Рискованный маскарад, или Все его маски (СИ) - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Диана Крымская (Начало книги) #1

Часть первая

1734 год, Англия

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1

Саймон Реджинальд Шелтон, тринадцатый и последний в роду графов Беркшир, намазал куском жира левую руку, а затем, морщась от боли, начал пытаться протиснуть ее через железное кольцо.

Почти месячный пост, на который Саймон обрек себя добровольно, — его кормили не так уж плохо, но узник почти всю еду оставлял своим добрым соседкам-крысам, — не пропал даром. Кисть руки медленно, но верно, хоть и сдирая кожу, продвигалась сквозь заржавленное железо, — и, наконец, оказалась освобожденной. Саймон про себя возблагодарил своих предков, от которых унаследовал узкие запястья и маленькие, так же как и стопы, кисти рук. Ну, и своих тюремщиков, конечно, — сегодня они, расщедрившись, принесли пленнику на ужин кусок жирной баранины.

Саймону вдруг вспомнилась длинная галерея портретов графов и графинь Беркшир в лондонском особняке его отца… По мужской линии из поколения в поколение передавались в роду высокий рост и, при этом, аристократически маленькие, по-женски узкие в запястьях, с длинными пальцами руки. Художники изображали эти последние обычно или держащими поводья породистых скакунов, или сжимающими усыпанные каменьями эфесы шпаг.

Вспомнилась Саймону и легенда об одном из его предков, Сириле Беркшире, которого высмеял как-то на пиру король Генрих Седьмой — за изнеженность, холеность и тонкость пальцев. Тогда Сирил взял со стола серебряную чашу и сплющил ее в лепешку одной левой рукой, а затем ею же раздавил крепкое яблоко так, что из него брызнул сок.

Но сейчас было не до семейных легенд и преданий. Саймон подавил стон, растирая онемевшую ободранную кровоточащую кисть. Итак, первый шаг на пути к свободе сделан. Теперь осталось дождаться вечера, когда Мич по прозвищу Петля и его сообщники отправятся на очередное «дело» — и, захватив ключи, попытаться выбраться из замка. Пленник надеялся, что это окажется не слишком трудным, — сегодня сторожем, по его расчетам, должен был остаться не проницательный Фредди Птицелов, а тугодум Энгус Кривоног, которого будет несложно обмануть. Главное — набраться сил перед этим последним шагом, а их-то у истощенного узника осталось не так уж много…

Саймон прилег на лежанку и закрыл глаза, время от времени почесывая то грудь, то грязную голову, то нечесаную всклокоченную бороду, мечтая о горячей ванне — как когда-то, в прошлой жизни, когда его купали в благоухающей розами воде… Ну и страшный должен быть у него вид — после двадцать пяти дней на цепи, без возможности толком даже ополоснуть лицо!

Вдруг узник сел и, повернув голову, прислушался. Да, громыхали замком от двери, ведущей в подземелье. Странно — в такой неурочный час?.. Уж не за ним ли это идут? Тогда надо втиснуть руку обратно в кольцо, — но Саймон почувствовал, что это свыше его сил. Ему ничего не оставалось делать, как приготовиться к тому, что его освобождение будет обнаружено, — а тогда от Мича пощады не жди, в лучшем случае пленника изобьют до полусмерти, а в худшем…

Дверь с противным скрипом разомкнулась, на лестнице, ведущей вниз, послышались шаги, затем какая-то возня, сдавленные крики и взвизги. По полу и стенам заметался свет лампы. Саймон, чтобы вошедшие не увидели, что кольцо уже не сковывает его руку, остался на своей лежанке, хотя длина цепи позволяла ему подойти к решетке, служившей дверью узилища.

Напротив располагалась такая же камера, и Саймон увидел главаря шайки Мича Петлю, который, со связкой ключей в одной руке и лампой в другой, подошел к ней и отомкнул большой висячий замок.

— Давайте ее сюда! — крикнул он. И вновь послышались взвизги, крик, а затем — звук пощечины.

— Она еще и кусается! — это был голос Птицелова, задыхающийся и злобный. В поле видимости Саймона, наконец, появились остальные — Фредди и Энгус — они тащили извивающееся, явно не мужское, тело, закутанное в перепачканный землей и травой плащ.

— Эта гадина опаснее собственной охраны! Если бы я с самого начала знал, что она такая бешеная, ни за что бы ни сунулся первым в карету! — пропыхтел Птицелов, правый глаз которого украшал огромный кровоподтек.

Они с Энгусом, отдуваясь, втащили пленницу в камеру и с размаху бросили ее на пол. Она вскрикнула, ударившись о каменный пол; тело ее прокатилось и врезалось в стену.

Не переставая ругать похищенную ими женщину, бандиты вышли из камеры.

Пока Петля возился с замком, Саймон успел узнать, что в плащ завернута воистину страшная тварь, которая успела покалечить почти всех напавших на нее разбойников. Те немногие, до которых она не сумела дотянуться, оказались настоящими счастливчиками.

— Ничего, — хмыкнул Петля, который был как раз из числа последних, — сегодня ночью она за все ответит.

Кривоногий Энгус опасливо покосился на возившуюся на полу пленницу, которая пыталась выпутаться из плаща.

— Без меня, — буркнул он и потрогал свои уши, будто пытаясь убедиться, что они на месте.

Петля хохотнул, потешаясь над трусостью подельника, и пообещал:

— А мы ее свяжем.

Птицелов и Кривоног сразу приободрились, они бросали сальные взгляды в сторону женщины и усмехались. Ночка обещала быть веселой.

— Дождись меня, красавица. Я буду первым, — глумливо пропел Петля, настроение у него было приподнятое. — Идемте, я хочу взглянуть, что принесла нам эта богатая крошка.

— И жрать хочется, — почесывая большое брюхо, пожаловался Энгус, направляясь вслед за главарем к выходу из подземелья.

Саймон порадовался про себя тому, что бандиты не вспомнили про него, а также тому, что они забыли факел у входа. Факел давал мало света, но все же Саймон мог различить со своего места силуэт женщины, сидевшей на полу.

Желая взглянуть на «опасную тварь» поближе, он поднялся с лежанки и подошел к прутьям своей камеры. Он слышал частое дыхание пленницы, а потом тихий вскрик, когда она заметила его.

Она зашевелилась, поднялась на ноги, опираясь на стену, но тут же брезгливо отдернула руку, нащупав влажный склизкий камень, и вытерла пальцы о юбку.

Теперь она стала его проблемой. Он так рассчитывал, что у него будет целая ночь для побега, но ее присутствие ломало все планы.

А то, что эти скоты собирались с ней сделать… Глаза Саймона полыхнули яростью.

Он наклонился, вглядываясь в темноту. Зачем ему ее видеть? Лучше бы ее здесь не было!

Она несмело приблизилась к прутьям, тоже вглядываясь в его фигуру.

Саймон был удивлен. Он не ожидал, что она окажется такой молоденькой. Так это нежное создание и есть «бешеная гадина»? Такая маленькая и хрупкая, она смотрела на него огромными глазищами в пол-лица, а кудряшки, выбившиеся из прически, придавали ее виду особую беззащитность и мягкость.

— Вы давно здесь, дедушка? — тихо спросила она, глядя на него полными сострадания и жалости глазищами.

Несколько секунд потребовалось Саймону, чтобы понять, что она обращается к нему. Но, кроме него, здесь никого и не было. Он растерянно заморгал и спросил:

— Что? — и сам не узнал в этом простуженном надломленном хрипе свой голос.

— Вы давно здесь, дедушка? — громче повторила она свой вопрос.

Дедушка!.. Так ему не послышалось! Неужели он так погано выглядит? Ему ведь всего двадцать семь! Потрясенный, он так и не смог ничего ответить и молча отошел в дальний угол своего каземата, а, немного успокоившись, вернулся к лежанке. Ему нужно было все обдумать. Нужно было действовать быстро. Сегодня он должен сбежать.

Девушка больше не пыталась с ним заговорить. Он слышал, как она ходит по камере, трясет прутья, гремит замком. А потом раздался скрежещущий звук, металла о металл.

Саймон снова поднялся, решив посмотреть, что она делает.

Она ковырялась тонкой шпилькой для волос в замке, и видно было, что у нее не получится его открыть. А у него получится, должно получиться!

— Дай! Дай мне! — хрипло просипел он, жадно протянув сквозь прутья руку к шпильке.

Девушка испуганно отпрянула.

— Я сумею, — уверенно сказал он, и она, поколебавшись, все же протянула ему шпильку.

Им пришлось прижаться к прутьям решетки телами и тянуться друг к другу через разделяющий их камеры коридор. Она держала шпильку за самый кончик, и пальцы Саймона едва могли достать до головки заветной отмычки. Усилие, еще, и еще одно, и вот он сжал кончиками пальцев головку заколки. Но, лишь когда он окончательно взял шпильку в руку в камере, он смог вздохнуть с облегчением. И тут же принялся за замок.

Впрочем, девушка тоже время не теряла, она извлекла из своих волос новую заколку и снова стала ковыряться в замке.

Если бы кто-то накануне этого злосчастного дня сказал Еве, что она попадет в такую переделку — она бы рассмеялась этому человеку в лицо. Ибо никогда за все свои восемнадцать лет она не сталкивалась с мрачными сторонами жизни. Разбойники, насилие, интриги, убийства — в доброй старой Англии всего этого было предостаточно, но дочь лорда и леди Корби была ограждена от этого настолько, что помыслить о себе или о своих родных, как о жертвах какого-нибудь злодейства, было просто немыслимо.

А, если б этот кто-то рассказал Еве, как поведет она себя, оказавшись одна в экипаже против шестерых вооруженных громил, — смех ее перешел бы в истерический хохот. Ибо представить себя отчаянно брыкающейся, как норовистая пони, царапающейся, как дикая кошка, и визжащей, как свинья на заклании, — на это у Евангелины Корби, леди от кончиков ступней до высоко взбитой прически, при всем ее умении и любви к фантазиям, не хватило бы воображения. Она и помыслить не могла, что поездка из Лондона в замок отца может обернуться для нее сущим кошмаром.

…Разбойники выросли словно из-под земли, страшно засвистели, начали пальбу, остановили экипаж. Кучер обратился в позорное бегство, один грум был убит, а двое, кажется, отстреливались, но и их, в конце концов, оглушили и связали.

Ева оказалась безо всякой защиты: в карете, в темном лесу, да еще и с перепуганной верещащей на все лады камеристкой. Мисс Дафна Берри страшно вращала глазами и заламывала руки, не переставая причитать:

— О, я знала! Знала, что все этим кончится! Они посягнут на мою честь! О, моя невинность!

Слушая ее полные ужаса вопли, Ева, несмотря на весь свой страх, презрительно хмыкнула. Дородная мисс Берри не представлялась ей лакомым кусочком для мужчин. Сама же Ева была напугана, но в то же время собрана.

Сколько нападающих? Она не смела выглянуть в окно, там стреляли, в окна тянуло запахом пороха, раздавались крики и стоны. Но девушка уже решила: она бандитам так просто не дастся.

Ева оглядывалась, ища, чем можно защититься, но, увы, никакого оружия в карете не было.

Дверца распахнулась, девушка увидела заросшее неопрятной бородой перекошенное злобой лицо… И тут, вместо того, чтобы упасть в обморок, что сделала бы на ее месте любая благовоспитанная леди, — и что и произошло с мисс Берри, — Ева отчаянно завизжала и изо всех сил толкнула этого жуткого человека ногой в живот. Разбойник упал, но на его месте тут же возник новый. Этого Ева с похожим на рычание возгласом схватила за оттопыренные уши и стала тянуть бедолагу в карету. Не ожидая таких действий от жертвы, бандит упирался всеми частями тела и пытался вырваться. Ногти Евы больно впивались в кожу за весьма внушительными ушами бандита, и он мычал и пятился, загораживая своей массивной фигурой вход в карету для остальных. Но тут кто-то из подельников толкнул его в спину, и бандит влетел в экипаж, придавив собой девушку.

Из кареты ее все-таки выволокли, но Ева успела ухватить с земли выроненную ушастым бандитом дубинку и приласкала ею еще одного разбойника, чуть не выбив тому глаз.

Дальнейшее помнилось смутно, но кровь под ногтями и саднящие костяшки пальцев доказывали, что она не посрамила славы предков, сражавшихся при Азенкуре и Босворте.

…Ева потрогала пылающую щеку и вновь испытала прилив злобы и ненависти к своим похитителям. Они осмелились ударить ее по лицу! Негодяи! Скоты!

Она, то и дело выдвигая вперед нижнюю губку и поддувая все время падавшие на глаза растрепанные локоны, самозабвенно ковыряла заколкой замок. Ее служанка, Сью, когда-то показала, как таким образом можно открыть какой-нибудь запертый ящичек.

Но, вероятно, здесь, в разбойничьем притоне, запоры были более сложной конструкции, — у Евы ничего не получалось.

Она подняла глаза и взглянула на трудившегося над своим замком соседа по камере. Старик сутулый, высокий и худой как скелет, седая всклокоченная борода, длинные, до плеч, грязные волосы. Правда, глаза у него, когда он попросил шпильку, сверкали как-то странно. «Должно быть, он немного повернулся в уме, сидя тут, — подумала Ева, оглядывая низкие, будто давящие сверху, своды камеры, с которых сочилась вода, толстые длинные цепи, идущие от кольца в стене; девушка вздрогнула, представив, что ее могли заковать в них, и возблагодарила Господа, что этого не произошло. «Вероятно, он заточен здесь не один год… Боже, я бы сошла в таком месте с ума через несколько дней!»

Всё же она была рада этому соседству; одиночество, после всего пережитого ею, в этом жутком месте было бы, наверное, совершенно невыносимо. «Этот дедушка безобиден, я это чувствую, — сказала она себе. — Вон какой он изможденный; он еле двигается, бедняга… Какой ужасный у него голос! Как карканье ворона. Но это, наверное, потому, что он здесь был совсем один и отвык разговаривать. А в какие лохмотья он одет! Интересно, за что его посадили сюда?»

Она смотрела, как бедный старик ковыряется в своем замке, и слезы вдруг покатились из ее глаз. Ее затрясло, она обхватила плечи руками и опустилась прямо на каменный пол. Она вспомнила, что сказали, уходя, разбойники. О Господи, что ждет ее этой ночью?..

В последний ее приезд к отцу тот рассказывал, что в окрестностях орудует банда некоего Джека Грома. Но что этот разбойник и его люди нападают исключительно на мужчин, никогда не трогая леди.

«Изображает из себя благородного злодея», — так сказал тогда лорд Корби о неуловимом атамане. Интересно, бандиты, захватившие ее — из шайки этого Грома? Почему именно она, Евангелина, стала их жертвой?..

…Кто бы они ни были — они не знают, кто такая Ева, но поняли, что она богата и знатна. Возможно, если она назовет им имя своего отца, скажет, что он заплатит за нее столько, сколько они попросят, — её не тронут? Но надежды на это было мало. Она вспомнила похотливые взгляды мерзкой троицы, которая принесла ее в подземелье. Эти взгляды были склизкими и отвратительными, и от них мурашки так и побежали по коже пленницы.

Если только кто-нибудь из них еще хоть раз дотронется до нее… О, лучше смерть!

И тут Ева услышала щелчок и хриплый торжествующий вскрик. Ее соседу удалось открыть замок!

Ева тут же вытерла слезы и поднялась на ноги. Она видела, как старик медленно открыл дверь своей камеры и вышел в коридор. Девушка ожидала, что он взломает и ее замок, но странный узник будто забыл о ней. Осторожно ступая, он направился в сторону выхода из подземелья.

Неужели он решил ее здесь оставить?! Он не может с ней так поступить!

— Постойте! — запинаясь, пробормотала она, и уже громче повторила: — Подождите, не оставляйте меня здесь!

Старик подошел к ступеням, ведущим вверх к выходу, и прислушался к звукам, доносящимся извне. Чтобы видеть его, Еве приходилось прижиматься лицом к прутьям камеры.

— Выслушайте меня! — потребовала девушка, но он лишь раздраженно взглянул на нее и снова отвернулся.

— Мои родители богатые и знатные люди. Мой отец лорд Корби. Вы слышали о таком? Он заплатит вам большое вознаграждение, если вы отвезете меня к нему… — Она осеклась, потому что он вдруг резко обернулся и уставился на нее. Их разделял длинный коридор, но даже это не помешало почувствовать ей, как сильно старик напрягся.

Он снял факел со стены и подошел к ней. После чего Ева была подвергнута тщательнейшему осмотру. Она растерянно молчала, — этот необычный узник пугал ее. Теперь она убедилась, что он точно не в себе: такой странный взгляд не может быть у нормального человека. Но он был ее единственной надеждой на освобождение.

— Прошу вас, откройте дверь, — вновь взмолилась она. — Мой отец даст вам очень много денег, он все для вас сделает, если вы вернете меня ему!

— Твой отец… имя? — требовательно спросил он, и голос его вновь резанул слух своей хрипотой.

— Лорд Корби. Кристофер Корби. Вы встречали его?

Он снова ничего не ответил. Молчал, глядя на нее с недобрым прищуром, и, как ей казалось, что-то обдумывал про себя.

— Вы поможете мне? — теряя надежду, спросила Ева.

— Свобода дорого стоит.

— Конечно, и мой отец будет щедр с вами!

— Не сомневаюсь, — зло усмехнулся он — и вдруг огорошил ее своим требованием: — Поклянись, что станешь мне женой, когда я того захочу.

— Женой?! — она даже засмеялась, столь нелепым показалось ей его требование. — Да ни за что на свете!

Сама эта мысль казалась ей абсурдной. Что этот грязный старикашка о себе возомнил? Не такого мужа она видела рядом с собой!

— Тогда я ухожу.

— Ничего не выйдет, — жестко сказала она. — Я сейчас закричу, и вас схватят и вернут обратно в камеру.

— Пусть так, я это переживу, а вот тебя зато ждет горячая ночка.

Напоминание об уготованной ей разбойниками участи повергло девушку в ужас, и он понял это по ее исказившемуся от страха лицу.

— Клянись, — властно повторил он.

В глазах Евы полыхнула ненависть. «Мерзавец! Подонок!» — хотелось крикнуть ей, но она не посмела.

— Клянись сейчас, я больше ждать не буду.

— Клянусь стать вашей женой, когда вы того пожелаете, — твердо сказала Ева.

Это разрешится как-нибудь, утешала она себя. Отец все уладит с этим сумасшедшим стариком, заставит его передумать. Главное сейчас — выбраться отсюда, сбежать от бандитов!

Ее новоиспеченный жених, кажется, остался доволен ее ответом и, вручив ей факел, стал возиться с замком решетки. Тот поддался на удивление быстро, и Ева выбралась из своего каземата. Не теряя более времени, ее спаситель взял девушку за руку и повел за собой, в сторону, противоположную лестнице.

— Но выход в другой стороне! — попыталась воспротивиться Евангелина.

— Уйдем через потайной ход.

Ева нашла это решение разумным. Только, — пришло вдруг ей в голову, — откуда этот человек знает про потайной ход, если он был здесь пленником?..

Они подошли к забранному решеткой небольшому круглому отверстию в самом дальнем углу коридора. Ева с сомнением посмотрела на толстые железные прутья. Старик сказал, заметив ее взгляд:

— Не волнуйся, она легко вынимается.

Однако, ему пришлось упереться ногами в стену, повиснув всем телом на решетке; на руках его вздулись вены, а по лицу покатился пот. Наконец, заграждение с хрустом поддалось и оказалось в руках спутника Евы.

— Лезь, — скомандовал он, тяжело дыша, сам же в изнеможении привалившись к стене.

Ева невольно попятилась: в отверстии было непроглядно темно. Что ждет там? Крысы величиной с кошку? Тараканы размером с мышь?..

— Лезь! — снова, более грубо, приказал старик.

Девушка прикусила губу — и полезла в лаз. Ее спутник последовал за нею. Вскоре лаз расширился, и беглецы смогли встать на ноги.

Для бывшего узника старик, действительно, весьма неплохо ориентировался в замке и в потайных переходах, в которые завел девушку. Она же, кроме паутины, свисающей с потолка и стен и липнущей к лицу и волосам, практически ничего вокруг не видела, совершенно запутавшись в извилистых, то сужающихся так, что приходилось ползти на коленях, то расширяющихся коридорах.

В какой-то момент ее проводник оставил ее одну с факелом в темном переходе, велев дожидаться его. И она дожидалась, потому что понятия не имела, где находится и куда ей идти.

Он вернулся с увесистым на вид мешком на плече, как ей показалось, вполне довольный собой. Ева заметила кинжал, заткнутый за его пояс, — оружия при нем раньше не было. Старик вновь повел ее по темным коридорам, пока они, наконец, не вышли через небольшую скрипучую дверь в ночь, оказавшись в лесу, за стенами разбойничьего логова.

ГЛАВА 2

Евангелина не могла винить в случившемся никого, кроме себя. Если бы ни ее легкомысленный побег из дома, она не попала бы в столь ужасное положение.

Бандиты, грязный старик — это все было так дико, точно жуткий сон.

Ева вращалась в мире, где не было просто мужчин — были джентльмены, почтительно целовавшие ей кончики пальцев и приглашавшие ее на танец с изысканной вежливостью, не иначе как впитанной ими с материнским молоком. В ее мире не было женщин — были леди, руки которых, казалось, никогда не поднимали предмета тяжелее трости. Ева была такой же, как они, жила так же, как они, и другой мир, мир обыкновенных людей, представлялся ей смутно и был подобен сказке — порой страшной, порой заманчиво-влекущей, но всегда выдуманной и ненастоящей, в которую, как ни старайся, никогда не попадешь.

Нет, конечно, кое с чем Ева сталкивалась, — например, с нищими и убогими у входов в церкви. В отличие от большинства дам, отворачивавшихся от несчастных, прижимая к носикам надушенные платки, девушка никогда не проходила мимо, не подав монету какому-нибудь калеке или нищему. А однажды, еще ребенком, она даже выпотрошила свою копилку, в которой находилось не менее десяти гиней, и втайне от матери отдала все свое богатство одному жалкому старичку-шарманщику, который играл на своем потрепанном разбитом инструменте как раз за оградой их сада. Ева копила эти деньги целый год, но ей было не жаль расстаться с ними, — она увидала однажды, как несчастного ударил тростью какой-то господин, и как потом старичок плакал. Сердце маленькой девочки тогда чуть не разорвалось от жалости к бедняге, и тогда-то она и разбила свою глиняную копилку. После этого старичок купил новую шарманку и часто останавливался около ограды особняка, чтобы сыграть для своей маленькой благодетельницы, которая называла его дедушкой…

Мать, узнав обо всем, отругала Еву и хотела наказать, — но вмешался отец и, как всегда, леди Корби отступила.

Ева обожала отца. Он был самый справедливый, умный, правдивый и благородный на всем белом свете. И, когда двенадцать лет назад он неожиданно оставил пост королевского прокурора и удалился в свой особняк в двухстах милях к югу от Лондона, заявив жене, что отныне будет жить там один, для Евы это стало страшным ударом.

Почему папочка не захотел взять ее, свою единственную и горячо любимую дочь, с собою? Шестилетняя Евангелина страдала очень долго — да и по сей день нет-нет да и задумывалась над поступком отца, над этим его странным стремлением к уединению.

С тех пор они с матерью навещали лорда не часто, — он всегда радовался приезду дочери, но проходило несколько дней — и лицо его делалось мрачным, задумчивым и отстраненным, и тогда леди Корби брала Еву и уезжала обратно в столицу.

С матерью отношения у Евы были довольно натянутые. Супруга бывшего королевского прокурора была женщиной холодной и расчетливой, и с дочерью была постоянно суха и строга. С тех пор, как Еве исполнилось четырнадцать, все желания и чаяния матери свелись к поиску выгодного жениха для дочери, которая обещала превратиться в настоящую красавицу. Правда, сама Ева считала, что этого обещания так и не выполнила — она не стала, как надеялась, высокой, рот у нее был далеко не идеальной формы — слишком большой и неприлично яркий, а грудь вообще превратилась в источник постоянного расстройства, такая она была непомерно, по мнению Евы, большая.

Но, красавица или нет, дочь лорда Корби все равно привлекла к себе внимание при первом же своем выходе в свет в шестнадцать лет. Отец ее был очень богат и родовит, и приданое юной дебютантки — сто тысяч фунтов — было великолепной приманкой, даже если бы Ева была горбатой и кривой.

Женихи так и вились вокруг Евангелины Корби; мать составила список самых подходящих кандидатов и ежедневно заставляла Еву по нескольку часов изучать его вместе с нею. Это было настоящей пыткой. Да, среди ухаживавших за девушкой было немало красивых и титулованных джентльменов; но ни один из них не смог затронуть ее сердце, вызвать волнение в крови или румянец на щеках. А без этого, считала Ева, брак невозможен.

Мать поначалу считала, что дочь просто слишком разборчива, и не находила в этом ничего дурного. Евангелина богата и знатна, конечно, она может выбирать и имеет право найти самого достойного.

Но затем леди Корби поняла, что Ева попросту не хочет идти замуж. Мать вышла из себя, назвала это фантазиями глупой девчонки и романтическими бреднями. Но дочь твердо стояла на своем — она выйдет замуж только за того, кого полюбит, и не иначе!

Так, в этом противостоянии, прошло довольно много времени; и вот, несколько дней назад, Ева узнала, что мать практически сговорила ее за ее спиной с герцогом Рокуэллом, очень красивым молодым человеком, правда, с репутацией беспутного повесы, но знатного старинного рода. Когда дочь попыталась возражать, леди Корби ответила, что за такого красавца, как герцог, пошла бы любая, у кого в голове есть хоть капля ума, и что ни мольбы, ни упрямство Еве не помогут, потому что дело уже слажено.

Ева не собиралась ни спорить, ни умолять; она попросту сбежала к отцу.

Воспользовавшись отсутствием матери дома, Ева приказала запрячь карету, сообщив своей камеристке, что собирается навестить отца. Мисс Дафна Берри стала было возражать, на что Ева ответила ей, что поедет либо с ней, либо без нее. От ее слов Дафна пришла в ужас, но Ева казалась непреклонной, и камеристка сдалась.

Карету сопровождали трое грумов. Вещи юной леди Корби были погружены в сундуки, кроме того, она забрала все свои драгоценности и располагала довольно внушительной суммой денег.

Ночь беглянка провела в придорожной гостинице. Второй день пути также прошел без происшествий, и уже клонился к закату, но до особняка лорда Корби оставалось всего несколько миль, и Ева подумать не могла, что ее путешествие закончится столь печально.

А теперь она вынуждена идти в темноте за этим странным стариком и ей остается лишь молиться, что разбойники не схватят их раньше, чем они доберутся до замка ее отца.

…-Это была банда Джека Грома?

— Что? — переспросил Саймон.

— Эта банда… которая держала вас в плену, — это шайка Джека Грома?

Он перебросил мешок на левое плечо, споткнулся в темноте о какой-то корень и выругался сквозь зубы, не ответив на вопрос спутницы. Она что, не может идти молча, как он? Правда, хоть «дедушкой» перестала его называть. Конечно, после того, как он вынудил ее согласиться на брак с ним, она считает его уже не добрым дедом, а грязным похотливым старикашкой. Ну и пусть, ему все равно.

Все оставшиеся у него силы уходили на то, чтобы передвигать ноги, но и это давалось ему с большим трудом. Голова кружилась, рот пересох, пустой желудок словно перекручивали, как выжимаемую тряпку.

Первоначальная эйфория, вызванная удавшимся побегом, и греющая душу мысль о том, как «обрадует» разбойников вид опустевшего сундучка, в котором они хранили награбленное золото и драгоценности, быстро сменились полным изнеможением.

А ведь Саймону и этой девчонке следовало уйти как можно дальше от заброшенного замка. Наверняка за ними будет погоня, — к счастью, у разбойников нет собак, но у них самих нюх не хуже ищеек.

Саймон надеялся лишь на то, что бандитам не удастся быстро найти путь, по которому бежали пленники, — переходы были слишком запутанные, и никому из шайки никогда не приходило в голову исследовать их. Никому — кроме Саймона.

Он вспомнил, как выламывал сегодня решетку, закрывавшую лаз, и криво усмехнулся. Когда он обнаружил ее впервые, то выдернул из стены легко, одной рукой. Это насколько же он обессилел?..

Девчонка, пыхтя, пробиралась за ним. Она могла бы попытаться бежать, — он был не в состоянии преследовать ее. Но, наверное, она боялась остаться одна в темном лесу. Она несколько раз шумно падала, один раз даже болезненно вскрикнула, но он не мог ей помочь, сам еле пробираясь сквозь темный лес, спотыкаясь обо все, что только попадалось на пути.

Впрочем, она не просила о помощи, не молила остановиться и передохнуть хотя бы чуть-чуть и, как ни был Саймон измучен и как ни вяло работала его голова, он заметил это. Гордячка? Или весьма разумная особа понимающая, что им нужно уйти как можно дальше от замка? Почему-то он склонялся ко второму варианту, и это вызывало в нем невольную симпатию к маленькой упрямой девушке, которая посмела угрожать ему, даже сидя в камере.

Как странно распорядилась судьба, послав ему дочь лорда Корби! (Саймон надеялся, что девчонка ему не солгала, и действительно является той, которой назвалась.) Это был не иначе как божественный промысел. И Саймон, который не молился вот уже двенадцать лет, вознес про себя хвалу Всевышнему — короткую, но прочувствованную.

Казалось, силы у него после молитвы прибавились. Или это произошло оттого, что за ним шагала та, которая станет его отмщением злейшему врагу?

«Она согласилась стать моей женой. Так твердо сказала «да»! Но — выполнит ли она свою клятву? Все женщины — лгуньи; и ей не обмануть меня ни своими мягкими кудряшками, ни доверчивыми огромными глазищами. Надо как можно быстрее найти священника и обвенчаться с ней. А сначала — припугнуть ее хорошенько, чтоб не вздумала сбежать, когда начнет светать».

— Держись поближе ко мне, не отставай, — прохрипел он. — Здесь водятся волки и медведи. И прислушивайся — за нами может быть погоня.

— Хорошо, — пролепетала она, и по ее испуганному голосу Саймон понял, что своими словами добился нужного эффекта…

К тому времени, как они вышли из леса на широкое поле, Евангелина едва волочила ноги. Впрочем, старик тоже явно устал, его шатало, но он продолжал упорно идти, сгибаясь под тяжестью своей ноши.

На поле сушились пышные стога сена, и девушка испытала даже не облегчение, а настоящее счастье, когда ее спутник сказал, что они заночуют в одном из стогов. Правда, она сомневалась, что сможет уснуть на колючем сене, раньше ей никогда не приходилось ночевать в таких условиях. Для изнеженной Евангелины всегда были взбиты расторопными слугами пуховые перины. Но стоило ей лишь упасть на мягкое сено, душистый запах которого немного дурманил голову, как она тут же провалилась в сон.

Еве казалось, что она только закрыла глаза, как ее уже стал будить ее отвратительный спутник. Бездушный человек! Неужели нельзя дать поспать ей хоть немножко!

Он накормил ее ягодами и орехами, которые успел набрать в лесу, пока она спала, и отвел к реке, чтобы Ева смогла напиться и умыться.

Но времени на утренний моцион старик отвел ей не много, и нетерпеливо потребовал, чтобы она поторопилась.

По пути к видневшейся вдалеке деревне Ева заметила, что ее спутник без своего мешка, зато к его поясу был привязан небольшой кошель.

— Где ваш мешок? Забыли его? — спросила она.

— Припрятал, потом вернусь за ним, — неожиданно сказал он, чем несказанно удивил девушку. Кажется, ее странный спутник впервые ответил на ее вопрос!

— А вы не боитесь, что его найдет кто-то другой? В мешке что-то важное? — радуясь возможности поговорить, поинтересовалась она. Но в этот раз старик не был столь щедр на слова и ограничился лишь раздраженным взглядом.

Впрочем, Ева тут же забыла про мешок, когда поняла, что идут они вовсе не в деревню, а к старой церкви, находившейся чуть в стороне от домов, на небольшом холме.

Девушка встала как вкопанная на дороге, и ее спутник тоже остановился и выжидающе посмотрел на нее.

— Ты клялась, — сухо напомнил он.

— Но сейчас не время… Я думала, мы сначала отправимся к моему отцу, — растерянно пролепетала она. Она должна его переубедить! Просто обязана! Иначе ей действительно придется выйти замуж за этого мерзкого старикашку.

— Мы к нему обязательно отправимся. — Обещание в хриплом голосе звучало зловеще.

— Но я не могу выйти за вас без благословения моих родителей, — пыталась найти отговорку Ева.

Но он лишь рассмеялся над ее последним заявлением.

— И они нас благословят? — с издевкой в голосе спросил он.

Конечно, нет. И они оба это знали.

Евангелина смотрела в искаженное ухмылкой лицо своего жениха. При свете утра выглядеть лучше он не стал. Вид его был изможденный, сам он зарос грязью. Хотя девушке показалось, что он моложе, чем она решила изначально, но определить его возраст она не бралась.

А герцог Рокуэлл так молод и красив, и не такой уж он и повеса, с тоской вспомнила о своем первом женихе Евангелина.

— Я не сказала вам, что помолвлена…

— Не важно, черт подери. — Он начинал терять терпение.

— Вас не пустят в таком виде в церковь… — Это была последняя жалкая попытка, и естественно, она провалилась.

— Пустят. Еще и рады мне будут.

— Зачем вам это? Вы боитесь, что отец не даст вам вознаграждение, если вы вернете меня ему? Так я сама отдам вам все, что у меня есть!

— Ты и так отдашь, когда станешь моей женой.

— Но…

— Хватит, — отрезал он. — Передумала за меня выходить?

Евангелина подавленно молчала. Что он сделает, если она нарушит клятву? Бросит ее здесь? Но это не так уж и плохо, она обратиться к деревенским жителям и попросит их отвезти ее к отцу.

И она готова была нарушить свою клятву, потому что быть женой этого отвратительного старика казалось ей хуже смерти.

— Славно, — насмешливо протянул он. — Я-то хотел поступить, как честный человек, но…

Он сделал паузу, и Ева испуганно замерла. Что значит это страшное «но»? Что задумал этот мерзавец?

— Придется нам жить во грехе, — закончил он свою мысль. — Будешь жить со мной в моей лачуге и рожать ублюдков.

Евангелина в ужасе отшатнулась от него. Что за страшную судьбу он ей готовит?! Она посмотрела в сторону деревни. Бежать туда и просить о помощи? Но старик, будто прочитав ее мысли, добавил:

— Я тебе шею сверну, если лишнее движение сделаешь или слово скажешь.

И по его холодному взгляду она поняла, что именно так он с ней и поступит.

Он так и думал, что она заартачится. А ведь с виду — чистый ангел, даже в этом порванном измятом платье, к которому прилипли соломинки, с растрепанными волосами. Но характер у нее есть — это несомненно. И даже стойкость.

Саймон вспомнил, как утром, лежа рядом с нею и разглядывая ее, обнаружил на ее ноге, на икре, длинную глубокую царапину с запекшейся кровью. Наверное, она распорола ногу, когда вскрикнула тогда в лесу. Другая на ее месте устроила бы истерику, или попросту упала бы и отказалась встать. А эта крошка молча шла за ним еще добрых два часа, пока они не вышли к полю…

Девушка лежала, свернувшись калачиком, но подол ее платья, превратившийся после ночного путешествия по лесу в лохмотья, задрался выше колен. Не будь этой страшной царапины — зрелище было бы самое очаровательное, даже несмотря на порванные грязные чулки, — таких стройных ножек и изящных лодыжек Саймон, который считал себя неплохим знатоком женской красоты, еще не встречал.

Во сне она смешно надувала губки, будто ждала поцелуев, и сладко сопела. Такая мягкая, нежная, а эти ее кудряшки придавали ей абсолютно беззащитный вид.

Взгляд его вернулся к ее ножкам.

Он даже удивился, что вид этих ножек вдруг на него подействовал, — ведь он был так голоден и измучен, что, казалось, спустись к нему с небес сама Афродита, обнаженная и прекрасная, он равнодушно отвернулся бы от нее.

Чтобы отвлечься от так некстати пришедших в голову мыслей, Саймон, убедившись, что девушка крепко спит, отправился в лес. Он спрятал в развилке старого дуба свой мешок, предварительно забрав из него увесистый кошель с золотом на расходы в пути, а потом набрал лещины и ягод. Насытившись немного сам, он решил, что и спутнице надо подкрепиться, иначе она не сможет идти или упадет в голодный обморок перед алтарем.

Он возвращался к своей будущей жене в хорошем расположении духа. В припрятанном мешке были золото и драгоценности на многие тысячи фунтов. Желудок получил хоть небольшую порцию еды. И дело оставалось за малым — закрепить свои права на дочь лорда Корби. И тогда — тогда граф Филипп Беркшир, отец Саймона, наконец, будет отомщен!

Ева исподлобья поглядывала на деревню, раскинувшуюся под холмом. Несмотря на ранний час, жители уже проснулись и занимались своими делами. Ева не представляла, как можно подняться в такую рань, и при этом еще быть бодрым и веселым.

«Может быть, все-таки стоит попросить о помощи?» — раздумывала она, нехотя шагая вслед за своим женихом.

— Запомни, девушка, — неожиданно заговорил он. — Мне терять нечего, а, если ты решишь обмануть меня, то простишься с жизнью.

— Я это уже поняла, — огрызнулась Ева. Этот сумасшедший старый пень точно свернет ей шею, если она позовет на помощь.

Он так резко остановился и обернулся к ней, что она чуть на него не налетела.

— Нет, не поняла, — прохрипел старик, буравя ее злым взглядом. — Я сдохну, но до тебя дотянусь!

Он вдруг приподнял край своей грязной свободно висящей на изможденном теле рубахи и продемонстрировал Еве кинжал за поясом.

— Посмей только на помощь позвать, на куски порежу!

Еве хотелось кричать, ругаться. Самая страшная брань, которую она только могла придумать, готова была сорваться с ее языка, но она не посмела и слова сказать этому ужасному человеку. Она пылала от гнева и желала своему мерзкому женишку провалиться как можно глубже под землю, и желательно сию секунду. Только он наверняка ее за собой утащит…

Но, по мере приближения к церкви, гнев ее постепенно угасал, уступая место отчаянию. Невозможно! Это невозможно! Как она могла попасть в такую ситуацию?! Еву затрясло, на глаза навернулись слезы.

— Сжальтесь! — выдохнула она в спину старика, но тот лишь упрямо дернул головой, даже не взглянув на нее.

По пути им попался худой оборванный мальчишка-подросток, тащивший на спине вязанку хвороста. Неожиданно спутник Евы окликнул его:

— Эй, сынок! Пробегись-ка по деревне, скажи, богатый господин женится, всех на свадьбу приглашает.

Во взгляде подростка прочиталось сильное сомнение в богатстве жениха, но серебряная монета, упавшая в ловко подставленную ладонь, заставила паренька отбросить сомнения, бросить свой хворост и стрелой помчаться по дороге. Старик же, цепко ухватив Еву за локоть, повел ее дальше.

И вот они были в прохладном полумраке маленькой деревенской церквушки. Кроме них, здесь находились толстый, еще довольно молодой, викарий, мальчик-служка, зажигавший свечи перед алтарем, и еще несколько прихожан. Может быть, будь в церкви больше людей, Ева бы и решилась ослушаться своего жениха. Бросилась бы в сторону, укрылась за спинами людей, молила бы их о помощи. Но людей было мало, и это отчаянное предприятие заранее было обречено на провал.

Старик обратился к священнику.

— Грешны мы, святой отец, — сразу приступил он к сути дела. — Ночь на сеновале провели. Каемся и обвенчаться хотим.

Ева глаз не могла оторвать от пола. Большего унижения она еще не испытывала. Он говорил так громко! Все в церкви слышали и осуждали ее, как распутницу.

Святой отец перевел взгляд на подавленную девушку. Она не протестовала против брака, но выглядела так, будто готова была умереть на месте.

— Раскаивается, — пояснил ему жених, и в его голосе Еве почудилась ирония, за что она возненавидела его еще больше.

Священник осуждающе покачал головой и стал было читать им проповедь, но жених Евы неожиданно прервал его:

— Как можно быстрее мы желаем обвенчаться, так как грех наш велик. Но, может быть, небольшое пожертвование вашей церкви уменьшит нашу вину?

С этими словами он извлек из кошеля не менее двадцати золотых соверенов и вручил их священнику, у которого при виде «небольшого» пожертвования глаза сделались круглыми, словно блюдца.

…Их обвенчали довольно быстро. Когда святой отец спросил, согласна ли Евангелина Мария Корби стать женой Саймона Реджинальда Шелтона, Ева тихо сказала «Да».

Словно сквозь туман девушка видела, как теперь уже ее супруг раздает монеты свидетелям венчания, напутствуя тех выпить за счастье молодых. А потом он повел ее к выходу. У церкви собралась целая толпа любопытных. На грязных, оборванных молодоженов смотрели с удивлением. Но тут Саймон стал кидать в толпу монеты, требуя, чтобы все желали им счастья и пили за их здоровье, и толпа оживилась, послышались радостные выкрики. Еве показалось, что муж не меньше сотни раз назвал имена своё и её мерзким каркающим голосом.

«Он хочет, чтобы все знали, что мы поженились! Зачем? Почему? — металось у нее в голове. — Он не сумасшедший! Ему что-то нужно…»

Евангелина была абсолютно раздавлена произошедшим. Такого мужа она не могла себе представить даже в страшном сне. Но это был не сон. Ее прекрасная жизнь была разрушена.

ГЛАВА 3

10.

Саймон не стал задерживаться в деревне, где их могли искать разбойники. Он купил для себя хорошие кожаные сапоги и мешок с провизией, — и вместе со своей женой отправился в путь. Он надеялся к вечеру добраться до трактира старого Бреди. В трактире были гостевые комнаты и даже ванна, о которой он столько мечтал. Там они с женой смогут отдохнуть.

С женой! Ха! Кто бы мог подумать, что он так быстренько побежит жениться? Да еще и будет угрожать несчастной девице ножом, требуя, чтобы она вышла за него! Конечно, он не причинил бы ей вреда, это было бы уже слишком, но он не мог не воспользоваться выпавшим ему шансом. Нужно было припугнуть девчонку.

Он не питал к ней ненависти или неприязни, как к дочери своего врага, и даже испытывал к ней симпатию. Ей просто не повезло, она стала его оружием, единственным способом отомстить лорду Корби. Когда-то этот человек отнял у него родного отца, и теперь Саймон был намерен поступить с ним подобным образом. Никогда лорд Корби не увидит свою дочь, — и Саймон мечтал сообщить ему об этом лично.

Но, прежде чем явиться к Корби, он решил закрепить свои права на жену. Хочет девчонка того или нет, но сегодня у них обязательно должна состояться первая брачная ночь. И тогда ее отец уже не сможет оспорить их брак, он ничего уже не сможет изменить.

Они неспешно двигались через лес по широкой дороге. Он впереди, она позади. Но постепенно Саймон стал замечать, что девушка все больше отстает, явно уставшая после долгой ходьбы. Он решил сделать привал. Они разместились на небольшой поляне и плотно пообедали. Саймон не стал торопить девчонку и дал ей немного отдохнуть.

Хм… девчонка… жена… Он столько раз произнес ее имя перед церковью, но сейчас никак не мог вспомнить, как ее зовут.

Саймон взглянул на нее. Она сидела на траве, привалившись спиной к дереву. Видимо, лесной пейзаж подействовал на нее умиротворяюще: черты лица ее разгладились, и она не казалась уже такой несчастной и подавленной.

Сквозь зеленую листву весело светило солнце, будто лаская девушку своими теплыми лучами. Она полузакрыла глаза, подняла вверх личико, подставив его ласковому светилу, мягкие полные губы ее слегка приоткрылись. У нее был округлый подбородок и нежная, белая, как лепесток нарцисса, шея. Ниже Саймон старался не смотреть, — довольно глубокое декольте открывало две восхитительные округлости с манящей ложбинкой меж ними. Над левой, будто ягодка черники в молоке, красовалась родинка, от которой голова начинала кружиться, а сердце скакать галопом.

Девушка сорвала колокольчик и сейчас бессознательно теребила его пальцами; затем подняла руку и заложила цветок за корсаж. Пролетавшая мимо маленькая бабочка приняла ее, видимо, за нечто неживое и опустилась ей на грудь. Девушка, не шевелясь, скосила глаза вниз, улыбнулась уголками губ и, кажется, затаила дыхание, следя за пугливым насекомым, которое вольготно расположилось как раз рядом с цветком, сверкая на солнце голубыми, чуть подрагивающими крылышками.

Саймон невольно позавидовал бабочке; и его жена вдруг показалась ему лесной колдуньей, знающей язык зверей и птиц и секреты трав.

Заглядевшись на прелестную спутницу, Саймон подался вперед к ней. Девушка уловила его движение и взглянула на него. С лица ее тут же сошло радостное выражение, сменившись откровенной неприязнью. Бабочка вспорхнула с ее груди и унеслась в небо. Очарование было разрушено. Саймону показалось даже, что солнечный свет потускнел.

— Как тебя зовут? — спросил он.

Она презрительно фыркнула.

— Старческий маразм? Забыл, на ком женился? — язвительно спросила она.

Да, очарование было разрушено, а настроение испорчено. Саймону тоже захотелось сказать ей какую-нибудь гадость.

— На ком женился, я помню, а имя мне твое не важно, буду звать тебя, как мне вздумается.

— В таком случае я тоже буду звать тебя, как мне вздумается.

Ну и штучка! Такого Саймон не ожидал. По его представлениям она должна была плакать, проклиная свою судьбу, что свела ее с ним — и, конечно, она должна бояться его. Почему она не делает ни того, ни другого?! Ничего, он это исправит.

— А я даже открою тебе мое второе имя, моя сладкая пампушечка.

Девушка скривилась, услышав, как он ее назвал.

— Дай-ка угадаю, — сказала она. — Тебя зовут Облезлая Обезьяна?

Саймон был оскорблен до глубины души. Не будь она женщиной, он бы заставил обидчика проглотить эти слова вместе с собственным языком!

— Джек Гром, — вскинув подбородок, высокомерно произнес он.

Недоверчивый взгляд был ему ответом. Она отвернулась и стала смотреть на кусты и деревья. Разочарованный такой реакцией, а, вернее, отсутствием последней, Саймон тоже отвернулся от нее, а потом объявил об окончании привала.

Некоторое время они шли в молчании.

— А твои разбойнички славно тебя берегли: хранили, словно сокровище, под замком, — услышал он ее насмешливый голос в спину.

— Я был им очень дорог, — тут же отозвался он, и вдруг улыбнулся в бороду. А его жена забавная. Маленькая острая штучка.

Саймон вспомнил, как ее зовут.

— Евангелина, — будто пробуя ее имя на вкус, тихо сказал он.

Она фыркнула за его спиной.

— Вспомнил, Облезлая Обезьяна? А вот я твои имена забыла, и первое, и второе.

Напрашивается, мерзавка!

— Уверен, сегодня ночью ты их оба вспомнишь, мой розовый бутончик, — многообещающе хмыкнул он. И добился своего, хоть и сам был не рад этому. Ева побледнела, лицо ее стало сумрачным. Она опустила глаза и неохотно поплелась за ним по дороге, еле волоча ноги, так что ему приходилось останавливаться и ждать ее.

Итак, первой брачной ночи быть! Он желал этого, и вдруг понял, что хочет ее прямо сейчас. Но нет, он дождется вечера. В трактире он сможет отдохнуть и отмыться от въевшейся в кожу грязи.

Сегодня утром он пытался вымыться в реке, но вода была холодной, а он был слишком слаб, и ему это плохо удалось. Хорошо бы еще отрезать эту отвратительную бороду, — совсем. Пока он был Джеком Громом, он носил усы и небольшую бородку. Но теперь решил окончательно покончить с этими украшениями на лице.

Он подумал об этом — и у него почему-то потеплело на душе оттого, что он представил, как Ева удивится, когда увидит его немного обновленным. И поймет, что он не так уж и стар и уродлив. Это может немного смягчить ее по отношению к нему.

Была и еще одна причина, по которой он решил не торопиться с брачной ночью. Он банально боялся оплошать. Он был измучен и слаб.

Но ничего! Хороший ужин, ванна и пара часов сна в нормальной постели, — и он снова будет готов на подвиги!

Он жалел теперь, что рассказал ей, что это он Джек Гром. Зря. Но она его разозлила…

Но он не солгал жене.

Да-да, совсем недавно Саймон главенствовал в этой шайке! Его воля, его решения были законом, никто не смел перечить ему. Но весы судьбы разбойничьих атаманов — ненадежная вещь; и они склонились в пользу Мича после двух сорвавшихся ограблений, в неудачах которых хитрый Петля обвинил главаря.

К тому же, разбойникам не нравился приказ атамана не нападать и тем более не насиловать женщин, — а ведь именно женщины — самая легкая добыча для тех, кто промышляет на больших дорогах. Но Саймон был тверд и непреклонен, и до поры до времени его слушались.

О том, что богатый клиент едет по дороге, проходящей недалеко от разрушенного замка, сообщал Джеку Грому старый Бреди, трактирщик с ближайшего постоялого двора. Он присылал в замок своего огромного мастифа с запиской, прикрепленной к ошейнику. Атаман щедро платил осведомителю за эти услуги.

Когда, распаленные и взбудораженные подначиваниями Мича, бандиты устроили собрание и объявили, что не хотят больше видеть своим вожаком Джека Грома, Саймон начал настаивать на решении вопроса о верховенстве в шайке по старому разбойничьему обычаю — в поединке на ножах.

Мич Петля знал, что атаман превосходно владеет этим видом оружия, и понимал, кому достанется победа. Поэтому, недолго думая, он, воспользовавшись моментом, когда главарь отвернулся от него, оглушил того ударом по голове и велел посадить его на цепь в камеру подземелья, резонно решив, что бывший атаман может еще пригодиться. В конце концов, за голову Джека Грома была объявлена неплохая награда, — и алчный Мич уже видел, как сыплются ему в руки золотые, когда он отнесет эту голову шерифу в ближайший городок. Но он не торопился сдавать Грома, с тех пор, как Мич возглавил шайку и дал волю бандитам убивать и насиловать, награда за поимку Джека Грома возросла в разы. Кто знает, сколько власти дадут за драгоценную голову бывшего атамана через месяц-другой.

Таким образом, Саймон, он же Джек Гром, и провел почти месяц в подземелье замка. Но теперь он был свободен — и не только свободен, но и, волею Провидения, вознагражден за все претерпленные им страдания: настало время отмщения лорду Корби, самому главному врагу, и от этого сладостного мгновения Саймона отделяли не дни, не месяцы и не годы — а какие-то минуты! Ибо та, кого Бог послал страждущему для свершения мести, была рядом, и не подозревала, какую участь готовит ей и ее отцу ее спаситель…

***

Лес кончился, путники вышли на дорогу, ведущую к трактиру, которая лежала вдоль крутого берега, отделенная от реки полосой зеленого луга. Вот здесь-то и ждала Саймона первая большая неудача: целая кавалькада двигалась им навстречу.

— Черт подери! — с большим чувством сказал он.

Впереди ехал — о, Саймон его сразу узнал, хотя прошло столько лет! — лорд Корби собственной персоной, в окружении охраны. Неожиданно среди этих людей Саймон увидел Мича Петлю. Этого только не хватало!..

— Отец! — раздался истошный вопль за спиной Саймона. Его жена пролетела мимо него, и он едва успел схватить ее за талию, удерживая бьющуюся девушку.

— Вон он! Это Джек Гром! — закричал Петля, указывая на своего бывшего атамана пальцем.

— Черт подери! — снова воскликнул Саймон. Разоблачение не входило в его планы, ведь за голову Джека Грома обещана большая награда.

В их сторону поскакали вооруженные всадники из охраны лорда. И Саймон понял, что нужно бежать. Он пытался тащить жену за собой обратно к лесу, но она отчаянно сопротивлялась. Пришлось отпустить ее.

Он оставил ее и побежал через луг к реке, услышав за собой повелительный голос, крикнувший:

— Взять его живым или мертвым!

Он слышал конский топот за спиной и выстрелы; его преследовали до самого берега. Уже почти на краю обрыва он почувствовал, как сзади что-то злой осой вонзилось в плечо. Саймон взмахнул руками, набрал в грудь воздуха — и прыгнул в реку вниз головой, уйдя на самую глубину. Темная вода сомкнулась над ним, скрыв его от погони.

11.

— Ну что там? — Лорд Корби прижимал к себе дочь, посадив ее перед собою в седло, благодаря про себя небо, что она жива, и что они так скоро нашли ее.

— Милорд, он, кажется, утонул. Мы в него точно попали — на траве у берега кровь. И он не выплыл.

Лорд почувствовал, как задрожала Ева. Что сделал с ней этот мерзавец?..

— Прочешите берег. И за другим тоже смотрите. Упустите разбойника — пеняйте на себя.

— Все будет исполнено, милорд. Камышей тут почти нет, берега просматриваются хорошо. Он никуда не денется.

— От ваших молодцов не уплывет, ваша светлость, — угодливо сказал Мич. — А, может, и впрямь на дно пошел.

Лорд надменно взглянул на это жалкое подобие человека, осмелившееся заговорить с ним. Мич съежился, прикусив язык.

Все то время, что его схватили, он изображал из себя тупого малого, идиота, на которого и внимания обращать не стоит. И, кажется, ему поверили, — во всяком случае, почти не следили за ним, ограничившись тем, что связали ему руки; но веревку по дороге он успел ослабить.

Теперь осталось только дождаться подходящего момента — и попытаться бежать.

Если б не разбойничья казна, он бы не попал в эту переделку. Но жадность пересилила чувство самосохранения и, когда в замок — приют шайки — вдруг нагрянули вооруженные люди, и все бандиты пустились наутек, Петля, вместо того, чтобы последовать за товарищами, бросился в комнату, где стоял заветный сундучок.

Обнаружив, что он опустел, Мич так оторопел, что замешкался, пытаясь сообразить, куда девались деньги и драгоценности, — и был схвачен. После короткого допроса, поняв, что напавшим на замок нужна девчонка из кареты, он повел их в подземелье. Уже, впрочем, догадываясь, что одна из птичек оттуда улетела. Когда же увидел, что обе клетки пусты, изобразил тупое изумление, с трудом сдержав ярость. Пленник освободился, забрал девицу — и был таков, да еще и всё награбленное с собой прихватил!

Люди лорда едва не прибили Мича, и ему с большим трудом удалось убедить их, чтобы ему оставили жизнь. Он еще пригодится им: он знает, как выглядит Джек Гром, он поможет найти и преступника, и девчонку… то есть, молодую леди. Они не могли уйти далеко.

***

— Ищите его! Все! — приказал лорд Корби. Охранники послушно хлестнули лошадей, поскакали к обрыву. Ева продолжала мелко дрожать, прижимаясь к крепкой груди отца. Потом сказала:

— Он был очень изможден. И его ранили. Папа, неужели он утонул?..

— Он ничего тебе не сделал, милая?

— Н-ничего. Почти. Только женился на мне.

Лицо Кристофера Корби потемнело, холеные пальцы сильнее сдавили плечи дочери. Но нет, конечно, ему послышалось… Или она не в себе после всех ужасов этой ночи.

— Посмотри на меня, дитя мое, — мягко сказал он, приподнимая ее подбородок, заставляя поднять лицо, впиваясь взглядом в ее серые глаза — такие всегда невинные и чистые, а сейчас потемневшие и мрачные. — Что ты сказала?

— Что я — его жена. Мы обвенчались. Этим утром. В деревне. На глазах у всех, — ровным безжизненным голосом, абсолютно спокойно произнесла она.

Нет, она не бредит. И он не ослышался. Господи всемогущий, помоги!

— Ева, доченька. Ты понимаешь, что говоришь?

— Да, папа. Ты можешь справиться в деревне. Она там, за лесом, — она слабо махнула рукой. — Нас обвенчал викарий — такой толстый, молодой. Ночью мы долго шли через лес. Потом спали в копне сена. И, наверное, он правильно сделал, что женился на мне. Моя репутация все равно была погублена.

Из всех этих фраз в измученный бессонной ночью и навалившимся жутким известием мозг лорда Корби вонзилась лишь одна. Невыносимая. Обжегшая огнем.

— Ты с ним спала?..

Она кивнула, залившись краской и опустив глаза.

— О Боже правый!.. — простонал лорд.

Мич не мог не воспользоваться моментом. Его светлости и девчонке было не до него. Охранники все еще были у берега. Петля освободил руки от пут и тронул лошадь пятками. Она медленно двинулась в сторону леса. Отъехав от лорда на достаточное расстояние, бандит пришпорил коня и помчался галопом. Лишь оказавшись далеко за стеной спасительных деревьев, он остановил лошадь и вытер пот, заливавший глаза.

И ухмыльнулся, вспомнив разговор, невольным свидетелем которого стал. Дочь всемогущего лорда Корби — замужем за атаманом Джеком Громом! Вот так новость! Её надо обдумать. Это может пригодиться, — особенно теперь, когда притон раскрыт, а разбойничья казна бесследно исчезла.

Часть вторая (1)

ЧАСТЬ 2

ГЛАВА 1

Отложив вышивание, Ева подошла к окну — и испуганно вздрогнула. Она прекрасно видела главные ворота замка, через которые стражники пропустили сутулого старика. Но нет, этот был слишком низок для ее мужа.

Сколько времени она будет так же вздрагивать, увидев какого-нибудь пожилого мужчину, вглядываться в его фигуру, черты лица? Впрочем, все напрасно. Ева с ужасом осознавала, что не помнит лица того, с кем обвенчалась. Большую часть времени, что они провели вместе, она либо старалась не смотреть на него, либо видела его спину. Она не сможет узнать своего мужа при встрече!

На просьбу отца описать человека, за которого она совсем недавно вышла замуж, Ева ничего дельного ответить не смогла. Высокий, седой, грязный; голос хриплый, срывающийся — это все, что она смогла вспомнить.

Отец велел забыть ей все и не мучить себя. Ее муж утонул. Его ранили, и он не выплыл.

Вот только тело Саймона Реджинальда Шелтона так и не нашли…

Когда она назвала это имя отцу, тот побелел.

— Саймон?.. — вдруг севшим голосом переспросил лорд Корби.

Ева кивнула, чувствуя, что это имя что-то значит для ее отца.

— Но это невозможно… Тот человек, который был с тобой тогда, совсем старик… — будто размышляя вслух, пробормотал лорд.

— Да-да, отвратительный старик!

— Сколько ему лет?

— Пятьдесят, если не больше.

— Это какая-то ошибка. Роковое совпадение.

Ева с тревогой смотрела, как отец опустился на стул и стал массировать грудь в области сердца. Это тревожило ее. Отец явно был нездоров. К нему даже приходил доктор.

Девушка боялась лишний раз волновать лорда, она считала, что он заболел от переживаний за нее. Это она виновата!

— Папа, а если он все-таки вернется? Что, если он не утонул? — как-то осмелилась спросить она.

— Он не вернется, — неожиданно уверенно ответил лорд и, видя полный сомнения взгляд дочери, пояснил: — Он преступник и, если он здесь появится, его повесят.

Ева была немного шокирована откровенностью отца. Но в глубине души понимала, что для нее исчезновение мужа будет лучшим выходом из нежеланного супружества.

— Он утонул, Ева. Забудь о нем.

Забудешь тут, когда она вздрагивает при виде каждого пожилого человека!.. Будто издеваясь, стражники пропустили в ворота сразу двоих стариков. Но оба были непохожи на ее мужа: один толстый, другой лысый.

В сильнейшем раздражении Ева отвернулась от окна. Хватит с нее! Невозможно так жить! Она дала себе слово забыть об этом человеке и никогда не вспоминать о нем больше. Но выполнить это обещание было не так-то просто…

Камеристка мисс Берри делала Еве прическу, когда в комнату вплыла леди Корби. Как узнала Ева от Дафны, мать сразу догадалась, куда сбежала дочь, и буквально через несколько часов после бегства Евы последовала за ней в поместье мужа.

Несчастная камеристка, которую разбойники, не соблазнившись ее дебелыми прелестями, попросту оставили в лесу, на свое счастье, как раз вышла в темноте навстречу карете леди Корби.

Надо отдать должное супруге прокурора: она тотчас приказала своим сопровождающим разделиться. Одни бросились искать пропавшую дочь милорда и грумов, другие поскакали в замок, чтобы предупредить лорда Корби.

Уже через несколько часов, благодаря столь решительным действиям миледи Корби, все мужское население поместья отца Евы было поднято на ноги и прочесывало окрестные леса и поля, вскоре найдя логово шайки Джека Грома, в котором, увы, Евы уже не было…

Но поиски продолжались. И, как не раз со вздохом думала Евангелина, совсем немного времени отделяло ее от освобождения из рук проклятого Джека Грома, — ведь отец и его люди нашли ее буквально через час после рокового венчания!

И, если б она нашла в себе силы сопротивляться, не уступить негодяю, не сказать «да» священнику перед алтарем, — она была бы сейчас свободна. И с радостью пошла бы за кого угодно! Хоть за герцога Рокуэлла!

***

Оказалось, именно о герцоге и пришла поговорить с нею мать. Отпустив камеристку (та не знала о замужестве Евы, от слуг это тщательно скрывали), леди Корби села на софу и сообщила дочери, что как раз в то время, как Ева сбежала в поместье к отцу, у нее был разговор с его светлостью, и он официально попросил руки Евангелины.

— Это огромная честь. Рокуэлл из старинного знатного рода, ты станешь герцогиней.

— Но, мама, — возразила, зарумянившись, Ева, тихим голосом, — я же замужем…

Леди Корби поистине королевским движением руки отмела этот слабый аргумент.

— Твой муж, если можно так его назвать, на том свете. И я бы хотела, Евангелина, чтобы впредь ты даже не упоминала ни о нем, ни о своей… ошибке. Слава Господу, ты осталась невинной, и герцогу Рокуэллу не придется ничего объяснять или оправдываться перед ним. Ты достанешься ему чистой, как горный снег.

Щеки Евы стали пунцовыми, когда она вспомнила об учиненном над нею по приказу матери осмотре врача. И лишь облегчение в глазах отца, когда он услышал, что дочь по-прежнему девственна, примирило Еву с этой унизительной процедурой.

Ева опустила голову, нервно теребя непокорный каштановый локон, выбившийся из прически. Мать права: надо забыть всё, как забывают страшный сон. Жить дальше, не оглядываясь на прошлое. И — стать более послушной, смирить упрямство, отказаться от девических мечтаний и пустых иллюзий.

Недавние ужасные события показали: она, Ева, была слишком строптива, слишком своенравна и горда. И — к чему всё это привело? Она одна виновата в том, что с нею произошло! И должна загладить свою вину — и перед родителями, и перед собою. И, если для этого нужно обвенчаться с нелюбимым человеком, — она сделает это. В конце концов, это участь почти всех девушек ее положения. Много ли у нее подруг, вышедших замуж по любви?..

И Ева подняла голову и, глядя в холодные глаза матери, сказала:

— Хорошо, мама. Я согласна стать женой герцога Рокуэлла.

ГЛАВА 2

Старый Бреди равнодушным взглядом окинул красивого, элегантно одетого господина, переступившего порог его таверны. Хоть Бреди и был здесь хозяином, но никогда не выходил приветствовать клиентов, возложив эту обязанность на своего старшего сына и невестку. Те были более услужливы, в отличие от угрюмого неразговорчивого старика.

Вот и сейчас хорошенькая невестка бойко подскочила к новому клиенту и, приветливо улыбаясь, предложила вкусный ужин и комнату. Тот согласился и направился к стойке, за которой как раз стоял Бреди.

— Привет, старик, — сказал он, облокачиваясь на дубовую перегородку.

Бреди неохотно кивнул, бросив на незнакомца недовольный взгляд. Но промолчал, старательно сдерживая свой норов. Сын очень просил его об этом, — тем более, этим вечером, когда у них остановился не кто-нибудь, а сам герцог в сопровождении целой своры расфуфыренных баранов.

— Что нового в наших краях? — как ни в чем ни бывало, продолжал расспрашивать его пришлый.

Его голос показался Бреди знакомым, и он повнимательнее присмотрелся к богачу.

Мужчина был чуть выше среднего роста, строен и широк в плечах. Смазлив — женщины от таких с ума сходят. На вид лет тридцати. Светлые волосы с белыми выгоревшими прядями были собраны в хвост, контрастируя с ровным, нездешним, загаром.

Бреди точно встречал этого красавчика-щеголя раньше, но где? Взгляд его впился в лицо клиента. Серо-зеленые глаза весело смотрели на хозяина трактира. Мужчина явно забавлялся тем, что старик его не узнает. Но в тоже время была в этих глазах колкость, которую не могли смягчить даже веселые искорки.

Что ж, эта физиономия побывала явно не в одной драке, подумал Бреди: горбинка на носу выдавала, что тот был когда-то сломан; на лице несколько мелких шрамов, не портящих общей картины, но выдающих в этом человеке бойца. Один из шрамов красовался как раз под нижней губой, зрительно делая ее полнее. Волевой подбородок и четко очерченные губы выдавали личность целеустремленную, сильную.

Да, бабы такого должны любить, вновь мелькнуло в голове у трактирщика. Но, к счастью, бабой он не был, и любить этого знакомого незнакомца не собирался, а лишь разозлился, не понимая, кто перед ним.

— Как наш дорогой песик Фибс поживает? — усмехнулся, видя недовольство Бреди, мужчина.

И тут трактирщика осенило.

— Джек! — ахнул он.

— Он самый, — рассмеялся тот.

— Ну и смазливая же у тебя рожа! Зачем бороду и усы сбрил?

— Так красавец же!

Бреди лишь головой покачал, усмехаясь в густую бороду. Он уже начал догадываться, зачем Джек избавился от растительности на лице.

— Я-то думал, ты помер уже, — сказал он.

Но Джек неожиданно зло мотнул головой:

— Не дождетесь.

— А твои ребята здесь были, сказали, утонул ты. Ну, и собаку просили. Но я этого Петлю на дух не переношу, и послал его.

В ответ Джек невесело улыбнулся и попенял трактирщику:

— Хоть бы пива мне налил, старый.

Бреди тут же засуетился. Джека он любил и не прочь был угостить старого доброго знакомого элем.

— А еще жаловались, что ограбил ты их, — добавил он, подвигая к собеседнику кружку с холодным напитком.

— Обидели они меня, — безразлично пожал плечами Джек. Он прихлебывал холодное пиво и с интересом поглядывал в сторону столов, за которыми шла игра в карты. За столами сидели явно состоятельные господа.

Эх, давненько он в карты не играл! Пополнить свой кошелек он был совсем не против, а с такими богатыми простофилями, как эти, сделать это было весьма легко.

— Вот видишь, сам герцог Рокуэлл моему заведению почет оказал, — с отвращением заявил трактирщик, проследив за взглядом Джека. Тот неожиданно радостно ухмыльнулся, и Бреди тоже заулыбался: понял, что сегодня вечером его светлость со своими прихвостнями рискуют остаться без панталон.

За двумя столами играли в криббедж, за третьим же, самым большим, за которым сидело шесть мужчин, — в брэг*. Именно здесь, судя по количеству кружек на столе и громким возбужденным голосам, шла самая крупная игра.

Бреди с пониманием смотрел, как Джек поправил кружевные манжеты и размял пальцы. Затем залпом осушил свое пиво и, велев трактирщику подать на большой стол самый лучший эль, двинулся к играющим в брэг.

Они как раз открыли свои карты, и самый богато одетый из них, очень красивый молодой человек, с раскрасневшимися щеками и тонкими, будто нарисованными на породистом лице, черными усиками, издал недовольный возглас.

— Сколько это будет продолжаться? Черт побери, неужели сегодня не мой день?

— Ваша светлость, вам ли пенять на судьбу? — подобострастно хихикнул выигравший, пододвигая к себе дрожащей от алчности рукой кучку золота. — Ваша жена скоро принесет вам такое приданое, о каком нам остается только мечтать!

Его светлость равнодушно махнул рукой; в свете свечей сверкнул крупный бриллиант на его мизинце.

— Сто тысяч фунтов — невесть какие деньги, господа. Я, бывало, за ночь проигрывал по десять тысяч.

Тут невестка старого Бреди выставила на стол бочонок эля, и господа оживились.

— Кто заказал этот бочонок? — спросил герцог.

— Я взял на себя такую смелость, ваша светлость, когда услышал, какой почетный гость нынче остановился здесь, — с низким поклоном сказал, приближаясь, светловолосый, хорошо одетый мужчина со шпагой на роскошной перевязи. — Разрешите представиться: Джеймс Догерти, эсквайр, всецело к вашим услугам.

Рокуэлл довольно милостиво кивнул:

— Вы очень любезны, сэр. У нас тут небольшая игра и застолье — по поводу моей помолвки. — Он еще раз окинул взглядом модный, прекрасно сшитый костюм эсквайра и, катая длинными пальцами по столу золотую монету и как бы намекая этим, что ставки немаленькие и тем самым давая возможность небогатому джентльмену с достоинством отступить, спросил: — Не хотите ли присоединиться к нам?

— С превеликим удовольствием, ваша светлость, — с готовностью отозвался Джеймс Догерти, присаживаясь на свободный стул и привычным движением поправляя шпагу.

— Сначала выпьем, господа, — угодливо улыбаясь, сказал один из свиты герцога, — за его светлость — и его красавицу-невесту!

Все дружно подхватили эти слова, за соседними столами тоже поднялись кружки. Рокуэлл поморщился, как будто провозглашенный тост был ему не слишком приятен, но выпил, пробормотав:

— Красавица-невеста… Льдышка, как и все леди. То ли дело девочки в борделях — у них нет ни плохих дней, ни головной боли.

В глазах нового знакомого герцог уловил какое-то понимание и одобрение, и вдруг обратился к нему:

— А вы женаты, сэр?

Кажется, вопрос застал джентльмена врасплох, — он немного смутился. Но быстро пришел в себя и ответил:

— Да, женат, ваша светлость.

— Давно?

— Больше месяца.

— Ну и как ваша жена? — Рокуэлл заговорщицки подмигнул и наклонился к собеседнику: — Не волнуйтесь, это останется между нами… Как она в постели? Холодная или нет?

Эсквайр помедлил, как бы обдумывая вопрос, но потом посмотрел прямо в глаза герцогу и сказал:

— Еще не знаю, ваша светлость.

— Как? — не понял Рокуэлл. — Как это — не знаете?

— Она сбежала от меня в день нашего венчания. К своему отцу, — охотно объяснил Догерти.

— Но почему? — не унимался его светлость.

— Вероятно, потому, что я предпочитаю звуку поцелуев звон монет на карточном столе, — лукаво улыбнулся эсквайр.

Тут все разразились хохотом, включая самого Догерти. Герцог похлопал его по плечу и, вытирая набежавшие на глаза слезы, сказал:

— А вы мне, черт побери, нравитесь, сэр! Я и сам тоже предпочитаю игру другим развлечениям!

— Так давайте же не будем терять время зря, — предложил Догерти, снимая с пояса туго набитый кошелек и развязывая его. Блеск золота отразился в темных глазах Рокуэлла, и герцог радостно осклабился. Игра началась.

***

Саймон действовал уверенно и быстро. Во-первых, расположить к себе герцога, дать тому понять, что он, Джеймс Догерти, простой и славный малый. Во-вторых, в игре так поднять сразу ставки, чтобы менее состоятельные игроки спасовали*. В-третьих, сначала дать Рокуэллу почувствовать вкус победы, проиграв ему несколько партий, а потом уже хладнокровно обобрать его как липку.

Очень скоро первые два маневра были удачно завершены, и Саймон остался вдвоем с герцогом за столом. Затем мнимый эсквайр проиграл три партии кряду, и его кошель заметно опустел. Рокуэлл сиял, заплетающимся от счастья и выпитого языком требовал еще эля себе и своему доброму приятелю Догерти.

Краем глаза Саймон видел, как Бреди разливает эль по кружкам, ловко разбавляет одну водой и лично, забыв о своей неприязни к господам, несет к столу его светлости.

Старик исподтишка подмигивал Саймону, вслух выражая радость по поводу выигрыша господина герцога. Мнимый эсквайр залпом выпивал эль, растерянно ерошил густые волосы и умолял его светлость продолжить игру, надеясь хоть немного отыграться.

Роль свою Саймон исполнял превосходно. Пожалуй, единственный момент, когда он немного растерялся, был тот, когда Рокуэлл осведомился у него, женат ли он. У Саймона было правило: не лгать, если этого не требуют важные обстоятельства. Ложь обычно тянет за собой следующую, и следующую, разматываясь, как нить из клубка; и потом распутать эту нитку нелегко.

Поэтому Саймон не стал лгать, и сказал, как есть, что женат. С герцогом и его прихвостнями он видится в первый и последний раз — так что какая разница, соврет он или скажет правду?

*Брэг— англ. разновидность покера

*Спасовать — отказаться от дальнейшего участия в игре.

Женат… как странно это звучит. Но Саймону определенно нравилось, и даже придавало значимости в собственных глазах, хотя он и не мог объяснить почему.

Вот только до законной жены невозможно было добраться. Даже увидеть ее Саймон не мог — не то что осуществить свои супружеские права. Это было и обидно, и немного смешно.

Саймон потер ноющее плечо, которое все еще давало себя знать. Если б не морская закалка — ему ни за что бы не удалось, раненому, ускользнуть от людей лорда Корби тогда, на реке. Но Саймон умел очень надолго задерживать дыхание и был прекрасным пловцом — и это спасло его от неминуемой расправы. Он переплыл под водой реку и затаился у берега на противоположной стороне реки.

Когда, наконец, люди лорда уехали, еле живой Саймон вылез из воды и, шатаясь от слабости, побрел неведомо куда. Его нашли рыбаки — к счастью, у него в кошеле на поясе еще были монеты, которые послужили достаточной платой за кров и не ахти какое, но лечение.

А, едва оправившись от раны, новоявленный зять лорда Корби начал искать пути проникновения в замок своего тестя.

Саймону казалось, что он изучил каждый камень в кладке высокой стены, опоясывавшей земли вокруг замка Корби. Да, лорд надежно укрылся за толстыми стенами. Такая предосторожность была понятна Саймону: старик наверняка нажил себе целую армию врагов, пока занимал пост канцлера. Не один Саймон желал сплясать на костях лорда, но тот был недосягаем.

Саймон также пытался попасть в замок через главные ворота, переодевшись то рыбаком, принесшим свой товар, то бродячим монахом. Но охрана его не пропустила, заявив, что лицо у него незнакомое.

…В стенах замка скрывалась женщина, на которую он имел все права, но он не мог до нее добраться! Если Саймон явится к тестю и потребует свою жену, лорд с радостью его повесит как Джека Грома. Корби не упустит возможности избавиться от своего врага: вряд ли он забыл о Саймоне Реджинальде Шелтоне. А вот если единственная дочь лорда Корби будет в руках Саймона… О! Тогда проклятому лорду волей-неволей придется смирить свою злобу и выполнить любое желание своего зятя.

Устав от безрезультатных попыток проникнуть в замок, Саймон решил навестить старого Бреди, чтобы немного отдохнуть и узнать последние новости. А тут — богатенький столичный хлыщ со свитой прихлебателей! Что ж, времяпровождение обещало быть приятным. Пощипать этих напыщенных гусей — что могло быть лучше?

«Гуси» горели азартом и весьма раззадорились. Саймон забавлялся. Он шутил с герцогом, тот пьяно хохотал, хлопал своего нового приятеля по плечу и смотрел влюбленными глазами. Саймону оставалось лишь надеяться, что целоваться тот не полезет.

Он приступил к последней части своего плана — обобрать герцога до нитки. Если его светлость не остановится вовремя — в чем Саймон не сомневался, — то останется даже без своей кареты, запряженной четверкой великолепных вороных. «Ну, ничего, как-нибудь обойдется, — хмыкнул про себя Саймон, — а подхалимам-приятелям работа будет: придется тащить своего знатного дружка к невесте на руках!»

Рачительная хозяйка трактира обновила выпивку на столе.

— Вот это женщина! — проводив ее пышные формы сальным взглядом, громко воскликнул Рокуэлл, и недовольно скривившись, добавил: — А моя…

Видимо, ожидавшаяся помолвка не давала ему покоя.

— Ну не печальтесь, ваша светлость. Может статься, ваша женушка окажется не такой уж и ледышкой, — подмигнул ему Саймон.

— А-а… — разочарованно махнув рукой, протянул герцог. — Если бы вы видели ее мамашу, мой дорогой друг, то не сказали бы этого. От этой высохшей воблы даже муж сбежал, иначе мне не пришлось бы тащиться из Лондона в такую даль. Вы, верно, слышали о лорде Корби?

От неожиданности Саймон поперхнулся пивом и закашлялся.

— Лорд Корби? — просипел он сквозь кашель.

— Да, я как раз женюсь на его дочери.

Но это невозможно! — металось в голове у Саймона. — Или возможно?

Итак, не только Мич Петля и охрана лорда посчитали его мертвым, — но и супруга. Хороша женушка, ничего не скажешь! Месяц вдовства — и вновь выскакивает замуж! Черта с два он отдаст Еву этому напыщенному павлину!

Кровь из носа, но ему нужно попасть в замок, и как можно быстрее! И, кажется, он знал, кто его туда проведет.

— Ах, вам невероятно везет, ваша светлость, — вздохнул Саймон, ловко меняя уже приготовленные, обещавшие победу, карты на другие.

Проигрыш дался ему на удивление легко. И это был сознательный проигрыш. Герцог сиял от счастья, Саймон же выглядел подавленным.

— Скажите, мой дорогой друг, мне показалось, или имя лорда Корби что-то значит для вас? — поинтересовался Рокуэлл, с довольным видом придвигая к себе очередную кучку золотых.

— Лорд Корби мой сосед. Не близкий, но все же… Мой отец много раз приглашал его на наши праздники, но лорд столь горд, что ни разу не посетил наш скромный дом. Однако уж никак не ожидал я, что нашу уважаемую всеми в округе семью не пригласят на помолвку дочери милорда, — печально поведал Саймон. Грубая наспех состряпанная ложь не нравилась ему самому, но ничего лучше в голову не пришло.

— Так я вас приглашаю! — тут же воскликнул герцог, пьяно упиваясь собственным великодушием.

Саймон, торжествуя в душе, изобразил смущение и сделал вид, что собирается возразить, но Рокуэлл не желал ничего слушать.

— Я не приму от вас отказа! Завтра мы отправляемся к лорду и моей невесте, и я желаю, чтобы вы примкнули к моей свите!

— Я так польщен, ваша светлость. Вы так добры, — пробормотал Саймон, вставая и отвешивая герцогу легкий поклон. Он был доволен. Скоро его жена будет в его руках. Очень скоро.

Его жена… Как это было странно! Саймон никогда не думал о женитьбе. Что он, гонимый судьбой, без крыши над головой, без денег и положения, мог предложить своей избраннице? А, тем более, своим детям?

Да, он, урожденный наследником графа, оказался изгоем, преступником, и беглым каторжником.

Но, во всяком случае, он жив, — в отличие от отца, четвертованного в Тауэр-Хилле за измену королю. Саймон вздрогнул, когда перед глазами неожиданно возник тот мрачный день, с моросящим дождем, с толпами людей, собравшимися на Тауэрском лугу, чтобы поглазеть на казнь аристократа, — это ведь был не какой-нибудь бедолага-вор, которого вздергивают в Тайберне, а сам граф Беркшир, еще недавно могущественный знатный вельможа!..

Сразу после казни отца двое слуг, муж и жена, оставшиеся верными семье графа Беркшира, отвезли его единственного сына в городишко в Северной Англии, где у них был домик, купленный на щедроты хозяина.

Саймон был болен, страшная смерть отца произвела на него столь тягостное впечатление, что у него началась нервная горячка, едва не сведшая его в могилу. И он не воспротивился этому переезду.

Но, едва оправившись от хвори, Саймон сбежал от своих благодетелей. Клятва мести, принесенная им у эшафота, жгла его огнем. Он должен расправиться с тем, кто послал отца на смерть!

Однако, едва Саймон оказался в Лондоне, его схватили люди лорда Корби. Они не скрывали, кто был их господином и, хотя и молчали о дальнейшей судьбе пленника, Саймон понял: лорд собирается расправиться и с ним, чтобы сын не смог отомстить за смерть родителя.

Ему удалось бежать, и с тех пор он отложил планы мести, опасаясь в любую минуту быть схваченным. Он затаился. Лучше всего это было сделать в лондонском Ист-Энде, этой клоаке, населенной беднотой, а также ворами и преступниками всех мастей.

Последующие два года Саймон попробовал себя в трущобах восточной части столицы на различных, нередко противоречащих закону, поприщах: он был и разносчиком газет, и мойщиком посуды в трактире, и вором-карманником, и карточным шулером. К восемнадцати годам он неплохо владел складным ножом и отмычками, и даже порой дрался за деньги на кулаках.

И вот тогда-то стрела Амура впервые настигла юношу, и прекрасная баронесса околдовала его. Саймон тогда спасался от гвардейцев, он успешно ограбил богатый дом на окраине города, но наткнулся на улице на ночной патруль. Баронесса ехала в карете, и грабитель, не видя иного выхода, прямо на ходу ввалился в экипаж — и оказался у ног ослепительной красавицы-брюнетки. Он собирался вытащить нож и припугнуть находившихся в карете, но, увидев только леди, да еще столь бесстрашную, отказался от своего намерения.

Молодая женщина не остановила карету, она с интересом и без всякого ужаса разглядывала Саймона. Во взгляде ее читалось одобрение как худощавому стройному телу молодого человека, так и его наглости. Саймон насторожено смотрел на нее, гадая, чего ожидать от богатой красавицы. Она же послала ему обольстительную улыбку и заговорила с ним своим мелодичным голоском на самые обыденные темы.

Баронесса привезла его в свой особняк — и в ту же ночь Саймон оказался в ее постели.

— Ты такой красивый мальчик, — шептала она, оглаживая его грудь. — Такой молоденький!

Саймон злился, когда она так говорила. Пусть она и старше его, но он мужчина! А она лишь смеялась, видя его недовольство, и снова и снова шептала:

— Такой сильный и стройный. Мне нравится твоя фигура: ни одного лишнего грана веса, а вот мой покойный муж был толст, как боров; это отвратительно!

Он хмурился, ревновал, когда она говорила о других мужчинах, пусть и гадости. Она должна была говорить только о нем, когда они были вместе.

О! Она любила поговорить! Поливала его своими сладкими, приторными речами. И он вяз в них, будто муха в сиропе.

— Ммм… когда ты так смотришь, я таю, — мурлыкала она. — Будто режешь взглядом. Обожаю твои глаза, такие зеленые…

Саймон стал ее рабом. Она знала все о нем, включая его настоящее имя и прошлое. Жизнь, которую он вел, только смешила ее, и она с радостью и охотно принимала то, что он приносил и дарил ей: деньги и драгоценности, прекрасно зная, что он несет ей все, что ему удавалось заработать или украсть.

…Он и не подозревал, что у нее есть еще один любовник, пока в один прекрасный вечер, когда лежал с ней в постели, дверь не распахнулась, и на пороге не возникли трое. Тот, что вошел первым, был знаком Саймону, только имя его вылетело из головы, — он иногда приезжал в особняк графа Беркшира. Это был хорошо одетый господин, невысокий и тощий, с глазами, похожими на бусины — маленькими и злыми. Позади него находились двое, вероятно, слуги, оба громилы с тупыми физиономиями, с дубинками в руках.

— Я не верил, что у тебя есть любовник, дорогая, — сказал тощий. — Ты посмела меня обмануть? Ну-ка, взглянем на твоего милого.

Баронесса взвизгнула, Саймон, как был, голый, вскочил.

— И правда смазлив, — хмыкнул тощий. — И совсем молоденький. Жалко портить личико такого красавца, но он должен поплатиться за то, что посягнул на чужое добро. Возьмите его и отделайте так, чтобы больше ни одна баба на него не позарилась.

Он отступил, а верзилы пошли на Саймона. У него был складной нож, с которым он не расставался. Однако против длинных толстых палок громил это оружие было, как игла против портняжных шил.

Он был сильным и гибким, к тому же обладал невероятной кошачьей ловкостью, принесшей ему славу в притонах Ист-Энда. Жизнь его повисла сейчас на волоске, и он сражался отчаянно и решительно. Каким-то чудом он ранил обоих слуг; он бы и с их хозяином расправился, но тот благоразумно ретировался.

На шум и крики появилась целая орава слуг баронессы. Им удалось скрутить Саймона, а его сладкоречивая любовница и слова не сказала, чтобы его отпустили. Слуги удерживали Саймона до прибытия королевских гвардейцев.

Хотя его противники остались в живых, суд был скорым и суровым. Баронесса на суде плакала и божилась, что во всем виновен Саймон, что он вор и залез к ней в спальню, чтобы украсть ее драгоценности.

Эта ложь дотоле обожаемой женщины была как вонзившийся в сердце нож. Саймона приговорили к десяти годам каторги в Виргинии. В тюрьме, дожидаясь высылки за океан, он наслушался многих других историй, связанных с женщинами. И осознал: все они по сути своей вероломны и лживы, и ни одной верить нельзя.

Все, что пережил дальше Саймон, было из-за красивой и хитрой сучки — ужасное путешествие в трюме переполненного каторжанами корабля, в кандалах, в вони, грязи и сырости. Затем — год в невыносимых условиях на плантациях в Джеймстауне, откуда, казалось, некуда бежать. Бич надсмотрщика, палящее солнце, лихорадка, изнурительная однообразная работа с рассвета до заката…

Кормили каторжан отвратительным пойлом, от которого отвернулись бы даже голодные свиньи. А следы на его теле после пребывания в колонии останутся навсегда — шрамы на спине, на запястьях и лодыжках, говорящие любому, кто их увидит: вот опасный преступник и каторжник. Именно тогда под палящими лучами солнца Саймон обзавелся темным загаром, который, казалось, въелся в его кожу навеки.

Впрочем, портрету последнего отпрыска графов Беркшир всё равно не красоваться в галерее предков, — так стоит ли так уж переживать за перенесенные унижения и издевательства, за исполосованную плетью спину и следы от кандалов на руках и ногах?

Тогда Саймону удалось освободиться от цепей и совершить побег. Более того — он обокрал своего хозяина, вытащил из сейфа, где тот хранил свои сбережения, деньги, и на них купил себе место на корабле, плывущем в Европу. Так получилось, что на этом обратном пути Саймон полюбил море, — и решил попробовать себя в качестве матроса. И остался на судне на целых шесть лет, под конец даже сделавшись помощником капитана.

Однако, Саймон всегда помнил главное — он поклялся отомстить, и обязан был выполнить свой обет.

Он вернулся в Англию — и узнал, что лорд Корби оставил свой пост и уехал из Лондона в провинцию. Значит, туда же должен был последовать и мститель.

Лорд жил очень уединенно, никуда не выезжая. Но его поместье тщательно охранялось. Весь последний год, уже став атаманом Джеком Громом, Саймон пытался найти подходы к особняку своего врага. Но люди лорда были преданны хозяину, собаки, охранявшие парк вокруг дома ночами, огромны и злы, а сторожа неподкупны.

Мстителю оставалось надеяться только на то, что лорд-затворник когда-нибудь все же покинет свое поместье, а пока — пока Саймон был Джеком Громом, неуловимым разбойником, за голову которого было обещано крупное вознаграждение. Женщины появлялись в его жизни довольно часто, но все это были краткие, похожие на случки, встречи, не затрагивавшие ни сердца, ни души. Саймон не хотел этого чувства под названием любовь, оно причиняло боль, превращало в раба… Впрочем, он был уверен, что теперь достаточно хорошо контролирует себя, и не поддастся на женские чары, как бы красива ни была женщина.

ГЛАВА 4

Ева шла в библиотеку, чтобы положить на место книгу и взять другую. Чтение и любимая музыка — эти две вещи хоть немного отвлекали ее от горьких мыслей и мучительных сомнений.

Правильно ли она поступила, дав согласие на брак с герцогом Рокуэллом? Мать, конечно, была счастлива; зато отец, позвав Еву к себе, очень серьезно поговорил с нею, настаивая на том, чтобы она всё хорошо обдумала, прежде чем принять такое важное для всей своей будущей жизни решение.

Лорд, безусловно, видел и замечал многое: в том числе, что дочь не питает никаких теплых чувств к выбранному жениху. И это печалило и тревожило его.

Еве не без труда удалось рассеять сомнения отца. Те аргументы, которые казались неотразимыми для леди Корби: титул, связи, знатность жениха — не имели в глазах лорда Корби такой важности. Ему хотелось одного: чтобы дочь была счастлива; а как она сможет стать таковою без любви или хотя бы уважения к супругу?

Возможно, Ева одна не смогла бы убедить отца. Но ее спасло появление матери, которая бросилась на защиту решения Евы, как опытный солдат на подмогу осажденной крепости. Сколько девушек выходит замуж не по зову сердца, а по решению родителей? И ничего, живут прекрасно и очень даже счастливы! Любовь и уважение приходят позднее, для этого достаточно времени после венчания. А муж Еве необходим, и немедленно — особенно после того, что случилось… И о чем не следует вспоминать.

Ева поддакивала матери, стараясь не смотреть в грустное лицо отца. Оно становилось все мрачнее по мере того, как леди Корби приводила все новые и новые доводы в пользу брака с герцогом, и дочь безропотно соглашалась с ней во всем. Наконец, лорд взмахом руки отпустил их обеих, и Ева вздохнула с облегчением…

Но каждую ночь ей снились дурные сны, а однажды она даже проснулась от собственного крика: ей приснилось ужасное искаженное ненавистью лицо мужа, с седою всклокоченной бородой и неистово сверкающими светлыми глазами.

…Ева была уже на пороге библиотеки, когда оттуда послышались голоса. Она узнала их: это были ее отец и мать. Кажется, они обсуждали список гостей. Ева затопталась на месте, не зная, двигаться ли вперед или повернуть назад.

Голос отца недовольно говорил:

— Зачем вы пригласили баронессу Финчли? Вы же знаете, я ее видеть не могу.

— Гвендолин моя кузина, — отвечала мать. — И единственная близкая родственница.

Лорд Корби усмехнулся и что-то проворчал. Ева знала баронессу, видела несколько раз на светских раутах и вечерах. Это была ослепительно красивая брюнетка, выглядевшая ненамного старше Евы.

Встречаясь с двоюродной племянницей, Гвендолин прежде всего придирчиво и откровенно осматривала ее с ног до головы, как будто оценивая внешность, фигуру и туалет девушки. И обычно этот осмотр заканчивался тем, что на лице баронессы возникало выражение, напоминающее Еве гордость и радость, и как бы говорящее: «Нет! Она не красивее меня!»

Но в последний раз, когда они встретились на балу у французского посланника, и Гвендолин, как всегда, подвергла Еву своей процедуре, баронесса явно расстроилась, и даже что-то злобное мелькнуло на ее красивом лице. Когда женщины обменивались родственным поцелуем, Еве даже показалось, что Гвендолин хочет укусить ее… Но нет, конечно, это была просто игра воображения.

— Слишком длинный список, — продолжал, между тем, отец.

— Все это только самые близкие друзья и родственники, — желчно отвечала мать.

— Я просил вас: не более тридцати человек! А здесь целая сотня. И неизвестно еще, скольких гостей привезет жених… Пожалуйста, просмотрите список еще раз и вычеркните половину.

— Но это невозможно! — трагическим голосом воскликнула мать. — Неужели вы не понимаете — здесь самые аристократические фамилии столицы! Если мы забудем хоть одну — это будет неслыханно!

— Неслыханно будет, если отцу на помолвке дочери станет плохо, — напряженно ответил лорд Корби. — Я неважно себя чувствую и предупредил вас об этом. Мне тяжело принимать столько гостей.

Сердце Евы сжалось. Ей отец ничего не говорил и, если б она своими глазами не видела врача, выходящего из папиной спальни, она бы ничего не знала.

— Вы просто слишком привыкли к затворничеству, — нисколько не взволнованная этим предостережением, чуть не с презрением сказала леди Корби. — А ваша болезнь — всего лишь отговорка.

— Думайте что хотите, — резко ответил лорд, — но список должен быть сокращен! Или я сам займусь им.

Мать забормотала что-то неразборчивое. Ева слышала, как отец ходит по библиотеке, тяжело ступая по ореховым половицам. Девушка сделала шаг к двери и уже положила руку на ручку, как вдруг лорд Корби сказал:

— Саймон Реджинальд Шелтон… Вам это имя ничего не напоминает?

Ева так и замерла, ладонь на дверной ручке мгновенно вспотела.

— Ничего, — холодно отозвалась мать. — К чему этот вопрос? Мы же договорились, милорд, забыть об этом человеке.

— Его звали так же, как сына моего несчастного друга, графа Филиппа Беркшира. Странное совпадение! — задумчиво произнес отец.

Мать фыркнула:

— Это того, которого казнили за измену королю?

— Да. — Шаги папы стали тяжелее, Еве даже показалось, что он подволакивает ноги. — Его самого. Обвинения были тяжкие и неопровержимые. Я поверил им… и людям, которые их давали. Суд, который я возглавлял как лорд-канцлер, был скор и суров. Графа приговорили к четвертованию и казнили через несколько дней.

— Я что-то помню… Но это было так давно! — небрежно сказала мать.

— Вы не знаете всего, миледи. — Слова отца прозвучали глухо и придушенно. — Обвинения были сфабрикованы, свидетели являлись лжецами и клеветниками. Ни одного слова правды! Но я слишком поздно узнал об этом. Филиппа казнили как государственного преступника. И я был одним из виновников его смерти. Он пытался поговорить со мной — но я не слушал… Пытался добиться правды — но я и суд пэров отвергли его настояния и просьбы…

— Не это ли мучает вас столько лет? — с сарказмом спросила леди Корби. — Не это ли сделало вас отшельником и заставило покинуть свет и свой высокий пост?

— И это тоже, — с тяжким вздохом признался лорд. — Единственным искуплением моей вины была бы забота о сыне и наследнике Филиппа, Саймоне. И я попытался найти мальчика… Вернее, почти юношу — тогда ему было пятнадцать. Он скрывался в трущобах Лондона, оставшись после казни отца нищим и бесприютным сиротой. Я почти преуспел в моих намерениях, мои люди задержали его… Но он, вероятно, испугавшись, ускользнул от них.

— И это к лучшему, — заметила мать, — трущобы наверняка быстро сделали свое дело, развратили и озлобили его, превратив в преступника. Честные люди там не живут.

— В этом аристократические кварталы едва ли уступают Ист-Энду, — с горькой иронией произнес лорд. — Разврата и преступлений, миледи, довольно и в нашей части столицы… Но вернусь к Саймону — его полное имя Саймон Реджинальд Шелтон. Я так и не нашел его, увы! А ведь я мог многое сделать для бедного юноши — дать хорошее образование, обеспечить ему кров и достойное будущее. У меня даже была мысль — женить сына покойного графа на нашей дочери.

— Ну, уж этого бы я не потерпела! — заявила мать. — Выдать нашу девочку за сына казненного, без гроша, без имени, без титула! Благословляю небо, что этот ваш Саймон исчез!

— Когда Ева назвала мне имя своего мужа — представляете, что я подумал? И только описание этого разбойника немного меня успокоило… Саймону сейчас было бы двадцать семь, а дочь вышла замуж за седого старика.

— Не напоминайте мне об этом гнусном преступнике! — брезгливо сказала леди Корби. — Все это в прошлом. И тот Саймон — и этот.

— Да будет так, — грустно согласился отец.

Ева отступила назад, вытирая взмокший лоб, повернулась и направилась к своим комнатам. Ей было невыносимо жаль отца — и этого несчастного юношу, которого по прихоти судьбы звали так же, как ее ненавистного покойного мужа.

ГЛАВА 5

Саймон немного придержал лошадь, и его место рядом с каретой герцога тут же занял один из прихвостней Рокуэлла. И Саймон вздохнул с облегчением: слушать дальше болтовню его светлости было выше его сил. Он уже выяснил все, что его интересовало по поводу невесты герцога и, если поначалу он тешил себя мыслью о том, что каким-то чудом ею окажется не Ева, то Рокуэлл разрушил все его надежды.

Одно было ясно Саймону: Ева не горит желанием выходить за герцога. Тот больше часа распинался, какой холодный прием она оказывала ему при каждой встрече. Рокуэлл постоянно называл ее ледышкой, что Саймона возмущало.

Ну какая же она ледышка?! Нет, нет, и нет! Она маленькая отчаянная колючка!

Саймон услышал, как герцог из окошка кареты снова начал жаловаться на нелюбимую невесту. Да как этот надутый индюк смеет так говорить о его жене?! Гнев был столь силен, что Саймон испытал жгучее желание подъехать и ткнуть кулаком в опостылевшую физиономию Рокуэлла. Большего мерзавец не заслуживал, — дуэль слишком много для такого слизняка, как герцог.

О, скорее бы они приехали! Впереди уже виднелись стены замка Корби, но его светлость не торопил кучера.

Специально, чтобы лорд Корби и его дочь, вернее, милая женушка, его не узнали, Саймон набелил лицо и надел черный парик с пышными вьющимися локонами ниже плеч. Парик и белила он вытребовал у старого Бреди.

На большие изменения своей внешность Саймон не решился: такие перемены могли показаться герцогу подозрительными, но и в черном парике, да еще и с набеленным лицом, Саймон был практически неузнаваем.

Старик долго ворчал по поводу проигрыша Джека, и парик давать не хотел. Саймон и сам был сильно обескуражен неожиданно свалившимся на него известием о новой помолвке своей супруги. Он встал из-за стола почти сразу, как получил приглашение на этот праздник. И ему требовалось все обдумать.

Бреди же зудел над ухом и думать мешал.

— Уймись, старый! — не выдержал и шикнул на него Саймон. — Этот павлин едет жениться на моей жене! Пришлось проиграть ему.

От таких пояснений Бреди на некоторое время впал в ступор. Придя в себя, он почесал в затылке и благоразумно отправился за париком.

Саймон также попросил у старого приятеля отпустить с ним младшего сына, чтобы тот изображал слугу эсквайра. Расторопный семнадцатилетний Питер нравился Саймону, а без слуги являться в замок лорда было совершенно несолидно.

…Предстоящая авантюра горячила кровь. Саймон был возбужден и едва скрывал это от окружающих. Встреча с женой занимала почти все его воображение. И это казалось Саймону странным: ведь все это он делает из-за ее папаши… Но о тесте он думал в последнюю очередь.

А Ева — вдруг она узнает его и признает в нем своего супруга? Вот этот напыщенный гусь удивится! О том, чем еще может грозить ему разоблачение, Саймон старался не думать. Он надеялся на свою счастливую звезду — и удачу.

Саймон кинул на окошко кареты злобный взгляд, и Рокуэлл, будто почувствовав это, вскричал:

— А где мой дорогой приятель Догерти?

Ах, все-таки как было бы заманчиво треснуть кулаком по пустой башке герцога…

Ева почти не спала ночью накануне приезда жениха. А, когда ненадолго провалилась в похожую на забытье полудрему — ей вновь явился страшный призрак мужа, изможденный, с седыми космами и безумным взглядом. Она бежала от него по каким-то темным запутанным переходам. Но он настигал ее, она слышала сзади его тяжелое дыхание и хриплый, похожий на карканье голос, звавший ее: «Ева! Ева!»

Потом она почувствовала его костлявые пальцы, смыкающиеся на своей шее… И проснулась, захлебываясь слезами и рвавшимся из горла криком.

Поэтому утром она была сама похожа на призрак — истомленная, бледная, с кругами под глазами. Мать, зашедшая к ней, недовольно сказала:

— Пусть тобой немедленно займутся. Ты выглядишь ужасно. Что скажет его светлость, увидев тебя?

Когда леди Корби ушла, Ева разразилась слезами. Матери все равно, что она чувствует… Даже сейчас, в такой ответственный день, когда ей так нужна поддержка родителей, мать думает не о ее здоровье, а о том, какое впечатление произведет Ева на постылого жениха!

Однако, когда, наконец, на подъездной аллее показался кортеж из кареты и всадников, — несомненно, это был герцог со свитой, — Ева была готова встретить жениха, и ничто не говорило о пережитых ею недавно страданиях.

Собравшиеся на помолвку гости ахали и охали, восхищаясь красотой юной дочери лорда; да и сама Ева, смотря на себя в зеркало, после двух часов, проведенных в руках горничных и служанок, не могла не признать, что внешне выглядит превосходно.

Волосы дочери лорда не нуждались в парике, такие они были густые, блестящие и так красиво завивались. Посыпать их пудрой Ева запрещала, и даже мать не могла убедить ее, что это чрезвычайно модно.

Кожа Евы была чиста и нежна, и обычно на щеках девушки играл естественный румянец. Но сегодня, в день помолвки, Ева была слишком бледной, и позволила немного побелить лицо рисовой пудрой и подрумянить себе щеки.

Перламутрового цвета муслиновое платье, по которому были вышиты маленькие розовые бутоны с серебристыми листочками, было верхом элегантности и роскоши; жемчужный гарнитур — серьги и колье из розового жемчуга — должен был символизировать чистоту и невинность невесты.

И вот кортеж подъехал к парадным дверям, и герцог вышел из кареты. Ева с родителями ждала жениха около лестницы в парадной зале замка. Сзади стояли гости, тихо перешептываясь между собою.

Зала была огромной, а гостей было не так уж много, но Еве вдруг показалось, что здесь совсем нет воздуха, и голова у девушки закружилась. Усилием воли Ева подавила приступ накатывавшей дурноты и нацепила на лицо фальшивую улыбку навстречу входящим: герцогу и семерым сопровождающим его светлость молодым людям.

Саймон неожиданно разволновался, поднимаясь по ступеням вслед за герцогом. Ему даже не верилось, что он столь просто смог попасть в замок, — ведь он так долго и безрезультатно пытался это сделать. Его пропустили! Вот он, внутри, и идет навстречу своему злейшему врагу.

Представляя эту встречу, Саймон боялся не совладать с собой, броситься на лорда и вонзить кинжал в его черное сердце. Но нет, наблюдая за тем, как Рокуэлл раскланивается с лордом, Саймон ощущал, что вполне владеет собой. Скорая расправа над Корби не входила в его планы, этого было мало Саймону. Проклятый лорд должен на своей шкуре прочувствовать всю «прелесть» мести сына, потерявшего своего любимого родителя.

В силу невысокой титулованности Саймона представляли последним лорду и его семье. И Саймон совершенно спокойно поклонился своему тестю, поцеловал ручку теще, и Ева…

Она была такая… другая… чужая… Она казалась невероятно красивой. И такой безупречной в своем элегантном платье, с замысловато уложенными, блестящими и густыми локонами.

Теперь Саймон понимал, почему герцог называл ее ледышкой. Когда Саймон склонился, чтобы поцеловать руку Евы, от нее будто повеяло морозной свежестью.

Евангелина держалась неестественно прямо, подбородок ее был гордо вздернут, а натянутая улыбка на губах не смягчала, а, наоборот, подчеркивала впечатление ледяной отстраненности. Снежная королева показалась бы рядом с ней жалкой дилетанткой.

Он коснулся губами нежной кожи руки, и неожиданно ему захотелось сделать какое-то безумство, лишь бы вывести Еву из этого замороженного состояния. Ведь он знал, что она совсем не такая! Там в лесу, она была живой, теплой, настоящей лесной колдуньей, и он не желал видеть ее другой!

Сам не понимая, что он делает и к чему это может привести, Саймон слегка пожал ей руку. И, да, его жена оживилась. Отрешенный взгляд ее наконец сфокусировался на его лице, и по этому взгляду Саймон понял: за эту дерзость Евангелина Корби готова его оскальпировать.

Их приветствие затянулось, и Саймон неохотно отступил в сторону.

Никто его не узнал. А ведь он был рядом, в двух шагах! Смотрел в глаза, разговаривал… Ни лорду Корби, ни Еве и в голову не пришло, кто перед ними! Что ж, это было на руку Саймону, — ведь в противном случае его ждала виселица.

…Все то время, что герцог со своей свитой находились в зале, Саймон наблюдал за Евой. Она же демонстративно его не замечала. Она старательно не смотрела в ту сторону, куда отошел наглый Джеймс Догерти, но Саймон видел, что ей приходится делать над собой немалое усилие.

Ничего, когда он вытащит ее отсюда, Ева снова станет улыбаться, радуясь солнышку и птицам. Саймон не задумывался, почему ему этого так хотелось, просто он желал этого, вот и все.

Итак, первоочередной задачей для него теперь была найти выход из замка, через который он сможет незаметно вывести жену. Ну, а точнее, вынести ее, потому что вряд ли Ева добровольно пойдет с ним, даже зная, что он ее муж. Скорее наоборот: узнав, что он — ее супруг, она тем более ни за что на свете не последует за ним.

После официальной части празднества начался бал. Саймон не собирался принимать в нем участие, — он не танцевал придворные бальные танцы с тех пор, как его учил этому высокому искусству учитель, француз Бижю.

Хотя вообще Саймон был неплохим танцором, и с удовольствием отплясывал на всяких гуляньях, в тавернах и кабачках. Саймон усмехнулся, представив, какие лица были бы у гостей, закружи он невесту герцога в какой-нибудь лихой народной пляске…

Он стоял у колонны, прихлебывая ледяное шампанское, которым расторопные лакеи обносили гостей. Зала сверкала: серебряные люстры, в каждой из которых горели по меньшей мере пятьдесят свечей, ярко освещали ее; переливался огнями хрусталь бокалов, вспыхивали разноцветными огнями украшения на женщинах и мужчинах, натертый воском узорчатый паркет и огромные зеркала в золотых рамах отражали всю эту роскошь и, казалось, гостей здесь собралось не меньше тысячи.

«В особняке отца было так же великолепно», — с легкой, но без горечи, ностальгией подумал Саймон. Жизнь давно научила его не оглядываться на прошлое. Не забыть, кем он был, и кем был его отец, — но принять то, что случилось, и не предаваться бесплодным воспоминаниям и тоске обо всем, что когда-то принадлежало их семье.

Но все это богатство замка лорда Корби поднимало из глубины его души гнев и злость, — отец умер позорной смертью, а бывший лорд-канцлер, его главный судья, купается в золоте!

И тут ему пришло в голову, что все, что сейчас окружает его, может, и в обозримом будущем, принадлежать ему — как мужу единственной дочери лорда… Если удастся вытащить ее из этой золотой клетки, не свернув при этом себе шею.

Но как это сделать? Кажется, он зря восстановил ее против себя. Добился того, что она будет теперь избегать его, считая циничным и наглым распутником. Хотя, проведя всего одну ночь и день в компании герцога и его друзей, Саймон наслушался всякого. Они похвалялись такими жестокими развлечениями и грязными авантюрами, что Саймона, проведшего юность в самых жутких трущобах и немало повидавшего во время плаваний в заморские страны, едва не выворачивало наизнанку.

Да Джек Гром, со всей его ватагой вместе взятой, — просто ангелы во плоти перед Рокуэллом и его прихвостнями!

Интересно, а лорд Корби знает, за кого выходит его дочь? Наверное, знает. Но закрывает на это глаза. И это тоже будет отметиной на шпаге мщения Саймона — то, что отец спокойно и хладнокровно отдает дочь за развратника и мерзавца. Бедная Ева!

…Он, сам не замечая того, все время наблюдал за невестой… вернее, своей женой. Ее, впрочем, трудно было упустить из вида — так была она хороша и ослепительна, так выделялась в толпе своим великолепным нарядом, гордой осанкой и прекрасным лицом.

Первый танец, по традиции, она танцевала с женихом, — двигаясь и улыбаясь как механическая кукла. Затем открылись двери в карточную комнату, и Рокуэлл с приятелями немедленно ретировался туда, по дороге помахав и Саймону, но тот сделал вид, что внимательно изучает богов и амуров, изображенных на потолке залы.

Однако, и оставленная столь неучтиво женихом, Ева была нарасхват: ей не давали возможности ни выпить прохладительного, не передохнуть, все время приглашая танцевать.

Саймону было жаль ее… И, в то же время, в нем зашевелилось смутное чувство собственника, у которого отнимают принадлежащий ему драгоценный предмет. Какое, черт возьми, право имеют все эти напомаженные и напудренные чучела приглашать без конца его жену? Вон тот безобразный старик, он так похотливо обшаривает ее взглядом, будто она портовая девка. А тот, кривоногий и прыщавый, в ужасном парике цвета моркови, — он, кажется, сейчас носом просто нырнет в вырез ее платья! Невыносимо!..

И Саймон понял, что не успокоится, пока хоть на время не отнимет ее у этих мерзких господ. А сделать это можно было лишь одним способом — пригласив ее танцевать… и попробовав увлечь куда-нибудь на свежий воздух, где не будет никого, кроме них двоих.

Он дождался следующего танца — и, будто бросаясь в море с головой, шагнул, оттолкнув плечом одного кавалера и беззастенчиво наступив на ногу второму, к Еве.

Стоило только герцогу покинуть залу, как Ева почувствовала небывалую легкость. Ее не беспокоили осаждающие кавалеры. Она устала, но все эти мужчины отвлекали ее от мыслей и о женихе, и об этом нахале, как бишь его там, — Ева, естественно, не запомнила его имени. Как ни странно, его не было среди ухаживающих за ней мужчин. И в какой-то момент Ева подумала, а не почудилось ли ей то дерзкое рукопожатие? Но этот приятель Рокуэлла при этом смотрел на нее с большим значением, так что вряд ли. Скорее всего, он не досаждает ей, потому что отправился вслед за герцогом в карточную комнату.

Она действительно смогла отвлечься от неприятных мыслей, и когда перед ней неожиданно вырос наглец в своем черном парике и с белым лицом, Ева чуть не вскрикнула от неожиданности.

Что такое? Он приглашает ее на танец?! Нет! — кричало все ее существо, но девушка понимала, что не сможет ему отказать. Рядом с Евой стояла мать, которая зорким взглядом коршуна следила за каждым движением дочери.

Этот человек был странным. Он больше не пытался хватать ее за руку, пожимать ее. Но смотрел так, будто собирался сожрать свою партнершу. И от его взгляда ее вдруг начало кидать в жар.

Он путал па, но, кажется, даже не замечал этого. Ева тоже стала ошибаться, но скорее из-за охватившего ее волнения, а не из-за партнера.

Танец казался ей бесконечным. Нахальный кавалер прожигал ее взглядом, Ева не могла смотреть ему в лицо; она задыхалась, а на щеках выступил яркий румянец. И эти бесконечные движения навстречу друг другу… Ах, он так кружил вокруг нее, нависал, будто тянулся всем телом. В этом было что-то угрожающее и возбуждающее одновременно. Он не проронил ни слова во время танца, но Ева была этому лишь рада: она не в состоянии была ворочать языком, тот будто распух во рту и, кроме мычания в ответ, партнер скорее всего ничего бы не услышал.

Да что он себе позволяет?! Он будто надругался над ней! Ей хотелось остановиться, убежать от него, но она продолжала двигаться, стараясь сосредоточиться на танцевальных па и отвлечься от своего партнера.