Роковые огни

26

Трепетный огонь камина красноватым светом озарял внутренность маленького одинокого домика, прежде служившего жилищем железнодорожному сторожу; теперь же в нем помещался один из передовых постов армии. Эта комната с закопченными стенами и маленькими окошками производила неприятное впечатление, но огромные поленья, пылавшие в камине, щедро распространяли в ней приятное тепло, далеко не лишнее, потому что на дворе было страшно холодно и всюду лежал снег. Солдатам, стоявшим здесь перед крепостью, приходилось не легче, чем их товарищам под Парижем, хотя эти полки принадлежали к южной армии.

Вошли два молодых офицера. Один, придерживая дверь и пропуская в нее гостя, смеясь воскликнул:

— Будьте любезны, нагнитесь, товарищ, не то вы, пожалуй, вышибете головой притолоку.

Предостережение было не лишено основания, потому что гигантская фигура гостя, прусского поручика запаса, крайне не сочеталась с низенькой дверью; однако ему удалось благополучно войти, и он остановился, озираясь кругом, в то время как его спутник, судя по форме, офицер одного из южно-германских полков, продолжал:

— Позвольте предложить вам стул в нашем «салоне». Итак, вы ищете Штальберга? Он на аванпостах с моим товарищем, но должен скоро вернуться. Впрочем, с четверть часика вам, наверно, придется подождать.

— С удовольствием подожду, — ответил пруссак. — По крайней мере, из этого я могу сделать вывод, что рана Евгения в самом деле не такая опасная, как он и писал. Я искал его в лазарете, но там узнал, что он пошел к кому-то на аванпосты; так как завтра мы, вероятно, двинемся дальше, то мне не хотелось упускать случай повидаться с ним, вот я и пришел сюда.

— Да, он в самом деле ранен легко, пуля только задела руку и рана почти зажила, хотя он еще некоторое время будет не способен нести службу. Вы дружны с ним?

— Да, но, кроме того, мы в родстве через замужество его сестры. Но я вижу, ваша светлость, вы не помните меня; позвольте заново представиться: Виллибальд фон Эшенгаген. Мы встречались в прошлом году...

— В Фюрстенштейне, — живо перебил его Эгон. — Разумеется, я отлично помню вас, но удивительно, как мундир изменяет человека! Я, действительно, совершенно не узнал вас сначала.

Принц с некоторым удивлением смерил взглядом бывшего робкого «деревенского дворянина», выглядевшего тогда пресмешным малым, а теперь оказавшегося в высшей степени предстательным офицером. Конечно, не только мундир так изменил Виллибальда; дело, начатое любовью, довершили походная жизнь и отсутствие привычной обстановки. Молодой владелец майората стал не только человеком, как выразился его дядя Шонау, а настоящим мужчиной.

— Наше прежнее знакомство было очень поверхностным, — снова заговорил принц, — тем не менее позвольте мне поздравить. Вы обручены...

— Полагаю, что вы заблуждаетесь на этот счет, ваша светлость, был представлен вам в Фюрстенштейне в качестве будущего зятя хозяина дома, но...

— Обстоятельства изменились, — со смехом договорил Эгон. — Я знаю об этом, потому что мой товарищ, о котором я вам только го говорил, а именно лейтенант Вальдорф — счастливый жених фрейлейн Шонау. Мои слова относились к фрейлейн Мариетте Фолькмар.

— Неужели?

— В настоящее время она уже госпожа Эшенгаген.

— Вы уже женаты?

— Пять месяцев как женат. Мы обвенчались перед самым этим выступлением в поход, и моя жена живет теперь с моей матерью в Бургсдорфе.

— В таком случае поздравляю вас с женитьбой. В сущности, товарищ, следовало бы не поздравлять вас, а потребовать от вас отчета в непростительном похищении, которое вы учинили по отношению к искусству. Будьте добры, передайте вашей супруге, вся наша столица до сих пор оплакивает эту потерю. — Не премину передать, хотя боюсь, что городу теперь когда горевать о таких мелочах. А вот, кажется, и господа офицеры возвращаются, я слышу голос Евгения.

За дверью в самом деле послышались голоса, и в следующую минуту ожидаемые офицеры вошли. Молодой Штальберг радостно поздоровался с родственником, которого ни разу не видел за все время похода, хотя оба служили в одном корпусе. Рука у него была еще на перевязи, но он имел совершенно бодрый и здоровий вид. Евгений не обладал красотой сестры и ее силой воли; внешность и манеры скорее говорили о мягкой, ласковой, чем сильной натуре; но все же он очень напоминал сестру, и, вероятно, это сходство и было причиной симпатии к нему принца Адельсберга. Вслед за ним вошел и его спутник, красивый молодой офицер со смелыми, блестящими глазами; принц познакомил его с Эшенгагеном.

— Надеюсь, что не вызову кровавой стычки между вами, господа, если представлю вас друг другу, — шутливо сказал он. — Все равно когда-нибудь да придется же произнести ваши имена. Итак, господин фон Эшенгаген, господин фон Вальдорф.

— Боже, сохрани! По крайней мере, я — воплощенное миролюбие, — весело воскликнул Вальдорф. — Я очень рад познакомиться с двоюродным братом моей невесты, господин фон Эшенгаген, тем более что вы уже связаны священными узами брака. Мы охотно последовали бы вашему примеру и обвенчались под бой барабана, но мой тесть объявил с самой сердитой миной: «Надо сперва победить, а потом жениться». Ну, вот уже пять месяцев, как мы без перерыва воюем, а как только вернемся домой, я сразу обручусь. — Он дружески пожал руку бывшему жениху своей невесты и обратился к принцу: — Мы привели вам, ваша светлость, одного субъекта, которого перехватили по дороге. Эй, ординарец из Родека, предстаньте пред светлые очи господина поручика, принца Адельсберга!

Дверь открылась и, несмотря на вечерние сумерки, принц узнал морщинистое лицо и седые волосы вошедшего. Он вскочил.

— Силы небесные! Да ведь это Штадингер!

Действительно, старик Штадингер собственной персоной стоял перед своим молодым хозяином. Его появление было встречено взрывом общего восторга, поэтому со стороны казалось, что его знают все присутствующие, хотя большинство офицеров видели его впервые.

— Прежде всего зажжем свет, чтобы хорошенько разглядеть старого «лешего» его светлости! — воскликнул Вальдорф, зажигая две свечи и с комическим торжеством поднося их к самому лицу старика.

Эгон рассмеялся.

— Видишь, Штадингер, какую известную и популярную личность ты здесь представляешь! Позволь же отрекомендовать тебя по всем правилам. Вот, милостивые государи, Петер Штадингер, известный своей грубостью, в которой никому еще не удалось его превзойти, и потрясающими проповедями на нравоучительные темы. Очевидно, он убежден, что я не в состоянии жить без того и другого, и хочет и здесь, на войне, доставить мне удовольствие своими милыми обычаями. Надо надеяться, что и на вашу долю что-нибудь перепадет, господа. Ну, Штадингер, выкладывай!

Но вместо того, чтобы последовать приказанию, старик обеими руками схватил руку принца и произнес трогательным тоном:

— Ах, ваша светлость, как мы в Родеке боялись за вас!

— О, да это уже совсем вежливо, — сказал Штальберг, принц же состроил строгую мину.

— В самом деле? И потому ты сразу собрался в путь и бросил Родек на произвол судьбы? Вот уж не ждал я от тебя такого нерадивого отношения к своим обязанностям!

— Но ведь я приехал по приказанию вашей светлости! Вы ведь сами написали мне, ваша светлость, чтобы я приехал взять Лонса из лазарета и что вы берете на себя все расходы на дорогу и прочее. Я приехал сегодня в полдень и застал малого совсем уже бодрым; доктор думает, что через неделю его можно будет взять и никакого лечения больше не нужно. Всего, что ваша светлость сделала для Родека, и не перескажешь! Да воздаст вам Бог сторицей!

Эгон сердито вырвал у него свою руку.

— Теперь я поручик, заметь себе это, и прошу не называть меня иначе. Но что это значит? Ведь именно сейчас я ждал твоей грубости, а ты стал кроток, как ягненок, и разыгрываешь перед нами трогательные сцены. Чтобы этого не было! Господа, Лоис — это внук моего старого лешего, славный, красивый парень; но у него есть сестра, еще куда красивее его. К сожалению, безрассудный дед удаляет ее из Родека каждый раз, как я приезжаю туда. Почему ты не взял с собой Ценцы? Мог бы, кажется, сообразить и привезти ее сюда?

Штадингер выпрямился и возразил с прежней грубой прямотой:

— Я полагал, что здесь, на войне, вашей светлости некогда заниматься подобными глупостями.

— Ага, вот наконец! — шепнул принц Вальдорфу, стоявшему рядом, а затем громко сказал: — Ты очень ошибаешься. Военная жизнь может довести человека до полного одичания, и когда я вернусь...

— Тогда ваша светлость обещали наконец жениться, — напомнил ему старик таким безапелляционным тоном, что в группке молодых офицеров громко захохотали.

Эгон вторил им, но его смех был немного вынужденный, как и ответ:

— Да, да, обещать я, действительно, обещал, но передумал. Лет через десять я, пожалуй, сдержу слово, а то, может быть, и через двадцать, но никак не раньше.

Штадингер, разумеется, пришел в величайшее негодование и дал полную волю своему гневу.

— Так я и знал! Когда вашей светлости приходит какая-нибудь разумная мысль, она и сутки не может продержаться в вашей голове! Ведь был же женат ваш покойный батюшка, и каждый непременно должен жениться. С женитьбой сами собой кончаются все глупости...

— Вот теперь слышно, что это он! Учитесь, господа! — сказал Эгон.

Молодые офицеры принялись подтрунивать над Штадингером и наконец довели беднягу до того, что он забыл всякую почтительность и предстал во всем блеске своей грубости.

Через четверть часа Виллибальд и Штальберг стали собираться уходить; они подошли к принцу проститься.

— Так завтра вы выступаете? — спросил принц.

— На рассвете. Мы двигаемся к Р. на соединение с бригадой генерал-майора Фалькенрида, но, по всей вероятности, пройдет несколько дней, прежде чем мы доберемся туда, потому что вся местность отсюда до Р. занята неприятелем, и нам придется с боями прокладывать себе дорогу.

— Так скажи генералу, Вилли, что я последую за вами не позже чем через неделю, — произнес Штальберг. — Досадно, что из-за какой-то царапины мне придется так долго оставаться здесь, но на будущей неделе я выпишусь из лазарета и сразу же отправлюсь в полк. Надеюсь, что поспею до сдачи Р.

— В таком случае вам не мешает поторопиться, — вставил Эгон. — Где командует генерал Фалькенрид, там враг долго не сопротивляется. Во время штурма он со своими солдатами всегда впереди и уже не раз проделывал невероятные вещи. Для него как будто нет ничего невозможного.

— Ему везет и в том отношении, что он всегда на передовой, — заметил Вальдорф. — Вот и теперь ему поручено взять Р., тогда как мы еще Бог весть сколько времени простоим здесь; и он возьмет его, в этом нет никакого сомнения, а может быть, уже и взял. Ведь пока нас разделяет неприятель, мы узнаем обо всем намного позже.

Поручик встал, чтобы проводить гостей, но принц не пошел с ними. Он остановился перед камином со скрещенными руками, глядя на огонь, серьезно, даже угрюмо вглядываясь в трепетное пламя, но в его веселых, ясных глазах была какая-то тревога. Он совсем забыл о присутствии Штадингера; только когда тот напомнил о себе покашливанием, он встрепенулся.

— Ах, ты еще здесь? Поклонись от меня Лоису и скажи, что я сам приду завтра навестить его. Прощаться мы с тобой пока не будем, ведь пока ты еще остаешься здесь. Вероятно, ты не думал, что у нас так весело? Да, надо стараться легко смотреть на жизнь, когда каждый день может быть последним.

Старик внимательно поглядел ему в глаза и вполголоса проговорил:

— Да, господа офицеры были веселы, а ваша светлость веселее всех, но все-таки на душе-то у вас невесело.

— У меня? Что ты выдумываешь? Почему мне в самом деле не быть веселым?

— Не знаю, но я это вижу. Прежде, когда ваша светлость возвращались из Фюрстенштейна или подымали кутерьму в Родеке с господином Рояновым, у вас был совсем другой вид и смеялись вы совсем иначе; а вот сейчас, когда вы смотрели в огонь, можно было подумать, что у вашей светлости очень тяжело на сердце.

— Убирайся ты со своими наблюдениями! — сердито крикнул Эгон. — Ты думаешь, мы только и делаем, что шутим? Поневоле призадумаешься иной раз, когда постоянно видишь перед собой кровавые ужасы войны.

Против этого нечего было возразить, и Штадингер замолчал, хотя и не изменил мнения. Он был уверен, что с его светлостью что-то неладно и что за его напускной веселостью скрывается нечто совсем другое. В это время в комнату вернулся Вальдорф, но дверь за собой не закрыл.

— Ну, входите же! — крикнул он человеку, стоявшему за дверью. — Вот ординарец от седьмого полка с рапортом! Ну, глухи вы, что ли? Идите же сюда!

Приказание было повторено весьма нетерпеливым тоном. Солдат, показавшийся на пороге, как будто не решался войти, даже сделал движение, будто хотел быстро отступить назад, в темноту. Теперь он повиновался, но остановился у самой двери, так что его лицо оставалось в тени.

— Вы с аванпостов на Церковной горе? — спросил Вальдорф.

— Так точно!

При звуке этого голоса Эгон вздрогнул; он быстро сделал шаг вперед, но, как бы опомнившись, остановился, однако его взгляд с выражением почти ужаса устремился на лицо говорившего. Это был еще молодой, рослый солдат в грубой шинели рядового и в фуражке на коротко остриженных черных волосах. Он стоял неподвижно, вытянув руки по швам, и продолжал рапорт по уставу, только его голос был как-то странно глух и сдавлен.

— От капитана Зальфельда, — рапортовал он: — Мы перехватили подозрительного человека, переодетого в крестьянское платье, но, несомненно, принадлежащего к неприятельской армии и желавшего пробраться в крепость. В найденных при нем бумагах...

— Подойдите ближе! — раздраженно приказал Вальдорф. — Вас еле слышно.

Солдат подошел к офицерам, и свет упал прямо на его лицо. Оно было покрыто неприятной синеватой бледностью, зубы были стиснуты, а глаза опущены.

Рука Эгона судорожно сжала эфес сабли; он с трудом сдержал восклицание, готовое сорваться с его губ; Штадингер же широко открытыми глазами уставился на говорящего...

— В найденных при нем бумагах нет ничего важного, но они содержат намеки, которые он, вероятно, должен был дополнить устно. Капитан полагает, что если допросить его построже, он выдаст то, что ему было поручено, и спрашивает, должен ли он оставить пленного сюда или отправить его в главный штаб.

В этом донесении не было ничего странного или необычного. Перехватывать подозрительных субъектов случалось нередко, так как неприятель постоянно пытался связаться с крепостью и, несмотря на бдительность осаждающих, это ему, конечно, удавалось. Но у принца Эгона как будто захватило дух, так что он ответил не сразу.

— Передайте капитану, что я прошу переслать пленного сюда. Через два часа мы сменяемся и идем как раз в главный штаб; я беру это на себя.

— Надо надеяться, молодец заговорит, если серьезно взяться него, — заметил Вальдорф. — Не у него первого душа уйдет пятки, когда ему пригрозят полевым судом. Ну, да мы еще осмотрим!

Солдат стоял, ожидая, чтобы его отпустили; ни один мускул не дрогнул на его лице, но глаз он не поднял. Эгон, успевший овладеть собой, спросил коротким, командным тоном:

— Вы из седьмого полка?

— Так точно!

— Ваше имя?

— Иосиф Танер.

— По призыву?

— Нет, доброволец.

— Давно?

— С тридцатого июля.

— Значит, вы прошли с полком весь путь?

— Так точно.

— Хорошо. Доложите же капитану!

Солдат повернулся и вышел.

Вальдорф, пожимая плечами, сказал, посмотрев вслед уходящему:

— Всем, находящимся на Церковной горе, приходится очень туго. Ни днем, ни ночью ни минуты покоя; они устают до смерти, да еще их часто командируют на помощь разведчикам. Бедняги роются в твердой, как камень, мерзлой земле, так что пот с них катится градом, а руки все в крови. Нашим несравненно лучше.

Он вышел в соседнюю комнату, чтобы назначить ефрейтора для караула к ожидаемому пленному и дать ему нужные указания. Эгон же порывисто распахнул окно и высунулся из него — ему казалось, что он задыхается. Вдруг он услышал за спиной испуганный шепот Штадингера:

— Ваша светлость! Разве вы не заметили?

— Чего?

— Ординарец, который сейчас был здесь... Ведь это... господин Роянов!

Эгон, сознавая необходимость полного спокойствия в эту минуту, обернулся и холодно сказал:

— Тебе, кажется, начинают мерещиться привидения. Некоторое сходство, действительно, есть; оно и мне бросилось в глаза, оттого я и спросил его имя. Ты слышал — его зовут Танером.

— Но, право же, это был сам господин Роянов! — воскликнул непоколебимый Штадингер, которого никогда еще не обманывали его зоркие глаза. — Недоставало только черных кудрей да гордого, повелительного вида... И голос его!

— Отвяжись ты со своими глупостями! — вспылил Эгон. — Разве ты не знаешь, что господин Роянов на Сицилии? Как же он может очутиться здесь как ординарец седьмого полка? Ведь это более чем смешно!

Штадингер замолчал. Конечно, то, что он говорил, было смешно и невозможно, потому-то молодой принц просто вышел из себя; его рассердило то, что простого рядового могли принять за его друга. И в самом деле, надменный Роянов, так умевший приказывать и гонявший всю прислугу в Родеке до того, что она с ног сбивалась, и ординарец, на которого Вальдорф прикрикнул за то, что он недостаточно громко говорит, — были так же непохожи друг на друга, как небо и земля. Если бы только не этот голос!

— Так вы думаете, ваша светлость?.. — снова заговорил старик, но уже не так уверенно.

— Что ты — старый духовидец! — сказал Эгон мягче. — Ступай к себе на квартиру и выспись с дороги, а то тебе везде начинает мерещиться сходство с кем-нибудь. Спокойной ночи!

Штадингер ушел. К счастью, он не знал Иосифа Танера, да, кроме того, эта встреча повергла его в такой ужас, что от него совершенно ускользнуло с трудом сдерживаемое волнение его хозяина, и все же он качал головой: что ни говори, а странная история!

Оставшись один, принц быстро зашагал по комнате. Итак, то, в чем он отказал своему бывшему другу, все-таки удалось ему! Иосиф Танер! Он догадывался, чья рука помогла Гартмуту проникнуть в армию, недоступную для человека с именем Роянова. Чего не сделает любовь женщины, желающей во что бы то ни стало дать возможность своему возлюбленному искупить свою вину! Она сама послала его навстречу смертельной опасности, чтобы спасти го для жизни и для себя.

Неудержимая ревность вспыхнула в сердце Эгона при этой мысли, и в то же время в нем снова заговорило недоверие, от которого он не мог отделаться. В самом ли деле Гартмут хотел искупить а войне свою вину? Не представляло ли его присутствие на аванпостах опасности, ответственность за которую падала на него, принца Эгона, в случае, если он промолчит?

Но тут принц вспомнил бледное, мрачное лицо своего бывшего друга, который при этой встрече должен был вынести самую мучительную пытку. Никто лучше принца не знал высокомерной гордости Гартмута, и этой гордости приходилось теперь изо дня в день терпеть, чтобы ее втаптывали в грязь из-за низкого положения ее обладателя. Вальдорф говорил, что на Церковной горе солдаты часто работают в мороз до седьмого пота, а руки истирают до крови. И такую работу выполнял избалованный, привыкший к поклонению Роянов, у ног которого год тому назад была вся восхищенная столица, которого осыпали знаками внимания герцог и его семья, и исполнял по доброй воле, в то время как блестящий успех его драмы обеспечивал ему средства к жизни. И при этом он был еще и сыном генерала Фалькенрида!

Глубокий вздох облегчения вырвался из груди Эгона! Это вернуло ему наконец утраченную веру; мучительное сомнение исчезло. Давняя юношеская вина Гартмута была теперь искуплена, другая же — более ужасная — была не его вина, а вина его матери.