Революционная Россия и военный вопрос: от Севастополя до Цусимы

Глава I «Крестьянская революция в России тем возможнее, что войско будет за нее...». Война, оборона и армия в системе взглядов А.И. Герцена и Н.П. Огарева

Деятельность А.И. Герцена и Н.П. Огарева стала этапным явлением общественно-политической жизни России XIX столетия. Стремясь осмыслить свое время и дать перспективу обществу, они, говоря образно, перебросили мост между двумя периодами в истории страны: Николаевской эпохой кризиса и упадка крепостничества и эпохой реформ Александра II -временем поиска путей развития и новых ориентиров. Российские демократические мыслители в своих теоретических трудах, публицистике и агитационных материалах впервые поставили многие сложные вопросы, практически решать которые предстояло будущим поколениям политиков, общественных деятелей, революционеров. В числе особое место среди этих вопросов занимают проблемы влияния войн на социальные процессы, положения армии в системе общественных отношений, участия профессиональных военных в политической борьбе и революционном движении.

Николай Платонович Огарев и Александр Иванович Герцен

Отношение А.И. Герцена и Н.П. Огарева к военному вопросу в социально-политическом контексте складывалось и эволюционировало под влиянием различных явлений общественной жизни, свидетелями и участниками которых они были. Одним из отправных пунктов, предрешивших воззрения и судьбы А.И. Герцена и Н.П. Огарева стал образ декабристов. Те обстоятельства, что ведущая роль в тайных обществах всегда принадлежала офицерам, а главным инструментом мятежа были войска, оказали большое воздействие на восприятие революционными демократами военных как общественной силы.

К деятельности декабристов А.И. Герцен и Н.П. Огарев обращались во множестве работ. Не располагая документами, отражающими идейное содержание декабризма, они прежде всего останавливались на внешнем облике движения, анализировали его сильные и слабые стороны, причины неудачи. На протяжении всей жизни мыслители восхищались личностями лидеров декабристов. «Люди образованные, энергичные и чистые»[54], «...десять лет каторжных работ, двадцать пять лет ссылки не смогли сломить и согнуть этих героических людей» -так характеризовал их А.И. Герцен[55]. Н.П. Огарев называл их «.блестящим меньшинством»[56], отмечал «огромное значение. неистребимое влияние»[57] примера выступления на Сенатской площади.

В то же время для А.И. Герцена и Н.П. Огарева события 1825 г. вовсе не были одним лишь символическим явлением. Они первыми приступили к критическому анализу движения, двигаясь «в направлении преодоления исторической ограниченности революционного опыта декабристов»[58]. Поэтому их наследие оказало решающее влияние на последующие поколения противников самодержавия, способствуя теоретическому осмыслению революции как социально-политического явления. Основываясь на опыте декабристов, мыслители всегда рассматривали офицерство как часть революционного меньшинства, которое должно было и теоретически, и практически развивать протестное движение в стране. А.И. Герцен и Н.П. Огарев старались найти в российском обществе «зародыш и умственный центр грядущей революции»[59], ту прослойку социума, которая «представляет собой сознанную мысль своего времени»[60], может оказывать существенное влияние на движения бунтующих масс, будет действовать в интересах народа и идти в своих начинаниях до достижения искомого результата. Поэтому Н.П. Огарев всегда ставил перед революционным движением цель «умножения числа образованных офицеров»[61], которые будут способствовать и распространению демократических идей, и станут частью революции в случае ее свершения.

Однако А.И. Герцен и Н.П. Огарев были далеки от идеализации офицерской среды, всегда четко понимали ее неоднородность и поэтому учитывали, наряду с желательным типом прогрессивного офицера, потенциального революционера, совершенно другой образ: военного-реакционера, ограниченного в своем развитии человека, жестокого с подчиненными и лояльного царизму. В своих работах они неоднократно критиковали реакционные настроения среди русского офицерства, обличали на страницах журналов и в прокламациях неправомерные действия командного состава армии. Примером может служить публикация в журнале «Колокол» сообщения о самоубийстве капитана гарнизонного батальона Славчинского. Среди причин отмечалось «грубое и дерзкое обращение начальников с подчиненными»[62]. Там же был опубликован и дневник самоубийцы, в котором он, в частности, ужасался нравственным обликом своих сослуживцев.

К тому же неудача декабристов негативно повлияла на распространение передовых социальных доктрин и демократических идей в офицерской среде. После декабря 1825 г. произошло усиление правительственного надзора. Военные были напуганы жестокими репрессиями в отношении членов тайных обществ. Поэтому А.И. Герцен и Н.П. Огарев в общественно-политической публицистике второй четверти XIX в. с сожалением отмечали доминирование среди российского офицерства реакционных настроений, отсутствие доверительных контактов с солдатами. «Офицеры упали в глазах общества», -делает вывод А.И. Герцен в одной из своих работ[63]. В другой работе он даже сравнивает российских офицеров с «богами Олимпа в первых веках после принятия христианской веры, когда статуи Юпитеров, Марсов и Аполлонов Бельведерских назывались болванами»[64].

Пример движения декабристов, организационная основа которого была представлена тайными обществами, в значительной степени послужил формированию среди демократически настроенной молодежи представлений о ведущей роли в грядущих общественно-политических преобразованиях активного революционного меньшинства. Среди образованной российской молодежи 1830-х гг., к которой относились А.И. Герцен и Н.П. Огарев, еще сохранялись надежды на то, что политической свободы в стране удастся добиться путем военного переворота, то есть с участием российского офицерства. «Мы вошли в аудиторию с твердой целью в ней основать зерно общества по образу и подобию декабристов», - писал А.И. Герцен[65]. Но поражение восстания 1825 г. убедительно продемонстрировало уязвимость движения, не имеющего опоры в массах. Именно поэтому А.И. Герцен и Н.П. Огарев в своих ранних работах обращали свои взоры преимущественно к гражданской интеллигенции и постепенно к крестьянству. Военные же в меньшей степени считались способными выступить носителями идеалов освобождения и принять участие в борьбе за преобразования. Неслучайно общественно-политические и просветительские кружки 1830-х гг. объединяли преимущественно представителей интеллигенции, появление офицеров в их среде было явлением редким и предосудительным. Так, союз, сложившийся вокруг А.И. Герцена и Н.П. Огарева, был представлен студенческой, штатской молодежью, а основным направлением его деятельности было изучение достижений зарубежной философской мысли. Американский историк М. Малиа противопоставлял кружку А.И. Герцена и Н.П. Огарева декабристов, называя последних «людьми действия»[66]. В свои зрелые годы А.И. Герцен и Н.П. Огарев по-прежнему считали немыслимым революционное движение без массовой поддержки народа и ставили под сомнение успешность декабристской тактики тайного общества как созидательного и пропагандистского центра восстания.

Из опыта движения и восстания 1825 г. демократические мыслители извлекли ряд важных уроков. Первый - тезис об ограниченности возможностей революции, осуществляемой замкнутой социальной группой, не имеющей связей и поддержки в широких слоях общества. Многочисленные современники и историки отмечали, что одной из причин неудачи выступления декабристов было отсутствие опоры в массе гражданского населения, непонимание крестьянством и мещанами идеалов декабристов. «В день восстания на Исаакиевской площади и внутри второй армии заговорщикам не хватало именно народа. Их либерализм был слишком чужеземным, чтобы сделаться народным. Мы далеки от всякого упрека. То было логическое следствие цивилизации, ввезенной извне для одного лишь класса, следствие отдаления, в каком цивилизованная Россия держалась от России народной», - такой вывод делал А.И. Герцен[67]. Со временем он трансформировался в широко известную ленинскую характеристику раннего, дворянского этапа освободительного движения: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа»[68].

Второй важный вывод, следующий из поражения восстания декабристов, непосредственно связанный с практикой реализации политического переворота, активно развивал Н.П. Огарев. Восстание должно охватывать как можно больший район, опираясь на несколько областных центров революционного движения: «Тайные общества естественно возникнут по областям и станут стремиться к соединению»[69]. Размышляя о перспективах борьбы против самодержавия, Н.П. Огарев отмечал консолидирующую и пропагандистскую функции офицерских обществ. Армия должна была соединиться с народным революционным движением на местах. Вместе они с окраин страны должны были двигаться к центру, призывая созвать Земский собор: «Сопротивление такому движению может быть только ничтожное»[70].

Таким образом, в 1830-1840-х гг. А.И. Герцен и Н.П. Огарев неоднозначно относились к военным как перспективным участникам борьбы против самодержавия. Отмечая серьезный потенциал офицерства для будущего революционного движения и их большие возможности в деле пропаганды, демократические мыслители видели в офицерах Николаевской эпохи не наследников декабристов, а носителей охранительных настроений и надежную опору самодержавия. Не менее сложным социальным явлением представлялся им и солдат царской армии. В своих ранних трудах они отмечали низкую культуру и грамотность рядовых, которая делала их невосприимчивыми к политической пропаганде, затрудняла восприятие ими любых отвлеченных идей и понятий. Многолетняя воинская служба, основанная на полном подчинении старшим, рождала у солдат «одно убеждение - что жизнь его, как медная пуговица, не имеющая срока, принадлежит казне»[71]. Вместе с тем тяготы службы, жестокость и произвол начальников должны были послужить росту солдатского протеста. Благодаря физической силе и выносливости, моральным качествам, умению владеть оружием, солдат превращался в ценного участника всенародного освободительного движения. А.И. Герцен также подчеркивал генетическую связь между солдатом и крестьянином, их уважительные взаимоотношения: «Русский солдат не привык убивать русских[72]. Эти доводы впоследствии легли в основу народнической концепции крестьянского социализма, одним из условий достижения которого мог стать революционный союз народа и армии.

Время, проведенное молодыми вольнодумцами под арестом и в ссылке, добавило им жизненного и социального опыта. Пребывание и служба в провинции дали возможность познакомиться с разными сторонами жизни страны и общества, в том числе узнать солдатскую среду и армейскую действительность. В особенности это коснулось Н.П. Огарева, которому пришлось провести девять месяцев в тюремном заключении. Наблюдая за солдатами, он вынес убеждение в их способности к «пониманию, единству, организованности, к преодолению, когда это требуется, чувства страха, покорности, дисциплины»[73]. Эти впечатления нашли отражение в его стихотворении «Тюрьма», где отмечены доверительные отношения ссыльных и солдат[74].

Для А.И. Герцена новым материалом для осмысления значения военного фактора в социальных процессах стали революционные события 1848 г. в Европе, свидетелем которых он отчасти оказался. В своих представлениях о европейской военной традиции А.И. Герцен определенно находился под влиянием образа средневековых рыцарей, которые виделись ему «готическим братством... единственными правоверными людьми того времени»[75]. Социальная реальность середины XIX в. оказалась несравненно прозаичнее, новой буржуазной Европой были востребованы «войска, не привыкнувшие рассуждать»[76].

Внимание А.И. Герцена привлек феномен французской Национальной гвардии, ее противоречивая роль в революции. «Вооруженные собственники, вооруженные мещане, это было войско»[77]. Такой социальный облик гвардии на первый взгляд позволял сделать заключение о ее буржуазной природе. Исходя из этого, А.И. Герцен считал Национальную гвардию опорой буржуазии, ее защитницей[78]. Но одновременно он отмечал и ее демократические черты, выразившиеся в пестром, неоднородном составе: «Вместе с падением электорального ценза пало исключительно буржуазное устройство Национальной гвардии; каждый гражданин, получая голос, получал ружье»[79]. Этим явлением А.И. Герцен объяснял непоследовательность действий Национальной гвардии во время событий 1848 г.

Опыт европейских революций вновь убеждал А.И. Герцена в необходимости союза армии и народа в освободительном движении. По его мнению, в борьбе за новый общественный строй должны принимать участие различные слои населения на равных началах, в том числе не должны стоять в стороне и военные. Отсутствие такого единства стало одной из главных причин неудач революций 1848 г.

Взгляды А.И. Герцена и Н.П. Огарева по военному вопросу сформировались также под влиянием европейских общественно-политических и философских доктрин. В юности вольнодумцам были близки идеи французского мыслителя Анри Сен-Симона, учение которого, в частности, подразумевало неприятие войны как средства решения международных проблем, предполагало прекращение вооруженных конфликтов между странами «важнейшим элементом грядущего справедливого общества»[80]. Всеобщий мир являлся важнейшим условием социального прогресса и просвещения народа. Отчасти под влиянием сенсимонизма во взглядах А.И. Герцена и Н.П. Огарева сложилось убеждение, что война есть порождение отсталого общественного строя, поэтому царизм закономерно является носителем агрессивной внешней политики и, как следствие, источником военной опасности. Другой основой, сформировавшей систему представлений российских демократов, стала философия Г. Гегеля. По мнению современников, именно она послужила для А.И. Герцена важнейшим из начал, побудившим выступить за изменение «старых основ жизни»[81]. Свободно мыслящая часть российского общества видела установление мира между странами и народами возможным лишь после отказа от «старых основ жизни». Данную смысловую связь обнаруживал британский историк И. Берлин: «Герцен считал опасными величественные напыщенные абстракции, от одного звука которых люди звереют и совершают бессмысленные кровопролития»[82].

Новым поводом, который заставил А.И. Герцена и Н.П. Огарева обратить внимание на проблемы войны и мира, армии и общества, стало участие России в Крымской кампании. Мыслителям принадлежит ряд статей на данную тему, в которых, в частности, затрагивались вопросы политического развития противоборствующих стран, отношения русского народа к Крымской войне. Находясь в эмиграции, А.И. Герцен и Н.П. Огарев в своих работах представляли события 1853-1856 гг. как яркий пример недальновидной, разрушительной внешней политики Николая I. А.И. Герцен называет Крымскую войну «бесполезной, фантастической, религиозной», начавшейся «среди всеобщего спокойствия, всемирного благоденствия». Для него конфликт 1853-1856 гг. - борьба «деспотических» режимов Николая I и Луи Бонапарта, где победителем в любом случае стала бы реакция[83].

Причины Крымской войны А.И. Герцен и Н.П. Огарев видели в агрессивном внешнеполитическом курсе противоборствующих сторон. По мнению мыслителей, правители стремились укрепить свое господство развязыванием вооруженных конфликтов с другими странами, распространением в обществе шовинистических идей, разжиганием национальной ненависти. Военные победы уменьшили бы внимание к внутренним проблемам, упрочили бы государственное могущество победителей. Так, А.И. Герцен писал, что «для царя завоевательная война - единственное средство приобрести популярность и сохранить свою власть... царю это даст возможность уклониться от решения внутренних вопросов и в то же время утолить его дикую жажду битв и расширения границ»[84].

В общественно-политической публицистике А.И. Герцен и Н.П. Огарев обличали внешнеполитический курс Николая I как противоречащий интересам народа, считая, что Крымская война привела лишь к неоправданным жертвам и экономическим проблемам. По их мнению, события 1853-1856 гг. разрушили миф о военном и политическом могуществе самодержавия, продемонстрировали глубокий, всесторонний кризис императорской власти, ее неспособность осуществлять даже оборонительную функцию. Так, Н.П. Огарев охарактеризовал неудачу России в Крымской войне «срамным положением»[85]. А.И. Герцен отмечал «потерю военного престижа»[86], «несовместность мертвящего самодержавия не только с развитием, с народным благосостоянием, но даже с силой, с внешним порядком, с тем механическим благоустройством, которое составляет идеал деспотизма»[87].

А.И. Герцен и Н.П. Огарев надеялись, что болезненное поражение России в Крымской войне вынудит правительственные круги перейти к масштабным реформам. Вскоре после окончания войны А.И. Герцен писал, что события 18531856 гг. «обозначили» Александру II и его окружению «дорогу развития, реформ, освобождения»: «Все приходит в движение; мышцы, сдавленные смирительной рубашкой, расправляются. Ставятся на очередь самые жизненные вопросы. Россия спокойно вступает на путь экономической революции»[88]. Рассматривая деятельность Я.И. Ростовцева и редакционных комиссий, Н.П. Огарев восклицал на страницах «Колокола», что есть уникальный шанс «внести в историю первый пример, как дело свободы обходится без крови»[89].

Но в тоже время А.И. Герцен и Н.П. Огарев реализацию демократических преобразований в России связывали не только с реформами «сверху». Мыслители верили в послевоенное оживление общественного движения за просвещение и гражданские свободы. Эти ожидания определенно звучат в предисловии к «Колоколу»: «Севастопольский солдат, израненный и твердый, как гранит испытавший свою силу, так же подставит свою спину палке, как и прежде? Ополченный крестьянин воротится на барщину так же покойно, как кочевой всадник с берегов каспийских, стороживший балтийскую границу, пропадет в своих степях? - Не может быть. Все в движении, все потрясено, натянуто»[90].

Рассуждая об общественном подъеме после Крымской войны, А.И. Герцен и Н.П. Огарев искали аналогию с ситуацией, сложившейся после победы России над Наполеоном. Время после Отечественной войны - этап существенного развития народной мысли, когда «все общество, дыша полной грудью, чаяло реформ»[91]. Н.П. Огарев считал, что после крупных войн с участием России неизменно увеличивается число произведений искусства, противоречащих официальной идеологии: «...никогда столько не писали прозы и стихов вне цензуры, как в десятилетие после 1815 года и после 1854»[92]. Отечественная война и Заграничные походы изменили облик российского офицерства. По мнению А.И. Герцена, офицеры стали «более серьезными, более впечатлительными», далекими от «духа покорного послушания и вечного обоготворения власти, которым так отличалось русское дворянство»[93]. Это привело к зарождению декабризма - высшей точки отечественной демократической мысли начала XIX в. в восприятии А.И. Герцена и Н.П. Огарева. Но если движение декабристов было по преимуществу дворянским, офицерским, то в середине XIX в. демократы рассчитывали на понимание и поддержку передовых социальных доктрин и самыми массовыми участниками войн -солдатами и крестьянами. По этой причине, рассматривая возможность крестьянской революции, ее идеологи в своих работах постоянно обращались к проблеме участия в ней армии. Впервые эту мысль изложил в 1857 г. Н.П. Огарев: «Крестьянская революция в России тем возможнее, что войско будет за нее. Нет ни одного государства, где бы войско, несмотря на долговременность службы, было бы так дружно с народом, как у нас»[94]. Так, на рубеже 1850-1860-х гг., наряду с образованной частью общества, молодежью, крестьянством, одним из объектов революционной агитации в России становятся военные.

В теоретических и агитационных трудах демократических мыслителей получил отражение сформулированный Н.П. Огаревым план «военно-крестьянской» революции. Были учтены главные ошибки декабря 1825 г.: обособленность действий, территориальная ограниченность восстания, отсутствие поддержки со стороны широких слоев населения. Поэтому противники царизма стремились объединить различные социальные силы и армию в освободительном движении. Идея об обреченности выступления, не имеющего опоры в массах и военной среде, присутствовала, в частности, в ряде агитационных работ Н.П. Огарева, названия которых говорят сами за себя: «Что надо делать войску?», «Что нужно народу?», «Всему народу русскому крестьянскому от людей ему преданных поклон и грамота», «Братья солдаты! Одумайтесь - пока время», «Братья солдаты! Ведут вас бить поляков», «Офицерам всех войск от общества “Земля и воля”». Основная миссия военных в случае народного восстания состояла в том, чтобы не допустить участия войск в его вооруженном подавлении: «Что же делать солдатам и офицерам? Ничего не делать, то есть не ходить против народа. Только этим войско может спасти Россию от бед и кровопролития»[95]. «При значительном крестьянском восстании правительство будет поставлено в очень курьезное положение: солдаты по мужикам стрелять не станут. Да и большинство благородных офицеров не позволит им стрелять», - утверждал Н.П. Огарев[96]. Такая позиция на деле не была бы пассивной, так как предполагала уклонение военных от исполнения приказа властей, а значит присоединение к бунту.

Организовать неповиновение военных, по мысли А.И. Герцена и Н.П. Огарева, должны были сочувствующие народному делу офицеры. Именно им предстояло в решающий момент повести за собой солдатскую массу, что было бы немыслимо без доверительных отношений между рядовыми и революционно настроенными командирами. В условиях нового общественного подъема офицер вновь становится интересен для демократов как представитель передовых сил и носитель самых необходимых качеств. В одной из прокламаций, обращенных по преимуществу к солдатам, Н.П. Огарев убеждал их: «Офицеров много хороших, которые любят свой народ и готовы отступиться от всех своих барских выгод в его пользу, а поэтому и любят солдата»[97]. А.И. Герцен, анализируя проявления вольнодумия в военной среде, пришел к следующему выводу: «В числе офицеров есть благороднейшая, прекраснейшая молодежь, на которую мы смотрим как на одну из самых лучших надежд России, это люди, испытавшие себя в Крыму и на Кавказе, развившие в себе человеческие понятия вопреки николаевских учебных заведений, люди энергии и деятельности, люди нравственного здоровья...»[98].

Так закладывалось традиционное для народнической идеологии понимание вопроса: революционное движение овладеет армией «сверху», имея опору среди части командного состава. Союз армии и народа провозглашался «одной из главных необходимостей», важнейшим условием успешной борьбы против самодержавия[99]. В качестве одного из программных тезисов он звучит в прокламации Н.П. Огарева «Что нужно народу?» - «Пуще всего надо народу сближаться с войском»[100].

Не менее важным адресатом обращений А.И. Герцена и Н.П. Огарева к российской армии были солдаты. Их призывали к неповиновению начальству, уклонению от приказов подавления народного недовольства, доверительным взаимоотношениям с прогрессивно мыслящими офицерами.

Николай Васильевич Шелгунов

Прокламации демократов к солдатам обычно были стилизованы под простонародную речь. Политические лозунги соседствовали с вопросами материального благополучия, тяжелых условий быта нижних чинов армии и крестьян. Желая добиться лучшего понимания своих взглядов, А.И. Герцен и Н.П. Огарев использовали в прокламациях библейские сюжеты. Необходимость борьбы против самодержавия обосновывалась следующим образом: «Разве Бог напустил Каина убить брата своего Авеля или другой кто? А что же делает царь, когда, играя присягой, посылает солдата против народа, как же не то, что посылает Каина убить брата своего Авеля?»[101].

Н.П. Огарев провозглашает освободительное движение «святым народным делом», а его противников - врагами Бога[102]. Так, соотнесение христианских образов с насущными социально-политическими проблемами постепенно становится распространенным приемом революционной агитации. Например, Н.В. Шелгунов в прокламации «Русским солдатам от их доброжелателей поклон» также сравнивает подавление польского национально-освободительного движения с историей Авеля и Каина[103].

Неотъемлемой составляющей прокламаций А.И. Герцена и Н.П. Огарева к российской армии было развенчивание образа «доброго царя», защитника народных интересов. Например, в воззвании Н.П. Огарева «Что надо делать войску?» утверждается: «...царь приказывает послать солдат против народа со штыком и саблей, с пулей да картечью, проливать кровь отцов и братьев, матерей и сестер!»[104].

Одной из главных целей распространения прокламаций демократы также ставили политическое просвещение солдат. Они стремились показать их место в социальной иерархии российского общества, общее в благосостоянии и правовом положении солдата и крестьянина, единство целей в борьбе за освобождение: «Солдаты должны помнить, что они взяты на службу насильно из помещичьих или из казенных крестьян, что их отцы и братья и теперь или помещичьи, или казенные, что и тем и другим нужна земля и воля»[105].

Публикации «Колокола» в поддержку национального движения в Польше

Многие наблюдения и выводы мыслителей по военной тематике получили новое актуальное звучание с началом национально-освободительного восстания в Польше. Находясь в эмиграции, вне царской цензуры, на страницах печати А.И. Герцен и Н.П. Огарев регулярно обращались к польскому вопросу, разбирая действия инсургентов, настроения российской общественности. Полагая, что борьба поляков проложит путь к крестьянской революции в России, вольнодумцы горячо поддержали повстанцев на страницах своих изданий и агитационных материалов. Успех или поражение освободительной борьбы во многом зависели от того, как проявит себя российская армия, которой предстояло быть главной силой в подавлении восстания. По этой причине важнейшей задачей деятельности А.И. Герцена и Н.П. Огарева становится пропаганда в военной среде, разъяснение солдатам, что подавление польского восстания не имеет ничего общего с подлинными интересами России: «Не ради России и ее пользы, а ради генеральской наживы вы бьете соседние племена»[106].

Таким образом, Крымская кампания и события польского восстания 1863 г. послужили заметному росту интереса А.И. Герцена и Н.П. Огарева к российской армии как потенциальному участнику освободительной борьбы. Военные стали рассматриваться заметной социальной силой в народном сопротивлении. В общественно-политической публицистике того времени А.И. Герцен и Н.П. Огарев постоянно указывали на армию как на носителя протестных настроений, а впоследствии - активного участника борьбы против самодержавия: «Мы с такой теплой надеждой смотрим на молодое поколение военных»[107];

Дмитрий Иванович Писарев

«во главе движения русского становятся офицеры, они рвутся к деятельности: им стала невыносима польская кровь на их мундирах, кровь русского крестьянина их жжет»[108]; «ближайшее будущее России ни от кого столько не зависит, как от офицеров и от их союза с солдатами»[109]. А.И. Герцен и Н.П. Огарев предвосхитили оппозиционный потенциал армии, заложили в отечественной революционно-демократической мысли убеждение о ключевой роли военных в борьбе против царского правительства.

Наряду с проблемой участия армии в будущей революции, внимание А.И. Герцена и Н.П. Огарева привлекали вопросы национальной обороны, положения профессиональных военных в системе общественных отношений. Нередко в своих публицистических работах они обращались к состоянию императорского войска, способности военных решать задачи, выдвигаемые политической властью. Царская армия рассматривалась как устаревший социальный институт, основанный на тотальном подчинении нижних чинов начальству: «Какое варварское и безжалостное устройство военной службы в России, с ее чудовищным сроком! Личность человека у нас везде принесена на жертву без малейшей пощады, без всякого воз-награждения»[110]. Ее назначение демократы видели в защите интересов высших слоев общества: территориальных захватах и подавлении народных протестов. Схожие мысли принадлежат многим последователям А.И. Герцена и Н.П. Огарева. Д.И. Писарев называл армию в России «орудием» правительства, существующим за счет «уродства и забивания несколько тысяч молодых, сильных, способных людей»[111]. П.А. Мартьянов писал: «Рекрутчина - жертвоприношение со стороны народа государству, насильственное требуемое и потребляемое в страшной пропорции»[112].В одном из писем, отправленных в редакцию «Колокола», говорилось: «Сокращение и действительное изменение рекрутской повинности - народ вместе с освобождением сказал бы спасибо»[113]. Так, в отечественной демократической мысли оформляется точка зрения о несоответствии российского воинского уклада идеалам справедливого общественного строя: «Мундир вообще вещь превредная, он отделяет человека от других»[114].

Ярким примером «варварского и безжалостного устройства» армии для А.И. Герцена и Н.П. Огарева были военные поселения. В публицистике они называли их «ужасной историей»[115], «трагической запутанностью»[116]. В частности, А.И. Герцен, рассуждая о протестных настроениях в российской армии, приводил в пример восстание военных поселений Старой Руссы. Разбирая данное событие, он отмечал недовольство офицеров и солдат мерами правительства, а также большие возможности боевого союза войска и крестьян в борьбе против самодержавия[117].

Демократы видели нечто общее в положении армии и православной церкви в государственной системе царской России. Так, А.И. Герцен отмечал, что в руках правительства стали орудиями военный и священник, которых объединяет общий принцип: «Повинуйся властям и стреляй в твоего ближнего». «Церковь примирилась с солдатом» в утверждении убийств как «священной цели», - заключает мыслитель[118]. В дальнейшем российские радикалы обвиняли церковно-охранительную идеологию именно в одобрении войны как средства решения межнациональных и межконфессиональных проблем.

Неприятие устройства армии, казарменных нравов отразилось на отношении А.И. Герцена к желанному образу борца за свободу. Например, он высоко ценил лидера итальянских повстанцев Дж. Гарибальди. Обращаясь к его биографии, А.И. Герцен заявлял, что успешный революционер не должен быть тесно связан с военной средой, быть на службе у правительства. Он особенно подчеркивал слова Дж. Гарибальди: «Я не солдат... и не люблю солдатского ремесла. Я работник, происхожу от работников и горжусь этим»[119].

Поражения России в Крымской кампании и ожидания преобразований в военной сфере сделали актуальными идеи А.И. Герцена и Н.П. Огарева об армейском порядке, соответствующем новому общественному строю. В своем «плане действий» Н.П. Огарев останавливался на мерах по реформированию отечественной военной системы, которые отвечали надеждам прогрессивной общественности - отмене рекрутских наборов, введении всеобщей воинской повинности и сокращении срока постоянной службы. По мысли Н.П. Огарева, «определенное число здоровых людей от 20 - до 30-летнего возраста, без различия сословий, поступало бы в войско сроком на шесть месяцев», после чего «возвращалось домой к обычным занятиям». «Это приучило бы все народонаселение к военному ремеслу и никого не стеснило бы». Особо Н.П. Огарев делал акцент на необходимости отмены телесных наказаний и снижения значения парадной стороны службы, что звучало особенно злободневно, учитывая порядки в армии при Николае I [120].

В письме Н.В. Шелгунову А.И. Герцен более детально изложил свой подход к организации вооруженных сил будущей России: «Я рассчитываю так, что каждый холостой с 17 лет должен выучиться военному ремеслу в продолжение 6 месяцев без всякой особой солдатской одежды, кроме дружинных значков; таким образом, он будет одет на свой счет, а содержан на счет волости, где его maestro будет обучать строю и стрельбе в цель. Оружье от государства. А постоянная регулярная армия, 1000 человек на мильон душ, сведет число постоянного войска на 50 или 60 тысяч, откуда будут взяты учители для дружин и артиллерия; это войско наемное из охотников. Рассчитав, сколько это даст военной силы вообще и как мало будет стоить, очевидно будет превосходство и народность такого устройства против существующего»[121].

Основную задачу армии А.И. Герцен и Н.П. Огарев видели в защите населения от внешней угрозы, не считая допустимым участия профессиональных военных в подавлении народных протестов. Реализация подобных преобразований, по мнению вольнодумцев, служила бы разрешению неизбежных противоречий общественных и личных интересов - армия охраняла бы всеобщую безопасность и способствовала всестороннему развитию служащих. Положительным примером устройства вооруженных сил для мыслителей являлось казачество. «История их блистательна», - заявлял А.И. Герцен. Отмечая заслуги казаков в защите рубежей страны, он противопоставлял демократическое начало казачьей жизни «русскому военному уставу» и военным поселениям[122]. Позже данную точку зрения приняли революционные народники, рассматривая казачество в качестве перспективных участников борьбы против царизма.

В идейном и творческом наследии А.И. Герцена и Н.П. Огарева важное место занимали размышления о проблемах войны и мира, армии и общества, однако их не удается представить как единую концепцию. Взгляды демократических мыслителей по военному вопросу скорее составляют спектр положений, не избежавших крайностей и противоречий. В своих трудах А.И. Герцен неоднократно заявлял о своем неприятии насилия[123], вместе с тем скептически относился к возможности скорого отказа от войн как средства решения международных проблем: «Верные нашему реализму, мы принимаем войну за факт и нисколько не намерены терять время чувствительно и бесполезно, разглагольствуя о всеобщем мире, тоскуя о вселенском братстве»[124]. Содержание войска он называл «печальной необходимостью»[125]. Н.П. Огарев писал: «Мы считаем войну и кровопролитие безумием». Но одновременно утверждал: «Можно ли обойтись без войны пока нет равного понимания. Без борьбы, когда нет надежды договориться, это мудрено решить»[126].

Григорий Николаевич Вырубов

Михаил Александрович Бакунин

Важной страницей, раскрывающей позиции российских демократов по международным проблемам, в частности по вопросу об отношении к войнам, стало их участие в конгрессе Лиги мира и свободы 1867 г. Лига должна была содействовать, как считал основателем организации известный французский экономист Ф. Пасси, распространению на европейском континенте идей пацифизма. Ее состав был крайне разнообразен - от революционеров во главе с Дж. Гарибальди и либералов до представителей религиозных антивоенных движений. На конгрессе присутствовали и выступали видные представители российской демократической мысли - Н.П Огарев, М.А. Бакунин и Г.Н. Вырубов. Их привлекали гуманистический пафос собрания, дискуссия на актуальные политические темы, возможность пропаганды своих идей с международной трибуны. На повестку дня был вынесен вопрос о создании единого европейского пространства, что должно было привести к установлению мира на континенте, в частности предотвращению назревающего вооруженного столкновения Франции и Пруссии. В качестве источника агрессии расценивалась и царская Россия, основанием этому служили Крымская война и подавление национально-освободительного движения в Польше. Подобные настроения, широко распространенные в европейском общественном мнении, стали причиной отказа от участия в конгрессе А.И. Герцена. Приглашения ему направили председатель учредительной комиссии конгресса Ж. Барни и видный французский революционер Э. Аколла, которые высоко ценили А.И. Герцена как мыслителя и общественного деятеля. Французский ученый и активный участник революционного движения А. Наке написал для А.И. Герцена приглашение, в котором назвал его «представителем... партии мира, основанного на свободе»[127].

Мнения российских революционных демократов в отношении национальных проблем на конгрессе были далеки от единства. М.А. Бакунин и Г.Н. Вырубов допускали, что европейская война против царской России или ее международная изоляция будут способствовать реформам или революции[128]. М.А. Бакунин заявил, что желает «всех унижений, всех пора-жений»[129] империи Александра II. По его мнению, только полное разрушение царского режима приведет к созданию «свободной федерации провинций и народов»[130]. А.И. Герцен критиковал данную точку зрения за однобокую антироссийскую риторику[131]. Итоги конгресса он оценивал весьма скромно: «Женевский конгресс, кажется, лопнул без пользы»[132]. В свою очередь М.А. Бакунин и Г.Н. Вырубов оказались недовольны подобной его позицией. Г.Н. Вырубов в воспоминаниях охарактеризовал линию А.И. Герцена «сентиментальным увлечением», а не продуманной политической тактикой[133]. Особую активность развивала группа польских эмигрантов во главе с Ю. Клячко, призывавших к жестким антироссийским мерам вплоть до превентивной войны со стороны Австрии и Турции. Противником предвзятой антироссийской позиции выступил Н.П. Огарев с речью, подготовленной совместно с А.И. Герценом.

Итогом конгресса остались общие декларации о недопустимости войн и призывов к отказу от милитаристской политики. Неслучайно Н.П. Огарев в одном из своих писем признавал, что «конгресс все-таки не удался, были речи очень хорошие, но до дела не доходящие»[134]. Условную победу на конгрессе одержали либералы, и Лига стала инструментом пропаганды их идей. Поэтому в дальнейшем российские революционные демократы не принимали активного участия в ее работе. Важным представляется подчеркнуть то общее и особенное, прозвучавшее в позициях и высказываниях противников самодержавия на женевском конгрессе 1867 г. Их выступления продемонстрировали широкий спектр взглядов российских демократов на проблемы войны и мира и методы борьбы в зависимости от степени их радикализма. М.А. Бакунин и его окружение открыто называли «русскую армию основанием императорской власти» и желали, чтобы «она во всякой войне, которую предпримет империя, терпела одни поражения»[135]. Н.П. Огарев и А.И. Герцен были более осторожны и не считали иностранное вторжение в Россию и ее военное поражение приемлемой ценой внутренних преобразований. Вместе с этим Лига мира и свободы в целом показала антивоенную направленность российской революционно-демократической мысли. Одним из ее идеалов и образов справедливого уклада будущего являлся мир без войн. Российские революционные демократы были последовательны в убеждении, что только обновление общественно-политического порядка приведет к отказу от войн как средства решения международных проблем.

Тридцать лет борьбы за общественные идеалы наложили большой отпечаток на взгляды А.И. Герцена и Н.П. Огарева о значении военного вопроса для социального прогресса. В их представлениях армия и военнослужащие постепенно превратились из статичного инструмента в руках властей или элит в активных участников преобразовательного процесса. А.И. Герцен и Н.П. Огарев не имели возможности увидеть реформированную армию, построенную на основе всеобщей воинской повинности, но во многом предвосхитили направленность и противоречивый характер перемен. Вооруженные силы, армейское сообщество постепенно становились ареной внутреннего противостояния, наполненного новым социальным содержанием.