Роковая награда

Глава XXV

– Ба-ба-ба! Какая встреча! – радостно вскричал Вихров, останавливая на улице Лютого.

– А-а, это вы, Александр, приветствую! – отозвался вождь губернских символистов.

– Чаю, к Меллеру на премьеру спешите? – поинтересовался Вихров.

– Туда, – кивнул Лютый.

– И я, знаете ли, двигаюсь в том же направлении.

Лютый взглянул на карманные часы и предложил:

– До начала представления – добрый час, может, примем по кружечке? – Он указал в сторону пивной «Дружба».

– Почему нет? С удовольствием!

Представители противоборствующих литнаправлений направились к заведению. Там, в пропахшем кислым духом помещении, им предложили янтарное пиво в пудовых кружках и различные закуски.

– Дайте-ка нам леща, – давал указания Лютый, – да поувесистей, волжского. Имеются у вас такие?

– Исполним в лучшем виде, доставим наижирнющего, – поклонился половой.

Лютый глотал пиво, словно путник воду в высушенной солнцем пустыне, – жадно, ненасытно. Вихров пил маленькими глотками, наслаждаясь напитком и посасывая кусок восковой спинки леща.

– А и вертихвост этот ваш Меллер! – приступая ко второй кружке, бросил Лютый. – Всюду он старается успеть – и стишок накропать, и фильму сгондобить.

– Наум – натура тонкая, многогранный талант, – лирично заметил Вихров и отщипнул от лещины сладкое ребрышко.

– Что до меня – так я человек консервативный, – продолжал Лютый. – М-да, я тут вот поэму отважился начать.

– О-о! – протянул Вихров.

– Не удивляйтесь. Подошла, брат, пора зрелости. Мне ведь скоро тридцать пять шарахнет. Символично!

– Угу! – согласился Вихров, погружая губы в пену.

– Напишу о социалистической стройке, о героизме рабочих. Актуально и не посмеют не напечатать!

– Не осмелятся, – заверил Вихров. – А я, видите ли, приступил к повести. Да-да. В центре действия – поэт, революционный трибун, окруженный трагизмом неразделенной любви к девушке. Не менее, скажу я вам, актуально, особенно в юмористической форме.

– Пишите, брат, пишите! Потомки разберут, что актуально, а что нет, – кивнул Лютый.

Утолив жажду, литераторы продолжили путь к «Дому художеств».

Войдя в двери, они увидели Меллера, встречавшего гостей.

– Ты, Наум, нынче словно ангел! – тряся руку Меллера, пошутил Вихров, кивая на его белоснежную тройку.

– А важен-то, важен! Будто батюшка, только что назначенный на приход, – получая Меллера в свои объятья, пробасил Лютый. – Дай-ка я тебя обниму. Поздравляю от души!

Меллер кряхтел и отдувался в крепких объятьях Лютого.

– Спасибо, прошу в зал, – освободившись, выдохнул он.

В зале два распорядителя с красными повязками на рукавах усаживали публику.

– Ух ты! Человек двести, почитай, пришло, – заметил Вихров.

– М-да, народишку навалило порядочно, – кивнул Лютый. – Вон справа – ваши ребятки, имажинисты.

К ним подскочил распорядитель, испросил приглашения и определил Лютого в пятый ряд, а Вихрова – в восьмой.

– Э-э нет, товарищ! Мои соратники, как я погляжу, расселись поближе, – не согласился с указанием паренька Вихров.

– Которые ваши? – спросил распорядитель.

– Так вот же, взгляните: Будков, Кошелев, Левенгауп, – Вихров ткнул пальцем в сторону имажинистов.

– Саня, вас посадят к критикам! – подмигнул ему Лютый.

– Да ну вас! Мне к своим надобно. Товарищ, вышла ошибка, я непременно должен сесть со своими, во-он в том ряду! – обиженно произнес Вихров.

Распорядитель заглянул в блокнот:

– У товарищей Кошелева и Левенгауп шестой ряд… Эге! Не беда, поменяетесь частным порядком, – махнул рукой паренек и отошел к новоприбывшим гостям – стройному молодому мужчине в новеньком костюме и элегантной темноволосой девушке.

– Ну что, пересадили? – справился у Вихрова Лютый.

– Как же! Говорит: меняйтесь частным порядком, формалист, – буркнул Вихров и поклонился вновь пришедшим. – Добрый вечер, Андрей!

– Кто такие? – поинтересовался Лютый.

– Приятель Наума, Рябинин, один из начальников с «Ленинца»… Да он бывал у нас в «Музах», забыли?

– Не припоминаю… А девушка с ним весьма… м-да, импозантная! – провожая глазами Полину, проговорил Лютый.

– Лично не знаком. Она подруга Левенгаупихи, кажется, дочь кого-то из… – Вихров указал пальцем в потолок.

– А-а, – открыл рот Лютый. – Кесари к кесарям, а мытари к мытарям.

– Вроде того.

– Ладно, пойду к своим, – решил Лютый и, схватив пробегавшего мимо распорядителя, шепотом спросил. – Банкет будет?

– Фуршет – по окончании просмотра, в фойе, – кивнул распорядитель и убежал.

– Ох, иссохнешь тут к финалу без выпивки. Хоть бы буфет соорудили, – бросил ему вдогонку Лютый и пошел к пятому ряду.

– У нас чудесные места, – отметила Полина, усаживаясь в кресло в отведенном им с Андреем девятом ряду.

– Неплохие, – согласился Андрей. – Однако справа и слева – «Музы», шума будет предостаточно.

– Мы не в театре, – улыбнулась Полина. —

В кинематографе с эмоциональным сопровождением веселее.

– А в партере, должно быть, «чины»? – кивнул в сторону первого ряда Андрей.

– Ага, отдел культуры губкома, пролеткультовцы и худсовет «Дворца»… Ой, сам Павлов явился! Видишь здоровяка? Лучший критик cinema в городе.

– Полли! – окликнули Полину слева.

– Ах, Светочка! – обрадовалась она и помахала Левенгауп. – Я, пожалуй, к тебе не пройду, – она развела руками, указывая на тесноту в проходе.

– Увидимся на фуршете! – крикнула Светлана и кивнула Рябинину. – Здравствуйте, Андрей. Вы в черном костюме просто неотразимы!

– Вы со Светиком знакомы? – удивилась Полина.

– Виделись в «Музах».

– Ах да, я и забыла. Кстати, тебе действительно к лицу этот костюм. Удачная покупка!

– Потратил последние накопления ради торжества Меллера, – рассмеялся Андрей.

– И правильно, – согласилась Полина.

На сцену выскочил человек лет тридцати – председатель Губернского общества кинематографистов Степан Вздыбенский. Он призвал зал к вниманию и принялся говорить о «настоящем празднике кино», о событии, которое «должно подхлестнуть развитие отечественного кинематографа вообще и губернского в частности». Вздыбенский поведал о сложной трансформации Меллера-поэта в Меллера-кинорежиссера и о его успехах на этом нелегком поприще.

Выступающий подчеркнул, что в начале программы зрители увидят дебютную ленту Меллера – документальный фильм годовалой давности, а уж затем, без проволочек, состоится премьера художественной картины.

Вздыбенский закончил и спустился в зал. Свет погас, зазвучал рояль, и на экране замелькали титры:

Независимая студия «Мотор!»

представляет

хроникальную картину Н. Меллера

БУДНИ ГОРОДА.

Показывали улицу: по экрану бегали люди, летали трамваи, надували щеки, высвистывая неслышные трели, постовые; дымились трубы заводов; вышагивали пионеры; горделиво выпячивали грудь пожарные. Живо и весело менялись картинки городской жизни.

Андрею понравился подход к монтажу – короткий, четкий, отображавший суть мимолетных незатейливых ситуаций.

Фильм длился чуть больше десяти минут и закончился при гробовом молчании зала – ждали премьеры. Только от мест дислокации символистов послышалось:

– Ну как?

На что голос Лютого ответил:

– Неплохо, а пива, однако, охота.

Зал прыснул смешком, но пленку уже поменяли, и публика вновь обратилась к белому квадрату экрана – появились заставки картины «Вандея».

…По пыльной дороге шли солдаты с трехцветными кокардами на киверах. Появился титр:

«Французские революционные гвардейцы».

И откуда-то сзади раздалось:

– Да за кого он нас…

Невзирая на реплику, отряд вошел в деревню и оказался в окружении местных жителей. Пожилой усач, видимо, командир отряда, открыл рот. По экрану забегали строчки. Предводитель говорил о нелегком положении с продовольствием в Париже, об угрозе голода. Ветеран жестикулировал и вращал глазами, изображая трудности с питанием в столице. Крестьянам речь солдата не понравилась: лица их были угрюмы, брови насуплены.

– Гм, знакомо, – удовлетворенно хмыкнул губкомовский чин в первом ряду.

На экране возник некий толстяк из местных. «Хлеба нет!» – закричали титры. Односельчане закивали, подтверждая, что хлеба и вправду нет, съели весь. Из толпы солдат появился молодой гвардеец, начал убеждать крестьян в том, что без хлеба в Париже гибнут санкюлоты – опора революции…

Светлана Левенгауп шепотом обратилась к соседу:

– Гера, посвети фонариком, мне нужно записать…

Сосед извлек из кармана электрический фонарь и посветил на колени Светланы. Она раскрыла блокнот и что-то застрочила.

А тем временем вандейские крестьяне продолжали упорствовать – замахали руками и начали расходиться. На экране показалась надпись: «Вечером», – и зрители увидели тех же солдат у горящего очага (жадные до хлеба селяне все-таки пустили их на постой). Вошла молодая крестьянка, поставила на стол дымящийся котелок и исчезла.

– Зайченкова! Гляди, Зайченкова! – раздались крики, и несведущие зрители узнали фамилию актрисы.

…Давешний молодой гвардеец вышел вслед за крестьянкой. Она возилась с ведрами у колодца, и молодчик предложил ей помощь. Крестьянка кокетливо отказывалась, но парижский ловелас не отступал. Он перешел от комплиментов к разговору о положении с хлебом в столице. Девушка слушала, хмуря брови, наконец прошептала: «Я вам помогу. Хлеб спрятан, я покажу место».

– А мы уж думали, укаталась девка! – разочарованно бросил кто-то из зала.

…На экране крупным планом возникло радостное лицо гвардейца. Он благодарил крестьянку, целовал ей руки. Девушка жеманилась, возводила очи к небесам.Тапер бренчал на пианино нечто лиричное, соответствующее моменту.

Левенгауп вновь попросила Геру зажечь фонарик. Сидевший через кресло мужчина отвлекся от экрана, но посмотрел не на Светлану или фонарик, а на освещенное сетчатое колено журналистки.

…Очередной титр оповестил зрителей, что наступило утро. Взглядам предстал амбар, где в окружении солдат стоял вчерашний толстяк. Ловелас-гвардеец выступил с лопатой и принялся рыть землю.

– Очень жизненно! – кивал соседке губкомовский чин.

Андрей уловил его шепот. «Ностальгирует по молодости в продотрядах!» – решил он.

…Между тем яма на экране углублялась, тапер сильнее ударил по клавишам. Вот уже показались мешки с хлебом. Толстяк упал на колени, стал молить о пощаде. Солдаты бросали на него презрительные взгляды.

Далее зрители увидели молодую крестьянку, которая в одиночестве училась грамоте по революционной листовке. Вдруг дверь отворилась и вошел толстяк. Лицо его было злобным, он стал говорить девушке гадости. Она предложила негодяю выйти вон под одобрительные возгласы зала. Однако толстяк не послушался ни ее, ни зрителей; напротив, выхватил нож, ударил патриотку и был таков.

Зал ахнул, кто-то обозвал толстяка «гадом».

…На экране минуты две мучились умирающая девушка. Лишь только она затихла, появился молодой гвардеец, но поздно – красавица была мертва.

– И где ж ты шатался? – спросил в сердцах чей-то голос.

…Гвардеец, казалось, услышал вопрос – заломив в отчаянии руки, он забегал по комнате. Тщетно – слезами горю не поможешь.

Вот уж близился финал – на сельскую площадь привели убийц-мироедов (толстяка и трех доселе неизвестных стариков).

– А эти чучела при чем? – вопросил из темноты голос Лютого.

– Враги! – коротко пояснил ему нетерпеливый девичий голосок.

…Солдаты вскинули ружья. Когда рассеялся молочный дым, зрители увидели тела нераскаявшихся злодеев…

Солдаты уходили из деревни. За колонной тянулась вереница возов с конфискованным хлебом. Впереди дюжие парни несли тело девушки, покрытое национальным флагом. Тапер грянул вариацию на «Марсельезу». Крупным планом рыдал молодой гвардеец – подразумевалось, что он успел полюбить покойную. За сим последовал «конец», и зажгли свет.

Публика зааплодировала, раздались крики:

– Автора! Даешь Меллера!

Наум выскочил на сцену. Он кланялся, прижимая руки к груди, благодарил собравшихся. Начались выступления зрителей.

«Заведующий отделом культуры Шашков отметил актуальность выбранной темы и пролетарский подход, – записывала Светлана Левенгауп. – Худсоветовские дамы высказались в том же духе. Павлов особо остановился на игре актеров, работе Меллера с труппой, а также на ряде технических и малопонятных аудитории моментов. Липкина из „Вестей Депо“ (перманентная идиотка) в экстазе назвала Меллера „гением кинематографа“ и предрекла „звездное будущее“».

Карандаш Светланы повис в воздухе – Меллер попросил высказаться театральных деятелей. Выполз старичок Гудалов, главреж губернского театра. То и дело снимая и надевая пенсне, он ворковал о смелости, энтузиазме и перспективах. «Гудалыч – талантливый постановщик, но никчемный оратор», – пометила Левенгауп.

Восторженно и суматошно выступила вереница «музовцев». После эпиграммы Лютого в духе «Конвент послал, а Меллер снял» Вздыбенский прекратил прения. Слово предоставили виновнику торжества.

Наум немного успокоился, немного размяк от объятий.

– Чрезвычайно рад, что вам понравилась картина. Огромнейшее спасибо за теплые, искренние слова! Видите ли, художник, завершая полотно, не знает, как отнесутся к нему взыскательные зрители. Ваша реакция – оценка моих скромных заслуг.

Я только начинаю делать робкие шаги на захватывающем и интересном для меня поприще. Великое множество задач стоит передо мной, но, как вы изволили видеть, решать эти задачи молодые кинематографисты в состоянии. Технический разбор картины состоится завтра на заседании студии «Мотор!», куда приглашаю всех желающих. Кланяюсь вам с благодарностью еще раз и прошу не расходиться – в фойе приготовлен праздничный фуршет.

Зрители потянулись к выходу. В фойе на протянувшихся в ряд столах их ждала привычная богемная еда: водка, шампанское, бутерброды с колбасой и немного икры. Рьяная до выпивки молодежь создавала небольшую толчею. Заведующий «Дома художеств» Титов сдерживал желающих дармовщинки деятелей культуры и грозно шептал:

– Не позорьтесь, граждане! Позвольте вначале подойти ответственным товарищам!

Молодежь расступилась, пропуская губкомовцев и худсовет. Просидевший с утра в редакции литальманаха «Свежий ветер» и потому дико голодный поэт Самсиков с беспокойством наблюдал за поглощаемыми ответственными работниками бутербродами и глотал жгучую слюну.

Наконец к столам допустили всех желающих.

– Не беспокойтесь, на всех хватит, – бурчал, прохаживаясь вдоль столов, Титов.

Еды и вина действительно было предостаточно. Суета быстро улеглась. Повис гул голосов, перекрываемый то и дело смехом и громкими возгласами. Публика затянула папиросы, и через несколько минут фойе напоминало пятничный предбанник первой городской бани.

Перехватив впопыхах шампанского, Светлана Левенгауп пробилась к завкультотделом Шашкову и уговорила его дать интервью. Лютый с прилипшим к бороде шариком красной икры громогласно предлагал выпить за пролетарское искусство. У одного из столов повизгивала невесть откуда взявшаяся тальянка.

В центре, в окружении «музовских» девиц, стоял Меллер; девицы пускали ему в лицо дым папирос, растягивая красные губы, кричали: «Шарм! Грандиозно!» и по-жеребячьи ржали. Светило кинокритики Павлов, напившись водки, хвалил Титова за организацию премьеры. Рядом топтались счастливые, словно молодые отцы, члены независимой студии «Мотор!» с рюмками в руках. Вдрызг веселый Вихров плавал от стола к столу, произнося одну-единственную фразу: «Каков Меллер, а?!»

Об этом же он поинтересовался и у Андрея, которого встретил в компании Полины на своем извилистом пути.

– Меллер бесподобен, нет слов, – ответил Рябинин.

Вихров поклонился и пошел дальше.

Меллер, наконец-то освободившийся от «Муз», двинулся вкруговую по фойе. Он чокался со всеми и вновь принимал поздравления и восторги. Дошла очередь и до Андрея с Полиной.

– С удачной картиной, Наум! – улыбнулся Рябинин и чокнулся с Меллером. – Познакомься, это – Полина.

Меллер ответил натянутой улыбкой и добавил:

– Очень приятно. Наум. Мы мельком встречались там-сям. Многое о вас слышал.

– Мне тоже ваше лицо знакомо, – кивнула Полина. – У вас вышла чудесная фильма.

Андрей хотел добавить еще что-то, но его дернули за рукав. Рябинин обернулся и увидел Виракову.

– Доброго вечерочка, Андрей Николаич, – смиренно произнесла Надежда и взглянула на Полину. – И вам того же, гражданочка.

Андрей обратился было за объяснениями к Меллеру, но того уже и след простыл.

– Привет, Надежда, – бросил Андрей. – Ты здесь каким ветром?

– Товарищ Наум пригласили. Да вот! – поджав губы, процедила Виракова. – С девушкой своей познакомите?

– Ах да, разумеется, – встрепенулся Рябинин. – Полина, рекомендую: краса и гордость ячейки «Ленинца», товарищ Надежда Виракова.

Полина поклонилась.

– Как вам фильма? Понравилась? Не ожидала, что товарищ Наум такой талантливый. С виду-то – смешной недотепа, – хихикнула Надежда и снисходительно посмотрела на Полину. – Ну что ж, пойду я к товарищу Меллеру…

– Иди, Надя, – переведя дух, согласился Андрей.

Виракова исчезла в толпе, а Рябинин обратился к Полине:

– Ты желала видеть заводских девушек? Пожалуйте, вот наши кадры.

– Соблазнительная «гордость ячейки», – усмехнулась Полина. – Прямо не устоять от комплиментов в адрес руководства «Красного ленинца»!

Андрей попытался замять «вираковскую тему» и заговорил о картине:

– Знаешь, я весь просмотр вспоминал, где я видел актера, игравшего молодого гвардейца. Оказывается, в «Музах»! Он – начинающий поэт, стихи читал о Французской революции. Его там облобызали и искупали в восторгах.

– Интересный парнишка, – согласилась Полина. – Откуда он?

– Кажется, из университета, студент.

Полина увидела кого-то и замахала рукой. Подошла высокая шатенка, немного угловатая, но одетая с безукоризненным вкусом.

– Черногорова, привет! – с улыбкой сказала девушка.

– Здравствуй, Наточка! – отозвалась Полина и испуганно покосилась на Андрея.

«Кого это назвали Черногоровой? Да Полину же! Вот так казус! Выходит, она…» – похолодев, подумал Рябинин, но Наточка прервала его мысли:

– С тобой, Полли, видный кавалер! Познакомишь?

– Ни за что! – громко рассмеялась Полина. – Андрей Рябинин, а это, прошу жаловать (любить вредно) – Натали Решетилова.

– Наслышан, – наклонил пылающую голову Андрей.

– Ишь ты! – округлила свои зеленые глаза Наталья. – Что же вам моя старуха насплетничала?

– Все больше хорошее, – нервно хохотнул Андрей.

– Я пригласила товарища Рябинина на премьеру твоего спектакля, так что готовься к критике – Андрей весьма въедливый, – вставила Полина. Ее взгляд лихорадочно перебегал с Андрея на Наталью и обратно.

– Буду рада вас видеть, – кивнула коротко остриженной головой Наталья.

– Что скажешь о картине? – справилась Полина.

– Пафосно, пафосно, – задумчиво бросила Решетилова и обратилась к Андрею. – У вас папиросы есть? Окажите любезность, презентуйте.

Андрей вздрогнул, молча протянул портсигар. Наталья закурила, глубоко затянулась пару раз, выпустив дым через нос:

– Многовато патетики у Меллера, приелось. Нет настоящей вульгарности. Техника неплохая, хотя я не кинематографист.

– Нам тоже понравилось, – кивала Полина.

Андрей рассеянно слушал разговор подруг и старался успокоиться: «В конце концов, Полина намекала, что у нее страшный папаша. Да я и сам видел.

И как я не мог догадаться? Все эти разговоры об „органах безопасности“, о том, что „папа все на свете знает“…» Он прислушался к обсуждению фильмы:

– …Бюджет, честно говоря, срамной, – разводила руками Наталья. – Вообще, крайне удивительно, как Наум смог снять картину на тысячу?

– Меллер – подвижник, он на энтузиазме выезжает, – натянуто улыбнулся Андрей.

– Хорош энтузиазм! Говорят, у него дома мышь с голодухи повесилась, – хохотнула Решетилова и пристально оглядела Рябинина. – А вы его сподвижник?

– Они приятели, – пояснила Полина.

– А-а, я смотрю – вроде бы не похожи на «птенца гнезда Меллерова».

– Прошу прощения, неужели быть сподвижником Меллера неприлично? – с серьезностью прилежного ученика спросил Андрей.

– Нет-нет, не подумайте дурного! – имитируя испуг, заверила Наталья. – Мы с Наумом всего-навсего придерживаемся различных трактовок сценического искусства. Он ведь до превращения в кумира cinema алкал славы в нашем театре. Удивились? Да, ставил пьесы собственного сочинения. Кстати, неплохие, но постановки бездарные. Помнишь, Поля, «Крота»?

– Разве «Крот» был Меллера? – переспросила Полина. – Ты, старушенция, запуталась вконец!

– Очнись! Он тогда был не Меллером, а Иваном Суглинским, – горячо убеждала подругу Наталья.

– Ах, Суглинский! Так это Суглинский и есть Меллер! – рассмеялась Полина. – Он даже не вышел к залу на премьере «Крота» – чересчур свистели…

– …Лютые символисты, – добавила Решетилова.

– И все же он милый, и картина милая, – примирительно заключила Полина. – Ты сама-то к премьере готова?

– Почти. Остались мелкие доработки. В четверг – генеральная, потом – сутки сна, и – в бой! – объявила Наталья и не глядя выпустила из пальцев окурок. Он шлепнулся, безучастный, у ее туфелек и напоминал о себе лишь струйкой дыма.

– Вы, что же, не кушаете и не пьете? – Наталья поглядела на пустые рюмки Андрея и Полины. – Меллер наверняка растранжирил на банкет последние денежки.

– Да вот размышляем, в какую гавань встать на постой, – ответила Полина.

(Андрей незаметно наступил на окурок Натальи и легонько придавил его каблуком.)

– Пойдемте к нам, там Света, Резников, моя театральная банда, – предложила Наталья.

Полина вопросительно взглянула на Андрея:

– Душновато здесь и шумно… Нам бы на свежий воздух, а?

– Пожалуй, – согласился Рябинин, заметив ее желание исчезнуть.

– Воля ваша, – развела руками Наталья. – А я побреду. Удачи!

Она помахала пальчиками и смешалась с публикой. Андрей и Полина пошли к выходу. Рябинин шел позади и, глядя в спину девушки, думал: «Дочка зампреда ГПУ! М-да, вляпался… А впрочем, плевать, где наша не пропадала!»

– Ничего, что я утащила тебя с фуршета? – спросила Полина, когда они вышли на улицу. – Я, признаться, недолюбливаю вечеринки творческих людей.

– Отчего же? – бодро отозвался Андрей (он старался настроить себя на веселый лад).

– Они все однообразно самовлюбленные, – сморщила носик Полина.

– Вечеринки?

– Да нет, творческие личности. Извини, я, наверное, не в настроении.

Несколько минут они шли молча. Рябинин думал, как снять неловкость и обойти волнующую тему. Полина набиралась решимости, понимая, что начало разговора должно быть за ней. Наконец она остановилась и, повернувшись к Андрею, спросила, глядя ему прямо в глаза:

– Ну что же ты молчишь? Слышал ведь, как назвала меня Наташа. Я заметила, что тебе было трудно скрыть изменившееся настроение, не увиливай. Скажи, что я скрыла от тебя правду, солгала, что я дурная, ну скажи! – Она ловила малейшее движение его лица.

«Быть может, я пошлый эгоист, но она сейчас так очаровательна!» – невольно подумал Андрей. Он мягко улыбнулся, и Полина заметила в его взгляде теплое лукавство.

– Ты просто маленькая обманщица, Полиночка, – проговорил он. – Поверь, мне все равно, кто твой отец. Мне важна ты. И больше никто.

Андрей приблизил свои губы к губам Полины и поцеловал. Она застыла в недоумении, не зная, чем ответить на подобное нахальство, только прикрыла глаза и улыбнулась.

– Не хулиганьте на проспекте, гражданин, – прошептала Полина. – Давай прогуляемся.

Тревоги и переживания были забыты. Они шли по улице и вспоминали премьеру.

– Натали чересчур категорична в оценках Меллера. Что ни говори, а он, как показала картина, лучший кинематографист города, – размышляла Полина.

– Отчего же Наталья недолюбливает Меллера?

– Ну теперь, когда я узнала, что Меллер и Суглинский – одно лицо… могу сказать, что из-за работы с актерами.

– Выходит, неудачи Наума в театре связаны с конфликтами в труппе?

– Ага. Хотя в Новом театре и много молодых самодеятельных актеров, но костяк все же составляют профессионалы, а с ними неопытному режиссеру нелегко работать. Тем более пьеса Меллера «Крот» и способ ее постановки были весьма оригинальными! Для съемок же фильмы он собрал никому не известных артистов. Меллер для них – творческая величина. И картина удалась! Типажи колоритные, играют талантливо, с огоньком: суровый командир отряда, кровожадный толстяк, молодой гвардеец. Разве что девчонка слабовата. Кстати, она напоминает эту твою, фабричную… Надежду.

– Так уж мою? Она в «механическом», – возразил Андрей.

Полина засмеялась.

– На «Ленинце» таким красавцам с девчатами-то просто, а? – она легонько толкнула Рябинина в бок.

Он немного смутился, но тут же нашелся:

– Ан, нет, Полюшка, им, видишь, меллеров подавай!

– Надежда что – его девушка? – подняла брови Полина.

– Не ведаю. Впервые увидел ее в подобной компании.

– Такое случается. Один актер по фамилии Вернер в позапрошлом году влюбился в повариху с электростанции, толстенную, как пивная бочка. Мнил себя Кустодиевым, писал с нее картинки при полном, заметь, отсутствии способностей к рисованию. Умора! У любой богемы подобные пристрастия – часть антуража. Навыдумывают своей пассии романтических качеств, ахи-вздохи разные, а народ укатывается со смеху.

– Не скажи! Наша Виракова – девушка небезнадежная интеллектуально. Закончила фабзавуч, собирается на рабфак и читает московские журналы, – парировал Андрей.

– Ха! Ну, тебе видней, – усмехнулась Полина. – Прошу прощения, у вас в семье в детстве была молодая горничная?

– М-м… К чему это ты? – не понял Андрей.

– Да так. А если была – ты с Меллером в одной упряжке, «защитник фабричных»! – В ее глазах бегали черти. – Ладно, смеюсь я, не обижайся.

– Ну разве что…

– Ох и чудные вы создания, мужчины, – Полина посмотрела на темнеющее небо. – Вы и сами-то подчас себя не понимаете, правда?.. Впрочем, хватит об этом. Завтра утром я поеду на дачу, проведаю маму, повидаюсь с Танюшей Платоновой. За компанию не желаешь?

– Хотелось бы… – вздохнул Андрей, – но мой цех выходит завтра на «сверхурочную» – не успеваем с подготовкой зала к губпартконференции. К вечеру должны завершить столярные работы, а в воскресенье займемся украшением сцены.

– Жаль, я бы познакомила тебя с Таней, – Полина погрустнела. – Мы теперь не скоро увидимся.

– Что так?

– У тебя в выходные «сверхурочная», а у нас в понедельник – праздник пионерии, во вторник вечером – родительское собрание.

– М-да, – покачал головой Андрей. – А мы едем в Вознесенское в середине недели.

– Когда именно?

– Точно не знаю. Самыгин договаривается с местной комсой о сроках.

– Не беда. Вернешься – позвони.

Они помолчали.

– Сильно загружают на работе? – спросила Полина.

– Да как и всех, – пожал плечами Андрей. – Положенные нагрузки не обидны, донимает отсутствие нормальных условий для труда работников. Вот, к примеру, нет у нас в цехе душевых! После работы идут люди домой пыльные да грязные. Задумал я построить в цехе душевые, разработали совместно с конструкторами и главным инженером проект, а денег нет! Директор предложил сходить в завком – у них есть касса взаимопомощи. Решил завтра после работы пойти в гости к Ковальчуку, он – член комитета, серьезный мужик. Посоветуемся.

– Я вижу, ты быстро входишь в дела, – заметила Полина.

– Не знаю, как будет дальше, а пока мне на «Ленинце» нравится. Интересно что-то создавать, тем более для меня, человека, привыкшего к разрушению.

– Мира хочется? – сощурилась Полина.

– Еще как хочется. Еще как!