Резерв высоты

Глава X

После тяжелых изнурительных боев под Ростовом-на-Дону полк Давыдова перебросили в район Старобельска, который находился за несколько десятков километров от линии фронта.

Наступила весна сорок второго года. Первая военная весна. Летное поле раскисло, на задание летали редко. Воспользовавшись кратковременной передышкой, давыдовцы развили кипучую деятельность по восстановлению связей с родными и близкими. На их письма начали поступать ответы, но вести, приходившие с соседних фронтов и из была, часто были безрадостными: гибли родные, близкие, дорогие сердцу люди. Война несла горе в каждый дом, в каждую семью.

Фадеев тоже написал письма Нине и родителям.

После долгих колебаний все-таки сообщил отцу, что уничтожил шесть фашистских самолетов, что и самому досталось… Вскоре получил ответ.

«…Я не знаю, сынок, много это или мало, столько уничтоженных самолетов, но я горжусь тобой. Одно скажу, береги свой самолет, ухаживай за ним, как хороший кавалерист холит и лелеет своего коня. Он всегда тебя из беды выручит…»

В заключение письма отец с горечью писал, что иногда приходилось отправлять на фронт слабо обученных кавалеристов; «На коне они скачут лихо, клинком тоже владеют хорошо, но стрелять многие, как следует, не умеют…»

Анатолий понял тонкий намек отца. Как он созвучен с настойчивыми требованиями Богданова, да и сам Фадеев убеждался в этом не раз.

Как только подсохла земля, командир полка организовал боевую учебу в воздухе. Летчики обрадовались, до самозабвения пилотировали и проводили учебные бои. В апреле интенсивность полетов возросла, чаще стали вылетать и на боевые задания, Чувствовалось, что идет подготовка к чему-то серьезному.

Как выяснилось потом, готовилась наступательная операция войск Юго-Западного фронта для разгрома харьковской группировки противника и создания условий к последующему наступлению с целью освобождения Донбасса. Как её готовили в верхах, неведомо было летчикам полка Давыдова, но то, что пришлось испытать полку, как говорится, и недругам бы они не пожелали.

Накануне полк перебазировался на полевой аэродром, километров в десяти восточнее города Изюма. На рассвете двенадцатого мая под гром артиллерийской канонады и авиационных ударов, прорвав оборону противника в районах Волчанска и Барвенковского выступа, пошли вперед на запад, наши войска. В узкий коридор прорыва устремились стрелковые и механизированные части и соединения. На некоторых направлениях передовые отряды продвинулись на десятки километров.

На четвертый день наступления полк Давыдова, имевший в своем составе восемнадцать экипажей, перебрался ближе к ударной группировке левого крыла фронта.

Размещение полка в селе, где недавно хозяйничали фашисты, вызвало оживленные разговоры среди личного состава. Сразу же после посадки и рассредоточения самолетов комиссар и начальник штаба собрали командиров подразделений, чтобы объяснить им особенности жизни и боевой работы в освобожденных от оккупантов районах.

— Война внесла существенные коррективы в привычные для нас нормы взаимоотношений, — сказал комиссар. — Некоторые из вас убедились в этом на собственном опыте, другие знают из рассказов очевидцев и из прессы. В этих местах враг находился более полугода. Отступая, фашисты, конечно, оставили свою агентуру не только для ведения разведки, но и для террористических актов. Наша задача — утроить бдительность, научиться отличать настоящего советского человека от пособника врагу. Это трудно, но необходимо, иначе придется нести потери не только в воздухе, но и на земле. Итак, будете квартировать в хатах, относитесь внимательно к людям, говорите им правду о положении на фронтах и никогда не забывайте о бдительности.

После комиссара выступил начальник штаба полка.

— Самолеты рассредоточены на большой площади, летчики и техники будут размещаться на частных квартирах, — сказал он. В этих условиях охрана личного состава и самолетов осложняется, придется увеличить количество постов в ночное время, кроме этого на подступах к селу от каждой эскадрильи выставить дозоры. При малейшем сомнении в обстановке докладывайте мне…

Размещение самолетов в садах и на огородах устраивало летчиков и техников. Из хаты — прямо в самолет!.. Сказка!.. Неразлучная сержантская тройка поселилась в одной хате, по соседству с домом, в котором разместились комэск и его заместитель с адъютантом эскадрильи.

Жители, досыта хлебнувшие горя при немцах, со слезами радости на глазах встречали советских воинов, не знали куда их посадить, отдавали последнее, угощая постояльцев. На другой день летчики и технический состав восторженно обменивались мнениями о гостеприимстве хозяев… Всем казалось излишним предупреждение командиров о повышенной бдительности. Но вскоре произошло событие, которое, подтвердив предо — предостережение комиссара, потрясло весь полк своей необычностью, комизмом и скрытой за ним тревогой.

Адъютант эскадрильи Кутейникова, зная требования и нрав своего командира, всегда стремился создавать ему хорошие условия для жизни и отдыха. На новом аэродроме у него было две задачи: первая — отрыть хорошую землянку, сделав в три наката крышу добротно обставить ее, добывая всеми правдами и неправдами внутреннее убранство, и вторая — отыскать жилье с максимальным комфортом и молодой хозяйкой.

Кутейников за боевыми делами не забывал о прекрасном поле, да и женщины тоже были к нему неравнодушны. Своим бравым видом он сразу же приковывал к себе их внимание. Бахвалясь перед молодыми летчиками, говорил им не раз:

— С женщиной надо обращаться умеючи, кое-кто из вас повздыхает, робко чмокнет в щеку и взвивается на радостях в небеса, не понимая, что женщине, познавшей мужскую ласку, от всего этого — сплошное расстройство. Она потом ночью, как в бреду мается, проклиная и свою судьбу, и «зеленого» ухажера. Но такие мужчины, как я, надолго остаются памятными в горячем женском сердце…

Быстро переложив дела на Базарова, комэск первой вместе с адъютантом эскадрильи направился на смотрины хозяйки.

Переступив порог хаты, он увидел опрятно одетую молодую женщину редкой красоты, сразу уставился на нее, забыл, зачем пришел. Хозяйка и адъютант поняли его состояние. Красавица, чтобы вывести из неловкого положения будущего постояльца, произнесла певучим голосом:

— Здравствуйте, проходьте у комнату.

— Здравствуйте, — словно проснувшись, быстро произнес Кутейников и проткнул руку, знакомясь: — Петро, сын Васильев.

— Галина, — ответила молодая хозяйка, театральным жестом протянула ладонь.

Кутейников схватил своей мощной пятерней нежную ручку и так ее пожал, что хозяйка вскрикнула от боли.

— Извините, дорогая хозяйка, отвык от женских ручек, за время войны только за ручку управления самолетов держусь, — соврал Петро.

Кутейников, осматривая хату, отмечал порядок, чистоту, добротное убранство. Затем сел за стол и изрек, окидывая взглядом хозяйку:

— Хата хороша, хозяйка — и того лучше, остаюсь…

После выполнения задания, наспех сделав разбор боевого вылета Кутейников направился к месту жительства. У дома его встретила женщина лет сорока пяти. На вопрос «Где Галина?» — ответила: «Скоро придэ».

Поглядывая на женщину, Кутейников долго мучился в догадках: «Сестра? Соседка? Не дай бог — мать»…

Только вошел в хату — следом появилась сияющая Галина.

Кутейников, глядя на нее опытным взглядом, раздел мысленно молодую хозяйку… Кровь в нем заиграла, он схватил Галину, крепко прижал к груди и добравшись до губ, впился в них. На мгновение Галина поддалась порыву красавца-летчика, но затем резким движением оттолкнула его со словами: «Мабуть так можно?!»

Петро чуть не загремел навзничь. Восстановив равновесие, снова словно коршун, набросился на «дичь», но молодая хозяйка была крепка и хитра: на мгновение прижалась к Петру, но тут же снова выскользнула из его объятий. Петро рассвирепел и, схватив за руку Галину, резко произнес: «Прекрати игру в „кошки-мышки!“».

Молодайка мгновенно сникла и, упав на колени, запричитала:

— Петро Васильевич, делайте со мной что хотите, но поймите — я женщина непорочная, я не можу так…

Кутейников взглянул на Галину, стоявшую перед ним на коленях со сложенными руками и устремленными на него глазами, и опомнился: что происходит с ним? Такая красавица у его ног, а он, варвар, не может ласково и нежно с ней обращаться! — Подумал Петро. Он наклонился, взял за плечи Галину, приподнял ее. Она посмотрела на него доверчивым взглядом и прильнула к его груди. Петро снова весь затрясся, но постепенно овладел собой, ласково погладил хорошо уложенные темно-каштановые волосы красавицы.

Галина уткнулась лицом в гимнастерку и зашептала: «Я так напугалась, для меня так необычно. Вы такой красивый, сильный, настоящий орел. Я вся в бреду…»

Кутейников, перебил ее, заговорил, извиняясь:

— Прости, не сдержался. Твоя красота, темперамент зажгли в моем сердце огонь, и я не смог его погасить…

— Не надо гасить, — томным голосом произнесла Галина. — Мы — посидим, повечерим. Ваш Сергей продукты принес, мы с мамой кое-что приготовили…

Кутейников, услышав имя адъютанта, подумал: забота-заботой, но этот прохвост и до молодой хозяйки может добраться того и гляди односумом станет. У него возможностей больше: я — в полет, он — под бок к молодке. Надо так загрузить работой, чтобы ему не до Галины было…

Легким движением, как уж, Галина выскользнула из рук Кутейникова и предложила:

— Петро Васильевич, давайте вечеряты, еда готова…

В бодром настроении в радужных надеждах Петро сел за стол.

Возле Гали поместилась мать. «И чего тебе надо, старая, шла бы ты до клуни?!» — подумал Кутейников.

— Петро Васильевич, мама хочет поднять рюмочку за вас советских бойцов, — заворковала Галина своим мелодичным голосом.

— Очень рад, — вынужденно улыбаясь, произнес Кутейников. Старая опрокинула стопку, закусила и тут же налила по второй.

Кутейников, воспользовавшись паузой, поднял рюмку за здоровье гостеприимной хозяйки дома, он встретился с ней взглядом, и ему стало не по себе: на него изучающе смотрели холодные серо-зеленые глаза. На какое-то мгновение он оказался под воздействием этого взгляда, затем преодолев временную растерянность, выпил и заулыбался. Периодически бросая взгляд в сторону матери Галины про себя отмечал: «Ну и глаза — как буравчики, сверлят».

Старая хозяйка долго не задержалась за столом. Пожелав доброго вечера, удалилась. После ее ухода Петро облегченно вздохнул и сосредоточил свое внимание на Галине, которая от выпитого вина разрумянилась, повеселела. «Как хороша чертовка», — подумал о ней Кутейников, предвкушая скорую близость. А Галина меж тем, подливая Петру горилку пела ему дифирамбы. Кутейников пьянел, и от выпитого, и от похвал Галины, которая, войдя в роль гостеприимной хозяйки, очень «внимательно» ухаживала за гостем и отвечала на его ласки такими поцелуями, что у Кутейникова, порой мутилось сознание. Утратив контроль над собой, Петро хлебнул лишнего, что-то бормотал заплетающимся языком, и при попытке встать чуть не упал.

Галина помогла ему раздеться, Петро схватил ее за талию и не устояв, вместе с ней повалился на постель, но Галя ловко высвободилась из рук Кутейникова, прошептала: «сейчас приду» и удалилась.

Петро, расправив свои длинные жерди, уперся стопами в спинку кровати, найдя «просветы» между вертикальными металлическими прутьями, вытянул ноги, достал ими до печки.

В голове шумело, мысли куда-то улетели далеко-далеко… В счастливом ожидании он быстро заснул…

Очнулся от оглушительной тишины, которая стала вокруг. «Почему так тихо?» — Подумал сразу и тут же насторожился. И вдруг он услышал где-то близкий, тихий, приглушенный говор. Хмель из головы мгновенно улетучился. Сначала слышал только голоса — женский и несколько мужских, разного тембра. Потом начал различать отдельные слова. И когда он понял, о чем идет речь страх и злоба охватили его.

— Где пистолет-то, давай сюда… Нам оружие очень пригодится. А он себе еще найдет… — сказал один из мужчин.

Кутейников привычным жестом потянулся к кобуре — пустая… Галка вытащила. Вот стерва!

А голоса между тем звучали так же тихо, но разобрать слова было можно.

— … Галина, ты крепче привязывай его к себе, цепляй на крючок. Так прямо и падай, кричи, что без него не можешь жить, куда он — туда и ты за ним полетишь… Понимаешь? Горилки не жалей. Может спьяну еще чего нужного нам скажет… Куда полетят и когда, кого из больших начальников ждут и когда, и все что говорит — просто запоминай — потом разберемся, что важно, что нет…

— Страшно мне… — услышал Кутейников голос Галины. — Вдруг догадается…

— «Страшно» ей! — Насмешливо передразнил мужской голос. — А нам, думаешь не было страшно, когда адъютант на сеновал заглянул? Еще бы шаг-другой — и пришлось бы ножичком его кольнуть… Постов везде наставили из села не выбраться… А всего-то на час какой и опоздали…

— Но ничего, — заговорил третий голос, — под крылышком твоего ухажера продержимся… Авось недолго они здесь пробудут…

— Рази ж в голову кому придет заглядывать в подпол дома, где сам комэск проживает?! — Хихикнул снова второй. А ты держи, его, Галка, держи при себе. И заранее точно выведай, когда они будут отсюда сниматься… мы им перед отлетом такой шухер учиним…

Кутейников давно уже понял, что между досками под кроватью, видно, есть щель в лазу. Он лежал не шевелясь, боясь, что скрипнет кровать, вслушиваясь в каждое слово, сгорая от стыда и бешенства, от обиды на часовых, на адъютанта, на всех на свете…

— Слушай, Галю, откуда это холодом потягивает? — Спросил вдруг первый голос несколько настороженно.

— Не знаю… Может, с того окошка, что во двор выходит… Не проверяла давно…

— А здорово ты своего соколика уложила! Дрыхнет, как убитый…

— Да и то боялась, что помрет, на первый раз не дюже насыпала.

«Силен ухажер, — казнил себя Кутейников, — достукался!.. Раньше хоть бабы попадались, как бабы, а эта — до чего ж ловка! Вот стерва! Во как влезла в душу!.. Ведь мог и не проснуться!..»

Кутейникова бросило в пот. Оказывается он был на волосок от смерти!.. А что он такое «важное» мог сказать, чему они радуются…

— Ну, ступай, Галю, а то ненароком проснется… — сказал первый голос.

— А вы тише здесь… Вдруг услышит…

— Да не бойся ты, Галю!.. Если что почувствуешь тревожного — пристрели сразу, или подсыпь в еду чего-нибудь… Кто в такой суматохе сейчас особенно разбираться будет!..

Что-то тихо скрипнуло, послышались шаги куда-то вниз, и Кутейникову показалось, будто под кроватью кто-то зашевелился. Комэск замер, затаив дыхание… Шаги постепенно стихли… Вдруг зашелестела занавеска в спальне, Кутейников, напрягал зрение, рассмотрел силуэт Галины. Напряженная тишина длилась недолго, в эти секунды он мысленно искал выхода из создавшегося положения: задушить эту гадину — вдруг в хате есть кто-нибудь. Пристрелить предательницу, так нагло обманувшую его?! А где пистолет-то? В это время прохладная мягкая рука коснулась лба Кутейникова, и он вздрогнул от неожиданности:

— Что так долго? Где была? — У Кутейникова сами собой возникали вопросы, соответствующие обстановке. — Ложись, — предложил он, выигрывая время, соображая напряженно, что же теперь ему делать, как вести себя?..

— Сейчас посмотрю, спит ли мама, — Галина вышла из спальни.

— «Маму» она к концу ночи вспомнила! Вот гадина! — Подумал Кутейников, шаря рукой по стулу в поисках обмундирования. — Опять что-то задумала! Петро быстро оделся.

Появилась Галя, прижалась к нему, спросила:

— Куда собрался, Петро?

— До ветру, — соврал Кутейников, еле сдерживая накипевшую злобу.

«Вот гадюка, как быстро перестраивается!» — Подумал Петро.

Задержавшись на пороге, Кутейников сделал вид, что еще хмельной после выпитого, ухватился рукой за притолоку, прислонился к ней головой… А про себя думал: какой стыд. Что же теперь — бежать к командиру и комиссару, упасть перед ними на колени: явился блудный сын, обезоруженный предметом любви?! Образец бдительности!.. Да, эти сволочи, упоминали о каких-то сведениях… Неужели я что-то во сне сболтнул… Кутейников медленно пошел к сараю…

В это время дверь из хаты отворилась, на пороге в одной исподней рубашке с распущенными волосами появилась Галина.

— Петро! — Томным голосом позвала она.

— Иду!.. — Ответил Кутейников. Сейчас приду… ступай.

— Сказал же — сейчас приду…

Как только закрылась дверь, Кутейников метнулся через двор к калитке.

…От дома красавицы Галины Кутейников несся как на рысях то и дело натыкаясь на часовых. Из некоторых хат уже выходили люди, они удивленно глядели вслед командиру первой эскадрильи.

Подбежав к дому, где разместились Давыдов с комиссаром Кутейников остановился, чтобы перевести дух. Отдышавшись немного, только поставил ногу на первую ступеньку, как открылась дверь и на пороге появился командир полка. Следом за ним шли комиссар и начальник штаба.

— Что с тобой, Петро? На тебе лица нет, — удивился Давыдов.

— Там бандиты… предатели в моей хате, — выпалил, краснея Кутейников.

— Спокойнее и по делу… — Сказал Давыдов. Что произошло?

Кутейников, спеша и сбиваясь, начал рассказывать о ночных переживаниях, чем вызвал насмешки и соленые комментарии окружающих. Его взволнованный рассказ привлек внимание летчиков расквартированных в соседних домах. Давыдов, видя, что беседа вызывает нездоровое любопытство у личного состава, прекратил разговор, посерьезнел и дал команду начальнику штаба полка срочно арестовать и обезоружить подозрительных лиц.

Случай о ночных похождениях Кутейникова быстро облетел паях. Полковые зубоскалы смаковали на все лады это событие. Главный герой несколько дней ходил, как побитый пес. Вполне понятно, что больше всех досталось адъютанту эскадрильи за его «верную» службу.

Базаров видя мучения адъютанта, успокаивал:

— Не грусти, лед не вечен, — растает, так и наш хозяин отойдет. Удачно прислужишь, подхвалишь — простит и обласкает.

— Как это противно — строить из себя дурачка!

— Такова участь подхалима: стал однажды на этот путь, «дерзай» дальше…

Давыдов, не мешкая, собрал руководящий состав полка и эскадрилий, потребовал от Кутейникова доложить подробно, о пьянке, потере бдительности…

Комэск первой насупился, передергивая плечами, очевидно, решая про себя: говорить ли всю правду?..

Командир полка почувствовал это и сказал:

— Выкладывай все начистоту.

Кутейников злясь и краснея рассказал о своих ночных приключениях…

Давыдов не пощадил полкового Дон Жуана:

«Ведь это черт знает, что такое! Упиться до потери сознания, в то время, когда полк выполняет ответственную боевую задачу!»

Куда теперь глаза будешь прятать, когда станешь с подчиненными разговаривать?..

Наверное, десятки раз призывал их к бдительности. А сам?.. Долго распекал Давыдов комэска первой. Кутейников краснел, страдал от презрения к самому себе и мечтал лишь об одном: скорее бы закончился этот позорный разбор, а уж потом он еще себя покажет… кровью искупит позор.

— Под ревтрибунал подвел себя сердцеед, — закончил разнос Давыдов.

Обстановка под Харьковом осложнялась с каждым днем.

23 мая 6-я немецкая армия, наступавшая с севера, и войска группы Клейста (1-я танковая и 17-я армии) наносившие удар с юга, соединились в районе южнее Балаклеи. Часть войск Юго-Западного фронта была окружена. Слух об этом разнесся в полку Давыдова. Как бы в подтверждение его нарушилось снабжение полка боеприпасами и горючим, началась строжайшая их экономия. Экономить боеприпасы труда большого не составляло, но горючее экономить не удавалось. Почти каждый взлет был связан с воздушными боями, а в бою горючего не сэкономишь.

«Мессершмитты» с рассвета до темноты дежурили над аэродромом. Каждый взлет ЛАГГа начинался, а порой и заканчивался стычкой с «мессерами». Падали самолеты, гибли летчики на глазах у всего полка. Погибших хоронили ночью, когда на короткие часы истребители врага давали передышку. Редкие сутки обходились без похорон.

Связь с авиационным командованием прекратилась. Тогда Давыдов наладил контакты с командирами наземных войск и стал действовать в их интересах. Наши части вели тяжелые оборонительные бои, медленно отходя на восток. Летчикам приходилось очень тяжело. Линия фронта была рядом, и враг все время висел над головой: на взлете брал в огненные клещи, при заходе на посадку поливал свинцом.

Сержантское звено дралось хорошо. Пока горючего было вдоволь, летчики ежедневно совершали пять-шесть вылетов. Однажды уставший после очередного вылета Ваня Гончаров прилег под самолетом и задремал. Иван Карпович, не заметив, что летчик спит, спросил его:

— Ну что, утомили «мессера»?

Ваня тут же вскочил, со сна крепко стукнулся головой о крыло и, вылезая на четвереньках из-под самолета, с тревогой в голосе воскликнул:

— Где «мессера»?

Стоявшие рядом техники и мотористы захохотали, а Иван Карпович извиняющимся голосом объяснил:

— Это я спросил: «Утомили „мессера“»?

— Кого, меня? — переспросил Ваня. — Конечно, — вздохнул он, — да еще как!

— А помнишь, когда-то кто-то беспокоился, что на его долю войны не хватит, — с хитрой усмешкой сказал Шилов.

— Ох, какой ты, Иван Карпович, памятливый, все припомнил! — сказал Ваня. — Воевать-то хочется! Не спать — еще сильнее. Если б разрешили, я наверняка неделю бы проспал!

— Не скажи, надоест, — ответил ему Шилов.

Однажды на исходе дня командир полка собрал летный состав, кратко обрисовал обстановку и объявил свое решение: самолетов мало, с завтрашнего дня на задание будут вылетать только самые опытные. Первым на рассвете дежурит звено Фадеева.

Во время ужина Базаров подошел к Фадееву.

— Настал и на нашей улице праздник: летай — не хочу?!

Анатолий молча улыбнулся.

— Мудро поступил Давыдов, что доверил вам особое задание. Терять вам нечего, семей у вас нет. К тому же ребята твоего звена уже кое-что соображать начали в бою и смелы до безрассудства. Для завтрашних дел такие и нужны. Уверен, живы будете, но страху натерпитесь. До завтра! — Похлопав по плечу Анатолия, Базаров пошел к себе.

Сон летчиков короткий, но глубокий. Размявшись после подъема, облили друг друга холодной водой, быстро позавтракали. Уточнив детали взлета, Фадеев и Гончаров направились к самолетам. До вылета оставалось пятнадцать минут. Восток только начал светлеть, но в небе уже появились «мессеры».

— Опоздали, Ваня, — с сожалением сказал Фадеев.

— Что будем делать?

— Взлетать. Выдержишь направление?

— Постараюсь.

— Тогда через двенадцать минут запуск и взлет. Внимательно слушай радио.

— Есть, — лихо ответил Ваня и побежал к самолету. «Волнуется, — подумал Анатолий о Гончарове, — надо бы успокоить его, сейчас главное — выдержка. Немцы не, случайно прилетели затемно».

Анатолий спокойно и не спеша выполнил все, что необходимо перед запуском мотора, посмотрел еще раз на восток, на летное поле, на границе которого уже отчетливо виднелись ориентиры, по которым можно точно выдержать направление на взлете. Фадеев привстал в кабине и беглым взглядом окинул небо, пытаясь определить местонахождение «мессершмиттов».

— Где они? — спросил он у техника звена.

— Вот здесь прогудели, — указал тот рукой в северо-западном направлении.

Анатолий еще раз проверил готовность к запуску и в это время услышал: «Справа гудят». Он расстегнул шлемофон, и характерный нарастающий свист стал слышен резко и отчетливо. Через несколько секунд Фадеев увидел идущую на малой высоте пару «мессершмиттов». Время истекло, пора запускать моторы. Необходимо было взлететь так, чтобы остаться незамеченными, да еще успеть набрать метров пятьсот высоты. А там еще посмотрим, чья возьмет, думал Фадеев.

— Ваня, запуск! — скомандовал он.

Гончаров кивнул головой, и тут же завращался винт его самолета. Анатолий запустил свой, времени на прогревание потребовалось несколько секунд, перевел мотор на повышенный, затем на максимальный режим, проверил работу мотора, прожег свечи и услышал доклад: «К взлету готов». — «Понял», с удовольствием отмечая четкость работы Гончарова, ответил Фадеев. Медлить нельзя, каждая секунда промедления может сорвать вылет и погубить их, но и взлет в момент, когда фашистские стервятники находятся в выгодном положении, тоже смерти подобен.

— Ваня, довернись на свой, ориентир!

— Понял!

Анатолий поставил самолет в направлении выбранного ориентира, взглянул на небо и увидел, что «мессеры» резко взмывают вверх.

Фадеев дал газ и, увеличив обороты до максимальных, начал разбег, точно выдерживая направление. Самолет, как казалось ему, слишком медленно набирал скорость. Хотелось скорее бросить взгляд на небо, чтобы видеть, где враг, но здравый смысл подсказывал — не надо, можно уклониться от курса, да и «мессеры» не могли за считанные секунды развернуться, если бы даже и заметили взлет. «Взлетай спокойно, на малой скорости не отрывай от земли самолет», — скомандовал Фадеев Гончарову.

Скорость нарастала, самолет легко отделился от земли. Анатолий убрал шасси и перешел на бреющий полет, посматривая по сторонам. Он отчетливо представил себе рисунок схемы, маршруты полета с разными курсами и точно определил, где находится.

Взглянул на указатель скорости и скомандовал Гончарову: «Боевой разворот во внутреннюю сторону». Фадеев устремил взгляд в тот сектор, где должен был находиться Гончаров, но его не было. «Мессеров» тоже не было видно. С набором высоты видимость увеличивалась. Внизу еле просматривались очертания аэродрома. «Порядок, — подумал Анатолий, — стервятники наш взлет просмотрели. Теперь главное — собраться и атаковать „мессеров“ первыми».

Заканчивая разворот, сзади и немного выше Фадеев увидел. Гончарова. Классический получился маневр, лучшего не придумаешь! Вот что значит точный расчет и пунктуальное исполнение! Математика — наука точная!

— Я впереди справа ниже, — подал голос Фадеев.

— Вижу, — бойко ответил Ваня. — Высота тысяча метров.

— Ваня, разгон скорости и одновременный разворот с набором в разные стороны… Пошел!

Не успел Анатолий закончить разворот, как увидел «мессеров». Запас скорости позволил ему бросить самолет вверх, чтобы занять выгодное положение для атаки. Сейчас победа останется за тем, кто при прочих равных условиях будет действовать более решительно, в нужный момент метко поражая цель. Анатолий пошел в лобовую атаку, немцы уклонились. Проскочив над фашистами, Фадеев не стал сразу разворачиваться, а немного задержался, ожидая Гончарова, затем круто взмыл вверх, положил самолет на спину, медленно вывернул и снова предложил лобовую атаку. «Мессершмитты» не приняли ее. Закрутилась карусель. В вертикальной и горизонтальной плоскостях каскад фигур высшего пилотажа был так стремителен, что Гончаров иногда отрывался, но в целом пара пилотировала, словно связанная невидимыми нитями. В один из моментов Анатолий решил использовать то, что Гончаров немного отстал, и скомандовал ему: «Пройди еще секунд двадцать и затем выполняй разворот», — а сам устремился вертикально вверх, держа в поле зрения «мессеров», которые, развернувшись, бросились в погоню за Гончаровым. Вначале немцы энергично пытались зайти ему в хвост, но неожиданно обнаружили самолет Фадеева и пошли наутек. Анатолий в горячке боя бросился за ними, но внизу мелькнуло летное поле, и он вспомнил о главной своей задаче — деблокировать аэродром. Значит, нужно оставить этих и занять выгодное положение на возможном пути подхода очередной группы «мессеров». Он не ошибся. Через несколько минут появилась еще пара «мессершмиттов», затем вторая. Внезапная атака Фадеева, меткая очередь — и подарок с неба упал к ногам однополчан в виде горящего фашистского стервятника. За первой последовали вторая и третья атаки; и тройка «мессеров» покинула поле боя. Анатолий взглянул на бензиномер стрелка приближалась к нулю. Пора на посадку. В это время он услышал в наушниках голос Богданова: «Взлетаем». Фадеев уменьшил до предела обороты, сбавил газ, обеспечил взлет сменной пары, потом остальной группы полка и лишь тогда произвел посадку. Отличный его почин получил хорошее продолжение: за день летчики полка сбили еще три фашистских самолета. Своих потерь не было.

Воздушные бои продолжались с рассвета до позднего вечера. Анатолий выполнил уже более сотни боевых вылетов, провел около пятидесяти воздушных боев. С врагом он дрался уже на равных рядом с такими летчиками, как Богданов, Прохоров, Базаров и другие «старики».

Слово «старик», неизвестно когда и кем первым произнесенное на войне, быстро вошло в лексикон летчиков. Оно означало высшей степени похвалу, им гордились те, кого так называли. Его не присваивали официально, церемоний посвящения в «старики» не было, статуса на присвоение звания «старик» не существовало. Но прочно вошедшее в жизнь, это слово определяло самый высокий уровень мастерства летчика, способность выполнять самые ответственные боевые задания. Когда было необходимо решить, кто пойдет на выполнение сложного боевого задания, командиры говорили: ведущим пойдет тот или другой «старик», или — на задание пойдут только одни «старики». «Старикам» завидовали, ими гордились техники и механики, обслуживающие их самолеты. Молодые летчики стремились как можно скорее стать достойными того звания, стать «стариками», чтобы иметь возможность выходить на ответственные задания вместе с лучшими из лучших.

Когда здесь, на полевом аэродроме, Давыдов впервые назвал Фадеева «стариком», Анатолий ощутил радость, почувствовал твердую уверенность в себе.

За время базирования на этом аэродроме Анатолий ни разу не испытал горечи поражения. Как ни трудно было ему, всякий раз при выполнении боевых заданий он побеждал. Правда, успех обеспечивало не только его личное мастерство, но и то новое в тактических приемах, что они вместе с Богдановым применяли в воздушных боях.

Вот уже несколько дней подряд, вылетая в один и тот же район штурмовать наземные войска противника, Фадеев с тревогой всматривался в происходившее на земле. Сначала наши удерживали занимаемые позиции, но вот у немцев появилось много танков, и после артиллерийского обстрела они вклинились в нашу оборону. Пролетая на бреющем над позициями наших войск, Анатолий мельком видел фрагменты боя. Он понял: дальнейшее продвижение вперед вряд ли состоится, и полку придется перелетать со своего аэродрома не на запад, а на восток.

Наши летчики не раз пытались атаковать немецкие бронированные машины, но приходилось с сожалением констатировать совершенно незначительный результат этого. Лишь единицам удавалось попасть в заднюю часть танка, где расположен двигатель, и лишь тогда клубы огня и дыма обволакивали ощетинившуюся громадину. Чтобы поразить танк, стрелять нужно под углом не меньше сорока пяти градусов, думал Фадеев, но под таким углом далеко не каждый летчик, стремительно несясь к земле, сможет попасть в цель размером около двух квадратных метров.

О том, как можно было бы изловчиться поражать малоразмерные бронированные цели, Анатолий решил поговорить с Богдановым. Из всех авиационных командиров он выделял своего комэска. Возможно, это было проявлением взаимной симпатии, трудно сказать, но за Богданова Анатолий был всегда готов идти в огонь и в воду. Да и только ли за него одного…

Выслушав Фадеева, комэск задумался, потом сказал:

— Идеи неплохие. Садись, рисуй.

Анатолий взглянул на комэска и, улыбнувшись про себя, подумал: «Ну вот, напросился!» Но раскрыл планшет, достал карандаш, блокнот — вечные спутники его боевой жизни, и начал рисовать танк, потом вверху в стороне самолет. Комэск смотрел на рисунок, вносил коррективы. Расчеты показали, что танки поражать можно, атакуя их с углами более сорока пяти градусов, но открывать огонь необходимо с восемьсот-тысячи метров, затем немедленно выводить самолет из пикирования.

Богданов еще раз проверил расчеты.

— Вот теперь порядок! Но летчиков нужно предупредить, чтобы не мешкали с выводом из пикирования после открытия огня, иначе врежутся в землю. И еще. Надо помнить о весе самолета. Когда атакуешь с полными баками — одно, а когда горючего остается менее четверти — другое.

Анатолию не терпелось поделиться этими соображениями с товарищами. Он быстро дошел до хаты, где жил вместе с Гончаровым и Овечкиным.

Весь вечер друзья проговорили о том, как лучше поражать немецкие танки. А ночью, не успели летчики заснуть, к ним заглянула хозяйка и сказала:

— Хлопцы, якись дидусь появився…

— Что за дед? Пригласите его, — попросил Фадеев.

Через минуту в комнату ввалился бравый усач, выпрямился и уперся головой в потолок. Анатолий взглянул на него и не сразу понял, где же он мог видеть этого богатыря. Но через секунду вскочил с постели.

— Еремеич! — Фадеев подбежал к нему. — Еремеич, здравствуйте!

— Здравствуйте, но я вас что-то не припоминаю, — ответил богатырь.

— Ну как же? Я тот летчик, которого вы подвозили несколько месяцев тому назад. Помните, когда самолеты аэродром бомбили?

— Товарищ сержант?

Еремеич согнулся в поясе, взял руку Анатолия в свою, и Фадеев еле сдержался, чтобы не вскрикнуть от боли. Еремеич попытался обнять его и чуть не задушил, прижав голову Анатолия к своей груди.

— Силища-то какая! Как вы сюда попали? — спросил он Еремеича.

— Сейчас расскажу. Но сначала я должен сходить за командиром.

— За Алексеем?

— Да, за товарищем капитаном. Я при нем, как бы вам сказать, вроде адъютанта.

— Зовите его скорей!

Анатолий засуетился, начал одеваться, а в комнату уже входил Высочин. Его рука была забинтована и покоилась в повязке. Друзья обнялись, расцеловались.

— Талька, вот судьба-то, а? Везет нам! За последние четыре месяца дважды встречаемся! В мирное время и то такое нечасто бывает.

Анатолию хотелось о многом спросить Высочина, но, взглянув на руку и измученное лицо Алексея, он попросил хозяйку посмотреть рану, а Ваню Гончарова послал за врачом. Старушку умело сняла повязку, посмотрела руку, пробитую выше локтя осколком мины, и покачала головой.

Анатолий смотрел на Алексея и любовался им. Высокий, стройный, красивый, как всегда, аккуратный и подтянутый, он даже и этой обстановке, выглядел щеголем. Пришел врач. Он быстро обработал рану, и, получив гарантию, что до свадьбы все заживет, друзья успокоились. Теперь можно было говорить о своем.

— Пойдем на улицу, пусть ребята поспят, — сказал Фадеев. Они вышли из хаты.

— Алеша, расскажи, как там у вас? — тут же под ступил к Высочину Фадеев.

— Началось все хорошо. Радость была огромная, когда освобождали наших от гитлеровской оккупации. Но потом темп наступления спал. В это время немцы подтянули силы и остановили нас; обрушилась немецкая авиация, танки пошли. А сейчас такое творится, не знаешь, где свои, где чужие. Подвоз боеприпасов прекратился, на голодном пайке сидим, всего по три снаряда на пушку. Веду сейчас дивизион и думаю: зачем все пушки тащу? И со связью трудно. Приказы запаздывают. Вообще что-то сотворилось такое, что не сразу разберешься…

— А как солдаты?

— Солдаты все понимают, но горят желанием скорей наших людей из фашистской неволи вызволить. Солдаты и командиры дерутся до последнего, жизни не щадят. Но когда начали отходить, бросать танки, автомашины, орудия, настроение стало, сам понимаешь, какое… Сейчас отходим. Да, Толя, предупреди командира: фрицы недалеко, обороны сплошной нет, боеприпасов тоже, на штык надежд мало. Прорвется рота-другая немецких танков и будет гулять безнаказанно по нашим тылам; бить их нам нечем. Как бы вам не пришлось завтра смазывать пятки и улетать отсюда.

Анатолий уговорил Алексея остаться, отдохнуть. Сам задержался во дворе. Вскоре из хаты выскочил Гончаров.

— Товарищ командир, не прохладно? Сейчас я вам курточку вынесу.

«Что-то замышляет, — подумал Фадеев, — не иначе поговорить хочет».

Больше всего в жизни Гончаров любил поговорить. Он мог не есть, не спать, но молчать долго он не мог. Говорил он самозабвенно, не так складно, как много, порой всякую ерунду. Но люди слушали его с интересом. Если у кого-то не было настроения слушать, ему говорили прямо: «Ваня ищи себе другую жертву». Гончаров никогда не обижался и направлялся на поиски нового собеседника, а найдя его, атаковал с ходу, так же как сейчас Фадеева. Поэтому Анатолий сразу понял Гончарова.

Они ходили по двору, стараясь говорить тихо, потому что около соседней хаты стоял часовой. Он охранял несколько хат, но основным его объектом был дом командира эскадрильи.

— Что говорит капитан? Как у них там дела? — спросил Гончаров.

— По-разному, Ваня, — ответил Фадеев, не имея особого желания перемалывать услышанное от Высочина. Но Гончаров давно усвоил: слева атака не удалась, заходи справа.

— Они куда направляются? — опять спросил он.

— На новый рубеж обороны, — ответил Анатолий. Беседу прервал вышедший из хаты Овечкин.

— Как там братцы-артиллеристы? — спросил его Фадеев.

— Спят богатырским сном, — ответил Вася. — Особенно Еремеич. Вот громадина! А храпит — ужас! Гул от его храпа сильнее звука тяжелого бомбардировщика на взлете.

Разговаривая, они подошли ближе к хате. Действительно, храп Еремеича был слышен даже на улице. Друзья вышли за ворота и тут же встретили Богданова, который шел в сопровождении заместителя.

— Вы почему не спите, Фадеев? — спросил Богданов.

— Есть заботы, товарищ капитан, — ответил Фадеев. — Первое — горючего мало. Второе — немцы в двадцати километрах отсюда, а сплошной обороны у нас нет. Командир артиллерийского дивизиона советовал долго не задерживаться, эти сволочи могут в любой момент появиться на аэродроме.

— Пойдем-ка к командиру полка, — сказал Богданов.

— Почему звено Фадеева так рано поднялось? — отвечая на приветствия, спросил командир полка.

— Кое-что доложить надо, — ответил за Фадеева Богданов. — У них в хате сейчас отдыхает командир артиллерийского дивизиона. Он сказал, что немцы вчера вечером были в двадцати километрах отсюда, и посоветовал нам долго здесь не засиживаться.

— Но мы не имеем связи ни со штабом дивизии, ни с командованием ВВС фронта, — возразил Давыдов. — Принимать решение по слухам, особенно сейчас, когда мы находимся в окружении, рискованно. Хотя и пренебрегать подобными советами не следует. Пригласите-ка ко мне командира дивизиона, — приказал он.

Через несколько минут Алексей был уже в штабе. Он четко представился командиру полка, достал карту и, показывая на ней ориентиры, доложил:

— Вот здесь немцы были вчера в двадцать один час, здесь прорвались, тут проходит оборонительный рубеж, а вот здесь нам приказано их сдерживать любой ценой. Ваш аэродром окажется впереди, километрах в пятнадцати от очередного рубежа обороны…

— Алеша, — спросил Высочина Фадеев, когда они остались одни, — ты что-нибудь знаешь о наших общих ростовских знакомых? Где все твои?

— Родители в Сибири, строят цеха и уже выпускают военную продукцию, так написал отец. Вика в Куйбышеве учится на мастера по вооружению, в авиации будет служить.

— Где Света?

— Я пытался разыскать ее, но пока безрезультатно. Что нового у тебя, Толя?

— Война идет своим чередом, получил письмо от Нины, она в Москве, ответил коротко Фадеев. Он вдумывался в каждое слово, сказанное Высочиным. Было непривычным так часто повторяемое им слово «окружение». Почему же Алексей так спокойно рассуждает? Особенно сдержанно, строго и как-то пронзительно прозвучали последние его слова: «Выберусь ли отсюда живым, трудно сказать…». Друзья крепко обнялись и, молча кивнув друг другу, разошлись в разные стороны.

Послышались четкие команды, заработали моторы машин, и «войско» Высочина двинулось навстречу своей судьбе.

Анатолий быстрой походкой пошел к аэродрому. Вставало багрово-золотистое солнце. «Что день грядущий мне готовит?» Не доходя до своего самолета, он увидел взлетающую пару. Выслушав доклад техника звена, доложил командиру эскадрильи о готовности к вылету.

Вскоре возвратилась пара самолетов, посланных на разведку.

Кутейников выскочил из кабины и побежал к Давыдову, крича на бегу:

— Товарищ командир, километрах в пятнадцати отсюда танки и много пехоты!

Дрожащими руками он водил по карте, показывая Давыдову, куда подходят немцы. По его данным, они полукольцом охватили аэродром на расстоянии не более пятнадцати километров. Свой доклад комэск закончил словами: «Товарищ майор, надо немедленно улетать!»

Давыдов, рассматривая на карте кривую, нарисованную Кутейниковым, молчал. Он видел, что обстановка осложнилась до крайности, что необходимо срочно покидать аэродром.

— Но у нас нет приказа на отход, вот в чем загвоздка, — в нерешительности произнес он.

— Мы же не из боя выходим? — спросил комиссар.

— Как не из боя? Именно из боя. Мы должны выбираться из окружения, а это значит выходить из боя. Без приказа этого делать не полагается.

Комиссар понимал колебания командира полка и пытался убедить его, что решение необходимо принимать оперативно.

— Правильно, — соглашался Давыдов, — но что значит отдать приказ о перебазировании? Это значит развалить полк. Что получается? Весь личный состав в тылу врага, а руководство улетает на восток! Да мне легче с пистолетом стать в строй и драться рядом с пехотинцами и танкистами, чем отдать приказ на перелет, — произнес Давыдов.

— Это лично тебе, но у тебя на плечах полк, — продолжал убеждать комиссар.

— От полка остались рожки да ножки, — вздохнул Давыдов.

— Это от самолетов, но люди-то остались, и они нужны там больше, чем здесь.

— Оно так, комиссар, но, пойми по-человечески, как трудно расставаться со своими боевыми товарищами!

— Товарищ майор, из двух бед надо выбирать меньшую. Летчики на исправных самолетах перелетают, остальные на машинах и повозках отходят со своими войсками, — вступил в разговор Русанов.

— Пожалуй, ты прав, начальник штаба! — согласился наконец Давыдов.

Анатолий, присутствуя при этом разговоре, смотрел то на командира полка, то на комиссара и пытался думать то за командира, то за тех, кто рекомендовал перелетать, и в конце концов встал на их сторону. Долго ли, коротко ли еще продолжался бы этот разговор, если бы не появился над аэродромом «ишачок». Летчик быстро произвел посадку, лихо развернулся, подрулил к строю и, не выключая мотора, крикнул:

— Кто здесь командир?

— Я, майор Давыдов.

— Вам пакет.

Командир полка дрожащими руками вскрыл пакет, и, от того, как изменялось выражение его лица, обретая спокойную уверенность, Анатолий понял: поступил приказ о перелете.

— Товарищи! Командующий ВВС фронта приказал немедленно перебазировать полк северо-западнее Красного Лимана, — объявил приказ Давыдов. — Летный состав — по самолетам! Взлет в порядке очередности эскадрилий. Начальнику штаба возглавить наземный эшелон и двигаться в указанный район. Если нас там не будет — ищите. Инженеру полка выпустить все самолеты и догнать наземный эшелон. Комбат, машин хватит на всех?

— Нет, но мы используем повозки.

— Действуйте! Богданов! Поднять пару в воздух для прикрытия взлета полка.

— Есть, товарищ майор!

Анатолий слушал четкие распоряжения командира полка к: Думал о том, как быстро преобразился Давыдов, когда сняли с него груз необходимости принимать самостоятельное решение об отходе. Нерешительность, как она может подорвать авторитет командира! Хотя в остальном Давыдов храбро воюет вместе со всеми, рискует, порой больше других, о всех беспокоится… Сложна командирская доля! В каждой ситуации на нем лежит ответственность за решение, которое отвечало бы конкретной обстановке и соответствовало здравому смыслу. Почему же Давыдов медлил? Боялся ответственности?

Размышления Анатолия прервала команда комэска:

— Фадеев с Гончаровым — по самолетам, немедленно взлетайте на прикрытие аэродрома! После взлета последнего самолета летите на новый аэродром. Сержант Овечкин пойдет со мной.

— На самолете Овечкина полечу я, — сказал комиссар. Лицо Овечкина потускнело.

Шагая рядом с Фадеевым, Богданов напутствовал его.

— Аэродром посадки известен — вперед.

— Есть, товарищ капитан, — ответил Фадеев. И крикнул ведомому: Гончаров, по самолетам!

…Не успели они запустить моторы, как в небе появились «мессершмитты».

С земли самолет увидеть труднее, но увидеть с воздуха аэродром и взлетающие самолеты очень легко, так как струя винта раздувает верхний слой земли и образуется облако пыли. Секрет заключался в том, что нужно было выбрать такой момент для взлета, когда «мессеры» не успевали еще развернуться и занять выгодное положение для атаки. Именно таким моментом являлся взлет в хвост «мессершмиттам». Тогда фашистские летчики, развернувшись, могли атаковать лишь в лоб. Но эта атака уже редко приносила результаты — наши летчики встречали врага огнем из всего бортового оружия.

Подготовившись к взлету, Анатолий выжидал нужный момент.

— Ваня, готов?

Гончаров кивнул головой. Как только «мессершмитты» развернулись на юго-восток, летчики мгновенно запустили моторы. На малом газу прогревали их и ждали момента для взлета, но, как назло, «мессершмитты» на этот раз кружились над аэродромом и не отходили. Что они задумали?

Анатолий рукой просигналил Ване, чтобы тот уменьшил обороты и не демаскировал себя, а сам продолжал следить за «мессерами», готовясь к выруливанию. И тут взвилась ракета — у кого-то не выдержали нервы. Анатолий с детства привык к самостоятельности, да и профессия летчика-истребителя этого требовала, но она же требовала беспрекословного выполнения приказа. А ракета — это приказ. Что ж, раздумывать нечего!

— Ваня, за мной! Взлет с тормозов, — скомандовал Фадеев и начал разбег. Ему не терпелось побыстрее оторваться от земли и оказаться в воздухе, но земля не спешила отпускать самолет, законы физики не подвластны желанию человека.

Прошло еще несколько томительных секунд, пока самолеты взмыли в воздух. Потеряв при взлете фашистов из виду, Анатолий начал лихорадочно шарить глазами по горизонту: вниз, вверх — не видно, влево, вправо — не видно. Гончаров летел немного сзади. Зная, что фашисты бьют; как правило, замыкающих, Фадеев до хруста в шейных позвонках повернул голову в сторону Гончарова, «мессеров» не было видно и там. Где же они? Высота тридцать метров, скорость еще мала, но пора маневрировать, иначе собьют.

— Ваня, разворот на сто восемьдесят градусов в разные стороны, пошел! — скомандовал Фадеев и сам ввел свой самолет в разворот с набором высоты влево.

Развернувшись на девяносто градусов, Анатолий увидел на расстоянии более километра снижающиеся «мессершмитты». Порядок! «Теперь голыми руками нас не возьмете, постоим за себя», — подумал Анатолий, и в это время сноп эрликоновских снарядов с дальней дистанции устремился в направлении его самолета. Он знал, снаряды разорвутся раньше — слишком велика дистанция открытия огня. А сам настойчиво ловил в прицеле ведущего пары «мессершмиттов». Как только самолет врага попал в перекрестие прицела, Фадеев нажал кнопку управления оружием и послал «мессерам» ответный гостинец в виде стаи пуль и снарядов.

Огонь при лобовых атаках мало эффективен, требуется высочайшее искусство в прицеливании и определении момента открытия огня, поэтому ЛаГГи и «мессеры» разошлись на лобовых с набором высоты, не причинив ущерба. Каждый разворот давал летчикам двести-ста метров высоты. Наконец добрались до двух тысяч, здесь можно уверенней бросать самолет и вниз и вверх. Фадеев с Гончаровым, энергично маневрируя, сковали фашистов. Теперь могут взлетать оставшиеся на аэродроме друзья. Почему же они медлят?

…Бой длился более пятнадцати минут. Анатолий снова бросил взгляд на землю и наконец увидел, что на аэродроме появились фонтанчики пыли — значит, сейчас наши будут взлетать.

Фадеев перенес взгляд вверх и, крутым разворотом зайдя в хвост, поймал в прицел ведомого «мессершмитта», нажал гашетку. Но немец ускользнул, а второй устремился к Гончарову. Ах, вот они что задумали! Ведомый просто приотстал и замедлил разворот для того, чтобы Фадеев клюнул на приманку. Ну уж нет! Теперь этот фокус не пройдет! Фадеев мгновенно взмыл вверх и оттуда свалился на ведущего. Пристроившись к нему в хвост, Анатолий копировал его движения, все ближе, ближе подходя к противнику.

Фашист почувствовал неладное. Он резко положил самолет на спину, опустил нос и почти отвесно пошел к земле. Анатолий открыл огонь. Жаль, что трассирующих мало, он мог бы загнать немца в землю! Всего на несколько секунд увлекся боем Фадеев, но упустил из виду остальное воздушное пространство. Повернув голову влево, обнаружил целую стаю в хвосте у Вани Гончарова. Откуда они появились? «Живи, гад, до будущих встреч», проговорил Анатолий вслед пикирующему «мессеру» и резко взмыл вверх, чтобы помочь товарищу.

— Подскользни, Ваня, и разворачивайся в обратную сторону! — крикнул Фадеев ведомому.

Ваня четко выполнил все команды. Анатолий дал три заградительных очереди по «мессерам». Итак, пятерка обозначилась, может, и шестой скоро появится. Взглянув на землю, Анатолий увидел взлетевшую тройку наших самолетов. «Мессеры» направились к ним. Фадеев снова бросился наперерез, от его меткой очереди фашист вспыхнул и камнем пошел к земле. Остальные расходящимся веером метнулись в стороны.

Набирая высоту, фашисты начали занимать выгодное положение для атаки. Анатолий ожидал, что взлетевшие с аэродрома однополчане помогут ему и Гончарову, но тройка ЛаГГов на малой высоте пошла на восток. В чем дело?

«Мессеры», набрав высоту, ринулись в атаку на Гончарова. Фадеев резким маневром сорвал атаку противника. С аэродрома стартовала еще одна пара. Немцы, набросились было на нее, но Анатолий с Гончаровым открыли заградительный огонь с дальних дистанций. Немцы вынуждены были выйти из атаки. Первая пара «мессершмиттов» крутым разворотом пошла на пару Фадеева. Немцам, видимо, надоела назойливость русских истребителей, и, оставив в покое взлетающих, они решили разделаться с этой парой.

Изнурительный воздушный бой продолжался. Анатолий мельком взглянул на бензиномер — горючего было менее ста литров, значит, у Вани и того меньше. Он посмотрел на землю — там еще стояла четверка самолетов. Почему они медлят? Запросил по радио — молчат. Горючего оставалось все меньше и меньше. «Неужели придется садиться снова на этот аэродром, это же гибель», — подумал Анатолий. Но его отвлекли «мессершмитты», бросившиеся вниз на взлетевшую пару ЛаГГов. Фадеев заградительной очередью отбил атаку первой пары, но вторая попыталась сверху атаковать наших истребителей. Не имея возможности отбить атаку огнем, Анатолий резко бросил свой самолет на ведущего, а последний, мгновенно оценив замысел советского истребителя взметнулся вверх, его ведомый шарахнулся в сторону. Взлетевшая пара наших самолетов шла на восток. Фашистские истребители снова набросились на пару Фадеева, снова закрутилась карусель в вертикальной и горизонтальной плоскостях…

Анатолий с удовлетворением отмечал, что ЛаГГ-3 по мере выработки горючего становится все легче и маневреннее. В один из труднейших моментов боя, когда по его ведомому били два «мессершмитта», Анатолий бросился им наперерез. Пара «мессеров» открыла огонь, и несколько пуль прошило самолет Фадеева. Анатолий резкими движениями рулей проверил управляемость и устойчивость. Самолет шел нормально, мотор работал хорошо. Но взглянув на бензиномер, Анатолий с ужасом отметил, что стрелка подходит к нулю. «У Вани, наверное, уже пустые баки, — подумал Фадеев. Осмотрев воздушное пространство, он недосчитался пары „мессеров“. — Ну, что же, так даже легче: тройка не пятерка…»

В это время самолет Гончарова медленно пошел к земле. Да, горючее у него кончилось. «Мессеры» бросились к Гончарову. Анатолий — за ними, дал длинную очередь, «мессер» задымил и со снижением пошел на запад. Последняя пара «мессеров» с правым разворотом тоже стала выходить из боя.

Бой закончился. Фадеев глянул на Гончарова — тот планировал на посадку.

— Ваня, выпускай шасси! — подсказал ему Анатолий и, быстро развернувшись, приземлился почти одновременно с самолетом ведомого. Подрулил к стоянке, мотор чихнул и остановился. «Ну вот и все»! — сказал себе Анатолий, взглянув на бортовые часы: тяжелый бой длился около часа. Так долго Фадеев еще, никогда не дрался — со взлета и до самой посадки. Он прикрыл глаза от усталости, и в какие-то секунды перед его мысленным взором кадр за кадром предстал только что проведенный бой. Как ни строг был к себе Фадеев, изъянов он не нашел. Открыл глаза, вылез из кабины, подошел к командиру эскадрильи.

— Молодцы! А теперь надо торопиться, — сказал Богданов, опережая доклад Фадеева.

— Товарищ капитан, почему никто не отвечал мне?

— Ой, Фадеев, не говори, глупость невероятная! Сменили частоту, а о вас забыли. Ладно, с частотой потом разберемся. Сейчас главное вот в чем. Мы здесь остались с комиссаром. Моя машина исправна, а у него что-то не ладится с запуском мотора. Сейчас подкатим наши самолеты; сольем с них часть горючего и заправим ваши.

Только начали техники сливать из баков горючее, как в небе появился По-2. Потарахтел над аэродромом и приземлился. Летчик выскочил из кабины и доложил комиссару, передавая пакет:

— Товарищ батальонный комиссар, вам приказ на перелет полка. Скорее уходите! Километрах в десяти я напоролся на немцев, они идут в направлении вашего аэродрома.

Комиссар подозвал Богданова, о чем-то тихо и быстро поговорил с ним, затем приказал летчику По-2 сесть в заднюю кабину, сам сел в переднюю, и они полетели.

Техники и механики возились с неисправным самолетом Овечкина, и Богданов мучился: что делать? Ждать, пока отремонтируют мотор, или сжечь самолет и тройкой улететь немедленно?

Внезапно на бреющем полете над аэродромом пронеслась пара «мессершмиттов», потом загудели Ю-87.

«Дождался», — подумал Богданов и приказал:

— Овечкин, оставайся здесь. Если не исправите в ближайшее время мотор, поджигайте самолет и уходите! — Подошел к Овсянникову, крепко обнял его. Николай, ты бывалый окруженец. Выводи людей. — И повернувшись к летчикам, скомандовал: — Фадеев, Гончаров — за мной, в воздух!

Летчики быстро запустили моторы, отрулили влево. Как только начал движение Богданов, сержанты пошли на взлет со встречным курсом. Маневр оказался правильным. Через минуту Фадеев с Гончаровым вступили в бой с «мессершмиттами». Богданов с бреющего атаковал Ю-87. Одна, вторая очередь, «лаптежник» задымил и, накренясь на правое крыло, пошел, к земле. Фашистские бомбардировщики заметались. Фадеев, воспользовавшись замешательством, коршуном набросился на правое звено Ю-87. Нажал на гашетку — еще один Ю-87 окутался черным густым дымом и с малым креном начал разворот на запад.

Немцы, ошеломленные дерзкими атаками тройки советских истребителей, которая била девятку «юнкерсов» на глазах у четверки Ме-109, бросая бомбы куда попало, поворачивали восвояси.

Анатолий чувствовал их неопытность и даже растерянность! Как только Ю-87, сбросив бомбы, стали удирать на бреющем, тут же за ними последовали и «мессершмитты».

Богданов приказал летчикам следовать за ним и взял курс на восток.

Развернувшись, Анатолий взглянул на бензиномер — оставалось менее тридцати литров горючего. На сколько его хватит? На сорок-пятьдесят километров, но перелететь линию фронта явно не удастся. Ваня идет рядом, его положение не лучше, но признаков озабоченности не проявляет. Смелый парень!

Летели молча, каждый думал свою нелегкую думу.

В этот момент их обстреляли с земли. Свои или чужие — трудно было понять. Летчикам попадало не только от немцев, но порой и от своих, потому что не все пехотинцы и зенитчики различали силуэты своих и вражеских самолетов.

Фадеев даже не отвернулся от разрывов зенитных снарядов, экономил горючее. Вскоре доложил Богданову:

— Горючее подходит к нулю, Гончаров тоже вот-вот пойдет на посадку.

— Понял, — ответил комэск.

Через некоторое время самолет Гончарова замедлил полет и, снижаясь, пошел к земле. Настал момент принять решение Фадееву: садиться здесь или лететь дальше? Сколько он еще может пролететь — десять-пятнадцать километров? Гончаров здесь, он там.

— Иду на посадку вместе с Гончаровым, — доложил Анатолий комэску, быстро выпустил шасси, щитки…

Богданов, стремясь подбодрить летчиков, совершающих вынужденную посадку, сказал:

— Держитесь, ребята, попытаюсь достать горючее.

— Вас понял, — ответил, приземляясь, Фадеев, и тут же слева впереди взметнулось облако земли и дыма — разорвался снаряд, потом другой.

Анатолий быстро нажал тормозной рычаг. Самолет задрожал, замедляя скорость, но, как норовистый конь, продолжал еще рваться вперед, рыская влево и вправо. Разорвался еще снаряд, на самолет Фадеева посыпались комья земли, осколки застучали по фюзеляжу и плоскостям. Запах гари проник в кабину. Винт замедлил вращение, и мотор остановился. Израсходованы последние капли горючего. Анатолий быстро покинул кабину. Ему навстречу, пригибаясь и маневрируя между воронками, бежал Гончаров.

Грохот рвущихся снарядов, трескотня автоматов, назойливое посвистывание пуль помогли Фадееву быстро определить ситуацию — они сели на нейтральной полосе.

— Ложись! — крикнул Фадеев Гончарову и сам бросился на землю.

Осмотревшись, выбрал самое безопасное место — воронку от разорвавшегося снаряда. Ваня перевалился через край воронки и оказался рядом.

Винт замедлил вращение, и мотор остановился. Израсходованы последние капли горючего. Анатолий быстро покинул кабину самолета. Ему навстречу, пригибаясь и маневрируя между воронками, бежал Гончаров.

Грохот рвущихся снарядов, трескотня автоматов, назойливое посвистывание пуль помогли Фадееву быстро определить ситуацию — они сели на нейтральной полосе.

— Ложись! — крикнул Фадеев Гончарову и сам бросился на землю.

Осмотревшись, выбрал самое безопасное место — воронку от разорвавшегося снаряда. Ваня перевалился, через край воронки и оказался рядом.

— Вот это симфония! — крикнул Гончаров.

— Насчет симфоний я не соображаю, но то, что к нам не проявляют элементарного гостеприимства, это точно, — прокричал в ответ Анатолий, напряженно всматриваясь то в одну, то в другую сторону.

Артиллерийская стрельба продолжалась, снаряды рвались все ближе и ближе. Они летели с разных сторон. Летчики пытались подобрать подходящий момент, чтобы выбраться из этого ада. Но куда было податься?