Рождение новой России

Детство Петра

В белокаменной Москве, в Кремлевском дворце, в ночь на четверг 30 мая 1672 г. у царицы Натальи Кирилловны, второй жены царя Алексея Михайловича, родился сын Петр. Это был двенадцатый ребенок «Тишайшего».

В 5 часов утра в Успенском соборе служили торжественный молебен. В тот же день в Царицыной Золотой палате был устроен «малый обед», «без зову», «без мест», и сам царь потчевал многочисленных гостей — бояр и окольничих, «ближних» и «думных» людей, стрелецких «голов» и именитых купцов водкой и вином, яблоками, смоквой, цукатами и иными «овощами». Но как торжественно ни праздновали в древнем Московском Кремле появление на свет царского сына, тогда еще никто, конечно, не мог знать, что этот день станет памятным в истории Русского государства как день рождения великого ого преобразователя.

Для царя Алексея Михайловича Петр с самого рождения стал «надежой» династии. Семья Романовых вырождалась. Царь Михаил Федорович, положивший начало династии Романовых, был очень болезненным, хилым, вялым, бесхарактерным человеком. Смолоду он «скорбел ножками», став царем, находился то под влиянием своей матери, «инокини великой старицы Марфы», то под влиянием своего отца, знаменитого «патриарха и великого государя» Филарета, «в миру» — Федора Никитича Романова, который «всеми царскими и ратными делами ведал» и «владетелен был таков», что отодвинул на задний план своего тихоню-сына, покрикивал на него и даже «рукоприкладствовал», используя «отчую» власть. Михаил Федорович как жил, так и сошел в могилу — тихо и незаметно, «преставясь» в горенке своего дворца от тоски и «меланхолии, сиречь кручины».

Из всех его детей остался в живых только Алексей. Впечатлительный и вспыльчивый, скорый на бранное слово и расправу, Алексей, болезненно тучный, рыхлый, обладал пассивным характером, не доводил дел до конца, любил делать своим «ближним» людям добро только потому, что это доставляло ему удовольствие, но не знал и не хотел знать о нуждах народа. Образованный и начитанный, он из-за своей нерешительности не порывал со стариной, но и не отворачивался от новшеств. Страстный охотник, превыше всего любивший охоту с соколами, заправский «урядник сокольничьего пути», большой знаток и любитель церковной службы и «устава», выполнявший роль дьячка и церковного старосты, олицетворение «древнего», «уставного» благочестия, тихой, размеренной дворцовой жизни, полной личных, семейных интересов, инертный и безынициативный Алексей менее всего был пригоден к роли государственного деятеля, а тем более — преобразователя. От первого брака с Марией Ильиничной Милославской у Алексея было пять сыновей и шесть дочерей, но трое сыновей скончались еще при жизни отца, а двое оставшихся в живых, Федор и Иван, болезненные и хилые, не могли быть ни «надежей», ни опорой. Вот почему Алексей Михайлович и его вторая жена Наталья Кирилловна так радовались рождению Петра.

Здоровьем Петр пошел не в отца, а в мать Наталью Кирилловну, в ее род Нарышкиных. И Наталья Кирилловна, и Нарышкины твердо уповали на то, что этот крепкий здоровый ребенок со временем возложит на себя царский венец, возьмет в руки скипетр и державу.

До двух с половиной лет Петра еще окружали кормилицы. Когда их не стало, в детской все же было полно мамок и постельниц. Сам царевич любил шумные, подвижные игры. Вскоре в его горницах появились «конь деревянный потешный», деревянные пушки, «кораблик серебряной сканной с каменьи», «барабанцы», «луки маленькие», булавы, буздыханы, шестоперы, пистоли, «прапорцы» и тому подобные игрушки, свидетельствовавшие о страстной любви его к оружию. Царевич «потешался». Но потешаться надо было с кем-нибудь. И вот у Петра появляются друзья — такие же юные, как и он, или несколькими годами старше: Андрей Артамонович Матвеев на шесть лет старше царевича, Автоном Михайлович Головин, Гавриил Иванович Головкин — будущие сподвижники и соратники преобразователя.

Уже к трем-четырем годам проявились склонности Петра — все его любимые игрушки имели прямое или косвенное отношение к военной «потехе». Так в потехах да забавах прошло раннее детство царевича. Мальчику шел уже четвертый год, когда царскую семью постигло горе.

Давно уже недомогал государь, страдая от цинги и водянки. 19 января 1676 г. «Тишайший» слег и через девять дней скончался. На престол вступил Федор Алексеевич, старший сын от первой жены Алексея Михайловича Марии Ильиничны Милославской.

Родственники Федора Алексеевича — Милославские и его друзья, а их было не мало, едва терпели Наталью Кирилловну и Нарышкиных. Установившийся при дворе покойного Алексея Михайловича взгляд на Петра как на будущего царя усиливал недружелюбное отношение Милославских к вдовствующей царице и ее сыну. И когда вступил на престол Федор, участь Натальи Кирилловны и Петра была решена.

Бывший воспитатель Натальи Кирилловны, «ближний боярин» Алексея Михайловича — Артамон Сергеевич Матвеев был сослан с семьею в глухие дальние края: вначале «с почетом» — воеводой в Верхотурье, а затем всесильный «премьер-министр» царя, как называли Матвеева иностранцы, оказался в «узилище» в городе Пустозерске. Вскоре выслали и старшего брата Натальи Кирилловны — Ивана Кирилловича. Для вдовствующей царицы настало время опалы, «нелюбья». С ней вместе оказался «в нелюбье» и царевич Петр, «уготованный» не так давно придворными к будущему «царя и государя всея Великия, Малыя и Белыя Руси».

Наталья Кирилловна заперлась в своих горенках Кремлевского дворца, где провела безвыездно весь 1676 год. Только в следующем, 1677, году царица выехала в село Коломенское и побывала у Троицы.

Петр, конечно, не понимал того, что творилось вокруг него, не мог осознать перемены в положении матери и в собственной судьбе. Все это прошло мимо его детского разума. Он интересовался по-прежнему разными «потехами», игрой «в войну», а не дворцовыми делами взрослых.

Если Петр и почувствовал перемену, то лишь к концу 1679 г., когда исчезли всякие кормилицы, няньки да мамки и к царевичу приставили «дядек» — Родиона и Тихона Стрешневых да Тимофея Юшкова.

Ни наклонности, ни рано проявившиеся вкусы Петра от этого не изменились. Родион Стрешнев по-прежнему заказывал в хоромы царевича «потешные» палаши и топорики, «сабельцы» и «барабанцы», а Карп Иванов, живописный мастер, на огромном листе александрийский бумаги выводил для Петра «двеннадцать месяцев и беги небесные».

Но вскоре Петр засел за науку.

Один из современников, почитателей и первых историков Петра, Крекшин, в своих «Записках» рассказывает о том, как начали учить Петра.

Царь Федор, крестный отец Петра, обратился к куме-мачехе Наталье Кирилловне со словами: «Пора, государыня, учить крестника».

Царица согласилась.

Начал ли свои занятия Петр сразу же с Никитой Моисеевичем Зотовым, как уверяет Крекшин, или сначала с кем-нибудь из «учительных людей», а уже от него перешел к Зотову, сказать трудно. Во всяком случае, в исторических документах имя подьячего Челобитного приказа Никиты Моисеевича Зотова в роли учителя упоминается лишь с 1683 г. По-видимому, обучению с Зотовым предшествовали грозные события 1682 г.

Стрелецкое восстание 1682 г.

27 апреля 1682 г. в четыре часа пополудни раздались три медленных удара в большой соборный колокол — умер бездетный царь Федор Алексеевич. Престол должен был перейти к одному из двух братьев царя: к родному его брату — Ивану или к единокровному брату — Петру. Все понимали, что слабоумный и болезненный пятнадцатилетний Иван не мог управлять государством. Государем мог быть только здоровый и бойкий умом десятилетний Петр. Началась борьба двух боярских группировок за власть: знаменем одной был Иван, другой — Петр.

В первую группу входили Милославские во главе с Иваном Михайловичем Милославским, старым и многоопытным дворцовым интриганом, Иван и Петр Алексеевичи Толстые, стрелецкие полковники Цыклер, Озеров и др. Главой этой группы стала властолюбивая и деятельная двадцатипятилетняя царевна Софья Алексеевна.

Вторая группировка, Нарышкиных, сильна была Артамоном Сергеевичем Матвеевым, крупнейшим государственным деятелем последних лет царствования «Тишайшего». Сами Нарышкины (отец Натальи Кирилловны и ее братья) как государственные деятели представляли собой фигуры совершенно ничтожные. В состав группировки входили также Долгорукие и Борис Алексеевич Голицын.

По существу эти две группировки ничем особенно друг от друга не отличались. Пожалуй, у Милославских были некоторые преимущества перед Нарышкиными: Милославские были и образованнее, и связей у них было больше, и использовать их они умели лучше.

Только ореол той славы, которую создали Петру Полтава и Гангут, заставлял историков искать в Нарышкиных духовных пастырей и воспитателей Петра. Но Нарышкины выпестовали Петра, не они пробудили в нем преобразователя России.

Борьба Нарышкиных и Милославских была обычной для Московской Руси конца XVII в. борьбой за власть двух боярских группировок. Одна поддерживала Ивана, другая — Петра.

Кто же будет царствовать на Руси — Иван или Петр? Этот вопрос должны были решать Освященный Собор, Боярская дума и, наконец, Земский Собор. Сборы потребовали немного времени: вся Москва собралась на похороны царя Федора.

Бояре и дворяне, дьяки и дети боярские, гости и старосты черных сотен и слобод, собранные на Земский Собор, решили вопрос в пользу Петра. Этому немало способствовал патриарх Иоаким. Царем на Руси стал Петр.

Но собрание было далеко не единодушным. Раздавались голоса и в пользу Ивана. Сторонники Петра готовились к решительному бою. Недаром, идя на совет «обирать царя», Голицыны и Долгорукие надели под платье латы, полагая, что избрание царя может перейти в поножовщину.

Однако Милославские не думали уступать. Софья, нарушив древний обычай, запрещавший царевнам открыто показываться народу, не только приняла участие в похоронах брата, но и «вопила», обращаясь к народу, что враги отравили Федора и теперь добираются до Ивана.

Поведение царевны разгневало и испугало Наталью Кирилловну, и она поспешила уйти с Петром из Архангельского Собора, не дождавшись конца панихиды.

Милославские продолжали действовать. Поддержку в своей борьбе против Нарышкиных они нашли в стрельцах.

В стрельцы шел главным образом ремесленный, «черный люд» городов. В Москве стрельцы несли караульную службу при дворце, на заставах и башнях, вокруг и внутри Кремля. «Государево жалованье» было невелико и выплачивалось непостоянно. Поэтому стрельцы были вынуждены заниматься ремеслом, промыслами, мелкой торговлей. Отстояв свое время в карауле, «в стороже», стрелец был свободен и дома у себя занимался ремеслом либо торговал на многочисленных рынках с лотка, с рук и т. п. Без такого подспорья, на одно государево жалованье, стрелец жить не мог.

Между тем стрелецкие полковники, используя свое служебное положение, заставляли стрельцов работать у себя в хозяйстве, превращая их в своего рода крепостных. Стрельцу становилось все труднее и труднее продолжать свои занятия ремеслом или торговлей. В результате роста налогов ухудшалось общее положение городского «посадского» люда, а стрельцы были не только выходцами из «черного» ремесленного и работного люда, но и составной частью посадского населения, плотью от плоти «черных людей», тесно связанной с городскими низами. Недовольство стрельцов усугублялось и тем, что они уже долгое время не получали жалованья. Еще раньше, при жизни Федора, стрельцы полков Грибоедова и Пыжова подали жалобу на своих полковников. Нарастанием недовольства стрельцов, их открытым ропотом и решили воспользоваться Милославские. Софья, Иван Михайлович Милославский, Петр Толстой, князь Иван Хованский начали действовать.

Чувствуя свою силу, стрельцы толпами собирались у съезжих изб, избивали неугодных им бояр и грозились перебить всех своих «ворогов». Милославские старались внушить стрельцам, что их «вороги» — Нарышкины, что именно на головы Нарышкиных должен обрушиться гнев стрельцов, а они, Милославские, — настоящие друзья обиженного стрелецкого войска, готовые во всем ему помочь: для этого надо только «восстановить правду» и посадить на престол Ивана.

Грозные признаки готовящегося восстания проявлялись все более отчетливо. Нарышкины не принимали никаких мер, чтобы предотвратить его, и только с нетерпением ожидали приезда в Москву боярина Артамона Матвеева. Положение Нарышкиных осложнилось еще и тем, что стрелецкие начальники стали терять свое влияние на стрельцов. С начальником Стрелецкого приказа старым князем Юрием Долгоруким рядовые стрельцы перестали считаться и открыто начали поносить его.

12 мая 1682 г. в Москву, наконец, приехал Артамон Матвеев, но время было упущено — повлиять на ход событий он уже не мог. «Крамола» разгоралась все сильнее. Князь Иван Хованский, приверженный старине боярин, неумный, спесивый и хвастливый, прозванный за свою болтливость «тараруем», настроил стрельцов против Нарышкиных. Его влияние на стрельцов росло с каждым днем. Ходил по рукам список бояр — «изменников», ненавистных стрельцам. Милославские деятельно готовились к выступлению. По ночам стрельцы собирались на сходы, а их выборные — на совет к Хованскому и Ивану Милославскому.

15 мая в полдень раздался набат. К Кремлю двигались стрельцы. Их подняли Александр Милославский и Петр Толстой, распространив слух, будто Нарышкины удавили Ивана. Кремлевские ворота закрыть не успели, и вскоре толпа разъяренных стрельцов с криком и шумом заполнила площадь перед Красным крыльцом.

Испуганная царица Наталья вышла на крыльцо, ведя с собой Петра и царевича Ивана. С ней вместе вышли патриарх и бояре. Стрельцы убедились в том, что их обманули. Они колебались, не зная, что предпринять. Артамон Матвеев спустился к ним, увещевая их разойтись. Но тут на беду в дело вмешался Михаил Долгорукий. Он начал кричать на стрельцов, чтобы они убирались по домам. Разъяренные этим, стрельцы ворвались на Красное крыльцо.

Началась расправа. Михаила Долгорукого сбросили на копья стоявших внизу стрельцов. Вслед за ним были убиты Артамон Матвеев, Григорий Ромодановский, Языков, Юрий Долгорукий, Афанасий Нарышкин и др.

Несколько дней продолжались убийства, совершавшиеся зачастую по указке Милославских. Группировка Нарышкиных была разгромлена. Те из Нарышкиных и их приверженцев, кто уцелел, были сосланы в монастыри. Милославские победили.

Последующий ход событий был таков: 23 мая были провозглашены царями оба брата — Петр и Иван. 26 мая «первым царем» объявили Ивана, а 29 мая стрельцы провозгласили царевну Софью правительницей ввиду болезненности царя Ивана и малолетства царя Петра. Но Софья скоро поняла, что, вызвав восстание стрельцов, она уже не в силах совладать с ними, и сама превращается в их орудие.

Стрельцы хотели, чтобы их сделали «надворной пехотой» (гвардией), которой бы фактически были доверены судьбы престола и страны. В Москве они распоряжались всем. Во главе разнузданных и разъяренных стрельцов стоял новый начальник Стрелецкого приказа Иван Хованский. Позднее его обвинили в том, что он хотел захватить престол и готовил свержение Милославских. Софья опасалась Хованского и боялась стрельцов, не зная, как обуздать это движение.

Стрельцы требовали устройства «споров» о вере. 5 июля 1682 г. в Грановитой палате состоялся диспут, на котором стрельцы поддержали старую веру — раскольничью. Правда, это не помешало им казнить по приказу Софьи возглавлявшего раскольников Никиту Пустосвята. Они требовали также, чтобы им уплатили жалованье по двадцать пять рублей серебром, выдали всех бояр на расправу и установили на Красной площади памятник в честь событий 15–17 мая. Софье приходилось угождать стрельцам, удовлетворяя их требования.

Немалые опасения вызывало и то обстоятельство, что стрелецкое восстание могло возбудить волнение «черных людей», челяди и холопов. Стрельцы разгромили Холопий приказ и уничтожили его архивы. Правда, стрельцы смотрели свысока на «черных людей» и холопов и не хотели общаться с ними, считая только себя вершителями судеб России. Этим и объясняется пассивность холопов в майские дни 1682 г.

Все чаще и чаще Софье приходилось выслушивать такие слова: «Довольно, матушка, поправила, пора и в монастырь». Положение ее становилось день ото дня все более двусмысленным, и она решилась покинуть Москву. 20 августа вместе с обоими царевичами она уезжает в подмосковное село Коломенское. Потом она перебирается в Саввин-Сторожевский монастырь и, наконец, в село Воздвиженское близ Троицкого монастыря. Здесь она созывает дворянское ополчение.

Дворяне были недовольны своеволием стрельцов, распоряжавшихся престолом и недвусмысленно угрожавших им, и поэтому охотно явились к Троице. Почувствовав себя достаточно сильной, Софья вызвала в Воздвиженское начальника Стрелецкого приказа князя Ивана Хованского с сыном Андреем. 17 сентября, в день своих именин, она приказала обоих казнить.

Стрельцы попытались было оказать сопротивление, «сели в осаду» в Кремле. Но видя, что сила не на их стороне, явились к Софье с повинной.

Теперь Софья могла навязать стрельцам свою волю. Стрелецкие вольности были уничтожены. Знаменитый столб на Красной площади в память 15–17 мая был снесен. Новым начальником Стрелецкого приказа был назначен думный дьяк Федор Шакловитый.

Так началось правление Софьи Алексеевны.

Правление Софьи Алексеевны

В отличие от всех русских царевен — затворниц царских теремов, проводивших все свое время в утомительном безделье с мамками, приживалками и теремными девушками, Софья Алексеевна была деятельным человеком.

Воспитанница ученого монаха Симеона Полоцкого, она получила хорошее образование и много читала. Симеон Полоцкий привил ей интерес к «латинским» языку и культуре. Властолюбивая и гордая, Софья стремилась к единодержавному правлению и была поглощена заботами об укреплении собственной власти.

Взяв бразды правления в свои руки, Софья почувствовала, насколько дорога ей власть, и стремилась во что бы то ни стало сохранить ее за собой. В трудной борьбе за удержание власти Софья прежде всего опиралась на своего фаворита, или, как тогда говорили, «галанта» — Василия Васильевича Голицына. Этому умному и образованному государственному деятелю принадлежит заслуга ряда преобразований и многих замыслов, которые говорят о его прозорливости и могли бы оказать честь деятелям даже более позднего времени.

По почину Василия Голицына был создан совет для подготовки преобразования русского войска. Результатом деятельности этого совета был указ от 12 января 1682 г. Указ отменял местничество, при котором замещение государственных и военных должностей зависело от «породы», т. е. от знатного происхождения, а не от деловых качеств.

Иностранец Невилль сообщает, что в беседе с ним Голицын делился своим замыслом преобразования русского войска. С этой целью Голицын, по словам Невилля, считал необходимым изменить положение государственных крестьян, предоставив им землю и обложив их особым государственным налогом. Немало других «прожектов» роилось в голове у «великого Голицына», как называл его Невилль. Эти замыслы рождались в тиши покоев, стены которых, вопреки старорусским боярским обычаям, были уставлены книжными полками, увешаны географическими картами, часами и термометрами.

Этот человек мог бы найти свое место среди сподвижников Петра, не свяжи он свою судьбу с политической карьерой властолюбивой правительницы. Софья же чересчур дорожила властью, чтобы сочувствовать преобразовательным замыслам Голицына, осуществление которых восстановило бы против нее боярство, ревниво соблюдавшее «древнее благочестие» и родную старину.

Что касается внешней политики правительства Софьи, то она не была успешной. Правда, заключение «вечного мира» с Польшей в 1686 г., по условиям которого за Россией был закреплен Киев, удовлетворило дворянство. Но последовавшая затем борьба с Крымским ханством, также предусмотренная условиями «вечного мира» с Польшей, окончилась неудачей.

В порядке осуществления договора с Польшей весной 1687 г. почти стотысячное русское войско под командованием Василия Васильевича Голицына двинулось на юг, в степи «Дикого поля», на далекий Крым. На Украине к войску Голицына присоединилось несколько десятков тысяч казаков украинского гетмана Самойловича. В июне начались степные пожары. По сожженной, дымившейся степи армия идти не могла. Не дойдя 100 верст до Крыма, Голицын с огромными потерями повернул назад, свалив всю вину на Самойловича, вместо которого и был избран другой гетман — Иван Степанович Мазепа.

Для Софьи поражение Голицына было большим ударом: она знала непопулярность своего «галанта» среди родовитого московского боярства.

Для того чтобы восстановить престиж Голицына и укрепить собственное положение, Софья вынуждена была дать распоряжение о подготовке к новому походу против Турции.

Настал 1689 год. В феврале этого рокового для Софьи года огромное войско, насчитывавшее более 150 тыс. человек, выступило в дальний поход. Прошли южные степи, оставив там половину воинов, усеяв пыльные «шляхи» костями людей и павших коней.

20 мая показался Перекоп. Укрепления Перекопа оказались неприступными. Голицын не решился их штурмовать и, видя безрезультатность своих усилий, приказал отступать. Русское войско начало откатываться назад, теряя сотни и тысячи ранеными, больными и отставшими, страдая от голода и жажды, болезней и налетов татарских чамбулов.

Вернувшись в Москву из второго похода, Голицын понял, что его карьере нанесен сокрушительный удар. Поняла шаткость своего положения и Софья. Правительница увидела себя одинокой: за ее спиной стояла лишь часть боярской родовитой знати, но и эта часть была бездеятельна. Дворянство, избавившее Софью от буйных и своевольных стрельцов, получив на первых порах и «честь», и «жалованье», было затем забыто ею и глухо роптало. Переговоры с иезуитами и гугенотами, «латинские прелести» и дружба с иноземцами восстановили против Софьи и Голицына русскую церковь во главе с патриархом Иоакимом.

Росло недовольство и в народе. То тут, то там вспыхивали восстания. На Дону поднялись «воровские» казаки Матвея Скалозуба. В ответ на преследования правительством раскольников ревнители «старой веры» уходили на север, в дальние заволжские и северные скиты. Увеличивалось число «гарей». Раскольники поднимали и восстания (как, например, на Донце, где выступил старец Иосиф, поддержанный казачеством). В Конотопе Афанасий Беляев рассказывал о готовящемся в Путивле восстании.

Государственная власть была не в силах справиться с преступлениями и разбоем. Разбойничали даже такие знатные люди, как князь Лобанов-Ростовский, Петр Кикин, Иван Микулин.

Правительница Софья чувствовала, как почва под ее ногами колеблется. И в трудную минуту взоры ее снова обратились к стрельцам. Мечтавшая о царском престоле, заказавшая свой портрет в царском одеянии, Софья еще в 1687 г. поручила своему второму «галанту», Федору Шакловитому, выяснить, как отнесутся стрельцы к венчанию ее на царство. Стрельцы весьма сдержанно и холодно отвечали представителям правительницы. В их памяти были еще свежи воспоминания о сентябрьских днях 1682 г. и о казни Хованских.

Софья все же не расставалась со своей мыслью. Она все чаще и чаще появлялась на торжественных выходах, стараясь завоевать любовь народа. В официальных документах Софья именовала себя: «Всея Великия и Малыя и Белыя России самодержица». Этим она вызвала вопрос раздраженной Натальи Кирилловны: «Для чего же стала писаться с великими государями вместе? У нас люди есть, и они того дела не покинут».

Обе стороны старались сохранить видимость хороших отношений, соблюдали приличие и благолепие, но раздражение друг против друга, хотя и тщательно скрываемое, росло и все чаще прорывалось наружу.

Василий Васильевич Голицын сокрушался (это и подходило к его мечтательной натуре «прожектера») и говорил: «Жаль, что в стрелецкий бунт не уходили царицу Наталью…». Человек дела, а не слов, решительный Шакловитый считал дело поправимым и увещевал Софью: «Чем тебе, государыня, не быть, лучше царицу извести». Настроенные Софьей стрельцы роптали. Один из них, Черемной, говорил, что надо «уходить старую царицу, медведицу», а если Петр заступится за мать, то «чего и ему спускать? За чем стало?».

Софья подзадоривала стрельцов, говоря, что царица и патриарх «зачинают» и против нее с братом, и против стрельцов. Правительница не останавливалась перед самыми грубыми средствами. Так, например, преданный Софье подьячий Шошин, одетый в точно такое же платье, какое носил Лев Кириллович Нарышкин, с переодетыми стрельцами ездил по Москве и избивал стрельцов, при этом его спутники громко называли его «Львом Кирилловичем». Софья действовала напролом, чтобы достичь своей цели — царского престола.

Но и Петр ревниво оберегал свои права. Однажды, 8 июля 1689 г., между Софьей и Петром произошел спор из-за того, кому нести икону. Софья настояла на своем, но Петр глубоко в душе затаил обиду.

Тем временем Шакловитый натравливал стрельцов на Петра, и они ждали часа, когда их отправят «постращать в Преображенском».

Но стрельцы были уже не те, что весной 1682 г. Софья, погасив тогда пожар, напрасно пыталась теперь раздуть чуть тлеющие угли. Даже наиболее преданные стрельцы говорили довольно равнодушно: «Воля твоя, государыня, что хочешь, то и делай». Софье нужны были крикуны и озорники, подобные тем, кто в майские дни 1682 г. охотно брались за бердыш да саблю, убивали бояр, писали челобитные, равносильные приказу, «гуляли» по Москве, заломив лихо шапки, и охотно шли за своим «батей» Хованским на любую «крамолу». Но этих самых буйных и отчаянных стрельцов, которые теперь так нужны были правительнице для того, чтобы пойти «постращать» Петра, она сама давным-давно приказала выслать из Москвы.

Да, стрельцы были не те, что в 1682 г. И Петр был уже не тот, что в грозные майские дни 1682 г.

Петр в Преображенском

После майской расправы на Красном крыльце царица Наталья Кирилловна с Петром забилась в уголок Кремлевского дворца, пережидая грозу, злобясь и сетуя на Софью.

Лишь через год, в мае 1683 г., она с сыном отправилась в подмосковное село Воробьево. Вскоре Воробьево сменилось Преображенским, Преображенское — Москвой, Москва — Коломенским, Коломенское — снова Преображенским. Наконец, Преображенское стало главной резиденцией Петра.

Здесь под руководством Никиты Моисеевича Зотова Петр продолжил свое обучение. Учителей для царевичей обычно выбирали из «тихих и небражников». Зотов вполне отвечал первому требованию, но мало соответствовал второму. Позднее сам Петр возвел его в сан «князя-папы» своего «всешутейшего и всепьянейшего собора».

Зотов начал со «словесного учения». Петр выучил «на зубок» азбуку, псалтырь, часослов, евангелие и апостол.

Охотно и успешно учился маленький царевич. Он отличался бойким, пытливым умом, вниманием и впечатлительностью. Подметив это, Зотов рассказывал ему о прошлом Руси, об иноземных странах, показывал картинки, придававшие его рассказам большую наглядность. Особые живописцы трудились над «потешными тетрадями» Петра, изображая разные предметы вооружения, войска, сражения, корабли и т. п.

В покоях Петра появились такие книги, как сочинение «О луне и о всех планетах небесных», хроника Стрыйковского, «Персонник на латинском языке» и др. От Зотова Петр узнал об Иване Грозном, о Дмитрии Донском и Александре Невском, о «начале» и крещении Руси. Обучал Петра также и Нестеров, но он играл второстепенную роль. Главным учителем был Зотов, хотя и он мог передать умному и пытливому мальчику лишь то немногое, что знал сам. Под конец учения Петр писал неважно, а сведения его из области других наук, входивших в круг официального обучения того времени, были отрывочны и поверхностны. Тем не менее Петр и в зрелом возрасте любил Зотова, и впоследствии мы увидим престарелого учителя царя в роли «ближней канцелярии генерал-президента». В отличие от отца и деда, Петр равнодушно относился к богослужебным книгам. Он знал церковную службу и любил иной раз попеть в церкви, но «уставщиком», как его отец, Петр не был.

Когда Петр прошел с Зотовым всю премудрость — азбуку и букварь, псалтырь и часослов и прочую «науку книжную», его должны были учить дальше киевские ученые монахи латинскому, греческому и польскому языкам, грамматике и пиитике, риторике и диалектике. Это был курс тогдашней высшей схоластической науки, который прошли в свое время с Симеоном Полоцким Федор и Софья. Но Софья не интересовалась образованием своего брата-соперника, а царица Наталья Кирилловна видела, что и Симеон Полоцкий, и киевские ученые монахи, и их ученики из московских людей, вроде Сильвестра Медведева, тяготеют к Софье, связаны с ней и вдобавок ко всему еще причастны к разным «латинским прелестям». Наталья Кирилловна не доверяла этим людям и не могла отдать им на воспитание своего единственного сына, свою опору и «надежу». Она боялась «порчи» или отравы, тем более, что в ее горенки доходили приукрашенные многоустной молвой сплетни и слухи, один страшнее другого: о готовящемся Милославскими убийстве Бориса Алексеевича Голицына и Нарышкиных, о «наговоре» на нее по ветру болезней, о грозящем ей поджоге и т. п.

В этих толках нелепые суеверные россказни переплетались с известиями, которые мы не можем не считать хотя бы в некоторой степени обоснованными, принимая во внимание все те гонения и козни, которым Милославские подвергли ранее сторонников Натальи Кирилловны и Петра.

И эти слухи падали на благодатную почву. Мнительная царица замыкалась в себе, с тревогой следила за каждым шагом своего ненаглядного сына, готовая в любое мгновение защитить его от «злых людей», подосланных Софьей. Зачем же было ей самой отдавать сына в руки этих людей — киевских ученых монахов? И Петр остался недоучкой в том смысле, в каком это слово в те времена употреблялось в ученой придворной среде.

Вот почему Петр не походил на своего отца, большого знатока церковной службы, который не стеснялся разражаться грубой бранью в церкви, когда богослужение шло не по уставу, и однажды во время патриаршей службы обозвал крепким русским словом чтеца, начавшего чтение обычным «благослови, отче» вместо «благослови, владыко», чего требовал устав.

Придет время, когда Петр, как мы увидим, старательно выработает другой устав, устав «всешутейшего и всепьянейшего собора», который даже с точки зрения самых отъявленных вольнодумцев XVIII в. явится олицетворением богохульства. «Всешутейший собор» Петра свидетельствует о том, что, высоко расценивая политическое значение церкви, Петр вряд ли был особенно набожен. Что касается его любви к церковному пению и служению, то в ней можно видеть свойственное Петру стремление к мастерству, смешанное с воспоминаниями детства, и тяготение ко всякого рода зрелищам и представлениям.

Как бы то ни было, «книжное учение» окончилось довольно рано, и если у Петра раньше был только досуг, ибо «делу — время, а потехе — час», то теперь потехам Петр мог отдать все свое время.

Его любовь к оружию, ко всяким «топорцам» и «сабельцам», к «прапорцам» и «барабанцам», проявившаяся чуть ли не с того самого дня, когда Петра отняли от груди (а произошло это тогда, когда Петру было два с половиной года), с течением времени все возрастала, и теперь уже ничто и никто не могли воспрепятствовать Петру отдаться всей душой «воинской потехе». И он отдался ей со свойственной ему страстностью. Петр скоро позабыл свою оправленную в «пергамин зеленый» азбуку и с трудом выводил какие-то каракули, которые должны были обозначать буквы. Следствием преждевременного окончания обучения было то, что и под конец своей жизни Петр писал слова так, как выговаривал (а выговаривал он их, как придется): то «адицое», то «водицыя», — «вьзяф»; не к месту вставлял твердый знак («всегъда», «сътърелять») и часто не разделял слов.

Зато в «потехах» и ремеслах он достиг совершенства, и недостатки образования, которое «по царскому чину» Петр не окончил, возмещались природным недюжинным умом, исключительной восприимчивостью, наблюдательностью, живостью, любознательностью и любовью к труду, к делу в самом широком смысле этого слова.

Еще до стрелецкого восстания 1682 г. в Кремле перед дворцом для Петра была устроена «потешная» площадка. Но не здесь, не в Москве пришлось «потешаться» царю Петру, и не на просторном дворе Кремлевского дворца потехи превратились в дело.

Настали грозные майские дни 1682 г. Маленький Петр с ужасом наблюдал кровавые картины у Красного крыльца, но стойко выдержал испытание. Современники говорят, что он даже не изменился в лице, когда был убит стрельцами его любимец Артамон Матвеев. Тем не менее картины расправы стрельцов с боярами на всю жизнь врезались в память Петра. Едва ли не с тех дней Петр начал дергать плечом, и нервные судороги при волнении искажали его лицо.

Отрочество и юность Петра прошли в Воробьеве, Коломенском и Преображенском. Иногда Петр появлялся в Кремле и участвовал в придворных церемониях, в приеме посольств. Своим умом и живостью он поражал иностранцев, принимавших одиннадцатилетнего мальчика за шестнадцатилетнего юношу.

Секретарь шведского посольства Кемпфер, наблюдавший обоих царей летом 1683 г., писал: «В Приемной палате, обитой турецкими коврами, на двух серебряных креслах под иконами сидели оба царя в полном царском одеянии, сиявшем драгоценными каменьями. Старший брат, надвинув шапку на глаза, опустив глаза в землю, никого не видя, сидел почти неподвижно; младший смотрел на всех; лицо у него открытое, красивое, молодая кровь играла в нем, как только обращались к нему с речью. Удивительная красота его поражала всех предстоящих, а живость его приводила в замешательство степенных сановников московских. Когда посланник подал верительную грамоту и оба царя должны были встать в одно время, чтобы спросить о королевском здоровье, младший, Петр, не дал времени дядькам приподнять себя и брата, как требовалось этикетом, стремительно вскочил со своего места, сам приподнял царскую шапку и заговорил скороговоркой обычный привет: „Его королевское величество, брат наш Каролус Свейский, по здорову ль?“».

Но утомительные церемонии тяготили Петра. Все эти обряды величественного кремлевского церемониала с царскими выходами и богослужениями, требовавшие благочиния и степенства, были не по душе Петру, хотя и производили на него большое впечатление.

Напуганный страшным зрелищем, которое он наблюдал, стоя на Красном крыльце, Петр не любил Кремлевского дворца. Большую часть своего времени он проводил в Преображенском.

В покоях матери Натальи Кирилловны, опальной и озлобленной, постоянно брюзжавшей, было тягостно и скучно. Здесь говорили только о кознях Софьи да об обидах, молились и вздыхали.

Петра тянуло во двор, в поле. Здесь, окруженный дворовыми мальчиками, своими сверстниками, Петр предавался военным «потехам», и из «дворовых ребяток» формировались первые «потешные» отряды — предтечи русской гвардии. Здесь, в Воробьеве, впервые проводилась «потешная» стрельба из пушек.

В 1683 г. боярин Гаврила Иванович Головкин отдал в переделку для «потех» Петра 16 пушек. В том же году упоминаются первые 10 «потешных» конюхов, среди которых были Сергей Бухвостов и Еким Воронин — первые преображенцы. Алебарды и барабаны, протазаны и палаши, пищали и мушкеты — все это военное снаряжение на телегах привозилось в Коломенское и Преображенское. Царь Петр «потешался», а Софья, придерживаясь пословицы «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало», радовалась тому, что «потеха» отвлекает Петра от дворцовых дел. Даст бог, Петр забудет обиды и незаметно сойдет на нет, превратившись в заправского барабанщика или, самое большее, в полковника какого-нибудь полка «иноземного строя». Дальше этого, казалось Софье, помыслы Петра не шли. И она слала ему оружие и людей, не подозревая о том, что выйдет в действительности из этой «потехи».

Петр интересовался не только «ратным делом». Его пытливый ум вникал во все. Четырнадцати лет Петр познакомился с ремеслом каменщика и печатным делом. Вскоре к «лопаткам и молотку железному» каменщика прибавились «два топорика маленьких плотничьих», затем «верстак столярный» и «кузнечная всякая снасть». Петр проявил недюжинные способности и сделал большие успехи во всех этих «уметельных науках», которым ученые монахи-схоласты его обучить не могли.

Не могли они обучить Петра и тем наукам, которые понадобились ему для военных «потех». Пришлось обратиться к другим людям. И они пришли из Немецкой слободы, расположенной всего лишь в двух верстах от Преображенского.

Петр засел за «аддицию» и «субстракцию», за умножение и деление. Появился выписанный Долгоруким из Франции «астролябиус».

Когда Петр обратился с просьбой обучить его работе с астролябией к «всезнающему» «немцу-дохтуру» Захару фон дер Гульсту, выяснилось, что тот сам «не студерован». Немец, однако, вышел из положения и нашел Петру «голландца именем Франца, прозванием Тиммерман».

Франц Тиммерман учил Петра геометрии и фортификации, обучал работе с астролябией. В 1688 г. в селе Измайлове в амбаре Петр обнаружил старый английский бот и очень заинтересовался им, так как «потешные» суда — стоявшие в Преображенском струг и шнява — удовлетворить его не могли. Голландец Брандт починил бот, которому суждено было стать «дедушкой русского флота». На Яузе, на Просяном пруде, на Переяславском озере рождался русский флот.

Среди людей, окружавших в то время Петра, было немало иностранцев из Немецкой слободы: Зоммер, Гульст, Тиммерман, Брандт. Это были не воспитатели, формировавшие мировоззрение своего питомца, а специалисты — те самые «ученые немцы», которые хорошо знали свое дело. Нужно отметить, что «немцами» тогда звали вообще всех иностранцев. Среди «немцев» — учителей Петра преобладали голландцы.

Так почетная опала, вынудившая Петра обосноваться в Преображенском и удалиться от дел, отсутствие ученых богословов, избыток свободного времени для «потех» и наклонности, рано проявившиеся у юного царя, — все это привело к тому, что Петр стал учиться не риторике и пиитике, как его старшие братья и сестры, а математике и геометрии, навигации и фортификации, отдаваясь занятиям со всей широтой, порывистостью и страстностью своей натуры.

«Нептуновы потехи» сменялись «марсовыми делами». В 1686 г. в Преображенском была выстроена уже целая «потешная фортеция» Пресбург, стоявшая на реке Яузе.

«Потешные» становились силой. В Преображенском стояли «потешные» дворы, амбары (казенный и оружейный), съезжая изба, изба для офицеров.

Среди «потешных», наряду с безвестным до того времени, «породы самой низкой», сыном конюха Александром Даниловичем Меншиковым, будущим «светлейшим», начали свое военное поприще князь Михаил Михайлович Голицын, записанный в «барабанью науку», и другие сподвижники Петра.

Петр «жаловал» в «потешные» и своих «родовитых» сверстников, приставленных к нему в качестве стольников и спальников, и дворовых конюхов, сокольников и кречетников из знаменитой отцовской соколиной охоты, которую страстно любил «Тишайший». «Потеха» была настоящей государевой службой, с жалованьем и званиями.

Так создавались первые «потешные» батальоны — Преображенский и Семеновский — по триста человек в каждом. То были зародыши первых русских гвардейских полков. И напрасно Софья называла преображенцев «конюхами». Петр «помалу провел себя теми малыми полками в охранение от сестры». Это были его друзья, его слуги, его политическая опора, его воинская сила. И сила немалая.

Фигура необычайная и непонятная для окружающих, деятельный и умный, чуждый дворцовым интересам, поглощенный своими пушками, пищалями, фортециями, кораблями, ненавидевший Софью и Милославских, Петр становится опасен в глазах правительницы.

Слишком рано прошел он своими детскими ножками по залитому кровью его родичей и близких Кремлевскому дворцу для того, чтобы забыть козни сестры. Слишком ярки были воспоминания о бородатых стрельцах, с криком принимающих на копья друзей его матери. И все чаще и чаще ревнитель старомосковских порядков — стрелец связывался в представлении Петра с сестрой.

Разве мог он простить сестре то, что был отстранен от государственных дел, а мать его «жила тем, что давано было от рук царевны Софии», нуждалась во всем и тайно принимала помощь от патриарха, все время ожидая новых напастей?

Петр жил в страхе за себя, за мать, за своих родных и близких. Он видел ненависть и лицемерие, насилие, беззаконие, низость в таких дозах, что впечатление, произведенное ими, не могли загладить в его душе ни внешний блеск, ни благолепие придворной жизни. Впечатлительный и нервный, Петр вынес из переживаний этого времени двойственность своей натуры. И в дальнейшем вспыльчивость, мстительность, жестокость причудливо сочетаются в его характере со справедливостью, с отвращением ко лжи и лицемерию, с прямолинейностью и искренностью.

Зная враждебность к нему Софьи, Петр платил ей сторицей, а связь сестры с ненавистными ему стрельцами усугубляла его неприязнь к ней.

В январе 1689 г. Наталья Кирилловна женила сына на Евдокии Лопухиной. Отныне у Софьи больше не было оснований править за брата, ссылаясь на его малолетство. Царь Петр был уже взрослым, женатым человеком. И когда он, оторвавшись на короткое время от своих любимых «потех», посетил Посольский и Разрядный приказы, Софья усмотрела в этом посещении грозный для себя признак.

Столкновение между братом и сестрой стало неизбежным, и обе стороны деятельно к нему готовились. Их силы, однако, были неравными. Софья теряла союзников, Петр же, наоборот, приобретал их. Патриарх Иоаким, а в лице его и вся русская церковь, не прощая Петру его увлечение западноевропейскими науками и порядками, все же выступил сторонником Петра и Натальи Кирилловны. Он оказывал им не только моральную и политическую, но и материальную поддержку.

Что касается большинства дворянства, которое еще не определило своего отношения к Петру, то было уже совершенно очевидно, что оно занимает по отношению к Софье в лучшем случае позицию недружелюбного нейтралитета.

Наконец, нужно учесть, что само Преображенское, возглавляемое деятельным и настойчивым Петром, уже представляло собой значительную силу, с которой волей-неволей пришлось бы посчитаться Софье и ее сподвижникам.

Софья учитывала сложившиеся обстоятельства. В ночь с 7 на 8 августа 1689 г. в Москве готовились к обороне: по слухам «потешные» должны были явиться в Москву. Об этом сообщало найденное в Москве 7 августа днем «подметное письмо». Но это была, по-видимому, провокация. Ночью в Москве были арестованы спальник Петра Плещеев и двое «потешных». Стрелецкий пятисотенный Ларион Елизаров сообразил, что эти приготовления направлены против Преображенского, против Петра. Преданные Петру стрельцы Мельнов и Ладогин немедленно были посланы в Преображенское предупредить Петра.

Петр, помнивший ужасы 1682 г., босой, в одной рубахе вскочил на коня. В соседней роще он наспех оделся и утром 8 августа прискакал вместе с Меншиковым в Троицкий монастырь. Царь был почти без чувств, измучен, в слезах.

К кровавому дню 15 мая прибавилась теперь ночь на 8 августа. После этой ночи мучительного страха Петр «в нощное время» иногда чувствовал сильные «конвульсии в теле». Он еще больше возненавидел стрельцов. При воспоминании о них «все уды во мне трепещут; помысля о том, заснуть не могу», — говорил Петр. К утру в Троицу приехали Наталья Кирилловна, Лев Нарышкин, Борис Голицын, пришли «потешные» и верные Петру стрельцы Сухарева полка. Позднее приехал и патриарх Иоаким.

Софья и ее «галанты» Голицын и Шакловитый были очень смущены, когда до них дошла весть о поведении Петра, хотя Шакловитый и бросил небрежно фразу: «Вольно ему, взбесяся, бегать». В данных обстоятельствах Петр был обороняющейся стороной и мог рассчитывать на сочувствие. Софья же чувствовала, что она теряет свое влияние.

Всем этим и воспользовался Петр. В первом же своем письме из Троицкого монастыря, адресованном сестре Софье и брату Ивану, Петр потребовал от них объяснения причин скопления стрельцов в Москве в ночь на 8 августа. Софье пришлось оправдываться. Инициатива была в руках Петра, а взяв ее, Петр «оседлал фортуну».

Петр и Борис Алексеевич Голицын действовали решительно и быстро. Во все стороны полетели грамоты от имени царя Петра с предложением повиноваться и явиться в Троицу. Поспешно начали съезжаться бояре и дворяне. Явился стрелецкий полковник Цыклер, 27 августа у Петра собрались представители большинства стрелецких полков. Вскоре в Троице оказалось немало бывших сторонников Софьи.

Василий Васильевич Голицын в трудную минуту растерялся и уехал в подмосковную деревню. Софья в конце концов решила сама отправиться в Троицу переговорить с братом. Но в Воздвиженском, в десяти верстах от монастыря, ее остановил князь Иван Борисович Троекуров, который передал ей приказ Петра вернуться в Москву, угрожая, что в противном случае с ней поступят «нечестно».

Софья вынуждена была вернуться в Москву. Сюда вскоре явились от Петра требовать выдачи Шакловитого. 4 сентября Софью покинули служилые иноземцы во главе с генералом Гордоном, а еще через два дня стрельцы потребовали от нее выдачи Шакловитого Петру, угрожая бунтом.

7 сентября Шакловитый был уже в Троице, а через пять дней его казнили. Василий Васильевич Голицын был сослан в Яренск. Сама правительница Софья была заключена в Новодевичий монастырь.

Так кончилось правление Софьи. Началось правление Петра.

Предпосылки петровских реформ

В первые годы своего правления царь, которому в дальнейшем суждено было прославиться всесторонним преобразованием Русского государства, по-прежнему стоял в стороне от государственного управления. По-прежнему его привлекали лишь «нептуновы» да «марсовы потехи», но в этих «потехах» уже намечались основные очертания будущих преобразований армии и флота, которые должны были сделать Россию могущественным государством. Сама Наталья Кирилловна была «ума легкого» и поэтому «править была не капабель».

Управление страной оказалось в руках кучки бездарных и ограниченных бояр во главе с младшим братом царицы Натальи Кирилловны Львом Кирилловичем Нарышкиным, человеком властолюбивым и жадным, энергичным и темпераментным, но «гораздо средственного ума», поставившим все на службу собственному обогащению. По своей неопытности и ограниченности Лев Кириллович не мог разобраться даже в делах возглавляемого им Посольского приказа, где хозяйничал дьяк Емельян Украинцев. Мало чем отличались как правители от Льва Кирилловича Тихон Никитич Стрешнев, глава Разрядного приказа, Иван Борисович Троекуров, Петр Иванович Прозоровский и другие бояре, возглавившие различные приказы. Исключением в этом скопище бездарных правителей был Борис Алексеевич Голицын, «человек ума великого, а особливо остроты». Борис Алексеевич, друживший с иноземцами еще до августовских событий 1689 г., способствовал сближению Петра с иноземными офицерами Патриком Гордоном и Францем Лефортом. Но, к несчастью, Голицын был чрезвычайно «склонен к питью» и любил «забавы». Главой этого правительства был Лев Кириллович. За десять лет (1689–1699 гг.) это правительство не сделало ничего выдающегося.

В государственных делах царил застой, торговля и промышленность шли к упадку, разрушались заводы, доставшиеся нерачительному хозяину — Нарышкину, войско также несло печать тлетворного влияния бездарного правительства.

Между тем страна стояла накануне великих преобразований, которых настоятельно требовали и народное хозяйство России, и государственное управление, и войско.

Каковы же были предпосылки петровских реформ?

Россия была отсталой страной. Эта отсталость представляла собой серьезную опасность для национальной независимости русского народа.

Промышленность развивалась, но она по своей структуре была крепостнической, а по объему продукции значительно уступала промышленности западноевропейских стран. Сельское хозяйство отличалось рутинными способами земледелия и было основано на подневольном труде измученного, обнищавшего крепостного крестьянина.

Русское войско в значительной своей части состояло еще из отсталого дворянского ополчения и стрельцов, плохо вооруженных и обученных. Сложный и неповоротливый приказной государственный аппарат Московской Руси, во главе которого стояла боярская аристократия, запутанный и дорого стоивший, не отвечал потребностям страны.

Ленин говорил о русском самодержавии XVII в. как о самодержавии с Боярской думой и боярской аристократией во главе[1].

Этот государственный строй явно изживал себя и требовал коренных реформ.

Отставала Русь и в области духовной культуры.

В народную массу, забитую и ограбленную, просвещение почти не проникало. Даже в правящих кругах немало было необразованных «не студерованных» людей, а много было и вовсе неграмотных. Школ почти не было, грамотность и книжная культура не стали достоянием сколько-нибудь широких масс. Большинство боярства и духовенства боялось «книжности», т. е. науки.

Россия XVII в. была воистину убогой и обильной, могучей и бессильной.

Самим ходом исторического развития, эволюцией государственного аппарата, политического строя, развитием культуры Россия была поставлена перед необходимостью коренных реформ для ликвидации отсталости и в области промышленности, и в области культуры, и в области государственного строя и т. д., ибо только таким путем она могла обеспечить себе подобающее место среди государств Запада и Востока.

В XVI в. в результате длительной, ожесточенной борьбы Иван Грозный разгромил реакционное боярство и, опираясь на прогрессивное войско опричников, ликвидировал остатки политической системы периода феодальной раздробленности, тормозившие экономическое развитие России, ослаблявшие ее в военном отношении, препятствовавшие развитию национальной русской культуры.

Московская Русь в царствование Ивана Грозного сделала большие успехи в области развития народного хозяйства страны и укрепления ее международного положения.

Несмотря на эти достижения, Русское государство конца XVI и начала XVII в. отставало от передовых стран Европы, и это дало возможность полякам и шведам в начале XVII в. предпринять интервенцию, разорившую и опустошившую русскую землю. Шведы оккупировали северо-запад и засели в Новгороде; поляки обосновались в Москве, а отряды польской шляхты и жолнеров грабили русский народ, громили и сжигали русские города и села. Нужен был исключительный подъем народных масс, возглавляемых великими патриотами и полководцами русской земли Кузьмой Мининым и Дмитрием Пожарским, чтобы созданное ими народное ополчение изгнало интервентов за пределы родной земли и положило конец иноземному владычеству.

XVII век в истории нашей страны характеризовался значительными сдвигами в области экономического развития России, ее государственного устройства, в области развития русской культуры.

Возникли первые промышленные предприятия мануфактурного типа: тульские и каширские железоделательные заводы, заводы олонецкие, звенигородские и др., росли кустарные промыслы (поморские, волжские, тульские, устюженские, ярославские и др.), ремесла, промыслы крепостников, развивалась торговля сельскохозяйственными продуктами.

Непрерывно возрастало общественное и географическое разделение труда — основа сложившегося и развивающегося всероссийского рынка. Город все более и более отделялся от деревни. Увеличивалось число поселений городского типа. Особенно быстрый рост их падает на вторую половину XVII в., когда было основано около ста шестидесяти городов.

Разделение труда отражается в выделении промысловых и земледельческих районов. В районе Тулы, Каргополя, Устюжины складываются ремесленные и кустарные железоделательные промыслы. Ярославль, Белозерск, Кострома, Нижний Новгород, Казань, Архангельск славятся своими кожевенными, деревообделочными, суконными, полотняными и другими промыслами. Устанавливаются взаимные торговые связи между городами русской земли. Таможенные книги говорят о том, что, например, Вязьма торгует с сорока пятью городами, Тихвин — с тридцатью и т. д. Растут городские рынки, торжки, ярмарки (Макарьевская, Ирбитская, Архангельская); Сибирь поставляет меха, Север — деревянные поделки, лес, ворвань и другие продукты зверобойных и рыболовных промыслов, смолу, деготь, поташ; Рязанская земля и Северская Украина — хлеб; Поволжье — рыбу, соль, поташ и тоже хлеб и т. д.

Вместе с внутренней развивалась и внешняя торговля. Через Холмогоры и Архангельск Москва сообщается с Англией, Голландией, Данией и другими государствами Западной Европы, торгует через Нарву и Ригу, используя их как порты.

Быстрые темпы развития промыслов и ремесел, возникновение и развитие первых мануфактур, рост внутренней и внешней торговли — все это не могло не повлиять на экономическую политику московского правительства.

Новгородский устав 1667 г., автором которого был боярин Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин, предусматривал введение единой таможенной пошлины и устанавливал таможенные тарифы и правила торговли, говорившие о покровительственной политике правительства по отношению к русским купцам. Новоторговый устав свидетельствует о зарождении в Московском государстве XVII в. экономической политики меркантилизма, и, даже более того, судя по тому, что он поощряет вывоз не сырья, а товаров, речь шла об экономической политике типа кольбертизма, предусматривающего развитие не только торговли, но прежде всего промышленности. Весьма интересно отметить, что тот же Ордык-Нащокин в своем Новгородском уставе рекомендовал купцам торговать «складом», т. е. организовывать торговые компании. По его инициативе был заложен первый русский корабль «Орел», велись переговоры об аренде гаваней на Балтийском море, он же был автором проекта создания городского самоуправления и приказа Купецких дел, своеобразного предтечи министерства торговли. Целый ряд мероприятий Ордын-Нащокина так и остался не проведенным в жизнь, так как они обгоняли свое время, но самая возможность появления его проектов, вроде перечисленных выше, свидетельствует о высоком развитии ремесел, промыслов, мануфактур и торговли в России XVII в.

Московское государство в XVII в. не было той захолустной «Московией», о которой писали еще не так давно иностранные путешественники. Уже в княжение Ивана III, в период начала образования Русского централизованного государства, Россия стала важным фактором дипломатии и международных отношений.

Серьезная опасность, нависшая над русской землей в начале XVII в., когда шведские и польские войска угрожали самому существованию русского народа, заставила московское правительство предпринять ряд мер для укрепления обороны рубежей своей страны и расширить торговые и дипломатические связи с государствами Западной Европы и Востока. Та стена, которой Русь была отгорожена от Западной Европы в годы ненавистного и тяжкого татарского ига, оскорблявшего и иссушавшего самую душу ставшего его жертвой русского народа и явившегося причиной отсталости России, уже давно дала трещину во многих местах. Торговые и дипломатические связи, международные соглашения и посольства, взаимный обмен опытом, путешествия, появление Немецкой слободы в Москве, приезд иностранцев, поселявшихся в России, поездки русских людей за границу, распространение начал западноевропейской науки и культуры в России, с одной стороны, с другой — использование опыта русских людей и русской «книжности» в Западной Европе — все это в конечном итоге привело к ликвидации былой изолированности России, обусловленной золотоордынским владычеством.

Во второй половине XVII в. начинает изменяться характер государственного строя на Руси. Земские Соборы перестают созываться, падает значение Боярской думы. Зато большую роль начинает играть Приказ Тайных Дел, «Ближняя комната». Начинает оформляться абсолютизм.

Новый период в русской истории — XVII век был новым этапом и в развитии русской науки и культуры. Он потребовал новых знаний и открытий. Иноземная интервенция в начале столетия, в дни «Московской смуты», угроза России со стороны враждебных государств в течение всего столетия, рост народного хозяйства страны, обусловивший новый этап в развитии русской внешней политики и определивший направленность военных усилий России, — все это вызвало развитие ряда наук: математики и механики, физики и химии, географии и ботаники, астрономии и «рудознатства».

В начале XVII в. был составлен знаменитый «Устав ратных, пушечных и других дел», отражавший научные представления эпохи Возрождения. Достижения западноевропейской науки им не копировались, а отбирались, перерабатывались применительно к интересам России, с учетом накопленных ею знаний и опыта. «Устав» ни по эрудиции, ни по опыту не уступал «хитрым премудростям заморским». Расширяется представление русских людей об окружающем мире, о странах и народах. Московские «книжные люди» XVII в. знали о Египте и Абиссинии, Берберии и Ниле, Флориде и Мексике, Перу и Бразилии, Яве и Цейлоне, Суматре и Китае. На утлых кочах и конях казаки-землепроходцы открыли Обь и Иртыш, Енисей и Лену, Колыму и Индигирку, Большой Каменный Нос и Берингов пролив, Камчатку и Амур.

Поэтому-то в России XVII в. жили и действовали такие люди, как Ордын-Нащокин, первый понявший необходимость коренных преобразований страны, говоривший: «Доброму не стыдно навыкать и со стороны у чужих», и в то же самое время твердо знавший, что иноземное «платье не по нас, а наше не по них». Он видел будущее России «на море» и поэтому упорно требовал активизации русской дипломатии на Балтике, мечтал об организации регулярной армии, направлял послов за границу, вел войну со Швецией и «промышлял» о братстве всех славянских народов под руководством могущественной России.

Он старался установить торговые сношения с Хивой, Бухарой, Персией, снаряжал посольство в Индию, стремился к «богдойским морям», в Китай, на Дальний Восток, на берега Тихого Океана и Амура, которые он думал заселить казаками.

Ордын-Нащокин стремился к «морским пристанищам», устанавливал в Пскове «градское устроение», проектировал замену дворянского ополчения регулярным войском, набираемым на основе рекрутской повинности, и предлагал ряд проектов, которые могли бы сделать честь государственному деятелю не только XVII, но и XVIII в.

В России XVII в. протекала деятельность Василия Васильевича Голицына, широко образованного ученого, автора проекта создания регулярной армии, выдвигавшего, как мы уже видели, в числе прочих преобразований идею изменения положения крестьян, живших на государственной земле.

Василий Васильевич Голицын шел дальше Ордын-Нащокина в своих «прожектах». Он мечтал о социальном переустройстве, о «нравственном совершенствовании», о распространении образования и просвещения, укреплении связей с Европой. Он не был дельцом, как Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин, а скорее «прожектером» в стиле «просвещенного века» Екатерины II. Кто знает, какие мысли, недосказанные польским послом Невиллем, перед которым разоткровенничался Голицын, роились у него в голове и что писал он в своей рукописи «О гражданском житии или о поправлении всех дел, яже належат обще народу», хранившейся в его библиотеке!

Дух преобразования проник в боярские хоромы. По этому пути пошли и «дядька» царя Алексея Борис Иванович Морозов, и боярин Артамон Сергеевич Матвеев, библиофил, человек очень образованный и начитанный, первый составитель исторических трудов.

По инициативе Артамона Матвеева возник первый на Руси театр и театральное училище, а при дворе и в ряде боярских домов девушка перестала быть теремной затворницей; по его же инициативе при дворе смотрели «комедийные действа», что было уже зародышем петровских ассамблей.

Это был государственный деятель, смело смотревший и шедший вперед.

Рядом с ним к тому же, но другим путем, шел Федор Михайлович Ртищев, ученый богослов, основатель первых больниц и приютов, «человеколюбец» и благотворитель. Все это свидетельствовало о смелости мысли, о размахе и глубине идей передовых людей Московской Руси XVII в., той самой «Московии», которую многие невежественные и ограниченные, самовлюбленные и тупые иноземные послы и путешественники считали «дикой» и «азиатской» страной.

И глубоко прав был Белинский, когда говорил о делах и людях допетровской России: «Боже мой, какие эпохи, какие лица! Да их стало бы нескольким Шекспирам и Вальтер Скоттам!».

Недаром ученый хорват Юрий Крижанич стремился в Москву. Этот верный сын славянства, для которого Россия стала второй родиной, в Москве видел силу, способную освободить славянские народы от «чужевладства» — иноземного ига. «Ни один народ под солнцем не был так обижен и посрамлен от иноземцев, как мы, славяне, от немцев…», — писал Крижанич. Выступая ярым противником преклонения перед всем «немецким», чужестранным, он взывал к чувству собственного достоинства, к чувству национальной гордости славян, говоря, что все горести «от чужебесия: всяким чужим вещам мы дивимся, хвалим их и превозносим, а свое домашнее житие презираем».

XVII век был временем, когда Россия установила постоянное общение с Западной Европой, завязала с ней более тесные, чем ранее, торговые и дипломатические связи, использовала ее технику и науку, воспринимала ее культуру и просвещение. Но это было именно общение, а не влияние, и ни о какой подражательности не могло быть и речи.

Учась и заимствуя, Россия развивалась самостоятельно и брала только то, что было ей нужно, и только тогда, когда это было необходимо. Это было время накопления сил русского народа, которое дало возможность в XVIII в. осуществить подготовленные самим ходом исторического развития России грандиозные реформы Петра.

Русский народ веками накапливал опыт — опыт земледельцев и дровосеков, каменщиков и плотников, смелых поморов и казаков. Этот опыт нашел свое отражение в развитии «уметельных наук» и познаний русских людей об окружающем их мире и природе. Жажда и потребность знаний все более и более распространялись среди передовых русских людей. В борьбе за независимость своей родины русский народ стремился научиться владеть оружием врага и быть не менее его искусным в ратном деле, видел необходимость выйти к морю для того, чтобы удовлетворить интересы развивающейся русской торговли и промышленности и обеспечить достойное России международное положение. Все это в совокупности, так ярко проявившееся в конце XVII в., свидетельствовало о том, что перед началом деятельности Петра Россия стояла на пороге преобразований.

Это ощущалось еще в царствование отца Петра I — Алексея Михайловича. Но он создал лишь «преобразовательное настроение». Алексей Михайлович, человек образованный по тому времени, проявлял живое любопытство ко всему «заморскому», но из-за своей нерешительности не порвал со стариной, хотя и не отвернулся от новшеств. По образному выражению В. О. Ключевского, «царь Алексей Михайлович принял в преобразовательном движении позу, соответствующую такому взгляду на дело: одной ногой он еще крепко упирался в родную православную старину, а другую уже занес было за ее черту, да так и остался в этом нерешительном переходном положении».

Московскую Русь превратили в Российскую империю петровские реформы. Правда, эти реформы не явились измышлением одного человека, не были делом одной только выдающейся личности — Петра I, как бы он ни был талантлив, этот «действительно великий человек»[2]. Они были подготовлены общественным развитием России в предшествовавший период. И когда на арену истории своей могучей поступью вышел великий преобразователь Русского государства, почва для его деятельности была уже подготовлена.

Государственный ум Петра проявился именно в том, что он правильно учел сложившиеся ко времени его деятельности условия, в которых развивалась Россия, понял, что необходимо для того, чтобы сделать Русское государство сильным, богатым и культурным, и сумел всю свою деятельность направить на служение этой цели. Весь свой недюжинный талант, всю свою энергию, всего себя Петр отдал служению безгранично любимой им Родине. Он понял, что в его руках будущность страны и «почал служить России».

Однако Петр не мог полностью разрешить стоявшую перед ним грандиозную задачу, так как государство, усилению, обогащению и культурному развитию которого была посвящена деятельность Петра, было «национальным государством помещиков и торговцев», так как политика Петра носила классово-ограниченный характер.

Петр в первые годы своего правления

Расправившись с Софьей и Шакловитым, Петр все свое внимание отдал любимым делам.

Он то следил за постройкой «потешного» корабля, то принимал участие в военных учениях генерала Гордона, то лихорадочно возводил «потешные» укрепления и открывал пушечную пальбу по редутам.

Ревнитель «благочестия» и враг «еретиков» патриарх Иоаким, многие бояре и сама царица Наталья неодобрительно относились к суетным, по их мнению, делам Петра и к дружбе его с иноземцами. Но уже миновало то время, когда Петр, сидя за стенами Троицы, нуждался в помощи патриарха, теперь царь мало считался с его мнениями. Петр зачастил в Немецкую слободу, или, как ее называли иначе, в Кукуй.

Петра привел в Немецкую слободу Борис Алексеевич Голицын (благо, она была, как мы уже говорили, всего в двух верстах от Преображенского). Современник Петра Куракин пишет: «И по приходе к Москве начал его величество в слободу ездить через предвождение его же князя Бориса Алексеевича Голицына».

Еще в бытность Петра в Троице он сблизился с генералом Патриком Гордоном, шотландцем, осторожным и честным старым солдатом, который в дальнейшем верно служил Петру; с Францем Лефортом «дебошаном французским», недалеким, необразованным, но бывалым, веселым и жизнерадостным, мастером устраивать балы и танцы; со Страсбургом, Чамберсом и многими другими иноземцами из Кукуя. Теперь Петр, уже не стесняясь и не озираясь по сторонам («как бы чего не стали болтать!»), сошелся с пестрым населением Кукуя еще ближе. Началось «фамилиарите» «царя московитов» с офицерами и негоциантами, мастерами и лекарями всех языков и вероисповеданий, населявших Немецкую слободу.

В отличие от многих окружавших его московских вельмож, не считая это панибратство за «срам», Петр вошел во вкус быта и нравов Кукуя. Не решаясь заводить у себя в Преображенском кукуйские порядки, он избрал местом для своих увеселений Немецкую слободу. Вскоре у Петра появилась и зазноба — Анна Монс. Всесильная одно время «царица Кукуйская», дорогая сердцу Петра Anchen была типичной ограниченной бюргершей маленького провинциального городка.

Петр был несчастлив в своем браке с Евдокией, достойным отпрыском рода Лопухиных, которые славились как «люди злые, скупые, ябедники, умов самых низких». Неумная и честолюбивая, сварливая и суеверная, набожная и придирчивая, типичная воспитанница боярского терема, Евдокия также не могла понять Петра и быть его подругой, как и Петр, увлеченный своими фортециями и пушками, «потешными» боями и «уметельными науками», всегда занятый, всегда с жадностью усваивавший новое, не мог найти в душе места для своей пустой и недалекой жены.

Даже рождение в 1690 г. сына Алексея не могло примирить мужа с женой. Петр все чаще убегал из дома туда, в Кукуй, где не пахло ладаном, не шарахались в сторону от его быстрых шагов тени юродивых да странниц, где не царила мертвящая тоска кремлевских покоев, где было весело, светло, лилось вино и гремела музыка. Через Лефорта, в доме которого он научился «с дамами иноземными обходиться, и амур первый начал быть», Петр и попал в горницу к красавице Анне Монс, дочери виноторговца.

С этого времени «непрестанная бытность его величества началась быть в слободе Немецкой не токмо днем, но и ночевать, как у Лефорта, так и по другим домам, а особливо у Анны Монсовны. И многие купцы англенские и голландские… пришли в его величества крайнюю милость».

Петр бывал на всех свадьбах и похоронах, на всех балах и увеселениях обитателей Немецкой слободы. Банкеты, пиры и прочие увеселения не проходили без участия молодого «царя московитов». Если первое появление в Кукуе царя Петра испугало обитателей слободы, то в дальнейшем его фигура стала для них настолько привычной, что когда Петр почему-либо отсутствовал на празднестве, все чувствовали, что чего-то недостает.

Петр начал учиться «экзерциции и языку голландскому» у «мастера того языку Андрея Виниуса», а также верховой езде, фехтованию, танцам.

Вскоре для своих «утех» Петр избрал дом Лефорта в Немецкой слободе, а когда тот оказался мал, Петр пристроил к нему большой зал и роскошно обставил его. Здесь-то, совершенно не стесняясь, и гуляла «кумпания» Петра, обученная иноземному «политесу» «дебошаном французским» Лефортом, принесшим привычки и нравы своей родной Женевы в Москву. Здесь началось, как пишет Куракин, «дебошство, пьянство так: велико, что невозможно описать».

Прошло некоторое время, и возникли «всешутейший собор» и «неусыпаемая обитель» дураков и шутов. Под видом мистерий Бахусу задумана была веселая, бесшабашная, варварски грубая пародия на «католицкую» церковь и на «папу римского», а затем и на православную церковь и патриарха. Первым «патриархом» «всешутейшего собора» был Матвей Филимонович Нарышкин, «муж глупый, старый и пьяный», а когда в 1692 г. он умер, его место занял Никита Моисеевич Зотов — «всешутейший отец Иоанникит, Пресбургский, Кукуйский и Всеяузский патриарх». В этой роли старый учитель Петра пребывал до самой своей кончины, последовавшей в 1717 г.

«Собор», имевший своим центром Пресбург, «потешную фортецию» на Яузе, кутил и гулял и по слободе, и по Москве, вызывая подчас не столько смех, сколько страх и негодование богомольной столицы.

Во время этих шествий из дома в дом, маскарадов, святок, в которых нередко принимало участие несколько сотен пьяных людей, «игра» была такая «трудная, что многие к тем дням приготовлялись как бы к смерти», а многим она стоила здоровья и даже жизни. И вполне естественно, что боярская Москва с замиранием сердца следила за своим царем: вернет ли ему бог рассудок, пойдет ли он по пути отца и деда или навсегда собьется с дороги? И куда повернет этот «пьянчужка-царь», «царь Кукуйский» свято-русскую землю и матушку-Москву, кто знает!

Едва ли кто-нибудь из зрителей этих забав мог понимать, что нарушение царем «чина» и «благолепия», обряда и обычаев московского двора, сопровождавшееся установлением живых и непосредственных связей со многими нужными Петру людьми, несет в себе ростки чего-то нового, еще неясного, но свежего, только залитого «ренским» и мальвазией да заглушенного музыкой оркестров Немецкой слободы.

Петр сбился с пути, царя «приворожила» «окаянная Монсиха», ничему хорошему не быть, если царь сидит больше в слободе, чем в отцовском дворце! Так говорили на Москве, и говорили даже те, кто спустя некоторое время наденет иноземный кафтан и башмаки, обучится «политесу» и «како писать комплименты разные», кое-как усвоит новые порядки и понесется вприпрыжку за размашисто и быстро шагающим вперед Петром.

За бокалом романеи в доме Лефорта или Монса Петр узнавал то, о чем никогда бы не узнал толком в покоях своего царского дворца в Москве. Он слышал об Англии и Голландии из уст самих англичан и голландцев, и слышал не заученные официальные фразы во время аудиенций, начинавшихся установленными «по здорову ли?», а подробные рассказы о странах заморских, о дипломатии европейских правителей, о воинском их искусстве, о городах и гаванях, науках и ремеслах, жизни и быте, нравах и порядках европейских держав. Он слышал споры на политические и религиозные темы, привык к многоязычию и веротерпимости Немецкой слободы, где мирно уживались католики, лютеране, кальвинисты (в дальнейшем это приведет к тому, что Петр найдет общий язык даже с такими далекими его натуре людьми, как квакеры), вникал, и не без успеха, в прения о науках и ремеслах. Так царь знакомился с Европой пока что в Немецкой слободе. Позднее он увидит ее, эту Европу, в натуре.

Но близость Петра к «Кукую», это «фамилиарите» с пестрым населением Немецкой слободы имели и отрицательную сторону.

В своем еще незрелом уме Петр отождествлял бородатых стрельцов и церемониал кремлевских покоев, обычаи царского двора и его «благолепие», т. е. все, что как бы олицетворяло собой порядки, породившие и страшное 15 мая 1682 г., и ненавистную Софью, и ее «ближних бояр», со всем сложным и многообразным укладом русской национальной жизни. Возненавидев стрельцов и бояр, он возненавидел и среду, их породившую, и обстановку, их окружавшую. Увидев язвы на теле Московского государства, обратив внимание на бесчисленные недостатки русской действительности, он начал отворачиваться от нее. Раздраженный Москвой, он повернулся лицом к иноземному Кукую, подчас слишком опрометчиво решая спор Запада и Руси в пользу первого, слишком неразборчиво заимствуя у Запада, наряду с полезным, ненужное для Руси.

Впрочем, ни балы в доме Лефорта, ни «всешутейший собор», который пугал своими выходками даже привычную к грубой шутке Москву, не мешали Петру накапливать знания, расширять свой кругозор и все яснее рисовать себе далекую величественную цель.

Весь свой жизненный путь великий преобразователь так и прошел, окруженный «всешутейшим собором» и «неусыпаемой обителью», поражая всех, мало знавших его, своей удивительной способностью во время «побоищ с Ивашкой Хмельницким» (т. е. попоек) трезво и здраво решать серьезные вопросы.

Кутя и дебоширя, Петр жадно, на ходу, схватывал все, что его интересовало. Изучение геометрии, арифметики, фортификации, навигации, артиллерийского дела, обучение ремеслам, «нептуновы» и «марсовы потехи», приемы иноземцев перемежались с веселыми пирушками, танцами, фейерверками. И если часто во время веселий Петр решал важные дела, то от дела он незаметно переходил к развлечениям.

«Потехи» приобрели невиданный раньше размах. В больших «потешных боях», которые развернулись в октябре 1691 г. под Преображенским и Семеновским, принимали участие наряду со стрельцами, солдатами и рейтарами бывшие «потешные», а ныне уже регулярные полки — Преображенский и Семеновский. Войсками «противников» командовали Федор Юрьевич Ромодановский и Иван Иванович Бутурлин. В «бою» храбро дрался и «ротмистр Петр Алексеев» — Петр. «Дело» было настолько серьезным, что немало людей было ранено, а некоторые скончались от ран. «Против сего пятого на десять числа, в ночи, в шестом часу князь Иван Дмитриевич от тяжкия своея раны, паче же изволением божиим переселися в вечные кровы, по чину Адамову, идеже и всем нам по времени быти», — писал Апраксину о смерти князя Долгорукого Петр.

Следующий, 1692, год застает Петра в Переяславле, где он с увлечением строит флот. По приказу царя сюда свозились «доски дубовые и липовые москворецкие самые добрые и сухие», смола всех видов, клей, якоря, канаты.

Самые старые дьяки, бывалое «приказное семя», не могли припомнить, чтобы когда-нибудь в прошлом так усердно работал медлительный Приказ Большого дворца. Но приходилось работать, потому что такова была воля государева.

С большим трудом удалось Льву Кирилловичу Нарышкину да Борису Алексеевичу Голицыну заставить Петра приехать в Москву для приема персидского посла. Но и тут Петр остался верен себе. Проведав о том, что посол привез ему в подарок от шаха льва и львицу, Петр не утерпел и, нарушив придворный и дипломатический этикет, сам отправился к послу, чтобы поскорее взглянуть на диковинных зверей.

Полюбовавшись на львов и приняв посла, Петр немедленно умчался опять на Переяславское озеро, где Еким Воронин и шестнадцать человек «потешных» Преображенского полка возились с яхтами и кораблем. Но озера перестали удовлетворять Петра. Его неудержимо тянуло к морю. «Потеха» кончилась. Начиналось дело.

В июле 1693 г. Петр выехал в Архангельск. 30 июля громом пушечной пальбы и колокольным звоном город встречал царя. И уже «4 числа (августа. — В. М.) в пяток великий государь… изволил на яхте своей с людьми своими и с немецкими корабли путешествовать на двинское устье Березовское». А в седьмом часу утра «ветром шелоником» Петр на своей яхте впервые в жизни вышел в море. Плескалась холодная беломорская волна, носились над водой огромные белокрылые чайки, белел на горизонте парус одинокой поморской шнявы.

Море произвело огромное впечатление на Петра. Он провожал иностранные суда в открытое море, добираясь до Трех островов у Терского берега.

Узнав, что Петр вышел в море, Наталья Кирилловна страшно беспокоилась о сыне: «Виданое ли дело — государь по морю ездит!». Она писала сыну, что ей «несносная печаль», ибо он «в дальном таком пути», и поручала Петра богородице. На это Петр ей отвечал, что если она «предала» его «в паству матери божией, и такова пастыря имеючи, почто печаловать?».

Но узнав о том, что Петр пробыл в море целых шесть дней, царица-мать забеспокоилась еще больше и пыталась заставить его вернуться слезным письмом от трехлетнего сына «Алешки». Однако Петр настоял на своем, остался в Архангельске ожидать иноземных кораблей, а Наталье Кирилловне отписал с «Федором Чемоданофым», что он просит ее не беспокоиться, так как «малитвами» ее здоров.

Только глубокой осенью Петр вернулся в Москву.

В январе 1694 г. Петр похоронил мать. Царь очень любил се и тяжело переживал потерю.

Наталья Кирилловна была последним звеном, связывавшим Петра с дворцовой стариной. Когда царицы не стало, единственным блюстителем древнего придворно-церковного церемониала остался Иван Алексеевич. У царя Петра складывался свой «обычай» при дворе, весьма мало напоминавший старину.

А весною 1694 г. «шкипер» («шипгер»), как называл сам себя Петр и величали его окружающие, уже плыл Сухоной и Двиной к «Городу» (Архангельску). В Унской губе Петр попал в сильный шторм, и только искусство лоцмана Антона Тимофеева, крестьянина Сумского погоста, спасло яхту царя. Пристали к Пертолинскому берегу, где Петр поставил собственноручно сделанный им крест с надписью на голландском языке: «Этот крест сделал капитан Петр в лето Христово 1694».

Побывал Петр и в Соловецком монастыре, где еще совсем недавно «сидели в осадном сидении» монастырские трудники да казаки-разинцы, выходил на новых морских судах русской постройки «Святом Петре» и «Святом Павле» в Белое море и Ледовитый океан. На корме кораблей развевался новый русский флаг — красно-сине-белый.

Хотя плавания эти не обходились без «конфузий», тем не менее они сделали свое дело; Петр полюбил море.

Уже в те времена у Петра зародилась мысль, которую он позднее высказал и претворил в жизнь. «Водное пространство — вот что нужно России, — наставительно говорил он князю Кантемиру, — и эти слова он написал на заглавной странице своей жизни»[3].

Именно в эти годы у Петра вырабатывались те черты, которые он в дальнейшем проявил в своей деятельности: любовь к порядку, уменье схватывать суть дела и в то же самое время вникать во все его детали, настойчивость и порывистость, желание делать все лучше всех и во всем быть всем примером.

Вернувшись из Архангельска, Петр провел большие сухопутные маневры под селом Кожуховым. «Бомбардир Петр Алексеев» двинул на стрельцов своих бывших «потешных». Он искренне был рад, убеждаясь в преимуществах новых, им созданных полков, которые успешно теснили стрельцов. Пересыпанные шутками и «потехами» маневры под Кожуховым были близки к настоящему бою: раненые и убитые были тому свидетельством.

«Кожуховское дело» выявило все преимущества новых солдатских полков, все их превосходство над старыми стрелецкими. Петр не скрывал своей антипатии к стрельцам. Он заранее уготовил им роль пассивно обороняющихся и рад был их поражению.

На этом и кончились раз и навсегда «потехи». «Кожуховское дело» вселило в Петра уверенность в своих силах. Под Кожуховым еще «шутили», по образному выражению самого Петра, но скоро пришлось уже «играть» под стенами Азова.

Азовские походы

Союз России с Польшей, Венецией и Австрией против Турции, заключенный еще Василием Васильевичем Голицыным в 1686 г., продолжал существовать.

Австрия и Польша вели войну вяло. Зато союзники оказывали все усиливающееся давление на русских дипломатов, побуждая Россию начать военные действия против Крыма. В том случае, если бы Россия не открыла военных действий, она могла бы опасаться заключения союзниками сепаратного мира с Турцией. Перейти же вновь к активным военным действиям Россия, после неудачных походов Голицына на Крым, сразу не могла и долгое время довольствовалась дипломатическими переговорами и «состоянием войны» с Турцией.

В 1692 г. в Крым отправилось русское посольство. Русское правительство требовало прекращения уплаты дани, которую ежегодно отправляли из Москвы в Крым, прекращения постоянных набегов крымцев на южные окраины Русского государства, возвращения «святых мест» в Палестине греческому духовенству, предоставления казакам права ловли рыбы на Днепре.

Видя слабость России, Турция не пожелала идти ни на какие уступки.

Петру необходимо было решить «турецкий вопрос», чтобы обезопасить южную Россию от грабительских налетов крымских татар и пробиться к Черному морю, которое тогда, в XVII в., было «внутренним озером» Оттоманской империи. Карл Маркс отмечал, что «Россия уже не могла оставить… устья Дона, Днепра и Буга, а также Керченский пролив в руках кочующих и разбойничающих татар»[4].

Кожуховские маневры убедили Петра в том, что с Турцией можно говорить не языком дипломатии, а языком оружия. Война стала неизбежной.

В это время на граничившей с Крымом Украине было неспокойно. С «Гетманщины», как называлась территория Украины, воссоединенная с Россией, ушел сперва в Сечь, а затем к туркам Петрик Иваненко, призывавший украинских казаков к восстанию против России и гетмана Мазепы. В союзе с крымцами казаки Петрика Иваненко неоднократно нападали на украинские города и села, оставляя после своих налетов одну «руину».

Гетман Украины Мазепа, на гетманскую булаву которого претендовал Иваненко, просил Петра скорее начать военные действия против крымцев. За войну России с Турцией усиленно ратовал и иерусалимский патриарх Досифей, безуспешно пытавшийся укрепить в Палестине влияние греческой церкви.

В январе 1695 г. началась подготовка к походу. Петр шел «играть под Азов». Однако цель похода — Азов держалась в строжайшей тайне: говорили о походе на Крым. В начале марта 1695 г. девятитысячный отряд генерала Гордона первым выступил в поход. Переправившись через Донец и Дон, пройдя казачий городок Раздоры, Гордон и присоединившиеся к нему донские казаки во главе с атаманом Фролом Миняевым 27 июня стали лагерем у Азова.

Многочисленное войско под командованием Бориса Петровича Шереметева, маскируя направление главного удара, двинулось к турецким крепостям, лежавшим в низовьях Днепра.

30 апреля вышли из Москвы войска Лефорта и Головина, насчитывавшие около 20 тысяч человек. С ними был и «бомбардир Петр Алексеев». Войска погрузились на струги и поплыли. Петр тщательно вел «Юрнал», отмечая в нем все этапы похода.

Отряд спускался вниз по течению Волги. У Царицына солдаты высадились на сушу, дошли до Дона и поплыли вниз по течению. В скором времени отряды Лефорта и Головина были уже под Азовом и присоединились к Гордону.

Началась осада Азова. Азов стоял у устья Дона и закрывал выход в море. Это была первоклассная каменная турецкая крепость, обнесенная земляными валами и рвами. В трех километрах от Азова, выше по течению Дона, стояли по обоим берегам реки две башни — «каланчи», снабженные сильной артиллерией. Три толстые железные цепи, протянутые между башнями, преграждали реку. На рукаве Дона, Мертвом Донце, стоял форт Лютик. Нелегко было взять Азов, прекрасно укрепленный, получавший морем все необходимое: провиант, резервы, порох, ядра, ружья. Начались приготовления к осаде. Под руководством привезенных Петром инженеров Франца Тиммермана, Якова Брюса, Адама Вейде солдаты рыли «апроши», т. е. рвы и валы, служившие для безопасного приближения осаждающих к крепости.

6 июля утром открыли из пушек огонь по городу. В полдень начали обстрел из мортир. «Бомбардир Петр Алексеев» с увлечением трудился у орудия.

Так началась боевая служба Петра. Впоследствии Петр говорил, что он «зачал служить с первого Азовского похода бомбардиром».

В обстреливаемом городе начались пожары. Однако успешной осаде Азова мешали «каланчи». Их надо было взять. Двести «охочих» казаков вызвались пойти на это опасное дело. Перед утренней зарей 14 июля казаки под командованием Александра Шарфа пробрались к башне и взорвали петарду. Это не помогло. Тогда герои-казаки прорыли ход под одной из амбразур, ворвались в башню и взяли ее. Из взятых турецких пушек бомбардир Лука Храбров начал обстрел Азова. Однако турки храбро отбивались. Тогда же, 14 июля, к туркам перебежал голландец Янсен. Благодаря сведениям о русском лагере, которые доставил им этот изменник, турки предприняли дорого обошедшуюся русским вылазку. Но, несмотря на это, русские вскоре взяли и вторую «каланчу». «По взятии оных (каланчей. — В. М.) яко врата к Озову щастия отворились», — писал Петр и в следующих выражениях рисовал состояние осажденной крепости: «Самый Азов в крепком облежании: раскаты и башни, где были пушки, и вся пушечная стрельба отнята и сбита; и в каменном городе, как от пушек разбито, так и от бомб все вызжено, и жильцов никого нет».

Но осада затягивалась. Турки непрерывно получали подкрепления морем. Это дало им возможность отбить штурм 5 августа и совершать дерзкие вылазки. Неудачно заложенная мина вместо того, чтобы поднять на воздух турецкие укрепления, убила десятки и ранила сотни русских. Ни траншейные работы, ни артиллерийский обстрел ни к чему не привели.

Неудачным был и второй штурм Азова, предпринятый 25 сентября.

Петр тяжело переживал неудачу, потерю своих боевых друзей — бывших «потешных» Екима Воронина и Григория Лукина. Он понял, что до тех пор, пока Азов не будет отрезан от моря, взять его не удастся.

Был отдан приказ об отступлении. «Каланчи» остались в руках русских и были укреплены.

Удачнее действовали войска под командованием Борису Петровича Шереметева и гетмана Мазепы. Ими были захвачены турецкие крепости Казыкермен, Тамань, Орслан и Шагинкермен.

Петр не кончил «игру» под Азовом. Она должна была возобновиться на будущий год.

«По возвращении от невзятия Азова» Петр собрал «консилию» генералов. Опыт первого похода позволил сделать следующие выводы относительно причин неудачи под Азовом: не было под Азовом дельных инженеров, не было флота, который мог бы закрыть путь к Азову со стороны моря, и не было единства командования (Петр хотя и участвовал в осаде крепости, но не командовал всеми силами осаждающих).

Урок первого похода на Азов был усвоен. Решено было выписать военных инженеров из-за границы, что и было поручено дипломатам. Начальствование над всеми вооруженными силами России, которым предстояло вновь действовать под Азовом, было поручено Алексею Семеновичу Шеину. На деле же с этого времени всем руководил Петр.

Приступили и к закладке кораблей. В Преображенском и в Воронеже началось строительство флота. На верфях в Преображенском делались части галер и брандеров. Работали солдаты-преображенцы и семеновцы, выписанные из Архангельска корабельные плотники и юнги. Одновременно заработали верфи в Воронеже, Козлове и других местах.

Десятки тысяч крестьян, солдат и «работных людей» сгонялись на верфи, десятки тысяч возов тянулись на строительство. Сам Петр трудился не покладая рук. Руководил делом Тиммерман.

К концу февраля 1696 г. были готовы части 22 галер и 4 брандеров. Их нужно было доставить для сборки в Воронеж. Это был адский труд. Крестьяне спасались бегством, солдаты бунтовали. Недовольны были «тяготой» бояре и дворяне, не привыкшие к напряженной деятельности, не обученные «морскому делу» и не видевшие в нем проку. Петр строго-настрого приказал им прекратить «дуровать» и угрожал смертной казнью «за оплошку и нерадение».

В середине марта эти суда спустили на воду, а вскоре к ним присоединились большие 30-пушечные корабли «Апостол Петр» и «Апостол Павел», построенные зимой в Воронеже под руководством русского мастера Титова.

Всего флот Петра, предназначенный для действия под Азовом, насчитывал два 36-пушечных корабля «Апостол Петр» и «Апостол Павел», 23 галеры (одна из них голландская), 4 брандера, 1300 стругов, 100 плотов и 30 морских лодок. Для того времени это был сильный флот.

Не забыл Петр и сухопутное воинство. Формировались новые солдатские полки, пополнялись старые полки иноземного строя и стрелецкие, собиралось дворянское ополчение. 13 января Петр издал указ об освобождении от крепостной зависимости тех крестьян, которые запишутся, на военную службу в Азовский поход.

Крестьяне заволновались, потянулись в полки. Заволновались и их господа. Впервые царь Петр встал между крестьянином и помещиком, впервые указал, что крестьянин прежде всего подданный его, государя, и только во вторую очередь — «холоп» своего господина. Но спорить с Петром никто не решался.

Наконец, все было готово. 22 апреля 1696 г. струги вышли в поход. Вслед за ними двинулись корабли и галеры. На галере «Принципиум» плыл и «Петр Алексеев». Вскоре суда достигли низовьев Дона. Казаки донесли Петру, что на взморье стоят два турецких корабля, которые они пытались захватить, но неудачно. Петр решил атаковать неприятельские корабли.

Вечером 19 мая Петр с 9 галерами и 40 казачьими лодками отправился к морю, но суда сели на мель. Тем не менее через некоторое время казаки на своих челнах перебрались через отмели, напали на турок, взяли и сожгли несколько турецких судов. Петр был настойчив. Пользуясь разливом, русские суда пробирались к морю, и 27 мая в водах Азовского моря впервые появился русский флот.

Теперь путь к Азову со стороны моря был закрыт русскими. Началась осада Азова и с суши. Жестокий артиллерийский огонь наносил туркам большой урон. Город горел.

14 июня на горизонте показался турецкий флот из 6 кораблей и 17 галер. Около 4 тыс. воинов и оружие вез он осажденному Азову. Но, увидев русский флот, турки не отважились вступить с ним в бой и ушли обратно в море.

Еще 9 июня приехали «цесарцы» — австрийские инженеры и артиллеристы. Осада пошла еще успешнее. Только дворянское ополчение, нестройное и необученное, воюя «прадедовским обычаем», терпело большой урон от татарской конницы. 17 июля на штурм пошли украинские казаки — «черкасы». Ими были взяты важнейшие турецкие укрепления. Участь Азова была решена. Турки решили сдаться. 18 июля начались переговоры, и вскоре турецкий бей сдался главнокомандующему русских войск Шеину. 21 июля сдался Лютик.

Русские вступили в разрушенный и сожженный их артиллерией Азов. Трофеями русских стали 136 турецких пушек. Для того чтобы закрепить за Россией Азов, в нем был оставлен постоянный гарнизон, насчитывавший 6 тыс. человек, в который входили стрельцы. Подготовлялось заселение присоединенного края русскими переселенцами.

Но, завоевав Азов, Петр еще не открыл себе путь к Черному морю. Выход из Азовского моря в Черное — Керченский пролив охраняли сильные турецкие крепости Еникале, Тамань и особенно Керчь. Для того чтобы продолжать войну с Турцией и открыть России выход к Черному морю, Петр решил строить большой морской флот.

Началось «строение великим иждивением» большого флота, который должен был сделать Россию хозяином не только Азовского, но и Черного моря. Этот флот, за. недостатком денег у казны, должны были выстроить частные лица. Все землевладельцы были записаны в «кумпанство» — компании. Светский землевладельцы, складываясь в «кумпанства», должны были строить один корабль с каждых 10 тыс. крестьянских дворов, духовные — с 8 тыс. Все горожане «своим иждивением» должны были спустить на воду 12 кораблей. Строительство флота собирались закончить к апрелю 1698 г. «Кумпанства» обязаны были собрать деньги, подготовить материал, нанять «работных людей». Мастеров выписывали из-за границы. Русские дворяне и солдаты посылались в Западную Европу для обучения «корабельному делу».

К весне 1698 г. были готовы 52 корабля. Сооружая флот, Петр заботился об укреплении Азова, о строительстве гавани и Таганроге. Работы по строительству флота, крепостей и гаваней мучили и разоряли крестьян и «работных людей». Они искали спасения в бегстве, бунтовали. Крупное восстание крестьян и солдат, измученных тяжелой работой, произошло в Черкасске 11 августа 1698 г. Восстание было жестоко подавлено. За побеги стали вешать. Воронеж был окружен войсками. Но работы шли не так скоро, как хотел Петр. Строительство большого флота затянулось, затянулась и война с Турцией.

Решительность, неугомонность и размах деятельности Петра изумляли иноземных послов. Дивились старые, видавшие виды московские «приказные строки», глухо ворчали бородатые бояре да стрельцы, шипели по углам монахи в черных клобуках, неистово вопили на папертях об «антихристе» звеневшие веригами юродивые. Поговаривали, что царь — сумасброд, что «живет он не по церкви, и знается с немцами».

Петр рвался к намеченной цели, не считаясь с тем, что говорят вокруг, но также и не сообразуясь еще со своими силами, не отдавая себе отчета в том, какие трудности ему нужно будет преодолеть, прежде чем он этой цели достигнет, не представляя себе всей сложности стоявших перед ним задач. В этом сказывались задор юности, юношеская вера в успех. В избытке самонадеянности и недостатке учета условий действительности, которые проявлял царь в первых своих делах, можно видеть также следствие привычки к «потешным» играм, где все шло всегда именно так, как намечал и хотел Петр. Недаром старый солдат, генерал Гордон, ворчал и говорил, что «дело» под Азовом ему напоминает «потеху» под Кожуховым.

Петр хотел сразу всего и думал, что всего легко добиться. Он надеялся сразу, в два года, создать флот, сразу повысить доходы казны, в полтора раза увеличив налоговый гнет, падавший на плечи народа.

Еще после первого азовского похода Петр отправил в Вену посла Кузьму Нефимонова, который должен был заключить с Австрией договор о совместной борьбе против турок. Но только в конце января 1697 г. договор между Россией, Австрией и Венецией был, наконец, заключен. А пока тянулись переговоры да спускались со стапелей суда Азовской флотилии, нетерпеливый Петр уже готовил «великое посольство» за границу.

Великое посольство

Мысль о поездке за границу появилась у Петра еще во время осады Азова. События в Западной Европе, в частности так называемая «борьба за испанское наследство», т. е. борьба Англии, Голландии и Австрии против Франции, затрагивали интересы России. В 1696 г. из-за войны на море ни один голландский корабль не заходил в Архангельск. Кроме того, Петр, взяв Азов, понял, что Черное море по-прежнему для него недоступно, пока Керченский пролив в руках у турок. Оттоманская империя была еще очень сильна, и война с ней не могла закончиться в ближайшее время. Петр мечтал о новом, более мощном союзе против «врагов креста господня — салтана Турского, хана Крымского и всех бусурманских орд» — о союзе России, Англии, Дании, Пруссии, Австрии и Венеции против турок.

Это была первая причина снаряжения «великого посольства», в котором решил принять участие сам царь.

России нужны были знающие люди — кораблестроители, моряки, инженеры. До сих пор ограничивались приглашением иностранцев, но Петр этим удовлетвориться не мог: он нуждался в знающих русских людях. Для обучения всевозможного рода наукам и ремеслам Петр отправил десятки русских людей в Венецию, Голландию, Англию. Еще до отъезда посольства по приказу Петра «в разные государства учиться всяким наукам», и прежде всего «для научения морского дела», выехали 50 стольников, все люди старинных фамилий из родовитой аристократии; Голицыны (в том числе знаменитый впоследствии Дмитрий Михайлович), Долгорукие, Хилковы, Урусовы, Шаховские, Шереметевы, Салтыковы, Репнин, Прозоровский, Оболенский и др. Но Петр не мог допустить, чтобы в то время, когда его подданные обучаются его любимому делу, он сам остался бы в России и отстал от них. Петр писал: «И аки бы устыдился монарх остаться от подданных своих в оном искусстве и сам воспринял марш в Голландию».

Это была вторая причина заграничной поездки Петра.

Итак, отправляясь в Европу, Петр стремился, во-первых, поставить европейскую дипломатию на службу интересам своей страны, добиться от нее помощи в разрешении важнейшей задачи — разгрома Турции и выхода к берегам Черного моря, а во-вторых, взять у Европы все, что она могла дать, научиться самому и заставить других научиться всему тому, что было так необходимо России.

Петр ехал учиться. Недаром на его письмах из-за границы стояла печать: «Аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую». Он откровенно писал венецианскому дожу, что намерен «во Европе присмотреться новым воинским искусствам и поведениям». Ехавшим с ним Петр вменял в обязанность сыскать «капитанов добрых… которые б сами в матросах бывали, а службою дошли чина, а не по иным причинам», от «волонтеров» же требовал, чтобы они знали «чертежи или карты морские, компас и прочие признаки морские».

Петр ехал учиться, но отнюдь не воспитываться, он ехал заимствовать европейские знания и навыки, но лишь для того, чтобы потом Россия во всех областях промышленной, государственной и духовной деятельности могла развиваться самостоятельно, не завися от европейцев. И как-то, спустя уже много лет, Петр сказал: «Да будет отныне в России все русское».

Он брал иноземное для того, чтобы не смотреть на Европу снизу вверх. Иноземец был нужен Петру для того, чтобы выучить русского человека, а раз этот последний уже «превзошел» науку, «если и без него (иноземца. — В. М.) умеит», «немец» уже не нужен.

Такие цели преследовало «великое посольство». Подготовка его началась с 1696 г. Посольство должно было посетить «цесарский двор» в Вене, Голландию, Данию, Англию, Бранденбург, Венецию и римского папу.

Весной 1697 г. «великое посольство» в составе более двухсот человек выехало из Москвы. Его возглавляли Франц Яковлевич Лефорт, Федор Алексеевич Головин и Прокофий Богданович Возницын. Под именем «Преображенского полка урядника Петра Михайлова» ехал и Петр. Управление Россией он возложил на Федора Юрьевича Ромодановского, Бориса Алексеевича Голицына и Петра Ивановича Прозоровского.

Когда одетый в полутатарский костюм Лефорт и долговязый «Преображенского полка урядник» Петр Михайлов пересекли границу, старушка-Европа, занятая своими внутренними делами и делившая «испанское наследство», нисколько не заинтересовалась посольством, не зная того, что оно перевернет страницу в великой книге истории народов мира и изменит карту и облик континента.

Если Петр ехал за границу, собираясь по-новому решать старые вопросы, вопросы Московского государства, то вернется он в Москву с планом решения новых европейских проблем, с планом создания Российской империи…

Через Тверь, Новгород, Псков «великое посольство» достигло реки Плюссы и у Нейгаузена перешло шведский рубеж. Рига, в то время принадлежавшая шведам, была первым крупным европейским городом, который посетил Петр.

Шведы с опаской поглядывали на русских. Комендант Риги Дальберг хорошо помнил те времена, когда русские войска Алексея Михайловича, отца Петра, стояли у стен Риги. В долговязом «уряднике» шведы легко угадали «царя московитов». Любознательность, которую гость проявлял в отношении рвов, валов и стен Рижской крепости, показалась Дальбергу весьма подозрительной. Петр также осматривал суда, стоявшие на якоре, живо интересовался численностью гарнизона Риги, вооружением и обмундированием шведских солдат.

С несколькими членами посольства Петр взошел на городской вал, смотрел в подзорную трубу на укрепления, пытался измерить вал и даже снять чертеж укреплений. Караул, угрожая ружьями, потребовал, чтобы русские ушли.

Петр был недоволен. В письме в Москву он сообщал, что в Риге его держат «рабским обычаем». За действия караула шведы извинились, но русские не могли им простить минут, проведенных под дулами ружей. Не пустили Петра осмотреть и рижский порт. Петр жаловался, что его «здесь зело боятся, и в город, и в иные места и с караулом не пускают». Этот холодный прием он припомнил Риге через двенадцать лет, когда самолично дал первые три выстрела по осажденному городу. Прием, оказанный Петру в Риге, позднее послужил даже одним из формальных поводов к объявлению войны Швеции.

Холодно, чопорно, сухо встретила Петра Европа. Он дружелюбно говорил «на коротке» — ему отвечали официальным приемом. Он ехал учиться — ему не показывали даже достопримечательностей города. Он был весел — его встречали угрюмые, хмурые лица, подозрительно осматривавшие «урядника» царской крови. Петр замыкался в себе, озлоблялся, нервничал. Но вскоре чело его стало проясняться.

Через неделю Петр был уже в Митаве, у курляндского герцога Фридриха Казимира. В Либаве Петр, выдавая себя за шкипера, подолгу сиживал в винном погребке с новыми знакомцами — шкиперами, ведя за трубкой бесконечные разговоры о море, о кораблях, о далеких странах.

И тут в Курляндии Петром впервые было высказано намерение открыть для России выход к Балтийскому морю. Однако мысль о Черном море все еще оставалась господствующей мыслью Петра.

Обогнав посольство, Петр вскоре прибыл в Кенигсберг. Здесь состоялось тайное свидание «царя московитов» с бранденбургским курфюрстом Фридрихом III.

Прием, оказанный в Кенигсберге прибывшему вслед за Петром «великому посольству», отличался исключительной пышностью. Шпалеры солдат и горожан, конная гвардия курфюрста в богатых мундирах, масса раззолоченных карет, музыка — все это действовало на воображение молодого царя. Петр наблюдал это зрелище со стороны. Фридрих с большим почтением принимал русских послов, но была минута, когда он едва удержался от улыбки. На свой традиционный вопрос о здоровье русского государя курфюрст получил от послов ответ, что, когда они выезжали из Москвы, государь был в добром здравии. Между тем Фридрих только что беседовал в своих покоях с Петром.

В Кенигсберге Петр в совершенстве изучил артиллерийское дело и получил аттестат, в котором значилось: «Петра Михайлова признавать и почитать за совершенного в метании бомб, осторожного и искусного огнестрельного художника».

В переговорах с курфюрстом о заключении военного союза перед петровской дипломатией впервые встал вопрос о борьбе со Швецией — Балтийский вопрос. К заключению предложенного Бранденбургом союза против Швеции переговоры не привели. И только тогда, когда бранденбургские дипломаты согласились не включать в договор статьи вторую и третью, предусматривавшие для России необходимость воевать на стороне Бранденбурга в случае войны его со Швецией и Польшей, с которыми Россия была связана мирными договорами, русские послы согласились подписать договор. Это произошло 22 июня 1697 г.

Петр долгое время оставался в Пиллау, так как в это время в Польше происходили выборы короля. Россия была заинтересована в том, чтобы на польском престоле был желательный ей, дружественный король. На польский королевский престол были выдвинуты два кандидата — французский принц де Конти, от которого можно было ожидать заключения союза с Турцией, и саксонский курфюрст Август II. Россия поддерживала последнего. К польским рубежам была подтянута сорокатысячная русская армия. Петр оставался в Пиллау до 30 июня, ожидая окончания выборов короля, и только тогда, когда королем был избран Август, Петр двинулся дальше.

Проехав Кольберг и Берлин, Петр в Коппенбрюгге («Коппенбрыгине») попал на бал. Еще до этого Петр прослыл в Германии за человека крайне «невоспитанного» и несдержанного. Канцлер курфюрста бранденбургского фон Крейзен в своем отчете писал, что ему пришлось убедиться в том, что такое «царь московитов», когда он не в духе. Петр, по словам канцлера, громко кричал, что «курфюрст добр, но советники его дьяволы», а его самого с криком «иди, иди», взяв за грудь, вытолкал из комнаты.

Теперь Петру предстояло встретиться со светскими дамами. Встреча Петра с курфюрстинами в Коппенбрюгге была устроена по их просьбе. Петр вначале проявил большую застенчивость. У замка его ожидала целая толпа. Петр, чтобы остаться незамеченным, вошел черным ходом, но, увидев курфюрстин, смутился, закрыл лицо рукой и все твердил: «Я не понимаю». Но затем царь разошелся, запер двери, заставил всех пить по-русски, залпом, «до дна», жалуя иных бокалом вина из своих рук.

Петр поразил всех живостью ума, меткостью суждений, искренним весельем и доброжелательностью. Хозяевам понравились и русские танцы, и русские обычаи, а больше всего сам гость, который был «очень весел, разговорчив», отличался «естественностью и непринужденностью».

Петр охотно отвечал на вопросы курфюрстин. Он говорил, что не любит охоту, но обожает фейерверк, не очень ценит музыку, а больше всего почитает труд и показывал курфюрстинам свои большие мозолистые руки.

«Он обладает большой живостью ума; его суждения быстры и справедливы. Лицо его очень красиво, он строен, — писала о Петре курфюрстина-мать Софья Ганноверская. — Это человек совсем необыкновенный, невозможно его совсем описать и даже составить о нем понятие, не видав его. У него очень доброе сердце и в высшей степени благородные чувства».

Но от вылощенных курфюрстин не укрылось «дурное воспитание Петра». Он не умел держать себя за столом, салфетка его смущала, он предпочитал ей кувшин с водой. Развеселившись, Петр поднял за уши маленькую принцессу и два раза поцеловал, смяв бант на ее прическе. Танцуя с курфюрстинами, Петр принял корсеты из китового уса за ребра и выразил удивление по поводу того, что «у немецких дам чертовски жесткие кости».

Однако неосведомленность Петра в придворном этикете не помешала курфюрстине справедливо оценить качества его души и ума: «У него характер — совершенно характер его страны. Если бы он получил лучшее воспитание, это был бы превосходный человек, потому что у него много достоинств и бесконечно много природного ума».

Петр не задерживался в Германии. Его манила Голландия, чей военный флот господствовал на море, чьи торговые корабли бросали якоря во всех гаванях мира. В XVII в. это была страна самой передовой промышленности, самой развитой торговли, центр кораблестроения, мировая биржа, мировой рынок колониальных товаров и дорогих пряностей, страна науки и книги.

У голландцев Тиммермана и Брандта начал Петр свое обучение наукам. Главным образом с голландцами он имел дело в Немецкой слободе и в Архангельске.

Теперь он ехал к ним на родину, на берега их каналов, поглядеть на плотины, погреться у изразцовых печей, подышать смолистым запахом корабельных верфей. Мало того, в Рисвике, близ Гааги, собирался конгресс великих держав, и здесь Петр должен был увидеться и договориться с виднейшими дипломатами Европы.

И вот 8 августа 1697 г. Петр был уже в Саардаме, где поселился в доме у кузнеца Геррита Киста, ранее работавшего в России.

Петр пытался сохранить инкогнито, но это было очень трудно. Уже на следующий день он раздавал мальчикам сливы, а так как на всех не хватало, то обиженные начали швырять в него камнями. Петр рассердился: «Разве здесь нет бургомистров, чтобы смотрели бы за порядками?». Властный голос царя обратил на себя внимание взрослых, наблюдавших эту комическую ссору трехаршинного мужчины с мальчишками. Они дали знать в магистрат. В Саардаме заговорили, что сердитый «пострадавший» и есть «царь московитов».

Вскоре было получено письмо, что в город едет царь. Слухи росли. К Герриту Кисту стали приставать: кто его жилец? Кузнец молчал, но его жена проговорилась. А тут еще в кофейне Петра узнал какой-то шкипер. «Конечно, это царь, — кричал он собравшейся перед кофейней толпе, — я-то знаю московского царя, как нельзя лучше!».

Перед домом Киста не расходилась толпа любопытных. Петр нервничал, злился. Некоего Корнелия Марсье за чрезмерное любопытство он даже ударил по голове. «Ну, вот, Марсье, ты пожалован в рыцари», — захохотали в толпе, и так за Марсье и осталось прозвище «рыцарь».

Петра посещали знакомые голландские купцы Гоутман и Ваутер де Ионг, торговавшие в России, принимали члены магистрата. Перед купцами было бы нелепо скрывать свое имя, но членов магистрата Петр уверял в том, что «господин еще не приехал».

Петр осматривал верфи, фабрики, мастерские, склады. «Он посетил, — пишет Схельтема, — масляную, пильную и бумажную мельницы, а также канатную и парусную фабрики, наконец, железные и компасные мастерские. Повсюду он проявлял необыкновенную любознательность, которую часто не могли удовлетворить познания тех, к кому он обращался с расспросами. Его тонкая наблюдательность и особый дар не уступали его необыкновенной памяти: многие поражались особой ловкости его в работе, которой он превосходил иногда даже более опытных в деле людей».

Он сам хотел сделать все и делал не хуже искусных голландских мастеров, Петр посещал дома ремесленников, особенно тех, кто побывал в России, семьи мастеров, работавших в это время в Москве. Нигде не раскрывая своего инкогнито, он с удовольствием ел и пил под простой черепичной крышей маленьких чистеньких домиков.

Но нерасходившаяся толпа любопытных раздражала Петра. 15 августа он выехал в Амстердам, где и остановился в гостинице Геерен-Ложемент. 16 августа Петр принимал участие в торжественном въезде прибывшего сюда «великого посольства», смешавшись с толпой второстепенных его участников.

19 августа Петр присутствовал на фейерверке, устроенном в честь посольства Ост-Индской компанией. Петр получил приглашение работать на верфях Компании, которая предоставляла ему дом и специально закладывала фрегат. Петр со свойственной ему импульсивностью немедленно, ночью же, лишь только погасли огни фейерверка, уехал в Саардам, забрал свои вещи и вернулся на «Ост-Индский двор».

На верфях застучал топор «царя-плотника». Петр работал наравне с другими. Один голландский купец, пожелав увидеть Петра, обратился с просьбой к корабельному мастеру, и тот обещал показать царя. Купец пришел на верфь. В это время несколько рабочих несли тяжелое бревно. Мастер крикнул: «Питер, плотник заандамский, чего же ты не пособишь этим людям нести?». Петр подставил свое плечо и понес бревно вместе со всеми. Купец был вне себя от изумления.

Четыре месяца Петр проработал на верфях Ост-Индской компании и бывал очень недоволен, когда его выделяли из среды других рабочих, трудящихся на верфи.

В Голландии Петр учился также математике, астрономии, рисованию, посещал мастерские, мануфактуры, музеи, бывал у художников и ученых, собирал различные инструменты и ценности. Он скупал ружья целыми партиями, набирал «охочих» мастеров, изучал анатомию и хирургию. Петра интересовало все: «и как родятся алмазы, изумрут и коральки, и всякие каменья», и что «младенец женского пола мохнат весь сплошь», и как слон, «который играл миноветы, трубил по-турецки, по-черкесски, стрелял из мушкатанта и делал симпатию с собакою», и что «животные от многих лет собраны и нетленны в спиртах, мартышки, звери индейские, змеи предивные, лягушки, рыбы дивные, крокодилы».

Он «видел стекло зажигательное, в малую четверть часа растопит ефимок», «птицу превеликую, без крыл и перья нет», «трубу зрительную, которой смотрят на месяц и звезды», смотрел на луну и убеждался в том, что на ней «есть земля и горы», побывал в цирке, у иезуитов, у капуцинов, в еврейских синагогах, в молельнях квакеров. До всего ему было дело, всюду он был вхож, все его интересовало.

Когда же князья Шаховские, Нестеров и Леонтьев стали порицать его поведение, Петр решил сослать их в Батавию и Суринам. Царь был так же скор на расправу, как и на все другие дела.

Петр встречался и с рядом политических деятелей, беседовал с купцами и промышленниками. Круг его познаний в области международных отношений, «коммерции и мануфактур» все время расширялся. Мысль о войне с Турцией, о выходе к морю не покидала его.

Петр неоднократно пытался склонить к союзу против Турции Голландию, обещая ей привилегии в торговле с Россией, но усилия Петра были тщетны: Голландия опасалась союзницы Турции — Франции.

В Голландии Петр встретился с английским королем Вильгельмом III Оранским. Здесь же посольство получило письмо от датского короля (по поводу избрания польским королем Августа II) и от правительства Швеции (в связи с ожидавшимся приездом Лефорта в Стокгольм). В Голландии принимали послов — польского, австрийского, испанского, шведского. Отсюда Петр посылал Григория Островского в «шклавянскую землю» для набора матросов-славян. Петр принимал участие в большой дипломатической игре и хорошо разбирался в международной обстановке. Так, например, по поводу Рисвикского мира Петр писал: «Дураки зело ради, а умныя не ради для того, чтобы француз обманул, и чают вскоре опять войны». Чутье не обмануло Петра — война вскоре возобновилась.

«Великое посольство» превращалось в Посольский приказ, но только с местопребыванием в Голландии.

Петр не забывал и о внутренних делах Руси. В письмах к Ромодановскому, Нарышкину, Виниусу он давал советы, приказывал, требовал, извещал. Из своей дали Петр руководил страной.

Хорошо зная нужды России, Петр прежде всего нанимал мастеровых людей и матросов. Интересно отметить, что среди нанятых Петром в Голландии матросов большинством были славяне, в том числе украинцы и русские, которых бог весть как забросила судьба в далекую землю голландскую. Были тут и «цесарские подданные», и подданные султана из западных и южных славян, и бывшие «полонянники» откуда-нибудь из-за Киева или Путивля, ушедшие от «турской неволи». Встречались русские из Прибалтики, в частности из земель, отошедших к Швеции по Столбовскому миру. Так, например, пять первых нанятых матросов носят имена: Юрий Францев, Марк Дубровников, Антон Степанов, Лука Николаев, Петр Николаев. Среди петровских мастеров, нанятых в Голландии, — Иеронимов, Совик, Ковач, Приверов, Матолин, Родовеник, Юрьев, Марков, Антонов, Остоков, Симонов, колыванцы из русских — братья Михайловы, украинцы Дмитриев, Круз, Думенский, донской казак Семенников, «шведы», т. е. русские подданные шведского короля — Лаптухин и Тимофеев и др.

Вскоре Петр начал тяготиться Голландией и стремиться в Англию, где кораблестроение успело достигнуть еще больших успехов, чем в Голландии.

Получив от своего мастера Геррита Клааса Пооля свидетельство о мастерском знании кораблестроения, в январе 1698 г. Петр был уже на пути в Англию.

11 января Петр прибыл в Лондон. По своему обыкновению уклоняясь от толпы, «с гордой застенчивостью, разжигавшей любопытство», он тайком пробрался на барке в отведенный ему небольшой дом адмирала Бэнбоу в Дептфорде на берегу Темзы. 14 января, переодетый в скромное платье, в небогатой карете приехал к нему Вильгельм III Оранский, английский король. Через день Петра посетил принц Георг Датский.

Впрочем, в высших кругах Лондона Петра почти не замечали, но он в этом и не нуждался.

Петр усиленно собирал сведения о флоте, о «навигацкой» науке, осматривал Портсмутские верфи, Вульвичский арсенал, где «отведывал метания бомб», катался по Темзе. Он работал на королевской верфи в Дептфорде, побывал в Оксфордском университете, интересовался его организацией и остался «зело доволен тем путешествием». Наблюдал учебное морское сражение, в котором его поразили огромные трехпалубные корабли, ездил в обсерваторию, осматривал монетный двор, Тауэр.

Петр посетил и английский парламент. Ограниченность королевской власти и многоречивость членов парламента ему очень не понравились, хотя он отметил, что «весело слушать», когда подданные открыто говорят своему государю то, что думают.

Время от времени Петр посещал «машкера» и театр, до которого он был небольшой охотник. Зато частенько Петр и его ближние бывали «веселы» и вели себя так, что дом в Дептфорде после их отъезда выглядел, как после погрома.

Петр извлек из своего пребывания в Англии все, что он хотел и мог извлечь. Он остался доволен своей поездкой. У англичан же Петр оставил о себе воспоминание, как об умном, деятельном, хотя и «чрезвычайно грубом» человеке.

В конце апреля Петр выехал в Голландию, где встретился с Лефортом, а оттуда через Саксонию и Прагу отправился в Вену, к императору Леопольду.

Еще в Англии Петр узнал, что заключенный незадолго до его отъезда за границу тройственный союз против турок готов рассыпаться и что английский король берет на себя роль посредника между Австрией и Турцией.

Турки готовы были уступить австрийцам и венецианцам завоеванные ими земли, а Европа, готовившаяся к возобновлению войны на Западе, лишь ненадолго прерванной Рисвикским миром (Петр был прав, говоря, что надо ждать «вскоре опять войны» — она возобновилась в 1701 г.), стремилась развязать себе руки на Востоке. Этим и объяснялись отказ Голландии выступить против турок и посредничество Англии в переговорах между Австрией и Турцией. Петр нервничал, торопился.

Недобрые вести получил в Амстердаме Петр и из Москвы: опять зашумели стрельцы. Петру нельзя было медлить. Через Лейпциг и Дрезден, где он познакомился со знаменитой кунсткамерой, через Часлов, Инглаву и Прагу Петр приехал в Вену. Торжественный въезд в Вену состоялся 16 июня, а 19 июня Петр встретился с императором Леопольдом. В Вене он был уже не грубоватым «заандамским плотником» и не разрушителем дома адмирала Бэнбоу в Дептфорде. Петр был сдержан, учтив, скромен, обладал «хорошими манерами».

Начались переговоры о союзе против турок. Австрийцы вели их вяло. Петр не скрывал своего нетерпения и досады, был откровенен с прожженным дипломатом графом Кинским, действовавшим от имени Леопольда. В своих беседах Петр высказал ряд замечательно метких суждений, сумел сыграть на слабой струнке Австрии — постоянно восстающей Венгрии, — правильно предсказал возобновление войны Австрии с Францией.

Одновременно, тайно от австрийцев, Петр вел переговоры с Карловичем, которого прислал в Вену к Петру польский король, он же курфюрст саксонский Август II, для заключения союза против турок. В этих переговорах Петр начал определяться как дипломат, прямой, смелый и решительный, а вместе с тем осторожный и тонкий. И тем не менее дипломатическая миссия Петра в Вене сорвалась: Австрия вступила в мирные переговоры с Турцией. Более того, когда Петр задал Кинскому свои знаменитые три вопроса: 1) будет ли Австрия продолжать войну с Турцией, 2) какими условиями мира с Турцией удовольствуется император и 3) какие условия мира предлагают турки, ответ на них был дан только после того, как император дал положительный ответ султану.

Попытка Петра заставить Леопольда вести войну с турками до тех пор, пока Россия не получит от Турции Керчь, тоже не увенчалась успехом. Союз с императором срывался, зато намечался союз с польским королем.

В Вене Петр установил сношения с южными славянами. К его заступничеству от имени сорока тысяч сербских семейств, переселившихся от гнета султана на австрийские земли и тут вновь подвергнувшихся угнетению со стороны австрийских немцев и императорского правительства, обратились патриарх Арсений Черноевич и бывший сербский правитель, томившийся в Вене в заключении Юрий Бранкович. Просили Петра о принятии их на русскую службу и были приняты сербы-студенты Иван Алексеевич и Иван Зекан. Обращался к Петру за помощью против турок, прося сохранять строжайшую тайну, гонец валашского господаря.

В Вене Петр встретился с известным полководцем, принцем Евгением Савойским. К сожалению, о подробностях этой встречи не осталось никаких свидетельств.

В Вене было сделано все — вернее, ничего не было сделано, оставаться дольше в столице империи не имело смысла. Петр готовился к отъезду в Венецию, но поездка не состоялась. 19 июня Петр выехал в Москву — там вспыхнул стрелецкий бунт.

Непосредственная дипломатическая задача, стоявшая перед «великим посольством», — создать антитурецкий союз государств, не была разрешена. Но зато Петр понял, что надо изменить направление внешней политики России. Не с Турцией за Азовское и Черное моря, а с Швецией за Балтику нужно было начинать войну — вот какую мысль выносил Петр во время поездки по Европе. И уже тогда у него родился план создания «северного союза» для возвращения земель «отчич и дедич», захваченных шведами старинных русских земель по берегам Финского залива и по течению Невы.

Поэтому, по справедливому замечанию английского историка Маколея, «это путешествие составляет эпоху в истории не только России, но… и во всемирной истории».

Заграница не сделала Петра «немцем», чего опасались многие на Руси, не изменила его мировоззрения, многому научила Петра, но вместе с нужным Петр привез в Россию немало бесполезного и чужеродного. Камзолы и «комплименты разные», «чужеземные обычаи» в деятельности учреждений и в домашнем быту, иностранные слова — все это насильственно вводимое Петром «с манера немецкого», нисколько не было лучше своего, русского и вызывало естественное раздражение и ропот.

Среди иноземцев, которым Петр открыл широкий доступ в Россию, были люди различных дарований и нравственных качеств. Для одних Россия стала второй родиной, и, обрусев, они служили ей верой и правдой. Такими были, например, Брюс и Вейде.

Но были и такие авантюристы, как Миних, которые при жизни грозного Петра оставались в тени, не помышляли о том, чтобы править страной, но в царствование преемников Петра «выплыли на поверхность», стали у руля правления, оттерли русских людей и запустили руки в государственную казну: «Немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении, — писал В. О. Ключевский. — Вся эта стая кормилась досыта и веселилась до упаду на доимочные деньги, выколачиваемые из народа».

Все эти минихи и остерманы, левенвольды и бироны, бенкендорфы и фредериксы стали сущим бичом русского народа. Характерный штрих: герой 1812 г. и кавказских войн генерал Ермолов с горечью и иронией просил царя «произвести его в немцы».

В преклонении перед «ученым немцем», которого Петр нередко ставил выше своего, русского, лежит корень того немецкого засилья, которым отмечена вся история царской России и которое принесло столько зла русским людям.

Стрелецкий бунт

Первые новшества, которыми ознаменовалось начало правления Петра, вызвали противодействие со стороны кругов, приверженных стародедовским порядкам и обычаям.

«Неправедно» шагал своей быстрой поступью по жизни «царь-кутилка», «царь-антихрист» Петр. До каких только темных, глухих уголков старомосковской жизни, покрытых пылью вековой да плесенью, не добиралась его рука! На какие только святыни «древлего благолепия» не замахивался он, каких только столпов не потрясал этот невиданный царь-мастеровой, настоящая «напасть божия за грехи людские!» И до титулов царских добрался он, отменил целые богословские трактаты, писавшиеся в грамотах к «турецкому султану» и персидскому шаху, и от бояр требовал, чтобы «зелными чинами» не писали — «не люблю», и подписывался не по православному — Piter. И в церковь толком он не ходил, забыв благочиние отца и деда. И людей, созданных по образу и подобию божьему, рожденных ступать по земле, отправлял учиться плавать по пучинам морским. И кощунствовал он, и богохульствовал.

Разве могла простить все это царю потревоженная и разбуженная им от векового сна боярская накипь московская, те, кто жил сегодня, но думал о вчерашнем дне?

У Петра было немало преданных ему людей из передовых бояр, дворян, купцов, из незнатных, «непородных» людей, но зато и немало врагов.

Еще до отъезда Петра за границу, в начале 1697 г., был арестован ряд лиц, собиравшихся у монаха Авраамия. Они были недовольны увеличением числа «приказных», взяточничеством, поведением Петра, столь не походившего на своих предшественников — Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, порицали царя за его новшества.

Также до отъезда Петра был раскрыт и другой заговор, во главе которого стоял обрусевший иноземец Цыклер. Будучи стрелецким подполковником, Цыклер принимал участие в стрелецком восстании 1682 г., деятельно поддерживая Милославских. После возвышения Шакловитого Цыклер сблизился с ним, но, предвидя скорое падение Софьи, в августовские дни 1689 г. переметнулся на сторону Петра и получил повышение — полковничий чин.

Однако честолюбцу этого было мало. Кроме того, Цыклер видел, что Петр не особенно ему доверяет и не забыл еще его связей с Иваном Милославским. Цыклер начал подговаривать стрельцов убить Петра, «изрезать его ножей в пять». С ним заодно действовали боярин Соковнин, ревнитель «старой веры» и московской старины, брат известных раскольниц — боярыни Федоры Морозовой и княгини Авдотьи Урусовой, ненавидевший все новое, и боярин Матвей Степанович Пушкин с сыном Федором. Все они имели личные счеты с Петром: одних царь посылал в Азов, а бояре, которым не по вкусу были тяготы и опасности походов и битв, расценивали это как царскую немилость и обиду; других, как, например, сыновей Соковнина, Петр посылал «за море учиться». Озлобленные заговорщики открыто призывали к убийству Петра.

Цыклер вместе со стрелецким пятидесятником Василием Филипповым и донским казаком Петром Лукьяновым, которые были хорошо осведомлены о намерениях казаков, терпевших от «государевой службы» и прочих «тягот», замышляли тряхнуть Москву с двух концов — со стрелецких московских улиц и слобод и с вольного Дона.

Но Цыклер боялся, что повторение разинского восстания приведет к «разоренью великому». Этот страх определил его отношение к народу, как и отношение к народу всех других приверженных старине заговорщиков, выступавших в дальнейшем против Петра: все они были против петровских новшеств, но больше всего боялись народа.

Стрелецкий пятисотенный Ларион Елизарьев, знавший о заговоре, донес о нем Петру.

Это произошло еще в феврале 1697 г., незадолго до отъезда Петра. Заговорщики были схвачены. В аресте Цыклера и Соковнина и в «розыске» по их делу принял участие сам Петр.

Главой Преображенского розыскного приказа, правой рукой Петра по политическому сыску, великим мастером кнута и дыбы был Федор Юрьевич Ромодановский. Верный старый слуга Петра, Ромодановский хотя и был в душе ревнителем старины, но в угоду царю без сожаления порвал с нею.

«Собою видом, как монстра, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян по вся дни», Ромодановский своей невероятной жестокостью наводил страх на всех инакомыслящих и вселял ужас перед Преображенским приказом, нередко даже переходя границы дозволенного самим царем.

Розыск по делу Цыклера шел очень быстро и вскоре был закончен. В Цыклере Петр видел «собеседника Ивана Милославского», которого и считал основным виновником заговора.

Гроб Ивана Михайловича Милославского был вырыт и привезен в Преображенское. Над этим гробом была совершена казнь, и кровь казненных заговорщиков лилась на труп Милославского…

Казнь стрелецкого полковника Цыклера еще больше озлобила стрельцов. Теперь они уже не только не надеялись стать когда-нибудь «надворной пехотой», но ясно видели, что «впредь им погибнуть», как давно уже пророчил им Соковнин. Петр ненавидел строптивость и своеволие стрелецких полков, их устаревшие тактические приемы, их неумение и нежелание переучиваться. Стрельцы чувствовали нелюбовь к себе со стороны Петра, понимали и шаткость своего положения, и свою воинскую слабость, видели, что петровские солдатские полки обгоняют их в военном искусстве.

Стрельцы были озлоблены еще и тем, что понесли тяжелые потери во время азовских походов, а потом их же заставили нести охрану Азова. Они были оторваны от семей, от своих ремесел и торговли. Раньше стрельцы пользовались льготами и кое-как справляли «государеву службу», заботясь лишь о своих «достатках» и семействах. Теперь настали иные времена. Тяжелой военной службе не было видно конца. Стрельцы ненавидели петровские новшества, лишавшие их прежних привилегий, держались старины, порицали действия Петра, его дружбу с иноземцами и поездку за границу.

В отсутствие Петра недовольством стрельцов воспользовалась Софья, по-прежнему мечтавшая о престоле. Она через «стрельчих» передавала их мужьям-стрельцам, чтобы те «побивали» петровских вельмож и готовились к перевороту.

Положение было напряженным. Когда правительство отдало приказ о переводе четырех стрелецких полков из-под Азова к «литовскому рубежу» (польской границе), под Торопец и Великие Луки, из полков началось повальное дезертирство. «Тягуны»-стрельцы явились в Москву, кричали «поносные речи на государя», грозили иноземцам расправой. Здесь они вступили в тайные переговоры с Софьей и ее сестрой Марфой. Из Москвы они были изгнаны, а вернувшись в свои полки, привезенными из Москвы вестями подлили масла в огонь. Вспыхнул мятеж. Стрельцы решили идти на Москву, разорить Немецкую слободу и побить немцев за то, что «от них православие закоснело», поставить Софью правительницей, вернуть Василия Васильевича Голицына, престол отдать сыну Петра Алексею, а когда Петр вернется из путешествия по Европе, убить его.

Стрельцы двинулись к Москве. Навстречу им вышли войска Гордона. Сошлись у Воскресенского монастыря. Гордон правильно учел, что у стрельцов нет деятельного главаря. Нескольких залпов было достаточно для того, чтобы покончить с мятежом стрельцов. Начались аресты. 56 стрельцов были казнены, но ни один из них о своих связях с Софьей не проронил ни слова.

Тем не менее Петр, узнав в Амстердаме о мятеже, сразу понял, что стрельцы были лишь орудием в руках его сестры и приверженного старине боярства. Он писал князю-кесарю Федору Юрьевичу Ромодановскому: «Семя Ивана Михайловича растет, в чем прошу вас быть крепким; а кроме сего ничем сей огонь угасить не мочно». Петр знал, что борются не только с ним самим, но и с его заветным делом — делом преобразования России. Этим и объясняется поспешность, с которой он покинул «великое посольство» и устремился в Россию. Петр вынужден был сам приняться за искоренение стрелецкой «крамолы».

В конце августа он уже был в Москве. Царь искал главарей и подстрекателей стрелецкого бунта — бунта, вдохновленного ревнителями боярской старины.

Розыск был начат 17 сентября. Выбор дня не был случайным: это был день именин Софьи.

Петр самолично присутствовал при допросах и пытках стрельцов, когда скрипела дыба и свистели батоги, когда хрустели кости, рвались жилы и шипело мясо, прижигаемое каленым железом.

27 сентября Петр приехал в Новодевичий монастырь, где учинил допрос Софье. Софья упорно отказывалась признать свое участие в мятеже, утверждая, что никаких писем стрельцам не писала, но в конце концов «расспросные речи» жестоко пытаемых стрельцов выдали истинные намерения царевны. Уличена была и Марфа Алексеевна, другая сестра Петра. Петр с горечью говорил о сестрах: «В церкви поют „спаси от бед“, а в паперти деньги на убийство дают».

29 сентября князь-кесарь Ромодановский в своем Преображенском приказе кончил розыск по делу 341 стрельца. На 30 сентября была назначена казнь.

Поутру стрельцов повезли из Преображенского в Москву на место казни. Везли их в телегах по двое, с зажженными свечами в руках. У Покровских ворот стрельцам прочли приговор с указанием их «вин», за которые государь «указал казнить их смертью».

Тут же, на коне, в зеленом кафтане присутствовал сам Петр, внимательно слушавший приговор и подававший знаки собравшейся толпе, требуя от нее внимания.

Затем стрельцов развезли по местам казни: к воротам Никитским, Коломенским, Калужским, Серпуховским, Тверским, Арбатским.

Вечером Лефорт устроил пир, на котором государь «оказывал себя вполне удовлетворенным и ко всем присутствующим весьма милостивым».

Казни следовали одна за другой. В октябре пошли на виселицу стрельцы Гундертмаркова полка, стрельцы полка Колзакова и др.

12 октября 59 стрельцов были повешены против окон сидевшей в своей монастырской келье Софьи. На следующий день здесь же повесили еще несколько стрельцов, спустя шесть дней — еще сорок семь.

Петр мстил сестре за май 1682 г., за «многие обиды» и «покаянные речи».

Всюду по Москве висели посиневшие и распухшие трупы повешенных, валялись отрубленные головы, изуродованные тела колесованных. Этот новый вид казни — колесование — Петр вывез из «заморских» стран.

Розыск кончился. Всего было казнено 799 стрельцов. Московские стрелецкие полки были уничтожены.

Уцелевших стрельцов рассеяли по дальним городам, записали в посадские люди, и им под страхом смертной казни запретили записываться в солдаты.

Софью и Марфу постригли в монахини, и за ними учредили неусыпный надзор. Петр сам составил наказ об их поведении в монастыре. Одновременно была пострижена в монахини и отправлена в Суздальский Покровский монастырь еще одна недоброжелательница Петра — его жена Евдокия Лопухина.

Все это время Петр находился в состоянии сильного душевного возбуждения и нервного расстройства. На одном из пиров у Лефорта, раздраженный чем-то, он выхватил шпагу и, не сознавая, что делает, начал колоть и рубить направо и налево. Его еле успокоил «Алексашка» Меншиков. На другом пиру сам «Алексашка» был избит до крови Петром за то, что танцевал, не сняв сабли. Избил царь и «дебошана французского» Лефорта.

В стрелецком розыске Петр проявил исключительную жестокость. Кровь и слезы лились ручьями. Но он знал, что «семя Ивана Михайловича» надо вырвать с корнем.

Напоминали о буйных московских стрельцах лишь неубранные тела казненных. У окон кельи монахини Сусанны (так нарекли в иночестве царевну Софью) осенний ветер раскачивал три трупа стрельцов со вложенными в руки челобитными. Политическая карьера царевны Софьи кончилась.

Так кончились восстания стрельцов, за спиной которых стояли общественные силы, тщетно цеплявшиеся за старомосковский уклад жизни, тщетно тянувшие Россию вспять.

Подготовка к войне со Швецией

«Завоевание Азовского моря было целью его первой войны с Турцией», — говорит о Петре К. Маркс и далее отмечает, что «ни Азовское, ни Черное, ни Каспийское моря не могли открыть Петру прямой выход в Европу», что первая турецкая война Петра, собственно, «продолжала в известном смысле традиционную борьбу русских с татарами» и была «ничем иным, как прелюдией к войне со Швецией»[5]. «Водное пространство — вот что нужно России», — говорил Петр. Но водным пространством, которое дало бы России прямой выход в Европу, была только Балтика.

Приступив к разрешению балтийского вопроса, Петр прекрасно учел благоприятную для России обстановку в Европе. Еще в Курляндии в 1697 г. Петр говорил, что стремится твердой ногой встать на берегу Балтики. Тогда же велись переговоры об оборонительном союзе против шведов с курфюрстом Бранденбургским. Направляясь в Москву из Вены, Петр в Раве Русской встретился с Августом II, польским королем, и заключил с ним 3 августа 1698 г. словесный договор о войне со Швецией.

В этих переговорах большую роль играл Иоганн Паткуль, представитель немецкого прибалтийского дворянства, недовольного шведским правительством. Он советовал Августу договориться с Петром, но сделать это так, чтобы «этот могущественный союзник не выхватил у нас из-под носа жаркое, которое мы воткнем на вертел». Паткуль хотел, чтобы Петр шел не дальше Нарвы, так как «если он захватит Нарву, то ему легко будет овладеть Эстляндией и Лифляндией».

В октябре 1699 г. Москву посетило польское посольство генерала Карловича, в составе которого был и Паткуль. На этот раз речь шла уже о наступательном союзе Польши, Дании и России против Швеции. Войну, по договоренности, начинали Дания и Август II, а затем, после мира с турками, который рассчитывал заключить Петр, должна была вступить в нее и Россия. Договор с Данией Петр заключил еще в июле 1699 г. Дипломатическая подготовка войны со Швецией была закончена. Шла подготовка русского войска к войне.

Окончив «стрелецкий розыск», Петр отправился в Воронеж. К этому времени «кумпанства» построили довольно большой флот. Осенью 1698 г. Петр сам заложил 58-пушечный корабль «Предестинация». Этот корабль был построен русскими мастерами, обучавшимися за границей.

Весной 1699 г. русский флот, который должен был обеспечить выгодные для России условия мира с Турцией, прибыл в Азов, а затем в Таганрог. 18 августа эскадра стала на якорь у Керчи. На борту одного из кораблей находился Петр, одетый в костюм голландского плотника.

Впечатление, которое произвело на весь мир появление русских кораблей у Керчи, было огромным. Турки со страхом узнали о существовании русского флота.

Воскресли надежды христианских подданных султана на близкое освобождение от ненавистного турецкого ига. Впервые услышали о мореходной доблести «московитов» и европейцы.

2 сентября 1699 г. в трех милях от Константинополя, отсалютовав по всем правилам, пристал к турецкому берегу корабль, на котором развевался невиданный дотоле флаг — красно-сине-белый. Это был русский сорокашестипушечный фрегат «Крепость», доставивший в Константинополь русского посла, дьяка Емельяна Украинцева. Ему было поручено заключение мирного договора с султаном. «Урусы» вышли в море, перестав быть сухопутным народом.

Пока тянулись переговоры на юге, Петр, готовясь к войне на севере, набирал и обучал новые войска. «Охочие люди» (добровольцы) и «датошные» (рекруты) из холопов, крестьян и вольных людей стали рядовыми новых солдатских и драгунских полков. Их вооружили кремневыми ружьями со штыками, одели в темно-зеленые кафтаны и треугольные шляпы и обучали с утра до вечера.

Но кто обучал их? Русских офицеров было мало, и солдат обучали главным образом иноземные офицеры, служившие за деньги, ненавидевшие и презиравшие все русское, даже не знавшие русского языка. Они мало чему научили солдат, а своим высокомерием и жестокостью вызывали ненависть к себе.

Правда, среди иноземных офицеров были такие люди, как Гордон, Лефорт, Чамберс, для которых Россия стала второй родиной и которым Петр мог доверять, но таких «иноземцев» в армии было мало.

Наскоро набрали и в трехмесячный срок «обучили» 32 тыс. солдат, составивших 25 пехотных и 2 драгунских полка. Конечно, они не могли быть вполне исправными воинами. Иноземец Гуммерт писал о русских солдатах, что они «сами по себе так хороши, что во всем свете нельзя найти лучше, но нет главного — прямого порядка и учения».

Если слабо были подготовлены к войне петровские полки «иноземного строя» — солдатские и драгунские, то дворянское ополчение было еще меньше приспособлено к войне с сильной Швецией. Об ополченцах из дворян, которым служить стало «не мочно за скудностью», современник Петра, известный самоучка экономист и писатель Иван Посошков, писал: «Клячи у них худые, сабли тупые, сами нужны и безодежны, ружьем владеть никаким неумелые».

Они воевали «стародедовским обычаем» и мечтали о том, как бы «послужить государю», не вынимая сабли из ножен. Русская артиллерия устарела: многие пушки, отлитые еще во времена Ивана Грозного, были тяжелы и неповоротливы, порох был плохой, искусных артиллеристов было мало. Исключение составляли лишь Преображенский да Семеновский полки.

С таким войском, почти без промышленности, необходимой для ведения войны, с устаревшим государственным аппаратом Петр вступал в борьбу против одной из сильнейших стран Европы — против Швеции.

8 августа 1700 г. Петр получил, наконец, от Украинцева сообщение о заключении мира с Турцией на тридцать лет. На другой же день, 9 августа 1700 г., русское войско двинулось к Нарве. Началась Северная война.

Конечно, не «многие противности и неправды», которые были учинены царю в Риге, и не союз с Данией, обязывавший царя, как заявили русские послы шведам, воевать с противником короля датского — шведским королем, были действительными причинами Северной войны.

Причина войны заключалась в том, что Петр хотел вернуть старинные русские земли, лежавшие по берегам Невы, пробиться к Балтийскому морю. Он считал свои стремления справедливыми и во имя справедливости обнажил меч.

Начало Северной войны

Северная война была борьбой за море. «Ни одна великая нация никогда не существовала и не могла существовать в таком удаленном от морей положении, в каком находилось первоначальное государство Петра Великого», — писал К. Маркс, говоря о Северной войне, и далее отмечал: «Как бы ни оценивали ее цели, ее результаты или ее затяжной характер, мы все же будем называть ее войной Петра Великого. Все его жизненное дело зиждется на завоевании Балтийского побережья… Самый факт преобразования Московии в Россию был возможен благодаря ее превращению из полуазиатского континентального государства в наиболее могущественную морскую державу на Балтике… Петр Великий… вынужден был цивилизовать Россию. Захватив балтийские провинции, он приобрел одновременно и необходимые для этого процесса средства»[6]. Так расценивает войну со Швецией К. Маркс. Северная война составляет всю военную биографию Петра.

В 1700 г. Россия вступила в Северную войну сухопутной, отсталой «Московией», а окончила ее в 1721 г. могущественной, цивилизованной Российской империей, великой морской державой, с честью отстоявшей свое право на независимое существование и пробившейся в ряды сильнейших и влиятельнейших государств мира.

С незапамятных времен племена Прибалтики находились в тесных связях с Русью. Еще в начале новой эры славяне, носившие тогда название венедов, соседствовали с прибалтийскими племенами. Вместе с русскими племенами, словенами и кривичами, боролись в XI в. на заре русской государственности с хищными и жадными норманнами-варягами жители Чудской земли — эсты. В образовании древнерусского государства на берегах Волхова, государства, называвшегося у арабов «Славней», центром которого был Новгород, приняли участие не только русские, но и прибалтийские племена. Во времена Владимира и Ярослава Мудрого часть Прибалтики входила в состав Киевского государства. Христианским именем Ярослава (Юрий) был назван основанный им в Чудской земле город Юрьев (Тарту). Заимствования в эстонском языке из русского языка (например, taper — топор, look — лук, obruk — оброк и т. д.), находки в Эстонии древнерусских монет, украшений, крестов, развалины русских церквей — все это свидетельствует о древности чудско-русских связей.

И дальше, на юге Прибалтики, по нижнему течению Западной Двины куры, селы, летты, летьгола, ливы издавна соседствовали с русскими, проникавшими на нижнее течение Западной Двины еще задолго до образования древнерусского государства. Русские принесли в Прибалтику христианство, а вместе с ним письменность, зачатки более высокой культуры, укрепляли торговые связи Прибалтики с Востоком и Западом, способствуя таким образом экономическому развитию края и росту культуры его населения.

В земле летьголы (латгальцев), леттов (латышей), литовцев возникли русские города и княжества (Герцике, Куконойс) со смешанным населением. Верховным правителем всех земель по Двине вплоть до моря считался полоцкий князь.

Русские не насаждали силой ни своей религии, ни своих политических учреждений, ни своих порядков и обычаев, не грабили и не угнетали местное население. Поэтому, когда в конце XII в. в Прибалтике появились немецкие рыцари, а в начале следующего столетия сложился разбойничий рыцарский Ливонский орден, русские, ливы, летты и эсты начали совместную борьбу с захватчиками.

Пользуясь численным превосходством и тем, что Русь была разорена, опустошена и обескровлена Батыевым нашествием, немецкие рыцари овладели Прибалтикой. И с этого момента вплоть до разгрома Ливонского ордена войсками Ивана Грозного в представлении эстонца и латыша, латгальца и лива, литовца и русского фигура закованного в железо «божьего воина» — рыцаря-меченосца в белом плаще с вышитым на нем крестом стала символом грабителя, угнетателя, убийцы. Народы Прибалтики ненавидели своих угнетателей и поработителей, поднимали восстания, обращались за помощью к русским. Так было в 1215–1224 гг., в 1343 г. во время великого восстания эстов против немцев, когда на помощь поднявшимся в Юрьеву ночь на борьбу эстонцам пришли ратники русской земли.

Эти давние русско-эстонские связи обусловили то, что большие города Чудской земли носят русские названия (Таллин — Колывань, Тарту — Юрьев, Везенберг — Раковор, Венден — Кесь, Оденпе — Медвежья Голова, Линданисса — Леденец и т. д.).

Прибалтика была для Руси «окном в Европу» еще задолго до Петра. Здесь пролегал великий путь «из варяг в греки», тут проходили сухопутные, речные и морские пути новгородских и псковских купцов, связывавшие Русь с Западной Европой. По этим дорогам завязывались связи с Западом молодой, бурно растущей Москвы — «стольного града» складывающегося Русского национального государства. И уже при Иване III наметилась линия внешней политики Москвы в сторону Балтийского моря, к землям, издавна входившим в состав Руси, ибо без выхода в море внешняя торговля Руси была обречена на прозябание.

Бессильные в борьбе с Русью, ливонские рыцари пытались приостановить рост и укрепление Русского национального государства путем блокады, не пропуская через Балтику и Ливонию ни купцов, ни мастеров. Вот почему основным направлением внешней политики Ивана Грозного становится Запад, а целью — прорыв блокады, в которой держали Россию враждебные ей государства — Ливонский орден, Литва, Польша и Швеция.

Карл Маркс отмечает, говоря об Иване Грозном: «Он был настойчив в своих попытках против Ливонии; их сознательной целью было дать России выход к Балтийскому морю и открыть пути сообщения с Европой. Вот причина, почему Петр I так им восхищался»[7].

Ливонская война, которую вел Грозный, была борьбой за Балтику. Она была необходима для дальнейшего развития и укрепления Руси и была продиктована экономическими и военными интересами государства, требовавшими усиления связей с Западом. Отвоеванием Ливонии Грозный восстанавливал давние естественные экономические и культурные связи народов Прибалтики и Руси.

Под ударами русских войск Орден рассыпался, как карточный домик. Но на этом война не кончилась: России пришлось вести борьбу за Ливонское наследство со Швецией, Литвой и Польшей. Теснимая объединенными литовско-польскими и шведскими войсками, русская армия вынуждена была оставить отвоеванные в Прибалтике земли.

Движение шведов на юго-восток продолжалось, и в конце XVI — в начале XVII в. им удалось захватить исконные русские земли на берегах Невы и у побережья Финского залива, овладеть старинными русскими городами — Ямом, Копорьем, Корелой, Орешком, Иван-городом. Важнейшие жизненные артерии России были перерезаны. Шведский король Густав-Адольф писал: «Нева и Нарова могут служить для шведской торговли воротами, которые легко во всякое время запереть для русских. Русские совершенно отрезаны от Балтийского моря, так что они на волны его не могут спустить даже лодки».

С середины XVII в. рост производительных сил России, расширение ее внешней торговли, укрепление дипломатических и культурных связей с Западной Европой заставили ощутить потерю Невы и выхода на Балтику особенно остро. Недаром крупнейший политический деятель XVII в., «ближний боярин» Алексея Михайловича Ордын-Нащокин стремился к отвоеванию у шведов захваченных ими земель, где бились некогда славные новгородцы Александра Невского и ратники Ивана Грозного, земель, которые были естественным продолжением великой России. Но, хотя русские войска во времена Алексея Михайловича вышли на Неву и даже осадили Ригу, однако борьба с Польшей за Украину отвлекала силы России на юг, и поэтому война со Швецией не привела к изменению старых государственных границ.

Сосредоточить все силы Русского государства для борьбы со шведами, для отвоевания прибалтийских земель, для возвращения России берегов Невы и Финского залива — вот, что стало заветным делом Петра. Вот почему он так восхищался Иваном Грозным. Вот почему он благодарно чтил память Александра Невского — победителя шведов на Неве и ливонских рыцарей на Чудском озере. Вернуть утраченные исконно русские земли, выйти к морю, «прорубить окно в Европу» — в этом был смысл Северной войны. Мощной стеной стояла Швеция у берегов Балтики. Петр понял, что он должен и может завершить вековечную борьбу России за потерянные земли, за невские берега, политые потом и кровью русских людей, за земли, экономическое и стратегическое значение которых для России бесконечно велико, за восстановление насильственно разорванных немцами и шведами древних, традиционных связей Руси с ее естественным продолжением — Прибалтикой.

Война была неизбежна.

И вот к концу сентября 1700 г. русские войска подошли к Нарве. Тяжел был их путь, тяжела была осада первоклассной шведской крепости. Из-за бездорожья, болот, осенней распутицы и грязи обозы отстали от войска. Отстали и осадные пушки. Не хватало боевых и съестных припасов, подвод и лошадей.

Несмотря на невероятно трудные условия похода, 20 октября началась бомбардировка города. Но осадных пушек у Петра было мало, а те, что имелись, были плохого качества. Не хватало ядер. Порох был скверный, приходилось класть полуторный заряд, а это нередко кончалось разрывом недоброкачественных тульских пушек, поломкой лафетов, гибелью или ранением «бомбардиров». Вдобавок дело еще осложнилось изменой любимца Петра, капитана бомбардирской роты Гуммерта, перешедшего на сторону шведов.

Плохо обученные русские войска оказались бессильными перед Нарвой.

Настала глубокая осень. Нарва все еще отстреливалась из своих пушек. Носились слухи, что «король датский осилен» и сам шведский король Карл движется к Нарве. Действительно, Карл успел разбить Данию и принудить ее к миру.

В русском войске началось беспокойство. Боярин Шереметев со своей конницей «старого строя» был разбит и отступил от Везенберга. Важные стратегические пути попали в руки шведов. Русские нуждались в боевых припасах, а обозы с ядрами и порохом из-за бездорожья застряли в новгородских болотах. Войско терпело недостаток и в продовольствии. Вскоре слухи о приближении Карла подтвердились. Шведы во главе с королем быстро шли к Нарве.

Поручив командование находившемуся на русской службе герцогу де Кроа, Петр направился в Новгород, чтобы поторопить русские части, двигавшиеся к Нарве, и подготовить укрепления в Новгороде и Пскове на случай, если Карл двинется на Москву.

В «Гистории Свейской войны», журнале, который редактировал сам Петр, мы находим такое объяснение отъезда царя из-под Нарвы: «…для того, чтобы другие достальные полки побудить к скорейшему приходу под Нарву, а особливо, чтоб иметь свидание с королем Польским».

На следующий день, 19 ноября Карл подошел к русскому лагерю у Нарвы. 8-тысячному отряду шведов русские противопоставили 35–40 тыс. человек. И все же перевес был на стороне небольшого, но прекрасно вооруженного и обученного, закаленного в боях шведского войска.

В русском войске иноземцы-офицеры заранее считали битву проигранной и искали случая сдаться в плен шведам. Переходили к шведам еще до битвы. Это также не могло не отразиться на исходе битвы. «Немцы нам изменили!» — кричали солдаты.

Дул сильный ветер, снежная метель била русским в лицо, слепила глаза, затрудняла стрельбу. Пользуясь этим, в десятом часу утра шведы ринулись на русских. Через полчаса они уже ворвались в русский укрепленный лагерь и опрокинули войска Трубецкого.

Неопытные и необученные русские солдаты отступали. Дворянское ополчение бежало. Почти все иноземное офицерство во главе с герцогом де Кроа поскакало сдаваться Карлу. Солдаты жестоко расправлялись с иноземцами-офицерами, не успевшими перебежать к врагу, и без офицеров кучками отбивались от наседавших шведов. Всяк действовал на свой страх и риск. Все смешалось. Русская артиллерия была захвачена шведами и замолчала.

Разгром русской армии казался неизбежным. Но честь русского войска спасли отважные гвардейцы — преображенцы и семеновцы. Грозной стеной встали они на защиту своего укрепленного лагеря — «вагенбурга», расположенного у моста через реку Нарову.

Несколько раз шведы бросались на штурм русских укреплений, но выпестованные Петром гвардейцы неизменно отбрасывали их назад.

Услышав сильную стрельбу, сюда прискакал сам Карл и взял в свои руки руководство боем. Но от этого положение нисколько не изменилось. Вокруг Карла падали убитые шведские солдаты и офицеры. Шведы предпринимали атаку за атакой, но русские гвардейцы, не отступая ни на шаг, разили и уничтожали врага.

«Каковы мужики!» — говорил Карл своим генералам, с тревогой наблюдая за ходом боя.

Стойкость полков молодой русской гвардии заставила Карла изменить свое мнение о боевых качествах «московских мужиков».

Сражение затихло лишь с наступлением темноты. Мужественное сопротивление гвардейцев вынудило Карла утром 20 ноября вступить в переговоры с русскими.

Русские войска получили право перейти через мост за реку Нарову. Преображенцы и семеновцы пропустили мимо себя все русское войско, которое они защитили грудью, и с распущенными знаменами, с барабанным боем, в полном вооружении последними перешли мост.

Под Нарвой войска Петра потерпели жестокое поражение. Карл был глубоко убежден в том, что Россия от этого поражения не оправится, и даже не стал преследовать разбитых русских. Карл полагал, что с «московскими мужиками» покончено. В Западной Европе также были уверены в том, что с Петром покончено навсегда, что никогда России не выйти из «варварства» и не разбить своего «цивилизованного» соседа и врага.

Но не так думал Петр. Карл считал, что война закончена, а Петр только начинал ее. В своем «Журнале» Петр писал о Нарве: «Какое же удивление старому, обученному, практикованному войску над таким неискусным сыскать викторию!?».

Петр тяжело переживал «конфузию» под Нарвой. Но разбитые армии хорошо учатся. Без Нарвы не было бы Полтавы.

Первые преобразования

Петр не думал складывать оружие. Наоборот, он горячо взялся за преобразования, которые должны были обеспечить России победу в предстоящей ей длительной борьбе с сильным врагом.

Петр принадлежал к числу тех людей, которые, потерпев неудачу, не теряются, а, наоборот, становятся предприимчивей и деятельней. Нарвское поражение не могло поставить Россию на колени.

Хотя Карл и выбил в память своей победы под Нарвой медаль, изображавшую Петра бегущим из-под стен Нарвы (шапка валится с головы царя, шпага брошена, лицо в слезах, на медали надпись: «Изшед вон, плакася горько»), — но торжествовать было еще рано. «Нарва была первым серьезным поражением поднимающейся нации, решительный дух которой учился побеждать даже на поражениях»[8].

Начиная свои преобразования, которые вели к усилению военного могущества России, Петр прежде всего позаботился о средствах для их осуществления, а средства эти добывались путем усиления эксплуатации и угнетения народа.

Для продолжения войны прежде всего нужны были деньги. Они были получены путем увеличения налогов, которые должен был платить каждый «тяглый» двор — двор крестьянина или горожанина. Собирались всевозможного рода чрезвычайные сборы: корабельные, уздечные, драгунские, седельные и т. п. Брали за все: за бороды, за дубовые гробы, бани, топоры, погреба и т. п. Увеличивались косвенные налоги. Целый ряд товаров был объявлен государственной монополией, и торговля ими стала приносить казне огромный доход.

Деньги, необходимые для ведения войны, были добыты ценой невероятного перенапряжения платежеспособных сил народа. Но крестьяне не только платили непосильные налоги, они должны были еще выполнять и целый ряд повинностей: их сгоняли на всякого рода работы по строительству крепостей, заводов, верфей, по прокладке дорог, каналов и т. п.

Огромную роль в осуществлении военных преобразований сыграла быстро развивающаяся русская промышленность. Вырастали суконные, полотняные, парусные, канатные и прочие мануфактуры, обслуживающие нужды армии и флота. На верфи у Лодейного Поля закладывались и спускались на воду военные корабли. Но главные усилия Петра были направлены на развитие «железной» и «оружейной» промышленности.

Начальник Пушкарского приказа Виниус получил распоряжение отлить новые пушки. Заработали тульские, каширские и олонецкие заводы. В дело пошли колокола, снятые с церквей по приказу Петра. Петр велел «со всего государства, с знатных городов от церквей и монастырей, собрать часть колоколов на пушки и мортиры». «Как возможно, для бога, поспешайте артиллерию», — писал Петр Виниусу.

Новые пушки, которые были много лучше прежних, отливали русские мастера Маторин, Леонтьев, Жихарев и др. Все новые и новые заводы — Брянский, Липецкий, Петровский вооружали русскую армию.

По почину бывшего тульского кузнеца Никиты Демидова местом сосредоточения русской «железной» промышленности стал Урал. Вскоре начали поставлять чугун, железо, оружие огромные уральские заводы: Невьянский, Тагильский и др., к которым были прикреплены тысячи крестьян. На заводах отливали и ковали пушки, ядра, гранаты, ружья («фузеи»), штыки, якоря, сабли и т. п. Теперь уже не нужно было ввозить из-за границы «литтихские мушкеты», как это делал Петр до войны, — они производились в самой России. Первая пушка из уральского железа была отлита осенью 1702 г. «Чаю, не плоше, если не лучше медной будет», — писал Виниус Петру.

Петр действовал решительно и упорно. Всего за год было отлито 300 пушек — в два раза больше, чем было потеряно под Нарвой.

Русские войска получили прекрасное оружие, в некоторых отношениях даже превосходившее оружие их противников. Так, например, 7-линейная кремневая «фузея» с удобным прикладом и штыком, которой вооружили пехоту, позволяла пехотинцу вести и огонь и штыковой рукопашный бой и давала ему преимущество перед пехотинцами многих других держав.

Штык был в те времена еще новшеством в войсках Западной Европы. Одна часть пехоты обычно была вооружена только ружьями, тогда как другая — только холодным оружием. Поэтому чаще всего в бою участвовала не вся пехота: когда действовали пехотинцы, вооруженные ружьями, другие солдаты бездействовали.

Введением штыка Петр, не увеличивая численности пехоты, значительно повысил ее боеспособность и сделал русскую пехоту лучшей боевой силой в Европе.

В скором времени штык с трубкой, надевавшийся на ствол, окончательно вытеснил «багинет», вставлявшийся в ствол. Это усовершенствование представляло ту выгоду, что давало возможность быстро переходить от рукопашной к стрельбе и от стрельбы к рукопашной.

В армии появились первые «винтовальные пищали» — кремневые штуцера. Появились особые гренадерские части, предназначенные для метания ручных гранат. Каждый гренадер носил их по нескольку штук в своей объемистой сумке. Граната была снабжена фитилем, который поджигался перед броском. Брошенная сильной рукой гренадера, она была грозным оружием.

В течение нескольких лет Петру удалось снабдить русскую армию первоклассным стрелковым оружием, которым были вооружены далеко не все армии Европы. Появилась особо подвижная, так называемая «ездящая пехота», посаженная на возки.

Большие перемены произошли и в вооружении конного войска. До сих пор главным его оружием были сабля и пика. Петр вооружил русских кавалеристов укороченной «фузеей» без штыка, пистолетами и палашами.

Крупные изменения были произведены в артиллерийском деле. Сам прекрасный артиллерист, Петр прекрасно понимал значение артиллерии на боле боя. В 1701 г. начал свою деятельность Артиллерийский приказ. Петр уничтожил пестроту типов орудий и установил те три основных типа, которые сохранились до наших дней: пушки, гаубицы и мортиры. Были введены «скорострельные» зарядные ящики для пороха и ядер, что было новшеством, известным далеко не во всех армиях Европы. Боевой сподвижник Петра, бывший «потешный», ученый-математик и астроном Яков Брюс ввел «артиллерийскую шкалу» и «артиллерийский вес». Разосланные по всем заводам наказы и чертежи устанавливали единообразие в типах отливаемых орудий.

Петр, неоднократно с горечью отмечавший малую подвижность артиллерии, обычно опаздывавшей к решительному моменту боя, создал конную артиллерию, вооружив ее легкими 26- и 36-пудовыми длинными гаубицами. Посадив «бомбардиров» на коней, Петр сделал артиллерию почти такой же подвижной, как и кавалерия. Конная артиллерия, создание которой предписывается обычно прусскому королю Фридриху II, впервые, таким образом, появилась в русской армии при Петре за пятьдесят лет до ее появления в прусском войске.

В России внимательно следили за новинками европейской артиллерии. Когда русский посол в Париже Куракин сообщил Петру о том, что во Франции изобретена заряжавшаяся с казны пушка с клиновым затвором, Петр ему ответил: «Пушки, у которых клин снизу входит и выходит, сия инвенция нам давно знакома, но не употребляли для того, что когда раза два или три выстрелить, то от селитры нагорит, что клина нельзя отделить». В России появились многоствольные пушки, зажигательные и осветительные снаряды, нарезные казнозарядные орудия, картечь, орудия с двумя мортирками на лафете и другие новинки.

Петр был создателем и новой тактики русской артиллерии. Он требовал от нее «скорой стрельбы и скорого вождения пушек». Артиллерист, пехотинец и кавалерист должны были «секундовать друг другу» (т. е. друг другу помогать, друг с другом взаимодействовать). Для русских артиллеристов, «потом трудов своих» созданных, Петр написал «Руководство для употребления артиллерии». Изложенные в руководстве принципы артиллерийской тактики были новшеством, о котором в Западной Европе в то время и не помышляли.

Петр создал и новую общевойсковую тактику — тактику наступления и активной обороны. Главную задачу действующих войск Петр видел в том, что они должны «упреждать и всячески искать неприятеля опровергнуть».

Большого совершенства достигло при Петре и русское военно-инженерное искусство. Правда, теперь меткий огонь русских артиллеристов часто избавлял саперов от необходимости вести большие и сложные работы при осаде крепостей, построено же было больших крепостей при Петре немного. Но зато в полевой войне русские инженеры не знали себе равных. Мы увидим в дальнейшем, как сам Петр создаст на поле Полтавского боя систему отдельных укреплений, находящихся во взаимной огневой связи, — предков современных дзотов с перекрестным огнем. В то время в Западной Европе такие полевые укрепления были неизвестны.

Русские войска стали пользоваться понтонами и речным флотом.

Порядок набора войск и несения военной службы был преобразован. В основу нового порядка был положен указ от 8 ноября 1699 г. о наборе в солдаты «датошных», которых с 1705 г. стали называть рекрутами. Установилась рекрутская повинность — «рекрутчина». Прежде «датошные» люди служили лишь во время войны, теперь рекруты составляли регулярную армию и в военное, и в мирное время. Определенное число крестьянских и посадских дворов должно было выставить одного рекрута. Это число в зависимости от потребности армии в новобранцах колебалось от 20 до 80 и даже до 90. Молодой крестьянин шел в рекруты по решению мира, мирского схода. Он переставал быть крепостным и становился «государевым человеком». Служба в армии была тяжелой, но почетной.

С 1705 г. рекрутская повинность стала почти единственным видом комплектования армии. Наборы рекрутов производились ежегодно. Так было создано «прямое регулярное войско» — детище Петра. В создании его Петру помогали бывший «потешный» Вейде и Автоном Головин. Ими были написаны первые уставы. В 1716 г. был издан «Устав воинский» — тщательно разработанное руководство для молодой регулярной армии. Вводилась новая система поощрения: ордена, медали, повышение в чине.

Обогащались знаниями и опытом и развивали свои дарования русские полководцы — Головин, Репнин, Шереметев, Апраксин, Меншиков и др. Создавался «генеральный штаб» русской армии.

Острая нужда в образованных русских военачальниках заставила Петра приступить к регулярной подготовке офицеров. Выпуск артиллерийских офицеров был возложен на основанную в 1701 г. в Москве Навигацкую школу, позднее — на московскую Инженерную школу. Впоследствии, в 1714 г., уже в Петербурге была создана первая в России Артиллерийская школа, а для подготовки военных инженеров были учреждены московская (в 1712 г.) и петербургская (в 1719 г.) Военно-инженерные школы. Постепенно создавались кадры образованных и искусных, храбрых и преданных родине русских офицеров. Преображенский и Семеновский гвардейские полки становились своеобразными военными школами, выпускающими офицеров в пехотные и драгунские полки.

Но решающей силой в русской армии все же был солдат. Солдаты обучались ежедневно, при этом основное внимание уделялось не муштре (ружейные приемы и строй были очень просты), а действиям в боевой обстановке. Петр не муштровал, а воспитывал своих солдат.

Большое внимание Петр уделял и другому своему детищу — русскому флоту. Парусные и гребные суда обслуживались матросами, набранными главным образом из «поморов» да жителей сел, расположенных по берегам многоводных русских рек, и офицерами, прошедшими курс в Навигацкой школе.

Преобразовались и государственные учреждения. Появлялись новые Приказы и канцелярии, ведавшие такими делами и в таких масштабах, о которых в Московской Руси XVII в. и не помышляли. Заработали Артиллерийский, Морской, Провиантский приказы, приказ Рудокопных дел и др.

Эти первые преобразования Петра, обусловленные военными и промышленными нуждами России, вскоре дали свои плоды.

Первые победы

Карл, убежденный, что после Нарвы с Петром покончено, обрушился на Польшу, где, по образному выражению Петра, «увяз» надолго.

Петр не терял времени. Он направился на свидание с Августом в местечко Биржи, где 26 февраля 1701 г. заключил с польским королем договор, по которому обязался помогать своему союзнику войсками и деньгами.

Летом 1701 г. шведы направили четыре корабля под английскими и голландскими флагами к Архангельску, но в устье Северной Двины корабли сели на мель и были захвачены русскими. «Зело чудесно», — писал по этому поводу Петр.

Русские войска, посланные под начальством Репнина на помощь Августу, произвели хорошее впечатление на польских и саксонских военачальников. Генерал-фельдмаршал Штейнау писал о русских: «Люди вообще хороши… Они идут так хорошо, что на них нет ни одной жалобы, работают прилежно и скоро, беспрекословно исполняют все приказания».

Пока Карл воевал с Августом, Йетр осторожно и осмотрительно действовал в Прибалтике.

В Прибалтике оставалось 50 тысяч шведских солдат. Петр же сумел сосредоточить здесь около 60 тысяч человек.

Урок, данный шведами под Нарвой русским воинам, не пропал для них даром. В январе 1702 г. русские войска под начальствованием Бориса Петровича Шереметева разбили у Эрестфера, в 50 километрах от Дерпта, 8-тысячный отряд шведов под командованием Шлиппенбаха. Половина шведского войска была выведена из строя, русским досталось 6 пушек.

Первая победа над шведами стала всенародным праздником. Петр одарил солдат, принимавших участие в бою и самого Шереметева, которого произвел в фельдмаршалы. Царь не был склонен переоценивать эту «викторию», но учитывал растущую мощь русской армии. Он говорил: «Мы дошли до того, что шведов побеждать можем, пока сражаясь двое против одного, но скоро начнем побеждать их и равным числом».

В июле 1702 г. русские солдаты под начальствованием Тыртова, Островского и Толбухина, посаженные на лодки, умелыми действиями очистили от шведов воды Ладожского и Чудского озер. Тогда же Шереметев при мызе Гуммельсгоф, в Эстонии, вторично наголову разбил Шлиппенбаха. Из шести тысяч шведов в живых осталось только пятьсот человек. Вся артиллерия и знамена достались русским. 13 августа 1702 г. Апраксин у реки Ижоры разбил шведские войска Кронгиорта.

Значение первых побед было очень велико. Русские войска приобрели боевой опыт, воспрянули духом. Раскрылись дарования русских полководцев. О храбрости, выносливости и скромности русских солдат вынуждены были заговорить даже враги.

Если для того чтобы выйти к морю, Петру потребовалось вступить в войну, то теперь для успеха самой войны ему требовалось выйти к морю; овладев Ижорской землей, Петр разрезал бы шведскую армию на две части — эстляндско-лифляндскую на юге и финляндскую на севере. Но побережье оберегалось мощными шведскими крепостями: у истока Невы стоял Нотебург, у устья ее — Ниеншанц. Петр решил захватить обе крепости.

Проведя все лето 1702 г. в Архангельске в напрасном ожидании нового появления шведских судов, Петр в сентябре 1702 г. прибыл в Ладогу. Отсюда он собирался руководить борьбой за невские берега. «Изволь, ваша милость, немедленно быть неотложно к нам в Ладогу», — писал Петр фельдмаршалу Шереметеву. Вчерашний победитель шведов хотел было отдохнуть и просился в Москву, но, получив этот приказ, поспешил к Петру.

С ним вместе ехала «ливонская пленница». Кто знал в те времена, что взятая в плен при штурме крепости Маниенбург и попавшая в обоз к Шереметеву 17-летняя служанка пастора Глюка Марта Скавронская станет женой Петра и императрицей Екатериной Алексеевной?!

С помощью местного русского и финского населения, дружественно относившегося к русским войскам, Петру еще к весне 1702 г. удалось собрать все сведения, которые требовались для предстоявших военных действий. Русский инженер Василий Корчмин побывал в окрестностях Нотебурга, а целый отряд под начальствованием Василия Никитича Татищева тщательно разведал местность.

В сентябре 1702 г. Петр сосредоточил 14 полков Шереметева и Репнина у Нотебурга. Еще раньше сюда были доставлены 40 русских осадных орудий с большим запасом ядер и пороха.

На острове посередине широкой Невы вздымались высокие и толстые стены шведской крепости. Жерла 142 орудий грозили русским солдатам. В крепости находился сильный гарнизон. Осада предстояла нелегкая.

Русские, став лагерем ниже Нотебурга, прежде всего отрезали крепость от Ниеншанца, откуда шведы могли получать помощь. В последних числах сентября были возведены две батареи, и 40 русских пушек приготовились к бомбардировке города. Для штурма Нотебурга необходимы были лодки, но провести их по Неве под самыми стенами крепости под прицельным огнем неприятельских орудий было невозможно.

29 сентября Петр приказал солдатам прорубить просеку в дремучем лесу, и за сутки в Неву перетащили 50 больших лодок. Петр сам вместе с солдатами тащил лодки.

30 сентября тысяча гвардейцев преображенцев под командованием Петра переправилась через Неву и захватила земляные укрепления шведов на правом берегу Невы. Нотебург был осажден со всех сторон. Петр предложил почетную сдачу, но Шлипенбах ответил отказом. Тогда в четыре часа дня 1 октября русские начали бомбардировку. Через два дня жена Шлиппенбаха прислала к Петру барабанщика с просьбой разрешить офицерским женам выйти из горящего города. Петр ответил, что если жены шведских офицеров «изволят оставить крепость, взяли бы с собой и любезных супругов».

11 октября после 10-дневной бомбардировки, когда орудия накалились так, что продолжать стрельбу было невозможно, русские пошли на штурм. Так как на всех солдат не хватило бы лодок, то вызвали «охотников». Солдаты переправились на остров, а затем оттолкнули лодки — отступать было некуда.

Стены шведской крепости стояли нерушимыми. Лишь в двух местах наверху виднелись пробоины. Приставили лестницы, но они оказались коротки. Шведы отстреливались, опрокидывали лестницы, лили на русских кипяток и смолу. 13 часов героические русские солдаты штурмовали Нотебург. Под конец, убедившись в непреклонности русских, измученные непрерывным огнем, шведские солдаты отказались повиноваться своим офицерам и потребовали сдачи крепости.

Начались переговоры о сдаче. Вскоре шведские войска навсегда покинули крепость. Нотебург-Орешек снова стал русским городом. Петр писал: «Правда, что зело жесток сей орех был, однако ж, слава богу, счастливо разгрызен».

Город был переименован Петром в Шлиссельбург, что значит «Ключ-город». Ключ к морю снова оказался в руках русских. Теперь надо было овладеть самим морем. От моря русских отделяли лишь Нева да земляные валы крепости Ниеншанц.

Петр деятельно готовился к завоеванию выхода к морю. Еще в 1702 г. с огромным трудом удалось переправить из Белого моря в Ладожское озеро две яхты. Их тащили волоком через тайгу и болота Карелии от верховий Нюхчи до Выга и от Выга до Повенца. Просека длиной в 120 верст, приблизительно совпадавшая с трассой современного Беломоро-Балтийского капала, отмечала путь героических русских людей.

С февраля 1703 г. Олонецкая верфь у Лодейного поля начала строительство кораблей. К весне первые суда были готовы к действию.

25 апреля русские войска подошли к Ниеншанцу и расположились у стен крепости, за валом.

Что собой представляли посад Ниен и крепость Ниеншанц, некогда расположенные на территории современного Ленинграда?

После Столбовского мира в 1617 г. Швеция захватила все земли по течению Невы и побережью Финского залива, сотни лет составлявшие «отчины и дедины» Руси. Шведы на месте старинного новгородского поселения у впадения в Неву реки Охты воздвигли крепость Ниеншанц. Около нее через несколько лет раскинулись улицы посада — города Ниен. Река отделяла крепость Ниеншанц, воздвигнутую на Малой Охте, от посада Ниен, расположенного на Большой Охте.

Охта в те времена была полноводной рекой, доступной для морских судов. В городе Ниене насчитывалось около четырехсот домов. В центре возвышалась лютеранская церковь. Ниеншанц под названием Канцы хорошо знали в России. Ежегодно русские купцы привозили туда из Новгорода, Ладоги, Тихвина, Москвы товары для продажи либо отправлялись дальше в Стокгольм, Выборг, Або и другие города Швеции. Они поставляли юфть (кожу), меха, восточные ткани, лен, пеньку, сало. Выгодная торговля с русскими сделала купцов Ниена чуть ли не самыми богатыми подданными шведского короля. Ниеншанц являлся одной из важнейших шведских крепостей на территории земель, захваченных Швецией у России. Расположенная на возвышенности крепость имела пятиугольную форму. Ее окружали валы высотой восемнадцать метров и шириной двенадцать. В диаметре Ниеншанц достигал километра. На валах стояли семьдесят восемь пушек. Гарнизон насчитывал шестьсот солдат во главе с подполковником Аполловым из русских дворян, оставшихся на Ижорской земле после Столбовского мира и принявших шведское подданство.

Незадолго до начала войны шведское правительство признало Ниеншанц недостаточно мощным оборонительным пунктом в завоеванных землях и намеревалось создать более мощную крепость в самой дельте Невы. В начале войны шведы усиленно укрепляли район Ниена. У реки Чернавки на Охте возвели редут, а вскоре еще два: на берегу Невы и у впадения реки Малой Охты в Охту. Шведское командование придавало большое значение обороне Ниеншанца и стягивало к нему войска.

23 апреля 1703 г. 16-тысячный русский корпус под командованием Б. П. Шереметева подошел к Ниеншанцу и остановился в 16 километрах от крепости. Через два дня русский авангард был уже у ее стен и расположился за валом.

Пока строились земляные укрепления, которые должны были прикрывать орудия, предназначенные для обстрела крепости, Петр с 7 ротами спустился от реки Охты до устья Невы. Здесь Петр оставил отряд, которому дал приказ не пропускать шведов на помощь осажденному Ниеншанцу. Когда установка орудий была закончена, Шереметев предложил шведам сдаться. Осажденные ответили отказом. В 7 часов вечера заговорили русские пушки. Наутро, 1 мая, крепость сдалась. Устье Невы вновь стало русским.

Еще не зная о падении Ниеншанца, 6 мая в Неву вошли два шведских корабля, которые были посланы на помощь осажденным. Петр действовал и на воде с такой же решимостью, как на суше. Посадив гвардейцев в лодки, Петр и Мёншиков с двух сторон — с Невы и с моря, в обход Васильевского острова — напали на шведов. Русские пошли на абордаж, и на рассвете 7 мая ожесточенное сопротивление шведов было сломлено.

Петр был в восторге от своей победы и писал в Воронеж Апраксину, руководившему построением кораблей на донских верфях: «И сею никогда бываемою викториею вашу милость поздравляю». За эту «викторию» «бомбардирский капитан Петр Михайлов» и поручик Александр Меншиков были награждены орденом Андрея Первозванного. В Воронеже, узнав об этой победе, петровские кораблестроители устроили «побоище с Ивашкой Хмельницким, и Ивашка пошиб».

От битвы у устья Невы 6 мая 1703 г. ведут свое начало славные традиции русского военно-морского флота.

А 16 мая 1703 г. на Заячьем острове застучал топор, завизжали пилы. Петр строил город. Сам царь, взявшись за топор, закладывал Петропавловскую крепость.

Так было положено начало «Санкт-Питербурху», любимому творению Петра, ставшему вскоре столицей огромной империи.

Начало завоевания Прибалтики

К. Маркс отмечал исключительную смелость, с которой «Петр воздвиг новую столицу на первом завоеванном им куске Балтийского побережья, почти на расстоянии одного пушечного выстрела от границы, умышленно дав своим владениям эксцентрический центр. Перенести царский трон из Москвы в Петербург — значило поместить его в такие условия, в которых он не мог быть обеспечен от нападения до тех пор, пока все побережье от Либавы и до Торнео не будет покорено»[9], т. е. до тех пор, пока не будет завершено завоевание Прибалтики и Финляндии. Тем самым Петр как бы намечал дальнейший план своих завоеваний. Гром русских пушек на берегу Финского залива возвестил начало новой главы истории России.

Еще пахли смолистой стружкой первые дома и грохотали огромные «бабы», вколачивая в сырую почву новые сваи, а уже приходилось думать об обороне города. Узнав о закладке Петербурга, Карл хвастливо заявил: «Пускай сосед Петр строит города, которые будут взяты шведами».

В июле 1703 г. Петр с конными полками отбивал шведские войска Кронгиорта на реке Сестре и торопил в Лодейном Поле мастеров, строивших корабли будущего балтийского флота.

Царь принял с почетом первое иноземное купеческое судно, бросившее якорь у берегов Невы. Голландцы доставили в Петербург вино и соль. Петр щедро наградил капитана и команду.

Россия вышла в море. На Балтике появились паруса русских кораблей. Развертывалось строительство Балтийского флота. Петр подчеркивал, что «всякий потентант, который едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет. А, который и флот имеет, обе руки имеет». Еще 21 января 1702 г. Петр приказал Татищеву строить корабли на реках Сяси и Паше. В течение ряда лет на Сяси, Паше, в Лодейном Поле, в Селицких Рядках на Волхове, на Лухе спускались на воду суда. Этот флот предназначался главным образом для обороны Петербурга.

Строились небольшие 25–35-пушечные фрегаты, шнявы, галеры и полугалеры, бригантины и другие мелкие суда. Уже в конце августа 1703 г. фрегат «Штандарт» вместе с семью другими маленькими судами пересек Ладожское озеро и через Неву вышел к Петербургу. В 1704 г. у Петербурга стоял флот, насчитывавший 7 фрегатов, 5 шняв, 28 галер и полугалер и свыше 15 транспортных и вспомогательных судов. С 1706 г. заработала Петербургская Адмиралтейская верфь, спускавшая со своих стапелей маленькие 4-пушечные бригантины «нового манира». Их строителями были Петр и замечательный русский корабельный мастер Федор Скляев. За этим типом бригантины во всем мире закрепилось название «русские». Так создавался мелкий, но подвижный и быстроходный флот. Такой именно флот был нужен России на том этапе и в тех условиях войны. Время большого линейного флота «открытого моря» еще не пришло.

Шведы не могли примириться с мыслью об утрате Невы и всячески пытались вернуть утерянное. Они стремились во что бы то ни стало овладеть Петербургом, разраставшимся со сказочной быстротой. В 1704 г. отряд генерала Майделя, насчитывавший 8 тыс. человек, с суши подошел к Петербургу. Одновременно шведская эскадра в составе 12 судов пыталась захватить Кроншлот. Без особых потерь русские отбили шведов.

В 1705 г. шведы повторили попытку овладеть Кроншлотом. На этот раз их эскадры насчитывали 22 корабля с 710 орудиями. Шведы намеревались высадить на острове Котлине 2 тысячи солдат. Русские войска под командованием Толбухина встретили шведов. Снова враг был отброшен, потерпев большой урон.

После этого шведы уже не решались нападать на Петербург. Слова Карла остались пустым бахвальством. Русские корабли, построенные на многочисленных верфях, покачивались на волнах у Кроншлота, оберегая Петербург с моря.

Окрепшая русская армия могла продолжать успешное наступление. В 1703 г. русские взяли Ям и Копорье. Петр писал: «Итак, при помощи божией, Ингрия в руках», «дай, боже, доброе окончание». Древняя Ижорская земля (Ингрия) и Водская пятина Новгорода снова стали русскими землями.

13 июля 1704 г. был взят и Дерпт, один из древнейших русских городов. «И так, с божией помощью, сим нечаемым случаем, сей славный отечественный град паки получен», — писал Петр.

9 августа после ожесточенного штурма была взята Нарва. Разъяренные упорным сопротивлением шведов, русские солдаты никому не давали пощады, и только вмешательство Петра остановило кровопролитие. Петр писал о взятии Нарвы: «Где перед четырьмя лета господь оскорбил, тут ныне веселыми победителями учинил, ибо сию преславную крепость через лестницы шпагою в три четверти часа получили!».

16 августа русские войска взяли Иван-город.

«Окно в Европу» было прочно пробито. Освобождая захваченные врагами старинные русские земли, Петр, по выражению Карла Маркса, «завладел всем тем, что было абсолютно необходимо для естественного развития его страны»[10].

Безопасность столицы требовала дальнейшего продвижения на север и отвоевания захваченных шведами земель русских и карел на Карельском перешейке. В 1706 г. войска Петра предприняли осаду Выборга. На помощь Выборгу пришел из Бьерке сильный шведский флот. Русский отряд под начальством сержанта Преображенского полка Шепотьева, бомбардира Дубасова и флотских унтер-офицеров Сенявина и Скворцова темной ночью 12 октября на пяти лодках пробрался в Выборгский залив и захватил 4-пушечный бот «Эспери». Эта смелая вылазка русских храбрецов сильно напугала шведов. Только превосходство врага в численности войска и во флоте заставило русских снять осаду Выборга. Петр говорил: «Шведы могут еще раз-другой разбить нас, но у них же мы научимся побеждать».

К концу прибалтийской кампании 1702–1705 гг. Россия не только вышла к морю, но и был выполнен стратегический замысел Петра: шведские войска в Финляндии были отрезаны и от войск, занимавших Эстляндию, и от армии самого Карла, действовавшей против польского короля Августа II.

В скором времени Петр оказался в состоянии помочь своему неудачливому союзнику — Августу, все время терпевшему поражения от Карла XII, который преследовал его по пятам. 12-тысячное войско под командованием Шереметева и Огильви двинулось в глубь Польши на помощь польскому королю. Русские заняли Полоцк, куда прибыл и Петр. Вскоре русские очистили от шведов всю Курляндию и заняли ее столицу — Митаву.

Петр вступил в Гродно. Далеко в глубь Польши зашли русские войска. В июне 1705 г. Петр обратился к населению Польши с манифестом о совместной борьбе против шведов. Осенью 1705 г. у Гродно сошлись Петр и Август. Оставив начальствование над всеми войсками союзников в северо-восточной Польше Августу, Петр на время вернулся в Москву.

Обеспокоенный соединением своих противников, Карл устремился на восток.

Зимой 1705/706 г. Карл с исключительной быстротой двинулся через Силезию и Варшаву к Гродно. Вскоре ему удалось блокировать город. Август увел свои войска и четыре русских полка, а вся русская армия оказалась запертой шведами в Гродно.

Петр был лишен возможности вернуться в Гродно. Он поставил своей целью уклониться от боя и вывести войска из осажденного города. Петр требовал от Меншикова и Огильви решительных действий, предлагая бросить, если это понадобиться, в Неман артиллерию, лишь бы облегчить армию и дать ей возможность уйти. Огильви думал дождаться лета. Петр требовал отходить немедленно. «И не думайте оставаться в Гродно до лета, понеже неприятель, отдохнув и получив под ноги корм, не пройдет от вас легко», — писал он Огильви.

Пока Карл разрабатывал план, как замкнуть кольцо окружения, русские действовали. Петр дал фельдмаршалу Огильви указание, как выйти из ловушки, и 24 марта 1706 г. русские перешли Неман, оторвавшись от шведов, которые оставались на другом берегу реки. На Немане начался ледоход. Только 3 апреля шведы устроили переправу, но слишком поздно: русские были уже далеко в Тыкцине.

Карл вновь повернул на Польшу. Снова на помощь полякам были двинуты русские войска. Однако все усилия русских не могли спасти бездарного и малодушного Августа. Испуганный тем, что шведы заняли Саксонию, Август 24 сентября 1706 г. заключил в Альтранштадте мир с Карлом XII. Боясь русских, он скрыл от них заключение мира со шведами и даже принял участие в сражении при Калише на стороне русских. В этом сражении русские под командованием Меншикова разбили наголову шведский отряд Мардефельда. Победа передала в руки союзников большую часть Польши. Но Август, остерегаясь шведского короля, отправился в Саксонию, где уговорил Карла не уничтожать заключенный с ним мирный договор.

Карл праздновал победу. На польском престоле сидел ставленник Карла — сторонник Швеции Станислав Лещинский.

Россия осталась без союзников. Попытка русского посла в Лондоне Андрея Артамоновича Матвеева договориться с Англией о посредничестве в переговорах со Швецией не увенчалась успехом. Англия дала понять, что она отнюдь не заинтересована в усилении России на Балтике.

Над Россией нависла грозовая туча — Карл готовился к походу на Москву.

Полтавская баталия

Войска Петра оставляли Белоруссию и Польшу. 26 января 1708 г. Карл вошел в Гродно через два часа после того, как город покинули русские разъезды.

Еще в конце 1706 г. на военном совете, состоявшемся в городе Жолкве, русскими полководцами было решено не давать Карлу «генеральной баталии» на чужой земле, а заманивать его к русской границе.

России одной предстояло противостоять неприятелю. «Сия война над одними нами осталась», — писал Петр. Но таков уж был Петр: один он действовал успешнее, чем обремененный союзниками.

Военнный гений русского полководца вывел армию из затруднительного положения. Петр поставил своей задачей выиграть время и отступать до тех пор, пока русская армия не подготовится к решающему сражению. Он решил тревожить шведов с тыла, укрепить русские города на случай вторжения и, если оно произойдет, измотать шведские войска активной обороной, накопить силы и разбить их.

Предстояло грозное испытание. На Русь шли «непобедимые» ветераны Карла XII, окуренные пороховым дымом, овеянные славой многочисленных побед. Их быстрые и неожиданные марши-маневры резко и часто меняли обстановку. Наступал беспощадный враг, поставивший своей целью сокрушить Петра и обессилить Русь.

Петр решил отходить в глубь страны, уничтожая по пути все запасы продовольствия и фуража, беспокоя врага «малой войной» — задерживая его на «пассах» — речных переправах. Специальные конные отряды портили дороги, уничтожали мосты и гати, устраивали многоверстные «засеки», заваливая дороги сваленным лесом, спускали плотины, всячески затрудняя продвижение врага. Жителям предлагалось уходить в глубь страны, прятать хлеб и сено, сжигать все, чтобы ничего не досталось врагу.

План кампании Петр разработал прекрасно.

Поход Карла на Россию был авантюрой. «Шведский палладии» думал легко, играючи, одним молниеносным ударом поставить Россию на колени.

Упоенный легкими победами над датским и польским королями, Карл переоценивал свои силы и недооценивал силы «московских мужиков». Никакого продуманного плана кампании у Карла не было. Король вначале собирался разбить русских у границы, затем двинулся в Прибалтику и только потом свернул на Оршу и Смоленск.

Карл предпринял поход на Москву, надеясь встретить поддержку со стороны казаков (в это время Запорожская Сечь глухо волновалась, а по Дону «гулял» восставший атаман Булавин) и заключить мир «по-саксонски», т. е. свергнуть Петра с престола. Он мечтал обессилить Россию, расчленив ее на ряд мелких областей, а Швецию думал превратить в великую державу Восточной Европы, захватив снова все русские земли по берегам Невы и Финского залива.

Собираясь идти на Москву, Карл выбрал путь через Смоленск — «ворота Москвы». «Теперь мы идем по дороге в Москву и если только будем продолжать, то, конечно, дойдем», — говорил Карл XII своему генерал-квартирмейстеру Гилленкроку. Осторожный Гилленкрок держался того мнения, что, чем дальше в глубь России, тем все больше противодействия будут встречать на своем пути шведы. Но Карл и слушать не хотел его советов.

Русские войска отступали. Ожидая движения шведов на Москву, Петр отдал приказ укрепить Псков, Серпухов, Можайск, Тверь, Смоленск и Киев. Строились укрепления, валился лес, рубились засеки, разрушались мосты и дороги. В Москве было введено осадное положение. Укрепляли Кремль. За иностранцами строго следили.

Россия готовилась к обороне. Повсюду стояли заставы, у путников спрашивали пароль. Заунывно перекликались сторожевые на старинных крепостных стенах. Ждали непрошенных гостей.

Карл догнал отступавшие русские войска и 3 июля 1708 г. под Головчиным разбил войска Репнина. Петр отдал нерасторопного Репнина под суд, разжаловавший его в солдаты. Вскоре пал Могилев.

В это время в войске Карла стал ощущаться недостаток пушек, боеприпасов, обмундирования, амуниции, провианта. На помощь Карлу из Лифляндии двинулся 16-тысячный отряд шведского генерала Левенгаупта, за которым тянулся огромный обоз с множеством вооружения, снаряжения и провианта. Если бы оба отряда соединились, шведы превратились бы в еще более грозную силу. Но подвижный и нетерпеливый Карл не стал ожидать соединения с медленно продвигавшимся из-за обоза Левенгауптом и двинулся вперед.

29 августа он дал бой русским войскам у местечка Доброе. Исход боя был совершенно неожиданным для Карла и его генералов: шведский авангард был разбит. Русские солдаты сражались с беспримерной храбростью. Об этом сражении Петр писал: «Я, как почал служить, такого огня и порядочного действия от наших солдат не слыхал и не видал».

Но Петр не переоценивал своего успеха и приказал отходить дальше к Смоленску. 10 сентября у деревни Стариши шведы перешли русскую границу. Русские отступали. Горели села и деревни, по дорогам шли беженцы, пылили гурты скота. Черной тучей висел над Смоленщиной дым. Русские не щадили ничего, лишь бы не досталось «добро ворогу».

Вот что писал о «марше» шведской армии в России французский посол: «Голод в армии растет с каждым днем; о хлебе больше уже не имеют понятия, войска кормятся только кашей, вина нет ни в погребах, ни за столом короля; король, офицер и солдат — все в равной степени пьют лишь воду… Царь приказал при нашем приближении сжигать все, начиная от границы до черты в двух лье от Смоленска — столицы этой местности… Как же мы будем существовать в этой ужасной пустыне? Ах, как тяжела эта война!».

Видя перед собой «пустыню», Карл начал колебаться и выбрал другой путь: сначала на Украину, где ждал его изменник Мазепа, а оттуда через Брянск и Калугу к конечной цели похода — Москве.

Положение Карла ухудшилось. Теперь, после сражения у Доброго, соединение Карла с Левенгауптом стало особенно необходимым, а между тем оно становилось делом очень нелегким, так как реки Днепр и Сож разделяли обе части шведского войска. Карл двинулся на юг. Туда же поспешил на соединение с ним Левенгаупт. Петр сформировал 12-тысячный «корволант» — летучий отряд, который двинулся навстречу Левенгаупту.

Отряд Левенгаупта готовился тайно переправиться через Днепр, надеясь захватить русских врасплох. Но местный житель-белорус сообщил Петру о передвижении войск врага, и 28 сентября в час пополудни русские обрушились на шведов. Бой был дан недалеко от города Пропойска, у деревни Лесной, на реке Сож. Весь день шло кровопролитное сражение. К вечеру битва закончилась полным разгромом шведов.

В этом сражении русский отряд потерял 1 тысячу 111 человек убитыми и 2 тысячи 856 ранеными, а 16-тысячный шведский отряд потерял 8 тысяч убитыми и много ранеными. В руки русских попали 876 человек пленных и весь огромный обоз. Левенгаупт с остатками своего войска бежал к Карлу.

В этом сражении Петр еще раз блеснул своими дарованиями полководца. В то время, как войска всех западноевропейских держав (вплоть до Французской революции 1789 г.) слепо придерживались линейной тактики, выработанной еще Густавом Адольфом, Петр I внес серьезные улучшения в боевое построение своих войск. В битве при Лесной русские полки были построены следующим образом: один батальон — в первой линии, второй — в затылок ему во второй линии. Этим боевому порядку придавались глубина, способность к маневру.

Русская армия, набираемая из рекрутов, отличалась высоким боевым духом. Ее солдаты не дезертировали и не скрывались в укромных местах во время боя, как это делали навербованные солдаты западноевропейских армий.

При столкновении на закрытой местности русская армия получила крупное преимущество. Петр, убедившись в этом на опыте боя при Лесной, в дальнейшем советовал своим подчиненным стремиться давать бой не «на чистом поле, но при лесах, в чем превеликая есть польза, как я сам испытал на сей баталии». Применением этой новой тактики Петр намного опередил современных ему полководцев.

Важнейшим следствием битвы при Лесной было то, что Левенгаупт с остатками своего отряда явился к королю без пушек, без обоза, без военных материалов и припасов, которых с таким нетерпением ожидали главные силы шведского войска.

Шведы потеряли свою прежнюю самоуверенность, русские же, наоборот, воспрянули духом. Петр справедливо называл битву при Лесной «матерью Полтавской баталии» и говорил о ней, как о «начальном дне нашего добра».

Между тем Карл, вместо того чтобы двигаться на Москву, чего ожидал Петр, шел на юг мимо Стародуба к Новгороду-Северскому. Стало ясно, что шведский король направляется на Украину.

В это время украинским гетманом был Иван Степанович Мазепа. Хитрый и властолюбивый шляхтич Мазепа часто менял хозяев. Еще молодым ротмистром он служил у гетмана Дорошенко и, вкравшись в доверие московских бояр, действовал во вред своему начальнику. Потом, перейдя на службу к гетману Самойловичу, путем удачных происков расположив к себе Василия Васильевича Голицына, низвергнул Самойловича и был избран гетманом. В продолжение своей жизни Мазепа служил и польскому королю, и русскому царю, и турецкому султану.

Еще во время похода 1705–1706 гг. в Польшу Мазепа вступил в тайные переговоры со Станиславом Лещинским. Мазепа знал, что постройка Киевской крепости, рекрутчина, поборы, налоги и прочие «тяготы» вызывали глухое недовольство и ропот на Украине. Он думал, что ему удастся использовать это недовольство для того, чтобы отделить Украину от России и стать самостоятельным монархом. Мечтая о «Великом княжестве Украинском», Мазепа в сентябре 1708 г. окончательно решил перейти на сторону Карла XII и его ставленника — польского короля Станислава Лещинского.

Генеральный судья Украины Кочубей и полковник Искра узнали об изменнических переговорах Мазепы и сообщили о них Петру. Но Петр еще верил старому лицемеру Мазепе. Оба украинских патриота были казнены гетманом.

После казни Кочубея и Искры Мазепа со своими ближайшими помощниками — племянником Войнаровским и писарем Орликом стал деятельно готовиться к переходу на сторону шведов. Петр и Меншиков, узнав, что Карл повернул на Украину, требовали от Мазепы решительных действий. Гетман, прикидываясь больным, чуть ли не умирающим, медлил. Петр приказал Меншикову двинуться на Украину. Дальше скрывать свои истинные намерения гетман не мог.

24 октября 1708 г. Мазепа переправился через Десну, спустя несколько дней соединился со шведами и присягнул в верности Карлу. Мазепа думал, что его переход на сторону шведов послужит знаком к восстанию всей Украины против Петра. Но старый геман жестоко ошибся.

Мазепу и прежде не любили в народе. Ему не могли простить ни введенной его «универсалом» двухдневной барщины и раздачи крестьянских земель казацкой «старшйне», ни обращения бедных казаков в «подпоможников», ни его расправ с вождями народных движений — Палеем и др.

Теперь весть об изменническом союзе гетмана с поляками и шведами вызвала негодование всего народа Украины, который заклеймил Мазепу вечным позором. Один только гетман мечтал о создании «Великого княжества Украинского» под предводительством Швеции и Польши. Народ же понимал, какие бедствия несет ему польско-шведское ярмо. Все казацкие полки, за исключением Батуринского, составлявшего охрану ставки Мазепы, остались верны России.

Второго ноября Меншиков взял штурмом Батурин, оплот сторонников старого гетмана. Дело Мазепы было проиграно. В Глухове был избран новый гетман — Скоропадский, который обратился к украинцам с «универсалом», призывавшим их к совместной с русскими борьбе против вторгшихся в «ридный край» шведов.

Шведы уже вступили на украинскую землю.

Попытки Карла выйти на дорогу в Москву не увенчались успехом: напрасно Карл осенью пытался прорваться к Калуге, а зимой — через Красный Кут к Белгороду, чтобы выйти здесь на «Муравский шлях», который вел в Тулу.

Шедшее параллельно шведскому русское войско, не давая генеральной битвы, постоянными мелкими боями отбрасывало шведов в сторону от желательного для них пути. В холодную суровую зиму 1708/709 г. Карл со своими войсками бродил по Украине в районе Полтавы, Ромен, Гадяча и Веприка, терпя поражения от русских войск и умело действовавших украинских партизан из казаков, крестьян и мещан.

«Мы неожиданно вынуждены были все время воевать с жителями того края, куда мы вошли», — признавал шведский генерал Адлерфельд. «Вреднее всего шведам, — писал этот историк Карла XII, — враждебность жителей, которые прятались за деревьями и кустами и подстреливали солдат».

Под Пирятином, Мглином, Недригайловым, Рашевкой шведы потерпели большой урон в сражениях с местными жителями-партизанами. Особенно дорого обошлось шведам взятие Веприка: под его стенами Карл «уложил» цвет шведского офицерства.

Казаки вставали под знамена Петра и нещадно карали изменников. Весной 1709 г. отряд Яковлева и Галагана разгромил перешедших на сторону Мазепы запорожцев. Остатки запорожцев-мазепинцев ушли в Турцию.

Современник так рассказывает о народной войне украинцев со шведами: «Малороссияне везде на квартирах и по дороге тайно и явно шведов били, а иных живых к государю привозили, разными способами бьючи и ловлячи блудящих… А хотя от войска какие шведы удалялись, то тут же и следу не зискал, блудили, и так их люди ловили, или, подкравшись, ласкосердием будто, убивали, то и чинили шведам и за фуражем издячим, и от того много войска шведского уменьшилося».

Жители ничего не продавали шведам, все прятали от них и, собираясь по лесам в партизанские отряды, нападали на шведских солдат.

Чтобы запугать украинский народ, шведы жгли села и деревни, истребляли население, не щадя детей, стариков и женщин. Но жестокость врага вызывала в народе не страх, а ненависть. Народная «малая война» разгоралась, весной 1709 г. она достигла апогея.

Между тем Петр предпринял успешные действия для того, чтобы лишить Карла помощи и со стороны его польского союзника, и со стороны султана, которого шведский король пытался поднять на Россию. А между тем Карл очень рассчитывал на то, что ему удастся натравить на Россию Крым и Турцию.

В Польше Петр поддерживал коронного гетмана Сенявского, оставшегося верным старому союзу с Россией. Русский корпус Гольца, переброшенный Петром в Польшу, сковал войска Станислава Лещинского, который уже ничем не мог помочь Карлу.

Весной 1709 г. поход предводительствуемого Петром многочисленного флота из Азова в Троицкое заставил обеспокоенных турок прислать послов. Переговоры привели к тому, что от султана было получено заверение в его мирных намерениях относительно России. Тогда же, весной 1709 г., Петр попытался миром закончить затянувшуюся войну. Пленный швед из Троицкого, где в те времена находился Петр, был отправлен к Карлу с предложением мира. Петр соглашался отдать шведам все завоеванное в Прибалтике, за исключением Шлиссельбурга и Петербурга. Но заносчивый Карл отказался обсуждать условия мирного договора, заявив, что он будет подписывать мир только как победитель и только в Москве.

Не дождавшись поддержки от султана, нуждаясь в продовольствии и боеприпасах и потерпев неудачу во всех попытках открыть себе путь на Москву по Муравскому шляху, шведы решили осадить Полтаву: в Полтаве имелись и боеприпасы, и продовольствие, и отсюда шли незащищенные дороги, по которым можно было попытаться двинуться или снова на Москву, или на юг, чтобы побудить турок начать действия против России.

Третьего апреля 1709 г. шведы уже стояли под стенами Полтавы. Город был слабо укреплен земляным валом и ветхим, деревянным частоколом, в котором были проделаны бойницы.

Карлу казалось, что эта ветхая крепость должна будет сдаться после первого же выстрела. Но он ошибся в расчетах. Небольшой 4-тысячный гарнизон Полтавы, усиленный 2,5 тысячами вооруженных горожан, выдержал 3-месячную осаду. Командир гарнизона полковник Алексей Степанович Келин показал себя даровитым военачальником. Шведы рыли подкопы и закладывали в них мины, но русские делали контрподкопы и вынимали заложенный шведами порох. Осажденные не раз отчаянными вылазками отбрасывали от городских стен шведов, нанося им большой урон.

Вскоре к Полтаве подошли русские войска под начальствованием Меншикова. 7 мая на утренней заре русская пехота перешла мост через реку Ворсклу, а конница переправилась через реку вплавь. Напав на шведов, русские выбили их из полевых укреплений и взяли в плен 300 шведских солдат и 6 офицеров. Русскому отряду, состоявшему из 1 тысячи человек, с боеприпасами и продовольствием удалось прорваться в город на помощь гарнизону.

Шведские войска бросились на штурм Полтавской крепости. Штурмы следовали один за другим 15, 24 и 29 мая, но все были отбиты с большим уроном для шведов. В ответ на предложение сдаться полтавцы предприняли еще две успешные вылазки.

Между тем Петр из Азова мчался через степи к Полтаве. Чутье полководца подсказывало ему, что именно теперь наступило время для перехода в наступление. «Объявляем вам, — писал он Долгорукому, — что мы здесь намерены неприятеля всеми силами атаковать». Из Харькова царь писал Меньшикову, что будет «как возможно поспешать», и требовал от Александра Даниловича решительных действий. Готовилась «генеральная баталия», в которой предстояло столкнуться двум армиям, двум полководцам, двум принципам тактики и стратегии.

Карл был на десять лет моложе Петра. Самолюбивый и самоуверенный, он не слушал ничьих советов, полагая, что «бог внушает ему непосредственно, что надо делать». Война была его стихией. Карл любил щеголять своей храбростью и был уверен в том, что его присутствие на поле сражения — залог победы. Он был мастером «марш-маневра», молниеносного удара, прекрасным военачальником в походе и в бою. Но он был только командиром, и не больше. «Король-солдат», как называли Карла, действительно был только хорошим солдатом.

Совершенно иным человеком и деятелем был Петр. Он был храбр, но никогда не рисовался своей храбростью. Он всегда был готов послушаться дельного совета, учился и научался. Петр часто брал на себя самые незначительные роли (бомбардира, капитана), но на деле в его руках сходились все нити руководства боем, кампанией, войсками, страной. Петр не гнушался черной работы, — больше того, он брал ее на себя с охотой, раз она была необходима и обеспечивала ему успех. Лавры могли достаться любому из его военачальников, но подготовка победы лежала на Петре.

Победа не кружила Петру голову, а при поражении он не терялся. Наоборот, поражения и неудачи делали его еще более настойчивым и деятельным. Когда окружающие падали духом, Петр умел поддержать их. «Не извольте о бывшем несчастии печальным быть, понеже всегдашняя удача многих людей ввела в пагубу, но извольте забывать и паче людей ободрять», — писал Петр Шереметеву, когда первый русский фельдмаршал приуныл после поражения у Гемауертгофа в Лифляндии в 1705 г.

Карл был по сравнению с Петром заурядным полководцем, хотя и не лишенным достоинств. Петр был выдающимся тактиком и стратегом. Карл был военачальником, Петр — государственным деятелем. Карл выигрывал сражения, Петр — войны. Петр не сразу завоевывал успех, но завоевывал его прочно.

Это глубокое различие в личных особенностях и дарованиях шведского и русского полководцев ярко проявилось под Полтавой.

4 июня Петр прибыл в армию, действовавшую под Полтавой. Русское войско в 1709 г. совсем не походило на то, которое беспорядочно отступало от Нарвы осенью 1700 г. На этот раз лицом к лицу с врагом стояли солдаты, закаленные в боях, хорошо вооруженные и обмундированные, и начальствовали над ними не наемники-иноземцы, готовые при случае изменить России, а преданные родине русские офицеры.

Шведское войско за эти десять лет также значительно изменилось, но к худшему. Истощенные, голодные и оборванные, заброшенные волей честолюбивого короля в чужую землю, солдаты не хотели сражаться и нередко отказывались выполнять приказы своих офицеров. Вооружения и боеприпасов шведам также не хватало. У Карла было всего четыре обеспеченные зарядами пушки.

Однако и осажденные полтавцы ко времени прибытия Петра защищались уже из последних сил. Записка, вложенная в пустое ядро, которым из Полтавы выстрелили в лагерь Петра, расположенный на другом берегу Ворсклы, извещала царя о том, что в крепости порох на исходе. 16 июня на военном совете Петр решил дать шведам бой. 20 июня русские войска начали сближение со шведами и переправились через Ворсклу у деревни Черняхово.

Карл сделал еще одну попытку овладеть Полтавой, для того чтобы, взяв ее, отбиться от Петра. 21–22 июня шведы непрерывно штурмовали крепость. Но полтавцы еще раз отбили неприятеля, и он отступил, оставив на поле боя тысячу семьсот человек.

Оставив у города заслон, Карл двинулся навстречу Петру. 25 июня войска противников были на расстоянии 4 миль друг от друга. Русские поспешно укреплялись на поле будущего боя. В одну ночь солдаты Петра возвели хорошие полевые укрепления.

Карл вел себя предательски. Битва, по договоренности обеих сторон, была назначена на 29 июня, но Карл решил напасть на русских 27-го, нарушив соглашение. До 29-го обе стороны должны были воздержаться от военных столкновений, но Карл в ночь на 26 июня напал на казацкий дозор. Во время этого разбойничьего набега Карл получил пулевое ранение в левую ногу.

Всю ночь на 26 июня Петр не сомкнул глаз. В пятом часу утра он узнал от Шереметева о том, что унтер-офицер Семеновского полка Немчин исчез из лагеря. Боясь, что тот перебежал к шведам и может рассказать врагу о русском лагере, Петр созвал военный совет и пересмотрел составленный ранее план боя.

В частности, в битве должен был принять участие полк новобранцев, одетых в мундиры серого сукна. Узнав об этом, шведы могли главный удар направить именно на полк новобранцев и прорвать в этом месте линию русских войск. По приказу Петра испытанные в боях солдаты Новгородского полка отдали свои мундиры новобранцам, а сами надели их серые мундиры. Эта предосторожность, как мы увидим дальше, оказалась не лишней.

В то же утро собрал свой военный совет и Карл. Продуманного плана битвы у шведов не было.

26 июня Петр лично проверил, как подготовлено к бою поле сражения. Русские войска состояли из 50 батальонов пехоты, 11 драгунских полков, казаков и имели 72 орудия. Общая численность русских не превышала 42 тысяч человек, шведов было более 30 тысяч. Центр русского войска занимала пехота фельдмаршала Шереметева. Шереметеву принадлежало и начальствование над всем войском. Русская конница стояла на передовой позиции. На поле боя были сооружены редуты с артиллерией. Редуты впервые были применены русскими здесь, под Полтавой. Они вынуждали противника тратить много сил на их захват или на прорыв между ними. Правым крылом русских войск командовал генерал Ренне, левым — Меншиков, артиллерией — Брюс.

Шведское войско приблизительно в том же порядке выстроилось против русских. Вместо раненного в ногу Карла командовал шведским войском Рейншильд, пехотой — Левенгаупт, конницей — Крейц.

В полдень на сторону русских перешел один поляк, сообщивший о намерении шведов выступить 27 июня вопреки соглашению. Петр немедленно начал готовиться к битве. Выступила конница, построилась пехота, захлопотали у своих орудий артиллеристы. Протяжно трубили трубы и рожки, грохотали барабаны, слышались звуки команды, в воздухе реяли знамена. Через час Петр начал объезд войск и прежде всего гвардейских полков.

Петр призывал солдат и офицеров к «доброму отпору неприятеля», заявлял, что трусы «почтутся за нечестных и из числа людей исчисляемы не будут и таковых в компании не принимать». Он призывал своих воинов к «доброму подвигу», «дабы неприятель не исполнил воли своей и не отторгнул бы толь великознатного малороссийского народа от державы нашей, что может быть началом всех наших неблагополучий». Солдаты и офицеры отвечали громовым восторженным «ура!».

27 июня 1709 г. на утренней заре началась Полтавская «баталия».

Перед боем выступил с речью Петр. Он говорил: «Воины! Вот пришел час, который решит судьбу отечества. Итак, не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество…»

Шведы первыми напали на русских. Они шли четырьмя колоннами пехоты, за которыми двигались шесть колонн конницы. Шведы бросились на русскую конницу Меншикова и овладели двумя редутами, которые русские не успели достроить. Завязалось кавалерийское сражение. Эскадроны русской конницы проявили исключительную храбрость и отбили у шведов 14 знамен. Первым русским трофеем было шведское кирасирское знамя, взятое в бою каптенармусом Нижегородского драгунского полка Аврамом Антоновым.

Но одна конница не могла выдержать напора всего шведского войска. По приказу Петра конница стала отходить вправо от редутов, чтобы дать возможность и время вступить в сражение русской пехоте. Своим отступательным маневром конница втягивала шведов в глубь русских позиций, и когда шведская пехота Левенгаупта подошла к редутам, семьдесят две русских пушки с дистанции в девяносто шагов открыли по шведам убийственный огонь картечью.

Понеся большие потери, шведы начали отступать. При этом шведские отряды Шлиппенбаха и Росса, состоявшие из нескольких десятков эскадронов и 6 батальонов пехоты, были отрезаны от главных сил Карла. Меншиков с 5 батальонами пехоты и 5 полками конницы атаковал отрезанный шведский отряд и разбил его наголову. Генералы Шлиппенбах и Росс были взяты в плен.

После разгрома Шлиппенбаха в шесть часов утра русская пехота была выведена из укреплений и построена в центре войск в две линии под начальством Шереметева. На флангах расположилась конница Меншикова и Боура, сменившего раненого генерала Ренне. Петр объезжал полки, давал приказания и советы, беседовал с солдатами и офицерами, шутил с одними, подбадривал других.

Солдаты и офицеры полков, оставленных в лагере, умоляли Петра позволить им участвовать в битве. Петр отвечал им, что если вывести всю пехоту, неприятель не примет боя и отступит. Царь обещал наградить войска, оставленные в лагере, наравне с участниками боя.

В девятом часу противники стали сближаться. Навстречу русским солдатам двигались исхудавшие, оборванные, но все еще грозные ветераны Карла, солдаты шведской армии, считавшейся лучшей в мире.

Петр снял свою треуголку и, обратившись к войскам, крикнул: «За Отечество принять смерть весьма похвально. Опасение смерти в бою — вещь всякой хулы достойна!».

Вскоре колонны молчаливо приближавшихся шведов были обстреляны из русских орудий, затем завязалась ружейная перестрелка. Началось «главное дело».

Как и рассчитывал Петр, шведы, стремясь прорвать линию русских войск, обрушились на полк, одетый в серые мундиры новобранцев. Если бы на месте переодетых по приказу Петра новгородцев действительно были новобранцы, шведы могли бы достигнуть своей цели. Но, благодаря мужественному сопротивлению закаленных в боях новгородцев, сдвоенный шведский полк потеснил только первый батальон Новгородского полка, «сбив оной на штыках, сквозь прошел и старался отрезать левое крыло от главной линии».

Тогда сам Петр ринулся в бой во главе второго батальона Новгородского полка. Завязалась рукопашная, которая длилась два часа. В этой схватке шведская пуля пробила шляпу Петра, другая попала в седло под ним, третья расплющилась о нательный крест.

А между тем на левом крыле конница Меншикова успела потеснить шведскую конницу и взять в обхват ее правое крыло. Шведская конница отошла, открыв правое крыло своей пехоты. Под натиском русских шведская пехота дрогнула и начала отступать.

Вскоре отступление шведов превратилось в беспорядочное бегство. Войско Карла XII было разгромлено. Потеряв более 9 тысяч убитыми и около 3 тысяч пленными, Карл бежал с Мазепой и отстатками войск. Отступавших преследовал Меншиков.

Кончилась Полтавская «баталия». К Петру стали подходить почерневшие от порохового дыма, забрызганные кровью солдаты и офицеры. Перед каждым из них Петр опускал свою шпагу, каждого поздравлял с победой. Затем войска были построены в боевом порядке. Перед войсками появился Петр: Шереметев скомандовал: «На караул!». Войска замерли. Раздался голос Петра: «Здравствуйте, сыны Отечества, чада мои возлюбленные! Потом трудов моих создал я вас, вы же не щадили живота своего и на тысячи смертей устремились безбоязненно. Храбрые дела ваши никогда не забудет потомство».

В тот же день в палатке Петра был устроен пир. Царь усадил за свой стол пленных шведов — фельдмаршала Рейншильда и министра Пипера. Подняв бокал, Петр провозгласил тост за своих учителей.

— Кто эти учителя? — спросил Рейншильд.

— Вы, господа шведы, — ответил Петр.

— Хорошо же ученики отблагодарили своих учителей, — заметил Рейншильд.

30 июня Меншиков настиг отступавших от Полтавы шведов у городка Переволочны на Днепре. Карл с Мазепой успели переправиться через реку. Остатки же шведского войска — около 14 тыс. человек, измученных и отчаявшихся, вместе с генералами Левенгауптом и Крейцем сдались в плен 10-тысячному отряду Меншикова.

Потери шведов под Полтавой и Переволочной составили 9 тысяч 334 человека убитыми и около 22 тысяч пленными. Русские потеряли только 1 тысячу 345 убитыми и 3 тысячи 290 ранеными. По словам Петра, победа досталась «легким трудом и малой кровью».

В Полтавской битве русские дрались со шведами один на один. Оправдались сказанные за десять лет до Полтавы слова Петра о том, что настанет время, когда русские будут побеждать шведов равными силами.

Так закончилась одна из самых блестящих страниц в истории борьбы русского народа против иноземных захватчиков. «Карл XII сделал попытку вторгнуться в Россию; этим он погубил Швецию и воочию показал неприступность России»[11].

Среди украинских мазанок, тополей и вишневых садов Петр помнил, что ведет борьбу за далекий, туманный север. В письме своем по поводу «превеликой виктории» он писал: «Ныне уже совершенно камень в основании Санкт-Питербурха положен».

Война со шведами продолжалась еще двенадцать лет, но исход ее был предрешен Полтавской битвой.

Если в Европе после первой Нарвы недоброжелатели грубо насмехались над Россией, то Полтава заставила их умолкнуть, друзья же России открыто восхищались ее победой. Полтавская победа вызвала горячий отклик в Саксонии, Польше, в странах южных славян. Ее воспел поляк Петр Болеста и серб Игнатий Градич.

И прав был Петр, когда обещал своим воинам, что потомство не забудет храбрых дел, совершенных ими под Полтавой. Сколько песен и сказаний сложили русский и украинский народы о Полтавской битве! В старинной солдатской песне поется:

Сложилась и поговорка: «Погиб, как швед под Полтавой».

Если Нарва была поражением, то Полтава — разгромом.

Полтавская битва сыграла огромную роль в истории Европы. Вольтер называл Полтавскую битву единственной во всемирной истории, которая не разрушала, но созидала, приобщая к культуре столь многочисленный народ. «Успех народного преобразования был следствием Полтавской битвы, и европейское просвещение причалило к берегам завоеванной Невы», — писал Пушкин.

Могущество же и слава Швеции закатились навсегда.

После Полтавы

13 июля русское войско выступило из-под Полтавы. Пехота и часть конницы под начальствованием Шереметева двинулись на Ригу. После Переволочны Меншиков с большей частью конницы выступил в Польшу.

Английский посланник в России Чарльз Витворт уже 6 июля, через восемь дней после полтавской битвы, писал в Лондон: «Эта победа, вероятно, изменит положение дел на всем севере, и первый, кажется, почувствует перемену король Станислав, так как царское величество, кажется, решился двинуться на Польшу, прежде чем шведы успеют собрать новую армию».

Витворт был прав. С юго-запада в Польшу двигался со своими саксонцами ободренный русскою победою Август, с востока шли победоносные полки Петра. Станислав и шведский корпус Крассау поспешно отходили на север, в шведскую Померанию.

15 июля Петр был в Киеве. Здесь в Софийском соборе при многочисленном стечении народа Феофан Прокопович произнес панегирик, прославляя Петра и русское воинство. Петр приказал напечатать речь Феофана Прокоповича на латинском языке, «яко всей Европе общий». В Киеве Петр жестоко разболелся: к нему «болезнь припала… которая к вечеру прямой лихорадкой объявилась». Но царь принял «фонмотив» и болезнь «разорвал».

Петр любил лечиться, и лекарства его были по большей части довольно странные: царь, например, «принимал лекарство, мокрицы и черви живые истолча». Могучая натура Петра, еще не подорванная в то время непомерным напряжением и излишествами, вскоре преодолела болезнь и не менее страшные для организма лекарства. 15 августа царь выехал из Киева в Польшу.

Через Люблин и Сольцы, где был сделан смотр польскому войску, Петр прибыл весной в Варшаву. В столице Польши царю была устроена пышная встреча.

9 октября в Торуне Петр встретился с Августом. Новый договор между царем и королем предусматривал возобновление борьбы со Швецией и предоставление России Эстляндии. Еще до этого, 15 июля в Кельне польский, датский и прусский короли заключили соглашение о борьбе со Швецией.

В Торуне был возобновлен союз Дании и России против Швеции, а в Мариенвердере 21 октября был подписан русско-прусский договор, предусматривавший оборонительный союз против шведов и передачу Пруссии города Эльбинга. Полтава выдвинула Россию в ряды сильнейших европейских государств и сделала ее душой союза держав против Швеции.

Петр действовал решительно и энергично. Он был полон сил и благодаря своему недюжинному уму понял и сумел использовать исключительно благоприятную для России обстановку в Европе. Снова Россия имела союзников. Правда, они часто не столько помогали, сколько мешали Петру. С ними Петр отступал из-под Нарвы, а без них шел от Эрестфера к Полтаве. Не случайно он не раз жаловался на «нерадивость» своих «друзей». Но все же после Полтавы могли пригодиться и союзные войска.

14 ноября 1709 г. Петр начал бомбардировку Риги. Первые три выстрела по осажденному городу произвел сам Петр. «Сегодня в пятом часу пополуночи бомбардирование началось Риги, и первые три бомбы своими руками в город отправлены, а о чем зело благодарю бога, что… сподобил мне самому отмщения начало учинить», — писал Петр Меншикову.

Оставив под Ригой семитысячный корпус Репнина, Петр уехал в «святую землю» — в Петербург, где в память о Полтавской «баталии» начал постройку Самсониевской церкви и корабля «Полтава». Из Петербурга царь отправился в Москву, где принялся «трудиться во управлении гражданских дел».

В июле 1710 г. Рига была занята русскими. В сентябре русские войска вступили в Ревель (Таллин).

Еще в феврале 1710 г. по приказу Петра 11-тысячный корпус под начальствованием Апраксина совершил свой удивительный переход по льду Финского залива с острова Котлина к стенам Выборга. «В самый ужасный мороз, какой только бывает в России, перешли они прямо через лед с орудиями и со всем обозом. Всякая другая европейская армия, наверно, погибла бы при подобном переходе», — писал датский посланник.

В марте, разбив шведов под Выборгом, Апраксин обложил город, а в апреле, с трудом пробившись через покрытый еще льдинами залив, Петр привел к осажденному Выборгу флот из 270 судов. И этот небывалый по трудности поход окончился «счастливо как для флота, так и для армии», по выражению Юст Юля, посла датского короля. Шведский флот Ватранга, не решавшийся вступить с ним в бой, не мог оказать помощи Выборгу.

Осадой руководил сам Петр. Видя безнадежность сопротивления и подавленный размерами разрушений, причиненных крепости бомбардировкой, комендант Выборга сдал город Петру. 13 июня 1710 г. Выборг стал русским. Петр называл Выборгскую крепость «крепкою подушкою Петербургу».

8 сентября того же года войска Петра взяли старинную русскую крепость Корелу.

Военные действия в Прибалтике и Финляндии в 1710 г. подготовили окончательный разгром Швеции. Юст Юль писал: «…летняя кампания закончена блистательно, о большем успехе нельзя было и мечтать. В самом деле, в одно лето царь взял восемь сильнейших крепостей — Эльбинг, Ригу, Динамюнде, Пернов, Аренсбург, Ревель, Выборг и Кексгольм и стал господином всей Лифляндии, Карелии и Кексгольмского округа. Ему больше ничего не оставалось завоевывать. Успех был тем беспримернее, что при взятии названных крепостей было меньше расстреляно пороху, чем в ознаменование радости по случаю всех этих побед и при чашах в их честь».

Прутский поход

Англия и Голландия, боясь сокращения торговли, недружелюбно относились к расширявшей свои владения и вышедшей к морю России.

Карл, бежавший в Бендеры, пытался поднять Турцию на Россию. Хотя бежавший с ним старый гетман Мазепа умер в 1709 г., но сторонники его — «мазепинцы» совершали набеги на окраины Русского государства. Отношения России с Оттоманской империей все время оставались натянутыми. Русский посланник в Константинополе, искуснейший дипломат Петр Толстой настойчиво требовал у Турции выдачи Карла. В ответ на это в 1710 г. Турция объявила России войну. Петр Толстой был арестован и посажен в Семибашенный замок.

В новой войне Петр I рассчитывал на поддержку угнетенных народов Оттоманской империи. К России, могущественной стране православной веры, тяготели страдавшие под игом турецкого султана, его пашей и визирей славянские народы Балканского полуострова — сербы, болгары, хорваты, черногорцы, а также и другие православные народы Балкан и Кавказа — греки, молдаване, валахи, армяне, грузины. Грек Серафим, сербы Божич и Попович, армянин Исраэль Ория и множество других посланцев просили Петра освободить их народы от турецкой неволи. Сербы писали Петру: «Милостивым оком воззри на нас, убогих, и… промысли о нашей отеческой сербской земле».

Со своей стороны Петр призывал черногорцев подняться «за веру и отечество, за честь и славу вашу и за свободу и вольностью наследников ваших». В грамоте Петра, которую повез черногорцам Милорадович, указывалось, что Россия ставит своей целью не только «против бусурмана отпор чинить, но и сильным оружием в средину владения его вступить и православных христиан, аще бог попустит, от поганского ига освободить».

В Далмации выступал от имени Петра Савва Рагузинский, в Сербии — Лукашевич и др.

Тяготели к России и православные молдаване и валахи. Еще в 1679 г. через известного русского дипломата, родом молдаванина, Спафария молдавский митрополит Досифей обратился к царю Федору Алексеевичу за помощью. Вторично Досифей писал уже Петру в 1684 г. От имени молдавского воеводы Стефана, духовенства и бояр он обращался к царю с просьбой принять молдавский народ в русское подданство.

В 1709 г. по просьбе Михаила Раковицы в Молдавию к городу Яссы был направлен русский отряд, а в 1711 г. Петр заключил с молдавским господарем Дмитрием Кантемиром и валашским господарем Бранкованом договор, по которому оба правителя обязывались оказать ему помощь в войне против Турции. Со своей стороны Петр обязался восстановить самостоятельность обоих государств под покровительством России.

В апреле 1711 г. Петр был в Галиции, в городе Ярославе, а летом сорокатысячное русское войско уже быстро продвигалось к Дунаю. Поход был тяжелый. Петр писал, что перед ним «безвестный и токмо единому богу сведомый путь». Заботясь о сохранении дружественных чувств союзного молдаванского народа, Петр приказал Шереметеву: «При входе в Молдавию заказать под смертною казнею в войске, чтобы никто ничего у христиан, — ни живности, ни хлеба, — без указу, и без денег не брали, а жителей ни в чем не озлобляли, но поступали приятельски».

Шереметев вступил в Яссы, а вскоре в столицу Молдавии прибыл и сам Петр. Все население города во главе с митрополитом вышло на улицы встречать русского царя. Дружески встретились царь Петр и молдавский господарь Кантемир.

Обстоятельства, однако, складывались неблагоприятно для русских. Поднять балканские народы против турок Петру не удалось. Турки успели сосредоточить на берегах Дуная крупные силы. Валашский господарь Бранкован изменил Петру, передал провиант туркам и не допустил девятнадцатитысячное сербское войско перейти Дунай для соединения с русскими. Только небольшой отряд сербов пробился к русской армии. В Молдавии саранча уничтожила все посевы и траву, и у русских начал ощущаться острый недостаток в съестных припасах.

Углубившееся внутрь страны войско Петра оказалось окруженным у реки Прут огромной двухсоттысячной армией турецкого визиря. 8 июля турки атаковали русских. Неопытные молдавские ратники Кантемира — добровольцы-крестьяне, ремесленники, слуги и пр. стали отступать, но русские дали отпор врагу. 9 июля в бою у Новых Станилешт войска Петра отбили все яростные атаки янычар на русские укрепления. Семь тысяч янычар легло на поле боя. Усвоив грозный урок, янычары отказались от возобновления атак и требовали заключения мира с «урусами». Однако положение окруженного русского войска оставалось безвыходным. Каждому голодному, измученному походом русскому солдату противостояло пять-шесть турок.

В это время было получено известие о том, что русская конница под командованием генерала Ренне дошла до Дуная и заняла город Браилов. Воспользовавшись сумятицей в лагерях турок, вызванной этим известием и потерями, понесенными у Новых Станилешт, Петр отправил в турецкий лагерь для переговоров вице-канцлера П. П. Шафирова. Шафиров был уполномочен отдать, если нужно будет, все, что было завоевано Петром, кроме его «парадиза» — «Санкт-Питербурха».

Но, благодаря дипломатическому искусству Шафирова, мир, заключенный 12 июля на Пруте, не был таким крупным проигрышем для России, каким мог бы быть. Россия отдавала только Азов, разрушала Таганрог и несколько других городов на степной приморской окраине. Петр, выступая с войсками в обратный путь, писал об этих утратах: «Сие дело есть хотя и не без печали, что лишиться тех мест, где столько труда и убытков положено, однакож чаю сии лишением другой стороне великое укрепление, которая несравнительною прибылью нам есть».

Султан был очень недоволен исходом переговоров. Подкупленного визиря сослали, многие паши были казнены. Но, хотя Франция и помогала Швеции в ее попытках вновь натравить Турцию на Россию, тем не менее в 1713 г. мир был окончательно подписан.

Боясь преследования со стороны турок, в Россию переселилось много валахов, молдаван, черногорцев и сербов. Со времен Прутского похода в представлении балканских славян Россия заслуженно выступает в роли братской державы-освободительницы. Недаром так прославлено имя Петра в Черногории и Сербии, недаром воспет он в песнях черногорских юнаков, сербских пастухов, далматинских рыбаков. В одной черногорской песне поется о том, как Петр Великий призывает черногорцев на борьбу за освобождение:

Поэт Павел Витезович еще в 1710 г. называл Петра «столпом славян» и обращался к нему со следующими стихами:

Степан Русич из Дубровника взывал к бессмертной славе Петра:

Неудачный Прутский поход не мог повлиять на дальнейшие военные и дипломатические успехи России, так как самостоятельного значения он не имел.

Окончание Северной войны

Прутская неудача не могла ослабить впечатления, произведенного на Европу Полтавской победой. Полтавская «баталия» заставила иноземных правителей заняться переоценкой ценностей.

Знаменитый философ Лейбниц, который после Нарвы сулил Петру погибель, теперь предсказывал, что Полтава послужит хорошим уроком для грядущих поколений, и расточал хвалы победителю.

Владетель одного из многочисленных мелких княжеств, на которые распалась после Вестфальского мира 1648 г. Германская империя, герцог Брауншвейг-Вольфенбюттельский, еще недавно отзывавшийся с презрением о «варварской» России, теперь с радостью отдавал дочь Шарлотту за сына Петра — Алексея. Свою дочь Анну Петр сватал за герцога Голштинского, а племянницу Анну Ивановну выдал замуж за герцога Курляндского. Примкнул к России и Ганновер, владетелю которого Петр пообещал Бремен и Верден.

Англия, Голландия и номинальный глава продолжавшего существовать de jure союза немецких государств — германский император были обеспокоены успехами России. Они боялись вторжения русских войск в шведские владения на севере Германии (в Померанию, Шлезвиг, в устья Везера и Эльбы, в Бремен и Верден, на остров Рюген). Поэтому Англия, Голландия и германский император заключили в 1710 г. в Гааге соглашение о сохранении нейтралитета северо-германских провинций Швеции в войне Карла XII против России и ее союзников — Дании, Саксонии и Польши. Но гаагское соглашение не испугало Петра, и когда войска Карла XII вступили в Померанию, русские полки двинулись к главному городу Померании — Штеттину.

Весной 1712 г. Меншиков уже стоял под Штеттином, и вскоре город сдался русским войскам. Вслед за Меншиковым Петр двинулся со своими войсками в северогерманское герцогство Голштинию, служившее предметом вековых споров между Данией и Германской империей. Разбив шведского генерала Стенбока, Петр очистил большую часть южного побережья Балтики от шведов.

Вскоре вернулся из Турции Карл. Несмотря на появление «шведского паладина», под ударами союзных войск пали Фридрихштадт в Курляндии, Штральзунд в Померании и остров Рюген.

Россия становилась решающей силой в центральной Европе. Один из германских владетелей, ганноверский курфюрст Георг I, став английским королем, принял предложение Петра — требовать от шведов Бремен и Верден. Угрозы Петра было достаточно для того, чтобы Пруссия примирилась с союзником России — Данией.

Желая обезопасить от шведов морской торговый путь России на запад, Петр замыслил соединить Балтийское и Немецкое моря каналом. С этой целью он вступил в переговоры с другим северогерманским владетелем — герцогом Мекленбургским, выдал за него замуж свою племянницу Екатерину Ивановну и послал русские полки помочь мекленбуржцам овладеть городом и гаванью Висмар. В Висмаре Петр рассчитывал создать стоянку русского флота, а в гольштинской гавани Киле — рынок сбыта русских товаров. Таким образом Россия, став «мореходной державой», перестала бы зависеть и от Швеции, и от Дании.

Этим замыслам, однако, не суждено было осуществиться. Союзники России боялись ее усиления в центральной Европе. Добиться согласия в лагере союзников и единства их действий Петру не удалось. В одно и то же время на Западе боялись России, ненавидели ее и искали союза с ней.

Между тем на востоке Балтики русские войска одерживали одну победу за другой.

В 1713–1714 гг. войсками Голицына была завоевана вся южная Финляндия. Воевать в Финляндии было нелегко. «Зело тесно и каменисто, гористо, лесно и зело много вод, и телегам ехать с великим трудом и зело безкормно». Решено было идти сушей от Выборга и действия сухопутных войск комбинировать с ударами и десантами с моря.

Петр придавал большое значение кампании в Финляндии. Он писал Апраксину: «…главное дело, чтобы, конечно, в будущую кампанию как возможно сильные действа с помощью божьей показать и идти не для разорения, но чтобы овладеть, хотя она (Финляндия. — В. М.) нам не нужна вовсе удерживать, но двух ради причин главнейших: первое, было бы что при мире уступить… другое, что сия провинция есть матка Швеции… не токмо мяса и прочее, но и дрова оттоль, и ежели бог допустит летом до Абова (Або, совр. — Турку. — В. М.), то шведская шея легче гнуться станет».

Летом 1713 г. был взят Гельсингфорс (Хельсинки). В высадке русских войск в Гельсингфорсе принял участие сам Петр. Более двухсот русских судов подошли к городу. Всю ночь русские вели ожесточенный обстрел, а с рассветом, когда город уже горел, начали высадку десанта. Шведы отступили. Вслед за Гельсингфорсом пали Борго, Або, в те времена столица Финляндии, Таммерфорс. Шведский генерал Армфельдт был разбит дважды — в бою у деревни Пелкиной 6 октября 1713 г., когда русские совершили смелую переправу через озеро на плотах, и в феврале 1714 г. — у Лаппола. В 1714 г. пал Нейшлот.

Вскоре, ровно через пять лет после Полтавы, грянул бой при Гангуте — первое крупное морское сражение в русской истории.

К решающей морской схватке со шведами Петр готовился всю зиму 1713/14 гг. Сражение должно было произойти в шхерах, где часто нет ветра. Поэтому Петр строил гребной флот, галеры и «полугалеры» или «скампвеи», которые могли ходить и под парусами при ветре, и на веслах при любой погоде. Галера имела 52 весла, длиной в несколько сажен, вмещала до 300 человек, была вооружена одной большой 24-фунтовой и несколькими малыми пушками. Пушки стреляли не дальше, чем на полверсты. Скампавея была меньше галеры, шла на 36 веслах, вмещала 150 человек. Основной тактикой галерного флота был абордаж: суда сходились бортами, сцепливались крючьями, и их команды вступали в рукопашный бой.

Петр ставил своей задачей разбить шведский флот и, захватив Аландские острова, помочь сухопутным русским войскам, действовавшим в Финляндии. Перед выходом в море «контр-адмирал Петр Михайлов» — Петр просил у высшего военно-морского начальства повысить его в чине — произвести в вице-адмиралы. Но царю было отказано в просьбе, а когда «чем-нибудь особенным отличится, то ему и будет дан чин вице-адмирала».

В начале мая 1714 г. русский галерный флот под командованием Апраксина и Петра вышел в море, в середине июня был в Гельсингфорсе, а в конце того же месяца бросил якоря в гавани Тверминне, в одиннадцати верстах от мыса Гангут — южной оконечности полуострова Гангут (Ханко). У мыса Гангут стоял шведский флот, состоявший из 17 линейных кораблей, 5 фрегатов и 7 мелких судов. Корабельная артиллерия шведов насчитывала более 800 пушек. Шведский флот преграждал путь в Або-Аландские шхеры. Петр установил наблюдение за звездами, посадил на скампавеи прибывшую из Або на помощь пехоту и начал готовиться к бою.

Севернее Тверминне, там, где было самое узкое место полуострова (около двух верст), Петр велел строить «переволоку», по которой можно было бы перетащить несколько галер и обойти шведов, чтобы «привести их в конфузию». 23 июля было приступлено к сооружению «переволоки». Командовавший шведским флотом адмирал Ватранг, узнав, что устроена «переволока», отправил отряд Эреншельда для уничтожения перетаскиваемых русских галер, а отряд Лиллье — для блокировки в Тверминне. Эскадра Эреншельда отошла от главных сил. Русские, видя, что шведы ослабили себя, утром 26 июля отправили часть флота от Тверминне обойти с «мористой» стороны эскадру Ватранга, которая не могла двинуться из-за безветрия, и вышли к западному берегу мыса. Прорвавшимся галерным отрядам Змаевича, Волкова, Бределя, Лефорга было поручено заблокировать и уничтожить эскадру ничего не подозревавшего Эреншельда.

Всю ночь оба флота готовились к бою. Ватранг пытался собрать все свои силы и отойти дальше в море, чтобы помешать русским галерам обойти его вновь. Но этим он только дал русским возможность обойти его «бережнее», т. е. ближе к берегу. Воспользовавшись тем, что прибрежный фарватер у мыса Гангут был обнажен, русское командование на совете в ночь на 27 июля решило провести главные силы галерного флота между шведским флотом и берегом. 27 июля на утренней заре галеры Апраксина, Вейде и Голицына прорвались мимо кораблей Ватранга, безуспешно бивших по ним из пушек. Маневр шведов не удался, и их морская позиция была обойдена.

Главные силы галерного флота присоединились к отряду Змаевича, блокировавшему эскадру Эреншельда в районе Рилакс-Фиорда.

Всеми своими силами, «авангардней», которой командовал Петр, «кордебаталией» (вторым дивизионом) и «арьергардией», русские обрушились на эскадру Эреншельда, в центре которой стоял 18-пушечный фрегат «Элефант». У русских было превосходство в людях (3 тысячи 250 русских против 1 тысячи шведов), но шведы подавляли своей артиллерией, насчитывавшей 160 пушек. Кроме того, экипаж шведских кораблей составляли опытные моряки, в то время как на русские галеры была посажена пехота.

Вследствие безветрия эскадры Ватранга и Лиллье не могли помочь Эреншельду.

В третьем часу, после отказа шведов сдаться, начался бой. Длился он три часа. Два часа шведы отбивали русских. Только на третий удалось сцепиться с врагом врукопашную. Храбрость русских солдат заставила, наконец, шведов сдаться. Спустил флаг и сам Эреншельд. Шведы были разбиты.

Эту победу Петр сравнивал с Полтавской. Он писал Меншикову: «Объявляем вам, коим образом всемогучий господь бог Россию прославить изволил, ибо по многодарованным победам на земле ныне на море венчати благоволил… и тако сею мню николи у нас бывшею викторией вас поздравляем». Значение морской победы было очень велико: она сделала Россию владычицей Балтийского моря. Полтава сломила Швецию, вывела ее из ранга великих держав, но не могла принудить ее заключить мир. Гангут положил начало господству России на море, отдавал Швецию в руки России и обеспечивал победоносное окончание войны на таких условиях, какие предложит Петр.

Шведы недооценивали роль мелкого гребного флота и тем самым отдали в руки русских Финский и Ботнический заливы. Теперь русские грозили перенести военные действия на территорию Швеции. Когда после Гангута русский флот отправился к Аландским островам, в Швеции началась паника. Начался сбор ополчения. Уже в том же 1714 г. генерал Головин пересек на девяти скампавеях Ботнический залив и высадил войска у города Улеаборга.

В 1716 г. в Данциге (Гданьске) Петр отпраздновал свадьбу Екатерины Ивановны с герцогом Мекленбургским. Петр чувствовал себя здесь хозяином. Город заплатил штраф за торговлю со шведами, суда находились под наблюдением русских офицеров, под городом стояли русские войска, царя встречали русские генералы.

В том же году Петр разъезжал по Польше и Германии. В мае он встретился в Штеттине с прусским королем, в Альтоне — с королем датским, в Шверине вел переговоры с Мекленбургом. В Пирмонте лечился на водах («питух»), беседовал с ученым Лейбницем, который уже давно добивался свидания с Петром, и принимал послов. В июне он поспешил в Росток, где стояла русская галерная эскадра.

Под Висмаром, последним шведским владением в Германии, стоял Репнин, по Мекленбургу, Померании, Голштинии, Дании двигались русские войска.

6 июля Петр со своим флотом был уже в столице Дании — Копенгагене. Отсюда соединенный флот русских, англичан, голландцев и датчан должен был направиться к берегам Швеции и высадить там войска. Командовал объединенным русско-англо-датско-голландским флотом Петр. Это была большая победа России — ее признали великой морской державой.

Петр торопил, союзники медлили. «О здешнем объявляем, что болтаемся туне, ибо что молодые лошади в карете, так паши соединенны, а наипаче коренные: сволочь хотят, да коренные не думают», — жаловался Петр жене в своем письме из Дании.

По вине Англии, опасавшейся усиления России, поход соединенных флотов остался пустой угрозой. Один только русский флот под командой Петра направился к шведским берегам. Но шведы успели укрепить их, воспользовавшись «болтанием туне» своих противников, и встретили русского царя пушечными выстрелами. Шнява «Принцесса», на борту которой находился царь, получила пробоину от ядра. Высадить на берег войска не удалось.

Вчерашний союзник России английский король Георг I отдал тайное распоряжение адмиралу Норрису напасть на русские корабли и арестовать Петра. И только боязнь, что это может ударить по английской торговле с Россией, остановила правительство Георга от вероломства.

Петр разгадал политику Англии и стал искать союза с Францией. Снова, как двадцать лет назад, русский царь поехал в Европу искать союзников. Но теперь это был уже не тот простодушный, неловкий и увлекающийся молодой человек, который под именем «Преображенского полка урядника Петра Михайлова» сопровождал «великое посольство». Теперь во Францию ехал зрелый государственный муж.

В Шверине гессен-кассельский дипломат Кетлер от имени Карла XII вступил с Петром в переговоры, предлагая ему мир. Петр соглашался заключить мир и готов был отказаться от Финляндии, оставив за Россией только Выборг, но требовал нею Прибалтику. Шведы требовали Петербург и Лифляндию. Петр отклонил эти условия.

В Гавельберге он встретился с прусским королем Фридрихом Вильгельмом и подкрепил старый союз России с Пруссией новым соглашением. Оттуда Петр отправился в Голландию, где пробыл несколько месяцев.

Через Антверпен и Брюссель, где по сей день колонна с бюстом Петра над колодцем, из которого он напился воды, служит памятью о русском царе, через Брюгге и Остенде Петр приехал во Францию.

Петр оставался верен себе. Он наотрез отказывался ездить в дворцовых каретах и поразил французов видом импровизированного русского тарантаса, сооруженного по его приказанию из кузова одноколки, который он поставил на каретный ход. Полюбовавшись Лувром, Петр отказался, однако, расположиться в нем и переселился в дом Ледигьера. Но и в этом доме Петр избрал себе опочивальней маленькую комнату, предназначавшуюся для его слуги.

Выказав столько презрения к наружному блеску, которым окружали себя европейские монархи, Петр, однако, ревниво оберегал свое достоинство государя могущественной русской державы. Он настоял на том, чтобы семилетний французский король Людовик XV и регент первыми посетили его и принял их «с видом превосходства». Впрочем, при прощании впечатлительный и прямодушный Петр схватил короля-ребенка на руки и обласкал его. «Объявляю Вам, что в прошлый понедельник визитировал меня здешний королище, который пальца на два более Луки (карлика) нашего, дитя зело изрядное образом, и по возрасту своему довольно разумен, которому седмь лет» — писал Петр Екатерине.

Когда на другой день, 30 апреля Петр нанес ответный визит Людовику XV в Тюильри, он взял маленького короля на руки и понес его вверх по лестнице. «Всю. Францию несу на себе», — сказал он окружавшим его придворным и дипломатам.

Покончив с официальными визитами, Петр начал знакомиться с достопримечательностями Парижа. Он побывал в Марли, Фонтенебло, Сен-Сире, Трианоне, Версале, Сен-Клу. В Сен-Сире он посетил женскую школу, основанную известной фавориткой покойного короля Людовика XIV маркизой де Ментенон. Маркиза не пожелала принять царя, сославшись на болезнь. Петр без стеснения вошел в ее спальню, молча подошел к постели, посмотрел на испуганную Ментенон и так же молча вышел.

Во время прогулок Петр, не задумываясь, садился в чужую карету, а хозяину ее приходилось идти пешком.

На приемах царь не бывал. У него даже не было одежды, в которой он мог бы явиться на бал: царь не носил ни кружев, ни парика, ни манжет. Герцог Сен-Симон писал о Петре: «Он носил круглый воротник из полотна, темный круглый парик (почти без пудры), который не доходил до плеч, простой, гладкий коричневый кафтан, обтягивающий талию, с золотыми пуговицами, жилет, короткие штаны, чулки, никогда не надевал ни перчаток, ни манжет».

Петр приехал не развлекаться, а снова и снова учиться.

Он не досмотрел парад французской гвардии, ибо ему, природному солдату, чужды были блеск и мишура придворных манекенов. «Я видел нарядных кукол, а не солдат», — заявил Петр.

Он лишь мельком взглянул на королевские бриллианты, в его глазах это была безделушка.

Он не дослушал оперу и был столь невнимателен к одной из знатнейших французских дам, герцогине де Роган, что довел ее до слез, а ее муж обозвал Петра «животным». Жеманные приседания и на придворной сцене, и в придворной жизни вызывали у Петра одинаковое презрение, которое он и выказывал со свойственной ему прямотой и непринужденностью.

Зато Петр посетил монетный двор и арсенал, фабрики и заводы, типографии, обсерваторию, «аптекарский огород», ботанический сад, Сорбонну, Академию Наук. Он участвовал в химических опытах, присутствовал при операциях, вникал во все, все хотел знать.

Обстоятельность и быстрота, с которыми Петр усваивал новые знания, его безмерная любознательность при полном отсутствии любопытства, практический ум и чувство собственного достоинства, которые обнаруживал этот «северный варвар», — все это не могло не располагать к Петру.

Для придворной клики Франции Петр был «варваром». Но герцог Сен-Симон, умный писатель и государственный деятель, дал следующую характеристику русскому царю: «Монарх этот удивлял своей чрезвычайной любознательностью, которая всегда имела связь с его замыслами относительно управления, торговли, образования, полиции».

Парижская Академия Наук избрала Петра своим членом.

Во Франции, славившейся в XVII–XVIII вв. своими салонами, в которых собирались и вели беседы выдающиеся деятели науки, искусств и политики, у Петра окончательно созрел замысел «ассамблей», а может быть, зародились и первые мысли об учреждении в России Академии Наук.

Но царь видел и язвы, разъедавшие Францию. Простой, суровый Петр резко осудил мотовство и роскошь королевского двора. Уезжая из Парижа, он произнес пророческие слова: «Жалею о короле и о Франции: она погибнет от роскоши».

Во время своего пребывания в Париже Петр не забывал об основной цели своей поездки. Он старался «оторвать» Францию от Швеции и склонить ее к союзу с Россией, Пруссией и Польшей: «Я, царь, предлагаю Франции заменить для нее Швецию. Я предлагаю ей не только союз свой и свое могущество, но в то же время и содействие Пруссии, без которой я не хотел бы действовать. Польша весьма охотно примет участие в этом союзе».

Переговоры закончились в августе 1717 г. в Амстердаме, где Головкин, Шафиров и Куракин заключили договор с Францией и Пруссией. К этому соглашению предполагалось «для содержания генеральной тишины в Европе» привлечь и другие государства. Амстердамский договор не расторгал старые договоры, и, таким образом, Франция оставалась по-прежнему в союзе с Англией и Голландией, теперь открыто враждебных России.

После побед России на море Англия заняла враждебную по отношению к ней позицию. С 1717 г. английское правительство всеми силами препятствует кораблестроению в России и помогает Швеции.

Через Спа, Берлин, Данциг и Ригу Петр вернулся в Петербург.

В 1718 г. он решил возобновить мирные переговоры с Карлом XII. Эти переговоры, которые велись на Аландских островах Яковом Вилимовичем Брюсом и Андреем Ивановичем Остерманом (кстати, отметим, что Англия была так встревожена возможностью усиления России после заключения мира, что готовилась… похитить русских послов), были прерваны гибелью Карла при осаде норвежской крепости. На шведский престол вступила королева Ульрика-Элеонора. Военные действия возобновились.

В новой кампании большую роль сыграл русский линейный флот «открытого моря». Теперь Петру не приходилось уже довольствоваться главным образом гребным флотом. Требовавший большого срока на свое строительство линейный флот был готов. В распоряжении Петра был двадцать один корабль с вооружением от 48 до 90 пушек каждый.

В 1719 г. русские войска высадились в Швеции и взяли два города и тринадцать селений. Казацкие отряды доходили до Стокгольма. Русские распространяли в Швеции напечатанный на немецком языке манифест Петра «О виновниках войны», в котором царь заявлял о мирных намерениях России.

Английский флот адмирала Норриса пытался угрожающими действиями на Балтийском море запугать русских, но это ему не удалось.

В начале 1720 г. на глазах у англичан пятитысячный русский отряд высадился в Швеции, а 27 июля того же года, в памятный день Гангута, в бою у Гренгама, гавани на Аландских островах, русские моряки М. М. Голицына разбили шведский флот вице-адмирала Шеблада и захватили четыре шведских фрегата.

Шведы были разбиты, несмотря на то, что английская эскадра Норриса недвусмысленно крейсировала на море. Петр с иронией писал Меншикову: «Правда, немалая виктория может причесться, а наипаче, что при очах английских… И таке теперь господа англичане полную оборону учинили шведам, как землю их охранили, так и флот».

В ответ на помощь, которую Англия оказывала Швеции, Петр стал усиленно помогать герцогу Гольштинскому Карлу-Фридриху, претендовавшему на шведский престол. Вызвав Карла-Фридриха в Петербург, Петр содержал герцога со всем его двором и выдал за него замуж свою дочь Анну.

Герцог пытался заставить Петра отступить, «оторвав» от России ее союзников. Под давлением Англии Пруссия, Дания и Польша заключили со Швецией мир. Россия осталась одна лицом к лицу со Швецией, которую поддерживала Англия. В ответ Петр вступил в переговоры с Испанией о свержении Георга и восстановлении династии Стюартов.

Русские войска продолжали военные действия на шведской земле. Поддержка Георга не могла помочь шведам приостановить натиск русских, Швеция была вынуждена пойти на мир.

30 августа 1721 г. в Ништадте в Финляндии был заключен мир, по которому Россия приобрела Эстляндию, Лифляндию, Ингрию с Петербургом, Карелию с Кексгольмом и часть Финляндии с Выборгом. Остальная часть Финляндии была возвращена Швеции.

Французский посол в России Кампредон писал о Петре: «Ништадтский договор сделал его властелином двух лучших портов на Балтийском море. У него многочисленный военный флот, он каждый день увеличивает количество своих галер и внушает страх всем своим соседям… При малейшей демонстрации его флота, при первом движении его войск ни шведская, ни датская, ни прусская, ни польская корона не осмелятся ни сделать враждебного ему движения, ни шевельнуть с места своих войск…».

Весть о подписании мира со Швецией застала Петра под Петербургом. Он немедленно вернулся в свой «Парадиз». «Все ученики науки в семь лет оканчивают обыкновенно, но наша школа трехкратное время была, однакож, слава богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно», — сказал Петр об окончании «Свейской войны».

Заключение Ништадтского мира было отпраздновано в Петербурге с большим торжеством. На Троицкой площади были приготовлены бочки с вином и воздвигнут помост. На него взошел Петр и обратился к многотысячной толпе народа: «Здравствуйте и благодарите бога, православные, что толикую долговременную войну всесильный бог прекратил и даровал нам со Швецией счастливый, вечный мир!». Петр зачерпнул ковшом вина и выпил за здоровье народа русского. Площадь огласилась громовым «ура!». Со стен Петропавловской крепости грянул салют. Началось торжество: иллюминация, пир, маскарад.

20 октября Петр объявил в Сенате прощение всем осужденным, отмену недоимок, освобождение государственных должников. В тот же день Сенат присвоил Петру титул Императора, наименование Великого и отца Отечества.

22 октября по этому случаю канцлер Головкин обратился к царю с речью: «Мы, ваши верные подданные, из тьми неведения на театр славы всего света, и тако реши, из небытия в бытие произведены, и в общество политичных народов присовокуплены».

Так кончилась Северная война. Победа России над Швецией заставила все европейские державы изменить свою политику. «Именно с раздела Шведской империи начинается эра современной международной политики», — указывает К. Маркс[12]. «Петр… завладел всем тем, что было абсолютно необходимо для естественного развития его страны», — говорит Маркс о присоединении Прибалтики к России. «Благодаря этому завоеванию России было обеспечено превосходство над соседними северными государствами; благодаря ему же Россия была втянута в непосредственный и постоянный контакт с любым государством Европы. Наконец, им были заложены основы для установления материальных связей с морскими державами, которые, благодаря этому завоеванию, попали в зависимость от России в отношении материалов для кораблестроения»[13].

Выйдя на Балтику, Россия стала мировой морской державой. Из отсталой Московской Руси, отброшенной далеко от морей и устьев ее рек, она превратилась в могущественную Российскую империю.

Признание России империей Швецией и Голландией, а позднее, после смерти Петра, Англией, Австрией и Францией было следствием Северной войны. «Россия вошла в Европу, как спущенный корабль, при стуке топора и при громе пушек» (А. С. Пушкин).

Новый бастион России

Русские населили приморские земли от реки Наровы до Ладожского и Онежского озер в седой древности, в первый период истории Руси, за тысячу лет до Северной войны.

В устье Невы, по островам ее дельты, стояли русские поселки. Во времена процветания богатого могущественного «Господина Великого Новгорода» на территории будущего Петербурга располагались поселения Никольского Ижорского и Спасского Городенского погостов Ореховского уезда Водской пятины. Земли южнее левого берега Невы входили в состав Никольского Ижорского погоста, а земли к северу от правого ее берега составляли часть Спасского Городенского погоста. Таким образом, почти вся территория современного Ленинграда, кроме Охты и Петроградской стороны, входила в состав Никольского погоста, а Охта, Петроградская сторона и острова между Большой и Малой Невой входили в Спасский погост.

К северу от устья Невы, в направлении к реке Сестре тянулись земли Карбосельского погоста, а к югу — Дудоровского (позднее Дудергоф) погоста. Они тоже принадлежали Ореховскому уезду.

Это все была Ижорская земля. Ижора — древнее население края, говорившее на одном из финно-угорских языков. Народность эта сохранилась и до нашего времени.

Русские жители Ижорской земли занимались земледелием, скотоводством, рыболовством, добывали и обрабатывали железо, сеяли рожь, ячмень, овес, лен, разводили крупный и мелкий рогатый скот, ловили рыбу. С давних пор у них был развит судовой промысел. Обитатели невских берегов не только спускали на воду небольшие суда, но и выступали в роли лоцманов, хорошо знавших «речной ход» по Неве, Ладожскому озеру и по Финскому заливу, который тогда носил название Котлина озера.

В Переписной книге 1500 г. в дельте Невы значатся населенные острова — Васильев и Фомин. Была еще и более древняя запись XV в., так называемое «старое письмо». Из этих документов видно, что наиболее заселенным являлся «Фомин остров на Неве у моря». Фоминым островом называлась в русских Писцовых книгах и других источниках XV–XVI вв. будущая Петроградская сторона. Село на Фомином острове, входившее в Спасский погост, насчитывало 38 дворов. Всего в то время на территории, занимаемой современным городом, насчитывалось несколько десятков деревень. Здесь в 1082 дворах проживало 1516 душ мужского пола.

В Никольском погосте стояли церковь и дворы церковнослужителей и торговых людей. На невских берегах и по соседству с ними лежали деревни Кандуя, Враловщина, Минино, Валитово и др. Возникали и развивались ремесленные и торговые поселения. Жили в них «непашенные люди», ремесленники и купцы. На реке Ижоре, в семи верстах от Невы, недалеко от современного Колпина находился ремесленно-торговый поселок — «рядок» Клети.

В самом начале XVI в. в устье Охты, при впадении ее в Неву стояло «сельцо», населенное «непашенными» людьми. Поселок этот стал торговым городом и у русских получил название Невское Устье. Позднее, во времена шведского владычества, поселок был переименован в Ниен. Рядом с ним располагалось укрепление, названное шведами Ниеншанц, а русскими — Канцы.

В русских Писцовых книгах XVI столетия, в шведских источниках и на старинных шведских картах XVI в., составленных в те времена, когда устье Невы находилось в руках Швеции, на островах дельты Невы и в прилегавших к ней местах значатся поселения, носящие русские названия. Порой они искажены на шведский или финский лад, но даже в этих искаженных названиях нетрудно обнаружить русскую основу.

На Охте лежала деревня Усадище, на реке Чернавке, притоке реки Охты, деревня Минкино. На территории, занятой позднее Смольным, располагалось село Спасское, Спасский погост, где стояла православная церковь. У Литейного проспекта, там, где сейчас набережная Кутузова, располагались деревни Враловщина и Палениха. У ерика Безымянного, как тогда звалась Фонтанка, лежала деревня Кандуя. На Выборгской стороне значатся деревни Кошкино (Kiskone) и Орешек (Ariska).

У истоков Фонтанки, там, где она вытекает из Невы, стояла деревня Усадище, или Усадица. Возле устья Безымянного ерика были избы деревни Калинки. Память о ней запечатлена в названии Калинкина моста.

Где-то возле будущего Таврического сада лежали Сибирино и Осиновое, на реке Волковке — Гаврилово и Кухарево. На Неве, у места расположения современного Володарского моста, значатся Дубок Верхний и Дубок Нижний. Между Охтой и Большой Невкой были расположены Одинцово, Гринкино, Максимово. Там, где сейчас село Рыбацкое, располагалась деревня Сундерица. Уже тогда стояли деревни Волково, Купчино, Саблино, Лукьяновка. Деревушки в два-три дома располагались на берегу Карповки на Крестовском острове.

На Выборгской стороне лежали деревня Опока и усадьба Одинцова (Адицова — на шведских картах). Вблизи дельты Невы располагались русские поселения: Первушкино и Лигово, Колтуши, Тосно, Токсово, Лисий Нос, Стрельна, Паркола (Парголово), Кавгала (Кавголово), Дудорово (Дудергоф). Вверх по течению Невы лежали Путилово, Муцыкино, Васильево и др. В дельте Невы находились острова Васильевский, Лозовый (Гутуевский), Крестовый (Крестовский), Каменный, Хвойный (Аптекарский), Столбовой (Петровский), Березовый (Петроградская сторона) и др.

Русское население устья Невы, побережья Финского залива и Карельского перешейка в XVII в. переживало тяжелые времена — шведскую оккупацию. Шведские феодалы захватывали земли. Шведское духовенство стремилось обратить в свою веру православное население захваченных земель — русских, карел, ижору, водь, привить им свою культуру. По условиям Столбовского мирного договора 1617 г. все население русских земель, захваченных Швецией, за исключением дворян и монахов, должно было оставаться на месте и подчиняться во всем шведским властям. Но ни русские, ни карелы, ни ижора, ни водь, давным-давно принявшие православие, усвоившие русскую культуру, обычаи, одежду, язык, не намеревались оставаться подданными шведского короля. На шведскую службу перешло лишь несколько дворян (Рубцов, Бутурлин, Аполлов, Аминов, Пересветов). Все остальные дворяне уехали в Россию. Сотнями и тысячами переселялись туда земледельцы.

Несмотря на строжайшие меры, принятые шведами, переселение не прекращалось. Бежали в Россию и крестьяне, и сельское духовенство. Карелы обосновались под Тверью, Москвой, Тамбовом, дошли до Курска, и вскоре на Карельском перешейке их не осталось. Память о них сохранилась лишь в названии города Корелы, переименованного шведами в Кексгольм. После русско-шведской войны 1656–1661 гг. по Кардисскому миру шведское правительство вынуждено было официально разрешить крестьянам переселение в Россию. Поток переселенцев возрос.

Край запустел, но не обезлюдел. В устье Невы, в окрестностях ее, в старинных русских поселениях все еще оставалось коренное, хотя и поредевшее, население — русские, водь, ижора.

После того как по Столбовскому миру Ижорскую землю захватила Швеция, королевское правительство стало привлекать в завоеванный край шведских и немецких феодалов, раздавая им земли, покинутые прежними владельцами. Усиленно переселяли на берега Невы финских крестьян из северо-западной Финляндии. Они положили начало собственно финскому (суоми) населению Ижорской земли, переименованной шведами на свой лад в Ингрию, или Ингерманландию. Переселенцы-финны, состоявшие из двух этнических групп — савакот и эвремейсет, получили у русских название «чухонцы», «чухны». Именно они дали названия многим рекам, озерам и поселениям Ижорской земли.

В начале XVIII столетия в дельте Невы стояло несколько деревушек ижоры и переселенцев-финнов: Манола — у современной Калашниковской набережной, Вихтула — на Черной речке у Александро-Невской лавры, Гольтинс, или по-русски Ллтынец, Ситала — около Волкова кладбища и там, где пересекаются Лиговский проспект и Обводный канал, — деревня Антала. Все это были крохотные деревушки в пять-шесть дворов с курными избами, топившимися по-черному.

Для местного русского населения настали времена испытаний.

Тоской по родине проникнут «Плач о реке Нарове», написанный в 1665 г. в Стокгольме приехавшим из Ругодива (Нарпа) русским Леонтием Петровичем Белоусом. В «Плаче» Белоус рисует трагедию русских людей Ижорской земли от Наровы до Невы, подпавших под власть шведского короля и подвергшихся притеснениям, унижениям, оскорблениям. Грабежи и вымогательства шведских властей, произвол, переселение в разные края сделали жизнь русских людей в землях, отошедших к Швеции, невыносимой.

Связи их с Россией не прерывались. Русские купцы из Новгорода, Ладоги плыли Ладожским озером, Невой, добирались до Канцев, плыли «за море», «за свейский рубеж», в «Стекольно» (Стокгольм). Из-за нового «свейского рубежа» русские подданные шведского короля ходили на заработки в Новгород, Вологду, Белоозеро, Москву, косили сено на русской стороне, нередко пахали пашню.

Во время походов русских войск в Ижорскую землю в 1656–1657 гг. русское население и ижора энергично помогали русским воеводам, доставляли сведения о шведах, снабжали продуктами, помогали строить укрепления, расправлялись со шведскими и немецкими феодалами.

Овладев Ниеншанцем, русские должны были действовать решительно: на взморье виднелись суда шведского адмирала Нумерса, а в каких-нибудь двадцати пяти километрах к северу от Ниеншанца, на берегах реки Сестры, стояли шведские войска.

8 мая русские войска под командованием Б. П. Шереметева двинулись к Копорью и вскоре вступили в этот древний русский город. Другой отряд русских войск освободил от шведов город и крепость Ям (современный Кингисепп). Под натиском русских войск шведы отступали на запад.

В первые дни мая 1703 г. Петр в своих письмах, в том числе к Августу II, подчеркивал, что пишет из Шлотбурга.

После взятия Ниеншанца перед Петром встал вопрос: где именно на невских берегах «ногою твердой стать при море»?

Переименовав Ниеншанц в Шлотбург, что означало по-голландски «город-замок», Петр еще не решил его судьбы. Пока было неясно, где целесообразнее всего построить город-крепость и одновременно гавань и военно-морскую базу России на Балтийском море.

Ознакомившись с островами дельты Невы, Петр отказался от идеи строить город-крепость и порт на месте Ниеншанца. Ниеншанц был мал, «не гораздо крепок от натуры», т. е. не имел серьезных естественных рубежей, в частности не был огражден водой с севера и северо-востока, а также удален от моря. Стоило шведам укрепиться на островах дельты Невы, как, даже владея Ниеншанцем — Шлотбургом, русские все равно оказались бы отрезанными от моря.

Город-крепость должен был стоять именно «при море», а не в нескольких километрах от него. Вот почему было «по несколько днях найдено к тому удобное место»: Заячий остров (по-фински — Ени-Саари, названный шведами Луст-Эйланд — «веселая земля»). Расположенный недалеко от моря остров стоял у разветвления Невы на два больших рукава и со всех сторон был окружен водой, создававшей естественную преграду.

Заячий остров невелик — около 750 метров в длину и 360 в ширину. Постройка крепости на нем имела ряд преимуществ. Крепость могла бы занять почти всю площадь острова. У противника не оказалось бы, по сути дела, ни клочка земли, на которой можно было бы расположиться. В то же время орудия крепости могли бы держать под прицелом неприятельские корабли при возможной их попытке пройти к городу по Неве или Большой Невке. Отсюда их можно было бы расстреливать чуть ли не в упор. С суши, со стороны Березового острова, крепость была труднодоступна из-за проток и болот, почти непроходимых.

В день закладки крепости — 16 мая Петра не было на Заячьем острове: 11 мая царь уехал в Лодейное Поле, откуда вернулся в Шлотбург лишь 20 мая. Фактически закладку крепости на Заячьем острове на месте крохотного «поселения чухонского», жители которого вымерли, вел «друг сердешный» Петра А. Д. Меншиков.

29 июня заложили церковь святых Петра и Павла, ознаменовав это событие пальбой из пушек. Не в свою честь, а в честь своего христианского патрона, апостола Петра, день которого (Петров день) отмечался 29 июня, Петр назвал новую крепость и возникающий вокруг нее новый город «Санкт-Питербурхом». Какое-то время город носил и другое название — Петрополь. Оно не привилось.

Имя апостола Петра, по христианскому преданию, обладателя ключей от врат рая — «ключаря» являлось в глазах Петра символом. Город, носящий имя его святого покровителя, по замыслу Петра должен был стать ключом от Балтийского моря. Шлотбург — Ниеншанц потерял свое значение.

Работы по возведению крепости шли очень быстро и успешно. Г. И. Головкин писал Петру в августе 1703 г., что «городовое дело строится истинно с великим прилежанием». На работах были заняты солдаты, находившиеся в Шлотбурге, солдаты и рабочие, трудившиеся над укреплением Шлиссельбурга. Это были первые строители Петербурга. В июле на строительство Петербурга пришли «работные люди» из других городов, согнанные на берега Невы по царскому указу. К осени 1703 г. насчитывалось уже несколько тысяч «подкопщиков» — чернорабочих, занятых главным образом на весьма тяжелых земляных работах. На них же возложили обязанность валить лес для строительства и сплавлять его по Неве.

Петр, хотя и отлучался часто по разным делам из Петербурга, уезжал то к реке Сестре, где русские разгромили шведов, то в Лодейное Поле, где руководил строительством кораблей Балтийского флота, но при первой же возможности возвращался на берега Невы и следил за постройкой крепости.

Особенно напряженная ситуация сложилась под Петербургом в июле 1703 г., когда шведский полководец Крониорт со стороны Выборга подошел к реке Сестре. 7 июля 8-тысячный русский отряд под командованием Петра, состоявший из 4 кавалерийских и 2 пехотных полков, выступил навстречу шведам.

Драгуны под начальством полковника Ренне, несмотря на сильный огонь шведской артиллерии, овладели мостом через реку, заставили противника отступить, а затем обратили его в бегство. Войска Крониорта отступили к Выборгу. Петр придавал большое значение сражению на реке Сестре — он опасался за судьбу молодого Петербурга.

Вскоре строителям Петербурга пришлось впервые столкнуться с обычным для устьев Невы явлением — наводнением. 19 августа 1703 г. началась «жестокая погода с моря», и во многих «станах» вода залила «рухлядь» (имущество), «помочила людишек». Но свершилось и радостное событие — в том же месяце к устью Невы подошли первые торговые голландские корабли. Голландцы закупали у шведов лес и на этот раз явились для того, чтобы совершить обычную торговую операцию, но вместо шведов застали русских. Нисколько этим не смущенные, голландцы обратились к Меншикову с просьбой разрешить им закупить лес и нагрузить лесом 12 судов. Меншиков охотно согласился и попросил голландцев войти в Неву. Но шведский адмирал Нумере, эскадра которого крейсировала в Финском заливе, воспротивился, и голландцам пришлось повернуть назад. Тем не менее «окно в Европу» было пробито, и ничто в дальнейшем не могло воспрепятствовать России «завести торг с иноземными» в новом городе-крепости.

Глубокой осенью, в ноябре 1703 г., когда шведский флот ушел по заливу в Выборг, в Неву вошел голландский корабль шкипера Выбеса, доставившего соль и вино. Меншиков наградил Выбеса 500 золотыми. Еще в конце мая 1703 г. Петр назначил награды: 500 золотых первому иностранному судну, которое бросит якорь в Неве, 300 — второму и 100 — третьему. Меншиков выполнил приказ Петра.

Строилась крепость очень быстро. Уже в июле «едва не с половину состроили». Не случайно 28 июня крепость на Заячьем острове носила весьма неопределенное название «новозастроенной», а через два дня, после закладки церкви Петра и Павла, она уже именовалась «Санкт-Питербурхом».

Стены Петропавловской крепости для ускорения строительства насыпали из земли. Бастионы — раскаты, выступавшие из общей линии крепостных стен, строили под наблюдением самого царя, а также Меншикова, Нарышкина, Трубецкого, Головкина и Зотова. Как бы вырастая из толщи стен, бастионы позволяли увеличить площадь обстрела вокруг крепости. Названы они были по именам соратников Петра — Трубецкой, Меншиковский и т. д. Бастион, возведением которого руководил Петр, стал называться Царским, или Государевым, раскатом. Три бастиона были обращены к Неве, три — на север. Уже осенью 1703 г. на бастионах установили пушки, числом более 120. Наиболее мощной являлась артиллерия царского бастиона, насчитывавшая 58 орудий. На Трубецком и Нарышкинском бастионах стояло по 52 пушки. Впоследствии, начиная с 1706 г., земляные валы Петропавловской крепости стали заменять каменными стенами. На территории крепости строились дома, цейхгауз, склады продовольствия и т. п. Через весь остров для ослабления напора воды при сильных западных ветрах прорыли канал, вместе с тем служивший для доставки в самый центр крепости боевых припасов, продовольствия и строительных материалов.

Благодаря исключительно напряженному труду уже в середине сентября строительство Петропавловской крепости было закончено.

Современник постройки Петропавловской крепости немец Гюйсен, оставивший подробное описание Петербурга и Кроншлота в первые годы их существования, подчеркивал, что крепость построили «непостижимо скоро». И за четыре летних месяца она была «вчерне окончена». Постройка Петропавловской крепости продолжалась до апреля 1704 г. Время от 16 мая 1703 г. до 4 апреля 1704 г., когда на Царском бастионе впервые зажгли фонарь — в знак того, что строительство крепости завершено, составляет первый период истории Петропавловской крепости. С 30 мая 1706 г. начинается второй этап ее истории, который характеризуется возведением каменных укреплений.

Превращение земляной Петропавловской крепости в каменную было делом нелегким. Старые земляные укрепления крепости нельзя было разрушить: тревожная обстановка под Петербургом сохранялась, и можно было ожидать новых нападений шведов и с моря, и с суши. Поэтому камнем как бы обкладывали валы и прочие оборонительные сооружения. Каменная обшивка земляных укреплений называлась больверком. Под больверком необходимо было вбивать в болотистую почву огромное количество свай. Первый больверк заложили 30 мая 1706 г. на Меншиковском бастионе. Через два года, тоже в мае заложили больверк Трубецкого бастиона. К 1710 г. бастионы, обращенные к Васильевскому острову, уже имели каменные укрепления.

Но усиление Петропавловской крепости выразилось не только в сооружении больверков. Высота бастионов была увеличена и достигла 12 метров. Больверки дали возможность поместить пушки в казематах с амбразурами с целью уменьшения людских потерь от огня противника. И, наконец, на территории крепости соорудили каменные пороховые погреба, казармы и дома.

В Петропавловской крепости имелось двое ворот: одни вели в Кронверк (дополнительные укрепления, в плане напоминающие корону, отсюда их название), другие — на Березовый остров. Крепость была связана с ним подъемным деревянным мостом.

Укрепления же Шлотбурга по приказанию Петра были разрушены, так как он опасался, что если их захватит противник, а шведы находились еще совсем близко, это может создать угрозу молодому Петербургу. Только четыре высоких мачтовых бревна, врытые в землю, свидетельствовали о том, что на этом месте когда-то стоял Ниеншанц — Шлотбург.

Каменное строительство Петропавловской крепости растянулось на много лет: в годы Северной войны боевые действия все больше и больше удалялись от невских берегов.

Закладка Петропавловской крепости и основание города в дельте Невы создавали на ее берегах «морское пристанище» — военно-морскую базу, основу для превращения России в морскую державу. Лихорадочно работала верфь в Лодейном Поле. Этой верфи Петр придавал очень большое значение.

К концу 1703 г. на стапелях Лодейного Поля было заложено сорок три судна. Часть из них в том же году была спущена на воду. Уже летом 1703 г. в Петербурге бросили якорь 7 судов, построенных в Лодейном Поле, спустившихся по Неве из Ладожского озера.

И тем не менее шведский флот, многочисленный и боеспособный, угрожал отвоеванным русским землям в Финском заливе.

Как только шведский флот направился на зимовку в Выборг, Петр на яхте вышел в море в поисках места для морского форпоста. Наиболее подходящим местом для этой цели был остров Котлин. Но оборудовать в короткий срок береговые батареи, которые могли бы простреливать весь южный фарватер, было невозможно.

Решили возводить двухэтажный форт, модель которого Петр прислал из Воронежа. Крепость предстояло построить на оконечности мели, идущей от берега к Котлину. Зимой 1703/704 г. солдаты свозили на лед лес и строили ряжи. Ряжи заполняли камнями, и весной, когда лед начал таять, они силой своей тяжести постепенно опустились на дно. На этом фундаменте соорудили деревянную башню и установили на ней пушки. К сожалению, источники не сохранили сведений о деталях конструкции башни и ее размерах. Известно лишь, что она была пятиугольной, трехъярусной, что крепостное «строение было деревянное и земляное». При освящении крепости 7 мая 1704 г. присутствовал Петр. Так возник Кроншлот — предшественник Кронштадта. «Содержать сию ситадель с божьей помощью, аще случится, хотя до последнего человека…», — писал Петр.

На мысу Котлина против Кроншлота соорудили деревянное укрепление и поставили там пушки. Старая Ивановская и Новая Ивановская батареи острова Котлина еще более укрепили положение морской крепости в устье Невы. Теперь фарватер простреливался с двух сторон. Подход к Петербургу с моря для вражеского флота был закрыт наглухо. После постройки Кроншлота и возведения батарей на острове Котлин Петр говорил окружающим: «В Петербурге спать будем спокойней».

Прошла зима 1703/704 г. Петру стало ясно, что новая крепость — город-порт должна стать столицей России. Петр решил порвать с традициями отцов и дедов, перенести столицу к Балтийскому побережью, совместив здесь гавань для торговых судов, базу военно-морского флота, промышленный и культурный центры страны.

Петра не смущало, что Петербург возник на первом же отвоеванном куске побережья и мог считаться как бы окраиной России. Он стал ее военным, торговым, дипломатическим форпостом и политическим центром.

Уже 28 сентября 1704 г. Петр писал Меншикову, что он едет в «столицу Питербурх».

К. Маркс отмечал исключительную смелость, с которой «Петр воздвиг новую столицу на первом завоеванном им куске Балтийского побережья, почти на расстоянии пушечного выстрела от границы, умышленно дав своим владениям эксцентрический центр. Перенести царский трон из Москвы в Петербург — значило поместить его в такие условия, в которых он не мог быть обеспечен от нападения до тех пор, пока все побережье от Либавы до Торнео не будет покорено»[14], т. е. до тех пор, пока не будет завершено отвоевание Прибалтики. И неутомимый в достижении цели Петр намечал дальнейший план действий. Гром русских пушек на берегу Финского залива возвестил начало новой главы истории России.

Оборона молодой столицы

Еще пахли смолистой стружкой первые дома, еще грохотали огромные «бабы», вколачивая в сырую почву сваи, а уже приходилось думать об обороне города. Шведы не потеряли надежды снова захватить все отвоеванное русскими и вновь наглухо заколотить русское «окно в Европу».

Летом 1704 г. восьмитысячный отряд шведских войск под командованием Майделя подошел к Петербургу. Во главе петербургского гарнизона, состоявшего из 6 полков пехоты и регулярной конницы, стоял Я. В. Брюс. Русские в одну ночь возвели укрепления на берегу Невы, на Аптекарском острове против Каменного острова, а поперек Невки поставили фрегат. 12 июля шведы вступили на Каменный остров, но не выдержали артиллерийского огня русских укреплений и кораблей и отступили к реке Сестре.

И все же положение оставалось угрожающим. 9 июля шведская эскадра адмирала Пру подошла к Котлину. 12 июля шведы предприняли десантную операцию. Однако упорная оборона русских сорвала попытку захватить его. Тогда шведский флот, насчитывавший 40 кораблей, сосредоточил огонь по Кроншлоту. Правда, опасаясь русских пушек, шведы обстреливали крепость с дальнего расстояния. Огонь шведской артиллерии был малодейственным. Целых два дня шведская корабельная артиллерия обстреливала Кроншлот. Однако «ситадель» стояла нерушимо, и, судя по донесениям Петру, «ни единая бомба в Кроншлот не попала». Шведский флот ушел.

В августе Майдель возобновил попытки овладеть Петербургом. Он дошел до Ниеншанца и намеревался переправиться через реку Охту. На штурм Петропавловской крепости Майдель не решился. Он пытался убедить Я. В. Брюса сдать город, но, получив язвительный ответ, увел свой отряд к Кексгольму (современный Приозерск). И все же даже после этой неудачи Майдель не отказывался от попыток овладеть Петербургом и Котлином.

В январе 1705 г. отряд Майделя численностью в тысячу человек направился с финляндского берега по льду к Котлину. В пути шведы сбились с дороги, были обнаружены русскими, которые успели приготовиться к отпору и нанесли врагу поражение.

Подошла весна 1705 г. Русский Балтийский флот, насчитывавший свыше 40 кораблей, в том числе мелких, сосредоточился на фарватере между Котлином и Кроншлотом. На мысе острова Котлин, напротив Кроншлота, обосновалась русская пехота с двумя пушками. Командовал ею Ф. С. Толбухин. Как выяснилось впоследствии, шведы задумали нанести двойной удар по Петербургу: с моря на Петербург шел флот адмирала Анкерштерна, насчитывавший 22 корабля, а с суши двигался 10-тысячный отряд генерала Майделя. Оба шведских командующих на этот раз были уверены в успехе настолько, что уже условились о встрече в Петербурге.

4 июня шведский флот подошел к Кроншлоту и Котлину, чтобы прорваться в Неву. Русские корабли встали между Кроншлотом и Котлином, перерезав фарватер и закрывая путь флоту противника. Встреченные убийственным огнем пушек Кроншлота, шведы отошли, а на следующий день предприняли десантную операцию. Русские солдаты по приказу Толбухина укрылись за камнями, в кустах, за деревьями и, подпустив шведов на близкую дистанцию, открыли огонь из ружей и стали осыпать шведов картечью из двух пушек. Понеся большие потери, шведы погрузились в шлюпки и отплыли к своим кораблям. 6 июня шведский флот подверг Кроншлот усиленному обстрелу, но и на этот раз противник не добился успеха.

Вскоре адмирал К. Крюйс получил подкрепление из Петербурга. Это дало возможность русским 10 июня не только отогнать шведский флот, открывший огонь по русским кораблям, но и напасть на шведские суда. Шведский флот еще несколько раз появлялся у Котлина и Кроншлота, но на сколько-нибудь активные действия не решался.

Войска генерала Майделя начали боевые действия почти одновременно с флотом. 19 июня шведы подошли к Неве. Русские возвели укрепления по берегу Малой Невки. Один отряд расположился на левом берегу Невы против Ниеншанца. 23 июня шведы форсировали Большую Невку и дошли до Каменного острова. Но к утру они были выбиты с острова русскими. Боевые действия русских войск против шведов генерала Майделя развернулись у Ниеншанца и Шлиссельбурга. Шведы переправились через Неву у Шлиссельбурга и готовились устремиться на юг, в глубь России, отрезав Петербург от страны. Это была серьезная угроза. Однако Майдель в нескольких сражениях потерпел поражение, вынужден был форсировать Неву в северном направлении и отступить к Выборгу.

В июле 1705 г. шведский флот Анкерштерна предпринял еще одну попытку овладеть Котлином и прорваться к Петербургу. В боях 14 и 15 июля шведы потерпели поражение. Новая десантная операция на Котлин обошлась им в 600 человек убитыми, утонувшими и плененными. До осени 1705 г. паруса шведских судов виднелись у Котлина, но Анкерштерн не решался возобновить боевые действия.

Шведы долго не могли примириться с утратой земель по течению Невы и взморья у ее дельты. Почти непрерывные и активные действия шведов в районе Петербурга свидетельствовали о том, что угроза Карла XII отобрать у России новый город отражала его действительные намерения. Но Петербург отвечал на каждый удар ударом такой силы, что отбрасывал неприятеля далеко от крепости на Заячьем острове и от деревянных стен Кроншлота.

Последний раз шведы угрожали Петербургу незадолго до исторической Полтавской баталии. В августе 1708 г. шведские войска под командованием генерала Либекера, сменившего Майделя, направились из Выборга в поход на Петербург. 22 августа шведы перешли реку Сестру и 27 августа достигли Колтушей, а оттуда повернули к Неве. Они дошли до места впадения в нее реки Тосны и начали переправу через Неву. Русские войска под командованием Ф. М. Апраксина, значительно уступавшие шведам в численности, вынуждены были отходить и «за малолюдством» не вступать в решающие бои. Между тем шведы двинулись к Дудергофу. Но вскоре острая нужда в продовольствии и массовое дезертирство вынудили Либекера отказаться от агрессивных планов в отношении Петербурга и отойти к побережью, где у впадения Луги в Финский залив стоял флот Анкерштерна.

Либекер просил адмирала посадить его солдат на суда. Анкерштерн согласился, но потребовал оставить на берегу обоз и лошадей. Шведы вынуждены были перебить 5 тыс. лошадей, оставить обоз и начать погрузку на суда. Но русские не дали им завершить эту операцию. Они разгромили 5 шведских батальонов, остававшихся на суше. Корабли Анкерштерна подняли паруса и направились к Бьерке (Койвисто). Так бесславно закончился последний поход шведов на Петербург.

Вести боевые действия против Петербурга шведы уже не могли, они были способны лишь на диверсии. Например, зимой 1711 г. небольшой шведский отряд совершил ночную диверсию на Гончарный двор в Петербурге, расположенный у «Большой першпективы». Но это был налет — и не больше.

Русские корабли, созданные на многочисленных верфях, покачивались на волнах у Кроншлота, оберегая Петербург с моря.

9 августа 1704 г. после ожесточенного штурма была взята Нарва. Разъяренные упорным сопротивлением шведов, русские солдаты никому не давали пощады. Петр обрушил свой гнев на командующего шведским гарнизоном генерала Горна, по вине которого (Горн отверг предложение о сдаче Нарвы) пролилось много крови. Бессмысленное упрямство Горна обошлось дорого и русским, и шведам. Петр кричал Горну: «Упрямец хищный!.. Не будет тебе чести от меня» и приказал провести его через весь город пешим в тюрьму.

Петр писал о взятии Нарвы: «Где перед четырьмя лет господь оскорбил, тут ныне веселыми победителями учинил, ибо сию преславную крепость через лестницы шпагою в три четверти часа получили!».

Не одна Петропавловская крепость была призвана служить охране устья Невы, возвращенного России ее храбрыми войсками. Воздвигались и другие оборонительные сооружения. Еще в декабре 1706 г., направляясь в Нарву, Петр приказал «по сошествии льда тотчас Кронверк делать с полезным поспешанием», с тем чтобы к лету его закончить. Зачем Петру понадобился Кронверк, расположенный у самых стен Петропавловской крепости? Дело в том, что от Березового острова крепость отделяла узкая протока. Шведы могли установить артиллерийские орудия невдалеке от протоки и вести отсюда огонь по крепости. Кронверк должен был занять эту свободную территорию.

Оборонительные сооружения и орудия Кронверка были ориентированы в том направлении, откуда можно было ожидать врага. С востока Кронверк оставался открытым, и это давало возможность защитникам крепости наносить врагу существенный урон огнем из орудий. Строительство Кронверка началось весной 1707 г. В августе того же года возвели земляные валы, покрытые дерном, и установили на них 78 орудий. Гарнизон Кронверка разместился в 80 казармах-блиндажах. Кронверк служил защитой русским судам, обычно зимовавшим в протоке между Заячьим и Березовым островами. Петропавловская крепость и Кронверк составляли как бы единое оборонительное сооружение Петербурга. Но город имел и вторую крепость — ею стало Адмиралтейство.

Проект Адмиралтейства — «чертеж» был составлен Петром 5 ноября 1704 г. Адмиралтейство, как требовало того само название, предназначалось для «строения кораблей». Олонецкая верфь находилась далеко от моря, а, «став при море», Россия должна была у моря строить суда.

Верфь следовало строить внутри территории Адмиралтейства. Выбор места для «Адмиралтейского дома» пал на деревушку Гавгуево из пяти дворов, лежавшую против Васильевского острова на небольшой возвышенности среди болот. Характерно, что в те времена застройка Петербурга начиналась там, где находились какие-либо поселения. Это вполне понятно: выбирали наиболее сухие, надежные, обжитые места. Строительство Адмиралтейства должно было производиться «государственными работниками или подрядом».

Проект застройки площади, отведенной Адмиралтейству (250×130 метров), сначала предусматривал создание лишь судостроительной верфи с сараями, амбарами и жилыми помещениями. Но появление шведских войск Майделя на левом берегу Невы заставило изменить первоначальный проект. Адмиралтейство должно было являться одновременно и судостроительной верфью, и крепостью, причем в качестве последней на нее возлагалась оборона левого берега Невы с юга, востока и севера против противника, который мог прорваться к Петербургу, наступая по левому берегу Невы. Кроме того, обращенное и к суше и к Неве, оно могло открыть действенный огонь по неприятельскому флоту, если бы тому удалось пройти мимо Кроншлота и войти в Неву. При этом огонь с укреплений Адмиралтейства можно было открыть еще до того, как заговорят пушки Петропавловской крепости. Окруженное с трех сторон укреплениями, Адмиралтейство оставалось открытым со стороны Невы. Здесь должны были спускать корабли на воду. Строительством Адмиралтейства ведал Меншиков и его помощники — обер-комендант Петербурга Брюс и олонецкий комендант Яковлев.

Строительство развернулось в следующем, 1704, году. Начали с возведения палисада и насыпки земляного вала и рва, обнесенного фашинами (корзины с землей). Забивали в землю 7-метровые сваи, возводили бастионы. Всего бастионов возвели пять: три — в южной части Адмиралтейства и два — у берега, по бокам коротких куртин. Посреди длинной южной куртины находились ворота, украшенные высоким, обитым жестью шпилем, и большой подъемный мост, перекинутый через ров. Через год, осенью 1705 г., строительство Адмиралтейства, верфи и крепости было завершено.

Первый гарнизон Адмиралтейства состоял из экипажей судов, приведенных глубокой осенью 1705 г. из Кроншлота в Петербург на зимовку. Офицеров и матросов разместили в избах, построенных на территории Адмиралтейства, а снятые с кораблей сто пушек установили на его укреплениях.

Адмиралтейство не могло довольствоваться земляными укреплениями. На смену им возводились каменные. Более 2 тыс. огромных свай вбили в землю, укрепили их брусьями. Они стали как бы основанием каменных больверков высотой более 2,5 метров. Мощные каменные бастионы с многочисленной артиллерией, валы и рвы делали Адмиралтейство неприступной крепостью. С самого начала внутри Адмиралтейского двора строились «светлицы» (дома) для «поклажи корабельных припасов». Поставили длинный канатный сарай, пеньковый амбар, амбары для хранения зерна и муки, кузницы.

У самого берега Невы выстроили 10 эллингов и стапелей, на которых можно было закладывать и строить корабли длиной по 20–25 метров. Уже в 1706 г. Адмиралтейство спустило на воду своих первенцев — 18-пушечный корабль «Прам» и яхту «Надежда».

Значение Адмиралтейства как судостроительной верфи непрерывно возрастало, особенно после Полтавской битвы. Не случайно в декабре 1709 г. на Адмиралтейском дворе заложили первое большое судно «открытого моря» — 54-пушечную «Полтаву». Верфь росла и расширялась. Один за другим спускались на воду боевые корабли. По сути дела, именно эти корабли составили грозный русский Балтийский флот.

Первыми судостроителями являлись присланные в Петербург олонецкие мастера, имевшие большой опыт. Среди них выделяются замечательные русские кораблестроители Федосей Окляев, Гаврила Меншиков, Щербачев, Батаков, Окупаев, Пальчиков, мастера парусного, мачтового, блокового дела Тихон Лукин, Иван Кочет, Анисим Моляр, Фаддей Попов.

В помощь Адмиралтейству в 1712 г. основали Галерный двор, где строили галеры и полугалеры, ходившие не только под парусами, но и на веслах, что было так необходимо для военных действий против шведов в шхерах Финского и Ботнического заливов.

Вскоре стала спускать на воду небольшие суда расположенная против Летнего сада на Фонтанке Партикулярная верфь. Она строила небольшие речные суда, предназначенные для частных лиц и учреждений. Адмиралтейству принадлежали Смоляной двор, лесопилка на Ижоре, кирпичные заводы.

Адмиралтейство являлось колыбелью русского флота. Около половины линейных кораблей русского флота первой четверти XVIII в. — 23 из 48 — сошло со стапелей Адмиралтейства. Галерный двор построил 203 из 305 галер. Среди судов, спущенных на воду Адмиралтейством, были такие гиганты, как 90-пушечный линейный корабль «Лесное» и 92-пушечный «Гангут». Россия входила в силу не только на суше, но и на море.

Современники — русские и иностранцы, причем даже недоброжелательно относившиеся к России, признавали высокое качество русских судов — быстроходных, маневренных и остойчивых. По выражению Петра, русские суда от иностранных отличались так же, как родные сыновья от пасынков. Иностранные суда, даже английские, хотя Англия и являлась владычицей морей, по сравнению с русскими были более тихоходны и «зело тупы на парусах».

В экономической жизни России в первые десятилетия XVIII в., в развитии ее промышленности и торговли значение Петербурга непрерывно и очень быстро возрастало. Петербург развивался как крупнейший экономический центр страны. Он являлся портом и крепостью одновременно, и поэтому, естественно, среди его промышленных предприятий особо выделялось Адмиралтейство — самое крупное предприятие города.

Вначале строили мелкие и средние суда, но после Полтавской «баталии» наступили времена многопушечных боевых кораблей большого тоннажа. Строился флот «открытого моря». Численность рабочих Адмиралтейства непрерывно росла. Если в 1709 г. число их не достигало и тысячи человек, то к 1715 г. на верфях Адмиралтейства было занято свыше 2700 человек, а в 1721 г. — 5 тысяч 300 плотников, столяров, кузнецов, конопатчиков, пильщиков, парусных мастеров. Число же «работных людей», обслуживавших Адмиралтейство, было значительно большим. Так, в 1715 г. на разных предприятиях Адмиралтейства трудилось около 10 тысяч человек. Большинство их составляли крестьяне, присланные царскими указами «в Санкт-Петербург на Адмиралтейский двор бессрочно». И все же рабочих не хватало. Поэтому приходилось нанимать на некоторое время «повольною ценою» вольнонаемных рабочих, в первую очередь плотников. Вольнонаемные рабочие обходились государству дороже.

Адмиралтейство одно не могло справиться с делом создания Балтийского флота. Строительство крупнотоннажных судов с многочисленной артиллерией большого калибра, с множеством больших парусов побудило перенести постройку мелких и средних парусно-гребных судов — галер, полугалер, скампавей в другое место. Позднее их стали закладывать в устье Мойки на верфи, получившей название Скампавейного двора (позднее — Новая Голландия). В районе Скампавейного двора прорыли канал, который соединил Мойку с Невой. Ежегодно на Скампавейном дворе закладывали по нескольку десятков скампавей и галер, а когда последние стали преобладать, Скампавейный двор начали именовать Галерным двором, или Галерной верфью.

Адмиралтейство расширялось, постепенно распространяясь к Галерной верфи (Красная улица — бывшая Галерная). С 1711 г. деревянные и мазанковые дома Адмиралтейства стали сменяться каменными. Построили каменные здания канатного завода, инструментальной мастерской, мастерской для изготовления фитиля и др.

В 1723 г. создали огромный, облицованный камнем эллинг, расположенный на территории вблизи современного Исаакиевского собора.

Адмиралтейство располагало большим числом всевозможных вспомогательных предприятий, среди них: Смоляной двор, водяная пильная мельница на реке Ижоре, ветряные пильные мельницы, вначале расположенные на Васильевском острове (примерно на территории современного Центрального военно-морского музея), а затем перенесенные на Мойку, несколько кирпичных заводов, построенных на берегу Невы. Адмиралтейство имело на Охте свой гонтовый завод, изготовлявший дранку для крыш, в Петербурге и Дудергофе — пергаментные заводы, на реке Ижоре — восковый завод, в Красном Селе и в Петербурге — бумажные мельницы. Адмиралтейство завело свои сухарные и пивоваренные заводы, пиво тогда считалось хорошим противоцинготным средством, и, наконец, даже водочный завод. Адмиралтейство со всеми своими подсобными предприятиями представляло собой крупный промышленный комплекс.

Русские судостроители были искуснейшими мастерами. По общему признанию, русские суда «превосходны по конструкции и по добротности материалов». Англичанин Джефферис писал, что в Петербурге «корабли строятся… не хуже, чем где бы то ни было в Европе».

«Враг не словами, а оружием побеждается», — говорил Петр. Это оружие поставлял прежде всего Литейный, или Пушечный, двор, основанный на Московской стороне, у просеки, давшей начало Литейному проспекту. Это было второе по величине государственное промышленное предприятие Петербурга. Ведал постройкой Пушечного двора выдающийся инженер В. И. де Геннин, а затем генерал-фельдцехмейстер Я. В. Брюс. Уже в 1713 г. на Пушечном дворе отлили первые пушки. К тому времени «анбар» Литейного двора оброс мастерскими — слесарной, токарно-лафетной, столярной, паяльной, кузнечной и др. В начале нынешнего Литейного проспекта по обеим его сторонам располагались Старый пушечный двор и Новый пушечный двор. На Литейном дворе отливали медные пушки, вначале с готовым каналом ствола, а позднее «глухие пушки», высверливая канал в готовой отливке, изготовляли ядра, гранаты, фитили для пушек и т. п. Сверлильные станки приводились в движение конной тягой. Вся эта совокупность дворов, мастерских и «анбаров» в середине 1720-х годов стала именоваться Арсеналом.

Сюда же переводили отовсюду на «вечное житье» литейщиков, кузнецов, медников, слесарей и других мастеровых. Переселяли и тульских оружейников. Вначале, в 1714 г., на Пушечном дворе работали всего 37 человек. В 1720-х годах число людей возросло до 200, причем среди них были рабочие 25 специальностей. Многие из них имели высокую квалификацию, как, например, плавильный мастер Григорий Леонтьев, пушечный мастер Филипп Шпекла, мастер медного дела Семен Терентьев. На Литейном дворе с 1717 г. работали и каторжники.

Первым пороховым заводом в Петербурге являлся Зелейный завод, построенный на Березовом острове, по дороге к Кронверку. На нем применялась конная тяга. А несколько позднее, в 1715 и 1716 гг., два пороховых завода поручили строить Мокею Гусеву на Охте. Они имели водяные двигатели («мельницы»), установленные у плотин.

В 1719 г. по приглашению Петра в Петербург приехал пороховых дел мастер Петр Шмидт, который был обязан организовать производство пороха улучшенного качества. Но Шмидт не открыл русским пороходелам своих производственных секретов и вскоре умер, передав их лишь жене Валентине де Вель. Она была взята на службу в качестве «пороховой мастерицы» и прослужила 40 лет. Валентина де Вель открыла производственные тайны русским пороходелам Ивану Леонтьеву и Афанасию Иванову.

В 1720 г. Охтинские пороховые заводы возглавил талантливый механик сержант Яков Батищев. Он перевел ряд производственных процессов с ручного на механический труд. В частности, специальные приспособления, так называемые «грохоты», приводимые в движение водой, применялись при зернении пороха. Батищев построил новый пороховой завод на Охте, на котором установил вместо каменных жерновов тяжелые медные полые жернова, залитые внутри свинцом.

Основную массу рабочих трех пороховых заводов Петербурга составляли специалисты-пороходелы и их ученики, переведенные из Москвы. Численность их была невелика. В 1721 г. «мастеровых людей и прочих служителей» насчитывалось всего 125 человек. Поэтому до самого конца царствования Петра I по количеству произведенного пороха Петербург уступал Москве.

Петропавловская крепость с Кронверком, Адмиралтейство, Кроншлот укрепили Петербург, сделав его неприступным для врагов. Но огонь по противнику открывали только пушки Кроншлота. Ни Петропавловская крепость, ни Адмиралтейство не выпустили по неприятелю ни одного ядра, ни одной гранаты, ни одного заряда картечи: успехи русских войск и флота отодвинули театр военных действий на суше и на море далеко от устья Невы.

Система укреплений Петербурга была новой и опрокидывала традиционные представления и практику возведения крепостей в Западной Европе и России.

Сущность традиции заключалась в том, что вокруг города создавалась единая система укреплений. Она состояла из стен, рвов и других сооружений, опоясывающих город. Разрушение противником этого кольца в одном месте приводило к тому, что враг оказывался внутри укреплений и овладевал ими. Создание же на подступах к городу трех крепостей, одна из которых стояла на пути противника, угрожавшего Петербургу с моря, рассредотачивало силы врага, вынуждало отказаться от обычного прорыва, делало оборону прочной и устойчивой. В фортификации, военно-инженерном искусстве это был большой шаг вперед. Не за горами было то время, когда Петербург смог отодвинуть далеко на север от Невы свои новые форпосты — Корелу и Выборг.

Перед Адмиралтейством располагалась открытая площадь — гласис. Городская застройка разрешалась лишь по окраинам гласиса: перед крепостью должно было расстилаться открытое пространство, чтобы строения, деревья, кусты не могли стать укрытием для противника. Впоследствии на этом пустыре, обычно называвшемся Адмиралтейским лугом, разбили сад, названный Александровским в честь царя Александра II (ныне Сад трудящихся имени А. М. Горького). Дома строили, начиная лишь от реки Мьи, как тогда называли Мойку.

Невдалеке от Адмиралтейства, у Зимней канавки с 1711 г. стоял маленький домик «на голландский манер», построенный «для зимнего пребывания царя». Ближе к Адмиралтейству располагались дома Ф. М. Апраксина и А. В. Кикина. Там, где сейчас раскинуло свои крылья здание Главного штаба, стоял небольшой дом вице-президента Адмиралтейств-коллегии адмирала К. Крюйса. Рядом начиналась «Большая першпективная дорога» — будущий Невский проспект.

Продолжалось укрепление Петропавловской крепости. С весны 1706 г. там начали возводить каменные бастионы. В 12-метровых сложенных из кирпича стенах прорезали Петровские, Невские, Васильевские, Никольские и Кронверкские ворота. Над Царским бастионом (Государевым раскатом) направо от ворот развевался большой желтый флаг с двуглавым орлом, державшим в когтях четыре моря — Белое, Черное, Каспийское и Балтийское.

По свидетельству современника, зимой и летом с этого бастиона три раза в день раздавалось три выстрела: на рассвете, «в 11 часов перед полуднем» и, наконец, «вечером на солнечном закате».

Строители Санкт-Петербурга

Петербург, особенно после Полтавской битвы, рос со сказочной быстротой. Еще в те майские дни 1703 г., когда закладывалась Петропавловская крепость, Петр и его единомышленники хорошо знали, что надо строить не только крепость, но и город. Поспешность, с которой строился и заселялся Петербург, объяснялась необходимостью поскорее укрепиться в устье Невы.

Тем не менее первые два-три года «городовая работа шла зело медленно». Но уже в 1703 г. на Березовом острове, на правом берегу Невы, стоял маленький бревенчатый домик Петра, уцелевший до наших дней. Дом выстроили солдаты всего за несколько дней. Он не имеет фундамента. Обтесанные сосновые бревна дома раскрашены под кирпич. Высокая крыша покрыта гонтом в виде черепицы. В доме семь окон разной величины со свинцовыми переплетами. Они закрывались на ночь ставнями и запирались болтами. Потолки в комнатах низкие — два с половиной метра. Низкие и двери. Самая высокая из них была ниже роста Петра. Входя в дверь, царь (его рост был 2 м 4 см) пригибался, чтобы не удариться лбом о притолоку. Низкие потолки не смущали Петра. Он не любил хоромы с высокими потолками, и если по необходимости ему приходилось останавливаться в таких домах (особенно часто это бывало во время поездок за границу), он приказывал натягивать над кроватью какую-либо материю. Дом не имел ни печей, ни дымохода: Петр жил в нем только летом.

Позднее Петр перестал пользоваться этим домом, так как в 1711 г. на левом берегу вырос Летний дворец и зазеленел Летний сад с фонтанами, вода для которых подавалась из небольшой, рядом протекавшей речки, получившей название Фонтанки. Выстроили и крытый черепицей Зимний дворец.

Строительство города пошло по берегам Невы. На Адмиралтейском острове, которым называли в те времена пространство, ограниченное с северной стороны Невой, а с южной — рекой Мьей, в 1705 г. выстроили 100 изб для морских офицеров. Затем здесь образовались многолюдные Морские слободы, положившие начало Большой и Малой Морским улицам (ныне улица Герцена и улица Гоголя). Застраивался также Березовый, или Городской, остров (ныне Петроградская сторона). Там, недалеко от дома царя (ныне музей «Домик Петра I») стояли дома Я. В. Брюса, Н. Зотова, И. Бутурлина. На Троицкой площади (ныне площадь Революции), являвшейся центром стройки на Березовом острове, высилась деревянная Троицкая церковь, заложенная в 1704 г. и располагался деревянный Гостиный двор, представлявший собой скопление лавочек — помещений без печей и окон.

По свидетельству современника немца Гюйсена, рынок на Березовом острове «заключал в себе несколько сотен брусчатых лавок». Между ними были узкие проходы, через которые пройти было очень трудно. Рынок носил название «ростовские ряды» — многие торговцы были выходцами из Ростова Великого. Рынок сгорел в 1710 г., и на его месте мелкие торговцы построили шалаши-лавчонки. Это был первый так называемый «толкучий рынок» Петербурга, прозванный «татарским табором».

В 1713 г. выстроили новый Гостиный двор, представлявший собой длинное мазанковое, крытой черепицей двухэтажное здание с галереей. Внизу, на первом этаже помещались лавки, а наверху, на втором этаже — склады. Гостиный двор принадлежал государству, и за пользование его помещениями торговцы платили казне. Гостиный двор охранялся солдатами.

Троицкая площадь открывалась к Неве. Здесь был порт. К пристани причаливали, выгружались и грузились иностранные корабли. В глубине Березового острова в землянках и шалашах ютились рабочие, строившие Петербург. У подъемного моста, ведущего с Березового острова на Заячий, в Петропавловскую крепость, стояла двухэтажная мазанковая «Австерия четырех фрегатов» — трактир, основанный в 1705 г.

Появились первые строения и на Васильевском острове.

По сути дела, в устье Невы в первые годы основания Петербурга вырастали два города — один на Березовом острове, под защитой Петропавловской крепости, а другой — на Адмиралтейском острове, охраняемый пушками Адмиралтейства. Особенно быстро шла застройка Березового острова.

Хотя правительство и не могло уделять много внимания собственно строительству города, Петербург разрастался. Возводила свои палаты знать, строили дома офицеры и служащие разных канцелярий, иностранцы, мастеровые. Рыли землянки и разбивали шалаши работные люди — подкопщики. Образовывались слободы, давшие впоследствии названия улицам Пушкарской, Ружейной, Посадской, Монетной, Зелейной (позднее — улица Зеленина). Знать селилась вдоль берегов Невы и Большой Невки. Возникли Большая и Малая Дворянские слободы.

Город в целом представлял собой несколько слобод с кривыми немощеными улочками и переулками, пустырями, маленькими домиками. Мостов почти не было. Берега рек и каналов еще не укреплялись, не стали набережными. В первые годы город целиком был деревянным. Среди его зданий выделялся дворец петербургского губернатора А. Д. Меншикова, вначале построенный из дерева, а потом из камня.

На левом берегу Невы, там, где позднее был поставлен памятник Петру I — Медный всадник, стояла деревянная церковь Исаака Далматского. За ней тянулись болота и заболоченные луга.

Расположенный на малонаселенных низких берегах и островах Невы, город нуждался в хороших подъездных путях. Еще в 1703 г. началось строительство гужевых дорог и водных путей. Расширялась старая дорога, которая вела из Новгорода к Невскому Устью, к Канцам. В пределах современного Ленинграда она шла примерно по Лиговскому проспекту к площади Восстания, к Кирпичной улице. Здесь она разделялась на три дороги: одна шла к Спасскому селу (оно стояло на месте Смольного), другая — к деревне Севрино, а третья, вдоль Невы по берегу — к деревне Первушкиной, стоявшей в устье Невы.

Но сухопутные дороги не могли удовлетворить потребности города-порта, города-крепости. Надо было использовать водные пути, многочисленные реки и озера северо-запада России. В 1703 г. приступили к прокладке Вышневолоцкого канала, который должен был соединить Неву с Волгой. В 1709 г. этот канал был достроен, а через девять лет начались работы по прокладке Ладожского канала, значение которого в истории Петербурга трудно переоценить.

Петр убедился в необходимости прокладки канала еще в 1704 г., когда в октябре шел с флотилией с Сяси в Петербург и попал в страшный шторм на Ладожском озере, продолжавшийся шесть дней. В Шлиссельбурге на своем корабле он долго поджидал остальные суда, разметанные бурей. Тогда и возникла идея прорыть канал вдоль берега бурного, особенно в осенние штормы, Ладожского озера с его крутой, сильной волной. Ладожский канал (ныне Старо-Ладожский канал) десятки лет обеспечивал прохождение потока грузов по воде в Петербург и из Петербурга.

И все же Петербург в первые годы своего основания был невелик. В районе Адмиралтейства он занимал площадь от Невы до Мойки, а на Петербургской стороне — у Смольного, на Выборгской стороне — у Литейного проспекта стояли отдельные поселения. Всюду еще шумели леса, зеленели болотные топи, расстилались луга. Петербург рос, но особенно быстро он стал развиваться после Полтавской победы.

Строили Петербург тысячи простых русских людей. Первыми, кто вбивал сваи, наспех рубил первые дома, возводил укрепления весной 1703 г., были солдаты и «работные люди», направленные из разных мест в Шлиссельбург. Оттуда уже в конце июля они были переведены в дельту Невы. Как сообщал А. Д. Ментиков в своем письме Петру, «работные люди из городов уже многие пришли и непрестанно прибавляются».

К осени 1703 г. на строительстве Петербурга было занято около 20 тысяч подкопщиков (т. е. землекопов). Уже через год по указам царя на строительство Петербурга ежегодно в принудительном порядке их должно было являться со всех концов России 40 тысяч. Подкопщиков брали среди крестьян и посадских людей по одному человеку от девяти — шестнадцати дворов.

Подкопщики являлись в Петербург на одну смену, продолжавшуюся два месяца. В году было три смены. Работы начинались с 25 марта и продолжались до 25 сентября. Затем перешли на две трехмесячные смены. В первую смену, с 25 марта, приходили подкопщики из-под Старой Руссы, Торопца, Ржева, Великих Лук, Холма, Ростова Великого, Переславля-Залесского, Суздаля, Шуи. После прекращения работ в Нарве в Петербург в первую смену стали направлять также из Вологды, Романова, Рузы, Звенигорода, Углича, Кинешмы. Во вторую смену, с 25 мая, приходили подкопщики из-под Смоленска, Дорогобужа, Рославля, Вязьмы, Можайска, Брянска, Курска, Орла, Рыльска, Трубчевска, Мценска, Кром. И наконец, третью смену, с 25 июля по 25 сентября, составляли направляемые из поволжских и прикамских земель, из Алатыря, Казани, Керенска, Касимова, Нижнего Новгорода, Арзамаса, Свияжска, Симбирска, Самары, Сызрани, Саратова, Уфы.

Петербург строила «миром» чуть ли не вся Россия. Только поморский Север, Сибирь и самые южные области не участвовали в строительстве. Шли на берега Невы пешком издалека, шли долго. Путь был нелегким. Дорога от дома до Петербурга в расчет не принималась. В пути подкопщики питались «своим хлебом».

Только в Петербурге рабочие начинали получать хлебное и денежное жалованье из расчета по полтине в месяц.

Деньги на эти два вида жалованья — примерно сто двадцать тысяч рублей в год — должны были давать те дворы, которые не поставляли подкопщиков. Либо работай в Петербурге, либо плати за содержание работающего. Другого выхода не было.

Требуя ежегодно 40 тысяч подкопщиков, Петербург фактически никогда их не получал, и на строительных работах обычно работало лишь 12–18 тысяч человек и лишь изредка до 35 тысяч. Повинность подкопщиков справедливо считалась очень тяжелой. От нее всячески стремились уклониться. Нередко для того, чтобы сохранить взрослых — кормильцев семьи, жертвовали «детьми и братьями своими малыми».

Что делать с этими малолетками — в Петербурге не знали. Одних отправляли обратно, других кое-как пристраивали «к делу». Огромное количество крестьян и посадских людей, назначенных на работу в Петербург, скрывалось, пропадало в пути. Часто в бегах числилась чуть не пятая часть отправленных. Поэтому «работных людей» вели в Петербург закованными в кандалы, под наблюдением многочисленных проводников, выполнявших обязанности стражи.

На постройке города использовали солдат-дезертиров и пленных шведов. Позднее, после Полтавской битвы, когда нужда в рекрутах перестала быть острой, часть из них посылали на строительство Петербурга, вместо того чтобы направлять в полки. Этот труд был очень тяжелым. Не случайно и беглых солдат били кнутами и ссылали «на каторгу в новопостроенный город Санкт-Петербург». Но «каторжных невольников» и пленных шведов на строительстве Петербурга было немного. Основную массу строителей Петербурга составляли подкопщики.

Жилось подкопщикам тяжело. Хлебное жалованье иногда выдавали с перебоями, а прокормиться на денежное жалованье в Петербурге было очень трудно: цены на съестные припасы были очень высокие. Поэтому нередко подкопщики не видели хлеба и перебивались капустой и репой. Современник немец Гюйсен писал: «Бедным людям очень трудно пропитаться, так что они употребляют в пищу больше коренья и капусту, хлеба же почти в глаза не видят».

Вначале Петербург снабжался из Новгорода, где находилось провиантское управление, а также из «магазейнов» — складов в Шлиссельбурге и Новгороде. Покрыть потребность Петербурга в хлебе они не могли. О жилищах для работных людей никто не заботился. Подкопщики жили в вырытых своими руками землянках, шалашах или просто под навесами. Рабочий день продолжался от восхода до заката солнца. Петербургские белые ночи делали рабочий день мучительно долгим. За провинности штрафовали, вычитая однодневное жалованье или жалованье за неделю. Среди подкопщиков свирепствовали болезни, особенно дизентерия («маялись животом») и цинга. В качестве лекарства от них по высокой цене продавалась водка, настоенная на еловых шишках.

Недоедание, голод, непривычный климат, сырость, болезни делали свое страшное дело: смерть среди подкопщиков была частым явлением. На строительстве Петербурга гибли тысячи людей.

Бегство из Петербурга приняло массовый характер. Правительство жестоко преследовало беглых. Их били кнутом, батогами, вырывали ноздри, клеймили, бросали в тюрьмы их семьи. Прекратить уход людей из гиблого места было невозможно.

Но кроме подкопщиков Петербургу нужны были и мастера строительного дела. По указу Петра на вечное житье в Петербург в принудительном порядке стали направлять из разных мест России мастеровых людей. Это были так называемые переведенцы с семьями — кузнецы, кирпичники, каменщики, гончары, столяры, плотники. Переведенные в Петербург мастеровые получали от казны по двенадцать рублей и по десять рублей в год на хлеб, а также муку, крупу и соль для себя и членов семьи. Деньги на содержание мастеровых собирались по стране и направлялись в Петербург.

Мастеровые упорно сопротивлялись переселению. Наряды на переведенцев выполнялись лишь в небольшой доле. Вместо 2–2,5 тысяч человек мастеровых в Петербург прибывали 1,2–1,5 тысяч. Приходилось набирать мастеровых среди рекрутов. Петербургу в первую очередь нужны были каменщики и кирпичники, верфь особенно нуждалась в плотниках.

По указу Петра создано было своего рода сословие вольных плотников. Особенно ценились плотники, которые уже бывали «у судовых работ». Вольные плотники были прикреплены к Адмиралтейству и обслуживали его, но имели право наниматься на работу к кому угодно. Им давали избы, нарезали землю под усадьбы и огороды, давали ссуду деньгами и хлебом. Если вольного плотника, крепостного какого-либо помещика, забирали в Петербург, государство платило за него барину — по сути дела, покупало его. За свою работу в Адмиралтействе вольные плотники получали жалованье.

Со временем правительство перестало насильно посылать крестьян и посадских людей на строительные работы в Петербург. Высокая смертность среди подкопщиков, низкая производительность труда, большие трудности их доставки в Петербург, огромное число беглых побудили правительство заменить подневольный труд работой по вольному найму.

Рост Петербурга, куда уже добровольно стремилось на заработки и где «кормилось» множество крестьян-отходников, дал возможность отказаться от трудовой повинности. Вместо нее ввели денежный налог в триста тысяч рублей на строительство Петербурга. С 1718 г. указ закрепил за Петербургом тех подкопщиков, которые работали в городе, но запретил использовать труд «отходников».

Строительные работы в Петербурге стали проводиться людьми, привлеченными по вольному найму. В подавляющем большинстве это были крепостные крестьяне, отпущенные барином на оброк. «Покормежные письма» давали им право уходить на отхожие промыслы. Большая их часть «кормилась» в Петербурге, где все время ощущалась нужда в рабочей силе. Немало там жило и беглых крестьян. Правительство Петра, искоренявшее самую мысль о свободе, издавало жестокие указы, принимало меры для поимки беглых крестьян и возвращало их помещикам. Но, постоянно нуждаясь в рабочих руках, оно «не замечало» трудившихся в Петербурге беглых и попустительствовало тем, кто принимал их у себя и ставил на работу.

Руками всех этих русских людей — солдат и матросов, подкопщиков, переведенцев, вольных плотников, немногочисленных коренных жителей невских берегов и строился Петербург. Строился на костях многих людей, погибавших от непосильного труда, недоедания, болезней, тяжелых бытовых условий.

Иностранцы определяют число погибших на строительстве Петербурга (1703–1717 гг.) в 60, 80 и даже 100 тысяч человек. Но учета погибших не велось, ни о какой статистике в те времена не могли и помышлять. Зачастую из года в год в списках получавших жалованье, хлебное и денежное, а затем только денежное в размере 1 рубля в месяц, встречаются одни и те же имена. Это заставляет думать, что иностранцы приводят значительно преувеличенные данные. Но нет сомнения в том, что земля будущей столицы покоила в себе не один десяток тысяч ее созидателей.

Армия строителей работала по плану, по чертежам и указаниям талантливых зодчих.

Среди них в первую очередь следует назвать Доменико Трезини. Итальянец, служивший в Дании, фортификатор, впоследствии талантливый градостроитель и архитектор, Трезини нашел в России свою вторую родину. Здесь он стал Андреем Трезиным. С его именем связано создание Петропавловской крепости, ее Петровских ворот, собора и его колокольни со шпилем, Летнего дворца и Александро-Невской лавры, Гостиного двора и здания Двенадцати коллегий на Васильевском острове, «образцовых домов». Наконец, Трезини разработал первый генеральный план Петербурга. Он фактически руководил Канцелярией от строений, во главе которой были поставлены Сенявин и Черкасский. С 1703 по 1716 г. Трезини был единственным зодчим в Петербурге. Вклад его в создание невской столицы трудно переоценить.

Замечательный русский зодчий Михаил Григорьевич Земцов был одним из «птенцов гнезда Петрова», современником Доменико Трезини. Посланный Петром для обучения архитектуре и строительному делу за границу, Земцов впоследствии выдвигался Петром, который поручал ему ответственные стройки, постепенно заменяя иностранных архитекторов русскими. Земцов завершал строительство кунсткамеры на Васильевском острове и строил Подзорный дворец в устье Фонтанки, создавал павильоны, каскады и фонтаны Петергофа, спроектировал и почти построил Аничков дворец, участвовал в составлении чертежа дворца в Стрельне и в выработке планов застройки Петербурга.

Труд иностранцев ценили очень высоко. Чтобы побудить их поехать или переехать в Россию, надо было много платить. Трезини же получал не очень много — тысячу рублей в год, и деньги эти он отрабатывал не за страх, а за совесть. В пять раз больше его получал известный европейский архитектор Ж.-Б. Леблон.

Русские зодчие получали меньше Трезини. Так, М. Г. Земцов имел скудное жалованье — 60 рублей в год, затем 120 рублей и, наконец, как «подмастерье архитектурного художества» и зодчий, руководивший возведением царских дворцов и разбивкой парков, — 180 рублей в год.

В создании новой столицы принимали участие многие замечательные русские зодчие, современники, ученики и преемники Трезини и Земцова — Тимофей Усов, Иван Устинов, Федор Васильев, Иван Матвеев, Михаил Иванов, Иван Зарудный, Петр Еропкин, Иван Коробов. Они внесли свой ценный вклад в создание Петербурга, в архитектурный облик невской столицы.

Таковы были люди, строившие Петербург и «наблюдавшие» за его строительством.

Первыми поселенцами Петербурга были солдаты, матросы, обитатели русских и финских — «чухонских» — деревень в дельте Невы, строители города — подкопщики и мастеровые, офицеры и чиновники.

Не все подкопщики становились постоянными жителями Петербурга. Многие из них погибали, подорвав здоровье в петербургских болотах и топях. Не они составили подавляющее большинство коренного населения Петербурга. Основу его составили переведенцы, т. е. переведенные в принудительном порядке «на вечное житье» в Петербург мастеровые и «работные люди» — каменщики, кирпичники, плотники, слесари, медники, столяры, пильщики, паяльщики, бочары, портные, купцы, канцеляристы, торговый и прочий люд.

На путь в Петербург и на первое время проживания переведенцев снабжали всем миром односельчане. По указу Петра в Петербурге им строили дома, чаще всего одну избу на две семьи. Возникали переведенческие слободы. Строительство не поспевало за потоком переведенцев, и на новом месте они чаще всего должны были заботиться о себе сами.

Переведенцы имели, как уже говорилось, годовое денежное и хлебное жалованье. Дети же получали ежемесячно «хлебную дачу» мукой. Попадавшим в ведение Канцелярии городовых дел платили лишь половинное жалованье. Таких было большинство. Несколько лучше устроились переведенцы на Охте. Им всем дали в Петербурге муку, деньги на постройку избы, отвели огороды. Большинство охтинцев должны были работать на Партикулярной верфи, они считались вольными плотниками, и предполагалось, что в Петербурге они не останутся без заработка. А когда потребуется — их направят на работы в Адмиралтейство, причем за свой труд они будут получать «заработные деньги». Большинство вольных плотников были помещичьими и монастырскими крестьянами. Но создать охтинские поселения было не так-то легко: прибегали не только к вольной записи, но и к набору.

По указу 1713 г. в Петербург переселяли ямщиков, в которых город очень нуждался. Так, из «ямщиков лучших и семьянистых и лошадиных добрых и прожиточных» сложилось население петербургской Ямской слободы, расположенной у Московской дороги. Земли под пашни и луга для покоса ямщики получали вокруг деревень Волковой и Купчино.

Большинство переведенцев являлись крепостными крестьянами. Чтобы не затрагивать интересы помещиков, было указано засчитывать переведенца за рекрута или выплачивать за него барину 25 рублей за человека.

Из переведенцев, переселенных на вечное житье в Петербург и составлявших основное его население, вербовались рабочие для промышленных заведений столицы.

По численности, по трудовому вкладу в создание столицы переведенцев можно было бы по праву назвать петербуржцами в большей мере, чем многих петербургских вельмож, не вложивших в его развитие ни своего труда, ни энергии.

Трудно жилось «работным людям» Петербурга. На его самом крупном предприятии — Адмиралтействе рабочий день весной и летом, с 25 марта по 15 сентября, начинался в пятом часу утра, «рано поутру, как станут звонить в шабашный колокол», а заканчивался в девять часов вечера. Порой рабочий день продолжался неопределенно долго, до «вечерней пушечной стрельбы». Осенью и зимой, в короткие петербургские дни и долгие ночи начинали работу позже — в шесть утра и работали до шести вечера. В одиннадцать утра наступало время обеда и отдыха, продолжавшееся зимой час, весной и осенью два часа, а летом три часа.

За опоздание на работу, за час прогула высчитывали однодневный заработок, за день прогула — недельный. Малейшая провинность каралась телесными наказаниями — били кнутом.

К Адмиралтейству приписали многие крестьянские дворы в Петербургской и Архангельской губерниях. Приписанные крестьяне обязаны были направлять работников в Петербург, где они трудились обычно четыре месяца в году. Направленным в Адмиралтейство по указу платили «кормовые деньги» — по три копейки в день в среднем и выдавали хлеб и соль. Наиболее «навычные в деле», знавшие судовое строение, получали, кроме того, жалованье 10–12 рублей в год.

Нанимали для работ в Адмиралтействе «повольной ценой охочих плотников». Им платили гораздо больше: четыре рубля в месяц, но к вольнонаемному труду прибегали в экстренных случаях, на непродолжительное время, так как от вольного найма «казне чинится многий убыток». Трудности найма и относительно высокая заработная плата привели к тому, что указом 1720 г. предписывалось набрать тысячу вольных плотников и поселить их в казенных избах на Охте. Но желающих нашлось мало — всего 124 человека.

Охтинских вольных плотников закрепили за Адмиралтейством, заставили «вечно жить» на Охте и превратили в государственных крепостных. Дети рабочих, трудившихся на Адмиралтейских верфях, закреплялись за Адмиралтейством.

Таким образом, крупнейшее государственное предприятие Петербурга — Адмиралтейство, насчитывавшее к 1721 г. более 5300 плотников, кузнецов, пильщиков, столяров, конопатчиков и прочих рабочих основных судостроительных специальностей, стало типичным крепостническим предприятием. Тяжкий принудительный труд на Адмиралтейской верфи народ запомнил и запечатлел в своем устном творчестве. В одной из песен поется:

Принудительным порядком набирались и рабочие для Арсенала, Литейного, или Пушечного, двора. Здесь трудились опытные мастера из Москвы, в частности работавшие ранее на Литейном дворе в Москве, в Олонце и Туле. Все это были люди, «сведущие» в «оружейном и кузнечном деле». Условия труда на Литейном дворе были хуже, чем на Адмиралтействе, а рабочий день первое время не был нормирован.

Число рабочих, набираемых из рекрутов, непрерывно возрастало. Вместо полка или батареи рекрут теперь попадал в Арсенал или в Адмиралтейство.

Становились петербуржцами солдаты, переселяемые в невскую столицу для работы на казенных кирпичных, стекольных, полотняных мануфактурах.

На промышленных предприятиях Петербурга царила страшная теснота. Рабочие вынуждены были трудиться, «уместясь как возможно». Нередко, особенно летом, работы производились либо в сараях, либо под открытым небом. Постоянно нуждались в дровах для отопления мастерских, в которых зимой за ночь нередко наметало сугробы снега. Маленькие, холодные, полутемные «мастерские избы», рабочий день продолжительностью до тринадцати часов и больше, телесные наказания, «смотря по вине», дороговизна, задержки с выдачей рабочим казенных предприятий съестных припасов, неопределенность в размере и сроках их выдачи на частных фабриках, задержка заработной платы и многое другое чрезвычайно отягощали положение рабочих.

На казенных предприятиях жалованье обычно выдавали три раза в год — в январе, мае и сентябре. Только своевременная выдача муки, крупы и соли могла спасти мастеровых от голода. Но нередко не только денежное, но и хлебное жалованье им давали не в установленные сроки. Рабочие приходили «в скудость» и, не имея «дневной пищи», искали выхода в бегстве.

Жизнь рабочих на заводе и дома протекала под неусыпным наблюдением начальства, которому предписывалось «не давать воли им ни в чем». Рабочим запрещалось отлучаться из своих слобод даже в праздничные дни, пускать на ночлег посторонних людей и бродячих торговцев. Только в определенные часы, даже в пределах своей слободы, рабочие имели право ходить друг к другу в гости, в кабак, развлекаться игрой в карты. О каждой купленной вещи они должны были докладывать начальству. Без его разрешения рабочий не мог ни продать, ни заложить принадлежавшую ему вещь. Собираться можно было лишь в церкви и кабаке. Чтобы мастеровые не «скучали», кабаки открывали повсюду. Бани рабочие любили и часами парились в них. Несмотря на преследования со стороны полиции, играли не только в карты, но и в кости, вели кулачные бои. Ходили в лес по грибы и ягоды, устраивали игры, пели песни. Посещение церкви являлось обязательным, что подтверждается указами. Церковьь учила «богобоязни», а для обучения мастерству «богобоязненство зело потребно».

«К смотрению над мастеровыми» приставили солдат и унтер-офицера. Они должны были строго следить, чтобы рабочие не собирались в «сообщества», не «колобродили», не «озоровали». Более того, среди самих рабочих создали фискальную систему, поделив их на десятки, в которые входили один мастер первого класса, три — второго и шесть — третьего класса. Из тех же мастеровых выбирали десятников и командиров.

Дети мастеровых начинали рано трудиться, нередко с 8–10 лет. Работали до полной потери трудоспособности, а наступала она рано. Непосильный труд, скудное питание, болезни, увечья на работе приводили к тому, что к 50–55 годам мастеровой становился инвалидом. Запомнили русские люди прокладку Ладожского канала. И ее, эту тяжкую «канавную» работу, запечатлели в песне:

Канал не только копали, его вели через болота, насыпая валы, осушали участки, покрытые водой, рыли канавы. На строительстве Ладожского канала было много крепостных и «колодников». Невероятно тяжелые условия труда, болезни, недоедания уносили тысячи жизней. Дорого обошелся русским людям Ладожский канал.

Вольных людей было немало в Петербурге. Они были отпущены на отхожий промысел своими господами, выдававшими им особые свидетельства, так называемые «покормежные письма», замененные впоследствии паспортами. Некоторые из них, посылая деньги барину, постоянно проживали в столице и постепенно превращались в ее жителей. Из этих крестьян-отходников вербовалось большинство наемных рабочих. Среди людей, работавших в петровские времена по вольному найму, свободных в полном смысле слова было немного. Наемный рабочий, как правило, являлся чьим-либо крепостным.

Под конец первой четверти XVIII в. среди наемных рабочих Петербурга стали встречаться дети солдат, переведенцев и фабричных. Это были отдаленные социальные предшественники петербургского пролетариата, ставшего революционным авангардом рабочего класса России уже в XIX столетии.

Потянулись в Петербург и ремесленники. Переселялись из Новгорода и Вологды, Ростова Великого, Костромы и Романова, Пошехонья, Кашина, Твери и Москвы. Устремлялись на жительство в Петербург пирожники и хлебники — ярославцы, рыбаки — осташковцы, сапожники — из Кимр и Кашина, портные, мясники и пр. Ярославцев и москвичей насчитывалось больше других. Часть ремесленников входила в цехи. Цехи были организованы по видам ремесла, по профессиям, чрезвычайно дробным и многочисленным. Вначале в Петербурге насчитывалось 44 цеха, но потом число их сократилось до 24. Зачисление в цех не было обязательным.

Большинство зарегистрированных петербургских цеховых ремесленников являлись выходцами из крепостных крестьян. Их насчитывалось более половины. Некоторые из них становились вольными. На втором месте стояли горожане — посадские люди, на третьем — иностранцы и, наконец, выходцы из солдат, стрельцов, казаков.

Значительную часть населения Петербурга составляли также солдаты гарнизона и матросы Балтийского флота. Матросы находились в лучшем положении, чем солдаты и мастеровые, их лучше кормили и одевали. Часть матросов и солдат прирабатывала в свободное от службы время ремеслом. Нередко их привлекали на разные работы, и тогда им платили денежное жалованье.

Этот мастеровой, «работный люд», подкопщики и ремесленники, отходники и наемные вольные люди строили Петербург, работали на верфях и мануфактурах, рыли каналы, перебрасывали мосты, покрывали булыжником улицы столицы, кормили, поили, обували и одевали его многочисленное население, воздвигали дворцы и «палаты каменные» знати, разбивали парки, рубили лес, прокладывали дороги и «першпективы». Творческая мысль русских мастеров обгоняла технику своего времени. Алексей Бурцев, мастер Партикулярной верфи, предложил в 1713 г. проект колесных судов, которые могли ходить «без замедления и без всякой остановки» не только по ветру, но и против ветра. Ефим Никонов, плотник Адмиралтейства, построил «потаенное судно». Эта первая русская подводная лодка была повреждена при спуске ее на воду в 1724 г., а на ремонт ее денег не отпустили. Трофим Буйнаков, Филат Кадышев, Иван Кобыляков ткали прекрасные гобелены — «Полтава», «Купидон» и др. Изготовляли «зелье» — порох для орудий армии и флота пороходелы Иван Леонтьев, Афанасий Иванов, Яков Батищев.

Немало оседало в Петербурге на постоянное жительство иностранцев — голландцев, немцев, англичан, датчан. Это были главным образом морские офицеры и матросы, мастеровые, ремесленники (особенно золотых дел мастера и парикмахеры), врачи, аптекари, учителя. Многие из них навсегда оставались в России.

Купцы и дворяне переселялись в Петербург весьма неохотно. Богатых и именитых купцов, опытных в коммерческих делах, которые могли быть советниками правительства по торговым и таможенным делам, с трудом удавалось заставить уехать из Москвы или Архангельска и перенести свой дом и свою торговлю в новую столицу.

Тем не менее в Петербурге все же оседали на время или навсегда купцы из Москвы, Ярославля, Каргополя, Калуги, Тулы и других городов. Среди них выделялись московский купец, вице-президент Петербургского магистрата Илья Исаев, купцы Матвей Евреинов, Иван Микляев, Иван Дмитриев, Иван Веселовский, Андрей Болотин, Семен Панкратьев, Иван Филатьев, Михаил Гусятников. Это были все богатые, многоопытные купцы-оптовики с огромным оборотным капиталом, скупавшие и продававшие большие партии кожи, пеньки, льна, сала, воска и холста.

Мелкие купцы, торговавшие в розницу, переезжали в столицу по своей воле. Купцами становились и некоторые петербургские ремесленники. Те, кто не сумел пустить корни и наладить торговлю, возвращались с берегов Невы домой. Возвращение разрешалось указом 1719 г.

Строжайшим указом предписывалось переселяться в Петербург дворянам. Приговор Сената 1712 г. установил список дворян, числом более 1 тысячи 200 человек, которым надлежало переехать в Петербург. Дворянам предлагалось обзаводиться здесь домами и усадьбами и считать себя коренными жителями столицы. Многие дворяне под большим нажимом расставались со своими вотчинами в глубине России и переселялись в невскую столицу.

В 1713 г. царским указом повелевалось «царедворцам и прочих чинов людям» строить дома в Петербурге. Переселением дворян ведал Сенат, купцов — Коммерц-коллегия, ремесленников — Мануфактур-коллегия.

Петр I сделал многое для устройства жизни городского населения, в частности в Петербурге. Еще в 1699 г. Петр, заботясь об улучшении управления торгово-промышленным населением городов, учредил в Москве ратушу, а по другим городам — земские избы. Избирало в ратушу и земские избы все население города, и каждый мог быть избран членом-бурмистром. Земская изба ведала торговлей, ремеслами, городскими промыслами, тяжбой по торговым делам, городскими сборами.

В 1720 г. было создано новое городское управление — так называемые магистраты. В Петербурге учреждается Главный магистрат. Создание магистратов преследовало цель расширения торговли, ремесла, промышленности и улучшения городского управления. Горожане были разделены на две категории — «регулярные» (купцы, художники, врачи, ремесленники) и «нерегулярные», или «подлые» (городские низы). «Регулярные» горожане составляли две гильдии. В первую входили крупные купцы, врачи, аптекари, художники, зодчие, богатые ювелиры, во вторую мелкие торговцы и ремесленники. Ремесленники имели свои особые организации — цехи.

Магистрат — бурмистров и ратманов (т. е. выборных в городское управление), ведавших сбором налогов и судом, выбирало уже не все население города, а только «первостатейные» люди, т. е. богачи (купцы, промышленники). Магистраты городов подчинялись Главному магистрату. Новая реформа была на руку только городским богачам.

Купцы входили в силу. Петр прислушивался к их голосу, «радел» о торговле и купеческом сословии. Указом 1711 г. купцы получили право «в чем где какая обида» жаловаться в Сенат. Купцам предоставлялись льготы, оказывалась денежная помощь, передавались на выгодных условиях казенные заводы, создавались торговые компании. Нередко купцы выступали советчиками Петра по вопросам торговли и промышленности. Купечество привыкало к Петербургу. Ощущая покровительство царя, сулившее им большие прибыли, купцы навечно поселялись в новой столице.

Таким образом, с течением времени необходимость в крутых мерах по обеспечению роста численности населения отпала. Возросшая роль Петербурга в экономической и политической жизни страны, стабилизация его положения как столицы привели к тому, что численность населения стала быстро расти. Все большее число людей переселялось сюда «своей волей». К 1725 г. в городе насчитывалось уже свыше 40 тысяч жителей (более 6 тысяч дворов), что составляло Vs часть всего городского населения России.

Так «из тьмы лесов, из топи блат» поднялась «Северная Пальмира» — Петербург. Город рос. В морозные зимние ночи на «першпективах» еще раздавался волчий вой, и не один поздний прохожий был растерзан серыми обитателями лесов. Во мраке улиц пока лишь редкими звездочками светились плошки и едва слышалась заунывная перекличка часовых. Но снова наступала весна, и грохот свай, стук топоров, визг пил, перестукивание молотков говорили о том, что Петербург строится и растет, Петербург — столица, Петербург — будущее.

Восточная политика Петра

Прорубая «окно в Европу», Петр отнюдь не оставлял забот об укреплении положения России на Востоке.

Если в Европе Петр стремился на север, то в Азии — на юг. К богатым Хиве и Бухаре, с которыми издавна торговали русские купцы, были обращены взоры петровского правительства. Однако не только Средняя Азия привлекала к себе внимание царя: Петр мечтал и о путях в Индию.

В 1714 г. по приказу Петра на поиски золота и удобного пути в Индию отправился вверх по Иртышу отряд Бухгольца. Но ни одной из этих задач отряду решить не удалось.

В 1716 г. Петр послал из Астрахани разведывательный отряд князя Александра Бековича-Черкасского, которому было поручено склонить хивинского хана «к верности и подданству» русскому царю, а бухарского хана — к дружбе с Россией.

Во время первого своего похода Бековичу-Черкасскому удалось только заложить две крепости на туркменском берегу Каспийского моря: Александровскую и Красноводскую.

Спустя год, в 1717 г., уже сухим путем через Гурьев и Эмбу Бекович-Черкасский с четырьмя тысячами драгун, казаков и пехоты направился вглубь Средней Азии. От него вскоре отделился отряд поручика Тевкелева, двинувшийся в Индию. Однако за Астрабадом Тевкелев был арестован и посажен в темницу. Поход в Индию не удался.

Между тем в 120 верстах от Хивы, у урочища Карагач, Бековича-Черкасского встретило 24-тысячное войско во главе с хивинским ханом. В бою хивинцы, которые численностью в шесть раз превосходили русских, были разбиты. Хан начал «мирные» переговоры, под предлогом которых он заманил Бековича-Черкасского с пятьюстами людьми в Хиву и уговорил разбить остальное войско на 5 отрядов (будто бы для удобства их прокормления). Воспользовавшись доверчивостью русских, не ожидавших вероломства, хивинцы напали на разрозненные отряды Бековича-Черкасского, убили его самого и истребили его войско чуть ли не до последнего человека.

Успешней было продвижение русских на юге Сибири. Экспедиции Бухгольца, Лихарева, Ступина и других отодвинули границу России на юг. В южной Сибири выросли русские города: Омск (1716), Железнинская и Ямышевская крепости (1717), Семипалатинск (1718), Усть-Каменогорск (1720) и др.

Таким образом, при Петре попытка проникнуть в Среднюю Азию, а через нее проложить дорогу в Индию не удалась. Эта неудача заставила Петра обратить свое внимание на другие пути торговли с Востоком, издавна, знакомые русским купцам, — на берега Каспийского моря, где владычествовала Персия. Обстоятельства сложились благоприятно для возникшего у Петра замысла — завоевать для России Каспийское море. Русский посол в Персии Артемий Волынский в своем письме доносил, что правление персидского шаха Хусейна вызывало в стране волнения и недовольство и что «редко такого дурачка можно сыскать».

Хан афганского племени гильзаев Махмуд поднял против Хусейна афганские племена. Карталинский царь Вахтанг VI, стремясь освободить свою страну от ига персидских правителей, тяжко угнетавших грузинский народ и насильственно обращавших его в магометанскую веру, обратился к Петру за помощью. Вахтанг обещал выставить против персов сорокатысячное грузинское войско. Армяне, не менее грузин страдавшие под гнетом персидского шаха, также просили о помощи. Глава армянской церкви патриарх Исайя снаряжал против персов двенадцатитысячное войско.

Россия готовилась к войне, надеясь на поддержку порабощенных персами христиан. Поводом к войне было нападение лезгинских подданных шаха на русских купцов в Шемахе.

Русские располагали двадцатью двумя тысячами пехоты, девятью тысячами регулярной конницы, сорока тысячами казаков и калмыков и шестью тысячами матросов, обслуживавших многочисленный флот. Начальствование над всеми вооруженными силами взял на себя Петр.

18 июля 1722 г. Петр отправился из Астрахани в персидский поход. Вскоре Петр был уже на Тереке, а 27 июля русские высадились на берегу Аграханского залива. 12 августа пали Тарки, за ними — Дербент. Петр легко справлялся с разрозненными войсками противника. Тарковский шамхан и многие другие восточные князья подчинились ему. Но поход был «зело труден от бескормицы лошадям и великих жаров».

Из Дербента Петр намеревался идти на соединение с армянами, но недостаток продовольствия и фуража вынудил его отказаться от этого намерения. Оставив начальствование над войсками генералу Михаилу Афанасьевичу Матюшкину, царь 11 декабря вернулся в Москву.

Стоявшие под Ганджей армянские и грузинские войска отступили. Грузинский царь Вахтанг ушел в Тбилиси, армяне — в горы, где начали партизанскую войну.

Россия продолжала военные действия. Отряд Шипова вступил в Гилян и взял Решт. Жители Гиляна, Решта, Баку, опасаясь нападения афганцев и лезгин, сами призывали русские войска. Матюшкин занял Баку.

Петр живо интересовался Персией. Шипов должен был разыскать, «где родится сахар», а Матюшкин «белой нефти выслать тысячу пуд» и сыскать медь.

В сентябре 1723 г. шах заключил военный договор с Россией. Персия уступала России западное и южное побережье Каспийского моря с городами Дербентом, Баку и Астрабадом, с провинциями Ширван, Ленкорань, Азербайджан, Гилян и Мазендаран. Цель войны — завоевание побережья Каспийского моря, важнейшего в торговом и стратегическом отношении, была достигнута.

Для завершения истории завоеваний и присоединения к России земель при Петре необходимо упомянуть также о походе казака-«землепроходца» Владимира Атласова, который еще в 1697 г. достиг Камчатки, где вскоре был построен Верхне-Камчатск. В 1711 г. были открыты и Курильские острова.

На много тысяч верст раскинулась русская держава — от берегов Тихого океана до Балтики, от холодных вод Студеного моря и затерявшегося среди тундры Печенгского монастыря до знойного Астрабада.

Реформа сословного устройства русского общества

Петр видел отсталость сословного устройства России и устройства ее государственных учреждений. В ходе Северной войны ему стала ясна необходимость внутренних преобразований.

Петр ставил себе целью создание могущественного дворянского государства. Для этого нужно было поставить дворянство на такую высоту, какой оно никогда не достигало в Московской Руси.

Нужно было распространить среди дворян знания, повысить их культуру, сделать дворянство подготовленным и пригодным для достижения тех целей, которые ставил перед собой Петр, а эти цели совпадали с интересами дворянства как класса.

Между тем дворянство в большинстве своем было не подготовлено к пониманию и осуществлению тех целей, которые ставил перед ним Петр. Только столичное московское дворянство представляло собой исключение. Эти люди правили страной, имели соответствующие знания, опыт, считали «государеву службу» своим правом, своим призванием.

Выходец из крестьян, выдающийся экономист Посошков писал о дворянах: «Людей на службу нагонят множество, а если посмотреть на них внимательным оком, то кроме зазору ничего не узришь. У пехоты ружье было плохо и владеть им не умели, только оборонялись ручным боем, копьями и бердышами, и то тупыми и меняли своих голов на неприятельскую голову по три и по четыре и гораздо больше. А если на конницу посмотреть, то… клячи худые, сабли тупые, сами скудны и безодежны, ружьем владеть никаким неумелые; иной дворянин и зарядить пищали не умеет, а не то что ему стрелять по цели хорошенько. Попечения о том не имеет, чтобы неприятеля убить; о том лишь печется, как бы домой быть, а о том еще молится богу, чтоб и рану нажить легкую, чтобы не гораздо от нее поболеть, а от государя пожаловану б за нее быть, и на службе того и смотрят, чтоб где во время бою за кустом притулиться, а иные такие прокураты живут, что и целыми ротами притуляются в лесу или в дому. А то я у многих дворян слыхал: дай бог, великому государю служить, а сабли из ножен не вынимать».

Петр добивался того, чтобы все дворянство считало «государеву службу» своим почетным правом, своим призванием, умело править страной и начальствовать над войсками.

Чтобы сделать дворян пригодными для достижения тех целей, которые поставил перед ними, чтобы вырастить из них государственных деятелей, военачальников, флотоводцев, Петру нужно было прежде всего распространить среди дворян образование.

И вот Петр установил новую обязанность дворян — учебную. С 10 до 15 лет дворянин должен был учиться «грамоте, цифири, и геометрии». Обучались и в специальных школах: «цифирных», «навигацких», артиллерийских, фортификационных и др.

С пятнадцати лет дворянин должен был идти служить. Две трети дворянской семьи шли на службу в армию и флот и только одна треть оставалась в гражданских учреждениях.

Прохождение несложного курса науки было обязательным для дворянина. Без справки о «выучке» дворянину не давали «венечной памяти» — разрешения жениться.

Указами 1712, 1714 и 1719 гг. был установлен порядок, по которому «родовитость» не принималась во внимание при назначении на должность и прохождении службы. И наоборот, выходцы из народа, наиболее одаренные, деятельные, преданные делу Петра, имели возможность получить любой военный или гражданский чин. Не только «худородные» дворяне, но даже люди «подлого» происхождения выдвигались Петром на видные государственные должности.

Этот порядок был закреплен в особой «Табели о рангах» 1722 г., по которой все должности в армии, во флоте и в гражданских учреждениях были разделены на 14 рангов, начиная от фендрика до генерал-фельдмаршала (в армии), от корабельного комиссара до генерал-адмирала (во флоте) и от коллежского регистратора и комиссара до канцлера (в гражданских учреждениях). Все чины можно было получить только за свои личные качества и за службу, «хотя бы и низкой породы были».

Поэтому среди видных деятелей петровских времен мы видим и сына придворного конюха царского денщика — Александра Даниловича Меншикова, и литовского свинопаса — генерал-прокурора Ягужинского, и крещеного еврея — приказного Шафирова, и других выходцев «из самого подлого рода». Меншиков стал «светлейшим» князем, Ягужинский — графом и крупным заводчиком, Шафиров — бароном. Все они, получив невиданные до того времени звания, сливались со столбовым дворянством, становились владельцами обширных поместий и множества крепостных крестьян, смотрели уже свысока на свою родню, отрывались от народа, забывали о его нуждах, грабили и угнетали его.

Петр уничтожил существовавшее до того времени внутри господствующего класса деление на окольничих, бояр, дворян и т. д., на наследственно владевшее землей боярство и на служилое дворянство. Все стали дворянами, «шляхетством». Изданным в 1714 г. указом о единонаследии было уничтожено различие между наследственными землями — вотчинами и поместьями, которые давались царем дворянам за службу. Все земли стали полной собственностью дворян, их «имениями», «недвижимой собственностью».

Указ 1714 г. устанавливал, что отныне поместие может передаваться по наследству лишь одному сыну в семье. Указ преследовал троякую цель: предотвратить раздробление дворянских земель, дабы не «охудевали» знатные роды; предотвратить падение платежеспособности крестьянства, которое при дроблении имений подвергалось большому угнетению и разорялось; заставить нести «государеву службу», торговать, заниматься промышленной деятельностью часть дворян, для которых отныне источником существования должно было стать «государево жалованье», доходы от промышленности и торговли. Те, кто не получил имений, «не будут праздны, ибо принуждены будут хлеба своего искать службою, учением, торгами и прочим».

Указ 1714 г. многим дворянам пришелся не по душе. Среди русского дворянства было много людей отсталых, закосневших в стародедовском «обычье», не желавших никаких новшеств. Они не понимали, для чего это царь, которому полагалось медленно и величаво выступать в пудовом, шитом золотом платье в сопровождении бояр в длинных горлатных шапках, в простом платьишке, в фартуке и стоптанных башмаках носился по верфи, рубил, строгал, вечно торопясь, прислушиваясь к окрикам иноземных шкиперов и куря «табачище». С недоумением и злобной завистью наблюдали эти ревнители старины, как царь окружал себя иноземцами да «худородными», отставив родовитых людей.

Среди русского дворянства было много людей, недовольных тяготами нескончаемой «службы государевой», постоянными войнами, непривычно напряженной деятельностью, людей, которые рады были бы сбросить с себя кафтаны и парики и засесть безвыездно в своих поместьях.

Многие дворяне не хотели учиться, боялись «цифири» и «навигации». Думая спастись от этих ненавистных наук, иные записались в Заиконоспасское духовное училище. Но и стены монастырской школы не спасли этих дворян. Петр перевел их в Петербургскую морскую школу да еще в наказание заставил их вбивать сваи на Мойке.

Петр сам производил смотр и «разборку» дворян, устанавливал кому и где служить. В 1704 г. он «разобрал» около шестисот недорослей «знатных самых персон»: Голицыных, Хованских, Лобановых-Ростовских, Черкасских и др. Вызывал к себе Петр и взрослых дворян, проверяя, как они несут службу.

Петр, сам беззаветно «служивший» России, требовал и от дворянства службы напряженной, тяжелой, невиданной в Московской Руси. Петру некогда было доказывать непонимающим и несогласным необходимость преобразований. Петр и не доказывал, а принуждал. Уклонявшихся от службы, так называемых «нетчиков», жестоко преследовали. В имения за «нетчиками» посылали особых людей — «посылыциков». Указ от 11 января 1722 г. подвергал «нетчика» «шельмованию» — гражданской казни, объявляя его вне закона. Каждому, кто укажет на скрывающегося «нетчика», будь это даже его крепостной, была обещана половина его имущества.

Петр не считался с интересами каждого дворянина в отдельности, он поставил своей целью укрепить дворянство в целом. Он решал задачи, стоявшие перед дворянским государством, а не перед отдельным дворянином.

Петр заставил дворянство для его же пользы приниматься за непривычное дело, полагая, что так же, как гвардеец всегда был «на месте» и мог решать любую задачу, так и дворянин должен «уметь все», боролся с косностью дворянства, с его приверженностью старине, поддерживал в дворянстве все передовое, все способное к полезной деятельности.

Петр был дворянским государственным деятелем, но с ясным умом, который позволял ему видеть то, что для большинства дворян его времени было еще подернуто пеленой грядущего, он отличался неистощимой способностью к деятельности, которая позволяла ему преодолевать все препятствия на пути к намеченной цели. Он приучал дворян не бояться «нового», когда это новое было им на пользу.

Петр требовал от дворян «прямой службы» дворянскому государству, но не все дворяне сразу поняли это и служили за страх, а не за совесть. Пришло время, и они поняли, куда ведет их Петр — царь, «полковник» и «отец Отечества».

И в конце концов, несмотря на жалобы и ропот, на заговоры и недовольство, Петр создал могучую дворянскую империю.

Заботясь о возвышении дворянства, Петр Великий сделал многое также и для купечества.

Петр предоставлял купцам льготы, оказывал им денежную помощь, передавал им на выгодных условиях казенные заводы, создавал торговые компании. Нередко купцы выступали советчиками Петра по вопросам торговли и промышленности. Под покровительством царя действовали такие крупные промышленники, как основатель и владелец Уральских железных заводов Никита Демидов, в прошлом простой тульский кузнец.

Петр, однако, был не купеческим, а дворянским царем, только лишенным дворянской ограниченности и хорошо понимавшим значение промышленности и торговли для благосостояния и могущества государства. Именно поэтому царь стремился приобщить к торговле и промышленности дворянство и протягивал руку купцам.

И если деятельность Петра вела, с одной стороны, к возвышению дворянства и развитию купечества, то, с другой стороны, она вела к еще большему угнетению народа.

Северная война, продолжавшаяся с перерывами двадцать один год, война с Турцией, продолжавшаяся с перерывами шестнадцать лет, строительство флота, Санкт-Петербурга, Вышневолоцкого и Ладожского каналов, устройство железных заводов и другие дела Петра тяжким бременем легли на плечи народа. Особые чиновники — «прибыльщики» придумывали все новые налоги и поборы. Брали за все, за что только можно было брать: за соль, за ульи, за продажу огурцов. Обложили налогом все, что только можно было обложить: до кваса и сусла, до дубовых гробов и бород включительно. Налоги и поборы возросли в несколько раз. Различного рода повинности еще больше отягощали участь крестьянства. Рекрутские наборы выхватывали из сел десятки тысяч крестьян. Чаще всего рекрут навеки отрывался от семьи и уже не возвращался в родной дом.

Крепостные крестьяне, помимо государственных налогов, платили еще и оброк своему хозяину-дворянину, а кроме государственных повинностей несли вдобавок тяжелую барщину. «Государева служба», отвлекая крестьян от их хозяйства, разоряла их. Свои же «господа»-дворяне, расходы которых непрерывно возрастали, ускоряли и усиливали разорение крестьян.

Единицей обложения до петровских реформ был крестьянский двор. С приростом населения средний состав «тяглого» двора увеличивался, но при подворном обложении этот прирост для казны пропадал. Поэтому для повышения доходов казны в 1718 г. правительство решило заменить подворное обложение поголовным — ввести «подушную подать». Все крестьянское население мужского пола, независимо от возраста, было обложено податью. Была произведена перепись всего «тяглого» населения, а вслед за ней ревизия. Так появились «ревизские списки» и «ревизские души».

Число плательщиков выросло. К 1727 г. было учтено пять миллионов четыреста тысяч плательщиков. Каждый крепостной крестьянин должен был платить государству семьдесят четыре копейки в год, т. е. примерно 10 рублей золотом на деньги начала XX в. Так как государственные крестьяне и посадские люди — горожане не платили своим владельцам, то государству они должны были платить больше — по одному рублю двадцати копеек. Введение подушной подати увеличило доход казны в четыре раза, но и «тяготы» крестьянские возросли в три раза. Крестьянство разорялось и зачастую не в силах было платить подать. Правительство направляло в деревни и села воинские команды, которые нещадно взыскивали недоимки. Прокормление этих команд во время их постоя в деревне и чинимый их начальниками произвол довершали разорение крестьянства.

Введя подушную подать, Петр нивелировал все социальные низы, слил их в единый класс, подобно тому, как ликвидацией категорий внутри дворянства он сплотил господствующий класс. Это усиливало классовую дифференциацию.

Для Петра крестьянин был прежде всего его подданным — плательщиком подати, рекрутом, работным человеком. Деньги, жизнь и труд его принадлежали в первую очередь государству. Затем, уже во вторую очередь, крестьянин являлся в глазах Петра крепостным помещика. Поэтому Петр восстановил права крестьянина перед судом, отменил ответственность крестьянина за долги помещика, запретил помещикам вмешиваться в личную жизнь и в браки крестьян, понимая, что это разрушает «тягло». Петр в одном из своих указов даже рекомендовал (!) помещикам прекратить позорный торг людьми или по крайней мере при продаже крестьян не разбивать семьи. (Этот указ, изданный 15 апреля 1721 г., может служить примером недейственности петровских указов о крестьянах.) Петр также запретил помещикам отдавать крестьян «в зажив» (т. е. в наем, когда плату за отданного в наем крестьянина получал помещик) и переводить их из имения в имение, обязал владельцев прокармливать своих крестьян, установил право помещичьих крестьян заниматься торговлей, отменил «правеж» (т. е. материальную ответственность) крестьян за долги их хозяев. Но он же запретил крестьянам отлучаться из поместий без письменных отпусков и роздал помещикам 305 тысяч крестьянских душ.

Петр превратил деревню в источник рабочей силы промышленности. Крестьян приписывали к заводам. В 1721 г. правительство разрешило покупку крестьян для работы на промышленных предприятиях. Крестьянин, ранее прикрепленный к земле, теперь становился «крепок» помещику, владельцу.

Росла торговля помещиков сельскохозяйственными товарами, а вместе с ней росло и угнетение крестьян. Царь брал у крестьянина свое, барин — свое. «Со времени Петра началась внешняя торговля России, которая могла вывозить лишь земледельческие продукты. Этим было вызвано угнетение крестьян, которое все возрастало по мере роста вывоза, ради которого оно совершалось…»[15]

«Прибыльщик» Курбатов писал Петру: «От правежей превеликой обходится всенародный вопль, а паче в поселянах, яко не точию (не только) последнего скота, но иные беднейшие и домишков своих лишаются».

Только богатые крестьяне, становившиеся купцами и промышленниками, пользовались покровительством Петра.

Тяжелые государственные повинности и налоги, гнет и произвол помещиков вызывали крестьянские волнения.

К концу царствования Петра крестьянство было совершенно разорено. Накопились огромные недоимки, и крестьяне уплатить их были не в состоянии. Из-за податей и поборов, из-за тяжелых повинностей, из-за рекрутчины, оброков и помещичьей барщины разорялись и опустошались целые области. Крестьяне погибали на войне, вымирали от голода и эпидемий, гибли от непосильной работы на прокладке дорог и каналов, на строительстве городов и крепостей, в рудниках и на заводах. Многие бросали родные места и спасались бегством.

Уходили в Башкирию, Сибирь, на Дон, на Яик, на север.

Страшной тяготой легла на плечи народа созданная его трудом и потом Российская империя.

Реформа государственных учреждении, армии и флота

Уже нарвское поражение, как мы видели, заставило Петра приняться за преобразование государственных учреждений. С течением времени выявилась необходимость дальнейших преобразований.

Постепенно прекратила свою деятельность Боярская дума, которую Петр назвал было «консилией». Хотя бояре уже не «сидели вверху о делах», как в XVII в., а съезжались в «консилию», но Петр не очень-то высоко ценил это отмирающее учреждение и все меньше считался с ним. Чего стоит один указ 1707 г., которым боярской «консилии» предписывалось вести протоколы заседаний, которые должны были быть подписаны всеми ее членами, «ибо сим всякого дурость явлена будет!».

Неудивительно, что Петр и его сподвижники были озабочены преобразованием русских государственных учреждений и даже ездили за границу, чтобы ознакомиться с государственными учреждениями европейских стран. Старые московские Приказы заменялись канцеляриями. Боярская «консилия» отмирала. Настал, наконец, и час ее кончины.

22 февраля 1711 г., отправляясь в Прутский поход, Петр оставил вместо себя комиссию в составе девяти человек, которую назвал Правительствующим Сенатом. Сенат, по мысли Петра, был создан не только как временное учреждение, но и как постоянно функционирующий высший правительственный орган. Отсюда и его название «Правительствующий». Сенат должен был ведать финансами, торговлей, заботиться об увеличении доходов, следить за действиями высших чиновников и учреждений, наблюдать за судопроизводством, а также разрабатывать проекты новых законов, которые должны были поступать на утверждение царя.

Сенаторами были назначены Мусин-Пушкин, Стрешнев, Голицын, Долгорукий, Племянников, Волконский, Самарин, Апухтин, Мельницкий, а обер-секретарем Сената — Анисим Щукин. «Сенату, — писал Петр, — всяк да будет послушен так, как нам самому».

Но и господам сенаторам Петр не очень-то доверял. Присмотр за ними был поручен сначала генерал-ревизору Василию Никитичу Зотову (сыну первого учителя царя), а затем — обер-секретарю Сената Щукину. Однако Щукин благодаря своим двойным обязанностям оказался в двусмысленном положении: как начальник канцелярии Сената он подчинялся сенаторам, над которыми ему был поручен надзор.

Убедившись в непригодности Щукина для этой цели, Петр установил постоянные дежурства обер-офицеров гвардии на заседаниях Сената. Петр привык полагаться прежде всего на свою гвардию, выпестованную им в Преображенском. Гвардейцам, приставленным надзирать за деятельностью высшего правительственного учреждения России, Петр наказывал: «А ежели кто из сенаторов станет браниться или невежливо поступать, то такого арестовать и отвесть в крепость».

Наконец, в 1722 г. надзор за Сенатом стал осуществлять генерал-прокурор Павел Иванович Ягужинский — «око государево». Генерал-прокурор назначал прокуроров, обязанностью которых был надзор за чиновниками и деятельностью учреждений. С 1722 г. при Сенате была учреждена должность генерал-рекетмейстера, которому подавались жалобы на чиновников. При Сенате же действовали генерал-фискал и обер-фискал, которым были подчинены провинциальные и городские фискалы. Они следили за злоупотреблениями чиновников и главным образом за взяточничеством. Но искоренить взяточничество в чиновничье-дворянском государстве было невозможно. Сам обер-фискал Нестеров был публично казнен за взятку.

Петр во время своих частых отлучек оживленно переписывался с «Господами Сенат», как именовал он созданное им высшее правительственное учреждение. Петр внимательно следил за деятельностью сенаторов, требовал от них скорейшего рассмотрения дел и проверки выполнения сенатских указов. Царь помогал сенаторам, но и распекал их за «дела, смеха достойные», жестоко бранил за взяточничество.

Петр писал об обязанностях Сената: «Никому в Сенате не позволяется разговор иметь о посторонних делах, которые не касаются службы нашей, тем менее заниматься бездельными разговорами или шутками, понеже Сенат собирается вместо присутствия его величия собственной персоны».

Создание верховного управления нового типа вызвало необходимость дальнейших преобразований. В 1718 г. были уничтожены Приказы и канцелярии и вместо них учреждены коллегии. Коллегиальное управление привлекало Петра тем, что в «коллегиумах» все дела решаются «сообща», так как «все лучшее устроение через советы бывает». Петр сравнивал «коллегиумы» с часами, в которых колеса взаимно приводят в движение друг друга.

Тремя важнейшими были коллегии: Иностранных дел, Воинская и Адмиралтейская. Затем следовали коллегии, ведавшие финансами страны: Штатс-контор-коллегия, ведавшая расходами; Камер-коллегия, ведавшая сбором доходов; для надзора за ними была учреждена Ревизион-коллегия. Промышленностью ведала Мануфактур-коллегия, горным делом — Берг-коллегия, торговля находилась в ведении Коммерц-коллегии. Судом ведала Юстиц-коллегия, поместными делами — Вотчинная коллегия.

Во главе коллегии стояли президент и вице-президент. В коллегии заседали советники и асессоры. При каждой коллегии была учреждена канцелярия, скрипели перьями секретарь, актуариус, канцеляристы, копиисты. Коллегии возглавлялись близкими Петру людьми. Так, например, Воинскую коллегию возглавлял Меншиков, Адмиралтейскую — Апраксин, Иностранных дел — Головкин, Берг- и Мануфактур-коллегию — Брюс. Президенты коллегий вначале были введены в состав Сената, но так как Сенат должен был осуществлять верховный надзор за деятельностью коллегий, то Петр впоследствии вывел президентов коллегий (кроме троих) из состава Сената.

На правах коллегии действовали также: главный магистрат, управлявший городовыми магистратами, которые были учреждены вместо прежних земских изб и ведали делами торгово-промышленного населения городов, и Синод — высшее правительственное учреждение, ведавшее делами церкви.

Петр превратил в чиновничью канцелярию управление церковью, видя недружелюбное отношение к своим преобразованиям со стороны духовенства. После смерти патриарха Адриана (в 1700 г.) царь оставил патриаршее место незамещенным (был лишь «местоблюститель» — Стефан Яворский), а в 1721 г. вовсе отменил патриаршество, учредив Синод во главе с президентом.

«Духовный регламент» был написан образованным епископом Феофаном Прокоповичем и отредактирован самим Петром. Первым президентом Синода был Яворский. По смерти его Петр не назначил ему преемника, а установил для надзора за деятельностью Синода должность обер-прокурора.

Так было создано верховное управление дворянско-чиновничьей империи Петра. Появилась огромная армия чиновников дворянского и недворянского происхождения, которая стала играть большую роль в управлении страной. Так создавались высшие звенья чиновной машины петровского абсолютизма.

Для укрепления дворянско-чиновничьей власти, для удержания народа в повиновении нужно было создать и новое областное управление. Еще в 1708 г. Петр учредил 8 губерний: Московскую, Петербургскую, Киевскую, Смоленскую, Архангельскую, Казанскую, Азовскую и Сибирскую. Затем были учреждены еще 3 губернии: Нижегородская, Астраханская и Рижская, а прежняя Смоленская губерния была упразднена. Во главе губернии стоял губернатор. В руках его была не только гражданская, но и военная власть, так как он располагал воинскими частями. Губернатора замещал вице-губернатор. Судебными делами ведал ландрихтер, а сбором хлебных запасов — обер-провиантмейстер. В 1713 г. при губернаторе был учрежден совет («Консилия») из выборных от местных дворян. Эти выборные назывались ландратами. На деле, правда, ландраты выбирались редко и влияния на губернатора не имели. В 1719 г. в губернии был учрежден надворный суд, а должность ландрихтера уничтожена.

Во главе губерний стояли люди, близкие к Петру: Ментиков, Апраксин, Голицын, Стрешнев. Петр держал их в «ежовых рукавицах». За недосылку рекрутов губернаторы подвергались штрафу (по рублю за человека). Царь грозил губернаторам, что за нерадивость они будут наказаны, «яко изменники и предатели отечества».

Мы уже видели в Сенате петровских гвардейцев, приставленных надзирать за правителями Российской империи. В губерниях мы видим все тех же всесильных гвардейцев, которым Петр поручал «быть» при губернаторах и «непрестанно им докучать и побуждать их в сборе денег». А лейб-гвардии поручик Карабанов даже был однажды отправлен в Киев с приказом: все губернские власти «сковать за ноги и на шею положить цепь».

В 1719 г. деление России на 11 громадных губерний, которыми было трудно управлять, заменяется делением на 50 провинций. Во главе провинций стояли воеводы, назначаемые часто из местных дворян. Воевода возглавлял земскую канцелярию. Сбором доходов ведали земский камерир и рентмейстер, а сбором хлебных запасов — провиантмейстер. Леса были в ведении вальдмейстера.

Провинция делилась на дистрикты, которыми управляли комиссары из местных дворян. После введения подушной подати по всей России были расквартированы войска. Появились полковые дистрикты, которые должны были следить за сбором податей и подавлять волнения крестьян.

Царь, однако, не был удовлетворен деятельностью созданных им верховных и областных учреждений. Петру постоянно приходилось бороться с «неправдой» и «дуростью» (т. е. злоупотреблениями и головотяпством), которых, как он заметил однажды, «нигде в свете так нет, как у нас было, а отчасти и есть и зело тщатся всякие мины чинить под фортецию правды».

В одном из указов царь писал, что если начальник станет «лакомства ради грешить» — брать взятки и вымогать, то из страха, что подчиненные его выдадут, он и их привлечет к взяточничеству, а тогда уж ни за какие преступления не сможет их наказывать и сам окажется в зависимости от своих подчиненных, «отчего государству может быть не точию бедство, но и конечное падение».

Однако ни «кривду», ни «волокиту» Петру искоренить не удалось. Петр повесил сибирского губернатора Гагарина, колесовал обер-фискала Нестерова, приговорил к смертной казни (но помиловал на эшафоте и сослал в Сибирь) вице-канцлера Шафирова, отдал под суд асессора коллегии иностранных дел Курбатова, не раз «учил» Меншикова своей знаменитой дубинкой. Но все-таки очистить от скверны авгиевы конюшни чиновничьей державы не мог даже такой геркулес, как Петр. Как-то в гневе Петр сказал Ягужинскому: «Напиши указ, что всякий вор, который украдет настолько, чего веревка стоит, без замедления должен быть повешен». Ягужинский ответил: «Всемилостивейший государь, разве хочешь ты остаться императором один, без подданных? Все мы воруем, только один больше и приметнее другого».

Борьба Петра за «правду» зачастую приносила и прямой вред, ибо Петр поощрял доносы, а по доносам нередко подвергались жестокому наказанию невинные, между тем как виновные, выступая в роли доносчиков, избегали наказания.

Петр понимал несовершенство созданных им учреждений и незадолго до своей кончины мечтал о создании особой коллегии, которая занималась бы улучшением государственного управления. Но чиновничье-крепостническое государство Петра не могло быть иным, чем было.

Кроме того, введение учреждений европейского типа не всегда соответствовало потребностям Русского государства. Механическое перенесение на русскую почву иноземных учреждений без учета русской действительности приводило к тому, что неудовлетворенный деятельностью этих учреждений, Петр их совершенствовал, вводил новые, нагромождал одну канцелярию на другую, удорожая и без того дорого стоивший государственный аппарат, создавал сложную бюрократическую машину, носился с разнообразными «прожектами».

С именем Петра, как мы уже знаем, связано также создание регулярной русской армии, основанной на началах рекрутской повинности. К 1725 г., не считая гвардии, в России было 126 кавалерийских и пехотных полков. К ним следует прибавить 100 тысяч нерегулярной конницы — казаков и калмыков.

К концу царствования Петра Россия обладала и мощным флотом, насчитывающим 48 больших линейных парусных кораблей и 787 галер с 28 тысячами матросов, навербованных главным образом из крестьян-поморов и жителей сел, расположенных по берегам больших рек.

Создание централизованного государственного аппарата, регулярной армии и флота имело положительное значение. Оно помогло защитить территорию Русского национального государства и обеспечило независимое существование русского народа.

Но вместе с тем государство Петра было крепостническим. Оно держало народ в угнетении и невежестве. Содержание дорого стоивших государственных учреждений всей своей тяжестью ложилось на плечи народа. Вымогательства, взяточничество, произвол «сильных людей» и волокита сохранялись и процветали, несмотря на то, что Петр деятельно боролся с ними. Злоупотребления проистекали из самого существа военно-чиновничьего государства.

Вот почему подчас сдавала железная воля Петра, и он жаловался, что не имеет помощников. Вот почему Петр с горечью признавался, что «дожил… до своих Тюреннов, но Сюллия еще у себя не вижу».

Крепостнической была и армия Петра. Помещики часто пользовались «рекрутчиной» для того, чтобы сдавать в солдаты неугодных им «озоровавших» крестьян. Насилие и жестокость сопровождали каждый рекрутский набор. Плакали жены, матери, дети, провожая своих мужей, сыновей и отцов на «службу царскую». Плакали, как по покойникам. Создался даже особый вид народного эпоса — «рекрутские плачи», повествующие о том, как молодой рекрут «зубы рвет, в службу царскую нейдет». Шли служить «на вечно», не рассчитывая вернуться домой: солдатская служба была фактически пожизненной. За малейшую провинность наказывали солдат нещадно. Кормили их зачастую плохо. Бегство из армии было распространенным явлением.

Тем не менее преобразования Петра были шагом вперед в развитии Русского государства. Они превратили отсталую Московскую Русь с ее Боярской думой и приказами, воеводами и дьяками, с ее войском, сражавшимся «стародедовским обычаем», в Российскую империю с Сенатом и коллегиями, губерниями и дистриктами, с сенаторами, тайными и статскими советниками, генерал-фельдмаршалами и адмиралами, с сильнейшей в Европе армией и мощным флотом.

Развитие торговли и промышленности

Петр уделял торговле особенное внимание. Он считал, что «торговля — верховная обладательница судьбы рода человеческого».

Реформы и завоевания Петра привели к расширению внутренней и внешней торговли России. Повсюду росли «ярманки», «гостиные дворы», биржи, торговые пристани, прокладывались каналы. Еще в 1698 г. была сделана попытка прорыть канал между Доном и Волгой. В 1709 г. Вышневолоцкий канал соединил Волгу с Невой. В 1718 г. начали постройку обходного канала вокруг бурного Ладожского озера. Учреждена была особая Коммерц-коллегия, ведавшая русской торговлей.

Поощряя торговлю, особенно торговлю «складом» (компаниями), Петр предоставлял купечеству огромные ссуды. Так, например, компания Апраксиных получила 40 тысяч рублей, Докучаев — 30 тысяч.

Главным городом, через который шла торговля с Европой, стал Петербург. В навигацию 1722 г. в петербургском порту побывало 116 иностранных купеческих судов, а в 1725 г. в устье Невы бросили якорь уже 914 торговых кораблей.

Для получения сведений о внешнем рынке и для развития внешней торговли в крупных городах Европы были открыты русские консульства. Ежегодно для изучения торгового дела и коммерческих наук в Италию и Голландию ездило на казенный счет по 12–15 молодых купцов из Архангельска и Москвы.

Расширились и торговые связи с Востоком. Петр заключил выгодный торговый договор с Персией, развернулась торговля с Китаем через Кяхту, возобновилась ранее прерванная походами Бековича-Черкасского торговля со Средней Азией.

Заботясь о расширении внешней торговли России, Петр стремился к тому, чтобы вывоз русских товаров за границу превышал ввоз иностранных товаров в Россию. Для сокращения ввоза в Россию иностранные товары были в 1724 г. обложены высокими пошлинами, составлявшими 37,5 % стоимости товаров.

Усилия Петра привели к тому, что вывоз значительно превысил ввоз. Под конец царствования Петра русский ввоз составлял 2 миллиона 100 тысяч рублей, вывоз — 4 миллиона 200 тысяч рублей, т. е. ровно в 2 раза больше.

Петровская экономическая политика преследовала цель — накопление внутри страны драгоценных металлов. Эти средства предназначались для решения основной задачи отечественного хозяйства — создания в России промышленности, без которой не могли обойтись русская армия и русский флот, нуждавшиеся в пушках и парусах, в сукне и железе, в лесе и меди.

В России XVII в. уже существовали крупные промышленные предприятия, но они не могли удовлетворить потребности страны в промышленных изделиях. Слабое развитие промышленности в России приводило к тому, что она находилась в зависимости от Запада.

Между тем Петр имел ясное представление о природных богатствах России. «Наше Российское государство пред многими иными землями преизобилует и потребными металлами и минералами благословенно есть, которые до нынешнего времени без всякого прилежания искали», — писал он.

Петр хотел, чтобы «божие благословение под землей втуне не оставалось». Как рачительный хозяин, Петр принялся служить своей Родине на поприще торговли и промышленности с тем прилежанием и с той настойчивостью, с какими он служил ей и на других поприщах.

Во всех концы необъятной страны всех чинов людям летели его письма и грамоты то с советом, то с приказом, то грозные, то ободряющие. «И указал великий государь» искать железную и медную руду, серебро и свинец, заводить заводы, посылать «рудознатцев» на Урал и в Забайкалье, на далекие Зерентуй и Шилку, лить железо и чугун, ткать полотно и парусину, сучить канаты для кораблей.

Побуждая «торговых людей» вложить свои капиталы в промышленное производство, Петр заботился о том, «дабы ласково им в том деле промышлять было». Он приказывал своим вельможам и чиновникам всячески промышленникам «вспомогать наставлением, машинами и всякими способами», чтобы «видя государеву милость, всяких чинов и народов люди с вящей охотой и безопасно в компании вступали».

Купцы, строившие заводы и фабрики, получали ссуды, льготы и монополии. Так благодаря покровительству Петра стал крупнейшим уральским заводчиком бывший тульский кузнец Никита Демидов. Так разбогател владелец многих заводов Баташев.

Но, зная косность русских «торговых людей», стремившихся заниматься торгом по-старинке, Петр для создания промышленности вынужден был прибегнуть не только к поощрительным, но и к принудительным мерам. «Хотя что добро и надобно, а новое дело, — писал он, — то наши люди без принуждения не сделают».

Прошло уже много времени с той поры, как заработали первые петровские заводы, уже действовала Мануфактур-коллегия, уже многому научились благодаря царю Петру русские промышленные люди, а Петр все еще вынужден был предписывать Мануфактур-коллегии, чтобы с предпринимателями действовали «не предложением одним, но и принуждением».

Так, например, в 1712 г. Петр основал казенные суконные фабрики, ибо заветной мечтой его было «не покупать мундиру заморского». Эти фабрики затем было предложено отдать компании торговых людей, «а буде волею не похотят, хотя в неволю».

Петр подчинял производство строго установленным правилам, требовал определенного качества изделий, вмешивался в способы производства. Такую же опеку правительство установило и по отношению к ремеслу и кустарной промышленности (так, например, Петр требовал от кожевников обработки кожи ворванью, указал ткать полотно определенной ширины).

Покровительствуя развитию отечественной промышленности, Петр не останавливался перед тем, чтобы запретить ввоз в Россию таких товаров, которые стали выделываться на русских заводах. Так, сенатским указом в 1721 г. был запрещен ввоз сахара, который стал производиться на заводе Вестова.

Создание и рост многих предприятий были вызваны главным образом нуждами войны. В связи с азовскими походами и строительством воронежского флота был расширен Боринский железоделательный завод, были построены у Воронежской верфи Липецкий (доменный) и Кузьминский (молотовый) заводы. В Тульском железоделательном округе были основаны пять новых заводов. На Оке выросли Дугненский (доменный) и Мсньшевский (орудийный) заводы. В начале Северной войны Петр обратил особое внимание на деятельность олонецких заводов. Возник Петровский завод (Петрозаводск), Повенецкий, Кончезерский и др. К ним было приписано для заготовки дров и угля 12 тысяч крестьянских дворов. Заводы должны были лить и ковать пушки и якоря. Затем были основаны Пушечный двор в Петербурге, Сестрорецкий завод, где выделывали пушки, ружья, якоря, гвозди, проволоку. На Сестрорецком заводе работало 629 человек.

Начали добывать и обрабатывать железную руду на Урале. Посланный на Урал Андрей Виниус писал: «Та магнитная руда, — сказали опытчики, — такова богата, что из ста фунтов руды выходит тридцать или сорок фунтов самого доброго железа». Из Голландии, где производилось исследование уральской руды, сообщали, что железо такое, что «лутче быть не возможно». Мастера считали русское железо «лучше шведского».

Еще в 1697 г. на Урале началась закладка огромного Невьянского завода — первенца уральской промышленности. Затем железоделательные заводы стали возникать один за другим: Каменский, Уктусский, Алапаевский, Екатеринбургский. С 1712 г. на Урале появляются медеплавильные заводы. В 1725 г. число уральских заводов доходит до одиннадцати. Уже в 1718 г. на русских заводах было выплавлено более шести с половиной миллионов пудов чугуна и несколько тысяч пудов чистой меди (13 % было выплавлено казенными заводами, а 87 % — частными, что свидетельствует о создании благоприятных условий для промышленного развития в России).

На Нерчинских заводах в Сибири добывали свинец и серебро.

Для снабжения армии и флота, для продажи на внутреннем рынке и вывоза за границу были основаны 15 суконных и шерстяных, 11 полотняных и парусных, 14 кожевенных, 9 шелковых, 6 бумажных, много пороховых, канатных и ряд других мануфактур.

Всего к концу царствования Петра в России действовало 221 промышленное предприятие, из них 86 металлургических, металлообрабатывающих, оружейных, пушечных и т. п. предприятий, причем свыше 40 железоделательных, чугунолитейных и медеплавильных заводов были очень крупными.

Из этих 221 предприятия только 21 было основано до Петра и продолжало действовать при нем. Кроме того, ряд предприятий, возникших в 1726–1730 г., проектировался еще при Петре.

По правильному замечанию В. О. Ключевского на современников-наблюдателей деятельность Петра в области народного хозяйства производила большое впечатление. «Россия представлялась им как бы одним заводом; повсюду извлекались из недр земных сокрытые дотоле сокровища, повсюду слышен был стук молотков и топоров; отовсюду текли туда ученые и всяких званий мастера с книгами, инструментами, машинами, и при всех этих работах виден был сам монарх, как мастер и указатель».

Петр понимал нужды отсталой в промышленном отношении России. Он видел то, что сокрыто было от взоров его современников. Так, он предсказывал великое промышленное будущее ковыльной донецкой степи и о найденном там каменном угле говорил, что «сей минерал если не нам, то нашим потомкам пригодится».

Однако не все, созданное Петром, вытекало из естественного развития производительных сил России, не все, возникшее по его повелению или совету, оказывалось прочным и жизнеспособным. Некоторые из основанных при Петре промышленных предприятий оказались тепличными растениями, которые существовали лишь за счет субсидий из казны и скоро захирели. Так, например, закрылась шелковая мануфактура «птенцов гнезда Петрова» Шафирова, Толстого и Меншикова. Но Петр своим практическим умом понимал, что без «приневоливания», без субсидий и льгот, неизбежно предрасполагающих к появлению дутых предприятий, промышленности в отсталой сельскохозяйственной стране не создать.

Развивались также и ремесла, и кустарные промыслы. Появились промыслы, обслуживавшие крупную промышленность (например, производство основы для сукон и бичевы для канатных фабрик). Для ремесленников введены были цехи, которые выбирали старост, следивших за качеством товаров. У цеховых мастеров были ученики, обучавшиеся семь лет.

Бурно растущая промышленность предъявляла большой спрос на рабочую силу. Первое время к петровским заводам и мануфактурам прикрепляли всевозможного рода «гулящий люд», «татей», «мошенников», «винных баб и девок», «колодников», беглых солдат и нищих. Завод в петровские времена в сущности представлял собой род тюрьмы или в лучшем случае заведения для «исправления» «винных людей». Но такого рода «работный люд», конечно, не мог содействовать развитию производительности предприятий. Число же «вольных» людей, нанимавшихся на заводы, было невелико. Чаще всего «вольные» «работные» люди вербовались из числа крепостных крестьян, отпущенных на оброк и уходивших на отхожий промысел, и из разорившихся посадских людей. Обычно при найме «вольных» начинались большие затруднения — не хватало «охочих».

И в крепостнической стране вышли из создавшегося затруднения чисто крепостническим образом. Началось использование рабочей силы народа в принудительном порядке. К 11 уральским заводам Петр прикрепил 25 тысяч казенных крестьян, к олонецким — 12 тысяч. Часто приписывались к заводам казенные крестьяне из отдаленных мест. Они должны были работать на заводах бо́льшую часть года, тратя еще много времени на дорогу. Позднее они почти все время проводили на заводе, получая лишь на короткий срок отпуск для сельскохозяйственных работ. «Приписные» крестьяне находились в чрезвычайно тяжелом положении.

Указом 1721 г. промышленникам и купцам разрешено было покупать для своих предприятий крепостных крестьян. Эти крестьяне получили название «посессионных». Они считались «крепкими» не владельцу, а заводу; завод, а не купец, был их хозяином, и их можно было продать только вместе с заводом. Идя навстречу купцам-предпринимателям, Петр, однако, подчеркивал, что они не дворяне и крепостными крестьянами владеть не могут.

На крупных предприятиях начиная с 1711 г. учреждались ремесленные школы. Сыновья «церковников» и «мастеровых людей» шли «в учение к мастерам разных дел». При уральских горных заводах существовали школы «рудознатцев», литейщиков и других мастеров. Каждый иноземный мастер, работавший на русском заводе, должен был обучить нескольких русских людей.

Батоги, кандалы, каленое железо ждали строптивых. Наготове стояли заводские воинские команды. Слабые гибли сотнями от изнурительной работы и заразных болезней. Спасались бегством в Сибирь, на вольный Яик, на север, в тайгу.

Начались первые волнения «работного люда». В 1715 г. поднялись крестьяне Ребольского погоста, приписанные к Олонецким заводам, и их пришлось усмирять войсками. В 20-х годах заволновался и забастовал «работный люд» «Суконного двора» в Москве, где работало семьсот тридцать человек. В 1724 г. возмущение охватило приписных крестьян липецких и кузьминских заводов.

«Работный люд» того времени почти ничем не отличался от крестьянства, а стихийные волнения «работного люда» — от стихийных крестьянских восстаний.

Заботясь о развитии производительных сил страны, правительство Петра способствовало также улучшению сельского хозяйства. Особым указом была введена уборка хлеба косами вместо стародедовской жатвы серпами. Распространялись новые культуры: виноград, лекарственные травы, табак. Разводились новые породы скота: овцы-мериносы, холмогорский рогатый скот.

В 1715 г. правительство издало особый указ для поощрения посева льна и пенькового промысла. Для надзора за лесами введены были вальдмейстеры, и была основана школа лесничих. В 1723 г. учредили особую контору «для наблюдения за хлебопашеством и продовольствием народа хлебом во время неурожаев».

Однако в области земледелия и скотоводства слабее действовала такая мощная пружина развития народного хозяйства, как нужды армии и флота. Кроме того, не надо забывать, что основой производства оставался подневольный труд крестьянина на маленьком участке земли. Поэтому преобразовательная деятельность Петра в области земледелия и скотоводства была гораздо менее успешна, нежели в промышленности.

Условия для роста промышленности и торговли были созданы ходом развития России еще в XVII в., но деятельность Петра дала мощный толчок, ускоривший этот рост. К концу царствования Петра промышленность и торговля выросли значительно. В общей массе русского вывоза изделия составляли уже 52 %, а сырье — только 48 %. Огромные прибыли поступали в карман купечеству, дворянству, шли в казну.

Подводя итоги своей деятельности, Петр говорил: «Не все ль неволей сделано, а уже за многое благодарение слышится, от чего уже плод произошел».

Основное значение деятельности Петра заключалось в том, что он стремился преодолеть вековую отсталость России. Но эта попытка не могла увенчаться полным успехом, так как насаждаемая Петром промышленность была крепостнической, не способной разрешить эту задачу, вследствие ограниченных возможностей самой феодальной системы.

Народные движения в начале XVIII в.

Мы уже видели, каково было положение народа при Петре. Крестьянство изнемогало под бременем поборов и повинностей. Тяжко жилось и ремесленному люду, также задавленному налогами и находившемуся в кабале у крупных купцов. Непосильный труд, нищенская плата, жестокие наказания вызывали недовольство «работных людей». Беглые крестьяне, «работные люди», солдаты и казаки со знаменами, копьями, пищалями, пистолетами и рогатинами бродили по русской земле. Недовольство нарастало. Восстания стали неизбежными.

В 1705 г. вспыхнуло восстание в Астрахани.

Астрахань начала XVIII в. была большим торгово-промышленным городом и важной крепостью, в которой стоял большой гарнизон из солдатских полков. Немало было здесь и стрельцов.

В бойкой торговой Астрахани постоянно жили и торговали бухарские, армянские и персидские купцы — «кызылбаши». Появлялись «заморские гости» и из далекой, сказочно богатой Индии. Здесь же процветали различные промыслы: рыболовный, соляной, селитряный и др. На пристанях и промыслах работал многочисленный беглый и гулящий «работный люд».

Начало XVIII в. ознаменовалось ухудшением положения астраханских солдат и стрельцов, посадских и «работных людей». Лучшие рыболовные участки были захвачены крупными купцами, монастырями и воеводами. Астраханский воевода Ржевский произвольно устанавливал налоги, и без того повышенные Петром. Брали с бань, с погребов, с пива, с браги. Почти в два раза был повышен налог на соль, что поставило под угрозу рыболовный промысел. Начался застой в промыслах и торговле. Промысловый и «работный люд» голодал. Привыкший к беспредельному произволу, грубый и жестокий, отрезавший бороды «с кровью», воевода Ржевский стал ненавистен всем «черным людям» Астрахани.

По городу ползли слухи о том, что царь Петр «подменен» и что новые бедствия должны обрушиться на Астрахань. И вот в ночь на 30 июня 1705 г. вспыхнуло восстание.

Спрятавшийся в курятнике воевода Ржевский был убит. С ним вместе было перебито триста «начальных людей» — офицеров, чиновников, иноземцев. Восставшие стрельцы и солдаты, посадские, промысловые и «работные люди», бурлаки и всякий «гулящий люд» избрали свое управление — «старшйну», в состав которой вошли Шелудяк, земский бурмистр Гаврила Ганчиков, стрелец Иван и купец Яков Носов.

Восставшие астраханцы подняли соседние города: Черный Яр, Красный Яр, Гурьев и Терский городок на Северном Кавказе.

Однако попытка поднять восстание среди донских казаков не удалась: астраханцы отправили своих доверенных людей не к верховьям Дона, где было много казачьей «голытьбы» из беглых, а на низовья — в Черкасск, где казацкие старшины, служившие правительству, арестовали астраханских посланцев.

Попытка астраханцев продвинуться вверх по Волге также встретила отпор: в сентябре отряд Андрея Хохлова был отброшен от Царицына. Не удалось пробиться к Астрахани и шедшему на соединение с повстанцами отряду восставших башкир во главе с Димейкой Ишкеевым.

Но весть об астраханском восстании пронеслась по всей стране. Волновался «черный люд» Москвы. В Москве подновляли стены, готовились к обороне, прятали ценности.

По приказу Петра на Астрахань двинулся подкупленный правительством калмыцкий хан Аюк со своей 20-тысячной конницей. Вскоре к стенам мятежной Астрахани подошли с несколькими полками Апраксин и Хованский.

Между тем в Астрахани начался раскол. Купцы и стрелецкая верхушка отошли от движения. Смещен был Ганчиков. Беглый и «гулящий люд», городские «низы», стрельцы и солдаты, во главе которых стояли казак Елисей Зиновьев, Иван Шелудяк, Прохор Носов и др., «раздуванили» имущество астраханской знати и намеревались захватить склады купцов. Купеческая верхушка, примкнувшая было к восстанию, отправила в Оршу к Петру посланцев с повинной. Купцы и духовенство во главе с митрополитом Самсоном открыто высказывали свои верноподданнические чувства. Раскол среди самих астраханцев облегчил подавление восстания.

В марте 1706 г. Шереметев и Аюк подошли к Астрахани. Пали Терки, Черный Яр, Красный Яр, Гурьев. После упорного сопротивления 12 марта восставшие астраханцы сдались. Начались казни…

Прошло лишь полтора года после подавления астраханского восстания, как поднялось восстание на Дону.

После завоевания Азова и появления регулярных войск в Азове, Троицком и Таганроге вольный Дон оказался между двух огней. Теперь царские воеводы угрожали ему и с севера — из Воронежа, и с юга — из Азова. Старинным казацким вольностям приходил конец. Кончалось то время, когда тихий Дон «У Москвы как жить не спрашивал». Царь Петр беспрерывно воевал и требовал от казаков постоянной службы. Тяжела была служба государева. И где только не белели кости лихих донцов!

Издавна тихий Дон давал приют и убежище всякому беглому люду, спасавшемуся от тяжких государевых поборов и повинностей, от притеснений воевод и приказных дьяков, от алчности и лютости бояр и дворян. Старый неписаный закон гласил: «С Дона выдачи нет».

В петровские времена приток беглых на Дон усилился, в верховьях Дона выросли городки «новопришлых» казаков. Здесь гуляла донская казацкая «голытьба».

Южные помещики жаловались, что в казачьих городках живут их беглые «людишки» и «холопы». Скоплением беглого и «гулящего» люда на Дону было обеспокоено и правительство.

И вот по царскому указу к верховьям Дона были посланы отряды для поимки и возвращения беглых: тысячи беглых угоняли на север. «Новопришлые» казаки почуяли беду. Царь нарушал старый закон — требовал, чтобы вольный Дон выдал свободолюбивых сынов своих.

Темной осенней ночью 9 октября 1707 г. на отряд гвардии майора князя Ю. В. Долгорукого, расположившийся у Шульгина-городка, напал со своими «голутвенными» казаками бывший бахмутский атаман, казак Трехизбянской станицы Кондратий Афанасьевич Булавин. Весь отряд Долгорукого был уничтожен.

Начался «сполох». На призыв Булавина откликнулся верхний Дон. «Прелестные письма» бахмутского атамана поднимали станицу за станицей. Но на реку Айдар, где действовал со своей казацкой «голытьбой» Булавин, уже спешил по приказу правительства черкасский атаман «всевеликого войска Донского» Лукьян Максимов со своими низовскими «дюжими» казаками. Передовые отряды Булавина были рассеяны. Сам Булавин отступил на реку Миус. Но восстание ширилось, и вскоре Сечь Запорожская слушала речи бахмутского атамана. Казацкие «дуки» отказались помочь «голутвенному» казачеству донскому, гетман Мазепа требовал у запорожцев выдачи «бунтовщика Кондратия Булавина», но запорожские «гультяи», «ирома» пошли с Булавиным на Дон. Их насчитывалось до трех тысяч человек[16]. Среди запорожских «гультяев» особенно выделяется отряд Тимофея Кардиака[17].

Восстание Булавина подняло не только казаков. Поднялись «работные люди» на воронежских верфях. Вслед за ними восстали воронежские и козловские крепостные крестьяне. Восставшие убивали помещиков и «начальных людей», выбирали на «казачьем кругу» атаманов и есаулов и шли на Дон, к Булавину.

С марта 1708 г. движение приобрело еще больший размах. Ставкой Булавина стал Пристанский городок на Хопре. На призыв Булавина не пахать государственной пашни, расправляться с помещиками, воеводами и «прибыльщиками» откликнулась вся юго-восточная окраина России. Поднялись тамбовские, борисоглебские, валуйские, поволжские крестьяне. На Дону полыхало зарево пожаров. Горели помещичьи дома и дворы, истреблялись «начальные люди».

Но в тылу у Булавина оставался Черкасск с его враждебной восставшим казацкой «старшйной»… Для того чтобы обезопасить себя с тыла, Булавин двинулся на Черкасск. Навстречу ему шли отряды атамана Максимова и полковника Васильева. 9 августа 1708 г. булавинцы и верные царю казаки сошлись на реке Лисковатке. Рядовое казачество из отряда Максимова перешло на сторону Булавина.

Встречаемый во всех станицах по пути хлебом-солью, Булавин 28 апреля 1708 г. подошел к Черкасску. После непродолжительных переговоров 1 мая черкасские казаки перешли на сторону восставших и сдали город Булавину. «Старшйна» была арестована. Через несколько дней арестованные во главе с Лукьяном Максимовым были казнены. 9 мая 1708 г. на войсковом кругу Булавин был избран атаманом «всевеликого войска Донского».

Захваченная в Черкасске царская казна была разделена между казацкой «голытьбой», беглыми и «гулящими людьми». По дешевой цене были распределены между «голытьбой» хлеб и соль. Но беглые и «гулящие люди» не были этим удовлетворены. Они требовали расправы с «низовскими» богатыми казаками и раздела их имущества.

Признавшее Булавина «низовское» казачество, озлобленное и напуганное поведением «голытьбы», замкнулось и ожидало лишь удобного случая, чтобы с ней разделаться.

Между тем Булавин потребовал приостановить наступление правительственных войск на Дон, угрожая уйти со всем войском донским к туркам, на Кубань. Продвижение правительственных войск к Черкасску было приостановлено.

Воспользовавшись этим, Булавин послал несколько отрядов «поднимать встань» в разных местах. Атаман Семен Драный двинулся к слободско-украинским казачьим полкам, Лоскут ушел под Воронеж, а на Волгу, захватив Царицын, вышли отряды «рулящих людей» Павлова и Некрасова.

Сам Булавин с запорожцами и донцами двинулся к Азову. Булавинцы разбили войско, высланное против них из крепости, но не выдержали огня крепостных и корабельных орудий и отступили.

Неудачей Булавина воспользовались низовские «дюжие» казаки. Заговорщики-казаки окружили домик в Черкасске, в котором жил Булавин. Атаман долго отстреливался. Видя, что сопротивление бесполезно и не желая живым отдать себя в руки озверевших врагов, Булавин пустил последнюю пулю себе в висок.

Так умер славный вождь народного восстания, казак Трехизбянской станицы Кондратий Булавин.

Еще 1 июля был разбит у Кривой Луки Семен Драный. Разгромлены были и запорожцы. Вскоре пали Бахмут и Черкасск. Казацкая «старшйна» на коленях, со склоненными знаменами просила прощения у князя Василия Долгорукого, начальствовавшего над войсками, посланными для усмирения восставших. Через некоторое время астраханский губернатор Петр Матвеевич Апраксин разбил повстанцев в Поволжье и взял после ожесточенного сопротивления занятый «гулящими людьми» Царицын. Отчаянно сопротивлялись отряды Никиты Голого, Некрасова и Павлова, но и они были разбиты у Паншина-городка Петром Ивановичем Хованским. Некрасов ушел со своими казаками на Кубань к туркам[18]. Никита Голый с остатками приверженцев продолжал борьбу против правительственных войск до ноября 1708 г. Наконец, окончательно разгромленный у станицы Решетовской, он едва спасся бегством с кучкой казаков.

Так покончено было с восстанием на Дону.

На Булавинское восстание откликнулись многие области русской земли. Волновалось слободско-украинское казачество в городках Острогожске и Коротояке. Шумело Запорожье. Поднималась Волга. Вспыхивали стихийные крестьянские восстания у Смоленска, Нижнего Новгорода, Киевщины. 43 уезда были охвачены крестьянскими восстаниями. Но все эти движения были стихийны, не были связаны друг с другом и поэтому не могли окончиться победой восставших.

Расправа с восставшими была очень жестокой. «Верховские» городки сжигались, мужское их население почти полностью истреблялось. Верховья Дона были включены в состав Воронежской провинции, и здесь установилось крепостное право. Донские казаки попали в полную зависимость от царя.

Третьим крупным восстанием петровских времен было восстание башкир в 1705–1711 гг.

В царствование Петра положение башкирского народа ухудшилось. Когда в предгорьях Урала возникли заводы, у башкир стали отбирать лучшие угодья и земли. Насильственное крещение башкир, тяжелая повинность, которую они должны были нести на лесных разработках, обилие налогов, угон лошадей — все это усиливало возмущение свободолюбивого народа.

Толчком к восстанию послужило появление в Башкирии царских «прибыльщиков», которые установили семьдесят два налога, в том числе налог… на черные и серые глаза! На черные — два алтына, на серые — восемь алтын.

Башкиры поднялись. К повстанцам, которыми предводительствовали Дюмей и Иман-Батыр, примкнула и башкирская знать, в том числе князья Алдар и Кусюм. Вскоре эти князья встали во главе восстания.

Алдар и Кусюм мечтали об образовании башкирского мусульманского государства, которое находилось бы под покровительством Турции и Крыма. Для переговоров с крымским ханом и турецким султаном был послан один из руководителей восстания — Мурат. На обратном пути Мурат поднял восстание на Северном Кавказе. Чеченцы осадили Терский Городок, но воевода Вельяминов отбил горцев, а захваченный им в плен Мурат был казнен.

Освободительное движение захватывало все новые народности. Восстали татары, мари, удмурты, чуваши. Башкирское восстание стало общенародным. Башкирская знать — батыры, мурзы и муллы испугались размаха движения и стали искать сближения с правительством. Хованский, действовавший со своим войском у Казани, вступил с ними в переговоры. В 1708 г. башкирская знать, в том числе Кусюм, отошла от освободительного движения.

После того еще долго продолжали действовать отдельные небольшие отряды повстанцев. К 1711 г. правительству удалось окончательно подавить восстание башкир.

Таковы были крупнейшие народные движения начала XVIII в. Крестьянство, казаки, угнетенные народы России поднимались против непосильных государственных поборов и повинностей, против притеснений и произвола царских воевод и чиновников, против того перенапряжения всех сил народа, которое стало обычным при Петре. Народ восставал против такого порядка, при котором с него сдирали три шкуры, — против самодержавного и крепостнического гнета, против национального угнетения.

Но эти восстания отнюдь не были направлены против петровских новшеств и преобразований. Восставшие не отстаивали реакционных московских порядков. Народные движения начала XVIII в. ни в коем случае нельзя сравнивать со стрелецкими восстаниями и с заговорами бояр против Петра.

Враги преобразований

Трудным делом было преобразование Русского государства. Чем больше крепла новая Россия, тем яростнее становились ее враги. Цепко держались за жизнь осколки старого, ветхозаветного. Льстивший царю в глаза и ненавидевший его втайне двуличный вельможа, вернувшись из дворца в свои хоромы, скинув с себя «иноземное обличье» и в сердцах сорвав парик, давал волю душившей его ярости. В монастырях злобно шептались ненавидевшие Петра и ненавистные ему, «поедавшие чужие труды» монахи, настоятели, игумены. «Юродивые» и нищие распространяли нелепые слухи о царе-самозванце, подмененном в «Стекольном» (Стокгольме). Творя двуперстное крестное знамение, московский купец-раскольник призывал громы небесные на царя-антихриста — Петра. В дебрях глухой северной тайги, в скитах сжигали себя раскольники. Заветной мечтой ревнителей старины было убийство царя.

Общим знаменем врагов петровских преобразований стал царевич Алексей Петрович, сын Петра от первой жены Евдокии Лопухиной, родившийся в 1690 г.

Петру, занятому в первые годы после женитьбы «марсовыми делами» да «нептуновыми потехами», а в последующие — войнами, поездками за границу, государственными делами, некогда было заниматься своим сыном. Алексей рос в тереме, воспитываемый мамками да матерью, поклонницей старозаветной московской жизни. Ограниченная, мелочная и злобная, но честолюбивая и властная недоброжелательница Петра, Евдокия не могла простить своему 17-летнему мужу ни его увлечений «потехами», ни его постоянных отлучек от семьи, не понимала и не разделяла его стремлений. Муж и жена не понимали друг друга. Петр искал друга — находил врага. Евдокия хотела старозаветной, размеренной жизни московской царицы, Петр «потчевал» ее «марсовыми делами» да «нептуновыми потехами». Разлад рос. Такие взаимоотношения между родителями не могли не отразиться на сыне. Алексей должен был стать на чью-то сторону, но отцу было не до него, а мать внушала мальчику неприязнь к отцу, к тем, кто его окружал, к его делам.

«К отцу моему непослушания и что не хотел того делать, что ему угодно, причина та, что с младенчества жил с мамою и с девками, где ничему иному не обучился, кроме избных забав, а больше научился ханжить, к чему я от натуры склонен», — признавался накануне смерти сам Алексей.

Когда ему исполнилось 6 лет, мамок сменил воспитатель Никифор Вяземский, человек ничтожный, которого не уважал и сам царевич, не раз впоследствии дравший своего дядьку за волосы.

Когда Евдокия Лопухина была пострижена в монахини, воспитанием Алексея стали ведать сестры Петра. В это время царевича окружали «кавалеры» — Вяземские (Никифор, Сергей, Лев, Петр), Нарышкины (Василий, Михаил, Алексей), Абрам Лопухин, попы Яков Игнатьев и Леонтий Меншиков — люди старомосковского склада, недоброжелатели Петра.

Петр приставил учителем и воспитателем к царевичу барона Гюйссена. Новый учитель стал было обучать царевича языкам, истории, географии, фортификации, артиллерии, навигации. Но Алексей не взлюбил учения, ибо оно ему «зело противно и чинил то с великой леностью, только чтобы время в том проходило, а охоты к тому не имел». Зато у него все больше росла охота «конверсацию иметь с попами и чернецами».

Враги петровских преобразований объединились вокруг царевича. Реакционные бояре и священники, сплотившиеся вокруг Алексея, составили настоящий кружок заговорщиков с «циферной азбукой» (шифром), прозвищами и т. д. Алексей продолжал поддерживать отношения со своей матерью, заключенной Петром в монастырь. В 1707 г. Алексей посетил Евдокию Федоровну. Петр узнал об этом свидании.

Петр неоднократно пытался направить Алексея на верный путь, заставить его отойти от «скверны», воспитать в нем государственного деятеля и достойного себе преемника. С этой целью он давал ему поручения, старался втянуть сына в свое большое дело, заинтересовать его, пробудить в нем полководца и государя.

В 1707–1708 гг. Алексей по поручению отца собирал хлеб и войска в Смоленске, ездил в Борисов и Минск, наблюдал за укреплением Московской фортеции, отсылал в Петербург шведских «полонянников». В 1709 г. он приводил полки к отцу в Сумы. Однако Алексей служил своему отцу и государю со все растущей неохотой и нерадивостью и заслужил упреки Петра. Письма отца к сыну и сына к отцу становились все реже, зато оживилась переписка царевича с друзьями.

Среди духовенства и боярства, окружавшего Алексея, открыто говорили о том, что смерть Петра явилась бы сущим благодеянием. Алексей вслух мечтал о том, как, став царем, он разрушит Петербург, отдаст море шведам, распустит армию, уничтожит флот, вернется к порядкам, заведенным дедом, зимой будет жить в Москве, а летом — в Ярославле.

Разлад отца с сыном рос. Петр с беспокойством следил за поведением Алексея.

Желая примирить Алексея со своим великим делом, со своими нововведениями, Петр в 1709 г. вызвал наследника за границу, в Дрезден, где повелевал ему жить «честно» и «прилежать больше к учению, и именно языкам, которые уже учишь, немецкий и французский, геометрии и фортификации, также отчасти и политических дел».

Но Алексей, как бы олицетворявший собой уходящую в прошлое старомосковскую Русь, в отличие от отца, любил богословие, священные книги, «деяния отцов церкви», схоластику и терпеть не мог положительные знания и науки, математику, черчение, артиллерию, фортификацию. Неразвитый и ленивый, но злобный Алексей трусливо, но упрямо шел против воли Петра, стремившегося воспитать наследника, который был бы достоин его. Алексей ссылался на то, что он «памяти весьма лишен и весьма силами умными и телесными от различных болезней ослаблен и не потребен стал к толикого народа правлению».

Стараясь сблизить сына с иноземцами, Петр еще в 1707 г. решил женить Алексея на немецкой принцессе Шарлотте Вольдфенбюттельской. Алексей встретился с Шарлоттой в 1710 г. в Шлакенберге и не взлюбил принцессу с первого же взгляда. Царевич просил предоставить ему возможность выбора между несколькими невестами, но Петр был непреклонен, и 14 октября 1711 г. в Торгау (Саксония) брак был заключен.

Супруги были чужими друг другу людьми. Шарлотта даже не знала русского языка. В 1715 г. у них родился сын Петр (будущий император Петр II), а через несколько дней Шарлотта умерла.

После смерти Шарлотты взаимоотношения между отцом и сыном обострились еще больше. «Не токмо дела воинские и прочие отца моего дела, но и самая его особа зело мне омерзела», — писал он об отце. Алексей ненавидел и боялся Петра. Являться к отцу, разговаривать с ним для Алексея было хуже каторги.

Когда он вернулся из-за границы и Петр хотел ему, как и всем молодым людям, учинить экзамен, царевич, чтобы избавиться от этой неприятной для него процедуры, выстрелил себе в руку из пистолета и опалил ее порохом.

Видя явное несочувствие сына своему делу, Петр решил объясниться с сыном прямо. Он вручил сыну письмо — «Объявление сыну моему», в котором требовал, чтобы Алексей изменил свое поведение, ибо «лучше будь чужой добрый, чем свой непотребный». Алексей ответил отказом от престола. Петр ему не поверил. Он понимал, что приверженное старине боярство будет считать Алексея законным наследником, а, вступив на престол, Алексей вернет старые порядки. Взоры царевича были обращены не в будущее, а в прошлое.

Петр попытался еще раз воздействовать на сына и написал ему второе письмо — «Последнее напоминание еще». В ответ Алексей просил разрешения ему уйти в монастырь. Но в искренность сына Петр снова не поверил и был прав. Приятель Алексея Кикин говорил царевичу: «Ведь клобук не прибит к голове, можно его и снять».

Когда же в 1716 г. Петр, находившийся в это время за границей, потребовал, чтобы царевич либо приехал к нему, либо шел в монастырь, угрожая в противном случае поступить с ним, как со «злодеем», Алексей поехал за границу, но не к Петру, а в Вену — просить помощи у императора против отца. Путь измены Родине был уже знаком Алексею — до этого он вел секретные переговоры с шведским министром Герцем.

Император Карл VI взял его под свое покровительство и предоставил ему приют в неаполитанском замке Сент-Эльмо, где Алексей поселился вместе со своей любовницей Ефросиньей. Сюда, в Неаполь прибыли посланные царем Александр Румянцев и Петр Толстой. Несмотря на страх, который царевич испытывал перед отцом, Толстому удалось уговорить его вернуться в Россию. В январе 1718 г. Алексей был уже в Москве, а 3 февраля произошло первое свидание отца с сыном.

Петр обещал Алексею «милость», если он назовет своих сообщников. Алексей назвал Кикина, Вяземского, царевну Марию Алексеевну. Арестовали Якова Игнатьева, Абрама Лопухина и др. Привлечена была к розыску и Евдокия Лопухина, и близкие к ней архиепископ Досифей и майор Глебов. Глебов после пытки кнутом, раскаленным железом и углями был посажен на кол. Кикин и Досифей были колесованы. Многих придворных дам били батогами. Вскоре начался допрос любовницы Алексея — Ефросиньи и, наконец, самого Алексея. В Петергофе Алексея и Ефросинью тайно допрашивал сам Петр. Царевич был заключен в Петропавловскую крепость. Уличенный Алексей показал, что «ежели бы бунтовщики меня когда-нибудь позвали», он бы возглавил заговор. Виновность царевича была установлена.

Петр тяжело переживал измену сына. В Петре боролись два человека — отец и государь. Алексей был его единственным сыном, плотью от плоти его, он был «свой», но «свой непотребный». Пощадить сына — значило пощадить государственного преступника, казнить преступника означало убить сына, пусть «непотребного», не оправдавшего надежд, принесшего Петру одни разочарования, но все же родного. Кто победит в Петре — царь или отец?

И победил царь.

Особая комиссия в составе 127 человек вынесла царевичу смертный приговор за то, что он «намерен был овладеть престолом через бунтовщиков, чрез чужестранную цесарскую помощь и иноземные войска, с разорением всего государства».

26 июня 1718 г. царевича Алексея не стало. Тело его лежало в Трубецком раскате Петропавловской крепости, в одном из казематов, куда он был заключен.

Мы не знаем обстоятельств смерти Алексея. Был ли приведен в исполнение приговор над царевичем, как и кем была совершена казнь, кто присутствовал при ней, умер ли царевич Алексей до исполнения приговора — все это неизвестно. Среди современников ходили слухи о том, что царевичу сам Петр отрубил голову, толковали о том, что ему открыли вены. Никто из современников не считал его смерть естественной. Правительственное сообщение гласило, что царевич скончался при чтении приговора от удара. Сохранилось письмо Александра Румянцева, из которого следует, что царевич Алексей был задушен подушками автором письма, Бутурлиным, Толстым и Ушаковым.

Устрялов, первым опубликовавший материал о деле Алексея Петровича, сообщает, что царевич скончался вследствие пыток, которым его подвергли в 8 часов утра 26 июня.

По странной иронии истории Петропавловская крепость, воздвигнутая Петром для того, чтобы «грозить шведам», никогда крепостью не была, а превратилась в тюрьму, первым заключенным которой стал сын ее основателя и строителя.

«Гнездо Петрово»

Нелегко было царю Петру совершать свои великие дела. Мы уже видели, какое противодействие встречал Петр среди близких к престолу боярских и дворянских кругов и даже в собственной семье. Нелегко было преодолеть косность русского дворянства. Недаром Иван Посошков говорил: «Наш монарх на гору еще самдесять тянет, а под гору миллионы тянут». Петр жаловался Екатерине: «Левшею не умею владеть, а в одной руке принужден держать шпагу и перо а помощников сколько, сама знаешь». Тем более заслуживают внимания те, кто, несмотря на трудности, по мере сил помогали Петру в его преобразованиях.

Сподвижниками Петра были люди различного происхождения. Его окружали и старинные боярские роды, правившие Русью еще в XVII в.: Долгорукие, Голицыны, Головины, Шереметевы, Бутурлины, Ромодановские. Среди «птенцов гнезда Петрова» было немало и новых людей из столичных дворянских родов: тут и знаменитый историк Василий Никитич Татищев; тут и искуснейший дипломат, «умнейшая голова в России» (как отозвался о нем французский посол Кампредон) граф Петр Толстой; тут и известный русский адмирал граф Апраксин, сват и друг царя, но тайный враг его преобразований и многие другие. Немало иноземцев стали влиятельными людьми и ближайшими соратниками Петра.

Чувствуя недостаток в деятельных, умных и преданных делу людях из дворянства и никогда, в отличие от своих предков, не придавая значения «породе», Петр приближал к себе людей и «из самого подлого рода».

Среди этих приближенных незнатного происхождения особенно выделяется торговавший в детстве пирожками сын придворного конюха Александр Данилович Меншиков — президент Военной коллегии, губернатор и «светлейший» князь. Высокого роста, худощавый, с красивым лицом, Меншиков сразу же обращал на себя внимание. Умный, деятельный, ловкий, отличавшийся ясностью речи и мысли, исключительно храбрый (стоит вспомнить его действия во время штурма Нотебурга, в битве на Неве, в Полтавской «баталии»), преданный царю Меншиков был ближайшим помощником преобразователя. Головокружительная карьера Меншикова от царского денщика до «светлейшего», его честолюбие многим очень не нравились, и «всесильного голиафа» (так называли «светлейшего») ненавидели и боялись. Полководец и государственный муж, Меншиков был вместе с тем любимым другом Петра. Петр души не чаял в своем «Алексашке», хотя не раз поколачивал его и грозил всеми карами за казнокрадство и взяточничество в мирное время и за грабеж во время войны. Возмущенный действиями Меншикова, Петр однажды писал Екатерине: «Меншиков в беззаконии зачат, во грехах родила мать его и в плутовстве скончает живот свой». И все-таки это был самый близкий Петру человек, правая рука Петра.

Среди «птенцов гнезда Петрова» было немало и других людей из сословия «ниже шляхества». Сын музыканта, в детстве пасший свиней, — впоследствии генерал-прокурор, буйный и сварливый Ягужинский. Крещеный еврей, сын пленного, «сиделец» в лавке — впоследствии посол и канцлер, умный и сдержанный Петр Шафиров. Бывший юнга португальского корабля — петербургский генерал-полицмейстер Девьер. Бывший дворецкий Шереметева — обер-инспектор московской ратуши, архангельский вице-губернатор Курбатов. В прошлом крестьянин — обер-фискал Нестеров. Посадский человек — обер-секретарь Макаров и многие другие.

Среди деятелей петровской поры особо стоит «прибыльщик» Иван Тихонович Посошков — ученый-самородок, ремесленник из крестьян, развивший в своей «Книге о скудости и богатстве» своеобразный замысел всестороннего переустройства Русского государства. Посошков выступал против помещиков, требуя перевода всех крестьян на положение государственных. Он обосновывал свое мнение тем, что «крестьянам помещики не вековые владельцы, того ради не весьма их берегут, а прямой их владелец Всероссийский Самодержец». Забота правительства, по мнению Посошкова, должна была быть направлена на разработку отечественных природных богатств. «Когда у нас разовьется собственная промышленность, тогда иноземцы будут к нам ласковее, прежнюю свою гордость всю отложат и за нами станут гоняться». Среди толпы царедворцев и близких царю людей, среди «птенцов гнезда Петрова» разной степени ума и предприимчивости, разных понятий о долге, честности, преданности делу, но, так или иначе, в меру сил своих и способностей помогавших царю «тянуть» Россию «на гору», выделяется величавая фигура самого Петра.

Петр I как воспитатель русского общества

Изучивший ряд наук, в совершенстве владевший «уметельными науками» — ремеслами, беспрестанно, как ни один государь в мире, разъезжавший по чужим странам, Петр острее, чем кто-либо из его современников — русских людей конца XVII и начала XVIII в., чувствовал отсталость России.

Невежество сочеталось в русской знати с нежеланием отходить от стародедовских обычаев как в большом, так и в мелочах. Русская знать не только боялась «наук» и «латинства», но не хотела сбросить с себя длинное и тяжелое старинное платье с рукавами до колен, остричь бороду и усы.

Для Петра же старорусская одежда и борода были признаком «ревнителя» старины, которую он так ненавидел. И Петр, вернувшись из-за границы в 1698 г., заставил русских людей остричь бороды, а если кто с ней не желал расстаться, то с тех царь приказал «имать по штидесят рублей с человека».

Особыми указами 1700–1701 гг. Петр установил ношение верхнего платья венгерского, саксонского и французского образца. Сапоги, башмаки и шапки вводились немецкие. Женщины же должны были носить все немецкое: платья, юбки, башмаки и шляпы.

Русские люди начали носить короткие камзолы и кафтаны, ботфорты, напудренные парики. С привычным платьем и бородой расставались неохотно. Но портным было запрещено шить одежду русского образца, купцам за торговлю русским платьем грозили кнутом и каторгой, а за ношение русского платья и бород штрафовали на улицах караульные. Был введен особый знак для тех, кто хотел носить бороду и заплатил налог: на железной дощечке изображена была борода и выбита надпись — «деньги взяты». Только духовенство и крестьян не трогали — им бороды оставили.

Петр боролся со всем старым и вводил все новое, не задумываясь над тем, нужно ли было упразднять это старое.

И если часть русского боярства упрямо держалась старины и в большом и в мелочах, то так же упрямо вводил новое и в крупном, и в ничтожном государь Петр Алексеевич, не пытаясь разобраться в том, целесообразны ли его «заморские» нововведения.

В самом деле, изменились ли образ мысли, натура и привычки какого-нибудь старого боярина Буйносова от того, что он остриг бороду и, кряхтя, отдуваясь и ворча, облачился в иноземное узкое платье? Ничем.

Петр до конца своей жизни так и не мог «очистить пшеницу от плевел» и, европеизируя Русь, вводил и то, что было необходимо для ее дальнейшего развития и укрепления, и то, что было бесполезно и чужеродно и вызывало законное недоумение и недовольство.

Недаром А. К. Толстой в своей шуточной «Истории государства Российского» писал о Петре, о его поездке за границу:

Засоряя иноземным русский быт и русский язык, Петр задал трудную задачу потомкам. В общественных верхах привились и иноземное платье, и «политес», и «заморское язычие» голландское, французское, немецкое, и очисткой русского языка должны были заниматься и Ломоносов, и Тредиаковский, и Сумароков, и Пушкин.

«Кашица», заваренная, по образному выражению А. К. Толстого, из «заморских круп» государем Петром Алексеевичем, так как свои крупы были «сорные», оказалась и «солона», и «крутенька», а расхлебывать ее пришлось «детушкам».

Петр, правда, говорил, что Западная Европа ему нужна на десять лет, а потом он повернется к ней спиной и провозгласит: «Да будет отныне в России все русское», но это были слова, мало вязавшиеся с действительностью.

Со времен Петра берет начало так иронически встреченное русским народом (о чем, как мы увидим дальше, говорит русское народное творчество) и так глубоко укоренившееся среди русской знати то самое «чужебесие», преклонение пред всем «иноземным», «заморским», против которого в царствование «Тишайшего» так ратовал верный сын славянства Юрий Крижанич.

Именно оно привело к тому, что все свое, русское казалось грубым, «варварским», «низким», а на все «заморское» взирали с обожанием; с отвращением относились к родному языку и заменили свою замечательную, богатую и красивую русскую речь «язычием» вначале голландско-немецким, потом французским; позволили приезжим чужестранцам сомнительного происхождения и с темной биографией, «заморским» и своим, «истинно-русским», как они сами себя называли, немцам из потомков остзейских баронов сесть на шею народу.

И если грозного царя Петра вся эта иноземная свора боялась и не решалась действовать открыто, то, когда на престоле оказались его бездарные преемники, «напасть немецкая» развернулась вовсю и своей деятельностью во всех порах Российского государства ввела режим страха и угрозы, безначалия и казнокрадства, насаждая культ преклонения перед всем иностранным.

С 1700 г. Петр ввел в России принятое в европейских странах летоисчисление «от рождения Христова» вместо летоисчисления «от сотворения мира», принятого в древней Руси. Новый год начинался теперь с 1 января, как во всем мире, а не с 1 сентября, как это было на Руси до реформы.

В 1703 г. сперва в Москве, а затем в Петербурге стала издаваться первая русская газета «Ведомости», которую редактировал сам Петр. Неудобный старый церковно-славянский шрифт Петр заменил своего же изобретения латинизированным шрифтом, которым, с небольшими изменениями, мы пользуемся сейчас. В 1710 г. этот гражданский шрифт был введен повсеместно.

С 1704 г. были установлены определенные правила градостроительства. В Москве, в Кремле и Китай-городе было разрешено строить только каменные дома. В Петербурге строились дома определенного образца. Введено было мощение улиц булыжником и уличное освещение.

В 1702 г. в Москве начала работать «Комидиальная деревянная храмина» — первый постоянный театр, где подвизалась выписанная из Данцига труппа Куншта. При труппе было театральное училище, где учились дети подьячих.

Петр настойчиво изменял быт дворянства и купечества. Внешне русские дворяне уже ничем не отличались от своих западноевропейских собратьев. Одевались они в иноземное платье, пудрили свои парики, в их языке было много иностранных слов и оборотов речи. В своем обращении друг с другом дворяне руководствовались трижды издававшейся по приказу Петра книгой «Приклады, како пишутся комплименты разные», в быту — книгой «Юности честное зерцало», где глубокомысленно советовалось: «Обрежь свои ногти, да не явится, якобы оные бархатом обшиты… Не хватай перьвой в блюдо и не жри, как свинья… Не сопи, когда яси… Ногами не мотай, не облизывай перстов, не грызи костей. Зубов ножом не чисти… Ешь, что перед тобой лежит, а инде не хватай… Над ествой не чавкай, как свинья, и головы не чеши… Часто чихать, сморкать и кашлять не пригоже… Около своей тарелки не делай забора из костей, корок хлеба и прочего».

26 ноября 1718 г. был обнародован указ об ассамблеях. «Ассамблеи, — говорилось в указе, — слово французское, которого на русском языке одним словом выразить невозможно, но обстоятельно сказать: вольное в котором доме собрание или съезд делается не для только забавы, но и для дела; ибо тут может друг друга видеть и о всякой нужде переговорить, также слышать, что где делается, при том же и забава. А каким образом оные ассамблеи отправлять: то определяется ниже сего пунктом». Далее следовали подробно разработанные правила устройства ассамблей.

Ассамблеи устраивали поочередно знатные люди. В одном зале танцевали, в других комнатах пили, курили, играли в шашки, шахматы, карты, вели деловые разговоры. Танцевали да упаду, пили тоже до упаду, особенно когда в дело вступал знаменитый «кубок большого орла» — огромный бокал, который должен был выпить провинившийся в нарушении ассамблейных правил. Часто этот бокал преподносил виновнику сам Петр — большой любитель ассамблей. Когда хмель ударял в дворянскую голову, наспех нанесенная позолота европейского «политеса» слетала, «благородные» дворяне валялись пьяные, ругались и дрались. Девицы и дамы, осовелые, тупо поглядывали по сторонам, не произнося ни слова, или танцевали так же молча и деловито, до полного изнеможения.

С таким же рвением, с каким он заставлял русских людей стричь бороды, надевать парики и камзолы и танцевать на ассамблеях, Петр старался приобщить русское общество к просвещению европейских стран.

Всюду, куда бы ни приезжал Петр, он прежде всего со свойственным ему страстным влечением ко всем отраслям знания знакомился с учеными, посещал академии, музеи, университеты, лаборатории, искал «раритеты», «монстры», «куриозите».

В Амстердаме он подружился с бургомистром Витзеном, географом и этнографом, и связь между ними не прекращалась и в дальнейшем. Немало различных «куриозите», минералов, рукописей получил Витзен от не забывавшего его русского царя. Здесь же Петр посетил кабинет знаменитого анатома, изобретателя способа сохранения анатомических препаратов — доктора Райша и очень интересовался его трудами.

В Лейдене Петр осматривал университет и знакомился с его анатомическим театром. В Дельфе Петр впервые заглянул в микроскоп, показанный ему Левенгуком. Заинтересовавшись ботаническими садами Амстердама, Петр завел собственную коллекцию.

В Англии Петр посетил Королевское общество, Оксфордский университет, монетный двор, директором которого был великий математик Исаак Ньютон, Гринвичскую обсерваторию, где беседовал с известным математиком и астрономом Раллеем.

В 1711 г. Петр познакомился с Лейбницем, который еще за несколько лет до того составил по просьбе царя докладную записку о развитии наук и просвещения в России.

Любя и ценя науку, Петр гордился избранием его в 1717 г. членом Французской Академии Наук. Он знал истинную цену; знаниям и был польщен подобной оценкой составленной им карты Каспийского моря.

Петр любил прежде всего точные науки, так как это были знания, приложимые в тех делах, которые его интересовали больше всего, — в артиллерии, кораблестроении, фортификации. Позднее Петр увлекся естественными науками, из которых его больше всего привлекли анатомия и лекарственная ботаника — знания, легко приложимые к делу.

Петр не был чужд и гуманитарным наукам, хотя и здесь он искал прежде всего пользу. Вот почему его больше всего привлекали юридические и политические науки, необходимые для государственного управления и суда, а также для воспитания подданных.

Заботой Петра о воспитании в его подданных любви к отечеству объясняется его интерес к исторической науке, редактирование им «Истории Свейской войны», его предписания о сборе летописей и грамот для составления отечественной истории. «Он усиленно занят был также составлением истории собственного царствования и в это дело вносил немало личного труда», — замечает академик М. М. Богословский.

Петр деятельно вводил науку в жизнь. Была отправлена экспедиция на север для отыскания северного пути в Индию. На восток готовилась экспедиция Беринга, которому было поручено выяснить, соединяется ли Азия с Америкой. В 1723 г. предполагалось отправить экспедицию в Индию через остров Мадагаскар. Составлялись первые карты природных богатств России, ее путей и дорог. В петровскую кунсткамеру собирались редкие вещи. В Сенат свозились жалованные грамоты и другие древние рукописи. Переводились и печатались книги по кораблестроению, артиллерии, фортификации, архитектуре, математике. При «навигацкой школе» в Москве была учреждена первая в России астрономическая обсерватория.

Были открыты инженерная и медицинская школы в Москве, Морская Академия в Петербурге, школа для подьячих, ремесленные школы при крупных предприятиях.

В 1705 г. в Москве на Покровке была основана «гимназия» ученого пастора Глюка, где учили географии, политике, латинскому, греческому, древнееврейскому, французскому, немецкому языкам, верховой езде, танцам. Среди учеников гимназии наряду с князем Барятинским и Бутурлиным учились дети солдат и посадских, получавшие от государства «жалование», размер которого зависел от успехов в учении. Существовала Славяно-греко-латинская академия в Москве, где обучались языкам, риторике, богословию.

Пытаясь ввести и более широкое народное обучение, Петр открывал в провинциальных городах так называемые «циферные» школы, где обучали письму, арифметике и географии. Но заставить родителей отдавать своих детей в эти школы было не так легко. Учителя, бывшие питомцы московской математической школы, приезжая на место, не находили учеников. Воеводы отправляли особые воинские команды набирать учеников, но посадские всячески старались уклониться от «циферной» повинности, боясь, что их дети, попав в школу, отвлекутся от ремесла и торговли.

Таким настроениям потакало духовенство. Правда, епископов заставляли открыть свои, епархиальные школы (к 1725 г. существовало 46 епархиальных школ), но духовенство не могло отрешиться от недоверия к светской науке.

Учеников, набранных в школу, держали, как в тюрьме, боясь побегов, которые случались неоднократно. Дисциплина была жестокая, палочная. Даже в дворянской Морской Академии в каждом классе во время занятий стояли отставные солдаты с хлыстами в руках, готовые в любое мгновение «навести порядок».

Грубо и жестоко искоренял Петр косность и отсталость в науке, в быту — изменял даже внешней облик русских людей, «не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства»[19].

Несмотря на сопротивление, которое оказывалось просветительной деятельности Петра, несмотря на косность и приверженность старине, школьное образование в России привилось и распространилось. Для учеников различных школ по приказу государя составлялись и печатались учебники и учебные пособия. Начало народному просвещению было положено.

При Петре развернулась деятельность первых русских ученых. Среди них особенно выделяются: первый русский писатель по вопросам народного хозяйства Иван Посошков, о котором мы уже говорили выше; математик Магницкий, написавший первый русский учебник по математике, по которому учился Ломоносов; переводчик, историк и астроном Копиевский; Скорняков-Писарев, которому принадлежит первое напечатанное на русском языке сочинение по механике; даровитый изобретатель, токарь, механик и писатель Нартов; историки, филологи, философы и физики братья Лихуды, Иоанникий и Софроний; филолог и историк Поликарпов; Макаров, кабинет-секретарь Петра, написавший под его редакцией «Историю Свейской войны», географ, краевед, историк и зодчий Ремезов; блестящий оратор и писатель, богослов, правовед, крупнейший общественный и церковный деятель, страстный поборник петровских реформ Феофан Прокопович; Василий Никитич Татищев, «отец русской истории», основатель государственных горных заводов на Урале и первых горнозаводских школ, дипломат и государственный деятель.

Нельзя забывать также имя Петра Васильевича Постникова, первого русского, получившего ученую степень. Падуанским университетом, в котором он воспитывался, Постникову была присуждена степень доктора философии и медицины. Впоследствии этот истинный ученый, ученый по призванию совершенствовался в Пражском и Лейденском университетах.

Бывший холоп Шереметева Курбатов замышлял учреждение в Петербурге и Москве «Академии свободных наук» по примеру европейских, а молодой «птенец гнезда Петрова» Федор Салтыков предлагал открыть во всех восьми русских губерниях «академии», т. е. университеты, и учредить при них особые библиотеки по образцу Кембриджской и Оксфордской.

Эти замыслы вскоре начали осуществляться. Перед самой смертью Петр подписал указ о создании Академии Наук, а при ней — университета и гимназии (открыты они были уже при Екатерине I).

Заслуга Петра в деле развития русской науки и просвещения заключалась в том, что он дал возможность шире развернуться гению русского народа, создал условия, при которых веками накопленные знания, опыт и народная мудрость могли дать больший эффект, так как были освобождены от мертвящей опеки церкви и богословия.

Петр развивал светскую науку, полезную стране, и поощрял смелые мысли и действия, если они, конечно, не противоречили интересам дворянского государства. Он шире открыл дорогу в науку людям из «породы» ниже «шляхетства». И его преобразования послужили величайшим толчком в развитии русской науки.

Полководческое и флотоводческое искусство Петра I

Петр Великий, воин по призванию, был широко образованным полководцем, прекрасно изучившим все отрасли современного ему военного искусства.

С детства он был частым посетителем Оружейной палаты, где его интересовали то «винтовальная пищаль», то «пищаль завесная», то двухствольное ружье. В тринадцать лет Петр уже прочитал «Книгу огнестрельную». В дальнейшем он прошел хорошую выучку и у русских военачальников — Головина и Ромодановского, и у генералов-иноземцев — Гордона и Менезиуса, в «потехах» изучил на опыте приемы воинского искусства.

Любя военное дело до самозабвения, «делая непрестанно экзерцицию», Петр, по словам А. А. Матвеева, «начав от барабанщичья чина, солдатские чины прямыми заслугами своими прошел». Только в 1691 г. царь надел на себя «сержантовский кафтан». В продолжение всего Азовского похода мы видим Петра «бомбардиром» и только в конце похода — «капитаном». Во время беломорского плавания 1694 г. Петр — скромный «шипгер» (шкипер) и только после Полтавской победы получает чин «адмирала», в котором однажды ему отказали.

Все свои чины Петр «заслужил», как любой из его военачальников.

Петр был настойчив, не терялся при первых неудачах, трезво оценивал положение и силы врага. Вера в себя, неизменное присутствие духа, неутомимая воля к обновлению во всем — от мундира до пушки, от порядка набора войск до приемов стратегии — все эти черты отличают Петра как великого полководца-преобразователя. Совершенствуя русское военное искусство, Петр исходил из воинского опыта народа и особенно высоко ценил ратное искусство Ивана Грозного. Петр поставил русское военное искусство на значительную высоту, внеся в него много такого, что спустя более чем полвека было новинкой в Западной Европе, и создал русскую военную школу, которую блестяще продолжил и развил «архирусский (по выражению Энгельса) генерал» Александр Васильевич Суворов.

Стратегические и тактические принципы Петра можно свести к следующим положениям, вошедшим в «Устав воинский». Бой — средство войны. Цель его — уничтожение противника. Успех боя зависит от согласованных действий всех видов оружия. В основе его лежит маневр.

Петр не придерживался классической линейной тактики, полагая, что линейное построение войск в бою отнюдь не обязывает ни к равномерному распределению сил, ни к прямолинейному движению на противника. Петр требовал такого построения для боя, которое было бы наиболее целесообразно в данных условиях. От артиллерии требовалось, чтобы она маневрировала совместно с пехотой и конницей, что для того времени было нововведением.

Петр готовился к бою, как к «зело опасному делу», и подготовка к нему отличалась исключительной тщательностью. Деятельное использование одержанной победы завершало успехи на поле боя.

В каждой военной кампании у Петра был подробно разработанный стратегический план, который он неуклонно выполнял до полного разгрома или капитуляции врага.

Противник кордонной системы, Петр стремился к сосредоточению сил в одном месте для нанесения решающего удара. В наступлении Петр достигал исключительной маневренности, в обороне всегда был активен и стремился как можно скорей нанести противнику ответный удар. Для него оборона была способом подготовки наступления.

Венцом стратегии и тактики Петра является Полтавская битва. В кампанию 1708–1709 гг. Петр завлек Карла на необъятные русские равнины, «оголодил» шведов, измотал «малой войной», избегая «генеральной баталии», и, накопив силу, в благоприятный час искусно подготовленным ударом уничтожил непрошенных пришельцев.

По идее, Полтавское сражение близко подходит к знаменитому сражению при Каннах (216 г. до н. э.). Петр, так же как и Ганнибал, имел дело с противником, превосходящим его в стройности маневрирования на поле сражения, оба они ставили себе задачу ослабить этот неблагоприятный для себя фактор, и если Ганнибал достиг этого, сдавив боевой порядок римлян клещами, устроил из своей армии мешок, в котором они не имели возможности использовать выгоды манипулярного легиона, то Петр достигает того же, заставляя шведов расстроиться на атаке передовых укреплений, а затем уже наносит главный удар. Прекрасная инженерно-фортификационная подготовка поля боя уменьшила долю случайности и, несмотря на то, что битва произошла ранее, чем предполагал Петр, и наступление велось шведами, все эти неблагоприятные обстоятельства были сведены к нулю. Полтавское сражение является классическим образцом мирового военного искусства. Известный французский военный писатель Роканкур писал о Полтавском бое: «Сделанные им (Петром) распоряжения не были ли предупреждением и уроком для других наций? Следует отметить в этом сражении новую тактическую и фортификационную комбинацию, которая была реальным прогрессом и для той и для другой. Петр, отстранив рутину, которая с давних времен принуждала армии оставаться неподвижными за ретраншементами в длинных линиях, прикрыл фронт своей пехоты редутами, отделенными значительными интервалами… Этим способом, до тех пор не употреблявшимся, хотя одинаково удобным для наступления и обороны, должна была быть уничтожена вся армия авантюриста Карла XII».

Сам отличавшийся неизменной находчивостью и смелостью мысли, Петр требовал и от офицеров «рассуждения», т. е. уменья применять устав, а не держаться его, «яко слепой стены, ибо там порядки написаны, а времен и случаев нет» (так гласили дополнительные статьи 1722 г. к «Уставу воинскому» 1716 г.).

Командир должен был быть «доброго жития и смелого сердца», «знать солдатское дело с фундамента», «рассудок между солдат иметь добрый».

От офицеров требовались положительные знания и постоянное их совершенствование. Такие офицеры «от других, которые в таковых науках неискусны, отменяются и скорее чин получат».

Старшие офицеры должны были проверять младших «на поле», в действии, в боевой обстановке и не останавливаться перед тем, чтоб «верхнего сводить на низ, а нижнего на верх».

Офицер должен был действовать по собственному разумению («как бог вразумит»), а не уповать исключительно на старших начальников, быть сообразительным, деятельным, стойким! и «себя при знамени дать на части разрубить, нежели знамя оставить».

Военачальник должен был воспитывать армию в духе «подвигов воинских», «привлекать к себе все сердца всея армии как офицеров, так и рядовых», быть одновременно и строгим к подчиненным, и заботливым к ним, воодушевлять, поощрять и поддерживать их, «добрые дела их похвалять, за худые же накрепко и со усердием наказывать».

Примеры применения на деле этих положений устава мы находим в действиях самого Петра. Так, за халатность им был строго наказан после «конфузии» под Головчином Репнин, но когда «запечалился» после неудачного сражения у Мур-мызы Шереметев, на котором «вины» не было, Петр его утешал: «Не извольте печальны быть… понеже всегдашняя удача многих людей ввела в пагубу» и просил его прежде всего «людей ободрять».

Петр требовал от офицеров «недреманного попечения» о солдатах, приказывал не перегружать их церемониями и караулами, заботиться о «целости солдат», так как «все воинское дело в том состоит».

Для великого преобразователя солдат был душой армии. «Солдат есть имя частное: от последнего рядового до первого генерала всякий есть солдат».

Высоко ценя личные заслуги и способности, Петр заботливо следил за тем, чтобы «которые солдаты ис простых людей и долго служа свою ваканцию получили прямою службою» продвигались и в дальнейшем «по достоинству».

Личные обращения Петра к солдатам, награды и поощрения, на которые он не скупился, создавали ему популярность среди солдат, делали его героем солдатских песен, сказок и поговорок.

Борясь с бегством солдат из полков, от тягот военной службы, Петр воспитывал в солдатах чувство воинской чести, верность присяге и добился больших успехов.

Петр считал, что «надлежит непрестанно тому обучать, как в бою поступать». Он воспитывал, а не муштровал солдат, развивая в них чувство долга, товарищества, любви к отечеству, находчивость, предприимчивость, выносливость, смелость. «Устав воинский», составленный им, требовал от солдата, чтобы он «знал свою должность и обязан был своим званием и неведением не отговариваться».

Как это напоминает знаменитое суворовское правило: «Каждый воин должен понимать свой маневр!». Петр говорил: «Больше побеждает разум и искусство, нежели множество!». Не отсюда ли позаимствовал Суворов свое выражение: «Воевать не числом, а уменьем»?

Введя рекрутскую повинность, Петр определил и состав русской армии: отныне она состояла из народа. Тем самым Петр вдохнул в армию все те нравственные качества, которые отличают русский народ: мужество, стойкость, любовь к Родине и народную смекалку. Регулярная армия, созданная Петром, в дальнейшем породила героев Кунерсдорфа и Берлина, Измаила и Фокшан, Рымника и Италийского похода.

Национальная регулярная армия Петра превратила Россию в грозную силу. «Мощью собственного гения, почти без сторонней помощи, он достиг успехов, превосходящих всякие ожидания, и вскоре, конечно, возведет свое государство на степень могущества, грозного для соседей», — писал еще в марте 1705 г. английский резидент Чарльз Витворт статс-секретарю Гарлею.

Сравнивая военное искусство Петра с современным ему западноевропейским, поражаешься величию его гения. Созданное им русское военное искусство опередило Европу на целое столетие. Петр по праву занимает почетное место в ряду величайших полководцев мировой истории.

Но Петр прославил свое имя «викториями» не только на суше. С самого детства не только «марсовы дела», но и «нептуновы потехи» занимали Петра. Став у руля правления государством, он уделял очень много внимания молодому русскому флоту.

Созданный «кумпанствами» многочисленный и сильный линейный флот (35 кораблей от 45 до 80 пушек), предназначенный для Азовского и Черного морей, после неудачного Прутского похода сгнил в тихих водах Дона, но зато Балтийский флот сделал Россию могучей морской державой, и именно на Балтике, в тяжелой борьбе со шведским флотом развернулся блестящий флотоводческий талант Петра.

Петр был оригинален и самобытен на море так же, если даже не в большей степени, как и на суше. Воюя со «шведским палладином» на море, он так же использовал воинские традиции и боевые качества русского народа, как и в сокрушивших мощь Карла битвах на суше. И в этом была сила Петра-флотоводца, в этом был залог его успехов.

От отца и деда он не унаследовал ни флота, ни «матрозов», но с присущим ему чутьем он использовал опыт и славные мореходные традиции отважных русских «казаков-землепроходцев», поморов и казацкой вольницы, с незапамятных времен бороздивших на своих утлых кочах, чайках, челнах и расшивах воды великих русских рек, Азовского, Черного, Каспийского и Белого морей, Ледовитого и Тихого океанов.

С детства влюбленный в водную стихию, чувствовавший себя на палубе корабля так же спокойно и уверенно, как на твердой земле, Петр знал море, любил его и правильно оценивал значение флота для будущего России, долженствующей стать великой морской державой.

Знаток корабельного дела, замечательный корабельный мастер, Петр умело выбирал типы судов для русского флота. Выйдя на широкие просторы Балтики и, как всегда, прекрасно учитывая особенности театра военных действий, он начал со строительства мелкого гребного и парусного флота, способного вести разведку боем, оборонять отвоеванные невские берега, приспособленного к действиям в шхерах, подвижного и быстроходного, универсального по своему применению.

Недооценка этого типа флота пагубно отразилась на Швеции.

Петр на Балтике начал не со строительства линейного многопушечного флота «открытого моря», а с постройки 40-пушечных бригантин «русского» типа, шняв, галер, скампавей, галиотов, буеров и т. д.

Лишь после Полтавской «баталии», готовясь к боям с линейным шведским флотом в открытом море, закладкой 54-пушечной «Полтавы» он начал строительство «надежного» линейного флота. В 1714 г, был заложен 90-пушечный корабль «Лесное», а в 1723 г. начались работы по строительству 100-пушечного корабля.

Над Петром не довлели традиции европейской морской науки, он не признавал ее иссушающих догм. Он смело посадил своих молодых «матрозов» и солдат на галеры, и вскоре они сделались для русского солдата столь же привычными, как и его «фузея», смело возродил абордаж, применив при этом новейшую технику («местки»), что вызвало в Европе много толков, так как было невиданным новшеством, смело использовал опыт русских «мореходцев». Интересно отметить, что в создании галерного флота Петру помогали не английские и голландские моряки русской службы, а далматинские офицеры — славяне и греки.

Смелость и новаторство Петра, отбросившего европейскую рутину, были причиной его постоянных конфликтов с адмиралом Крюйсом, очень опытным и знающим моряком, но не выходившим за рамки европейских канонов морской науки, заключавшихся в том, чтобы маневрировать, производить искусственные диверсии, но не «азардовать», не втягиваться в бой, беречь свои корабли и отнюдь не стремиться к уничтожению флота противника. Крюйс хотел насадить эту мертвящую и бесплодную теорию в молодом русском флоте, и, хотя за его спиной был европейский авторитет, Петр, несмотря на личные качества и честность Крюйса, отставил его, и старый адмирал впоследствии выступал только в роли вице-президента Адмиралтейств-коллегии.

Отличительными чертами петровской морской тактики являются ее гибкость, тесное взаимодействие флота с пехотой, умелое и немедленное использование всякой перемены в обстановке, продуманность плана и тщательность, последовательность в подготовке к его выполнению, блестяще поставленная и непрерывно проводимая оперативно-тактическая разведка, высокое качество боевой подготовки людского материала, упорство и настойчивость в достижении поставленной цели.

Петр создал свою «морскую науку», свою форму войны. Чуждый рискованного «азардования», он в то же время был сторонником активных действий на море и шел «не под лапу, а в самый рот неприятелю».

Как флотоводца Петра характеризует уменье отказаться от «безмерного опасения», столь характерного для современной ему европейской рутинной военно-морской стратегии, и в то же самое время «не азардовать», использовать особенности театра военных действий, накапливать и держать свои силы сосредоточенными и наносить удар в нужное время.

Яркий стратегический и тактический талант Петра проявился и в том, что он высказал мысли об использовании преимуществ ведения боя на ветре и под ветром, о необходимости нахождения флагмана на отдельном корабле, не участвующем в сражении, а только им управляющем, о тренировке и воспитании личного состава, о маневре, приводящем к рассредоточению сил противника. Эти мысли, развитые учениками и последователями Петра — Наумом Сенявиным, Григорием Спиридовым, Ушаковым и Дмитрием Сенявиным, привели к созданию русской национальной школы военно-морского искусства, к созданию маневренной морской тактики, к Чесме и Патрассу, Очакову и Фидониси, Калиакрии и Корфу — к мировой славе русского военно-морского флота.

Назначение Петра командующим сводным русско-англо-датско-голландским флотом, о чем говорилось выше, явилось признанием русского государя и адмирала Петра крупнейшим, выдающимся флотоводцем.

Петра смело можно назвать и выдающимся кораблестроителем своего времени.

Еще в 1697 г., только что приехав в Голландию, он обратил внимание на отсутствие точных знаний и расчетов у голландских мастеров, строивших свои корабли на основе опыта, «на глазок». Он видел, что голландцы далеки от «совершенства геометрического» и даже «на чертеже показать не умеют», а «ведают» лишь «некоторые принципии» и сильны лишь своей «долговременной практикой».

Стремясь к установлению единообразия кораблей, Петр сам составлял чертежи и инструкции для корабельных мастеров, требуя соблюдения «доброй пропорции» не только от русских, но и от иноземных мастеров, которым он заказывал суда.

На корабельной верфи он выступал не просто плотником, но прежде всего конструктором и организатором с ясной мыслью и замечательным чутьем. «Сочиненный» Петром и построенный по его указаниям шестидесятичетырехпушечный корабль «Ингерманланд» являлся верхом совершенства даже для парусных кораблей XIX в. и по мореходным качествам, скорости хода, маневренности и остойчивости не знал себе равных.

«Ингерманланд» не был исключением. Вот почему французский офицер Шарье с восторгом отзывался о русских кораблях и рекомендовал приобрести их для Франции, а один англичанин писал, что «если какие-либо суда в мире могут нанести нам вред, то особенно стоят в таких условиях русские… они обладают отличными качествами как мореходные суда» и способны «по постройке состязаться с лучшими судами Европы».

Петр был прав, когда некоторые купленные им за границей корабли называл «приемышами». Он как-то писал Апраксину: «Смотрел покупные корабли, которые нашел подлинно достойными звания приемышей, ибо подлинно столь отстоят от наших кораблей, как отцу приемыш от родного сына; ибо гораздо малы перед нашими, хотя и пушек столько же числом, да не таких и не таким простором; а паче всего, что французские и английские зело тупы на парусах…» Характерно, что на эти недостатки английских судов известный английский адмирал Норрис указал лордам адмиралтейства лишь спустя тридцать лет!

Петр заботился о создании кадров русских моряков. Недаром первой из военных школ была учреждена Навигацкая школа.

Труды его не пропали даром — «молодые матрозы» русские вскоре перестали уступать в знаниях и выучке старым «морским волкам», а командующие русскими эскадрами и офицеры флота Головин, Апраксин, Сенявин, Змаевич и другие превратили русский флот в достойного соперника флота «владычицы морей» Англии. Особенно следует отметить Апраксина, талантливого флотоводца, сумевшего усвоить «морскую науку» Петра и овладевшего его принципами войны на море.

В 1720 г. был выработан специальный Морской устав. Одной из характерных его особенностей являются статьи о питании корабельной команды, впервые в истории попавшие в Устав.

Созданный Петром первоклассный флот, выпестованные им русские адмиралы и матросы, оригинальная, смелая и прогрессивная морская стратегия и тактика Петра — все это дало России такие преимущества на море, что к концу Северной войны Россия стала наиболее могущественной державой не только на суше, но и на море, и конечный успех России был завоеван «ничем иным, токмо флотом», так как если Полтава вывела Швецию из ранга великих держав и обусловила ее конечный разгром, то вынудили шведов подписать мир Гангут и Гренгам.

Петр говорил, что только тот «потентат» обе руки имеет, который обладает и армией и флотом. Петр был именно таким правителем, имеющим обе руки и, надо отдать ему справедливость, одинаково хорошо ими владеющим и одинаково сильно разящим ими врагов.

Петр I как дипломат

Рано начал Петр свою дипломатическую деятельность. Когда в Кремлевский дворец входили иноземные послы и начиналась длинная и скучная церемония представления их царям Ивану и Петру, старший брат Иван безучастно слушал витиеватые речи гостей и ответы своих бояр и дьяков, в то время, как младший брат Петр с живостью, поражавшей напыщенных иноземных посланцев, расспрашивал их даже о многом таком, что никогда не привлекало внимания коронованных особ.

Петр тогда был проникнут еще детским любопытством к «заморским диковинам», но позднее он уже с серьезным интересом выпытывал у иноземцев Немецкой слободы в Москве, у заезжих негоциантов и шкиперов сведения о государственном и общественном устройстве, о быте и воинском искусстве их стран. И когда он начал не только царствовать, но и управлять, у него уже имелись определенные навыки в общении с иностранцами.

Но и в зрелые годы Петр не был дипломатом в обычном смысле этого слова. Обычные приемы — лесть, заигрывание, длинные церемонии были ему чужды. Он не понимал и не признавал светского лоска.

Так, например, в 1713 г., во дворце прусского короля Петру с трудом удалось соблюдать «приличествующий сему месту» церемониал. Во время ужина Петр еще был достаточно учтив, но когда он сопровождал королеву к ее покоям и она, рассчитывая на его галантность, обратилась к нему с просьбой освободить находившегося в плену у русских шведского генерала Рейншильда, царь резко отказал королеве и, даже не попрощавшись с ней, вернулся к королю.

Петр, не стесняясь, бросал в лицо датскому королю Фридриху горькие упреки в мотовстве и беспутстве, и тому приходилось терпеть их.

Однажды (это было в 1716 г.) Фридрих пригласил Петра посетить придворный театр. Петр ответил, что не знает, придет ли. Комедию отменили. В девять часов вечера, решив смотреть комедию, Петр явился в королевский замок и был крайне раздражен, когда узнал, что комедия не идет. Он немедленно потребовал, чтобы его провели к Фридриху. Один из придворных, взяв Петра под руку, начал вежливо выпроваживать его из замка, уверяя, что Фридрих уже спит. Но Петр проник в покои короля и, застав его бодрствующим в окружении сановников, разгневался. Фридриху пришлось извиняться и успокаивать царя.

Когда в 1717 г. в Париже французская знать просила разрешения «визитировать» Петра, он прямо посоветовал «жантильомам» сидеть по домам.

Дипломатическая деятельность Петра протекала зачастую в весьма необычной обстановке. Петру случалось принимать иноземцев и даже послов у токарного станка, за обедом, на верфях и здесь беседовать с ними по важнейшим вопросам.

Но если Петр проявлял так мало заботы о внешних приемах дипломатии, то во всем, что касалось ее существа, он показал себя истинным дипломатом, умеющим правильно оценить и использовать международное положение.

Петр получил в наследство от своих предшественников на русском престоле две неразрешенные проблемы: турецкую — черноморскую, и шведскую — балтийскую. Идя по стопам своих предшественников, Петр принялся прежде всего за разрешение первой проблемы. В союзе с Австрией, Венецией и Польшей (которые почти не помогали России) Петр начал войну против Турции и присоединением Азова расширил границы Русского государства. Но уже тогда выяснилось, что для продолжения войны за овладение выходом к Черному морю необходимо было заключить более действенный военный союз. Как мы уже знаем, политическая обстановка в Европе не позволила Петру добиться этой цели.

Тогда Петр, проявив исключительную дальновидность в оценке международного положения, круто изменил направление внешней политики России и, поставив перед собой новую цель, достижению которой политическая обстановка благоприятствовала, решил воевать не с Турцией за Черное море, а с Швецией за Балтику.

Фридрих Энгельс говорит о Петре, что он первый оценил изумительно благоприятную для России ситуацию в Европе, ясно видел, наметил и начал осуществлять основные линии русской политики по отношению к Швеции, Турции, Персии, Польше, Германии[20].

Петр уже раньше добился того, что польский престол достался его ставленнику Августу II. Доброжелательно по отношению к России держался и Бранденбург (Пруссия). Дания также склонилась на сторону Петра. С Турцией был заключен мир. Лучшего положения нельзя было ожидать, и Петр смог на другой день после обнародования мира с Турцией двинуть свои войска против Швеции.

В 1706–1707 гг., потеряв своего союзника — Польшу, Петр вел переговоры о союзе против Швеции с Голландией, Францией, Англией.

Во многих переговорах Петр принимал личное участие. Им было заключено соглашение в Раве Русской в 1698 г., положившее начало союзу против Швеции. Им же был заключен и Амстердамский договор 1717 г. с Францией и Пруссией. Этот договор, который представлял собой выдающийся успех русской дипломатии, показал, насколько возросла роль Петра на международной арене.

Дипломатия Петра сочетала дальновидную расчетливость с высокой честностью. Честь данного слова («гонор пароля»), говорил Петр, «дражае всего есть». Договорам и союзникам Петр был неизменно верен. На слово русского дипломата петровской поры можно было положиться, и прежде всего на слово самого Петра. Особенностью деятельности русских дипломатов и самого Петра в первую очередь было умение сосредоточиться на главном и этому главному подчинить все остальное. Основные принципы дипломатии были намечены самим Петром, и он следовал им неуклонно.

Для осуществления обширных планов внешней политики нужны были новые дипломатические приемы, новые дипломаты — умные, изощренные, образованные, нужны были и новые дипломатические учреждения. Прежде всего были введены должности «чрезвычайных и полномочных послов» и «министров», т. е. постоянные представительства Русского государства за границей. В крупнейших городах Европы были открыты консульства. Сперва в Москве, а затем в Петербурге были учреждены также и постоянные представительства европейских и восточных стран в России.

Петр руководил деятельностью своих послов и, отправляя их за границу, давал им подробные наставления о том, как себя держать. Так, отправляя своих послов в 1718 г. на Аландские острова, Петр советовал им быть осторожными, ласковыми, добиваться дружбы, дабы «баланс в Европе содержать».

Сначала в созданной наряду с Посольским приказом «походной Посольской канцелярии», а затем с учреждением Коллегии, в Коллегии иностранных дел сосредоточилась вся внешняя политика России. Деятельность этой важнейшей Коллегии протекала под наблюдением и при участии Петра. Петр часто «высокой особой в коллегии присутствовать изволил».

Русской дипломатии дипломатия всего мира обязана введением и оформлением посольского права и установлением неприкосновенности дипломатов. Поводом к этому послужил эпизод, произошедший с русским послом в Англии Матвеевым, который был арестован и подвергся оскорблениям и побоям.

С течением времени русские дипломаты петровской поры овладели трудным искусством вести сложную внешнюю политику на благо своей отчизне. Русские послы научились распутывать интриги иноземных дипломатов, приобрели необходимую выдержку и сноровку. Они сумели создать в чужой стране благоприятное для России общественное мнение, разоблачить ложь и распространить правду о своем отечестве, умели использовать на благо России противоречия между европейскими державами.

Наиболее выдающимся среди деятелей петровской дипломатии был уже известный нам Петр Толстой. Ум и дипломатическое искусство сделали Толстого, участника майских событий 1682 г., пришедшего к Петру из вражеского лагеря, человека, отталкивающие нравственные свойства которого заслужили ему от современников прозвище «Иуды Толстого», одним из наиболее приближенных к царю и влиятельных лиц. Петр говорил ему: «Голова, голова, не была бы так умна, срубить бы тебя надо было бы».

К старшему поколению петровских дипломатов относятся дьяки Украинцев и Возницын, деятельность которых связана с азовскими походами, «Великим посольством» и переговорами с Турцией.

К младшему поколению русских дипломатов петровской поры, выросших вместе с ним и им воспитанных, принадлежали: широко образованный, знавший несколько иностранных языков, переводивший с латинского «Анналы» Барония Андрей Артамонович Матвеев, деятельность которого связана с русско-английскими отношениями; свояк Петра Борис Иванович Куракин, один из просвещеннейших русских людей своего времени, писатель и историк Петра, ловкий и опытный дипломат, один из участников заключения Амстердамского договора и подготовки Аландского конгресса; автор знаменитого «Рассуждения о причинах войны» (со Швецией), проницательный, ловкий и деятельный Петр Павлович Шафиров, сначала управлявший Посольским приказом, в дальнейшем вице-канцлер и сенатор, заключенное им во время неудачного Прутского похода Петра соглашение не было таким проигрышем для России, каким оно могло бы быть; подписавший вместе с Брюсом Ништадтский мир со Швецией и заключивший выгодный для России торговый договор с Персией Андрей Иванович Остерман, о котором прусский король Фридрих II отзывался как об «искусном кормчем». Михаил Петрович Бестужев-Рюмин, в 1723 г. добившийся признания Швецией Российской империи, а в 1724 г. заключивший оборонительный союз между Россией и Швецией; Волков, один из первых петровских послов за границей; осторожный и умный Веселовский, одно время исполнявший обязанности русского резидента в Лондоне.

Если дипломатические победы облегчали действия русской армии и сохраняли тысячи солдатских жизней, то, в свою очередь, грозные русские штыки помогали дипломатам в их нелегкой деятельности в Гааге и Париже, Лондоне и Копенгагене, на Аландских островах и в Ништадте. Когда для того чтобы отстоять интересы и честь отчизны, за один стол вместе с друзьями и врагами садился русский дипломат, за его спиной незримо появлялась тень русского солдата.

Вряд ли можно переоценить успехи внешней политики и дипломатии Петра. К концу своего царствования Петр с удовлетворением мог оглянуться вокруг и вспомнить пройденный путь.

Московская Русь с ее протазанами и бердышами, «стародедовским обычьем» и бесконечными пустыми церемониями, с постоянным «по здорову ли, государь…» в Посольском приказе отошла в область преданий. На тысячи верст раскинулась Российская империя. Шагали по улицам Петербурга овеянные славой гвардейцы, стояли на якорях русские корабли, в коллегии Иностранных дел готовили «прожекты» и планы, соглашения и договоры.

Укрепившись на Балтике и победоносно завершив войну, Россия стала сильнейшей державой. К голосу Петербурга прислушивались Лондон и Париж, Гаага и Мадрид. Далеко на Востоке укреплялись торговые и дипломатические связи со Срединной империей (Китаем).

Петр воевал за моря: Азовское, Черное, Балтийское, Каспийское.

К концу царствования Петра I международное значение России выросло неизмеримо. «…В Европе оставались лишь три державы, с которыми приходилось считаться: Австрия, Франция, Англия… И вот, лицом к лицу… с этими тремя великими державами, раздираемыми вечными ссорами в силу своих традиций, экономических условий, политических или династических интересов или завоевательных устремлений, постоянно стремившимися друг друга перехитрить, — стояла единая, однородная, молодая, быстро возвышающаяся Россия, почти неуязвимая и совершенно недоступная для завоеваний…»[21]

Смерть и завещание Петра

Дело царевича Алексея и ранняя смерть сыновей Петра от второй жены Екатерины заставили Петра установить новый порядок престолонаследия, по которому государь мог назначать себе преемника по своему усмотрению. Новый закон, изложенный и истолкованный Феофаном Прокоповичем («Правда воли монаршей во определении наследника державы своей») был обнародован в 1722 г.

Вторая жена Петра Екатерина была дочерью крестьянина родом из Литвы Самуила Сковоронского, или Скавронского, и носила прежде имя Марты. Переселившись в детстве вместе с матерью в Лифляндию и рано оставшись сиротой, она служила прислугой и нянькой в семье мариенбургского пастора Глюка. Хотя здесь она и выучила катехизис, но оставалась неграмотной.

В шестнадцать лет это была веселая и пышная светловолосая красавица. Пастор Глюк выдал ее замуж за шведского драгуна Крузе, который на другой день после свадьбы ушел на войну и пропал без вести. Марта осталась у пастора Глюка.

В 1702 г. Мариенбург был взят войсками Шереметева. Вместе с семьей Глюка попала в плен и Марта. От какого-то русского драгуна она досталась самому фельдмаршалу Шереметеву, у Шереметева ее отнял Меншиков, а у Меншикова — Петр.

В 1711 г. Марта Скавронская, превратившись в Екатерину, оставалась только фавориткой Петра. Но с течением времени «матка», как называл ее в своих письмах Петр, все больше и больше привязывала к себе, «хозяина», как именовала она Петра.

Необразованная, но от природы неглупая, вссслая и нетребовательная, ласковая и добрая, Екатерина была полной противоположностью Евдокии Лопухиной. Она вошла в жизнь мужа и жила его интересами. Его горести были ее горестями, его радость — ее радостью. В задушевной беседе Петр делился с ней всеми своими заботами, зная, что всегда найдет у нее горячий, дружеский отклик, ласку и утешение. Она жила его интересами и хотя не понимала многого из того, что делалось вокруг нее, но раз это делал «хозяин», «матка» ни в чем ему не перечила.

Вот почему Петр был так нежен в обращении с нею, называл ее «Катеринушкой, другом сердечным». Вот почему уже немолодой Петр шлет из Ревеля букет цветов, некогда посаженных ею, а она посылает ему за границу то бутылку «крепыша», то свежепросольных огурцов. Вот почему только Екатерина могла утешить Петра в горе и успокоить его в гневе.

В 1711 г., отправляясь в Прутский поход и беря с собой Екатерину, Петр перед домашними открыто назвал ее своей женой, а через год, в 1712 г., сочетался с ней браком. В 1724 г. Екатерина была коронована и стала именоваться императрицей.

К концу жизни Петра вопрос о престолонаследии был неясен. Сыновья Петра и Екатерины умерли в малолетстве. Анну Петровну выдали замуж за герцога Гольштинского. Елизавета Петровна была еще слишком молода. Коронация Екатерины как бы предсказывала, кого считает Петр своим наследником.

Могучий организм Петра, подорванный постоянными перенапряжением и излишествами, сдавал. Точил недуг. Чудовищные лекарства, которыми он сам себя лечил (вроде мокриц и червей), могли только ускорить его гибель.

Глубокой осенью 1724 г. Петр, по пояс в воде, помогал снимать солдат с севшего на мель бота и простудился. Смертельно больной, он еще участвовал в ассамблеях, присутствовал на свадьбе своего денщика, на родинах и крестинах. Но он был болен и не только телом, но и душой. Чувствовалась безмерная усталость. Все один и один. За всем следи, обо всем подумай, каждого проверь, а не проверишь — и лучший друг окажется казнокрадом, лихоимцем, себялюбцем. Петр все чаще и чаще опускал руки, становился вял, задумчив. Окружающие видели в глазах царя усталость и столь чуждое ему раньше безразличие ко всему, а подчас и тоску. Петр испытывал неудовлетворенность всем сделанным, чувствовал собственное бессилие и невозможность завершить осуществление своих обширных замыслов.

«Из меня познайте, какое бедное животное есть человек», — говорил он незадолго до смерти. Эти слова так не вязались с Петром былых дней, но они отражали его душевнее состояние.

С тоской смотрел он вокруг себя, ища преемника. Кто довершит начатое им дело? Кто поведет отечество по пути, им намеченному?

16 января Петр слег и больше не вставал. 27 января он потребовал бумаги. Ослабевшей рукой царь успел написать «Отдайте все…», но тут силы оставили его. Кому собирался он «отдать все», кого намерен был назначить своим наследником — осталось неизвестным.

В Петропавловском соборе при огромном стечении народа Феофан Прокопович произнес надгробное слово. Оно было кратко, но продолжалось около часа, так как все время прерывалось рыданиями. «Что се есть? До чего мы дожили, о, россияне! Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем», — говорил Феофан. «Но дела Петра будут жить, — продолжал он свою речь. — Оставил нас, но не нищих и убогих… Сделал (Россию. — В. М.) врагам страшною, страшна и будет; сделал на весь мир славною — славная и быти не перестанет».

Умер великий преобразователь, но Россия стояла в зените своей славы и могущества.

Личность Петра

Петр ничем не походил на своих отца и деда — медлительных и нерешительных государей семнадцатого века. Мало походил он и на большинство своих современников.

Даже внешний облик Петра был необычен. Петр был почти трехаршинного роста, и в толпе самые высокие люди оказывались ему по плечо. Крупные черты его лица были красивы, но щека постоянно подергивалась тиком — след страшных стрелецких бунтов.

Петр обладал огромной физической силой. Ему ничего не стоило сломать подкову или согнуть в трубку серебряную тарелку. Движения его были резкие, угловатые.

Вечно он спешил. Ходил он быстро, на ходу размахивал руками. Чтобы поспевать за царем, его спутникам приходилось бежать.

Петр любил разъезжать. Повсюду, и в России, и в Европе он ездил в легкой маленькой двуколке. Он любил бешеную скачку. По ночам, не зажигая фонарей, он гнал лошадей во весь дух, вселяя ужас в сопровождавших его лиц.

Снимался с места царь легко, без сборов отправляясь даже в самые дальние поездки. У себя в «парадизе» он за день успевал побывать в различных концах города, и его двуколка усердно тарахтела по кочкам и булыжникам санкт-петербургских «першпектив».

Полжизни Петр провел в дороге: в маневрах, походах, поездках. Где только ни побывал он! В Азове, Дербенте, Архангельске, в германских государствах, в Австрии, Франции, Англии, Голландии появлялась его высокая фигура, раздавались торопливые шаги «царя россов».

Петр был необыкновенно трудолюбив, вечно занят. Беспокойная, нетерпеливая натура и деятельный ум Петра заставляли его заниматься множеством разнообразных дел одновременно.

Вставал царь рано, обычно в пять часов. Обедал в одиннадцать — двенадцать часов, затем отдыхал. Ложился поздно.

Петр работает. Исчеркав своим неровным, неразборчивым почерком проект нового закона, Петр откладывает его и берется за редактирование «Истории Свейской войны». Бросив перо, внимательно слушает гонца с далекого Урала от Демидова, и на лице его появляется довольная улыбка. Принимается за шутливое письмо к «матке» и выводит своим ужасным почерком: «Катеринушка, друг мой сердешненький». Утверждает чертежи нового корабля. Принимает чопорного и важного иноземного посла, с каждой минутой все сильнее раздражаясь его медлительностью и стремлением соблюсти все правила дипломатического церемониала Версаля и Сан-Суси в рабочем кабинете «царя московитов» с низеньким потолком, токарным станком и целой коллекцией топоров. Ушел посол, и Петр углубляется в чтение книги, но новый порыв — и вот уже государь стремительно несется в Адмиралтейство, где так приятно пахнет смолой и пеньковым канатом, где слышится милый его слуху стук топоров. Петр сам берется за топор и принимается за любимое дело — кораблестроение.

Петр любил физический труд и гордился этим. «Видишь, братец, я и царь, — говорил он Неплюеву, — да у меня на руках мозоли, а все оттого: показать вам пример и хоть бы под старость видеть мне достойных помощников и слуг отечеству».

Петр знал 14 ремесел. Ему привычно было держать в руках топор, пилу, долото. Петр мог легко выхватить из горна и положить на наковальню многопудовую раскаленную добела железную полосу, мог сам смастерить и спустить на воду шняву, мог выточить на токарном станке тончайшие узорные украшения паникадила:

Эту любовь Петра к труду запечатлел русский народ в своих исторических песнях. Недаром, вспоминая о пребывании Петра на Олонецких заводах, крестьяне и работные люди того края говорили: «Вот царь — так царь! Даром хлеб не ел, пуще бурлака работал».

Труд для Петра — не тягостная необходимость, а условие общественного и личного благоденствия. «Последую я слову божиему, бывшему к праотцу Адаму, трудимся, что чиним, не от нужды, но доброго ради приобретения», — писал Петр.

Страстно любя труд, Петр так же страстно любил веселиться.

Петровские забавы были грубые, варварские. «Сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор» пил и безобразил на всю столицу по специальному уставу, разработанному самим Петром с неменьшей серьезностью и тщательностью, чем какой-либо из его «прожектов».

Петр и его собутыльники забавлялись «диковинками», «монстрами», «куриозите» и «шутили» друг с другом так, что нередко от этих «шуток» люди заболевали и умирали.

Петр был весьма расположен к «посошнику» (носящему посох) князь-папы «неусыпаемой обители дураков» Стефану Медведю, носившему странное прозвище «Вытащи». Петр игрывал с ним в шахматы, возил с собой за границу. Это нисколько не мешало царю, когда «Вытащи» испустил дух, разбившись при падении с лестницы, участвовать во вскрытии его и с интересом «смотреть анатомии».

«Побоища с Ивашкой Хмельницким» (попойки) продолжались целыми днями, и после них иные из собутыльников Петра «богу душу отдавали». Сам Петр, однако, не был пьяницей, каким хотели представить его многие мемуаристы, историки и писатели.

Горячительные напитки не были непреодолимой потребностью Петра. Но как истый русский человек, широкая натура и хлебосол, он любил угостить в том смысле этого слова, которое вкладывалось в него в позапрошлый «осьмнадцатый» век, т. е. напоить до полусмерти, а иногда и до смерти. Петр заставлял гостей пить, а сам частенько уходил к себе и мирна почивал. Проснувшись, он совершенно трезвый снова шел к захмелевшим гостям и снова потчевал их из своих рук, да так, что самые крепкие не выдерживали.

Самое важное дело Петр умел сочетать с забавой, и переход от одного к другому совершался незаметно для Петра и его близких, хотя очень бросался в глаза людям «старомосковской» складки, чинным и важным, и иностранцам, привыкшим к церемониалу европейских дворов.

Петр не любил церемониала и формальностей, ненавидел пышность и чопорность. Самый могущественный и богатый монарх в Европе, он в личной жизни был менее взыскательным, чем любой дворянин. Стоптанные башмаки, штопаные чулки, старенький халат из простой китайской нанки, простенький кафтан из грубого сукна отечественного производства, узенькие кружева составляли обычный гардероб Петра.

Двор Петра был одним из самых скромных в Европе. 10–12 молодых незнатных дворян составляли всю царскую прислугу. Содержание двора обходилось всего лишь в тысячу рублей в год.

Царь не любил просторных зал и высоких потолков. Если даже по необходимости Петру случалось ночевать в комнате с высоким потолком, то над ложем натягивали полог. Крошечный домик Петра на Петроградской стороне дает представление о его любви к скромным, небольшим помещениям.

Два маленьких дворца, которые он позднее построил в Петербурге: летний и зимний, были так малы, что официальные приемы и балы устраивали либо у Меншикова, либо в Сенате, а то и просто под открытым небом в Летнем саду, наполненном призрачным светом петербургской белой ночи.

Петр был неприхотлив и в пище, не любил сладкого, обожал редьку и соленые огурцы.

Он не любил обращать на себя внимание и, будучи душой всякого предпринятого им дела, сам постоянно стремился остаться в тени. Не обладая придворными манерами, Петр в обществе — на балах и в гостях — держался непринужденно, требуя от каждого присутствующего лишь одного, чтобы «лишнего не врал и не задирал».

За столом он зачастую занимал самые неподходящие для государя места, например с корабельными мастерами, общение с которыми доставляло ему большее удовольствие, чем разговор с каким-либо сановником. Мастера обычно «толковали с ним безо всяких церемоний». На свадьбе Головкина с Ромодановской царь взял на себя роль распорядителя и, так и не присев за стол, наспех закусывал у буфета.

Петр был исключительно честен и правдив и превыше всех качеств человека ставил правдивость. Как-то на пиру флотский лейтенант Мишуков сказал Петру, что после смерти царя царевич Алексей «все расстроит», потому что «глуп». В ответ на эту дерзость Петр только заметил насмешливо: «Дурак! Этого при всех не говорят».

Однажды Неплюев опоздал к Петру. Вначале он думал солгать, но затем решил выложить все начистоту: «Виноват, государь, вчера в гостях засиделся». Петр подошел к нему и сказал: «Спасибо, малый, что говоришь правду. Бог простит. Кто богу не грешен, кто бабе не внук?!».

Петр не раз без гнева выслушивал горькую для себя правду от прямого и честного Якова Федоровича Долгорукого, но «кривда» выводила Петра из себя. Он терпеть не мог хвастунов и болтунов. Одному иноземному офицеру, чрезмерно разболтавшемуся, Петр, не выдержав, плюнул в лицо.

Петр ценил просвещение и искусство. Он знал толк в живописи, архитектуре, скульптуре. Его коллекции картин и статуй положили начало Эрмитажу.

Сам Петр оставался сыном своего грубого века. За обеденным столом он нередко «обходился» пальцами, которыми орудовал лучше, чем вилкой. Часто на пиру чьи-нибудь неосторожные слова вызывали со стороны Петра вспышку дикой ярости. Куда девался радушный хозяин или веселый гость! Лицо Петра искажалось судорогой, глаза становились бешеными, плечо подергивалось, и горе тому, кто вызвал его гнев!

Петр охотно принимал участие в розыске, пытках и казнях. В нем причудливо сочетались веселый нрав и мрачная жестокость. Он мог совершенно непостижимо соединять веселье с кровопролитием. 26 июня 1718 г. в сыром, мрачном каземате ушел в небытие его единственный сын, а на следующий день Петр шумно праздновал годовщину Полтавской «виктории», и в его саду все «довольно веселились» до полуночи.

И вместе с тем Петр был добр и отзывчив. 28 октября 1724 г., как мы уже упоминали, он бросился в воду спасать тонущих солдат.

Присутствуя при опыте, который доктор Арескин производил над ласточкой, поместив ее под стеклянный колпак воздушного насоса, Петр увидел, как затрепетала, забилась лишенная воздуха птичка и остановил доктора: «Полно, не отнимай жизнь у твари безвредной, она не разбойник». Зато, если Петр видел перед собой «разбойника», рука его обагрялась кровью.

Однажды на пожаре Петр увидел, как солдат взял кусок сплавившейся меди (а Петр жестоко преследовал воровство). Одним ударом Петр уложил на месте рослого молодца. Если бы нашелся смельчак, который стал бы упрекать царя в убийстве, Петр попросту не понял бы упрека: он покарал преступника, вот и все.

Ударов петровской дубинки не раз отведывали «птенцы гнезда Петрова» и все, навлекшие на себя гнев государя. Припадки царского гнева были поистине страшны. Одна только Екатерина была способна успокоить Петра. При ласковых звуках ее голоса Петр утихал. Екатерина брала его голову и, поводя рукой по волосам, усыпляла мужа. Во время его сна Екатерина оставалась недвижимой. Через два-три часа Петр просыпался бодрым, веселым и, смеясь, чокался чашей вина с тем, кого совсем недавно чуть было не покалечил.

Петр сам знал, что он скор на расправу, и говаривал своим близким: «Знаю я, что я так же погрешаю и часто бываю вспыльчив и тороплив; но я никак за то не стану сердиться, когда находящиеся около меня будут мне напоминать о таковых часах, показывать мне мою торопливость и меня от оной удерживать».

Недостатки Петра с избытком покрывались его достоинствами. Петр готов был отдать всего себя государству. «О Петре ведайте, что ему жизнь недорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния нашего», — говорил Петр, и говорил правду. «За мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею», — писал он, и писал правду.

Часто в литературе заслуга воспитания Петра как государственного деятеля приписывается влиянию иностранцев.

Но были ли действительно учителями и поводырями Петра те иноземцы, которые окружали его в России? Нет. Брандт и Зоммер, Лефорт и Тиммерман были консультантами, слугами и товарищами Петра, но не учителями, которые развили бы мировоззрение своего ученика и подчинили бы его своему влиянию. «Дебошан» Лефорт отлично устраивал балы, Зоммер хорошо стрелял, Брандт искусно спускал на воду знаменитый бот. Но деятельность этих иноземцев не могла определить задач, стоявших перед Русским государством, и заметно повлиять на развитие его промышленности и просвещение.

Петр учился у иноземцев и за границей — в Голландии, Англии, в Митаве и Кенигсберге. Он изучал там ремесла, стал «совершенным художником» в «уметельных науках», приобрел познания в области точных наук, привез на Русь много «заморских» безделок и ввел много ненужной «иноземщины», но кто может отрицать его стремление приспособить иноземное к русской действительности и, европеизируя Русь, русифицировать европейское?

Петр был воспитан русской действительностью. Задачи, стоявшие перед ним, достались ему в наследство от его предшественников. Условия для его деятельности были подготовлены всем ходом развития России в предшествующие десятилетия и века.

Зачастую видят только иноземных помощников Петра, но почему-то забывают о Борисе Голицыне, Петре Толстом, Шафирове, Меншикове, Апраксине, Неплюеве, Волынском, Курбатове и других «птенцах гнезда Петрова»! Ищут иноземных «прожектеров» и ученых, но забывают о Посошкове и Прокоповиче, о Татищеве и Нартове, о Магницком и Копиевском, о Лихудах и Поликарпове, о Скорнякове-Писареве и Макарове, о Ремезове и многих других.

Преобразования Петра носили глубоко прогрессивный характер. Они являлись смелой попыткой преодолеть отсталость России. Все, что мешало делу преобразования, Петр жестоко и неумолимо сметал со своего пути. «В звериной лапе его была будущность России», — писал А. И. Герцен.

Петр был именно таким человеком, который сумел правильно понять условия, существовавшие к началу его кипучей деятельности, и понять, как надо изменить эти условия на благо родной страны.

Фридрих Энгельс, считавший Петра «действительно великим человеком», сравнивал его, разумеется, не с вождями народных движений, выразителями требований народа (таким вождем Петр никогда не был и быть не мог), а с государями, по сравнению с которыми он был действительно великим человеком[22].

Величие Петра было величием русского народа, и прав был В. Г. Белинский, когда писал: «Из ничтожного духом народа и не мог бы выйти такой исполин, как Петр: только в таком народе мог явиться такой царь, и только такой царь мог преобразовать такой народ… Петр Великий есть величайшее явление не только нашей истории, но и истории всего человечества»[23].

Петр I в оценке современников и потомства

Величественная фигура Петра, его кипучая деятельность, размах его преобразований, бранные дела — все это получило страстную и весьма противоречивую оценку современников и потомства. Для одних современников Петра он — антихрист, для других — земной бог.

«Антихрист, антихрист сидит на престоле», — с пеной у рта проповедовал раскольничий старец, и в тон ему твердили чернецы и бояре, уцелевшие от казней стрельцы и ревностно придерживавшиеся ветхозаветной старины торговые люди посадов Русской земли.

Немало находилось людей, которые не боялись говорить про государя «поносные речи», и не раз в Преображенском приказе слышался треск ломаемых на дыбе костей исступленных глашатаев «старой веры», проклинавших «пьянчужку царя».

А иной раз прямо в покой Преображенского приказа, где восседал сам великий заплечных дел мастер князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, шел безвестный старец для того, чтобы заявить: «Государево дело за мной такое; пришел я извещать государю, что разрушает он веру христианскую». И фанатизм, горящий в глубоко запавших глазах, говорил о том, что этого ревнителя старины не испугает ни дыба, ни плаха, ни дым костра раскольничьей «гари» и «за крест святой, за молитву, за свою браду честную, за свою веру христову» он готов пойти на любые муки и смерть.

Но так думали и говорили только те, кто в преобразованиях Петра видел конец родной старине, кто видел, как ведомая царем страна устремилась в новое, неведомое, страшное, кто упрямо и злобно цеплялся за старый уклад жизни.

Среди врагов Петра мы найдем представителей разных слоев тогдашнего русского общества. Тут и старица-кликуша, и юродивый, вопящие на церковной паперти об антихристе, и угрюмый, упрямый стрелец, и лукавый боярин, и, наконец, сам царевич Алексей. За ним пошло немало и всякого «черного», «подлого» люда русских сел и городов. Но если для монахов, для стрельцов, для бояр борьба с Петром была борьбой с новшествами, борьбой за незыблемость прадедовских обычаев, то посадские люди и крестьяне выступали против усилившегося при Петре феодального гнета, поборов и тягот, установленных им в целях укрепления дворянской, крепостнической державы.

Если бояре, стрельцы, староверы, тщетно цеплявшиеся за отживший старомосковский уклад, несправедливо чернили Петра, то среди сподвижников, последователей и поклонников царя личность его, его дела получили высокую, а подчас и преувеличенно высокую оценку.

Вышедший из крестьянской семьи Посошков всячески восхвалял Петра и превозносил его дела. Нартов, вышедший из посадской среды, называл Петра «земным богом». Преподнося Петру титул императора, канцлер Головкин говорил, что русские «из небытия в бытие произведены» только трудами Петра. Ему вторили Неплюев, утверждавший: «На что в России не взгляни, все его началом имеет», и Феофан Прокопович, говоривший, что Петр «всю Россию, каковая уже есть, сделал и создал» и, уйдя от мира, «дух свой оставил нам».

Один из первых биографов и историков Петра Крекшин, восторженно отзывавшийся о нем и заявляющий, что он «не достоин отрешить и ремень сапога его», обращался к Петру: «Отче наш, Петр Великий! Ты нас от небытия в бытие произвел».

Михаил Ломоносов, восхищенный размахом деятельности Петра и любовью государя к наукам, говорил о Петре: «Ежели человека, богу подобного по нашему понятию, найти надобно, кроме Петра Великого не обрести». И в одной из своих од писал: «Он бог твой, бог твой был, Россия!».

Писали свои «вирши» и «поэмы», посвященные Петру, русские поэты, составлял свой «Плач» Тредиаковский, писал «Петриду» Кантемир.

«Отец русской истории» Татищев говорил, что всем, а главным образом «разумом», он обязан Петру.

Деятельность Петра, подобно удару колокола в тихий вечер, разбудила Русь. Так говорили многие его современники. Но она произвела такое сильное впечатление не на них одних.

В мрачные годы «бироновщины», в царствование Анны Ивановны и Ивана Антоновича, в годы немецкого засилья европеизатор Петр, одевший Россию в «немецкое» платье, стал уже символом русского, национального. Ведь иноземная форма русских гвардейцев была освящена в народном сознании Полтавой и Гангутом. Вот почему в годы бироновского лихолетья взоры народа обращаются к Петру, вот почему честные русские люди, выступая против чужеземного насилия, противопоставляют образу немецкого злого тирана образ Петра:

В царствование Елизаветы, во времена Екатерины II, Павла I авторитет Петра в глазах потомства продолжает расти. Но уже тогда, в конце XVIII в. из уст представителей дворянства вырывались первые упреки в адрес его вчерашнего «земного бога».

Так Карамзин, восхвалявший Петра в «Письмах русского путешественника» позднее, напуганный Французской буржуазной революцией и первыми признаками грядущего кризиса крепостнической системы, стал отрицательно относиться к тому, что ранее хвалил в Петре, и в «Записке о древней и новой России» писал: «Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России. Виною Петр».

Критикует Петра за односторонность известный деятель просвещения екатерининских времен Бецкий. Болтин сетует на то, что Петр заставил Россию «сделать то в несколько лет, на что потребны века» и отчего пошло «повреждение нравов», которые «совсем переменились» в дурную сторону. С дворянских позиций раздраженно критикует преобразователя княгиня Дашкова, возмущаясь стремлением Петра заставить дворян, «белую кость», трудиться и допускать в свои ряды «чернь». Она не жалеет красок для того, чтобы обрисовать Петра как «блистательного тирана», «невежду», честолюбца, которого только по глупости или недобросовестности можно назвать создателем могучего государства. Любовь Петра к труду вызывает особенные нападки с ее стороны.

Ей вторит сильно задетый «табелью о рангах», петровским принципом превосходства службы над «породой», реакционно настроенный князь Щербатов. Он высказывается против «самовластия» царя, против отмены местничества, так как, ничем его не заменив, «никаким правом знатным родом, истребили мысли благородной гордости во дворянах». По мнению Щербатова, Петр, борясь с суевериями, затронул и религию, отчего люди русские «в разврат стали приходить».

Такое отношение к Петру было обусловлено стремлением напуганного Французской революцией дворянства сохранить общественный порядок в неприкосновенности, боязнью всяких реформ. Монарх правит, дворянство господствует, народ безропотно несет тяготы. Никаких преобразований!

Дворянская аристократия в лице Дашковой и Щербатова не только обвиняла Петра в том, что дела его вызвали «повреждение нравов» и потрясали устои дворянского быта, но, стремясь к расцвету «прав и вольностей дворянских», предъявляла такие требования к самодержавной власти, которые не вязались с обычными и особенно укоренившимся при Петре представлением о дворянстве как о «служилом состоянии». Те, кто в скором времени провозгласят своим девизом: «Дворянином нельзя стать, дворянином можно родиться», не могли простить Петру «засорения» дворянства выходцами из «черни».

Совершенно иную позицию по отношению к Петру заняли представители передовой русской общественной мысли. В «Письме к другу, жительствующего в Тобольске» первый русский революционер Радищев называет Петра «мужем необыкновенным, название великого заслужившим правильно». По мысли Радищева, главная и великая заслуга Петра заключается в том, что он привел в движение и повел за собой вперед по пути прогресса громадную Россию.

Но вместе с тем Радищев первый увидел в Петре крепостника, обратил внимание на такие черты его деятельности, которых не могли заметить его восторженные хвалители из дворянского лагеря, но навеки запомнил русский народ, запечатлев в своем фольклоре. Радищев подчеркивает, что Петр был бы еще славнее, а дела его — еще величественнее, если бы он «утвердил вольность частную», т. е. свободу личности, освободил бы миллионы своих подданных от уз рабства и сложил бы с себя добровольно неограниченную власть.

Вот почему Радищев так бичует тот гнев, который пал на плечи народа в петровские времена. Не «вольность частную», а угнетение народа и окончательное закрепощение крестьян утвердил царь Петр.

Высоко оценил Петра Чаадаев, полагавший, что его преобразования сняли угрозу превращения России в шведскую провинцию.

В сочинениях великого русского революционного просветителя и критика Белинского мы находим исключительно высокую оценку Петра. «Нужна была полная коренная реформа — от конечностей тела до последнего убежища человеческой мысли; а для произведения такой реформы нужен был исполинский гений, каким являлся Петр», — так писал Белинский о Петре. «Петр Великий есть величайшее явление не нашей только истории, но истории всего человечества; он божество, вызвавшее нас к жизни, вдунувшее душу живую в колоссальное, но поверженное в смертную дремоту тело древней России». «Петру Великому мало конной статуи на Исаакиевской площади; алтари должно воздвигнуть ему на всех площадях и улицах великого царства Русского».

Чернышевский отдавал должное памяти Петра, подчеркивал значение его дел и высоко оценивал его личные качества, называя его «великим человеком». «Русский должен быть патриотом в том смысле, в каком им был Петр Великий», — писал он, отмечая исключительную любовь, которую питал Петр к своей стране, и указывал на «беспредельное желание благ Родине, одушевляющее всю жизнь, направляющее всю деятельность этого великого человека».

Добролюбов говорил о Петре, что он «разрешил вопросы, давно уже заданные правительству самой жизнью народной, — вот его значение, вот его заслуги. Напрасно приверженцы старой Руси утверждают, что то, что внесено в нашу жизнь Петром, было совершенно несообразно с ходом исторического развития русского народа и противно русским интересам. Обширные преобразования, противные народному характеру и естественному ходу истории, если и удаются на первый раз, то не бывают прочны. Преобразования же Петра давно сделались у нас достоянием народной жизни, и это одно уже должно заставить нас смотреть на Петра как на великого исторического деятеля, понявшего и осуществившего действительные потребности своего времени и народа».

Добролюбов подчеркивал, что реформы Петра, несмотря на западноевропейскую форму его преобразований, были направлены на благо России и не были насилием и указывал на значение не иноземных, а русских соратников Петра. Вместе с тем Добролюбов подчеркивал, что, несмотря на свою «матросскую куртку», Петр был настоящим самодержцем. «В матросской куртке, с топором в руке, он так же грозно и властно держал свое царство, как и его предшественники, облеченные в порфиру и восседавшие на золотом троне, со скипетром в руках», — писал Добролюбов. Петр, по мнению Добролюбова, был прежде всего государственным человеком. Он «заглушил самые нежные чувства отца для гражданского блага своей родины, предвидя в своем сыне личность, вредную для государства».

Высоко ставил Петра Герцен, писавший: «К концу XVII века на престоле царей появился смелый революционер, одаренный обширным гением и непреклонной волей — это деспот по образцу комитета общественного спасения».

Так оценивали деятельность Петра представители передовой русской общественной мысли XIX в., видя в нем не «земного бога», а человека, понявшего и осуществившего действительные потребности своего времени и своей страны.

Большое внимание уделила Петру русская историческая наука. Выходившие в XVIII в. труды Голикова, посвященные «деяниям» Петра, представляют собой собрание материалов, опубликованных автором без проверки фактов, с многочисленными ошибками в чтении рукописей. Чувство беспредельного благоговения перед Петром лишило Голикова возможности критически разобраться в привлекаемых им источниках.

Изданный в середине XIX в. труд Устрялова носит повествовательно-описательный характер. Внимание автора обращено исключительно на факты биографии и внешней политики Петра, которым он не дает научного толкования.

В сочинениях С. М. Соловьева мы видим уже глубоко продуманную концепцию. Соловьев полагал, что реформы Петра были обусловлены всем предшествующим развитием России. Обстановку, сложившуюся в России накануне реформ, он определяет следующими словами: «Народ поднялся и собрался в дорогу, но кого-то ждали, — ждали вождя; вождь явился». Соловьев высоко оценивал деятельность Петра и полагал, исходя из идеалистических позиций, что со времен петровских преобразований русский народ стал руководствоваться не чувством, а мыслью. «Петр оставил судьбу России в русских руках», — замечает он.

В. О. Ключевский, ученик Соловьева, создал свою оригинальную систему взглядов на Петра и его преобразования. Ключевский писал, что «она (реформа. — В. М.) усвоила характер и приемы насильственного переворота, своего рода революцию». И вот это-то обстоятельство заставляет Ключевского, одного из идеологов русской буржуазии, выискивать слабые места в деятельности Петра. Ключевский, отказывая Петру в способности руководствоваться в своей деятельности продуманным планом, полагает, что реформы, первоначально всецело обусловленные нуждами Северной войны, производились на скорую руку, диктуемые только сегодняшним днем. Многое, по мнению Ключевского, не удавалось Петру потому, что народные массы были инертны и не воспринимали самое существо преобразований.

Так оценивали Петра наиболее видные представители буржуазной исторической науки — Соловьев и Ключевский.

Рост революционного движения в России в конце XIX — начале XX в. заставил идеолога русской империалистической буржуазии профессора истории П. Н. Милюкова резко отрицательно отнестись к преобразованиям Петра, так как всякая реформа, всякая ломка общественной жизни даже в дали веков казалась ему святотатством. Для Милюкова реформы Петра — это реформы без реформатора, преобразования без преобразователя, результат слепого, стихийного творчества. Да и лучше-де ничего не могло быть в России. «Страна получила такую реформу, на которую только и была способна», — говорит он.

По правильному замечанию крупного русского историка конца XIX — начала XX в. Н. П. Павлова-Сильванского, автора фундаментальных трудов по истории древней и удельной Руси, работа Милюкова — «не обвинительный акт, а желчный памфлет», не имеющий ничего общего с исторической действительностью.

Таким образом, в досоветской, дворянской и буржуазной исторической науке петровские реформы не получили должной оценки.

В советской исторической науке благодаря господству одно время взглядов М. Н. Покровского также имели место неверные представления о преобразованиях и об эпохе Петра I. М. Н. Покровский утверждал, что реформы Петра были вызваны «торговым капитализмом», который совершил «набег» на дворянскую Россию. И в то же самое время, противореча сам себе, утверждал, что в царствование Алексея Михайловича и Петра II для развития капитализма в России были более благоприятные условия, чем при Петре I. К внешней политике Петра Покровский относится отрицательно, а в самом преобразователе видит лишь неудачливого кутилу, дебошира и развратника. «Смерть преобразователя была достойным финалом этого пира во время чумы», — заявляет М. Н. Покровский, считая, что за смертью Петра последовал крах его реформ.

В современной советской историографии вопрос о петровских реформах, о его внешней политике разрешается на подлинно научной основе, на базе марксистско-ленинской теории. Нет еще пока больших сводных работ советских историков, подводящих итоги всей деятельности Петра в целом. Вышли три тома монументального исследования академика М. Богословского, посвященные детству и юности Петра I и началу его деятельности, опубликованы исследования Б. Б. Кафенгауза и Т. К. Крыловой — по истории внешней политики Петра I, академика Е. В. Тарле и Н. В. Новикова — о русском флоте петровских времен, П. П. Епифанова — о военной реформе, Б. Сыромятникова — о государственной реформе, В. И. Лебедева — о народных движениях в царствование Петра I, А. В. Предтеченского, Панова и других — о Полтавской «баталии», академика В. Струмилина, П. Г. Любомирова и Е. Н. Заозерской — о промышленности, Г. Анпилогова — о государственных учреждениях петровских времен и целый ряд других исследований, брошюр и статей.

В конце 40-х — начале 50-х годов опубликованы «Законодательные акты Петра I», хрестоматии, составленные в научных и учебных целях.

Советские ученые по-новому, смело и остро, ставят вопросы, связанные с оценкой деятельности Петра, воздавая ему должное, но в то же время указывая на ограниченность его стремлений и возможностей.

Мы говорили о том, как расценили деятельность великого преобразователя его современники и соратники, «птенцы гнезда Петрова», вельможи и «пииты», почитатели и хулители.

Мы ознакомились в самых общих чертах со взглядами на Петра представителей различных течений русской общественной мысли и исторической науки.

Но как отнесся к Петру сам русский народ, как оценил он деятельность царя, запомнил ли Петра, добрым или худым словом поминает его в своих песнях и сказаниях? Как писал Байрон,

Памятен русскому народу царь Петр, памятен его облик, не забылись дела его. Петр — это целый период в истории русского народного творчества. С его именем связано возникновение солдатской песни. И пусть переносит она на петровские «баталии» черты древних битв русских воинов, но важно, что народ воспел в своем творчестве рождение регулярной русской армии.

Суров и строг царь Петр, но не чуждается он простого народа и слушает его советы.

Воинские дела, «славные баталии» Петра вызывают одобрение народа. В русском фольклоре Петр — «первый император на земле».

Простой инвалид, один из многих, деливших с Петром и трудности походов, и лавры побед, держал портрет Петра среди икон и зажигал перед ним свечу. Уличенный в этом архиереем, инвалид ответил, что Петр защищал страну от врагов, ел солдатскую кашу, обращался с солдатами, как равный, как отец. «Сам бог прославил его победами, не допустя коснуться до него смерти и раны, а ты говоришь: не должно образу его молиться!». Для этого инвалида Петр был одновременно и «полковником», с которым он вместе «ломал» службу солдатскую, и «великим государем».

Особенно ценит народ в Петре его уменье слушать простых людей и приближать их к себе. Героями былей петровского цикла выступают именно простые люди — солдаты, крестьяне, «голь кабацкая». И царь Петр хорош и умен, и дается ему все, и во всем он одерживает верх, в любом «бореньице» именно потому, что умеет ценить народную мудрость, совет простых людей. И спасает царя на чужбине простой человек — то «Бутман Колыбанович, голь кабацкая», то крестьянин.

Слушает царь Петр солдата, ибо солдат — его «силушка», ибо «брана шведская пашня солдатскими ногами», полита «горячей солдатской кровью». Любят солдаты матушку-Россию, и хоть труден их подвиг ратный, но стоят они насмерть, бьются с ворогом «не на живот, а на смерть». Послушал царь Петр солдат, которые, «как пчелы, зашумели», услышав о том, что генералы советуют Петру снять осаду Шлиссельбурга, и только поэтому овладел неприступной крепостью.

Нет в Петре злости-зависти. Справедлив царь Петр. «У дворца государева» в «великом бореньице» одолел царя простой драгун. Всяк бы на месте царя осерчал и наказал бы дерзкого, но не таков Петр. «Благодарю тебя, молодой драгун, за бореньице», — говорит он своему победителю. Так повествует о Петре былина «Царь Петр и драгун». Народ отмечает, что чувство справедливости иногда берет верх в Петре даже тогда, когда речь идет о борьбе народа с обидчиком-дворянином. В былине «Жалоба солдата Петру I на князя Долгорукого» поется о том, как выдает Петр солдатам их обидчика князя Долгорукого.

По достоинству оценил народ и любовь Петра к труду. Особенно хорошо запомнил Петра не знавший крепостного права Русский Север. Трудолюбивому, суровому и стойкому помору-грамотею, крестьянину далеких северных «печиш», начетчику и сказителю внушал уважение образ «царя-плотника». «Вот царь был, так царь, — говорили о Петре крестьяне Олонецкого края, — даром хлеба не ел, пуще бурлака работал».

Даже ревнителям старины, уходившим в дремучие северные леса, чтобы сохранить свой восьмиконечный крест, свое сугубое «аллилуйя», свои церковные книги «старого письма», даже им, фанатикам Повенецких, Олонецких, Выгских и прочих скитов нравились в Петре его трудолюбие, настойчивость, стойкость. Хуля его за преследование Алексея, отстаивавшего «верушку старинную», обитатели бескрайних северных лесов да берегов «Студеного моря» отдавали должное Петру. И на чаше весов русского помора, распевавшего свои «старины» длинными зимними вечерами под вой ветра-«полуночника» при лучине, бросавшей робкий свет на суровые лица, положительная оценка деятельности Петра перевешивала отрицательную.

Вот почему бог не карает «царя-антихриста», вот почему даже в устах далеких потомков тех, кто последовал за протопопом Аввакумом и Никитой Пустосвятом, с течением времени меняется оценка Петра.

Но не слепо обольщается народ царем Петром. Знает он ему цену, знает, чьи интересы блюдет царь. Народ не забыл того, что Петр драл с него три шкуры, и не простил царю непомерной «тяготы». Даже «земля сырая» плачет от тяготы народной. Тяжело строить Петербург, трудно прокладывать Ладожский канал, горька доля солдатская, и горек хлеб его, непомерно тяжел путь солдата, велики его испытания. И пошли в петровское время гулять по матушке-России первые рекрутские «плачи».

Не мирится царь Петр с «волей», не любит он «вольного» люда. Вот уже переводит он на Волге «гулящий люд», ту волжскую вольницу, «голь перекатную», которая с Ермаком ходила в Сибирь, «дуванила» с Разиным добычу персидского похода и поднимала вместе с крестьянством «встань» в селах поволжских, грозясь идти на Москву.

Вот уже добрался царь до тихого Дона, и вольный тихий Дон осуждает Петра за то, что «разорил» он старинные, саблей завоеванные, кровью политые вольности казацкие.

И лежит на петровской песне отпечаток мрачности, суровости. Чувствуется в ней горе народное, невыплаканные слезы, затаенная печаль:

Разоряет царь-государь «чернят», «сподобляет» «больших господ», плачет народ. Жесток царь Петр, крут на расправу, и, не прощая царю «тяготы» непомерной, народ принимает сторону его жертв, видя в их протесте нечто, созвучное его гневу.

Различны пути народа и стрельцов, пути «черного люда» и царицы Евдокии Лопухиной, но они против Петра, и народ — за них.

В их уста вкладывает народ свой протест, заставляет их думать по-своему, поступать так, как поступили бы простые люди, составители и слушатели «старинок» и песен.

Народ идеализирует тех, кто осмелился перечить царю Петру, и если в солдатских песнях, в былинах о справедливости Петра царь расходится с генералами, князьями, боярами, то во многих былинах царь заодно со знатью, с господами, с вельможами, с «сильными людьми».

Вот почему эпос возвеличивает стрельцов, которые не согнули перед Петром свои «буйные головушки». От народа они заслужили мученический венец, а от царя — «перекладину кленовую» да «петельку шелковую». В одной из песен Голицын изображен народным заступником. Он говорит Петру:

В получившей широкое распространение лубочной картине осуждена издевка над народом — клеймение рекрутов, насильственное плетение лаптей. Но характерно, что собственно государственную деятельность Петра этот лубок не затронул.

Претила народу и «иноземщина», немецкое засилье. В лубочной картине «Как мыши царя погребают» народ с беспощадной иронией заклеймил иноземные новшества (брадобритие, курение табака и т. п.). В картинах «Как Баба-Яга дерется с крокодилом», «Немка верхом на старике» и других проявлялось отрицательное отношение к иноземке Екатерине.

Проходит время, и во многом меняется отношение народа к новшествам, введенным Петром. Пошли по Руси поговорки: «Погиб, как швед под Полтавой», «Мудрость в голове, а не в бороде», «Борода выросла, а ума не вынесла», — поговорки, осуждающие ветхозаветную старину и одобряющие петровские нововведения.

В народных песнях, преданиях и сказаниях все реже и реже слышится старобрядческое, раскольничье осуждение Петра-«антихриста», и все чаще и чаще народ посвящает свое творчество «православному царю Петру Алексеевичу», «Петру Первому Великому», «полковнику Преображенскому, капитану бомбардирскому». Военные подвиги Петра все отчетливее и отчетливее выступают на первый план.

И хоть идут солдаты

тем не менее они

И в солдатских «плачах» о Петре слышится задушевная печаль:

В солдатских «плачах» звучит искреннее сожаление о смерти Петра:

Петр все может. Он — символ могущества.

В преданиях Северного края Петр выступает повелителем стихий. Он вызывает бурю, и буря губит его врагов, топит «лодки свейские».

О Петре в народе складывались сказки. В этих сказках «работный люд» рассказывает о пушечном мастере, который посоветовал царю снять колокола с церквей; о том, как Петр отдал в молотобойцы «жирного монаха», подчеркивая этим, что царь всех заставил работать.

Среди колодников ходил сказ о воре Барме, который, «наущаемый» переодетым Петром, отказался ограбить государеву казну, чем и вызвал благодарность царя.

Отношение народа к Петру проявилось и в том уважении, которое питал к нему Емельян Пугачев. Вождь восставшего русского крестьянства почтительно писал о «блаженном богатыре Петре Алексеевиче», который во время персидского похода якобы приказал раскопать могилу Разина, дабы узреть останки народного героя. Это высшая похвала, которую способен был воздать царю Петру вождь Крестьянского восстания.

И тем не менее в народном творчестве о Петре нет той отличительной черты, которой отмечены песни о Грозном: нет мотива борьбы с реакционными князьями и боярами, в которой народ безоговорочно на стороне царя против его социальных врагов, нет социальной симпатии к царю. Осуждает народ Петра и за приверженность к «иноземщине».

Серьезно и строго подошел народ русский к памяти Петра, справедливо оценив его яркую, своеобразную личность, его деятельность, полную внутренних противоречий, положительные и отрицательные стороны его преобразований.

Заключение

Значение преобразований Петра Великого в истории России и в мировой истории очень велико. Результатом его деятельности явилось создание сильнейшей в Европе могучей русской регулярной национальной армии и первоклассного флота. Россия была «возведена в ранг» сильнейших государств мира и из сухопутной страны превратилась в могущественную морскую державу. Петровские реформы государственного аппарата явились оформлением абсолютизма и увенчались созданием чиновничье-бюрократической империи со «служилыми сословиями, с отдельными периодами „просвещенного абсолютизма“»[24], что в те времена было значительным шагом вперед.

В царствование Петра были заложены основы промышленности, интенсивно развивались внутренняя и внешняя торговля. Правительственная экономическая политика, покровительствующая торговле и промышленности, способствовала росту народного хозяйства страны.

В области науки и просвещения, образованности и культуры Россия достигла больших успехов. Русские люди петровской поры овладели современной им наукой и техникой и во многом превосходили своими знаниями и опытом специалистов западноевропейских стран.

Усилились связи России со странами Европы и Азии, установились регулярные сношения и общение, неизмеримо возрос ее авторитет в решении судеб всего тогдашнего цивилизованного мира, окрепло международное положение.

В ходе Северной войны Россия отвоевала Прибалтийские земли, восстановив давние и естественные экономические и культурные связи Прибалтики с Русью, и пробила «окно в Европу», что было абсолютно необходимо для естественного развития и России, и народов Прибалтики.

Таковы важнейшие результаты деятельности великого преобразователя — Петра I.

Но эти успехи были достигнуты ценой страшного перенапряжения сил народа, путем жесточайшего угнетения и эксплуатации народных масс, на плечи которых пали тяготы и войн и преобразований.

«Европеизируя» Россию, Петр не только использовал знания и опыт иноземцев, но своим отношением к «заморскому» способствовал тому, что господствующие сословия на Руси стали жить «с манера немецкого» и отвернулись от своего, русского, предпочитая ему все западноевропейское. В широко распахнутое Петром «окно в Европу» пахнул не только ветер европейского просвещения, но и тлетворный смрад «чужебесия».

Несмотря на свои обширные замыслы, решительность и настойчивость, Петр вследствие узости классовых интересов дворянства, которое он возглавлял, из-за ограниченных возможностей государственного и общественного строя и хозяйственного уклада самодержавно-крепостнической России не смог последовательно разрешить задачи преодоления отсталости нашей страны.

Тем не менее Петр был патриотом, любил Россию и честно «служил» ей на троне. Он видел ее слабые стороны, ее отсталость, понимал, насколько опасны они и какими серьезными последствиями грозят стране. Он знал, что если Россию не «поднять», не укрепить ее обороноспособность, стране и народу угрожает потеря независимости.