Ричард Львиное Сердце. Король-рыцарь

От свадьбы Алиеноры с Генрихом II до рождения Ричарда (1152-1157)

Брак Алиеноры и Генриха II, заключенный в 1152 г., не оставил Людовика VII равнодушным, прежде всего потому, что он был заключен без его согласия как сюзерена. Король Франции разработал план нападения на Нормандию, склонив на свою сторону графов Булонского, Шампанского, Першского и даже младшего брата Генриха — дважды отстраненного и Генрихом, и Алиенорой, Жоффруа Анжуйского, которого недавно посвятил в рыцари Тибо Блуаский^[53]. Жоффруа должен был поднять в Анжу бунт против брата, в то время как союзники завоюют Нормандию и Аквитанию. Но Генрих, вернувшись из Котантена и опустошив нормандский Вексен, прибыл навести порядок в Анжу и произвел такое впечатление на Людовика VII, что тот отказался от своей затеи, сомневаясь, вероятно, в справедливости военной операции, которая была организована ради наказания, в общем-то, мелкого нарушения феодального права, еще находившегося в процессе становления. Генрих без особых трудностей смог отплыть в Англию, где, как мы видели, смерть Евстахия сделала его отца, старого Стефана, пожизненным королем, а Генриха — на недолгое время наследником.

Рождение в 1153 году первенца Гийома, казалось, стало знаком благосклонности небес и обеспечило Генриху будущее. В сравнении с ним король Франции Людовик VII выглядел довольно одиноким: у него не было наследника мужского пола, он только что лишился ценных советов аббата Сан-Дени Сугерия, умершего в 1151 году, и иногда слишком грозных высказываний Бернарда Клервоского, скончавшегося в 1153 году. Людовику пришлось считаться с успехами своего соперника, который усмирил Нормандию и Анжу и благодаря рождению Гийома лишил двух дочерей короля от брака с Алиенорой прав на Аквитанию. В 1154 году Людовик согласился с предложением Генриха о мире, вернул ему Вернон и Нёфмарше в нормандском Вексене и отныне стал предпринимать более скромные, но не менее эффективные усилия в качестве защитника церкви и мира, как и его отец, последовавший советам Сугерия. Став таким образом гарантом порядка и справедливости в королевстве, он понемногу усилил свой авторитет и, умело используя свои королевские прерогативы, навязал себя в качестве арбитра князьям королевства и блюстителя правосудия во имя формирующегося феодального права, заявив, что миссия короля — заставлять подданных уважать мир Божий^[54].

При этом он не забывал укреплять свои отношения с соседними правителями, например с домом Блуа-Шампань, сделав Тибо своим прямым вассалом и сенешалем; он также сблизился с графом Раймундом V Тулузским, находившимся в ссоре с графами Барселоны и Прованса и опасавшимся притязаний на свои земли Плантагенетов как герцогов Аквитании. В 1154 г. Людовик VII выдал свою сестру Констанцию, вдову Евстахия Булонского, замуж за графа Тулузского, а сам в том же году женился на другой Констанции, дочери короля Альфонса Кастильского. Так на некоторое время обозначилось противостояние союза Капетингов с домами Тулузы и Кастилии и союза Плантагенетов с графами Барселоны и Арагона. Упрочив свои позиции, Людовик VII смог предпринять паломничество в Сантьяго де Компостела, позволившее ему перевернуть страничку «Алиенора» и начать новую жизнь с Констанцией, подтвердить по пути свои иберийские союзы и закрепить свой авторитет и покровительство над епископствами Лангедока во имя «королевского мира»^[55]. Но в то время Людовик VII был не готов к военным действиям против Плантагенетов, которых у него были основания опасаться. Настало время для мирных переговоров и попыток добиться мирного сосуществования.

В этом с ним был согласен Генрих II — по крайней мере на данный момент. Новому королю Англии нужно было усмирить свое королевство, где уже долгое время сражались сторонники Матильды и Стефана Блуаского. Бароны воспользовались этой гражданской войной, ввергшей страну в пучину хаоса и анархии, чтобы освободиться от опеки пошатнувшейся королевской власти, построить замки, обзавестись собственными войсками, набранными из местных жителей, но также из большого количества иностранцев, прибывших поучаствовать в грабежах этих «сеньоров войны». Поэтому Генрих II посвятил себя, причем успешно, восстановлению в Англии мира и наведению порядка: он изгнал иностранных наемников или нанял их к себе на службу, разрушил замки бунтарей или разместил там королевские гарнизоны, подчинил аристократию и взял в свои руки управление в королевстве; в этом деле ему помогал его канцлер Томас Бекет. Ему даже удалось добиться повиновения и оммажа со стороны короля Шотландии, который воспользовался гражданской войной, чтобы избавиться от английской опеки и завладеть Нортумберлендом.

Политика мира с Францией представлялась Генриху своевременной. Генрих II и Томас Бекет проводили ее совместно. В 1156 г. Генрих II встретился с Людовиком VII на границе Нормандии и домена Капетингов и принес ему оммаж за все свои «французские» земли, включая Анжу, Мэн и Аквитанию. Это соглашение положило конец намерению Капетингов выступить против Генриха II на стороне его брата Жоффруа, который теперь был предоставлен своей печальной участи. Генрих возместил ему убытки, согласившись на выплату ежегодной ренты; затем Жоффруа постепенно добился признания себя сеньором Бретани, впоследствии, как мы увидим, перешедшей под влияние Плантагенетов. Оммаж, принесенный Людовику VII за Аквитанию, придал правам Генриха законности в глазах вечно бунтующих баронов этого региона.

Эра мирного сосуществования (1157-1164)

Ричард родился в 1157 году, как раз в разгар периода, который можно охарактеризовать как время «сердечного согласия» между двумя королями Франции и Англии. В июне 1158 года Томас Бекет, прибывший с большой помпезностью в Париж, представил Людовику VII проект, разработанный Генрихом и имевший целью объединить два дома — сочетать браком Маргариту, дочь короля, которую его вторая жена родила за несколько месяцев до этого, и Генриха, трехлетнего сына Генриха II, ставшего наследником королевства Англии после преждевременной смерти старшего Гийома. В августе того же года этот проект облекся в конкретные формы: было определено приданое Маргариты, которое состояло из нормандского Вексена с его замками, в частности Жизором, Водреем, Нофлем и Дангю, контролирующими

путь сообщения между Парижем и Руаном. Это приданое должно было оставаться в руках Людовика VII до официального заключения брака по достижении обрученными зрелого возраста; сама же невеста Маргарита была передана на воспитание Генриху II, которой в сентябре приехал за ней в Париж, чье население с радостью приветствовало грядущее перемирие между двумя династиями^[56]. Оба королевских дома также приняли решение, что в случае смерти Генриха-младшего Маргарита выйдет замуж за другого сына Плантагенета; на тот момент времени это мог быть только Ричард... или другой новорожденный.

Данный союз имел и другой аспект. Людовик VII, предоставив Генриху II требуемый им почетный, но фиктивный, титул сенешаля Франции, тогда же, по-видимому, согласился и на ввод войск короля Англии на территорию Бретани, на которую Генрих претендовал в силу прав, унаследованных от своего недавно умершего брата Жоффруа. С титулом сенешаля Генрих получал возможность военного и юридического вмешательства в дела Бретани, «по долгу службы», от имени короля Франции, что он не преминул сразу же сделать, вынудив Конана V Бретонского отдать ему город Нант^[57].

В общем, наибольшую выгоду из этого мирного сосуществования получил Плантагенет. К тому же Генрих старался расширить свои иберийские союзы: в марте 1159 года в Аквитании он принял Раймунда-Берангария IV, графа Барселоны и фактического правителя королевства Арагон от имени своей жены. С ним он заключил новый проект брачного союза, как всегда в сугубо политических целях: на этот раз речь шла о Ричарде, который должен был жениться на одной из дочерей каталонского государя; в день свадьбы молодожены должны были получить герцогство Аквитанское, обещанное Ричарду в наследство от Алиеноры. Этот проект, как и все прочие, что касались Ричарда, не имел продолжения. Однако он показывает ту важную дипломатическую роль, которую играли дети в домах средневековых правителей.

Впрочем, на данный момент английскому королю удалось заключить многообещающий политический союз. Этот союз позволил Генриху II с помощью Беренгария и союзников, которых тот приобрел среди могущественных сеньоров региона, начать военную кампанию против Раймунда Тулузского. Генрих возобновил старые притязания герцогов Аквитанских на графство Тулузское от имени Филиппы, единственной дочери графа Тулузского, супруги Вильгельма IX Аквитанского, которую ее дядя лишил наследства после смерти ее отца. Графство Тулузское обладало множеством преимуществ, особенно стратегических и торговых, так как проход между Атлантикой и Средиземным морем пролегал по его территориям.

Перед тем как начать военные действия, Генрих II тщетно пытался добиться от Людовика VII обещания во имя их дружбы не вмешиваться в этот конфликт. Однако Раймунд Тулузский был одновременно вассалом короля и его зятем — мужем сестры Констанции. Именно поэтому Людовик VII предупредил Генриха, что в случае нападения он встанет на сторону своего вассала, которому грозит опасность, как того требует феодальное право. Генрих не обратил на это внимание, собрал налог, позволивший ему нанимать отряды лучников и иностранных наемников, и в июне отправился из Пуатье в Тулузу, захватив по дороге Каор и многие крепости Керси и Рурга. Достигнув стен Тулузы, он узнал, что Людовик VII присоединился к своему вассалу, что в правовом отношении запрещало ему предпринимать любое нападение, поскольку в данном случае оно расценивалось бы как посягательство на персону короля-сюзерена, на королевский сан. После некоторых колебаний Генрих отказался от своих планов и отступил^[58]. Однако в силу своего злопамятства он не простил Людовику этот довольно унизительный проигрыш. Готовясь к новым конфликтам, он укрепил Нормандию, осуществил несколько набегов на земли Капетингов и разместил там в некоторых крепостях свои гарнизоны.

Грядущий конфликт, однако, был предотвращен договором, подписанным в Шиноне, на Пасху 1160 г.: им было восстановлено статус-кво, а также предусматривалось, что свадьба между Маргаритой и Ричардом может состояться раньше достижения совершеннолетия, может, года через три, если будет получено согласие церкви. Отныне замки Вексена, выбранные в качестве приданого, переходили под охрану трех рыцарей ордена тамплиеров, причем все они были нормандцами. Что касается претензий Генриха на графство Тулузское, то он от них не отказался. Он оставил за собой завоеванные Каор и крепости в Керси. Как в Нормандии, так и в Тулузе осталось множество поводов для будущих конфликтов. Людовик VII и Генрих II осознавали это: отныне их соперничество никогда не прекратится.

Впрочем, на некоторое время это соперничество вступило в приглушенную фазу, ограничившись дипломатическими мерами. Четвертого октября 1160 г. королева Франции Констанция Кастильская умерла, произведя на свет девочку Аэлис. Так как Людовик VII не имел сыновей, то наследницей трона стала Маргарита, обещанная в жены Генриху Молодому. Однако через пять недель, к всеобщему удивлению, Людовик женился на Адели Шампанской, снова перетянув на свою сторону знатные роды Блуа-Шампани и Бургундии. Он мог, наконец, надеяться на долгожданного наследника. Генрих II, в свою очередь, получил наконец от папы Александра, взамен признания его понтификом, разрешение на официальную свадьбу Генриха и Маргариты ранее установленного срока, которая и состоялась второго ноября 1160 года в Нёбурге. Король Англии тотчас же завладел приданым — Вексеном и Жизором. Хронист Гийом де Нёфбург ясно говорит об этом: Генрих II специально поспешил с этим союзом, чтобы получить в свое распоряжение приданое, до этого времени находившееся под охраной тамплиеров^[59]. Людовик попытался воспротивиться: столкновения имели место в Турени и на границе с Вексеном. Заключенное перемирие весной 1161 г. положило конец этим военным операциям. С этого времени, вероятно, даже планировалась свадьба четырехлетнего Ричарда и Аэлис, второй дочери Людовика VII и Констанции Кастильской, еще младенца.

Генрих II в течение этих лет укреплял свою власть в Англии и попытался подчинить валлийских князей, пока, правда, без особого успеха: валлийцы — дикий народ, практиковавший партизанскую войну и тактику засад, использовавший лук и копье, сражавшийся в пешем строю, способный вести беспощадную войну в горной местности. Искусство конного боя, привезенное из Франции и Нормандии, плохо подходило к такому типу местности и к такой форме конфликта, как правильно заметил несколько лет спустя знаток кельтских нравов и земель, Геральд Камбрийский^[60]. Генрих имел больше успеха в другом кельтском регионе, в Бретани, на которую он высказал свои претензии. В 1166 году, победив бретонцев, он низложил в Ренне герцога Конана, у которого была лишь очень молодая наследница, дочь Констанция. Используя свою обычную матримониальную стратегию, Генрих предназначил ее в жены Жоффруа, своему третьему сыну, подготавливая таким образом для себя почву на бретонской земле.

Между миром и столкновением (1165-1170)

Конфликт Плантагенетов — Капетингов все же разразился в 1164 г., и по многим причинам. Первой причине часто придавали слишком большое значение: речь идет о распре в Англии между королем и его канцлером Томасом Бекетом, укрывшимся от гнева своего монарха во Франции. Эта стычка, как часто считают (без сомнения, ошибочно), поглотила все силы Генриха 11. Вторая причина была более реальной: Людовик VII, пользуясь тем, что Генрих занят на границах с Уэльсом, вмешался в дела Оверни, земли которой зависели одновременно от Франции и Аквитании. Начавшись в 1164 г., этот конфликт пережил и обострения, и смену союзников, что в принципе нас не касается: для нас лишь важна несомненная воля двух суверенов поддержать свой авторитет и увеличить влияние, будь то ценой военных действий в Оверни или в Вексене, не доводя, однако, дело до общего противостояния. Людовик VII сначала находился в довольно щекотливом положении, но потом все же усилил свое влияние на князей королевства Франции, Бургундии, Оверни, Нижнего Лангедока. Он чувствовал себя успокоенным и ободренным после рождения 21 августа 1165 года Богоданного сына Филиппа. Король понимал, что если ребенок выживет, то все претензии Плантагенетов, основанные на уже сыгранных или планируемых свадьбах, ослабнут или вообще исчезнут.

Дело Томаса Бекета стало еще одним яблоком раздора между двумя суверенами. Поскольку оно довольно известно, не будем на нем долго останавливаться. Став архиепископом Кентерберийским, канцлер, до этого времени друг и надежный помощник Генриха в деле усиления монархической власти, превратился в ярого защитника церковных свобод, столкнувшихся, по его мнению, с угрозой королевского абсолютизма, горячим сторонником которого он некогда слыл. 13 января 1164 г. Бекет отказался поддержать «Кларендонские постановления», которыми Генрих II отменил большинство привилегий священнослужителей, принудив церкви и клир платить налоги. Объявленный бунтовщиком по отношению к своему королю, Томас Бекет сбежал во Францию, где его приняли и взяли под защиту, несмотря на неоднократные протесты Генриха II к Людовику VII. Напряжение в отношениях между двумя суверенами росло, и большинство встреч не принесло результатов.

Конфликт резко обострился в 1167 г., когда Раймунд V Тулузский, расторгнув брак с Констанцией, сестрой Людовика VII, и отдалившись от Капетингов, в поисках новой поддержки обратился к Генриху II. Весной 1167 г., несмотря на последние мирные переговоры в Вексене, оба короля начали подготовку к войне. Людовик VII при поддержке Матье Булонского даже планировал высадку на английском побережье^[61]; он захватил Вексен, сжег Лез Андели, подтолкнул бретонцев к восстанию против Генриха, в то время как войска последнего грабили Перш. Папа Александр III, сам находясь под угрозой императорских войск Фридриха II, призвал обе воюющие стороны к миру. Седьмого апреля 1168 г. было заключено перемирие: Генрих сразу же воспользовался им, чтобы раздавить бретонцев из области города Ванна, которые отказывались приносить ему оммаж. От папы он добился двух важных уступок: приостановления полномочий Томаса Бекета и признания действительности брака между наследницей Бретани и Жоффруа, что усиливало законность прав Плантагенетов на Бретань.

Генрих, казалось бы, к этому времени одержал победу на всех фронтах: он стал раздумывать над тем, чтобы передать своим сыновьям не реальную власть, которую он, естественно, хотел сохранить за собой, а земли, на которых им предстояло позднее править в результате этого своего рода дарения раздела. Генриху Молодому он оставил титул короля и все отцовские земли в наследство: Англию, Нормандию, Анжу, Мэн. Ричард получил земли матери — Аквитанию с титулом графа Пуатье. Жоффруа досталась Бретань, принадлежавшая его жене Констанции. Однако, чтобы претворить этот замысел в жизнь, требовалось усмирить эти территории. Ведь в начале 1168 г. вспыхнуло новое восстание в Аквитании, поднятое графами Лузиньяна и Ангулема^[62]. Оно было стремительно подавлено войсками Генриха, который уничтожил владения мятежников и разрушил замок Лузиньян — сердце восстания.

Людовик VII отдавал себе отчет в успехах соперника: он был готов к переговорам и сообщил об этом Генриху, который ради встречи с Людовиком оставил королеву Алиенору в Пуатье под ответственность проверенного человека Патрика де Солсбери. Восставшие пуатевинцы воспользовались этим, чтобы укрепить заново замки и устроить заговор. Генрих перенес встречу с Людовиком, что привело французского короля в ярость. Тогда Людовик вступил в контакт с восставшими пуатевинцами и все более и более открыто стал поддерживать их в борьбе против Генриха. Бунтари даже осмелились совершить покушение на Алиенору, напав на нее в дороге; граф Солсбери был убит в той стычке, после того как ему удалось увести королеву в безопасность. Граф Лузиньяна убил его «самым постыдным образом», ударом в спину, «по-пуатевински», как скажут современники восстания. Этот эпизод предоставил Гийому Маршалу возможность сделать себе имя: чтобы отомстить за своего господина (Гийом был на службе у Патрика, его дяди), он кинулся в бой, сразился с подавляющим числом враждебных рыцарей, убил шестерых, но, раненный в бедро, выпал из седла. Его взяли в плен и перенесли в лагерь восставших; вскоре благодарная Алиенора освободила его, заплатив выкуп, и наняла к себе на службу. Этот случай послужил началом блестящей карьеры, которую сделал Гийом, «наилучший рыцарь в мире», воспитатель молодого короля Генриха во всем, что касалось рыцарских дел, отважный и уважаемый соперник Ричарда до его вступления на престол^[63].

Этот эпизод еще больше усилил трения между двумя суверенами; король Франции воспротивился союзу Ричарда с его дочерью Аэлис. Долгожданный мир оказался под угрозой, тем более что в империи Плантагенета росло возмущение — в Аквитании, в Бретани, на кельтских территориях Британских островов, в Уэльсе и Шотландии. Однако Людовик и его союзник Филипп Фландрский потерпели неудачу в Вексене, и Людовик VII попросил перемирия. Генрих согласился, тем более что ему самому мир был выгоден больше, чем его противникам.

Мир был заключен в январе 1169 г. в Монмирае по обоюдному соглашению^[64]: Людовик признал завоевания Плантагенета в Бретани и отказался поддерживать пуатевинских баронов в их борьбе против Генриха. В результате они сложили оружие и сдались на милость Генриха, обещавшего королю Франции их пощадить. Взамен он торжественно подтвердил свой оммаж французскому королю за земли, входящие в его королевство. Его сыновья также принесли оммаж королю Франции за земли, которые, в соответствии с разделом, должны были им отойти: Генрих, которому был обещано королевство Англия, принес оммаж за Нормандию, Мэн, Анжу, а также связанный с ним титул сенешаля Франции. Молодой Ричард, которому тогда было всего двенадцать лет, преклонил колени перед королем, а тот взял его руки в свои, поднял и поцеловал. Таким образом на глазах у всех присутствующих между ними были установлены вассальные отношения. Ричард принес оммаж за Аквитанию от имени своей матери, чьим любимым сыном он, по-видимому, был уже тогда и которая стремилась при первой же возможности передать ему управление герцогством.

Эта официальная церемония была первым значимым публичным актом, в котором молодой Ричард лично принял участие. Тогда же была вновь подтверждена его будущая свадьба с Аэлис. Девятилетнюю девочку передали на воспитание Генриху II, который, кажется, обратил это себе на пользу. На собрании в Монтмирае была сделана попытка помирить Томаса Бекета и Генриха — но тщетно. Прелат оставался непреклонен и строго придерживался своих убеждений.

Генрих II не стал выполнять обещания, данные насчет восставших баронов, которых он намеревался усмирить. Через несколько недель после соглашения в Монмирае он отправился в Аквитанию и подчинил себе большинство восставших, среди которых оказался граф Ангулема Гийом Тайфер и Роберт Сейяк: если верить хронисту Жоффруа де Вижуа, этих двоих король заковал в кандалы и оставил умирать без воды и хлеба^[65]. Генрих ясно показал своими репрессивными действиями в Аквитании, что пока еще не собирается оставлять Ричарда, действительно еще слишком молодого, лично действовать в герцогстве, за которое он принес оммаж французскому государю.

Автономия без разрыва (1170-1174)?

Положение вещей изменилось через год. Будучи тяжело больным, Генрих II решился разделить свои владения между Ричардом и его братьями — Генрихом Молодым и Жоффруа. Генриху, королю Англии, он оставил Нормандию и все континентальные земли, которые в свое время получил от родителей; Жоффруа досталась Бретань и чуть позже графство Мортэн — Жану^[66].

Генрих Молодой был коронован четырнадцатого июня 1170 года в Вестминстерском аббатстве архиепископом Йорком, вопреки протесту папы Римского и Томаса Бекета. Генрих II воспользовался моментом для того, чтобы выдвинуть короля Вильгельма Шотландского и его брата Давида^[67] принести оммаж своему сыну. Однако он позабыл короновать жену сына, Маргариту Французскую, чем вызвал сильное раздражение Людовика VII, короля Франции; в ответ тот вторгся в Нормандию. 22 июля Генрих восстановил мир в Вандоме; он пообещал, что коронация Маргариты английской королевой состоится, но только в сентябре 1172 г. в Винчестере; церемонию проведет архиепископ Руанский^[68]. Однако, несмотря на свою коронацию, Генрих по-прежнему оставался под присмотром отца, английского короля, который не предоставлял ему в делах никакой инициативы. Ричард же тотчас отправился с матерью в доставшиеся ему владения. Жоффруа де Вижуа отмечал, что в 1170 г. по настоянию Алиеноры король Генрих передал герцогство Аквитанское сыну Ричарду. Это решение вошло в силу лишь несколько месяцев спустя. Между тем Генрих выздоровел и отправился поблагодарить небеса в Рокамадур. Тем же временем в кафедральном соборе было совершено убийство Томаса Бекета рыцарями, желавшими таким образом доставить удовольствие Генриху II. Ответственность за это преступление тяжким грузом легло на совесть Генриха, которому позднее пришлось принести покаяние.

Лишь в 1171 г. Ричард по-настоящему вышел из тени, чтобы войти в историю вместе с Алиенорой. В Лиможе он заложил первые камни в основание монастыря Св. Августина. Затем последовал примирительный объезд Аквитании, во время которого Алиенора и Ричард аннулировали конфискации и санкции, установленные незадолго до этого Генрихом II, а на Рожество 1171 г. они пригласили ко двору всех своих южных вассалов. Следом за этим, в июне 1172 г. Ричард был провозглашен герцогом Аквитании в церкви аббатства Св. Илария в Пуатье, где получил копье и знамя, символы его сана, из рук прелатов Бордо и Пуатье. Некоторое время спустя он получил кольцо Св. Валерии, хранительницы Аквитании, добавив к предыдущим символам власти и печать таинственного союза, связавшего отныне герцога Аквитании со святой покровительницей, культ которой поддерживали монахи аббатства Сен-Марсьял де Лимож^[69]. К этому моменту Ричарду исполнилось пятнадцать лет, и с одобрения Алиеноры, чьим наследником он являлся, он отныне мог считаться законным графом Пуатье, возможно, вызвав тем самым зависть у своего старшего брата, Генриха, которому отец так и не давал полной свободы.

Однако Генрих II и слушать ничего не хотел и по-прежнему намеревался править землями по обе стороны Ла-Манша. В мае 1172 г. он повинился в смерти Томаса Бекета, согласившись принести публичное покаяние, и был оправдан^[70]. Выздоровев, вернув расположение Церкви, он провел Рождество 1172 г. в Шиноне с Алиенорой и детьми^[71]. Здесь состоялась последняя публичная демонстрация семейного союза, на деле уже развалившегося.

Однако Генрих II пытался заручиться для себя и своей семьи верностью и других людей. Так, в феврале 1173 г. граф Тулузы прибыл в Лимож и в присутствии короля, его супруги, Ричарда и многочисленных князей принес оммаж за свое графство Генриху II и его сыну Ричарду, герцогу Аквитанскому, пообещав каждый год поставлять сорок лошадей и в случае необходимости оказывать военную поддержку (servicia) в виде сотни рыцарей (milites) в течение сорока дней^[72]. Генрих II пытался расширить свое влияние путем политических и брачных союзов, например, с графом Гумбертом де Мориеном, земли которого занимали большое стратегическое положение в Европе, так как через них проходила дорога в Альпы. Поскольку его наследницей являлась семилетняя девочка, то Генрих пожелал сделать ее невестой своего последнего сына, пятилетнего Жана. Официальная помолвка состоялась в 1173 году, и по обычаю невеста была отдана королю Англии. Вероятным потомкам этой пары был обещан Руссилон^[73]; но на тот момент Жан все равно оставался «Безземельным». Его отец предложил передать ему три замка с прилегающей к ним территорией — замки Шинона, Лудена и Мирбо. Это обещание вызвало крайнее недовольство старшего сына, Генриха Молодого, который в возрасте восемнадцати лет был коронован и после публичного и торжественного принесения оммажа был наделен герцогством Нормандии, графствами Анжу и Мэна — однако и королем, и герцогом, и графом был только по имени. Он не располагал ни реальной властью, ни землями и, следовательно, никаким доходом, полностью завися от доброй воли своего отца, который сосредоточил в своих руках всю полноту власти и все блага. Выделение Генрихом доли для Жана, частично взятой у Генриха Молодого, вызвала в нем чувство горечи: он просил отца отдать ему хотя бы часть наследства, которое ему полагалось. Иными словами, еще при его жизни осуществить условия раздела владений, установленные два года тому назад, Генрих Старший наотрез отказался.

С этого момента было покончено с семейным союзом, видимость которого хотели создать годом ранее при дворе в Шиноне. Конфликты, до сей поры скрытые, вспыхнули между отцом и сыновьями^[74]. Впрочем, лучше сказать, что по крайней мере поначалу они вспыхнули между Генрихом и Алиенорой — поскольку двое супругов отныне стали непримиримыми противниками^[75]. Их неприязнь была настолько явной, что решение Алиеноры передать управление своим наследством Ричарду с целью лишить Генриха такой возможности, вероятно, было вызвано именно этим разногласием. Из всего вышесказанного следует, что Генрих рассматривал их брак лишь как средство усиления своей власти. Любил ли он действительно Алиенору? В точности не знает никто. Но, во всяком случае, доподлинно известно, что он безумно и ни от кого не скрывая влюбился в одну из своих любовниц, Розамонду Клиффорд. Генриху II на этот момент было сорок лет, а его забытой жене, все еще достаточно красивой для своего возраста, перевалило за пятьдесят. Не придавая слишком много значения легендам, которые припишут Алиеноре ревность и дикую злобу, толкнувшие ее на убийство соперницы, не трудно представить, что эта женщина, которой когда-то льстили и угождали, чувствовала себя одновременно разочарованной и униженной бесконечными изменами мужа, который к тому же отстранил ее от дел^[76]. Конечно, по традиции большинство хронистов приписывают ссоры и войны, раздиравшие королевскую семью, божественному возмездию за убийство Томаса Беккета или моральной распущенности их предков, но они также подчеркивают, что сыновей на восстание подтолкнула именно Алиенора^[77].

Это горькое чувство обиды, вероятно, повлияло на психологический настрой Алиеноры, толкая ее на политические действия, направленные против Генриха, что, однако, не исключает, как хорошо показал Ж. Джилингем, и наличие чисто политических мотивов или оснований. Генрих II ясно давал понять своим отношением к Генриху Молодому, что он не уступит de facto власть на территориях, которые он ему предоставил de jure. Напротив, в Аквитании Алиенора имела намерение передать эту власть Ричарду. В Лиможе Раймунд Тулузский принес оммаж за свое графство не только Ричарду, новому графу Пуатье, Генриху II и, может быть, Генриху Молодому в присутствии Алиеноры^[78]. Однако давние претензии на графство Тулузское принадлежали только роду Алиеноры, и она намеревалась не убирать руку со «своей» Аквитании, прямо передать ее Ричарду, не прибегая к посредничеству Генриха, чью власть не переносили многие бароны Аквитании. Она смогла увидеть в этих многочисленных оммажах, которые приносили не ей, вероятную опасность, грозившую ей отстранением уже не только как женщины, но и как герцогини Аквитанской; опасность могла грозить и будущему ее любимого сына Ричарда. Как утверждает Рауль де Коггесхолл, инициатива (и просчеты) восстания исходила от Генриха Молодого, слишком торопившегося «править при живом отце»^[79].

Однако довольно бледная политическая роль Генриха Молодого позволяет в этом усомниться: за всем стояла именно Алиенора. Это восстание, имевшее политический и военный размах, восстание женщины против своего мужа поразило и шокировало всех современников. На тот момент история не имела подобных примеров, и некоторые моралисты искали мужчину, стоявшего за всем этим, бывшего, так сказать, душой мятежа, и нашли его в лице Рауля де Фая, ее дяди и советника, сенешаля Пуату, много раз восстававшего против Генриха II. Здесь прослеживается характерная черта консервативной мысли людей того времени, особенно священнослужителей, для которых женщина, сокрытая от посторонних взглядов, должна играть роль ассистентки своего мужа. Однако во второй половине XII в. женщины постепенно вышли из тени и шаг шагом начали занимать авансцену. В литературных произведениях, как и на турнирах, их роль приобретала общественный резонанс, с их мнением стали считаться. Алиенора, больше чем кто бы то ни было, воплощала собой это явление — она фигура символическая, стремительная в делах и уверенная в своих силах. Для проведения военной акции ей не нужна была мужская помощь. Итак, можно утверждать — одна Алиенора была способна разжечь восстание^[80].

Она подняла бунт, направленный против своего мужа, — но бунт ради своих детей, особенно для Ричарда. Однако именно Генрих Молодой стал первым, кто восстал под предлогом, подсказанным Алиенорой и его близкими. «Не годится, — говорили они, — чтобы вы были лишь королем только по имени, чтобы вы не имели той власти в королевстве, которая должна вам принадлежать»^[81]. Молодой король сослался на унижение, которое он испытал от отца, и внезапно бежал от него из Шинон, чтобы найти убежище у короля Людовика, своего тестя, с радостью его принявшего. Два брата, Жоффруа и Ричард, также покинули отца, по настоянию Алиеноры, и прибыли ко французскому двору; лишь самый младший, Жан, волей-неволей остался с ним^[82]. При дворе Людовика VII созрел настоящий заговор, и Людовик обещал мятежным сыновьям свою военную помощь в борьбе со своим извечным соперником. Король изложил свои жалобы послам Плантагенета: Генрих II оставил себе приданое Маргариты, вместо того чтобы отдать его старшему сыну; он принял тесный оммаж у графа Тулузы, вырвав, таким образом, его из числа вассалов короля, и пытался восстановить против Людовика население Оверни. Людовик согласился поддержать дело Алиеноры и ее сыновей. Чтобы привлечь Ричарда на свою сторону, он посвятил его в рыцари и стал выказывать к нему самые дружеские чувства^[83]. Ричард, Генрих и Жоффруа поклялись при французском дворе не заключать сепаратного мира со своим отцом, без согласия поддерживавших их баронов Франции. Таким образом, посулами и щедротами Генрих Молодой склонил на свою сторону многих рыцарей и магнатов королевства Франции. Граф Фландрии принес ему оммаж в обмен на обещания нескольких замков и тысячи ливров; граф Булонский также присягнул ради нескольких замков; графу Шампани Генрих Молодой обещал замок Амбуаз и пятьсот анжуйских ливров.

Все эти заговорщики объединились и решили действовать быстро; они вторглись в Нормандию, пройдясь по ней огнем и мечом. Тем временем в Англии также вспыхнуло восстание. Душа восстания граф Лестер заручился поддержкой Вильгельма Шотландского, графа Честера и некоторых других сеньоров. Гуго Биго присоединился к ним с многочисленными воинами. Вильгельм Шотландский завоевывал север Англии. Генрих II выглядел потерянным, казалось, его все бросили, и многие в этом видели божественное возмездие за убийство Томаса Бекета.

В Нормандии в июне 1173 г. коалиция сначала одерживала верх: Филипп Фландрский, союзник молодого короля, занял Омаль и Нёф-Марше, Людовик VII осадил Верней, а граф Честер захватил в июле Доль в Бретани. Ричард присоединился к воюющим в Нормандии. Кажется, все благоприятствовало планам заговорщиков. Но во время осады Дриенкура Матье Булонский, брат Филиппа Фландрского, был убит стрелой из арбалета, что остудило военный пыл Филиппа, чья армия временно прекратила наступление. В то время как Людовик безуспешно стоял под стенами Вернея, Генрих нанял за деньги больше двадцати тысяч наемников и пошел на Верней. Людовик отказался с ним сражаться и бесславно удалился, несмотря на заключенное перемирие спалив и разграбив городские предместья^[84]. Генрих вновь захватил Доль и опустошил Бретань. Предложение мира от старого короля было отвергнуто сыновьями по неосмотрительному совету короля Франции, который счел, что сможет возобновить наступление на Руан, в то время как Филипп Фландрский и молодой король планировали высадку фламандских войск в Англии, чтобы поддержать повстанцев. Но Генрих II почувствовал опасность: со своими знатными пленниками и армией из пятисот брабанцев он вернулся в Англию, где сразу же узнал о полной победе своих сторонников: король Шотландии был захвачен в плен 13 июля, а Гуго Биго сдался 25 июля^[85]. Узнав об отъезде старого короля в Англию, Филипп Фландрский и Генрих Молодой оставили свое намерение высадиться на английском побережье и присоединились к Людовику VII под стенами Руана. Генрих II, одержав победу в Англии, вернулся на континент со своими наемниками; ему удалось обратить в бегство армию союзников, снявших осаду. Побежденная коалиция распалась. В конце сентября 1174 г. в Монлуи был подписан мир. Людовик VII проиграл партию своему могущественному вассалу, лучшему стратегу, чем он: французский король обязался вернуть Генриху оккупированные крепости Нормандии, в то время как сыновья старого короля должны были покорно подчиниться своему отцу^[86]. С виду все вроде бы «встало на свои места» в пользу Плантагенета, который превратился в самого могущественного монарха христианского мира, а король Франции в значительной степени утратил свой престиж.

Какую роль сыграл Ричард в этом столкновении? Весной 1173 г. он возвратился в Пуату, чтобы организовать восстание. Там на его сторону встали многочисленные бароны, сеньоры Ангулема, Лузиньяна, Тайбурга, Партенея и многих других городов, верные Алиеноре и ее сыну, но, возможно, еще больше желавшие освободиться от всякой опеки^35[87]. Однако восстание не нашло поддержки во всей Аквитании, особенно среди сеньоров Гаскони и большей части Лимузина. На севере виконт Туара почти один остался верным Генриху II. Повстанцы вначале имели небольшой успех, но Генрих во главе своего войска, состоявшего одновременно из рыцарей его дома и многочисленных наемников, как всадников, так и пехотинцев^36[88], расправился с ними на удивление быстро, совершив стремительный переход, о котором с удивлением свидетельствует Вас^37[89], и благодаря своему неоспоримому стратегическому чутью. В ноябре 1173 г., покинув Шинон, он захватил замки Прёйи и Шампиньи и подчинил себе регион.

Молодой Ричард, казалось бы, еще не обладал теми навыками военачальника, что его отец, и до сего времени не проявлял особой инициативы; ему было достаточно трудно, и Алиенора пожелала присоединиться к нему, чтобы поддержать морально и политически перед баронами Аквитании. Она переоделась мужчиной, но ее узнали, задержали и доставили Генриху II, который для начала заточил ее в Шиноне. Ричарду впервые пришлось взять на себя ответственность командования армией. Некоторое время он пытался продолжать борьбу, укрепиться в Ла-Рошели, крепости, считавшейся неприступной, но ее жители, верные старому королю, прогнали Ричарда. Тогда он отступил в Сент, вставший на его сторону, но стремительной бросок войск отца, захвативший город и его гарнизон, застав его врасплох. Ричарду, однако, удалось сбежать и укрыться в замке Жоффруа де Ранкона в Тайбурге; в его расположении осталось совсем мало бойцов. Сражения продолжались до июля 1174 г. К этому времени полная победа старого короля не оставляла никаких сомнений. Хронология событий подтверждает это: 8 июля Генрих не побоялся перевезти из Шинона в Англию, в числе других пленных, свою жену Алиенору вместе с принцессами, окружавшими ее в Пуатье, — кстати, женами и невестами своих восставших сыновей: Маргаритой, женой старшего, Аэлис, невестой второго, Констанцией Бретонской, невестой третьего, и Алисой де Мориен, обещанной четвертому. Генрих оставил их под своим присмотром. Он заточил Алиенору сначала в Винчестере, потом в башне Солсбери, под неусыпным надзором преданных ему сеньоров^38[90]. Действительно ли он предлагал Алиеноре отпустить ее на свободу при условии, что она станет монахиней в Фонтевро? Довольно сомнительно, несмотря на связи, которые установились в 1172 г. (но не раньше) между Алиенорой и аббатством^39[91]. Алиенора, что бы там ни было, оставалась пленницей. Чтобы восстановить благосклонность небес и заручиться поддержкой населения острова, Генрих отправился паломником в Кентербери, на могилу Томаса Бекета, причисленного к лику святых, у которого он искал посмертной поддержки. Его молитвы были услышаны: на следующий же день, 13 июля 1174 г., по возвращении в Лондон он узнал о взятии в плен Вильгельма Льва, короля Шотландии. Отныне он мог сосредоточиться на подчинении Аквитании, где Ричард, оставленный на произвол судьбы Людовиком, некоторое время еще поддерживал мятеж, обреченный на провал, не осмеливаясь открыто атаковать войска своего отца. Впрочем, 8 сентября Генрих и Людовик заключили перемирие, в котором он не был упомянут. Наконец Ричард понял, что все кончено: 23 сентября в Пуатье он отправился ко двору своего отца и бросился в слезах к его ногам, вымаливая прощение. Несколько дней спустя его примеру последовали и остальные братья.

Восстание Алиеноры и ее сыновей потерпело полное фиаско. Генрих II восстановил статус-кво: он сохранил реальную власть и великодушно предоставил покаявшимся сыновьям относительную автономию, меньшую все же, чем та, которую он сам предлагал им до восстания и от которой они заносчиво отказались: Генрих Молодой получил два замка в Нормандии, Жоффруа — половину наследства в Бретани, Ричард — два не укрепленных замка в Пуату и половину доходов с Аквитании; сыновья принесли оммаж отцу, за исключением Генриха Молодого, который был королем^40[92].

Оба Генриха, помирившись, ели теперь за одним столом и спали на одной кровати^41[93]. Подчинившийся Ричард, казалось, был доволен титулом герцога Аквитанского и действовал на своих землях лишь как представитель своего отца, который отправил его туда в январе 1175 г., чтобы подавить новое восстание баронов, большинство из которых были его бывшими союзниками. Таким образом, Ричард выступал здесь как доверенное лицо отца в своем собственном герцогстве. Генрих II приказал верным пуатевинцам подчиниться Ричарду^42[94].

Алиенора, будучи пленницей до смерти мужа, кажется, на данный момент проиграла свою битву. 1174-й был для нее ужасным годом. До нас дошло одно свидетельство ее тревог и надежд, противоречивое и плохо поддающееся интерпретации^43[95]. После своего освобождения в 1193 г., в год заточения Ричарда, она прикажет изобразить в Шиноне на стенах капеллы Св. Радегонды этот драматический момент ее существования в изобилующей символами сцене. Алиенора увековечит тот момент, когда ее, пленницу Генриха, увозят в Англию; она изображена скачущей верхом за своим мужем-победителем, в последний раз оборачивающейся на своих сыновей — на Генриха и Ричарда, которому она передает сокола, символ ее герцогской власти. Этим жестом побежденная королева вручала свою судьбу и судьбу герцогства Аквитании в руки Ричарда, своего любимого сына — своей последней надежды^44[96].

Подчинение или присоединение?

В конце 1174 г. Ричард извлек урок из поражения: на данный момент он был не в состоянии помериться силами с отцом. Итак, он подчинился, как и его братья, и сохранил тем самым хотя бы часть своей власти в Аквитании под надзором Генриха II, которому он принес оммаж. Отец и сыновья после воссоединения отпраздновали Рождество в Аржантане. Ричард казался достаточно искренним и преданным сыном, чтобы отец доверил ему усмирение Аквитании^1[97].

Такая резкая перемена дала основание части историков для различных комментариев. Некоторые сочли возможным приписать этой перемене некую психологическую нестабильность Ричарда, нерешительность, легкость, с какой он мог менять мнение^2[98]. При этом они ссылались на прозвище «Ос е No» («Да и нет»), которое ему дал один из его друзей-мятежников, впоследствии ставший его противником, рыцарь-трубадур Бертран де Борн^3[99]. Впрочем, последний и сам был склонен к быстрым переменам ради собственной пользы: он любил войну и пытался таким образом получить замок Отфор, который оспаривал его брат Константин. Впрочем, некоторые исследователи напротив расценивают прозвище «Да и нет» как свидетельство решительности, не отягченной какими-либо колебаниями в отношении всех дел, в которые ввязывался Ричард^4[100]. Этот тезис вызывает одобрение Дж. Джилингема, верного защитника своего героя. По его мнению, Бертран де Борн дал это определение «не потому, что у Ричарда был изменчивый или непостоянный характер, а потому, что тот был немногословен, потому, что он шел прямо к цели и не нуждался в подбадривании»^5[101]. Другие историки видят в прозвище намек на недостаточную скрупулезность в соблюдении своего слова, что сближает его портрет с той характеристикой, которую Вальтер Man дал его старшему брату Генриху, представлявшему, по его мнению, идеальную модель вероломства^6[102]. На самом деле интерпретация прозвищ, данных Бертраном де Борном сыновьям Генриха II, не такая уж простая задача: например, не совсем ясно, почему он называет «Речником» молодого короля Генриха, и лишь можно догадываться о причинах возникновения прозвища «Расса» для Жоффруа^7[103]. В таких условиях лучше не слишком-то полагаться на эти изыскания. Ко всему прочему, прозвища Бертрана де Борна могли быть достаточно субъективны и не иметь реальных оснований.

Ясно одно: к этому времени Ричард создал видимость полного добровольного подчинения отцу, который, со своей стороны, позаботился о смягчении чувства обиды у побежденных сыновей, особенно у Ричарда. Генрих II сам решил усмирить Анжу, Жоффруа (правда, под присмотром Роланда Динана^8[104]) отправил для выполнения той же миссии в Бретани и поручил Ричарду, герцогу Аквитании, которого чаще упоминают в источниках как граф Пуату, навести порядок в своем регионе.

Эта кампания. усмирения Аквитании оказалась нелегкой. Ричарду предстояло наказать мятежников, его бывших союзников, в первую очередь сократить их влияние и обезвредить, разрушив их замки. Число замком было значительным, к тому же они были построены из хорошего камня, как было принято уже больше века в этих областях. Некоторые недавно были восстановлены, а их оборонительные укрепления улучшены, стены укреплены, к ним пристроены выступающие вперед башни, позволяющие лучникам и арбалетчикам стрелять в нападающих, пытающихся подкопать стены или приставить к ним лестницы. Чтобы захватить подобные фортификации, были необходимы новые методы и средства, которыми Ричард не располагал. Самым эффективным способом захвата замка был подкоп. Для того чтобы его осуществить, необходимо было прокопать под основанием башни галерею и соорудить подпорки из дерева, которые затем поджигались, способствуя обвалу части стены и образованию бреши для атаки осаждающего войска. Но такое проникновение требовало много времени и было рискованным, а порой и невозможным из-за вырытых у стен водяных рвов. Другой метод состоял в штурме с деревянных передвижных башен, превышавших по высоте башни противника. Можно было также обстреливать крепостные стены с помощью различных орудий — катапульт, балист, мангоно, тарана. Все эти методы были опасны и стоили многих человеческих жизней. Оставалась осада, лишавшая гарнизон помощи и продовольствия, однако она тоже требовала времени, так как замки были оснащены источниками воды и запасами пищи, кормом для скота, который в случае необходимости сгоняли в одно стадо и укрывали в крепости, если поля не находились за пределами стен, как часто бывало в укрепленных городах. Кроме атаки, к которой прибегали в последнюю очередь, крепость часто пытались захватывать хитростью, проникая туда через тайные ходы, или выманивая за пределы стен весь или часть гарнизона, или добиваясь капитуляции обещаниями оставить всех в живых или, наоборот, запугивая, разоряя окрестности, сжигая соседние села, вырезая или калеча население противника.

Ричард совершал чудеса в ходе этой кампании, получив вскоре репутацию доблестного воина. Здесь он заслужил свое прозвище Львиное Сердце. Его первый знаменательный успех — взятие в августе 1175 г. Кастильон-сюр-Ажан, который он захватил после двух месяцев осады, вынудив гарнизон капитулировать с помощью своих осадных орудий. Он взял в плен тридцать рыцарей и многочисленных сержантов и приказал сразу же разрушить до основания стены замка^9[105]. Весной 1176 года он выступил против других сеньоров, таких как Вульгрен Ангулемский, только что вторгшийся в Пуату^10[106], или Эмар Лиможский, который перешел в другой лагерь и, верный до сих пор Генриху, поднял восстание^11[107]. Перед тем как начать против них борьбу, Ричард обратился к отцу за помощью и советом: он получил достаточно средств, чтобы набрать армию наемников, с которой он победил в мае возле Сен-Мэгрена армию восставших баронов Лимузэна и Ангулема, которая также состояла большей частью из брабанцев. Впрочем, это была единственная настоящая битва Ричарда в этой экспедиции, и вообще до крестового похода^12[108]. Затем он направился в Лимож, который капитулировал в июне.

Перед тем как двинуться на замки графа Ангулемского, Ричард вернулся в Пуатье, где получил помощь от своего брата Генриха. Генрих попросил у отца разрешения отправиться паломником в Сантьяго де Компостела, но Генрих II разубедил его и направил на помощь к Ричарду^13[109]. Два брата вместе осадили Шатонеф, который захватили через две недели. Однако вскоре они расстались, возможно, не в очень хороших отношениях. Генрих, по-видимому, чувствовал себя несколько униженным, выступая по отцовскому предписанию лишь помощником младшего брата в усмирении территорий, которые не представляли для него никакого личного интереса. Возможно, если верить Жоффруа де Вижуа, Генрих завидовал (он любил показывать себя «скорее расточительным, чем щедрым» и должен был для этого постоянно выпрашивать у отца деньги) своему младшему брату, который имел в своем распоряжении достаточно средств, чтобы одержать над ним верх и в щедрости, и в великолепии^14[110]. Уже здесь были видны первые причины разногласий, которые впоследствии настроили братьев друг против друга. В августе 1176 г. им обоим было поручено сопровождать свою младшую сестру одиннадцатилетнюю Жанну, в Сен-Жиль-дю-Гард, чтобы передать ее в руки будущего мужа, Вильгельма, короля Сицилии. Генрих сопровождал ее от Нормандии до Пуату, а Ричард провез ее в целости и сохранности через Аквитанию. Свадьба состоялась в Палермо 9 ноября.

Итак, Ричард продолжил борьбу с восставшими замками уже в одиночку. Он осадил Лимож, где собралась большая часть мятежников. Против всякого ожидания, они капитулировали через шесть дней после начала осады. Гийом Ангулемский передал Ричарду город и большую часть замков.' Ричард отправил к своему отцу побежденного графа и еще нескольких заложников и пленников в знак послушания; Генрих сделал ловкий ход, отправив их обратно в распоряжение Ричарда^15[111].

В конце 1176 г., в то время как Генрих II отмечал Рождество в Ноттингеме в кругу своих сыновей, Ричард встретил свой первый Новый год в Бордо. Некоторое время спустя он предпринял новую акцию усмирения, призванную обеспечить безопасность на дороге в Сантьяго де Компостела, по которой собирался ехать его брат Генрих и, возможно, их отец. Стало известно, что многие пилигримы были ограблены разбойниками и староетами баскских и наваррских деревень. В начале января 1177 г. Ричард пошел на Дакс, принадлежавший в то время графу Центулу де Бигорру, и очень быстро им овладел; затем он взял Байонну, захватил замок Святого Петра и, наконец, разрушил крепость, возведенную басками и наваррцами возле порта Сиз, откуда они грабили и нападали на паломников. Он вынудил эти общины свободно пропускать пилигримов, не взимая плату и без грабежа. Потом, в полной уверенности, что полностью усмирил регион, Ричард 2 февраля возвратился в Пуатье и распустил своих наемников. Это было ошибкой: эти вояки, оставшись без жалованья, тотчас же принялись грабить местное население, разоряя Лимузэн, пока 21 апреля в Мальморе не были побеждены и перебиты возмущенными жителями, собравшими народное ополчение во имя мира Божьего^16[112]. Бернард Итье назвал это событие «резней в Мальморе», что очень точно передавало ожесточенность схватки, вызванной страхом и перенесенными унижениями^17[113].

Генрих Молодой по просьбе отца вмешался в дела сеньории Шатору, чей владетель, сир Рауль де Деоль, умер, оставив единственную трехлетнюю наследницу. Генрих II требовал опеки над ребенком по праву сюзерена, но семья девочки отказывалась и приготовилась к сопротивлению. Старый король решил наказать их и приказал Генриху (а не Ричарду, от которого, как герцога Аквитанского, зависела сеньория Шатору) собрать армию в Нормандии и Анжу, чтобы захватить сеньорию, потом и сам прибыл на континент, чтобы лично разрешить это дело. Генрих II захватил наследницу Деоля и отправил ее «полупленную» в Шинон. Позднее ее выдадут замуж за* одного из баронов Плантагенета.

Уверившись, что в его «империи» наведен порядок, Генрих воспользовался тем, что стоит во главе большой армии, чтобы отправить Людовику серию требований, безосновательных с юридической точки зрения. Он требовал, чтобы король Франции отдал ему французский Вексен, который он намеревался сделать частью приданого Маргариты, а также Бурж и Берри, как приданое Аэлис, невесты Ричарда; к тому же он потребовал, чтобы Капетинги отказались от своих претензий на Овернь^18[114]. Это был настоящий ультиматум, « Людовик отдавал себе в этом отчет. Его ответ был юридически обоснован: Аэлис уже семь лет находилась у Генриха, а свадьба так и не была сыграна. Это казалось подозрительным: ходили слухи, что Генрих сделал девочку своей сожительницей. Людовик поделился своими опасениями с кардиналом Петром, представителем папы Александра III во Франции. Последний поручил приказать королю Англии под страхом отлучения либо заключить этот брак, либо вернуть королю Франции принцессу с приданым. На этом основании Людовик обвинил Генриха в Плохом обращении с Аэлис и потребовал немедленной свадьбы. У Генриха не было ни малейшего желания отказываться ни от приданого, ни от молодой девушки. 21 сентября 1177 г. возле Нонанкура он пообещал, что свадьба Ричарда и Аэлис состоится^19[115]. Чтобы скрепить договор, оба короля поклялись в дружбе и заявили, что вместе отправятся в крестовый поход. На самом деле речь шла о временном соглашении, поскольку Генрих II не мог идти наперекор решениям понтифика, дабы не настраивать против себя общественное мнение и Церковь. В действительности же Генрих попытался блефовать, но провалился. Он пообещал отомстить аквитанским мятежникам, начав с сиров Деоля, из-за которых он и прибыл на континент.

Эти решения самым непосредственным образом касались Ричарда, поскольку снова выдвигали на первый план вопрос о его женитьбе с Аэлис, к которой он, по-видимому, не очень стремится по причинам, выяснившимся позднее, и вопрос о сюзеренитете над Берри и Оверни, которые частично зависели от Аквитании.

На сей раз Ричард принял участие в операции. Его отец привлек его к карательному походу в Лимузэн, в ходе которого он наказал Эмара Лиможского и Раймунда де Тюренна, приказав им отдать ему их крепости. К концу 1177 г. область была усмирена, и декабрь был отмечен значительным приобретением — граф Маршский, в некоторой степени зависящий от герцога Аквитанского, решил распродать свое имущество и владения, чтобы отправиться на Святую землю после смерти своего единственного сына, возможно, чтобы искупить вину за расторжение брака с женой и за убийство ее предполагаемого любовника. Генрих купил и присоединил к своим владениям это графство за шесть тысяч серебряных, хотя, по его словам, оно стоило более двадцати тысяч^20[116]. Так что на Новый год в Анжере у старого короля были все основания чувствовать себя полностью удовлетворенным. Поэтому и празднество было особенно помпезным: Генриха окружали сыновья, Ричард, Генрих, Жоффруа, и большое количество рыцарей^21[117].

Однако не все бароны Аквитании успокоились, особенно в Лимузэне; каноники Лиможа не колеблясь избрали епископом Себрана Шабо, родом из семьи, поднявшей мятеж в 1173 г. Хоть Ричард и изгнал силой каноников, их выбор был подтвержден папой, и Генриху пришлось подчиниться^22[118]. В том же 1178 г„ пока его младший брат Жоффруа, в августе посвященный отцом в рыцари, был направлен на границу Нормандии и Франции, чтобы в боях показать свое мужество^23[119], пока Генрих Молодой проводил время на турнирах и «тратил там огромные суммы денег, забыв о своем королевском величестве и из короля превратившись в рыцаря»^24[120], под руководством своего наставника Гийома Маршала, Ричард занимался правлением и повел свои войска в страну басков, чтобы положить конец притязаниям короля Арагона Альфонса II.

После того как он собрал свой двор на Рождество в Сенте, ему тоже пришлось противостоять новым смутам в Аквитании. Вульгрен Ангулемский, сын Гийома Тайфера, озабоченный приготовлениями своей поездки в Иерусалим, не озаботился принести оммаж Ричарду, как и вечный бунтарь, Жоффруа де Ранкон. Замки Жоффруа де Ранкона, находящиеся в Понс, Ришмоне и Тайбурге контролировали важнейшие пути сообщения с Бордо, Сентом и Ла-Рошелью. Сначала Ричард потерпел неудачу перед замком Понс, после чего направился к Ришмону, который капитулировал через три дня, приказав его разрушить. Потом он решился атаковать Тайбург, прослывший неприступным. Впрочем, никто никогда и не осмеливался подняться на обрывистую гору, на которой возвышался замок, защищенный мощными стенами, делавшими бессмысленным любой штурм: Ричард окружил ее, разбил лагерь под стенами, подкатил к ним свои осадные орудия и систематически опустошал округу, вырезая виноградники и сжигая деревушки. Это варварское ведение войны вызвало такую ярость гарнизона, что защитники сделали вылазку за стены, и Ричарду удалось ворваться в укрепленный город. Гарнизон, укрывшийся в цитадели, сдался несколько дней спустя.

Захватив за несколько дней такую неприступную крепость, Ричард завоевал репутацию непобедимого воина. Он лично принимал участие в боях и сражался на улицах города вместе со своими людьми^25[121]; узнав эту новость, Жоффруа де Ранкон сдал ему без боя замок Понс, а Вульгрен — свои укрепленные города Монтиньяк и Ангулем. Ричард разрушил укрепления во всех этих городах и снова распустил свои наемные войска, которые, чтобы выжить, принялись грабить Бордо и его округу: ущерб от этих банд по всему Югу был таков, что Латеранский собор взволновался и выпустил постановление, направленное против них; он приравнивал их к еретикам, давал тем, кто поднимал оружие против этих бандитов, те же привилегии, что и пилигримам и крестоносцам, и отлучал от церкви тех, кто их нанимал. Напрасно: все воюющие стороны нуждались в помощи наемников и не могли отказаться от их услуг^26[122].

Окруженный ореолом своих побед, Ричард отправился в Англию, где отец, кажется, готов был передать ему бразды правления в Аквитании с двойным титулом графа Пуату и герцога Аквитании. В этом качестве он предстал 1 ноября 1179 г. в Реймсе на миропомазании сына Людовика VII — молодого короля Филиппа Богоданного, впоследствии прозванного Августом. К этому времени отношения между Генрихом и Людовиком, по-видимому, улучшились, после того как французский король перестал оказывать поддержку мятежникам из Анжуйской империи. В связи с этой коронацией, которая должна была состояться 15 августа того же года, произошел курьезный случай. Двор находился в Компьене, и во время охоты юный Филипп, которому еще не было пятнадцати, заблудился в густом лесу и долго бродил по нему, пока не встретил угольщика — французский хронист Ригор описывает его в духе своего времени как черного, огромного, уродливого и страшного видом, — который отвел принца ко двору. Хоть этот крестьянин и спас сына Людовика, внезапная встреча с ним нарушила душевное спокойствие мальчика, и в течение многих дней молодой Филипп находился на грани жизни и смерти^27[123]. По всему королевству молились о выздоровлении единственного наследника короны. Ригор, который описывает

эпизод, сознательно умолчал о том, что Людовик попросил и получил разрешение Генриха отправиться паломником на могилу Томаса Бекета, чтобы помолиться там и попросить помощи у нового святого. Генрих принял его с почестями и дружески его сопроводил до Кентербери^28[124]. Молитвы короля были услышаны, и Филипп выздоровел. Только дата коронации была перенесена на День всех святых.

Однако 1 ноября 1179 г. Людовик не присутствовал на столь ожидаемой коронации сына. Последние события сломили его здоровье, и по возвращении из паломничества его разбил паралич. Он умер несколько месяцев спустя, 18 сентября 1180 г. Генрих тоже не присутствовал на коронации, возможно, потому, что боялся, как бы эта ритуализированная и регламентированная суровым этикетом церемония не продемонстрировала его подчиненное положение по отношению к французскому королю. В то же время его дети присутствовали на коронации и принесли оммаж новому королю: Генрих Молодой, хоть и был королем Англии, принес оммаж как герцог Нормандии и граф Анжу. Поскольку он также был сенешалем Франции, ему благодаря этому титулу выпала честь нести во главе процессии корону, которую архиепископ Реймсский должен был надеть на голову Филиппа. Жоффруа принес оммаж за Бретань, а Ричард — за Аквитанию^29[125]. Феодальный порядок был соблюден, по крайней мере внешне. Но Алиенора, сидя в тюрьме, вроде бы осудила это подчинение Ричарда, если верить замечанию Жоффруа де Вижуа^30[126]. Генрих II же, чтобы добиться военной службы от своих вассалов и в основном мирского населения, принял на всех своих землях, как континентальных, так и островных, «Ассизу о вооружении», которая определяла повинности каждого

подданного в деле обеспечении войска людьми и оружием: каждый рыцарь, обладавший кольчужным фьефом, должен был служить в кольчуге, шлеме, со щитом и копьем, а каждый свободный мирянин — кольчугой, шлемом, щитом и копьем, если их доход составлял больше шестнадцати марок, и поддоспешником, железным шишаком и копьем, если их доход не превышал десяти марок^31[127]. Это постановление свидетельствует об особой заинтересованности Генриха в военной службе его людей, помимо вербовки наемников. По-видимому, он готовился к возможному противостоянию.

Новый французский противник

Несмотря на молодость, король Франции вскоре показал себя соперником более опасным и хитрым, чем его отец. Он был настроен как можно быстрее возобновить борьбу против Плантагенетов и использовать уже существовавшие разногласия между отцом и сыном, чтобы рассорить их. 29 мая 1180 г. в Сен-Дени Филипп надел корону и также короновал свою молодую супругу Изабеллу, племянницу графа Фландрии, дочку Маргариты и Бодуэна д’Эно. Филипп Фландрский в качестве приданого отдал за племянницей регион, который позже будет называться ’Артуа, но сохранил за собой право пожизненного владения им. Клан графа (который сопровождал Людовика в его паломничестве в Кентербери) отныне стал играть при дворе все более значительную роль. Граф Филипп Фландрский нес меч на процессии коронации. Шампанская партия, преобладавшая при дворе во время правления Людовика, теперь явно отошла на задний план^32[128]. Адель Шампанская, вдова Людовика VII, воспротивилась такому отстранению родственников и попросила помощи и защиты у короля Англии. Тот прибыл в Нормандию и, к всеобщему удивлению, выступил в роли посредника и примирителя: он предложил своему молодому сеньору настоящий мир, который и был подписан в Жизоре в июне 1180 г. Филипп согласился помириться с матерью. Миролюбивое поведение Генриха объясняется дипломатическими соображениями: он надеялся, что Филипп в качестве платы за его услуги поддержит кандидатуру зятя английского короля, Генриха Льва, на императорский сан^33[129].

После коронации Ричард вернулся в Аквитанию, вновь сотрясаемую восстаниями. На этот раз поводом оказалось наследство Вульгрена Ангулемского; на правах сюзерена Ричард потребовал отдать ему под опеку девочку-наследницу, Матильду. Но в этом регионе традиционные обычаи наследия предоставляли братьям покойного такие права, которые Ричард не готов был признать: братья отказались отдать графство и заручились поддержкой своего сводного брата Эмару Лиможскому, жаждавшему отомстить за свое предыдущее поражение. Так возникла новая коалиция, возглавляемая лимузэнскими баронами, к которым присоединились граф Перигора, виконты Вентадура и Тюренна, а также Бертран де Борн, который надеялся склонить на свою сторону Генриха Молодого^34[130]. Ричард энергично начал кампанию: еще перед тем как получить военную помощь от отца, 11 апреля 1182 г. он захватил замок Периге, проник в Лимузэн и опустошил его земли. Генрих II прибыл ему на выручку и приказал сыну Генриху присоединиться к нему: Ричард и его отец предприняли новую операцию по усмирению Лимузэна, захватывая одну за другой крепости Эмара Лиможского и графа Эли Перигорского. В Периге, во время осады замка Пюи-Сент-Фрон, к ним присоединился Генрих Молодой. При виде такой военной силы повстанцы капитулировали и попросили мира: Ричард приказал снести стены крепости и велел Эли отдать ему в заложники своих двух сыновей.

Восстание и смерть Генриха Молодого

Победа Ричарда казалась полной, но уже в который раз она была достигнута с помощью отца и брата Генриха. Однако их согласие рисковало продолжаться недолго. Кажется, что Генрих Молодой вновь стал испытывать недобрые чувства по отношению к младшему брату, чья репутация, живость, богатство, щедрость, независимая жизнь, не имевшая ничего общего с гнетущей отцовской опекой, возбуждали его зависть. Он так же, как и отец, мог заметить, сколько сеньоров Аквитании были раздражены диктаторской, брутальной, даже жестокой манерой правления Ричарда в этом регионе. Они пожаловались Генриху II, когда тот созвал их в Гранмоне^35[131]. Проезжая через Лимож по направлению к Периге, Генрих Молодой торжественно подарил монахам Сен-Марсьяля плащ, на котором был вышит его титул: король Генрих. Чувствовалось, что ему не терпится царствовать в соответствии со своим титулом^36[132]. Несколько баронов Лимузэна, среди которых был Бертран де Борн, надеялись, что молодой король поддержит их дело. Всегда в поисках сражений, Бертран сожалел, что его герой, Генрих Молодой, участвует с отцом в собрании в Санлисе, которое положило конец войне, начатой Филиппом Августом и Филиппом Фландрским, впавшим в немилость и в конце концов подтвердившим свое обещание передать королю Франции Артуа в качестве приданого Изабеллы^37[133]. Трубадур, наоборот, надеялся, что война продолжится, и он в одной из своих песен обличил малодушие молодого короля:

Папиоль, скачи быстрей: молодому королю ты скажешь, что я не люблю, когда долго спят. Сеньор Да и Нет любит больше мир, и я искренне верю, что его младший брат Жан лишит его наследства^38[134].

Генрих Молодой, завидовавший брату и взбудораженный слухами, что его наставник Гийом Маршал стал любовником его жены Маргариты, к этому времени был особенно чувствителен и раним^39[135]. Он желал быть признанным тем, кем он являлся: старшим, королем, законным наследником. Он изложил свои стремления при дворе на Рождество 1182 года, которое отец с сыновьями провели в Кане. Бертран де Борн как раз присутствовал при дворе, скорее всего, по приглашению Генриха II. Разве он не восставал только что против Ричарда и не сочинял ли про Генриха Молодого несколько горьких строк? Генрих разочаровал своих сторонников, подчинившись отцу и помирившись с Ричардом под стенами Периге^40[136]. Рыцарь-трубадур выразил свое разочарование и недовольство аквитанских баронов в двух песнях; одна из них неприкрыто ранила самолюбие молодого короля, напоминая о его зависимости от отца:

Так как он ведет себя как человек посредственный, живя лишь за счет того, что ему выдают, сосчитанное и измеренное. Коронованный король, который получает на жизнь от другого, мало похож на знаменитого Гийома, который захватил башню Миранда, воистину достойного славы! Так как в Пуату он врет и обманывает людей, больше его любить там не будут^41[137].

Семейное единство, продемонстрированное при дворе в Кане, треснуло по швам уже на собрании в Мане, где Генрих II призвал сыновей принести оммаж старшему брату, назначенному наследнику. Тем самым он продемонстрировал, что его наследник должен рассматриваться как его преемник, сюзерен других братьев, которым отныне надлежит держать свои фьефы от него. С Жоффруа проблем не возникло, но Ричард отказался это сделать, он держит Аквитанию от матери Алиеноры и намеревается жить независимо от брата. Согласно хроникам, он ответил сердито и довольно резко:

«Не являемся ли мы детьми одного отца и одной матери? Ну ие странно ли при живом отце заставить нас подчиниться старшему брату и признать его старшинство? Впрочем, если владения с отцовской стороны перейдут старшему, я требую законного получения земель матери»^42[138].

В конце концов под давлением отца Ричард согласился принести оммаж, но теперь отказался уже Генрих. Оскорбленный Ричард стал угрожать войной. Он вернулся в Пуату, укрепил новые замки и восстановил старые^43[139]. Разрыв казался окончательным, к радости Бертрана де Борна, который старательно раздувал тлеющий огонь. Генрих же смог найти союзников в Аквитании даже против Ричарда. Осенью 1182 г. в Аквитании разгорелось новое восстание, спровоцированное Эмаром Лиможским и графами Ангулема, завербовавшими большое количество наемников. Бертран де Борн присоединился к ним, рассчитывая и на Генриха Молодого, который, как он надеялся, поддержит его в борьбе с братом Константином. В песне он отметил причину, или если хотите, повод для разрыва — Ричард только что укрепил замок Клерво в Анжу, которое не принадлежало к его землям^44[140]. На этот раз король, по мысли Бертрана де Борна, не может игнорировать это оскорбление:

«Между Пуату и островом Бушар, Мирбо и Луденом и Шнноном, в Клерво, построили без страха и установили на равнине красивый замок. Но я не хочу, чтобы о нем узнал или увидел молодой король, так как ему будет это неприятно. Но боюсь, что его белизна так сверкает, что король может узреть его еще из Матефлона» ^45[141].

Конфликт между братьями обострился. Генрих Молодой и Жоффруа заняли сторону восставших баронов против Ричарда, который, однако, пошел на поводу у отца и сдал замок. Старый король пытался помирить сыновей и усмирить баронов; в Мирбо готовилось мирное соглашение, и Генрих II поручил Жоффруа созвать туда восставших баронов. Здесь он совершил ошибку: Жоффруа примкнул к повстанцам, и вскоре его примеру последовал Генрих Молодой, который вместе с братом вторгся в Пуату. Завербовав брабантцев и других солдат, они опустошили и сожгли Пуату Ричарда, убивая, сжигая и калеча население. В который раз Ричард обратился за помощью к отцу. Опасаясь за жизнь Ричарда, старый король пришел к нему на выручку в Лимож, занятый Генрихом Молодым. Там он случайно попал под ливень со стрелами, одна из которых чуть не вонзилась ему в грудь^46[142] В свою очередь, Генрих Молодой обратился за помощью к королю Франции, что вновь столкнуло Генриха II и Капетинга и еще больше раскололо семью Плантагенетов. Филипп Август направил своих наемников брабантцев[143], которые помогли Генриху взять Сен-Леонар-де-Нобла, потом Брантом и разграбить округу. В то же время мятежные бароны опустошили Лимузэн, а Бертрану де Борну удалось выгнать брата из замка Отфор. Но вскоре у Генриха Молодого закончились деньги, и он был вынужден грабить, грабить, грабить...

Военные операции, очень беспорядочные, отмеченные вымогательством, поджогами, резней, увечьями, грабежом, кражей реликвий и принудительными «займами» церковной утвари не представляют для нас особого интереса. Мы не будем задерживаться здесь, но во второй части вернемся к некоторым эпизодам, так как они хорошо отражают черты войны XII в. и поведение рыцарей[144]. Развязка конфликта заслуживает внимания: Генрих Молодой, преследуемый войсками отца и Ричарда, несколько раз выказал желание отправиться в крестовый поход, чтобы искупить свой грех неповиновения отцу. Генрих II, тронутый этими словами, кажется, уже дважды дал согласие профинансировать его паломничество. Каждый раз это было хитростью, и Генрих Молодой поспешил присоединиться к повстанцам[145]. Когда в Мартеле в июне 1183 г. он тяжело заболел, разграбив перед этим сокровищницу Рокамадура, Генрих Молодой вновь призвал отца и привел ему те же причины. Но Генрих II даже не дрогнул, подозревая новый обман. Однако на сей раз это была не хитрость. Генрих Молодой умер в возрасте двадцати семи лет, исповедавшись в своих ошибках и пообещав возместить ущерб всем жертвам своего грабежа. Он также просил верного Гийома Маршала вместо него совершить паломничество в Иерусалим. Он умер в Мартеле, один, «в окружении людей скорее варварского вида», как заметил Ральф де Дицето[146], 11 июня 1183 г. Удрученный отец слишком поздно узнал правду. Генрих II приказал перевезти тело сына в Ман, потом в Руан, где его и похоронили.

Смерть Генриха Молодого положила конец мятежу. Принцы возвратились к себе, Жоффруа сбежал, но потом получил прощение отца. Бароны Аквитании были вынуждены сами сносить гнев короля: Эмар Лиможский отдал ему замок, но Генрих приказывал снести его своему сенешалю[147]. Ричард со своим союзником Альфонсом Арагонским, врагом графа. Тулузского, отправился разорять земли графа Перигорского, не встретив особого сопротивления. Филиппу Августу удалось восстановить мир между Раймундом Тулузским и Альфонсом II королем Арагона, и ссоры на некоторое время прекратились.

О молодом короле скорбели многие, особенно те, кто видел в нем идеальное выражение рыцарства. Все хроники поют ему дифирамбы. Гийом Маршал, его учитель в ратном деле, его наставник и друг, сочинил эпитафию:

В Мартеле умер тот, кто, как мне кажется,

Был всех учтивей и храбрей, Добрее и щедрей^52[148].

Бертран де Борн также оплакивает своего героя в известной жалобе:

Вы были королем куртуазных и императором отважных людей, сеньор, если бы вы прожили дольше, ведь вас называли «Молодой король», вы были бы начальником и отцом молодежи^53[149].

В той же песне Бертран сравнивает Генриха с Роландом, так как никто до него так не любил войну. «Бертран всегда хотел, чтобы война царила в отношениях отца и сына, между братьями; и он всегда хотел, чтобы между королями Англии и Франции война не прекращалась»^54[150], — говорит автор его «Жизни I» (Vida I). Автор «Жизни II» (Vida II) рассказывает другую историю, скорее вымышленную, но хорошо выражающую чувства главных действующих лиц. Он представляет диалог между королем Генрихом II и Бертраном де Борном. Бертран когда-то хвастался, что имеет такую ценность, что ему никогда не понадобится прибегать ко всей силе разума, на что ему король заметил, посадив в тюрьму: «Бертран, отныне вам понадобится весь ваш разум». Трубадур ответил, что потерял разум после смерти молодого короля. При этих словах король расплакался, вспомнив своего сына, простил Бертрана и дал ему одежду, земли и почести^55[151].

Вальтер Man, который хорошо знал Генриха Молодого и считал себя его другом, сразу же после смерти набросал портрет более контрастный; где перемешались восхищение и осуждение, и который хорошо отражает различные аспекты непростых взаимоотношений Генриха II, Генриха Молодого и Ричарда.

Это был изобретательный воин, который пробудил это ремесло ото сна и довел ее до апогея. Мы, будучи его другом и близким, можем описать его добродетели и качества. Он был самым красивым, самым одаренным в красноречии и любезности, самым счастливым в любви, в милости и расположении людей. Он был таким убедительным, что ему удалось обмануть почти всех приверженцев его отца, чтобы побудить их восстать против него. (...) Он был богат, великодушен, любезен, красноречив, красив, энергичен и милостив во всем, но так как он был «чуть ли не ангелом», он использовал все свои качества во имя зла, и, извратив все свои данные, этот смелый мужчина стал отцеубийцей в своей неукротимой душе, настолько, что смерть отца он ставил во главе своего списка желаний, поэтому Мерлин сказал о нем пророчество: «Рысь, проникая везде, грозит разрушить свой народ». Это был удивительный предатель, расточительный на проступки, прозрачный источник преступлений, милый очаг злости, великолепный дворец греха, королевство которого излучало шарм. Много раз я собственными глазами видел, как он нарушал клятву отцу; много раз он вставлял ему палки в колеса, и каждый раз, будучи уличен, он возвращался к отцу, готовый на новое преступление, так как факт того, что он будет прощен, делал его увереннее. Война укоренилась в его сердце. Оставляя наследником Ричарда, которого он ненавидел, он умер в ярости, но Бог не присутствовал при его кончине^56[152].

Смерть молодого короля на некоторое время примирила братьев. Говорят, что перед смертью Генрих попросил простить Алиенору и отпустить ее на свободу[153]. Эта просьба была выполнена лишь частично, но семейные отношения стали менее напряженными. Можно даже говорить о примирении. Эта смерть также положила конец противостоянию двух королей. Ричард, став старшим, быстро перехватил факел восстания и оживил разногласия между ними. Так как проблема наследства далека от разрешения, Генрих Старший не расположен был сделать его своим наследником.

Конфликты и смерть Жоффруа

Став, вследствие смерти Генриха Молодого, законным наследником империи Плантагенета, Ричард не торопился заменить брата в роли вероятного короля, лишенного всей власти, но еще меньше оставить правление в Аквитании, где он считал себя принцем, наследником еще пленной матери.

Однако эта просьба, если не сказать приказ, была передана отцом в Анжере в сентябре 1183 г. Две причины подтолкнули короля принять это решение. Первая была та же, что и в эпоху Монтмирая: он не желал делить свою империю между сыновьями и делиться с ними властью. Возможно лишь что-то наподобие конфедерации фьефов, держателями которых будут сыновья под его властью, которую он передаст после смерти — и только тогда — своему законному наследнику. Несмотря на то что Ричард стал старшим, Генрих II не доверял ни ему, ни его запальчивости, ни его вспышкам гнева, ни его независимому характеру. Возможно даже, что он предпочитал Ричарду его брата Жоффруа или даже, после недавнего предательства последнего, самого младшего сына Жана, о котором все забыли. Завоевание Ирландии позволило частично компенсировать это невнимание: Генрих обещал Жану корону и сделал его королем Ирландии в 1185 г.^1[154]

Вторая причина напрямую связана с все возрастающей заинтересованностью Генриха Жаном. Он изменил в свою пользу донацию. Ричард занял место своего покойного брата и стал королем Англии, а Жан получил Аквитанию. Ричард сдержал свой гнев, попросил несколько дней на размышление и в итоге дал ответ действиями: он вскочил на коня, отправился в Пуату и через посланника передал отцу, что он никому не позволит отнять Аквитанию. Разногласия вновь взяли верх, и разгневанный Генрих произнес неосторожные слова: Аквитания будет принадлежать тому, кто сможет ее взять. Жан тотчас же вступил в союз с Жоффруа против Ричарда: они завербовали наемников и начали грабеж Пуату. Ричард поступил так же. Он завербовал большое количество наемников, среди которых фигурировал один командир, впоследствии ставший верной правой рукой Ричарда и одним из самых известных бойцов того времени, Меркадье. Бертран де Борн с этого времени тоже присоединяется к Ричарду, против которого прежде выступал. Он получил от короля Генриха с согласия Ричарда свой замок, и его верность графу Пуату теперь безгранична. Он помог Ричарду разобраться с его бывшим союзником — непрерывно бунтующим Эмаром Лиможским^2[155].

Генрих II теперь осознал последствия своего приступа гнева и тщетно пытался восстановить спокойствие примирительными словами. Однако лишь военная акция помогла ему достичь цели: боясь, чтобы два брата не зашли слишком далеко против Ричарда, он помог последнему совершить вылазку в Бретань, что привело к тому, что Жоффруа вернулся туда, оставив Жана. Генриху все же удалось, не без труда, помирить братьев на Новый, 1184 год, который они провели в Вестминстере. Ему также необходимо было прийти к согласию с Филиппом Августом, который после смерти Генриха Молодого потребовал возвращения состояния Маргариты и стал торопить Генриха со свадьбой Аэлис. Два короля встретились в декабре 1183 г. между Жизором и Три, где пришли к компромиссу: Генрих II принес оммаж Филиппу Августу за континентальные земли, что он всегда отказывался делать. Филипп Август, со своей стороны, согласился оставить ему Жизор, взамен ежегодной выплаты тысячи семьсот ливров, при условии, что Жизор перейдет тому из сыновей, кто женится на Аэлис, которая уже долгое время находилась у Генриха^3[156].

Зачем было необходимо это новое назначение жениха Аэлис? Здесь можно указать различные причины: Генрих II, который, вероятно, сделал Аэлис, еще ребенка, своей сожительницей, не расположен был с ней расставаться и тянул время. Ричард, со своей стороны, не горел желанием жениться на Аэлис, впрочем, ему уже подготовили партию попрестижнее — одну из дочерей императора Фридриха Барбароссы. Смерть этой принцессы впоследствии положит конец надеждам. Эти причины являются самыми вероятными. Не стоит также отвергать возможность, что Ричард и отец по взаимному согласию постоянно держали Аэлис под своим надзором, не женясь на ней, оставляя открытыми все возможности и мешая королю Франции отдать ее за соперника^4[157]. Недостатки такого расчета делают это объяснение маловероятным, если только это не часть поистине дьявольского замысла Плантагенета. Изменяя постоянно время и место проведения этой свадьбы, он давал королю Франции повод для давления и для разрыва^5[158]. Хотел ли он, чтобы так оно и было? Возможно ли допустить постоянное согласие между Генрихом и Ричардом в этом деликатном вопросе, когда отец и сын постоянно настроены друг против друга? Не был ли Ричард как-то особо заинтересован в этой свадьбе, так как, восставая против отца, он имел отличную поддержку короля Франции? Дипломатия и политические интересы наоборот, казалось, должны были привести к заключению этого брака. Препятствия, которые помешали этому свершиться, скорее носили личный характер^6[159].

После Трийского соглашения, Генрих попытался разрешить проблему наследства. Жан, которому была предназначена Ирландия, казалось, на время удовольствовался ею (к несчастью, его армия будет разбита некоторое время спустя после прибытия на остров^7[160]); Жоффруа требовал, чтобы Анжу присоединили к его Бретани. Ричард бунтовал и готовился к новому противостоянию с отцом. Он вернулся в Пуатье сразу же после Нового, 1184 г. В апреле следующего года Генрих, кажется, нашел решение, которое и соблюдало бы приличия, и позволило бы Ричарду отступить, не ударив при этом лицом в грязь. Алиенора с лета 1183 г. наслаждается относительной свободой. Например, Генрих позволил ей покинуть Англию и отправиться в Руан на могилу сына. Король счел возможным восстановить, по крайней мере на время, ее политические права^8[161]. В таком случае Ричард не мог отказать в оммаже матери, законной владелице Аквитании: он подчинился и возвратился в отцовский дом, где атмосфера стала менее напряженной. Эдмонд-Рене Дабанд заметил, что временное освобождение Алиеноры это не что иное, как политический маневр ее мужа. Он хотел «воспользоваться ею как инструментом грубого шантажа, чтобы заставить Ричарда уступить. Как только Ричард покорился, Алиенора была тотчас же отправлена назад в Англию, и с тех пор о ней перестали говорить»^9[162]. Согласно этому соглашению, Генрих сохранил за собой всю полноту власти в Аквитании; Алиенора на некоторое время опять стала герцогиней Аквитании, а Ричард всего лишь наследником владений матери.

Проведенный Новый, 1185 год в Домфроне свидетельствовал об относительном согласии. Генрих II, кажется, нашел некое состояние спокойствия, приближенное к реализму. Реализм же заставлял его отказаться от Иерусалимской короны, которую ему предлагали после смерти его кузена Бодуэна IV Прокаженного в возрасте двадцати четырех лет. Он хотел посвятить себя анжуйской империи.

Но Жоффруа еще не сказал своего последнего слова. Он намеревался потребовать, по меньшей мере, часть Анжу, колыбели отцовской власти, что поставило бы его в одинаковые условия с Ричардом. Возможно, к этому его подтолкнул французский двор, который возобновил давление: Генрих и Филипп Август вновь встретились в Жизоре 10 марта 1186 г. Дело о вдовьей части Маргариты, вдовы Генриха Молодого, было решено по обоюдному согласию: выплачивая ежегодное пособие Маргарите (которая выйдет замуж за Белу II Венгерского) на сумму две тысячи семьсот ливров, Генрих мог оставить себе ее вдовью часть вместе с Жизором. Филипп Август обязался больше не поднимать этот вопрос. Что касается Аэлис, то и здесь Генрих и Филипп Август пришли к консенсусу: жениться на ней должен Ричард^10[163].

Это соглашение между двумя королями вынудило Генриха поддержать Ричарда в конфликте, который разгорелся в апреле 1186 г. между Ричардом и Раймундом Тулузским. Во время предыдущего противостояния Раймунд поддерживал Генриха Молодого; его войска разорили часть Лимузэна и, возможно, завоевали часть потерянных когда-то земель Керси. Решив отомстить и вернуть земли себе, Генрих дал Ричарду большую сумму, чтобы тот завербовал армию против Раймунда. Ричард со своим войском завоевывал его земли и подчинил их себе. Раймунд тщетно звал на помощь короля Франции, который не хотел терять расположение Генриха, а потому не стал вмешиваться, вызвав тем самым презрение Бертрана де Борна, который как всегда желал войны^11[164]. Впрочем, у короля Франции были иные планы. Жоффруа, одновременно восставая против отца и Ричарда, укрылся у него и завоевал дружбу, привязанность и, как некоторые даже утверждали, любовь Филиппа Августа. Их везде видели вместе, как на людях, так и в интимной обстановке, и они больше не расставались. Филипп назначил его сенешалем Франции. Этот же титул был сохранен за графом Анжуйским, что, как следствие, могло привести к возрастанию напряжения между двумя суверенами. Но однажды во время турнира Жоффруа неудачно упал с коня, и остальные рыцари в давке его затоптали. Некоторое время спустя он умер в возрасте двадцати восьми лет, несмотря на заботы докторов, вызванных Филиппом Августом. Его забальзамированное тело торжественно было доставлено в Париж, в Собор Парижской Богоматери, еще недостроенный на то время^12[165]. Король выказал такое отчаяние по этому поводу, что многие современники были поражены. Геральд Кембрийский рассказывает:

Король Филипп так страдал и был в таком отчаянии, что приказал в знак любви и уважения похоронить его перед главным алтарем Собора Парижской Богоматери; по окончании похорон, когда тело опускали в яму, он хотел броситься за ним в открытую могилу, и лишь силой удалось его остановить. Но горе отца ни с чем не сравнимо^13[166].

Новые конфликты

Горе двух королей, однако, не сблизило их. Филипп Август потребовал оставить на свое попечение Бретань и двух дочерей Жоффруа и Констанции, пока старшая, Алиенора, не достигнет возраста замужества. Он принял у себя беременную вдову покойного, которая 29 марта

1187 г. родила сына и назвала его Артуром (имя явно указывает на влияние рыцарских романов в этой семье и политический интерес с расчетом на кельтские народы, верящие в легенды о короле Артуре). В случае отказа Филипп угрожал захватить Нормандию и приступил к выполнению своей угрозы. Риск войны был велик, и Генрих попытается утихомирить Филиппа, отправив к нему Ранульфа де Гланвиля просить перемирия — перемирия, которое продлится до 13 января 1187 г.^14[167] Филипп согласился прекратить свое наступление на Нормандию, если Ричард, со своей стороны, перестанет нападать на графа Раймунда Тулузского^15[168]. К тому же француз снова поднял вопрос приданого Аэлис. По этому поводу состоялось много встреч, не приведших ни к какому результату. Одна из них, 25 марта 1187 г. в Нонанкуре, способствовала возобновлению перемирия, но Ричард не стал считаться с этим соглашением и продолжил свою войну, что позволило Филиппу Августу приехать в июне в Берри и начать осаду Шатору. Ричард при помощи брата Жана оказал сопротивление и удерживал позиции, ожидая прибытия большой армии, собранной их отцом.

С ее прибытием битва между двумя королевскими армиями казалась неизбежной. Однако 23 июня оба короля отказались от битвы. Настоящая битва представляла большой риск, и монархи старались избежать его. До сражения при Бувине, капетингские короли участвовали лишь в одной битве — при Бремюле в 1119 г., да и то этот бой был, по словам Одерика Виталия, довольно скромным^16[169]. Генрих II, все время вовлеченный в конфликты, не участвовал ни в одном правильном сражении, как и Ричард до своего крестового похода^17[170]. В Шатору оба короля, кажется, пришли к согласию, что не стоит ввязываться в эту опасную авантюру, где есть риск погибнуть, покалечиться, попасть в плен, что неприемлемо для правителя или короля. К тому же вмешалась и Церковь, пытаясь остановить этот серьезный конфликт между двумя королями-христианами, в то время когда ситуация на Святой земле требовала единения ради Христа и сплочения, дабы спасти королевство Иерусалимское, которому угрожают армии мусульман, объединенные под властью Саладина и поднимающие народ. Легаты папы, которым поручено доставить это сообщение, пытались на месте помирить двух королей. На самом деле они уже готовы на это, лишь бы сделать это достойно^18[171] .К тому же рассказывают, что знак свыше насторожил наемников Ричарда против этой войны: один из них споткнулся на пороге церкви и с досады, страшно ругаясь, бросил камень в статую Богоматери с Иисусом на руках; рука ребенка откололась и оттуда начала фонтаном хлестать кровь^19[172]. Этот знак расценили как очевидное доказательство божественного отречения.

Вассалы французской короны все меньше и меньше желали участвовать в военных кампаниях Филиппа и предлагали свое посредничество. Генрих просил перемирия под предлогом подготовки отъезда в Иерусалим. Филипп не верил, но все же затеял переговоры; Ричард по наущению графа Фландрии и архиепископа Реймсского превратился в посредника и курсировал между лагерями отца и короля Франции, что помогло благоприятно повлиять на Филиппа. Еще одно перемирие было заключено на два года^20[173], но на данный момент Филипп Август сохранил за собой свои недавние завоевания, особенно Иссуден и Фретеваль. Взамен он получил еще больше, ведь Ричард, заменив своего брата Жоффруа, сопровождал короля Франции к его двору в Париже, и между ними возникли те же чувства. Эта близость стала сильно беспокоить отца: их видели всегда вместе, они ели за одним столом и, как свидетельствуют некоторые хроники, не расставались даже ночью^21[174]. Генриху было о чем беспокоиться, так как такое сближение грозило, без сомнений, новыми политическими и семейными осложнениями. Филипп раскрыл Ричарду, что его отец предложил отдать Аэлис замуж за Жана, который получит Анжу и, возможно, Пуату^22[175]. Иными словами, Ричард должен был уступить место брату. Генрих пытался успокоить Ричарда своими обещаниями. Можно было подумать, что ему это удалось, поскольку Ричард оставил двор Филиппа Августа. Но это было ошибкой. Сделав вид, что слова отца его успокоили, Ричард отправился в Шинон, захватил богатства отца и отправился в Пуату укреплять замки. Давление усиливалось, но Генриху удалось убедить Ричарда в своих благих намерениях, и, в конце концов, тот принес оммаж отцу в Анжере^23[176].

На пути к крестовому походу?

Это могло остаться лишь очередным перемирием, но возник новый фактор, который должен был надолго помирить соперников: 4 июля 1187 г. в Святой земле король Иерусалимский Ги де Лузиньян (ставший королем благодаря своей жене Сивилле, наследнице королевства) неосмотрительно согласился на битву, которую ему навязал Саладин на очень невыгодной для христиан местности. После изнуряющего и плохо продуманного в стратегическом отношении марша по жаре днем, следом за которым наступила бессонная ночь, уставшая армия, лишенная воды и плохо вооруженная, была полностью разгромлена в битве при Хаттине^24[177]. Армия христиан была уничтожена, пленных тамплиеров и госпитальеров перебили прямо глазах Саладина, который собственноручно казнил Рено де Шатильона. Что еще страшнее, так это то, что Святой Крест, который считался талисманом-покровителем, попал в руки Саладина^25[178], а Иерусалим сдался чуть позже. Христианам осталась только прибрежная полоса и несколько крепостей Антиохии, Триполи и Тира и несколько изолированных замков на территории мусульман.

Эта новость достигла Запада. Папа Урбан III умер, узнав ее, а его преемник Григорий VIII также умер в декабре 1187 г., успев уговорить императора и весь христианский мир на новый крестовый поход^26[179]. Заморская земля взывала к помощи и направила на Запад посланников, чтобы собрать новый поход^27[180]. Среди них был архиепископ Жоселин Тирский, и его слова потрясали, но он так и не успел переубедить колеблющихся королей^28[181]. В конце концов, призыв к крестовому походу стал усиленно пропагандироваться во Франции, Англии и в Уэльсе такими красноречивыми проповедниками, как Петр Блуаский и архиепископ Балдуин Кентерберийский^29[182]. Генрих II уже изъявил желание принять участие в крестовом походе, но постоянно откладывал его. Он был недостаточно уверен в своих отпрысках, чтобы не бояться отъезда, который предоставил бы им полную свободу. Филипп также колебался. Помимо возможности возникновения конфликта в его отсутствие, его беспокоило и собственное потомство. Его жена Изабелла до сих пор не родила ему наследника. Рождение сына (будущего Людовика VIII) в сентябре 1187 г. не позволило ему покинуть семью. В любом случае, отправиться в поход оба короля могли только вместе и одновременно, так как их недоверие было взаимным.

Ричард их опередил: как отмечают все хроники, он первым ответил на призыв в ноябре 1187 г. Как только он узнал о взятии Иерусалима, еще даже до проповеди архиепископа Тирского, он взял крест в Туре из рук местного архиепископа и поклялся отомстить за оскорбление, нанесенное Христу. Все отмечают и важность этого решения, и то, что Ричард принял его, не спрашивая ни мнения, ни совета отца и не заботясь о его воле^30[183]. Но, как мы увидим, от решения до исполнения этого обязательства путь был слишком долгим.

В ответ на решение Ричарда Филипп выдвинул свои требования: он не мог отпустить Ричарда на неопределенный срок, пока тот не женится на Аэлис. Когда Генрих вернулся в Англию после проведенного в Кане Нового года, Филипп этим воспользовался, чтобы в январе 1188 г. пригрозить захватом и опустошением Нормандии в случае, если король Англии не вернет ему Жизор и все земли или не женит Ричарда на Аэлис^31[184]. Генрих тотчас же прибыл в Нормандию и предложил встретиться; встреча состоялась 21 января между Жизором и Три^32[185]. Архиепископ Тирский воспользовался перемирием государей, чтобы бросить пламенный клич к походу, который имел тем большее воздействие на аудиторию, что, по утверждению очевидцев, в тот момент на небе появился крест, подкрепляя призыв. Оба короля, убежденные во вмешательстве небес, приняли решение помириться и отправиться в крестовый поход. За ними последовали многие вассалы, в частности граф Филипп Фландрский. Чтобы различать различные национальные группы, было установлено, что они будут нести кресты разного цвета: красный для французов, белый для англичан, зеленый для фламандцев. Со своей стороны, Ричард также готовился к походу и по этому случаю отправил послания императору Фридриху, который обещал свободный проход через его земли, и новому королю Венгрии Беле, который ответил ему тем же^33[186]. Ричард наметил маршрут похода. Император Фридрих тоже готовился к крестовому походу, который должен был состояться через два месяца. Нам известно, что с ним произойдет: он утонет 10 июня 1190 г., при переправе реки в Малой Азии^34[187].

Оба короля, каждый со своей стороны, извлекли выгоду из своего решения: они потребовали мораторий на все долги крестоносцев (в том числе собственные) и установили новые и высокие налоги, как на мирян, так и на священнослужителей, требуя десятую часть их годового дохода, что впоследствии назовут «Саладиновой десятиной». Крестоносцы были освобождены от уплаты налогов, что вызвало некоторое недовольство^35[188].

Однако правители и короли не спешили отправиться в поход. Более того, между ними началась война. Пуатевинские бароны снова восстали по наущению Эмара Ангулемского (брата и наследника Гийома Тайфера), Жоффруа де Ранкона и Раймунда Тулузского. Именно Жоффруа де Лузиньян, брат короля Иерусалимского, подлил масла в огонь, предательски убивав одного рыцаря из близкого окружения Ричарда. Чтобы отомстить, Ричард поднял войско и разгромил армию Жоффруа, но пощадил тех людей, которые желали идти в крестовый поход. Остальных он предал мечу и захватил многочисленные замки. Другие бароны сопротивлялись, поддерживаемые (как говорят) деньгами Генриха 11. Ричард затаил на отца злобу^36[189]. Наконец ему удалось раздавить Жоффруа, после чего он атаковал со своей армией брабантцев Тулузэн. Очень быстро он захватил замки в Керси, которым он овладел, нарушив обязательство уважать статус-кво^37[190]. Возможно, благодаря успеху Ричарда в Тулузэне установились тесные отношения между ним и Санчо VI Наваррским. Можно считать, что с этого времени была достигнута договоренность о свадьбе Ричарда с его дочерью Берангарией, которой предстояло официально состояться в Лимасоле через три года^38[191].

Эта попытка аннексии вывела из себя Филиппа Августа, призванного на помощь Раймундом. В свою очередь, король Франции завоевал Берри, убедившись сначала, что Генрих не приедет на этот раз спасать Ричарда. 16 июня 1188 г. Филипп легко захватил Шатору, получив одобрение многих сеньоров, которые покинули Ричарда, чтобы присоединиться к нему. Ричард вновь оказался в затруднительном положении. Он предупредил отца о сговоре между Филиппом и Раймундом Тулузским^39[192]. И еще раз Генрих пришел на помощь сыну: он собрал «огромную армию», состоящую в основном из пехотинцев и валлийских лучников, вторгся в королевство Францию и опустошил земли между Вернеем и Майенном^40[193]. Филипп счел нужным покинуть Берри и защитить сердце королевства. У Ричарда оказались развязаны руки, и он тщетно попытался захватить Шатору, где находился один из приближенных короля Франции Гийом де Барр, о котором у нас будет еще возможность поговорить. Во время осады Ричард был атакован французскими воинами. Вынужденный спасаться бегством, лишившись коня, он чудом спасся^41[194].

К северу от этих мест количество противостояний увеличилось после провала на встрече, проходившей, как всегда, под вязом между Жизором и Три: эта встреча привела лишь к уничтожению того вяза, срубленного раздраженными французами, вынужденными сидеть на открытом солнце во время обсуждения, в то время как английская делегация расслаблялась в тени векового дерева^42[195]. Епископ Бовэ, более воинственно настроенный, чем позволялось духовенству, вторгся в Нормандию, сжег города и опустошил регион; король Франции сделал то же самое. Он бросил вызов Генриху II и объявил о своем намерении захватить Берри и нормандский Вексен. Находясь перед лицом такой угрозы, 30 августа Генрих прекратил пассивно наблюдать за происходящим. Он проник на территорию Франции со своей армией, сам сжег большое количество городов и сел и в компании Ричарда направился в сторону Манта, где, как ему сказали, расположился король Франции. В ходе сражений Ричард взял в плен Гийома де Барра, который стал его пленником под честное слово, однако, как говорят, сбежал на лошади своего слуги. Возможно, именно здесь берет истоки враждебность Ричарда, которую он проявлял к Гийому де Барру. Победа Плантагенетов была блестящей, а добыча весьма велика. Успокоенный намерениями своего отца, Ричард вернулся в Берри, а по пути сжег Вандом, сеньор которого был союзником Филиппа^43[196]. Бертран де Борн приветствовал это начало войны, родительницы королевских почестей для рыцарей:

«Я не могу помешать моей песне литься, потому что господин Да и Нет зажег огонь и пролил кровь, ведь большая война делает щедрым алчного сеньора»^44[197].

Противоборствующие стороны рисковали увязнуть в битвах, но в действительности конфликт уже изжил себя, так как французские бароны отказывались воевать с другими государями-крестоносцами из-за страха быть отлученными от церкви. Таким образом, графы Фландрии и Блуа обязались не брать в руки оружие до крестового похода, что привело к предложению встретиться в Шатильоне 7 октября 1188 г.^45[198]

С другой стороны, военные операции дорого стоили и обременяли казну, предназначенную для крестовых походов. Общественное мнение, испытывавшее давление священников, тоже устало. Это дало повод для заключения перемирия. Началась его подготовка, местом Для его заключения был назначен Бонмулен. Предложения по поводу исходной точки переговоров достаточно расходились: король Франции предложил, чтобы все соответствующие завоевания были упразднены возвращением к статус-кво, что подразумевало, что Ричард должен вернуть Керси графу Тулузы. Взамен Филипп вернет Берри. В надежде получить возможность напрямую вести переговоры с Филиппом Августом и добиться лучшего соглашения Ричард объявил о своем подчинении решению французского короля, что очень не понравилось его отцу^46[199]. Филипп Август сразу же ухватился за протянутую соломинку и постарался увеличить разрыв между сыном и отцом. От него Ричард узнал, что отец собирался лишить его наследства в пользу младшего Жана^47[200].

Именно в такой неспокойной атмосфере 18 ноября 1188 г. началась встреча в Бонмулене. Перед достижением согласия Ричард поставил свои условия: с одной стороны, он отказался вернуть Керси, с другой стороны, попросил отца окончательно назначить его своим наследником. Генрих по привычке избежал прямого ответа на этот вопрос и высказался уклончиво[201], усиливая, таким образом, опасения Ричарда, что сблизило его с Филиппом Августом.

В ходе встречи Филипп и Ричард уточнили свои общие требования: Ричард должен стать наследником, получить гарантии того, что в будущем станет королем Англии, почитаться таковым. Наконец, он должен жениться на Аэлис. Генрих отверг эти требования. Ричард понял, что к чему, и утвердился в подозрениях. Со словами: «Теперь я вижу то, что считал невозможным» — он демонстративно повернулся спиной к отцу и принес королю Франции оммаж за свои континентальные земли^49[202]. Разрыв был провозглашен, несмотря на подписанное до середины января 1189 г. перемирие. Ригор, французский хронист, делает больший акцент на вопросе женитьбы с Аэлис:

«В то же время граф Пуату Ричард потребовал у отца женщину, которая принадлежала ему по праву, сестру короля Франции Филиппа, которая была ему отдана Людовиком под присмотр; вместе с ней он потребовал и королевство. Так как в этом пакте было сказано, что каждый из сыновей короля Англии, кто возьмет ее в жены, получит также королевство после смерти короля. Ричард говорил, что ему оно принадлежит по праву, так как после смерти Генриха он старший. Король Англии, услышав такое, заявил, что он никогда так не поступит. Из-за этого обеспокоенный Ричард принародно порывает с отцом и переходит к христианнейшему королю французов и в присутствии отца приносит оммаж королю Филиппу, и под клятвой подписывает договор».

Рассказ Рожера де Ховдена более достоверный. Он подчеркивает, что, присягая Филиппу, Ричард искал свою выгоду:

«В ходе этой встречи Ричард, граф Пуату, не спрашивая ни мнения, ни желаний отца, стал вассалом короля Франции за Нормандию, Пуату и Анжу, Мэн и Берри, Тулузу и все другие континентальные уделы. И он присягнул на верность против всех, кроме клятвы на верность отцу. За эту веру и оммаж король Франции пообещал отдать ему Шатору и все замки и земли, которые он занимал в Берри; он ему вернул Иссуден...»^50[203].

Геральд Камбрийский по-другому интерпретирует тот же эпизод и делает акцент на двуличии Генриха и на союзе Ричарда и Филиппа против него:

«Граф Пуату, поняв, в конце концов, что не сможет получить от отца никоим образом клятву верности баронов, и, подозревая отца в том, что он, испытывая ревность и злобу по отношению к своему наследнику, благоприятствует младшим отпрыскам, перешел в лагерь короля Франции на глазах у отца. Он сразу же присягнул ему всеми континентальными землями, которые переходили к нему по праву наследования. И поэтому они создали клятвенный союз, и король пообещал графу помочь завоевать континентальные земли его отца, что привело к вражде, которая не закончилась до последнего дня Генриха II»^51[204].

Что бы там ни было, Ричард бросил своего рода вызов, и никто в этом не сомневался. Так как король Генрих отмечал Новый, 1188 год в Сомюре лишь в компании Жана, он должен был отдавать себе отчет в том, что его политика потерпела крах, его сыновья, один за другим, восставали против него, и бароны начали отворачиваться от него, чтобы присоединиться к Ричарду, в то время как Филипп и его союзники завоевывали его земли^52[205]. Болезнь еще больше ослабила его: он сообщил об этом Ричарду, уверяя его, что по этой причине он не сможет присутствовать на мирных переговорах, установленных на середину января. Он просил прийти к его изголовью. Ричард был так настроен против отца, что не верил ни единому слову и думал, что речь опять идет о какой-нибудь хитрости. Давление только усилилось, стычки стали постоянными, а мирное соглашение вновь было отодвинуто. Потребовалось вмешательство легата понтифика Иоанна из Ананьи, чтобы убедить двух королей встретиться и передать их споры арбитражной комиссии под руководством многих прелатов.

Встреча состоялась на Рождество в 1189 г. в Ла Ферте-Бернар. И снова последовал провал, и вновь Филипп говорил от имени Ричарда как его союзник. Его просьба достаточно хорошо изложена Матвей Парижскийом:

«Король Франции просил, чтобы его сестра (Аэлис), переданная когда-то королю Англии, стала женой Ричарда, графа Пуату, и чтобы этот последний получил гарантии на королевство после смерти отца. Он просил также, чтобы Иоанн взял крест и отправился в Иерусалим, уверяя, что Ричард не отправится туда без своего брата. Но король Англии не согласился ни на одно из требований, и они расстались недовольные друг другом»^53[206].

В ответ на предложение Филиппа и Ричарда Генрих выдвинул свое. Оно также не ново. Он предложил, чтобы Жан, а не Ричард, женился на Аэлис; Филипп, так же как и Ричард, сразу же отверг это предложение: это бы значило уступить в пользу младшего брата^54[207]. Предчувствуя провал, кардинал Иоанн попытался уговорить Ричарда, угрожая наложить интердикт на его земли, если он не подчинится отцу. Разъяренный Ричард обвинил кардинала в сотрудничестве с Генрихом, который подкупил его, как он говорит, золотом; он набросился на него с обнаженным мечом, и потребовалось вмешательство нескольких человек, чтобы успокоить его. Они убедили Ричарда, что за этой угрозой скрывался лишь интерес легата в успехе крестового похода^55[208].

Смерть «старого короля» Генриха

Провал, однако, был очевиден. Генрих вернулся в Ман, и военные действия возобновились. Филипп и Ричард захватили Ла Ферте-Бернар, Монфор, Бомон, Баллон и некоторые другие замки в окрестности Мана, принадлежащие королю Англии. Потом, притворившись, что идут на Тур, они осадили Ман, где Генрих считал себя в безопасности. Для него ожидали худшего: он исповедовался в своих грехах (в неполной мере, как отмечает неблагосклонный к нему хронист^56[209]) и полностью выздоровел, готовый противостоять своим врагам.

В Мане Филипп готовился к атаке, в то время как сенешаль короля Англии приказал поджечь пригород, чтобы облегчить защиту и смутить осаждающих; но огонь перекинулся через стену и охватил город. Французы воспользовались этим и проникли в город, оказавшись в тылу у людей Генриха, который в спешке бежал в Нормандию со своими семьюстами рыцарями, преследуемый Ричардом^57[210]. Ричард догнал арьергард Генриха под командованием Гийома Маршала, все еще верного старому королю. Здесь, как утверждают хроники, лошадь Ричарда была ранена ударом копья одним из рыцарей противников^58[211], что вынудило его прекратить преследование. Генриху удалось убежать и укрыться в Туре. Известно из «Истории Гийома Маршала», удар нанес сам Гийом. Если верить этому, то он добровольно уберег Ричарда по его просьбе, так как у того не было кольчуги. Гийом предпочел убить лошадь, чтобы лишить его возможности продолжать преследование^59[212].

В то время когда больной Генрих прятался в городе Шиноне, Филипп и Ричард разграбили Турень. Филипп, который знал расположение бродов, указал своей армии переход через Луару возле Тура. Ригор подчеркивает, что этот шаг был невиданным в истории, и приписывает ему небесный знак библейского вдохновения: он считает, что король Франции вошел в реку, измерил глубину своим копьем, наметил основные направления брода и переправил армию. Произошло чудо: уровень воды понизился при переходе французов. Жители Тура были очень напуганы. Объединенные войска Филиппа и Ричарда после яростной победной атаки взяли Тур^60[213]. Поражение Генриха было неизбежно, старого короля бросили почти все его сторонники, за исключением Гийома Маршала. Его сын Жан тоже предал его, перейдя на сторону противника^61[214].

Побежденный Генрих вынужден был подчиниться. Обессиленный, он с трудом отправился в Баллон, чтобы встретить там своих победителей, которые продиктовали ему свои условия. Генриху пришлось принять этот «позорный мир», после которого он уже не оправился.

Можно подвести итог этому соглашению: в территориальном плане все вернулось к старому статус-кво. Все, что было захвачено у короля Англии, должно принадлежать короне, включая Шатору и регион Бурж, но за королем Франции признавалось спокойное владение всем, что принадлежало его предкам в Оверни. Бертран де Борн был возмущен подобным соглашением и обвинил Филиппа в мягкотелости: он сочинил песню, в которой хвалил храбрость Ричарда, сравнивая его со львом, и клеймил трусость Филиппа: «Мотылек, поторопись, передай от меня Ричарду, что он лев. А король Филипп, который так легко расстается со своими богатствами, кажется мне ягненком»^62[215]. Некоторые хронисты видят в этом пункте, касающемся Оверни, воплощение пророчества Мерлина, описанного писателем Гальфридом Монмутским^63[216]. Король Франции получил, кроме того, двадцать тысяч марок возмещения за расходы, связанные с осадой Шатору и его помощью Ричарду. Генрих II должен был лично принести оммаж Филиппу, что он отказывался делать до этого. Ричарду должны были принести оммаж все сеньоры континентальных земель его отца. Наконец, Аэлис, сестра короля Франции, должна быть передана под присмотр Ричарду и стать его женой по его возвращении из Святой земли.

Думал ли старый побежденный и униженный король об отмщении? Геральд Камбрийский, один, правда, может заставить поверить в это; по этому поводу он приводит одну забавную историю:

«В соглашении говорилось, что король Генрих должен был послать своему сыну, графу Пуату, поцелуй мира и изгнать из сердца всю злобу и негодование. Но как только это было сделано (лучше сказать, притворились, чем сделали), и поцелуй был послан, граф, уходя, услышал, как отец сказал шепотом: «Боже, дай мне силы не умереть, пока я не отомщу за себя как следует»^64[217].

Ричард, добавляет хронист, сразу же рассказал это королю Франции и его двору, что рассмешило всех, настолько надежды старика казались тщетными.

Так оно и было: Генрих, перевезенный в Шинон, умер через несколько часов, побежденный болезнью и усталостью, а может, еще больше отчаянием. Ему было всего лишь пятьдесят шесть лет, но он умер, узнав, что во главе списка предателей стоял Жан, ради которого он предпринял свою последнюю битву. Угнетенный, распростертый на своем ложе, он отвернулся к стене и пролежал так много часов. Он умер 6 июля после тридцати четырех лет и семи месяцев правления. Алчные придворные ждали недолго: они разворовали его имущество, сняли даже с него богатую мантию, оставив почти голым лежать на земле^65[218]. Многие хронисты приписывают восстание сыновей и его смерть божьему наказанию^66[219].

Генрих II неоднократно выражал желание быть похороненным в Гранмоне и отдал некоторые распоряжения на этот счет. Но был разгар лета, стояла жара, и перевозка его тела создавала много проблем. Гийом Маршал выбрал для него Фонтевро, большое аббатство поблизости, которым Генрих интересовался еще до Алиеноры^67[220]. Его тело перевезли из Шинона в Фонтевро, в церковь аббатства, где до сих пор сохранилось его красивое надгробие. Ричард очень недолго пробыл вечером у тела, не выказывая никаких эмоций. Если верить хронистам, то его отец даже после смерти выражал свое отношение к нему: по прибытии Ричарда из ноздрей покойного стала течь кровь, и это продолжалось до тех пор, пока тот не уехал^68[221]. Лишь один автор, более поздний и более примирительный, воодушевленный, возможно, сценой покаяния Петра после отречения от Христа, продолжит эпизод:

«Его сын Ричард, узнав о смерти отца, примчался во весь опор, терзаемый угрызениями совести. Как только он прибыл, кровь начала течь из ноздрей покойника, как будто душа умершего была возмущена приходом того, кто стал причиной смерти, как будто эта кровь взывала к Богу. При виде всего этого граф испытал ужас от самого себя и начал плакать горькими слезами»^69[222].

Отныне Ричард становился полноправным королем Англии^70[223].

Первым политическим жестом Ричарда было освобождение его матери^1[224]. Хронист Матвей Парижский снова видит в этом освобождении королевы осуществление предсказания Мерлина^2[225]. Ричард поручил реализацию задуманного Гийому Маршалу, который поспешил в Англию, чтобы все исполнить; его опередили, и Алиенора уже была на свободе. Как только она освободилась, она приказала выпустить заключенных, бывших противников ее мужа, заключенных по тем же причинам, что и она^3[226]. Другой английский хронист также описывает новые планы Ричарда относительно матери, которая получила разрешение действовать по своему усмотрению. Он добавляет:

«Был дан приказ великим королевства в равной степени подчиняться любому волеизъявлению королевы. Как только она получила такую власть, она сразу же выпустила из тюрьмы всех заключенных Англии: она на собственном опыте убедилась, как это унизительно для человека переносить муки заключения»^4[227].

Алиеноре были возвращены ее владения, увеличенные Ричардом. Очень быстро, несмотря на свой возраст (ей было шестьдесят семь лет), она вернулась к активной деятельности и повела себя как настоящая королева Англии, или, по меньшей мере, как регентша королевства с единодушного согласия баронов^5[228]. Тех, кто остался ей верен. А что же с другими?

А здесь существовала проблема, которую надо было решить: как вести себя с баронами, оставшимися верными старому королю, а следовательно, являвшимися врагами ее и ее сына? Они все боялись гнева Ричарда. Первый, кто испытал его действие на себе, был сенешаль Анжу Этьен де Марсе, которого называли «диким и повелевающим»: от него Ричард безотлагательно потребовал сокровищ отца. Заключенный, доставленный в Винчестер в кандалах, Этьен вынужден был отдать Ричарду тридцать тысяч анжуйских ливров, и пообещал еще пятнадцать лишь бы снискать благосклонность^6[229]. Однако Ричард, кажется, удержался от «бесплатной» мести баронам, искренне верных Генриху II, и даже вознаградил некоторых за верность^7[230]. К тому же он выразил презрение и безжалостность к тем, кто предал старого короля и перешел на его сторону, потому что так было выгоднее.

Доброжелательная манера, в которой он проявил себя по отношению к нескольким наиболее преданным людям старого короля, к Морису де Краону, Будену де Бетюну, Гийому Маршалу, может быть рассмотрена как показательная черта его характера и его отношения, продиктованная мотивами одновременно рыцарскими и политическими: он не хотел отбить охоту к верности монарху, бывшему или... настоящему, а наоборот, хотел показать, что верная служба хорошо вознаграждается. Гийом Маршал называл чудом такое отношение Ричарда.

Ведь приход к власти Ричарда подвергал Гийома большой опасности; Генрих пообещал ему руку богатой наследницы, а восхождение на престол его восставшего сына могло лишить его не только этой надежды, но и свободы, титула маршала, даже жизни, учитывая недавние события. Его опасения удвоились, когда король, обращаясь к нему, намекнул на лошадь Ричарда, которую Гийом убил за несколько дней до этого во время побега Генриха в Шинон. Ричард считал, что Гийом хотел убить его, но ему это не удалось. Маршал осмелился уточнить правду, несмотря на опасность, которой он подвергался, противореча будущему королю Англии. Вот какими словами он описывает свою первую встречу с новым королем:

«Маршал, недавно вы хотели моей смерти и, несомненно, вы бы меня убили, если бы я своей рукой не отбросил ваше копье; это был для вас очень плохой день. Гийом ответил графу: «У меня никогда не было намерения убить вас; я еще достаточно силен, чтобы справляться со своим копьем; если бы я хотел, я бы настиг вас, как это было с вашей лошадью. Убив ее, я не считаю, что поступил плохо, и мне не в чем раскаиваться». Граф ответил ему: «Маршал, вы прошены, я не держу обиды на вас»^8[231].

Значение эпизода довольно ясно: король Англии стирал обиды и забывал жалобы графа Пуатье. Для Гийома это было большим облегчением, он мог продолжать служить и надеяться. Ричард оставил при себе этого примерного рыцаря, былого наставника его брата Генриха, и дал ему, пятидесятилетнему рыцарю, в жены одну из самых богатых наследниц Англии, молодую, семнадцатилетнюю Изабеллу де Клэр, графиню Стригиля и Пемброка, сделав его, таким образом, одним из самых богатых баронов королевства. Не упустим существенного замечания: его отец Генрих лишь пообещал графиню, а Ричард отдал ее ему^9[232].

Герцог Нормандии, король Англии

Успокоенные таким образом, приверженцы Генриха II переходили на сторону Ричарда чаще всего с энтузиазмом. Их можно увидеть в ближайшем окружении нового короля.

На тот момент времени Ричард был всего лишь графом Пуату; 20 июля 1189 г. он станет герцогом Нормандии^10[233], архиепископ Руана вручит ему герцогский меч и передаст знамя в ритуальной церемонии, сравнимой по форме и употребляемой для ее описания лексике с посвящением в рыцари; на самом деле речь идет о герцогской инвеституре, копировавшей коронационную церемонию западно-франкских королей”[234].

По случаю этих церемоний Ричард проявил небывалую щедрость, которую можно расценивать как благоприятные политические шаги, способствовавшие усилению его власти. Так, Ротру, наследнику графа Першского, он дает в жены свою племянницу Матильду (дочку своей сестры Матильды и Генриха Льва, герцога Саксонского), что обеспечивает ему ценный союз для получения гарантии лучшей защиты беспокойного региона его империи на границах Мэна, значительно ослабленного последними конфликтами. Перед прибытием в Англию для получения короны Ричард принял меры относительно Аквитании, Мэна и Анжу, как для мира, так и для обеспечения безопасности своей империи, как отмечает Рауль де Дицето^12[235]. Он также позаботился о безопасности Тура, в стратегической важности которого он мог недавно убедиться и который был яблоком раздора между Филиппом и Плантагенетами.

Кстати, по этому поводу Ричард встретился с королем Франции. Встреча состоялась 22 июля между Шомоном и Три. Ричард еще не был коронован, но уже проявил новый подход к старым проблемам, что приблизило его к внешней политике отца, а не к той, которую он отстаивал, будучи всего лишь графом Пуату. Филипп выдвинул те же требования, он хотел вернуть нормандский Вексен вместе с Жизором. Ричарду удалось заставить его уступить после обещания выплаты четырех тысяч марок возмещения военных затрат дополнительно к двадцати тысячам, уже обещанным Генрихом на встрече в Баллоне после поражения в Мане. К тому же он, наконец, принял обязательство жениться на Аэлис. Ничто теперь не может помешать этой свадьбе. Со своей стороны Филипп согласился вернуть своему вчерашнему союзнику все земли, недавно завоеванные с его помощью во владениях отца, особенно Тур, Ман и Шатору, кроме Грасэ и Иссудена, которые остались у короля Франции. В общем, этот договор был довольно благоприятен для Ричарда, который получил больше, чем пообещал Филиппу, в частности Жизор и Вексен. Французский хронист Ригор выразил чувства французов по этому поводу: Жизор должен быть возвращен королю Франции. Это предрекали даже знаки свыше: на следующий день после заключения этого соглашения (и Ригор заботится о том, чтобы эти два события были упомянуты в одной фразе), когда граф Пуату переправлялся на лошади и со своими людьми через деревянный мост, ведущий в Жизор, мост сломался и Ричард упал в ров со своим конем^13[236].

Проверив состояние своих континентальных владений, Ричард начал собираться к отплытию в Англию. Он хорошо понимал, как когда-то и его отец, что значит держать в своих руках всю власть на таком пространстве, как Великобритания. Однако ему нужно было еще решить судьбу младшего Жана, который так поздно присоединился к своему старшему брату, что все боялись за него. Конечно, Жан пришел мириться с братом, и тот отнесся к нему с «уважением»^14[237], однако неизвестно, что таило в себе будущее. Ричарду ничто не мешало предоставить ему важный удел, в частности на континентальной территории, имеющий стратегическое значение и большое количество замков.

Он вел себя великодушно по отношению к младшему брату; перед отбытием в крестовый поход, так как ничто уже больше этому не препятствует, он выполнил обещания, данные отцом, и 20 августа женил его на наследнице графа Глостера, несмотря на протест Балдуина, архиепископа Кентерберийского, который запретил эту свадьбу, так как они были родственниками в третьем колене^15[238]. К этим владениям Ричард потом добавит четыре графства в Англии и земли в Ирландии, что будет соответствовать обещаниям отца пожаловать земли, стоящие четыре тысячи дохода. Если верить некоторым очевидцам, великодушие Ричарда по отношению к Жану было даже чрезмерным, неуместным, и многие отвернулись от младшего; многие остерегались этого брата, который ждал лишь отправления Ричарда в крестовый поход, чтобы замыслить заговор против него^16[239]. Для многих размеры этих уступок такому непостоянному человеку, как Жан, свидетельствовали о намерении Ричарда не возвращаться из Святой земли и оставить королевство брату^17[240]. На самом деле эти слухи пустили сторонники Жана, которые начали усиленно укреплять свои крепости. Вскоре после отъезда Ричарда многие представители знати перешли на сторону младшего брата и ополчились против Ричарда, что предвидел и предупреждал Гийом Лоншан, назначенный канцлером королевства^18[241]. В действительности Ричард не доверял своему брату и земли, которые он дарил, какими бы большими они ни были, не представляли для него реальной угрозы, так как не были целостны и не обладали ни стратегической, ни военной значимостью. К тому же они не составляли то, что ценилось больше всего, — анжуйскую империю, сердце которой находилось во Франции. Недоверие Ричарда к Жану было вполне реальным, несмотря на все подарки. Он также не доверял своему сводному, незаконнорожденному брату Жоффруа, назначенному отцом епископом Линкольна, а потом ставшему канцлером. Генрих II очень любил его и всегда отдавал предпочтение ему, а не Ричарду или Жану. Он пообещал сделать его архиепископом Йорка, что было очень почетным назначением, но Жоффруа не слишком хотел этого, так как отдавал предпочтение верховой езде, охоте и светским развлечениям, а не служению Церкви. Возможно, он не потерял надежды сыграть важную политическую роль и, вероятно, вспоминал, что Вильгельм Завоеватель тоже был незаконнорожденным, что не помешало ему стать королем Англии. Для удовольствия, а также из честолюбия Жоффруа до сих пор отказывался от любого вида назначений. Ричард тотчас же после восшествия на престол назначил Жоффруа архиепископом Йорка, которым тот стал 23 сентября скорее против своей воли. Став священнослужителем и получив высокую должность, он потерял всякую возможность добиться политической должности в мирской жизни. Что касается Жана, то перед своим отъездом на Святую землю Ричард взял с него клятву, что он ногой не ступит в Англию во время его отсутствия. Позже Алиенора освободит его от этой клятвы, при условии, что получит разрешение канцлера^19[242]. Когда Ричард, сев на корабль в Барфлере, прибыл 13 сентября 1189 г. в Лондон, его радостно встретила толпа, уставшая по разным причинам от правления его отца, от его приступов и еще больше от финансовых мер, принятых недавно и считавшихся непомерно высокими, особенно духовенством, упрекавшим его к тому же в беспорядочных любовных связях, в слишком суровых законах и убийстве Томаса Бекета^20[243]. Месяц спустя Ричард был коронован в Вестминстерском аббатстве архиепископом Балдуином Кентерберийским. Детальное описание торжественной церемонии дает нам хронист Рожер де Ховден^21[244]: за высокими сановниками, которые открывают процессию, движутся четыре барона, держа канделябры и свечи, за которыми идет Жан Маршал с двумя золотыми шпорами из королевской сокровищницы; потом идут два графа, Гийом Маршал, ставший графом Пемброка и Стригиля, с королевским скипетром^22[245] и Гийом Солсбери с жезлом. За ними идут Давид, брат шотландского короля, и Роберт, граф Лестер, окружая Жана, брата короля, графа Мортэна и Глостера, держащие три меча из королевской сокровищницы; наконец, за шестью графами, которые кладут на стол атрибуты королевской власти, приближается Гийом де Мандевиль, неся королевскую корону, а за ним идет будущий король Ричард, граф Пуату и герцог Нормандии. Заняв место, будущий король произносит три традиционные коронационные клятвы: он клянется нести всю жизнь мир и славу Богу и Святой церкви, обеспечивать правосудие народу и отменять плохие законы и извращенные обычаи, но соблюдать и хранить хорошие; потом Ричард раздевается и происходит помазание святым елеем головы, груди, рук, перед тем как облачиться в королевские одежды; архиепископ передает ему меч, предназначенный для изгнания еретиков и всех врагов Святой церкви; потом два графа надевают на ноги золотые шпоры; наконец, Ричард, одетый в королевскую мантию, коронован; он занимает место на троне и слушает мессу. После церемонии состоялся королевский пир, на котором присутствовало большое количество народа, у каждого свой статус, повод для великолепия и щедрот, которые сильно впечатлили свидетелей^23[246].

Ричард отдал приказание, чтобы на празднике не было ни евреев, ни женщин. Матвей Парижский дал объяснение этому исполненному указу через несколько дней: «в то время боялись магических выдумок, к которым прибегали во время коронации королей евреи и колдуньи»^24[247]. Дж. Джилингем резко отвергает мнение тех, кто считал^25[248], что подобное изгнание женщин было естественным отвращением Ричарда к женщинам, констатацией его гомосексуальности: он хотел сделать банкет для холостяков, так сказать, «веселый праздник»^26[249]. Как считает английский историк, такое изгнание женщин было нормальным во время английской коронации, и что если следовать такой логике, то все короли Средневековья были гомосексуалистами. Эту точку зрения мы обсудим позже^27[250]. Однако во всяком случае такое изгнание не совсем обычно, так как хронист в этом случае не испытал желания уточнить, что оно было содержанием указа, и не придумал причины для его оправдания. Впрочем, неизвестно, был ли указ выполнен, и привел ли он к каким-нибудь протестам или беспокойствам.

То же самое касается и изгнания евреев. Несмотря на запрет, многие из них хотели участвовать в праздновании и пожелать королю счастливого царствования, подарить подарки, чтобы показать свою привязанность в эпоху, когда некий скрытый антисемитизм начал обостряться, как всегда, когда начинались разговоры о крестовом походе: многие христиане имели тенденцию, это хорошо было видно во время первого похода в 1096 г., давать одно название врагам веры и Христа, не только мусульманам, у которых собирались отнять Святые места, но и еретикам и евреям Запада^28[251]. Охрана короля, сдерживая толпу у входа, постоянно отталкивала евреев, пытавшихся войти, их били, выгоняли и обирали до последней нитки. Результатом такого поведения было большое количество раненых и несколько погибших.

Узнав об этом, жители Лондона начали движение; толпа воспользовалась этим, чтобы проникнуть в город и устроить охоту на евреев, учинить погромы, расхитить имущество, сжечь их дома, вынудить некоторых выбирать между верой и смертью. Многие из них, чтобы избежать резни, принимали крещение^29[252]. Для многих христиан это также была возможность разворовать их имущество и использовать, в ущерб «врагам Христа», необходимые субсидии для экспедиции против мусульман. Прошел слух, что Ричард сам отдал приказ на эти преследования^30[253].

Еврейское сообщество было достаточно многочисленным и относительно богатым в Англии, где Генрих II защищал их, в то время как король Франции Филипп, наоборот, изгонял их из королевства под аплодисменты многих. Ригор, впрочем, поддерживает его в этом и наводит на мысль, что, действуя таким образом, новый король выполнял свой долг, сообразно коронационной клятве^31[254]. Некоторые из них сбежали в Англию, где Генрих хорошо принял их, что вызывало со стороны знати и духовенства неблагоприятные комментарии, что свидетельствует о скрытом антисемитизме, о котором поговорим дальше. Ричард де Девиз не без хитрости устами старого еврея рассказывает молодому соплеменнику, как в Англии относятся к евреям: ему надо избегать Лондона (настоящий притон для попрошаек, бандитов, педофилов и проституток) и некоторых других городов, не представляющих особого интереса, таких как Оксфорд, Эксетер, Кентербери, Рочестер; наконец, он должен попытаться поселиться в Винчестере, настоящем «Иерусалиме для евреев», где жители, священники и монахи очень радушно их принимают^32[255].

Связывали ли в Англии, как и во Франции, три клятвы короля и этот акт насилия, направленный против евреев? Проживая на христианской земле, они сформировали «враждебное» сообщество, слишком богатое в момент, когда многие крестоносцы, идя воевать за Святую землю за Христа, с трудом могли собрать необходимую сумму, особенно священники, которые платили Саладинову десятину. Все эти факторы психологического, экономического, религиозного характера смешались и обострились, хотя Ричард объявил, что евреи находятся под его защитой, и приказал найти виновных, возможно особо не надеясь и не упорствуя^33[256]. Волна погромов достигла других городов, таких как Линкольн и Норвик, достигая наивысшей точки через несколько месяцев в Йорке, где многие евреи, спрятавшись в замке, подверглись атаке фанатичной толпы по наущению экзальтированного отшельника. Как и в 1096 г., преследуемые евреи предпочитали приносить себя в жертву, чем принимать крещение. Некоторые, конечно, соглашались, чтобы спасти свою жизнь. Напрасно: их все равно убивали. Видя такой размах, Ричард отправил 3 мая 1190 года в Йорк Гийома Лоншана во главе армии, но зачинщики беспокойств уже достигли Шотландии; горожане были вынуждены лишь заплатить налог, и Гийом Лоншан заменил шерифа, причастного к преступлениям^34[257].

Подготовка к крестовому походу

Гораздо раньше, в декабре 1189 г. Ричард покинул Англию, чтобы подготовиться к отъезду на Святую землю. Для этого он созвал своих баронов, как в Великобритании, так и в анжуйской империи, и призвал их следовать за собой. Чтобы получить их согласие, ему надо было принять на себя основную часть (две трети) расходов, необходимых на такую экспедицию. Оплачивать корабли для перевозки армии, всадников, пехотинцев, лучников, военных техников; все эти «пилигримы» отправлялись добровольно, хотя иногда с трудом можно их упросить, но все расходы все равно ложились на их сеньоров, снабжавших продовольствием, обеспечивающих содержание и оплачивающих расходы. Саладинова десятина обеспечила приток значительной части денег, около шестидесяти тысяч ливров, но этого было недостаточно. К тому же она была частично растрачена на разные нужды, особенно на войну между Генрихом и Филиппом, и на другие расходы, не связанные с крестовым походом, что вызвало недовольство критиков, а особенно духовенства^35[258]. Матвей Парижский довольно хорошо выражает единодушное чувство по этому поводу:

«В это время по всей Англии ввели такой налог, что его размеры достигали десятой части движимого имущества, под предлогом использования этих средств на нужды Святой земли. Это вымогательство, сопровождаемое силой, возмутило духовенство и народ; так как под видом милостыни это был акт настоящей алчности»^36[259].

К тому же перед походом на Восток нужно отдать королю Франции деньги на возмещение ущерба, предусмотренные в предыдущих договорах. Конечно, Ричард нашел в королевской сокровищнице отца достаточно большую сумму, превышавшую сто тысяч марок^37[260]. Но этого оказалось слишком мало для расходов, которые он собирался делать. И он начал своего рода продажу должностей. Он потребовал от тех, кто служил его отцу, значительную сумму за продолжение своей службы. Мы уже упоминали об Этьене Марсе, бывшем сенешале Анжу при Генрихе II. Взятый под стражу, в наручниках, перед коронацией он был доставлен в Винчестер как заключенный. За свое освобождение он должен был заплатить Ричарду тридцать тысяч анжуйских ливров и пообещал еще пятнадцать, чтобы сохранить за собой эту должность^38[261]. Ранульф де Гланвиль, бывший тюремщик Алиеноры, тоже должен был заплатить штраф в размере пятнадцати тысяч. Вскоре тот же принцип стал применяться ко всем; Гийом Лоншан, чтобы стать епископом Или, должен был заплатить более трех тысяч марок за должность канцлера. Другие менее престижные должности также были «проданы», как, например, должность шерифа, в ход пошли графства, замки, земли, сеньории, не считая многочисленных займов Церкви. Вильгельм Шотландский по цене десять тысяч марок купил свою «свободу»: он пришел принести оммаж Ричарду вместе с братом Дэвидом, и через некоторое время Ричард объявил Вильгельма свободным от любой зависимости, установленной Генрихом, вызвав при этом глубокую благодарность шотландцев. Короче говоря, в общей сложности всевозможными способами новому королю Англии удалось собрать огромные средства, превышающие состояния других королей^39[262]. Как признавался он сам, чтобы достать денег, он продал бы и Лондон, если бы нашел покупателя^40[263]. Это неистовство в распродаже подливало масла в огонь в окружении Жана, заявлявшего, что король мало заботится о королевстве и не собирается туда возвращаться.

Финансы — не единственная забота нового короля: ему также надо было подумать об администрации своей империи, начиная с Англии. Как было сказано выше, Ричард не доверял своему брату. Когда-то он заявил, что не поедет без него на Святую землю, и возможно, он еще думал об этом; но кроме риска поссориться в дороге, это решение представляло большое неудобство, которое заключалось в том, чтобы оставить королевство без прямого наследника в случае гибели обоих братьев в этой экспедиции. Тогда королевство перешло бы Артуру, двухлетнему сыну Жоффруа, что вызвало бы новые династические споры.

Оставалась Алиенора. К этому времени она была уже в солидном возрасте, но все еще здоровой, живой и властной женщиной, страстно жаждущей занять свое место на политической лестнице. Она идеально справится с функцией «королевы-матери» и будет настоящей управляющей королевством. В идеале лучше всего было бы обеспечить себя потомком, однако это дело было довольно щепетильным, так как Ричард отказался жениться на Аэлис, несмотря на многократные обещания королю Франции, мешавшие заключить ему другой брачный союз, имеющий политическую основу, как и все браки того времени. Однако он думал об этом, а Алиенора настаивала еще больше, так как она не доверяла своему сыну Жану и даже слышать не желала об Артуре, втором законном наследнике. Но на данный момент начатые переговоры были затруднены из-за обновленного обещания Ричарда Филиппу, который не преминул бы извлечь выгоду из такого нарушения слова. Переговоры должны были быть тактичными.

Чтобы обеспечить доходы и независимость Алиеноры, Ричард еще больше расширил ее вдовью часть. Он предоставил ей вдовьи части трех королев, как подчеркивают хронисты: владение, которое Генрих I дал своей жене Эдит; то, которое король Стефан дал своей жене Алисе, и то, которое ей оставил Генрих II. Отныне, признанная всеми баронами, она могла, как замечает Ричард де Девиз, «жить для себя» и больше не зависеть от казначейства^41[264]. Чтобы править на основании регентства, Ричард приставил к ней нескольких королевских служащих, которым, как он считал, можно было доверять: Гуго де Пюизе, аристократа из древнего рода, и Гийома Лоншана, епископа Или. Оба они не ладили между собой, и в итоге Ричард склонил свой выбор в пользу Гийома Лоншана, человека образованного и наделенного реальной властью, назначенного канцлером, а затем юстициарием королевства одновременно с назначением легатом понтифика, что делало его самым могущественным человеком королевства Англии. Однако коренное население, как и многие хронисты, упрекали его в низком происхождении, высокомерии, сумасбродствах, «презрении к англичанам»^42[265].

Успокоившись насчет судьбы Англии, Ричард мог отплывать из Дувра в Кале 11 декабря, чтобы заняться своими континентальными землями, где он хочет обеспечить хорошую администрацию в свое отсутствие. Он узнал о смерти Вильгельма Сицилийского, мужа его сестры Жанны. У пары не было детей, и Танкред Сицильский захватил остров во вред наследнице Констанции, жене императора Генриха VI, дочери Рожера Сицилийского. Результатом этого был конфликт между Танкредом и Генрихом VI, союзником и родственником Ричарда. Последний имел намерение, проезжая через Сицилию, урегулировать этот спор и, в частности, освободить сестру и ее владения, попавшие в руки Танкреда^43[266].

В Кале Ричарда встретил Филипп Фландрский, тоже крестоносец, который сопровождал его по Нормандии, где король отмечал Новый год, недалеко от Кана. Хронист Амбруаз, присутствующий на этом торжестве, отмечает с сожалением, что не было слышно хвалебных песен: жонглеры не были приглашены^44[267]. Чтобы управлять в его отсутствие Нормандией, Анжу, Аквитанией и Мэном, Ричард назначил сенешалей, достойных доверия, возложенного на них, и способных поддержать в мире и порядке провинции.

Обезопасить свои территории от любого вида атак людей Филиппа, даже в отсутствие двух королей, было первой заботой Ричарда. По этому поводу Ричард встретился с Филиппом 30 декабря, а потом еще раз 13 января 1190 г. в Сант-Реми возле Нонанкура^45[268]. Два короля заключили своего рода пакт о ненападении, пункты которого могут быть резюмированы так: король Англии защищает короля Франции, если нападут на Париж; король Франции защищает короля Англии, если нападут на Руан. Графы и бароны двух лагерей клянутся не развязывать войны, пока их короли находятся в крестовом походе. Оба короля решают, что если один из них умрет или вернется раньше из похода, то он оставит свои войска и имущество тому, кто останется^46[269]. Общий отъезд был назначен в Везеле.

Дата этого отъезда переносилась несколько раз. Сначала потому, что приготовления заняли больше времени, чем предусматривалось; потом между королями возникли какие-то трения; наконец, потому что 15 марта 1190 г. умерла королева Франции Изабелла, родив двух мертвых близнецов. Многие государи-крестоносцы отправились в поход раньше королей. Фридрих Барбаросса выдвинулся гораздо раньше, хотя стал крестоносцем намного позже.

Другой заботой Ричарда было обеспечение мира и порядка в Аквитании, его любимом владении. Аквитанские бароны, поддерживаемые Раймундом Тулузским, могли в любой момент восстать^47[270]. Вот почему Ричард созвал большую часть сеньоров региона в 1190 году в Ла-Реоль, где находился его двор, и наверно, поэтому перенес переговоры о его свадьбе с Беренгарией, которая должна была остаться в тайне, чтобы не разозлить раньше времени Филиппа, так как к мирному согласию с ним прийти было сложно. Дж. Джилингем сравнивает это собрание и семейный совет, который состоялся в марте в Нормандии, с тем, который состоялся двадцать лет назад, когда выдавали замуж Алиенору, сестру Ричарда, за Альфонса VIII Кастильского^48[271].

Перед тем как покинуть Аквитанию, король пытался усмирить ее и продемонстрировал силу, проводя в мае и июне акцию наказания нескольких непокорных сеньоров Гаскони. Он вынудил мятежников покинуть укрепления, которые они занимали^49[272]. Сеньоры и баскские общины уже давно получили репутацию разбойничьих, и «Путеводитель для пилигримов в Сантъяго де Компостела», составленный несколькими годами ранее, часто упоминает о них. Эта книга, предназначенная для паломников, указывает дороги, по которым нужно идти, чтобы выйти в Испании на «французскую дорогу», ведущую в Сантъяго де Компостела, упоминает второстепенные храмы, которые нужно посетить по дороге, отмечает лучшие места, где можно остановиться, и дает ценные указания, как общаться с местным населением. Немногие из этих народов достойны похвалы автора, а баски и наваррцы меньше всего. Гасконцы считаются легкими на слово, пьяницами, пустословами, насмешниками, гурманами, одетыми в лохмотья, и бедняками, но легко вовлекаемыми в сражения и гостеприимными к нищим. Баски говорят на варварском и непонятном языке, наоборот, очень враждебны. Они преследуют паломников, угрожают им палками, бьют их. Автор «Путеводителя» говорит, что церковь постоянно отлучает сеньоров, которые защищают их и пользуются их мелкими кражами, позорно забирая часть. Он даже называет имена этих сеньоров, среди которых значится король Арагона. Он также описывает страх, который вызывают эти народы:

«Это варварский народ, отличающийся от всех и нарядом и расой, злобный, темнокожий, некрасивый на лицо, распутный, извращенный, знаток жестокости, народ пьяниц, подкупный, дикий и жестокий, бесчестный и хитрый, неспособный на доброе чувство, переполненный пороками. Они враги французского народа. Лишь за одно су наваррец или баск убьет, если сможет, француза»^50[273].

Это неблагоприятное суждение базируется на реальных фактах, а именно на разбойничьих притонах, для которых проход через Пиренеи — лишь предлог, но возможно, информация взята из личного опыта автора или его близких; вероятно, нужно учесть скрытую враждебность автора, который принимает сторону короля Франции в споре с англичанами, что благоприятно для короля Арагона и не очень для графа Тулузы.

Одновременно с подготовкой отъезда Ричард пытался усилить союз против Раймунда Тулузского, сближаясь еще больше с королем Санчо VI Наваррским, который уже готов был соединиться с Альфонсом II Арагонским для борьбы с королем Кастилии. Очень вероятно, что в это время Ричард поставил на повестку дня свою свадьбу с Беренгарией, необсуждаемую из-за недавнего договора Филиппа и Ричарда. И вновь он столкнулся со случаями вымогательства со стороны сеньоров региона. Ричард продемонстрировал, что не потерпит грабежей, которые имеют все признаки неподчинения. Он начал карательную операцию вдоль Пиреней, осадил замок Шизи, захватил его и приказал повесить его владельца, обирающего паломников^51[274]. Его вмешательство имело две цели — защитить пилигримов и усилить свой авторитет на второстепенных зонах, постоянно пытающихся добиться независимости.

Таким образом, отдав распоряжения о поддержании порядка в Аквитании во время его отсутствия и укрепив союзы, которые будут в этом помогать, Ричард вернулся в Шинон, где озвучил постулаты поведения во время крестового похода. Он перечислил многие запреты, вступающие в силу во время похода, и очень суровые наказания для одних, более либеральные для других; виновники убийства, насилия, оскорбления, богохульства, краж должны сурово караться, вплоть до смертельного приговора или ампутации конечностей^52[275]. Потом он достиг Тура, где в июне 1190 года, отдал приказы начальникам флота, чтобы они обогнули Испанию, имея на борту провиант, оружие и вещи, а также часть его армии, с которой он должен встретиться в Марселе. В Туре из рук архиепископа он получил традиционные атрибуты пилигримов: посох и суму, которые он выставил напоказ в Везеле 2 июля, где он встречался, как было условлено, с Филиппом Августом. Зловещее предзнаменование? По свидетельству очевидцев, когда Ричард оперся на свой посох паломника, он сломался...^53[276]

Прежде чем отправиться вместе в путь, 4 июля короли заключили последнее соглашение, которое будет впоследствии иметь огромное значение в зависимости от даваемых пояснений: они договорились разделить поровну все расходы и затраты экспедиции, а также славу, завоевания, добычу и трофеи; они также условились встретиться в Мессине, так как маршрут у них был разный^54[277].

Легко ли Филипп согласился на то, что Ричард не женился на его сестре, как это было предусмотрено договором? Если верить «Продолжению Гийома Тирского», то Ричард все же обсудил эту проблему с королем Франции, и довольно успешно. Ниже представляем текст, переведенный на старофранцузский XIII в. одним из пуленов, то есть христиан Запада, отправленных на Святую землю:

«Когда он прибыл во Францию, он просил и требовал у короля, говоря так: „Сир, я молод^55[278] и недавно был коронован, и, как вы знаете, отправляюсь за границу. Если будет ваша милость, я прошу вас перенести эту свадьбу на момент моего возвращения. Я клянусь вам жениться на вашей сестре в течение пятнадцати дней после моего возвращения”. Король уступил и взял с него слово чести, сделав отсрочку»^56[279].

Это самый поздний текст, и у нас больше нет свидетельств этой просьбы «отсрочки». Однако такая возможность вполне вероятна, и Филипп Август мог согласиться на это, несмотря на постоянные промедления на этот счет со стороны Плантагенетов. Но до этого момента ответственным можно было считать лишь Генриха II; итак, отношения между Филиппом и Ричардом гораздо улучшились. К тому же оба короля отправились в крестовый поход в который женщинам по предписанию понтифика идти запрещено. Филипп Август, сам недавно потерявший жену, мог понять сомнения Ричарда жениться на своей вечной невесте, чтобы оставить ее в такой опасный момент.

Так что в поход Ричард и Филипп отправились холостяками. Исходным пунктом его был Везеле, священное и уже почти мифическое место, где Св. Бернард проповедовал предыдущий поход. Из Везеле они направились в Лион, куда прибыли 14 июля 1190 г. Здесь снова хронисты отмечают плохое предзнаменование: деревянный мост проваливается под «пилигримами», увлекая их в воды Роны. Амбруаз, который не так был точен в обращении с цифрами, как его предшественники времен Первого крестового похода^57[280], отмечал с пафосом, что армия крестоносцев составляла сто тысяч человек, и что сто из них упало в реку и лишь двое утонуло, что восстановило равновесие и лишило зловещего смыла происшествие. Чистые перед Богом, они получили божье благословение и попадут в рай.

В Лионе оба короля разошлись под предлогом найти более удобный способ переправки армии: Филипп отправился в Геную, где он рассчитывал подняться на борт, так как генуэзцы были его союзниками. Ричард направился в Марсель, где ожидал свой флот. Оба короля должны были встретиться в Сицилии, в Мессине. Кто приедет первым, должен будет дождаться второго.

Несмотря на мрачные предзнаменования, на этот раз крестовый поход вроде начался хорошо.

Из Марселя в Мессину

Предприятие крестового похода с самого начала вызывало большой энтузиазм у христиан. Ричард и Филипп объединили значительные войска, а флотилия Ричарда поражала современников. Со своей стороны, Филипп договорился со своими союзниками в Генуе о транспортировке 650 рыцарей, 1300 оруженосцев, 1300 лошадей, продовольствия на восемь месяцев и на четыре месяца вина, не считая корма для скота; и все это на сумму 5850 серебряных марок^1[281]. Флот Ричарда, состоящий из 107 кораблей, тем временем направился к проливу Гибралтар^2[282]. Ричард ожидал его в Марселе с 31 июля по 7 августа. Напрасно. В дороге его задержали многочисленные происшествия. Буря в Гасконском заливе подвергла испытаниям корабли и моряков, многие из которых считали, что пришел их конец. Но 6 мая к ним явилось видение в лице самого Томаса Бекета, который их успокоил и обеспечил защиту небес. Прибыв в Португалию в начале июля, участники похода выступили в защиту христиан в городе Сильвия, атаковав его 12 июля и отняв у мусульман. Город сдался 6 сентября, а через два дня церковь, переделанная в мечеть, была возвращена в первоначальное состояние^3[283]. В Лиссабоне крестоносцы передали город королю Португалии, но, охваченные религиозным фанатизмом, увлеклись поборами с еврейского и мусульманского населения, находящегося на службе у короля Санчо. Они стали насиловать женщин города, разворовывать и сжигать дома. В итоге король запретил им входить в город, а нескольких даже заключил в тюрьму^4[284]. Флот вышел из Лиссабона 24 июля, миновал Колонны Геркулеса 29 сентября и направился вдоль берега в Марсель через Альмерию, Карфаген, Валенсию, Барселону, Нарбонн, Монпелье. Корабли прибыли в Марсель 22 августа^5[285].

Ричарду не хватило терпения дождаться его. Если верить Гервасию Кентерберийскому, до него дошли мрачные слухи: его флот был уничтожен бурей, около сотни его кораблей с командами утонули, а остальных их товарищей перерезали в Испании^6[286]. Нетерпеливо и пытаясь противостоять злому року, Ричард нанял корабли 7 августа, чтобы постепенно добраться до Мессины, продвигаясь вдоль берега и островов Лерен, Ниццы, Генуи, где находился Филипп Август, страдавший от морской болезни. В Портофино состоялось несколько встреч двух королей, во время которых вновь возникни некие трения. Филипп Август попросил Ричарда одолжить ему пять галер; король Англии смог дать ему только три, вызвав тем самым недовольство короля Франции.

После нескольких дней отдыха флот продолжил свой путь вдоль итальянских берегов. Достигнув устья реки Тибр, в нескольких километрах от Рима, Ричард даже не соизволил проведать папу Климента III, о котором он был невысокого мнения. Переговоры, которые произойдут немного позже с калабрийским монахом Иоахимом Флорским, очень хорошо объясняют такое отношение: разговаривая на тему Антихриста, который, по мнению монаха, должен был скоро явиться и завоевать апостольский престол, Ричард сразу же и без малейшего сомнения идентифицировал Антихриста в образе Климента III.

Этого достаточно, чтобы понять, что отношения между понтификом и сувереном были не наилучшими^7[287]. Король Англии решил остановиться на пять дней в Салерно, известном своей школой лекарей (неизвестно, однако, консультировался ли он со светилами науки или нет). Здесь он получил утешительные новости о своем флоте, который направлялся в Мессину. Прежде чем пересечь пролив, чтобы присоединиться к нему, Ричард решил отправиться в маленьком экипаже в Милето, крайнюю точку Калабрии, где столетием ранее прославился нормандец Роберт Гвискард. Военные подвиги этого известного рыцаря достигли Франции, Нормандии, а еще раньше Салерно, где память о них была еще живой. По возвращении с этой «экскурсии», он убежал от крестьян, которых неосторожно спровоцировал, желая захватить сокола, который им принадлежал^8[288]. Понятно почему, желая замять этот инцидент, он пересек пролив в тот же день, вечером 22 сентября.

Прибытие в Мессину

Прибытие Ричарда в сицилийский порт выглядело торжественным и даже триумфальным, король Англии сделал все, чтобы оно таким и было. Он наконец нашел свой флот и во главе его вошел в порт, разыгрывая спектакль, устроенный ради того, чтобы изумить собравшуюся на пристани толпу. Все очевидцы этого события рассказывают о единодушном восхищении увиденным и подчеркивают народный успех Ричарда:

«Народ поспешно сбегался со всех сторон, чтобы посмотреть на это, и толпился вдоль реки. И вот на горизонте заметили неисчисляемую флотилию, которая заполняла весь пролив и прибывала еще издали, был слышен высокий звук ее труб. Когда корабли приблизились, можно было увидеть, что они раскрашены в разные цвета и покрыты щитами, которые блестели на солнце. Можно было различить штандарты и знамена, укрепленные на форштевнях и развевающиеся на ветру. Вокруг кораблей море бурлило от весел. Итак, в ушах раздаются звуки труб, и зрители, наконец, могут увидеть то, чего они ждали: король Англии, изумительно одетый, стоит на помосте, возвышенном настолько, чтобы видеть и быть увиденным»^9[289].

Такая демонстрация не могла понравиться всем, и король Франции был несколько раздосадован: его прибытие с армией 16 сентября было более скромным, его разместили в королевском дворце, а его воинов — в городе. Ричард со своими людьми расположился за пределами города. Ричард утверждал, что не обиделся. Первые встречи двух королей были отмечены сердечностью: армии Ричарда и Филиппа побратались, и оба короля открыто демонстрировали свою дружбу, взаимную привязанность, что являлось хорошим предзнаменованием для их предприятия^10[290].

Однако события приведут к конфликту между ними. Два короля вынуждены были задержаться на острове дольше, чем этого хотелось бы Филиппу: на следующий день после прибытия Ричарда король Франции изъявил желание немедленно отправиться в дорогу, на Святую землю, но встречный ветер вынудил его вернуться в порт. Обе армии находились рядом, испытывая время от времени некоторые трения.

Эти трения возникли очень быстро на основе волнений, вызванных несколько шумным появлением войска Ричарда. Если верить Амбруазу, коренные местные жители города, греки (которых жители Запада называли грифонами) и мусульмане (которых называли то ломбардцами, то лангобардами) были раздражены триумфальным и несколько надменным появлением этих кораблей. Они освистали людей Ричарда, которые считались предками других нормандцев, которые век тому назад под предводительством Роберта Гвискарда и его брата Рожера завоевали их остров. Результатом этого стали стычки, в частности, между крестоносцами и лангобардами. Несмотря на то что Ричард делал предупреждения и требовал объяснения антипатии населения к крестоносцам, Амбруаз согласился, что прибывшие воины (уже, как мы видели, виновные в бесчинствах в Португалии) ведут себя с местным населением без подобающего почтения и благородства, ожидаемого от «пилигримов», а скорее как солдатня в завоеванной стране. За прибывшими с Запада прочно закрепилась репутация «волокит за женскими юбками», а такое поведение было неприемлемо для жителей города, особенно мусульман, не способных принять веселость нравов, слишком либеральных, когда речь идет женщинах"[291]. Впрочем, торговцы извлекали выгоду из этого внезапного наплыва населения, способствовавшего увеличению спроса, сбыта и повышению цен. Эти три аспекта ясно прослеживаются в сильно преувеличенном рассказе:

«...городские жители, грифоны, мальчуганы, эти люди, произошедшие от сарацинов, оскорбляли наших паломников. Они тыкали своими пальцами нам в глаза, относясь к нам как к „вонючим псам". Каждый день они причиняли нам мучения и убивали паломников, бросая их в отхожие места. Когда оба короля прибыли, грифоны успокоились, но лангобарды продолжали искать ссоры с нами и угрожали нашим пилигримам порвать их палатки и украсть их имущество. Так как они боялись за своих женщин, к которым паломники приставали; но многие из них делали это. чтобы досадить, без реального намерения довести отношения до финала. Лангобарды и буржуазия города испытывали по отношению к нам горькое чувство обиды, потому что их отцы им рассказали, что наши предки завоевали и подчинили их; вот почему они не могли нас любить, они пытались даже морить нас голодом...»^12[292]

Эти беспорядки имели разные причины. Для некоторых хронистов это была новая возможность подчеркнуть моральное превосходство Ричарда над королем Франции, который предпочитал не знать об этих трениях, в то время как Ричард выступал в роли законодателя и вершил суд на иностранной земле. Он пытался положить конец всем этим взаимным преступлениям, сурово наказывая зачинщиков беспорядков, крестоносцев или сицилийцев, виновников краж и насилия по строгим законам, предусмотренным для преступлений и проступков, совершенных в ходе паломничества. Поступая так, он вызывал страх и уважение жителей. Как говорит Ричард де Девиз, грифоны называли одного короля «львом», а другого — «ягненком»^13[293].

Ричард и Танкред

Политика и семейные отношения лишь способствовали усилению трений. Сестра Ричарда Жанна стала невольной причиной этому. Как мы помним, она вышла замуж за короля Сицилии; но он умер, не оставив наследников, что привело к борьбе двух претендентов — Танкреда, незаконнорожденного кузена Вильгельма, и его тети Констанции, жены Генриха Гогенштауфена, который впоследствии стал императором Генрихом VI. Констанция была назначена Вильгельмом наследницей трона Сицилии, королевства богатого, являющегося образцом мультинационального общества и имеющего стратегическую важность^14[294]. Однако большая часть сицилийской знати отвергала перспективу короля-немца и присоединились к Танкреду, поддерживаемому баронами Калабрии и Апулии, а также папой Климентом III, который был обеспокоен возможностью захвата власти немецким сувереном на юге Италии, представлявшим угрозу и для него. Этим объединенным силам совсем недавно удалось усмирить восстание нескольких сицилийских баронов, которые перешли на сторону Констанции, поддерживаемой германскими войсками. Крестоносцы прибыли на остров в очень напряженный момент, и эти конфликты временно прекратились.

Танкред, в тот момент взявший верх, держал почти в заключении вдову покойного короля Жанну по причинам чисто материальным — он не хотел отдавать ей вдовью часть, которая переходила ей после смерти мужа, и передавать Ричарду дар Вильгельма, обещанный Генриху II. Грандиозное прибытие флотилии Ричарда имело целью, возможно, смутить Танкреда, который в Палермо освободил Жанну, но с пустыми руками. Она прибыла в Мессину 28 сентября^15[295].

Это освобождение могло бы сблизить королей Англии и Франции, однако оно отдалило их еще больше. Во время визита, который оба короля нанесли ей на следующий день в Св. Михаила, Филипп Август, двадцатисемилетний вдовец уже три месяца, был до глубины души поражен красотой Жанны, вдовы в двадцать пять лет. Была ли это любовь с первого взгляда? Часть армии была в этом убеждена, а хронисты единодушно обращают внимание на смену настроения Филиппа — он открыто демонстрировал радость и желание жить. Согласно Рожеру де Ховдену, «у короля Франции было такое довольное лицо, что народ уже решил, что он на ней женится»^16[296]. Неизвестно, почему Ричард обиделся на эту зарождающуюся идиллию. По утверждению Режин Перну, он не планировал представить новый брачный союз между английским и французским дворами в то время, когда он хотел разорвать свой с Аэлис^17[297]. Однако не было ли это, наоборот, способом сохранить мир, предложить что-то вроде обмена первого союза, уже много раз переносимого, на союз, основанный на политическом интересе и на взаимной симпатии? Согласно Гийому Нефбургу, Филипп Август действительно желал заключить этот союз, даже через пять лет, несмотря на враждебные отношения, установившиеся между двумя суверенами^18[298]. Хотел ли Ричард сохранить сестру для более выгодного союза? Известно, что одно время речь шла о ее свадьбе с одним из братьев Саладина, а в 1196 г. она была выдана замуж за Раймунда Сен-Жильского, что положило конец сорокалетней войне между домами Аквитании и Тулузы^19[299]. Тем не менее в сентябре 1190 г. никто не помышлял о свадьбе с мусульманским принцем, и проводимая Ричардом политика привела скорее к изоляции графа Тулузы, чем к сближению с ним, о чем свидетельствовали приготовления к свадьбе с Беренгарией Наваррской. Для того чтобы жениться на Беренгарии, Ричард должен был обязательно получить от Филиппа Августа освобождение от обязательств насчет сестры Аэлис. Можно ли найти лучшую возможность для этого освобождения? Однако на следующий же день после встречи Ричард увез Жанну от вероятных ухаживаний Филиппа: он приказал переправить сестру на другую сторону залива и разместил ее в укрепленном монастыре в Калабрии, выгнав сначала оттуда «грифонов»^20[300].

Другим источником конфликтов стало отношение к Танкреду. Он показал себя почтительным по отношению к Филиппу Августу, которого расположил в своем дворце. Зная о натянутых отношениях между французским и английским государями, не хотел ли он настроить королей друг против друга? Ему это почти удалось. Это было хорошо видно, когда Ричард проводил по отношению к Танкреду политику запугивания, направленную на получение вдовьей части Жанны. 2 октября он занял монастырь Св. Спасителя и разместил там провизию со своих кораблей, что заставило жителей думать, будто бы он собрался завоевать всю Сицилию^21[301]. Результатом этого были стычки между его людьми и жителями Мессины, которые закрыли ворота в город, Ричард тщетно пытался разрешить этот конфликт. Французы Филиппа, наоборот, свободно передвигались по городу. Из этого люди Ричарда сделали вывод, что между французами и сицилийцами существует своего рода соглашение^22[302]. Чтобы восстановить мир и порядок, Ричард предложил провести совещание, на котором будут присутствовать оба короля и представители местной власти. Оно состоялось 4 октября. Однако во время этих переговоров произошли новые потасовки, в ходе которых было совершено нападение на ту часть лагеря Ричарда, где размещались аквитанцы. Ричард попросил у короля Франции помощи в наведении порядка. Филипп отказался вмешиваться и тщетно попытался успокоить обе партии. На этот раз Ричард не смог удержать свой гнев. Он вернулся в свой лагерь, приказал людям вооружиться, призвал к битве, как будто им надо атаковать врагов веры в святой войне, и приказал напасть на город^23[303]. Он сам кинулся в битву во главе войска, и хронисты используют этот факт, чтобы еще раз восхвалить его рыцарское мужество^24[304]. Ричард довольно быстро захватил Мессину ценой малой крови, а его люди частично разграбили город. Амбруаз ничего не скрывает и видит в этом эпизоде корень будущих конфликтов между двумя королями:

«Город был вскоре опустошен. Дома, которые были ни бедными, ни богатыми, сожгли; там нашли красивых и образованных женщин. Я не могу все знать, но перед тем как армия крестоносцев захватила — было ли это безумством или глупостью? — французы могли видеть во многих местах на стенах наши штандарты и знамена. Короля Франции охватило чувство зависти, которая сопровождала всю его жизнь, и здесь зародилась война, которая впоследствии уничтожит Нормандию»^25[305].

Филипп отказался признавать присутствие на стенах знамен Ричарда, его вассала, так как они являлись своего рода публичным провозглашением права собственности, полученного в результате завоевания. В соответствии с соглашением, предусматривающим раздел завоеваний, он потребовал, чтобы на стене водрузили (также?) и его знамена. Ричард, чтобы не обострять еще больше их отношения, согласился передать город в «нейтральные» руки, военно-монашеским орденам — тамплиерам и госпитальерам, ожидая, пока дипломатия разрешит дело с Танкредом, и Ричард получит от него то, что требует, а именно вдовью часть Жанны^26[306]. Чтобы оставаться в сильной позиции, Ричард приказал построить на возвышенностях города замок, одного названия которого достаточно, чтобы понять намерения короля, — «Усмири грифонов». Это привело в ярость греков^27[307].

Танкред уступил перед такой демонстрацией силы. 6 октября появилось соглашение, ратифицированное в ноябре: Танкред может оставить себе вдовью часть Жанны, но выплатит компенсацию в размере двадцати тысяч унций золота. Он должен добавить еще двадцать тысяч Ричарду к моменту свадьбы. Одна из дочерей Танкреда, «молодая, умная, красивая девушка», была обещана Артуру Бретонскому, племяннику Ричарда, назначенному им наследником в случае, если он умрет, не оставив наследников^28[308]. Как сообщает Амбруаз, Ричард должен заплатить эту сумму, если Артур не женится дочери Танкреда. Выплаченные в качестве компенсации деньги должны быть тщательно пересчитаны и разделены между двумя королями, согласно начальным соглашениям. Однако, как сообщает Ригор, Филипп Август получил лишь треть, а не половину, так как подобное притязание, учитывая обстоятельства, природу компенсации и минимальное участие Филиппа в этой операции, было бы чрезмерным^29[309].

Обе стороны могли быть удовлетворенными этим соглашением: Танкред обеспечил себе сотрудничество с Ричардом в своем конфликте с императором Генрихом VI, а Ричард отныне располагал значительной суммой, которой он собирался воспользоваться с целью обеспечения благоприятного исхода экспедиции. Жанна не чинила препятствий. К тому же он мог также располагать той сумой, хранителем которой он являлся до заключения брака, весьма условного, между дочерью Танкреда и двухлетним Артуром.

Два дня спустя, 8 октября, помирившиеся Филипп и Ричард объединились, чтобы добиться от сицилийских торговцев фиксированной приемлемой цены на провиант, а также установить общий регламент для всех крестоносцев, особенно по части азартных игр. Эти игры зачастую приводили к беспорядкам, так как проигравшие отказывались платить или не могли этого сделать из-за отсутствия средств. Подобные игры были запрещены для бедняков, ограничены до двадцати су в день для рыцарей и клириков, но разрешены для богачей и особенно для королей, которые могли «играть, сколько им будет угодно»^30[310]. Все эти распоряжения были основаны лишь на одном устремлении сохранить порядок в армии крестоносцев и согласие между ней и жителями Мессины в период, который грозил затянуться. Приближалась зима, и было слишком поздно отправляться в путь по Средиземному мору, где в это время столь часты штормы и бури. Все стали готовиться встретить Новый год на острове.

Покаяние Ричарда

Возможно, что с приближением Нового года состоялась странная церемония, которая поразила современников и заставила потратить много чернил последующих историков. Рожер де Ховден, который нам ее описывает, к сожалению, не датирует ее. Ричард, неизвестно под влиянием чего^31[311], решил покаяться в своем моральном поведении. «Под влиянием божественного вдохновения он вспоминает подлости своей жизни»: колючие кустарники желаний переполняли все его существо. Однако Бог не желал смерти грешника, но хотел, чтобы он исповедовался и жил. «Он открыл глаза на свое сострадание и дал ему сердце кающегося». Итак, король собрал всех своих епископов и архиепископов и публично предался покаянию и наказанию:

«Голый, держа в руках три пучка ободранных прутьев, он бросается к их ногам и, не стесняясь, исповедуется перед ними в своих позорных грехах с таким смирением и раскаянием, что можно поверить без малейшего сомнения, что это поступок Того, кто одним взглядом заставляет дрожать землю. Потом он отказался от своего греха и получил от епископов соответствующее прощение. С этого времени он превратился в человека, боящегося Бога и творящего Добро, и никогда не возвращавшегося к несправедливости»^32[312].

В течение многих лет историки видели в этой «прощеной несправедливости» «содомский грех», признанную гомосексуальность короля Англии. Мы вернемся к этому очень спорному вопросу чуть позже^33[313]. Все же стоит заметить, что речь идет о сексуальном грехе, в котором Ричард считал себя виновным и хотел исповедоваться, чтобы не подвергнуть себя Божьему наказанию или перед праздником Рождества, или перед страхом смерти, находясь у Бога на службе в качестве паломника-крестоносца, или перед концом света, который, как он думал, мог скоро наступить, или перед прибытием будущей жены, Беренгарии Наваррской. Как бы там ни было, Ричард решил поменять жизнь, перевернуть страницу.

Ричард и конец света

Визит калабрийского монаха Иоахима Флорского, аббата Кораццо, определяется в той же перспективе. Этот монах, которому было больше восьмидесяти лет, имел репутацию обладателя дара предсказания и еще мог расшифровать пророческую книгу — Апокалипсис Иоанна, которая буквально околдовала христиан; она предвещала ход истории, предвиденный и запрограммированный Богом. Ричард не был исключением: он тоже был убежден, что события прошлого, настоящего и будущего записаны в этой книге и что правильное толкование этой книги позволит подготовиться к этим событиям, особенно к последним дням, к апокалипсису, предшествующему Страшному суду и отмеченному появлением Антихриста, который придет на землю, чтобы собрать вокруг себя безбожников, выступить против Христа и его приверженцев и быть потом низвергнутым победоносным возвращением Мессии. Эти историко-предсказательно-мистические концепции, провозглашаемые в разные периоды средневековой эпохи, не слишком заботят людей нашего времени, очень светских и в основном невежественных в вопросах библейской культуры^34[314]. Вот почему многие историки, разделяющие общее мировоззрение нашего времени, склонны утверждать, что лишь несколько эрудированных монахов, занимавшихся своей тарабарщиной, уделяли внимание этим заумным спекуляциям^35[315]. В Средние века культура в основном была духовной и христианской, вдохновленной Библией, даже сквозь искаженное зеркало патристических традиций. Набожные люди, священники или миряне, думали, что история линейна и что она дойдет к неизбежному концу, который сегодня мы называем «концом времен» и который лучше назвать «временем конца».

Ричард приказал привести в Мессину мудрого старца, который истолковал ему строки истории. Рожер де Ховден в деталях передает нам разговор при встрече^36[316]. Дискуссия, которая разгорелась между отшельником и королем, заслуживает нашего внимания, так как она хорошо демонстрирует, какими могли быть точки соприкосновения интересов священников и мирян.

Во время спора речь зашла о толковании XII главы Апокалипсиса, в которой апостол Иоанн описывает женщину с короной из звезд и угрожающего ей дракона. Это аллегорическое видение во все времена рассматривалось как символ борьбы добра и зла. Хронист берет на себя труд переписать библейский текст, о содержании которого идут дебаты. Видение Иоанна он передает в следующих выражениях:

«Это была Женщина, освященная солнцем. У нее под ногами была луна; на голове у нее корона из двенадцати звезд. Она была беременна и кричала, страдая от боли при родах. И вот появляется красный семиголовый дракон, а на голове у него семь диадем. Его хвост смел с неба треть звезд и сбросил их на землю. Дракон стоит над Женщиной, пока она рожает, чтобы съесть новорожденного. И Женщина родила мальчика, который должен был повести все народы под огненным скипетром. И этого сына забрал Бог, и посадил его на трон. А Женщина сбежала в пустыню, где Бог приготовил ей убежище, чтобы кормить ее тысяча двести шестьдесят лет»^37[317].

Как и большинство комментаторов всех времен, Иоахим видит в женщине церковь, а в драконе — дьявола, который ей угрожает. Семь голов символизируют семь могущественных преследовательниц настоящей веры^38[318]. Здесь Иоахим придумывает, а его толкование особенно интересно для Ричарда. Он считает, что может назвать эти семь голов — это вражеские силы веры, языческие правители древности, передавшие эстафету в этом деле государям мусульманским: Ирод, Нерон, Констанций, потом Магомет, Мельсемут^39[319], Саладин и, наконец, Антихрист собственной персоной. Ричард видит предпоследнюю эпоху человечества и обязан победить Саладина, конец которого близок. Иоахим настаивает на этом пункте:

«Одна из голов действительно Саладин, который сегодня притесняет Церковь Бога и делает ее рабыней с гробницей Всевышнего и святым городом Иерусалимом, как землей, где когда-то ступала нога Христа. И этот Саладин очень скоро потеряет свое королевство Иерусалим и будет убит; и придет конец алчности хищников, и будет массовое совершено жертвоприношение, какого не было со дня сотворения мира. Их города превратятся в пустыни, а христиане вернутся на потерянные пастбища и будут там жить^40[320].

Такое точное предсказание о близком конце Саладина не могло не заинтересовать короля-крестоносца. Теперь можно лучше понять мотивы, которые подтолкнули Ричарда пригласить отшельника, чтобы расспросить о будущем и узнать место, которое отведет ему Бог для осуществления этого пророчества. Иоахим ответил своему оппоненту, уточнив, чего Бог хочет от него. Рожер де Ховден недвусмысленно высказывается по этому поводу:

«Потом, повернувшись к королю, он сказал: „Это тебе Бог предназначил претворить в жизнь все эти пророчества, и он позволяет, чтобы они были выполнены тобой. Он даст тебе победу над всеми твоими врагами. И он прославит твое имя в вечности”^41[321].

Во второй версии, составленной, однако, до 1194 г., Рожер де Ховден добавляет важную деталь. Ричард хотел об этом знать больше и попросил Иоахима, чтобы он уточнил момент, когда произойдут эти события. Ответ отшельника был относительно ободряющим, так как он определял конец Саладина через четыре года, в 1194 г.:

«И король Англии спросил его: „Когда это произойдет?” Иаохим ответил: „Когда истекут семь лет после потери Иерусалима”. А король Англии говорит: „Значит, мы прибыли сюда слишком рано?" Йохим ему ответил: „Наоборот, твой приход очень важен, так как тебе Бог даст победу над твоими врагами, и он вознесет твое имя над всеми земными правителями”»^42[322].

Миссия Ричарда была ясна: он предназначен Богом свергнуть могущество Саладина, шестой головы дракона, гонителя Церкви. Начнется конец, отмеченный приходом Антихриста. Оставалось узнать, сколько времени пройдет с момента смерти Саладина и появлением Антихриста. Иоахим верил этому: для него Антихрист уже родился в Риме, и скоро он захватит апостольский престол и поднимется над всем, что отмечено Богом, перед тем как быть уничтоженным Иисусом, согласно предсказанию апостола Павла^43[323]. Ричард сразу же припомнил свою злобу к Клименту III; при таких условиях предсказание может быть уже осуществлено, а папа Климент — это Антихрист!

Однако у Ричарда было иное толкование, взятое из трактовки X века, сделанной монахом Адсоном из Монтье-ан-Дер в его трактате об Антихристе, вдохновившем уже первых крестоносцев^44[324]. Ричард аргументировал свои доводы, ссылаясь на этот трактат, и высказал свою точку зрения, приближая Антихриста к Иерусалиму, куда он идет, а не к Риму, откуда он родом: «Со своей стороны я считаю, что Антихрист должен был родиться в Антиохии или Вавилоне, быть потомком Дана, служить в Башне Всевышнего в Иерусалиме и идти по земле там, где шел Христос. Пусть он правит три с половиной года, выступает против Илии и Еноха, а потом убьет их, перед тем как умереть самому. А после его смерти Бог даст ему шестьдесят дней для покаяния, в течение которых смогут покаяться те, кто сошел с пути истинного и был соблазнен проповедями Антихриста и его лживыми предсказаниями»^45[325].

Епископов, согласных с мнением Ричарда и традиционной трактовкой толкования, было очень много. Это толкование в различных вариантах было изложено Рожером де Ховденом на десяти густо исписанных страницах, содержащих полное описание Антихриста, который родится в Вавилоне, в племени Дана (следовательно, в еврейской среде), и должен будет привлечь к себе евреев, представившись их Мессией, перед тем как быть низвергнутым Христом по его победоносном возвращении. И состоится покаяние накануне Судного дня. Здесь хорошо видно, чем похожи два тезиса и чем они отличаются: традиционное толкование, полученное от Ричарда, акцентирует внимание на прямой связи между Антихристом, Иерусалимом и евреями, в то время как Иоахим связывает Антихриста с Римом, папством и мусульманами. Оба толкования сходятся в одной важной точке: появление этого Антихриста неизбежно и предшествует возвращению Христа в Иерусалим и Судному дню.

Даже если Ричард старался придерживаться традиционной трактовки относительно происхождения Антихриста, ничто ему не мешало принять остальное толкование Иоахима, где речь шла о Женщине из XII главы Апокалипсиса, и увидеть в своей экспедиции против Саладина исполнение пророчества, связанное с теориями калабримского монаха. Ричард также мог представить себя разящей десницей Бога, отрезающей шестую голову дракона ради приближения царства Божьего. Таким образом, становится понятной заинтересованность Ричарда в спекуляциях монаха, а также атмосфера покаяния, царившая в это время, что одновременно объясняет церемонию раскаяния Ричарда, описанную выше.

Трения между двумя королями

Сколько продолжалась эта атмосфера покаяния, похожая на кризис мистицизма? Неизвестно. Пребывание на Сицилии затянулось, и армия страдала от бездействия. Чтобы избавить своих людей от этой скуки, Ричард организовывал праздники, доказывая свою щедрость. Он также устраивал игры и состязания. Одно из них состоялось 2 февраля 1191 г. в окрестностях Мессины между приближенными Ричарда и Филиппа Августа в отсутствие последнего. По дороге они встретили крестьянина, перевозящего большие связки камыша. Для забавы они отобрали этот камыш, вооружились им и разыграли битву на поле. Ричард атаковал одного из приближенных Филиппа, с которым уже имел когда-то дело, Гийома де Барра, считающегося «храбрым рыцарем королевского дома во Франции». Камыш Гийома порвал одежду Ричарда, который, разозлившись, решил выбить его из седла, но безуспешно, потому что Гийом повис на шее у лошади. Состязание грозило зайти в тупик, и приближенные Ричарда, Роберт де Бретей и Роберт Лестер, попытались вмешаться и помочь Ричарду одержать и верх и не ударить лицом в грязь... Но Ричард их осадил и прогнал, заявив, что самостоятельно решит это дело. Не сумев одержать верх над соперником, он сдался. Разозлившись, он приказал больше не появляться ему на глаза, назвав отныне его своим врагом и даже попросив короля Франции отослать Гийома. На следующий день его гнев не уменьшился, он отказался принять извинения, которые принес Филипп Август от лица Гийома де Барра, и даже через два дня отклонил попытку многих князей королевства Франции вмешаться в конфликт^46[326]. Мог ли этот эпизод, даже принимая во внимание давний характер споров между Ричардом и Гийомом и холерический характер Ричарда, вызвать более глубокие трения между двумя суверенами? Во всяком случае, Филипп уступил и расстался с Гийомом де Барром, которого попросили покинуть Мессину. Чтобы его простили, Ричард проявил больше милости по отношению к армии и королю Франции. В течение февраля, отмечает Рожер де Ховден, он раздал большую часть своего богатства графам, баронам, рыцарям и сержантам и подарил королю Франции большую часть своих кораблей.

Было ли этого достаточно, чтобы урегулировать разногласия? Приходится сомневаться. Однако Ричарду в тот момент нужно было помириться с королем Франции. К концу месяца стало известно, что королева Алиенора в сопровождении Беренгарии и Филиппа Фландрского, прибыла в Неаполь с большим эскортом. Ричард отправил им корабли, чтобы они смогли прибыть в Мессину, но Танкред не дал им разрешения высадиться на берег под надуманным предлогом: переполненный город не может принять эскорт королевы. Их корабли, покинув Неаполь, вынуждены были отправиться в Бриндизи. Чтобы решить этот курьезный случай, Ричард отправился в Катани, чтобы встретиться с Танкредом. Хронисты описывают атмосферу сердечности и радости во время их встречи, которая длилась пять дней, с третьего по восьмое марта, и была отмечена праздниками и взаимными подарками: Танкред подарил Ричарду четыре огромных корабля и много галер, а Ричард в знак дружбы вручил Танкреду недавно найденный знаменитый мифический меч короля Артура — Эскалибур^47[327].

Однако эти празднества не могли скрыть атмосферу недоверия, царившую между двумя мужчинами. Во время своего пребывания Ричард узнал причины, которые толкнули Танкреда не доверять Алиеноре. Причиной тому был Филипп Август, сделавший дипломатический ход. Известно, что Алиенора приближалась; 20 января она встретила в «Лоди императора Генриха VI, который тоже направлялся в Сицилию. Танкред, очевидно, опасался союза Генриха с Ричардом. Филипп Август, раздраженный устранением его сестры Аэлис, также подлил масла в огонь. Он сказал Танкреду, что Ричард имел намерение предать его и ни во что не ставил договор, заключенный между ними. Он предложил Танкреду стать его союзником против Ричарда. Танкред, в тот момент убежденный в благих намерениях Ричарда, скрыл от него все и открыто обвинил Филиппа:

«Теперь я точно это знаю, и у меня есть доказательства: король Франции заставил меня подумать с помощью посредника, герцога Бургундского, и своего письма, рожденного из зависти, а не из любви ко мне. Он дал мне знать, что вы не собираетесь сдерживать данное обещание о мире и верности. Что вы уже нарушили соглашения, которые мы с вами заключили. Что вы прибыли в это королевство лишь для того, чтобы забрать его у меня; но если бы я захотел пойти на вас со своим войском, он бы мне помог насколько смог бы, чтобы победить вас и вашу армию»^48[328].

Ричард выглядел ошеломленным и отказывался верить. Танкред передал ему письма Филиппа — очевидные доказательства предательства короля Франции, и убедил, что передал их Филипп Фландрский, имея печать короля Франции. В тот момент, как Ричард удалился с этим доказательством, стало известно, что Филипп тоже отправился к Танкреду. Его визит продлился больше одного дня, на следующий день Филипп опять был в Мессине.

От Аэлис до Беренгарии

Отныне объяснения между двумя королями стали неизбежными. Филипп сразу отметил недовольное выражение лица Ричарда и спросил, в чем причина. Тогда Ричард протянул ему письма. Почувствовав себя неуютно, Филипп сначала не знал, что ответить, а затем выбрал тактику защиты, вызвавшую новую вспышку конфликта. Он заявил, что Ричард сам состряпал эти фальшивки:

«„Все это сфабриковано. Теперь я точно это знаю: он хочет придумать повод для ссоры со мной. Рассчитывал ли он подобной ложью оттолкнуть мою сестру, которую назвал женой?" Король Англии на это ему ответил: „Я не отказываюсь от твоей сестры; но жениться на ней я не могу, потому что она спала с моим отцом и родила от него сына”»^49[329].

Это тяжкое публичное обвинение похоже на правду. Слухи об этом ходили давно, и Ричарду не составило труда найти свидетелей, которые бы это подтвердили. Филипп Август был еще больше задет этим заявлением и согласился освободить Ричарда от данной им клятвы, теперь с него снималось обязательство жениться на Аэлис, и он мог, таким образом, сыграть свадьбу с Беренгарией. Любопытно, что благодаря этому ложному ходу Ричард нашел решение прежде неразрешимой проблемы.

Соглашение между двумя королями было заключено некоторое время спустя, в марте. После уплаты десяти тысяч марок Ричард был официально освобожден от обязательства в отношении Аэлис и мог жениться на ком угодно. Филипп мог забрать сестру после крестового похода. Данный договор менее ясен в пункте, касающемся приданого, то есть Вексена и Жизора. По одним сведениям, они должны были быть переданы Филиппу, по другим — остаться у Ричарда^50[330]. Герцогство Бретань теперь находилось в компетенции герцога Нормандии, который является вассалом короля Франции. После этого договора, скрепленного клятвой и печатью, короли опять стали друзьями^51[331].

На самом деле не все так просто. Если верить Ригору, который даже не намекает на дело с письмами, ни на договор, который последовал за этим, Филипп Август потребовал от Ричарда отправиться на Святую землю в середине марта. Ричард ответил, что сможет это сделать не раньше августа. Тогда Филипп предложил ему пари: если они пересекут море вместе, Ричард сможет жениться в Акре на Беренгарии, которую ему привезла Алиенора. В противном случае он должен будет жениться на Аэлис. Ричард не захотел делать ни того, ни другого, но многие бароны, такие как Гийом де Шатоден и Жоффруа де Ранкон, поклялись, что поедут с Филиппом, что привело в ярость Ричарда. «Здесь рождается зависть и разногласие между двумя королями», — добавляет Ригор^52[332]. Не вызывает сомнений, что Филипп затаил обиду на Ричарда, сумевшего так ловко использовать ложный дипломатический шаг. Он отправился в путь со своими людьми 30 марта, за несколько часов до прибытия Алиеноры и Беренгарии, которых, очевидно, он не захотел видеть. Ему хватило двадцати дней пути, чтобы достичь Акры 20 апреля.

Как только паруса Филиппа исчезли за горизонтом, Алиенора и Беренгария въехали в Мессину. Старая королева не побоялась предпринять столь долгое путешествие, чтобы доставить сыну невесту, и этот факт наводит историков на мысль, что эта свадьба была задумана,организована, если не сказать навязана, Ричарду^53[333]. Выносливость королевы не иссякла после такой поездки. В Мессине она пробыла всего лишь четыре дня и второго апреля отправилась в Англию через Рим, где она передала Папе послание от Ричарда с просьбой подтвердить титул архиепископа Йоркского для своего незаконнорожденного брата Жоффруа. Однако к моменту ее прибытия Климент III уже скончался, его место занял Целестин III, посвященный в этот сан 14 апреля.

К этому времени Ричард тоже покинул Мессину, предварительно разобрав деревянный замок «Усмири грифонов». Его внушительный флот, еще более усиленный, покинул порт 10 апреля. Он не успел жениться на Беренгарии, так как шел Великий пост и свадьбу пришлось перенести на более позднее время. Но все же он с радостью встретил свою будущую жену, а Гийом де Нефбург отмечает, что королева Алиенора поступила мудро, привезя ему эту девушку, это было лучшим способом избавить Ричарда от обычной сексуальной распущенности:

«Королева Алиенора, несмотря на свой возраст, продолжительность и трудность путешествия, и суровость зимы, руководствуясь, или даже подталкиваемая материнской любовью, приехала к сыну в Сицилию. Она привезла ему, чтобы он женился, дочь короля Наварры, молодую девушку, известную своей красотой и мудростью. Может показаться необычным, даже глупым, что он думает о наслаждении, в то время как собирается на войну, и что он намерен забрать жену с собой. Однако это решение было не только полезным, но и спасительным для молодого короля. Полезным, потому что у него не было сына, чтобы сменить его, и ему нужен наследник. Спасительным, потому что в его возрасте количество удовольствий доведено до похотливости, и он сам себя спасает этим благоприятным решением, обеспечивая себе лекарство от очень большой угрозы блуда в то время, когда он шел противостоять угрозам Христу»^54[334].

Кипрский перерыв

Внушительный флот Ричарда, покинувший Мессину 10 апреля 1191 года, достиг Акры в первой половине мая. Он задержался еще на месяц из-за непогоды, имевшей политические последствия — завоевание острова Кипра крестоносцами Ричарда и создание на острове латинского королевства, просуществовавшего столетие. Эта относительно легкая победа принесла Ричарду богатство и признание, восхваляемое хронистами, которые не лишают себя удовольствия подчеркнуть мужество короля Англии в этом завоевании^1[335]. Однако эта победа усилила трения между королями Англии и Франции, потому что Ричард передал трон Кипра Ги де Лузиньяну, спорному королю Иерусалимскому, которого он поддерживал в споре с Конрадом Монферратским, пользовавшимся поддержкой Филиппа Августа.

Ничего не предвещало такого развития событий, когда 10 апреля более двухсот кораблей^2[336] короля Англии спокойно направлялись к Криту, их первой промежуточной остановке на пути в Святую землю. Чтобы не потеряться ночью, на мачте главного корабля Ричарда был прикреплен фонарь, освещавший путь и служивший связью. Наблюдая такую картину, Амбруаз, очевидно не очень знакомый с морским делом, восхищался такой предприимчивостью короля, чей корабль «вел эту гордую экспедицию, как мама-наседка ведет своих цыплят на кормежку»^3[337]. Все изменилось через два дня, когда в святую пятницу 12 апреля буря разъединила корабли. Большинству из них удалось достичь Крита, но двадцать пять исчезли, причем два из них были очень важны: на одном находились сокровища короля, а на другом — Беренгария и Жанна, сопровождавшие Ричарда в этом походе. 18 апреля Ричард приказал их отыскать своим оставшимся кораблям, а сам отправился на остров Родос для организации спасательной операции. Он находился там десять дней и первого мая узнал, что корабль Жанны и Беренгарии нашелся и пришвартован в Лимасоле, на юге Кипра. Остальные корабли потерпели крушение. Большинство людей утонули. В их числе был его вице-канцлер Рожер Моша, его тело нашли, опознав по королевской печати, которую он носил на шее. Обломки кораблей были расхищены киприотами, спасшиеся после кораблекрушения оказались покалечены или попали в плен. Что касается Жанны и Беренгарии, то их попросил высадиться на берег Исаак Комнин. Это приглашение не обещало ничего хорошего, и дамы от него до сих пор вежливо отказывались, желая выиграть время.

Ричард вместе с флотом прибыл им на помощь первого мая. Он потребовал от Исаака отпустить пленниц и вернуть захваченные трофеи. Его отказ не стал неожиданностью, Ричард стал готовиться забрать все силой.

Этот Исаак Комнин (прозванный неудачно «Ангелом») основал на Кипре независимое королевство после того, как был назначен здесь правителем от имени византийского императора. Он сам себе присвоил звание императора и держался у власти благодаря сомнительным связям, в то числе и с мусульманином Саладином. Его обвиняли в том, что он делал все, чтобы помочь египетскому султану и помешать крестоносцам запасаться провиантом. Как некоторые утверждают, оба правителя скрепили союз дружбы кровью^4[338]. Исаак имел отвратительную репутацию у крестоносцев, и Ричард даже не питал иллюзий насчет исхода переговоров. Если верить Амбруазу, Исаак передал Ричарду далеко не королевский ответ, непереводимый, но весьма экспрессивный, который моментально вызвал приступ ярости и ответный удар короля Англии.

«И принял король посланника,

И отправил его императору,

И просил его по-королевски Отпустить пленниц...

И так говорил ему посланец: „Сир!”,

и передал ему позорные слова,

и приказал король своим людям вооружиться»^5[339].

На подобную провокацию, если она действительно была, Ричард мог ответить только предельно жестоко. В конце концов, был ли ответ оскорбительным или нет, у него появилась возможность наказать Исаака и призвать его к порядку. Он приказал своим войскам высадиться на берег, обороняемый киприотами Исаака, уже успевшими соорудить баррикады. После того как лучники обстреляли берег, крестоносцы во главе с Ричардом — и хронисты настоятельно подчеркивают, что король первым высадился на острове, — покинули шлюпки и атаковали наспех сооруженные баррикады греков, которые довольно быстро разбежались перед такой неистовой силой. Крестоносцы вошли в город и устроили там разгул. Ричард решил лично сразиться с императором и вызвал его на поединок, но тот скрылся на быстрой лошади, которая настолько впечатлила хронистов, что они запомнили ее кличку — Фовель. Исаак присоединился к своей армией в нескольких километрах от города и стал готовиться к битве, которую назначил на следующий день, 8 мая^6[340].

Ричард опередил его. Ночью он приказал вывести лошадей с кораблей, вынести оружие, направился к лагерю Исаака и и стал готовиться к нападению на него. Амбраз не упускает возможности восхвалить храбрость короля. Он рассказывает о замечательном ответе священнослужителю, который пришел предупредить его об опасности нападения при столь значительном числе противников и советовал отказаться от этой затеи. Ответ короля, правдивый или нет, должен был иметь истинный успех у рыцарей:

«Уважаемый священник, вы выступаете посредником, но вы спешите; оставьте нашу конницу во власти Бога и Девы Марии!»^7[341].

Победа была ошеломляющей и полной: люди Ричарда застигли врасплох спящих греков, и битва быстро превратилась в беспорядочное бегство. Императору удалось скрыться на своем знаменитом Фовеле, которого уставшие лошади Ричарда не в состоянии были догнать. Но его лагерь оказался в руках крестоносцев — с его сокровищами и богатыми трофеями: золотая посуда, королевская палатка, ткани и различные съестные припасы, императорский штандарт, украшенный золотом, который Ричард отдал монастырю Св. Эдмунда, воинственного короля, ставшего мучеником за свою веру^8[342].

Сеньоры острова перешли на сторону Ричарда 11 мая, и Исаак вынужден был просить мира.

В тот же день в Лимасоле причалил корабль со Святой земли. На нем прибыла делегация заморских сеньоров во главе с королем Иерусалимским Ги де Лузиньяном, его братом Жоффруа (который раньше часто восставал против Ричарда в Аквитании), Раймундом Антиохским, Боэмундом Триполийским и Онфруа Торонским. Все они объявили себя готовыми стать под его знамена, чтобы впоследствии он помог им в династической распре между Ги де Лузиньяном и маркграфом Конрадом Монферратским^9[343]. Нам следует изложить суть этого дела, не слишком вникая в детали.

Как мы видели, Ги де Лузиньян стал королем Иерусалимским благодаря своей жене Сивилле. Потерпев поражение от Саладина, он был пленен, а затем освобожден в мае 1188 г. Однако его престиж упал, а влиятельная оппозиция пыталась очернить Лузиньяна и его сторонников, особенно Боэмунда Триполийского, обвиненного в предательстве. Конечно, Ги не был великим полководцем и не мог соперничать на этом поприще с Конрадом; но по-видимому, именно благодаря вмешательству последнего была развернута сильная пропаганда с целью развить эту идею^10[344]. Это суждение об отсуствии у Ги военных талантов, некогда поспешно высказанное историками на основе слухов, кажется несколько неубедительным. Но Конрад Монферратский блестяще защитил город Тир, и в глазах многих именно он стал символом сопротивления мусульманам. Имея подобную репутацию, он осмелился отказать Ги де Лузиньяну и его брату Жоффруа войти в город Тир. Трения между двумя кланами усилились в октябре 1190 г. Королева Сивилла и ее две дочери умерли из-за эпидемии, которая вспыхнула в регионе, и династический вопрос встал еще острее, так как Ги являлся королем лишь благодаря своей покойной жене. Вспомнили, что у Сивиллы была сводная сестра Изабелла, которая была замужем за Онфруа Торонским. Клан Конрада, поддерживаемый могущественной семьей Ибеленов, а также многими крестоносцами, французами, немцами, пизанцами, добился, чтобы некоторые священнослужители, среди которых были архиепископ Пизы и епископ Филипп де Бове, объявили брак Изабеллы и Онфруа недействительным, несмотря на протесты архиепископа Балдуина Кентерберийского, который воспротивился этому аннулированию, по его мнению, противоречившему каноническому праву. Однако Балдуин умер, и брак был аннулирован с подачи матери Изабеллы, которая заявила, будто бы ее дочь вышла замуж не по своей воле, что было ложью. Несмотря на бурные протесты Изабеллы и Онфруа, которые поженились по любви, «государственная справедливость» взяла верх: Онфруа де Торона попросили покинуть город, а бедная Изабелла против своей воли вышла замуж за Конрада 24 ноября 1190 г. Благодаря ей Конрад сел на трон Иерусалима, как когда-то это сделал Ги. Ги не отказался защищать свои права и титул, он уехал из Тира и быстро понял, что ему надо заручиться поддержкой Ричарда против Конрада, которому помогал Филипп Август по настоянию французских баронов.

Приняв такую делегацию, Ричард тоже оценил ситуацию: конечно, Жоффруа де Лузиньян — старый противник, часто мятежный, но он покаялся в своем неповиновении. К тому же Аквитания теперь далеко, а на чужой земле солидарность «стран» принимает новое значение и силу. Лузиньяны были одной из старейших семьей Пуату и находились в родстве с Ричардом. Также на службе у последнего состоял племянник Ги, Гуго де Лузиньян. Все это заставило Ричарда прислушаться к просьбам своим баронов. К тому же он видел возможность выступить против Филиппа Августа, на которого затаил обиду и который в Акре осмелился на глазах у всех поставить себя на первое место. Поэтому он согласился удовлетворить их просьбу и принял от них оммаж. Чтобы еще больше привлечь их на свою сторону, Ричард открыл свою сокровищницу для Ги де Лузиньяна, он подарил ему две тысячи марок и двадцать чаш, две из которых были из чистого золота^11[345]. Этот союз предвещал лишь новый раскол в отношениях двух королей, который впоследствии будет лишь усиливаться^12[346].

На следующий день, в воскресенье 12 мая, в Лимасоле Ричард женился на Беренгарии Наваррской, которую сразу же короновал королевой Англии епископ Эвре^13[347]. Ричард надеялся быстро прийти к соглашению с Исааком. Тот, в свою очередь, сделал ему заманчивое предложение — просил мира и предложил выплатить двадцать тысяч марок золотом в качестве возмещения ущерба за трофеи, изъятые у потерпевших кораблекрушение, а также обещал освободить их. Он также согласился взять крест и идти с Ричардом на Святую землю, взяв с собой сотню рыцарей, четыреста тюркополов (легко вооруженных всадников, восточной национальности или мусульман, обращенных в христианство^14[348]) и пятьсот пеших сержантов. Он говорил, что готов присягнуть на верность Ричарду и передать ему многочисленные замки. Чтобы скрепить этот союз, он по обычаю предложил свадьбу — его единственная дочь выйдет за того, кого выберет Ричард^15[349]. Исаак сам прибыл в лагерь Ричарда, чтобы договор вступил в силу быстрее. Но, когда в полуденную жару правители разошлись по своим палаткам для отдыха, Исаак изменил свое решение, сбежал и стал в безотчетной ярости готовиться к сопротивлению. В приступе гнева он даже отрезал нос сеньору, который советовал ему подчиниться королю Англии^16[350]. Ричард не выглядел рассерженным, и можно даже задаться вопросом, а не был ли этот общий полуденный отдых, который и позволил Исааку сбежать, чем-то вроде приглашения сделать это. Это «предательство» позволило королю Англии начать всеобщее завоевание острова. Он поручил руководство наземными войсками Ги де Лузиньяну, а сам встал во главе другой армии, которая высадилась, чтобы захватить замки и города, ударив по Исааку с тыла. Они не смогли схватить его, но сеньоры острова один за другим стали присоединяться к Ричарду. Дочь Исаака, «юная и красивая», как утверждает Амбруаз, спряталась в одном из прибрежных замков; предпочитая не сопротивляться, она сдалась Ричарду, который «из жалости» взял ее под свое покровительство и отправил к молодой королеве Беренгарии, как это было предусмотрено в разорванном договоре^17[351]. Наконец и сам Исаак осознал, что сопротивление бесполезно, и согласился сдаться. В насмешку Ричард сдержал слово и приказал выковать ему серебряные цепи, чтобы держать его в заключении^18[352]. Итак, уже к первому июня, всего за несколько дней, Ричард стал правителем всего острова Кипр. Он передал управление островом Ричарду де Камвилю и Роберту де Тюрнхэму, которые следовали за ним везде. Чуть позже его продадут тамплиерам^19[353], потом в мае 1192 г. его выкупит Ги де Лузиньян за сто тысяч безантов (византийская монета, бывшая в ходу во время крестовых походов), а его брат Амори сделает из него настоящее феодальное королевство.

Это быстрое завоевание Ричарда более важно, чем это кажется сначала. Остров занимал чрезвычайно важное стратегическое положение на пути кораблей в латинские заморские государства, которые могли существовать лишь благодаря постоянной поддержке западных сил, прибывающих по морю, в основном на итальянских кораблях. Отныне Кипр будет обеспечивать им промежуточный порт, перевалочную базу, которая останется христианским бастионом до битвы при Лепанто в 1571 г. Это сыграло огромную роль для христианства вообще и для крестоносцев в частности. Для Ричарда эта авантюра тоже оказалась весьма успешной: к нему пришла необычайная слава, многократно воспетая хронистами, а особенно Амбруазом^20[354]. Скорость этого завоевания впечатлила современников и стала свидетельством его таланта стратега. Он также извлек с этого финансовую выгоду, весьма необходимую для этого расточительного государя. Несмотря на захваченные трофеи во время многочисленных побед, несмотря на возмещения, «предложенные» Исааком, король установил налог, который очень похож на дань побежденных победителю: чтобы сохранить свои вольности и обычаи в относительной неприкосновенности, жители Кипра должны были отдать в казну половину их движимого имущества. Эти богатства, собранные ценой малых растрат, сделали из Ричарда самого великолепного властителя этой экспедиции. Он смог завербовать рыцарей и воинов, показать себя щедрым и пышным, ослепить своих товарищей пышностью и щедростью и в то же время противостоять своему сопернику Филиппу, вассалом которого он являлся, но которого уже превзошел во всех областях.

Взятие Акры (12 июля 1191 года)

Ричард отправился в Акру пятого июня вместе с «королем Иерусалима» и его союзниками на борту. На другом корабле разместились три женщины, которые его сопровождали: его сестра Жанна, его жена Беренгария и молодая дочь Исаака. Он был доволен. Ему предстояло достичь берега Сирии и отправиться в хорошо укрепленный замок Маргат, построенный госпитальерами. Здесь он оставил пленником Исаака. Затем морем он достиг Тира, где первые результаты его нового союзничества принесли свои «плоды»: городской гарнизон запретил ему входить в город по приказу Конрада, поддерживаемого королем Франции. 7 июня он вновь вышел в море и направился в Акру. Ситуация была особенной: город-крепость находился в руках сарацинов, но его плотно блокировали христиане, с тех пор как там весной 1189 г. на высотах, в укрепленном месте Торон де Шевалье, обосновался Ги де Лузиньян. К нему присоединились армии крестоносцев со всего Запада, особенно фламандцы, датчане, немцы, потом Филипп Август и его армии. Однако сами «осаждающие» тоже вот уже несколько месяцев были осаждены армией Саладина. Именно во время этой двойной осады, благоприятной для разгула эпидемий из-за недостаточной гигиены и тесноты, а также нехватки продовольствия, умерли Сивилла с двумя дочерьми.

Осаде города христианами не хватало эффективности, так как мусульманским кораблям удалось прорвать блокаду, и гарнизон сарацинов мог иногда получать продовольствие и подкрепление по морю. Город нужно было штурмовать. Для этого Филипп Август со своего приезда 20 апреля приказал построить осадные орудия для осады, в частности деревянные башни, которые должны быть выше городских стен, чтобы можно было бросать различные снаряды. Однако его флот был недостаточно силен, чтобы обеспечить морскую блокаду, и он не осмеливался начать прямой штурм. Его хронист Ригор напрасно уверял, что Филипп добровольно отложил эту битву, победа в которой была бы достигнута без особых усилий, из-за учтивости к Ричарду, с которым желал разделить свою славу. Историки не склонны принимать на веру такие маловероятные факты^21[355].

Приближаясь к Акре, 7 июня 1191 г., флот Ричарда встретил большое торговое судно, названное в текстах дромоном, о котором хронисты пишут с чувством восторга, отмечая, что якобы такого большого корабля не было со времен ковчега Ноя^22[356]. Корабль шел под французским флагом, но искушенные моряки испытывали некоторые сомнения; некоторые источники приписывают это недоверие Ричарду. По приказу флот приблизился к кораблю, чтобы удостовериться, и отправил шлюпку, которая вместо приветствия подверглась обстрелу греческим огнем. Это средство было придумано византийцами, откуда и пошло название, но мусульмане усовершенствовали изобретение греков. Средство представляло собой смесь на основе бензина, нефти и битума, найденных в натуральном виде в этом регионе Ближнего Востока. Смесь содержалась в колбах и возгоралась от фитиля, ее бросали во вражеские корабли, в дома, в деревянные укрепления, в осадочные башни и в другую военную технику. Это средство не использовалось жителями Запада, которые не знали ей применения и были очень напуганы, когда увидели, что вода не тушит пожар и что огонь горит даже на море. Такая встреча свидетельствовала о том, что корабль был вражеский. Действительно, это оказался корабль Саладина с грузом продовольствия, оружия и подкреплений, который пытался прорвать блокаду и помочь осажденному в Акре гарнизону. Ричард отдал приказ атаковать тяжелый корабль, который из-за отсутствия ветра не смог скрыться. Ныряльщики остановили его, сломали рулевое управление. Впрочем, неизвестно, уничтожили его люди Ричарда или же мусульмане, поняв, что пришел конец, решили добровольно затопить судно. Был дан бой, который принес победу. Из тысячи пятисот человек, которые были на борту, многие погибли в битве, другие были взяты в плен, остальные утоплены по приказу Ричарда. На корабле был обнаружен огромный запас оружия, колб со взрывной смесью и даже, как говорят, сосуды с ядовитыми змеями, которых гарнизон Акры собирался бросать в лагерь христиан. Этот захват наделал много шума, и хронисты уделяют много внимания его описанию, в том числе и Ригор, который не слишком любит восхвалять Ричарда^23[357]. О фактах он мог знать лишь из рассказов приближенных короля Англии.

Для Ричарда, который с самого момента прибытия явился как спаситель, все складывалось наилучшим образом. Его приветствовали как Мессию, по-первых, из-за победы, во-вторых, потому что уже давно ждали прибытия его армии. Наконец, все надеялись, что объединенные армии крестоносцев атакуют и возьмут уже давно осажденную Акру^24[358]. Эта главная победа стала бы счастливым предзнаменованием. В ожидании ее крестоносцы устроили новоприбывшим праздник.

Впрочем, с самого прибытия Ричард сделал все, чтобы его популярность была на высоте. Его флот произвел неизгладимое впечатление, в лагерь он прибыл с большой помпезностью и сразу же занял свой пост военачальника^25[359]. Десятого июня он во всеуслышание объявил, что готов нанять на службу воинов, как это сделал до него Филипп Август. Однако если Филипп предлагал жалованье в три безанта золотом в месяц рыцарям за службу, то Ричард предложил четыре. Сержантам он тоже предложил надбавку, поэтому к нему и потянулся поток желающих. Возможно, в этой мере следует искать причину факта, который наивно (?) объяснялся лучшим командованием Ричарда и недальновидностью Филиппа, «отпустившего в отгул» своих сержантов, — сарацинам удалось разрушить осадную технику Филиппа, но не Ричарда, которая лучше охранялась^26[360]. Эта надбавка в жалованье пришлась по нраву воинам, но не слишком обрадовала короля Франции и его союзников.

Другой шаг Ричарда также был недооценен. 8 июня, принимая делегацию итальянцев, Ричард выразил готовность нанять пизанцев, но категорически отказался взять на службу генуэзцев, так как считал, что они полностью подчиняются Филиппу и Конраду. Гармонии в христианском лагере не было. Можно ли было надеяться на совместное наступление? По сообщению Ритора, такое наступление было предложено Филиппом по приезде Ричарда, который сначала согласился. Но «как только король Филипп приказал начать штурм на следующее утро, король Англии не разрешил своим людям идти туда и запретил пизанцам — с которыми был связан клятвой — участвовать в этой атаке»^27[361].

Осада была возобновлена. Длиться ей предстояло долго. Ричард приказал выставить перед воротами Акры замок «Усмири грифонов», построенный в Мессине и перевезенный по частям. Также нужно было выгрузить с кораблей огромную круглую гальку, которую король приказал собрать в Мессине и собирался использовать как снаряды^28[362]. Следовало также соорудить побольше камнеметов, более мощных, чем у Филиппа, которым были даны красноречивые имена. Малькозине мусульман города противопостояла Мальвезина Ричарда, а в лагере госпитальеров была возведена другая, не менее известная благодаря финансированию одного из епископов. Она была названа Камнеметом Господа^29[363]. Также были подготовлены многочисленные тараны, предназначенные для пробивания стен. Одному тарану удалось пробить брешь, но в то время большая часть воинов обедала, и в атаку двинулась лишь маленькая разрозненная группка оруженосцев и пизанцев, которые отступили под натиском сарацинов. На этом битва и закончилась^30[364]. Совершались попытки проделать и более широкие бреши методом подкопа, который состоял, как мы знаем, в поджигании деревянных оснований галерей. Чтобы бороться с такими действиями противника, осажденным приходилось или самим подкапывать галереи, чтобы выгнать оттуда нападающих, или бросать в противников, пока они не начали подкоп, греческий огонь. В любом случае атакующим необходимо приблизиться к стенам. Чтобы защитить себя, крестоносцы строили туннели или в случае, если почва каменистая, галереи, покрытые деревом и шкурами животных, недавно содранными и плохо возгораемыми. Все эти работы проводились под перестрелкой двух армий, под огнем лучников и арбалетчиков. Рассказ Амбруаза, очевидца и знатока дела, переполнен всякого рода деталями этих военных операций и представляет для историка ценный источник информации о военном искусстве, методах осады и правилах ведения боя того времени^31[365].

Эти военные операции чаще всего осуществлялись без присутствия королей, которые вскоре слегли от болезни, — сначала Ричард, потом Филипп Август. Вероятно, речь идет о леонардии (или малярии), сопровождаемой приступами лихорадки, выпадением волос и иногда ногтей. Этот диагноз можно поставить Ричарду, и скорее всего он также вероятен для Филиппа Августа. Заражены были не только они. Граф Фландрии умер от лихорадки. Амбруаз вспоминает о подавленности армии из-за этой болезни двух суверенов, для которых уже был виден трагичный исход:

Оба короля больны,

Что же с ними будет.

Граф Фландрии умер,

И весь мир безутешен.

Что будет делать другой граф?

Болезнь королей, смерть графа —

в глубокой печали народ^32[366].

Оба короля между приступами лихорадки приказывали перенести себя под стены и иногда сами участвовали в операциях. Ригор (для Филиппа Августа), Амбруаз и другие многочисленные английские хронисты (для Ричарда) не теряют возможности воспеть их храбрость и их решительные действия как военачальников и иногда как лучников^33[367]. К этому мы вернемся во второй части книги. Во второй половине июня было предпринято много попыток атак после подрывных работ, которые были более или менее успешными и проводились в основном подкопщиками короля Франции. Однако и одной, и другой стороне недоставало эффекта неожиданности. Часовые мусульман, расставленные на стенах, сообщали о неминуемой атаке гарнизону, который различными способами (знаками, звуками, почтовыми голубями^34[368]) предупреждал войска Саладина. Последние, чтобы сорвать наступление, проводили диверсионные операции, то есть, пользуясь слишком большим скоплением народа в одном месте, нападали на лагерь христиан. Со своей стороны, лагерь христиан пользовался иногда сведениями, полученными, как утверждают некоторые хронисты, на конце стрелы, выпущенной со стены таинственным корреспондентом. Благодаря этим сообщениям они узнали, например, что Саладин собирается ночью вывести весь гарнизон Акры, и им благодаря полученной информации удалось провалить эту попытку. Мусульмане тоже получали сведения от шпионов, которые под прикрытием ночи покидали лагерь христиан, чтобы попасть в гарнизон Саладина или наоборот.

Однако мусульманский гарнизон начал отчаиваться. Продовольствия не хватало, усталость одолевала воинов все сильней. Начальники гарнизона предложили капитулировать. Они обещали, если их свободно выпустят из города, живых и здоровых, с оружием и багажом, отдать христианам после двухлетней осады город-крепость со всеми богатствами, которые в нем еще остались. Но оба короля отклонили это предложение, они ожидали полной капитуляции и выгоды от их победы, в частности, они рассчитывали получить обратно потерянные территории, Иерусалим и Святой Крест^35[369]. Последняя попытка Саладина прорвать осаду и освободить гарнизон провалилась 4 июля. Христиане готовили общую атаку, интенсивно проводили подкопы и начали засыпать рвы, мешавшие приблизиться к стенам, во многих местах уже готовым обрушиться.

Перед такой угрозой и после многочисленных атак 12 июля гарнизон вынужден был согласиться на полную капитуляцию города на следующих условиях: мусульмане отдадут город в таком же состоянии, со всем, что в нем находится: оружием, богатствами, кораблями и т. д. В обмен на свою жизнь они освободят тысячи христианских пленников среднего сословия и двести рыцарей, которых выберут короли. Мусульманам гарнизона сохранят жизнь за плату в размере двухсот тысяч динаров золотом. Они должны сдать начальников для обеспечения гарантий выполнения условий договора. Мусульмане, которые захотят принять христианскую веру, будут отпущены — это, впрочем, было предусмотрено изначально. Но вскоре, как отмечают хронисты, даже обращенные мусульмане стали присоединяться к войскам Саладина, и было запрещено их крестить. Наконец, Саладин должен передать христианам реликвию — Святой Крест, попавшую в его руки в 1187 г. во время битвы при Хаттине^36[370]. Саладин был удручен такими требованиями, но у него не было времени спорить, гарнизон сдался, а христиане уже были на месте. Мусульманский хронист рассказывает о капитуляции с точки зрения Саладина:

«Когда султан узнал о содержании писем, он совсем не одобрил этого и был очень зол. Он созвал своих советчиков. поставил их в известность и спросил их, что ему делать дальше. Мнения были различными, и он остался неуверенным и обеспокоенным. Он хотел в тот же вечер написать, (...) чтобы выразить недовольство соглашением на таких основаниях, и он все еще пребывал в таком состоянии, когда мусульмане внезапно увидели на стенах [Акры] флаги, знамена и кресты. Это была пятница 17 рамадана II 587 года (12 июля 1191 г.), в полдень. Франки как один закричали: удар был тяжелым для мусульман, а скорбь глубокой, по всему лагерю раздались плач, стоны и мольбы. Маркграф (Конрад Монферратский, новый «король Иерусалима») вошел в город со знаменами короля; одно он разместил на цитадели, одно — на минарете Великой Мечети — в пятницу! —, по одному — на башне тамплиеров и на башне сражений. Все мусульмане были согнаны в один квартал города»^37[371].

12 июля войска христиан совершили свой триумфальный вход в Акру. Они развесили свои знамена в знак собственности. В это время случился маленький инцидент, который потом имел тяжелые последствия. Один из немецких начальников крестоносцев, герцог Леопольд Австрийский, повесил свое знамя рядом со знаменами трех королей, Англии, Франции, Иерусалима, как это сделали еще несколько властителей. Люди Ричарда, очевидно по его приказу, сорвали знамена и сбросили со стены. Леопольда это очень разозлило, и он, не дожидаясь вознаграждения, вернулся к себе. Он затаил обиду на Ричарда, и в этом можно усмотреть причину (не единственную, конечно) пленения Ричарда после его возвращения из похода. Мы вернемся позже к этому унизительному акту, который Дж. Джилингем пытается оправдать любой ценой.

Конечно, в это время Леопольд не имел веса на политической арене. Он прибыл в Акру раньше двух королей и принимал участие в осаде с весны 1191 г. Он встретил под стенами осажденного города немногочисленные остатки немецкой армии, распавшейся после злополучной гибели Фридриха Барбароссы и затем частично собравшейся под знаменами Фридриха Швабского, сына покойного императора. Но Фридрих Швабский умер от болезни, как многие другие во время осады, и Леопольд стал предводителем очень маленького войска немцев без особых политических возможностей и средств к существованию. Согласно одному английскому хронисту, он даже пошел на службу к английскому королю вместе со многими князьями и представителями знати, получив от него субсидии, которые позволяли ему содержать армию^38[372]. Он не должен был водружать свое знамя на стенах, как будто претендовал на раздел имущества, причитавшегося победителям. На него могли претендовать лишь два короля (и возможно, еще претендент на трон Иерусалима). Как мы помним, Ричард и Филипп обязались делить пополам все свои завоевания. При таких условиях, замечает Дж. Джилингем, «водрузить свое знамя в Акре было абсолютно нереально^39[373]». Это решение Ричарда, бесспорное лишь с точки зрения «реальной политики» (если, конечно, Леопольд действительно полностью поступил на службу к Ричарду, в чем уверенным быть нельзя), в данном случае не было бы ни правомерным, ни разумным. Это было личное оскорбление, и оно хорошо показывает, что в глазах двух королей (и особенно в глазах Ричарда) все крестоносцы, которые приняли участие в долгих месяцах изнуряющей осады Акры, должны были подчиняться двум суверенам. Многие магнаты, знать, рыцари-крестоносцы, маленькие люди, которые долго страдали, почувствовали себя униженными и оскорбленными. Чувство ненужности, когда тебя считают никем, подтолкнуло их озвучить желание вернуться к себе домой.

Оба короля участвовали в разделе трофеев и пленных. Трения между ними не прекратились. Некоторое время спустя после прибытия Ричарда Филипп Август, опираясь на подписанные соглашения, не испугался потребовать половину богатств, которые Ричард получил на Кипре. Такое требование насмешило короля Англии, который ему разумно ответил, что завоевание острова — это заслуга его армии, и что это не имеет никакого отношения к крестовому походу. Договор же относился к завоеваниям, совершенным обеими армиями королей во время экспедиции. При таких условиях, продолжал Ричард насмешливо, король Франции должен разделить с ним Фландрию, которую Филипп собрался требовать для себя после смерти графа Филиппа^40[374]. Раздел Акры представлял меньше трудностей, но постоянно вызывал некие загвоздки: маркграф Монферратский, например, отказался отдать своих сарацинских пленников, которые должны быть переданы Саладину в качестве обмена. Кстати, доставшийся крестоносцам город представлял несколько проблем. Бывшие жители города, когда-то изгнанные, естественно, желали получить обратно свое имущество. Филипп Август взял на себя их защиту, а Ричард поддержал его в этом здравом решении.

Таким образом, город Акра был передан христианам, а религиозные реликвии возвращены первым хозяевам. Церкви, которые мусульмане превратили в мечети, были заново освящены. Простое восстановление вещей, как об этом рассказывает Амбруаз с мстительным ликованием:

«Нужно было видеть церкви, которые остались в городе, как они (сарацины) изувечили и стерли настенную роспись, перевернули алтари, разбили кресты и распятия, презирая нашу веру, чтобы удовлетворить свое неверие. Но они заплатили за это!»^41[375]

И вновь прошел слух, что больной Филипп выразил желание вернуться домой. Некоторые готовы были последовать его примеру. Ричард пытался их удержать. 20 июля он принес клятву оставаться на Святой земле, на службе у Бога еще три года или, по крайней мере, до тех пор, пока крестоносцам не удастся вернуть Иерусалим христианскому миру, и попросил короля Франции сделать то же самое. Филипп отказался^42[376]. Более того, он попросил у короля Англии разрешения вернуться во Францию.

Было придумано много причин, чтобы объяснить такое решение. Первая — состояние его здоровья. Филипп был, бесспорно, тяжело болен, вероятно, как и Ричард, но переносил болезнь значительно хуже. Хронисты не имеют ни малейшего сомнения в правдоподобности этой болезни. Даже Амбруаз соглашается с этим, хотя не считает эту причину достаточной.

«Он возвращался из-за своей болезни: это то, что говорил король, что бы ни говорили другие; но никто не мог дать ни малейшего свидетельства того, что болезнь считается достаточным мотивом для того, чтобы оставить службу Королю, который ведет и направляет всех королей (земли)»^43[377].

Говорилось также о недоверии, которое испытывал Филипп по отношению к Ричарду, который, как говорили в лагере, хотел отравить его. Филипп мог бояться за свою жизнь и еще больше (так как он не был трусом) за судьбу своей династии, так как его сыну было лишь четыре года. Ричарда также обвинили в союзничестве с Саладином, так как он неоднократно выражал ему уважение и обменивался с ним подарками. Здесь проявляется недоброжелательность, к которой мы вернемся позже; на данный момент лучше не уделять этому слишком много внимания^44[378]. Более правдоподобной и реальной кажется зависть короля Франции к сопернику, который превосходил его во всем: в физической форме, в богатстве и, следовательно, в щедротах, в храбрости, в дипломатии, в искусстве использовать посредников. Ричард умел выигрывать войны и сражения, но еще лучше он умел присваивать себе славу и шествовать как победитель. Его говорливость и темперамент экстраверта способствовали лишь тому, что интровертный, обидчивый, желчный король Франции еще больше замыкался в себе, чему также способствовали болезнь и подозрения, которые для него сочинял его союзник Конрад Монферратский. Филиппа Августа толкала на отъезд и другая, политическая, причина: 1 июня умер Филипп Фландрский. Момент благоприятствовал тому, чтобы предъявить права на Артуа. Такая перспектива для столь осторожного суверена-реалиста, как Филипп Август, стоит всех причин, и он решил оставить Ричарду всю славу от гипотетического завоевания Иерусалима и отправиться на повседневные завоевания, способные усилить могущество его королевства^45[379]. Ни просьбы баронов Франции, ни требования Ричарда не смогли убедить Филиппа остаться. Этот отъезд должен был сильно сказаться на репутации короля Франции и поднять престиж его соперника, пребывавшего «на службе у Царя небесного».

28 июля два короля встретились еще раз, чтобы попытаться урегулировать конфликт о наследии трона Иерусалима. Им удалось прийти к компромиссу, приемлемому для обеих сторон, путем взаимных уступок. Ги де Лузиньян стал пожизненным королем Иерусалима, но доходы от королевства должен был делить с Конрадом, который ко всему прочему получал территорию Тира (фактическим владельцем которого он уже был), Сидон и Бейрут. Жоффруа де Лузиньяну, в свою очередь, достались сеньории Яффы и Аскалона, которые еще нужно было отвоевать. После смерти Ги, даже если у него будут наследники, корона должна была перейти Изабелле, а следовательно, Конраду и их наследникам.

На следующий день, 29 июля, Филипп пришел просить официального разрешения у короля Англии вернуться в свое королевство. Ричард уступил его просьбе (как ему отказать?), но отнесся к ней с недоверием: не воспользуется ли Филипп его отсутствием, чтобы что-то предпринять на его континентальных землях, в Нормандии и Пуату, например? Не сговорится ли он с его братом Жаном, который, как он узнал в Мессине, снова хотел захватить власть в Англии? Он попросил Филиппа заключить своего рода пакт о невмешательстве, пока он будет находиться на Святой земле. Большая часть хронистов передает этот пакт различными словами, но согласованно^46[380]. Гийом де Нефбург, например, настаивает на недоверии Ричарда:

«Король Англии из-за их недавних разногласий не верит в его благие намерения; также он потребовал в присутствии знатных людей, чтобы тот пообещал не причинять никакого вреда его землям и людям до его возвращения»^47[381].

Амбруаз, который, возможно, был непосредственным свидетелем этой сцены, дает более точные сведения:

«Он попросил его поклясться на реликвиях, что он не нападет на его земли и не будет ему вредить, пока тот находится в паломничестве, и что как только он вернется, король Англии не причинит ему вреда и не начнет войну без предупреждения как минимум сорок дней. Король поклялся, а в залог оставил доблестных людей, таких как герцог Бургундии, граф Генрих и еще человек пять или больше, но их имен я не помню»^48[382].

Филипп поклялся, положив руку на Евангелие. Потом, согласно договоренности, он оставил большую часть своей армии, которую передал в командование герцога Гуго Бургундского.

31 июля Филипп Август покинул Акру в сопровождении своего союзника Конрада Монферратского и отплыл во Францию 3 августа. Сделав остановку в Антиохетте, он посвятил в рыцари сына местного сеньора, достиг Родоса, потом Рима, где он встретился с папой Римским, чтобы тот освободил его от клятвы, аргументируя это «предательством» Ричарда. Папа не был наивным человеком. Согласно некоторым хронистам, он, наоборот, даже усилил требования:

«Мы тебя никоим образом не освободим от клятвы, которую ты дал королю Англии сохранять мир до его возвращения; мир, который ты должен сохранять как государь-хритианин, даже не давая клятвы; мы, наоборот, расцениваем эту клятву как полезную и честную и усиливаем ее своим апостолическим могуществом»^49[383].

С этого момента, подчеркивают английские хронисты, Филипп вознамерился сойтись с императором Генрихом VI против Ричарда^50[384].

Ричард, который, вероятно, не поверил в клятву короля Франции, какой бы ни была сила морали того времени, сдерживающая такой торжественный религиозный акт. Если он остался, то только потому, что страстно желал совершать подвиги на службе у Бога и стремился к достижению цели, которая была поставлена перед крестоносцами — забрать у Саладина Иерусалим и Святые места. Всегда ли он помнил о пророчестве калабрийского монаха? Возможно, но не обязательно. Озабоченность собственной славой способна была толкнуть этого короля-рыцаря на более славные поступки, чем осада, пусть даже увенчанная успехом, — осада, во время которой, будучи больным, он не сыграл в своих глазах никакой значимой роли как военачальник, лучник или стратег. Ему необходимо было найти себе иное применение, он должен быть рыцарем с мечом и копьем. Где, как не на Святой земле, можно было завоевать духовную награду и эту признанность мужчинами и... женщинами. Как пел в то время и по этому поводу трувер Конон де Бетюн во время его отъезда в Сирию:

И отправил он меня собираться в Сирию,

Ведь я не должен покидать своего создателя. (...)

И знает каждый, млад и стар,

Что он должен заниматься рыцарством,

Чтобы завоевать Рай и почести,

И награду, и любовь друзей^51[385].

Отъезд Филиппа Августа оставил Ричарда одного лицом к лицу с Саладином. Престиж победы над мусульманским государем, впервые полученный двумя суверенами в Акре, отныне отражался только на короле Англии, какими бы ни были прежде соответственные, неоспоримые заслуги армии под командованием Филиппа. Бесславное предательство Филиппа стирает в глазах современников и в глазах историков действия армии и упорную борьбу крестоносцев Франции. Иными словами, слава Ричарда «питается» одновременно его собственными достижениями, реальными и выдуманными, и поведением его французского соперника, признанным постыдным. Неизбежное сравнение отношений двух королей оборачивается в пользу короля Англии. Он пришел, увидел, победил; он не сбежал с поля боя при первой же возможности. Он стал героем христианства.

Горькая победа

Филипп вернулся к себе как трус, как политик, ставящий свои интересы выше интересов Бога. Попытки оправдаться, чтобы замять стыд, испытанный многими по поводу его преждевременного возвращения, плохо скрывают затруднение многих верных сторонников перед таким поведением, которое многими расценивалось как побег. Они пытались на хрупких основаниях сослаться на болезнь Филиппа, обвинить Ричарда в предательстве, в заговоре с врагом, в сотрудничестве с Саладином, в покушении на жизнь Филиппа Августа и его кандидата Конрада Монферратского, подчеркивая без преувеличения великодушие короля Франции, который оставил достаточно денег для содержания в течение трех лет пятисот рыцарей и тысячи пехотинцев, — впрочем, эти цифры можно оспорить^1[386].

Его противники не лишали себя возможности вставить свое слово и подчеркнуть полное исчезновение отношений между двумя королями, противопоставляя малодушие и «мелочность» Филиппа величию души, храбрости и бескорыстию Ричарда, полностью отдавшегося делу Бога. Разбирая некоторые тексты, можно спросить себя, а не был ли отъезд Филиппа Августа, ослабивший армию крестоносцев, в конце концов, более выгодным для признания Ричарда, чем его присутствие. Возможно, Ричард и не сильно разозлился, ведь ему предоставлялась свобода действий, и он становился полноправным начальником всей армии крестоносцев. Это, во всяком случае, то, что можно прочитать в любопытном отрывке мусульманского хрониста: во время первых переговоров между крестоносцами и султаном сарацины якобы считали, что Ричард идет на поводу у французов. Он живо протестовал против такой интерпретации, утверждая, что никак не подчиняется королю Франции, но, напротив, является настоящим предводителем, которому только болезнь помешала довести до конца подписанные соглашения^2[387]. Отныне, избавившись от своего соперника, Ричард почувствовал, что у него развязаны руки для совершения рыцарских подвигов на Святой земле, к которым он призывал.

На данный момент ему следовало получить как от своих союзников, так и от врагов согласие уважать условия договора с Саладином. Обе стороны не спешили это делать. Маркграф Конрад, сторонник Филиппа Августа, не был расположен облегчать задачу Ричарда и начисто отказался отдавать мусульманских пленников. Герцогу Бургундскому пришлось приложить немало усилий, чтобы успокоить разъяренного Ричарда, который высказывал желание начать осаду Тира, чтобы вынудить Конрада отдать их. Со своей стороны, Саладину стоило немалого труда собрать значительную сумму, которую следовало выплатить согласно условиям договора. Саладин и Ричард без особого труда перенесли дату обмена с 9 на 20 августа. Впрочем, это соглашение было вызвано обстоятельствами, так как оба лагеря не доверяли друг другу, а постоянные слухи говорили о двуличии. Саладина обвиняли даже в намерении убить пленников, как он это сделал после битвы при Хаттине — тогда он присутствовал при обезглавливании тамплиеров, и сам обагрил руки кровью. Мусульмане же, наоборот, были убеждены, что Ричард не намерен возвращать пленных. На основе этих взаимных подозрений возникло некое недоразумение, к которому мы вернемся позже^3[388]. Одно событие остается неоспоримым: 20 августа христиане напрасно ждали доверенное лицо Саладина. Если верить мусульманскому источнику, Саладин, возможно, обманутый движением части войска Ричарда, опасался ловушки и ожидал внезапную атаку приближающегося войска. Он выжидал. Почувствовав себя обманутым, Ричард приказал обезглавить мусульманских заключенных. Амбруаз, прямой тому свидетель, не возмущен, а, кажется, даже оправдывает такой акт возмездия:

«Чтобы сбить спесь с турок, чтобы унизить их закон и чтобы отомстить за христианство, он приказал вывести за город две тысячи семьсот человек, которых приговорили к смерти. Так были отомщены те, кто пал под их ударами и стрелами их арбалетов»^4[389].

Другие хронисты прилагают усилия, чтобы оправдать этот акт жестокости вероятными соображениями, которые еще нужно доказать. У Ричарда случился приступ неконтролируемой ярости из-за промедления Саладина, который не спешил выполнять условия договора в части передачи Святого Креста, а также обмена пленниками и выплаты дани^5[390]. Мусульманские хронисты, не отрицая недовольства Ричарда перед отсрочкой, подчеркивают мрачные последствия этого поступка: отныне конфликт между мусульманами и христианами становится более ожесточенным, и начинается увлеченная, жестокая резня. Об этом можно прочесть в очень точном рассказе арабского хрониста Баха ад-Дина:

«Они привели мусульманских заключенных, которых Бог приговорил к страданиям в этот день. Их было три тысячи, они были связаны; французы бросились на них как один и безжалостно убили их с помощью мечей и копий. Наши аванпосты предупредили султана о приближении врага, и он отправил подкрепление, которое прибыло лишь после казни заключенных. Как только они убедились в этой резне, мусульмане напали на врага; произошла битва с ранеными и убитыми с обеих сторон, пока ночь не развела воюющих. Утром мусульмане захотели разобраться, что произошло, и они нашли мучающихся сотоварищей там, где произошло сражение; некоторых они даже узнали. Глубокая скорбь охватила их, и, начиная с этого дня, они всех уничтожали (захваченных врагов), если речь не нашла о какой-нибудь знаменитости или могучем человеке, способном работать. Было названо много причин, объясняющих эту резню; одной из них было то, что они их убили, чтобы отомстить за ранее убитых пленников. Другой причиной было то, что король Англии решил захватить Аскалон и не хотел оставлять у себя за спиной этих людей. Одному Богу известна правда!»^6[391]

Естественно, в соответствии с тем, что оба противника пообещали друг другу раньше, как они полагали, в устрашающей форме, за этой резней мусульманских пленников немедленно последовало параллельное уничтожение христианских пленников. Что касается Святого Креста, то, естественно, его не вернули, к великому разочарованию христиан, как подчеркивает другой мусульманский хронист:

«Крест с распятия был передан в сокровищницу не из уважения к нему, а ради унижения. Франки очень злились из-за того, что этот крест находится у нас, и это увеличивало их невзгоды днем и ночью. Греки предложили огромную сумму и отправляли посланника за посланником, чтобы его забрать, но у них ничего не получилось, они не получили того, что просили»^7[392].

Являлся ли приказ казнить пленных следствием ярости Ричарда ввиду отказа, или, по крайней мере, нерешительности Саладина передать Крест, как он пообещал? Вполне возможно, так как короли и еще больше заморские христиане придавали исключительную важность реликвиям, захваченным Саладином, которые король Англии поклялся вернуть^8[393]. Лишь выше приведенный текст придает приказу Ричарда более-менее стратегический характер. Кстати, этим не стоит пренебрегать. После победы в Акре у Ричарда было два варианта действий. Первый заключался в том, чтобы немедленно отправиться в Иерусалим, захватить его, как этого желали все крестоносцы, именно ради этого покинувшие свои дома. Однако город был хорошо укреплен, защищался мощным гарнизоном, но, самое главное, он располагался далеко от моря, откуда поступали провизия и подкрепление. Ричард с самого начала отдавал себе отчет в том, что подобная экспедиция сопряжена с большим риском. Таким образом, под недовольный шепот своих людей и еще больше французов, он решил обеспечить себе обладание прибрежными городами, в частности Аскалоном и Яффой, ключевыми местами нынешнего успеха, а также будущего в военных операциях за морем. Ему не без труда удалось убедить крестоносцев покинуть Акру, где они предавались различным развлечениям победителей, как об этом сообщают в разных выражениях христианские и арабские источники. Амбруаз, например, сокрушается об утраченных радостях жизни и описывает боль, с которой крестоносцы покидали город и женщин, из которых остались лишь самые старшие — «хорошие пилигримки, работницы, прачки, обстирывавшие их, мывшие им голову и выводившие блох»^9[394]. Арабский хронист, личный секретарь Саладина, оказывается еще более точным и свойственным ему отточенным стилем рисует образ христианских женщин, подобный тому образу восточных женщин, который можно найти в произведениях западных писателей. Это доказывает, что воображаемая экзотика давала о себе знать как с одной, так и с другой стороны, произведя похожий эффект. Арабский автор описывает христианок обворожительными и бесстыдными, гибкими и сладострастными, извращенными, очаровательными соблазнительницами, бессовестно предлагающими себя воинам, полагающими, что подобным образом они приносят достойную жертву во имя Бога^10[395].

Арсуф и завоевание побережья

К сожалению, часть армии крестоносцев покинула Акру и направилась в Яффу, чтобы завоевать побережье, перед тем как отправиться (во всяком случае, все на это надеются) завоевывать Иерусалим — цель всей экспедиции. Амбруаз, подобно жонглерам, заботится о том, чтобы описать своим читателям и слушателем в лестных выражениях превосходную армию христианских рыцарей, отправляющихся в путь под звон оружия, шум развевающихся знамен и раскрашенных щитов. Он следует известной традиции песен о деяниях, описывающих то, что больше всего интересовало людей того времени, — выезд огромной армии храбрых воинов, снаряженных блестящим оружием, разгруппированных по батальонам под командованием военачальников, которые устраивают грандиозную процессию:

Целое утро отправлялись отряд за отрядом,

Лучшие из отрядов конницы.

Много людей пришло посмотреть,

И молодые девушки, и старухи,

И сестры, и матери, и жены.

Все блестело, все сияло,

Все сверкало на этом полуострове^11[396].

Ричард во время этого похода на Яффу реально доказал свои способности стратега, к которым мы вернемся позже. Его армия продвигалась вдоль берега: поэтому с правого фланга его прикрывал христианский флот, господствовавший на море. Левый фланг его армии защищали пехотинцы, вынужденные отбивать постоянные атаки турок, верных своей испытанной тактике, которая когда-то так удивила и шокировала христиан Первого крестового похода^12[397]. Их окружные стремительные атаки позволяли избежать прямого контакта, изматывая французские колонны бросками копий и стрелами конных лучников. Об этой технике европейцы прежде не знали, но уже поняли всю эффективность этой методики и нашли способ, как защитить себя. Главное для христианских всадников не поддаваться на провокации и спокойно переносить шквал стрел и дротиков, не поддаваясь искушению начать преследование этих суетливых всадников, главной задачей которых являлась дезорганизация, разъединение и рассеивание всегда собранной и сжатой франкской армии, практически непобедимой, пока поддерживается дисциплина. К большому удивлению мусульманских хронистов, которые хвалят царивший в армии короля Англии порядок, но и сожалеют о нем, всадники не покидают строй, стойко перенося ливень стрел, который на них обрушивается, но не убивает из-за высокой прочности их доспехов; стрелы втыкаются в них, делая их похожими на ежей^13[398]. Армия Саладина довольствуется лишь сопровождением армии Ричарда на расстоянии, пытаясь иногда преследовать колонны, чтобы разделить их, и концентрируя свои усилия на арьергарде. Арьергад, находившийся под командованием Гуго Бургундского, уже был готов нарушить первоначальный приказ ради ответной, но рискованной атаки. Но Ричарду удалось воззвать к их здравому смыслу, и он забрал арьергард под свое командование при поддержке тамплиеров и госпитальеров, которые уже привыкли к этой сложной роли сторожевых псов. Поход на юг от этого был не менее ужасен, так как люди Саладина, преследовавшие христианскую армию, опережали ее в регионах, через которые она должна была пройти, грабили села, уничтожали урожай и фруктовые сады, практиковали тактику выжженной земли, чтобы христиане умерли с голоду. Однако здесь снова стратегия Ричарда позволила разрушить планы мусульман, так как флот, идущий вдоль берега, снабжал крестоносцев минимально необходимым продовольствием.

Сражений было достаточно, и Ричард лично принимал в них участие, как мы увидим во второй части этой книги. 3 сентября его даже ранили копьем, когда он спешил на помощь тамплиерам, оказавшимся в затруднительном положении, но рана не была опасной^14[399]. Поход сам по себе был тяжел в разгар лета. Христианские воины не снимали свои кольчуги, чтобы хоть как-то защититься от непрерывного ливня стрел, выпускаемых их врагами, и страдали вдвойне. В окрестностях Цезареи (тоже опустошенной перед их приходом турками Саладина), в душном лесу по пути к Арсуфу они боялись, что турки в любой момент могут поджечь этот высохший лес и превратить его в пепел.

Саладин в это время собрал все войска, которыми он располагал. Он решил дать бой и ждал крестоносцев долине Арсуфа, на выходе из леса. Решающее сражение состоялось 7 сентября. Согласно выбранной стратегии, Ричард начал его, выстроив свое войско по правилам сражения: по обоим краям он расположил самых лучших, самых опытных бойцов — из военно-монашеских орденов — в авангарде он поставил тамплиеров, центр армии составлял контингент из разных этнических групп: бретонцы, англичане, нормандцы, пуатевинцы, анжуйцы, несущие знамена, в арьергарде стояли госпитальеры. Все эти воины выдвинулись бок о бок в две колонны, стройными рядами под командованием Ричарда и Гуго Бургундского^15[400]. В середине дня первая волна турок нахлынула на армию с боевым кличем и под звуки барабанов и труб. На христиан обрушился град стрел, убивших много воинов, но еще больше лошадей, прежде всего, в арьергарде госпитальеров. Великий магистр ордена Гарнье Наблусский потерял убитыми и ранеными столько лошадей, что несколько раз спрашивал у Ричарда разрешения ответить на этот натиск. Ричард отказывал, ожидая подходящего момента для главного сражения. Уставшие от потерь и не имевшие возможности ответить, маршал и английский рыцарь Бодуэн Керью в стремлении проявить свою храбрость не смогли больше пребывать в бездействии, унижавшей и раздражавшей их. Вопреки приказу Ричарда, они атаковали турок с криком «Святой Георгий», увлекли за собой часть армии, прорвав при этом оборонительный кордон из пехотинцев.

Эта импровизированная атака гордых и недисциплинированных рыцарей могла, как это случалось при подобных обстоятельствах, привести к поражению христиан. А она, наоборот, привела к победе. Ричард сразу же понял, что ему следует отказаться от своего плана отсроченной атаки и немедленно поспешить на помощь. Он отдал приказ атаковать, бросился на врага и вынудил турок спасаться бегством. Более того, ему удалось отговорить победивших рыцарей-крестоносцев от преследования беглецов, избежав, таким образом, традиционной ловушки турецкой тактики — притворного бегства, за которым следовал резкий разворот на 180 градусов, засада и нападение на крестоносцев, потерявших в преследовании сплоченность, составлявшую их силу. Саладину удалось перегруппировать свою армию и подготовиться ко второй атаке, которая тоже разбилась об оборону Ричарда и Гийома де Барра, храбрость в битвах которого настолько впечатлила Ричарда, что он решил помириться со старым ненавистным соперником. Однако это второе сражение стало причиной смерти многих известных крестоносцев, в том числе Жака д’Авена, которого считали зерцалом рыцарства и который нашел здесь «славную смерть мученика^16[401]».

Так, в противоположность тому, что случилось в Хаттине в 1187 г., при достаточно схожих обстоятельствах Саладин на этот раз был разбит на поле битвы, несмотря на (по причине?) недисциплинированность нескольких вспыльчивых рыцарей. Конечно, дань уважения была отдана этой группе крестоносцев, но с большая признательность была проявлена к Ричарду, который благодаря своему «военному искусству» смог приспособиться к непредвиденной ситуации, грозящей потерей христианской армии, и привести к дерзкой победе. Его имя как стратега и рыцаря приобрело другое звучание во многом благодаря тому, что хронисты из его свиты превозносили до предела его личное участие, а также тому, что победа при Арсуфе стала своего рода реваншем за поражение при Хатине.

Престижу Саладина был нанесен значительный урон, в основном в глазах союзников, которые потеряли доверие к нему и решили отныне не нападать на франков на открытом пространстве. Саладин и его люди еще чаще, чем раньше, стали прибегать к тактике выжженной земли, разрушая крепости, которые, по их оценкам, не способны были выстоять против натиска франков. Саладин снес город-крепость Аскалон, решив не защищать это жизненно важное место, и направил все силы на защиту Иерусалима, который, как он считал, станет следующей целью Ричарда.

Забытый Иерусалим

Однако Ричард не спешил ни в Аскалон, ни в Иерусалим. Он предпочел укрепить Яффу, куда он прибыл 10 сентября. Историки, как и современники короля, долго спрашивали себя о причинах такого выбора. Хронисты обращают внимание на дивизии, которые появились в этот период в армии крестоносцев. Одни настоятельно рекомендовали отправиться как можно скорее в Аскалон, чтобы захватить его до окончательного разрушения. Это было большей частью желание Ги де Лузиньяна, напрямую заинтересованного в таком ходе событий, так как Ричард пообещал дать ему сеньорию Аскалона. Другие, более многочисленные среди простых воинов, хотели, наконец, атаковать Иерусалим, Святой город, чтобы выполнить главную задачу паломничества. Третьи, особенно многочисленные среди заморских христиан и французов, указывали на риск, которому подвергается экспедиция внутри страны, далеко от берега и поддержки флота, и настаивали на том, чтобы построить как можно ближе к Иерусалиму надежный порт, куда могла бы в будущем приходить помощь от европейцев. Ричард объяснил им ситуацию и вернул армию в Яффу, где она снова, на протяжении всего периода пребывания, то есть двух месяцев, предавалась наслаждениям отдыха, что еще больше возмутило моралистов и на что также откликается Амбруаз. Для них крестовый поход — это святая и набожная война, и ее успех зависит в большей степени от моральной чистоты крестоносцев, чем от стратегических решений^17[402].

Это решение, однако, было вполне объяснимым: армии был необходим отдых после тяжелых сражений при Арсуфе. Реконструкция и укрепление надежного порта вблизи Иерусалима в будущем очень могло бы пригодиться. К тому же король не был уверен, что христианам удастся спасти Аскалон от начавшегося разрушения, и еще менее уверен, что удастся легко захватить Иерусалим, который защищают мусульманские силы Саладина. Но решиться на это было необходимо, так как освобождение Иерусалима — это конечная цель крестового похода. Ричард считал, что может достичь ее, о чем свидетельствует письмо, датированное первым октября, в котором он выражает твердое намерение вернуть в ближайшее время Иерусалим и Гроб Господень, перед тем как вернуться домой^18[403]. Это отступление, однако, было плохо воспринято большинством крестоносцев, в том числе и Амбруазом, хотя он очень благосклонно относится к Ричарду. Он подчеркивает недовольство многих людей, разочарованных в таком выборе, отдалявшем их от Иерусалима, к которому они были так близки. Продолжатель Гийома Тирского относит к предательству французов Гуго Бургундского это решение, в равной степени шокирующее и противоречащее общим ожиданиям, путая, вероятно, этот эпизод с другим наступлением на Иерусалим, о котором мы поговорим позже. Он показывает Ричарда, приближающегося к городу и уже заметившего Башню и Гроб, но с бешенством в сердце вынужденного отказаться из-за предательства французов Гуго Бургундского, который тоже несет ответственность:

«Когда король прибыл на возвышенность Монтжуа, которая находится в нескольких лье от Иерусалима, и он увидел Святой город Иерусалим, и он спустился, чтобы помолиться. Так как это было обычаем всех пилигримов, которые отправляются в Иерусалим. Когда король стоял так, ему пришло послание, в котором говорилось о том, что армия герцога Бургундского и часть греков возвращаются в Акру. Услышав это, король начал плакать от отчаяния и вернулся в Яффу»^19[404].

После того как Ричард съездил в Акру за Беренгарией и Жанной, он вернулся в Яффу, где он взялся за реконструкцию и укрепление крепостей города. Несколько стычек имело место в окрестностях, и сам король в них участвовал, пренебрегая опасностью, к большому волнению своих близких, сильно обеспокоенных его участием в подрывной деятельности. Одна из этих стычек могла очень плохо закончиться, если бы не вмешательство одного из рыцарей, Гийома де Прео, который отвлек внимание сарацинов на себя и дал Ричарду возможность скрыться^20[405].

Кроме реконструкции Яффы, Ричард в течение этих двух месяцев, октября и ноября 1191 г., предпринял различные дипломатические шаги. Первый шаг был в сторону генуэзцев, до этого находившихся в стороне из-за связи с соперником Филиппом Августом. Являясь отныне единственным военачальником, он повел политику равновесия между пизанцами и генуэзцами. Он озвучил свое намерение попытаться совершить наземную и морскую экспедицию в Египет, рассматриваемую как ключевую на пути к овладению Иерусалимом. Людовик Святой полвека спустя будет проводить ту же геополитическую концепцию, планируя напасть прямо на Дамьетту, Мансуру и Каир, но после провала довольствуется укреплением Яффы. Ричард отдавал себе отчет: чтобы привести подобную экспедицию к успеху, нужна флотилия со всех итальянских городов, хозяев морей, особенно флотилия Генуи, довольно активная в этом регионе с первых моментов крестового похода.

Другой шаг был совершен в сторону Саладина, при посредничестве его брата аль-Адила Саиф аль-Дина, которого западные хронисты называют Сафадином. С его помощью Ричард попытался получить удовлетворяющее соглашение после двух его побед. Для этой цели ему надлежало сгладить наиболее неровные точки соприкосновения, которые существовали между двумя сторонами, а именно передача Святого Креста, Иерусалима и прибрежной территории, а если возможно, то и до Иордании. Аргументация двух государей, приведенная арабским хронистом Баха ад-Дином, показывает дипломатические методы сближения, которые в ходе войны помогают аккуратно разрешить проблемы между христианами и мусульманами. Она также указывает основные цели войны и соответственный религиозный менталитет двух лагерей, включающий свои традиции и различные предсказания, но еще больше важность, которую придают оба правителя Иерусалиму, извечному яблоку раздора между христианами и мусульманами:

«26 рамадана (17 октября 1191 года) была очередь аль-Малика аль-Адила стоять на дежурстве; король Англии попросил прислать ему посланника; (...) он ему предоставил письмо к султану такого содержания: „Ты его поприветствуешь и скажешь ему, что мусульмане и франки измотаны, что страна в руинах, что блага и жизни были принесены в жертву с обеих сторон. Время заканчивать с этим. Единственными спорными вопросами остаются Иерусалим, Крест и земля. Иерусалим для нас — символ веры, от которого мы не можем отказаться, даже если бы остался один человек. Земля должна быть нам возвращена до самого Иордана. Крест для вас лишь кусок дерева и не представляет никакой ценности, в то время как для нас он очень много значит: пусть султан вернет нам его, и мы оставим вас в покое; мы сможем отдохнуть от постоянной усталости".

Прочитав это сообщение, султан созвал государственных советников и спросил их, какой дать ответ. Потом он написал: „Иерусалим так же наш, как и ваш. Для нас он даже более священен, чем для вас, потому что отсюда отправился в ночное путешествие наш пророк, и здесь соберется наша община (в Судный день). Не воображайте себе, что мы можем от него отказаться не договорившись. Что касается земли, она полностью принадлежала нам, а вы только недавно пришли сюда; вы захватили ее лишь из-за слабости мусульман, которые там проживали, и Бог не позволит вам забрать ни единого камня, пока идет война. Наконец, Крест, обладание им нам на руку, и мы расстанемся с ним лишь в случае достойного, выгодного обмена для всего ислама”»^21[406].

Эти два вопроса стали основными камнями противоречия между двумя лагерями. В течение двух месяцев, октября и ноября, переговоры происходили между Ричардом (в присутствии Онфруа де Торона, который говорил по-арабски) и Маликом аль-Адилом, дипломатом, не имеющим себе равных, способным создать атмосферу взаимного доверия и уважения, в чем позже упрекнули Ричарда, обвиняемого в слишком дружелюбном отношении к неверным. Хронисты обоих лагерей сообщают о брачном соглашении, предназначенном для того, чтобы положить конец конфликтам. 20 октября Ричард предложил аль-Адилу свою сестру Жанну в жены, если Саладин передаст молодоженам земли Палестины, которую желают обе стороны. Согласно Дж. Джилингему, речь здесь шла как с одной стороны, так и с другой (особенно со стороны Ричарда) о своего рода дипломатической игре, преследующей цель разделения лагеря противника, в которую включится также заинтересованный Саладин^22[407]. Это толкование не является точным, но кажется, что мусульмане восприняли всерьез это предложение и рассматривали его как удобный способ достижения мира. По крайней мере, так утверждает один из мусульманских хронистов, который приписывает провал этой попытки давлению, оказываемому на Жанну христианскими вождями, считавшимися слишком «нетерпимыми» и настаивавшими, чтобы она не соглашалась «отдаться мусульманину»^23[408]. Христианские хронисты обладали множеством фактов, подтверждающих категорический отказ Жанны выходить замуж за «неверного». Как бы там ни было, этот проект не имел продолжения, и Ричард, сохраняя учтивые отношения с обоими мусульманскими государями, готовился к экспедиции против Иерусалима.

Он предпринял ее 31 октября 1191 г., предоставив своим близким заботу об укреплении стен Яффы. Его продвижение в сторону Святого города было остановлено стычками и столкновениями, порой серьезными. Так было и 6 ноября, когда тамплиеры, отправившись в сопровождении оруженосцев за фуражом, были схвачены бедуинами, которые собирались их уничтожить, если бы на помощь не прискакали пятнадцать рыцарей под предводительством Андре де Шовиньи. Но их, в свою очередь, окружило мусульманское войско, гораздо более многочисленное. Мало-помалу стычка перешла в ожесточенную схватку, в которой участвовало, как утверждает Амбруаз — несомненно, преувеличивая, — до четырех тысяч человек. Сражение обернулось для крестоносцев бегством, пока Ричард лично не пришел на помощь, несмотря на протест его советников. Если верить Амбруазу, Ричард, возмущенный их слишком осторожными советами, дал им высокомерно-спесивый ответ, передающий весь смысл солидарности, которая была так присуща его репутации короля-рыцаря:

Король побледнел;

И сказал: «Какой же я король,

Если они погибнут,

А я не оказал им никакой помощи!»^24[409]

22 ноября армия Ричарда достигла Рамлы, тоже разрушенной войсками Саладина. Она разбила себе лагерь, где пребывала шесть недель под непрерывным дождем, пока Саладин в Иерусалиме продолжал укреплять город и готовиться к осаде, которая, как он считал, была неизбежна. Амбру аз рассказывает о неудобствах и страданиях, стойко перенесенных в надежде скоро достичь Иерусалима:

«На улице было холодно и пасмурно; постоянно шел дождь, и бури налетали, из-за которых мы потеряли много животных; а так как дождь шел все время, то не было возможности их посчитать. Мы потеряли здесь много лошадей; еда была испорчена водой; соленая свинина гнила под грозой; доспехи покрывались ржавчиной, которую нельзя было отчистить; одежда терялась, и люди болели из-за нехватки пищи; но сердца их были радостными из-за предвкушения увидеть Гроб Господень. (...) В лагере царила радость; доспехи сворачивали, а люди говорили, качая головой: „Господи, помоги нам! Святая Мария, помоги нам! Господи, позволь обожать Тебя, и благодарить Тебя, и увидеть Твой гроб!”»^25[410]

Однако не все испытывали энтузиазм в предвкушении будущей атаки. Тамплиеры, госпитальеры и большая часть «пуленов», этих христиан, родившихся и проживших долгое время на заморских территориях, опасались, что осада Иерусалима будет долгой, рискованной и опасной. Христиане, находясь далеко от своих морских баз, опасались в любой момент, как первые крестоносцы в Антиохии в 1098 г., быть зажатыми между стеной и армией подкрепления мусульман. Собранный 13 января 1192 г. совет решил принять аргументы этих «мудрецов». План осады Иерусалима был вновь отклонен, и принято решение вернуться к побережью для укрепления Аскалона и обеспечения скорого прихода новых крестоносцев.

Это уже было признание поражения или, по крайней мере, бессилия. Остановка в нескольких километрах от цели, от этого вожделенного Иерусалима, имела эффект деморализации для большого количества «пилигримов», которые с этого момента решили вернуться домой. Французы, как отмечает Амбруаз, естественно, воспользовались этим, чтобы предать, вернувшись в Акру, Тир и Яффу. Престиж Ричарда, каким бы высоким он ни был, испытал необратимый удар, что английские хронисты пытаются компенсировать, описывая его достоинства и щедроты.

Ричард и остатки его армии вернулись 20 января 1192 г. в Аскалон. В течение почти четырех месяцев они пытались поднять город из руин и превратить его в крепость. Французы им помогали мало. Присоединившись к Ричарду довольно поздно, в начале февраля, они не остались с ним, а предпочли разместиться в Акре, где жизнь была спокойней. Однако не все было так хорошо, увеличилось количество конфликтов. Французы с помощью своих генуэзских союзников попытались захватить город, воспользовавшись конфликтной ситуацией между пизанцами и генуэзцами и новым поворотом в отношениях между двумя «королями», Ги де Лузиньяном и Конрадом Монферратским. Последний плел интриги как никогда и, кажется, пытался помириться с Саладином. Ричард был вынужден вмешаться. Он отправился в Акру, но прибыл слишком поздно. Конрад и Гуго Бургундский уже уехали в Тир, где они стали развлекаться и собираться домой. Что касается Конрада, то он напрочь отказался подчиняться приказам Ричарда. Соперничество между Конрадом и Ги превратилось в открытое столкновение, которое вновь противопоставило первого, поддерживаемого французами и большинством баронов Палестины, второму, опирающемуся на Ричарда. К тому же к последнему пришли плохие новости: его брат Жан посягнул на трон, и король также стал готовить свой отъезд из Святой земли в Англию. Он решил оставить часть армии, но не знал, под чьим командованием. Несмотря на свою нелюбовь к Конраду, Ричард должен был признать, что только он мог повести за собой баронов и крестоносцев. Абсолютно изолированный, Ги не смог бы удержаться в его отсутствие. Поэтому пришлось мириться с Конрадом. Ричард неохотно согласился на это и предоставил своему несчастному кандидату компенсацию — королевство Кипра.

Для Конрада путь был свободен, и Ричард объявил о своем согласии через графа Генриха Шампанского, своего племянника. Сразу же началась подготовка к коронации нового короля Иерусалима. Но 28 апреля произошла неожиданная развязка. Конрад был убит двумя «асассинами», фанатичными приверженцами одной мусульманской секты шиитов под предводительством Рашида ад-Дина аль Синана по прозвищу Старец Горы. Его последователи-фанатики, выступавшие против ортодоксов, обкурившись гашишем, как утверждают их противники, были своего рода «запрограммированы» своим учителем на устранение тех людей, на которых он укажет. Эти двое, переодевшись в монахов, вошли в доверие к христианам и приблизились к Конраду, направлявшемуся к своему другу епископу Бовэ на ужин. Они его закололи, пока он читал деловое письмо. Слух, распространяемый французами, обвинял одно время Ричарда в том, что это он вложил нож в руки этих фанатиков. Этот тезис подтверждался неприязнью Ричарда к Конраду и спешностью, с которой его племянник женился на вдове Конрада, чтобы унаследовать престол Иерусалима^26[411].

Конрад был мертв, и надо было выбрать нового короля, так как Ги де Лузиньяна никто в расчет не принимал. И вновь Изабелла передала право на трон. Не без проблем. Вдова маркграфа, за которого ее выдали замуж против воли, хотя она была женой Онфруа де Торона, могла вновь сделать последнего своим законным мужем. Чтобы прекратить спор, молодая вдова, двадцатиоднолетняя Изабелла, даже несмотря на то, что носила под сердцем ребенка Конрада, 5 мая 1192 г. вышла замуж за Генриха Шампанского, что вызвало всеобщее одобрение, так как он был одновременно племянником короля Франции (по отцу) и короля Англии (по матери, сводной сестры Ричарда). Скорость, с которой была проведена свадьба (всего через неделю после смерти предыдущего мужа), свидетельствует о том, что возникла угроза возможной реакции и беспорядков. Амбруаз приписывает эту спешку лихорадочности французского лагеря и с улыбкой отмечает, что сам бы поспешил жениться на молодой женщине, «так как она была слишком хорошенькой и учтивой»^27[412]. Однако новый король Иерусалима, благодаря своей жене, бесприданной Изабелле, никогда не будет носить этот титул, но будет править до последнего дня, до 1197 г. После его смерти Изабелла к тому моменту выйдет замуж за нового «политического» мужа — Амори де Лузиньяна, брата Ги, который, в свою очередь, умер в 1205 году. Эта молодая тридцатилетняя женщина передавала корону подряд четырем королям, пока сама не умерла некоторое время спустя. Ее случай идеально отражает отношение аристократии к браку в эту эпоху — это был лишь способ решить политические проблемы... или создать их.

Это решение, которое получило поддержку большинства баронов, сделало Ричарда настоящим предводителем армий крестоносцев, объединенных под его руководством. Таким образом, он мог попытаться снова захватить основные крепости побережья, чтобы облегчить будущий захват Иерусалима. 22 мая Ричард занял крепость Дарон, находящуюся на пути в Египет и Синай. Там он отметил праздники Троицы вместе с армией Гуго Бургундского и его племянника Генриха Шампанского, нового сеньора Иерусалима, которому он передал крепость. Крестоносцы, успокоенные атмосферой мира, воцарившей между двумя когда-то вражескими кланами, не сомневались в намерении Ричарда наконец-то завоевать Иерусалим. Однако король Англии вел себя более чем уклончиво. Конечно, объединение армий было достигнуто, но возражения, высказанные прежде местными, все еще имели вес в его глазах. К этому времени он еще не знал, что сарацины, запертые в Иерусалиме, были морально подавлены и, возможно, неспособны оказать Ричарду должное сопротивление. Впрочем, 29 мая Ричард снова получил от вице-канцлера Жана д'Алансона очень плохие вести из Англии. Его брат Жан собрал большое количество английских баронов и вступил в союз, несмотря на протесты Алиеноры, с Филиппом Августом. Ричард пребывал в растерянности. Если он срочно не вернется в Англию, то с его империей и королевством будет покончено. Он сообщил своему окружению, что намерен покинуть Палестину^28[413].

Отказ Ричарда

В армии царила растерянность; многие поверить не могли в то, что такой знаменитый герой, как Ричард, мог покинуть Святую землю и даже не попытаться вырвать у мусульман Гроб Господень. Французские, нормандские, английские, пуатевинские, анжуйские бароны держали совет и решили отправиться в Иерусалим независимо от того, каким будет решение Ричарда. Это постановление явилось прямым оскорблением короля, но пробудило энтузиазм в рядах крестоносцев, которые, как отмечает Амбруаз, танцевали от радости до полуночи, в то время как разгневанный Ричард вернулся один в свою палатку, подавленный, расстроенный и обескураженный^29[414]. В таком состоянии полупрострации он пребывал несколько дней, в то время как армия с начала июня маршировала в сторону Ибелена. Наконец, в один прекрасный день, возле Аскалона, один из его капелланов по имени Гийом де Пуатье согласился в слезах по просьбе короля рассказать, не без страха, что думает о нем его армия: его проклинали за нерешительность; его упрекали в том, что он забыл обо всем, что Бог уже сделал для своих, забыл о своих подвигах в Мессине, Акре, Кипре; забыл опасность и болезнь, которых избежал с Божьей помощью. Священник закончил свою речь призывом, способным вызвать у Ричарда приступ ущемленной гордости:

«Король, вспомни и защищай землю, хранителем которой тебя сделал Бог, так Он полностью передал ее тебе, когда предыдущий король ушел. (...) Все мы смертны. Все, молодые и старые, все, кто любит вас, — называют вас братом и отцом христианства. И если вы бросите его сейчас, то оно будет предано и умрет»^30[415].

Тронутый этим выступлением, Ричард ничего не сказал, но на следующий день объявил о свои решении: он останется на Святой земле до Пасхи следующего года и поведет войска на Иерусалим.

Это вызвало бурю эмоций в армии крестоносцев. Мелкие люди, говорит Амбруаз, носили на шее сумку с продовольствием и говорили, что им этого хватит, чтобы достичь цели. Поход на Иерусалим начался 6 июня, радостно и легко. Он был отмечен несколькими незначительными стычками. Во время одной из них Ричард с несколькими рыцарями преследовал сарацинов до Эммауса, потом погнал их через холмы и таким образом сильно приблизился к городу. Никогда Ричард еще не был так близко к Иерусалиму. Амбруаз берет на себя труд описать этот факт и подчеркивает, что гарнизон не был большим. Если бы Ричард был в сопровождении своей армии, то Иерусалим был бы взят:

«Король проснулся до рассвета, и тот, кто рассказывает это, был с ним. Он отправился искать турок до родника в Эммаусе. Он захватил их на рассвете и убил двадцать человек: он взял глашатая Салахадина, который делал извещения: только его одного удалось сохранить. (...) Он преследовал сарацинов через горы, в долине он сбросил одного с коня. Когда он его убил, он увидел Иерусалим во всей красе. Рассказывают, что они так испугались, что если бы с королем была армия, то Иерусалим бы сдался и перешел во власть христиан. Так как сарацины думали, что пришла целая армия, они вышли за пределы города и сбежали...»^31[416]

Последняя упущенная возможность? Возможно. Так как Генрих Шампанский, отправившийся за подкреплением в Акру, не спешил возвращаться, армия праздно проводила свое время, ожидая его прибытия. Ее обнадежили, как во время первого крестового похода, обнаружением нового фрагмента «Настоящего креста», который святой отшельник (согласно англо-нормандскому тексту) или святой аббат (согласно Амбруазу) спрятал во время захвата Саладином Иерусалима и теперь предоставил его Ричарду^32[417]. Узнав от своих шпионов, что огромный караван, прибывший из Египта, направляется в Иерусалим, чтобы доставить в гарнизон провизию, оружие и продукты питания, Ричард устроил ему засаду и захватил его в короткой схватке, на которую хронисты часто ссылаются, как мы увидим дальше^33[418]. Значительные трофеи сразу же были поделены между людьми, что возымело на моральное состояние армии определенное влияние. На сарацинов же эпизод произвел обратный эффект деморализации, в чем отдают себе отчет мусульманские хронисты и о чем также упоминает Амбруаз. Однако, как справедливо отмечает Ж. Джилингем, крестоносцы находились не в лучшем положении, чем были шесть месяцев назад, даже наоборот. Саладин располагал более многочисленной армией, и он мог, лучше даже, чем раньше, отрезать армии крестоносцев доставку с берега продовольствия с помощью армии, оставшейся в стране. И если верить Амбруазу, Ричард придерживался того же мнения. Снова было проведено совещание, и французы поторопили короля Англии отправиться на осаду Иерусалима. И снова Ричард отказался:

«Король говорит: „Это невозможно. Я никогда не возглавлю поход, за который меня потом будут проклинать. И меня мало волнует, что меня упрекают сейчас. Знайте, что независимо от того, куда идет наша армия, Саладин знает о нашем маршруте и о состоянии наших сил. Мы далеко от моря, и если он спустится со своими сарацинами в долины и отрежет нам путь поступления продовольствия, (...) для нас это будет не очень хорошо. (...) И если я поведу армию и буду осаждать Иерусалим в таких условиях, и если с ней что-то случится, я буду всегда проклинаем, недооценен и опозорен. И я знаю, и в этом не сомневаюсь, что есть люди, здесь и во Франции, которые хотели и сильно желали, чтобы я совершил такого рода поступок, который меня обесчестит повсюду”»^34[419].

Для того чтобы избежать бесчестия от поражения всей армии, Ричард отказался вести к стенам Иерусалима армию крестоносцев. В конце концов, он организовал экспедицию в Египет, которая для обозревателей нашей эпохи представляла такой же риск. И снова дело было вынесено на рассмотрение совета баронов, состоящего из двадцати человек, среди которых были пять тамплиеров, пять госпитальеров, пять заморских баронов и пять французов. К большому разочарованию большинства крестоносцев, совет решился на наземную экспедицию в Египет при поддержке флота. Мнение местных баронов было преобладающим, что подтвердило в их глазах стратегическую ценность выбора Ричарда. Этот выбор, однако, возмутил многих «базовых крестоносцев», и французский клан еще раз отделился. Гуго Бургундский воспользовался этим, чтобы навлечь на Ричарда позорные слухи и молву, обвиняющую его в трусости. Для Ричарда это было уже слишком, и он заявил, что готов взять в осаду Иерусалим, но отказывается нести ответственность за такую экспедицию, проводимую против его воли. Во всей армии крестоносцев произошел окончательный раскол, и в таких условиях пришлось отказаться от идеи брать Иерусалим. 4 июля армия отступила. Иерусалим не был взят. Это стало двойным поражением, в первую очередь для крестоносцев, во вторую — для Ричарда, который достиг пика славы. Более того, он спрашивал себя, не потерял ли он на всех фронтах? Согласившись остаться на Святой земле до Пасхи, он поставил под угрозу будущее своей империи на Западе, дал свободное поле действий брату Жану и не получил при этом ожидаемого успеха на Востоке.

Чтобы остаться непобежденным, нужно было начать переговоры с Саладином. Первые контакты представлялись многообещающими, так как Саладин тоже был заинтересован в уходе этого достойного соперника. Он предложил Ричарду признать за христианами полное владение прибрежными территориями, в том числе Аскалоном (при условии, что укрепления будут разрушены); он гарантировал свободный доступ к святым местам невооруженным пилигримам. Согласие закончилось на вопросе об Аскалоне, так как Ричард отказался демонтировать защитные сооружения. В конце концов, он сам уничтожил укрепления Дарона, в которых он не нуждался с тех пор, как экспедиция в Египет была отменена. Вернувшись 26 июля в Акру, он собирался взять в осаду Бейрут, когда 28-го числа ему пришло сообщение, что накануне Саладин атаковал Яффу. Жители вынуждены были покинуть город, который тут же разграбили, и спрятаться в цитадели. Они заключили с Саладином перемирие с «почетной капитуляцией»: если им не придут на помощь до первого августа, то они покидают город. Ричард сразу же отправился в путь по морю в сопровождении генуэзцев и пизанцев, в то время как другая армия под командованием Гуго Бургундского попыталась добраться до Яффы по суше. Здесь ее остановила армия сарацинов, перегородившая им дорогу. Ричарда также задержал встречный ветер, и он прибыл в Яффу лишь ночью 31 июля, не зная, где остановиться. Берег был занят мусульманскими солдатами, и Ричард опасался попасться в ловушку. Он отдал приказ оставаться на месте, к большому разочарованию осажденных, многие из которых начали сдаваться. Один из них, священник, бросился в воду и пришел умолять Ричарда вмешаться, пока весь гарнизон не захвачен в плен и не казнен; резня, возможно, уже началась. Ричард больше не колебался. Его корабли приблизились к берегу, он сам прыгнул на землю, увлекая своих людей за собой. Под ливнем стрел противников они построили мост через реку, в то время как Ричард с маленькой группкой людей пробрался в город, разграбляемый сарацинами. Наступило полное замешательство, сарацины разбежались, многие из них были убиты. Ричард вернул свою репутацию; Амбруаз, по меньшей мере, это подтверждает: он здесь вытеснил Роланда, Оливье и эпических героев; так как никто даже в Ронсевальском ущелье никогда не вел себя так, как он, — как среди христиан, так и среди «язычников»^35[420].

Саладин очень быстро ретировался. Он надеялся вскоре взять реванш, так как армия Ричарда сократилась и располагала малым количеством лошадей. Он готовился к атаке на территории христиан, расположенной за пределами города. Ночью 4 августа его войска совершили попытку захватить спящих крестоносцев. Маневр уже почти удался, когда один из генуэзцев заметил при первых отблесках рассвета сверкание оружия. Он поднял тревогу, и резко разбуженный Ричард сразу же организовал защиту лагеря. Он поставил своих людей двойными рядами. Первый ряд состоял из вооруженных щитами и выставленными наружу копьями пехотинцев, служащих защитой и похожих на ощетинившегося ежика. За первым рядом стояли лучники, и арбалетчики натягивали стрелы и тетиву как можно быстрее, последним помогал сержант, который подавал оружие, пока арбалетчик стрелял другим. Перед лицом такой хорошо и эффективно организованной защиты сарацины отступили, и Ричард, в свою очередь, совершил ответную атаку с дюжиной рыцарей, из-за нехватки лошадей. В этой ситуации король проявил такое мужество, что аль-Адил, брат Саладина, был восхищен и принес ему в дар двух лошадей, чтобы заменить ту, которая была убита под Ричардом, — жест чисто рыцарский, к которому мы вернемся позже^36[421]. Хронисты восторгаются исключительной храбростью Ричарда, который, по их утверждению, сам заполучил победу, и к тому же сравнивают его с самыми выдающимися историческими и легендарными воинами. Ричард победил Саладина. Обескураженный, униженный видом своей побежденной многочисленной армии горсткой христианских воинов, Саладин согласился на переговоры еще и оттого, что все его союзники, подавленные и расстроенные, отказались продолжать борьбу, пока Ричард со своей армией находится на земле Палестины. Лучше добиться его отъезда. Ричард тоже не возражал, он надеялся на согласие, позволяющее ему вернуться в свою страну с гордо поднятой головой из-за последних завоеваний. Снова заболев (не без иронии хронисты отмечают, что он выздоровел, как только узнал о смерти Гуго Бургундского, его вечного противника^37[422]), он мечтал лишь о возвращении в Англию, чтобы навести там порядок. Впрочем, он знал, что не сможет добиться с помощью оружия окончательного успеха. Лучшим вариантом являлись переговоры, несмотря на нелестные комментарии, которые сопровождали все переговоры с «неверным».

Английские хронисты же, наоборот, не преминули указать на многочисленные причины, оправдывающие это решение: он раздавал щедроты и опустошал свои сокровищницы; ему стало не хватать денег и, следовательно, солдат. Его физическое состояние было ослаблено болезнью. Наиболее мрачные слухи доходили до него из королевства, где Жан строил заговоры с баронами и Филиппом Августом и уже оккупировал множество королевских замков. Его канцлер был изгнан, и даже тамплиеры и госпитальеры советовали ему вернуться домой, собрать новую армию и вернуться назад со свежими силами, чтобы окончательно завоевать Иерусалим^38[423]. Вот почему он уступил Аскалон после переговоров, которые продлились больше месяца.

Вести переговоры с неверными?

Договор, которым все закончилось, на самом деле дал перемирие сроком на три года, в соответствии с мусульманской доктриной, запрещающей заключать вечный мир с неверными^39[424]. Пункты договора, установленные 9 августа и утвержденные 2 сентября, должны были войти в силу на Пасху следующего года. Сроки известны нам благодаря многочисленным источникам: перемирие было заключено между христианами и мусульманами «на три года, три месяца, три дня и три часа», все прибрежные территории, с севера Тира до юга Яффы, с крепостями Тира, Акры, Хайфа, Цезареи и Яффы и некоторых других, были обещаны христианам, которым позволялось укрепить города. Иерусалим с прилегающей территорией остался у Саладина. Христианские паломники (в том числе и нынешние крестоносцы) получили свободный доступ к Гробу Господню, не платя взносы и не выслушивая оскорбления, в качестве пилигримов,то есть без оружия^40[425]. Чтобы гарантировать религиозное служение, латинским христианам было позволено оставить на местах двух священников и двух дьяков в главных священных местах — Иерусалиме, Назарете и Вифлееме. Любопытно, что в договоренностях не было ни намека на возвращение Святого Креста, который раньше был главным требованием христиан. Гийом де Нефбург передает общее чувство, говоря, что перемирие «не совсем удовлетворительное, если учесть разрушение города (Аскалона), но с общей точки зрения очень полезное»^41[426]. Вердикт Жака де Витри, епископа Акры, через несколько лет был не столь благоприятным. Составляя баланс крестового похода, он сурово осудил ссоры между двумя королями и их тщетный поиск славы для себя и подчеркнул ответственность Ричарда за принятие договора:

«Враг рода человеческого наслал разногласие и соперничество на двух королей. (...) Они искали собственную выгоду и славу и трудились лишь на собственное благо, а не на благо Иисуса, ненавидя и разрывая друг друга, к великой радости врагов и к смущению христианского народа. (...) Христиане в замешательстве и охвачены горем, все надежды захватить святой город их покинули; они стонали и горевали о потере результата всех их жертв, от вида доведенных до небытия всех их предприятий. Если бы король Англии скрыл свои планы об отступлении или, по крайней мере, отложил на некоторое время исполнение, мы могли бы получить от сарацинов более выгодные условия, перемирие было бы более полезным и удовлетворительным. Но он был неудержим и спешил уехать, и он принял в ущерб интересам христиан, без обсуждения все предложения Саладина, касающиеся пунктов перемирия»^42[427].

Этот итог суров. Однако он довольно точно передает чувства христиан страны о посредственной операции, которая обещала много и которая из-за отсутствия руководителей не смогла достичь тех результатов, которые ожидались.

Большинство крестоносцев, с облегчением или разочарованием, поспешили воспользоваться разрешением Саладина и отправились к Гробу Господню, чтобы покаяться, получить пальмовую ветвь и индульгенцию пилигримов. Если уж не завоевали Святые места в качестве солдат Бога, то хоть попадут туда как паломники. Ричард воздержался от этого. Хронисты, которые благожелательно к нему относятся, спешат придумать причину, способную увеличить его славу: тем, кто его торопил, он ответил, что он отказывается принимать от язычников то, что он не мог получить в дар от Бога^43[428].

Даже в полупроигрыше легендарный король сохранил величие и достоинство.

Одиссея Ричарда

Ричард покинул Акру 9 октября 1192 года и направился в Англию гораздо раньше предусмотренной даты — на Пасху 1193 года.

Его крестовый поход не принес особого военного успеха, так как Иерусалим и большая часть Святой земли по-прежнему оставались в руках мусульман, и ему пришлось, чтобы получить хоть какую-то землю, вести переговоры с неверными. Много лет спустя, в феврале 1229 года, император Фридрих II в Яффе добьется без сражения результатов более благоприятных, не пролив даже ни капли крови, лишь простой демонстрацией силы, за которой последовал договор: сарацины вернут ему все завоевания Саладина после его победы при Хаттине в 1187 году, в том числе и Иерусалим. Этот победоносный император, толерантный и образованный, будет осыпан проклятиями и освистан при входе в Иерусалим тамплиерами и госпитальерами, бароны отрекутся от него, а папа и священнослужители того времени проклянут его за то, что вел переговоры с неверными, не уничтожая их и даже не воюя с ними. Военные достижения Ричарда, иногда кровавые, почти безрезультатные, имели успех несравненно более высокий, чем дипломатические и миротворческие успехи Фридриха. Этот странный парадокс долгое время влиял на умы той эпохи и на популярность, которой пользовалась святая война, занимавшая многие умы того времени. Увы, надолго.

По иронии судьбы и из-за превратностей истории, если бы Ричард сдержал слово и остался бы в Палестине до Пасхи, то, возможно, он бы победил мусульман и получил бы такие же значительные территориальные преимущества, что и Фридрих П. Причем благодаря его хронистам это завоевание, несомненно, имело бы еще больший резонанс. Если бы он погиб во время сражений, он, вероятно, стал бы «святым Ричардом», как Людовик IX стал Людовиком Святым, погибнув под стенами Карфагена в 1270 году во время «последнего крестового похода». Разумеется, все это пустые и напрасные спекуляции, но они могут претендовать на некоторое правдоподобие, поскольку после поспешного отъезда Ричарда в Англию Саладин оказался в гуще династических разборок в своей семье. Он умер 4 марта 1193 года посреди полного хаоса. Объединение мусульман, с таким трудом осуществленное этим курдским государем (ни арабом, ни турком) вокруг идеи джихада, уже достаточно покрывшейся трещинами, окончательно распалось^1[429]. Айюбидская империя раскололась, ее наследники начали раздел, вступив в конфликты между собой. В таком контексте победа Ричарда была бы облегчена. Однако к этому времени Ричард уже в течение многих недель находился в темнице у императора Генриха VI. Переделывание истории — это всего лишь бессмысленная игра разума. Но слишком заманчиво выглядит предложение посвятить этому несколько строчек.

Однако достижениями Ричарда, пусть и незначительными, все же нельзя пренебрегать. Завоевание побережья, укрепления Яффы и Акры стали форпостом для дальнейших завоеваний. Спустя столетие Акра будет последним бастионом христианского Востока. 18 мая 1291 года она подвергнется нападению мусульман. Ее падение ознаменует конец заморских латинских государств и вскоре повлечет за собой драматическое исчезновение ордена тамплиеров, утратившего смысл существования (на их богатства будет претендовать король Франции), а также глубокую трансформацию более ловкого ордера госпитальеров, который сначала отступит на Родос, а потом на Мальту. В своей деятельности этот орден вновь будет делать упор на гостеприимстве и помощи в ущерб своей военной деятельности, которую они переняли у тамплиеров^2[430]. Без стараний Ричарда (а впоследствии Фридриха II и Людовика Святого) сохранить и укрепить эти опорные пункты мысль о новом завоевании была бы абсолютно иллюзорной.

Имел ли Ричард намерение, отплывая в Англию, вернуться на Святую землю после установления порядка на своих землях во главе более могущественного флота и армии? Согласно нескольким английским хронистам, он дал клятву сделать это^3[431]. Последователь Гийома Тирского описывает его отъезд и то, как он утешает Генриха Шампанского, обязанного разрушить стены Аскалона:

«Он сказал графу: „Я должен ехать. Но если Бог оставит мне жизнь, я вернусь и приведу столько людей, что покорю ваш Аскалон и все ваше королевство и сделаю королем Иерусалима”»^4[432]

События, которые за этим последовали, сделали невозможной реализацию этого проекта, даже когда Ричард хотел действительно себя этому посвятить. Он был взят в плен по возвращении из крестового похода и оставался заключенным в течение многих месяцев. После освобождения в феврале 1194 года он обновил свою клятву, но выдвинул такие условия, что она так и осталась неисполненной: если Бог поможет ему отомстить врагам и вернуть свои земли, и усмирить их, он вернется на помощь заморским христианам и будет сражаться против язычников^5[433].

9 октября 1192 года Ричард отправился морем на лодке, которую Гийом Нефбург охарактеризовал как «самую быструю, но менее надежную», чем та, на которой отплыли Беренгария и Жанна. Он выбрал ее, «чтобы слишком долго не скучать в море»^6[434]. Заметка объясняет мотивацию выбора Ричардом быстрого корабля, ускоряющего процесс пересечения моря, но нельзя не отметить еще раз, что король Англии вновь предпочел ехать отдельно от своей жены, хотя путешествие грозило затянуться. Действительно ли он был так влюблен, как об этом говорят?

Эта дата довольно поздняя для переправки, которая из-за превратностей судьбы грозит затянуться и стать рискованной. Осенние бури иногда опасны на Средиземном море, а ветер обычно дует в противоположном направлении, что сильно замедляет продвижение кораблей. Корабль Ричарда зашел в порт на Кипре, он собирался достичь Марселя и уже оттуда добраться до Аквитании. Он предпочел этот путь долгому и опасному путешествию вдоль берегов Испании с последующим осторожным пересечением Гибралтарского пролива, захваченного мусульманами, и, наконец, противостоянием еще более страшным угрозам Атлантики. Но буря расстроила все его планы, и он оказался на незнакомом берегу, который некоторые хронисты располагают в трех днях пути от Марселя^7[435]. Он отказался от идеи высадиться на берегах Лангедока-Прованса, так как ходили слухи (на этот раз обоснованные), что Филипп Август попытался снова вдохновить баронов Аквитании на восстание, не без помощи графа Тулузы. Брат Беренгарии Санчо Наваррский совершал против Раймунда военные рейды, которые доказывают эффективность союза, заключенного с помощью свадьбы Ричарда с Беренгарией, но от этого регион менее враждебным не стал, оставаясь закрытым для короля Англии, направлявшегося из Лангедока в Аквитанию. Переход через юг, вдоль Пиренеев, через Барселону и через Арагон был не легче, и Ричард опять рисковал попасть в плен генуэзским и тулузским флотами, хозяевами моря в этом регионе. Явная враждебность короля Франции (который сошелся с Жаном Безземельным, чтобы воспользоваться отсутствием Ричарда и попытаться таким образом вернуть Вексен) делала невозможным любой переход на восток от Марселя. Кстати, император Генрих VI, тоже противник Ричарда после событий на Сицилии и сторонник Филиппа Августа, не дал ему пропуск вдоль оси Рона-Рейн через его империю.

Ричарду предстояло найти другой маршрут^8[436]. В хрониках об этом рассказывается в различной форме, что дает почву фантастическим рассказам. Источники не совпадают в деталях, и вполне возможно, что некоторые хронисты ввели в рассказ выдуманные элементы, усиливая легендарный аспект его путешествия, реальность которого уже была слишком романтичной. К сожалению, для нас не представляется возможным разобраться и отсортировать всю предоставленную информацию. Некоторые придумывают кораблекрушение, которое выбросило корабль короля на берега Истрии, между Акилеей и Венецией^9[437]. Другие предполагают добровольный выбор Ричарда. Согласно Раулю де Коггесхоллу, утверждавшему, что его хорошо проинформировал очевидец этих событий по имени Ансельм, капеллан Ричарда, который «мне все рассказал, как он видел и слышал сам»^10[438], Ричард был выброшен на берег Варварин и здесь узнал о мрачных планах своих врагов. Он решил поменять направление и попытаться пересечь империю инкогнито, направившись в Корфу, чтобы затем добраться до Венеции:

«Итак, узнав, что граф Сен-Жильский и другие сеньоры тех земель, по которым он должен пройти, единодушно объединились против Ричарда и устроили по всему пути его следования засады, он решил достичь своих земель через Германию инкогнито и велел двигаться в этом направлении»^11[439].

Два пиратских корабля попытались атаковать его. К счастью, один из матросов узнал Ричарда, чья представительность и известность их покоряла. Со своей стороны, король, впечатленный их храбростью и мужеством, получил от них за вознаграждение помощь и занял место на их корабле с маленькой группкой сотоварищей, среди которых находился Ансельм и несколько тамплиеров, чтобы добровольно достичь далматского берега, куда пираты их и доставили.

С этого момента рассказы различаются в деталях, но в основном они схожи. Ричард попытался вернуться домой, стараясь быть неузнанным. Он начал свой путь с берегов Адриатики, через Австрию, Моравию, Богемию, чтобы, возможно, добраться в Саксонию Генриха Льва, мужа его сестры Матильды, а потом достичь морского северного порта и прибыть в Англию. Для этого он отправился в путь с очень маленькой группой людей, хорошо замаскированных, среди которых, кроме Ансельма, было еще двое его сторонников — рыцарь Бодуэн де Бетюн и священник Гийом де л’Этанг, несколько тамплиеров и оруженосцев, один из которых хотя бы знает немецкий.

Доставленный пиратскими кораблями в Задар (возле Каринтии), Ричард сразу же приказал одному из своих приближенных отправить послание местному сеньору с просьбой предоставить ему и его людям пропуск через эти территории. Он представился Гуго, продавцом из Иерусалима, возвращающимся в компании одного из своих друзей — рыцаря Бодуэна де Бетюна. В качестве подарка он преподнес этому сеньору золотое кольцо с рубином, призванное поспособствовать благоприятному ответу. Конечно, Ричард не знал о личности этого сеньора. По злополучному стечению обстоятельств им оказался граф Менард Гёртцский, вассал герцога Леопольда Австрийского, которого король Англии унизил в Акре и который пообещал отомстить. К тому же он был племянником Конрада Монферратского, его «противника» на Святой земле. Согласно Матвей Парижскийу, Менард узнал (?) в этом рубине камень, который Ричард недавно купил у одного торговца в Пизе^12[440]. Так или иначе, он заявил, что этот торговец — переодетый король Ричард. Можно было ожидать худшего, но этот сеньор оказался великодушным, несмотря на свою враждебность:

«Итак, хозяин тех мест осмотрел кольцо и сказал: „Нет, его зовут не Гуго, это король Англии, Ричард”. И добавил: „Конечно, я поклялся останавливать всех путешественников, которые будут принадлежать к его свите, и не принимать от него никаких подарков. Однако, учитывая благородство его и его сопроводителя, я возвращаю кольцо и даю разрешение на свободный переход”»^13[441].

Однако рыцарское поведение было временным. Посланник передал эти слова Ричарду, и маленькая группка рассеялась и, не спрашивая разрешения остаться на ночь, продвигалась некоторое время беспрепятственно. Ричард поступил правильно, так как в это время Менард предупредил своего брата о скором приходе Ричарда на его земли, чтобы тот задержал его. Этот брат по имени Фридрих приказал одному из своих людей, нормандцу д’Аржантану, который, согласно Матвей Парижскийу, женился на его племяннице и был ему очень предан, найти Ричарда, обещая щедрое вознаграждение (половину города!), если ему удастся его обнаружить. Прочесав весь регион, нормандцу удалось схватить его. И снова Ричарду угрожала опасность, но опять ангел-хранитель его спас. Ведь нормандец, как утверждают хронисты, искал его не для того, чтобы уничтожить, а чтобы защитить! Этот очевидный союзник слезно просил подтвердить личность Ричарда, после чего позволил ему сбежать и укрыться. Проявив великодушие, он даже дал ему лошадь, а затем отправился к своему сеньору подтвердить, что произошла ошибка. Разозленный сеньор отдал приказ своим людям остановить этого торговца; но у Ричарда было время воспользоваться мудрыми советами нормандца^14[442]. Он избежал второй угрозы и покинул город в компании Гийома де л’Этанга и молодого слуги, который говорил на немецком.

И снова началось скитание. Подгоняемые голодом, они достигли предместья Вены, где в довершение всех бед в это время расположился герцог Леопольд Австрийский. Они находились в какой-то сотне километров от Моравии, правитель которой благосклонно относился к Ричарду, и они могли надеяться вскоре добраться туда. Но тут Ричарду просто не повезло. Несомненно, его компаньоны и он приложили все усилия, чтобы остаться незамеченными. Согласно Рожеру де Ховдену, они отрастили свисающие бороды и длинные волосы, как и все жители страны^15[443]. От Ричарда вряд ли возможно было ожидать скромного повёдения, но по крайней мере его комнаньон мог бы об этом задуматься. Чтобы купить провизию, молодой слуга короля отправился в город поменять деньги, но, привыкший к королевской жизни, он выставил напоказ слишком много денег, вел себя высокомерно и претенциозно, привлекая, таким образом, к своей персоне внимание местных жителей, которые схватили его и стали выяснять личность. Он сказал, что находится на службе у богатого торговца, возвращающегося из паломничества. Когда его отпустили, он, в свою очередь, рассказал Ричарду о своем приключении, убеждая его бежать; но король устал, даже страдал от последствий своей болезни в Акре. Он не изъявил желания убегать на этот раз и решил несколько дней отдохнуть в городе. Чтобы обеспечить себя продовольствием, слуга стал ходить на рынок.

Однажды, 21 декабря 1192 года по недосмотру (?) он засунул за пояс перчатки своего хозяина. На сей раз эти перчатки, вероятно дорогие, привлекли внимание сержантов города, которые получили от герцога приказ поймать Ричарда. Они схватили слугу, грубо обращались с ним, угрожали «тысячью пытками» и пообещали вырвать язык, если он не скажет, наконец, правду. Он признался во всем. Сержанты рассказали эту историю герцогу, который приказал окружить дом. Ричард, всегда оставаясь человеком высокого происхождения, даже несмотря на переодевания, заявил, что желает сдаться лишь лично герцогу^16[444]. Предупрежденный Леопольд прибыл на место, и Ричард передал свой меч и свою персону в его распоряжение. «Довольный герцог забрал короля с собой. Потом он передал его под стражу храбрых рыцарей, которые день и ночь стерегли его с мечом в руке»¹⁷[445].

Рауль де Коггесхолл приписывает это невезение божественному провидению, хотя и признает, что не знает настоящего значения. Было ли это карой божьей, наказывающей Ричарда за прошлые прегрешения^18[446]?

Пленный король

Король Ричард оказался в руках своего врага, который, пренебрегая священными законами, заключил его в своем замке Дурнстайн. Хронисты отмечают, что он хорошо относился к Ричарду и не заковал его в кандалы, но все же посадил под постоянное наблюдение, что сделало его жизнь невыносимой^19[447]. Рауль де Дицето пользуется этим, чтобы подчеркнуть, насколько жители этих регионов еще дикие, насколько погрязли в варварстве.

Месть — это не единственный мотив, который толкнул Леопольда на пленение Ричарда. Он знал, что многие князья заинтересованы в его заключении и готовы дорого заплатить за то, чтобы стать его хозяином. Или же, наоборот, он мог рассчитывать на большой выкуп со стороны английского двора. Конечно, тут речь идет о практике абсолютно некоролевской и противозаконной, запрещено так грубо обращаться с пилигримами, и они, как и крестоносцы, находились под прямой защитой церкви.

Впрочем, хронисты не преминули подчеркнуть, что эта грубая ошибка Леопольда была наказана церковью, потом Богом даже на этом свете, не говоря уже о Судном дне. Рожер де Ховден описывает различные беды, которыми Бог пожелал наказать его за такой грех: сначала он был отлучен от церкви; потом его города были сожжены по неизвестной причине; Дануба (Дунай) вышла из берегов, и десять тысяч человек утонули; земля была опустошена аномальными погодными условиями; наступил неурожай, и зерна бтказывались прорастать; наконец, все дворянство заболело неизвестной болезнью. Но Леопольд, как когда-то Фараон, ожесточился и отказался покаяться, пока не вынужден был перед лицом смерти заплатить значительный штраф, чтобы хотя бы получить разрешение у епископов быть похороненным по-христиански^20[448].

Другие хронисты настаивают на ужасных подробностях его смерти. Гийом де Нефбург, Рауль де Коггесхолл и Рауль де Дицето считают, что во всем виновато его ожесточение, и обращают внимание на необычайные обстоятельства его кончины, которая в их глазах приобретает характер Божьего суда. Это произошло 26 декабря 1194 года. Леопольд участвовал в чем-то наподобие турнира, в играх, где «согласно традициям региона», воины пытались доказать свою храбрость. Леопольд упал с лошади и был ранен в ногу. Началась гангрена, и пришлось ногу ампутировать; он умер через некоторое время после получения этой раны, «в наказание за предательство короля Ричарда»^21[449]. Его тело долго не клали в гроб, так как его наследники долго отказывались освобождать английских заложников, которых Леопольд держал в плену. Матвей Парижский преувеличивает детали своего рассказа в плане имманентного возмездия: во время игры лошадь сделала неверный шаг, и Леопольд упал и сломал себе ногу. Очень быстро нога почернела и раздулась, причиняя герцогу ужасные мучения. Он попросил ампутировать ногу, но не нашел никого, кто бы согласился на это. Он был вынужден сам воспользоваться режущим инструментом, так как все отказывались, настолько велик был их страх. Но этого было недостаточно ни чтобы его спасти, ни чтобы облегчить боль. Наконец, побежденный и покаявшийся, он признал, что вел себя несправедливо по отношению к Ричарду и его людям. По совету епископов, он поклялся вернуть часть выкупа и освободить пленников. Он умер в ужасных мучениях, но его тело еще долго оставалось без гроба из-за его сыновей, которые, продолжая его несправедливость, отказывались выполнить обещания отца, данные на смертном одре^22[450].

Такая настойчивость указывает, насколько всех поразило, по крайней мере в Англии, но вероятно, и в других местах, заключение Ричарда, короля и крестоносца, вопреки всем действующим законам и обычаям. Гийом де Нефбург добавляет, что арест Ричарда был отмечен небесными знаками и чудесами в разных местах^23[451]. Эти моменты введены лишь для преувеличения его легенды, для дополнения образа великого мученика.

Конечно, такое попрание морали и законов было не редкостью. Однако никогда прежде люди еще не видели такой открытой практики подлости и никогда не встречали ее на таком уровне, когда сначала князь, а потом император так поступает по отношению к жертве со столь же высоким статусом^24[452]. Впрочем, виновники не скрывали своего преступления, в противоположность той легенде, в которой говорится, что Ричарда держали в секретной тюрьме, о которой никто ничего не знал. Самое последнее упоминание об этом можно найти в рассказе Реймского менестреля. Он рассказывает о приключениях Ричарда, заключенного в одном австрийском замке, который неизвестно где находится. Один певец и музыкант по имени Блондель де Нель, которого Ричард «кормил», когда тот еще был ребенком, пообещал найти его. Для этого он неутомимо проверял все деревни, пересекая горы и равнины, надеясь найти хоть какой-нибудь признак его присутствия. Узнав однажды от вдовы, у которой он гостил, о существовании пленника высокого положения, находящегося в заключении четыре года (!) в замке округи, менестрель отправляется туда в качестве жонглера и развлекает хозяина замка своими песнями и рассказами. Сир приглашает его погостить, и Блондель пытается найти способ узнать личность заключенного, но тут снова вмешивается Провидение. В то время когда Блондель отдыхал в саду у подножия башни, Ричард через окошко своей башни-тюрьмы его увидел и дал знак, напев песенку, которую они когда-то вместе сочинили и которую никто не знал:

«Король посмотрел в окно и увидел Блонделя. И подумал, как же дать о себе знать; и вспомнил он о песенке, которую они вдвоем сочинили и о которой больше никто не знал. И запел он высоко и чисто, так как пел он очень хорошо. И когда Блондель услышал его, он испытал великую радость. Покинув сад, он отправился в свою комнату и начал писать письмо, в котором говорилось о том, что он нашел сеньора»^25[453].

Услышав песню, которая их объединяет, и, поняв, что Ричард является пленником этих стен, Блондель распрощался с хозяином и отправился в Англию, где рассказал друзьям короля о его приключениях. Всех охватывает радость^26[454].

Что бы ни говорили Р. Р. Беццола и Режин Перну, необязательно придумывать правдоподобное происхождение этой красивой легенде, цель которой — отчасти вернуть славу жонглерам и певцам, уже оплаченную Ричардом^27[455]. Виновники заключения Ричарда не скрывали своего «трофея»; они даже открыто об этом заявляли, чтобы всем было известно. Это указывает на то, что речь шла о своего рода продаже с аукциона, особенно потому, что Ричард был «куплен» у Леопольда Генрихом VI.

28 декабря 1192 года, если верить Рожеру де Ховдену, император Генрих VI отправил королю Франции Филиппу Августу письмо, должное ему сообщить радостную весть о заключении его родственником Леопольдом «врага империи, человека, который посеял беспокойство в нашем королевстве». В письме, содержание которого передано де Ховденом, он описал не слишком славные обстоятельства задержания в пригородном доме Вены, и добавил, что Ричард до сих пор находится под стражей. Он закончил письмо такими словами:

«Так как отныне он в моей власти и всегда пытается причинить вам беспокойства, мы решили взять на себя обязательство сообщить Вашему Величеству эту новость, зная, что вам это будет приятно, и душа ваша наполнится радостью»^28[456].

На самом деле Филипп Август был рад. Он сразу же попросил Леопольда не выпускать короля Англии, связался с Жаном Безземельным и попытался извлечь побольше выгоды из отсутствия Ричарда. С января месяца Жан Безземельный находился в Париже, где он во всем заменил брата, как отмечает Рожер де Ховден:

«Потом Иоанн, брат короля Англии, отправляется к королю Франции и становится его человеком за Нормандию и за другие континентальные земли его брата, и даже за Англию; и он поклялся жениться на Аэлис, его сестре; и он обязался вернуть королю Франции Жизор и весь нормандский Вексен; король Франции оставил ему с сестрой часть Фландрии и пообещал помочь захватить власть в Англии и во всех землях, принадлежавших его брату»^29[457].

Потом, обеспеченный французской поддержкой, Жан вернулся в Англию для того, чтобы поднять восстание, которое должно было обеспечить ему трон. Он везде искал союзников, распустил слух, что Ричард умер, и сам себя провозгласил королем. Алиенора, большинство английских баронов и «юстициарии», назначенные Ричардом, не поверили этим слухам и стали готовиться противостоять мятежу.

Новость о пленении короля дошла до Англии в конце января или в начале февраля 1193 года, о чем свидетельствует письмо архиепископа Руана, Готье де Кутанса, который принимал участие в совете. Было принято решение отправить послов к Ричарду и добиться его освобождения. Однако когда они прибыли, Ричард уже стал пленником императора Генриха VI, который после нескольких недель торгов купил его у Леопольда за семьдесят пять марок серебром и обещание, что Ричард, чтобы получить свободу, отпустит тех, кого он взял в плен на Кипре, в частности Исаака Комнина и его дочь. Первые английские послы (два цистерсийских монаха) в первый раз встретили Ричарда в Охсенфурте на Майне, в то время когда Леопольд его переправлял к Генриху VI в Шпейер. Узнав о предательстве своего брата Жана, Ричард не выказал удивления, но выразился несколько пренебрежительно, сомневаясь в способности брата захватить вожделенное королевство^30[458]. Его план высадки в Англии закончился неудачей. Перед Алиенорой и ее приверженцами, защищающими берега Англии, Жан и его союзники отступили^31[459]. Филипп Август воспользовался сложившейся ситуацией и завоевывал Нормандию, пренебрегая своей клятвой, принесенной в Мессине и обновленной в Акре, не атаковать земли Ричарда, пока он не вернется со Святой земли.

В Шпейере Генрих VI сначала вел себя очень грубо по отношению к Ричарду, которого охраняли одни солдаты. Даже ночью, отмечает хронист, эти солдаты окружали кровать короля, с мечом на боку, «и никому не разрешали провести ночь с ним»^32[460]. Тут Ричард, говорят, оказался на высоте. Хронисты (не присутствовавшие при этом и узнавшие эти истории из уст самого Ричарда) уточняют, что даже при столь грустных обстоятельствах король сохранял достоинство, оставался веселым и в хорошем настроении. Чтобы развлечься, он унижал своих охранников, отпуская в их сторону смешные и иронические шутки. Он их высмеивал, испытывал злорадство, обыгрывая их в играх на силу и ловкость^33[461].

В течение этих долгих дней Генрих VI даже не соизволил привести Ричарда к себе. Наконец при посредничестве аббата де Клюни и Гийома Илийского, канцлера Ричарда в Англии, Генрих созвал своих епископов и графов, чтобы организовать перед ними что-то вроде публичного процесса, призванного обосновать заключение Ричарда. Он перечисляет длинный список жалоб, детали которого нам представляют хронисты. Большинство из этих жалоб основывалось на слухах, которые, согласно Ричарду де Девизу, распространялись в Германии епископом де Бове по возвращении из Святой земли в 1192 году:

«Как только он достиг берегов Германии, на каждом этапе своего путешествия он говорил, что король Англии — предатель, что, как только он прибыл в Иудею, он замышлял сдать Саладину короля Франции; что он приказал убить маркграфа (Конрада де Монфера), чтобы захватить Тир; что он отравил герцога Бургундского; что, наконец, он продал всю христианскую армию врагом, потому что она не подчинялась ему как один человек; что это был человек с тяжелым характером, нелюбезный, с железным нравом, специалист по хитрости и особенно по притворству; что именно из-за этого король Франции так рано уехал, из-за этого оставшиеся французы ушли, не завоевав Иерусалим. Слух набирал силу, распространяясь, и он вызывал против одного человека ненависть многих»^34[462].

Император, казалось, набрал достаточное количество обвинений. Из-за Ричарда он потерял Сицилию, ведь тот подписал перемирие с Танкредом, закрепив трон за этим узурпатором. Потом он захватил Кипр, посадив в тюрьму Исаака Комнина, одного из его родственников, чтобы продать потом остров иностранцу. Предательством он убил Конрада Монферратского, его друга и вассала; он даже хотел убить с помощью других «убийц» короля Франции, Филиппа Августа, после того как противостоял ему в течение всей экспедиции, предав, таким образом, свою миссию крестоносца. Он взял в плен Леопольда Австрийского, его вассала; наконец, он не переставал презирать и оскорблять немцев в ходе всей экспедиции. Ричард перед таким количеством обвинений сильно побледнел, но стремительно и ловко оправдался, оборачивая ситуацию в свою пользу:

«Император высказал ему свои упреки и еще много другого; и сразу же король, стоя перед всеми, со стороны герцога Австрийского, который горько оплакивал его судьбу, начал отвечать на каждое обвинение так блистательно и так ясно, что вызвал у всех восхищение и уважение; в их сердцах не осталось ни малейшего сомнения, что он обвинен несправедливо. На самом деле он опирался на неоспоримые утверждения и убедительные аргументы, чтобы пролить свет на факты и показать, как они связаны. Таким образом, он низверг все беспочвенные подозрения, которые тяготели над ним, не умалчивая правды о своих действиях. В частности, он твердо отрицал, что предал кого бы то ни было, или организовал гибель одного из князей, уверяя, что в этом случае он докажет свою невиновность в той форме, которая будет угодна императору. Он долго говорил в присутствии императора и его князей с наибольшей почтительностью. Итак, император поднялся и приказал королю подойти поближе, и обнял его. С этого дня император дал ему наибольшие почести и относился к нему, как к родному брату»^35[463].

К своим достоинствам короля и воина Ричард прибавил еще качества хорошего адвоката, способного в одно мгновение перевернуть дикую враждебность императора в братскую привязанность.

Даже Гийом Бретонский, не являвшийся ярым поклонником Ричарда, рассказывает, насколько люди Филиппа Августа, присутствовавшие на собрании, были впечатлены его поведением и красноречием в ходе этого процесса, который проходил, вероятно, в начале марта. Однако несколько дней спустя Генрих VI попытался наладить отношения между Ричардом и Филиппом Августом, но тщетно.

Это трогательное «братское примирение» не способствовало, однако, освобождению Ричарда. После процесса Генрих VI держал Ричарда пленником в крепости Трифельс. Впрочем, с этого времени он смог более свободно вести себя со своим пленником и принимать английских послов, пытающихся освободить его, заплатив выкуп, детали которого теперь стали обсуждаться. Согласно Раулю де Коггесхоллу, первые переговоры, состоявшиеся в конце марта, привели к соглашению, основные пункты которого у всех хронистов отличаются^36[464]. Ричард будет освобожден после уплаты этого выкупа. Условия этого соглашения были доставлены в Англию в марте епископом Солсберийским, Губертом Вальтером. Переговоры продолжались, и 19 апреля 1193 года канцлер короля вернулся в Англию с письмом от Ричарда и письмом от императора, скрепленным золотой печатью^37[465]. Обсуждаемый выкуп представлял собой огромную сумму, к которой Генрих VI прибавил еще одно требование: в качестве вассальской службы Ричард должен предоставить ему военную поддержку в виде пятидесяти кораблей и двухсот рыцарей.

Письмо Ричарда содержало его распоряжения относительно способов сбора такой суммы путем повышения налогов и больших военных контрибуций, к которым мы вернемся позже и которые собирались со всего населения, в том числе и со священнослужителей, что им очень не понравилось. Но налог не принес ожидаемых результатов, и чтобы раздобыть необходимую сумму, пришлось продавать, занимать, иногда требовать накопленные церковью богатства, что еще больше увеличило недовольство церковнослужителей^38[466]. Освобождение Ричарда снова затягивалось, так как император отказывался его отпустить, пока не будет заплачена основная часть выкупа. 24 июня в Вормсе, после встречи Ричарда и Генриха в присутствии большого количества людей, в том числе английских послов, было принято новое соглашение: Ричард будет освобожден после уплаты ста тысяч марок серебром и пятидесяти тысяч марок в виде помощи Генриху завоевать Сицилию. Ричард отдаст за сына герцога Леопольда Австрийского свою племянницу Алиенору, дочку Жоффруа Бретонского; он вернет герцогу Австрии своих пленников с Кипра — Исаака Комнина и его дочь. Этот договор, скрепленный клятвой и актом, вскоре стал известен Филиппу Августу и Жану Безземельному, которые сразу же усилили свой союз для действий перед освобождением Ричарда^39[467].

Согласно Рожеру де Ховдену, Генрих VI пообещал королю Англии добиться его перемирия с Филиппом Августом. Если ему это не удастся, он освободит Ричарда, не требуя выплаты выкупа. Ему это не удалось, но вряд ли когда-то у императора было намерение освободить «бесплатно» короля Англии. Как раз наоборот, он сильно надбавил цену, показывая себя готовым и открытым к предложениям противоположного лагеря — лагеря короля Франции и Жана Безземельного. В том же 1193 году Филипп Август предпринял много политических и дипломатических шагов, враждебных по отношению к Ричарду. Английские хронисты особенно настаивают на первом шаге, уже упоминаемом выше: попытка завоевать Англию флотилией союзников Жана, французами и фламандцами. Эта инициатива была связана с разворачивавшимися переговорами между дворами Дании и Франции, которые были направлены на получение для короля Франции руки принцессы Ингеборги Датской, 18-летней сестры короля Кнута VI. Благодаря этой свадьбе король Франции хотел стать наследником датских претензий на Англию и использовать, чтобы сделать их стоящими, грозный флот северного королевства^40[468]. Но у Кнута VI эта идея не вызвала энтузиазма, и он отказался вмешивать свой флот в это сомнительное мероприятие, которое, как мы видели, ни к чему не привело. Свадьба с Ингеборгой, назначенная на 14 августа, принесла Филиппу Августу лишь приданое в десять тысяч марок серебром и тоже не удалась. Известно, что с первой брачной ночи король начал испытывать к этой достаточно красивой принцессе непреодолимое физическое отвращение, которое остается необъяснимым до сегодняшнего дня, и он решил расстаться с ней, делая впоследствии все возможное, чтобы аннулировать этот брак, ставший для него невыносимым^41[469].

Его второй шаг заключался в том, чтобы сделать Генриху VI финансовое предложение, направленное на разбалансировку предложений, сделанных до этого англичанами. Он отправил ко двору императора епископа Филиппа де Дрё, а потом архиепископа Реймса, оба должны были уговорить Генриха передать Ричарда Филиппу или, по крайней мере, держать его соперника в плену, вместо того чтобы развязать ему руки в мероприятиях против континентальных земель, особенно в Нормандии. Отныне император мог играть на два поля и поднимать ставки. Для Ричарда дела обстояли еще хуже. Летом 1193 года между Генрихом и Филиппом Августом чуть не завязались союзнические отношения. Король Англии любой ценой хотел помешать этому и надеялся в этом на своих союзников, немецких князей, часто восстававших против императора, но Ричарду удалось привести всех к соглашению. Благодаря этому дипломатическому шагу франко-немецкий союз провалился, и Ричард избежал отправки к своему наизлейшему врагу.

Переговоры возобновились на новых базовых принципах: 29 июня в Вормсе Генрих VI согласился освободить Ричарда, как только получит сумму в сто тысяч марок, при учете того, что вся сумма составляла сто пятьдесят тысяч. Чтобы быть уверенным в выплате этой суммы, Ричард обязался отпустить заложников. Он мог быть избавлен от уплаты, если ему удастся уговорить своего шурина Ричарда Льва присоединиться к императору. К концу лета 1193 года Ричарду удалось вернуть преимущество в ряде политических провалов, которые имели место в Германии между королями Англии и Франции. Однако он не отлучился от дел. Вероятно, в течение этого сложного периода Ричард сложил две жалобные песни, одна из которых ясно выражает чувство одиночества, охватившее его из-за постоянных задержек его освобождения, связанных с медлительностью его вассалов и выплатой выкупа, как предписывает феодальное право. Эта песня, посвященная его «сестре графине» Марии Шампанской, предоставляет последующим поколениям новый образ этого человека с многочисленными талантами, короля, рыцаря, поэта и трубадура:

Я не скажу причины. Но я сочинил песню.

Нет ни друзей, нет ни талантов,

Я сижу один в темнице.

Об этом знают мои люди и мои бароны, английские, нормандские, пуатевинские и гасконские, что я совсем один сижу в тюрьме.

Я знаю хорошо, что смерть не берет ни друзей,

Ни родителей.

Я знаю, что я не совершенство.

Но мои бароны держат мои земли в беспокойстве.

И если помнят они о клятве,

Они возьмут в руки оружие и спасут меня.

Графиня сестра, я не могу быть уверен в моих компаньонах —

Казне и Першероне,

Уже не говоря о Шартре^42[470].

Вмешательство Алиеноры

Ричард, оплакивая нравы, вынудившие его в течение двух зим быть заключенным, хорошо осознал вероятные причины его пребывания в плену и задержки оплаты этого огромного выкупа. Однако Алиенора со своей стороны действовала со свойственной ей энергией, чтобы освободить сына. Она не только торопила чиновников и поборников справедливости собрать необходимую сумму, но также вела активную дипломатическую деятельность, привлекая различные власти на свою сторону. Папа Римский, говорят, уже отлучил от церкви Леопольда и угрожал применить те же меры по отношению к Филиппу Августу, если он будет слишком открыто нападать на территории Ричарда, который еще считался крестоносцем. Но эти последние угрозы оставались лишь словами, и к тому же ничего не было предпринято против Генриха VI, держащего у себя пленника. В трех письмах, подлинность которых является спорной, написанных, вероятно, для нее канцлером Петром Блуаским, Алиенора обращается к папе Целестину III[471], чтобы упрекнуть его в неподвижности и недостаточных усилиях, приложенных папством, чтобы положить конец этой очевидной несправедливости:

«Часто на маловажные дела вы отправляли своих кардиналов на край света; а в таком безнадежном и плачевном деле вы даже не соизволили отправить даже служку. Короли и князья в заговоре против моего сына; его держат в кандалах, пока другие грабят его земли; его держат на пятках, а другие его бичуют. И в течение всего этого времени меч Св. Петра остается в ножнах. Трижды вы обещали отправить легатов, и вы этого не сделали. (...) Увы, теперь я знаю, что обещания кардинала — это лишь пустые слова»^44[472].

Энергичные слова, однако, не возымели никакого действия, и Алиенора вынуждена была рассчитывать только на себя, чтобы добиться желаемого. Она продолжила давление на административных работников Англии и на представителей оставшейся анжуйской империи, чтобы собрать деньги. Феодальная помощь, которая предусматривала участие вассалов в оплате, стала здесь тяжелым обязательством, которое бароны переложили на своих людей. Чтобы освободить своего короля, жители должны были отдать четвертую часть своего имущества^45[473]. Здесь речь идет о глобальной средней оценке. Новым элементом было то, что это обязательство касалось всех слоев населения, как мирян, так и священнослужителей. Согласно Раулю де Дицето и Рожеру де Ховдену, чтобы собрать нужную сумму, приходские церкви вынуждены были отдавать сокровища, накапливаемые в течение долгого времени. Архиепископы, епископы, аббаты, настоятели, графы и бароны должны были отдать четвертую часть годового дохода и двадцать су за феодальный удел рыцаря; монахи и каноники белого ордена, занимавшиеся разведением баранов, сдали деньги за проданную за год шерсть; священники, живущие на десятину, отдали ее десятую часть^46[474]. Короче говоря, как отмечает Рауль де Коггесхолл, не было ни церкви, ни ордена, ни сословия, ни пола, кто мог бы избежать взноса на освобождение короля^47[475].

Эти новые и непопулярные налогообложения пришлись не вовремя, потому что на Англию обрушились непривычные бури, наводнения, суровая зима, которая стала причиной повсеместной опустошенности земли. Эти природные явления сразу же стали рассматриваться как мрачные предсказания, связанные с арестом короля. Гийом де Нефбург отмечает, что этот всеобщий налог взимается с трудом, так как деньги с опозданием поступали в кассы, нечестность королевских служащих приводила к новым поборам и налогообложению, что объединило священников и баронов и привело к разорению церквей. А тем временем из своей тюрьмы Ричард отправлял сообщение за сообщением своей матери и своим чиновникам, торопя их с выплатой выкупа^48[476].

Собрав, наконец, основную часть необходимой суммы (но не всю), Алиенора смогла в конце декабря 1193 года отправиться в Германию, чтобы встретиться с сыном. В Кельн она прибыла уже перед самим Новым годом и дала понять, что у нее есть необходимая сумма^49[477]. Генрих решил освободить Ричарда к 17 января 1194 года. Он также высказал новое требование: он пожелал сделать Ричарда своим вассалом, дав ему титул короля Прованса, что ставило его в положение сюзерена Раймунда де Сант-Жиля^50[478]. Оба короля видели в этом преимущества: Ричард мог надеяться таким образом оказать давление на своего нового вассала, графа Тулузы. Со своей стороны, Генрих VI повысил свой престиж императора в качестве сюзерена одного из самых могущественных королей Запада.

Филипп Август, почувствовав, что благоприятный ветер подул в сторону Ричарда, вместе со своим союзником Жаном Безземельным решился на последнюю попытку. Они сделали императору контрпредложение, способное в последнюю минуту сорвать соглашение, находящееся на конечной стадии заключения. Они предложили Генриху VI заманчивую сумму, чтобы он продолжал держать Ричарда в плену:

«В то время пока шли переговоры об освобождении короля Англии, посланники короля Франции и графа Иоанна, брата короля Англии, пришли к императору: они предложили императору пятьдесят тысяч от короля Франции и тридцать тысяч от графа Иоанна при условии, что он будет держать в плену короля Англии до дня Святого Михаила. Или, если император захочет, ему будет выплачиваться тысяча ливров в конце месяца так долго, сколько он будет держать в плену Ричарда; или, если император захочет, король Франции даст сто тысяч, а граф пятьдесят, если император передаст им лично короля Англии, или, по крайней мере, продержит еще год, начиная с этого дня. Вот так они его любили!»^51[479]

Предложение соблазнительно, и Генрих стал колебаться. Он еще раз перенес дату освобождения Ричарда. Пока Алиенора, в возрасте семидесяти двух лет, пребывала в беспокойном ожидании, Филипп Август, воспользовавшись таким везением, снова завоевал Нормандию и захватил Эврё. Если верить хронисту, Генрих VI даже поставил в известность Ричарда о контрпредложении его врагов, который отныне потерял всякую надежду когда-нибудь выйти из тюрьмы^52[480].

Чтобы принять окончательное решение, император созвал князей империи, которые размышляли насчет судьбы короля Англии. Это собрание проходило в Майнце 2 февраля 1194 года. Немецкие князья, состоящие с Ричардом либо в родстве, либо в отношениях союзников, большинством приняли решение освободить пленника, в соответствии с принятыми ранее Генрихом обязательствами. Через два дня, 4 февраля, Ричард был освобожден при следующих условиях: Генрих VI получит в качестве выкупа сумму в сто пятьдесят тысяч марок серебром (Алиенора привезла две трети этой суммы): остаток будет заплачен позже. В ожидании уплаты пленники были переданы императору, среди которых находились представители высшего сословия, родственники Ричарда: два сына герцога Саксонского Генриха Льва, его зятя, и один сын короля Наварры, его тестя. К тому же Ричард должен был согласиться стать вассалом императора, не только за королевство Прованса, но и за Англию, которую Ричард должен был передать ему, а потом получить как феодальный удел. Согласно хронистам, речь шла о последнем требовании Генриха VI, которое не имело особых политических последствий, но символический резонанс этих событий еще долго был на слуху и представлял для Ричарда форму унижения, тяжелую для принятия. Однако он ее перенес по совету своей матери Алиеноры, которая хотела поскорее со всем этим покончить и которая подозревала новую резкую перемену во взглядах императора:

«Чтобы избежать плена, Ричард, король Англии, по совету своей матери Алиеноры, отказался от королевства Англии, передал его императору как хозяину вселенной; но в присутствии вельмож Германии и Англии император, как и было условлено, сразу же вернул его ему, с которого он будет получать пять тысяч ливров чистыми каждый год в качестве дани. Однако, будучи при смерти, император призвал Ричарда и всех своих наследников, освободив его от всех пунктов договора»^53[481].

Наконец Ричард был свободен! В сопровождении Алиеноры и архиепископа Вальтера Руанского, он сразу же покинул Майнц, достиг Кельна, затем Антверпена, откуда отплыл в Англию и прибыл в нее 13 марта 1194 года. Если верить Гийому де Нефбургу, без сомнения слишком подверженному влиянию библейских сюжетов, Алиенора была права, торопясь заключить любой ценой соглашение об освобождении. Так же, как некогда Фараон после указа об освобождении еврейского народа, вероломный император «сокрушался» о том, что отпустил короля Англии, освободив «тирана такой невиданной жестокости и несокрушимой силы, что он представлял угрозу для всего мира», и хотел пустить по его следу войско, чтобы схватить его^54[482].

Слишком поздно... Филипп Август не без страха осознал это. То, чего он опасался в июле 1193 года и о чем предупреждал Жана Безземельного, стало реальностью: «Дьявол спущен с цепи»^55[483].

В течение всех первых дней февраля 1194 года, когда Ричард, наконец освобожденный в Майнце, направился в сторону Северного моря, чтобы сесть на борт корабля и отплыть в Англию в компании своей неутомимой и любящей матери, Филипп Август также поспешил завладеть землями и крепостями, которые отдал в его распоряжение Жан Безземельный, чтобы заручиться его поддержкой.

Эти владения имели огромную важность: вся Нормандия к западу от Сены (за исключением Руана и его территорий), а также несколько городов на левом берегу реки, в особенности Бодрей, были возможной базой для наступления на Руан. В своем безумном поиске союзников и поддержки Иоанн также передал Бонмулен графу Пертскому, Вандом — графу Блуаскому, раздал он и многочисленные крепости, в особенности те, которые обеспечивали доступ к Турени: Тур, Амбуаз, Монбазон, Монришар, Лош и несколько других менее важных замков. В Аквитании он уступил требованиям об автономии Адемара Ангулемского, вечного бунтовщика. Ободренный своим успехом, Филипп Август пожелал как можно скорее воспользоваться этой удачей; захватив однажды, впервые за всю историю монархического правления Капетингов, важные порты на Ла-Манше (Виссан, Сен-Валери, Ле Трепор, Дьепп), он торопился завладеть другими крепостями Нормандии, обещанными Жаном до того, пока Ричард не возьмет бразды правления. В апреле 1193 года он уже овладел Жизором и нормандским Вексеном. В феврале 1194 года он стал владельцем Эврё, Водрея и Нёбурга, откуда совершил попытку овладеть Руаном, безуспешную, так как город надежно охранялся Робертом де Лестером. Потом в Сансе он принял присягу от Жоффруа де Ранкона и Бернара де Бросса, двух аквитанских вассалов Ричарда, которые перешли на сторону короля Франции. Впрочем, Филипп не строил никаких иллюзий — ему предстояло бороться с Ричардом, ставшим еще более неумолимым противником, ведь Жан не смог бы долго сопротивляться. 10 февраля он, впрочем, был лишен своих земель и отлучен от церкви, достаточно поздно^1[484] . Ветер изменил свое направление.

Покидая Майнц и направляясь в Антверпен, Ричард предпочел не сильно удаляться от мест своего заключения. Как только он почувствовал себя вне опасности, он поспешил помириться с князьями и прелатами Рейнланда, по крайней мере, с теми, кто выступил за него^2[485]. Открывая еще раз свою довольно опустевшую сокровищницу, он воздал щедростью за их отношение в прошлом и составил новые соглашения, которые пригодятся во время императорских выборов после смерти Генриха VI. Одновременно он создал сеть союзов для своей будущей борьбы со своим врагом, Филиппом Августом, которому он решил отомстить. Ричард также принял присягу архиепископов Майнца и Кельна, епископа Льежа, графа голландского, герцога Брабанта и некоторых других сеньоров Рейнланда^3[486]. Как с одной стороны, так и с другой шла подготовка к неизбежному противостоянию интересов и политическому соперничеству с ожесточенностью, усугубленной значительным грузом личных обид и неприязни.

Возвращение короля

На данный момент Ричард должен был вернуть себе управление королевством и восстановить в нем порядок. Он посвятил себя этому с момента высадки в Сандвиче, в воскресенье 13 марта, в семь часов утра. Там его радостно встречала достаточно немногочисленная толпа. Мотивы этого скромного приема разнообразны: многие жители королевства потеряли надежду увидеть его снова живым и в результате поверили распространяемым людьми Жана слухам, что Ричард мертв или навсегда останется пленником. Романисты воодушевились этой популярной темой исчезновения доброго короля. С XIV века героем романов и баллад будет Робин Гуд, а позже, в XIX веке, Вальтер Скотт создаст образ Айвенго. Другая причина этой полуподпольности — из-за опасения французской флотилии и английских и фламандских врагов Ричарда нужно было сохранить в тайне место и время его прибытия, которое состоялось в довольно неожиданном месте. Однако, согласно некоторым хронистам, небесные знаки сопровождали его возвращение домой. Не все они были благоприятные; некоторые предрекают голод и катастрофы из-за ненастий^4[487].

Ричард сразу же отправляется на могилу Томаса Бекета в Кентербери и в монастырь Св. Эдмунда, чтобы поклониться святому королю-воину, мученику язычников. В Лондоне на этот раз он был принят с радостью духовенством и народом и был триумфально встречен в кафедральном соборе Св. Павла^5[488].

Хронисты ничего не говорят о баронах. Некоторые, как мы видели, перешли на сторону Жана. Как только объявили об освобождении Ричарда, большинство из них подчинились, но еще оставались непокорные. В числе их, например, были владельцы замков Тикхилла и Ноттингема, осажденных верным Губертом Вальтером, недавно назначенным архиепископом Кентерберийским и великим поборником справедливости, соратником Ричарда на Святой земле, которому король полностью доверял. Отныне он стал правой рукой, человеком короля. Это прямое и полное введение человека церкви в дела мирские, светские и даже военные не преминуло вызвать среди части священнослужителей критику и осуждение. Однако оно не было ново, и Томас Бекет, чей драматический конец нам хорошо известен, уже послужил примером этого при Генрихе II. Другим, более близким примером во время отсутствия Ричарда был Гийом Лоншап. Однако еще никогда введение человека церкви в управление государством не было таким полным и особенно таким плодотворным. Согласно английскому историку Дж. Джилингему, Губерт Вальтер был не только самым верным слугой Ричарда, но и самым выдающимся министром в истории Англии^6[489].

Губерт Вальтер доказал свою верность королю, осаждая замки сторонников его восставшего брата. Гарнизон Тикхила сдался без боя, получив уверенность в том, что Ричард вернулся в Англию живой и невредимый. Однако гарнизон Ноттингема, уверенный в мощи крепостных стен, продолжал сопротивляться. Ричард неожиданно отправился туда 25 марта с войском, которое создавало много шума с помощью рожков и труб, но не особенно пугало при этом гарнизон, пускавший со стен убийственные стрелы. Раздраженный Ричард отдал приказ захватить крепость и сам принял участие в этой атаке, по привычке, которая впоследствии станет для него фатальной, защищенный лишь легкими доспехами и большим щитом, который нес , впереди него сержант. Атака, прерванная наступлением ночи, потерпела неудачу.

На следующий день Ричард предпринял попытку обескуражить гарнизон, приказав повесить под стенами некоторых взятых в плен сержантов^7[490]. Осажденные очень хорошо понимали, что это означало. Это означало, что с гарнизоном, Согласно принятой традиции, произойдет то же самое, если осажденная крепость будет захвачена^8[491]. На следующий день после этого, 27 марта, два рыцаря с гарнизона получили разрешение подтвердить в осажденном лагере тот факт, что король Англии действительно вернулся. С этого момента всякое сопротивление напрасно, и гарнизон сдался 28 марта после трехдневной осады. Ричард вел себя относительно великодушно, он заключил в тюрьму предводителя Роберта Бретонца (который будет позже приговорен к смерти в тюрьме по приказу Ричарда^9[492]), но согласился освободить при уплате большого выкупа большинство пленников^10[493]. Это решение продиктовано острой необходимостью в деньгах, эффект от которых мы увидим позже. Затем в завоеванном Ноттингеме он сделал все необходимое для организации повторной коронации, имеющей целью торжественно и с силой подтвердить конец перерыва и наступление нового правления.

10 апреля Ричард впервые собрал свой двор в Нортхемптоне. На следующий день он принял присягу короля Шотландии. 15 апреля он был уже в Винчестере и принял в свои владения замок. Там он объявил дату своей новой коронации. Она состоялась в Винчестере 17 апреля в присутствии Вильгельма Шотландского и Алиеноры Аквитанской, королевы-матери, или скорее, настоящей королевы, так как Ричарда, кажется, уже мало беспокоила Беренгария, так и не коронованная в Англии. Где же она находилась в это время? Достигнув Рима по возвращении со Святой земли, она осталась там, по утверждению Рожера де Ховдена, приблизительно на шесть месяцев в компании Жанны и дочери Исаака Комнина, а затем отправилась в Пизу, Геную и Марсель, где король Арагона встретил ее с великими почестями, проводив ее до границ своего королевства. Там граф Раймунд V взял на себя ответственность за эту группку (позже его сын, Раймунд VI женится на Жанне, которую он встретит к этому моменту). Граф Тулузы сопровождал потом своих гостей по своей земле до границ Аквитании, откуда Беренгария, наконец, достигла Пуатье, столицы своего мужа, которого она там встретила^11[494]. Королева должна была находиться еще там в момент второй коронации. Во время этой торжественной церемонии, как во время настоящей коронации в 1189 году, Ричард появился один, без королевы рядом.

После этого символического обряда король Англии не долго оставался в своем королевстве, быстро перешедшего на его сторону. Он себя чувствовал, прежде всего, анжуйцем и хотел как можно быстрее подтвердить свою власть над континентальной империей, где его враги причинили ему боль. И отомстить.

Первые конфликты и победа при Фретевале

Для этой цели Ричарду предстояло собрать армию, а это стоило дорого. Поскольку сокровищница оказалась пуста, будучи истощенной выплатой выкупа, дипломатическими щедротами, растратами и междоусобными войнами, он должен был как можно скорее пополнить ее. Ему частично это удалось, воспользовавшись уже знакомыми ему со времен пребывания у власти способами.'Король установил новый поземельный налог, предоставил за плату некоторые привилегии еврейским и городским общинам и вновь потребовал платы от занимающих государственные должности с 1189 года. Так как они считали. что стали пожизненными владельцами своих должностей, они с большим неудовольствием восприняли известие, что речь шла всего лишь об аренде. Однако в большинстве случаев должности позволяли им обогатиться, и потому они снова заплатили, не испытывая при этом особого стеснения в средствах. Таким образом, публично и официально они провозгласили «радость» от возвращения короля.

Ричард сразу завербовал армию, состоящую в основном из наемников, валлийских лучников и брабантских копейщиков. Всех их он собрал в Портмуте, откуда намеревался отплыть во Францию в первые дни мая. Буря вынудила его вернуться назад и перенести это мероприятие на 12 мая. Он больше никогда не увидел Англию.

Сойдя на берег в Барфлёре, он был принят там с триумфом как спаситель. Гийом Маршал, который был на его стороне, сохранил воспоминания об этом: толпа торопится, чтобы увидеть его, и она такая плотная, что подкинутое в воздух яблоко не достигло бы земли. Ему дарят подарки, все поют и танцуют, охваченные всеобщей радостью. Все повторяют этот припев: «Пришел могущественный король, а значит, пора уходить королю Франции»^12[495]. С этого момента нормандцы начали опасаться военных действий Филиппа Августа. В тот же день французский король взял в осаду замок Вернёй, где он увяз за год до этого. Гарнизон храбро сопротивлялся и позволял себе презрение по отношению к королю Франции, считая, что Ричард очень скоро спасет их.

Однако Ричард пока еще не был в состоянии это сделать. Задержанный бурей, он прибыл в Вернёй лишь через несколько дней. Из Барфлёра он сначала отправился в Лизье, где он остановился на ночь у одного из своих верных приверженцев, архидьякона Жана д’Алансона.

Здесь произошел удивительный эпизод, описанный в ярких красках Гийомом Маршалом. В то время пока Ричард отдыхал после трапезы (спать он не мог — настолько был обеспокоен состоянием осажденного Вернёя), Жан д'Алансон пришел к нему с расстроенным выражением лица, чуть не плача. Ричард сразу же узнал причину и сказал ему:

«Жан, почему ты так переживаешь? Ты видел моего брата Жана, и врать бесполезно. Он зря боится! Пусть он придет, ему нечего бояться! Он же мой брат все-таки. Ему нечего опасаться с моей стороны. Если он совершил глупость, я не буду его в этом упрекать, а те, кто толкнул его на это, уже нашли то, что искали, и вскоре получат еще больше. Но больше я ничего не скажу».

Жан д’Алансон сразу же отправился к Жану Безземельному сообщить о хорошем расположении духа Ричарда. Вероломный брат вошел «с опаской» и бросился к ногам короля, который поднял его и, поцеловав, сказал:

«Не бойтесь, Жан. Вы — ребенок. Вы попали под плохое влияние; у них слишком извращенное мышление, у тех, кто дал вам такие плохие советы. Вставайте и пойдите, поешьте»^13[496].

Согласно Рожеру де Ховдену и Гийому де Нефбургу, это трогательное примирение двух братьев произошло по инициативе Алиеноры, их матери^14[497]. Видя, что у Ричарда все еще нет потомков, она заботилась о судьбе империи Плантагенетов, если ее сын умрет. Она, конечно, не доверяла своему сыну Жану, который уже много раз доказывал свою неспособность править. Однако она отдавала предпочтение ему перед Артуром, другим, единственно возможным наследником, сыном невестки, которую она терпеть не могла и которая, конечно, отвечала ей взаимностью. Хронист добавляет, что к этому моменту Ричард и Жан опять стали друзьями, хотя Ричард все же не желал давать ему ни замков, ни земли^15[498]. Это малейшая возможная мера предосторожности, и Жан сразу же продемонстрировал свое примирение, а также свое непостоянство и вероломство. Вернувшись в Эврё, которое ему передал Филипп Август для обеспечения его защиты, Жан предал своего бывшего союзника и уничтожил расположившийся там французский гарнизон для того, чтобы передать город своему брату.

Тем временем Ричард торопился прийти на помощь Вернёю. Он направился в Тюбёф, куда он прибыл 21 мая. Там от рыцаря гарнизона он узнал, что осажденному городу грозит опасность; ему следовало поторопиться. Не дожидаясь основного состава армии, Ричард отправил несколько отрядов рыцарей и пехотинцев, которые прорвали вражеские ряды и пробились к гарнизону, чтобы укрепить его и поднять боевой дух. Согласно французу Ригору, осадным орудиям короля Франции уже удалось разрушить часть стены, когда пришло сообщение о том, что гарнизон Эврё взят в плен, и большинство людей казнено. Король, «обеспокоенный и разъяренный», 28 мая покинул осаду, чтобы скакать в сторону Эврё, откуда он прогнал Жана Безземельного. Он разрушил город, не пожалев даже церковь Сен-Торен^16[499]. Его армия, покинутая в Вернёе, сняла на следующий день осаду, бросив часть своего лагеря и провизии, которую сразу же захватили осажденные. Матвей Парижский относит этот успех скорее на счет прибывшего Ричарда, заставившего французов бежать:

«Приближался великий праздник Троицы. Но чтобы французы в такой святой день не посмели хвастаться в том, что одержали победу, они на закате дня узнали, что король Англии готовится к сражению, которое произойдет на следующее утро. Эта новость привела в ужас французов, не один раз уже убеждавшихся в храбрости Ричарда и предпочитавших сбежать, а не сражаться. Таким образом, они бросили свой лагерь, к великому своему позору»^17[500].

30 мая Ричард с триумфом въехал в Верней^18[501]. В то время пока в Нормандии Филипп Август осадил, захватил и к середине июня разрушил замок Фонтен в окрестности Руана (где находилось всего лишь четыре рыцаря и двадцать сержантов), а потом и Шатоден, войска Ричарда окружили Лош с помощью наваррских воинов, которых Санчо Наваррский, брат Беренгарии, привел сюда, опустошив по пути земли восставших баронов Аквитании, Эмара Лиможского и Жоффруа де Ранкона. Санчо тем временем был вызван в Наварру из-за смерти его отца, но его войска остались на месте и без особого успеха осаждали замок. Ричард тем временем находился в Туре, где 11 июня он получил две тысячи марок благодаря конфискациям и штрафам, наложенным на горожан и на каноников города, которые, на свою беду, поторопились перейти на сторону Филиппа Августа^19[502]. 13 июня он присоединился к своим войскам в Лоше, который он взял приступом на следующий день. Взятие замка Лош — это важная победа, так как крепость находилась на пересечении важных путей сообщения Турени. Она позволила ему в малые сроки усмирить регион и оставить его за собой.

Чтобы помешать этому, после тщетной попытки заключить перемирие, которая не удалась из-за пуатевинских баронов (Филипп Август хотел, чтобы перемирие распространялось и на них, но Ричард воспротивился этому), король Франции разбил лагерь возле Вандома, где пребывал Ричард. 3 июля оба короля бросили друг другу вызов, и Филипп Август заявил, что начнет на следующий день атаку в Фретевале. Но вопреки обещанию он обратился в бегство, а Ричард настиг его, атаковал арьергард и продолжил преследование, оставив часть армии под командованием Гийома Маршала. Полностью дезорганизованная армия французов разбежалась во все стороны, а Филиппу Августу едва удалось избежать плена: преследуемый своим противником, он зашел в церковь помолиться, в то время как Ричард, считая, что Филипп впереди него, преследовал его галопом на лошади, ему в этом помогал начальник наемников Меркадье, который дал ему свежую лошадь для продолжения погони. На этот раз Ричард имел твердое намерение убить Филиппа или, по крайней мере, взять его в плен. Вернувшись с пустыми руками, он отправился в Вандом, где его армии удалось захватить лагерь короля Франции, и разжился, таким образом, огромной добычей^20[503].

Ригор вскользь упоминает эту битву при Фретевале, представленную как банальный инцидент, не имеющий последствий^21[504]. Для историков она, тем не менее, представляет большой интерес по двум причинам. Первая имеет характер военный и событийный: армия Ричарда имела здесь неоспоримое превосходство. Вторая носит характер практический и документальный. В ту эпоху канцелярия и архивы, в том числе и государственная казна, «ведут» кочевой и передвижной образ жизни и следуют за королем во время любого передвижения, в том числе и по полям битв. Теперь понятно, почему монархи не решались участвовать в генеральных сражениях. Во Фретевале Филипп попытался блефовать. Он потерял свой лагерь и огромное количество документов, которые необходимо было восстанавливать. Это сложное задание привело к тому, что был создан королевский архив^22[505]. Режин Перну права, подчеркивая что «после этого дня много актов, которые должны были бы лежать в Сокровищнице хартий в Национальном архиве, попали в английские архивы»^23[506].

Вернувшись в Вандом, Ричард с удовольствием констатировал тот факт, что взятие лагеря не привело к беспорядочному грабежу, настоящему бедствию средневековых армий. Наоборот, Гийому Маршалу удалось поддержать дисциплину, и его арьергард остался бдительным, никоим образом не вмешиваясь ни в сражения, ни в сбор дани в лагере побежденных. Когда победители хвастались своим успехом, Ричард высоко и публично оценил поведение Маршала ясными выражениями, которые подчеркивают его чувство стратегии:

«Маршал вел себя так, как не вел себя ни один из вас. Я вам скажу, если вы этого не знаете: если мы будем нуждаться в помощи, мы все можем обратиться к нему и надеяться на него. И по этой причине я придаю его действиям больше значения, чем кому бы то ни было среди нас. Так как мы располагаем хорошим арьергардом, нам нечего бояться врагов»^24[507].

Между перемирием и военными действиями (1194-1196)

Сразу же после Фретеваля Ричард продолжил свою операцию по восстановлению мира и наведению порядка в Аквитании. При поддержке войск Санчо Наваррского он взял замок Тайбург и захватил земли Жоффруа де Ранкона, следом Ангулем и земли Адемара, побежденного 22 июля. Затем он отправился на север, где стал готовиться к новым атакам своего соперника на нормандское пограничье, это вечное яблоко раздора между двумя суверенами. Для этого он созывает баронов в Мане^25[508].

Его соперник, хотя и вел кампанию в Аквитании, не оставался пассивным в Нормандии. В то же время Жан Безземельный и граф Арундел осадили замок Бодрей. Этот замок в нескольких километрах от Понт-де-л’Арш представлял большой стратегический интерес: он обеспечивал доступ к мосту через Сену, необходимому для защиты или нападения на Руан. Филипп Август, находясь в Шатодене, прибыл под стены осажденного города в сопровождении нескольких арбалетчиков, неожиданно напал на осаждающих, которые, охваченные паникой, разбежались по окрестным лесам, бросив все осадные орудия^26[509]. За этим последовало подписание перемирия, произошедшее где-то между Верноем и Тильером 23 июля. Оно ратифицировало фактическое состояние и предписало поддержание статус-кво, выгодного для короля Франции в Нормандии, так как Филипп Август сохранял за собой не только Бодрей, но и Вексен и Жизор, крепости Вернона, Гайона, Тильера и Нонанкура, а также многочисленные замки в Верхней Нормандии, в частности Арк, Омаль, Мортемер, Бовуар — последствия уступок Жана Безземельного, которые Ричард не смог изменить. Ричарду лишь позволили восстановить четыре крепости — Дринкур (Нефшатель-он-Брэй), Нёбург, Конш, Бретей^27[510]. Это перемирие должно было продолжаться до ноября 1195 года, но довольно часто нарушалось короткими военными операциями за владение некоторыми крепостями^28[511].

Хронисты, отложив на некоторое время повествование о нескольких запутанных военных конфликтах, имевших место во время этого годового перемирия, описывают важные события, на которые и нам следует обратить внимание.

Первое из них — смерть Раймунда V Тулузского, которому наследовал его сын Раймунд VI. Он женился в 1196 году на сестре Ричарда Жанне, вдове короля Сицилии, и эта свадьба положила конец спорам, которые до сих пор разделяли Плантагенетов в Сен-Жилей. Этот толерантный государь, к великому неудовольствию священнослужителей, позволил процветать разнообразным религиозным движениям, в том числе катарам и прочим, что привело к драматическим и мрачным последствиями, которые нам известны: проповедование крестового похода против альбигойцев папой Иннокентием III, опустошение Окситании северофранцузскими баронами, взятие под опеку графа Тулузы и жестокое выбивание «ереси» с помощью Инквизиции и костров. Между тем зародился еще один союз — союз Аэлис, вечной невесты Ричарда, которую он, наконец, вернул ее брату в августе 1195 года, и графа Понтье, который решился заявить о ее правах на Арк, запуская по новой конфликты в Нормандии^29[512].

Второе событие, отмеченное хронистами, — это поражение, которое король Альфонс VIII Кастильский в Аларконе потерпел в Испании в 1195 году от альмохадов. Гийом де Нефбург воспользовался этим, чтобы напомнить о происхождении (ошибочном) ислама и его пророка Магомета. Рассказывая о мусульманской экспансии, он мимоходом по традиции замечает вместе с Раулем де Коггесхоллбм, что поражения христиан перед неверными предвещают приход Антихриста и являются следствием грехов^30[513]. Ригор и Гийом Бретонский также упоминают об этом поражении христиан, но придают ему скорее социальную интерпретацию, к которой мы еще вернемся. Для них поражение является результатом неправильного выбора короля Кастилии, который, презирая или пренебрегая знатью и рыцарством, ошибся, доверившись простолюдинам, армии крестьян, негодных для сражений и незнакомых с обычаями и ценностями рыцарства^31[514]. Это поражение армии Альфонса, без сомнений, взволновало христианский Запад и особенно Ричарда. Хронист Матвей Парижский, не колеблясь, утверждает, что мусульмане (которым он приписывает армию количеством в 16 раз по сто тысяч воинов!), узнав, что папа собрал собор, чтобы объявить против них крестовый поход, и что начальником этой экспедиции будет знаменитый король англичан Ричард, уже освобожденный, были охвачены ужасом и вернулись к себе^32[515].

В Сицилии ситуация тоже изменилась. Танкред умер, и, узнав эту новость, император Генрих VI пошел на Салерно и отомстил ее жителям за то, что в свое время они встали на сторону Танкреда и отдали ему Констанцию, его жену. Он приговорил к смерти зажиточных горожан, а их жен и дочерей отдал своим солдатам. Затем он взял Мелфи, разрушил различные крепости в Апулии и захватил Сицилию^33[516]. Успех его бывшего тюремщика над его союзником Танкредом не обрадовал Ричарда, однако, возможно, его утешила драматическая смерть в том же году того, кто взял его в плен, Леопольда Австрийского.

Хронисты повествуют о многих других событиях, произошедших во время этого перемирия. Отмечено в хрониках принятие как в Англии, так и во Франции мер для лучшего управления королевствами, организации населения и возобновления войны. С обеих сторон готовились армии. Во Франции был установлен «набор сержантов» с уточнением количества военных, которых должны предоставить аббатства, общины и города, а также с уточнением длительности службы и суммы, которые должны выплачивать те, у кого они есть в наличии^34[517]. В Англии были определены правила избрания судей и установлены различные регламентации относительно евреев и бывших приверженцев Жана Безземельного. Что же касается последнего, то ему были возвращены графства Мортен и Глостер и все что к ним относится, кроме замков, с годовой рентой в восемь тысяч анжуйских ливров.

В августе 1194 года Ричард издал приказ, позволяющий проведение турниров в Англии, несмотря на обновленный запрет папы по поводу этих военных упражнений[518]. Эта мера дала ему множество преимуществ. Она позволила тренировать английских рыцарей на фоне возобновления военных действий и позволила избежать турниров на континенте с риском тайного сговора. Она склонила на его сторону баронов, большинство из которых были большими любителями таких забав, что позволило держать их в поле зрения, так как сборы были разрешены в точно указанных местах и при королевском контроле. Наконец, это решение пополнило королевскую казну уплатой налога за участие в турнире, сумма которого была пропорциональна статусу участника, с простого рыцаря брали одну марку, с баронов — десять, а с графа — двадцать^36[519].

Военные действия возобновились в июле 1195 года, гораздо раньше предусмотренной даты окончания перемирия. Возможно, как считает Рожер де Ховден, толчком к этому послужило в июне неожиданное предложение Ричарду союзничества от императора Генриха VI, и Ричард колебался, не зная, стоит ли принимать это странное предложение. Филипп Август узнал об этом и, разорвав соглашение о перемирии, уничтожил несколько замков в Нормандии^37[520]. В августе было заключено новое перемирие и предложен мир на следующих условиях: Людовик, сын Филиппа Августа, женится на Алиеноре, племяннице Ричарда, который передаст им Жизор, Нёфль, Вексен и двадцать тысяч марок серебром. А Филипп вернет Ричарду все завоеванное в Нормандии. Залогом этого соглашения было возращение Аэлис ее брату, который, как мы знаем, сразу же выдал ее замуж за Жана, графа Понтье^38[521]. Несмотря на предложение соглашения, военные действия возобновились. Чтобы положить этому конец, оба короля встретились в окрестностях Водрёя. Однако во время обсуждения стена замка, «подорванная французами», обвалилась. Это странное поведение Филиппа Августа, подорвавшего с помощью своих же инженеров крепость, которой он обладал, сильно заинтриговало историков. Однако его можно объяснить если, как резонно отмечает Дж. Джилингем, король Франции понимал в этот момент, что не сможет удержать эту крепость.

Король предпочел разрушить Водрёй, чтобы он не попала в руки врагов^39[522]. Ричард, приведенный в бешенство таким отношением, напал на Филиппа, которому удалось сбежать, преодолев мост через Сену. Мост, разрушенный после его прохождения, сделал его недосягаемым. Ричард проник на земли короля и уничтожил урожаи и фруктовые деревья. Дальше на юг его войска захватили Иссуден и некоторые другие города региона Бурж, компенсируя потери в Нормандии. Но некоторое время спустя стало известно, что император Марокко победил в Испании и теперь осаждает Толедо. Оба короля пришли к соглашению продлить мир до 8 ноября^40[523].

Это перемирие соблюдалось не более, чем предыдущие. Сражения возобновились в Нормандии, где Ричард взял в осаду замок Арк. Его войска были обращены в бегство прибытием войск Филиппа, который разрушил Дьепп и корабли, которые там находились, пока сам не был изгнан Ричардом. Сражения продолжались в Берри. Филипп Август оказался в затруднительном положении в Иссудене, где он сел в оборону, намереваясь защитить его. Пригород был разрушен Меркадье^41[524]. Однако войска Ричарда быстро сняли осаду «после чудодейственного вмешательства Бога», как отмечает Ригор. Ричард, по сообщению хрониста, согласился принести оммаж Филиппу за Нормандию, Пуату и Анжу. За этим последовало новое перемирие до декабря 1195 года, ратифицированное мирной встречей, которая состоялась в январе 1196 года в Лувьере^42[525].

Пункты перемирия в Лувьере были более благоприятными для Ричарда, и по-видимому, к этому времени его армия имела преимущество. Король Франции вернул ему Иссуден и прилегающие к нему территории, а также все, что он захватил в Берри, Оверни и Гаскони. Он возвратил ему Арк и Омаль, все замки, захваченные в ходе войны. Таким образом, Ричард получил всю Нормандию, кроме Вексена и некоторых замков, таких как Вернон, Гайон, Паси, Иври и Нонанкур. В Аквитании король Франции признал, что его бывшие союзники, графы Ангулема и Перигё, а также и виконт Бросса, являются вассалами Ричарда и должны присягнуть ему и нести военную службу. В случае нарушения условий договора нарушивший должен будет заплатить пятнадцать тысяч марок^43[526].

И снова соглашение осталось лишь на бумаге. Мир при Лувьере тотчас же был нарушен Филиппом Августом, который тщетно потребовал, чтобы архиепископ Руана присягнул ему. И снова возобновились военные действия. Филипп собрал армию, осадил Омаль, который он захватил в апреле, потом Нонанкур. Тем временем Ричард узнал о нарушениях договора и захватил Жюмьеж. В Англии же появился некий Гийом Фиц-Осберн, прозванный Бородач, который стал предводителем бедняков и простого народа. Он вызвал беспорядки в Лондоне и, в конце концов, попал в плен из-за предательства. Должностные лица приговорили его к смерти^44[527].

Война предстояла беспощадная, в особенности, когда дело касалось Нормандии. Это видно из всех дипломатических переговоров, которые проходили весной 1196 года.

Ричард пытался склонить на свою сторону Бретань, предпринявшую слабые попытки провозгласить независимость. Для этого он старался оказать давление на принцев. Он вызвал ко двору вдову Жоффруа, Констанцию Бретонскую, вышедшую снова замуж за Ранульфа Честерского, осевшего в Бретани. Он также пытался обеспечить себе опеку над Артуром. Но план не удался. Констанцию забрал муж, и Артур не смог ее освободить. Поддерживаемый бретонскими магнатами, он укрылся при дворе Филиппа Августа и решительно выступил против Ричарда, а его люди опустошили земли последнего. В ответ Ричард устроил военные походы в Бретани и вынудил бретонцев подчиниться^45[528]. Это еще сильней подтолкнуло короля Франции к неизбежности возобновлению войны.

Беспощадная война (1196-1197)

Самые серьезные военные действия начались весной-летом 1196 года. Завоевания вели к разрушению крепостей, переходивших по несколько раз из рук в руки, к сожжению деревень, уничтожению гарнизонов, обвиненных в неверности, ослеплению пленников, отправляемых затем соперникам в назидание. Это война с обеих сторон была отнюдь не «рыцарская», и мы вернемся к этому чуть ниже^46[529]. Она оказалась весьма благоприятна для Филиппа Августа, которому удалось вступить в союзничество со многими князьями, особенно с Рено Булонским и Бодуэном де Эно. С помощью Бодуэна Филипп разорвал мирный договор, захватил Вьерзон и осадил Омаль, который Ричард тщетно пытался освободить после взятия Нонанкура по причине предательства владельца замка. На сей раз, в отличие от событий во Фретевале, именно английские хронисты замалчивают поражение, в то время как Ригор, наоборот, подчеркивает его размеры. Армия Ричарда покинула поле боя, оставив Омаль королю Франции, который разрушил укрепления города, уже сильно поврежденные его осадными орудиями. Затем он прибрал к рукам и замок Нонанкур^47[530].

Эти успехи беспокоили Ричарда, который ожидал нападения на Нормандию. Готовясь к нему, он решил построить в Андели огромную крепость Шато-Гайяр, несмотря на протест архиепископа Руана, владельца этой земли. Из-за захвата Ричардом этих земель архиепископ отлучил от церкви герцогство Нормандию, в течение многих месяцев здесь не осуществлялась религиозная служба, мертвых не хоронили по христианским обычаям, пока не был найден компромисс, предложенный папой Целестином III. В качестве компенсации Ричард оставил архиепископу Дьепп^48[531]. Пока он отмечал рождественские праздники 1196 года, а его двор находился в Бюре, Нормандия по-прежнему находилась под отлучением и сильно страдала от этого.

В течение многих месяцев Ричард вкладывал все средства в строительство Шато-Гайяра, работой над которым он руководил сам с июля 1196 года. Руины этого укрепления и сегодня впечатляют. Само местоположение, гористый отрог, выступающий над Сеной стометровым отвесом, делает крепость неприступной. Высокие и массивные стены с двойной эллиптической оградой и массивным круглым донжоном усиливают это впечатление. Шато-Гайяр, придуманный и построенный королем Англии, является примером военной архитектуры того времени и свидетельствует о стратегическом гении Ричарда в этой области. Здесь были учтены все средства военной техники, в частности, предусмотрено интенсивное использование лучников и упразднены мертвые, не простреливаемые пространства, а также увеличено количество слегка выступающих башен, позволяющих лучникам и арбалетчикам простреливать любое место у стены, где нападающие могли бы укрыться и сгруппироваться, чтобы попытаться пойти на штурм.

С самого начала строительства Шато-Гайяр поражал французов, несмотря на пророческие бахвальства, реальные или выдуманные, Филиппа Августа. Если верить Геральду Камбрийскому, король Франции высказал пожелание, чтобы его стены были из железа, настолько он был уверен, что этот замок однажды достанется ему вместе со всей Нормандией^49[532]. Крепость будет взята, как мы знаем, Филиппом Августом в течение лета 1203 года^50[533]. А на данный момент она ему перекрывала доступ в Нормандию и представляла угрозу для Вексена, который Ричард надеялся получить обратно.

Чтобы достичь этой цели, Ричарду было необходимо уравновесить дипломатические успехи Филиппа и найти новых союзников. Он их нашел благодаря уже упомянутой свадьбе его сестры Жанны с графом Раймундом VI Тулузским^51[534]. Гийом де Нёфбург дает ошибочную дату этой свадьбы (которая состоялась в октябре 1196 года, а не 1197 года), но он единственный, кто оставил к этому событию значимый комментарий:

«Итак, к этому времени с Божьей помощью завершилась тулузская война, которая была центром забот знаменитого короля Генриха и его сына Ричарда и которая в течение четырех лет повлекла за собой смерть большого количества людей. В конце концов, граф Тулузский, заключив соглашение с королем Англии, женился на его сестре, которая раньше была женой короля Сицилии и которая, из-за преждевременной кончины короля, была возвращена брату. Событие это сопровождалось грандиозной церемонией. Так был положен конец этой надуманной ненависти. Также король Англии, который в какой-то степени должен был разорваться и вести войну на трех фронтах (...) в регионах Бретани и Тулузы, мог отныне полностью посвятить себя третьему фронту, то есть конфликту, который противопоставлял его королю Франции. С этого момента он начал сильнее и жестче бороться со своими врагами. С одной и с другой стороны каждый боролся всеми своими силами»^52[535].

Чтобы достичь этого соглашения, Ричард вынужден был пойти на некоторые жертвы: он отказался от своих извечных претензий на Тулузу, признал за своим новым шурином право владения Керси, а в качестве приданого даже передал Жанне графство Ажан, которое является уделом герцога Аквитанского. Но эти отречения освободили его от большого груза и от постоянной угрозы с южного фланга. Войска наемников, которые опустошили бретонские и тулузские села под предводительством Меркадье, возвратились в Анжу.

Война возобновилась весной 1197 года и была отмечена многочисленными преступлениями. 15 апреля Ричард напал на порт Сен-Валери (которым владел граф Понтье, союзник короля Франции), сжег город, захватил мощи его святого покровителя и привез их в Нормандию. Издав постановление о торговой блокаде его врагов в Англии, он сжег в качестве показательного примера корабли, нагруженные провизией, которые он обнаружил в порту, захватил весь груз, раздал его своим солдатам и приказал повесить экипажи кораблей^53[536]. Эта энергичная манера использования груза заставила задуматься графов Эно и Фландрии, ведь богатство этих регионов было получено путем традиционной торговли с Англией. Куя железо пока оно горячо, летом 1196 года Ричард отправил к Бодуэну Фландрскому и Рено Булонскому посольство под руководством Гийома Маршала. Ему удалось подписать договор, отмечающий полную перестановку сил и союзов. Оба князя покинули лагерь Филиппа и перешли к Ричарду, к большому несчастью короля Франции. Со своими армиями наемников они начали грабить его земли^54[537].

Со своей стороны, Ричард перешел в наступление на восточную Нормандию. В мае 1197 года его войска под командованием Гийома Маршала захватили замок Мильи. Маршал лично принимал участие в нападении и взял несколько пленных, которых он отправил к королю Англии. Последний на этот раз высказал ему претензии, что в его возрасте (пятьдесят два года) и особенно при его статусе он должен был командовать атакой, а не принимать самому в ней участие, что ему не надо уже доказывать свою храбрость, и дать проявить себя молодым^55[538]:

Король сказал: «Сир Маршал,

Это не хорошо, это плохо,

Человеку такого высокого положения

И такой непревзойденной храбрости

Нужно было оставить молодым

Заниматься этим»^56[539].

Некоторое время спустя в ходе той же операции наемники Меркадье взяли в плен более интересного персонажа. Речь идет о епископе Филиппе де Дрё, епископе Бове, кузене короля Франции и заклятом враге Ричарда, о котором, как мы помним, он распространял ложные слухи и который пытался всеми способами отсрочить освобождение Ричарда. Узнав, что на его замок Мильи напали, епископ осмелился встать (и хронисты сильно упрекают его в этом) во главе армии не духовной, а военной. Взятый в плен Меркадье, он был передан довольному Ричарду, который сразу же поместил его в тюрьму Руана, отвергнув любые предложения выкупа. Епископ отправил папе жалобу о плохом отношении. проявленном к человеку Церкви. Понтифик безуспешно обращался к Ричарду, который в качестве ответа отправил кольчугу своего пленника со словами: «Это и есть туника вашего сына?» Папа все понял с полуслова и вынес свой вердикт: этот епископ был взят в плен с оружием в руках, как настоящий воин. Он может заплатить выкуп, став солдатом Марса, а не Христа^57[540]. Епископ Бове пытался еще ходатайствовать перед своим победителем, предлагая огромный выкуп. Его капелланам, прибывшим просить для него пощады, Ричард сказал следующие слова, записанные Гийомом де Нефбургом:

«Я назначаю вас судьями между вашим сеньором и мной. Все плохое, что он мог мне сделать, всю боль, которую он мне причинил, я готов забыть, за исключением одного: когда, вернувшись с Востока, я стал пленником римского императора, ко мне относились с уважением согласно моему королевскому статусу, и прислуживали с должной честью. Но однажды вечером приехал ваш господин, и на следующее утро я узнал о мотивах, которые его привели, и о том, что он задумал вместе с императором. Результатом всего этого было то, что рука императора надавила на меня, и на меня надели кандалы и цепи, которые вряд ли бы вынесли лошадь или осел. Судите сами, какого рода заключение должен получить от меня ваш хозяин, который обеспечил мне то, в каком находился я»^58[541].

Чуть позже Бодуэн, новый союзник Ричарда, получивший пять тысяч марок серебром, взял Дуэ и осадил Аррас. Два короля вели борьбу противопоставленными союзниками, однако избегали личного столкновения. Филипп взял Бурж и Дангю в окрестностях Жизора, а также попытался освободить Аррас. Однако, разрушив мосты и открыв шлюзы, граф Фландрии изолировал войска короля Франции, который, находясь в ловушке, предложил мир, после того как попытка подкупить и переманить Бодуэна в свой лагерь окончилась неудачей. В сентябре 1197 года Ричард дал разрешение графу Тулузскому принять перемирие на один год и четыре месяца^59[542]. В течение этого времени, имея развязанные руки на юге, король Англии захватил Овернь, а также дюжину замков, принадлежащих Филиппу^60[543]. Заключенное перемирие соблюдалось не намного лучше, чем предыдущие, и подготовка к войне, укрепление замков, переход в состояние защиты и дипломатические переговоры шли полным ходом.

Одна из таких сделок требует особого внимания: речь идет о выборах на императорский трон, последовавших за смертью Генриха VI, случившейся 28 сентября 1197 года в Мессине. К этому времени его сыну, будущему Фридриху II, исполнилось всего лишь два года. Императорская корона передавалась не по наследству, а с помощью выборов, что привело к оживленному соревнованию. Брат покойного, Филипп Швабский, являлся кандидатом от партии Гогенштауфенов, поддерживаемой Филиппом Августом. Его соперник, партия Вельфов, союзница Ричарда, уставшая от бесконечных выступлений армии в Италии в защиту Сицилии, отвергала эту кандидатуру. Поддерживаемая рейнскими князьями, она предложила корону Ричарду Львиное Сердце. Это предложение, несомненно, обрадовало короля Англии, который наслаждался своей победой. Однако, будучи реалистом и более озабоченный интересами своей империи, чем продолжением титула без территориальной поддержки, Ричард разумно отклонил предложение, а на свое место предложил своего племянника Оттона Брауншвейгского, сына сестры Матильды и герцога Саксонского Генриха Льва, умершего два года назад. Оба кандидата, выбранные своими сторонниками, боролись за трон до июля 1198 года, когда Оттон был избран, но не был признан всеми^61[544].

Летом 1197 года Ричард одержал новые дипломатические успехи. Он не только укрепил уже установленные связи с князьями Рейнланда и Нидерландов, но также заключил союз со многими сеньорами, бывшими союзниками короля Франции. Среди них были графы Сен-Поль, графы Жоффруа де Перш и Людовик де Блуа, которые присоединились к графам Фландрии и Эно и к бретонцам Артура. Со своей стороны, Филипп пытался переманить вассалов своего противника, но ему удалось завербовать лишь двух беспокойных баронов Аквитании, уже довольно известных — Эмара Лиможского и Адамара Ангулемского. Дальше мы увидим трагические последствия этого неприятного союза, который на данный момент, кажется, не беспокоил Ричарда.

Год 1198

Военные операции возобновились в конце лета 1198 года. Бодуан Фландрский вновь завоевал Артуа, Эр и 6 сентября выставил осаду перед Сант-Омер; жители города отправили Филиппу Августу послов, торопя короля прийти к ним на помощь, угрожая в случае отказа сдаться. Филипп обещал прибыть спасти их лишь к 30 сентября, объявив, что, если они смогут, пусть продержатся до этой даты; в противном случае пусть владелец замка действует, как считает нужным; в итоге город вскоре сдался графу Фландрскому, который вступил во владение 4 октября^62[545].

В это время Ричард в Нормандии стал причиной многих неприятностей Филиппа Августа. Король Англии вступил наконец на французскую территорию, которую он опустошил в компании с Меркадье. Возле Вернона Филипп был обращен в бегство и потерял там двадцать своих рыцарей и больше шестидесяти сержантов-всадников и сержантов-пехотинцев. Ричард стал преследовать Филиппа, которому удалось сбежать и укрыться в своем замке в Верноне. Перейдя Дангю, Ричард расположился во французском Вексене и за один день захватил Курсель и Бури, в то время как один из его сторонников взял Серифонтен. Армия Филиппа, желая спасти Курсель, была перехвачена по дороге армией Ричарда, которая обратила ее в бегство. И снова Филипп Август был вынужден спасаться бегством. Чтобы спасти свою жизнь, он мчался галопом до Жизора, где и нашел укрытие.

Хронисты углубляются в одну деталь, которая имеет для них большую важность: когда Филипп пересекал городской мост, тот обрушился, и король упал в реку. Он наглотался воды и утонул бы, если бы его быстро не вытащили. Многие из его приближенных утонули, среди которых были граф Барский и Жан, брат Гийома де Барра. Битва закончилась полным поражением для французов: Рожер де Ховден дает список имен вассалов и союзников короля Франции, взятых в плен (список длиною в сорок три имени), к которым надо приписать также сто рыцарей и сто сорок лошадей со сбруей, многих сержантов-кавалеристов и еще больше пехотинцев. Среди нормандцев потерь было мало: взято три или четыре рыцаря и один сержант. Ричард лично рассказывал об этой кампании (в которой принял участие и Меркадье) в письме епископу Даремскому^63[546].

Ригор сам признает всю полноту поражения, но приписывает его небесному наказанию: король Франции позволил евреям вернуться в Париж, противореча мнению всех и особенно своему недавнему эдикту. Согласно хронисту, этим он мог лишь вызвать недовольство и Божье наказание. Впрочем, за некоторое время до этого природа также давала мрачные предзнаменования: в Бри во время причащения вино действительно превратилось в кровь, а хлеб — в плоть. В Вермандуа мертвый рыцарь воскрес и предсказал будущее. В Париже молния убила человека, а буря стала причиной огромных потерь на виноградниках и на полях. Повсеместно камни размером с орех, а иногда с яйцо, падали с неба. Перед таким количеством очевидных знаков нужно было готовиться к значительным изменениям и переворотам. Ригор подтверждает: «Людская молва гласит, что родился Антихрист в Вавилоне и что скоро конец света»^64[547].

Как можно заметить, вера масс в неизбежность конца света не исчезла с того времени, когда Ричард семью годами ранее разговаривал с Иоахимом Флорским. Священником Фульк де Нейлом и его помощниками был идеально выбран момент, чтобы начать проповедовать новый крестовый поход — сочетние небесных знаков и различных чудес в атмосфере напоминают о подобных предзнаменованиях накануне первого крестового похода^65[548]. Чтобы не оставаться в проигрыше, король Франции собрал свои войска, начал наступление на Нормандию, занял и сжег Эврё. Ричард стал мстить и отправил Меркадье, который со своими наемниками разграбил Абвиль и обобрал торговцев, убив одних и взяв в плен других, чтобы получить выкуп. Оба короля хотели перемирия. Филиппу одновременно нужно было восстановить армию и пополнить казну. Он предложил Ричарду вернуть все свои завоевания, кроме Жизора. Но Ричард не желал говорить о мире: он согласился лишь на перемирие в ноябре 1198 года, и они договорились о следующей встрече, назначенной на январь следующего года. Воспользовавшись этим затишьем, короли укрепили свои замки. 25 декабря Ричард со своим двором встретил в Домфроне, а Филипп — в Верноне. Это было последнее Рождество короля Англии.

В конце декабря были предприняты новые активные попытки заключения мира новым папой Иннокентием III, желавшим помирить двух королей для успеха в проповеди крестового похода. Иннокентий III отправил к Ричарду своего легата Петра Капуанского, который тщетно попытался уговорить его сотрудничать с Филиппом Августом. Легат напрасно описывал ему весь вред, причиненный христианству этой ссорой, которая мешает верным отправиться на завоевание Иерусалима и спасти христиан за морем, Ричард стойко держался и высказал свою обиду: совсем недавно он был крестоносцем и даже под защитой церкви, однако его земли были атакованы королем Франции. Поэтому он не может согласиться на мир. Он согласился на перемирие на пять лет. Петр Капуанский обрадовался этому и, осмелев, попросил освободить Филиппа, воинственного епископа Бове. Терпение Ричарда лопнуло: он не выдержал и обрушился с резкой критикой на папу, который никогда даже пальцем не пошевелил, чтобы защитить его, и который нынче, не колеблясь, отправил своего легата, чтобы освободить вора, тирана, поджигателя и разбойника. Гийом Маршал, который присутствовал при встрече, так передает его яростную речь, которая резко обрывает встречу с легатом понтифика, обозванного предателем, лгуном, шулером:

«Понтифик держит меня за дурака:

Конечно, он сжал мне горло.

Когда мне он нужен был там, далеко,

Когда я нуждался в нем, когда на службе у Бога был; а теперь он спасает тирана, лгуна.

разрушителя;

а мою землю грабили день и ночь!

Уходите отсюда, и чтобы я вас больше никогда не видел!»[549]

Год 1198 плохо закончился для мира и для легата, и в некоторой степени для Ричарда.

Год 1199 будет еще хуже для короля Англии.

Последние сражения

Гнев Ричарда на просьбу легата не был притворным. Король действительно был возмущен озабоченностью папы судьбой какого-то Филиппа де Дрё, его неумолимого и вероломного врага, в то время как когда-то суверенный понтифик и пальцем не пошевелил, чтобы освободить его из императорской тюрьмы. Петр Капуанский хорошо понимал его: он сбежал с королевского двора, боясь (если верить Гийому Маршалу), что если он останется на дольше, то потеряет свое мужское достоинство^1[550]. Королева Алиенора лично вмешалась за Филиппа де Дрё в Руане; и пока ее охранники сопровождали его в покои королевы для беседы, епископ совершил попытку побега, бросившись в церковь и требуя права на убежище в этих святых местах. Епископа оттуда вытащили силой охранники, и король Англии приказал перевезти его в Шинон для более тщательного присмотра^2[551]. У Петра Капуанского не осталось теперь ни малейшего шанса.

Быстро покинув лагерь Ричарда, легат направился во французский лагерь, где, посмеявшись, пришли к выводу, что этот король «не ягненок, а лев», и посоветовали ему вернуться и переговорить о пятилетием перемирии, которое Ричард уже готов был подписать, если бы не злополучное упоминание о Филиппе де Дрё. Испуганный до смерти легат начисто отказался; вместо него эту

деликатную дипломатическую миссию пришлось выполнить архиепископу Реймсскому. В это время Гийому Маршалу не без труда удалось успокоить короля, показав, сколько выгоды сам король может извлечь из этого перемирия, подтвердив статус-кво. Король Франции уже доведен до того, чтобы просить это перемирие или мир. Это свидетельствует о том, что он уже не может так больше. То, что согласно предложенному договору, Ричард должен отдать своему сопернику большинство изолированных замков посреди нормандских земель, ничего не значит; ведь они не смогут долго выстоять, будучи изолированными от соседних территорий. Чтобы их содержать, королю придется их снабдить людьми, армией, продовольствием, и все это будет стоить ему больше, чем война^3[552]. Убежденный Ричард согласился на перемирие 13 января. Он сразу же отдал приказы Гийому ле Кё: гарнизоны переданных Филиппу замков не должны ничего получить с прилегающих территорий. Принятое соглашение освободило силы Ричарда в Нормандии и позволило заняться другими делами.

Например, в Аквитании он решил свести счеты с бунтующими Лиможем и Ангулемом. Он заранее отправил туда своего верного Меркадье во главе его головорезов. По дороге им удалось избежать западни, приготовленной наемниками французского короля, что позволило Ричарду обвинить Филиппа Августа в нарушении условий перемирия. Собрав армию, он, в свою очередь, присоединился к Меркадье, который уже вовсю воевал в Аквитании.

Уже долгое время Бертран де Борн, вечный воин, призывал Ричарда отомстить пуатевинским и лимузэнским предателям, и разжечь войну в этом регионе. Во время пребывания короля в плену он написал много песен, клеймящих недостойное поведение императора; со времени возвращения Ричарда в Англию в 1194 году он написал другие, выдающие предавших его лимузэнских баронов (он их не называет по именам, но намеки понятны):

«Я бы хотел, чтобы король был колдуном, чтобы он совершил переправу и присоединился к нам, чтобы он знал, кто из лимузинских баронов его предал, а кто ему верен и знает болезнь, которая заставляет хромать Лимузэн, который принадлежал ему и будет принадлежать ему, когда он удалит опухоль, которая его разрушает»^4[553].

В 1199 году началась новая война. Ричарда можно было найти возле Лиможа, осаждающим в марте замок Шалю-Шаброль, принадлежащий Эмару де Лимож. Осада, осуществляемая людьми Меркадье, продолжалась до тех пор, пока гарнизон не был уничтожен: человек сорок, не больше. Саперы пытались заминировать стены, арбалетчики и лучники поливали защитников дождем из стрел, а Ричард по привычке принимал участие в этих операциях. Вечером 26 марта после ужина Ричард приблизился к крепостным стенам, чтобы посмотреть, как продвигаются подрывные работы, и, возможно, чтобы пустить несколько стрел в защитников стен. В этот вечер на стене находился только один стрелок осажденного гарнизона, защищенный ничтожным щитом (сковородой для жарки!); и он решился пустить из бойницы несколько стрел. Ричард, большой любитель храбрости, подошел, чтобы оценить, полюбоваться и поаплодировать смелости или бессознательности этого одинокого стрелка. Тот поднял свой арбалет и прицелился в него. Ричард был без доспехов, так как сражения не велись. Его защищал лишь шлем и щит, который по привычке впереди него держал сержант. Стрела с арбалета попала ему в левое плечо. С вызовом, смелостью, гордостью или высокомерием Ричард приветствовал и поздравил стрелка, делая вид, что пренебрегает таким ранением. Он их столько получил на Святой земле! Он возвратился в лагерь, приказав людям продолжать осаду.

В палатке он тщетно пытался вырвать стрелу: древко обломилось, а железный наконечник остался в теле. Один хирург попытался ему помочь и с большим трудом извлек наконечник. Но хирургические инструменты Запада того времени оставляли желать лучшего; мусульманские врачи, достигшие больших высот в этой области, не упускают случая, чтобы посмеяться над этим^5[554]: недостаточная гигиена, пренебрежение асептией, незнание антисептиков... но, несмотря на это, все удивляются факту выздоровления в XII веке после очень тяжелых ран, полученных в ходе сражений, которое следует отнести на счет некоторых врачей, а не чрезвычайной живучести их пациентов^6[555].

Обычно Ричарду хватало такого примитивного лечения, но к тому времени он был уже ослаблен битвами и годами, а также всевозможными излишествами, особенно застольными — проще говоря, он уже страдал ожирением. К тому же королевскому пациенту не хватило терпения, и он отказался подчиняться предписаниям врачей. Ричард не пожелал изменить своим привычкам. Повлияло ли это на дальнейшее развитие событий? Никто не может этого сказать^7[556]. В любом случае рана загноилась, и началась гангрена, и Ричард почувствовал, что жизнь его покидает. Он призвал к себе мать, которая была в Фонтевро: она примчалась, несмотря на свой возраст, как раз вовремя, чтобы услышать его последние слова, его последний вздох. Пьер Милон, аббат Панский, принял его исповедь и руководил соборованием. Один из самых могущественных королей Европы должен был умереть здесь от стрелы, пущенной со стен скромного замка Аквитании, которую он так любил.

Тем временем замок сдался. Ричард пожелал узнать автора смертельного выстрела не для того, чтобы наказать его, а чтобы простить. Его привели. На своем смертном одре король Львиное Сердце поговорил с ним, простил и отдал приказ, чтобы ему оставили жизнь. Потом, как того требовали мораль и религия времени^8[557], он отказался от земных благ. Он пришел на свет нагим и отправляется туда, где земные богатства не имеют никакой ценности. Он отказался от королевства, разделив его по своему усмотрению. Он передал свою власть и свои земли своему брату Жану (которого продолжали называть Безземельным), завещал своему племяннику Оттону, императору, три четверти своего состояния и драгоценностей и просил оставшуюся треть продать и разделить между его слугами и бедняками. Наконец, он отдал распоряжения относительно своего тела. Одна грамота от 21 апреля в Фонтевро свидетельствует о том, что Алиенора все последнее время была рядом с Ричардом^9[558]. Благодаря заботам Алиеноры его тело было перевезено в королевское аббатство Фонтевро, куда мать удалилась, чтобы провести остаток дней возле гробниц своего мужа и любимого сына. И тут тоже был осуществлен раздел. Его тело отправилось в Фонтевро, а его сердце — в Руан, в столицу Нормандии, ради которой он столько воевал и которую его брат Жан потеряет через несколько месяцев. Его останки остались в этой неблагодарной земле Аквитании, которая стоила столько пота и крови.

Он умер вечером 6 апреля 1199 года.

Смерть короля: история и легенда

Смерть рыцаря? Короля? Святого? Искателя приключений? Источники, пересказывающие его конец, различны, иногда противоречивы. Легенда овладела ими, чтобы порой возвысить, а порой очернить, затемнить его. Упрощенный рассказ, изложенный выше, содержит лишь основные факты, на которые можно положиться. Что касается остального, то легенда так тесно переплелась с историей, что даже в наше время серьезные историки (о других даже не говорим) имеют некоторые трудности отделить здравый смысл от бреда. Сомнения вызывают многие пункты, даже, например, место смерти Ричарда, или возможные причины, которые привели его на стены этого замка, который иногда не рассматривали как стратегически важный объект, или же личность выпустившего смертоносную стрелу и его личные мотивы.

Над всеми этими моментами, как и над другими, еще несколько лет назад стояла непроглядная тьма как во Франции и Англии, так и в Германии и США. И это довольно странно, так как уже давно один французский эрудит полностью пролил свет на почти все темные места. И это случилось за сто лет до английского историка Дж. Джилингема, который реабилитировал Ричарда в своей книге, изданной в 1978 году, а также в статье, появившейся в следующем году^10[559]. Этого долгое время неизвестного (спрашивается, почему?) французского эрудита звали аббат Арбело. Начиная с 1878 года он неоднократно пытался привлечь внимание историков к этим моментам своего основанного на документах исследования, которое называется «Правда о смерти Ричарда Львиное Сердце»^11[560]. Большая часть приведенных ниже текстов была упомянута Ф. Арбело, затем английским историком, который берет их за образец. Я лишь стараюсь, насколько это возможно, использовать и приводить всякий раз лучшие издания, наиболее ранние, которыми мог располагать ученый аббат.

Где и кем был убит Ричард?

В 1958 году все еще оставалась необходимость обсуждать этот вопрос и опровергать более позднюю легенду, что Ричард якобы был перевезен в Шинон, где и умер^12[561]. Она ни на чем не основывается, только на исповеди, которая не выдерживает никакой проверки. Нужно также проверить несколько свидетельств, согласно которым Ричард умер во время осады замка Нонтрона, в пределах Лимузэна и Ангумуа, принадлежавших епископу Ангулема и виконту Эмару Лиможскому. Самое давнее упоминание этой традиции можно встретить у Гервасия Кентерберийского, который приписывает смерть Ричарда некоему Жану Сабразу. Согласно Гервасию, Ричард осаждал этот замок, потому что он принадлежал графу Ангулема (на самом деле он был в руках Эмара Лиможского). Осажденные, испытывая нехватку продовольствия, подарили Ричарду достойную капитуляцию, которая помогла бы сохранить их жизни, но Ричард Отказался, толкая, таким образом, защитников на безнадежное сопротивление:

«Король Англии вел осаду замка графа Ангулема, который называется Нонтрон, и который склонял к сдаче. В действительности, когда провизия в замке подошла к концу, осажденные отправили к королю посланников просить сжалиться над ними и оставить им жизни. Король оставался бесчувственным к состраданию и отказался принять предложение, желая получить насилием то, что предлагалось по доброй воле; возможно, он забыл, как в подобном случае безнадежность порождает опасность. Молодой человек по имени Жан Сабраз, который находился на стене замка, наугад выстрелил из арбалета, моля Бога направить стрелу и освободить невинных от осады. Король, выйдя из своей палатки, услышал роковой звук арбалета. Чтобы избежать удара, он пригнул голову и наклонил тело вперед и, таким образом, получил смертельный удар в левое плечо. Те, кто был около него до смерти, рассказывают, что он постоянно требовал привести того, кто его ранил. Виновника привели всего трясущегося; он бросился к его ногам и, заливаясь слезами, попросил его о пощаде; король принял его миролюбиво, простил свою рану и свою смерть, и запретил любому из своих людей преследовать его из-за этого несчастья»^13[562].

Гервасий один из редких современных хронистов, кто утверждает, что смерть Ричарда наступила в замке Нонтрон, и называет его убийцей Жана Сабраза. Для Гийома Бретонского, который излагает историю в форме романа в своей «Филиппиде», арбалетчика, положившего на волю Судьбы мстящую стрелу, звали просто Ги^14[563]. Для Рожера де Ховдена речь идет о Бертране де Гурдоне, который, стреляя со стены замка, попал королю в руку и нанес неизлечимую рану. После взятия замка Ричард приказал повесить всех пленников, за исключением того, кто ранил его, готовя ему, как говорит хронист, более жестокую и позорную смерть. Потом, потеряв всякую надежду на выздоровление, он приказал привести человека, который гордо рассказал ему о мотивах личной враждебности:

«Потом он приказал привести к себе Бертрана де Гурдона, который его ранил, и сказал ему: „Что я сделал тебе плохого, чтобы ты меня убил?”. Тот ему ответил: „Ты своими руками убил моего отца и моих двух братьев, а теперь ты хотел убить меня. Можешь мне отомстить как тебе захочется. Какими бы ни были муки, которым ты меня подвергнешь, я их перенесу добровольно, как только ты сам умрешь, ты, который принес в мир так много горя!"»^15[564]

Король приказал снять с него цепи и простил ему свою смерть. Он даже приказал отпустить его и дать в придачу сто английских пенни. Но Меркадье, несмотря на приказ Ричарда, оставил его убийцу в тюрьме, а после смерти короля содрал с живого кожу.

Аббат Арбело ясно показал, что убийца, с которого содрал кожу Меркадье, никак не может быть Бертраном де Гурдоном: этот персонаж еще жив в 1209 году, когда он принимал участие в альбигойском крестовом походе^16[565]. Его можно было встретить при осаде Тулузы в 1218 году, он приносил присягу верности Людовику VIII в 1226 году и Людовику Святому в 1227-м, и он все еще был жив в 1231 году. В действительности здесь речь идет о литературном вымысле. Дальше мы увидим, что автором выстрела из арбалета был Пьер Базиль, и у него не было особых причин мстить Ричарду... А драматический диалог, переданный Рожером де Ховденом, был нужен для более красочного описания смерти Ричарда.

В итоге Рожер де Ховден правильно излагает трагическое событие при осаде Шалю. Две упомянутые неточности при воспоминании о Нонтроне и Бертране де Гурдоне передают часть правды, так как они акцентируют внимание на причинах, побудивших Ричарда приехать в этот регион, — его желание сразиться и отобрать крепости у графа Ангулема и Эмара Лиможского. Делая это, Ричард действует как феодальный государь, как сюзерен, желающий отобрать у вассалов-предателей замок силой, согласно обычаю.

Этот очевидный факт был долгое время замутнен фантастическим упоминанием о сокровище, найденном одним из крестьян Эмара Лиможского и спрятанном в его замке Шал юс. Ричард организовал осаду, чтобы завладеть им. Это заявление следует изучить, констатировав сначала, что все источники, за исключением упомянутого здесь, сходятся в основном пункте: Ричард умер именно в Шалюсе. Однако существуют расхождения в причинах, приведших его под стены этого замка.

Ричард и охота за кладом

Как это хорошо показал Дж. Джилингем, большинство историков, которые до него интересовались Ричардом Львиное Сердце, с энтузиазмом восприняли идею о сокровище^17[566]. Например, Кейт Норгат в XIX-XX вв., автор самой скрупулезной биографии Ричарда Львиное Сердце^18[567]; или в Германии лучший биограф Филиппа Августа, А. Картельери^19[568], а во Франции — Альфред Ришар. Этот солидный историк графства Пуату не питает никаких иллюзий по поводу мотивов, которые толкнули короля Англии на осаду Шалю; это, по его мнению, «лишь алчность. Пронесся слух, что на территории виконта Лиможа было найдено сокровище невыразимой ценности»^20[569]. В первой книге, вышедшей в 1973 году, Дж. Джилингем тоже принял эту точку зрения^21[570], поддержанную американским историком Дж. Брандейжем год спустя^22[571], а также Ж. Шофелем^23[572] и Р. Перну^24[573]. Большинство авторов принимают версию, что Ричарда постигла глупая смерть в ходе бесполезной осады, не имеющей никакой политической важности, проводимой из-за низких и корыстных побуждений ради абсурдной охоты за сокровищами.

Это предположение согласуется с традиционной точкой зрения, разделяемой уже более ста лет большей частью историков, о личности и роли Ричарда, который рассматривается чаще всего как легкомысленный человек, посредственный король, что-то вроде Дон Кихота, бросившего свое правление, чтобы окунуться в пучину рыцарских приключений в погоне за бесполезным или второстепенным. Дж. Джилингем опровергнул эту ошибочную теорию, это неточное или чрезмерное суждение, и изобразил Ричарда более толковым правителем, чем многие думали, особенно в делах, касающихся его континентальных земель^25[574]. Этот вопрос следует изучать, забыв о морали источников, повествующих о его смерти, а также об идеологии, которая диктовала авторам определенную направленность их произведений.

Самые древние средневековые источники сходятся в вопросе о сокровище. Из одиннадцати источников, в которых упоминается эпизод в Шалюсе, в пяти есть упоминание о сокровище, а шесть не знают ничего о нем. Те, в которых упоминается о сокровище, являются более старыми и более надежными, чем те, в которых ничего не сказано об этом. В частности, это два французских хрониста — Ригор и Гийом Бретонский, а также два английских хрониста — Рожер де Ховден и Рауль де Коггесхолл, часто упоминаемые на предыдущих страницах. Ригор, монах королевского аббатства Сан-Дени, пишет свое произведение в 1206 году. Он представляет враждебное отношение Капетингов к королю Англии, и мы должны учитывать этот факт. Его описание причин, которые привели Ричарда в Шалю, требуют особого внимания. К тому же это лучший свидетель данной версии:

«В год 1199, 6 апреля, Ричард, король Англии, умер, тяжело раненный неподалеку от города Лимож. Он осаждал замок, который местные жители называют Шалю-Шаброль, во время недели страстей Господних, по причине обнаруженных там одним рыцарем сокровищ. Находясь на грани своего честолюбия, он приказал отдать ему это сокровище. Рыцарь, который обнаружил его, сбежал к виконту Лиможа. Итак, в то время пока король держал в осаде замок и нападал на него каждый день, один арбалетчик пустил наугад стрелу и смертельно ранил короля Англии, который через несколько дней отошел в мир иной. Его тело находится в Фонтевро, в одном аббатстве, рядом с телом его. отца. Согласно тому, что говорят, сокровище, о котором идет речь, представляло собой статуэтки из чистого золота, изображающие императора вместе с его женой, сыновьями и дочерьми за столом, являясь свидетельством поколения той эпохи, в которой они жили»^26[575].

Идет ли речь здесь о предметах римской эпохи? Никто не может этого сказать. Ригор не проявляет особого интереса к природе этой находки, он лишь передает то, о чем говорят слухи («согласно тому, что говорят»). Он также не знает имени арбалетчика. Краткость его повествования склоняет к тому, чтобы признать за ним некую правдоподобность, несмотря на странное уточнение насчет происхождения сокровища, с которым неизвестно что произошло.

Гийом Бретонский, капеллан Филиппа Августа, был еще большим сторонником короля Франции и противником Ричарда. Он знает и использует рассказ Ритора. В своем первом произведении «Деяния Филиппа Августа» он его воспроизводит в общих чертах и, кажется, испытывает некоторое сомнение по поводу происхождения сокровища, описание которого он опускает. Его откровение близко к источникам «ut dicebatur» (то, что говорят)^27[576]. Его второе произведение, написанное после победы Филиппа Августа при Бувине (следовательно, между годами 1214-1220), имеет совершенно иной характер. Для него характерны дифирамбы, воспеваемые в честь короля Франции, напыщенный стиль, эпическая манера. На сей раз золотая находка занимает не одну строчку. Однако ничего не сказано о природе ее происхождения, а золотые статуэтки не упоминаются. Ни слова также не сказано о виконте Лиможа.

В конце автор описывает, как было обнаружено сокровище. Один крестьянин из пригорода Лиможа перепахивал свое поле и так извлек его на свет божий, а потом сразу же отнес его своему хозяину, которого звали Ашар де Шалю (в истории никакого следа не оставил). Ричард узнал об этой находке и сразу же взял в осаду этот замок, отказывая владельцу замка в какой бы то ни было передышке, даже на Великий Пост, отвергая даже попытку достичь возможного перемирия или судейства. Автор упоминает в своем произведении Парок, трех сестер, которые в древнеримской мифологии предсказывали человеческую судьбу. Одна из них, Атропос, решает наказать Ричарда, виновного во многих грехах. Она так объясняет свое решение: он алчный, нечестивый, непочтительно относится к Богу и его законам, восстал против своего собственного отца, злостный нарушитель феодальных законов, договоров, равно как и своего слова и законов природы. Кроме всего прочего, он виновен в том, что ввел на территории Франции смертельное оружие — арбалет. Значит, его должна постигнуть та же кончина, что и тех людей, которые пострадали по его вине. В Шалю Атропос делает так, чтобы Ашар нашел арбалет, и внушает ему отдать его некоему Дудону, который станет посланником судьбы, выпустив смертоносную стрелу^28[577].

Этот рассказ, как вы заметили, больше похож на миф, чем на историю. Он свидетельствует о реальном желании восхвалять и превозносить Филиппа Августа и очернить память о Ричарде. Он не исключает из произведения упоминания о статуэтках, но вводит до сей поры неизвестных персонажей, таких как Дудон, исполнитель высшей воли, и Ашар де Шалю. Принятая при дворе Филиппа Августа версия смерти Ричарда не кажется слишком убедительной даже через пятнадцать лет после тех событий.

Вернуться к истории можно с помощью английского хрониста Рожера де Ховдена, считавшегося самым надежным источником того времени в вопросах, касавшихся истории английских королей. Именно на его рассказе основываются историки нашего времени в своем восстановлении событий 1199 года. Здесь он достоин того, чтобы его процитировали:

«Тем временем Гидомар, виконт Ангулема, обнаружив на своей земле большое сокровище из золота и серебра, отправил часть своему сеньору Ричарду, королю Англии; но король отказался от предложения, говоря, что по законам сюзеренства сокровище должно быть передано ему полностью. Виконт категорически отказался ему подчиниться. Король Англии пришел с большой армией в этот регион, чтобы объявить войну виконту: он начал осаду его замка, который назывался Шалю, в котором он надейлся найти сокровище; и когда рыцари и сержанты гарнизона выходили, чтобы предложить ему сдать замок в обмен на их жизни, их оружие и членов семьи, король отказывался их принимать, но поклялся, что возьмет их силой и всех повесит. Рыцари и сержанты возвращались обеспокоенные и огорченные в замок и готовились защищать его»[578] .

Продолжение рассказа уже было изложено выше: король был ранен стрелой из арбалета, и Ричард приказал привести к себе стрелявшего, который поведал ему о причинах своей враждебности. Король прощает ему. Продолжение Рожер де Ховден передает в стихах.

Молодой человек

Стоит перед королем, в глазах угроза, гордо держится и просит смерти.

Король видит его желание испытать мучение И понял, что тот боится получить его прощение: «Ты будешь жить! Живи, так как я тебя прощаю. Будь надеждой побежденных этой завоеванной страны! Будь примером моего великодушного сердца!»^30[579]

Рожер де Ховден — достоверный историк. Так как он умер в 1201 году, он описывает мало последующих событий. Однако и в смерти Ричарда, и в аквитанских событиях он не очень хорошо осведомлен. Еще меньше он знает об управлении Англией и крестовых походах короля. Уединившись в своем монастыре в Хаудене (Йоркшир), этот хронист после 1192 года посвятил себя описанию событий, касающихся Англии, а конкретнее, ближайших к его монастырю областей на севере королевства. Он не осведомлен об отдаленных фактах, а потому его сообщения бывают неточными, а иногда и ложными. Даже в данном рассказе можно встретить много неточностей. Так, например имя, данное виконту Лиможа (Widomarus), является результатом слияния настоящего имени виконта (Ademarus, Эмар) и имени его старшего сына Ги (Wido). Он также ошибается насчет имени арбалетчика, что позволяет ему ввести причину рыцарской мести, делая из этой смертельной раны желаемое достижение средневековой традиции. Он также романизирует последние мгновения жизни короля, описывая сцену с прощением, а также отказом молодого человека от этого прощения. Он доводит романтическую драматизацию до того, что пишет поэму, повествующую о решении Ричарда даровать своему убийце жизнь, чтобы он навсегда стал свидетелем «надежды побежденных»^31[580]. Это говорит о том, что к тому времени Рожер де Ховден не очень положительно относится к Ричарду. После описания смерти короля он добавляет в свое повествование много стихов и эпитафий, составленных в его честь, к которым мы вернемся позже. Одна из них выражает все ту же идею и видит в стреле знак провидения, наказание, карающее преступление:

Яд, жадность,

Постыдный аппетит, обостренная гордыня, слепая алчность Правили дважды по пять лет. Арбалетчик

Своим искусством, своей рукой,

Своей силой все это прекратил»^32[581].

Можно предположить, что Рожер де Ховден был осведомлен о фактах через слухи, дошедшие не от первого лица, и что он использовал детали, позволявшие ему рассматривать смерть Ричарда как Божье наказание, карающее его за наиболее значимые ошибки, к которым мы вернемся во второй части книги. История с сокровищем имела ту же направленность.

Другой лучше осведомленный хронист также упоминает об этой истории, речь идет о цистерцианском монахе Коггесхолла (Эссекс), который основывает свой рассказ на показаниях прямого свидетеля осады, возможно Милона Панского, аббата другого монастыря, расположенного в 12 километрах от Пуатье. Милон был капелланом Ричарда и присутствовал при последних моментах жизни короля^33[582]. Его рассказ является самым надежным и точным относительно смерти Ричарда. Он тоже видит в его кончине Божье наказание, а его повествованию предшествует длинный перечень моральных ошибок короля, так и не исправленных им. Это, в частности, его страсть к богатству, которая привела к тому, что он обложил англичан налогами и поборами. Для него Ричард достиг «вершины зла» к концу своей жизни, собирая богатства, чтобы привлечь на свою сторону вассалов в «Галлии». Потом он переходит к пересказу его смерти:

«В году 1199 от Рождества Христова, во время Поста, после переговоров двух королей (Англии и Франции) о восстановлении мира, было, наконец, подписано перемирие между ними на некоторое время. По этому случаю король Ричард нашел уместным повести свою армию во время поста против виконта Лиможа. Тот, пока два короля находились в состоянии войны, постоянно восставал против него, своего сеньора и короля, и заключил договор о союзничестве с Филиппом Августом. Некоторые говорят о том, что сокровище невообразимой ценности было найдено на землях виконта и что король приказал привести виконта и отдать сокровище ему. Виконт своим отказом^34[583] еще больше настроил против себя короля.

Уничтожая все на своем пути огнем и мечом на землях виконта, не согласившись даже спрятать оружие в священное время поста, он подошел к Шалю-Шаброль, взял в осаду одну башню и яростно атаковал ее в течение трех дней, приказав своим саперам подорвать башню и развалить ее, что впоследствии и случилось. В этой башне не было ни рыцарей, ни воинов, способных ее защитить, если не считать нескольких слуг виконта, которые напрасно ждали помощи от своего сеньора. Они даже подумать не могли, что сам король взял их в осаду, предполагая, что это кто-то из приближенных короля. Таким образом, сам король их атаковал с арбалетчиками, в то время как другие занимались подрывной деятельностью, и почти никто не осмеливался подняться на стены башни и защищать ее. Лишь иногда, время от времени, с высоты стен они сбрасывали.огромные камни, которые, падая с грохотом, пугали осаждающих, однако не причиняя особого вреда подрывникам и не мешая им продолжать их работу, так как со всех сторон они были защищены установками.

Вечером третьего дня, то есть на следующий день после Благовещения, король после ужина подошел со своими людьми к башне, беспечно, без доспехов, если не считать железного шлема. Он атаковал осажденных, пуская по привычке в них стрелы и дротики. И тут вооруженный мужчина, до ужина постоянно прятавшийся в нишах башни, не получивший даже царапины, так как защищался от дротиков сковородкой, неожиданно появился, вскинул на плечо свой арбалет и резко спустил его в сторону короля, который тем временем смотрел на него и аплодировал. Стрела попала ему в левое плечо, возле шейных позвонков, таким образом, что дротик сместился назад и воткнулся в левый бок, когда король склонился вперед, но не достаточно, чтобы защититься щитом, который всегда носили перед ним.

Получив это ранение, король, как всегда сохраняя мужество, не издал даже стона, даже не пожаловался, на лице и в поведении не отразилось ничего, что могло огорчить или испугать тех, кто находился рядом с ним, и, наоборот, обнадежить его врагов. Потом, так как он не чувствовал никакой боли (в то время как другие вообще не заметили того, что с ним произошло), он вернулся в свое убежище, расположенное по соседству. Здесь, вырвав стрелу из тела, он сломал древко; но железный наконечник размером с ладонь остался в теле. В то время как король лежал в своей комнате, хирург из отвратительных домочадцев нечестивого Меркадье обследовал тело короля при свете факелов и нашел раны серьезными, даже смертельными. Было слишком сложно найти железный наконечник в жирном теле; и даже обнаружив его, ему пришлось силой вырвать его.

Тщательно применялись бальзамы и перевязка; но потом состояние раны начало ухудшаться, и она стала чернеть изо дня в день, пока не стала причиной смерти, а король вел себя невоздержанно и не следовал предписаниям врача. Вход в комнату, где он находился, был запрещен для всех, за исключением четырех наиболее благородных лиц, которые имели свободный доступ к королю, боясь, как бы новость о его болезни не стала очень быстро достоянием общественности. Однако, сомневаясь в своем выздоровлении, король письмом призвал свою мать, которая находилась в Фонтевро. К отходу в мир иной он подготовился через спасительное таинство исповеди своему капеллану, причастному к этому таинству, к которому Ричард не прибегал уже семь лет из-за тайны, ведь он в сердце носил смертельную ненависть к королю Франции. Он простил своему убийце свою смерть. Итак, 6 апреля^35[584], то есть на одиннадцатый день после ранения, он умер на закате дня, после того как был помазан священным маслом. Его тело, освобожденное от внутренностей, было перевезено в гробницы Фонтевро и было погребено рядом с телом его отца со всеми королевскими почестями епископом Линкольном в вербное воскресенье (11 апреля 1199 года)»^36[585].

Несмотря на уточнение рассказа, который, очевидно, свидетельствует о знакомстве автора с очевидцем этих событий, Рауль де Коггесхолл в двух случаях вынужден подчеркнуть то, что не уверен в приведенных им сведениях. В частности, это касается находки знаменитого сокровища, которую он продолжает считать основной причиной осады. «Некоторые говорят», пишет он, что виконт нашел сокровище и что король потребовал виконта его отдать, но тот отказался (или отрицал само его существование). В конце концов, он выделяет еще один важный факт: Ричард прибыл в этот регион гораздо раньше, чтобы наказать виконта Лиможа, виновного в предательстве и отступничестве, так как этот вассал бросил своего сеньора, Ричарда, герцога Аквитании и отдал свою поддержку его врагу, королю Франции. И это в самый разгар войны до 13 января 1199 года. Эта причина сама по себе является достаточной, чтобы Ричард пришел и взял в осаду один из его замков, сжег и опустошил его земли еще до обнаружения клада. Сокровище просто прибавилось к военному и внешнеполитическому решению, основанному на феодальном праве. Рассказ хрониста имеет очень высокую точность во всем, что касается обстоятельств смерти короля, вызванной стрелой, которую выпустил из арбалета воин маленького гарнизона, прощенный Ричардом перед смертью. Автор не знает имени стрелявшего или не считает нужным упоминать его.

Мы пришли к тому, чтобы спросить себя, не является ли подлинной причиной осады Шалю простое желание усмирить восставшего вассала, поскольку, как видим, виконт Лиможа был одним из постоянных противников Ричарда Аквитанского. Многие хронисты выводят нас на этот путь. Мы уже упоминали одного из них — Гервасия Кентерберийского, который ошибочно указывает местом смерти короля Нонтрон, но прав, видя во вражде Ричарда и виконта Лиможа, владельца замка, истинную причину этой осады и смерти короля. Другой автор, Адам Эйншам, повествует о том, как он сопровождал своего учителя и друга епископа Гуго Линкольнского в Нормандию, чтобы ходатайствовать за Ричарда в деле захвата его земель. Им предстояло остановиться в Анжере весной 1199 года. На самом деле, уточняет автор, Ричард вел в это время военную кампанию против графа Ангулема, которого он решил полностью уничтожить. Говорят, что он вел эту операцию с такой бешеной яростью, что даже жители соседних регионов содрогались от ужаса^37[586]. Слухи об этом достигли Анжера, и епископ свернул со своего пути. Все говорит о, том, что эта военная операция была намного серьезнее, чем простая импровизированная экспедиция, чтобы украсть сокровище. Гийом Маршал, автор «Истории» (написанной, правда, в 1220 году, но по очень точным воспоминаниям рыцаря), поведал сведения подобного характера. По его убеждению, Ричард отправился в Лимож, чтобы наказать виконта и захватить его замки. Он взял в осаду один из замков (который называет Лотроном), где получил от «слуги дьявола» (имя которого он не указывает) отравленную стрелу, ставшую причиной смерти «лучшего принца в мире»^38[587]. Он также не говорит о сокровище, но подчеркивает, что Ричард начал эти военные действия против неверных вассалов.

Рауль де Дицето также не вспоминает о сокровище. Его рассказ, написанный до 1202 года, несмотря на свою краткость, представляет огромный интерес:

«Ричард, король Англии, будучи правителем в течение девяти лет, шести месяцев и девятнадцати дней, был поражен стрелой Пьера Базиля 26 марта в замке Шалю на территории Лиможа в герцогстве Аквитании. После этого во вторник 6 апреля этот человек, преданный делу Марса, закончил свои дни возле того же замка. Он был похоронен в Фонтевро, в ногах своего отца Генриха II»^39[588].

Здесь нет никакого упоминания о сокровище, равно как и никакого упоминания о причинах приведших Ричарда в Шалю, однако предельно точно указаны место, дата ранения и последовавшей смерти и даже имя автора смертоносного выстрела. Имя Пьера Базиля приводится также Роджером Вендовером и важнейшим хронистом Бернаром Итье.

Роджер Вендовер пишет свое произведение только в 1230 году и использует в качестве материала хроники предшественников. Отрывок о смерти Ричарда основан на информации Рауля де Дицето, но дополнен еще некоторыми деталями. Вслед за Рожером де Ховденом он подтверждает, что Ричард простил своего убийцу по имени Пьер Базиль. Он также подчеркивает, хотя ему это не свойственно, причины, приведшие Ричарда в Шалю, — война против восставших баронов Пуату.

Матвей Парижский несколькими годами позже также использует эту информацию в своем тексте, перевод которого приводим ниже:

«В то же время, заключив перемирие между Филиппом, королем Франции, и Ричардом, королем Англии, последний направил свои войска и оружие против нескольких баронов Пуату, которые восстали против него. Он предал огню их города и села; он уничтожил их виноградники и урожай и без сожаления убил нескольких их сторонников. Затем, войдя в герцогство Аквитании и на территорию Лимузэна, он начал осаду замка Шалю и 26 марта был ранен Пьером Базилем стрелой, которая, как говорят, была отравлена. Сначала он не придал особого значения этой ране. В течение двенадцати дней, которые он прожил. он активно нападал на замок, захватил его и взял в плен рыцарей и сержантов, которые его охраняли. Потом, расположив в замке свой гарнизон, он его укрепил.

А рана, которую он получил, из-за плохого ухода начала гноиться; черные пятна появились на ней, распространились по все ране, причиняя королю нестерпимые мучения. Наконец этот мужественный принц, чувствуя неизбежность кончины, стал готовиться к смерти с настоящим покаянием сердца и искренней исповедью; он укрепил себя причастием тела и крови, он простил свою смерть тому, кто был ее причиной, Пьеру Базилю, который ранил его; освободил его от оков и отпустил с миром. Он захотел, чтобы его тело было захоронено в Фонтевро, у ног его отца, которого он предал; он завещал свое сердце церкви Руана; потом, приказав, чтобы его внутренности были захоронены в выше упомянутой церкви, он передал их как подарок пуатийцам. А некоторым из своих близких под строжайшим секретом он назвал причину, по которой он совершил такое разделение своего тела. Своему отцу он завещал тело по указанным причинам; жителям Руана по причине несравнимой верности, которую они доказали, он передал свое сердце; что касается пуатийцев, из-за их плохого отношения он завещал им средоточие своих экскрементов, не посчитав их достойными другой части тела.

Когда же он сделал эти распоряжения, в районе сердца неожиданно возникла отечность, и принц, преданный делу Марса, испустил последний вздох 6 апреля, в указанном замке. Он был похоронен в Фонтевро, как он и приказал еще при жизни; и с ним, как считают многие, были похоронены слава и доблесть рыцарства»^40[589].

Мы вернемся во второй части книги к отношениям Ричарда и рыцарства. На данный момент то, что имеет значение, так это акцент, который сделали Рожер Вендовер и Матвей Парижский на причины, которые привели Ричарда в Шалю. По их мнению, речь идет о решительном желании Ричарда покарать своих баронов-бунтовщиков.

Подтверждение этому у нас есть. Во многих документах упоминается восстание графа Ангулема и Эмара Лиможского и операция, начатая против них весной 1199 года^41[590]. Не обязательно для этого было придумывать смехотворную историю с гипотетическим сокровищем.

Мы обладаем еще одним свидетельством того же характера. Оно имеет очень большую важность, так как принадлежит перу одного хрониста Лиможа, жившего в то время, — Бернара Итье, с 1189 года помощника библиотекаря (библиотекарем он станет в 1204 году) аббатства Сан-Марсьяль, расположенного в тридцати пяти километрах от Лиможа, что позволяло быть в курсе происходивших в Шалю событий. Его хроника состоит из записок, сделанных его рукой в двух манускриптах (сегодня объединенных в один в Национальной библиотеке), и представляет собой нечто вроде автографического «блокнота». В двух изданиях этих хроник, X. Дюплэ-Ажье (1874) и Ж.-Л. Лемэтра, за 1199 год можно найти лишь несколько следующих строк:

«Год благодати 1199, умерли король Ричард, Гуго Клермонский, аббат Клюни, виконт Адемар Старший, архиепископ Буржа Генрих»^42[591].

И ни слова больше. Этого мало для смерти короля, еще и какого короля! Но для того же года он добавляет важные детали:

«Многие города находились в осаде, города Лимож, Сен-Жем, Нонтрон, Ноай, Шалю-Шаброль, Отфор, СенМегрэн, Обюссон, Саланьяк, Клюй, Брив, Огюранд, Сант-Ливрад, Пьегю».

Это последнее сообщение подтверждает, что регион был атакован, крепости осаждены, в том числе и Шалю. Но составленная таким образом хроника не позволяет установить истинную связь между этими осадами и пребыванием Ричарда в Шалю, хотя эта связь более чем вероятна, если верить другим источникам.

Однако существует маргинальная запись, которую не учел первый издатель хроники в 1874 году и которая, кажется, была написана рукой самого Бернара Итье. Самый первый издатель упоминает о ней отдельно, не включая ее в произведение, так как она не фигурирует в манускриптах, которые являются базовыми. Она была извлечена из манускрипта хроник Жоффруа де Вижуа и опубликована П. Лаббом в 1657 году после рукописи Пастура^43[592]. Тем не менее из-за плохой переписки манускрипта предисловие к этой записи было потеряно и опущено издателем. Ее можно обнаружить в более полном виде в двух других манускриптах хроники Жоффруа де Вижуа, которые, как доказали многие эрудиты, были начаты аббатом Арбело^44[593]. И эти предисловия помогают установить, что записи принадлежат руке Бернара Итье, что вполне подтверждает привычки библиотекаря вести маргинальные записи. Эту запись можно найти в тексте, где Жоффруа де Вижуа упоминает Ричарда, герцога Аквитании и Гаскони.

В тексте, изданном Лаббом, записка фигурирует без предисловия; в одной из других рукописей ей предшествует цитата: «Наес scripsit Bernardus Iterii» («Бернар Итье написал это»). В другой рукописи запись более полная: «Б. Итье написал в пятницу, накануне дня Иоанна Крестителя, в год, когда умер король Ричард по прозвищу Львиное Сердце. Он был похоронен возле своего отца в монастыре Фонтевро, многие радовались его смерти, другие оплакивали эту потерю».

В трех рукописях, в некоторых вариантах, присутствует текст, похожий на запись Бернара Итье, перевод которого следует дальше:

«В год 1199 от Рождества Христова (тысяча двухсотый минус один) Ричард, очень могущественный король англичан, был ранен стрелой в плечо во время осады замка на территории Лимузэна, который называется Шалю-Шаброль. В этой башне находилось два рыцаря в окружении около тридцати восьми человек, мужчин и женщин. Одного рыцаря звали Пьер Брен, другого Пьер Базиль. Именно последний, как говорят, выпустил из арбалета стрелу, которая настигла короля, умершего на двенадцатый день, во вторник, накануне Вербного воскресенья, 6 апреля в час ночи. Перед этим, еще, будучи больным, король приказал своим войскам взять в осаду замок виконта Эмара, который называется Нонтрон, равно как и крепость Монтагю (Пьегю?), что они и сделали. Но узнав о смерти короля, они покинули, сбитые с толку, поле боя. Король всем сердцем жаждал разрушить все города и села виконта»^45[594].

Это последнее замечание, исходившее от местного жителя, хорошо осведомленного о событиях, которые там разворачивались в 1199 году, подтверждает, что уже было сказано другими источниками. Ричард прибыл в этот регион, чтобы приструнить взбунтовавшихся вассалов с помощью масштабной военной операции, которую ему позволяло перемирие, подписанное с королем Франции. Его войска взяли в осаду многие города, замки и крепости (упомянутые в рассказе Бернар Итье в своей хронике, изданной ранее), среди которых был Шалю, принадлежавший Эмару Лиможскому, и Нонтрон, также его, но предназначенный для епископа Ангулема. Целью короля было, как говорят, полностью уничтожить их могущество, опустошив их земли, виноградники, разрушив их замки. И вовсе не нужно сокровище, в котором отказал или которое отрицал виконт Эмар, чтобы представить себе озлобление Ричарда по отношению к своему противнику.

Как объяснить тогда частые упоминания этого сокровища? Со стороны французских хронистов все было очень просто: это был хороший способ очернить репутацию Ричарда. Английские хронисты тоже много в чем его упрекали, особенно в части его нравов, но еще больше в высоких налогах, которые он впервые наложил и на священнослужителей. Упоминание о сокровище подтверждало слухи о ненасытной алчности Ричарда. Это был хороший способ показать, как и в случае с его отцом, что никому на этой земле не избежать Божьей кары.

Однако означает ли это, что с их стороны речь идет о злонамеренном вымысле? Это уже слишком! В основе этих слухов должен находиться некий исходный элемент, изначальный повод. Дж. Джилингем пытается объяснить историю о сокровищах возможной словесной путаницей, связанной с Шалю-Шабролем. По сообщению Ригора, местные жители называли это место Castrum Lucii de Capreolo (что впоследствии превратилось в Шалю-Шаброль). Еще в XVII веке находку сокровища связывали с неким Луцием, легендарным проконсулом Аквитании, жившим в эпоху императора Августа, размеры богатства которого были огромными; его прот звали Capreolus (Козел) из-за его привычки вести военные действия в горной местности. Возможно, что эти легенды уже ходили в эпоху Ричарда, облегчая ассоциации^46[595]

И наоборот, мне кажется, со значительной долей вероятности можно предположить, что эти легенды, ходившие в XVII веке, были сложены на основе упоминаний о сокровище, найденном в эпоху Ричарда, в частности, на рассказе Ригора о золотых статуэтках, представлявших членов римской императорской семьи. Самым достоверным свидетельством римского происхождения сокровищ является, без сомнений, собщение французского хрониста. Вопрос состоит в том, основываются ли слухи, которые он упоминает, на реальных событиях, впоследствии искаженных и романизированных, или же это чистой воды выдумки. У нас нет возможности это установить.

Гипотеза об обнаруженном сокровище вполне возможна. В ту беспокойную эпоху можно было часто увидеть, как сеньоры или богачи прятали свои сокровища, чтобы не отдавать их врагам. А этот регион, как мы видели, долго сотрясали продолжительные гражданские войны. Одно из этих сокровищ спокойно могло быть найдено перед приездом Ричарда в регион, а слухи дошли и до него. Что здесь удивительного? В 1892 году, как отмечает Джилингем, было обнаружено... в Нонтроне сокровище, состоящее из тысячи серебряных монет, выпущенных в эпоху Ричарда Львиное Сердце. Оно могло быть спрятано, чтобы не достаться Ричарду, чьи войска атаковали замок в 1199 году, в момент, когда он умирал от стрелы в Шалю.

Нахождение клада, независимо от того, правда это или вымысел, сыграло лишь вспомогательную роль, усиливая, как говорит один хронист, воинственное мужество короля Англии, герцога Аквитании в войне с двумя постоянно восстающими против него вассалами, в частности, Эмаром де Лиможем, владельцем замка Шалю-Шаброль, чьи крепости, как и замки графа Ангулема, стояли у дорог, связывающих Пуатье с Бордо.

Ричард умер скорее принцем, желавшим сделать правящим феодальный порядок на его территории, чем искателем сокровищ, герцогом Аквитании, больше чем королем Англии, и, прежде всего, воином, королем-рыцарем, кем он и был в глазах всех своих современников.