Роковое наследие. Хроники Арринда

Меняет ли намерение и воплощение оного судьбу или все предначертано заранее? Записана ли история на скрижалях мироздания или мы вольны творить ее самостоятельно? Кому как нравится, так тот и думает. Одно можно утверждать: если для человека «долг» – не пустое слово, именно он становится движущей силой его поступков и не позволяет свернуть с намеченного пути.

Неоплатный долг

– Рансур, Рансур! Погоди же! – Карисмус догнал друга, схватил за плечо и согнулся, желая отдышаться.

– Где ты опять шлялся?! – возмутился Рансур. – Занятие вот-вот начнется, я жду тебя уже битый час. – Он собрал в кулак челку Карисмуса и приподнял за нее голову, чтобы заглянуть в глаза непутевому товарищу. Из потревоженной шевелюры выпорхнули и закружились в воздухе бледно-розовые лепестки страстоцвета, в густых зарослях которого так уютно укрываться от посторонних глаз. Рансур усмехнулся. Ответа на вопрос уже не требовалось.

– Ты представить не можешь, какую милую девушку я встретил по дороге, – улыбнулся Карисмус и задумчиво провел указательным пальцем по губам.

– Отчего же не могу? – ехидно прищурился Рансур и скрестил руки на груди, как это делал наставник по травоведению, когда наблюдал за муками студента, пытающегося припомнить ответ, которого тот никогда не знал. – Глаза, как у лани, губы – коралл, стан – гибкий тростник, ноги… Впрочем, твоя зоофлора вся на одно лицо. Поймав обиженный взгляд товарища, он уточнил:

– Согласно твоему же описанию.

Рансур посчитал, что обсудить любовные похождения они смогут как-нибудь вечерком, а сейчас надо поторопиться на занятие. Карисмус, шагая рядом с другом, призадумался: «А не поискать ли менее затасканные сравнения или попытаться придумать что-то самому?» Тяжелый вздох вывел его из состояния романтических бредней, вызванных разгаром весны и бурлящей молодой кровью. Рансур сжал губы в ниточку, покачал головой и прибавил шагу, всем видом показывая, что он думает о разгильдяйстве товарища.

Карисмус бросил взгляд на башенные часы. Из внутреннего двора восточного крыла академии был виден только краешек циферблата, но как раз тот, что нужен. Да, времени в обрез, а он, позабыв обо всем на свете, опять заставил друга ждать. Над флюгером часовой башни в прозрачно-голубой выси плыли кудрявые облачка, ярко светило солнце, не иначе как испуская особые лучи, из-за которых пропадало желание учиться. Звук шагов Рансура отражался от массивных каменных стен и возвращался эхом, в коем Карисмусу чудился укор. «Вот ведь умеет, ни слова не говоря и даже не глядя, заставить устыдиться!» – подосадовал он и спросил у друга:

– Неужели ты из камня?

– Сначала я получу степень магистра, – ответил Рансур.

– А потом?

– Потом видно будет.

– Ага, когда у тебя все атрофируется от бездействия.

Рансур кинул на друга сердитый взгляд, но Карисмус только взъерошил волосы, добавляя прическе лохматости, как того требовала мода, и пожал плечами. Он тоже собирался получить степень магистра, при этом не отказывая себе в удовольствиях. Да, иной раз он не успевал как следует подготовиться к занятиям, приходилось обращаться за помощью к тому же Рансуру, с которым они делили тесную келью студенческого общежития.

Вообще-то совместным проживанием их отношения не ограничивались. Карисмус и Рансур подружились сразу и навсегда; их сближению послужило то, что оба оказались рипенцами, а после выяснилось – они замечательно дополняют друг друга. Порывистость одного сглаживалась спокойной рассудительностью другого. Базарный юмор простолюдина, соседствуя с холодной ироничностью представителя высшего общества, впитывал в себя ее аристократизм, и в свою очередь, заражал бесшабашной веселостью, в приступе которой можно отпустить себя и не стыдиться любви к банальным вещам.

В той среде, где вырос Карисмус, над плоскими шутками было принято хохотать, запрокинув голову. А смеялся он так заразительно, так искренне радовался жизни, что Рансур невольно завидовал той легкости, с которой друг относился ко всему на свете. Карисмус не мог похвастаться происхождением и на первых порах был благодарен, что сосед не кичится своим. Он даже сочувствовал Рансуру: принадлежность к высшему обществу налагала на беднягу столько мыслимых и немыслимых обязательств, что и в сновидениях он бы не посмел нарушить строгий этикет.

Кастовость в Харанде имела под собой иную основу, нежели в Рипене, и потомок знатного, хоть и обедневшего рода оказался под одной крышей с плебеем. Талантливым плебеем. Будь Карисмус чуточку усидчивей, он бы не отставал от Рансура на магическом поприще, но трудно превратиться в камень тому, кто подобен воде, причем кипящей. В Харанде ценились магические способности, они же позволяли взобраться наверх по иерархической лестнице или, по крайней мере, обеспечить их обладателю безбедное существование. Высокие должности являлись неоспоримым наследием коренных жителей, за редким, можно даже сказать, редчайшим исключением. В общем, Карисмус и Рансур делили не только тесную келью, но и хлеб, разделяли страсть к магии и оба учились в кредит, что уравнивало их статус.

Занятия по боевой магии проходили на открытом воздухе, на верхней площадке северной башни. У зубчатой стены сваленный в кучу лежал металлический лом, непригодный к использованию, но это лишь на первый взгляд. Мастера трансформации могли создать из этих огрызков и меч, и копье, и звезды, в общем, что душа пожелает. Особых умений это не требовало, большинство армейских служак могли провести заточку оружия или даже срастить поломавшийся во время боя клинок и некоторое время поддерживать его целостность.

Мастерством более высокого уровня обладали маги, работавшие с разными стихиями. Помнится, преподаватель излагал материал о премудростях трансформации воздушной и водной среды со скучающим видом и оживился, только добравшись до своей епархии – огня. «Да здравствует пульсар! – на свой лад законспектировал Рансур его славословие. – Не тот, что освещает помещения, а убийственный, взрывной, испепеляющий – гордость боевого мага, центральный символ на щите военного отдела». Иногда он позволял себе побыть несерьезным, в своем конечно стиле.

То первое занятие, на котором преподаватель продемонстрировал основы боевых техник, произвело на Карисмуса неизгладимое впечатление. Он даже не конспектировал, в отличие от Рансура, все и так прекрасно запомнилось. Неприятно кольнуло заявление, что иноземцы не могут поступить на военные кафедры, за исключением самых талантливых, готовых присягнуть магократии.

Харанд уже давным-давно ни с кем не воевал, по крайней мере, на своей территории, но беспрестанно повышал военную мощь. Боевые маги проверяли себя в деле, становясь наемниками при решении конфликтов между соседними государствами, конечно же с учетом интересов внешней политики своей страны. Впрочем, бряцание оружием в последние столетия приобрело ритуальный характер. Оно обычно проходило под строгим, хоть и негласным контролем со стороны Харанда и с неизменной на него оглядкой.

По особому распоряжению столичной академии все студенты обязательно посещали факультатив по боевой магии, даже иноземные. На то имелась простая причина: чтобы ощутили свою беспомощность, прочувствовав мощь харандской военной машины.

Когда друзья влетели на площадку башни, запыхавшиеся от бега по лестнице, пятеро старшекурсников с военной кафедры уже выстроились в шеренгу. Их лица скрывались под масками. Боевая магия – магия профильная, как и любая другая. На факультативах студентов учили методам защиты, но при этом всегда предупреждали, какого рода нападение придется отражать. На войне противник не окажет подобной любезности, равно как и студент с военного кафедры никогда не обмолвится, в чем он особенно силен, а собираясь применить умения, заранее скроет лицо.

Группа «Кши» – двенадцать человек, считая Рансура и Карисмуса, – выстроилась напротив старшекурсников. Здесь наверху не на шутку разыгрался ветер, мантии студентов надувались парусами и хлопали под его порывами. Карисмус поежился и про себя чертыхнулся. Ему и без того не нравился проклятый факультатив, не хватало еще подхватить простуду. Он глянул за стену академии, где шедшие по улице горожанки придерживали юбки, норовившие воспарить. Вдоль торговых рядов небольшого рынка – а какой еще может быть рынок в Миране, городке настолько маленьком, что впору селением называться? – носилась ребятня, сновал по улицам деловой люд. Но о том, как шумно за стенами академии, можно было только догадываться – защитный купол не пропускал звуков, чтобы не отвлекали от учебы, а вот запахи то и дело просачивались. У Карисмуса живот подвело, когда порывом ветра принесло аромат жареного на углях мяса.

Преподаватель придирчиво оглядел студентов, нерадивых и бесталанных по определению. Его тоже мало радовала перспектива бездарно потратить время. Карисмус подозревал, что этого угрюмого седовласого человека вообще ничто не радовало. Весна уж точно не производила на него должного впечатления. Скрестив руки на груди, преподаватель монотонно излагал основы и особенности защиты от заклинания окаменения. Если бы не бодрящий ветер, Карисмус точно задремал бы. Эту защиту они отрабатывали уже третье занятие, и чувство опасности притупилось.

Провели тренировку. На взгляд Карисмуса, его сокурсники работали слаженно, и сам он чувствовал себя уверенней, чем в прошлый раз. Но судя по тому как морщился преподаватель, среди студентов группы «Кши» он уже не надеялся подыскать будущих военных специалистов. Как будто в Харанде их недостаточно.

Преподаватель кивнул старшекурсникам, разрешая нанести последний удар в полную силу. Все произошло так быстро, что Карисмус и моргнуть не успел, равно как удивиться и перепугаться, когда Рансур оттолкнул его. Перевалившись через ограждение, Карисмус полетел вниз и распрощался бы с жизнью, грохнувшись с такой верхотуры на каменную мостовую, но каким-то чудом сумел ухватиться за флаг академии, закрепленный на четырех растяжках на стене башни. Верхние крюки жалобно застонали, подались из каменной кладки, но удержались. Карисмус как клещ вцепился в полотнище, соскользнул по нему, обдирая ладони, и замер на середине, уткнувшись в девиз магической академии «Знание – сила».

Высоко над головой мутной поволокой прошла волна заклинания боевого мага. Карисмус так и не понял, кто именно из их группы не удержал защиту. Подобное время от времени случалось, об этом шептались в тишине спален, рассказывали жуткие истории о сорвавшихся, но за пределы стен академии слухи не распространялись – договор о неразглашении свято соблюдался.

Карисмус заставил себя слегка разжать пальцы, чтобы сползти к нижнему краю флага. До земли оставалось каких-то два-три метра, но удар оказался ощутимым. Приземлившись он клацнул зубами так, что едва не отхватил кончик языка. Его трясло от пережитого испуга, но дрожь моментально прошла от одной мысли: «Что с Рансуром?».

Карисмус бросился в башню, кровь стучала в висках, перед глазами мелькали ступеньки, на миг он ослеп, выскочив из сумрака на залитую солнцем площадку. Вокруг лежавших на полу тел суетились старшекурсники и преподаватель. Некоторые студенты уже пришли в себя, но находились в прострации. Карисмус подошел ближе и увидел Рансура. Он даже представить не мог, что смуглый парень способен сделаться таким бледным, почти белым. Карисмус кинулся было к другу, но кто-то схватил его за шиворот и остановил.

– Он принял удар на себя, – произнесли над ухом.

Карисмус растерянно обернулся. Он мог только догадываться о смысле сказанного. Неужели этот парень под маской утверждает, что Рансур сумел преобразовать заклинание, идущее фронтом на группу, в узконаправленную эманацию? Впрочем, после того как он спас другу жизнь, логично предположить, что без попытки защитить остальных не обошлось. Безнадежной, отчаянной попытки.

Конечно Карисмус мог переломать кости, возможно, свернуть шею и скончаться после недолгих конвульсий, но это лучше того, что ожидало остальных. Сорвавшиеся – такие вот пострадавшие от действия разрушительной магии, – навсегда исчезали из академии. По официальной версии, они отправлялись на лечение, но никто и никогда не видел выздоровевших.

Одного за другим студентов отнесли вниз. Некстати закончились лекции у младших курсов, и учащиеся высыпали из корпусов, но их моментально разогнали. Карисмус не желал покидать свою группу, а главное, Рансура, но его никто не слушал. Требование разойтись по кельям распространялось на всех без исключения.

Карисмус мерил шагами узкое помещение, иногда задерживался напротив пустой, аккуратно застеленной кровати друга. Он совершенно извелся, но не мог заставить себя думать о чем-то другом. Взгляд упал на стопку учебников – один комплект на двоих из-за стесненности в средствах. Карисмус на минуту присел к столу, провел пальцами по корешкам книг с тиснением иероглифов и узоров, но так и не выбрал, за какую дисциплину взяться. Да и зачем? Все равно занятия отменили, по той простой причине, что проводить их не с кем. Нет больше группы «Кши». И пока руководство занималось доставкой необходимых бумаг в нужные инстанции, Карисмус вынужден был слоняться из угла в угол в ожидании известий, не находя себе места. Несколько раз он порывался отправиться в лазарет, но останавливался на пороге, понимая, что его и близко не подпустят. Все, что оставалось – ждать.

Вечером дверь в келью распахнулась, и Карисмус в недоумении уставился на двоих вошедших, а те с не меньшим удивлением – на него.

– А ты кто такой? – спросил высокий сутулый очкарик.

– Я-то здесь живу, – сказал Карисмус, – а вот какого хрена вы сюда приперлись?

– Э нет, здесь уже никто не живет, – ухмыльнулся очкарик, – теперь это наша келья. Наконец-то переберемся на солнечную сторону.

Он порылся кармане, погрузил руку в недра своей накидки по самый локоть и наконец извлек что-то из-за подкладки.

– Вот бумаги!

Карисмусу предъявили ордер, выправленный по всем правилам.

– Что это значит?! – возмутился хозяин, пробежав взглядом по строчкам.

– Да ничего особенного, – развел руками второй паренек, что прятался за спиной очкарика. – Я сегодня оформлял документы, где сказано, что группа «Кши» выбыла из общежития в полном составе. Не понимаю, как ты умудрился разузнать об этом раньше, но могу поручиться – ордера на эту келью у тебя нет. Так что выметайся! – щуплый повысил голос и даже привстал на цыпочки. Чтобы казаться выше?

До Карисмуса внезапно дошло, что случилось. По нелепой случайности, ошибке при составлении бумаг его причислили к сорвавшимся. Еще не отчетливо сознавая, что делает, он вытащил из-под кровати дорожный мешок, наспех затолкал в него вещи. По наитию прихватил и второй – с пожитками друга и вышел в коридор, протиснувшись между новыми жильцами.

– Вот и правильно, – донеслось до него, – проваливай, нечего занимать хорошие кельи без разрешения.

В сердцах Карисмус швырнул на пол пожитки и развернулся. На лицах новых хозяев отразился испуг, но захлопнуть дверь перед его носом те не успели. Карисмус оттолкнул студентов так, что те повалились на кровати, сгреб со стола забытые книги и вышел. Дверь с тихим скрипом притворилась, за ней послышались торопливые шажки и сбивчивый шепот: читали запирающее заклинание.

Стиснув зубы и сердито сопя, Карисмус распихал книги по дорожным сумкам. С каждым томом была связана какая-то история. Вот этот с надорванным корешком напоминал о завороте кишок. Они с Рансуром долго копили деньги, чтобы купить эту проклятую «Энциклопедию великих открытий», самым впечатляющим из которых для Карисмуса явилось эмпирическое знание о том, как пагубно влияет на здоровье поедание теста. Ну не успел он заглянуть в кастрюлю, что первой попалась под руку, в то краткое мгновение, когда появилась возможность стянуть ее с кухни. Только Рансуру могла прийти в голову такая сумасшедшая мысль: продать сокурсникам талоны на питание, чтобы хватило денег на книгу.

А вот этот поистине антикварный образец допечатной культуры они приобрели… Шаги за поворотом коридора прервали поток воспоминаний, и Карисмус, торопливо повесив сумки на плечи, заспешил прочь. Во дворе юноша накинул на голову капюшон и нырнул в сумерки. Он углубился в парк и присел на скамью под «мертвым» фонарем. Она утопала в разросшихся кустах страстоцвета – надежный укромный уголок для влюбленных. Потому-то фонарь над скамьей и постигла такая печальная участь: пребывать в хронически заколдованном состоянии. Иногда управляющий наводил порядок в своих владениях, и освещение вспыхивало во всех закоулках академии. Но не проходило и двух дней, как фонарь над заветной скамейкой вновь окочуривался. Заклинание передавалось из поколения в поколение, и каждый следующий курс добавлял в его сложную вязь что-то свое. Это была своеобразная дуэль между студентами и наставниками, что из года в год противостояли тьме во всех смыслах, ведя желторотую смену по пути знаний.

Карисмус упер локти в колени и обхватил голову руками. Почему он не показал тем двоим, что почем в этой жизни, а просто молча ушел? На него это не похоже. Но разве мог он оставаться в той келье возле пустующей кровати друга?

Первые капли дождя упали на дорожку, забарабанили по молодой листве. Юноша засунул дорожные сумки под скамью, чтобы не намокли, и подумал: «Нужно попрощаться с Рансуром, повидать в последний раз».

По странному стечению обстоятельств он еще утром договорился, что после заката наведается в лазарет. Уж больно хороша была юная травница, а ее ночное дежурство открывало заманчивые перспективы. Только теперь Карисмус направлялся в лекарское крыло с другой целью.

Вот оно заветное окошко и рама чуть приоткрыта; внутри полумрак. Гигантские светлячки в стеклянных шарах слабо освещали помещение. Специфический запах лазарета впервые показался Карисмусу неприятным. Он проскользнул между пустых коек и осторожно выглянул в коридор.

Карисмус не единожды тут побывал, не из-за проблем со здоровьем, а исключительно по воле очаровательных травниц. Иноземки не соблюдали строгие нэреитские заповеди, столь почитаемые в Харанде.

Карисмус тихо крался по коридору и осторожно заглядывал в палаты. Он подозревал, что группу «Кши», разместили в полном составе в большой палате. Таковых было немного и пустовали эти помещения чаще других, поэтому идеально подходили для ночных свиданий. Удача не заставила себя ждать, и вскоре он обнаружил ребят.

Студенты спали, и такому сну более всего подходило определение мертвый. Карисмус обошел палату, но Рансура среди «выбывшей» группы не было. Шаги в коридоре заставили его спрятаться под кроватью и затаиться. В палату вошли две девицы, Карисмус признал в говорившей ту самую травницу, что назначила ему свидание.

– А я все жду – отчего ж не идет? – всхлипнула она. – Спасибо Рестель, хоть взгляну на него еще разок. Уж такой был хорошенький. Целовала бы и целовала!

Девушка переходила от кровати к кровати, разыскивая своего красавца, а другая осталась у двери и еле слышно пробормотала: «Мерзавец!».

До Карисмуса не сразу дошло, что речь о нем. Травница тем временем обошла палату, останавливаясь у каждой кровати.

– Его здесь нет.

– Значит, погиб, – сказала другая девушка, – но в холодные подвалы я не пойду.

– Одной мне боязно.

– Не пойду!

Всхлипывания, удаляющиеся шаги. «Погиб, погиб», – застучало в висках. Карисмус целый день обманывал себя, обманывал, когда шел в лазарет, обманывал, когда искал Рансура в палате. Но холодные подвалы!.. Это означало только одно: Рансура примутся разбирать на части во славу науки. «Как будто крыс и кроликов недостаточно! Не допущу!» – Карисмус выбрался из-под кровати и, распахнув окно, выпрыгнул в ночь.

Холодные подвалы не запирались. До сих пор даже среди вечно голодных студентов не находилось желающих украсть замороженный труп: кто знает, от чего умер тот или иной кролик. Это хранилище предназначалось для подопытных животных, тем больнее было найти там Рансура.

Свет пульсара выхватил бледное лицо друга.

– Не позволю! – прошептал Карисмус. – Пусть арестуют, но я им не позволю… Я отвезу тебя в храм Лита.

Он задохнулся рыданием, но сумел взять себя в руки. Сейчас время действовать, а не оплакивать мертвых.

Тело Рансура оказалось неожиданно тяжелым и одеревеневшим. Его одежда заиндевела и примерзла к камню. Она оторвалась от ложа с противным хрустом, и звук принялся эхом гулять под низким сводами подвалов, от чего Карисмуса пробрала дрожь. У него не было никакого плана, равно как и времени на его составление. Он с трудом выволок тело на улицу и затравленно посмотрел по сторонам: «Только бы никто не увидел!»

Очень кстати подвернулась тележка садовника. Юноша уложил на нее друга и, прикрыв плащом, повез через парк. По дороге прихватил вещи, что припрятал под скамьей влюбленных. Односторонний защитный контур позволил беспрепятственно выйти за ворота академии на пустынные в этот час городские улицы.

Карисмус шел, не останавливаясь, пока солнце не начало припекать. Уже прошло много времени с тех пор как ему попалась одинокая лачуга, другого жилья не встречалось. Неосмотрительно было давать Рансуру клятву доставить его в храм Лита, ведь в Харанде их мало. Беглец повернул на обочину, закатил тележку в кусты и переложил тело на землю, где прохладнее. Дал слово – держи, тем паче – на обряд в нэреитском храме денег все равно нет. А когда у студентов водились деньги? Но даже добросердечный, всепрощающий Лит сочтет оскорблением, если в его храм приволокут разложившийся труп.

Карисмус понял, что загнал себя в угол, и обратной дороги нет: поздно причитать: «Что я натворил?!». Украл тело, бежал из академии, обманув кредиторов, как заправский мошенник, взявший в подручные смерть. Ведь по бумагам он – сорвавшийся.

Карисмус отер пот со лба, солнце жарило как летом. Тело Рансура следовало охладить. Но как – без должных навыков? Любые мало-мальски хорошие идеи требовали для воплощения либо подручных средств, либо знаний и умений, которыми студент-недоучка не обладал.

– Что мне делать, Рансур? – прошептал он. – Ты всегда знал, как поступить. Мне оставалось отбросить гордыню и спросить. Сейчас я готов признать, что был неправ абсолютно во всем, что бы ни делал, что бы ни говорил, готов ползать в пыли, но ты все равно не ответишь.

Карисмус прижался лбом ко лбу Рансура, плакал и просил прощения за то, что остался жив, что не он защитил друга, благородный род которого теперь прервется. Он много за что просил прощения, в том числе за плебейскую неуклюжесть: серебряный медальон ученика академии выскользнул у него из-за ворота и лежал на губах Рансура, пока юноша предавался скорби. Карисмус приподнял его за цепочку и увидел, что с одной стороны блестящий кружок запотел. Это моментально разуверило юношу в том, что смерть вступила в свои права.

– Ублюдки! – с ненавистью крикнул Карисмус, оглянувшись в сторону покинутого им города. – Записали в мертвецы и умыли руки. Я проклинаю вас! Проклинаю!

С болью и отчаянием он посмотрел на друга. Беглый студент понятия не имел, как пробудить сорвавшегося от мертвого сна. Никто этого не знал, иначе харандские архимаги не дали бы распоряжения поместить тело в холодные подвалы. Но Карисмус преисполнился решимости сотворить невозможное, и ничто не заставило бы его передумать, как и нарушить клятву, которую он дал другу, стоя на коленях среди чахлых листков подорожника, призвав богов быть свидетелями. Он выбрал путь, оставалось ему следовать.

Шторм

Корабль чудом не размолотило о прибрежные камни. Штурман, все еще бледный от пережитого напряжения, сосредоточенно замер у штурвала. Неподвижный взгляд затянутых бельмами глаз был устремлен за горизонт. Карисмус выбрался из трюма и нетвердой походкой прогулялся по палубе.

– Укачало, господин путешественник?

Как штурман определил, что это именно он, осталось загадкой.

– Еле жив, – признался Карисмус. Ему прежде не доводилось путешествовать морем. О таком он только читал. Не удержавшись, юноша спросил:

– Прости, если докучаю, поди многие интересуются…

– Ты о том, как я «вижу»? Просто чувствую. Понимаешь?

– Теоретически.

– Пусть оно так и остается.

Штурману претило вспоминать, а тем более рассказывать, как он – зеленый в ту пору юнец – позволил опоить себя в портовом кабаке. Хмельному почти до беспамятства, ему влили в рот паленое зелье, и он потерял зрение. Но обрел нечто иное на всю оставшуюся жизнь.

Карисмус глядел во все глаза, но так и не заметил, как штурман активировал очередной столп, едва различимый на горизонте, и вызвал ветер. Лишь бисеринки пота на лбу указывали, что дело это непростое. Ветер наполнил паруса, надул их, сделав похожим на животы матрон на сносях, и суденышко прибавило хода. Из трюма показалась голова шкипера. Выбравшись на палубу, он свысока посмотрел на пассажира, бледного с прозеленью. Желторотый юнец-путешественник чем-то его раздражал. При виде него шкипер непроизвольно тянул правую руку к груди, точно желая проверить по-прежнему ли мешочек с монетами висит на шее. Об этом сокровище знали все и, как видно, подразнить мнительного скрягу не рвался только ленивый. Карисмус подозревал, что шутники неспроста нашептали ему про «больную мозоль» шкипера, и тому тоже наплели про пассажира что-то вроде: «Да это же известный вор!». Юноша и не ждал особого почета и уважения, когда садился на корабль контрабандистов. Уйму народа пришлось подмазать – ворожил для них без лицензии на свой страх и риск, чтобы дали наводку. Ни одно судно Гильдии мореплавателей не взяло бы его на борт с подозрительным грузом без документов. Но чувствовать себя самым жуликоватым среди жуликов Карисмусу было в новинку.

Вернувшись в Рипен, он понял, что узаконенные ограничения на занятия магией не позволят ему проводить исследованиями. Единственным выходом оказалось перебраться на острова Блавенского залива, где люди по сей день живут как в прошлом, оторванные от материка, его культуры, а главное, от неусыпного надзора властей, что более чем устраивало Карисмуса.

В море они вышли позавчера, выбрались как мышь на кухню, где прячется кот. На другой день их здорово потрепало – погода испортилась и, похоже, не собиралась налаживаться. Затянутый облачной пеленой горизонт и пенные барашки на волнах не сулили ничего хорошего.

Карисмус вернулся в кубрик и забрался в люльку. Он покосился на спящих моряков, те совершенно вымотались у мыса Ветров. Бедняга не переносил болтанку, спасала только фляга с чудодейственным средством. Особенно плохо Карисмус чувствовал себя, когда команда трапезничала, и запахи пищи, доводили его до отчаяния. Постепенно лекарство подействовало, и глаза начали слипаться под скрипы и стоны переборок.

Вечером, когда стемнело, судно подошло к берегу, и Карисмус вышел под затянутое тучами небо, готовое пролиться дождем. В тихой бухте можно было передохнуть от качки. Контрабандисты спустили шлюпку и ушли за товаром, не то припрятанным в пещере, не то доставленным к их прибытию. Причалив к берегу, они активировали кристаллы и цепочкой светлячков канули во тьму скального лабиринта. Шли в молчании, и даже звука шагов до Карисмуса не доносилось, только неугомонный шорох гальки, лениво тасуемой водой.

Когда шлюпка вернулась, пассажир вызвался помочь с переноской в трюм ящиков и тюков – он маялся не только от морской болезни, но и от скуки.

– Негоже вас напрягать, уважаемый, – оттеснил его шкипер, – мы людишки-то не какие-нибудь, а с понятиями.

«Мягко стелет, да жестко спать», – подумал Карисмус, ведь означало сказанное: «Не суй нос в чужие дела».

Вскоре подняли якорь, хоть разумнее было остаться, переждать непогоду. Видно, место неподходящее, чтобы задерживаться, понял Карисмус – грузились поспешно, говорили шепотом.

– Господин путешественник, не желаете присоединиться? – шкипер выразительно посмотрел на ящик с винными бутылками. Карисмус вежливо отказался, подумав: «Не иначе издевается, куда уж мне пить горькую – есть не могу, и он это знает».

– Хилая молодежь пошла! – подтвердил его догадку шкипер. – Ни на что неспособная. Тьфу! И старик Жумель – чтоб его демоны разорвали! – взял манеру пойлом расплачиваться. Я эту купасу на дух не переношу!

– Подфартило нам с твоей водянкой, – отозвался кто-то из команды. – Будешь нонеча нищебродской хреновухой пробавляться, а мы как господа – купасовой наливочкой.

– Дурачье! Продали бы ее с выгодой! – раздухарился шкипер. – Лишь бы зенки залить.

– Чай не кажный день такой амврозией горло могем промочить, – возразили шкиперу. Тот лишь отмахнулся, дескать, что с дурней взять. А у него от этой элитной дряни – водянка.

– Кок, с тебя закусь! Ты уж расстарайся, и мясца, мясца поболе!

– Много отрублю – могет сдохнуть. Будете тады рыбачить, – огрызнулся кок на требования команды. Он выглядел, как и полагается человеку его ремесла, – грузным. Складывалось впечатление, что кок ест один за всех: такими дрищами выглядели на его фоне остальные. Кроме шкипера конечно же.

– В этих-то водах?! Рыбачить?! Окстись! Туточки одни водоросля, живности нету.

– Вот и будете водоросля жрать! – загоготал кок и направился на камбуз.

«Что отрубит? У кого?» – размышлял Карисмус, не понимая, о чем судачат контрабандисты. Спросить не решился – и без того за дурачка держат, а вот проследить…

Из камбуза кок вышел с ведром внушительного объема и хорошо наточенным тесаком изрядных размеров. С таким и на абордаж пойти не зазорно.

– Эй, мясожоры! – Он призывно махнул орудием труда.

К нему присоединились двое, хоть желанием помогать не горели, видно, так жребий выпал. Заинтригованный Карисмус тихо последовал за троицей. В грузовой отсек не пошел – заметят. Ни к чему сердить шкипера, выкинет за борт и поминай как звали. Они ведь «людишки-то не какие-нибудь, а с понятиями». Он задержался поодаль. Из отсека послышалась какая-то возня, ругань и глухие удары. Криков, что примечательно, не последовало, но Карисмус решил убраться от греха подальше и заглянуть попозже на камбуз.

Он вернулся к себе, прихватил кружку и кисет с сушеными травами. Кок чистил овощи и обернулся на скрип двери с явным намерением послать посетителя куда подальше, но увидев, кто пожаловал, только пробурчал что-то под нос. Ведро Карисмус приметил сразу, как вошел в скудно освещенные владения кока, но оно оказалось пустым.

– Мне бы кипяточка, настоя заварить, – заискивающе попросил он и в это мгновение обнаружил то, ради чего затеял шпионские игры.

На разделочном столе разрубленная на куски лежала… Карисмус чем угодно мог поклясться, что перед ним человеческая нога. Ступню заслонял кок, но представлялась она женской: очень уж аккуратным выглядело колено. Но впечатление развеялось, когда в неверном свете масляных светильников под слоем соли с перцем он рассмотрел серую лаково блестящую кожу. Карисмус порывисто шагнул вперед и обнаружил, что конечность венчает плавник.

Из ступора его вывел кок.

– На плите.

– Что?

– Чайник! – рявкнул кок и с еще большим ожесточение принялся чистить овощи.

– Ах да, простите. – Карисмус нарочито медленно отмерил сушеных трав, залил их кипятком и накрыл кружку первой попавшейся миской. Кок посопел, но ничего не сказал на такое самоуправство. С этим путешественником сплошная экономия: сухари да вода.

– Э-э-м… – Начать разговор оказалось непросто, но Карисмус уже оправился от потрясения и, указав на стол, спросил: – Что за зверь?

– Морской демон, – обескуражил ответом кок.

– Никогда не слышал. Выглядит как…

И тут кока прорвало:

– Ты не видал, какова эта мерзота сверху! Чудище! Злющая тупая тварь. Они и друг дружку жрут ничтоже сумняшеся. Но нам такая – подспорье на безрыбье-то. Отрубишь вот… ногу, новая вырастает. Главное, водорослями сытно кормить. Ну и кости обратно ей же.

Кок помолчал, сосредоточенно затачивая нож, покосился на ногу.

– Жуть, – отозвался Карисмус.

– Не то слово! Ежели готовлю этот мосел, завсегда о пакости разной думается. У жинки вон моей тож ноги стройные были, кажна сволочь заглядывалась.

Кок дотянулся до бутылки, отхлебнул. Не первый раз, видно, прикладывался.

– Хошь?

Карисмус от хреновухи вежливо отказался, искоса глянул на разложенные рядком тесаки да так и не решился уточнить, что стало с женой кока. По здравому рассуждению, с кем-нибудь сбежала, муж-то все больше в море.

– Поговаривают – не без гнусного колдунства дрянь эта появилась, удобно все на магов-то списывать, – доверительным тоном произнес кок, понизив голос. – Да только в теплых водах и не такая жуть водится: и трехглазые, и двухголовые… Есть и другие… Разумные, на людей похожи. Разбойничье отродье.

Карисмус процедил настой, наполнил флягу и ушел к себе в глубокой задумчивости. О еде после увиденного думать не хотелось пуще прежнего. Что если правда – маги сотворили морских демонов? Был же в истории период, когда практиковали евгенику. Природе такой выверт, как ноги у морских обитателей, без надобности. Получается – поедать подобных тварей это… Каннибализм! Отчасти. Этическая сторона вопроса мучила Карисмуса, но не проповедовать же вечно голодной команде воздержание от привычной пищи до, так сказать, выяснения. Как бы самого на котлеты не порубили. И каким образом выяснять происхождение морских демонов?

Разбудил путешественника толчок и резкий крен судна, затем снова и снова. Юноша выбрался на палубу. Волны лупили в правый борт, закладывая судно на левый, над головой хлопали паруса. Штурман лежал под рулевым колесом, только страховочный трос не позволил морю слизнуть его тело. Карисмус бросился к нему, перевернул на спину. С безвольно отвисшего подбородка стекала слюна, пульс не прощупывался.

Каюта шкипера, куда юноша с трудом добрался, цепляясь за леера, оказалась пустой. Команду он обнаружил в кубрике. Мертвы. Все мертвы. «Их отравили!» – осенила страшная догадка. Против тех, кто вне закона, все средства хороши. Такая вот купаса.

Карисмус вновь вылетел на палубу. Теперь волны перекатывали через нее – корабль просел. Даже он – профан – это понял. Пробоина? Из мрака выступило продолговатое молочно-белое пятно и стало увеличиваться в размерах. Ветровой столп!

Юноша бросился в трюм, на ходу сотворяя пульсар для освещения. Сумеет ли он в одиночку заделать пробоину? А если сумеет – что дальше?

Пульсар осветил изрядно подтопленный трюм, и вода продолжала прибывать – всякий раз, когда судно накренялось, пробоина фонтанировала. Карисмус увидел шкипера, впечатанного в борт сорвавшимся с креплений грузом – связкой тюков. Судя по всему, что-то придавливало груз под водой, иначе бы его мотало при каждом крене.

– Помоги! – взмолился пострадавший. – Все деньги отдам, только вытащи!

– Не нужны мне твои деньги! – возмутился Карисмус. Он сформировал чахлое огненное лезвие и крест-накрест полоснул по связке тюков. Те распались, вывалив содержимое, заботиться о сохранности которого уже не имело смысла. Карисмус подхватил шкипера, пытаясь вытащить из ловушки, но тот истошно заорал. В холодном пронзительном свете пульсара стало видно, как в толще воды разбухло кровавое облако.

– Нога! – простонал шкипер. – Оставь меня, пробоину затыкай!

Легко сказать! Карисмус подхватил первый попавшийся тюк и двинулся к пробоине. Корабль накренился, и юношу едва не сбило собственным багажом: по отсеку мотало ящик с телом Рансура.

У дальней переборки неожиданно вынырнула тварь, о которой Карисмус и думать забыл.

– Не бойся, он прикован! – крикнул шкипер.

Карисмус не успел разглядеть морского демона, – не до того было, – но и пробоину заделать он тоже не успел.

***

Зона мертвого штиля вокруг ветрового столпа простиралась на несколько десятков метров, и всю ее заполонили обломки. Мертвыми здесь казались и вода, и воздух. А за невидимой гранью по-прежнему бушевало море.

Карисмус едва ли помнил, как ему удалось вынырнуть и подобрать шкипера. Их судно треснуло как ореховая скорлупа, едва соприкоснувшись со столпом, таящим в себе защитное заклинание. И теперь юноша держался за обвязку продолговатого ящика – его собственного багажа. Тот выскочил из воды подобно разыгравшейся рыбе тельфине и рухнул обратно, подняв тучу брызг. Пристанище Рансура сделалось для потерпевших кораблекрушение спасительной соломинкой. Тум – так звали шкипера – лежал на крышке ящика. Двоих тот не выдерживал.

– Не жилец я, – пробормотал он бескровными губами. В лунном свете Тум выглядел заправским покойником. Карисмус, как мог, перетянул ему поврежденную ногу, чтобы остановить кровь, и худо-бедно соорудил обкладки. С рассветом выяснилось, что нога у шкипера продолжает кровить. Открытый перелом выглядел плохо, да и крови Тум потерял много.

К утру буря стихла. Карисмус вытолкал ящик за пределы защитной зоны столпа, куда указал Тум. Течение подхватило их и понесло в открытое море, но вскоре изменило направление, как и говорил шкипер. Но их поджидала другая опасность – морские хищники. К ветровому столпу те не приблизились, как ни манила их человеческая кровь. Стоило активировать каменный ветродуй – нахождение в воде поблизости оборачивалось пыткой. Морские рыбы и гады с этим знанием рождались, ибо оно веками впечатывалось их предкам с горьким опытом. Потерпевшим кораблекрушение в каком-то смысле повезло, что мимо не проходило судов и столп не активировали, когда они болтались вблизи от него.

Когда забрезжила надежда на спасение – вдали в сизой дымке показалась полоска земли, – их взяли в кольцо. Треугольные спинные плавники уверенно рассекали водную гладь, постепенно сжимая захват.

– Не думал, что закончу так, – Тум посмотрел в глаза собрату по несчастью, во взгляде читалась отчаянная жажда жизни.

– Еще поборемся! – Карисмус принялся ворожить. Льдина вышла на славу: с мощной подводной частью – не опрокинешь. Ящик вмерз в нее точно по центру, и больная нога Тума тоже вмерзла – шкипер не смог ее приподнять. Хищников магические эманации отпугнули, но ненадолго. Карисмус едва успел сформировать ступени на отроге скользкой ледяной глыбы и забраться к Туму.

– Прости, – сказал он ему, увидев какой «гипсовой повязкой» наделил товарища.

– Так даже лучше, – усмехнулся в ответ шкипер, – меньше болит. А ты, значит, маг.

– Я не закончил обучение, – признался Карисмус, не видя смысла таиться, и вскрикнул: рыбина боднула их ледяной островок.

– Стал быть силенок в тебе маловато, – сделал неутешительный вывод шкипер.

Тум с тревогой наблюдал как быстро тают края льдины, и вдохновленные примером товарки хищницы все увереннее бодают их спасательный плот.

– Дай-ка ногу освобожу – обморожение скверная штука, – сказал Карисмус. – Знаешь, все хотел спросить, что тебя в грузовой отсек понесло посреди ночи?

– Спустился глянуть не забыл ли кок дверь запереть. От запаха купасовой наливки нос намертво заложило, я и ушел от своих выпивох. А потом услышал – демон бузит, цепью громыхает. Он же, когда отрубленные части отращивает, вялый становится, а тут разошелся. Теперь вот кумекаю – магию он чуял. Подложили сысковики подлянку в какой-то тюк, чтобы нас потопить, сволочи! И Жумель – тварь продажная!..

На мелководье вблизи острова – крошечного и необитаемого: скалы, с приютившимися кое-где корявыми деревцами, да полоска песчаного пляжа – хищники отстали. Зона, по словам шкипера, была судоходной, и это обнадеживало. На закате они причалили к берегу, вернее, Карисмус дотолкал ящик до суши, Тум уже долгое время не приходил в сознание. Юноша с трудом перенес его в жидкую тень под деревцем, уложил и осмотрел ногу. Вокруг раны образовался отек, пораженные ткани изменили цвет на землисто-серый – заражение началось. Не впустую Карисмус потратил время, посещая прекрасных знахарок. Девицы были говорливыми и обожали делиться интересными случаями из медицинской практики. Так что, гангрену он распознал без труда.

Карисмус беспомощно оглянулся на ящик, хоть знал наперечет его содержимое – для Тума в нем не было ничего подходящего. Да и поздно уже припарки прикладывать. Спасти шкипера могла только ампутация ноги. Или убить – быстрее, чем заражение крови.

– Тум! – Юноша потряс его за плечо. Безрезультатно. Не жилец. Один шанс на тысячу. Карисмус принял отчаянное решение: огненный клинок, тонкий и дрожащий как горячее воздушное марево, полоснул выше раны. Крик Тума, звериный, полный боли, огласил окрестности и мгновенно стих: шкипер провалился в беспамятство еще более глубокое, чем до этого.

Карисмус в ужасе уставился на прижженный срез, тот не кровил. Воняло горелой плотью. Карисмус поднялся, прихватил ампутированную конечность и, пошатываясь, побрел вдоль кромки воды. Подумал – надо захоронить. Нехорошо – Тум очнется, увидит…

Он опустился на колени и принялся разгребать песок, чувствуя, что сам вот-вот упадет без сил. Посторонний звук отвлек его от работы.

Из воды, бренча цепью, прикрепленной к металлическому ошейнику, выполз морской демон – чудовищная пародия на ластоногих. Тварь злобно ощерилась, раззявила клыкастую пасть. Выше передних ластов торчали не то рудиментарные, не то недорощенные руки. По песку морской демон передвигался толчками, слегка заваливаясь задней частью туловища на левую сторону, где пузырем вспучилась плоть: отрастала отрубленная нога. Правая – полноценная задняя конечность работала тем же манером, что у человека, ползущего по-пластунски.

Намерения чудовища Карисмус понял яснее ясного: оно пришло мстить. Сожрало бы их еще по пути к острову, но хищные рыбы отпугнули. Он вскочил и попятился, точно меч держа перед собой ногу шкипера. Позади возвышалась почти отвесная скала, справа ее отрог уходил в море – путь перекрыт. Налево? Но там шкипер. У Карисмуса тряслись поджилки, он прикидывал далеко ли убежит с Тумом на закорках. И как долго ему придется так бегать по крошечному островку.

Когда Карисмус уперся в каменную твердь скалы, морской демон замер в полутора метрах от него, принюхался. Хотелось надеяться, что он сменил гнев на милость.

– Я не съел ни кусочка твоей плоти, – прошептал Карисмус, – не убивай.

Чудовище сделало резкий выпад и схватило то, что приняло за подачку. Карисмус едва не закричал. Он медленно скользнул вдоль скалы, отошел, чтобы не провоцировать животное. Сочтет ли тварь себя удовлетворенной таким бартером: одна конечность ее мучителя за множество собственных?

Некоторое время морской демон гипнотизировал человека, потом развернулся и направился к морю. Видимо, питаться ему было удобнее в воде. Карисмус проследил его путь и обнаружил в скальном отроге под водой грот. Как видно, туда и занырнул треклятый морской демон.

«Обосновался, ёфф подери, еда и жилье, – с тоской подумал Карисмус. – И чем откупаться в другой раз?»

Тум по-прежнему лежал без сознания и выглядел так, что на погребальный костер краше кладут. У Карисмуса от усталости и вынужденной голодовки последние несколько дней подкашивались ноги. Но как он мог уснуть, не позаботившись о безопасности. Прежде всего ящик Рансура, лишь до половины вытащенный на берег. Нельзя допустить, чтобы приливом его унесло в море. Но в одиночку ближе к скалам его не отволочь, пришлось развеять запирающее заклинание. Рансур лежал внутри все тем же безжизненным изваянием, безучастный к мирским заботам. Сначала Карисмус перетащил его, а следом ящик с нехитрыми пожитками. Среди снадобий отыскалось обезболивающее для Тума.

Шкипер пришел в себя к вечеру. Карисмус как раз концентрировал влагу из воздуха, чтобы собрать питьевой воды во флягу. Обезболивающее подействовало не сразу, до того, как вновь отключиться, Тум успел проклясть род мага-мясника от истоков и до последнего потомка. Карисмус потерпел позорное фиаско, пытаясь объяснить, что решение отнять шкиперу ногу было единственно правильным. Эта эмоциональная вспышка добила юношу, и он вырубился раньше своего пациента, как только напоил его и сам напился. Он вымотался до такой степени, что перспектива оказаться загрызенным во сне морским демоном виделась ему избавлением. Но защитный контур он установил еще днем.

Наутро Тум уже не пытался повторить вчерашнюю тираду, он вообще не хотел разговаривать. Карисмус его не осуждал и воздержался от упоминаний о морском демоне, хоть знал, что общий враг может сплотить их как ничто другое. Ему в этом виделась манипуляция и собственная позорная слабость: желание избавиться от тягостного противостояния мнений, и хоть свое он считал объективным, готов был им поступиться. Лучше худой мир…

Единственной доступной пищей на острове оказались мидии, скалистые отроги ими изобиловали. Карисмус во время отлива бродил по пояс в воде и обдирал с камней раковины. Морской демон, как хотелось надеяться, уплыл – уже сутки прошли, а он так и не появился. Но юноша бдительности не терял, готовый в случае малейшей опасности взобраться повыше, и защитный контур выставил чин по чину.

Парусник он мог и не заметить, увлеченной добычей пропитания, но с корабля уже спустили шлюпку, правда направлялась она вовсе не за потерпевшими кораблекрушение.

Морской демон едва задел контур, но Карисмус подскочил как ужаленный. Тварь оставляла за собой густой кровавый шлейф: на боку зияла большая рваная рана. Увидев парусник и шлюпку, бодро идущую от него к острову, юноша сообразил, что их демона загарпунили, хоть и неудачно: зацепись крюк за кость – соскочить не было бы шанса. Тварь предпочла разодрать плоть лишь бы снова не оказаться частью человеческого рациона уже на другом корабле. Но такая редкая находка в этих бесплодных водах не на шутку разожгла пыл охотников.

Карисмус проводил морского демона взглядом и запечатал грот, сформировав ледяную преграду, когда тварь в нем спряталась. Кровавый след он обесцветил, точечно преобразовав воду в перекись водорода. Какая тварь? Никого не видел!

С чувством выполненного долга юноша выбраться на берег и принялся очумело бегать, размахивая руками, с криками: «Спасите, помогите!».

Островитянка. Артефакт

Салитэ, сидела на крыльце, играла с малышкой Патриной. Девочке только-только исполнилось одиннадцать месяцев, и она училась ходить. Правда ползать Патрине нравилось гораздо больше: таким способом она передвигалась куда быстрее.

Старая прислужница и по совместительству нянька наслаждалась погожим днем, греясь на солнце. Ее суставы давно утратили былую подвижность, а глаза уже не так четко различали предметы, но покидать свой пост она не намеревалась. Нет для старого человека ничего страшнее, чем ощущение собственной ненужности и бесполезности.

Последние дни осени выдались на удивление теплыми. На островах Блавенского залива окончили сбор купасы, и теперь праздновали. Салитэ промокнула платком слезящиеся глаза и тяжело вздохнула. Когда-то и она пела застольные песни, посвященные празднику урожая, и пускалась в пляс у ночного костра.

Как и во времена ее молодости на протяжении седмицы селяне приходили на пологий холм, прозванный Лбом Лита, и предавались возлияниям, заслуженным нелегким трудом. Каждую ночь голоса молодок сплетались и возносились к небесам, пестрящим низко висящими звездами. Когда все положенные богам восхваления бывали исполнены, наставала пора славить купасу, что приносила хмельные плоды и хороший доход, и конечно же воспевать любовь.

«Во лесочке да на бережке с милым я встречалась», – такими словами начиналась задорная песня, и по сей день заставлявшая девушек с визгом выскакивать из-за столов, увлекая в хоровод парней. Молодая кровь, разгоряченная вином и перечислением мест, где можно предаваться сладострастию, принималась бурлить в жилах.

Старики же, подперев кулаками морщинистые щеки, наблюдали, как резвится молодежь, да предавались воспоминаниям о давно ушедшем.

Заполночь девушки с визгом разбегались в разные стороны, чтобы спрятаться среди купасовых зарослей, а парни бежали следом, чуток выждав. Чем больше красавицы шумели, тем легче удавалось их разыскать, а если договориться заранее, то и вовсе не нужно тратить время впустую. И были эти ночи самыми важными в году – всякая девица, что после праздника урожая понесла, выходила замуж. Самые предприимчивые хитрили: встречались с парнями и до, и после седмицы. Главное ведь – плодородие, и всем известно: не удобришь – не взрастишь.

Салитэ не повезло, боги лишили ее возможности иметь детей. В незапамятные времена с северо-запада из-за моря пришла к людям Великая ночь, и принесла она лютую стужу и страшные болезни. Дети рождались уродами, а многие женщины и вовсе утратили способность иметь потомство. Прошло много лет, прежде чем жизнь вошла в привычное русло. Но до сих пор в этих землях, вновь ставших благодатными, рождались бесплодные дщери, участь которых была незавидна. Среди местного населения о проклятых немало слухов ходило, в большинстве своем не имевших под собой основания, но почему-то невероятно живучих.

Салитэ улыбнулась удача, когда на Тарнисе поселился молодой маг, не разделявший глупых суеверий. Набралась она смелости и попросилась к нему в услужение – в дверь не стучала: вдруг правда беду какую накличет – позвала. Маг вышел, посмотрел будто сквозь незваную работницу, кивнул и впустил ее в дом.

Поначалу Салитэ побаивалась хозяина, уж больно мудрено изъяснялся, порой неграмотная островитянка и вовсе не понимала, о чем он говорил. Но стоило ей обосноваться на кухне, как женщина почувствовала себя на своем месте. Маг оказался неприхотлив, и всякая горячая пища была ему в радость. Чистота его не особенно заботила, но противиться наведению порядка в доме не стал. Только в кабинет и подвальную лабораторию запретил заходить.

С тех пор много воды утекло. Состарились и маг, и Салитэ, а вот поверья и приметы, судя по всему, открыли секрет вечной молодости. «Любовь и свет – основа бытия, – говорил жрец Лита на каждой проповеди. – Бог заповедал нам любить всех живущих». В общине так и жили: с любовью ко всем, только подобные Салитэ не входили в категорию «все». Тут суеверия оказывались куда сильнее божественных заповедей.

Но грешно жаловаться, ведь в далекие суровые времена таких как Салитэ сжигали в очистительном огне. Много позже появился пророк по имени Эре, который возвестил, что Литу противны человеческие жертвоприношения. Сказания о судьбе самого праведника, повернувшего ход истории, были противоречивы. Одни летописи указывали, что вернулся пророк в свои земли, другие утверждали – отправился по ледяным торосам туда, откуда пришла Великая ночь, третьи – что остался жить на одном из островов. Многие искали его обитель, хотели поставить храм на том священном месте, но так и не нашли.

Уже много веков не замерзают воды, но на северо-запад от островов не ходит ни один корабль. Поговаривают, что там, где море соединяется с небом, начинается мир, в коем людям нет места – одна лишь погибель.

Был случай – штормовой ветер пересилил поток от каменного ветродуя и от торгового каравана штормом отнесло несколько судов далеко за границу, очерченную столпами. Когда волнение моря стихло, корабли поставили паруса, чтобы присоединиться к остальным. Ни с того, ни с сего канули они в море, ушли на дно без малейших повреждений, словно морской демон утянул. Враз пропали, и не единой вещицы не всплыло на поверхность.

Салитэ вздохнула и прочитала заупокойную молитву. Вскоре и она присоединится к погибшим морякам. По таким, как Салитэ, не отправляют молебен в храме, не высвобождают душу для нового воплощения, чтобы та не принесла в этот мир болезнь. Старуху это не огорчало. Она бы никому не пожелала подобного существования, полного унижений и одиночества, тем более, дважды. Но Салитэ никогда не жаловалась.

Карисмус – человек просвещенный, не единожды не упрекнул прислужницу, более того, относился к ней, как и к другим жителям Тарниса. Долго он не женился, поначалу совсем на женщин не смотрел, но потом словно оттаял. Счастливый это был год, жаль, что один: умерла его жена в родах, подарив Карисмусу дочь.

«Лишь бы на ребенка не зыркали косо, в няньках-то – проклятая», – в который раз подумала старуха.

В общине конечно шушукались, каждый осенял себя знаком Лита, а то и вовсе замысловато сплетал пальцы, стараясь защититься, когда Салитэ проходила мимо, но очистительных костров уже давно никто не разжигал.

Запыхавшийся Карисмус – в последнее время стала его одолевать одышка – влетел во двор с сияющими глазами.

– Что случилось, хозяин? – удивилась Салитэ. – Что вас так обрадовало? И где рыба?

Карисмус хлопнул себя ладонью по лбу.

– Оставил у торговки! Велел выпотрошить, как ты просила, и посмотри, что обнаружилось внутри одной из рыбин.

Карисмус аккуратно вынул из кармана небольшой черный камушек.

– И что в нем такого ценного? – спросила Салитэ, после того как долго щурила подслеповатые глаза, чтобы рассмотреть находку.

– Это артефакт, редкая вещь. Я удивился, когда ощутил магические эманации от рыбьих кишок, и вот полюбуйся, какое диво там застряло. Но, похоже, это лишь осколок. Видишь, тут поверхность более темная и края неровные, а тут гладкая и скругленная.

Салитэ покивала, хоть ничего не смогла рассмотреть.

– Отнесу в кабинет и схожу за рыбой, – пообещал Карисмус.

Салитэ не стала расспрашивать хозяина, подумав, что камушек должно быть пригодиться ему в работе. Да и что могла понять неграмотная старуха из его объяснений.

– Хозяин, я могу сходить за рыбой, а вы посидите с девочкой.

Тот задумался на секунду, припомнил, как в прошлый раз без няньки ребенок исходил на вопли, и отказался:

– Нет, нет. Я сам схожу.

Салитэ улыбнулась, глядя, как хозяин спускается с холма. «Надо же, расшевелил его этот камешек, – подумала она. – Даст пресветлый Лит, перестанет хозяин тосковать и напиваться».

Да, поубавилось у Карисмуса жизнерадостности с тех пор, как умерла жена. Едва успевший воскреснуть огонек в глазах мага угас, а седые пряди резко выделились на фоне волос цвета воронова крыла. Впрочем, Салитэ не была уверена, что не существует иных причин для тоски, кроме смерти любимой. Карисмуса всю жизнь что-то терзало, по крайней мере, тот ее отрезок, что он провел на острове. Маг никогда не рассказывал о прошлом, оно ведь неспроста.

Карисмус всегда был порывистым и слыл натурой увлекающейся. С возрастом его характер мало изменился, а для Салитэ этот почтенный господин так и остался ребенком, каким показался ей при первой встрече. В самом деле, что такое двадцать с небольшим лет, если посмотреть глазами женщины, которая вполне могла бы уже иметь внуков, ниспошли ей Лит детей. С точки зрения одряхлевшей Салитэ, которая о своем возрасте могла судить лишь приблизительно, маг не особенно повзрослел и теперь.

Карисмус обернулся, помахал Салитэ и крикнул:

– Я быстро обернусь!

– Оно и хорошо, что сам пошел, – пробормотала прислужница, – меньше будут ныть мои старые кости. Обед, конечно, запоздает.

Старуха с кряхтением поднялась со ступеней, взяла Патрину на руки и вошла в дом. Салитэ с укором посмотрела на паутину, затянувшую углы под потолком. Не иначе как пауки только того и ждали, когда она станет немощной и не сможет, как раньше, управляться со всеми делами.

Медлительной стала Салитэ, все чаще хотелось ей присесть, а лучше прилечь да вздремнуть. То, что раньше делалось за несколько минут, теперь занимало у нее гораздо больше времени. Поначалу Салитэ все ждала, что хозяин ее выгонит, потому как работница она стала никакая, но Карисмус ни на что не обращал внимания. Он будто не видел засилья паутины, так же как раньше не замечал сверкающий чистотой дом.

– Разгоню я вас, паршивцы, – пообещала Салитэ паукам, – когда ребенка спать уложу.

Старуха опустила Патрину на пол, дала ей тряпичную куклу и направилась на кухню. Девочка некоторое время обсасывала игрушку, затем отбросила ее и быстро подползла к кабинету отца. Там было столько всего интересного, что хотелось потрогать и попробовать на зуб. Она толкнула дверь, та оказалась не заперта. Патрина подползла к низкому столику у дивана, ухватилась ручонками за его ножку и встала.

Все, до чего смогли дотянуться ее маленькие ручки, девочка тщательно обсосала и бросила на пол. Больше всего малышку привлекала красивая блестящая шкатулочка в самом центре груды сокровищ – трудно достать. Но Патрина изловчилась и шлепнула по ней ладошкой. Шкатулочка опрокинулась, крышка открылась, а из атласных недр выкатился черный камешек.

Салитэ поздно услышала шум.

– О, Боги! – прошептала она, увидев, что девочка пробралась в кабинет отца и что-то тянет в рот. Няня предостерегающе вскрикнула. Патрина обернулась на звук, не устояла и шлепнулась на попку. Девочка испуганно моргнула, проглотив артефакт, и расплакалась от испуга и огорчения.

Ах, как же хозяин ругал прислужницу за то, что оставила ребенка без присмотра. Себя он тоже корил: всегда запирал дверь кабинета, а в этот раз позабыл. Как такое могло случиться?

Когда он увидел разоренную шкатулку, едва не лишился чувств. Хотелось надеяться, что анагерий просто куда-то закатился, но магические эманации, пульсирующие в области живота ребенка, делали это предположение несостоятельным.

Карисмус изготовил рвотное средство и напоил им дочь. Та отчаянно сопротивлялась, не желая глотать горький настой, Салитэ причитала, Карисмус раздраженно отмахивался.

Девочка, измученная рвотными спазмами, уснула через три часа на руках тихо плачущей няни. Артефакт не вышел. Слабительные тоже не выгнали его на свет литов. Зато Салитэ имела редкую возможность наблюдать, с каким азартом хозяин избавляет ребенка от грязных штанишек или копается в содержимом горшка.

Не достигнув результата, Карисмус решил прибегнуть к магии. Прислужнице страшно было это вспоминать. Он положил Патрину на стол, напоив слабым снотворным. Салитэ тихонько пела колыбельную, пока глазки малышки не сомкнулись. Карисмус попытался выставить няню за дверь, но она отказалась покинуть ребенка. Маг побурчал, но настаивать на своем не решился.

Он даже не успел завершить первый пас, как девочка распахнула глаза с расширенными от боли зрачками и громко закричала. У Салитэ защемило сердце. Губы Патрины посинели, тельце забилось в судорогах, но стоило магу прекратить ритуал, как плач стал всего лишь свидетельством испуга, а не боли. Зрачки сузились, щечки и губы порозовели. Карисмус опустился на табурет и обхватил голову руками.

На несколько дней хозяин превратился в затворника. Он читал и перечитывал древние фолианты, некоторые из них сохранились еще со студенческих времен, хоть большинство тех книг пришлось продать, чтобы выбраться из Харанда.

«Как же мало известно об истинной сути и способностях заточенных духов», – пробормотал он, захлопнув последнюю книгу. Не иначе камень так привык жить в рыбьих кишках, что хочет остаться в привычном окружении. Откуда он взялся, какой демон в нем заключен? Бедная моя девочка, что за жизнь ожидает ее с такой ношей.

Представьте себе такое нэрехульство: литарии до сих пор вписывают Парящую Деву в анналы своей истории. И виной тому свидетельство безумца по имени Рубиус, который утверждал, что святая собственноручно вышивала при нем заповеди Лита и знала толк в любви. Не в низменной форме, — это все грязные наветы, – а в том, высшем ее проявлении, что приводит верующего в царство бога-солнца.

Травница. Безвыходное положение

Госпожа Лебериус оперлась о стол, рассматривая вышивку, и при этом накрыла монограмму ладонью, а другой рукой разгладила несуществующие складки.

«Так и стой, не двигайся», – мысленно взмолилась Анаис. Она хоть и заготовила с десяток объяснений относительно монограммы, но предпочла бы обойтись без них.

– Что ты намерен делать с вышивкой? – спросила хозяйка замка Рубиуса, пришедшего принять работу.

– Хотел подарить этой милой девушке, – литарий указал на Анаис.

– Ах, Рубиус, Рубиус, – покачала головой госпожа Лебериус, – неужели ты желаешь бедняжке неприятностей?

Старичок искренне удивился.

– Я, пожалуй, куплю ее, – задумчиво сказала хозяйка. – Сколько просишь?

Сторговались они моментально. Рубиуса не интересовала материальная сторона вопроса, более всего он заботился о духовной составляющей. Шутка ли, пролить свет Великого Творца в нэреитском гнезде. Рубиус ушел с ощущением выполненного долга, а деньги достались Анаис в качестве вознаграждения за хорошо выполненную работу. Против этого девушка нисколько не возражала. Тут бы она и покинула треклятый замок, но писарь, который словно тень постоянно маячил за плечом у хозяйки, тихо кашлянул и сказал:

– Анаис Кхакай, вам надлежит заполнить налоговую декларацию о доходах и уплатить в казну необходимую сумму. Осмелюсь также напомнить, что вы получали от горожанина Рубиуса пищу.

– Предупреди вы меня заранее, насушила бы сухарей для вашей казны, – мрачно сказала Анаис.

– Шутки здесь неуместны, – ответил писарь.

– Какие уж тут шутки, – тяжело вздохнула девушка, пытаясь подавить раздражение. Харанд ее измотал, а ведь она еще даже не добралась до Эриды – средоточия маразматической бюрократии. – Где взять бланки?

– В городском совете.

– А зеркала путешествий там есть? – с надеждой спросила Анаис.

Писарь тут же заподозрил ее в желании совершить побег и сощурил маленькие колючие глазки. Он был недалек от истины.

– Проводите нашу гостью, – велела ему госпожа Лебериус. Причем интонация явно намекала, что у фразы существует не озвученное продолжение: «чтобы она не наделала глупостей».

Городской совет, как ему и полагалось, находился в ратуше. Анаис, едва ступив под ее своды, сразу же отметила оживление, царившее в почтовом отделении зеркальной переброски.

– Как трогательно, когда люди поддерживают родственные и дружеские отношения, – сказала девушка, глядя, с каким нетерпением некоторые разворачивают свитки, чтобы поскорее их прочесть.

– Это судебные иски, – после некоторой паузы ответил писарь.

Анаис прикусила губу, сообразив, что сморозила глупость. Это же Харанд.

– Личные письма пишут на древесной бумаге и запечатывают в конверты, – любезно просветил ее писарь, – а для важных документов по традиции используют пергаменты из козьих шкур. Свитки зачаровывают особым образом, чтобы текст нельзя было впоследствии изменить. Каждый писарь владеет этим важным заклинанием.

«Только бы не раздулся от гордости и не лопнул», – подумала Анаис.

Писарь остановился перед неприметной дверью и велел:

– Жди. У меня тут связи, – прибавил он с гордостью.

Гнусный сморчок – так окрестила его Анаис – оказался вхож в кабинет секретаря и вернулся достаточно быстро, принеся тугой свиток.

Девушка отыскала свободный подоконник и разложила на нем налоговую декларацию, без малого – тридцать листов. Наивно понадеялась заполнить и тут же подать куда следует, но просмотрев заголовки разделов, она шумно сглотнула.

– Я должна заполнить все?

– Совершенно верно, – любезно подтвердил писарь.

– Но позвольте, – возмутилась Анаис, – как же можно в трехдневный срок предоставить сведения с предыдущего места работы?! А если оно, скажем, в Рипене или, того хуже, в Регалате, я уж не говорю о Хануте?

– И что же? – невозмутимо произнес писарь.

– А то, что зеркальной переброски общего пользования там нет. Рипен – не Харанд.

Писарь усмехнулся и развел руками, дескать, ваши проблемы.

– Можете обратиться к адвокату, – посоветовал он.

– Да пош..! – Анаис нервно оглянулась: «Оскорбление словом при свидетелях. Нет, такого удовольствия гнусному сморчку я не доставлю».

Надежда на компенсацию за моральный ущерб медленно угасла в глазах писаря.

Анаис вернулась в келью в состоянии мрачной задумчивости. Изучив по дороге треклятую декларацию во всех подробностях, она пришла к выводу, что ничего не понимает во всей этой казуистике. Писарь наотрез, несмотря на предложенное вознаграждение, отказался ей помочь. Анаис подозревала, что он не преминет оповестить всех местных тружеников пера и организовать против нее заговор. Перспективы безрадостные: на всю оставшуюся жизнь она застрянет в Леберике и будет бесплатно горбатиться на жителей проклятого городка в счет уплаты саморазмножающихся налогов и штрафов. Ее убьет не меч или кинжал, не боевой пульсар, а кипы бумаг, тонны макулатуры. В конце концов, доведенная до отчаяния, Анаис явится к Даргу Лебериусу по доброй воле, дабы прекратить свои мучения.

Хохот со специфической ноткой безумия, что донесся из маленькой кельи, заставил содрогнуться проходившую мимо прислугу.

Поздним вечером за дверью раздались крадущиеся шаги, и в замке заскрежетал ключ. В дверном проеме подобно бледному призраку возник писарь. Анаис приподнялась на локте и с удивлением уставилась на гостя. Что этому сморчку тут понадобилось?

– Положение у тебя незавидное. – Писарь нервно глянул по сторонам и присел в ногах у девушки.

– Нормальное положение. Лежачее, – ухмыльнулась Анаис, – и сверху не каплет. Гораздо хуже, когда пешего путника непогода застает в дороге.

– Ждет тебя долговая яма, – с притворным сочувствием сообщил писарь.

– Неужто? – девушка уселась и подтянула к себе ноги, как это делают жители Ханута.

– Никаких сомнений, – заверил ее незваный гость.

– И ты пришел?..

– Чтобы помочь тебе избежать неприятностей.

– Как это благородно, – Анаис улыбнулась уголками рта.

– Взамен…

«Так речь не о благородстве. Как я сразу не догадалась», – внутренне усмехнулась она. Жаль, разговор только начал ее увлекать.

– …ты пойдешь со мной в подвал, – сказал писарь, и в неровном свете пляшущего на сквозняке пламени свечи стало видно, как лоб его покрыла испарина.

Анаис насторожилась.

– У меня особые пристрастия, – поведал он.

– Постой-ка, – сообразила девушка, – ты предлагаешь мне ночь любви?

– Любовью я бы это не назвал, – мерзко захихикал писарь. – Выбора у тебя все равно нет, ведь никто, слышишь, НИКТО, кроме меня, тебе не поможет.

– Думаешь, я настолько безнадежна? Разберусь я в этой треклятой декларации.

– В моей власти задержать кое-какую почту, и день ото дня к твоему долгу будут прибавляться немалые пени.

– Хм, хитро придумано, – оценила Анаис, – только никуда я с тобой не пойду.

– Ты пожалеешь! – рассердился писарь и вскочил с лежака.

– О том, что не провела ночь с извращенцем? Вряд ли.

Двух мнений быть не могло – Анаис обзавелась врагом. Писаря теперь трясло не от возбуждения, а от злости, и он, захлопнув дверь, никак не мог попасть ключом в замочную скважину.

– Играй по правилам, Анаис, играй по правилам, – сказала себе девушка. Она закуталась в облезлый гобелен, который тайком позаимствовала в одной из пустующих комнат, и постаралась уснуть.

Утром Анаис попросила аудиенции у госпожи Лебериус и после обеда была милостиво принята.

– Нижайше прошу простить, – склонилась она перед хозяйкой, – но вынуждена обратиться к вам за помощью.

Девушка положила перед госпожой Лебериус мешочек с полученным накануне вознаграждением. Та кивком велела ей продолжать, однако шаги, раздавшиеся на лестнице, заставили хозяйку жестом остановить просительницу.

– Подожди в будуаре, – велела она.

Анаис проследовала в указанном направлении, но дверь оставила чуть приоткрытой.

Она узнала его сразу. Этот крючковатый нос, похожий на клюв церопуса на его фамильном гербе, пронизывающий взгляд, тяжелый подбородок и тонкую линию губ, словно по лицу черкнули острым лезвием.

Дарг Лебериус приказал слугам уйти.

Анаис отшатнулась в темноту будуара и поймала себя на желании спрятаться. Встречу супругов она пропустила, но, судя по тому, как была задрапирована хозяйка, вряд ли они поцеловались. Преодолев страх, девушка вновь приблизилась к приоткрытой двери.

Дарг развалился в кресле и просматривал отчеты и доносы, что скопились за время его отсутствия.

– Ты хорошо потрудилась, – улыбнулся он жене.

– А ты, я вижу, развеялся.

– Смена деятельности… Хм, – его взгляд задержался на одном свитке, – в замке живет иноземка? И ты доверила ей готовить для нас лекарства? Я должен ее допросить.

– Думаю, она уже уехала, – ровным тоном сообщила госпожа Лебериус.

Сказать, что Анаис удивилась этому заявлению – ничего не сказать. Тут явно шла какая-то игра, не понятно только, в чью пользу.

– Если травница еще не уехала, задержи ее до завтра. В любом случае, я вызову специалиста, чтобы перепроверил состав моей мази.

Дарг взял свитки и поднялся, но, уже дойдя до выхода, внезапно передумал. Он вернулся, швырнул бумаги на стол и резко откинул вуаль жены. Анаис при виде изуродованного лица опешила. Дарга такое зрелище не отпугивало, наоборот, он жадно и требовательно припал к губам супруги. Отстранившись, он собрал в кулак слегка тронутые сединой волосы жены, заставив ее поморщиться от боли, и сказал:

– Даже твое уродство, Катриона, которое ты так старательно пестуешь, не отвратит меня, – сказал он. – В один день, дорогая, в один день…

В его улыбке мелькнуло что-то демоническое.

Внезапно он пошатнулся.

– Тварь! – Дарг наградил жену звонкой пощечиной.

Она уставилась в пол и медленно опустила вуаль. Грудь господина Лебериуса тяжело вздымалась, дыхание сделалось хриплым.

– Прости, – прошептала его жена, – я не могу себя контролировать, когда злюсь.

– Мы еще поговорим об этом, – сказал Дарг и стремительно вышел, прихватив свитки. Анаис могла поручиться, что под вуалью взгляд госпожи Лебериус, которым она проводила мужа, горел такой ненавистью, какая ей самой и не снилась.

В покои моментально вернулась прислуга. Один лакей держался за пламенеющее ухо. «Попал под горячую руку хозяина», – подумала Анаис. Девушка не стала дожидаться, когда ее пригласят, и вышла из будуара.

– Ты хотела просить позволения уехать, не так ли? – как ни в чем не бывало, продолжила госпожа Лебериус прерванную аудиенцию.

– Верно, – кивнула Анаис, надев маску бесстрастности, как того требовали обстоятельства. – Позвольте вернуть вам вознаграждение, чтобы не платить налоги.

– Вы свидетели, – обратилась к слугам госпожа Лебериус, – что травница из рипенского княжества Нуатди Анаис Кхакай передала мне деньги, полученные в награду за выполненную работу. Однако, – хозяйка возвысила голос, – по местным законам это не избавляет вышеозначенную просительницу от уплаты налога на прибыль, которая была ею получена.

Слуги согласно закивали.

– Пригласите писаря, – велела госпожа Лебериус.

– Но у меня ничего не осталось, – прошептала Анаис, пораженная тем, что хозяйка откровенно хоронит ее в долговой яме. «Что же тогда означало ее заявление мужу о моем отъезде? – недоумевала девушка. – Страсть во всем ему перечить?»

Явился писарь. Слуга, что стоял ближе к двери, склонился к его уху и зашептал, объясняя, что к чему. Писарь ухмыльнулся и проделал перед Анаис несколько пасов. Когда девушка осознала смысл процедуры, она побледнела. Анаис только что огребла запрет выходить за пределы защитного контура замка вкупе с пресечением колдовства. Вот и живи после этого по правилам.

– Допрыгалась, шарлатанка, – осклабился писарь.

В сопровождении стражника Анаис, кипящая гневом, отправилась в келью. У поворота коридора она замерла, вспомнив, что может попасться на глаза Даргу Лебериусу, но ее грубо подтолкнули в спину. Остаток дня девушка провела взаперти, размышляя о тщете усилий и тяжести долга, который взвалила на себя одним фактом рождения на этот свет.

«А что означала та фраза, – мысленно спросила она предков, – „в один день“? О чем говорил Дарг Лебериус?»

Помнишь детские сказки, что заканчивались словами: «Они жили долго и счастливо…»?

«Конечно, помню. Они жили долго и счастливо и умерли в один день».

Речь шла о древнем проклятии.

«Надо же, а мне супруги Лебериусы счастливыми не показались».

О, Боги! Эльтар, кого ты воспитал?

«Ладно сокрушаться, я же просто пошутила. Итак, древнее проклятие».

Очень эффективное для двух врагов. Если погибнет один, тут же умрет второй. Своего рода контракт, способный сделать врагов союзниками.

«Получается „жили долго и несчастливо“», – мысленно возмутилась Анаис.

«Тебе какое дело до личной жизни Лебериусов?».

Девушка тяжело вздохнула:

– Никакого. Но мне так нравились те сказки.

***

Анаис поежилась от ночной прохлады, ощупью поискала потрепанный гобелен. Импровизированное одеяло никак не хотело обнаруживаться.

– Кирдых матавар ширзу, – пробормотала Анаис ханутское ругательство, которое означало примерно следующее: «Да будет проклят ваш род до седьмого колена», и окончательно рассталась со сном. Девушка села, бросила тоскливый взгляд в окно-бойницу – глухая ночь. Она сотворила пульсар, позабыв о пресечении колдовства – подарочке от писаря. Светящийся шарик рассыпался на рой мелких пылинок, и те принялись нападать и жалить. Анаис подскочила с визгом и металась по келье, наполняя воздух запахом паленых волос, пока истязание не прекратилось. После такого не сразу припомнилось, за каким демоном она вообще встала среди ночи. Не для орошения ночной вазы – точно. Ах да!

Нашарив огнетворку, она зажгла свечу и осмотрелась в поисках сбежавшего от нее гобелена-одеяла. Но старая облезлая тряпка, похоже, отрастила ноги и покинула каморку, оставив на память о себе лишь клочок нитей. На пыльном полу обнаружился отчетливый след: гобелен кто-то утащил. Как ни странно, дверь «темницы» оказалась чуть приоткрыта. Не иначе как развлекалась детвора замковой челяди. «Или приходил писарь?» – с содроганием подумала она. Девушка наклонилась за сапогами и с раздражением отметила, что пропал не только гобелен, а вдобавок и сумка, что после возвращения владелице валялась под лежаком.

Прикрывая ладошкой трепещущее пламя свечи, Анаис пошла по следу воришек. Экономность хозяев так и хотелось назвать преступной: из-за кромешной темноты в коридорах девушка тесно познакомилась почти с половиной ступеней лестницы, неожиданно возникшей за очередным поворотом.

– Неужели нельзя повесить хотя бы один факел в каждом коридоре? – сердито поинтересовалась Анаис неизвестно у кого, потирая ушибленные места. Обитатели замка, видимо, спали наикрепчайшим сном праведников: шум никого не потревожил. Философский вопрос, погуляв эхом под сводами коридора, канул в небытие. Девушка ощупью поискала свечу, но та оказалась утраченной безвозвратно. Впору паниковать – попробуй-ка вернись теперь в келью, но тут Анаис приметила на полу слабо фосфоресцировавшие стрелки. С ней кто-то играл. Или не играл? А может быть, вовсе не с ней. Но разве это могло удержать от расследования.

Поиски привели к приоткрытой потайной двери на винтовую лестницу, которая свила спираль то ли внутри башни, то ли в толще замковой стены. У Анаис уже начала кружиться голова, а ступени все сбегали и сбегали вниз в темноту. След, оставленный гобеленом, был по-прежнему отчетливо виден рядом со светящимися указателями.

Лестница оборвалась в подземелье, в кромешной темнотище, а стрелки, как назло, закончились. Если это проделки писаря, не утратившего надежды поразвлечься, тут мерзкий сморчок и упокоится. Поразмыслив немного об устройстве подземелий, Анаис пошарила по стене и наткнулась на факел, установленный в держателе. Была не была – пульсар с шипением врезался в смолистую верхушку, и она вспыхнула. Огненные осы тут же набросились на девушку и целую минуту исправно жалили. «Ничего, – подумала Анаис, – сварганю мазь от ожогов и буду как новенькая. А вот одежда… Волосы… Ненавижу Харанд!»

Побродив с факелом среди хлама, она уже собиралась вернуться, как вдруг обнаружила гобелен. Он лежал поверх сваленных в кучу старинных кресел. Видимо, в силу преклонного возраста те лишились права обитать в верхних покоях. Анаис осторожно потянула гобелен за угол, кресла надсадно застонали и подались навстречу. Девушка едва успела отскочить в сторону.

– Найду шутника, уши оторву! – громко пообещала она, впрочем, не особо надеясь, что проказник полночи ждал в подвале ее прихода. Анаис отряхнула с одежды пыль и вдруг заметила в стене темное жерло подземного хода.

– Нет, нет и нет, мне туда совершенно не надо, – пробормотала она, а руки уже потянулись расчищать проход. Ну, завалили эту дыру поломанной мебелью, значит, нет там ничего интересного. Тем не менее, девушка согнулась в три погибели и протиснулась в лаз. Через несколько метров туннель раздался в ширину и в высоту, а потом нырнул вниз и пошел под уклон.

Дышалось тяжело из-за спертости воздуха, и факел зачадил и слегка притух. Чем глубже под землю забиралась Анаис, тем более влажными становились каменные стены. Внезапно проход разделился на два рукава: один продолжал опускать в недра, а другой вел к поверхности. Анаис выбрала второй. К ее немалому огорчению коридор закончился тупиком.

– Ну, и какому кретину понадобилось копать этот бесполезный туннель?

Девушка осмотрела глухую стену, ощупала ее и заметила, что в некоторых местах в щели между камнями тянет сквозняком.

– Угу, – удовлетворенно пробормотала она.

Повозившись немного, Анаис обнаружила, как открывается фальшивая стена. Помещение оказалось пустым и почему-то вызвало неприятные ощущения. В стене напротив тайного прохода был устроен камин, слева от него на вмурованных в каменную кладку металлических кольцах висели на цепях наручники. Золотые? Анаис подошла, подцепила браслет пальцем и тут же отбросила. Не золотые – изоларовые. Здесь держали какого-то мага, лишив его способности колдовать.

Девушка передернула плечами, словно вдруг озябла, отошла от стены и присела на крупный плоский валун в центре помещения. И тотчас миллионы несуществующих крохотных иголочек впились в тело. Похожее ощущение возникает, когда отсидишь ногу. Анаис подскочила и уставилась на валун. Прибор, за которым она пришла в Харанд, когда-то стоял на этом камне. Его подпитывали кровью гереонов, и он работал.

Анаис часто задышала. Невидимая нить протянулась сквозь время и пространство. «Анагерия нет в замке, уже давно нет, – поняла она. – Учитель так и предполагал. Теперь остается только идти по следу. Но как выбраться?»

Девушка вернулась в подземный ход. Там, где туннель раздваивался, наткнулась на свою сумку и ножны с мечом. Анаис чем угодно могла поручиться, что коридор был пуст, когда она тут проходила. Странность заключалась и в том, что, отправившись за гобеленом и сумкой, меч она оставила в келье, вооружилась только кинжалом.

– Да, что здесь творится?!

По крайней мере, одно стало понятно: игра была затеяна для нее. Жаль только – никто не удосужился ознакомить игрока с правилами.

Анаис потопталась в нерешительности, на всякий случай вытащила из-за пояса кинжал и подошла к сумке. Внутри обнаружились документы, бутылка отменной купасовой наливки и – о чудо! – деньги, заботливо припрятанные в смене белья. На самом дне сумки лежало еще что-то. Анаис вытащила сережку, судя по всему, старинную. Поискала вторую. Безуспешно.

– Странно, – пробормотала она и призадумалась. Нет, не о благожелателе, а на тему: «Чем, собственно, я рискую?» Придя к выводу, что ничем, кроме головы, Анаис приободрилась и продолжила исследование подземелья в поисках выхода из замка. К ее огорчению, и второй туннель окончился тупиком, в отличие от первого, самым настоящим. Коридор завалило, причем очень давно. Анаис уже собралась возвращаться, когда ощутила вибрацию почвы и нарастающий гул.

– О, нет! – с ужасом воскликнула она.

Лети она, как арбалетный болт, и тогда не было бы шанса проскочить. Обвал перекрыл путь к отступлению. Жизненное пространство схлопнулось до размеров узкой кишки подземного коридора длиной не более десяти метров. Вот, когда задумываешься о том, что ранее принимал как само собой разумеющееся. Воздух. Да, это самое тривиальное на первый взгляд НИЧТО, которого так много там наверху и так мало в отрезанном от мира туннеле.

– Эй, кто-нибудь, – жалобно пискнула Анаис, осознав, какая смерть ее ожидает. Никто не услышит, она это знала. И все же…

– Я здесь! Эй! Помогите!

Сверху посыпались новые порции земли и камней. Анаис поспешно ретировалась в дальний конец туннеля и потушила чадящий факел. Пульсар она создала бездумно, задним числом вспомнив об огненных пчелах, но ничего не произошло. На такую глубину защитный контур замка не проникал и вплетенные в него заклинания не действовали. А толку?

– Мне крышка, – с мрачной уверенностью констатировала Анаис.

«Это стоит отметить», – ехидно прошелестели в унисон внутренние голоса.

– И где вы раньше были?! – возмутилась девушка.

Никто не ответил. Она спрятала лицо в ладонях и судорожно всхлипнула. Анаис не знала, сколько времени просидела так: одну минуту или вечность, мысленно уговаривая предков помочь ей, но те молчали.

– Демон с вами! – прошипела она. В чем, собственно, не приходилось сомневаться. Анаис вытащила из сумки купасовую наливку и злорадно ухмыльнулась:

– Последую вашему совету. Отмечу.

Она взяла кинжал и принялась варварски выковыривать пробку. Подумалось, что за эту бутыль можно выручить хорошие деньги. «Кто о чем, а вшивый о бане», – усмехнулась Анаис.

– Ох, крепкая, зараза! – сморщилась девушка. Пьянела она быстро. Перед каждым глотком Анаис произносила небольшой тост, куда более смахивавший на злословие в адрес предков, и чем дальше, тем больше заплетался у нее язык. Под конец она перестала облекать проклятия в изящные формы.

– А ты, мой драгоценный папаша, мой учитель, – крикнула она в темноту туннеля и погрозила кулаком одному ей видимому образу, – чтоб ты сдох! Дважды, – уточнила девушка и оценила, сколько наливки еще осталось в бутылке. Изображение расплывалось. Анаис предприняла последнее усилие и припала к горлышку. После чего она рухнула ничком, в полной уверенности, что это земля бросилась ей в лицо.

***

На другом берегу реки высилась темная громада замка Лебериусов. Анаис тупо рассматривала эту картину, привалившись к стволу раскидистого дерева. На небе одна за другой гасли звезды, бледная Нэре готовилась уйти с небосклона.

Анаис подумала, что видит сон, прекрасный сон о свободе. Она села. Не стоило этого делать. Голова закружилась, и мир еще некоторое время раскачивался из стороны в сторону после того, как она снова распласталась на земле. Соображала Анаис туго.

«Никогда не пренебрегай советами, девочка», – назидательно сказал кто-то из предков, и его слова, звучащие в голове, вызвали усиление мигрени.

«Это, действительно, был совет?» – Анаис удивилась.

Конечно. Для Шшахара нет преград, когда он свободен.

– Как же мне плохо, – простонала Анаис. – Погодите-ка. Что значит свободен? А я?

Ты – досадное недоразумение. Гиря на ноге узника, который, куда бы ни пошел, вынужден тащить ее за собой.

«Я гиря?! Я?! Не наоборот?» – Анаис разозлилась, но все же переборола себя и спросила:

– Так значит, он вытащил меня из подземелья?

Алкоголь для этой цели незаменимая вещь. Изящно и просто.

Девушка не находила ни малейшего изящества в состоянии похмелья.

Поднимайся, приводи себя в порядок и в путь.

Для этого потребовалось нешуточное усилие воли. Анаис подошла к воде, наклонилась и чуть не кувырнулась в реку.

– Что-то не так, – пробормотала она. – О, боги! Это не моя грудь! Куда мне такое?! Неужели после каждого выхода Шшахара «в свет» во мне будет что-то меняться? И до каких, позвольте узнать, пределов? За удаление веснушек, конечно, спасибо, но на что ориентируется этот паразит, когда лепит подобное? – Анаис взвесила в ладонях новообретенную красоту.

«На вкус Тарика Лебериуса», – последовал ответ.

Но откуда?.. «Книга!» – догадалась она. Та книжонка, что так легко открылась на странице с ярким порнографическим рисунком. Что ж, остается только радоваться – избыточная полнота не грозит. «Значит, в ближайшее время я прибавлю в росте, несколько раздамся в бедрах и обзаведусь косой до пояса. Конечно, никто и не подумает прислушаться к моему мнению, но я заявляю, что ноги подобной длины – безумная фантазия художника. Попрошу это учесть. В общем, если можно – без фанатизма. В разумных пределах», – мысленно взмолилась Анаис, и положив под язык щепотку порошка от похмелья, закинула сумку за спину и зашагала прочь от замка.

Катриона долго смотрела из окна на удалявшуюся фигурку, пока та не растворилась в предрассветном тумане. «Вылитый Эльтар!» – Она опустила вуаль, пряча под ней улыбку, и прикоснулась к монограмме «В.С.Н.А.» на вышивке, расстеленной на столе.

Травница в Эриде

Эрида возникла подобно миражу. Анаис поднялась на холм и замерла, очарованная увиденным. В утренней дымке возносились к небесам шпили храмов, солнечные лучи бликовали на их металлической поверхности. На огромном пространстве созданного древними монолита, как на блюде, раскинулся город. Всякий путешественник, впервые попавший в эти края, первым делом останавливался у подножия Эриды, опускался на колени и прикасался к выщербленному временем камню. Анаис тоже присела, провела рукой по шершавой холодной поверхности и присвистнула. Да, такого нигде больше не увидишь: целый город стоит как на подносе.

На зеркальную переброску Анаис не потратилась, добиралась на перекладных или пешком. Ночевала под открытым небом, благо лето, да и вообще – не привыкать. Она даже не знала, что спала в двух шагах от города, но это и к лучшему: войти в Эриду на рассвете. До съезда магов еще оставалось много времени, поэтому Анаис решила поближе познакомиться со столицей Харанда. Начала она с первой попавшейся на пути таверны, а перекусив, отправилась дальше. Девушка рассудила, что о гостинице подумает ближе к вечеру, а сейчас нужно принарядиться.

Стоило понадеяться, что телесные изменения прекратились и купить новый костюм, как выяснялось – нет предела совершенству. Вот и сейчас пришлось озадачиться поисками портного, не ходить же по столичному городу в коротких штанишках.

Портняжная лавка под названием «Быстрая иголка» приютилась у перекрестка улиц Сыромятной и Кружевниц. Анаис вошла внутрь и не успела рта раскрыть, как проворный мастер взмахнул рукой и выкрикнул: «Готово!». Она даже растерялась, а портной подскочил и развернул ее к зеркалу. Действительно костюм был впору и сидел идеально.

– Магия и никакого обмана, – улыбнулся мастер. – На какой срок закрепить действие заклинания?

– На две недели.

О цене пришлось поторговаться, но еще долго девушку не оставляло ощущение, что ее обдурили: можно было привести себя в порядок и за меньшую сумму. Она вышла из лавки в глубокой задумчивости, в которую погружалась всякий раз, когда впереди начинал маячить призрак безденежья. В общем-то, перманентное состояние, в особо гнетущие периоды подвигавшее на поиски заработка. «Вот всегда так: вроде бы все рассчитала – и бац! – непредвиденные траты», – подумала Анаис.

Один из храмов Нэре в центре города так поразил девушку своей красотой, что она не смогла пройти мимо. Высеченные над его портиком заповеди были украшены драгоценными камнями, зачарованными на убийство каждого, кто попытается их украсть. Такого Анаис не видела ни в Хануте, ни в Регалате, ни в Рипене. Вот что значит государственная религия.

Анаис в нерешительности остановилась на пороге, узрев потрясающее внутреннее великолепие. Позади жертвенного камня высились три статуи: первая имела темную правую и светлую левую половины, третья – наоборот, а центральная ослепляла белизной. Каждое изваяние протягивало вперед правую руку, словно приглашая следовать за собой, а левую – прятало за спиной, как символ того, что простым смертным не дано узнать уготованного им богами. В храме в этот час было пусто, если не считать женщины с дочерью. Мать рассказывала девочке о Богине. Ее голос, в общем-то негромкий, возносился под самые своды и не составляло труда расслышать, о чем она говорит.

– Это символ триединства Богини: растущая Луна, полнолуние и Луна убывающая; рождение человека, жизнь и смерть; прошлое, настоящее и будущее.

«Прекрасное воплощение догмата», – подумала Анаис, разглядывая статуи. В глубинке чаще всего ограничивались полумесяцами и кружком луны.

– Богиня покровительствует чародейству и плодородию, карает неверность и супружескую измену, способствует свершению мести, заботится об униженных и оскорбленных. Нэре нужно успеть ко всякому умирающему, чтобы препроводить его душу к очередному воплощению. Естественно, ей не хватает времени, поэтому, просыпаясь по утрам, мы сожалеем, что ночь коротка и не длится дольше, – учила женщина дочку.

Статуи взирали сурово, и веяло от них торжественностью, коей Анаис никогда не ощущала в храмах жизнерадостного Лита. Заглянув в десяток обителей радости, она утвердилась во мнении, что храмы бога-солнца – самый настоящий балаган: хоры и прихожане распевают, прихлопывают, притопывают, даже пританцовывают. Чтобы не выделяться среди них, приходилось нацеплять радостную улыбку, от которой у нее быстро начинало сводить скулы. Наверное, с непривычки. Улыбка – редкое явление для нэреита, если, конечно, это не способствует получению выгоды.

– Лит создал мир живых, и Нэре познала чувство ревности и ненависти, – рассказывала девочке мать. – С тех пор богиня гонится за супругом со скалкой, чтобы воздать ему по заслугам. Хоть литарии считают, что это он пытается догнать смертельно обиженную Нэре, чтобы утешить. Но мы-то прекрасно знаем, что богиня в этом не нуждается. Вот так и дробятся сутки на день и ночь.

«И никто доподлинно не знает: свет ли гонится за тьмой или наоборот», – подумала Анаис и даже испугалась, что будет тут же наказана за маловерие, но богиня-луна не обратила на нее ни малейшего внимания.

– С тех пор как Нэре познала горькое разочарование, она не признает чувств и эмоций, ибо они – грех. Когда стоишь перед алтарем, особенно остро ощущаешь свое несовершенство, – вздохнула женщина.

Анаис вышла из храма, ни о чем не попросив богиню. Она уже позабыла, когда в последний раз читала утреннюю молитву с сожалениями, что ночь была коротка, и время Нэре так быстро прошло. Ее ждала Эрида!

В этом городе и правда было на что посмотреть. Что греха таить, даже избалованные столичные жители иной раз останавливались, разинув рот, и глазели на новые архитектурные изыски. Это вычурное великолепие приходилось ежегодно обновлять, вызывая магов-строителей и магов-декораторов. Иначе все эти финтифлюшки опадут, как осенние листья.

Анаис долго рассматривала дом на улице Монетчиков. Его проект возник не иначе как после ночного кошмара, посетившего архитектора душной летней ночью. Стены больше смахивали на склоны горы во время извержения вулкана, а сочетание ядовито-красного и черного цветов заставляло нервничать.

Анаис провела много часов, бродя по улицам Эриды и созерцая витые, уносящиеся ввысь башни, дома самых неожиданных форм и расцветок. Немало времени она потратила на любование аллеей неопадающих фонтанов. Их струи поднимались до определенного, точно рассчитанного уровня, а потом возвращались к зародышевому состоянию. Прелесть была в том, что никакой магией тут и не пахло, всего лишь умелое использование поверхностного натяжения воды. Об этом ей шепнул один из внутренних голосов, но увлечь Анаис темой сложнейших математических расчетов ему не удалось.

Постепенно у девушки выработался определенный распорядок дня. Она поднималась с постели ранним утром, завтракала в таверне при гостинице, где поселилась, и за неимением других занятий отправлялась бродить по городу. Перекусывала в маленьких забегаловках и шла дальше, куда глаза глядят. Неудивительно, что однажды ноги занесли ее в «злачный квартал».

Узкие грязные улочки и обшарпанные стены домов удивили Анаис несхожестью с тем, что она привыкла видеть в столице. Здесь люди явно не заботились о внешнем виде своих жилищ, а внутрь девушка поостереглась бы заглядывать, даже будучи любезно приглашенной. Хоть церемонии в этом квартале были явно не в ходу.

Когда Анаис увидела, что навстречу ей, полностью перегородив улочку, движется группа людей с надвинутыми на глаза капюшонами, она убралась с дороги в первую попавшуюся лавчонку, решив, что выбирает меньшее из зол. Девушка захлопнула за собой дверь и привалилась к ней спиной, прислушиваясь к шагам снаружи. Когда глаза привыкли к полумраку, столь нехарактерному для торговых заведений Эриды, Анаис обнаружила, что зашла в табачную лавку, хоть и по запаху догадаться было нетрудно.

За прилавком сидел мужчина совершенно гадкого вида. Он молча наблюдал за посетительницей и попыхивал трубочкой. Тут и принюхиваться не нужно, чтобы определить, чем хозяин ее набивал.

– Кхм, – Анаис прочистила горло, в котором уже начало першить от дыма, за много лет пропитавшего в этом помещении даже каменные стены. На них отложился желтовато-бурый налет, и теперь он служил для борьбы с насекомыми. Мухи, что беспорядочно вились в помещении, вероятно, потеряв ориентацию, дурели окончательно, когда садились на стены и пытались чистить лапки. Они падали на пол, но вскоре утрачивали способность даже ползать.

– А грибочки ваши несколько раз отсыревали и повторно досушивались, что существенно снизило их качество, – заявила Анаис.

Проблеск интереса во взгляде мужчины подтвердил, что его сознание не оторвалось от реальности окончательно.

– А ты знаток, – произнес он, вынув изо рта мундштук, – хоть по виду и не скажешь.

Анаис потерла глаза, которые нещадно щипало от дыма.

– Кто тебя прислал? – поинтересовался хозяин.

– Никто, – честно ответила она, – просто мимо проходила.

Курильщик поманил ее пальцем, а когда девушка подошла, вскочил со своего кресла – такой прыти Анаис никак не ожидала, – вцепился ей в руку и крикнул:

– Стюли! Поди сюда!

Со скрипом отворилась дверь, что вела в недра дома, и появилась женщина. Она могла бы считаться красивой, если бы не желтоватый оттенок сухой кожи и коричневые зубы – явный признак любительницы покурить дурманящих грибов.

– Посмотри, что за крошка! – обратился к женщине хозяин лавки. – Как думаешь, сколько за нее дадут во дворце любви у Мориты?

– Девочка чистенькая, – осклабившись, произнесла Стюли, – возьмем хорошую мзду.

– Шутить изволите? – спокойным тоном отозвалась Анаис.

При таком скудном освещении хозяева вряд ли заметили, как побледнели ее щеки от гнева. Она положила похолодевшую влажную ладошку на рукоять кинжала и, в который раз, пожалела, что при ней нет меча.

– Убери свою грязную лапу, – процедила девушка сквозь зубы, чем вызвала дружный смех любителей курнуть дури.

Анаис едва успела выдернуть из ножен кинжал, как оказалась парализованной обездвиживающим заклинанием. Когда Стюли выбросила вперед руку, хозяин лавки оттолкнул пленницу, чтобы ненароком не попасть под чары. Девушка упала на спину, мышцы у нее одеревенели, казалось, тело опустили в раскаленный металл, и он застыл непробиваемой коркой. Ее рот остался открытым в немом крике, лишь мысли метались в голове, а витиеватые проклятия, что не успели сорваться с языка, застряли колючим комом в горле. Ужас угнездился в сознании и несколько мгновений властвовал там безраздельно. Внезапно накатила тошнота. Хозяин лавки склонился над Анаис и принялся бесцеремонно расстегивать одежду.

– Хороша-а-а, – сказал он, облизав тонкие бледные губы. – Прибыль нам обеспечена.

– Стюли, сходи к Морите, узнай, когда лучше доставить этот первосортный товар.

– Размечтался! – огрызнулась женщина. – Хочешь меня услать, чтобы позабавиться с девчонкой?!

Анаис лежала как деревянная колода, но при этом отлично слышала хриплое дыхание курильщика, ощущала запах его давно немытого тела, и рвотные спазмы не заставили себя ждать. Стюли подскочила к ней и с усилием повернула голову девушки на бок.

– Опять побочный эффект, – пробормотала она, – какая хилая молодежь пошла. Помоги мне ее перенести, прибери здесь и топай к Морите, – велела Стюли напарнику.

Анаис приходила в себя медленно и мучительно: конечности то и дело сводило судорогой. Она лежала полностью обнаженная, прикованная к столешнице, и смотрела прямо перед собой. «Надо же так глупо попасться, – подумала пленница, – я недооценила противника. Похоже, внутренний сыск Эриды не особо заботит, что в злачном квартале практикуют незаконное колдовство».

– Очухалась?

Анаис перевела взгляд на Стюли, и то, чем она занималась, ей не понравилось.

– Я подготовлю тебя к новой жизни, – проворковала женщина. – Вложу в твою черепушку мечту о работе в доме любви и буду часто навещать, чтобы мечта не развеялась. Ты – отличный товар, не порченый. Настоящая находка. Сколько бы за тебя запросить? – вслух размышляла Стюли.

– Вряд ли тебе понадобятся деньги, – сказала Анаис, – ведь ты сегодня умрешь. Оковы мгновенно проржавели и рассыпались рыжей пылью. Стюли повторила трюк с парализующим заклинанием, но Анаис отразила чары на нападавшую, сотворив «зеркало».

Врагов не следует оставлять в живых, иначе их легионы будут вечно следовать за тобой по пятам. «Пожалуй», – в кои-то веки согласилась девушка с внутренними голосами.

– Без тебя, Стюли, мир станет лучше, – сказала Анаис, присев на корточки рядом с неподвижным телом. Поднявшись, она оглядела полки, заставленные оплетенными паутиной пыльными склянками. Девушка смешала по несколько капель разных зелий и влила в рот Стюли приготовленное рвотное средство.

– Я не буду полагаться на случай, больше ты никому не навредишь, – сказала Анаис и вышла из комнаты.

Свою одежду она разыскала с трудом. Стоит ли говорить, что ни денег, ни кинжала на месте не оказалось. Ей очень повезло обнаружить в мусорном ведре перепачканные документы, иначе после первой же проверки ее выслали бы из Харанда. Отпечаток подошвы на свитке, прямо на имени, стал для Анаис последней каплей: возникло острое желание спалить этот притон. Но кто мог поручиться, что не сгорит весь квартал. Девушка осторожно приоткрыла дверь и выглянула на улицу.

Выскользнув из табачной лавки, она заспешила прочь. Анаис решительно припечатывала мостовую подошвами и не сбилась с ритма, даже вновь наткнувшись на людей в капюшонах. Было бы преувеличением сказать, что девушка не испугалась. Только глупцы ничего не боятся. После пережитого в табачной лавке у нее внутри все еще жил противный холодок. Он почти убрался на задворки сознания, но теперь вновь проклюнулся в надежде занять вакантное место на переднем плане. Давно бы мог догадаться, что ему ничего не светит.

Страхи оказались напрасными: предъявив жетон работника внутреннего сыска Эриды, старший по званию потребовал у нее документы. Анаис бросила взгляд на металлический кружок с надписью: «майор К. Костиди» – и протянула видавший виды свиток.

– Что вы делали в этом квартале? – поинтересовался молодой человек приятной наружности, что стало очевидным, когда он откинул назад капюшон.

– Я заблудилась, – ответила Анаис.

– И зашли в табачную лавку спросить дорогу? Это ведь были вы?

Анаис пожала плечами, мол, возможно.

– Пройдемте, – приказал сысковик и, прихватив с собой напарника, повел девушку в обратном направлении.

Меньше всего на свете ей хотелось возвращаться в ту проклятую лавку. Она шла, опустив голову, и усердно смотрела под ноги, которые все еще плохо слушались. Надо отметить, мостовая заслуживала пристального внимания. Помимо вездесущей грязи, луж и крыс, то и дело перебегавших дорогу, улица была устлана всевозможными обломками и осколками. Так что осторожность тут была не лишней.

Майор толкнул дверь табачной лавки и вошел внутрь. Анаис чуть помедлила и, с тревогой переступив порог, огляделась. После ее ухода ничего не изменилось. Следом за ней вошел второй сысковик.

Хозяин либо до сих пор не вернулся – место за прилавком пустовало, – либо находился в недрах дома. Девушка даже точно могла сказать, в какой именно комнате. Майор тем временем принялся за работу.

Анаис прекрасно знала, что отпечаток волшбы, оставленный ею стражнику при въезде в Харанд, теперь доступен любому, кто носит браслет. У каждого мага этот отпечаток индивидуален, как внешность.

Майор достаточно быстро обнаружил следы магии Анаис и установил, что она применяла заклинания ускорения коррозии и зеркального отражения.

– Это ведь не запрещенное колдовство, – сказала девушка.

– Нет, – согласился Костиди. – Мне интересно, почему вы не заявили, что на вас напали. Я изучил остаточные эманации и обнаружил кое-что интересное. В этой комнате, например, использовали незаконное колдовство: кто-то вас обездвижил.

– Во-первых, как вы уже знаете, я не харандка, – сказала Анаис, – во-вторых, не имею ни малейшего желания попасть в жернова харандской судебной системы. Меня здесь нешуточно испугали, отобрали деньги, но я сохранила жизнь и свободу. Разве этого мало?

– Вы и правда не харандка, – сысковик улыбнулся и поманил ее за собой.

Стиснув зубы Анаис пошла следом за майором. Она знала, что увидит за покосившейся дверью. Сысковик на мгновение замер, заметив труп, затем отступил в сторону. Второй буквально втолкнул Анаис в комнату, а сам встал в дверном проеме, перегородив путь к отступлению.

– Мертва, – констатировал майор, пощупав пульс на шее, и осмотрел помещение.

– А этот Костиди не из брезгливых, – подумала девушка и отвела взгляд от покойницы, вокруг головы которой растеклось содержимое желудка.

По мере того, как взгляд сыщика изучал инвентарь и прочие приспособления, его лицо становилось все более хмурым.

– Вот и нашли, – задумчиво сказал он.

Девушка непонимающе взглянула на него.

– Мы долго не могли вычислить поставщиков мамаши Мориты. Рогнар, – обратился Костиди к напарнику, – вызови лекаря, чтобы зафиксировал смерть.

«Самое время играть дурочку», – подумала Анаис, наблюдая за тем, как Рогнар неторопливо и методично работает. Она была почти уверена, что лекарь не станет проводить дополнительную экспертизу.

– От чего умерла эта женщина? – спросила Анаис.

– Захлебнулась рвотой и задохнулась. На некоторых людей обездвиживающее заклинание оказывает побочное действие, а одеревеневшие мышцы не позволяют повернуть голову на бок. Я готов воспроизвести картину происшедшего, – заявил сысковик. – Все случилось очень быстро и почти одновременно, следы эманаций не уступают друг другу по яркости: коррозия, зеркало и обездвиживающее заклинание, которое отразилось на Стюли Дэкхейм.

– Жуткая смерть, – прошептала Анаис.

– Мир стал чище.

– Определенно, – ляпнула девушка и прикусила язык.

– Я понимаю ваши чувства и восхищаюсь стойкостью, – сказал молодой человек. – Давайте выйдем отсюда.

Девушка охотно кивнула. Покинуть эту жуткую комнатушку – все, о чем она могла мечтать в эту минуту. Правда, еще приятнее было бы оказаться далеко-далеко, где-нибудь за пределами Харанда.

– Вы забыли упомянуть мою глупость, – кисло улыбнулась она.

– Вы просто ошиблись. Слава Нэре, что смогли себя защитить. Кстати, меня зовут Користин.

Анаис потупила взор, изображая смущение.

– Очень приятно, – выдавила она. Кажется, смущение удалось неплохо.

– Мне тоже, Анаис, – улыбнулся молодой человек.

– Думаю, мы могли бы оставить нашу тайную операцию в том же статусе, вы ведь решили не обращаться в суд, – сказал Користин.

– Да конечно, – согласилась Анаис. – Мне вот любопытно…

– Спрашивайте, не стесняйтесь.

– Почему вы так долго не могли обнаружить преступников?

– Вы не здешняя, вероятно, не знаете о заклинании пелены, – ответил молодой человек. – Очень распространенная и вполне законная вещь для защиты частной жизни. К сожалению, у таких как Стюли, появляется возможность проворачивать под прикрытием пелены свои грязные делишки. Чтобы деактивировать это заклинание, необходимы ордер и тройное совпадение: время, место, действие. Начальство не оценит стараний, если мы начнем врываться в дома, где все следы преступлений уже развеялись. Владельцы с превеликой радостью накатают на нас не один десяток жалоб во все инстанции и будут совершенно правы.

Анаис подошла к молодому человеку вплотную и прошептала в ухо:

– Сожгите этот квартал.

Користин невольно улыбнулся, взглянув на лукавое выражение лица девушки, и спросил:

– Вы позволите вас проводить?

Во взгляде Анаис промелькнуло подозрение, что не укрылось от сыщика.

– Я прекрасно понимаю, что такая храбрая и самостоятельная девушка не нуждается в опеке. Но жители этого квартала очень злопамятны и мстительны. Мы, конечно, разыщем и арестуем хозяина табачной лавки…

– Буду очень признательна, если вы меня проводите, – сказала Анаис и даже позволила взять себя под руку.

Травница и Тарик

В день открытия всемирного съезда магов с утра пораньше Анаис отправилась к зданию Академии. Оно выделялось на фоне остальных строений не только внушительными размерами, но и большой прилегающей территорией. И это вполне оправдано: ни один здравомыслящий человек не поселится рядом с домом, в котором частенько происходят взрывы и пожары, а следом сочатся из всех щелей и ползут, стелясь по газонам, дурно пахнущие и неполезные для здоровья туманные испарения.

Студентов, которых, как ни стращай, от проделок все равно не удержишь, на время съезда разогнали на каникулы и велели покинуть столицу. Исключение составили только те старшекурсники, которым было что предложить всеобщему вниманию. Видимо, талантливых юношей и девушек оказалось довольно много, потому что бурные пирушки в окрестных кабачках не утихали.

Анаис подала заявку на участие в съезде, как только прибыла в Эриду. Она очень боялась, что ее тему сочтут недостойной представления на таком значительном собрании магов, но все прошло без сучка без задоринки.

И вот девушка, наконец, ступила под своды первой и самой престижной Академии Харанда. Ее волнение не выглядело странным, все молодые маги нервничали, впервые представляя на общий суд свои работы. Однако Анаис беспокоило совершенно иное: сможет ли она осуществить то, ради чего проделала такой долгий путь. Страшно подумать, если столько усилий пропадет впустую.

Девушка пробежала взглядом список участников и темы их докладов. Анаис интересовал только один человек: Тарик Лебериус. Она усмехнулась, прочитав название его доклада: «Червь шахтный – тварь, полезная в горнодобывающей промышленности», запомнила время, на которое назначено выступление, и отправилась коротать часы, прохаживаясь у столов и стендов с работами участников съезда.

Зал, заполненный магами всех возможных профилей и званий, поглотил ее, как река дождевую каплю. Анаис дождалась, когда освободилось место для ее экспозиции «Заговоренная косметика и знахарские новшества», и принялась раскладывать на столике образцы. Она не собиралась торчать на одном месте в ожидании редких посетителей и страдать от ощущения собственной бездарности или непонятости окружающими, чем активно занимались ее соседи.

«Дальний угол для новичков-иноземцев», – догадалась девушка. Если бы Анаис понадобилось повышенное внимание, она представила бы совершенно иную работу. Косметическую область она выбрала именно потому, что среди участников съезда преобладали мужчины, которым не было никакого дела до всяких кремов, духов и прочей дребедени, пусть и приправленной волшбой. Хотя не стоит обвинять их в полном отсутствии внимания к Анаис, только к ее разработкам это не имело ни малейшего отношения. Она, как только вошла в зал, тут же заметила интерес к своей персоне. Девушка сама еще не привыкла к новой внешности, и когда чей-то взгляд, как бы невзначай, скользил по ее прелестям, Анаис так и передергивало. Где этот проклятый Тарик Лебериус с его любовью к роскошным формам?! Удавила бы!

Резкий рост костей оказался болезненным, и девушка первое время ощущала, что передвигается будто на ходулях. Недостаток кальция она восполняла, поедая мел во всех дешевых забегаловках, где им пользовались, чтобы писать на доске прейскурант заведения. Кроме того, ее постоянно преследовало чувство голода. А как иначе отрастить достойную филейную часть и прочие прелести, если не с помощью чревоугодия?

Когда появились деньги, Анаис тут же закупила у травника все необходимое и приготовила себе дивное зелье, помогающее укрепить кости, ногти и сделать блестящими волосы. А как же иначе? Ввязался в драку – маши кулаками, в смысле, производи впечатление и очаровывай. Эх, жаль, не на ком было потренироваться флиртовать. Правда, учитель уверял, что у нее это должно быть в крови, и если вспомнить Користина Костиди… Хоть в этом случае скорее сыграли роль обстоятельства. Одним словом, с внешностью у нее все было в полном порядке, но выражение лица и взгляд никак не желали подстраиваться под «маскарадный костюм». Нескольких робких магов девушке удалось отпугнуть именно этим.

Более всего Анаис хотелось бы стать незаметной, а когда помыслы нечисты, любой взгляд в твою сторону кажется разоблачающим. Впрочем, именно такими они и были, только касательно одежды. Ничего удивительного, потому что женский контингент, что присутствовал на съезде, имел вид чрезвычайно умный, но при этом не особенно симпатичный. Закономерно, что магам, маститым и не очень, хотелось произвести впечатление на хорошенькую травницу. Они, конечно, большие ученые, но на зрительные раздражители реагировали сообразно мужской природе.

Время от времени к столику Анаис подходил то один, то другой искатель женского внимания. Конечно, это же самый простой способ знакомства: «Здравствуйте. Какая любопытная экспозиция». Потом нужно просто изучить надпись на блузке и поинтересоваться: «А не желает ли госпожа Кхакай, с таким нежным именем, познакомиться с моей работой?» – и начать грузить девушку теориями, периодически поглядывая, достигло ли ее восхищение апогея. Вот только в планы Анаис не входило тешить самолюбие ни непризнанных, ни всеми почитаемых гениев, поэтому, улучив момент, девушка нырнула в толпу, чтобы самой выбрать, на что поглазеть и кого послушать.

Ее привлекла оживленная дискуссия возле одной экспозиции, но за частоколом спин ей почти ничего не удалось рассмотреть, а расталкивать локтями маститых магов было неудобно. Однако обрывки фраз возмутили ее «внутреннее» спокойствие.

Я занимался этой тематикой четыреста лет назад, а этот плагиатор выдает работу за собственную. Завернул конфету в другой фантик и морочит окружающим головы.

«Проблемы окружающих», — ответил другой голос.

«О-о-о, только не начинайте!» – взмолилась Анаис и отправилась на поиски какой-нибудь другой интересной экспозиции, по возможности из иной области знаний. Девушка задержалась у стенда с названием: «Новинки для письма, графики и живописи». Она как раз вертела в руках перо с самозарождающимися чернилами и отступила на шаг назад, чтобы пристроиться в очередь желавших оставить автограф на плакате, как вдруг на нее налетел мужчина. Его бумаги от столкновения разлетелись, некоторые из них моментально пострадали, оказавшись затоптанными.

Анаис пробормотала извинения и застыла с открытым ртом. «Тарик Лебериус, маг четвертой степени. Лаборатория инноваций в горнодобывающей промышленности» – гласила надпись на его мантии. Волевой подборок, острый взгляд и хищно загнутый нос, похожий на клюв церопуса, удивительно гармонично сочетались, одним словом, он был куда симпатичнее своего отца, хоть фамильные черты и проглядывали.

Анаис впала в ступор, несмотря на то, что ждала этой встречи. Она внезапно осознала, что, увлекшись разглядыванием экспозиций, перестала следить за временем и чуть не упустила Тарика Лебериуса. Очнувшись, девушка принялась подбирать бумаги, а когда передавала их владельцу, как бы случайно чиркнула острым концом пера по его руке. Тарик сердито взглянул на нее и, не сказав ни слова, ушел. Но главное было сделано: Анаис успела его оцарапать, капля крови – все, что ей было нужно. Она достала из кармана пробирку, дрожащими пальцами вытащила пробку и макнула кончик пера во флюоресцирующую жидкость.

– Эй, вы! Да, вы!

Анаис оглянулась и увидела очень рассерженного молодого человека.

– Пытаетесь украсть мою технологию?!

– Что? – не сразу поняла Анаис.

– Этот номер у вас не пройдет! – молодой человек вышел из-за стола и навис над девушкой. – Отдайте пробирку! – потребовал он.

– Ёфф! – выдохнула Анаис. – Не краду я ваших технологий.

– Пробирку! – молодой человек требовательно протянул руку.

На запашок зарождающегося скандала потянулись зрители.

– Я всего лишь хотела проверить одну догадку, – заявила Анаис и, недолго думая, стряхнула на белоснежный воротник рубашки молодого человека чернила с пера.

– Какого хинаха2?! – возмутился он.

– Если эти чернила самозарождающиеся, – громко произнесла Анаис, – то, как мне кажется, от них будет крайне сложно избавиться. Вы можете предложить какой-нибудь пятновыводитель? – обратилась она к изобретателю.

Молодой человек растерялся.

– Попробуем этот, – перехватила инициативу Анаис. Она достала из кармана клочок ветоши, смочила его флюоресцирующей жидкостью из пробирки и принялась размазывать пятна по некогда белоснежному воротничку. Попутно девушка сосредоточилась на изменении структуры вещества, чтобы получить отбеливатель. Возможно, в зале и присутствовали специалисты, которые отслеживали магические эманации, но из ближайшего окружения никто не заметил подвоха. Теперь ветошь содержала в себе совсем не ту жидкость, что хранилась в пробирке.

– Замечательно! – улыбнулась Анаис. – Пятно исчезло. А теперь воспроизведите заклинание для самозарождения чернил.

Молодой человек, недовольно поджав губы, отошел к стене и повернулся к присутствующим спиной. Анаис покачала головой и возвела глаза к потолку.

– Параноик, – пробормотала она, но так, чтобы ее расслышали.

Когда изобретатель повернулся, все увидели, что на его лице застыла маска растерянности, а на воротничке снова красовались пятна чернил.

– Так я и думала, – заявила Анаис. – Недостатки порой таятся в самих достоинствах. Потребуется не одна стирка, чтобы пятна перестали появляться всякий раз, как вы произнесете заклинание поблизости от испорченной вещи. Я бы такое перо не купила ни себе, ни тем более ребенку, – злорадно заключила она и с торжеством оглядела окружающих.

Наверняка этот умник планировал получить заказы от родителей многочисленных лоботрясов, которые просиживают штаны в школах. Возможно, он хотел открыть лавку канцелярских товаров. «В ближайшее время может на это не рассчитывать», – подумала девушка. Уж писаки новостей, которых на съезде пруд пруди, не обойдут это происшествие вниманием.

Вокруг зашушукались, Анаис же под шумок скрылась. Девушка вернулась к своей экспозиции, плюхнулась на стул и с трудом разжала одеревеневшие пальцы – пробирка осталась при ней.

«Сейчас, – подумала она. – Пока еще чего-нибудь не случилось. И вперед, навстречу судьбе. Не слишком ли много сарказма? Пожалуй, в самый раз».

Анаис поколдовала над пробиркой и убрала ее с глаз долой.

«Интересно, что я ему скажу? – всплыла в очередной раз дурацкая мысль. – Вы сразили меня наповал своим шахтным червем. Очень смешно».

Импровизируй.

«Только этим и занимаюсь», – огрызнулась Анаис и поспешила в зал для докладов.

Как и следовало ожидать, свободных мест не оказалось, и, как подозревала девушка, отнюдь не из-за повышенного интереса к материалу. Окна закрывали плотные шторы, и с приглушенным светом было особенно удобно дремать, чем многие и занимались. Анаис пристроилась у стены, пробравшись ближе к кафедре.

Ведущий объявил следующий доклад, и Тарик энергичным шагом поднялся на возвышение. Он поприветствовал собравшихся и сотворил объемную картинку, на взгляд Анаис, довольно гадкого существа.

– Уважаемые коллеги, на прошлом съезде я имел честь представить вашему вниманию работу нашей лаборатории по созданию тварей, полезных в горнодобывающей промышленности. Сегодня я расскажу о дополнительных усовершенствованиях, которые мы успешно внедрили за последние пять лет. Итак, червь шахтный проходческий диаметром полтора метра, длиной – двадцать, органы зрения специфические. Это не глаза в привычном для нас понимании, тем не менее, они позволяют ориентироваться в пространстве. Головной конец представляет собой три челюсти с крепкими зубами. Таким был червь пять лет назад. Усовершенствования состоят в следующем: слюна модифицированного червя теперь содержит гораздо больший процент кислоты и способна растворять каменную породу, а желудочный сок восстанавливает оксиды до металлов. Обработка происходит прямо на месте. Черви испражняются металлами в виде гранул и мелких слитков.

Червь, показанный в продольном разрезе, вызвал у Анаис желание выйти из зала и отправиться, как ни странно, перекусить.

– Мозг и органы управления находятся в хвостовом конце, – продолжал вещать Тарик. – Это живая горно-обогатительная фабрика. Еще одним усовершенствованием стала слизь, которая выделяется на шкуре червя. Она твердеет через час после проходки, в результате в тоннеле образуются прочные своды. Таким образом, производство становится более эффективным, а шахты – безопасными.

Девушка смотрела на Тарика и ждала, что он заметит ее. Любовь с первого взгляда – не образное выражение. Да, на крови много чего может быть замешано. Он будет любить ее какое-то время, если в течение ближайших пяти минут их взгляды встретятся. Время неудержимо убегало. Анаис, отчаявшись поймать взгляд молодого магистра, уронила сумку, и в ней разбились несколько пузырьков со снадобьями. На шум оглянулся не только Тарик, но лишь его внимания она добивалась. Какое-то время он смотрел на Анаис и вдруг улыбнулся.

Окружающие начали шушукаться, и председатель, не сумевший деликатным покашливанием оторвать Тарика от созерцания нарушительницы тишины, попросил его продолжить доклад. Теперь Анаис могла не беспокоиться о дальнейшем ходе событий и покинула зал. Не боялась она и того, что обнаружат ее древнюю, запрещенную ворожбу. Сегодня в Академии сотворили столько всякой всячины, демонстрируя свои достижения изумленной публике, что ее малюсенькое колдовство – иголка в стоге сена.

Тарик разыскал ее. Наверное, впервые в жизни он ощущал нерешительность в отношении особы женского пола.

– Анаис Кхакай, – представилась она, облегчив задачу молодому магистру. – Мне понравился ваш доклад. Этот червь – замечательное изобретение.

Анаис упаковывала свои образцы, освобождая стол для следующего участника.

– Очень рад, что сумел произвести на вас благоприятное впечатление, – улыбнулся Тарик, – но вы не дослушали до конца.

– Я надеялась, что вы расскажете мне об этом червячке в более уютной обстановке.

Ну надо же, ей удалось смутить этого заносчивого Лебериуса. Но вовсе не двусмысленным предложением, он был растерян из-за непонятного, незнакомого ранее чувства, охватившего его. Оказывается, этот почитатель женской плоти никогда не любил.

– А что вы привезли? – поинтересовался Тарик, справившись с собой.

– Заговоренная косметика, знахарские новшества, – скромно потупилась она.

Тарик был уже болен ею, заклинание действовало. Учитель много раз наставлял Анаис, как нужно действовать, чтобы поддерживать пламя как можно дольше. Известно, что нельзя повторно использовать привораживающее заклинание, но в том случае, если душа избранника созвучна твоей, можно создать прочный союз.

– Вы не откажетесь перекусить со мной?

– Почту за честь, – улыбнулась Анаис.

Они вышли на лужайку перед зданием Академии, и на них обрушились гам и тарарам. Здесь бурлила ярмарочная жизнь: выступали циркачи, шла бойкая торговля амулетами, флаконами с жидкими заклинаниями, ожерельями из зубов дракона, аккуратно выточенных из рогов домашнего скота, пирожками, сидром, в общем, всякой всячиной.

– Полюбуйтесь на моих студентов, – покачал головой Тарик и указал на двух парней, что мерились силой. – Лоботрясы.

Ребята пытались вытолкнуть друг друга за пределы очерченного круга с помощью магического щита.

– Я считаю, таким прямая дорога во Внутренний Сыск, им нечего делать в науке, – нахмурился Тарик.

«Накрылась моя дружба с Користином», – подумала Анаис.

– Они же просто развлекаются, – вступилась она за студентов, – не судите строго. Неужели вы никогда не позволяете себе расслабиться?

– Выглядеть дураком на потеху толпе – никогда. У меня иные развлечения, – сказал Тарик и собирался добавить еще что-то, но Анаис схватила его за рукав и потащила к тиру.

– Ах, посмотрите, какой чудесный приз! – она указала на медный цилиндр, закрытый с торцов платиновыми шайбами. – Это ведь архив, не так ли? Сколько раз он может произвести концентрированное заклинание? Я слышала, что его хватает на сто циклов. Это верно? – девушка засыпала своего спутника вопросами, ответы на которые прекрасно знала.

– Так и есть. «Наряд на шесть часов», – прочел Тарик надпись на цилиндре. Хотите его заполучить? – поинтересовался он, и в его глазах, наконец-то, промелькнул мальчишеский задор, который так ему шел.

Он бросил монету хозяину аттракциона и встал на исходную позицию. В конце темной трубы виднелась мишень, в которую предстояло послать боевой пульсар. Тарик создал пульсар и швырнул его в трубу. Но все оказалось не так-то легко: от стенок трубы моментально отделились несколько огненных шариков. Они начали нападать на пульсар Тарика, пытаясь разрушить его, не позволить достигнуть цели. Анаис принялась усердно грызть ногти, наблюдая, как мечутся в трубе огненные шарики. У Тарика на лбу вздулись вены, а мгновение спустя, раздался громкий хлопок – его пульсар погиб в неравной схватке с противником.

– Проклятье! – разозлился он и виновато посмотрел на Анаис.

Она ободряюще улыбнулась.

– Хороший результат, – сообщил хозяин аттракциона, – вы продержались дольше других. Могу внести вас в таблицу рекордсменов сегодняшнего дня.

– Мне нужен другой результат – приз! – Тарик бросил хозяину еще одну монету. Но второй пульсар постигла та же участь. Магистр затравленно оглянулся по сторонам: не видел ли кто-нибудь из знакомых его поражения

– Я знаю одну хитрость, – прошептала ему на ухо Анаис.

Тарик внимательно ее выслушал, с недоброй ухмылкой бросил хозяину третью монету и стряхнул с пальцев очередной пульсар. Огненный шарик метался из стороны в сторону, спасаясь от преследования, наконец, заложив крутой вираж, он понесся в обратном направлении. Пульсар вылетел из трубы и взмыл в небо, а следом вырвались остальные.

– Да! – захлопала в ладоши Анаис.

Тарик мельком взглянул на нее и улыбнулся. Его пульсар сделал мертвую петлю и понесся назад к горловине трубы.

– Это не по правилам! – возмутился хозяин, поняв, что его огненные шарики не только не успевают догнать и уничтожить цель, но и вовсе перестали слушаться.

– А где написаны, – ехидно поинтересовалась Анаис, – ваши правила?

– Есть! – оскалился Тарик, когда его пульсар попал в мишень.

– Мы выиграли! – завопила девушка и повисла на шее у победителя.

Тарик вдохнул и забыл выдохнуть. Они смотрели друг другу в глаза, и было в этом свое, удивительное волшебство. Сердце Анаис колотилось, как у пойманной птички. Их вернули к реальности тревожные крики.

Вышедшие из-под контроля пульсары беспорядочно метались над головами людей.

– Не волнуйся, – прошептал Тарик, – тут дежурит спецкоманда, они все уладят. Анаис осторожно высвободилась из его объятий и огляделась. Действительно, не прошло и трех минут, как пульсары ликвидировали, а тир закрыли.

– Простите, – обратился Тарик к начальнику спецкоманды, – мы выиграли приз.

– Так забирайте, – буркнул тот.

Хозяин аттракциона в полном отчаянии вцепился в цилиндр.

– Это все, что у меня есть! – застенал он. – Мало вам, что тир закрыли, хотите последнее отобрать? Чем я буду привлекать публику?

– Я честно выиграл этот архив, – заявил Тарик и нахмурился.

Анаис взяла молодого магистра под руку и сказала:

– Оставим ему цилиндр, как пострадавшей стороне.

В глазах хозяина тира затеплилась надежда.

– Пусть нацедит десять пузырьков заклинания, и мы не станем претендовать на архив, – закончила свою мысль Анаис.

– Вам мужские наряды или женские? – оживился хозяин тира.

– Женские, – улыбнулся Тарик.

Один флакон девушка израсходовала тут же: она вылила его содержимое в ладошку, смочила обе руки и провела ими вдоль тела, превратив свой более чем скромный наряд в шикарный, модный туалет.

– Кажется, мы собирались перекусить, – напомнила Анаис.

После посещения уютной харчевни молодые люди отправились гулять по городу. Анаис притворилась, что еще не видела столицы. Тарик оказался прекрасным экскурсоводом и таким видным кавалером, что прохожие, в основном девушки и женщины, долго смотрели им вслед. А может, они просто были когда-то подружками на одну ночь? Анаис не хотела этого знать.

Время бежит очень быстро, боги специально придумали его для людей, чтобы не утомиться игрой одних и тех же актеров. Порой даже за те жалкие мгновения, что длится человеческое существование, некоторые умудряются породить в вышних мирах скуку. Тогда богам ничего не остается, как ввести в оборот нечто неожиданное.

Островитянка. Дань былой надежде

Патрина приложила ухо к стене и прислушалась.

«Подо мной облака, надо мной облака и нет ничего, кроме голых камней и свиста ветра», – донеслось до нее.

«Неприятный сон», – раздался голос Салитэ.

Сколько Патрина себя помнила, прислужница всегда была старой и сморщенной, как плод купасы, завяленный на солнцепеке. Салитэ умела толковать сны. Отец считал это шарлатанством и посмеивался над ней. Его забавляли размышления и предсказания старухи. Иной раз все выходило в точности, как говорила Салитэ, но Карисмус оставался верен себе. Он ведь маг! Пусть и не самый известный, но на островах о нем слышали многие. А маг не должен опускаться до суеверий и мифотворчества.

Тем не менее, Карисмус продолжал делиться с прислужницей впечатлениями от «ночных путешествий». Салитэ говорила, что боги чаще всего просто морочат спящим голову, но иногда снисходят до того, чтобы дать человеку знак.

– Был ли там яркий свет? – спросила прислужница.

– В том-то и дело, что не было ни света, ни тьмы, – ответил Карисмус, – больше всего это походило на сумерки. Вот только непонятно, то ли это день зарождался, то ли ночь надвигалась.

– Горе нам, горе! – запричитала старуха, – Оставили нас боги. Плохой это сон, дурной знак.

– Замолчи, Салитэ! – рассердился Карисмус. – Что к чему разгадать не можешь, только неприятности накликиваешь!

– Отчего же не могу?! – обиделась прислужница. – Облака ниже и выше скалы, на которой ты, хозяин, во сне стоял, означают затруднительное положение. Не ясно тебе, как ты пришел в это место и куда следовать дальше. А сумерки, хозяин, наступают, когда Лит покидает небосвод, а Нэре еще не вступила в свои права. Вот и выходит, что на помощь богов рассчитывать не приходится, – растолковала старуха.

– Много ли тебе самой помогали боги? – усмехнулся Карисмус. – Ничего, жива до сих пор, скрипишь суставами.

– Ты богохульник, хозяин, – погрозила ему Салитэ скрюченным пальцем. – Я – отверженная, какой с меня спрос. Да и не мой это сон.

– Шла бы ты!.. – сказал Карисмус и сердито поскреб подбородок. – На кухню!

Салите хотела еще что-то сказать хозяину, но он не желал ее более слушать. Старуха, кряхтя, поднялась со скамьи и зашаркала к выходу, бубня под нос и качая головой.

Карисмус проводил ее недовольным взглядом и тяжело вздохнул, когда дверь затворилась. Он весь день возвращался мыслями к странному сну, но такого количества неприятностей в нем не усмотрел. И вот поздним вечером имел глупость обсудить его с этой полоумной. «Старый дурак, – подумал Карисмус и покачал головой, – всем известно, что плохие сны бывают либо от обжорства на ночь, либо от бесед и мыслей непотребных».

Он погрузил пальцы в бороду и вновь поскреб подбородок. «Неужели снова эти твари?» – пришла неприятная мысль. Карисмус обожал свое ремесло, не любил он только побочные эффекты от применения магии. Виной такого несовершенства был неоконченный курс обучения в академии, но это дело прошлое, тут уже ничего не изменишь. А может, ко всему прочему, не хватало Карисмусу природных талантов. Салитэ, как водится, списывала все на проклятие: дескать, люди недобро смотрят из-за того, что приютил ее в своем доме, потому и не идут дела, как хотелось бы.

К косым взглядам маг давно привык. Чего еще ждать от темных людишек. До просвещенного Харанда, казалось бы рукой подать, но стоит лишь чуток удалиться от его границ, и куда что девалось. В каждом княжестве Рипена знатные люди не брезгуют приобретать «жидкие заклинания» и пользоваться ими, но обставляется это как привилегия. Вельможи выписывают из Харанда дипломированных магов и состязаются, у кого какие диковинки те сотворили, но чаще нанимают их для защиты от покушений. Конечно же магию вовсю применяли в строительстве, но любая ворожба облагалась податями и требовала кипы разрешений, как занятие, по местным представлениям, крайне опасное и предосудительное.

В Харанде иначе: приколдовывать по мелочи может каждый. Ребенка, у которого обнаружится магический дар, там непременно станут обучать. В Рипене же он, скорее всего, получит от родителей тумаков, дабы одумался и не делал плохого. Невдомек простому люду, что магия – это наука, и она должна служить для общего блага. Именно такие мысли прививали ученикам академий, в числе которых был когда-то и Карисмус.

Маг быстрым шагом направился к зеркалу, на ходу бормоча заклинание. Образовавшееся в воздухе матовое облачко задрожало, сплюснулось в двояковыпуклую линзу и обрело прозрачность. Карисмус подвесил перед зеркалом пульсар, чтобы разогнать тьму, и принялся копаться в бороде. При сильном увеличении стали видны обосновавшиеся в ней полчища мелких паразитов. Какая ветвь заклинания грешила этим побочным эффектом, маг пока не выяснил.

«Еще одна задержка на пути к успеху», – поморщился Карисмус. Верил ли он в успех? А имеет ли смысл биться над чем-то, не имея хотя бы надежды? Но она – последнее, что остается, фиговый листок, прикрывающий срамное место, иллюзия защищенности. Лучше иметь веру, в богов ли, в успех – не важно. Надежда – это истончившаяся вера, усохшая до полупрозрачного листка, до полусгнившей ветоши, до полу, полу… лишь половина, а при трезвом взгляде на вещи и того не будет. Быть может, поэтому иногда так хочется приложиться к бутылке, а потом повторить еще и еще…

Карисмус не верил в успех, уже не верил, но все равно упорно продвигался к поставленной цели. Главным для него стал ПУТЬ, мытарства, которые оборвутся однажды вместе с его жизнью, но перед тем как уйти, он с полным правом скажет: «Я сделал все, что мог».

В последнее время Карисмус работал над заклинанием омоложения. Такими секретами маги друг с другом не делятся, каждый самостоятельно изобретает способы продлить жизнь. Карисмус бился над заклинанием уже не первый год, но мало чего достиг. Не то чтобы он стремился к вечной жизни, просто боялся умереть, так и не завершив дела, ради которого стал изгнанником. Бесконечный путь без надежды достигнуть цели – какое изысканное самоистязание, не правда ли?

Карисмус, как человек слова, не мог отступить, хоть порой его одолевали мысли о невозможности выполнить клятву и накатывали отчаяние и ненависть к себе за немощность и за то, что случилось много лет назад. Тогда желание все бросить становилось всеобъемлющим, и голос рассудка, утомленного бесплодными поисками, властно требовал признать бессмысленность попыток что-то исправить.

Карисмус вышел из кабинета, по обыкновению запер дверь и спустился в лабораторию. Там вроде бы еще осталось немного средства от паразитов. Не хотелось затевать его приготовление на ночь глядя, но ведь заснуть с этим кожным зудом не получится.

Убежать в сон какое это блаженство, особенно если посчастливится и не нагрянут кошмары. Днем в голове, как в котле, бурлят мысли и не дают покоя. Где же ошибка? Почему никак не выходит, что в задумке выглядело таким логичным и завершенным? Проверить, перепроверить, изменить исходный посыл, перекроить матрицу. Замкнутый круг, плен, из которого никак не вырваться.

Эксперименты по омоложению, к разочарованию мага, должного эффекта не давали, зато обладали массой побочных действий, наподобие появления в бороде паразитов. Подопытные же ярамсы либо исчезали сразу, либо начинали молодеть безостановочно до перехода в зародышевое состояние. Нетрудно догадаться, что в обоих случаях они погибали.

В клетке остался один зверек – молодая самка. Она сидела на задних лапках и приводила в порядок рыжую шерстку. Ярамсы – аккуратные существа. Самка время от времени посверкивала глазками-бусинками, бросая нервные взгляды на седобородого человека, забравшего куда-то всех ее сородичей. А ведь как весело было вначале, когда в клетке вместе с ней сидели пять самцов. Конечно, хватало и других самок, но она считала себя самой привлекательной. Самцы были того же мнения. Она никак не могла выбрать, кому из них отдать предпочтение, и теперь осталась в полном одиночестве и не солоно хлебавши.

Ярамса смешно подергала мордочкой с пучком черных усов, еще раз оглянулась по сторонам в поисках того, кто мог бы оценить ее блестящий мех и великолепные пушистые штанишки на задних кривых коротких лапках, но в клетке никого кроме нее не было. Она тихонько пискнула, призывая самца, но ответа не последовало. Ярамса долго сидела, навострив розовые круглые ушки, в надежде, что кто-то откликнется на ее зов, ведь она созрела завести потомство. Коротко вздохнув, самка прошествовала в угол, зарылась в сено и уснула.

Карисмус отыскал на полке средство от паразитов, нанес его в кожу и собрался было подняться наверх, но внезапно передумал. Открыв потайную дверь, он вошел в небольшое помещение. Привычно щелкнул пальцами, создавая пульсар, и тот взмыл под потолок, наполнив помещение холодным светом. Карисмус опустился на грубо сколоченный табурет, стоявший перед каталкой, на которой покоился большой продолговатый ящик. Отсвет магического огня пробежал по крышке. Старик ссутулился, упер локти в колени, переплел пальцы и, уткнувшись в них подбородком, устало закрыл глаза.

– Прости, что давно не заходил, не навещал тебя, – прошептал он и открыл ящик. Проплыв по воздуху, крышка с тихим бряцанием встала на ребро у стены.

– Ты ничуть не изменился, Рансур, только волосы отросли и ногти. Мы это поправим. Никак не могу понять – идет тебя борода или нет. Пожалуй, без нее будет лучше. Сколько же я у тебя не был? Прости старика. То месяцами не появляюсь, а то вдруг прихожу среди ночи. Не спится мне.

Карисмус тяжело поднялся с табурета, подошел к столу у стены, заваленному свитками, и отыскал ножницы.

– Ты уж не обессудь, цирюльник из меня плохой, – вздохнул он и принялся отрезать космы Рансура. Молодой человек не подавал признаков жизни, но трупное разложение так и не коснулось его. Тело вот уже сорок семь лет не менялось.

Карисмус пригладил встопорщившиеся вихры друга, собрав отрезанные пряди, сжал их в кулаке. Когда-то и его волосы были такими же черными, как южная ночь. Они с Рансуром удивительно походили друг на друга, точно братья, только у Карисмуса глаза были цвета густого травяного отвара, как у многих в западном Рипене, друг же был родом из восточного. Это теперь к семидесяти годам глаза мага стали блеклыми, словно выцвели.

Карисмус вгляделся в лицо молодого человека, веки которого были плотно сомкнуты. Неужели он забыл, какого цвета глаза у Рансура? Маг удержался от попытки приподнять веко, тем более что сделать это все равно бы не удалось. Рансур казался выточенным из мрамора и был точно также бледен и холоден. «Нет, не забыл – серые, – встрепенулся Карисмус, – серые у тебя глаза, дружище».

Он бережно остриг ногти, каждый падал на каменный пол с таким звуком, точно был иссохшей оболочкой стручка. Затем Карисмус поработал брадобреем. Наконец он провел пальцами по лбу, векам, щекам и подбородку Рансура, словно стараясь запомнить контуры, запечатлеть в памяти рельеф. На самом деле маг пытался уловить малейшие изменения в состоянии подопечного, обнаружить хотя бы намек на течение жизни внутри похожего на статую человека.

– Мы попробуем снова, я внес необходимые поправки, это должно сработать, – сказал старик. – Ты, дружище, только не отчаивайся. Видят боги, я не отступлюсь, пока не найду способ вернуть тебя. Или пока не умру.

Островитянка. Расплата

Патрина некоторое время прислушивалась к шорохам и ворчанию, доносившимся из кабинета отца, потом явственно различила, как он вышел и запер дверь. «Либо отправился в спальню, либо в лабораторию», – подумала девушка.

Спать не хотелось. Патрина откинулась на подушки, тяжело вздохнула и сомкнула веки. Она долго лежала, но сон все не шел, зато к ней наведался кое-кто другой. В окошко тихо поскреблись. Девушка легко спрыгнула с постели и на цыпочках подкралась к тускло светящемуся прямоугольнику окна. Ночь выдалась темная: небо затянула пелена низких туч.

– Патрина, – тихо позвали с улицы, – Патрина.

Она прижала руки к груди, словно желая замедлить удары сердца. Темнота скроет пылающие щеки, главное, чтобы голос не дрожал. Патрина не бросилась к окну сразу, заставила Бронтуса томиться в ожидании. Хороша бы она была, задешево себя предлагая. Наконец, посчитав, что воздыхатель ждал достаточно долго, она отворила створку.

– О, Патрина, я боялся, что ты крепко спишь и не слышишь, как я зову тебя.

– Кто здесь? – притворно зевая, спросила девушка.

– Неужели ты не узнала меня? Или под твое окошко ходит по ночам еще кто-то?!

Отчаяние, прозвучавшее в голосе молодого человека, сладким бальзамом пролилось на сердце Патрины.

– Ах, это ты, Бронтус, – протянула она. – Который час? Я уже спала и видела прекрасный сон.

– Что же тебе снилось, радость моя? – спросил молодой человек. Он улучил момент и завладел ее рукой.

– Уже и не помню, – вздохнула Патрина, ощущая, как его жаркие губы касаются ладони. Поцелуй за поцелуем Бронтус перемещался выше. Сердце девушки трепетало, голова кружилась.

– Патрина, любимая, – зашептал он, – впусти меня. Ночь сегодня холодная, я согрею тебя своими поцелуями.

Девушка очнулась от сладкого дурмана и отняла у Бронтуса руку.

– Еще чего удумал!

– Патрина, сколько же ты будешь мучить меня?!

– Вот как?! – громким шепотом произнесла она. – Разве я невеста тебе, чтобы делить с тобой ложе?! Уходи, Бронтус!

– Нет, Патрина, не гони меня! Ты ведь еще не вошла в возраст невесты, как же я могу к тебе посвататься?!

– Что ж ты ходишь ко мне под окно, раз я так мала?!

– Ты самая красивая девушка в нашем селении, да что там в селении – на всем Тарнисе. Таких блестящих черных волос нет ни у одной, как и таких золотистых глаз. Я ни есть, ни спать не могу, все о тебе думаю. И однажды ты станешь моей женой! – С этими словами молодой человек запрыгнул на подоконник и припал к губам девушки. Тут бы Патрина и сдалась, но в эту минуту дверь ее комнаты распахнулась и озорница, вздрогнув, отскочила от Бронтуса.

Карисмус, подбежав к окну, оттолкнул дочь и высунулся наружу. Бронтус никогда в жизни так быстро не бегал, но завернуть за угол дома все-таки не успел. Маг вскинул руку и гневно произнес:

– Исмырк иракх!

Проклятие темным облачком ударило юношу между лопаток. Бронтус в один момент съежился, покрылся крупными пупырышками и запрыгал среди травы, оставляя на стеблях нити слизи.

Патрину на секунду пронзила острая боль, но тут же отпустила. Она стерла со лба испарину и, моментально позабыв о приступе, топнула ногой и разрыдалась от обиды на отца.

– Негодница! – возмутился Карисмус.

– Я поклоняюсь Литу, а литарии проповедуют любовь! – возразила Патрина, размазывая по щекам слезы.

– Не нужно понимать любовь в таком узком смысле! Это больше, чем плотские удовольствия! – прервал ее отец.

Когда Карисмус устал читать нравоучения и вышел из комнаты, Патрина в сердцах расшвыряла подушки и, насупившись, плюхнулась на кровать.

– Нет мне жизни в этом доме! – гневно зашептала она. – Отец постоянно воспитывает, не желает замечать, что я уже выросла. Салитэ тоже ходит за мной как за малышкой. Что они там себе думают?! Учиться магии – нельзя, уехать на соседний остров – нельзя, даже в школу при храме не отдал. Ничего нельзя! Так и будет держать при себе, пока я не завяну?!

Грамоте и счету Карисмус обучил дочь сам. Вот только интересных для ребенка книг у него не было, потому и учеба шла со скрипом. Но это давало ему возможность утверждать, что дочь к наукам не способна. С некоторых пор у Патрины возникло подозрение, что и замуж отец ее не отдаст.

– Никто не любит, не понимает! – Патрина сжала кулаки. – Нет, говорить так о Салите несправедливо, и Бронтус меня обожает.

Патрина вздохнула, вспомнив сладкий, так грубо прерванный, поцелуй.

Книги у отца, конечно скучные, но кое-что она из них почерпнула: «Оборотить человека зверем, гадом или птицей можно лишь на сутки. Трансформация на больший срок требует… требует…». Пропись Патрина не помнила. Названия ингредиентов в ней были такие заковыристые, а держать в голове еще и вес каждого из них – совершенно невозможно. Да и зачем? К ступкам, колбам и ретортам отец ее и близко не подпускал.

Патрина собрала раскиданные подушки и вновь подошла к окну.

– Где же ты, склизкий мой квакус? – тихо произнесла она в темноту, подперла щеку кулачком и уж было собралась загрустить о любимом, как вдруг подумала: «Всего-то сутки надо подождать».

На следующий день Патрина была тише воды, ниже травы. Ей вовсе не хотелось, чтобы отец заподозрил неладное, ведь ночью она вознамерилась кое-куда прогуляться. Прежде отец устанавливал защитный контур только при нашествиях полевых грызунов, хищников, слава Литу, на острове не водилось. Теперь же непременно наколдует, чтобы отвадить поклонников.

Патрина положила за щеку скатанный в шарик хлебный мякиш и случайно прикусила язык, более занятая размышлениями, нежели обедом. Карисмус просматривал какие-то записи и поглощал похлебку. Не раз Патрине хотелось подкинуть ему в миску что-нибудь несъедобное. Но заметит ли? Конечно же она любила отца, но рядом с ним чувствовала себя предметом обстановки, и более всего – во время трапезы.

«Главное, чтобы он установил одностороннюю защиту» – подумала Патрина. Во вне такой контур беспрепятственно пропускает, а уж она наберется терпения и подождет за амбаром, пока отец не снимет его поутру. Патрина знала, что маг не станет тратить силы впустую, плетя изощренное заклинание там, где можно ограничиться простым. Целый день она усыпляла бдительность отца примерным поведением и беспрекословным послушанием.

Ночь выдалась ясная. Патрина дождалась, пока в доме затихли все звуки, отворила окошко и потихоньку выбралась наружу. Покрытая росой трава обожгла холодом босые ноги. Девушка на цыпочках прокралась к амбару, прислонилась к бревенчатой стене и осмотрелась. Все спокойно. Перебираясь через ограду, Патрина почувствовала острую боль. «Контур», – поняла она.

Возможно, ей не хватало образования, но в прозорливости ума и наблюдательности девушке нельзя было отказать. Любая магическая эманация вызывала у нее боль, что гнездилась где-то в животе, накатывала внезапно и быстро отпускала. Сколько Патрина себя помнила, эта боль всегда была с ней. Будучи маленькой, она очень пугалась и плакала, а после шести лет стала воспринимать происходящее, как должное. Кроме того, эта особенность делала ее непохожей на других детей.

Девушка спустилась с холма, на плоской вершине которого стоял их дом, обошла стороной село и углубилась в лес. Дыхание моря сопровождало ее повсюду. В ясную погоду с самой высокой точки Тарниса можно было увидеть его собратьев: Кинбаис, Аутаки, Пукапуа и Мотесорти. Они казались такими близкими и одновременно недосягаемыми. Для Патрины. Дочь мага никогда не покидала родных мест, хоть много об этом мечтала.

Между островами сновали суденышки – целые рыбацкие флотилии, – а иногда и шлюпы с торговых кораблей. Даже когда море волновалось, в водах живописных заливов и лагун этого почти не ощущалось. Суда большого водоизмещения приставали в основном к Аутаки и Кинбаису – крупным и находившимся ближе к материку островам, – опасаясь заходить на отмели внутренней части архипелага. Из-за этого малыш Тарнис, окруженный хороводом братьев, был обделен вниманием заезжих торговцев. За подарками и прочими необходимыми вещами Карисмус ездил на Аутаки, но никогда не брал с собой дочь.

Патрине иной раз хотелось превратиться в птицу, чтобы увидеть хоть что-нибудь непохожее на Тарнис. О том, чтобы сесть в лодку и добраться хотя бы до соседнего острова, не стоило и думать. Это было строжайше запрещено. И девушка не сомневалась – отец моментально узнал бы, занеси она только ногу над бортом какой-нибудь рыбацкой скорлупки. Каким образом он следил, где находится дочь, оставалось только гадать, но удивляться тут было нечему. Он ведь маг.

Местные жители рассказывали, что острова мало отличаются друг от друга. Материк – вот, где стоило побывать, съездить в Блавну – большой портовый город, – сходить на ярмарку, увидеть новые лица, посмотреть спектакль или цирковое представление. Все ее сверстники уже ездили на материк. Все, кроме нее.

Бронтус как-то раз побывал в Блавне на выступлении известного менестреля и привез открытку с автографом. Потом всем рассказывал, какие беспорядки учинили в городе поклонники. Патрине он даже разрешил подержать эту карточку с изображением такого красавца, что дух захватывало. Бронтус даже исполнил несколько песен из его репертуара. Патрина слушала и втайне представляла, что перед ней тот менестрель.

Девушка провела ладошкой по стволу приметной кривой сосны и нащупала там вырезанное Бронтусом сердце с их именами. Здесь он впервые поцеловал ее. Должно быть, песни о любви настолько вскружили Патрине голову, что она пошла навстречу пылкому чувству молодого человека, хоть знала, что у него есть другая.

Квакуса-Бронтуса она отыскала в пещере у ручья, где они время от времени встречались. Нет-нет, ничего лишнего Патрина ему не позволяла. Квакус притаился у входа и выглядел окаменевшим и ужасно бледным в лунном свете. Покрытое густой слизью тело поблескивало. Патрина спряталась за стволом ближайшего дерева.

– Бронтус, – шепотом позвала она, опасаясь при этом, что склизкая тварь прыгнет к ней. Все-таки квакус не самое приятное существо, тем более такой громадный.

– Бронтус, – громче позвала Патрина. Никакой реакции. Упитанный светлячок пролетел мимо, едва не задев ее макушку, и направился в сторону пещеры. Квакус чуть повел глазами, следя за его движением. Когда светлячок оказался в пределах досягаемости, из пасти твари выскочил длиннющий, липкий язык и добыча попалась.

– Ух! – Патрина передернула плечами и скривилась, и тут она вспомнила, что читала о квакусах. Эти твари глухи и реагируют только на движение. Если она выйдет из укрытия, то… А вдруг он ее языком?

Пока девушка размышляла, что ей делать, квакуса вырвало. Патрина, и без того сомневавшаяся в успехе, теперь вовсе пала духом. Наконец она решилась и вышла из-за дерева, держась на всякий случай подальше от квакуса. Из того, что ей доводилось читать о подобного рода трансформациях, помнилось мало. «Сознание становится раздвоенным, преобладает то человеческая, то животная часть», – всплыли перед мысленным взором строки.

«Ох, мне бы только подгадать, когда квакус ощутит себя человеком, а не тварью, – подумала Патрина и подошла ближе. – Жаль, что представление с произнесением заклинания отпадает, не услышит же ничего».

Квакус посмотрел на нее влажными глазами, полными тоски и чуть подался навстречу.

– Бронтус, – прошептала девушка, проделала несколько, заранее отрепетированных пасов и, собравшись с духом, чмокнула тварь в лоб. Соприкосновение губ с холодной, покрытой слизью кожей, вызвало приступ тошноты, но Патрина сдержала рвотный позыв. Она отстранилась, жестом показала, что Бронтус должен оставаться на месте, а сама спустилась к ручью, где отплевалась, умылась и прополоскала рот.

– Кошмар, – пробормотала она, – больше ни за что не стану этого делать. Поцелуй истинной любви! Какой болван это придумал?! Одна радость – Бронтус будет любить меня еще сильнее в благодарность за «спасение» от проклятия. А эти противные сплетницы из села поверят, что я маг и не посмеют говорить, что мой любимый никак не может выбрать между мной и Нисой.

Патрина вернулась к пещере, собрав по дороге немного хвороста. Она разожгла костер, повернувшись к квакусу спиной, чтобы не увидел, от чего загорелся огонь. Играть роль мага следовало по всем правилам, а эта братия огнетворками не пользуется. Наконец хворост весело затрещал, а за спиной раздался легкий хлопок – суточное действие заклятия истекло.

Патрина обернулась и тут же зажмурилась. Бронтус восседал на камне абсолютно голый. Некоторое время он тупо пялился в пространство, приходя в себя. Сообразив, что оказался в неудобном положении – девушка-то одета, – молодой человек спрятался за камень.

– Патрина, сердце мое, – наконец произнес он, – я обязан тебе своим спасением. Ты не представляешь, как это было ужасно, а эти насекомые… Бр-р-р!.. Сначала они кажутся такими аппетитными, а потом вдруг осознаешь, что… Сколько раз меня вывернуло и не сосчитать, – махнул он рукой.

Патрина, тем временем, вышла из круга света и, спрятавшись за кустом, сняла нижнюю юбку. Прикрыв ладонью глаза, она подошла к Бронтусу.

– Вот, оденься, – сказала девушка, кинув ему юбку.

– Патрина, единственная любовь моя, – с чувством произнес Бронтус, облачаясь в нелепый для мужчины наряд, – не знаю, решился бы я сам подойти и подарить поцелуй такому жуткому существу, чтобы исцелить его.

Патрина с удовольствием отметила появление слова «единственная».

– Теперь я твой раб навеки. Позволь тебя поблагодарить, – сказал он и, чтобы не упускать возможность, предоставленную стечением обстоятельств, страстно поцеловал девушку, попутно стараясь освободить ее от избытка одежды.

Ничего удивительного в этой поспешности не было: у квакусов как раз проходил очередной сезон брачных игр и активного спаривания. А самку подходящего размера Бронтусу было бы на целой планете не сыскать, разве что рассердившийся маг оттянулся бы на какой-нибудь девице.

Квакусы вообще плодились безостановочно, обеспечивая пропитанием птиц и не только их. Заезжал как-то на Тарнис один торговец и просил наловить ему несколько тысяч скользких тварей. Он, скорее всего, пошутил, когда на вопрос островитян, зачем ему понадобились квакусы, ответил: «К столу некоторых гурманов». «До какой же степени надо изголодаться, – изумились местные жители, – чтобы есть подобную мерзость!» И всякого нищего с тех пор презрительно именовали гурманом. А вот молодежь, благодаря стараниям жреца Лита, была куда более образована, во всяком случае, читать, писать и красиво изъясняться он их выучил. После чего учредил ежегодный праздник нежных посланий.

Бронтус оказался таким настойчивым в достижении своей цели и настолько торопливым, что не на шутку перепугал Патрину. Она забилась, закричала и, вырвавшись из его цепких объятий, дрожащим от волнения голосом заявила:

– Бронтус, если ты немедленно не прекратишь это… это… – Она просто не знала, какое слово более всего подходит для определения его поведения. – Я снова превращу тебя в квакуса и на этот раз навсегда! – пригрозила девушка.

Парень тут же остыл и призадумался. Воспоминания о прошедших сутках были очень свежи, поэтому Бронтус поостерегся проверять, сможет ли Патрина исполнить угрозу. Во всяком случае, ее отец уж точно сумеет упаковать его в склизкую шкуру.

Патрина не стала дожидаться, пока на Бронтуса нахлынет новый приступ «благодарности», развернулась и побежала к дому. Не так она себе представляла его романтическое «спасение». Ее бы устроили пылкие коленопреклоненные признания, воспевание ее красоты и магической силы, букетики полевых цветов на подоконнике по утрам, корзинки с фруктами у порога, бусы из ракушек и нежные поцелуи в зарослях страстоцвета. Она чувствовала себя обманутой и обиженной.

Так, за размышлениями о несправедливом устройстве мира девушка добралась до дома. Патрина совершенно позабыла о защитном контуре. Боль скрутила ее неожиданно, тело ослабело и мешком рухнуло с ограды. Патрина замерла, ожидая появления отца, но кругом было тихо. Недоумевая, как получилось, что ее появление никого не потревожило, она прокралась к дому и влезла через окно в комнату.

После ясной лунной ночи дом казался местом, где собралась воедино вся темнота мира. Наощупь она добралась до кровати, с ужасом представляя, что сейчас вспыхнет пульсар, и отец полночи будет читать ей нотации. Обошлось.

Утром Салитэ пришла будить свою ненаглядную девочку и звать к завтраку. Патрина никак не могла проснуться, что было неудивительно после ночной прогулки. Прислужница покачала головой, посмотрев на разбросанную одежду и начала наводить порядок. Юбка Патрины оказалась влажной от росы и усеянной репьями, а нижняя – вообще отсутствовала. Салитэ прикрыла ладонью рот и покачала головой. Она не одобряла поведение Патрины, по ее мнению, слишком юной, чтобы встречаться с парнями, но доносить на нее не собиралась.

Всмотревшись в лицо спящей, Салитэ отметила бледность и синяки под глазами, что было немым свидетельством перенесенных приступов боли. Старая няня до сих пор корила себя за то, что недосмотрела за малышкой в тот злополучный день и стала невольной виновницей ее страданий. Салитэ тяжело вздохнула и тихонько вышла из комнаты, осторожно притворив за собой дверь.

Патрина проспала до обеда, разбудил ее глухой хлопок, за которым последовало сотрясение дома. Опять у отца что-то не заладилось в лаборатории. Девушка некоторое время слушала, как он громко костерит сам себя, вернувшись в кабинет, а потом быстро оделась и, выскочив из дома, направилась в село. Ей не терпелось проверить разнеслась ли по округе слава о ее ночном подвиге.

Патрина шла по селу и с удовольствием отмечала, что девушки и парни провожают ее взглядами, в которых сквозит удивление, и перешептываются. «Замечательно, – подумала она и улыбнулась. – Никто больше не посмеет говорить, что отец не отдал меня в обучение потому, что я ни на что не годна. Я хожу в храм вместе со всеми, искренне желаю благополучия детям Лита. Чем я вам не угодила? Тем, что меня вырастила добрейшая Салитэ? Да, она не вам чета, потому как во сто крат лучше. Или вам костью в горле то, что мой отец маг?».

Из дома, увитого диким виноградом, вышла Ниса. Она увидела соперницу и недовольно поджала губы. Патрина же задрала нос кверху и проследовала мимо так, будто Ниса была пустым местом.

Бронтус, как она и думала, работал в кузнице. Он в начале года поступил в обучение к кузнецу, и тяжелая физическая работа позволила парню нарастить привлекательные мускулы. Патрина прислонилась к косяку и некоторое время наблюдала, как Бронтус раздувает мехи. Его загорелое блестящее от пота тело приковывало внимание.

Позади раздались шаги; Патрина обернувшись вежливо поздоровалась и посторонилась, пропуская в кузницу старика.

– Приветствую тебя, Рувус, – обратился тот к кузнецу. – Не мог бы ты кое-что перековать. Старик с кряхтением стащил с плеча мешок и брякнул им об пол.

Посреди заминки в работе Бронтус обернулся и увидел Патрину. Он широко улыбнулся и помахал ей рукой.

– Скоро освобожусь, – пообещал он и сложил руки домиком, что означало: «Жди в нашем убежище».

Патрина согласно кивнула. Кузнец тем временем с недовольным видом заглянул в мешок старика.

– Нет, – сказал он, – сейчас у меня и без того много работы, и я все еще жду, когда ты расплатишься за предыдущий заказ.

– Я непременно верну тебе долг, Рувус, – пообещал старик, – для того мне и нужны эти инструменты. Без них, как я заработаю?

– Это не моя забота, сказал же – нет времени! У меня полно заказов от тех, кто платит, – отрезал кузнец.

Старик тяжело вздохнул, завязал горловину мешка и, взвалив его на плечо, поплелся к выходу, бубня себе под нос: «Придется идти к Карисмусу».

Кузнец стрельнул в спину просителя сердитым взглядом, зыркнул на торчавшую у порога Патрину, от чего той сделалось не по себе, и вернулся к прерванной работе. Девушка поежилась и решила поскорее убраться из негостеприимного места. На гвозде рядом с одеждой она заметила сумку Бронтуса и решила ее прихватить, чтобы заранее разложить припасы, а когда придет ее возлюбленный, вместе перекусить. Сама-то она так торопилась в село, что не только не позавтракала, но даже ничего не додумалась прихватить с собой.

Патрина догнала старика и ободрила его:

– Правильно, сходите к папе. Магическая обработка металлов куда качественнее. Я думаю, он не станет требовать немедленной оплаты. – Девушка солнечно улыбнулась и, обняв обеими руками сумку Бронтуса, заспешила по своим делам. «Что это?» – удивленно вздернула она брови и на ходу заглянула внутрь своей ноши. Там лежала книга. «Ну-ка посмотрим, каким чтением развлекает себя Бронтус. Люпиур Сердцеед „Покори красотку“. Так вот откуда все эти фразочки с изящными оборотами», – усмехнулась Патрина, пролистав книгу.

Она спускалась по тропинке к ручью, когда ее догнала Ниса, раскрасневшаяся то ли от бега, то ли от злости.

– Ты, магичка фальшивая! – окликнула она соперницу. – Ты не получишь Бронтуса!

Патрина обернулась. Ее ладошки моментально вспотели, но она храбро выпрямилась и усмехнулась:

– О чем ты говоришь, Ниса?

– Бронтус – мой парень. – Девушка нависла над Патриной, стоявшей ниже на тропе.

– Мы любим друг друга, – сказала Ниса. – По-настоящему. А с тобой, убогой глупышкой, которую вырастила проклятая, он просто играет.

Патрина стиснула кулаки, но бросаться в драку не собиралась.

– Зачем же ты шла за мной? Наговорить гадостей? – предательски дрогнувшим голосом спросила она. – Ну давай, гневи Лита!

– Я пришла сказать, что возьму твоего ребенка в нашу с Бронтусом семью, как повелел Творец, но мне бы не хотелось воспитывать убогого.

– Фальшивая литарийка! – не удержалась Патрина.

– Ах, ты!..

От лихой затрещины Патрина под омерзительный хохот соперницы скатилась с холма. Ушибы и ссадины не причиняли такой боли, как этот смех.

– Ну, где же твоя магия, соплячка? Не смей больше вставать у меня на пути!

Патрина скрючилась и замерла, глотая слезы, униженная и раздавленная. Она решила умереть прямо здесь под корягой, остановившей ее падение. Там ее и разыскал Бронтус.

– Бедняжка, ты споткнулась? – он и помог девушке подняться.

Признаться, что ее поколотила Ниса, было совершенно невозможно. Да только не пройдет и часа, как весь остров будет над ней потешаться из-за этой истории. Патрина разрыдалась в голос.

– Все пройдет, – попытался успокоить ее Бронтус, – ссадины заживут, синяки исчезнут. Ну, чем тебя утешить? – растерялся он, оттого что девушка взвыла еще громче.

– Подари мне карточку, – гнусаво пробормотала Патрина.

– Вот, высморкайся, – Бронтус дал ей обрывок тряпицы, очень кстати оказавшийся кармане. – О какой карточке речь?

– С менестрелем.

– Патрина! – возмутился Бронтус.

– Она тебе дороже, чем моя любовь?! – воскликнула девушка.

– Ну-у-у… Нет конечно.

Когда Патрина затевала игру в мага, то даже не подозревала к каким последствиям это приведет. После того злополучного падения она не хотела возвращаться домой через село. Заполучив карточку с менестрелем, Патрина собралась идти домой окольными путями, но не успела. Сельские парни и девушки, возглавляемые Нисой, преградили ей дорогу.

– До тебя так и не дошло, что я сказала, – покачала головой соперница, глядя на Патрину с притворным сочувствием, как смотрят на больного, до которого нет никакого дела, но долг велит выказывать заботу. – А ты, Бронтус – просто дурак, если поверил, что это она спасла тебя от проклятия. Я специально прогулялась к магу и все выяснила: чары исчезли сами собой, просто распались, когда пришел срок.

Патрина такого поворота событий не ожидала. Ниса объявила ей войну и не гнушалась никакими средствами. «Если Бронтус меня, действительно, любит, он простит этот розыгрыш и… Куда же ты?» – дочь мага проводила молодого кузнеца отчаянным взглядом.

– Лит не приемлет лжи, – сказал он, обернувшись. – Ты нарушила его завет.

– А еще он не приемлет жестокости и унижений, – дрожащим голосом пролепетала Патрина.

– Это не жестокость, это жалость, – выступила вперед Ниса и презрительно скривилась: на этот раз маска сочувствия ей не удалась. – Как ты могла подумать, что мы станем проявлять такие недостойные чувства. Мой отец – служка в храме, мне ли не знать, каким должен быть литарий.

Патрина чувствовала, что слова соперницы пропитаны фальшью. Казалось, истинная сущность Нисы отделилась и выглядывает из-за ее спины, кривляется и показывает язык, уверенная в своей безнаказанности. «Знать, каким должен быть литарий вовсе не означает быть им», – подумала дочь мага, но возразить не смогла – ее душили слезы. К тому же нельзя выиграть спор, победа в котором заранее отдана противнику. Лица ухмыляющиеся, хмурые и осуждающие расплывались у Патрины перед глазами. Она бросилась бежать, и смех за спиной гнал ее вперед, как охотничьи псы зверя.

Вечером Патрина зажгла свечи, уселась на кровать и вытащила из кармана открытку с размашистой подписью «Тамерон Соловей». Девушка вздохнула, с тоской посмотрела за окно и вновь принялась разглядывать карточку, терзаясь невеселыми мыслями. «Бронтус не придет, – в который раз подумала она. – Не только сегодня, но и завтра и послезавтра, одним словом, он больше не придет никогда. Никогда. Какое страшное слово, кажется, в нем заключена вечность, причем, совершенно безрадостная».

Патрине казалось, что в ее жизни уже не будет ничего хорошего. Она позабыла проповеди жреца, в которых он предупреждал, что впадать в уныние – дразнить богов. Они ведь могут ниспослать по-настоящему страшные испытания.

Островитянка. Чудовище

Патрина убрала карточку с менестрелем в шкатулку, где хранила всякие милые пустячки: засушенный букетик страстоцвета – самый первый из подаренных Бронтусом, пузатый флакончик маминых духов, давно опустевший, красивые ракушки, мешочек со стеклянными бусинами, остатки тесьмы… Девушка вздохнула, бросила тоскливый взгляд за окно, затем поднялась и задернула занавески.

Как жить дальше? Может попытаться уговорить отца переехать на материк? В самом деле, что нас тут держит? Вдохновленная этой идеей Патрина выбежала из комнаты, проскочила мимо кабинета отца, дернув для верности за ручку – заперто – и остановилась перед окованной металлом дверью в подвал. Совсем не лишняя мера предосторожности, старую деревянную разнесло в щепки, когда что-то пошло не так в эксперименте. Хорошо, что волна силы была узконаправленная, и маг не пострадал.

В лаборатории Патрине удалось побывать лишь однажды в десятилетнем возрасте. Честно признаться, она была разочарована увиденным: столы, шкафы с колбами, ретортами, всякими стеклянными отводами, переходниками, цилиндрами, пробирками… Карисмус поднаторел в их изготовлении, это и ребенок понял, когда отец показал для сравнения остатки старого оборудования, но ничего удивительного и волшебного тут не было. Девочке больше всего нравились бусины, которые отец время от времени для нее изготавливал. К тому же в лаборатории было так холодно, что у Патрины не возникло желания побывать там еще раз.

Патрина нерешительно постучала. Тревожить отца во время работы было строжайше запрещено, но Салитэ, на груди у которой можно выплакаться, уже спала. Да и не этого хотелось Патрине, слезами тут не поможешь, ей нужно было немедленно уговорить отца навсегда уехать с острова.

Она постучала громче – никакого ответа. Тогда Патрина взялась за тяжелое металлическое кольцо, служившее ручкой, и грохнула им по двери. Шум не разбудил ставшую тугой на ухо Салитэ, хоть втайне девушке этого хотелось. Нянька бы пожурила свою воспитанницу и отослала спать, а так придется делать самостоятельный выбор. Патрина замерла в ожидании. «Отец так увлекся, что не слышит стука», – попыталась она объяснить упорное молчание. Осенив себя знаком Лита, Патрина потянула тяжелую дверь на себя. Надсадный скрип несмазанных петель заставил поежиться. «Пускай сердится, главное – я выясню, что с ним все в порядке» – подумала девушка.

Патрина спустилась на одну ступеньку. «В конце концов, он должен понять, как мне сейчас плохо, – приободрила она себя. – Мне просто необходимо с ним поговорить». Внизу Патрина уперлась во вторую дверь и подумала, что разговор можно было бы отложить на завтра. Вдохнув поглубже, она все-таки постучала и, не дождавшись ответа, осторожно толкнула последнюю преграду.

Патрина просунула голову в образовавшуюся щель. Лаборатория оказалась ярко освещена десятком пульсаров, посередине освобождено место, на полу начерчены причудливые знаки, но нигде не видно хозяина. Девушка проскользнула внутрь и кашлянула, чтобы обозначить свое присутствие. Притворив дверь, она пошла на цыпочках вдоль стены, боясь наступить на непонятные рисунки на полу.

Пушистая шаль, накинутая на плечи, почти не защищала от могильного холода подземелья, что вцепился в кожу острыми коготками и пробирался все дальше, взращивая колонии мурашек. Патрина поежилась и воровато оглянулась на дверь, в который раз помышляя об отступлении. Она не заметила, как краешек шали зацепился за клетку. В следующую минуту справа от нее что-то зашуршало, и часть каменной стены повернулась, открывая проход. Патрина, недолго думая, метнулась в узкое пространство между неплотно сдвинутыми столами. Следом дернулась клетка с ярамсой, девушка оглянулась и буквально чудом поймала ее на лету. Но ярамса упитанной тушкой навалилась на дверцу, и та с легким щелчком распахнулась. Зверек шлепнулся на пол и тут же со всех ног бросился под стол. Патрина побледнела от испуга, мало того, что она пришла сюда незваной, так еще и дел натворила.

Между тем в открывшемся проходе показалась спина Карисмуса. Он тащил за собой нечто большое и тяжелое. Патрина спешно, но очень осторожно поставила клетку на место, а сама присела между столов и затаилась, проклиная себя за трусость. Как теперь показаться отцу? Как объясняться? В это мгновение Патрина даже вспомнить не могла, зачем спустилась в подвал, что за срочное и неотложное дело ее сюда привело. Причина должна быть очень весомой, чтобы можно было выбраться из укрытия и вернуться в комнату с наименьшими потерями, то есть без заслуженного разноса со стороны родителя. Патрина стиснула зубами кисточку шали и осторожно выглянула, но чем дольше она выжидала, тем труднее становилось решиться выйти.

Карисмус обошел вокруг каталки, на которой стоял большой ящик, и вытолкал ее на середину помещения. Девушка, затаив дыхание, наблюдала за отцом. Маг открыл крышку, с трудом вытащил из ящика тело и уложил в центре магического круга. «Папа – некромант!» – промелькнуло страшное озарение, и Патрина задрожала уже не только от холода, но и от ужаса. Теперь выбраться из укрытия стало невозможно.

Разом припомнились все страшные истории, которые она слышала, причем каждый рассказчик божился, что, возвращаясь из кабака, видел воочию, как по берегу бродил тот или иной утопленник. Благо среди населения, промышлявшего рыболовным промыслом, недостатка в пропавших без вести не наблюдалось. Мертвые, как известно, сами по себе не гуляют, значит, притянул, приманил тело некромант. Зачем ему злодею такое творить? Кто ж разберется в потемках его души?

Рассказы о ходячих мертвецах служили неизменным атрибутом всех вечеринок, что устраивала островная молодежь. Только Патрину перестали на них приглашать, после того как она блеснула книжными знаниями о зомби в попытке разрушить глупые мифы. Ведь всем хотелось, чтобы было интересно и страшно, а не страшно интересно с научной точки зрения. Патрину просто выставили за дверь и велели отправляться к папаше-некроманту. Как же она тогда разозлилась! Как могли эти бестолочи представить ее отца в роли злодея?!

И вот, пожалуйста! Патрина украдкой следила, как отец устанавливает вокруг мертвеца призмы и зеркала в заранее определенных точках пространства, строго выверяя их расположение по напольному рисунку, и то и дело поглядывала на мертвеца. Труп молодого человека – явно неместного – не казался отталкивающим, скорее он был похож на скульптуру, безжизненный камень.

До сего дня Патрине видеть покойников не доводилось, тем более при таких леденящих кровь обстоятельствах. Конечно девушка и подумать не могла, что отец способен причинить ей вред. Но сама собой напрашивалась мысль: «Так ли хорошо я знаю человека, что возится с мертвецом, как с любимой куклой?» Патрина уткнулась носом в колени; ей захотелось сделаться маленькой-премаленькой, как ночной мотылек, и упорхнуть из этого страшного места, никем не замеченной.

Перед мысленным взором одна за другой промелькнули картины, когда отец был равнодушен к ее горестям, когда ругал за мелкие провинности или просто не замечал, погруженный в свои мысли, наверняка мрачные и страшные. «Он никогда меня не любил, – подумала Патрина, – покойники для него гораздо важнее, ведь с ними отец провел втрое больше времени, чем со мной». Она почему-то не сомневалась, что там за потайной дверью целый склад мертвецов. На ресницах набухли две крупные капли.

Карисмус опустился на колени перед покойником, поправил на нем одежду, пригладил волосы и еле слышно пробормотал:

– Если все получится, не хочу, чтобы ты упрекал меня за свой внешний вид.

«Что получится, что должно получиться?» – подумала Патрина и вдруг осознала, что нежная беседа с мертвым – явное безумие. В эту минуту ей стало по-настоящему страшно. Мир повернулся к ней неожиданной гранью, в одно мгновение сделавшись чужим и страшным.

Карисмус закончил приготовления и сотворил первый пас. Напольный рисунок наполнился молочно-белым светом, что преломился в призмах, отразился в зеркалах и образовал причудливый купол из перекрещивавшихся лучей. Патрина захлебнулась болью, ее утробный хрип потонул в звоне посуды, вибрировавшей в такт силе, пульсации которой затопили пространство.

Из-под стола выскочила ошалевшая ярамса, прыгнула в сторону девушки, в попытке спрятаться подальше от нестерпимо яркого света. Патрина стиснула зубы и, превозмогая боль, попыталась поймать зверька. «Ничто не должно нарушать ход эксперимента, иначе это может привести к необратимым и страшным последствиям», – отец часто повторял эту фразу.

Ярамса увернулась и бросилась в обратном направлении. Страшного и необратимого Патрине на сегодня было более чем достаточно. Она ринулась за беглянкой, и руки сомкнулись на теле зверька как раз в то мгновение, когда ярамса пересекла границу светящегося рисунка.

Ритмичное биение силы сорвалось на конвульсивное подергивание, лучи утратили равномерную яркость и начали перемигиваться друг с другом, ехидно намекая магу, что власть его была недолгой и эфемерной. Зеркала и призмы внезапно пошли трещинами, от чего световые потоки окончательно изломались.

Карисмуса пригвоздило к месту; огрызки лучей метались, как обезумевшие твари, и прожигали дыры в его одежде, но он не мог даже пальцем пошевелить. Маг в ужасе и отчаянии смотрел на дочь, заходившуюся в крике. Тело Патрины, ставшее полупрозрачным, штопором завинчивалось в безумном вихревом потоке, разрывалось на миллионы кусочков, собрать которые воедино казалось уже невозможно. Ярамса утратила привычные контуры, расплылась кляксой и начала просачиваться в то, что недавно было человеческой плотью. Через несколько минут от обеих осталась только крутящаяся вертикальная воронка, состоявшая из густого тумана с редкими проблесками, как будто в нем клубится ледяное крошево, отражая свет.

Внезапно это подобие смерча схлопнулось, копьем прошило внутреннее пространство магического круга и лежащее в центре него тело. Затем воронка вновь развернулась. Напольные рисунки поблекли, зеркала и призмы осыпались мелкими осколками, наполнив лабораторию печальным звоном и шорохом. Так могло бы звучать безвозвратно утекавшее время, будь оно материальным.

Карисмуса отбросило назад, он ударился спиной о шкаф и рухнул на пол. Из воронки показалась громадная лапа, а следом и сама гигантская ярамса. Зверь огляделся, громко пискнул и бросился вон из лаборатории, ловко открыв дверь. Для этого ярамса поднялась на задние лапы и потянула ее на себя за ручку.

– О боги, – прошептал Карисмус, – я не знаю, кого невольно пробудил, но защитите от него мою дочь. Спасите ее!

За грудиной внезапно растеклась боль. Карисмус, не обращая на нее внимания, попытался подняться, чтобы последовать за ярамсой, вернее, за дочерью, но свалился без чувств. Один за другим погасли пульсары, и лаборатория погрузилась в кромешную темноту.

Ярамса в несколько прыжков преодолела лестницу и выскочила в коридор. На повороте ее занесло, но острые когти помогли быстро выровняться, оставив на полу глубокие борозды. Дверь во двор оказалась не заперта. Когда ярамса тараном проломила забор, позади раздался истошный крик. Бедная старая Салитэ, она как раз вышла из уборной.

На островах не водилось таких крупных зверей, поэтому для ярамсы оказалось трудно отыскать нору подходящего размера. Наконец ей удалось обнаружить достаточно просторную пещеру, куда она моментально забилась, чтобы затаиться. Некоторое время зверь дрожал, памятую о пережитом страхе, затем волнение улеглось, его сменила усталость. Глаза, некогда выглядевшие как бусинки, а теперь достигавшие размеров кулака дюжего детины, стали слипаться.

Тихие голоса, приглушенный смех, отсветы пламени костра. Патрина проснулась и прислушалась. Медленно пришло осознание – она не дома, а следом припомнились магический круг, боль и небытие. Как она оказалась в пещере, Патрина не знала, но сейчас это не имело никакого значения. Единственное, что было важно – уехать с острова, подальше от отца, подальше от всех этих людей, которые обижали ее или просто косо поглядывали из-за того, что она воспитанница проклятой и дочь мага. «Дочь некроманта», – уточнила для себя Патрина, и горький комок встал в горле.

«Я сейчас вернусь», – донесся до нее знакомый голос.

Патрина встала на четвереньки и подобралась ближе к выходу. На поляне горел костер, возле него сидела Ниса. Движение языков пламени порождало причудливую игру теней на лице девушки, коверкая ее красоту. Ниса с задумчивой улыбкой нюхала букетик страстоцвета. Костер потрескивал, быстро сжирая хворост, и требовал новых подачек. Ниса поднялась, набрала веток и бросила их в огонь. Пламя облизнуло жертвоприношение, вгрызлось в него и взметнулось вверх, ярко осветив поляну.

Патрина попятилась; не хватало еще, чтобы ее заметили, но было уже поздно. Ниса вздрогнула, обнаружив, что в пещере кто-то есть, но узнав свою недавнюю соперницу, выхватила из костра сук и с этим подобием факела энергичным шагом направилась к убежищу.

– Я тебе покажу, как за нами подсматривать! – грозно произнесла она. – Ты у меня пожалеешь!..

Сунув горящую головню в пещеру, Ниса едва не ткнула ею в лицо… О нет, это оказалось вовсе не лицо, а морда какого-то гигантского неведомого зверя, который от испуга подпрыгнул и ударился спиной о свод пещеры. Завизжали они одновременно. Ниса выронила факел, от чего вверх взметнулись гигантские тени: ее и чудовища.

Ярамса визжала, пищала и похрюкивала, но через несколько секунд тональность этих звуков изменилась и в них начали преобладать гневные нотки. Зверь готов был напасть, только страх перед огнем не позволял ему броситься вперед, но факел вскоре погас.

Ниса вылетела из пещеры с воплем, который вмиг должен был разбудить всю округу. Бронтус, прибежавший на крик, выронил котелок с водой и заголосил не хуже подруги. Вместо того чтобы защитить возлюбленную от чудовища, он бросился наутек, но Ниса его быстро догнала и перегнала. Следом за ними неслась гигантская ярамса и верещала, жаль только, что напуганные люди не понимали ее языка, поэтому случай узнать о себе много нелестного оказался ими упущен.

Так они и влетели в разбуженное село. Неразбериха началась невероятная. Зажженные факелы выхватывали жуткие фрагменты происходящего: по улицам металось гигантское чудовище, поэтому все, кто имел глупость выйти из домов, пытались вернуться под защиту родных стен, но в панике не могли отыскать вход. Старая грузная торговка рыбой взбежала по шесту на крышу и заголосила там пуще прежнего; кузнец споткнулся и влетел головой в стог, а в руке у мужика некстати оказался факел. Хорошее было сено, сухое да золотистое, занялось в один миг. В селе сделалось светло, как днем, и шумно. На крупных ярмарках такого разноголосья не услышишь. Только теперь и удалось рассмотреть страшного зверя.

Ярамса тем временем нагнала-таки Нису и цапнула ее зубами за то место, что пониже спины, жаль, кроме юбки ничего не прихватила. Мельканье голых ягодиц показалось ей забавным. Ярамса остановилась, фыркнула, выплюнув выдранный лоскут, и уселась на задние лапы, вполне удовлетворившись содеянным. Затем она осмотрелась. «А что тут, собственно, происходит?» – вопрошал ее удивленный взгляд. Через некоторое время контуры чудовища сделались нечеткими, а потом зверь и вовсе пропал, оставив после себя лишь туманную воронку.

Селяне перестали голосить, и в наступившей тишине стало слышно, как огонь с аппетитом пожирает сено. Следом раздался коллективный вдох с присвистом – внутри воронки вновь проклюнулось нечто материальное. Через мгновение тарнисцы увидели сидящую посреди улицы Патрину. Ту самую, которую родила приезжему магу дурнушка Расина, да и сгинула в тот же день, потому как была слаба здоровьем, ту самую, которую вырастила проклятая, отверженная всеми Салитэ. Вот, люди, полюбуйтесь, что из этого вышло. Магия да вкупе с проклятием ни к чему хорошему не приводит.

Вперед выступил кузнец. Когда спалил чужой стог, самое верное – найти того, чей грех покажется окружающим больше твоего собственного.

– Глядите люди, какую скверну мы у себя приютили! Не даром наши предки сжигали проклятых, они знали… Знали!..

Что там знали эти жуткие предки, кузнец так и не присочинил, но его эмоциональная, прочувствованная речь проникла в сердца селян, нашла в них живой отклик и породила готовность к действию. Некоторые все же покосились на храм Лита, что стоял на соседнем холме. Все понимали – как только жрец доберется до села, им придется засунуть свой праведный гнев куда подальше, поэтому следовало поторопиться. Рассерженная толпа двинулась на Патрину. Когда девушка сообразила, что к чему, она перепугалась пуще прежнего.

– Проклятая тварь! – орали позади. – Не уйдешь!

А четыре когтистые лапы мелькали все быстрей и быстрей, унося ярамсу в темноту леса.

– Прочешем остров с утра, – предложил староста, которому по должности полагалось быть самым благоразумным и осмотрительным, – никуда эта зверюга от нас не денется. В темноте-то шастать опасно.

– А может, к магу наведаемся? – предложил кузнец.

***

Патрина пришла в себя на вершине холма. Она сидела, обхватив руками ствол мирта, прижавшись к нему щекой, а в голове плясали мозаичные фрагменты воспоминаний, не желая складываться в единую картину.

«Что происходит? – прошептала девушка. – Как я здесь очутилась?»

Ломота в теле была как при сильном жаре, и нестерпимо хотелось пить. Патрина с трудом поднялась на ноги, сделала несколько нетвердых шагов и вновь опустилась на землю, не в силах двигаться. Она редко уходила так далеко от дома даже днем, а уж ночью тем более, поэтому девушка никак не могла понять в какой части острова оказалась. Ее внимание неожиданно привлек огонек на одном из холмов.

«Великоват для костра», – подумала Патрина, а через мгновение страшная догадка пронзила сознание: там бушует пожар. Не прошло и двух секунд, как девушка сообразила, что именно горит. Недавние добрые соседи взрастили смертоносный огненный цветок, олицетворявший гнев Лита. Того Лита, который благосклонно относился к человеческим жертвоприношениям, никогда ничего не прощал и до сего дня прятался в тайниках душ островитян, праотцы которых поклонялись жестокому богу.

Патрина побежала вниз, превозмогая усталость и боль, петляя между деревьями в неверном свете луны, но на двух ногах она передвигалась гораздо медленнее, чем на четырех. Перед рассветом девушка добралась до дома, от которого не осталось ничего, кроме дымившихся головней и одиноко торчавшей над пожарищем каминной трубы. Патрина опустилась на колени посреди засыпанного хлопьями пепла двора и растерянно огляделась. Где отец, где Салитэ? Ведь их просто не может не быть.

Среди кустов заливались ранние пташки, на безоблачном небе всходил благодатный Лит, будто ничего не изменилось. Патрина же продолжала стоять на коленях рядом с тем, что недавно было ее домом, и вздрагивать от потрескивания и шорохов, доносившихся из недр пожарища.

– Я помогу тебе уехать с острова, – раздалось позади нее.

Патрина резко обернулась и увидела жреца Лита. Девушка поднялась, подошла к нему нетвердой походкой и уткнулась носом в солнечно-желтые одежды. Она рыдала, а по спине прокатывались волны тепла, которые легкий утренний ветерок доносил с неостывшего пепелища. То была посмертная ласка родного дома и близких людей, о которых жрец не обмолвился ни словом, что могло означать только одно: их больше нет.

– Пойдем, – сказал он, – все, что я могу для тебя сделать – посадить в лодку и попросить отвезти на материк.

Когда в селении кто-то умирал, устраивали пышные торжества, чтобы сам Лит услышал, как ликуют его чада, отправляя ближнего своего на встречу с богом, в обитель вечной радости, где душе удастся задержаться, если человек не сходил с пути праведного. В противном случае, жизнь продолжится в новом воплощении. Ведь она всегда продолжается.

Должно быть Патрина была дурной литарийкой: она с головой погрузилась в пучину отчаяния и скорби. Мертвая тишина, повисшая в округе, только укрепила ее в этом состоянии. Птичьи трели и отдаленный шум прибоя – не в счет. Сегодня остров казался необитаемым – никого не видно. Когда меж стволов деревьев проглянули сельские дома, в душе Патрины родилась ненависть, а слезы высохли. Жрец увидел, как Лит потускнел, ведь прячущаяся за горизонт, еле заметная в утреннем небе Нэре обрела власть над его чадом.

На берегу Патрину дожидался какой-то старик. Он поднялся и пошел ей навстречу. По прыгающей походке и клюке девушка узнала одноногого рыбака. Всякий раз, когда он заходил в гости к отцу, сетовал на свою деревяшку: «Стопталась совсем и скрипит, как несмазанные ворота, трещина по ней пошла, того и гляди, расколется надвое». Но на предложение Карисмуса заменить протез на новый, рыбак отмахивался: «Этот мне родной, как с ним расстаться». Что за дела были у старика Тума с отцом, Патрина не знала, но из всех тарнисцев он был единственным, кто не чурался посидеть с магом за чашечкой настоя или чего покрепче и выкурить трубку за компанию. Возможно потому, что сам не был коренным жителем острова.

– Здравствуй, дочка, – сказал рыбак.

Патрина чуть кивнула в ответ, ни слова не говоря, села в лодку лицом к морю. Только бы не видеть проклятого острова, где, как в заточении, она провела всю свою недолгую жизнь и потеряла все, что было дорого.

«Бедняжка, – донесся до нее еле слышный шепот, – лучше бы плакала. Эта замороженность меня очень беспокоит. За весь путь не сказала ни слова».

«Я отвезу ее в Блавну, пристрою где-нибудь», – послышался голос рыбака.

Они продолжали шептаться, но Патрина уже не слушала. «Надо же, в

Блавну, – подумала она равнодушно. – Я когда-то мечтала туда попасть».

«Жития нэреитских святых» подробно повествуют о том, как вознеслась Парящая Дева над шпилями главного храма Нэре, и по нитям лунного света ушла в Запределье. Прекрасный образ, вы не находите? Не важно, что место вознесения указано вовсе не то, приукрашивать в таких случаях не возбраняется. Но искажать суть!..

Некоторые сектанты осмеливаются утверждать, что Парящая Дева отправилась к богине испрашивать милости для опального демона. И в этом они, как ни странно, ближе к истине, чем ортодоксы. Конечно если не обращать внимания на то, что ни те, ни другие не имеют ни малейшего представления об истине.

Травница и Магнус Гендер

Анаис и Тарик бродили по Эриде уже несколько часов, и взгляд спутника не единожды задерживался то на глубоком декольте, то на осиной талии, которую платье так удачно подчеркивало.

– Что действительно стоит посмотреть, если уж вы оказались в Эриде, – рассказывал Тарик, – так это знаменитый особняк Магнуса Гендера.

– Жаль, что уже так поздно, – посетовала Анаис.

– Если ты понравишься дому, он впустит тебя в любое время суток, – сказал Тарик.

– Это шутка?!

– Ни в коей мере. Особняк наделен разумом и всегда готов принимать гостей. Гендер еще при жизни его зачаровал, и теперь в доме все выглядит так, будто хозяин просто вышел куда-то на минутку и сейчас вернется.

Видимо, Тарику было трудно расстаться с предметом столь неожиданно вспыхнувшей страсти, поэтому он не стал откладывать в долгий ящик посещение музея Магнуса Гендера. На окраину Эриды они выбрались далеко за полночь. Когда Анаис приблизилась к каменной ограде, великолепный, белоснежный особняк, окруженный садом, ожил: вдоль дорожек затеплились огни, мириады светлячков выстроились в воздухе в надпись: «Добро пожаловать», и в доме загорелся свет.

– А где же ворота? – растерянно спросила девушка, оглядываясь по сторонам.

– Там, где пожелает прекрасная дама, – улыбнулся Тарик и церемонно ей поклонился.

Анаис прикоснулась ладонью к ограде, камень оказался теплым на ощупь и удивительно гладким. Проявилась дверь, обозначилась бронзовая ручка, под ногами образовалось крылечко.

– Ух, ты! – выдохнула Анаис.

Как только гости вошли, сад окутал их ароматами цветов, птицы спели приветственный гимн, а ночным бабочкам, видимо, надлежало станцевать, но они лишь бестолково бились о стеклянные шары фонарей. Анаис готова была бежать вприпрыжку, как маленькая девочка на праздничной ярмарке, но степенно шагавший рядом Тарик сдерживал ее порыв. Во взгляде магистра сквозила снисходительность к провинциалке. Ведь влюбленность не делает человека другим, всего лишь выпячивает его лучшие стороны, а худшие приберегаются напоследок.

Анаис вошла в дом, приветливо распахнувший дверь перед гостями, и оглядела холл.

– Мажордома, не видно, но стоит только позвать, он окажется буквально за плечом, – прошептал Тарик на ухо спутнице.

– Здравствуйте! – голос Анаис гулким эхом пронесся по залам.

– Рад приветствовать, уважаемые гости! Чем могу помочь? – мажордом моментально образовался из сгустившейся дымки прямо у них перед носом.

Анаис от неожиданности вздрогнула, а Тарик улыбнулся, потому что ожидал такой реакции.

– Покажите нам жилище великого Магнуса Гендера и расскажите о его деяниях нашей гостье из Рипена, – попросил он.

– С превеликим удовольствием, – учтиво поклонился полупрозрачный мажордом. – Магнус Гендер родился в северной провинции Харанда Коле в семье сапожника. С десяти до четырнадцати лет он учился в школе при храме Нэре. У него рано проявились магические дарования, и родители надеялись, что сын выберет жреческое поприще. В те далекие времена всякая волшба, как вы помните, была под запретом. Случай привел Магнуса Гендера в лесной дом Легрота Тарвуса, который и стал его учителем. Действительно ли это была случайность? Глядя на нынешний Харанд, можно смело утверждать, что это была воля богов. Легрот Тарвус в то время занимался изучением возможности слияния людей с природой через обратимое превращение в крупных животных. Вместе с Гендером они создали еще несколько видов экзотов. Эти племена по сей день живут в лесах провинции Кола, хоть не исключено, что их представители обитают и в городах.

Тарик и Анаис переглянулись. Он сделал страшное лицо и тихонько произнес: «У-у-у-у». Девушка хихикнула и отскочила в притворном ужасе. Тарик начал гоняться за ней. Пока они дурачились, мажордом успел перейти в следующий зал, и посетители пропустили часть повествования.

– Скорее, – заторопилась Анаис и потянула Тарика за рукав.

– В период репрессий, когда подвергались гонениям и уничтожению все сторонники методологического подхода в магии, группе Магнуса Гендера пришлось бросить лаборатории и бежать в горы, – как ни в чем не бывало, вещал мажордом. – Королевские маги утверждали, что магия – это искусство и никакой систематизации подчинена быть не может. Свою точку зрения они отстаивали весьма кровавыми способами. Магнус Гендер сумел организовать сопротивление: подготовил армию магов-повстанцев, силами которой победил противника. Желаете подробнее о сражении? – уточнил мажордом.

– Нет, благодарю, – отказалась Анаис, – я читала об этом. Хотелось бы узнать побольше о деятельности Гендера в период установившейся магократии.

Мажордом кивнул, и они перешли в следующий зал.

– Магнус Гендер возглавил первое в истории магократическое государство и разработал Конституцию. Он основал университет в Эриде – городе, ставшем новой столицей. Первый же выпуск дипломированных магов позволил открыть школы Гендера по всей стране. Здесь вы видите рукописный вариант Конституции, макет университета и его Устав. Магнус Гендер, объединив знания религии и магии, разработал теорию точечных магических воздействий, не несущих фатальных последствий для окружающей среды. Но главным его достижением было то, что он сделал магию доступной для всех, а не только привилегией избранных. И Харанд шагнул далеко вперед, используя разработки магов в металлургии, горном промысле, механике, книгопечатании, военном деле и многих других областях. А в этом зале на званом ужине у Магнуса Гендера впервые возникла идея создания долгожителей. Присаживайтесь к столу, – пригласил мажордом. – Легкий ужин?

– С удовольствием, – улыбнулась Анаис.

Тарик сказал, что ужин организует сам. Несколько изящных пассов, и заиграла музыка, а на столе появились приборы, еще несколько движений… Тарик засмеялся, увидев восторг и удивление во взгляде спутницы. Пожалуй, никогда прежде этот дипломированный маг не ощущал себя большим кудесником, несмотря на то, что изображал пантомиму.

– И это, действительно, можно есть? – спросила Анаис.

– Конечно, – улыбнулся он.

Видя, что спутница не решается притронуться к пище магического происхождения, он признался:

– Еда из ближайшего трактира, выгодный контракт на обслуживание посетителей замка Гендера.

– Зеркальная переброска! – догадалась Анаис и завертела головой в поисках локации.

– В люстре, – подсказал Тарик. – И активировал систему, как это ни прискорбно, вовсе не я. Все, что здесь происходит, задумано и сотворено самим Гендером.

– Но мне все равно приятно, что ты вызвался организовать для меня ужин, – улыбнулась Анаис.

Мажордом на некоторое время исчез, и они остались в одиночестве. Анаис припомнила уроки этикета, которыми мучил ее учитель, и ела не торопясь, несмотря на волчий голод, мучивший ее с начала преображения в идеал женщины Тарика.

Время от времени девушка поглядывала на спутника. Нравится ли она ему? Да, несомненно. Тарик смотрел на нее призывно, тем не менее рамок приличия не нарушал. Она же применила заклинание любви, а не какой-то там афродизиак. Анаис немного волновалась, от чего щеки заливал нежный румянец.

Как только они покончили с ужином, столовые приборы исчезли, зато появился мажордом.

– Итак, – продолжил он прерванный рассказ, – задачу по созданию долгожителей Магнус Гендер поставил на заседании архимагов и сам принял генеральное руководство проектом. Оказалось, осуществить задуманное возможно, если снизить температуру человеческого тела до тридцати четырех градусов. Боги благоволили, и усилия архимагов окупились сторицей: в мир пришла новая раса людей, а название им было дано – гендеры. У них, как все знают, проявилось обостренное чувство прекрасного, поэтому они стали артистами, писателями, поэтами и художниками, а также критиками, искусствоведами и стилистами. Но самым главным все же является их уникальная память. Магнус часто повторял: «Тратить время на рассматривание картинок или чтение беллетристики недостойно настоящего мага-творца, исследователя. Искусство должно способствовать мышлению, а не отвлекать от него, стимулировать, а не расхолаживать».

– Простите, – перебила Анаис, – означает ли это, что Магнус Гендер оказался недоволен результатами своего труда?

– Ну что вы, конечно же нет, – улыбнулся мажордом. – Я ведь упомянул уникальную память гендеров. Они прекрасные архивариусы, библиотекари, поистине ходячие энциклопедии. Кроме того, гендеры никогда не лгут.

– Вряд ли это может способствовать долголетию, – сказала Анаис и прикусила язык.

Тарик расхохотался:

– Твоя непосредственность умиляет.

Внезапно он помрачнел и взглянул на браслет.

– Какая досада, меня срочно вызывают в Академию.

– В такое время?! – удивилась Анаис.

– Рождается новый червь, и ему совершенно наплевать, что на дворе ночь, – вздохнул Тарик. – Мне так жаль, что придется оставить тебя одну.

– Не беспокойся, в этом доме я не буду скучать, – успокоила его Анаис. – Надеюсь, мы еще увидимся.

– Непременно.

Тарик галантно поцеловал ей руку, задержав в своей чуть дольше положенного, и ушел. Анаис перевела дыхание.

– Создание долгожителей не хотели афишировать. Однако те сами разболтали, что их расу, как наиболее перспективную и красивую, разработал великий Магнус Гендер, и в его честь они взяли себе такое название. Ведь лгать они не умеют, – улыбнулся мажордом.

Анаис попросила его прервать экскурсию и позволить ей побродить в одиночестве. Повинуясь внутреннему чувству, девушка вышла в коридор с множеством дверей и в нерешительности остановилась.

– Хотели бы увидеть что-то конкретное? – раздалось за спиной.

Анаис подскочила от неожиданности и обернулась.

Высокий блондин в белом костюме стоял, прислонившись плечом к стене. Он улыбался, но как-то отстраненно, скорее собственным мыслям, чем посетительнице. Анаис не сразу поняла, кто, а вернее, что перед ней. Иллюзия была так идеальна, девушка невольно поддалась заблуждению, что перед ней живой человек. «Магнус, дружище!» – прошелестело в мозгу, и она повторила следом:

– Магнус, дружище! Выбрал для себя молодой образ. Мог бы и соратников где-нибудь разместить. Скажем, в овальном кабинете.

Иллюзия удивленно приподняла брови.

– Мы частенько сиживали там за рюмашкой купасовой наливки, – Анаис продолжала исторгать воспоминания кого-то из предков.

Магнус чуть помутнел, а затем появился в образе пожилого человека.

– Андо, старина, ты оказался хитрее меня: нашел способ жить. Только я не понимаю: почему ты выбрал тело девушки? Хотел смутить мой покой? – засмеялся великий Гендер.

«Вот оно что, – подумала Анаис, – оказывается, я много чего не знала о много раз «пра-” дедушке Андо». Вслух же она произнесла:

– Нет, Магнус, я умер, точнее, меня убили. Девушка – моя пра-пра- и так далее внучка Анаис. В ней живет лишь моя память, да и то фрагментарная.