Роман-царевич

Глава тридцать четвертая ЕДИНАЯ ВЛАСТЬ

Выйдя из дому, Флорентий закрыл фонарь и остановился на дворе.

Сверху не сыпало; только острый ветер порывами хватал и крутил снег на верхушках сугробов. Если привыкнуть, уж не так черно: мутно белели снега, белее неба, темнел вдали забор, огоньки мелькали во флигеле.

Флорентий постоял, потом тихо побрел по двору. Часто Роман Иванович ночевал не в большом доме, а во флигеле. Пожалуй, и сегодня так будет. Дорого бы дал Флорентий, чтобы сегодня остаться одному.

Впрочем, не надо. Он решительно направился к флигелю.

Романа Ивановича застал за ворохом бумаг. Лицо внимательное, но повеселевшее, ясное.

— Смотри-ка, Флорентий, — сказал, не подымая головы. — Даже досадно, что приходится вот эти, Варсискины, уничтожать. Великолепные, по времени как раз. Очень бы пригодились. Да незаконно отпечатаны. Свезу-ка я их завтра, припрячем пока в месте злачном, а там видно будет!

Флорентий ничего не сказал, разделся и прошел за перегородку.

— Да что с тобой? — уже другим, более строгим голосом спросил Роман Иванович.

Опять не ответил Флорентий. С полминуты длилось молчание. Шуршали бумаги, шипела плоская висячая лампа над столом.

Флорентий, наконец, вышел, стал в дверях.

— Ты завтра в монастырь поедешь, Роман?

— Если успею. Завтра думаю в город опять. Авось что-нибудь удастся. Ведь глупо же, право. А в монастырь послезавтра. Варсиса надо выписать, непременно.

— Послушай, Роман… — начал было Флорентий и остановился.

— Ну, что? А впрочем, не говори. Сам знаю. Барышня, наверно, взбунтовалась. Жалею, что при ней пришлось так, сразу. Скверная у нее школа. Ты же меня, Флорентий, изумляешь. Блажишь и наивничаешь. Опомнись, сделай милость.

Говорил рассеянно, пробегая бумажки, откладывая одни, разрывая другие.

— Значит, мне завтра к дьякону?

— Да, первым делом. За него я не боюсь, Варсис отлично подготовил. С осторожностью, конечно, взяться.

— Не послушает?

— Пустое. Наконец можешь передать, что я приказываю. Пусть не разбирается до времени. Торопиться, однако, не следует, мы незаметно руль повернем. Наладится дело. Сейчас — для серьезных выступлений рано. Зачем на глупости лезть. Оттого и злят меня случайности. А тут еще зима — самое русское бунтовское время. Зимы следует опасаться, если рано, не подготовлено как следует. Зато коли быть в России не бунтику, а бунту — тоже к зиме надо пригонять.

— Роман, а как же ты тех-то, петербургских-то, заставных, поворачивать будешь?

— Заставных? Да, да, конечно… посмотрим, подумаем… Время терпит… — Он рылся в бумагах. Вдруг поднял глаза и, вглядевшись в бледное лицо Флорентия, сказал уже внимательнее:

— Да ты, кажется, серьезно расстроен? Чем?

Бросил бумажки. Поднялся.

— Мне жаль, если я тебя огорчил, — произнес мягко. — Ведь тут недоразумение, друг. Барышне свойственно ужасаться, не понимать реальности; да придет в разум. Не глупая. А ты-то что?

Флорентий молчал.

— Собственно, и перемены никакой нет. Мы выжидали, соображая, за который конец палки — помнишь о палке? — хватать. Само собою пришло время определиться. Ну и будем определяться. Своего достигнем, не бойся.

Помолчал, усмехнулся.

— Знаю, что барышню смутило, да и тебя за компанию. Как это красное знамя — да вдруг на белое, а то и на черное сменить? Экое фразерство! И пятого и десятого хочется, да еще чтоб и ручек не замарать. И Бога подавай, — и свободы, равенства сию минуту. Нет уж, голубчики, коли на Боге строить, единовластия не обойти. Так ли, иначе ли, говори слово, не говори — выйдет на одно. Вот мое дело; а я в нем — кто? Не хозяин? Ошибаешься. Роман ли, Степан ли хозяин — это уж вопрос второй. Только оттого и дело есть, что есть хозяин. Я вот с ними, с нашими, не говорил, а их психологию лучше твоего знаю. Да и твою, пожалуй. И ты от хозяина работал. Что ж вдруг бессмысленные мечтания одолели?

Флорентий молчал. Глядел без испуга, с глубоким вниманием и как-то чуждо. Чуждым голосом, глуховато проговорил наконец:

— Да, у меня все иначе… Я иначе думал… и думаю.

Роман Иванович собрал отложенные бумажки, спрятал их в боковой карман, кучу на полу отпихнул ногой. Произнес немного резко:

— Ну, это меня не касается. Думал так, вышло иначе. Поговорим на досуге. А сейчас думай о деле. Завтра я, значит, уеду, а ты к Хрисанфу, подготовь его. Собирать опасно. Не забудь и Кучевых. С ними надо очень осторожно. Пока гни на успокоение. Выберемся из истории, пойдет гладко.

— Это сжечь? — указал Флорентий на полуразорванные бумаги. — Ты идешь в большой дом?

— Да. Поздно уж. К царевне нашей наверх не зайду. Пусть одна подумает. Да и рано вставать завтра.

Он накинул темную шубу.

— Фонаря не надо. Постой, вот еще что. Где наши револьверы?

— Где-то… у меня. Я сам думал…

— Вот то-то. Вероятнее всего — обойдется. Но следует предвидеть и невероятное. Если эти ослы идиотски раздуют пожар, начнут действовать, пригонять, чего доброго, солдат… Дураки полезут на стену… Не удирать же нам. Тут уж бери, что есть, поздно.

Махнул рукой.

— Да вздор, обойдется. Револьверы завтра посмотрим, приведем в порядок. Во всяком случае — скоро только сказка сказывается.

Уже выходил, когда Флорентий негромко и задумчиво его окликнул:

— Роман! А Ржевский? Он согласится на это, надеешься?

Блеснули зубы под черными усами.

— Ржевский? Не согласится, так черт с ним! Дело мое, я за него и отвечаю. Не о людях думаю, а о деле прежде всего.

С визгом хлопнула дверь в сени. Роман Иванович ушел спать.