Рождение Шотландии

Глава VII Соединенные штаты Шотландии 843 — 1043 гг.

Процесс консолидации продолжался еще 200 лет после того, как пикты объединились со скоттами, так что большое Шотландское королевство окончательно сформировалось только к середине XI в. Именно в таком виде оно встречало начало Средневековья и великое Возрождение XII и XIII вв. Кельтские государства были присоединены путем династических браков, хотя иногда дело доходило и до сражений. С помощью оружия была присоединена и Северная Англия, а по прошествии некоторого времени, с наступлением высокого Средневековья, были возвращены земли, захваченные норвежцами. Процессы слияния пиктов и скоттов, проникновения в бриттский Стратклайд, завоевания северной части Нортумбрии протекали под аккомпанемент постоянных войн с норвежцами на севере и на западе, постоянной обороны побережья от их разрушительных набегов и вспыхивающих время от времени столкновений на юге с англичанами, а затем и с их победителями — датчанами. И все же, по большей части благодаря личным достоинствам королей того периода, рассказ о последующих четырех столетиях, о которых пойдет ниже речь в этой книге, будет рассказом о возрастающей силе, благосостоянии и укреплении единства Шотландии.

Кеннет I, Кеннет Мак-Альпин^[37], Кеннет Смелый, правил Шотландией до самой своей смерти, укрепив свою власть брачными союзами с соседями: одна его дочь вышла замуж за Аэда, короля Ирландии, другая — за Руна, короля Стратклайда. И все же время его правления было неспокойным. Бритты сожгли Данблейн, а норманны опустошали страну, доходя до Данкелда, который в 849 г. Кеннет I сделал церковной столицей Альбы, перенеся сюда мощи св. Колумбы. Сам он разорял Нортумбрию, шесть раз совершал набеги на Англию и сжег Данбар, тогда еще принадлежавший англосаксам. Его преемником стал его брат Дональд I, но тот вскоре скончался, и в 863 г. на престол взошел сын Кеннета Константин I, четырнадцатилетнее правление которого было отмечено новыми и более жестокими вторжениями викингов.

Попытки Горма, Эйрика и Харальда Прекрасноволосого сплотить маленькие скандинавские государства в большие королевства Данию, Швецию и Норвегию привели к тому, что недовольные во множестве бежали за море, образовав новую грозную волну захватчиков. От них тяжело пострадали жители Франции и Британских островов, включая норвежцев, уже осевших в Ирландии. На севере Ирландии королем стал Олаф Белый, разделивший власть с датчанином Иваром, потомки которого впоследствии чрезвычайно прославились. К середине IX в. мощная колония норманнов образовалась во Франции на Сене близ Руана, а в середине 70-х гг. того же столетия (то есть к концу правления Константина I) там высадился Рольф (Рауль, Роллон), сын Регнвальда, ярла Мера, и захватил Амьен, Суассон и Лаон. В Англии на протяжении 60-х и 70-х гг. IX в. англосаксы были вынуждены постоянно отступать — точно так же, как когда-то перед ними отступали бритты. До самой победы Альфреда под Этнадуном в 878 г. героическое сопротивление внуков Эгберта не могло сдержать захватчиков, и даже после этой битвы остановить норманнов удалось, только позволив им колонизировать пол-Англии: Дейру, Восточную Англию и северную часть Мерсии. Закрепиться в Альбе было не так легко по причине ее географического положения и сложного ландшафта, однако викинги напали на Стратклайд, а в 870 г. Олаф и Ивар, отправившись из Ирландии, после четырехмесячной осады захватили Дамбартон. Также они чрезвычайно сильно потеснили своих предшественников на Северных Островах^[38], которые к тому времени уже смешались с местным населением, образовав народ галл-гэлов. Их сопротивление возглавил Кетиль Утконосый, дочь которого Ауд Многомудрая стала одним из величайших персонажей скандинавских саг и вдохновительницей колонизации Исландии. На Оркнейские и Шетлендские острова, которые бежавшие из Норвегии мятежники использовали в качестве баз, с которых они отправлялись грабить родную Норвегию, нападения совершал сам Харальд Прекрасноволосый. Он завоевал их и назначил ярлом этих островов своего сподвижника Регнвальда, ярла Мера (отца Рольфа), который, однако, отказался от своего нового титула в пользу своего брата Сигурда. Через некоторое время ярл Сигурд, заключив союз с Торстейном, сыном Ауд Многомудрой и Олафа Белого, завоевал самые северные провинции Альбы, Кейтнесс и Сазерленд до реки Ойкелл. Сигурд умер в разгар трудов от мести мертвеца. Он подвесил к седлу голову военачальника короля Константина Маелбригде; зуб его оцарапал колено ярла, и рана загноилась. Торстейн двинулся на юг и нанес поражение самому Константину I в битве при Долларе. После этого король Шотландии был вынужден формально отказаться от северных областей своей страны. Вскоре Торстейн был убит, и давление норманнов несколько снизилось, однако через два года, в 877 г., Константин I погиб при отражении набега на побережье Файфа. Говорят, он был схвачен и замучен до смерти в какой-то пещере.

Престол унаследовал его брат Аэд (Гуго), младший сын Кеннета I Мак-Альпина. Однако, спустя всего лишь год Кирик^[39], вождь Гариоха, пошел на Аэда войной, убил его и захватил власть над страной. И хотя ему удалось удерживать ее на протяжении 18 лет, мы можем говорить о твердом положении королевской династии (даже при том, что на самом деле при назначении короля действовало полувыборное право), исходя из того, что Кирик вынужден был возвести на трон в качестве номинального короля сначала Эоху, внука Кеннета I и сына короля Стратклайда, а затем Дональда II, еще одного внука Кеннета I и сына Константина I. В этот период основные события вновь развиваются вокруг викингских набегов, так как относительная стабилизация обстановки в Англии вынудила норманнов сосредоточить свои усилия на завоевании берегов Альбы и Ирландии^[40]. Был сожжен Фортевиот, древняя столица южных пиктов. Кирик нанес захватчикам поражение при Коллине на реке Тей и перенес главную резиденцию правительства в Скон, где короли Шотландии, за очень немногими исключениями, короновались до 1651 г. В это же время важное значение начал приобретать Сент-Эндрюс, так как согласно нескольким достаточно туманным указам он получил в то время определенные привилегии, также довольно расплывчатые, на которых позднее основывал свои притязания на первенствующее положение в шотландской Церкви.

После смерти Кирика, последовавшей в 896 г., его соправитель Дональд II единолично управлял Шотландией еще 4 года, но был убит близ Форреса в междоусобице. Корону унаследовал не молодой сын Дональда II, Малькольм, а его двоюродный брат — Константин II, сын короля Аэда и внук Кеннета Мак-Альпина^[41]. Константин II был отважным воином, и в начале своего долгого 43-летнего правления, в 904 г., ему удалось одержать крупную победу над норманнами в Фортренне. В 908 г. под власть младшей ветви его династии перешел Стратклайд. Король Стратклайда Дональд умер, не оставив наследников, и Константин II обеспечил избрание королем этой страны своего младшего брата, также носившего имя Дональд. Потомки Дональда правили Стратклайдом до самого 1018 г.

Вскоре яростные нападения викингов возобновились. Альфред объединил под своей властью все то, что осталось от Англии, и благодаря своим личным качествам — благородству, мудрости и отваге — ему удалось вдохнуть в страну новые силы. Его дети, Эдуард Старший и Этельфледа, королева (Южной) Мерсии, продолжили труды отца и потеснили датчан. Однако в других странах викинги добились больших успехов. В 911 г. король Франции Карл Простоватый заключил с Рольфом мирный договор в Сен-Клер-сюр-Эпте, по которому, при условии крещения Рольфа, вождю викингов отходили все земли между Эптом и Бретонской Маркой. Отныне эта область превратилась в герцогство норманнов — Норманнию, Нормандию, — которое стало играть значительную роль в истории Европы, в том числе и в истории Шотландии. С появлением нового норманнского герцогства Англии и Альбе начала угрожать новая опасность, так как эти страны фактически были взяты в норманнское кольцо. Этельфледа в 915 г. попыталась образовать лигу для отражения этой угрозы, вступила в союз с Константином II и бриттами, и в 918 г. ожидаемое нападение состоялось. Регнвальд, потомок Ивара (не ярл Оркнейских островов, а король Северной Ирландии), высадился в Нортумбрии и захватил Йорк. Нортумбрия обратилась за помощью к Константину II, тот прибыл и недалеко от Корбриджа на реке Тайн сразился с завоевателями. В бою был убит Эдред, ярл (датской) Нортумбрии; викинги все еще были в состоянии удержать завоеванные ими земли, но их продвижение за Тайн было остановлено. Регнвальд умер вскоре после этих событий, и королем стал его брат Сигтрюгг. Вероятно, Константин II возобновил с Эдуардом Старшим союзный договор, заключенный с его сестрой. В двух рукописях Англо-Саксонской Хроники (одна из которых, очевидно, является очень поздним списком с другой) содержится упоминание о том, что в 924 г. Константин II «назвал Эдуарда отцом и господином». Поздние английские хронисты, вплоть до сегодняшнего дня, выжимали из этого сообщения все, что только можно; в особенности отличился Фримен, основывающий на этом высказывании свои грандиозные исторические построения и заявивший, что «с этих времен до XIV в. вассальное отношение Шотландии к Англии было частью государственного права Великобритании». Оставляя в стороне общее свидетельство последующих событий, мы напоминаем, что многочисленные другие рукописи Хроники не содержат никаких упоминаний о столь значимом обстоятельстве, а Этельвард, принадлежавший к следующему поколению писателей и написавший панегирик английскому королевскому дому, посвященный его родственнице, внучатой племяннице Эдуарда императрице Матильде, уделил большое внимание войнам Эдуарда, но ни словом не намекнул на такое его достижение. И сам этот рассказ не соответствует известным событиям того времени. Вероятно, хронист, первым занесший на страницы летописи это известие, спутал Эдуарда Старшего с его братом Ательстаном, который унаследовал от него престол вскоре после этого, а короля Шотландии — с другим северным государем, Сигтрюггом, братом и преемником Регнвальда. Этот Сигтрюгг действительно вступил в какие-то союзные отношения с Ательстаном. В любом случае данный вопрос достаточно второстепенен, ведь даже если бы мнимое подчинение Шотландии столь же соответствовало действительности, как впоследствии признание королями Англии сюзеренитета Папы Римского, оно утратило бы свою силу в 1097 г.

Возвращаясь к изложению достоверных фактов, мы можем сказать, что Эдуард умер в 925 г. и ему наследовал Ательстан, величайший после Альфреда представитель этой династии и самый могущественный король из его преемников. Тем не менее Ательстан был вынужден начать свое царствование с того, что признал права Сигтрюгга на захваченные им земли и отдал ему в жены свою сестру. Сигтрюгг умер в 926 г., Ательстан напал на его владения и вернул их под власть Англии, изгнав Олафа (сына Сигтрюгга), бежавшего в Ирландию, в то время как брат Сигтрюгга, Годфред, пытался привлечь на свою сторону Константина II. Фримен много говорит о втором подчинении Шотландии, которое якобы произошло в это время. Единственным источником для его измышлений служит одна рукопись Винчестерской Хроники, в которой, кстати говоря, ничего не говорится о первом подчинении, которое Фримен также преподносит как достоверный факт. Из этой рукописи мы узнаём, что на этот раз Константин II, Эдред из английской Нортумбрии и два валлийских князя заключили с Ательстаном «вечный мир» и согласились выплачивать «дьявольскую дань» (deofol-geld), а сын Константина II должен был принять крещение. Чуть выше мы привели данные, говорящие о том, что Константин II не только был христианином, но с самого начала своего долгого правления выказывал неподдельный интерес к церковным делам. Он определенно выражал свои дружеские чувства к Олафу, отправленному в изгнание сыну Сигтрюгга, которому и отдал в жены свою дочь. Он не нарушил мира с Ательстаном, но этот брак, должно быть, вызвал у последнего серьезные подозрения. Вероятно, Ательстан решил, что Константин стремится установить с Нортумбрией те же династические связи, которые до того он завязал с правителями Стратклайда, и проложить тем самым дорогу к последующему мирному присоединению этих земель. В 934 г. Ательстан напал на Альбу и опустошил все восточное побережье, хотя в ирландских анналах (занимавших по крайней мере нейтральную позицию и потому достаточно объективных) отмечается, что эти набеги принесли очень незначительные результаты. Тем не менее они вынуждали Константина II предпринять ответные действия. В 937 г. он объявил Ательстану войну и вместе со своим зятем, королем Ирландии Олафом Сигтрюггсоном, и своим племянником, королем Стратклайда Эоганом, высадился в устье Хумбера. Ательстан двинулся навстречу с английским войском, усиленным наемниками викингами. Армии сошлись у местечка под названием Брунанбург. После долгого и ожесточенного боя Ательстан одержал победу. За этим последовала новая война. Эйрик Кровавая Секира, сын и преемник Харальда Прекрасноволосого, был изгнан из Норвегии собственными подданными. Он прибыл в Нортумбрию, и Ательстан, не сумевший восстановить силы после тяжелой победы под Брунанбургом, откупился от него, отдав провинцию во владение норвежцу при условии, что тот должен держать ее против потомков Ивара — двух Олафов. Эйрик не смог выполнить это условие: они напали на него и к 940 г. захватили не только Нортумбрию, но и Данелаг, датскую половину Англии. Ательстан умер, не успев выступить против них, а побежденный Эйрик отправился на Острова, где и сделался королем, но вскоре после этого был изгнан в третий раз: ему явно так и не удалось завоевать народное признание. В 943 г. Константин II, которому было уже около семидесяти лет и который оплакивал сына, погибшего под Брунанбургом, отрекся от престола и постригся в монахи в Сент-Эндрюсе. Но на шотландский престол сел не его сын Индульф, а сын его двоюродного брата и непосредственного предшественника Малькольм I, правивший до 954 г.

Ательстану наследовал его молодой, но очень способный брат Эдмунд Старший, короткое правление которого ознаменовалось большими успехами и тяжелыми сражениями. К 944 г. он очистил от захватчиков Нортумбрию и примерно в то же время установил контроль над Южной Кумбрией, или Камберлендом. В 945 г. он заключил союз с Малькольмом I, передав ему эту провинцию (возможно, только на срок его жизни) on þaet gerade «на том условии», что Малькольм станет его midwyrhta, то есть, в точном и буквальном переводе, «сотрудником». (Поздние английские хронисты, столь же плохо знавшие англосаксонский язык, как впоследствии лорд Хейлз норманно-французский, ошибочно переводили это слово как fidelis, a еще позже историки перевели его словом «вассал»; однако наши самые ранние и достоверные источники не содержат никаких упоминаний о принесении клятвы верности.) Эдмунд Старший умер в 946 г., оставив трон своему столь же способному и деятельному брату Эдреду. А Малькольм I продолжал владеть Камберлендом.

В 949 г. Олаф Сигтрюггсон потребовал у Малькольма помощи в новой атаке на Нортумбрию. Поведение Малькольма можно назвать скорее дипломатичным, чем честным. Он успокоил свою совесть тем, что сохранил нейтралитет, но позволил бывшему королю Константину II, тестю Олафа и ныне аббату Сент-Эндрюса, выйти из своего монастыря и возглавить войско, разграбившее несчастную провинцию до самого Тиса. После этого Константин II вернулся в свою обитель, где и умер в 952 г., а Малькольм I в том же году вступил в активный союз с Эдредом и бриттами против викингов, что позволило Эдреду вновь вернуть Нортумбрию под свою власть. Олаф отказался от возобновления военных действий и вернулся в Ирландию, где укрепил господство норвежцев, пока битвы при Таре в 980 г. и при Клонтарфе в 1014 г. не вернули страну под власть местных королей. Малькольм I был убит в 954 г. под Форресом, вероятно, в результате какой-то местной междоусобицы. Он оставил двух сыновей. Оба со временем стали королями Шотландии, но в соответствии с новым порядком Малькольму I наследовал Индульф, сын его предшественника Константина II.

Имя Индульф — это англизированная форма имени Индульфус, давшая в гэльском формы Иллуйб, Айлульб и Иллульфе. Вероятно, происходит оно от датского имени Хильдульф, так что женой Константина II, скорее всего, была датчанка. О восьмилетнем правлении Индульфа нам решительно ничего неизвестно. И тем не менее, похоже, что именно в этот период состоялось очень важное событие: завоевание города, ставшего впоследствии столицей Шотландии, который при восшествии Индульфа на престол еще оставался английским городом. Причина и ход войны с Англией также не известны. Шотландский король определенно вел военные действия на границе и присоединил к своим владениям плодородные земли к северу от Пентлендса. Ему достался также и некий «Оппидум Эден». Это может быть Каерейденн, Карриден или Блэкнесс, важная прибрежная крепость. Но это словосочетание можно перевести и иначе: Дунейденн, Дунедин, Эдинбург^[42]. По крайнеймере, эта важнейшая цитадель точно перешла в руки шотландцев примерно в этот период, а вследствие ее потери северные рубежи Нортумбрии остались без прикрытия. Индульф также отразил крупный набег викингов на Бухан и в 962 г. был убит при отражении нового набега у Инверкуллена.

Следующие пять лет прошли под знаком борьбы его сына Колина с сыном Малькольма I Дуффом, который должен был унаследовать престол согласно уже четко сложившейся к тому моменту практике. В 967 г. Колину удалось убить (очевидно, с помощью наемных убийц), Дуффа под Форресом, городом, игравшим поистине роковую роль в судьбе этой династии, но 4 года спустя он сам погиб в горящем доме в Стратклайде, и корона досталась брату Дуффа Кеннету II.

Кеннет II правил с 971 по 995 г., однако этот период остается для историков чрезвычайно туманным, так как сохранившиеся шотландские хроники X века крайне немногословны. Историки обычно относят ко второму году его правления одно колоритное событие — знаменитую историю об английском короле Эдгаре, в лодке которого гребли восемь вассальных королей на реке Ди. Одним из гребцов был Кеннет II. Конечно, жалко расставаться с такой яркой картиной, но проследить ее эволюцию также представляется довольно любопытной задачей для исследователя исторических легенд. Первое упоминание о событиях, которые можно как-то связать с этим рассказом, появляется в проповеди Эльфрика, датируемой временем не намного позднее этого, где при описании замечательных чудес св. Свитина, современника Эдгара, он отмечает, что восемь королей gebugon to Eadgares wissunge. Это может означать как «склонились перед властью Эдгара», так и равным образом «приняли его совет». И поскольку Эдгар, советником которого был великий Дунстан, был человеком необыкновенного ума, вполне возможно, что многие его союзники привыкли высоко ценить его мнение. Если бы современник Эдгара Этельвард, отчет которого о славных делах Дома Кердика прерывается на повествовании о событиях следующего, 973 года, когда-нибудь слышал рассказ о «восьми гребцах», следовало бы ожидать, что он с радостью ухватился бы за эту историю. Однако, хотя он преуспел в возвеличивании Эдгара, похоже, о подобном происшествии ему ничего не было известно. В рукописи Англо-Саксонской Хроники, написанной в XI в., говорится, что Эдгар произвел смотр своему флоту в Лестере (вероятно, Честере — мы располагаем сведениями, что смотр состоялся именно там):

Это же известие повторяется в рукописи XII в. без каких-либо изменений. Но в том же XII в. Флоренс Вустерский, человек, знаменитый своим пылким воображением в той же степени, что и наш Эктор Бойс, повторил этот рассказ с собственными дополнениями, назвав королей subreguli, то есть вассалами, и увеличив их число до восьми. Он же в первый раз рассказывает сказку о восьми гребцах. Наряду с этим он упоминает о том, что флот Эдгара состоял из 3600 кораблей. Флоренс приводит список различных гребцов, который ярко свидетельствует о том, что ему было совершенно неизвестно, кто и где царствовал в те времена. Мы можем принять как единственно разумную интерпретацию всех этих рассказов то, что различные правители, среди которых, весьма возможно, был и Кеннет II, действительно нанесли визит Эдгару в Честере, чтобы договориться о совместных действиях против общего врага, и что они согласились с политическим курсом, предложенным английским королем. Смотр флота, предпринятый с целью оказать давление на союзников, возможно, включал в себя и нечто вроде морской прогулки, приукрашенной впоследствии народной молвой. Однако даже в таком изложении все это не больше чем предположение.

Еще один рассказ, также достаточно некритично принятый на веру историками, содержится в Хронике Сент-Олбэнса, в которой говорится, что Кеннет II выдвинул свои притязания на Лотиан, считая его наследственным фьефом шотландских королей, и в этом качестве получил его от Эдгара. Лотиан был английской территорией задолго до того, как объединение пиктов и скоттов в единое государство приблизило границы Шотландии к этой области. Индульф примерно за 10 лет до того, как якобы состоялась эта сделка, несомненно захватил северную часть Лотиана, однако на шотландском престоле сменятся еще три короля, прежде чем шотландцы появятся в Южном Лотиане и сын Кеннета II присоединит оставшиеся части провинции, передвинув шотландскую границу к Твиду.

Что касается менее мифических «подвигов и деяний» Кеннета, то на этот счет мы располагаем лишь самыми общими данными. Конечно же, он вел привычную войну с викингами, которая приблизительно за двести лет их походов стала совершенно естественным занятием. Примерно в конце предыдущего столетия Эйнар, сводный брат герцога Нормандии Рольфа, изгнал оркнейских викингов и стал ярлом этих островов. Его преемником стал его брат Торфинн Раскалыватель Черепов, который умер в начале царствования Кеннета, оставив пятерых сыновей. Их домашние дела были осложнены действиями прекрасной и беспринципной Рагнхильды, дочери Эйрика I Кровавой Секиры, выходившей замуж поочередно за трех из пяти братьев. Двум из них она принесла смерть. В конце концов ее третий муж, Льот, отвоевал ярлство у своего брата Скули и попытался расширить его границы на юг. Вследствие этого на крайнем севере произошла большая смута, окончившаяся победой норвежцев, но смертью самого Льота. Его племянник Лодвар разгромил войско Кеннета II, но был вынужден отступить. И в 995 г., последнем году правления Кеннета, Оркнейские острова были силой усмирены и крещены св. Олафом.

При короле Кеннете II в Ангусе произошли серьезные беспорядки, которые и свели его в могилу. Однако проследить причины и ход событий не представляется возможным. Фордун рассказывает длинную и сложную историю о том, как Кеннет II вызвал гражданскую войну, попытавшись изменить принцип престолонаследия в сторону первородства и передать престол своему сыну, позднее ставшему королем Малькольмом II, права которого, согласно действующему обычаю, уступали правам Константина, сына Колина, и Кеннета, сына Дуффа и родного племянника Кеннета II. Константин устроил заговор против короля при поддержке Финеллы (дочери мормаора^[43] Ангуса), сына которой казнил Кеннет II. И Финелла убила шотландского короля неким способом, подходившим скорее для фантастического мира позднесредневекового рыцарского романа. Местная легенда превратила эту женщину в ведьму, которая могла ходить по верхушкам деревьев, но у рассказа Фордуна есть и реальные основания. В Хронике шотландских королей говорится, что Кеннет II был убит своими же людьми в Феттеркайрне из-за предательства Финуэлы (дочери Кунтара или Коннахара, ярла Ангуса), сына которой король осудил на смерть. Есть ли какая-то связь между этими событиями и попытками изменить порядок наследования, не вполне ясно. Определенно можно сказать только то, что именно с этого времени начались длительные споры о правах на королевский трон, иногда приобретавшие чрезвычайно острый и опасный характер, а неопределенность в принципах наследия продолжалась еще 200 лет и в конце концов послужила одной из причин начала Трехсотлетней войны^[44].

Теперь же престол унаследовал Константин III, но ему пришлось заплатить за это дорогой ценой. Он был убит через 18 месяцев в Гленалмонде своим соперником — сыном Дуффа Кеннетом, который сел на престол под именем Кеннета III и, в свою очередь, был убит восемь лет спустя (в 1005 г.) третьим претендентом, сыном Кеннета II Малькольмом. Ситуация с порядком наследования престола стала настолько спорной, что зачастую дело доходило до парадоксов. Корона побывала на головах всех потомков Константина I и Аэда. Ветвь Аэда прервалась на Константине III, но на престоле продолжалось чередование представителей рода Малькольма I, только теперь это были линии Дуффа и Кеннета II. Согласно этому принципу, наследником последнего короля, Кеннета III, должен был стать Малькольм. Однако если сам Малькольм II выступал за принцип первородства (и пытался назначить себе преемника в соответствии с этим принципом), то законным наследником был вовсе не он, а сын Кеннета III — Боеде. Создалось положение, грозившее разразиться бурей. И на самом деле, оно положило начало долгому конфликту.

Первые годы правления Малькольма II были отмечены неудачной внешней войной. Финдлаек Морейский, брат и преемник мормаора Маелбригде, потерпевшего поражение от Льота Оркнейского, вызвал на бой Сигурда Лодварсона, племянника и преемника Льота. Сигурд согласился и, сражаясь под волшебным знаменем с черным вороном, которое вышила его мать, одержал победу. Малькольм II заключил с Сигурдом мир и отдал ему в жены младшую из трех своих дочерей. От этого союза родился Торфинн Сигурдсон, Торфинн «Круга Земного», унаследовавший от своего отца власть над Оркнейскими островами после гибели Сигурда в битве при Клонтарфе в 1014 г. и тем самым предоставивший своему деду, королю Шотландии, определенный контроль над утерянными северными провинциями.

Впрочем, основные военные действия Малькольм II вел с Англией. И хотя за время этой войны произошла одна из трех важнейших побед в шотландской истории, началась она с катастрофы. Как мы уже говорили, Индульф захватил часть Нортумбрии, богатую земледельческую область к северу от Пентлендса. Малькольм же захотел присоединить и земли, лежавшие южнее и восточнее, не менее плодородную область Мерс. Вскоре для этого представилась благоприятная возможность. При Этельреде II, младшем сыне Эдгара, известном также по горькому каламбуру как Этельред Унред^[45], Мерсия, которую Эдгар полностью контролировал, предприняла попытку вернуть себе былую независимость. Возникшими в результате этого раздорами воспользовались датчане, хлынувшие в страну. От них пришлось откупиться, выплатив дань, получившую название «Данегельд». Однако, естественно, эта дань еще больше раздразнила викингов, и в 90-х гг. X в. они во главе с Олафом Норвежским и Свендом Вилобородым, королем Дании, вновь напали на Англию. Этельред II снова откупился от них. Затем в 1002 г. он предпринял всеобщее избиение, вероломно напав на датских поселенцев. Это средство оказалось еще менее действенным. В числе прочих была убита Гуннхильда, сестра Свенда, и в течение следующих четырех лет (в этот же период на шотландский престол взошел Малькольм II) ее брат в отмщение заливал кровью всю Южную Англию. Малькольм II решил поудить рыбку в мутной воде, в 1006 г. напал на Нортумбрию, но не дойдя до Дарема, потерпел поражение от Ухтреда, сына Вальтеофа, ярла этой провинции, принявшегося украшать город фризом из голов шотландцев, чисто вымытых, опрятно причесанных и насаженных на частокол. (Четыре женщины, заботившиеся об их внешнем виде, получили по корове за свою «славную» работу.) Датские нападения не прекращались, и в 1013 г. Этельред бежал за море ко двору своего шурина Ричарда Нормандского, правнука Рольфа. Свенд был провозглашен королем Англии, но почти сразу же скончался. Этельред II вернулся на престол и, так и не вынеся никаких уроков из своего прежнего опыта, устроил новую резню датчан. Вскоре после этого он скончался, тем самым избежав более страшной участи — мести Кнута, сына Свенда, который высадился в Англии в 1015 г. и вынудил сына Этельреда II, Эдмунда Отважного, разделить с ним королевскую власть.

Затем Эдмунд скончался, его маленький сын был для безопасности отправлен за море, к венгерскому двору, что впоследствии нашло свое отражение в шотландской истории. Кнут женился на вдове Этельреда Эмме Нормандской и был формально провозглашен королем Англии. Младшие сыновья Этельреда, Альфред и Эдуард, бежали к своему дяде в Нормандию, что позднее также сыграло ключевую роль в истории Англии и сказалось на развитии событий в Шотландии.

Кнут достиг положения могущественнейшего государя Европы, уступая лишь императору Генриху II. Он присоединил к Дании Швецию и Норвегию, а затем и Англию, вновь сплотив под своей властью все ее многочисленные княжества, и на сей раз навсегда. Он притязал на сюзеренитет над Ирландией и Уэльсом, хотя в действительности притязания эти были совершенно беспочвенны: в Ирландии он потерпел крупное поражение. Несмотря на ряд политических убийств, с помощью которых Кнут укреплял свои позиции, он оказался справедливым и способным правителем, восстановившим в Англии гражданский мир.

В 1018 г. Малькольм II бросил новой власти вызов. Он вновь напал на Англию и под Каремом на Твиде нанес Эдульфу Куделю, брату Ухтреда, поражение столь сокрушительное, что «погибло почти все население от Тиса до Твида, со всеми благородными людьми» (a flumine Tesa usque Tweedam populus… pene totus cum natu maioribus suis interiit), а Северная Англия очутилась в таком хаосе, что когда от удара скончался епископ Даремский, его преемник был назначен лишь по прошествии 3 лет. Эта битва была одним из важнейших сражений в шотландской истории. Северная Нортумбрия, от установленной Индульфом границы по Пентлендсу до Твида, попала под власть шотландских королей и осталась частью Шотландии. Кнуту так и не удалось вернуть эти земли английской короне.

Судя по всему, со времени этих событий прошло 13 лет, прежде чем Кнут предпринял первую попытку отвоевать утраченные территории. В 1031 г. он напал на владения Малькольма II, но, к сожалению, нам почти ничего не известно о том, как развивались события. Определенно нам известно только одно: между королями был заключен мир. Поздние английские историки заявляют, что Кнут стал верховным сюзереном Шотландии, но они не могут предложить никакого объяснения, почему в таком случае большая провинция Лотиан, богатейшая часть Нортумбрии, осталась в руках шотландцев, а мы знаем, что так оно и было. Франк Родульф Глабер, современник этих событий и совершенно нейтральное лицо, сообщает, что Кнут предпринимал энергичные попытки присоединить Шотландию к своим громадным владениям, но все они потерпели провал. Чтобы дополнить картину, скажем, что Глабер приписывал неудачи Кнута ревностному христианству Малькольма, но хотя он, вероятно, и ошибался в определении причин, скорее всего, он совершенно точно передавал факты. Ирландские хронисты, сообщая о смерти Малькольма, случившейся через 3 года после этой войны, называют его «господином и отцом запада»; а в Хрониках шотландских королей, завершенных на протяжении жизни следующего поколения, он именуется «самым победоносным королем». Такой эпитет вряд ли был бы включен даже в самый одиозный некролог, если бы почивший совсем недавно дал клятву верности другому королю. В Хронике Мелроза ничего не говорится о подчинении, ни словом об этом не упоминает и Флоренс Вустерский, который сделал бы это с большой радостью. Впрочем, в любом случае все это не более чем второстепенные детали. Важен тот факт, во многом определивший будущую судьбу Шотландии, что долина Твида, Тевиотдейл, Эттрик и Мерс, а также еще не присоединенная часть Лотиана были включены при Малькольме II в состав Шотландского королевства. Юго-Восточный Лоуленд попал под власть шотландской короны, даже если на тот момент еще и не полностью влился в состав Шотландии.

На самом деле Малькольм II подчинил своей власти и Юго-Западный Лоуленд. Эоган, его союзник в битве при Кареме, был убит в 1018 г., вскоре после сражения. С его смертью прервалась линия Дональда, сына Аэда и внука Кеннета I Мак-Альпина. Малькольм, очевидно мирным путем, принудил бриттов признать своим королем другого князя из династии Кеннета Мак-Альпина — своего собственного внука Дункана, сына своей старшей дочери Беток от Кринана, аббата Данкелда^[46]. Дункан I стал королем Стратклайда, и Малькольм II, у которого не было своих сыновей, решил, что тот должен объединить под своей властью оба королевства, назначив Дункана своим наследником. Впрочем, выполнить это решение было не так-то просто. По обычаю, после смерти Малькольма II престол должен был перейти к роду его двоюродного брата и предшественника Кеннета III. Когда Малькольм решил передать престол Дункану, сына Кеннета III, Боеде, уже не было в живых, но он оставил сына, имя которого нам неизвестно, и дочь Груох. Малькольм приказал убить претендента, но у Кеннета были потомки мужского пола, так как Груох вышла замуж за Гиллекомгана, мормаора Морея, от которого родила сына Лулаха. И все-таки Лулах был маленьким ребенком, а его отец погиб в какой-то внутрисемейной распре, так что ни у него, ни у его матери не было могущественного защитника, который мог бы возвести Лулаха на престол. Поэтому желание Малькольма II исполнилось. После его смерти в 1034 г. королем Шотландии стал его внук Дункан I, уже носивший корону Стратклайда. Его королевство, южная граница которого еще только 30 лет назад проходила по Форту и Пентлендским холмам, теперь раскинулось до залива Солуэй и реки Твид. Так возникла современная Шотландия, хотя ее очертания еще не полностью совпадали с нашими представлениями, так как Стратклайд все еще включал в себя земли южнее Сарка, а норвежцы владели самыми северными провинциями и обширными территориями на западе — Кейтнессом, Сазерлендом и Островами, а также большей частью Аргайла, первоначальной области поселения основателей Шотландского государства. И несмотря на все это, отныне, начиная с правления Дункана I, мы имеем полное основание отождествлять его королевство с современной Шотландией. И если Кеннет Мак-Альпин первым объединил под своей властью два королевства из числа пяти государств, заложивших основы современной Шотландии, а Индульф внес свой вклад, перенеся столицу туда, где она находится по сей день, то Малькольм II присоединил земли к югу от Форта. И все-таки потребовалось еще чуть более двух столетий, прежде чем шотландская корона вернула себе утраченные северные и западные области.

Глава VIII Север и запад или юг и восток? 1034–1093 гг.

В следующие 50 лет существенное влияние на историю Шотландии оказали два фактора. Первым можно назвать династические распри, повторявшиеся трижды за последующие три царствования, которые в конечном итоге привели к установлению принципа первородства при наследовании престола среди потомков Малькольма II. Впрочем, еще очень долгое время этот принцип служил причиной ожесточенных споров. Вторым важнейшим фактором явилась постановка вопроса, которому суждено было повлиять на всю будущую историю Шотландии: будет ли страна в своей культурной и политической жизни, в период подъема духовной и интеллектуальной деятельности, ориентироваться, как прежде, на Ирландию и Скандинавию, или на Францию и в целом на континентальную Европу? Оба этих фактора в действительности тесно связаны друг с другом, ибо если бы династический вопрос был разрешен каким-либо иным образом, то же случилось бы и с вопросом о внешних ориентирах.

Малькольм II был последним королем, унаследовавшим трон по прямой мужской линии от Кеннета Мак-Альпина. Из потомков Малькольма I линия Дуффа (старшего сына) закончилась на его правнучке Груох. Род Кеннета II прервался на трех его внучках, дочерях Малькольма II. У каждой из них был сын. Груох, как мы уже говорили, вышла замуж за Гиллекомгана, мормаора Морея, а отпрыском этого союза стал их сын Лулах. Веток, старшая дочь Малькольма II, стала женой Кринана, аббата Данкелда, и родила от него Дункана, короля Стратклайда, затем севшего на шотландский престол под именем Дункана I. На ее сестре Донаде женился Финдлаек, мормаор Морея и дядя Гиллекомгана. Их сыном был Маелбета, которого, благодаря Шекспиру, все мы знаем под именем Макбет. Даже принимая во внимание тот факт, что Торфинн Сигурдсон, ярл Оркнеев, сын третьей дочери Малькольма II, не имел никаких шансов на шотландскую корону, в королевском роду все равно были посеяны семена конфликта, ибо Груох находилась в кровной вражде с королем Малькольмом из-за убийства ее брата. Когда же Малькольм умер, а убийство еще не было отмщено, вражда перешла на его наследника Дункана I. Даже если оставить в стороне кровную месть, все равно существовала еще одна предпосылка для смуты, ибо по принципу первородства, провозглашенному самим Малькольмом, а также по привычной практике чередования на престоле представителей двух ветвей королевского рода, самыми законными правами на корону обладал сын Груох — Лулах.

Однако, по-видимому, Лулах еще не вышел из детского возраста и при этом никогда не отличался большим умом, за что позднее и получил прозвище Лулах Дурак. Поэтому Дункан I вступил в свои права наследования, не встретив каких-либо препятствий. Но овдовевшая Груох во второй раз сочеталась браком с двоюродным братом своего первого мужа Маелбетой, который был также двоюродным братом Дункана I по материнской линии и по праву должен был стать его наследником. Маелбета, пользуясь современной терминологией, теперь «вел» вражду своей жены и пасынка. Он был человеком энергичным и смелым. Поэтому правление Дункана началось со зловещих предзнаменований, тем более что он лишился возможного союзника в лице своего двоюродного брата Торфинна Оркнейского, предательски напав на его земли и развязав войну, которая, впрочем, не принесла ему никаких успехов. Одновременно Дункан попытался воевать с Англией. Кнут умер в 1035 г., а его убогие сыновья воевали друг с другом и со старшим сыном Этельреда Альфредом. И Дункан, и Альфред потерпели неудачи. В 1040 г., на шестой год царствования Дункана, Маелбета отомстил за брата своей жены наследнику его убийцы. Дункан, по-видимому, не был убит в Глэмисе или Инвернессе, а погиб в битве при Ботгованане. И Маелбета надел на себя шотландскую корону, выступив в роли гаранта мира и защитника своего молодого пасынка, и был принят знатью и народом, так как единственным другим взрослым претендентом на престол был Торфинн Оркнейский.

Впрочем, Дункан I оставил двух маленьких сыновей, Малькольма и Дональда. Их матерью, судя по всему, была англичанка из благородного дома ярлов Нортумбрии — внучка сестры Кнута Астрид и племянница короля Дании Свенда. Поэтому дети, вероятно, были увезены на родину своей матери, которой правил тогда младший сын Кнута Гартакнут. На долгое время они исчезают из нашего поля зрения. В 1042 г. Гартакнут умер от пьянства. Англичанам надоела эта странная династия. Сын Эдмунда Отважного — то есть законный наследник из Дома Кердика — находился слишком далеко: при венгерском дворе, но зато под рукой, при дворе нормандском, оказался его дядя Эдуард. Эдуард был наполовину норманном по крови и полностью норманном по воспитанию и наклонностям, а характер его больше подходил священнику, чем мирянину: этот английский принц был гораздо более набожным, чем большинство священников, но он был рассудителен, справедлив, отличался праведной жизнью, и англичане с радостью призвали его на престол. Вполне возможно, что именно он предоставил убежище двум маленьким шотландским принцам, ибо когда-то сам испытал тяготы изгнания, и если они на самом деле воспитывались при его дворе, то у них была прекрасная возможность познакомиться с норманнской культурой, которая к тому моменту была уже гораздо ближе к французской, чем к скандинавской.

Конечно же, Маелбета должен был опасаться ответной мести со стороны детей своей жертвы, но они были еще очень молоды. Их дед Кринан попытался свергнуть Маелбету и потерпел неудачу: узурпатор правил целых 17 лет. Мы располагаем крайне скудными сведениями о его царствовании, но, похоже, он был хорошим королем. По-видимому, он совершил паломничество в Рим: мы знаем, что в Вечном Городе он раздавал беднякам богатые дары. Кажется, он поддерживал дружественные отношения с Нормандией: когда в 1054 г. в результате антинорманнского дворцового переворота норманны, фавориты Эдуарда, были изгнаны из страны, Маелбета приютил их у себя, в результате чего Сивард, шурин покойного короля Дункана, напал на его королевство и разгромил его войска. Тем не менее Бирнамский лес не двинулся на Дунсинан^[47], ибо Маелбета правил после этого еще 3 года. В 1057 г. сын Дункана Малькольм, воспользовавшись поддержкой шотландцев, имена и положение которых сейчас невозможно установить, напал на Маелбету и убил его у Лумфанана в долине реки Ди. Лулах заявил о своих притязаниях на трон и номинально правил страной одну зиму. Затем он также был убит у Эсси в Стратбоги, оставив маленького сына Маелснехтайна и дочь, которой суждено было стать родоначальницей очень беспокойного потомства.

Больше права Малькольма никто не оспаривал, и его 36-летнее правление явилось одним из важнейших периодов в истории Шотландии, ибо именно тогда начался процесс, в результате которого на протяжении правления четырех его сыновей Шотландия стала европейской страной.

Этому процессу переориентации часто дается неправильная оценка, потому что он не получил адекватного понимания со стороны исследователей. Согласно общепринятой формулировке, это был просто конфликт местных идей и местной культуры с английскими. Рассматривать события с такой точки зрения — значит увидеть их в ложной перспективе и к тому же странным образом игнорировать саму английскую историю. Не подлежит сомнению, что множество новых идей проникло в Шотландию через Англию, так как Англия в эпоху раннего Средневековья служила естественным мостом между Шотландией и континентальной Европой. Однако культура Англии в эпоху развитого Средневековья вовсе не была английской. И в политическом, и в культурном отношении Англия была тогда французской. Тот слой населения, что дал Англии ее законы и обычаи, говорил по-французски, думал по-французски, принес с собой из Франции свою ученость, свою письменность, свое искусство, всю свою политическую и социальную систему и образ мышления. Конечно, английская Англия сохранилась, но она была лишена права политического или художественного голоса. Она сохранила свой язык и — по большей части благодаря именно этому — значительную долю национального самосознания. Со временем, когда разрушатся тесные связи с Францией, Англия ассимилирует своих завоевателей. Но это произойдет гораздо позже. На протяжении еще приблизительно 100 лет после даты, на которой заканчивается наша книга, языками английских школ были французский и латинский. Остатки же английской культуры выжили только за пределами Англии — в Шотландии, в тех провинциях, которые прадед Малькольма III отвоевал у Англии и сделал нашим Юго-Восточным Лоулендом^[48]. Влияние этих провинций было довольно заметным, но пока еще непродолжительным. Английский не получил статуса официального языка в Шотландии, пока не добился его в своей родной стране. Если шотландские государственные бумаги XIII в., даже направлявшиеся в Норвегию, иногда писались на французском, то древнейший дошедший до нас документ на английском языке датируется 1318 г. и является всего лишь переводом с латыни. На коронации в 1249 г. королевская клятва переводилась с латыни на французский. Французский был языком повседневного общения при дворе, отчасти благодаря тому, что он обладал почти таким же статусом языка межнационального общения, как и латынь^[49], а отчасти, может быть, из-за того, что с 1100 по 1363 г. французский был родным языком всех шотландских королев — Сибиллы, Мод, Эрменгарды, Жанны, Марии, Маргариты, Йолетты, Елизаветы и вновь Жанны. Три последние, хотя и происходили из шотландских семейств, также пользовались французским наряду с гэльским языком своих родных мест^[50].

Чтобы понять ту эпоху, мы должны увидеть в Шотландии взаимодействие и столкновение тенденций, общих для всей Европы: консолидации, централизации, создания строгой социальной структуры, а в этих рамках — новый расцвет учености и духовности. Мы видели, что к концу VIII в. уже появились первые ростки культурного возрождения. Но их уничтожили набеги викингов, а в Южной Европе — сарацин, добравшихся в 732 г. до самой Луары и прочно закрепившихся в Испании. Мусульмане оставались непрестанной угрозой, которая через несколько лет после смерти Карла Великого нависла и над Римом, и над Константинополем. Германию опустошали славяне, венгры угрожали и Германии, и Италии. Рассыпалась созданная Карлом Великим структура, а Ирландия, светоч Запада, к 900 г. лежала в руинах.

Но и в этой труднейшей ситуации нашлись люди, продолжавшие бороться, как Сиагрий, или Бонифаций, или король Артур четыре столетия назад. Среди этих людей мы можем назвать и нескольких королей из династии Мак-Альпинов. Люди, сражавшиеся против значительно превосходящих сил, могли потерпеть поражение, и часто так оно и происходило. Но именно они заронили искру надежды в сердца тех, кто последовал за ними. К X в. по всему западному христианскому миру началась организация сопротивления. (Восточная Римская империя, лишенная многих владений, но никогда не сваливавшаяся в пучину хаоса, была достаточно спокойной и самой цивилизованной частью Европы.) Начала принимать определенные очертания феодальная система, система общественной и военной организации (в ту эпоху это были синонимы), основанная на единственном сохранившемся от прежней организации элементе — семье. Следует отметить, что на латыни X в. слово patria вовсе не означает обширную территорию вроде страны или даже области, оно означает семью или род. Семьи владели своими землями, небольшие семьи требовали у более крупных предоставлять им защиту в своей крепости, служившей укрытием от грабителей, а за защиту они платили, неся гарнизонную службу, хотя владелец замка нанимал и постоянный гарнизон, наделяя его членов земельными участками из своих владений. Социальными единицами на континенте были (в отличие от привычного нам клана родичей, происходящих от общего предка) сам замок и окрестное население, семья владельца замка и его сторонники, расселенные на его землях. Впрочем, этот социум был наследником римской традиции paterfamilias. В данном случае под familia понималась социальная единица, которая включала как родичей, так и клиентов. Эти отдельные маленькие patriae разрастались. Когда владелец замка становился могущественным, все большее число людей вступало с ним в вассальные отношения, принося ему «оммаж». Сфера его влияния расширялась, и одного замка было уже мало. Его «люди» строили другие замки, но они все еще находились на земле их господина и были обязаны служить ему, так же как гарнизоны из их собственных «людей» служили им самим. Таким образом, система развивалась и вглубь и вширь, пока процесс субфеодализации не охватил все формы: от крупных фьефов, провинций империи, до маленьких городков-крепостей с одной деревней. Сеть феодальных владений ширилась, а феодальные отношения были закреплены сначала обычаем, а затем и законами. Со временем все люди, живущие на земле, оказались связаными этими отношениями, а выражение «человек без господина» стало синонимом разбойника. Господин А держал X за службу другому господину В, который держал X, Y и Z за службу своему господину С, и так далее. В свою очередь, господин был обязан защищать своих вассалов. То есть обязательства были взаимными, и это следует помнить, ибо об этом очень часто забывают историки, хотя сами вассалы^[51] очень хорошо помнили об этом, и когда они считали, что их права нарушены, то незамедлительно переходили на службу к другому господину, имея на это полное моральное право.

Нужно запомнить одну вещь. Сеть взаимных обязательств, теоретически связывавших всех мирян, начиная с самого императора, основывалась на владении землей и защите земельных владений. Клан создавался из поселенцев-захватчиков; в сущности, это была связь по общности происхождения. Фьеф возник из гарнизонов, созданных для защиты от захватчиков. А после того как была выполнена эта первичная цель, фьеф со своей четкой и ясной структурой показался чрезвычайно удобным устройством для той в высшей степени логической точки зрения, которая доминировала в средневековом мышлении, а тесная связь социальной единицы с владением четко очерченным участком земли во многом подготовила человеческое воображение к восприятию того понятия, которое мы называем национальностью^[52].

И эта военная система работала. Она держала на расстоянии викингов и сарацин или, как произошло в главной континентальной колонии норманнов, ассимилировала их, хотя норманны и наложили на нее свой характерный отпечаток. Благодаря своей потрясающей адаптивной способности они переняли эту систему в тот же период, когда Нормандия приняла французскую культуру, но переняли ее как уже нечто данное. Поэтому, тогда как во Франции и в Германии феодальные отношения зарождались в нижних слоях общества, в Нормандии, как позднее в норманнской Англии, они были насаждены сверху и с самого начала разом охватили все государственное устройство.

К середине XI в. эта система стабилизировала социальную структуру в большей части континентальной Европы, и хотя эта стабилизация носила характер скорее относительный, чем абсолютный, она дала возможность возродиться Церкви. К тому моменту Церковь оказалась в очень тяжелом положении: в хаосе нашествий ее духовные функции секуляризировались, ее владения передавались тем людям, которые могли обеспечить им наиболее эффективную защиту, а не тем, кто мог наилучшим образом их использовать, пока они не стали восприниматься как наследуемая собственность. И все же уже в 910 г. положение стало меняться: в этом году, Вильгельм, герцог Аквитанский, основал во французской Бургундии аббатство Клюни. Там во всей своей строгости и с новыми существенными дополнениями возродилось Правило св. Бенедикта. До того монастырь был одинокой изолированной единицей, зависимой (если он вообще был с кем-либо связан отношениями зависимости) только от местного епископа. Теперь же новые клюнийские монастыри, которых вскоре стало очень много, связывались с первичным монастырем и образовывали сильную и обширную межнациональную организацию, подчинявшуюся только Папе и достаточно мощную, чтобы успешно противостоять любым попыткам навязать им светский контроль. Клюни и его грандиозная сеть дочерних монастырей привлекали к себе лучшие умы эпохи. Они боролись с секуляризацией, слабостью и деградацией Церкви и вдохнули новую жизнь в представления о Божьем Граде — общине, живущей в мире, но не являющейся его частью, главой которой был не светский князь, а преемник апостола Петра. Тем не менее князья охотно оказывали им поддержку, ибо клюнийцы приносили с собой духовное возрождение и, как следствие, возрождение интеллектуальное. Император Генрих III (1039–1056 гг.) проявил себя ревностным сторонником этого движения, а в 1049 г. его двоюродный брат Бруно стал первым Папой-клюнийцем, приняв имя Льва IX. Он недолго восседал на папском престоле, но этот краткий период был очень важен. Лев IX считал (и имел для этого все основания), что светский контроль над духовными силами является корнем зла своего времени. Он боролся с глубоко проникшим в церковное тело ядом симонии, то есть покупкой и продажей церковных должностей; запретив духовным лицам вступать в брак (что вновь вошло между ними в обычай, несмотря на прежние запреты), он положил конец передаче должностей по наследству, а освободив священника от семейных уз, дал ему ту независимость, которую восхвалял апостол Павел.

Церковные реформы привели к великому возрождению учености. Снова ожили философия, законоведение, теология. Герберт, в 999 г. ставший первым французским Папой под именем Сильвестра II, прежде изучал в Испании мусульманскую науку, математику и астрономию. Арабская культура унаследовала греческие традиции, особенно традиции Аристотеля, книги которого были принесены в Сирию и Персию некоторыми ересиархами, изгнанными из Константинополя. К середине XI в. ломбардец Ланфранк и бургундец Ансельм принесли новую ученость в монастырь Бек в Нормандии, основанный в 1040 г., а от свечи Бека зажглись очаги в Кане, Руане, Жюмьеже, Фекампе, Авранше и Сен-Мишеле. В результате Нормандское герцогство стало научным светочем Севера. За возрождением наук последовало возрождение искусств, начавшееся с архитектуры. В Центральной Франции вскоре после 1100 г. зародился стиль, который мы называем норманнским или французским романским, стиль, характеризующийся использованием больших округлых сводов, округлой арки, поддерживаемой массивными колоннами, как в нефе аббатства Керк в Данфермлайне. В сущности, этот стиль своими истоками уходит в римскую и византийскую архитектуру, но и название «норманнский» не лишено оснований, так как норманны не только в совершенстве овладели этим стилем, но и добавили некоторые детали, демонстрирующие сильнейшее скандинавское влияние: переплетающийся орнамент, чрезвычайно сходный с кельтскими образцами, гротескные птичьи головы и зигзагообразные формы, напоминающие следы легкого бриза на спокойной поверхности моря. Возрождение переживали и ремесла, например, вышивка и металлообработка. Еще до 1000 г. во Франции появляются первые прекрасные образцы изделий из цветного стекла.

Широкомасштабное интеллектуальное и духовное возрождение, возрастающее чувство собственного достоинства и личной ответственности людей, занимающих четко определенное положение в организованном обществе, наложили свой отпечаток на все сферы светской жизни. Хотя это все еще была военная эпоха. Типичным свободным мирянином был солдат, а военное дело было не профессией, а насущной необходимостью. Церковь нуждалась в солдатах для своей собственной защиты, поэтому она гуманизировала и христианизировала военное призвание, поставив его себе на службу и прочно увязав его со своей структурой. Она сделала воина своим героем, защитником тех, кому она покровительствовала. Начало принимать четкие очертания понятие «рыцарство», а слово, изначально означавшее всего лишь «всадник», приобрело духовные коннотации: слово caballarius «всадник» перешло в chevalier «рыцарь» и стало означать воина, в идеале выполняющего функции «божественной полиции». Теперь мужчине недостаточно было храбро встречать опасность, которая в ту эпоху постоянно сопутствовала его жизни, или хранить верность своему господину и товарищам. Отныне он должен был верно служить тем, кто нуждался в его силе из-за своей слабости. Идеал благородного и почтительного поведения по отношению к женщине был запечатлен в скандинавских сагах, в кельтском эпосе, а в христианской литературе сходные требования были перенесены в сферу отношений человека и Церкви. С самого начала учтивость и лежащая в ее основе самодисциплина занимают высокое место в иерархии христианских добродетелей. Теперь они принимают новую окраску. Рыцарь был человеком, рожденным для особого призвания, к исполнению которого, впрочем, он мог приступить только после формального посвящения и после тяжелого периода послушания. От всех прочих людей его отделяли особые обряды, как были отделены от остальных людей священники или коронованные правители. Рыцарь наделялся определенными правами, которые, однако, подразумевали выполнение некоторых строгих обязательств, пренебрежение которыми налагало на рыцаря несмываемый позор. Кодекс, управлявший этими правами и обязанностями, со временем принял исключительно внешний и поверхностный характер, но даже после завершения этого процесса подлинный дух рыцарства был увековечен в лучших творениях нашей цивилизации. В эпоху своего расцвета рыцарство было могучей и великой идеей. Мы можем допустить, что его идеалы очень редко полностью проводились в жизнь, но их постоянное присутствие в устоях и символизме жизни непрестанно напоминало порядочному человеку о его обязанностях и ответственности, о достоинстве, которое он не должен был уронить.

Среди рыцарских идеалов заметное место занимали представления об отношениях между мужчинами и женщинами, а в особенности между мужчиной и одной женщиной, женщиной и одним мужчиной — о куртуазной любви^[53], превозносившей благородство, самоконтроль и верность и превращавшей даму в главного вдохновителя рыцарских подвигов и хранительницу его чести. Правда, в классе, браки внутри которого часто совершались в детском возрасте для ратификации передачи земельных владений, этот идеал выродился в искусственную условность, которая могла быть лишь украшением разврата; но ее сутью были реальные и истинные чувства, ставшие новой ступенью в человеческой эволюции. Из них возникло новое искусство. Примерно к 1100 г. в Южной Франции появилась поэтическая школа, выражавшая эти идеалы и распространившая их по всей Европе. Присущая ей сложность форм, тонкий анализ чувств родились не в среде профессиональных поэтов, а среди настоящих солдат и политиков, причем влияние этой школы можно проследить на протяжении нескольких столетий.

Во всем обществе, по мере того как стабилизировалась его структура и возрождалась цивилизация, реакция на предшествовавший хаос выразилась в стремлении к порядку, определенности, четкости. Мы склонны считать Средневековье эпохой неясной и пестрой вычурности, скорее чувственной, чем рациональной. Действительно, в ней присутствовали яркие краски, люди тогда любили изящество, красоту и торжественные поступки. Но ни одна другая эпоха не демонстрирует такого стремления к системе. Вовсе не случайно, что ранние готические сооружения чрезвычайно прагматичны. Отсюда идет тенденция разумно организовывать все, включая общество. Человек занимал строго определенное место в социальной группе, занимавшей свое определенное место в социальном порядке. Монастыри, торговые гильдии, привилегированные замки, университеты, рыцарские ордена — все они являются образцами таких групп. Отныне двумя основными системами, подчинившими себе все остальные, стали церковная структура и феодальная военно-политическая организация. Первая стремилась охватить целиком всю духовную жизнь человека, вторая — по крайней мере очертить материальную сферу. Однако, как показала история Шотландии, на практике очень сложно отделить Богово от кесарева, и столкновение двух этих организаций стало неизбежным с того самого момента, как они определили свои границы. Так оно и случилось, и этот конфликт, распространившийся во всей Европе, не только определил историческое развитие европейских стран в конце XI в., но и оставался на переднем плане в течение двух последующих столетий. Sacerdotium, духовная власть, притязала на верховенство над regnum, властью мирской и преходящей. Из аббатства Клюни вышел монах Хильдебранд, для которого император, как Яков VI для Мелвилла, был «простым вассалом Господа». И действительно, его теория взаимоотношений между духовной и светской властью полностью соответствовала представлениям, которые последовательно защищали в Шотландии Мелвилл, Хендерсон, Кант, Ричард Камерон и Ренвик. Совершенно точное выражение она нашла в словах Мелвилла, обращенных к Якову VI в 1596 г.:

Мы уже видели, что император Генрих III поддержал клюнийскую реформу. Он был одним из величайших императоров за всю историю Священной Римской империи, подчинил себе Польшу, Чехию и Венгрию и участвовал в реформировании папства, взяв за основу (под влиянием своей жены-француженки) новые — клюнийские — идеалы. Он умер в 1056 г., незадолго до того, как Малькольм III отвоевал королевство своего отца, а папскую тиару продолжал носить двоюродный брат Генриха III — Лев IX. Лев был клюнийцем и привез с собой из Клюни монаха по имени Хильдебранд, сына плотника. В 1073 г. этот Хильдебранд стал Папой Григорием VII, и через три года при поддержке клюнийского ордена он бросил вызов императорской власти, принудив императора преклонить колени на снегу у стен Каноссы.

Предметом спора было право инвеституры. Церковные владения, принадлежавшие тому или иному церковному институту, превратились во фьефы, зачастую очень богатые и могущественные. Управляли этими фьефами, как правило, миряне, стремившиеся установить над своим вассалом привычные права — среди прочего право передавать фьеф своему кандидату, который поддерживал бы их в любой распре с соседями. Итогом стало грандиозное распространение симонии: самые высокие церковные чины со всеми их владениями переходили в руки кандидата, не отмеченного высокими личными достоинствами, а предложившего наивысшую цену. Григорий VII, вслед за Львом IX, видел Церковь в свете имперских традиций как единую транснациональную организацию, руководящую духовной жизнью всего христианского мира. В Римской империи дело обстояло именно так, но в процессе объединения социальных групп и земель в рамках феодальной системы начали формироваться отдельные нации, которые к этому моменту развивались уже не как сообщества внутри более крупных государственных образований, а как автономные единицы. В христианском Риме, даже при Карле Великом, Церковь представляла собой духовный аспект Государства. Теперь же существовало определенное количество отдельных государств, часто враждовавших между собой, и Церковь служила для них единственным связующим началом и единственной нейтральной силой и третейской инстанцией. Церковь, взятая в своей целостности, обладала хорошими теоретическими предпосылками для того, чтобы установить свой верховный контроль над всеми осколками Римской империи.

Однако существовали предпосылки и к иному развитию событий. Церковь была крупнейшим землевладельцем христианского мира. Если королевства были составляющими частями Церкви, то церковные фьефы были частью этих королевств, и зачастую могущественной и влиятельной частью. Назначение глав огромных фье-фов силой, стоящей вне государственных рамок, нарушало всю систему феодальных отношений, препятствовало, так сказать, круговороту власти в природе. В 1075 г. Папа Григорий VII запретил всем лицам, имеющим духовный сан, принимать инвеституру из рук светских властей. Генрих IV оказал Папе открытое сопротивление и, как мы знаем, потерпел поражение, однако споры и распри не утихали до Вормсского конкордата, подписанного в 1122 г., когда император отказался от притязаний самолично назначать епископов и наделять их кольцом и посохом, а Папа признал, что они не имеют права вступать во свои владения, пока светские господа не согласятся принять их. Хотя сам спор об инвеституре был уже разрешен, вражда между Папами и императорами продолжалась до смерти Фридриха II в 1250 г., когда умерла давнишняя мечта о транснациональной империи.

Все эти факторы: феодализм, рыцарство, клюнийская реформа, спор об инвеституре, возрастающее национальное самосознание, интеллектуальное и духовное возрождение — отчетливо проявились в своей совокупности и наиболее ясно и определенно сформировались в конце XI в., во времена правления Малькольма III. И все они по мере своего развития тем или иным образом отразились на судьбах Шотландии. Мы проследим их влияние в следующих главах.

Когда Малькольм III вступил на шотландский престол, он был еще молодым и очень деятельным человеком — вероятно, ему не было и тридцати. Мы очень мало знаем о его личных достоинствах за исключением того, что он был прекрасным воином и преданным любовником, заботился о благополучии своего королевства и был прирожденным лидером. Это его качество проявилось в истории, которую его младший сын рассказал Айлреду. Малкольм узнал, что один из шотландских вельмож замыслил его убить, и, сохранив это в тайне, пригласил убийцу на охоту. Там, отведя его в сторону, так что никто не мог их видеть, он обратился к вельможе: «Так ты, значит, желаешь моей смерти? Рыцарь едва ли воспользуется ножом или ядом. Теперь мы одни. Давай сразимся». Убийца пал к его ногам, поклялся в верности и в дальнейшем сдержал свое слово. Малькольм никому об этом не рассказывал, пока в старости не открыл эту историю своему сыну.

Нам ничего не известно о первых годах правления Малькольма III. Мы можем предположить, что молодой король направлял все усилия на укрепление своих позиций, как прибегая к насилию, так и используя личное обаяние. Первые события, о которых мы имеем точные сведения, явились отголосками процессов, происходивших в Англии, в бурные дела которой Малькольму суждено было вмешиваться всю свою жизнь. Сложная ситуация, сложившаяся в Англии, была настолько переплетена с внешней политикой и даже семейными проблемами следующего поколения правителей обеих стран, что нам кажется разумным чуть подробнее остановиться на ее описании. В то время начинали происходить события, в результате которых за три столетия Англия стала французским королевством или, заимствуя современное индийское выражение, королевством под французским владычеством, местное население которого было гораздо менее сплоченным и принимало участие в государственном управлении в гораздо меньшей степени, чем местное население Индии в наше время. Корни этого процесса лежали в возникновении Нормандии. Ко времени вступления Малькольма III на шотландский престол это герцогство обрело фактическую независимость. Оно обладало небольшой территорией, но огромным военным потенциалом, и располагалось между Францией, разделенной на враждующие фьефы и управляемой королем, практически неспособным их контролировать, и Англией, мучительно оправляющейся от последствий датского завоевания. К тому же Нормандия была уже франкоязычной областью и интеллектуальным центром Севера, ибо смешанное франко-норманнское население продемонстрировало необычайную способность к усвоению не только материальной культуры, но и к впитыванию политических и культурных представлений своего окружения. Не менее замечательным было их умение приспосабливать вещи и идеи для своих целей и самим приспосабливаться к данной обстановке и данному месту. Подобно своим предкам, которые вышли из Скандинавии, они, в свою очередь, покинули Нормандию в поисках богатства. К началу XI в. норманнские искатели приключений основывали города даже в Италии. В 1030-е гг. один из двенадцати сыновей бедного рыцаря из Кутанса отправился в поход с отрядом в тринадцать человек и основал государство, которое стало герцогством Капуи и Апулии, а к 1127 г. превратилось в Королевство Обеих Сицилии. Норманнские авантюристы имели такую же сомнительную славу по всей Европе, как и шотландцы в эпоху позднего Средневековья или в период религиозных войн. Если столь активными были подданные нормандского герцога, то было бы очень странно, если бы менее амбициозным оказался сам герцог, отец которого вынудил подчиниться Бретань и расширил территорию герцогства до Парижа. И безусловно, он вынашивал грандиозные замыслы, тем более что уже был самым могущественным человеком Франции.

Герцог Вильгельм поддерживал очень тесные отношения с Англией. Его двоюродная бабка Эмма была женой двух английских королей: сакса Этельреда и его победителя — датчанина Кнута. Сестра Кнута Астрид была женой его отца, что, вполне возможно, способствовало привлечению сына ее соперницы на сторону саксов. Эдуард, сын Эммы от Этельреда, в 1042 г. стал королем Англии — путем выборов, а не по праву наследования, ибо был еще жив сын его старшего брата, находившийся при венгерском дворе, женившийся и уже имевший трех детей, в том числе мальчика. А Эдуард не просто воспитывался в Нормандии — он был наполовину норманном по крови и пристрастиям. Он был ученым и покровителем искусств и намного лучше чувствовал себя в великих аббатствах Нормандии, пробудившихся к новой жизни с клюнийской реформой, чем в Англии, культура которой пребывала в состоянии разрухи. При этом он был человеком хрупкого телосложения и ревностной набожности и, хотя номинально и вступил в брак, возложил на себя обет целомудрия.

Это предвещало множество неприятностей после его смерти. Его законным наследником был племянник, живущий на другом конце Европы и ни разу не побывавший в Англии с детских лет. Гораздо более естественным кандидатом на престол представлялся молодой норманнский кузен, воспитанный в той же культуре, что и Эдуард, и славившийся своей добротой. Еще ближе к английской короне был могущественнейший ярл Уэссекса Годвин, дочь которого стала женой Эдуарда. Годвин возглавлял при английском дворе группировку, подозрительно относившуюся к норманнскому влиянию и норманнским обычаям. В 1051 г. он поднял вооруженное восстание, закончившееся провалом, и в результате был вынужден признать наследником Вильгельма. В 1053 г. Годвин умер, и руководство его партией перешло к его сыновьям Гарольду и Тостигу; последний был близким другом Малькольма, молодого шотландского принца в изгнании, симпатии которого, таким образом, всецело принадлежали английской стороне. Влияние сыновей Годвина все возрастало. После смерти Сиварда в 1055 г. Тостиг был назначен ярлом Нортумберленда, а в 1057 году, в котором Малькольм отвоевал отцовский трон, Эдуарда вынудили вызвать на родину из Венгрии племянника. Принц прибыл, но практически сразу же скончался, оставив при дворе Эдуарда трех маленьких детей, последних представителей Дома Кердика. А Гарольд, потерпевший кораблекрушение у берегов Нормандии, был захвачен в плен Вильгельмом и был вынужден поклясться поддерживать кандидатуру норманнского герцога на английский престол. К концу 1050-х гг. положение настолько осложнилось, что было очевидно: как только Эдуард умрет, в Англии разразится буря.

Подробности отношений между Шотландией и Англией в первые годы правления Малькольма не совсем ясны. Несомненно, поначалу они сохраняли дружественный характер, но в 1061 г. шотландский король совершил набег на Нортумберленд, то ли поссорившись со своим старым другом Тостигом, то ли по той причине, что, по мнению Малькольма, после смерти Сиварда его несправедливо лишили этой провинции, которую он должен был получить, будучи родным племянником последнего. Как бы то ни было, точная причина нам неизвестна. Мы знаем только то, что после разграбления провинции шотландские войска вернулись домой. Кроме того, если у Малькольма и вышла с Тостигом какая-то ссора, то вскоре она была улажена, так как через 4 года они выступили в роли верных союзников.

Примерно в это же время умер двоюродный брат отца Малькольма, великий ярл Торфинн, о котором в «Круге Земном» говорится: «Благороднейший ярл Островов, он владел Шетлендскими, Оркнейскими и Гебридскими островами, и большими владениями в Шотландии и Ирландии». Его владения в Шотландии охватывали большую часть северных провинций. Он оставил двух молодых сыновей, унаследовавших его земли, и вдову Ингеборгу из знатного норвежского рода^[54]. Малькольм взял ее в жены, и она родила ему трех сыновей^[55], но умерла через несколько лет, до 1067 г.

В 1065 г. напряжение в Англии привело к взрыву. Нортумбрия подняла мятеж против Тостига, который бежал к своему свекру, графу Фландрии, а на его место сел потомок соперника его отца Леофрик Мерсийский. Тостиг напал на нового ярла, но нападение было отбито, и тогда он бежал в Шотландию, где его принял Малькольм. В марте 1066 г. скончался король Эдуард. Законным наследником был Эдгар, его молодой внучатый племянник, но трон захватил Гарольд Годвинсон и прогнал от английского двора всех норманнов. И тут же вступил в войну на два фронта: его ненавидел его брат Тостиг; кроме того, он нарушил клятву, данную герцогу Нормандскому. Тостиг попытался привлечь на свою сторону Малькольма и короля Дании Свенда, но ни тот ни другой не согласились поддержать его. Двоюродный дед королевы Ингеборги, свирепый Харальд Норвежский заключил с Тостигом союз, к которому присоединился ее молодой сын Паль (Павел), ярл Оркнеев. Они высадились в Англии, нанесли поражение Моркеру, ярлу Нортумберленда, но были побеждены Гарольдом у Стемфорд-Бриджа. В этой битве погибли Тостиг и Харальд Суровый. Но прежде чем Гарольд Годвинсон успел вернуться, на южное побережье Англии напал Вильгельм Нормандский. Гарольд бросился ему навстречу, и в октябре потерпел поражение и был убит в битве при Гастингсе в Суссексе. Более четырех столетий после этого сражения — за это время на престоле сменилось семнадцать королей — Англией правили французские принцы, продолжавшие говорить по-французски почти триста лет.

Впрочем, Вильгельм завоевал Англию не без труда. У этой страны была долгая традиция расовой и культурной гомогенности, пошатнувшейся под тяжелыми ударами датчан, но почти до самого конца поддерживавшейся блестящей династией, Домом Кердика, наследником которой был молодой принц Эдгар. Моркер Нортумберлендский, его брат Эдвин Мерсийский и архиепископ Кентерберийский Стиганд провели формальные выборы и избрали Эдгара королем. Если бы на месте этого молодого человека оказалась одна из его сестер, норманнское завоевание могло и не состояться. Однако Эдгар унаследовал характер скорее Этельреда Унреда, чем Эгберта, Ательстана или Альфреда: он почти сразу же сдался на милость победителя и принес клятву верности Вильгельму, который быстро укреплял свою власть, хотя так до конца и не сумел завладеть Северной Англией.

Когда на следующий год Вильгельм Завоеватель вернулся в Нормандию, Эдгар, Эдвин и Моркер отправились вместе с ним. Впрочем, к весне Эдгар бежал и — возможно, после неудачной попытки поднять восстание — сел на корабль со своей матерью, Агатой Венгерской, и двумя сестрами, Маргаритой и Христиной, намереваясь вернуться в Венгрию. Встречный ветер отнес их корабль в Северное море. Они доплыли до Ферт-оф-Форта и высадились в заливе св. Маргариты, близ Данфермлайна, фактической столицы Малькольма. Там их принял шотландский король и предоставил им убежище. Маргарита была уже взрослой девушкой, отличавшейся необыкновенной красотой, обаянием и умом. Сначала она воспитывалась при дворе св. Стефана, где и познакомилась с византийскими традициями, а затем при дворе св. Эдуарда, все еще поддерживавшем тесные отношения с новым интеллектуальным центром Западной Европы — клюнийской Нормандией. Маргарита выросла мудрой, ученой и святой. Королева Ингеборга умерла, и овдовевший Малькольм тут же влюбился в эту странствующую принцессу. Сначала она отказала ему: она и ее сестра должны были постричься в монахини. Со временем она переменила свое решение, но это произошло только через один или два года.

События того времени носили бурный и не всегда понятный характер. В 1069 г. Вильгельм начал закрепляться на севере Англии, где сильны были легитимистские настроения. Он послал Роберта де Комина (его потомки будут носить в Шотландии имя Коминов) захватить Нортумберленд и Йорк, и из 700 человек, отправившихся с Комином, в живых остался только один. Эдгар присоединился к восставшим, но мятеж был подавлен, а Йорк в наказание был разграблен норманнами. Эдгар предпринял новую попытку, заручившись поддержкой датского флота, и приступом взял Йорк. Однако Вильгельм откупился от датского адмирала и принялся опустошать всю Северную Англию. По всей видимости, Малькольм действовал на стороне Эдгара: он вступил на английскую территорию, обнаружил, что английские легитимисты уже разгромлены, и дошел до Вермута только для того, чтобы убедиться, что сам Эдгар со своей семьей и вождем своих сторонников уже сели на корабль. Согласно Симеону Дюргемскому, Эдгар принес Малькольму вассальную клятву в качестве короля Англии в обмен на предоставленное убежище… А Малькольм получил известие, что Вильгельм передал Нортумберленд, на который он претендовал по праву племянника Сиварда, его кузену Коспатрику, сыну Мальдреда, младшего брата Дункана I, от дочери Ухтреда, ярла Нортумберлендского. И Коспатрик, который поддерживал Эдгара и которого в своем королевстве недавно укрывал от короля Вильгельма Малькольм, начал опустошать Камберленд, на который также претендовал Малькольм. Шотландский король выступил против Коспатрика, разграбил его главную резиденцию в Бамборо и увел в Шотландию так много английских пленников, что, по словам одного английского хрониста, английские рабы появились в каждом шотландском доме. Это был странный способ сватовства к английской принцессе, но в том же 1070 г. Маргарита вышла замуж за Малькольма, и хотя, возможно, она сделала это против своей воли, их брак оказался очень счастливым.

В следующем, 1071 г. Вильгельм двинулся на север, чтобы отомстить шотландцам. Однако Англо-Саксонская Хроника отмечает, что «он не нашел там ничего, над чем он мог бы владеть», ибо из-за постоянных нашествий саксов, датчан, норманнов и шотландцев несчастная Нортумбрия превратилась в выжженную пустыню. Эдгар даже не попытался оказать Вильгельму сопротивление и бежал во Фландрию. Вильгельм дошел до Файфа, но Малькольм, очевидно, больше не видел никаких оснований ввергать свою страну в новую войну ради шурина, позорно отказавшегося от шотландской поддержки. Он встретился с Вильгельмом в Абернети, где они договорились об условиях мирного договора. Вильгельм согласился выплачивать Малькольму ежегодную субсидию и отдать ему двенадцать английских поместий, которые тот должен был, конечно же, держать в качестве фьефов английской короны. Со своей стороны, Малькольм отослал в заложники своего сына Дункана, тем самым гарантируя выполнение условий соглашения. Из этого договора английские историки в очередной раз извлекли различные домыслы о завоевании Шотландии, однако такая ситуация, когда один государь владел землями в другом королевстве и приносил за них оммаж другому королю, была совершенно обычной для феодальной политики. Сам Вильгельм и все английские короли на протяжении столетий были вассалами французской короны в отношении областей, которыми они владели во Франции, но это не означало сюзеренитета Франции над Англией. Если бы Малькольм стал вассалом Вильгельма в отношении Шотландии, он наверняка призывался бы для несения обычной феодальной службы во время различных последующих войн. Положение вассала у Вильгельма вовсе не означало синекуры. Но шотландская армия никогда не сражалась на его стороне.

Мир дал обоим королям возможность успокоить свои страны. В следующем году Эдгар вернулся в Шотландию с известием, что король Франции предложил ему Монтрей на нормандской границе. Малькольм посоветовал ему принять предложение и обосноваться там, очень щедро наделил Эдгара и его свиту золотой и серебряной посудой, королевскими пурпурными мантиями, подбитыми горностаем, и отправил в плавание, но… через некоторое время они снова явились к его двору, потерпев кораблекрушение. Теперь Малькольм хорошо знал Эдгара, он уже встречался с Вильгельмом и свел личную дружбу с его сыном Робертом. Шотландский король отказался нарушить мир ради беспомощного Эдгара и посоветовал тому покориться. Эдгар послушался и принес Вильгельму клятву верности, за что и получил во владение замок в Нормандии.

Затем начались домашние междоусобицы. Маелснехтайн, сын Лулаха, вырос и, вероятно, заявил о своих притязаниях либо на шотландский трон, либо на звание мормаора Морея, принадлежавшее его деду Гиллекомгану. Во всяком случае, в 1077 г. Малькольму пришлось с ним сразиться. Король выиграл кампанию, однако Маелснехтайну была сохранена жизнь и он дожил до 1085 г. В 1079 г. под угрозой оказался шотландско-английский мир. Вильгельм вступил в Нормандии в войну со своим старшим сыном Робертом, другом Малькольма, а в ответ Малькольм вторгся в Англию. Очевидно, его приветствовала Нортумбрия: во всяком случае, в следующем году Вильгельм направил опустошать эту провинцию епископа Байе. Роберта, с которым Вильгельм уже примирился, он послал грабить Шотландию. Однако тому, по-видимому, претило разорять владения своего друга. Он дошел до Фолкерка, а затем развернулся и двинулся обратно. Впрочем, он построил Ньюкасл на реке Тайн в качестве пограничной крепости вместо утерянного Эдинбурга, тем самым достигнув компромисса между дружбой и сыновьими обязанностями. После этого между Англией и Шотландией вновь воцарился мир, длившийся 14 лет и нарушенный только после смерти Вильгельма. Разразившаяся война оказалась роковой для Малкольма и его супруги.

В эту эпоху перманентных войн происходило множество событий иного порядка. В Шотландию проникли новые представления, новые идеалы, а Малькольм и Маргарита всячески их поддерживали. Они были счастливы в браке. Суровая агиография, повествующая об их жизни, полна мелких подробностей, раскрывающих перед нами их взаимоотношения: в юности Малькольм, раздираемый ревностью, вызванной удалениями его жены в лесную пещеру, последовал за ней, нашел ее преклонившей колени в страстной молитве за него и в раскаянии упал к ее ногам. Маргарита, раздав все свои деньги нищим, взяла деньги из кармана мужа, но была замечена за этим проступком; в ответ Малькольм взял ее любимые книги и возвратил их ей в золотых переплетах с драгоценными камнями. Эти рассказы не подразумевают модного сегодня образа суровой и набожной классной дамы, принуждающей бедного Малькольма подчиняться чужеземным обычаям. В действительности, судя по тому, что нам известно об этом короле, плохо пришлось бы той жене, которая попыталась бы вести себя таким образом. А мы знаем, что их союз был прочным. Королева не могла удержать его от войны с Англией, — может быть, живя в то время, она даже не думала об этом, ибо английские короли, против которых воевал ее супруг, узурпировали права ее брата. Но она сумела стать товарищем и соратником мужа в других сферах его деятельности. Оба они во времена своей молодости познакомились с новыми стандартами развивающейся французской цивилизации, которые св. Эдуард перенес из Руана в Вестминстер. Они приняли их. Шотландский двор теперь приобрел не только внешние блеск и лоск, но и новые представления о морали. В ее основе была чистая, достойная и нежная семейная жизнь, основанная на постоянной религиозной практике, и рука об руку с придворным великолепием шла широкая и целенаправленная забота о бедняках. Это сочетание характерно для того времени: король, королева и придворные одевались в прекрасные заморские одеяния, а купцы постоянно привозили новые моды, и всё же все они ревностно соблюдали посты и непрестанно молились, и ни одному нищему не приходилось напрасно умолять о помощи. Не случайно королевство ее мужа канонизировало королеву Маргариту еще до того, как это сделал Папа.

Между прочим, мы хотели бы привести одно наблюдение по поводу распространенного мнения, что все дети Маргариты носили английские имена. Во-первых, это не соответствует действительности в отношении трех из восьми детей. Во-вторых, почему-то никто не обратил внимания на то, что после брака у Маргариты появилось трое пасынков, двое из которых пережили ее, но ни один ее родной сын не считался наследником шотландской короны, хотя в качестве племянников ее бездетного брата они были законными наследниками престола английского. Для принцессы из лишенного состояния рода со славными традициями было вполне естественно обозначить притязания своих детей, дав им имена своих близких родичей, тем более что имена ее мужа, его родичей, его отца и брата уже носили ее пасынки. Так, ее старший сын носил имя ее отца и ее почтенного двоюродного дяди, которому она и ее супруг были многим обязаны. Ее старшая дочь была названа Эдгитой в честь жены Исповедника и канонизированной принцессы из рода Маргариты. Второго сына назвали Этельред по имени последнего сильного короля из Дома Кердика; третьего — в честь ее воинственного деда Эдмунда Отважного; четвертого — по имени ее брата, де-юре короля Англии, трон которого, как, может быть, надеялась Маргарита, мог бы унаследовать один из ее сыновей^[56]. Имена трех младших детей свидетельствуют о новых представлениях того времени, проникших в литературу и религию. Мальчики были названы в честь двух из Девяти Героев, знаменитых царей Греции и Израиля (может быть, это случилось по настоянию Малькольма?), а девочка получила имя Богородицы, увеличение роли культа которой стало одновременно причиной и следствием становления нового рыцарского идеала женщины. Имена этих детей были внове для шотландской знати, как и имя самой Маргариты, однако Маргарита, Мария, Александр и Давид с тех пор стали любимыми именами в Шотландии.

Маргарита, без сомнения, была новатором и очень влиятельным государственным деятелем, ибо за ее спиной стоял Малькольм. Однако, если отвлечься от ее естественных династических устремлений, ориентировалась она скорее на Европу, чем на Англию. Особенно волновало ее клюнийское движение, вождем которого в Англии был итальянец Ланфранк Кентерберийский. Сначала он был аббатом монастыря Бек в Нормандии, а затем был призван занять место архепископа Кентерберийского человеком, узурпировавшим трон ее брата. И все-таки она очень высоко ценила личные качества и ученость Ланфранка и сделала его своим другом и советником. Клюнийские симпатии и собственный характер привели ее к глубоким раздумьям о плачевном состоянии шотландской Церкви, прогнившей изнутри из-за все множившихся злоупотреблений и увеличивающейся секуляризации. С самого начала она стала ее благородной покровительницей. Малькольм уже основал аббатство-епископство Мортлах. Теперь вместе они заново отстроили разрушенный монастырь Иону, принесли множество ценных пожертвований собору св. Андрея и основали аббатство Святой Троицы в Данфермлайне, где и сочетались браком. Оно было богато украшено, а убранство алтаря было из чистого золота (Тюрго, ее биограф, говорит, что именно он надзирал за его украшением), там же находился знаменитый Черный Крест с кусочком Распятия. Королевская чета не забывала наделять дарами и другие храмы: «будуар» Маргариты был цехом по производству прекрасных украшений, а ее служанки были обучены искусству вышивки.

И все же она заботилась не только о внешнем блеске церквей. Ее беспокоило удручающее состояние церковной дисциплины, а с клюнийской межнациональной точки зрения шотландская Церковь, несомненно, показалась Маргарите изолированной и провинциальной, отрезанной от основного русла религиозной жизни. Духовная сила, так способствовавшая миссионерской деятельности в Англии четыреста лет назад, была почти исчерпана в долгом хаосе нашествий. При поддержке Малькольма Маргарита принялась за реформы.

Эти реформы часто получали неправильную оценку. Ясно, что Маргарита не была предубеждена против шотландской Церкви как таковой. Как сообщает ее собственный капеллан, она утверждала, что эта Церковь никоим образом не еретическая по своему исповеданию. Кроме того, шотландская королева всегда выражала свое глубокое уважением тем, кто сохранял благородные древние церковные традиции. В Шотландии было все еще много отшельников, придерживавшихся истинного духа колумбовского монашества, и к этим людям королева относилась с великим почтением, посещала их и просила у них совета в богоугодных делах. Она, Малькольм и их старшие сыновья часто и много жертвовали кельтским монахам некоторых монастырей. По-видимому, Маргарита вовсе не стремилась ввести в шотландских монастырях какой-либо из континентальных уставов, даже клюнийский. А те реформы, на которых она особенно настаивала, почти все восходят к забытой практике святого Колумбы.

По желанию королевы Малькольм созвал высшее духовенство своей страны. Маргарита обладала широкими познаниями в области теологии, чего никак нельзя сказать о ее супруге, поэтому Малькольм доверил ей руководство столь представительным собранием и удовольствовался ролью переводчика, так как хорошо говорил по-английски, а его жена так и не смогла выучить гэльский. На собрании обсуждались разнообразные нарушения. Субботний день осквернялся мирской работой. Нарушения законов о браке носили вопиющий характер: мужчины женились на вдовах своих отцов и братьев. Срок Великого Поста сократился из-за того, что входящие в него воскресные дни (не относящиеся к Посту) причислялись к сорока дням. Общераспространенным стало пренебрежение обязательным пасхальным причащением верующих. Очевидно, последний вопрос вызвал некоторые споры: шотландские епископы утверждали, что в данном случае это нарушение вызвано смирением, а не пренебрежительным отношением, но Маргарита возразила, что кающийся грешник имеет и необходимость, и право приблизиться к Богу и что таинства открыты для всех, кто приходит в церковь с почтением и раскаянием. Тюрго сообщает, что они также обсуждали некоторые странные обычаи проведения обедни; к сожалению, нам неизвестно, о чем идет речь. Предполагалось, что обедня служилась на гэльском языке, а не на латыни, однако различие в языке вряд ли можно назвать «обычаем»; более того, богослужения на родном языке не были необычным явлением и в некоторых других странах. Мы знаем, что существовали некоторые своеобразные ритуалы — что священник, отправляющий службу, после освящения трижды отступал на три шага назад, каждый раз простираясь перед гостией, и что преломленные куски гостии выкладывались в искусные символические рисунки. Возможно, Маргарите не понравились именно эти обряды. Можно было бы ожидать, учитывая ее клюнийское воспитание, что королева будет протестовать против продажи бенефиций и вступления священников в брак, на который наложил запрет Григорий VII через несколько лет после того, как она приехала в Шотландию. Однако до нас не дошло никаких сведений о подобных протестах с ее стороны.

На протяжении почти всей последней трети долгого правления Малькольма — по крайней мере, в течение 12 лет начиная с 1079 г. — Шотландское королевство не испытывало тягот внешних или внутренних войн. Малькольм установил на родине твердое правление и сохранял мир, который он заключил с Вильгельмом Завоевателем. Тем временем английский государь состарился, и все говорило о том, что после его смерти корона перейдет не к его старшему сыну Роберту, другу Малькольма, а к другому сыну Вильгельма, вспыльчивому и сварливому человеку, который обещал стать очень беспокойным соседом. Скорее всего, предвидя возможность будущих трений, Малькольм начал переговоры о заключении брака своей старшей дочери с герцогом Аланом Бретонским, чтобы заручиться поддержкой Бретани и Нормандии (герцогом которой должен был стать его друг Роберт) в случае войны с Англией.

В 1087 г. Вильгельм Завоеватель погиб ужасной смертью и оставил трех своих сыновей в пылу жестокой ссоры, которая тут же переросла в войну. Королем Англии стал Вильгельм II, но в 1091 г. братья заключили мир и в рамках этого договора изгнали несчастного Эдгара, уже давно спокойно жившего в Нормандии. Как обычно, он прибыл к своему шурину. Малькольм сам имел повод для недовольства Вильгельмом II, который, по-видимому, отозвал дарованные его отцом английские имения. Он набрал армию и напал на Англию. Роберт и Вильгельм II предприняли ответное нападение, причем их войско несло тяжелые потери из-за плохой погоды. Малькольм двинулся им навстречу, но Роберт и Эдгар начали переговоры и задумали принудить двух королей заключить мир и возобновить договор, заключенный некогда в Абернети. Позднее английские хронисты утверждали, что Малькольм, «охваченный ужасом», принес Вильгельму II оммаж за свое королевство. Хронисты же того времени отмечают лишь то, что Малькольм «стал человеком Вильгельма, подчинившись ему в том же, что прежде дал ему отец Вильгельма» (Williames man wearð to eall swilce gehyrsumnisse swa he r his fder dyde), то есть ему были возвращены владения в Англии и он принес за них оммаж. Жалобы Эдгара также было обещано удовлетворить, и он поехал на юг в качестве гостя Вильгельма II… а через несколько недель Вильгельм II нарушил столько обещаний, что Эдгар и Роберт в негодовании покинули его двор.

Похоже, договоренности с Малькольмом также не были выполнены. По крайней мере, между двумя дворами вновь возникли напряженные отношения, а Вильгельм II отстроил и укрепил Карлайл, который долгое время представлял собой «разоренную область», и направил туда новых, зачастую вынужденных, переселенцев. И с той поры на протяжении более пяти веков этот город и основанный Робертом Ньюкасл оставались главными твердынями и стражами английской границы. Однако весной 1093 г. Вильгельм II серьезно заболел и, почувствовав дыхание адского пламени, не на шутку встревожился. Он решил, что для обеспечения своего потустороннего будущего было бы лучше сдержать данные обещания, и пригласил Малькольма навестить его в Глостере, выдав в качестве гарантий безопасности заложников и послав Эдгара с королевской свитой встретить шотландского государя. Малькольм поехал в Глостер, но не спеша, так как ему было уже за шестьдесят. В пути он сделал остановку, чтобы заложить Даремский собор. В Глостер он приехал только в августе, но к тому времени Вильгельм уже почти оправился от болезни. Он грубо отказался принять гостя, а что до вопросов, которые они должны были разрешить, то пусть Малькольм «отдаст ему должное» в английском суде, где его дело будет разбираться английскими баронами. Согласиться на это означало бы признать их равными себе — иными словами, шотландский король должен был признать, что он является вассалом Вильгельма. Конечно, Малькольм находился в большой опасности, так как был далеко от своей границы, а «охранное свидетельство» Вильгельма обладало весьма сомнительной ценностью. Он твердо заявил, что в международном вопросе короли Шотландии «в своем праве» рассчитывать на суд в своих границах и при участии пэров обоих королевств — то есть, что он не собирается признавать себя вассалом Вильгельма, но все еще не возражает против мирного разрешения споров, — и уехал.

Вильгельм, у которого определенно отсутствовало чувство юмора, обвинил его в вероломстве и отказался от продолжения переговоров. Война стала неизбежной, и Малькольм решил первым нанести удар. Не послушав совета Маргариты, предвидевшей катастрофу, он собрал войско и в ноябре перешел границу. Маргарита болела и находилась в Эдинбургском замке. 13 ноября она почувствовала, что с ее супругом случилось что-то плохое. И она не ошиблась. На берегах реки Ан Малькольм попал в засаду и погиб от руки своего личного друга Мореля из Бамборо. Эдуард, старший сын Малькольма от второго брака, получил в этом сражении рану, от которой и скончался на острове Эдуарда близ Джедборо. Его брат Эдгар принес весть о случившемся королеве. Когда Маргарита услышала о смерти своего мужа, она взмолилась, чтобы Бог даровал ей кончину, и 16 ноября ее просьба была услышана. Малькольм и Маргарита были похоронены рядом в Данфермлайне, где когда-то поженились. В смерти, как и в жизни, королева обрела славу святой, и в 1250 г. была канонизирована. День ее памяти отмечается чтением отрывков из Ветхого Завета и Евангелия, которые содержат похвалы о добродетельной женщине (в Книге Притчей Соломоновых с исключительной точностью описаны присущие ей черты характера) и Притчу о Жемчужине (margarita). Все это кажется проявлением искреннего почитания.

Глава IX Сыновья Малькольма III 1093–1153 гг.

Смерть Малькольма III ввергла страну в хаос. Шотландия находилась в состоянии войны, она в один миг потеряла сильного и способного короля и его мудрую советчицу королеву. Более того, над страной нависла угроза внутренних распрей из-за наследства. Малькольм, как и большинство королей того времени, и не только шотландских, еще при жизни назвал имя своего преемника. Он избрал принца Эдуарда, но Эдуард погиб, а в живых оставались шестеро других сыновей Малькольма, трое из которых уже были взрослыми мужчинами. Кроме того, на престол могли претендовать и его брат, а также другие потомки Кеннета Мак-Альпина. То, что Малькольм не назначил своим преемником принца Дункана, легко объяснимо. После смерти Вильгельма Завоевателя он был отпущен на свободу и получил рыцарское звание от Роберта Нормандского, но вместо того, чтобы вернуться в Шотландию, предпочел остаться при английском дворе, где, очевидно, добился определенной популярности. Что касается его родных братьев (если они действительно были его родными братьями), то Дональд умер в 1085 г., а Малькольм был отстранен от наследования. Похоже, этот последний был не очень энергичным человеком, в противном случае мы располагали бы большим количеством сведений о его жизни, чем единственное упоминание в качестве свидетеля в хартии от 1094 г. Высказывалось предположение, что эти сыновья Малькольма были рождены вне брака, что подтверждается в Хронике Мелроза. Однако у нас есть некоторые основания считать сведения хрониста ошибочными, основанными на том факте, что их права можно было оспорить, так как королева Ингеборга в первом браке была женой двоюродного брата Малькольма. В таких обстоятельствах хронист из Мелроза, находящегося в шотландской Англии, естественно, стал на сторону сыновей королевы Маргариты.

Так как Эдуард погиб и место преемника было вакантным, шотландская корона должна была достаться либо Дункану, либо Эдмунду, второму сыну Маргариты. Дункан заявил о своих претензиях и столкнулся с сопротивлением Эдмунда, которого поддерживал его дядя Дональд Бан, в действительности сам стремившийся занять шотландский трон. Если беспристрастно взглянуть на факты, то довольно странной кажется распространенная точка зрения, согласно которой Дональд Бан предстает перед нами кельтским принцем, оспаривающим права полуанглийских сыновей Маргариты. На самом деле Дональд Бан вступил в союз с одним из них, а его матерью также была англичанка, и он был воспитан в Англии, в то время как его оппонент Дункан не был сыном Маргариты и, хотя и воспитывался в Англии, был наполовину норвежцем, что могло бы сильно помочь ему в Северной и Западной Шотландии, но вряд ли принесло бы ему пользу в других областях страны. Тем не менее, враждующие принцы нашли политические мотивы для разжигания междоусобицы, которыми и воспользовались. При шотландском дворе находилось множество английских эмигрантов, которым благоволили Маргарита и ее супруг. Дональд Бан, несмотря на свой союз с сыном святой королевы, выступил в роли борца за интересы той части придворных, которая была настроена против английских фаворитов, и завоевал ее поддержку. Дункан играл ему на руку: норманнское воспитание, очевидно, наделило его норманнским кругозором. Чтобы обеспечить себе трон, он согласился присягнуть на верность Вильгельму в обмен на армию, которая и была ему предоставлена. Этот поступок, вероятно, обеспечил избрание королем Дональда, но, даже заняв престол, тот не смог оказать племяннику достойного сопротивления. Дункан нанес ему поражение и надел шотландскую корону.

Однако правил Дункан недолго. Возможно, попытавшись привлечь на свою сторону население шотландской Англии, обширной завоеванной шотландцами и еще не до конца присоединенной юго-восточной провинции, он женился на Этельтрите, дочери родича его отца Коспатрика, которого Малькольм III в свое время простил и который получил власть над Лотианом^[57]. Это ему не помогло. Дональд Бан поднял восстание на северо-востоке страны и соединился с Маелпетером Мак-Лоеном, мормаором Мернса. Дункан отправился на север, чтобы подавить восстание, и через шесть месяцев после вступления на престол был убит у Берви.

Дункан оставил сына Вильгельма, но тот или еще не вышел из младенческого возраста, или вообще родился после гибели своего отца. Дональд Бан практически беспрепятственно надел корону: его племянник Эдмунд все еще поддерживал с ним союзнические отношения. Брат Эдмунда Этельред, ярл Файфа и аббат Данкелда, скончался приблизительно в это же время. Другой его брат, Эдгар, был еще юношей, а два оставшихся брата были еще детьми. Опекуны отослали их с сестрами в Англию. Дональд Бан сохранял власть над страной 3 года, и все это время его соправителем был Эдмунд. Это все, что мы знаем. Последний, возможно, получил титул принца Южной Шотландии, которая все еще считалась скорее уделом или колонией, чем составной частью Шотландского королевства. А может быть, он правил шотландской Англией, где должны были приветствовать сына английской принцессы. Во всяком случае, именно на такие части Шотландия была разделена несколько позже.

Больше о правлении Дональда Бана нам ничего не известно. Однако в это же время в Европе происходили события, завершившие переход к подлинному Средневековью, — мы имеем в виду великое международное движение Первого крестового похода. Пока Святые Места Палестины находились во владении Римской империи и Византии, паломники не встречали на своем пути никаких помех. Даже мусульманское завоевание не изменило положения дел: арабы считали Иссу бен Юсуфа, Иисуса сына Иосифа, великим пророком. На протяжении четырехсот лет со времени падения Иерусалима число христианских паломников только увеличивалось. Еще в 1064 г., в правление Малькольма III, только одна группа паломников состояла из 7000 человек. Но в это время арабов начали теснить турки-сельджуки. В 1076 г. они взяли Иерусалим, закрыли его для христиан и угрожали Константинополю, бастиону Европы. На протяжении жизни одного лишь поколения они захватили и опустошили Малую Азию и основали на этом полуострове свое государство — Роум, столица которого, Никея, находилась менее чем в 100 милях от Босфора.

Император Алексей обратился за помощью к Западу. Самой влиятельной силой, на помощь которой могла возложить свои надежды Византия, была Католическая Церковь, возглавляемая Папой Григорием VII. Алексей не принадлежал к ней, но мог обратиться с воззванием, ибо осквернение Святых Мест Палестины одинаково касалось и католиков, и православных. Григорий VII умер, не успев ответить на призыв, но его энергичный французский преемник Урбан II взялся за это дело. В 1095 г., когда Дональд III только укреплял свои позиции, Урбан II произнес проповедь перед Клермонским Собором, призвав всех христиан на Священную Войну. Эта проповедь тут же встретила грандиозный отклик. Папа проповедовал крестовый поход, обращаясь к чувствам всех христиан и провозгласив главной целью возвращение Святых Мест под власть Церкви, но в основе народного отклика лежало ощущение, что Европа и христианство вновь оказались перед лицом опасности (так и было на самом деле), что вот-вот вернутся ужасные времена вражеских нашествий, под знаком которых прошли IX и X вв. Тысячи людей приняли крест. Это было народное движение — движение всех народов, но в особенности французского. Короли не играли в нем никакой роли. Император Священной Римской империи и король Франции были отлучены от Церкви и в любом случае не располагали той властью, какая была в руках их крупнейших вассалов. Короли Испании вели свой местный непрерывный крестовый поход. Короли Скандинавии и король Англии не проявляли никакого интереса к этим вопросам, а король Шотландии защищал свой ненадежный трон. Тем не менее, в поход отправились брат короля Филиппа и Роберт Нормандский с маркизом Прованса и Годфридом Бульонским, герцогом Нижней Лотарингии. Европа двинулась на восток.

Это было странное предприятие, ведь его предводителей объединила лишь единая цель, воодушевлявшая их войска. Крестоносцы прибыли в мусульманские земли только в 1097 г., и только в июле 1099 г. после отчаянных боев Иерусалим пал. Королем Иерусалима стал Годфрид, хотя он не использовал этот титул и не носил своей короны там, где терновым венцом был увенчан Господь. Соседние земли (Левант) были разделены на маленькие христианские государства, находившиеся в состоянии перманентной осады. Они образовали барьер, воздвигнутый против мусульман, и хотя не прошло и сорока лет, как они начали разваливаться, оборона Иерусалима продолжала определять всю европейскую политику еще почти 200 лет. Государства крестоносцев служили оплотом против мусульман, но их образование повлекло за собой и другие следствия. Они служили мостом к восточным культуре, науке, литературе, искусствам, а разнообразные попытки продлить их существование придавали христианскому миру чувство общей цели, укрепляя международные, межнациональные связи как раз в то время, когда в результате стабилизации обстановки начало зарождаться чувство национального самосознания. Постоянные путешествия по Европе огромного количества мужчин (а вскоре и женщин) привели к общему и повсеместному смешению культур — что на практике означало по большей части всеобщее знакомство с французским языком — и порождали страсть к другим путешествиям, к далеким и длительным странствиям, лишая их ореола необычности и превращая в неотъемлемую часть обыденной жизни.

В то время как крестоносцы шли на восток, а Дональд III, похоже, утверждался на своем престоле, в Шотландии разразилась еще одна война, носившая наполовину династический, наполовину международный характер. Как мы уже говорили, младшие дети Малькольма III были отправлены в Англию. Девочки прибыли к сестре их матери Христине, аббатисе Ромси, и она воспитала их, правда не без труда, ибо она даже вынуждена была одевать прекрасную Эдгиту в монашеские одежды ради ее же безопасности. Молодые принцы Эдгар, Александр и Давид были приняты при дворе Вильгельма II. Эдгар был уже молодым человеком чуть старше двадцати лет, учтивым, набожным и, по-видимому, несколько вялым, хотя и не был полностью лишен честолюбия. Похоже, он поддерживал дружеские отношения с Дунканом II, так как его имя появляется на одной из королевских хартий того времени. Очевидно, он не одобрял правления своего дяди и своего старшего брата, или же Вильгельм задумал сыграть на его амбициях. По крайней мере, английский король побудил Эдгара последовать примеру Дункана II и пообещать ему свою вассальную верность в обмен на военную поддержку. В октябре 1097 г. молодой претендент Эдгар отправился на север со своим дядей и английским войском. По всей видимости, вспыхнула краткая ожесточенная война, закончившаяся поражением Дональда III и Эдмунда.

Эдгар был коронован, но его дядя и старший брат продолжали сражаться против него, а на западе произошло новое вторжение. К тому времени Острова были заселены смешанным народом, называвшимся галл-гэлами или, как сказали бы мы, скандинаво-кельтами. Нам нет необходимости вдаваться в подробности их бурной истории с тех пор, как Эйрик Кровавая Секира был изгнан оттуда примерно в середине предыдущего века. После этого Острова распадались на отдельные княжества или объединялись в одно государство в зависимости от силы и способностей того или иного вождя, а их население постоянно занималось грабежом и представляло угрозу для всех территорий, находившихся в сфере их досягаемости. Ярл Торфинн Оркнейский, внук Малькольма II и первый муж королевы Ингеборги, на некоторое время сплотил их, распространив свою власть на территорию от Северных Островов до Дублина. Когда Торфинн умер (около 1056 г.), в Ирландии началось великое гэльское возрождение, и в 1061 г. Южные Острова^[58] были захвачены королем Лейнстера Дермотом (Диармайдом). После смерти ирландского вождя в 1070-х гг. их отвоевал Годфред Крован, сын Харальда Черного из Исландии. В 1095 г. Годфред умер, и примерно в то же самое время, когда состоялся поход Эдгара, король Норвегии Магнус Олафсон по прозвищу Босоногий, решил вернуть власть над Островами норвежской короне.

В 1098 г., когда война Эдгара с его дядей все еще продолжалась, Магнус захватил в плен Оркнейских ярлов, сводных братьев Дункана II, и обошел все Острова с мощным флотом, заняв острова Мэн и Англси. Говорят, что Эдгар уступил ему Гебридские острова, но в действительности он не мог распоряжаться ими, так как они не были под его властью, и вероятно, речь идет о каком-то договоре о разделе территорий. Магнус был убит в 1103 г., и еще в течение приблизительно 150 лет положение на Островах и на большей части северо-западного побережья, включая первоначальную Скотию, сохраняло крайнюю неустойчивость и неопределенность. Эти области то номинально подчинялись власти норвежских королей, то обретали не менее эфемерную независимость. Такая неясная обстановка, естественно, приводила к постоянным волнениям и враждебным действиям по отношению к шотландским соседям.

В то время как Магнус совершал объезд Островов, Эдгар продолжал вести свою войну. О ней нам мало что известно, но мы знаем, что в 1099 г. Дональд III наконец был захвачен в плен, где его постигла общая судьба низложенных правителей Темных Веков. Его ослепили и заточили в замок Рескоби в Ангусе. Принц Эдмунд или был схвачен, или сдался на милость победителя и, очевидно, отрекшись от всяких притязаний на корону, постригся в монахи в клюнийском монастыре Монтегю в самой южной части Англии, где со временем и скончался в ореоле святости и был похоронен, согласно собственному завещанию, в веригах. И так как Дональд III оставил только лишь дочь — Веток, а сын Дункана Вильгельм еще не вышел из детского возраста и находился в Англии, позиции Эдгара выглядели очень прочными.

Произошедшая в том же году смерть Вильгельма Рыжего освободила Шотландию от опасного соседа. Английскую корону унаследовал его брат Генрих, позднее получивший прозвище «Боклерк» («Ученый»), самый способный и уравновешенный из сыновей Вильгельма Завоевателя. Он дружески отнесся к молодым шотландским принцам, кроме того, он влюбился в их прекрасную сестру Эдгиту. В 1100 г. Генрих I сочетался с ней браком, после чего она приняла имя Мод (Магольты, Мальды, Матильды) в честь его матери. Этот брак оказался чрезвычайно удачным политическим шагом: добрая королева Мод была истинной дочерью своей матери по красоте, святости и учености, и хотя этот союз определенно не объединил права Дома Кердика с короной Нормандского Дома, сам факт, что матерью английской королевы была внучатая племянница Эдуарда Исповедника, во многом способствовал успокоению саксонских подданных Генриха, хотя по той же причине норманнские бароны были склонны насмехаться над ее происхождением. Королева не нашла счастья в браке: из Нормандского Дома редко выходили хорошие мужья. Однако этот брачный союз внес свой вклад в укрепление дружеских связей между Англией и Шотландией. По-видимому, Генрих не притязал на феодальные права сюзерена по отношению к Эдгару, хотя такие притязания были бы полностью оправданы. Он определенно не получал клятву верности от братьев и преемников Эдгара, но был достаточно мудр, чтобы не требовать ее, и на протяжении всей своей жизни сохранял с Шотландией мир.

Эдгар правил еще 7 лет после пленения Дональда III, но нам почти ничего не известно об этих годах. Он покровительствовал Церкви, даровал земли Сент-Эндрюсу и основанному его родителями аббатству Данфермлайн и сам основал бенедиктинский монастырь в Колдингеме в шотландской Англии. Он приносил пожертвования в Дарем, к которому, по-видимому, всегда питали особенное пристрастие Малькольм III и его сыновья. Тюрго, капеллан и биограф св. Маргариты, был тогда настоятелем Даремского монастыря. Имеются туманные свидетельства о внешнеполитических союзах: в 1102 г. младшая сестра Эдгара Мария вышла замуж за Евстахия, графа Булонского, брата Годфрида, короля Иерусалимского, а три года спустя Эдгар послал королю Мунстера Мурхетагу (Муйртертаху) верблюда (возможно, полученного от Евстахия), что подразумевает какие-то союзные отношения с Ирландией, скорее всего направленные против беспокойных норвежских соседей, закрепившихся на Островах.

В остальном 9-летнее правление Эдгара не было заполнено никакими значимыми событиями. Так и не женившись, он умер в Эдинбургском замке в самом начале 1107 г. На смертном одре он назвал своих преемников, и это было не слишком мудро, так как в соответствии с дурным континентальным обычаем он разделил свое королевство между братьями. Собственно Шотландия — то есть Шотландия к северу от Форта, Альба, — досталась Александру, старшему брату, с добавлением части Лотиана к северу от Ламмермукрса и с пограничными твердынями Эдинбургом и Стерлингом. Обширные уделы (или «колонии») к югу от Форта, Стратклайд на западе (древнее королевство Кумбрия с нечеткой границей по долине реки Идеи) и Лотиан, или шотландская Англия, на востоке, с не более ясными границами, проходившими где-то от Твида до Тайна, перешли к его младшему брату Давиду, чьи мудрые советы, по всей видимости, уже тогда высоко ценились королем.

Смертью Эдгара ознаменовалось окончание переходного периода. С царствованием Александра мы вступаем в эпоху развитого Средневековья… и обнаруживаем, что Шотландия подошла к этому моменту менее единой, чем была столетие назад. Если бы у Александра были сыновья, страна могла навеки остаться в состоянии раздробленности и по частям попасть под власть Англии и Норвегии. В действительности события развивались иначе, хотя в этом и нет заслуги Эдгара. Со временем Давид добился объединения страны. Он и его брат Александр I за последующие полвека заложили основы государственности, на которых Малькольм IV и последующие короли, носившие имя Александр, впоследствии создали Шотландию Роберта Брюса и королей Яковов.

Александра I называют «образованным и благочестивым человеком», и, действительно, важнейшие события за время его 17-летнего правления происходили именно в церковной сфере. Тем не менее он же получил прозвище Александр Свирепый, и некоторые черты характера, за которые ему было дано это прозвище, ярко проявлялись в его решениях по тому или иному церковному вопросу. Возможно, не в последнюю очередь эти вспышки происходили из-за того, что затрагивались вопросы не только церковного свойства, но и напрямую касающиеся независимости Шотландии. Сам он был человеком благородным, глубоко религиозным, скорым и непреклонным в правосудии над злодеями, приветливым и щедрым со всеми остальными. Он любил внешний блеск: мы знаем, что у него были арабский скакун и турецкое оружие, что говорит о проникновении в Шотландию восточной роскоши. В Англии о нем шла слава, что он обладает прекраснейшей коллекцией жемчужин, какой нет ни у одного другого человека на земле. Но он был не только коллекционером: он мог вести за собой людей и править страной, и в отличие от своего старшего брата сразу занял твердую позицию по вопросу о независимости Шотландии. О государственной мудрости Александра и о способностях его зятя Генриха Английского говорит то обстоятельство, что, несмотря на разногласия, шотландский король сумел сохранить самые дружественные отношения с Англией. В 1111 г. он даже оказал Генриху поддержку в войне с Уэльсом, который все еще сохранял независимость. Королей еще более сблизило то, что Генрих был не только зятем, но и тестем Александра: государь Шотландии женился на внебрачной дочери Генриха Сибилле. Этот союз едва ли был достоин короля, но так как Александру было около тридцати на момент восшествия на престол, скорее всего, брак был заключен еще в те времена, когда его приход к власти казался невероятным. Брак не принес счастья супругам, так как хотя королева и отличалась красотой, больше никакими достоинствами она не блистала.

Царствование Александра I началось с угрозы гражданской войны. Население Северо-Восточной Шотландии, древней Северной Пиктавии, никогда не было в восторге от правления потомков Альпина. Теперь восстание против короля подняли Морей и Мернс, а на него самого было совершено нападение в его любимой резиденции Инвергоури. Однако Александр был своевременно предупрежден и, проведя энергичную контратаку, оттеснил противников за границу Росса. Они отошли к заливу Морей и остановились у переправы под названием Стокфорд. Король Александр со своими закованными в броню рыцарями переплыл через нее на лошадях на пике прилива и напал на врагов с такой яростью, что восстание было подавлено. (Его знаменосец заслужил прозвище Скримзеор — Застрельщик, — и ему было даровано наследственное право носить Королевское знамя: при коронации Георга VI знамя, как и полагается, нес потомок легендарного знаменосца Скримджер-Уэддерберн.) Кажется, выживших противников короля в конечном итоге привлекли к нему его личные качества: когда в 1114 г. он основал аббатство Сконе, Хет, ярл Морея, и другие гэльские князья Севера — ярлы Стратерна, Атола, Мара и Бухана — приложили к хартии печати в качестве свидетелей рядом с печатями Константина Файфского и Коспатрика Данбарского.

Это восстание многому научило Александра. На протяжении семнадцати лет он твердой рукой управлял Шотландией и сохранял мир со своими соседями. Источники предоставляют мало сведений о его правлении, но мы можем с уверенностью предположить, что Шотландии, как и многих других стран, коснулись общеевропейские процессы того времени и что здесь, как и повсюду, они встретили сопротивление со стороны наиболее консервативной части населения. Как и его мать, Александр стремился реформировать Церковь, которая, вероятно, после смерти его отца погрузилась в пучину еще больших беспорядков. Он приносил огромные пожертвования основанным его родителями монастырям в Данфермлайне и монастырю, заложенному его братом в Колдингеме. Похоже, к этому моменту кельтский обычай совмещения должностей аббата и епископа, управляющего общиной, а не диоцезом, начал вымирать. По крайней мере отныне в Шотландии существовало только одно епископство, юрисдикция которого охватывала все королевство. Одному человеку невозможно было удовлетворительно отправлять свои обязанности на этом посту. Поэтому Александр в первые же месяцы своего правления основал еще два епископства: одно со сферой юрисдикции от Тея до Спея с резиденцией в Данкелде, а другое — диоцез Морея по ту сторону Тея, кафедральный собор которого позднее был перенесен в Элгин.

Александр также одобрял новые реформы, возрождающие к жизни монашескую жизнь на континенте, а одну из них ставил особенно высоко. При Григории VII св. Петр Дамиан выдвинул пример «служителей епископского дома» св. Августина в качестве образца для соборного духовенства. Это возрожденное правило св. Августина должно было навести мост через пропасть, лежащую между «черным» духовенством, или монахами, отрезанными от мира, и «белым» духовенством, или приходскими священниками, жившими в изоляции. Согласно этому правилу образовывались общины церковнослужителей, живущих по единому уставу и обитающих при каком-либо соборе или церкви, но выполняющих обязанности «белого» священника. Как и следовало ожидать, с самого начала они стали крупным миссионерским орденом. Александр оценил их возможности и поселил этих монахов-каноников, как они назывались, в своем новом монастыре в Сконе. Они пришли из недавно основанной обители Понтефракт в Англии, а имя настоятеля позволяет сделать вывод, что он был норманном. Позднее в 1123 г. король основал для них другой монастырь на Инчколме, в знак благодарности за спасение при кораблекрушении. Можно заключить, что, как и его мать, Александр не испытывал никаких враждебных чувств к гэльской Церкви, коль скоро она оставалась верна своим идеалам, ибо этот монастырь нового ордена был посвящен, что довольно примечательно, св. Колумбе.

Впрочем, самым замечательным явлением в церковной истории того времени была вражда Александра с Кентербери из-за статуса Сент-Эндрюса. Она стала побочным результатом общего спора об инвеституре, все еще бушевавшего на континенте. Вормсский конкордат, разрешивший коренное противоречие, состоялся в 1122 г., всего лишь за два года до смерти Александра. Небольшие местные вспышки этого конфликта были отмечены по всей Европе; еще до своего восшествия на шотландский престол Александр наблюдал подобное весьма примечательное столкновение в Англии между королем Генрихом и Ансельмом Кентерберийским. Стороны пришли к мирному соглашению в тот год, когда Александр надел шотландскую корону.

Вскоре в споры, разразившиеся в Шотландии, был вовлечен вопрос о светской или духовной инвеституре священника, но и он был перекрыт другим кругом проблем. После коронации Александра кафедра Сент-Эндрюса была вакантной. Он пожелал назначить на нее Тюрго — старого капеллана своей матери (к тому же уже написавшего ее биографию), настоятеля Дарема, англичанина из благородного саксонского рода и человека высоких личных достоинств. Собрание духовенства согласилось с этой кандидатурой, и Тюрго был избран. Затем начались неприятности. Тюрго, конечно, еще не был облечен епископским саном, и вполне естественно было просить рукоположить его в епископы митрополита его провинции, то есть архиепископа Йоркского^[59]. А архиепископ сам был только что избран и еще не был рукоположен на свою кафедру. Тем не менее он обязался рукоположить Тюрго в епископы, как только он получит такую возможность… и заявил, что в качестве архиепископа Йоркского он обладает правом юрисдикции над шотландскими епископами. Ранульф, епископ Дарема, вмешался в этот спор и предложил сам рукоположить Тюрго «при содействии епископов Шотландии и Оркнейских островов» (associatis sibi episcopis Scotiae et Orcadarum Insularum). (Это предложение демонстрирует интернациональный характер Церкви, так как Оркнейские острова, конечно же, находились в сфере юрисдикции архиепископства Дронтхеймского.) Затем в дело вмешался Ансельм Кентерберийский, утверждая, что подобное рукоположение будет недействительным: его должен совершить архиепископ Йоркский после собственного посвящения в сан. Шотландское духовенство протестовало против притязаний Йорка, и вскоре был достигнут компромисс. Томас Йоркский после собственного рукоположения посвятил в епископы Тюрго в 1109 г., при временном сохранении статус-кво.

Начавшееся таким образом правление нового епископа продолжилось в том же духе. Вскоре Тюрго и Александр рассорились. Причины неизвестны, но, вероятно, Тюрго склонялся к тому, чтобы уступить требованиям архиепископа Йоркского. Мы знаем также, что, хотя вне всяких сомнений он и был приятным и хорошим человеком, его отношение к «иноземцам» было типичным для англичанина. В конечном итоге он решил уйти с епископской кафедры, но в 1115 г. скончался, не успев выполнить свое решение.

Тем не менее споры не утихали. Александр захотел видеть на освободившейся кафедре нового человека, который был бы более сведущим в новых идеях, чем любой представитель шотландского высшего духовенства. Он написал Ранульфу Кентерберийскому и попросил его совета. Очевидно, Александр изучал шотландскую историю в Англии, так как он писал Ранульфу — конечно же, полностью искажая факты, — что когда-то архиепископы Кентербери имели право рукополагать шотландских епископов, но передали его архиепископам Йорка. Очевидно, Ранульф не удосужился просветить шотландского короля по этому вопросу, но не предпринял и никаких других шагов. В 1120 г. кафедра все еще пустовала, и Александр вновь написал Ранульфу, на сей раз обратившись к нему с просьбой направить в Шотландию конкретного священнослужителя, кентерберийского монаха Эдмера, хорошего человека и ученика великого Ансельма, который, как и его учитель, принял сторону Папы в споре об инвеституре. При этом Александр потребовал, чтобы Эдмер был освобожден от всех английских связей. Ранульф и Генрих согласились на это. Эдмер (сам рассказавший обо всех этих событиях) прошел подобающую процедуру избрания и отправился в Сент-Эндрюс. Александр не просил его принять светскую (то есть королевскую) инвеституру во владениях кафедры. Но король и новый епископ тут же рассорились по другому поводу. Эдмер заявил, что Кентербери подвластен весь остров Британия, и пожелал принять посвящение от архиепископа Кентерберийского. Очевидно, Александр за это время подучил историю, поскольку не захотел и слышать об этом и в гневе выскочил из комнаты, заявив, что Эдмер должен оставить свой пост. Со временем они примирились, но теперь король настаивал на том, чтобы самому наделить Эдмера церковными владениями, вручив ему кольцо. Однако тот все еще не был рукоположен и все еще хотел пройти эту церемонию в Кентербери, но Александр твердо держался своего прежнего мнения, и его поддерживал король Англии Генрих. Тогда Эдмер написал своему другу в Англии, Николасу, вероятно, приору Вустера. Николас знал суть дела и указал на то, что хотя Йорк неоднократно принимал епископов из Шотландии, сам не дал этой стране ни одного, за исключением Тюрго, и что Англия в действительности не обладает никакой юрисдикцией над шотландской Церковью. И пусть Эдмер обойдет все острые углы между Йорком и Кентербери, Шотландией и Англией, обратившись за посвящением к Папе, решение которого не сможет оспорить ни одна из сторон. Это был здравый совет, но Эдмер не последовал ему. Он вернул королю свои посох и кольцо и возвратился в Англию… откуда через некоторое время, внимательнее изучив историю, написал Александру, признаваясь, что был неправ, и предлагая вернуться. Александр отказал. Спор тянулся до 1122 г. Он способствовал прояснению отношений двух Церквей, но английские притязания, несмотря на официальные заявления Папы, возобновлялись вновь и вновь вплоть до XVII в.

В 1122 г. королева Сибилла умерла, не принеся мужу детей, и была похоронена на острове на озере Лох-Тей. Александру еще не было и пятидесяти, но он, по-видимому, больше не предпринимал попыток жениться. Он не надолго пережил ее и умер в Стерлинге 23 апреля 1124 г. Его похоронили рядом с родителями в Данфермлайне.

Александр I был популярным королем. После его смерти сложилась ситуация, в которой мог возникнуть спор о наследстве, так как еще был жив сын Дункана II Вильгельм, а кроме того, на корону могли претендовать внуки Лулаха. Тем не менее престол без междоусобиц и столкновений перешел к брату Александра Давиду, девятому сыну Малькольма III, долгое правление которого стало одним из важнейших периодов в истории Шотландии. Давид принял бразды правления в период продолжавшегося процесса интеграции. Он сумел полностью инкорпорировать в свое королевство обширные южные колонии, которые 17 лет процветали под его мудрым руководством. Для самой Шотландии он был наследником своего брата, для шотландской Англии — наследником Дома Кердика, для Стратклайда — внуком его последнего независимого короля и спасителем от разорения, и для всех он был человеком, известным своими способностями к управлению государством. Ему было тогда чуть больше 40 лет, он был человеком высоких личных достоинств, справедливым, образованным, благочестивым и одаренным, знакомым с новыми идеалами, широко распространившимися по всей Европе. В нем жило глубокое средневековое пристрастие к порядку, системе, четкой структуре, и оно не оставалось для него абстрактным представлением, ибо он обладал врожденными способностями к практической организации и широким видением ее конкретных целей, его помыслы были постоянно устремлены к «более изобильной жизни» для всех подданных. Если эти черты характера обеспечили ему людское уважение, то его такт и обходительность привлекали к нему их сердца и позволили ему внедрить множество новых важных установлений и реформировать множество прогнивших институтов. Короли-реформаторы редко завоевывают популярность, но Шотландское королевство в очень недолгий срок стало чтить Давида как отца: после смерти он именуется в преданиях святым Давидом, хотя никогда и не был формально канонизирован.

Для любителей красочной средневековой романтики его правление никогда не отличалось особой привлекательностью. В частной жизни он придерживался трезвых семейных добродетелей: очевидно, женился он из политических соображений, но стал почтительным и верным супругом. С не меньшей привязанностью он относился и к своему блестящему сыну. Единственным своевольным и нерасчетливым поступком за все время его царствования стала война со Стефаном Английским в отмщение за неуважение, проявленное к принцу Генриху. Что касается внутренних дел королевства, то в хрониках он изображается упорным, спокойным и дальновидным тружеником с глубоким пониманием всех деталей управления. Некоторые считают, что ему не хватало твердости во внешней политике и что на международной арене он преследовал только корыстные цели, однако следует помнить, что он совладал с чрезвычайно сложной ситуацией, определенные подробности которой часто ускользают из поля зрения исследователей. На самом деле в международных отношениях он достиг выдающихся успехов, но им опять-таки недостает красочности и романтики: он выполнил свои обязательства по отношению к своей племяннице, оказывая ей поддержку столь долго, сколь какая-либо часть ее королевства выказывала желание принять ее, но не стал из ложного чувства рыцарства жертвовать жизнями шотландцев, поддерживая ее притязания на отвернувшуюся от нее Англию. Он проиграл одну важнейшую битву из-за ошибок в командовании, ибо хотя он и отличался смелостью, но не был способным полководцем: и все же он выиграл кампанию, в ходе которой и произошло проигранное сражение, ибо он добивался и удерживал то, что желал выиграть, и получив под свою власть желанные провинции, управлял ими так, чтобы они были довольны тем, что он стал их сюзереном.

Из-за создавшегося в ту эпоху международного положения на протяжении всего его правления внешняя политика практически означала отношения с Англией: на тот момент Шотландию перестали тревожить норвежские нападения, а за рамками английских дел политические связи с другими странами сводились по большей части к поощрению торговли и новых культурных веяний. В культурной сфере Давид, как и любой образованный человек того времени, ориентировался на Францию и в особенности на искусство норманнов. В отношениях с Англией присутствовали две группы сложных факторов, взаимодействовавших друг с другом. В основе обеих лежало желание Давида сплотить и организовать Шотландское королевство. Составной и непременной частью в его планы входило окончательное определение все еще нечетких и изменчивых государственных границ. Мы считаем современную черту шотланской границы чем-то естественным, само собой разумеющимся. Давид жил в то время, когда экспансионистская политика Индульфа и Малькольма II сравнительно недавно отодвинула границу от Форта и Клайда к линии, примерно пополам делившей древние королевства Стратклайд и Берникию. Северные части этих государств, обладая определенными остатками самостоятельности, входили в состав Шотландии уже примерно 100 лет, отчасти на правах наследия, отчасти на тех же правах, по которым большая часть Англии, за гораздо меньший промежуток времени, попала под власть Нормандского Дома — то есть на правах завоеванных территорий. Для средневекового короля, а в действительности и для множества современных правителей, очевидный политический курс заключался бы в приближении пределов своего государства к древним южным границам этих двух государств: к Тису — на востоке и к водоразделу Идена — на западе. Для проведения такого курса существовали все правовые предпосылки. В качестве прямого наследника Дома Кердика Давид мог выдвинуть неоспоримые притязания не только на Берникию и на английскую Кумбрию, но и на саму Англию, которой к моменту восшествия Давида на престол правил сын узурпатора, сам узурпировавший трон своего старшего брата. Давид полностью осознавал свои наследственные права: на английскую территорию он вступил под знаменем, на котором красовался уэссекский дракон. Не один и не два раза на протяжении его царствования объединенная Шотландия и обезумевшая и едва ли не разрушенная Англия могли сделать его претензии вполне осуществимыми, а учитывая его положение наследника древних английских королей и контраст между мудрым правлением, установившимся в Шотландии, и ужасающим царствованием Стефана в Англии, можно было ожидать, что по крайней мере саксонская Англия с большой вероятностью станет на сторону Давида.

С другой стороны, шотландский король был связан узами благодарности, личной дружбы и тесного семейного родства с Нормандским Домом. Генрих Английский был не только мужем его сестры, но проявил к Давиду отцовское участие, когда тот был молодым и мало что только не беглым принцем. Генрих доверил ему защищать права его дочери, и Давид с готовностью взял на себя обязанности поддерживать и охранять Матильду от нападок ее соперника. И все же, так как Давид был прежде всего реалистом, он не хотел сажать ее на английский престол против воли самих англичан, а ее притязания вскоре натолкнулись на явное недоброжелательство населения. Очутившись в подобном положении, Давид признал ее соперника главой правительства, но воздержался от выдвижения собственных притязаний через голову Матильды и ее сына. В этом отношении он был готов на компромисс. Он хотел, как мы уже говорили, округлить свои границы, включив в состав Шотландии остатки Берникии и Стратклайда: от этой цели он не собирался отступать и в итоге преуспел. Однако Давид никогда не пытался зайти дальше и даже был согласен оставить части двух этих древних королевств, лежавшие за пределами его первоначальных владений, под верховной властью английской короны и держать их, как Генрих или Матильда держали Нормандию, — на правах вассала, а не абсолютного сюзерена.

Он предпринял первую попытку овладеть пограничными территориями мирным путем еще в то время, когда был принцем Южной Шотландии и вполне мог стремиться (не надеясь тогда наследовать престол своего брата) создать нечто вроде Срединного королевства, которое лежало бы между двумя британскими государствами (как позднее Бургундия — между Францией и Священной Римской империей) и, будучи номинально зависимым от обоих, на практике поддерживало бы между ними баланс силы. Около 1114 г. Давид женился на наследнице большей части древней Южной Берникии — то есть Нортумберленда. Это была Матильда, дочь Вальтеофа, сына Сиварда от Юдифи, племянницы Вильгельма Завоевателя. Таким образом, эта девушка приходилась троюродной сестрой ему и двоюродной сестрой — Генриху Английскому: она по праву наследования была графиней Хантингдона и графиней Нортгемптона по первому браку. Скорее всего, этот союз был заключен по политическим соображениям, так как Матильда была гораздо старше своего мужа, однако брак оказался на удивление счастливым и, несомненно, добавил новых красок к безупречному образу Давида как правителя. Однако если брак был удачным шагом в личной жизни, то в политической сфере он не принес Давиду никаких дивидендов. Давид стал защитником своего молодого пасынка и получил огромные владения, которые на самом деле принадлежали его жене: графство Хантингдонское и земли в шести английских графствах; большинство этих фьефов некоторое время оставалось под властью шотландского королевского дома и значительно повысило его доходы. Но Давид не получил в личную собственность Нортумберленд, а только укрепил свои моральные права на него, о которых никогда не забывал.

Тем не менее он поддерживал мир со своим зятем. Затем, примерно через шесть лет после заключения брака, когда Давид все еще оставался принцем Стратклайда и Лотиана, над Англией нависла угроза династических междоусобиц. Сын короля Генриха утонул. У короля оставался только один ребенок, дочь Матильда (или Алиса), вышедшая замуж за императора Генриха V. Единственными потомками Вильгельма Завоевателя мужского пола, кроме самого Генриха Английского, были: Роберт, старший брат Генриха; сын Роберта; и сын Адели, сестры Роберта и Генриха, Стефан, граф обширного французского фьефа Блуа. Роберт содержался в заключении с 1106 г.

Некоторое время сохранялось статус-кво. Однако в 1125 г. молодая императрица Матильда овдовела, так и не принеся детей своему мужу. Незамужняя и свободная от каких-либо связей с империей, она сразу же стала значимой персоной в Англии. Генрих решил назначить ее своей наследницей и заставил баронов поклясться ей в верности. Наряду с ними такую же клятву за графство Хантингдонское принес и Давид. В 1127 г. Матильда укрепила свои позиции, выйдя замуж за Годфри Плантагенета, могущественного графа Анжуйского, которому в 1133 г. родила сына. Роберт, ее соперник и главный претендент на престол по праву рождения, и сын Роберта были устранены со сцены, так как последний умер в 1128 г., а сам Роберт — в 1134 г. В итоге сражение за английскую корону разгорелось между Матильдой как старшей наследницей и Стефаном как наследником-мужчиной. Давид был тесно связан с обоими, так как жена Стефана была его племянницей, дочерью его младшей сестры Марии.

Война за английское наследство началась не сразу, а до того Давид вел войны только с внутренними врагами. Около 1130 г. зять Лулаха Хет, ярл Морея, не нарушавший мира со времен своего поражения от Александра, умер, оставив двух сыновей — Ангуса и Малькольма. Они подняли мятеж. Давид был в Англии, но мятежников встретил в Стракатро коннетабль Эдуард, и в битве Ангус погиб. Войну, угрожавшую разрастись до крупных размеров, продолжил Малькольм, и Давид вернулся, приведя с собой в качестве союзников норманнских рыцарей из Нортумберленда. Восстание было подавлено, Малькольма выдали его же сторонники, и Давид заключил его в тюрьму в Роксборо, конфисковав Морей в собственность, короны^[60]. Беспокойная провинция, причинявшая столько хлопот династии Давида, была разделена на фьефы между его сторонниками — шотландцами и норманнами.

В 1134 г. произошло новое восстание. Немногим позже монах, ставший епископом Южных Островов, веселый, толстый и совсем не похожий на священнослужителя Вимунд взялся за оружие, провозгласив себя сыном ярла Морея, и с отрядами, набранными среди жителей острова Мэн, начал грабить юго-западные области Шотландии.

Впрочем, вскоре он подчинился Давиду, который отдал ему Фернесс в Камберленде, но Вимунд так восстановил против себя своих подданных, что они схватили его, выкололи ему глаза и заточили на всю жизнь в Биланде.

Авантюра Вимунда была последней гражданской войной в правление Давида. Однако уже близились новые внешнеполитические осложнения. В 1135 г. в Руане умер король Генрих, императрица Матильда находилась за пределами Англии, и, прежде чем она успела переправиться через Ла-Манш, на острове высадился Стефан, склонил на свою сторону лорда Казначейства и могущественного епископа Солсбери и тут же короновался. Все крупнейшие английские бароны в свое время поклялись в верности Матильде. Теперь все они нарушили свою клятву и принесли присягу Стефану. Однако Давид собрал войско и перешел границу. Его приняли Карлайл и Норгем, Уорк и Ньюкасл, жители которых присягнули его племяннице. Впрочем, южнее население не спешило переходить на ее сторону, напротив, здесь поддержкой пользовался Стефан, двинувшийся навстречу армии Давида. Сражаться почти со всей Англией, чтобы посадить на ее престол королеву, явно отвергнутую своей страной, было очевидным безумием. Состоялись переговоры, и короли заключили мир. Стефан вернул шотландскому королю Хантингдон с Карлайлом и Донкастером и почти обещал ему Нортумберленд. Давид не пожелал приносить обязательную клятву верности в качестве ярла Хантингдонского, но пошел на компромисс, позволив сделать это вместо себя своему сыну Генриху, принцу Шотландскому^[61].

Это соглашение не принесло странам мира. На следующее Рождество принц Генрих нанес королю Стефану государственный визит. На рождественском празднике Генрих, в качестве сына и наследника правящего государя (и, кстати говоря, родственника жены Стефана) занимал наивысшее положение после самого Стефана, и тот, естественно, оказал ему наивысшие почести. Это возмутило архиепископа Кентерберийского и ярла Честера, которые сочли, что высокий ранг в чужом королевстве не сохраняется на английской территории, и в негодовании покинули двор, оскорбив принца. Давид, придя в ярость при вести об этом оскорблении, отозвал сына и отказался отпустить его обратно. Он разорвал отношения со Стефаном и угрожал нападением. Архиепископу Йоркскому удалось примирить враждующие стороны, но ненадолго. Давид потребовал в возмещение Нортумберленд, но к тому времени Стефан пришел в агрессивное настроение. Он только что заключил мир со своей соперницей и ее супругом Годфри Анжуйским и твердо держался на ногах. Он отказался выполнить требования шотландского короля, и в канун 1138 г. Давид напал на Англию. Любопытно, что главой шотландских военачальников был назначен племянник Давида Вильгельм Фиц-Дункан, сын его старшего брата Дункана II, и что этот принц с гэльскими отцом и дедом, саксонской матерью и норвежской бабкой, носил французский патроним.

Давид вступил в Нортумберленд в качестве его государя под знаменем с уэссекским драконом, королевским штандартом Дома Кердика. Если бы он сумел удержать свои войска от насилия, возможно, на его сторону перешла бы вся провинция, приветствовав в его лице наследника своих древних королей и отвернувшись от Стефана Блуа, который не был даже наследником королей норманнских. В пользу Давида могла сыграть и его прекрасная репутация правителя, завоеванная им еще в те времена, когда он был князем шотландской Англии, и особенно оттененная выгодным сравнением с королем, который уже проявил себя бездарным правителем. Однако смешанные войска Давида состояли, наряду с шотландцами, из англов и привычного контингента норманнских искателей приключений, неотъемлемого атрибута любой армии того времени, а также норвежцев с островов и дикарей из полунезависимого княжества Голуэй. Эти дикари были скорее союзниками, чем подданными; как и норвежцы, они приняли участие в этой войне для развлечения и грабежей и требовали удовлетворить их нужды. Давиду пришлось применить все свои личные качества, чтобы спасти монастыри, но оградить мирян ему не удалось. Его войска быстро и весьма жестоко опустошили Северную Англию и своими действиями вызвали против Давида хорошо понятную враждебность.

Он напал на Уорк, сильную пограничную крепость на Твиде, которая продержалась несколько недель, пока гарнизон, доев всех лошадей, не сдался на почетных условиях. После сдачи крепости по приказу Давида осажденных вежливо снабдили лошадьми. Стефан двинулся на север, и Давид попытался заманить его в Роксборо, но потерпел неудачу. Тем не менее Стефан отступил, Давид начал преследовать его и уже находился близ Дарема, где его задержал мятеж воинов из Голуэя. Он подавил его и организовал из мятежников отдельный отряд, поставив во главе этого отряда Вильгельма Фиц-Дункана. Йоркширцы и ланкаширцы попытались оказать голуэйцам сопротивление в Клитеро, но в панике бежали, обеспечив им легкую победу, которая, тем не менее, принесла совершенно неожиданные плоды.

К тому времени в Англии началась гражданская война, ибо Роберт Глостерский, сводный брат Матильды, увидев, что Стефан завяз на севере, поднял знамя своей сестры на юге. Однако население северных провинций, напуганное методами голуэйцев, стало на сторону Стефана, а архиепископ Йоркский выступил с проповедью Священной войны.

Давид с мощной армией двинулся на соединение с Глостером. 22 августа 1138 г. он столкнулся с войсками Стефана у Норталлертона. Норманнские бароны, владевшие фьефами в обоих государствах (их было несколько человек), находились в замешательстве. Они решили поддержать Стефана, но старый друг Давида Роберт де Брюс, лорд Аннандейла и Скелтона в Йоркшире, прибыл в стан шотландского короля вместе с Бернардом де Балиолом и попытался, не удержавшись даже от слез, склонить его к миру. Возможно, Давид согласился бы, но его племянник Вильгельм (по словам Айлреда, который был с ним знаком, «очень горячий человек») отговорил короля. Норманны объявили о том, что они слагают с себя клятву верности, и уехали. Давид подготовился к битве. Сам он отличался несомненной храбростью, но лучше справлялся со своими обязанностями в мирное время, чем на войне. Серьезную ошибку он допустил и на этот раз. Он предполагал выставить против закованной в железо кавалерии Стефана свою конницу, но победа при Клитеро запала в сердце воинам из Голуэя. Их вожди теперь требовали поставить их в авангарде и угрожали поднять мятеж, если не получат согласия, так что Давид разрешил им поступить так, как они хотели.

Английское войско выстроилось под священными знаменами, давшими имя этой битве^[62] — стяги с изображениями святых висели на корабельной мачте. Голуэйцы атаковали конных норманнских рыцарей, и ярость этого натиска заставила рыцарей отступить, но они были закованы в броню, а их противники не носили никаких доспехов. За спинами английской кавалерии располагались лучники, они ударили по беззащитной линии шотландского авангарда и прорвали ее. Принц Генрих отправил в контратаку шотландских рыцарей. Им удалось прорвать противоположный фланг английских войск, но они увлеклись преследованием и задержались, а между тем один англичанин поднял чью-то отрубленную голову и крикнул, что погиб король Шотландии. Уловка сработала: голуэйцы, уже понесшие тяжелые потери от лучников, начали в беспорядке отступать, сминая войска, находившиеся позади них. Лотианские англы поддались панике и обратились в бегство. Давид лично пытался остановить их, но был увезен своей же охраной. Началась бойня, но Давиду удалось собрать разбитые войска и в боевом порядке отступить к Карлайлу, где к нему присоединились принц Генрих и рыцари.

Давид принялся переформировывать свою армию. В Карлайл прибыл папский легат, пытавшийся склонить стороны к мирному соглашению, но шотландский король, по всей видимости, еще не отошел от боя, и легату пришлось упасть на колени, чтобы убедить его согласиться хотя бы на перемирие. Затем легат попытался уговорить Стефана предложить шотландцам мир. Английские вельможи отказались, но Стефан дал свое согласие и возложил переговоры на свою жену. У королевы Матильды хватило и обаяния, и способностей, и храбрости для этого поручения. Она встретилась со своим родственником принцем Генрихом в Дареме, где они и составили условия мирного договора. По Ноттингемскому договору, подписанному в следующем году, Нортумберленд даровался принцу Генриху, за исключением Ньюкасла и Бамборо, вместо которых он должен был получить два равноценных города на юге. Со своей стороны, он обязался сохранить их законы в том виде, в каком их найдет, и уважать местные права архиепископа Йоркского и епископа Даремского.

Затем страны некоторое время жили в мире. Несмотря на недавнее разорение северных английских провинций, учиненное голуэйцами, Генрих стал популярен в своих новых владениях. Он был образцом рыцарства, «гордостью юношей, славой рыцарей, радостью стариков», учтивым, любезным, храбрым, набожным и благородным. Англичанин Айлред, его близкий друг, восхваляет дарования Генриха, сочетавшего в себе скромность и врожденный дар управлять людьми, и между прочим рассказывает любопытную историю. Во время бегства к Карлайлу после битвы Штандартов рыцари скинули с себя доспехи, чтобы они их не стесняли. Большинство бросило их где придется, а принц Генрих держал их при себе, пока не нашел бедняка, которому и отдал свои латы, чтобы тот мог выгодно их продать.

После наступления мира, в 1139 г. принц женился на норманнской даме Аде (или Адели), дочери могущественного графа Варренна от внучки Генриха I Французского: братьями ей доводились графы Варренна и Мелуна и ярл Лестера, а вся семья принадлежала к сторонникам Стефана.

К тому времени Англия оказалась в ужасном положении, живо отраженном в Хронике Петерборо. Норманнские бароны вообще отличались качествами, доставившими им славу справедливых правителей и прекрасных администраторов, но слабое правление Стефана предоставило полную свободу действий тем из них, кто использовал свое положение только для того, чтобы выжимать все соки из завоеванной страны. Эти бароны строили большие замки и грабили окружающие земли, доводя их до голода, не щадя даже церкви и захватывая людей, обладавших хотя бы какой-то собственностью, чтобы пытками вынудить их отдать последнее пенни. Люди говорили, что «Христос и его святые заснули» (Grist slep and his halechen). В 1140 г. вновь вспыхнула междоусобная война — на сей раз против Стефана выступил ярл Честера. Хронист очень точно подметил, что это случилось «не из-за того, что он [Стефан] не давал ему всего, что бы тот ни попросил, как он поступал со всеми остальными, но чем больше он им давал, тем хуже они поступали с ним»(noht forþi ðoet he ne iaf him al þat he cuthe axen, alse he did all othere, oc oefre be mare he iaf heom, þe woerse hi wron him). Возникшей суматохой воспользовалась императрица Матильда, высадившаяся в Англии и попытавшаяся взять Лондон, но ее войска были отброшены. Тем не менее вскоре после этого ход войны изменился в благоприятную для нее сторону: Стефан был схвачен, и Давид, приведший войско на помощь племяннице, вступил с ней в Лондон. Это была их первая встреча со времен ее детства, и они не поладили. Императрица была тщеславной раздражительной женщиной и не желала слушать советов своего дяди. Несмотря на это, он отправился с ней к Винчестеру, где на них напали войска супруги Стефана и разгромили королевский эскорт. Давид чудом не попал в плен. Освобожденный Стефан победил императрицу и чуть не пленил ее. Она бежала за море и продолжила войну в Нормандии. Давид не простил ей ссоры: он был в прекрасных отношениях с другой своей племянницей — королевой Мод. Он отказался поддерживать права императрицы и, хотя проявлял любезность к ее сыну, заключил мир со Стефаном. С помощью этой войны он уже получил все, что хотел, ибо в то время как Южная Англия в 1140-е гг. находилась в жалком состоянии и раздиралась анархией, Северная Англия под мудрым правлением Давида благоденствовала, а его английские походы были забыты. Границей Шотландии из практических соображений считались реки Тис и Иден, но сфера влияния простиралась далеко на юг, и когда в 1151 г. возник спор о господстве над Скиптоном, находившимся в Йоркшире, тяжущиеся стороны обратились за разрешением конфликта именно к Давиду.

Несмотря на постоянные всплески военных действий, в целом Шотландия вступила в период расцвета. Давид всю свою жизнь стремился к процветанию королевства и к объединению его разнородных элементов. Как позднее Яков VI и с большими основаниями, чем этот правитель, он желал носить имя «всенародного короля». Эти идеалы он унаследовал от своего брата и обогатил их собственным знанием дел и людей. Эти идеалы Давид передал королям Александру II и Александру III, а затем их возродили величайшие короли из династии Стюартов. Александр I и Давид — наследники Дома Фергуса, Дома Кердика (древней бриттской династии, представители которой с молоком матери впитывали умение сопротивляться чужеземным нашествиям) и древних королей пиктов — сформировали и закалили в тяжелой борьбе тот идеал королевской власти, который поддерживался с разным успехом, в меру своих способностей, всеми королями Шотландии до Унии (странными исключениями из этого списка кажутся только сын Роберта Брюса и английская марионетка Джон Пустой Камзол): на самом деле, мы можем проследить отголоски этой традиции, хотя и искаженные, еще в правлении Якова VII или Якова II. Это были выдающиеся и добрые короли. Были, конечно, недостойные, но, за исключением Джона Балиола и Давида II, ни один король не считал себя просто владельцем своей страны и не рассматривал ее как свою частную собственность. Их отношение к ней носило глубоко личный характер и скорее напоминало отношения отца или супруга. Они не владели землей, но возглавляли народ; они были не королями Шотландии, но королями шотландцев.

Давид изнутри познакомился с норманнской политической и административной системами: он не копировал норманнские методы механически, но оценил их суть и свободно перенимал их, когда они подходили для его целей. Первым делом он стремился выстроить структуру законности и порядка, во главе которой стоял государь, вождь народа, и которая должна была сплотить и объединить королевство в единое целое. Для этого он искал людей, которым мог бы всецело доверять, и, как другие короли-организаторы — Яков I или Людовик XIV, — выбирал соратников из людей, власть и положение которых полностью зависели от него самого и на ответственность которых он мог положиться. Позднее короли, применявшие ту же систему, выбирали помощников из мелкопоместного дворянства или из среднего класса, чуть ранее — из людей Церкви. Давид широко пользовался услугами священнослужителей, как мы увидим в ходе дальнейшего изложения. Однако одни священники вряд ли могли охранять страну — страну с нечеткими границами и смешанным населением — от возможных чужеземных нашествий со всех четырех сторон света. В Шотландии того времени не было достойного упоминания среднего класса (в сущности, он начал набирать силу именно в период правления Давида), а мелкопоместное дворянство по большей части не соприкасалось с двором и новыми идеями. Давид набирал людей там, где находил их, и множество способных помощников вышло из числа тех норманнских искателей приключений, в большинстве своем младших сыновей знатных родов, которые заполнили Европу раннего Средневековья точно так же, как шотландцы Европу позднего Средневековья или как евреи современную коммерческую аристократию. Эти люди были воспитаны на новой рыцарской культуре: они были воинами, а их племя более, чем какое-либо другое, унаследовало римский дар организации и управления. Давид воспитывался среди них ребенком при дворе своей сестры и завел там много друзей. Когда молодым человеком он стал принцем Стратклайда и Лотиана, они помогли ему получить свое княжество (так как Александр поначалу не хотел отдавать Давиду его часть наследства), а затем, когда он сел на королевский трон, проявили себя полезными слугами. Стратклайд был разорен войной, Морей конфискован.

Давид получил возможность наделять своих друзей крупными владениями в этих провинциях. Среди них был младший представитель семейства из Котентина, короткое имя которого поражало разнообразием вариантов написания, но к тому времени обычно писалось как де Брюс: Роберту де Брюсу было даровано пограничное поместье Аннандейл, находившееся в той области, где шотландская Кумбрия теснила своих английских соседей. Младший сын Алана, шерифа Шропшира, сына бретонского рыцаря из войска Вильгельма Завоевателя, получил Ренфрью и Кайл. Также Давид назначил его Главным Сенешалем (Стюардом, Стюартом). От названия этой должности и получили свою фамилию его потомки. Оба они стали родоначальниками семейств, получивших позднее широкую известность. Другой друг короля, де Морвилль, был назначен коннетаблем, то есть главнокомандующим: как 500 лет спустя осознали ковенантеры, назначение на должность начальника смешанных шотландских вооруженных сил человека со стороны устраняет предмет зависти. Де Морвилль владел Каннингемом. Были и многие другие — Сомервилль, Умфравилль, Линдси, Балиол, Комин, Гордон, Синклер. К этому же списку можно отнести первого Фрезера, хоть и не норманна, а фламандца (как первые Стюарты были бретонцами)^[63].

Многие из них получали фьефы от самого Давида. Другим они доставались в качестве приданого. Норманнские рыцари были заядлыми охотниками за богатыми наследницами, и случилось так, что на протяжении следующего века некоторые благородные гэльские династии прерывались и наследственные владения переходили в женские руки: некоторые ярлства в начале Трехсотлетней войны оказались под властью отпрысков подобных союзов. В этой системе было заложено зерно будущих неприятностей, так как некоторые из этих людей приобретали или наследовали другие фьефы во Франции или в Англии и таким образом становились вассалами нескольких государей, что создавало очень щекотливое положение во время войны, что довелось узнать и самому Давиду при Норталлертоне. Тем не менее в основном замысел оправдался. Эти новые вассалы и другие их новые товарищи — ибо англы из Лотиана и гэлы также наделялись вакантными или конфискованными угодьями — составили ядро феодальной системы, поставившей знать в прямые и законные отношения к короне, с одной стороны, и к более мелким помещикам — с другой. А так как король был в состоянии сам подбирать себе людей, он мог следить, чтобы новые фьефы доставались тем, кто умел на практике исполнять публичные обязанности, военные и гражданские, которые теоретически были заложены в статусе крупного ленника. Он укреплял связи вассалов с короной, настаивая на подписании письменных хартий. Хартии были нововведением в закреплении светских земельных владений, хотя в данном случае Давид, возможно, всего лишь продолжал практику, введенную Александром I, а в отношении церковных фьефов они применялись еще во времена Дункана II.

Вводя новую организацию в светскую сферу королевства, Давид придал сходные черты церковной структуре. Его брат уже многое сделал для восстановления церковной дисциплины и провел новые континентальные реформы, пригласив в свое королевство монахов-каноников. Теперь эти реформы энергично проводились и за границей. В конце XI в. (в детские годы Давида) св. Бруно в Гранд-Шартрезе заложил основы нового правила, суровые установления которого были столь хорошо спланированы, что орден, хотя никогда и не добивался широкой популярности, избежал упадка, в то или иное время настигавшего все остальные. Иногда происходили попытки возродить в полной чистоте Устав св. Бенедикта, с его упором на принцип «трудиться и молиться». Замечательным примером может служить деятельность Тирона в Бургундии, но гораздо большего влияния добились цистерцианцы, или белые монахи. Этот орден был основан в 1098 г. в Сито, также в Бургундии, и вскоре из его рядов вышел св. Бернард, один из величайших людей своего времени, в 1115 г. заложивший знаменитый монастырь в Клерво. Цистерцианцы отличались строгим следованием правилам дисциплины, чрезвычайной простотой постройки и отделки своих обителей, вели столь же простую и непритязательную жизнь и придавали большое значение духовной ценности тяжелого труда. В отличие от тиронцев, по большей части обратившихся к ремеслу, они специализировались на сельском хозяйстве. Пустынные места, где они закладывали свои монастыри, в скором времени становились плодородными, а так как их орден, подобно клюнийскому, следовал интернациональному принципу, его идеи быстро распространялись от одного монастыря к другому. Все бенедиктинские ордена высоко ценили также умственный труд, и восстановление Устава св. Бенедикта способствовало великому возрождению учености. Церковные школы были заполнены толпами студентов, общавшихся, естественно, на интернациональной латыни, и они собирались со всех стран вокруг кафедры того или иного знаменитого учителя. Лаон был крупным центром теологии, Шартр — литературы, Париж вобрал в себя цвет новой схоластической философии, а одним из знаменитейших ученых своего времени был шотландец Ричард из аббатства Сен-Виктор. Именно в период правления Давида Абеляр (умерший в 1142 г.) вел интеллектуальную войну со св. Бернардом. Эти великие школы, заложившие основы университетов, на самом деле уже были университетами, правда, еще беспорядочными и неорганизованными, но живыми и жадно стремившимися к учению.

Давид был полностью открыт новым веяниям. Он страстно желал влить в Церковь новую кровь, и когда он реорганизовывал монастырь своих родителей в Данфермлайне, он пригласил туда нескольких бенедиктинцев из Кентербери, школа которых под руководством ученого бургундца Ансельма Бекского завоевала себе высокую репутацию. (В 1140 г. коннетабль де Морвилль привез оттуда монахов, чтобы основать Килвиннинг.) Впрочем, он следил и за трудами новообразованных орденов, и большинство новых монастырей передавал именно им, а среди них особо покровительствовал тем, кто больше всего стремился влиять на жизнь мирян не только в духовной, но и в интеллектуальной и материальной сферах. Уже в 1113 г. Давид призвал монахов Тирона из их материнской обители в Селкирк, а 15 лет спустя переместил их в Келсо, поближе к важному городу Роксборо. Цистерцианцы также привлекли его внимание. Монахи из Клерво основали монастырь в Рьево в Йоркшире; в 1136 г. Давид пригласил их на север и отдал им Мелроз, давно находившийся в запустении^[64]. Мелроз колонизировал Ньюбаттл в 1140 г. и Кинлосс 10 лет спустя, и именно из Мелроза принц Генрих привез монахов в основанный им монастырь в Холмултраме в Камберленде. Давид основал еще один монастырь в Берике для монахинь этого ордена. Цистерцианцы привлекли к себе внимание и других покровителей, так как в 1142 г. Фергус, принц Голуэя, пригласил монахов из Клерво и поселил их в Дундреннане, чтобы цивилизовать свое дикое княжество, которое испытывало в этом острую нужду.

Давид не забывал и об орденах, уже действовавших в Шотландии. Его брат выделял на общем фоне августинианцев, а сам Давид в 1118 г. поселил их в Джедборо. В 1128 г. он перевез их из Сент-Эндрюса в Эдинбург и построил для них аббатство Святого Распятия за стенами города у подножия Холма Артура. В 1147 г. он основал для них Камбускеннет неподалеку от Стерлинга, хотя в этот монастырь он привлек их собратьев из Арраса в Пикардии. У августинианцев была младшая, реформированная ветвь, основанная в 1120 г. св. Норбертом в Премонтре близ Лаона: она быстро разрасталась, основав, наряду со множеством других, монастырь в Анике, на территории обширного английского фьефа принца Генриха, откуда в 1150 г. Давид привез монахов, чтобы поселить их на Твиде в Драйборо. По-видимому, этот орден особенно понравился Фергусу Голуэйскому. Несомненно, он привлек симпатии князя своей активной миссионерской деятельностью, ибо тот привез монахов из самого Премонтре в Соулсит. Монахи из Соулсита основали Тунгленд, Дерконгал и новый Уитхорн. Во времена Давида образовывались новые крестовые военные ордена, ордена воинов-монахов: тамплиеров — в 1128 г. и госпитальеров — в 1130 г. Хотя они отличались высоким воинским духом, вскоре у них появились и женские ответвления. Оба возникли в завоеванном крестоносцами Иерусалиме. Следовало ожидать, что они станут очень популярны в Шотландии, но этого не произошло. Тем не менее при Давиде в Шотландском королевстве у обоих орденов появились свои дома: у тамплиеров — в Темпле в Среднем Лотиане, а у рыцарей св. Иоанна — в Торфихене, средневековая церковь которой до сих пор привлекает к себе внимание, больше походя на замок, чем на храм Божий^[65]. Эти подробности не столь бесполезны, как может показаться на первый взгляд: они раскрывают интернациональное сознание той эпохи и показывают, как новые веяния проникали в шотландскую культуру^[66].

Давид реогранизовал и белое духовенство. Еще управляя своим южным княжеством в 1115 г., он возродил заброшенную епископскую кафедру в Глазго, тяжело пострадавшую от войн и нашествий и долго пустовавшую. Он посадил туда своего учителя, бретонца Иоанна. Однако тот «не хотел епископствовать» (nolebat episcopari) и попытался уклониться от этой чести, отправившись в паломничество в Иерусалим, но был возвращен на место Папой, лично рукоположившим его в епископы. Давид навел справки о прежних владениях епископства и восстановил его в прежних границах. Архиепископ Йоркский заявил, что этот диоцез входит в сферу его юрисдикции. Иоанн отказался признавать требования Йорка и в 1122 г. обратился с апелляцией к Папе. К сожалению, нам неизвестно, чем закончился этот спор.

Главным принципом правления Давида было сохранение автономности национальной Церкви. Вместе с тем он стремился ввести ее в великую интернациональную организацию вселенской Церкви, в то же время развивая и укрепляя ее административную систему по тому образцу, которому он следовал в реформировании светской жизни. Уже в 1126 г. в Роксборо состоялся Общий Собор шотландской Церкви, на котором председательствовал кардинал-легат Апостолического Престола. Мы знаем, что легат был облечен полномочиями для разрешения вопроса о притязаниях архиепископа Йоркского, но мы не знаем, была ли разрешена эта проблема, и если была, то каким образом, хотя в том же году Давид определенно пытался устранить все неясности, требуя от Папы дать Сент-Эндрюсу паллий — знак архиепископского сана. Из Йорка раздались протесты, они были услышаны^[67], и Иннокентий II приказал шотландским епископам подчиняться своему архиепископу. Они ответили отказом, Папа пригрозил отлучением. Они не отступили и поддержали анти-Папу Анаклета. Конфликт разрешился только в 1138 г., сразу же после битвы Штандартов, когда состоялся другой Собор — в Карлайле, также проходивший под председательством папского легата. Склонность дореформистской шотландской Церкви к сепаратизму позднее сыграла важнейшую роль в истории страны.

Процесс церковной реорганизации, протекавший параллельно с реформированием светской системы управления, сопровождался введением в ее ряды новых людей, появлением новых идей и определением национального статуса Церкви. Александр I разделил громоздкий и потому почти неуправляемый диоцез Сент-Эндрюса на несколько частей, но в Шотландии до сих пор насчитывалось всего четыре диоцеза, включая заново основанный Давидом епископат Глазго, находившийся за пределами территории, которой когда-то управлял Александр I. В 1125 г. основанный Малькольмом III Мортлах был переведен в Абердин и созданы диоцезы Росса и Кейтнесса, хотя Кейтнесс находился в особых отношениях с шотландской короной и был практически самостоятельной областью. Вполне вероятно, что именно Давид явился основателем епископских кафедр Брекина (в котором находился монастырь калди) и Данблейна. Он определенно помогал Фергусу Голуэйскому в восстановлении Уитхорна (Кандиды Касы). Незадолго до этого в этом аббатстве прервалась вторая, английская, «династия» епископов, и сюда были привезены новые насельники, набранные из премонтренцев основанного Фергусом аббатства Соулсит. Давид также укреплял уже существующие диоцезы. Епископ Иоанн в 1136 г. построил кафедральный собор в Глазго. Роберт, настоятель Скона (судя по имени, норманн), стал епископом Сент-Эндрюса в 1138 г. (Он был рукоположен архиепископом Йоркским, но с наиболее обтекаемой формулировкой: «сохраняя права обеих Церквей».) Он проявил себя преданным соратником короля, построив в Сконе кафедральный собор и набрав служителей из монахов-каноников, которые в 1147 г. были признаны Папой. Было решено, что эта община должна включить в свой состав общину калди из Сент-Эндрюса, которые согласятся принять Устав св. Августина, а те из них, кто пожелает и далее придерживаться собственного устава, сохранят пожизненно свое имущество. Впоследствии эти раскольники образовали новый орден, но их правила потеряли исконную чистоту, так как поздние калди охотно женились и передавали церковные владения светским наследникам; вернуть эти земли под власть Церкви зачастую оказывалось невероятно сложно.

Таким образом, было практически завершено обустройство церковных диоцезов. Мы наблюдаем также начало их разделения на более мелкие единицы, приходы, в каждом из которых служил по меньшей мере один священник, отвечавший за благосостояние округа, и находилась одна церковь, к которой он был прикреплен. И — это новшество было далеко не популярным — была установлена система взимания десятины для их содержания.

Вливание новой крови, укрепление связей между всеми звеньями структуры управления, коснувшееся как религиозной, так и светской жизни, внесли изменения в действующий механизм обеих систем. Особенно тщательному пересмотру подверглась законодательная система. Были введены новые энергичные законы против насилия и грабежей, проводилась законодательная политика принуждения и закрепления феодальных отношений в соответствии с принципом «каждый человек должен найти себе господина». Кроме того, появились и новые должности, и новый порядок судебного разбирательства. Должностными лицами были шерифы, в обязанности которых (в виде некоей светской аналогии с епископатом) входило охранять королевский закон во вверенных областях. В сущности, шериф был представителем короля, державшим королевский замок в главном городе графства (Caput Comitatus). На него также были возложены обязанности по организации и управлению местными военными силами, включая полицейские функции, содержание в должном порядке замков и укреплений, председательствование на суде, втором по значимости после суда юстициария, разбиравшем как гражданские, так и уголовные дела, и, наконец, исполнение определенных фискальных функций: он собирал налоги и посылал отчеты Главному Сенешалю.

В новом порядке судебного разбирательства проявились фундаментальные революционные перемены в методах отправления правосудия. Прежде сомнительные случаи разрешались с помощью очищения, «Божьего суда» или поединка. Все три вида испытаний апеллировали к высшей справедливости. В процедуре очищения свидетелями выступали несколько друзей обвиняемого, приносивших клятву в его невиновности: перед Небом значение имели только клятвы, а улики, в нашем смысле слова, не принимались во внимание. При «Божьем суде» обвиняемый должен был доказать свою невиновность, подняв например, брусок раскаленного железа или опустив руку в кипящую воду. Считалось, что виновный получит увечье. Поединок был в сущности чем-то вроде двустороннего «Божьего суда»: обвинитель и обвиняемый сражались под надзором судей. Предполагалось, что Небо даст победу невиновному. Возможности для злоупотреблений кажутся очевидными, хотя «Божий суд» в действительности был возрожден после Реформации в делах по подозрению в колдовстве… однако к нему добавились дальнейшие усложнения, ибо, например, при испытании «плаванием» должен был пострадать именно невиновный, а обвиняемый, не тонувший, признавался преступником. Давид, живший в эпоху формальной логики, когда обсуждение природы вещей непременно входило в академический метод, предпочитал вуазинаж. При этой процедуре дело разбиралось местными свободными жителями, выслушивавшими свидетельские показания обеих сторон и выносившими вердикт в отсутствие судьи-председателя, который затем выслушивал их мнение и в соответствии с ним выносил приговор. Тем не менее более древние формы существовали еще долгое время, так как для определенных тяжущихся они несли с собой очевидную выгоду. Четыре иска короны: измена, убийство, изнасилование и поджог — были выведены из-под юрисдикции низших судов, а беднякам предоставлялось особое покровительство, так как их имущество рассматривалось как «имущество короля».

Шериф был не единственным новым должностным лицом. Важные чиновники королевского дома стали не только домашними слугами или декоративными фигурами, облеченными почетными и церемониальными функциями, но и служителями короны с четко определенными и важными обязанностями по управлению государством, уже достигшим высокой ступени организации. В этом Давид также явился продолжателем дела, начатого Александром I. Его брат назначил коннетабля и юстициария главами соответственно военной и судебной систем, а канцлера — хранителем Большой Печати и председателем Великого Совета ярлов, баронов и прелатов. Позднее в обязанности канцлера вошла тщательная регистрация хартий, гарантировавших собственность земелевладельцев и являвшихся основой всей социальной структуры. К этим должностным лицам Давид добавил камергера, маршала и сенешаля. Последний возглавлял все королевское хозяйство, что было не легко в эпоху странствующего двора. Маршал руководил кавалерией на войне и занимал пост верховного судьи на судах чести. Камергер стал верховным казначеем и как таковой должен был надзирать над фискальными делами городов, председательствуя на их собраниях. Некоторые из этих должностей передавались по наследству. Например, должность сенешаля (стюарда) стала собственностью рода Вальтера Фиц-Алана из Ренфрью, которому она дала родовое имя (Стюарт), а пост коннетабля наследовался потомками де Морвилля из Каннингема. Наследственный принцип не мог действовать в отношении канцлера и казначея, должности которых чаще всего доставались духовным лицам. Естественно, Давид назначал на эти посты близких ему людей, имевших склонность к организационной деятельности. В их число, как правило, не попадали гэльские вожди, и единственным гэлом, оказавшимся в ближайшем окружении Давида, стал Константин, ярл Файфа, юстициарий, ярлство которого лежало на крайнем юге королевства и включало в себя любимую королевскую резиденцию Данфермлайн.

Примечательна еще одна деталь организационной деятельности Давида. В определенном смысле эта эпоха была переходной: Давид стал истинным основателем городов, образовавших собственную систему (теоретически входившую в систему феодальную, но в действительности все больше выходившую за эти рамки) и давших толчок развитию нового и очень могущественного социального класса. Конечно, города существовали уже несколько столетий, но они представляли собой скорее скопления людей, вынуждаемые географической или военной необходимостью, а не корпоративные сообщества.

И тем не менее ничто так не характерно для Средневековья, как страстное стремление к корпоративной жизни. Города усиливались по всей Европе, они способствовали развитию мирных искусств и поддержанию самого мира. Горожане вряд ли стремились воевать для собственной выгоды. У ремесленника было множество забот и дел, не менее интересных, чем война. Он будет яростно защищать свои права, в чем убедились средневековые князья, но не пойдет на войну для развлечения или даже из-за добычи. Более того, эти корпорации стали подлинными производителями богатства; они были, так сказать, желанными арендаторами. Давид поощрял (едва ли ему нужно было закладывать основы этого процесса, который составлял общую тенденцию той эпохи) образование в частях королевства, наиболее удобных для морской торговли, обнесенных высокими стенами городов, устроенных по континентальному образцу, корпоративных замков с королевской цитаделью посередине, населенных организованными сообществами ремесленников и торговцев, имевших четкие функции в общегородской жизни. Каждый горожанин должен был обладать минимальной фиксированной собственностью в городе и поклясться подчиняться магистрату, в выборах которого, с другой стороны, он принимал участие^[68]. Городскую администрацию возглавлял мэр, четырьмя городскими районами руководили бейли. Совершившие правонарушение горожане представали перед своими городскими судами, где вердикт выносили их же сограждане, а председательствовали члены магистрата. Разбирательству в таком суде не подлежали только дела, находившиеся в юрисдикции короны. Жители городов имели монополию на торговлю в пределах определенных округов (за исключением времени проведения ярмарок) и были освобождены от налогов на перемещение товаров. Определенными привилегиями обладал коннетабль королевского замка: он мог занимать сорок пенсов на сорок дней у любого горожанина, а на Рождество, Пасху и Троицу требовать дань из свиней, гусей и кур. Однако круг его привилегий был четко очерчен, существовал и механизм разрешения спорных вопросов. Замок не обязательно принадлежал королю, ибо города разрастались также вокруг замков больших вельмож или епископских резиденций. Вскоре города образовали межгородскую организацию. Еще до вступления Давида на престол возникли ганзы — группы городов, организованные для торговли, прежде всего — заморской. Четыре главных города: Берик, Роксборо, Эдинбург и Стерлинг — основали такой союз, которому суждено было превратиться в могущественный Конвент Королевских Городов, существующий до сих пор. В иные времена Конвент достигал такого могущества, что мог оказывать определенное давление даже на правительства других стран.

Города гарантировали повышенную безопасность ремесленникам и купцам, что сказалось на увеличении товарооборота. Спрос и предложение, как обычно, способствовали взаимному росту. Однако так как гэлы никогда не отличались страстью к торговле или склонностью к более механическим ремеслам, они привлекали к этому роду деятельности пришельцев из шотландской Англии, из самой Англии (из которой мирные купцы охотно переселялись в королевство, управляемое мудрым Давидом) и из больших торговых городов Фландрии. Английская и фламандская речь стала, таким образом, проникать за Форт в новые торговые поселения на восточном берегу. Активно вели морскую торговлю и шотландские купцы. Главным предметом экспорта была шерсть: крупные пограничные аббатства выручали от торговли шерстью большие доходы, в одном Келсо было 7000 овец. Вывозились также лосось и сельдь, включая копченую рыбу (aleci rubei). Значительных размеров достиг и импорт. Крестовые походы дали новый толчок обороту товаров, и Шотландия при Давиде ввозила не только железо, краску, ворс, лен, ножи, мыло, лук, мед^[69] и вино, но и такие изысканные продукты, как рис, фиги, изюм, миндаль, имбирь и перец. Несомненно, эти товары сопровождались прекрасной фламандской тканью (главный продукт этой страны) и шелком с Востока, ведь если король Александр владел арабским скакуном и турецким оружием, его вельможи вряд ли хотели уступать ему в пышности и блеске.

К концу правления Давида страна процветала и стремилась к еще большему благоденствию. Благодаря в основном цистерцианцам, основная сфера ее экономики, сельское хозяйство, была значительно усовершенствована, а при новой организации и мирной жизни расцвела торговля, аккуратно выплачивались налоги, и человек мог приобрести приличное состояние, не отнимая его у другого. Нам сложно дать полную характеристику интеллектуальной и художественной обстановки, так как единственными свидетельствами этой стороны жизни той эпохи являются церковные сооружения, а большинство крупных соборов позднее подверглись перестройке, ибо каждый из них был в свое время разрушен. В двух или трех приходских церквях, например в Лемингтоне и Леухаре, сохранились черты романского стиля, а два главных памятника Давида — монастырские церкви Келсо и Джедборо — представляют собой великолепные образцы его позднего варианта, когда ощущение бронированного кулака уступило место легкости и изяществу, а в Джедборо — даже веселому и нарядному виду, который столь же обязан изяществу пропорций, сколь и прекрасной теплой окраске камня. Джедборо ознаменовал собой начало нового переходного периода. В первой трети XII столетия в Северной Франции появился новый стиль, основанный на стрельчатой арке, чрезвычайно «функциональный» и поразительно красивый. Эта новая французская архитектура, opus francigenum^[70], стремительно вошла в моду и быстро распространилась на территории от Испании до Венгрии. Крупные храмы, которые не простояли еще и пятидесяти лет, сносились, чтобы подвергнуться перестройке в готическом стиле. На примере Джедборо мы видим первые следы его проникновения в Шотландию, а прекрасные церкви в Драйборо и в Дундреннане были целиком созданы по французским образцам.

Эти великие средневековые церкви были не просто архитектурными сооружениями. Они украшались великолепными образцами других искусств. Говорят, в Шартре стоят 10000 рисованых или скульптурных образов, хотя в это число, вероятно, включены и изображения на витражах. Скульптура и картины шотландских церквей почти не сохранились, за исключением нескольких сильно пострадавших изделий поздней эпохи и немногочисленных образчиков резьбы по дереву, тоже поздних. Ни следа не осталось от стекла — одного из величайших достижений того времени (периодом расцвета стекольного искусства были XII и XIII вв.). В Шотландии производились витражные стекла, не уступавшие по качеству лучшим изделиям из других стран, но от эпохи Давида до Реформации сохранилось не больше витражей, чем могло бы поместиться на обычном каминном коврике, и то эти витражи относятся к XVI в., когда витражное искусство уже пережило свой взлет. И все же эти церкви поражают великолепием каменной кладки, красотой пропорций, так что мы можем не сомневаться, что и внутренняя отделка соответствовала внешнему облику. Мы знаем, что Давид пожертвовал некоторым церквям золотую и серебряную посуду, а также множество драгоценных камней. Светские здания, в этом отношении схожие со зданиями других стран, по большей части строились из дерева, из дерева возводились даже большие замки, сооружавшиеся на земляных укреплениях; это вполне естественно при тогдашнем изобилии леса, так как каледонские леса еще не были вырублены. Эти деревянные здания, конечно, исчезли и не могут помочь нам воссоздать образ жизни своих обитателей. Впрочем, исходя из того, что мы знаем о красоте и богатстве шотландских церквей, мы можем предполагать, что к роскоши стремились и богатые миряне.

Как обстояло дело с искусствами, не имевшими столь явного предметного воплощения, сказать трудно. Во всяком случае, похоже, процветала музыка, так как писавший немного позже Геральд Камбрийский отмечает, что шотландцы заимствовали музыку из Ирландии, но во многом превзошли своих учителей. А Геральд, наполовину валлиец, обладавший подлинно валлийской страстью к музыке, восхищался музыкой Ирландии, хотя и ненавидел эту страну. Он добавляет, что в Ирландии использовали два инструмента: арфу и тимпан (последний термин на классической латыни означает вид ударного инструмента, но здесь, скорее всего, используется для обозначения псалтериона, по струнам которого ударяли молоточком). В Шотландии музыканты играли на обоих инструментах, но прибавили к ним хорей (вероятно, имеется в виду крота или примитивная скрипка, так как из контекста выясняется, что речь идет о музыкальном инструменте). Геральд заявляет, что «по мнению многих ныне живущих, Шотландия не только сравнялась со своими учителями, но и намного превзошла их, так что они стремятся туда, как если бы там находился первоисточник искусства» (ibi quasi fontem artis iam requirunt). Наряду с местной музыкой новые монашеские ордена, скорее всего, обогатили музыку церковную, так как бенедиктинцы славились искусством исполнения ежедневных служб.

Говоря о литературе, мы как будто наталкиваемся на стену. То, что до нас не дошло ни одного литературного труда того времени, еще не означает, что их не существовало. Так, нам известны имена множества уважаемых шотландских писателей позднего Средневековья, хотя их произведения полностью утеряны. И мы не можем заключить, что эти люди не играли никакой роли в литературной жизни на основании того, что большая часть дошедших до нас памятников сохранилась в единственном списке, сделанном для личного удовольствия частным лицом. Судя по тому, что нам известно о предшествующей и последующей эпохах, в это время пользовались популярностью гэльские эпические произведения: до сих пор шотландский и ирландский гэльский почти не различались между собой. В Шотландии находилось слишком много монастырей, принадлежавших славным своей ученостью орденам, чтобы в их скрипториях не создавалась латинская литература, хотя в большинстве случаев речь шла о хрониках, часть которых сохранилась. Английский язык занимал странное положение: пробел в данном случае на самом деле не означает, что английской литературы не было, ибо в Англии, история которой предоставила лучший шанс выжить средневековым памятникам в целом, на протяжении полутора веков не создавалось литературных произведений на английском языке, за исключением заключительных частей двух монастырских хроник: по этому факту можно оценить размеры доминации норманнской культуры. Только в XIII в. английский снова становится литературным языком^[71]. Французский, как и латынь, был интернациональным языком той эпохи. Это был родной язык всех «новых людей» эпохи Давида, и, вероятно, именно этим языком предпочитал пользоваться сам король, хотя, судя по обстоятельствам его воспитания, он, должно быть с детства, говорил на трех языках (а позднее выучил еще и латынь): знание языков было для него столь же важным, как позднее для Якова IV. Его правление в общих чертах совпадает с эпохой песен о подвигах (chansons de geste), героического эпоса Северной Франции: «Песнь о Роланде» была создана в младенческие годы короля Давида. В Южной Франции с начала XII столетия расцвела новая школа лирической поэзии — лирической в самом буквальном смысле слова, так как она сочинялась для пения, — которая черпала вдохновение из представлений о куртуазной любви. Вскоре она распространилась по всей Европе. Давид царствовал в эпоху расцвета поэзии трубадуров, и Шотландия, в которой очень высоко ценили музыку, вряд ли могла проигнорировать такую распространенную моду.

Так и прошло долгое царствование Давида, прошло под знаком все возрастающих стабилизации, мира и благоденствия. Шотландский народ любил своего короля как отца, и хотя тот уже одряхлел, его наследником был принц с сильным характером и большим обаянием, в расцвете жизненных сил и обладавший опытом успешного правления в своих владениях. У принца было три сына. Однако последние годы Давида были омрачены печальными событиями. В 1149 г. вновь возникла угроза войны с Англией. У императрицы Матильды был сын от второго брака — уже достигший юношеского возраста принц Генрих, который долгое время провел при шотландском дворе. В 1149 г. он прибыл в Карлайл, чтобы получить рыцарское звание из рук Давида. Ему было уже 16 лет, и он был готов поддержать притязания своей матери. Он договорился с ярлом Честера о совместном нападении на Англию и обещал своему двоюродному деду подтвердить его права на владение Северной Англией. Давид готовился поддержать его, но ярл Честера перекинулся к королю Стефану, поэтому юноша отказался от своих планов и вернулся во Францию. Мир между Давидом и Стефаном так и не был нарушен.

Через три года король и его королевство понесли тяжелую утрату. 12 июня 1152 г. скончался добрый принц Генрих, надежда Шотландии, оставив трех маленьких сыновей. У него не было братьев: шотландская королева Матильда умерла в 1131 г., и Давид, горько оплакивавший ее смерть, больше не женился. Потеря сына подкосила Давида, которому было уже 70 лет, поразительный возраст для того времени. Он никак не проявил своего горя и отобедал в тот день как обычно, но начиная с этого момента стал готовиться к смерти, удвоил раздачу милостыни, сделал новые богатые пожертвования церквям и составил завещание. Он постарался обеспечить переход трона к своим внукам, послав юстициария, ярла Файфа, провезти старшего внука, Малькольма, по всему Шотландскому королевству и принять от населения клятву в верности, а сам отвез второго внука, Вильгельма, в Ньюкасл, где принести ему присягу собрались нортумберлендские лорды из фьефа принца Генриха.

Давид умер через год после смерти сына. Он провел последнюю Пасху в Карлайле и умер там 24 марта 1153 г., встретив кончину с большим спокойствием и преданностью воле Божьей. Он нашел Шотландию изолированным скоплением маленьких наполовину объединенных государств, еще не вышедших из Темных Веков; он оставлял ее королевством преуспевающим, организованным, находящимся на самом гребне средневековой жизни и ставшим полноправной частью Европы, каковой Шотландия и осталась на протяжении всей эпохи Средневековья и некоторое время после ее завершения.