Революции на экспорт

Глава 8. «Бархатные» революции в странах Восточной Европы в 1989 г.

В 1989 году во многих странах социалистического лагеря свершились революции, приведшие к изменению общественного строя и политической системы, к ликвидации Варшавского договора, СЭВа и вообще «социалистического лагеря». Динамика событий такова.

6 февраля. В рамках «круглого стола» в Польше начались переговоры между представителями правительства, официальным объединением профсоюзов, профсоюзом «Солидарность» и другими общественными группами.

4 июня. Парламентские выборы в Польше, к которым допущены оппозиционные партии. Выборы в нижнюю палату проводились в соответствии с договоренностями «круглого стола», правящие партии получили 299 мест из 460. В Сенате, выборы в который проводились свободно, 99 мест из 100 получила оппозиция и 1 место – независимый кандидат.

24 августа. Правительство Польши возглавил представитель оппозиции Тадеуш Мазовецкий.

9 сентября. Правительство Венгрии открыло границу с Австрией.

18 сентября. В ходе переговоров в рамках «круглого стола» между Венгерской социалистической рабочей партией и оппозицией принято решение о введении в Венгрии многопартийной системы.

18 октября. Глава ГДР и Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) Э. Хонеккер подал в отставку. Новым генеральным секретарем СЕПГ, председателем Народной палаты ГДР и председателем Национального совета обороны страны стал Эгон Кренц.

18 октября. Парламент Венгрии принял около 100 конституционных поправок, регулирующих переход к парламентской демократии.

23 октября. В Будапеште вместо Венгерской Народной Республики провозглашена Венгерская Республика, определившая себя как свободное, демократическое, независимое, правовое государство.

9 ноября. Совет министров ГДР принял решение об открытии границы с ФРГ и Западным Берлином.

10 ноября. Глава Народной Республики Болгария и Болгарской компартии Тодор Живков подал в отставку с поста генерального секретаря и члена политбюро. Новым генеральным секретарем БКП избран Петр Младенов.

17 ноября. Парламент Болгарии избрал Младенова главой Госсовета страны.

24 ноября. Под давлением оппозиции и массовых демонстраций в отставку ушло руководство Коммунистической партии Чехословакии. Новым генеральным секретарем партии избран Карел Урбанек.

28 ноября. В Чехословакии по итогам встречи делегации правительства и правящего Народного Фронта с представителями оппозиционного «Гражданского форума» принято решение о создании нового правительства, отмене закрепленного в конституции положения о руководящей роли коммунистической партии.

10 декабря. Уход в отставку президента Чехословакии Г. Гусака. Сформировано новое правительство с некоммунистическим большинством. 29 декабря Президентом Чехословакии избран Вацлав Гавел.

15 декабря. Начало массовых выступлений протеста в румынском городе Тимишоара.

22 декабря. В Румынии свергнут глава государства и Румынской компартии Н. Чаушеску. Расстрелян вместе с супругой 25 декабря. Президентом Румынии стал лидер Фронта национального спасения И. Илиеску.

«Бархатные» революции – это особый класс революций, руководящую роль в которых играют группы элиты, конкурирующие с той частью элиты, которая примыкает к власти. Обсуждая характер произошедшей на Украине «оранжевой» революции, А. Чадаев утверждает наличие общего признака революции подобного типа: «Бесполезно искать её формулу в анналах марксизма-ленинизма. Угнетаемые классы не обучены тяготиться своей угнетённостью и не порождают революций в процессе обострения классовой борьбы. Внутренний источник современной революции – это контрэлита: активная, голодная до власти прослойка тех, кто остался за бортом в результате клановой борьбы».

«Бархатные» революции во всех восточноевропейских странах прошли практически одновременно, несмотря на разный уровень развития стран, разный уровень общественных противоречий и, самое главное, разную силу их лидеров. Они были проведены по сходному сценарию в тот год, когда в ходе активных переговоров Горбачева и США была в принципе решена судьба СССР. Поскольку страны Восточной Европы экономически и политически были взаимосвязаны и составляли единый блок с СССР, то отказ СССР от роли геополитического лидера автоматически означал для этих стран переход под эгиду другого геополитического центра. Страны Восточной Европы были «сданы» советским руководством.

До самого начала революционных событий в ноябре 1989 г. отношение Москвы к своим союзникам по Варшавскому договору не претерпело видимых изменений. Это отношение было, по мнению помощника Горбачева Г. Х. Шахназарова, несколько пренебрежительным: «Они при нас, никуда не денутся, объясним – поймут»[80]. Однако на 39-м съезде Болгарской соцпартии (наследницы БКП) в сентябре 1990 г. было выражено негативное отношение к попыткам перенесения в Болгарию сценариев «бархатной» или «нежной» революции. Отмечалось, что в болгарском («балканском») варианте «нежная революция» вызвала бы хаос, насилие, могла бы привести к гражданской войне.

Правящей верхушке восточноевропейских стран не было никакого смысла оказывать сопротивление «бархатным революциям», поскольку исход их был решен заранее. Однако даже с учетом этого очевидного факта по настоянию советского руководства была проведена замена первых лиц в политической системе этих стран. Попытка отвергнуть предложение такого компромисса, которую оказал Чаушеску, была строго наказана.

Гораздо меньшая политическая зависимость Кубы, Северной Кореи, Вьетнама и Китая от СССР не позволила аналогичным образом поставить эти страны под контроль США. Особняком стоит Албания, которая была втянута в сферу геополитических интересов Запада после смерти сильного национального лидера. Для ликвидации независимого от СССР югославского государства, хотя и ориентированного на Россию, Западу пришлось разжечь там гражданскую войну и прибегнуть к агрессии, в ходе которых и были созданы условия для проведения «бархатной» революции 2000 года.

Важнейшим общим для стран Восточной Европы цивилизационным условием «бархатных» революций был тот факт, что жители этих стран тянулись к Западу. Одним из проявлений завышенных ожиданий, связанных со сменой системы власти в регионе, следует рассматривать веру восточноевропейцев в свою идентичность с Западной Европой. Причем, как замечают многие наблюдатели, эта вера встречалась в горах Албании даже чаще, чем на улицах Праги[81]. По оценке американских социологов, в годы революционных перемен восточноевропейцы в целом относились к капитализму как общественной системе более благоприятно, чем респонденты в странах Запада[82].

Особенностью «бархатных» революций является тот факт, что в них смыкаются сторонники разных социально-философских принципов – и приверженцы уравниловки (большинство желает ликвидации привилегий элиты и более уравнительной оплаты), и сторонники большей социальной дифференциации (элитарные слои управленцев и интеллигенции). Их объединяла общая неприязнь к государственной власти и политическому режиму, «держащим» их в составе антизападного «советского блока».

Новые власти восточноевропейских стран после «бархатных» революций сразу заявили об отношениях с СССР как равноправных, т. е. поставили вопрос о выводе советских войск со своих территорий, осудили советское вмешательство (тем более вооруженное) в их внутренние дела в прошлом, отвергли какие-либо претензии на советское (российское) политическое лидерство в Восточной Европе и т. д.

Как это и следует из принципов манипуляции сознанием, все стереотипы массового сознания, которые возбуждались для превращения массы граждан в толпу, осуществлявшую спектакль «бархатных» революций, были подготовлены самой господствующей идеологией, сформировались на ее основе и, как представлялось толпе, требовали своего очищения, обновления и развития, но никак не отмены. Элита (в союзе с внешними силами) на первом этапе начинала свои «бархатные революции» как движения, направленные на искоренение недостатков существующего в стране строя. Это мы видели в СССР, когда перестройка, направленная на ликвидацию социалистического порядка, велась под лозунгом «Больше социализма!» Иначе и быть не могло – массовое сознание не приняло бы антисоциалистических целей.

Например, движение «Солидарность» в Польше в 1980 г. имело ярко выраженный социалистический и патриотический характер. Рабочие требовали воплощения в жизнь фундаментальных уравнительных принципов социализма, крайне чувствительно относясь к любым отклонениям от его доктрины. В их требованиях не содержалось каких-либо принципиальных идей и ценностей, идущих вразрез с существующей стратегией общественного развития.

Во время всех «бархатных» революций 1989 года советские войска, дислоцированные в Венгрии, ГДР, Польше и ЧССР, находились на своих базах и не участвовали в событиях. М. С. Горбачев, отмечая в своих мемуарах, что «у пришедших к руководству в СЕПГ [после ухода Э. Хонеккера. – авт. ] людей хватило разума и мужества не пытаться потопить в крови народное недовольство», вполне резонно добавляет: «Думаю, определенную роль в этом сыграла и наша позиция. Тогдашним руководителям ГДР было ясно, что советские войска при всех обстоятельствах останутся в казармах»[83].

Как говорилось в гл. 1, в общественном сознании постсоветских стран до сих пор господствуют категории и понятия марксизма. Поэтому и завершающая фаза перестройки в СССР, и «бархатные» революции в европейских социалистических странах трактуются как революции антисоциалистические. В более широком смысле, как революции формационные, направленные на изменение социально-экономической формации. Поскольку в результате этих революций были разрушены «государства трудящихся», а общественная собственность на средства производства была заменена частной собственностью, то, рассуждая в рамках логики марксизма, пришлось бы признать эти революции как буржуазные. Часто даже приходится слышать упреки за само употребление применительно к ним слова революция. Это, мол, самая настоящая контрреволюция, направленная на реставрацию капитализма.

Анализ движущих сил «бархатных» революций, их социальной базы и мотивов, которые сплачивали их участников, не позволяют принять эту трактовку. Все эти вопросы изучены, с привлечением большого материала исследований, проведенных в восточноевропейских странах как отечественными, так и зарубежными учеными, и изложены в книге Н. Коровицыной. На основании этой книги и сделаем следующие утверждения.

Прежде всего, важно подчеркнуть, что все эти страны, за исключением ГДР и Чехии, к началу Второй мировой войны представляли собой особый в цивилизационном отношении тип. Н. Коровицына пишет: «Восточная часть европейского континента и в середине ХХ в. оставалась экономической периферией ее западной части. За исключением Чешских земель страны, вступившие на путь форсированной индустриализации по советскому образцу, составляли регион сельского типа с высоким аграрным перенаселением и низкими показателями грамотности.

На этом фоне осуществление программы социалистической индустриализации как основы «перехода к современности»… приобрело для стран региона историческое значение. Рост промышленного производства привел к ликвидации аграрной перенаселенности села, как и городской безработицы… Период строительства «основ социализма» вошел в историю прежде всего как время массовой восходящей социальной мобильности. Ее определяют как «исключительную», «беспрецедентную». Эта ситуация отчетливо контрастировала с межвоенной».

Из этого видно, что никаких объективных «классовых» причин ненавидеть свой общественный строй и поддерживать революцию, предназначенную для его свержения, у населения стран СЭВ не было. В интересах населения было как раз сохранять базис своего общества. Невозможно представить себе, что почти 100 млн. человек могли не понимать своих классовых интересов.

В том и проблема, что свои классовые интересы люди понимали, но, во-первых, они обладали очень низким «уровнем классовости», а во-вторых, у человека есть не только классовые интересы. Исходя из своих социальных интересов, население этих стран и не собиралось до завершения определенного исторического этапа менять общественный строй: «В целом к моменту завершения формирования общества, которое называется восточноевропейским, жизнью в нем были довольны почти 70% опрошенных. Система ценностей поляков оставалась относительно стабильной в течение четверти века, по оценке социологов, до 1978 г. , даже до начала 1980 г… Ст. Новак назвал столь длительное постоянство поразительным… Так, идеологический портрет варшавского студента 1978 г. почти повторяет его портрет 1958 г.».

Более того, революция и созревала исходя из стремления приблизить реальность к социалистическому идеалу. И речь вовсе не идет о манипуляции сознанием, к которой прибегала номенклатура КПСС, выдвигая лозунг «Больше социализма!» Этот лозунг выражал чаяния масс. Капитализма не желало население даже самой близкой к Западу по уровню экономического развития Чехословакии. «Бархатные» революции были направлены на изменение надстройки, а не базиса.

Н. Коровицына пишет: «Именно в среде чешской интеллигенции впервые возникло стремление к гуманистическому обновлению общественной системы советского типа. Оно вылилось в события Пражской весны. Но даже на пике реформаторских устремлений в июле 1968 г. , по социологическим данным, только 5% отвечало положительно на вопрос о том „хотели бы вы возвращения капитализма?“. Самое любопытное, когда в следующий раз решалась судьба страны в ноябре-декабре 1989 г. , опросы продемонстрировали завидную стабильность взглядов чешского человека: те же 5% хотели бы установления капиталистического порядка. А 90% разделились на две примерно равных части. Одна предпочитала „социализм с человеческим лицом“, другая – „экономику смешанного типа“.

Почему же население Восточной Европы обладало низким «уровнем классовости», почему оно в момент исторического выбора не смогло рационально взвесить свои интересы и изменить вектор своего революционного порыва? Причины имеют тот же характер, что и в СССР, только выражены они были еще острее, чем в СССР. Они заключаются в том мировоззренческом кризисе, который претерпевает традиционное аграрное общество в процессе форсированной модернизации и перехода к городскому образу жизни.

Вот культурологическая характеристика этого общества: «Урбанизация и образовательная революция 1970-х годов завершили переход к „современности“ в странах региона. Восточноевропейское общество стало не только индустриальным, но и городским: программа соцмодернизации была выполнена… В восточноевропейском человеке переплетаются сейчас черты самых различных исторических эпох, образуя специфический, характерный только для него, сплав архаики и постмодерна, социального и либерального начал, села и города, национального и глобального».

«Сплав архаики и постмодерна» – легковоспламеняющаяся субстанция. Это – аномальное состояние общества, краткий исторический миг, когда утрачена способность и желание прагматического расчета интересов. Этого мига наши общества не пережили, сорвались в революции, фундаментально противоречащие интересам большинства. Сорвались, потому что нашлись прагматически мыслящие силы, которые подтолкнули в пропасть. Разве не трагичен запоздалый вывод польских социологов о том, что «коллапс „реального социализма“ произошел не в результате отказа от ценностей современного гуманизма, а, напротив, благодаря „радикальному и последовательному следованию им“?

На этапе созревания «бархатных» революций на общественную арену вышло поколение, обладающее утопическим типом мышления. Оно считало, что социальные структуры, обеспечивающие стабильное благополучное жизнеустройство, не могут быть уничтожены или повреждены вследствие неосторожных политических действий. Любое изменение системы – к лучшему! С этой мыслью и ломали общественный строй.

Н. Коровицына пишет: «Амбициозные планы „догоняющего Запад потребления“ рождали у молодого восточноевропейца убеждение, что жизнь становится – или должна становиться – все лучше, и вскоре произойдет перелом к качественно новому состоянию… В опыте этой генерации воплотилось и доиндустриальное прошлое, и наступающее постсовременное будущее, дав ослепительный, но короткий всплеск духовной энергии в виде специфического историко-культурного феномена человечества – „социалистического постмодерна“.

Историческая ловушка социалистической модернизации, которой, видимо, нельзя было избежать, заключалась в том, что социализм, вырастающей из недр традиционного сословного общества, порождает своего могильщика в лице интеллигенции с ее высокой духовностью мессианского типа. И порождает этого могильщика гораздо более неуклонно, нежели буржуазия порождает своего могильщика в лице пролетариата.

Вот как это объясняет Н. Коровицына: «Городская интеллигенция, формировавшаяся в регионе, считала себя продолжательницей исторической миссии дворянства, хранительницей национальной идентичности, культуры, языка, традиции. Она брала на себя роль общественного лидера, ответственного за судьбы национального развития, передачу характерной системы ценностей из поколения в поколение. Интеллигенция воспринимала себя как особый, харизматический слой общества. Она фактически заняла социальные позиции буржуазии, сохранив ментальность аристократии.

Восточноевропейская интеллигенция – преимущественно «новая» – создала тип культуры, тесно связанный со «старой дворянской культурой» и, сохраняя преемственность с ней, воспринимала себя как национальную элиту. Госсоциализм, как принято называть этот период в Восточной Европе, даже получил определение «ортодоксальной и деформированной версии проекта Просвещения»… Именно высокообразованные слои населения выступали наиболее последовательными сторонниками свободного рынка. Это совершенно не было характерно для других регионов мира и составляло специфику посткоммунистической Восточной Европы, объяснение которой можно найти в интенсивных процессах «психотрансформации», интенсивно шедших в среде интеллигенции.

Массовая носительница идеалов романтизма и символизма, двухвековой дворянско-аристократической традиции восточноевропейская, особенно польская, как и русская, интеллигенция пережила уже в ходе «перестройки» беспрецедентный сдвиг в ментальности, жизненных ориентациях, ценностях… Не что иное, как традиционные ценности, исповедовавшиеся восточноевропейской интеллигенцией, были движущей силой бархатной революции».

Мысля в терминах исторического материализма, мы не могли понять, как традиционные ценности могли подвигнуть человека, воспитанного в солидарном обществе, поддержать революции, которые вели к господству ценностей либеральных, кардинально антитрадиционных. А ведь и мы в СССР наблюдали мировоззренческий кризис, вызванный быстрой урбанизацией. Он проявился в сдвиге к оккультизму и суевериям, в иррационализме и мистицизме множества образованных городских людей – во всем том, что сделало советского горожанина 80-х годов беззащитным перед самой грубой манипуляцией сознанием.

Н. Коровицына пишет об этом воздействии урбанизации на сознание в странах восточной Европы: «В период социализма изменился тип веры: традиционный сельский тип религиозности уступал место новому – городскому – с его мировоззренческой неопределенностью, размытостью идейных и нравственных ориентаций. Городской тип веры был одним из проявлений „городского нематериализма“ как некоторого „мировоззренческого синтеза“. Он возник в то десятилетие [1970-е годы] в среде новых горожан из числа массовой интеллигенции и служащих, став плодородной почвой для процессов „перестройки“, для всевозможных духовных превращений общества позднесоветского типа. „Городской нематериализм“ возникал на месте утраченной веры в Бога. Лишенные веры бывшие носители традиционного типа культуры и социальности представляли собой легко управляемую и манипулируемую „массу“. Она и явилась основой бархатной революции. Сама эта революция – не что иное, как феномен массового сознания восточноевропейского общества».

Рассмотрим некоторые конкретные случаи.

ГДР являлась ключевым объектом «бархатной» революции, поскольку именно здесь проходила западная граница советского геополитического блока. Здесь с особой остротой ощущался «демонстрационный эффект» западного образа жизни и западных потребительских стандартов, поскольку по обе стороны границы жили люди одного и того же народа. В условиях наступления общества массового потребления вся Восточная Европа проиграла соревнование с Западом в сфере «престижных» материальных условий жизни, что сыграло решающую роль в успехе революций 1989 г. В ГДР это проявилось крайне резко.

До конца 1980-х годов никаких массовых выступлений немцев не было. Приход к власти в СССР М. С. Горбачева и его политика перестройки кардинально изменили ситуацию – началась активная дестабилизация государственности ГДР. Передачи западногерманского телевидения, всегда свободно доступные в ГДР, широко освещали ход реформ в Восточной Европе. Все большее число людей решались написать заявление о выезде в ФРГ – только в первом полугодии 1989 года таковых было 125 тысяч. Многие представители интеллигенции и церковные деятели стали открыто критиковать режим за отсутствие политических и культурных свобод.

Правительство ответило изгнанием из страны некоторых видных диссидентов. Однако диссиденты ГДР все чаще ссылались на требования гласности и перестройки по примеру СССР. Влияла и ситуация у соседей – 17 апреля в Польше снова была разрешена «Солидарность», 2 мая Будапешт открыл границы для венгерских граждан, 4 июня в Польше оппозиция приняла участие в парламентских выборах.

Еще более сильным сигналом в середине июня послужил визит Горбачева в ФРГ, во время которого было подписано совместное заявление, в котором Горбачев провозгласил право каждого государства свободно выбирать собственную политическую и социальную систему. К этому времени в ГДР с той же целью уже регулярно совершались попытки организовать митинги, так как коммунальные выборы 7 мая, которые оппозиция объявила фальсифицированными, дали к этому повод. Внимательно следя за подаваемыми и советским руководством, и Западом сигналами, оппозиция все меньше боялась бросить режиму открытый вызов. В это же время в ГДР уже возникли первые независимые партии («Демократию – сейчас», «Новый форум», «Демократический выезд» и Социал-демократическая партия ГДР).

Непосредственной причиной дестабилизации стала проблема беженцев, вызванная открытием для последних венгерской границы. Решение об этом Венгрия приняла уже 24 августа 1989 г. в результате контактов между Г. Колем, премьер-министром и министром иностранных дел ВНР. 9 сентября 1989 г. Венгрия полностью открыла свои границы для граждан ГДР. До конца сентября около 25 тысяч немцев прошли через эту «брешь» в Австрию, а через нее в ФРГ. В Праге и Варшаве тысячи граждан ГДР выжидали на территории посольств ФРГ, пока Бонн не добился для них права на выезд. 4 октября поезда с опечатанными вагонами привезли на Запад более семи тысяч беглецов[85].

6 октября в Восточном Берлине состоялось официальное факельное шествие около ста тысяч членов организации социалистической молодежи, а двумя днями позже в Лейпциге на улицу вышли 70 тысяч противников режима под лозунгом «Мы – один народ». Все происходило дисциплинированно и мирно. Красноречива динамика: 25 сентября в Лейпциге на демонстрацию вышло пять тысяч человек, всего неделей позже уже 20 тысяч, а еще через неделю – 70 тысяч.

В начале октября на празднование 40-летия ГДР прибыл М. С. Горбачев, который дал понять, что Советский Союз не станет вмешиваться в дела ГДР. 7 октября 1989 г. Горбачев выступил в берлинском Дворце Республики со своей знаменитой речью, где он предупреждал руководство ГДР, что «жизнь его накажет, если оно будет опаздывать». Был пущен слух, будто Горбачев заявил руководству ГДР, что советские войска в ГДР выступят не на его стороне. Руководство ГДР, предоставленное само себе, разделилось. Хонеккер, только что оправившийся от серьезной операции, выступил за применение силовых методов. Большинство членов политбюро ЦК СЕПГ не согласилось, и в середине октября Хонеккер и его союзники были вынуждены уйти в отставку. Во главе партии стал Эгон Кренц. Перед общественностью он ни разу не появился.

В научных кругах уже обсуждались модели «чистки», которую могли бы возглавить умеренные кадры СЕПГ и представители правозащитных движений. 23 октября в Лейпциге на улицу вышло 300 тысяч человек, а 4 ноября на Александерплатц в Восточном Берлине – около миллиона[86]. Одновременно росло число тех, кто бежал на Запад через другие страны восточного блока. В течение пяти дней почти 50 тысяч восточных немцев покинуло ГДР через ЧССР. Это уже не имело практического смысла и было частью спектакля «бархатной» революции. Как позже писали социологи, «демократические ориентации восточных немцев не в последнюю очередь объяснялись желанием жителей бывшей ГДР присоединиться к богатому западному собрату».

Совет министров во главе с премьер-министром Штофом ушел в отставку 7 ноября. Правительство возглавил Х. Модров, секретарь Дрезденского окружного комитета СЕПГ. Новое руководство попыталось стабилизировать ситуацию, пойдя навстречу некоторым требованиям демонстрантов: было предоставлено право на свободный выезд из страны и провозглашены свободные выборы.

Вечером 9 ноября к прессе в Восточном Берлине вышел член политбюро Г. Швабовски и зачитал: «Гражданам ГДР будет разрешено выезжать за границу без каких-либо условий и через любые контрольно-пропускные пункты ГДР и ФРГ». На вопрос, когда эти правила вступят в силу, он добавил: «Прямо сейчас, немедленно».

После того, как 9 ноября манифестанты разобрали стену, разделявшую Восточный и Западный Берлин, в массовое сознание стали внедрять идею объединения двух Германий. Эта, с геополитической точки зрения едва ли не главная проблема в тот момент, стала предметом крупномасштабных закулисных переговоров и махинаций. Начать с того, что когда переговоры по этому вопросу уже шли вовсю, внутри СССР Горбачев во всеуслышание категорически отрицал возможность ликвидации ГДР.

Эту установку официально поддерживала и ФРГ. 11 октября 1989 г. в телефонном разговоре с М. С. Горбачевым тогдашний канцлер Германии Г. Коль заявил: «Хотел бы заверить Вас, что ФРГ ни в коей мере не заинтересована в дестабилизации ГДР, не желает ей плохого. Мы надеемся, что развитие там не выйдет из-под контроля, что эмоции последнего времени улягутся. Единственное, чего нам хочется – это то, чтобы ГДР присоединилась к вашему курсу, курсу прогрессивных реформ и преобразований. События последнего времени подтверждают, что ГДР уже созрела для этого. Что касается ее населения, то мы за то, чтобы жители ГДР оставались у себя дома. Мы не собираемся их будоражить, склонять к каким-то действиям, за которые нас потом стали бы упрекать».

Однако 28 ноября 1989 г. в Бундестаге канцлер Коль заявил о курсе на воссоединение Германии. Тремя неделями позже, когда он прибыл в Дрезден на консультации с Модровом и вышел из самолета, его встретила ликующая толпа, над которой развевался флаг ФРГ.

Интенсивные переговоры по этому вопросу велись между Горбачевым, администрацией США и правительством Великобритании. Позиция Великобритании была изложена на встрече Горбачева с послом Р. Брейтуэйтом 17 ноября 1989 г. Эта позиция была очень осторожной, посол особо подчеркнул, что «со стороны всех – и моего правительства, и наших союзников – присутствует очень хорошее понимание, что нельзя вмешиваться в дела ГДР, даже не давать поводов, которые могли бы быть расценены как вмешательство или как посягательство на безопасность ГДР, вообще стран Варшавского Договора, на вашу безопасность. Это главное – чтобы не было вмешательства ни с чьей стороны». Фактически, Горбачева предупреждали, чтобы он не вздумал подталкивать ГДР к ее слиянию с ФРГ, не оказывал давления на руководство ГДР, «не посягал на ее безопасность».

Считается, что США тем более не хотели усиления Германии. 3 декабря, на переговорах, проходивших в расширенном составе, Буш, после консультаций со своими советниками, вернулся к германской проблеме. «Вчера в беседе с глазу на глаз, – сказал он, – мы обсудили, хотя и не вдаваясь в детали, проблему воссоединения Германии. Я надеюсь, вы понимаете, что от нас нельзя требовать, чтобы мы не одобряли германского воссоединения. В то же время мы отдаем себе отчет в том, насколько это деликатная, чувствительная проблема. Сформулирую эту мысль несколько по-другому: ни я, ни представители моей администрации не хотим оказаться в позиции, которая выглядела бы как провокационная. Подчеркиваю этот момент… Мы хорошо понимаем значение раздела Хельсинкского Акта о государственных границах в Европе».

11 декабря 1989 г. американская позиция по «германскому вопросу» была уточнена Л. Горовицем в его беседе с В. В. Загладиным. По словам Горовица, Буш «ни в коем случае не хочет допустить воссоединения Германии, но, с одной стороны, не считает для себя возможным открыто выступать с этой позицией, а, с другой – не знает, что реально можно предпринять». Собеседники в итоге констатировали, что руководители и СССР, и США едины в намерениях «сдержать немцев». На деле Горбачев делал все, чтобы объединение произошло как можно быстрее.

В декабре 1989 г. Кренц, пробыв на посту главы партии 46 дней, ушел в отставку. На съезде в январе 1990 г. СЕПГ была переименована в Партию демократического социализма (ПДС). Председателем партии стал Грегор Гизи, юрист, защищавший при Хонеккере восточногерманских диссидентов. На выборах в марте 1990 г. победу одержал блок партий, выступавших в союзе с западногерманским Христианским демократическим союзом (ХДС). Лотар де Мезьер, лидер восточногерманского ХДС, был избран премьер-министром ГДР. Под его руководством был осуществлен быстрый демонтаж прежнего аппарата управления. 3 октября 1990 ГДР перестала существовать, будучи присоединена к ФРГ. Достигнутые ранее договоренности об «объединении» двух Германий были просто отброшены[87].

«Бархатная» революция в ГДР произошла в кратчайшие сроки, буквально за один год. Восточные немцы смогли «влиться в Запад» моментально, скачкообразно – просто переступив через обломки стены. Они раньше других соседей по СЭВ испытали и потрясение от близкого знакомства с вожделенным Западом. Н. Коровицына пишет: «В 1990-1991 гг. во всех странах региона господствовало явное предпочтение общественной и экономической системы капитализма. Исключение составляла только Восточная Германия, где новый строй ассоциировался с коррупцией, эгоизмом, прибылью и лишь в перспективе – со справедливостью и благополучием. Отличие этой страны от остальных не в последнюю очередь объяснялось разочарованием восточных немцев в социальных последствиях разрушения Берлинской стены. Идеализированный образ капитализма, существовавший прежде у них, как и у остальных народов региона, сильно поколебало столкновение с реальной действительностью. Здесь это произошло раньше, чем в других странах».

Как считают немецкие социологи, либеральная модернизация Восточной Германии представляла собой особый на общерегиональном фоне путь наиболее стремительных и глубоких перемен – «трансформации через объединение». Это единственный в постсоциалистическом сообществе случай наиболее благоприятного развития при активном финансово-экономическом участии со стороны Западной Германии. Тем не менее, восточные немцы пережили свою шоковую терапию, включающую, как и везде, деиндустриализацию, скачкообразный рост безработицы (в 1990-1992 гг. треть занятых лишилась рабочих мест), небывалый демографический кризис. Несмотря на наступивший вскоре реальный рост благосостояния, сокращение различий в уровне жизни населения западной и восточной частей страны, динамика массовой адаптации к переменам во второй половине 1990-х годов замедлилась. «Внутреннего единства» Германии к концу десятилетия реформ так и не было достигнуто[88].

В самое последнее время 76% восточных немцев считает социализм «положительной идеей, которая была плохо воплощена в жизнь» – и лишь 1/3 удовлетворена тем, как работает «демократия»[89].

Мягче всего замена власти произошла в Болгарии, хотя она одной из последних среди бывших социалистических стран вступила на путь перемен. Среди других европейских стран СЭВ Болгария и политически, и экономически была наиболее тесно связана с СССР. В период с 1973 по 1985 гг. страна ежегодно получала от СССР помощь в размере 400 млн. рублей для поддержания сельского хозяйства. Болгарские товары находили надежный сбыт на советском рынке. Советские поставки сырья и энергоносителей в Болгарию далеко превышали ее потребности и нередко даже без разгрузки вагонов, переправлялись на Запад.

Т. Живков вполне обоснованно заявил в 1982 г. , что в Болгарии нет политических конфликтов и столкновений, нет «организованных политических сил, которые были бы против социалистического развития… Враги социализма в Болгарии не имеют классовой базы, не имеют социальных позиций. Они составляют единицы, они изолированы и в одиночестве дождутся своего конца».

«Советские образцы» развития были особенно близки Болгарии в силу особенностей национальной истории и культуры. Болгария не переживала конфликтов с СССР, подобных венгерским, чехословацким, польским. В стране не получили сколько-нибудь заметного распространения русофобия и антисоветизм. Не пользовалась влиянием и Церковь, которая не могла претендовать на роль кристаллизующего ядра альтернативной политической субкультуры, как в Польше. Реальная антикоммунистическая оппозиция в Болгарии была создана позже, чем в СССР – лишь в конце 1989 г. , уже после отстранения Т. Живкова от власти.

Найти для нее подходящее знамя было непросто – пришлось взять на вооружение нелепые по сравнению с масштабом предстоящей ломки социального порядка экологические лозунги. Среди первых диссидентских объединений наиболее заметными были Комитет по экологической защите «Русе», клуб «Экогласность». В ноябре 1989 г. «Экогласность» провела перед зданием Народного собрания демонстрацию – 4 тыс. человек требовали обратить внимание на состояние окружающей среды. Это и послужило началом болгарской «бархатной революции». Было возбуждено и национальное движение, мобилизованы этнические турки. В 1989 правительство открыло границу с Турцией, и в течение двух месяцев около 300 тыс. турок покинули Болгарию, причем существенная часть их против своей воли.

При этом по всем советским каналам – дипломатическим, разведывательным, через прямые связи между представителями интеллигенции двух стран – текла негативная информация как об обстановке в Болгарии, так и о Т. Живкове. Он отмечал в своих мемуарах, что в 1988-1989 гг. в Болгарии «группировались люди, непосредственно руководимые советской дипломатической миссией. Известные болгарские деятели были „обработаны“ и во время своих посещений Советского Союза».

Под давлением руководства КПСС была сменена верхушка партии и правительства Болгарии, новая команда начала форсированную «перестройку» по типу горбачевской, а затем быстро была и сама отправлена в отставку. Ход событий изложил (в серии из шести публикаций под общим заглавием «Переворот») 12 – 17 ноября 1998 г. в болгарской газете «Труд» известный журналист Т. Томов, который опирался на воспоминания работавшего в Софии советского дипломата В. Терехова.

По свидетельству последнего, в заговоре против Живкова участвовали, помимо автора воспоминаний, посол СССР в Болгарии В. Шарапов, полковник КГБ А. Одинцов, а с болгарской стороны – кандидаты в члены Политбюро А. Луканов и П. Младенов. Москва одобрительно отнеслась к кандидатурам А. Луканова и П. Младенова в качестве преемников Т. Живкова, но конкретный выбор был оставлен за болгарской стороной. Кроме того, до Т. Живкова была твердо доведена точка зрения советского руководства, положительно отнесшегося к идее его отставки. Недвусмысленная позиция Москвы побудила Т. Живкова не «цепляться» за власть.

В апреле 1990 г. БКП была переименована в Болгарскую социалистическую партию (БСП). На выборах в Великое народное собрание в июне 1990 г. , которое должно было выполнять функции парламента и конституционного собрания. БСП получила 211 из 400 мест, а оппозиционный Союз демократических сил (СДС) – 144 места. 1 августа 1990 г. парламент избрал президентом страны председателя СДС. В декабре 1990 г. правительство социалистов ушло в отставку, и был сформирован новый, коалиционный кабинет министров, приступивший к проведению рыночных реформ.

Наследие периода социализма дольше сохраняло в Болгарии доминирующее положение, чем у соседей по «советскому блоку». Здесь в начале 1990-х годов выше, чем в других странах региона, ценились блага, присущие прежнему общественному строю, например, возможность проявлять трудовую инициативу, воспитывать в детях решительность и воображение, творческую фантазию. Лишь к середине 90-х годов эти ценности стали уходить в «подполье».

Единственным нарушением ненасильственного стиля революций в странах СЭВ стала замена власти в Румынии[90]. Генеральный секретарь Компартии Румынии Николае Чаушеску проводил независимую от СССР политику и во многих случаях осуждал действия советского руководства. Румыния в 1968 г. отказалась присоединиться к вводу войск Варшавского Договора в Чехословакию, а в 1979 г. не поддержала ввод советских войск в Афганистан.

Эти разногласия негативно влияли и на развитие торгово-экономических отношений между Румынией и странами, входившими в Совет Экономической Взаимопомощи (СЭВ). Поскольку на долю стран СЭВ приходилось свыше 60% общего объема внешней торговли Румынии, то по оценкам румынских источников и МВФ, потери Румынии от осложнения отношений со странами СЭВ составили за 1980-1985 годы свыше 3 млрд. долларов. Румыния была активным участником Движения неприсоединения, хотя и не вышла из Варшавского Договора и СЭВ.

Особая позиция Румынии внутри «советского блока» вполне устраивала Запад, поэтому политика Н. Чаушеску пользовалась его поддержкой. Румыния получала льготные займы и кредиты, ее товарам был открыт доступ на рынки Запада, в торговле со всеми странами «большой семерки» она имела режим «наибольшего благоприятствования». Подобных привилегий не имела ни одна другая страна, являвшаяся членом Варшавского Договора и СЭВ.

С 1975 по 1987 г. Румынии было предоставлено около 22 млрд. долларов западных кредитов и займов, в том числе 10 млрд. долларов – от США. Срок их погашения приходился на 1990-96 годы. Но, как отмечалось в прессе США и Западной Европы, финансовые магнаты и официальные деятели Запада предлагали Бухаресту выплачивать долги «политически» – намекалось на желательность выхода Румынии из Варшавского Договора и СЭВ, т. е. открытой конфронтации Румынии с СССР и его союзниками. Однако Н. Чаушеску отверг эти «идеи» и заявил, что Румыния погасит свои долги раньше положенного срока.

Долги погашались за счет сокращения импорта и форсирования экспорта товаров, в том числе продовольствия и предметов потребления. Стремясь обрести экономическую независимость, режим Чаушеску приступил к ускоренному выплачиванию внешнего долга за счет «жесткой экономии» и «затягивания поясов». Румынии пришлось напрячь все силы, чтобы, во-первых, быстро расплатиться с Западом и, во-вторых, ослабить зависимость от торговли со странами СЭВ. Эти цели были достигнуты за 1987-89 годы, но ценой лишений для населения. В те годы по вечерам рано гасили свет на улицах и в домах, только 2 – 3 часа в день работало телевидение, горячая вода практически не подавалась. Обострилась продовольственная проблема.

В 1975–1989 гг. Румыния выплатила с процентами долги общей суммой 22 млрд. долларов. Это резко ухудшило отношения с Западом. Он перешел фактически к политике блокады в отношении Румынии, к Западу присоединился и «горбачевский» СССР. В 1988 году впервые за послевоенные годы экспорт Румынии на 5 млрд. долларов превзошел ее импорт. Это позволило преодолеть многие экономические трудности. В июне 1989 г. Бухарест заявил об отказе от внешних заимствований.

Однако терпение масс стало истощаться. Осенью 1987 года произошли серьезные волнения среди рабочих в Брашове. Дошло до того, что рабочие штурмом овладели зданиями уездного комитета партии и мэрии. В ходе подавления волнений службами госбезопасности были убиты семь и арестовано более двухсот человек.

В СССР и в западной прессе, а затем и в выступлениях официальных деятелей стран «большой семерки» Чаушеску все чаще стали называть «диктатором» и «сталинистом». В 1987 г. западные правительства перестали приглашать Чаушеску с визитами в страны Запада. В 1988 г. Румынию лишили режима «наибольшего благоприятствования» в торговле со странами «большой семерки» и ЕЭС. Причина в том, что Чаушеску отказался поддержать горбачевскую перестройку, он утверждал, что перестройка ведет к крушению социализма и развалу компартии. Более того, Румыния после 1985 г. активизировала связи с Кубой, КНДР, Албанией и Китаем, а также с Ираном и Ираком, Ливией и Никарагуа, Вьетнамом и другими ненавистными Западу странами. 18 декабря 1989 г. состоялся визит Чаушеску в Иран, в ходе которого Тегеран и Бухарест договорились о военно-политическом и экономическом взаимодействии.

В те же годы Чаушеску прилагал усилия для сплочения мирового коммунистического движения. Активизировались связи Румынии с ГДР и Чехословакией. Согласно данным югославской и западноевропейской прессы, в Бухаресте был разработан проект создания экономического сообщества соцстран в составе Румынии, Чехословакии, ГДР, Кубы, Китая, Албании, Северной Кореи и Вьетнама: ввиду начинавшегося распада СЭВ создание такого блока позволило бы укрепить сплоченность стран, противостоящих перестройке. На праздновании 45-летия со дня освобождения Румынии от фашизма (август 1989 г.) Чаушеску заявил, что «скорее Дунай потечет вспять, чем состоится „перестройка“ в Румынии». С осени 1988 г. «румынская тема» стала занимать важное место в переговорах Горбачева, Шеварднадзе и Яковлева с деятелями стран Запада.

В ноябре 1989 г. состоялся ХIV съезд румынской компартии, на котором Чаушеску объявил перестройку «вредительством делу социализма» и «пособничеством империализму». Съезд предложил созвать международное совещание коммунистических и рабочих партий, которое не собиралось с 1969 года. Причем это предложение предусматривало участие в совещании и тех компартий, которые после 1956 года разорвали связи с КПСС. Провести совещание Чаушеску предлагал в Бухаресте или Москве. 15 декабря ЦК КПСС направил короткую телеграмму в Бухарест, выразив согласие «с идеей проведения совещания».

В прессе США и Англии в 1988-89-х годах подчеркивалось, что Чаушеску становится «проблемой для Запада и Горбачева», что Румыния может сплотить все социалистические страны, противостоящие «перестройке», что «с Чаушеску нужно что-то решать». Осенью 1989 г. были начаты практические действия. Существенную роль в развитии событий в Румынии сыграла Венгрия.

Напряженность возникла из-за притеснений в Румынии трансильванских венгров и перешла на государственный уровень. Ответом стали 200-тысячная демонстрация в Будапеште, свободное функционирование в Венгрии румынского «самиздата», официальное признание проблемы румынских беженцев и сооружение лагерей беженцев, присоединение к Конвенции ООН о беженцах и официальная просьба венгерских властей об оказании им финансовой помощи для содержания румынских эмигрантов через Комитет по делам беженцев при ООН.

17 ноября 1989 г. верующие города Тимишоара, расположенного в зоне компактного проживания венгров в Румынии, собрались возле дома священника-протестанта Ласло Текеша, который вел активную антикоммунистическую пропаганду и выступал с резкой критикой режима. Он был подвергнут домашнему аресту, а затем власти попытались выслать его из города. 15 декабря в Тимишоаре прошла демонстрация протеста против депортации Текеша и с требованием отставки Чаушеску, ее разогнали водометами. На следующий день были вызваны войска и произведены репрессии. Их образ раздувался в массовом сознании – ходили слухи, будто разбегавшихся демонстрантов расстреливали с вертолетов.

За границей у румынских посольств прошли демонстрации протеста против “жестокостей Чаушеску”. 17 декабря Чаушеску созвал Политбюро в связи с волнениями в Тимишоаре – справиться с ними не удалось за целый месяц. Тем не менее он не отменил визита в Иран и отбыл туда 18 декабря, однако 20-го прервал визит и вернулся в Бухарест, где в тот же день выступил по радио и телевидению. Он заявил, что «действия хулиганствующих элементов в Тимишоаре были организованы и начаты при поддержке империалистических кругов и шпионских служб различных зарубежных государств с целью дестабилизации ситуации в стране, уничтожения независимости и суверенитета Румынии».

21 декабря по указанию Чаушеску в Бухаресте был созван митинг. С балкона здания ЦК партии он начал свою речь, но прямо в толпе раздался взрыв, что вызвало панику среди манифестантов. На несколько минут телетрансляция была прервана, а когда возобновилась, обстановка на площади уже изменилась. Отовсюду слышались крики «Долой тирана!», «Долой коммунизм!» К вечеру на Дворцовой площади появились танки, послышалась стрельба.

В массовых демонстрациях в Бухаресте участвовала главным образом молодёжь. Официальное радио объявило о самоубийстве министра обороны Василя Милю, но в дальнейшем стали поговаривать о том, что его казнили за отказ стрелять в народ. Это послужило поводом для перехода армии на сторону восставших. Был образован Фронт национального спасения, который возглавил Ион Илиеску, один из опальных лидеров румынской компартии. Фронт объявил о взятии власти в свои руки. Днем 22 декабря супруги Чаушеску бежали из Бухареста.

Известия о том, что реально происходило в Бухаресте, противоречивы. В прессе утверждалось, что засевшие на крышах и балконах снайперы убивали всех, кто попадал в прицел. Они якобы появлялись в местах дислокации сил оппозиции и армейских частей, открывали огонь, провоцировали перестрелки. Эти действия приписали агентам Секуритате (госбезопасности), будто бы сражавшихся за свергнутого диктатора. Уже тогда эти сообщения казались неправдоподобными. Вероятнее, хаос создавался преднамеренно, в соответствии с намеченным планом передачи власти (все события разворачивались в Бухаресте, в остальной Румынии все было спокойно).

В те дни, когда происходили бои в Бухаресте, настоящую «психологическую диверсию» осуществляли СМИ, уже контролируемые новой властью. Непрерывно поступали сообщения о том, что «террористы» атакуют тот или иной объект, что отравлена вода в столичном водопроводе, что взорван атомный реактор в Питешти и т. п. Все было рассчитано на то, чтобы посеять панику.

После бегства из Бухареста чета Чаушеску добралась до города Тырговиште, где их задержали и доставили в казарму местного гарнизона. Сюда 25 декабря прибыли организаторы суда, который быстро приговорил Чаушеску и его жену к расстрелу, смертный приговор исполнили немедленно[91]. Через несколько дней Бухарест посетил Шеварнадзе, поздравивший убийц с «избавлением Румынии от тирании Чаушеску». 26 декабря по телевидению показали суд над Чаушеску и его расстрел. В кадре были видны только обвиняемые, состав военного трибунала и главный обвинитель ни разу не были показаны.

Уже вскоре после поспешной казни четы Чаушеску выяснилось, что названная на суде цифра в «шестьдесят тысяч погибших» была надуманной, на самом деле в ходе событий в Румынии погибло около тысячи трехсот человек. К маю 1990 г. в стране сложилась новая политическая система, которую закрепила конституция, принятая в декабре 1991 г. Румыния уже не называлась социалистическим государством.

С самого начала новая власть активно настаивала на версии о стихийности революции. Заместитель председателя Совета ФНС Казимир Ионеску в интервью газете «Известия» говорил: «Наше движение было совершенно стихийным, оно не было организовано», – но тут же опроверг свои слова, рассказывая о том, как специальная команда готовились сорвать выступление Чаушеску 21 декабря.

Существует версия, что действия по свержению власти развивались двумя параллельными потоками. Одна оппозиционная группировка включала в себя отставных генералов и бывших высокопоставленных чиновников, «обиженных» Чаушеску. Это – основа будущего ФНС (впрочем, имеются сведения что ко времени событий ФНС негласно существовал уже 6 месяцев). Вторая группировка – действующие генералы армии и госбезопасности. Противоречия между этими двумя группировками, возможно, и являются причиной вооруженных столкновений 23 – 28 декабря 1989 года. Как известно, ни один из «террористов» ни живым ни мертвым так и не был предъявлен общественности и журналистам.

В течение некоторого времени телевидение продолжало поддерживать в обществе психологический стресс. Люди приходили в ужас, когда по телевидению показывали страшные кадры, на которых были видны почерневшие трупы истерзанных людей, лежащие на краю разрытых ям. А голос за кадром говорил, что это – «братские могилы, куда Секуритате зарыла мучеников революции». Правда, вскоре после этого жуткого показа один из врачей в Тимишоаре объяснил, что трупы, которые демонстрировали по телевидению, это вовсе не жертвы секуристов, все эти люди умерли еще до декабрьских событий. Но это уже не имело значения.

28 декабря 2004 г. сразу после полуночи, когда обыватель уже лег спать, телекомпания НТВ показала в РФ немецкий документальный фильм «Революция по заказу. Шах и мат семье Чаушеску» (режиссер С. Брандштеттер, 2004). Фильм рассказывает о «революции» в Румынии и убийстве Чаушеску. Сотрудники спецслужб Франции, ФРГ и США рассказали с экрана о технологии организации ими всех «бархатных» революций в Восточной Европе и СССР.

Начинается фильм с рассказа о «стихийной» революции в Румынии в декабре 1989 г. Авторы поэтапно разбирают совместную операцию ЦРУ и КГБ во всех ее деталях, включая спектакль Тимишоары. А в финале дается такой титр на русском языке: «Фильм посвящается героическому народу Румынии, стихийно вышедшему на улицы в 1989». Прозвучавшие в фильме признания сотрудников ЦРУ и свидетельства некоторых участников тех событий не оставляют сомнений в том, что свержение режима Чаушеску проходило по детально проработанному сценарию. Но самым, пожалуй, шокирующим пунктом стало то, что в план организаторов восстания входило хладнокровное кровопролитие. Оно требовалось для мобилизации массовых протестов населения. Кровавая провокация становится узаконенной политической технологией по переходу к демократии!

По прошествии многих лет восстанавливается реальная картина. Объективные авторы уже признают, что диктатура Чаушеску никогда не была кровавой. Согласно опросу общественного мнения, в 1999 году 64% румын считали, что «жизнь при Чаушеску была лучше, чем сегодня»[92]. Заговорили, хотя и весьма глухо, что Чаушеску удалось «совершить невозможное» и выплатить все внешние долги, что сразу же представляло фигуру Чаушеску в ином свете и частично объясняло экономические трудности и жесткую экономию в 80-е годы.

Из года в год жизнь для большинства становится труднее, на улицах городов множество нищих, зимой даже в Бухаресте большая часть квартир не отапливается. Зато в роскоши живут «новые богатые», многие из них – партийно-государственные функционеры времен Чаушеску. Полковник Ион Мареш, участник задержания Чаушеску в декабре 1989 г. , жалуется, что его называют «убийцей» и отказываются обслуживать в магазине. Участники суда над Чаушеску, который теперь все чаще именуют «позорным», получают письма с угрозами.

Экономика Чехословакии в середине 80-х годов развивалась вполне нормально (это особенно хорошо видится через 16 лет после смены экономической системы). Уровень благосостояния и социальной защиты населения был по центральноевропейским меркам весьма высок, социальное расслоение по доходам – минимальное в регионе. В стране велось интенсивное строительство жилья, объектов инфраструктуры и культурной сферы. Поэтому движение протеста против политического режима в Чехословакии разворачивалось под лозунгами демократии, независимости и сближения с Европой.

Развал советского государства, инициированный перестройкой, подтолкнул контрэлиту в Чехословакии к более решительным действиям. В качестве главного метода была выбрана кампания уличных демонстраций с провоцированием власти на применение насилия. Одновременно по советскому сценарию была начата программа непрерывных «партсобраний», на которых остро критиковалась политика КПЧ и выдвигались требования самых решительных кадровых изменений.

28 октября 1989 г. массовое выступление молодежи на Вацлавской площади в Праге было разогнано полицией. События повторились 17 ноября. Обстановка в государстве грозила выйти из-под контроля, и власть сделала шаг навстречу оппозиции. 19 ноября возникли массовые организации – в Праге «Гражданский форум», а в Братиславе – «Общественность против насилия». Они объявили своей целью «мирный переход от коммунистического режима к демократии».

Начало той революции, что и получила название «бархатной», положило подавление студенческой демонстрации в центре Праги, на Народной улице 17 ноября 1989 г. [93] Но детонатором, так сказать, антиправительственных выступлений стали распространившиеся днем позже слухи об убийстве одного из студентов (как оказалось впоследствии, это была дезинформация). “Жертвой” стал студент М. Шмид, который якобы погиб в результате применения силы полицией при разгоне демонстрации.

Это ключевое событие «бархатной революции» оказалось спектаклем, устроенным спецслужбами самого правящего режима ЧССР. Роль раненого студента, которого под объективами множества телекамер укладывали в карету «скорой помощи», сыграл лейтенант госбезопасности[94].

20 ноября студенты столицы объявили о забастовке, которую сразу же, в течение первого дня, поддержали практически все высшие учебные заведения страны (что очень напоминает события мая 1968 года во Франции). Одновременно в центре Праги и в других городах начались массовые демонстрации (в столице ежедневное количество их участников достигало четверти миллиона человек).

21 ноября 1989 г. глава правительства Ладислав Адамец встретился с лидерами оппозиции. 24 ноября на внеочередном Пленуме ЦК КПЧ подал в отставку не только первый секретарь, но и другие руководители КПЧ[95]. На последующем съезде, который провозгласил приверженность идеям и лозунгам «социализма с человеческим лицом», их исключили из партии как «проповедников брежневизма».

На пятый день демонстраций протеста ушло в отставку политбюро ЦК КПЧ, пало правительство. Оппозиции предложили четвертую часть мест в новом правительстве, но это предложение не было принято. Поскольку новое правительство отказалось безоговорочно передать власть оппозиции, она перешла к следующему акту «революции». 26 ноября в центре Праги состоялся грандиозный митинг, через день началась всеобщая забастовка. На следующей неделе все же было сформировано федеральное правительство, в котором коммунисты и оппозиция получили одинаковое количество мест.

29 ноября парламент отменил статью конституции о руководящей роли коммунистической партии, 29 декабря 1989 г. реорганизованный парламент избрал своим председателем Александра Дубчека, а президентом ЧССР – главу Гражданского форума Вацлава Гавела. 1 июля 1991 г. главы государств Варшавского договора подписали в Праге протокол о роспуске ОВД, а 1 января 1993 г. Чехословакия престала существовать, и на ее месте возникли 2 новых государства. Через несколько лет Чехия, Польша и Венгрия вступили в НАТО.

Смена политической системы повлекла за собой стремительное вхождение новых лиц в состав государственной элиты. Одним из основных источников формирования новой политической элиты в Чехословакии была «революционная улица», а более точно – те лица из оппозиции, объединяющим принципом которых являлось отрицание прежнего режима. Ядро этой новой политической элиты составили диссиденты, существовавшие в Чехословакии в 70-80-х годах.

Революцию в Чехословакии назвали «бархатной» т. к. за время митингов и демонстраций не произошло ни единого вооруженного столкновения. Сами студенты, которые 20 ноября начинали забастовку, не могли даже представить, что они одержат «победу». Но уже тогда многим казалось странным такое быстрое падение режима, прочность которого считалась само собой разумеющейся. Одной из наиболее распространенных в то время версий объяснения произошедшего была версия о «новой Ялте». Считалось, что Джордж Буш и Горбачев просто-напросто поделили Европу: СССР отказался от своих восточноевропейских сателлитов в обмен на экономическую помощь, в которой якобы отчаянно нуждался.

Вторую, также весьма распространенную версию можно назвать «неудачной горбачевизацией Варшавского Договора». Суть ее в том, что новое советское руководство стремилось произвести в странах СЭВ замену старых брежневских «вождей» новыми лидерами, которые могли бы поддержать перестройку, но не справилось со стихийным ходом событий. Эта версия не слишком правдоподобна, поскольку в системе контроля со стороны руководства СССР за положением в ЧССР во второй половине 80-х годов не произошло никаких существенных изменений. «Не справиться» с ходом событий можно было лишь в том случае, если именно этот ход событий соответствовал замыслам советского руководства.

Официальное советское влияние в ноябре 1989 г. проявилось именно в пассивности. И для ЦК КПЧ, и для Гражданского форума, руководившего «бархатной революцией», жизненно важным был вопрос, останутся ли советские войска нейтральными. Как только стало ясно, что именно так и будет, к советскому посольству в Праге утратили интерес. Всем стало ясно, что Горбачев сдал Восточную Европу своему геополитическонму противнику.

Ликвидация плановой системы и переход к либеральной рыночной экономике привели к быстрому распаду федеративной Чехословакии. Как страна с высоким уровнем экономического развития, Чехия сравнительно безболезненно пережила «шоковый» этап реформ и относительно быстро восстанавливает дореформенный уровень производства. Это, однако, не значит, что интеграция чехов в «западную» систему проходит легко. Скорее наоборот, именно в Чехии этот процесс идет очень неоднозначно.

Н. Коровицына пишет в 2002 г.: «Величайшим парадоксом трансформации в Чехии называют обществоведы этой страны существующее здесь „явное отвращение к западноевропейской модели капитализма“. Чешская республика идентифицирует себя как среднеевропейское государство, своеобразный мост между Востоком и Западом. Ей намного ближе смешанная модель экономики, чем „чистый“ либерализм. Критическое отношение к нему увеличивалось, особенно во второй половине 1990-х годов, по мере нарастания кризисных явлений в экономической и политической жизни страны. К тому же, как считают чешские социологи, за либеральные ориентации, выражавшиеся в лозунгах „каждый должен позаботиться о себе сам“, часто принимали характерное для этого народа отрицание всего чужого, иностранного…

Именно чешскому менталитету социальная ориентация особенно близка. Поэтому ностальгия по временам стабильности, безопасности и сплоченности очень близка чешскому человеку. Несмотря на предназначавшийся на экспорт образ Чехии как «оазиса реформ», недовольство абсолютизацией принципа свободы и вседозволенности существовало здесь на протяжении всего прошлого десятилетия и особенно в его конце. На пороге нового тысячелетия 65% чехов соглашалось одновременно и с тем, что «каждый должен сам заботиться о своем обеспечении и росте уровня жизни», но и с тем, что «государство должно обеспечить каждому приемлемый уровень жизни».

Неадекватность западной капиталистической модели их собственной историко-культурной традиции, как и необходимость принципиальной корректировки стратегии второй великой трансформации к концу 1990-х годов стала очевидной. «Правые по высказываниям, но левые по делам» чехи отчетливо осознали эту неадекватность и сформулировали ее в тезисе: «Пора возвращаться из наших странствий домой».

***

Сравнительный анализ процесса развития «бархатных» революций в восточноевропейских социалистических странах позволяет сформулировать ряд выводов общего характера. Их можно сделать на основании проведённой Н. Коровициной в своей книге систематизации результатов исследований и дискуссий, которые велись в 90-е годы обществоведами этих стран. Прежде всего, культурным фоном этих революций был отход массового сознания от норм рационального мышления и рассуждений – в обществе господствовал религиозно-мифологический тип сознания, изменились лишь «священные символы». Главные из этих символов – «рынок» и «запад» – приобрели эмоционально-мистический характер.

Ключевым фактором массовой поддержки революционных перемен стала потенциальная (скорее даже иллюзорная) материальная выгода. Сравнительное исследование стран Западной и Восточной Европы начала 1990 г. показало позитивное отношение к понятию «капитализм». В целом восточноевропейцы оценивали его преимущества выше, чем жители самих капиталистических стран. Это была «кульминация» формирования рыночно-демократической ориентации, начавшегося в 1980 г. Самое начало процессов либерализации, сопровождавшееся резким падением уровня жизни, оказалось прямо противоположным ожидавшемуся.

Доклад ООН говорит об этом: «Переход от центральной плановой экономики к рыночной сопровождался огромными изменениями в распределении национального богатства и благосостояния. Данные показывают, что это были наиболее быстрые по темпам из когда-либо осуществленных перемен… В переходных экономиках эти тенденции были драматическими и за них было заплачено огромной человеческой ценой»[96].

Специальный доклад ООН о положении в этих странах дает такую оценку: «До начала 90-х годов социальное обеспечение в странах Центральной и Восточной Европы и СНГ было на редкость высокого уровня. Была гарантирована полная и всеобщая занятость. Хотя в денежном выражении доходы были невелики, они были стабильными и гарантированными. Многие продукты потребления и услуги субсидировались и были доступны всем и регулярно. Было достаточно для всех продуктов питания, одежды и крыши над головой. Пенсия была гарантирована, и люди могли пользоваться многими другими формами социальной защиты… Сегодня достойное образование, здоровая жизнь и достаточное количество продуктов питания больше не являются гарантированными. Растущая смертность и новые, потенциально смертоносные эпидемии представляют собой постоянно растущую угрозу для жизни»[97].

Таким образом, десяток европейских народов с очень большой прослойкой высокообразованных людей кардинальным образом ошибся в своих расчетах. Массы людей поддержали революцию в расчете на быстрое и существенное повышение материального благосостояния, а произошло его резкое падение. Следовательно, сама исходная посылка «бархатных» революций была фундаментально ложной, но люди этого не могли увидеть. Это свойство данного класса революций нетривиально.

Ошибочные, не вытекающие ни из анализа реальности, ни из исторического опыта или логических построений ожидания касались не только сферы материального потребления. Разрушая «авторитарную бюрократическую систему», население восточноевропейских стран надеялось на резкое расширение возможностей для социальной мобильности, на свободный доступ к престижным профессиям. Вышло наоборот. Вывод социологов такой. Ожидавшегося восточноевропейцами открытия каналов социальной мобильности не случилось. Напротив, общество стало более экономически стратифицированным, социальное происхождение сильней, чем прежде, влияло на образовательное достижение. В противоположность периоду социализма возросло неравенство в доступе к высшему образованию, приток в интеллигенцию из низших страт не возрастал, а наоборот, уменьшался. У малообеспеченных слоев населения сокращались возможности инвестирования средств в повышение уровня образования потомства, что обрекало «детей» на наследование низкого социального статуса «отцов», его воспроизводство. Не произошло и выравнивания возможностей экономического достижения – «краеугольного камня западного либерализма».

К этому можно сделать одну поправку: открылся широкий канал социальной мобильности – в преступный мир. Число преступлений в Болгарии с 1989 по 1997 г. возросло в четыре раза, в Венгрии и Чехии – в три раза. Тяжелейший удар нанесен по женщинам и детям. В докладе ООН сказано: «Огромное количество женщин в отчаянных поисках работы и лучшей жизни, оказываются принужденными к проституции, организуемой криминальными бандами… Ежегодно около 500 тысяч женщин из этого региона в буквальном смысле продаются в Западную Европу». Согласно недавнему исследованию Unisef, 1 из 3 детей в бывших странах Восточного Блока сегодня живет в нищете. Речь идет о 14 миллионах детей из 44 миллионов в 9 странах, о которых имеются данные. Более 100 тысяч детей в странах Восточной Европы вовлечены в проституцию (по данным на 2002 г.). В регионе фактически ликвидирована система детских садов. Вот что по этому поводу пишет доклад Unisef: «Страны Центральной и Восточной Европы и Центральной Азии познали фактический крах всей системы организованного дошкольного воспитания»[98]. В целом, по подсчётам UNECE, экономической комиссии ООН для Европы, население бывших стран Восточного Блока к 2050 г. снизится с 307 миллионов до 250 миллионов человек. В Венгрии население уменьшится на 25%, в Болгарии и Латвии – на 31%, в Эстонии – на 34%[99].

Образ жизни населения, «победившего систему», стал приземленнее, придавленнее, притязания людей сузились до сохранения минимальных условий существования: в бывших соцстранах ценности выживания сейчас [в конце 90-х годов] распространены даже больше, чем в самых слаборазвитых странах мира. По некоторым показателям, в частности, по субъективному благосостоянию, восточноевропейские страны пережили инволюционный тип развития относительно собственных индикаторов 1981 г.

Более того, вопреки внешним признакам «бархатные» революции обратили вспять процесс социокультурного сближения с Западной Европой, которое наблюдалось в процессе социалистической модернизации. Разрушение пресловутого «железного занавеса» означало откат от Европы. В большинстве посткоммунистических стран (несмотря на проникновение туда западных стандартов потребления и культурных образцов, несмотря на включение их в мировую информационную сеть и влияние процессов глобализации) базисные ценности населения в 90-е годы переживали динамику, противоположную странам Запада. Вектор культурной эволюции капиталистических и бывших социалистических стран теперь действительно кардинально различался. Решающее значение в формировании этого вектора, по оценке американского социолога Р. Инглехарта, играла утеря восточноевропейцами ощущения экзистенциальной безопасности – ключевого, по его мнению, фактора ценностных сдвигов. Трудно сказать, как бы вообще переживался этот культурный кризис, если бы Запад затянул процесс включения этих стран в европейские структуры.

Такое развитие экономического, социального и культурного кризиса восточноевропейских стран, революционным способом «отказавшихся» от совместного развития в рамках советского блока, стало одной из важных причин их ускоренного принятия в Евросоюз. Таким образом было остановлено их сползание к катастрофе, которая могла бы иметь тяжелые последствия не только для народов этого региона, но и для Западной Европы. Бельгийский премьер Г. Верхофстадт писал по этому поводу: «Если объединение Европы не состоится, то существует серьезный риск дальнейшей фрагментации Центральной и Восточной Европы, нестабильности на наших внешних границах, возрастающего давления миграции, конфликтов и войн»[100].

Важным фактором культурного кризиса стал крах либеральных иллюзий. В середине 90-х годов большинство (от 71 до 83% в разных странах) восточноевропейцев считало, что богатство возникает нечестным путем. С богатством связывали наличие связей, неравенство возможностей, несовершенство экономической системы. Количество сторонников утверждения, что за богатством стоят связи, в Венгрии даже возросло в 1991-1996 гг. на 14% (до 88% всех опрошенных), а сторонников тезиса о неравенстве шансов на достижение богатства – на 10% (до 79% респондентов), в Чехии – на 12% (соответственно до 58%).

Социальная трансформация означала не просто вынужденную адаптацию к новым условиям жизни, а смену культурного типа. В начале 1990-х годов люди ощутили утерю ценностного фундамента существования. Общество оказалось дезориентированным, в большой мере лишилось способности к рациональному стилю мышления и поведения. Почти 90% венгров (в 1990 и 1994 гг.) соглашались с положением: «все меняется так быстро, что не знаешь, во что верить», более 60% сомневались, что смогут найти свой путь в жизни.

Вот красноречивые выражения восточноевропейских социологов, отражающие нарастание беспокойства посткоммунистического человека, «разбуженного и испуганного капитализмом»: «Изменения, произошедшие в странах региона в результате второй великой трансформации, были столь значительны, что у восточноевропейского человека естественно возникал вопрос: „а есть ли жизнь после перехода?“ Утерявший гарантии безопасности и ищущий себя в новой действительности, „простой“ человек, по выражению Б. Маха, не только увидел, но и понял, наконец, что есть чего бояться, лишившись „щита и меча“ авторитаризма.

Особо тяжелые последствия «бархатной» революции испытала на себе интеллигенция, духовная движущая сила этого поворота. Н. Коровицына пишет: «Трагизм этой революции, как и судеб ее участников, заключается в том, что ценности и идеалы ноября 1989 г. оказались несовместимы с „посленоябрьской“ реальностью… Реальным результатом системной трансформации было не только значительное обеднение духовной жизни и ослабление творческого потенциала общества. Вместе с интеллигенцией из восточноевропейской действительности ушло ее своеобразие – основа всякого развития».