Ритуал прощения врага

Глава 6. Взрыв

Жанне снилось, что мама умывает ее, сильно проводя шершавой рукой по лицу. Разве у мамы шершавые руки? Потом она почувствовала холод и открыла глаза. Стоял вечер. Небо было дымчатым, с городской розоватой подсветкой, и уже посверкивали остро две-три звезды. Она лежала на холодном и нетвердом, кажется, влажном, а рядом кто-то был. Она скосила глаза и вскрикнула – затылок пронзила резкая боль. Рядом стоял щенок-подросток неопределенного цвета, грязный, со свалявшейся шерстью, и смотрел прямо ей в глаза. Долгую минуту она рассматривала щенка, думая, что сон продолжается. Но это был не сон. Песик неуверенно подошел ближе, ему было страшно. Она по-прежнему не шевелилась. Он придвинулся еще и лизнул ее в лицо. Она удивилась, подумав: какой, к черту, щенок? Откуда здесь собака? И вообще…

Она попыталась встать, и тут же земля ринулась ей навстречу. Она застонала, оперлась руками о какие-то мокрые доски, и ее стошнило. Пока ее выворачивало наизнанку, пес стоял рядом, повизгивая от сочувствия. После рвоты ей стало легче. Она вытерла рукой рот и огляделась. Можно было рассмотреть какие-то сараи, горы мусора, засохшую траву и кусты. И все. Ни дома, ни человека. Рядом валялся разорванный пакет с продуктами. Еще дальше – ее сумочка, испачканная, белая с золотом, под плащ. Дождь, кажется, прекратился. Мысли ворочались вяло и глухо. Она перевела взгляд на плащ, одернула его на груди. Отметила с сожалением, что он безнадежно испачкан, а правый карман вырван с мясом. Жанна потерла лоб рукой, ощутила содранную кожу и запекшуюся кровь. Поднесла к глазам другую руку – сломанные ногти, рана на ладони. И только сейчас почувствовала боль. Во всем теле – в руках, в грудной клетке – дышать было трудно, – в коленях. В затылке пульсировало, и ее снова затошнило.

– Что случилось? – спросила она не то у себя, не то у собаки. Уперлась руками в доски и встала на колени, вскрикнув от боли. Медленно-медленно, стараясь не двинуть головой, поднялась на ноги. Покачнулась. Закрыла глаза, пережидая новый приступ тошноты. Провела рукой по лицу – почувствовала шершавое под пальцами. И поняла, что это засохшая кровь. Что же случилось? Около двенадцати она стояла на остановке в своем белом плаще, какая-то женщина внимательно ее рассматривала. Стайка девочек-студенток щебетала рядом. Кажется, шел дождь. Или перестал? Она увидела в небе голубую промоину – на сером фоне голубой радостный глаз. А потом появилась черная машина с треугольниками, синими и белыми… И больше ничего не осталось в памяти… Нет, был еще седой человек без лица. За стеклом. И светящийся красный… фонарик? И… что дальше? Машина ее сбила? А как она попала сюда?

Она стояла, покачиваясь, сжимая руками затылок, чтобы унять пульсирующую боль, морща от усилия лоб. Пес стоял неподалеку, не решаясь подойти.

Что случилось? Машина сбила ее, и седой человек привез ее сюда? Увез с остановки, потому что там были люди, которые могли запомнить номер. Так?

Он привез ее на пустошь, на свалку за город, и бросил умирать?! Думал, она не выживет, и уехал?

Она стояла, ошеломленная пониманием случившегося, все еще не веря, не желая принимать и соглашаться, и вдруг вскинула руки вверх и, потрясая разбитыми кулаками, пронзительно закричала. Ее вопль – жалкий, тонкий, отчаянный, как крик умирающего зайца, – далеко разнесся в пространстве. А-а-а! И еще раз, через боль в ребрах, в горле, в затылке – а-а-а-а!! Собака отскочила на безопасное расстояние, задрала голову и гнусаво завыла. Тогда Жанна опомнилась и перестала кричать.

Осторожно нагнулась, опасаясь нового приступа тошноты, подняла сумочку. Раскрыла: деньги, ключи – все на месте. Она не помнила, был ли в сумке мобильник. Сейчас его нет. Седоголовый забрал? Зачем? На всякий случай?

Она отряхнула плащ, застегнулась и побрела на городские огни, не имея ни малейшего представления, где находится. Идти было больно, правое колено перестало сгибаться. И каблук сломан, левый. Вспомнив о собаке, она оглянулась. Щенок шел следом. «Брысь! – сказала она. – Пошел вон!»

Жанна шла и думала короткими рублеными фразами в такт шагам: «Не может быть. Так не бывает. Это не со мной. Это не я. Не я… Не я… Не я…»

Она не знала, сколько прошло времени. Оно остановилось. Посмотреть на часы… Поднести руку к глазам ей было не по силам, а определять время по звездам она не умела. Кожу на лице стянуло, Жанна поминутно облизывала сухие губы. Пустырь закончился. Она вышла на шоссе. Каблук действительно был сломан. Левый. Она сняла правую туфлю и стала колотить каблуком об асфальт. Каждый удар отзывался в затылке, но боль стала глуше. Наконец каблук отвалился – теперь можно и домой. Удивительное ощущение – ноги как чужие. Щенок шел следом, и она больше не гнала его. Ее поразила мысль, что он видел. Он видел, как тот выбросил ее из машины. Выбросил живого человека умирать в мирное время. Просто так, взял и оставил, не проверив, жива ли. Не всякий выкинет собаку… а седой выбросил человека! Может, думал, что она умерла? Испугался? А если бы она не пришла в себя и действительно умерла? Возможно, на это он и рассчитывал? Не хотел возиться? Не хотел сесть в тюрьму?

Господи, сколько же стоит ее жизнь? Ничего не стоит! Ровным счетом ничего. Средь бела дня сбить человека, вывезти его за город и хладнокровно оставить умирать… И это человек? Гомо сапиенс? А потом он вернулся домой к жене и детям, сел за стол, выпил водки, чтобы снять стресс? Рассказал жене ночью в постели? Сказал, что сбил одну… у гастронома, увез на свалку и там оставил? А она сказала, правильно сделал – ей уже не поможешь, а тебе что же – в тюрьму? И они заговорили о другом…

…Жанна добралась домой глубокой ночью. К счастью, дорога до города ей была знакома. По ней ездят в дачный поселок, и она бывала там не раз. Спасибо, что не вывез в лес – оттуда ночью не выбраться.

Город был безлюден. Часы показывали два – ей удалось поднести руку к глазам. На остановке она стояла в двенадцать дня. Часы он с нее не снял, а мог бы – часы дорогие. Честный человек, не какая-нибудь шантрапа. Не разменивается на мелочи. Серьезный. Приговорил – привел в исполнение. А она, дрянь живучая, сбежала. Сбежала! Да если бы он предполагал такое, он бы… Он бы?! Мысль так поразила ее, что Жанна остановилась. Он бы… что? Контрольный выстрел? Бросил бы в реку? Глазам стало больно, и она расплакалась. Слезы были соленые, от них защипало кожу. Одернула себя – прекрати реветь! Но остановиться не могла.

Она вошла в гулкий подъезд, негромко подвывая и шмыгая носом. Вспомнила о собаке, снова вышла. Щенок был тут! Всю дорогу он плелся следом.

– Иди сюда! – позвала она. – Заходи!

Он не двинулся с места, только настороженно смотрел ей в глаза. А еще говорят, что животные не выдерживают человеческого взгляда. А этот… Жанна присела на корточки, охнув от боли. Колено взорвалось колючками. Протянула руки, позвала:

– Ну же, иди!

Щен нерешительно подошел, и она схватила его, покачнувшись, едва не шлепнувшись на землю. Он задергался у нее в руках, пытаясь вырваться, но она держала крепко. Зачем? Она не знала. В руках у нее билось живое, испуганное существо, с мягкими детскими косточками. Так они и пришли домой. В прихожей она отпустила его, и щенок тут же спрятался под вешалку. А она пошла в ванную. Из зеркала на нее взглянула… Господи! Да что же это такое? Страшное, черное от запекшейся крови, распухшее лицо, спутанные волосы, в которых застрял мелкий мусор. Смутная мысль – хорошо, что ночь! Никто не видел.

Она стала раздеваться, охая от боли. Ныло все тело. Колено раздулось и стало как колода. Сбитые локти, исцарапанные руки. Она ощупала ребра – говорят, они легко ломаются. Было больно, но терпимо. Может, обойдется. Пришла мысль – что же делать? Бежать в полицию? Звонить маме? Только не это! Кому? Ирке? Тете Соне? Нет! Стыдно! Ее почти убили, а ей стыдно! Да орать на весь мир надо! Стыдно! Бросили на свалке, как падаль. Стыдно.

А что седой – спит или наливается водкой? Отходит от стресса? Ему не страшно? Не стыдно? Он не боится? Почему не боится? Ведь есть же что-то! Не может не быть! Есть кто-то, кто видит и… ставит на счетчик! Нельзя же так просто отнять жизнь! Почему нельзя? Можно. Все можно. Все! Гром не грянет, никого не призовут к ответу. Седой неспроста так быстро сообразил, что делать – похоже, схема отработана. Любого, кто ему мешает, – в расход. Любого, кто опасен, – в расход. Свободен!

Страшно. Господи, как страшно! Ее затрясло. Зубы выбивали дробь. Она достала из шкафчика перекись водорода. Зашипела от боли, наблюдая, как пузырится, вздуваясь, белая пена. Подула на руки, помахала ими в воздухе. Открыла кран и застонала от облегчения – включили горячую воду. Профилактика закончилась, или взяли тайм-аут. Она погрузилась в ванну, закричав от боли.

Она лежала в воде закрыв глаза, впитывая тепло. И снова плакала, не зная, как жить дальше. Что делать?

Завернувшись в мужской махровый халат, синий в зеленые полоски, – осколок супружества, босая, она пошла на кухню. Достала из ящика нож. Подержала в руке, взвешивая. И представила, как бьет седого… в живот! В грудь! Снова в живот! Й-а-а-а!

Полиция? Кто докажет? Кто будет искать? Осталась жива – ну и радуйся. Скажи спасибо. Спасибо скажи, дура! Кому?

Она внимательно рассматривает нож с твердым зазубренным лезвием и агатово-латунной рукояткой – для мяса, производство «Fabrique a Thiers France». На рукоятке у самого лезвия фирменный знак – металлическая муха в натуральную величину. Подарок бывшего на день рождения. Женщине – ножи, такой вот оригинал! Не забыть потом стереть отпечатки пальцев. Чтобы не нашли. Посмотреть седому в глаза. Она не помнит лица, только белые волосы, но он-то ее помнит! Он вспомнит, когда придет время, не может не вспомнить…

Она кладет нож на стол, достает из буфета бутылку коньяку, наливает в чашку. Пьет залпом, содрогаясь от отвращения. Хмель ударяет в голову мгновенно. Часы бьют четыре. Чашка падает на пол и разбивается. Жанна, покачиваясь, бредет в спальню, падает на кровать и проваливается в никуда.

…Жанна проснулась от пронзительного телефонного звонка. За окном солнце и день-деньской. Она нашаривает мобильник – оказывается, он дома, вчера она забыла сунуть его в сумку. С седого можно снять обвинение. Оправдан. Не вор, честный человек. Честный убийца.

Мама. Спрашивает, как прошел первый день отпуска, голос нарочито радостный – моральная поддержка. Сначала мать пыталась объяснить, что развод – не конец света, жизнь продолжается, все еще будет, какие твои годы! Потом прикрикнула, потом испугалась, и в голосе ее появилась эта нарочитая жизнеутверждающая радость. Она просто не знала, что делать. Бедная мамочка! «А ты – свинья! – подумала Жанна о себе. – Ты можешь сделать ей приятно и не взваливать на нее свои проблемы? Не корчить кислой физиономии в ответ на вопрос «как дела»? А наоборот, бодро ответить: «Отлично!» И не сидеть каменным истуканом на родительском диване, подпихнув под себя подушку, отмахиваясь от вопросов, как от назойливой мухи, а похлопотать на кухне, выкладывая в вазочку принесенное печенье? Приготовить чай?

Почему мы не кричим о своей любви? Ведь так легко опоздать.

Как прошел первый день отпуска? Хорошо! Просто отлично! А сегодня будет еще лучше – дождь наконец прекратился! Не хочешь в кино, спрашивает мама осторожно, напуганная ее энтузиазмом. Только не сегодня, отвечает Жанна, на сегодня она договорилась с Иркой…

Мать довольна – у дочки веселый голос. Маме хочется сказать – еще не вечер, все будет хорошо, но она только вздыхает, и Жанне вдруг кажется, что мама ее побаивается. Мама, всю жизнь проработавшая участковым врачом, с ее скромной пенсией, робеет и побаивается удачливой, самостоятельной, богатой дочки. От жалости у Жанны сжимается сердце, щекочет в носу, и она говорит: «Мамочка, я тебя очень люблю». Та замирает на миг, а потом говорит: «Я тебя тоже очень люблю, Жанночка, девочка…»

Кажется, она снова собирается заплакать. Лицо болит, ноет разбитое тело. Услышав шорох, Жанна испуганно поворачивает голову и видит на кровати рядом с собой давешнюю собаку, щенка со свалки, ее нового знакомого. Он делает вид, что спит, скрутившись в клубок, подглядывает одним глазом, готовый вскочить и убежать при малейшей опасности. Неимоверно грязный – настоящий пес со свалки – на золотистом атласном покрывале. Ты была вчера не лучше, говорит она себе. А ты, чучело, мог бы и на коврике поспать, не велик барин! Она встает, охнув, сгребает щенка и тащится в ванную. Пес не вырывается, только его бьет крупная дрожь. Тоже боится? Но смирился, похоже. Признал ее за старшего. Колено болит меньше и, кажется, сгибается. И ребра вроде отпустило. Свет мой, зеркальце, скажи… Из зеркала на нее смотрит отвратительная распухшая синяя физиономия. Руки в синяках и царапинах прижимают к груди грязную собаку.

Ирония-то какова! Бывший муж всегда хотел завести собаку, он не хотел ребенка и мечтал о песике. А она не желала ни ребенка, ни собаку. Какая-нибудь болонка – несерьезно, а большая – воняет псиной! Теперь у него есть здоровенный дорогущий кобель, и новая мадам ждет ребенка. Ей сказали. А у нее, у Жанны… У нее теперь тоже есть собака, не болонка и не здоровенный дорогущий кобель, а экономных размеров неизвестно кто. Со свалки. Каков поп, таков и приход.

В носу щиплет, глаза наливаются слезами. Они льются сами по себе, как вода из крана. Стекают по щекам и капают с подбородка. Щен вдруг изворачивается и лижет ей лицо шершавым языком. Она с воплем отшатывается: «Брысь!» И ей приходит в голову, что он ее жалеет… Дожила!

Жанна садится на край ванны, не выпуская щенка из рук. Она чувствует, как колотится его сердце. Живое существо. Совсем как человек.

Она купает щенка, а он, перепуганный, терпит, не пытается удрать. Жанна чистит щеткой его когти, поднимая одну за другой лапы. Она заворачивает его в полотенце, протирает уголком глаза. Как же тебя назвать, бормочет она. Какое имя подходит дворянину со свалки? Шарик? Бобик? Цезарь? А может, это вообще девочка? Она разворачивает полотенце – нет, кажется, мальчик. У него жалкий, розовый, беззащитный живот, почти без шерсти, и крошечный перчик. Мужик, однако!

– Будешь Максом! – решает она. Почему Макс? Из каких глубин памяти всплыло странное, совсем не собачье имя? Кто поймет… Максимилиан! Как этот актер… как его? Шелл! Максимилиан Шелл! Незатейливо, но со вкусом.

– Пошли, Макс! – зовет она, и он бежит за ней на кухню. – Яйцо будешь? – спрашивает Жанна.

Пес кивает. Он голоден как собака. Он готов съесть все, даже кухонное полотенце!

Холодильник пуст по-прежнему, ничего не изменилось со вчерашнего дня. Жанна с сожалением вспоминает рассыпанные продукты – там, на свалке. Нужно было подобрать! Хотя… Она смотрит на Макса, который отвечает ей преданным взглядом. Хотя вряд ли там что-нибудь осталось. Спаситель! А ведь если бы не он, она вполне могла не проснуться, приходит ей в голову. Так ли это, нет ли – кто теперь может сказать? Собака святого Бернара, хмыкает она. Макс, мелкий и невыразительный, отрывисто вздыхает, напоминая о себе впавшей в транс хозяйке.

Она варит ему два яйца, он проглатывает их горячими. Пошарив, она находит голубцы в жестянке, неизвестно каким чином оказавшейся в буфете. Голод не тетка, сойдут и они. Она с отвращением ест голубец, отдающий хлоркой, и рассматривает большой нож с зазубренным лезвием, лежащий перед ней. Берет его в руки, пробует пальцем острие. Со стуком вонзает нож в стол, смотрит на неглубокую ямку в пластике.

Посидев, бредет в прихожую, комкает белый испорченный плащ, сует в полиэтиленовый пакет и прислоняет его к двери. Выбросить и забыть…