Роковая награда

Глава XXXII

Город медленно погружался в сумерки. Рабочий люд поглядывал на темнеющий горизонт и беззаботно подумывал о предстоящих выходных. Молодежь суетливо собиралась на прогулки. Покрасневшие от нетерпения девушки крутились у зеркала, сетуя, как всегда, на приевшиеся гардеробы и недостаток косметики; парни начищали до блеска «выходные» сапоги и взбивали удалые кудри.

Ребятам на прогулке главное – показаться: пройтись в компании друзей по центральным улицам, важно засунув руки в карманы и лениво поглядывая по сторонам. А еще лучше – под руку с красивой девушкой. И при этом непременно повстречать знакомых, чтобы насладиться их удивлением и завистью.

Такие видные пары прогуливаются медленно, с нарочитым безразличием к окружающим. Разговаривают, как правило, о пустяках:

– Антон, вы слышали о новой картине, что идет в госкино «Жемчужина»?

– М-м… Что-то, где-то…

– Говорят, очень жизненная картина.

– Клава, а вы бывали в «Иллюзионе»?

– Не…

– А мой приятель, Санька Катин, на прошлой неделе побывал. Показывали старую, но страсть как интересную вещь про германского упыря. Он, знаете…

– Фу, какая гадость! И как вы можете?!

– Оно, конечно, гадость и есть, а забавно!

– Ну, не будьте отсталым.

– Да-да… Ха! Смотрите, какой автомобиль! Ух, здорово! Это «студебеккер», у нас в гараже есть такой. На нем товарища директора возят. Вы ездили в автомобиле?

– Не-ет.

– И я… А знаете, при коммунизме все трудящиеся будут иметь собственные машины.

– При коммунизме – понятное дело, а прокатиться-то сейчас хочется.

– Ага… Давайте семечек купим!

– У этой старухи семечки горькие. Мы с Нюрой брали, да все плевались.

– Да ну-у? Выходит, эта бабка – спекулянтка и жуличиха.

– Кто ж ее разберет?..

Когда в вечерней темноте зажигаются уличные фонари, окружающее становится причудливым и таинственным. Темнота пробуждает скрытые фантазии и эмоции человека. Сумерки делают людей смелее и восторженнее, романтичнее и загадочней. Представьте, к примеру, как прозвучит страстная серенада средь бела дня? Смешно! Ночью поют не только струны гитары и влюбленной души, поет волнующий вечерний воздух, восхитительно шепчут листья деревьев, подпевают даже умудренные опытом стены домов…

Вечер пятницы, казалось, походил на многие другие. Как и всегда, по улицам сновал оживленный народ, носились по тротуару мальчишки-газетчики, выкрикивая заголовки передовиц.

Вечер 23 мая обещал быть интересным – в Новом театре должна была состояться премьера спектакля «Ревизор» в постановке Натальи Решетиловой.

«Новый» театр, или, как его называли официально, «Театр малых и больших форм» располагался в здании бывшего Охотничьего клуба, что на улице Ленина (бывшей Императорской). Лет этак пятьдесят назад местное земство – воплощение инициативы третьего сословия – достигло компромисса с заносчивой аристократией и основало Охотничий клуб. Горделивые помещики и великодушные земцы пустили шапку по кругу и выстроили серый особняк в готическом стиле. Спроектировал малопонятную провинциальным охотникам готику приглашенный из Москвы немец-архитектор Кнопп. Над сводчатым входом герр Кнопп разместил лепных кабанов, медведей и тетеревов, окружив несчастных лавровыми и хвойными веточками. Свирепые в свете уличных фонарей гипсовые животные с удивлением взирали на шумную советскую толпу. Бессловесные твари были существами консервативными, привычными к иной публике в здании Охотничьего клуба. Каменные звери оставались единственными атрибутами былого собрания стрелков губернии.

Другая гордость клуба – картина, изображавшая охоту на львов, никогда не существовавших в местных лесах, – была вывезена на склад, уступив место в фойе поясному портрету Всеволода Мейерхольда. И это представлялось правильным, ибо физиономия театрального кумира отражала кредо руководителей Нового театра. «Рубенс – не актуально!» – заявил директор театра Гуляев, указывая на монументальное «львиное побоище». Актеры согласились с его доводом, хотя и понимали, что это – не Рубенс.

По правде сказать, на Гуляева актерам было наплевать. Главным был не директор, а творческий процесс, которым он пытался управлять. А «процесс» получался весьма плодотворным! Труппа выезжала со спектаклями в расположение частей Красной армии, на заводы и фабрики, в детские дома. Пьесы «Поп, кулак, бюрократ и нэпман», «Большевик в Дантовом рае», «Влюбленный фининспектор», «Буржуй Обжоров и батрак Тимоха» собирали неизменные аншлаги.

«Театр малых и больших форм» всегда успешно соревновался с Губернским театром – если там ставку делали на классику, в Новом театре постоянно экспериментировали.

Театр воистину был народным. Вовлеченные революцией в творческий процесс массы нестерпимо хотели играть на сцене. В конце концов переполненный актерами театр пошел на создание в рамках основной труппы двух «дочерних» – пролетарской студии «Молот» и крестьянской «Обильная нива». Особенно ретивыми были выходцы из села. Активная крестьянская молодежь, наводнившая театр, щедро плодила не только полчища актеров, но и целый сонм драматургов и режиссеров, не говоря уж об армиях гениальных статистов. Верхом творчества крестьянской студии явился спектакль «Урожаиада», поставленный в ноябре 1923-го и вызвавший горячие споры и кривотолки в городе.

Сегодня премьеру давала Решетилова, одна из «старейшин» театра. Завсегдатаи пожимали плечами: „Ревизор“? Старо! И что из этого можно выжать?» Однако все они послушно принесли в окошко кассы трудовые рубли и пришли на спектакль.

Публика, в основном, была молодой: фабричные, газетчики и литераторы, всевозможные голодные бездельники, интеллигенты с женами и немного обывателей, попавших в театр случайно, либо из любопытства.

Места в Новом театре не нумеровались, а посему распределялись согласно проворству публики. Зрители грохотали стульями, не прикрепленными к полу, приветствовали знакомых и выходили поболтать в фойе, предварительно оставив на сиденьях шляпы и программки.

Как всегда, что-то было не готово – пробовали свет установщики, надрывно кричал из-за кулис второй режиссер Дубовиков-Пламенный, спотыкаясь, носились по проходам девицы с отчаянными глазами, взывая с безнадежностью: «Вы Горского не видели?»

То и дело поднимался и опускался занавес, открывая несуразную фигуру театрального пожарного Ковшова… Все говорило о том, что премьера непременно состоится.

Об Андрее позаботились – его встретил сорокалетний «мальчик» в толстовке. Дитя искусства проводил гостя к местам в пятом ряду с запиской на сиденье:

Тов. Рябинин, «Кр. ленинец»

На соседнем стуле, на похожей бумажке, коротко и ясно значилось:

Черногорова

– Прошу вас, товарищ, – прошелестел провожатый и исчез.

«Этот стул не заняли бы даже при страшной давке в проходах», – усмехнулся Андрей, поглядев на место Полины. Она пребывала за кулисами и обещала присоединиться позднее.

Рябинин развернул программку и прочитал заглавие:

«РЕВИЗОР

Новая трактовка пьесы Н.В. Гоголя в постановке

Н. Решетиловой.

Комедия в пяти действиях с одним антрактом».

Далее значилось:

«Действующие лица:

Антон Антонович Сквозник-Дмухановский, предисполкома N-ского уезда.

Анна Андреевна, жена его.

Мария Антоновна, дочь его.

Лука Лукич Хлопов, завнаробразом.

Жена его.

Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин, начфинуправления.

Артемий Филиппович Земляника, завкультпросвета.

Иван Кузьмич Шпекин, начпочтоуправления.

Петр Иванович Добчинский —

Петр Иванович Бобчинский —

Иван Александрович Хлестаков, жулик.

Осип, прислуга его.

Христиан Иванович Гибнер, уездный врач.

Степан Ильич Уховертов, начальник уездной милиции».

Исполнители ролей Андрея не заинтересовали, потому как не были ему известны.

Появилась Полина в платье модного желтого цвета, с романтической прической.

– Привет! Устроился? – улыбнулась она.

– Знакомлюсь с действующими лицами, – кивнул Андрей.

– Сейчас начнут. Натали ходит жутко нервная.

Дали третий звонок, последние зрители заняли места. Вдруг по залу пронеслось: «Смотрите, кто в ложе-то!» Десятки голов обернулись в сторону «царской ложи», Андрей и Полина тоже поддались общему интересу.

В ложу входил Черногоров.

– Вот так фокус! Папа явился, – невесело усмехнулась Полина.

Кирилл Петрович был без провожатых, в сером цивильном костюме. Он дружелюбно улыбнулся, сел и уставился на занавес.

– Ему что, отправили приглашение? – спросил Андрей.

– Папуля в них не нуждается, ему и без приглашений везде рады, – бросила Полина и отвернулась к сцене.

Наконец погасили свет, прозвучали фанфары, занавес поднялся, и на ярко освещенном пятачке зрители увидели группу людей в полувоенных френчах: Городничий – предисполкома собирался сообщить соратникам «пренеприятнейшее известие». Городничий, как и его свита, были вполне гоголевскими, только в советском коленкоре. Над ними, в окружении алых полотнищ, висел огромный портрет предисполкома Сквозник-Дмухановского со свирепым выражением лица…

Текст мало чем отличался от оригинала, разве что дореволюционные выражения и термины были заменены современными. Актеры играли отменно, чувствовались профессионализм и воодушевление. Особенно хорош был начфинуправления Ляпкин-Тяпкин, типичный бюрократ с верноподданническими глазками. Поддерживая рассуждения Городничего насчет «грешков», Ляпкин-Тяпкин, следуя сценарию, заметил: «…Грешки грешкам рознь. Я говорю вам открыто, что беру взятки, но с кого взятки? С нэпманов! Это совсем иное дело, они не люди, не пролетарии, они и созданы-то для того, чтобы с них брать!» Реплика вызвала веселый смех зрителей, послышались выкрики: «Правильно! А что с пролетария взять?»

Хлестаков оказался развязным малым с рыжими вихрами, в клетчатых брючках-гольф. Говорил он, цокая языком и нелепо жестикулируя.

Занимателен был и конец второго действия. Городничий предложил Хлестакову осмотреть инвалидные дома и больницы, все то, что у Гоголя называлось «богоугодными заведениями». Как и положено, Хлестаков согласился, сцена со скрипом повернулась – и взору публики явилась стоявшая задом к залу пролетка.

Городничий с Хлестаковым сели, из-за кулис раздался цокот копыт. Тут справа и слева от пролетки показались празднично одетые парни и девчата с флажками в руках. Задорно грянул оркестр, и массовка понеслась в танце. Танцоры пробегали мимо пролетки, махали флажками и приветствовали Хлестакова. Лица их выражали безмерное счастье. Они добегали до авансцены и исчезали за кулисами, чтобы вновь появиться из глубины зала. По замыслу режиссера, круговорот имитировал движение экипажа, а пляшущая толпа изображала радость местного населения от вида столичного ревизора.

Во втором действии глазам публики предстали жена Городничего, разодетая как «роковая женщина», и его дочь, выглядевшая как провинциальная идиотка. При представлении ей Хлестакова Анна Андреевна так повела бедрами и закатила глаза, что зал захохотал…

Третье действие завершилось порывистым танцем группы в черном и красном трико. Занавес опустился, объявили антракт.

– Что скажешь? – спросила Андрея Полина.

– Отлично. Мне понравилась игра. Да и новая трактовка пьесы недурна.

– Некоторые персонажи вполне реальны – Анну Андреевну, например, писали с жены зампредседателя совнархоза Сахарова, дамы, известной своей скандальной репутацией. Под Ляпкиным-Тяпкиным мыслился Чеботарев, заведующий детским домом, – со смешком пояснила Полина.

– Выходит, что Городничий – сам Луцкий? – удивился Андрей.

– Нет, совпадения не так прямолинейны. Образ Городничего собирательный.

– А ну как они себя узнают?

– Пусть узнают. Сахаровой хуже не будет, а к Чеботареву давненько органы присматриваются, о его воровстве легенды ходят, – сообщила Полина.

– Понятно. Пойдем в фойе? – предложил Андрей.

– Иди один, я посмотрю Наташу, – спохватилась Полина и пошла за кулисы.

Рябинин выбрался в переполненный вестибюль. Зрители бурно и восторженно обсуждали спектакль. Было душно, и Андрей направился в буфет.

Там пили пиво «Музы». Лютый размахивал кружкой и громко хвалил Решетилову, «бабу сумрачную, но талантливую». Самсиков кричал об «ощутимом ударе по бюрократизму» и бессмертии творений Гоголя. Левенгауп что-то оживленно обсуждала с Сакмагоновым, прогуливаясь с ним под руку туда-сюда. Завидев Андрея, она ласково улыбнулась, кивнула и показала глазами на Николая Михайловича, давая понять, что занята.

Рябинин заказал кружку пива и вдруг увидел Меллера, стоявшего в дверях. Лицо его было сосредоточенным и строгим. Наум подошел к приятелю и сухо сказал:

– Привет. Как спектакль? Хорошо? Я, знаешь ли, забежал по делу, – Меллер вытащил из кармана конверт. – Вот, приглашение на мой спектакль… Последний. Будь непременно, обещай! Можешь взять свою Полину… Ну, я пойду, мне еще с ребятами поговорить нужно.

Андрей ничего не понял и, пожав плечами, раскрыл приглашение. Внутри конверта был листочек с написанным от руки текстом:

В субботу, 24 мая 1924 г.

состоятся ПОХОРОНЫ кинематографиста

Н. Меллера и его произведений.

Сбор – в изостудии И.А. Землячкина,

ул. Физкультурников, 12-Б, в 18.00.

Явка – строго по билетам

(билет действителен на два лица).

Рябинин усмехнулся, прикидывая, что еще за шутку вздумал учинить Наум, но тут раздался звонок, и он поспешил в зал.

Полина уже вернулась на место.

– Какова реакция зрителей? – нетерпеливо спросила она.

– Восторженно-одобрительная, – ответил Андрей.

– Я так и думала. «Театральные» уже забегали поздравить Нату с успехом. На банкет останешься?

– Честно говоря, не хотелось бы. Я, Полиночка, знаком с Натальей мельком, среда театральная для меня новая, – неуверенно протянул Рябинин. – Лучше отправлюсь домой, отосплюсь.

– Ладно, ступай, соня, – улыбнулась Полина. – Чем займемся завтра?

– Ах да, вот! – вспомнил Андрей и протянул ей «приглашение на похороны».

– Ага! Меллер решил что-то закопать! – прочитав, Полина хлопнула в ладоши. – Давай сходим!

– Сходить-то мы сходим, только объясни: что сия авантюра означает?

– Я сама смутно представляю. Узнаем.

Занавес поднялся. Началось четвертое действие. Уездные бюрократы лихо давали Хлестакову взятки, он собирал дензнаки в желтый чемодан и подумывал о бегстве. Квартет куплетистов, представлявших «внутренние голоса» Хлестакова, демонстрировал единство мнений:

Затем показалась нестройная толпа пузатых нэпманов, тоже с деньгами и с жалобами на нестерпимый бюрократизм властей…

Сам Николай Васильевич Гоголь порадовался бы немой сцене – актеры сыграли ее блестяще. Застывшие столбами бюрократы были уморительны.

Зал аплодировал стоя и несколько раз вызывал актеров на поклон. Кричали «Браво!» и «Ура!». Вышла счастливая Наталья, оделившая благодарную публику воздушным поцелуем.

Андрей почему-то вспомнил о Черногорове. Он обернулся и поглядел на «царскую ложу». Она была пуста.