднер останавливалась. — Сказав это, Роберта поняла, что эта ее ложь была совершенно ненужной, но она просто не была готова к тому, что трубку возьмет кто-то другой.

— Мисс Гарднер сейчас нет, могу я ей что-то передать?

— Не могли бы вы сообщить мне номер ее мобильного телефона? Мисс Гарднер оставила у нас документы, возможно, они ей нужны.

— Секундочку…

Роберту умилило простодушие английской горничной.

Когда она вернулась, Януш сидел за ее столиком и рассматривал фотографию в газете.

— Посмотри, — сказал он, — этот тип похож на Микки Рурка. Женщины, наверное, вокруг него так и увиваются.

Роберта поперхнулась, но ничего не ответила.

39

Ей удалось поговорить с Натали лишь поздно вечером. Чтобы не давать, на всякий случай, свой телефон, Роберта напросилась в гости к только что вернувшейся из Португалии Мари. И не зря: оказалось, что эта тихоня уже разузнала о Рудольфе гораздо больше ее самой.

Из своей поездки Мари возвратилась сильно переменившейся: на ее щеках играл румянец, а в глазах светился огонек, которого Роберта прежде никогда не замечала. Сначала Роберта отнесла перемены в своей давней подруге на счет ее встречи с возлюбленным, но во время расспросов о Мишеле Дюпьер словно отстранялась, а в ее речи появлялся какой-то слишком деловой тон: Мишель узнал о дочери, но наделал при этом столько глупостей, что теперь она, Мари, не знает, как ей поступить. И ни слова о том, что она пережила, чего от него ждет. Похоже, она что-то недоговаривает…

Они проболтали часа два. Натали все не звонила. Мари, утомленная поездкой и бесконечными расспросами подруги про Португалию, уже готова была заснуть прямо на диване. Роберте пришлось сослаться на выпитое вино и напроситься ночевать, «как в старые добрые времена». Проводив Мари в спальню, она уселась у телефона в гостиной, и почти тут же раздался звонок.

— Натали? Да, Мари уже спит — умаялась, бедняжка.

Первое, что сообщила Натали — Роберта даже не успела задать ей этот вопрос, — она нашла портфель. Это внушало надежду, едва ли она заговорила бы об этом сама, если бы замышляла какую-то серьезную пакость. Ну что ж, для начала перескажем ей новости из парижских газет.

— Рудольф… то есть Алекс, задержан. Вернее, он сдался сам, но это долгая история. Его обвиняют во взломе электронных счетов одного банка…

— Какого банка? — голос Натали стал настороженным.

— «Пари кредит». — Роберта решила подождать, пока англичанка сама не скажет остального.

— Вы узнали об этом из газет, верно? Тогда, вероятно, вы уже знаете, что меня только что наняли в «Пари кредит» уладить кое-какие вопросы.

— Я скажу вам больше. Наша малышка Мари тоже не сидела сложа руки. Не спрашивайте меня как, но она знает все подробности этого дела. Так вот, Мари утверждает, что Мишель — это, кстати, его настоящее имя — перевел все деньги насчет их дочери.

— Мне, наверное, нужно будет с вами обеими посовещаться. Но такие вопросы по телефону не решаются…

Они договорились, что Натали приедет в Париж, как только сможет, и снова остановится в гостинице Мари.

Повесив трубку, Роберта глубоко вздохнула и медленно пошла к дверям спальни для гостей. В темноте она пересекла коридор, с удовольствием ступая босиком по прохладному кафелю. Как хорошо, что эта спальня тоже оборудована душем — идеальное средство от бессонницы в жару. Завтрашний день выдастся хлопотным, нужно придумать какой-то способ поговорить с Рудольфом. Может быть, этот полицейский, новый знакомый Мари, сделает ей еще одну любезность? Теплые струи воды ласково гладили Роберту по голове, смывая остатки дневных переживаний. Через пятнадцать минут, выйдя из душа, она удобно устроилась на широкой кровати и почти сразу же погрузилась в глубокий сон без сновидений.

40

Домой Натали вернулась в отличном настроении. Вчера перед сном она прослушала компакт-диск, подаренный ей Шарлем, и решила все-таки позвонить ему. Он ничуть не удивился ее звонку и сразу узнал ее голос. Они договорились встретиться сегодня.

Шарль нисколько не был похож на ее обычных поклонников. Он повел ее в ресторан с отличной французской кухней и живым камерным квартетом, который к тому же недурно исполнял классическую музыку. Этого она никак не могла ожидать от музыканта-электронщика, и поэтому даже немного смутилась, что одета не совсем подобающе: вместо вечернего наряда на ней были простая светло-серая длинная юбка с большими карманами и темно-серая обтягивающая блуза с небольшим декольте и капюшоном. Хорошо, что она отказалась от идеи обуться в кроссовки и в последний момент выбрала все-таки босоножки. Она готовилась к посещению одного из новомодных биг-битовых клубов, расплодившихся в Лондоне за последние пять лет, и мысленно уже придумывала выражения, с помощью которых будет отказываться от предлагаемых наркотиков.

В ресторане было немноголюдно. Они выбрали столик у окна. По всей видимости, ее одежда оказалась достаточно уместной для этого респектабельного заведения. Во всяком случае, важный официант любезно улыбался ей, а после того, как был сделан заказ и он убедился, что его клиенты неплохо разбираются в длинных французских названиях блюд, стал смотреть на них прямо-таки с нежностью.

Шарль был приятным собеседником, и ей не приходилось прилагать никаких усилий, для того чтобы поддерживать разговор.

Но не успели им принести вторую перемену блюд, как Натали заметила, что напротив них на улице стоит оставленный ею в Париже неделю назад «юный гений» Терри. Он смотрел на нее с вызовом, гневно и возмущенно. Ресторан находился в Блумсбери, в нескольких минутах ходьбы отсюда Терри снимал квартиру. Наверное, он возвращался с какого-нибудь очередного артистического сборища в Сохо и случайно увидел их в окне. Теперь он уверен, что Натали пришла сюда специально, чтобы досадить ему.

Чтобы предотвратить вторжение бывшего возлюбленного в ресторан, она нарочито холодно посмотрела в его сторону, а потом ласково улыбнулась Шарлю. Когда после этого она снова взглянула в окно, то увидела только быстро удаляющуюся спину Терри. Ее прием подействовал безотказно. Как все-таки хорошо она успела изучить эту породу людей!..

Через несколько минут из ее серебристой сумочки подал слабый голос телефон. Натали встала из-за стола, извинившись перед Шарлем, — еще не хватало в его присутствии выяснять отношения с мальчишкой! Но когда она поднесла трубку к уху, с нею заговорили по-французски:

— Это Роберта Дюко. Кажется, у нас есть новости об… Алексе.

Уловив в голосе француженки иронию, Натали поморщилась — все это было не так уж смешно.

— Вы можете сейчас говорить?

Натали, конечно, хотелось узнать обещанные новости, но за столиком ее ждал Шарль. Если сейчас Роберта расскажет ей что-нибудь неожиданное, голова Натали будет занята этой историей, а вечер с Шарлем пойдет насмарку. Нет, пожалуй, теперь Алексу придется подождать.

— Я могла бы перезвонить вам попозже, но у меня нет номера вашего телефона.

— Сейчас я сижу в ресторане у Мари, а вечером, наверное, буду у нее дома. Если хотите, я вам перезвоню сама.

«Что-то она все-таки скрывает», — подумала Натали.

Если бы Шарль, несколько лет назад переехавший из Парижа в Лондон по приглашению колледжа Королевской музыкальной академии, узнал, с кем только что разговаривала его новая знакомая, он бы, наверное, очень удивился.

41

Он проводил ее до дверей дома на Черчилль-стрит, но вежливо отказался от предложения зайти на чашечку кофе. Натали это даже понравилось. В самом деле, куда торопиться?

Перед закрытой дверью своей комнаты она увидела Перл. Кошка явно дожидалась хозяйки. Вчера

Перл не ночевала дома, и Натали, как всегда в таких случаях, немного нервничала. После своих уличных похождений жемчужная красавица всегда ластилась к ней, словно извиняясь, что заставила волноваться. «Все-таки улицы Лондона действительно небезопасны, — думала Натали, — и даже ошейник не всегда оберегает домашнего зверька от посягательств недоброжелателей. Интересно, с кем общается Перл на улице? С такими же, как она сама, стерилизованными домашними питомцами? А что будет, если она встретится с уличными лисами, которых так много развелось в Лондоне в последние годы?»

Натали вспомнила свою собственную первую встречу с городскими лисами. Это случилось примерно год назад. Она почему-то возвращалась домой позже обычного. В городе было ужасно душно, и только вечером воздух стал немного свежее. На Пэддингтон-стрит Натали вышла из автобуса, чтобы немного прогуляться. Обычно шумная, улица сейчас была достаточно безлюдной — несколько пешеходов, лишь изредка проезжающие машины. Внезапно Натали заметила, как какая-то серо-рыжая тень скользнула мимо домов, перебежала проезжую часть и скрылась в буйной зелени сада. Ее очертания показались Натали странными: для кошки крупновата, а для собаки слишком плавно скользила. Тогда она списала видение на свою усталость: большую часть дня ей пришлось разъезжать по городу с разными делами, видимо, в такую жару это может иметь серьезные последствия.

Но буквально через неделю Натали снова довелось увидеть лису. В то утро она рано проснулась и решила прогуляться по центральным паркам. Она доехала до Бэйсуотер, но вместо того, чтобы сразу отправиться к Кенсингтону, решила пойти по соседним улицам — ей всегда нравились крошечные скверики в районе Кливленд и Крайвен Хилл.

И вот, залюбовавшись пышно разросшимися кустами в Квинс Гарден, она совершенно отчетливо увидела под одним из кустов огромный пушистый рыжий хвост. Она остановилась, и вскоре из-под куста высунулась острая серая мордочка, и прямо на Натали уставились два карих глаза. Ей не хотелось спугнуть зверька, поэтому, стараясь не смотреть в сторону лисы, она тихонько отошла и, зайдя в телефонную будку, позвонила в ближайшее отделение полиции.

Дежурный отреагировал на ее рассказ без особого энтузиазма и посоветовал ей обратиться в Общество охраны животных. Днем, вспомнив между делами об утреннем происшествии, она дозвонилась до защитников животных, где ей с большим достоинством ответили, что лисы — животные дикие, поэтому имеют право жить там, где захотят. В самом деле, подумала тогда Натали, мы должны радоваться, если лисы считают, что Лондон для них достаточно чист.

…Перл томно поджала лапку, а потом выпустила на плече у хозяйки коготки… По крайней мере Натали была уверена, что ее Перл не посягает на уток, живущих в парке по соседству, — она наводила справки. Наверное, ее кошка, даже если бы и очень захотела, не смогла бы справиться с этими жирными и наглыми птицами. Вообще, и птицы, и животные хорошо себя чувствуют в лондонских парках. Натали приходилось бывать в парках других городов, поэтому ей было с чем сравнивать. А вот в Париже она животных не видела. Правда, там она никогда не добиралась до больших парков — во Францию Натали ездила только по делам, и обычно ей было не до прогулок.

Мысль о Париже заставила Натали вспомнить, что она до сих пор не перезвонила Роберте. Она осторожно отстранила недовольно мяукнувшую Перл и, отыскав в сумке визитку Мари, набрала номер ее квартиры.

…Закончив разговор с Робертой, она несколько минут сидела в задумчивости. Встреча с ее парижскими клиентами должна была состояться ровно через неделю, именно тогда она и собиралась лететь туда. Но за это время там, пожалуй, многое может произойти…

Исчезновение портфеля, по всей видимости, не причинило Алексу особого вреда. Но на этот раз он, похоже, вляпался здорово! Взлом системы защиты информации все того же банка — зачем ему это понадобилось?

И почему он сам признался в этом полиции? Если здесь нет какого-нибудь тайного расчета, то это просто очень опасно для него. Ведь если в банке узнают, что этому человеку известны их нелегальные операции… Как они поступят в таком случае? Она не знала.

Еще раз все взвесив, Натали решила лететь в Париж завтра. Во-первых, чтобы сохранить свою репутацию, ей необходимо предотвратить любую утечку информации по этому делу, во-вторых, находясь в Париже, она просто будет постоянно в курсе всего происходящего. А две француженки, похоже, всерьез решили взяться за спасение их общего возлюбленного. При мысли о том, что она оказалась в положении «одной из любовниц», Натали стало неприятно. Нет уж, пускай сами делят его как хотят.

42

В гостинице на рю де Нодьер Натали встречала расторопная Сара. Тот же номер, в котором она в прошлый приезд останавливалась с Терри, и на этот раз, несмотря на свою некоторую помпезность, показался ей довольно уютным: все эти оборочки и завитки организовывали пространство таким удивительным образом, что здесь вовсе не возникало ощущения отчужденности, которое так часто появляется в гостиницах.

Встреча с Мари и Робертой была назначена на сегодняшний вечер. У Натали оставалось время принять душ и привести себя в порядок. Высушив волосы, она стала разбирать наспех собранный чемодан. Легкие цветные блузки и брючки, бледный сарафан в мелкую клетку, хлопковый и крепдешиновый деловые костюмы. Сегодня парижское небо было пасмурным, и она с сожалением подумала, что не взяла с собой почти никаких теплых вещей, только тонкую белую «водолазку» и легкую куртку. Ни закрытых туфель, ни зонтика. Ну что ж, по крайней мере, теперь у нее есть повод лишний раз походить по парижским магазинам — к осени все равно нужно обновить гардероб. Со дна чемодана Натали извлекла комплект синего шелкового белья. Собираясь в Париж, она прихватила его на всякий случай — синий цвет, по утверждениям многих мужчин, особенно шел ей.

Что надеть? Сегодня Натали хотелось выглядеть эффектно — такое желание она испытывала всегда, когда предстояло слушание особенно трудного дела. Но деловые костюмы, которые ей очень шли, на сей раз не подходили: летним вечером в ресторане строгая прямая юбка и пиджак смотрелись бы странно. Как хорошо, что она взяла с собой это маленькое бордовое платье — оно оказалось как нельзя более кстати. Конечно, в этом платье Натали не выглядела такой же стройной, как эта засушенная Роберта, но оно очень подтягивало ее фигуру и удачно оттеняло ее английскую бледность.

43

На этот раз в меню никаких фантастических блюд не значилось. «Последний день Помпеи» и «Дыра в небе» были заменены на традиционные сырный салат и морской коктейль.

Чтобы восстановить силы после перелета, Натали заказала луковый суп и курицу с фисташками, а на десерт — сложный фруктовый салат. Мари, кроме салата из сырых овощей, заказала себе небольшой кусок тунца в белом вине, а перед Робертой стояла тарелка жареных кальмаров. Мари предложила выпить какого-нибудь белого вина, «чтобы собраться с духом», и через минуту улыбающийся Поль принес «Шато де Котильон» 1996 года.

Тостов на этот раз никто не произносил. Попробовав вино, женщины переглянулись. Первой заговорила Роберта:

— Натали, я понимаю, что вы адвокат и должны защищать интересы своего клиента, но… — Она на секунду умолкла, и тогда англичанка сказала:

— У меня для вас есть еще один сюрприз.

Обе француженки пристально смотрели на Натали. Мари, похоже, не представляла, о чем сейчас пойдет речь, но в глазах у Роберты загорелся какой-то особенный огонек.

— Вы наверняка помните, что я рассказывала вам про портфель и его содержимое. Дома я еще раз заглянула в эти бумаги и… В общем, в ближайшие дни я намерена отказаться от сотрудничества с «Пари кредит». — Она посмотрела на подавшуюся вперед Роберту, потом перевела взгляд на понурившуюся Мари.

— Я правильно вас поняла, что документы из портфеля как-то связаны с этим банком? — быстро спросила Роберта.

— Да. — Натали немного пожалела, что с первой же минуты раскрыла свои карты, но отступать уже было поздно. — Мне еще предстоит придумать причину своего отказа, но со всей этой историей я не хотела бы иметь ничего общего.

И тут в разговор вступила Мари:

— Мы хотели просить вас убедить своих клиентов отказаться от иска. Мишель перевел украденные деньги на счет моей дочери Флер. В материалах следствия этого нет и доказать ничего нельзя, но мы готовы вернуть всю сумму. А если вы перестанете работать с ними, все усложнится…

— Мари, неужели ты не понимаешь, что у нас есть возможность заставить их отказаться от иска? — вскричала Роберта.

— Но я не намерена разглашать информацию, касающуюся интересов моих клиентов. — Натали поняла, что все-таки недооценивала эту авантюрную особу.

— Во-первых, вы ее уже разгласили. Кроме того, портфель мог попасть в руки кому угодно, и вовсе не обязательно афишировать, что именно вы извлекли его из небытия. Вы говорили нам в прошлый раз, что еще прежде могли узнать, что это за банк, но просто не стали тратить на это время. И, наконец, дело точно не получит огласки, если вы первой придете к ним, все выложите и поставите свои условия.

— Ну, знаете ли, вы предлагаете мне рисковать моей карьерой. А может быть, и не только карьерой…

— Вы абсолютно ничем не рискуете — это они вас будут бояться. И потом, вы не находите, что вы все-таки должны помочь Мишелю? Вполне возможно, что из-за вашего легкомыслия у него были серьезные неприятности! — В голосе Роберты, пожалуй, было больше азарта, чем укора.

Мари поспешила вмешаться:

— Я вас прекрасно понимаю, Натали. Мы от вас хотим слишком многого. Но… неужели вам все равно, что с ним будет? — Она на секунду закрыла глаза и глубоко вздохнула: — Я ведь виделась с Мишелем в Португалии… Он все такой же… Моя дочь росла без отца — я ей рассказывала о нем, все как было. Я думала, что когда-нибудь он появится, и у меня с ним все будет, как раньше. Когда мы с Флер ссорились, я даже радовалась, что его сейчас нет: что бы он об этом подумал? А когда у нас с ней все складывалось хорошо, я опять начинала ждать его…

— Мари, неужели ты не понимаешь, что так не бывает? Ты хочешь всю жизнь оставаться одной и той же, но жизнь меняется, и твой Мишель наверняка не смог бы остаться таким, каким ты его знала, даже если бы сам этого захотел. — Роберта смотрела на подругу с удивлением и грустью.

— Да, теперь мне это совершенно очевидно… Он смотрел на меня как на постороннего человека. А потом заговорил о Флер — оказывается, он каким-то образом недавно узнал, что у него есть дочь… Господи, я ведь сама в этом виновата — я никогда не пыталась разыскать его и сообщить. Он сказал мне, как она много для него значит, потом начал требовать, чтобы я разрешила ему заботиться о Флер. Мы поругались… Только тогда я начала понимать, что столько лет прожила ненастоящей жизнью. Мишель успел познакомиться с дочерью, правда, она не знает, кто он. Но рано или поздно я буду вынуждена сказать ей, иначе он сделает это сам. Ужасно, если Мишель окажется в тюрьме. А если она узнает и про то, что деньги украдены… — Мари снова опустила голову.

Натали была симпатична эта тихая грустная женщина с ее наивными представлениями о людях и трогательной заботой о чувствах дочери.

Собственные переживания и опасения вдруг показались Натали такими ничтожными. Чего стоит какой-то скандал между любовниками, о котором через полгода они уже и не вспомнят, по сравнению с судьбой человека? Неужели она и вправду так очерствела, что способна отказаться от помощи едва ли не единственному мужчине, который когда-то по-настоящему волновал ее чувства?

— Хорошо. Я подумаю, что можно сделать. Но для этого мне понадобится некоторое время.

44

После ужина Натали поднялась к себе в номер. Спать еще вроде бы не хотелось, и она нацелилась пультом в телевизор. Сперва ей попались местные новости, репортаж о тушении пожара в районе порт де ла Виллетт, потом — эти ужасные французские мультфильмы, где малоподвижные рахитичные фигурки маленьких девочек с непропорционально большими глазами плоско перемещаются по экрану и разговаривают противными писклявыми голосами. Натали оставила старый немецкий фильм «Алиса в городах». Она видела однажды отрывок из него, и ее буквально заворожила открыточная красота кадров с черно-белыми пейзажами Германии. Белобрысый немец, фотограф или писатель, пытается помочь маленькой девочке найти своих родных.

Какое-то время Натали следила за происходящим на экране: неплохая музыка, остроумные, хоть и несколько растянутые, диалоги… Но усталость от перелета, плотный ужин и выпитое вино все-таки сказывались: незаметно она задремала.

Маленькая девочка — она сама — кидала монетки в музыкальный ящик, чтобы он повторял свою монотонную мелодию. Ее светловолосый спутник окликнул ее, спрашивая, какое мороженое она хочет — фисташковое или ванильное. А потом он вдруг спросил: «Кого ты ищешь, Натали?» Она в удивлении посмотрела на него. Полуприкрытые глаза мужчины с портрета смотрели на нее ласково и вместе с тем напряженно. От того, что она ответит, зависит его будущее.

А потом появился дом ее родителей и невыразительное лицо их престарелой соседки мисс Твидл, вечно выглядывавшее из окна напротив. «Я знаю, я помню место, идем!» — сказала Натали и взяла Алекса за руку…

Натали проснулась, когда фильм по телевизору уже заканчивался. Камера отъезжала от окна поезда, идущего вдоль Рейна, все дальше и дальше и открывала теперь великолепный холмистый пейзаж. Натали выключила телевизор, разделась и легла снова. Она вспомнила смешную куртку, которую носил главный герой фильма. Такая же куртка была в ее сне на Алексе.

«Завтра пройдусь по магазинам, куплю себе какой-нибудь плащ», — подумала она и опять провалилась в сон.

45

Остаток вечера Роберта просидела на собственной кухне, куря одну сигарету за другой. Януша не было. Как только Флер вернулась из Швейцарии, молодые люди, похоже, стали проводить все свободное время вместе. Флер — милая современная девушка, она не так наивна, как ее мать, но, наверное, так же добра и отзывчива.

Забавно… Роберта долго думала, с какого конца подступиться к этой английской адвокатессе, чтобы убедить ее помочь Рудольфу… Но Мари так проняла ее своей историей, что Роберте показалось: Натали сделает теперь все, что та ни попросит. Гениальное всегда просто… Но на самом деле таких «железных леди» голыми руками не возьмешь. Кто знает, что она скажет послезавтра. Давить на нее нельзя, но хорошо бы подстраховаться.

Интересно, взяла ли Натали бумаги из портфеля с собой? Должна была взять… Почему бы не проверить?

Всю накопленную за двадцать лет оптику Роберта хранила в специально предназначенной для этого кладовой, и кладовая была единственным местом в доме, которое содержалось в идеальном порядке.

На трех ближайших ко входу полках отсвечивали блестящими надписями два Niкоnа и профессиональный Pentax — ее любимые аппараты; рядом выстроились несколько десятков объективов к ним. Остальные, по большей части коллекционные фотоаппараты хранились у дальней стенки, и Роберта включила свет, чтобы найти то, что ей было сейчас нужно. Здесь был хороший запас «на черный день». В поездках по Восточной Европе она скупала по дешевке старинную фототехнику. Ей нравилось работать со старой оптикой — в ней была какая-то своя прелесть, может быть, потому что большая часть деталей к ней была изготовлена вручную, и каждый аппарат от этого приобретал как бы собственную индивидуальность. Пытаясь лучше понять, чем отличаются эти механизмы от новых, Роберта даже сделала однажды несколько серий работ «под старину». Но у этой коллекции было и другое предназначение: во Франции или в Германии ее можно будет когда-нибудь продать коллекционерам за вполне приличные деньги.

Она протянула руку к одной из верхних полок и сразу достала маленький металлический корпус с редкими вкраплениями пластика, в котором содержалась ее старая добрая «шпионская» камера. Лет восемь назад, когда она участвовала в серии журналистских расследований в Венгрии, Роберта специально ездила в Мюнхен, чтобы купить эту модель, и она не раз приходилась ей кстати и после, когда нужно было быстро переснять документы, не предназначенные для чужих глаз, или сделать скандальный репортаж из жизни известных личностей так, чтобы они не догадались, что их снимают.

Утром нужно будет только приобрести мелкоформатную фотопленку.

На следующий день все прошло замечательно: часам к двенадцати Мари уехала — наверное, на свидание со своим любезным полицейским инспектором. Натали ушла еще раньше: из кафе на углу рю де Нодьер Роберта видела, как она не спеша удалялась, и ее зеленый шелковый костюм раздувало ветром, так что он облеплял ее крупную фигуру. На плече Натали висела маленькая сумочка, и на крыльце она раскрыла ее — очевидно, чтобы проверить наличие кредитной карточки. То, что она собиралась пройтись по магазинам, бросалось в глаза. «Не удивлюсь, если обратно она вернется без покупок и без кредитки», — подумала Роберта. В туристический сезон в Париже карманников было предостаточно, и обычно в качестве жертв они выбирали иностранцев, а то, что Натали не француженка, опытному глазу определить не сложно.

Войдя в холл гостиницы, она обратилась к администратору, с которой Мари уже успела ее познакомить:

— Привет, Сара, Мари на кухне?

— Нет, вы с ней разминулись.

— А мисс Гарднер?

— Ее тоже нет. Она собиралась вернуться к четырем часам и уже заказала для себя обед. — Сара улыбнулась. — Вы хотите к ней присоединиться?

— К сожалению, нет, в это время я буду занята. Я зайду попозже, а сейчас только выпью у вас чашечку кофе.

Вообще-то за сегодняшнее утро Роберта уже выпила столько кофе, что у менее здорового человека могло бы подняться давление или даже случиться сердечный приступ. Но для нее это были пустяки. Впрочем, насчет кофе она все-таки передумала и ограничилась тем, что попросила принести свежевыжатый виноградный сок с несколькими капельками лайма. Она пила холодную жидкость маленькими глотками и ждала, пока Сара отойдет от стойки.

Улучив подходящий момент, Роберта встала из-за стола, быстро пересекла холл и стала подниматься по лестнице. В коридоре не было ни души. Старомодные вкусы подруги, не признававшей новые ключи-карточки, сейчас очень кстати. Чтобы открыть дверь маленькой отмычкой, понадобилось ровно три секунды. Еще пятнадцать секунд ушло на поиски бумаг. В стенном шкафу рядом с чемоданом обнаружился портфель из грубой кожи. Роберта сразу поняла, что это тот самый портфель — своей некоторой старомодностью он явно отличался от других вещей Натали.

«Отлично, — подумала Роберта, — раз холодная англичанка еще не выбросила портфель и не поленилась привезти в Париж бумаги именно в нем, возможно, это говорит о том, что она еще сохранила в душе некоторые чувства к своему Алексу…» Роберта вынула бумаги, разложила их прямо на кровати и немедленно приступила к съемке. Разбираться было некогда, поэтому она фотографировала все подряд, — это заняло минут двадцать.

Возвращаясь обратно в ресторан, она улыбнулась Саре, ласково смотревшей на нее из-за стойки:

— Никак не могу запомнить, где туг у вас туалет.

46

Флер летела по авеню Клебер, легко лавируя между прохожими. Время от времени она оглядывалась на Януша: не отстал ли. Но каждый раз встречала спокойный взгляд его карих глаз. Его пышные золотисто-каштановые волосы трепал ветер, и они развевались над головами радующихся приближению уик-энда прохожих. Януш ничуть не запыхался — похоже, он и раньше частенько катался на роликах, хотя скромно сообщил, что «немного умеет на них держаться».

Сегодня Януш сказал ей, что через неделю уезжает: у них в Польше уже начинаются занятия. Странно, они и знакомы-то всего неделю, но Флер казалось, что она знает этого парня очень давно. Он работал в ресторане через день, и с тех пор, как она вернулась из Швейцарии, каждый его выходной они проводили вместе: в первый раз отправились в Версаль — Януш был там только однажды, в шестилетием возрасте, когда его мать впервые показывала ему Париж. Флер нравилось водить его по старинным аллеям, наблюдая, как он время от времени узнает картинки своего детства. В такие моменты он сообщал ей: «А вот здесь я заплакал, потому что очень хотел пить, и мама пообещала напоить меня прямо из вон того канала, если я не перестану» или: «Точно, где-то здесь должна быть скамейка. Мы сидели на ней, а потом я побежал за бабочкой и чуть не потерялся». Попутно он выдумывал какие-то небылицы, например рассказал, что один из служителей парка с первого взгляда влюбился в его мать, долго ходил за ними, читал Роберте стихи и в конце концов нарвал с клумбы каких-то редких цветов и подарил ей. «Вот это да…» — зачарованно протянула Флер, и в ту же секунду Януш, сгибаясь пополам от хохота, переспросил ее: «Ты что, поверила?»

Во второй раз они вместе отправились по молодежным клубам, и этот поход не очень понравился девушке: внутри заведений было ужасно шумно, а когда они выходили на улицу, разговор как-то не клеился.

Они немного потанцевали. Януш хорошо умел двигаться, но делал это так отстраненно, словно думал о чем-то другом или будто ему что-то мешало. В одном из клубов Флер встретила своих приятелей из колледжа. Они поболтали — кто куда ездил, кто кого видел. Узнав, что ее спутник из Польши, одноклассник Флер, считавший себя интеллектуалом, решил поговорить с ним о международной политике, но того, похоже, эта беседа тяготила — Януш отвечал коротко, рассеянно, и в его взгляде временами проглядывало беспокойство, Флер поспешила увести его туда, где они оба никого не знали.

Идея покататься на роликах принадлежала ей. Накануне вечером Флер зашла в ресторан сразу после тренировки на площадке роллеров, где она обычно занималась два раза в неделю. Свои новые коньки она сняла, но держала их в руках — выходя излома, Флер поленилась захватить для них сумку. Мари не было: последнее время она часто уезжала куда-то, почти полностью передоверив ресторан и гостиницу администратору Стефано. Януш радостно приветствовал Флер, когда она заглянула на кухню. Пока она разговаривала с Жаком, он внимательно изучал ее — не то его привлек ее обтягивающий костюм, не то что-то еще. Наконец он спросил ее, где она катается, и Флер сразу же предложила покататься вместе.

Вместо того чтобы свернуть на пересечении авеню де Вильерс с авеню де Ваграм направо, к площадке, Флер, не предупреждая Януша, покатила налево, к Триумфальной арке. Ей расхотелось заниматься спортом, слишком хорошо было в этот прохладный солнечный день просто нестись по улицам безо всякой цели.

У моста Гренель они остановились. Глядя на нависающую над Сеной статую Свободы, Флер вдруг спросила:

— Ты будешь мне писать?

Януш с готовностью ответил:

— Да. И я был бы рад, если бы ты приехала в Гданьск, когда сможешь.

— Я никогда не была в Польше. Что мы там будем делать?

— Все то же самое, — усмехнулся Януш, — гулять по старому городу и паркам, гонять на роликах, если захочешь. Только… я должен тебе кое в чем признаться.

— Ты предпочитаешь ездить на велосипеде? — весело сверкнула глазами Флер.

Януш поймал ее взгляд и какую-то долю секунды молча смотрел на нее. Потом смущенно отвел глаза.

— Нет. Мне стыдно признаться, но я тебе соврал: мне не семнадцать лет, а еще только пятнадцать. Ты разочарована? — Он встревоженно посмотрел на нее.

С минуту Флер молчала. Ее вовсе не смущала их разница в возрасте, ей даже было смешно, что Януш придает этому такое значение.

— Нет, — сказала она. — Но зачем же врать?

— Если бы все узнали, что мне еще нет шестнадцати, я не мог бы работать в ресторане целый день.

— Я бы тебя не выдала. Между прочим, мама до сих пор не знает, что ты сын ее подруги. — Флер помолчала еще — в отместку за обман ей хотелось его немного помучить. Януш откатился на другую сторону тротуара, вернулся обратно. — А как насчет дня рождения? — спросила она. — Это ты тоже выдумал, чтобы меня заинтересовать?

— Нет, это правда.

— Думаю, я смогу приехать весной, перед летней сессией, — в глазах Флер блеснули лукавые искорки, — в мае как раз обещают парад планет.

— Хочешь, вечером я настрою тебе электронную почту, будем переписываться?

— С чего ты взял, что у меня ее нет? — Флер повернулась, чтобы ехать дальше. — Догонишь — скажу адрес.

Ее тоненький силуэт уже мелькал на другой стороне Сены, где-то над вагонами метро, когда Януш наконец бросился вдогонку. Он нагнал ее только на авеню Эмиля Золя, с хохотом схватив за маленький рюкзачок, болтающийся на спине. Они оба чуть не свалились на асфальт, но в последний момент Януш сделал резкий разворот, напугав лениво бредущую мимо пожилую негритянку, и устоял — таки на ногах. Флер, потеряв равновесие, упала прямо ему на грудь.

На какое-то мгновение она задержалась в его объятиях, прежде чем высвободиться. Она смотрела на него снизу вверх — какие у него серьезные глаза, ничего общего с идиотическими взглядами ее одноклассников. Дальше по улице они ехали вместе, взявшись за руки.

47

Обычное непроницаемое выражение лица Натали в этот вечер особенно раздражало Роберту. Они сидели в ресторане уже пятнадцать минут, но англичанка так и не сказала главного: собирается ли она предпринимать что-то, чтобы вытащить Рудольфа из тюрьмы. Когда Роберта вошла в зал, Мари вежливо выслушивала занудный рассказ англичанки о походах по парижским магазинам. Роберта молча подсела к ним, гак что Натали, сидевшая к ней спиной, не сразу заметила ее присутствие. Но даже после того, как они поздоровались, чопорная адвокатесса не сразу перешла к сути дела. Именно теперь ей понадобилось заказать себе кофе по какому-то средиземноморскому рецепту, со множеством пряностей и добавок. Роберте показалось, что это было сделано специально: Натали затронула область профессиональных интересов Мари и таким образом выдержала некоторую сценическую паузу для себя.

Наконец рецепт кофе был записан, официант отпущен и, не дожидаясь очередной уловки, Роберта спросила:

— Что вы надумали, Натали?

— Я все взвесила и теперь нахожу предложенный вами план вполне разумным. Но, признаюсь, мне совершенно непонятны мотивы нашего общего знакомого: почему он сделал свое признание? Как бы не получилось, что он примется рассказывать в полиции и другие занимательные истории из своей жизни. — Несмотря на то что Натали приходилось тщательно подбирать французские слова, Роберта прекрасно поняла, что ироничный тон англичанки предназначается специально для нее.

— Мне кажется, — вступила в разговор Мари, — теперь он одумался. Ради дочери он будет молчать. Кроме того, как я слышала, — ее щеки чуть порозовели, и она искоса взглянула на собеседниц, — когда он делал признание, то был сильно пьян.

— К сожалению, я вынуждена считать поведение этого человека малопредсказуемым.

— Я возьму решение этого вопроса на себя, — заявила Роберта, вспомнив о большом ассортименте своих журналистских корочек, неоднократно отворявших перед ней самые неприступные двери.

— Не буду спрашивать, как вам это удастся, но тогда я была бы спокойна, — сказала Натали, глядя Роберте в глаза.

«Вот это уже разговор, — с облегчением подумала та, — но от фотокопий избавляться, пожалуй, рановато».

Роберта внимательно изучила бумаги из портфеля. Англичанка была права: того, что там есть, достаточно, не только чтобы освободить их незадачливого возлюбленного, но и чтобы похоронить кое-кого в управлении банка. Эти документы, безусловно, дорого стоили, вот только знать бы, кому их предложить. Она еще раз взглянула на Натали: будет неловко, если придется ее подставить, — все-таки знакомая.

Но эта мысль быстро испарилась в сознании Роберты, уступив место другой: вот они, все трое, освобождают своего общего любовника… Допустим, ей он теперь совершенно не нужен — еще не хватало связываться с авантюристом-неудачником. Хотя… уж он-то наверняка знает, кто заинтересован в том, чтобы выкупить бумаги и сделать Роберту богатой. Но сначала стоит попробовать другие каналы. Что же касается двух других претенденток, го тут могла возникнуть очень даже забавная ситуация: кто теперь завоюет его сердце? Она скорее поставила бы на тихоню Мари, но тут могут быть свои подводные течения: ссора, интересы дочери… Кроме того, она приехала из Португалии какой-то изменившейся и, хоть ни разу не намекнула на изменения в своей личной жизни, Роберта почувствовала их достаточно отчетливо.

Неужели Рудольф бросится к Натали? Такое представить почти невозможно. Все, что Роберта знала об этих двух людях, говорило против их союза. Как этот магический красавец, человек с десятком разных жизней, сможет хоть на секунду задержаться рядом с таким вот бланманже в деловом костюме? Нет, поправила сама себя Роберта, не бланманже, скорее — черствый, видавший виды британский пудинг. Неужели англичанка до сих пор питает какие-то иллюзии по поводу своего Алекса?

— Как мы поступим с ним после освобождения? — спросила Роберта будничным голосом, словно речь шла о старой вещи, которая занимает много места, мешает, но выкинуть ее все равно жалко.

Лицо Натали на секунду исказила брезгливая гримаса, но она тут же взяла себя в руки:

— Вероятно, вы спрашиваете об этом, потому что у вас уже есть свои соображения?

— О нет. Я скоро снова уезжаю в Америку, и спутники мне не нужны.

— Значит, вопрос был риторическим… — Глаза англичанки сердито сверкнули. — Я… мне не кажется, что здесь есть предмет для разговора. — От злости она перешла на английский, и Роберта увидела, что Мари напряглась, стараясь понять каждое ее слово.

— Но если вас интересует, хочу ли я продолжить отношения с этим человеком, то отвечаю: нет, не хочу.

Повисла неловкая пауза, которую прервала Мари. Ни Натали, ни Роберта не смотрели на нее, но она расценила их молчание как обращенный к ней вопрос:

— Я действительно ждала его все эти годы, но… Знаете, Флер выросла, а я… недавно встретила одного человека.

— И ты молчала?! — Роберта сделала вид, что поражена сообщением. — Кто же он?

— Не обижайся, но… мне кажется, если я кому-нибудь расскажу, то все испорчу. Как, помнишь, в колледже я никогда не рассказывала новые рецепты — сперва готовила по ним.

— Похоже, возлюбленный для тебя мало чем отличается от лимонного пирога, — пошутила Роберта.

— Нет, просто я столько лет имела дело с пирогами, что по привычке боюсь лишний раз открывать духовку, — неожиданно парировала Мари.

48

Через двое суток после ареста он был посажен в самолет в сопровождении двух полицейских в штатском и через несколько часов прибыл в Париж.

Из аэропорта его привезли в следственную тюрьму.

Он ужасно жалел, что сделал это признание, но тогда он совершенно не владел собой. Хорошо, что этот несчастный взлом был единственной вещью, о которой он успел рассказать им! А ведь он действительно собирался выложить все, чтобы облегчить душу. Протрезвев, Мишель попытался отыграть ситуацию назад. Он говорил, что все рассказанное им ночью — просто пьяный бред, выдумка. Но ему не поверили.

Португальский полицейский, оказывается, интересовался компьютерными взломами, а потому аккуратно записал все, что в идиотском припадке раскаяния наговорил ему пьяный Мишель, и, перечитав утром свои записи, обратил внимание на некоторые подробности, которые, по его мнению, не мог знать человек, на самом деле непричастный к преступлению. Поэтому полицейский связался с Парижем и послал туда копию протокола допроса. Буквально через час французы поблагодарили его и сообщили, что в ближайшее время готовы перевезти арестованного в Париж.

…Глядя в унылый потолок своей одиночной камеры, Мишель удивлялся, что до сих пор еще ни разу не попадал в тюрьму. Теперь он склонен был приписывать это своей редкостной удачливости, свойственной идиотам: только полный идиот мог вот так вляпаться, и он был этим идиотом, вероятно, не первый день.

Так стараться ради дочери — и все для того, чтобы теперь потерять всякую надежду предстать перед ней приличным человеком. Мари все знает, значит, и Флер, вероятно, уже в курсе. Как он будет теперь смотреть в глаза дочери — после всего, что натворил? Единственное, что хоть как-то успокаивало, — он точно помнил, что никому не сказал, куда перевел деньги. Только Мари. Оставалось надеяться, что она, стараясь не запятнать имя собственной дочери, не расскажет это в полиции.

Хорошо, что его посадили в одиночную камеру, — чужого присутствия он бы сейчас не выдержал. Впрочем, такое серьезное отношение к собственной персоне не сулило ничего хорошего — на нем, похоже, собираются отыграться за всех непойманных хакеров. Утром, когда его допрашивал задумчивый французский комиссар, он вскользь упомянул о какой-то космической сумме, похищенной из того же банка, — видимо, Анджей был не единственным, кто обнаружил слабые места в его системе защиты. Или, что более вероятно, на него решили повесить все, что натворили проворовавшиеся служащие.

Мишеля вдруг словно подбросило на кровати. Ведь Анджей должен приехать в Париж! Он стал лихорадочно припоминать, не выдал ли чем-нибудь мальчишку. Сперва он требовал, чтобы его судили как убийцу.

Когда полицейский попытался выдворить его из участка, Мишель добавил, что вообще-то он еще и грабитель. И в течение получаса объяснял, как именно снял деньги со счетов… Нет, все-таки он рассказывал им, что все сделал сам, никого при этом не упоминая. Но теперь ему будет очень сложно выпутаться: Мишель даже приблизительно не представлял, как работают хакеры. Но он твердо решил, что говорить не будет, а вопросы они могут задавать хоть до второго пришествия — ему торопиться некуда.

Охранник подошел к решетке его камеры.

— Мишель Керит? К вам посетитель.

— Кто, молоденькая девушка? — упавшим голосом спросил Мишель, сразу подумав о Флер.

— Нет, — живо отреагировал на «молоденькую девушку» пузатый надзиратель, — журналистка. Но тоже ничего. — Полицейский расхохотался.

«По крайней мере, теперь ты знаменит», — с мрачной иронией подумал Мишель.

49

На десять часов утра у Натали была назначена встреча с главным управляющим банка. Управляющий оказался сухощавым пятидесятилетним мужчиной с холодным и колючим взглядом. Еще в прошлый раз его резкая манера общения произвела на Натали неприятное впечатление, и теперь, когда она располагала сведениями о неблаговидной деятельности банка, о которой этот господин не мог не знать, ее неприязнь усилилась.

Не успела она поздороваться, как управляющий заявил, что менее всего банк заинтересован в скандале, который уже начинал разражаться вокруг дела с компьютерным взломом благодаря стараниям средств массовой информации. За усердием газетчиков стоят большие деньги, и это деньги наших конкурентов, сказал управляющий. Дело должно быть закончено как можно быстрее, и ради этого они готовы понести… некоторые финансовые убытки. Интересно, что они называют убытками, подумала Натали. Конечно, у каждого банка есть свои тайны, и за то, чтобы они оставались тайнами, платятся огромные деньги, но здесь вопрос был в другом…

Похоже, администрация пыталась решить свои проблемы разом, списав на своего ответчика все недостачи по счетам. Натали понимала, что скандал мог вывести наружу некоторые весьма интересные факты, после чего от банка осталось бы только несколько томов уголовного дела. Видимо, потому Алекс и предпринял взлом, что был точно уверен: руководство банка не сообщит об этом в полицию. Так и произошло. Но внезапный арест Алекса спутал все карты. Он сам рассказал о взломе банковской сети, и руководству банка ничего не оставалось, как признать, что взлом действительно имел место. Но информация об этом содержалась в строжайшей тайне, чтобы не отпугивать клиентов у которых могли появиться сомнения в надежности защитных систем банка.

И в таком щекотливом положении они не сочли нужным даже намекнуть на возможные последствия огласки своему адвокату! Правда, управляющий подробно рассказал ей, как, по его мнению, она должна вести дело: о чем говорить, чего касаться лишь по необходимости, а что категорически обходить стороной.

Натали вдруг очень захотелось поскорее посмотреть на реакцию этого надутого жулика, когда он узнает о степени ее осведомленности. Что ж, пора прервать его монолог.

— К сожалению, я не смогла заранее сообщить вам, что планы нашего бюро изменились. Мы вынуждены отказаться от работы с вами.

Управляющий нахмурился.

— Полагаю, у вас есть для этого достаточно уважительные причины? — В его голосе послышались нотки раздражения.

— Да. — Натали не была настроена затягивать объяснение, поэтому сразу выложила несколько документов на стол. — Вы не находите, что несколько исказили общую картину нынешнего состояния дел?

Минуту управляющий смотрел на бумаги. Потом поднял глаза на нее, их выражение было по-прежнему уверенным — блефовать он умел.

— И вы считаете, этого достаточно, чтобы отказаться от сотрудничества с нами?

— Да, я так считаю. То, как это будет выглядеть в прессе, вас беспокоит значительно больше, чем меня. Поэтому официальную версию мы сочиним вместе. И еще: я считаю себя вправе поставить дополнительное условие, если хотите, расценивайте его как рекомендацию юриста — откажитесь от иска Мишелю Кериту Вы знаете не хуже меня, что взятая им сумма ничтожна, а риск нежелательного для вас разглашения информации очень велик. Вам следовало бы раньше обратить внимание на несовершенство систем защиты информации…

Натали почувствовала на себе испытующий взгляд: финансист пытался связать ее «совет» с тем, что ему было известно о ней и о человеке, который сам сознался во взломе.

— Думаю, лучше всего будет представить дело, как ошибку: показания получены от человека, находившегося в состоянии алкогольного опьянения, — продолжала она. — Мне удалось кое-что узнать в полиции — ваш ответчик не настолько… тщеславен, чтобы настаивать на своей версии событий.

Еще раз смерив англичанку взглядом, управляющий согласно кивнул.

— Мы можем приступить к оформлению бумаг немедленно? Полагаю, вы намереваетесь заплатить мне за неделю работы?

Вскоре переговоры были закончены, оформление бумаг заняло не больше часа, так что она освободилась чуть позже полудня. После обеда Натали села в такси, с удовольствием откинувшись на заднем сиденье, и решила проехаться наконец по магазинам.

50

Прозрачная перегородка немного отсвечивала, и он не сразу узнал тонкую фигуру, увешанную фотоаппаратами и диктофоном. А когда она подошла и села напротив него, Мишель решил, что видит очередной из своих снов… Роберта, пристально глядя на него, представилась:

— Роберта Дюко, «Нью-Йорк таймс».

— Мишель Керит, следственная тюрьма, — в тон ей ответил Мишель.

— Вы согласны дать интервью нашему изданию? — Роберта выглядела очень деловитой.

— Почему бы и нет? — вздохнул Мишель.

В этом сне все было не так, как ему хотелось: духота, глаза режет яркий свет, чужие люди разговаривают в соседних кабинках. Вот молодой длинноволосый араб слева от Мишеля о чем-то горячо спорит с пришедшей к нему на свидание девушкой, она тихо ему отвечает, и наконец он не выдерживает и бьет кулаком в перегородку. Прозрачный пластик дрожит, и его колебания проходят волной по другим кабинкам, так что все головы поворачиваются в сторону араба.

Не может быть, что это происходит наяву. Мишель применил книжный прием — ущипнул себя за запястье, чтобы убедиться, что не спит. Женщина, которую еще пару месяцев назад он искал по всему Парижу, по которой тосковал, сам удивляясь своему безумию, сидела напротив него. Стоило потерять свободу, чтобы нити его давнишних историй сошлись в одной точке. Сначала Мари, теперь Роберта…

Она что-то говорила ему. Сперва Мишель слышал только чувственные обертоны ее грудного голоса, и они по-прежнему будоражили его. Но постепенно до него начал доходить смысл ее слов.

— Есть некоторое несоответствие между вашими показаниями и претензиями, которые предъявляет «Пари кредит». Несоответствие примерно в восемь миллионов франков. Вы что-то скрываете?

— Нет. Возможно, что-то скрывают они.

— У нас есть сведения, что вы преследовали почти благородные цели — вернуть долг дочери, о существовании которой узнали недавно, — говоря это, Роберта понизила голос. — «Откуда она узнала? Неужели у Мари хватило глупости обо всем рассказать? Нет, тогда бы комиссар задавал ему другие вопросы…» — Имя Мари Дюпьер вам ничего не говорит? — продолжала Роберта.

«Рассказала. Видимо, только что. А эта ушлая дамочка тут же все разузнала. Какое же садистское удовольствие она теперь, наверное, получает», — мрачно подумал Мишель и вслух спросил:

— Что именно вы собираетесь публиковать?

— Слушай внимательно, олух. — Кажется, Роберта теряла терпение. — Тебя спасает то, что ты отец Флер и в последний момент решил-таки о ней позаботиться.

— Откуда ты знаешь про Мари? — тихо спросил Мишель.

В этот момент Роберта поймала на себе изучающий взгляд охранника. Повысив голос, она задала очередной вопрос:

— Со стороны обвинения дело ведет Натали Гарднер, — и шепотом добавила: — Имя Натали или Лаура тебе ничего не говорит? — А потом громко продолжила: — Ходят слухи, что она склонна отказаться от сотрудничества с «Пари кредит». Есть ли у вас какие-нибудь предположения относительно мотивов, по которым она могла бы это сделать?

— «Пари кредит» — необычный банк, он интересует многих, — ответил Мишель, прежде чем осознал, о какой Лауре-Натали может идти речь. И автоматически продолжил: — Я знал одного американского финансиста, ныне покойного, который располагал интереснейшими сведениями об этом банке. Кстати, забавный был человек — жил в Португалии, интересовался информационными технологиями, даже сочинял фантастические рассказы…

К сожалению, теперь у меня нет никакой информации о делах банка. А у их адвоката, вероятно, такая информация появилась… — Он внезапно похолодел. Он вспомнил одну Натали, которая может знать о «Пари кредит» многое… Только на чьей она стороне? — Вы сказали, адвокат намерен отказаться от дела? Как давно она им занимается?

— Она выиграла тендер две недели назад.

Портфель исчез больше десяти лет назад. За это время Натали должна была уже знать о банке всю подноготную. И все-таки решила иметь с ним дело. А потом передумала. Какой-то составляющей не хватало. Неужели он, Мишель, — единственная причина ее отказа? Едва ли. Та хищница, наверное, его даже не помнит. Что знает об этом Роберта?

Та, в свою очередь, заметив замешательство собеседника, вдруг широко ему улыбнулась:

— Есть вещи, которые нужно просто принимать как должное.

Она задала еще несколько вопросов, каждый из которых содержал едкую издевку. Не чувствует ли он себя слишком старым для того, чтобы быть хакером? Что он делал в Португалии? Что он, как психиатр по образованию, думает о современном психоанализе? Мишель отвечал коротко, почти все время невпопад, и думал о другом. Сначала он пытался представить себе, что скажет этой язвительной особе, когда наконец сможет поговорить с ней в приватной обстановке.

Ему хотелось удержать ее, и она, думал Мишель, тоже хочет этого, иначе она не пришла бы сюда. Она бесконечно притягательна и своей отчужденностью может свести его с ума.

— Вы намереваетесь навестить меня еще раз? — внезапно спросил Мишель, глядя всеведущей «журналистке» в глаза.

— О нет, благодарю, материала и так уже предостаточно, — насмешливо парировала Роберта.

По дороге домой она подумала, что на самом деле ей имело бы смысл встретиться с этим человеком после его выхода из тюрьмы… Ее операция со станцией MIR безнадежно провалилась: сегодня она узнала, что счета, по которым она разбросала деньги желающих переселиться в космос, арестованы. Слава Богу, подозревать, что ей готовят ловушку, она начала еще вчера — после того, как удалось с такой головокружительной легкостью перевести деньги с «космического» счета. У нее хватило ума проверить состояние счетов с чужого компьютера, и, кажется, она не засветилась… Но не все потеряно — у нее есть копии документов из портфеля, и, возможно Рудольф, мысленно она называла Мишеля только так — поможет ей найти на них покупателя. Хотя, конечно, иметь дела с человеком, фотографии которого были почти во всех парижских газетах, небезопасно…

Роберта поехала домой. Еще не успев открыть дверь в квартиру, она услышала, что ее телефон звонит. Это оказалась Мари. Она сказала, что хочет пригласить Роберту и Натали поужинать вместе сегодня вечером и отпраздновать успешное окончание их совместной «операции».

— Ну, до успешного окончания еще далеко, — заметила Роберта.

— Как? Ты еще ничего не знаешь? — удивилась Мари. — В последнем выпуске новостей уже сообщили, что «Пари кредит» отозвал свой иск…

— Не может быть! — воскликнула Роберта и тут же поняла: это Натали. Только она могла заставить банк действовать так быстро. — Да, это действительно стоит отпраздновать, — сказала она в трубку. Я сейчас приеду… «…хотя мне-то праздновать пока еще нечего», — мысленно закончила она.

51

Когда уставшая Натали с огромным ворохом пакетов уселась в такси, чтобы вернуться в гостиницу, уже заметно стемнело. Она прикрыла глаза, и ее мысли опять невольно вернулись к событиям последних дней.

История с арестом Алекса по-прежнему казалась ей непонятной. Сам сдался полиции, после чего был препровожден в парижскую тюрьму… Все это выглядело очень странно. Мари сказала, что когда он услышал о гибели какой-то иностранки, то решил: погибла Мари, и он, Алекс, послужил причиной ее смерти.

И почему-то туг же рассказал о взломе.

По всей видимости, он был сильно пьян, но что происходило в голове у этого человека, который всегда казался ей каким-то пришельцем из другого мира? По прошествии стольких лет он все еще любил Мари и впал в отчаяние, узнав о ее гибели? Или это произошло просто от усталости? Несколько лет назад Натали пришлось защищать человека, который много лет безнаказанно совершал преступления, а потом пришел в полицию и сам сознался во всем, измученный многолетним грузом опасности и вины? Но тот ее клиент имел на совести преступления, совершенные против конкретных людей. Почему Алекс сознался именно в компьютерном взломе — самом безличном из уголовных преступлений?

Натали призналась себе в том, что, пожалуй, ею движет не профессиональное, а чисто женское любопытство. Она попыталась представить себе его разговор с Мари. Нет, тот Алекс, с которым она провела в Германии ночь, не смог бы пробыть с этой милой, но все-таки очень недалекой дамочкой и часа. Неужели он так любил ее? Разве такой человек способен любить?!

Она подумала о Роберте — еще одна претендентка на сердце Алекса. Нельзя сказать, чтобы эта женщина была симпатична Натали, но в обаянии ей, конечно, не откажешь.

Мужчинам она наверняка нравится. Но Натали достаточно пожила на свете, чтобы понимать, что между страстью и преданной любовью, которая остается с человеком на всю жизнь, огромная разница. Не требовалось никаких усилий воображения, чтобы представить себе в постели Алекса и Роберту. Но вряд ли этот человек мог стать по-настоящему близким ей: столкновение интересов, соперничество — вот стихия, где обитала эта женщина, а семья, видимо, оставалась для нее чем-то чужеродным.

Но, даже желая тихой домашней жизни, Алекс вряд ли мог бы выбрать Мари, снова вернулась к своей мысли Натали. И уже в который раз за последние несколько дней она стала сравнивать Алекса с теми, кто был у нее после него, и даже с Шарлем. Конечно, Алекс именно тот мужчина, который был нужен ей тогда, много лет назад, чтобы пробудить в ней женщину. Их соединение было таким восхитительным потому, что они были разными, как небо и земля. Все это было похоже на сказку и вовсе непригодно для жизни.

Ее «юные гении»… Закрыв глаза, Натали припомнила лицо одного из них, и за ним, словно на меняющейся картинке, выступила целая галерея: глаза, холсты, привычки. Она уже с трудом вспоминала, кому что принадлежит. Чем больше она думала о своих отношениях с мужчинами за все эти годы, тем больше они казались ей каким-то суррогатом, где флирт, секс, разговоры были лишь знаками, намеками на возможность какого-то иного уровня общения…

Шарль — другой. В нем была способность слушать и понимать услышанное, которой прежде Натали никогда не встречала в мужчинах. Они еще так недавно знакомы, но в тот вечер в ресторане ей почему-то казалось, что она может рассказать ему о себе многое и он поймет ее. Хотя это ощущение могло быть и ошибочным. Может быть, и он такой же, как другие, только играет по своим, более изощренным правилам. Пройдет время, и однажды она обнаружит, что разговаривала с самой собой, а он лишь делал вид, что понимает ее.

Нынешняя Натали уже не была той романтической натурой, что десять лет назад готова была искать человека с портрета и мчаться за ним хоть на край света. Взрослая рассудительная женщина, похоже, опять брала в ней верх. «Но что я теряю? — ей все-таки не хотелось расставаться с надеждой. — Даже если и обожгусь еще раз — что ж, ничего страшного…»

За этими размышлениями Натали не заметила. как машина остановилась возле гостиницы. Водитель такси уже дважды окликал ее и, не дождавшись ответа, вышел и распахнул перед ней дверь.

Заметив в дверях обвешанную пакетами фигуру Натали, Мари, с сидевшая в зале ресторана за своим столиком, метнулась к ней.

— Натали, вы уже знаете, что иск отозван? Я так благодарна вам!

Англичанка в изумлении воззрилась на хозяйку ресторана:

— Так быстро? Вы ничего не перепутали, Мари?

— Да нет же! Роберта уже едет сюда, мы обязательно должны вместе отпраздновать это событие. Ради нас вы так рисковали…

— Для меня самой очень важно было побыстрее покончить с этой историей, так что вам не за что благодарить меня. Видите ли, в моей работе… — Но, взглянув на Мари, она не стала продолжать: вряд ли эта женщина способна сейчас вникать в особенности работы адвоката.

— А вот и Роберта, — радостно воскликнула Мари, устремляясь к двери, чтобы встретить подругу. — Теперь мы опять все в сборе!

«Интересно, чему она так радуется?» — пожав плечами, спросила себя Натали.

52

Как только он вышел из ворот тюрьмы, несколько нахальных вспышек неприятно обожгли глаза. Мишель поискал в толпе лицо с приподнятыми бровями — он почему-то был уверен, что Роберта обязательно приедет встретить его, но ее не было.

С трудом отбившись от журналистов, он сел в такси и отправился домой.

Войдя в свою квартиру, Мишель бессильно опустился в кресло и уставился в пол. Он понял, что даже не может радоваться освобождению. Последний месяц самым любимым его занятием было думать о Флер, представлять себе, как она узнает, что он ее отец. Но теперь, после той безобразной сцены, которую он устроил Мари в Португалии, после тюрьмы, — как он посмеет появиться перед дочерью? Это совершенно невозможно! Мишель застонал и поднял глаза к потолку: «Господи, за что ты наказываешь меня так жестоко?» — воззвал он, но ответа, как и следовало ожидать, не услышал.

Он встал и подошел к бару, ему захотелось напиться. Открыв дверцу, сразу увидел бутылку божоле, приготовленную для встречи с Анджеем. Сегодня же семнадцатое число, вспомнил он. Мишель взглянул на календарь — точно, в квадратике с числом «17» нарисована ухмыляющаяся рожица и обозначено время их встречи: семь вечера. Он взглянул на часы: они договорились встретиться на Ришеран, еще можно успеть. Если он останется дома, то, наверное, сойдет с ума.

Мишель быстро переоделся: поверх белой футболки он надел кожаный жилет и повязал на шею пестрый платок — по этим приметам мальчишка должен узнать его — и выбежал из дома.

Интернет кафе находилось неподалеку от того места, где канал Сен-Мартен уходит под землю. Набережная Сен-Мартен была в этот час немноголюдна — большинство жителей окрестных домов покинули город на лето, туристы для прогулок предпочитают известные парки и бульвары, а здешние кварталы, несмотря на густую зелень по берегам канала, не считаются парадной частью города. Посетителей в кафе было тоже немного: трое мальчишек лет десяти самозабвенно лупили по клавишам, осваивая какую-то новую игру, а в углу у экрана огромного плоского монитора рассеянно листала журнал тоненькая рыжеволосая девушка.

Анджей опаздывал. Он уверял, что бывал в Париже, и знает, как добраться до Сен-Мартен от вокзала Дю Норд, но наверняка заблудился. Мишель сел за свободный терминал у окна и подключился к сети. Через несколько секунд на его экране появилось сообщение: «Канал Сен-Мартен выглядит так, словно в ванну до краев налили воду. А когда шел дождь, вода полилась через край».

«Анджей, где ты?» — быстро набрал Мишель.

«А ты выглядишь моложе, чем можно было подумать».

«Где ты прячешься?»

«В углу».

Мишель посмотрел в угол зала, и девушка за монитором дружелюбно и немного насмешливо улыбнулась ему.

«В каком углу?»

«До сих пор у меня было лучшее мнение о твоих умственных способностях. Ты же только что смотрел на меня».

Он не успел убрать с лица растерянно-сердитое выражение, как девушка уже поднялась со своего стула и направилась к нему.

— Привет! Меня зовут Агнешка, — сказала она на отличном французском. — Понимаешь, хакеры как-то странно реагируют на особ женского пола. Когда я лет в семь первый раз побеседовала с ними под своим настоящим именем, то ко мне то и дело начали обращаться с разными предложениями… Я узнала много непонятных слов и спросила у своей тетки, что они значат, а она сразу посоветовала мне говорить всем, что я мальчик. А потом меня ужасно забавляло: взрослый мужчина, к тому же психолог, не может догадаться, что я девушка. Еще вчера мне так хотелось попробовать твой божоле… Но, видишь ли, я успела прочитать сегодняшние газеты, там столько пишут о хакерах… Я насчитала с десяток предположений, почему отпустили одного из них, обокравшего банк. А что думаешь по этому поводу ты?

Но Мишель Керит, он же Майкл Кертис, от изумления не мог вымолвить ни слова.

53

У Рене Десанжа было отличное настроение — завтра у него начинался отпуск. Последний раз такое случилось два гола назад, когда Десанжу удалось найти угнанную машину своего начальника. На этот раз инспектор связывал с предстоящим отпуском вполне определенные надежды, и теперь, насвистывая что-то бравурное, он шел по коридору с бутылкой отличного коньяка в «дипломате».

Он сразу же заметил, что его сотрудники прячут улыбки, но решил не задавать никаких вопросов — сами все расскажут — и начал молча откупоривать коньяк.

Его расчет, конечно же, оказался верным — первым не выдержал Франсуа:

— Рене, пока тебя не было, несколько раз звонила женщина, — с таинственным видом сообщил он. — По-моему, она была чем-то очень взволнована…

— Да? — Десанж невозмутимо стал разливать коньяк по бокалам.

— Она спрашивала тебя…

— И что же? — Рене уселся в кресло и поднес бокал к губам.

— Она очень интересовалась, где ты собираешься провести отпуск…

— Что? — вся невозмутимость инспектора вдруг куда-то исчезла, и он бросился набирать телефонный номер.

«Она не должна была догадаться об этом раньше времени, — думал Рене, слушая в трубке длинные гудки. — Но она догадалась… А я-то, наивный, представлял себе, как она удивится, когда увидит, что я вхожу в ее каюту…» В трубке щелкнуло.

— Мари? Ты искала меня?

На другом конце провода счастливый женский голос произнес:

— Спасибо за чудесный подарок, Рене. И не отказывайся, я все равно знаю, что это ты! Я так давно мечтала о средиземноморском круизе. Но, знаешь, теперь мне придется менять прическу, потому что к моей нынешней совершенно не подходит гребень. И колье я тоже обязательно возьму с собой!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.