Резервные возможности организма. Дыхание.Сознание. Мифы и реальность

Тот самый… профессор Неумывакин

Древние (Сократ) говорили: «Познай самого себя — и ты познаешь весь мир». К сожалению, с развитием цивилизации создание искусственной жизненной среды для человека, в нарушение законов Природы, нас разучили думать, заботиться о своем организме, как в физическом, так и духовном аспекте. Как известно, предупредить заболевание легче, чем его лечить. Именно профилактика, а не лечение, имеет главенствующее значение для сохранения здоровья, продления жизни и проявления творческих способностей каждого из нас.

Однако однобокий процесс познания окружающего мира чреват последствиями в первую очередь для самого человека. Например, физики всего мира праздновали так называемую победу, создав большой адронный коллайдер. Это такая труба длиной до 27 км, расположенная на глубине 100 м, находящаяся между Швейцарией и Францией. Потрачено на эту трубу колоссальное количество средств, и все для того, чтобы узнать, как создавалась Вселенная, что послужило ее началу: взрыв или что-то другое. Все это они якобы узнают при дальнейшем разделении ядра (кстати, в России также существует подобное устройство, только меньшей величины). Очень хочется им удовлетворить свое любопытство, а о последствиях для всей планеты, а возможно и Вселенной, думать они не хотят. А ведь человечество, также благодаря любопытству ученых, получило ракетное ядерное оружие, обладающее огромной разрушительной коллайдер… И хотя ученые, которые создали этот сверхмощный коллайдер, утверждают, что ничего плохого во время его работы не случится, Высший Космический Разум уже давно предупреждает ученых всех стран, что этого делать нельзя.

В мире достаточно много известных контактеров, принимающих информацию из «ниоткуда», но нам с Людмилой Степановной выпало счастье знать одного из немногих, кто общался непосредственно с Высшим Космическим Разумом.

На одном из Международных конгрессов по народной медицине к нам подошел солидно выглядевший человек и представился: «Я Евгений Игнатьевич Ливенцов, и меня послали сюда, чтобы я с Вами познакомился». На вопрос, кто его послал, он ответил — Высший Космический Разум (ВКР). Оказалось, что Е. И. Ливенцов уже длительное время принимает информацию от ВКР, касающуюся строения Вселенной, развития человечества в период за 200 тыс. лет тому назад и будущего планеты Земля. Но в ряде случаев ему необходима помощь в понимании ряда медико-биологических вопросов, и ВКР «порекомендовал» ему меня. Так началась наша с Людмилой Степановной (моей супругой) многолетняя дружба с этим единственным человеком на Земле, избранным ВКР для передачи через него различной информации. Подробно об этом Вы можете прочитать в нашей книге «Вселенная. Земля. Человек. Мифы и реальность», а сейчас мы используем только два сообщения, касающихся темы книги. Вот что мы читаем в одном из посланий ВКР Е. И. Ливенцову[1] принятом им 14.04.1998 г. в 10.55–11.45:

Мы приводим эту информацию для того, чтобы вы поняли, что проводя свои исследования и удовлетворяя свое любопытство, конечно за государственный счет, то есть наш с вами, опять ученые-физики могут прийти к ошеломляющему результату — разрушение, уничтожение, а выяснить, как произошла Вселенная, от взрыва или другого какого-либо процесса, не получится. Кстати, адронный коллайдер из-за неполадок уже не работает, что не исключает вмешательства Высшего Космического Разума, чтобы предотвратить ту беду, которая заложена в нем.

Непосредственно к чистой физике мы не проявляли особенного интереса, кроме того, что как-то по радио «Россия» я рассказал о биофизических процессах, происходящих в организме, что совпало с данными основоположника фрактальной физики Василия Дмитриевича Шабетника, с которым в последующем мы не только познакомились, но и подружились. А вот проблема освоения космического пространства, которой я отдал 30 лет жизни, касается непосредственно меня. Так вот, лет десять тому назад мы с Е. И. Ливенцовым получили следующую информацию, касающуюся полета к другим планетам, и в частности, к Марсу. Информация принята от ВКР 13.04.1998 г., в 16.25–17.25.

Конечно, мы постарались довести эту информацию до сведения соответствующих специалистов, особенно тех, кто по проекту «Марс-500» проводит имитирование условий полета на Марс. На вопрос, откуда у вас такие сведения, я ответил: от Высшего Космического Разума. Представьте себе их реакцию: Иван, мы знаем тебя уже десятки лет, но что у тебя просматриваются «сдвиги по фазе», это что-то новое.

Прошло более 10 лет, и вот, просматривая различные материалы, я нахожу, что в августе-сентябре 2008 г. на Международной конференции, посвященной проблеме изучения Марса COSPAR, было заявлено следующее: на Марсе не было, нет и не будет никакой жизни. Как радовались в недавнем прошлом ученые, что на Марсе обнаружена вода. Оказывается, это фикция. Дело в том, что если воду на Земле удерживает давление в 1 бар, то на Марсе — всего 6 миллибар, из-за чего вода мгновенно превращается в газ. Никаких русел там не было и нет, а просто — сухие осыпи. Как-то ученые опубликовали снимок, похожий на сидящую женщину (вероятно, в ожидании прилета к ней мужчины с Земли), также оказавшийся очередной «липой». Об этом в своем интервью рассказал не кто иной, как сотрудник Института космических исследований РАН, планетолог А. Родин. Посему вспомнилась фраза героя фильма «Карнавальная ночь»: «Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе, науке об этом неизвестно»…

Если вернуться к исследованиям, которые проводятся в моем родном Институте медико-биологических проблем по дорогостоящей программе «Марс-500», можно сказать следующее. В этих комплексных исследованиях принимают участие представители разных стран, и одной из главных задач этих исследований является изучение психологической совместимости членов марсианских экипажей с различными идеологиями, генетической составляющей нации и других факторов. Это мне также напоминает удовлетворение любопытства ученых за государственный счет, затраты которых будут выброшены на ветер. И вот почему. Исследования проводятся на Земле, и если что случится во время эксперимента, члену экипажа будет оказана немедленно соответствующая помощь. Целевые задачи эксперимента известны, гонорары немаленькие, и почему бы не удовлетворить свое любопытство?! А вот что касается полета, то здесь совершенно иная картина. Цель ясна: достичь Марса, посмотреть на него и даже побывать на нем, но конечный результат будет трагическим. Если космический полет совершается вокруг Земли, то космонавты более или менее уверены в его благополучном завершении, а вот полет человека к Марсу — вообще сомнительная авантюра даже из-за того, что Марс по своей массе в 10 раз меньше Земли, из-за чего там очень разряженная атмосфера, непригодная для жизни.

В дальнем космическом полете до Марса и обратно при относительно небольшой скорости космических кораблей потребуется около 2 лет по земным меркам. На трассе полета всегда будет только черное небо с редко мерцающими звездочками, постоянно сенсорный голод, монотонный ритм жизни, возможные конфликты, особенно, если в экипаже будет женщина. А на Земле вокруг этого эксперимента крутится много людей, проявляющих якобы творческую активность с убеждением, что они делают нужное дело, и отбирающие громадные ассигнования за счет бедствующего населения. Я не против проведения научных исследований, которые были бы направлены на создание более благоприятных условий существования людей на Земле, обеспечения их здоровья и раскрытия их творческих возможностей. Но отправлять людей на верную смерть и при этом не нести никакой ответственности за это, как это уже случалось в нашей стране (о чем я писал), это НОНСЕНС!

Примечание. В ряде случаев, как, например, ниже, в книге речь идет от одного лица, но это не значит, что за всем этим не стоит Людмила Степановна. Работая врачом-рентгенологом и одновременно врачом «скорой помощи», она давно поняла неэффективность, а часто беспомощность медицины. Как рентгенолог она рано ушла на пенсию и обратила свое внимание на вопросы эниологии. После многих курсов овладев методами иридодиагностики, биолокации, поняла, что любое заболевание начинается с нарушения биополевой структуры организма, научилась его корректировать. Также овладела методом нахождения пропавших людей и многими другими средствами и способами традиционной народной медицины. Подбирала материалы по многим темам для моих книг и выступлений, помогала в написании различных разделов, особенно что касается питания, биоэнергетической структуры человека… И данная книга появилась при ее непосредственном участии.

А как часто, провожая меня на различные встречи с именитыми людьми, где решалась судьба реализации моих идей, или просто выступления и зная мой характер говорить нелицеприятную правду, переживала, думая, что и домой-то не вернусь… Другое дело, что Провидение всегда было на нашей стороне, и какие тернии, козни и сопротивления ни встречались в нашей жизни, задуманное нами совершалось…

Вообще, докапываться до истин, с которыми приходилось сталкиваться в жизни, стало моей сутью еще в молодости. Моя первая научная статья была опубликована в 1947 г. в сборнике работ студентов мединститута и называлась «Роль углекислого газа в работе сердца». Дело было так. Как я раньше писал, в медицинский институт я попал случайно. В городе Фрунзе, где я тогда жил, были только педагогический, сельскохозяйственный и мединститут. В педагогическом институте делать мне было нечего, так как склонности к литературе у меня не было, да и русский язык хромал из-за того, что я вырос среди киргизов, а русский язык был «хохлятским», между русским и украинским. В сельскохозяйственном уже учился мой старший брат. Оставался медицинский институт. Но я панически боялся мертвецов, и если видел похороны, моя жизнь в ближайшие дни превращалась в кошмар. Как ни странно, но в мединститут я все-таки поступил, решив стать хирургом. А как же анатомичка? Решил сходить в морг, вижу дощатый пол, уходящий в глубь помещения, и думаю, что пройду до конца и поверну обратно. Пройдя в один конец и поворачиваясь, посмотрел по сторонам, увидел мертвецов, лежащих в разных позах в жидкости, пахнущей формалином. Тут мне стало дурно, и я, потеряв сознание, упал с настила рядом с мертвецами. На мое счастье, вскоре в морг зашли такие же любопытные студенты и, увидев, что среди мертвецов что-то шевелится, подняли шум. Меня вынесли на улицу, где у меня начали функционировать все отверстия, которые есть у человека. Так произошло мое первое знакомство с мертвыми, и подумалось, а как же я буду работать хирургом? Решил поступить лаборантом в анатомичку, где и проработал полтора года, в результате чего досконально изучил человеческое тело.

Препарируя органы для студентов, а также связывая скелет, который долго был украшением музея (высотой 2 м), я обратил внимание, что мышца сердца значительно отличается от всей мышечной массы. Задался вопросом, не в этом ли кроется загадка того, что сердце работает, как вечный двигатель, не отдыхая, в то время как остальные мышцы требуют отдыха для последующей работы. На кафедре нормальной анатомии мне ничем не могли помочь, и я обратился на кафедру нормальной физиологии, которой руководил один из видных физиологов страны Георгий Павлович Конради. Он мне посоветовал записаться в кружок физиологов и дал поручение выяснить зависимость работы сердца от концентрации углекислоты. И хотя я, конечно, не открыл Америки, но выяснил, что сердечная деятельность зависит от концентрации углекислоты и точного процентного отношения ее к кислороду. При обсуждении результатов исследования Г. П. Конради объяснил, что для организма не только важен кислород как окислитель, но не менее важен и углекислый газ, концентрация которого в крови должна поддерживаться всегда в пределах 6–6,5 %. Именно такая концентрация СО₂ обеспечивает нормальный тонус сосудов, снимает их спазм, что обеспечивается неглубоким, редким дыханием, когда соотношение вдоха к выдоху должно быть как 1 к 2–3 и больше, с естественной (в том числе вначале) задержкой и паузой, особенно после выдоха от 1 до 2–3 с, а можно и после вдоха на 1–2 с и общим количеством дыханий не более 8-10 в минуту. Только впоследствии я понял важность этого объяснения и значимость этого утверждения для здорового человека, и что именно благодаря углекислому газу родство гемоглобина к кислороду уменьшается, и он легко проникает через мембраны клеток. И потом, уже в 1955 г., в учебнике «Физиология» (с. 104), в числе соавторов которого был Г. П. Конради, я прочитал: «Какова природа механизма возбуждения, возникающего в самом сердце, до сих пор не выяснено. Возможно, что большую роль в ритмическом возбуждении сердца играет накопление угольной кислоты и увеличение концентрации водородных ионов. В последнее время выдвинуто предположение, что ритмическое сокращение сердца вызывается образованием ацетилхолина». В дальнейшем действительно оказалось, что углекислота в жизнедеятельности организма играет даже большую роль, чем кислород, о чем вы узнаете из этой книги. Для меня это было откровением и приобщением к тому миру, где открываются «простые» истины, которые для многих так и остаются неизведанными.

После окончания института я был призван в армию и 8 лет работал в различных авиационных частях на Дальнем Востоке. Что удивительно, в 1953 г. я был назначен начальником медицинской службы учебно-тренировочного авиационного полка, в котором служил П. Р. Попович. Теперь представьте себе, что в 1960 г. мы снова встречаемся с Павлом Романовичем в отряде космонавтов — я к этому времени сотрудник Института авиационной и космической медицины — и продолжаем дружить до сих пор. Это к вопросу о случайностях, которые просто так не случаются, а являются закономерностью для тех, кто добивается того, что хочет.

В газетах, телевидении в 1950-х гг. все больше стали говорить о создании ракет, возможном освоении космоса, и вдруг в 1957 г. — сообщение о запуске искусственного спутника и координаты, где можно видеть проходящую по небосклону искусственно созданную руками человека звездочку в лучах заходящего солнца. Думалось ли мне тогда, что всего через 3 года я буду зачислен в Институт авиационной и космической медицины, о чем в то время мечтали многие. Все было внове, все начиналось с нуля, ибо многое было неизведано, и на ходу приходилось не только учиться, но и выполнять работу, которую до тебя еще никто не делал. Достаточно сказать, что мне было поручено в это время выполнение следующих работ:

• сбор физиологической информации от людей, на которых проводились различного рода наземные эксперименты, моделирующие условия космического полета;

• участие в разработке физиологической аппаратуры для съема физиологической информации от космонавтов и передачи ее по радиотелеметрическим каналам на Землю;

• проверка разрабатываемой физиологической аппаратуры в реальных условиях полетов на современных перспективных сверхзвуковых самолетах типа СУ-7, Т-3, ЯК-28, проводимых на подмосковных аэродромах Кубинка и в районе станции Чкаловская;

• организация работы врачей и радиологов на наземных измерительных пунктах (НИПах), расположенных от Елизово (Камчатка) до Евпатории, с целью проведения оперативной оценки состояния космонавтов во время полета;

• анализ данных радиопереговоров и телевидения во время полета и после полета вместе с анализом данных бортжурналов, в которых космонавты проводили специальные тесты на выявление влияния невесомости на организм.

Находясь на этих аэродромах, я заинтересовался работой анемометра, с помощью которого синоптики определяют скорость ветра: нельзя ли этот принцип использовать для измерения показателей внешнего дыхания?

Опять мне помог случай: я познакомился с человеком, который разрабатывал физиологическую аппаратуру, уже используемую при полетах в космос собачек, — Рустамом Исмаиловичем Утямышевым, который в дальнейшем стал моим сподвижником во всех моих начинаниях, а в последующем и директором Всесоюзного НИИ хирургического инструментария и оборудования. С помощью Р. И. Утямышева и А. М. Шовкопляса был разработан портативный сухой спирометр, с помощью которого можно было измерять жизненную емкость легких практически в любых условиях: (его вес был всего 75 г) в горах, на море, на Северном и Южном полюсах. В дальнейшем стало проще создать спироанемометр, который позволял уже измерять величину как вдоха, так и выдоха и таким образом косвенно определять показатели обмена веществ. В результате была создана система «Резеда-2», которая позволила уже в условиях космического полета впервые в мире определить не только показатели внешнего дыхания, но и показатели газообмена и обмена веществ. Все эти материалы стали моей кандидатской диссертацией. Несмотря на то что эта работа выполнялась в свободное от работы время, моими учителями-руководителями в этом плане были такие выдающиеся ученые, как академик Б. Е. Вотчал и профессор Л. Л. Шик, которые хотели, чтобы я и в дальнейшем занимался вопросами дыхания применительно к условиям космической медицины.

Но я по своему характеру не был склонен заниматься каким-либо одним делом, и чем более разносторонней была работа, тем лучше я себя чувствовал, что и проявилось в дальнейшем, когда мне поручили заниматься проблемой оказания медицинской помощи космонавтам. В это время в Институте авиационной и космической медицины довольно широким фронтом шли исследовании, касающиеся вопросов, каким воздухом надо обеспечить газовую среду космических кораблей, обычную на Земле, в 30–40 % кислорода или с большим количеством углекислоты. Среди исследователей был В. А. Агаджанян. Закончив диссертацию, я пришел к нему и попросил, чтобы он посмотрел и, возможно, нашел бы какие-нибудь погрешности, тем более что в диссертации я уже давал конкретные рекомендации космонавтам, как снимать стрессы, нормализовать работоспособность. Несмотря на то что мы с Агаджаняном были не только коллеги, но и друзья, он отказался смотреть мою диссертацию, так как в ней содержались сведения, противоречащие тому, о чем он писал в своих отчетах: в частности, что роль углекислоты более существенна, чем кислорода, как окислителя, но превышать в атмосфере космического корабля концентрацию углекислоты больше, чем на Земле, нельзя. Именно углекислота лежит в основе нормализации окислительно-восстановительных процессов, происходящих в клетке. Именно соотношение между кислородом и углекислотой на уровне клетки должно быть в норме как 4–4,5:6–6,5, если оно меняется в сторону увеличения концентрации кислорода, наступает болезнь. В качестве рекомендации я привожу пример естественного механизма поддержания этого взаимоотношения на примере нашей речи или пения. При разговоре мы делаем короткий вдох в 0,5–1 с, а выдох в 3–5 с; при пении этот разрыв еще больше. Кстати, во всех своих последующих работах Агаджанян (а он на них даже стал академиком) никогда не акцентировал внимание на этом естественном механизме саморегуляции, данном нам Природой, тем более о перекиси водорода, продукте работы иммунной системы, сильнейшем антиоксиданте, без которой мы бы давно померли вообще, не сказал ни слова во всех работах.

Вспоминаю, как эта рекомендация спасла жизнь Н. Н. Рукавишникову, командиру «Союза-33», и члену экипажа болгарину Г. Иванову. В полете у корабля отказал двигатель, и его посадка становилась непредсказуемой. Ночью космонавтам дали отдохнуть, а утром с Земли никто ничего разумного предложить не мог. Как мне рассказывал Николай Николаевич во время пребывания в «Киргизском Взморье», что на Иссык-Куле, где космонавты ежегодно проходили тренировки, а я в это время проводил с ними занятия по средствам и методам оказания помощи в экстремальных условиях, в течение ночи Рукавишников, который считался одним из лучших «счетнорешающих устройств» в Звездном городке, вспомнил, как я говорил о задержке дыхания на выдохе и о том, что для снятия стресса надо, чтобы соотношение между вдохом и выдохом было как можно больше. Эти рекомендации он и использовал: через некоторое время самочувствие его улучшилось, в голове прояснилось, ушла сонливость, и было принято решение включить запасной двигатель, который использовался для гашения угловых скоростей. Так как корабль постоянно вращался, надо было выбрать именно такое положение корабля, когда импульс двигателя должен сработать задом наперед, то есть погасить скорость и отработать определенное время. Так оно и случилось, правда, приземлились они не в расчетной точке, но остались живы. Как потом говорили специалисты, это был один из миллионных вариантов, которые просчитать практически было невозможно. Такова профессия космонавтов, о которых мало пишут, но это их жизнь…

Кстати, настоящая фамилия болгарского космонавта была Какалов. Конечно, ничего особенного в этой фамилии не было, как, например, в нашей фамилии Неумывакины, но на правительственном уровне кому-то она не понравилась, посчитали нужным изменить на благозвучную — Иванов. Согласовали этот вопрос с правительством Болгарии, и только потом Какалову сказали, что теперь он будет носить фамилию Иванов.

Все видели, что созданная мною совместно с инженерами аппаратура представляет интерес, в том числе и для земной медицины, поэтому помогали мне кто как мог. В один из дней я обратился к Е. А. Коваленко, который впоследствии стал одним из ведущих патофизиологов[2] дыхания страны, чтобы он меня поднял в барокамере на высоту 4–5 км, где я бы провел сравнительные исследования моей аппаратуры и существующих приборов.

Договорились, что я приду после работы, часов в 8 вечера. Это было 18 марта 1961 г. Я пришел в барокамеру, подняли меня на высоту — на лице кислородная маска, — и я начал работу, в ходе которой я и не заметил, как кислородная маска съехала с лица, и я потерял сознание и, ударившись затылком о металлическую стойку прибора, свалился на пол барокамеры. Коваленко в это время отвлекся на разговор с лаборанткой, а через некоторое время спрашивает, как дела, но не увидев меня в иллюминаторе и не услышав ответов на свои вопросы, быстро «спустил» меня на землю и, увидев меня лежащим на полу барокамеры в крови, сделал все, чтобы привести меня в порядок. Если бы об этом инциденте кто-либо узнал в Институте, — а эту работу мы делали контрабандой, ибо для официальных исследований в барокамере надо было иметь специальное разрешение, — то мы были бы немедленно уволены, и как после этого сложилась бы наша жизнь, одному Богу известно.

В медицине существует «закон парных случаев». Например, аппендикс может находиться не справа, а слева. Появляется человек, у которого сердце располагается не слева, а справа, что бывает в 1 случае из 100 000. Так вот, ровно в течение недели будет наблюдаться такой же случай, из-за чего врачи становятся более осторожными. Этот закон сработал через 5 дней после инцидента, произошедшего со мной в барокамере.

23 марта 1961 г. в той же барокамере на высоте 4–4,5 тыс. м (только в ней было 40 % кислорода) проводился эксперимент с одним из перспективных космонавтов В. Бондаренко. Во время наложения электродов он ваткой со спиртом обработал кожу и случайно бросил ее на работающую электроплиту, на которой разогревалась еда. Мгновенно в барокамере образовался клубок огня, в котором и сгорел Бондаренко. И спасти его было нельзя. Этот случай служил лучшим подтверждением тому, что независимо от обстоятельств атмосфера для человека в космическом корабле должна быть такой, какая она есть на Земле. Кстати, и американцы за это поплатились, потому что вначале на их космических кораблях атмосфера включала 40 % кислорода, в результате чего у них погибли несколько космонавтов, правда в наземных условиях, но не как у нас, находясь в барокамере, а непосредственно в кораблях. Так мы в то время жили и работали, забывая об усталости и полностью отдаваясь тому, что нам было поручено.

И в дальнейшем тема дыхания оставалась моей любимой во взаимосвязи с работой сердца, в чем мне помог разобраться академик В. В. Ларин и мои коллеги: д. м. н. Р. М. Баевский, разработчик баллистокардиографа для оценки работы полостей сердца и их взаимоотношений друг с другом, и X. X. Яруллин — создатель реографа, позволяющего производить оценку состояния сосудов, особенно головного мозга. Но судьба распорядилась иначе: мне было поручено в 1964 г. заниматься разработкой средств и методов оказания медицинской помощи космонавтам при полетах различной продолжительности.

Уже вскоре я понял, что на одних таблетках, которые входили в состав бортовых аптечек космонавтов, далеко не улетишь. В своей докладной записке академику А. В. Лебединскому, в то время директору Института медико-биологических проблем, учитывая перспективу освоения космического пространства, я доказал необходимость проведения комплексных работ, в которых должны принять участие все ведущие учреждения Минздрава и смежных организаций. И это нашло не только понимание, но и появился соответствующий приказ по Минздраву. Подключение к порученной мне работе именитых ученых Института хирургии им. А. В. Вишневского, Центрального института травматологии и ортопедии, многочисленных профильных специалистов: терапевтов, окулистов, ЛОР-специалистов, акушеров-гинекологов, инженеров — потребовало от меня разработки таких специальных требований к профильным задачам, отвечающим условиям космического полета, как портативность, надежность, эффективность, многоплановость и т. п. После разговоров со многими космонавтами я пришел к выводу, что наиболее опасными участками полета являются взлет и посадка космических кораблей, и именно эти участки в экстремальных ситуациях у меня ничем не прикрыты.

Это вскоре подтвердилось при осуществлении новых космических полетов на кораблях серии «Союз». Предполагалось, что в новой программе полетов будут запущены два космических корабля этой серии, а во время полета из одного корабля в другой осуществят переход два космонавта. Таким образом, при взлете первого корабля в нем будет один космонавт, а при приземлении уже три. Предполагалось, что этот полет будет большим достижением советской космонавтики накануне Международного дня трудящихся

Мая, на празднование которого были приглашены руководители практически всех государств мира. Однако с самого начала полета в космическом корабле, в котором находился В. Комаров, начались неполадки, и было принято решение свернуть программу полета и досрочно посадить корабль. Я был в это время на наземном измерительном пункте в г. Симферополе. Так как я знал хорошо работу «Тралов» — аппаратуры по приему информации с космического корабля, — то решил получать медицинскую информацию с борта сразу на два «Трала». Неполадки в космическом корабле продолжались и дальше. Так, во время спуска корабля не сработала парашютная система, которая обеспечивала его мягкую посадку. Медицинская поисковая служба могла только констатировать смерть В. Комарова. Оказалось, что последняя запись физиологических параметров из трех наземных пунктов, расположенных в районе Тбилиси и Евпатории, была только у меня. Вдруг в зале, где мы работали, появились люди, которые изъяли все пленки с «Трала» и, не объясняя причин, почему нет сообщения о посадке корабля, исчезли. А с другого «Трала» я оторвал несколько метров записей с этой информацией и последнего всплеска зубца электрокардиограммы В. Комарова, что хранится у меня в архиве. После этого полета лишний раз убедился, что в созданной мной системе еще не хватает службы реанимации.

Так как я познакомился в это время с профессором Владимиром Александровичем Неговским, создателем нового направления в медицине (реаниматологии), то в 1968 г. на стол директора Института (в то время В. В. Ларина) лег рапорт о необходимости создания в Институте соответствующей службы. Из-за сложности координации работ со смежными организациями, в том числе и с зарубежными, дирекцией этот вопрос долго не решался. Однако при подготовке к новому полету с тремя космонавтами на борту, учитывая, что космонавты будут без скафандров, я подал соответствующий рапорт уже новому директору Института, академику, генерал-лейтенанту О. Г. Газенко.

Вспоминаю, когда мы с Ю. А. Гагариным стояли у гроба В. Комарова, он со слезами на глазах сказал мне: «Это я должен был лежать в гробу вместо Володи». Для осуществления этого полета были сформированы два экипажа: первый — в составе командира В. Комарова, В. Быковского, Е. Хрунова, А. Елисеева — и второй экипаж в составе командира Ю. Гагарина, А. Николаева, В. Горбатко и В. Кубасова. Если что случается с каким-либо космонавтом до отъезда на Байконур, то меняется только тот член экипажа, который дублирует его, а если что-нибудь случится на Байконуре, как это было с экипажем, который погиб во время полета на корабле «Союз-11», то заменяется весь экипаж. Должны были лететь А. Леонов, В. Кубасов и П. Колодин, но у Кубасова на космодроме накануне полета в легких нашли затемнение, и весь экипаж заменили на дублирующий: Г. Добровольский, В. Волков и В. Пацаев. Представьте себе, как возмущался этим

А. Леонов и что он чувствовал после трагического полета…

Так вот, из слов Ю. Гагарина я понял, что вначале его экипаж должен был лететь первым, но так как программа полетов была сложной, решено было первым отправить В. Комарова, более опытного в инженерном плане специалиста.

О. Г. Газенко мне ответил, что «на вас работают уже десятки институтов, и вам все мало, поэтому ко мне больше с этим вопросом не обращайтесь». На это я ответил, что «буду на вас жаловаться, и если с космонавтами что-нибудь случится, вся ответственность ляжет на вас». В конце концов я обратился к первому заместителю министра здравоохранения А. И. Бурназяну с заявлением (копия была вручена О. Г. Газенко), в котором указывал, что существующими средствами, имеющимися в составе поисковых групп, будет невозможно оказать какую-либо помощь в экстренных случаях. В это время в Институте был издан приказ о моем служебном несоответствии. Если рассматривать этот приказ по существу, то он был правильным. Представьте себе, что какой-то подполковник медицинской службы жалуется на своего непосредственного начальника — генерал-лейтенанта, обвиняя его в некомпетентности. Да за это не только надо было вынести выговор, но отправить меня в какую-нибудь тьмутаракань, чтобы неповадно было делать это другим. Мне в очередной раз повезло и здесь. В результате моего рапорта в Минздраве прошло совещание с заинтересованными организациями, на котором было принято решение: откомандировать группу специалистов-реаниматологов в количестве 12 человек для обеспечения предстоящего космического полета и поручить мне соответствующую их подготовку. Я поблагодарил Бурназяна за понимание вопроса, но заявил, что я этим заниматься не буду. В зале наступила тишина, и после долгого молчания последовал вопрос «почему»? Ответил: «Мое непосредственное начальство не только не понимает важности поставленных передо мною задач, но и всячески мешает, будучи совершенно некомпетентным». На вопрос, кто эти люди, я отвечаю: «Они здесь присутствуют, это непосредственный начальник, к. м. н. Б. Акимов и профессор Т. Крупина». Теперь представьте себе возникшую ситуацию: нашелся человек, который не только жалуется на своего директора Института, но и не хочет выполнять приказ и заместителя министра здравоохранения. К моему счастью, А. И. Бурназян внимательно следил за моей деятельностью по координации работ со всеми смежными институтами, а иногда на совместных совещаниях и присутствовал, и отзывался о ней хорошо. Выслушав моих оппонентов, которые вразумительно ничего не могли сказать, решил обратиться в дирекцию Института, чтобы решен был и кадровый вопрос, а «если кто будет вам мешать, то обращайтесь непосредственно ко мне». В связи с этим я вспоминаю, что в России существуют две проблемы: дураки и дороги. Если с дорогами более или менее понятно, то с дураками дело обстоит гораздо труднее. Общеизвестно, что власть имущие во все времена на все посты старались назначить своих людей, каждый из которых в своей области, может быть, и достаточно умен. Но получив назначение на должность, в которой он абсолютно некомпетентен, начинает разворачивать бурную деятельность и, с точки зрения наблюдающих за ним, становится дураком. Так, например, случилось с деятельностью Министерства здравоохранения и социального развития, которое благодаря подобному руководству привело подчиненные ему структуры, некогда лучшие в мире, фактически к развалу. Оглядываясь назад, я считаю, что мой вклад в борьбу с такими дураками, которых на одного стало меньше в космической медицине, я выполнил. Но для этого, конечно, нужно иметь покровителей, для которых государственные интересы, а не личные карьеристские соображения, были превыше всего, таких как министр здравоохранения Борис Васильевич Петровский, Аветик Игнатьевич Бурназян, его первый заместитель, курировавший космонавтику и атомную промышленность.

Моя мечта, воплотившаяся в создании практически всех видов оказания медицинской помощи космонавтам, осуществилась, и, как сказал А. И. Бурназян, появилась действительно новая отрасль — космическая медицина, которая представляет собой в миниатюре Министерство здравоохранения в целом.

Таким образом, за 4 месяца до трехместного полета, опять без скафандров, мне было выделено 12 лучших специалистов-реаниматоров вместе со средним медицинским персоналом, которых не только надо было ввести в курс дела, но и обеспечить всем необходимым для работы в полевых условиях. За это время была разработана портативная реанимационная укладка, позволяющая оказывать медицинскую помощь при неотложных состояниях практически в любых условиях. Во время встречи с космонавтами перед отлетом на Байконур Бурназян, учитывая важность и сложность предстоящего полета, отметил, что медицинскому обеспечению полета уделено особое внимание и что «после полета вас встретят врачи-реаниматоры». Конечно, этими словами он хотел подчеркнуть тот факт, что приняты усиленные меры безопасности, но фраза эта стала крылатой среди космонавтов. К сожалению, космонавты Добровольский, Волков и Пацаев погибли, так как, несмотря на все усилия врачей-реаниматоров, степень нарушений в их организмах была несовместима с жизнью. Следует сказать, что медицинская служба была единственной, которая после разбора полетов не получила никаких нареканий. А вскоре мне было выделено около 100 тыс. рублей фонда заработной платы для создания собственной реанимационно-анестезиологической службы.

Одновременно я также создал собственную инженерную службу для решения технических задач, входящих в разработку бортового стационара космических кораблей. Достаточно сказать, что созданная мною система оказания медицинской помощи космонавтам при полетах различной продолжительности, в том числе и к другим планетам (кстати, так формулировалась тема моей докторской диссертации), продолжает исправно работать, а один из видных реаниматоров, д. мед. н. Валерий Васильевич Богомолов, работавший со мной, стал заместителем директора Института по медицинскому обеспечению космических полетов.

Под моим руководством высококвалифицированные специалисты (по 3–4 специалиста из различных областей знаний), а также Всесоюзный НИИ медицинского инструментария и оборудования, которым руководил мой друг Р. И. Утямышев, и практически многие учреждения Академии наук Украины, благодаря благоволившему ко мне ее президенту Борису Евгеньевичу Патону, решали проблему: с помощью каких средств и методов выполнить поставленную задачу по созданию бортового стационара космических кораблей, отвечающего специфическим требованиям, предъявляемым к изделиям, поставляемым на космические корабли. Вот почему в фокусе моего сознания был всегда целый организм со всем многообразием сложных взаимоотношений работающих систем. Вот почему я докапывался до глубины физиологических механизмов работы клеток, в основе которых лежат процессы дыхания, работа сердца, состояние гомеостаза (кислотно-щелочное равновесие), и других процессов, о которых пойдет речь в этой книге и что составляет основу нашего здоровья.

Из особенностей моей работы по созданию «космической больницы» я приведу один пример. Как известно, наиболее частым заболеванием в ургентной (неотложной) хирургии является острый (подострый) аппендицит, что составляет 80–82 % общего числа поступивших в больницы. Возникает вопрос, а что если это состояние возникнет в космическом полете: делать операции пока там не научились, во время спуска в результате динамических перегрузок аппендикс точно лопнет. На совещании у академика А. А. Вишневского был поставлен вопрос: что делать? Может, аппендикс вырезать у космонавтов до полета? Стало известно, что у американцев эту операцию стали делать даже у младенцев. А. А. Вишневский вспомнил, что немцы во время войны проводили эксперимент: у здоровых пленных удаляли аппендикс и наблюдали, что с ними будет. Оказалось, что аппендикс этот, как считают многие медики, является не просто каким-то рудиментом, а гормональной железой, от которой зависит физиологическая переработка пищи, и при задержке в этом месте толстого кишечника каловых масс возникают явления аллергии, воспалительных процессов в верхних дыхательных путях. По данным института им. Н. В. Склифосовского, удалось выяснить, что некоторым геологам, в анамнезе которых отмечали подострый или хронический аппендицит, по их личной просьбе перед уходом в длительные экспедиции аппендикс удаляли. Так вот оказалось, что после удаления аппендикса у здоровых людей образовывались спайки, последствиями которых даже было признание такого человека инвалидом. Как-то я приехал в Звездный городок для проведения занятий по оказанию медицинской помощи в космическом полете средствами, которые будут в корабле, и вдруг вопрос: «Иван Павлович, нам стало известно, что Вы собираетесь у нас вырезать аппендикс, это правда?» Думаю, несмотря на секретность проводимой работы, каким-то образом произошла утечка информации, и так как у меня с космонавтами всегда были доверительные отношения, пришлось все подробно рассказать. После этого последовал снова вопрос: «Иван Павлович, а у Вас самого был аппендицит (операция по поводу аппендицита)»? Отвечаю: «Нет». Началась дискуссия, после которой было сказано: «Иван Павлович, Вы удаляете у себя здоровый аппендикс, а мы будем приходить навещать вас и наблюдать, что будет с Вами дальше. И если через полгода-год у Вас будет все в порядке, мы дадим Вам согласие на проведение такой операции». Про себя подумал, что я, дурак что ли, чтобы подвергать себя такой операции, и так постепенно этот вопрос сам собой отпал. Я же в первую очередь при создании операционной для космических кораблей (гнотобиологическая камера) разработал укладку для проведения операции по поводу острого аппендицита.

Теперь можете себе представить, какие вопросы приходилось решать практически по поводу любого заболевания, которое требовало не только возможного проведения лечения, но и проведения оперативного вмешательства, например, при возникновении острой зубной боли. Чтобы устранить зубную боль, надо вскрыть зубную полость. Для этого в 1970–1972 гг. нами была разработана бормашина, работающая от сети, весом 450 г, а с батарейками — 900 г, дающая при этом 8-10 тыс. оборотов в минуту. Вся стоматологическая укладка весила 800 г (питание от бортовой сети). Несмотря на то что она была защищена авторским свидетельством, такая укладка (а кто ее видел, называл «мечтой стоматолога») оказалась никому не нужна. Нечто подобное появилось в конце 1970-х гг. в Японии. Так мы внедряли космические разработки в практику земной медицины. И чему после этого стоит удивляться…

Из почти 60-летней врачебной, в том числе 40-летней научной деятельности, вопросами дыхания я занимался в общей сложности более 15 лет.

Б. В. Петровский и И. П. Неумывакин вспоминают, как создавали «космическую больницу», 2001 г.

И. П. Неумывакин проверяет жизненную емкость легких с помощью водяного спирометра в высотно-компенсирующем костюме, 1960 г.

Г. С. Титов проверяет жизненную емкость легких с помощью портативного сухого спирометра, 1961 г.

И. П. Неумывакин с В. В. Терешковой перед проведением эксперимента в сурдокамере («комната тишины»), 1962 г.