Робинзоны Вселенной

Ричард Ловетт ДЖАК И БОБОВЫЙ СТЕБЕЛЬ

Лучше бы родители не называли его Джак. Тем более в тот год, когда начали возводить Бобовый стебель. Во всяком случае, именно так он говорил всем, кто интересовался его именем. Названный в честь приключения, он с детства был одержим ими — глядя, как поднимаются и спускаются краулеры, и зачитываясь историями о Мэллори, Шеклтоне, Бёртоне, Тенцинге и всех–всех, кто отправлялся туда, где людям быть не полагалось.

«Это невозможно, — говорили ему все. — На это уйдет вся жизнь».

«Нет, — возражал он. — Только часть жизни».

Вопрос был в том — какая часть.

Верхушка Стебля, откуда стартовали челноки на Марс, находилась на высоте 65 000 километров. Но с учетом центробежных сил добраться туда было равносильно подъему по одному склону горы и спуску по другому. Достаточно просто подняться к станции «Высокая база». Геостационарная орбита — всего 35 786 километров.

Сколько уйдет времени, чтобы вскарабкаться на 35 786 километров? Наверняка вся жизнь, если ползти, как какая–нибудь космическая муха, перехватывая руками опоры. Вся жизнь, если взбираться по бесконечной приставной лестнице — вроде подъема на радиомачту, который он проделал в шестом классе. Двести сорок метров подъема в режиме «сорвешься — умрешь», а внизу ждет полиция, чтобы арестовать, как только спустишься. Все парни в известном возрасте совершают безрассудные поступки.

Полицейские не спросили, кто подбил его на такой рискованный поступок, поэтому ему не пришлось ничего выдумывать. Он пообещал больше этого не делать и все лето косил лужайки, чтобы заплатить штраф, предъявленный родителям. Но не сказал полицейским, что «это» в его обещании относится лишь к радиомачте. А взбираться на другие вершины? Так нечего было называть его Джаком!

Все же Бобовый стебель стал для него реальной целью только тогда, когда он узнал, что на руках нужно подниматься лишь первые три километра. А дальше начиналась лестница.

Ее смонтировали еще при строительстве — как аварийную, на случай если вдруг сломается краулер. За все время строительства краулеры ломались лишь дважды, и оба раза их удавалось починить за несколько часов, но поначалу все технологии были экспериментальными. Застрявших рабочих проще всего было бы выводить через доки снабжения, куда доставляли материалы для каждого нового сегмента, и быстрее всего к доку можно было подняться по лестнице.

Уже ненужная и всеми позабытая аварийная лестница осталась как трудноудалимая часть хорошо сбалансированной конструкции. Чего же лучше: в каждом доке имелось аварийное убежище, через каждые пять километров, и способное вместить восемь человек. Правда, Джак побывал в сходных жилищах, когда прошел туристический маршрут по Исландии, и с тех пор знал, что «способное вместить восемь человек» означает «набить, как селедок в бочку». Но одному там будет очень даже уютно.

И все же 35 786 километров — это очень много лестничных пролетов. Пять километров в день — эквивалент ежедневного подъема на гору Маттерхорн, чуть больше 7000 дней. Не вся жизнь, но очень весомая часть.

Потом он прочел о соревнованиях по подъему на «Эмпайр стейт билдинг». Вертикаль в пятую часть мили победители преодолели за десять минут. То есть на пять километров уйдет два с половиной часа. Вряд ли удастся выдержать такой темп, но уж втрое медленнее он подниматься наверняка сможет. А это означает десять километров за день, особенно если установить для себя сутки длительностью в двадцать пять или тридцать пять часов.

Теперь срок подъема сократился до десятой части жизни. Ненамного дольше, чем два полета к Марсу и обратно. Пилотам челноков потратить такую часть жизни, дрейфуя между планетами, — обычное дело.

Далее он сообразил, что задача еще легче, чем кажется. По мере подъема сила тяжести будет уменьшаться. Причем достаточно быстро, и на высоте 6400 километров она составит лишь четверть земной. И усилия, потраченные на первые десять километров, позволят здесь подняться на сорок. Не говоря уже о центробежной силе, которая тоже работает в твою пользу, потому что Земля раскручивает Стебель наподобие огромного мяча на веревочке. Вот почему на станции «Высокая база» наступит невесомость, а если лезть дальше, то доберешься до точки, откуда в межпланетное пространство запускают марсианские челноки. «Готов поспорить, что смогу добраться до станции «Высокая база» за два года», — подумал он.

Привести тело в состояние, необходимое для подъема на 35 786 километров, поразительно легко. Фактически даже легче, чем для восхождения на «Эмпайр стейт билдинг». Потому что в нужную форму приходишь по ходу экспедиции. Ну и что с того, если первые несколько недель будет тяжеловато? Ведь, тренируясь, все равно будешь подниматься.

А вот на что уйдет много времени, так это на получение допуска.

Задача стала бы легче, окажись Джак знаменитым альпинистом, за плечами которого смертельно опасные восхождения в Гималаях, Андах или Трансантарктике. Но он был обычным парнем с не совсем обычной навязчивой идеей. Поэтому для начала он двинулся старомодным путем, обходя издателей и производителей снаряжения и пытаясь убедить их, что если они раскроют перед ним сердца и не дадут ему помереть два года, ну, максимум три, то это окупится сторицей. Одна проблема — им придется вырвать разрешение на подъем у начальства Стебля.

Фокус не сработал. Если какой издатель и снисходил до ответа, то суть сводилась к словам: «Сперва поднимись, а уж потом обращайся к нам». Невысказанный подтекст: «У тебя ничего не получится. Через неделю, месяц или год ты сбежишь обратно на краулере. Даже если это возможно, у тебя кишка тонка».

Логистика оказалась не менее удручающей. Человеку, не занятому тяжелым трудом, требуется примерно пять килограммов пищи, воды и кислорода в сутки. Для подъема может понадобиться вдвое больше. Если умножить это на годы, то речь пойдет о тоннах. Ему необходимо часто пополнять запасы. При наличии спонсора это просто. Нужно лишь раз в неделю посылать несколько килограммов груза и оставлять его в доке снабжения. А без спонсора это не просто обойдется в целое состояние — внизу может не оказаться человека, который проследил бы, чтобы он все получил вовремя.

Впрочем… Корпорации «Бобовый стебель» принадлежал выдающийся рекорд по строительству без происшествий и несчастных случаев. Большинством убежищ никогда не пользовались, и они до сих пор полностью оснащены. На восемь человек. На срок до месяца. Там найдутся не только пища, вода и сжатый воздух, но и комплекты для ремонта скафандров, медикаменты и прочие жизненно важные веши. Не будет лишь вина, чтобы запить обед. И, наверное, чтива. Ну, это исправить легко: надо лишь залить в читалку побольше книг. «Войну и мир». Наконец–то у него появится время одолеть эту эпопею.

Конечно, Джаку придется «одолжить» эти припасы. Ему полагалось бы испытывать чувство вины, но раз никто до сих пор ими не воспользовался, то они вряд ли кому понадобятся. Не говоря уж о том, что он будет один. Мышь и та нанесла бы больший ущерб этим запасам. Джак — космическая мышь. Ничего, это его не напрягает.

Правда, ему понадобится кое–какое особое снаряжение, а его придется покупать самому. И еще ему нужно как–то подобраться к Стеблю… и успеть забраться достаточно высоко, прежде чем его обнаружат, чтобы к тому времени пресса оказалась на его стороне.

Для начала он решил заняться проблемой снаряжения.

В колледже он сдал в поднаем свою съемную квартирку. Всю, кроме стенного шкафа. Четыре года он спал, учился, ел и — до той степени, до какой с ним соглашались иметь дело — развлекал подружек в гардеробном шкафу. Его считали парнем со странностями.

Слава, богатство и друзья появятся позже. Он даже прикидывал, какой актер сыграет его роль, когда по его книге снимут фильм. Какой–нибудь делающий успешную карьеру бабник, решил он. Но это будет означать, что парню понадобится подруга. Значит, она будет взбираться вместе с ним. А может, ее запрут в краулере, и она станет заложницей террористов. Прекрасная девушка в соблазнительно облегающем и почти прозрачном скафандре. Чтобы было чем искушать парня, прожившего жизнь в шкафу. А затем уговорить раскрыть секреты…

Он очнулся, стряхнув грезы. Он решился на это дело не ради славы, богатства и друзей. Ладно, девушка ему бы не помешала. Но настоящей причиной был Мэллори. «Потому что это там». Потому что это можно сделать… может быть. Потому что до него никто даже не пытался.

Потому что если он не попытается, то станет жалеть всю оставшуюся жизнь.

Скафандр можно раздобыть за пару тысяч долларов. Но мечта о фигуристой спутнице подсказала, что ему нужен марсианский комбинезон — облегающий, гибкий, защищенный от проколов и устойчивый к радиации, но легкий. За четыре года жизни в шкафу он отложил лишь четверть стоимости такого комбинезона. Значит, ему нужна работа.

Поступив в колледж, он все никак не мог решить, какую профессию выбрать. Специалиста по подъему на космический лифт в каталоге не было. Спортивное образование помогло бы приобрести необходимые навыки. Но ему требовался доступ к Стеблю.

В конце концов он решил не класть все яйца в одну корзину. И выбрал две специализации — криминология и испанская литература, решив, что его намерения не окажутся слишком очевидными, когда он попытается устроиться в службу охраны Стебля в Эквадоре.

Он допустил лишь одну ошибку — подготовился слишком хорошо.

— Почему вы не пробуете найти работу в полиции? — спросил его сотрудник отдела кадров. — Или в ФБР?

Джак выбрал для ответа полуправду:

— Ближе, чем здесь, я к Марсу не окажусь.

Кадровик рассмеялся, но работу Джак получил.

— Вы удивитесь, скольким нашим сотрудникам удалось вытянуть счастливый жребий и улететь, — сказал он. — Если не будете зря тратить деньги, то сможете накопить достаточную сумму лет за пять или десять.

В службе охраны действительно платили неплохо. А когда стараешься откладывать деньги, то совсем нетрудно жить, как монах. Ему даже не было нужды скрывать наиболее экзотические покупки. В основном это было снаряжение, которое ему понадобится для эмиграции на Марс.

Когда у Джака только зародилась мечта, охрана Стебля была очень серьезной. Будучи самым дорогим сооружением на планете, Стебель представлял собой и очевидную мишень для террористов. Но проходили десятилетия, и после двух–трех скверно организованных террористических попыток ничего не случалось.

Охрана, не проверенная в деле, — слабая охрана. За несколько месяцев Джак отыскал дюжину лазеек. Отчасти из–за того, что в задачи охраны не входило мешать людям взбираться по Стеблю — она создавалась, чтобы его не уничтожили.

Стебель длиной 35 786 километров имел форму морковки, более тонкой в основании. Центральный ствол, на котором располагались направляющие для краулеров, тянулся на всю длину. Но в трех километрах над эквадорской равниной, у самого основания аварийной лестницы от морковки разбегались десятки корешков–растяжек, расходящихся веером по территории с половину Манхэттена. Любая из них вела наверх, и большинство очень слабо охранялись.

Жаль только, что у растяжек не было лестниц.

Чтобы придумать, как добраться до лестницы, у Джака ушел год. Самым коротким путем был центральный ствол, но там его сразу заметили бы, на первой же полусотне метров. Не говоря уже о том, что по армированному волокну с наноплетением, прочному и гладкому, как шелк, подняться можно только с помощью присосок.

Значит, оставались растяжки. Они должны гарантировать, что никакое единичное событие — падение самолета, землетрясение, бомба, удар молнии с рекордной мощностью — не сможет вывести из строя весь стебель. Подойти к ним нетрудно. А взобраться?

Первая проблема — небольшая толщина и круглое сечение растяжек. Кривизна их поверхности не позволяла использовать присоски. К тому же растяжки были наклонными. «Кошки» с шипами, как для подъема на деревья, не только повредили бы струну, но и вынудили бы его карабкаться под ней, наподобие альпиниста, поднимающегося на утес с отрицательным уклоном. А это невероятно медленно и неудобно. Он все еще будет там болтаться, даже не приблизившись к цели, когда наступит рассвет и его заметит какой–нибудь идиот с винтовкой.

Значит, ему нужен воздушный шар. Хороший шар легко поднимется на достаточную высоту. Но вот заставить его лететь по траектории, проходящей рядом с лестницей, чтобы он смог на нее перепрыгнуть? Ага, раз плюнуть. Не говоря уже о том, что шар и все, что к нему прилагается, будут выглядеть на экране радара огромным сигналом типа «что–за–чертовщина?».

Наконец его осенила одна из тех идей, что приходят внезапно и созревают мгновенно. Он сидел на балконе своей казенной квартирки в садовом кресле (теперь никаких стенных шкафов, потому что важно вести себя нормально), глядя на далекую растяжку и размышляя над проблемой с помощью упаковки боливийского светлого. И тут он догадался.

Ему помогло пиво. И садовое кресло. Был один парень, обеспечивший себе бессмертие в интернете, взлетев на садовом кресле с привязанной к нему охапкой надутых гелием шариков. Джак понятия не имел, удался ли тому парню полет. Или даже существовал ли он вообще, если на то пошло. Главное, Джак понял, что ему не нужен большой шар с гондолой. Ему требовалось поднять лишь себя.

И беспокоиться о доставке шара в нужную точку тоже не нужно. Можно просто сделать петлю вокруг растяжки, и та сама приведет его, куда надо.

Утром и на трезвую голову идея все еще выглядела стоящей. Хотя ему понадобится водород, а не гелий, потому что у водорода подъемная сила вдвое больше. Да, шар все равно будет виден на радаре, но его можно сделать длинным и тонким, а потом закрепить петлями оба конца, чтобы они не отходили далеко от растяжки. Даже если кто и заметит выпуклость, ползущую вдоль струны наподобие змеи, то наверняка подумает, что это какое–то глючное радарное эхо. «Черт, — подумал он. — А ведь может получиться».

Когда настал великий день, это был обычный день. Или, точнее, вечер.

К старту он был готов уже несколько недель, но его перевели сперва в дневную смену, потом в ночную. Он мот управиться и во время ночной смены, но пересменка подходила лучше. Да, придется дождаться темноты, а к началу смены уже станет известно, что он пропал. Но у них не будет причин смотреть вверх. Особенно если он оставит пустую бутылку из–под текилы там, где ее легко найти — скажем, на сиденье его грузовичка. Или еще лучше — дюжину пустых пивных бутылок. И оставит дверь машины открытой: они подумают, что он вышел отлить и сейчас где–то валяется, отрубившись… Его для очистки совести поищут, пожмут плечами и решат, что уволить можно будет и утром.

К сожалению, назначения в наружную охрану объявлялись во время пересменки и были по большей части бессистемными. Наверное, чтобы помешать плохим парням подкупать охранников. Теоретически, если ты не знаешь, где сейчас находится подкупленный охранник, то и нападение труднее организовать.

Кроме того, он не мог заявиться на работу с воздушным шаром и комбинезоном. Их нужно спрятать возле подходящей струны — это можно проделать, только оказавшись единственным охранником поблизости от выбранного места, — а затем ждать, пока его снова не назначат охранять тот же участок. И ему еще повезет, если ждать придется недели, а не месяцы.

И когда случай наконец–то подвернулся, это был обычный вечер. Ни сильного ветра, ни яркой луны. Как раз наоборот: луна была худеющим полумесяцем, восходящим настолько поздно, что он уже заберется достаточно высоко, чтобы его не заметили в ее тусклом свете, а к рассвету он в любом случае достигнет лестницы.

Все начиналось как по маслу. Несколько раз он уходил днем в пустыню и тренировался надувать воздушный шар. Он четко знал, как закрепиться под шаром. Привязав его, он учился регулировать подъем, добавляя или стравливая водород. Сотню раз проверил расчеты, убеждаясь, что действительно хватит подъемной силы — и водорода. Единственное, о чем он не подумал, — проклятому шару хотелось раскачиваться над растяжкой, в то время как он болтался под ней. Из–за этого направляющая петля цеплялась, тормозя подъем, особенно когда разреженный воздух начал снижать подъемную силу.

Решение оказалось простым, но трудоемким. Кроме альпинистского снаряжения, он прихватил с собой набор разных лент и веревок — всякую всячину, которая могла пригодиться и от которой легко избавиться, если она не потребуется. И теперь он достал из рюкзака кусок ленты, перебросил ее через растяжку и после нескольких неудачных попыток поймал болтающийся второй конец. Держа концы ленты в руках, он теперь мог упираться в растяжку ногами, подтягивать к ней тело и продвигаться вверх прыжками, оставаясь под кабелем. Это очень напоминало подъем на дерево, только без веток.

И еще это было скучно.

Первые несколько прыжков он пытался оценить, насколько продвинулся вперед, но в темноте это трудно сделать. Единственное, что он знал точно, — впереди еще долгий путь.

Чего он не стал с собой брать, так это альтиметра. Хотя тот и весил всего граммов пятьдесят, но это бесполезный груз. Он или доберется до лестницы к рассвету… или нет.

Часы у него были. Вскоре после полуночи он увидел, как фары автомобиля сменщика ползут через пустыню к будочке охранника, где он оставил собственную машину. Интересно, кто едет на смену? Кто бы это ни был, он или она быстро наткнулся на пустую упаковку из–под дюжины пива, потому что вскоре после того, как фары погасли, внизу заметался луч фонаря — сменщик шел по пивному следу.

И еще Джак прихватил с собой рацию охранника, решив, что может настать момент, когда она понадобится для связи. Он даже приспособил адаптер и теперь мог воспользоваться ею через встроенный в комбинезон маломощный радиотелефон. Но пока что включать ее не было смысла. Узнать, что сейчас о нем говорят, было бы любопытно, но бесполезно. Не стоит зря сажать аккумулятор. Если что–то пойдет не так, рация пригодится, чтобы вызывать помощь.

Но все прошло по плану. Самую серьезную заминку он предвидел: как перебраться с растяжки на лестницу.

Проблема заключалась в том, что шар остановится, упершись в центральный ствол, и Джак зависнет на непреодолимом расстоянии от ствола, равном длине шара. Но в полусотне метров от критической точки он дернул за специальную веревку и освободил передний конец шара. Шар повис вертикально — и теперь стал виден на радаре, но Джак надеялся, что настолько близко к стволу шар не очень заметен. И через несколько прыжков оказался так близко к рельсам для краулеров, что почти мог их коснуться.

В тот момент проходящий мимо краулер мог бы протаранить шар и очень быстро закончить его приключение. Но вероятность этого невелика, к тому же он всю ночь следил за огнями и приближающихся краулеров не заметил. Еще после пары прыжков он смог перебросить кусок тесьмы через рельс. На это ушла дюжина попыток, но все же у него получилось, и минуту спустя он ухватился руками в перчатках за холодный металл. Затем перебрался через ограждение, а шар превратился в быстро сдувающийся кусок ткани, уносимый ветром.

Джак оказался на Стебле.

Где–то наверху его ждало первое аварийное убежище. Земля внизу была тусклым пятном. Космос манил.

Следующие несколько дней он провел, как на дереве в лесу. Когда никто не увидит и не услышит, как ты взбираешься или падаешь…

Поначалу, добравшись до лестницы и зная, что радио ему больше не понадобится, он слушал его постоянно. Но если о нем кто и говорил, то уже после того, как он добрался до первого убежища и свалился на койку. У него не осталось сил даже стянуть комбинезон. А это оказалось ошибкой, как он наутро понял. Комбинезоны созданы для длительного использования, но это не означает, что коже не захочется подышать.

Все тело болело. Сперва прыжки под канатом с большой нагрузкой на руки, затем пять километров лестницы… пожалуй, после такого он не смог бы снять комбинезон, даже если бы захотел. Он из последних сил загерметизировал убежище и снял шлем. Но забыл проверить температуру, поэтому первый вдох заставил его потрясенно ахнуть. В вышерасположенных убежищах, по всей вероятности, достаточно комфортно — благодаря подогреву на солнце и незначительному излучению тепла в вакуум. Но здесь, на границе стратосферы, убежище вымораживал наружный воздух — арктические пятьдесят или шестьдесят градусов ниже нуля.

К счастью, внутри было не настолько холодно. Но достаточно, чтобы после первого же вдоха он снова надел шлем. Он так в нем и заснул, добавив наутро ко всем прочим страданиям еще и растяжение шеи. Зато он начал осуществлять мечту, некогда втемяшив себе в голову, что умнее всех. Но почему он больше не ощущает радостного возбуждения? Только из–за усталости?

С того момента как он добрался до лестницы, подъем стал чем–то долгим и расплывчатым. Вперед–вверх, вперед–вверх, вперед–вверх. Каждый пролет — девять ступеней, каждая ступень — двадцать сантиметров, между пролетами — площадочка. И прятаться за стволом, когда мимо проносится краулер — на случай, если кто–то выглянет в окно.

Еще выше ствол станет толще, а пролеты удлинятся. Пока он с каждым пролетом поднимался чуть меньше чем на два метра. Немного более 555 пролетов на километр. Почти 2800 пролетов, 25 000 шагов, до первого убежища. Глупо, но он все это уже подсчитал годы назад. Еще глупее, что теперь он не смог удержаться и пересчитывал ступени, даже когда настолько уставал, что был почти готов привязаться к перилам и заснуть прямо на лестнице.

Из всего альпинистского снаряжения он сохранил только ленты — легкие и потенциально полезные. А может, и бесполезные. Все, что ему уже не требовалось, он всегда мог выбросить. Или оставить в убежище. Его внезапно потрясло осознание необратимости каждого решения. Особенно в ситуации, когда никто не знает, где он. Даже рация в какой–то момент полетела вниз, когда он оказался за пределами дальности связи со своими бывшими коллегами.

Его удивило, что они не обсуждали по радио его судьбу. Вероятно, решив вести себя как одиночка, он слишком в этом преуспел. И теперь его огорчило, что он не стремился завести друзей и все очень легко поверили в разыгранный им спектакль на тему «напился, ушел, заблудился». Он–то думал, что станет посмеиваться наверху, пока его будут искать, а теперь ему казалось, что на него махнули рукой и забыли.

Второй день он провел в убежище, делая вид (для себя), что восстанавливает силы. На третий преодолел еще 25 000 ступеней, каждая из которых казалась более запоминающейся — в плохом смысле, чем прежняя. Четвертый снова ушел на восстановление сил, но на этот раз он не забыл прогреть убежище, прежде чем снял шлем. Возможно, тренировка на ходу оказалась не столь удачной идеей, как ему первоначально казалось.

Однако на пятый день организм перестроился, и дело пошло легче. К седьмому дню он стал задумываться, сможет ли одолеть 50 000 ступеней. На десятый день попытался это сделать.

К этому времени он поднялся настолько высоко, что небо приобрело средний оттенок между индиго и чернотой, а края диска Земли начали закругляться. Он где–то прочитал, что граница космоса находится на высоте в сто километров. Скоро он ее пересечет, окажется выше первых космонавтов, выше первой космической станции.

И преодолеет менее трех десятых процента пути.

И все же он не жаловался и не рыдал. Он дойдет. Из убежища он может связаться с Землей и сказать, что поднимается в космос, и никто не попытается его остановить. Он станет знаменитостью, и горячий молодой бабник сыграет его в фильме.

Но звонить вниз он не будет.

В один из дней в лестничном пролете вместо девяти ступеней оказалось десять. Теперь между убежищами стало ровно 2500 пролетов.

Существование измерялось усилиями. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг. Поворот. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг. Поворот. Жизнь свелась к минимальным потребностям.

Раз в неделю он устраивал себе выходной и ограничивал продвижение только одним убежищем за день. Он никогда не был особенно религиозным, но «на седьмой день он отдыхал» — неплохая идея.

Однажды он пережил первую солнечную бурю. Предупреждений было много: он все время подзаряжал свой маленький коммуникатор и держал его настроенным на нужные частоты. Это жизненно важно: он знал, что вспышки на Солнце будут представлять для него все большую опасность. Когда прозвучала тревога, он понял, что делать: добраться до ближайшего убежища (всегда подниматься, никогда не спускаться) и считать следующий день выходным, независимо от календаря.

Поначалу его приводило в восторг, что он один и путешествует. Он всегда был один, но редко путешествовал. Мечтал, но никуда не отправлялся. Теперь он осуществил мечту, и она подавила все сомнения… лишь иногда, когда лежал один в темном убежище, он видел во сне ищущий луч фонарика. Как этот луч недолго перемещается, а потом гаснет. Навсегда.

Километр следовал за километром, и вот за один день он прошел целых три убежища. Но перестарался. Сила тяжести уменьшилась, но все же не настолько. Пока. На следующий день он устроил себе внеплановый выходной.

Каждое убежище было таким же, как и предыдущее. Даже припасы в них были сложены в едином и неизменном порядке. Сублимированный соевый творог здесь. Растворимый кофе рядом. Почему? Потому что эти пакеты хорошо укладывались бок о бок и занимали минимум места. Порошковый омлет в шкафчике на противоположной стороне помещения. К концу месяца он был готов убить ради разнообразия. Хотя убивать некого, кроме самого себя.

Он иногда задумывался, как поступил бы человек, склонный к самоубийству? Оттолкнулся… прыгнул… а потом долго размышлял об окончательности такого решения? Он никогда не был склонен к самоубийству — и не сомневался, что никогда таким не станет, — но сама идея заставила его содрогнуться. Однажды, когда он совершил ошибку и рассказал однокурснице из колледжа о подъеме на радиомачту, эта так и не состоявшаяся подруга запаниковала в самый интересный момент.

— Замолчи! — воскликнула она. — Когда я оказываюсь на высоте, мне всегда хочется броситься вниз.

Она провела с ним в шкафу одну ночь и никогда больше не возвращалась.

— Ты слишком уж странный, — сказала она. Но имела в виду не жизнь в шкафу, а рассказ о подъеме на мачту.

Позднее Джак искал в Сети, но так и не смог найти научного названия ее реакции на высоту. «Это нормально», — говорили все.

К счастью, Джак не был нормальным. Ни зловещих желаний, ни внезапной боязни высоты, ни головокружения. Вид с высоты был воздушным (ну, не совсем правильный термин, но мысль хороша), а реальность такова, что, оступившись, он не полетит метеоритом обратно в Эквадор или куда там его отправит ротационная баллистика. Для этого нужно действительно прыгнуть. Ограждение у лестницы не для красоты. Оно служило достаточной защитой, а это означало, что он в полной безопасности, даже если собьется с ритма. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг. Поворот. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг. Поворот.

Где–то по дороге он почти перестал слушать радио и начал фантазировать, как его примут на станции «Высокая база». «Кто ты такой, черт побери?» — спросят они. Потом кто–нибудь поищет в Сети его имя, найдет сообщение о брошенной машине с ящиком пива на сиденье. И это мгновенно станет сенсацией.

Но чем выше он поднимался, тем больше задумывался, этого ли он на самом деле хочет. Подъем всегда был его личной навязчивой идеей. Книга, фильм, красотка и кинозвезда всегда являлись лишь попутными аксессуарами ее осуществления, но не итогом.

Но если так, то каким должен стать результат?

Шло время. Один пролет сменялся другим. Он потерял им счет и оценивал пройденное расстояние по номерам на дверях убежищ. Нумерация шла от «Высокой базы» вниз. Первым для него был 14311. Номера только нечетные. Четные, наверное, шли в другом направлении, в сторону пусковой марсианской платформы. Непостижимо большое число. Тысяча километров подъема — и уменьшится лишь на 400. Пройди через все Соединенные Штаты вертикально — и число уменьшится примерно на 2000. Семь Америк. Кругосветка. Вертикально.

Несколько лет назад он пробежал, марафонскую дистанцию. Не потому что любил бегать — на самом деле он терпеть этого не мог, а потому что необходимые усилия далеко выходили за рамки его зоны комфорта. То, что он узнал во время забега, было неоценимо. Не надо думать о финише. Думай о следующем перекрестке. О следующем телефонном столбе. О следующей трещине в асфальте. Каких бы усилий это ни стоило. Пока, наконец, не доберешься до финиша.

Он заставил себя забыть, что означают эти числа. Научился существовать только «здесь и сейчас». В котором не имели значения ни «будет», ни «было». Где единственной реальностью остались лестницы и убежища. И бесконечные, одни и те же, варианты выбора еды. Съесть ли сегодня «пасту примавера» с сыром и брокколи? «Чили мак» с бобами и морковью? Или двадцать восемь других вариантов, всегда одних и тех же.

Он почти религиозно выбирал их по очереди, пока не начинал сначала. И обязательно по две таблетки мультивитаминов в день — на случай, если в еде не хватает какого–нибудь важного компонента. Но постепенно ему становилось трудно вспомнить, что он ел накануне, и выбор был все более случайным. А может, и не случайным. Возможно, подсознание стремилось получить то, о чем сознание не догадывалось.

Одиночество ему не мешало. Он к нему привык. Когда атмосфера осталась внизу, у него появились звезды, видимые даже при ярком свете солнца. Звезды наверху, звезды по бокам, звезды на размытом голубом ореоле Земли, где космос встречался с атмосферой, пока межзвездная пустота не начинала тускнеть, мерцать, исчезать.

И еще Земля. Поначалу она была знакомой — мир, каким он его видел из самолета. Затем глобус стал таким, каким его видят метеоспутники. Потом — гигантский сине–белый шар, внушавший благоговейный трепет первым космонавтам.

Он думал, что никогда не устанет от этого зрелища. Но вид не менялся. Под ним был Эквадор. На одном краю горизонта — краешек Африки. На другом — ничего, кроме бесконечного Тихого океана. И как бы высоко он ни поднимался, вид оставался прежним, а все люди, с которыми он решил не знакомиться, неумолимо отдалялись.

Его исчезновения так никто и не заметил. Он шагал по Земле двадцать семь лет, но не оставил на ней следов. Внизу решили, что он напился и ушел в пустыню. Заплутал и умер от сердечного приступа или его укусила змея. И никому он не был нужен настолько, чтобы организовать хотя бы формальные поиски. Когда он поднимется до базы… вот тогда он им покажет. Хотя чем выше он поднимался, тем менее ясным становилось, что именно он им покажет.

Он уже не знал, зачем поднимается. Знал только, что не ради славы. И не ради красотки на другом конце радуги. Однажды он подумал, что поднимается, потому что должен, потому что был рожден для этого. Ну, вроде того, что он был тем, кем был — или кем заставил себя быть. Теперь он поднимался, потому что выход находился наверху. Пока он не завершит подъем, он не узнает, почему никогда не был счастлив внизу.

Он никогда особо не интересовался новостями. Если планируешь свалить с планеты на пару лет — или подняться над ней, как в его случае, — то не станешь фанатом текущих новостей. Но сейчас выбор развлечений у него оставался совсем скромным: разглядывать одну и ту же картинку на глобусе под ногами, перебирать по кругу одни и те же мысли, слушать музыку, считать лестничные пролеты или решать, какой голос лучше всего подходит для его книжной читалки — сексуальное контральто, вынуждающее его думать о вещах, от которых он отказался, или хорошо поставленный мужской голос в духе шекспировских актеров… который тоже заставлял его думать о жизни, которую он предпочел не иметь.

А та жизнь, которую он выбрал, стала чередой повторов. Шаг–шаг — шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг. Поворот. Теперь уже одиннадцать ступеней в каждом пролете. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг. Поворот. Ритмы, наложенные на ритмы. Лестницы, убежища, дни, обеды, выходной.

И через какое–то время он стал слушать передачи из Сети.

У разговорных сайтов не было ритма. Иногда говорили о футболе. Иногда о поп–певце дня или о скандальном разводе какой–нибудь знаменитости, включающем раздел двенадцати пуделей и утки. Иногда о южноамериканской политике. О последней — все чаще.

Аргентина и Чили никогда не любили друг друга. В девятнадцатом и двадцатом столетиях они минимум трижды оказывались на грани войны. Десятилетиями все конфликты ограничивались словесными перепалками. А потом, как–то вдруг, каждый из президентов стал обвинять другого в том, что тот втайне переделывает в своей стране атомные электростанции с реакторами на быстрых нейтронах в устройства по наработке оружейного плутония.

Насколько Джак мог судить, реальных доказательств этому не имелось, но обе страны располагали технологиями изготовления бомб, а такой тип недоверия отравляет сознание. Границы закрылись. Раздались угрозы эмбарго. Вскоре оказались вовлечены и другие страны. Иран и Ирак. Индия и Пакистан. Индия и Китай. Старые враги и новые соперники. В конце концов Джак от всего этого устал. Это были не новости, а взаимные обвинения, а он не из тех, кто делает текущие новости приоритетом. И он вернулся к сравнению контральто и шекспировских актеров.

Если бы он оказался на лестнице, когда это произошло, то мог бы потерять зрение. Но ему повезло: он готовил обед, когда прозвучал сигнал тревоги.

Датчики убежища интерпретировали это как солнечную бурю, но никакого предупреждения не было. А раньше даже небольшую вспышку на Солнце предсказывали не менее чем за двадцать часов.

А потом, в отличие от бури, уровень радиации резко повышался и спадал, повышался и спадал, десятки раз за несколько часов. Когда он рискнул выглянуть наружу, то не сразу понял, что смотреть надо вниз.

Земля пылала. Гигантские столбы дыма поднимались на обоих берегах Южной Америки. Рио? Сантьяго? Одной из причин, почему он забросил радиопередачи, стала все возрастающая зашумленность сигнала — ведь никто не собирался излучать его так далеко в космос. Но когда он снова включил приемник, то услышал больше помех, чем могло быть только из–за расстояния. Выпуски новостей выходили нерегулярно и приводили в ужас. Разбомблен Карачи. Уничтожены Мумбай и Шанхай. Эту войну уже назвали «пятичасовой». За пять часов погибли сто миллионов. А может быть, и все двести пятьдесят.

Никто не знал, кто начал войну. Где–то взорвалась бомба, и сработал «эффект домино», пока каким–то чудом все не остановилось. Теперь ответственность взяла на себя группа террористов под названием «Возвращение в Эдем». На планете слишком много людей, слишком много технологий, заявили они. И нет ничего лучше небольшой ядерной войны, чтобы вернуть мир к основам.

Реальная группа террористов, или козел отпущения, изобретенный отчаявшимися лидерами, чтобы остановить войну? Кто знает? Если подумать, то какая разница? Идея сработала. Мир не умер. Но был серьезно ранен.

Джак взял выходной, хотя и не испытывал особой усталости. Потом еще пять, на всякий случай. При желании он мог оставаться в убежище больше полугода. Но его жизнью стало движение. Это все, что у него осталось. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг. Теперь уже двенадцать. Поворот.

В какой–то момент несколько недель назад Земля из диска превратилась в шар. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг. Поворот. Шар, который стал заметно меньше, чем два месяца назад. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг. Поворот. Шар, который все еще пылает. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг. Поворот. Он уже не бело–голубой. Все больше и больше он становится тускло–коричневым — это дым циркулирует в нижних слоях атмосферы, и темная завеса ползет все выше.

Для этого шара Стебель стал слишком дорогим удовольствием. Джак уже неделями не видел ни единого краулера.

Однажды Стебель задрожал.

Посмотрев вниз, Джак разглядел ползущие снизу длинные низкие волны — как будто кто–то встряхнул дальний конец веревки. Возвращение в Эдем стало реальностью. Кто–то атаковал Стебель. И страховочные растяжки его больше не удерживали.

Когда случается худшее, всегда есть одно хорошее обстоятельство: выбор становится простым.

Сотни миллионов умерли — еще сотни миллионов вскоре умрут. С кем–то из них Джак был знаком. Но среди них нет и не будет никого, кого бы он знал. Одинокий в космосе, он был не более одинок, чем прежде, дома.

Стебель никуда не денется. Даже оказавшись без страховочных корешков, гигантская морковка и дальше будет болтаться, пока ее медленно подталкивают случайные силы. Если не считать достаточно быстро прекратившихся колебаний Стебля, в жизни Джака ничего не изменилось. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг. Поворот. Изменилась только Земля. Шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг–шаг–шаг‑шаг–шаг–шаг–шаг. Поворот. Теперь уже тринадцать ступеней. Один ритм сменялся другим. Сила тяжести уменьшалась.

Как–то давно, тренируя навыки одиночки, Джак отправился в долгую пешую прогулку по Неваде и увидел, как огонь пожирает заросли полыни в одной из долин. Днем пожар выглядел лишь огромным мазком дыма, заслоняющим горизонт. Но по ночам он оживал со зловещей интенсивностью, когда пламя освещало дым и все это выглядело подобием адских врат. И он собрал в кулак всю волю, чтобы не убежать, хотя до пожара было несколько километров, а смотрел он на него с вершины хребта высотой в три километра.

Здесь, даже через несколько недель после бомб, картина была такой же. Днем дым накрывал Анды, густо растекался над Тихим океаном. Даже в тех местах, где океан и берег все еще были видны, бело–голубой мраморный шар стал выцветшим и грязным.

Но по ночам он словно возвращался в Неваду. От адских врат его отделяли тысячи километров пустоты, но было невозможно не представлять, как жар проникает сквозь комбинезон, проплавляя в нем дыры и покрывая кожу пузырями. Требуя, чтобы он, не сделавший в жизни ничего полезного, не стал единственным, кто избежал судьбы человечества.

Ночи в космосе становились короче по мере удаления от Земли, которая все меньше и меньше заслоняла Солнце. Но внизу длительность ночи не изменилась. Двенадцать часов в тропиках, где бушевали самые сильные пожары. Три или четыре часа лишнего отдыха, который Джаку не очень–то и требовался. Но ему не было нужды мчаться наверх. Подъем стал его жизнью. Конечная точка подъема утратила смысл.

Сеть давно позабыла о пустой болтовне. Она стонала и ругалась. Паниковала и демонстрировала поразительную храбрость. Но чем дальше, тем больше голоса обсуждали самый серьезный вопрос — выживание. Все пришли к согласию, что их ждет десять лет неурожаев, и минует поколение, прежде чем атмосфера очистится. Потом голоса стали пропадать один за другим. Те, кто нашел способы выживания, не желали ими делиться.

И настал день, когда Джак выключил приемник в последний раз. Война остановилась раньше, чем человечество уничтожило себя, но теперь внизу долгие годы не будет ничего, кроме отчаянной борьбы за жизнь. А у него был 35781 километр Стебля, с месячным запасом пищи, воздуха и воды через каждые пять километров. Этого хватит на сотни жизней — пока он движется вперед. И он выбросил приемник. Символический жест — это была всего лишь микросхема, весящая несколько граммов, но еще и водораздел.

Теперь его врагом была монотонность. Но она же была и другом. День, ритм. День, ритм. Он поднимался по двадцать километров в день. Потом по двадцать пять, по тридцать. Выходные стали днями полного отдыха. Он понятия не имел, какой прием ожидает его наверху, поэтому торопиться некуда. Если его не захотят принять, он может развернуться и отправиться вниз… а затем подняться снова, через несколько лет, и проверить, не передумали ли они.

Австралийские аборигены когда–то отправлялись в долгие пешие походы. Джак тоже вышел в поход, только по вертикали. Когда–то его жизнь была сосредоточена на цели. Теперь эта цель осталась лишь пережитком прошлого, заменой… он и сам не знал чего. Имелось всего два направления. Давным–давно он выбрал одно из них. Так почему бы не двигаться дальше?

Он понятия не имел, сколько у него ушло времени, чтобы добраться до станции. Выбросив приемник, он перестал считать что–либо, кроме собственных ритмов. Пятьдесят недель? Сто? Двести? Тело старело — его не удивили бы и пятьсот недель. Но в космосе нет ни времен года, ни лет. Есть лунные месяцы, если бы он хотел их считать, но он предпочитал смотреть на Луну с вожделением, а не следить за ее изменениями. Жить шаг за шагом, неделю за неделей было вполне достаточно. Особенно когда Земля внизу стала неизменяющимся шаром из дыма. Пожары давно погасли, но теперь дым равномерно распределился, и по календарю ядерной осени стоял глубокий ноябрь. Пятьдесят недель или тысяча… даже если он сможет спуститься, ему там нечего делать.

Если честно, то ему и раньше там нечем было заняться. Джак пожертвовал своей жизнью ради подъема. По иронии судьбы, это сделало его одним из немногих, для кого пища и кров никогда не будут проблемой, пока он не станет калекой или не постареет настолько, что переместиться на несколько километров даже почти в невесомости окажется не по силам.

Настал день, когда он заметил утолщение над верхним видимым концом ствола. В пролетах стало тридцать ступеней, а скоро будет тридцать одна. Станция приближалась — дом для почти тысячи человек. Как они встретят тысячу первого? И помнит ли он, как общаться с другими людьми, как жить по их ритмам?

Он едва не повернул обратно. И остановило его вовсе не то, что внизу его ничего не ждет. Просто он никогда ничему не давал шанса удержать себя. Все эти пустые годы были сами по себе ритмом, который растянулся на единственный и медленный удар.

Если бы Джак был более общительным, он мог бы потратить какое–то время на репетицию своего появления. А так его прибытие поначалу оказалось разочаровывающим.

Месяц за месяцем пролеты становились все длиннее и длиннее, но не потому что ствол расширялся, а потому что теперь он парил почти в невесомости. Лестницы стали не нужны. Теперь каждый пролет сделался пролетом в полном смысле слова — сетчатой трубой, сквозь которую, если хорошо прицелиться и оттолкнуться, можно пролететь сто метров до следующей площадки. Точность важнее мускулов — хотя при необходимости сетка делала коррекцию траектории достаточно легкой. Под конец пять километров превратились всего в пятьдесят прыжков, хотя расстояние между убежищами осталось неизменным. Возможно, если учесть общую стоимость Стебля, убежища очень дешевы. Или же проектировщики решили, что среднему человеку и так хватит проблем в невесомости, поэтому для него пять километров до убежища — все еще немалый путь.

Джак давно уже не был средним. Под конец он уже летал. Толчок, полет. Толчок, полет. Иногда легкое прикосновение к сетке. Пять километров в день. Если бы ему захотелось, он делал бы и по сто.

А потом лестница внезапно кончилась.

Или, точнее, уперлась в шлюз.

Он даже не сразу сообразил, что делать. Он привык к дверям, но они всегда находились перед ним. Эта оказалась сверху. Он едва не срикошетил от нее обратно в сетчатую трубу, но успел ухватиться за поручень.

Он прибыл.

Какое–то время он осматривался. Земля внизу. К ней тянется ствол, исчезая в почти бесконечности. Солнца нет, хотя на планете под ним сейчас полдень. Впервые за… сколько прошло времени?.. солнце заслоняет нечто иное — не Земля и не ствол. Нечто большое, чьи наружные края степенно вращаются, хотя средняя часть неподвижна. Мрачное и зловещее? Нет, просто… новое. Прошло много времени с тех пор, как он позволял себе думать о чем–то новом.

По окружности центральной части располагалось пять причалов для краулеров. Говорят, пентаграмма — плохой знак? Но краулеров там не было. Интересно, где они? Вверху, внизу, внутри? Когда–то он много читал о Стебле, но никогда не видел план станции. Его мечтой было лишь добраться туда. Теперь, когда цель достигнута, мечта как–то съежилась. Ритмы кончились, а что делать дальше, он представлял очень смутно.

В космических станциях двери на замок не запираются. Возле шлюза он увидел кнопку. Ее назначение пояснялось рядом на десятке языков, но Джаку пояснение не требовалось. Неожиданно разволновавшись, он нажал кнопку.

За шлюзом оказался склад. Огромный в сравнении с любым помещением, увиденным после того, как он покинул Землю, хотя и всего лишь около двадцати пяти метров в поперечнике. Джак как будто оказался внутри гигантской консервной банки. Повсюду стояли рыхлые пирамиды ящиков, прихваченных тонкими сетками. Здесь, в невесомости, ничего более прочного и не требовалось.

Большинство ящиков имело маркировку «продовольственный склад», и на мгновение Джак ощутил укол боли — даже сильнее, чем когда смотрел на горящую Землю. Его бабушка хранила в подвале запас консервов, тщательно расставляя банки по алфавиту, а не по категориям — тунец рядом с томатами, говядина рядом с горохом. Запас на несколько месяцев «на случай землетрясения», хотя жила она в Индиане.

Он иногда гадал, что стало со всей этой едой, когда бабушка умерла лет двадцать назад. Может быть, так до сих пор и лежит в подвале, дожидаясь, пока ее найдет какой–нибудь бродяга.

Однако здешним сокровищем уже хорошо попользовались. Многие ящики оказались вскрыты и пусты.

От входа начинался проход между ящиками, ведущий к двери — достаточно большой, чтобы сквозь нее пронесли даже самые большие ящики. Очевидно, ему надо туда, но Джак на несколько секунд замер. Он привык к длинным прыжкам в невесомости, и попасть в нужную точку с двадцати пяти метров для него пустяк. Но до сих пор у него всегда имелась страховка из проволочной сетки. Весь путь в 35 781 километр сохранялась опасность очень долгого падения, если он каким–то образом потеряет контакт со Стеблем. А теперь единственным способом попасть куда–то стала потеря этого контакта… и у него ушло несколько секунд, чтобы убедить мозг: «упасть» он может только на дальнюю стену.

Наконец он глубоко вдохнул и оттолкнулся — сильнее, чем требовалось, желая свести к минимуму время перелета сквозь это незащищенное пространство.

И немедленно, как будто по сигналу, кто–то выскользнул из–за ящика. Джак попытался крикнуть, предупредить, но на нем все еще был шлем, и крик оказался глухим и неразборчивым. И все же в последний момент она его заметила.

Миниатюрная азиатка, черные волосы собраны на затылке и сколоты чем–то вроде палочек для еды; Удивленно округлившийся рот. И никто уже не мог изменить курс, пока он, более тяжелый, не врезался в нее и они не превратились в клубок рук и ног.

Теперь завопила она, так громко, что он даже что–то расслышал, и принялась молотить его кулачками. Один из ударов пришелся ему в грудь как раз в тот момент, когда он пытался ее оттолкнуть, и они разлетелись, кувыркаясь, пока он не ударился о ящик. И тут же срикошетил и полетел, как в замедленном кошмаре.

Ей повезло больше, и она ухватилась за строп. Выдернула из волос заколку и принялась ею размахивать, как ножом. Она что–то говорила, но даже если и по–английски, он ничего не понял.

Затем, как раз перед новым столкновением, она оттолкнулась в сторону, лягнула другой ящик и улетела под углом в направлении того, что мозг Джака упорно продолжал считать потолком. Там она ухватилась за сетку и принялась ждать, тяжело дыша. До него запоздало дошло, что он произвел на нее примерно такое же впечатление, какое вызвали бы зеленые человечки, выходящие из шкафа в его квартире.

В бесконечном ритме лестниц, убежищ, дней и выходных на протяжении всего подъема он никогда не репетировал этот момент. Наверное, никогда по–настоящему не верил, что попадет сюда. Он отпустил свой строп и снял шлем.

— Привет, — хрипловато произнес он. Черт, он ведь может говорить. Во время долгого подъема он иногда разговаривал сам с собой. Иногда даже подпевал, когда слушал радио.

Он попробовал снова:

— Привет. — Слово прозвучало, как взрыв, но зато пробило путь для членораздельной речи. — Извини, что напугал тебя.

Она лишь крепче вцепилась в сетку и подобралась для нового прыжка. Теперь, когда он снял шлем, заколка превратилась в реальное оружие.

— Кто ты такой, черт побери?

Он едва не рассмеялся, вспомнив, как его очень давняя фантазия начиналась именно этими словами.

— Меня зовут Джак. — Наверное, следующую фразу произносить не стоило, но Джак не смог удержаться: — Я поднялся по Стеблю.

Ее рот снова округлился, но на этот раз она промолчала. Лишенные заколки волосы превратились в облачко, окутывающее безупречный овал лица: его мечта сбылась. Правда, он представлял на ее месте скандинавскую блондинку. Но иногда реальность бывает лучше мечты.

Он напомнил себе, что был придурком из придурков. Джаком–из–шкафа. А такие не объект мечтаний прекрасных женщин любого типа.

«Наверное, ее волосы покорили меня», — решил он. А может быть, годы одиночества. Может быть, она и вовсе старуха.

Ага, как же.

Он заставил себя отвести взгляд. И напомнил себе, что он крутой Джак. Мэллори, Шеклтон, Тенцинг и Бёртон в одном флаконе. Тот, кто совершает небывалые подвиги. Он показал на дверь:

— Она ведет на Землю.

Или вела… когда–то. Теперь она ведет к тому, что осталось внизу. Оборванные канаты, болтающиеся над Атлантикой? Он уже давно не присматривался к тому, что делается внизу. Земля все еще была грязным, задымленным шаром. Только звезды сияли ясно, сильно и ярко.

И еще Земля была прошлым. Восхождение — настоящим. А теперь, безо всякой подготовки, он очутился в будущем.

Ее звали Миранда. Как одну из лун Урана. Как предупреждение для подозреваемых преступников. Как шекспировскую героиню. Джак, очевидно, слишком много слушал книжную читалку. Кроме того, ни у одной из этих Миранд не было фамилии Фан.

Она повела его в направлении, которое назвала северо–запад: вверх, а затем наружу.

Туда, где обод станции вращался, создавая силу тяжести.

По дороге они никого не встретили. Джак не знал, чего ожидать, но уж точно не такого. У корпорации «Бобовый стебель» когда–то имелись амбициозные планы относительно станции «Высокая база». Курортный отель, университет для респектабельных и знаменитых, пансионат для богатых стариков. Не все они осуществились: к тому времени, когда поднимешь наемный персонал на самый верх, обеспечишь питание, проживание и утилизацию отходов, понятие «дешевая рабочая сила» перестает существовать. Не говоря уже о том, как трудно найти людей, желающих отправиться в космос, чтобы чистить ночные горшки, развлекать космических туристов и вкалывать за чаевые. Но отели и гериатрические центры для самых богатых все же приносили прибыль, к тому же имелись еще и Марс, и промышленные предприятия, которые работали в невесомости, перерабатывали сырье и выдавали чудесную нанопродукцию.

По любым стандартам станция была крупной. Ныне почти пустая, она казалась просто огромной, и не только по сравнению с убежищами, в которых он ночевал два года.

— А где все? — спросил Джак.

Миранда остановилась.

— Отправились домой. — Она отвернулась. — Только вряд ли им от этого стало лучше.

— А ты почему осталась?

Помолчала, пожала плечами. Сейчас силы тяжести уже хватало, чтобы превратить ее волосы в спутанные космы.

— А почему не остался ты?

Он начал было произносить очевидное: когда он покинул Землю, там все было стабильно. Но кое–какие признаки, наверное, все же имелись. Войны не вспыхивают просто так.

Он обращал на политику очень мало внимания. На Земле его ничто не удерживало. Ему нечего было терять, потому что он никогда не был связан с чем–либо, что жалко утратить. У него была мечта, но он никогда не представлял, что будет, когда она осуществится — он просто не осмеливался об этом задумываться.

— Потому что… — Он мог лишь повторить слова Мэллори, а они прозвучали бы слишком затерто. — Просто потому.

Он все отдал мечте, и его ничего не удерживало.

Она все смотрела на него, и внезапно до него дошло, как он должен выглядеть. Волосы он подрезал перочинным ножом. Бороду укорачивал столь же нерегулярно.

Но она видела не это.

— Хорошее решение, — сказала она. Повернулась и повела его дальше. — Наверное, внизу все уже мертвы.

Когда умерла мать Джака, он нашел среди ее вещей историю семьи, записанную кем–то за два поколения до него, когда их клан был более многочисленным и теснее спаянным. Записи не обновлялись пятьдесят два года, а это значило, что большинство имен и биографий оказались незнакомы, но все же он скопировал родословную в свою читалку… и забыл о ней, пока мир не взорвался. Позднее, перебираясь из убежища в убежище, он проштудировал ее, гадая, что же узнает (если узнает), изучив свои корни.

Похоже, совсем немного. Его предки жили в Северной Америке с 1720‑х годов, а значит, их было много. В истории записи вроде: «Джон Бартоломью Белкин: р. в 1826 в Силвер Спрингс, Пенсильвания; женился в 1847 на семнадцатилетней Грейс Мэри Орнистед; переехал в Канзас в 1849, где стал отцом Титуса, Альмиры, Теодосии, Бенджамина, Тимоти, Люсинды, Роды и Декстера. Тимоти умер в детстве, в трехлетнем возрасте». Остальные, очевидно, выжили, но про них историк семьи лишь сухо отмечал: «Более ничего не известно».

Джак иногда гадал, как выглядело бы описание его жизни в столь сжатом виде? «Родился; окончил колледж; совершил восхождение. Или, скорее всего, просто исчез».

В 1849 году Джонатан Бартоломью отправился в Канзас, должно быть, пешком. То было серьезное приключение, ныне затерянное во времени. А какие еще приключения выпали его детям, прежде чем они столь безнадежно затерялись в тумане времен?

«Более ничего не известно». Это все, что останется от Джака и его мечты — коли кто–нибудь на Земле вспомнит и напишет про него, если цивилизация возродится.

На станции жили и другие люди. Семьдесят пять человек, как он со временем узнал. Но в тот момент тот десяток, который Миранда собрала, чтобы познакомить с ним, равнялся для него миллиону.

На протяжении почти всей жизни Джака люди были просто вещами, проходящими мимо. Которые он мог иногда захотеть понять… когда мог себе такое позволить. Когда они не становились у него на пути. И теперь он не знал, что делать. У людей, которых ему представила Миранда, были современные имена: Аманда и Рэнди, Анатолий и Иоланда, Райана, Кэтрин и Жаклин. Но с тем же успехом они могли быть Альмирами, Теодосиями, Декстерами и Титусами.

Его определили в группу логистической поддержки — так «по–умному» называлось перетаскивание чего–нибудь с места на место. Молчаливый подтекст такой работы — «сила есть, ума не надо».

Еще в тот первый день ему стало ясно: толстяков на станции нет. Даже людей со слегка избыточным весом. Здесь отчаянно требовалась пища. Биологи и инженеры изо всех сил пытались создать самоподдерживающуюся экологическую систему, но станция не для того проектировалась. Энергии хватало с избытком, но все продукты доставлялись с Земли — пока внезапно не потребовалось выращивать пищу самостоятельно… и утилизировать абсолютно все.

Лидером на станции был Анатолий.

— Если мы сумеем замкнуть систему достаточно плотно, то сможем выживать бесконечно, — сказал он. — Энергии у нас больше, чем может когда–либо потребоваться. Газы мы можем добывать, черпая ионы из солнечного ветра или построив новые краулеры и спуская их в достаточно плотные слои атмосферы. Но в первую очередь — еда. Нам нужны работающие баки для выращивания клеточной массы, и много. Генный материал у нас есть: даже в сублимированной моркови достаточно ДНК для ее клонирования в любых количествах. Но нам не хватает времени.

Однако биология — дело медленное, и ужасная лотерея со смертельным исходом неумолимо приближалась. Лотерея, о которой никто не хотел говорить, но альтернативы не видел никто.

Ничего не было сказано прямо, но Джак понял намек. Лишний рот им совершенно не нужен. Пока он не рассказал им о давно позабытых аварийных убежищах. Более семи тысяч между станцией и Землей. Семь тысяч складов еды для восьми человек на месяц каждый. Для семидесяти пяти человек ее хватит на шестьдесят лет. Не говоря уже о дополнительных запасах на внешнем отростке Стебля, между станцией и марсианскими челноками.

Конечно, не все эти запасы, и даже не большая их часть были доступны. Миранда сказала, что все краулеры вернулись на Землю. Но в пределах легкой досягаемости имелось достаточно пищи, чтобы выиграть время, а Джак знал, как до нее добраться.

Миранда вызвалась пойти с ним.

При почти нулевой силе тяжести лишь объем ограничивал, сколько они смогут унести, поэтому они сделали огромные мешки, как у Санта–Клауса, способные вместить по 200 килограммов.

Первые несколько ходок были легкими. Отталкивайся и двигайся от одного пролета к другому. Один толчок — и готово.

Но мешки у них были громоздкими.

Это произошло во время третьей ходки, в тридцати километрах ниже станции — настолько они смогли спуститься в течение дня, чтобы к вечеру успеть вернуться. На обратном пути Миранда, несмотря на ее хрупкое сложение, постоянно его опережала, маневрируя вместе с мешком с такой легкостью, как будто занималась этим с рождения. Усталый, недовольный, со слегка уязвленным мужским самолюбием Джак сильно оттолкнулся, потянув за собой мешок. На следующем пролете, не останавливаясь, он снова оттолкнулся — еще сильнее.

Независимо от силы тяжести, инерция двухсот килограммов никуда не делась. Не пролетел он и метра, как ощутил мощный рывок. Его завертело, а мешок оторвался, вращаясь в противоположном направлении и расшвыривая свое содержимое облаком из упаковок с готовой едой.

Миранде это показалось смешным.

А Джаку — нет.

Двести килограммов — это много упаковок. Половина содержимого успела вылететь, прежде чем он сумел поймать его, погасить вращение и затянуть шнурок в горловине. Несколько упаковок он успел поймать, но большая часть уже вылетела через сетку, рассчитанную на то, чтобы не дать выпасть наружу человеку, а не упаковкам сублимированной еды. И вскоре под солнечными лучами заблестели сотни новых маленьких спутников.

Миранда подлетела к нему и положила ладонь на его руку — настолько легко, что он едва ощутил прикосновение через комбинезон.

— Я занималась этим несколько лет, — сказала она. — Как, по–твоему, все эти ящики оказались на складе? — Ее лицо оставалось невидимым под серебристым щитком шлема. — Знаешь про местный отель и пансионат для пенсионеров? Так вот, я там работала. — Шлем повернулся к звездам. — Все эти пенсионеры, доктора наук… А я смогла получить лишь степень магистра. По океанографии. И единственным способом попасть сюда была работа горничной. — Шлем снова повернулся. — Или таскать ящики.

Через две недели они отправились в первую дальнюю экспедицию, спустившись на пятьсот километров, а затем систематически перемещая запасы наверх, чтобы очистить сотню убежищ. Более двадцати тонн еды, минус несколько килограммов, которые они оставляли в каждом убежище на случай, если кому–нибудь в будущем понадобится спускаться за еще более далекими продуктами. Почти годичный рацион для каждого на станции и такое же количество столь же доступных продуктов ждет на наружном отростке Стебля.

Их следовало бы считать героями. Но таскать мешки может любой. И они превратились в чужаков, живущих в убежищах размером со стенной шкаф.

— Могла бы остаться горничной, — процедила Миранда, когда они затолкали мешки в убежище после семидесятикилометрового дня. — Их тоже никто не замечает, пока не облажаешься.

Джак задержался, прежде чем войти, взглянув сперва на звезды, потом на Землю. Трудно сказать наверняка, но ему показалось, что океаны выглядят чуточку синее, а облака — чуть белее. На станции он мог обзавестись новым сетевым приемником и слушать новости о том, что происходит внизу. Но не захотел.

Он отвернулся от двери.

— У нас хорошо получается оставаться невидимками, — заметил он и втащил внутрь мешок. — Мы много тренировались.

Миранда развернула свой мешок, напряглась и затолкала его в спальную ячейку. Два других уже заполняли все небольшое свободное пространство убежища. Вскоре им придется начать подъем мешков на самый верх — хотя бы потому, что у них заканчивались пустые.

Миранда напряглась и давила сильнее, пока мешок не втиснулся на место.

— Готова поспорить, тебе было одиноко.

Джак не рассказывал ей о жизни в шкафу или о фонарике, так быстро прекратившем поиски. Он и не думал, что когда–нибудь об этом кому–то расскажет. Но ошибся. Уж слишком это значительная часть того, что превратило его в нынешнего Джака. Подобного его предкам, которые пересекали пешком континент только для того, чтобы потом исчезнуть в «более ничего не известно».

Но момент еще не настал.

— Ты поднялась сюда одна? — спросил он.

На долгое мгновение ему показалось, что он переступил черту, отпугнув ее. Неужели все кончится тем, что они станут избегать друг друга, работать на разных участках Стебля, прятаться в огромной и почти опустевшей станции? Пространства, чтобы скрыться, там более чем хватало… но не было, куда спрятаться. Наверху нового Стебля нет новой станции. Все, конец пути. Ни фонарика, мигающего в темноте… ни чего–то еще. Чего–то нового.

— Или ты поднялась сюда с кем–то?

Она взяла его мешок и затолкала в другую спальную ячейку.

— Нет. — Она снова надавила на мешок, хотя и так было ясно, что тот никуда не улетит. — Но я встретила здесь парня. Он был специалист по металлургии в невесомости. Лаборатория всего на два этажа выше отеля. — Она помолчала. — Но у него была семья. Внизу. Когда все началось, он вернулся. — Она включила свет, протиснулась мимо Джака и захлопнула дверь с такой силой, что он ощутил это через пол. — А я не любила его настолько, чтобы отправиться с ним.

Она оттолкнулась от двери, нашла кран подачи воздуха, повернула его.

— Нельзя сказать, будто мы не знали, что произойдет. А те из нас, кто остался… У нас не оказалось причин возвращаться. Никого, кто был бы нам настолько дорог, чтобы попытаться его спасти. — Она нажала кнопки на панели контроля климата. Максимальный нагрев. — Может, поэтому мы и похоронили себя во взаимном игнорировании. Все мы здесь — это те, у кого нет лучшего места, куда можно отправиться.

— Вроде меня.

Она резко покачала головой:

— Нет. Мы остались. А ты выбрал нечто иное.

Той ночью она пришла к нему. Он уже почти заснул, когда услышал движение, ощутил прикосновение кожи к своей коже. В тусклом свете приборной панели ее волосы превратились в темный ореол.

Его губ коснулся палец:

— Помолчи. Это всего лишь то, что есть.

И чем бы ни было то, что произошло, это было намного больше, чем его полузабытый стенной шкаф.

У них ушло четыре месяца, чтобы очистить убежища на пятьсот километров вниз. И еще четыре, чтобы проделать это на такое же расстояние в противоположную сторону. Двухгодичный запас еды для каждого на станции, а пятимесячный запас уже съеден. Сорок тонн биомассы, которая со временем окажется в утилизаторах. Капля в море по сравнению с тем, что могло быть собрано, если приложить решительные усилия.

Восемь месяцев Джак и Миранда обсуждали будущее. И детей. В экологии, где для появления нового человека не требуется, чтобы сперва кто–то умер. В мире, который не вынужден бесконечно оставаться статичным.

— Мы закончили, — сказал Джак Анатолию, когда последние двести килограммов были сложены на складе, где он впервые встретил Миранду. Они стояли в его офисе, держась за руки. Пара. Дерзкая.

Анатолий то ли фыркнул, то ли рассмеялся:

— Океанограф и охранник. Если не пожелаете носить сюда воду, то даже не знаю, чем еще вы сможете заняться. Защищать нас от инопланетян?

Миранда крепче сжала руку Джака, но голос ее остался спокойным:

— Мы уходим. У вас будет двумя ртами меньше. И можете спросить, не захочет ли кто уйти с нами.

— Куда уходите? — не понял Анатолий.

— На Марс, — пояснил Джак.

Они начали это обсуждать, как только принялись за очистку верхних убежищ. На внешнем конце Стебля остался челнок, готовый к полету. Ну, не совсем готовый, но ждущий. Как и многие обитатели станции, его экипаж вернулся на Землю. Новые пассажиры так и не прибыли. Даже краулеров не осталось — все они спустились на планету. Но почти все оборудование челнока было автоматическим, а у них впереди месяцы на изучение технических руководств.

— И как вы собираетесь туда попасть? — спросил Анатолий.

Миранда улыбнулась:

— Угадай.

Они не удивились, что никто не захотел к ним присоединиться. Но на станции их ничего не удерживало, а они и в самом деле здесь два лишних рта.

Когда настал великий день, он был обычным. Или, точнее, утро обычного дня.

— У тебя есть что–нибудь, что ты хочешь взять с собой? — спросил Джак.

Миранда покачала головой:

— Ничего.

Они молча прошли через всю станцию, пока не оказались у шлюза возле внешнего отростка Стебля. На этот раз не было даже ищущего Джака фонарика. Он был слишком занят, таская припасы, чтобы завести здесь друзей. А все остальные слишком заняты более важными делами.

Но ему было все равно. Хотя он снова отправлялся в «более ничего не известно».

Может быть, когда доберутся до Марса, они с Мирандой станут первыми, кто поднимется на гору Олимп. Или нет.

В конце концов, это неважно.

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

© Richard A. Lovett. Jak and the Beanstalk. 2011. Печатается с разрешения автора.

Рассказ впервые опубликован в журнале «Analog» в 2011 году.