Резервисты

Прощание славянки

Вечернее солнце плыло над Газой, готовясь приводниться в синь Средиземного моря. Внизу тянулся пограничный забор, разделяющий территорию Израиля и палестинской автономии. На полях с палестинской стороны возились несколько крестьян, возделывая грядки, скучал, лениво отмахиваясь от мух, осел, привязанный к двери сарая. На крыше, вглядываясь в бинокль, распластался парень в грязной футболке и джинсах. Через мощные линзы прекрасно просматривался пограничный забор и проходящая рядом дорога. Люди в мешковатой зеленой форме с закинутыми за спину автоматами суетились вокруг поврежденного ограждения. Казалось, они находились совсем рядом, хотя от сарая их отделяло почти полтора километра. Хусейн Абу-Найда оторвался от бинокля и покрутил головой, разминая затекшую шею. Курить хотелось ужасно, но дымок могли заметить. Он достал из заднего кармана мобильник и несколько раз ткнул в кнопки. В двухстах метрах южнее, за остатками разрушенного дома сидели четверо человек в камуфляже, лица у них были закрашены, у каждого вокруг лба шла зеленая повязка с арабской вязью. Один из них поднес к уху мобильник.

— Хамид! — зашептал в трубку Хусейн. — Начинайте, они ничего не подозревают!

— Хорошо! — прохрипел Хамид. — Продолжай наблюдать!

Четверо разобрали прислоненные к стене гранатометы и, разделившись на пары, скользнули в грядки.

Хусейн вступил в хамас два года назад, когда ему надоело ходить в школу. Сначала он был на побегушках, но постепенно продвинулся. Теперь ему доверяли наблюдать и координировать действия групп боевиков.

Террористы медленно ползли к забору. Хамид хотел занять позицию под растущими у кромки полей эвкалиптами. Вторая пара ползла к штабелю мешков с удобрениями в тридцати метрах от дороги.

Между пограничным забором и полями на возвышенности, покрытой чахлыми кустиками, лежал человек и внимательно наблюдал за тем, как Хусейн, покрутив затекшей шеей, припал к биноклю. Комбинезон и маска из маскировочной сетки делали его неотличимым от кустарника вокруг. Крупнокалиберная винтовка перед ним тоже была заботливо укрыта маскировочной тканью.

За свои сорок с лишним лет снайпер лежал в засадах сотни раз. Сначала в Афганистане, потом в Сербии. Теперь, после длинного перерыва, Газа.

— Аталеф 3, это Аталеф 1, доложите обстановку… — зазвучал голос в наушнике.

— Цель наблюдаю, жду команду, — прошептал снайпер. Диалог велся на русском языке.

У подножья эвкалиптов зарылись в траву две фигуры в таких же комбинезонах из маскировочной сетки. Один, вооруженный снайперской винтовкой Драгунова, шептал в трубку рации, на его загорелом предплечье синела татуировка: парашют и буквы ВДВ. Второй, в зеленом платке на голове, замер, изучая местность поверх пулемета «негев».

— Гнездо, это Аталеф 1! Вижу вооруженного противника, вероятность 100 %, они подбираются к саперам. Прошу разрешения открыть огонь. — На этот раз радиообмен звучал на иврите.

— Огня не открывать, повторяю, Первый, нет разрешения на огонь!

Человек с «СВД» коротко выматерился и снова вскинул к глазам бинокль.

— Что, не дали, суки? — прошептал пулеметчик.

— Прошу разрешения открыть огонь, через несколько минут будут поздно! — снова понеслось в эфир.

В пяти километрах от них, на командном пункте укрепления Хардон, четверо офицеров склонились над картой.

— Там на полях всегда полно мирных… крестьян всяких! — задумчиво проговорил лысый грузный подполковник. — Опять эти «чеченцы» устраивают балаган, и опять никто, кроме них, не видит боевиков.

— Не называй их так! — обиделся сидящий напротив майор. — Это все равно, что тебя палестинаи (палестинец — ивр.) обозвать!

— Они работают уже десятый месяц, ни одного недоразумения, ни одного убитого гражданского! — вступился старший лейтенант. — Все трупы как на подбор — боевики с оружием. Их работу сам комдив координирует.

— Все равно я им не доверяю. Я несу ответственность за этот участок, и только мне решать, будут они стрелять или нет, — не сдавался подполковник, — здесь им не Красная армия и не Чечня!

— Там работают сапёры, их прикрывает отделение пехоты, они пока ничего не заметили, — вмешался другой старлей, — потом может быть поздно. Разреши «русским» открыть огонь.

— Ну, хорошо, хорошо! — раздраженно пробурчал подполковник и потянул на себя микрофон.

— Аталеф 1, прием!

— Аталеф 1 на связи.

— Открыть огонь разрешаю.

Человек под эвкалиптами показал пулеметчику большой палец и приник к прицелу «СВД».

— Аталеф 3, приготовиться, — прошептал он по-русски в микрофон второй рации.

Хусейн увидел, как один из пехотинцев, охранявших ремонтников, подошел к другому и протянул ему трубку рации. Тот внимательно выслушал и удивленно завертел головой, глядя по сторонам. Затем Хусейн услышал гром, и мир вокруг погас. Пуля калибром 12,7 мм, прокрутившись по нарезам, покинула ствол «барретта» со скоростью 853 метра в секунду и, преодолев разделяющий их километр, разнесла Хусейну голову. От удара труп слетел с крыши, напугав осла внизу.

Одновременно другой снайпер и пулеметчик открыли огонь. Два выстрела из «СВД» и несколько коротких пулеметных очередей оставили боевиков лежать под вечерним солнцем. Повисла звенящая тишина.

Саперы и охранявшие их пехотинцы, лежа в кювете, пытались понять, в чем дело, кто в кого стреляет.

— Гнездо! Гнездо! Что происходит? — запрашивал командовавший пехотинцами лейтенант штаба батальона. — Слева от нас перестрелка, стреляли с нашей стороны.

— Аталеф 3, Аталеф 1, цель поражена.

— Понял, отходи.

— Гнездо, Гнездо…

— Гнездо на связи.

— Все цели поражены.

— Вас понял, Первый. Возвращайтесь.

Через час лейтенант, командовавший охранением, стоял перед майором и подполковником на КП муцава Хардон (укрепленный пункт — ивр.).

— Вот что, Хаим, — подполковник наставил на лейтенанта карандаш, — это сделали снайперы… э-э-!э, «русские» снайперы из дивизии, — нехотя добавил он, наткнувшись на неодобрительный взгляд майора, — есть такое специальное подразделение. Боевиков мы запишем на батальон, а ты держи язык за зубами. Понял?!

— Есть держать язык за зубами!

— Свободен!

Когда за лейтенантом закрылась дверь, комбат уставился на майора.

— Не нравятся они мне, понимаешь? Не нравятся, и все!

— Они опять отлично сработали, в чем дело, Ави?

— В том, что это самодеятельность, а мы регулярная армия! А-Р-М-И-Я, а не ополчение.

— Так они и не ополченцы, они солдаты-добровольцы! Да и в армии некоторые прослужили не меньше нас с тобой. Правда, не в ЦАХАЛе…

— Вот именно, что не в ЦАХАЛе. Короче, на предстоящую операцию в Зейтун я решил их не брать. Пускай соседям на севере помогают.

— Зря…

— Я так решил.

Сашка брел по улице. Под ногами похрустывал щебень, серые громады домов нависали по обеим сторонам, глядя на него безжизненными провалами окон. В пустых дверных проемах виднелись испещренные пулевыми отметинами стены. Страшная, давящая тишина висела над руинами. Солнце разбрасывало вокруг кривые диковатого вида тени. Где-то впереди маячил над разрушенными домами церковный крест. Невдалеке торчал продырявленный снарядом минарет с покосившимся ржавым полумесяцем. Сашка шел вперед, пытаясь найти дорогу к церкви. Казалось, будто тысячи взглядов жгут ему спину, словно жители попрятались и теперь осторожно выглядывают из выбитых окон и пробитых снарядами дыр. Несколько раз он резко оборачивался, но не замечал никого, кроме греющихся на камнях ящериц. Относительно целые дома сменились ломаными бетонными плитами, остатками лестничных пролетов и горами битого кирпича, видимо, в этом районе бой был особенно сильным, даже на дороге остались несколько воронок. Прутья арматуры засохшими ветками торчали из развалин. Змеями вились по поросшим сорняками тротуарам оборванные провода. Словно в поклоне застыл переломленный взрывом телеграфный столб.

Сашка зацепил ногой клубок арматуры. Чертыхнулся, удержавшись на ногах. На земле лежал раскатанный в лепешку автомобиль, ржавое железо все еше хранило отпечатки танковых гусениц. Справа чернело провалами окон трехэтажное здание с выцветшей, выщербленной пулями табличкой, извещавшей на английском и на арабском: «Golan Hospital».

Он засмотрелся и опять споткнулся. Отскочил и, налетев на очередную арматурину, растянулся в пыли. Сашка сел и вдруг замер, глядя на разгибающиеся со скрипом прутья арматуры. «Не может быть! — мелькнуло в голове. — Это игра тени!» Он поднялся и увидел, как оборванные провода, свисающие с покосившегося столба, словно живые, протянулись к его ногам. Саша повернулся и побежал по улице, перескакивая через выползающую на дорогу ржавую проволоку, увертываясь от причудливых переплетений арматуры, тянувшейся из развалин. Улица сузилась, сзади слышались скрип и шуршание щебня. Он припустил еще быстрее, завернул за угол и встал как вкопанный. Церковь вдруг открылась перед ним во всей своей красе. Сложенная из черных базальтовых кирпичей, она безмолвно возвышалась над заброшенным городом: две арочные колокольни, разделенные портиком, круглые окна, ржавая витая ограда.

…Прямо перед входом улицу перегораживала цепь сирийских солдат. Их глаза на смуглых усатых лицах щурились поверх вскинутых к плечу автоматов. На правом фланге подтянутый офицер взмахнул пистолетом и пролаял команду. Сашка замер, глядя в круглые зрачки стволов. Солдаты защелкали предохранителями. Залп бабахнул, отразившись от осыпающихся стен, гулкое эхо шарахнулось по пустынным улицам.

Саша сел на кровати, сразу проснувшись. За окнами на шоссе громыхнул пустым прицепом грузовик. Рука сама дернулась было под подушку, проверить оружие, но сознание уже включилось… он дома. Лоб покрылся мелкими капельками пота, Сашка вытер лицо одеялом и глянул на часы — спать оставалось сорок минут, последние сорок минут отпуска.

Уснуть он уже не смог, так и провалялся, пока не зазвонил будильник. Завтракать в такую рань не хотелось, Сашка принял душ, смыв остатки ночного кошмара, надел выглаженную мамой форму, закинул в сумку приготовленные с вечера бутерброды. Поцеловал на прошание проснувшихся родителей и вышел из дома.

Идти было недалеко. Склоны холмов прорисовывались сквозь утреннюю дымку, город медленно просыпался. Из некоторых окон слышался писк и звон будильников. Сашка шел через парк. На газонах застыли покрытые росой самоходные орудия. Старые советские «САУ-100», захваченные у сирийцев. Самоходки были раскрашены в разные цвета — одна в желтый, одна в зеленый, одна в красный. Парк, украшенный таким образом, вызывал ощущение полного сюрреализма. Остановка в такое время еще пустовала. Сашка передвинул винтовку на живот, прислонился к столбу и стал ждать. Через пять минут подъехала старая «Мазда». С пассажирского сиденья выскочил Юсуф, попрощался с отцом, вытянул вещмешок с заднего сиденья, закинул за спину «М-16» и направился к остановке.

— Здорово, ахи (братан — сленг, ивр.)

— Ахлян, ахлян (привет, привет — сленг, ивр.)

— Как жизнь?

— Со вчера ничего не изменилось.

Подошел автобус, они сели на заднее сиденье и, обняв винтовки, задремали, ехать им предстояло далеко на юг.

В воскресное утро центральная автобусная станция Беер-Шевы походила на растревоженный муравейник. Солдаты всех родов войск суетились, бегали, распихивали по багажным отделениям вещмешки, с боем захватывали места в автобусе.

Стрелки огромных часов подползали к восьми тридцати. В закусочной с непонятным заморским названием «Донкей Донате» сидели двое солдат. Оба молодых человека носили под погоном фиолетовый берет, указывающий на их принадлежность к пехотной бригаде «Гивати». Один, приземистый и плотный, жевал пончик. Делал он это профессионально, смакуя каждый кусок. На столе лежал еще один пончик, который солдат поедал глазами, пока жевал. Таким образом, удовольствие удваивалось. Второй, высокий и худощавый, в узких овальных очках, на пончики смотрел нетерпеливо и без должного уважения. Его гораздо больше интересовала витрина расположенного напротив «Рикошета».

— Давай, Серега, заканчивай! — то и дело поторапливал он поедателя пончиков.

— Не кипятись, Леха, до автобуса еще куча времени.

Серега продолжал размеренно жевать, лаская взглядом лежащую на столе добавку. Наконец последний пончик перестал существовать. Леха облегченно вздохнул и вскочил. Серега, наоборот, медленно, с достоинством поднялся, отряхнув крошки, и с чувством вытер руки об штаны. Каждый взял прислоненную к столу винтовку и закинул за спину. Оба подхватили по огромному зеленому баулу и вышли из кафе.

В любой армии есть десятки мелочей, по которым можно отличить бывалого солдата от салаги, ЦАХАЛЬ не исключение. Эти двое явно принадлежали к «бывалым», или, как говорят на иврите, «пазамникам». У Лехи и Сергея береты аккуратно лежали на плечах, а не торчали колом, как у «молодых», видимо, их хозяева по древней армейской традиции провели над беретами немало минут, скобля их ножом или бритвой для придания соответствующей формы. Пехотные кокарды, приколотые к беретам, были потерты и слегка выгнуты. Гимнастерки, расстегнутые на две пуговицы вместо одной уставной, выглядели поношенными и выгоревшими. На рукавах у каждого выделялись три косые голубые сержантские нашивки. Брюки с накладными карманами по бокам не сильно отличались от гимнастерок. Оба носили добытые где-то в недрах каптерки выгоревшие ремни цвета хаки. Ремни нового образца имели зеленый цвет, и добыть «старорежимные» ремни было не просто. Из наколенного кармана каждого из них выглядывал, по армейской моде, зеленый кончик резинового жгута, на всякий пожарный случай. Довершали вид бывалых солдат разбитые берцы облегченного типа, оттоптавшие немало километров, но сегодня надраенные до блеска. На спинах болтались «М-16 А2» с коллиматорными прицелами типа «триджикон».

Серега критически оглядел висящую за стеклом пластмассовою винтовку, увешанную прицелами, фонарями, сошками и рукоятками. Приложил к стеклу свою «А2» с «триджиконом» и протянул:

— М-да… может, докупить запчастей?

Лexa в это время изучал стеллаж с ножами, тоскливо поглядывая на ценники. Соседний магазин торговал книгами, а также дисками и кассетами, о чем извещала красочная вывеска на русском языке. Оттуда выскочил еще один солдат, похожий на изучающую витрину пару. Этот экземпляр имел огненно-рыжие волосы и маленький рост. Зато вооружен он был не в пример Лехе и Сереге серьезнее. Под стволом его винтовки черной трубой торчал подствольный гранатомет.

Обладателя тяжелой артиллерии звали Генка, и соответственно кличку он имел Крокодил. Кличкой Гена был очень доволен, могли ведь назвать Шапокляк или Чебурашка, с них станется. Веснушчатая Генкина физиономия сияла от счастья.

— Вот! — он протянул друзьям диск, с нарисованной на коробке буденновкой и шашкой.

— Ма-рши Красной ар-ми-и, — по слогам прочитал Сере га, — ну ты даешь, Крокодил, и на кой тебе этот мусор?

— Слушать! — отрезал Генка. — А то уши вянут от музыки, под которую мы в четверг маршировали!

— Деньги некуда девать? — возмутился Леха.

В этот момент водитель автобуса открыл двери, и толпа солдат ринулась на «абордаж». Подхватив сумки, троица побежала к кипящему у багажного отсека водовороту, привычно уклоняясь от мельтешащих перед глазами стволов, прикладов и локтей. Вещмешки полетели в багажный отсек. Разноцветная мозаика солдатских беретов, заправленных под погон, вливаясь в узкий проход, раскладывалась по цветам, как краски в коробке. Мелькали голубые береты артиллеристов, черные — танкистов. Своими фиолетовыми беретами компания пехотинцев тоже вносила свой вклад в разнообразие цветов.

Серый шел первым, как ледокол, прокладывая дорогу. Ему удалось занять свободное сиденье у окна. Генка плюхнулся рядом с ним, Лexe осталось только стоять в проходе, зависая на поручнях. Вокруг бушевал неописуемый гвалт. Автобус напоминал Вавилонскую башню, набитую солдатами и солдатками всех национальностей и цветов кожи: «эфиопы», «марокканцы», «иракцы», «йеменцы», «англосаксы», ну и, естественно, «русские». Примерно половина трепалась по мобильным телефонам, пребывая где-то в параллельных мирах, остальные громко переговаривались, перекрикивая друг друга. Серый тоже достал мобильник и отключился от реальности. После слова «Приветик!» в трубку полилось бесконечное: «золотце, солнышко, радость, любовь моя, скучаю, умираю, не могу больше…» и так далее.

Генка, зевнув, выудил из кармана побитый дискмен и включил свое приобретение.

Автобус немного попетлял, выбираясь из тесноты улиц на шоссе, покатил между пыльными холмами пустыни Негев. На склонах выделялись разбросанные тут и там бедуинские лачуги. Между ними величаво бродили верблюды, переступая через возящихся в грязи детей.

На заднем сиденье двое солдат саперной роты что-то обсуждали. Один — Сашка, невысокий, худощавый со слегка раскосыми глазами, что-то объяснял, возбужденно жестикулируя. Его собеседник — Юсуф, смуглый и черноволосый, внимательно слушал, иногда переспрашивая. Оба говорили на иврите с сильным акцентом. Только у одного акцент был русский, у другого — арабский.

Пассажиры немного притихли: кто-то задремал, кто-то смотрел в окно. Из Гениных наушников еле слышно звучала мелодия. Леха прислушался: «Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон!» — бабахал дискмен, лицо Крокодила выражало полное блаженство.

Сидящий впереди танкист рассказывал соседу историю одинокого эвкалипта, растущего на шоссе Дир аль Балах — Хан-Юнее. Раньше вдоль всего шоссе тянулась эвкалиптовая аллея. Но в самом начале войны боевики под прикрытием деревьев устроили засаду и подорвали школьный автобус, везущий детей домой. Взрывное устройство было усилено стодвадцатимиллиметровым минометным снарядом (мину боевикам передал лично Сулейман Абу Мутлак, один из руководителей службы безопасности в Газе). В результате взрыва осколки прошили бронированный автобус насквозь, как консервную банку. Двое сопровождающих погибли, троим детям оторвало ноги. Армейские бульдозеры срыли аллею до самого Дирэль-Балаха, но одно дерево все же пощадили. Ответственным за эту территорию был комдив «Голани», а дерево своей формой напомнило ему оливковое дерево на эмблеме родной бригады.

Вскоре исчезли даже бедуины. Вокруг, насколько хватало взгляда, расстилалась пустыня.

Через некоторое время автобус подрулил к воротам учебки артиллерийских войск. Пока «боги войны» выгружались, пассажиры разглядывали команду штрафников с местной гауптвахты. Унылые губари в красных панамах, пыля, подметали грунтовку, судя по указателю, ведущую на полигон.

Лexa плюхнулся на освободившееся сиденье. Снова вдоль шоссе потянулся унылый пустынный пейзаж. «По долинам и по взго-о-орьям, — били литавры в Генкиных наушниках, — шла дивизия впе-ре-е-ед!» Под эту «колыбельную» Алексей задремал. Генка разбудил всех уже на остановке.

В одиннадцать на базе ожидался большой «тарарам»: построение батальона по поводу приезда настоящего генерала. Два дня разведбат и саперов гоняли строем по плацу под веселенькие израильские марши, тренируя к сегодняшней церемонии.

От ворот исходило стойкое ощущение мандража, всегда лихорадившего дивизию в ожидании большого начальства. За забором носились солдаты и офицеры, вдалеке слышался грозный рык Главного прапорщика.[14] Так в ночной саванне холодит кровь рев вышедшего на охоту льва.

Бойцы, не сговариваясь, подтянулись, пробежав пальцами по берету под левым погоном, «собачьему жетону» на шее, нащупали обязательный пакет первой помощи в левом нагрудном кармане. КПП оставался последним островком спокойствия, за которым бушевал шторм кипучей и бестолковой суеты, в которой круглое обычно тащили, а квадратное катали.

У самых ворот каждый изобразил привычный ритуал проверки оружия: разворот на 180 градусов, ствол вверх, пальцы оттягивают затвор «М-16», взгляд в патронник — пусто, освобожденный затвор с лязгом встает на место, большой палец сдвигает предохранитель, указательный жмет на спусковой крючок. Щелчок бойка, теперь снова передернуть затвор, вернуть предохранитель в исходное положение. Пока они щелкали затворами, у КПП притормозил белый микроавтобус со шторками на окнах. Дежурный ефрейтор, не торопясь, подошел. Водитель, крепкий дядька лет сорока, в форме без знаков различия протянул документы. На мускулистом предплечье выделялась татуировка: парашют и какие-то три буквы. Что за буквы, ефрейтор не разобрал, но точно не иврит и не английский. Документы оказались в порядке, однако в салоне сидели еще люди. Дежурный обошел машину и сдвинул в сторону боковую дверь. Внутри развалились на сиденьях пятеро таких же здоровых, коротко стриженных мужиков, в рабочей форме, без знаков различия. Все документы оказались в порядке, однако что-то было не так. Обычные среднестатистические резервисты всегда заросшие, бородатые, с переваливающимся через ремень животом, а эти как на подбор — Терминаторы какие-то. Водитель вообще в комбезе камуфляжном, явно не цахалевском.

— Рак рега (одну секунду — ивр.) — пробормотал ефрейтор и ушел в будку вместе с документами.

— Начинается… — тоскливо протянул сидевший за рулем.

— Как обычно, — бросил один из пассажиров. — Не привык еще, Комбат?

Дежурный позвонил в штаб, где ему на удивление быстро приказали пропустить всю компанию.

— Проезжайте, — буркнул дежурный, возвращая бумаги водителю.

«Странные милуимники (резервисты — сленг, ивр.), — думал он, нажимая на кнопку, открывающую ворота. — Уж больно здоровые».

Микроавтобус прокатил мимо КПП в глубь базы, свернул у столовой, обогнул автопарк и затормозил у сборного домика. Рядом стоял большой морской контейнер, выкрашенный в защитный зеленый цвет. На рифленом боку белела эмблема: оскаленная медвежья морда. Надпись под медведем гласила: «Гдуд — Алия» (батальон «Алия» — ивр.). Пассажиры выгрузились из машины, потянулись, разминаясь, и направились к контейнеру.

Помощник прапорщика друз Хусам, по кличке Бомба, натирал газетой зеркало, прибитое на стене будки КПП под грозной надписью: «Солдат! Приведи себя в порядок!»

— Доброе утро! — прогнусавил Хусам. — До построения не высовывайтесь из палаток, начальство рвет и мечет!

— Спасибо, Бомба! — за всех ответил Генка, протягивая наушники. — Хочешь послушать настоящую музыку, не ту дрянь, под которую нас гоняет твой командир?

Хусам хотел, он вставил в уши наушники и застыл. Извечная его улыбка расползлась еще шире. Минут пять Бомба проникался маршами Красной армии, а потом конфисковал дискмен, пообещав вернуть перед построением.

Хусам представлял собой яркую личность, эдакую смесь бравого солдата Швейка с Терминатором. Всего год назад он был таким же пехотинцем, как остальные ребята, но террористы, прорывшие тоннель под опорным пунктом «Термит» и рванувшие там тонну взрывчатки, изменили всю его жизнь. Сильная контузия и обрушившаяся на голову балка привели к болезни, называемой на иврите «птиль кацар», что в переводе означает: короткий фитиль. А поскольку Хусам был крепким парнем, когда фитиль догорал, бабахало довольно мощно.

Первооткрывателем довелось стать ни много ни мало арабскому депутату кнессета. Взвод тогда успокаивал очередную демонстрацию палестинцев, возмущенных сносом домов в Рафиахе. Ситуация осложнялась тем, что депутат с целой командой правозащитников старательно провоцировали и без того взвинченный народ. Хусам стоял вместе со всеми в цепи и отстреливал в толпу гранаты со слезоточивым газом, когда демонстранты забрасывали солдат камнями. В какой-то момент дистанция сократилась. Депутат, вглядевшись, понял, что перед ним друз, и что-то проорал на арабском. Никто так и не узнал, что он сказал, однако улыбка Хусама будто примерзла к лицу, это был верный признак затлевшего фитиля. Следующая газовая граната попала точно в лицо парламентарию. Скандал поднялся страшный, хорошо хоть депутат выжил. После следствия суд отправил Хусама на месяц в армейскую тюрягу, создав тем самым опасный прецедент. Ребята в роте единогласно решили, что суд продешевил, за месяц тюрьмы многие были готовы разбить депутату морду. В тюрьме недоумок надзиратель ругнул Хусама по матери. Друзы свято чтят родителей, поэтому надзиратель поехал в больницу со сломанной в двух местах челюстью, а Хусам вернулся только через четыре месяца. Следующий инцидент произошел за ужином в столовой. Во время горячего спора о политике с каптершиком Бомба быстро исчерпал «конвенциональные» аргументы, и фитиль задымил. Свою точку зрения он защитил, ударив оппонента кувшином с компотом по голове. Облитый спорщик воспользовался «помощью зала», пехота тоже вступились за своего. «Товарищеский матч» плавно перешел на «губу», где Лexa две недели переводил Хусаму песню Высоцкого «Честь шахматной короны». Фраза: «Если он меня прикончит матом, так я его — через бедро с захватом, или — ход конем — по голове!» очень напоминала произошедший случай.

После этого Бомба прошел повторную медкомиссию и был «списан на берег», а заодно получил свою замечательную кличку. Собственно, с такой биографией Хусам вполне мог комиссоваться и выйти на гражданку, но не тут-то было. Бомба родился и вырос в друзской деревне Усофие, где в армии испокон веков служили все мужчины, а если не в армии, то в крайнем случае в полиции или в пограничной страже. Совсем убогие и инвалиды шли в пожарную охрану. Так что дома его не пустили бы на порог.

Главный прапорщик как раз искал солдата посмекалистей, заменить демобилизовавшегося заместителя. Бомба согласился на новую должность, правда, со смекалкой у него было туго. Соображал он медленно, придерживаясь мнения, что приказы не обсуждаются, а выполняются, и без лишних вопросов.

Для начала он заправил дизельный «Форд» прапора бензином вместо солярки. Помпотех, длинный, нескладный сверхсрочник по кличке Дыня, реанимировавший «Форд», обиделся и долго называл Бомбу не иначе как «муденышем». На вопрос, почему такая интересная кличка, Дыня ответил, что на полного мудака он все же не тянет, не то что кретин из второго взвода, умудрившийся заправить БТР питьевой водой.

Потом Бомба покрасил кабинет подполковника. По какому недоразумению краска в банке оказалась черной, история умалчивает, но приказы, как известно, не обсуждаются.

После двадцати пяти лет службы мало что могло удивить Главного прапорщика, и постепенно они притерлись, хотя полного доверия Бомба так и не заслужил.

В полутьме палатки уже валялись на койках несколько человек. Все трое тоже растянулись, разминая затекшие в автобусе мышцы.

— Хевре (снайпер — ивр.), — Томер приподнялся на локте, — нас вроде опять в рейд посылают, может, даже завтра.

Подруга Томера служила секретаршей у какой-то большой шишки в штабе округа, так что информация, скорее всего, была достоверной.

Пулеметчик — эфиоп Абеба сонно пробормотал:

— Куда рейд?

— Куда, куда! — огрызнулся Томер. — На Северный полюс!

Наконец в палатку заглянул взводный Цвика и выгнал всех строиться.

Батальон топтался на плацу, утыканном по периметру флагами. Пацаны натягивали береты на стриженые головы, матеря шепотком организаторов этого гадского мероприятия. Позади трибуны Генка о чем-то спорил с Бомбой, крутя пальцем у виска и тыкая в установленную рядом стереосистему. Батальон уже вытянулся в три шеренги, когда ротный заорал:

— Генади! Канес ле шура! (Геннадий, встань в строй! — ивр.)

Крокодил последний раз постучал кулаком по лбу и, пожав плечами, занял свое место между Серым и Абебой. На левом фланге строилась саперная рота. Командир одного из взводов Моти был Лехиным соседом по двору. Моти напоминал цаплю, такой же высокий и сутулый. Ему стукнуло целых двадцать пять лет, и на гражданке лейтенанта ждала невеста. В армию он попал после института по какой-то туманной специальности. Приколы девятнадцатилетних подчиненных его порядком раздражали. Вот и сейчас один уже рассказывал что-то, а весь строй посмеивался.

На подобных мероприятиях кто-нибудь всегда перегревался и падал в обморок. Поэтому позади под тенью хилого эвкалипта дежурил санитар Адар.

Главный прапорщик материализовался словно из воздуха: идеально сидящая форма, до зеркального блеска надраенные ботинки, густые усы, воинственно торчащие в стороны. Первые ряды сразу подтянулись и притихли, ежась под суровым взглядом. Прапор оглядел строй, постукал пальцем по микрофону, удовлетворенно вслушался и произнес:

— Ахат, штаим… ахат, штаим… (Раз, два, раз, два… — ивр.)

Спустившись, он подозрительно уставился на скучающего у стереосистемы Бомбу. Тот втянул живот, подлил серьезности в несмываемую улыбку и наконец изобразил лицом: «Не извольте сумлеваться, ваше бродие!»

Солнце вскарабкалось в зенит, как старый угрюмый король на трон, будто поерзало там, усаживаясь поудобнее, и запалило в полную силу.

На трибуне появился комбат. Позади толпилась генеральская свита. Прапорщик рявкнул:

— Амод дом!!! (Смирно! — ивр.)

Строй вытянулся и застыл.

Комбат заговорил. Солнце медленно накаляло воздух. Кант берета обручем сжимал голову, капли пота срывались с кончика носа на ботинки и, казалось, шипели на них, как на сковородке. Лexa даже не пытался вслушиваться, чувствуя, что плавится.

% «Подполковник у нас что надо, — думал он. — Слуга царю, отец солдатам». Хоть низенький, плешивый, с пузом, а на операциях бегает, как молодой. Свой мужик. Закончил бы только поскорей этот трындеж!»

После комбата к микрофону подошел генерал. Прапорщик скомандовал:

— Амод ноах! (Вольно! — ивр.)

Ряды слегка расслабились. В отличие от комбата четкий генеральский речитатив выбрасывал слова размеренными очередями крупнокалиберного пулемета. Отдельные фразы проникали в кипящий от жары мозг:

Благодарность за умелые действия… проявленное мужество… Особо отметить… уничтожение террористов, совершивших нападение… не удалось предотвратить… трагические последствия теракта…

При слове «теракт» Алексей поежился, а Серый потер пожелтевший синяк на скуле.

Теракт… как говорят на иврите: «пигуа»… неделю назад их отделение патрулировало шоссе Кисуфим, ведущее в Гуш Катиф. Услышали сильную стрельбу с тыла, развернулись и за изгибом дороги обнаружили стоящую поперек шоссе белого цвета легковушку с множеством пулевых пробоин. Две фигуры в зеленом камуфляже убегали в сторону Хан-Юнеса, однако, заметив солдат, залегли и открыли огонь. Пехотинцы разделились на группы: одна перестреливалась с боевиками, а вторая, под прикрытием БТРа, двинулась к машине. Первым до места теракта добежал пулеметчик Абеба. Он запинающимся, от волнения срывающимся голосом доложил по рации о находящихся в легковушке телах четырех детей и беременной женщины. Сирены «Скорой помощи» взвыли за поворотом буквально через минуту. Одновременно с ними примчался комбат.

К тому времени одного боевика застрелил Томер. Второй укрылся за песчаным холмом, но Генка накрыл его из подствольника. Взрывом террориста отбросило в одну сторону, покореженный «калаш» в другую.

Тут комбат приказал прекратить огонь. Раненый террорист громко стонал и пытался ползти, оставляя на песке бурый след. Приближаться к нему не имело смысла: боевики почти всегда надевали пояс со взрывчаткой. Комбат объявил, что террорист находится на заминированной местности, и вызвал по рации саперов. Патруль перекрыл движение по шоссе. Санитары возились с телами, бережно выгружая их из расстрелянной легковушки на асфальт.

Боевик душераздирающе стонал, копошась в песке. Облокотившийся на «Хаммер» подполковник, чернея лицом, курил одну сигарету за другой.

Несколько раз начальство запрашивало обстановку, комбат отвечал, что все под контролем, только саперы задерживаются. Наконец подъехали саперы. «Батя» втоптал недокуренную сигарету в горку бычков у колеса, и только тогда дал команду добить террориста.

«Чтоб не думал, что сдохнуть так просто…» — пробурчал он. Машины «Скорой помощи» к тому времени увезли тела погибших. Когда все закончилось, на шоссе появилась машина с желтым израильским номером, летевшая как сумасшедшая. Водитель резко затормозил у перегораживавшего шоссе бронетранспортера, выскочил и побежал к расстрелянной легковушке. Несколько человек пытались остановить его, но он вырвался. Последней преградой оказался Серый, который, неуклюже расставив руки, попробовал загородить расстрелянный автомобиль. Мужик остановился на секунду, посмотрел сквозь Серегу безумным взглядом и влепил ему такой удар в челюсть, что тот свалился на асфальт. Мужчина рванул изрешеченную пулями дверцу и, увидев залитый кровью салон, рухнул как подкошенный. Санитары с трудом оторвали его от машины и унесли. Серого отлили водой… Лейтенант Цвика после этого не спал две ночи, просто сидел за палаткой и смотрел в небо. Его родители жили в Гуш-Катифе и дважды в день ездили по шоссе Кисуфим.

Взводный Цвика был тихий худощавый парнишка. Вроде мямля такой, да и заикался немного. Но чувствовался в нем стержень. Поговоришь пару минут, сразу чувствуешь: такого не сломать, да переубедить тоже не просто.

Голос генерала вернул Леху к действительности:

…и далее проявлять… мужество… будущие операции… охрана мирных граждан.

В той части строя, где стояли девчонки из батальонной канцелярии, послышался тихий стон и звук падающего тела. Туда сразу подбежал Адар. Потерявшую сознание девушку погрузили на носилки и унесли в медпункт.

Генерал понял намек и закруглился по-быстрому. Прозвучала команда:

— Дом!

Все снова вытянулись и приготовились маршировать. Прапорщик кивнул Бомбе, тот нажал на кнопку стереосистемы.

И случилось неописуемое! Леха все же не думал, что балка, долбанувшая Хусама по башке, привела к таким тяжелым последствиям. Из динамиков на плац сокрушительной океанской волной выплеснулись аккорды марша. Нет, не того, под который они тренировались. Над желтыми песками Газы, над стройной коробкой пехотного батальона «Гивати» загремел, чуть не срывая с голов береты, до боли родной марш «Прощание славянки». Порывом ветра он стряхнул птиц с деревьев, погнал по дорожкам клубы пыли. На лицах солдат в строю проступило удивление, перешедшее у «русских» в торжественную серьезность. И хотя марш звучал без слов, они словно всплывали откуда-то из памяти…

Батальон четко развернулся и, вколачивая ботинки в раскаленные плиты, двинулся по плацу. Местные тоже прониклись и маршировали с серьезными, сосредоточенными лицами. Марш накатывал на строй, вызывая смешанные чувства: с одной стороны, ностальгию по прошлому, с другой, гордость за настоящее. Словно исчез песок и чахлые эвкалипты вокруг, а бетон под ногами превратился в брусчатку Красной площади, с которой когда-то в далеком сорок первом ушел на фронт Лешкин дед.

На трибуне царило легкое замешательство. Генерал с вопросительной полуулыбкой повернулся к комбату. Комбат растерянно посмотрел на прапорщика. Прапорщик не мигая глядел вытаращенными глазами в голубое безоблачное небо, усы его торчали вертикально, губа задралась, обнажая клыки, ладони сжимались в огромные кулаки. А в двух метрах левее застыл Бомба, парадная форма сидела на нем мятой пижамой, берет напоминал флотскую бескозырку, по лицу расплылась счастливая улыбка.

Генерал снова улыбнулся и что-то поощрительно шепнул подполковнику, тот расцвел и наклонился к прапорщику. Прапорщик моргнул, дрогнули усы, поменяв позицию с вертикальной на горизонтальную. Цвет лица начал медленно меняться с красного на розовый.

Замыкающая саперная рота, гулко бухая берцами, вышла с плаца. Заходя за здание столовой, офицеры командовали: «Вольно!» Стройные ряды сразу рассыпались, кто хлебать воду, кто курить. «Русские» столпились в тени, под козырьком столовой.

— Откуда? — недоумевал кто-то. — Новый марш в армии приняли, что ли?

— А мне понравилось!

— Это все русские подстроили! — засмеялся кто-то. — Зуб даю!

— А чего, — улыбнулся Серега, — как на параде побывал 9 Мая!

В толпе размахивал руками Генка.

— Я ему говорил! — кричал он, смешно подпрыгивая. — Я Бомбу предупреждал, что его прапор порвет, а он говорит, не порвет, я, говорит, псих с дипломом, вот справка!

— Плакал теперь твой диск! — сказал Серый. — Прапорщик его на обед сожрет, а Бомбой закусит!

Дежурный из наряда по кухне распахнул двери в столовую и подпер их табуретками, приглашая внутрь.

Воскресенье — начало недели, в армии всегда вегетарианский день. Бойцы лениво ковыряли запеканку. Обычно большинство «русских» в батальоне усаживалось за одним столом. Сегодня к ним присоединился Горан из саперного взвода. Горан приехал из Югославии, за что с ходу получил кличку Серби. Своей войны ему оказалось мало, решил повоевать еще и тут, благо возраст подходящий.

— Слушайте, что за музыка такая знакомая была? — спросил он. — Вроде русская?

— Русская, русская! — подтвердил Гришка, водитель БТРа. — Прямо как из детства!

К столу подошел Цвика и сказал, чтоб к 16.00 все снова явились в столовую на инструктаж. Томер оказался прав.

Черная южная ночь укрыла побережье. На севере Газы, в израильском поселении Дугит, только что сменились караулы. Заступившие внимательно изучали территорию за опутанным колючкой, ощетинившимся пулеметами периметром, ярко расцвеченным прожекторами. Наступило время ужина, в столовой шумели солдаты и офицеры. Сменившиеся караульные, устало бряцая амуницией, накладывали полные тарелки и миски еды.

Четверо солдат за одним из столов уплетали омлет из синих «молочных» тарелок. Один — высокий белобрысый сержант поучительным тоном что-то рассказывал двоим сидящим напротив салагам, то и дело обращаясь за подтверждением к чернявому очкарику с французской бородкой. Тот каждый раз с авторитетным видом кивал.

Салаги, оба худощавые и смуглые, слушали, раскрыв рот.

— А однажды, — вдохновенно врал блондин, — русские снайперы двадцать «хамасников» за раз положили — скажи, Ленчик!

Ленчик важно кивнул.

— Ка-а-ак? — восхищенно протянул один из салабонов.

— А просто, на похоронах очередного главаря сделали засаду и всех, кто был с оружием, перещелкали.

— Кла-а-асс! А где они расквартированы? — спросил другой салага.

— Возле автопарка, в дивизии. Там у них еще контейнер стоит, на нем оскаленная морда медведя нарисована. Это эмблема батальона «Алия», а они все оттуда.

Ленчик невозмутимо жевал.

Шестеро крепких стриженных почти под ноль мужчин гуськом вошли в столовую. Шум сразу стих, только отчетливо звякнула упавшая на пол вилка. Все головы повернулись к вошедшим. Шестеро прошли прилавок, разобрали тарелки и двинулись вдоль контейнеров с едой. Все они были гораздо старше 19—20-летних солдат, слишком подтянуты для резервистов, никаких знаков различия на их форме не было.

— Это они! — прошептал блондин. — Те самые снайперы!

Мужики уселись за стол и принялись за еду. Шум вокруг медленно достиг прежнего уровня.

Ленчик доел, культурно промокнул губы салфеткой и поднялся, прихватив грязную посуду. За ним потянулись остальные.

— А еще, — не унимался блондин, — они у пэвэошников хотели «Вулкан» одолжить и с ним в засаду идти, но комбат не позволил.

Командир снайперов расслышал последнюю фразу и улыбнулся.

Солдаты тем временем вышли из столовой и направились к беседке напротив. Там кучковались несколько «русских», тренькала гитара, перекатывался смех. Струны звякнули, выдавая красивый перебор, и чей-то хриплый голос запел:

Около десяти часов вечера шесть фигур в сопровождении офуцера разведки бесшумно возникли из темноты у сторожевого поста. В этом месте забор подступал к вади (пересохшее русло реки, овраг, араб.). Здесь два года назад боевики попытались проникнуть внутрь и прорезали забор. Нарушителей обнаружили и уничтожили в перестрелке. Однако проход в заборе оставили, лишь выставив здесь сторожевой пост. Место оказалось очень удобным для скрытных выходов за периметр. Лейтенант переговорил с часовыми, и шестеро человек, увешанных амуницией и оружием, скользнули в темноту.

Далеко впереди перемигивались огни Бейт-Лахие. Группа медленно продвигалась к разрушенному дому, одиноко громоздящемуся среди полей. Они словно просачивались сквозь горы мусора, заросли сорняков. За несколько десятков метров до цели группа разделилась. Трое, скинув все лишнее, оставив только личное оружие, отправились проверять руины.

— Аталеф 3 вызывает Аталеф 1.

— Аталеф 1 на связи.

— Все чисто.

— Понял, Аталеф 3.

Шесть силуэтов растворились в развалинах, заняв круговую оборону. Наступило время ожидания.

Светящиеся стрелки часов проползли полночь, командир натянул на циферблат защитный чехол и поежился. Местность вокруг выглядела абсолютно безлюдной.

Рядом скучал пулеметчик Влад, по кличке Боевой Покемон. В СССР он служил во флотском спецназе, бывший морской дьявол.

Шепоток в наушнике…

— Комбат.

— Чего тебе?

— Слыхал, что русские пацаны в дивизии учинили?

— Что?

— На строевом смотре диск подменили, «Прощание славянки» поставили, прапора чуть кондратий не хватил.

— Круто! А комдив что?

— А генерал не просек ничего.

— Да, веселится детвора…

Метнулась летучая мышь под стропилами, стряхнула пыль. Снова ночь, тишина.

«Прощание славянки»… жара, десантники в парадке, построенные в каре… «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных сил, принимаю Присягу и торжественно клянусь…» Строй, чеканящий шаг мимо трибуны под аккорды марша. Казалось, сто лет прошло. Потом Афган…

Командир снова посмотрел на стрелки.

Зеленая, безлюдная ночь в приборе ночного видения, ни малейшего движения, только шепот в наушниках.

— А я помню, в Ханкале в 2001-м генерал Трошев под этот марш парад принимал, — это вспомнил Аталеф 2, он же Андрей, он же капитан ОМОНа, командир подразделения снайперов… бывший. Обе чеченские войны прошел. Из рук Путина орден Мужества получил.

— А мы в 96-м под этот марш в Чечню отправлялись, — вздохнул Семен по кличке Толстый, бывший ротный «краповых беретов».

Снова тишина. Где-то далеко вспыхнула стрельба. Наверное, палестинцы между собой что-то не поделили.

Наконец голос в наушнике:

— Аталеф 6 на связи, сюда народ приближается.

— Разговоры отставить, наблюдаем!

Призрачно переливающиеся фигуры, пригибаясь, двигались на восток, волоча две длинные трубы. У двоих виднелись висящие на спине автоматы.

— Это Аталеф 4, кажись, они «Кассамы» волокут на исходную, двое с «калашами».

— Аталеф 1 вызывает Цемах.

— Цемах на связи.

— Цемах, видим противника, пятеро «гостей» с оружием. Предположительно, несут две ракеты «Кассам».

— Аталеф 1, вы уверены?

— Цемах, уверен.

— Аталеф 1, ждите.

Командир глянул в ночной прицел винтовки, на этот раз «ремингтон М-24». В перекрестье оптики неуклюжие силуэты тащили два цилиндра, на которых четко выделялись стабилизаторы.

— Аталеф 5 на связи, они обходят нас, удаляются в сторону Бейт-Хануна.

— Аталеф 1 вызывает Цемах.

— Что еще, Аталеф 1?

— «Гости» удаляются в направлении Бейт-Хануна. Прошу разрешения открыть огонь.

— Ждите, Аталеф 1.

— Цемах, это стопроцентно «гости»! Еще пара минут, и будет поздно.

Напряжение возникло в воздухе, даже сверчок, пиликавший всю ночь, заткнулся.

В наушниках полная тишина… и наконец:

— Аталеф 1, прием.

— Аталеф 1 на связи!

— Это Цемах, открыть огонь разрешаю.

— Вас понял, Цемах.

— Рут.

Все цели были давно распределены, громыхнул залп, и пять террористов повалились в песок.

Повисла напряженная тишина.

— Аталеф 1 вызывает Цемах.

— Цемах на связи.

— Цели поражены.

— Отлично, Аталеф 1, возвращайтесь.

Под утро двое солдат скучали на посту у прорезанного в заборе прохода. Один украдкой покуривал, пряча огонек в рукаве. Второй лениво поглядывал в ПНВ. Раздавшиеся сзади тихие шаги расслышали оба. Первый резво затоптал бычок и сыпанул в рот полкоробки «Тик-Така», второй громко зевнул.

— Бдим? — тихо спросил подошедший офицер-разведчик, подозрительно принюхиваясь.

— Так точно, пока все тихо, только палестинцы между собой постреливают, — ответил один из караульных. Второй молчал, казалось, покрываясь инеем от таявших за щекой мятных конфет.

— Сейчас разведгруппа должна вернуться.

— Рус им? (Русские? — ивр.)

— Они, а ты откуда знаешь?

— Сменщики рассказали.

— Болтуны…

Минут десять стояла тишина.

— Аталеф 1 вызывает Цемах, — ожила рация.

— Цемах на связи.

— Мы на подходе.

— Отлично, Аталеф 1, жду.

— Понял.

Из дымки утреннего тумана возникали силуэты, они медленно и бесшумно приближались. У забора командир развернулся назад и опустился на одно колено, прикрывая группу. Мимо один за другим шли бойцы: Влад, аккуратно придерживая пулемет, за ним Семен, неся на плечах длинную жердину «барретта», следом Андрей, в зеленой повязке на голове. Последними шли Игорь, бывший спецназовец МВД, и Толян — боец ОМОНа, нагруженный спец-аппаратурой.

Командир последний раз осмотрелся и, пригнувшись, скользнул в дыру.

— С возвращением, Аталеф.

— Спасибо, Уди.

— Как прошло?

— Как обычно, все тихо.

— Ну, спокойной ночи, завтра увидимся.

— Бывай.

В бараке горел свет. Вдоль стен протянулись шесть кроватей, рядом с каждой аккуратно сложенное снаряжение и оружие. В углу негромко урчал холодильник. Под лампочкой стол, на столе фляжка со спиртом, стаканы, бутылка воды, вскрытая банка тушенки.

Андрей разлил спирт, остальные столпились вокруг стола, молча разобрали стаканы.

Командир внимательно оглядел пятерых бойцов, стоявших напротив. Лучших из всех приехавших в Израиль за последние пятнадцать лет. Они дважды добровольцы. Первый раз, когда пришли в батальон «Алия», организацию, состоящую из бывших офицеров советской и российской армий, воевавших в горячих точках. Второй раз, когда вызвались и попали сюда, в «Кармель Ярок», подразделение снайперов. Каждого ждали дома жены и дети, но вместо спокойной жизни они находились в Газе, выходя в засады каждую ночь, каждый день.

Пять пар глаз вопросительно смотрели на него.

— Вздрогнули, — произнес командир.

Все, не чокаясь, выпили и поставили стаканы на стол.

— Отбой! — пробасил Семен. — Не будить, не кантовать, при пожаре выносить в первую очередь.

За окном начинался рассвет.

Ефрейтор саперной роты Сашка Кацман, по кличке Китаец, считал, что ему не повезло в армии. Кликуху Саша получил за чуть раскосые глаза, видимо, доставшиеся от деда-калмыка. Перед самым призывом его семья переехала из Хайфы в Кирьят-Шмону, где отец нашел хорошую работу. Друзья остались на старом месте, а познакомиться с кем-то новым он не успел, призвали. Попал Сашка в саперы. Пришлось выдерживать бесконечные подначки друзей, по сто раз выслушивать тупые анекдоты. Например, приходит сапер в бар и заказывает: «Три кружки пива, пожалуйста!» Показывает большой, указательный палец на одной руке и мизинец на другой, остальные, типа, оторвало.

Но это мелочи, главное же заключалось в том, что во всей роте не было ни одного «русского». Были эфиопы, были аргентинцы, имелся один друз, а вот «русских» ни единого, даже самого завалящего. Дружить с местными у Сашки не получалось — ментальность слишком разная.

Понять израильтян невозможно. Как-то на учениях в соседнем взводе увяз БТР. Зима, дождь, Голаны, грязь по шею. Вот Сашок и спросил утром у соседского водителя: «Как дела?» Тот весь грязью покрыт, всю ночь с БТРом провозился, голодный, замерзший, а отвечает: «Нифла!» (Изумительно! — ивр.) Любой «русский» на вопрос ответил бы: «Да вот, мать-перемать, растуды ее в качель!» Глядишь, другим на душе полегчает. Ан нет, сидит в грязи по уши и дела у него — нифла! Ну, как с такими общаться? Дружил Саня в основном с «тремя мушкетерами» из разведбата: Серым, Генкой и Лехой, да только виделись они редко.

Ну, еще с друзом сдружился. Однажды в увольнительную вместе ехали. Пилить предстояло через всю страну, вот и разговорились. Оказалось, почти соседи: Саша из Кирьят-Шмоны, а Юсуф из Мадж дель Шамса — деревни на склоне горы Хермон. Друзы народ гостеприимный, однажды Юсуф пригласил сослуживца в гости на свадьбу старшего брата. Сашка никогда раньше теми краями не интересовался, у друзов бывал всего пару раз проездом, однако следующим утром, глядя на желтеющие на востоке холмы Голанских высот, решил поехать, да и сослуживца обижать не хотелось.

Гуляли друзы на широкую ногу. Столы ломились от всяких интересных блюд. Многие пришли в национальных костюмах: мужчины в широченных черных шароварах и в похожих на тюбетейки шапках, женщины — в белых платках. Почти все мужчины носили «буденновские» усы. Из алкоголя на столах присутствовало только вино, да и то почти никто не пил. Курение тоже не приветствовалось. Зато играла веселая музыка, и все танцевали. На десерт в сад вынесли огромные чаны со спелой черешней. Друзы гуляли еще два дня, но Сашка вежливо отказался от продолжения. После свадьбы Саша и Юсуф быстро подружились, несмотря на абсолютно разную ментальность. Сблизил их один общий интерес: оба любили в свободное от службы время ходить в походы по местам боев. Голанские высоты вдоль и поперек перерыты траншеями, окопами и противотанковыми рвами. Часть рыли сирийцы, часть израильтяне. На вершинах почти всех холмов находились опорные пункты, действующие и заброшенные, ржавели подбитые танки, автомобили. Если Сашка лазил по бункерам из любопытства, не очень интересуясь историей, то Юсуф знал об этих местах все, ведь его предки жили здесь сотни лет, и войны его семья испытала на своей шкуре. До сих пор часть родственников осталась в Сирии, и по праздникам они перекрикивались через пограничный забор.

Свободного времени у солдат почти не было. Тех редких суббот, когда их выпускали домой, едва хватало, чтоб увидеться с родителями, отмыться, поспать, вкусить настоящей маминой еды. Поэтому о походах они только мечтали, трясясь в автобусе по дороге на базу или домой. Однажды они сидели у Юсуфа на веранде, обсуждали места, где побывали раньше, закусывали черешней и яблоками, которые отец Юсуфа выращивал на небольших, отвоеванных у скал участках, разбросанных по склону горы Хермон. По краю таких плантаций всегда громоздилась насыпь камней, которые приходилось выкапывать, чтобы расчистить клочки земли и сделать их пригодными к земледелию. В тот вечер Сашка предложил взять им обоим отпуск одновременно. Юсуф согласился.

Рано или поздно в жизни у каждого солдата наступает праздник. Событие это называется «регила», что в переводе означает отпуск и представляет собой целую неделю свободной жизни. Первые два дня прошли в домашнем расслабоне, а затем друзья собрались и отправились по тем местам, где оба еще ни разу не были. Передвигались на временно конфискованном у Сашкиного брата мотороллере. Конечно, выросший в этих краях Юсуф знал все интересные места в округе и роль экскурсовода исполнял именно он, но и Саня смог кое-чему научить друза, например передвижению по минным полям. Голанские высоты, как и многие другие места в мире, где много лет полыхали военные конфликты, густо покрыты минами. Ставили их обе стороны, а поскольку Израиль и Сирия до сих пор находятся в состоянии войны, поля не трогают, на всякий случай. Посреди минных полей можно найти много интересного: подбитые и брошенные танки, машины, здания, где из-за тех же мин не ступала нога мародеров и туристов. А способ передвижения по полям довольно простой: на Голанах очень каменистая почва, соответственно под валуны мины никто класть не будет, вот и придумал Сашка перепрыгивать с камня на камень, как горный козел.

— Ну ты даешь! — восхищенно воскликнул Юсуф, когда на третий день они, смешно перескакивая по камням, пробрались в заброшенные сирийские казармы. Изрешеченное пулями здание встретило непрошеных гостей зловещим молчанием, лишь посвистывал ветер в пустых проемах окон, да поскрипывала уцелевшая ставня. Во дворе ржавел на спущенных, вросших в землю колесах «ГАЗ-69» с поднятым капотом. Видно, подвел хозяев, не завелся в нужный момент.

В пустых коридорах лежал слой пыли и валялись россыпи гильз. В кабинетах разваливалась от прикосновения трухлявая мебель. В одном шкафу уцелела пожелтевшая папка с бумагами. Юсуф поглядел на расплывшиеся закорючки арабских букв и заявил, что это накладные на получение продуктов. Второй этаж мало отличался от первого. Оставался чердак.

На чердак когда-то вела железная лестница, проржавевшая и осыпавшаяся с годами. Юсуф влез Сашке на плечи, подтянулся, но тут же свалился обратно.

— Там череп, — испуганно пробормотал он.

Однако снова влез наверх и, свесив руку, втянул друга.

Солнечные лучи проникали сквозь крохотное оконце и через пробитую снарядом дыру в стене, освещая разбросанные по полу кости, осколки железа, гильзы. На середине лежал на боку череп, недобро уставясь на друзей пустыми глазницами. Несмотря на жару, у Сашки по спине пробежал холодок. Рядом с черепом валялась проржавевшая каска, а в углу — остатки «калаша». Ствольная коробка да развалившийся магазин с кучкой потемневших патронов, вот и все, что осталось от грозного оружия. У окна целая гора гильз и несколько пустых магазинов объясняли, за что по чердаку долбанули снарядом. Друзья ушли, не решившись беспокоить вечный сон сирийского солдата.

Уже по пути домой Саша завернул в Мером Голан. Там на высоком холме был когда-то опорный пункт ЦАХАЛя, теперь превращенный в музей. Отсюда территория Сирии просматривалась на много километров. Здесь же можно было заказать чашечку кофе, любуясь открывающейся панорамой. Заказав по бутерброду и отдохнув, ребята пошли осматривать бункеры. В одном из помещений был установлен армейский стационарный бинокль специально для туристов. Около бинокля друзья застряли надолго, изучая сирийские деревни и линию границы.

Сашкино внимание привлекли какие-то полуразрушенные дома, заросшие деревьями и кустарником, находящиеся на сирийской стороне, недалеко от границы. Часть домов была разрушена полностью, остальные выглядели сильно пострадавшими. Торчал указывающим в небо пальцем минарет мечети, явно пробитый снарядом. Неподалеку возвышалась целая на вид церковь с двумя красивыми колокольнями. Сашка и раньше видел эти развалины, да все не собрался спросить.

— Это Кунейтра, — пояснил Юсуф, — мертвый город!

— Что значит мертвый? — удивился Саня.

— А то и значит, — пояснил Юсуф, — не живут в нем. Во время войны, в 67-м, за него тяжелый бой случился, а потом, когда перемирие заключали, сирийцы его назад потребовали, чтобы беженцев обратно вернуть. Но никаких беженцев не пустили, вместо этого в руины возят экскурсии показывать зверства сионистских солдат.

Сашка снова уставился в бинокль, изучая пустые глазницы окон и горы битого кирпича, переплетенные арматурой. Над серыми развалинами возвышалось современное здание смотровой вышки.

В лучах заходящего солнца город-призрак зловеще манил к себе. Перекошенный полумесяц на минарете и крест на куполе церкви словно демонстрировали равенство всех религий перед войнами. На мгновение Сане показалось, что искореженные прутья арматуры сложились в корявую руку и поманили его пальцем.

По дороге домой, на одном из поворотов, Юсуф прокричал ему в ухо:

— Вот поворот на Кунейтру!

Саша остановил мотороллер и стянул с головы шлем. Впереди лежал Т-образный перекресток. Шоссе убегало налево, а направо шла разбитая грунтовка, упирающаяся в противотанковое заграждение. Заграждение представляло собой две кучи каменных глыб высотой метров шесть. Дорога, изгибаясь, скрывалась за камнями. Невозможно проскочить такое заграждение на скорости, тем более на тяжелой бронированной машине, а объехать сбоку мешали минные поля или противотанковый ров. У поворота большой желтый указатель извещал: «Закрытая военная зона. Вход запрещен». Внизу маленькими буквами пояснялось: «От заката до рассвета».

Медленно переваливаясь на колдобинах, мотороллер обогнул заграждение и остановился на очередной развилке. В пятидесяти метрах впереди дорогу перекрывал ржавый шлагбаум с покосившейся голубой будкой на обочине. Из высокой травы торчала вышка с черными буквами UN на боку.

Слева за кедровой аллеей высилось двухэтажное, побитое снарядами здание.

— Это бывший сирийский госпиталь, — сказал сзади Юсуф, — а дорога ведет прямо в Кунейтру, через ооновский блокпост.

— Ты откуда знаешь? — удивился Сашка.

— Знаю, — отрезал Юсуф, — мой старший брат пару раз туда за сувенирами лазил. Поехали отсюда, — добавил он, — скоро совсем стемнеет.

Они натянули шлемы, и мотороллер, тарахтя двигателем, вернулся на шоссе. В тот день Сашка долго не мог уснуть; призрачный город не выходил из головы. Как он ни убеждал себя, что ничего особенного там нет — обычные развалины, перед глазами снова и снова вставали серые здания, испещренные пулевыми выбоинами, колокольни с уцелевшим крестом. Он твердо решил при первой возможности поговорить с Аюбом, братом Юсуфа, чтобы разузнать про Кунейтру поподробнее, и провалился в сон.

На следующий день они отправились в гости к брату. Аюб сидел на веранде и, морщась, массировал ногу, покалеченную фугасом. Когда-то он отслужил шесть лет в пехоте, пока не подорвался в Южном Ливане.

Вежливо поговорив о здоровье родственников и о погоде, Сашка толкнул Юсуфа локтем в бок. Тот затараторил по-арабски, несколько раз произнеся слово «Кунейтра», а потом перешел на иврит. Аюб тяжело поднялся и ушел в дом.

— Куда он? — спросил Саня, испугавшись, что хозяин обиделся.

— Не боись! — успокоил Юсуф. — За кофе пошел. — Через несколько минут Аюб вернулся с горячей джезвой и чашечками.

Разлил всем густой ароматный напиток. Сел, пристроив поудобнее больную ногу, и начал рассказывать.

— В Кунейтру мы пробирались, когда были совсем еще пацанами. ЦАХАЛЬ те места не патрулировал, вроде как демилитаризованная зона. Делать-то там особо нечего, так, из любопытства, на туристов посмотреть, сувенир какой-нибудь на память притащить, перед друзьями прихвастнуть. Пробирались мимо заброшенной больницы, через вади, огибали ооновский КПП, потом несколько зданий, тоже ооновских, и проникали в город. Прятались в развалинах, слушали, как экскурсоводы туристам лапшу на уши вешают. Мы, когда в Кунейтру шли, маскировочные накидки себе делали: брали мешковину, втыкали в нее сухой травы побольше и прикрывались, когда ползли. А потом я в армию попал, там уже не до прогулок стало.

Аюб помолчал, отхлебнул кофе.

— Где-то в начале девяностых друзья рассказывали, что нарвались в развалинах на сирийских солдат, еле ноги унесли. С тех пор я ни разу не слышал, чтобы кто-то бывал в Кунейтре.

К 16.00, как было приказано, все явились в столовку на инструктаж. От утреннего великолепия ничего не осталось. Парадку заменила мешковатая и мятая рабочая форма. Вместо беретов из-под погон торчали кепки и панамы.

Ротный водил указкой по слайду аэрофотосъемки. Подразделению очередной раз предстояло зайти в Газу, покрутиться там, разрушить несколько мастерских по производству ракет «Кассам» и под утро выйти обратно. Сущий пустяк.

Лexa тоскливо изучал квадратики домов, черточки улиц, разноцветную россыпь автомобилей. Сверху город выглядел мирным и игрушечным, а в реальной жизни представлял собой смертельную ловушку.

На этот раз целью операции был район Зейтун. Задача: закрепиться по периметру и держаться, пока саперы будут искать, минировать, подрывать мастерские. Роте придавались танки, с воздуха прикрывали вертолеты.

Инструктаж затянулся до позднего вечера. Каждый взвод, каждое отделение получили свою конкретную задачу.

Все разбредались по своим палаткам, Леха с Генкой оживленно обсуждали предстоящий рейд. Серый, наоборот, курил, сосредоточенно помалкивая. За автопарком, на затянутой камуфляжной сеткой веранде сборного домика четверо крепких мужиков с азартом «забивали козла», двое других громко «болели».

Заинтересованные парни замедлили шаг, впечатленные внешним видом игроков.

Один носил потертый камуфляжный комбинезон, явно не имеющий отношения к израильской армии. На голове второго игрока красовалась темно-зеленая бандана. Двое других были скромно одеты в цахалевские штаны и в майки-тельняшки российских десантников.

Со стены стоящего рядом контейнера скалилась намалеванная белой краской, недобрая медвежья морда. Покачивающийся на ветру фонарь освещал аккуратно сложенное у стены оружие. Леха прошелся взглядом по прислоненным к стенке укороченным «М-16», тут же стоял на сошках громоздкий костыль «барретта», рядом помещался ручной пулемет «негев». Две американские снайперские винтовки «М-24» лежали поверх сложенных разгрузок. Рядом на сошке стояло стройное вытянутое тело снайперской винтовки Драгунова. Это была фантастика. Среди солдат давно ходили слухи о палестинских снайперах, вооруженных «СВД». Однако живьем этого «зверя» не видел никто.

— Там у них «СВД»! — прошептал Леха.

— Ты что, не выспался? Галлюцинации начались? — отозвался Генка. — Какая «СВД»? Мы же в ЦАХАЛе, не в «Хамасе»!

— Да посмотри ты, дурило! — настаивал на своем Леха. — Давайте подойдем, попросим глянуть!

— Давайте правда подойдем, интересно ведь, — поддержал Серый.

Они медленно направились к столу.

Тем временем игроки продолжали со всей дури хлопать костяшками о доски стола. Затем раздался взрыв хохота.

— Ну, ты даешь, Покемон! — сквозь смех проговорил «комбинезон». — Опять «рыба»!

— Дык, это не я, Комбат! — оправдывался Покемон. — Это Толстый!

Толстый молча улыбался, похрустывая костяшками в кулачище. На могучем плече перекатывалась татуировка: свирепо оскалившаяся морда саблезубого тигра.

Леха решил обратиться к тому, которого назвали Толстым, больно внушительно выглядел этот дядя.

— Извините, пожалуйста, — вежливо обратился он к переворачивающему костяшки амбалу. — Это ваша винтовка?

— Которая из них? — уточнил тот.

— Ну, — замялся Леха, — во-о-о-он эта!

— Эта — Комбата! — Толстый ткнул пальцем в сторону «комбинезона». — А мы тяжелая артиллерия.

— Вам чего, ребята? — Тот, кого называли Комбатом, упруго вскочил с табуретки и подошел, остальные тоже уставились на пришельцев.

— А это у вас «СВД»? — поинтересовался Генка.

— Она самая, — подтвердил Комбат.

— А почему она на сошках? — встрял Серый.

— Это улучшенный вариант, мы внесли некоторые изменения в конструкцию, — пояснил владелец винтовки. — Так из «щуки» стрелять удобнее.

— Вы, пацаны, чего стоите? Раз пришли, то заходите, садитесь. Может, с нами «козла» забьете? — спросил колоритный дядька в тельняшке и с выколотым на плече тигром, гораздо более добродушным, чем у Толстого. Под клыкастым зверем синели две буквы: «МП».

— Спасибо, а можно «СВД» в руках подержать? — по-детски взмолился Леха.

— А вы чьи вообще, орлы? — поинтересовался Покемон, мужик с «добрым тигром».

— Из разведбата мы, — за всех ответил Серый.

— Ну, раз разведка, подержите, — смилостивился Комбат, подымая винтовку, — только осторожно!

Он отомкнул магазин, передернул затвор, проверяя, что в стволе нет патрона, и протянул «СВД» Лехе.

Тот благоговейно принял оружие, осмотрел, приложил к плечу, затем приник к резиновому наглазнику.

— А вы те самые «русские снайперы», которых все «чеченами» называют? — спросил Генка.

— Сам ты «чечен»! — сердито прогудел Толстый, вместе со стулом разворачиваясь к ним. — И местным скажи, чтобы нас так не называли! А то, не ровен час, кому-нибудь язык прищемим затвором, чтобы не нес всякую ересь!

Леха оторвался от прицела и передал винтовку Серому. Тот с любопытством щелкнул затвором.

В кармане у Комбата заверещал мобильник. Тот, глянув на номер, ответил. Выслушал невидимого оппонента, отключил телефон и бросил, отбирая у Генки винтовку:

— По коням!

Мужики вскочили и стали молча, по-деловому собираться.

— Извините, пацаны! — произнес Комбат. — У нас работа, в другой раз поговорим.

Пожав снайперам руки, компания отправилась в палатку спать.

Наутро все метались по базе, готовя технику и оружие. Серега с Генкой наваливали на бронетранспортер мешки с песком, служившие дополнительной защитой и бруствером. БТР МПЗ «Касман» представляет собой бронированную коробку на гусеницах. Спереди по левую сторону располагается водитель, а справа от него двигатель. За водителем — место командира, за ним десантный отсек. Заднюю стенку «коробки» заменяет откидная аппарель, в ней имеется дополнительно маленькая дверца, но во время десантирования откидывают обычно всю аппарель.

Саперы возились рядом с пехотой, раскладывая оборудование. Взмыленный Моти командовал погрузкой каких-то зеленых ящиков. На расстеленных у БТРов кусках брезента лежали детонаторы, кабели, заряды взрывчатки.

Подобные рейды проводились часто. Батальону и раньше доводилось входить в города и в лагеря беженцев.

Террористы устраивали мастерские, производящие ракеты и мины, в подвалах школ, детских садов или высотных жилых зданий. Залпы ракет «Кассам» обрушивались на город Сдерот и на приграничные кибуцы, не оставляя армии выбора. В рейдах гибли солдаты, страдало мирное население, огромные, тяжело бронированные бульдозеры «Д9» рушили жилые дома.

Готовясь к рейду, никто не мог знать, вернется он или нет. Многие солдаты оставляли в палатке фотографию, которую в случае гибели печатали в газете вместе с некрологом. Некоторые сами писали текст для заметки. У каждого имелся какой-нибудь талисман. Генка запихивал в подшлемник каски бубновую даму, Серый надевал «счастливые» трусы, в которых его старший брат прошел Южный Ливан без единой царапины, Абеба носил в подсумке какую-то африканскую штуковину. Алексей вешал на шею расплющенную пулю, попавшую однажды ему в спину и выковырянную из керамического бронежилета.

После ужина состоялся последний инструктаж. Ротный Моше — огромный детина, заросший черной, как у гориллы, шерстью, расхаживал по столовой, тыча указкой в фотографии. Он родился и вырос в трущобах тель-авивского района Ха-Тиква и прекрасно ориентировался в беспорядочном нагромождении домов.

Лехиному взводу в некотором отношении повезло, он должен был блокировать двор и окружающие его дома. В одном из них, по данным разведки, имелся склад «Кассамов» и минометных снарядов. Дома на первый взгляд, четыре частных и один квартирный, четырехэтажный, выглядели трущобами даже сверху. Четырехэтажный дом господствовал над перекрестком и целым кварталом двух-трехэтажных лачуг.

Ротный уступил место командиру полка и, тяжело, казалось, прогибая пол, протопал к своему стулу. Глядя на него, Лешка вспомнил, как однажды столкнулся с Моше на рынке в районе Ха-Тиква, куда ездил за покупками с родителями. Ротный перегружал мешки с картошкой в одной из лавчонок, при каждом его движении под грязной майкой перекатывались мощные бугры мышц.

За кассой скрюченный ревматизмом старик, близоруко щурясь, тыкал в кнопки. Леха подумал — обознался, но Моше сам подмигнул ему и попросил закурить. Леха не понял, что за откровение нашло на ротного, но, сидя на задворках лавки, он вывернул всю душу, рассказав про больную мать, лежащую дома, про престарелого отца, с трудом сводящего концы с концами. Про брата-наркомана, унесшего из дома телевизор. В отпуске приходилось подрабатывать в лавке, помогая отцу.

— Ладно, ахи (братишка — ивр.), — спохватился он и затоптал бычок, — извини, что грузанул тебя — накипело!

Леха ушел потрясенный, незаметно оставив Моше всю пачку.

Сейчас, когда он видел перед собой излучающую уверенность фигуру командира, словно влитую в форму, встреча на рынке показалась сном.

Наконец закончились последние формальности. На улице зафыркали БТРы, прогревая двигатели.

По откинутой аппарели солдаты зашли внутрь и расселись по местам. Последними загрузились двое: гранатометчик Ариель и радист Габи.

Водитель оглядел всех сквозь узкий лаз и пальцем показал, что поднимает аппарель. Тяжелая стальная плита поползла вверх, закрывая собой свет прожекторов. Через некоторое время по броне простучали каблуки, распахнулся командирский люк. Цвика соскользнул сверху и заерзал, устраиваясь на сиденье. Водитель протянул ему шлемофон. Лейтенант снял кипу, аккуратно сложил ее и сунул в карман. Пристроив на голове шлемофон, он переговорил с водителем, затем зажег фонарь, осмотрел всех и успокоенно прислонился к стенке.

Абеба прокомментировал вечной шуткой: «Томера не забыли?» Томер в ответ криво улыбнулся. Эта шутка сопровождала его уже год. С тех пор как Томера «забыли».

Дело было на учениях. Рота совершала зверской продолжительности марш-бросок. На третий день измотанные пехотинцы держались с трудом. Томер тащил на себе личное оружие, снайперскую винтовку, двадцатилитровую канистру с водой и в довесок станок от гранатомета — «макляра». Каждый раз, когда лейтенант сверялся с картой, все тяжело опускались на одно колено — передохнуть. Мало кто мог подняться сам, гора навьюченного барахла прижимала к земле. Летеха протягивал руку первому, тот помогал подняться следующему и так дальше по цепочке. Томер тащился в конце, сильно отстав. Поэтому обернувшийся Габи его просто не заметил, подумав, что Томер сошел с дистанции. Ситуация сложилась прямо по Джеку Лондону, почти «Жажда жизни». Струившийся из-под каски пот заливал глаза, Томер проводил глазами удаляющиеся в ночь силуэты сослуживцев. Вместо крика из пересохшей глотки вырвался только хрип, в душе была полная растерянность. Подняться на дрожавшие от напряжения ноги не хватало сил. С полчаса Томер простоял на одном колене, уныло изучая пустыню, переливающуюся зеленью в приборе ночного виденья, а потом опустился на землю и заснул. Утром его разбудило припекавшее солнце. С десять минут Томер вспоминал, где он и что же случилось. Вокруг до горизонта расстилались голые, запыленные холмы. Несколько часов прошли в бесплодных попытках выбрать подходящее направление. В Израиль Томер приехал из Канады, только чтобы послужить в армии, — в стране он ориентировался плохо. От долгих безрезультатных раздумий его спас появившийся на горизонте бедуин с верблюдом на поводу. После короткого англо-арабо-ивритского диалога бедуин был взят «в плен», а корабль пустыни реквизирован на нужды армии.

Через некоторое время маленький караван пришел в деревню, где, по заявлению бедуина, имелся мобильный телефон.

Куда звонить, Томер не знал, хитрая бедуинская мобила не соединяла ни с полицией, ни со «Скорой помощью». Последний засевший в памяти номер принадлежал секретариату тель-авивского университета. Секретарша, услышав путаные объяснения, засмеялась и положила трубку. Тогда он собрался с мыслями и снова набрал номер. Ответила другая девушка.

— Не вешайте трубку! — заполошно завопил Томер. — Это не шутка! Я солдат ЦАХАЛЬ, вот мой личный номер! Меня похитили террористы и держат в деревне…

— Эй, дядя, — крикнул он возящемуся с верблюдом бедуину, прикрыв микрофон, — как называется ваша деревня?

— Мансур, — пробурчал кочевник.

— …они держат меня в деревне Мансур! Обещают убить, — жалобно добавил он. — Сообщите в полицию!

Нажав отбой, Томер растянулся в тени шатра, удобно положив голову на канистру, и закрыл глаза.

Первые вертолеты затарахтели над деревней через двадцать минут…

Тем временем рота продолжала топать, пока колонна джипов не перекрыла дорогу. Тогда Леха первый и последний раз увидел рукоприкладство в армии: комбат влепил пощечину командовавшему взводом летехе.

С тех пор шутка намертво приклеилась к Томеру, но больше его не теряли и не забывали.

Минут пятнадцать прошли в ожидании сигнала, наконец БТР взревел двигателем и тронулся с места.

Следующая остановка произошла в точке рандеву с танками. Впереди тускло отсвечивал в лунном свете электронный забор границы. За ним начиналась Газа. Колонна остановилась, Гена откинул люк, и все высунулись поглядеть на приближающиеся «Магахи». На броне последнего была нарисована ракета, перечеркнутая крестом: значит, экипажу удалось уничтожить расчет «Кассама». За танками, натужно ревя, катили бронированные монстры — бульдозеры «Д9». Эти машины напоминали древние осадные башни. Весом в 55 тонн, высотой более четырех метров, тяжело бронированные трактора использовались для разминирования, они также сносили дома, в которых находились огневые точки противника. Увешанные броней бульдозеры имели сюрреалистический вид. Они возглавили колонну, чтобы в случае чего расчищать дорогу своими жуткими ножами.

Мимо прошел комбат, напяливая каску на лысину. Он жестом приказал закрыть люк. Еше несколько минут ожидания, и БТР дернулся, трогаясь с места.

Тяжело покачиваясь, бронетранспортер словно плыл по песку, затем качка прекратилась, колонна вышла на асфальт. Шесть перемазанных черной краской лиц тряслись в тесном пространстве десантного отсека.

Наконец Цвика махнул рукой, показывая: приготовиться. Все заерзали, в который раз проверяя снаряжение. В кровь потоком пошел адреналин. БТР несколько раз свернул и остановился. Аппарель с грохотом откинулась вниз, открывая зловещий ночной город, притихший в первом испуге.

«Яалла! Яалла! Яалла!» — закричал кто-то, перекрывая шум двигателя. Пехота, опустив на глаза приборы ночного видения, ломилась наружу. Зеленые силуэты привидениями передвигались по ночному городу, между домами мелькали БТРы и джи-. пы. Цвика показал на четырехэтажную «свечку». Темные громады домов угрожающе нависали над улицей, из любого окна могла ударить очередь.

В проулке рядом с подъездом уже пристроился танк, тот самый «Магах» с перечеркнутой ракетой. Другой проулок предстояло прикрыть Лехе с Абебой. Где-то правее шел бой, перекатывались очереди танкового пулемета. С неба осыпался стрекот вертолетных лопастей.

Запах помоев ударил в нос. Вдоль стены струился вонючий ручеек канализации. Вблизи дом выглядел совсем дряхлым, с ржавой наружной лестницей. На каждом этаже — по одной квартире. Леха плюхнулся на колени за кучей строительного мусора, контролируя проход между домами и кусок улицы. Напротив, за обломком бетонной трубы пристроил свой «негев» Абеба.

Сверху застучали двери, донесся шум голосов: солдаты занимали дом. В окне над головой Абебы метнулись лучи фонарей.

Леха внимательно оглядел тускло освещенную улицу. На противоположной стороне горбатились лачуги, огороженные высоким, по самую крышу, бетонным забором. Несколько трассеров чиркнули вдоль ограды, ткнувшись в бордюр, и с визгом ушли вверх. Адреналин бушевал в крови, сердце стучало как сумасшедшее.

Абеба показал рукой за угол дома. В метре перед фасадом обнаружился проволочный забор. Между забором и стеной оставалась щель шириной в метр. Леха доложил Цвике. Тот приказал проверить щель, Абебе прикрыть.

Алексей несколько раз глубоко вздохнул, успокаивая сердцебиение. Сделав два шага вперед, он замер у самого угла. Отсюда он увидел, что между забором и стеной сохнет белье. Сзади подбежали Генка и Габи и взяли на прицел улицу. У противоположной стены Абеба ободряюще поводил пулеметным стволом.

Только сейчас на Лexy накатил страх. Страх перед неизвестностью затаивается за углом, страх перед снайпером, который может держать на прицеле проулок. Спина сразу намокла. Глубоким вдохом он слегка успокоил сердце и положил палец на спусковой крючок, толкнув предохранитель на запрещенный уставом автоматический огонь. Выдох — па-а-аш-шел!

Бесшумно скользнув за угол, Леха оказался в узком пространстве, ограниченном висящим бельем и стеной. Пусто, лишь покачивались на сквозняке белые простыни. Вдох, выдох, кровь стучала в ушах. За развешанным бельем ничего не было видно. Сердце снова учащенно билось, пот струйками стекал между лопаток. Медленно, медленно он протянул руку к простыне и резко дернул вниз.

Простыня слетела с веревки, открывая человека в вязаной шапке, натянутой на лицо. В прорези сверкали глаза. На нем была черная футболка и камуфляжные штаны, в руках автомат. Все это Леха отметил в сознании за какую-то долю секунды, после чего адреналин превратил происходящее в карусель впечатавшихся в мозг картинок. Метнувшееся вперед тело. Грохот уходящей мимо цели очереди. Вспышка в голове от удара в нос. Застилающие глаза слезы. Простыни, путающиеся под руками. Хрип дыхания, вырывающийся из пережатого горла. Смрад чужого разгоряченного схваткой тела. Ненависть, плещущая из глаз в глаза.

«Н-на! На-а-а!» — Леха раз за разом молотил головой, одетой в кевларовую каску, по закрытому шапкой лицу. С каждым ударом кровь из носа брызгала на простыни. ПНВ с хрустом отскочил в темноту.

Карусель замерла…

Чьи-то руки дернули Лexy вверх, ставя на ноги. Санитар Адар отволок его за угол и прислонил к стене.

— Живой? — спросил он.

— Пока да, — прохрипел Алексей чужим, тонким, прыгающим голосом.

Адар озабоченно изучил распоротый рукав, мазнул плечо чем-то жгучим. Кроме расквашенного носа и пореза на плече, все нормально. «Заходи в дом!» — он сунул Лехе под нос марлевый тампон.

У подъезда стоял БТР саперов. В квартире следы аккуратного, но основательного обыска. Оглядев темный салон, Алексей медленно сполз по стенке. Кровь из носа не унималась, пульс грохотал в висках. Резко распахнулась входная дверь. Зашел Цвика и наклонился над ним. Сунул в руку сломанный прибор ночного видения. «К-кроме ПНВ, тебе нечем б-было его уд-дарить?» — проворчал он. Леха криво улыбнулся в ответ.

В соседней комнате мелькали лучи фонарей, бубнили голоса. Отдышавшись, Алексей поднялся и зашел вслед за Цвикой.

За дверью находился мини-завод по производству минометных снарядов, точнее, склад готовой продукции. Сам цех находился в пристройке: станки, какие-то механизмы, гора заготовок. Тут же у стенки стоял миномет.

Саперы ходили вокруг, аккуратно минируя все это хозяйство.

Цвика осведомился о самочувствии, Леха, потрогав нос, ответил, мол, жить можно.

— Вернись на свое м-место, — приказал Цвика.

Недалеко ухнул взрыв. Из-за угла с ревом выполз похожий на динозавра бульдозер «Д9», судя по доносящимся звукам, где-то рядом рушили дом с еще одной обнаруженной ракетной или минометной мастерской. Из темноты выкатился «Хаммер» комбата и тормознул у подъезда. За углом было относительно тихо, хотя рядом громыхала пальба, эхом перекатываясь по пустынным улицам. Абеба торчал на прежнем месте. Перепачканные кровью простыни белели на земле. Боевика уже увели.

С полчаса Леха вслушивался в канонаду, стрельба то нарастала, то затихала. Изредка вдоль улицы чертили красные нитки трассирующих пуль. Вдруг над забором напротив возникла голова и сразу исчезла. Солдат, притаившихся в темноте, видимо, так и не заметили, потому что в следующую секунду чьи-то руки осторожно положили на забор автомат и переместились вправо, человек явно собирался подтянуться. Леха прижался щекой к прикладу и положил палец на спусковой крючок, наводя зеленую полоску «триджикона» между лежащими на заборе ладонями. Над оградой рывком вознеслась фигура в черном, но Абеба короткой очередью отбросил прошитое пулями тело обратно. За забором завозились, звякнуло железо. Леха уже выдернул из кармана разгрузки гранату, но тут загрохотали выстрелы, вмешался кто-то из солдат, находившихся на верхних этажах. Пули крошили забор, рикошетили, противно визжа. Автомат слетел и с дребезгом упал на асфальт. По ту сторону раздался стон, и все стихло.

Больше происшествий не было. Наконец Цвика приказал сворачиваться.

Парни юркнули в десантный отсек, следом забежал Серый. Через минуту ввалились остальные. Водитель поднял аппарель, и БТР покатился, набирая скорость. Завернув, они снова остановились, видимо, заняв свое место в колонне.

Наступил самый неприятный момент: ожидание. Леха с трудом терпел эти минуты: сидишь в темном, тесном брюхе БТРа, за бортом стрельба и взрывы, а ты даже не можешь привычно прижаться к земле, зарыться, найти укрытие, остается только ждать.

Все сидели в напряженных позах. Снаружи донесся мощный взрыв, казалось, качнуло даже БТР.

Время тянулось, словно разматывался бесконечный клубок ниток, а колонна все не двигалась. Что-то явно пошло не так…

Ожидание становилось просто невыносимым. Цвика внимательно прислушивался, придерживая шлемофон рукой. Леха протиснулся поближе к нему и спросил жестом, может ли он выглянуть. Цвика молча подвинулся в сторону водителя и показал на правый триплекс.

Снаружи все тонуло в серой предрассветной мгле. Вокруг не было ни души, лишь темнел напротив скелет сгоревшего микроавтобуса, правее виднелись БТРы роты. Уже повернувшись, чтобы вернуться на свое место, Алексей вдруг осознал увиденное. Мороз продрал по спине, когда он снова припал к триплексу. То, что он принял за сгоревший автобус, оказшюсь бронетранспортером. Вернее, остатками. БТР был уничтожен чудовищным взрывом.

От «М-113» частично уцелел лишь каркас. Шокированный Леха оторвался от триплекса и наткнулся на немигающий взгляд взводного. Леха перелез на свое место, содрал каску и вытер вспотевший лоб. Пять пар глаз вопросительно уставились на него.

Алексей растерянно захлопал глазами, не зная, как поступить, но в этот момент БТР, ревя и перегазовывая, тронулся, куда-то свернул и встал. Аппарель поползла вниз. Цвика приказал занять старые позиции. Леха с Абебой снова очутились в том же проулке. Медленно светало, город начал просыпаться.

Стрельба усилилась. Под ногами валялись траки, куски брони, посреди двора лежал вывороченный взрывом водительский люк БТРа.

У бронетранспортера во дворе Цвика, радист Габи и Томер слушали рацию. Водитель заглушил двигатель, из динамика сквозь хрип помех донесся голос комбата.

— Мы попали в тяжелую ситуацию, — говорил он совсем не тем, что на параде, голосом, теперь это был четкий и властный командный голос. — БТР саперов был атакован и сильно пострадал. Взрывом останки наших солдат разбросало вокруг. Мы не можем позволить террористам надругаться над ними. Я принял решение остаться в Зейтуне до тех пор, пока мы не соберем ВСЕ!

Пару минут они подавленно молчали, переваривая, даже стрельба, казалось, поутихла.

— Что же дальше? — нарушил тишину Абеба.

— Т-тебе все сказали! — ответил Цвика. — Без работы не осттанешься. Сюда идет подкрепление, второй в-взвод занимается сбором останков. Потом мы их смменим.

Взводный ушел. Позади разгружались несколько джипов, у соседнего дома приткнулись два санитарных «абира» с красными «магендавидами» на бортах. По двору бродила группа солдат в резиновых перчатках. Уже совсем рассвело. В небе барражировали «Апачи». Леха подумал о Моти, Горане и остальных саперах. Обычно в БТРе ехали шестеро. Естественно, взрывчатку они везли с собой, потому и рвануло так сильно.

Кто же из ребят погиб? Лучший друг Абебы — Медисо был водителем БТРа саперов.

Абеба под Лешкиным неодобрительным взглядом сунулся было за угол, но пуля сразу смачно тюкнула растрескавшийся асфальт в полуметре от стены. В ответ по соседству бабахнула танковая пушка, да так, что у обоих зазвенело в голове.

В девять часов Моше привел на смену двух солдат.

Ротный с мрачным лицом подошел к Абебе и обнял его за плечи.

— Медисо погиб… держись, ахи…

Абеба вцепился в разгрузку ротного, его темное, перемазанное краской лицо побелело, а стокилограммовая туша задергалась от беззвучного плача. Моше обнял «эфиопа» как ребенка.

— Моше, — прошептал Леха, цепенея, — кто еще?

— Моти, Горан, больше пока не знаю… — скрипнул зубами ротный, затем показал на вход в четырехэтажку и ушел.

Солдаты в белых перчатках прочесывали двор, подбирая что-то. Один из них стоял на крыше сарая, держа в руках разодранный армейский ботинок. Около санитарных машин лежали два обгоревших шлемофона, обрывки разгрузки и обломки «М-16».

Отделение отдыхало в квартире, на первом этаже двухэтажной халупы. Серый вскрывал ножом банки тушенки, остальные бросали на клинок завистливые взгляды. Генка раскладывал мясо по одноразовым тарелкам.

Этот тесак со странным названием «Глок» Серега выиграл у ооновского солдата в пабе на Голанах, когда батальон находился там на учениях и их отпустили в увольнительную. Леха, Серый и Генка сидели в баре и обсуждали официантку. За соседним столиком два огромных скандинава в голубых беретах насмешливо наблюдали за ними. Наконец шведы (судя по флагу на плече) подгребли к столику и, расточая улыбки, предложили пари. Кто первый не дойдет до туалета — проиграл, контроль через каждые пол-литра. На вопрос о ставках швед достал из сумки штык-нож «Глок-81» и ткнул пальцем во флизовую куртку Серого, с эмблемой разведбата «Гивати» на всю спину. Не принять вызов означало опозорить честь израильской армии вообще и разведбата в частности. Серый не сомневался ни минуты. От сборной «викингов» участвовал напоминающий медведя-блондина Йоганн — остальные играли роль секундантов. Шведы излучали самоуверенные улыбки и перемигивались.

Серый тоже подмигнул Лехе и кивнул подошедшей официантке на кружки, с просьбой повторить. Та мигом принесла два полулитровых стакана. Генка разбил спорщикам руки и скомандовал: «Start!»

Спортсмены отпили, и Иоганн удивленно вскинул глаза.

— What’s that? (Что это? — англ.)

— It’s a beer (Это пиво, англ.), — скромно ответил Серега, тихо добавив: — Mixed with vodka (смешанное с водкой, англ.). Улыбки у обоих шведов слегка потускнели, такого оборота они не учли.

— Are you russians? (Вы что, русские? — англ.) — подозрительно спросил «секундант» Иоганна.

— Yes! — гордо отчеканили пацаны.

Надо отдать шведу должное, первую пол-литру «ерша» он осилил. Контрольную прогулку до туалета жюри засчитало обоим. На половине второй банки захмелевший Серый научил Иоганна швейковской игре «Тигр идет». Правила были изменены. Каждые три минуты Генка восклицал: «Tiger is coming!» (Тигр идет! — англ.), и участники под наблюдением жюри прятались под стол. На четвертый раз Иоганн заявил: «Fuck the tiger!» (К черту тигра! — англ.) и уютно улегся под столом. Серый с трудом взгромоздился на стул и потребовал нож. Кое-как шведа доволокли до машины, два раза уронив, так как жюри тоже основательно нагрузилось.

Глубокой ночью три шатающиеся фигуры, спотыкаясь, плелись по обочине шоссе, точнее, плелись двое, с трудом волоча третьего, периодически роняя его в пыль. Все трое истошно орали песню.

— разносились над темными холмами дикие вопли, наводя ужас на шакалов, сусликов и сирийских часовых по ту сторону границы.

Весь следующий день Серый страдал «русским народным праздником» — похмельем. Он лежал на койке, прикладывая к гудящей голове прохладное лезвие ножа, и стонал.

Квартира принадлежала какой-то нищей палестинской семье. Из мебели в комнате имелись только сложенные матрацы да подушки в углу, ну и телевизор на тумбочке. Над матрацами висела совершенно неуместная здесь картина, изображающая березовую рощу.

— А где мирные? — спросил Абеба, устраиваясь на полу.

— Там! — Габи ткнул вилкой в дверь за спиной. — Мужик, жена (всего одна почему-то!), ну и детей штуки три.

Леха тоже сел на пол. Гора матрасов выглядела заманчиво, но трогать вещи мирных строго запрещалось. Взвод мог вломиться в дом, взорвав стену, но присесть в этом доме на кровать никто не мог. Иногда приходилось торчать в захваченных домах по несколько дней, но даже если хозяев не было, приходилось спать в спальниках на полу.

Все молча жевали с мрачными и злыми лицами. Сквозь дверной проем виднелся дежуривший у выходящего на улицу окна Ариель.

— Вот если бы наступил мир, — сказал Генка, дожевывая. — Ты бы сюда приехал?

— Еще не хватало! — отмахнулся Леха. — Что тут делать, в этой помойке?!

— А я бы приехал, — Генка обвел рукой облезлую комнату, — вспомнить, как воевал, что чувствовал тогда.

— Мой брат так сделал! — вмешался Серый. — В Ливан съездил.

— Да ну! — не поверил Леха. — В Ливане любого израильтянина прямо в аэропорту на куски порвут!

— А он после армии русское гражданство восстановил и с российским паспортом поехал по местам боевой славы.

— Ну и как? — поинтересовался Гена.

— Говорит — понравилось. Хесболлоны в Бофоре, музей сделали. «Т-55» сгоревший поставили и подпись: «Сионистский танк «Меркава», уничтоженный борцами за свободу». Экскурсовод рассказывал: мол, там полк израильтян завалили при штурме.

— Круто! — произнес Генка. — Я тоже туда хочу!

Серега вдруг серьезно спросил:

— Мужики, у меня крыша поехала, или «палы» там за дверью «Мурку» поют?

Леха с Геной прислушались.

— выводил за стенкой хриплый женский голос, а несколько тонких, детских голосов подпевали:

Гена уронил тарелку на пол. Леха почему-то испугался. Израильтяне вокруг продолжали невозмутимо наворачивать тушенку.

С тех пор как Сашка увидел Кунейтру в бинокль, проклятый город не выходил у него из головы. Как ни пытался он убедить себя в том, что это просто пустые развалины, ничего не получалось. Город приходил во сне, церковь померещилась ему, когда он разглядывал в бинокль Газу. Поиск в Интернете дал всего несколько мутных фотографий и живописные бредовые истории о том, как подразделения ЦАХАЛя специально разрушили все дома до единого, перед тем как вернуть город сирийцам. Сашку это позабавило, почитав кое-какой материал об арабо-израильских войнах, он представил себе, что могло уцелеть в городе, который три раза переходил из рук в руки, противники не стесняли себя ограничениями, используя танки, артиллерию и авиацию по полной программе. К семьдесят третьему году город уже был брошен жителями, так что атакующие боеприпасы не экономили.

В очередную увольнительную Сашка порылся в чулане и выудил привезенную отцом из России мощную подзорную трубу. Не ту складную игрушку, которая продавалась во всех спортивных магазинах, а настоящую пятидесятикратную. Вооружившись оптикой, он специально подъехал на один из холмов, откуда Кунейтра хорошо просматривалась. Изучая разрушенные дома, он заметил туристические автобусы, припаркованные у обзорной башни. Это здание и стоянка перед ним выглядели единственным островком цивилизации среди зловещих развалин. Стайки туристов разноцветными точками перемещались по заросшим травой и деревьями тротуарам. Тогда, глядя в круглые окна заброшенной церкви, он понял, что хочет попасть туда, увидеть вблизи этот мертвый город, побродить между руинами, заглянуть в церковь, подняться на пробитый снарядом минарет мечети.

Сашка так и не смог объяснить себе, зачем ему это понадобилось, просто внутри что-то тянуло и говорило: «Хочу!»

Сидя на перерытом старыми траншеями холме, он попытался прикинуть, как можно удовлетворить это ненасытное внутреннее «хочу».

Сашка влез на броню навсегда застывшего в капонире «Центуриона», пристроил трубу в ржавый пулеметный штатив и стал изучать подходы. Все дороги, ведущие из города в сторону Израиля, через пару десятков метров упирались в каменные или земляные завалы, на камнях висели желтые таблички, очень похожие на висящие по эту сторону границы и предостерегающие: «Осторожно, мины!»

Только две дороги оставались свободными. Одна заканчивалась среди множества белых блочных домиков и контейнеров с четкими черными буквами UN на стенах.

Вторая через несколько сот метров подходила к трехэтажным домам, утопающим в зелени. Сашка так и не смог разглядеть, обитаемы они или нет. Дорога, огибая здания, продолжала бежать прямо, еше метров через двести явственно наблюдался ооновский блокпост, за ним дорога проходила вплотную к щербатым стенам заброшенного сирийского госпиталя, того, где они с Юсуфом останавливались в прошлый раз. Далее дорожное полотно протискивалось сквозь противотанковое заграждение и утыкалось в шоссе, по которому Сашка приехал на перекопанный старыми траншеями холм.

В голове боролись две мысли, боролись не на жизнь, а на смерть. Первая мысль кричала: «Идиот! Кретин! Даже не думай! Обе страны до сих пор находятся в состоянии войны! Зачем лезть между молотом и наковальней! Мало приключений на службе, в Газе?!» Вторая была та самая «хочу!». От их противостояния у Сашки зазвенело в ушах. Он оторвался от трубы и вытянулся на ржавой, нагретой солнцем броне. Казалось, мысли сплелись в клубок, но в конце концов выбор был сделан. Сашка с облегчением слез с танка и направился к мотороллеру. Он подъехал к повороту на госпиталь и покатил по грунтовке. На этот раз около блокпоста стоял белый джип. Сашка внимательно огляделся. Далеко впереди виднелись те самые замеченные им ранее трехэтажные дома. Госпиталь отделял от дороги невысокий каменный забор, за которым росли кипарисы и эвкалипты, зеленой стеной скрывая здание от белой с голубой полосой будки. Пока Сашка глазел по сторонам, джип медленно покатил в его сторону. Встреча с «голубыми касками» не входила в Сашкины планы. Он плавно развернулся и выехал за каменные глыбы противотанкового заграждения. Загнав мотороллер в кусты, он выключил двигатель и аккуратно завалил свое транспортное средство на бок. Каменный завал Саня обошел через заросли и увидел, как джип ооновцев вернулся на прежнее место. Сашка поправил подзорную трубу на плече, перепрыгнул через шлагбаум и направился к госпиталю.

Здание напоминало русскую букву «П», причем по углам крылья здания упирались в две кирпичные башенки, возвышающиеся над госпиталем еще на один этаж. Сашка взбежал по щербатым ступеням в то, что когда-то было вестибюлем, и остановился, осматриваясь. Внутри все напоминало брошенные дома в округе: изрешеченные пулями стены, отваливающиеся с потолка пласты штукатурки и неизбежные гильзы, рассыпанные по полу. В полумраке облезлых коридоров гулял ветер, перекатывая старые газеты и полиэтиленовые мешки. Сашка нерешительно потоптался на месте и двинулся вперед по коридору. На стенах еще проступала выцветшая голубая краска. В туалете, будто раскрошенные зубы, скалились битые унитазы. В башенках находились лестничные пролеты. Ему нужна была восточная сторона, наиболее близкая к городу.

На лестнице кое-где уцелело остекление. Такие стекла, небольшие, квадратные, мутные Сашка помнил с детства. Когда еще в России, в больнице ему вырезали аппендицит, он пытался выглянуть сквозь толстые квадраты таких же стекол из палаты на улицу.

На лестнице торчали в разные стороны покореженные перила. Будка ооновской вышки маячила сквозь зелень за окнами. Сашка, стараясь не шуметь, медленно поднимался наверх. Второй этаж был изрисован граффити. В основном преобладали армейские мудрости. Вылезать на крышу он не стал, над местностью господствовали холмы, с военными базами как на израильской стороне, так наверняка и на сирийской. Снаружи, за маленькими чердачными окошками, что-то обсуждали «голубые каски». Двое стояли у джипа внизу, третий трепался с ними, перегнувшись через подоконник вышки. За окном, выходящим на восток, желтели поля. Сашка достал трубу и навел резкость. Город лежал перед ним как на ладони. За церковью обнаружилась заасфальтированная площадь с монументом посередине. На флагштоке над стелой реял сирийский флаг. Рядом высилось какое-то административное здание. Как и другие, оно было изрешечено снарядами. Но главное, у входа стояла будка, а рядом двое вооруженных «калашами» солдат готовили кофе на костре.

Трехэтажные дома, находящиеся между городом и госпиталем, занимали ооновцы, об этом свидетельствовал клочок голубой материи на флагштоке, над крышей одного из домов. Вдоль дороги тянулась канава, на дне которой поблескивал ручей. Он, изгибаясь, подныривал под ограждение у трехэтажек и, по всей видимости, продолжал течь к городу. Однако казавшийся с вершины холма хилым и несерьезным забор вблизи превратился в добротное электронное ограждение. Более того, с юга на север вдоль забора медленно и бесшумно скользили фигурки людей в приплюснутых, мешковатых чехлах из маскировочной сетки на касках. Саня навел трубу на одного из них, и легко узнал у него на шее пулемет «негев». Это был израильский патруль, причем не простой, а какое-то спецподразделение. Спецназовцы медленно и незаметно перемешались с внешней стороны забора. Что-то волчье проскальзывало в их движениях, такая неторопливая, обманчивая расслабленность, готовая в любую минуту обернуться смертельным броском. Сашка вспомнил, как прошлой зимой сирийские солдаты рискнули обстрелять такой патруль. В результате один сириец погиб, второго, раненого, взяли в плен.

Понаблюдав еще с полчаса, Сашка понял, его мечта умерла. Только псих мог пытаться перейти здесь границу, а затем вернуться назад. Той же дорогой он вышел обратно к шоссе, вытащил на асфальт своего «железного коня» и медленно покатил в сторону дома.

Назавтра они с Юсуфом уже чинили поврежденное ограждение у КПП «Кисуфим». Ночью оба дежурили на вышке. Вокруг стояла относительная тишина, стрельба почти не слышалась. Сашка поделился с другом своим провалившимся планом.

— Ну и хорошо! — ответил Юсуф. — Одни неприятности бы нажил. — Он помолчал и добавил: — В Кунейтру я бы тоже попасть не отказался… интересно все-таки.

Екатерина Михайлова никогда не думала, что окажется в Палестине. Родилась она в городе Микунь, в Республике Коми. Городишко это маленький, пристанционный, в 37-м году основанный. Видно, из начальства кто-то решил, что место подходящее политических шлепать. Сначала, как водится, лагерь построили, следом поселок. И пошли составы да эшелоны. Потом кончились политические, стали нормальных зэков присылать, уголовных. Не шлепать, конечно, сидеть. Так и рос поселок, и даже городком стал. Жители все или зэки бывшие или вохра. Интеллигенция кой-какая сохранилась, из недобитых политических. Бабка Катеринина как раз из этих самых была, недострелянных, а дед из уголовных, известный майданщик. Пока с поезда не навернулся, все на гастроли ездил, а как покалечился, осел в Микуне, женился, дочку заделал. Дочка с блатными якшалась, по малолетке за гоп-стоп на зону загремела. Потом остепенилась, да и завязала.

По отцовой линии вообще одна блатата беспросветная: деда за бандитизм расстреляли в пятьдесят втором. Бабка всю жизнь малину содержала да краденым торговала, ну и сынишка помогал, пока сам по хулиганке не зачалился. Вышел, женился и снова сел, на этот раз за то, что фраера бомбанул.

Так что наследственность у девушки была что надо. То, что Катерина из Микуня в Москву по лимиту подалась, уже чудо. Ей бы углы на майдане двигать, ан нет, поехала девка в столицу честно работать. Все бы ничего, но только с языком проблема, девочка с малолетства по фене ботала, как тут отучишься — воспитание такое. Приходилось все больше помалкивать, а то пару первых кавалеров словно ветром сдуло, стоило ей открыть рот. Еще интимная подробность такая, привыкла Катерина с финкой или на крайняк с заточкой ходить. Всегда! Да и пользоваться умела, если припрет. А в остальном она в столице нормально устроилась, главное, болтать поменьше. Конец восьмидесятых: дискотеки, видеосалоны, иностранцы. Вот и угораздило такого иностранца в нее втюриться. Мухаммедом звали, непьющий, образованный, в институте учился, кальян курил. Наверное, феня ему не так уши резала, вроде туземного диалекта воспринималась. Пацаны, что в общагу к подружкам заходили, Мухаммеда не любили, а тех, которые «за речкой» успели повоевать, вообще перекашивало. Один как-то «арабской сукой» ее обозвал. Но Катька за словом никогда в карман не лезла, воспитание не то. Обматерила его так, что у парня челюсть отвисла, даром что «афганец».

Мухаммеду от парней попадало иногда, однажды даже зуб выбили. Но Катька пообещала на них знакомых урок натравить, отстали пацаны.

Когда Мухаммед институт закончил, предложил он Катерине руку, сердце, пальмы, море, верблюдов, ну и все, что у них там, в Газе, есть. А она, дура, возьми и согласись, откуда ей знать, что за сказочная Газа такая, по глобусу вроде место подходящее, теплое, море рядом. Повелась — как фраер дешевый.

Ну чего, взяла с собой картину с березами на память о родине, и двинули в дальние страны.

Добирались через Египет, одни пески вокруг, да пальмы с верблюдами. Наконец к границе приехали. Египетские солдаты все с усами, в белой форме, важные такие. Евреи тоже не подкачали, подтянутые, какими-то подсумками увешанные. Один солдатик, когда вещи шмонали, все на картину пялился да вздыхал. Небось тоже из тех краев.

Приехали к мужа родителям, а там натурально «Белое солнце пустыни», только без товарища Сухова. Бабье в паранджах сквозит туда-сюда, какие-то подносы разносит. Мужики такими взглядами смотрят, ну чисто животные. Особенно брат старший, Халед.

Катерина мужу сразу сказала: «Я тряпье не надену!» А он засмеялся: «Не надо, — говорит, — я не религиозный, только ты осторожней будь».

Осмотрелись они, квартиру сняли, картину с березами на стену пристроили. Вроде жить начали. Кисло, конечно, солдатня вокруг, не поедешь никуда. Море, правда, рядом — искупаться можно, но только в платье. Мухаммед в школу устроился, учителем. Через месяц братья мужнины ей предъяву кинули. Мухаммеда отвлекли куда-то, а Халед давай ей тереть чего-то, одеваться, мол, надо скромней. Катька поначалу сдерживалась, тот глаза обкуренные вылупил и попер как на буфет, сам огромный, бородатый. Остальные братья рядом стояли, пялились, суки позорные. Ну не стерпела Катерина да послала его на своем ломаном арабском, пускай своей бабе порожняк гонит, она на то у него и есть и ходит как пугало, вся замотанная. Жаль только, что по-арабски как на фене не выдашь. У Халеда глаза по блюдцу стали, рванул ее за плечо, чуть руку не выдернул. Да не на ту напал, сразу по шарам заработал, а как упал, еще и табуреткой ему по батареям торцанула, чтоб знал, гнида парашная, на кого клювом щелкать. Пока старший брат по полу катался, младший тоже сунулся было, но ему перо показать хватило. На шум Мухаммед прибежал с отцом. Ох и сказала ему Катька, но это разве переведешь. Больше они на семейные праздники не ходили.

А дальше дети пошли, Катерина троих подряд родила, как выкормили, хрен его знает. Больницы убогие, условий никаких, одно слово, зона. Хорошо хоть родители Мухаммеда деньгами помогали.

А дальше война началась. Кто против кого, не поймешь. Раньше как на зоне жили, а теперь как в ШИЗО, в штрафном изоляторе в смысле. На улицах толпы с оружием. Сверху евреи бомбят, то вертолетами, то еще непонятно чем. Хоть стекла подчистую вынимай. Иногда танки с пехотой по улицам гоняют, выйти страшно.

Халед в боевики подался. Однажды в гости зашел, хвастаться. В камуфляже весь, с «калашом», гордый, как медный чайник. «У меня, — говорит, — группа, трое бойцов в подчинении». Катька сразу мужу сказала, мол, фуфло все это, дешевка твой Халед, а под законника канает, грохнут его не за хрен собачий.

Как в воду глядела, через неделю евреи всю кодлу шлепнули. Из танка шарахнули, да не простым снарядом, а хитрым, тем, что в воздухе иголки стальные разбрасывает. Катя даже посмотреть пошла. Нашпиговало их иголками по самое не могу, ну вылитые дикобразы. На похоронах — опять толпа с волынами, беспредел полный.

Как еще школу, где Мухаммед работал, не закрыли. Дети все, вон, на улицах с оружием бегают. Хорошо хоть своих пока дома кое-как удерживала.

Недавно Мухаммед с кем-то на улице сцепился, даже непонятно из-за чего. Ногу ему прострелили, хорошо хоть совсем не убили.

При такой жизни ко всему привыкаешь, так что, когда среди ночи заревели под окнами танковые моторы и застучали по ступенькам тяжелые солдатские башмаки, она не удивилась. Оделась только и стала ждать.

Дождалась, загрохотали кулаком по двери, ввалилась целая кодла и давай по углам стволами да фонарями шарить. Вежливые, правда, не то что вертухаи на зоне. Попросили всех в одну комнату зайти. Там до утра и просидели, Катька от безделья бигуди накрутила. Утром тоскливо как-то стало, стрельба за окнами, жрать нечего, в магазин не пойти. Вот и решили они с детьми попеть, чтоб не так страшно было. Обняла Катька своих малявок, и затянули они «Мурку».

— неслось сквозь тонкую дверь. Наконец Гена ткнул пальцем в картину на стене, изображающую березовый лес.

Серега встал и решительно постучал в дверь. Открыл пацан лет пяти с бандитской мордахой.

— Мамку позови! — сурово потребовал Серый по-русски.

Пацан исчез. За дверью послышался шум, затем выглянула цыганистая баба в цветастом платье и в бигудях. Пацан высунул голову из-за двери и ткнул в Серегу пальцем.

— Это вы, гражданка, тут «Мурку» распеваете? — поинтересовался Леха, удивившись собственной смелости. И тут же огреб суровый ответ.

— Тамбовский волк тебе гражданка! — заявила женщина и повернулась к Серому. — Ты, што ль, меня звал, фраерок? — прищурилась она.

Серый растерялся и стал мямлить: мол, русскую речь услышал, земляки.

— Ага, еще скажи навестить заехал на бандуре своей! — Женщина кивнула за окно, туда, где в переулке стоял танк. — Лучше пожрать оставьте, раз земляки, на улице беспредел, носа не высунешь! — сверкнула баба золотой фиксой. — А дети со вчера голодные!

Генка, который до этого момента откровенно прикалывался, повернулся к коробкам с сухпаем и наткнулся на Цвику.

— Чего ей надо? — спросил Цвика и ворчливо добавил: — Вы, русские, везде друзей находите, даже тут!

— Она жрать требует! Говорит, они голодные сидят, — перевел Серый.

— Тебе какое дело? — насупился Цвика. — Это их проблемы!

— Но там же дети! — не отставал Генка.

— Ну ты достал, джинджи (рыжий, ивр.) — сдался лейтенант. — Ладно, отдай им сухпай.

Генка облегченно вздохнул и сунул женщине три оставшиеся коробки.

— Благодарствуем, — кивнула та и захлопнула дверь.

— А чего у нее с головой, — удивился Габи. — Инопланетянка она, что ли?

— Поговорите с ней? — попросил Томер. — Может, она нам телик включит?

Леха нерешительно стукнул в дверь, хозяйка высунула голову в бигудях.

— Чего тебе, служивый?

— А можно телик включить? — спросил Леха.

— Да на здоровье. — Баба выудила из тумбочки пульт, щелкнула кнопкой и вручила Лехе, захлопнув у него перед носом дверь.

Телевизор был настроен на катарский телеканал «Аль Джазира». Шел выпуск новостей, ведущая в платке что-то говорила, справа от нее помещалась карта Израиля с полоской Газы снизу. В самом низу Газы пульсировала красная точка с арабской вязью под ней, явно обозначавшая Рафиах. Ведущая замолчала, многозначительно уставившись в камеру. На экране замелькали кадры: толпа вооруженных людей с улюлюканьем бежала по узкой улице. Передние, в камуфляже с закрытыми масками лицами, несли в руках что-то заштрихованное квадратиками цензуры. Люди передавали ЭТО друг другу, махали перед камерой испачканными красным руками. Кадр сменился на шестерку вооруженных боевиков, на переднем плане опять разложены заштрихованные квадраты, а рядом в кучки сложены обломки снаряжения, обрывки формы. Снова смена кадра: толпа, топчущая и пинающая лежавший на земле люк десантного отсека БТРа.

— Звери! — прошептал Томер.

— Халляс (хватит — сленг, араб.). — рявкнул Цвика, выдернув вилку телевизора из розетки.

Все угрюмо уставились на него.

— Отдохнули?! — зло ощерился лейтенант. — Идите к «амбулансам», смените второй взвод! Мы не закончили здесь!

На улице вроде стало тише, стрельба почти прекратилась.

Ротный, бряцая металлом в голосе, поставил задачу по поиску останков, разделив взвод на пары.

В белых резиновых перчатках на руках Леха с Цвикой медленно осматривали наружную лестницу четырехэтажного дома. Внизу Серый с Геной ползали по крыше хибары.

Между вторым и третьим этажом в стене застрял кусок железа. За зазубрины зацепились рваные лохмотья цвета хаки. Леха осторожно попытался выдернуть железяку, но та застряла крепко. Тогда он снял тряпки и положил их в мешок. На площадке Цвика тампоном оттирал с пола бурые куски. С каждой минутой у Лехи в душе нарастала злость. Внутри горела ненависть ко всему окружающему. «Почему, — думал он, — нельзя разнести все здесь авиацией? Пацаны остались бы живы!» Потом он подумал о картине с березами на стене и слегка остыл.

Вскоре лестница была тщательно осмотрена, и они выползли на крышу. Передвигаться приходилось на коленях, потому что стоило кому-то мелькнуть со стороны улицы, как боевики открывали по крыше стрельбу. Цвика нашел здесь окровавленный рукав гимнастерки. Леха обнаружил сиденье из БТРа.

Сверху открывался вид на дома в тылу. Тут и там по крышам, лестницам и дворам ползали солдаты поисковых групп. А справа, словно назло все этой земной суете, синело безмятежной гладью Средиземное море.

Снизу ротный обнаружил кровавое пятно на боковой стенке, метра на полтора ниже уровня крыши. Стена простреливалась с улицы, однако он приказал смыть все. Леха конфисковал в одной из квартир палку от швабры. Цвика обмотал ее конец марлей и облил водой из фляжки. Осталось самое «простое»: высунуться под пули и смыть пятно. Моше обещал прикрытие, и действительно один из «Апачей» заложил над двором крутой вираж, поливая куда-то из пушки. Снизу ударил пулемет «Магаха». Цвика накинул Лехин бронежилет поверх своего, вскочил и перегнулся через бортик. Леха страховал его за ремень.

«Стоят ли чьи-то останки такого риска? — думал Алексей, пока лейтенант скоблил стену. И, вспомнив увиденные по телевизору кадры, сам себе ответил: — Стоят!»

Несколько пуль смачно чмокнули в стену, но лейтенант остервенело продолжал мыть. Наконец Цвика закончил работу и сел на крышу. Трясущимися руками он содрал каску с головы и вытер пот.

— Цвика! — проорал снизу кто-то из солдат. — Ты крут! У тебя просто стальные яйца!

— Да п-пошли вы, — прошептал взводный и стал стаскивать Лехин броник.

Внизу ухнул взрыв. Во дворе рванула эрпэгэшная граната. Окна брызнули осколками, двое солдат во дворе поднимались на ноги, тряся головами и отряхиваясь. Вроде бы все остались целы. Взвод продолжал осматривать дома у самого места взрыва. Дело пошло быстрее, так как здесь почти не стреляли. Плохо только, что находки попадались одна страшнее другой: окровавленные обрывки формы, обломки оборудования. Позеленевший Генка принес к санитарной машине ботинок с торчавшим из голенища обломком кости. Внизу саперный танк со стрелой, громыхая железом, грузил на трейлер остов бронетранспортера.

Поиски продолжались до позднего вечера.

Наконец ротный объявил, что ночью роту выведут. Вскоре действительно прибыла замена. В предрассветной мгле колонна БТР и машин пересекла границу.

Утро Леха встретил на пустыре недалеко от пограничного забора, но уже за пределами Газы. Уцелевшие саперы молча вылезли, встали в круг и обнялись. Постепенно к ним подходили новые и новые солдаты, вклиниваясь в круг. Так они и стояли — кто-то шептал слова молитвы, но большинство молча, сжимая плечи товарищей, скорбя. Почти у всех на глазах блестели слезы.

Постепенно усталость брала свое, все разбрелись и завалились спать кто где. Офицеры уехали на совещание. К полудню привезли обед и боеприпасы.

После смотра, закончившегося «Прощанием славянки», Саша долго объяснял Юсуфу, что это за марш и почему все так удивились. Юсуф вроде все осознал и даже сказал, что у друзов тоже такие песни есть, за душу берущие. После смотра Сашкин взвод отправили в опорный пункт «Хардон», где через два дня они узнали о БТРе саперов, который наехал на мину, да и взрыв слышали многие. Конкретной информации не было, но слухов ходило множество.

Только к вечеру стали известны подробности. Правительство готовилось перевернуть Газу или целый Ближний Восток, только бы вернуть все до кусочка. Разведка пока оставалась в Зейтуне. На следующий день стали известны имена погибших. Юсуф и Саша знали почти всех.

Около девяти Сашка обустроился на НП, бетонном бункере размером полтора на полтора метра с двумя прямоугольными амбразурами, затянутыми камуфляжной сеткой. У одной из амбразур был установлен пулемет «маг».

Через окуляры бинокля просматривалось кладбище на окраине Рафиаха. С этого уголка успокоения мусульманских душ палестинцы регулярно обстреливали поселения и укрепленный пункт, поэтому за кладбищем велось постоянное наблюдение. Сейчас, утром, это унылое место выглядело заброшенным, только ветерок лениво перекатывал мусор между покосившихся могильных камней. К кладбищу примыкали поля, на которых палестинские фермеры выращивали зелень. Сашка зевнул, покопался в подсумке и выудил маленький радиоприемник. Он покрутил колесико настройки и припрятал радио за полевым телефоном.

…Бииип… бииип… биип… Говорит Иерусалим, вы слушаете «Голос Израиля», в эфире новости, у микрофона Малахи Хизкия.

Подразделения ЦАХАЛя продолжают оставаться в пригородах Газы и в районе Зейтун, занимаясь сбором останков солдат, погибших во вторник во время спецоперации ЦАХАЛя в Зейтуне…

Сотрудники Международного Красного Креста передали представителям израильской армии останки погибших солдат, полученные вчера вечером от террористических организаций в Газе.

Сегодня пройдут похороны двоих из шестерых погибших.

Похороны старшего лейтенанта Моти Бермана состоятся в три часа дня на военном кладбище Натании. Сержант Элияху Турджиман будет похоронен в шесть вечера на военном кладбище кибуца «Мишмар ХаНегев». Тело старшего сержанта Горана Зилича будет отправлено на родину, в Сербию, по просьбе его семьи.

Дата похорон остальных погибших пока неизвестна.

Глава правительства Ариель Шарон выступил в кнессете, перед комиссией…

Снаружи послышались шаги, Сашка быстро выключил приемник и сунул его за пазуху.

В бункер зашел нежданный гость — крепкий, коротко стриженный мужик, в форме без знаков различия и с зеленой банданой на голове.

— Не помешаю? — поинтересовался он на иврите с сильным русским акцентом.

— Да нет, — удивленно ответил Сашка по-русски.

— Андрей, — представился гость, чуть не сломав ему ладонь рукопожатием.

Надо сказать, что Сашка и раньше видел этих загадочных мужиков. На укрепленных пунктах солдаты почему-то называли их «чеченцами». Говорили, что они охотятся на палестинских снайперов, и действительно, после их появления интенсивность обстрелов позиций и сторожевых постов резко снижалась. «Чеченцы» неожиданно возникали в самых разных местах, делали несколько выстрелов и так же неожиданно исчезали.

Саша не понимал, как они могли попасть в Газу. Бросить работу, жену, детей и каждую ночь ползать в засадах под пулями.

Тем временем Андрей уставился в принесенный с собой бинокль. С полчаса они оба молча изучали территорию.

— Оп-паньки! — произнес вдруг Андрей, оторвавшись от окуляров. — Смотри!

Со стороны кладбища, вдоль полей, шла группа молодежи. Прилично одетые, явно не крестьяне, они резко выделялись среди полей, засаженных капустой и салатом. На первый взгляд ничего подозрительного в этом не было. Молодые люди могли быть студентами или учениками старших классов, сбежавшими с уроков.

Однако «чеченец» имел в виду другое. Завидев эту группу, крестьяне разгибались, разглядывали пришельцев, потирая затекшие спины, затем, не сговариваясь, подбирали свой инвентарь и уходили в сторону города.

Андрей вытащил рацию и стал вызывать какого-то Аталефа. Саша тоже доложил об увиденном.

Группа палестинцев зашла в сарай, где крестьяне хранили инструмент. Только один остался скучать у двери, присев в тени.

Пожилой крестьянин, работавший неподалеку, торопливо направился к сараю. По его жестам можно было догадаться, что он о чем-то спорит со стоящим у дверей молодым человеком. Из сарая выглянул другой парень и без долгих разговоров ударил фермера ногой в живот, а затем кулаком в лицо. Этого оказалось достаточно, крестьянин, прижимая руки к животу, заковылял прочь.

В это время в бетонное пространство НП втиснулись два колоритных персонажа. Один в потертом комбинезоне явно не израильского покроя, с «СВД» в руках, и второй, «квадратный», с тяжелой снайперской винтовкой «барретт».

— Что, Андрюха, у тебя тут творится? — спросил человек в комбинезоне.

— Да странные они какие-то, Комбат, — Андрей уступил ему место у бинокля. — На крестьян не похожи, и народ с полей как ветром сдуло.

— Давайте посмотрим, что у вас делается, — потирая руки, пробасил Комбат.

Дверной проем сарая смотрел прямо на наблюдательный пункт, видно было, как парни внутри возятся вокруг какой-то конструкции.

— Да они там «Кассам» собирают! — констатировал наблюдатель, оторвав глаза от окуляров бинокля.

«Этого только не хватало!» — подумал Сашка. Влепить ракетой из сарая по укрепленному пункту, разумеется, невозможно, а вот из-за теплиц, расположенных рядом, вполне.

— Аталеф 1 вызывает Гнездо.

— Гнездо на связи.

— Наблюдаю группу палестинцев, вероятно, они готовят к запуску «Кассам».

— Аталеф L, они вооружены?

— Шлили, Гнездо (отрицательно, радиокод — ивр.).

— Аталеф 1, продолжайте наблюдение.

Минут десять все молча наблюдали, пытаясь разглядеть через открытую дверь, что происходит в сарае.

Наконец командир снайперов произнес:

— Да, там точно «Кассам».

— Аталеф 1 вызывает Гнездо.

— Слушаю, Аталеф 1.

— «Гости» занимаются «Кассамом», прошу разрешения немедленно открыть огонь — это те, что «работают» по нам с кладбища!

— Аталеф 1, ты не путаешь? Какая ракета средь бела дня? Не вздумай стрелять!

— Гнездо! Ты понял, что я тебе сказал? Тут рядом со мной твой наблюдатель, он может подтвердить, что в сарае ракета. Прием.

— Аталеф 1, дай мне моего наблюдателя!

— Это Гнездо. Кто ты? — донесся сквозь треск эфира голос комбата.

Сашка доложил обстановку, и комбат потребовал передать радио снайперу.

— Аталеф 1, ты слышишь, продолжайте наблюдение! Там только что работали мирные крестьяне, стрелять запрещаю!

Командир снайперов завернул матом такую фразу, что Саша восхищенно зашарил по карманам в поисках бумажки — записать.

— Все, он меня достал, ничего не хочет делать. Его тут каждую ночь «Кассамами» долбят, а он чего-то ждет! — возмущался командир снайперов. — Звоню комбригу.

Дело принимало крутой оборот. «Звонок командиру бригады — это не с комбатом собачиться, — подумал Сашка, — сейчас он его пошлет, и на этом все закончится».

Однако командир снайперов набрал номер на мобильнике спецсвязи и спокойно поговорил с комбригом.

Из обрывков разговора Сашка понял, что «чеченцы» имеют какое-то специальное разрешение и их командир ставит комбрига в известность о том, что он собирается предпринять, а не просит разрешения на открытие огня.

Почти за два года службы в Газе Сашка такого не видел: три минуты, и все решено.

Командир закончил разговор и тут же начал «закручивать» войну: «Барретт», быстро на крышу, «маг» — приготовиться».

Мужики молча, без суеты выполнили приказ. Через минуту наверху клацнул затвор «барретта», Андрей занял место за пулеметом и виртуозно вставил ленту. Все застыли в ожидании.

Пока «чеченцы» готовились к «войне», Саша доложил начальству, что снайперы сейчас будут стрелять. Эту новость восприняли как-то вяло, никаких дополнительных вопросов не возникло.

Около одиннадцати из распахнутой двери сарая вышли двое парней и быстрым шагом направились в сторону кладбища.

— Уходят, суки! Атальвы, приготовиться! — командир отдал команду, не отрываясь от бинокля.

— Да готовы давно… — протрещало радио.

— Толстый, этих двоих отпускаем. Работаем по сараю, бронебойными через стену. Андрюха, работаешь по двери, и чтобы все там остались. Понятно? — четко поставил задачу Комбат. — Даю отсчет.

— Три, два, один. Огонь! — Пушечно грохнул «барретт». Пуля выломала кусок блока в стене. Пулеметчик дал несколько коротких очередей по дверному проему.

Сарай огрызнулся короткой очередью, но после четырех выстрелов «барретта» и нескольких пулеметных очередей всякое движение внутри прекратилось.

На часах было одиннадцать часов восемь минут.

— Толстый! Отбой, — прокричал Комбат. — Теперь подождем «амбуланс».

И действительно, через несколько минут завыла сирена приближающейся машины «Скорой помощи».

«Скорая» въехала на проселочную дорогу и, подпрыгивая на ухабах, понеслась к сараю, оставляя за собой шлейф пыли.

Комбат позвонил кому-то по мобильнику спецсвязи и доложил о том, что они закончили «работу» и снимаются с места.

«Чеченцы» подхватили оборудование и направились к джипу.

О происшествии напоминала только кучка гильз на полу.

…Сейчас 11.30, передаем короткую сводку новостей.

Солдаты Армии Обороны Израиля ведут ожесточенную перестрелку с палестинскими террористами в Газе. Как стало известно на этот час, бой завязался на окраинах Хан-Юнеса, где вооруженные террористы попытались атаковать опорный пункт ЦАХАЛя.

На этот час нам стало известно о двух убитых боевиках, о потерях с израильской стороны ничего не сообщается…

Под вечер Саня дежурил на наблюдательном пункте. Снаружи расстилался лагерь беженцев Рафиах — жуткое нагромождение лачуг, строений и даже палаток. Правее протянулась «Ось Филадельфия».

Прошлой ночью в Рафиахе началась операция по обнаружению тоннелей. Пехота и «пещерные» саперы заняли несколько зданий и занимались в прямом смысле прощупыванием почвы в поисках тоннелей. Палестинцы тем временем изо всех сил старались подстрелить кого-нибудь.

«Филадельфией» называется узкая полоса песка, длиной примерно в десять километров, тянущаяся от моря в глубь материка и разделяющая территорию Египта и палестинской автономии. Граница делит город Рафиах на две части, египетский и палестинский. Почва здесь мягкая, позволяющая рыть подземные ходы под пограничным забором. Для палестинцев это нормальный бизнес. Тоннелями владеют семейные кланы — «хамулы». Под землей в Газу переправляется контрабанда, наркотики, проститутки, люди, не имевшие возможности легально пересечь границу. Первые два тоннеля обнаружил следопыт ЦАХАЛя в 1993 году, однако армии понадобилось еще несколько лет, чтобы осознать всю опасность этого явления. С началом боевых действий палестинцам постоянно требовались оружие и боеприпасы. Побережье надежно блокировал израильский флот, оставались только тоннели. Сперва армия действовала вслепую. Саперы наугад копали каналы и шахты, пытаясь что-либо обнаружить. Большую проблему представляли жилые дома, вплотную подступавшие к границе, именно оттуда начинались подземные ходы.

В 2001 году инженерные войска залили водой часть «филадельфийского коридора», в результате один из тоннелей обрушился, похоронив в себе троих палестинцев. Глава клана Шаэр, к которому принадлежали погибшие, обратился к ответственному за территорию офицеру ЦАХАЛя с просьбой помочь достать тела. Хитрый офицер согласился, но при условии, что ему позволят осмотреть пещеру изнутри. Вернулся он потрясенным. Подземный ход был глубиной 13 и длиной в 250 метров. Внутри у обоих выходов имелся интерком для переговоров, по всей протяженности тоннель был освещен лампами. Из-за узости прохода через определенное расстояние находились «комнаты отдыха», где встречные могли разминуться, там же стояли кислородные баллоны.

Только тогда в армии забили тревогу. Разведка занялась сбором информации. Оказалось, что тоннели сдавались на время террористическим организациям, час пользования стоил около 400 долларов. Владелец тоннеля получал дополнительно десять процентов от стоимости контрабанды. Процесс выкапывания занимал около трех месяцев, столько же проходило до обнаружения тоннеля ЦАХАЛем. Стоимость работ оценивалась примерно в сто тысяч долларов. Подкопы совершались по планам и чертежам, разработанным инженерами. В некоторых имелись даже рельсы.

Инженерные войска создали специальное «пещерное» подразделение, занимавшееся обнаружением и уничтожением подземных коммуникаций. По колебанию цен на боеприпасы разведка отслеживала, насколько удалось нарушить подземное сообщение.

Обе стороны придумывали бесконечные ухищрения, пытаясь обмануть друг друга. Палестинцы рыли и минировали ложные ходы, старались охотиться именно на «пещерных» саперов. Те тоже изощрялись как могли.

Египетские власти обещали бороться с подземной контрабандой, но на деле не предпринимали ничего.

На пограничной полосе находится опорный пункт «Термит», сильно усложняющий жизнь копателям. В первые дни войны на него обрушился шквал мин и противотанковых ракет. Защитникам приходилось жарко, террористы стреляли с крыш окружающих домов, провоцируя солдат на ответный огонь. Днем журналисты снимали расстрелянные дома и несчастных мирных жителей, в ужасе бегущих подальше от границы, а ночью боевики открывали огонь, пытаясь отвлечь внимание от кипящей под землей деятельности. Опорный пункт был костью в горле у палестинцев. Однажды им удалось сделать подкоп, почти доведя его до ворот «Термита». Взрыв тонны взрывчатки поднял в воздух бетонные блоки укреплений, но все аккуратно рухнуло на свои места. Именно тогда контузило Бомбу. Хотя внешне опорный пункт почти не изменился, внутренние повреждения оказались тяжелыми. После этого армия взялась за дело всерьез. Все дома, господствующие над пограничной полосой, были снесены. Вдоль «Филадельфии» до самого берега моря протянулась защитная стена, под прикрытием которой саперы могли бурить шурфы и подрывать тон нели. В одну ночь был построен заново «Термит». Вечером пехота и танки вошли в Рафиах и заняли оборону, прикрывая строителей. У них в тылу закипела работа: подъемные краны и бульдозеры разобрали старый опорный пункт. Затем тяжелые грузовики привезли готовый новенький «Термит», изготовленный на оборонном заводе в виде нескольких модулей, как конструктор «Лero». Оставалось лишь снять их с прицепов и соединить, внутри уже имелось все необходимое. Неподалеку был возведен еще один опорный пункт — «Хардон». После этого интенсивность боевых действий упала. Террористам пришлось копать новые тоннели в обход. Таким образом продолжалась подземная война: палестинцы рыли ходы, через какое-то время саперы обнаруживали их, подрывали, и все начиналось сначала.

Через окуляры бинокля Сашка мог разглядеть громаду «Термита» и медленно ползущий за защитной стеной БТР саперов. Эти «пещерные саперы» были крутыми ребятами, пару раз Сашка видел, как они лезли в обнаруженные шахты и тоннели, вооруженные только фонарем и пистолетом.

Его смена подходила к концу, вот-вот должен был прийти Юсуф. Солнце висело над муцавом огромным огненным шаром, собираясь охладиться в море. Операция по поиску тоннелей в Рафиахе, видимо, подошла к концу. Стрельба поутихла. Коротенькая колонна из двух БТРов, возглавляемая бульдозером «Д9», выползла из города, направляясь к стальной защитной стене на границе, чтобы под ее прикрытием вернуться на базу. Наконец Юсуф протиснулся в лаз и хлопнул Саню по плечу. В этот момент ударил взрыв. Бульдозер окутался дымным облаком. Оба БТРа притормозили, но тут же газанули, плюясь черным выхлопом, и начали объезжать бульдозер. В это время в развалинах, метрах в шестидесяти от них, что-то мелькнуло. Сашка развернул в их сторону громоздкую бандуру стодвадцати кратного бинокля, заглянул в окуляры и тут же отшатнулся: яркая вспышка резанула по глазам. Граната огненной кометой скользнула над развалинами и уткнулась в борт заднего БТРа. Бронетранспортер исчез в яркой вспышке, грохнуло так, что заложило уши, а взрывной волной чуть не сбило с ног. Сразу поднялась бешеная стрельба, стреляли из муцава, стрелял уцелевший БТР, вылетевший из клубов дыма. Развалины заволокло пылью, во все стороны летели осколки камней.

С неба сыпались куски бронетранспортера. На египетскую сторону перелетел, медленно кувыркаясь, шлемофон с болтающимся проводом. К месту взрыва неслись два патрульных джипа. Дым и пыль расползались облаком.

— Это были саперы… — пробормотал Юсуф, — наверно, тоже везли взрывчатку, как те, в Зейтуне!

Несколько солдат сновали вокруг догорающих остатков БТРа, один поливал из огнетушителя, к ним на помощь двигался армейский «амбуланс», хотя даже на расстоянии было видно, что из экипажа не выжил никто. Еще долго Сашка сидел на НП, наблюдая за скорбной суетой солдат внизу, позабыв о том, что его смена давно закончилась.

Всю ночь рота «Гивати» при поддержке танков занимала дома вдоль «Филадельфии».

С рассветом всех свободных от дежурств солдат собрали во дворе опорного пункта. Командир роты стоял, подавшись вперед, катая желваки под побледневшей кожей. Наконец ротный заговорил.

— Вчера погибли наши товарищи, мы обязаны предать земле их останки. — Лейтенант вытер лоб, переступил с ноги на ногу и продолжил: — Нам предстоит тяжелая работа: нужно проползти вдоль «Филадельфии» отрезок длиной в километр, просеивая песок в поисках останков погибших.

Все застыли в шоке, уставясь на ротного. Тот снова вытер пот и свирепо уставился на солдат, всем своим видом отметая любые вопросы.

— Боевики подумают, что мы рехнулись! — прошептал Юсуф.

— Решат, что для них организовали курсы по повышению квалификации! — сострил кто-то.

Дома Рафиаха стояли всего в нескольких десятках метров от «Филадельфии», и хотя в большинстве из них находились солдаты, стопроцентную гарантию не мог дать никто.

Офицеры вывели две шеренги солдат. Все опустились на колени и медленно поползли вперед, перебирая песок. Сашка с Юсуфом находились в первой шеренге.

Палестинцы, по всей вероятности, пока не поняли, что к чему. В небе тарахтели вертолеты.

Все происходящее казалось страшным сном. По мере приближения к эпицентру взрыва все чаще попадались немые свидетельства трагедии. На правом фланге одного из солдат выворачивало наизнанку. Его сосед, белый как полотно, запихивал в мешок кровавое месиво с зелеными кусками формы. Солдат слева от Сашки беспрестанно шептал слова молитвы. Некоторые, не стесняясь, утирали слезы. Пот капал из-под каски, смешиваясь с пятнами крови на песке. Палестинцы наконец опомнились и открыли ураганный огонь. Пули шлепались в песок, кувалдами ударяли в железную разделительную стену. В ответ стреляли все: танки, вертолеты, пехота, засевшая в домах.

По ту сторону границы египетские полицейские в белой форме тоже прочесывали территорию, осматривали крыши домов и дворы. На одной из улиц небольшая толпа, размахивая палестинскими флагами, что-то орала, их сдерживала жиденькая цепочка полицейских. Из толпы вылетел камень, затем бутылка. Полицейские резво вскинули «калаши» и защелкали затворами. На следующий камень последовал залп поверх голов, после чего стволы автоматов недвусмысленно опустились вниз. Народ сразу притих и начал расходиться.

— Нам бы так демонстрации разгонять, — пробормотал водитель израильской машины «Скорой помощи», куда солдаты относили найденное, — дак нет, у нас все интеллигентно: газовые гранаты, резиновые пули.

Сашка и Юсуф медленно ползли по песку. Солнце палило все сильнее, в душе тоже жгло. Жгло так, что, наверное, должно было спалить дотла эту проклятую богом полоску земли. То, чем они занимались, казалось неоправданным риском. Однако… Никто не хотел, чтобы его останки бросили на растерзание террористам, так что все помалкивали.

Мимо пробежали двое солдат с синими нашивками пресс-службы ЦАХАЛя на погонах. Один из них присел на колени и поднял фотоаппарат. Тут Сашка не выдержал, вскочил и рванулся к фотографу.

— Тебе больше снимать нечего? — заорал он. — А ну проваливайте отсюда!

— Тихо, спокойно! — Второй солдат вытянул руки Сашке навстречу. — У тебя свой приказ, у нас свой!

— Убери камеру! — орал Сашка, чувствуя, что срывается.

Незнакомый подполковник подошел откуда-то сзади:

— В чем дело, солдат?! — Его голос звенел от напряжения.

— Ни в чем! — неуставно рявкнул Сашка, упершись в него взглядом. Тот не отвел глаз, на мгновение воздух между ними, казалось, заискрился, словно от электрических разрядов.

— Продолжай работать! — весомо проговорил подполковник, словно бетонную плиту уронил.

Сашке вдруг стало стыдно за этот срыв.

— Кен хамефакед (есть, командир — ивр.) — отчеканил он и опустился на песок.

В городе с новой силой вспыхнула стрельба. Далеко впереди в небе возник медленно увеличивающийся силуэт «Ясура». Не долетев до пограничного забора, вертолет пошел на посадку, затем снова взмыл в воздух.

— Смотри, вертушка, — хмуро пробормотал Юсуф, — значит, зацепило кого-то, раненых вывозят.

Несколько мин с воем разорвались впереди, но «Апачи» в небе пустили вниз ракеты, видимо, накрыв минометный расчет.

Юсуф нашел покореженную кевларовую каску с выдранным подшлемником. Сашка — пустую, оторванную штанину, залитую кровью.

Казалось, песочной полосе не будет конца. Все новые и новые находки солдаты относили в грузовик, стоящий за защитной стеной.

После полудня этот кошмар наконец закончился. Саперов сменили и отправили на базу.

Тем временем в один из дворов южной окраины Рафиаха въехал ооновский джип с гуманитарной помощью для палестинцев. Дома уже второй день занимали пехотные подразделения, соответственно местное население оказалось отрезанным от центральной части города.

Динамик, прикрепленный к крыше джипа, призывал жителей выходить и получать гуманитарную помощь. Желающих было немного. Человек десять стариков и детей, пугливо прижимаясь к стенам домов, пробирались к заветной машине, перелезая через развалины и груды земли, вывороченной бульдозерами.

На недостроенном третьем этаже одного из домов лежал палестинский снайпер. Прикрытый сверху пластом штукатурки, он дом за домом внимательно изучал улицу, по которой несколько минут назад проехал джип.

Во всех домах находились солдаты. Иногда он видел их тени, слышал голоса, но обнаружить реальную цель пока не удавалось. И не удивительно. После того, как собрали по частям то, что осталось от взорванного БТРа, солдаты старались не высовываться.

В белом двухэтажном доме, расположенном в конце узкого переулка, прямо напротив снайперской лежки, бойцы собрали всех жильцов в одну комнату на первом этаже. В комнате царил полумрак и было душно, но приказ гласил: «До окончания операции никого не выпускать», а приказы — не обсуждаются.

Восемь находившихся в доме детей постоянно просились в туалет, а их мамашу приходилось выпускать на кухню, готовить еду.

К обеду второго дня палестинская мамаша начала что-то лопотать по-арабски и показывать пустую кастрюлю. С горем пополам солдаты выяснили, что у нее закончились продукты и нечем кормить детей. Ситуация была непростой, и сержант запросил у комвзвода разрешение на то, чтобы выпустить кого-нибудь из жильцов за продуктами.

Радио долго молчало, но в конце концов разрешили выпустить самую старшую из женщин. Счастливицей оказалась пожилая палестинка, лет шестидесяти, которая, подхватив две хозяйственные сумки, выбралась из дому и довольно прытко направилась к ооновской машине.

Когда в переулке скрипнула дверь, снайпер слился с винтовкой, уставился в выбоину в стене, выходящую во двор, но никого, кроме старухи, не увидел. «Надо ждать», — говорил ему внутренний голос. Через полчаса женшина с двумя нагруженными сумками появилась в переулке. Она медленно шла к дому, и у снайпера было достаточно времени, чтобы изготовиться.

Поставив тяжеленные сумки на землю, палестинка постучала в металлическую дверь. Контролирующий вход боец глянул в прорезь и, убедившись в том, что это вернулась «кормилица», открыл дверь. Женщина с трудом подняла одну из сумок и поставила ее на порог дома…

Жалость. Солдат потянулся к тяжелой сумке, чтобы помочь. Может быть, вспомнил свою бабушку или маму, в любом случае это осталось его последним воспоминанием. Пуля пробила переносицу и разворотила мозг.

Боец, страховавший товарища, очумев от случившегося, кинулся к рухнувшему на пол телу и мелькнул в створе дверного проема.

Выстрел. Пуля вошла точно над вырезом керамического бронежилета, прошила легкое, отразилась от задней пластины бронежилета и пошла гулять по телу, кромсая попадающиеся по дороге органы. Громко голосила старая палестинка, но солдат уже не слышал ничего, в мозгу промелькнула вся его короткая жизнь, и свет погас.

Снайпер бесшумно выбрался из-под своего укрытия и быстро спустился вниз.

«Охота» удалась.

В тот день с утра все пошло наперекосяк. В пять зазвонил мобильник спецсвязи. Мобильник сначала настойчиво жужжал, потом начал исполнять «Хаву нагилу». Ничего хорошего от этого звонка ждать не приходилось. В штабе дивизии знали, что снайперы вернулись с операции в районе Кфар-Даром четыре часа назад и позвонить могли только в экстренном случае.

Командир снайперов матюгнулся про себя и рявкнул в трубку: «Да, кто это?» Это оказался начальник разведки дивизии. Веселый мужик лет сорока, которого бессонные ночи и ситуация в Газе превратили в философа.

Молча выслушав своего собеседника, Комбат сказал, что они могут быть на месте через сорок минут. Дал отбой и опять лег на кровать. За окном светало.

Разведка получила информацию о том, что боевики готовят прорывы в поселения и надо ехать помогать бойцам «Гивати» прикрывать разделительную линию в районе Кисуфим.

— Подъем! Двигаем! — скомандовал Комбат. — Андрюха, Толян, хватит дрыхнуть, ставьте чайник. Выезжаем через двадцать минут.

Реакция «Атальвов» — это от их позывного Аталеф (летучая мышь — ивр.) — была обычной. Андрюха сел на кровати в позе буддистского монаха и спросил:

— Зачем и куда?

— В эвкалиптовую рощу, пить кофе и французский коньяк, — отшутился Комбат. — Сегодня должно быть весело. Толян, ты проснулся?

Будить Толяна было бесполезно. Он вставал, одевался, собирал свой снайперский скарб в состоянии летаргического сна и просыпался только тогда, когда заводил джип.

Через двадцать минут бронированная «Суфа» выехала на дорогу и под проблесковыми огнями полетела в сторону КПП «Кисуфим».

Дорога шла по шоссе, потом проселком, к эвкалиптовым рощам, протянувшимся вдоль разделительного забора от КПП на север. Издалека эвкалипты была похожи на березы, а поля, принадлежащие соседнему кибуцу, напоминали поля среднерусской полосы. Иллюзия эта была недолгой и заканчивалась, когда солнце поднималось чуть выше в зените.

Первым делом, въехав в рощу, снайперы наткнулись на спящих в БТРе бойцов инженерных войск. Пришлось объезжать тупорылый БТР по раздолбанной танковыми гусеницами просеке. Из-за выбитых танками рытвин джип пару раз грозился лечь на бок. Когда добрались до отметки 114, обнаружили стоящий «в засаде» на виду у палестинцев танк и его экипаж. Танкисты сидели на башне и с радостными криками «Чеченим игию!» (чеченцы приехали — ивр.) приветствовали появление джипа снайперов.

Переговорив со штабом батальона, Комбат дал команду спешиться. Мужики замаскировали джип в кустах, надели маскхалаты из синтетической сетки и пошли к позициям, подготовленным на этом участке еще неделю назад.

Комбат нес большой бинокль, «СВД» и треногу; Андрюха с «негевом» и радиостанцией шел за ним, а Толян с «М-24» и мешком продуктов досыпал в конце колонны.

Палестинская сторона выглядела какой-то притихшей. За апельсиновыми садами громкоговорители созывали народ на демонстрацию. На полях было пусто. Все застыло в ожидании чего-то нехорошего.

Севернее, в районе Нецарим, ухнул танк. Были слышны пулеметные очереди. Потом все смолкло.

Толян залег в кустах у дороги, которая шла вдоль разделительного забора. Это было его излюбленное место. Он по-змеиному заползал в кусты, замирал там и мог часами наблюдать за «палами» (палестинцы — сленг), копавшимися на своих полях. Однако сегодня единственными персонажами на поле были серый осел и небольшие белые цапли, которые важно расхаживали вокруг.

Комбат установил треногу с биноклем и начал изучать местность. Стояла необычная тишина, никакого движения. Даже женщины, обычно сновавшие между домами, сегодня попрятались. На расположенной неподалеку базе палестинской полиции часовой укрылся за песчаным бруствером, не было видно даже любителей попить кофе, которые каждое утро варили его у входа в казарму.

В кармане комбинезона зажужжал мобильник. Не отрываясь от окуляров бинокля, он краем глаза глянул на номер, высветившийся на экране. Звонила Авиталь, смешливая девочка с погонами капитана. Она была замом у начальника разведки, и так сложилось, что комдив поручил ей обеспечение снайперов необходимыми разведывательными данными. На этот звонок следовало ответить.

— Андрюха! Побудь за меня! — прошептал Комбат и, пригибаясь, ушел к джипу, чтобы переговорить с Авиталь. Через пять минут он вернулся с мрачным выражением лица.

— Быстро собираемся и тихонько уходим! — объявил Комбат. — Подробности по дороге.

Для «Атальвов» сюжет развивался привычно.

Опять где-то возникла проблема, и потребовалась «срочная хирургическая помощь».

Спустя десять минут джип пробивался в глубь рощи, а командир рассказывал о том, что они направляются в укрепленный пункт Каланит. По данным разведки, в том районе палестинцы готовят прорыв в еврейское поселение. Ситуация осложнялась тем, что акция планировалась под прикрытием женщин и детей.

Путь к опорному пункту лежал через поселение. Дорога петляла между теплицами, где ничего не подозревающие таиландские рабочие «поднимали» урожайность израильского сельского хозяйства. Они без всякого удивления смотрели вслед джипу и продолжали свой муравьиный труд среди кустов помидоров и цветного перца.

Сам по себе Каланит мало чем отличался от десятка других мини-крепостей, разбросанных вдоль разделительной полосы, которая идет от шоссе «Кисуфим» до печально знаменитой «Оси Филадельфия». Бетонные кубики дотов и земляной вал между ними — вот и вся крепость.

Единственное отличие — в том, что разделительный забор здесь делал резкий изгиб, от которого до ближайших домов Хан-Юнеса оставалось всего 150 метров, а сразу же за забором на израильской стороне начинались теплицы. Именно это место вызывало обеспокоенность у отцов-командиров.

Джип въехал вовнутрь под радостное улюлюканье садирников (солдаты срочной службы — сленг, ивр.). Из месяца в месяц «Атальвы» заезжали «поработать», их знали многие солдаты, которым «посчастливилось» служить в этом районе Газы.

…Командир пункта — совсем молодой лейтенант с ходу начал вводить Комбата в курс дела. Оказалось, что в течение нескольких последних часов в районе глинобитных хижин лагеря беженцев, на окраине Хан-Юнеса, собирается толпа. Сейчас там человек триста, и люди подходят и подходят. Лейтенант явно нервничал и несказанно обрадовался приезду «русских» снайперов.

Пока Толян и Андрей доставали из джипа оружие и снаряжение, Комбат с лейтенантом обошли все наблюдательные пункты и спустились вниз к машине.

— Значица, так! — сымитировал Жеглова командир. — Ты, Толян, идешь на крышу северного дота, там оборудована позиция, можно держать под контролем северное и северо-восточное направление. Будешь отсекать от забора особо прытких. По женщинам и детям не стрелять. В крайнем случае, если подойдут к забору — предупредительный выстрел под ноги в землю. Мы с Андрюхой берем бинокли и двигаем на восточный дот. Никому не стрелять без моей команды!

Надо сказать, что позиции на крышах дотов были не лучшим местом, но когда строили укрепления, никто не думал о снайперах, если думал вообще. Доты возвели в полукилометре от трех девятиэтажных домов — подарка австрийского народа палестинцам. В силу «природной доброты» террористы превратили дома в линию обороны. В результате многоэтажки очень скоро стали напоминать голландский сыр: начиная с третьего этажа — стены украшали пробоины от всех видов оружия.

Именно эти дыры и беспокоили Комбата. Палестинцы, укрывшись в глубине пустующих комнат, могли через пробоины вести прицельный огонь по укреппункту и поселению. Вычислить террористов в таких условиях было делом почти бесперспективным, оставалось надеяться лишь на интуицию и удачу. Сектора обстрела в Каланите имели названия цветов, высотки находились в зеленой зоне, и каждый дом имел свое название, по буквам алфавита: зеленый алеф, зеленый бет и так далее.

Вооружившись пятидесятикратным биноклем, Комбат расположился в восточном доте и начал прощупывать этаж за этажом, окно за окном. Андрей, прикрываясь мешками с песком, наблюдал за заросшим кустами северным участком кладбища, расположенного неподалеку от девятиэтажек.

Прошло около получаса, когда в лоджии первого обитаемого этажа одного из домов Комбат обнаружил человека с телекамерой. Объектив камеры был направлен в их сторону. Сам оператор, укрывшись в тени лоджии, просматривался не очень хорошо, но был абсолютно реален и, скорее всего, находился там не один. Прошло несколько минут, в лоджии появился еще один человек, который что-то рассказывал оператору, указывая рукой в сторону поселения. Скорее всего, оператор и его собеседник предполагали, что их нельзя увидеть с израильских позиций, а потому чувствовали себя достаточно свободно, практически не прячась в глубине комнаты.

Выждав еще некоторое время, Комбат набрал номер комбрига.

— Рафи, это командир снайперов. Наблюдаю людей с телекамерой на первом этаже «алеф ярок» (зеленого а — ивр.).

— Что ты сказал? Люди с телекамерой? — Командира бригады эта новость явно обеспокоила. — Подожди минуту на линии. — Было слышно, что Рафи звонил кому-то и передавал информацию об обнаруженных телевизионщиках.

— Ты должен за ними наблюдать беспрерывно, понял? — Рафи был сосредоточен и выговаривал слова так, словно отстукивал их на пишущей машинке. — Звони мне через каждые полчаса. Я хочу знать об их перемещении все!

Закончив разговор с комбригом, Комбат вызвал по радио своих бойцов и обрадовал известием о телекамере. Ответственным за «Голливуд» он назначил Андрюху, который своим 120-кратным «Фуджи» моментально нашел телекамеру и начал ее «пасти».

Тем временем толпа заметно увеличилась. Толян обратил внимание на нескольких молодых парней с мобильными телефонами, сновавших среди людей и дававших какие-то указания. Когда Комбат присоединился к Толяну, они очень быстро вычислили «главного массовика-затейника», управляющего вроде бы стихийной демонстрацией. Это был смуглый парень лет двадцати трех, в белой мусульманской шапочке. Именно к нему подходили люди с мобильными телефонами и о чем-то совещались. После каждого такого разговора человек в белой шапочке принимался звонить по мобильнику, видимо, докладывая обстановку в районе демонстрации.

Так продолжалось несколько часов. Толпа то начинала двигаться в сторону забора, то отходила назад в глубь лагеря беженцев, отогнанная слезоточивым газом и резиновыми пулями. Телеоператор торчал на том же месте, только установил камеру на штатив.

Около трех снова отзвонилась Авиталь. По поступившим данным, в районе кладбища сосредоточилась группа боевиков, человек пятнадцать-двадцать. Скорее всего, именно они планируют прорываться в поселение. После этой радостной новости в голове Комбата из отдельных элементов сложилась мозаика происходящего.

Если «палы» сосредоточились в районе кладбища, то оператор здесь для того, чтобы снимать прорыв в поселение. В лагере беженцев готовят толпу к прорыву. Сейчас «палы» начнут просачиваться со стороны кладбища к толпе демонстрантов, это займет немного времени. Максимум час.

У боевиков имелись две возможности попасть в лагерь: либо пробираться вокруг ооновской школы, либо от кладбища мимо девятиэтажек. Если пойдут вокруг, то обнаружить их будет невозможно. Единственный шанс — это сто метров, отделяющие кладбище от крайнего дома. Там можно кого-то «выцепить».

— Аталеф 1 вызывает Аталеф 3.

— Аталеф 1, слушаю, — отозвался разморенным, послеобеденным голосом Толян.

— Твоя цель — «Белая шапочка». Если начнется прорыв — его «списать» первым. Понял? — не терпящим возражений голосом приказал Комбат.

— Понял, — отозвался Толян.

— До связи.

Комбат с Андрюхой сидели на крыше восточного дота. Вдвоем оказалось тесновато. Мешки с песком, выложенные срочниками как попало, служили слабой защитой, но выбора не оставалось. Из амбразуры дота дорога, по которой могли пройти боевики, вообще не просматривалась. Приходилось сидеть на крыше и ждать. Единственной радостью оказалась облачность, то и дело закрывавшая их от палящих солнечных лучей.

Командир рассчитывал обнаружить и уничтожить хотя бы одного боевика до того, как они соединятся с толпой. Если это удастся, можно сорвать «палам» весь сценарий. Как обычно, толпа рванется к месту происшествия. Пока будут эвакуировать тело, пока будут голосить по отправившемуся к гуриям бойцу джихада, пройдет время, а там, глядишь, и народ подустанет, так что тянуть время сегодня — самое важное. Но минуты шли, а на «стометровке» никто, кроме детей, не показывался.

Поглядывая через ПСО на стометровку, Комбат поделился с Андрюхой воспоминаниями о том, как много лет назад сидел ночью в засаде на мусульманском кладбище. Прошло двадцать лет, опять мусульманское кладбище и снова засада. Странная штука жизнь. Все возвращается на круги своя.

На стометровке появились трое. Один в «американке» с куфией на шее, за ним двое в черных куртках, явно не по сезону.

— Андрюха, идут. Просмотри их. — Комбат снял «СВД» с предохранителя.

— У первого под американкой на груди «АК», второй и третий тоже вооружены, — поставил «диагноз» Андрюха. — Работаем, Комбат.

Выстрел прозвучал одновременно с последним словом Андрея. Боевик в американке рухнул, как от удара невидимым молотом. Двое его спутников метнулись в разные стороны.

— Астра, Астра! Вызывает Аталеф 1, — отложив винтовку, начал вызывать командный пункт Комбат. — 750 метров, восток, у «алеф ярок» уничтожен вооруженный боевик. Как понял?

— Аталеф 1, это Аталеф 3. «Белая шапочка» рванул в сторону «алеф ярок», — доложил Толян.

— Аталеф 1, вызывает Астра, подтвердите информацию! — отозвался командный пункт батальона.

— Астра, Аталеф 1, прием. Уничтожен вооруженный боевик у «алеф ярок». Как слышите?

— Уничтожен боевик у «алеф ярок», вас понял, Аталеф 1.

На позицию Комбата и Андрюхи приполз командир Каланита. Он понаблюдал в бинокль за погрузкой тела боевика на тележку, запряженную мулом. Затем лейтенант вернулся в ход сообщения и оттуда по радио сообщил об увиденном в штаб батальона. Через минуту он опять приполз и спросил снайперов о дальнейших планах.

Вопрос был, как говорят, интересный. Требовалось срочно менять позицию, но менять ее было просто не на что. Оставаться же на крыше восточного дота — глупо и опасно.

«Палы» моментально просчитали, откуда стреляли. В бинокль было видно, что «Белая шапочка» звонит по мобильнику и одновременно показывает жестами в сторону восточного дота. Он разговаривал по телефону минут пять, потом зашел в проулок и скрылся из виду.

— Так, Андрюха, валим отсюда, и чем быстрее, тем лучше. Они сейчас притянут гранатометчика или снайпера. Быстро меняем позицию! — подвел итог своим наблюдениям Комбат. — Ты давай с биноклем в дот, а я пойду к Толяну. Может быть, там найду где присесть.

Внизу в ходе сообщения собрались срочники. Они были возбуждены последними событиями и хотели поговорить со снайперами. Опустившись в ход сообщения, Комбат сначала принял у Андрюхи бинокль с треногой, потом пулемет и бронежилеты. Когда весь скарб был на месте, командир извлек из кармана комбинезона трубку и с наслаждением закурил. Потихоньку ход сообщения наполнился ароматом хорошего табака и кофе, который снайперам принесли из кухни.

Как всегда среди солдат — началось обсуждение боевых качеств «СВД», которую живьем они видели впервые в жизни. Белобрысый сержант, явно не выходец из Марокко, с чувством превосходства рассказывал своему товарищу эфиопу о том, что «СВД» — лучшая снайперская винтовка, а Василий Зайцев — лучший в мире снайпер.

Докурив трубку, Комбат направился к северному доту. Войдя внутрь бетонной коробки, он столкнулся с невысоким веснушчатым малым — наблюдателем, который пытался рассмотреть что-нибудь в бинокль через грязное бронестекло. Пользы это занятие не приносило, поскольку какой-то крупный специалист в маскировке покрыл стекло снаружи двумя слоями маскировочной сетки. Вид, открывавшийся через эту конструкцию, мало вдохновил Комбата.

Пришлось идти в северо-западный дот, и хотя он находился в пяти метрах от северного, чтобы добраться до него, требовалось вернуться по ходу сообщения к восточному доту, спуститься вниз и пройти через жилую часть бункеров в обратном направлении. Этот полет инженерной мысли никакой логике не подчинялся, и Комбат, вынужденный совершать эту прогулку, в сердцах сказал пару ласковых в адрес проектировщиков сооружения.

С нового места просматривались несколько улиц и переулков лагеря беженцев, а также часть разделительного забора. Отсутствие на крыше мешков с песком не позволяло устроиться на простреливаемом отовсюду железобетонном пятачке.

С горем пополам, спрятавшись за бетонным выступом дота, Комбат начал наблюдать. Хотя люди по-прежнему толпились на улочках, в воздухе, казалось, возникло нервное затишье. Появилось много бородатых молодых людей, которые то собирались в группы, то расходились, стараясь не высовываться на открытое пространство. Очевидно, опасались снайперского огня.

— Аталеф 1, это Аталеф 2. Слышишь меня?

— Аталеф 2, слушаю.

— Аталеф 1, наблюдаю «Белую шапочку» и с ним европейца в камуфляжной куртке. Прием!

«Только нам этого не хватало! — подумал Комбат. — Какого лешего тут надо европейцу? Придется идти смотреть».

То, что это не араб, он понял сразу, как только увидел человека, с которым разговаривал «Белая шапочка». Среднего роста, с прямыми русыми волосами, в камуфляжной куртке американских морпехов, он выделялся в окружающей толпе. «Белая шапочка» что-то объяснял ему, время от времени указывая в сторону Каланита. Они вместе прошли по улочке к забору, выложенному из блоков, на пару минут скрылись из виду и вновь появились в поле зрения в переулке напротив восточного дота.

— Андрюха, даю голову на отсечение — «палы» притащили снайпера, — недобро усмехнулся Комбат. — Аталеф 3, это Аталеф 1. Видишь человека рядом с «Белой шапочкой»?

— Аталеф 1, я его давно пасу! — Толян был начеку.

— Аталеф 3, это стрелок. Я иду к тебе.

Комбат схватил винтовку и рванул к северному доту. Только оттуда имелась возможность достать снайпера. Лезть наверх к Толяну не имело смысла, двоим там не уместиться. Значит, придется быстро устраивать позицию для стрельбы рядом с дотом.

Справа от бетонной коробки ничего не получилось. Сразу от стенки начинался земляной вал, на котором не спрятаться даже кошке. А вот с левой стороны, если прорезать камуфляжную сетку, можно было «прилечь» и стрелять.

Оставалась сущая ерунда: на несколько секунд высунуться из-за бетонной стены, и ножом разрезать сетку, натянутую над земляным валом.

«Пока они там ходят-бродят, я быстренько чикну сетку и заползу под нее. Всех дел — секунда», — примерно так рассуждал Комбат, прикидывая, как быстрее проделать эту операцию.

И-и раз, он, стоя на коленях, подался вперед и полоснул по сетке своим «свинорезом».

И-и два — но два не получилось.

Грохот выстрела и сильный удар в правое плечо отбросили командира назад.

В ушах зазвучал вопль Толяна:

— По нам стреляют! — и сразу же ответный выстрел.

— Чего орать-то? В нас уже попали, — констатировал Комбат. — Толян! Ты его сделал?!

Толян матюгался с крыши дота всеми известными ему украинскими, русскими и ивритскими ругательствами.

— Ну, тварь ирландская! — Почему именно ирландская, он и сам не знал. — Стрелок хренов, сейчас тебе катафалк подвезут! — Сверху показалась красная рожа Толяна. — Командир, ты жив?!

— Да вроде цел. — Комбат ощупывал набухавший кровью рукав. — Похоже, он меня цепанул навылет! Толян, сиди там и смотри, что будет. Не пропусти, когда «Скорая» приедет. Андрюхе скажи, чтобы спустился к джипу. — Он подобрал винтовку и слез в ход сообщения.

Когда Комбат спустился к машине, его встретили Андрюха, командир укреппункта и медбрат.

— Андрюха, дай индивидуальный пакет, — скомандовал Комбат, стягивая с себя комбинезон. — Та-а-ак, что тут у нас?

Медбрат и лейтенант пытались уговорить Комбата лечь на кушетку, стоящую у командирского барака, но тот отказался, заявив, что это лишнее и нет никакой надобности устраивать здесь лазарет.

— Сквозняк! Буду жить! — отшутился раненый, осмотрев повреждения. — Бинтуемся и продолжаем воевать.

Залепив раны индивидуальными пакетами и укрепив конструкцию пластырем, командир снайперов вернулся к северно-восточному доту. Через пару минут туда же пришел Толян. Оказалось, что Комбат не ошибся — человек в камуфляжной куртке был снайпером, он выстрелил, спрятавшись за группу женщин. Однако и Толян попал в цель. «Амбуланс» приехал через минут пять и увез тело. Оставалось дождаться подтверждения от разведки.

Пока Толян с Комбатом обсуждали произошедшее, на укреппункт начали съезжаться начальники — командир роты, командир батальона и зам-комбрига. Последним примчался армейский «амбуланс» с русским доктором Мишей.

— Где раненый? — Замкомбрига с удивлением смотрел на подходящего к нему Комбата.

— Я раненый, — ответил тот, приведя подполковника в полное недоумение.

— Врач, быстро ко мне! Осмотри рану и вызывай вертолет, Рафи приказал эвакуировать его в «Сороку» немедленно.

— Какой вертолет? Да тут сквозное ранение! — Комбат явно никуда не собирался уезжать. — Док, я обработал рану и не думаю, что ее надо трогать.

Доктор доходчивыми словами объяснил раненому, что рану придется осмотреть еще раз.

Надев резиновые перчатки, Миша снял повязку. По кислому выражению на лице доктора стало понятно, что рана столь пустячной не оказалась. Пуля прошла навылет, вырвав кусок ткани, и доктор решил ее зашить. Но раненый вовремя отказался от такого сомнительного удовольствия и согласился ехать в больницу. Обрадованный доктор вколол ему обезболивающие, вакцину и промыл рану обеззараживающим раствором.

Через час «амбуланс» проехал КПП «Кисуфим» и, сверкая проблесковыми огнями, полетел в сторону Беер-Шевы. За спиной Комбата осталась Газа и война, которая теперь навсегда застряла в его сердце.

Желтый диск луны снизился над расцвеченным оранжевым светом прожекторов военным городком. В одной из палаток шумели голоса. Внутри свет лампочки, с трудом пробиваясь сквозь сигаретный дым, освещал бледные лица солдат, разложенные на стуле газетные вырезки с фотографиями погибших. Вместо традиционного стакана, накрытого ломтем хлеба, на стуле горели тринадцать толстых поминальных свечей. Розенбаум тянул из магнитофона:

В палатке находились только свои, «русские». Леха разливал водку, для конспирации налитую в бутылку из-под минеральной воды. Две банки галет представляли собой нехитрую закуску. Генка сидел на стреме, периодически выглядывая за полог. Серега зло затягивался сигаретой. Сашка щурил сквозь дым и без того раскосые глаза. Остальные угрюмо прислушивались к словам песни.

Посиделки подходили к концу, водки в бутылке плескалось меньше половины.

Леха набулькал по стаканчикам очередную порцию. Из колонок неслись слова «Черного тюльпана»:

— Шухер! — шепнул Генка. — Бомба тащится!

— Бомба свой пацан! — сказал кто-то.

— Точняк, махни ему, пускай с нами выпьет! — поддержал сквозь дым другой голос.

Бомба откинул полог палатки и тут же получил из рук Генки стаканчик с водкой. Хусам помахал рукой, разгоняя дым, оглядел скромную закусь, тоскливые физиономии, помрачнел, заметив вырезки на стуле и свечи. Уперся взглядом в стоящий на койке магнитофон и гору дисков рядом с ним. Бомба отставил стакан и шагнул к койке. Поворошив диски, он выудил один, сунул вместо Розенбаума и включил. В палатке повисла тишина, а затем ударил так понравившийся ему в прошлый раз марш. Всколыхнулась плотная ткань палатки, качнулись огоньки свечей. На этот раз аккорды звучали не так сокрушительно, как на параде. Марш вызывал в душе торжественную настроенность и пронзительную грусть, напоминая о том, как совсем недавно печатали шаг на плацу: те, кто сейчас комкал в руках стаканчики с водкой, и те, чьи лица смотрели из черных рамок газетного листа.

Пару минут Бомба удовлетворенно слушал грохот «Прощания славянки» в тесном пространстве палатки, затем поднял стакан и произнес:

— Лехаей эле ше хазру! Лехаехем, хевре! (За вернувшихся! За вас, пацаны! — ивр.)