Рискованный маскарад, или Все его маски (СИ)

— Джек Гром и эсквайр Догерти… Надо же, как много у вас личин, Шелтон! И какая удивительная встреча. Но мы ждали совсем не вас, а мисс Корби. Но, я так понимаю, она к нам не присоединится?

Саймон молчал.

— Думаю, следует немного подождать, и она сама сюда прибежит.

— И, может статься, не одна, — попытался блефовать Саймон.

— Хм… посмотрим, посмотрим, — протянул «Маска». — Так значит, вы и есть неуловимый атаман Джек Гром?

— Это он! — встрял в разговор Мич, но тут же был пригвожден к месту ледяным взглядом загадочного господина.

— И это вы женились на дочери Корби? — уточнил замаскированный господин, пожевал тонкими губами, что-то обдумывая, и предложил: — Любопытная складывается история, но почему бы вам не поведать ее нам, дабы разъяснить в мелочах?

— А мы не на исповеди, — огрызнулся Шелтон.

«Маска» молча кивнул громиле. Лишних пояснений тому не потребовалось, он подошел к пленнику и с размаху ударил в живот огромным кулаком. Саймон согнулся пополам, еле устояв на ногах. Чувство было такое, будто сейчас все внутренности вылезут через глотку.

— Я хочу знать все, — сказал главарь. Он милостиво дал Саймону отдышаться, и это было его ошибкой.

В сапоге у Саймона остался моряцкий нож, и он знал, в кого воткнет острый клинок. Плохо было, что все плыло перед глазами, а ему нельзя промахнуться. Он старался по возможности прийти в себя, но выпрямляться не спешил.

Одно стремительное движение, и нож в его руке; палец привычно нажал на кнопку, и лезвие выпрыгнуло из костяной рукояти. Саймон резко выпрямился и кинулся на «Маску», но у того оказалась хорошая реакция, а сам нападающий недостаточно оправился после удара. Саймон метил в сердце, но господин успел отбить его руку и клинок оставил глубокую царапину на его щеке. На выручку «Маске» тут же кинулся Гиббс. От него Шелтон получил кулаком по лицу, и растянулся на земле. Громила наступил на кисть Саймона, и тому пришлось выпустить оружие из пальцев.

— Ублюдок! — шипел «Маска», размазывая кровь по лицу и поглядывая на свою красную ладонь. Рядом с ним суетился Леммон, пытаясь предложить платок, но хозяин его не замечал, пожирая бешеным взглядом Саймона. — Бейте его! — приказал он.

Мич и Гиббс с удовольствием выполнили приказ. Били Саймона долго, пинали лежащего ногами, пока он не потерял сознание.

***

В себя Саймон пришел уже привязанным к дереву. Он сидел на траве, руки его были заведены за спину, кисти стянуты веревкой.

— Попал ты, Джек, — раздался рядом глумливый голос Мича.

Все тело жутко болело, в голове плыл туман. Один глаз не открывался и, будто сквозь пелену, Саймон видел «Маску» отдающего приказ Гиббсу:

— Иди к замку и, если заметишь вооруженных людей, сразу беги сюда.

Рядом с хозяином приплясывал Леммон.

— Прошу вас, милорд, пойдемте к ручейку, тут недалеко. Надо бы рану промыть, кровь все течет, — быстро говорил он, суетливо жестикулируя.

«Маска» милостиво кивнул ему, и они ушли, оставив пленника на попечение Петли.

Саймон сплюнул сочившуюся из разбитой губы кровь и сфокусировал взгляд единственного глаза на Миче. Интересно, где он нашел таких подельничков? И кто же, черт побери, этот «Маска»? До чего знакомый голос, и фигура! И Саймона он знает как Шелтона. Знает давно. А его люди величают его «милордом». Ну же, Саймон, напряги память! Разгадка где-то совсем рядом!

Голова раскалывалась и упорно не хотела работать. Сидящий на корточках Мич между тем развлекался перебрасыванием из руки в руку ножа, отнятого у Саймона. Физиономия у него была унылая.

— Что, нашел себе новых дружков? — спросил его Саймон.

Петля тяжело вздохнул и охотно ответил:

— Это не я их нашел, а они меня.

— Вот как? Небось, сошлись на сочинении писем мисс Корби? Очаровательные образчики эпистолярного искусства, кстати!

Мич снова вздохнул, еще тяжелее.

— Думаешь, я стал бы впутывать кого-то в это дельце? Сам хотел все провернуть. По-тихому, без лишних свидетелей. Запугать девчонку письмами, чуток поиметь с нее, а там купить на ее денежки какой-нибудь кабачок или трактир, да и завязать с прошлым.

— Похвальная мысль.

— Я ж не злодей отпетый, — приняв его слова за чистую монету, продолжал Петля. — Ты ж меня знаешь. Не ведал я, Джек, что к девчонке еще кто-то подбирается. Вот и напоролся нынешним утром у дуба на эту троицу. Уж не знаю, откуда им про меня известно стало, и про письма, значит. В общем, вытрясли они из меня все, и хотели на тот свет отправить, да я их умолил оставить мне жизнь. Служить верой-правдой обещал.

— Верой-правдой — это хорошо, — протянул Саймон. — Такой замечательный слуга, как ты, мечта любого хозяина.

— Смеешься? — злобно сощурился Мич. — Вот я пощекочу тебя сейчас твоим ножичком — живо заплачешь!

— Да будет тебе, — миролюбиво промолвил Саймон, — в моем положении не до смеха. Да и в твоем тоже.

Петля снова тяжело вздохнул, молча соглашаясь с ним. Это взбодрило Саймона. Не все еще потеряно!

Он чуть подался вперед и доверительно произнес, понизив голос:

— Слушай, Петля, помнишь разбойничью казну, которую я умыкнул тогда вместе с девчонкой Корби? Я ведь тут недалеко всё зарыл. Ты меня развяжи, а я с тобой поделюсь, половину отдам.

Саймон давно не видел такого восторженного сияющего взгляда, какой был в этот момент у Мича. Но тот быстро одумался, и лицо его вновь стало кислым.

— Ага, так ты и поделишься. Шею мне свернешь и смоешься с денежками, — проворчал он.

— Клянусь, отдам тебе половину, только развяжи! Да все отдам! — гнул свое Саймон. Жадность Мича была единственной его надеждой на спасение.

— Нет! — Победили осторожность и трусость. — Может, хозяин меня наградит, — утешился этой мыслью Петля.

— Что-то я очень в этом сомневаюсь. Кто он, этот замаскированный господин? Ты хоть знаешь, как его зовут? И чего ему нужно от Евы Корби?

— Ничего я пока не знаю, Джек. Но, похоже, человек он очень серьезный.

— Это я и сам понял, — согласился Саймон. Что же происходит? Петля, кажется, не лжет: он в самом деле не знает, кому нанялся служить. Откуда же «Маске» стало известно о письмах Джека Грома, о тайнике в дупле дуба, — если об этом знали только трое: Мич, Ева и Саймон?

«Да тут целый заговор! Это не просто совпадение! Но против кого? Против меня? Нет, «Маска» меня не ждал. Против Евы? Да, похоже на то! О, черт, моя маленькая бедная женушка! Хорошо, что ты не пошла сюда, хорошо, что осталась в замке отца!»

И тут, к величайшему изумлению Саймона, Ева, будто материализовавшаяся из воздуха, возникла прямо перед ним. Именно в это мгновение к нему и пришло озарение — он любит ее! Это было так очевидно, но все то время, что они провели вместе, он слепец, не догадывался об этом, пока эта глупышка не подвергла себя смертельной опасности, прибежав за ним сюда, на поляну. Страх за жену был столь силен, что вместо крика из горла Саймона вырвался лишь сдавленный сип:

— Какого черта, женщина?! Что ты тут делаешь?

Ева посмотрела на него и, ничего не ответив, обернулась к Мичу.

— Пожалуйста, помогите нам! — взмолилась она. — Я вижу, вы добрый человек, отпустите его!

От ее неожиданного появления Петля опешил. Но еще больше он растерялся, когда Ева назвала его добрым человеком. К мольбам он привык, и уже не реагировал на них, но вот чтобы так, прямо в лоб, его добрым человеком назвали, — такого с ним еще не было!

— Я вам щедро заплачу, только дайте нам уйти! — С этими словами девушка открыла ридикюль, который до этого прижимала к груди.

При виде стольких сверкающих драгоценностей бандит впал в ступор.

Саймон тревожно посмотрел в сторону, куда удалились «Маска» со слугой. Они могли вернуться в любую минуту, а Мич не торопился, жадно разглядывая сокровища.

— Ты бери камешки и беги, а то вообще ничего не получишь от своего нового хозяина, — решил поторопить его Саймон.

Это привело Петлю в чувство и, решив, что бывший атаман совершенно прав, он быстро выхватил сумочку из рук Евы — и припустил в лес.

— Эй, разрежь веревки! — шикнул ему в след Саймон, но бандит лишь отмахнулся от него, даже не обернувшись.

Впрочем, он обронил, убегая, нож Саймона. Ева не теряла даром времени, она тут же схватила оружие, бросилась к пленнику и начала разрезать тугие узлы. И вот Саймон оказался свободен. Ему с трудом удалось подняться, но раскисать времени не было, и он по возможности постарался собраться с силами.

— Ты можешь идти? — тревожно глядя на него, спросила Ева.

— Могу даже бежать, — уверенно заявил он. Он взял ее за руку и повел за собой в лес.

— Нужно идти к замку! — попыталась возразить она, но он только сказал:

— Нам нельзя возвращаться, туда отправился верзила из этой шайки.

Саймон старался идти как можно быстрее, практически таща Еву за собой, все дальше и дальше уходя в лес.

Через некоторое время он смог немного расслабиться и сбавить темп. Ушли они довольно далеко от дуба, и погони не было ни видно, ни слышно. Тогда он, наконец, остановился и произнес с укором:

— Почему ты не послушалась меня? Это было так опасно! Я чуть с ума не сошел, когда тебя увидел!

— Как я могла поступить иначе? — тихо спросила Ева, и в голосе ее Саймону послышалась горечь.

Он обернулся. Взгляд девушки был напряженным и взволнованным, и внутри у него вдруг все тревожно сжалось от нехорошего предчувствия. Она никогда на него так не смотрела!

А что, если… что, если она догадывается, что перед ней не кто иной, как Джек Гром, по вине которого ей пришлось пережить столько ужасных мучений?

Не слышала ли она там, на поляне, его разговор с Мичем? Кажется, Петля называл его Джеком! О, боже милосердный! Ведь она возненавидит его за это… Он потеряет ее… Потеряет ту, которую так сильно любит!

Он шагнул к ней — и она отступила, побледнев как полотно, и в ее огромных глазах он увидел то, что так боялся увидеть — ужас… и разгадку.

58.

Ева не в силах была осознать жуткую правду. И, однако, сомнений больше не было — Джеймс Догерти, мужчина, которого она полюбила безрассудной, всепоглощающей любовью, за которым готова была последовать хоть на край света, — этот Джеймс Догерти оказался ни кем иным, как Джеком Громом, атаманом разбойников… и ее мужем!

Кое-что она услышала, когда подкралась к дубу. Высокая трава заглушила ее шаги, и Еве удалось подслушать часть разговора Джеймса с человеком, в котором она с содроганием узнала одного из своих похитителей в тот роковой вечер, когда она оказалась в каземате разбойничьего логова.

Джеймс преспокойно болтал с этим жутким типом, причем тот называл его Джеком и говорил ему: «Ты же меня знаешь!», будто старому приятелю. А потом начал обещать ему половину разбойничьей казны. Разгадка была близка; но тут Ева увидела разбитое в кровь любимое лицо, увидела Джеймса крепко связанным, беспомощным, — и отринула все подозрения, — ей необходимо было освободить его, и немедленно!

С радостью, не колеблясь, отдала она свои драгоценности в обмен на свободу Джеймса, убедилась, что страшный бандит убежал, и начала разрезать веревки, которыми любимый был крепко привязан к стволу дуба… И тут ее ждало новое потрясение, еще более сильное. На запястьях рук Джеймса она увидела следы, хорошо знакомые. Следы кандалов! Точно такие, которые она видела на запястьях своего мужа, Джека Грома!

«Каторжник! Джеймс Догерти — каторжник! Но как это может быть? О, великий Боже, прошу тебя, — пусть это будет неправда! Он не может быть каторжником!»

Но она все еще не осознавала главное — что ее любимый и Джек Гром — одно и то же лицо. Пока они не углубились в лес, куда она машинально последовала за ним. И тут услужливая память представила ее мысленному взору ту же ситуацию, в которой Ева находилась не так давно: мужчина, шагающий, ссутулившись и шатаясь, по лесу впереди; она, бредущая, спотыкаясь и прихрамывая, позади…

Ева подняла потрясенный взор на спину Джеймса. Сходство было несомненным, хотя эта спина была шире и не выглядела такой костлявой, и походка была легче, пружинистей, — но какое-то внутренне чутье подсказывало девушке: этот мужчина и тот, что вел ее тогда через лес, был одним и тем же человеком.

Жуткий полубезумный старик, атаман Джек Гром, и эсквайр Джеймс Догерти, молодой красавец с пламенным взглядом, — одно и то же лицо!

Ева вспоминала… сопоставляла… анализировала. Она начала, пытаясь мыслить отстраненно и взвешенно, с первой своей встречи с эсквайром Догерти — и добралась до событий этого утра. И убедилась окончательно в своей правоте.

Он обманывал ее. Во всем. Кроме одного — что женат. «Женат на мне!» Она едва сдержала истерический хохот. Ее муж! Вот он, пожалуйста — живой и здоровый, ну разве что слегка помятый своим же дружком, или дружками — если, в самом деле, их было около дуба несколько!

Но она тут же прикусила губу, пораженная новой мыслью. Что ему от нее нужно? Куда они идут? Его приятель, который, без сомнения, был его сообщником, куда-то скрылся с драгоценностями Евы; почему же Джек Гром не последовал за ним? Что нужно ему от нее еще? И к чему был весь этот спектакль, который они разыгрывали на поляне у дуба?

Впрочем, о чем это она? Ведь его имя вовсе не Джек Гром, и даже не Джеймс Догерти. Саймон Шелтон, вот его настоящее имя! Именно за Саймона Реджинальда Шелтона она вышла замуж в маленькой церкви в неизвестно как называвшейся деревушке. Именно о нем рассказывал ее отец матери.

И ее муженьку было не пятьдесят, как она изначально подумала, а те самые пресловутые двадцать семь, на которые он теперь и выглядел.

Обездоленный юноша, несчастный сирота… — Она так жалела его!.. — он превратился в преступника!

И, должно быть, он ненавидит ее отца! И совершенно очевидно, зачем он здесь — чтобы отомстить! Отомстить с помощью нее! Вот почему он так настаивал на их свадьбе! Теперь она полностью принадлежит ему! Ее бедный отец этого не перенесет.

Она покорно шла за Джеймсом… то есть, Саймоном, как полагается послушной жене, с ужасом чувствуя, как каждый шаг все больше отдаляет ее от отца, матери, родного дома, как каждый пройденный ярд все больше увеличивает власть над нею человека без совести и чести, каторжанина, разбойника и бог знает кого еще!

Он обернулся, сверля ее единственным глазом, — второй страшно заплыл и представлял собой узкую щель. Ева вздрогнула. Наступил момент истины! Она не могла притворяться перед ним. Не могла делать вид, будто ничего не знает. Будь что будет, но она скажет ему все, даже если после этого он убьет ее здесь, на месте!

Впрочем, смерти она не боялась. Его предательство слишком потрясло ее, и ничто уже не могло произвести на нее большее впечатление, ни самые страшные угрозы, ни вид обнаженного оружия. Она была девочкой из какой-то жуткой сказки, а он — чудовищем, в которое превратился любимый человек, и она ждала от него только жестокостей, злодейств и изощренного коварства.

Тут он, наконец, остановился и повернулся к ней.

— Почему ты не послушалась меня? Это было так опасно! Я чуть с ума не сошел, когда тебя увидел!

В его голосе Еве почудился страх за нее. Но нет, конечно, это очередная ложь! Какая-то новая роль, еще одна маска, прикрывающая его черную душу!

— Как я могла поступить иначе? — каким-то глухим, чужим голосом спросила она. Раздавленная своими жуткими открытиями, она почти не сомневалась в своей правоте.

Муж вдруг шагнул к ней, и она невольно отшатнулась. Он замер, тревожно вглядываясь в ее лицо.

— Куда мы идем? — выдавила она.

— В безопасное место, — осторожно ответил он.

— В безопасное?! — Нервный смешок вырвался из груди. Что случится, если прийти в это самое безопасное место с таким чудовищем? — Самое безопасное — привести меня к отцу. Но замок в другой стороне.

— Милая, мы ведь хотели убежать с тобой, хотели быть вместе, это наш шанс… — Он замолчал под ее уничтожающим взглядом.

Если у нее и были крохи сомнения, то они рассеялись.

Потрясение было столь велико, что она лишилась сил. Ей не хватало воздуха, а проклятый корсет, казалось, все туже сжимал грудь, не давая лишний раз вдохнуть. Даже голова закружилась, и земля стала уходить из-под ног. Нет, она не может лишиться чувств! Только не сейчас!

Кажется, она пошатнулась, и он тут же оказался рядом, поддерживая сильными руками, глядя на нее с тревогой своим проклятым серо-зеленым глазом.

— Ева, любимая, тебе плохо? — О, чтоб ему вечно гореть в аду, такому искусному актеру! И в лице, и даже в голосе такая тревога!

Его прикосновение придало ей сил, и она решительно высвободилась из его рук, отступила.

— Я тебя ненавижу. — Она сама не узнала в этом надтреснутом хрипе свой голос. Его лицо исказилось, будто от боли.

— Ева… не говори так…

Мольба? Она горько усмехнулась.

— Это что-то значит для тебя, что я говорю и как? — выдохнула она. — Я благодарна, что ты хотя бы не отрицаешь очевидное. Это было бы уже слишком, Саймон Реджинальд Шелтон.

— Я не стану отрицать, — глухим голосом заговорил он. — Это мое настоящее имя. Я рассказал бы тебе правду, но не мог сделать это раньше. Но клянусь быть с этой самой минуты честным во всем! И первое, что я хочу сказать тебе теперь, когда между нами нет больше лжи и обмана — что я люблю тебя!

— Ты любишь?! — Она расхохоталась ему в лицо — злобно, безудержно, испытывая одно желание — дать ему пощечину по его лицемерной физиономии, по губам, осмелившимся произнести такую ложь. — К чему сейчас этот фарс? Ты добился своего, выманил меня из замка, не пора ли, в самом деле, сбросить маски? Не стесняйся, Саймон Реджинальд Шелтон, поделись, что ты задумал сделать со мной! Убьешь меня и сообщишь отцу, где оставил мой труп? Или ты придумал более изощренный способ отомстить ему?

Саймон выглядел ошарашенным.

— Он тебе рассказал обо мне? — будто не веря, спросил он. — Не может быть! Наверняка, он лгал и изворачивался на каждом слове! Он тебе хотя бы сказал, что отправил на плаху моего отца?

— Я знаю все. И отец не лгал и не изворачивался!

— Тогда ты понимаешь, что я имею право на месть! — яростно выдохнул Саймон, но тут же смягчился, глядя на нее, и успокаивающе заговорил: — Милая, как бы я ни относился к лорду Корби, ты тут не замешана. Ты невинна и не должна страдать за грехи отца. И ты ничего не должна бояться. Ты стала дорога мне, как никто в целом свете, я никогда не причиню тебе вреда! Ева, я клянусь, что люблю тебя.

— Замолчи! — крикнула она. — Зачем ты лжешь? Ты писал эти жуткие письма! Вместе со своим сообщником! «Чирис три дня в дупло бальшова дуба за аградай парка паложиш десить тысич фунтаф»! — Она горько рассмеялась. — Для сына графа у тебя очень аристократический почерк и высокопарный слог!

— Я не писал эти письма! Да ты и сама в это не веришь!

— Я не поверила бы, если б не слышала достаточно сегодня возле дуба, где ты так доверительно разговаривал со своим дружком! Разбойничью казну ему обещал за свободу!

— Ева, я тебе все объясню…

— Не стоит. Зачем утруждать себя изобретением нового вранья? Я в твоей власти, мне некуда деваться, и никто не придет мне на помощь. Так что не затрудняйся, муженек.

— Черт побери, Ева, ты должна меня выслушать! Я понимаю, много лжи было между нами, но я докажу тебе, что вовсе не такое чудовище, каким ты меня считаешь, докажу, что люблю тебя!

— Если бы ты любил меня, то подумал бы о моих чувствах! А ты помнишь лишь о своей мести!

Он вдруг стремительно шагнул к ней, схватил за плечи и сильно сжал, заглядывая в лицо.

— Он убил моего отца! Разрушил мою жизнь! А теперь он встает между нами!

Ева дернулась, пытаясь вырваться, но он лишь сильнее сжимал крепкие ладони.

— Нет, не мой отец встает между нами! Да и как он может? Никто не может! Мы ведь повенчаны. Ты об этом позаботился. Наверное, влюбился в меня прямо в камере, как увидел! Так оно у тебя выходит? — ядовито прошипела она, отталкивая его от себя.

Саймон отступил от нее, запустил руки в волосы, нервно проведя по ним. Ева видела, что он на взводе и зол, как никогда.

— Да, я хотел мести! И не смей меня осуждать! Что ты знаешь о жизни? — неожиданно рявкнул он.

— Ничего! Ничего я не знала о жизни, пока не встретила тебя! — огрызнулась Ева. — Ну так ты мне не ответил, как ты собираешься мстить? Я имею право знать!

Саймон молчал мучительно долго, потом заговорил снова глухим, потерянным голосом:

— Ты хочешь, чтобы я отказался… Я не могу. Моего отца четвертовали у меня на глазах за то, чего он не совершал. Корби был его лучшим другом и обрек его на такое! Я носил это в себе долгие годы. Я поклялся отомстить. — Он замолчал, что-то обдумывая, потом снова заговорил: — Я хотел большего, хотел мучить его, заставить платить… Но ради тебя я не стану этого делать. Мы просто уедем. Он никогда о тебе больше не услышит.

Весь запал у Евы разом прошел, когда она услышала, что ее ждет.

— Если я пропаду, это убьет его, — подавленно прошептала она. — У него больное сердце, оно не выдержит. И моя бедная мама, что будет с ней? Почему она должна страдать?

Лицо ее мужа было непроницаемо, и Ева поняла, что он не собирается менять решение.

— Отец ни в чем не виноват! Его обманули! — попыталась вразумить его девушка, вспомнив подслушанный ею когда-то разговор.

— Это он тебе так сказал? И ты говоришь, что он себя не выгораживал?! — резко ответил Саймон, яростно сверкнув глазом.

— Нет, он винит во всем себя, — подавленно ответила Ева.

Он медленно подошел к ней, взял ее ледяные руки в свои горячие ладони и нежно сжал тонкие подрагивающие пальчики. Девушка подняла глаза на мужа, а он тихо заговорил:

— Ты даже не представляешь, что для меня сделала, словами не описать. Ты ангел, заставивший меня отказаться от мести, вернувший мне радость жизни, надежду, любовь! Я люблю тебя. И я знаю, что и ты меня любишь. Мы просто уедем. Далеко отсюда. Я уверен — мы будет счастливы! Это даже местью назвать нельзя, все девушки рано или поздно покидают родной дом и живут со своими мужьями.

— То, что я бесследно пропаду, не предупредив родителей, нельзя назвать местью? — спросила она, вырывая свои ладони из его рук. Она представила вдруг свою жизнь с Саймоном. Кем она станет рядом с таким мужем — беглым каторжником, разбойником? Превратится в такую же, как он, отщепенку, преступницу? Ее лицо передернулось от отвращения. — И ты ошибаешься, если думаешь, что после всего, что было, я тебя продолжаю любить.

Он смотрел ей в глаза — напряженно, с затаенной мукой во взоре. Долго смотрел, будто что-то решал про себя, собирался с силами и не решался сказать.

— Ева, любимая моя, ты, действительно, так ненавидишь меня? Я настолько тебе омерзителен? — наконец тихо спросил он.

Она поняла — от ее ответа зависит ее будущее. И была поражена и смущена тем, что заколебалась с ответом, что его слова и искренний взгляд задели самые потаенные уголки ее души. Ей вдруг захотелось сказать: «Нет! Ты дорог мне, несмотря ни на что!» и она с трудом удержалась, чтобы не выдать своих чувств.

На помощь ей спасительно пришли воспоминания обо всех его масках: грязного старика в разбойничьем каземате; эсквайра Догерти с набеленным лицом; Джеймса, смуглого красавца с серо-зелеными глазами…

И она скрепила свое сердце, свою волю. Пришла пора и ей надеть маску, под которой она скроет истинное лицо и настоящие свои чувства.

— Я вас ненавижу, — отчеканила она ледяным голосом, которому бы позавидовала даже ее мать.

Его лицо побелело и вдруг исказилось. Даже если б она ударила его наотмашь — она не причинила бы ему такого страдания, поняла Ева. Ей и самой было нестерпимо больно! Но сказанного не вернешь. Она молча смотрела ему в глаза, не отводя взгляда, вкладывая в него все свое презрение, всю ненависть.

— У меня нет шансов? Даже если я откажусь от мести? — хрипло спросил он.

— Вы сами все разрушили.

Воцарилось страшное гнетущее молчание. Лес потемнел, солнце скрылось за тучами; деревья сомкнулись вокруг мрачно, будто свидетели какого-то жуткого преступления. Даже птицы, казалось, примолкли; Ева слышала только свое быстрое неровное дыхание и бешеный стук своего сердца.

Наконец, Саймон справился с собой. Лицо его вновь обрело краски. Но он больше не смотрел на Еву, он опустил глаза в землю.

— Идем, я отведу тебя к отцу, — хрипло сказал он, и она содрогнулась от его слов. Не могла поверить в то, что он говорит.

Он повернулся и зашагал в обратную сторону. Ева заколебалась, затем последовала за ним, удивляясь тому, что ноги будто налились свинцом. Она не ослышалась, как подумалось ей вначале: муж действительно вел ее к замку. И это абсолютно не укладывалось в ее голове.

За время пути они не проронили ни слова. Даже когда они вдруг услышали где-то неподалеку ржание лошадей и стук копыт, Саймон молчал, только жестом велел спутнице укрыться в кустах. Сам он был рядом, и по его встревоженному виду Ева поняла, что лучше не высовываться.

Сквозь ветки она различила трех ехавших быстрой рысью всадников: громилу с лицом убийцы, тщедушного слугу и знатного вида господина, лицо которого отчего-то прикрывала маска и который прижимал к щеке платок. Всадники проехали мимо в сторону Лондона, не заметив спрятавшихся. Ее муж проводил троицу недобрым взглядом и, стоило ей скрыться из глаз, он повел Еву дальше.

Лес кончился, и впереди показались стены замка, на которых суетились люди. Кто-то взмахнул рукой, показывая в сторону Евы и Саймона; очевидно, их заметили.

Муж остановился и обернулся к Еве.

Она вдруг поняла: это конец. Сейчас он уйдет, и она больше никогда не увидит его, не услышит о нем! Или… или он все же попытается мстить ее отцу и дальше?

И вновь в его взоре она прочла надежду, мольбу. А Ева была в полнейшем смятении. Его поступок, то, что он привел ее назад, перевернуло ее представление о нем. Чудовище, негодяй без чести и совести так бы не поступил! Так кто же он, наконец, ее супруг, Саймон Реджинальд Шелтон, кто он на самом деле?!!

— Ты меня отпускаешь? — растерянно прошептала она.

— Да. — Это слово далось ему тяжело. — Я же говорил, что люблю тебя. Я не хочу причинять тебе боль. Я и так принес тебе много страданий. Сотворил много зла. Но теперь все закончилось.

Она стояла и не двигалась, в голове ее все смешалось. А он продолжал смотреть на нее, смотреть с надеждой, будто призывая ее взглядом, моля откликнуться. Затем он опустил глаза, а, когда снова посмотрел на нее, взгляд его был решительным, и он произнес спокойно:

— Прощай, Ева, я больше не побеспокою ни тебя, ни твою семью.

«Нет! Нет! Нет! Не покидай меня!» — кричало все у нее внутри. Но тут Ева поняла: он специально это делает! Давит на чувства, чтобы она сдалась! И она прикусила язык, не давая вырваться рискованным опрометчивым словам.

— Прощай, — повторил Саймон, резко развернулся и пошел прочь.

Несколько долгих мгновений Ева не веря, смотрела ему в след, но вдруг поняла, что он не остановится. Он уходит! Навсегда! В порыве отчаяния она протянула к нему руки. Хотела бежать за ним, остановить, но какая-то сила не пустила ее, сковав ноги, лишив голоса. Он шел, не оборачиваясь, и вскоре его силуэт исчез между густых деревьев.

59.

Чтобы заглушить уколы совести, Гвен прибегла к испытанному средству — кларету. Отдав Еве Корби обещанные деньги, которые прислал маркиз Аллейн, баронесса велела Джейн принести ей вина и весь вечер провела, старательно и методично напиваясь. Кларет сделал свое дело — Гвен в конце концов забылась тяжелым сном.

Однако, последней мыслью баронессы, прежде чем погрузиться в забытье, была мысль о племяннице: утром Гвен обязательно предупредит Еву, остановит, не даст выйти за пределы стен замка! Она пробормотала Джейн, что ее надо обязательно разбудить перед рассветом, и заснула так крепко, что даже не чувствовала, как служанка раздела ее и уложила в постель.

Но, с трудом разлепив утром глаза, Гвен обнаружила, что рассвет давным-давно наступил. Проклиная служанку с трудом шевелящимся распухшим языком, она вскочила на ноги, и ее тут же вывернуло наизнанку, благо, ночной горшок оказался прямо у постели.

В голове будто взрывалось что-то, ноги подкашивались, во рту было сухо, перед глазами плавали разноцветные круги. Баронесса застонала и без сил упала на стул перед туалетным столиком. Из зеркала на нее смотрело какое-то привидение: заплывшие узкие щелки глаз, желто-зеленое лицо, потрескавшиеся бескровные губы.

— Больше никогда капли в рот не возьму! — простонала баронесса, в ужасе разглядывая себя. Неужели это она?.. А ведь красота — единственное, что у нее еще осталось! Неужели и это отнимет у несчастной Гвен жестокая судьба?

Но она тут же всхлипнула и уронила раскалывающуюся голову на руки. А для кого ей беречь эту красоту? Для Аллейна, этого безжалостного и циничного чудовища, с его отвратительными «причудами»?

— О, Генри, Генри! — вырвалось у Гвен. Как ей захотелось его объятий, силы его надежных могучих рук, вкуса его твердых и в то же время нежных губ!

Но не время было жалеть себя. Нужно было бежать спасать Еву Корби…. хотя, наверное, уже поздно!

Появившаяся Джейн получила вместо утреннего приветствия пощечину, но на этом силы баронессы иссякли, и служанка не без труда облекла еле шевелящееся тело госпожи в утреннее платье и зашнуровала корсет. Пум-Пуф с веселым лаем кружил вокруг хозяйки, радуясь ее пробуждению, виляя хвостиком и рассчитывая на приятную прогулку. Но Гвен разбила его надежды, сказав Джейн:

— Выведи Пуфика, мне некогда. Только на поводке, а то… ходят тут всякие.

Когда она вышла, Джейн состроила вслед ее сиятельству рожицу и повторила, обиженно потирая щеку:

— Выведи Пуфика!.. Некогда ей! А дать ни за что по лицу — на это время, пожалуйста, всегда найдется! — И, обращаясь к не менее ее обиженному на баронессу песику, воззвала к нему: — Ты же видел, сколько я ее расталкивала да будила! А она спала, что бревно! А теперь я во всем виновата! Эх, тварь ты бессловесная, и не заступишься за ни в чем не повинную бедную девушку! Ну, ладно, иди ко мне, дурашка, наденем поводок да пойдем гулять!

Пум-Пуф скорчил гримасу — он ненавидел, будучи от природы свободолюбивым псом, ошейники и поводки, — но заветное слово «гулять» возымело — таки на него свое действие, и вскоре Джейн с болонкой на руках вышла из комнат баронессы Финчли.

***

Гвен, между тем, едва успела сделать несколько шагов по коридору и свернуть к лестнице, как столкнулась с тем самым мужчиной, который был совсем недавно предметом ее грез. Причем столкнулась именно так, как ей мечталось, — оказавшись вдруг в кольце его сильных рук, прижатой к его широкой груди. А все потому, что баронесса споткнулась на верхней ступеньке и чуть не полетела вниз, а Генри поднимался наверх, и ему волей-неволей пришлось поддержать падающую молодую женщину.

— О, Генри! — выдохнула она, приникая щекой к пахнущему свежестью кружевному жабо на его груди. — Дорогой мой, вы-то мне и нужны!

Он отстранил ее, — как ей показалось, не без некоторого усилия, — и взглянул на нее сверху вниз. Лицо холодное, бесстрастное.

— Если я нужен вам, чтобы помочь собрать ваши вещи и вызвать экипаж, — то я к вашим услугам. Если же нет, — то вы обращаетесь не по адресу.

— Я сейчас вам все объясню, — быстро заговорила баронесса. — Дело в Еве. В Евангелине Корби. Ей угрожает опасность, Генри!

Его брови сошлись на переносице.

— Это что еще за измышления?

— Нет, нет, никаких измышлений, Генри! Она в опасности! Она… — Тут Гвен замолчала, поскольку ее роль во всем этом была более чем неблаговидна, а придумать на ходу, да еще с больной головой, что-то правдоподобное, но снимающее вину с нее самой, было не так просто.

— Так что она? — Похоже, он все же поверил ей, потому что взял за плечи и встряхнул. Гвен ойкнула, в мозгу произошел очередной неприятный взрыв. Губы виконта брезгливо скривились: — Да вы же просто пьяны! От вас разит, как от…

Он оборвал. В другое время Гвендолин, конечно, не оставила бы его слова без ответа; но сейчас, в тревоге за Еву, она постаралась не обращать внимания на его последнюю фразу, хотя ей стало очень стыдно за себя. Но — с другой стороны — кто довел ее до этого? Кто, если не Аллейн и не он, виконт Мандервиль?!!

Чувство стыда вызвало какое-то прояснение в голове, и Гвен ощутила, что кое-что придумала.

— Еве писали письма, — быстро заговорила она. — Ее шантажировали. Об этом никто не знал, только она и я.

— Письма? Кто писал? — Генри все еще недоверчиво смотрел на нее.

— Какой-то неизвестный.

— И чем же ее шантажировали?

— Н-не знаю. Я не читала. Бедная девочка просто пожаловалась мне, что ей угрожают каким-то разоблачением. Что требуют денег.

— Так. И что дальше?

— Писем было два. На днях пришло второе. В нем шантажист требовал деньги — много денег. Принести на рассвете в дупло старого дуба, который растет на поляне за стенами замка с северной стороны.

Генри молча кивнул, — вероятно, ему было известно это место.

— Так вот: сегодня на рассвете Ева собиралась пойти туда, — все более взволнованно говорила баронесса. — Денег у нее не было, но она собрала все свои драгоценности. И я кое-что ей дала. — Генри хмыкнул, будто сомневаясь, что Гвен способна на такую благотворительность. Но лицо его было очень серьезно, похоже, он все же верил ей во всем остальном.

— Почему же вы молчали до сегодняшнего утра? — В его голосе слышалась едва сдерживаемая ярость. — Ведь все можно было предотвратить! Устроить засаду у дуба, выследить и схватить этого негодяя!

— Ева запретила мне рассказывать об этом. Она считала, что сможет сама разобраться с шантажистом… О, Генри, я так боюсь, что она уже пошла туда, и этот неизвестный… что он с ней сделает? — Тут Гвен разразилась судорожными рыданиями, поскольку в том, что Аллейн способен на любую жестокость, даже по отношению к такой невинной овечке, как Ева, нисколько не сомневалась.

— Быть может, Евангелина не пошла туда, — сказал Генри, которого как будто чуть смягчили слезы Гвен. Он вытащил из кармана платок и протянул баронессе, и она благодарно высморкалась в тонкий батист. — Надо посмотреть, у себя ли она, и немедленно сообщить лорду Корби.

— Нельзя! — всполошилась Гвен. — Как же его сердце?..

— Вы правы, — кивнул виконт, и тут же пристально взглянул в лицо Гвен. — Но откуда вам известно про болезнь лорда?

— От Евы, — быстро нашлась молодая женщина, невольно радуясь про себя, что рассказала все Генри. Выглядел он весьма решительным и собранным, и только он мог спасти Еву!

— Так. Пока никому ни слова. Обо всем этом точно никто, кроме вас и Евангелины, не знал? Может, герцог Рокуэлл?

— Н-нет. Никто.

— Я постараюсь разобраться во всем сам. А вы возвращайтесь к себе и не болтайте попусту ни с кем.

— Я хочу пойти с вами! — заупрямилась Гвен. — Ева — моя племянница, я имею право!..

Он так на нее посмотрел, что она прикусила язык.

— Немедленно в свои комнаты! И попробуйте только высуньте оттуда свой носик, я вам его живо обрежу!

И он повернулся и быстро зашагал вниз по лестнице. Гвен потопталась на месте, но не рискнула ослушаться его, тем более что носик был единственной не пострадавшей после вчерашней попойки частью ее лица, и вернулась к себе.

60.

Генри не был склонен доверять баронессе Финчли, хотя ее вид явно свидетельствовал о том, что она говорит правду. Но виконт, как поверенный лорда Корби, всегда считал, что хорошо осведомлен о семейных делах бывшего лорд-канцлера, и поверить в то, что такую девушку, как Евангелина Корби, кто-то шантажирует, было не так просто. Она всегда казалась Генри невинной кроткой овечкой, — и какие могли быть у нее тайны, если всю жизнь она прожила под твердым крылом и неусыпным надзором такой особы, как леди Корби?

Евангелину просто нечем было шантажировать! Такие девушки не совершают безумств, не пишут опрометчивых писем, не бывают втянуты в сомнительные дела и, тем более, семейные скандалы. Из своих девичьих спаленок, из-под опеки гувернанток и камеристок они прямиком отправляются к алтарю и переходят в руки мужей девственно-чистыми, как свежевыпавший снег.

Поэтому первым делом виконт Мандервиль отправился к спальне Евангелины — и обнаружил, что дочери лорда нет там, а ее камеристка, мисс Берри, не может толком ничего сообщить, кроме того, что мисс Корби пришло в голову перед рассветом прогуляться по саду. Генри нахмурился, — такие ранние прогулки юных леди никогда не внушали ему доверия.

Он отправился в сад, и вскоре выяснил от помощника садовника, что некая леди в темном плаще встретилась как раз перед рассветом на одной из дорожек с неким джентльменом, так же одетым в темный плащ.

— Они пошли вон туда, — махнул рукой парень, — и больше я их не видел. Пошел в ту сторону, ну, посмотреть, не нужно ли им чего, значит, — а там никого и нет. Будто сквозь землю провалились! Да, сэр, и еще — они обнимались!

— Вот как? Ты это точно видел?

— Ей-богу, сэр! Леди, значит, к джентльмену подбежала — и прыг ему на шею! А он кавалер хоть куда, при такой длиннющей шпаге. Постояли они пару минут — и ушли. И ведь и деться им некуда там было! А они исчезли! Чудеса, ей-богу!

— Вот тебе полгинеи — и никому ни слова, — сказал Генри, все больше озабочиваясь. Он почти не сомневался, что леди была Евангелина Корби.

Когда-то лорд говорил другу о некой потайной калитке в наружной стене замка, и сейчас Генри почти не сомневался, что дочь Корби воспользовалась ею. Отправилась ли она со своим загадочным спутником на место, выбранное вымогателем? Или это был блеф баронессы, и дело здесь совсем не в шантаже?

Чем дальше расследовал Генри исчезновение Евангелины Корби, тем больше возникало у него сомнений в правдивости Гвен. Но надо было выяснить, кто же сопровождал девушку, с кем она, как сказал помощник садовника, обнималась.

Первым, кого он заподозрил в роли ее спутника, был, естественно, ее жених, — но эта версия отпала очень скоро, когда виконт подошел к комнатам Рокуэлла. Лакей доверительно сообщил, получив так же полгинеи, что его светлость вчера легли почивать поздно, и до сих пор спят весьма крепко.

— В самом деле?

— Слышите? — Лакей приотворил дверь, и Генри впрямь услышал мощный храп. — Притомились вчера его светлость, в карты играючи.

Виконт нахмурился еще больше. Евангелина Корби исчезла — и исчезла не с женихом!

Чтож, у него был еще один кандидат на роль спутника девушки: эсквайр Догерти. Генри вспомнил, как часто видел их вдвоем, как этот молодой человек смотрел на дочь лорда…

Лайс поспешил к комнатам, занимаемым Догерти — и убедился, что не ошибся. Эсквайра не было. Его слуга, как оказалось, сразу после рассвета покинул замок под предлогом покупки в ближайшей деревне лошадей. Никаких следов эсквайра, никаких улик, вещей — ничего не осталось; он как сквозь землю провалился.

Теперь Генри был почти убежден: Догерти и Евангелина Корби сбежали вместе. Дело принимало серьезный оборот. Как ни не хотелось виконту посвящать отца девушки во все это, для поисков за стенами замка нужно было много людей, и отдать им распоряжение мог только сам лорд.

Генри поспешил к другу и, постаравшись как мог смягчить удар, сообщил о предполагаемом бегстве Евангелины, но ни словом не обмолвился о шантажисте и не стал рассказывать о том, как Ева обнималась в саду с Догерти.

Корби немедленно отдал приказ найти свою дочь и задержать ее похитителя, — в том, что Еву похитили, лорд почему-то не сомневался.

— Уж не думаете ли вы, Генри, что она могла покинуть замок, своих родителей и жениха, добровольно? — горячо спрашивал он. — Нет, нет, моя девочка не способна на это! Ее увели обманом! Или силой заставили!

— Я уверен, что мы найдем ее, не волнуйтесь, Кристофер, — мягко отвечал Генри. — Успокойтесь, вам нельзя волноваться. Ручаюсь: через час, максимум два, мы отыщем ее и приведем.

— Я тоже еду на поиски! — воскликнул Корби, но бледное лицо и бисеринки пота, выступившие на лбу, явственно говорили о том, что он не способен на это. Он бессильно опустился в кресло, жадно хватая воздух бескровными губами.

— Я пришлю вам вашу жену, — сказал виконт. — Оставайтесь в замке. Я сделаю все, что в моих силах, чтоб найти вашу дочь.

***

Генри разделил отряд на несколько частей: одну отправил в сторону Лондона, другую — к деревне, куда якобы ушел утром слуга эсквайра, третья же, которую виконт возглавил, поспешила к старому дуплистому дубу. И здесь виконт не без удивления обнаружил следы, говорящие в пользу версии Гвен.

У дерева были следы крови и борьбы: трава примята, земля взрыта ногами нескольких человек; дуб был обмотан веревкой, кем-то разрезанной, — здесь явно был кто-то привязан.

Пока виконт осматривал место происшествия, вдали послышался конский топот; люди лорда устремились в погоню, но вскоре вернулись ни с чем, сообщив только, что всадников было трое, и женщин среди них не было.

— Поэтому мы отказались от преследования, сэр.

— Евангелина могла переодеться мужчиной, — заметил Генри. — А Догерти среди этих мужчин тоже не было?

— Мы бы узнали юную мисс, сэр, — сказал Роберт, главный среди охранников. — Догерти с ними не было тоже. Зато нам показалось, что одна физиономия вроде как знакомая. Мужчина похож на Леммона, слугу лорда Корби. Второй — какой-то здоровяк и верзила. А третий — и вовсе странный субъект — в маске.

— Леммон, говорите? И мужчина в маске? — сдвинул брови Генри. — Интересно!

Это было и впрямь интересно. И опасно. Леммон — лакей, нанятый для убийства лорда человек Аллейна. И этот лакей был связан с баронессой Финчли и получил яд через нее. Не замешан ли и в исчезновении дочери Корби негодяй-маркиз? Не этим ли объясняются страх Гвен за племянницу, ее слезы, недомолвки?

«О, черт, не хватает еще теперь думать об этой женщине! Генри, сейчас не до нее! Евангелина в опасности! Может, ее, действительно, шантажировали? Чья на земле кровь? Не девушки ли? Бедный Кристофер, хорошо, что тебя нет с нами!»

— Ищем, господа, — повернулся Генри к спутникам. — Прочесываем весь лес!

— Собак бы надо, — сказал Роберт. — Да у его светлости ни одной ищейки нет.

Генри вспомнил мерзкого песика баронессы и поморщился.

— Ничего, обойдемся без собак. Вперед, господа!

***

— Эге, мне знаком это парень! — Роберт приподнял хлыстом лицо пойманного. — Это один из шайки Джека Грома. Однажды мы уже его ловили, да он шустрым оказался и удрал. Эй, а что это у тебя под рубахой, приятель?

Охранники вытащили из-за пазухи «приятеля» дамский ридикюль и передали его Роберту. Он открыл сумочку — и замер, выпучив глаза.

— Что там? — спросил его Генри.

— Взгляните сами, милорд.

— Драгоценности! — Виконт не слишком удивился. Значит, Гвен не солгала, Евангелина Корби, действительно, взяла с собой украшения. Вот только — собиралась ли она отдать их таинственному вымогателю, или драгоценности должны были помочь ей и Догерти скрыться от преследователей и зажить небедной жизнью? — Эй, ты, как твое имя и откуда у тебя это?

— Мич я, добрый господин. — У разбойника оказался на редкость писклявый голос. — А это нашел. Неподалеку. На поляне, у дуба.

Генри устремил на него пытливый взор. Глазки Мича забегали, выдавая лживую натуру. Но он вполне мог и говорить правду.

— А что ты делал ни свет ни заря у дуба?

— Дак это… Просто мимо шел. Заночевал в лесу, встал да пошел по холодку в эту, как ее… деревню. Поденщиком там хотел наняться. Завязал я с прошлым, я теперь честный человек…

— Что ты видел?

— Ничего. — Снова бегающий взгляд.

— А девушку в темном плаще не видел?

— Дак это… нет. Никого не видел, добрый господин. Богом клянусь!

— Сейчас мы освежим твою память, — кровожадно сказал Роберт, и Мич затрясся, как осиновый лист, и повалился на землю.

— Пощадите меня, джентльмены! Ни в чем я не виноват! Все это Джек Гром! Я тут ни при чем!

— Ну-ка, выкладывай все! — Надвинулся на него, подняв хлыст, Роберт.

— Я шел мимо дуба. Вдруг смотрю — леди, в плаще. И он с ней…

— Кто — он?

— Кто? Джек Гром.

— Джек Гром?

— Ну да.

— Что ты мелешь! — воскликнул Генри.

— Ничего я не мелю, — даже обиделся Мич. — Что я, Джека Грома не знаю? Я под его началом долго служил! Он, правда, бороду сбрил, и выглядит теперь кавалер-кавалером: при шпаге, в плаще…

— Так-так, продолжай.

— Ну, вот, значит, он и леди подошли к дубу. Гляжу — положили что-то в дупло и в лес направились. Мне, ясное дело, интересно стало, чего они там оставили. Я и достал. Откуда мне было знать, что там такое богатство? От этого аж в глазах потемнело! Не выдержал я — и взял, да и дал деру, пока они не передумали да не вернулись…

— Не сходится, — покачал головой Генри.

— Что?

— У дуба следы борьбы. Кровь. Веревка обрезанная. Правду говори, мошенник, или мои люди на тебе живого места не оставят!

— Хорошо-хорошо, — заверещал Мич. — Все скажу! У Джека Грома много врагов. И у дуба его трое поджидали. Избили. Связали. Он одного из них ранил. Они отошли к ручью кровь смыть. И в это время подбежала леди. Она его освободила, и они убежали. А украшения леди второпях уронила. Я их и схватил. И это чистая правда, добрые господа!

— Сдается мне, что и это ложь, — сурово сказал Генри. — Ну да ладно. Как выглядели эти трое врагов Джека Грома?

Мич довольно подробно описал троицу, упущенную охраной Корби. Генри задумался. Лжет ли Мич про Джека Грома? Вряд ли. Значит, Джек Гром и эсквайр Догерти — одно лицо! Это новость, и очень важная.

Разбойник с большой дороги — в замке лорда! И никто об этом не догадывался! А ведь на вид этот эсквайр казался настоящим джентльменом. Хорошие манеры, осанка истинного дворянина, гордая посадка головы…

Генри прищурился. Этот Догерти всегда ему кого-то напоминал. Но кого?.. Что ему нужно от Евангелины Корби? Почему он увел ее из замка отца? Каковы были его планы, если он — разбойник?

Разгадка крылась где-то совсем рядом. Генри напрягся. Если он вспомнит, на кого похож Догерти, он раскроет секрет мнимого эсквайра!

Но неуловимый образ ускользал, что невероятно раздражало.

Виконт приказал людям продолжать поиски, а сам остался у дуба, где организовал нечто вроде командного пункта, ждать новостей. Связанного по рукам Мича Лайс отправил в замок под охраной двух конвоиров.

61.

…Генри нетерпеливо прогуливался возле толстого дерева, жалея, что сам не отправился на поиски. Бездействие было невыносимо. Но каждый из отрядов мог появиться в любой момент вместе с беглецами, — Лайс очень надеялся, что их все же задержат. Или, по крайней мере, одну Евангелину.

Он прохаживался, заложив руки за спину, когда вдруг заметил медленно идущего в сторону дуба мужчину. Даже издалека человек этот выглядел мрачным и подавленным. Генри замер. Это был Догерти, или, вернее сказать, Джек Гром! Но где же Еванегелина? Почему он один?

Жутковатое предчувствие сжало сердце Лайса, но он прогнал его. Не стоит отчаиваться раньше времени, а нужно допросить этого Джека Грома, или как там его зовут.

Выглядел Гром весьма потрепанным: в рваной одежде, с заплывшим глазом. Виконта он не видел и заметил его слишком поздно. Остановился, надменно вскинув голову и широко расправив плечи, здоровый глаз недобро сощурился, а кончик губы дернула презрительная усмешка.

Это было так знакомо!.. Память наконец сжалилась над Генри и выдала картину: юноша, убегающий от него и его людей. Он уже далеко, но вдруг останавливается и оборачивается к ним. Плечи расправлены, подбородок вздернут, взгляд прищуренных глаз режет как сталь. Да, тогда он был юнцом, бледным и тощим, а сейчас превратился в загорелого мужчину, статного и рослого, но повадки не изменились.

— Передай своему хозяину, пес, что я до него доберусь! — кричит юноша — и исчезает из виду. Исчезает на двенадцать лет, чтобы вновь встретиться с виконтом лицом к лицу.

***

— Шелтон! — Генри был столь поражен, что выдохнул его имя, в кои-то веки не совладав с собой.

И все сразу встало на свои места: Шелтон пробрался в замок Корби, чтобы мстить. Похитил — добром или силой — дочь лорда, который отправил на плаху его отца. Что ж, месть достойная!..

«Но Шелтон помешал убийству Кристофера! — тут же спохватился Генри. — Я сам это видел! Он толкнул Леммона, он знал, что в бокале яд!»

Что-то не сходилось.

И где же бедная дочь лорда? Что этот человек с ней сделал?

Все это пронеслось в голове в мгновение, пока Саймон рассматривал своего врага. Они были один на один. И ясно было, что либо Генри скрутит Шелтона, либо тот победит и снова сбежит.

Саймон вдруг пришел в движение и угрожающе пошел прямо на Генри.

— С дороги, ищейка паршивая! — сквозь зубы процедил он.

Генри не собирался рисковать, ему нужно было узнать, что этот мерзавец сделал с Евангелиной Корби. Он вытащил пистолет и направил его на Саймона, но тот не остановился, продолжая подходить все ближе и ближе.

— Стой и руки за голову! — скомандовал Генри.

— Ну! Стреляй! — с вызовом кинул Шелтон, он и не думал останавливаться и поднимать руки.

Генри не собирался его убивать: ведь Кристофер никогда не простит ему смерти сына друга, к тому же надо было, во что бы то ни стало, выяснить, что стало с Евой, и где она.

Между ним и Шелтоном оставалось несколько шагов, когда тот ринулся вперед и вышиб оружие из ладони Генри. А потом кинулся на виконта, повалив в траву. Мужчины сцепились, словно дворовые псы. И, несмотря на то, что Генри был здоровее своего противника и крупнее его, он не мог справится с Шелтоном, который, казалось, взбесился. Ощущение было такое, будто это не человек, а тугой комок злобы и ненависти. Ударов он не чувствовал, зато в ответ молотил кулаками с несравненной жестокостью.

Удар по скуле Генри пропустил, и инициатива ускользнула из его рук. Удар под ребра, и в живот, а потом — головой о землю, где, кажется, было что-то твердое… После чего и наступила темнота.

62.

На дворе была ночь, но Генри все не ложился. В большом раздражении прохаживался он по своей комнате. Целый день с ним носились, будто с тяжко раненым на поле боя, и ему это несказанно надоело.

Да, надо признать, Шелтон здорово его отделал, и это несмотря на то, что Саймон и сам был не в лучшей форме. Как унизительно было осознавать свое поражение! И тому имелись свидетели! Он не знал, сколько времени провел на опушке без сознания. Его нашли люди Корби, привели в чувство и помогли добраться до замка.

Каково же было его удивление, когда, по прибытии, он узнал, что Ева вернулась в отчий дом живой и здоровой!

Неужели девушке удалось сбежать от Шелтона? Может, поэтому тот бродил по округе такой злющий?

Генри попытались было навязать услуги врача, но он отмахнулся от этого и вытребовал разговор с лордом Корби. Ему было что сказать другу. Когда он пришел в себя на опушке, то увидел в траве письма, то ли случайно оброненные Саймоном, то ли выброшенные за ненадобностью. Прямо сказать, и почерк, и стиль, и грамотность — все в этих отвратительных писульках было на высоте. Лайс с трудом мог поверить, что их написал Шелтон, — если, конечно, это было сделано не нарочно.

Но самое главное были не каракули, не ошибки и не слог. В этих письмах, подписанных Джеком Громом, автор называл Евангелину Корби своей женой и требовал выкуп за свое молчание! Но когда же, черт побери, маленькая Ева успела стать женой Грома, а, вернее сказать, Шелтона?!

От бесконечных вопросов и догадок у Генри пошла кругом и без того пострадавшая голова. Он спросил у Кристофера, знал ли тот о замужестве дочери. Тот знал. Тогда Лайс продемонстрировал другу оба письма к Евангелине.

Но лорд, оказывается, был уже поставлен дочерью в известность об этих письмах. Ева всё рассказала отцу, и теперь Корби поведал Генри удивительную историю, в которой были замешаны разбойники, грязный старик — и, наконец, воскресший утопленник, переодевшийся эсквайром и явившийся в замок своего врага, чтобы отомстить ему.

Виконту оставалось лишь диву даваться. Впрочем, он не был удивлен тем, что Евангелина наотрез отказалась выходить за герцога Рокуэлла, о чем и сообщила самым решительным тоном матери и отцу, — последний, впрочем, был этому очень рад.

А в замке почти никто не знал о пропаже Евы, и скандала удалось избежать. К этому времени почти все гости разъехались, лишь разъяренный герцог рвал и метал, когда лорд Корби неожиданно сообщил, что не отдаст за него свою дочь, объяснив отказ своим недовольством тем образом жизни, который ведет Рокуэлл.

***

…Дверь комнаты скрипнула, и в небольшом проеме показался любопытный женский носик. Убедившись в том, что, кроме Лайса, в комнате никого нет, в приоткрытую дверь проскользнула сама обладательница прелестного носика.

Баронесса Финчли! Вот уж кого Генри не ожидал увидеть здесь!

— Почему вы никогда не запираете дверь? — удивленно спросила она вместо приветствия.

Гвен придирчиво вглядывалась в лицо Генри. Выглядела она встревоженной.

— От кого мне запираться в замке моего друга? — поинтересовался Лайс, гадая о причине ее визита и довольно странного поведения.

— В вашем-то положении такая беспечность! — попеняла ему леди.

— В каком это положении? Вроде не беременный, — недовольно проворчал виконт.

Гвен покачала головой, с жалостью рассматривая кровоподтек на его лице, и озабоченно ответила:

— Будто вы не знаете, что у вас есть враги. Не стоит их недооценивать.

— Вы-то, конечно, все знаете о моих врагах, — хмыкнул Генри и поинтересовался: — А что вы здесь, собственно, делаете?

Баронесса подобралась к нему чуть ближе и с тяжким вздохом ответила:

— Я слышала, вас ранили…

— Пришли позлорадствовать?

— Хотела убедиться, что с вами все в порядке, — просто сказала она, подходя к нему недопустимо близко. Теперь всего лишь пара шагов, самая малость, разделяла их.

Это было очень странно, но ее присутствие в его комнате, их уже привычная перепалка показались ему чем-то совершенно естественным и даже нормальным.

— Вас ведь по затылку ударили? Могу ли я взглянуть? — спросила она, пытаясь обойти его.

— Я не пускаю за спину тех, кому не доверяю, — напыщенно ответил Генри, поворачиваясь к ней лицом.

Видимо, она убедилась, что он неплохо выглядит, потому что тревога покинула ее взгляд, и в больших глазах ее зажглись веселые искорки.

— Это похвально, — вполне серьезно поддержала Лайса Гвен. — Но меня бояться не стоит, я ведь не мужчина.

Генри невольно усмехнулся.

— Я ведь поворачивалась к вам спиной, теперь ваша очередь, виконт, — промурлыкала она. — Впрочем, я видела вас и со спины… Ведь именно так началось наше тесное знакомство.

Виконт видел, что она говорит несерьезно, дразнит, — о том свидетельствовали веселые искорки в ее глазах и шаловливая улыбочка на нежных губках.

Но ее слова разбудили в памяти образы, о которых она говорила, и воздух в комнате вдруг стал тягучим, влажным, горячим.

Кажется, она тоже это почувствовала, улыбка сползла с ее лица, губы приоткрылись, а голова чуть запрокинулась, будто она предлагала себя поцеловать.

Напряжение в комнате нарастало. Они молча смотрели друг на друга, не отводя глаз.

…И он просто отбросил все предрассудки, легко наплевал на те правила, которым столь долго следовал. Просто потому, что так захотел. Безумно и безудержно, до помутнения сознания, до боли в паху. Он жадно потянул носом воздух, шагнул к Гвен, и увидел смятение на ее лице. Не ожидала?

Она вдруг отступила. Неужели он столь грозно выглядит? Он видел, что она взволнованна сверх меры, глаза расширились, губы чуть дрожат. Но Генри не собирался останавливаться, он приближался к ней, а она пятилась, пока не уселась на поднырнувшую под колени кровать. Лайс оперся коленом о мягкий матрас, нависая над ней. Заставил откинуться назад и потянулся губами к шее. Гвен вдруг громко застонала, а он, — да, такого он не ожидал от себя! — он зарычал. Никогда раньше Генри Лайс не рычал на своих партнерш. Он сжал ладонями ее хрупкие плечи и зарылся лицом в выпирающую из корсета грудь, жадно целуя и полизывая. Гвен выгнулась, с губ ее снова слетел стон. А он мял ее руками, и покрывал поцелуями грудь и шею.

Положение его было не слишком удобным, и Генри затащил безвольную баронессу на кровать. Как же приятно было видеть ее такой! Немного растерянной, покорной, трепещущей под ним от желания, а не язвящей и изрыгающей очередную колкость.

Генри задрал на ней юбки и навалился сверху. Она раздвинула ноги и обхватила его бедра. Он поцеловал ее в губы, и она охотно ответила на поцелуй. Запустила пальцы в его волосы, гладила плечи, прижимала к себе.

Как же он мечтал об этом! О ее теле, их близости! Он так сильно ее хотел, что даже в глазах темнело.

Довольно быстро Лайс избавил ее от панталон, и Гвен не дала ему дальше тянуть. Она, так же, как и он, жаждала действий.

Вторжение его достоинства было весьма приветливо встречено сладостным стоном. А потом начались бешеные скачки. Генри двигался в ней, Гвен стремилась ему навстречу безумными яростными рывками. Ногти ее царапали его по спине, и Генри порадовался, что та защищена камзолом и сорочкой.

Гвен громко вскрикивала, стонала и всхлипывала, и ему это нравилось и неимоверно заводило. Его не волновало, что их могут услышать. Тактичность отправилась вслед за предрассудками и правилами, куда-то далеко-далеко.

Она вдруг крепко схватила его за плечи, выгнулась и забилась в экстазе. И в этот же миг он с тихим стоном излился в нее…

***

— Я переживала за тебя, — тихо сказала Гвен, прижимаясь к его груди. Они все еще лежали в кровати, приходя в себя после случившегося.

Зачем она это говорит? Что за цели преследует?

Все вернулось на круги своя. Генри не верил ей. Поначалу он даже думал, что это Аллейн специально подложил под него Гвен, но выгоды тому не видел. Ну не дети же Аллейну от него нужны…

— Да неужели? С чего бы вдруг? Очередные ваши уловки? — сухо спросил он.

Гвен обиженно поджала губы. Лайс сел на кровати и посмотрел на нее сверху вниз.

— А знаете, кого я видел у дуба? Вашего старого знакомого, маркиза Аллейна. — Он блефовал, хотел увидеть ее реакцию, проверить свои подозрения.

Она метнула в него настороженный взгляд и поинтересовалась:

— И что же вы с ним сделали?

— Переживаете за своего любовника? — не удержался он от едкого выпада.

По губам Гвен скользнула довольная улыбочка, она приняла его последний вопрос за ревность.

— Я ведь уже сказала, что очень переживала за тебя, — кокетливо ответила она, проведя кончиками пальцев по его руке.

Генри недоверчиво усмехнулся и язвительно ответил:

— Наверное, я слишком сильно ударился головой, раз это снова между нами произошло.

Он имел в виду постель, и Гвен это поняла. Она резко села, и он увидел, что она оскорблена не на шутку. А потом она поднялась с постели и принялась оправлять свою одежду.

— Так что там с Аллейном? — холодно осведомилась она.

— Этот мерзавец сбежал, так что можете не переживать за своего любовника.

— Да что бы ты понимал!.. — кинула она в сердцах и направилась к выходу, у самых дверей она обернулась и посоветовала: — Лечите голову, виконт!

Дверь за баронессой захлопнулась, Генри остался один. Одиночество вдруг неподъемным камнем навалилось сверху. Гвен больше не вернется. Не подойдет к нему, слова не скажет. Все кончено.

Ему не следует об этом жалеть, она не для него. Слишком ветрена, слишком коварна, слишком принадлежит другому.

Ему нужна женщина верная и чистая. Он точно знал, что ему необходимо. Только не Гвен.

Но отчего же так больно? Почему тоскливо щемит в груди? И почему он любит ту, которую любить никак не должен?..

Часть третья

ЧАСТЬ 3

ГЛАВА 1

63.

Ближе к рассвету Гвен приснился удивительный сон. В этом сне она была кошкой, и два кота дрались из-за нее. Гвен была хорошенькой гибкой киской, белой и пушистой, с длинным изящным хвостом. Один из претендентов на нее — тощий и облезлый котяра с маленькими, пылающими, как угли, глазками, был явно из дворовых, которые дерутся без всяких правил и не гнушаются самых коварных приемов. Второй — крупный, вальяжный и аристократичный, с очень знакомыми серыми глазами на надменной морде. Имена у котов были странные: тощего звали Алик, аристократа — Генрик.

Коты дрались жестоко, почему-то лупя друг друга передними лапами, а затем сцепились в клубок и покатились по земле. Они мяукали, фыркали и шипели в пылу схватки, а Гвен созерцала все это с одной надеждой: что победит Генрик.

И надежды ее оправдались! Алик с позором бежал с поля боя, поджав хвост, а Генрик приблизился к Гвен, порядком потрепанный, но торжествующий.

Гвен тут же принялась зализывать его раны, начав с ссадины на скуле, и Генрик замурчал, довольный ее старательностью. Он обнял ее своими лапами и прижал к себе, она с радостью ощутила, как сильно он хочет ее… И тут вошла горничная, разбудила Гвен, и сон оборвался.

Это был чудесный сон, он оставил лишь приятные впечатления и растревожил Гвен не на шутку. Целый день она вспоминала его. А вдруг это был вещий сон?

Надежда… Да, сон дарил надежду, такую большую жирную надежду, но на что? На то, что Генри Лайс, который считает ее шлюхой, будет драться с маркизом Аллейном за нее? Какая глупость! Совсем недавно Лайс доказал, что не желает иметь с ней ничего общего и презирает ее. Осознавать это было больно. Она запретила себе о нем думать. Но запреты не помогали.

Больно! Больно! Больно!

Как будто что-то страшное разъедает изнутри саму душу.

Она хотела уехать сразу же, после их последнего с Генри совместного «времяпровождения», но мысль о том, что впереди ее ждет встреча с Аллейном, полностью лишала ее этого желания. Гвен не могла сейчас видеться с маркизом, это было выше ее сил. Поэтому она сказалась больной и закрылась в своей комнате.

И опять, будто издеваясь, в душе возникала глупая надежда, что Генри придет справиться, как она себя чувствует. Естественно, он не пришел ни разу за целую неделю.

Пора бы ей уже научиться жить реальностью, а не мечтами. И в ее реальности Гвен с нетерпением дожидался садист, подонок и убийца. И она должна была явиться к нему с Евой. Но теперь это было невозможно осуществить, Ева не покидала замок, и Гвен сама не хотела этого.

Ее ждет наказание за невыполненное задание? Пусть.

Генри прав в том, что презирает ее. Будь у нее гордость, хоть капля самоуважения, она ни за что бы не стала плясать под дудку проклятого маркиза. А она была слишком напугана, у нее совсем не было сил противостоять ему. Восстань она, Аллейн бы ее уничтожил, а ей так хотелось жить…

***

…В этот день баронесса собиралась покинуть замок Корби. Она хотела сделать это еще накануне, но Ева неожиданно вцепилась в тетушку и уговорила остаться еще на один день. Сказала, что ей необходимо завтра утром переговорить с Гвен.

Баронессе было очень стыдно перед племянницей, и в то же время она была несказанно рада, что Ева цела, невредима и вновь находится под родительским кровом. Но вид девушки не на шутку пугал Гвен: бледное осунувшееся лицо с потухшим взглядом, с опущенными уголками губ было похоже на маску скорби. Из очаровательной молодой леди Ева превратилась в безликую тень, призрак.

Однако голос у Евы был твердым и спокойным, когда она рассказывала баронессе обо всем происшедшем — о том, как влюбилась в эсквайра Догерти, как хотела бежать с ним, как рассказала ему о письмах Джека Грома, как нашла Джеймса у дуба, освободила, как раскрыла его тайну и настоящее имя и, наконец, как рассталась с ним навеки…

Еще недавно Гвен, без сомнения, испытала бы жгучую зависть к племяннице, добившейся любви такого красавца, как Саймон, — а в том, что он серьезно влюблен в Еву, сомнений после рассказа Евы у нее не было. Но сейчас, баронесса не могла ни завидовать племяннице, ни остаться равнодушной к ее горестям. Поэтому она горячо обняла девушку и, осыпав поцелуями ее бледное личико, оросила его искренними слезами сочувствия и утешения.

— Что мне делать, Гвен? — шептала Ева. — Я словно вырвала из груди собственное сердце! Мама, конечно, в отчаянии, что мой брак с герцогом расстроился. Зато папа рад. А я… Мне не до них! Я думаю лишь о нем! Днем и ночью! Как представлю, что он ушел навсегда…

— Увы, моя дорогая, — с тяжким вздохом сказала Гвен, которая невольно сравнивала свое собственное положение с положением племянницы, и ощущала, как они похожи, — что могу я тебе посоветовать? Знаешь, в юности мы слишком робки, беспомощны, слишком зависимы от других — и боимся пойти на риск, броситься очертя голову в авантюру, уступить страсти. В зрелости же мы готовы на всё, на любое безумство, — но нет уже ни страстей, ни соблазнов, ни риска… И тогда мы понимаем, что жизнь прожита зря, что она могла бы пойти совсем по-другому! Но уже поздно.

— Вы думаете, что я могла бы быть счастлива с Саймоном?

— Я думаю, он любил тебя по-настоящему, — серьезно сказала Гвен. — А для любимой женщины такой мужчина сделал бы всё!

У Евы задрожали губы.

— Значит, я совершила ошибку, выбрав возвращение к отцу?

— Милая моя, еще Гамлет говорил, что человеку легче мириться со знакомым злом, чем стремиться к незнакомому. Если б кто из нас знал, какой выбор правилен!

— Выбери я мужа, это разбило бы сердце отца…

— Но это было бы одно сердце. А так ты, по-моему, разбила два, — грустно пошутила Гвендолин.

— Если Саймон действительно любил меня.

— Если бы не любил, то довел бы свою месть до конца. А он тебя отпустил.

— Вы знаете, я сомневалась в нем. Из-за этих писем. Но тот разбойник, которого захватили в лесу и потом отправили к шерифу, — он во всем признался отцу. Что это он писал мне письма. Саймон ни при чем! Он не знал о них! И потом — эта наша свадьба. Ведь Саймон меня принудил к ней. И не скрывал, что хотел тем самым отомстить отцу. Хотел навсегда разлучить меня с папой! Как могла я простить это мужу?

— Отца Саймона казнили самой страшной казнью. На его глазах. И он очень долго считал виновником лорда Корби, Ева. Забыть такое нелегко. А он отпустил тебя. Свою жену. Он поступил благородно.

— Я это понимаю. Но теперь поздно, да? Его уже не вернешь? — Ева подняла на Гвен измученный полный боли взгляд.

— Не знаю, дорогая. Только Бог всеведущ. — Гвен вновь обняла девушку. — Но, если встречу твоего любимого, обязательно скажу ему, что ты раскаиваешься и хочешь его возвращения! Ведь так?

— Да. Хочу!

— Если ты очень захочешь, уверена, он вернется! — сказала баронесса. Подумав про себя: «А вот я, как бы ни захотела, не смогу завоевать сердце Генри! Он никогда не простит мне связи с Аллейном… Никогда!»

ГЛАВА 2

64.

— Надеюсь, вы понимаете, за что были только что наказаны? — услышала Гвен за спиной мерзкий голос Аллейна. Как же она ненавидела этот голос, а его обладателя, гнусного извращенца, готова была просто убить. — Я был весьма разочарован, когда по прошествии целой недели после окончания посвященного помолвке праздника не увидел в карете рядом с вами Евы Корби.

Маркиз сидел, развалившись в кресле, и лениво поглаживал свою трость. Эту трость баронесса тоже ненавидела. Только что она была ею как раз и наказана, таким образом, каким, наверное, не наказывают шлюх в самых дешевых борделях. А она, баронесса Финчли, должна была молча терпеть это унижение.

Но нет, унижение — это было не самое страшное… В трости был спрятан смертоносный клинок, выскакивающий при одном лишь нажатии кнопки. Вот это было страшно. Гвен никогда не знала, что придет на ум ее палачу. Может, в один прекрасный день маркиз решит, что она больше не нужна…

Но сегодня, видимо, он пока решил, что баронесса еще пригодится.

— Я все поняла, — пытаясь говорить ровно, ответила Гвен.

Она не хотела смотреть на него и старательно приводила свою одежду в порядок, стоя к маркизу спиной.

— Это всего лишь прелюдия, — лениво протянул Аллейн. — Вы же понимаете, что в этом трактире особо не разгуляешься.

Гвен догадывалась, что продолжение обязательно последует. Они находились в комнате трактира «Три подковы», и ее мучитель не рискнул прибегнуть к более жестоким методам воздействия, чтобы не привлекать чужого внимания. Он любил слышать, как его жертва кричит. Гвен ждут «веселые» денечки в особняке маркиза.

Как же она ненавидела все эти его извращения! Ее тошнило от этого! И как же она мечтала избавиться от Аллейна!

Вдруг ей вспомнился сон, где два кота лупили друг друга, и Генрик победил. Вот если бы Лайса натравить на Аллейна… Опять идиотские мечты? Лайс никогда не станет драться из-за нее с Аллейном, если только во сне.

Но Гвен вдруг зацепилась за эту идею. Что-то в этом было… Конечно, за нее Лайс драться не станет, а вот за Еву Корби, дочь лучшего друга, — вполне. Если Ева попадет в руки к маркизу, а Гвен сообщит об этом Генри, тот Аллейна просто изничтожит!

За Еву можно не бояться: если бы Аллейн хотел ее убить, то приказал бы отравить девушку баронессе. Но дочь лорда нужна ему живой, чтобы шантажировать Корби, а значит, время у Гвен будет.

Нужно выманить Еву из замка, пригласить ее к себе, например, и отдать ее Аллейну… Нет, это не годится. Тогда Лайс и Гвен заодно прикончит за пособничество мерзавцу.

Впрочем, решение этой проблемы быстро пришло в голову.

Если, конечно, ей удастся отрезвить это самое «решение»…

Глаза баронессы заблестели. Она должна это сделать! У нее получится! Жить дальше в рабстве у этой твари не было больше сил.

Гвен еще раз оправила юбки и решительно обернулась к Аллейну.

— Я ее пожалела, — сказала она. — Я достаточно втерлась в доверие к девчонке, она пошла бы со мной, но мне сделалось ее жаль. Если вы дадите мне еще один день, я ее выведу из замка. Только обещайте, что не станете наказывать меня.

Маркиз, до сего скучающий в кресле, сразу подобрался и подался к ней. На тонкие губы его выползла змеиная улыбочка.

— Вижу, мои методы приносят свои плоды и в голове у вас прояснилось, радость моя, — довольно сказал он.

— Поверьте, так оно и есть. Но обещайте, что мое наказание отменяется.

— Если Ева Корби окажется у меня в руках, я тебя даже отблагодарю, — милостиво кивнул он. — Подарю тебе новое платье.

Гвен едва не закатила глаза. Аллейн, вдобавок ко всем мерзостным свойствам своего характера, был напрочь лишен вкуса. Благодаря редким порывам щедрости скупого маркиза гардероб баронесссы пополнился примерно десятком платьев отвратительных попугаичьих расцветок. Слава Создателю, Аллейн не требовал от Гвен выходов в свет в этих нарядах, но порой ей приходилось принимать маркиза у себя, облачаясь в какой-нибудь из этих подарков…

— Завтра ночью, уж не знаю в каком часу, ждите нас у северной стены замка Корби, ближе к ее середине.

— Я отправлю туда своих людей.

Гвен прикусила губу. Он всегда был осторожен, но Гвен надеялась, что он сам захочет участвовать в этой вылазке. Это рушило план баронессы: она хотела натравить Лайса на Аллейна прямо у стен замка, не отдавая Еву маркизу.

Аллейн поднялся со своего места и подошел к ней. Он поднял трость и приставил конец к горлу Гвен, заставив ее высоко запрокинуть голову.

— Я на вас очень рассчитываю, баронесса. Итак, до завтра. Пожалуй, я отправлюсь к себе в особняк, не желаю ночевать в этом убогом трактире.

С этими словами он покинул комнату. И, Гвен очень надеялась, что и ее жизнь тоже.

65.

Саймон медленно поднял голову от стакана и сфокусировал взгляд на Бреди. Старик хмуро смотрел на него и наливать не желал. Впрочем, алкоголь, на спасительную силу которого Саймон так рассчитывал, не действовал. Голова была тупой, движения замедленными и неточными, но заветного забвения так и не наступало.

Он хотел вернуть Еву. Хотел, чтоб она была рядом. Смеялась вместе с ним, целовала его, занималась с ним любовью. Черт возьми, он дошел до того, что даже в алкогольном дурмане мечтал о родинке над ее левой грудью, и отдал бы и королевскую корону за возможность прикоснуться к этому маленькому пятнышку губами!

Она была нужна ему. Не на время — навсегда. Никогда он так остро не ощущал свое одиночество, как сейчас, — он, одинокий с ранней юности, привыкший к этому чувству и смирившийся с ним. Ева наполнила его существование радостью и светом; он мечтал дать ей весь мир, мечтал о детях, которые у них будут… Саймон, Саймон, неужели ты забыл: жизнь — штука жестокая, а мечты хрупки, как стекло!

…Сколько он уже здесь? День, два, три, может больше? Он потерял счет времени. Впрочем, какая разница? В его никчемной жизни ничто не имеет значения теперь.

Доигрался… Сам виноват.

— Так убиваться из-за бабы, — в который раз удивился Бреди, осуждающе качая головой.

— Она леди, старый. Леди, — растягивая последнее слово, попытался донести до него Саймон всю значимость этого самого слова.

— Да какая разница? — Всплеснул руками хозяин постоялого двора.

— Она моя жена! Она ангел… А я скотина. Если бы я только знал… Если бы только понимал, как сильно ее люблю! Я это заслужил.

Бреди устало вздохнул и покачал головой. Все это он слышал уже не в первый день.

— Шел бы ты спать, Джек, — проворчал он и отошел к другому клиенту.

Саймон проводил Бреди тяжелым взглядом. Его злило, что старик его не понимает. Его бесило, что он непочтительно отзывается о Еве.

— Надо же, ты в состоянии разговаривать, это определенно радует! — раздался насмешливый женский голос за спиной.

Голос был знакомый, и только это заставило Саймона повернуться. Перед ним стояла Гвен. Она скорчила презрительную гримаску и добавила:

— Мужчины так любят жалеть себя. Сначала нагадят, а потом плачутся: ах, какой я несчастный, как я страдаю!

— Чего тебе надо? — грубо спросил Саймон. Меньше всего на свете он хотел видеть сейчас эту женщину.

— Ты только что назвал кого-то ангелом. И у меня был ангел, помнишь, тот, который принимал у меня исповедь… — Она лукаво улыбнулась. — Но оба наших ангела упорхнули от нас, вот я и подумала…

— Убирайся вон! — в гневе выдохнул он.

Баронесса сморщила носик и помахала перед лицом платком.

— Тут и пить не надо… — пробормотала она и громче добавила: — И что она в тебе нашла? Глупая девчонка, видела бы она тебя таким. А дуреха убивается. Такого мне наговорила, ты бы только слышал!

Саймон подался вперед, но она отступила.

— Уф, находиться с тобой рядом просто невозможно, — поморщилась она, быстро развернулась и пошла к выходу из таверны.

Впрочем, Саймон нагнал ее — хотя и не так быстро, потому что зацепил спьяну пару столиков — и схватил за руку, повыше локтя.

— Что она тебе про меня говорила? — требовательно спросил он, поворачивая баронессу лицом к себе.

— Да не дыши ты на меня, я уже не трезвая!

— Гвен! — Шелтон тряхнул женщину.

— Простила она тебя! Все уши мне прожужжала, мечтает, чтобы ты вернулся. У отца в ногах валялась, молила, чтобы он признал тебя своим зятем. Но Корби и слышать ничего не хочет…

— ОНА МЕНЯ ПРОСТИЛА?! — потрясенно выдохнул Саймон перегаром в лицо баронессе.

Ту передернуло.

Шелтон отпустил ее и несколько секунд стоял, пошатываясь и глядя в потолок. Потом протер ладонями заросшее лицо, будто пытаясь снять с себя пьяный дурман. Выглядел он очень взволнованным.

— Поверить не могу, — прошептал Саймон. — Господи! Поверить не могу. Я должен ее увидеть!

И с этими словами он решительно направился к выходу из таверны.

— Постой! Куда? — воскликнула Гвен, выбегая вслед за ним на улицу и получая глоток живительного свежего воздуха. — Корби тебя повесить мечтает! Нельзя тебе к Еве!

Баронесса схватила его за рукав, заставив остановиться.

— Что-нибудь придумаю, — уверенно заявил Саймон.

— В таком состоянии? — фыркнула Гвен и тут же вкрадчиво заговорила: — Жалко мне стало бедную девочку, нравится мне Ева. Я, конечно, такого счастья, как ты, ей не желаю. Но раз она тебя любит… В общем, я помогу тебе попасть в замок, но ты мне за это заплатишь.

Саймон внимательно смотрел на нее, ожидая продолжения.

— Ева мне рассказала, что ты где-то здесь неподалеку припрятал бандитскую казну. Завтра отдашь мне оттуда ровно половину, и я провезу тебя в замок. — Саймон усмехнулся. Милая, добрая Гвен! Ты своего никогда не упустишь! — Ну а там уж сами с Евой решайте, что делать.

— Любопытно, и как же ты провезешь меня в замок?

Баронесса подмигнула ему:

— Есть один план. Если, конечно, сын графа Беркшира не откажется стать моей горничной.

— Я?! — ахнул Шелтон. — Да кто же меня за горничную примет?

— Мы прибудем в замок Корби завтра ближе к ночи, кто будет присматриваться к лицу моей служанки?

— Хм… Весьма сомнительный план, — пробормотал Саймон, уже зная, что согласен на любое безумство, лишь бы увидеть Еву…

ГЛАВА 3

66.

Карету немилосердно трясло на неровной дороге. Саймону казалось, что он пересчитал все кочки и колдобины. Сегодня он понял, что ненавидит кареты, кочки и бесконечные дороги. Как же ему не терпелось очутится в замке Корби!

Это удивительно, но он довольно быстро пришел в чувство после нескольких дней попойки, впрочем, последняя все еще сказывалась на нем.

— Как ты себя чувствуешь, Сюзи? — раздался мелодичный голос Гвен. Баронесса сидела напротив него, поглаживая Пум-Пуфа. Рядом с Гвен сидела ее горничная Джейн и всю дорогу бросала на Саймона любопытные и тревожные взгляды. Баронесса же, видя внимание Джейн, вдруг заявила, что шпионок легко заменить. Саймон эту фразу не допонял, но и вникать особо не собирался.

— Меня немного укачало, миледи, — старательно делая голос выше, ответил он.

Его ответ Гвен особо не требовался, она прекрасно видела его страдания. Впрочем, то, как он говорил, ее несказанно веселило. Она начала потешаться над ним еще в трактире, и продолжала издеваться всю дорогу.

Поначалу Саймон хотел отказаться от этой абсурдной затеи — одеть его женщиной. Но, обдумав все как следует, решил согласиться. Так больше шансов быть неузнанным.

Простое коричневое платье, парик и чепец предоставил ему Бреди, у которого, кажется, имелось все, что угодно.

Баронесса заверила Саймона, что в таком наряде от женщины его не отличить, но забавлялась про этом от души. А, когда Гвен получила от Саймона половину бандитской казны, настроение ее поднялось до невиданных высот. Она явно не ожидала, что плата окажется такой большой и радовалась, точно дитя. Одного Саймон понять не мог: почему Гвен затребовала половину казны, а не всю. Об этом он и спросил у нее.

— Но вам с Евой тоже нужно на что-то жить, — огорошила его ответом баронесса.

— Какая забота, — проворчал Шелтон, удивляясь про себя этой новой для него черте ее характера.

В глубине души он вполне допускал, что Гвен может просто сдать его в лапы Корби и Лайса за вознаграждение или ради милости лорда. Но ему было все равно. Тогда, столкнувшись с Лайсом у дуба, он не боялся смерти, он смотрел в дуло пистолета и желал, чтобы тот выстрелил. Ничего не изменилось и теперь. Жизнь казалась никчемной и беспутной, и пустой без НЕЕ. И если у него есть хоть малейший шанс вернуть Еву, он этот шанс не упустит ни за что!

***

Они успешно миновали ворота замка. На подъездной аллее их уже встречали, несмотря на поздний час.

Дверца кареты резко распахнулась и в проеме показалась массивная фигура Лайса.

Краем глаза Гвен заметила, что Саймон тут же принялся обмахивать лицо платочком, стараясь его прикрыть. Но Генри лишь мазнул по ее служанкам взглядом и испытующе уставился на Гвен: она интересовала его куда больше.

— Почему вы вернулись, миледи? — недовольно спросил он.

Гвен отдала недовольно рычащего Пум-Пуфа Джейн и молча протянула ему руку. Генри пришлось помочь баронессе выбраться из кареты. Саймон и Джейн последовали за ней.

— Вы не хозяин в этом доме, посему не вам спрашивать, зачем я вернулась, — сухо ответила баронесса.

Лайс внимательно следил за ней своими умными глазками и даже хмурил лобик. Явно не рад ее видеть. А у нее, дуры, сердце болезненно сжималось при виде Генри. Но она сумеет справиться с собой, задушит эту любовь к нему. Когда-нибудь… Через миллион лет.

Хотя ссориться ей с ним не следует, ведь в скором будущем ей придется обратиться к виконту за помощью.

Гвен подала ему руку, и Лайсу ничего не оставалось, как сопровождать ее в замок.

— Вы, может быть, слышали, что я приболела и с неделю пролежала в своей комнате? В какой-то момент мне показалось, что мне сделалось лучше, но по пути в Лондон я снова почувствовала себя плохо. Остановилась в трактире, но потом решила вернуться. В трактире за мной ужасно ухаживали, — посетовала она, заходя в холл замка.

— Вид у вас вполне цветущий, — недоверчиво прищурился Лайс.

— Вы солдафон! — не выдержала и вспылила баронесса. — Это у вас, Лайс, вид цветущий, хотя голову вы явно не долечили!

Она резко выдернула руку из его руки и отвернулась от него к спускающейся по лестнице хозяйке дома. Леди Корби Гвен повторила ту же легенду, и хозяйка милостиво, хотя и без особой теплоты, пригласила баронессу в дом.

— Благодарю вас, дорогая кузина. Если вы не против, я сразу поднимусь к себе. Я очень слаба.

— Ваши комнаты убраны. Можете занять их прямо сейчас. Я велю слугам позаботиться о постели и подать вам ужин наверх, — холодно отвечала ей леди Корби.

Гвен снова поблагодарила хозяйку и поспешила скрыться в своих комнатах. Она уже жалела, что решилась столь открыто привезти Саймона в замок. Этот пес, Лайс, может запомнить ее новую служанку, и объясняй потом, куда та делась.

Две горничные последовали за баронессой, и одна из них почти не переставая обмахивалась кружевным платочком…

67.

Саймон осторожно шел по темному коридору замка, прикрывая рукой пламя свечи.

Баронесса пыталась уговорить его остаться в ее комнатах и подождать, когда пробьет хотя бы полночь. Шелтон понимал, что это разумно, но он не мог так долго ждать. Черт возьми, о каком разуме может идти речь, когда Ева совсем рядом, на том же этаже, лишь несколько коридоров разделяли их! Да, пусть Гвен называет Саймона безумцем! Если он не увидит свою жену как можно скорее, он точно попадет в Бедлам!

Сердце его неровно и часто билось, с висков катились капли пота. Как она его встретит? Он вспомнил ее ледяное: «Я вас ненавижу!», и глухо застонал, так стало ему больно даже сейчас. Правду ли сказала Гвен? Действительно ли Ева простила его и мечтает о его возвращении? Или его надежды вновь пойдут прахом, и она отвергнет его с холодным презрением? Сможет ли он вытерпеть это?

Интересно, легла ли она уже или еще не спит?.. Скоро он это узнает.

Наконец, он подошел к заветной двери и прислушался. Тишина.

Тогда Саймон тихонько постучал. Не сразу, но Ева все-таки откликнулась.

— Кто там?

Одного звука ее голоса было достаточно, чтобы сердце бухнуло в груди!

— Это горничная баронессы Финчли, — пропищал Саймон, пытаясь справиться с охватившей его бурей эмоций.

— Входите.

Он толкнул дверь и вошел в ее спальню — в святая святых!

Ева в пеньюаре стояла посреди комнаты со свечкой в руке. Кудрявые волосы ее были распущены и красиво рассыпались по плечам и спине. В свете свечи они выглядели более темными, почти черными, но в них то и дело мерцали золотистые искорки.

Саймон понял, что поднял ее с постели, — но сонной она не выглядела. Он судорожно сглотнул от волнения. Она была совсем рядом, такая нежная, такая мягкая, такая любимая!

— Баронесса вернулась? Я не знала, — немного обеспокоенно сказала Ева, возвращая его своим голоском к действительности.

— Да, сегодня вечером. И она послала меня передать вам одно послание, мисс, — отвечал ей Саймон, старательно делая голос тоньше.

— Что-то важное? Давайте же его сюда! — взволнованно воскликнула Ева.

— На словах. Только сначала ответьте, нет ли здесь вашей горничной? — Любопытные свидетели Саймону были совершенно ни к чему. Он старательно вглядывался в темноту, но комната Евы была довольно большой, и он мало что мог различить.

— Здесь никого нет, кроме меня, — заверила его Ева. — Так что можете говорить свободно.

— Баронесса послала меня сказать, что встретила вашего мужа по пути в Лондон. Она сказала ему, что вы его простили.

Ева потрясенно ахнула.

— И… И где он сейчас? — прошептала она.

— Здесь, — тихо ответил Саймон, стягивая с головы чепец и парик одновременно.

Она обомлела. Она стояла перед ним и молчала. Саймон не сводил с нее глаз. Это первое мгновение встречи должно было открыть ему ее истинные чувства; он так надеялся, что она обрадуется ему, что бросится в его объятия!.. Но он не мог понять ее: взгляд Евы выражал лишь глубокое потрясение и скользил с его лица на платье и обратно.

— О! — выдохнула она, наконец.

— Я сам решил зайти и услышать от вас ответ. — Саймон больше не пищал. Но голос срывался и дрожал, выдавая обуревавшие его эмоции.

— Ответ?.. Ответ… — Она, кажется, справилась с первым изумлением и растерянностью. Чем дальше шло время, тем становилось яснее: она не изменилась к нему, Гвен его обманула! Ева не кинется ему на шею с радостным криком. Она по-прежнему ненавидит его. А он-то себе напридумывал!

— Я вижу, вы опять вырядились в маскарадный костюм, — усмехнулась Ева, рассматривая его платье.

Саймон пожал плечами и, стараясь говорить беспечным тоном, ответил:

— Это вынужденная мера. Очень не хотелось, чтобы меня схватили, прежде, чем я до тебя доберусь. А впрочем, это уже не важно, — заявил он.

Ева удивленно смотрела на него.

— Что значит «неважно»?

— Вижу, что баронесса мне солгала. Может, хотела в замок твоего отца заманить? Ну что ж, кликни охранников, вот он я, Саймон Реджинальд Шелтон, сам пришел!

— Я не собираюсь никого звать.

Ему показалось, или взор ее смягчился? Нет, наверное, это всего лишь отблеск свечи мелькнул в ее глазах… Но надежда, словно тянущийся к солнцу робкий слабый росток, затрепетала в его груди.

И он заявил, глядя ей прямо в лицо:

— В таком случае, меня обнаружат под твоей дверью утром горничные и сами позовут охрану. Это будет достойным завершением моей беспутной жизни. Но мне все равно, потому что без тебя я все равно не живу.

Ева тоже не сводила с него глаз. Саймон медленно сделал к ней несколько шагов. Нет, на ее лице не написано ни гнева, ни ненависти! Наоборот, она будто зовет его взглядом…

— Я тебя ненавижу… — начала она, но он не стал ее слушать. Просто взял ее за плечи и поцеловал. Мягко, но настойчиво. Она ответила, к его великой радости, но, стоило лишь ему оторваться от ее губ, как она снова заговорила:

— Я ненавижу тебя…

И он снова ее поцеловал, еще настойчивее, еще глубже.

— Я ненавижу тебя за то, что ты так долго не приходил! — Наконец, после нескольких упоительных минут, удалось договорить Еве.

О, ради этих слов он готов был снова надеть женский парик и чепец и ходить в них хоть неделю!!! Он счастливо улыбнулся и порывисто сжал ее в объятиях.

68.

Ева очень остро осознала тот миг, когда все изменилось. Саймон никогда не смел переступить черту, и она это всегда знала и полностью доверяла ему. Только что он целовал ее, нежно обнимая и прижимая к себе, и она чувствовала себя в безопасности. И вдруг она ощутила, как он напрягся, а руки его настойчиво заскользили по ее спине к ягодицам. Она открыла глаза, встретилась с его напряженным взглядом, — и поняла, что сейчас все должно случиться. Пальчики ее дрогнули на его плечах, но она не убрала руки, не отпрянула от Саймона, продолжала стоять в кольце его рук, прижатая к его телу.

Ей сделалось страшно, но в то же время ее охватило приятное волнение, туманящее голову и пьянящее. Она не замечала, как пальцы ее скользят по его плечам, настойчиво поглаживая их. Ева таяла под его взглядом, лишаясь всякой воли. А Саймон смотрел на нее так, будто собирался сожрать.

Ева быстро куснула себя за губу. Она не могла нормально дышать. Дыхание ее участилось и стало затрудненным.

Где-то в глубине сознания заворочалась мысль, что они не должны этого делать, что их могут застать, но она тут же откинула ее прочь. Саймон ее муж, он имеет на нее все права. И никто не посмеет тронуть его, она об этом позаботится.

Саймон медленно положил ладони на ее плечи и потянул пеньюар вниз. Ткань послушно сползла, открывая тонкую сорочку. Ева чуть пошевелилась, и пеньюар упал к ее ногам. Саймон развязал тесемки сорочки и распахнул ворот. Он вопросительно посмотрел на Еву, будто спрашивая разрешения продолжать. Она не спорила и не сопротивлялась, но задышала еще быстрее.

Длинные пальцы его заскользили по ее ключицам ниже к груди. Ева закрыла глаза. Она смущалась, была немного напугана, но его прикосновения заставляли забыть об этом. Они будили в ней сладкое томление, и ей хотелось чего-то большего.

Ева почувствовала, как он стягивает сорочку с плеч, оголяя грудь… А потом он легко касается кончиками пальцев ее сосков, поглаживает их, нежно проводит большими теплыми ладонями по ее груди.

Ноги ее почти не держат. Она плавится под его руками, будто желе на солнце, и сейчас расползется прямо по полу!..

— Ева, — шепчет он.

Она открывает глаза и пытается сфокусировать на нем свой взгляд.

— Ты поможешь снять мне платье? Самому мне не справиться. — Он улыбается немного смущенно, но в светлых глазах по-прежнему светится желание. Она кивнула, сглатывая вставший в горле комок, улыбаясь в ответ. Небольшая передышка перед тем, что должно последовать!

И она помогла. Раздевала его, попутно рассматривая его тело. Процесс снятия с мужа платья, юбок и нижнего белья в другое время мог бы стать донельзя комичным, но сейчас Еве было не до смеха.

Большое впечатление на нее произвели шрамы на его спине. Сколько же боли ему причинили, как много он перенес в жизни!.. Она касалась этих старых рубцов пальцами и губами. Проводила ладонями по широким плечам. Саймон был высоким и худощавым, но под кожей чувствовались стальные мускулы. Ева рассматривала его, попутно помогая снять одежду, и ей нравилась его фигура.

Он, не переставая, ласкал ее. Сорочка ее уже болталась на поясе. Саймон притянул Еву к себе и стал целовать. Сначала в губы, требовательно и немного грубо. Потом рот его спустился к шее, а затем добрался и до груди. Поцелуи стали более горячими и нетерпеливыми.

Они окончательно избавили друг друга от одежды, и Саймон легко подхватил ее, положил на кровать, и сам тут же оказался рядом. Навис над ней, снова стал целовать. Ева медленно таяла от его прикосновений, возбуждаясь все больше и больше.

Он гладил ее, доводя до безумия своими прикосновениями. Она нетерпеливо изгибалась ему навстречу. Он раздвинул коленом ее бедра, и она охотно подчинилась. Но, когда он вдруг прикоснулся пальцами до местечка между ее ног, Ева вздрогнула от неизведанного дотоле чувства и попыталась свести ноги, но его большое тело мешало ей это сделать.

Саймон стал поглаживать там, и Ева открыла для себя совершенно новые ощущения. Ей понравилось, и она хотела большего. Он лег на нее и стал входить внутрь. Вот тогда Ева ощутила боль. Она испугалась, но Саймон, почувствовав это, стал шептать, что все в порядке, и боль сейчас уйдет. Это ее, действительно, успокоило, и она даже смогла немного расслабиться. Правда, не надолго. Он заполнил ее всю, а потом стал двигаться. Ева с интересом прислушивалась к своим ощущениям. А они нарастали с каждым толчком, и становились все приятнее. Тогда девушка закрыла глаза и отдалась чувствам.

Боль отступила окончательно, и Ева все больше окуналась в наслаждение. Саймон двигался уверенно, и ей казалось, что с каждым разом он глубже и глубже погружается в нее. Дыхание ее сбивалось, и она застонала от переполняющих ее чувств. Она тоже стремилась к нему навстречу, все больше впадая в сладостное безумие. Он стал резче и жестче. Двигался мощными точками, и она хотела, чтобы так и было. А потом он вдруг откинул голову и застыл, и Ева почувствовала, как что-то течет внутри нее. Потом Саймон обессилено опустился на нее, и она обняла его, счастливая, что это произошло с ней, что он рядом…

69.

Ева легко коснулась кончиками пальцев его волос. Она не могла поверить, что Саймон здесь, обнимает ее, что только что между ними случилось то самое, о чем не принято говорить в свете, и о чем после помолвки с Рокуэллом однажды скупо намекнула мать. «Покорность и подчинение, Евангелина; вот первейшие обязанности жены, когда она остается наедине с мужем. Выполнив эти обязанности, ты поймешь, что супружеский долг — не слишком приятная, но и не чересчур обременительная и болезненная процедура».

Это звучало, как если б Ева была пациенткой, а герцог — неким врачом, и девушка вздрагивала всякий раз, стоило ей представить «процедуру», которой подвергнет ее муж на супружеском ложе…

Но с Саймоном все было иначе! О какой покорности, о каком подчинении могла идти речь, если он своими поцелуями и ласками довел ее до полного умоисступления! Она хотела его до безумия, до боли; и, когда он овладел ею, когда они стали единым целым, — лишь тогда эта боль угасла, и на смену ей пришли ощущения неведомые и прекрасные…

И вот они лежали рядом на постели, утомленные любовью, расслабленные, и Ева наконец могла осмыслить происшедшее, вспомнить прошлое и подумать о будущем.

Саймон… Вот он лежит рядом, такой красивый и весь её!

Саймон! Кажется, вся она пропиталась этим именем. Сколько раз она шептала его, лежа без сна в этой самой кровати и давясь слезами!.. Оно молотом стучало в голове, постоянно, бесконечно…

— Я люблю тебя, — тихо сказал он, нежно прижимая ее к себе. Сердце ее сладостно сжалось от этих трех слов.

— И я люблю тебя, — прошептала она в ответ, купаясь в его ласковом взгляде.

— Ты пойдешь со мной?

— Куда угодно! Хоть на край света! — блаженно выдохнула она, прижимаясь щекой к его мускулистой груди.

— Ева, погоди. Я могу предложить тебе немного. Так немного, что мне стыдно за себя. После той жизни, которая была у тебя, после роскоши и комфорта…

— Это все не важно! — горячо перебила она его. Главное, что мы вместе.

— Ева, любовь моя, это станет важно!

— Я уверена, что все образуется. Мы пойдем к моему отцу…

— Нет! — резко прервал ее Саймон.

Девушка подняла голову и непонимающе посмотрела на него.

— Ты говорил, что отказался от мести, — тихо сказала она.

— Отказался. Но я не простил его. И никогда не прощу! Я не хочу знаться с этим человеком. Но ты можешь видеться с ним, когда пожелаешь, тут я препятствий чинить не стану.

Ева вздохнула. Сможет ли она когда-нибудь примирить отца и мужа?..

— Впрочем, у меня есть кое-какие накопления, на первое время хватит. А там я что-нибудь придумаю, — уверенно заявил Саймон, вспомнив о половине бандитской казны, дожидавшейся его.

Ева ничего не ответила, понимая, что деньги эти, скорее всего, добыты нечестным путем. Она пока закроет на это глаза, как и на многое другое из его прошлого. Но в будущем ему придется постараться жить честно, она не станет поощрять его бандитские замашки.

И с ее отцом ему тоже придется помириться, она добьется этого. Может, не сразу, но обязательно добьется.

Ева понимала, что Саймона могут разоблачить в этом наряде. Лорд Корби, конечно, зол на своего зятя-мстителя за то, что тот втравил его маленькую дочурку в настоящую авантюру и заставил страдать. Но она была уверена, что отец не сделает ее мужу ничего плохого, тем более, если она будет просить за Саймона. И все-таки она немного волновалась за любимого.

За отца она тоже волновалась, ведь болезнь его никуда не ушла. Но после тех роковых событий у дуба лорд Корби как будто приободрился. Особенно его порадовал отъезд герцога Рокуэлла и расторжение помолвки. А однажды он заявил безутешной дочери, что уверен в возвращении Саймона и, когда это произойдет, с ним серьезно поговорит.

И они обязательно поговорят, Ева дала себе слово устроить это. Но пока ее муж не готов к этой встрече, его надо подготовить к ней, пусть на это уйдет не один месяц.

Да, этой ночью ей и Саймону придется покинуть замок. Ева замужняя женщина, и ее долг отныне — следовать за супругом. Но она оставит отцу записку и все объяснит в ней. Он поймет ее и не станет тревожиться, зная, что она с любимым человеком.

Ева посмотрела на мужа, и Саймон тут же потянулся к ней. Взгляд его заметно теплел, когда он смотрел на жену. И она почувствовала себя счастливейшей на всем белом свете. Она любила его и купалась в его любви. И она верила, что впереди их ждет безоблачное будущее. Да, за него нужно будет бороться, его придется добиваться, — но она ощущала в себе, находясь рядом с Саймоном, столько сил, что, казалось, для нее нет ничего невозможного в этом мире!

ГЛАВА 4

70.

Гвен в нерешительности остановилась перед дверью в комнату виконта Мандервиля. Обида все еще жила в ней, и она не могла простить ему тех злых слов. Впрочем, сюда она пришла не за любовью.

Баронесса неожиданно разволновалась. А вдруг Генри не поверит ей или, еще того хуже, заподозрит в заговоре? Но выбора не было. Ева и Саймон уже покинули замок, она видела их в окно. Теперь нужно было торопиться. И Гвен неохотно постучала в дверь.

Она слышала шорох в комнате, и терпеливо ждала, когда на пороге возникнет сам Лайс. Одевался он явно в спешке, об этом свидетельствовала небрежно натянутая не застегнутая сорочка, под которой виднелась мощная грудь. Взгляд Гвен, помимо воли, опустился ниже… Панталоны, к счастью, на Генри были, и были надеты вполне добротно.

Лайс явно не спал до прихода баронессы, слишком бодрым он выглядел. Неужели это ее приезд так его растревожил и лишил сна? Эта мысль пролила бальзам на израненное сердце Гвен. Но она тут же усмехнулась про себя. Смешно и наивно даже предполагать такое, решительно заявила она сама себе.

Кажется, Генри совсем не удивился, увидев ее на пороге. А сама Гвен будто язык проглотила. Некоторое время они стояли в молчании, разглядывая друг друга.

Вопросительное выражение лица виконта сменилось на самодовольное, и он широко распахнул перед Гвен дверь, и сам отступил, освобождая проход, и жестом приглашая нежданную гостью войти.

Гвендолин невольно поразилась про себя его самомнению, догадываясь, как он расценил ее ночной визит. Будь прокляты все мужчины! Только одно у них на уме!

Неужели Лайс действительно думает, что она станет с ним спать после тех оскорблений, что он ей нанес в их последнюю встречу?..

Считает ее шлюхой, а сам то!.. При всей своей правильности и непогрешимости, при всем своем презрении к ней, желает снова затащить ее в свою постель!

Столь низкое поведение со стороны Лайса лишило Гвен всякой робости перед ним и придало сил.

Баронесса горделиво вплыла в его комнату и, вся преисполненная достоинства, повернулась к Генри лицом. Он плотно закрыл двери и нетерпеливо шагнул к ней, протягивая руки и желая обнять. Но Гвен с большим удовольствием шлепнула его по ладоням.

Лайс опустил руки, удивленно глядя на Гвен, а та, неожиданно для самой себя, сказала:

— Я вот тут подумала, виконт, раз уж у нас столь серьезные отношения, то не желаете ли вы жениться на мне?

При этом она приняла вид невиннейшего ангела.

Выражение лица, которое появилось у Лайса, навеки врезалось в память Гвен, и не раз заставляло ее хохотать даже в глубокой старости. Недоверие, смятение, испуг, паника, — и еще целая гамма чувств проступили на нем.

Генри отшатнулся от нее, лицо его перекосило. Баронессе даже показалось, что он сейчас упадет в обморок.

— Как честный человек, — промурлыкала она, подливая масла в огонь. — Вы ведь честный человек, виконт Мандервиль?

Было видно, что Генри силился что-то ответить, но придумать ничего не мог.

Гвен не выдержала и рассмеялась звонким смехом.

— Да не тряситесь вы так, Лайс, — небрежно махнула она рукой, все еще посмеиваясь.

Но в душе ее вновь всколыхнулась обида, когда Генри выдохнул с облегчением. Зато это помогло ей собраться и вспомнить о своей миссии.

— Я пришла к вам из-за Евы, — став серьезной, сказала она.

Генри нахмурился, молча ожидая продолжения.

— Видите ли, милорд, я волнуюсь за девочку. Перед сном я зашла к ней, и у нас состоялся разговор. — Гвен сделала паузу, а Лайс нахмурился еще больше. — Ева мне доверяет, и она сказала, что получила письмо от мужа, в котором он зовет ее к себе, но просит ничего не сообщать родителям. Глупышка его простила и решилась бежать с ним тайно.

Гвен снова замолчала, давая возможность Генри осмыслить услышанное.

— И вы знаете, когда они собрались бежать? — уточнил он.

— В том-то все и дело, что не знаю. Я стала ее отговаривать, просила рассказать все отцу. Она поняла, что я не поддерживаю ее, и замкнулась в себе.

— Что ж, благодарю, что предупредили меня, — с легким поклоном ответил ей Лайс.

— Это еще не все! — быстро сказала Гвен. — Я долго не могла уснуть, все думала над ее словами, а потом решила пойти к ней и снова поговорить. Но Евы нет в комнате. Ее горничная крепко спит в соседней, но Ева исчезла.

Лайс подозрительно прищурился, глядя на баронессу.

— Почему у меня такое чувство, что вы мне лжете на каждом слове? — зло кинул он и стал быстро одеваться.

— Почему лгу? — возмутилась Гвен. — Можете проверить, Евы нет. Но, если она вдруг вернулась, я буду лишь рада!

— И вам вздумалось поговорить с ней посреди ночи? — язвительно уточнил виконт, натягивая на себя камзол.

— Я волновалась и не могла уснуть!

— Ну конечно! — презрительно хмыкнул он, быстро выходя из комнаты.

Гвен молча последовала за ним.

71.

В предрассветной мгле две тени двигались по саду вдоль внутренней ограды замка Корби. Судя по пышным юбкам, выглядывавшим из-под длинных плащей с капюшонами, эти тени явно принадлежали женщинам. Но одна из женщин шла легко и плавно, а вторая как будто была не совсем трезва, потому что несколько раз пошатнулась, а один раз даже рухнула наземь, помянув при этом черта отнюдь не высоким и звонким, а хриплым и низким голосом.

— Я так долго не выдержу, Ева, — сказала эта странная женщина, — как только вы это носите? Нет, клянусь, никогда больше не надену ничего подобного! Снимать с женщины одежду куда приятнее, чем носить самому!

— Но-но! — откликнулась ее спутница. — Отныне и до конца ваших дней, мистер Шелтон, вы будете снимать ее лишь с вашей жены!

— Обещаю это с превеликим удовольствием! — Тут Саймон — ибо, конечно, это был он, — привлек Еву — ибо это была она, — к себе и горячо поцеловал. Она ответила ему с не меньшей страстностью, но тут же высвободилась из его объятий.

— Осторожно, любимый! Не забывай: мы еще не выбрались.

— Кто виноват в моей забывчивости? Ты, женушка! Если б ты не шла впереди меня, так соблазнительно покачивая бедрами…

— Тогда, наверное, мне придется лечь и поползти! — И она послала ему улыбку, от которой сердце у него провалилось куда-то вниз.

— Лечь? Это тоже не лучшая мысль, леди, — пробормотал он.

— Милый, ты не можешь думать ни о чем другом? У нас же вся жизнь впереди! — мягко упрекнула она его.

— Жизнь хрупка, Ева. Так же как и счастье. Поэтому девиз всех моряков: море — для работы, земля — для удовольствий!

— Ты был моряком?

— Много кем, любовь моя.

— Ты должен все-все рассказать мне о себе!.. Я хочу знать всю твою жизнь, все твои тайны!

— У меня нет тайн.

— А этот старинный перстень с бриллиантом у тебя на пальце, например? Я его никогда раньше не видела. Откуда он у тебя?

— Это фамильная драгоценность… — Саймон хотел сказать: «Рокуэлла», но прикусил язык. Бриллиант он выиграл у герцога недавно, и тот очень переживал, что вынужден расстаться с семейной реликвией рода. Шелтон надел кольцо на палец, чтобы в случае, если им с Евой кто-то повстречается, можно было подкупить ненужного свидетеля их побега.

Но он решил не напоминать Еве о бывшем женихе, чтоб не расстраивать ее. К тому же, он не хотел выглядеть в глазах жены отпетым картежником.

Ева грустно вздохнула, приняв его замешательство за нечто другое:

— Наверное, это всё, что осталось у тебя на память о семье?

— Ну… да.

— Я понимаю, как тяжело тебе вспоминать прошлое… Но мы пришли. — Она открыла потайную калитку, и они выскользнули наружу.

— Наконец-то! — воскликнул Саймон, откидывая назад капюшон. Ева последовала его примеру.

— О, вместо одной — целых две дамы! Какой приятный сюрприз! — раздался рядом чей-то голос, а затем он добавил удивленно и в то же время радостно: — Но, готов поспорить на тысячу гиней, что одна из вас — вовсе не леди!..

Из-за растущих поблизости деревьев выступило несколько темных теней. Тускло блеснули обнаженные клинки. Ева вскрикнула. Саймон дернулся, но тот же голос остановил его, произнеся:

— Дуло моего пистолета направлено тебе в голову, Догерти. Не стоит рисковать этой твоей, пусть и не слишком набитой мозгами, частью тела.

— Рокуэлл! — воскликнула Ева, прижимаясь к мужу. Голос насмешливо ответил:

— Он самый, и весь к услугам леди. — И ее бывший жених шагнул вперед. Он не лгал: в его руке был пистолет, который и впрямь был наставлен на Саймона. — Ну что, мастер Догерти? Вы добились-таки своего, как я погляжу, соблазнитель чужих невест! Вон как мисс Корби льнет к вам. Куда же вы направлялись с нею? Не венчаться же, чтобы стать двоеженцем?.. Ну-ну, не надо делать резких движений, дружище. Руки за спину! Ни я, ни мои люди шутить не будем. А вы, леди, попробуйте только пикнуть — и от головы вашего милого мало что останется.

Саймону ничего не оставалось делать, как подчиниться. Двое подошли к нему — это были рослые мужчины с лицами профессиональных убийц — и связали ему руки за спиной, накрепко, со знанием дела. А вот третий, вставший рядом с Рокуэллом, оказался знакомым Шелтона: это был Гиббс, громила, который был подчиненным «Маски». Саймон оглянулся на остальных, ожидая увидеть и самого «Маску», но ни его, ни Леммона не обнаружил. Тем не менее, что-то подсказывало Саймону: без «Маски» здесь не обошлось… И, что было самое плохое: что и Ева оказалась в руках этих негодяев! Будь Саймон один, он бы хладнокровно встретил то, что могли ему уготовить Рокуэлл и «Маска». Но Ева, маленькая, хрупкая, нежная Ева!..

Он кинул на нее отчаянный взгляд. Ей тоже связали руки — правда, не сзади, а впереди. Она держалась, — и он выдохнул с некоторым облегчением, — поразительно спокойно, только немного побледнела. «Милая, любимая! Я должен был догадаться, еще по тому разу, что тебе угрожает опасность, что я не должен выводить тебя из замка! Что тебя могут подстерегать. Но я не подумал об этом. Ведь никто не знал, что я приду за тобой, что мы убежим! Никто… кроме Гвен!»

Эта мысль оказалась последней — потому что затем жестокий удар обрушился на его затылок, и он потерял сознание.

72.

Генри только вышел из комнаты, как чуть не столкнулся с горничной баронессы, Джейн. Та явно спешила к нему, но, заметив выходящую вслед за виконтом Гвен, испуганно округлила глаза и втянула голову в плечи.

— Что это ты здесь делаешь? — подозрительно прищурилась Гвен, недобро глядя на Джейн.

— Так я… вас ищу, миледи! Пуфу плохо сделалось, вот я и прибежала! — выпалила горничная.

— Пуфу! — ахнула баронесса. — Что с ним?

— А я не знаю, думала, вы поймете!

Забыв обо всем, Гвен бросилась спасать любимого песика. А хитрая Джейн осталась с Лайсом.

— Носится с ним будто с ребятенком, — фыркнула она, глядя в спину удаляющейся хозяйки.

— А что с собакой? — озабоченно спросил вдруг Генри. Он и сам не ожидал от себя такого вопроса.

— Да ничего, я это придумала. Я ведь к вам, милорд, шла, а тут ее милость. Не ожидала я ее увидеть, вот и наврала, — по привычке затараторила Джейн.

— Значит, у тебя есть, что мне сказать?

Генри напрягся. Вся эта история, которую ему рассказала Гвен, вызывала у него сильнейшие подозрения. Он чувствовал, что не все так гладко, как говорит баронесса, и появление Джейн было тому подтверждением.

Девица, однако, не торопилась выкладывать, зачем явилась, и выжидающе смотрела на него. Он усмехнулся:

— Говори, не волнуйся, я тебе заплачу.

— Нет, мне не деньги нужны, ваша милость. — Джейн замялась, что было ей совсем не свойственно. Ее заявление несказанно удивило Генри. До денег девица была жадная.

— А чего же ты хочешь?

— Хочу, чтобы вы подыскали для меня новое местечко, а еще лучше — взяли бы меня к себе в прислугу. Я ведь очень расторопная, вы же знаете! А баронесса меня еле терпит теперь, после того, как узнала, что я шпионила для вас.

Генри нахмурился: не очень-то ему хотелось иметь в услужении столь болтливую особу.

— Ладно, — наконец, согласился он. — Но смотри у меня: я тебе не баронесса, и если узнаю, что ты суешь нос не в свои дела или болтаешь лишнее, мигом окажешься на улице без рекомендаций! А теперь, — он взял в руки подсвечник с горящей свечой, — пойдем. По дороге расскажешь, зачем пришла. Только потише говори, иначе разбудишь весь замок.

Девушка несказанно обрадовалась.

— Ой, ваша милость, да как же я вам благодарна! Богом клянусь, вы не пожалеете, что меня взяли! У миледи сил больше нет работать. Да и не платит она мне толком. Вечно у нее с деньгами туго, — трещала неугомонная девица, семеня за Генри по коридорам: Лайс направлялся к комнатам Евы.