Роковая корона

ПРОЛОГ

Нормандия, 1125 год.

После месячного путешествия по Европе королевская процессия, состоящая из паланкинов, вьючных лошадей и повозок, прибыла, наконец, в лагерь короля в Нормандии. Мод вышла из паланкина на лужайку, покрытую сочной зеленью, и с любопытством огляделась. Она представила себе, как отсюда, пятьдесят девять лет тому назад, ее дед Вильгельм, прозванный Завоевателем, отплыл к берегам Англии. Взгляд ее скользнул через узкую полоску реки к противоположному берегу. Сквозь утренний туман виднелось множество разноцветных шатров. Над ними, среди толпы рыцарей, лучников и оруженосцев, возвышался алый шатер, увенчанный гордо развевающимся на осеннем ветру красно-золотым стягом — знаменем ее отца Генриха, короля Англии и герцога Нормандского.

Тонкими, унизанными драгоценными перстнями пальцами Мод откинула капюшон черного траурного плаща. Ее охватило смешанное чувство гнева и опасения, переплетшихся, как змеи-близнецы. В девять лет она стала невестой императора Священной Римской империи, и ее отослали из родительского дома. Теперь, спустя четырнадцать лет, император умер, и отец, против ее воли, приказал ей вернуться в его владения. Пристально глядя на королевский шатер, Мод понимала, что за этими алыми стенами должна решиться ее судьба.

Вздрогнув от резкого стука копыт о камень, она оглянулась и увидела богато одетых знатных всадников, быстро скачущих через реку по каменному арочному мосту. Должно быть, они направлялись к королевскому лагерю, чтобы встретить ее. На Мод внезапно нахлынуло чувство безысходной пустоты, она едва сдержала слезы: от отчаяния и безнадежности больше не хотелось жить. «Нет, — решительно подумала она, — я не могу, не должна проявлять ни малейшего признака слабости». Никто не должен догадываться, какое болезненное чувство потерянности она ощущает, как боится встречи с отцом, в действительности чужим ей: ведь она не видела его с тех пор, как была ребенком.

Внимание Мод привлекли всплеск и внезапное движение в зеленых камышах у реки. Она осмотрела берег, но ничего не заметила. Ее охватило предчувствие опасности, по телу пробежала тревожная дрожь. Почудилось ли ей это, или кто-то действительно прятался в камышах, наблюдая за ней? Мод знала, что должна вернуться к шатру, чтобы приготовиться к предстоящей встрече с отцом, но какая-то сила тянула ее к зарослям тростника.

Виновато и в то же время вызывающе взглянув через плечо, Мод сбросила плащ и направилась к реке. Туфли увязли в грязном иле, и она наклонилась, чтобы сбросить их, а заодно и черные чулки.

Ощущение мягкой, мокрой земли, в которую погрузились ее босые ноги, было восхитительным. Легко пробежав по траве, Мод остановилась у самого берега.

Камыши медленно раздвинулись, и перед удивленным взором Мод возник обнаженный торс мужчины. На мгновение в голове промелькнула дикая мысль, что она натолкнулась на лесного бога, легенды о котором ей приходилось слышать, — сказочного Пана из древнегреческих мифов. Мельком Мод успела заметить широкие плечи, влажные волосы медового цвета, обрамляющие притягивающее взгляд лицо с высокими скулами, чувственным изгибом рта и раздвоенным подбородком. Зеленые глаза незнакомца под соколиным изгибом рыжевато-коричневых бровей встретились с ее взглядом, и в них вспыхнули золотистые искорки. Сердце в груди у Мод словно оборвалось: она почувствовала необъяснимый и безотчетный страх, тревогу и опасность. И этот миг, подобно отзвуку церковного колокола, воскресил в ее памяти иные времена и иное место.

1

Англия, 1111 год.

Английская принцесса Мод отпрянула от сырой каменной стены отцовского замка. Франтик, толстый щенок грейхаунда, которого она крепко прижимала к своему маленькому телу, тихонько заворчал. За углом узкой галереи послышались угрожающие шаги, приближающиеся к ней. Должно быть, это один из стражников.

Где бы спрятаться? Если никто не сможет ее найти, с внезапной надеждой подумала она, то императорскому эскорту придется покинуть Виндзор без нее. «Пресвятая Мать, — молилась девочка, — не позволь им увезти меня в Германию, чтобы выдать замуж». Мод осторожно выглянула в тихий, пустынный коридор: обитая гвоздями дубовая дверь комнаты ее матери была слегка приоткрыта. Она бросилась туда, толкнула дверь, проскользнула внутрь и внимательно оглядела открытые створки окна, золотые и алые гобелены, слегка колеблющиеся под апрельским ветерком, королевское оружие, красующееся на стенах, скамеечку для молитв и распятие из слоновой кости. Комната оказалась пустой.

Разочарование было так велико, что в голове у нее зашумело. Хотя чего еще она могла ожидать? Разве ее мать, королева Англии, когда-либо находилась в своем укромном уголке? Но сегодня, за все девять лет жизни Мод, сегодня, когда она в этом отчаянно нуждалась, девочка надеялась, что все могло бы быть по-другому.

Звуки тяжелых шагов затихли у самой комнаты королевы. Мод метнулась к гобеленам, и лишь только она скользнула за мягкое укрытие, как кто-то открыл дверь. Умирая от страха, Мод зарылась лицом в шелковистый мех щенка.

— Мод! Где ты, дитя мое?

Девочка вздрогнула при звуке тревожного голоса Олдит. Дальняя саксонская родственница ее матери, Олдит сочетала обязанности няньки и воспитательницы с тех пор, как родилась Мод.

— Я знаю, что ты здесь, стражник видел, как ты открывала дверь. Мод! Выходи сейчас же!

Сердце девочки стучало так громко, что она была уверена: Олдит слышит это. Щенок, пытавшийся освободиться, резко тявкнул. Шаги приблизились к гобеленам.

— Клянусь Распятием, ты здесь! — Пухлая рука Олдит протянулась к гобеленам и выдернула оттуда Мод. — Что это еще за озорство? Императорский эскорт уже готов отбыть в Германию, и все тебя ищут. — Олдит помолчала. — Отец грозится высечь тебя.

Она озабоченно оглядела девочку. Кремовый овал лица обрамляли тонкие светло-каштановые волосы, перевитые золоченой лентой и спадающие двумя косами до узенькой талии. Из-под темных крыльев бровей на Олдит испуганно смотрели темно-серые глаза. Хрупкая, тоненькая фигурка, почти незаметная под шафрановым платьем и янтарной бархатной туникой, застыла от страха. Лицо Олдит смягчилось, и она издала кудахтающий звук, одергивая подол платья Мод.

— Никаких слез и капризов, дитя мое. Король с самого утра не склонен шутить. Дай мне щенка — Олдит высвободила щенка из крепко сжатых рук девочки и опустила его на пол. — Пойдем. — Она протянула руку.

Мод опять юркнула за гобелен.

— Я не хочу покидать Англию, Олдит. О, пожалуйста, придумай какой-нибудь способ, чтобы меня оставили дома.

— Что на тебя нашло, дитя? Ты уже несколько месяцев знала, что в апреле должна уехать. Через месяц состоится обручение.

Мод, словно онемев, глядела на няньку. Это было правдой. О том, что она должна уехать в Германию, чтобы обручиться с могущественным императором Священной Римской империи, который был почти одних лет с ее отцом, Мод знала еще с тех пор, как год назад императорские послы прибыли к английскому двору просить руки принцессы. Такое предложение было великой честью для королевского дома Нормандии. В то время возможность уехать в чужие края показалась Мод заманчивой, тем более что это позволяло ей ощутить превосходство над братом-близнецом Вильгельмом, наследником отца, который всегда находился в центре всеобщего внимания. Но теперь, когда этот момент действительно наступил, душа девочки была полна страха и боли.

— Пойдем, моя крошка, — льстиво продолжала Олдит. — Давай найдем твоего отца и скажем ему, что ты готова ехать. — Она решительно протянула руку.

Нижняя губа Мод задрожала.

— А где госпожа, моя мама?

— Королева в часовне, молится за твое благополучное путешествие.

— Все, что она может, — это молиться, — с неожиданной горечью пробормотала Мод, не в первый раз удивляясь, как же ее матери удалось стать королевой, если она всегда ведет себя как монахиня. Да и сейчас ей не особенно верилось, что набожная королева сможет защитить ее от разгневанного отца.

Девочка знала, что грех так думать о своей благочестивой матери, но сейчас ей было все равно; подавленный страх внезапно вырвался из-под контроля.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не заставляйте меня уезжать! — закричала она и в новом приступе отчаяния бросилась на пол.

Внезапно со страшной силой распахнулась дверь. В комнату шагнул Генрих, король Англии и герцог Нормандский. За ним по пятам следовали два щенка грейхаунда, покусывающие друг друга. Короля сопровождали его единственный законный сын принц Вильгельм и старший из побочных сыновей Роберт. При виде Мод, униженно стоящей на коленях, прищуренные глаза короля широко раскрылись от возмущения.

— О Боже всемогущий! Что за дикость, принцесса? Встаньте сейчас же!

Перепуганная, Мод поспешно поднялась на ноги, отряхивая юбку. Перед ней стоял отец: бычья фигура, в оранжево-коричневой тунике и плотно облегающих штанах, на темноволосой голове крепко водружена корона Англии, сильные мускулистые руки скрещены на широкой груди.

— Что означает это неподобающее поведение? — в его голосе появился угрожающий оттенок. — Императорский посол, граф фон Геннштин, сгорает от нетерпения отправиться в путь.

— Я не хочу ехать в Германию и не хочу выходить замуж, сир, — проговорила Мод сдавленным голосом.

— Не хочешь ехать? не хочешь ехать? — Генрих обратился к мальчикам: — Вы слышите, сыновья? Я нахожу для вашей сестры самую прекрасную партию во всем христианском мире, а это неблагодарное создание отказывается ехать! — Король повернулся и, нахмурившись, посмотрел на Мод. — Черт побери, какие затруднения могут быть сейчас? Тебе неприятна мысль о браке вообще? Но я уже объяснял, что венчание не состоится до твоего тринадцатилетия, а о том, что помолвка будет в мае, мы договорились еще в прошлом году. Так было удобно императору, и эти планы измениться не могут.

Засунув большие пальцы рук за широкий кожаный пояс, охватывающий талию, Генрих расхаживал по комнате на согнутых от многочасовой езды в седле ногах. Он подошел к скамеечке для молитв с расшитой бледно-голубой подушкой и направился обратно к Мод. Оба щенка кувыркались позади него вместе с Франтиком, самым младшим из помета.

— Просто я не хочу уезжать из дому, — прошептала Мод. — Пожалуйста, прошу тебя, позволь мне остаться в Англии.

— Где королева? — спросил Генрих у Олдит, не обращая внимания на Мод. — Почему ее нет, чтобы разобраться со всем этим? Почему такие проблемы всегда ложатся на мои плечи?

— Она в часовне, сир, — ответила саксонская нянька.

Король сердито взглянул на Мод.

— Не стоило и спрашивать. Если бы ваша мать проводила меньше времени на коленях и больше учила бы вас элементарным навыкам надлежащего поведения, было бы лучше для всех нас.

Он угрожающе шагнул в сторону дочери, как будто та была виновна в отсутствии королевы.

— Роберт! Не позволяй ему отсылать меня! — В отчаянии Мод бросилась к своему единокровному брату, крепкому четырнадцатилетнему юноше с глубоко посаженными темными глазами и каштановыми волосами, — смягченной копией отца. Между ними возникла глубокая привязанность еще с тех пор, как три года назад Роберт приехал жить ко двору.

— Подумай о том, сколько радостей тебя там ожидает, сестра, — обнимая ее за плечи, проговорил Роберт.

— Незачем попусту тратить время, — сказал Генрих. — Роберт, принеси мне кнут из конюшни.

Роберт побледнел. Пытаясь защитить сестру, он крепко обхватил ее за плечи.

— Позвольте мне поговорить с Мод наедине, сир. Я смогу убедить ее быть благоразумной.

— Время для разговоров закончилось. Непослушный ребенок — все равно что упрямый осел. Его следует заставить повиноваться. Принеси кнут.

— Я сейчас принесу, отец, — Вильгельм, светловолосый голубоглазый брат-близнец принцессы, выбегая из комнаты, гадко улыбнулся сестре.

— Ты собираешься осрамить меня перед императорским эскортом? Выставить на посмешище перед всей Европой? Всемогущий Боже, я преподам тебе урок, который ты не скоро забудешь.

От зловещего тона отца внутри у Мод все сжалось, в ужасе она вцепилась в брата, как пиявка.

В комнату вбежал Вильгельм, держа в руке короткий кожаный кнут.

— Вот, сир. — Самодовольно ухмыляясь, он торжествующе размахивал кнутом над головой.

Насколько Мод могла помнить, Вильгельм всегда ненавидел ее. С возмущением ревнуя к тому, что ему приходилось делить любовь короля с девочкой, которая была сообразительней его в учении и более ловкой в играх, он не упускал возможности проявить жестокость и постоянно отвергал ее неуклюжие попытки завоевать его любовь. Но теперь, возмущенная и пораженная злорадным видом брата, Мод внезапно подскочила к Вильгельму и в ярости сбила его с ног. Плеть выскочила из его руки, и он громко заревел, когда Мод набросилась на него. Царапаясь и кусаясь, дергая брата за льняные вихры, Мод ухитрилась оставить несколько царапин на розовощеком лице брата, прежде чем Роберту удалось остановить ее гневный порыв.

Король Генрих поднял плеть и стегнул кожаным ремнем по раскрытой ладони.

— Пойдем, девочка, скоро мы изгоним этого упрямого дьявола.

Судорожно сжавшись, Мод изо всех сил вцепилась в Роберта, но Олдит оттащила ее к королю. Вильгельм продолжал лежать на земле, шмыгая носом и хныча.

— Перестань блеять, как козел, — прорычал король Генрих. — Тебе должно быть стыдно, Вильгельм, позволять девочке брать над собой верх. Если ты не научишься защищаться более успешно, какой принц из тебя получится, а? — Он жестко взглянул на сына и вполголоса пробормотал: — Я всегда говорил, что Мод следовало бы родиться мальчиком.

Вильгельм покраснел. Поднявшись на ноги, он перестал всхлипывать и вытер нос рукавом грязной рыжевато-коричневой куртки. При взгляде на сестру в его бледно-голубых глазах сверкнула ненависть.

С побелевшим от напряжения лицом, Мод медленно отшатнулась, когда король приблизился к ней. Рука его взметнулась, и стальные пальцы схватили девочку за плечо. Она вывернулась из них, едва не вывихнув плечо, побежала к кровати и, споткнувшись о дубовый стол, упала на колени. В мгновение ока Генрих оказался рядом с ней. Мод попыталась залезть под стол, но путь ей преградили отцовские ноги, обутые в черные башмаки. Мод увидела, как угрожающе поднялась рука короля, услышала звук плети, со свистом рассекающей воздух. Кожаный ремень стегнул ее, и сквозь платье и тунику спину обожгла резкая боль.

Мод подалась вперед, склонившись к коленям. Она не издала ни звука, лишь до крови закусила губу. По щекам побежали слезы, хлынувшие из серых глаз.

— Сейчас же перестань плакать, — строго приказал Генрих, возвышавшийся над ней. — Внучка Завоевателя не должна плакать, что бы ни случилось. Я никогда не видел у моей матери ни единой слезинки.

Франтик заскулил. Генрих потянулся к нему, потрепал гладкую серую головку и, выпрямившись, опять поднял руку.

Судорожно сглотнув, Мод смахнула слезы рукой и, крепко зажмурившись, распрямила плечи, напряженно ожидая следующего удара.

— Какая глупая эта Мод, — язвительно сказал Вильгельм Роберту. — Воображает, что не хочет быть королевой.

Генрих быстро взглянул на Вильгельма, а затем на Мод. Рука его опустилась, и он в задумчивости стал похлопывать себя плетью по бедру. Присев на корточки перед дочерью, Генрих приподнял ее подбородок своими сильными пальцами.

— Твой брат Вильгельм ошибается, не так ли? Ведь ты, несомненно, хочешь быть королевой, императрицей?

— Да, — прошептала Мод, вызывающе глядя на брата и готовая согласиться со всем, что может досадить презренному Вильгельму.

Отбросив в сторону плеть, Генрих медленно снял с головы корону и торжественно протянул Мод. Ее пальцы почувствовали холод и тяжесть золота, усеянного сапфирами и рубинами.

— Чтобы обладать этой короной, мужчины сражались и умирали, — глядя на дочь немигающим взглядом, сказал Генрих. — Твой дед, великий Вильгельм, завоевал ее в кровопролитной битве. Посмотри на нее внимательно, — он помолчал, пока Мод глядела на корону. — Она олицетворяет силу, богатство, достоинство. Все, что имеет значение на этом свете. Когда ты станешь императрицей, у тебя будет такая же корона.

Под взглядами всех находящихся в комнате, Мод все выше и выше поднимала корону, поворачивая сверкающий золотой обруч. В самом деле, такая маленькая вещь, а так много значит.

— Отказ от этой возможности равносилен смертельному оскорблению, дочь. — Генрих наклонился к ней и заговорщицки понизил голос: — В конце концов, тебя обещали императору, договор был заключен. Подумай о бесчестии. Можешь ли ты навлечь гнев императора на нас лишь потому, что боишься покинуть дом?

— Что он сделает? — прошептала Мод. Этим утром от отца особенно сильно тянуло привычным запахом лошадей, пота и сырой кожи.

— Возможно, нападет на Англию. Его армия значительно лучше моей. Можешь ли ты подвергнуть нас подобному риску, оскорбив такого могущественного правителя?

Борясь со слезами, Мод понимала, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Одно только наказание кнутом не принесло бы результатов, но сейчас она почувствовала, что благосостояние государства держится на ее плечах. Что ей оставалось? Выбора не было.

— Я не навлеку позора на наш дом, — сказала она, почувствовав себя такой одинокой, как никогда в жизни.

— Вот это речь настоящей нормандской принцессы! Я знал, что ты не подведешь меня.

Удовлетворенно улыбаясь, Генрих встал и протянул руку к короне. Мод с неохотой вернула ее: приятная тяжесть золотого обруча уже начала успокаивать девочку. Генрих надел корону и подал принцессе руку, чтобы помочь ей встать.

К полудню, когда церковные колокола зазвонили к сексте[1], Мод стояла во дворе в окружении своей семьи и придворных. После тихого апрельского утра повеяло прохладой; казалось, что мрачное небо, покрытое темными тучами, грозящими разразиться дождем, выражало безнадежность и отчаяние, охватившие ее. Мод заметила троих незнакомых ей детей знатного происхождения; двое из них были близнецами; они недавно прибыли из Бретани и Мулэна ко двору, чтобы быть представленными английскому королю. И еще один мальчик, Стефан, двоюродный брат Мод, сын сестры ее отца, тоже должен был сегодня пересечь пролив. Вид жалких, несчастных лиц трех юных чужестранцев, сгрудившихся вместе, наполнил душу Мод сочувствием. Ее сердце устремилось к ним, но ей самой предстояло такое же тяжкое испытание в Германии, и она ничем не могла их утешить.

— Эта земля — твое наследство, дочь, и стоит она дорого, — сказал ей отец, оценивающе глядя на огромную процессию собравшихся перед ним повозок, людей и животных.

Взгляд Мод последовал за ним. Множество вьючных лошадей и повозок, груженных рулонами шелка и шерсти, шкурами лисиц и горностаев, драгоценностями и шкатулками из слоновой кости, стояли, сбившись в кучу; нормандские и немецкие рыцари, с нетерпением ожидавшие, когда погрузят их поклажу, разгуливали по двору. В паланкинах уже сидели сопровождающие принцессу фрейлины и ее нянька Олдит, а также священник, слуги и императорский посол граф фон Геннштин со своей свитой. Два тяжеловооруженных всадника сопровождали повозку с деревянным сундуком, в котором находилось приданое Мод — несколько тысяч серебряных монет.

Внезапно Генрих сердито огляделся вокруг.

— Господи Иисусе, где же королева? Отправляйся в часовню и сейчас же приведи ее, — приказал он слуге.

Несколько позже появилась запыхавшаяся королева. Ее лицо было белым, как алебастр. Королеву сопровождали духовник и несколько священников. Изможденная, почти зачахшая от долгих часов поста, королева была одета в скромное белое шерстяное платье. Ее шею украшало простое деревянное распятие, толстые льняные косы были уложены на голове в виде венца. Как и обычно во время поста, королева ходила в часовню босая, и Мод знала, что на ее тело под платьем была надета власяница.

— Каюсь, — сказала королева, встревоженно взглянув на мужа и становясь на колени перед дочерью, чтобы обнять ее. — Прости меня. Я целовала ноги блаженным нищим и не подумала, что ты уже готова к отъезду.

Вспомнив покрытые кровоточащими язвами ноги нищих, часто приходивших к воротам замка, Мод поспешно отвернулась, чтобы спрятать губы, и поцелуй матери запечатлелся где-то за ухом девочки.

— Да сохранит тебя в пути благословенная Богоматерь! — Королева втиснула грубые деревянные четки во влажную ладонь дочери.

— В добрый путь, сестра, — сказал Роберт, державший в руках щенка Мод. — Мне будет недоставать тебя. — Он наклонился вперед и поцеловал ее в горячую щеку. — Я буду хорошо заботиться о Франтике.

Мод увидела, что глаза Роберта непривычно заблестели. «Да, он — единственный, кому действительно небезразлично, что я уезжаю», — подумала девочка и с тоской взглянула на маленькую собачку: ей так хотелось бы взять ее с собой.

Вильгельм показал сестре язык и убежал, не оглядываясь.

— Граф уже готов, — сообщил Генрих, подсаживая Мод в великолепный позолоченный паланкин, запряженный двумя чалыми жеребцами. Он пристально посмотрел на дочь, а затем полез в кожаный кошелек, висящий на поясе. — Это принадлежало моей матери. — Генрих показал ей простое серебряное колечко, подвешенное на изящной цепочке, и надел его девочке на шею. Неуклюже потрепав ее по щеке, он добавил охрипшим голосом: — Старайся быть достойной своего нормандского наследства, — и резко отвернулся. Оглядываясь, Мод тоскливо смотрела, как длинная процессия протянулась через весь внутренний двор Виндзорского замка и двинулась через открытые ворота вниз на дорогу. Подавленной и оцепеневшей от горя девочке казалось, будто она отправляется в далекую ссылку, из которой никогда не вернется. Боль разлуки была невыносимой. Мод сжала руку Олдит. Лошади повернули, и замок исчез из виду. Далеко внизу на дороге Мод смогла лишь различить пятерых всадников и вьючную лошадь с тюками, приближавшихся к паланкинам.

— Должно быть, Морис возвращается с вашим кузеном, молодым Стефаном Блуа. — Олдит успокаивающе пожала руку Мод. — Я слышала, этот юноша причинил столько беспокойства у себя дома, что матери пришлось отослать его ко двору вашего отца. Говорят, что…

Мод закрыла глаза, не в силах слышать нескончаемый поток нянькиных сплетен, хотя Олдит и говорила об этом в несколько сочувствующем тоне. И Мод, и Стефан покинули свои родные земли в одно и то же время. И это связывало их друг с другом.

Стефан Блуа увидел впереди огромное облако пыли, означавшее, что движется большая процессия. У него забилось сердце.

— Кто же поднял такую пыль? — спросил он Мориса, седого рыцаря, который вместе с двумя тяжеловооруженными всадниками встретил вчера утром Стефана и его оруженосца Джерваса в Дуврском порту.

— Должно быть, это юная принцесса Мод, — с оттенком гордости в голосе ответил рыцарь. — Она должна сегодня отправиться в Германию, чтобы обручиться с императором Священной Римской империи.

Стефан вспомнил, что перед отъездом в Англию его мать, графиня Адель Блуа, говорила ему о двух его кузенах, Мод и Вильгельме. Кроме того, возможно, она упоминала и о предстоящей помолвке, но он забыл об этом из-за множества наставлений, которые давала ему мать. От мысли о графине у Стефана все внутри сжалось. Он вспомнил, как тем роковым утром, всего лишь месяц назад, его отношения с матерью обострились до предела. Если бы в тот день ничего не случилось, его сейчас в Англии не было бы.

Это произошло в холодное воскресенье, в Благовещение, с которым совпал отъезд Анри, младшего брата Стефана, в монастырь бенедиктинцев в Клюни. Значительно опоздав к обеду, Стефан, сидя за столом, буквально засыпал, надеясь, что этого никто не заметит.

— Где ты был? — с осуждением взглянув на него, спросила мать. — Твой брат завтра уезжает в Клюни, и ты должен соблюдать этикет и являться на праздничный обед вовремя.

— Я был в конюшнях, — пробормотал Стефан. — Ухаживал за своим жеребцом. Он… он потерял подкову.

Не особенно надеясь на успех, так как мать продолжала подозрительно глядеть на него, мальчик попросил ее забыть о своей оплошности.

Графиня, одетая во все черное и темно-красное, величественно восседала во главе стола в окружении сыновей — Теобальда и Анри, дочери Сесиль и группы гостей. Поленья, пылавшие в огромном очаге, наполняли пиршественный зал, похожий на пещеру, приятным теплом, несмотря на то, что через щели в стенах между гобеленами врывалось холодное дыхание мартовского ветра.

Десятилетний Анри подавил улыбку, бросая кусок рыбы гончим, фыркающим и повизгивающим от голода под столом. Отламывая ломоть пшеничного хлеба, Стефан бросил на брата предостерегающий взгляд зелено-золотистых глаз.

Графиня, заметив, как они переглядываются, повернулась к младшему сыну с быстротой кошки, кидающейся на мышь.

— Ага! Так почему Стефан опоздал, Анри? Что он делал?

У Анри, родившегося на два года позже брата, были светло-каштановые волосы и бледно-зеленые глаза, в настоящий момент старательно избегавшие неумолимого взора матери.

— Ничего, мадам… — пробормотал он.

Адель, собираясь атаковать вареного карпа, покрытого густым белым соусом, на мгновение отвлеклась от еды, задумчиво разглядывая сыновей.

— Я всегда чувствую, когда ты его защищаешь, Анри. Так чем же сейчас занимался этот мошенник?

Анри сглотнул слюну и покраснел.

— Я… как бы сказать… ну чем он мог заниматься? — Он запнулся, виновато взглянув на Стефана.

— Ты слышал мой вопрос. Давай покончим с этим, сын мой. От того, что ты скажешь правду, не будет никакого вреда.

Анри тяжело вздохнул и сдался:

— Стефан был в конюшнях… он баловался с дочерью сенешаля. Я их видел. Стефан был…

Анри бросил взгляд на старшую сестру Сесиль, которая ловила каждое его слово, затаив дыхание.

— Предатель! Глаза Стефана полыхнули зеленым огнем. — Ты же обещал!

Адель отодвинула в сторону поднос с хлебом.

— Что же он делал? Говори.

— Ее юбки были задраны выше головы, а его штаны были спущены, и он… понимаете… — Анри покраснел еще сильнее. — Он трогал ее вот здесь, — мальчик с видимым отвращением коснулся своей груди. — И там, ниже… — Он неопределенно махнул рукой на собственные ноги, а потом повернулся к брату с видом оскорбленной невинности. — Мне очень жаль, Стефан, но я не могу из-за тебя все время лгать.

Побагровев, Стефан вскочил, набросился на брата и одним ударом сбил его со скамьи, так что Анри свалился под стол, к объедкам, потревожив двух гончих, сцепившихся в эту минуту из-за куска рыбы. Сесиль завизжала.

— Доносчик! — Стефан принялся колотить брата крепко сжатыми кулаками. — Дерьмо вонючее!

— Стефан, я не раз предупреждала тебя, чтобы ты держался подальше от дочери сенешаля! — Адель тоже поднялась из-за стола, ее серые глаза засверкали на лице, побледневшем от гнева. — Ее отец пообещал ее в жены рыцарю, и если ты испортил эту девчонку, то тем хуже для тебя! Подумать только, всего двенадцать лет, а уже похотлив, как кролик! Лучше бы я оторвала то, что болтается у тебя между ног, когда ты еще лежал в колыбели… Ради Бога, Тео, сделай же что-нибудь!

Анри, целого и невредимого, если не считать кровоточащего носа, наконец оттащили от рычащих псов, а старший из братьев, флегматичный и исполнительный Теобальд, недавно посвященный в рыцари, утихомирил Стефана.

Адель, обычно умевшая держать себя в руках, обежала вокруг стола, набросилась на Стефана, отряхивавшего свою зеленую тунику от грязной травы, и принялась колотить его по голове.

— Похотливый сорванец! — кричала она. — Что мне с тобой делать? Непослушание, бесконечные ссоры! Подобает ли так вести себя внуку Завоевателя?

— Тогда отошли меня! — закричал в ответ Стефан, уворачиваясь от ударов. — Ты не хочешь, чтобы я жил в Блуа. Ты всегда меня ненавидела!

Адель сжала пальцы в кулак и изо всей силы ударила его. Стефан зашатался, прижимая руку к багрово-красному пятну, расплывшемуся на скуле.

— Пусть Бог поразит тебя немотой за то, что ты говоришь собственной матери такие чудовищные вещи! — Адель побагровела от ярости, занося руку для следующего удара.

— Это правда, ты знаешь, что это правда! — Слезы гнева и разочарования хлынули из глаз Стефана. — Ты ненавидишь меня только потому, что я похож на отца. Но разве это моя вина?.. — Стефан замер, пораженный собственной выходкой. Какое безумие побудило его напомнить матери о бывшем супруге? Во время крестового похода, в битве с турками на Святой земле, граф Стефан Блуа бросил своих воинов и бежал в свою страну. Непреклонная графиня заставила его вернуться; в конце концов он умер заслуживающей уважения смертью, но все запомнили его прежнюю трусость. Имя графа никогда не упоминали в присутствии Адель. И теперь в зале воцарилась тишина. Слуги, сенешаль, гости, братья и сестры Стефана в ужасе уставились на него.

— Как ты посмел напомнить мне об этом бесхребетном трусе?! — взвизгнула Адель, дико обводя взглядом зал. — Принесите кнут из конюшни! Немедленно!

Половина слуг и сенешаль бросились выполнять приказ, чуть не спотыкаясь друг о друга.

Графиня гневно смотрела на сына, грудь ее высоко вздымалась. В глазах матери Стефан заметил тот угрюмый признак враждебности, который, как он догадывался, был связан именно с памятью о его слабохарактерном отце: Стефан был очень похож на покойного графа и носил его имя. Он единственный из всех детей Адель вызывал в ней сильную неприязнь.

Размазывая по лицу кровь, текущую из разбитого носа, Анри подошел к матери.

— Если Стефан хочет уехать из Блуа, отошлите его. Пускай отправляется к нашему дяде, в Англию.

Тео и Сесиль обернулись и удивленно уставились на брата. Адель посмотрела на младшего сына, и ее лицо постепенно приобрело нормальный цвет.

— С какой стати взваливать на плечи моего брата Генриха такое чудовище?

— Это наказание, мадам, — ответил Анри. — Стефан заслуживает изгнания. Наш дядя наверняка сумеет научить его хорошим манерам, учтивости, дисциплине и всему, что вы так долго пытались вбить ему в голову. При дворе английского короля он быстро поймет, что такое почтение и покорность.

Не в силах поверить своему счастью, Стефан переводил взгляд с матери на брата.

— Англия? Вы хотите отправить меня в Англию? — Он не смог сдержать радости.

— Неужели ты хочешь поехать туда? — спросила мать стальным тоном, прищурив глаза. В таком случае…

— Ну что вы, мадам, он не хочет, правда, Стефан? — поспешно вмешался Анри, бросая брату предостерегающий взгляд. — Он ни за что на свете не согласился бы расстаться с Блуа, верно?

— Да, конечно, — промямлил Стефан.

Лицо матери прояснилось.

— Что ж, тогда твоя идея — превосходная. Но это — твой последний шанс, Стефан. Если ты не сможешь вести себя как следует при дворе моего брата, мне придется отказаться от тебя. Я не обрадуюсь твоему возвращению в Блуа.

Отослав Стефана, Адель повернулась к Анри.

— Прекрасная мысль, сынок. Ты, как всегда, очень умен, — графиня рассеянно потрепала его по голове. — Сегодня же извещу короля Генриха.

В пиршественный зал ворвался слуга с кнутом в руке.

— Зачем это? Отнеси обратно в конюшню. — Графиня величественно покинула зал в сопровождении Тео и Сесиль.

«Англия! — повторял про себя Стефан. — Я поеду в Англию!»

Безумно радуясь в предвкушении того, что сможет уехать из Блуа, подальше от своей жестокой матери, предпочитавшей ему других братьев, Стефан с любопытством взглянул на Анри, благодаря которому получил эту нежданную награду.

— Спасибо тебе, брат. Сегодня ты сослужил мне хорошую службу.

Брат дружелюбно улыбнулся.

— Надеюсь, ты не забудешь об этом. Закончив обучение в монастыре, я, должно быть, приеду к тебе в Англию. А ты к тому времени постараешься, чтобы наш дядя подыскал для меня хорошее местечко в церкви.

Стефан кивнул. Пока что он не имел ни малейшего представления, как исполнить просьбу Анри, но впереди у него было достаточно времени, чтобы поразмыслить над этим. Как всегда, на него произвело большое впечатление (хотя и несколько обеспокоило) то, с какой легкостью и изяществом Анри удавалось управлять непредсказуемыми порывами раздражительной графини.

Четыре недели спустя Стефан отплыл из Блуа в Англию. Он радовался предстоящему путешествию, но знал, что никогда не забудет, что Анри проводили в путь с почестями, а его самого — с позором, как изгнанника.

Внезапно раздался предостерегающий окрик: паланкин Мод едва не наткнулся на какого-то юношу, двигавшегося навстречу им верхом на лошади. Она в испуге подняла глаза. Из-под алой шапочки незнакомца, лихо сдвинутой набок, выбивались медовые завитки волос. Красивое, хотя и слегка запыленное, лицо юноши повернулось к ней. Кошачьи зеленые глаза с ослепительными золотыми искорками встретились с серыми глазами Мод. Незнакомец долго не сводил с нее любопытного взора. За мгновение до того, как он повернул лошадь, чтобы обогнуть паланкин, на его губах заиграла улыбка. Он сдернул с головы шапочку, поклонился принцессе, а потом пропал из виду, как и другие всадники, сопровождавшие его.

Мод снова откинулась на подушки. Так вот каков ее непослушный кузен, Стефан из Блуа. На мгновение образ юноши, чистый и ясный, словно мазок туши на пергаменте, задержался в ее душе. Волна необычного чувства, природу которого Мод не смогла бы определить, поднималась откуда-то из глубины ее тоскующего сердца. Она вздрогнула, словно ей почудился вой волков над могилой, предвестник несчастья, как сказала бы Олдит. Но потом это чувство исчезло, образ юноши потускнел. Тоска снова окутала принцессу густым облаком. Одна жизнь закончилась, другая — еще не началась.

2

Германия, 1111 год.

Когда Мод добралась до германского города Майнца, где ее должен был встретить император, уже начался май. В час вечерни она вступила в безрадостный каменный дворец, но император все еще не появлялся. Принцессу приветствовали строгие мужчины средних лет в унылых темно-коричневых и серых одеяниях и хрупкая изящная женщина с острыми чертами продолговатого лица и с темным пушком над верхней губой. На ней была темно-серая туника, на голове — белый монашеский плат. Женщина смотрела на Мод очень сурово. Граф фон Геннштин, сопровождавший принцессу в пути, куда-то исчез, как и все ее спутники, включая Олдит. Никто ничего не объяснил девочке, а когда она задавала вопросы, ей отвечали по-немецки и Мод не понимала ни слова.

Ей дали ломоть черного хлеба, смоченный в теплом молоке, и уложили спать в огромной сырой комнате, стены которой были увешаны темно-красными и синими гобеленами, изображавшими страдания святых мучеников. Костры и пытки были представлены так живо, что Мод от ужаса натянула одеяло на голову. Несчастная и одинокая принцесса в отчаянии сжала серебряное колечко, подаренное отцом, и заплакала. Она продолжала всхлипывать, пока не уснула.

Когда на следующее утро она пробудилась, Олдит по-прежнему нигде не было видно. Измученная страхом и неопределенностью, очень скучая по своему Франтику, Мод свернулась калачиком под меховым одеялом, всем сердцем желая лишь одного — снова оказаться дома, в Англии. В комнату вошла вчерашняя женщина в сером, что-то сказала по-немецки и помогла девочке надеть шафрановое платье и янтарную тунику, в которых Мод уезжала из Англии. Потом женщина повесила ей на шею узорный золотой крестик с жемчужинами — такого Мод никогда прежде не видела — и повела ее вниз по лестнице во двор. Солнце скрывалось за серыми тучами, воздух был сырым и теплым. Мод со своей спутницей взобрались в поджидавший их паланкин и направились к большой церкви, стоявшей неподалеку, в центре мощенной булыжником площади. Зазвонили колокола, возвещавшие о начале утренней службы.

Церковь, заполненная молящимися, была холодной и темной, лишь несколько лучиков света пробивались в узкие окна. Пока Мод вели по боковому нефу к ее месту, люди вокруг поворачивали головы, чтобы взглянуть на принцессу. Голова ее кружилась от тяжелого аромата ладана, пения хора, торжественного тона службы. Но вот наконец месса окончилась, и Мод доставили обратно во дворец.

Вернувшись в свою комнату, Мод застала там графа фон Геннштина. Слава Пресвятой Богоматери, наконец-то нашелся хоть кто-то, с кем она могла бы поговорить на своем родном языке.

— Где Олдит? — спросила она.

— Я весьма сожалею, принцесса, но, согласно приказаниям императора, всю вашу свиту отправят обратно в Англию.

Ошеломленная, Мод ощутила, как по ее телу пробежал ледяной озноб. Отослать Олдит? Нет, император не может быть так жесток с нею! Слезы уже были готовы политься из глаз, но принцесса сдержала их, памятуя о словах отца, сказавшего ей, что внучка Завоевателя не должна плакать ни при каких обстоятельствах.

— Почему? — прошептала она.

Граф окинул взором строгую келью принцессы.

— Император считает, что вы гораздо быстрее выучите немецкий язык и привыкнете к вашему новому окружению, если вам не будут постоянно напоминать об Англии.

— Я хочу, чтобы Олдит осталась со мной, — произнесла Мод сдавленным голосом.

— Я весьма сожалею, но это невозможно. Ну, вы, надеюсь, уже поняли, какое счастье выпало на долю столь юной девушки, как вы? Наш император — самый могущественный монарх на свете, его власть простирается к югу до самой Италии, а к востоку — вплоть до Венгрии.

Эти названия ничего не говорили принцессе.

— Я хочу домой. Немедленно.

— Я весьма сожалею, но это невозможно. Церемония обручения уже подготовлена.

— Тогда я вернусь в Англию после церемонии.

— Но, принцесса, вы никак не сможете вернуться в Англию. После церемонии вы будете жить в Германии и изучать наш язык и обычаи. Ко времени вступления в брак, когда вам исполнится тринадцать лет, вы уже будете настоящей немкой, не так ли?

Мод ничего не ответила.

— А теперь поешьте. Вы должны быть здоровой и сильной. Император прибывает сегодня утром. Вы ведь не хотите показаться ему в таком печальном виде?

Не в силах больше сдерживать слезы, Мод попыталась утереть глаза рукавом туники.

Граф повернулся к сопровождавшей принцессу женщине и что-то сказал ей по-немецки. Та кивнула, подошла к Мод, схватила ее за руку и подвела к столику, на котором лежала буханка хлеба, стояли чашка с молоком и тарелка с какой-то едой, по запаху напоминавшей соленую рыбу.

— Ешьте, — сказал граф. — Вы почувствуете себя лучше.

Мод покачала головой, не желая садиться на расшитую цветными нитками мягкую скамеечку. Но женщина взяла ее за плечи и заставила сесть. Мод ощутила, как скорбь в душе превращается в гнев, захлестывающий ее жаркой волной. Она быстро наклонила голову и укусила женщину за руку. Та взвизгнула и отшатнулась.

Выскочив из-за стола, Мод швырнула чашку с молоком на покрытый плитками пол, перевернула тарелку с рыбой, оттолкнула столик ногой и бросилась через всю комнату к тяжелой дубовой двери. Она промчалась по коридору, сбежала вниз по винтовой лестнице, стрелой пролетела через большой зал, не обращая внимания на удивленные лица сидевших там людей, и выскочила во двор через открытые двери. Во дворе бродили слуги и конюхи. В распахнутые ворота въехала пара рыцарей в белых плащах с красными крестами. Казалось, принцессу никто не замечал. Мод пробежала через двор и стрелой вылетела за ворота.

Она очутилась на узкой улице, вымощенной булыжником, и остановилась, раздумывая, в какую сторону направиться. Потом, услышав чьи-то громкие голоса из двора, принцесса решилась и пошла налево. Когда Мод проходила мимо группы из нескольких мужчин и женщин, о чем-то оживленно беседовавших, те повернули головы и удивленно взглянули ей вслед. Потом Мод чуть не натолкнулась на двух ребятишек, игравших с кошкой. Улица внезапно окончилась высокой каменной стеной, и она свернула на другую улицу, по сторонам которой тянулись высокие, узкие здания. Их крыши почти смыкались, так что принцесса едва могла различить над головой облачное серое небо.

Казалось, улица никогда не кончится. В конце концов Мод пришлось остановиться и перевести дыхание. Девочка и не представляла себе, как далеко она уже ушла и куда направляется. Единственным ее желанием было сбежать из дворца и разыскать Олдит. Впереди она различила массивные железные ворота и стражей, расхаживавших взад-вперед по мощным каменным стенам. Должно быть, это городские ворота. Пока Мод стояла и смотрела, ворота со скрипом отворились и в город въехал отряд рыцарей, точь-в-точь таких же, как те, которых принцесса видела во дворце. Следом за рыцарями четыре вороных жеребца везли величественный паланкин, занавески на котором были наполовину отдернуты. За паланкином двигался еще один отряд рыцарей.

Процессия свернула на узкую улицу, и Мод прижалась к закрытой двери одного из домов, чтобы ее не заметили. Рыцари проехали мимо, паланкин тоже. Но тут она услышала резкий окрик, и паланкин замер на месте как вкопанный. Кожаные занавески открылись, на землю ступил какой-то человек и направился прямо к ней.

Мод медленно пошла ему навстречу. Это был мужчина средних лет, хотя возраст его не поддавался точному определению; впрочем, она тут же отметила, что незнакомец выглядел моложе ее отца. На нем была богато расшитая голубая мантия, отороченная белым мехом. Из-под бархатной шапочки, украшенной жемчугом, на плечи падали гладкие прямые каштановые волосы. Лицо мужчины было болезненно-желтым и казалось аскетично-суровым, как у священника, но в глазах, полуприкрытых тяжелыми веками, светились искреннее любопытство и веселость.

Мужчина что-то произнес по-немецки и указал на крестик, висевший на груди принцессы. Мод покачала головой и ответила на своем родном языке, что не понимает ни слова Мужчина поднял брови и понимающе взглянул на нее.

— Ну что ж, mein Kind[2], — сказал он на нормандском диалекте с сильным акцентом, — ты теперь далеко от дома, nicht?[3]

Мод кивнула и взглянула на него заблестевшими от слез глазами, услышав слово «дом». Принцесса вновь попыталась удержать слезы, но нижняя губа ее задрожала.

— Не надо стыдиться слез, — сказал незнакомец, заметив, как она борется со своей слабостью. — Если, конечно, они не стали привычкой. Мне говорили, что маленькие девочки не умеют сдерживать себя, и твое поведение необычно…

Мод гордо выпрямила спину и подняла голову.

— Я — не просто маленькая девочка. Я принцесса Нормандии, внучка Вильгельма Завоевателя.

— Ах да, конечно, тогда совсем другое дело. — Мужчина придвинулся ближе к ней. — Думаю, тебе лучше сесть в паланкин, как ты считаешь?

Мод заколебалась, но все же последовала его приглашению. Мужчина задернул занавески и принялся с откровенным любопытством рассматривать ее.

— Полагаю, ты скажешь мне, почему ты бродила по Майнцу в одиночестве?

Голос его был на удивление нежным, и Мод неожиданно для себя рассказала незнакомцу обо всем, что с ней произошло с тех пор, как она приехала во дворец.

— Я надеялась, что смогу найти Олдит, — закончила она. — И как-нибудь добраться до Англии. Я не хочу оставаться там, где со мной так плохо обращаются. Я — внучка…

— Завоевателя. Ты уже говорила, — улыбнувшись, перебил незнакомец. — У тебя необычайно развито чувство собственного достоинства. Но это и не удивительно при таких неординарных предках. Не каждому нормандскому выскочке выпадает счастье основать королевскую династию.

Потрясенная Мод хотела было возразить, но незнакомец поднял узкую руку с перстнями на всех пальцах, кроме большого.

— Нет-нет, я не хотел тебя обидеть. Напротив, я высоко ценю твою гордость. Такой характер как нельзя лучше подходит для будущей спутницы императора. — Он учтиво склонил голову перед принцессой.

Мод опустила глаза и увидела, что на коленях незнакомца лежит какая-то странная деревянная дощечка, инкрустированная серебряными и позолоченными клеточками. На нескольких клетках стояли массивные фигурки из слоновой кости: рыцарь верхом на коне, епископ, король и королева в парадных одеяниях и коронах. Они были так похожи на настоящих, что Мод не удержалась и с любопытством дотронулась до королевы.

— Это игрушки?

— Англия — гораздо более отсталая страна, чем я думал. Нет, это особая игра, которая называется шахматы. Она требует великого мастерства.

Мод ничего не ответила и лишь медленно подняла голову.

— Я купил их для своей невесты, — продолжал незнакомец, внимательно глядя на принцессу. — На тот случай, конечно, если она останется жить в Германии и окажется достаточно смышленой, чтобы научиться играть в эту игру. В том, что касается ее английской свиты, граф оказался прав. Они должны уехать. — Мужчина помолчал и продолжил: — За исключением той женщины. Как ее зовут?

— Олдит.

— Да, Олдит может остаться. На том условии, что моя невеста за четыре месяца изучит основы немецкого языка. Если этого не произойдет, няньке тоже придется вернуться в Англию.

Последовала короткая пауза. Мужчина и девочка встретились взглядом. Мод едва заметно кивнула. Император, которого она узнала почти сразу, благосклонно кивнул.

— Мне приятно видеть, что ты носишь мой подарок, — в ответ на ее удивленный взгляд он указал на золотой крестик.

— Я благодарна вам… — Мод запнулась. Как его называть? Ваша светлость? Мод с ужасом обнаружила, что не знает даже имени своего жениха, потому что при ней его всегда называли просто «император».

— Меня зовут Генрих, — сказал он. — Тебе знакомо это имя, так что ты будешь чувствовать себя совсем как дома.

Мод кивнула.

— Благодарю вас… Генрих.

Затем наступила долгая тишина.

— О чем ты думаешь, mein Kind?

— Я думаю, что мне не потребуется целых четыре месяца на то, чтобы выучить немецкий язык или научиться играть в шахматы.

Император расхохотался, и жесткие черты его лица тут же смягчились.

— Ах, над таким материалом стоит поработать! Обещаю тебе, внучка Завоевателя, что мы с тобой прекрасно поладим. В самом деле!

3

Италия, 1120 год.

Девять лет спустя Мод, теперь восемнадцатилетняя женщина, взобралась в паланкин, покоившийся на спинах четырех белоснежных лошадей. Откинувшись на подушки, она двигалась по дороге к каменному дворцу, где жила с императором во время пребывания в Риме, Мод чувствовала, как ее переполняют торжество и радость: только что она успешно возглавила второе в своей жизни судебное разбирательство. Декабрь начался совсем недавно, и день был теплым, так что Мод приоткрыла занавески, чтобы полюбоваться чудесными голубыми небесами, узкими улицами, залитыми солнечным светом, и железными воротами дворцов.

Этим утром императору нездоровилось, и он послал свою жену вместо себя на церковный суд, чтобы уладить спор между двумя священниками по делу, касавшемуся кражи церковного имущества. Мод нередко представляла интересы мужа в делах, связанных с управлением империей, но это был лишь второй случай, когда император доверил ей провести судебное разбирательство самостоятельно. Мод была так взволнована, что не могла дождаться, когда же наконец доберется до дворца и расскажет Генриху, как она все замечательно уладила.

— Bella, bella madonna![4] — крикнул какой-то придворный-итальянец, когда паланкин проплыл мимо него. Он прижал руку к сердцу и закатил глаза, словно одного вида прекрасной женщины ему было достаточно, чтобы тут же вознестись на небеса.

Мод вспыхнула и быстро отвернулась, подавив улыбку. Римляне казались ей настолько экстравагантными и невоздержанными, что она не верила ни единому их слову. Она поплотнее надвинула на завитки русых волос зеленый головной убор и оглядела рукава зеленого платья, видневшиеся из-под манжет расшитой золотом зеленой туники. Неужели она и вправду красива? Мод задумалась, прижав к пылающим щекам тонкие пальцы, унизанные перстнями. Случалось, что, глядя на себя в серебряное зеркало, она думала, что и впрямь недурна: нос с едва заметной горбинкой, серые глаза, молочно-белая кожа с янтарным оттенком…

Олдит, ее бывшая нянька, а теперь — старшая над всеми женщинами свиты, часто говорила Мод, что истинная красота рождается из кроткого поведения, скромного нрава, покорности и внимания к делам религии. Все прочее — мирская суета. А поскольку Мод не обладала ни одним из этих солидных качеств, о чем Олдит часто напоминала ей, то как же она могла быть красивой? Но в последние два года Мод стала часто ловить на себе мужские взгляды — и при дворе императора, когда она появлялась в открытом паланкине, и даже во время церковных служб. Император, казалось, ничего этого не замечал: его куда больше интересовали успехи Мод в разнообразных науках, большую часть которых он преподавал ей сам.

С того момента как Мод приехала в Германию, Генрих принялся всерьез заботиться о ее образовании. Она очень боялась, что после замужества, когда ей исполнится тринадцать лет, ей придется попасть в общество скучных женщин и вести унылую однообразную жизнь, вышивая гобелены, распоряжаясь слугами и рожая детей. Но, к величайшему ее облегчению, все осталось по-прежнему.

Улица внезапно вывернула на широкую площадь, и паланкин вынужден был остановиться, потому что наперерез ему двигался караван груженых мулов. Сегодня был базарный день, и крестьяне разложили фрукты, овощи, орехи и сыр прямо на вымощенной булыжниками площади.

Ожидая, пока мулы пройдут и освободят дорогу, Мод стала вспоминать тот день, когда император превратился из ее любимого наставника в настоящего мужа. Еще до своего тринадцатилетия и задолго до брачной церемонии Олдит хорошо подготовила принцессу к тому, что с ней должно произойти, но император даже и не пытался осуществить свои супружеские права до тех пор, пока Мод не исполнилось шестнадцать. Но потом, одной зимней ночью в Спейе, это наконец произошло. На императоре была тяжелая шерстяная ночная рубаха, которую он носил зимой и летом, с аккуратно прорезанной в нужном месте дыркой, через которую он соединился с женой, почти не касаясь ее тела. Он погасил все свечи, и Мод почти ничего не видела, лишь ощутила короткую, резкую боль. А потом все кончилось так быстро, что она толком и не поняла, что произошло.

С тех пор император начал изредка пользоваться правами супруга. Иногда Мод размышляла, не слишком ли странные привычки у ее мужа, — ведь, судя по сплетням служанок, он был совсем непохож на других мужчин, — но в конце концов решила, что роль императора как религиозного вождя заставляет его вести себя подобным образом.

Мулы прошли, и паланкин двинулся дальше, через площадь и вдоль по следующей улице, такой узкой и извилистой, что встречным священникам и монахам в черных плащах приходилось прижиматься к стене, чтобы разминуться с паланкином.

Мод считала себя вполне счастливой: переносить неумелые ночные объятия императора доводилось не так уж часто, а, кроме того, Генрих очень хорошо относился к ней и продолжал заниматься ее образованием. Куда бы ни направлялся императорский двор, — от снежных вершин Баварии к туманным замкам Рейнланда, темно-зеленым соснам Чернолесья, мощеным улицам и высоким шпилям соборов Парижа или каналам Венеции, — всюду Мод обучали тому, что, по мнению императора, должна знать и уметь его спутница жизни.

И Мод отлично изучила законы, историю, математику и философию. Кроме нормандского наречия, она стала говорить по-латыни, по-немецки и даже немного по-итальянски. Поскольку император был главой христианского мира, наравне с папой, с которым он нередко враждовал, Мод была также искушена в вопросах церковной жизни и разделяла циничное отношение супруга к папскому престолу.

По правую руку от паланкина проплыла ветхая каменная церковь, а за ней — развалины древнего мраморного храма. Среди обломков витых колонн стояла прекрасная белая статуя юноши. Статуе недоставало одной руки; в другой руке юноша держал разбитую урну. Его незрячие глаза, казалось, были обращены прямо на Мод. Она быстро отвела взгляд: ей никогда прежде не доводилось видеть мужчину без одежды, и при виде нагого юноши ей стало неловко.

Впрочем, беглого взгляда на статую вполне хватило, чтобы определить, что она, по всей видимости, относится к периоду Древнего Рима. В числе прочих предметов, изученных Мод во время путешествий с императором, была и история скульптуры. Вопреки строгому этикету и суровой атмосфере, императорский двор часто посещали необычные путешественники. Среди них были крестоносцы, возвращавшиеся на родину после долгих лет, проведенных в Святой земле, нормандцы из Сицилии, бродячие школяры из Парижа, трубадуры из Прованса и даже заезжие семиты и мусульмане, привозившие с собой переводы классических трудов древнегреческих и древнеримских авторов.

Мод испытывала огромный интерес и волнение при встречах с подобными людьми: ведь они давали ей возможность заглянуть в незнакомые миры. Один жонглер научил ее играть на виоле; лекарь из Иоппы преподал ей начала арабского языка. Мод прилежно вчитывалась в строки перевода греческой сказки о страннике по имени Улисс.

В отдалении показались замшелые каменные ярусы Колизея, а еще дальше — нежно-голубые холмы Тосканы. Мод понимала, какое необыкновенное счастье выпало на ее долю, и никогда не уставала благодарить в душе своего императора.

Конечно, были в этой жизни и мелкие недостатки. Несмотря на то, что все ее любили и уважали, Мод сознавала, что императорский двор без устали предается разнообразным интригам и сплетням. Далеко не все одобряли ее успехи в приобретении знаний. Кое-кто за спиной шептался, будто женщине не подобает вести такую жизнь, будто стареющий император избаловал свою нормандскую жену — вместо того, чтобы приучить ее к настоящим женским занятиям, вроде рождения сыновей. Главное дело женщины — рожать и растить детей, а в императорской семье до сих пор нет прибавления, и злые языки постоянно твердили об этом.

Мод не удостаивала их своим вниманием. Пускай люди болтают, что им вздумается, ведь император все равно любит ее.

Паланкин остановился на широком дворе под большим фиговым деревом в центре, вокруг которого в изобилии росли светло-желтые, нежно-белые и темно-розовые цветы. Мод выбралась из паланкина и быстрым шагом прошла мимо мраморного, с розовыми прожилками, фонтана, рассыпавшего прохладные струи, поднялась по выщербленным белым ступеням лестницы, охраняемой по бокам двумя каменными львами, и прошла в тенистый зал, пол которого был покрыт мозаикой из голубых плиток.

— Где его императорское величество? — спросила она у слуги в белой ливрее.

— В приемной, ваша светлость, но он сейчас занят…

Мод не стала дожидаться окончания фразы и поспешила по коридору в приемную.

— Вы будете гордиться мною! — воскликнула она, распахнув дверь и вбежав в темную каменную комнату.

В страхе она остановилась. Предполагалось, что император будет один, но в приемной оказались двое незнакомых людей с угрюмыми лицами. Император в расшитых золотом парадных одеяниях и плаще, подбитом белым горностаем, восседал в деревянном кресле, положив ноги на скамеечку с подушками. По сторонам от него пылали две медные жаровни, наполняя комнату удушливым теплом. Подернутый дымкой солнечный свет, пробиваясь сквозь розовые окна, озарял продолговатое лицо императора, морщинистое, как старый пергамент, и смягчал серо-стальной блеск прядей волос и бороды. Когда император болел, он всегда выглядел старше своих сорока семи лет. Он коротко переглянулся с двумя незнакомцами и обратил на Мод взор полуприкрытых тяжелыми веками глаз.

— Во имя Неба, скажи мне, сколько раз тебе повторять, чтобы ты не врывалась в комнату, как ураган? — Император прижал руку к сердцу и обратился к двум посетителям, не сводившим глаз с императрицы. — Вы должны извинить чрезмерную живость моей супруги. Боюсь, что я избаловал ее и ее манеры часто оставляют желать лучшего. — Генрих подал знак слуге: — Закрой дверь, сквозит.

Мод вспыхнула.

— Прошу прощения, я постараюсь запомнить на будущее. — Полная раскаяния, она присела перед гостями в реверансе. — Простите меня за вторжение.

Когда она поспешно повернулась, чтобы выйти из комнаты, в уголках тонких губ императора заиграла улыбка.

— Раз уж ты так нетерпеливо ворвалась сюда, можешь остаться. Подойди сюда, liebling[5]. — Генрих, сморщившись, убрал ноги со скамеечки и похлопал по подушке. — Садись рядом.

Мод села, и император потрепал ее по подбородку.

— Я слышал, ты сегодня прекрасно справилась со своей задачей.

Мод не сдержалась и вскочила со скамеечки.

— Откуда вы знаете? Кто вам сказал? Что они сказали?

— О Боже милосердный! Сколько вопросов сразу! Ты не могла бы посидеть спокойно? У меня голова кружится от твоей непоседливости! — проворчал император, и лицо его посуровело. — Что могут подумать наши гости?

Виновато взглянув на незнакомых посетителей, Мод снова опустилась на подушку. Она сгорала от любопытства, желая поскорее узнать, кто эти длиннолицые странные гости, но понимала, что спрашивать об этом невежливо. Она и так уже повела себя слишком невоспитанно.

Один из посетителей, молодой человек с длинными каштановыми кудрями, был весь, от кожаных башмаков до плаща, одет в черное. Карие глаза его, расширившиеся от удивления, когда Мод вбежала в комнату, то и дело обращались на нее вновь и вновь, разглядывая лицо, нежную белую шею, тонкую талию и пышную, выступающую под туникой грудь императрицы.

Под его изучающим взглядом Мод почувствовала себя неловко. О Дева Мария, почему он так смотрит?! Она решила переключить внимание на другого гостя, монаха-бенедиктинца средних лет, тоже одетого в черное и с серебряным крестом на груди.

— Мы обсудим твои дела позднее, — серьезно произнес император. — Сейчас у нас есть более насущные вопросы. Позволь представить тебе наших гостей: аббат Питер из лондонской епархии и граф Обери из Эвре, что в Нормандии. Они посланы твоим отцом, чтобы сообщить нам печальное известие: твой брат-близнец, принц Вильгельм, месяц назад, всего несколько дней спустя после своей свадьбы, утонул в проливе.

Мод от неожиданности разинула рот. Ошеломленная, она переводила взгляд с графа на аббата.

— Да, мадам, белый корабль, перевозивший свадебный кортеж из Нормандии в Англию, бесследно затонул, — подтвердил граф Обери. — Было установлено, что вскоре после отплытия судно слишком близко подошло к смертельно опасным рифам, послужившим причиной гибели многих кораблей. За исключением одного-единственного человека, горожанина из Руана, все, кто были на борту, утонули. — Граф немного помолчал. — Король, ваш отец, пребывает в безутешном горе.

— Мы очень сожалеем о том, что всего два года спустя после смерти вашей святой матери вынуждены сообщить вам столь горестные известия, — добавил аббат, осенив себя крестным знамением.

Мод даже не знала, что на это сказать. Смерть матери в свое время опечалила ее, но Вильгельм, обращавшийся с ней так жестоко, никогда не был в числе ее друзей. Его смерть для нее не значила ровным счетом ничего.

— Да упокоит Господь его душу, — произнесла она наконец, тоже перекрестившись. — Бедный отец. Что он теперь будет делать? Ведь Вильгельм был его наследником.

Гости переглянулись.

— О да, мадам, думаю, что сейчас вся Европа задает себе этот вопрос, — сказал аббат. — Кто возложит на свое чело корону Англии и герцогский венец Нормандии после смерти вашего отца? Да продлит Господь его благословенные дни. — Аббат перекрестился. — Печальнее всего то, что ваш брат был единственным законным ребенком короля Генриха.

— За исключением моей супруги, естественно, — вставил император.

Аббат и граф Обери взглянули на него с легким удивлением: было очевидно, что это обстоятельство в расчет они не принимали.

— Кто же станет наследником? — вслух размышляла Мод. — Мой единокровный брат Роберт не сможет унаследовать корону. Ведь он — побочный сын, и Святая церковь никогда не признает за ним право престолонаследия.

— К несчастью, это правда, ибо граф Роберт из Глостера был бы идеальным кандидатом. — Аббат немного помолчал. — Но еще рано что-либо говорить наверняка. Слишком рано.

— Однако какие-то претенденты наверняка уже упоминались. — Император пристально взглянул на своих гостей. — Или вы хотите сказать, что этот вопрос до сих пор не обсуждался?

Аббат прочистил горло.

— Ну, само собой, не думать об этом невозможно.

— Ну и?.. — прищурившись, подбодрил его император.

— Выбор не очень-то богат. Чаще всего упоминается имя кузена вашей супруги, Стефана из Блуа, графа Мортэйна, — ответил аббат. — Он — племянник короля и его правая рука. Ни один из собственных детей короля никогда не был так верен долгу и так предан ему, ни один не пользовался такой любовью знати и простого народа.

— Стефан пользуется благорасположением короля, — подтвердил граф. — Только недавно его дядя отпраздновал помолвку Стефана с Матильдой, дочерью графа Булонского, которой достанется огромное наследство. Ни один человек в Англии, за исключением единокровного брата госпожи, Роберта Глостерского, не пользуется такими почестями и славой, как граф Стефан.

— Все в один голос утверждают, что из него выйдет превосходный король, — произнес аббат Питер. — Представляете, Стефан уже взошел было на борт того обреченного корабля, но в последний момент… — аббат запнулся и неуверенно взглянул на Мод.

Император приподнял бровь.

— Продолжайте. Можете говорить совершенно свободно.

Аббат снова откашлялся.

— К несчастью, гости на свадьбе были изрядно пьяны, в том числе и принц Вильгельм. Разгорелась какая-то ссора, и Вильгельм со своими товарищами вышвырнул Стефана за борт.

«Как это похоже на братца Вильгельма, — подумала Мод. — Такое безобразное поведение абсолютно в его духе».

— В этом происшествии легко усмотреть руку Провидения, — заключил аббат. — Стефану было суждено остаться в живых, а Вильгельм был обречен на смерть.

— И, судя по тому, что мне известно, это не такая уж большая потеря, — сухо произнес император. — Если матросы тоже были под мухой, то причина кораблекрушения вполне ясна. Из ваших слов можно представить этого племянника короля верхом совершенства, хотя, должен признаться, я никогда не ценил дом графов Блуа слишком высоко. Это порода слабых, ненадежных людей. Я слыхал, что один из сыновей недалек умом; к тому же, разве их отец не покрыл себя позором в каком-то сражении в Святой земле? Да, мне кажется, были какие-то разговоры…

— Я очень рада, что мой кузен Стефан спасся, — поспешно вставила Мод, опасаясь, что император углубится в одну из своих излюбленных тем и начнет вспоминать давний скандал. Генрих был прекрасно осведомлен обо всех грязных тайнах правящих домов Европы и обожал их обсуждать.

Беседа шла своим чередом, а перед Мод неожиданно всплыл образ улыбающегося юноши с зелено-золотистыми глазами, которого она видела лишь однажды, но никогда не смогла бы забыть.

— Само собой, Стефан — всего лишь племянник, а мне кажется, что мой отец предпочел бы наследника от своей плоти и крови, — произнесла она вслух. — Что же делать?

— А что ты посоветовала бы ему сделать? — спросил император, искоса взглянув на гостей.

— Ну конечно, еще раз жениться, — с готовностью отозвалась Мод. — Отцу следовало бы, не теряя времени, подыскать себе новую жену, чтобы успеть вырастить наследника, — пока он еще не состарился… — Мод прикусила язык, боясь снова показаться невежливой, поскольку император был ненамного моложе ее отца.

Аббат кивнул.

— Именно то же самое порекомендовал королю его ближайший советник Роджер, епископ Солсберийский.

— Вот видите! У моей маленькой императрицы великолепное политическое чутье, — произнес император, подавляя зевок. — И если бы вы спросили, она назвала бы вам и лучшую партию для своего отца. Моя супруга прекрасно знает все главные дома Европы. Разве она не прилежная ученица? — Император с гордым видом откинулся на спинку кресла, но улыбка стала натянутой, а морщины в уголках рта более глубокими.

Мод вспыхнула от удовольствия. Поскольку гостям, по-видимому, больше нечего было сказать, а император заметно устал от беседы, она поднялась со скамеечки.

— Моему супругу нездоровится, у него воспаление печени, по словам лекаря. Ему пора отдохнуть. Если вы извините нас, дворецкий сейчас укажет вам ваши покои. Мы надеемся снова увидеться с вами в час вечерни.

Когда слуга проводил гостей, Мод обратилась к Генриху:

— Как вы себя чувствуете? Беседа не слишком вас утомила?

Император вздохнул и потер бок.

— То лучше, то хуже. Какая разница? — Он потянулся и взял ее за руку. — Интересные новости, правда? — Император одарил жену загадочным взором.

— Почему вы так на меня смотрите?

— Я размышляю о том, что недавно произнес вслух: на данный момент ты — единственный законный ребенок короля Англии.

Мод озадаченно улыбнулась.

— Не понимаю, какое это имеет значение.

— Быть может, и никакого. Но твой отец с годами не молодеет, как ты верно заметила, а если он так же болен, как я… — Император снова вздохнул. — Никто не может жить вечно.

Мод упала перед ним на колени и зажала его рот ладошкой.

— Не говорите об этом! Господь милостив, и у вас впереди еще много лет счастливой жизни, как и у моего отца.

Мод не могла понять, почему муж так много говорит о смерти: ведь сама она никогда о ней не задумывалась. По правде говоря, люди вроде императора или отца казались ей бессмертными. Сильные, властные монархи — Мод не могла представить себе мир без этих людей. Она прижала к щеке исхудавшую и покрытую сеткой голубых вен руку мужа. Кожа его казалась сухой и ломкой, как осенний лист.

— Ты хотела бы вернуться в Англию? — спросил Генрих.

— В Англию? — Мод потрясенно взглянула на него. — Конечно, нет. Я там никого не знаю, кроме отца и Роберта. Мой дом — там, где ты, моя жизнь — это путешествия по Европе. Я ничего не хочу менять.

— Все на свете меняется, liebling, такова природа вещей. Если твой отец не подарит жизнь наследнику, в один прекрасный день будущее всего Нормандского королевства может коснуться тебя очень близко.

О Дева Мария! Каким образом ее может коснуться будущее Англии и Нормандии?

4

Германия и Нормандия, 1125 год.

Спустя пять лет Мод стала вдовой. В мае 1125 года император Генрих скончался, и с его смертью внезапно оборвались годы ослепительной славы и власти императрицы Мод. Поскольку у нее не было детей, императорский престол унаследовал кузен Генриха, который вместе с множеством других германских аристократов заверил вдову в том, что все будут относиться к ней с почтением, если она останется жить в Германии.

Ошеломленная смертью мужа, Мод через неделю после похорон отправилась в уединенный баварский замок, который когда-то получила от императора в подарок на свадьбу. Здесь, в окружении женщин и немногочисленной прислуги, она лелеяла свою скорбь. Каждое утро Мод надевала перчатки с обрезанными пальцами и доставала иголки и шелковые нитки. Потом ставила мягкую скамеечку возле узкого окна-бойницы, брала вышивание и обращала взор к заснеженным пикам, четко выделяющимся на фоне ярко-голубого неба.

Мод была почти не в состоянии есть и вскоре стала бледной и вялой. Спала она плохо, ночь за ночью проводила в постели без сна и не могла думать ни о чем другом, кроме своей прекрасной жизни с Генрихом.

В июне Мод пригласили на церемонию коронации нового императора, но она отклонила приглашение. Для нее самой оказалось потрясением то, насколько сильно она привязалась к своему прошлому. Сможет ли она вообще когда-нибудь привыкнуть к новой жизни? Ей всегда нравилось участвовать в значительных событиях, она была счастлива, что на нее падает отблеск могущества ее величественного супруга. И теперь, обнаружив, что она уже больше не участница событий, а всего лишь зритель, Мод затосковала вдвойне и как-то раз сказала няньке Олдит, что в двадцать три года жизнь ее практически окончена.

— Что за чепуха! Ты не ценишь своего счастья, — возмутилась Олдит. — Император оставил тебе в наследство огромное богатство, в Германии все тебя почитают и уважают. Скорбь не может длиться вечно. Быть может, со временем ты найдешь подходящего жениха…

— Никогда, — перебила ее Мод. — За кого я могу выйти замуж после императора?

— В море плавает рыбка получше той, что когда-то попадалась в сети рыбака, — твердо ответила Олдит.

Мод чувствовала себя слишком усталой, чтобы спорить.

Некоторое время спустя она получила письмо от отца с официальными соболезнованиями и с неожиданным требованием немедленно возвращаться на родину. С этой поры, как писал отец, Нормандия должна стать ее домом; король Генрих всегда любил свою дочь, а теперь желал видеть рядом с собой единственного оставшегося в живых ребенка покойной королевы. Он мечтал о том, чтобы Мод скрасила его преклонные годы.

— Любил меня? Что-то я никогда не замечала особых проявлений этой любви, — удивленно произнесла Мод. — Хотела бы я знать, что стоит за его приглашением.

— Когда лиса толкует о морали — береги гусей, — мрачно пробормотала Олдит. В ее жилах текла саксонская кровь, и она никогда полностью не доверяла нормандскому королю. Вся любовь и преданность старой няньки всецело была отдана покойной матери Мод.

Но теперь Мод была готова поспорить с ней. Ведь она не виделась с отцом уже четырнадцать лет, с тех пор, как покинула Англию. Редкие письма от него приходили только в необычных случаях: повторный брак короля Генриха, состоявшийся четыре года назад; принятие Робертом, единокровным братом Мод, власти над графством Глостер, его женитьба и рождение сыновей.

Однако, несмотря на все приятные воспоминания об Англии, единственным родственником, вызывавшим у нее теплые чувства, был Роберт. В настоящее время Мод испытывала не такое уж сильное желание посетить родные края, не говоря уже о том, чтобы поселиться там.

Она поблагодарила отца и объяснила, что не хочет покидать Германию и не видит веской причины, по которой это следовало бы сделать. Очень скоро король прислал ответное письмо, в котором настаивал на необходимости ее срочного возвращения в Англию, но так и не сообщал, почему Мод должна спешить. Как можно тактичнее Мод снова решительно отказалась, написав, что германские друзья не желают отпускать ее и что она удобно устроилась. Отправив это письмо, Мод решила, что с вопросом возвращения в Англию покончено.

Месяц спустя, в начале августа, в маленький дворик баварского замка Мод въехал отряд нормандских рыцарей и лучников.

— Мы прибыли, чтобы сопровождать вас в Нормандию, — объявил командир отряда, вручая Мод свиток пергамента.

Это было официальное послание от короля Генриха, в котором отец напоминал дочери, что бездетная вдова, каковой она в настоящее время оказалась, подпадает под опеку ближайшего родственника мужского пола, каковым в данном случае является он сам. Далее король Генрих сообщал, что в этом вопросе закон на его стороне и ни один германский чиновник, ни даже сам новый император не посмеют противиться его решению. Мод надлежало немедленно отправляться в Нормандию.

Потрясенная, Мод выронила свиток на плиты мощеного двора. Она прекрасно знала законы, касающиеся вдов. Просто ей никогда не приходило в голову, что отец способен так с нею поступить.

— Но я до сих пор соблюдаю траур по покойному мужу, — возразила она. — Отец не имеет права так бесцеремонно вмешиваться в мою личную жизнь. Что будет, если я откажусь?

Командир бесстрастно ответил:

— Мне поручено сообщить вам, что в случае вашего отказа король Генрих уполномочил меня доставить вас к нему силой. — Он немного помолчал. — Но я убежден, что до этого дело не дойдет, госпожа.

Мод была в ужасе. Доставить ее в Англию силой? Голова раскалывалась от внезапной боли, она изо всех сил старалась не уронить достоинства перед посланником отца.

Душа ее была полна бессильного гнева. Для короля не имело значения, что сердце его дочери принадлежит Германии, что в случае отъезда ей придется отказаться от всего имущества, которое досталось ей в наследство от императора. Представив себе, что, если она начнет сопротивляться, ее просто свяжут, как гусыню на рынке, и запихнут в паланкин, Мод поняла, что это даже страшнее того, что теперь она всецело находится во власти отца. Как и прежде, когда ей приходилось иметь дело с королем Генрихом, у Мод не оставалось другого выбора, кроме покорности и послушания. К вечеру голова разболелась настолько, что она не могла заснуть и была вынуждена принять снотворный настой белого мака.

— Как бы ты себя ни чувствовала сейчас, возможно, это — самое лучшее из всего, что с тобой могло бы произойти, — сказала на следующий день Олдит, обрадованная возможности вернуться в родные края. Укладывая коробки и упаковывая седельные сумки, она искоса взглянула на Мод. — Что-то твоя хандра чересчур быстро закончилась!

Мод бросила на нее свирепый взгляд: ведь Олдит сказала правду. Скорбь и чувство утраты в душе вдовы сменились гневом и надеждой на новую жизнь.

В середине августа, в сопровождении отцовского эскорта, служанок, слуг и конюхов, Мод покинула любимую страну. В окружении четырех десятков рыцарей и лучников она чувствовала себя скорее пленницей, чем дочерью, возвращающейся в лоно семьи. Пока процессия двигалась через германские владения, навстречу Мод постоянно выходили местные жители, желавшие выразить ей свою любовь и скорбь от разлуки с нею. Они кричали, что никогда не забудут свою добрую и праведную императрицу. Мод была тронута до слез. Обида на отца стала еще сильнее.

Путешествие по Европе длилось целый месяц. В начале сентября процессия пересекла границу Нормандии, в час вечерни остановилась на ночлег в трактире рядом с церковью, а когда колокола зазвонили к заутрене, снова двинулась в путь. Командир сказал Мод, что если им повезет, то к ночи они доберутся до Руана. Потом она заснула под мягкое покачивание паланкина…

Мод медленно открыла глаза. Некоторое время она старалась не обращать внимания на стук молотков, грохот разгружаемых повозок и стук лошадиных копыт. Потом удивилась: неужели они так быстро доехали до Руана? Мод зевнула, потянулась, по-кошачьи выгнув спину, и отдернула кожаную занавеску, желая полюбоваться на столицу Нормандии. Но ее изумленному взору предстал лишь розовый сентябрьский рассвет, подернутый легкой пеленой тумана.

Повозки, паланкин и вьючные лошади стояли посреди дикого луга, с одной стороны к которому примыкал яблоневый сад. Теплый ветер раскачивал тяжелые от плодов ветви и осыпал траву спелыми красными, как кровь, и нежно-розовыми яблоками.

Командир верхом на гнедом жеребце приблизился к паланкину Мод, и она окликнула его:

— Зачем мы разбиваем здесь лагерь? Это ведь не Руан!

— Да, госпожа, это не Руан. Пока вы спали, мы встретились на дороге с герольдом, завернувшим процессию и направившим нас к этой деревне. Она называется Сент-Клер. Шатер для вас только что установили, и женщины сейчас разгружают ваши вещи.

Неподалеку Мод заметила знакомый зеленый шатер, окруженный повозками и вьючными лошадьми. Двое слуг сгружали с повозок деревянные ящики и тюки, перевязанные веревками, и переносили их в шатер; за ними следовали еще двое, согнувшиеся под тяжестью деревянной лохани с водой. Мод услышала доносившиеся из шатра голоса Олдит и немецких служанок.

— Король здесь? — недоверчиво спросила она.

— Он на том берегу реки, госпожа, — ответил командир.

Мод медленно выбралась из паланкина. Да, действительно, за рекой раскинулся лагерь короля: множество шатров, за ними — приземистая каменная церковь и горстка лачуг с тростниковыми кровлями. Несмотря на теплое утро, Мод задрожала.

— Прошу прощения, госпожа, но мне нужно отдать еще много распоряжений, — сказал командир, склонил голову и поскакал прочь.

Мод ожидала, что ей предстоит торжественный въезд в Руан, а вместо этого она очутилась в какой-то глуши! Что ж, просто еще одно унижение вдобавок ко всем, что она уже перенесла. Обида змеей заворочалась в ее сердце.

Мимо прошли к реке два конюха с четырьмя лошадьми. Один из конюхов дружелюбно улыбнулся Мод.

— Добро пожаловать в Нормандию, госпожа, — произнес он на нормандском наречии.

— Она тебя не понимает, Пьер, — сказал другой. — Думаю, госпожа говорит только по-немецки.

— Что ж, если она хочет остаться здесь, то ей придется снова выучить наш язык, — отозвался первый конюх.

Они уже отошли довольно далеко, и следующей реплики Мод не услышала. Она хотела было объяснить конюхам, что до сих пор прекрасно говорит на своем родном языке, но у нее не хватило духу окликнуть их. Понимание того, что ее положение в землях отца почти ничем не отличается от положения пленницы, легло на сердце тяжким грузом.

— Госпожа? — Из шатра показалось круглое лицо Олдит, мягкое и сморщенное, как сушеное яблочко. — Я как раз собиралась тебя разбудить. Пойдем, ванну уже приготовили. Надо подготовиться: король скоро пошлет за тобой.

Голова ее снова спряталась.

Мод не могла заставить себя войти в шатер и продолжала бродить вокруг, стараясь как можно дольше растянуть последние драгоценные мгновения свободы. Тростниковые заросли у реки задрожали, словно в них кто-то пошевелился. Мод направилась к берегу.

Стефан из Блуа, граф Мортэйна, внезапно открыл глаза, пробудившись от неосознанного чувства опасности. Он сбросил с себя серое шерстяное одеяло, медленно, словно огромный золотистый кот, расправил затекшие конечности и бесшумно поднялся. Стоя обнаженным на своем тюфяке, Стефан внимательно оглядывал шатер, который он делил с ближайшими друзьями — графом Робертом Глостерским, побочным сыном короля, и Брайаном Фитцкаунтом, лордом Уоллингфордом, одним из доверенных советников дяди Стефана.

Он не увидел ничего необычного: груды сброшенной одежды, мечи, щиты, игральные кости, деревянные чаши, пустой бочонок из-под вина, валяющийся на полу. Наморщив нос, ибо в шатре стоял запах покрепче, чем в палатке виноторговца, Стефан снова потянулся и провел пятерней по спутанной гриве медово-русых волос.

Но чувство опасности не исчезло. Должно быть, источник ее находился снаружи. Осторожно, чтобы не разбудить спящих товарищей, Стефан натянул белую льняную рубаху, доходившую ему до середины бедер, достал кинжал из серебряных ножен с чеканкой, прикрепленных к валявшемуся на полу кожаному поясу, и на цыпочках выбрался из шатра.

Стояло раннее утро; лагерь короля над кромкой холма только-только начинал просыпаться. За ночь выпала густая роса, пропитавшая влагой луговые травы и сучковатые яблоневые деревья, отяжелевшие от плодов. Стефан взглянул влево, но увидел лишь знакомый красно-золотой стяг над шатром короля, а за ним — деревенские хижины и шпиль церкви. По правую руку от него в воздухе лениво клубился дым поварских костров; легкий ветерок доносил пряный аромат дичи, поджаривавшейся над костром из яблоневых веток.

В этой привычной картине определенно не было ничего необычного, но какое-то странное беспокойство по-прежнему не покидало Стефана. За последние годы он научился доверять своему чутью, с гордостью считая его таким же острым и отточенным, как у лесного зверя. Он услышал стук молотков, доносившийся с дальнего берега реки, и немедленно направился к воде. Положив на землю кинжал и стащив с себя рубаху, Стефан окунулся в реку, и холодная вода заставила его проснуться окончательно. Доплыв до другого берега, он раздвинул бледно-зеленые заросли тростника и беззвучно выбрался на сырую почву. Теперь-то он обязательно отыщет источник опасности, если она действительно существует…

Сквозь стебли тростника Стефан разглядел слуг, разгружавших повозки и устанавливавших шатры. Несколько конюхов вели к реке на водопой вьючных лошадей и мулов.

Чувство опасности внезапно исчезло, как только в поле зрения появилась женщина в черном одеянии. Черты ее лица были неразличимы, но Стефан сразу же отметил грациозную шею и матовую бледность кожи незнакомки, гордо поднятую голову и роскошный водопад светло-каштановых волос, ниспадавших на плечи. Женщина сбросила с плеч черный плащ, под которым скрывались изящная хрупкая фигура и высоко вздымающаяся грудь.

Когда она подошла ближе к реке, что-то в ее лице и цвете волос показалось Стефану смутно знакомым, хотя он и не мог понять, где видел ее прежде. «Кто бы это мог быть?» — подумал он и тут же сообразил, что означают эти шатры и повозки и зачем он сам сюда приехал. Это наверняка была его кузина Мод, вдова императора. Из хорошенькой заплаканной девочки, которую Стефан встретил в Виндзоре четырнадцать лет назад и до сих пор не смог окончательно позабыть, она превратилась в ослепительную красавицу.

Раздался внезапный стук копыт по мосту, соединявшему берега реки, и Стефан упал на колени, чтобы спрятаться в тростниках. Мимо проехал отряд знатных всадников; среди них Стефан разглядел близнецов де Бомон, прибывших из Мулэна в крошечную деревушку Сент-Клер на встречу с дочерью короля.

Колокола зазвонили к заутрене, и Стефан обернулся, чтобы еще раз насладиться видом прекрасной Мод. Внезапно у него над ухом раздался голос:

— Чем ты так очарован? Я наделал такого шума, что мог бы разбудить и мертвого, а ты ничего не слышал!

Захваченный врасплох, Стефан обернулся и увидел угрюмое лицо и ироничные голубые глаза Брайана Фитцкаунта, который потихоньку подкрался к нему, пока Стефан рассматривал лагерь своей кузины. Брайан, побочный сын графа Бретани, приехал в Англию почти одновременно со Стефаном, и они воспитывались вместе при дворе короля.

Стефан, не говоря ни слова, раздвинул тростники, чтобы показать Брайану гостью.

— О Господи! — пробормотал Брайан. — Да, теперь понятно. Я понял, что ты тут разглядываешь. Неужели это потрясающее создание — и впрямь та самая немецкая вдовушка?

— А ты чего ожидал?

— Какую-нибудь рыхлую фрау. — Брайан немного помолчал, и брови его нахмурились. — Все же непонятно, зачем король вызвал ее сюда.

Он потянулся и окунул в воду голову, покрытую густыми черными кудрями.

— Ничего непонятного, — лениво отозвался Стефан, не отрывая глаз от Мод, которая в этот момент внезапно наклонилась, чтобы снять туфли и черные чулки. — Король собирается заключить новый союз, а его дочь теперь как нельзя лучше подходит для его целей.

— Тогда почему он не сказал об этом сразу? Зачем такая таинственность? Нормандия сейчас не воюет ни с Францией, ни с Анжу… да продлит Господь этот мир! С кем королю понадобилось заключать союз? Куда разумнее было бы оставить эту госпожу в Германии, где она может принести ему больше пользы. Нет, здесь не все так просто.

Стефан пожал плечами.

— Союзы всегда есть с кем заключать. А потом, возможно, король хочет увидеть единственного оставшегося в живых ребенка покойной королевы. Может быть тысяча разных причин.

Брайан лег на спину на воде и слегка пошевелил ногами.

— За все годы, что я прожил при дворе, не припомню случая, чтобы король Генрих предпринимал что-либо, не служившее в первую очередь интересам государства.

— Неужели на все должны быть политические причины? — раздраженно отозвался Стефан. — Ты так же несносен, как мой любезный братец Анри, который чует запах интриги не хуже, чем моя гончая — запах дичи, — тут Стефан чуть не задохнулся, потому что Мод неожиданно подобрала длинные юбки своего черного платья и туники, открыв взору соблазнительную изящную лодыжку, и побежала по траве прямиком к его укрытию.

Брайан засмеялся.

— Если любопытный нос твоего братца не помог раскрыть тайну короля, то этого уже не сможет сделать никто.

— Что касается меня, — продолжал Стефан, — то сейчас моя кузина находится здесь. И я воспользуюсь случаем, прежде чем она уплывет к следующему мужу.

— О Боже, ты опять берешься за свое! Твои дела с девицами постоянно заканчиваются неприятностями. Послушай, Стефан, одно дело — домогаться леди с сомнительной репутацией или трактирной служанки… но королевская дочь, к тому же твоя кузина! Помнишь прошлогодний случай с женой того барона? Ты едва спасся от мести ее мужа — пришлось удирать через кухню.

Стефан хихикнул:

— Оставив башмаки, штаны и плащ! Как такое забыть! Если бы ты не ждал тогда с лошадьми… — Он притворно содрогнулся, но глаза его пристально наблюдали за Мод.

— Верно. Будь осторожен.

— Не приставай. Если мне понадобится проповедь, я отправлюсь к своему братцу. Анри стал еще более несносным, получив должность аббата Гластонбери. Слышал бы ты его рассуждения по поводу разврата и похоти!

— Представляю себе, — засмеялся Брайан.

Стефан повернулся, усмехаясь товарищу:

— После недавней утраты моя кузина будет скучать в одиночестве, и ей понадобится утешение. У меня есть превосходное средство для тоскующих вдовушек.

— Клянусь честью, теперь я действительно беспокоюсь о безопасности этой леди. Ты неисправим.

Стефан не ответил. Мод исчезла из виду, и он высунул голову из камышей, чтобы посмотреть, куда она ушла. И вдруг увидел всего футах в десяти от их укрытия глядящие на него испуганные дымчато-серые глаза. Лишь на мгновение встретились их взгляды… Стефан почувствовал странную резкую боль в груди, и у него перехватило дыхание, как будто он сорвался с большой высоты. Прежде чем к нему вернулся дар речи, Мод слегка покраснела и побежала по траве назад к лагерю.

— Взгляни, Стефан, ты когда-нибудь видел такое жал кое зрелище? — смеясь, спросил Брайан.

— Что? — Стефан оторвал взгляд от кузины и с удивлением посмотрел на Роберта Глостерского, который стоял на другой стороне узкой реки, укутавшись в одеяло.

Небольшого роста, но крепко сложенный, с копной густых каштановых волос, подрезанных прямо надо лбом по нормандскому обычаю, он был похож на резвого пони с валлийских холмов.

— Зачем ты натянул на себя одеяло? — спросил Брайан, подплывая к Роберту. — Иди к нам.

Роберт сунул ногу в воду и отдернул ее назад.

— Клянусь обедней, вода холодная. — В его голосе послышались мелодичные валлийские интонации — отзвуки особого выговора его матери, дочери вождя, которую король Генрих захватил в плен во время первого похода на Уэльс. — И потом, повсюду люди. Не хочется смущать их своей наготой.

— Подобная скромность сделала бы честь монахине, — сказал Брайан, подмигивая Стефану.

Постепенно приходя в себя от впечатления после неожиданной встречи с Мод, Стефан поплыл за Брайаном, выбрался на противоположный берег и, прежде чем Роберт остановил его, стащил с него одеяло. Громко хохоча, Стефан схватил Роберта за руки, а Брайан — за ноги, и друзья, не обращая внимания на брань и протесты, высоко подняли его и бросили в холодную воду. Роберт вынырнул, отряхнулся, как рассерженная собака, и погнался за Стефаном. Они стали бороться в воде, пытаясь сбить друг друга с ног. Стефан был выше ростом, но Роберт — более плотный, и никто не мог взять верх.

«Так было всегда», — подумал Стефан, пытаясь крепко захватить выскальзывающее тело кузена. Несмотря на то, что они были лучшими друзьями и в равной степени любимцами короля (Генрих женил их на богатых наследницах и наградил землями и властью), они тем не менее постоянно соперничали и, добиваясь королевской привязанности и внимания, состязались в искусстве владения оружием, на охоте и на поле боя. Но незаконнорожденный Роберт не мог считаться претендентом на право наследования трона, и они со Стефаном прекрасно знали, кто в конечном счете окажется победителем.

— А-а-а, теперь мы видим, что приводит в восторг его жену! — кричал Стефан. — Ты не должен прятать свой факел под одеялом! Ему не следует стыдиться своего жеребца, ведь так, Брайан?

— Да, удаль валлийцев хорошо известна, — ответил тот, — они размножаются, как зайцы. Послушай, дружище, у меня есть одна кобыла, которая нуждается в услугах…

Роберт бросился от Стефана к Брайану, и они, отчаянно колотя друг друга, исчезли под водой.

— Господа?

Стефан повернулся и увидел своего оруженосца Джерваса, который поспешно приближался по траве к берегу.

— Король зовет вас, милорды. Его дочь находится на том берегу, и он желает, чтобы вы явились к нему прежде, чем она прибудет в его лагерь.

— Мы видели ее мельком. Передай королю, что мы оденемся и сейчас же придем, — сказал Стефан.

— Приехала моя сестра? — спросил Роберт, выходя из воды. — Почему вы мне не сказали? — Он поспешно выбрался на берег и завернулся в одеяло. — Милая Мод! Представляете, прошло четырнадцать лет! Не могу дождаться, когда наконец увижу ее. — Он побежал вверх по холму.

Стефан с Брайаном выбрались на берег, натянули длинные рубашки и не спеша последовали за Робертом. Туман быстро рассеялся, и открылось чистое голубое небо. День обещал быть ослепительно солнечным: хорошее предзнаменование, как заметил Стефан.

— Веди себя осторожно со своей прекрасной кузиной, — понизив голос, серьезно сказал ему Брайан. — У тебя достаточно побед, сотни раз подтверждавших твою мужественность.

— С этим можно поспорить. — Стефан наклонился, сорвал травинку и зажал ее в зубах. — Разве слава или богатство могут быть чрезмерными?

Брайан улыбнулся.

— Боюсь, ты неисправим. Вот попомнишь, наступит день расплаты.

— Клянусь Богом, ты бываешь редкостным занудой! Я ведь только шучу. Ты что, считаешь меня дураком, который может действовать против своих интересов? — Стефан покривился. — Не бойся, я буду примерным рыцарем. К несчастью, эта госпожа рядом со мной в такой же безопасности, как в монастыре.

«Что правда, то правда», — с сожалением подумал Стефан. Он скорее ткнет в дикого кабана короткой палкой, чем навлечет на себя дядюшкин гнев. Кроме того, в этом мимолетном молчаливом обмене взглядами с Мод было нечто, не обещавшее легкой победы, быстро забывающегося развлечения. Но он не собирался обсуждать это с Брайаном. Схватив друга за плечи, Стефан крепко обнял его.

— Меня удивляет, что ты до сих пор не вступил в святой орден. Какая потеря для проповедников!

Они подошли к шатру. Перед входом Стефан задержался, вспомнив ощущение опасности, охватившее его при пробуждении. Он так и не понял, откуда взялось это чувство. Странно, но сейчас впервые, насколько Стефан мог припомнить, чутье подвело его.

5

Мод мчалась по траве, подхватив туфли, чулки и плащ. Все еще пылая от неожиданного столкновения в камышах, она с разбегу налетела прямо на Олдит, ожидавшую ее у входа в шатер.

— Где ты была? Клянусь Распятием… без туфель, все лицо горит! Если ты подхватила лихорадку… — Олдит озабоченно потрогала лоб Мод.

— Все прекрасно. Не бранись. — Мод до того запыхалась, что на нее было смешно глядеть.

Олдит, похожая на нахохлившегося зобастого голубя в своем круглом белом платке с отверстием для лица, покрывающем грудь и плечи, и измятом сером платье и тунике, придерживала открытую дверь, и Мод, быстро оглянувшись на берег реки, вошла внутрь. Не ожидая увидеть перед собой такой кавардак, она испуганно взглянула на пуховую перину, валяющуюся на полу, одеяла и полотняные простыни, вываленные из дубового сундука, скамеечки, маленький столик, серебряные тазы, кувшины и шкатулки из слоновой кости, в беспорядке разбросанные повсюду. Две немки-служанки, Труда и Гизела, поспешно вытряхивали платья и туники и вешали их на деревянные крючья, прикрепленные к стенкам шатра. Посередине на полу стояла большая деревянная лохань, наполовину заполненная водой.

— Я не понимаю, почему мы не смогли въехать в Руан, как собирались, — проворчала Мод. — Это… болото кажется мне не весьма приглядным для встречи с отцом. «А также не сулит ничего хорошего для меня при его дворе», — подумала она.

Когда Мод сняла тунику, платье и сорочку и шагнула в лохань с водой, она опять вспомнила мужчину, возникшего в камышах подобно мифическому божеству. Мод не удивилась бы, увидев танцующих вокруг него нимф и сатиров. Но она сразу же узнала своего кузена, Стефана из Блуа, которого не видела четырнадцать лет. Эти незабываемые золотые искорки в глубине зеленых глаз напомнили ей тот день, когда она покидала Виндзор. По странной иронии судьбы кузен оказался первым, с кем Мод столкнулась в день возвращения.

— У короля есть свои причины, чтобы встретиться с тобой именно здесь, — заметила Олдит, прерывая ее задумчивость. — Если ты хочешь с ним ладить, лучше всего не спрашивать, почему он так поступает.

Она принялась тереть тело Мод мокрой тряпкой и втирать масло, благоухающее розовыми лепестками, в гладкую кожу ее тонкой шеи, округлые плечи, изящную талию и длинные стройные ноги. От прикосновений искусных пальцев Олдит исчезали раздражительность и усталость после долгого путешествия.

— Ну, нет, я намерена спрашивать обо всем. В конце концов, я больше не ребенок. Король не может делать со мной все, что ему вздумается, — сказала Мод, вылезая из лохани, в то время как Олдит заворачивала ее в большое толстое полотенце.

— Ты сейчас принадлежишь отцу так же, как принадлежала в девять лет, не заблуждайся насчет этого, — Олдит понизила голос. — Я уже говорила тебе, что сейчас ты нужна королю Генриху точно так же, как была нужна тогда, когда он выдал тебя замуж за императора, как была нужна, чтобы облегчить путь к трону, твоя мать-саксонка, упокой Господь ее душу. — Олдит вздохнула. — Я всегда говорила, что твой покойный супруг испортил тебя, оберегая от трудностей этой жизни. Ну, ничего, ты всему научишься.

За время долгого путешествия через всю Европу Мод много раз слышала эти поучающие речи и знала, что няньку остановить невозможно.

— Попомни мои слова, — продолжала Олдит, — готовится еще один выгодный брак, еще один новый союз. Для этого и предназначены подходящие вдовы.

— Но не эта вдова. — Мод протянула руку к белой шелковой ленте, лежавшей на скамеечке. Несмотря на дерзкие слова Олдит, Мод не могла оставить без внимания ее предостережения. Для чего же еще король Генрих привез ее обратно, как не для того, чтобы снова использовать в своих целях?

— Только не ленту! — прошипела Олдит. — Епископ Майнца объявил подобную суетность мерзостью, отвратительными кознями дьявола!

Служанки переглянулись, и глаза у них округлились, как у перепуганных овец.

— Что за чепуха! — Мод подняла руки, и Олдит неохотно обвила белую шелковую повязку вокруг ее полной груди.

Затянутая лентой, Мод чувствовала себя более удобно: ее стесняли пышные формы, подчеркивавшие ее женственность. Голова Мод проскользнула в вырез сорочки, которую надевала на нее Труда, а Гизела достала черное траурное платье и тунику.

— Нет, — сказала Мод, подчиняясь внезапному порыву. — Я больше не буду это носить.

— Но ведь ты же в трауре! — воскликнула пораженная Олдит. — Ты должна одеваться в черное целый год. Таков обычай!

— Покажи мне другие туники и платья, — сказала Мод Труде, не обращая внимания на Олдит.

— Пресвятая Дева, что на тебя нашло? — заломила руки Олдит. — Что скажут люди?

— Пусть говорят, что им хочется, — ответила Мод.

По правде говоря, она не понимала, почему вдруг так заупрямилась, желая пренебречь обычаем. Наверняка это вызовет переполох, даже нанесет оскорбление. Но, по крайней мере, она не будет чувствовать себя несчастной вдовой, шахматной пешкой, которая движется по прихоти отца.

Наконец Мод выбрала платье цвета слоновой кости и льняную тунику с длинными висящими рукавами, опоясанную широким золотым поясом. Она села на скамейку, и служанки принялись натирать пемзой ее светло-каштановые волосы, чтобы придать им больший блеск.

— Упрямая. Своенравная. Ничего хорошего из этого не выйдет, — бормотала Олдит, надевая на ноги Мод позолоченные кожаные туфли.

Снаружи шатра послышался шум. Раздался торжественный голос:

— Генрих, король Англии и герцог Нормандский, ожидает прибытия своей дочери, принцессы Мод. Паланкин готов.

Женщины испуганно переглянулись, забыв о разногласиях. В воздухе повисло напряжение. Дрожащими пальцами Труда заплетала длинные волосы Мод и укладывала их в кольца по бокам головы, а Гизела набрасывала на ее плечи пурпурную мантию, на которой были вышиты золотые орлы и виноградные листья. Наконец Олдит подала Мод серебряное зеркало.

На нее смотрело лицо цвета слоновой кости с огромными светло-серыми глазами, окаймленными густыми черными ресницами. Прежний румянец исчез. Такого не должно быть.

— Выдави мне сок из граната, — велела Мод.

— Боже милостивый, ты не должна красить лицо, это грех! — запричитала Олдит.

— Я не хочу выглядеть как труп при встрече с отцом. Никто не узнает, что это краска.

— Легкая бледность к лицу опечаленной женщине, — продолжала Олдит. — Что скажут люди?

— Святая Мария, я уже говорила, что меня это не волнует, — с напускной храбростью отчеканила Мод.

Она взяла у Труды маленький каменный кувшинчик и втерла немного розового сока в свои высокие скулы. Потом опять взглянула в зеркало. Все равно что-то не так. Ну, конечно. Императорская корона. Это тот последний штрих, которого не хватает для полного великолепия. Именно то, что напомнит королю и всем остальным, что она не только дочь своего отца, вдова, подходящая для нужного случая, но и бывшая императрица со своими собственными правами. Сердце Мод учащенно забилось.

— Гизела, императорская корона, завернутая в красный шелк, лежит на дне дубового сундука. Найди-ка ее.

Корона, изготовленная для нее по приказу императора, осталась у Мод, и она решила, что имеет право забрать ее с собой в Англию.

Лицо Олдит помертвело.

— Дитя, ты слишком далеко заходишь. Лента не видна, краску могут не заметить, то, как ты одета, — непростительно, но корона… Она может быть воспринята как нанесение прямого оскорбления королю и всему двору. Не искушай судьбу.

— Не дури. Что в этом оскорбительного для короля? Он сам послал меня к императору, помнишь? Гизела, корону, пожалуйста.

Мысль о том, чтобы бросить вызов отцу, была одновременно пугающей и радостно возбуждающей.

— Когда старый петух кукарекает, молодой должен слушать, — смирившись, произнесла Олдит. — Но некоторые люди учатся только на собственном опыте и своих ошибках. Советы для них — пустой звук.

Гизела посмотрела на Мод, потом на Олдит и бросилась к дубовому сундуку. Она вытащила корону, завернутую в красный шелк, и подала ее своей госпоже. Осторожно развернув сверток, Мод прижала к груди золотой обруч, усеянный жемчугом и сапфирами, и вздохнула, вспомнив множество торжественных случаев, когда она надевала этот символ своей законной власти. Труда набросила на ее голову покрывало цвета слоновой кости, Мод надела сверху корону и подняла серебряное зеркало. Да, именно то, что нужно. Корона придавала ей царственный вид, соответствующий данному случаю.

Мод примиряюще поцеловала Олдит в увядшую щеку.

— Не беспокойся. Все будет хорошо, — сказала она с полуулыбкой. — Твои молитвы не пропадут даром.

Инстинктивно Мод почувствовала прикосновение серебряного колечка сквозь одежды. Успокаивающий талисман, она никогда не снимала его.

На глаза Олдит навернулись слезы.

— Помни: молчание — золото.

Мод покинула шатер. Снаружи придворный подсадил ее в паланкин, сопровождаемый эскортом рыцарей. Она распрямила плечи и гордо подняла голову, когда процессия двинулась к реке.

«У меня есть все права носить корону, — убеждала себя Мод, — все права одеваться, как мне хочется, и утвердиться перед двором отца».

И все же ее одолевали сомнения: она понимала, что румяна, лента, вызывающий наряд и даже корона, — все это лишь незначительные попытки самоутверждения, проявление ее независимого духа. Паланкин пересек каменный мост, и Мод охватил внезапный страх. Прямо перед ней находился алый шатер, где ее ожидала встреча с грозным отцом.

6

Когда процессия прибыла в королевский лагерь, солнце уже высоко сияло в голубом безоблачном небе. Прикрываясь рукой от его ослепительного света, Мод увидела сквозь яркие лучи группу всадников. Позади них промелькнули толпа людей и королевский шатер, где ее ожидал отец, чью фигуру она не могла различить, но незримое присутствие которого сильно омрачало происходящее. Один из всадников, сидевший на рыжем фландрском жеребце, отделился от остальных и подскакал к паланкину. Медово-русые волосы светились в лучах утреннего солнца, голубая шелковая мантия, застегнутая золотой пряжкой на одном плече, развевалась на ветру. Пораженная, Мод глядела на него в немом удивлении. Передав поводья оруженосцу, всадник ловко соскочил с лошади. Вначале Мод почувствовала лишь поток энергии, исходивший от приближающегося к ней человека. Когда он подошел, она увидела высокого, стройного, широкоплечего мужчину в длинной голубой тунике, окаймленной красно-золотой вышивкой по краям и на обшлагах рукавов, обутого в высокие сапоги из мягкой испанской кожи. Он широко улыбался, а золотисто-зеленые глаза, пристально глядя на нее, светились радостным узнаванием.

— Какая приятная встреча, кузина, — удивительно мягким голосом произнес мужчина, слегка приподнимая ее, чтобы помочь выйти из паланкина. — Я — Стефан Блуа, граф Мортэйн. Мы впервые увиделись много лет назад. Помните?

— Конечно. — Он до сих пор был похож на того мальчика в алой шапочке, который улыбался ей точно такой же улыбкой, как и сейчас. — Похоже, что я никогда не забуду тот день, когда покидала Англию, — сказала Мод. — А вы наверняка тот мальчик с кошачьими глазами, приехавший в Виндзор в тот самый день, когда я уезжала из него.

Стефан восхищенно улыбнулся.

— Кошачьи глаза! До сих пор меня никто не сравнивал с котом. — Лицо его стало серьезным. — День, в который покидают родной дом, — это переломный момент в жизни человека, не так ли? — Он понимающе посмотрел на Мод. — Так же, как и день возвращения.

Мод, не ожидавшая сразу встретить такое сочувствие со стороны незнакомого кузена, быстро отвела взгляд, сдерживая нахлынувшие чувства. Ее удивляло, почему они молчат о встрече на реке.

— Я думаю, что вы — самая красивая женщина, которую я когда-либо видел, — продолжал Стефан. — Но очень печальная. Время сделало вас еще прекрасней. Надеюсь, вы были счастливы… разумеется, до вашей трагической утраты. — Он умолк.

Мод не нашлась, что ответить, ей было не по себе от восхищения, которое она заметила в глазах Стефана, и от теплоты его голоса. Чувствуя, что он до сих пор поддерживает ее, Мод попыталась освободиться, но Стефан не разжимал рук. Между их ладонями будто пробежала искра, и воздух, казалось, запульсировал. Это чувство было настолько новым, сильным и неожиданным, что Мод почувствовала необычное волнение.

— Сколько можно держать ее, Стефан! — К ним приблизился невысокий, коренастый мужчина с темными волосами, подстриженными сзади и по бокам. Он воскликнул: — Сестра! — Стефан наконец выпустил руки Мод, и подошедший мужчина нежно обнял ее, расцеловав в обе щеки. — Я так рад снова видеть тебя! Ты даже не представляешь, как я скучал по тебе все эти годы.

Ритм валлийского выговора, глубоко посаженные темные глаза — все было очень знакомым. С облегчением Мод вскинула руки, обвив ими шею своего единокровного брата. Роберт был таким же сердечным и дружелюбным, каким она его помнила. Корона сдвинулась набок, и она поправила ее.

— Клянусь Божьей Матерью, вы носите на голове целое состояние, кузина, — сказал Стефан, очевидно, вначале не заметивший корону. Он не мог отвести глаз от украшенного драгоценными камнями золотого венца, сверкающего в лучах утреннего солнца.

— Это императорская корона, мне ее подарил сам император, — сказала Мод с оттенком гордости в голосе.

Последовало молчание. Мужчины обменялись быстрыми взглядами, и Мод почувствовала их скрытое неодобрение.

— Да, конечно, но вряд ли она понадобится тебе здесь, — сказал Роберт.

— Вы сейчас в Нормандии, где единственной короной, которую носят женщины, является их красота, — добавил Стефан. — А ваша красота ослепительнее любой диадемы.

Чопорный немецкий двор с его официальным этикетом не славился легким остроумием подобного рода. Мод не знала, как реагировать на такое непривычное для нее подшучивание. Очевидно, как и предупреждала Олдит, надевать корону не следовало, но сейчас у Мод не было намерения снимать ее.

Мужчины немного подождали, будто ожидая, что Мод все же снимет корону, но она явно не собиралась делать этого. Тогда Роберт сказал:

— Пойдем, сестра, остальные тоже хотят поприветствовать тебя.

Роберт подвел Мод к всадникам; те спешились. У одного из них, горбуна, одетого во все зеленое, были темные каштановые волосы, обрамляющие миловидное чувственное лицо.

— Это близнецы де Бомон, — Роберт указал на горбуна: — Роберт, английский граф Лестер. Мы называем его Робин. Его брат — Уолерен, граф Мулэн из Вексина. — Роберт кивнул крупному мужчине в великолепных чернокрасных одеждах, с угрюмым лицом и хищным ястребиным носом, и повернулся к третьему незнакомцу: — Брайан Фитцкаунт, лорд Уоллингфорд.

Этот мужчина был почти такого же роста, как Стефан, крепкого сложения, голова его вся обросла густыми, как у барана, черными кудрями. Что-то промелькнуло в его темно-синих глазах, когда он пристально посмотрел на Мод.

— Ты, может быть, помнишь, как они приехали сюда в тот самый день, когда ты уезжала в Германию, — продолжал Роберт. — Конечно, тебе трудно представить, что эти рыцари когда-то были теми хнычущими крысятами, которых ты видела перед отъездом.

Имена этих людей, конечно, были знакомы Мод: император всегда требовал, чтобы она знала всех наиболее влиятельных лордов при дворе своего отца. Близнецы были сыновьями покойного графа Мулэна, давнего друга короля Генриха. Мод тепло улыбнулась им.

Глядя на нее холодным, изучающим взглядом, трое новых знакомых пробормотали вежливые приветствия. Трудно было поверить, что те испуганные дети, давнюю встречу с которыми Мод смутно припоминала, стали взрослыми, самоуверенными придворными.

— Приятно снова увидеться с вами, — сказала она.

В ответ послышалось невнятное бормотание.

— К сожалению, я не припоминаю встречу с вами, мадам, — намеренно сдержанно проговорил граф Мулэн. — Вы не помните об этом, брат?

— Клянусь честью, мне не запомнилось ничего о том, как я прибыл в Англию, — ответил Робин Лестер. — Я был таким несчастным и очень переживал из-за разлуки с матерью.

Брайан засмеялся:

— Единственное, что я помню, — это ужас при встрече с королем Генрихом. Я и вправду был хнычущим маленьким крысенком, как сказал Роберт.

— И воняющим. Клянусь ликом Господа, чтобы я об этом когда-нибудь забыл! — Уолерен хлопнул себя по бедру. — Ты обмочил подштанники, а когда король Генрих подошел поздороваться с нами, то зажал нос и сказал, что от тебя воняет, как от навозной кучи, и приказал привести тебя в порядок.

Поднялся буйный смех. Стефан присоединился к веселящимся друзьям: у каждого нашлась своя версия этого давнего происшествия.

Мод видела, что они забыли о ней.

А почему бы и нет? Она была здесь посторонней, по своему положению и полу не принадлежащей к их тесному маленькому кругу. Ей не было места в их воспоминаниях. Дрожащей рукой прикрыв от солнца глаза, Мод отвернулась и стала вглядываться в далекий горизонт. Желто-зеленые поля, пересеченные старой римской дорогой, по которой она только что приехала, сверкали и переливались, залитые солнечным светом. Если бы только она смогла вернуться на эту дорогу, ведущую обратно в Германию!

— Король желает видеть принцессу Мод, — пропищал голос пажа у нее за спиной.

Рука Мод потянулась к горлу, от страха гулко забилось сердце. Она вдруг застыла, внезапно осознав, что вот уже второй раз ее называют принцессой. Вероятно, по оплошности, но она сразу же должна исправить ее.

Мод улыбнулась пажу:

— В Германии ко мне обращались как к императрице.

Паж взглянул в недоумении, затем поклонился и убежал. Мужчины изумленно глазели на нее. Мод с тревогой посмотрела на них. Она сделала что-то не так?

— Кем бы вы ни были в Германии, мадам, здесь вы — королевская дочь, — сказал Уолерен Мулэн. — И это достаточная честь, смею думать.

Остальные согласно закивали.

Очевидно, эти люди ничего не знали о ее значительности, об уважении и влиянии, которыми она пользовалась в Германии, о судах, которые император поручал ей проводить. С неожиданной горечью Мод вдруг подумала: возможно, об этом не знает никто, и подобной реакции здесь можно ожидать от любого. И даже хуже: скорее всего, ее триумфальная слава в Империи ничего не значит для подданных отца, даже если им все известно. Для этих узколобых нормандских баронов весь мир состоит лишь из Англии и Нормандии. И теперь она должна к ним приспосабливаться!

— Если вы хотите моего совета, мадам, — продолжал Уолерен, — то не носите эту безделушку в присутствии короля, чтобы не оскорбить его. Сейчас вы — подданная Нормандии.

Уязвленная, Мод холодно взглянула на него.

— Благодарю вас, милорд, но я думаю, что вы не все понимаете. Корона — не безделушка, а символ королевской власти. В своей стране я — императрица, и корона находится там, где ей надлежит быть.

Она высказалась более резко, чем собиралась, и, к своему испугу, увидела, что лицо графа Мулэна побагровело. Святая Мария, неужели она оскорбила его? Граф ничего не ответил, но в его черных глазах промелькнула явная неприязнь.

Наступило неловкое молчание, и Мод не знала, что ей делать. Спрашивать, не нанесла ли она обиду, было ниже ее достоинства. К счастью, Стефан помог ей выйти из положения.

— Пойдемте, кузина, — спокойно сказал он, протянул Мод руку и повел ее к алому шатру. Остальные последовали сзади. — Не позволяйте Уолерену выводить вас из равновесия, — шепотом сказал Стефан. — Он становится колючим, как дикобраз, если думает, что его оскорбили. Постепенно он привыкнет к вам.

Помня взгляд Уолерена, Мод не была в этом уверена. Она молила Бога, чтобы в первый же день у нее не завелся в Нормандии враг. Чувствуя тепло руки кузена, сжимающей ее локоть, Мод приближалась к королевскому шатру.

Вход был расположен сбоку, перед ним стояли два высоких деревянных шеста, и на каждом развевался краснозолотой флаг. По одну сторону от входа в напряженном внимании застыла группа лучников в кожаных кольчугах. Вокруг шатра толпились рыцари, оруженосцы, фрейлины, богато одетая знать и священники; они перешептывались между собой и рассматривали Мод с нескрываемым любопытством. Вперед выступили два епископа в расшитых золотом одеяниях; солнце блестело на их крестах и митрах. В одном Мод узнала толстого епископа Солсбери, главного советника короля. Следом за епископами шел аббат в великолепной одежде из черного шелка, с золотым крестом на груди, усыпанным жемчугами. Лицо его показалось Мод странно знакомым. «Похож на Стефана», — с удивлением отметила она.

— Епископы Солсбери и Руана, а за ними — аббат Гластонберийский, — прошептал ей на ухо Стефан.

— Аббат похож на вас, — заметила Мод.

— Ничего удивительного, ведь это мой младший брат Анри. Меньше года тому назад он покинул бенедиктинский монастырь в Клюни и уже начал набирать силу в качестве служителя церкви.

Мод бросила на Стефана короткий взгляд, пытаясь понять, почему в его голосе появилось раздражение, когда он заговорил о брате. Потом улыбнулась священникам, склонив голову.

— Господи благослови, — в унисон пробормотали епископы, осеняя Мод крестом и отступая назад.

Аббат поклонился и улыбнулся, и Мод отметила про себя, что улыбка не затронула его светло-зеленых глаз. Когда Анри подошел ближе, его сходство со Стефаном стало менее заметным.

— Добро пожаловать в Нормандию, кузина, — холодным тоном произнес он.

Толпа притихла. У Мод пересохло в горле; сердце билось так сильно, что она едва могла дышать. Она увидела, как люди поспешно расступаются, почувствовала, как рука Стефана перестала поддерживать ее за локоть.

Внезапно дверь шатра распахнулась и вышел невысокий темноволосый человек с мощными плечами, широкой грудью и толстой бычьей шеей. Его густые черные брови нависали над темными глазами, пронзительный взгляд которых Мод не забыла до сих пор. Короткая черная мантия, скрепленная на правом плече золотой пряжкой, была наброшена поверх простой коричневой туники. Кривоватые мускулистые ноги были обуты в черные сапоги с отворотами. Вокруг толстой талии обвивался тяжелый кожаный пояс, украшенный драгоценными камнями. На круглой макушке возвышалась золотая корона, которую этот человек однажды дал подержать Мод. И несмотря на то, что с тех пор, когда она видела его в последний раз, отец постарел, все же король Англии Генрих продолжал излучать грозную и властную силу.

Мод открыла было рот, чтобы приветствовать его, но никакие слова не шли ей на ум. Какой-то непреодолимый инстинкт заставил ее упасть на колени. Пытаясь подавить слезы, Мод обнаружила, что смотрит на потертые отцовские сапоги, на золоченые шпоры, блестевшие на черной коже. Стальные пальцы сжали плечи. Король заставил ее подняться.

— Ну, ну, не надо. В конце концов, ты — принцесса.

Мод почувствовала, что в его голосе звучит удовлетворение. Интуиция, заставившая преклонить колени перед отцом, не подвела ее.

— Ты добралась благополучно, благодарение Господу и всем его святым!

— Для меня великая честь находиться рядом с вами, сир, — наконец проговорила Мод сдавленным голосом, который и сама едва узнала.

— Я вижу, ты не забыла язык нормандцев. За это я тоже должен быть благодарен небесам. — Король простер руку у нее над головой и провозгласил: — Принцесса Мод говорит на языке своих предков-нормандцев, на языке своего деда, великого Вильгельма, так же хорошо, как и в тот день, когда она покинула наш двор.

Мод подумала, что это, конечно, не совсем верно, ибо сейчас у нее появился легкий акцент. Однако в толпе послышался шепот одобрения. Засунув большие пальцы за пояс, Генрих медленно обошел вокруг дочери и склонил голову, очевидно, оставшись довольным увиденным.

— Да, дочь моя, ты оказалась достойна нашего рода. Настоящая нормандская принцесса с головы до ног. — Он немного помолчал. — Вижу, ты даже сняла траур в ознаменовение столь торжественного случая. — Генрих снова принялся рассматривать дочь, продолжая ходить вокруг нее, и Мод подумала, что он очень похож на хищника, готовящегося напасть на свою жертву. Король выпятил челюсть и указал пальцем на императорскую корону на голове Мод. — Почему на тебе корона германской императрицы?

— Корона?

— Да, корона, которую ты носишь. Я не имею в виду свою корону.

Толпа слегка заволновалась. Мод почувствовала, что лицо ее заливается краской стыда.

— Ведь ты теперь вдова, а не императрица, — продолжал Генрих. — Почему ты носишь эту корону?

Мод облизнула пересохшие губы.

— Чтобы почтить память моего покойного мужа.

— Понятно. Уверен, что в Германии это весьма одобрили бы. — Генрих уставился на нее немигающим взглядом, и Мод чувствовала, что готова провалиться сквозь землю. Почему она не послушала Олдит! — Но сейчас ты в Нормандии. Император мертв, прежняя жизнь окончена. Ну-ка, сними корону.

— Но она моя, — прошептала Мод, чувствуя, как бешено колотится сердце. В отчаянии она оглянулась вокруг, ища поддержки, но увидела только придворных нормандского короля, с пристальным интересом наблюдающих за ней.

Король грозно взглянул на дочь.

— Сейчас же сними эту корону, пока я не заставил кого-нибудь помочь тебе.

Приняв горделивую позу, Мод медленно повернулась к отцу, желая дать ему понять, что она уже больше не ребенок и ею нельзя распоряжаться по чьей-либо прихоти. Ее глаза встретились с глазами отца, жесткими и темными, как агаты, полуприкрытыми набрякшими веками. Какое-то мгновение Мод боролась с этим взглядом, стараясь противопоставить свою волю отцовской. Каждая клеточка ее тела отчаянно напряглась, вопя от желания унизить и растоптать противника. Но Мод была недостаточно сильна для этого. Пока еще недостаточно. Воля Генриха была подобна непробиваемому железному щиту, и она поняла, что побеждена. Король снова загнал ее в угол, не оставив выбора. Он победил, как всегда. Но Мод знала, что никогда не забудет такого унижения, и хотела, чтобы Генрих тоже это понял.

С застывшим лицом, сверкая серыми глазами, Мод медленно подняла руки и решительно сняла корону, борясь с почти непреодолимым желанием швырнуть ее в лицо королю. Словно прочитав мысли дочери, он отступил от нее на шаг. Но, к ее удивлению, отец вовсе не выглядел недовольным. Мод повернулась, чтобы передать корону какой-нибудь из своих дам, но тут же сообразила, что служанки остались в шатре на другом берегу реки. Стефан выступил вперед.

— Позвольте помочь вам, кузина, — произнес он, принимая корону из ее рук.

Не доверяя своему голосу, Мод только кивнула в знак благодарности. На лице короля появилась гримаса, которую Мод сочла улыбкой. Наконец Генрих заключил ее в объятия. Мод захлестнула волна знакомых запахов пота, сырой кожи и конюшни. Толпа испустила вздох облегчения.

— Тебе не придется жалеть об утрате этой безделушки, — прошептал Генрих ей на ухо. — В Англии и Нормандии ты получишь столько же почестей и уважения, как и в Германии, обещаю тебе. И даже больше. — Отец разжал объятия так неожиданно, что Мод едва не упала, но он крепко схватил ее за руку и удержал. — Думаю, тебе предстоит еще многому научиться, но ты доставила нам радость, дочь моя.

— Сир, — Мод склонила голову, сдерживая стыд и гнев.

Придворные отца окружили принцессу, чтобы поприветствовать ее.

С застывшей улыбкой Мод цедила сквозь зубы вежливые фразы, и в ушах ее продолжали звенеть слова отца. Вот уж, поистине, почести и уважение! О, Дева Мария, что за почести в том, чтобы так унизить ее перед всеми придворными? Без короны, которую она теперь уже никогда не сможет надеть, не испытав стыда, Мод чувствовала себя словно обнаженной, опозоренной и лишенной имени и чести. Это было невыносимо! Но если она хочет выжить среди нормандцев, ей придется это вынести. «А выжить необходимо», — сурово сказала она себе. И прожить надо долго, чтобы в один прекрасный день стать такой же сильной, как отец.

7

Паланкин, везущий Мод обратно в ее лагерь, приблизился к мосту, и тут она услышала позади топот ног. Кто-то бежал по склону холма. Обернувшись, Мод увидела Стефана; голубой плащ развевался по ветру за его за спиной. В одной руке кузен держал императорскую корону.

Он подбежал к паланкину, и лошади встали.

— Кузина, вот ваша корона, — запыхавшись, произнес он. — Вы покинули нас так поспешно, что я не успел возвратить ее вам. — И Стефан вручил ей золотой венец.

— Спасибо, — ответила Мод.

Но когда кузен повернулся, чтобы пойти обратно, Мод огорчилась.

— Вы хотели сказать что-то еще? — Она понимала, что вопрос звучит невежливо, но в тот момент ей это было безразлично.

— Позвольте пройтись вместе с вами до вашего шатра, — вкрадчиво произнес Стефан.

— Пройтись?

— О, всего лишь немного прогуляться, день такой погожий.

«Что ж, для разнообразия пройтись будет приятно», — решила Мод. Ей уже надоело, что ее повсюду возят в паланкине, и она успела соскучиться по ежедневным прогулкам верхом, которые совершала, когда жила в Германии. И все же она колебалась, не зная, почему.

— Значит, договорились, — сказал Стефан, не дожидаясь ответа, и не успела Мод возразить, как он уже взял ее под руку, и в следующее мгновение ноги ее стояли на земле.

Стефан отослал паланкин, и они с Мод остались на мосту вдвоем.

— Вы, вероятно, привыкли навязывать другим свои желания? — спросила Мод, не решившая еще, обижена она или позабавлена.

— Ни в коем случае, — обезоруживающе произнес он. — Я предпочитаю действовать убеждением, так легче добиться желаемого.

— В самом деле? — Мод изо всех сил старалась сохранить серьезность. — А вы высокого мнения о себе.

— Я убежден, что это мнение оправдано. — Улыбка Стефана была очень заразительна.

Ему было просто невозможно противиться, и Мод расхохоталась. Они пошли по мосту. На полпути Стефан взял ее под руку и подвел к каменным перилам. Улыбка исчезла с его лица, и он взглянул кузине прямо в глаза.

— Не огорчайтесь из-за того, что произошло между вами и вашим отцом, — сказал он. — Король не хотел причинить вам зла.

Меньше всего на свете Мод ожидала таких слов. Она почувствовала, что гордость ее уязвлена. То, что Стефан заметил ее обиду, и то, что она выставила напоказ свои чувства, было еще хуже того, что кузен стал свидетелем ее унижения. Она осторожно положила корону на перила и заставила себя засмеяться.

— Почему вы решили, что я огорчилась?

— Со мной вам нет нужды притворяться, кузина, — ответил Стефан. — В свое время каждый из нас ощутил на себе властность короля и остроту его языка.

Мод колебалась, все еще не решаясь обнаружить свою уязвимость. Но голос Стефана звучал совершенно искренне, и она почувствовала, что наконец может излить перед собеседником свое разочарование и горечь.

— Оскорбить меня перед всем двором… — начала она и тут же умолкла, глотая неумолимо набегающие слезы.

— В его намерения не входило оскорблять вас, — возразил Стефан.

Руки Мод сжались в кулаки.

— Зачем же он так со мной обращался? Он даже решил, будто я недостойна того, чтобы принять меня в Руане.

Стефан с искренним изумлением взглянул на нее.

— Но ведь это легко объяснить! Сент-Клер — очень важное место для короля и для всей Нормандии. — Стефан указал принцессе вниз, на воду, бегущую под мостом. — На берегах реки Эпт некогда разворачивались величайшие исторические события. Более двухсот лет назад на этой земле король Франции сделал викинга Ролло первым герцогом Нормандским. Я уверен, что ваш отец хотел оказать вам честь, встретив вас именно здесь!

— Я этого не знала, — медленно произнесла Мод, покачав головой. — Но ваши слова лишены всякого смысла. Какая связь может существовать между мной и первым герцогом Нормандским? Почему он решил, что оказывает мне честь, заставляя снять корону?

— Мне думается, что, кроме всего прочего, он хотел еще и преподать вам урок. Король не терпит неповиновения. — Глаза Стефана забегали. — А то, что вы надели корону, было проявлением непокорности, не так ли?

— А если даже и так? Почему вы защищаете этого деспота?

Стефан отступил от нее на шаг и шутливо прикрыл лицо руками, изображая ужас.

— Господь свидетель, я вовсе не защищаю его! Но за годы, проведенные рядом с моим дядей, я понял, что…

— Нет, вы защищаете его, — перебила Мод. — О Дева Мария, когда его придворные подошли приветствовать меня, никто даже не глядел мне в глаза. Недовольство короля, по-видимому, заразная штука.

Стефан молчал.

— Как мне вас переубедить? — наконец заговорил он. — Что бы ни делал король… а я вовсе не отрицаю, что он может быть жестоким… Так вот, что бы ни делал король, он всегда и во всем действует на благо государства.

Мод в отчаянии отвернулась, махнув рукой. Подойдя к перилам, она наклонилась и стала смотреть на мутную воду. Трудно было поверить, что эта неказистая деревенька когда-то была сценой великих событий.

— Ах, вам-то что за дело, — проговорила она, стоя спиной к кузену. — Король так вас любит, вас любят и ценят все вокруг, разве я могу рассчитывать на ваше понимание? Откуда вам знать, как себя чувствуешь, когда на смену власти и могуществу приходит полное одиночество, когда начинаешь целиком зависеть от милости практически чужого человека?

Сильные руки схватили ее за плечи и повернули к себе. На лице Стефана появилось странное выражение, глаза сверкнули стальным блеском, и Мод вздрогнула от удивления.

— Это я-то не понимаю? Клянусь Христом, мои дела, если вам угодно знать, не всегда шли так хорошо, как сейчас. Моя мать, так же как и ваш отец, — сильная женщина с железной волей. Ни разу в жизни она не сказала мне доброго слова, а в конце концов выслала меня из Блуа, проводив отнюдь не благословением, а предостережением: чтобы я не возвращался, если не стану достойным человеком. Мой отец, трус и предатель, умер, когда я был еще совсем маленьким, и больше двадцати лет я прожил с этим позором. Когда я приехал в Англию, не было человека более одинокого и несчастного, чем я. Мне пришлось как следует потрудиться, чтобы завоевать себе место под солнцем.

Ярость Мод постепенно таяла, сменяясь сочувствием и интересом. Стефан действительно понимал ее, и это было чудесно.

— Я и не думала, что ваша мать так похожа на моего отца.

— Но разве они оба не дети великого Вильгельма? — отозвался Стефан, и в его голосе Мод почудилась нотка горечи. В конце концов, яблоко от яблони недалеко падает, так ведь?

Мод украдкой взглянула в лицо Стефана, внезапно превратившееся в застывшую маску. Она еще немного помолчала, а потом произнесла:

— Император всегда относился к нашему деду как к побочному сыну, нормандскому выскочке и авантюристу, и говорил, что он бы и дня не устоял против тевтонских рыцарей.

Стефан довольно хихикнул.

— Нормандский выскочка и авантюрист, да? Клянусь Господом, мне пришелся бы по душе ваш муж. Должно быть, вы скучаете по нему.

— Да, — прошептала Мод, заметив, что лицо Стефана снова оживилось.

— Ну-ну, я не хотел напомнить вам о вашей утрате, — Стефан протянул руку, прикоснулся к подбородку Мод и приподнял ее голову. — Улыбнитесь! Вы даже не представляете, как вы прекрасны, когда улыбаетесь. Невообразимо прекрасны.

Мод вспыхнула и покачала головой.

— Несмотря на то, что сперва вам пришлось в Англии несладко, вы кое-чего добились, кузен, — произнесла она, торопясь сменить тему. — Говорят, что во всем королевстве не найдется более могущественного и знатного лорда, чем вы, если не считать моего единокровного брата Роберта.

На лице Стефана заиграла озорная улыбка.

— Быть может, с Божьей помощью, я стану еще могущественней.

— В самом деле? — Заинтригованная, Мод ждала продолжения, гадая, что могли бы означать его слова. Но Стефан молчал, и она подбодрила его: — Объясните, что вы имеете в виду, кузен. Я должна знать о том, какие удачи поджидают вас впереди.

Стефан глубоко вздохнул.

— В Германии вы, несомненно, слышали сплетни о том, что королева Аделиция может оказаться бесплодной.

— Да, император упоминал о такой возможности. А вы думаете, что это правда?

Стефан перегнулся через каменный парапет и уставился на бегущую воду.

— После трех с половиной лет супружества что еще можно подумать, если потомства до сих пор нет? А ведь у короля человек двадцать побочных детей, так что обвинять его в бесплодии нелепо.

— Но ведь он уже немолод, — заметила Мод. — Впрочем, в любом случае времени еще много. Мой отец, судя по всему, не собирается умирать.

Стефан помолчал.

— Да. Однако вы должны знать, что в последнее время здоровье его пошатнулось, и я усердно молю Господа продлить дни нашего короля. — Он обвел взглядом безлюдный мост. — Но возникает вопрос: если у нашего дяди так и не родится законный наследник, то кто взойдет на трон после его смерти? Если королева действительно бесплодна… говорят, что самый подходящий претендент — я. Конечно, будь вы мужчиной, вопрос решился бы сам собой… — Стефан обольстительно улыбнулся. — Но я счастлив, что вы не мужчина.

Мод вспомнила двух посланников, которые пять лет назад приехали в Рим, чтобы сообщить о смерти ее брата Вильгельма и о том, что Стефан, скорее всего, станет наследником трона. Но ее отец снова женился, и Мод, как и все остальные, рассчитывала, что у него родится новый сын. Она не раз раздумывала, остался ли ее кузен предпочтительным кандидатом на престол, и вот теперь ей известен ответ на этот вопрос. При сложившихся обстоятельствах Стефан с большой вероятностью может стать королем Англии и герцогом Нормандским.

Кузен выжидающе смотрел на нее, и Мод слегка улыбнулась, не желая показать ему, что обеспокоена такой новостью. Впрочем, она не понимала, почему это ее тревожит. Вероятно, ей просто было очень обидно, что престол отца перейдет к его племяннику, а не к родному сыну. Отбросив печальные мысли, Мод в шутливом реверансе присела перед Стефаном.

— Значит, в один прекрасный день вы можете стать моим королем! Тогда мне следует вести себя с вами как можно обходительнее. Я рада за вас, кузен. Король обсуждал с вами свои планы?

Стефан слегка нахмурился.

— Еще нет. Думаю, он все еще надеется, что королева родит ему сына. Но епископ Солсбери заверил меня, разумеется, конфиденциально, что в положенное время король обо всем скажет мне лично… а также объявит о своих намерениях перед всем двором. В конце концов, кого еще он может выбрать?

— Я не вижу никого, кроме вас, — вздохнула Мод. — Хотелось бы только, чтобы мое будущее было таким же определенным, как ваше.

Немного помолчав, Стефан спросил:

— Как вы думаете, зачем король призвал вас к себе? Он не намекал вам на причину своего приглашения?

— Нет. Скорее всего, отец хочет снова выдать меня замуж, иначе зачем нужна была такая поспешность? Но я не в силах даже подумать об этом.

Мод снова захлестнула волна гнева и обиды, костяшки пальцев, сжимающих перила, побелели.

Стефан сжал ее плечо.

— Быть может, новый муж придется вам по вкусу, — мягко проговорил он. — Молодой, сильный, настоящий рыцарь. Попытайтесь взглянуть на это с другой стороны. — Кузен не разжимал пальцев, и сердце принцессы затрепетало, как пойманная голубка.

— Давайте больше не будем раздумывать о будущем — ни о вашем, ни о моем, — продолжал он, сверкая изумрудными глазами. — Ведь может случиться так, что спустя лишь мгновение нас поразит молния прямо на этом месте. Но пока мы здесь, я намерен сделать ваше пребывание при дворе короля Генриха настолько приятным, насколько возможно. Я буду вашим защитником, не забывайте об этом. — Его глаза встретились с глазами Мод, и словно искра пробежала между ними.

Стефан взял корону с перил моста и вручил ее Мод. В молчании они двинулись дальше. Мод показалось, что небо стало яснее, золотое солнце засияло ярче. Она внезапно ощутила аромат яблоневых деревьев, теплый и сладкий ветер, почувствовала, как во всем пульсирует и бьется жизнь; ей казалось, что она вот-вот оторвется от земли и полетит. Никогда прежде Мод не испытывала ничего подобного. Чувство было головокружительным, но неожиданно пугающим. Мод бросила взгляд на Стефана, идущего рядом с ней, и поняла, что между ними установилась тесная связь.

Как быстро они дошли до шатра!

Олдит стояла снаружи у входа, лицо ее было взволнованным.

— Где вы пропадали, госпожа? Паланкин уже давно прибыл… — Тут она умолкла в изумлении, заметив Стефана.

— Мы прошлись пешком от моста. Это мой кузен, Стефан из Блуа, граф Мортэйна. Стефан, это моя кормилица, Олдит.

Стефан поклонился, подарив Олдит очаровательную улыбку, и что-то сказал ей по-саксонски.

Не сдвинувшись с места, Олдит присела в неглубоком реверансе. В глазах ее появилась настороженность, голова поднялась, как у гончей, почуявшей опасность. Она подозрительно переводила взгляд со Стефана на Мод.

— Вот, — Мод передала Олдит корону и, прежде чем та успела возразить, быстро зашла за шатер, увлекая за собой Стефана.

— Вам уже известно, что завтра мы отправляемся в Англию. Не хотите ехать вместе со мной до побережья? — спросил он. — Я могу также устроить, чтобы мы были вместе на корабле.

— Вы очень добры, но я не уверена, что король… я хочу сказать, у отца могут быть на мой счет другие планы, — ответила Мод.

— Я все устрою, кузина, поручите это мне. — Стефан рассмеялся озорным, веселым смехом. — Я буду рядом с вами в тот момент, когда вы снова увидите родную землю. Ведь я впервые встретился с вами именно в Англии.

— Прекрасно, — отозвалась Мод. Лицо ее вспыхнуло, сердце бешено забилось. Противостоять неукротимому энтузиазму Стефана не представлялось возможным — настолько кузен был убежден, что дела пойдут именно так, как он говорил.

Они медленно обогнули шатер и подошли к входу. Им не хотелось расставаться.

— Ну, тогда до завтра, — сказал Стефан, беря ее за руки. — Я приду за вами к началу утренней службы.

— До завтра, — ответила Мод, высвобождая руки, и побежала по траве к своим шатрам.

Даже когда Олдит прикрыла за нею полог, заменяющий дверь, Мод продолжала ощущать присутствие Стефана. Еще несколько секунд она слышала звуки удаляющихся шагов.

Позже, лежа на пуховой перине, чересчур взволнованная, чтобы заснуть, Мод обнаружила, что почти напрочь забыла об оскорблении, нанесенном отцом. Жизнь снова казалась ей полной надежд. Теперь она даже мечтала как можно скорее вернуться в Англию. Прижав прохладные пальцы к пылающим щекам, Мод вспомнила прикосновение больших, теплых рук Стефана и, сообразив, что она будет рядом с ним в последующие несколько дней, подумала, что это неожиданный и прекрасный дар.

Веки начали смыкаться, но тут она поняла, что над ее постелью стоит Олдит. Мод открыла глаза.

— Я уже почти сплю, — пробормотала она. — В чем дело?

— У меня что-то крутилось в голове об этом напыщенном франте, который так много о себе мнит, — сказала Олдит, подперев руками бока. — А теперь я наконец вспомнила.

— Ты меня из-за этого разбудила?

— Стефан из Блуа женат на твоей кузине, Матильде Булонской, — с довольной улыбкой сообщила Олдит. — Ну разве я тебя не предупреждала? У кого мед в устах, у того в хвосте колючие перья.

Мод широко распахнула глаза, по всему телу пробежала дрожь разочарования. Ах, Дева Мария, ведь она и впрямь совершенно забыла об этом!

8

Поспать ей не удалось. После вечерни Мод опять вызвали в лагерь отца. Ее мысли были заняты Стефаном и его женой, Матильдой Булонской, дочерью сестры ее матери, — еще одной кузиной, с которой Мод никогда не встречалась. Она удивилась, почему отец так скоро опять захотел снова увидеться с ней. Мод устала после долгого путешествия через всю Европу, все тело болело от тряски в паланкине, и она молила Бога, чтобы встреча с королем была короткой и без происшествий.

Стража впустила Мод в темный шатер. Отец сидел за небольшим столиком, доедая остатки вареных миног. Положив голову на лапы и не сводя с хозяина грустных глаз, у ног его лежала лохматая шотландская борзая. Король жестом предложил дочери сесть напротив него на маленькую скамейку.

Мод повиновалась, настороженно приготовившись к любой неожиданности, взглянула на отца и увидела, что тот сидит с закрытыми глазами.

— Ты похожа на мою мать, королеву Матильду, — внезапно сказал он. — Когда мой отец женился на ней, она была самой прекрасной девушкой во всей Фландрии. — Генрих потянулся через стол и прикоснулся к завитку волос, который выбился из-под головного убора Мод и лежал колечком на щеке. — Но твои волосы точно такого же цвета, как у моего отца.

Меньше всего Мод ожидала такое услышать. Она вспыхнула от смущения.

— Значит, я похожа на мою бабушку, которая никогда не плакала.

Король налил янтарную жидкость из кожаной плоской фляги в деревянную чашку и протянул ей.

— Именно так. Ты не забыла.

Мод взяла чашку, выпила и чуть не задохнулась от горечи. Это позабавило короля.

— Нормандский сидр, — пояснил он. — Ты привыкнешь к нему со временем. — Генрих встал и поднял полог, впустив в шатер прохладный ночной ветерок. — Принесите свечи, — приказал он пажу, ожидавшему снаружи, и опять уселся на свою скамью. Последовало долгое молчание, затем он обратился к дочери: — Мы слышали о твоих успехах в империи. Император сообщал мне о твоих достижениях: о твоей образованности, столь необычной для женщины; о тех случаях, когда ты бывала его представителем; о судебных делах, которые ты решала, — обо всем. Он очень гордился тобой.

На глаза Мод навернулись слезы. Генрих молча наблюдал за ней. Вошел паж, неся две зажженные свечи в железных подсвечниках, поставил их на маленький дубовый столик и, поклонившись, удалился.

— Послушай, дочь, — сказал король внезапно охрипшим голосом, — мне небезразлична твоя утрата. Будь у меня какая-нибудь другая возможность, я не вырвал бы тебя из Германии так внезапно. Но положение становится отчаянным, и я должен действовать.

Мод проглотила слезы.

— Какое положение? Почему вы вначале не посоветовались со мной? Почему я была…

Генрих поднял руки, чтобы остановить эту вспышку.

— Довольно. Всему свое время. — Он налил сидра в деревянную чашку и отхлебнул из нее. — В своих письмах ко мне твой муж не упоминал о некоторых вещах, что меня озадачило. Например, он ничего не писал о твоих женских занятиях. Ты, конечно, не пренебрегала ими?

— Конечно, нет. Я умею управлять дворцовым хозяйством, ухаживать за больными при небольших недомоганиях, готовить микстуры из лекарственных трав. Я вышиваю и знаю, как ткут полотно… — Мод остановилась, увидев, что лицо отца расплылось в улыбке.

— Ах, как это понравилось бы твоей фламандской бабушке. Знаешь ли ты, что фламандские ткачи изготовляли самые лучшие в мире гобелены? — Король замолчал, немного нахмурив густые брови. — Твои достоинства очень впечатляют, но ты не упомянула о самом важном: почему у тебя нет детей? — Вопрос был задан так внезапно, что Мод чуть не свалилась со скамьи.

— Детей? — переспросила она, пытаясь прийти в себя.

— Твое образование, обязанности, которые ты выполняла, разумеется, достойны похвалы, но главное назначение женщины — рожать детей. Почему у тебя их нет? — Он несколько угрожающе подался вперед. — Твой муж не пренебрегал твоей постелью?

Мод покраснела. Пораженная и смущенная франкской грубостью вопроса, она не собиралась отвечать отцу. Как он посмел спрашивать ее об этом, будто какую-то ничтожную служанку? В ее присутствии вопрос о детях никто никогда не обсуждал, за исключением Олдит и императорского доктора. На эту тему Мод не осмелилась бы говорить даже с самим императором, который высокомерно игнорировал все плотские дела.

— Ну? Я жду объяснений. — Король внезапно прищурил глаза: — Клянусь всемогущим Господом, ты ведь не отказывала ему в своей постели?

Мод встала.

— Я никогда не нарушала супружеских обязанностей, сир.

— Хотелось бы надеяться, хотелось бы надеяться… Ну?

— Вы не мой духовник и не имеете права задавать мне такие… такие нескромные вопросы. Я не желаю, чтобы меня оскорбляли.

Черные глаза Генриха сверкнули, рука его начала было подниматься, но он сдержался. Мод, стараясь сохранить достоинство, повернулась и шагнула к выходу, но король схватил ее за руку.

— Возможно, я слишком бесцеремонен, — сказал он с усилием. — Я плохой дипломат, говорю без обиняков. Поверь мне, это дело жизненной необходимости, иначе я не задавал бы тебе таких вопросов. — Он подвел Мод назад к скамье. — Кроме всего прочего, я твой отец. Ты можешь совершенно спокойно доверять мне секреты спальни.

Мод опять опустилась на скамейку, и король похлопал ее по руке — первый жест отеческой любви. Прежде чем Мод овладела собой, у нее вырвались слова:

— Он… он не пренебрегал моей постелью… по возможности.

— По возможности? Как часто?

— Редко, — прошептала Мод.

— Редко? Но почему? Ты молода, красиво сложена — это каждый скажет. — Генрих с подозрительностью поглядел на дочь: не скрывает ли она какой-нибудь тайный недостаток? — Нет ли у тебя женских болезней? — Он с отвращением покривился. — Твоя мать, упокой Господь ее душу, часто бывала нездоровой.

Мод покачала головой, не желая слышать такое оскорбительное разглашение тайны ее матери, но отец, казалось, не чувствовал, что нарушил приличия.

— Ты не должна быть щепетильной со мной, дочь. Скромность сейчас излишня. Речь идет о слишком важном деле. Почему он избегал твоей постели?

— Честно говоря, сир, я не знаю. — Позорная тайна открылась. Мод никогда не понимала, почему муж был равнодушен к ее телу, но относила это на счет своих собственных недостатков, отсутствия женской привлекательности. — Я думаю, что императора не очень интересовали плотские дела.

Зная о репутации, которой король пользовался у женщин, и о его многочисленных бастардах, Мод едва не рассмеялась, увидев недоверчивое выражение, появившееся на лице Генриха.

— Может быть, твоего мужа соблазняли другие женщины? — В глазах короля промелькнуло похотливое выражение. — Должно быть, он не первый мужчина, который получал удовольствия там, где находил их, но это не освобождало его от исполнения супружеских обязанностей. — Генрих вдруг замолчал, лицо его помрачнело, как грозовая туча. — Мальчики? Он был содомитом?

— Я уверена, что нет. — Мод посмотрела на свои руки, крепко обхватившие колени. — Никаких доказательств подобных… подобных склонностей у императора не было. А также никаких других женщин.

— Понятно. — Генрих выглядел весьма неудовлетворенным. — Он лишил тебя девственности? Он не был импотентом?

— Да, лишил, но… — Мод сглотнула, с трудом выдавливая слова, — но он не всегда мог… на самом деле он был редко способен…

— Исполнять свои супружеские обязанности, — закончил вместо нее король. — Да, теперь я начинаю понимать. Сколько лет тебе было, когда император первый раз переспал с тобой?

— Шестнадцать, — Мод поднялась, не желая, чтобы отец видел ее лицо, и принялась расхаживать по шатру.

Король был ошарашен.

— Шестнадцать? А до того он ничего не делал? Не ласкал твое тело? Не смотрел на тебя? Ни разу?

Мод покачала головой, и в памяти возник образ императора, одетого в привычную ночную рубашку. За все годы их супружества, следуя предписаниям Святой церкви, он никогда не смотрел и не прикасался к каким-либо частям ее тела, если не считать отеческих объятий или нежного поцелуя в щеку. Близость с ней осуществлялась только через вырез в его ночной рубашке. Мод знала, что ее ум очаровывал императора и вызывал у него уважение, но предполагала, что ее физический облик (а быть может, не только ее, но и всех других женщин) оставлял его безразличным. Насколько аскетическое поведение мужа зависело от его собственных наклонностей, а насколько — от влияния церкви, которая провозглашала все плотские желания, в том числе и супружество, греховными, Мод не могла определить. И никогда не осмеливалась обсуждать с кем-либо эти дела, за исключением Олдит, которая, будучи девственницей, была озадачена подобным поведением так же, как Мод.

Однажды по наущению няньки она попыталась завести разговор об этом со своим исповедником, отцом Себастьяном. Он наложил на нее суровую епитимью, запретив даже думать о блуде. «Подобные мысли греховны!» — предостерегал он ее, но это не мешало ему расспрашивать о самых интимных подробностях и о том, что именно делает император, когда приходит к ней в постель. Прикасается ли он к ее телу? Трогает ли грудь? Интимные женские места? И если да, то как долго? Целует ли он эти места? Рассматривает ли ее обнаженное тело? Какие позиции он использует, чтобы вступать с ней в близость? Мод испытывала отвращение, возмущенная тем рвением, с которым отец Себастьян допрашивал ее. У нее чуть не перехватило дыхание, когда он спросил, не совокуплялся ли император с нею, «как пес». Представить себе своего строгого, стареющего мужа, взбирающегося на нее, как собака, было смешно и дико.

— Итак, ты никогда не знала наслаждений любви, — вторгся в ее воспоминания голос Генриха, и образ императора растаял.

Наслаждения? Вспоминая, как покорно она застывала, подчиняясь безрадостным и неумелым объятиям императора, Мод не могла вообразить себе что-нибудь более неприятное.

— Боже всемогущий! Властитель Священной Римской империи — импотент! — продолжал Генрих. — По твоим словам, не мужчина, а священник! — Он шагнул к Мод, положил руки ей на плечи. — Теперь я понимаю то, что раньше было мне неясно. Прости меня, ради Бога, дочь, что я причинил тебе большое зло, выдав замуж за этого человека, заботясь лишь о чести нашего дома, которую принес бы ему подобный брак. Кто же мог знать, что он опозорит тебя!

— Сир, он никоим образом не опозорил меня… — с жаром начала Мод, но король взглядом остановил ее.

— Нет, опозорил! Безусловно опозорил! — В голосе короля зазвучала жесткая непримиримость. Он отступил назад и подбоченился. — Знаешь ли ты, что вся Европа, не вникая в истинную причину, считает тебя бесплодной женщиной? Разве это не позор? А что позор для вас, мадам, — то позор для королевского дома Нормандии!

Отсутствие детей казалось Мод ее личным делом, касающимся только ее самой и императора. Возможно ли, чтобы весь мир хихикал у нее за спиной, сочиняя грубые остроты в ее адрес? В отчаянии глядела она на отца, являвшего собой воплощенное негодование. Как же объяснить этому человеку, который, очевидно, относился к ней как к племенной кобыле, предмету любовных утех или пешке, которую можно использовать ради политической выгоды, что они с мужем очень любили друг друга? Император не мог дать ей детей, но он воспитал ее разум, наполнил его новыми мыслями, развил способность учиться и думать самостоятельно, предоставляя ей все возможности применить свои способности в жизни.

— Я вижу, ты расстроена. Но кто может тебя упрекнуть? Обещаю, что этот позор будет стерт с нашего дома; скоро люди заговорят по-другому. — К Генриху вернулось его здоровое чувство юмора, и он улыбнулся дочери. — Ты не представляешь себе, дочь, насколько легче мне стало, какой тяжелый камень свалился с моей души. — Он взял ее за руку и открыл дверь. — Я пройдусь с тобой до твоего паланкина. — Они вышли из шатра в сумрак. — Завтра мы покинем побережье и отплывем в Англию.

Перемена в настроении короля придала Мод храбрости, и она отважилась задать вопрос:

— Не собираетесь ли вы, сир, снова выдать меня замуж? Не потому ли спрашивали меня о таких подробностях? Вы хотели выяснить, способна ли я к деторождению? Это и есть то самое «отчаянное положение», о котором вы говорили раньше?

К ее удивлению, король не проявил ни малейшего раздражения.

— Довольно скоро ты обо всем узнаешь. — Он похлопал ее по руке. — Но больше никаких вопросов.

— Есть кое-что еще, сир, — не сумев сдержаться, выпалила Мод. — Почему вы заставили меня снять императорскую корону? Почему унизили меня перед всем вашим двором?

— Унизил тебя? — вопрос прозвучал с искренним изумлением. — Я сделал это только для твоего блага. У меня есть планы на твой счет, дочь, и для их осуществления связи с империей должны быть разорваны раз и навсегда. Ничто не должно напоминать о прежней жизни. — Он опять похлопал ее по руке. — Доверься мне. Я действую в твоих интересах.

— И в ваших, — тихо сказала Мод.

— Конечно, и в моих. У нас общие интересы. Смотри не наделай ошибок, — произнес король, помогая ей забраться в паланкин.

— Если у вас есть планы в отношении меня, то, вероятно, я имею право узнать о них?

— Ты имеешь только те права, которые я тебе предоставляю, — произнес Генрих. — Запомни это. — Его глаза сузились. — Вы должны научиться держать язык за зубами, мадам, и обуздывать свою раздражительность. Если император научил вас таким добродетелям, как послушание, терпение и тактичность, то я еще должен в этом убедиться. Ваши женские уловки здесь не пройдут. Покорность, мадам, покорность!

Мод прикусила губу и промолчала. Император не однажды предупреждал ее, чтобы она училась сдержанности, иначе в один прекрасный день необузданный темперамент доведет ее до беды. И все же Мод не могла избавиться от мысли, что в действительности отец не так уж недоволен ею.

Король наклонился и расцеловал ее в обе щеки.

— Я уже говорил тебе, дочь моя, что здесь ты приобретешь почет и уважение. Так и будет. Только доверься мне.

«Довериться ему? А что он сделал, чтобы заслужить мое доверие?» — спросила себя Мод, когда паланкин тронулся с места и скрылся в темноте.

После ухода Мод король Генрих послал за своим главным советником — Роджером, епископом Солсбери. Когда епископ вошел в шатер, король изучал пергаментную карту, разложенную на дубовом столике.

— Встреча прошла успешно, сир?

— Превосходно, Роджер. Мод подойдет для наших планов как нельзя лучше. Даже лучше, чем я рассчитывал. Как тебе показалось, она произвела благоприятное впечатление сегодня утром?

Слегка вздохнув, епископ опустил свое грузное тело на скамью.

— Ох… насколько я понимаю, да. Очень красивая женщина. Правда, акцент у нее немного странный.

— Люди привыкнут к нему, а со временем акцент исчезнет.

— Без сомнения. И что же вы узнали, сир?

— Друг мой, ты просто не поверишь в ту историю, которую я только что услышал, — сказал Генрих, поворачиваясь спиной к столу. — Я выдал свою дочь замуж за мужчину, не способного оценить ее в постели. За настоящего импотента, — король понизил голос. — И даже хуже.

— Хуже?

— Не исключено, что он был содомитом.

— Не может быть!

— Может. Я сам едва поверил.

— Какой нечестивец! — пробормотал епископ, перекрестившись. — Да помилует Господь душу этого несчастного. — Он немного помолчал. — Значит, можно предположить, что принцесса Мод не бесплодна?

— Отнюдь, отнюдь не бесплодна. — Генрих энергично потер руки. — Принцесса совершенно нетронута, невинна, как монашка. Настоящая virgo intacta[6].

— Я рад слышать это, сир. Итак, вы намерены продолжать осуществление вашего плана?

— Конечно, конечно. Теперь, выяснив, что никаких препятствий нет, я окончательно решился довести это дело до конца. Моя дочь прекрасно образована, умна, у нее сильная воля, она уже знакома с той ответственностью, которая лежит на плечах коронованной особы. Мод — женщина с твердым характером и сильным духом, точь-в-точь как моя мать. Правда, немножко невоздержана на язык, но это легко вылечить.

Генрих принялся расхаживать по шатру, сцепив руки за спиной.

— Я когда-нибудь рассказывал тебе, как превосходно моя мать управляла Нормандией, пока отец завоевывал Англию?

— Много раз, сир. Но я никогда не устану слушать об этом, — поспешно добавил Роджер. — Клянусь, это самая волнующая история из всех, что мне приходилось слышать. — Роджер следил глазами за королем. — Что вы собираетесь делать, если Мод не захочет принять ту великую честь, которую вы хотите даровать ей?

— Не захочет стать королевой? — Генрих остановился, ошеломленный такой мыслью. — Обязательно захочет! Мод родилась в Нормандии, а это значит, что она честолюбива. — Несколько мгновений король размышлял. — Хотя она может еще не догадываться об этом. Но зато я догадываюсь. — Он ткнул пальцем в Роджера. — Помнишь, я всегда говорил тебе, что Мод следовало бы родиться мальчиком? Видишь, она уже пытается управлять своей судьбой и взять ее в свои руки.

Роджер угрюмо кивнул.

— Помню, сир, но это было очень давно. Принцесса Мод слишком плохо знает Англию, что наверняка сыграет против нее, если она будет вынуждена в скором времени взойти на трон.

— Впереди у меня еще много лет жизни, — возразил король, мрачно взглянув на епископа. — Я успею научить Мод всему, что ей необходимо знать. Кроме того, она будет окружена способными советниками. — Генрих принялся беспокойно ходить вокруг стола, барабаня пальцами по дереву. — Конечно, возникнут и проблемы. Она вспыльчива, упряма. Император избаловал ее, все ей давалось чересчур легко, но, клянусь Господом, скоро Мод придется умерить свой пыл. Я сам укрощу ее. Она будет править так же, как я.

Роджер осторожно кашлянул.

— Как я всегда предупреждал вас, сир, возникнут трудности со Стефаном и его сторонниками. Не говоря уже о другой знати.

Генрих снова начал расхаживать взад-вперед.

— Да, да, я знаю. Ты достаточно часто напоминал мне об этом. Но обстоятельства меняются, и Стефан приспособится к ним, как и все остальные. Я очень люблю своего племянника и всегда обращался с ним, как с родным сыном. Он никогда не испытывал недостатка в богатстве, почестях и титулах. У него нет причин жаловаться на меня. — Генрих помолчал. — Не забывай, что, когда мы говорили о Стефане в качестве возможного наследника трона, император был еще жив. У меня и в мыслях не было, что Мод станет свободна. Кроме того, я не давал никаких обещаний и никогда не обсуждал со Стефаном этот вопрос.

— Верно, но он тем не менее рассчитывает стать наследником, если королева Аделиция не родит вам сына. Все считают, что он будет королем после вас, и хотят видеть его на троне. Возможно, если шепнуть ему словечко, это смягчит удар.

Генрих пристально взглянул на епископа.

— Ни единого слова, ты понял? Ни слова! Я не хочу, чтобы до того, как осуществится мой план, начались волнения. Стефан услышит эту новость не раньше остальных. Когда придет время. А пока, быть может, Господь еще откликнется на наши молитвы: королева все еще способна зачать ребенка. — Генрих поднял чашу с вином. — Ну, до каких пор ты будешь заниматься пустыми спорами?

Епископ с сомнением покачал головой.

— Я знаю, что ты против этого, Роджер, но ведь ты поддержишь меня, несмотря ни на что? — Глаза Генриха, полуприкрытые тяжелыми веками, следили за лицом епископа.

— Как всегда, сир, — ответил епископ с елейной улыбкой, обнажившей гнилые зубы. — Но так пренебрегать традициями… В истории не бывало случая, чтобы королевство оставляли в наследство женщине! Даже в саксонские времена никто не осмеливался…

— Достаточно! — перебил Генрих, с грохотом опустив чашу на стол. — Дело улажено. Знать подчинится моей воле. — Он улыбнулся и шутливо погрозил пальцем Роджеру. — Признайся, ведь из Мод получится восхитительная королева, правда? Прими ее. Разве я когда-нибудь ошибался?

9

Анри, брат Стефана, аббат Гластонберийский, наблюдал стычку между королем и его дочерью с огромным интересом. Когда Генрих пожелал встретиться с Мод наедине, а вслед за этим свиданием немедленно переговорил с епископом Солсбери, Анри заподозрил что-то неладное. После вечерни он тут же отправился к епископу Роджеру в надежде, что тот расскажет ему о второй встрече короля и принцессы. Анри был озабочен судьбой брата в качестве возможного наследника трона, хотя и не говорил об этом Стефану. Легкий ветерок взъерошил его светло-каштановые волосы вокруг тонзуры. Черные одеяния аббата развевались на ветру.

На пороге старой церквушки Анри склонил голову. Навстречу ему донесся запах множества немытых тел. Аббат сморщил орлиный нос и огляделся по сторонам. Холодные зеленые глаза его не преминули заметить, что ни один человек из лагеря короля на службу не пришел. Ничего удивительного: кому охота молиться Богу в таком уродливом, ветхом сооружении? Церковь должна сверкать великолепием, взор молящегося должен отдыхать на прекрасных вещах. Анри нетерпеливо отыскал глазами алтарь. Водяных часов не было; не было даже простых песочных. Анри с тоской подумал о своей уютной милой церкви в Гластонбери.

«Само собой, аббатство Гластонбери годится только на первый случай», — думал он, позволив себе немного помечтать. Оно станет первой ступенью лестницы, ведущей к настоящим высотам, таким, как могущественная и богатая Виндзорская епархия, где недавно освободилась вакансия. Анри был уверен, что сможет убедить своего дядю в том, что он — подходящий кандидат на это место, несмотря на молодость. А если король даст понять, что благоволит к племяннику, то церковь примет его радушно. Возможно, он даже сумеет заодно удержать при себе и прежнее Гластонберийское аббатство.

«Да, епископство в Винчестере станет следующей ступенью лестницы», — подумал Анри. Но на этом честолюбивые планы аббата не заканчивались. Губы его изогнулись в улыбке — он предвкушал грядущее торжество. Когда король умрет, то престол унаследует брат Стефан, — если все пойдет так, как задумано. Вскоре после этого нынешний архиепископ Кентерберийский, хрупкий пожилой человек, тоже будет призван к Господу. А Стефан твердо пообещал Анри, что сделает его архиепископом. А что потом? Сан архиепископа Кентерберийского был высшим в английской церкви, пределом его мечтаний. Или еще не пределом? В полудреме аббат внезапно увидел себя в красной кардинальской шапочке, поднимающимся по каменным ступеням собора Святого Петра в Риме под громоподобные звуки небесных колоколов.

После службы Анри быстро прошел по деревне и добрался до шатра епископа Солсбери. Епископа он нашел внутри шатра, тот о чем-то беседовал с монахом, прислуживавшим ему.

— Мне хотелось бы остаться наедине с епископом, — сказал Анри монаху. Тот взглянул на епископа, который кивком подтвердил свое согласие.

Когда они остались наедине, епископ предложил Анри скамейку.

— Благодарю вас, я лучше постою: я только что настоялся на коленях во время службы в этом жалком подобии церкви.

— Вы должны быть милосерднее к нашим менее удачливым собратьям. Полагаю, это не визит вежливости? — Проницательные глаза епископа изучающе глядели на аббата.

— По правде говоря, мне хотелось бы поделиться с вами своими мыслями, ваша светлость. Простите мою прямоту, но мне пришло в голову, что за возвращением королевской дочери кроется нечто большее, чем говорят люди.

— Есть какие-либо слухи?

— Их полно, как жирных мух летом.

Епископ вздохнул.

— Вот чего я боялся. Действительно, есть причина, по которой король вызвал дочь, но я не могу говорить об этом: я связан клятвой.

Аббат молча проглотил полученные сведения, довольный тем, что его предположения оказались правильными. Остановиться ли ему на достигнутом или заняться расследованием дальше? Он должен разобраться во всем.

— Для принцессы намечается выгодное замужество?

Епископ рассматривал свои пухлые коротенькие пальцы, унизанные тяжелыми драгоценными перстнями. «Нет, — решил Анри, — я на неверном пути. Не замужество». Он ловко перевел разговор на другую тему.

— Есть ли какие-нибудь сведения о том, когда король объявит Стефана своим наследником?

Лицо Роджера пожелтело.

— Я сказал все, что тебе положено знать, — прошептал он, и его глаза тревожно заметались по шатру. — Нам не следует говорить здесь о подобных делах.

— Я должен выяснить это, — настаивал аббат. — Никто из нас — ни я, ни Стефан — не понимает, в чем задержка. Здоровье короля уже не очень крепкое, а королева до сих пор бесплодна. Такая ситуация просто обязывает его назначить наследника сейчас. Вы сами говорили мне об этом множество раз…

Епископ предостерегающе поднял руку.

— Неважно, что ты слышал от меня прежде. — Дрожащей рукой он потер лоб. — Послушай, Анри, говорю тебе, как другу: Стефан не будет королевским наследником. — Внезапно епископ сжал губы, будто опомнившись, что сказал слишком много. — А теперь оставь меня, я не могу больше ничего тебе рассказать. — Он с трудом поднял свое грузное тело со скамейки.

— Стефан не будет наследником? — Аббат уставился на епископа, не в состоянии поверить услышанному. По его спине пробежал ледяной озноб. Потрясение было так велико, что впервые за свою жизнь Анри не в состоянии был говорить.

— Но… но Стефан должен им быть, — наконец произнес он. — Кто же еще, если королева не забеременеет?

— Ничего не знаю. Давай оставим этот разговор, — пробормотал епископ.

— Пожалуйста… умоляю вас сказать мне, кто будет царствовать после короля Генриха. Почти целый год вы поддерживали наши надежды. Я думал, вы помогали Стефану.

Епископ вздохнул.

— Можешь мне верить: я способствовал твоему брату, насколько мог… но все бесполезно. Стефан не будет царствовать. — Он тяжело зашагал к двери палатки.

— Наследником станет Роберт Глостерский? — Аббат вскинул голову, как змея, готовая ужалить. — У короля настолько помутился разум, что он хочет навязать королевству внебрачного ребенка от валлийской наложницы? — прошипел он. — Никто его не поддержит, это я вам обещаю.

— Нет, нет, не Роберт.

— Тогда кто же? Больше некому. Вы должны сказать мне! — Все его планы внезапно рушились. Аббат вне себя необдуманно схватил прелата за плечи: — Почему Стефан не будет королем? Почему?

— Ты осмелился поднять на меня руку? Ты с ума сошел! — Епископ вырвался из рук Анри и стал громко звать прислужника: — Уолтер, Уолтер!

Монах ворвался так быстро, что Анри догадался: тот подслушивал под дверью. Анри опустил руки. Он допустил непростительное нарушение, для него было абсолютно несвойственно до такой степени потерять над собой контроль.

— Простите меня, ваша светлость, за то, что я так забылся. Каюсь. Я приму любую епитимью, которую вы сочтете нужным наложить на меня за этот проступок. — Сдерживая гнев и скрывая досаду за холодной улыбкой, аббат поклонился и вышел.

Потрясенный, он бесцельно брел по лагерю. Да простит ему Господь, но Анри хотелось бы вытрясти из епископа Солсберийского больше сведений. Он все еще не мог поверить в то, что услышал. Просто невозможно, чтобы Стефан не стал королевским наследником.

Еще более года назад, как только он закончил обучение в монастырской школе Клюни и приехал в Англию, Анри рассчитывал, что его брат со временем станет править — если королева останется бездетной. Кровь закипала в его жилах, голова, казалось, вот-вот разорвется. Окончательные цели Анри относительно его церковной службы зависели от того, будет ли Стефан коронован, — а иначе он вряд ли будет назначен архиепископом Кентерберийским, когда освободится престол. Занимая эту высокую должность, он мог бы фактически управлять государством, используя брата, так как всегда умел склонить Стефана на свою сторону. Затем церковь взяла бы в свои руки верховную власть над Англией. Анри никогда не сомневался в том, что его собственные интересы выражают интересы Бога. Для чего еще он был рожден на свет, как не затем, чтобы воздавать почести Господу нашему, управляя церковью?

Ничто не должно помешать ему в достижении тех высоких целей, которые он поставил перед собой. Ничто и никто! Он взглянул в темное небо и внезапно подумал: а что, если Бог оставил его? Невозможно… Анри подавил предательские мысли прежде, чем они укоренились. Разве он не был Его достойнейшим слугой? Разумеется, да. Тогда все остальное неважно.

Неистовствуя в ночи, аббат Анри осознавал всем своим существом, что он должен увидеть брата на английском троне, чего бы это ни стоило.

10

Позже, этой же ночью, глубокий сон незаконнорожденного королевского сына Роберта, графа Глостерского, был прерван Брайаном Фитцкаунтом.

— Прости, что разбудил тебя, Роберт, — прошептал Брайан, — но короля опять мучают ночные кошмары. Он жалуется на острые боли в желудке и зовет тебя.

— Одну минуту. Я сейчас выйду.

Не совсем протрезвевший Роберт протер глаза, поднял с тюфяка свое коренастое тело, потянулся за туникой и башмаками и на цыпочках прошел через шатер, переступая через спящего кузена Стефана и близнецов де Бомон. Выйдя наружу, он наклонился над деревянной бадьей и плеснул в лицо водой, чтобы окончательно проснуться. Потом торопливо скользнул в тунику и надел башмаки.

— Что случилось? — спросил Роберт Брайана по дороге, когда они шли через спящий лагерь. Обычно, когда король болел, они с Брайаном ухаживали за ним по очереди. Сегодня дежурил Брайан.

— Я, как всегда, играл королю на лютне перед сном, но когда он заснул, у него начались кошмары. Его постоянные кошмары.

— Возможно, сегодня было слишком много волнений, — предположил Роберт, — приезд дочери и все остальное…

— Скорее похоже, что всему виной вареные миноги, ведь лекари предостерегали его, чтобы он не прикасался к ним. Вспомни, как он недавно болел, объевшись ими? Но когда ему чего-нибудь хочется, кто же осмелится возражать?

«Никто», — подумал Роберт. Когда они подошли к королевскому шатру, изнутри доносились стоны отца; лица стражников, охраняющих вход, были встревожены. В шатре на перине метался король, лицо его было покрыто испариной, которую обтирал влажной полотняной салфеткой склонившийся над ним оруженосец. Было темно, и только единственная свеча отбрасывала длинную тень.

— Отец, сир, я здесь. — Роберт опустился на колени перед кроватью.

— Мой сын! — с трудом пытаясь сесть, король цепкими пальцами ухватился за плечо Роберта. — Боже, дай мне силы… я опять видел этот ужасный сон!

— Приготовьте напиток из горячего вина и молока и добавьте несколько капель макового настоя, — прошептал Роберт оруженосцу, и тот отошел в угол шатра. — Расскажите мне ваш сон, сир.

С трудом дыша, король откинулся на подушки.

— Всегда одно и то же… Крестьяне и рыцари нападают на меня с копьями и алебардами. — Голос его упал. — Они пытают меня и… — Глаза короля дико расширились, и он дрожащими пальцами дотронулся до паха.

Роберт обеими руками взял отца за руку.

— Успокойтесь, сир.

— Это Божья кара, Роберт? — Голос Генриха был едва слышен. — Да? Божья кара?

— Нет, отец, — успокаивающе сказал Роберт. — Просто кошмар. Вы опять ели вареных миног, невзирая на запреты лекарей. Вот и все. — Он больше ничего не решился сказать, хотя из-за постоянных кошмаров короля давно пришел к выводу: это действительно наказание, ниспосланное Богом.

Появился оруженосец, протягивая деревянную чашку.

— Вот напиток, милорд.

Роберт помог отцу приподняться с подушек, взял чашку и поднес ее к губам короля.

Генрих отвернулся, наморщив нос, как капризный ребенок.

— Насколько я понимаю, это не отрава, — пробормотал он. — Но, может, ты в сговоре с моими врагами, которые хотят уничтожить меня прежде, чем я завершу свое дело? Выпей вначале сам.

Не колеблясь, Роберт поднял чашку и сделал небольшой глоток. Потом протянул ее Брайану, который тоже отхлебнул немного.

— Вот. Совершенно безопасно. Теперь выпейте.

Прежде чем сделать осторожный глоток, король еще несколько мгновений с подозрением смотрел на них. Роберт внимательно проследил, чтобы отец выпил все, что оставалось в чашке. Вскоре веки его начали смежаться.

— Роберт… Глаза Генриха внезапно распахнулись, и он схватил сына за руку. Взгляд короля встретился с глубоким взглядом темных глаз, так похожих на его собственные, с напряженной внимательностью глядящих на него. — Ты должен обещать мне… нет, поклясться спокойствием души твоей умершей матери, которую я любил больше всех женщин, что будешь защищать свою единокровную сестру… и будешь на ее стороне при любых обстоятельствах.

— Конечно, сир.

«Какая странная просьба. Почему король решил, что Мод нуждается в защите?» — с тревогой подумал Роберт Тем не менее настоятельность просьбы была очевидной.

— И ты тоже, Брайан.

— Безусловно, сир, — ответил тот.

— Поклянитесь сейчас. Я жду. — Пошарив под подушкой, король вытащил хрустальный пузырек, наполненный молочной жидкостью. — Клянитесь священной реликвией — молоком Божьей Матери. Клянитесь!

Скрывая удивление, Роберт положил руку на пузырек.

— Клянусь, сир, душой моей умершей матери и этой священной реликвией, выполнять ваши желания, касающиеся моей единокровной сестры.

Брайан поклялся тоже.

Глаза Генриха подернулись поволокой.

— Я знаю, что могу доверять вам — тебе, мой сын, и тебе, Брайан. Вы не предадите меня после моей смерти.

Роберт и Брайан изумленно переглянулись. Предать короля после его смерти? Каким образом? «Должно быть, это мак одурманил разум отца», — решил Роберт.

— Я никогда не предам вас, — сказал он мягким голосом, которым обычно успокаивал пустые страхи своих детей.

— Ты — самый дорогой моему сердцу ребенок, Роберт, — прошептал король, закрывая глаза, — и я горько сожалею, что не могу сделать тебя своим наследником, потому что ты больше всех годишься быть королем. Но ни церковь, ни простые люди, ни знать, — никто из них не примет незаконнорожденного правителя. Только единственного ребенка произвел я на свет от законной королевы. Ты понимаешь меня, сын… — Жесткое дыхание Генриха стало ровнее, и он уронил голову набок.

Сильно обеспокоенный, Роберт поднялся на ноги.

— Дай мне знать, если король опять проснется, — сказал он оруженосцу.

Брайан подхватил лютню, они вышли и направились к своему шатру, глубоко вдыхая прохладный ночной воздух.

— Что он имел в виду, говоря, что наследником должен быть отпрыск законной королевы? — спросил Брайан. — Стефана родила не королева. Твой кузен не является прямым потомком рода Завоевателя по мужской линии, однако все ожидают, что именно он станет преемником короля, если только у королевы не родится сын.

— Не стоит обращать внимания на то, что говорит мой отец, когда он находится в таком плачевном состоянии, — ответил Роберт. — Его голова сейчас настолько одурманена, что он забыл о смерти Вильгельма. А иначе слова короля бессмысленны.

— Абсолютно бессмысленны, — согласился Брайан. — Я удивляюсь, где он раздобыл эту фальшивую реликвию.

— Фальшивую?

— Ну, за свою жизнь я повидал столько пузырьков с молоком Девы, что его хватило бы на сотню Христов. Я и не думал, что король настолько легковерен.

— То, во что человек верит, — личное дело каждого. Кто мы такие, чтобы судить? — отозвался Роберт. Беспокойство не покидало его. Еще давным-давно он принял тот факт, что никогда не станет королевским наследником. И все же упоминание об этом всколыхнуло давние желания, некогда взлелеянные забытые мечты.

— Тебя что-то тревожит? — спросил Брайан.

— Несомненно, Бог послал мне тяжкое испытание: сознавать, что я мог бы идеально справиться с великой задачей, и в то же время быть лишенным всех возможностей ее осуществления. — Роберт не собирался говорить о том, что творилось в его душе, но слова эти вырвались у него сами по себе.

Брайан понимающе положил руку на плечо Роберта.

— Ты мог бы стать великим королем. Думаю, лучшим, чем Стефан.

— Стефан будет очень хорошим королем, — поспешно ответил Роберт, опасаясь, что Брайан сочтет его вероломным. Но в душе был очень доволен.

— Вполне хорошим, — иронично заметил Брайан. — Он — великий воин и непревзойденный охотник. Всеобщий любимец, очаровательный красавец. Но чтобы управлять нормандцами, недостаточно уметь убивать людей и животных.

— Я не сомневаюсь, что он справится, — твердо заявил Роберт. Пустые мечты о том, что ему никогда не достанется, были по меньшей мере бессмысленны. Он взглянул на затянутое тучами небо, освещенное полной луной. С Божьей помощью, он будет дома вовремя, чтобы приглядеть за уборкой урожая… Да, но все же отец вел себя весьма странно. — У меня никак не выходит из головы эта клятва, которой мы поклялись защищать мою единокровную сестру, — поделился он своими сомнениями с другом. — С клятвой или без, я всегда буду на стороне Мод, если только ей понадобится помощь. — На его губах появилась теплая улыбка. — Я любил ее, когда мы были детьми. Ты не представляешь, какая у нее была необыкновенная душа… Вильгельм был далеко не таким, упокой Господь его душу. Она превратилась в восхитительную женщину, не правда ли? — Роберт зевнул.

— Да, действительно. Иди спать, я тоже скоро пойду.

Роберт вошел в шатер, и взгляд его упал на лицо спящего Стефана. В душе его поднималась волна любви. Они оба принадлежали к одному и тому же фамильному нормандскому древу, у них были общие корни, и они происходили от одной ветви, в их жилах текла одинаковая кровь. С его стороны было недостойно завидовать Стефану в отношении короны. В конце концов, немногие бастарды пользовались таким покровительством отца, как он. Сколько людей могли похвастаться такими верными друзьями, богатыми поместьями, надежным замком, в котором росли сыновья, и преданной женой? Судьба была к нему благосклонна, он ни в чем не нуждался и этим был обязан отцу.

Прежде чем позволить себе насладиться сном, Роберт опустился на колени возле соломенного тюфяка, закрыл глаза и сложил руки в молитве. От всего сердца возносил он благодарения Богу за все блага, которыми был осыпан, умоляя сохранить его от всех проявлений гордыни. Единственное, чего он желал, — быть достойным своей прекрасной, счастливой судьбы.

Оставшийся снаружи Брайан Фитцкаунт, стряхнув последние остатки сна, пристально глядел вверх на полную луну. Любопытно, что сказал бы ему Роберт, услыхав, что Брайан считает Мод прекраснейшей женщиной из всех, которых он когда-либо видел, что ни одна из них никогда так не волновала его кровь и не возбуждала такого интереса к себе? Сдержанный и независимый, Брайан не испытывал искренней привязанности ни к кому, кроме короля, Роберта и Стефана. Он никогда не был влюблен.

В отличие от Роберта, Брайан не стремился вернуться в Англию к своей скучной жене, в пустой, без детей, замок в Уоллингфорде. Но его обязанностью было находиться возле короля и повсюду следовать за ним. Брайан был незаконнорожденным сыном старого друга короля, графа Алана Британского, и Генрих взял его к себе еще ребенком, воспитал, женил на богатой саксонской наследнице и сделал смотрителем Уоллингфордского замка. Брайан знал, как многим он обязан своему благодетелю, и никогда не жалел, что отдал ему годы самоотверженной службы.

Он сел на землю, прислонившись спиной к дереву, и зажал лютню между колен. Звуки лениво перебираемых пальцами струн опять напомнили ему о клятве, которую они с Робертом дали королю, и о его странной бессмысленной речи. Когда наконец Брайан нашел наиболее правдоподобное объяснение всему этому, он остолбенел: Иисусе, да ведь король, потеряв всякую надежду иметь законною сына, похоже, вознамерился сделать наследницей свою дочь! Но он тотчас же отверг эту мысль. Такое невозможно, будет неслыханный скандал! В Англии ни одна женщина не наследовала трон, даже в саксонские времена. Королю может дорого обойтись подобное безрассудство. С другой стороны, это разъясняет смысл клятвы. И становится понятным, почему Мод так поспешно была отозвана из Германии, когда тело ее мужа еще даже не остыло в могиле. Интуиция подсказывала Брайану, что, если его предположения верны, Мод ничего не знает о планах отца, так же как и все остальные.

Проходящий мимо стражник поднял руку в знак приветствия «Интересно, что сказал бы этот человек, если бы я сообщил ему о своих подозрениях», — подумал Брайан. Посмеялся бы, без сомнения, и заявил бы, что Брайан напился хуже горького пьяницы. Он не сомневался, что ни простые люди, ни знать не позволят королю осуществить такой план. Однако ему не приходилось видеть, чтобы король не смог добиться желаемого или отказался от своих намерений. Генрих был непреклонен в достижении поставленных целей, не гнушаясь для этого никакими средствами. Еще задолго до того, как при дворе появился Брайан, произошло несколько случаев, от которых кровь стыла в жилах. Он мысленно воскресил прошлое, припоминая некоторые истории. О них не говорили вслух. Их рассказывали шепотом в укромных уголках.

Тридцать восемь лет назад, после смерти Вильгельма Завоевателя, старший брат Генриха Роберт стал герцогом Нормандским. Его второму брату, Вильгельму Руфусу, досталась корона Англии. Генрих, младший сын, получил по завещанию не земли, а серебро. Спустя тринадцать лет, в 1100 году, король Вильгельм Руфус был убит: в него случайно попала стрела, когда он охотился в Нью-Форесте. Его своевременная смерть — ни тогда, ни сейчас никто не верил, что это был несчастный случай, — оказалась весьма выгодной для его младшего брата. Рука ли самого Генриха натянула тетиву лука, или он договорился с кем-нибудь другим, результат был один: король Вильгельм Руфус умер, и Генрих без помех завладел троном.

Через шесть лет Генрих пересек Ла-Манш, атаковал своего старшего брата Роберта, герцога Нормандского, нанес ему поражение и захватил герцогство. Но Роберта он не убил, а заточил в валлийскую крепость, где несчастный бедняга пребывал и по сей день. Таким образом, Нормандия и Англия опять объединились под властью одного правителя, как во времена Завоевателя.

За долгую жизнь короля эти два эпизода были не единственными, подобных происшествий случалось множество. И тут Генрих ничем не отличался от других монархов Европы. Все это лишь каждый раз подтверждало, что, каковы бы ни были намерения короля, он всегда добивался того, чего хотел.

Но если Генрих действительно намеревается возвести на трон свою дочь, то он жестоко заблуждается! После его смерти такая прихоть может стоить государства. Тем не менее Брайан — вовсе не тот смельчак, который отважится сказать об этом своему повелителю. Он подумал о том, как поведет себя Мод после того, как поймет, что для нее уготовано, и как все это воспримет Стефан, обнаружив, что его место занято женщиной, которую он нашел столь привлекательной.

11

Англия, 1125 год.

Неделей позже, окутанная густым туманом, Мод стояла у борта корабля, сгорая от нетерпения увидеть, наконец, землю. Корабль неожиданно качнулся на волнах, и Мод ухватилась за борт, чтобы не упасть. Сзади чья-то крепкая рука подхватила ее за плечо.

— Осторожней! — прозвучал у нее над ухом голос Стефана.

Накатившая зеленая волна обрызгала ее, и Мод слегка взвизгнула.

— О, благодарю вас, — вытирая с лица капли воды, сказала она.

— Я надеялся, что здесь встречусь с вами наедине. Кажется ли мне это, или вы действительно избегаете меня после нашего последнего разговора на мосту?

— Я на самом деле не распоряжаюсь собственным временем, — ответила Мод, что, несомненно, было правдой, так как король и Роберт полностью завладели ее вниманием, пока они неспешно плыли к побережью.

Но, по правде говоря, она действительно старалась не оставаться наедине с кузеном, чувствуя себя неловко в его присутствии и относясь к нему с недоверием после того, как Олдит напомнила, что он женат. Мод не собиралась стать легкой добычей этого человека, помня предостережение няньки: ему стоит лишь пальцем поманить, и женщина уже готова на все.

— Понимаю, — сказал Стефан. — Ведь я не сделал ничего такого, что могло бы обидеть вас.

Он продолжал сжимать плечо Мод, и ей почему-то не хотелось, чтобы кузен убирал руку.

— Напротив, вы были очень добры и внимательны.

Мод взглянула на Стефана: тот смотрел на нее веселыми глазами. Значит, он прекрасно знал, что она избегает его.

— Теперь это не имеет значения, — отозвался Стефан. — Мы вместе, и скоро вы, впервые за четырнадцать лет, увидите Англию. Туман вот-вот рассеется.

Корабль мчался по волнам, как отвязанный жеребенок, и Мод сильно качнуло назад. Когда Стефан поймал ее в свои объятия, она попыталась сопротивляться, быстро оглядываясь, не наблюдает ли кто-нибудь за ними. Но утренний туман окутал их мягким серым занавесом, скрывая от любопытных глаз. Мод слышала, как перекликались между собой матросы, бегавшие по палубе, как хлопали на ветру убираемые паруса и скрипел утлегарь. Но ничего не было видно.

Внезапно налетел порыв ветра. С головы Мод слетел капюшон коричневого плаща, и каштановые пряди волос разметались по щекам и лбу. Стефан еще крепче обхватил ее руками, и Мод позволила себе немного расслабиться. Когда он прижался лицом к ее голове, Мод ощутила у виска горячее учащенное дыхание. По всему телу пробежала волна сладкого возбуждения. Взгляд Мод упал на руки, сжимающие ее талию. Они были большими, с сильными, длинными пальцами, покрытые тонкими золотистыми волосками. Мод ощутила внезапный порыв прижать их к груди и залилась краской до корней волос, ошеломленная тем, что смогла подумать о подобном: ведь прежде никто никогда не прикасался к ней. Подавив в себе желание, она оттолкнула руки Стефана и прислонилась к борту. Лучше сражаться с порывами ветра и волн, чем сопротивляться его прикосновениям.

— Смотрите, — прошептал Стефан.

Сквозь клочки уносимого ветром тумана Мод увидела, как промелькнули высокие белые утесы с возвышающейся над ними крепостью. И тут же их со Стефаном окружили люди; все указывали пальцами, шумели и восклицали, увидев берега Англии. Олдит плакала, не стесняясь, не веря тому, что ей еще раз довелось увидеть родную землю.

Мод хотелось, чтобы ее немецкие фрейлины поехали с ней, ведь она так много рассказывала им о своей родине. Но король настоял на том, что их необходимо выпроводить назад в Германию. Отец обещал, что в Англии она будет окружена нормандскими дамами, вполне соответствующими ее новому положению. Заинтригованная, Мод спросила у отца, что это за положение, но в ответ получила лишь загадочную улыбку.

Корабль ринулся вперед, увлекаемый приливом, и взору открылась Дуврская гавань.

— Добро пожаловать домой, кузина, — улыбаясь, сказал Стефан. С забившимся в ответ сердцем Мод вдруг поняла, что больше не чувствует себя той подавленной женщиной, которая так сопротивлялась приезду в Англию всего шесть недель назад.

Утром, после целого дня отдыха в Дувре, король со своей свитой отправился в Виндзор. Королевская процессия прошла по Уолтинг-стрит, по старой римской дороге, которая пролегла через Кентербери и Лондон, а дальше — еще севернее, до самого Честера. Они ехали по извилистой дороге, через узкие, вымощенные булыжником улицы, застроенные деревянными домами; мимо укрепленных стен замков и ухоженных золотистых полей, где уже шла уборка урожая. Вдалеке виднелась зеленая гряда лесистых холмов.

Куда бы ни поглядела Мод, все дышало спокойствием и процветанием. Время от времени им попадались другие путешественники: монахи в черных одеждах, пешком совершающие паломничество в Кентербери; пастухи, перегоняющие стада овец; телеги с шерстью, направляющиеся к побережью, чтобы вывезти груз во Фландрию. Внимание Мод привлекла группа женщин, едущих на базар. Их корзины, навьюченные на лошадей, были доверху нагружены связанными цыплятами, которые пронзительно пищали, пучками темно-красной свеклы и светло-зеленого латука, связками белого и зеленого лука. Процессия остановилась, пока король приветствовал женщин, подробно расспрашивал их о товаре и щупал цыплят, определяя, насколько они откормлены. Ущипнув за ляжку самую хорошенькую девушку, он отпустил хихикающих женщин восвояси.

— Эти женщины едут без охраны? — изумленно спросила Мод.

— Дороги безопасны, — ответил Роберт. — С тех пор как наш отец ввел строгие законы, установился порядок. Грабителей и насильников подвергают увечьям и ослепляют. Погоди, — продолжал он, заметив, как изменилось лицо Мод, — не суди так скоро. Это заслуга короля, что в его стране девушка может целый день ходить с мешком золота в совершенной безопасности. Каким еще образом можно было этого достичь?

Мод не нашлась сразу, что ответить, хотя чувствовала: должен быть менее жестокий способ заставить людей соблюдать законы и порядок. Она молча наблюдала, как Стефан указывал на замки и большие имения, принадлежавшие королевским баронам, на сочные луга, пастбища, полные скота, и сады, сгибающиеся под тяжестью плодов. Время от времени король останавливался и приветствовал землевладельцев, наблюдающих за работой на полях.

— Мой отец действительно интересуется его хозяйством? — спросила Мод Стефана, разглядывая крупного нормандца, отвечающего на вопросы ее отца.

Король выслушал его, покивал головой и приказал одному из своих чиновников записать слова нормандца на восковую дощечку.

— Конечно, — ответил Стефан. — Держу пари, что мои дядюшка может рассказать вам, сколько свиней бегает на полях этого человека, насколько подрос с прошлого года его козопас и какой у него урожай овса.

— Я никогда не видела, чтобы правитель так себя вел, — удивленно сказала Мод. — В империи редко бывало спокойно. Император или воевал с римским папой, или подавлял один мятеж за другим. У него никогда не было времени поговорить со своими подданными подобным образом.

— Наш отец очень любит порядок и предпочитает сохранять мир, а не воевать, — пояснил Роберт. — Поэтому его государство и процветает.

Это явилось откровением для Мод. Она всегда, с самого детства, считала отца тираном, но увиденное сегодня едва ли соответствовало привычному образу. Ей открылась другая сторона его личности. Какую бы враждебность ни ощущала Мод по отношению к отцу, как король он, безусловно, заслуживал уважения.

День пролетел быстро. Наступала темнота, синее небо затянулось розовыми и пурпурными полосками облаков.

— Наше путешествие закончилось, — сказал Стефан. — К сожалению.

Он посмотрел на Мод долгим взглядом, отчего она снова ощутила уже знакомую дрожь во всем теле и нехотя заставила себя отвести глаза.

Нормандский замок, возведенный высоко на западном берегу Темзы, медленно выступал из тумана, поднимавшегося от реки. Виндзор… Мод наклонилась вперед в седле.

— Узнаешь? — спросил Роберт.

Мод кивнула. Сердце переполнялось воспоминаниями. Прямо перед ними оказались наружные стены, и процессия замедлила ход. Толпа людей, с нетерпением ожидавших приезда короля, вышла поприветствовать его. В первый момент Мод обнаружила, что ищет в толпе мать. Внезапно, не произнеся ни слова, Стефан пришпорил лошадь и рванулся вперед. От толпы отделилась женщина в белой тунике и голубой накидке. Голова ее была увенчана короной из светлых кос цвета льна. Женщина улыбалась и махала рукой. У Мод перехватило дыхание. Святая Мария, этого не может быть! Из ее горла вырвался вопль, она уронила поводья и быстро зажала рот обеими руками.

— Во имя Господа… — В тревоге рука Роберта схватилась за меч, висящий на боку. Глаза его быстро оглядели толпу. Дрожащим пальцем Мод указала на женщину.

— Моя мать, — прошептала она с помертвевшим лицом. — Это моя мать!

— Твоя мать? — Роберт уставился на нее, как на сумасшедшую, опять взглянул в толпу и с облегчением засмеялся.

— Клянусь Богом, теперь я понимаю. Мы не догадались раньше сказать тебе, насколько твоя кузина Матильда похожа на свою тетю, покойную королеву. Это — графиня Булони и Мортэйна, жена Стефана.

Мод долго еще ощущала потрясение от этой встречи: и когда въехала во двор замка, битком набитый придворными, сенешалями и слугами, и пока умывалась и готовилась к ужину. Она успокоилась только тогда, когда села за роскошный стол в большом зале и у нее появилась возможность передохнуть и рассмотреть Матильду поближе. Мод знала о жене Стефана лишь то, что та была единственным ребенком старшей сестры ее матери и наследницей Булонского графства.

По-прежнему одетая в белое и голубое — цвета Девы Марии, — Матильда изменила прическу, и теперь ее волосы ниспадали до самой талии двумя серебристо-золотыми косами. Мод заметила, что, как и у ее покойной матери, у Матильды было строгое лицо, и, хотя она была всего на два года старше принцессы, ее хрупкая красота уже начала увядать. Маленький рот Матильды был похож на бутон розы, и она часто с обожанием вскидывала на мужа нежно-голубые глаза. При более близком рассмотрении ее сходство с покойной королевой, было, слава Богу, менее заметным.

Придя наконец в себя после первого впечатления, Мод почувствовала огромное облегчение. Жена Стефана не была красавицей и, следовательно, не представляла собой грозную соперницу. Эта предательская мысль поразила Мод, и ею тут же овладело раскаяние. В течение всего ужина Матильда была в явном восторге от встречи с кузиной и щебетала, как воробышек. Мод почти не слышала слов: она отчаянно пыталась избежать взглядов Стефана. Труднее всего было бороться с желанием взглянуть на него. Каждый раз, когда их взгляды встречались, казалось, что в воздухе между ними пробегает искра, заставляя кровь вскипать у нее в жилах. И каждый раз усиливалось чувство вины. Казалось просто невозможным, что Матильда ничего не замечает, но та оставалась безмятежной. И это еще больше ухудшало ситуацию.

К счастью, ужин скоро закончился, и Мод смогла ускользнуть в свои покои.

На следующее утро Олдит сообщила ей, что Стефан и его жена уехали.

— Уехали? — В первое мгновение Мод не могла в это поверить. — Куда уехали?

— В Лондон, к себе домой. Вместе, если позволишь тебе напомнить. Со своими детьми. — Она приподняла брови и улыбнулась: «Ну, что я тебе говорила!»

Мод надеялась, что ее разочарование не будет замечено. В конце концов, какое у нее было право ожидать, что ее кузен останется в Виндзоре. «Я вообще не имею никаких прав на Стефана», — с огорчением думала Мод, вспоминая, как Матильда смотрела на мужа.

— Какое это имеет отношение ко мне? — спросила она, решив выбросить из головы мужчину, который никогда не будет принадлежать ей. Скоро она перестанет думать о нем. Это будет самым разумным.

— Действительно, какое? У меня есть глаза, если даже у других их нет, — продолжала Олдит. — Вы слишком далеко зашли. Ты и граф Мортэйн, и…

Мод попыталась не слышать обвиняющего голоса няньки и стала разглядывать свою спальню. Вчера вечером ей было не до этого — она слишком устала. С острой душевной болью Мод вдруг обнаружила, что это бывшая комната матери, которую новая королева заботливо подготовила к ее приезду. Здесь до сих пор стояла скамеечка для молитв, на стенах висели ало-золотые гобелены, уже изношенные и потертые, но до боли знакомые. Даже голубое покрывало было прежним…

— Ну и задала мне работу графиня Матильда, — все еще не могла угомониться Олдит. — Она похожа на твою мать не только внешне, но и характером, скажу тебе. О ней говорят, что она такая же святая и очень предана своему мужу, который далеко не святой, должна заметить, с твоего позволения. Чего я только о нем не наслышалась!

— Меня не интересуют сплетни слуг, — резко оборвала ее Мод. — Мы только вчера вечером приехали, а тебе уже известны все скандалы.

— Естественно, это моя обязанность — знать все, что происходит. Как говорится в старой поговорке? Кто предостережен, тот вооружен.

Мод скорчила гримасу.

— Хорошо, но держи свои советы и предостережения при себе.

Подбоченившись, Олдит в упор поглядела на Мод.

— Советы и предостережения? То, что я пытаюсь втолковать тебе, — проще простого. Учти, для твоей кузины, графини Булонской, будет большим злом, если ты причинишь ей беспокойство.

Мод покраснела, натягивая на себя платье.

— Мне и в голову не приходило причинять ей беспокойство. — Она принудила себя рассмеяться. — Право же, ты слишком печешься о… о пустяках.

— Рада слышать это. — В словах Олдит не было убежденности.

Позже, спустившись в большой зал, Мод обнаружила, что на рассвете Брайан и Роберт тоже покинули замок и уехали в свои поместья. Она осталась одна с отцом, королевой и придворными. Мод еще не встречалась с мачехой, которая была на несколько месяцев младше ее. Было крайне любопытно увидеть эту женщину.

Еще до полудня Мод в сопровождении придворных отправилась осмотреть окрестности замка — ей хотелось взглянуть на знакомые с детства места. Лошади шли тихим шагом, придворные не докучали ей пустыми разговорами, и воспоминания полностью овладели ею. Впервые за несколько лет она вдруг вспомнила о своем брате-близнеце Вильгельме: как упорно пыталась она когда-то завоевать его любовь, но брат платил ей лишь ненавистью и завистью. Мод не скучала по нему, но все же было странно, что сейчас в Виндзоре Вильгельма не было. В памяти возник день ее отъезда в Германию: они с Вильгельмом виделись тогда в последний раз. В тот день она поколотила брата, сбив его с ног, а отец потом сказал, что ей следовало родиться мальчиком. А затем дал ей подержать свою корону. Сейчас Мод ощущала смутное чувство вины. «Какие странные вещи вспоминаются», — подумала она, поеживаясь.

Во время прогулки Мод не покидало желание видеть рядом с собой Стефана. И в то же время она чувствовала облегчение от того, что кузен уехал. Отсутствуя физически, теперь он гораздо меньше нарушал ее душевное спокойствие.

Когда после полудня Мод вернулась в замок, на ступеньках ее уже ожидал паж с сообщением, что король желает ее видеть. Олдит и новые прислужницы — четыре знатные нормандские дамы — помогли Мод переодеться, заменив одежду для верховой езды на платье и серо-голубую тунику, оттененную головным убором цвета слоновой кости. Паж провел ее вниз по галерее и покинул перед открытой дверью большой комнаты.

— Заходи-заходи, — прогудел Генрих, сидевший в деревянном кресле, вытянув обутые ноги перед жаровней с древесным углем.

В комнате висел огромный гобелен в красных и голубых тонах, на котором был изображен Христос во всем величии, окруженный ангелами. В центре комнаты стоял ткацкий станок. Две женщины набивали плотную основу из алой шерсти, а другие кардовали ее. Ее мачеха сидела на покрытой ковром скамейке перед ткацким станком. Когда Мод вошла, она поднялась, чтобы поприветствовать ее.

При первом взгляде на королеву Аделицию Мод потеряла дар речи. Она попыталась вспомнить, что рассказывал о ней император. Дочь герцога Ловэна, Аделиция хотела стать монахиней, но четыре года назад на ней женился король Генрих. Император утверждал, что о ней шла слава как о самой красивой женщине в Европе. Труверы соперничали друг с другом, восхваляя ее красоту, и заявляли, что во всем свете нет женщины прекрасней ее. Они прозвали ее Аликс Ла Белль — «Прекрасная Аликс», — и это имя пристало к ней.

Самым серьезным в положении второй жены короля Генриха было то, что она не могла произвести на свет наследника. А так как король женился на ней лишь по одной причине — надеясь на рождение сына, — то Мод догадывалась, какую жизнь вела бедная женщина. Ее сердце наполнилось симпатией к мачехе: Аликс была прелестнейшим созданием из всех, кого Мод когда-либо видела, — и настолько же несчастным.

На матовом овале лица совершенной формы влажно блестели, как у загнанного оленя, карие глаза с поволокой, готовые, казалось, в любой момент наполниться слезами. Губы, похожие на распустившийся бутон розы, вздрагивали, как у ребенка. Аликс сняла свой белый головной убор, и волны густых волос водопадом желтых весенних лютиков заструились по спине. На ней было простое белое платье и туника, перехваченная в талии золотым поясом. Единственными ее украшениями были колечко с драгоценным камешком и маленький золотой крестик на золотой цепочке, обвивающей тонкую шею.

«Никаких радостей любви», — подумала Мод, сумевшая оценить это хрупкое очарование, напомнившее ей благоухание весенних цветов и чистоту безоблачного майского неба.

— Я хочу поблагодарить вас, мадам, за то, что вы предоставили мне свою комнату, — сказала Мод.

— Не стоит, дорогая, — тихо пролепетала королева. — Пожалуйста, называйте меня Аликс. Вы сейчас в незнакомой для вас стране, хотя здесь и был когда-то ваш дом. Я подумала, что для вас привычней будет жить в комнате, напоминающей вам о вашей святой матери…

— Так, ладно, садись, дочь, — перебил король, раздраженно взглянув на жену, и указал на мягкую скамейку.

Аликс, испуганно взглянув на короля, опять села на свое место, взяла корзинку с алой и голубой шерстью и начала перебирать ее дрожащими белыми пальцами.

«Он внушает ей ужас», — поняла Мод. Ей захотелось броситься на защиту королевы, но она не знала, чем ей помочь. Почему же отец женился на этой женщине? Покорность Аликс, тихое спокойствие, исходившее от нее, определенно наводили на мысль, что монастырь подошел бы ей больше, чем трон. Странно, что король — здоровый, сильный мужчина — был дважды женат на женщинах, явно предназначенных для монастырской жизни.

В спальне повисло напряженное молчание. О чем-то размышляя, король разглядывал дочь, и под его взглядом она беспокойно заерзала на скамейке.

— Я собираюсь кое-что сообщить вам обеим, — внезапно сказал он. — Через три месяца, во время празднования Рождества, я сделаю особо важное объявление. Вся знать Англии и Нормандии должна будет присутствовать при этом. Будет приглашен даже король Шотландии. — Довольно улыбаясь, он задержал взгляд на Мод. — Вы обе узнали об этом первыми.

Генрих помолчал минуту, как бы ожидая, что дочь задаст вопрос. Но она лишь спокойно взглянула на него, хотя сразу же поняла, что объявление будет касаться ее. Мод было очень любопытно узнать замыслы отца, но она считала ниже своего достоинства о чем-либо спрашивать. Она знала, что ведет себя как ребенок, но каждое столкновение с отцом оттачивало ей зубки, заставляя вести себя с вызывающей дерзостью, которую она не пыталась скрывать. Все это лишь забавляло короля, что раздражало Мод еще больше.

Зазвонили колокола к вечерне. Зевнув, король поднялся на ноги.

— Пойдемте к службе.

Он покинул спальню в сопровождении двух женщин. Мод задержалась у дверей, чтобы пропустить вперед Аликс. Королева в нерешительности остановилась.

— Как бывшей императрице, вам следует идти впереди меня, — прошептала она. — Я уверена, что ваш отец хотел бы этого.

— Сомневаюсь, что для него это имеет значение, покуда мы обе пляшем под его дудку, — пробормотала Мод, глядя потемневшим взором вслед удаляющемуся королю.

Пораженно ахнув, Аликс широко раскрыла глаза. Мод схватила ее за нежную белую руку.

— Ничего. Мы пойдем вместе, как равные, бок о бок, и пускай думают, что хотят.

Аликс испуганно улыбнулась ей, но позволила повести себя по галерее, а потом вниз по извилистой лестнице в часовню. «Я должна как-то ободрить это кроткое создание», — решила Мод. С гордо поднятой головой она обошла королевскую церковную скамью и сама выбрала себе место. Что бы ни уготовил для нее отец, она пойдет на это не как овца на убой, а как рыцарь в сражение.

12

Спустя три недели Джервас, оруженосец Стефана, стремительно вбежал в большой зал Белого Тауэра и подошел к высокому столу, за который только что уселся Стефан со своими друзьями.

— На праздновании Рождества нужно быть при дворе, — доложил он. — Король собирается сделать особо важное объявление. Всем знатным людям Англии и Нормандии приказано присутствовать при этом.

— Король вернулся в Вестминстер? — У Стефана забилось сердце. Если король в Лондоне, то наверняка и Мод вместе с ним. Он не видел ее с тех пор, как покинул Виндзор. — Он находится там с королевой и со своей дочерью?

— Да, они прибыли вчера вечером, — продолжал Джервас. — Весь Вестминстер без ума от новостей. Это еще не все, милорд, король Шотландии также приглашен ко двору.

Ошеломленный, Стефан молча взглянул на Брайана Фитцкаунта и Робина Лестерского, ужинавших вместе с ним и Матильдой. «Клянусь Рождеством Христовым, вот это действительно новости!»

— Готовится что-то очень важное, если прибывает мой дядя Давид из Шотландии, — заметила Матильда.

У нее перехватило дыхание, бледно-голубые глаза внезапно расширились, руки взметнулись, как маленькие белые птицы, и закрыли лицо.

— Стефан… ты не думаешь… может быть… о, мой дорогой!

— Я тоже подумал об этом, леди Матильда, — тихо сказал Робин. — Если король Давид приглашен ко двору, то мы можем услышать новости, которых все ожидаем.

У Стефана гулко застучало сердце: смысл этих слов был ясен. С трудом сдерживая волнение, он посмотрел на лорда Уоллингфорда, ожидая подтверждения. Стефан доверял мнению Брайана больше всего: тот не страдал от честолюбия, ничего не боялся, ни перед кем не заискивал.

Брайан, ковырявший в зубах острием кинжала, помедлил с ответом.

— Вполне вероятно, — весьма сдержанно произнес он.

Стефан нахмурился. Было ли это просто осмотрительностью, или у Брайана имелись какие-то сомнения? О чем в действительности думает этот бретонец, узнать было невозможно.

Робин улыбнулся и поднялся из-за стола.

— Как всегда, лорд Уоллингфорд не очень доверяет себе. Но я не таков. На самом деле, сейчас самое время выказать почтение нашему хозяину и его леди. — Робин поднял кубок, глаза его излучали доброжелательность. — Друзья мои, я представляю вам следующих короля и королеву Англии. Счастливого им царствования!

Брайан поднес кубок к губам и выпил его до дна.

Эти слова радостным звоном прозвучали в ушах Стефана. Смешанное чувство гордости, ликования, удовлетворения захлестнуло его. Поднявшись на ноги, он выбросил вперед руки протестующим жестом.

— Мои дорогие друзья, возможно, говорить об этом преждевременно. В конце концов, мой дядя еще жив, и королева может все же зачать…

Нетерпеливо взмахнув рукой, Робин прервал его.

— И свиньи могут летать! Сейчас не время для ложной скромности. Если король, наконец, решил сделать публичное объявление, о котором все так долго гадали, то мы можем вздохнуть с облегчением.

Матильда преданно смотрела на Стефана.

— Наконец-то тебя оценят по заслугам, дорогой муж.

«Какая верная, преданная жена, — подумал Стефан, улыбнувшись ей. — Что за восхитительная королева из нее получится!» И все же в глубине души он думал о Мод. Если его надежды сбудутся, то какое впечатление на нее это произведет? Желание выглядеть хорошо в ее глазах было нелепым, но все же мнение Мод много значило для Стефана.

Он усмехнулся Робину и Брайану.

— Вы все знаете, что я надеялся на расположение моего дяди, и если он наконец решил оказать эту великую честь дому Блуа, я постараюсь быть достойным его доверия. — Слова прозвучали достаточно искренне. Он должен попытаться запомнить их.

Последовала минута почтительного молчания. Затем Матильда хлопнула в ладоши.

— Мы должны пригласить кузину Мод в Тауэр отпраздновать это событие вместе с нами. Ведь я лишь мельком видела ее, а я так любила свою тетю, ее покойную святую мать. Я очень хочу, чтобы мы подружились. Может быть, ты поедешь утром в Вестминстер, милый, и привезешь кузину с собой на несколько дней?

Предложение жены застало Стефана врасплох, и он заколебался. Он страстно желал снова увидеть Мод, но предпочел бы, чтобы это произошло где-нибудь в другом месте. Хотя, рано или поздно, Матильда будет общаться с Мод. Этого не избежать.

— Хорошая мысль, жена. Я так и сделаю.

Сердце Стефана учащенно забилось при мысли о том, что он так скоро увидит Мод. Стефан поднялся и направился к открытым дверям большого зала.

— Завтра утром я присоединюсь к тебе, — крикнул вдогонку ему Брайан.

— Завтра пятница, и мы должны быть на лошадиной ярмарке, — напомнил ему Робин.

— Я встречусь с вами обоими в Смитфилде, — бросил Стефан на ходу. Он рассчитывал, что ему удастся хоть немного побыть наедине с Мод.

Ободренный тем, что вскоре его наконец провозгласят наследником, Стефан понимал, что нужно немедленно сообщить об этом брату в Гластонбери. До Рождества оставалось меньше трех месяцев. Еще немного, и вся Европа, в том числе и его мать, ушедшая на покой в монастырь, узнают, что Стефан стал наследником короля!

На следующее утро, еще затемно, он отправился в Вестминстер и к полудню добрался до дворца, но обнаружил, что Мод и Олдит поехали в Чипсайд к торговцу мануфактурными товарами.

Стефан направился в Чипсайд вместе с Джервасом, оставил лошадь на попечение конюха и в сопровождении оруженосца продолжил свой путь пешком, пробираясь через толпу. На каждом шагу его окликали и останавливали знакомые. Стефан не делал различия между знатным аристократом и простым йоменом, всякий раз задерживаясь, чтобы поинтересоваться здоровьем и семейными делами встречного. Он всегда пользовался в Лондоне популярностью и понимал, что обязан этому своей общительности и тому, что всегда готов побеседовать с любым знакомым или выпить с ним кружку эля в таверне.

Заглянув в лавку золотых дел мастера, Стефан задержался, чтобы получше рассмотреть изысканный эмалевый ларец из Лиможа. Он решил купить этот ларец для Матильды. Потом ему попался на глаза торговец, продававший башмаки из испанской кожи, и Стефан заказал для себя две пары. Мимо прошел коробейник с крошечной обезьянкой на плече, тащивший большую деревянную клетку, полную птиц с ярким оперением. Стефан купил одну птичку для своих детей. В воздухе разносился аромат жареных каштанов, и он приобрел у проходящего мимо разносчика бумажный пакет с дымящимся лакомством.

Наконец он увидел Мод, в одиночестве стоящую перед лавкой торговца; Стефан знал, что этот купец торгует прекрасными тканями из Леванта. На плечо Мод был наброшен отрез небесно-голубого с золотой нитью шелка. Принцесса заметила Стефана почти сразу, и сердце его замерло при виде того, как радостно сверкнули ее огромные серые глаза. Стефан передал Джервасу все свои покупки, кроме лиможского ларца, лежавшего в кошеле на поясе, и двинулся сквозь толпу навстречу Мод.

— Я… я рад видеть вас, кузина, — хрипло произнес он, изо всех сил сопротивляясь желанию заключить ее в объятия. — Какой чудесный цвет! Словно летнее небо на рассвете. — Стефан не удержался и коснулся ее руки, продлив прикосновение несколько дольше, чем того требовали приличия. — Он так идет к вашим глазам и волосам!

Мод улыбнулась.

— Тогда я куплю его. Как удачно, что мы с вами здесь встретились.

Стефану показалось, что Мод в ответ на прикосновение подалась навстречу ему.

— Признаться честно, я искал вас, — ответил он, поспешно отодвигаясь, понимая, что вокруг люди. — Моя супруга, ваша кузина Матильда, приглашает вас посетить Тауэр.

— Ах, вон оно что, — в голосе Мод послышалось нескрываемое разочарование.

— Я тоже хочу, чтобы вы приехали. Очень хочу, — порывисто добавил Стефан, прочитав обиду и боль в глазах принцессы. Мод была настолько открыта и уязвима, что он обеспокоился, подумав, что их отношения развиваются слишком быстро, и пожалел о том, что при виде женщин с его губ с такой легкостью немедленно срывается целый поток комплиментов. Стефан, конечно, и раньше понимал, что в случае с кузиной Мод не стоит и рассчитывать на легкомысленную любовную игру. А сейчас понял окончательно, что совершил ошибку, попытавшись увлечь ее. Самое время сматывать удочки… но Стефан не позволил себе додумать эту мысль до конца.

Мод ничего не ответила. Она наклонилась над прилавком, рассматривая другой отрез шелка — шафранный с серебряной нитью.

— Конечно, если вы предпочтете остаться дома, пусть будет по-вашему, — сказал Стефан, надеясь в душе, что кузина откажется от приглашения. Он прекрасно понимал причины ее нерешительности. Если кто-нибудь из окружающих и поймет, что происходит между ним и принцессой Мод, то это наверняка будет Матильда: ведь у нее появится возможность непосредственно наблюдать за ними. Его самого одолевали те же сомнения. Однако, с другой стороны, ежедневные встречи с Мод на глазах у жены могут помочь ему обуздать свои чувства к кузине. — Но ведь вам известно, что Матильда была очень близка с вашей матерью, — добавил он. — Она так хочет снова увидеться с вами.

— Естественно, — натянуто произнесла Мод. — Если вам показалось, что я колеблюсь, так это лишь потому, что ваша супруга очень похожа на мою покойную мать. Я с радостью принимаю ваше приглашение.

Появилась Олдит. При виде Стефана старая нянька немедленно насторожилась.

— Я еду в гости к кузине Матильде в Тауэр, Олдит, так что в Вестминстер возвращусь не сразу, — сказала ей Мод и повернулась к Стефану: — Сейчас, я только закончу свои покупки и присоединюсь к вам.

Стефан кивнул, сознавая возникшую между ними неловкость, но не пытаясь рассеять ее, и с облегчением решил, что, возможно, это внезапное охлаждение к лучшему. Природа чувств к кузине Мод смущала и пугала Стефана: ведь он хотел, чтобы все в его жизни, в том числе и эмоции, было простым и однозначным. А в случае с Мод он попался в ловушку, он был не готов к тому, что между ним и кузиной возникнет чувственное притяжение, такое же мощное, как предательские подводные течения Ла-Манша. Принцесса Мод заворожила его, и Стефан желал избавиться от этих чар, пока они не довели до беды.

Мод приветливо улыбнулась торговцу, а тот в ответ посмотрел на нее со скучающим выражением на смуглом лице.

— Сколько стоит этот шелк? — спросила она.

— Десять серебряных пенни, милостивая госпожа, — ответил купец с сильным акцентом, подобострастно поклонившись.

В конце концов, напомнил себе Стефан, Мод его двоюродная сестра и дочь короля, двоюродная сестра Матильды, единокровная сестра Роберта… Господи Иисусе, он, должно быть, повредился умом, если допустил в свою душу плотские вожделения к женщине, настолько тесно связанной с ним узами родства! Да что там, это может сказаться даже на его будущем, если он желает стать королем!

— Но это просто грабеж! — воскликнула Мод, сверкнув глазами.

В ее голосе прозвучало такое пренебрежение к торговцу, что даже Стефан удивился и бросил на купца испуганный взгляд. Но, к его вящему изумлению, торговец нисколько не обиделся и быстро возразил:

— Грабеж? Ах, милостивая госпожа, да я отдаю этот шелк за бесценок! Пусть Господь поразит меня на месте, если я требую с вас слишком много. — Он возвел глаза. — У меня жена, десятеро детей, престарелые родители, не говоря уже о тетушках…

— Ты — недостойный лжец, сын лжеца и внук лжеца! — перебила его Мод и заговорила, запинаясь, на каком-то чужом языке, которого Стефан не понимал.

Торговец, очевидно польщенный, ударяя себя в грудь, ответил потоком непонятных слов и выразительных жестов. Стефану показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Мод и торговец пришли к соглашению. Торговец вручил ей отрез шелка, и они расстались, обменявшись изъявлениями уважения и благодарности.

— Я и не знал, что вам известно наречие язычников, кузина, — сказал Стефан, взяв у нее из рук отрез шелка. — Сколько же вы ему заплатили?

— Пять серебряных пенни. Это, конечно, тоже немало, но на дальнейшую торговлю ушло бы слишком много времени. Ко двору императора часто приезжали семиты, и мне удалось выучить несколько слов по-арабски, — ответила Мод, идя рядом со Стефаном через Чипсайд в сопровождении Джерваса и Олдит.

— Где вы научились так торговаться?

— На соломенных рынках в Италии и у одного хитроумного семита, который иногда давал императору советы по финансовым вопросам.

Стефан засмеялся.

— Сколько же я о вас еще не знаю! Хотел бы я знать, какие еще таланты скрываются за вашей очаровательной внешностью? — Он произнес это с легкостью, и Мод поняла, что кузен поддразнивает ее, но тем не менее не улыбнулась.

Добравшись до того места, где они оставили своих лошадей, Стефан велел Джервасу проводить Олдит до Вестминстера.

— Леди Мод отправляется со мной в Смитфилд, — с удивлением услышал он свои слова. Ведь он не собирался этого говорить!

Стефан взобрался в седло и наклонился, чтобы поднять Мод и усадить ее перед собой. Заметив, что Олдит смотрит на них с открытым ртом, всем своим видом выражая неодобрение, он поспешно пришпорил лошадь, чтобы Мод не успела передумать. «А как насчет того, чтобы самому передумать?» — спросил он себя. Что, черт побери, с ним происходит? Лошадь внезапно споткнулась, и Мод упала в его объятия. Все планы Стефана, такие ясные и очевидные минуту назад, теперь снова оказались под сомнением.

Было начало октября, его любимое время года. Глубокая синева неба, испещренного белыми пятнами облаков; воздух, прохладный и сухой; внезапные порывы ветра, напоминающие о том, что вот-вот начнется зима. Под предлогом того, что он хочет показать кузине достопримечательности Лондона, Стефан ехал через многолюдные улицы как можно медленнее, наслаждаясь ощущением тела Мод, заключенного в его объятия.

Он останавливался, чтобы показать ей простые деревянные дома с черепичными крышами, жилища зажиточных горожан, выстроенные из песчаника, харчевни, из которых доносились соблазнительные ароматы жареного мяса, и кожевников в лавках, склонившихся над работой. Мимо пробежала толпа орущих студентов. Стефан придержал лошадь и указал на группу подмастерьев, тренирующихся в стрельбе из лука.

— Вы, конечно, слышали о предстоящем праздновании Рождества? — спросил он.

— О да, несколько недель назад. В Виндзоре думают, что король решил воспользоваться случаем для того, чтобы объявить имя своего наследника. Я поздравляю вас.

— Ваш отец не говорил с вами об этом?

— Мой отец, как правило, не говорит ничего.

Стефан почувствовал, как тело ее напряглось.

— Даже насчет того, какое будущее ожидает вас?

— Насчет этого — особенно. Когда я спрашиваю, он говорит: «Всему свое время» — как кошка, играющая с мышью. — Мод помолчала. — Мне так обидно. Он заставил меня приехать сюда с такой поспешностью, словно от этого зависела чья-то жизнь, и вот я здесь, и оказывается, что спешить было вовсе некуда!

Стефан благоразумно решил воздержаться от ответа. Едва ли было бы уместно порицать короля: ведь Мод могла бы передать ему слова Стефана, причем без всякого злого умысла. Он лишь крепче обвил рукой ее талию, надеясь, что кузина ощутит безмолвное сочувствие с его стороны. Ему удалось отбросить все сомнения и просто наслаждаться ее близостью.

Наконец они добрались до Олдерсгейта. Здесь им пришлось дожидаться, пока их пропустят в городские ворота — двойные двери из тяжелого дуба, окованного железом. На массивных стенах высотой в восемнадцать футов, окружавших центр Лондона, стояли стражи, вооруженные длинными пиками, и внимательно наблюдали за входящими и выходящими людьми.

— Вы не устоите перед этим королем городов, — прошептал Стефан на ухо кузине. — Лондон покорил мое сердце в первый же день, когда я прибыл в него из Блуа.

— Но я видела Рим, Париж и другие великие города Римской империи, — возразила Мод. — В какое сравнение может идти с ними Лондон?

— Может, кузина. В свое время и вы поймете его очарование.

Они проехали в распахнутые ворота и попали в открытое пространство Смитфилда, где уже начиналась лошадиная ярмарка.

— Смотрите внимательно, нет ли поблизости милордов Уоллингфорда и Лестера. Мы договорились встретиться с ними здесь, — снова обратился Стефан к Мод.

Сперва они завернули туда, где на привязи стояли жеребята, потом — к дамским верховым лошадям. Подъехав к тяжеловозам, Стефан спешился и помог Мод спуститься на землю.

— Мне нужен новый боевой конь. Вы поможете мне выбрать подходящего?

Пока они шли рука об руку вдоль длинного ряда стойл, Стефан обнаружил, что Мод не только разделяет его увлечение лошадьми, но и знает о них чуть ли не больше, чем он сам. Наконец было объявлено о главном событии дня — лошадиных бегах. У одного конца поля стала собираться большая толпа.

— Эй, Стефан! — окликнул его Брайан Фитцкаунт.

Стефан и Мод подошли к нему, и Брайан повернулся к принцессе.

— Добрый день, миледи. Мы с Робином заключили пари. Я ставлю на вон того рыжего жеребца в углу — он должен прийти первым.

— У дурака в горсти дыра, — усмехнулся Робин. — Сразу видно, что этот жеребец слишком норовист. Я ставлю на того гнедого, что за забором. Что скажешь, Стефан?

Стефан протестующе поднял руку.

— О нет, у меня правило: если двое держат пари, никогда не вмешиваться. — Он указал на Мод. — Давайте послушаем, что скажет моя кузина.

Мод внимательно оглядела лошадей.

— Мне больше нравится черный жеребец с белой звездочкой на лбу.

Робин оглушительно захохотал.

— Ставлю два серебряных пенни, что вы ошиблись! Взгляните только на эти тоненькие ножки! Клянусь Господом, сегодня я разбогатею!

Мод холодно улыбнулась ему.

— В самом деле? Это невежливое замечание обойдется вам в три серебряных пенни, милорд Лестер.

— По рукам. Три серебряных пенни.

Наездники, использовавшие лишь недоуздки, вскочили на лошадей и двинулись к месту старта. Под ободряющие выкрики зрителей жеребцы пустились вскачь по широкому полю. Вороной жеребец сперва отстал, а рыжий мчался впереди остальных.

На лице у Мод появилось азартное выражение, и, к веселому удивлению Стефана, она крикнула наезднику на вороном жеребце что-то поощрительное. Гнедой жеребец вырвался вперед и шел голова в голову с рыжим. Лошади проделали уже три четверти пути через поле. Мод в возбуждении схватила Стефана за руку и, сама того не замечая, крепко сжала ее. Лицо ее было напряжено от ожидания, алые губки слегка приоткрылись, и Стефан с изумлением обнаружил, что ему до смерти хочется, чтобы ее жеребец пришел первым.

Черный жеребец начал мало-помалу набирать скорость и наконец вырвался вперед, черной стрелой промчался мимо остальных и первым пришел к финишу. Рыжий отстал от него на полголовы.

Раскрасневшись от торжества, Мод подняла глаза на Стефана.

— Вот видите, я оказалась права.

— Я не сомневался в этом ни секунды, — ответил он, улыбнувшись горделивым ноткам в ее голосе и удивляясь тому, что простые скачки могли так сильно захватить ее внимание. Не успев осознать, что он делает, Стефан развязал кошель на поясе и вытащил лиможский ларец, купленный в подарок Матильде.

— Вы должны принять это в награду.

— Как мило. Но я не уверена…

— Окажите мне любезность. Я хочу, чтобы вы взяли это. — Стефан испытал огромное и совершенно необъяснимое удовольствие при виде пальцев Мод, охвативших изящный ларец. К счастью, никто этого не заметил.

Брайан торжествовал.

— Это я-то дурак, да, Лестер? Ну, где наши деньги?

— Что ж, леди Мод победила, ничего не попишешь, — разочарованно произнес Робин. — Но ты-то тут при чем? Рыжий ведь не пришел первым.

— Ты не совсем честен, друг мой. Он пришел вторым, но чуть ли не в ту же секунду, что и первый. Ты ведь сам видел.

Стефан и Мод оставили их разрешать спор и направились верхом к Белому Тауэру.

Когда они добрались до дома Стефана, небо уже потемнело, и туман окутал Лондон. Мод знала, что эту крепость построил ее дед, Вильгельм Завоеватель, чтобы отсюда править побежденным саксонским Лондоном, и что ее отец, король Генрих, подарил эту крепость Стефану в честь женитьбы на Матильде Булонской. Призванные внушать покорность и ужас мощные стены Тауэра с узкими прорезями бойниц поддерживались контрфорсами, достигавшими зубцов на верхушках; массивная главная башня, увенчанная четырьмя башенками поменьше, была защищена широким рвом. Когда Мод и Стефан приблизились, стражник, стоявший в сторожке у ворот, отдал приказ, и деревянный подъемный мост с грохотом опустился. Стефан и Мод проехали по мощеной дорожке во внешний двор замка. Огромные факелы в руках вышедших навстречу слуг отбрасывали мрачные отблески света на бледные каменные стены.

Мод боялась думать о второй встрече с Матильдой Булонской. Тревога ее все возрастала по мере того, как она шла следом за Стефаном по замку через большой зал, оружейную комнату и часовню, затем по витой лестнице в комнату Матильды, располагавшуюся на четвертом этаже. Собрав всю свою волю в кулак, Мод твердо решила, что не должна ни словом, ни жестом выдать чувства, которые она испытывала к Стефану.

Матильда в мягкой голубой тунике, наброшенной поверх белого платья, сидела на шерстяном ковре перед жаровней и играла со своим сыном Болдуином. Увидев входящих Мод и Стефана, она с приветливой улыбкой поднялась и протянула руки ей навстречу.

— Как я рада, что вы приняли мое приглашение, кузина.

Мод нерешительно шагнула вперед, чтобы принять поцелуй своей кузины.

— Как вы похожи на мою мать, — смущенно проговорила она.

— Все так говорят. Это для меня большая честь, ведь моя тетя была настоящей святой. Мы должны все вместе посетить ее могилу.

— Да, мне бы этого очень хотелось. — Мод взглянула на Болдуина, крупного розовощекого малыша с зелеными глазами и медово-коричневыми кудрями, точь-в-точь как у Стефана. — Он такой большой для своего возраста… ему ведь три года, не так ли?

— Всего два, — с гордостью ответил Стефан, подхватывая Болдуина на руки.

— У нас есть еще маленькая дочь, — сказала Матильда. — Вы, наверное, хотите взглянуть на нее?

— О да, конечно, это было бы чудесно. — Мод заставила себя улыбнуться, с каждой минутой ощущая все большую неловкость. Ей было больно видеть, что Стефан так любит сына.

— Стефан, ты не проводишь кузину в детскую? Нянька как раз сейчас кормит малышку. Потом мы поужинаем, а после ужина я хочу показать Мод гобелен, над которым работаю. Я хочу изобразить Господа нашего и его благословенную мать на свадьбе в Кане Галилейской. А потом настанет время идти в часовню на повечерие, — и Матильда лучезарно улыбнулась.

Мод молча последовала за Стефаном. Узы привязанности, соединяющей кузена с женой и ребенком, были очевидны. Мод не предполагала найти здесь такое тихое домашнее счастье, которого ей самой испытать не довелось, и почувствовала себя лишней. Она всегда понимала, что между нею и Стефаном ничего не может произойти, но теперь, увидев его в кругу семьи, окончательно утвердилась в этой мысли.

— Сейчас вы увидите самую очаровательную девочку на свете, — сказал Стефан, толкнув тяжелую дубовую дверь, ведущую в маленькую каменную комнатку, согретую несколькими жаровнями.

Крупная женщина в расстегнутом платье сидела на каменной скамье и кормила грудью крошечное дитя, завернутое в шерстяной платок. Увидев вошедших, она прикрыла грудь, поднялась и передала ребенка Стефану.

— Ваша дочь здорова, милорд, — гордо произнесла она.

Стефан взял девочку на руки и прижал ее к груди.

— Ну, разве не красавица?

— Да, действительно, красавица, — вежливо ответила Мод. По правде говоря, этот младенец ничем не отличался от всех других, которых ей доводилось видеть: красное, сморщенное существо с головкой, покрытой пушком, словно тельце новорожденного цыпленка.

Стефан что-то ворковал над дочерью, и Мод почувствовала, что не в силах смотреть на это. В сердце защемило, и она отвернулась. Стефан вернул ребенка кормилице, взял кузину за руку и поспешно вывел ее из детской.

— У вас очень милая дочка, Стефан, — тихо сказала Мод, понимая, что должна как можно скорее исчезнуть подальше от этого семейного гнездышка. — Я… я себя неважно чувствую… я очень устала от поездки. Как вы думаете, смогу ли я сегодня же вернуться в Вестминстер? — Она двинулась было вперед по коридору, но Стефан схватил ее за руку.

— Нет, это невозможно. Вы доберетесь туда только на рассвете, и потом, Матильда не поймет, почему вам понадобилось так поспешно уехать.

— Но я должна ехать, неужели вы не понимаете, — дрожащим голосом произнесла Мод, повернулась и быстрым шагом пошла через зал.

Стефан догнал ее, снова схватил за руку и притянул к себе.

— Если вы думаете, что мне легче, чем вам… — начал он.

Глаза их встретились, и никто не мог отвести взгляда.

Стефан медленно наклонил голову, отыскал губы принцессы и начал целовать ее с яростной жаждой, внезапно прорвавшейся наружу, несмотря на все его самообладание. Мод, вместо того чтобы оттолкнуть его, обнаружила, что не только покоряется его желанию, но и отвечает на поцелуи с не меньшей жадностью. Теплый, настойчивый рот Стефана заставил ее губы разжаться, и по всему телу прокатились волны жаркого пламени. Нетерпеливость, с которой Мод ответила на поцелуй, испугала ее саму и, казалось, удивила Стефана, превратив его страсть в бушующий костер. Он прижал ее податливое тело еще теснее к себе, впивая сладость ее губ и не в силах насытиться. Руки его скользнули ей под плащ и нащупали полные груди, но тут чей-то внезапный смех заставил их виновато отпрянуть друг от друга.

Тяжело дыша, с головой, кружащейся так, словно она выпила чересчур много вина, Мод стояла неподвижно, как будто приросла к каменному полу, и смотрела, как двое стражников сворачивают за угол, проходя мимо влюбленной парочки по пути на свой сторожевой пост.

— Добрый вечер, милорд, — сказали они, кланяясь Стефану.

Когда стражники ушли, Мод и Стефан снова взглянули друг на друга.

— Я позабочусь, чтобы на рассвете вас проводили домой, — хрипло произнес он.

Потрясенная до глубины души, Мод проследовала за Стефаном в комнату Матильды. Все ее тело было охвачено страстью. Она была совершенно не готова к тем ошеломляющим чувствам, которые пробудил в ней кузен. Ей казалось, будто она очутилась одна-одинешенька в бурном море, вдали от суши, в полной темноте. В ужасе Мод повторяла про себя, что никогда больше не должна терять контроль над собой.

13

Следующие три месяца пролетели быстро, заполненные всякого рода приятной деятельностью. Стефан довольно часто виделся с Мод, но, по молчаливому соглашению, они никогда не оставались наедине. Однако даже на людях Стефан боялся, что так или иначе выдаст себя невольным словом или жестом. И независимо от того, кто был рядом с ними, стоило им лишь обменяться взглядами, как весь мир переставал для них существовать. Стефана пугало, что сила, с которой их тянуло друг к другу, чересчур очевидна для окружающих.

Вечером накануне того дня, когда король должен был объявить имя наследника на пиршестве в канун Рождества, Стефан и Матильда раздевались перед сном в своей спальне. Тонкие белые свечи освещали кровать с балдахином, деревянную скамью, дубовый стол и скамеечку для молитв. Жаровня в серебряной чаше согревала комнату, изгоняя декабрьскую стужу, пытающуюся прокрасться в спальню сквозь трещины в массивных каменных стенах.

— Что сегодня так беспокоило твоего брата? — спросила Матильда, поднимая с кровати отороченное мехом красное покрывало. — За ужином он был необычно молчалив и суров. Я думала, что он должен радоваться завтрашней речи короля. А он сидел словно на поминках.

Дрожа от холода в льняном белье, Стефан приоткрыл тяжелую дубовую дверь, чтобы убедиться, что стражники стоят на местах.

— Не знаю, честное слово.

Он тоже заметил, что Анри чем-то встревожен, и тревога эта проскальзывала на его лице еще раньше, когда в сентябре они уезжали из Нормандии. Но Стефан не имел ни малейшего представления о том, что волновало брата.

Когда Анри прибыл в Лондон из Гластонбери, Стефан тоже думал, что тот будет рад предстоящему назначению наследника и визиту шотландского короля. Но Анри оставался замкнутым и мрачным, советовал брату умерить свои надежды и вел себя так странно, что это начало раздражать Стефана.

Матильда сняла льняную сорочку и несколько мгновений стояла обнаженной; от холода ее молочно-белая кожа покрылась пупырышками. Заметив, что Стефан разглядывает ее тонкое детское тело с узкими бедрами, маленькими грудями и округлыми ягодицами, она быстро забралась в кровать, подтянув покрывало до подбородка.

Стефан разделся и скользнул в постель рядом с женой.

Матильда зевнула.

— Подумать только, Стефан! Накануне Рождества Господня тебя объявят наследником престола! — Счастливая, она свернулась рядом с ним калачиком.

Стефан был слишком взволнован, чтобы заснуть, его одолевали беспорядочные мысли: поведение брата, предвкушение завтрашнего события и, как обычно, кузина Мод.

При одном воспоминании о ней плоть его напряглась, и он невольно потянулся к жене. Когда пальцы коснулись обнаженного плеча Матильды, та замерла и затаила дыхание; в свете свечи он заметил, как на ее лице мелькнуло отвращение. Со вздохом Стефан погладил жену по плечу, нагнулся к столику и задул свечу, а потом повернулся на спину. Матильда облегченно вздохнула.

— Спокойной ночи, дорогой, — с благодарностью прошептала она.

Стефан закрыл глаза, в мыслях возвращаясь к Мод. Как он ни пытался, но так и не смог запретить себе вспоминать о том поцелуе в коридоре замка. Тепло ее губ, гибкое тело под его руками снова возникли в памяти, словно аромат летних роз, который продолжает витать в воздухе и после того, как увянут цветы. Его любовь к ней была безнадежной, но, охваченный разгоревшимся желанием, он не мог забыть о ней.

Беспокойно ворочаясь с боку на бок, он сдался на милость своей буйной фантазии: Мод лежит обнаженная на меховом покрывале перед ярко пылающей жаровней; каштановые волосы ее рассыпались по нежной коже шеи и плеч. Серые глаза туманятся от желания, полные губы раскрываются в ответ на его поцелуй. Тени от мерцающих свечей падают на ее нагое тело; теплые руки тянутся навстречу возлюбленному…

Мод будет такой же, как тогда, в коридоре: страстной, отзывчивой, равной ему во всем; тело ее пронзит дрожь вожделения. И он будет обладать ею со всей безудержностью страсти.

Стефан почувствовал, что взмок от пота. Он вскочил с постели с бешено бьющимся сердцем и виновато взглянул на Матильду — жена ровно дышала и продолжала мирно спать. Он понимал, что даже если разбудит ее, чтобы облегчить свои страдания, облегчение будет лишь временным: ведь она не могла понять и разделить бьющуюся в нем страсть.

При взгляде на нежное личико жены желание в нем угасло. Стефан ласково поцеловал ее в щеку и снова лег на спину, подложив руку под голову. Он молил Бога, чтобы однажды его страсть к Мод утихла, словно короткий бурный ураган, проносящийся мимо так же быстро и внезапно, как налетает на плывущий по бездонной водной глади корабль. Матильда была его женой, матерью его детей и вскоре, с Божьей помощью, станет королевой. Этого довольно. Этого должно быть довольно.

На следующий день Мод проснулась от звука колоколов церкви Святого Павла. Канун Рождества. Сегодня будет большой пир, и король объявит наследника.

За несколько часов до пира она отправилась в свои покои, чтобы переодеться. Отец предоставил ей большую свиту, в которую входили служанки, слуги, конюхи и капеллан. Генрих поселил дочь в Вестминстере, и Мод почувствовала, что наконец-то он стал относиться к ней с уважением, как приличествовало относиться к императрице. Король поощрял ее знакомство с Лондоном и окрестностями, устраивал для нее встречи с самыми известными горожанами и аристократами, приезжавшими в Вестминстер. Но ее будущее по-прежнему оставалось неясным.

Взвесив все как следует, Мод поняла, что была бы совершенно довольна, если бы не тоска по Стефану, которая постоянно росла и не приводила ни к каким результатам. Они виделись по меньшей мере два-три раза в неделю, ездили верхом по парку между Вестминстером и Ладгейтом, гуляли по лесистым холмам Хайгейта или спускались к замерзшим болотам Мурфилдз, чтобы посмотреть на молодых парней, которые привязывали к ногам большие берцовые кости животных и с помощью палок с железными наконечниками катались по льду. Они бродили по лесам святого Иоанна и охотились с соколом и гончей — но ни разу не оставались наедине.

Где бы они ни появлялись, Мод всякий раз бывала удивлена тем, как тепло принимают Стефана лондонцы. Ее отец лично знал всех крупных землевладельцев своего королевства, но Стефан был знаком и с простыми горожанами. Все, от процветающих торговцев до скромных церковников, ткачей и подмастерьев, знали Стефана из Блуа. И, казалось, все они были очарованы им. Радость, которую выказывали эти люди при виде ее кузена, неизменно передавалась ей самой.

Мод закончила одеваться как раз, когда колокола зазвонили к вечерне. Когда она добралась до аббатства, все придворные и знать со всего королевства уже собрались здесь на рождественскую мессу. Мод заметила, что не явились только ее отец и недавно прибывший король Шотландии.

Потом все перебрались в большой зал Вестминстерского дворца, дожидаясь короля и его высокопоставленного гостя. На стенах, увешанных гобеленами, ярко пылали тисовые факелы. Большие поленья, специально подготовленные для сочельника, горели в центральном камине; пол был усыпан сушеным тростником и ароматными травами. Алый падуб, темно-зеленый плющ и омела с белыми цветами свешивались с деревянных балок потолка.

— Ты сегодня очень красива, сестра, — улыбаясь, произнес Роберт. Рядом с ним стояла Мэйбл, его жена-валлийка.

Мод улыбнулась в ответ. Она искала взглядом Стефана, который уже пробирался сквозь толпу, двигаясь к ней. Он держал под руку Матильду. Кузен великолепно выглядел в темно-красной тунике, черных обтягивающих штанах и черном плаще, подбитом лисьим мехом, накинутом на плечи. Нескрываемое восхищение, вспыхнувшее в его глазах, вознаградило Мод за те долгие часы, когда она вместе со служанками трудилась над своим нарядом. Поверх платья, сшитого из небесно-голубого шелка, она надела синюю тунику с длинными висячими рукавами. Талию стягивал золотой пояс; на груди сверкал маленький золотой крестик, украшенный жемчугом и рубинами, который изготовил для нее лучший во всей Италии золотых дел мастер. Плечи принцессы окутывал темно-синий плащ, подбитый мехом горностая. Прическу венчала прозрачная вуаль, придерживаемая золотым венцом с крупными жемчужинами. Сознавая, что взоры всех присутствующих обращены к ней, Мод вспыхнула от удовольствия, и ее серые глаза заблестели.

— Вот он, — прошептал Роберт, склоняясь в глубоком поклоне.

Вслед за главным дворецким в большую залу вошел король Генрих рука об руку с королем Шотландии Давидом. За ними следовал архиепископ Кентерберийский, Вильгельм из Корбэ, далее — епископ Солсбери и, наконец, королева Аделиция.

Встреча с дядей Давидом явилась для Мод большим потрясением. Она знала, что дядя воспитывался в нормандской Англии, и думала, что он будет выглядеть и вести себя так же, как нормандцы. Но совершенно неожиданно принцесса оказалась в мощных объятиях рыжебородого великана с загорелым, изборожденным морщинами лицом, который звучно расцеловал племянницу в обе щеки.

— Эгей, Генрих, да она стала настоящей красоткой! — Давид Шотландский огромной волосатой ручищей приподнял лицо Мод за подбородок и уставился на племянницу доверчивыми голубыми глазами ее матери. — Ни следа моей бедной сестрички Матильды, — продолжал он. — Мод — настоящая нормандка.

Главный распорядитель дунул в рог из слоновой кости. Все расселись по местам за столами, уставленными подносами с хлебом, большими оловянными солонками и деревянными чашами с элем. Король с ближайшими родственниками и главными духовными лицами поместился за самым высоким столом, установленным на помосте. Стол был покрыт снежно-белой льняной скатертью, украшен веточками падуба и уставлен серебряными кубками. К удивлению и смущению Мод, ее место оказалось самым почетным — между двумя королями. Неужели это место предназначалось не для Стефана?

— Я тебя не видел с тех пор, как ты родилась, — прошептал Мод на ухо Давид Шотландский.

Прежде чем она успела ответить, двери в дальнем конце зала распахнулись и появилась длинная процессия слуг, несущих яства, во главе с главным поваром, который нес огромное блюдо с головой вепря, в пасти которого торчали желтые клыки, а между ними виднелось большое яблоко; голова была украшена ярко-красными ягодами падуба и листьями зеленого плюща. За вепрем последовали дымящиеся блюда с олениной, зайчатиной, павлинами, целым жареным козленком, молочным поросенком и огромным гусем, покрытым хрустящей зажаренной корочкой. Далее появились кролик в вине, вареные миноги, сазан и разнообразные рыбные паштеты и пироги. Столы уже ломились от изобилия еды.

Оруженосцы разрезали мясо и прислуживали своим господам, опустившись на одно колено. Пажи наливали вино в серебряные кубки и носились между кухней и пиршественным залом с салфетками и чашами воды для мытья рук.

Дядя Давид заботливо опекал племянницу.

— Ты должна попробовать вот этот ломтик гусиной грудки, — настаивал он.

Он угощал сперва Мод, потом угощался сам, но принцесса заметила, что самые отборные кусочки дядя Давид сберегает для двух огромных шотландских борзых, сопровождавших его сюда из Шотландии, а сейчас гордо сидевших рядом с ним.

По непонятной для нее причине Мод не могла проглотить ни кусочка тех лакомств, которые предлагал ей дядя. Время от времени она бросала взгляды на Стефана и тот отвечал ей мимолетными заговорщицкими улыбками, переполнявшими ее восторгом. Мод чувствовала, какое напряжение царит за главным столом, как и во всем зале. Глаза всех гостей выжидающе устремлялись на короля Генриха. Как и сама Мод, все гости нетерпеливо ждали, когда же король объявит имя наследника.

Блюда с едой сменились чашами с фруктами и орехами, подносами с конфетами, марципанами и медовыми пирогами. Затем дворецкий внес в зал большую чашу с «шерстью ягненка» — вином, изрядно приправленным специями и смешанным с мускатным орехом, имбирем, медом, поджаренными хлебными крошками и печеными дикими яблоками, которые всплыли на поверхность налитка и аппетитно сверкали светлыми бочками. Король осушил кубок за тех, кто прибыл к его двору в честь Рождества, знать же, в свою очередь, выпила за короля, прокричав троекратное «Ура!».

Мод прежде никогда не видела такого ритуала, и дяде Давиду пришлось объяснить ей, что это — древний саксонский обычай, которому следовал король. Прозвучали тосты, и любимый менестрель Генриха пропел несколько героических песен. Когда он закончил выступление, факелы уже стали потрескивать, вокруг почерневших балок под потолком клубился дым и в зале сделалось чересчур жарко. Гости распахнули плащи, принялись нетерпеливо шаркать ногами под столом, расстегнули пряжки на поясах; лица разрумянились от выпитого вина; кое-кто даже захрапел.

Наконец слуги убрали со столов объедки и удалились, а дворецкий попросил тишины.

Медленно поднявшись, король Генрих засунул за пояс большие пальцы рук и обвел пиршественный зал пристальным взором. В комнате воцарилась полная тишина.

— Досточтимые пэры церкви, лорды Англии и Нормандии! Я собрал вас здесь в канун Рождества, дабы оповестить о своих намерениях относительно будущего королевского престола.

Краем глаза Мод заметила, что на губах Стефана блуждает улыбка надежды.

— Давайте ненадолго вернемся, — продолжал Генрих, — к злосчастному удару судьбы, лишившему меня единственного сына, принца Вильгельма. — Король осенил себя крестным знамением. — Будь бы Вильгельм жив, он сменил бы меня на троне, и вопрос наследования никогда не встал бы так остро, как в настоящий момент.

Гости согласно закивали.

— К моменту смерти Вильгельма я уже овдовел и в надежде произвести на свет новых сыновей взял в жены добродетельную Аделицию из Ловэна. К несчастью, Господь до сих пор не внял нашим молитвам. — Он прервал свою речь, и взоры присутствующих обратились на Аликс, неподвижно сидевшую на своем месте и, казалось, обратившуюся в мраморную статую.

Сердце Мод сжалось от боли: ведь Аликс, должно быть, испытывает глубочайшее унижение из-за публичного напоминания о ее бесплодии.

— Само собой, королева еще молода, и я надеюсь прожить еще много лет, так что мы пока не расстались со своими надеждами. — Генрих подождал, пока умолкнут шепотки гостей, выражавших согласие с этими словами, затем продолжил: — Однако, несмотря на то что у меня так и не родился новый сын, к счастью, повторяю я, к счастью, у меня есть дочь, которая вернулась в Англию, чтобы жить среди своего народа.

Озадаченные гости уставились на Мод, но та не меньше их была удивлена словами отца.

— Принцесса Мод — законная наследница королей. Ее дед — великий Завоеватель, ее дядя Вильгельм Руфус правил Англией до меня, и я уверен, что нет необходимости напоминать присутствующим о великом роде герцогов Нормандских.

Король прошел мимо Мод и встал рядом с шотландским королем.

— С материнской стороны родословная моей дочери не менее известна. Принцесса Мод — потомок четырнадцати правителей: от королей Западной Саксонии, которые властвовали над своим народом более двухсот лет назад, до короля Шотландии, ныне сидящего здесь, перед вами. Кроме того, моя дочь — вдова императора Священной Римской империи и с детства обучена всем премудростям управления государством.

Сделав еще несколько шагов, Генрих положил руки на плечи дочери.

— Вот полноправная наследница трона Англии и Нормандии, и она взойдет на трон, если я умру, не оставив законного сына.

Удивление и потрясение Мод были столь велики, что ей показалось, будто душа ее покинула тело и парит в нескольких футах над головой. Теперь внезапно прояснились все поступки отца: от срочного вызова в Англию до настоятельного требования снять императорскую корону. Она простила ему все. Радость переполняла ее сердце.

Мод повернула голову, чтобы заглянуть в лицо короля. В глазах ее светилась благодарность. Она не находила слов, чтобы выразить все свои чувства. Отец ободряюще сжал ее плечо.

В комнате воцарилось гробовое молчание. Ошеломленные гости с ужасом смотрели на короля. Генрих обвел взглядом зал. Лоб его прорезала глубокая морщина, на лице появилось выражение непреклонной решимости. Он снова заговорил:

— Через две недели состоится церемония принесения присяги, и я призову всех и каждого из вас к торжественной клятве на верность принцессе Мод, которая станет королевой после моей смерти.

В момент своего торжества Мол совершенно забыла о Стефане и о том, как может обидеть его неожиданное решение короля. Внезапно она превратилась в его соперницу и, осознав это, испугалась. Не изменится ли его отношение к ней? Мод украдкой бросила взгляд на кузена, и от ужаса у нее перехватило дыхание. В глазах его горела неприкрытая ненависть, лицо побелело и превратилось в застывшую маску; это было совершенно чужое, незнакомое лицо.

Голос отца заставил Мод отвернуться от Стефана.

— Если кто-либо не согласен с моим решением, пусть скажет немедленно, в противном случае никакие возражения приняты не будут. — Король снова обвел взглядом пиршественный зал. Все молчали. — Итак, решено. Жду вас всех на церемонии принятия присяги.

Когда король умолк, никто не взглянул на Мод, чья радость быстро угасала. В первое мгновение, потрясенная неожиданным счастьем, выпавшим на ее долю, Мод даже не подумала о том, что никто и никогда еще не возводил женщину на трон. И оказалась совершенно не готова встретить откровенное недоверие, горький гнев, дикую злобу и ненависть на лицах окружавших ее знатных гостей.

Кузина Матильда, не стесняясь, плакала; близнецы де Бомон, очевидно, не могли поверить собственным ушам. Роберт Глостерский криво улыбнулся сестре, не в силах скрыть боль, затаившуюся в глубине его глаз. Брат Стефана, аббат Гластонберийский, смотрел на принцессу со скорбным выражением лица, как человек, предчувствовавший самое худшее и увидевший, как оно осуществилось. Только Брайан Фитцкаунт подарил ей ободряющую улыбку; он оказался единственным, кто пришел к ней на помощь. Мод знала, что никогда не забудет этого.

— Не бойся, девочка, — прошептал ей на ухо Давид Шотландский. — Лорды не могли не удивиться. Твой отец распахал целину, а тебе осталось бросить семена и ждать, пока они прорастут. — Дядя похлопал ее по руке. — Твой отец сделал все как надо.

Мод очень хотелось бы в этот момент обладать хоть малой долей подобной уверенности. Она с грустью смотрела, как знатные гости со своими женами, в том числе и Стефан с Матильдой, поспешно покидают зал, укутавшись в теплые плащи, чтобы спастись от декабрьской стужи. Никто не подошел к королю и его наследнице, чтобы поздравить принцессу или сказать что-нибудь в ее поддержку. Несчастной Мод казалось, будто она совершила какое-то ужасное преступление, а не обрела высочайшую честь. Поднявшись из-за стола, она вышла из зала вслед за отцом.

— Зайди ко мне завтра после сексты, — сказал ей король, прежде чем повернуть вместе с Аликс к своим покоям. Он был заметно взволнован.

Значит, он удивлен враждебностью знати не меньше, чем она сама? В памяти всплыло оскорбленное выражение лица Стефана. Неужели теперь кузен возненавидит ее? Неужели решит, что намерения короля были известны ей с самого начала? Мысль о том, что Стефан разлюбит ее, была невыносима. К глазам ее подступили слезы. И все же за всеми заботами и печалями стояло ошеломляющее осознание того, что в один прекрасный день она станет королевой Англии и герцогиней Нормандской. Никогда, даже в самых безудержных мечтах, она не могла вообразить, что удостоится такой высокой чести. И, вопреки всему, Мод чувствовала прилив опьяняющего торжества.

14

Железной хваткой схватив Матильду за руку, Стефан тащил ее за собой через толпу гостей, торопясь добраться до ворот Вестминстерского дворца, прежде чем кто-нибудь остановит их. Он услышал, как его окликают близнецы де Бомон и брат Анри, но не удостоил их вниманием. Если кто-нибудь посмеет выразить ему соболезнования, то он ответит на них добрым пинком.

Выйдя за ворота, Стефан обнаружил во дворе Джерваса и других своих слуг. Одного взгляда на их опрокинутые лица хватило, чтобы понять: ужасные вести уже достигли их ушей.

— Мы не останемся здесь ни минуты. Джервас и прочие слуги сопроводят тебя в Тауэр, — сказал он Матильде, помогая ей сесть в паланкин. — Ты доберешься только к утру, но тут уж ничего не поделаешь.

Матильда вцепилась в руку мужа. Глаза ее все еще были влажны от слез.

— Дорогой, но разве ты не поедешь со мной?

— Нет. Мне еще нужно кое-что уладить здесь.

— В такой час?

— Это неважно. — Лицо Стефана застыло, словно каменное, глаза казались холоднее Северного моря.

Испуганная, Матильда откинулась на подушки, и Стефан задернул занавески. Услышав их беседу, Джервас подошел к Стефану и тревожно заглянул ему в лицо.

— Милорд, куда бы вы ни направлялись, прошу вас, возьмите с собой Арнульфа и Гилберта. Умоляю вас, не уезжайте в одиночестве.

Стефан отмахнулся от него и прыгнул в седло своей кобылы Одрэйд. Пришпорив лошадь, он направился к реке и вскоре услышал за спиной топот копыт. Это были его рыцари, Арнульф и Гилберт. Стефан даже не обернулся.

Он еще не мог прийти в себя от слов короля, от неожиданного унижения перед всеми лордами, будучи не в силах осознать, сколько он потерял в этот день. Ведь до сих пор все свидетельствовало о том, что он станет наследником короля. Лишиться короны, которую он уже практически держал в руках, было страшным потрясением; но еще хуже то, что корона эта попала в руки женщины, и не просто женщины, а принцессы Мод, в которую он был безнадежно влюблен. Нет, яростно перебил Стефан свои мысли, не влюблен! Это не любовь. Ну и дурак же он был, если считал это любовью! Простая похоть. Да, он хотел ее, и не больше. И если бы он ее добился, на этом все и кончилось бы: какой интерес играть в одну и ту же игру дважды?!

Добравшись до Темзы, Стефан стал искать лодку, чтобы переправиться в Саутворк. Тишину декабрьской ночи нарушали только плеск воды и стук копыт за спиной, бьющих о мерзлую землю. Наконец Стефан отыскал барку, стоящую у причала, и, спешившись, повел лошадь вверх по сходням на палубу. Двое рыцарей шли за ним, но Стефан не обращал на них никакого внимания. Лодочник, сидевший на носу барки, оттолкнулся от причала и в молчании направил лодку к другому берегу.

Ничего не видя и не слыша, Стефан снова и снова мысленно возвращался к катастрофе, разразившейся в пиршественном зале Вестминстера. Как он мог оказаться настолько слепым, как они все могли быть настолько слепы, чтобы не догадаться о намерениях короля? Кто мог представить себе, что король Генрих способен на такой вызывающий поступок, на столь беспрецедентное решение? На мгновение Стефан подумал, уж не впал ли король в старческое слабоумие? Старики нередко вели себя непредсказуемо, и это казалось ему единственным логичным объяснением произошедшего. Впрочем, во всех других отношениях король оставался вполне благоразумным.

Знала ли Мод о планах отца? Неужели все это время она так искусно притворялась, что не пробудила в нем ни малейшего подозрения? Стефан мучился от стыда при мысли о том, как глубоко он доверял кузине, посвящая ее во все свои честолюбивые надежды и планы на будущее. Каким же дураком он предстал перед ней! Мод, Мод… Сердце кричало от боли, вонзившейся в него ударом меча. Он прощался со своими мечтами и надеждами, и сердце его превратилось в открытую рану.

Барка уткнулась в берег. Стефан вывел Одрэйд на землю, сел в седло и галопом помчался вдоль берега реки к Саутворку. Он не думал о том, куда скачет; его подгоняла лишь острая необходимость дать выход боли и ярости. Каждой клеточкой своего тела он ощущал, что король совершил роковую ошибку. Как он мог рассчитывать на то, что его подданные согласятся с таким решением, когда и знать, и простолюдины ожидали увидеть на троне его, Стефана? Неужели король забыл о его популярности? Стефан не представлял своего будущего без королевского трона. Он поклялся, что должен что-то предпринять: невозможно допустить, чтобы по прихоти короля так неожиданно и резко изменилась вся его жизнь. Он вспомнил о брате, и слабая искорка надежды сверкнула в черной ночи его отчаянных дум. Да, Анри должен знать, что делать.

Той же ночью Брайан Фитцкаунт, подавляя зевоту, сидел напротив короля Генриха в комнате, предназначенной для решения государственных дел. Рядом с ним, тихонько похрапывая и уронив голову на широкую грудь, сидел епископ Солсбери. Комната, освещенная множеством тонких восковых свечей, напоминала монастырский скрипторий[7]. В центре стоял длинный дубовый стол, заваленный свитками пергамента и грудами книг. Свитки и книги заполняли и окованные железом сундуки, выстроившиеся вдоль стен. У дальнего конца стола монах в черной рясе склонился над пожелтевшим пергаментом, таким древним, что уголки его рассыпались от ветхости. Второй монах, взгромоздившийся на высокую скамейку, держал на коленях восковую дощечку и стило.

Зазвонили колокола аббатства. «Три часа пополуночи, — подумал Брайан, — а мы просидели здесь уже два часа». Король Генрих, подперев подбородок рукой, был погружен в раздумья. Внезапно он повернулся к Брайану.

— До сих пор не могу в это поверить, — пробормотал он. — Я понимал, что лордам понадобится некоторое время, чтобы свыкнуться с мыслью о том, что Мод станет моей наследницей, но встретить такую вражду, такое открытое неповиновение… — король снова умолк.

Брайан с удивлением понял, что Генрих ошеломлен неожиданной реакцией лордов на долгожданное объявление наследника. Он думал, что король разъярится, а тот, оказывается, просто никак не может прийти в себя. Странно, что такой умный и ловкий политик оказался в этой ситуации настолько недальновидным. Но ведь он был слеп и в том, что касалось неописуемого характера его покойного сына и наследника Вильгельма, отказываясь видеть то, что было совершенно очевидно для остальных. Теперь Брайан понимал, что в вопросах наследования престола король видел только то, что желал видеть.

— Должен быть какой-то прецедент, — сказал Генрих. — Не может не быть.

Брайан не был в этом настолько уверен. Сразу после заутрени его разбудили и приказали явиться к королю. Когда он пришел в эту комнату, епископ Роджер уже был там. Король, епископ и Брайан ожидали, пока монахи отыщут в своих книгах какое-нибудь упоминание о женщине, взошедшей на престол в случае, когда в правящем семействе не было наследника мужского пола.

— Я кое-что нашел, сир, — наконец произнес монах охрипшим от усталости голосом. Он провел испачканным в чернилах пальцем по выцветшим строкам на пергаменте. — Несколько сотен лет тому назад король Уэссекса скончался, и его супруга правила после его смерти в течение года. — Монах поднял глаза. — Затем она была смещена. По предположению автора хроники, мужчины не смогли долее терпеть, что им приходится подчиняться женщине.

— Упаси Господи, чтобы лорды такое услышали! Это — единственный случай, когда правила женщина? — спросил король.

— Все, что мне удалось найти, сир.

— Продолжай искать. Проснись, Роджер! — Король протянул руку и потряс за плечо спящего епископа. — Послушай-ка!

Роджер начал просыпаться.

— Да, сир. — Он выслушал то, что нашел монах, и покачал головой. — Этого-то я и боялся. Ничто из прошлого нам не поможет. Хроники только подтверждают то, что я вам уже говорил: ни знать, ни церковь не примут женщину-королеву, если она будет править в одиночку. Поскольку это против традиций, в стране начнется мятеж.

Генрих фыркнул.

— Я уже говорил тебе, Роджер: речи о том, что она будет править в одиночку, не идет. Естественно, должен быть король-консорт. Неужели я так похож на дурака? Но главное — убедить моих лордов присягнуть на верность Мод.

Король поднялся из-за стола и принялся мерить шагами комнату.

— У вас есть на уме какой-нибудь кандидат? Кто он? — спросил Роджер.

— Могу сказать лишь, что все идет по плану. Имей терпение.

«Как это характерно для скрытного короля! Он тщательно скрывает все свои намерения относительно будущего супруга Мод», — подумал Брайан. Несомненно, лорды будут возмущены этим кандидатом, иначе почему бы не объявить о нем сразу? У Брайана заныло сердце. Интуиция подсказывала ему, что король пошел опасным путем, который может привести страну к катастрофе. Надо хотя бы попробовать помешать этому.

— Сир, мне кажется, что лорды могут воспротивиться церемонии присяги, — осторожно начал он. — Найдутся такие, которые предпочтут покинуть Англию, лишь бы не давать клятву верности вашей дочери. Сердца лордов принадлежат Стефану, и он рассчитывал на то, что станет наследником. Возможно, лучшим выходом было бы дать им время привыкнуть…

Генрих поднял руку, требуя тишины, и остановился прямо напротив Брайана.

— Мне известно все относительно надежд моего племянника, которые я, кстати, всегда оправдывал. Относительно того, что лорды покинут Англию… да, я уже думал об этом и позаботился о том, чтобы в пяти портах выставили охрану. Каждый, кто попытается бежать из страны, будет остановлен. Для тех, кто откажется принести присягу, найдется достаточно места в моих подземных темницах.

Брайан увидел, что Роджер в испуге уставился на короля, и покорно вздохнул. Что ж, он сделал все, что мог. Так тому и быть. Все в руках Господних.

— Вопрос закрыт, — произнес король Генрих, снова садясь за стол, и обратился к клюющему носом монаху с восковой дощечкой на коленях: — Прочти-ка нам о порядке проведения церемонии.

Монах очнулся и взглянул на дощечку.

— Сейчас-сейчас, найду. Первым присягу должен приносить епископ Кентерберийский, затем — прочие пэры церкви. Первым из светских лордов присягу приносит король Шотландии, затем — граф Глостерский, затем — граф Мортэйн…

— Что?! — Брайан и епископ одновременно вскочили на ноги.

— Это грубая ошибка, сир! — завопил епископ, и его толстые щеки затряслись от возмущения. — Как вы можете позволить бастарду, вне зависимости от его высокого положения, приносить присягу перед Стефаном из Блуа? Это уж наверняка доведет нас до беды. — Он повернулся к Брайану. — Милорд Уоллингфорд, вы поддержите меня?

— Целиком и полностью, ваша светлость. Умоляю вас, сир, поверьте, Стефан и его брат Анри воспримут это как смертельное оскорбление дому Блуа, тем более что оно последует так скоро за их нынешним… разочарованием. Милорд Роберт Глостерский должен присягать после Стефана.

Король тихо произнес:

— Роберт — дитя моего сердца. Будь это в моей власти, я сделал бы его своим наследником. Вы оба знаете, что он с честью справился бы с этим. Судьба решила иначе, но, по крайней мере, я могу даровать ему иную честь — осуществить право присягнуть на верность сестре сразу после короля Шотландии. Это, конечно, совсем немного, но для меня очень важно.

В голосе его звучала мольба, и Брайан не мог ее не услышать. Однако он заметил и уловку. Ведь в действительности честь была далеко не такой малой, как представлял ее король, и сам Генрих тоже это понимал. Но ни Брайан, ни епископ не могли больше возражать. Продолжать подобный спор с Генрихом Английским означало кратчайшую дорогу в темницу или даже в могилу.

Брайан понимал, что указать королю на его ошибки невозможно, а ошибок было уже немало: сперва сделать Мод наследницей, а затем позволить Роберту принести присягу раньше Стефана, чем еще сильнее оскорбить его и так расстроенные чувства. Если король превратит обоих племянников в заклятых врагов, это повлечет за собой далеко идущие последствия, которые могут дать о себе знать лишь после смерти Генриха, когда настанет время подтвердить присягу и короновать Мод. Кроме того, по-видимому, король-консорт тоже выбран неверно… Одна глупость за другой. Когда же это кончится?

15

На следующее утро Стефан лежал в своей комнате на деревянной кровати на четвертом этаже Белого Тауэра. Под глазом у него красовался синяк, предплечье было перевязано белым лоскутом. Протянув здоровую руку, он нащупал оловянную пивную кружку и отхлебнул глоток. Рядом с ним на мягкой скамеечке сидел Анри и смотрел на него немигающим взглядом.

— Что с тобой произошло ночью? — поинтересовался аббат. — Только не ври.

Стефан рассказал ему, как полночи он провел в бесцельной скачке через Саутворк, затем остановился в прибрежной таверне и в конце концов ввязался в пьяную драку.

— Голова болит, и рука ноет, но могло быть и хуже.

— Ты сможешь выдержать новые дурные известия?

Стефан горько рассмеялся.

— Что может быть хуже вчерашней катастрофы?

Аббат придвинул скамеечку ближе к кровати и небрежно окинул взглядом пустую комнату.

— Я передаю тебе эту новость со слов епископа Солсбери. На церемонии присяги, после того как принесут клятву пэры церкви, первым из светских лордов присягать на верность Мод будет король Шотландии. По всем правилам, следующим должен присягать ты. Однако Роберт принесет клятву раньше тебя.

Стефан ошеломленно уставился на брата. Холодная ярость вспыхнула в его сердце.

— Это — смертельное оскорбление нашему дому! Я не явлюсь на церемонию. За неделю до назначенного дня я отправлюсь в Булонь.

— В пяти портах уже расставлена стража короля. Все лорды, с которыми я говорил, в один голос утверждают, что не станут присягать на верность германской императрице, и грозятся покинуть Англию. Но это — пустые слова. В конце концов все будет так, как желает король. Никому не хочется поближе познакомиться с дядюшкиными подземельями, лишиться своих земель и попасть в руки палача.

— Но ведь мы — его племянники!

— Что это значит в глазах человека, который убил одного брата, а второго пожизненно заточил в темнице!

Стефан взглянул на брата и отвел глаза.

— Да, я тебя понимаю. Что ж, скажусь больным и все равно не явлюсь на церемонию. Что он сможет со мной сделать? — Боль и гнев продолжали кипеть в его душе. — Почему он предал нас, Анри, почему?

— Он не предавал нас. — Аббат поднялся со скамеечки. — Я уверен, что он вовсе не хотел оскорбить нас. Король уже находится в том возрасте, когда люди чувствуют угрозу приближения смерти и небесного суда. Роберт — его любимец, и Генрих надеется, что перед смертью он сумеет воздать ему честь по заслугам. Он сделал Мод своей наследницей потому, что одержим идеей основать собственную династию, вышедшую из его собственных чресел. Чем еще он сможет оправдать совершенные им преступления — и преступления его отца? Желание продлить нормандский род лишило короля присущего ему здравого смысла и рассудительности. И если мы не попытаемся что-нибудь изменить, то нам придется всю жизнь жалеть об этом.

— Все это слишком сложно. Факт остается фактом: он все же оскорбил нас, и я отказываюсь присутствовать на церемонии.

Аббат поджал губы и нащупал на груди украшенный драгоценными камнями крест.

— Конечно, если ты хочешь поставить на карту все свое положение ради оскорбленной гордыни…

— Какое положение?

— Я говорю о твоем будущем, тупица! Прекрати жаловаться на судьбу! Как ты можешь надеяться когда-либо стать королем, если сейчас не хочешь унять жалость к себе и подчиниться королевской воле? Как я могу надеяться помочь тебе, если стану братом изменника? Ведь если ты не явишься на церемонию, король, несомненно, сочтет тебя таковым. Ты должен сохранять верность нашему дяде и оставаться его преданным слугой, если надеешься когда-либо взойти на трон.

Стефан приподнялся с подушек.

— Ты — такой же безумец, как и он. Прошлой ночью я думал, что ты сможешь помочь мне, но теперь-то понимаю, что наше дело проиграно. Лорды присягнут на верность Мод. И если они нарушат присягу, Рим отлучит их от церкви.

— Предоставь мне самому разбираться с Римом. — Аббат заговорщицки улыбнулся. — Неужели ты думаешь, что церковь и лорды в самом деле позволят женщине править Англией и Нормандией, даже если поклянутся в этом перед лицом короля? — Он присел рядом с братом на край постели. — Нам уже обеспечена поддержка знати. И простолюдинов, кстати, тоже. Не станешь же ты отрицать, что в Лондоне тебя любят?

Стефан внимательно всмотрелся в лицо брата.

— Что конкретно ты имел в виду, когда сказал, что мы должны попытаться что-нибудь изменить?

Аббат улыбнулся.

— Ну, будет разыгрывать невинность.

— Прекрати морочить мне голову, Анри. То, о чем ты толкуешь, невозможно! — Стефан не осмеливался надеяться на то, что его мечты еще могут сбыться.

Анри снова поднялся.

— Все возможно… в будущем. Пока король жив, мы ничего не сможем сделать и обязаны подчиняться его желаниям. Но что будет после его смерти? Ах, это же совсем другое дело! Тогда нам понадобятся влиятельные друзья, твердая решимость и отвага, которая поможет нам не упустить шанс. Когда настанет время, — carpe diem[8], брат, carpe diem! Доверься мне. Пока что никому ничего не говори. Веди себя как преданный слуга короля, добровольно подчиняющийся его воле. Завоевывай себе друзей и не наживай врагов.

— Ты, как всегда, говоришь очень убедительно. Если я все же решусь появиться на церемонии… — Стефан вздохнул и откинулся на подушки, понимая, что уже решился. «Лови момент», — сказал Анри, и сердце его забилось быстрее, окрыленное новыми надеждами. — Но дом Блуа никогда никому не уступал первенства, — продолжал он. — Я не стану присягать после Роберта.

— Никто и не предлагает тебе этого! — Аббат снова бросил взгляд на плотно закрытую дверь. — А теперь слушай внимательно, и я научу тебя, что нужно делать.

Две недели спустя утро на рассвете дня церемонии выдалось ясным и безоблачным. Когда колокола аббатства зазвонили к сексте, все лорды короля собрались в большом зале Вестминстера.

Роберт Глостерский в великолепной темно-синей мантии и тунике цвета индиго решительно направился сквозь толпу к Стефану. Тот хотел было сделать вид, что не замечает его, но Роберт схватил его за руку.

— Почему ты избегаешь меня, Стефан? Неужели ты затаил на меня обиду из-за того, что я должен принести присягу раньше тебя?

— Осторожнее, у меня рука повреждена. С чего бы мне затаить на тебя обиду?

— Не мне судить. Но порядок принесения присяги придумал не я, поверь мне.

Стефан знал, что Роберт не лжет, но не мог относиться к нему с прежней теплотой.

— Я все понимаю и ничего против тебя не имею. — Он чопорно поклонился, понимая, что причиняет Роберту боль, и направился к Анри, только что вошедшему в зал.

Аббат нахмурился.

— Что от тебя хотел Глостер?

— Ничего. Всего лишь дружеский жест, чтобы удостовериться, что я еще не задрал нос выше неба.

Аббат искоса взглянул на Роберта.

— После того как мы осуществим свой план, он не будет так дружелюбен. Надеюсь, ты не передумал?

— Уже десять раз успел передумать. Это огромный риск.

— Естественно, но… вот и герольды. Будь благословен, брат. — Он слегка коснулся плеча Стефана пальцами, унизанными богатыми перстнями, и присоединился к процессии священников.

Герольды, в торжественных, алых с золотом одеяниях, дунули в серебряные трубы. Пэры церкви выстроились в очередь для принесения присяги; за ними встали светские лорды в величественных придворных одеждах, подбитых мехом, и в сверкающих драгоценных украшениях. Во главе их, возвышаясь над всеми, стоял король Шотландии. Роберт встал у него за спиной, за ним — Стефан; за Стефаном подошли граф Честер, близнецы де Бомон и прочие знатнейшие лорды. Менее знатные, вроде Брайана Фитцкаунта, толпились в конце очереди.

Мод с царственной осанкой сидела на великолепном резном троне, плечи ее покрывала пурпурная, расшитая золотом мантия. Наследница престола готовилась принять присягу на верность от лордов Англии и Нормандии. Драгоценности сверкали на ее груди и пальцах, золотой венец на голове придерживал пурпурную прозрачную вуаль. Рядом с ней стоял король в торжественном церемониальном одеянии.

Стефан не мог оторвать от нее глаз. Никогда прежде Мод не была так красива; никогда не была для него столь желанна. Но она занимала королевский трон — место, предназначенное для него!

После утреннего разговора с братом, последовавшего за речью короля, к Стефану вернулась почти вся его прежняя самоуверенность. Перспектива деятельности — какой угодно деятельности! — всегда оживляла его и вдыхала в него новые силы; сегодня же он намеревался совершить поступок, который послужит его утверждению в качестве возможного главы государства. Воодушевленный неослабевающей поддержкой брата, Стефан почти поверил в то, что корона вовсе не утрачена для него безвозвратно. И, заново обретя веру в свои силы, не позволял, чтобы им овладели только зависть и жалость к себе. Хотя Мод по-прежнему оставалась его соперницей, теперь она представляла собой куда меньшую опасность для его гордости, и в душе начали оживать прежние чувства к ней. Само собой, противоречия были далеки от разрешения: Стефан желал получить и Мод, и корону. Вот она нерешительно улыбнулась ему, и Стефан ответил ей улыбкой. В награду он получил просветленный взор прекрасных глаз принцессы, преобразивший все ее лицо; теплота, внезапно проснувшаяся в этих сияющих серых глазах, растопила его сердце. Быть может, ему удастся осуществить оба своих желания.

Взгляд Стефана упал на украшенную драгоценными камнями шкатулку из слоновой кости, стоящую рядом с Мод. В шкатулке хранились чудотворные мощи святых, на которых он должен будет принести присягу на верность будущей королеве. Ладони его покрылись бисеринками пота. Нарушить данную клятву было бы нелегко, и при одной мысли об этом по всему телу Стефана пробежала волна страха. Он отбросил прочь ужасную мысль об отлучении от церкви. Брат пообещал уладить все неприятности с Римом, а если не доверять Анри, то кому же тогда можно довериться?

Церемония началась. Архиепископ Кентерберийский первым принес присягу, затем — епископы и аббаты. Стефан увидел, как его брат преклонил колени перед Мод и без всяких признаков страха произнес клятву на святых мощах. Сердце Стефана забилось быстрее. Король Шотландии первым из светских лордов склонился перед троном и поклялся почитать свою племянницу как королеву Англии и герцогиню Нормандии после смерти короля в случае, если у того не будет наследника мужского пола.

Внезапно Стефана начали одолевать сомнения, и его решимость пошатнулась. Черт побери, он замахнулся на рискованное дело! А что, если у него ничего не выйдет, вопреки словам брата? Стоило ли затевать… но вот уже шотландский король поднялся с колен, и Роберт сделал шаг вперед. Пора решиться… и немедленно!

Одним мощным рывком Стефан обогнал Роберта и оттолкнул его так грубо, что тот едва не упал. Он услышал, как Роберт отрывисто хватает ртом воздух, как удивленно перешептываются лорды у него за спиной. Глаза Мод расширились от изумления. Король, с лицом чернее тучи, подошел ближе к дочери и стал сверлить Стефана ужасным взглядом. Он поднял руку, указывая пальцем на племянника. Толпа стражников бросилась к Стефану, держа пики наготове. Стефан почувствовал, как Роберт пытается отодвинуть его с дороги; на мгновение оба они встали рядом. Равные друг другу по силе, соперники не собирались уступать первенство.

Стражники уже были в нескольких шагах от них. Высвободившись из мощной хватки Роберта, Стефан с молитвой на устах упал на колени перед королем.

— Сир! Сир! Выслушайте меня, умоляю!

Король заколебался, но все же поднял руку. Стражники отступили.

— Сир, я полагаю, что для дома Блуа, равно как и для дома Нормандии будет бесчестьем, если я не принесу присягу верности сразу же после короля Давида. Господь тому свидетель, и да подтвердят мои слова святые отцы, что я служил вам верой и правдой с первого же дня, как появился при вашем дворе. Я не забыл о великой любви, богатстве и почестях, которыми вы одарили меня. Но даже моя мать, ваша возлюбленная сестра Адель, дочь великого Завоевателя, согласилась бы, что дому Блуа таким образом будет нанесено бесчестье. Позвольте мне занять место, подобающее моему положению, дабы я смог первым среди ваших подданных почтить вашу дочь как мою будущую госпожу.

Стефан тщательно избегал любого упоминания о том, что Роберт — незаконнорожденный сын. Брат предостерег его насчет этого, резонно пояснив, что таким образом он немедленно настроит короля против себя. Стефан услышал за спиной шепот одобрения, прокатившийся в толпе лордов. Все они высоко ценили и уважали Роберта Глостерского, но Стефан, отпрыск великого дома, лишался подобающей ему чести, и лорды понимали это. Замешательство на лице короля свидетельствовало о том, что он попал в затруднительное положение. Король знал, что племянник прав, но сердце его было на стороне сына. Он взглянул на Роберта, затем — снова на Стефана. Тень сомнения появилась на его лице. Он продолжал хранить молчание.

Роберт Глостерский, бледный как смерть, но собранный и решительный, подошел к отцу.

— Сир, я высоко ценю ту честь, которую вы хотели оказать мне, но Стефан из Блуа имеет преимущество передо мной в порядке принесения присяги. Я займу подобающее мне место.

Отец и сын коротко переглянулись, и король медленно кивнул. Всеобщее напряжение начало понемногу спадать. Роберт отодвинулся, и Стефан подошел к трону Мод. Все происходило точь-в-точь, как предсказывал брат: самоотверженный Роберт предпочел уступить, не принуждая короля выбирать между двумя соперниками. Стефан на мгновение испытал жалость к Роберту, который все же был дорог ему как друг, но о совершенном поступке не жалел.

Торжествуя, он преклонил колени перед Мод. Вложив ладони между ее рук, он принес присягу на верность, которую завершил ритуальным поцелуем в уста. Он позволил себе задержать губы на секунду дольше, чем требовалось по церемонии. Затем возложил ладонь на шкатулку со святыми реликвиями, заметив, что его пальцы слегка дрожат.

Ровным голосом, раскатившимся эхом по всему залу, Стефан произнес слова присяги:

— Во имя Пресвятой Троицы и сих многочтимых святых останков, я, Стефан из Блуа, клянусь честно сдержать данное мною обещание и всегда оставаться верным Мод, моей будущей госпоже.

Он улыбнулся кузине и заметил, что в глазах ее блеснули слезы. Радость взыграла в его душе, словно крепкое вино. Он пошел на страшный риск и победил, сохранил честь семьи и выказал себя перед лордами благородным смельчаком. Он сделал первый шаг к трону.

16

Мод, ошеломленная тем, как быстро Стефан признал ее новое положение, все еще чувствуя на губах тепло ритуального поцелуя, почти не слышала слов присяги, произносимых единокровным братом. Она не пришла в себя до тех пор, пока перед ней не предстал Ренальф, граф Честерский, поразивший ее новой неожиданностью.

Мод ожидала, что он встанет на колени, но вместо этого граф обратился к королю:

— Сир, прежде чем я принесу присягу вашей дочери как своей будущей госпоже, мне необходимо ваше подтверждение того, что бароны, входящие в совет, одобрят выбор ее будущего супруга. В конце концов, ведь именно он будет управлять государством.

Ренальф, правивший обширным палатинатом Честера, граничащим с Шотландией и Уэльсом, был одним из наиболее могущественных и влиятельных лордов королевства. Его вассалы повиновались ему и пошли бы за ним всюду, куда бы он их ни повел. И сейчас слова его прокатились по залу, словно мощный порыв ветра над колосьями урожая. После недолгой тишины все лорды принялись громко кричать в поддержку графа Честера.

Мод застыла на троне: ультиматум Честера потряс ее даже больше, чем недавняя выходка Стефана. Это был открытый вызов королю, и Генрих должен был либо пойти на условия Честера, либо смириться со всеми последствиями отказа. И хотя отец не говорил ни слова о ее будущем супруге — разве что в самых общих выражениях, — Мод обладала достаточным благоразумием, чтобы понять: без мужа она не останется. Однако, поскольку ей предстояло стать полновластной королевой, она не знала, какую именно роль будет играть король-консорт в такой необычной ситуации, и решила при ближайшем удобном случае обсудить этот вопрос с отцом.

А сейчас Мод пыталась заглянуть в лицо королю Генриху, который, выпятив челюсть, с откровенной враждебностью смотрел на Честера. Она понимала, что отец напряженно обдумывает сложившееся положение: он не мог причинить графу Честеру ничего дурного, поскольку лорды были на его стороне, и по той же причине не мог ответить на требование Ренальфа прямым отказом. Как же избежать ловушки?

— Само собой, лорд Честер, — ответил Генрих мягким голосом, от которого у Мод тем не менее кровь застыла в жилах. — Если такова воля моих лордов, мне не остается ничего иного, как подчиниться ей. Мод не выйдет замуж без согласия моих советников.

— Можете ли вы поклясться в этом, сир, на священных реликвиях? — Честер указал на шкатулку из слоновой кости.

Лицо короля налилось кровью, но он сдержался, заставил себя улыбнуться и щелкнул пальцами. Дворецкий выступил вперед. Генрих указал на шкатулку с мощами; дворецкий поднял ее и протянул королю. Возложив ладонь на шкатулку, Генрих поклялся не выдавать Мод замуж за того, кто не получит одобрения совета.

Мод вздрогнула от дурных предчувствий. Интуиция подсказывала ей, что король вовсе не собирается советоваться с баронами по поводу ее свадьбы. Но лорды приняли его клятву с шепотом одобрения. Шкатулку снова поставили рядом с Мод, и Честер преклонил колени для присяги. Его лицо, украшенное длинными каштановыми усами, светилось полным удовлетворением.

Дальше церемония шла гладко, без каких-либо проявлений враждебности или гнева, намеки на которые Мод уловила в канун Рождества. Быть может, с Божьей помощью, лорды все-таки признают ее королевой.

Зима 1126 года выдалась спокойной. Январь сменился февралем, а за февралем наступил март. Мод была так занята, что почти не заметила, как пришла весна. После церемонии присяги она все свое время посвящала обучению: отец каждый день давал ей подробные инструкции относительно управления государством. Готовность овладевать знаниями, хорошая память и понятливость, а также прекрасная осведомленность в том, что касалось состояния дел в Европе, быстро помогли ей завоевать уважение и одобрение отца. Мод понимала, что король доволен — и удивлен. Поэтому время, которое она проводила с ним, оказалось необычно приятным.

Даже лорды постепенно, хотя и с трудом, привыкали к новым обстоятельствам. Мод была чрезвычайно рада изменениям, произошедшим в ее судьбе, и если бы она могла бывать в обществе Стефана хоть немного чаще, ей вообще не на что было бы жаловаться. После церемонии присяги она виделась с кузеном очень редко. Мод гадала, не сердится ли он на нее до сих пор из-за того, что она встала на пути его честолюбивых планов. Может быть, кузен именно поэтому избегает ее? Этот вопрос мучил ее постоянно, и в конце концов она спросила Роберта, не держит ли Стефан на нее зла.

— Не в его привычках долго переживать из-за чего бы то ни было, — медленно ответил Роберт. — Но, естественно, утратить надежду на корону для него тяжело. Впрочем, я не сомневаюсь, что со временем Стефан оправится от этого удара. Потерпи. А вот его брат, по-видимому, принял эту потерю куда ближе к сердцу. Он надеялся, что станет архиепископом Кентерберийским после того, как Стефан взойдет на трон и нынешний архиепископ умрет.

— Неудивительно, что он так холоден со мной, — отозвалась Мод. — Но аббат глупее, чем я думала. В конце концов, что помешает мне одарить его той же самой милостью, если я в свое время взойду на трон? Ему лучше постараться завоевать мое расположение, чем злиться на меня.

Роберт рассмеялся.

— Мне кажется, что принять милость от женщины для него хуже анафемы.

«Как это типично для священника», — подумала Мод. Однако все, что ей оставалось, — ждать, пока оскорбленное самолюбие Стефана исцелится.

Однажды днем в конце марта Мод направлялась через двор Вестминстерского замка к маленькому помещению в юго-восточном крыле, где они с королем ежедневно встречались: Генрих продолжал заниматься с ней, готовя будущую королеву. В потемневшем небе сгущались серые облака, с севера дул сырой ветер. Во дворе кипела обычная бурная деятельность: оруженосцы начищали охотничьи рога и пики, егеря натаскивали лохматых борзых, сокольничьи упражнялись с охотничьими птицами.

Мод уже поднялась до середины узкой каменной лестницы, когда внезапный стук копыт за спиной заставил ее обернуться. Во двор въезжали три всадника. Сердце Мод забилось чаще, когда она узнала Стефана и близнецов де Бомон. Конюхи торопились принять взмыленных лошадей, и всадники спешились. Лицо Стефана раскраснелось от быстрой скачки; он запрокинул золотоволосую голову и расхохотался над какими-то словами Робина Лестерского, а затем по-дружески обнял его за плечи. При виде высокой худощавой фигуры Стефана все в душе Мод перевернулось.

Кузен заметил ее и, что-то сказав близнецам, направился к ней.

— Какая удача, — произнес он. — Я приехал в Вестминстер специально, чтобы увидеться с вами. Мы с Матильдой месяц с небольшим провели в нашем имении в Ланкастере, и только в этом причина моих редких визитов.

Он встретился с ней глазами, и Мод, повинуясь непреодолимой тяге, снова оказалась на нижней ступени лестницы, совсем рядом со Стефаном.

— Я подготовил превосходную оправдательную речь, — доверчиво произнес он, разведя руками, — но когда увидел вас, все слова вылетели у меня из головы.

— Оправдательную речь? — Мод коснулась его руки.

— В канун Рождества я воспринял речь его величества без должного внимания. Мне следовало поздравить вас с тем, что король оказал вам такую великую честь, но, по правде сказать, тогда я был совершенно вне себя. Вам ведь известно, как сильно я стремился к короне. Вы простите мою неучтивость? — Он крепко сжал ее руки.

— О нет, это я должна просить у вас прощения: ведь мне без труда досталось то, к чему вы так стремились.

Стефан был совершенно открыт и искренен, и все страхи Мод быстро испарились — он не переменил свое отношение к ней. Но все же, если вспомнить застывшее лицо кузена и его сверкающие гневом глаза в канун Рождества, не слишком ли беспечны его нынешние слова?

— Я даже представить себе не могла, что у отца на уме, — продолжала она. — Прошу вас, поверьте, для меня это было такой же неожиданностью, как и для вас. — Она умолкла и проглотила комок, застрявший в горле. — Я понимаю, что вы чувствовали в тот момент, когда все ваши надежды рассыпались в прах, и не вправе осуждать вас, но лишь надеюсь, что этот случай не помешает нашей дружбе.

Что-то мимолетное сверкнуло в глубине глаз Стефана.

— Ничто не в силах помешать нашей дружбе, кузина. Не думайте об этом. Я намерен преданно служить вам как своей королеве. — Глаза его забегали. — Это не составит большого труда.

Довольная, но все еще слегка обеспокоенная, Мод благодарно улыбнулась. Она хотела расспросить его о столкновении с Робертом во время церемонии, но потом решила повременить с этим. Здесь все было не так просто: что-то неуловимо переменилось в настроении Стефана, что-то он утаивал от нее; в его характере проявились какие-то новые черты, пробуждавшие в ее душе смутное недоверие. Между ними повисла тончайшая паутина недосказанности, настолько легкая, что при малейшей попытке схватить ее она ускользала без следа.

Но когда Стефан глядел на нее так, как сейчас, когда он сжимал ее пальцы, Мод готова была растаять от наслаждения; и сомнения ее тоже растаяли, словно восковая свеча от пламени.

— Мне надо идти к отцу, — прошептала она, высвобождая руки.

Стефан отступил на шаг.

— Быть может, мы снова увидимся за ужином?

Мод кивнула и двинулась вверх по узкой лестнице в комнату короля.

Войдя в комнату, она сразу же поняла, что здесь что-то произошло. Рядом с королем стояли епископ Солсбери и один из придворных лекарей. Лицо отца было бледным, жесты — резкими.

— Сир, умоляю вас, примите настойку из вина, смешанного с маковым соком, — настаивал седобородый лекарь.

— Не хочу, чтобы моя голова затуманилась на весь день. Убирайся и оставь меня в покое.

— Что случилось? — встревоженно спросила Мод.

— Король расстроен. Он получил дурные вести из Анжу, миледи. Необходимо кровопускание…

— Хватит болтать! Убирайся! — Охваченный внезапной яростью, король вырвал кубок из руки лекаря и выплеснул содержимое на сухой тростник, покрывавший пол комнаты. — Послушать этих плакальщиков, так я уже давно должен лежать в гробу! Вон, вон отсюда, убирайтесь оба! — Он швырнул кубок под ноги лекарю.

Лекарь, закудахтав, как старая курица, поспешно удалился; за ним последовал епископ Роджер.

— Ох, силы небесные, ну просто старые бабы! — ярился король.

— О каких дурных вестях он говорил, сир? — осмелилась спросить Мод. — Неужели между вами и графом Фальком Анжуйским возникли какие-то сложности?

Король несколько секунд молча смотрел на дочь, а потом принялся пощипывать себя за бороду.

— Старые сложности. Ничего нового. — Он глубоко вздохнул. — Нормандия не в ладах с Анжу уже больше века. Но после смерти твоего брата Вильгельма все еще больше запуталось.

Мод не стала напоминать королю, что не стоит удивляться напряженным отношениям между Анжу и Нормандией. Она помнила, что император рассказывал ей, как после смерти Вильгельма король Генрих отправил тринадцатилетнюю вдову сына обратно в Анжу, оставив при себе ее весьма внушительное приданое. Когда граф Фальк, ее отец, потребовал вернуть приданое, Генрих начал тянуть с решением этого вопроса, предлагая одно извинение за другим. Когда для всех стало очевидно, что король не собирается ничего возвращать, граф Анжу поклялся отомстить за нанесенное ему оскорбление.

Король подошел к дубовому столу и склонился над пергаментной картой Европы.

— Анжуйский кризис обострился куда быстрее, чем я рассчитывал. Необходимо, чтобы ты полностью отдавала себе отчет в смысле происходящего, поскольку мне потребуется твоя помощь.

Заинтригованная, Мод подошла к нему и тоже наклонилась над картой.

— Я сделаю все, что в моих силах, сир.

Король указал пальцем на большую черную точку.

— К югу отсюда находится Анжу, к западу — Франция, к северу — Нормандия, а посредине — Вексин. Людовик Французский уже давно положил глаз на Нормандию. По сути дела, дом Капетов зарится на наше герцогство еще со времен первых герцогов Нормандских.

— Я знакома с историей Нормандии и Франции, — сказала Мод.

— Тогда ты должна понимать, какая сложилась ситуация. Вильгельм Клито, сын моего брата Роберта, еще был грудным младенцем, когда я захватил герцогство. Когда этот младенец подрос, он возомнил себя истинным герцогом Нормандским и стал причиной постоянных волнений в моих землях. Находясь между двумя этими враждебными силами, Францией и моим племянником, Нормандия вынуждена терпеть постоянные угрозы.

— В Германии мы слыхали, что Вильгельм Клито и Людовик Французский заключили союз против Нормандии, — сказала Мод, уловив суть дела и живо заинтересовавшись им. — А теперь, как я понимаю, к ним присоединился еще и Фальк Анжуйский.

Король кивнул.

— Ты права, они заключили союз с единственной целью: покорить Нормандию.

— Но с другой стороны, — продолжала Мод, — вскоре после смерти императора графство Анжу встало на вашу сторону, и Людовику пришлось отступить. Все их угрозы окончились ничем. Вот все, что я помню.

Король Генрих постучал по карте указательным пальцем.

— Анжу и Нормандия, объединившись, смогут успешно противостоять любому нападению Франции. Согласишься ли ты, что такой союз нам жизненно необходим?

— О, я целиком и полностью согласна, сир. — Мод обошла вокруг стола и встала рядом с отцом. — Но как вы собираетесь убедить Фалька Анжуйского объединить свои силы не с Францией, а с Нормандией?

— Я заключу с ним сделку, — небрежным тоном произнес король. — Но если я не выполню свое обещание, он лишит меня поддержки.

— И в чем же заключается эта сделка, сир? — Мод напряженно всматривалась в лицо отца.

С загадочной улыбкой король засунул большие пальцы рук за черный пояс и принялся мерить комнату шагами. Мод не сводила с него глаз, заинтригованная больше, чем когда-либо.

— Как жаль, что ты не успела узнать своего деда, — произнес король, внезапно меняя тему.

Мод немедленно насторожилась. Она уже знала, что когда король начинает говорить о своем отце, это значит, что он хочет чего-то добиться. Словно краб, Генрих ко всему подбирался издалека и бочком.

— Какие удивительные истории поведал он мне о наших предках-викингах, — продолжал король. — Какое наследие лежит у нас за плечами, дочь моя! Славное двухсотлетнее наследие, что началось с Ролло, первого герцога Нормандии, передавшего свой титул герцогу Ричарду Бесстрашному, герцогу Роберту Великолепному, герцогу Вильгельму Незаконнорожденному, великому Завоевателю, и, наконец, мне. А мне на смену придет герцогиня Мод, следом же за ней — ее сыновья и внуки.

Сперва охваченная недоверием, в это мгновение Мод почувствовала, как кровь застывает у нее в жилах. Она жадным взором всматривалась в лицо короля.

— Мы начинали как дикие северные воины, и нормандский дух, нормандская отвага и бесстрашие пришли в Англию, добрались до Южной Италии и Сицилии. — Король подошел к подоконнику, повернулся и снова двинулся к столу. — Королева Мод, — произнес он. — Как благородно звучит!

— Королева Мод, — с почтительной поспешностью повторила она, словно пробуя на вкус этот громкий титул, воображая себя полновластной владычицей Англии, пользующейся всеобщей любовью, как ее покойная мать, и всеобщим уважением, как ее отец-король.

— Ничто не должно угрожать нашему государству. Ничто! — твердо повторил Генрих. — Никакая жертва не будет чересчур велика, если она необходима для безопасности нашего рода, для продления нашей славной династии.

Мод согласно кивнула.

— Ах, сир, это священный долг. — Слезы блеснули в ее серых глазах. — Перед Господом и всеми его святыми клянусь, что буду достойна его.

Король заглянул глубоко в глаза дочери, протянул руку, потрепал ее по плечу и отступил на шаг.

— Теперь я вижу, что, когда у нас с тобой зайдет речь о твоем предстоящем замужестве, я могу рассчитывать на это обещание, — произнес он.

Ошеломленная, Мод отшатнулась. Рот ее приоткрылся в изумлении, кровь отхлынула от щек; ей показалось, что от такого удара она уже никогда не сможет оправиться.

Не дождавшись ответа, король спросил:

— Ты слышала, что я сказал?

— Да, — прошептала Мод, не в силах говорить громко. Какая же она дура! Дура! Как развесивший уши кролик, она доверчиво прыгнула прямо в расставленную ловушку. Вся дрожа, Мод опустилась на скамью. — За кого я должна выйти замуж? — Впрочем, ответ уже был ей известен.

— Ты достаточно умна, чтобы догадаться, — без обиняков ответил король.

— Граф Фальк, — произнесла она, не узнавая собственного голоса. — Итак, я и есть та цена, которую вы хотите заплатить за поддержку Анжу. А впридачу ко мне граф получит корону Англии и Нормандское герцогство.

Отец кивнул.

— Но точнее было бы сказать, что граф разделит с тобой корону Англии и герцогство. Это честная сделка.

— Неужели? — Внезапное воспоминание мелькнуло в мыслях принцессы, и она нахмурилась. — Быть может, я ошибаюсь, но в Германии говорили, что Фальк Анжуйский намеревается жениться на дочери короля Иерусалима. Неужели ради английского трона он откажется от Святой земли?

Король ничего не ответил. Он снова подошел к столу и принялся нервно крутить в руках уголки карты.

— Нет, ты не ошибаешься. Твоим мужем должен стать не Фальк, а его сын. Фальк отрекся от графства в пользу сына, и в настоящее время графом Анжу является юный Жоффруа. Дурные известия, полученные мною, исходят от Фалька: он никак не может дождаться, когда же придет время отправляться в Иерусалим за невестой, и требует, чтобы приготовления к твоему обручению с его сыном были завершены, иначе он расторгнет союз с Нормандией и снова объединится с Людовиком Французским.

— Сколько же лет этому Жоффруа?

— Он уже вполне зрелый юноша. Ему почти пятнадцать лет, и он управляет могущественным графством, — спокойно ответил король.

— Почти пятнадцать! Вы хотите выдать меня замуж за ребенка? — взвизгнула Мод.

— Ребенка? Ребенка?! Да все вокруг сплошь и рядом женятся в таком возрасте! Когда тебя выдали за императора, тебе было всего тринадцать. Я слышал, что Жоффруа — весьма примечательный молодой человек. Он выглядит куда старше своих лет и так необыкновенно красив, что его прозвали Жоффруа Прекрасным. Только представь себе! Исключительно умен, искусен в военном деле, весьма начитан и образован. Если вспомнить о твоей учености, то вы составите превосходную пару!

Мод казалось, что голос отца звучит откуда-то издалека, она почти не улавливала смысла его слов. Наверное, все это ей снится. Сейчас она проснется, и все будет по-прежнему. Где-то в глубине души закипала страшная ярость, и Мод была готова взорваться.

Меньше часа тому назад она так радовалась, что ей удалось завоевать уважение и внимание отца. И вот оказывается, что он просто играл с ней, всего лишь делал вид, что обращается с дочерью как с полноправной личностью. На деле же король сплетал вокруг нее хитроумную сеть волшебной софистики, призванную покорить ее любому его пожеланию. Она уже почти поверила ему, и что же? Отец снова предал ее.

Король плеснул немного вина из кожаной бутыли, стоявшей на столе, в оловянный кубок.

— Вижу, что для тебя это оказалось большим потрясением, но я знаю, что ты способна понять, как важен этот брак для будущего Нормандии — иными словами, для нашего будущего.

Мод выпила вино залпом, не ощутив вкуса, но обрадовавшись разлившемуся по жилам теплу. Отец стоял рядом и смотрел на нее участливо и ласково; суровые черты его лица смягчились.

Он осторожно положил руку ей на плечо.

— Дочь моя…

Мод сбросила его руку с плеча, словно обжегшись.

— Я была императрицей, — произнесла она. — Я буду королевой. Как вы можете выдавать меня замуж за простого графа? Это неслыханно!

— Я так и знал, что ты именно так отреагируешь на мое предложение. Однако ты согласилась со мной, что графство Анжу — ценнейший союзник.

— Да, но…

— Хорошо. Значит, ты мне поможешь.

— Я помогу вам найти другое решение.

— Другого решения быть не может, — возразил Генрих. — Цена союза с Фальком — твоя свадьба с его сыном.

— Я не могу выйти замуж за низкородного графа! — воскликнула Мод, чувствуя, что, несмотря на обуявший ее поначалу ужас, постепенно уступает доводам короля.

— Сколько тебе известно холостых королей или императоров, а?

— Ну, я не…

— Так, значит, ты об этом не думала, верно?

Мод умолкла. Отец был совершенно прав: брак с Жоффруа обеспечит безопасность Нормандии и принесет ей, королеве Англии, множество политических выгод. И все же душа ее протестовала из последних сил против неравного брака с нелюбимым и даже незнакомым ей человеком.

— Жоффруа не всегда будет четырнадцать лет, дочь моя, — произнес король, уловив одну из причин упорства Мод. — Не забывай, что, когда тебе исполнится двадцать девять лет, ему будет всего лишь двадцать. Прекрасный возраст, чтобы ублажить стареющую женщину и наполнить ее чрево желанными сыновьями! — Король хитро подмигнул.

Мод внезапно вспомнила тринадцатилетнего сына своего дяди Давида Шотландского, который явился вместе с отцом на церемонию присяги: нескладный, похожий на жеребенка мальчик, неуклюжий и неуверенный в себе, с прыщавым лицом и пушком на подбородке, словно у новорожденного цыпленка. Юный Жоффруа, вне всяких сомнений, окажется точно таким же, что бы там ни говорил отец.

И тут же на нее нахлынуло другое воспоминание: губы Стефана, прижатые к ее губам, огонь желания в его глазах, тепло его улыбки, дрожь напрягшихся мускулов. Каждая клеточка ее тела тосковала по объятиям кузена, и сейчас принцессе Мод было безразлично, желает он ее или нет. Сердце стонало от боли при одной мысли о том, что неопытный юнец, вроде этого Жоффруа, коснется хотя бы волоска на ее голове.

— Что касается титула Жоффруа, — продолжал король, — то, вероятно, в течение нескольких лет тебе придется побыть графиней. Но это продлится недолго, мадам, совсем недолго. — Король возвел очи горе. — Клянусь Господом, я уже немолод и не так-то силен. По правде сказать, мои лекари говорят, что я протяну еще годик-другой, не больше.

Мод подозрительно уставилась на отца. Ей было известно, что здоровье его оставляет желать лучшего, но ведь сейчас он может сказать все что угодно, лишь бы добиться от нее согласия.

— Это правда, — со вздохом произнес он. — Скоро ты станешь королевой, а Жоффруа — королем. Какая разница тебе будет тогда, что когда-то он был графом? Никакой разницы. — Король опустился на скамью рядом с дочерью. — А пока что Анжу и Нормандию свяжут брачные узы, а Мод и Жоффруа постараются извлечь из этого как можно больше пользы. Вот так и создаются империи. Всем нам приходится идти на жертвы.

— Всем нам? Мне показалось, что на жертвы иду я, а не вы, — возразила Мод. — Как тогда, когда мне было девять лет. Тогда у меня едва ли был выбор. А сейчас — есть!

Лицо короля покраснело.

— У вас нет выбора, мадам, не обольщайтесь! Вы, как и я, как и все государи, должны вступать в брак в соответствии с государственной необходимостью. Мы не принадлежим себе. Личные предпочтения и выбор — не для нас! — Тон его внезапно стал доверительным. — Жоффруа придется проводить много времени в Анжу и присматривать за Нормандией. В Англии он будет появляться совсем редко. А после того, как ты подаришь стране сыновей, сможешь жить так, как тебе вздумается, понимаешь?

Мод не в силах была ответить. Все ее существо протестовало против того, что она снова лишилась возможности выбирать.

— И, как будущая королева, ты должна понимать, в чем заключаются твои обязанности, — произнес король, спеша использовать выигранное преимущество. — Личные нужды должны уступать общественному благу. Достойный правитель должен служить нуждам государства.

Мод оцепенела. Долг. Жертва. Император все время повторял ей те же слова. Она внезапно поняла, что всю свою жизнь только и делала, что служила нуждам государства; с девятилетнего возраста была мученицей, исполняющей долг и приносящей жертвы. Само собой, Мод хотела стать королевой, но, вспоминая Стефана, она теперь полностью осознала, что это значит: ее желания никогда не смогут осуществиться; к личному счастью дорога закрыта навсегда. Но ведь должен быть какой-то способ избежать ловушки!

Внезапно план действий стал для нее ясен. Но осмелится ли она последовать ему?

— Кто знает о намеченной свадьбе? — спросила она.

— Только Фальк, я сам и Жоффруа, как мне представляется. Да, еще — епископ Солсбери. А что? — Глаза короля сузились.

— Вы не можете выдать меня замуж без согласия ваших советников! — в голосе ее звучало торжество. — Неужели вы не помните, что дали клятву баронам?

Стрела попала в цель, и тяжелые веки короля Генриха прикрыли сверкнувшие гневом глаза, на мгновение вызвав сходство с хищным и безжалостным ястребом.

— Договор с Фальком я заключил еще раньше. Он отменяет силу клятвы.

— Но ведь вы не сказали об этом лордам! — напомнила ему Мод. — Нарушить клятву такого рода будет нелегко.

— Клятва не может связать меня, если я был принужден дать ее. Я должен был поклясться, чтобы тебе принесли присягу и признали тебя королевой. Тогда это было самым главным, как и сейчас.

— Нормандия всегда враждовала с Анжу, и если советники узнают о вашем намерении выдать меня замуж за анжуйца, они ни за что не согласятся.

— Пусть только попробуют! Впрочем, все это уже неважно. Вопрос решен. Я поступлю так, как необходимо, и согласие баронов меня не волнует. Пастух ведь не спрашивает своих овец, куда их вести!

Этого-то Мод и боялась.

— Вы даже не собираетесь предупредить их?

— Когда ты будешь обручена, бароны обо всем узнают. Тогда они уже ничего не смогут изменить.

Мод поднялась со скамьи, подошла к узкому окошку и взглянула вниз, на Темзу, темнеющую под свинцово-серым небом. У нее оставалось в запасе кое-что еще.

— Если вы настаиваете на этом нелепом браке, я вынуждена буду сообщить о нем баронам. — Мод затаила дыхание. Роковые слова прозвучали. И мир не перевернулся.

Она услышала у себя за спиной сдавленный хрип и быстро повернулась. Лицо отца побагровело, из горла вырывались какие-то странные, булькающие звуки. Святая Богоматерь, что она натворила?! Мод подбежала к столу и плеснула вина в кубок. Генрих дрожащими руками поднес его к губам.

— Ты не посмеешь! — прохрипел он, часто дыша и опускаясь на скамью, с которой только что поднялась Мод.

— Сир, я сделаю все, чтобы не допустить этого брака! — воскликнула она, падая перед ним на колени. — Все, что угодно! Умоляю вас, перемените решение! Я уверена, что мы найдем иной способ получить поддержку Фалька Анжуйского. Должен найтись другой, более подходящий жених! Я согласна выйти замуж даже за герцога!

Медленно поднявшись, Генрих схватил Мод за плечи и грубо затряс ее — она даже взвизгнула от боли.

— Ты покоришься мне, слышишь! Я нашел для тебя мужа, подписал договор, и ты станешь женой Жоффруа! Ты согласишься! Будь ты проклята, своенравная, непокорная девчонка! Если бы ты не была настолько важна для моих планов, я сказал бы тебе… — Генрих умолк, не окончив фразы.

Мод попыталась вырваться из его рук, но пальцы короля стальными крючками вцепились в ее плечи.

— Ты сделаешь это!

Уже основательно перепуганная, Мод все же упрямо затрясла головой.

Король отшвырнул ее прочь с такой силой, что она потеряла равновесие и схватилась за стол, чтобы не упасть. Несколько мгновений они стояли, глядя друг на друга, одинаково выпятив вперед подбородки. Не говоря ни слова, Мод повернулась и направилась к двери.

— Подожди! Не уходи, — крикнул король и двинулся вслед за нею. — Быть может, да, быть может, я чересчур поспешил. Перестарался.

В удивлении Мод повернулась к нему.

— Я уверен, что мы сможем найти способ договориться, не так ли? — Лицо Генриха, теперь лишенное всякого выражения, обретало естественный цвет. — Я вызову епископа Роджера. Мы все вместе обдумаем положение и решим, что делать.

— Отдохните, сир. Я сама его вызову. И вашего лекаря тоже. — Мод взялась за ручку двери.

Сильные пальцы вцепились в ее руку.

— Не надо. Я пройдусь по свежему воздуху и приду в себя. Подожди здесь.

Оставшись в одиночестве, Мод неторопливо подошла к окну и присела на край подоконника. Волны ярости и возмущения в ее душе постепенно утихали, уступая место удовлетворению. Она отстояла свои права, и, что бы из этого ни вышло, ей, по крайней мере, удалось выиграть немного времени. Да, король — настоящий чудодей: он ведь почти сумел провести своих баронов!

Поразмыслив еще немного, Мод поняла, что сейчас ей было необходимо только время. Если ей удастся отделаться от этого брака, то, возможно, король умрет, пока она будет еще не замужем. И тогда сможет сама выбрать себе супруга — или, по меньшей мере, ее мнение будет значить больше, чем сейчас. Не исключено, что стать женой Стефана ей так и не суждено, но хотя бы какую-то часть своей жизни она сможет разделить с ним. Половина лепешки — лучше, чем ничего. Внезапно Мод ощутила укол совести: неужели она могла надеяться на смерть отца как на освобождение? Как посмела даже думать об этом?! Но ведь смерть короля в самом деде решит столько проблем!

Через некоторое время Мод снова выглянула в окно. Сумерки сгустились. Двор замка был ярко освещен пылающими факелами; взад-вперед расхаживали вооруженные люди.

В комнате стало холоднее, угли в жаровне почти остыли. Куда же подевался король? Мод потеряла счет времени, но понимала, что отцу уже давно пора бы вернуться. А если он передумал, то почему никто не оповестил ее? Она решила сама выяснить, в чем дело.

Открыв дверь, Мод увидела двух стражников, которых раньше здесь не было. Стоило ей переступить через порог, как стражники скрестили пики перед дверью, загораживая путь.

— Приказ короля, миледи, — произнес один из них. — Вам запрещено покидать это помещение.

17

На мгновение Мод застыла от изумления, не в силах поверить своим ушам. Что, эти стражники с ума сошли?

— Пропустите меня немедленно! — воскликнула она, отталкивая перекрещенные пики.

— Миледи, я не могу выпустить вас отсюда без разрешения короля, — почтительно произнес стражник.

— Но это неслыханно! — закричала Мод. — Король приказал вам обращаться со мной как с пленницей?

Стражники недоуменно переглянулись.

Чувствуя их неуверенность, Мод попыталась воспользоваться выигранным преимуществом.

— Если вы немедленно не пропустите меня, я закричу так громко, что сюда сбежится весь замок, — и она широко раскрыла рот, приготовясь кричать.

— Прошу вас, миледи, умоляю, не надо ничего делать до тех пор, пока я не получу более подробных распоряжений, — поспешно проговорил стражник. — Нам просто велели не выпускать вас отсюда без дальнейших приказаний. — И он помчался вниз по лестнице, а второй стражник остался на месте.

Мод захлопнула дверь и прошла обратно в комнату. Ах, Дева Мария, она только теперь поняла до конца, что произошло. Король, опасаясь, что она расскажет кому-нибудь о его планах выдать ее замуж за анжуйца, решил обеспечить молчание дочери, заключив ее под стражу.

Мод с горечью подумала, что ей, конечно, удалось добиться минутного торжества, но, рассчитывая победить короля таким способом, она жестоко заблуждалась. Нет! Никто не заставит ее выйти замуж за молодого графа! Она подбежала к узкому окну и выглянула вниз, но было слишком темно.

Сколько ее здесь продержат? Еще немного, и она замерзнет насмерть!

Где же стражник? Что он может там так долго делать?

Несмотря на обиду, затуманившую разум, Мод понимала, что вела себя по-дурацки. В конце концов ей придется смириться со своей судьбой. Так было всегда, но на сей раз ей почему-то вздумалось упрямо отказываться признать это. Когда дверь открылась, Мод оцепенела от внезапного страха.

— Нам приказано сопроводить вас в покои королевы, миледи, — произнес стражник.

Без единого слова Мод последовала за стражниками вниз по лестнице и во двор, где к ним присоединились еще несколько вооруженных людей. Во дворе было очень холодно, на землю падали редкие снежинки, ледяной ветер пронизывал дрожащую Мод насквозь, несмотря на подбитую мехом мантию. Пересекая двор замка в окружении стражников, Мод увидела Стефана, подходящего к лошади.

— Я как раз собирался узнать, что с вами произошло! — воскликнул Стефан при виде принцессы.

— Прошу прощения, милорд, — почтительно поклонившись, произнес один из стражников, — но мы исполняем поручение короля, и нам велено не отвлекаться. Я вынужден просить вас уступить дорогу.

Стефан изумленно воззрился на вооруженных стражников.

— Не понимаю…

— Стефан, помоги… — в отчаянии начала говорить Мод, но двое стражников схватили ее за руки и потащили через двор. Еще четверо двинулись следом.

— Простите, миледи, но вам запрещено вступать с кем-либо в переговоры, — сказал стражник, увлекая ее вперед.

Обернувшись, Мод в последний раз увидела Стефана, стоявшего в середине двора; рука его сжимала рукоятку меча, а на лице было написано полное недоумение.

Стражники провели ее на задний двор, а затем — через маленькую дверцу в южное крыло Вестминстерского замка. В этой его части Мод прежде не бывала. За дверью находилась самая большая кухня из всех, что ей доводилось видеть за всю свою жизнь; в кухне пылал огромный камин. Мод заметила железные котлы, стоящие на треножниках над открытым огнем, оленье бедро, поворачивающееся на вертеле, и связки лука и чеснока, свешивающиеся с закопченных балок под потолком. Поварята носились туда-сюда с ведрами воды. Повара о чем-то перекрикивались между собой, склонившись над длинными деревянными столами, уставленными лоханями и мисками и заваленными пучками разнообразных трав. Никто не обратил ни малейшего внимания на Мод и ее сопровождающих.

От принцессы не ускользнула комичная сторона ситуации: будущую королеву Англии ведут под стражей через кухню, как самого низкородного пленника.

За кухней начинался узкий коридор. Мод провели мимо кладовой и комнаты дворецкого, затем — вверх по главной лестнице и вдоль еще одного коридора; наконец, они добрались до покоев королевы. Стражники с непроницаемыми лицами подождали, пока Мод закроет за собой дверь.

Аликс со своими дамами стояла над корзиной с новорожденными щенками. Белые с черными пятнами малыши лежали на дне корзины вокруг своей гордой матери.

— Аликс… — хрипло заговорила Мод.

Королева вздрогнула от испуга и обернулась.

— Ах, дорогая моя, как же вы меня напугали! — Увидев лицо Мод, королева чуть не вскрикнула и прижала к губам свою белую ручку. — Оставьте нас, — сказала она дамам, и те отошли в дальний угол комнаты.

— Вы знаете, что произошло? — дрожащим голосом спросила Мод. — Отец превратил меня в пленницу. Он запрещает мне говорить с людьми и ходить, куда мне вздумается.

Побледнев, Аликс крепко взяла Мод за руку и усадила на покрытую алым ковром скамеечку. Королева, как обычно, была одета в просторное белое платье и тунику. В глазах ее застыл ужас. Она опустилась на соседнюю скамеечку и, взяв руки Мод в свои ледяные ладони, шепотом заговорила:

— Послушайте меня, Мод! Вы чрезвычайно рассердили короля своим отношением к браку с анжуйцем, и я должна предупредить вас, что в таком состоянии он способен на все Ему теперь наверняка потребуется кровопускание! Умоляю вас, не перечьте ему!

— Что, я должна согласиться на ненавистный мне брак, лишь бы этому тирану не пришлось прибегнуть к кровопусканию?

Аликс бросила тревожный взгляд на фрейлин, шепчущихся о чем-то в дальнем углу.

— О, моя дорогая, мы все должны покоряться воле Господа. Насколько я понимаю, вас принуждают к нежеланному браку.

— Да, но я не собираюсь подчиняться. И не только потому, что для меня это большое бесчестье, — ведь Жоффруа всего-навсего граф, — но он к тому же еще совсем ребенок.

— Вы несколько преувеличиваете… простите мне мои слова. Однажды вы станете королевой, разве эта честь недостаточно высока? Жоффруа Анжуйский не всегда будет четырнадцатилетним графом. Он станет вашим королем-консортом. А у короля дела со здоровьем обстоят так, что вам не придется ждать много лет. — Аликс осенила себя крестом.

Мод взглянула на королеву с подозрением.

— Вы говорите так же, как и отец. Наверное, он надоумил вас сказать мне все это?

От огорчения Аликс еще больше побледнела.

— Бог тому свидетель, он ни о чем меня не просил! Это действительно мои собственные мысли. Неужели вы могли подумать такое? — Ее нижняя губа задрожала.

От досады на себя Мод прикусила язык. Как она могла хотя бы на мгновение усомниться в искренности королевы? Мод схватила Аликс за руку.

— Простите меня, я не в себе. Сообщение о браке очень расстроило меня, и я не совсем понимаю, что говорю.

Аликс понимающе кивнула.

— Когда пройдет первое потрясение, вы отнесетесь к вашему будущему с большей благосклонностью.

— Если бы я только смогла! — Мод поднялась на ноги. — Бароны будут на моей стороне, вы же знаете. Нормандцы никогда не стерпят анжуйского короля.

Аликс грустно посмотрела на Мод.

— Король победит свою знать в любом споре, ведь это теперь для вас очевидно. — Она подошла к падчерице и положила мягкую белую руку ей на плечо. — Скажите мне правду. Вы бы отнеслись к этому иначе, если бы вашим мужем стал более взрослый мужчина, равный вам по положению правящий король?

Мод вспыхнула.

— Что вы имеете в виду? — заикаясь, спросила она, с удивлением заметив сочувствие, промелькнувшее в прекрасных, как у серны, глазах Аликс. Не догадалась ли мачеха о ее чувствах к Стефану?

Как ей хотелось рассказать королеве о своей любви к кузену, о том, что сама мысль о разлуке с ним невыносима! Но Мод стыдилась признаться кому-нибудь, что именно это является главной причиной ее отказа от замужества.

Аликс вздохнула, и Мод заметила, что королева с осторожностью пытается подобрать нужные слова.

— Не стоит так много требовать от жизни, Мод. Вы не можете взять штурмом весь мир и заставить его выполнять ваши желания. Вы гораздо счастливее многих женщин. Принимайте ваше положение таким, как есть. Ваша судьба для вас — подарок. Наслаждайтесь тем, что имеете.

— А затем вы скажете мне: плодитесь и размножайтесь. Что может расцвести на пустыре? — Мод покачала головой. — К сожалению, я не похожа на вас, Аликс. Я сражаюсь, пока не получу желаемое. — Она глубоко вздохнула. — Если бы вы проявили решительность перед своим отцом, то сейчас служили бы нашему Господу в монастыре, и вам не пришлось бы общаться с упрямой падчерицей.

Глаза Аликс наполнились слезами, и она сжала Мод в объятиях.

— Да, — прошептала она, — схватить жизнь за горло — это по-нормандски, и, возможно, вы достигнете своего. Я меньше всех могу судить вас, дорогая. Каждый из нас должен следовать своим путем, куда бы он нас ни привел.

Сердце Мод затопила волна любви. Какая доброта и кротость! Она горячо обняла мачеху. Через минуту женщины отпрянули друг от друга, слегка смущенные таким проявлением чувств.

— А сейчас что со мною будет? — спросила Мод.

— Вы должны оставаться здесь под моим присмотром до тех пор, пока не согласитесь поехать в Анжу. Для вас приготовили маленькую спальню. — Аликс указала на закрытую дверь в дальнем конце комнаты. — Вам нельзя ни покидать ее, ни принимать посетителей. Еду вам будут приносить. Вам разрешается каждый день выходить на прогулку на башенную стену в сопровождении стражи. Если вы захотите, Олдит может находиться с вами, но она должна подчиниться этим же условиям. — Аликс взглянула в сторону фрейлин. — Даже моим дамам запрещено разговаривать с вами наедине.

Мод сжала кулаки.

— А если я откажусь смириться с таким оскорбительным положением?

— Король сказал, что если вы попытаетесь не подчиниться, то он возложит на меня ответственность за это и применит ко мне такие же меры.

Мод пронзил внезапный страх.

— Он не осмелится так поступить с вами! — Но в действительности она представляла, на что способен отец, если достаточно разозлится.

— Вы грозились рассказать баронам о замужестве с анжуйским графом, Мод, а когда королю открыто мешают, он становится беспощадным и жестоким. — Глаза Аликс стали огромными.

— Но ведь он нарушит клятву, если заставит меня выйти за молодого графа, — не успокаивалась Мод.

— Вы думаете, что клятва является для него препятствием? Это безумие, безумие — бросать ему вызов! — Аликс заломила руки. — Вы слышали историю о том, как были ослеплены его внучки?

— Этой истории я не слышала, — медленно проговорила Мод, — и не желаю слышать.

— Вы должны услышать ее, ради вашего же блага. — Алике повела Мод к углу комнаты, поближе к пылающей жаровне. — Король выдал замуж Джулиану, одну из своих незаконнорожденных дочерей, за нормандского графа Бретюла, — начала она. — Через некоторое время у короля появились основания предполагать, что муж его дочери замышляет против него мятеж. Граф отверг эти обвинения, и для подтверждения искренней верности ваш отец убедил зятя прислать в качестве заложников двух его маленьких дочерей. Внучек Генриха, заметьте. В ответ Генрих послал графу другого ребенка-заложника. Но граф все же поднял мятеж, как и опасался король, и ослепил находящегося у него заложника, бросив тем самым вызов Генриху, — у Алике дрогнул голос. — Тогда… тогда при подстрекательстве короля отец этого ребенка ослепил внучек Генриха.

Мод онемела от ужаса. Было хорошо известно, что отец пользовался репутацией жестокого человека, но такое… Она почти задохнулась от вскипающего в ней негодования.

— А что произошло с моей единокровной сестрой Джулианой? — шепотом спросила она.

— Она полностью потеряла рассудок. — Глаза Алике заблестели от слез, а лицо начало морщиться, как старый пергамент. — Пожалуйста, Мод, я умоляю вас, во имя Господа, сделайте так, как хочет ваш отец. — Она упала на колени. — Я умоляю вас!

Мод быстро подняла ее на ноги.

— Тише, тише, не волнуйтесь, — проговорила она, глубоко потрясенная. — Я не могу согласиться с замужеством, но буду выполнять все условия и не причиню вам никакого беспокойства.

Мод обнимала плачущую королеву, и ею овладевали гнев и ужас из-за только что услышанной истории. А каким дьявольским коварством нужно было обладать, чтобы сделать Аликс ее тюремщиком! Ведь Генрих прекрасно знал, что Мод не сделает ничего, что может повредить королеве.

Через несколько часов, находясь в относительной безопасности в приготовленной для нее спальне, Мод рассказала Олдит о том, что случилось.

— Кто бы мог поверить, что будущая королева Англии станет узницей в замке своего отца?

Олдит с недоумением взглянула на Мод.

— Честно говоря, я не могу порицать его. Клянусь Распятием, ведь ты знала, что должна будешь за кого-нибудь выйти замуж. Ты скоро станешь королевой, так какой смысл противиться ему? Граф еще только мальчишка, это правда, но ты можешь вылепить из него все, что захочешь, и не без собственной выгоды, как мне кажется.

Олдит оглядела тесную спаленку, где стояла большая кровать, рядом с ней — низенькая кровать на колесиках, которую можно было задвинуть под большую, дубовый сундук и две потертые скамейки.

— Чем скорее мы выберемся из этой жалкой мышиной норы, тем лучше.

Мод упрямо выпятила челюсть — эту ее привычку Олдит хорошо знала.

— Я хочу взрослого мужчину, уже имеющего жизненный опыт! И равного мне по положению.

Олдит, начавшая распаковывать большой сундук с вещами Мод, громко захлопнула крышку.

— Я очень хорошо знаю, кого ты хочешь, но его ты никогда не получишь, поэтому послушай-ка лучше отца. Тебе нужен мужчина, который сделал бы тебя женщиной и матерью, и чем скорее, тем лучше.

— Почему необходимо сводить все… к делам повивальной бабки? — Мод подошла к крошечному окошку и выглянула наружу. Было абсолютно темно — ни луны, ни звезд.

— Потому что для женщины, низкого она происхождения или высокого, именно в этом заключается весь смысл жизни.

Император никогда так не думал.

Олдит уперлась руками в обширные бедра.

— Император был монахом, а не мужчиной, а ты была его ученицей, а не женой. Если женщина ведет себя как сука во время течки, мечтая и томясь от любви, значит, ей пора в брачную постель.

С пунцовым от смущения лицом Мод повернулась к Олдит.

— Это непристойный разговор. Если я буду продолжать отказываться, королю придется уступить.

Олдит фыркнула:

— В самом деле? Он такой же упрямый, как и ты. — Она всплеснула руками: — Далеко ли яблочко падает от яблони?

Колокола зазвонили к повечерию, и в наступившем холодном молчании обе женщины отправились в свои постели.

Мод металась в бессоннице под меховым одеялом: слова Олдит вновь и вновь возникали в ее памяти непрестанно повторяющимся рондо труверов. Их справедливость нельзя было отрицать. Она была готова — более, чем готова, — для любви. Но только один человек мог дать ей то, чего она так страстно желала. Невозможно отдаться другому. По лицу Мод потекли слезы, и, уткнувшись в подушку из гусиного пуха, она попыталась заглушить боль. Уже почти рассветало, когда она, наконец, заснула.

На следующее утро пошел тихий снег, и земля за окном покрылась белым ковром. Мод распахнула дверь своей каморки в комнату королевы, огорченная, что из-за погоды нельзя будет погулять на стенах замка. Непривычная бездеятельность уже начинала раздражать ее.

— Я должна на время покинуть вас, моя дорогая, — сказала Аликс, входя в спальню после утренней мессы. На ней был теплый коричневый плащ, подбитый серым мехом; лицо порозовело от холода. — Сегодня я со своими дамами должна идти в церковь Святого Жиля, построенную вашей святой матерью, раздавать милостыню добрым монахам, которые заботятся о бедных прокаженных. — Она расцеловала Мод в обе щеки. — Я оставила здесь гобелен, который сейчас вышиваю, может быть, вам захочется им заняться. Такая работа успокаивает, когда на душе тревожно.

Мод слабо улыбнулась и с отвращением посмотрела на гобелен, который лежал на полу, натянутый на раму.

Аликс обеспокоенно взглянула на нее.

— Мне не хочется оставлять вас одну. Где Олдит?

— Она ушла — в сопровождении целой армии стражников — в мою старую спальню, упаковать оставшиеся вещи. — Мод помолчала. — Мне нужно видеть отца, Аликс. Вы можете это устроить?

— Он сказал мне, что не будет видеться с вами до тех пор, пока вы не согласитесь с ним.

— Я по-прежнему не согласна, но хочу еще раз обсудить с ним это дело.

— Король будет непреклонен. — Увидев расстроенное лицо Мод, Аликс погладила ее по руке. — Я поговорю с ним. Может быть, сегодня он будет более сговорчивым. Конечно, я не могу обещать… — Она храбро улыбнулась, и Мод поняла, что королеве потребуется все ее мужество, чтобы обратиться к своему грозному мужу.

— Не говорите ничего, если не будет подходящего момента, — сказала Мод и заметила облегчение в глазах Аликс.

— Вам следует послушать мессу, моя дорогая, и тогда вы почувствуете себя лучше. Я попрошу короля прислать сюда священника. Уверена, он не сможет отказать вам в исповеди для облегчения души.

Мод рассеянно кивнула, сомневаясь, поможет ли ей в этом священник.

Аликс со своими фрейлинами ушла, и Мод осталась в одиночестве. Она бродила из комнаты королевы в свою маленькую спальню и обратно. В обеих комнатах жарко пылали угли в жаровнях. На столе в комнате королевы стояла лишь плоская бутыль с вином, да на деревянной тарелке лежали медовые лепешки. Королева постаралась окружить ее теплотой и заботой, но все же Мод была удручена и смущена. Она чувствовала, что ее решимость начинает ослабевать и что ей не под силу предотвратить неизбежное. Рано или поздно придется подчиниться отцу.

Мод погладила спящего щенка и взглянула на гобелен: похоже было, что это еще один религиозный сюжет, на сей раз — Распятие, вышитое яркой синей, красной и зеленой шерстью. Рядом с гобеленом лежал псалтырь Алике. Его деревянный переплет был оправлен слоновой костью и металлом, тонкие пергаментные страницы покрыты золотыми и пурпурными письменами. Алике, как и большинство женщин, была неграмотна, но ее священник часто читал вслух королеве и фрейлинам. Мод, свободно читавшая по-латыни, села на скамейку и взяла псалтырь. И только она устроилась, как раздался громкий стук. Стражник осторожно открыл дверь.

— К вам священник, миледи, — сказал он. — Его прислал король.

— Ах, да. — Мод закрыла книгу и встала.

До начала дневной мессы еще два часа. Почему отец прислал священника раньше? В надежде, что тот уговорит ее поскорее сдаться?

В комнату вошла бесформенная фигура, с головы до ног закутанная в черное.

— Пойдемте в мою спальню, — повернувшись вполоборота, сказала Мод, проходя в свою комнату. — Здесь нас не потревожат, когда вернется королева.

Священник молча последовал за ней. Войдя в спальню, он закрыл за собой дверь и тщательно запер ее.

— Вряд ли это необходимо… — удивившись, начала Мод, и тут же издала сдавленный вскрик: священник отбросил свой капюшон, и на нее с раскрасневшегося лица взглянули золотисто-зеленые глаза Стефана.

18

— Стефан! — Мод не могла поверить, что перед ней стоит ее кузен. — Как вам удалось пройти незамеченным мимо стражи?

Стефан выскользнул из черного плаща.

— Из меня получился весьма убедительный священник. Но, по-моему, я забыл представиться вашим стражникам. — На лице Стефана появилась озорная улыбка. — Я встретил Алике, когда она выходила из аббатства, и расспросил ее о вас. Королева сказала мне, что когда вернется из церкви Святого Жиля, то попросит короля, чтобы он допустил к вам священника. — Улыбка исчезла с его лица. — Увидев вчера вечером, что вас тащат под стражей, словно преступницу, я очень встревожился. — Он пристально вгляделся в лицо принцессы. — Что происходит? Никто ничего не понимает, Алике молчит. Король велел распустить слухи, что вы больны и будете находиться на попечении королевы до полного выздоровления. Никому и в голову не приходит задавать вопросы, и если бы вчера я не увидел вас собственными глазами… — Мод отвернулась, но Стефан схватил ее за руки. — Что случилось? Вы должны рассказать мне!

Осознавая, с какой готовностью ее тело отзывается на прикосновение его рук, Мод уже хотела напрямую выложить ему всю историю, но почему-то сдержалась. Стефан выпустил ее руки, крепко обнял за плечи и усадил на скамейку.

— Ну вот, — произнес он, пододвигая себе другую скамейку и усаживаясь напротив нее. — Теперь рассказывайте, в чем дело. Я готов выслушать вас.

Мод бросила тревожный взгляд на дверь. А если вернется Олдит и обнаружит ее здесь со Стефаном, тогда как все считают, что она беседует со священником?

— Вы не забыли, что перед вами — ваш исповедник? — произнес Стефан, словно прочитав ее мысли. — А дверь заперта. Нам никто не помешает.

Мод устало взглянула на него. Запертая дверь заставляла ее тревожиться не меньше, хотя и в другом роде, чем дверь незапертая. Вспыхнув, она отогнала мысль о том, что наконец-то они со Стефаном впервые остались по-настоящему наедине, и никто не сможет прервать это уединение. Сердце ее забилось быстрее.

— Я не угодила королю, — начала она издалека, — и стала его пленницей. Я нахожусь здесь под присмотром Аликс.

Стефан задумчиво посмотрел на Мод.

— Все это я и так уже знаю. Объясните мне другое: чем именно вы не угодили королю?

Наконец-то ей представилась долгожданная возможность раскрыть планы отца. Однако Мод неожиданно обнаружила, что колеблется, выдавать ли столь тщательно оберегаемую королем тайну. Но, понимая, что притворяться она не умеет, Мод лишь беспомощно уставилась на Стефана.

— Вы пообещали никому не рассказывать? — Стефан взял ее за руку и слегка погладил пальцы.

Мод с облегчением улыбнулась.

— Да, я вынуждена хранить молчание.

Стефан сжал ее руку.

— Понимаю. Что ж, хорошо, не буду больше расспрашивать вас. — В глазах его засветилась нежная улыбка. — Вы знаете, что если я вам понадоблюсь — по любому делу, при любых обстоятельствах, — я всегда буду готов оказать вам услугу.

Слезы навернулись на глаза принцессы. Не в силах подыскать слова, она лишь кивнула, охваченная порывом благодарности.

Выпустив руку кузины, Стефан обнял ее и прижал к груди, словно испуганного ребенка. Постепенно из мыслей Мод ушли и отец, и угроза брака с анжуйцем, и страх потерять дружбу Стефана. В эти мгновения для нее существовали лишь нежность и надежность его объятий — безопасное убежище, в котором можно укрыться от ужасов жестокого мира.

Мод не знала, сколько времени прошло, прежде чем в ее чувствах произошла неуловимая перемена. Только что она наслаждалась покоем и ощущением безопасности, а в следующую секунду чувства ее уже взволновались. Все тело медленно наполняло удивительное тепло, сердце забилось быстрее, дыхание участилось.

Судя по всему, и со Стефаном произошли подобные перемены, потому что внезапно он резко отстранился от нее, опустив руки. Какую-то долю секунды Мод казалось, что она стоит на краю обрыва, и достаточно сделать всего один шаг, чтобы полететь в пропасть. И когда Стефан отступил назад, Мод вцепилась в его одежду.

Медленно, с очевидной нерешительностью, Стефан протянул руки ей навстречу и крепко сжал ее в объятиях. Мод почувствовала, как мускулистая грудь Стефана прижимается к ее груди, ощутила напрягшиеся мышцы его бедер. В нос ударил острый мужской запах — запах лошадей, сырого дерева и кожи. Она слышала его дыхание, неровное и частое. Когда Стефан слегка откинул голову, чтобы взглянуть ей в лицо, Мод заметила в его глазах какую-то борьбу между желанием и другим, более потаенным чувством, которое она не могла для себя определить.

— Как ты прекрасна, — прошептал он, проводя рукой по ее щеке.

Непослушными пальцами Стефан вытащил шпильки из прически Мод, и водопад красновато-коричневых волос рассыпался по ее плечам и спине. Пальцы Стефана пробежали по этим сверкающим прядям. Наклонившись, он нежно поцеловал ее лоб и веки.

— Твои волосы — багрец октябрьских листьев, и ты сама так же полна жизни и красок, как красавица-осень. — Он пристально взглянул в лицо Мод. — Никогда прежде ни одна женщина не волновала меня так, как ты. Это похоже на безумие.

— О да, — прошептала она, чувствуя, как сильно бьется сердце. — Со мной происходит то же самое. Но я больше хотела бы походить на весну: ведь осень слишком скоро уступает место зиме.

— Верно, — согласился он. — Но тем ярче она пылает, пока у нее еще есть время.

— Но ей суждено умереть.

— Как и другим временам года, как и всему на свете. Но разве мы не должны жить, пока живы?

— Это очень опасно… — начала Мод дрожащим голосом.

— То, в чем нет опасности, не стоит внимания, — возразил Стефан.

И глаза их встретились. Стефан медленно наклонил голову и прижался губами к ее рту, впивая все его тепло и нежность. Потом раздвинул языком ее губы, и они раскрылись навстречу ему, как цветок под солнцем. Мод показалось, что она вся тает от этого невообразимо сладкого поцелуя.

Не прерывая поцелуя, Стефан повлек Мод за собой к кровати, отшвыривая с дороги скамейки. Он снял с нее плащ и оторвался от ее губ ровно настолько, чтобы стащить также тунику и платье. Мод почувствовала, как его пальцы стягивают с нее льняное белье; потом Стефан поднял ее и положил на постель. Услышав учащенное дыхание Стефана и увидев его глаза, жадно засветившиеся при виде ее обнаженного тела, Мод вспыхнула и забилась под меховое одеяло.

Откинувшись на шелковые подушки, она исподтишка наблюдала, как Стефан снимает с себя тунику, рубаху, чулки и нижнее белье. Никогда прежде не видевшая обнаженного мужчину, Мод была потрясена видом его широких плеч и груди, сужающейся к изящной талии и переходящей в узкие бедра, мускулистых ног и золотистых волос, обрамляющих горделивый признак его мужественности.

Стефан лег рядом с ней и медленно потянул покрывало на себя. Мод услышала, как у него внезапно перехватило дыхание. Полуприкрыв глаза, она смотрела, как взор его блуждает по ее прелестной округлой груди. На его виске запульсировала жилка.

— Как ты прекрасна! — шепотом повторил он, скользнул под одеяло и обнял ее.

Ощущая сладость настойчивых губ Стефана, сильное обнаженное тело, прижимающееся к ней, тепло его рук, Мод поняла, что не в силах более сдерживать свое влечение. И почувствовав, как большая горячая ладонь сжимает ее податливую грудь, застонала, словно ее поразил удар молнии.

— Красавица, красавица, — шептал он, лаская ее. Теперь уже обе его ладони охватили ее полные груди, нежно сжимая их; большими пальцами он слегка поглаживал затвердевшие соски; губы впивались в ямочки над ключицами. Прикосновения его рук, сильное тело, лежащее рядом с ней, ощущение, что она целиком находится в его власти, вызвали у Мод неведомые до сих пор, поразительные чувства, которым она не в силах была противиться.

Губы его медленно спускались от ее бархатистой шеи к голубоватым жилкам, просвечивающим сквозь кожу на груди, язык ласкал набухшие от желания соски. Пальцы Мод запутались в золотых кудрях Стефана. Она крепче прижала его голову к груди. Когда его губы сомкнулись вокруг розового острия перевернутой чаши ее мягкой груди, Мод захлестнула новая волна наслаждения. Она испугалась, что вот-вот растворится в незнакомых сладостных чувствах, и начала умолять его остановиться, в то же время желая, чтобы это счастье никогда не кончилось.

Наконец Стефан поднял голову и взглянул ей в лицо; его глаза, потемневшие от страсти, теперь напоминали два изумруда. Он сорвал с нее одеяло и провел рукой по гладкой коже живота и атласным бедрам. Внезапно почувствовав, что его напрягшийся член, твердый, словно камень, упирается в ее бедро, Мод замерла, пытаясь побороть разгоревшееся с новой силой пламя желания.

— Что случилось, сердце мое? — спросил Стефан хриплым от возбуждения голосом. — Я ничего не сделаю против твоей воли. Ты хочешь, чтобы я остановился?

— Нет, — прошептала она.

Губы его снова отыскали ее рот; Стефан впивал сладость этих нежных уст и, казалось, был не в силах насытиться поцелуем.

Потом он наконец оторвался от ее губ и снова взглянул на мягкие изгибы тела, мерцающую, словно жемчуг, кожу, такую теплую и податливую под его пальцами. Он слегка погладил Мод по животу, затем рука скользнула ниже и коснулась темного треугольника между бедрами. «Надо остановить его, — мелькнуло у нее в голове, — остановить, прежде чем…» Но ноги уже раздвинулись, не повинуясь воле, и когда Стефан снова коснулся ее, наслаждение было так сильно, что она чуть не закричала. Когда его пальцы начали неторопливо ласкать шелковистую кожу, пробираясь к самым потайным уголкам, Мод могла лишь беспомощно лежать, ощущая, как возбуждение волна за волной накатывает на нее. Ее охватила настойчивая жажда отдаться Стефану целиком; каждая клеточка ее тела молила об этом, но Мод продолжала сопротивляться желанию с таким упорством, словно речь шла о самой ее жизни.

Когда Стефан снова прижался к ней, по его телу пробежала дрожь, дыхание стало прерывистым и хриплым. Пальцы теперь двигались более настойчиво, и огонь в теле Мод разгорался все сильнее. Ее дыхание тоже стало прерывистым. Внезапно она окончательно утратила контроль над собой. Молния страсти пронзила ее тело. Она задрожала под его пальцами, спина изогнулась, и вдруг что-то взорвалось в ней и рассыпалось искрами наслаждения. С губ ее сорвался крик, но Стефан успел прикрыть ее рот ладонью. Мод вся дрожала от экстаза. Ничего подобного она никогда прежде не испытывала.

Стефан быстро лег на нее, и тела их уже были готовы соединиться, как в дверь внезапно постучали.

— Госпожа, все в порядке? — послышался взволнованный голос Олдит, пытавшейся открыть дверь.

— Ты должна ответить ей, — настойчиво прошептал Стефан на ухо Мод. — Немедленно, — и он быстро отодвинулся.

— Все… все в порядке, — слабым голосом откликнулась Мод. Не приведи Господь, если ее обнаружат здесь со Стефаном. — Я… споткнулась и ушибла палец на ноге.

— Священник с тобой?

— Священник? О… да, да, он тут.

Молчание за дверью показалось ей пропитанным недоверием, словно Олдит могла видеть сквозь стены, но все же через несколько мгновений она услышала удаляющиеся шаги.

Страх слегка отпустил ее, и Мод, все еще дрожа, перевела дыхание. Глаза ее были расширены от удивления. Несмотря на то, что до настоящего любовного акта дело не дошло, с телом творились какие-то чудеса: исчезла некая преграда, за которой скрывалась прежде незнакомая ей часть собственного существа.

— Что со мной было? — дрожащим голосом спросила она.

Стефан улыбнулся.

— Как ты невинна. — Он поцеловал ее в кончик носа.

— Но ты не успел… Я не хочу, чтобы ты уходил так, любимый…

— Мне тоже этого не хочется, поверь мне, но ничего не поделаешь. Мне надо одеваться и отправляться обратно мимо твоего неусыпного дракона. — Стефан нежно погладил грудь возлюбленной, еще раз поцеловав каждый сосок. — На сей раз достаточно и того, что ты осталась довольна. Он сел, свесил ноги с кровати и наклонился, чтобы подобрать чулки и рубаху. — У нас с тобой впереди еще много времени, — произнес он, натягивая чулки и просовывая голову в ворот белой льняной рубахи.

Время… При этом слове Мод отвернулась и застыла.

Ощутив внезапную перемену в ее настроении, Стефан снова присел рядом с ней на край постели.

— Что случилось? — Он ласково обнял ее.

Мод прижалась лицом к его груди.

— Времени нет, — прошептала она. — Быть может, времени у нас больше не будет.

— Почему? Что ты имеешь в виду? — Стефан пристально взглянул ей в глаза. — Ты ничего не должна от меня утаивать. Во всяком случае, сейчас!

Мод осторожно высвободилась из его объятий и опустила ноги на пол. Он был прав: природа их взаимоотношений необратимо изменилась. Дрожа с головы до ног, она подобрала льняное белье и юбку с усыпанного тростником пола и быстро оделась.

Стефан молча смотрел на нее сузившимися зелеными глазами, надевая башмаки и тунику.

— Это верно, — медленно проговорила Мод, тревожно глядя на него. — Ты зажег во мне такой огонь, который не просто будет погасить. Теперь я ни в чем не могу отказать тебе.

Стефан слегка улыбнулся, но продолжал хранить молчание.

— Король держит меня в заточении потому, что я отказываюсь выйти замуж за Жоффруа, юного сына Фалька Анжуйского. — Мод немного помолчала, разглядывая удивленное лицо Стефана. — Но как долго я смогу противиться отцу? — продолжала она, высказывая наконец свои самые зловещие предчувствия. — В конце концов, он добьется всего, чего хочет. — По ее телу пробежала невольная дрожь.

Стефан подошел к Мод и обнял ее.

— Клянусь Иисусом, король дал обещание не выдавать тебя замуж без согласия баронов. А они никогда не согласятся на твой брак с анжуйцем. Никогда!

— Я пригрозила отцу, что расскажу им, и видишь, как он заставил меня молчать: теперь я — пленница, до тех пор, пока не соглашусь на эту свадьбу. Ах, Пресвятая Богоматерь, что же мне делать?

— Боже мой, Боже мой… — Стефан крепко сжал ее в объятиях и закрыл глаза. Всем им приходится вступать в брак по велению долга, а не по любви… но этот анжуец, этот неопытный юнец!

Внезапно он разжал объятия.

— Быть может, нам удастся кое-что сделать. — Голос его дрожал от волнения. — Ничто не мешает мне рассказать об этом любому, кто попадется на пути, начиная от близнецов де Бомон, которые способны повести за собой целую страну, и кончая моим родным братом, за которым пойдет вся Святая церковь!

— Но ведь никто не должен знать, что ты здесь был! Они думают, что я беседую со священником. Тебя спросят, откуда тебе все это известно.

Стефан призадумался.

— Я скажу, что ты передала весточку через Олдит, которая подкупила стражника, чтобы он передал ее мне. Никто не усомнится в моих словах.

Мод почувствовала прилив надежды.

— Так, значит, это возможно?! — воскликнула она. — Если ты сумеешь распространить эту новость, совет баронов заставит отца расторгнуть брачный договор. Ему придется освободить меня!

Смешанное чувство страха и вины охватило ее, когда она представила себе разгневанного короля, планы которого разрушены его собственной дочерью. А что, если ее необдуманное признание Стефану обречет Нормандию покориться Людовику Французскому? Мод в ужасе отбросила эту мысль. Нет, Стефан предлагает ей превосходный выход из положения!

— Мне пора спешить, любовь моя. Чем скорее я подниму тревогу, тем скорее ты будешь на свободе. — Он поцеловал ее в губы.

Накинув на голову черный клобук, пышными складками прикрывающий лицо, Стефан двинулся к двери. Мод охватило предчувствие беды, и она вцепилась в него, словно не желая отпускать.

— Успокойся, сердце мое, — произнес он, осторожно высвобождаясь. — Это тебе не к лицу. Не вздумай даже сомневаться, что мы очень скоро снова увидимся.

— Возьми вот это, — прошептала Мод, снимая с шеи цепочку с серебряным кольцом, которое носила со дня отъезда в Германию. — Оно принадлежало королеве Матильде, жене Вильгельма Завоевателя. Нашей бабушке.

— Тогда это кольцо обязательно принесет мне счастье. Я буду хранить его всю жизнь. — Он поднес к губам серебряное колечко, а потом надел цепочку на шею, спрятав подарок под рубахой. — Доверься мне, и я найду способ, как нам снова быть вместе.

Стефан открыл дверь, быстро прошел через комнату королевы, чуть не оттолкнув с дороги Олдит, которая смотрела на него во все глаза, удивленно приоткрыв рот.

— Добрый день, святой отец. Клянусь Распятием! — воскликнула Олдит, когда фигура в капюшоне выскользнула за дверь, прежде чем она успела рассмотреть ее как следует.

Что-то бормоча про себя, Олдит вошла в каморку Мод, волоча за собой огромную коробку. Бросив взгляд на смятую постель и на безумное лицо Мод, она выпустила коробку из рук.

— Ради Бога, объясни, что все это значит? — побледнев как смерть, спросила она дрожащим голосом. — Да простит тебя Господь, дитя, чем ты здесь занималась? Это был не священник!

Ничего не ответив, Мод подбежала к окну и выглянула во двор. Снег уже не шел, но землю покрывал толстый белый ковер. Через несколько секунд во дворе показалась фигура в черном плаще с капюшоном. От облегчения Мод едва не лишилась чувств. Слава Пресвятой Богоматери, Стефан выбрался из покоев королевы без помех. Но тут она в ужасе увидела, что несколько стражников окружили Стефана и под конвоем повели обратно в замок.

19

Когда два стражника грубо схватили Стефана под руки и потащили его к замку, он не стал сопротивляться, а, спокойно сбросив с головы капюшон, улыбнулся им.

— Нет необходимости обращаться со мной как с преступником. Что вам нужно? — Он надеялся, что голос не выдаст его потаенный страх.

Изумленные стражники отпустили его.

— О, милорд, мы и подумать не могли, что это вы, — пробормотал один из стражников. — Кто-то увидел, как человек в черном плаще бежит по коридору. — Он обеспокоенно взглянул на Стефана. — Надеюсь, вы не сочтете это за оскорбление.

— Но ведь вы исполняли свой долг! Господь тому свидетель.

Стражники облегченно улыбнулись и отступили от него.

Стефан, слегка пошатываясь, вернулся во двор, где была привязана его лошадь. Он дрожал с головы до ног, садясь на нее, но не мог понять, из-за чего: то ли от облегчения, что ему удалось так ловко выбраться из замка, то ли от напряжения, не покинувшего тело после любовной игры с кузиной.

Он быстрой рысью ехал по дороге, ведущей из Вестминстера, спеша на встречу с братом, находившимся в Епископском дворце возле собора Святого Павла. Аббат лучше поймет, как полностью использовать необычные новости, которые Мод доверила ему. Хитрость короля должна в итоге сыграть им на руку. Лорды обязательно возмутятся. Быть может, даже заявят, что если король Генрих нарушает данное им обещание, то они тоже вправе нарушить свою клятву.

Кобыла Стефана замедлила шаг, осторожно пробираясь между сугробами. Слева, на фоне пасмурного послеполуденного неба, возвышались темные шпили собора Святого Павла. Стефан повернул к Епископскому дворцу.

Он нашел брата в маленькой, но богато убранной комнате. Анри открывал длинный деревянный ящик. Стефан собирался сразу же рассказать аббату потрясающие новости, но вместо этого начал с истории о том, как он пробрался в покои королевы под видом священника, опустив упоминание о том, что произошло между ним и Мод.

— Ты, должно быть, сошел с ума, решившись на подобный риск! — Анри подозрительно прищурился. — Что заставило тебя так поступить?

Стефан избегал смотреть брату в глаза — в них сквозило обвинение.

— Я подумал, что Мод попала в беду, и решил выяснить, в чем дело. — Такое оправдание даже ему самому показалось жалким. — Почему я пошел на этот риск — не важно. Гораздо важнее другое: благодаря этим неожиданным новостям мы приобретаем мощное оружие.

Анри нахмурился и принялся вытаскивать из деревянного ящика пригоршни соломы, выкладывая ее на стол.

— Тайное обручение с анжуйцем! Не могу поверить, что король допустил такую глупую ошибку! Но он сыграл нам на руку. — Аббат повернулся к Стефану. — Сейчас самым мудрым для нас будет промолчать об этих новостях.

Стефан недоверчиво взглянул на брата.

— Промолчать? Но ведь если мы распространим правдивые слухи, королю придется туго, Мод не выйдет замуж за ненавистного анжуйца, а лорды отнесутся к нам с величайшим почтением из-за того, что мы раскрыли этот заговор.

— Знаешь, брат, иногда я начинаю серьезно сомневаться, годишься ли ты для короны. — Аббат нетерпеливо вздохнул. — Для наших целей нет ничего полезнее, чем брак принцессы Мод с анжуйцем. Неужели не понимаешь?

— Нет, не понимаю. — Как обычно, брат обогнал его на столько шагов, что Стефан смутился и почувствовал себя дураком.

— Бароны будут очень возмущены двуличностью короля, но они ничего не смогут поделать, потому что Генрих действительно держит страну железной хваткой. Конечно, несколько лордов отступятся от него, кое-где начнутся протесты, незначительные волнения. Но большинство лордов смирятся и будут ждать лучших времен. Потом, когда король умрет, — а он не протянет и нескольких лет, — во главе государства встанет женщина и ненавистный анжуец-консорт! Для наших планов это идеальная ситуация!

Стефан медленно кивнул, начиная понимать.

— И тогда мы воспользуемся ею. Да, теперь мне ясно, к чему ты клонишь. Но как мы этого добьемся?

— Как? Как? — Губы аббата скривились от отвращения. — Я же не какой-нибудь гадатель, братец: не заглядываю в хрустальный шар и не читаю по ладони, упаси Господи! — Он осенил себя крестным знамением. — Когда придет время, мы поймем, что нам делать и как. Обещаю тебе, лорды примут дом Блуа с распростертыми объятиями. Все, что нам нужно, — ждать своего часа.

В словах брата был заключен весьма здравый смысл; Стефан даже удивился, почему ему самому не пришло в голову взглянуть на ситуацию с такой точки зрения. Этот брак представлялся ему угрозой, а не ступенькой к успеху. Он не желал, чтобы Мод выходила замуж за графа, и позволил эмоциям возобладать над благоразумием. Но даже теперь, понимая, какую пользу принесет ему этот брак, он чувствовал, что разрывается на части, не зная, чего же ему хочется на самом деле.

— Ну, что еще тебя беспокоит? — спросил Анри, взглянув на него.

— Я думал о том, что все эти интриги — не для моей простой души. Дайте мне меч, воинов, врага и битву, — вот тогда я пойму, что делать!

Аббат рассмеялся и, подойдя к Стефану, положил руки ему на плечи и заглянул в глаза.

— Да, в бою ты неподражаем. Но между сражениями слишком большие перерывы, Стефан, вот потому-то тебя и потянуло на рискованные игры с переодеваниями. Что за воин без войны? Беспокойный, скучающий, томящийся от безделья и повсюду ищущий опасности. Поезжай на охоту! Отправляйся с рейдом вдоль валлийской границы! Испытай свою доблесть на турнире! — Анри наклонился, легко поцеловал брата в обе щеки и похлопал его по спине. — Оставь раздумья мне, братец, и все будет хорошо. Дела пойдут так, как мы задумали.

«Если бы все было так просто», — угрюмо подумал Стефан.

Прошло два дня, но Мод, все еще томящаяся в покоях королевы, так и не представляла себе, что же случилось со Стефаном после того, как его схватили стражники во дворе замка. Не в силах заснуть по ночам, почти не прикасаясь к еде, она почти обезумела от тревог и страха, изводя себя бесчисленными фантазиями: быть может, Стефан попал на допрос? И в чем он сознался? Поведут ли ее на допрос тоже? А если их показания потом сравнят? Ворочаясь без сна на своем ложе, Мод воображала ужасающие картины: Стефан в темнице, в цепях, его избивают, пытают каленым железом, ослепляют, кастрируют… Однажды она вскочила с кровати с криком ужаса, и встревоженной Олдит пришлось успокаивать ее.

— Графу Стефану не причинят вреда. Он слишком популярен среди лордов и простонародья. Чего еще ты боишься? Ты сообщила ему о свадьбе, и все. Что еще может узнать король? — Глаза Олдит впились в побледневшее лицо принцессы. — Что еще ему выпытывать?

Мод опустила глаза.

— Ничего. Ничего! Я же тебе объяснила: Стефан переоделся в священника, и я сказала ему, что король хочет выдать меня замуж. Это все. Почему ты так подозрительна?

— Я и не заметила, что в чем-то тебя подозреваю!

Мод упала на подушки, пытаясь понять, поверила ли ей саксонская нянька. Она размышляла, стоит ли рассказать Олдит о том, что Стефан задумал известить совет о браке с анжуйцем, но в конце концов решила придержать язык. Так будет безопаснее для Олдит, если этот план потерпит неудачу. Ведь у нее не смогут выпытать то, чего она не знает!

Вдобавок к страхам, принцессу изводили неожиданные требования плоти. Прежде ее желания дремали, но теперь она страстно стремилась завершить влечение к Стефану любовным актом. По ночам ее мучили воспоминания о его губах и пальцах, ласкающих ее тело, и на рассвете она просыпалась недовольной и измученной.

Ни попытки Олдит выведать новые сведения у фрейлин Аликс, ни прямые расспросы, с которыми Мод обращалась к королеве, плодов не принесли: графа Стефана никто не видел, никто о нем ничего не слышал.

Наконец на третий день Олдит узнала у одного из стражников, сменившихся на посту у покоев королевы, что Стефан находится в большом зале замка.

— И в прекрасном состоянии, по словам стражника. — Олдит скрестила руки на пышной груди. — Я же говорила тебе, госпожа моя, что ему не причинят вреда. Теперь ты довольна? Ты бы лучше побеспокоилась о себе, а граф Стефан сам о себе позаботится.

Сперва Мод вздохнула от облегчения. Она решила, что Стефан каким-то образом объяснил свое поведение так, что ему поверили. Возможно, его даже не приводили к королю. Надежда вернулась к принцессе, и теперь она каждый час ожидала весточки от Стефана. Он пообещал, что снова устроит свидание с ней, при любых обстоятельствах. Если предыдущий его визит не возбудил ни у кого подозрений, то он наверняка сможет снова пробраться к ней или передать известия о том, как продвигается их план.

Через каждые несколько минут Мод подбегала к подоконнику и выглядывала наружу. Неизвестность мучила ее. Поговорил ли Стефан с близнецами де Бомон? С членами совета? С братом? Сомнения и неуверенность туманом вползали в душу. Чем больше она раздумывала над этим планом, тем более неразумным он ей представлялся. Как она могла быть настолько слепой, чтобы не заметить, с каким риском сопряжены их замыслы? Ведь кто-нибудь из друзей Стефана, быть может, даже член совета, с легкостью может предать его. А если отец узнает имя виновников заговора, он никогда не простит ни Стефана, ни ее саму. Гнев его будет ужасен. Ах, если бы у нее тогда было время, чтобы обдумать все как следует!

Колокола зазвонили к вечерне, но никаких известий не было, и Мод настолько потеряла терпение, что принялась, словно зверь в клетке, мерить шагами свою каморку, вздрагивая от каждого шума.

— Не дверь ли скрипнула в комнате королевы? Взгляни, кто там!

Олдит открыла дверь, ведущую в комнату Аликс.

— Там никого нет. Королева со своими дамами, должно быть, отправилась на вечернюю службу. Ты сегодня непоседлива, как дикая кошка. — Олдит взглянула на принцессу выцветшими голубыми глазами, от цепкого взгляда которых ничто не могло ускользнуть. — Что-то странное с тобой происходит, госпожа моя. Я никогда раньше не видела тебя в таком состоянии.

Мод отвернулась, но Олдит подошла к ней, схватила за плечи и развернула лицом к себе.

— Я еще не выжила из ума, чтобы поверить, что ты рассказала мне всю правду. Но что бы там ни произошло между тобой и этим твоим подозрительным кузеном, в конце концов король Генрих добьется своего, попомни мои слова.

— Я рассказала тебе все, — высвобождаясь из ее хватки, возразила Мод. Чувствуя себя весьма неуютно под пристальным взглядом Олдит, она добавила: — Не сходишь ли ты на кухню за моим ужином?

— С чего бы это? В последнее время ты ела меньше птички, — проворчала та, но все же отправилась на кухню.

Вскоре после ее ухода Мод услышала голоса и шаги, потом — звук отодвигаемого засова. Наконец-то! Она выбежала в комнату королевы. Дверь открылась, и на пороге появился отец.

— Я пришел проведать вас, мадам, — произнес он с кривой улыбкой.

Принцессу охватило такое острое разочарование, что она не могла произнести ни слова.

Король переступил через порог.

— Вы сегодня что-то не слишком учтивы.

Мод взяла себя в руки.

— Я рада видеть вас, сир.

— Не надумали ли вы исполнить свой долг?

— Я еще размышляю об этом.

Король остановился на середине комнаты, засунув за черный кожаный пояс большие пальцы рук.

— Ты слишком долго думаешь. Я могу перевести тебя в менее… удобное жилище, где твои мысли побегут быстрее.

— Вы надеетесь запугать меня? — Мод молилась в душе, чтобы король не расслышал, как дрожит ее голос.

— Запугать? Я не запугиваю, мадам, я действую. — Он поклонился и четким шагом направился к двери. — Подумайте над моими словами. Завтра я снова навещу вас.

И король вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Вернувшись в зал советов, король Генрих послал пажа разыскать епископа Солсбери. Король устроился в деревянном кресле, ножки и подлокотники которого были покрыты инкрустацией из слоновой кости и выполнены в форме голов и ног дикого вепря. Мартовский ветер яростно бился о каменные стены замка. Порывы сквозняка врывались в окна, отчего высокие белые свечи в серебряных подсвечниках вспыхивали и разгорались ярче.

Явился епископ, и Генрих велел ему сесть на скамейку рядом со своим креслом.

— Принцесса продолжает упорствовать, — сказал он. — Я убежден, что по доброй воле Мод не выйдет замуж за юного графа, а выпустить ее я не осмеливаюсь, потому что она тут же пойдет прямиком к членам совета и выложит им все о моих намерениях. Это надо предотвратить любой ценой.

— Ваша дочь всегда была очень упряма и с годами становится все более непокорной, — отозвался епископ. — Быть может, вы примете другое решение… — Гневный взор короля заставил его оборвать фразу. — А если тайно увезти ее из замка, пока она будет спать? — предложил он.

Глаза короля расширились от удивления.

— Похитить! Роджер, ты изобретательнее меня! Как мне самому не пришло это в голову?

Епископ изумленно уставился на короля.

— Что не пришло в голову, ваше величество?

— Неважно. Пришли ко мне какого-нибудь священника. Я должен отправить срочное известие Фальку Анжуйскому. Он хочет знать дату церемонии обручения? Он узнает ее, и гораздо раньше, чем рассчитывал. Посланник отправится в Анжу сегодня же вечером. — Король с воодушевлением потер руки. — А затем пришли ко мне монаха-травника из монастыря Святого Иоанна. — Король призадумался и поскреб подбородок. — Кроме того, мне понадобится встретиться с моим сыном Робертом, и еще… дай подумать… да, с Брайаном Фитцкаунтом. Им придется не по душе задача, которую я поручу им, но они оба — верные слуги короны.

Роджер поднялся со скамьи.

— Кажется, я понимаю, сир. И сейчас же примусь за эти поручения.

— Ах, как тяжело быть королем, Роджер, как отягощают душу подобные решения!

— Вам понадобится исповедь, сир?

Генрих встал, подошел к епископу и положил ладонь на его могучее плечо.

— Позднее, друг мой. Пока не уладится это дело с анжуйцем, я не могу уделять внимания ничему другому. Даже грехам моим придется подождать ради блага государства.

Прошло несколько дней. Мод не получила никаких вестей ни от отца, ни от Стефана. В конце концов она стала такой раздражительной, что Олдит пригрозила напоить ее снотворным из вербены.

Однажды вечером, когда Аликс с фрейлинами ушли на вечернюю службу, а Олдит отправилась на кухню за едой, к принцессе явился епископ Солсбери.

— Я принес вам подарок от короля, — сказал он. — Ему прислали бочку вина из Гаскони, и он велел дать вам немного на пробу.

— Отец смягчился? — спросила Мод, почувствовав, как затрепетало сердце.

— Увы, нет. Но будьте терпеливы. Всему свое время. — Епископ протянул ей серебряную бутыль и наклонился к принцессе с притворным участием, обдав ее отвратительным запахом гнилых зубов. — По правде говоря, он, похоже, что-то замышляет, мадам. Мне кажется, что это вино — своего рода попытка предложить мир. Не отведаете ли немного?

Мод молча прошла в свою каморку и взяла со стола кубок, пытаясь убедить себя, что отцовский подарок — доброе предзнаменование.

— Вы присоединитесь ко мне, епископ?

— Нет-нет, — поспешно ответил он, проходя в комнату следом за ней. Краем глаза Мод заметила, что он прикрыл за собой дверь. — Я уже получил свою долю, более чем щедрую. — Епископ чмокнул губами. — Это поистине нектар, достойный королей.

Мод протянула ему кубок, и епископ наполнил его вином.

— Поглядим, придется ли оно вам по вкусу, — произнес он, взболтав вино, прежде чем вручить ей кубок.

Ощутив на губах вкус вина, Мод сморщилась. В напиток добавили столько специй — гвоздики, лакрицы, фенхеля, — что распробовать настоящий вкус было невозможно. Вино ей определенно не понравилось, но из учтивости она осушила кубок. Епископ пристально наблюдал за ней.

— Скажите королю, что я благодарна ему за подарок, и передайте… — Внезапно Мод обнаружила, что глотает окончания слов. Почему язык перестал слушаться ее?

— Вы плохо себя чувствуете, мадам? — спросил епископ.

Принцесса смогла лишь кивнуть. Слабость разлилась по всему ее телу, и круглое рыхлое лицо епископа внезапно раздвоилось. Покачнувшись, Мод неуверенно двинулась к постели.

— Вы хотите прилечь? Позвольте, я помогу вам.

Епископ помог ей взобраться на кровать, и когда она откинула голову на подушки, комната закружилась перед глазами.

Затем все происходило, как во сне. Мод казалось, что она заснула, потом проснулась, обнаружив, что одета в теплый плащ; потом ее подняли с кровати и вынесли из комнаты, пронесли по коридору и по лестнице. Она услышала знакомые голоса… это были голоса Брайана, Роберта и Олдит. Ее положили в паланкин, дали выпить еще вина, и сон снова окутал ее. Затем последовало долгое путешествие, Мод наполовину просыпалась, но все было в таком тумане, что она толком ничего не понимала. Наконец паланкин остановился. Сквозь сон — а Мод была уверена, что спит, — она почувствовала соленый запах моря; ветер дунул прямо в лицо, ненадолго приведя ее в чувство.

— Принцесса просыпается, — отчетливо донесся до нее голос Роберта. — Дайте ей еще вина перед тем, как ее перенесут на корабль.

— Если дать ей еще, она заболеет! — Голос Олдит перекрывал шум ветра. — Вы что, хотите отравить ее?

Отравить? Что происходит? К губам Мод поднесли кубок, струйка вина полилась в горло, и она снова уснула, убаюканная легким качанием волн.

Мод медленно открыла глаза, превозмогая тупую боль в висках. На мгновение мир снова закружился перед глазами, а потом она увидела перед собой лицо своего единокровного брата, Роберта Глостерского. Роберт сидел рядом с ней, на краю постели.

— Роберт? — прошептала она. В горле так пересохло, что она почти не могла говорить.

На лице его явственно отразилось облегчение.

— Слава всемилостивому Господу! Я думал, ты уже никогда не проснешься!

Удивленная, принцесса обводила взглядом незнакомую комнату: красный балдахин над кроватью, богатое убранство, изящные занавески на окнах.

— Где я? — прохрипела она.

— Мы находимся в герцогском дворце в Руане, — тихо ответил Роберт.

Герцогский дворец в… так, значит, она в Нормандии? В ужасе Мод попыталась вскочить, но силы оставили ее, и она снова рухнула на подушки.

— Не трать силы, сестра, — сказал Роберт. — Со временем здоровье вернется к тебе, когда пройдет действие мака и мандрагоры.

Мак и мандрагора? Их применяют, чтобы вызвать глубокий сон и облегчить боль. Но как она… Ах да, вино! Эти травы подмешали в вино! Неожиданно все прояснилось. Ей дали выпить вина со снотворным, а потом похитили и увезли в Нормандию, где легко могут держать в заключении, не возбуждая ни у кого ненужных вопросов. Это, вне сомнений, дело рук отца! Как она смела надеяться, что проведет Генриха Английского? По щеке ее покатилась слеза.

— Сестра, — ласково произнес Роберт, взяв ее за руку. — Прошу тебя, не плачь.

— Где Олдит? Ей тоже дали мак?

— Олдит здесь. Ей не понадобилось ничего давать. Ты же знаешь, что никто не заставит ее расстаться с тобой.

— Надеюсь, ты доволен собой, брат, — произнесла Мод. — Ты и лорд Фитцкаунт… я слышала голос Брайана, верно? Вы оба должны гордиться тем, что помогли моему отцу в этом… этом чудовищном деле.

Роберт печально взглянул на сестру.

— А я-то думала, что вы оба — мои друзья! Лучше бы я вас никогда не видела! — Мод поморщилась — виски снова пронзила боль.

— У нас не было выбора, Мод. Так же, как и у тебя. Королю надо повиноваться, а ты отказывалась.

— Подумать только, мой отец пошел на такой бесчестный поступок! Похитить собственную дочь!

— Если бы ты добровольно согласилась выйти замуж за анжуйца, то этого не понадобилось бы.

Мод снова попыталась сесть в кровати, и сердце ее бешено заколотилось.

— Давно я здесь нахожусь?

— Со вчерашнего утра. Сейчас — чуть за полдень.

Внезапно в комнате раздался отголосок звуков горна.

— Кто приехал? — спросила Мод, прислушиваясь к этим звукам.

В дверь постучали, и вошел Брайан Фитцкаунт.

— Миледи, я очень рад видеть, что вы проснулись, — произнес он, приближаясь к кровати. — Как вы себя чувствуете?

— А как, по-вашему, я должна себя чувствовать при таких обстоятельствах? — гневно спросила Мод.

Брайан спокойно выдержал ее взгляд.

— Я глубоко сожалею о том, что вас пришлось доставить сюда подобным способом. Ни Роберту, ни мне наша миссия не по душе.

— Но тем не менее вы ее исполнили.

— Да, как верные слуги короны.

Мод вздохнула.

— Что происходит там, снаружи?

Роберт и Брайан переглянулись. Роберт глубоко вздохнул.

— Сестра моя, горны возвещают о прибытии Жоффруа Анжуйского.

Ах, Пресвятая Богоматерь, Жоффруа Анжуйский! В это мгновение Мод поняла, что для нее все потеряно.

20

Руан, 1126 год.

Выяснилось, что звуки фанфар — всего лишь заблаговременное предупреждение: явился отряд рыцарей, объявивших, что Жоффруа Анжуйский прибывает на следующий день. Мод настолько приободрилась, что сразу же начала выздоравливать. Остаток дня она то впадала в ярость, то не находила места от жалости к себе. При воспоминании о Стефане ей хотелось плакать, а мысли об отце переполняли ее гневом.

Рассвет следующего дня выдался ясным. Неяркое солнце просвечивало сквозь рваные белые облака на выцветшем синем небе. С севера, от пролива, дул холодный ветер, и Мод, дрожа, поплотнее закуталась в плащ, подбитый беличьим мехом. Слабость от предательского вина до сих пор не покинула ее, но она уже могла передвигаться. Мод стояла рядом с Робертом и Брайаном на ступенях герцогского дворца, ожидая, когда покажется пышная процессия графа Жоффруа.

— Я рад, что ты оказалась сговорчивой, сестра, — сказал Роберт. — Если бы ты не пожелала добровольно выйти навстречу графу, дом Анжу счел бы это смертельным оскорблением, а наш отец разгневался бы сверх всякой меры.

Мод устало улыбнулась ему. Разве у нее был выбор? Как и рассчитывал ее коварный отец, столкнувшись с суровой реальностью сложившейся ситуации, принцесса ни за что не решилась бы обесчестить дом герцогов Нормандских.

Брайан взял ее за руку и ободряюще сжал пальцы.

— Не унывайте, госпожа. Мы всегда воображаем себе всякие ужасы, тогда как в действительности все не так страшно. С Божьей помощью, быть может, в вас даже пробудится любовь к Жоффруа… в свое время.

Покачав головой, Мод продолжала разглядывать шпили и башенки церкви Святой Марии Руанской, узкие улицы, мощенные булыжником, и низкие деревянные дома, видневшиеся сквозь открытые ворота двора. Как ей хотелось ответить Брайану: «Мое сердце навеки отдано другому, и я никогда не полюблю никого, кроме Стефана».

Раздались звуки горнов, и Мод увидела длинную кавалькаду анжуйских воинов, приближающихся к дворцу.

— Нам не сообщили, что он приведет с собой целую армию, — удивленно произнес Брайан.

— Для нормандцев едва ли сыщется более неприятное зрелище, — заметила Мод. — Не думаю, что они захотели бы увидеть анжуйских воинов, проходящих по улицам Руана как победители. Должно быть, этот выскочка все просчитал.

Роберт и Брайан коротко переглянулись.

— Мне кажется, он хочет выглядеть равным нам, — сказал Брайан. — В конце концов, Жоффруа всего лишь юнец. Давайте спустимся ему навстречу.

Во дворе толпились слуги, сенешали и конюхи, готовые позаботиться о гостях-анжуйцах. Собирались устроить роскошный пир, и между кухней и колодцем туда-сюда носились поварята с ведрами воды; слуги сгибались под тяжестью огромных поленьев для дворцовых каминов.

Оставив свое войско разбивать лагерь за дворцовыми стенами, Жоффруа в сопровождении свиты въехал во двор и спешился. Несколько конюхов тут же бросились к нему, чтобы принять его лошадь.

— Клянусь Господом, никогда не дал бы ему четырнадцати лет, — произнес Брайан. — Он развит не по годам. Жоффруа Прекрасный — неплохое прозвище.

Даже Мод не могла отрицать, что граф красив, грациозно элегантен и держится с достоинством. Жоффруа Анжуйский был среднего роста, тонкокостный и гибкий, сложением напомнивший Мод поджарую борзую. Голубые глаза были обрамлены невероятно длинными ресницами. Золотые с рыжеватым отливом кудри мягкими волнами ниспадали на плечи. Молочно-белая кожа лица была безупречна; над верхней губой, на щеках и подбородке виднелся мягкий пушок. Одет он был поистине роскошно: синяя льняная туника, расшитая золотыми цветами; зеленый шелковый плащ с такой же вышивкой и лентами; мантия, скрепленная на правом плече драгоценной брошью и подбитая беличьим мехом; темно-синие кожаные башмаки и зеленые чулки. Синий головной убор украшали геральдический золотой лев, идущий с поднятой правой передней лапой и смотрящий вправо, и желтый цветок.

— Действительно, хорошенький, и прекрасно это понимает, — шепотом сказала Мод Брайану. — Он самодоволен, как павлин. Что это за цветок у него?

— Спросите его сами.

— Что за цветок вы носите, милорд? — спросила Мод Жоффруа после того, как они обменялись высокопарными приветствиями.

Бросая друг на друга настороженные взгляды, нормандские и анжуйские придворные слонялись по большому залу герцогского дворца в ожидании, когда поставят столы, чтобы разместить всю свиту Жоффруа. Кроме воинов граф привез с собой знатных баронов и множество молодых аристократов.

— Planta genesta? — переспросил он ломающимся мальчишечьим голосом, в котором уже чувствовался мужской тембр, и прикоснулся к желтому цветку изящными остроконечными пальцами, усыпанными множеством перстней. — Это цветок ракитника, который по весне превращает поля Анжу и Майна в золотой ковер. — Граф сделал паузу, желая удостовериться, что столь поэтичный образ произвел впечатление на Мод. — Я принял его в качестве своей эмблемы. — И он гордо указал на золотые цветы, которыми были расшиты его одеяния.

— Я так и подумала.

— Я собирался изобразить этот цветок на моем щите, когда ваш отец будет посвящать меня в рыцари, но предпочел все же четырех золотых львов, стоящих на задних лапах. В конце концов, всем известно, что лев — символ Анжу, а смысл planta genesta пока что понятен не всем.

— Так что же именно он означает? — спросила Мод.

В глазах Жоффруа отразилось холодное презрение, с которым Мод предстояло свыкнуться в грядущие месяцы.

— Я ведь уже сказал: цветок ракитника — моя эмблема. Со временем никакого иного значения не понадобится.

Воцарилось напряженное молчание. Ноздри Жоффруа слегка раздувались, юноша пристально оглядывал зал.

— Где король Генрих? Я полагал, что он поприветствует меня, когда я приеду.

— Король страдает от небольшого недомогания и передает вам свои глубочайшие сожаления, — ответил Брайан. — Он надеется, что в течение недели уже будет готов отправиться в путешествие.

— Это очень неприятно, ведь я рассчитывал, что меня и моих спутников посвятят в рыцари безо всяких проводочек. А сразу за посвящением последует церемония обручения. — Лицо Жоффруа порозовело от скрытого раздражения. — Мой отец будет весьма расстроен, узнав о задержке.

— Это вопрос всего лишь нескольких дней, милорд, — успокоительно произнес Брайан. — Король надеется, что за это время вы с принцессой Мод сможете лучше узнать друг друга.

Жоффруа искоса бросил на Мод неуверенный взгляд.

— О! Что ж, в таком случае, ожидание будет приятным. — Он элегантно поклонился. — Я должен поставить в известность моих спутников. Прошу прощения, что покидаю вас.

— Он далеко не кроткого нрава, — заметил Брайан, глядя на Жоффруа, присоединившегося к своим товарищам. — Насколько я могу судить, настоящий анжуец. — Он улыбнулся, взглянув на Мод. — Вы оба напоминаете мне пару диких котов, ходящих кругами и пытающихся понять, кто перед ними — враг или друг.

Глядя на веточку ракитника, покачивающуюся на шапке Жоффруа, Мод почувствовала, что уже знает ответ на этот вопрос.

Проходили дни, и стало очевидно, что они с Жоффруа не привыкнут друг к другу, хотя Мод не могла не признать, что юный граф изо всех сил пытается наладить с ней сердечные отношения.

— Не хотите ли поехать на прогулку, мадам? — спросил Жоффруа однажды утром, через неделю после своего прибытия.

Король все еще оставался в Англии, и граф начинал выказывать признаки нетерпения, но пока что изо всех сил сдерживался. Только что он преподнес Мод подарок — кожаный кнутик для верховой езды. Стараясь произвести впечатление на невесту, Жоффруа каждый день пытался удивить ее очередным подношением: лиможской шкатулкой изысканной работы, которая напомнила Мод такую же шкатулку, подаренную Стефаном; книгой в кожаном переплете с латинскими стихотворениями Катулла, очень редкой и ценной; отрезом великолепного шелка янтарного цвета с золотыми и серебряными нитями, привезенным торговым караваном из каких-то отдаленных уголков Востока…

— Я уже ездила на прогулку утром, — ответила Мод. — Быть может, попозже.

Она сидела на каменной скамье под раскидистыми ветвями огромного каштана, подставив лицо неярким солнечным лучам, пробивавшимся сквозь молодую зеленую листву.

— Да, прекрасно… боюсь, в Руане почти нечем заняться.

— Да, — пробормотала она, — то ли дело Лондон.

— Или Анжу, — немедленно добавил Жоффруа. — Вам должен понравиться Анже — это моя столица. Не говоря уже о превосходных лошадях и непревзойденных охотничьих угодьях, у нас одна из богатейших в Европе библиотек. Я не сомневаюсь, что на вас, с вашими учеными склонностями, она произведет впечатление.

— Что вам известно о моих склонностях? — спросила заинтригованная Мод.

— Боже праведный, мадам, вы бы лучше спросили, что мне не известно! К примеру: я знаю, что вы — великолепная наездница, играете в шахматы и бегло говорите по-латыни. — Жоффруа скромно потупил глаза. — Конечно, я тоже овладел всеми этими искусствами.

— Вот вы действительно произвели на меня впечатление, — искренне призналась Мод, одарив его милостивой улыбкой.

И в самом деле, раннее развитие и удивительно многосторонние способности Жоффруа порой внушали ей благоговейный страх: этот юноша был высокообразован, отлично осведомлен о текущем состоянии дел в Европе и серьезно интересовался литературой и историей.

От Роберта, разделявшего эти склонности, Мод узнала, что юный граф уже успел испытать свои силы на поле битвы и управлял отцовскими владениями, пока Фальк находился в Святой земле. Она видела, как Жоффруа небезуспешно состязался с Робертом и Брайаном в метании копья и стрельбе из лука. Всякий раз, когда нормандцы и анжуйцы отправлялись на охоту, Жоффруа привозил с собой больше дичи, чем кто-либо другой, за исключением Роберта. Каждый вечер Жоффруа играл в большом зале на лютне и пел для принцессы приятным, чистым голосом песни собственного сочинения, которые не постыдились бы исполнить даже самые лучшие менестрели ее отца.

Не уважать его выдающиеся таланты было невозможно, но, несмотря ни на что, Мод не в силах была почувствовать приязнь к Жоффруа, не говоря уже о том, чтобы представить его в роли короля-консорта или отца своих детей. Ведь ее сердце было отдано Стефану.

— Когда вы станете графиней Анжуйской, мы заживем в Анже очень весело, — произнес Жоффруа, положив ей на запястье влажную ладонь.

— Графиней Анжуйской, — тупо повторила Мод, с трудом заставляя себя не отдернуть руку. — Я надеюсь, что смогу сохранить титул императрицы после того… после того, как мы поженимся.

Жоффруа замер и медленно убрал руку.

— Почему? Титул графини Анжуйской древний и почетный!

— Вы, безусловно, правы, — быстро согласилась Мод. — Я вовсе не собиралась это оспаривать.

— Став королем Англии, я не забуду, что происхожу из дома Анжу. Я горжусь тем, что я — анжуец, что бы там ни говорили о нас надменные нормандцы.

Встретившись взглядом с ледяными глазами Жоффруа, Мод поняла, что сейчас маска придворной любезности соскользнула с этого человека, обнаружив его истинную суть. Но прежде, чем она успела сообразить, в чем состоит эта суть, маска снова была водворена на место, и Мод решила, что ей, должно быть, все это почудилось.

— Я поговорю с королем Генрихом по поводу императорского титула, — продолжал Жоффруа, — ведь, в конце концов, такие вопросы должны решаться между мужчинами. — Он улыбнулся, снова обретя прежнюю легкость манер. — Насколько мне известно, вы хорошо разбираетесь в соколиной охоте.

— Едва ли, — отозвалась рассерженная Мод. Подумать только: мужской разговор! Она не сомневалась, каким будет решение отца.

— А мне очень нравится соколиная охота, и в Анже я нередко провожу время за этим развлечением. — Жоффруа поднялся и протянул руку принцессе. — Давайте отправимся в лес. Быть может, я смогу вас кое-чему научить. Мой любимый сокол, Мелюзина, сейчас здесь, со мной.

— Вы привезли с собой сокола из Анжу?

— Естественно. Я никогда не расстаюсь с ним.

— Тогда мы обязательно поедем на охоту, — сказала Мод, подавая ему руку. — Сразу же после еды.

После еды Жоффруа куда-то исчез, а потом вернулся, чисто вымывшийся и переменивший платье. Мод никогда не видела человека с таким разнообразным набором туник, плащей и украшений.

— Но вы не переоделись! — удивленно воскликнул он. — Перед тем как отправиться на соколиную охоту, я всегда моюсь и надеваю чистое платье, чтобы не раздражать Мелюзину неприятным запахом.

— А я обычно только мою руки, — ответила Мод, — и стараюсь не есть ничего с резким запахом.

— Вымыть руки недостаточно, — презрительно фыркнул Жоффруа. — У нормандцев и впрямь варварские обычаи, как мне и рассказывали. В Анжу вам придется многому научиться.

Мод сжала губы, подавляя желание ответить в таком же обидном тоне. Этот Жоффруа становится совершенно невыносимым.

Они отправились в заросший травой дворик, где находились клетки с охотничьими соколами. Под теплыми лучами солнца на деревянных насестах восседали птицы. Задрав нос еще больше обычного, граф усадил своего белоснежного сокола на запястье, обтянутое черной перчаткой. Мелюзина была породистой птицей из Норвегии; колпак ее украшали голубые перья, золотые нити и мелкий жемчуг; на лапах были кожаные путы и золотые кольца. На золотых колокольчиках, привязанных к лапам, были выгравированы имя Жоффруа и цветок-эмблема. Мод впервые видела настолько впечатляющую птицу.

В сопровождении сокольничего, сутулого старика с загорелым морщинистым лицом и растрепанными седыми волосами, и с двумя подручными Мод медленно прошла вдоль ряда соколов, внимательно оглядывая каждую птицу. Наконец она остановилась перед темно-серым сапсаном с полосатой грудкой и черными перьями на концах крыльев.

— Какой красавец! — восторженно произнесла она.

— Да, это не простая птица, — согласился сокольничий, снимая с сапсана колпак. — Король Генрих прислал ее нам в прошлом году. Она выросла среди скал на южном побережье Уэльса, но обучили мы ее здесь, в Нормандии.

У птицы оказались пронзительные черные глаза и острый, хищный клюв. Простые серебряные колокольчики с эмблемой герцогов Нормандских слегка позвякивали на лапах. Когда Мод дотронулась до нее, птица встопорщила перья и дружелюбно повернула голову к принцессе.

— С вашего позволения, я возьму ее на охоту. — Мод почтительно улыбнулась сокольничему. В ранней юности старик был учеником сокольничего самого Завоевателя, и поэтому все относились к нему с большим уважением и даже благоговением.

— О да, миледи.

— Этот сокол меньше моего, — произнес Жоффруа, надменно взглянув на птицу. — Неужели вы в Нормандии не можете придумать ничего лучше, чем ввозить соколов из Уэльса? Лучшие птицы — в Исландии и Норвегии. — На его губах заиграла снисходительная улыбка.

Мод и сокольничий переглянулись. Лицо старика оставалось бесстрастным. Он посадил птицу на запястье принцессы, снова надев на нее колпак. Несколько секунд сокол тревожно вертелся на коричневой перчатке, а потом успокоился. «Граф, очевидно, не знаком с соколами, воспитанными в горах Уэльса», — подумала Мод, улыбнувшись про себя.

Выйдя со двора, они присоединились к Роберту, Брайану и нескольким товарищам Жоффруа. Кроме множества слуг и оруженосцев здесь были также главный охотник и псарь, который вел на поводках небольших черных и рыжевато-коричневых собак. Друзья Жоффруа несли соколов-самцов, менее крупных, чем самка сапсана, восседавшая на перчатке Мод. Таких птиц выпускали на более мелкую добычу, а Мод и Жоффруа рассчитывали на крупную дичь, вроде журавля или, если повезет, цапли.

День выдался как раз для соколиной охоты. Конюх надел подпругу на лошадь Мод, Жоффруа дунул в рожок из слоновой кости, висевший у него на шее, и вся компания рысью направилась к городским воротам.

Выехав из Руана, Мод пришпорила лошадь и помчалась через изгороди, поля и заросли кустов, через рощицы и лес. Наконец они выехали на болотистую поляну. Здесь собак спустили с поводков, и они побежали по высокой траве, поднимая птиц. Наконец из подлеска взвился большой журавль, захлопал крыльями и величественно поднялся в воздух.

— Я пошлю за ним Мелюзину, — произнес Жоффруа, снимая колпак со своего сокола. Он вскинул руку, и птица взлетела с его перчатки. Прекрасный сокол принялся описывать в воздухе широкие круги.

— Боюсь, что у вашего уэльского сапсана нет никаких шансов против такой крупной дичи, — самодовольно заметил граф. — Сейчас вы увидите искусство соколиной охоты во всей красе.

Это была последняя капля. Мод бросила взгляд на главного сокольничего, ехавшего рядом с ней. Тот едва заметно кивнул. Не говоря ни слова, Мод сняла колпак с серого сапсана и, взмахнув рукой, направила его к добыче. Птица оторвала от перчатки мощные когти и расправила дымчатые крылья.

Жоффруа нахмурился и пожал плечами.

— Мелюзина не привыкла охотиться в обществе других птиц. Но это неважно. Журавль будет мертв, прежде чем ваш сапсан успеет приблизиться к нему.

— Ох, но ведь уэльские… — начал было Роберт, но Мод перебила его:

— Роберт! Жоффруа не интересуют наши уэльские птицы.

Сокольничий подавил улыбку; Роберт залился краской, проглотив остаток фразы, и придвинулся ближе к Мод.

— Насколько это мудро, сестра? — спросил он вполголоса, наблюдая, как сокол Жоффруа набирает высоту.

— Что именно? — с невинным видом откликнулась Мод, не отрывая взгляда от двух соколов и журавля.

Под перезвон золотых колокольчиков на лапах птица Жоффруа взвилась над журавлем. Уэльский сапсан сперва неторопливо поднялся над ними обоими, а потом принялся кругами взлетать все выше и выше, пока Мод не показалось, что он решил улететь в облака.

— Мелюзина начинает падать на добычу! — воскликнул Жоффруа, увидев, что белый сокол достиг вершины своей траектории и принялся пикировать на журавля.

Мод бросила встревоженный взгляд на своего сапсана, который в это мгновение тоже должен был достичь высшей точки. Внезапно небеса прорезала черная молния. Звеня колокольчиками, охотничья птица принцессы промчалась в воздухе, как стрела, опередив белого сокола, вонзила когти в несчастного журавля и увлекла его на землю за несколько секунд до того, как Мелюзина успела завершить падение. Гончие бросились на помощь сапсану.

Онемев от удивления, Жоффруа недоверчиво смотрел на своего сокола, лишившегося добычи, смущенного, парящего в нескольких футах от журавля и злобно шипящего. Он дунул в серебряный свисток, и птица угрюмо вернулась к нему на запястье. Граф что-то прошептал ей, погладил по белой грудке, потом достал из сумки, висящей на талии, мертвого голубя и швырнул его на землю. Сокол бросился на мясо, и перья голубя полетели во все стороны.

Жоффруа повернулся к Мод, лицо его раскраснелось.

— Вы выставили меня дураком, мадам, — обвиняюще произнес он. — Почему вы не сказали мне, что уэльские птицы так быстры?

— Откуда я могла знать, что этот сапсан сможет превзойти вашу птицу, милорд? — ответила Мод, стараясь скрыть удовлетворение. — Разве вы сами не говорили, что норвежские птицы лучше любых других?

Жоффруа взглянул на принцессу с такой холодной яростью, что она вздрогнула, подозвал к себе Мелюзину, надел на нее колпак и, не сказав больше ни слова, поехал прочь со своими товарищами.

После того как сапсан Мод получил награду — сердце журавля, вырезанное сокольничим, — и журавля привязали к седлу одной из лошадей, Мод, Брайан и Роберт направились обратно в Руан.

— Это было очень жестоко, Мод, — сказал Роберт, когда они проезжали через лесок на окраине Руана. — Ты должна была предупредить Жоффруа о репутации наших уэльских ловчих птиц. Никакая птица не сравнится с ними по благородству.

— Графа невозможно переубедить, — отозвалась Мод, встряхнув головой, — и ему обязательно следовало преподать урок.

— Но эта забота — не для его будущей жены! Едва ли ты сможешь таким образом завоевать его сердце, — заметил Брайан. — Он еще очень молод, не забывай, уязвить его гордость слишком легко.

— Анжуйцы тяжело переносят прилюдные унижения, — добавил Роберт, взглянув на Мод. — Ты вела себя нехорошо и должна немедленно извиниться перед Жоффруа.

— Извиниться? — Мод чуть не поперхнулась от изумления.

— Да, ты не ослышалась. Он очень обижен, и до завтрашнего приезда короля надо его успокоить.

Сердце ее упало. Мелкая победа была забыта при напоминании о скором прибытии отца и о том, что последует за ним: сперва король посвятит Жоффруа в рыцари, а затем состоится церемония обручения. А потом свадьба в Анжу. При мысли о том, какое будущее ожидает ее с графом, Мод переполняло отчаяние. И несмотря на то, что Мод понимала, что Жоффруа — такая же жертва обстоятельств, как и она сама, все же в душе она считала его ответственным за этот нежеланный брак.

— Несмотря на юношеское высокомерие, Жоффруа Анжуйский выказывает признаки выдающегося человека, — сказал ей Брайан, когда они подъезжали к воротам Руана. — Большинство женщин с радостью вышли бы замуж за такого приятного юношу.

Мод хотелось бы ответить, что большинство женщин не влюблены до такой степени в Стефана из Блуа. Аликс была права: действительно, неважно, за кого именно она выходит замуж, если сердце ее все равно осталось в Англии, а здесь находится лишь пустая оболочка. Но как рассказать брату или Брайану о бессонных ночах, о промоченных слезами подушках, о тоске и желании, которые изо дня в день приходилось скрывать от чужих глаз? Как объяснить томление тела в полуночные часы, когда к ней возвращались воспоминания о поцелуях и ласках Стефана? Мысль о том, что ее тела коснется кто-то другой, была невыносима.

Вечером после ужина Мод отвела Жоффруа в сторону.

— Я должна извиниться за то, что произошло сегодня днем, — сказала она. — Я не хотела обидеть вас.

Жоффруа коротко кивнул.

— Я не так-то легко прощаю подобные поступки.

— Теперь я это понимаю и прощу прощения за свое легкомысленное поведение.

— У меня нет никакого желания прощать вас. Вы выставили меня дураком! Такое невозможно забыть. Когда вы станете графиней Анжуйской, у вас не будет возможности вести себя столь беспардонно.

Ошеломленная, Мод смотрела, как Жоффруа удаляется прочь по коридору. Снова маска соскользнула с него. Под блестящей внешностью и любезными манерами скрывались тщеславие и гордыня, злоба и ледяное сердце, не умеющее чувствовать. По спине принцессы пробежал холодок ужасных предчувствий.

21

Ле Ман и Анже, 1126 год.

На следующий день король Генрих прибыл в Руан. Закрутилась карусель церемоний: посвящение Жоффруа в рыцари, ритуал обручения, а потом — бесконечные праздники и пиры. Мод играла предписанную ей роль как бы во сне, спрятав отчаяние под напускным спокойствием.

В апреле Жоффруа со своей свитой отбыл в Анжу, чтобы подготовиться к свадьбе, которая была намечена на июнь. Мод радовалась его отъезду, но когда он уехал, к ней вернулось прежнее уныние. Принцесса всем сердцем тосковала по Стефану, который, как она, к своему огромному разочарованию, узнала, не сможет присутствовать на свадьбе. Нужно было приглядывать за делами в Уэльсе, поскольку, как объяснил отец, на границе было неспокойно. Только Стефан смог бы понять, что творится у нее в душе; и Мод рассчитывала на его безмолвную, но полную любви поддержку, которая помогла бы ей пройти через мучительную пытку свадебной церемонии. Воспоминания о кузене мучили ее ежедневно, и в памяти воскресали все новые и новые подробности их недолгого пребывания вместе.

В начале июня нормандская процессия отправилась в замок Фалька Анжуйского в Ле Ман, находящийся в Майне, где должна была состояться брачная церемония.

В день свадьбы Мод проснулась с тяжелым сердцем. Утро, напротив, выдалось ясным и безоблачным.

— Слава Создателю, дождя, судя по всему, не будет, — сказала Олдит, распахивая узкое окошко навстречу потокам солнечного света. — Сегодня семнадцатое июня, восьмой день после Пятидесятницы. Добрый день для свадьбы.

— Как бы я хотела, чтобы ты оказалась права, — ответила Мод.

Служанка надевала на нее лиловое платье, прекрасно подогнанное по фигуре.

— Ну конечно, я права, дитя мое, — отозвалась Олдит. — Когда ты наконец выйдешь замуж, все твои сомнения и страхи рассеются. Не забывай, в один прекрасный день сын, рожденный от этого брака, станет повелителем Англии, Нормандии и Анжу. Он будет самым могущественным монархом в Европе!

Мод понимала, что Олдит права, но это не приносило ей облегчения: ведь ей все равно предстоит свадебная церемония, первая брачная ночь и долгие мучительные месяцы жизни с нелюбимым мужем.

— Ты просто красавица! Королева с головы до ног, — сказала Олдит, вплетая золотую нить в две каштановые косы, падающие на грудь Мод. — Но я никогда в жизни не видела такой печальной невесты! — Олдит надела ей на голову лиловую вуаль и возложила поверх нее корону Англии, присланную королем Генрихом ради такого торжественного случая. — Надо взять себя в руки, дитя мое. Иначе анжуйцы решат, что они собрались не на свадьбу, а на похороны. Ты готова?

Мод хотела сказать, что она никогда не будет к этому готова, но лишь коротко кивнула.

Восседая на белоснежной лошади, она направилась к кафедральной церкви святого Юлиана, где, по традиции, проходили брачные церемонии графов Анжуйских. Мод старалась изо всех сил. Когда свадебная процессия проезжала по людным улицам Ле Мана, она подняла руку в жесте приветствия, заставив свои непослушные губы улыбаться.

Небо сияло нежной голубизной, сладкий ветер разносил ароматы лилий, бархатцев, роз и левкоев, в изобилии цветущих вдоль дороги. Какой торжественный день — не в пример тем, что предстоят ей в будущем.

Когда Мод доехала до церкви святого Юлиана и спешилась, ее чуть не сбила с ног волна враждебности, исходившая от группы нормандских баронов и прелатов, толпившихся в церкви. Мод знала, что они явились на свадьбу по принуждению и не скрывали гнева, вызванного коварством Генриха, который устроил этот брак, не поставив их в известность. Ей казалось, что она даже слышит их немое осуждение: подчиняться женщине-правительнице ужасно, но еще страшнее этот анжуец-консорт!

Ей попался на глаза толстый епископ Солсбери со взмокшим от пота лицом и высокий тощий брат Стефана, аббат Гластонберийский.

— Сейчас начнется церемония, — прошептал ей на ухо король.

Он взял дочь за руку, и они медленно пошли вдоль прохода между рядами. Огромное помещение церкви сияло сотнями белых свечей, витражи окон вспыхивали, словно драгоценные камни. Хор пел так громко, что Мод едва не оглохла.

Жоффруа, в великолепном сине-зеленом одеянии, в котором он был в день их первой встречи, и с неизменным желтым цветком на синей шапке, едва удостоил невесту взглядом.

До алтаря они дошли, как показалось Мод, чересчур быстро. Охваченная ужасом, она подумала, что не выдержит всего ритуала. «Стефан! — безмолвно вскрикнула она. — Стефан, помоги мне!» Она уже готова была броситься бежать обратно по проходу, но за спиной стоял отец. Мод все еще колебалась, но могучая сила отцовской воли навалилась на нее, требуя исполнить долг. Понимая, что на нее обращены взоры всех присутствующих, Мод заставила себя склонить колени перед сияющим свечами алтарем. Корона на голове задрожала, но тяжесть золотого венца внезапно подействовала на нее успокаивающе. Мод вспомнила, кто она такая: будущая королева Англии. Стараясь не терять эту мысль, ободряющую ее, как маяк среди тьмы, Мод мужественно выдержала торжественную мессу.

Наконец пропели «Agnus Dei»; Жоффруа принял от епископа поцелуй благословения. Стоя у подножия гигантского распятия, он сдержанно обнял Мод и ледяными губами поцеловал ее в щеку, передавая благословение. Церемония окончилась. Мод стала графиней Анжу и Майна.

Только свадебные гости начали усаживаться за пиршественные столы, поставленные в большом зале графского замка, как прибыл посланник к королю Генриху.

— Что случилось? — спросила Мод у Роберта.

— Я сейчас выясню.

Он поднялся; следом за ним тут же встал Брайан Фитцкаунт. Через несколько секунд они вернулись к Мод с побледневшими лицами.

— Король только что получил известие: некоторые нормандские бароны в Англии и Нормандии предложили свои услуги его племяннику Вильгельму Клито, — сказал Роберт.

— Сыну Роберта, бывшего герцога Нормандского? — спросил Жоффруа. — У него нет законных прав на герцогский титул.

— Кое-кто думает, что у него больше прав, чем у короля Генриха, — заметил Брайан.

Жоффруа изумленно взглянул на него.

— Но почему они переметнулись на сторону Клито именно сейчас?

Роберт беспокойно заерзал.

— Советники короля сообщают, что к брачному союзу между Нормандией и Анжу во всей стране относятся неодобрительно. Многие лорды открыто заявляют, что если бы они раньше знали о желании короля навязать им в правители анжуйца, то никогда не принесли бы присягу Мод. Вот потому-то они и становятся на сторону племянника короля.

— Подобные заявления — речи изменников! — воскликнул Жоффруа, и его голубые глаза сверкнули гневом. — Что они имеют против анжуйцев? Мы считались цивилизованным народом еще тогда, когда нормандцы были варварами и разбойниками.

Мод едва удержалась, чтобы не возразить, что такую точку зрения еще надо доказать.

— Нормандцы и анжуйцы всегда были на ножах, — заметил Брайан. — Хотя изначальная причина этой вражды, должно быть, уже забыта.

— Неужели для короля поведение его лордов оказалось неожиданностью? — спросила Мод, бросая через стол взгляд на короля, что-то увлеченно обсуждающего с Фальком Анжуйским. — Это было неизбежно после того, как он нарушил клятву.

— Я надеюсь, что король Генрих наведет порядок в стране, прежде чем я взойду на трон, — вымолвил Жоффруа. — Я не желаю наследовать мятежное королевство!

Мод, Роберт и Брайан в ужасе уставились на него. Мод поняла, что Жоффруа волнует лишь одно: чтобы никто не доставил ему лишнего беспокойства. По-видимому, воля нормандского народа для него ничего не значила.

— Нормандцы немедленно отправляются домой, так что волнения, возможно, удастся унять, прежде чем они широко распространятся, — сказал Роберт.

Из-за неожиданного отъезда короля брачные торжества сократили, к большому облегчению нормандцев, которым удалось ускользнуть из Анжу раньше, чем они смели надеяться. К счастью для Мод, традиционное благословение брачной постели и ритуал раздевания невесты на сей раз не состоялись: жених со своим отцом спешно отправились в Анже приготовиться к прибытию новобрачной.

Все еще тая обиду, Мод попрощалась с отцом с холодной учтивостью. Расставаться с Брайаном и Робертом ей очень не хотелось.

— Когда мы встретимся в следующий раз, надеюсь, я уже буду дядей, — сказал Роберт, нежно целуя сестру в обе щеки.

— Можно мне поцеловать невесту? — спросил Брайан.

Мод улыбнулась в знак согласия. Ее не удивило, что Брайан поцеловал ее с особой теплотой и нежностью, продлив поцелуй гораздо дольше, чем полагалось по законам формальной любезности. За время пребывания в Руане она начала понимать, что под холодными манерами лорда Уоллингфорда скрывается растущая привязанность к ней. Мод ласково обняла Брайана. Ей казалось, что она теряет своего последнего друга. В сущности, так и было.

— Не судите юного Жоффруа слишком строго, — прошептал ей на ухо Брайан. — И не надо больше никаких шуток с соколами и тому подобного. Не забывайте, что на мед слетается больше мух, чем на уксус.

Мод кивнула, сдерживая подступившие к глазам слезы.

Последним к ней подошел аббат Анри, брат Стефана.

— Мне поручили передать вам свадебный подарок, — произнес он отрывистым, суровым голосом и вложил в ее руку ларчик из слоновой кости. — От моего брата Стефана и, само собой, от меня, с наилучшими пожеланиями счастливой и приятной жизни в качестве графини Анжуйской. — Аббат взглянул на нее ледяными глазами.

Мод дрожащими пальцами открыла ларчик. Внутри лежал золотой перстень с изумрудом в форме полумесяца.

— Я никогда не видела ничего подобного, — произнесла она, восхищенно разглядывая перстень. Камень светился живым огнем, напоминая ей глаза Стефана.

— Мой отец, граф Блуа, снял его с убитого сарацина и привез домой из Святой земли. Этот перстень достоин королевской руки.

Мод могла бы искренне сказать, что аббат недооценивает подарок.

— Спасибо вам за столь великолепный дар. Прошу вас, передайте Стефану, что я буду хранить его, как драгоценнейшее сокровище.

Аббат коротко улыбнулся ей, поклонился и ушел. И тут до сознания Мод наконец дошли странные слова, сказанные им: счастливая жизнь в качестве графини Анжуйской! Что это значит? Ведь через год-другой она должна стать королевой! Что он имел в виду? Пожав плечами, Мод выбросила из головы эти слова и снова принялась разглядывать перстень. Она подарила Стефану серебряное кольцо своей бабушки, и вот он сделал ей ответный подарок. Смысл этого дара она понимала безошибочно, и надежды ее возродились.

Когда несколько дней спустя Мод прибыла в Анже, перстень на изящной золотой цепочке покоился у нее на груди.

При появлении Мод жители столицы весьма оживились, радуясь прибытию столь высокородной невесты — дочери английского короля. Она с удовлетворением замечала горожан, размахивающих знаменами среди толпы, заполняющей извилистые улочки, священников в белых одеяниях, несущих распятия и зажженные свечи под перезвон колоколов в церквах и напевы псалмов.

На фоне сумеречного неба Мод увидела Анжерский замок, возвышающийся над широкой рекой на крутом склоне. Решетки были подняты, подъемный мост опущен. Когда процессия проехала по каменному туннелю во внешний двор, озаренный ярко пылающими факелами, Мод обратила внимание на мельницу, полные амбары, конюшни и казармы. Ее поразило, как много здесь толпилось конюхов, кузнецов и оружейников, отвлекшихся от работы, чтобы взглянуть на новую графиню. Никто не предупредил ее, что Анже окажется поистине мощной твердыней. Процессия пересекла двор и подъехала к внутренним воротам. Их встретил дворецкий с множеством слуг. Услышав скрип опускающихся решеток, Мод поняла, как чувствует себя пленник при звуке запирающейся за спиной двери темницы.

Обуреваемый нетерпением жениться на дочери короля Иерусалима, чью корону ему предстояло унаследовать, Фальк Анжуйский, едва дождавшись провозглашения Мод графиней Анжу и Майна, на рассвете следующего дня отправился в Святую землю.

Мод и Жоффруа остались вдвоем.

Поскольку брачные торжества в Ле Мане сократили и Фальк Анжуйский хотел, чтобы сын находился рядом с ним в Анже накануне его отъезда в Иерусалим, у Жоффруа до сих пор не было возможности воспользоваться своими супружескими правами. Хотя предполагалось, что молодожены займут одну комнату, Жоффруа остался в своих прежних покоях и предоставил Мод делить супружескую спальню с Олдит и небольшой свитой нормандских фрейлин. Такой поступок Мод отнесла на счет неожиданно проснувшейся в юном графе чувствительности, на которую она считала его неспособным, что заставило ее испытать прилив благодарности к Жоффруа.

Вечером того дня, когда Фальк уехал к невесте, состоялся свадебный ужин. Епископ Анже благословил брачное ложе, служанки Мод помогли ей раздеться и улечься в постель. Мод прикрылась льняной простыней и распустила волосы, рассыпавшиеся по плечам блестящими каштановыми волнами. Колокола зазвонили к повечерию, и Жоффруа наконец постучался в двери спальни.

— Вам понравились эти покои? — спросил он, обводя комнату взглядом собственника.

Мод кивнула, проследив за его взглядом. Большая спальня, как и все прочие помещения замка, несла на себе печать несколько приземленных вкусов графов Анжуйских. Высокие белые свечи в окованных железом подсвечниках отбрасывали дрожащие тени, освещая резную деревянную кровать с красно-голубым покрывалом, голубой балдахин и занавески, массивные деревянные сундуки с позолотой, дубовую скамью и плотные льняные гобелены на стенах.

Одетый в странноватую голубую шелковую рубаху восточного покроя, покрытую вышивкой из серебряных полумесяцев, Жоффруа, по всей видимости чувствовавший себя неловко, начал расхаживать по комнате. Он взял ларчик из слоновой кости, куда Мод положила на ночь кольцо Стефана, повертел его в руках и, к большому ее облегчению, поставил на место, так и не открыв.

— Не хотите ли выпить немного вина? — спросила она, указав на кувшин и два деревянных кубка, стоявшие на одном из сундуков.

Мод подумала, что ему надо успокоиться: Жоффруа был взволнован и нервничал, словно породистая борзая, которую в первый раз взяли на охоту. Ей стало любопытно, какой опыт он уже успел приобрести в любовных делах, — если вообще успел. В его возрасте трудно было предположить большую осведомленность. И, само собой, она недалеко ушла от него. Олдит сказала бы: слепой слепого ведет. Внезапно перед глазами Мод возник образ тела Стефана, прижимающегося к ее телу.

— С удовольствием выпью, — поблагодарил Жоффруа, наливая вино в кубки и подходя к постели.

— Восхитительное вино, — произнесла Мод, немного отхлебнув из кубка.

— Бордосское. Это свадебный подарок герцога Аквитанского, — отозвался Жоффруа. Он выпил, поставил кубки на пол и, набрав полную грудь воздуха, торжественно заявил: — Я сознаю, мадам, что ни вам, ни мне этот брак не по душе, но мы должны постараться сделать его как можно более приятным, отбросив любые предубеждения. — Он взял ее за руку влажными, потными пальцами. — Предлагаю вам заняться тем, что поможет явиться на свет нашему наследнику. Представьте только, мадам, у наших будущих детей оба деда — короли: один — Англии, а другой — Иерусалима!

— Великолепное наследство, — прошептала Мод, не оставшаяся равнодушной к этой короткой и решительной речи, без сомнения, отрепетированной заранее.

Жоффруа наклонился и стянул с нее простыню. Увидев обнаженную пышную грудь Мод, он на мгновение замер с округлившимися глазами и, придвинувшись ближе, робко прикоснулся ней дрожащим пальцем, словно боясь, что она его укусит. Потом внезапно вскочил, задул свечи и стянул через голову свою голубую рубаху.

— Мне известно, что вы уже знакомы с делами брачной постели, — сказал он, забираясь на кровать. — Но я хочу, чтобы вы знали: и у меня есть кое-какой опыт по этой части.

Мод улыбнулась про себя в темноте.

— Я и не сомневалась.

Она заставила себя покорно терпеть, пока Жоффруа влажными губами целовал ее. Потом он раздвинул ее неподвижные губы языком и, не встретив сопротивления, принялся обеими руками мять ее груди, шумно сопя носом, как утомившаяся от игры собака. Натянув одеяло на голову, Жоффруа свернулся клубочком рядом с ней и с силой впился губами в сосок, словно жадный младенец, ищущий материнского молока. Тело его, хрупкое, худое и еще не вполне сформировавшееся, казалось детским по сравнению с мощным мускулистым торсом Стефана.

Разглядывая тени на потолке, Мод терпеливо лежала, пока Жоффруа щупал и мял ее тело. У нее хватало сил только на то, чтобы не завизжать в голос. В конце концов он взобрался на нее. Благодарение небесам! Скоро все кончится. Мод послушно раздвинула ноги, крепко зажмурив глаза. Жоффруа извивался, ерзал и терся об нее всем телом. Мод начала понимать, что все еще не чувствует его мужского естества — не почувствовала ни разу. После нескольких бесплодных попыток войти в ее тело влажным, мягким членом Жоффруа скатился с нее, встал с кровати и быстро натянул голубую рубаху.

— Вы не готовы для меня сегодня, мадам, — быстро проговорил он, избегая ее взгляда и утирая со лба ручейки пота. — Вам сперва надо привыкнуть к своему новому окружению. Я уверен, что со временем все пойдет на лад.

Жоффруа выбежал из комнаты прежде, чем она успела что-либо произнести. Мод была рада, что пытка наконец окончилась, но она понимала, что ее супружеские обязанности этим не исчерпывались. Похолодев, она вспомнила редкие беспорядочные попытки императора разделить с нею ложе, которые так редко заканчивались успехом. Ах, Пресвятая Богоматерь, неужели ей снова предстоит терпеть такие муки? Как и Жоффруа, она надеялась, что время само позаботится об этих сложностях, ибо единственной целью их брака было рождение ребенка. Иначе… иначе она просто не в силах вообразить последствия.

22

Анже, 1126–1127 гг.

Две недели спустя после прибытия Мод в Анже она обратилась к Жоффруа с несколькими предложениями, рассчитывая помочь ему в управлении графством. Был теплый июльский день. Жоффруа взял жену с собой, объезжая земли, прилегающие к замку. Мод показалось, что момент вполне подходящий.

— Помимо присмотра за дворцовой прислугой, я могла бы оказать вам помощь в юридических и финансовых делах, — нерешительно начала Мод. — Я изучала каноническое право, и император всегда говорил, что я превосходно справляюсь с ролью…

— Поскольку сейчас вы находитесь за пределами Священной Римской империи, мнение вашего покойного супруга едва ли имеет какой-то вес, — перебил ее Жоффруа. — Дворецкий тоже не нуждается в вашей помощи по управлению слугами. Он служил моему отцу, а его отец — моему деду и отцу моего деда. Вы меня понимаете? — Граф смерил ее холодным взглядом.

— Да. Я только хотела приносить какую-нибудь пользу…

— Прислуге не понравится, что в их дела вмешиваются посторонние, — продолжал Жоффруа, пропустив ее слова мимо ушей.

— Но вашу жену едва ли можно назвать посторонней!

— Здесь любой нормандец первым делом вызывает недоверие. Конечно, через несколько лет, когда анжуйцы привыкнут к вам, возможно, все будет по-другому. — Он немного помолчал. — Моя мать научила меня многому, вплоть до поварского искусства. С вопросами канонического права превосходно справляется епископ Анже, и ему будет неприятно ваше вмешательство в его епархию.

— Но чем же мне тогда заняться? — воскликнула Мод, уязвленная подобным отношением. Ей не надо было напоминать, что она находится среди людей, подозрительно относящихся к нормандцам.

Жоффруа нахмурился.

— Моя покойная мать, да упокоит Господь ее душу, всегда находила для себя подобающее занятие. Она прекрасно владела иглой, и гобелены, вышитые ею, стали гордостью графства Анжу. Кроме того, следует надеяться, что вскоре вы будете заниматься воспитанием сыновей.

Произнеся эти слова, Жоффруа едва не прикусил язык.

Мод старалась не смотреть на него, не желая напоминать о том, что их неудачные попытки исполнить супружеские обязанности окончились лишь неприятным чувством полной несовместимости друг с другом. Не желая обсуждать эту тему, Мод прекрасно понимала, что Жоффруа винит ее в холодности, тогда как была убеждена в том, что вся беда в его неопытности.

Повисла напряженная тишина. Мод с отчаянием и гневом подумала, что Жоффруа видит в ней только средство продолжить род. Она вспомнила, как Олдит говорила ей, что молодость Жоффруа — в некотором роде преимущество, поскольку Мод сможет сформировать его характер по собственному усмотрению. Но они с Олдит тогда еще не знали, что Жоффруа уже обладал сильным характером и имел свое мнение по самым различным вопросам.

Мод заставила себя подавить гордость. Она не хотела обижать Жоффруа.

— Но до той поры, когда… мне придется воспитывать сыновей или когда я взойду на трон, мне нужно чем-то занять свое время… чем-то, что помогло бы мне подготовиться к будущей жизни королевы. За свою жизнь я вышила уже достаточно гобеленов и алтарных покровов.

Должно быть, ей удалось тронуть Жоффруа, поскольку его лицо внезапно смягчилось.

— Прекрасно, я замечаю в ваших словах здравый смысл. Несомненно, найдутся обязанности, которые вы могли бы исполнять. — Жоффруа немного подумал. — Если кто-нибудь заболеет, то вы сможете позаботиться о нем. Кроме того, можете заняться приемом и развлечением гостей в замке. Давайте начнем с этого.

Мод благодарно улыбнулась ему. Едва ли такая роль была верхом ее мечтаний, но это уже кое-что.

Два месяца спустя, когда в замок впервые приехали высокопоставленные посетители, Мод вместе с дворецким накрывала столы для пира. Жоффруа вошел в большой зал.

— Клянусь гробом Господним, вы взяли золотые солонки! — в ужасе воскликнул он, взглянув на стол. — А кубки с драгоценными камнями используются только в самых торжественных случаях, когда приезжают королевские особы!

— Но я подумала, что случай достаточно важный…

— Золотые солонки и кубки — только для украшения, а не для того, чтобы ими пользовались. — Жоффруа повернулся к дворецкому. — Уберите их немедленно.

— Но…

— Вы не в императорском дворце, мадам, а в простом анжуйском замке. Подобное хвастовство вызовет только осуждение. Что подумают люди?

Перепуганная до полусмерти, Мод смотрела, как дворецкий и несколько слуг поспешно собирают со стола золотые солонки и драгоценные кубки.

— Какие блюда вы заказали? — спросил Жоффруа.

— Угри с острой приправой, голец в золотистом соусе с зеленью, мясные кубики…

Жоффруа подозрительно взглянул на нее.

— Мясные кубики?

— Этот рецепт я привезла из Германии. Мясо цыпленка или теленка нарезается на кубики, поджаривается и подается в соусе из толченых хвостов лангуста с миндальными орехами и поджаренным хлебом; затем гарнир…

— Совершенно не годится! Моим гостям не понравится германское блюдо. А угри и голец не сочетаются друг с другом. Я помню, как с подобными делами управлялась моя мать, и думаю, что смогу сам отдать нужные распоряжения поварам. Вам нет нужды больше об этом беспокоиться.

— Но если вы никогда не пробовали таких блюд, — ответила Мод, сдерживая раздражение, — то откуда вам известно, что они не подойдут?

— Блюда иностранные, и этим все сказано. — Жоффруа прошелся вдоль стола. — Расскажите мне, как вы собираетесь разместись гостей за столом.

— Я хочу посадить господина де Фокона рядом с лордом д’Андюзом и…

— Что?! Да они же все время ссорятся! Их надо посадить как можно дальше друг от друга. Жерар все это знает. — Он бросил взгляд на заметно побледневшего дворецкого. — Ну, неважно, я сам все устрою.

— Если бы вы мне объяснили… — начала Мод.

— В будущем я намерен сам заботиться обо всех подобных делах, — перебил ее Жоффруа. — Никто и не ожидал, что вы знаете, как надо размещать гостей. Никто не винит вас.

Побагровев от унижения, Мод смотрела, как Жоффруа выходит из зала вместе с дворецким и Жерар взахлеб объясняет своему господину, почему он поступал так, как приказывала ему графиня.

После этого случая она больше не принимала активного участия в управлении замком, оставив все дела на попечение Жоффруа и дворецкого. Разочарованная и обиженная, Мод стала проводить почти все время в прекрасной замковой библиотеке и в обществе старого наставника Жоффруа, мастера Адельхардта, с которым беседовала об истории, праве и литературе. Она играла в шахматы и триктрак, изучала книги из библиотеки и в часы, свободные от мечтаний о Стефане, все чаще и чаще размышляла о том, что будет делать, когда станет королевой, осторожно испытывая свои теории на старом наставнике. Каждый раз, получая весточку из Англии или Нормандии, Мод с удивлением ловила себя на мысли: что, если король заболел и ее вызывают к его одру? Подобные мысли всегда сопровождались раскаянием и угрызениями совести, ибо, несмотря на свою обиду, Мод не желала его смерти. И все же кончина короля Генриха распахнула бы двери темницы, заключением в которой представлялась ей жизнь в Анже.

Однажды, в минуты острой тоски и отчаяния, Мод написала Стефану длинное письмо, излив в нем всю боль своего сердца. Она запечатала послание и уже передала было его гонцу, но в последний момент передумала и вырвала письмо из его рук. Не исключено, что Жоффруа прочитывает все ее письма. В окружении слуг мужа, верность которых принадлежала в первую очередь графу, Мод не чувствовала себя в Анжу в полной безопасности.

Однажды зимним днем она возвратилась в замок после соколиной охоты с главным сокольничьим и несколькими конюхами.

— Почему лорд Жоффруа не поехал с тобой? — спросила Олдит.

— Ты же знаешь, что мой муж выезжает со мной только тогда, когда у нас гости и он хочет создать видимость семейного счастья.

Олдит угрюмо кивнула.

— Я надеялась, что у вас все пошло на лад.

— Жоффруа никогда не простит мне того происшествия в Нормандии, когда мой сапсан обставил его сокола, — сказала Мод. — Он до сих пор не допускает в Анжу ни одной уэльской птицы. Граф все еще таит на меня обиду.

— Ребенок, госпожа моя, ребенок поможет разрешить все эти сложности, — успокоила ее Олдит.

Но, к несчастью, интимные отношения между Мод и Жоффруа только ухудшались. За прошедшие со дня их свадьбы девять месяцев граф так ни разу и не сумел исполнить супружеские обязанности.

— Я сдаюсь. Не знаю, что еще придумать, — в отчаянии сказала она Олдит. — Я уже перепробовала все, что мне известно, хотя, по правде сказать, это не так уж много. Все бесполезно.

— Ты могла бы расспросить кого-нибудь, кто сведущ в таких делах, — осторожно предположила Олдит. — Например, повивальную бабку.

— Но я не могу обсуждать интимные детали спальни с посторонними, — возразила Мод. — А если она проболтается и пойдут сплетни? Представляешь, какой разразится скандал?

Мод подумала, что в Англии можно было бы попросить совета у Аликс, хотя она подозревала, что мачеха еще более невежественна в этих делах, чем она сама. Но в Анже ей было вовсе некому довериться. Женщины, с которыми она встречалась, жены соседних лордов, были простыми, добродушными созданиями, но едва ли следовало считать их ровней и советоваться с ними по таким деликатным вопросам. Вот если бы их любовная связь со Стефаном зашла хоть немного дальше, то она сама могла бы сообразить, что делать в постели с Жоффруа.

Олдит вздохнула.

— Боюсь, что ничем не могу тебе помочь.

И женщины беспомощно переглянулись.

В ту ночь, выпив за ужином несколько кубков вина, Мод решила сменить тактику и ради разнообразия занять активную позицию. Она сама пойдет к Жоффруа. Не исключено, что это поможет… по крайней мере, хуже не станет. Служанки тщательно расчесали ее волосы, заблестевшие, словно янтарь. Тело ее умастили маслом, смешанным с лепестками роз. Мод накинула на голое тело меховой плащ.

Когда колокола зазвонили к повечерию, она вышла из своей комнаты и со светильником в руке направилась вдоль коридора к покоям Жоффруа. Дрожа от холода, она немного помедлила у двери, с удивлением прислушиваясь к доносящимся изнутри странным звукам: пыхтение, возня, а затем громкий визг. Не долго думая, она распахнула дверь и замерла от потрясения: Жоффруа, совершенно обнаженный, лежал на спине, на нем восседала верхом юная девица, а другая девица стояла рядом и смотрела на них. Увлеченные своим занятием, участники этой сцены не заметили появления Мод. Она буквально приросла к месту, не в силах оторвать глаз от открывшейся ей картины. Теперь ей стало ясно, что с мужской силой у ее супруга все в порядке. Мод не стала дожидаться, чем закончится эта любовная игра, и тихо прикрыла дверь, трясясь от возмущения и унижения.

Ей было известно, что мужья нередко позволяют себе развлекаться с женщинами на стороне, и если бы она в настоящее время была беременна, то не придала бы такому обстоятельству никакого значения. Но на карту была поставлена судьба династии Англии и Нормандии. Как бы они с Жоффруа ни были отвратительны друг другу, долг обязывал его не пренебрегать ее постелью, пока она не понесет от него, а потом — вольному воля.

Мод никому не рассказала о своем ужасном открытии, но их отношения резко ухудшились. Супруги постоянно ссорились, не в силах больше скрывать взаимную неприязнь, и Мод снова начала размышлять о близящейся смерти отца. Несмотря на угрызения совести и чувство вины, она ничего не могла с собой поделать, поскольку смерть короля разрешила бы все проблемы. Мод смогла бы вернуться в Англию. Став королевой, она найдет способ разобраться с Жоффруа. Быть может, брак даже удастся расторгнуть, поскольку граф Анжуйский неспособен осуществить супружеские обязанности.

— О вашем браке говорит весь город, — однажды октябрьским утром сказала Олдит. — Весь замок слышит, как вы с графом ругаетесь, словно торговки рыбой на рынке.

— Я не хочу обсуждать эту тему. Собирайся, будешь сопровождать меня на октябрьскую ярмарку.

— Ярмарка? Опять?! — Олдит недоверчиво взглянула на Мод.

— А что еще делать? Я не могу найти здесь применения никаким своим умениям. Должна же я как-то убить время, пока не стану королевой. Прикажи пажу, чтобы для меня приготовили паланкин.

Когда час спустя они добрались до рынка, ярмарка была уже в полном разгаре. Под ясным голубым небом раскинулись открытые прилавки, в изобилии предлагающие самые разные товары. Здесь были голубые и серые ткани из Флоренции, алые и лазурные шелка из Лукки, хлопок из Франции и Фландрии, английская шерсть, лен, конопля для сетей, веревок и тетив. Рядом с сирийским сахаром и воском из Марокко красовались железо и кожа из Германии и Испании. Один балаган предлагал богатый выбор шкур и мехов из Скандинавии.

Истомленная скукой жизни в графском замке, Мод наслаждалась шумом и бурлением ярмарки, водоворотом новых незнакомых лиц, пробуждавших в ней ощущение принадлежности к большому, распахнутому во все стороны миру. Она с удовольствием вслушивалась в разноязыкую речь купцов, улавливая французские, арабские, итальянские и испанские слова; несколько языков были ей незнакомы. Воздух был наполнен густыми ароматами муската, имбиря, перца и корицы, смешивающимися с аппетитными запахами горячих пирогов со свининой и жареных каштанов, которыми торговали с лотков анжуйские разносчики.

— Давай-ка сперва посмотрим, что здесь есть! — воскликнула Мод, заметив прилавок с предметами роскоши.

Паланкин остановился, и Мод стала пробираться через людскую толпу. Она с нетерпением дожидалась этой ярмарки уже целых две недели, понимая, что подобное поведение неразумно, но это не беспокоило ее. Надо было чем-то заполнить пустоту в сердце, унылую скуку однообразных дней.

Она миновала прилавки с камфорой, серой амброй, мускатом и коврами и наконец остановилась у лавки, где были выставлены изысканные произведения итальянских ювелиров, украшенные ляпис-лазурью, рубинами и жемчугами. Взгляд ее упал на шахматы, выполненные из эбонита и серебра руками искусного мастера откуда-то с далекого Востока. Мод решила приобрести это чудесное изделие и слегка погладила блестящие черные фигурки.

— Сколько? — быстро спросила она по-итальянски, обращаясь к пожилому морщинистому ломбардцу, хитро поглядывающему на нее из-под полуприкрытых глаз.

При звуках родного языка губы торговца растянулись в радостной улыбке, и через четверть часа бойких препирательств Мод купила у него шахматы, золотую брошь с рубинами и изящный серебряный крестик, сверкающий сапфирами и жемчугом. Цвета Богоматери… прекрасный подарок для Аликс.

Ею овладело какое-то безумие; она всецело предалась мотовству. В другой лавке она приобрела три пары кожаных башмаков для себя, пару сапог для своего брата Роберта и еще пару — для Брайана Фитцкаунта. Для Стефана она подобрала пару испанских кожаных башмаков под цвет его волос.

Затем Мод купила шесть отрезов киноварного, пурпурного и темно-синего шелка и резное изображение на слоновой кости большого собора Святого Петра в Риме. Завершив, наконец, покупки, она двинулась к паланкину в сопровождении Олдит и трех конюхов, сгибающихся под тяжестью приобретенных товаров. В паланкине места для всех покупок не хватило, и пришлось навьючить мула.

Въехав во двор замка, Мод увидела Жоффруа в окружении слуг — муж собирался на охоту.

— Мадам, чем вы занимались? Вы скупили всю ярмарку?! — потрясенно воскликнул он, уставившись на груду свертков и пакетов.

Не обращая на него внимания, Мод поднялась по ступеням и, распахнув двери, прошла в зал, подумав, что, по всей видимости, вечером ей предстоит очередная неприятная стычка с мужем. Но это ее не заботило. Даже ссоры не нарушали ее монотонного существования в анжуйском замке.

Ближе к вечеру, приколов к серой мантии новую золотую брошь, Мод прогуливалась по стенам замка между красными каменными башнями. Над головой парил золотистый ястреб. Птица внезапно рванулась вниз. Мод наклонилась над парапетом, но ястреб уже пропал из виду за древними стенами города. Внизу она увидела маленькую группу всадников, приближающихся к замку; всадники пересекли подъемный мост и тоже исчезли. В свете заката Мод различала вдали синеву сливающихся рек — Луары и Майенны. Над водой виднелось несколько белых парусов, плывущих к дальнему берегу, над которым поднималась гряда холмов, покрытых виноградниками.

Неожиданный звук горна, приглашающего на вечернюю трапезу, испугал ее. Решив не обращать внимания на сигнал, Мод оперлась локтями на парапет и опустила голову на руки. Первые вечерние тени упали на речную гладь, и она вздохнула. По воде внезапно пробежал легкий ветерок; порыв воздуха отбросил с лица белую вуаль.

Как ей хотелось в эту минуту разделить спокойствие прекрасного вечера с тем, кому было отдано сердце. Со Стефаном… С тех пор как она в последний раз видела своего кузена, прошло уже девятнадцать месяцев, две недели и пять дней, но тоска по нему так и не покинула ее, даже усилилась.

Закрыв глаза, Мод снова вызвала в памяти влекущий образ возлюбленного: высокий, золотоволосый, с блестящими зелеными глазами, с улыбкой любви на губах. Руки его тянутся к…

— Мадам?

При звуке голоса Жоффруа, вторгшегося в эту вечернюю идиллию, Мод резко обернулась. Он неслышно подошел к ней сзади; на его лице было обычное выражение угрюмой неприязни.

— Что вам нужно? — Враждебность в ее голосе была под стать его отвращению. Мод приготовилась выслушивать обвинения.

— Вы что, не слышали горна?

— Слышала.

— Ну и?

— Что ну?..

— Чего вы ждете? Гости ожидают, когда вы спуститесь к ужину.

— Кто к нам приехал?

— Упоминания среди них заслуживают разве только граф Конон из Шампани и его супруга — старинные друзья моего отца, и епископ Анже.

— О, Пресвятая Дева, я не выдержу еще один вечер этой нудной болтовни. — Голос ее почти срывался. — Обсуждение достоинств шампанских вин нынешнего года по сравнению с прошлым; перечисления, кто родился, умер, женился и влюбился; рассказы о последней победе или поражении жирного Людовика Французского… Прошу вас, увольте меня от этой обязанности!

Жоффруа порозовел, пытаясь сдержать гнев.

— Очень жаль, что вы до сих пор воспринимаете вечера, призванные выказать анжуйское гостеприимство, как пытку, мадам.

— Мне тоже очень жаль. Скажите гостям, что я нездорова.

— Нет, мадам. Если у вас хватило сил и здоровья отправиться на ярмарку, то вы сможете присутствовать и за столом. — В его голубых глазах сверкнула ярость. — Если правила вежливости для вас ничего не значат, позвольте напомнить вам, что, когда вы станете герцогиней Нормандской, благорасположение священников, в том числе и епископа Анже, будет вам крайне необходимо, — ядовито прошипел он. — Если вы обидите доброго епископа, он надолго затаит обиду. Ваш отец обязательно принял бы это в расчет, мадам.

— Епископ Анже проводит больше времени в замке, чем в собственной епархии, — возразила Мод, прекрасно сознавая свою правоту. — Ах, ну да ладно, я скоро спущусь.

— Когда? Дворецкий не может подавать на стол до вашего появления.

— Я сказала: скоро, — ответила она, стиснув зубы.

Жоффруа резко повернулся на каблуках и быстро пошел прочь, вскоре пропав из виду за одной из башен.

Мод еще раз наклонилась над парапетом, но настроение было испорчено. Глядя на потемневшую реку и холмы, она удивлялась, как ей удалось прожить в Анже столько месяцев. И как вытерпеть еще хотя бы день? Если бы только отец… она отогнала прочь навязчивую мысль.

Мод прошла вдоль укреплений, спустилась по винтовой лестнице и вошла в большой зал. Она села за высокий стол рядом с мужем в деревянное резное кресло с высокой спинкой. Епископ Анже благословил трапезу; по знаку Жоффруа дворецкий дунул в горн, и слуги начали вносить блюда.

— Как приятно, что вы присоединились к нам, графиня, — произнес Ульгар, епископ Анже, дородный священник с проницательными карими глазами. Он сидел по правую руку от Жоффруа, на почетном месте.

Несмотря на недавние слова, сказанные ею мужу, Мод любила и уважала епископа Ульгара. Он был умным, обаятельным и образованным; Мод чувствовала, что епископ расположен к ней. Ульгар был не из тех ханжей-святош, которых не выносил покойный император. Мод дружелюбно улыбнулась ему.

Она заметила, что граф облегченно вздохнул, словно боялся, что жена скажет что-нибудь неподобающее.

— Графиня, — пояснил Жоффруа, — сожалеет о своем опоздании. В последнее время ей нездоровилось, не правда ли, дорогая?

— Напротив, — возразила Мод с лучезарной улыбкой. — В последнее время я чувствовала себя превосходно.

Повисло неловкое молчание. Внесли новые блюда, и гости склонились над тарелками. Рядом с епископом сидел граф из Шампани — седеющий пожилой человек с красным носом и внушительным брюшком, то и дело делающий комплименты искусству поваров Жоффруа.

— Так было в Анже при жизни вашей матери, — повторял он. — И мне приятно видеть, что старые традиции не умерли.

— Превосходно! Как называется это блюдо? — спросила у Мод жена гостя, отправляя в рот очередной кусок.

— С подобными вопросами лучше обращаться не ко мне, — произнесла Мод, и глаза ее озорно сверкнули.

Жоффруа поспешно вмешался:

— Насколько я помню, моя мать говорила, что это пюре из лука-порея. Этот рецепт она привезла из Майна. — Он немного помолчал. — Попробую вспомнить… Да, это смесь лука-порея с измельченной свининой, сваренная в молоке, с хлебными крошками, вымоченными в бульоне, и приправленная свиной кровью, уксусом, перцем и чесноком.

Графиня удивленно повернулась к Мод.

— Какое счастье, что ваш муж так интересуется кулинарией! Мне хотелось бы осмотреть вашу кухню и узнать секреты ваших чудесных рецептов.

— Не сомневаюсь, что граф с удовольствием проводит вас, — ответила Мод. — Я не знаю, где находится кухня, и не знакома с местными рецептами.

— О да, понимаю, — пролепетала гостья, удивленно переводя взгляд с Мод на Жоффруа. — Я, видите ли, предполагала, что вы… как бы это сказать… — Она умолкла, беспомощно взглянув на мужа, который в свою очередь во все глаза глядел на Мод.

— Вполне простительная ошибка, — сладким голоском сказала Мод. — Естественно, вы не ожидали, что мой супруг окажется настолько сведущ в вопросах, которыми обычно занимаются женщины.

Наступила зловещая тишина. Жоффруа побледнел, а затем его красивое лицо залилось ярким румянцем. С удовольствием глядя на смущение мужа, Мод испытала минутную радость, но очень скоро раскаялась в своем поступке. Однако было уже поздно. Слова нельзя было взять обратно. Похолодев от смущения, ошеломленные гости старались не смотреть на хозяев замка. От полной катастрофы ужин был спасен лишь благодаря вмешательству епископа Анже.

— Милорд, — мягко обратился он к гостю, словно ничего не произошло. — Насколько мне известно, в этом году, благодарение Господу, в Шампани собрали исключительно богатый урожай винограда. Не поведаете ли вы нам об этом?

Таким образом, трапеза продолжалась. Мод больше не произнесла ни слова; Жоффруа постепенно оправился от потрясения и вступил в беседу с епископом и графом Кононом. Мод понимала, что на сей раз она зашла чересчур далеко. Месть мужа будет ужасна. Она ждала, что последует за ее выходкой.

Когда Жоффруа пришел в ее спальню, Олдит и служанки готовили Мод ко сну.

— Я должен поговорить с вами, мадам, — заявил он, не обращая внимания на Олдит и прочих женщин.

Мод, оставшаяся в одной ночной сорочке, поспешно набросила на плечи накидку.

— Вам придется подождать с разговором, — холодно ответила она, стараясь скрыть волнение. — Я устала и хочу отдохнуть.

— Дело не терпит отлагательств. Ваше поведение сегодня за ужином переходит всяческие границы. Я не желаю, чтобы впредь меня оскорбляли за моим собственным столом в присутствии гостей. Это была последняя капля. Поскольку вы не скрываете, как тяжело вам жить в моем замке, я даю вам разрешение покинуть Анже.

Мод удивленно взглянула на него.

— Покинуть Анже? И куда же я поеду?

— В Нормандию, Англию, обратно в Германию, куда захотите, черт возьми, лишь бы вы убрались за пределы Майна и Анжу.

— Что ж, когда я пожелаю уехать, вы об этом узнаете.

Жоффруа скрестил руки на груди.

— Ваши желания меня отныне не заботят. Я настаиваю на вашем отъезде. У вас нет выбора.

— Нет выбора? Интересно, что сказал бы об этом мой отец? Впрочем, для вас не секрет, что я давно хочу уехать отсюда. Ах, Пресвятая Дева, я так устала от однообразия, что совсем отупела. — Она перевела дыхание. — Больше всего на свете я хочу вернуться в Англию, где живут по-настоящему цивилизованные люди, а мужчины ведут себя по-мужски.

Жоффруа попятился, словно она ударила его. Мод неумолимо надвигалась на мужа.

— Погодите, и мой отец, и ваш скоро узнают, как вы обращались со мной, бывшей императрицей и будущей королевой Англии!

Краем глаза она заметила, что Олдит и фрейлины в ужасе разинули рты и забились в угол, словно перепуганные гусыни. Но Мод больше не беспокоилась о том, что они о ней подумают.

— Клянусь гробом Господним, мадам, с вами обращались, как с императрицей! Я всеми силами старался, чтобы вам жилось приятно, чтобы вы ни в чем не испытывали недостатка. Разве я запрещал вам каждый день покупать новые наряды и украшения? — Жоффруа подбежал к сундукам, распахнул крышки и принялся вытаскивать многочисленные платья и туники. — Взгляните! Даже дожив до ста лет, вы все равно не успеете износить все эти наряды!

Подбежав к шкафу у стены, Жоффруа выхватил из него еще охапку платьев и швырнул их на пол; потом разорвал несколько коробок и вывалил груду башмаков, перчаток и чулок.

— Вам был открыт доступ повсюду; в вашем распоряжении были лучшие лошади, соколы и гончие; лучшие менестрели пели для вас; мой наставник покинул меня, чтобы быть рядом с вами. У вас не было никаких забот, никаких тяжелых обязанностей!

Ноздри Жоффруа раздувались, в глазах сверкали голубые огни, голос дрожал от гнева. Все любезные манеры в один миг исчезли, по его жилам свободно заструилась знаменитая «дьявольская кровь» анжуйцев. В какое-то ужасное мгновение Мод показалось, что он ударит ее.

— Вы не разрешили мне участвовать в управлении замком, — взвизгнула Мод, отступив на шаг назад. — Вы не позволили мне заниматься полезными делами. Как я могла быть счастлива в таких условиях, да еще при том, что меня вынудили жить с надменным и избалованным пятнадцатилетним ребенком, который даже не в состоянии исполнять мужские обязанности!

— Я прекрасно могу исполнять их с другими! — неосторожно воскликнул Жоффруа.

— Я это наблюдала. Но стоит ли гордиться подобными подвигами?

Лицо его побагровело, челюсть отвисла. Сглотнув слюну, он быстро взял себя в руки.

— Мадам, меня принесли как невинную жертву вам ради будущего Анжу. Но я не ожидал, что в мою постель попадет порочная и злоязычная женщина. — Он немного помедлил, прежде чем нанести окончательный удар. — Мой отец попался на крючок, поверив, что вы не бесплодны, что во всем был виноват император, но мне-то лучше знать! Вы отбили у него всякую охоту к постели, как и у меня. — Дрожа, он перевел дыхание. — Если завтра утром вы не уберетесь из замка, я вышвырну вас вон!

Похолодев от ярости, Мод схватила первое, что попалось под руку, — тяжелый железный подсвечник, стоявший на одном из сундуков. Она подбежала к Жоффруа, тот повернулся и пустился наутек, а Мод рванулась следом за ним. Она попыталась ударить его по затылку, и язычок пламени от свечи уже лизнул его рыжие кудри, но Олдит успела выхватить у нее канделябр и крепко схватила Мод. Пока она сопротивлялась, Жоффруа сбежал.

Через несколько секунд, тяжело дыша, Мод высвободилась из рук Олдит. Руки ее были закапаны горячим воском, волосы растрепались, накидка порвалась. С трудом взяв себя в руки, она созвала перепуганных фрейлин, приказала перенести в спальню все ее сундуки и упаковать вещи, чтобы на следующий день к полудню покинуть замок.

— Нам придется провести на ногах всю ночь, но ничего не поделаешь, — сказала она.

— Куда ты собираешься ехать? — все еще дрожа, спросила Олдит.

— Сначала в Нормандию, а потом, с согласия моего отца, — в Англию.

— Но, госпожа…

— Если ты скажешь хоть слово в защиту Жоффруа, я оставлю тебя здесь, поняла? — Мод бросила яростный взгляд на Олдит и повернулась к служанкам, сбившимся в кучу посередине комнаты. — Ну, что вы стоите, как овцы? Несите сюда ящики и дорожные сумки!

Служанки, спотыкаясь и натыкаясь друг на друга, бросились выполнять поручение.

Несмотря на то, что ее унизительно выставляли вон из Анжу, Мод почувствовала огромное облегчение. То, что Жоффруа выгонял ее, перекладывало всю ответственность на его плечи, хотя у нее хватило честности не отрицать, что она сама довела мужа до такого поступка.

Пока Мод с фрейлинами собирали вещи, Жоффруа время от времени заглядывал в дверь, желая убедиться, что непокорная супруга берет лишь то, что принадлежит ей, поскольку не верил, что она не способна на бесчестный поступок.

Мод не обращала на него внимания.

— Берите только то, что мы привезли с собой, — приказала она Олдит и фрейлинам. — Все, что принадлежит анжуйцам, оставьте здесь. Мне не нужно ничего, что куплено на деньги графа.

Взгляд ее упал на кожаные сапоги, купленные для Стефана, и на роскошные эбонитовые шахматы. На мгновение она заколебалась. Нет, брать ничего нельзя. Она уедет отсюда так же, как приехала.

Когда колокола зазвонили к сексте, Мод и усталые фрейлины только-только успели уложить все вещи. Жоффруа обнаружил в своей комнате резной ларец из слоновой кости, подаренный Мод на свадьбу Матильдой Анжуйской, ныне уединившейся в монастыре, а прежде бывшей замужем за Вильгельмом, покойным братом Мод. Взяв ларец, Жоффруа вышел следом за Мод во двор. Под испуганными взглядами епископа Ульгара и гостей из Шампани граф швырнул ларец вслед жене, под дождем спускающейся по ступеням.

— Вы забыли взять это, мадам! — презрительно крикнул он вдогонку.

Ларец угодил ей в поясницу. Мод поскользнулась на влажных от дождя ступенях, но удержалась на ногах. В ярости обернувшись, она увидела, что Жоффруа стоит на верхней ступеньке, прикрывая рот рукой, по-видимому, испугавшись, что сильно ударил ее. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Потом Мод подобрала ларец, брезгливо отшвырнула его в сторону и гордо спустилась по ступеням к поджидавшему внизу паланкину. Она всем сердцем надеялась, что видит Анжерский замок и графа Анжуйского последний раз в жизни.

23

Англия, 1127 год.

Прохладным утром в начале ноября король Генрих находился в Винчестере, в замке, построенном из камня и дерева, где располагалась королевская сокровищница.

Король пребывал в неплохом настроении. Только что он посетил подвалы замка в обществе нескольких секретарей и казначеев. Урожай в этом году выдался на редкость богатым, налоги за последние три месяца были уплачены, и сокровищница ломилась от сундуков с серебром, золотом и драгоценными камнями. Кроме того, только что подтвердились слухи о том, что его племянник и претендент на герцогство Нормандское Вильгельм Клито умер от раны. Последняя угроза спокойному правлению герцогством была счастливо устранена. Король подумал, что если бы еще и Мод прислала известие о своей беременности, то у него не осталось бы ни одного неисполненного желания.

Дворецкий дунул в рожок, призывая к столу. Генрих решил, что сегодня он чувствует себя достаточно хорошо, чтобы позволить себе насладиться вареными миногами, несмотря на то, что лекари запретили ему есть это блюдо.

— Прибыл гонец из Нормандии, сир, — произнес Брайан Фитцкаунт, когда король вошел в большой зал.

Генрих нахмурился.

— Надеюсь, никаких неприятностей?

— Ничего не могу сказать, сир, он желает говорить с вами лично. — Брайан помолчал. — Я только могу предположить, что его послала ваша дочь.

— Мод? Значит, гонец прибыл из Анжу?

— Нет, сир. Из Нормандии.

У Генриха защемило сердце, он ощутил знакомое стеснение в голове и груди, от которого его предостерегали лекари, постоянно твердившие о необходимости избегать сильных волнений и перегрузок. Но, Господи помилуй, как же ему избежать перегрузок, управляя королевством, раскинувшимся на два континента? С таким же успехом они могли бы посоветовать ему не дышать.

— Я позволил себе посадить гонца за нижний стол в зале. Когда вы захотите побеседовать с ним, сир…

— Сперва я хочу поесть, — сказал король, одолеваемый дурными предчувствиями; его благодушное настроение куда-то улетучилось. — Неприятности, Брайан. Вне всяких сомнений, неприятности. А неприятности лучше переваривать на сытый желудок, верно?

Когда король перекусил, Брайан подвел к нему гонца.

— Почему моя дочь в Нормандии? — без предисловий спросил Генрих.

Гонец замялся.

— Императрица посылает вам приветствия, сир, и выражает надежду, что вы пребываете в добром здравии…

— К дьяволу формальности! Приступай к делу, — нетерпеливо перебил его король.

— Императрица велела мне известить вас о том, что жизнь с графом Анжуйским стала для нее невозможной; что в Анжу с ней обращались совершенно невыносимо и подвергали недопустимым оскорблениям. В конце концов, дошло до того, что граф выгнал ее из Анже и запретил оставаться в пределах Анжу и Майна. В настоящее время она в Нормандии и просит у вас позволения вернуться в Англию. Остальное, по ее словам, подождет до вашей личной встречи с нею, ибо подробности чересчур ужасны, чтобы доверить их ушам гонца. Императрица также выражает уверенность в том, что вы не откажете ей в прибежище.

Король привстал со скамьи, лицо его налилось кровью, жилы на шее набухли.

— Она бросила законного мужа! — прорычал он. — И еще осмеливается просить у меня помощи, поддержки? Если ей нанесли оскорбления, то я готов побиться об заклад, что она сама в этом виновата! — Несколько секунд король беззвучно шлепал губами. — Передайте этой волчице в образе женщины, что она может гнить в Нормандии до тех пор, пока адское пламя не станет льдом, или пусть возвращается к мужу, которому принадлежит по закону. Клянусь Господом, какой скандал, какой позор! — Король зашатался, прижав руку к сердцу, и Брайан, стоявший поблизости, едва успел поддержать его.

— Эта женщина сведет меня в могилу! — выдохнул Генрих. — Как я мог породить на свет такое чудовище!

Брайан подал знак дворецкому.

— Позовите лекарей. Королю понадобится кровопускание. Поторопитесь. Епископ Анри, епископ Роджер, помогите мне!

Епископы и несколько баронов поспешили на помощь королю и помогли ему добраться до постели.

— Как бы мне не хотелось оказаться на вашем месте, — вполголоса сказал гонцу Брайан. — Подождите немного, чуть позже я передам вам личное послание для вашей госпожи.

Когда лекари сделали королю кровопускание и он наконец заснул в королевской спальне, Анри, брат Стефана, недавно назначенный епископом Винчестера, отвел Брайана в уголок. Высокий и элегантный в епископском одеянии, он носил серебряный нагрудный крест и перстень, знак его нового положения, с нескрываемой гордостью.

— Что за неправдоподобную историю нам здесь преподнесли? — приподняв бровь, спросил Брайана епископ. — Неужели они надеются, что мы и впрямь поверим, будто граф Анжуйский выслал свою жену из графства, отказавшись от шанса стать королем-консортом Англии? Мне представляется куда более вероятным, что графиня покинула мужа по собственной воле. При дворе уже давно ходят слухи о том, что их брак оказался неудачным.

Брайан пожал плечами.

— Вам известно, что такое сплетни, милорд. Кто может сказать наверняка, что происходит в действительности?

— Но разве не правда, что моя кузина Мод с самого начала была настроена против этого брака? — настаивал епископ. — Насколько я понимаю, она не делает тайны из своих чувств.

— Если даже она была настроена именно таким образом, кто может винить ее? Все королевство было против их брака. Кроме того, я впервые в жизни видел двух людей, настолько несовместимых друг с другом, как Мод и Жоффруа, — возразил Брайан, решившись защищать Мод до последнего.

— Сколько же вы видели супружеских пар, подходящих друг другу, милорд? Ведь это не имеет значения. Я, конечно, не сторонник Анжу, но если женщина покидает брачное ложе, это серьезный проступок, признак безответственности и пренебрежения традициями, что совершенно не к лицу будущей королеве Англии. Кто угодно скажет вам, что такой женщине доверять нельзя. А вдобавок, при подобном поведении, она никогда не произведет на свет наследника. — Епископ пристально взглянул в глаза Брайану. — Если, конечно, она вообще способна к деторождению.

Брайан сохранял бесстрастное выражение лица, изо всех сил удерживаясь, чтобы не повернуться к высокомерному епископу спиной.

— Тем не менее все это имеет свою положительную сторону, — произнес он.

Епископ метнул на собеседника острый взгляд.

— В самом деле? Мне что-то не приходит в голову, в чем она заключается.

— Дело в том, что бароны так и не смирились с этим браком, — ответил Брайан, отвернувшись и двинувшись через зал прочь от епископа.

— Так же как и с женщиной на троне! — добавил Анри, идя вслед за ним. Он постоянно обводил взглядом зал, замечая всех входящих и выходящих. — Брак с анжуйцем всего лишь подлил масла в огонь.

— Я как раз собирался сказать, что рано или поздно король Генрих будет вынужден принять дочь обратно под свое покровительство, — отозвался Брайан, — поскольку общественное мнение будет на ее стороне. По сути дела, отъезд из Анжу поможет ей завоевать настоящую популярность среди баронов… какова бы ни оказалась ее репутация при дворах Европы.

— Завоевать популярность? — нахмурившись, повторил епископ.

Брайан остановился у входа в зал и повернул голову к епископу.

— Эта мысль вас пугает?

— Нет-нет, — поспешно возразил епископ. — Просто я не учел в своих размышлениях такую возможность.

— В самом деле? Я привык к тому, что все, что приходит мне в голову, вы уже давно успели обдумать.

Епископ изогнул бровь, решив оставить последнюю реплику без ответа.

— Когда вы отправляетесь в Рим? — спросил Брайан, довольный тем, что ему удалось вывести епископа из равновесия.

— Через неделю, если позволит здоровье короля.

— Счастливого пути, ваша светлость.

Они вышли из дворца и остановились во дворе.

Епископ подарил Брайану ледяную улыбку и удалился. Тот долго смотрел ему вслед. Оскорбительные замечания Анри потрясли его: в них прозвучало больше чем просто неодобрение священника по отношению к женщине, бросившей мужа. Епископ хотел дискредитировать Мод как будущую королеву. Стало очевидно, что Анри еще не окончательно расстался с надеждой, что его брат Стефан может в один прекрасный день стать королем. Пустые мечты, и все же… Брайан решил, что надо быть настороже.

Анри, епископ Винчестера, проезжал Париж на пути к Риму. Как и в Лондоне, скандал, приключившийся между Мод и Жоффруа, был у всех на устах; все строили предположения, чем же закончится эта история. Чаще всего высказывалось мнение, что Жоффруа попытается заточить жену в монастырь, чтобы она поразмыслила над допущенными ошибками и над тем, как их исправить. Королю Генриху, возможно, придется переменить решение и назначить другого наследника. Анри со вздохом подумал, что если такое маловероятное развитие событий воплотится в жизнь, то все проблемы решатся. В любом случае, приятно было узнать, что люди в Европе склонны к подобным предположениям.

Месяц спустя епископ добрался до Священного города. Это был его первый визит в Рим, и город произвел на него весьма сильное впечатление, с широко раскрытыми от удивления глазами бродил он по мощеным улицам, любуясь величавыми развалинами на семи холмах, бесчисленными церквами, древними катакомбами. Он с почтением преклонил колени перед алтарями, посвященными апостолам Христа, и принес богатые дары святым мученикам. При виде церкви святого Петра у него перехватило дыхание; не менее потрясли епископа бесценные реликвии — рубище Богоматери и свивальники младенца Христа.

Преподнеся поистине королевские дары и проведя неделю в ожидании папской аудиенции, епископ наконец был допущен пред очи папы Иннокентия.

— Чем я могу помочь тебе, сын мой? — вопросил папа, облаченный в ослепительно белые одежды и окруженный несколькими кардиналами в ярко-алых мантиях.

Анри встал на колени и поцеловал папский перстень.

— Святой отец, вам известно, что меня назначили епископом Винчестера. Мой дядя, король Генрих, говорит, что я должен сохранить за собой Гластонберийское аббатство, если ваше святейшество не станет возражать.

— Если такова будет воля короля Генриха, — с улыбкой ответил папа.

— Вы намерены одновременно быть епископом и аббатом? — спросил тучный кардинал, незнакомый Анри. — Гластонбери и Винчестер — весьма доходные епархии. Таким образом, вы станете самым могущественным духовным лицом в Англии, если не считать архиепископа Кентерберийского, и приобретете почти такое же влияние, как сам король.

Лицо Анри вспыхнуло.

— Я не рассматривал этот вопрос в таком свете, ваше преосвященство. Я не ищу для себя выгод, ибо я — лишь преданный сын Святой церкви, стремящийся только к тому, чтобы возвеличить ее славу.

— Ты возражаешь, Умберто? — нахмурившись, спросил папа.

— Не мое дело возражать, святой отец, но епископ еще очень молод, он лишь несколько лет назад покинул стены монастыря.

— В конце концов, Умберто, этот епископ — племянник короля Генриха, и если король считает, что он достоин возглавлять две епархии, нам остается лишь согласиться с его пожеланием.

— Конечно, ваше святейшество.

Папа едва заметно улыбнулся Анри.

— Можешь передать королю Генриху, что мы не возражаем.

— Благодарю вас, святой отец. — Анри немного помолчал, затем прочистил горло. — Известно ли вам, что король Генрих намерен, чтобы его дочь воссела на престол после его смерти?

— Кому это не известно? — произнес один из кардиналов.

— И вот теперь она бросает своего законного мужа, графа Анжу… — начал Анри, но умолк при виде поднятой руки папы.

— Мы прекрасно отдаем себе отчет в положении дел, милорд епископ, но некоторые соображения лучше держать при себе. Можешь не сомневаться, что с сего высокого престола мы весьма бдительно следим за событиями в Нормандии и Англии.

— Поверьте мне, милорд епископ, — вмешался другой кардинал, — мы полностью на вашей стороне. Кому понравится, чтобы над ним владычествовало создание, более переменчивое, нежели луна на небосклоне? Женщина, бросившая мужа, на устах у всей Европы.

— Джованни! — Папа предостерегающе поднял палец и повернулся к Анри. — У его преосвященства невоздержанный язык. Простите кардиналу его небольшую вспышку. В другой раз, возможно, мы вернемся к этим вопросам. Сейчас это несколько преждевременно, не так ли? В конце концов, любое решение можно изменить. Когда придет время, Господь укажет нам верный путь.

Пряча улыбку, Анри вышел из комнаты, пятясь и кланяясь. Он узнал то, что хотел: папа недоволен тем, что Мод — наследница трона, но предпочитает занимать выжидательную позицию.

— Английский епископ в поте лица возделывает свои виноградники, — сардонически пробормотал кардинал Умберто. — Он идет против пожеланий своего дяди в том, что касается престолонаследия, и, насколько я понимаю, надеется, что на трон взойдет его брат Стефан.

— А сам он станет архиепископом Кентерберийским, — добавил папа.

— Он так и светится тщеславием!

— Гмм… — Папа задумчиво почесал подбородок. — Говорят, что он ведет за собой старшего брата, как пастух — свое стадо. Для Рима это не так уж плохо. Когда король Генрих умрет, мы с большим интересом поглядим, как епископ уладит деликатное дело с графиней Анжу. Если он добьется успеха, мы окажем ему поддержку. Если же проиграет…

Папа и кардиналы обменялись понимающими улыбками.

Анри покидал Рим весьма довольный. Под пышным великолепием Священного города таились интриги и корыстные замыслы, но это ничуть не беспокоило его. Он увозил с собой в Англию не только редкие манускрипты, золотое блюдо, мраморную статуэтку и сундук с церковными реликвиями, но и твердую уверенность в том, что папа примет сторону Стефана. Анри обнаружил, что ему больше нет смысла искать способы скомпрометировать свою кузину: она все сделала своими руками. И если Мод будет продолжать в том же духе, восхождение Стефана на престол обеспечено.

24

Англия, 1129 год.

Весной 1129 года Стефан и близнецы де Бомон готовились возле королевского охотничьего домика к охоте на дикого кабана в Нью-Форесте, в шести лигах от Винчестера. Они уже собирались садиться на лошадей, когда, к удивлению Стефана, в ворота деревянного бревенчатого ограждения промчался герольд.

— Милорды! — спешившись, проговорил он. — Я прибыл из Вестминстера, чтобы сообщить вам следующее: через два дня король устраивает в Виндзоре празднество и повелевает вам явиться на него. — Герольд огляделся по сторонам. — Разве милорд Роберт Глостерский не с вами?

— Он только что отправился в лес с загонщиками, — ответил Стефан.

Уолерен де Бомон нахмурился.

— Мы приехали только вчера вечером, и уже надо возвращаться? По какому поводу праздник?

— Графиня Анжуйская возвращается в Англию, — ответил герольд.

Лицо Уолерена вспыхнуло.

— Клянусь ранами Христовыми, неужели король отрывает нас от охоты только затем…

— Можешь сказать королю, что мы, безусловно, будем присутствовать, — спокойно перебил его Робин и повернулся к брату. — Сегодня поохотимся, а завтра уедем. У нас еще много времени. — Он с улыбкой отпустил герольда.

— Не могу поверить, чтобы король позволил этой негоднице вернуться, — пробормотал Уолерен. — Ее надлежит под стражей препроводить обратно в Анжу, чтобы муж как следует выпорол ее лошадиным кнутом и отправил в монастырь замаливать грехи. Своим поведением она оскорбила самые устои брачных уз!

Охотники сели на лошадей и в сопровождении оруженосцев выехали за ограду.

— А вместо этого он встречает свою блудную дочь с распростертыми объятиями, — продолжал Уолерен.

— Ты не совсем прав, Мулэн, — отозвался Стефан, ощутивший, как затрепетало сердце при упоминании о возвращении Мод. — Госпожа Мод больше года дожидалась в Нормандии. Помнишь, как король сперва разъярился? Он поклялся, что его дочь останется там до тех пор, пока не сгниют ее кости. Я не знаю, что заставило его переменить решение.

— Судя по всему, общественное мнение теперь на ее стороне, — предположил Робин, — и король достаточно мудр, чтобы понимать это. Всем известно, что именно он принудил ее к браку с анжуйцем, а бросив мужа, она весьма возвысилась в глазах баронов и простого люда.

Через несколько секунд друзья углубились в непроходимую чащу, и Стефан с трудом мог поверить, что они находятся на расстоянии броска копья от охотничьего домика.

Уолерен пригнулся, чтобы не напороться на низкую ветку.

— Никогда не думал, что доживу до такого дня, когда женщина бросит законного мужа, а люди будут восхвалять ее за это!

— О, но ведь ее муж — анжуец, — заметил Стефан, весело переглянувшись с Робином.

Стефан и близнецы де Бомон, в одинаковых льняных туниках, мягких чулках из телячьей кожи и коротких куртках без рукавов, пробрались на небольшую поляну, поросшую чертополохом, ежевикой, дикими розами и наперстянкой. Здесь они придержали лошадей. Следом за ними пешком подошли конюхи и псари, ведущие на поводках гончих. Собаки взвизгивали и рвались с поводков.

— Загонщики разыскали следы кабана? Кто-нибудь слышал звуки рога милорда Глостерского? — спросил Стефан Джерваса, когда оруженосец подъехал ближе к нему.

— Ни следов, ни графского рога, — ответил тот. — Приказать, чтобы спустили собак?

— Нет, пока мы не отыскали следов кабана, не надо. Мы немного подождем здесь, может быть, Роберт протрубит.

Уолерен многозначительно переглянулся с братом.

— Эти неожиданные симпатии к мадам императрице… как ты думаешь, насколько далеко они зайдут? Надеюсь, не настолько далеко, чтобы признать ее нашей королевой.

Стефан задумался над тем, какие интриги зарождаются в уме Уолерена, но лицо его оставалось бесстрастным.

— Охотно или нет, — ответил он, — но лорды принесли присягу моей кузине. Думаю, что и ты был среди них. Всех нас связывает клятва. Все дело в этом.

Уолерен окинул его проницательным взглядом.

— Неужели может связать клятва, к которой принудили?

— Некоторые станут отрицать, что присяга была принудительной. Вопрос еще открыт, и его предстоит решать Святой церкви. Я не слышал, чтобы Рим высказывался против решения короля. И вообще не намерен обсуждать с вами вопросы теологии.

— Мы говорим о будущем, Стефан, — вмешался Робин. — В конце концов, король Генрих нарушил клятву, выдав твою кузину за анжуйца. Он первым подал дурной пример. Когда он умрет, что помешает другим взять решение государственных вопросов в свои руки?

— Пока все идет к тому, что нами будет править женщина с мужем-иноземцем и без сына, — добавил Уолерен. — Представьте себе, что будет, если король умрет завтра, через неделю или, к примеру, через месяц?

— В этом-то вся проблема, — вздохнул Робин. — У Мод было двое мужей, но она так и не обзавелась ребенком!

— А ты что скажешь, Стефан? — настаивал Уолерен. — Неужели ты считаешь, что великое наследие Завоевателя должно попасть в руки бесплодной королевы?

Близнецы выжидающе взглянули на Стефана, но тот по-прежнему молчал. Подобные разговоры граничили с изменой, но он не собирался упрекать их в этом. Считая неразумным выдавать свои тайные мысли, Стефан, однако, не намеревался возражать братьям, поэтому не ответил им ни слова. Ведь совсем недавно между ним и Анри состоялся очень похожий разговор.

Епископ полагал, что долгие годы абсолютной власти сделали их дядю чересчур благодушным и что он заблуждался, считая, будто его дочь сможет управлять королевством. Но Стефан не собирался повторять эти соображения близнецам.

По поводу возвращения Мод в Англию у него возникли двойственные чувства. Вначале, когда кузина отправилась в Анжу, Стефан сильно тосковал по ней — даже больше, чем мог себе представить. Он привык легко добиваться желаемого, привык к удовольствиям и понимал, что вовсе без женщин ему не обойтись; хотя никогда не мог даже вообразить, что не сможет обойтись именно без какой-либо конкретной женщины. Мод пленила его сердце, а этого до сих пор не удавалось никому.

И все же за три года разлуки с кузиной влечение к ней несколько поубавилось — надежда на корону перевесила все. У Анри появились друзья в Риме, и было несомненно, что курия не в восторге от женщины на троне. Когда придет время, многие встанут на их сторону, как сейчас — близнецы де Бомон.

По правде говоря, мысль о возвращении Мод встревожила Стефана. Он не хотел опять подчиниться мечтам о невозможном, не хотел, чтобы спокойное течение его жизни снова нарушилось, и прекрасно понимал, что должен безжалостно стереть из памяти все воспоминания об их последнем свидании в покоях королевы. Для его душевного спокойствия было бы куда лучше, если бы Мод по-прежнему оставалась в Нормандии или вообще вернулась в Анжу.

По лесу разнесся раскатистый звук охотничьего рога. Три человека почти одновременно подняли головы, словно гончие, почуявшие запах добычи.

— Это Роберт! — воскликнул Стефан. — Должно быть, он поднял кабана.

Стефан взял в руки отделанный золотом рог из слоновой кости, который висел у него на шее на кожаной ленте, и извлек из него три чистые ноты.

Джервас потянулся к двум набитым сумкам, притороченным к седлу, и предоставил на выбор хозяина несколько видов оружия: лук и колчан заново оперенных стрел из березы, датский топор и охотничье копье. Стефан сразу же выбрал копье.

— Ты больше ничего не собираешься взять? — спросил Уолерен, принимая из рук своего оруженосца копье и датский топор.

— Мне больше ничего не нужно.

— А я возьму лук. — Робин мощными руками согнул тетиву, испытывая гибкость оружия.

Снова раздался звук рога, на сей раз ближе. Услышав сигнал, гончие залились лаем, с нетерпением стремясь к добыче.

— Где мои гончие? — напряженным от возбуждения голосом крикнул Стефан.

Джервас подвел к хозяину трех его любимых псов, неизменно сопровождавших Стефана в охоте на кабанов. Когда собаки залаяли, Стефан наклонился и потрепал их за ушами. Собаки скалили острые зубы и высовывали длинные розовые языки.

— Доброй охоты! — крикнул Стефан близнецам.

Джервас спустил собак с поводков.

Гончие принялись продираться сквозь кустарник, и Стефан направился следом, выбросив из головы все мысли о кузине и сосредоточившись на предстоящем развлечении.

Где-то позади он слышал треск подлеска под копытами коней близнецов де Бомон. Следом за ними пробирались загонщики и лающая свора гончих. Слева опять послышался звук рога Роберта. Стефан в ответ дунул в свой рожок и натянул поводья. Собаки на мгновение замерли, принюхиваясь к следам кабана. Немного покружив на месте, охотники вскоре обнаружили яму, вырытую кабаном в поисках пищи. Затем гончие снова рванулись вперед, и Стефан двинулся следом.

Он все глубже забирался в лес, и лай собак становился глуше и глуше. Обернувшись, он уже не увидел позади близнецов, не было слышно и их лошадей. Откуда-то издали донесся слабый отзвук рога. Стефан обнаружил, что он намного обогнал других охотников и, если не считать собак, остался в одиночестве. Где-то впереди собаки залились бешеным лаем, и Стефан, пришпорив свою кобылу, направился туда. Через несколько секунд он наткнулся на логово кабана. Кабан стоял у ручья, возле узкого прохода между двумя поваленными деревьями, весь напрягшись, прижав уши, широко расставив ноги; его глаза, налитые кровью, неотрывно смотрели на собак, выглядевших игрушечными по сравнению с огромным черным зверем. Одна собака по глупой смелости кинулась на него. Кабан ухватил ее огромными клыками и швырнул на землю со сломанной шеей. Прежде чем Стефан успел спешиться, зверь сорвался с места, ринулся сквозь густой кустарник и пропал из виду.

Рассерженный нелепой гибелью собаки, Стефан без устали преследовал добычу, время от времени дуя в рожок и прислушиваясь к отдаленному эху. Уже ближе к вечеру собаки наконец загнали кабана к заливу лесного ручья. Зверь, захрипев, оскалил зубы и стал надвигаться на гончих. Стефан спрыгнул с лошади, бесшумно ступив на покрытую мхом землю.

— Ты, порождение дьявола! — в ярости воскликнул он.

При звуке человеческого голоса кабан остановился. Ворча, он внезапно прекратил атаку на гончих. Выпрямившись, как стрела, огромное животное перепрыгнуло через высокий куст ежевики, бросившись на нового врага. Стефану казалось, что сердце вот-вот вырвется из груди, во рту появился горький привкус страха, но руки уже были готовы к битве, а мозг реагировал четко и быстро. Он прислонился спиной к стволу большого дуба и позволил кабану приблизиться почти вплотную. Держа копье перед собой, слегка согнув ноги, Стефан напрягся для удара. Каждая клеточка его тела, каждый мускул и нерв сосредоточились на смертельно опасном черном гиганте, надвигающемся на него. Подняв копье двумя руками, он изо всех сил ударил кабана в грудь. Острие копья разорвало черную шкуру, пронзило сердце и вышло с обратной стороны над плечом животного. Сила толчка едва не вывернула руки Стефана из суставов. Кабан забился в предсмертной агонии, но инерция продолжала увлекать его тело вперед, прямо на Стефана, который вовремя отпустил копье и мгновенно отскочил в сторону. Когда животное, пролетев мимо него, врезалось в ствол дуба, Стефан почувствовал отвратительный запах его шкуры и увидел подернутые пеленой смерти глаза. Кабан дернулся и медленно осел на землю.

Две гончие подбежали к добыче. Стефан утер пот со лба и принялся растирать ушибленное плечо. Внезапно им овладела слабость, руки слегка задрожали. Он прислонился спиной к могучему дубу. Один в темном лесу, лишь с охотничьими псами и мертвым кабаном, он сейчас в полной мере мог ощутить вкус удовольствия, которое всегда испытывал от победы — в битве или на охоте. Он победил достойного противника в честной схватке и сейчас был наедине с самим собой и окружающим его роскошным зеленым миром.

Через несколько минут Стефан наклонился, чтобы осмотреть убитое животное. Это был матерый самец в полном расцвете сил, с изогнутыми клыками длиной в локоть. Гончие стали прыгать на хозяина, пачкая его грязными лапами, высунув языки и виляя хвостами. Стефан потрепал собак по загривкам, прошептав слова похвалы. Упершись ногой в бок кабана, он вытащил копье. С наконечника закапала кровь. Стефан вытер копье о чулки из телячьей кожи и несколько раз дунул в рожок, чтобы охотники знали, где он находится. Вытащив из-за пояса большой охотничий нож, он вырезал две полоски теплого мяса из бедра кабана и швырнул гончим — это было их вознаграждение.

Насвистывая веселую песенку и вырезая кабаньи клыки, Стефан решил, что вывесит эти трофеи в большом зале Тауэра.

Кроме того, он решил по возможности избегать встречи с кузиной Мод и не допускать повторения инцидента трехлетней давности. С каждым уходящим годом здоровье короля ухудшалось, и Стефан все ближе придвигался к заветной цели. Зачем рисковать ради страсти, тщетной и преходящей? В конце концов, что значит женщина в сравнении с короной?

25

В мае того же 1129 года Мод отправилась через пролив в Англию и высадилась в Саутхемптоне. С нею был Брайан, которого послал король, чтобы привезти ее в Лондон. Она больше года провела в герцогском дворце в Руане, и все это время разъяренный отец не пускал ее домой и приказывал вернуться к Жоффруа. Мод уже почти отчаялась. Но вот случилось чудо.

Конечно, сама она тоже потрудилась над устройством этого чуда. Мод улыбнулась про себя. В непрерывной переписке с римскими друзьями она постоянно расспрашивала о возможности аннулировать ее брак с графом Анжуйским, не сомневаясь, что до отца дойдут слухи об этом и он в конце концов разрешит ей вернуться в Англию, хотя бы для того, чтобы пресечь дальнейшие бесчинства своей непутевой дочери.

И теперь Мод, с большой процессией, состоящей из паланкинов, повозок и вьючных лошадей, спешила в Лондон, чтобы успеть до вечерни. Когда процессия приблизилась к окраинам города, она провела в седле уже почти двенадцать часов. Все ее тело ломило от усталости, но Мод не обращала на это внимания, ведь она наконец вернулась в Англию и с каждой лигой была все ближе к Стефану.

С особенной остротой ощущая все вокруг, Мод жадно впивала звуки, запахи и виды родной земли. Молодая трава, необыкновенно зеленая и свежая; бледно-голубое небо с пушистыми белыми облаками; майский ветерок, доносящий сквозь заросли боярышника ароматы майорана и левкоев; нежное пение коноплянок, зябликов и жаворонков… Впервые за три года Мод испытала прилив чистой, ничем не замутненной радости.

Наконец процессия добралась до Вестминстерского замка. Едва Мод успела спешиться, как на ступенях замка появился епископ Солсбери.

— Добрый вечер, мадам. Благодарение Господу за то, что вы благополучно добрались к нам. Король желает увидеться с вами сразу же, как только вы приведете себя в порядок, — произнес он, а затем добавил более мягко: — На вашем месте я не заставлял бы его долго ждать.

Испытав укол страха, понимая, что отец все еще очень сердит, Мод быстро сбросила запыленные одежды, ополоснулась в лохани с горячей водой и надела простое серое платье и темно-серую тунику, отказавшись от украшений. Паж постучался в двери ее комнаты и провел Мод в зал советов в юго-восточном крыле замка. Когда она вошла, король безмолвно окинул ее взором и указал на скамью, стоявшую напротив него. Рядом с королем стоял епископ Солсбери. За его спиной на высоком табурете восседал монах.

Мод была потрясена, увидев, как постарел отец со времени их последней встречи. Несмотря на теплую майскую погоду, он сидел очень близко к пылающей жаровне и кутался в подбитый мехом плащ. Его желтоватое болезненное лицо пересекали глубокие морщины, в черных волосах появилось множество седых прядей. Рука, держащая кубок с подогретым вином, слегка дрожала.

— Налей графине Анжуйской вина и предложи ей медовые лепешки, — велел он стоящему поблизости слуге. — А потом оставь нас.

Даже голос короля изменился, речь его стала более медленной и размеренной. Только проницательные черные глаза оставались прежними.

Жадно проглотив две медовые лепешки и сделав несколько глотков вина, Мод почувствовала на себе пристальный взгляд отца. По телу пробежали мурашки.

— Если ты думаешь, что твоя покаянная одежда проведет меня, то ты еще большая дура, чем я думал, — таковы были первые слова короля, обращенные к дочери.

Мод, стараясь удержать на лице выражение несчастной мученицы, молитвенно сложила руки и опустила голову.

— Фальшивое раскаяние тебе не к лицу, дочь. — Король устало взглянул на нее. — Известно ли тебе, что граф и графиня Анжу стали темой для бесчисленных песенок, которые распевают менестрели при дворах Европы? Я слыхал, что Людовик Французский завел двух бойцовых петухов, которых назвал Мод и Жоффруа, и что его любимое развлечение — выпускать их друг на друга и заключать пари, кто выйдет победителем. Ты виновата в том, что наше доброе имя втаптывают в грязь наши враги. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Полуприкрыв глаза, король молча слушал, как Мод пытается нарисовать печальную картину безрадостной жизни в Анжу. Особенно она налегала на неспособность Жоффруа осуществлять брачные обязанности и во всех подробностях описала свое унизительное изгнание из Анже; этих моментов она избегала касаться в письмах.

Когда она умолкла, Генрих открыл глаза.

— Известно ли тебе, что всего две недели назад у твоего мужа появился незаконнорожденный сын от какой-то анжерской кухарки?

Мод вздрогнула, как от удара.

— Я ничего не слышала об этом. Неудивительно, что девица заявила, будто отец ее ребенка — Жоффруа. Кто докажет правду?

Король пожал плечами.

— Конечно, никто, но ходят слухи, что ребенок действительно похож на него. И этот ребенок, — угрожающе произнес он, — должен был быть твоим сыном и моим внуком.

Мод вся вспыхнула, вспомнив двух молодых девиц, забавлявшихся с юным графом в его спальне.

— С тех пор как ты уехала, твой муж скачет по всему Анжу, бросаясь на каждую юбку и рассказывая всем подряд, как замечательно он отделался от сварливой нормандской бабы!

— И вы позволяете ему делать из меня посмешище? — Голос Мод задрожал от гнева.

— А ты ожидаешь, что я объявлю войну Анжу, чтобы спасти твою честь? Ты сама навлекла на себя позор. — Генрих немного помолчал. — Кажется, тебе не очень повезло с мужьями: никто из них не смог — или не захотел? — почтить твою брачную постель.

В воображении Мод, пунцовой от обиды и унижения, вдруг возник мужественный образ Стефана, охваченного страстью в ее объятиях. Она открыла было рот, чтобы горячо возразить отцу, но тут же закусила губу, стараясь несколько успокоиться.

— И еще одно… в дальнейшем не должно быть никаких разговоров об аннулировании брака. — Король внезапно схватился рукой за сердце.

Мод и епископ бросились к нему, но Генрих отмахнулся от них.

— О, кстати, я знаю о твоей переписке с Римом. Я знаю обо всем, что происходит! Так что позволь предупредить тебя: если вопрос об аннулировании возникнет когда-либо опять, то, клянусь Богом и всеми святыми, я заточу тебя в монастырь. — Король поднял руку. — Роджер, вы этому свидетель.

Монастырь! Мод слышала о женщинах, которые, разгневав родственников, были заточены в монастыре и никогда больше не увидели солнечного света. «Возможно, это пустая угроза», — подумала она. Нельзя позволить отцу разрушить все ее планы путем запугивания.

— Вы не сделаете этого, — с напускной храбростью возразила Мод, — иначе я не смогу стать королевой.

— Кое-кто из моих баронов вовсе не расстроится, если ты лишишься трона, — вкрадчиво сказал король. — Кое-кто с большим облегчением согласится, чтобы вместо тебя управлял мой племянник Стефан. Ты считаешь себя незаменимой? Напротив, дочь, напротив. — Генрих наклонил голову к плечу. — Она не верит мне, Роджер.

Множество воспоминаний нахлынуло на Мод: история об ослепленных внучках, услышанная от Аликс, рассказы императора о том, как отец подстроил смерть своего брата Вильгельма Руфуса, а старшего брата заключил в тюрьму.

— О, я верю вам, сир, верю, — прошептала она. Разве можно было усомниться в этом хоть на мгновение?

Король наклонился к дочери. Его глаза смотрели на нее жестоко и твердо.

— Очень мудро с твоей стороны. Ты думаешь, что я позволю тебе свести на нет все мои усилия объединить Нормандию и Анжу? Твое своенравное поведение не разрушит союза, который я создал с таким трудом. Я верю, что со временем Жоффруа раскается в своей глупости и попросит тебя вернуться обратно. — Он остановился, чтобы передохнуть. — Я послал гонца к королю Фальку в Иерусалим с просьбой ходатайствовать за тебя перед сыном. Когда Жоффруа придет в себя и возьмется за ум, ты вернешься в Анжу, как жена, покорная своему долгу. Если ты не согласишься подчиняться мне во всем, я осуществлю свою угрозу. Это понятно?

Мод глядела на отца, как кролик на горностая.

— Да, — выдавила она, теперь уже по-настоящему испугавшись. — Я согласна.

— Очень хорошо, но я буду внимательно следить за вами, мадам, так что не делайте ошибок.

Генрих сел на свое место и стал разглядывать дочь.

— Да, кстати, не стоит подливать масла в разгоревшийся огонь. Не говори никому обо всех этих делах. Ты приехала сюда в гости, с позволения мужа, а все остальное — сплетни и досужие толки, которые распускают наши враги.

— Я понимаю, сир.

— Единственная причина, по которой я позволил тебе вернуться, — то, что баронов, кажется, обрадовал твой отъезд из Анжу… Вот дураки! — Король на мгновение задумался. — Возможно, это удобный момент, чтобы они опять принесли тебе присягу на верность. — Он смотрел на Мод отсутствующим взглядом. — Мы должны сделать все возможное, чтобы хоть что-то спасти после того, что ты натворила.

Мод кивнула. Она никогда не видела отца таким разгневанным, и сейчас ей впервые по-настоящему стало страшно: король действительно мог выполнить свою угрозу.

— Можешь идти.

Расстроенная этой беседой, Мод тихо вернулась в спальню. Она не ожидала от отца такой ярости. К счастью, Жоффруа, возможно, еще не скоро одумается. В конце концов, если она не хочет провести свою жизнь в монастыре, ей придется вернуться в Анжу и выполнять супружеские обязанности, невзирая на отвращение к ним. Поистине, потеря короны тяжелее, чем жизнь с графом Анжуйским. А пока надо жить только настоящим и не думать о будущем.

Король устраивал придворные торжества в Виндзоре, и Мод была уверена, что увидится со Стефаном. За день до назначенного срока она вместе с Аликс и фрейлинами проехала десять лиг до Виндзора. Стефан с женой и детьми уже находился там. Утро следующего дня выдалось ясным, небо было чистым. После торжественной мессы в часовне, во время которой ей удалось поймать лишь короткий взгляд, брошенный Стефаном через плечо, Мод поспешила в свою спальню, чтобы успеть приготовиться к пиршеству, которое должно было начаться до полудня.

Глядя на фрейлин, перебирающих ее одежды, Мод пожалела об опрометчивом решении оставить большинство нарядов в Анжу. Наконец она выбрала платье, которое ей недавно сшили в Руане, — из тонкого, как паутина, светло-зеленого шелка, перехваченное в талии изящной золотой застежкой. Узкий золотой воротник, расшитый жемчугом, украшал нежную шею Мод. Прозрачная вуаль с жемчужными переливами удерживалась тонким золотым обручем, на время одолженным у Аликс.

Фрейлины приподняли перед ней зеркало, чтобы она могла все рассмотреть. Мод пыталась взглянуть на себя глазами Стефана. Сияющая свежесть густых светло-каштановых, уложенных кольцами волос искорками серебрилась в ее глазах, окрасив румянцем кремовую кожу. Найдет ли он по-прежнему ее красивой?

— Предполагаю, что граф Мортэйн будет на пиру, — сказала Олдит, с неодобрением наблюдая за ней.

Мод покраснела, избегая взгляда няньки. Набросив на плечи черный бархатный плащ, она спустилась в большой зал Виндзорского замка, где уже начался пир.

Она осторожно пробиралась мимо установленных на козлах столов, протискиваясь среди суетящихся пажей и слуг, пока не добралась до высокого стола. За ним сидели король и Аликс, Роберт Глостерский со своей женой Мэйбл и двумя старшими сыновьями, Брайан с супругой, Стефан с Матильдой, близнецы де Бомон со своими досточтимыми женами, епископы Солсбери и Лондона и другая знать.

Мод втиснулась между отцом и Робертом на место, отведенное ей. Король жадно поглощал свой излюбленный деликатес — вареных миног, не обращая внимания на увещевания Аликс и реагируя на ее присутствие лишь коротким кивком головы. Брайан улыбнулся Мод, а его невзрачная и унылая жена, с которой Мод никогда не встречалась, взглянула на нее с робким любопытством.

— Я так рада видеть вас, кузина, — весело окликнула ее Матильда с дальнего конца стола. Нежное лицо ее сияло доброжелательностью.

Мод слабо улыбнулась, заметив, как красива в этот вечер жена Стефана. У нее пересохло в горле, и с забившимся сердцем она медленно перевела на него взгляд, уверенная, что он тоже смотрит на нее. Но, к разочарованию Мод, Стефан, отвернувшись, беседовал с близнецами. Матильда что-то прошептала мужу на ухо. Почти неохотно, как показалось Мод, он коротко взглянул в ее сторону. Его глаза, сдержанно холодные, были чужими. Небрежно улыбнувшись, он тут же решительно отвернулся и продолжил разговор с близнецами. Хотя никто не обратил на это внимания, Мод показалось, что все стали свидетелями того, как ее отвергли. Она почти задохнулась от боли. Сердце гулко стучало в груди, перед глазами все плыло. Святая Мария, что случилось? Чем она его обидела?

— Тебе нехорошо? Ты ничего не ешь, — послышался заботливый голос Роберта.

Ее деревянная тарелка была доверху наполнена едой. Если она съест хоть кусочек, ей станет плохо. Заставив себя улыбнуться, Мод протолкнула в себя пищу. Огромными усилиями воли ей удалось выдержать весь пир и последовавшие затем увеселения. Менестрели сменяли жонглеров, а она сидела, как мраморная статуя, отвечая на разные вопросы. Ничего не изменилось. Ни разу за все время Стефан не взглянул в ее сторону и не сказал ей ни единого слова.

Этой же ночью, позднее, когда праздник давно уже закончился, Мод лежала без сна в спальне, которую делила с Олдит и своими фрейлинами. Снова и снова спрашивала она себя: почему Стефан так холодно обошелся с ней? Почему так переменился? Она не может, не должна верить, что он больше не любит ее. До сих пор Мод не осознавала, как отчаянно нуждается в своем кузене. Что еще у нее оставалось? Жизнь ее разбита: замужество оказалось истинным бедствием, отец обидел ее, и даже перспектива добиться трона, кажется, ускользает.

Колокола зазвонили к заутрене, а Мод все металась в постели. Не в состоянии лежать больше ни минуты, она поднялась, натянула сорочку и тунику, чтобы не продрогнуть от ночного холода, и подошла к узкой створке окна, выходящего во двор. В этот час кругом было пусто, она увидела лишь пару куда-то бредущих стражников да одинокую фигуру, расхаживающую взад-вперед. Что-то знакомое в нетерпеливой походке, очертаниях плеч. Рыжевато-каштановая голова ярко осветилась лунным лучом, и у Мод перехватило дыхание. Стефан! Ни минуты не колеблясь, она надела туфли, набросила поверх туники накидку и на цыпочках вышла из спальни. Во что бы то ни стало она должна увидеться с ним и выяснить всю правду.

26

Стефан, расхаживая по двору, поприветствовал часовых, совершающих обход вокруг замка. Не в состоянии заснуть, он вышел из спальни, в которой находился с Матильдой и детьми, и отправился подышать холодным ночным воздухом, надеясь, что это освежит его голову. Часы, проведенные на пиру, были мучительны. Он увидел, как поразила Мод его умышленная холодность, как захлестнуло ее страдание. Стефан понимал, что его поведение было чересчур жестоким и что ему необходимо объясниться с нею. Гораздо лучше сказать Мод всю правду: продолжать любовные отношения для них очень опасно — оба они состоят в браке, и их любовная связь не имеет будущего. Слишком многим они рискуют ради мимолетного удовольствия. Не говоря уже о том, что Мод прежде всего его кузина. И, конечно, Стефан не мог сказать ей о том, что не собирается позволить чему или кому бы то ни было помешать ему добиться короны.

Дойдя до стены, Стефан повернул обратно, с болью вспоминая, как прекрасна была Мод во время праздника. Эти серые глаза на молочно-бледном лице, сверкающие, как угольки, от набегавших слез, вздрагивающие коралловые губы, — беззащитное, обиженное дитя. Мерцал туго натянутый зеленый шелк туники — она едва сдерживала в груди переполнявшие ее чувства. Стефану хотелось успокоить Мод, и одновременно он чувствовал, что возбуждается.

Какой-то звук привлек его внимание. Подняв голову, он увидел, как по направлению к нему скользит призрак.

— Стефан! — Шепот, жутковато прозвучавший в тишине, показался ему знакомым. Когда фигура приблизилась, Стефан узнал Мод. У него перехватило дух: с распущенными по плечам и спине волосами и серебристым от лунного света лицом она действительно была похожа на привидение.

— Что вы делаете здесь, кузина? — спросил Стефан, беспокойно озираясь вокруг: нет ли поблизости стражников.

— Я увидела вас из окна, — дрожащим голосом ответила Мод. Совсем растерявшись, она замолчала, чтобы прийти в себя. — Я не могу понять, почему вы так холодны. Чем я обидела вас? Я верила… я думала, что между нами… Я… — У Мод сорвался голос, и она не могла продолжать.

Стефан почувствовал, будто в сердце вонзился кинжал, и с огромным усилием удержался, чтобы не обнять ее.

— Простите меня, я очень плохо обошелся с вами и сейчас попытаюсь все объяснить, — сказал он, стараясь говорить спокойно и рассудительно. — Я не собирался вести себя так холодно, но у меня не было возможности рассказать вам, как обстоят дела.

— И как же они обстоят? — напряженным низким голосом спросила Мод.

— Какими бы ни были наши чувства друг к другу, — осторожно начал Стефан, — немыслимо продолжать наши отношения. То, что произошло между нами, больше не может повториться. Вы тоже сейчас замужем и несете серьезную ответственность. Встречаться нам опасно, ничего хорошего из этого не выйдет. Мы должны прогонять любую мысль…

— Но я люблю тебя, — с горячностью прервала его Мод. Глаза ее казались огромными. — Я думала, что и ты меня любишь.

Стефан молчал. Любовь? Да, по-своему он любил ее. Но, по правде говоря, это мало что для него значило. Конечно, он находил ее волнующей, чувственной, отзывчивой и бесконечно желанной, он хотел ее больше любой женщины, бывшей в его жизни. Но любовь?

Стефан медлил с ответом: возвращались часовые.

— Чудесная ночь, милорд. — В голосе стражника послышался смешок.

Слава Богу, было слишком темно, и он не узнал Мод.

— Да, — ответил Стефан, быстро привлекая ее к себе.

Он сделал это лишь для того, чтобы укрыть кузину от посторонних глаз, но, как только ее тело прикоснулось к нему, понял, что совершил роковую ошибку. Мод откликнулась мгновенно, как вспыхнувший от факела сухой хворост. Ее руки порывисто обвились вокруг его шеи. Темная накидка упала, и Стефан почувствовал, что под ее свободной туникой нет платья. Он ощутил прикосновение упругой груди с твердыми, напрягшимися сосками; их бедра тесно соприкасались, а сердце Мод гулко стучало у его груди. Ее голова с закрытыми глазами откинулась назад, губы приоткрылись. Стефан не ожидал такой вспышки желания, захлестнувшей его и неумолимо разгорающейся. Предательская волна чувств застигла его врасплох, поглотив и благоразумие, и чувство долга, и даже инстинкт самосохранения.

Пристально всмотревшись в лицо Мод, Стефан жадно прижался ртом к ее губам, ощутив их теплоту и медовый вкус. Податливость ее гибкого тела растопила последние остатки стойкости, как воск, руки нашли полную грудь Мод, пальцы ласкали сквозь покров одежды твердые кончики сосков. Услышав ее прерывистое дыхание, Стефан поднял тунику и сорочку, и рука скользнула вниз по мягкому животу, отыскав внизу шелковистую выпуклость. Она была теплой, влажной, трепещущей от желания. Мод задрожала, когда пальцы Стефана прикоснулись к ней, и, задохнувшись, оторвалась от его губ. Опьяненный до головокружения ее податливостью, Стефан в данный момент больше ничего не мог сделать.

Звук приближающихся шагов заставил их быстро отпрянуть друг от друга. Мод одернула свои одежды и оглянулась. Двое стражников, увлеченные беседой, прошли по другой стороне двора, рассеянно взглянули на них и удалились.

— Это безумие, — прошептал Стефан с забившимся сердцем. — Кто-нибудь наверняка узнает тебя. Умоляю: иди к себе, или же я возьму тебя прямо здесь, сейчас, и всему придет конец.

Мод с сияющим в лунном свете лицом трепетно улыбнулась ему. В следующую минуту она уже ускользнула прочь с непринужденной грацией, оставив Стефана одного в залитом лунным светом дворе, возбужденного и сознающего, что он был обольщен еще раз.

Он вернулся в спальню и сразу же провалился в тяжелый сон. На следующее утро проснулся в дурном расположении духа. Желание требовало удовлетворения. Не в состоянии решиться на что-либо, Стефан кое-как ухитрился прожить день. Надеясь отвлечься от мыслей о кузине, он провел любовную ночь со своей покорной и смиренной женой, но это совсем не утешило его, и ночные труды привели лишь к тому, что его страсть усилилась еще больше.

В последующие несколько дней разум Стефана продолжал бороться с желанием. Когда они виделись с Мод во время обеда или в присутствии ее отца, их так неудержимо влекло друг к другу, что Стефан был уверен: все это замечают. Но он не мог совладать с собой. Если бы Анри был здесь! Сила трезвой логики брата могла бы остудить пыл Стефана. Однако епископ Винчестера был занят своей новой епархией и не уделял внимания двору. Стефан остался совсем один, и только присутствие Матильды удерживало его от того, чтобы не совершить, как подсказывал ему инстинкт, непоправимую глупость. В любом случае ему негде было уединиться с кузиной в этом замке. Изо дня в день они с Мод всегда были окружены людьми.

Через неделю празднества были закончены. Матильда с детьми покинула Виндзор вместе с Эмикой, женой Роберта Лестерского. Их отъезд последовал после отбытия короля Генриха и королевы Аликс. Мод, казалось, не спешила вернуться в Лондон, и Стефан обнаружил, что ищет предлога, чтобы тоже остаться. Брайан и Роберт уехали в свои поместья, а Уолерен Мулэн вернулся в Нормандию. Робин Лестерский пока не спешил.

Остальные бароны тоже разъехались, и замок почти опустел. Сейчас в нем находились лишь кастелян, повар и несколько слуг, чтобы обслуживать оставшихся гостей.

На следующее утро, после того как почти все разъехались, Стефан, от бездействия не находящий себе места, решил отправиться на соколиную охоту. Он позвал Джерваса и, тщетно поискав Робина, спустился вниз к соколиным клеткам. Поразмышляв, Стефан остановил свой выбор на белом исландском сапсане, таком же, какой был у него в Тауэре. На голову птицы был надет старый кожаный колпачок, украшенный яркими перьями и потускневшими золотыми нитями, а на привязанных к ногам колокольчиках из почерневшего серебра была вырезана эмблема деда Стефана — нормандского герцога Вильгельма.

Когда Стефан с Джервасом выехали через подъемный мост на широкую дорогу, ведущую к реке, колокола зазвонили к терции. За Стефаном, на запястье которого сидел сокол, шел сокольничий с двумя гончими на поводке — кобелем, высматривающим добычу, и сукой, идущей по следу. Они прошли по протоптанной тропинке вдоль берега Темзы и свернули в сторону. Вскоре замок пропал из виду. Охотники очутились на большом лугу, за которым был темный лес. Спущенные с поводков собаки тут же исчезли в зеленых волнах травы. Через несколько мгновений стая куропаток с пронзительным криком взлетела вверх. Стефан снял колпачок с головы сокола и подбросил птицу вверх. Она высоко взмыла в синее небо, зависла над одной из куропаток и стремительной белой молнией ринулась вниз, вонзив когти в свою жертву. Взмахи крыльев сраженной куропатки становились все медленнее, и ее занесло вместе с соколом в сторону леса на краю луга.

— Черт возьми! — воскликнул Стефан, оглянувшись на оруженосца. — Теперь придется идти за ним в лес. Жди здесь: вдруг он прилетит назад. Я возьму собак.

Джервас остался ожидать на лугу, а Стефан подъехал к краю леса, спешился и исчез за деревьями. Пройдя несколько шагов, он увидел старую протоптанную тропинку, заросшую ежевикой. Собаки вырвались вперед и исчезли из виду. Пробираясь через густые заросли, Стефан внезапно очутился на просеке. Посреди нее, возле маленькой хижины из грубо отесанных бревен, сидел сокол, прижимая добычу к земле; белая голова его была перепачкана кровью. Собак нигде не было видно. Стефан ласково окликнул птицу, вынул мертвого голубя из сумки, висящей у пояса, и бросил его на землю. Оставив куропатку, сокол кинулся за вознаграждением.

Стефан с любопытством подошел к хижине, напоминающей охотничий домик, видавший лучшие дни. Внезапно он замер: из-за приоткрытой двери послышался стон. Стараясь не шуметь, Стефан осторожно подкрался к двери, вытащил из-за пояса нож, поднял его и заглянул внутрь. От того, что он увидел, у него перехватило дух: на широкой постели с выцветшим голубым покрывалом лежал совершенно обнаженный Роберт Лестерский, лаская стройного юношу, которого Стефан, как он смутно припоминал, видел в замке. «Один из пажей или чей-то оруженосец», — подумал он. Мальчик стонал, извиваясь от наслаждения.

У Стефана скрипнул сапог, и он поспешно отступил назад, но Роберт резко повернул голову. На мгновение их глаза встретились. Не желая больше ничего видеть, Стефан вложил нож в ножны и закрыл дверь. Обе собаки уже с лаем прыгали перед хижиной, виляя хвостами. Кобель подбежал к мертвой куропатке, поднял ее и осторожно понес в красной пасти. Стефан позвал сокола, надел на него колпачок и пошел обратно в лес, сопровождаемый собаками.

Он был поражен увиденным и теперь понятия не имел, что ему делать. Всем было известно, что некоторые мужчины наслаждаются любовью с другими мужчинами так же, как с женщинами. Стефан действительно слышал, что во время крестового похода в Святую землю содомский грех был не так уж редок, несмотря на осуждение Святой церкви. Но то, что одним из этих мужчин мог быть его близкий друг, граф Лестерский, принадлежащий к могущественному дому Мулэнов, одному из стариннейших и величественнейших родов Нормандии, — несомненно, такое не может быть оставлено без внимания.

— Что это за хижина на просеке? — спросил он сокольничего, вернувшись на луг.

— Охотничий домик, милорд, построенный для старого короля, Вильгельма Руфуса, еще много лет назад. Говорят, что Рыжий Руфус использовал его для охоты за другой дичью, если вы меня понимаете. — Он подмигнул Стефану. — Конечно, сейчас хижина заброшена.

Стефан слегка присвистнул. Так вот куда его бесстыдный дядюшка, Рыжий Король, приводил своих мальчиков для любви! И сколько же иронии в том, что сейчас хижина использовалась для тех же целей.

Они уже выезжали с луга, когда Стефан спросил сокольничего:

— Значит, ты говоришь, что там никого не бывает?

— Насколько мне известно, нет, милорд. Королевский лесничий поддерживает домик в порядке на тот случай, если король захочет им воспользоваться, но он никогда туда не ходит.

Перед тем как свернуть к реке, Стефан быстро оглянулся назад. Отсюда не было заметно никакой тропинки, ведущей к лесу, а тем более к поляне с хижиной. Весь остальной путь к Виндзору Стефан ехал задумавшись.

После вечерни он подошел к Робину и отвел его в сторону.

— Мне жаль, что так случилось, Робин, — сказал он. — Если бы я только мог подумать…

Голубые глаза Робина твердо встретили взгляд Стефана.

— Тебе не о чем жалеть. Хотя я буду тебе благодарен, если ты сохранишь молчание.

— Конечно, я никому не скажу. Знает ли Уолерен… — Стефан умолк. Ситуация была щекотливой, и Стефан не мог сообразить, как спросить об этом.

— О моей склонности? — Робин мрачно ухмыльнулся. — Безусловно, нет. Уолерен нетерпимо относится ко всему, что хоть чуть-чуть отличается от его собственных взглядов или традиционных оценок или обычаев. Это одна из причин, почему он так решительно настроен против Мод.

Стефан в замешательстве не знал, что сказать.

— Это, конечно, не мое дело, но Святая церковь неблагосклонно смотрит на такие… дела. Надеюсь, ты будешь осторожен.

Робин склонил голову набок.

— Я вижу, что мое поведение беспокоит тебя больше, чем меня. Не волнуйся, мой друг. Я долго приходил к согласию с самим собой. В конце концов, мы можем быть только такими, какие есть, хорошими или дурными. — Робин изучающе взглянул на Стефана. — Тебе придется принимать меня таким, каков я есть.

Во внезапном порыве Стефан сжал руку Робина.

— Что я и делаю, от всего сердца. Я не осуждаю людей, чьи склонности отличаются от моих. И не стоит больше говорить об этом. — Он глубоко вздохнул и, стараясь говорить небрежным тоном, спросил: — Хижина обычно пуста?

— Кроме тех редких случаев, когда я ею пользуюсь, там никого не бывает. А что?

— Ну, по правде говоря, мне давно приглянулась одна соблазнительная кухарочка…

Робин молча поднял руку.

— Можешь не объяснять. У каждого свое. Я скажу оруженосцу, чтобы хижина всегда была готова. Когда она тебе понадобится?

Стефан на мгновение задумался.

— Завтра, если все пойдет по плану. И еще одно одолжение, с твоего позволения. Если потребуется, ты сможешь сказать, что мы вместе едем на охоту?

Это позабавило Робина.

— Конечно. Клянусь Богом, ты слишком беспокоишься из-за кухарки, мой друг. Гораздо проще было бы развлечься с ней в конюшне.

Стефан покраснел, но от необходимости отвечать его спас звук рожка дворецкого, позвавший всех к ужину.

Когда они вошли в большой зал, Стефан заметил, что виндзорскому кастеляну прислуживает гибкий и тонкий юноша с волосами цвета спелой пшеницы. Любовник Робина! Стефан сел рядом с Мод, приветливо улыбнувшейся ему.

Перед ними поставили блюдо с тушеной зайчатиной. Стефан взял кусок и поднес его ко рту Мод. С мяса капал соус. Мод откусила, игриво прихватив зубами палец Стефана. Прикосновение ее влажных губ необъяснимым образом возбудило его до лихорадочного состояния.

— Не хочешь ли завтра поехать со мной на охоту? — услышал Стефан собственный голос.

— Да, — ответила Мод, затаив дыхание.

Их взгляды встретились. Весь остаток вечера Стефан вертелся как на иголках, едва в силах удержаться от прикосновения к Мод. Ему так не терпелось наконец обладать ею, что он не знал, как дожить до завтрашнего дня.

На следующее утро Стефан встретил во дворе Робина. Граф Лестерский, его грумы и охотники уже сидели на лошадях.

— Мы поедем, Стефан, присоединяйся к нам по дороге, — громко произнес Робин, чтобы его услышали все, кто находился во дворе.

Взмахнув рукой и подмигнув Стефану, он выехал со двора в окружении своей свиты.

Через несколько минут появилась Мод со своим грумом.

— Он нам не нужен, — сказал Стефан. — Мы присоединимся к графу Лестерскому.

— Хорошо, — ответила Мод. Щеки ее внезапно вспыхнули. Она отпустила грума и позволила Стефану помочь ей взобраться на белую дамскую лошадь.

«Она знает, — с облегчением понял Стефан, — она догадывается о том, что должно произойти, и согласна на это». Он уже почти ощущал Мод в своих объятиях, обнаженную и страстную.

Они молча проехали по подъемному мосту и выехали на тропинку, ведущую вдоль берега реки. Когда они достигли края леса, Стефан спешился, помог кузине слезть с лошади и привязал обеих лошадей к дереву. Он взял Мод за руку, и на какое-то мгновение ее охватила нерешительность, а в глазах появился немой вопрос.

— Здесь мы в безопасности, — успокоил ее Стефан. — Доверься мне.

Мод кивнула и молча пошла за ним по лесу, пока заросшая тропинка не привела их к просеке.

— Что это за домик? — удивленно спросила она.

— Он принадлежал нашему дяде Вильгельму Руфусу.

— Неужели? — Мод легко подбежала по заросшей травой просеке к двери хижины. — Как ты его нашел?

— Случайно наткнулся. — Стефан провел ее внутрь.

Комната оказалась проветренной, пол был устлан свежим тростником, у камина лежала груда поленьев, железный котел был наполнен водой. На потрескавшемся дубовом столе стояла бутыль с вином и несколько деревянных чашек. Робин сдержал слово. Все было приготовлено.

Стянув кожаные рукавицы, Мод с интересом разглядывала хижину. Стефан внезапно ощутил, что не может встретиться с ней взглядом. Он как будто онемел, все нужные слова куда-то исчезли, и между ними повисло тягостное молчание. Долгожданный момент, наконец, наступил, а Стефан растерялся и испытывал ужас, как неопытный юноша перед своей первой женщиной. Сердце гулко стучало, в ушах шумела кровь. Наливая в чашу вино, он расплескал его, не сумев унять дрожь в руках, и янтарная жидкость растеклась по столу. Когда он протянул чашу с вином Мод, их пальцы соприкоснулись, и сразу все преграды рухнули.

Через минуту их одежда лежала разбросанной на тростнике, а обнаженные тела переплелись в объятиях, истосковавшись по прикосновениям друг друга. Губы Мод были медовыми и теплыми, а от ощущения ее стройного, упругого тела, гладкой, шелковистой кожи, прижимающейся к нему груди с твердыми сосками у Стефана перехватило дыхание. Она была гораздо красивее и соблазнительнее, чем рисовалось в его буйном воображении.

Не в состоянии ни минуты больше сдерживать себя, Стефан поднял Мод на руки и понес в постель. Его желание достигло предела, он не мог больше ждать. Когда он попытался соединиться с ней, Мод издала болезненный стон, и Стефан в удивлении замер. О, Господи, она ощущает все почти как девственница! Он стал двигаться медленнее, но настойчиво, пока Мод, подобно нежному распускающемуся бутону, не оказалась готовой принять его.

Сейчас в их любовном соединении не было ничего от мягкой нежности первой встречи. С жадной страстностью Стефан думал лишь об удовлетворении непреодолимого влечения, так же как и Мод, что он очень скоро с восторгом обнаружил. Она сгорала от страсти, тело ее в исступлении выгибалось ему навстречу, что безумно волновало Стефана. Слившись в восторженном единстве, они достигли вершины наслаждения.

Через некоторое время Стефан открыл глаза. Он лежал на боку, держа Мод в объятиях. Губы его касались ее щеки, одна рука обвивала нежную полную грудь. Мод, казалось, спала. У Стефана онемела рука, на которой она лежала, но он боялся высвободиться, чтобы не разбудить Мод. Опять закрыв глаза, Стефан прижался лицом к ее лицу. Восхитительное чувство затопило его, и Стефану захотелось лежать вот так всю оставшуюся жизнь, не беспокоясь о будущем, не сожалея о прошлом. Существовало только изумительное ощущение настоящего момента. Он не мог понять, что с ним произошло, но никогда в жизни ему не приходилось переживать ничего подобного.

— Стефан…

Слабый нежный голос Мод прервал его размышления. Открыв глаза, он взглянул на нее. Лицо кузины светилось удивленной улыбкой.

— Да, моя красавица, — прошептал он у ее рта.

— Я хочу убедиться, что ты мне не снишься.

— Не снюсь, можешь быть уверена. — Стефан засмеялся, крепко прижав ее к груди.

Мод с наслаждением вздохнула.

— Даже в мечтах я не могла вообразить себе такое счастье. — Она тихо лежала в его объятиях, перебирая пальцами золотистые волоски, покрывающие грудь Стефана.

— И я тоже. — Он зарылся лицом в мягкую ложбинку между ее грудей.

Мод погладила его голову и спросила:

— Мы долго здесь пробыли?

Время! Стефан вздохнул. Господи, он совсем забыл о времени. Им нужно вернуться одновременно с Робертом, чтобы было похоже, будто они все вместе охотились. Вскочив с кровати, Стефан подбежал к двери и с треском распахнул ее. Вокруг было пусто. Раскрыв дверь еще шире, он взглянул на солнце. Судя по всему, до вечерни оставалось менее двух часов. Времени хватит как раз на то, чтобы одеться и поскорей возвращаться в Виндзор.

— Нам пора ехать, моя красавица, — сказал Стефан, отыскивая среди сброшенной в кучу одежды свои вещи. — Мы не должны приехать намного позже Роберта, так что поспешим.

Сидя на кровати и болтая ногами, Мод потянулась, затем, зевая, поднялась и, обнаженная, шагнула к котлу с водой. Подняв с пола кусок холста, она опустила его в воду и начала мыться. Ее движения были ловкими и изящными, как у кошки.

Стефан оглядел ее всю — от белых сводов ступней, длинных ног и округлых бедер, заканчивающихся золотисто-каштановым треугольником; изгиба поясницы, плавно переходящего в узкую талию; развитой грудной клетки и пышной выпуклости груди с розовыми сосками. Взгляд скользнул выше, к изгибу белой шеи и нежному овалу лица, обрамленному водопадом блестящих каштановых волос, коралловым губам, приоткрытым в легкой улыбке, и, наконец, широко открытым серым глазам, излучающим любовь, светящимся гордым сознанием того, что Стефан восхищается ею. У Стефана защемило сердце — так она была прекрасна!

Закончив свой туалет, Мод быстро оделась, уложила волосы кольцами по бокам головы и вышла из хижины вслед за Стефаном. Выйдя наружу, она стала как вкопанная, с изумлением оглядываясь вокруг.

— Когда мы приехали, это место не было таким прекрасным, — прошептала она. — Кто-то заколдовал его.

Крошечные белые цветы усеивали покрытую мхом землю, а высокие деревья тянули ветви с набухшими зелеными почками в глубину голубого неба. Легкий ветерок разносил запах свежей молодой травы, ароматный воздух был наполнен щебетанием птиц.

— Возможно, сейчас мы смотрим на мир другими глазами, — сказал Стефан.

Взявшись за руки, они шли по тропинке через лес. Перед тем как выйти на луг, Стефан остановился и обнял Мод. Взглянув на нее, он увидел, что глаза ее затуманились от слез. Нежными прикосновениями пальцев он вытер прозрачные капельки и, чувствуя, как сердце переполняется от нахлынувших чувств, прошептал:

— Мы найдем какой-нибудь способ бывать наедине. — Он наклонился и поцеловал ее в нежные приоткрывшиеся губы. Поцелуй становился все глубже и глубже, пока они наконец не оторвались друг от друга, с трудом переводя дыхание и едва держась на ногах. Когда они вышли из леса на освещенный солнцем луг, Стефану вдруг вспомнились слова, которые сказала ему Мод три года назад в своей спальне в Вестминстере: «Ты зажег огонь, кузен, который не так легко будет погасить».

Давние эти слова отозвались в нем тревожным эхом. Не сгорал ли он сам в этом пламени?

27

Прошел год, но Мод все еще оставалась в Англии. Как и предсказывал ее отец, Жоффруа Анжуйский пожалел о своем опрометчивом поступке. Он слал королю длинные послания, в которых просил прощения за все обиды, причиненные жене и королевскому дому Нормандии, и умолял тестя поскорее прислать графиню Анжуйскую обратно.

Король Генрих приносил извинения, обещая обсудить этот вопрос на совете, но Мод знала, что он не осмелится на такое, поскольку бароны все еще возмущались ее замужеством и были довольны отчуждением, возникшим между супругами. Тем не менее король предупреждал дочь, что рано или поздно, как только назреет момент, она должна быть готова вернуться к мужу. А пока Мод жила только настоящим: будущее было неопределенным, прошлого больше не существовало. Весь мир для нее был заключен в Стефане.

Восемнадцатого июня 1130 года Мод ожидала в своей спальне в Вестминстере прибытия Стефана — он должен был сопроводить ее в Винчестер.

— Граф Мортэйн ожидает тебя во дворе с лошадьми, — тон Олдит был неодобрительным и натянутым.

Мод вся подобралась, когда нянька вошла в спальню. Святая Мария, с нее достаточно нравоучительных тирад! Она надела на голову белый платок и набросила на плечи синий дорожный плащ.

— Я готова. Травы у тебя?

— Да.

— Я могу их взять?

— Даже с травами риск все равно остается. Уверенной можно быть только при воздержании.

— Как ты не устаешь от этих напоминаний? До сих пор у меня не возникало никаких затруднений.

Олдит неохотно протянула Мод запечатанные бумажные пакетики, и та бережно положила их в коробочку из слоновой кости, которую засунула в кожаную дорожную сумку с одеждой и прочими вещами, необходимыми для путешествия в Винчестер.

— Поначалу всегда так бывает, — не унималась Олдит. — Ты ведешь себя так, будто отличаешься от других женщин и тебя не касаются последствия твоих действий.

— Не начинай опять свои поучения, я знаю, что делаю.

Олдит покачала головой, и ее выцветшие голубые глаза подозрительно заблестели.

— Ты знаешь? Прелюбодеяние, да еще к тому же с кузеном — смертельный грех! Пусть Господь и пресвятая Дева простят тебя! Если король или его бароны заметят хоть что-то, все твое будущее окажется под угрозой…

— Да, да, да. Все это я уже слышала. Не беспокойся. — Мод подняла сумку и быстро пошла к двери спальни.

Наступило напряженное молчание.

— Когда ты вернешься? — спросила Олдит.

— Через неделю или около того.

— Клянусь Распятием, люди начнут сплетничать, если тебя так долго не будет.

— О чем тут сплетничать? — Уже открывая дверь, Мод сдержала нарастающее раздражение и повернулась к Олдит. — Сколько раз тебе говорить? Король попросил Стефана сопровождать меня в Винчестер — я должна посетить казначейство и монетный двор. Два дня займет дорога из Вестминстера, два дня — дорога обратно. И, по крайней мере, два-три дня я пробуду в Винчестере. Как я могу управиться быстрее?

Олдит покорно вздохнула.

— У тебя всегда на все готов ответ. Не забывай регулярно пользоваться травами. Мирру, руту и пижму надо класть в лохань с горячей водой и окунаться в нее сразу же после… после…

— Я помню, — перебила ее Мод. — Мы с тобой увидимся приблизительно через неделю.

Обеспокоенная укоризненным выражением лица Олдит, Мод быстро открыла дверь, пошла вниз по коридору и спустилась по извилистой лестнице, подвешенной на толстом канате, который использовался как поручни.

Стефан ожидал ее во дворе, сидя на своей фландрской кобыле Одрэйд. Его сопровождали Джервас и несколько других оруженосцев, два королевских советника, грумы, слуги и вооруженная охрана. Мод приветствовала кузена со сдержанной учтивостью, лишь взглядом позволив себе выразить настоящие чувства. Грум помог ей сесть на белую лошадь, и Мод со Стефаном первыми выехали со двора. За ними последовали остальные; замыкали процессию вооруженные стражники. Некоторое время они ехали по Уотлинг-стрит, а потом повернули на юго-запад, к Винчестеру.

— Мы найдем возможность побыть наедине, — вполголоса сказал Стефан, приблизившись к Мод. — Хотя сейчас не могу сказать, каким образом. В Винчестере поглядим, как пойдут дела. — Он заговорщицки улыбнулся ей.

Мод выдавила из себя улыбку. Находясь рядом с кузеном, она всегда испытывала наслаждение, но этим утром была расстроена, ощущая вину и беспокойство, как обычно бывало после ссор с Олдит.

Объяснить саксонской няньке всю глубину чувств к Стефану было невозможно. Она видела жизнь лишь с двух сторон: вот это — правильно, а это — нет. «Я люблю Стефана, — мысленно утверждала Мод, защищаясь от воображаемой Олдит, — и не собираюсь отказываться от единственной возможности быть счастливой. В любой момент меня могут заставить вернуться в Анжу или мне придется взойти на трон. Остаток жизни будет посвящен только заботам о благе государства. Но сейчас я желаю жить так, как мне хочется. В конце концов, ведь только Джервас и ты знаете о нашей связи. Кому мы причиняем вред?»

«А как же осуждение Святой церкви? — разумеется, вспыхнет в ответ Олдит. — Ты не думаешь, что подвергаешь опасности свою душу?» — «Святую церковь нетрудно перехитрить, — цинично подумала Мод, пожав плечами. — Позже можно покаяться — в подходящее время. По крайней мере, император был в этом уверен».

Хотя Олдит и укоряла ее, Мод редко бывала со Стефаном наедине со времени их первой прошлогодней майской встречи. Не имея возможности уединиться, занятые своими многочисленными обязанностями, за весь прошлый год они смогли побыть вместе лишь четыре или пять раз, и встречи их длились не более двух часов. Мод жила ради этих коротких радостных встреч. В те моменты, когда они были рядом друг с другом, времени не существовало, они всецело погружались в свой собственный мир.

Мод искоса взглянула на чалую кобылу Стефана. Взгляд упал на его руки, держащие поводья, и по телу пробежала дрожь желания. Большие, сильные руки, покрытые тонкими золотистыми волосками… Мод помнила прикосновения этих теплых, чувствительных пальцев; они касались ее с томительной лаской, пробуждая такие острые ощущения, что в ожидании она трепетала.

Мод понимала, что безнадежно влюблена. Она чувствовала себя несчастной, когда не виделась со Стефаном, и ощущала восторг, находясь рядом с ним.

Их путешествие закончилось в Гилдфорде. Постоянно окруженные своей свитой, Стефан и Мод не имели возможности уединиться хоть на минуту, а ночи проводили в разных комнатах. В Винчестер они прибыли на следующий день, как только колокола зазвонили к сексте.

Мод с интересом глядела на этот стремительно растущий город, свободно выходящий к побережью. Рядом располагался Нью-Форест — лучшее место для охоты во всей Англии. Город был настолько древним, что никто не знал, как он возник, но существовала легенда о том, что, прежде чем сюда прибыли саксонцы, чтобы основать столицу Западной Саксонии, первыми поселенцами здесь были древние бритты, а затем римляне. И хотя сейчас столицей Англии был Лондон, в Винчестере размещались казначейство и монетный двор, а также часть советников и придворных. «В один прекрасный день все это будет принадлежать мне», — напомнила себе Мод.

Они ехали среди оживленной городской сутолоки, мимо белых каменных стен главного кафедрального собора, через Джуэри-стрит, где у семитов в шафрановых одеждах шла бойкая торговля, пока не добрались до реки Ичен. За небольшим прудом находился замок Уолфси — основная резиденция епископа Винчестерского.

— Твой брат здесь? — спросила Мод.

— Надеюсь, что нет, — понизив голос, ответил Стефан. — У Анри глаза на затылке. Если мы не будем постоянно остерегаться, он наверняка догадается обо всем.

— Нам надо очень постараться, чтобы этого не случилось, — заметила Мод. Понимая, какое сильное влияние оказывает Анри на старшего брата, она не стала рассказывать Стефану, что всегда была настороже в присутствии епископа Винчестерского.

Как они и предполагали, епископа не оказалось: еще за день до их прибытия он уехал в свою епархию в Гластонбери.

— Нам повезло, — с явным облегчением сказал Стефан.

Этим же вечером в большом зале, когда они ели только что пойманных лещей, он произнес:

— У меня есть план, который даст нам возможность провести вместе день или даже больше.

— Целый день? Замечательно! Где? Как тебе удалось?.. — Мод не в состоянии была сдержать возбуждение.

Стефан подмигнул ей.

— Доверься мне. Когда все устроится, я тебе скажу.

Следующие два дня Мод разбиралась с запутанными казначейскими делами. Она посетила мессу в главном кафедральном соборе и познакомилась с самыми влиятельными купцами города, обо всем расспрашивая и добывая всяческие сведения.

— Я поражен проницательностью твоих вопросов, кузина, — сказал ей Стефан во время прогулки по Джуэри-стрит. — Это большая редкость, чтобы женщина так хорошо разбиралась в финансовых и торговых делах.

Мод довольно улыбнулась.

— За это я благодарна императору. Кроме того, я часто обсуждала подобные вопросы с отцом. Когда я взойду на трон, мне нужно быть хорошо осведомленной во всех государственных делах. Как говорил Альфред Великий, «неграмотный король — осел, увенчанный короной».

К удивлению Мод, лицо Стефана вдруг стало замкнутым, на него словно набежала тень.

— Что-то не так? — спросила она.

— Нет-нет, все в порядке. — Через минуту лицо его приняло обычное выражение, и Мод удивилась, отчего ей почудилась столь внезапная перемена.

Оглядевшись вокруг и убедившись в том, что их никто не слышит, Стефан прошептал:

— План готов. Завтра я предложу всем поохотиться в Нью-Форесте, у королевского охотничьего домика, и на рассвете со всей нашей свитой покину Винчестер. А ты скажешь, что неважно себя чувствуешь, и решила остаться здесь. Остальное предоставь мне.

Мод кивнула. Сердце ее сильно забилось.

— А потом ты вернешься ко мне?

— За тобой вернется Джервас и проводит тебя туда, где буду я.

Все произошло так, как устроил Стефан, и на следующий день поздним утром Мод и Джервас выехали из ворот Винчестера и направились к Нью-Форесту, находящемуся в шести лигах от города. По пути Джервас объяснил, что, пока остальные охотники будут далеко в лесу, у королевского охотничьего домика, Мод должна остановиться в хижине лесника, расположенной на краю леса.

— Они подумают, что милорд вернулся в Винчестер, и что вы тоже там, а завтра мы с ними встретимся.

— Звучит убедительно. — Мод было неловко обсуждать детали с оруженосцем. Страшно подумать, что ее репутация зависит от благоразумия Джерваса…

Уже смеркалось, когда они добрались до одинокой хижины, стоявшей на берегу узкого стремительного ручья, за которым начинался зеленый лес.

Не успела Мод спешиться, как Стефан открыл дверь, радостно улыбаясь. Джервас привязал ее лошадь и внес в хижину седельные сумки.

— Я вернусь за вами завтра после полудня, милорд, — сказал оруженосец и покинул их, исчезнув в вечерней мгле.

— Наконец-то! — сказал Стефан, взял Мод за руку, и они вошли в дом.

В камине пылал огонь, на закопченном тагане кипел железный котел, приветливо горящие свечи в железных подсвечниках отбрасывали уютные отблески на деревянную кровать и дубовый сундук. Маленький стол был уставлен деревянными кубками и чашами, среди которых стояла высокая кружка с медом. Белая полотняная салфетка прикрывала холодную жареную дичь, круг белого сыра и темный пшеничный хлеб.

— Проголодалась? — спросил Стефан.

— Очень. Из Винчестера сюда долго ехать.

— Боюсь, тебе придется подождать, — сказал он с озорной улыбкой, поднимая ее на руки и неся к постели. — Вначале надо удовлетворить другой голод.

Он поцеловал ее теплые, влекущие губы, и Мод тотчас же откликнулась на поцелуй. Этой ночью они долго любили друг друга, пока не заснули обнявшись, и разъяли объятия, лишь когда пение птиц разбудило их. С жадностью проглотив половину дичи и почти весь хлеб и сыр, Мод и Стефан вышли из хижины, держась за руки. Утро было теплым, воздух сиял солнечным светом, и они решили искупаться в ручье. Стремительно несущаяся вода серебрилась рыбьими стайками, а у буйно поросших тростником берегов колыхались бледные кувшинки.

— Как лед! — Мод окунула ногу в воду и, задохнувшись, быстро отдернула ее.

— Холодно только в первый момент. — Стефан вошел в ручей, вода пенилась вокруг его колен. — Давай! — Он протянул ей руку.

Пока Мод колебалась, Стефан схватил ее за ногу и толкнул в воду. Вскрикнув от неожиданности, она быстро пришла в себя и брызнула водой ему в лицо. В ответ он окунул ее с головой в воду, и они начали играть, брызгаться и кричать, как проказливые дети.

— Ты похожа на русалку, — поддразнил ее Стефан, глядя, как груди Мод, подобно округлым рыбкам, светились в воде сквозь занавес каштановых волос. — Но на ощупь ты другая. — Он протянул руку к ее бедрам.

Мод отпрыгнула назад и выбралась на берег. Стефан помчался следом, схватил ее, но она легко вывернулась, как скользкий угорь. В конце концов он прижал ее к мягкой земле. Смеясь, они лежали рядом, перепачканные грязью, стараясь отдышаться.

Через минуту Стефан перекатился на спину и притянул Мод к себе. Зарывшись лицом в ее грудь, он шаловливо поцеловал вначале каждую полную округлость, а потом оба розовых соска. Мод ощутила острую вспышку желания, потянулась вниз к бедрам Стефана и отыскала его плоть, мягкую и мокрую после холодного купания.

— Что за поспешность, мадам, — проворчал Стефан. — Вам не стыдно? — Он закрыл глаза, когда она начала нежно гладить его. — М-м-м, не останавливайся… Сладчайший Иисусе, ты искусна, как проститутка из Саутворка. Где ты научилась этому волшебству?

— У вас, милорд, — прошептала Мод.

Опьяненная произведенным впечатлением, Мод продолжала свои ласки до тех пор, пока Стефан не застонал от возбуждения.

— Быстрей, быстрей, — задыхался он. — Я больше не могу ждать.

Желание Мод также достигло предела, и она страстно соединилась с ним.

— О, Господи, если бы для моего меча всегда были готовы такие ножны, — прошептал Стефан, когда они замерли на мгновение, по-новому переживая острое ощущение полной гармонии друг с другом.

Медленно, как бы нехотя, они начали двигаться, почти как одно целое. Охваченные страстью, оба пытались продлить наслаждение как можно дольше, и достигли вершины исступленного восторга одновременно. Постелью им служила прибрежная трава, а журчание ручья отдавалось в ушах волшебным пением.

Остаток дня Мод и Стефан провели в хижине, не в силах оторваться друг от друга. Для Мод было открытием, когда она обнаружила в себе способность дарить и получать любовь, о чем раньше и не подозревала.

— Как мог Жоффруа рядом с тобой быть импотентом, — лениво заметил Стефан, когда они лежали обнаженные в постели, — если я постоянно желаю тебя? Чем больше я с тобой нахожусь, тем больше мне тебя хочется.

— Он был очень молод, а кроме того, сейчас я понимаю, что на наши отношения в значительной степени повлияла моя собственная неопытность, — объяснила Мод. Решив ничего не утаивать, она рассказала Стефану все неприятные подробности своего замужества.

У Стефана на лице появилась гримаса отвращения.

— Хотя Жоффруа вряд ли может быть моим соперником, я не представляю тебя в его объятиях. И ни в чьих других. Я этого не перенесу…

Мод ласково положила палец ему на губы. Он нарушил их молчаливый договор: никогда не обсуждать будущее, не упоминать ни о Жоффруа, ни о Матильде, за исключением особой необходимости. Они проводили вместе мало времени и очень дорожили им, никогда не зная, будет ли у них еще возможность побыть наедине.

Но сегодня Стефан не смог удержаться от разговора на эту тему.

— Король говорит о твоем возвращении в Анжу? — спросил он, играя блестящими прядями волос, упавшими Мод на грудь.

— Говорит, конечно, но никак не назначит срок отъезда. Отец предпочитает ждать, пока его совет не даст согласие на мое возвращение. А пока морочит голову Жоффруа ложью и извинениями. — Мод улыбнулась: сейчас такое двуличие отца ее вполне устраивало. — Я знаю, настанет день, когда король должен будет отослать меня, но, Святая Мария, пусть этот день придет не скоро.

— Да, — Стефан медленно провел пальцами по ее груди вокруг розовых сосков.

— А тем временем, — продолжала Мод, глубоко вздохнув от восхитительной истомы, охватившей тело, — вдобавок к обширному образованию, полученному от тебя, я еще глубже изучу все, что касается королевства. И когда наступит время, я буду уметь управлять государством так же, как мой отец… с некоторыми новшествами, конечно. В конце концов, новая метла должна хоть что-нибудь вымести.

Рука, сжимавшая ее грудь, внезапно замерла.

— Стать королевой… это для тебя много значит?

Мод повернула голову и удивленно взглянула на него, а потом приподнялась на локте.

— Для меня это значит все. Ведь счастье, которым я сейчас наслаждаюсь, окончится, если мне придется вернуться в Анжу. Стать королевой — цель моей жизни, и это будет хоть каким-то оправданием брака с Жоффруа, утешением. — Она слегка наморщила лоб. — Иногда я забываю… корона значит для тебя не меньше, чем для меня, поэтому ты можешь понять меня лучше других.

— И я понимаю. С утратой короны я уже смирился. — Стефан немного помолчал. — Однако порой я задумываюсь, какой бы стала наша жизнь, если бы мы смогли пожениться. Ты никогда не размышляла об этом?

Мод ласково дотронулась пальцами до его щеки.

— Конечно, размышляла. Но не очень часто. Слишком больно думать о том, чему никогда не бывать. Это ведь невозможно. Все, что нам суждено, — краткие мгновения украденного счастья, и остаток своей жизни я буду жить воспоминаниями о них.

Стефан тоже приподнялся на локте.

— Как ты порой бываешь похожа на своего отца! Такая же трезвая и здравомыслящая. Впрочем, все нормандцы таковы.

— Ты говоришь так, словно устроен по-другому. Разве ты сам не нормандец? — с улыбкой спросила Мод.

— Отчасти, конечно, да. Но ведь я — сын своего отца, а граф Блуа совершенно не походил на нормандцев: мечтатель… Конечно, он был трусом, но… вместе с тем, это был очень мягкий, добрый человек, который хотел лишь прожить жизнь в безмятежном спокойствии. Я всегда стыдился его. — Стефан уставился невидящими глазами куда-то вдаль. — Да упокоит Господь душу этого несчастного, но он был абсолютно не приспособлен к той жизни, которую навязывала ему моя мать.

— Но ты не похож на него, Стефан. Как ты можешь сравнивать себя с ним?

— А откуда ты знаешь, какой я на самом деле? Откуда тебе знать, что таится в глубине моей души? — Голос Стефана звучал серьезнее обычного, зеленые глаза не отрывались от лица Мод. — Мудрец не доверяет обманчивой внешности.

— Но ведь ты открыл мне свое сердце, так же, как я открыла тебе свое. Мы можем доверять друг другу, — возразила Мод, озадаченная неожиданным поворотом разговора.

Стефан несколько секунд молчал, глядя на Мод так, словно видит ее в первый раз. Наконец лицо его прояснилось.

— Конечно, можем, — в привычно легкой манере произнес он. — Не обращай внимания на мои дурацкие слова. — Он наклонился и легко коснулся губами ее губ. — Ты знаешь, что о тебе говорят бароны? — начал он, внезапно сменив тему.

— Нет. Что же?

— Что ты стала более мягкой, женственной и покладистой. Они считают, что дикая лисица укрощена. — Пальцы Стефана скользнули по ее животу и зарылись в медных колечках волос, прикрывавших лоно.

— Дикая лисица? Укрощена? Мне кажется, что ты не настолько глуп, чтобы считать себя причиной этой перемены.

Стефан по-волчьи ухмыльнулся.

— Знаешь, эта мысль все же приходила мне в голову.

— Ты — спесивый павлин! Я не укрощена, и никто никогда не укротит меня. — Мод придержала его руку. — И не надейся, что сможешь повлиять на меня подобным образом.

— Мы-то с тобой понимаем, что смогу! — Стефан набросился на нее и принялся целовать с новой страстью, пока она не ослабла и не покорилась этому напору. — Признайся, что против меня ты беспомощна, как тростинка на ветру!

— Я не собираюсь ничего признавать. Милорд, вы ненасытны… — пробормотала она, прижавшись губами к его горячему рту, — как похотливый козел.

— Давай не будем проверять, кто из нас более ненасытный, — выдохнул Стефан, покрывая поцелуями ложбинку между грудей и лаская пальцами ее тело, как опытный трубадур ласкает свою виолу, отлично понимая, к какой струне надлежит прикоснуться, чтобы извлечь самый волнующий звук.

Губы его спустились вниз по ее животу, к теплому лону, и разожгли в ней такое пламя, что она изогнулась дугой в экстазе и, не в силах больше сопротивляться, отдалась нахлынувшему на нее чувству.

Когда Мод наконец открыла глаза, ей показалась, что она не в силах пошевелить ни единым мускулом. Ее переполняло наслаждение. Стефан потянулся и неохотно поднялся с постели, чтобы выглянуть наружу.

— Уже темнеет. Джервас может появиться в любой момент. Пора одеваться, — сказал он.

— Я так утомлена, что, боюсь, не смогу доехать верхом до Лондона, — пожаловалась Мод, глядя, как Стефан натягивает на себя штаны.

— В самом деле? Быть может, это лечится тем же способом, что и последствия ночной пирушки: лучшее средство от укуса собаки — приложить к ране клок ее шерсти. — Стефан медленно двинулся обратно к постели.

— Нет! — вскрикнула она, поспешно вскочив. — Хватит с меня твоих лекарств… по крайней мере, на сегодня. Ах, святая Мария, неужели ты никогда не насытишься?

— Тобой? Да это просто невозможно! — Стефан гордо выпрямился и с самодовольным видом начал расхаживать взад-вперед. — По правде сказать, мадам, признаюсь вам, что даже еще не приступал к делу. Это было просто вступление, чтобы разогреться. Если бы у нас было достаточно времени, я бы вам это доказал. — Стефан натянул на себя тунику, закрепил пояс и встал на одно колено, чтобы обуться.

Мод расхохоталась так, что по щекам покатились слезы.

— Ты и в самом деле чванливый павлин! Ты знаешь, что мы со вчерашнего дня, как разделись, так больше и не одевались? Я просто не узнаю тебя. — Мод обвела взглядом комнату, внезапно сообразив, что в ней нет лохани для купания. — Здесь есть лохань?

— Я не видел, — ответил Стефан. — Но вода согрелась. — Он указал на большой котел, стоявший на треножнике над огнем. — Такой подойдет?

Мод кивнула, вспомнив, что вчера она забыла о травах. Что ж, время еще есть. Котел был недостаточно велик, чтобы в него сесть, но можно было размешать травы в воде, а потом помыться. Это уже кое-что.

Снаружи послышался стук копыт. Стефан скорчил гримасу, подбежал к двери и высунул голову.

— Погоди минутку! — крикнул он, прикрыл дверь и подошел к Мод. — Это Джервас. — Он заключил ее в объятия. — Любимая моя, какое счастье ты мне подарила!

Мод обвила Стефана руками и покрыла его лицо нежными поцелуями.

— Радость моя, я не позволю тебе уйти!

Стефан засмеялся, осторожно высвободился из ее объятий и отыскал на полу свою накидку.

— Поторопись. Мы должны присоединиться к остальным на окраине леса, на лондонской дороге, и нам надо прибыть туда первыми, как будто мы приехали из Винчестера.

— Когда мы с тобой снова сможем побыть наедине? — спросила Мод, идя следом за ним к двери.

— Ах, мадам, неужели это вы называли меня ненасытным? Скоро, скоро, обещаю вам. Лучше я подожду снаружи, иначе мне опять придется выдержать неравный бой. — Смеясь, он выскользнул за дверь.

Мод высыпала в котел половину содержимого шкатулки с травами и, тихонько напевая, принялась мыться. Полностью примиренная с собой и со всем миром, она чувствовала себя счастливее, чем когда-либо за всю свою жизнь.

28

Нормандия, 1130 год.

В начале июля королевский двор переехал в Нормандию, и теперь, спустя три недели после возвращения из Винчестера, им почти не удавалось видеться наедине. Большую часть времени Стефан отсутствовал, занимаясь делами короля или присматривая за своим имением в Мортэйне. Поэтому его не оказалось рядом, когда Мод вдруг обнаружила, что у нее задерживаются месячные.

Вначале она подумала, что это обычная задержка, хотя и знала, что цикл у нее настолько же регулярен, как оповещение церковными колоколами восьми служб канонического обряда. Но когда прошло уже девять дней, Мод с ужасом поняла, что больше не может отрицать вероятность беременности.

— Что же мне делать? — спросила она Олдит однажды утром, когда они находились одни в ее комнате в руанском герцогском дворце. Мод боялась, что сейчас опять последуют упреки.

Но саксонская нянька спокойно поглядела на нее, словно наконец-то сбылись ее ожидания.

— Когда точно у тебя должны быть месячные? — спросила она.

— Восемь или девять дней назад.

— Значит, как я понимаю, — через две недели после твоего возвращения из Винчестера в середине июня. Ты пользовалась травами так, как я тебе говорила?

Мод задумалась на минуту.

— Более или менее. Там не было лохани для купания, и вначале я вообще забыла про травы… то есть воспользовалась ими позже… — Выговаривая эти слова, Мод почувствовала внезапную слабость от охватившего ее страха.

— Хорошо, давай предположим худшее и подумаем, как от этого избавиться. Говорят, что самое действенное — езда в трясущейся повозке… или можно прыгать по ступенькам вверх и вниз. Я слыхала, что хорошо действует дикий чабрец, а также желтый щавель или хрен. Как ты на это смотришь?

Мод подошла к оконному проему и глянула вниз во двор, где королева Аликс со своими фрейлинами наслаждалась утренним воздухом.

— Я… я не могу даже подумать о том, чтобы избавиться от ребенка, — ответила она, не поворачиваясь к Олдит.

— Естественно, это противоречит Священному Писанию, — заметила сама себе Олдит и резко добавила: — Но сейчас, смею сказать, уже, пожалуй, поздно думать об искуплении греха. Разве я не предупреждала тебя о том, что может произойти? Что посеяла, то и пожнешь. Однако сейчас все это очень некстати. У тебя нет другого выбора, кроме как избавиться от нежелательных последствий.

— Нежелательных? Многие годы все вокруг, не исключая и меня саму, думали, что я бесплодна. — Мод повернулась к Олдит. — Ты понимаешь, что я могу иметь ребенка?

Олдит в ужасе посмотрела на нее.

— Иметь ре… ты сошла с ума, дитя? Подумай о последствиях! Стоит только кому-нибудь заподозрить, что ты собираешься родить бастарда, как всем твоим надеждам на корону придет конец, а твоя репутация окончательно рухнет. Жоффруа Анжуйский с полным правом выгонит тебя, заточит в монастырь или… — голос Олдит понизился до шепота, — или еще хуже.

— Хуже?

— Если муж узнает, что его жена забеременела от другого мужчины, кто может сказать, что ему придет в голову? И как ты думаешь, что сделает с тобой король Генрих, если ты навлечешь на королевский дом Нормандии такой позор? Не говоря уже о Святой церкви! Она заклеймит позором супружескую измену…

— Постой! Постой! Звучит убедительно. Я согласна: нужно покончить с этим… затруднением.

Но все же, когда позже Мод спустилась вниз по лестнице в большой зал, она была в растерянности и нерешительности. От нежеланных детей, конечно, избавлялись, невзирая на осуждение Святой церкви. Женщины (главным образом повивальные бабки) часто оказывали помощь согрешившим, для которых уже не было иного выхода. Мод всего этого не одобряла. А сейчас ее передергивало от одной мысли об уничтожении ребенка — доказательства любви Стефана. Как ей хотелось, чтобы сейчас он был рядом и они могли бы обсудить все вместе.

Время обеда еще не настало, и большой зал был наполовину пуст. Слуги устанавливали столы на козлах, несколько баронов вели поодаль пустую беседу, сенешаль проверял счета. В дальнем конце зала на возвышении стоял старинный трон герцогов Нормандских. Мод подошла к возвышению, подняла руку и дотронулась до резной деревянной спинки герцогского трона. Ричард Бесстрашный, герцог Роберт Великолепный, герцог Вильгельм Незаконнорожденный — все ее знаменитые предки сидели на этом троне с незапамятных времен. В один прекрасный день она как герцогиня Нормандская с таким же успехом воссядет на него, а после нее — ее сын, а потом внук.

Ее сын. Мод осторожно коснулась живота. Сможет ли она заставить себя погубить ребенка Стефана? Возможно, это единственное, что останется ей от их любви, — живой плод их всепоглощающей страсти. Уничтожить эту крошечную искру жизни — все равно что уничтожить саму сущность их любви.

Сенешаль дунул в рожок, и зал начал заполняться королевскими придворными и гостями. Вошел Уолерен Мулэн со своей женой, у которой на левой скуле виднелся темный кровоподтек, а один глаз наполовину заплыл. Она была бледна как смерть. Никто не обсуждал ее неприглядный вид: всем было известно, как Уолерен обращался со своей женой, если та вызывала его недовольство, и никто не хотел вмешиваться в осуществление его супружеских прав.

На мгновение Мод забыла о своих волнениях и сочувственно взглянула на графиню Мулэн, а затем со свирепой враждебностью посмотрела на Уолерена. Этот мужчина был просто животным, недостойным человеческого общества, хотя он и имел полное право так обращаться с женой. Таким же был и Жоффруа Анжуйский. Во время обеда Мод едва слышала, о чем шла беседа за столом, полностью поглощенная тем ужасным положением, в которое она попала, и не знавшая, на что решиться.

— Витаем в облаках, кузина?

Мод подняла глаза и увидела улыбающегося Стефана.

— Я думала, что ты остался в Мортэйне, — произнесла она, освобождая ему место рядом с собой. Волна радости затопила ее.

— Я только что вернулся. У тебя все в порядке?

— Я скучала по тебе, — тихо сказала Мод, уклонившись от ответа. Она вертела в руках деревянную дощечку, на которой лежал кусок жареной цесарки.

— Если ты будешь в своей комнате сразу после обеда, мы сможем поговорить, — прошептал Стефан. — Только одну минуту, чтобы не скомпрометировать тебя.

— Я буду там.

Как только окончился обед, Мод сразу же пошла к себе.

— Я ожидаю графа Стефана, — сказала она Олдит, украдкой взглянув на своих фрейлин. — Не могла бы ты ненадолго увести отсюда моих леди?

— Ты будешь с ним наедине в своей комнате? — На лице Олдит появился ужас.

— Только одну минуту. Ради приличий я оставлю дверь открытой.

— Он… уже знает?

— Я собираюсь сейчас сказать ему.

Мод встретилась с озабоченным взглядом Олдит.

— Послушай, я умоляю тебя ничего не говорить. Ни ему, ни кому бы то ни было. — С этими словами она покинула комнату в сопровождении фрейлин.

Настойчивость, прозвучавшая в голосе Олдит, чем-то обеспокоила Мод, хотя она и знала, что саксонская нянька с самого начала испытывала безумную неприязнь к графу Мортэйну.

Стефан появился через несколько минут.

— Я отправляюсь на охоту с Робином и Уолереном, поэтому у нас не так много времени, — быстро сказал он. — Я нашел для нас место, прямо за городскими воротами, в доме богатого фермера, который завтра со всей семьей на некоторое время уезжает в Париж. Нас с близнецами ночью в Руане не будет, поэтому я смогу встретиться с тобой на следующий день, около полудня. Пойдешь к рыночной площади…

— Если я пойду одна, начнутся разговоры.

— Тогда возьми с собой Олдит. Подожди у лавки с шелками. Джервас встретит тебя там и приведет ко мне.

Стефан бросил быстрый взгляд на пустой коридор и сжал Мод в объятиях.

— Так долго ждать… Я весь горю! — Он жадно поцеловал ее. — Ты все уладишь? — спросил он, оторвавшись от ее губ.

— Да, — сказала Мод, все время взглядывая на открытую дверь. Сердце ее гулко застучало, а в горле так пересохло, что она едва могла говорить.

— Стефан… есть другое дело… я должна что-то… — Мод запнулась.

— Да, моя любовь, что должна?

Мод глубоко заглянула в его зеленые глаза, затуманившиеся от желания, и открыла рот, но слова не приходили.

Неожиданно ее взгляд погас, и она высвободилась из объятий Стефана, едва не выпалив, что беременна от него. Но что-то удержало ее от этого. Всей душой Мод страстно желала обо всем ему рассказать, но глубинный инстинкт самосохранения приказал ей сдержаться. У нее возникла абсолютно дикая мысль: она любой ценой должна защитить своего ребенка. Даже от человека, которого любила больше всего на свете.

— Здесь очень опасно находиться… тебе лучше уйти, — наконец, заикаясь, проговорила Мод, когда Стефан опять потянулся к ней.

Он неохотно кивнул и отступил назад. Глаза его сузились, и он склонил голову набок.

— Чувствую, ты не сказала мне то, о чем собиралась сказать. Что-нибудь неладно, любимая?

Мод принужденно улыбнулась. В голову ей пришла вдохновенная мысль.

— Просто женское недомогание. У меня заканчиваются месячные, а ты ведь понимаешь, какими бываем мы, женщины, в это время. Когда мы встретимся в следующий раз, у меня все будет в порядке.

Лицо Стефана прояснилось.

— Сочувствую. Тебе нужно использовать мое чудесное средство от женских недомоганий, которое я с радостью предоставлю тебе послезавтра. — Лукаво подмигнув, он сдернул с головы алую шапку, изысканно поклонился и направился к двери.

— Стефан! — воскликнула Мод, побежав за ним.

— Да?

— Я люблю тебя, — прошептала она, вцепившись в него так, словно от этого зависела ее жизнь. — Что бы ни случилось, ты должен всегда об этом помнить. Обещай мне, что никогда не станешь сомневаться в моей любви.

Лицо Стефана засияло нежностью, и Мод почувствовала, как сердце разрывается от боли.

— Никогда. Какая ты странная сегодня. — Он ласково сжал ее пальцы, вышел из комнаты и исчез в конце коридора.

Зажав руками рот, чтобы не закричать, Мод побежала к окну. Внизу во дворе, верхом на лошадях, окруженные охотниками и грумами, ожидали близнецы де Бомон. «Стефан, — разрывалось от крика ее сердце, — Стефан, любовь моя!» Он сел на лошадь и вместе с близнецами выехал со двора. Было что-то тревожно-знакомое в его удаляющейся фигуре, и внезапно Мод вспомнила: в тот самый первый раз, когда она увидела его еще юным мальчиком, встретившимся с ней по пути в Виндзор, на нем тоже была алая шапочка, так же небрежно надетая набекрень.

Слезы текли по ее щекам, тело пронизывала боль непоправимой утраты. Но Мод решилась: она вернется в Анжу и родит ребенка Стефана.

Проведя бессонную ночь, Мод придумала, как ей лучше всего вернуться к Жоффруа. Сразу же после окончания утренней мессы она позавтракала в большом зале и отправилась разыскивать отца. Он сидел в зале советов, как всегда, согнувшись у жаровни, несмотря на теплое июльское утро. Напротив него поклевывал носом епископ Солсберийский. «Эти два старика, — подумала Мод, — которых уже мало что привязывает к жизни, держат в руках бразды правления целым государством». Она никогда не любила епископа Роджера, чувствуя, что его преданность может купить любой, кто предложит более высокую цену. И, хорошо зная, что Роджер никогда не одобрял ни того, что она стала наследницей трона, ни того, что вышла замуж за анжуйца, решила, что епископ ничего не должен знать о ее намерениях.

— Могу я поговорить с вами наедине, сир? — спросила она.

Король нахмурился.

— Зачем? Мы доверяем Роджеру, как тебе известно.

— Я знаю, сир. Но все же я предпочла бы поговорить с вами без посторонних. Дело крайне важное.

Генрих недовольно вздохнул.

— Ну, если ты настаиваешь. Навести меня позже, Роджер, — сказал он епископу, который тяжело поднялся со стула и, недобро взглянув на Мод, заковылял из комнаты.

— Итак, дочь?

Мод не смогла придумать никакого особого способа изложить королю свои новости. Лучше всего сделать решительный шаг и одним разом покончить с этим.

— Я решила вернуться в Анжу, — выпалила она.

— Вернуться в Анжу? К Жоффруа? — Король Генрих посмотрел на нее, как на сумасшедшую. — Наверное, я что-то не расслышал!

— Я поняла… да, я поняла, что была очень невнимательна к своим обязанностям… как вы и указывали мне, когда я покинула мужа.

Пресвятая Дева, с какой ненавистью к себе, корчась от стыда, Мод ощущала свое унижение перед отцом! Чувствуя, что теряет мужество, она заставила себя продолжить:

— Вы были правы… как всегда, сир. Я все исправлю, вернувшись к мужу сейчас же.

У короля отвисла челюсть.

— Всего две недели назад я известил тебя, что получил еще одно письмо от графа, и что и он, и Фальк из Иерусалима, и римский папа, — все просят меня отослать тебя в Анжу. Но ведь ты была непреклонна! «Я молю, чтобы свершилось чудо и я могла бы никогда не возвращаться», — вот твои собственные слова. — Генрих выдвинул челюсть вперед. — Во имя Господа, я ничего не понимаю!

Мод вполне ожидала, что король воспримет все именно так, но она не знала, как его успокоить.

— Да, сир, — запинаясь, произнесла она, — я понимаю, как все это выглядит в ваших глазах, но в последние две недели я серьезно обо всем думала, советовалась с моим духовником и с собственной совестью. В глазах Господа нашего я лишь неверная жена, но я чувствую, что еще можно все поправить. Пожалуйста, сир, позвольте мне немедленно вернуться в Анжу.

— Неверная жена? Неверная жена? — Генрих с живостью ухватился за эти слова. — Что ты имеешь в виду?

Пресвятая Богородица, что заставило ее произнести именно это!

— Я имела в виду только то, что вообще не должна была покидать Анжу. Мое место рядом с мужем.

— Разве я не говорил тебе это еще тогда, когда ты сбежала в Нормандию? Разве не умолял тебя вернуться? Избавь меня Господь от капризных женщин! — проворчал король. — Если твое теперешнее поведение — пример того, как ты в будущем станешь управлять моим государством… — Он поднял вверх руки. — Хорошо, твое внезапное рвение исправить свой брак достойно похвалы, но отослать тебя в Анжу немедленно невозможно.

— Почему? — Кровь застыла в ее жилах.

— Как тебе известно, мой совет настаивает на обсуждении твоего возвращения к графу Жоффруа. Ведь баронов совершенно не устраивает анжуйский король, — Генрих пожал плечами. — Необходимо время, чтобы переубедить их. Дай мне два или три месяца, и я уговорю их. В конце концов, нет жизненной необходимости срочно мчаться в Анжу. К чему такая спешка?

— Я чувствую необходимость исправить все немедленно! — неистово закричала Мод.

Генрих поднял брови.

— Какая разница, если это произойдет на несколько месяцев позже?

— Будет слишком поздно! — почти завизжала Мод.

— Слишком поздно для чего? — выпалил король в ответ.

Онемев от ужаса, Мод уставилась на него. Лицо ее помертвело, на глаза навернулись непрошеные слезы. Она почувствовала себя лисицей, которую однажды в лесу видела пойманной в силки лесника. Чем больше лиса старалась освободиться, тем сильнее затягивались силки.

— Ты ведешь себя как сумасшедшая. За всю свою жизнь я не видел такой дикой настойчивости… — Король внезапно умолк и стал медленно подниматься на ноги. Брови его сошлись над переносицей, глаза гневно потемнели, выдерживая долгий взгляд дочери. Он так угрожающе вскинул руку, что Мод в страхе отпрянула назад. — Ты опозорила наш дом? — прохрипел Генрих и стал похож на черного ворона, который сейчас набросится на нее. — Боже всемогущий, мадам, вы осмелились опозорить наш дом?

— Нет, сир, — закричала Мод, крестясь. — Нет! Я клянусь в этом!

Отец глядел на нее с гневом и недоверием. Шагнув вперед, он схватился за рукоять меча. На какое-то мгновение Мод увидела перед собой глаза убийцы. Затем, взяв себя в руки, Генрих отступил назад, опустил трясущиеся руки и опять сел. Дотянувшись до кружки с пряным вином, стоящей на столе, он проглотил ее содержимое одним глотком.

— Я клянусь в этом, сир, — повторила Мод. — Я не навлекла позора на наш дом.

Король ничего не ответил, глаза его ничего не выражали. «Делать нечего, — подумала она в отчаянии, — придется рассказать ему всю правду».

— Сир… позвольте мне объяснить…

Король почти вспрыгнул на ноги — она изумилась, как отец еще мог так быстро двигаться — и предупреждающе поднял обе руки.

— Я не хочу больше ничего слышать. Объяснять здесь нечего, — жестко заключил он. — Ты убедилась в своей ошибке, и долг побуждает тебя вернуться к мужу. Этого достаточно. — Генрих помолчал, тяжело дыша. — При данных обстоятельствах я не вижу необходимости задерживать тебя. Завтра утром ты должна быть готова к отъезду.

Сердце Мод забилось от облегчения. «Благодарю тебя, Пресвятая Мать, благодарю тебя, — молилась она. — Он позволяет мне ехать».

— Ты должна выехать на рассвете, и никому не говори о своих планах. — Король Генрих пристально взглянул на Мод. — Никому.

Мод почувствовала, как к лицу приливает кровь.

— Но совет…

— Предоставь совет мне. — Держа дочь за руку, он подвел ее к двери. — Возьми с собой только самое необходимое. Остальное можно будет прислать позже. Олдит, конечно, должна ехать с тобой, и еще несколько самых преданных фрейлин и эскорт. Я сейчас же пошлю гонца в Анжу, так что Жоффруа будет ждать твоего приезда. Все должно произойти естественно и должным образом.

Генрих остановился перед дубовой дверью комнаты.

— Ты хорошо все обдумала, дочь? Это будет нелегко, и здесь не должно быть… ошибок.

— Я знаю, — ответила Мод. Ее голос звучал ровно. — Я готова к этому.

Их глаза встретились. Король Генрих задумчиво потер щетинистый подбородок и открыл дубовую дверь.

— Что ж, иногда Господь ведет нас неисповедимыми путями. В конце концов, мы все в его руках.

Не прошло и суток, как в серый предрассветный час Мод стояла во дворе, дрожа от холода. Густой туман, окутывавший пустынный двор, почти скрывал нагруженных вьючных лошадей, вооруженную охрану и паланкин для Олдит и трех фрейлин. Рядом с Мод стояла уже оседланная белая лошадь, а впереди — тяжеловооруженный всадник в одежде геральдических цветов герцога.

Осторожно оглядевшись, Мод убедилась, что, к счастью, разглядеть почти ничего нельзя: клубы густого тумана, поднимающиеся от пролива, затрудняли видимость.

— Вы поедете на рыночную площадь, к лавке, где торгуют шелками, сразу же после сексты, — сказала она всаднику, — и отдадите это письмо в руки Джервасу, оруженосцу графа Мортэйна. Только ему. — Мод протянула свернутый пергамент, запечатанный красным воском. — Вы поняли? Никому, кроме Джерваса.

Всадник засунул пергамент под кольчугу.

— Да, миледи. Никому, кроме Джерваса. Я все понял.

Мод втиснула ему в руку несколько монет, отошла назад и смотрела вслед до тех пор, пока он не скрылся в тумане.

Как она мучилась, раздумывая, посылать ли Стефану письмо! Сердце Мод разрывалось от боли из-за того, что приходится так внезапно покидать его, но ей следовало быть сейчас очень осторожной; нельзя бросать на себя ни малейшей тени подозрений. И все же она не могла заставить себя уехать от Стефана без объяснений. Ее неожиданный отъезд будет для него ударом, и подготовить его к этому нет никакой возможности. В письме же все можно разъяснить.

Она написала, что король внезапно приказал ей вернуться в Анжу, не поставив в известность совет, который он надеялся убедить в мудрости своего решения уже после ее отъезда. Мод подчеркивала, что у нее не было выбора, и отец требовал абсолютной секретности. Она умоляла кузена никогда не забывать ее последние слова.

Мод рассудила, что если это письмо прочтет кто-нибудь еще, она не будет скомпрометирована. А Стефан все поймет.

Убитая горем, с каменной тяжестью в груди, она позволила груму помочь ей сесть на лошадь.

— Подожди!

Мод подняла глаза и, пораженная, увидела, как всего в нескольких футах от нее из тумана выходит отец. Она не разглядела его раньше из-за мглы и навьюченных лошадей. «Давно ли он здесь?» — беспокойно подумала Мод, надеясь, что король не видел, как она говорила со всадником.

— Я не ожидала увидеть вас, сир, — сказала она. Ведь они уже попрощались прошлой ночью.

— Не сомневаюсь, — загадочно улыбнулся Генрих. — Но, к счастью, я здесь. Ехать верхом для тебя слишком рискованно. Анжу находится в шести днях езды отсюда. Лошадь может потерять подкову, что-нибудь напугает ее, — не приведи Господь, — произойдет несчастный случай. Все может быть. — Он помог Мод слезть с лошади и повел ее к паланкину. — Ты должна больше заботиться о ней, — напомнил он Олдит, которая, внезапно онемев, кивнула в знак согласия.

— Держи меня в курсе того… как пойдут дела, — сказал король дочери, осторожно подсаживая ее в паланкин.

Глубоко тронутая, Мод порывисто притянула его к себе и поцеловала в небритую щеку.

— Спасибо, отец, — прошептала она ему в ухо, удивляясь собственной смелости. Никогда в жизни она так не делала и, даже будучи ребенком, не называла его иначе, как «сир».

— Ну, ну, — грубовато сказал Генрих, — в таких неуместных проявлениях нет нужды. — Он отошел от паланкина. — Не беспокойся ни о чем, кроме восстановления отношений с мужем. От этого зависит будущее нашего государства. А я обо всем позабочусь здесь. Счастливого пути, Мод.

Король Генрих проводил глазами процессию, выехавшую со двора, и побрел назад к герцогскому дворцу. Он вышел в большой зал и, осторожно переступая через ряды спящих людей, нашел маршала, сидящего на соломенном тюфяке возле камина. Генрих ткнул в него носком черного сапога.

Маршал заворочался, взглянул в лицо короля и поспешно вскочил на ноги, протирая сонные глаза.

— Сир?

— Несколько минут назад во дворе был тяжеловооруженный всадник, высокий, крепкого сложения, темноволосый, одетый в одежду герцогских цветов. Найдите его и пришлите ко мне.

Маршал, в подчинении которого находились тяжеловооруженные всадники, поклонился и покинул зал, вскоре возвратившись с нужным человеком.

— Вы посылали за мной, сир?

— Как тебя зовут?

— Жан де Гиот, сир.

— Графиня Анжуйская что-нибудь передала тебе?

Мужчина побледнел.

— Да, сир. Свиток пергамента.

— Кому он предназначен?

Над верхней губой мужчины выступили капельки пота.

— Точно не знаю. Его нужно отдать оруженосцу графа Мортэйна, Джервасу, — произнес он, запинаясь.

— Где?

— В полдень на рыночной площади. Я лишь выполнял приказание графини Анжуйской, сир, — жалобно заскулил всадник.

— Безусловно. — Король поджал губы. — Тебе нечего бояться. — Он протянул руку.

Мужчина быстро выдернул из-под кольчуги свернутый пергамент и отдал его королю.

— Никому об этом не говори. Можешь возвращаться к своим обязанностям.

Когда всадник покинул зал, король окликнул маршала.

— Немедленно отошлите Жана де Гиота из Руана. Пусть несет боевую службу на римской границе. Пошлите его в гущу самых тяжелых сражений. И не позволяйте ему спешить с возвращением… если он вообще возвратится.

— Я понял, сир. — Маршал исчез.

Король посмотрел на шелестящий свиток и похлопал им по ладони. Потом начал было отламывать красную печать, но тут ему в голову пришла мысль получше. После минутного колебания Генрих подержал письмо над тлеющими угольками, швырнул пергамент в камин и проследил, чтобы он полностью исчез в ярко вспыхнувшем пламени.

В быстро рассеивающемся тумане небольшая процессия, состоящая из лошадей и паланкинов, выехала из городских ворот Руана и отправилась в долгое путешествие в Анжу. Мод не оглядывалась назад. Она с тревогой думала о человеке, который должен доставить Стефану ее письмо, пытаясь представить себе ощущение утраты, которое почувствует ее кузен, и уже разделяла его боль. Вздохнув, она откинулась на подушки, понимая, что сделала все, что могла. Заставив себя не думать о Стефане, Мод переключилась на дело первостепенной важности, которое ей предстояло, дело, от которого зависела ее жизнь: убедить холодного юношу-импотента в том, что она беременна его ребенком.

29

На краю Лион-ла-Форе, излюбленного охотничьего угодья герцогов Нормандских, Стефан помахал на прощание близнецам де Бомон и направился к Руану. Воздух был холодным, небо затянулось серым туманом, поднявшимся от пролива. Идеальный день для охоты! Сегодня рано утром, после долгого и изнурительного преследования он подстрелил красного оленя, на чьих рогах было по десять ответвлений. Охота была восхитительной. Стефан с удовлетворением подумал, что он вряд ли мог припомнить такую.

Когда он приближался к городу, колокола начали звонить к сексте. Уже полдень. Нужно поспешить, иначе он опоздает. Пришпорив лошадь, Стефан повернул налево перед железными воротами Руана и поехал вниз по узкой проселочной дороге, поросшей травой и окаймленной кустарником. Влажный ветер разносил сладкий запах цветущих яблонь, и через несколько минут Стефан очутился у маленького деревянного домика в конце огромного яблоневого сада.

За исключением нескольких слуг, трудившихся в другом конце сада, кругом было пусто. Спешившись, Стефан привязал лошадь к искривленной яблоне и вошел в дом. Большая комната была скромно обставлена грубо обтесанной мебелью из крепкого дуба. На столе стояли кувшин с напитком из меда и две деревянные чашки. Широкая дубовая кровать в спальне была покрыта простым красным шерстяным одеялом, выглядевшим весьма соблазнительно.

Уставший после утренних трудов, Стефан улегся на кровать, вытянув руки за головой, и улыбнулся про себя. Сейчас он услышит звук копыт, и Мод очутится в его объятиях. Господи, прошел целый месяц с тех пор, как они виделись наедине, за исключением лишь нескольких коротких минут позавчера. Стефан дрожал от нетерпения. Зевая, закрыв глаза, он так сладострастно размечтался о Мод, что пульсирующая боль от возбуждения внезапно стряхнула с него дремоту.

Иисусе, он настолько погрузился в свои мечты, что забыл о времени! Ведь Мод и Джервас сейчас появятся. Стефан встал и вышел из дому. Дорога была пуста, лишь поблизости стояла его привязанная лошадь. Озадаченный, Стефан сел на яблоневый пенек. Что же могло случиться? В голове замелькали всевозможные картины: с Мод произошел несчастный случай, она упала с лошади или же ее вызвал к себе отец… А может, кто-нибудь увидел ее на рыночной площади и ей пришлось уклониться от встречи с Джервасом. Все это было весьма маловероятным, но мысли Стефана все время кружились вокруг этих догадок, как собака, гоняющаяся за собственным хвостом. Он услышал, как звонят к ноне колокола главного кафедрального собора на Руанской площади. Прошло уже почти три часа с тех пор, как он приехал сюда. Теперь уже ясно: что-то случилось. Стефан начал подниматься на ноги, и в этот момент на дороге появился Джервас, галопом скачущий по направлению к дому. Один… Оруженосец выглядел мрачно, и кровь отхлынула от лица Стефана. Его охватило предчувствие беды.

— Где она? — закричал он, вскакивая на ноги. — Что случилось с графиней Анжуйской?

Джервас поспешно слез с лошади.

— Уехала, милорд.

— Уехала? — Стефан меньше всего ожидал услышать такое и не мог поверить Джеварсу. — Уехала? Куда уехала?

— В Анжу.

В Анжу!

Ошеломленный, Стефан был не в состоянии двинуться, сердце сжалось в груди, ноги будто окаменели. Он внезапно опустился на пенек.

— Уехала в Анжу? — тупо повторил он. — Ты лучше расскажи мне, что случилось.

— В полдень графини Анжуйской на рыночной площади не оказалось, — начал Джервас. — И там не было ни Олдит, ни кого-либо из фрейлин графини с сообщением для меня. Прождав час, я поехал к герцогскому дворцу и довольно быстро разузнал, что сегодня утром перед примой группа из трех лошадей, двух паланкинов и вооруженной охраны поспешно, как считает один из грумов, выехала в Анжу. Он сказал, что утром король сам осмотрел во дворе все вдоль и поперек, но до сих пор нет никаких официальных объявлений, касающихся отъезда графини.

Остолбеневший, Стефан уставился на Джерваса. Мод вернулась в Анжу? Не сказав ему? Он не мог этому поверить.

— Ты не узнавал, не оставили ли мне письмо?

— О, конечно, милорд. Я сразу же попытался что-либо выяснить, поэтому и задержался. Но письма для вас никому не оставляли.

Стефан вскочил на ноги.

— Невероятно! Если моя кузина решила вернуться в Анжу, она должна была передать с кем-нибудь хоть слово!

Джервас покачал головой.

— Никакого сообщения нет.

Ухватив Джерваса за короткую куртку, Стефан затряс его.

— Ты лжешь! — кричал он с побелевшим лицом. — Я говорю тебе, Мод никогда не покинула бы меня подобным образом! Без единого слова! Никогда!

— Милорд, милорд, вы обижаете меня… пожалуйста… — задыхался Джервас.

Стефан отпустил оруженосца так резко, что тот упал. Не говоря больше ни слова, он прошагал в дом, опрокинул в себя чашку медового напитка, поставил ее, опять налил, а затем снова и снова, пока не опустошил весь кувшин. Как же она могла так поступить? Как могла уехать, не сказав ни слова? Может, Мод никогда не любила его? И просто использовала, чтобы удовлетворить свою похоть? Мог ли он настолько обмануться в ней? Это невозможно. Если ее заставил вернуться отец — что было единственно логичным объяснением, — то она, конечно, должна была оставить письмо. Однако Джервас ничего не нашел. Чувствуя, что он сходит с ума, Стефан опустился на деревянную скамейку, оперся локтями о стол и уронил голову на руки.

Спустя какое-то время он понял, что в комнате стало холодно; издалека послышались колокола, звонящие к вечерне. Он слышал, как в комнату вошел Джервас и пошевелил в камине догорающие угли. Когда Стефан почувствовал на щеках что-то мокрое и ощутил на губах соленую влагу, то в первую минуту даже не понял, что это были его собственные слезы.

Спустя шесть дней, когда затухающее солнце уже клонилось к горизонту, Мод проехала по подъемному мосту к Анжерскому замку. Путешествие из Руана оказалось необыкновенно долгим и изнурительным; ее все время одолевали то приступы тошноты, то беспокойство. Олдит уверяла, что такое состояние совершенно естественно для женщины в ее положении, но Мод это казалось малоутешительным. У нее ныла каждая косточка, и она очень боялась, что, приехав к Жоффруа, заболеет и будет выглядеть непривлекательно. И, в какой бы миг она ни думала о Стефане, чувство утраты было настолько непреодолимым, что ей казалось: она не вынесет этого.

Они въехали во двор замка. Мод тревожно огляделась. Неужели действительно прошло четыре года с тех пор, как она впервые въехала сюда через каменный туннель? Грумы чистили лошадей, оружейники чинили доспехи, лучники затачивали стрелы, — казалось, ничто не изменилось в Анже с тех пор, когда она впервые увидела этот двор. Только она стала не той, кем была тогда, — резкой и своенравной невестой. Тогда она прибыла сюда, как захватчик, теперь — как проситель.

Мод поймала на себе взгляд мужчины, стоявшего у главной башни, — вначале она не узнала Жоффруа. С тех пор как они последний раз виделись, ее муж преобразился. Вместо хрупкого раздражительного юноши, каким она его помнила, перед ней стоял девятнадцатилетний мужчина, по-прежнему стройный, но с широкой грудью и крепкими плечами. Юное лицо Жоффруа пополнело, и теперь его украшала рыжевато-золотистая бородка, такого же цвета, как и волосы.

— Мадам, я надеюсь, путешествие было приятным? — спросил он. Голос его стал более низким и мужественным.

— Да, милорд. Но утомительным.

— Конечно. Вам нужно отдохнуть. Спальня для вас уже приготовлена.

Взяв Мод за руку, граф помог ей выйти из паланкина и повел по широким ступеням вверх, в главную башню. Похоже, тот позорный путь, которым она покидала Анжу, никогда не повторится. Они с Жоффруа могут вести себя как чужие, официально обращаться друг с другом, но — спасибо Пресвятой Богоматери — не как животные. Мод значительно приободрилась.

В спальне Мод позволила Олдит сразу же уложить ее в постель и мгновенно провалилась в глубокий сон. Когда она проснулась, было уже далеко за полдень. Она чувствовала себя отдохнувшей и не испытывала никаких недомоганий. В комнату принесли деревянную лохань, наполненную горячей водой с душистыми травами, в которую Мод с наслаждением погрузилась, и Олдит начала смывать с ее волос пыль после недельного путешествия.

— Мое тело изменилось? — спросила Мод, вставая, чтобы Олдит втерла в ее кожу душистое масло.

— Ничего не заметно.

— Благодарение Деве Марии за это! Ты знаешь, как для меня важно понравиться графу, — сказала Мод дрогнувшим голосом. — Я пропала, если мы не сможем по-настоящему пожениться.

У Олдит смягчилось лицо.

— На этот раз поженитесь, чувствую своей шкурой. В конце концов, хотя мне и прискорбно говорить об этом, но сейчас ты более опытна в таких делах, чем прежде. И, как мы наслышаны, граф тоже в этом деле не лентяй.

Олдит поставила на пол флакон с маслом, шагнула к шесту, торчащему из стены, и осторожно сняла зеленую тунику и платье, которые Мод сшили в Нормандии.

— Вы прекрасно выглядите в этом наряде, миледи. Носите его, пока еще можете.

Спустя несколько часов, сидя рядом с Жоффруа за высоким столом в большом зале, Мод согласилась, что Олдит была права: Жоффруа не спускал с нее восхищенного взгляда. Кроме приглашенных вассалов графа, нескольких баронов и их жен, а также неизменно присутствующего епископа Анже, других гостей не было. Атмосфера была натянутой, но открытой враждебности не чувствовалось.

— Для вас изготовлено новое блюдо, мадам, — гордо произнес Жоффруа, когда главный повар внес большое оловянное блюдо со светлым студнем из рубленого цыпленка в виде огромного льва. — Видите? Это точная копия Анжуйского льва.

При виде колышущейся желеобразной массы Мод захотелось сострить, но Жоффруа и главный повар так выжидающе смотрели на нее, что она почтительно взяла маленькую порцию и ухитрилась проглотить ее, запив приличным количеством белого вина.

— Восхитительно! — произнесла она, слегка улыбнувшись и сдерживая подступившую тошноту. — Вы превзошли самого себя. — Мод помолчала. — Я должна сказать, что ни в Европе, ни в Нормандии поварское искусство не сравнится с анжуйским.

Повар засиял, Жоффруа выглядел удовлетворенным, епископ Анже тайком перекрестился, и все сидящие за столом почувствовали облегчение. Несколько прохладная атмосфера зала растаяла, и когда один из присутствующих провозгласил тост: «За благополучное возвращение прекрасной графини Анжуйской!» — со всех сторон зазвучал приветственный хор голосов. Глядя на улыбающиеся лица, Мод подумала, что для начала это весьма неплохо. «Господи, — молилась она, — пусть вечер закончится так же хорошо, как начался».

Наконец обед завершился. Мод извинилась перед гостями за то, что рано покидает их. Она встретилась с Жоффруа мимолетным взглядом и поднялась из-за стола. В голубых глазах графа ясно читалось: жена заслужила его расположение и может надеяться, что сегодня ночью он посетит ее.

Сидя на кровати с натянутым до подбородка покрывалом и распущенными, свободно ниспадающими на спину волосами, Мод с волнением ожидала Жоффруа. Каждый звук заставлял ее вздрагивать. Она не могла унять ни дрожь в руках, ни бешеный стук сердца. «Ошибки не будет, — твердила она себе. — Никакой». Ни словом, ни жестом она не выдаст себя, будет всего лишь покорной своему долгу женой, довольной возвращением в дом мужа, достаточно наказанной за прежнее своенравное поведение. Она должна действовать убедительно, иначе погибнет.

За дверью раздались шаги, и вошел Жоффруа. Одетый в ту же самую голубую шелковую рубаху с восточными узорами, которую помнила Мод, он выглядел спокойным и уверенным.

— Я очень рад, что вы вернулись, мадам, — сказал Жоффруа с осторожной доброжелательностью. — Вы, кажется, изменились, и я очень этому рад.

— Благодарю вас, — ответила Мод. — Вы также изменились.

— Конечно, — удовлетворенно улыбнулся он. — Мальчик стал мужчиной.

Мод глубоко вздохнула и произнесла слова, которые так тщательно подготовила:

— Я хочу извиниться за мое прошлое дерзкое поведение. Я постараюсь быть лучшей женой, чем прежде.

— Ну, ну, полагаю, что мы оба погорячились, — сказал Жоффруа, польщенный ее словами. — Я верю, что вы также найдете во мне лучшего мужа, чем прежде. Но давайте больше не будем об этом. Слава Богу, мы начнем все снова.

Он подошел к кровати, снял свое голубое одеяние и потянулся к Мод. Когда она повернулась, чтобы потушить свечу, стоявшую в железном подсвечнике на столике у кровати, Жоффруа задержал ее руку.

— Я совсем забыл, как вы красивы, — сказал он, отбрасывая кремовое покрывало и медленно оглядывая ее обнаженное тело.

Ободренная, Мод едва заметно улыбнулась. Если он находит ее красивой, это значительно облегчит задачу. Внезапно Жоффруа схватил ее с такой решительной силой, что от удивления она задохнулась. Он начал целовать ее, а прикосновения опытных рук выдавали знатока женского тела. Как это отличалось от тех неумелых юношеских ощупываний, которые помнились Мод. Как и говорила Олдит, во время ее отсутствия Жоффруа действительно не ленился.

— Вы несколько пополнели, — пробормотал он. Его руки скользнули вверх от ее живота и сжали полную грудь. — Здесь стало много полней, как мне кажется… но это идет вам, мадам, это идет вам. Правда, я предпочитаю, чтобы у женщин было поменьше мяса на костях.

Мод начала ласкать Жоффруа, ее пальцы, погладив его живот, опустились к бедрам. Она с волнением ожидала, когда же его член станет твердым, и уговаривала себя сохранять спокойствие. Жоффруа совсем не походил на Стефана, тело его было не таким мускулистым и сильным. «И даже запах другой», — подумала Мод, с тоской вспоминая крепкий аромат лошадей, кожи и древесного дыма, который связывался в ее представлении со Стефаном.

Жоффруа лежал неподвижно, предоставляя ей возможность делать все, что хочется. Ее старательные пальцы гладили его плоть, но безрезультатно — лишь дыхание мужа учащалось. Мод начала паниковать. Что же она делает неправильно? Неужели ей не удастся возбудить его? И вдруг все — с трудом сдерживаемые переживания последних десяти дней, переутомление от путешествия, щемящая боль от разлуки со Стефаном — внезапно выплеснулось с неимоверной силой, как река, хлынувшая из берегов. Упав на Жоффруа, Мод разразилась потоком слез, ужаснувшись этому и напугав графа. Тело ее сотрясалось от рыданий, она никак не могла остановиться. Но, к большому удивлению Мод, это не вызвало неприязни у Жоффруа. Наоборот, он попытался утешить ее.

— Ну, ну, жена, ты просто слишком переволновалась. Я тебя хорошо понимаю, — успокаивающе прошептал он. — Но все прошло. Теперь не о чем беспокоиться. — Он тихо покачивал ее в руках, пока рыдания не утихли. — Я даже не представлял, как сильно подействовала на тебя разлука.

Мод задыхалась, с трудом удерживая начинающуюся истерику, но вдруг — о, чудо! — почувствовала между бедер легкие толчки его члена, постепенно твердеющего, как яблоневый ствол. И тут же схлынула вся ее тревога.

Жоффруа быстро перевернул Мод на спину, накрыл ее тело своим и попытался овладеть ею, вначале нерешительно, но постепенно все уверенней. Мод с готовностью раздвинула ноги и обвила руками шею мужа. Сначала его попытки не увенчались успехом: Мод не была готова принять его. Со Стефаном она всегда была более чем готова, с горячностью устремляясь навстречу, стоило ему лишь посмотреть на нее, вспыхивая от любого прикосновения. О Пресвятая Дева, как же помочь ему? Закрыв глаза, она попыталась расслабиться и представить, что рядом с ней Стефан, изо всех сил вызывая в памяти любимый образ, ощущение сильного тела кузена; почти слышала слова любви, которые он шептал ей на ухо в миг наслаждения. «Это Стефан, — твердила она себе, — Стефан».

Жоффруа уже полностью овладел ею и двигался свободно и уверенно. «Это Стефан во мне, это его я обнимаю, его дыхание чувствую», — убеждала себя Мод. Постепенно, незаметно Жоффруа превратился в Стефана, и она отозвалась на его ритмичные движения. Наконец по телу Жоффруа пробежала судорога облегчения, и у нее вырвался крик: семя мужа излилось в нее, как благословение.

30

На следующее утро в спальне появилась Олдит с большой кружкой теплого вина, смешанного с резко пахнущими травами. За ней по пятам возбужденной толпой следовали анжуйские фрейлины.

— Я слышала, все в порядке, — шепнула она Мод, которая лежала в постели, опираясь на массу подушек.

— Откуда ты знаешь? — Мод взяла кружку и отхлебнула питье, морща нос от отвращения.

— Оруженосец Жоффруа сказал дворецкому, а тот главному повару, а тот — мне, что, когда граф сегодня утром появился в большом зале, чтобы разговеться, то он пел! Все люди в замке восприняли это как явно хороший знак. Ты бы видела их хитрые улыбки и подмигивания. А эти грубые остроты! — Олдит неодобрительно поджала губы, наблюдая, как фрейлины распаковывают сундуки и вытряхивают одежды.

Мод улыбнулась.

— Да, ночь прошла успешно, благодаря Пресвятой Богоматери. Что, я должна выпить это ведьмино варево?

Олдит присела на кровать.

— Обязательно. Этот напиток очень полезен для женщин в твоем положении. Клянусь Распятием, я поставлю свечу Богородице, которая, несомненно, покровительствует тебе.

— Одно препятствие преодолено, а сколько еще предстоит… — прошептала Мод, опять откидываясь на подушки. — Недомогания начались так рано; к тому же я буду выглядеть на шесть месяцев тогда, когда будут предполагать лишь пять месяцев беременности. — Она сделала еще глоток. — И потом, ребенок родится на четыре недели раньше, но у него будет нормальный вид и вес! — Мод схватила руку Олдит. — Да как же я с этим справлюсь?

— Тише, моя крошка, — протянула нянька, похлопывая ее по руке. — Тебе нельзя расстраиваться. Будем верить, что Пресвятая Богородица и дальше станет помогать нам. — Улыбнувшись, Олдит пригладила влажные колечки волос на лбу Мод. — Самое первое и самое главное препятствие позади, не так ли?

— Да, — вздохнула Мод. События прошлой ночи промелькнули у нее перед глазами, как сон. Внезапные слезы, тот невероятный, безумный момент, когда она почти поверила, что с ней не Жоффруа, а Стефан, все это удивительным образом помогло ей. — Да, — повторила она. — Мой муж не удивится, когда через месяц я скажу ему, что беременна. — Мод осторожно положила руки на свой живот. — Я чувствую, что у меня будет замечательный сын.

— Ты так уверена, что родится мальчик? — поддразнила ее Олдит.

— Абсолютно, — с сияющими глазами ответила Мод. — Подумай, Олдит, это — плод огромной любви, внук могущественного монарха и по обеим линиям правнук Завоевателя! О, каким великолепным королем он станет!

Спустя семь месяцев Мод, сидя в своей комнате, играла с Жоффруа в шахматы, и уже почти загнала его в угол. Ее анжуйские фрейлины, расположившись вокруг жаровни, вышивали приданое для малыша, который должен был родиться, по их предположениям, через два месяца. Судя про размерам живота Мод, это будет настоящий богатырь. Чуть подальше, в этой же комнате трувер из Франции пел песню «Радости любви», негромко аккомпанируя себе на лютне. А за стенами замка бушевал февральский ветер.

— Ты должна минуту подождать, жена, — сказал Жоффруа, опершись рукой о подбородок. Он наклонился над маленьким столиком, на котором лежала серебряная с позолотой шахматная доска.

— Конечно, милорд, — ответила Мод, откидываясь в кресле и прикрывая глаза. Мелодия, которую пел менестрель, была любимой песней Стефана, и он часто напевал ее, когда они оставались наедине.

— Немного вина, графиня? — Голос епископа перебил воспоминания Мод.

Перед ней стоял паж с серебряным кувшином вина и кубком.

— Мне не надо, но вы выпейте, — сказала она, заметив, что епископ, слегка нахмурившись, пристально глядит на шахматную доску.

Нахмурившись еще больше, епископ покачал головой. Мод знала, что его светлость считает шахматы как пустым, так и греховным занятием, азартной игрой, достойной порицания. Но Святая церковь запрещала играть в них только духовным лицам, поэтому он мог лишь выражать свое неодобрение.

— Император Священной Римской империи действительно сам научил вас играть в шахматы? — уже в третий раз за последние недели спросил епископ.

— Я уже говорила об этом вашей светлости, — ответила Мод, вовсе не раздражаясь: епископ, несмотря на его предубеждения, был ее хорошим другом. — Мой покойный супруг был искусным игроком… он учил меня с ранних лет, так что в один прекрасный день я смогла стать для него настоящим соперником.

— Жена, из-за всей этой болтовни я не могу сосредоточиться, — произнес Жоффруа, бегая глазами по шахматным фигурам из золота и слоновой кости.

— Простите, милорд, — сказал епископ, поклонившись.

Мод подавила зевок. И тут от внезапного толчка в животе у нее перехватило дыхание. Улыбаясь, она посмотрела вниз, на огромную выпуклость под широким синим платьем. «Тише, сынок», — подумала она, нежно поглаживая живот, уже зная по резким, беспокойным движениям, что это будет настоящий боец, сильный и требовательный. Истинный сын своего отца. Еще один месяц, и он родится. Закончится долгий период ожидания. Ах, если бы только Стефан был здесь и смог разделить с ней этот радостный миг. Стефан, а не Жоффруа.

Кроме этого она ни о чем не жалела, вернувшись в Анжу. Жоффруа был в восторге от того, что так быстро стал отцом, и, несмотря на случавшиеся между ними ссоры, вел себя гораздо лучше, чем прежде: был внимателен и заботился о ней, осыпая подарками, «чтобы подсластить нрав и молоко жены». И, по правде говоря, единственное, что Мод имела против него, — то, что он не был Стефаном.

В первые три месяца беременности Мод не отказывала Жоффруа в своей постели, хотя та ночь, когда она вообразила, что с ней находится не муж, а Стефан, больше не повторилась. Затем она сказала Жоффруа, что Олдит советует на время прекратить супружеские отношения, чтобы не повредить ребенку. Это не доставило ему никаких затруднений, и Мод, решив, что он нашел утешение где-нибудь в другом месте, вздохнула с облегчением, так как близость с ним уже начала становиться невыносимой.

Несомненно, в ее положении было много преимуществ. Даже отец стал к ней внимателен и писал длинные послания, в которых, словно повивальная бабка, давал множество указаний, как о себе заботиться. Король был не совсем здоров и оставался в Нормандии, но каждые три недели из Руана в Анжу путешествовал герольд, чтобы своими глазами увидеть, в каком состоянии здоровье графини Анжуйской, и доложить об этом своему господину.

Обитатели замка и соседи любили Мод. Ей прожужжали все уши, пересказывая советы старых повитух: если она хочет родить мальчика, то должна спать только на правом боку; чтобы ребенок был здоров, надо редко мыться и есть много белого хлеба, латука и миндаля и избегать чеснока, лука и уксуса.

Хотя Мод смирилась со своей жизнью в Анжу, терпеливо вынося ее скуку, не проходило ни дня, чтобы она с любовью и тоской не вспоминала о Стефане. Все напоминало ей о нем: песни трувера, поворот мужской головы, освещенной солнечным лучом, случайно оброненная фраза…

— Шах! — Жоффруа выпрямился, торжествующе взглянув на Мод. — А затем будет мат, мадам.

Мод бесстрастно взглянула на доску. Если она сделает еще один ход, партия будет выиграна. Она протянула руку к ферзю из слоновой кости, но, почувствовав взгляд епископа Анже, передумала.

— Милорд, вы действительно выиграли. Я признаю поражение.

Жоффруа весь сиял, епископ успокоился, а трувер заиграл веселую Аквитанскую мелодию.

Прошел еще месяц, и февраль сменился мартом. В замке Ле Ман, в роскошной спальне для роженицы тяжело дышала Мод, сгибаясь от боли, разрывающей тело. Сдерживая крик, она до крови закусила губу.

— Теперь уже недолго, миледи, — успокаивала ее повитуха. — Продолжайте ходить, и вы родите очень быстро. Боль усиливается перед самыми родами.

Когда схватки проходили, Мод выпрямлялась и Олдит ободряюще сжимала ее руку. Хотя нянька и говорила, что повитуха опытная и ей можно доверять, Мод казалось, что она похожа на ведьму с беззубым ртом, длинным носом и согнутой спиной. Но все это было неважно, главное — повитуха была готова подтвердить, что роды преждевременны. И хотя старой карге пришлось немало заплатить, чтобы она убедила Жоффруа в том, что роды произошли на месяц раньше срока, это не было причиной для неприязни к ней.

Если ребенок будет сразу же запеленут, никто не определит, насколько крупным он родился, а через несколько недель это уже всем будет безразлично. Первые моменты после рождения, так же как и крещение, были самыми важными, в особенности если отец захочет осмотреть ребенка, чтобы убедиться в отсутствии у него каких-либо дефектов. Помня об этом, Мод решила, что при родах ей будут помогать лишь нянька, повивальная бабка да флегматичная нелюбопытная кормилица, которую выбрала сама Олдит. Молодая служанка будет прислуживать за дверьми спальни, выполняя распоряжения повитухи.

Анжуйским фрейлинам Мод объяснила, что их присутствие нарушит все обычаи ее страны и традиции, в которых она воспитывалась. Мужчин в комнату роженицы здесь не допускали, но большинство анжуйских женщин рожали своих детей в окружении множества других особ женского пола. Однако всем было известно, что графиня Анжуйская отличается от прочих — в конце концов, она была нормандкой, — и подобных правил для нее не существует.

Мод опять начала ходить по спальне, тщательно приготовленной для родов. Рядом с камином на тагане стоял котел с водой. Стопка белого полотняного белья лежала на маленьком дубовом столике рядом с кувшинами масла, графином вина, кубками, двумя перьями, деревянной чашей, горшочками с травами и мазями, острым ножом и каменной ступкой и пестиком.

Мод хотела, чтобы ее ребенок родился в Анжерском замке, в городе, к которому она привыкла за последние восемь месяцев, но Жоффруа не хотел и слышать об этом. Он сам родился в замке своего деда в Ле Мане и считал, что его ребенок должен родиться там же. Когда у Мод начались схватки на три с половиной недели раньше срока, Жоффруа встревожился, но повитуха заверила его, что многие восьмимесячные дети прекрасно растут и развиваются. А тем более, если учитывать, что у графини такой большой живот. Так что беспокоиться не о чем.

— Ах-х-х, — судорожно вздохнула Мод. Боль опять захлестнула ее.

— Все идет, как положено, миледи. Сейчас схватки будут чаще и регулярней, — удовлетворенно заметила повитуха. Она полезла к Мод под платье и опытными пальцами ощупала живот. — Подайте мне кубок вина и кувшин с душистым маслом, — приказала она кормилице.

— Что это? — спросила Мод, почти теряя сознание, как только сильный запах содержимого кубка ударил ей в нос.

— Можжевельник, шпажник, рута, ясенец, иссоп и чабер, смешанные с тремя унциями белого вина лучшего сорта, — сказала повитуха, натирая ей теплым маслом грудь, живот, ягодицы и бедра.

Как только Мод заставила себя проглотить едко пахнущую жидкость, раздался стук, и сквозь тяжелую дубовую дверь послышался голос Жоффруа:

— Как там у вас дела? Все хорошо? Ребенок уже родился?

Повитуха, прервав свое занятие, подошла к двери и выкрикнула:

— Плод падает тогда, когда поспеет, милорд. Лучше оставьте нас в покое.

Мод не расслышала ответа Жоффруа, за дверью раздались лишь звуки удаляющихся шагов. Последовала еще одна схватка, сильнее прежней, и Олдит пришлось поддержать Мод обеими руками, чтобы та не упала на пол.

— Воды отходят. Кладите ее на скамью, — приказала повитуха Олдит, оглядев Мод. — Сейчас миледи может родить в любой момент. — Она повернулась к кормилице: — Принесите кувшин горячей воды и кусок полотна.

Подняв платье Мод, повитуха положила ее на полукруглый вырез в середине деревянной скамьи для рожениц.

— Мне нужен горшочек с мазью, масло и маленький нож, — сказала повитуха Олдит. — Быстро!

Она начала растирать живот Мод от пупка книзу смесью масла и мази из Арагона. Боль немного утихла, и повитуха поднялась на ноги.

— Олдит! — позвала Мод.

Та озабоченно наклонилась к ней.

— Я здесь, моя крошка.

— А вдруг Жоффруа захочет увидеть незапеленутого ребенка? — прошептала Мод, схватив няньку за руку.

— Я уже говорила тебе, — прошептала Олдит в ответ, — повитуха скажет, что он немедленно должен быть запеленут из-за того, что недоношен. И если его развернуть, то он может простудиться или чем-нибудь заразиться. Не волнуйся, все в наших руках.

— Скоро уже? — спросила Мод повитуху, выпустила руку Олдит, и капли пота потекли по ее лицу.

— Ага, теперь уже совсем недолго. — Повитуха опять стала перед Мод на колени. — Проверьте, чтобы шкаф не был закрыт на задвижку. И приоткройте дверь спальни! Не должно быть ничего плотно закрытого! — крикнула она кормилице и повернулась к Олдит. — Посмотрите, чтобы в комнате не было никаких завязанных узлов. Все развяжите. — Она вложила в руку Мод камень. — Это яшма. Она придает силы при родах.

Повитуха поднесла к животу Мод нечто, похожее на птичью лапу, покрытую засохшей кровью, и что-то невнятно забормотала.

— Что… это? — с трудом произнесла Мод.

— Правая нога журавля. При родах очень полезна. — Повитуха всунула в рот Мод небольшой кусочек дерева. — Прикусите это, миледи. И кричите, если будет нужно. В спальне для рожениц не бывает других песен.

Мысль о том, чтобы громко кричать, возмутила гордость Мод. Она заставила себя вынести это тяжкое испытание молча, хотя и не ожидала такой жуткой боли, разрывающей каждый мускул и все члены, превращающей ее в бессознательное животное. «Пресвятая Дева Мария, — молилась она, — пусть скорее все закончится, пусть родится мой сын».

— Теперь тужьтесь, миледи! Тужьтесь! — приказывала повитуха, растирая живот Мод смазанными мазью руками.

Мод изо всех сил продолжала тужиться, крепко вцепившись в руку Олдит, будто это могло помочь ей не утонуть в море боли.

— Сильней, миледи, сильней! — понуждала повитуха.

— Я не могу, — задыхалась Мод, превозмогая боль, пока внезапно резкий вопль не вырвался из ее горла.

Неимоверные, последние потуги и… звук шлепка, сильный протестующий крик и торжествующий голос Олдит:

— Мальчик, миледи! Мальчик!

И тут же вслед повитуха громко провозгласила:

— Маленький, как и полагается восьмимесячному, но, клянусь Господом, у вас родился прекрасный, здоровый мальчик!

Пока ребенка обмывали, очищали ему медом рот и небо, натирали крошечное тельце солью перед тем, как быстро спеленать его тонкими полотняными лентами, Олдит почти что донесла Мод до постели, где та рухнула на подушки. Слезы облегчения и торжества бежали по ее лицу. Все закончилось. Она родила следующего герцога Нормандского, будущего короля Англии, — сына Стефана.

31

Англия и Нормандия, 1131 год.

В середине марта, услыхав новости о том, что Мод родила сына, король Генрих, проведший последние восемь месяцев в Нормандии из-за пошатнувшегося здоровья, собрался с духом вновь вернуться в Англию.

— Ну, племянник, ты будешь рад услышать, что графиня Анжуйская с Божьей помощью благополучно родила мальчика, — сказал король Стефану утром по прибытии в Лондон.

Резкий укол ревности пронзил душу Стефана, но он сохранил невозмутимый вид, хотя сердце его сжалось от боли. Это мог бы быть их с Мод ребенок!

— Превосходные новости, сир, — совладав с собой, ответил он. — Действительно радостное событие. Я даже не думал, что ребенок появится так скоро.

Нахмурившись, Стефан заметил, что король выглядит постаревшим и совсем хилым.

— Хотя ребенок родился на несколько недель раньше, он здоров и хорошо развивается. Сообщения повитухи очень обнадеживающие: мальчик несомненно выживет.

— Рад слышать. А как Мод? У нее все хорошо?

— Очень хорошо. Целиком и полностью. — Король задержал на Стефане немигающий взгляд. — Мальчик — точная копия Жоффруа, надо сказать.

Чувствуя себя все более неуютно под испытующим взглядом дяди, Стефан не сумел придумать подходящего ответа.

— Как только ребенок сможет отправиться в путешествие, — продолжал король, — Мод и Жоффруа привезут его в Руан. Я позабочусь, чтобы вся знать принесла присягу будущему герцогу Нормандскому и королю Англии.

Стефан выдавил улыбку, но весь похолодел. Конечно же! Его внимание было настолько поглощено мыслями о Мод, что он совсем выпустил из виду то обстоятельство, что рождение ею сына дает гарантированное право престолонаследия. Это лишало его всяких надежд на трон.

От необходимости ответа Стефана избавило то, что внимание короля внезапно привлекли бароны, окружившие его. Дядюшку втянули в беседу, и Стефан воспользовался благоприятной возможностью, чтобы ускользнуть.

Поспешно пройдя во двор, он сел на лошадь и направился прямо к Тауэру, сопровождаемый слугами. Он мчался через весь Лондон, и черная накидка развевалась у него за спиной. Все тело била дрожь, голову будто сдавил тяжелый железный обруч. Такие же ощущения он испытывал и прошлым летом.

Впервые услышав, что Мод беременна, Стефан не поверил этому. Охватившие его гнев и ревность тут же вызвали у него подозрения.

Возможно ли, чтобы это был его ребенок?

Мысленно он снова и снова возвращался к последнему разговору с Мод в ее комнате, вникая в смысл каждого слова. Он вспомнил внезапный отъезд кузины, о котором она даже не обмолвилась. Все указывало на необычные обстоятельства. Хотя казалось невозможным, чтобы она могла так искусно все скрыть. Это было совершенно непохоже на Мод с ее открытой, прямой натурой. Стефан пытался убедить себя: если бы кузина была беременна его ребенком, то сказала бы ему, он мог бы поклясться в этом.

Тогда Стефан внимательно выслушал официальные объяснения короля о причине, по которой он так поспешно и в такой тайне отослал дочь в Анжу: Жоффруа угрожал расторгнуть брак, если жена не вернется к нему немедленно; от королевского двора Франции шпионы доносили, что граф объединился с Людовиком Французским, чтобы напасть на Нормандию. И даже сам папа римский принял сторону Жоффруа. Король утверждал, что, как преданный сын церкви, он был вынужден действовать по указанию Рима и, кроме того, защищать интересы Нормандии. Дело требовало немедленного решения, и времени для обсуждения его на совете не было.

Как и всегда, объяснения короля казались разумными и неоспоримыми. Так как новости были не из приятных, никто не осмелился сомневаться в правильности его решения. Никто, кроме Стефана, который чувствовал, что король поступил так лишь в своих собственных целях, хотя было неясно, что это за цели. То, что короля Генриха заставили действовать по чьей-либо указке, хотя бы и папы римского, было очень подозрительно.

После разговора с Робертом, посетившим Мод в Анже, Стефан узнал, что граф Анжуйский вне себя от радости из-за беременности жены. Казалось, Мод без передышки с живостью перескочила из постели Стефана в постель Жоффруа. Стефан был опустошен; ничто в жизни не ранило его так глубоко. Подозрения, что это может быть его ребенок, выглядели беспочвенными. После замечания короля, что ребенок — точная копия Жоффруа, последние остатки сомнений исчезли.

Он скакал галопом по направлению к Тауэру, и с каждым часом горечь его проходила, боль утихала. Ему не было свойственно недоброжелательство, тем более к Мод, которую он так любил. Он должен отнестись к ее отъезду как к неизбежности, вызванной не зависящими от нее обстоятельствами. Несомненно, кузина побоялась оставить ему письмо, чтобы об их связи не узнали.

В душе Стефана осталась только незатухающая обида на своего царствующего дядю, отославшего Мод к мужу, когда в этом не было насущной необходимости. На дядю, одержимого желанием основать собственную династию, который мог так легко сделать его, Стефана, своим наследником.

Он приехал в Тауэр к повечерию и был удивлен, увидев в церкви Анри, совершающего богослужение.

— Когда он прибыл? — спросил Стефан Матильду, становясь на колени рядом с ней.

— Около часа назад. Он покинул Винчестер после заутрени и приехал прямо сюда. Все считают, что это большая честь — услышать мессу знаменитого епископа Винчестерского. Боюсь, теперь они никогда не будут удовлетворены отцом Филиппом.

Наблюдая за братом, Стефан понял, почему. Высокий, элегантно худощавый, драгоценные камни перстней сверкают в огнях свечей… голос, властно звучащий под сводами часовни, будто сам Господь вдохновляет его. Нельзя было отрицать: личность впечатляющая.

После службы епископ Анри присоединился к Стефану, Матильде и многочисленным гостям, чтобы поужинать за высоким столом в большом зале. Разговор сосредоточился вокруг новорожденного сына графини Анжуйской.

— Ну, теперь право наследования гарантировано, — сказал один из гостей, йоркширский дворянин. — Не удивлюсь, если сейчас бароны с большей готовностью признают графиню Анжуйскую своей будущей королевой. Как вы считаете, ваша светлость?

— Проблема, милорд, не только в графине, — ответил епископ Винчестерский и повысил голос, так что его стало слышно во всем большом зале. — В конце концов, то, что нас принуждают иметь королеву, — уже само по себе несчастье. Но одной мысли об анжуйском короле-консорте достаточно, чтобы вселить ужас и внушить гнев сердцу каждого честного нормандца.

Послышался негромкий одобрительный шепот со стороны вассалов Стефана, сидящих за столами. Гости за высоким столом также со сдержанным одобрением закивали головами.

После ужина Стефан и епископ Винчестерский остались вдвоем за кувшином вина и парой кубков.

— Из-за рождения этого ребенка все наше дело в опасности, — прошептал Стефан.

Анри невесело засмеялся:

— Догадываешься, почему я выехал по ночному холоду, как только услышал новости из Анжу?

— Но как ты смог узнать об этом вчера? Король только сегодня утром приехал в Лондон!

Епископ соизволил удовлетворенно улыбнуться.

— Я уже говорил тебе раньше, что моей обязанностью является знать обо всем, что происходит в королевстве. Мои осведомители хорошо работают. — Улыбка сошла с его лица. — Что же касается этого дела, сейчас мы должны определить, кто останется верным желанию короля, а кого можно будет склонить на нашу сторону. — Анри помолчал. — Нелегкое дело, пока жив наш дядя.

— Господи, если бы он умер! — слова вырвались с неожиданной для Стефана страстностью. Он поспешно перекрестился.

— Терпение, брат, терпение, — сказал явно пораженный таким порывом Анри. — Судя по нынешнему состоянию здоровья короля, об этом сейчас можно не заботиться. Предоставим эти заботы нашему Господу.

— Разумеется. Мы договорились избегать кровопролития. Я настаиваю на том, чтобы Мод и ее ребенку не причинили никакого вреда.

— Мать с ребенком будут далеко в Анже. Будем надеяться, что к тому времени, когда они узнают о смерти короля, ты уже будешь коронован или настолько близок к трону, что ничто не сможет помешать этому.

— Хотелось бы разделить твою уверенность. — Стефан наполнил вином свой кубок. — Представь, а если она будет в Нормандии?

— Представляю, представляю. Упаси Господи! Если до этого дойдет, уж лучше пусть нас завтра же обоих поразит молния! — Анри еще больше понизил голос. — У меня есть очень простой план. Сам я останусь в Винчестере, но несколько моих людей все время будут находиться возле короля. Если он серьезно заболеет, я сразу же извещу тебя. А если рядом с нашим дядей в это время будешь ты, то сам сообщишь мне об этом. Подождешь, пока он умрет, и немедленно присоединишься ко мне.

— Достаточно просто… если он будет в Нормандии. А если в Англии?

Анри постучал пальцем с тяжелым перстнем по подбородку.

— Это затруднит проблему. Успех моего плана рассчитан на то, что король будет в Нормандии. Но я все же полагаю, что он останется в Руане, чтобы быть поближе к внуку.

— Вполне вероятно, я согласен. Продолжай.

— Находясь в Винчестере, я буду иметь доступ к казне. Помнишь, как наш дядя захватил власть после того, как подстроил смерть своего брата Вильгельма Руфуса? Кто владеет казной, тот владеет королевством.

— Нам никто не помешает захватить казну?

— Когда король умрет, людей охватит растерянность и смятение. На их памяти не было такого времени, чтобы не правил Завоеватель или кто-нибудь из его сыновей. И простолюдинами, и знатью управлять будет легко, как заблудившимися овцами. Но только не женщине и не анжуйскому пастуху. — Анри положил руку на плечо Стефана. — Ты будешь коронован по требованию народа.

— Глостер станет защищать права сестры, и Фитцкаунт тоже останется верен королю, — сказал Стефан. — Глостер — влиятельный лорд, Анри, и Фитцкаунт пользуется большим уважением. Другие тоже могут последовать за ними.

— Роберт будет находиться у смертного одра своего отца, так же как и другие, и потеряет бдительность. Здесь важна внезапность действий, ведь никто не подозревает, каковы наши истинные намерения. — Епископ пристально посмотрел на брата. — Ты должен быть осторожным, чтобы не возбудить ничьих подозрений. В особенности лорда Уоллингфорда. Этот умный бретонец намного проницательней всех твоих друзей.

Стефан кивнул.

— А тем временем, — продолжал Анри, — мы используем наши связи. Я обеспечу поддержку церкви. Ты должен привлечь на свою сторону близнецов де Бомон и других влиятельных союзников, которые будут готовы на многое, чтобы увидеть тебя королем. Постарайся дать понять — разумеется, осторожно, — что ты не согласен с королевским выбором наследника. Такое сообщение не будет напрасным для тех, кто готов его услышать.

Лицо Стефана потемнело.

— Признаюсь, что чувствую себя неловко, брат. Меня беспокоит, что я отнимаю у ребенка Мод его законные права, — произнес он вслух мысль, начавшую тревожить его.

Епископ с раздражением вздохнул.

— Законные права этого ребенка — владение Анжу и Майном! Позволь напомнить тебе, что обе области — наследство огромной ценности. Во всяком случае, мальчик не останется безземельным или бедным. Не следует быть щепетильным из-за таких пустяков. Лучше думай о благе королевства.

Мерцающий свет факелов отражался в глазах Стефана, полных тревоги.

— Тебе не кажется… что то, что мы делаем, — это измена?

— Измена? — поразился Анри. — Спасение королевства от анжуйского господства — лучшее доказательство нашей верности! В самом деле, Стефан, иногда мне кажется, тебе не хватает определенной жесткости, необходимой для… — Он озабоченно оглядел брата. — Что тебя беспокоит? Ты боишься нарушить клятву, данную Мод и королю?

Вздохнув и пожав плечами, Стефан молча отвернулся.

— И это все? Будь благословен, брат, я обещаю тебе полное отпущение грехов. В конце концов, Рим понимает такие вещи.

Спустя шесть месяцев, в середине сентября, Стефан стоял в большом зале герцогского дворца в Руане. Весь двор собрался в ожидании приезда графа и графини Анжуйских с их младенцем-сыном. Свет вечернего солнца через открытые двери заливал свежесорванный тростник на полу, превращая его в золотой ковер.

— Черт побери, знать, что придется принести присягу анжуйскому отродью, — это как нож к горлу, — вполголоса пробормотал Уолерен Мулэн.

Роберт Лестерский обеспокоенно взглянул на короля, одетого в пурпурную мантию, который сидел на герцогском троне, стоящем на возвышении.

— Придержи язык, брат. У нас нет выбора.

Уолерен бросил мрачный взгляд в сторону монарха.

— Пока король Генрих жив, мы все под его башмаком. После его смерти все будет иначе.

Близнецы инстинктивно повернулись в сторону Стефана, который коротко кивнул в ответ и отошел от них, направляясь к Роберту Глостерскому, Брайану Фитцкаунту и графу Честерскому. Уолерен не скрывал своей ненависти к анжуйцам, и Стефан предпочел бы, чтобы он был более осторожен.

— Им уже пора появиться, — прорычал граф. — У меня нет желания так долго ждать этих анжуйцев. — Он даже не счел нужным говорить потише и вызывающе выдвинул вперед подбородок.

— Теперь уже скоро, — успокаивающе улыбнулся Роберт.

Старшая дочь графа Глостерского, Сибил, недавно вышла замуж за могущественного Ренальфа, владельца богатого и обширного Честерского палатината, и Роберт всегда вел себя с почтительной вежливостью по отношению к своему влиятельному зятю.

— Мне кажется, наш любезный граф чувствует, что новоприбывшие затмят его, — прошептал Брайан Фитцкаунт Стефану. — Знаю по собственному опыту, что если Ренальф не находится в центре внимания, он воспринимает это как личное оскорбление.

Стефан встряхнул головой, и глаза его невольно обратились в сторону бочкообразной фигуры графа, чьи обвисшие каштановые усы были предметом множества насмешек. Как бы использовать замечание Брайана себе на пользу? Никогда не бывший в близких отношениях с Ренальфом, Стефан понимал, что, если в будущем он добьется поддержки графа, это будет настоящим торжеством.

— Граф и графиня Анжуйские! — возвестил сенешаль.

Бароны двинулись к дверям, поспешно расступаясь и образуя проход. Ренальф Честерский оттолкнул тестя, пробираясь вперед. Почтительно кивнув, Стефан позволил графу стать впереди него, и был награжден за это признательным бормотанием.

Стефан, стоя за спиной Ренальфа, почувствовал, как его сердце забилось быстрее, а ладони стали влажными. Прошло четырнадцать месяцев с тех пор, как они последний раз виделись с Мод. От ожидания все его тело напряглось, как тетива.

Мод появилась в дверях с ребенком на руках и двинулась по проходу между рядами баронов. Те подались вперед, и она замедлила шаг, чтобы бароны могли рассмотреть ее сына. На ней было изящное платье абрикосового цвета, с плеч ниспадал золотой плащ, темно-каштановые волосы были перехвачены золотой лентой — одним словом, Мод выглядела по-настоящему величественно. При виде ее Стефан застыл и затаил дыхание.

— Наконец-то! Наконец! — Король вскочил с трона и поспешил навстречу дочери, чуть не запутавшись в длинном пурпурном одеянии.

Мод подошла к нему, встала на одно колено и протянула Генриху запеленутого младенца.

— Вот, сир, это Генрих, ваш внук, — объявила она и с гордостью передала младенца в руки короля.

Стефан подался вперед вместе с толпой, глядя, как смягчилось и просияло суровое лицо короля при виде крошечного внука. Теперь он был виден совершенно отчетливо. Плотные и густые, как у всех его нормандских предков, каштановые завитки волос обрамляли розовое личико. Большие серо-зеленые глаза внимательно и серьезно вглядывались в лицо деда. Казалось, младенца нисколько не волнует ни непривычное окружение, ни то, что его держит на руках незнакомец; с тех пор как Мод с малышом появились в зале, он не издал ни звука. Внезапно по спине Стефана пробежал холодок. Сыну Мод всего шесть месяцев, а он уже умеет держать себя в руках, как взрослый.

Пышно разодетый в зеленые и алые наряды, Жоффруа вошел в зал следом за супругой и встал рядом с королем. Взглянув на него, Стефан был потрясен: в изящной, подтянутой фигуре графа Анжуйского не было и намека на того невзрачного юнца, которого описывала Мод. Впрочем, то было четыре года назад. А теперь граф возмужал. Стефан поймал себя на том, что с отвращением разглядывает красивое, высокомерное лицо, золотисто-рыжую бороду и желтую веточку, хвастливо торчащую из синей шапки. Он подумал, что если ребенок Мод и был похож на Жоффруа при рождении, то сейчас в нем не осталось никакого сходства с графом. Генрих Анжуйский был нормандцем с головы до ног.

К королю приблизились несколько священников в богатых одеждах, среди которых был и епископ Винчестера; всем им не терпелось взглянуть на младенца.

— Взгляните, милорды! — король возвысил голос, поднимая ребенка над головой, чтобы все могли увидеть его. — Взгляните на своего нового принца. Это Генрих, правнук Завоевателя, и вы должны присягнуть ему на верность.

Когда бароны подошли к Мод, чтобы приветствовать ее, Стефан отступил назад. В их манерах, сдержанных, но учтивых, не было недостатка в уважении. Однако в их отношении к Жоффруа Анжуйскому чувствовалась скрытая враждебность. Замечая неприязненные взгляды, которые бароны бросали в сторону графа, Стефан испытывал своего рода злорадное удовлетворение. Среди собравшихся ни один человек не обращался с Жоффруа так, как подобало бы обращаться с будущим королем-консортом. Стефан задумался: неужели его дядя настолько поглощен внуком, что не обращает внимания на презрительное отношение к зятю?

Стефан расхаживал по залу, порой останавливаясь, чтобы обменяться с кем-либо из гостей улыбкой или перекинуться парой слов. Он старался определить, кто из присутствующих лордов останется верным присяге после смерти короля. Рождение младенца может оказаться на руку анжуйцу. Стефан поднял голову и внезапно встретился глазами с холодным, оценивающим взглядом Жоффруа. Между ними пробежала волна откровенной враждебности. Стефан с потрясением понял, что граф размышляет над тем же самым, что и он, пытаясь ответить себе на вопрос: теперь, когда есть законный наследник, кто еще посмеет возражать против права Мод носить корону?

— Погляди на своего нового родственника, племянник! — окликнул его король.

Стефан подошел к дяде и протянул младенцу палец; малыш вцепился в него, зажав палец в неожиданно сильном кулачке.

— Неплохая хватка для такого возраста, — улыбнувшись, сказал Стефан. — В нем уже чувствуется будущий воин. Это великая честь для Нормандского дома, сир.

— И Анжуйского дома, милорд, не забывайте, — произнес у него за спиной Жоффруа.

— Да, действительно, — отозвался Стефан, но не стал оборачиваться, потому что в этот момент рядом с королем появилась Мод. — Вы прекрасно выглядите, кузина, — сказал он, и сердце его бешено заколотилось.

Мод слабо улыбнулась в ответ. Ее лоб перерезала складка; серые глаза, казавшиеся невероятно огромными на молочно-белом лице, избегали встречаться с глазами Стефана, встревоженно блуждая по всему залу; Мод казалась перепуганной, как загнанная лань. Стефан не сразу понял, что она испугана из-за него. Но почему? Ошеломленный и задумчивый, он отошел в сторону, пропустив графа Честера к младенцу. Может быть, Мод боится, что он откроет слишком многое каким-нибудь лишним словом или жестом в присутствии ее мужа? Но ведь она знала, как он осмотрителен!

Стефан ощущал настоятельную необходимость увидеться с кузиной наедине, убедиться в том, что она все еще любит его, и поведать ей, какой груз лежит у него на сердце. Вскоре ей предстоит возвратиться в Анжу, ему — в Англию. Это, быть может, последняя возможность, предоставившаяся им, прежде чем события развернутся в полную силу, прежде чем… Стефан заставил себя оборвать эту мысль.

32

Двумя днями позже бароны еще раз поклялись в верности Мод и принесли ей присягу. Первым из приведенных к присяге лордов был Стефан. Когда Мод пожала ему руку, ладонь ее была холодной, как лед, лицо казалось мраморным, но Стефану почудилось, что по ее телу пробежала волна легкой дрожи.

Во время праздничного пира, который состоялся этим же вечером в герцогском дворце, Стефан дождался, когда Жоффруа Анжуйский войдет в большой зал, и поймал Мод у самого порога, в тот момент, когда она собиралась проследовать за мужем.

— Ты можешь встретиться со мной сегодня ночью? — прошептал он.

— Это невозможно, — ответила Мод, не глядя на него. — Позволь мне пройти.

— Умоляю, не отказывай мне. Может быть, больше нам такого случая не представится… — Стефан остановился, заметив ее внезапно побледневшее лицо и загнанное выражение во взгляде. — Скоро я уеду в Англию, а ты вернешься в Анжу. Возможно, пройдут годы, прежде чем мы снова увидимся.

Мод заколебалась, затем коротко кивнула.

— Если я смогу ускользнуть незаметно.

— Возле соколиных клеток, когда зазвонят к заутрене.

В это время там никого не будет.

Пир в честь юного Генриха Анжуйского затянулся надолго. Наконец, к облегчению Стефана, все закончилось. Опьяневшие бароны лежали, растянувшись поперек столов, или валялись без чувств на тростнике, а некоторые, шатаясь, кое-как добрели до своих жилищ.

Весь герцогский дворец был переполнен гостями, и Стефана втиснули в одну комнату с Брайаном, Робертом, близнецами де Бомон и Ренальфом Честерским. Он лежал на соломенной постели среди храпа и пьяных отрыжек, почти задыхаясь от зловонного перегара и запаха немытых тел. Воздух был спертым, а темнота гнетущей. Неужели никогда не позвонят к заутрене?

Наконец-то! С колокольни Руанского кафедрального собора донеслось двенадцать отчетливых ударов, возвестивших о наступлении полночи. Стефан поднялся. Пробираясь на ощупь мимо распростертых тел, он вышел из спальни и прошел через спящий дворец во двор. Прохладная ночь была наполнена запахами влажной земли и летних трав; Стефан всей грудью вдыхал этот целебный воздух. Высоко над ним, в ночном бархатном небе, сквозь темные облака скользила полная луна, освещая башни и крепостные валы, заливая серебристым сиянием затененные уголки пустынного двора. Оконные проемы дворца были темными. На зубчатой стене мелькнул и исчез огонек: стражник совершал свой обход. Стефан прошел мимо казарм, кузницы и колодца. Впереди находились соколиные клетки.

— Стефан? — голос Мод донесся из темноты, как звук бесплотного таинственного духа.

Он обнаружил ее возле одного из закрытых деревянными щитами окон клеток. Мод, закутанная с головы до ног в длинный черный плащ, была незаметна в ночной темноте. На лицо ее падала тень.

— Жоффруа напился до беспамятства и свалился, как мертвый, — прошептала она. — Остальные тоже спят, так что я пришла рано.

Постепенно глаза Стефана привыкли к полутьме, и он смог разглядеть бледный овал ее лица под капюшоном плаща. Он потянулся к ее рукам под складками накидки и крепко сжал их, с облегчением почувствовав, что Мод не оттолкнула его.

— Я так рад снова видеть тебя, — сказал он.

— И я тоже, — глубоко вздохнув, ответила Мод.

— Это действительно так? — Стефан крепче сжал ее руки. — Правда?

— У меня нет причины говорить неправду. Ты всегда это знал.

Стефан услышал легкую дрожь в ее голосе, и сердце его забилось.

— Я не был уверен, — сказал он. — Ты показалась мне такой испуганной, когда увидела меня в большом зале. Ты подумала, что я чем-нибудь выдам себя перед Жоффруа?

— Я действительно этого боялась. Жоффруа очень взволнован с тех пор, как приехал в Нормандию. Он знает о том, что бароны не скрывают враждебного отношения к нему, и отвечает на это вдесятеро большей ненавистью.

«Ко мне в особенности», — подумал Стефан, но воздержался от высказываний.

— Я была в страшном напряжении: показ ребенка всему двору, враждебный настрой Жоффруа, трудное путешествие, мысли о том, что снова увижу тебя… — продолжала Мод. — Самое главное — мысли о тебе. Прости, если я тебя огорчила.

— Ты ни в чем не виновата передо мной, любимая, — ответил Стефан с такой теплотой, на которую только был способен, решив не позволять себе никаких упреков. — Даже в том, как ты покинула Руан — внезапно, не обмолвившись ни словом.

— Не обмолвившись ни… что ты имеешь в виду? Разве ты не получил мое письмо?

Он покачал головой.

— Никакого письма не было, по утверждению Джерваса. Я и сам, разумеется, расспрашивал об этом. — Стефан издал короткий смешок. — Я был похож на томящегося от любви пастушка, потерявшего рассудок из-за твоего отсутствия. Мне даже пришла в голову дикая мысль последовать за тобой в Анже.

— Я отдала пергамент одному из стражников. Он честно обещал передать его Джервасу. Не представляю, что могло случиться. — В голосе Мод прозвучало неподдельное возмущение, в глазах появилась тревога. У Стефана упало сердце. Она передавала ему письмо!

— Хотя… у меня есть некоторое предположение, — начала Мод. — Видишь ли, отец…

Стефан положил палец на ее губы.

— Я догадываюсь, что могло случиться. Нет нужды объяснять. Все уже в прошлом. — Его пальцы разгладили складку на ее озабоченно нахмуренном лбу. — Главное — что мы здесь, вместе и по-прежнему те же, что и были. Ты стала еще красивее. Ты счастлива?

Мод взяла его руку и прижала к своей щеке.

— Счастлива? Настоящее счастье осталось с тобой. Но мой сын доставляет мне много радости. Я смирилась со своей жизнью в Анже, покорилась тому, что Жоффруа — мой муж, и жду того дня, когда стану правящей королевой.

Стефан раскрыл объятия, и Мод шагнула к нему. Крепко сжав ее, он поцеловал завиток волос на ее виске, прижался щекой к ее щеке и наконец отыскал теплые и нежные губы, тут же откликнувшиеся на его поцелуй. Знакомая волна возбуждения и желания, смешанная с неизбывной нежностью, захлестнула его.

Они стояли возле соколиных клеток, заключив друг друга в объятия, и Стефан вдруг почувствовал, что погружается в какое-то чудесное состояние, похожее на сон, которого он никогда раньше не испытывал. Не существовало ни времени, ни места, в котором они находились, и в сердце его как будто распахнулась волшебная дверь. Слова, которые он прежде не только не собирался говорить, но никогда даже не мог и подумать о них, вдруг выплеснулись сами собой, будто их произносил кто-то другой.

— Не возвращайся в Анжу, любимая. Останься со мной.

— Если бы я только могла, — с тоской в голосе проговорила Мод.

— Но этому ничто не мешает.

— Ничто не мешает? — Мод запрокинула голову и недоверчиво посмотрела на него. — Какой ты несерьезный.

— Никогда в жизни я не был более серьезным, — возразил Стефан. — Помнишь нашу идиллию в хижине на краю Нью-Фореста? Там был наш Эдем. Мы бежали от мирской суеты, оставшись при этом в миру. Вот так мы и будем жить.

Мод безмолвно глядела на него, будто он потерял рассудок. Стефан улыбался ей, уверенный, что она все понимает и сейчас же согласится, а постепенно примет мысль о простой жизни, жизни, где все естественно: шумит лес, текут ручьи, бродят звери… Сознание Стефана вдруг стало удивительно ясным. Ему нужно лишь инстинктивно следовать своей натуре, той части самого себя, которая находится в гармонии со всем мирозданием. Он скажет брату, что отказывается от всех своих намерений ради любви. Зачем нужны короны, интриги, власть? Они с Мод будут принадлежать друг другу.

— Мы поселимся в каком-нибудь поместье в Блуа, — продолжал Стефан. — Мы будем спокойно жить, растить детей и не беспокоиться из-за государственных дел. — Все яснее ясного — удивительно, почему же он раньше этого не понимал?

— Любимый, — мягко сказала Мод. — Ты знаешь, что эти мечты неосуществимы. Никто из нас не может вернуться к невинной простоте райской жизни. Мы лишимся наших детей, наживем вечных врагов в Анжу, Нормандии и Англии и будем вынуждены жить как отверженные прелюбодеи — если вообще останемся живы. Нас отлучат от церкви, все будут сторониться нас. Такой жизни ты хочешь для себя? И для меня? А как же Матильда? Скандал погубит ее. Ты же видишь, что невозможно…

— Нет, возможно, — остановил ее Стефан, почти возмущенный тем, что в его мечты вторглась такая грубая реальность.

— А что будет с Англией и Нормандией, когда умрет мой отец? — Мод нежно погладила его по лицу. — Ты предлагаешь отречься от нашего рода и нашего наследия? Разве мы можем пренебречь благосостоянием государства? Став королевой, я буду рассчитывать на твою поддержку и руководствоваться твоей мудростью. Королевство нуждается в нас обоих.

— Корона для тебя важнее, чем жизнь со мной, — обвиняюще произнес Стефан. — Ты — раба честолюбия. — Волшебное состояние, в котором он пребывал, начало угасать.

— Это несправедливо! — В глазах Мод заблестели слезы. — Как я могу быть нечестолюбивой, если с самого детства во мне воспитывалось чувство ответственности за королевскую власть? — Она помолчала, стараясь взять себя в руки. — Но честолюбие никогда мною не руководило, и я молю Господа, чтобы этого никогда не случилось.

— Таков твой ответ? — спросил Стефан, ощущая, как пропасть между ними увеличивается. — Ты отворачиваешься от счастья?

Мод заколебалась.

— Что же делать? Разве у нас есть выбор? Самая большая радость, которую я когда-либо испытала, — это когда была с тобой. Ты считаешь, что я не думала об одиноких годах, которые ждут меня впереди? О пустоте в сердце, которая никогда не заполнится? — Мод сжала руками лицо Стефана, вглядываясь в него так, будто хотела, чтобы его облик врезался ей в душу. — Я рождена не для счастья, а лишь для долга.

— Для долга, — безжизненным эхом отозвался Стефан. Ради нее он готов отказаться от всего, а она отвергает его. Открывшаяся было волшебная дверь беззвучно закрылась.

Стефан протер глаза и огляделся, словно внезапно пробудившись. Все вокруг выглядело по-прежнему, но как-то иначе. Что с ним случилось? Он слишком близко подошел к опасной… Стефан не мог дать определения этому состоянию, но ощущение уже прошло, и воспоминание о нем таяло.

— Безусловно, ты права, моя красавица, — сказал он, принужденно улыбаясь. — Это сумасшествие — даже думать о таких вещах. — Он запечатлел поцелуй у нее на лбу. — Нам лучше вернуться, пока кто-нибудь не проснулся и не заметил нас.

Лицо Мод застыло, по щекам струились слезы, но Стефан чувствовал, что не в состоянии утешить ее. Она приняла роковое решение, и теперь оба они должны подчиниться ему до конца своих дней на этой земле.

В памяти всплыли ее слова: «Став королевой, я буду рассчитывать на твою поддержку». Его пронзило резкое возмущение. Неужели Мод искренне считает, что он будет прирученным наперсником, надежным плечом, на которое можно опереться, как на Роберта Глостерского? Неужели она действительно полагает, что он удовлетворится этим? Гордость Стефана была уязвлена. Он никогда не стремился подчинить себе Мод, но и рабом женщины никогда не был.

— Я должна что-то сказать тебе, — прошептала она.

— Что?

Но она промолчала. С каким-то странным отчуждением Стефан смотрел, как по ее щекам дождевым потоком бегут слезы.

— Не плачь, дорогая кузина, — наконец произнес он, взял ее за плечи, развернул лицом к главной башне и мягко подтолкнул.

— Прощай. Знай, что мое сердце с тобой.

Мод уходила от него; плечи ее вздрагивали, голова опустилась, как у кающегося грешника. Оцепенев от ощущения огромной утраты, Стефан все стоял и стоял у соколиных клеток, пока она не исчезла в ночной тьме.

— Я не доверяю нормандским баронам, — заявил Жоффруа Анжуйский среди внезапно наступившей тишины в комнате короля. — В особенности графу Мортэйну. Если кто-либо способен на предательство, так это он.

Было это ранним вечером спустя несколько дней после церемонии присяги. Мод с недоумением уставилась на мужа. Лицо епископа Солсбери передернулось от нехорошего предчувствия при взгляде на графа Анжуйского. Брайан Фитцкаунт, казалось, погрузился в раздумья. А Роберт Глостерский схватился за рукоятку меча. Король Генрих, сидевший на резном стуле, опираясь ногами о скамейку с подушкой, сдержал руку сына.

— Стефан — наш преданный кузен и настоящий друг, — ледяным тоном произнес Роберт. — Как вы осмеливаетесь обвинять его в предательстве?

Не удостоив его вниманием, Жоффруа повернулся к королю.

— Я подозреваю, что бароны выберут Стефана из Блуа вашим наследником, сир. Я серьезно спрашиваю, признают ли они когда-либо вашу дочь королевой, а ее анжуйского супруга королем-консортом?

— Вы полностью утратили здравый смысл. — Лицо Мод вспыхнуло. — Когда-то давно люди действительно думали, что Стефан может стать наследником моего отца, но это было еще до смерти императора.

— Все, у кого есть мозги, понимают, что бароны по-прежнему хотят видеть на троне Стефана из Блуа, и он хорошо знает об этом. Для меня не будет неожиданностью услышать, что он и его сладкоголосый братец уже подготовили план и теперь лишь ждут смерти короля, чтобы осуществить его, — упорствовал Жоффруа.

У собравшихся резко перехватило дыхание, и все поспешно перекрестились.

Роберт угрожающе шагнул к Жоффруа.

— Только трус может обвинять сейчас Стефана и его брата. Ведь они именно сегодня покинули Руан и не могут защитить себя.

— Обвинять моего кузена в предательстве просто немыслимо, — заявила Мод, удивляясь тому, что взбрело Жоффруа в голову.

— Кто может при существующих обстоятельствах сказать, на что способен человек? — заметил король, пристально наблюдая за Жоффруа. — Если ему отчаянно чего-нибудь хочется…

Ошеломленный епископ Роджер кашлянул и заерзал на скамейке.

— Но Стефан и Анри — ваши любимые племянники, сир, — запротестовал он. — Они обязаны вам всем. Вы для них как отец родной, и они прекрасно знают это. Правильно Мод говорит: такое немыслимо.

Король нахмурился.

— Нет ничего немыслимого, когда дело касается власти. — Он повернулся к епископу Солсбери. — Ну, Роджер, твоя рука на пульсе королевства. Что ты скажешь по поводу обвинений графа? Хотят ли бароны моего племянника до сих пор? Я знаю, что раньше дело обстояло именно так, ну, а сейчас?

— Если это когда-то и было, сир, то теперь все давно позади, — ответил епископ, взглянув на Жоффруа. — С тех пор, когда делались такие предположения, прошло много лет. Безусловно, бароны останутся верны вашему желанию. Разве они не поклялись священной клятвой?

Все заговорили одновременно. Мод понимала, что нападки на Стефана — вовсе не результат наблюдений Жоффруа, а просто необоснованные обвинения; она могла поклясться в этом. Подозревает ли он его в действительности? Нет, это невозможно. Но за фурором, который произвел сейчас ее муж, скрывались его истинные намерения, хотя трудно представить себе, какие именно.

— Жоффруа, — спокойно начала она. — Стефан и бароны, так же как и епископ Винчестерский и другие прелаты, трижды поклялись признать меня будущей королевой. Только что они присягнули на верность и нашему сыну. Мы все слышали, что ты подозреваешь их, но где факты, подтверждающие это?

Король одобрительно улыбнулся.

— Хорошо сказано, дочь. Мы ждем доказательств, зять.

Жоффруа вспыхнул и упрямо выдвинул вперед челюсть — жест, который Мод слишком хорошо знала.

— У меня не было времени собирать какие-либо факты. Я не видел баронов всех вместе с того времени, как женился на вашей дочери. — Он оглядел лица окружающих. — Тогда они были не в восторге от нашего брака, насколько вы помните, и я сейчас обнаружил, что спустя годы ничего не изменилось. Если бы я не увидел их враждебность собственными глазами, то не поверил бы этому.

Роберт с сомнением взглянул на него.

— Вы думаете, что ваше впечатление — достаточный повод для обвинений? Я не утверждаю, что бароны любят вас, но их неприязнь вовсе не означает, что они способны обесчестить себя, нарушив клятву, данную ими королю и моей сестре.

Жоффруа поджал губы. Раздраженно повернувшись спиной ко всем, он приблизился к королю Генриху.

— Мое мнение, сир, таково: судьба престолонаследия далеко не обеспечена. Поэтому я не могу считать, что ваш договор со мной будет соблюден. Следовательно… — Жоффруа остановился и глубоко вдохнул. — Следовательно, я вынужден настаивать, чтобы вы предоставили мне права согласно брачному договору.

«Вот мы и подошли к сути дела», — подумала Мод. В ней закипала ярость из-за высокомерных манер мужа, его абсурдных обвинений и того, что он не посоветовался с ней, прежде чем так рискованно выставить напоказ свой алчный нрав.

— О каких правах вы говорите? — спросил король обманчиво мягким голосом.

— На те замки и земли, которые вы обещали мне по брачному договору. Там все ясно написано.

— Граф Жоффруа, должно быть, имеет в виду замки на границе Майна, сир, — сказал епископ Солсбери.

— Ах, да! Безусловно. Но они будут принадлежать вам только после моей смерти, — объяснил король нахмурившемуся Жоффруа. — Когда вы станете герцогом Нормандским. — Генрих неприятно улыбнулся. — Но я еще пока не собираюсь умирать, а один дом не может принадлежать двум хозяевам.

— Если я не получу их сейчас, то не получу никогда! — закричал Жоффруа, полностью теряя самообладание. Вены на его шее напряглись, как железные прутья, лицо стало ярко-пунцовым. — Вы все отказываетесь понимать очевидное! Если моя жена не станет коронованной королевой, я не получу ничего!

— Ты сошел с ума! — закричала Мод. — Я обязательно буду коронованной королевой!

Не обращая внимания на нее, Жоффруа опустился перед королем на одно колено.

— Я спрашиваю вас в последний раз, сир, отдадите ли вы то, что принадлежит мне по праву?

Король Генрих отбросил ногой скамейку и с трудом поднялся.

— Нет, не отдам. И эта неуместная демонстрация знаменитого анжуйского нрава меня не трогает. Я и не предполагал, что ты настолько жаден, зять. Ты вступишь в свои владения вскоре после моей смерти.

— Тогда я никогда не получу их. — Жоффруа встал, глаза его сверкали, как синие огни. — Если я не возьму свое сейчас. — В его голосе прозвучала неприкрытая угроза. Он поклонился королю. — Завтра я возвращаюсь в Анжу. — Оглядев комнату высокомерным взглядом, он быстро зашагал к двери. — Жена?

Мод заколебалась, сомневаясь, последовать ли ей за Жоффруа к выходу или остаться и умиротворить отца, который, судя по его виду, будет сегодня нуждаться в кровопускании. И тут король сказал Роберту:

— Итак, граф обвинил моих племянников, преследуя свои цели. Немедленно укрепляй гарнизоны наших замков на границе Майна.

Роберт в ужасе взглянул на отца.

— Вы действительно думаете, что Жоффруа всерьез собирается начать осаду ваших замков?

Король мрачно усмехнулся.

— Мудрец всегда судит человека по его словам. Надейся на лучшее, но готовься к худшему. Таков закон выживания, мой сын.

Услышав это, Мод вышла из комнаты.

Когда она возвратилась к себе, Жоффруа уже засовывал свои вещи в кожаную седельную сумку. Мод отпустила нянек и служанок и подошла к резной деревянной колыбели, в которой спал маленький Генрих.

— Какова же была цель столь смехотворной сцены? — спросила она, не скрывая презрения. — Неужели ты действительно думаешь, что мой отец отдаст свои владения? Ты лишь настроил его против себя, и не более того.

— Каждое мое слово было правдой, только вы все слишком слепы, чтобы увидеть это. Сейчас ничего нельзя достичь рассуждениями о будущем. Завтра мы уезжаем в Анжу.

— Можешь не рассчитывать, что я поеду с тобой, — возразила Мод. — Я должна остаться и исправить все, что ты здесь натворил. Мой отец разгневан на тебя, его гнев обрушится и на меня, если я попытаюсь увезти его внука так скоро.

Жоффруа тоже подошел к колыбели и стал рядом с Мод. Взгляд его задержался на личике мирно спящего ребенка. Проникающие через окно лучи послеполуденного солнца окрашивали волосы Генриха в темно-медный цвет. Жоффруа обхватил жену за талию и грубо притянул ее к себе.

— Твоему отцу нужно много внуков, — сказал он, ощупывая ее грудь.

Мод стояла неподвижно, но когда Жоффруа попытался поднять ее серую тунику и подол янтарного платья, она оттолкнула его руки.

— Я с тобой согласна. Но сейчас не время.

Последовало напряженное молчание.

— Хорошо. Но не задерживайся в Руане слишком долго, жена. — Он сжал ее грудь еще раз и задержал руку на талии.

Это неохотное согласие мужа помогло Мод подавить отвращение к его объятиям.

— Спасибо. Для моего отца присутствие маленького Генриха будет очень важно. — Внезапно у нее возникло подозрение. — Ты возвращаешься прямо в Анже?

— Конечно. Куда же еще мне возвращаться?

Чтобы напасть на границу Майна. Мод едва удержалась, чтобы не сказать это. Их взгляды встретились. С усмешкой поклонившись, Жоффруа вышел из комнаты.

Ребенок проснулся. Мод подняла сына и так крепко прижала к груди, что он начал отчаянно сопротивляться. Успокаивая его, Мод подошла к нянькиному креслу, села в него и стала убаюкивать малыша.

Только теперь она смогла выплеснуть всю боль, которую сдерживала в себе целый день. На рассвете Стефан уехал в Мортэйн. Он ушел из ее жизни, так решила она сама. Но Мод чувствовала, что боль утраты не стихнет никогда, до конца ее дней. Отклонив безумное, неосуществимое предложение Стефана, она постоянно размышляла, правильно ли поступила. Рассудок говорил, что правильно, но сердце и тело протестовали, и Мод была охвачена сомнениями и сожалением. Она тихо зарыдала, склонившись над пушистой головкой ребенка. Это дитя, которое она держит на руках, — все, что осталось ей от Стефана. Маленький Генрих скрасит одинокие годы, которые ждут ее впереди.

Мод все время думала, почему же она не сказала Стефану, что он — отец ребенка. Эти слова буквально вертелись на кончике ее языка, когда они расставались во дворе у соколиных клеток, но из самой глубины ее существа возник инстинктивный предохраняющий порыв, удержавший ее от признания. Такое же чувство охватило ее и тогда, когда она впервые поняла, что беременна. Но теперь уже слишком поздно. Решающий момент миновал, и Мод знала, что никогда не скажет Стефану об этом.

Наконец слезы иссякли. Звонили колокола к вечерне, звуки рожка дворецкого сзывали обитателей дворца к ужину, а Мод все сидела с сыном на руках, пока сумеречные тени не сгустились в комнате.

Наступила весна, но Мод все еще оставалась в Нормандии. Каждый раз, когда она собиралась вернуться в Анжу, король, который не мог нарадоваться внуку, убеждал ее остаться еще ненадолго. Жоффруа, навещавший ее четыре месяца назад, еще раз потребовал отдать ему замки на границе Майна. Но ответ короля был тем же: пока он жив, никто не разделит с ним его герцогство.

Из-за ухудшения здоровья король Генрих больше не мог пересекать бурный канал и постоянно жил в Нормандии вместе со своим двором, в то время как епископ Солсбери правил в Англии от его имени. Роберт и Брайан регулярно плавали по каналу туда и обратно, но Стефан не выезжал из Англии. Мод понимала, что он остается там умышленно, и испытывала из-за этого то облегчение, то разочарование. Ей отчаянно хотелось увидеться с ним, но она понимала, что для ее спокойствия будет гораздо лучше, если в Нормандию кузен не приедет.

Однажды утром в начале мая Мод, беременная уже три с половиной месяца со времени последнего визита Жоффруа, сидела в кресле в своей комнате. Она допустила мужа к себе безучастно, не откликаясь на его пыл, едва удостоив его вниманием, и была очень удивлена, обнаружив, что забеременела. Маленький Генрих играл у ее ног, фрейлины вышивали гобелен, а священник читал вслух часослов. Мод не слышала, как во двор въехали лошади, и поэтому очень удивилась, когда спустя четверть часа в ее комнате внезапно появился Роберт.

— Жоффруа атаковал несколько городов и крепостей на границе Нормандии и Майна! — закричал он. — Король вне себя от ярости.

Мод сразу же встревожилась.

— Безрассудный дурак! А ты уверен в этом?

— Без сомнения. Король грозится послать войска, чтобы отбить свои владения.

Ужаснувшись, Мод вскочила на ноги.

— Пресвятая Мать! Где сейчас Жоффруа?

— Согласно нашим донесениям, вернулся в Анжу, но его гарнизон остался.

— Я должна немедленно ехать к нему! — Мод хлопнула в ладоши. — Упаковывайте мои сундуки, — приказала она фрейлинам. — Завтра мы уезжаем в Анжу.

— Не рассчитывай на отъезд. Король говорит, что возвращается в Англию и берет тебя с собой.

— Берет меня… он же знает, что я беременна! Если я уеду в Англию, Жоффруа начнет настоящую войну! Кроме того, король может не перенести путешествия.

Роберт угрюмо кивнул.

— Это правда, но сейчас с нашим отцом невозможно объясняться. Пусть немного остынет. Подожди пару дней, а потом начни разговор о возвращении в Анжу.

— В этом нет никакой необходимости, дочь, — жалобным голосом заявил король через два дня.

Окруженный придворными, он лежал в своей спальне, обложенный множеством подушек. Возле короля постоянно находились его лекари; один из них попытался дать ему пузырек с лекарством, но Генрих сердито оттолкнул его.

— Уехать сейчас — это мой долг, — сказала Мод. — Я смогу удержать Жоффруа от дальнейших нападений.

Король скептически взглянул на нее.

— Что-то незаметно, чтобы ты явно влияла на него. От моих войск будет больше толку. К тому же твой долг — оставаться на моей стороне. И неужели ты будешь настолько жестокой, чтобы лишить меня внука?

— Отец моего ребенка имеет такие же права, сир. Я умоляю вас не заставлять меня делать выбор между вами и мужем.

— Я не помешаю тебе возвратиться в Анжу, — Генрих глубоко вздохнул. — Покинутый в одиночестве, больной, на пороге смерти, заброшенный в старости… — Он опять вздохнул.

Мод наблюдала за отцом, нисколько не растрогавшись. Хорошо зная все его уловки, она понимала, что он может удерживать ее в Нормандии еще несколько лет. И вместе с тем не могла не почувствовать угрызений совести, глядя на его лицо, покрытое испариной, и дрожащие руки. Было жестоко покинуть старика, отнять у него возможность видеться с внуком. По правде говоря, Мод и сама предпочла бы остаться — здесь она чувствовала себя ближе к Стефану, который рано или поздно обязательно вернется в Руан.

С другой стороны, если она не возвратится к мужу, последствия могут быть самыми ужасными. Предоставленный самому себе, порывистый и неуправляемый, Жоффруа может продолжить нападения на поместья ее отца и в конце концов разъярит нормандских баронов до такой степени, что будущее Мод как герцогини Нормандской окажется под угрозой. Она должна защитить себя, а также наследство сына. Достичь этого легче всего, имея дело непосредственно с Жоффруа. Несмотря на скептицизм отца, Мод была уверена, что сможет сдержать мужа и даже уговорить его вернуть захваченные замки. Жоффруа знал о ее беременности, и это наверняка поможет образумить его. Волна гнева захлестнула Мод при мысли о своем сумасбродном муже, который поставил ее в немыслимое положение, когда ей приходится выбирать между долгом и обязанностями по отношению к нему или к отцу. Но любое решение заставит ее страдать.

— В Анжу я принесу больше пользы, чем здесь, — сказала она наконец. — Я уеду утром… надеюсь, с вашим благословением. — Мод примиряюще улыбнулась отцу. — Не забывайте, ведь я беременна. Жоффруа надеется, что я рожу в Ле Мане. И тогда вас будут утешать уже два внука.

— Я никогда не увижу ребенка, которого ты сейчас носишь.

Мод вздохнула про себя.

— Молю Господа, чтобы это было не так.

— Ты пожалеешь о столь поспешном отъезде, — проговорил король дрожащим голосом. — И больше не увидишь меня в этой жизни.

Эта сцена напоминала живописную религиозную картину, которую Мод однажды видела: отец, лежащий на кровати среди подушек, окруженный советниками, придворными, лекарями… И все разглядывают ее — кто с симпатией, а кто с нескрываемым злорадным удовольствием, наблюдая отчужденность между королем и его наследницей.

И даже если этот хитрый старый плут морочил ей сейчас голову, Мод все же колебалась. Она открыла было рот, чтобы начать объяснять все снова, но потом передумала. Ей больше нечего было сказать. С болью в сердце Мод покинула спальню, и слова короля эхом отдавались в ее ушах, как роковое предупреждение. Увидит ли она когда-нибудь еще отца живым?

33

Нормандия, 1135 год.

Двадцать восьмого ноября 1135 года Стефан вернулся в Нормандию. Закончив свои дела в Мортэйне, он отправился в Руан и прибыл в герцогский дворец поздно вечером.

— Как мой дядя? — спросил он Роберта Глостерского, который встретил его в освещенном факелами дворе.

— Пока жив, благодарю Господа, а сейчас мирно спит, — ответил Роберт, перекрестившись. Уже прошло около двух месяцев с тех пор, как он избежал неминуемой смерти.

— Мы слышали об этом, — сказал Стефан. — Все от того, что он объелся вареными миногами. Ты не думаешь, что лучше бы вообще не давать ему рыбы? На его организм она всегда действует как сильный яд.

— Это так. Ему пришлось делать кровопускание и несколько дней очищать желудок. Можешь поверить, мы чуть его не потеряли.

Стефан вздохнул про себя.

— Если бы я знал, что все так серьезно, то приехал бы немедленно.

— К счастью, он поправился, и мы подумали, что лучше не тревожить королевство понапрасну. Тем более что в последний месяц, с тех пор, как родился его второй внук, отец находится в гораздо более приподнятом настроении.

— Которое еще больше улучшится, когда он увидит любимого племянника, — с улыбкой сказал Брайан, сбегая по ступеням дворца во двор. — Завтра король собирается устроить большую охоту с ужином в охотничьем домике. Погода и его здоровье благоприятствуют этому. — Брайан обхватил Стефана руками. — Все будет как в старые времена, а? Господи, как я соскучился по тебе, мой друг! — Его лицо стало серьезным. — Сожалею о смерти твоего сына Болдуина. Ужасные новости. Но мы недавно узнали, что Матильда опять беременна.

— Да, благодарю Господа. Смерть Болдуина была для нее тяжелым ударом. — Стефан замолчал, вспоминая муки смертельной болезни сына. Потом поднял с земли седельный вьюк. — Я привез королю на подпись несколько писем от Роджера Солсберийского.

— Это подождет до завтра, — сказал Роберт.

Следуя за Брайаном и Робертом в герцогский дворец, Стефан на минуту задержался, оглядывая двор. Его взгляд остановился на соколиных клетках, возле которых он в последний раз виделся с Мод. Хотя он очень тосковал по ней, резкая боль утраты уже утихала. Но теперь это место воскресило память о той роковой встрече гораздо острее, чем притупляющаяся боль воспоминаний.

— Графиня Анжуйская полностью оправилась после родов? — спросил Стефан Роберта.

— Для Мод это был тяжелый период, роды оказались гораздо труднее прежних, но, к счастью, сейчас и малыш, и его мать прекрасно себя чувствуют.

— Ее отношения с ее отцом улучшились?

Брайан и Роберт быстро переглянулись.

— Не совсем. Еще нет.

— В самом деле? — Стефан, оживившись, перевел взгляд с одного на другого.

— Ты помнишь инцидент прошлого мая, когда Жоффруа атаковал королевские крепости? — спросил Брайан.

— Очень хорошо помню. Об этом до сих пор говорят в Лондоне.

— Могу себе представить. Так вот, Мод вернулась в Анжу, чтобы попытаться образумить мужа. Благодаря ее вмешательству Жоффруа согласился вернуть все крепости, но до сих пор даже не пошевелился, чтобы сделать это. Когда Мод покидала Нормандию, король был в ярости. Он считал, что место дочери рядом с ним, и до сих пор не простил ее.

— Но, к счастью, к Новому году Мод собирается приехать в Руан с обоими детьми, — добавил Роберт. — Это будет сюрпризом для короля и залечит рану в их отношениях.

— Уже поздно. Стефан проделал долгий путь, — сказал Брайан. — Пойдемте отдыхать, чтобы к завтрашней охоте быть бодрыми.

Лежа на соломенной постели, Стефан обдумывал все, что он услышал о Мод и ее отце. Ему пришло в голову, что для него будет очень выгодно, если король умрет, пока Мод находится в отдалении. Но если этого не произойдет до Нового года, в течение ближайших четырех недель, он ничего не приобретет. Почувствовав раскаяние, Стефан прогнал от себя недобрые мысли и погрузился в сон без сновидений.

На следующий день небо было чистым, мягко светило солнце. Охотники выехали в полдень, к ним присоединились близнецы де Бомон, выехавшие за день до этого из Мулэна. К вечеру охотники, подстрелившие двух оленей, несколько уток и пару зайцев, спешились у королевской хижины на краю леса. Одного оленя освежевали, заднюю ногу его насадили на вертел над пылающим костром из яблоневых веток, и вскоре восхитительный аромат жареного мяса наполнил воздух.

Вечер был тихий, и король Генрих решил поужинать на свежем воздухе. Слуги расстелили белоснежную скатерть на покрытой мхом земле, разложили подносы и расставили блюда с паштетом из щуки и вареными миногами, привезенными прямо из дворцовой кухни, а также деревянные тарелки с жареной крольчатиной и ломтиками копченой оленины. Солнце опустилось за пурпурные вершины холмов на западе. Потемневший лес стал сине-зеленым, в вечернем воздухе потянуло прохладой. Рычали и грызлись между собой гончие. Бутыли с вином и медом вновь и вновь ходили по кругу, и все громче раздавался смех. Любимый менестрель короля настроил лютню и запел известную в тавернах песню.

По ту сторону костра, поодаль от остальных, в тени большого дуба сидел король Генрих, укутанный в длинный черный плащ, подбитый медвежьей шкурой. Стефан заметил, каким слабым и болезненным выглядел его дядя: тонкая кожа обтягивала кости, потускневшие глаза слезились. Он не смог сдержать дрожи при мысли, что в конце жизни то же самое ожидает и его. «Я бы скорее предпочел погибнуть в сражении, — размышлял он, — чем дожить до такого состояния. Клянусь Рождеством Христовым, королю лучше умереть, чем влачить столь жалкое существование».

Боковым зрением Стефан заметил, как слуга тайком поднял с земли деревянную чашу с вареными миногами, которые подогревались у огня, быстро оглянулся и пошел вокруг костра к тому месту, где в одиночестве сидел король. Все были увлечены пением менестреля, и никто не обратил на это внимания. «Прожорливый старик», — подумал Стефан. В самом деле, ведь король знает, как миноги действуют на его желудок, и должен стыдиться своего поступка. Он встал и направился к Генриху, обойдя костер. Слуга исчез.

— А, племянник, — сказал король, когда Стефан приблизился. — Очень удачный день. Тебе известно, что я сам убил одного оленя?

Стефан видел, как король прицеливался в оленя, но знал, что в действительности зверя свалила стрела Роберта.

— Огромный подвиг, сир, — ответил он и указал на прикрытое блюдо. — Я чую, это вареные миноги?

Король заворчал:

— А если и так? Мои лекари строго запрещают их есть, но что они понимают? — Он поднял деревянную крышку, и его язык жадно высунулся между бескровными губами.

Стефан попытался мягко остановить дядю.

— Но, сир, вы заболеете, если съедите рыбу. Позвольте мне унести этот соблазн.

Он потянулся к чаше, но король остановил его руку.

— Разве я не хозяин в собственном доме?

Отсветы костра бежали по лицу Генриха, как волны, накатывавшие на темный берег. Он демонстративно погрузил пальцы в чашу и засунул кусок рыбы в рот.

— Пища богов, — сказал он, облизывая пальцы. — Эти медицинские светила говорили мне, что я должен был умереть еще пять лет назад. А я вот живу.

«Как легко было бы забрать у него рыбу», — думал, колеблясь, Стефан. В душе бушевали противоречивые чувства. Любовь и благодарность к дяде, который осыпал его почестями и богатством, боролись с обидой из-за того, что он оставил его без короны. В конце концов Стефан протянул руку, чтобы убрать блюдо.

— До сих пор я обманывал смерть, — пробормотал король, с удовольствием жуя рыбу и на удивление сильно удерживая руку племянника. — Оставь меня в покое.

Не в силах помешать ему, Стефан, завороженный ужасом, наблюдал, как король снова и снова запускал руку в деревянную чашу, пока не выскреб ее дочиста. Потом он запил последнюю миногу большой кружкой вина и вытер рот тыльной стороной руки.

— Видал? — спросил он, громко рыгнув. — Никаких дурных последствий.

Стефан вяло улыбнулся. «Теперь действительно все находится в руках Господа», — подумал он, освобождая себя от ответственности за все произошедшее. В тревожном ожидании он сидел рядом с королем, но тот был безмятежен и невозмутим. «Миноги на него все же не подействовали», — с облегчением и вместе с тем разочарованно подумал Стефан.

Спустя некоторое время король встал и начал осторожно пробираться мимо сидящих людей.

— Ты уже идешь отдыхать, отец? — спросил Роберт, подойдя к нему.

Генрих зевнул.

— Да. Прогулка пошла мне на пользу. Сегодня я буду хорошо спать. — Внезапная судорога искривила его лицо.

По спине Стефана пробежал холод.

— Что с вами, сир?

— Я… это… — Рот короля широко раскрылся, как у пойманной рыбы, но он не мог вымолвить ни слова. Глаза его закатились под лоб, на губах запузырилась белая пена, и он упал навзничь, схватившись за раздутый живот.

На лице Генриха уже появилась маска смерти, и Стефан удивился тому, как холодно и сдержанно он воспринимает это. Он посмотрел на деревянную чашу, лежавшую возле тела. Заметил ли ее Роберт?

— Королю плохо! — закричал Роберт, наклоняясь над распростертым телом отца. — Нужно немедленно отнести его в хижину!

Все кинулись к королю. Роберт махнул рукой Вильгельму Уоррену, графу Суррэя:

— Немедленно скачи в Руан и привези с собой лекарей! Быстрее!

Стефан поднялся и незаметно отшвырнул ногой пустую чашу в заросли леса, сам не зная, зачем он это сделал, ведь, в сущности, его не в чем было обвинить.

Брайан и близнецы подняли короля и отнесли в охотничью хижину. Роберт и Стефан пошли за ними. Остальные остались ожидать снаружи.

— Боже мой, — произнес Роберт, глядя на отца. — Я ничего не понимаю. Только что он прекрасно себя чувствовал, и вдруг свалился. Стефан, ты не видел, что случилось?

— Я могу сказать лишь то же, что и ты.

У короля началась непроизвольная рвота. Он задыхался, и все, перепуганные, столпились вокруг него.

Руан находился в шести лигах от лесов Лион-ла-Форэ, и лишь на рассвете граф Суррэя наконец возвратился с лекарями. Они исследовали содержимое желудка короля, затем ощупали его раздутый живот. Король стонал и с трудом выдавил из себя лишь несколько слов.

— Мод… — прохрипел он, приподнимая голову… — Стефан… — Глаза его закрылись, и голова откинулась назад.

— Никакой тайны нет, милорды. Король снова ел вареных миног, — сказал один из лекарей, строго глядя на Роберта. — Ему была запрещена эта рыба. Боюсь, теперь мы мало чем сможем помочь.

— Как он ухитрился раздобыть миног? — спросил Роберт, оглядывая пораженных людей. — У кого хватило жестокости дать ему рыбу? — Он медленно обвел всех взглядом, но каждый из пятерых присутствующих с жаром отрицал свою причастность к этому.

Стефан затаил дыхание, ожидая услышать обличающий голос и увидеть направленный в его сторону палец. Но никто не обратил на него внимания. Лекари поставили королю пиявки, затем влили ему в горло какие-то снадобья, но все было бесполезно. Иногда Генрих пытался что-то говорить, но из его горла вырывались лишь клокочущие звуки.

К середине дня один из лекарей обратился к Роберту:

— Боюсь, что конец близок, милорд: сердцебиение очень слабое. Я едва его слышу. Пошлите за архиепископом Руанским. Король может скончаться ночью. Его уже ничто не спасет. Ему нужно исповедаться в грехах, насколько это будет возможно, и получить последнее причастие.

— Я сам поеду за архиепископом, — быстро предложил Стефан и, не дожидаясь ответа, бросился бегом из хижины к привязанным лошадям. На самом деле он больше не мог выносить вида искаженного лица короля, его раздутого живота и ощущать приближение смерти, уже заполняющее собой хижину.

Приехав в Руан, он нашел архиепископа в кафедральном соборе, где тот готовился к повечерию. Быстро собрав все, что требовалось для совершения последнего обряда, архиепископ в сопровождении нескольких церковников поспешно отправился к охотничьей хижине.

— Я обо всем сообщу во дворце, — сказал ему Стефан, — а потом тоже приеду в хижину.

Когда он вошел в герцогский дворец, то первый, кто ему встретился, был королевский сенешаль, Хью Биго, идущий к повечерию.

— Король находится при смерти из-за того, что объелся миногами, — произнес Стефан. — Архиепископ только что уехал, чтобы совершить последний обряд. Молю Бога, чтобы он не опоздал.

Хью, невысокий мужчина с покатыми плечами и узким, как у ласки, лицом, перекрестился.

— Итак, обжорство его погубило. Господи, упокой душу короля и даруй ему полное прощение. — Он помолчал. — Не внес ли король каких-либо существенных изменений в свои распоряжения по поводу королевства?

— Пока я находился там, нет. По правде говоря, он не может внятно говорить.

— Жаль.

Стефан испытующе взглянул на Хью.

— А каких изменений ты ожидал?

Биго повел Стефана вниз по коридору, чтобы никто не мог их услышать.

— С тех пор как между королем и его дочерью возникло отчуждение, многие стали надеяться, что король пожалеет о том, что заставил своих баронов присягнуть ей на верность, и откажет дочери в наследовании трона.

У Стефана громко застучало сердце.

— В пользу кого?

Хью лукаво взглянул на него.

— Его племянника Стефана из Блуа, естественно.

Их взгляды встретились.

— Он ничего не прошептал вам на ухо, когда вы с утешением склонились над ним? — с многозначительной улыбкой спросил Хью.

Стефан заколебался. В его воображении на мгновение вспыхнуло лицо Мод, прозвучало эхо ее последних слов. Скрепя сердце, он тут же принял решение.

— Если бы и так, то мне поверили бы в последнюю очередь, так как я слишком в этом заинтересован.

Хью уставился на него.

— Так что же вы предлагаете?

— А то, что вам, как королевскому сенешалю, легко стать свидетелем, слышавшим последние слова короля. Если вы сейчас же поедете в охотничий домик и потом скажете, что были там в момент его смерти, то это будет совершенной правдой. Поверьте мне, в течение ночи он не умрет.

Хью беспокойно взглянул в конец коридора, где зевал стражник.

— Вы, должно быть, сошли с ума.

— Я? А кто подкинул мне эту идею? Кто сожалел, что король не отрекся от своей дочери в мою пользу?

Повисло напряженное молчание. Хью, прищурившись, смотрел на Стефана.

— Кто сейчас находится в охотничьем домике?

— Два лекаря. Сын Генриха Глостер, лорды Уоллингфорд, Уоррен и Перч, близнецы де Бомон… да, еще туда едет архиепископ.

Хью облизал пересохшие губы и почесал под мышкой.

— Ваше предложение очень рискованно. Не знаю, как остальные, но Роберт и Брайан, несомненно, будут отрицать все, что я скажу против графини Анжуйской. Ведь это все равно, что высказаться против них.

— Возможно, но близнецы сделают все, о чем я попрошу, а Вильгельм Уоррен всегда был благосклонен ко мне. Но в действительности ваши слова будут самыми важными.

— Почему?

— Сейчас объясню. — Стефан пытался отогнать мысли о Мод и о том, что для нее готовится. — Сегодня ночью я собираюсь выехать в Булонь, а оттуда — в Англию.

— Разумно ли это? Ведь ваше отсутствие заметят.

— Не сразу. Смерть короля вызовет слишком большое замешательство, присутствующих охватит скорбь. К тому времени, когда заметят, что я исчез, будет слишком поздно.

— Слишком поздно для чего? — нахмурился Хью.

— Слишком поздно, чтобы помешать мне короноваться. — Стефан в ужасе слушал сам себя, одновременно ощущая какой-то странный восторг, оправдывая свои действия убеждением, что Мод сама во всем виновата. Она могла бы предотвратить такой поворот событий.

У Хью внезапно перехватило дыхание.

— Господи! Да это не внезапный порыв, а хорошо продуманный план захвата королевства! Ручаюсь, за вами стоят сообщники. — Его глаза забегали по коридору. — Хорошо. Что я должен сделать?

— Как только официально объявят о смерти короля, сразу же поезжайте в Винчестер. У нас с братом все будет готово. От вас требуется только поклясться, что король перед кончиной изменил свое решение и назначил наследником меня. Всему королевству известно о его размолвке с Мод и Жоффруа. Для моей коронации ваших слов будет достаточно. А потом будет уже неважно, кто подтвердит ваш рассказ. — Стефан пристально глядел на сенешаля. — Вы понимаете, что самое главное — успеть? Как только король умрет, вы должны выехать в Англию.

— Да, милорд. — Хью хитро взглянул на него. — Очень хорошо понимаю. Вы хотите короноваться прежде, чем заметят, что дело нечисто.

Стефан коротко кивнул, но ничего не ответил, уже сожалея о том, что доверился этому человеку, сомневаясь в том, что на него можно положиться.

Хью опять почесался, и выражение его лица стало напряженным.

— Вы просите меня пойти на огромный риск. Какая мне выгода от лжесвидетельства?

— Разве это не стоит того, чтобы избавиться от анжуйцев?

— Верно, но этого недостаточно, чтобы поддержать доброе имя, которое будут порочить болтуны, пока дело не завершится. Ведь я нарушу присягу, потеряю расположение старых друзей. Вы же понимаете, не все будут на вашей стороне.

Стефан обаятельно улыбнулся.

— Я все прекрасно понимаю. Но есть и другие, которые поддержат ваши слова и скажут, что вы совершили достойное дело, и неважно каким способом. Мой брат обещает отпущение грехов, так что вашей бессмертной душе ничто не грозит. — Он сжал руки Хью. — Когда я стану королем, вы поймете, что не прогадали, обещаю вам. Только скажите, чего вы хотите.

— Графство Норфолк. Титул и земли.

— Считайте его своим.

После долгого молчания Хью медленно кивнул головой.

— Я согласен. Но не забудьте о своем обещании, милорд. Встретимся в Англии.

Стефан подумал, что страх перед разоблачением скоро пройдет. Он ехал в порт Булонь, чтобы на корабле отправиться в Англию, но торжества не ощущал — лишь испытывал облегчение от того, что события наконец пришли в движение и желанная добыча почти у него в руках. Встреча с Хью явилась счастливой случайностью. Вот изумится его брат!

Удивительно, но он нисколько не сожалел о своем дяде. Король успешно, хотя и не всегда спокойно, царствовал тридцать пять лет. Единственное, что мучило Стефана, — мысли о Мод. Он любил ее и знал, что будет любить всегда. И именно потому, что кузина разделяла страсть, она, возможно, никогда не простит ему того, что он отнял у нее трон. И все же, честно ли это?

Стефан спорил с воображаемой Мод, напоминая ей, что она никогда не считалась с тем фактом, что люди не хотят жить под властью женщины, в особенности если у нее муж-анжуец. В конце концов, Мод сделала свой выбор, а он — свой. Так и будет.

Не успел Стефан сесть на корабль, идущий из Виссента в Булонь, как поднялся сильный шторм. В темном небе засверкали зигзаги молний, сопровождаемые раскатами грома. На корабль обрушился проливной дождь, и перепуганный экипаж ужасался: что бы это могло предвещать? Не настал ли конец света? Не испугавшись шторма, Стефан все же подумал, не испустил ли дух король Генрих и не Божье ли знамение эта буря, оповещающая о кончине могущественного монарха. Он улыбнулся про себя: такая мысль понравилась бы королю. И в самом деле, рискованное предприятие, в которое он пустился, пришлось бы по душе его дяде. Великий Вильгельм, дед Стефана, захватил Англию силой; его сын, король Генрих, пришел к власти вероломным путем. Так разве он, Стефан, хоть чем-то отличается от своих предков-узурпаторов? «Я унаследовал больше нормандской крови, чем думал», — мрачно улыбнулся он.

Через день Стефан благополучно высадился в Дувре вместе с вооруженными людьми, которых взял с собой из Булони. Первым делом он послал герольда к брату в Винчестер, извещая епископа о событиях, случившихся в Руане, — о смерти короля (наверняка это уже произошло), и о своих дальнейших намерениях. Потом поехал в Дуврский замок, принадлежащий Роберту Глостерскому.

— Мне нужно войти в замок! — крикнул Стефан привратнику. — Король Генрих смертельно заболел в Руане и, вероятно, сейчас уже на небесах.

Он подождал, пока стражник привел кастеляна.

— Если король Генрих умер и графиня Анжуйская стала королевой, то почему граф Роберт нас не известил об этом? — выкрикнул кастелян с крепостного вала. — Зачем вы хотите войти?

Захваченный врасплох, Стефан заколебался. Он не предполагал, что дело обернется таким образом, и ожидал, что ворота сейчас же бросятся открывать, и теперь проклинал себя за то, что не приготовился к подобным случайностям. Его нерешительность вызвала у осторожного кастеляна подозрения.

— Прошу прощения, милорд, но без распоряжения графа я не могу позволить вам войти.

И зубчатая стена тут же ощетинилась стражниками.

Вероятно, кастелян сообщит Роберту об этом инциденте, и тот узнает о намерениях Стефана быстрее, чем предполагалось. Однако сейчас у Стефана было недостаточно солдат, чтобы осадить крепость, и время работало против него. Он решил направиться в Кентербери, но так как не спал уже двое суток и не ел со вчерашнего дня, то остановился на постоялом дворе, чтобы быстро перекусить и коротко вздремнуть.

Добравшись до Кентербери, Стефан обнаружил, что небольшая задержка дорого ему обошлась. Люди в здешнем замке, также принадлежавшем Роберту, очевидно, уже были предупреждены кастеляном из Дувра, и городские ворота оказались закрытыми. «Неужели все было зря?» — спрашивал он себя, напуганный такой враждебной встречей. Что же ожидает его в будущем?

Однако, когда он приехал в Лондон, все стало по-другому. Знатные горожане, среди которых Стефан всегда был популярен, в почтительном молчании выслушали известия о смерти короля, вероятно, уже случившейся, уронили несколько слезинок, а затем с восторгом оказали Стефану радушный прием. Наиболее влиятельные горожане, не имея на то никаких официальных прав, созвали генеральную ассамблею, на которой заявили, что хотят видеть на троне только Стефана. И все его сомнения развеялись.

— Люди добрые, я заключаю с вами договор! — выкрикнул он в толпу морозным декабрьским утром. Его высокая фигура возвышалась над всеми, сияющая улыбка озаряла лицо, и зимнее солнце, как светло-золотой нимб, освещало непокрытую голову. В толпе воцарилась тишина. Любовь и доброжелательность, возникшие между Стефаном и всеми, собравшимися послушать его, ощущались почти осязаемо.

Он выбросил вперед руки в воздушном рукопожатии.

— Ради блага каждого я посвящу всего себя восстановлению порядка в государстве, как это делал мой дядя! Даю торжественное обещание перед Богом и всеми его святыми!

Один из самых знатных горожан закричал в ответ:

— Пока ты будешь жить, мы всеми силами будем поддерживать и охранять тебя как нашего короля!

Громовой отклик прокатился по толпе простолюдинов Лондона, приветствовавших его громкими возгласами и подбрасыванием вверх шапок. Потом его понесли на руках. Опьяненный триумфом, Стефан чувствовал, что достиг предела своих устремлений.

34

Англия, 1135 год.

На следующий день Стефан послал гонца к епископу Винчестерскому с сообщением о том, как его приветствовали в Лондоне. Особо подчеркивая срочность дела, он настойчиво торопил брата поскорее собрать всех влиятельных церковников и знать. В особенности был нужен архиепископ Кентерберийский. Проведя несколько дней в столице, чтобы укрепить свое положение, Стефан уехал в Винчестер.

Скача во весь опор из Лондона, он надеялся, что брат получит доступ к казне. По его предположениям, дядюшкины накопления должны были быть огромными. И все же, обладая казной и поддержкой лондонцев и нормандских баронов, не менее важно было предъявить права на трон и заручиться поддержкой церковного руководства. Будущего короля мог короновать только архиепископ Кентерберийский. Стефан знал, что должен полностью довериться брату, от которого зависел окончательный успех всего предприятия.

В Винчестер он приехал с первой зарей следующего дня. Епископ Анри, окруженный толпой знатных горожан, дворян и прелатов, с улыбкой приветствовал Стефана и сердечно обнял его. И все же в нем чувствовалось какое-то напряжение.

— Замечательно, брат! — прошептал Анри. — Ты все сделал быстро, и я весьма доволен тобой.

Стефан окинул взглядом толпу, заметив епископа Солсберийского, архиепископа Кентерберийского и других важных духовных лиц, а также казначея.

— А они признают меня? — шепотом спросил он. — Ты завладел казной?

— Этот день еще не наступил, — пробормотал Анри, и в его взгляде промелькнула настороженность. — Архиепископа волнует клятва, данная королевской дочери; казначей также мучается угрызениями совести и не желает отдавать ключи, пока не поймет, откуда ветер дует. Как бы там ни было, ты здесь, так что давай посмотрим, сможем ли мы справиться с этой ситуацией.

Изысканным жестом епископ перекрестился, повернулся к собравшимся и поднял руки, призывая к молчанию.

— Благословенны будьте! Почтенные горожане, знатные лорды, слуги Господни! Все мы знаем, что король Генрих призван на небеса, чтобы получить заслуженное воздаяние. — Он подождал, пока присутствующие перекрестились и пробормотали слова молитвы за упокой души их умершего монарха. — Наследник этого могущественного повелителя, — продолжал Анри Винчестерский, — не просто горячо любимый племянник короля, а истинный Лев Справедливости — Стефан из Блуа, граф Булони и Мортэйна. Человек, который, в сущности, вырос в Англии… — Анри помолчал. — Вырос в Англии, вы слышите меня? И хорошо знаком с обычаями нашей страны. Этот человек, известный каждому из вас, не иностранец, воспитанный в чужих краях, а нормандец, как и вы, внук великого Завоевателя, мой брат и преданный сын Святой церкви; приветливый и храбрый, блистательный и скромный. Во всем королевстве нет лучшего воина! Он женат на дочери саксонского дворянина. Кто может отрицать, что Стефан более всех достоин носить корону Англии?

Толпа важно закивала в знак согласия. Тех, кто был склонен поддерживать претендентов на корону, «воспитанных в чужих краях» — Мод и Жоффруа, — здесь не было или они затерялись в толпе. «Красноречие моего брата способно убедить самого дьявола», — подумал Стефан, осторожно поглядывая на архиепископа Вильгельма Корбэ, болезненного пожилого мужчину, избегающего его взгляда.

Анри повысил голос:

— Лондонцы уже провозгласили, что Стефан — желанный для них король. Не хотите ли и вы также признать его?

Из толпы раздались одобрительные возгласы. Стефан заметил, что священники, как стая черных ворон, держатся поодаль от всех.

— Я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из собравшихся здесь хотел, чтобы ими управляла женщина и ее муж-анжуец, но как же быть с присягой на верность, которую мы принесли королю и его дочери? — выкрикнул дворянин из Суссекса.

К нему присоединились несколько голосов:

— Да, а как быть с присягой?

Священники закивали головами. Стефан начал было говорить, но епископ Винчестерский знаком остановил его.

— Я думаю, что епископу Солсберийскому есть что сказать по этому поводу. Милорд епископ?

Роджер Солсберийский медленно вышел вперед и елейным голосом обратился к собравшимся:

— Присяга на верность, которую потребовал наш покойный король, была дана по принуждению. Такая клятва недействительна.

По толпе прокатился согласный шепот. Стефан увидел, что епископ Кентерберийский что-то прошептал на ухо одному из прелатов. Тот выступил вперед.

— Милорд архиепископ не призывает оказывать давление, а указывает, что, каким бы образом ни была принесена присяга на верность, она должна соблюдаться. Нарушить такую клятву — значит погубить свою бессмертную душу!

Казалось, что сквозь всю толпу глаза архиепископа устремлены прямо на Стефана.

— Храни нас Бог от так называемых «людей принципа», — пробормотал епископ Винчестерский сдавленным от досады голосом. — Понимает ли архиепископ, как оборачиваются события?

— Он колеблется. Мы должны убедить его, — сказал епископ Солсберийский и опять повысил голос.

— Говоря «по принуждению», я не подразумеваю угрозу. Принудительным было присутствие на церемонии присяги. Покойный король закрыл все порты, и никто не мог покинуть Англию. Кто осмелился бы противиться ему?

Анри прочистил горло.

— При всем должном почтении к вам, милорд архиепископ, есть еще одна причина, по которой подобная присяга не может быть обязательной: было обусловлено, что королевская дочь не будет выдана замуж без согласия большого совета.

В толпе начали возбужденно переговариваться.

— Действительно! Я совсем забыл об этом! Значит, король Генрих сам посягнул на нашу верность, и никто не связан с ним клятвой! — закричал дворянин из Суссекса. — Я хочу Стефана! С радостью!

Послышался рев одобрения.

— Да, да, мы хотим Стефана! — единодушно кричала толпа.

Казначей, внимательно наблюдающий за толпой, выступил вперед и вручил Стефану кольцо с тяжелыми железными ключами.

— Успешного царствования, милорд. Прошу вас сохранить казну такой же полной.

Этот знак доверия вызвал еще более громкие одобрительные возгласы. Группа священников рассеялась, большинство из них присоединились к епископам Солсберийскому и Винчестерскому. Оставшиеся в стороне неуверенно взирали на архиепископа Кентерберийского.

Анри улыбнулся.

— Если овцы покидают овчарню, может ли пастух находиться вдалеке?

Теперь все глаза обратились к архиепископу. Поддерживаемый двумя священниками, Вильгельм Корбэ медленно подошел к Стефану. Его инкрустированная золотом митра сверкала в лучах утреннего солнца.

— Милорд, — произнес он дрожащим голосом, с тревогой глядя на огромную толпу. — Я уже старый человек и скоро последую за моим покойным монархом. Доводы епископа Винчестерского вполне веские, но недостаточные для меня. Я не могу нарушить клятву. В душе я разделяю его чувства, но не осмелюсь короновать вас.

Стефан хотел было запротестовать, но тут же прикусил язык. Что бы он сейчас ни сказал или ни сделал, все это не будет настолько значительным, как приезд Хью Биго. Молясь в душе, чтобы изворотливый сенешаль не передумал, Стефан преклонил колени и поцеловал кольцо прелата.

— Возможно, у вашей светлости появится желание изменить свое мнение, — ответил он.

Архиепископ наклонил голову и вместе со свитой удалился в кафедральный собор Винчестера.

Епископ Анри наблюдал за ним с кислой миной.

— Каким образом эта робкая душа парит так высоко, что ничего не осознает? — сказал он.

— Уже не за горами время, когда Кентерберийский престол будет занят, к его славе, кем-нибудь более подходящим, — сказал епископ Роджер с подобострастной улыбкой.

Стефану было ясно, что епископ Солсберийский, беспокоящийся о том, чтобы самому выжить при смене власти, решил поддержать Анри как силу, стоящую за троном. Он нуждался в новом покровителе, а кто может лучше поспособствовать ему, чем будущий архиепископ Кентерберийский? Стефана внезапно охватило возмущение. Если хитрый старый прелат думает, что будущий король Англии станет орудием в руках церкви, то он очень ошибается.

Епископы Анри и Роджер Солсберийский обменялись понимающими взглядами.

— Боюсь, что этот день никогда не настанет, если мой брат не будет быстро коронован. Насколько нам известно, графиня Анжуйская, милорд Глостер и фактически все анжуйцы уже могут быть на пути в Англию.

— Едва ли новости успели достичь Анже, но Мод в любом случае вначале приедет в Нормандию, — заметил Стефан.

Оба священника удивленно взглянули на него.

— Откуда ты знаешь? — спросил Анри.

— Не похоже на нее — думать о короне прежде, чем она не отдаст последний долг уважения умершему отцу, хотя они и были в натянутых отношениях. Мод также наверняка захочет сопровождать тело отца в Англию для захоронения.

— Думаю, что он прав, — сказал епископ Роджер. — Кроме того, отдавая дань скорби, графиня не сразу отправится в Англию. Когда она узнает, что здесь произошло, то все уже, с Божьей помощью, завершится. Если Стефан будет провозглашен королем, то ни она, ни другие ничего не смогут сделать.

— Ну, возможно, мы и выигрываем во времени, но это не решает вопроса. В данный момент мой брат ненамного ближе к коронации, чем тогда, когда он прибыл сюда. У кого есть предложения?

Стефан промолчал. Лучше все же подождать, пока появится Хью Биго, иначе он будет выглядеть полным дураком.

Следуя за двумя епископами по винчестерской улице, ведущей к замку Уолфси, Стефан вдруг ясно понял: все они втроем, одни из самых влиятельных лиц королевства (двое из них — пэры церкви), находятся во власти одного хилого престарелого прелата — архиепископа Кентерберийского.

Он погрузился в размышления. Церковь слишком занята, чтобы вмешиваться в мирские дела, это не ее сфера деятельности. Как же архиепископ осмелится пойти против воли людей? И если после рассказа Хью глупый старец будет по-прежнему отказываться короновать его, то он силой заставит его сделать это. Стефан знал, что готов быть преданным сыном церкви, но никогда не станет ее рабом.

Они прошли через городские ворота и вошли в сад перед изящным замком, слегка тронутый инеем. Их ожидал роскошный пир. Но только они уселись за высокий стол в большом зале, как дворецкий объявил, что из Нормандии прибыл Хью Биго, сенешаль покойного короля.

Стефан поднялся из-за стола. Сердце его гулко застучало в нетерпеливом ожидании. Взгляды собравшихся обратились к входу в зал, где появился Хью Биго, уставший, в испачканной дорожной одежде.

— Милорды епископы! — выкрикнул он. — Я привез важные новости. Перед своим последним вздохом король освободил баронов от присяги на верность, данной графине Анжуйской. Да, друзья мои, — продолжал он, повышая голос, — сразу после того как его племянник покинул Руан, король на некоторое время пришел в себя и успел отказать дочери в пользу Стефана из Блуа, которого объявил наследником короны Англии и Нормандии!

Какое-то мгновение все ошеломленно молчали, а потом одновременно заговорили. Даже если он доживет до ста лет, с удовлетворением подумал Стефан, ему все равно не забыть изумленного взгляда Анри. На его памяти это был единственный момент, когда он увидел брата удивленным.

— Ты превзошел себя, брат, — прошептал Анри, и у него перехватило дыхание.

Сомнений не было: в его голосе появился новый оттенок уважения. Что ж, момент необычный и весьма памятный.

Уже порядочно стемнело, когда Стефан, епископы Солсберийский и Винчестерский вместе с Хью Биго прибыли в кафедральный собор, где поставили обо всем в известность пораженного архиепископа Кентерберийского.

Тот внимательно их выслушал.

— Клянусь Распятием, какой удивительный поворот событий, — сказал он, когда Хью закончил свой рассказ. — У вас есть доказательства, что король изменил свои намерения? Я хочу сказать, милорды, что обстоятельства в высшей степени необычные, не правда ли?

— Почему? — быстро воскликнул епископ Солсберийский, прежде чем Хью Биго смог что-то ответить. — На самом деле, ваша светлость, общеизвестно, что между покойным королем и его дочерью произошла размолвка. Ведь Жоффруа Анжуйский почти что объявил войну Нормандии! Так что эти новости меня совсем не удивляют.

— И никого из нас, — добавил епископ Винчестерский.

Находясь в явной нерешительности, архиепископ колебался.

Стефан затаил дыхание.

— Я уверен, что Хью Биго готов принести священную клятву в том, что король назвал Стефана своим наследником, — Анри с уверенной улыбкой повернулся к сенешалю.

Помедлив, архиепископ кивнул.

— Очень хорошо. Если вы готовы дать такую клятву, сын мой, я должен принять ее. И приму с радостью и благосклонностью, — добавил он осторожно, — ибо, Бог тому свидетель, я не знаю, как мы смогли бы примириться с верховной властью женщины.

Хью судорожно сглотнул, взглянул на Стефана и медленно произнес:

— Да. Я готов принести такую клятву.

Стефан с глубоким облегчением выдохнул и крепко пожал сенешалю руку. Епископы Роджер и Анри довольно улыбались друг другу, а Стефан с беспокойством наблюдал, как Хью Биго дает многословную ложную клятву перед массой собравшихся людей. Он не мог избавиться от ощущения, что эта дьявольская сделка уже убавила часть его силы.

Хью умолк, и архиепископ внезапно предупреждающе поднял руку.

— Прежде чем согласиться короновать вас, милорд, я кое-что потребую.

Стефан метнул взгляд на брата, который слегка нахмурился этой, как бы сказать… выходке старого дурака. Потом с вопросительной улыбкой повернулся к архиепископу.

— Вы должны принести клятву в том, что восстановите и будете сохранять свободу Святой церкви, — провозгласил Вильгельм Корбэ.

— Хорошо сказано, ваша светлость. Я за такую клятву, — быстро сказал епископ Роджер.

— И я, — откликнулся епископ Винчестерский, кивнув в знак одобрения.

Стефану показалось, что все три священника как-то незаметно придвинулись ближе друг к другу, будто выстроились в ряд против него. Три пары глаз, объединенные общей целью, сверлили его пронизывающим взглядом. Стефан сдержал поднимающуюся волну возмущения: церковь всегда была недовольна своими правами. К счастью, понятие «восстановления и сохранения свободы Святой церкви» было вполне неопределенным для того, чтобы ему пришлось выполнять какие-то конкретные обещания.

— Я согласен, ваша светлость. Я поклянусь в этом.

И все же архиепископ колебался, будто сомневался, что можно верить его заверениям. «Он не такой дурак, каким кажется», — решил Стефан.

Епископ Винчестерский шагнул вперед и положил руку на плечо Стефана.

— Я могу поручиться за честность моего брата, — сказал он. — Даю вам торжественное обещание, ваша светлость.

Архиепископ Кентерберийский кивнул, явно удовлетворенный.

— Тогда, Бог мне свидетель, я обещаю короновать вас на престол Англии.

Анри взял Стефана за руки.

— Кто бы мог представить себе этот момент в тот роковой день, много лет назад, когда ты отплыл в Англию, одинокий, без друзей, один во всем свете? — сказал он, и Стефану показалось, что глаза Анри влажно заблестели. Нет это, должно быть, отсветы пламени горящей свечи…

Возвращаясь в замок брата, Стефан купался в золотом сиянии победы. Ноги его едва касались промерзшей земли, а душа парила выше колокольни кафедрального собора. Глядя в темное зимнее небо, он подумал, что стоит ему протянуть руки к небесам, как его осыплет звездами.

Стефан был коронован в Вестминстере двадцать второго декабря — в день святого Стефана. «Хорошее предзнаменование», — отметил он про себя. Было холодное утро, в голубом морозном небе светило оранжевое солнце. Великолепное крещендо колоколов Вестминстерского аббатства, соборов святого Павла, святого Иоанна, церквей невесты Господней и святой Марии Магдалины торжественно возвестило о появлении нового короля. Стоящая рядом со Стефаном Матильда, собирающаяся вскоре родить третьего ребенка, лучезарно улыбалась радостной толпе. Сердце Стефана чуть не разорвалось от радости, когда архиепископ Кентерберийский возложил корону Завоевателя на его голову. Это был символ всех его осуществившихся стремлений, воплощенная в золоте надежда на то, что мир и процветание, воцарившиеся в государстве короля Генриха, продлятся при короле Стефане.