Часть 3. КИЕВ
Глава 1
1
счезла княгиня Предслава, словно в воду канула. Гридни, сопровождавшие её, во Владимир не воротились - был им наказ отправляться по домам и самолично на княжий двор не являться.
Сперва не больно-то горевали - уехала, дескать, княгиня в Туров, в дороге застала её распутица, вот и пережидает она её в Черторыйске иль где пониже. А то и вовсе могла погостить в Турове - как-никак тамошний князь Ярополк Юрьич брат её мачехи Анны Юрьевны Туровской.
Тихо, непразднично было весной в княжьем тереме. Роман редко бывал дома. С нетерпением ждал он вестей из маленького глухого монастыря под Угровском, слал игуменье в дар мягкую рухлядь, книги и серебро, отписал деревеньку и покосы у истока Припяти - лишь бы сломили Предславу, лишь бы постригли её в монахини. Надёжные люди то и дело наезжали в монастырь, доносили князю обо всём. Предслава жила тихо, монастырской работой не тяготилась, помогала печь хлебы для сестёр и вышивала покрова на алтарь. Но о постриге и слышать не хотела - слишком была она молода, слишком хотела жить и любить, тосковала по дочерям, лила слёзы по отцу и умершей матери.
Стоя вместе с дочерьми на молитве в домовой церкви, Роман невольно приглядывался к ним. Саломея просватана, скоро уедет навсегда. Оставалась Феодора - худенькая, хрупкая, болезненная. Она почти не выходила из своих покоев, всё молилась или читала, по примеру матушки оделяла нищих. Предславины черты всё больше проступали в ней, и князь иногда ловил себя на мысли, что старшая его дочь непременно уйдёт от мира.
На Страстной неделе, когда стоял князь вместе с домашними молитву в домовой церкви, Феодора тихо придвинулась ближе. Бледное личико её было по-взрослому сосредоточено, и Роман понял, что дочь хочет с ним переговорить.
Так и случилось. Когда, подойдя под благословение, Роман уходил к себе, Феодора нагнала отца.
- Тятенька, - молвила дрогнувшим голосом, - тятенька, а от матушки нету вестей?
Роман нахмурился. Только вчера прискакал гонец из монастыря - княгиня упорствовала в нежелании принять схиму.
- Нет.
- Где же она?
- Должно, задержало её что-то на пути в Туров. Распутица, вишь, на дворе.
- А на Пасху будет ли она дома?
- Может, и будет, - пожал плечами Роман. - Откуль мне ведомо?
Феодора покивала головой и пошла прочь.
После была Пасха, и, христосуясь со старшей дочерью, Роман прочёл в её больших глазах немой вопрос: «Где же матушка?»
- Ты молись, - что-то дрогнуло в душе Романа, - она, где бы ни была, тоже о нас молится… И ей тоже не в радость, что в праздник она не с нами.
На глазах Феодоры показались слёзы.
- Но… ведь распутица уже прошла? - выговорила она. - Почему же…
- Я почём знаю? - выпрямился Роман. - Авось, в Туров подалась, раз дороги просохли.
Так без Предславы прошёл весь Велик пост, встретили Пасху, после Красную Горку и Троицу. А там не за горами была и Русальная неделя, когда должны были увезти в Чернигов молодую княжну Саломею Романовну.
Феодора день ото дня делалась всё грустнее, и, глядя на неё, Роман порой мучился угрызениями совести. Всё же не был он зверем, как думали о нём его враги, - не львом рыкающим, не крокодилом кровожадным - был он князем и человеком. Как князь, понимал он, что не нужна ему такая княгиня, как Предслава, что она враг ему и его делам, и как князь же понимал, что лишь сильному князю простится такое своеволие, а слабый должен держаться за родство с киевскими князьями. Но как человек он знал, что не жизнь ему с нелюбимой, что мешает она его человеческому счастью, - и как человек же осознавал, что строит своё счастье на несчастье дочерей. Если бы умерла Предслава при родах иль иная какая тяжкая болезнь приключилась с нею - он бы меньше мучился сомнениями. Понимал и принимал, что так надо, - и не хотел понять и принять.
Перед свадьбой все сбились с ног. Княжну снаряжали в дальний путь. Сваты, долженствующие сопровождать невесту к жениху, уже несколько дней жили на подворье, а князь собирал дары, отправляя с дочерью знатных бояр. Кроме пяти возов приданого, вели за свадебным поездом полсотни коней, отдельно везли дары Ярославу черниговскому и отцу жениха Всеволоду Чермному. Подумав немного, присовокупил Роман ещё и белого кречета-шестокрыльца, которого когда-то вручил ему трипольский воевода Рядило.
* * *
Увезли Саломею. Схлынула суета, наступило затишье. Предслава ничего не знала о свадьбе младшей дочери - не поскакал в тот день гонец в монастырь, не передал княгине вестей, не привозили её проститься с Саломеей. Вместо неё плакала, провожая сестру, Феодора. И, оставшись одна, день-деньской сидела она в девичьей, заливалась горючими слезами.
Роман пробовал заходить к ней. Феодора принимала отца с распухшим от слёз лицом, сидела на лавочке, сложив руки на коленях.
- Будя слёзы попусту лить, - увещевал Роман. - По сестре, что ль, тоскуешь аль самой замуж охота?
- За матушку боюсь, - вздыхала Феодора. - Сердце беду чует… Скажи мне правду, батюшка! Что с нею? Ты ведь всё ведаешь!
- Не Бог я, чтоб всё ведать, - отговорился Роман. -А мать твоя, надо думать, во Вручий подалась, к своему отцу погостить.
- Тогда почему нет от неё весточки? Ведь сколько времени уже прошло! Жива ли она? Иль подстерегли её на дороге лихие люди, а ты про то не ведаешь?
После похода галичан много развелось на дорогах шалого люда, но по берегам Стыри они не озоровали - Ингварь луцкий, Романов подручник, дело своё знал и дружина его всех татей карала сурово.
- А мне сон намедни снился, - продолжала Феодора, - будто иду я по чистому полю. Снег лежит, из-под снега трава растёт. Иду босая, а мне не холодно. И вот бегут волки - семеро серых, а восьмой белый. Подбежали они, я их и спрашиваю: «Куда бежите, волченьки?» И белый мне отвечает: «Бежим мы, девица, в чисто поле, на курган. На том кургане ждёт нас почестей пир - зарезанная там лежит княгиня». …Ой, как же я побежала! - Феодора всплеснула руками. - Ветер поднялся, холодно стало, ноги мои мёрзнут, а я всё бегу. Уж и темно вокруг, уж и волки отстали, а я всё бегу, бегу. До кургана еле добралась. И верно - лежит на снегу женщина, в матушкином сарафане. Я к ней кинулась - а это и впрямь она. Лицо уж заледенело, всё вокруг в крови, а в груди торчит твой, батюшка, нож!..
Роман поднялся.
- Пустой твой сон, - сказал резко, как оборвал. - Успокойся и помолись, чтоб Богородица таких снов боле не насылала.
Дочь хотела ещё что-то сказать, но он уже вышел.
Мрачен и задумчив он был в тот день. Правду сказать, думалось ему иногда - а что, как подослать верного человека, а после прилюдно его покарать, дескать, мстит князь за убиенную жену свою. Но, высылая Предславу в монастырь, он ещё не думал об этом. А как сейчас это совершить? В монастырь кого ни на есть заслать? Так всем ясно будет, чья рука нож направляла.
…Сон дочери оказался в руку. На другой день приехал на княж двор сам епископ Успенского Собора владыка Арсентий.
Был он немолод, хворал часто и из владычных палат мало куда выезжал. Последний раз служил на Троицу, а по простым дням доверял вести службу молодому попу Левону.
Успенский Собор ставил отец Романа, Мстислав Изяславич, в нём его отпевали, в нём венчался с Предславой Роман, в нём крестили его дочерей. Роман никогда не забывал внести что-либо в дар, заказывал для него книги. Он и сейчас привычно подошёл под благословение, но епископ сердито застучал посохом об пол.
- Не в гости приехал я к тебе, Романе, - засверкал он очами, - а суд над тобой вершить!
Голос у епископа был надтреснутый, слабый, сейчас прорезались в нём визгливые бабьи нотки, и Роман не испугался.
- Почто суд? - сдвинул он брови. - Али я тать какой?
- Хуже татя ты, - наступал Арсентий. - Князь людям своим отец, а ты неправедно живёшь! Всё мне ведомо! Дошли до меня вести о делах твоих тёмных. О том, како творишь ты блуд, безродную девку к себе на ложе ввёл, а жену, Богом данную, венчанную в храме Божьем, матерь твоих дочерей, со свету сживаешь! Молчал я, когда ты к ляхам неверным бегал, молчал, когда супротив тестя своего восставал, когда с врагами его сносился. А ныне переполнена чаша терпения! Берегись, княже, как бы не исполнилось Высшее правосудие! Оглянись вокруг - не таков ли был Владимир галицкий, сосед твой. Имея законную жену и сынов от неё, призвал на ложе своё попадью, отобранную от живого мужа. Княгиню уморил, с попадьёю жил во грехе, прижил с нею детей - за то ныне и карает его Господь. Законные его дети, княжичи, на чужбине померли, поповичам его стола не видать, а сам он помирает! Страшись, Романе, его судьбы! Отрекись от беззакония, покайся в грехах!
Долго и красиво говорил Арсентий, но князь был твёрд.
- Не поповна Анна Исаакиевна и не брал её я от мужа, - холодно отмолвил Роман. - И не девка она - боярышня старого рода. Из боярышень тоже княгини выходили…
- А через тех княгинь потом князьям погибель приходила! Вспомни Улиту Кучковну!
- Ты меня не шибко пужай, отче, - отмахнулся Роман. - Я своих бояр в кулаке держу, супротив меня ни один не встанет. А ты, понеже, чем меня хулить, лучше подсоби - надумала моя жена схиму принять, желает от мира уйти. И посему хощу я развестись с нею и жениться сызнова.
- Никогда! - отшатнулся Арсентий, замахнулся посохом на князя. - Никогда не будет в сём моей помочи! Что хошь, делай, а не потатчик я тебе в твоих тёмных делах! И не будет тебе моего благословения! И вечное проклятье тебе и роду твоему!
Он уже поднял руку, чтобы проклясть Романа, но взглянул в побелевшие страшные глаза князя - и что-то надломилось в старом епископе. Не то слабое сердце не выдержало, не то обуял страх, но дрогнула рука, и Арсентий пошатнулся, тяжело оперся на посох, чтобы не упасть. Палата качнулась перед глазами.
- Эй, люди! - крикнул Роман.
Бледного, едва не обеспамятовавшего епископа на руках вынесли из терема - слабым голосом он шептал, что даже умирающим не останется под этими стенами. Говорил он и ещё что-то, и ловившие обрывки этих речей отроки потом с опаской косились на князя. Но Роману было хоть бы что. Проводив епископа, он пал на коня и поскакал к Анне.
2
Шелестела листвой росшая на княжьем дворе берёза, весело свистела в её ветвях серая птаха славка. Солнце дарило земле тепло. Начиналось благодатное лето шесть тысяч семьсот седьмого года, 1199 по новому летоисчислению. На опушках рощ девушки водили хороводы, завивали на Троицу венки, кумились, пели песни. Но не радостно было в белокаменном княжьем терему. Светлыми весёлыми днями начала лета умирал галицкий князь Владимир Ярославич.
Ещё осенью сделалось ему худо. Болело нутро, ныло в печёнках. Лишь вино ненадолго приносило облегчение. Лечцы со всех концов земли приходили толпами на его двор. Теснились в просторных сенях, ели княжеский хлеб, пользовали князя и в один голос утверждали, что причиной его недуга является больная печень. Слишком много пил в прошлые годы князь - вот оно и сказалось.
Владимир сперва отмахивался от предостережений. Как же князю - да не пить? А пиры с боярами и дружиной? А праздники? А чаша вина после охоты или в гостях? Да и тревоги не давали покоя. Умерла его законная Болеслава Святославовна, на чужбине, в Эстергоме, отдали Богу души малолетние сыновья Василько и Иван. Правда, родила ему Алёна двух мальчишек, но помнил он ещё боярский бунт против попадьи Настасьи и её сынка. Знал, что Олег отравлен боярами, и понимал, что такая же участь ждёт его сыновей. А ведь старшенькому только десять годков! Не пощадят бояре ни их, ни Алёну. Чтобы забыться, чтобы не думать об этом, заливал Владимир страх вином.
И вот теперь наступила расплата. Мучили Владимира сильные боли, распухли пальцы, сердце то билось в груди, то замирало без причины, расстроился желудок, иногда он ходил кровью, и когда-то крепкое тело его словно усыхало и слабело не по дням, а по часам. Он уже еле ходил и больше лежал в своём покое, допуская к себе только жену, сыновей и постельничего. Лечцов велел гнать в три шеи - несмотря на их усилия, несмотря на травы, которые они предписывали ему пить, облегчение не наступало.
Алёна за последние месяцы совсем подурнела. В косах её серебрилась седина, она одевалась, как монашка, и часто ходила в церковь Святого Ивана, молясь о здравии мужа и о милосердии Божьем. «Это нам за грехи Господь кару шлёт», - повторяла она и уже подумывала о том, чтобы после смерти Владимира уйти в монастырь. Удерживали дети.
В последние дни Владимиру стало совсем худо. Иногда он забывался, теряя сознание. Лицо его опухло и пожелтело. Сильные боли отпустили, он больше не стонал и не плакал от боли в правом боку, но облегчения это не приносило. Князь галицкий знал, что умирает. Умирает совсем молодым, сорока девяти лет от роду.
Алёна не отходила от мужа. Сама, не доверяя холопам, меняла окровавленное белье, поила настоями, кормила с ложечки, терпеливо сносила длившееся по целым дням молчание. Князь замкнулся в себе. Умирать ему было страшно, и он мечтал о последнем глотке вина, чтобы хоть ненадолго притупился страх. Но Алёна послушалась лечцов и строго-настрого запретила подавать мужу вино и мёд.
Умаявшись за ночь, она дремала, уронив голову на руки, когда в ложницу протиснулся Павло, Князев холоп. Владимир не спал. Мутные от усталости глаза его проследили за холопом, и он пошевелился, поманив его ближе.
- Чего изволишь, князь-батюшка? - поклонился тот.
- Вина, - слабым голосом попросил Владимир Ярославич.
- Да как же это? - Павло испуганно оглянулся на спящую Алёну. - Госпожа ведь…
- Она не узнает. А мне худо. И страшно, - Владимир прикрыл глаза, судорога боли прорезала его жёлтое лицо. - Хоть бы глоток… напоследок…
Павло попятился к двери. Он уже был и не рад своему любопытству, но перечить князю не смел. Поплёлся в медушу, нацедил в чашу вина, осторожно пронёс в ложницу…
К вечеру князю стало совсем худо. Боль грызла его так, что иногда он не выдерживал и кричал, до крови кусая губы. Алёна сбилась с ног, не ведая, чем облегчить страдания мужа. Послали за домовым попом, тот терпеливо ожидал за дверью.
Наконец Владимир затих, тяжело дыша и глядя в потолок. Алёна сжалась в комок, со страхом и болью глядя на него.
- Але… Алёна, - шевельнулись распухшие чёрные губы.
- Владимирко, - она прижалась грудью, осторожно сжимая в потной ладони распухшие пальцы, - тута я…Чего тебе? Водички подать? Аль лечца кликнуть?
- Детей, - выдохнул Владимир, по-прежнему глядя вверх. - Детей береги…
- Ой! - низко, с надрывом застонала Алёна. - Ой! Да что же это… Ой, Господи!
- И, - еле слышно прозвучал голос князя, - попа… Схватившись за голову, Алёна выбежала вон. Почти сразу её место занял домашний Князев поп Лазарь. Одного взгляда на откинувшегося на подушках князя ему было достаточно. Он раскрыл тропарь и медленно, нараспев, заговорил:
- Отче Наш, иже еси на Небеси, да святится Имя Твоё, да приидет Царствие Твоё…
Владимир беззвучно шевелил вслед за ним губами.
Протиснулась бочком заплаканная Алёна; толкая перед собой сонных сыновей, встала рядышком. Мальчики спросонья мало что понимали. Только старший, Ярославко, шмыгал носом, готовый зареветь от страха.
Читал отходную поп, всхлипывала Алёна, князь пустыми глазами смотрел в никуда…
* * *
Ещё не отнесли домовину с князем в храм, ещё не отпели его и не схоронили подле отца, деда и прадеда, а в тереме Никиши Тудорыча собрались бояре.
Была здесь вся боярская дума, все те, кто после возвращения Владимира Ярославича из Эстергомского плена заседал с ним в думной палате, судил и правил Галичем. Сидели на лавках, распахнув летней жары ради полушубки и кафтаны, подпирали бороды посохами. Впереди сидели родовитые - Судислав Бернатович, Владислав и Иван Кормиличичи, Константин Серославич с сыном Игнатом, Давид Вышатич, Квашня Давидич, Павел Дмитрич и прочие. Сам Никита устроился во главе, озирался по сторонам.
- Ну, что решим, бояре? - подал он наконец голос. - Помер князь наш, Владимир Ярославич. Кого на его место звать будем?
- Двое сынков подрастают у князя, - подал голос Илья Щепанович.
- Двое, да не княжичи! - мигом вскипел старый Константин Серославич. - Поповичи они, безродные!
- Так я про то и говорю - хучь и есть сынки у князя, а не им Галич наследовать. Иссяк Князев корень. Прервался род…
- Ништо не прервался! - воскликнул Владислав Кормиличич. - Али мало у князя иных наследников, окромя родных сынов? По древнему праву, братьям надлежит землю взять! А братья у Владимира были и есть!
- Уж не себя ли в князья галицкие метишь? - закричали ему.
- А хошь и себя, - подбоченился Владислав. - Отец мой кормильцем у Владимира был, я ему вроде родни получаюсь…
Он подбоченился, и бояре переглянулись, пожимая плечами. Владислав был прав - кормильство давало ему такое право.
- Нет уж! - вскочил, как подброшенный, старый Константин Серославич. - Не бывать такому, чтоб боярин князем стал! Аль позабыли, что была у Владимира сестра родная - Ефросиния? Жива она и здорова, замужем за Игорем Святославичем черниговским. Ныне он глава Ольговичам, есть у него сынки, нашего Ярослава Осмо-мысла родные внуки. Их и звать на стол!
- Верно, верно! Игоревичей хотим! - загомонили бояре Молибоговичи и Арбузовичи. - Крепкий корень!
- Они Ольговичи! - пробасил боярин Зеремей. - Чужих нам не нать! Ишшо сядут на шею. Тута у них ни кола, ни двора, зачнут бесчинствовать… Да и что это за родство-то такое - по бабе?
- И то правда, - закивали другие.
- У великого князя Рюрика Ростиславича надоть сына просить на княжение, - изрёк Илья Щепанович. - Он всей Руси отец - пущай нас и рассудит.
- Да ну тебя, Илья, с твоим Рюриком! - отмахнулся Давид Вышатич. - Всеволод Юрьич одного с Владимиром корня. У Всеволода сына попросим…
Договорить ему не дали - многие помнили, как сцепился Всеволод с Ольговичами из-за Новгорода. На своей шкуре ощутить такое галичанам не годилось.
- Да куды вы на чужие-то пределы рты разеваете, бояре? - подал голос Сбыгнев Константинич, два года назад воротившийся в Галич из Владимира-Волынского. - Аль забыли, что у нас под боком князь есть - Роман Мстиславич волынский? Вот витязь так витязь! И воин хитрый, и в роду не последний, и был уже тута… Его бы кликнуть!
- Верно, хотим Романа, - загомонили Сбыслав и Иванко Станиславичи, Избигнев Ивачевич и Домажир Хорошич.
- Не хотим! - надрывались братья Кормиличичи, и им вторили другие. - Роман мягко стелет, да жёстко спать. Помяните наше слово - наплачемся мы с ним.
Долго продолжались споры, не один ещё день судили и рядили бояре. Собрали даже вече, хотели, чтобы народ выкрикнул князя. Боярские прихвостни старались вовсю, срывали глотки, надёжные люди подкупали купцов и кончанских старост, но без толку. Завершилось дело тем, что сразу в несколько сторон помчались гонцы - к сыновьям Игоря Святославича, к Рюрику Ростиславичу и Роману волынскому.
3
Во Владимир-Волынский весть о решении веча принёс дворский Сбыгнева Константинича Щап. Прискакал он на подворье Заслава Сбыгневича, который после возвращения родни в Галич жил одиноко, не помышляя о создании семьи. Может, и хотел бы Заслав жениться сызнова, но после того, как отвергла его Анна, совсем омертвела его душа. Даже не смог приревновать он её к Роману.
С доброй вестью он сразу отправился к князю. Услышав из уст боярского гонца, что Владимир Ярославич умер и зовёт его Галич на княжение, Роман, не мешкая поспешил к Анне - поделиться нечаянной радостью.
Без малого два года прожила Анна Исаакиевна княгиней. Сперва дичилась - понимала, что не своё место занимает она. Расстался Роман с законной женой, но отказался венчать его вторично епископ Арсентий, и жили Роман и Анна невенчанными, что почти всегда означало блуд.
Анна была с боярынями и девками в саду. Поскрипывали качели, на которых раскачивались боярышни. Двое холопов с усилием толкали их, а Анна сидела рядом в тенёчке, сложив руки на коленях, и тихо любовалась на чужое веселье. Задумавшись о своём, она не сразу заметила, как к ним вышел князь.
Любила Анна Романа безоглядно, прощала ему всё, ибо понимала, на что он пошёл ради неё - сперва, спровадил законную жену в монастырь, а после рассорился с волынским епископом и, лишь уступая ему, не постриг жены насильно, а воротил её отцу. Этим поступком Роман поставил против себя почти всех князей - он не только рвал родственные связи с великим князем, но и вставал наособицу против остальных. Иные-то князья жили с нелюбимыми, с теми, кого сосватали им родители в детстве и отрочестве, мнения детей не спрашивая. Добро когда привыкали друг к другу супруги, а то весь век горевали, ждали смерти, заводили любовников и наложниц, но слова княжеского не нарушали, мучились сами и мучили остальных, детям так же ломали жизнь, но честь рода блюли. Роман был первым из немногих, кто разрешил сердцу - люби! И не жалел об этом.
Услышав шорох, Анна обернулась и вскочила навстречу Роману. Запоздало заметив князя, боярыни засуетились, соскакивая с качелей, кланялись. Роман жестом отослал их вон.
Оставшись с женой наедине, он усадил её на скамеечку, сел рядом, обнимая за плечи одновременно заботливо и властно. Два месяца назад, на Пасхальную всенощную, стало Анне дурно в соборе. Вынесли её на руках - тут-то и открылось, что Княгиня тяжела. Обнимая одной рукой жену за плечи, Роман осторожно коснулся другой её живота. Он уже понемногу круглился, и уже казалось, что там, в тёплой глубине, толкается живое нетерпеливое существо.
- Сын будет, - прижимаясь к Роману, прошептала Анна.
- Княжич. Наследник, - кивнул Роман. - Ты смотри, роди мне непременно сына.
- Уж как Бог пошлёт…
- Мне теперь сын нужен, - продолжал Роман. - Слышь-ко, гонец из Галича прискакал. Помер Владимир галицкий, бояре меня и выкликнули.
- Нешто так? - оживилась Анна.
- Истинно! Правда, не все за меня стоят. Они меня один раз уж звали, да сковырнули, чуть им что-то померещилось.
- Простишь их?
- Ну уж, - прищурился Роман, крепче стискивая плечи Анны. - Всех прощать - так надо не человеком - ангелом быть. А я князь и не позволю, чтобы надо мной бояре измывались. Дайте мне только сесть на золотой стол - я со всеми ними расквитаюсь. Вот силу ратную соберу…
- Ой, поспеши, Романе, - сказала Анна. - А ну, как опередят тебя?
Роман задумался. Гонец из Галича поведал, что есть бояре, которые стоят за других князей, но только слова Анны заставили его заволноваться.
- Права ты, - молвил он, вставая, - спешить надо…
* * *
А на Горе, в Киеве, был большой праздник. Той весной родилась у Рюрика Ростиславича внучка, дочь Ростислава и Верхуславы. Молодые супруги жили в Белгороде, там и родилась девочка, но как наступили тёплые летние дни, привезли малышку в Киев.
Давно не бывало в Киеве праздника - не до пиров было Рюрику все эти годы. Последний раз выставлял он киевлянам вино и меды, когда замирялся с Ольговичами. И вот снова шумела на улицах разноязыкая толпа, распахивались ворота богатых усадеб, бояре, чтобы не отстать от князя, выкатывали бочки из своих медуш. Шумело гуляние возле Ирининого монастыря, на Путятином и Кснячковом дворище, веселились люди в купеческой слободе. Звонили во все колокола, все пять великих ворот были распахнуты настежь - народ с Подола валом валил на Гору.
За девочкой в Белгород посылали Мстислава Мстиславича Удалого, Рюрикова сыновца, и княгиню Предславу. Покинутая мужем, одиноко жила она во Вручем, никуда, кроме божьего храма, не ходила, всё слёзы лила по дочерям. Немного ожила только с весны, но навсегда поселилась в ней лютая ненависть к мужу. Не могла простить она Романа.
На заглядение всему киевскому люду провозили маленькую Ефросинью по улицам - через Золотые Ворота и Георгиев монастырь, после к Святой Софии и мимо митрополичьего двора к городу Владимира, оттуда в Михайлов монастырь и уже после - в княжий терем. Мстислав Удалой гарцевал подле открытого княжеского возка, ревниво свысока поглядывая на сидевших в нём двух женщин. Верхуслава, девятнадцатилетняя княгиня, с нежностью и ревностью поглядывала на тётку Предславу, которая сама несла девочку.
- Ефросиньюшка, - шептала она любовно, - ягодка…
Предслава тосковала по дочерям. Ей хотелось просто жить и любить своих детей, утешаться в замужестве. Судьба слишком рано лишила её женского счастья, и она старалась хоть так утолить сжиравший её голод.
На княжом дворе возок встречали бояре и княжьи думцы. Сам Рюрик, полный, рыхлый, лысеющий, рука об руку с молодой женой Анной Юрьевной, встречал невестку, дочь и внуку на крыльце. Юный княжич Владимир стоял чуть позади матери.
Предслава под приветственные крики вынесла девочку из возка, поднесла к великому князю. Тот откинул покрывало, любуясь её личиком. Проснувшаяся девочка открыла большие светлые глаза. Были они нежно-зелёные.
- Какая же хорошенькая, - восторженно вздохнула рядом Анна Юрьевна. Верхуслава довольно потупилась. - Глазками-то в тебя… Как звать её?
- Ефросиньюшкой нарекли в крещении, - молвила Верхуслава, - а дома кличем Измарагдом. За глазки…
- За глазки, - умилённо вздохнула княгиня Анна Юрьевна.
Предслава любовалась девочкой, словно сама её родила. Было ей чуть за тридцать, и она сама ещё могла родить. Но Роман… Ах, этот Роман! Чтоб ему пусто было! Господи, сделай его девку нерадехой!
Муж пришёл на ум неспроста. Вечером того же дня отец призвал дочь к себе.
Рюрик редко разговаривал с Предславой. Он теперь не находил для детей времени. Полюбовавшись маленькой Ефросиньей и сказав, что княжна будет воспитываться на Горе, он совершенно о ней позабыл. Предслава уже привыкла, что отец не делится ни с кем своими мыслями, потому была удивлена его призыву.
Рюрик сидел у себя в покоях, что-то читал. Когда вошла Предслава, он не сразу поднял голову.
- Звал, батюшка? - почтительно спросила княгиня.
- Вот, - Рюрик кинул смятый пергамент, - подивись!.. Романко твой учудил. Отрёкся от нас, сам по себе живёт, ни меня, ни Всеволода Большое Гнездо не чтит. Загордился шибко… А ныне и вовсе - прислал мне гонца, дескать, зовут его галичане себе на княжение.
- Правда ли? - затрепетала Предслава, подалась вперёд.
- Кривда, - огрызнулся Рюрик. - «Зовут мя галичане на стол, - начал читать он по пергаменту, - ты же яко отец мне и тесть, пошли со мной рати свои, дабы добыл я Галича…» Каково? И ведь с него станется!
- Но, батюшка, неужели ты ему поможешь?
- Шиш ему! - Рюрик скомкал грамоту и порвал на две половины. - Вот! - Поднёс обрывки к свече, внимательно смотрел на охватившее пергамент пламя. - Не видать ему Галича как своих ушей. Сидит у меня его гонец, ответа дожидается. Да того не ведает, что из Галича накануне пришёл другой - Ростислава, вишь ты, им подавай! Аль Владимира!
- Пошли Ростислава, батюшка! - взмолилась Предслава. - Пущай умоется Роман кровавыми слезами. Пущай кусает локти!
Повелел бы отец - она бы сейчас сама побежала к брату, обрадовать, что посылает его отец на княжение в Галич. Но Рюрик помедлил. Хоть и был он великим князем, а всё-таки были и другие князья на Руси и многие ох как сильны. Тот же Всеволод Большое Гнездо. Вряд ли ему понравится, ежели Рюрик захватит Галич. Владимир был ему сестриничем. Да и Игорь Святославич, нынешний глава Ольговичей, тоже ему не чужой, женатый на Владимировой сестре. А ну, как пойдут они на Рюрика за самоуправство…
Хитрый изворотливый ум Рюрика быстро нашёл выход.
- Пошлю я ответ Роману, - кивнул он, встречая ищущий взгляд дочери. - Да такой, что он не только о Галиче забудет думать - и всё прочее у него из головы вылетит.
4
Сломив себя, понимая, что без подмоги ему не взять Галича, не утвердиться на нём крепко, слал Роман гонцов к Рюрику Ростиславичу. А в ответ вместо помощи пришло ему письмо с угрозой. Писал Рюрик, что один не может решить такое дело, а потому предлагает созвать на совет других князей и сообща уговориться, кому прилепее владеть Галичем. Но между строк читалось и другое - беседуя о Галиче, надеялся Рюрик согнать Романа с владимирского стола. Княжеский снем - что может быть удобнее для того, чтобы при всех обвинить строптивого подручника в нарушении ряда, в крамоле и мятеже и заковать в железа. Нет у Романа наследника, успел он со всеми почти перессориться, никто не решится за него вступиться, и опустеет Волынь. Посадит на ней Рюрик кого-нибудь из своих подручников, а Галич отдаст хоть тому же Мстиславу Удалому.
Но сразу учуял ловушку Роман. Даже не стал слать Рюрику ответа. Кликнул воевод, велел поднимать дружину и через несколько дней, обняв на прощание Анну и оставив её на попечение Андрея, ускакал в Польшу.
* * *
Жив был ещё Мешко Старый, ставший несколько лет назад, как и мечтал, великопольским князем. Сыновцев своих малолетних он не обижал, оставил их в Сандомире вместе с верными им людьми. Там, под присмотром Елены Ростиславовны, и взрослели Лешек и Конрад, дожидались дядиной смерти.
Без особой радости, но с добром встретили Романа в Сандомире. Тринадцатилетний Лешек, светловолосый стройный мальчик, сам вышел навстречу. Четыре года не видались они. И Роман тяжелее ощущал на плечах груз прожитых лет, и Елена Ростиславовна как-то поблекла, располнела и подурнела, и даже старый приятель Пакослав хоть и улыбался, встречая Романа, но тоже как-то отчуждённо и устало, словно и впрямь надоела ему жизнь. Подле Пакослава стоял его старший сын, отрок немного старше Лешки - юный Казимир был палати-ном при дворе наследника престола. Взглянув на него, Роман впервые без ревности подумал, что скоро сын будет и у него.
И всё-таки какая-то натянутость ощущалась. Она была во всём - в напыщенных речах первой встречи, в церемонном пире в честь дорогих гостей, в том, как обращались с князем и приехавшими с ним боярами Лешковы слуги. И лишь когда на другой день по приезде заговорил Роман о деле, сразу всё стало ясно.
Прежде, приезжая к малопольскому двору, Роман беседовал с Казимиром или его женой. Лешек им долгое время воспринимался как младенец на руках у кормилицы. А вот теперь этот младенец удивительно прямо, держась руками за подлокотники, сидел на троне. Мать, Елена Ростиславовна, занимала другой трон, поглядывая на сына с тревогой и гордостью. Палатины и можновладцы, как встарь, теснились по обе стороны. Среди них было мало новых лиц, но лишь один бросился в глаза Роману - мужчина средних лет в тёмных одеждах не то монаха, не то учёного книжника сидел на скамеечке за маленьким столом и выжидательно посматривал на собравшихся. В тонких нервных пальцах его подрагивало перо.
- Итак, с чем приехал ты, брат мой Романе Волынский? - важно вскинув голову, стараясь казаться взрослым, промолвил Лешек.
- Приехал я к тебе, Лешек малопольский, как к брату и другу, дабы просить помочи, - ответил Роман. - Помню я, как дружили мы с твоим отцом, как помогал я ему супротив Мешка Старого, как вместе ходили на ятвягов, как получал я за тебя раны в бою. Я клялся тебе быть защитником, покуда молод ты, а ныне пришла пора и мне спросить тебя. Умер недавно галицкий князь Владимир Ярославич, иные бояре меня выкликнули князем, иные заупрямились. И, пользуясь тем, бывший тесть мой Рюрик киевский хочет собрать княжеский снем, дабы не токмо до Галича меня не допустить, но и волынского стола лишить. А посему желаю я, чтоб двинул ты свои полки и помог мне завоевать Галицию.
Говорил он спокойно, словно не просил, а условия ставил, и Лешек вопросительно оглянулся на своих советников. Елена Ростиславовна сидела с каменным лицом - ведь врагом Романа был её брат Рюрик. Пакослав перешёптывался с палатином Николаем, сандомирский воевода Говорек стоял, выпятив живот и нахмурив брови. Епископ Иво перебирал чётки, вполуха слушая бормотание соседей.
- Просить ты пришёл военной помочи, дабы завоевать Галицию? - наконец проскрипел палатин Николай. - Надеешься на наши силы?
- Да, палатин, - кивнул Роман. - Ибо долг платежом красен.
- Долг, - поморщился палатин, - а не запамятовал ли ты, как четыре года назад сражался с Мешком Старым и как не сумел остановить его и защитить права Лешека на престол?
- Я за него раны получил, - возразил Роман.
- Раны - сие лишь случайности. Настоящему палати-ну не пристало замечать пустяковых царапин, - нравоучительно поднял палец Николай и покосился на епископа Иво. Тот важно покивал выбритой головой. - Ты же, Романе, долг свой не исполнил, а посему как же можно тебе просить долги отдавать?
Роман задержал дыхание. Ему нужна была военная помощь, но он понимал, что ежели всем здесь и далее будет командовать Николай, то ничего он не добьётся и не только не добудет Галича, но и распрощается с Волынью. Дадут ему остальные русские князья пять сотен гривен серебром и городок в кормление - вот и весь сказ.
Стараясь казаться спокойным, обратился он непосредственно к Елене:
- Елена Ростиславовна, уговори сына своего. Пущай велит снарядить полки, а там и о долгах поговорим. Галич город богатый, Червонная Русь всем обильна. Не полсотни - сотню гривен серебром заплачу за помощь да с дарами не поскуплюсь.
Часть даров уже была привезена и ещё вчера сложена к ногам молодого князя. Можновладцы и палатины тоже получили свою долю - всем сёстрам по серьгам старался угодить Роман. Елена прислушалась к его речам и наклонилась к сыну, о чём-то быстро зашептала ему на ухо. Мальчик морщился - то ли не соглашался, то ли не понимал, чего от него хотят.
- Ты, - запинаясь, заговорил он, когда Елена замолчала, - просишь, чтобы я для тебя завоевал Галицию?
- Да, князь.
- Стало быть, ты слабее меня, раз моей помощи просишь?
- Мои дружины велики, стоят за меня сыновцы мои Всеволодовичи и князья луцкие, друцкие и пересопницкие, - ответил Роман. - Но коли двинут на Галич полки киевские князья и Ольговичи вкупе, не выстоять мне одному.
- Нет у тебя, видимо, друзей и союзников на Руси, - встрял опять Николай, - раз ты к нам притёк. Ведомо нам, что рассорился ты с правителем киевским Рюриком и великим князем владимирским Всеволодом Большое Гнездо. Так не проще ли тебе, Романе, вовсе от Руси отойти. Ведь ежели пойдут наши войска на Галич и возьмут его для тебя, ты из наших рук должен будешь получить и город и меч…
Елена Ростиславовна опять зашептала сыну на ухо. На сей раз мальчик слушал внимательнее, глаза его поблескивали интересом.
Роман понимал, что это значит. Ляхи завоюют для него Галицию и отдадут её волынскому князю - но не как другу и равному себе, а как вассалу жалует господин земли в кормление и держание. Сколько раз Роман сам жаловал боярам деревеньки и погосты, леса и ловища. Из его рук получили Луцк Ингварь Ярославич, Пересопницу Мстислав Немый и Бельз братья Всеволодовичи. Были они его вассалами, а ныне вассалом предстояло стать ему самому. Опять же верно - по матери-то он лях, а коли согласится меч принять из рук малолетнего Лешки…
Нужен был Роман Лешеку Белому - не меньше, чем военная помощь требовалась самому Роману. Со всех сторон внушали мальчику, что должен он вернуть себе власть в Польше. О том твердила мать и наставники, о том говорили можновладцы и палатины на совете. Мечислав Старый всё хворал, в любой день мог отдать Богу душу, но был у него сын Владислав. Был он старше Лешки, умнее и самостоятельнее. Когда умрёт Мешко, многие присягнут Владиславу Ласконогому, а он, Лешек, останется ни с чем. А вот если за его спиной будет стоять Роман волынский - сильный, решительный и во всём послушный…
- Согласен ли ты, Романе, принять Галицию из наших рук и стать нашим вассалом?
Роман прищурился. Слово не воробей - вылетит и не поймаешь. Но, с другой стороны, вынужденная клятва клятвой не считается. Лешек сам слаб против дяди Мечислава, а ему только дайте встать на берегу Днестра - там он себя покажет!.. И по старому русскому обычаю потихоньку сложив пальцы знаком оберега, Роман медленно кивнул:
- Пусть будет так.
- Винцентий, - Елена повернула голову к сидевшему в углу книжнику, - запиши в свою хронику, что Волынский князь Роман Мстиславич согласился стать вассалом малопольским.
Книжник покивал головой, и его перо заскользило по пергаменту.
1
счезла княгиня Предслава, словно в воду канула. Гридни, сопровождавшие её, во Владимир не воротились - был им наказ отправляться по домам и самолично на княжий двор не являться.
Сперва не больно-то горевали - уехала, дескать, княгиня в Туров, в дороге застала её распутица, вот и пережидает она её в Черторыйске иль где пониже. А то и вовсе могла погостить в Турове - как-никак тамошний князь Ярополк Юрьич брат её мачехи Анны Юрьевны Туровской.
Тихо, непразднично было весной в княжьем тереме. Роман редко бывал дома. С нетерпением ждал он вестей из маленького глухого монастыря под Угровском, слал игуменье в дар мягкую рухлядь, книги и серебро, отписал деревеньку и покосы у истока Припяти - лишь бы сломили Предславу, лишь бы постригли её в монахини. Надёжные люди то и дело наезжали в монастырь, доносили князю обо всём. Предслава жила тихо, монастырской работой не тяготилась, помогала печь хлебы для сестёр и вышивала покрова на алтарь. Но о постриге и слышать не хотела - слишком была она молода, слишком хотела жить и любить, тосковала по дочерям, лила слёзы по отцу и умершей матери.
Стоя вместе с дочерьми на молитве в домовой церкви, Роман невольно приглядывался к ним. Саломея просватана, скоро уедет навсегда. Оставалась Феодора - худенькая, хрупкая, болезненная. Она почти не выходила из своих покоев, всё молилась или читала, по примеру матушки оделяла нищих. Предславины черты всё больше проступали в ней, и князь иногда ловил себя на мысли, что старшая его дочь непременно уйдёт от мира.
На Страстной неделе, когда стоял князь вместе с домашними молитву в домовой церкви, Феодора тихо придвинулась ближе. Бледное личико её было по-взрослому сосредоточено, и Роман понял, что дочь хочет с ним переговорить.
Так и случилось. Когда, подойдя под благословение, Роман уходил к себе, Феодора нагнала отца.
- Тятенька, - молвила дрогнувшим голосом, - тятенька, а от матушки нету вестей?
Роман нахмурился. Только вчера прискакал гонец из монастыря - княгиня упорствовала в нежелании принять схиму.
- Нет.
- Где же она?
- Должно, задержало её что-то на пути в Туров. Распутица, вишь, на дворе.
- А на Пасху будет ли она дома?
- Может, и будет, - пожал плечами Роман. - Откуль мне ведомо?
Феодора покивала головой и пошла прочь.
После была Пасха, и, христосуясь со старшей дочерью, Роман прочёл в её больших глазах немой вопрос: «Где же матушка?»
- Ты молись, - что-то дрогнуло в душе Романа, - она, где бы ни была, тоже о нас молится… И ей тоже не в радость, что в праздник она не с нами.
На глазах Феодоры показались слёзы.
- Но… ведь распутица уже прошла? - выговорила она. - Почему же…
- Я почём знаю? - выпрямился Роман. - Авось, в Туров подалась, раз дороги просохли.
Так без Предславы прошёл весь Велик пост, встретили Пасху, после Красную Горку и Троицу. А там не за горами была и Русальная неделя, когда должны были увезти в Чернигов молодую княжну Саломею Романовну.
Феодора день ото дня делалась всё грустнее, и, глядя на неё, Роман порой мучился угрызениями совести. Всё же не был он зверем, как думали о нём его враги, - не львом рыкающим, не крокодилом кровожадным - был он князем и человеком. Как князь, понимал он, что не нужна ему такая княгиня, как Предслава, что она враг ему и его делам, и как князь же понимал, что лишь сильному князю простится такое своеволие, а слабый должен держаться за родство с киевскими князьями. Но как человек он знал, что не жизнь ему с нелюбимой, что мешает она его человеческому счастью, - и как человек же осознавал, что строит своё счастье на несчастье дочерей. Если бы умерла Предслава при родах иль иная какая тяжкая болезнь приключилась с нею - он бы меньше мучился сомнениями. Понимал и принимал, что так надо, - и не хотел понять и принять.
Перед свадьбой все сбились с ног. Княжну снаряжали в дальний путь. Сваты, долженствующие сопровождать невесту к жениху, уже несколько дней жили на подворье, а князь собирал дары, отправляя с дочерью знатных бояр. Кроме пяти возов приданого, вели за свадебным поездом полсотни коней, отдельно везли дары Ярославу черниговскому и отцу жениха Всеволоду Чермному. Подумав немного, присовокупил Роман ещё и белого кречета-шестокрыльца, которого когда-то вручил ему трипольский воевода Рядило.
Увезли Саломею. Схлынула суета, наступило затишье. Предслава ничего не знала о свадьбе младшей дочери - не поскакал в тот день гонец в монастырь, не передал княгине вестей, не привозили её проститься с Саломеей. Вместо неё плакала, провожая сестру, Феодора. И, оставшись одна, день-деньской сидела она в девичьей, заливалась горючими слезами.
Роман пробовал заходить к ней. Феодора принимала отца с распухшим от слёз лицом, сидела на лавочке, сложив руки на коленях.
- Будя слёзы попусту лить, - увещевал Роман. - По сестре, что ль, тоскуешь аль самой замуж охота?
- За матушку боюсь, - вздыхала Феодора. - Сердце беду чует… Скажи мне правду, батюшка! Что с нею? Ты ведь всё ведаешь!
- Не Бог я, чтоб всё ведать, - отговорился Роман. -А мать твоя, надо думать, во Вручий подалась, к своему отцу погостить.
- Тогда почему нет от неё весточки? Ведь сколько времени уже прошло! Жива ли она? Иль подстерегли её на дороге лихие люди, а ты про то не ведаешь?
После похода галичан много развелось на дорогах шалого люда, но по берегам Стыри они не озоровали - Ингварь луцкий, Романов подручник, дело своё знал и дружина его всех татей карала сурово.
- А мне сон намедни снился, - продолжала Феодора, - будто иду я по чистому полю. Снег лежит, из-под снега трава растёт. Иду босая, а мне не холодно. И вот бегут волки - семеро серых, а восьмой белый. Подбежали они, я их и спрашиваю: «Куда бежите, волченьки?» И белый мне отвечает: «Бежим мы, девица, в чисто поле, на курган. На том кургане ждёт нас почестей пир - зарезанная там лежит княгиня». …Ой, как же я побежала! - Феодора всплеснула руками. - Ветер поднялся, холодно стало, ноги мои мёрзнут, а я всё бегу. Уж и темно вокруг, уж и волки отстали, а я всё бегу, бегу. До кургана еле добралась. И верно - лежит на снегу женщина, в матушкином сарафане. Я к ней кинулась - а это и впрямь она. Лицо уж заледенело, всё вокруг в крови, а в груди торчит твой, батюшка, нож!..
Роман поднялся.
- Пустой твой сон, - сказал резко, как оборвал. - Успокойся и помолись, чтоб Богородица таких снов боле не насылала.
Дочь хотела ещё что-то сказать, но он уже вышел.
Мрачен и задумчив он был в тот день. Правду сказать, думалось ему иногда - а что, как подослать верного человека, а после прилюдно его покарать, дескать, мстит князь за убиенную жену свою. Но, высылая Предславу в монастырь, он ещё не думал об этом. А как сейчас это совершить? В монастырь кого ни на есть заслать? Так всем ясно будет, чья рука нож направляла.
…Сон дочери оказался в руку. На другой день приехал на княж двор сам епископ Успенского Собора владыка Арсентий.
Был он немолод, хворал часто и из владычных палат мало куда выезжал. Последний раз служил на Троицу, а по простым дням доверял вести службу молодому попу Левону.
Успенский Собор ставил отец Романа, Мстислав Изяславич, в нём его отпевали, в нём венчался с Предславой Роман, в нём крестили его дочерей. Роман никогда не забывал внести что-либо в дар, заказывал для него книги. Он и сейчас привычно подошёл под благословение, но епископ сердито застучал посохом об пол.
- Не в гости приехал я к тебе, Романе, - засверкал он очами, - а суд над тобой вершить!
Голос у епископа был надтреснутый, слабый, сейчас прорезались в нём визгливые бабьи нотки, и Роман не испугался.
- Почто суд? - сдвинул он брови. - Али я тать какой?
- Хуже татя ты, - наступал Арсентий. - Князь людям своим отец, а ты неправедно живёшь! Всё мне ведомо! Дошли до меня вести о делах твоих тёмных. О том, како творишь ты блуд, безродную девку к себе на ложе ввёл, а жену, Богом данную, венчанную в храме Божьем, матерь твоих дочерей, со свету сживаешь! Молчал я, когда ты к ляхам неверным бегал, молчал, когда супротив тестя своего восставал, когда с врагами его сносился. А ныне переполнена чаша терпения! Берегись, княже, как бы не исполнилось Высшее правосудие! Оглянись вокруг - не таков ли был Владимир галицкий, сосед твой. Имея законную жену и сынов от неё, призвал на ложе своё попадью, отобранную от живого мужа. Княгиню уморил, с попадьёю жил во грехе, прижил с нею детей - за то ныне и карает его Господь. Законные его дети, княжичи, на чужбине померли, поповичам его стола не видать, а сам он помирает! Страшись, Романе, его судьбы! Отрекись от беззакония, покайся в грехах!
Долго и красиво говорил Арсентий, но князь был твёрд.
- Не поповна Анна Исаакиевна и не брал её я от мужа, - холодно отмолвил Роман. - И не девка она - боярышня старого рода. Из боярышень тоже княгини выходили…
- А через тех княгинь потом князьям погибель приходила! Вспомни Улиту Кучковну!
- Ты меня не шибко пужай, отче, - отмахнулся Роман. - Я своих бояр в кулаке держу, супротив меня ни один не встанет. А ты, понеже, чем меня хулить, лучше подсоби - надумала моя жена схиму принять, желает от мира уйти. И посему хощу я развестись с нею и жениться сызнова.
- Никогда! - отшатнулся Арсентий, замахнулся посохом на князя. - Никогда не будет в сём моей помочи! Что хошь, делай, а не потатчик я тебе в твоих тёмных делах! И не будет тебе моего благословения! И вечное проклятье тебе и роду твоему!
Он уже поднял руку, чтобы проклясть Романа, но взглянул в побелевшие страшные глаза князя - и что-то надломилось в старом епископе. Не то слабое сердце не выдержало, не то обуял страх, но дрогнула рука, и Арсентий пошатнулся, тяжело оперся на посох, чтобы не упасть. Палата качнулась перед глазами.
- Эй, люди! - крикнул Роман.
Бледного, едва не обеспамятовавшего епископа на руках вынесли из терема - слабым голосом он шептал, что даже умирающим не останется под этими стенами. Говорил он и ещё что-то, и ловившие обрывки этих речей отроки потом с опаской косились на князя. Но Роману было хоть бы что. Проводив епископа, он пал на коня и поскакал к Анне.
2
Шелестела листвой росшая на княжьем дворе берёза, весело свистела в её ветвях серая птаха славка. Солнце дарило земле тепло. Начиналось благодатное лето шесть тысяч семьсот седьмого года, 1199 по новому летоисчислению. На опушках рощ девушки водили хороводы, завивали на Троицу венки, кумились, пели песни. Но не радостно было в белокаменном княжьем терему. Светлыми весёлыми днями начала лета умирал галицкий князь Владимир Ярославич.
Ещё осенью сделалось ему худо. Болело нутро, ныло в печёнках. Лишь вино ненадолго приносило облегчение. Лечцы со всех концов земли приходили толпами на его двор. Теснились в просторных сенях, ели княжеский хлеб, пользовали князя и в один голос утверждали, что причиной его недуга является больная печень. Слишком много пил в прошлые годы князь - вот оно и сказалось.
Владимир сперва отмахивался от предостережений. Как же князю - да не пить? А пиры с боярами и дружиной? А праздники? А чаша вина после охоты или в гостях? Да и тревоги не давали покоя. Умерла его законная Болеслава Святославовна, на чужбине, в Эстергоме, отдали Богу души малолетние сыновья Василько и Иван. Правда, родила ему Алёна двух мальчишек, но помнил он ещё боярский бунт против попадьи Настасьи и её сынка. Знал, что Олег отравлен боярами, и понимал, что такая же участь ждёт его сыновей. А ведь старшенькому только десять годков! Не пощадят бояре ни их, ни Алёну. Чтобы забыться, чтобы не думать об этом, заливал Владимир страх вином.
И вот теперь наступила расплата. Мучили Владимира сильные боли, распухли пальцы, сердце то билось в груди, то замирало без причины, расстроился желудок, иногда он ходил кровью, и когда-то крепкое тело его словно усыхало и слабело не по дням, а по часам. Он уже еле ходил и больше лежал в своём покое, допуская к себе только жену, сыновей и постельничего. Лечцов велел гнать в три шеи - несмотря на их усилия, несмотря на травы, которые они предписывали ему пить, облегчение не наступало.
Алёна за последние месяцы совсем подурнела. В косах её серебрилась седина, она одевалась, как монашка, и часто ходила в церковь Святого Ивана, молясь о здравии мужа и о милосердии Божьем. «Это нам за грехи Господь кару шлёт», - повторяла она и уже подумывала о том, чтобы после смерти Владимира уйти в монастырь. Удерживали дети.
В последние дни Владимиру стало совсем худо. Иногда он забывался, теряя сознание. Лицо его опухло и пожелтело. Сильные боли отпустили, он больше не стонал и не плакал от боли в правом боку, но облегчения это не приносило. Князь галицкий знал, что умирает. Умирает совсем молодым, сорока девяти лет от роду.
Алёна не отходила от мужа. Сама, не доверяя холопам, меняла окровавленное белье, поила настоями, кормила с ложечки, терпеливо сносила длившееся по целым дням молчание. Князь замкнулся в себе. Умирать ему было страшно, и он мечтал о последнем глотке вина, чтобы хоть ненадолго притупился страх. Но Алёна послушалась лечцов и строго-настрого запретила подавать мужу вино и мёд.
Умаявшись за ночь, она дремала, уронив голову на руки, когда в ложницу протиснулся Павло, Князев холоп. Владимир не спал. Мутные от усталости глаза его проследили за холопом, и он пошевелился, поманив его ближе.
- Чего изволишь, князь-батюшка? - поклонился тот.
- Вина, - слабым голосом попросил Владимир Ярославич.
- Да как же это? - Павло испуганно оглянулся на спящую Алёну. - Госпожа ведь…
- Она не узнает. А мне худо. И страшно, - Владимир прикрыл глаза, судорога боли прорезала его жёлтое лицо. - Хоть бы глоток… напоследок…
Павло попятился к двери. Он уже был и не рад своему любопытству, но перечить князю не смел. Поплёлся в медушу, нацедил в чашу вина, осторожно пронёс в ложницу…
К вечеру князю стало совсем худо. Боль грызла его так, что иногда он не выдерживал и кричал, до крови кусая губы. Алёна сбилась с ног, не ведая, чем облегчить страдания мужа. Послали за домовым попом, тот терпеливо ожидал за дверью.
Наконец Владимир затих, тяжело дыша и глядя в потолок. Алёна сжалась в комок, со страхом и болью глядя на него.
- Але… Алёна, - шевельнулись распухшие чёрные губы.
- Владимирко, - она прижалась грудью, осторожно сжимая в потной ладони распухшие пальцы, - тута я…Чего тебе? Водички подать? Аль лечца кликнуть?
- Детей, - выдохнул Владимир, по-прежнему глядя вверх. - Детей береги…
- Ой! - низко, с надрывом застонала Алёна. - Ой! Да что же это… Ой, Господи!
- И, - еле слышно прозвучал голос князя, - попа… Схватившись за голову, Алёна выбежала вон. Почти сразу её место занял домашний Князев поп Лазарь. Одного взгляда на откинувшегося на подушках князя ему было достаточно. Он раскрыл тропарь и медленно, нараспев, заговорил:
- Отче Наш, иже еси на Небеси, да святится Имя Твоё, да приидет Царствие Твоё…
Владимир беззвучно шевелил вслед за ним губами.
Протиснулась бочком заплаканная Алёна; толкая перед собой сонных сыновей, встала рядышком. Мальчики спросонья мало что понимали. Только старший, Ярославко, шмыгал носом, готовый зареветь от страха.
Читал отходную поп, всхлипывала Алёна, князь пустыми глазами смотрел в никуда…
Ещё не отнесли домовину с князем в храм, ещё не отпели его и не схоронили подле отца, деда и прадеда, а в тереме Никиши Тудорыча собрались бояре.
Была здесь вся боярская дума, все те, кто после возвращения Владимира Ярославича из Эстергомского плена заседал с ним в думной палате, судил и правил Галичем. Сидели на лавках, распахнув летней жары ради полушубки и кафтаны, подпирали бороды посохами. Впереди сидели родовитые - Судислав Бернатович, Владислав и Иван Кормиличичи, Константин Серославич с сыном Игнатом, Давид Вышатич, Квашня Давидич, Павел Дмитрич и прочие. Сам Никита устроился во главе, озирался по сторонам.
- Ну, что решим, бояре? - подал он наконец голос. - Помер князь наш, Владимир Ярославич. Кого на его место звать будем?
- Двое сынков подрастают у князя, - подал голос Илья Щепанович.
- Двое, да не княжичи! - мигом вскипел старый Константин Серославич. - Поповичи они, безродные!
- Так я про то и говорю - хучь и есть сынки у князя, а не им Галич наследовать. Иссяк Князев корень. Прервался род…
- Ништо не прервался! - воскликнул Владислав Кормиличич. - Али мало у князя иных наследников, окромя родных сынов? По древнему праву, братьям надлежит землю взять! А братья у Владимира были и есть!
- Уж не себя ли в князья галицкие метишь? - закричали ему.
- А хошь и себя, - подбоченился Владислав. - Отец мой кормильцем у Владимира был, я ему вроде родни получаюсь…
Он подбоченился, и бояре переглянулись, пожимая плечами. Владислав был прав - кормильство давало ему такое право.
- Нет уж! - вскочил, как подброшенный, старый Константин Серославич. - Не бывать такому, чтоб боярин князем стал! Аль позабыли, что была у Владимира сестра родная - Ефросиния? Жива она и здорова, замужем за Игорем Святославичем черниговским. Ныне он глава Ольговичам, есть у него сынки, нашего Ярослава Осмо-мысла родные внуки. Их и звать на стол!
- Верно, верно! Игоревичей хотим! - загомонили бояре Молибоговичи и Арбузовичи. - Крепкий корень!
- Они Ольговичи! - пробасил боярин Зеремей. - Чужих нам не нать! Ишшо сядут на шею. Тута у них ни кола, ни двора, зачнут бесчинствовать… Да и что это за родство-то такое - по бабе?
- И то правда, - закивали другие.
- У великого князя Рюрика Ростиславича надоть сына просить на княжение, - изрёк Илья Щепанович. - Он всей Руси отец - пущай нас и рассудит.
- Да ну тебя, Илья, с твоим Рюриком! - отмахнулся Давид Вышатич. - Всеволод Юрьич одного с Владимиром корня. У Всеволода сына попросим…
Договорить ему не дали - многие помнили, как сцепился Всеволод с Ольговичами из-за Новгорода. На своей шкуре ощутить такое галичанам не годилось.
- Да куды вы на чужие-то пределы рты разеваете, бояре? - подал голос Сбыгнев Константинич, два года назад воротившийся в Галич из Владимира-Волынского. - Аль забыли, что у нас под боком князь есть - Роман Мстиславич волынский? Вот витязь так витязь! И воин хитрый, и в роду не последний, и был уже тута… Его бы кликнуть!
- Верно, хотим Романа, - загомонили Сбыслав и Иванко Станиславичи, Избигнев Ивачевич и Домажир Хорошич.
- Не хотим! - надрывались братья Кормиличичи, и им вторили другие. - Роман мягко стелет, да жёстко спать. Помяните наше слово - наплачемся мы с ним.
Долго продолжались споры, не один ещё день судили и рядили бояре. Собрали даже вече, хотели, чтобы народ выкрикнул князя. Боярские прихвостни старались вовсю, срывали глотки, надёжные люди подкупали купцов и кончанских старост, но без толку. Завершилось дело тем, что сразу в несколько сторон помчались гонцы - к сыновьям Игоря Святославича, к Рюрику Ростиславичу и Роману волынскому.
3
Во Владимир-Волынский весть о решении веча принёс дворский Сбыгнева Константинича Щап. Прискакал он на подворье Заслава Сбыгневича, который после возвращения родни в Галич жил одиноко, не помышляя о создании семьи. Может, и хотел бы Заслав жениться сызнова, но после того, как отвергла его Анна, совсем омертвела его душа. Даже не смог приревновать он её к Роману.
С доброй вестью он сразу отправился к князю. Услышав из уст боярского гонца, что Владимир Ярославич умер и зовёт его Галич на княжение, Роман, не мешкая поспешил к Анне - поделиться нечаянной радостью.
Без малого два года прожила Анна Исаакиевна княгиней. Сперва дичилась - понимала, что не своё место занимает она. Расстался Роман с законной женой, но отказался венчать его вторично епископ Арсентий, и жили Роман и Анна невенчанными, что почти всегда означало блуд.
Анна была с боярынями и девками в саду. Поскрипывали качели, на которых раскачивались боярышни. Двое холопов с усилием толкали их, а Анна сидела рядом в тенёчке, сложив руки на коленях, и тихо любовалась на чужое веселье. Задумавшись о своём, она не сразу заметила, как к ним вышел князь.
Любила Анна Романа безоглядно, прощала ему всё, ибо понимала, на что он пошёл ради неё - сперва, спровадил законную жену в монастырь, а после рассорился с волынским епископом и, лишь уступая ему, не постриг жены насильно, а воротил её отцу. Этим поступком Роман поставил против себя почти всех князей - он не только рвал родственные связи с великим князем, но и вставал наособицу против остальных. Иные-то князья жили с нелюбимыми, с теми, кого сосватали им родители в детстве и отрочестве, мнения детей не спрашивая. Добро когда привыкали друг к другу супруги, а то весь век горевали, ждали смерти, заводили любовников и наложниц, но слова княжеского не нарушали, мучились сами и мучили остальных, детям так же ломали жизнь, но честь рода блюли. Роман был первым из немногих, кто разрешил сердцу - люби! И не жалел об этом.
Услышав шорох, Анна обернулась и вскочила навстречу Роману. Запоздало заметив князя, боярыни засуетились, соскакивая с качелей, кланялись. Роман жестом отослал их вон.
Оставшись с женой наедине, он усадил её на скамеечку, сел рядом, обнимая за плечи одновременно заботливо и властно. Два месяца назад, на Пасхальную всенощную, стало Анне дурно в соборе. Вынесли её на руках - тут-то и открылось, что Княгиня тяжела. Обнимая одной рукой жену за плечи, Роман осторожно коснулся другой её живота. Он уже понемногу круглился, и уже казалось, что там, в тёплой глубине, толкается живое нетерпеливое существо.
- Сын будет, - прижимаясь к Роману, прошептала Анна.
- Княжич. Наследник, - кивнул Роман. - Ты смотри, роди мне непременно сына.
- Уж как Бог пошлёт…
- Мне теперь сын нужен, - продолжал Роман. - Слышь-ко, гонец из Галича прискакал. Помер Владимир галицкий, бояре меня и выкликнули.
- Нешто так? - оживилась Анна.
- Истинно! Правда, не все за меня стоят. Они меня один раз уж звали, да сковырнули, чуть им что-то померещилось.
- Простишь их?
- Ну уж, - прищурился Роман, крепче стискивая плечи Анны. - Всех прощать - так надо не человеком - ангелом быть. А я князь и не позволю, чтобы надо мной бояре измывались. Дайте мне только сесть на золотой стол - я со всеми ними расквитаюсь. Вот силу ратную соберу…
- Ой, поспеши, Романе, - сказала Анна. - А ну, как опередят тебя?
Роман задумался. Гонец из Галича поведал, что есть бояре, которые стоят за других князей, но только слова Анны заставили его заволноваться.
- Права ты, - молвил он, вставая, - спешить надо…
А на Горе, в Киеве, был большой праздник. Той весной родилась у Рюрика Ростиславича внучка, дочь Ростислава и Верхуславы. Молодые супруги жили в Белгороде, там и родилась девочка, но как наступили тёплые летние дни, привезли малышку в Киев.
Давно не бывало в Киеве праздника - не до пиров было Рюрику все эти годы. Последний раз выставлял он киевлянам вино и меды, когда замирялся с Ольговичами. И вот снова шумела на улицах разноязыкая толпа, распахивались ворота богатых усадеб, бояре, чтобы не отстать от князя, выкатывали бочки из своих медуш. Шумело гуляние возле Ирининого монастыря, на Путятином и Кснячковом дворище, веселились люди в купеческой слободе. Звонили во все колокола, все пять великих ворот были распахнуты настежь - народ с Подола валом валил на Гору.
За девочкой в Белгород посылали Мстислава Мстиславича Удалого, Рюрикова сыновца, и княгиню Предславу. Покинутая мужем, одиноко жила она во Вручем, никуда, кроме божьего храма, не ходила, всё слёзы лила по дочерям. Немного ожила только с весны, но навсегда поселилась в ней лютая ненависть к мужу. Не могла простить она Романа.
На заглядение всему киевскому люду провозили маленькую Ефросинью по улицам - через Золотые Ворота и Георгиев монастырь, после к Святой Софии и мимо митрополичьего двора к городу Владимира, оттуда в Михайлов монастырь и уже после - в княжий терем. Мстислав Удалой гарцевал подле открытого княжеского возка, ревниво свысока поглядывая на сидевших в нём двух женщин. Верхуслава, девятнадцатилетняя княгиня, с нежностью и ревностью поглядывала на тётку Предславу, которая сама несла девочку.
- Ефросиньюшка, - шептала она любовно, - ягодка…
Предслава тосковала по дочерям. Ей хотелось просто жить и любить своих детей, утешаться в замужестве. Судьба слишком рано лишила её женского счастья, и она старалась хоть так утолить сжиравший её голод.
На княжом дворе возок встречали бояре и княжьи думцы. Сам Рюрик, полный, рыхлый, лысеющий, рука об руку с молодой женой Анной Юрьевной, встречал невестку, дочь и внуку на крыльце. Юный княжич Владимир стоял чуть позади матери.
Предслава под приветственные крики вынесла девочку из возка, поднесла к великому князю. Тот откинул покрывало, любуясь её личиком. Проснувшаяся девочка открыла большие светлые глаза. Были они нежно-зелёные.
- Какая же хорошенькая, - восторженно вздохнула рядом Анна Юрьевна. Верхуслава довольно потупилась. - Глазками-то в тебя… Как звать её?
- Ефросиньюшкой нарекли в крещении, - молвила Верхуслава, - а дома кличем Измарагдом. За глазки…
- За глазки, - умилённо вздохнула княгиня Анна Юрьевна.
Предслава любовалась девочкой, словно сама её родила. Было ей чуть за тридцать, и она сама ещё могла родить. Но Роман… Ах, этот Роман! Чтоб ему пусто было! Господи, сделай его девку нерадехой!
Муж пришёл на ум неспроста. Вечером того же дня отец призвал дочь к себе.
Рюрик редко разговаривал с Предславой. Он теперь не находил для детей времени. Полюбовавшись маленькой Ефросиньей и сказав, что княжна будет воспитываться на Горе, он совершенно о ней позабыл. Предслава уже привыкла, что отец не делится ни с кем своими мыслями, потому была удивлена его призыву.
Рюрик сидел у себя в покоях, что-то читал. Когда вошла Предслава, он не сразу поднял голову.
- Звал, батюшка? - почтительно спросила княгиня.
- Вот, - Рюрик кинул смятый пергамент, - подивись!.. Романко твой учудил. Отрёкся от нас, сам по себе живёт, ни меня, ни Всеволода Большое Гнездо не чтит. Загордился шибко… А ныне и вовсе - прислал мне гонца, дескать, зовут его галичане себе на княжение.
- Правда ли? - затрепетала Предслава, подалась вперёд.
- Кривда, - огрызнулся Рюрик. - «Зовут мя галичане на стол, - начал читать он по пергаменту, - ты же яко отец мне и тесть, пошли со мной рати свои, дабы добыл я Галича…» Каково? И ведь с него станется!
- Но, батюшка, неужели ты ему поможешь?
- Шиш ему! - Рюрик скомкал грамоту и порвал на две половины. - Вот! - Поднёс обрывки к свече, внимательно смотрел на охватившее пергамент пламя. - Не видать ему Галича как своих ушей. Сидит у меня его гонец, ответа дожидается. Да того не ведает, что из Галича накануне пришёл другой - Ростислава, вишь ты, им подавай! Аль Владимира!
- Пошли Ростислава, батюшка! - взмолилась Предслава. - Пущай умоется Роман кровавыми слезами. Пущай кусает локти!
Повелел бы отец - она бы сейчас сама побежала к брату, обрадовать, что посылает его отец на княжение в Галич. Но Рюрик помедлил. Хоть и был он великим князем, а всё-таки были и другие князья на Руси и многие ох как сильны. Тот же Всеволод Большое Гнездо. Вряд ли ему понравится, ежели Рюрик захватит Галич. Владимир был ему сестриничем. Да и Игорь Святославич, нынешний глава Ольговичей, тоже ему не чужой, женатый на Владимировой сестре. А ну, как пойдут они на Рюрика за самоуправство…
Хитрый изворотливый ум Рюрика быстро нашёл выход.
- Пошлю я ответ Роману, - кивнул он, встречая ищущий взгляд дочери. - Да такой, что он не только о Галиче забудет думать - и всё прочее у него из головы вылетит.
4
Сломив себя, понимая, что без подмоги ему не взять Галича, не утвердиться на нём крепко, слал Роман гонцов к Рюрику Ростиславичу. А в ответ вместо помощи пришло ему письмо с угрозой. Писал Рюрик, что один не может решить такое дело, а потому предлагает созвать на совет других князей и сообща уговориться, кому прилепее владеть Галичем. Но между строк читалось и другое - беседуя о Галиче, надеялся Рюрик согнать Романа с владимирского стола. Княжеский снем - что может быть удобнее для того, чтобы при всех обвинить строптивого подручника в нарушении ряда, в крамоле и мятеже и заковать в железа. Нет у Романа наследника, успел он со всеми почти перессориться, никто не решится за него вступиться, и опустеет Волынь. Посадит на ней Рюрик кого-нибудь из своих подручников, а Галич отдаст хоть тому же Мстиславу Удалому.
Но сразу учуял ловушку Роман. Даже не стал слать Рюрику ответа. Кликнул воевод, велел поднимать дружину и через несколько дней, обняв на прощание Анну и оставив её на попечение Андрея, ускакал в Польшу.
Жив был ещё Мешко Старый, ставший несколько лет назад, как и мечтал, великопольским князем. Сыновцев своих малолетних он не обижал, оставил их в Сандомире вместе с верными им людьми. Там, под присмотром Елены Ростиславовны, и взрослели Лешек и Конрад, дожидались дядиной смерти.
Без особой радости, но с добром встретили Романа в Сандомире. Тринадцатилетний Лешек, светловолосый стройный мальчик, сам вышел навстречу. Четыре года не видались они. И Роман тяжелее ощущал на плечах груз прожитых лет, и Елена Ростиславовна как-то поблекла, располнела и подурнела, и даже старый приятель Пакослав хоть и улыбался, встречая Романа, но тоже как-то отчуждённо и устало, словно и впрямь надоела ему жизнь. Подле Пакослава стоял его старший сын, отрок немного старше Лешки - юный Казимир был палати-ном при дворе наследника престола. Взглянув на него, Роман впервые без ревности подумал, что скоро сын будет и у него.
И всё-таки какая-то натянутость ощущалась. Она была во всём - в напыщенных речах первой встречи, в церемонном пире в честь дорогих гостей, в том, как обращались с князем и приехавшими с ним боярами Лешковы слуги. И лишь когда на другой день по приезде заговорил Роман о деле, сразу всё стало ясно.
Прежде, приезжая к малопольскому двору, Роман беседовал с Казимиром или его женой. Лешек им долгое время воспринимался как младенец на руках у кормилицы. А вот теперь этот младенец удивительно прямо, держась руками за подлокотники, сидел на троне. Мать, Елена Ростиславовна, занимала другой трон, поглядывая на сына с тревогой и гордостью. Палатины и можновладцы, как встарь, теснились по обе стороны. Среди них было мало новых лиц, но лишь один бросился в глаза Роману - мужчина средних лет в тёмных одеждах не то монаха, не то учёного книжника сидел на скамеечке за маленьким столом и выжидательно посматривал на собравшихся. В тонких нервных пальцах его подрагивало перо.
- Итак, с чем приехал ты, брат мой Романе Волынский? - важно вскинув голову, стараясь казаться взрослым, промолвил Лешек.
- Приехал я к тебе, Лешек малопольский, как к брату и другу, дабы просить помочи, - ответил Роман. - Помню я, как дружили мы с твоим отцом, как помогал я ему супротив Мешка Старого, как вместе ходили на ятвягов, как получал я за тебя раны в бою. Я клялся тебе быть защитником, покуда молод ты, а ныне пришла пора и мне спросить тебя. Умер недавно галицкий князь Владимир Ярославич, иные бояре меня выкликнули князем, иные заупрямились. И, пользуясь тем, бывший тесть мой Рюрик киевский хочет собрать княжеский снем, дабы не токмо до Галича меня не допустить, но и волынского стола лишить. А посему желаю я, чтоб двинул ты свои полки и помог мне завоевать Галицию.
Говорил он спокойно, словно не просил, а условия ставил, и Лешек вопросительно оглянулся на своих советников. Елена Ростиславовна сидела с каменным лицом - ведь врагом Романа был её брат Рюрик. Пакослав перешёптывался с палатином Николаем, сандомирский воевода Говорек стоял, выпятив живот и нахмурив брови. Епископ Иво перебирал чётки, вполуха слушая бормотание соседей.
- Просить ты пришёл военной помочи, дабы завоевать Галицию? - наконец проскрипел палатин Николай. - Надеешься на наши силы?
- Да, палатин, - кивнул Роман. - Ибо долг платежом красен.
- Долг, - поморщился палатин, - а не запамятовал ли ты, как четыре года назад сражался с Мешком Старым и как не сумел остановить его и защитить права Лешека на престол?
- Я за него раны получил, - возразил Роман.
- Раны - сие лишь случайности. Настоящему палати-ну не пристало замечать пустяковых царапин, - нравоучительно поднял палец Николай и покосился на епископа Иво. Тот важно покивал выбритой головой. - Ты же, Романе, долг свой не исполнил, а посему как же можно тебе просить долги отдавать?
Роман задержал дыхание. Ему нужна была военная помощь, но он понимал, что ежели всем здесь и далее будет командовать Николай, то ничего он не добьётся и не только не добудет Галича, но и распрощается с Волынью. Дадут ему остальные русские князья пять сотен гривен серебром и городок в кормление - вот и весь сказ.
Стараясь казаться спокойным, обратился он непосредственно к Елене:
- Елена Ростиславовна, уговори сына своего. Пущай велит снарядить полки, а там и о долгах поговорим. Галич город богатый, Червонная Русь всем обильна. Не полсотни - сотню гривен серебром заплачу за помощь да с дарами не поскуплюсь.
Часть даров уже была привезена и ещё вчера сложена к ногам молодого князя. Можновладцы и палатины тоже получили свою долю - всем сёстрам по серьгам старался угодить Роман. Елена прислушалась к его речам и наклонилась к сыну, о чём-то быстро зашептала ему на ухо. Мальчик морщился - то ли не соглашался, то ли не понимал, чего от него хотят.
- Ты, - запинаясь, заговорил он, когда Елена замолчала, - просишь, чтобы я для тебя завоевал Галицию?
- Да, князь.
- Стало быть, ты слабее меня, раз моей помощи просишь?
- Мои дружины велики, стоят за меня сыновцы мои Всеволодовичи и князья луцкие, друцкие и пересопницкие, - ответил Роман. - Но коли двинут на Галич полки киевские князья и Ольговичи вкупе, не выстоять мне одному.
- Нет у тебя, видимо, друзей и союзников на Руси, - встрял опять Николай, - раз ты к нам притёк. Ведомо нам, что рассорился ты с правителем киевским Рюриком и великим князем владимирским Всеволодом Большое Гнездо. Так не проще ли тебе, Романе, вовсе от Руси отойти. Ведь ежели пойдут наши войска на Галич и возьмут его для тебя, ты из наших рук должен будешь получить и город и меч…
Елена Ростиславовна опять зашептала сыну на ухо. На сей раз мальчик слушал внимательнее, глаза его поблескивали интересом.
Роман понимал, что это значит. Ляхи завоюют для него Галицию и отдадут её волынскому князю - но не как другу и равному себе, а как вассалу жалует господин земли в кормление и держание. Сколько раз Роман сам жаловал боярам деревеньки и погосты, леса и ловища. Из его рук получили Луцк Ингварь Ярославич, Пересопницу Мстислав Немый и Бельз братья Всеволодовичи. Были они его вассалами, а ныне вассалом предстояло стать ему самому. Опять же верно - по матери-то он лях, а коли согласится меч принять из рук малолетнего Лешки…
Нужен был Роман Лешеку Белому - не меньше, чем военная помощь требовалась самому Роману. Со всех сторон внушали мальчику, что должен он вернуть себе власть в Польше. О том твердила мать и наставники, о том говорили можновладцы и палатины на совете. Мечислав Старый всё хворал, в любой день мог отдать Богу душу, но был у него сын Владислав. Был он старше Лешки, умнее и самостоятельнее. Когда умрёт Мешко, многие присягнут Владиславу Ласконогому, а он, Лешек, останется ни с чем. А вот если за его спиной будет стоять Роман волынский - сильный, решительный и во всём послушный…
- Согласен ли ты, Романе, принять Галицию из наших рук и стать нашим вассалом?
Роман прищурился. Слово не воробей - вылетит и не поймаешь. Но, с другой стороны, вынужденная клятва клятвой не считается. Лешек сам слаб против дяди Мечислава, а ему только дайте встать на берегу Днестра - там он себя покажет!.. И по старому русскому обычаю потихоньку сложив пальцы знаком оберега, Роман медленно кивнул:
- Пусть будет так.
- Винцентий, - Елена повернула голову к сидевшему в углу книжнику, - запиши в свою хронику, что Волынский князь Роман Мстиславич согласился стать вассалом малопольским.
Книжник покивал головой, и его перо заскользило по пергаменту.
Глава 2
1
Соединившись с русскими дружинами, польские полки пошли на Галич. Шли вверх по течению реки Сан сперва польскими просторами, а потом и по Червонной Руси. Как-то сразу стало понятно, что Польша осталась позади, хоть и сходен был говор и подобные же хаты-мазанки стояли в деревнях, и одевались смерды почти одинаково. Но словно сам воздух здесь был иным.
В двух десятках вёрст от города Ярославля навстречу им выехал обоз. Несколько подвод и нарядных возков, сотня всадников верхами. Шёл он, не прячась, и посланный вперёд всадник на хорошем польском наречии велел передать, что сие есть выборные от галицких мужей и спешат они к польскому королю.
Лешки не было в том походе. Вместо него всем заправляли палатин Николай и воевода Говорек. Роман, шедший с ними вместе, недолюбливал их. Обоим он предпочёл бы одного Пакослава, но тот при Лешеке - не водил полков и занимал при дворе должность кастеляна[55]. Но именно Николаю Лешек доверил говорить и действовать от его имени, и поэтому к нему привели галицких мужей.
Романа тоже пригласили в шатёр, и он стоял среди других польских воевод, когда через порог важно шагнули галицкие бояре. Впереди, опираясь на посох, шёл дородный Никита Тудорыч. За ним выступали Володислав Кормиличич, бояре Судислав, Зеремей и старый Вышата.
- Здрав будь, господарь, - по-польски сказал Никита, отвешивая поясной поклон. - Прими поклон от всей земли Галицкой. Посланы мы нашим городом со словом ко князю польскому Лешеку.
Николай вскинул острый подбородок.
- Я готов выслушать вас и передам ваши слова королю, - ответил он.
- Прими, палатин, дары земли Галицкой, - Никита отступил, хлопнув в ладоши.
В шатёр вошли отроки. Отдуваясь, поставили перед Николаем окованный железом сундук. Боярин сам отомкнул замок, открыл крышку и извлёк на свет связку соболей. Следом за соболями показалась сабля, отделанная каменьями, медвежья полсть и серебряные и золотые гривны. На самом дне обнаружились золотые церковные сосуды - потиры, кадила и обетные чаши. Ещё одну связку мехов Никита положил лично к ногам Николая.
- А ещё, - добавил он, - привели мы в дар Лешку угорского фаря редкой масти. Выйди, поглянь! - И откинул полог шатра.
Николай с палатинами вышел. Роман последовал за ними.
Фарь действительно был хорош. Его держали под уздцы двое отроков, а он гнул тугую шею, грыз удила и рвался на волю. Николай со знанием дела осмотрел лошадиные стати. Жеребец был всем хорош. Его светло-рыжая шерсть играла на солнце.
- Хорош конь, хорош, - покивал он. - Князю Лешеку понравится ваш дар, галичане.
Он воротился в шатёр, где расторопные слуги уже прибрали дары и расставляли на столах вина и кое-какие яства. Роман уселся за стол, ловя на себе недобрые взгляды бояр. Вышата смотрел на него со страхом, Никита Тудорыч, Володислав Кормиличич и Зеремей - с затаённой ненавистью. Кабы не посольский обычай, они бы наверняка потребовали, чтобы его вышвырнули вон. Роман ощутил внутри волну глухой ненависти.
- Слушаю вас, мужи галицкие, - обратился к послам подобревший Николай. - И смею надеяться, что принесли вы вести добрые, под стать дарам?
- Истинно так, - слово взял Володислав Кормиличич, прижимая руку к сердцу. - Прослышав о том, что идёт войско короля Лешека, собрались мы и приговорили просить, чтобы малопольский король правил нами. Желаем мы, чтобы король Лешек был нашим защитником и спасителем, ибо остались мы без князя и ныне беззащитны от ворогов. Пущай он придёт к нам как господин и освободитель. Пущай из своих рук даст нам князя и заключит с нами ряд - вольности наши оберегая и порядков не меняя. И тогда вся Галичина и Понизье будут вечно с Польшей.
Воевода Николай бросил взгляд на Романа, и тот напрягся. Он вдруг ощутил мысли собравшихся так ясно, словно они высказались вслух. Галичане пришли к ляхам, чтобы упросить их дать им князя - князя-вассала, князя, подчиняющегося Кракову. Ляхи пришли в Галичину затем, чтобы посадить Романа - князя-вассала, князя, подчиняющегося Кракову. Казалось бы, задача решена. Но галичане могут и не согласиться на Волынского князя - слишком известен он в Галиче, да и ведают они, что не будет Роман Мстиславич послушно ходить по воле Кракова.
И он понял, что оказался прав, когда Никиша Тудорыч медленно покачал гривастой головой:
- Уж простите, коли что не так молвлю, мужи ляшские, да только не надобен нам князь Роман. Иного пущай даст Лешка - на иного мы согласные.
- Добже, - палатин Николай наклонил лысеющую голову, - мы помыслим о сём.
- Да просветит Господь разум короля Лешки! - искренне воскликнул Никиша Тудорыч.
А Володислав Кормиличич так взглянул на Романа, что тот снова ощутил в душе горячую волну гнева.
* * *
Ещё раз заверив ляхов, что готовы повиноваться Лешке Белому, как родному отцу, и обещая открыть для его войска Галицкие ворота, посольство отъехало восвояси. Но ещё не сели на коней последние отроки, ещё не тронулся в путь обоз, а Роман уже был у палатина Николая. Тот сидел в шатре, перебирая дары, и едва взглянул на ворвавшегося князя.
- Это чего такое деется? - с порога, запинаясь, начал Роман. - Лешко клялся мне, что я стану галицким князем. А ныне…
- Приняли мы посольство Галиции, услышали его слова, - ровным голосом ответил Николай.
- И что же? Поворотите вспять?
- Почто вспять? - Николай поднял холодные выцветшие глаза на Романа. - Сия земля сама легла нам под ноги. Глупо не пройти по красиво расстеленному ковру.
- Я Лешке обещал сдержать вассальную клятву, - вспомнил Роман. - А Галич требует у Лешки князя. Так почто же… почто колеблешься ты, воевода?
- Думаю, - Николай опустил глаза, поглядел на разложенные дары. - Зело упрямы русские бояре. С князем, яко со смердом, рядиться вздумали.
- Завоюй мне Галицию, Николай, - Роман присел рядом на скамеечку, - а я в долгу не останусь.
Палатин бросил на него косой взгляд: не останешься, дескать, ведаю. Сам-то он давно всё решил и прикидывал лишь, как сделать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Хлопнул наконец в ладоши, приказал вошедшему оруженосцу поднимать войско в поход.
2
Первым под ударами ляшских войск пал город Ярослав. Полки Николая пожгли посады, пороками разломали ворота и, несмотря на сопротивление горожан, взяли Ярослав на копьё. Два дня шёл грабёж и разбой. Ляхи тащили всё, что уцелело в огне пожаров и могло пригодиться в хозяйстве. Гнали скот и простых людей, наваливали на подводы добро.
Дальше пошли на Любачев. Город затворился, ожидая осады, но ляхи были быстрее - палатин Николай отправил к Любачеву тысячу своих конников, и когда до города дошла весть об участи Ярослава, передовые отряды ляхов уже стояли под стенами. Любачевский посадник собрал дружину и ополчение, вышел за стены города и дал ляхам бой, но те обошли любачевское ополчение сбоку и отрезали от городских стен. Лишь нескольким десяткам из почти шести сотен воев удалось воротиться назад. Сам посадник попал в плен и, отказавшись присягнуть Лешке Белому на верность, был изрублен саблями.
Перепуганный Любачев тем не менее приготовился сражаться, но когда подошли основные силы ляхов, сдался и распахнул ворота - чтобы разделить участь Ярослава.
Весть о печальной судьбе Любачева взбудоражила Галич. Оттуда открывалась прямая дорога на стольный град Червонной Руси, Звенигород и Голые Горы. Бояре, чьи владения находились там, перепугались не на шутку.
Заговорило в городе чугунное било, потёк на вече народ. Многим было невдомёк, что случилось.
- Что, никак князя бояре сыскали? - приставал кончанский староста Угоряй к степенно идущему рядом старшине мостников Еремею Тужиличу.
- Может, и так, - кивал мостник.
- А какого, не слыхать?
- У боярина спросить надоть, - рассуждал Еремей Тужилич.
- Уж поскорее бы князь-то пришёл, - встрял в беседу молодой чернявый купец, равняясь с ними. - А то боязно в путь пускаться - никак нападут тати. Без княжьего-то догляда сладу с ними нет. Владимир-то Ярославич, упокой, Господи, его душу, - вовсе за ними не следил!
- Да и за боярами бы глаз да глаз, - проворчал седой, как лунь, купец Ермолай, - сами не хуже татей лютуют. Эвона какие резы берут!
- Что резы! - подхватил нелёгкую беседу какой-то ремесленник. - Надо тебе купить шёлку для шитья идёшь у боярина занимать, а отдаёшь не токмо кунами, но и самим товаром. Приходится цену подымать, чтоб хоть как-то с долгами расплатиться. А кто по такой цене брать станет? Тот же боярин, коему ты должен. Вот ты ему товар снеси, продай, а после те же куны в уплату долга вороти. Боярин-то и мошну набьёт, и скрыню[56], а ты хоть по миру иди!
- Эх, нелегко без братцы! - вздыхали люди.
У вечевой ступени возле Богородичной церкви народу - не протолкнуться. На помосте толпились бояре, возле переминались конники. Дородный боярин Молибог, постукивая посохом, вещал срывающимся голосом:
- Пришла беда, мужи галицкие! Наслал Господь нам за грехи наши лютых ворогов. Идут на нас безбожные ляхи. Города жгут, нивы топчут, людей, аки скот, в полон гонят. Три города пожгли, на четвёртый двинулись. А тамо и до Галича доберутся, размечут его по брёвнышку! Беда, мужи галицкие! Война!
- Эвона! - полез в затылок староста Угоряй. - Война! Никитка, слыхал?
Старший сын Угоряя, Никита, ражий мужик, уж пятнадцать лет как семейный, всё ходил под рукой высохшего к старости отца и мрачно покивал головой.
На вечевой ступени слово взял Володислав Кормиличич.
- Мнили мы, когда шли к ним навстречу, - вещал он, - что отыщем в ляхах защитников. Хотели из их рук получить князя для Галича. Ан они слова свои на ветер пустили. Мы их с добром, а они пришли, яко тати.
- Роман волынский ляхов ведёт на наши головы! - закричал кто-то из бояр. - Погибели он нашей жаждет!
- Никшни тамо! - загомонили другие. - Не таков Роман Мстиславич, чтоб Галич жечь! Княжил он в нём! И ныне княжить хощет!
- Княжить он хощет, - передразнивали крикунов. - На головешках!
- Неужто за нас никто не заступится? - срывающимся от волнения и страха голосом вскричал давешний мастеровой. - А как же Русь? Как другие князья?
- Князьям мы гонцов снарядили, - закивал головой Володислав. - Да токмо пока они обещались дружины прислать, а сами не торопятся что-то. Рюрик киевский молчит, Юрий туровский тож.
- Мстислава торчевского звать надоть, - раскатился тягучий голос боярина Зеремея.
- Сие муж зело смышлёный и на устроение полков хитр. И с Рюриком киевским заодно.
- Торчевский князь у Рюрика в подручных ходит, - развёл руками Володислав. - А Рюрик нам ответа не дал. Тако придётся нам, мужи галицкие, самим помыслить о своей голове.
- Ополчение! Ополчение собирай! - закричали с разных концов вечевой площади.
Володислав Кормиличич повернулся к золотым главам Богородичной церкви и перекрестился.
- Господи, услышь детей твоих, - вдохновлённым голосом заговорил он. - Простри над нами десницу Свою, не оставь нас силой и благодатью Своей! Даруй победу над ворогами!
- Полки! Полки ведите! - волновалась площадь. К вечевой ступени уже проталкивались сотники и десятники.
- Все пойдём! И с сынами и внуками! - шумел народ. Молодой чернявый купец обернулся на степенного,полного показного равнодушия купца Ермолая, на его высокого плечистого сына Могуту и стал проталкиваться поближе к ступени. Никита слегка потормошил Угоряя.
- Благослови, отче, - склонил он голову.
- Ой же ж ты, лихо какое на наши головы! - запричитал кончанский староста. - Матери-то каково будет… Ну, да ладно. Сам я не пойду, а тебя да братьев пускаю, - он перекрестил сына, обнял и троекратно поцеловал. - Ступай собирайся!
И загудел, зашевелился Галич, словно потревоженный улей. По концам и улицам пошли старосты. Старшины кузнецов, шорников, бронников, тульников и кожевенников не покладали рук, выковывая мечи и наконечники для стрел и копий, набирая кольчуги и брони, выделывая стремена и седла. Те, кто хранил броню и оружие дома, доставали их и проверяли, чинили конскую упряжь. В каждом доме заплаканные хозяйки шили мужьям, братьям, сыновьям рубахи, подбивали свиты. Торг в последние дни кипел, как никогда - всё, что могло понадобиться в бою, отрывали с руками.
Бояре тоже не сидели сложа руки. У некоторых под Ярославом и Любачевым были угодья. Оставшись без своих сел, пашен и покосов, они считали убытки и скупились, не покупали ничего нового, а выискивали, как бы обойтись старым. Зато те, чьи владения ещё не подверглись разорению, готовы были пойти на любые расходы, чтобы остановить ляхов.
Боярская дума заседала каждый день. Говорили только об одном - о ляхах и военной помочи. Ждали вестей от соседних князей - к одним только Ольговичам отправили десяток гонцов. У Рюрика Ростиславича уже не хотели сына - просили прислать дружину для защиты Галича. Меж собой, не сговариваясь, бояре порешили, что примут любого князя, кто первый придёт на подмогу.
И помощь пришла. Из Киева подошла небольшая дружина под водительством Давида и Владимира Мстиславичей, братьев Удалого. На словах князья велели передать, что Рюрик Ростиславич стоит за них и Роману Волынскому галицкого стола не желает. Ободрённые галичане собрали полки, и когда ляхи наконец, вдоволь погуляв по Галиции, подошли к стенам стольного города, там их ждало большое войско.
3
Ополчение стояло пешим, держа в руках топоры и копья и укрываясь щитами. Иные держали натянутые луки, у других были цепы и рогатины. За поясами и за голенищами сапог своего часа ждали ножи. Над сомкнутым строем чуть покачивались стяги кончанских полков. Боярская конница и князья держались по бокам и позади. Сзади же высились и стены Галича, где остались жены, дети и престарелые родители.
Галич притих. Ещё накануне во всех церквях служили молебны о победе над врагами, и попы с амвонов возглашали мольбы надтреснутыми голосами. Ныне всё замерло. Опасаясь грабителей-ляхов, обезлюдели слободы, посадские перебрались за крепкие стены детинца[57]. Несколько монастырей, стоявших вокруг Галича, накрепко затворили ворота, и монахи там тоже с утра не выпускали из рук кто топора, кто дубины, кто копья. Верный ходил слух, что два монастыря взяли ляхи и сожгли, а святую братию перебили.
Ляхи были тут - рукой подать. Самые остроглазые различали их стяги, присматривались к доспехам и оружию. Иные утверждали, что среди конников есть русские люди - их узнавали по кольчугам и червлёным щитам. Все знали, что это - дружинники князя Романа, которого малопольский король Лешка хочет посадить на стол. Из рук Лешки были готовы галичане принять любого князя, но не сейчас, когда «защитники» пожгли столько городов и сел и хотят воевать сам Галич.
Оказавшийся в первых рядах Никита Угоряич с суеверным страхом смотрел на чужие полки.
- Эко силищи-то нагнано, - шептал он чернявому купцу Хотену, с которым стоял рядом. - Никак со всей ляшской земли пришли?
- Не, - покачал головой знающий Хотен. - У ляхов, как и у русских, тож своих князей полно. Тоже живут немирно. Наши-то только когда на половцев ходят, полки соединяют, а чтоб грабить - это каждый поодиночке. Делиться-то никому неохота. И тута не все ляхи, а токмо какого-то одного князя.
- Вот пропали мы, - вздохнул меньшой Никитин брат, Юрась. - Нешто такую силищу одолеешь?
- Воевать тебе на печи с тараканами, - сердито одёрнул старший младшего. Заменив на ратном поле отца, Никита сделался суров к младшим братьям.
- На всяку беду страху не напасёшься, - добавил и Хотен. - Дома мы, а тута и стены помогут.
Застыженный со всех сторон, Юрась замолчал, стискивая в потной руке тугой лук.
Среди конников велись иные разговоры. Крепко, как дуб на кургане, сидел на коне Илья Щепанович. Володислав Кормиличич и Никиша Тудорыч остановились справа и слева от него. Нахмурившись из-под низко надвинутого на глаза шелома, боярин озирал поле и ляхов на другой стороне.
- Слышь-ко, - шептал Никиша, - человек от перевала прискакал. Стоят у Угорских ворот угры. Вот-вот перейдут к нам.
- И что? - не оборачиваясь, отозвался Илья Щепанович.
- А с Поросья идут половцы. Уж Межибожье миновали. Вот-вот до Теребовля дойдут. Пропали мы.
- У страха глаза велики, - Илья Щепанович покосился на Никишу. - Охолонь, боярин.- Семи смертям не бывать, а одной не миновать.
- Кажись, идут, - встрепенулся Володислав Кормиличич.
Он был прав. Вдалеке запели сопели и рожки, заколыхались стяги - польское войско пришло в движение.
В ответ засуетились Владимир и Давид Мстиславичи. Взыграли и на русской стороне рога, загудели сопелки, послышались окрики сотников, и пешая толпа пришла в движение. Вперёд выдвинулись лучники, и Юрась, каменея бледным лицом, шагнул вон из строя, даже не глянув последний раз на старшего брата.
Два войска тронулись навстречу друг другу. Шли не торопясь, приноравливаясь к ходу пешцев. У ляхов пешцев было меньше - и Роман, и Николай оба привели в основном конную дружину, и они двигались быстрее. Всё ближе, ближе, ближе. А потом опять пропели рожки - и лучники стали останавливаться и вскидывать луки.
Первые стрелы взвились в воздух. Под кем-то споткнулась лошадь, кто-то упал с седла. Ответные стрелы вынесли из рядов лучников нескольких стрелков, другие перелетели над их головами и нашли своих жертв в сердце галицких полков. А потом в бой устремилась конница.
Никита потвёрже упёрся ногами в землю, вскидывая копьё и готовясь встретить мчащуюся на него лавину. Пеший строй ощетинился копьями, лучники отступили за стену щитов. Юрась мелькнул совсем рядом. Никита хотел крикнуть ему, чтоб не отходил далеко, но не успел - ляхи были уже близко.
Первый ряд напоролся на стену копий, но ляхи всё-таки были не половцы и сумели избежать больших потерь, да и кони их были защищены нагрудниками и наголовниками. Осаживая лошадей перед строем, ляхи рубили древки копий, сминали лошадьми пеший строй.
У Никиты копьё выбили после третьего удара. Выронив его, он поднял топор, размахнулся, метясь в бок какого-то ляха, ударил - тот покачнулся в седле, сползая наземь. Никита замахнулся вторично, чтобы добить, но перепуганный конь шарахнулся в сторону, и перед Никитой вырос другой всадник - русский. В занесённой для удара руке поблескивал меч, из-под шелома огнём горели глаза - и Никита попятился, боясь ударить русского и страшась принять смерть от его руки.
Пеший полк галичан не стоял - он то подавался вперёд, то пятился, то бестолково начинал крутиться, словно в живом людском море возникали водовороты. С начала боя его чуть было не разрезали надвое, и теперь в сердце полка полсотни всадников сражались, окружённые со всех сторон.
Справа и слева заходили двумя крыльями конные отряды. Боярская конница под началом Володислава Кор-миличича стояла справа. Чуть наклоня вперёд стяги, мчались на боярских отроков всадники. Колыхалась конская упряжь, трепетали на ветру гривы, а впереди, чуть отведя в сторону меч, мчался на сером в яблоках жеребце витязь в позлаченной броне.
Володислав Кормиличич встретился с Романом Мстиславичем в поле. Князь наискось рубанул по подставленному щиту, развалил его пополам с одного удара - и Володислав бросил оружие и развернул коня, спасая свою жизнь.
Роман не стал догонять труса - боярские отроки оказались храбрее своего господина и подняли оружие. Разъярённый, слепой в своей ярости Роман врубился в их строй. Кого-то засек насмерть, кто-то упал с коня раненый, кто-то, оглушённый, попал в плен. Князь не оглядывался. Стяг по-прежнему колыхался над его головой, и, повинуясь этому знаку, рвалась вперёд волынская дружина. Рвалась туда, где трепетали стяги братьев Мстиславичей.
Возможно, будь с ними старший брат, Мстислав Удалой, по-другому повернулась бы битва. Но Владимир и Давид не имели той ратной удали, что отличала его. Они сражались там, где им указали место бояре. Сражались доблестно, и когда дрогнули боярские дружины и ополчение было окончательно раздавлено ляшской конницей и всё перемешалось на поле боя, ещё стояли и ещё сражались - до тех пор, пока не налетел слепой от ярости и жажды боя Роман.
Точно так же, очертя голову, кидался он всегда в битву - не чуя ран и не ощущая усталости. Рубил всё, что попадалось ему на пути, не щадил коней и людей. Сжав коленями тугие бока своего жеребца, успевал отбивать удары мечом и щитом, равно действуя двумя руками. Его храбрость граничила с безрассудством, и дружинники шли за ним не только потому, что верили в победу, но и из-за того, что невольно заражались от князя презрением к смерти и яростью.
Роман срубил стяг Владимира Мстиславича и едва не порешил самого князя - в последний миг встали у него на пути княжьи отроки, и хотя полегли почти все, позволили Владимиру отступить. Вместе с Давидом, теряя остатки дружины, он вырвался из боя и поскакал прочь - не к Галичу, остающемуся на милость победителя, а вон отсюда, вдоль берега Днестра. За их спиной ляшские и Волынские дружины добивали галицкое ополчение.
4
Нерадостен вставал над Галичем новый день. Разбитое войско до заката тянулось - пришла беда, отворяй ворота!
Раненых вели под руки, иные ковыляли сами. Жены, матери, сёстры выходили встречать своих мужчин, и то тут, то там слышался плач и причитания.
Постанывая от боли в вывихнутой руке, Никита принёс на двор тело Юрася. Брата зарубили у него на глазах ляшские конники, уже когда ополчение дрогнуло и отступило. Парень упал почти на руки старшему брату и успел шепнуть: «Жёнку мою…» - когда чья-то сабля ударила его в спину, добивая. Чернявый купец Хотен потерял выхлестнутый шальной стрелой глаз и еле доковылял до Никитиного дома, держась одной рукой за его плечо, а другой, закрывая залитые кровью глаза.
Их встретили обоих. Над телом Юрася заголосила его молодая - полгода назад обвенчались, - жена, а Никиту и Хотена увели его собственная жена и сестра Меланья - вправлять вывихи, промывать раны и утешать.
Горевал Галич, всюду были плач и скорбь, всюду поминали погибших. Только в боярских теремах было тихо. Берегли себя бояре - как запахло жареным, так и утекли подобру-поздорову и ныне собирались в палатах, хмуро молчали, исподлобья озираясь по сторонам.
- Да, вот не было печали, так черти подкачали, - вздыхал Илья Щепанович, глядя в тёмное оконце. - Наваляли нам ляхи… Чего делать-то будем, бояре?
У него в гостях сидели боярин Зеремей, старый Вышата Давидич и второй из братьев Кормиличичей, Иван.
- А чего делать-то? Ляхи под стенами стоят, князья нас бросили, восвояси утекли, а за перевалами угры стоят, - перечислял Иван Кормиличич.
- Да ещё половцы скоро в ворота Теребовля постучат, -напомнил Вышата Давидич.
- Половцы далеко, - оборвал Илья Щепанович. - А ляхи близко. Чего делать-то будем, бояре? Аль назавтра вече скликать? Чего людишкам сказывать будем? Новую рать пущай готовят али как?
- Новую рать хорошо б с князем, - мечтательно промолвил Иван Кормиличич.
- С князем! Да где он, князь-то? Ни Ольговичи, ни Рюрик помощи не прислал. Те, что пришли, уж утекли. А от Романа мы сами отреклись…
- Окстись, боярин! - повысил голос Зеремей. - Роман-ко-то ляхов и привёл на наши головы! Принять его - что волка в овечье стадо запустить! Попомни мои слова - вот воссядет у нас Романко волынский, худо станет!
- Вот и выходит, - как ни в чём не бывало продолжал Илья Щепанович, - что окромя как с ляхами нам не с кем речи вести. Да токмо не защитники они Галиции - аки тати, огнём и мечом прошлись по нашей земле. Чего с ними делать будем? Биться дальше аль разговоры разговаривать?
- Поговорить, оно завсегда можно, - закивал Вышата Давидич, - от разговоров язык не отвалится…
На него зашикали сразу с двух сторон, и старый боярин испуганно втянул голову в плечи. Спору положил конец Илья Щепанович. Пристукнув кулаком по колену, он объявил:
- Сделаем, како порешит вече!
* * *
Не было сил и мужества у галичан собирать вторую рать - в каждом доме был или раненый, или покойник. Уцелели только боярские дворы, да и там поубавилось челядинцев. Потому как ни старались бояре уговорить людство, как ни подначивали подосланные людишки, переубедить Галич им оказалось не под силу. Простые люди единодушно решили откупиться от ляхов, серебром и рухлядью[58] заплатить за мир.
Скрепя сердце отмыкали послушные вечу бояре сундуки, отсыпали гривны, перетряхали меха, осматривали коней в конюшнях. Простые люди несли к дверям церквей кто сколько мог. Откуп собрали велик - два воза навалили добра, полсотни коней гнали холопы за посольством.
Палатин Николай после боя чувствовал себя худо - несмотря на возраст, он пожелал сесть на коня и участвовать в битве и теперь мучился от ломоты в костях. Потому был он зол на весь мир и глядел на боярское посольство кисло, прикрыв выцветшие глаза тёмными набрякшими веками.
Прослышав, что пришло посольство, в его шатёр взошёл и Роман. Увидев князя, боярин Зеремей сморщился от досады и ненависти. Не мог он принять, что Роман волынский будет свидетелем позора галицкого боярина. Но говорить пришлось, раз начал.
- Послал нас Галич ото всех людей своих, - молвил он и кивнул на сопровождавших его Володислава Кормиличича, Никишу Тудорыча и Витана Ильича, - дабы поклонились мы дарами королю польскому Лешке и просили города на Щит не брать и откуп наш принять.
- Откуп? - скривился, как от зубной боли, палатин Николай. - На что нам ваш откуп? Мы сами можем взять столько, сколько хотим, и гораздо больше. Вы же сами нас к себе призвали. Что теперь?
- Да мы хотели, чтобы король Лешка защитником нам был, - проворчал из-за спин бояр Никиша Тудорыч. - А ныне что зрим - аки волци хищные, рассеялись вы по нашей земле…
- Ты, боярин, говори, да не заговаривайся! - повысил голос Николай. - Забыл, кто к кому на поклон пошёл? Напомнить?
- Нет уж, век не забудем, - зыркнул недовольным глазом Никиша.
- Ещё бы забудете, - кивнул Николай, - когда прислан я сюда королём моим Лешком малопольским, дабы посадить у вас князя по его слову. И князь сей здесь.
Роман шагнул вперёд. Сейчас был тот самый момент, которого он так ждал. Галичане повержены, и ляхи-победители бросают к его ногам город. Но послы встрепенулись, загомонили возмущённо.
- Окстись, воевода, - воскликнул боярин Зеремей. - Кого нам даёшь? Не нать нам такого. Общине он не люб. Иного давай, а не то не поглядим, кто ты есть.
Старый воевода напрягся. Не привык он, чтобы побеждённые так разговаривали с победителями. Он уже вскинул руку, чтобы кликнуть слуг, но тут Роман, решив, что настал его час, протиснулся ближе к Николаю.
- Не серчай на них, воевода, - негромко молвил он, но все сразу поворотились в его сторону. - Прав боярин, прав Галич - просили они у короля Лешки князя, а князь пришёлся не ко двору…
Бояре смотрели на Романа исподлобья. Не по душе было им явление волынского князя - пришедшего вместе с иноземцами, чтобы зорить и жечь его край. Боярин Зеремей пошёл пятнами - он и его сын Глеб были в войске Владимира галицкого, когда два года назад пожёг он окрестности Перемиля. Видать, пришла пора расплаты. Не токмо резы[59] - как бы последнее не пришлось отдать.
- Верно вы говорили, мужи галицкие, - меж тем продолжал Роман, - яко волци хищные, налетели на ваш край не токмо ляхи. Придёт пора - и угры с половцами явятся и пропадёте вы, аки овцы без пастыря. Уж сейчас вы разорены, а как встанет над вами князь - так все беды ваши и кончатся. Промыслите сами, галицкие мужья, каково вам дальше жить. Ответа на те речи мы подождём. А после - не обессудьте, коли сделаем по-своему. Ныне ступайте да поспешайте с ответом.
Властно, словно уже был избран галицким князем, Роман отпустил послов, и Николай с важным видом покивал головой - дескать, согласен, его устами глаголет Роман.
Получив столь неожиданный ответ, бояре толпой попятились из шатра. Домой ворочались пришибленные. Вот оно как повернулось - не прямо, но окольным путём разъяснил им Роман, что надобно им поспешить с выбором князя, а иначе не оберёшься беды. Про угров и половцев волынский князь сказал, может, и случайно, но попал верно. Нужен Галичу князь, ой, как нужен! И не когда-нибудь, а сейчас. А иначе останутся ляхи озоровать на чужой земле, а тамо подойдут половцы, а за ними угры… Страшно представить, что будет тогда.
Воротившись, бояре долго сидели по своим теремам, думали нелёгкую думу. А после собрались и ударили в вечевое било. И сказали собравшимся галичанам, что боярский совет надумал призвать на княжение Романа Мстиславича волынского.
Нелегко далось это решение, а что делать? Ляхи грозой стоят под стенами Галича, помощи от Рюрика не дождёшься, дружины других князей разбиты и утекли восвояси, а кроме ляхов опять же угры и половцы.
- Охти нам, - ворчали в толпе, - вот сами посадим волка в овчарню.
- Навязался на наши головы! Ляшский прихвостень!
- Романе-то? - возражали иные. - Роман сам по себе. Ляхам он не служил и служить не станет, помяни моё слово.
- А чего ж с ихней ратной силой пришёл? Нешто нанял иноземцев, чтоб золотой стол получить?
- Может, и нанял, теперь-то чего?
- Ага! Нанял он, а расплачиваться нам приспело? Чесали затылки ремесленники и купцы, вздыхали простые люди и бояре. Чего ещё готовит им судьба?
А Роман чуял, что не осталось у Галича выхода. О том говорил он с воеводой Николаем - дескать, ежели сам Галич не придёт на поклон, пущай сажают его поляки силой. А он уж тогда сумеет удержаться на золотом столе! И понял, что его взяла, когда на другое утро растворились Золотые ворота и из города выехало посольство.
Подбоченясь, уперев кулак в бок, сидел Роман на сером в яблоках коне сбоку от воеводы Николая. Рядом со старым воеводой казался он орлом подле ощипанного ворона - худой, болезненно бледный, желчный Николай горбился в седле, сверкал прищуренными глазами. За их спинами замерли отборные дружинники - лучшие рыцари войска польского и Романовы молодцы. Волынские бояре смешались с тысячниками ляхов.
Бояре подходили пешими, обнажив головы. Передние мужи, все Владимировы думцы, шли впереди, несли князю дары и ключи от городских ворот. Позади толпой теснились бояре родом похуже, выборные от купцов, кончанских старост и старшины мастеров.
Угрюмый, мрачный, но решительный Никиша Тудорыч встал перед Романовым жеребцом.
- Здрав будь, князь Роман Мстиславич волынский, - прогудел он в бороду. - Челом бьёт тебе Галич-город. Не гневайся на детей своих, а приди и правь нами, и княжь по всему наряду и по всему обычаю дедову и прадедову…
Одной рукой придерживая повод коня, а другую упирая в бок, Роман с седла рассматривал бояр, с холодным сердцем отмечая, как они смотрят на него. Никиша Тудорыч, Кирилл Иванкович, Семён Избигневич, Павел Дмитрич - вот все те, кто десять лет назад кричал ему: «Поди прочь, княже! Не люб ты нам!» Недовольные, злые лица у других бояр. Вон Володислав Кормиличич аж позеленел с досады, а сивобородый Молибог вовсе зверем глядит. Иных Роман по именам не знал, только в лицо помнил. Но всех их запоминал. Они начало и конец всякой смуты, им в рот смотрит Галич.
Вскинул глаза Володислав Кормиличич - аж вздрогнул Роман от затаённой ненависти, сквозившей в его взгляде. Так же ненавистно посмотрели на Романа и другие бояре, что держались близ него кучкой. Ништо! Доберусь я до вас! Дайте срок!
…Никиша Тудорыч замолчал, закряхтел. И Роман, стряхнув с себя думы, кивнул головой.
- Любо слышать мне слова сии, мужи галицкие, -молвил он. - Радуюсь я, что просветил вас Господь. Коли зовёт меня Галич, согласен я принять княжение.
И покосился на Николая. Старый палатин пошевелился в седле и важно кивнул головой. Для всех и в первую очередь для него давал понять Роман, что с согласия воеводы, а через него и короля Лешки занимает он галицкий стол и объявляет себя польским вассалом. Вот кто кем покомандует - это ещё бабушка надвое сказала!..
Ворчали бояре, испуганно крестились и ждали беды. А Роман тем временем въехал в Золотые ворота и принял благословение от галицкого епископа Димитрия. Сел смирной, клялся на соборной паперти, что будет блюсти город по всем обычаям дедовым и прадедовым, оделял нищих и убогих из своей казны и говорил, что перво-наперво пойдёт на половцев, чтобы изгнать их из своей земли.
Услышав об этом, иные бояре переводили дух - обошлось. Но радовались они рано.
5
Не забыл Роман, кто десять лет назад изгонял его из Галича. Не забыл и доносов своих верных людей. Сейчас они попритихли - кто в другой стан переметнулся, видя его дружбу с разорителями-ляхами, кто просто пережидал недобрые времена, - но он был в городе и сам всё видел. И, едва дождавшись, пока уйдут ляхи, призвал бояр на совет.
Торопясь по княжескому зову в княжий терем, Никиша Тудорыч заехал к старому знакомцу Володиславу Кормиличичу.
Богато жили братья Кормиличичи, Володислав и Иван. Не один - два терема стояли на их подворье. Ломились их бретьяницы и медуши от припасов, в конюшнях стояло до полусотни коней зараз, без малого сотню отроков кормил каждый. И, ступив на двор Кормиличичей, Никиша Тудорыч смог оценить их богатство.
Распахнуты настежь были тесовые ворота, десятка три подвод и возков теснились на широком дворе. Из ворот конюшни выводили коней, впрягали в оглобли, а из терема расторопные холопы сносили и укладывали сундуки, лари, увязанные тюками товары и мягкую рухлядь. Отдельно сваливали бочонки с мёдом и вином, мешки с зерном и припасами. Визжали свиньи, кричали куры, охрипший ключник ругался чёрными словами, торопя холопов.
На боярина мало кто обращал внимание, и он был порядком ошеломлён. Люди носились, не замечая его. Раз или два его толкнули, на всходе холоп наступил на подол богатой шубы, обшитой аксамитом. Никиша замахнулся было на наглеца, но тот уже исчез в толпе, и в терем боярин вступил красный от злости. Пнул посохом какую-то девку - кличь, мол, хозяев.
Володислав Кормиличич вышел одетый по-дорожному - опашень, мятель[60], в руке шапка, на поясе польская сабля.
- Ты почто тут, боярин? - нахмурил брови.
- Нет, это ты мне повести, что у тебя на подворье творится? - стукнул посохом Никиша. - Холопы бегают, как оглашённые, на возах рухлядь… Что случилось?
- Аль тебе не ведомо? - прищурился Володислав. - Аль запамятовал, кто ныне в Галиче всему голова?
- Ты про Романа, что ль? Да как же…
- Э, боярин, чует сердце моё - не ужиться нам вместе. Не по душе мне волынский князь. Ни я, ни род мой ему никогда служить не станем, потому как не по чину занимает он княжий стол.
- Его Галич выкрикнул, - развёл руками Никиша.
- Не Галич - сам себя он над нами поставил. И, попомни моё слово, боярин, вот-вот покажет зверь алчущий свой лик. Недолго ждать осталось. Помнит Роман, как изгоняли его из Галича. А кто изгонял-то? Ты да я, да Семён Избигневич, да Молибоговичи подпевали. А землю его кто запрошлым летом зорил? Зеремей да Кирилл Иванкович. А ныне кто супротив него перед ляхами голос возвышал?.. Вот то-то! А память у Романа куда как крепка! Не то что наши старые пеньки - далее свово носа не чуют.
- Не посмеет Роман! - помотал головой, как медведь, Никиша Тудорыч.
- Ещё как посмеет! - уверенно кивнул Володислав. - Вот увидишь - для всех у него готовы порубы глубокие да цепи, верёвки да топоры. Он у себя на Волыни бояр изводил - не одного сгноил в монастырях да погребах. Ходил на ятвягов - так и вовсе их в орала впрягал и сам батогами порол упрямых. Ныне за нас примется, вот те крест! Так что хочешь добра совета – ворочайся-ка ты на свой двор да кликни холопам собирать добро. Земли-то твои где?
- На Буковине, - молвил, думая о своём, Никиша.
- Вот и езжай туда. Мои деревеньки ещё далее, у Колодяжена. Отсидимся тамо, авось минует беда.
Но боярин только помотал головой. Помнил он, что сам Володислав хотел сесть на галицкий стол, так как был сыном княжьего кормильца и считал себя в родстве с покойным Владимиром Ярославичем. Потому и не мог простить Роману волынскому золотого стола. Но чтобы новый князь хватал и казнил передних галицких мужей? Такого не бывало никогда! Испокон веков на боярстве держалась Русь. Без бояр, без своих мужей, князья никуда. Вот о чём думал, вот в чём был уверен Никиша Тудорыч, въезжая на княжой двор и поднимаясь по высокому крыльцу.
В думной палате уже собралась половина думы. Не было многих - кроме Володислава Кормиличича, ждали старого Молибога и отца и сына Арбузовичей. Не явились и некоторые другие бояре. Никиша Тудорыч сел на своё место, оперся на посох и огляделся по сторонам. Вот Павел Дмитрии, вот Витан Ильич, вот боярин Зеремей и Семён Избигневич, у двери прижался к стене Кирилл Иванкович. Все собрались, кто когда-то был против Романа. Все?
И едва Никиша так подумал, как вошёл князь.
Роман ворвался, как вихрь, - крепкий, моложавый, коренастый. Рука лежит на рукояти меча, тёмные глаза сверкают по-ястребиному.
- Собрались, бояре? - выдохнул отрывисто, как после долгого бега. Горбатый нос его наморщился, когда он обежал взглядом скамьи.
- Не всех вижу, - отрывисто бросил он. - Где боярин Володислав? Где Молибог? Где Арбузовичи? Им слово моё не указ?
Бояре зашушукались. Княжеский совет начинался совсем не так, как они ожидали.
- Где передние мужи? Почто не зрю Судислава? И Гаврилы Петровича нет. Не занемогли ли? Или, - тёмные глаза князя сверкнули, - крамолу на меня куют?
- Окстись, княже, - не выдержал Никиша Тудорыч, - почто на верных слуг своих наговариваешь?
- Верных? - как ужаленный, развернулся к нему князь. - Кормиличичи-то верные? А не вы ли за моей спиной сговариваетесь? Не сами ли к Рюрику гонцов слали? Не сами ли супротив меня войско собирали? Всех я вас насквозь вижу. Все вы только того и ждёте, чтобы нож в спину воткнуть. Вороги вы!
- Опомнись, княже! Нешто белены объелся? - вскочил с места Никиша Тудорыч. - Зазря хулу на передних мужей не возводи! Не то ударим в било, созовём вече…
- Нет! - холодно оборвал Роман, и от его взгляда боярина приморозило к полу. - Не вы - я вече соберу. Судить вас буду пред всем Галичем!.. Эй, кто там!
Распахнулись от сильных толчков большая и две боковые двери. Через порог шагнули княжьи дружинники - пришлые, волынские. Не сговариваясь, кинулись к боярам. Те сопротивлялись, пробовали отбиваться посохами, но дружинники не церемонились - посохи выбивали из рук, бояр толкали, валили на пол и вязали по-половецки умело.
Связанных бояр поставили перед Романом на колени. Он даже бровью не повёл - стоял как вкопанный, только горели сузившиеся глаза.
- Ну, княже, попомнишь, - прохрипел, задыхаясь, Никиша Тудорыч.
- В поруб, - бросил Роман и вышел.
1
Соединившись с русскими дружинами, польские полки пошли на Галич. Шли вверх по течению реки Сан сперва польскими просторами, а потом и по Червонной Руси. Как-то сразу стало понятно, что Польша осталась позади, хоть и сходен был говор и подобные же хаты-мазанки стояли в деревнях, и одевались смерды почти одинаково. Но словно сам воздух здесь был иным.
В двух десятках вёрст от города Ярославля навстречу им выехал обоз. Несколько подвод и нарядных возков, сотня всадников верхами. Шёл он, не прячась, и посланный вперёд всадник на хорошем польском наречии велел передать, что сие есть выборные от галицких мужей и спешат они к польскому королю.
Лешки не было в том походе. Вместо него всем заправляли палатин Николай и воевода Говорек. Роман, шедший с ними вместе, недолюбливал их. Обоим он предпочёл бы одного Пакослава, но тот при Лешеке - не водил полков и занимал при дворе должность кастеляна[55]. Но именно Николаю Лешек доверил говорить и действовать от его имени, и поэтому к нему привели галицких мужей.
Романа тоже пригласили в шатёр, и он стоял среди других польских воевод, когда через порог важно шагнули галицкие бояре. Впереди, опираясь на посох, шёл дородный Никита Тудорыч. За ним выступали Володислав Кормиличич, бояре Судислав, Зеремей и старый Вышата.
- Здрав будь, господарь, - по-польски сказал Никита, отвешивая поясной поклон. - Прими поклон от всей земли Галицкой. Посланы мы нашим городом со словом ко князю польскому Лешеку.
Николай вскинул острый подбородок.
- Я готов выслушать вас и передам ваши слова королю, - ответил он.
- Прими, палатин, дары земли Галицкой, - Никита отступил, хлопнув в ладоши.
В шатёр вошли отроки. Отдуваясь, поставили перед Николаем окованный железом сундук. Боярин сам отомкнул замок, открыл крышку и извлёк на свет связку соболей. Следом за соболями показалась сабля, отделанная каменьями, медвежья полсть и серебряные и золотые гривны. На самом дне обнаружились золотые церковные сосуды - потиры, кадила и обетные чаши. Ещё одну связку мехов Никита положил лично к ногам Николая.
- А ещё, - добавил он, - привели мы в дар Лешку угорского фаря редкой масти. Выйди, поглянь! - И откинул полог шатра.
Николай с палатинами вышел. Роман последовал за ними.
Фарь действительно был хорош. Его держали под уздцы двое отроков, а он гнул тугую шею, грыз удила и рвался на волю. Николай со знанием дела осмотрел лошадиные стати. Жеребец был всем хорош. Его светло-рыжая шерсть играла на солнце.
- Хорош конь, хорош, - покивал он. - Князю Лешеку понравится ваш дар, галичане.
Он воротился в шатёр, где расторопные слуги уже прибрали дары и расставляли на столах вина и кое-какие яства. Роман уселся за стол, ловя на себе недобрые взгляды бояр. Вышата смотрел на него со страхом, Никита Тудорыч, Володислав Кормиличич и Зеремей - с затаённой ненавистью. Кабы не посольский обычай, они бы наверняка потребовали, чтобы его вышвырнули вон. Роман ощутил внутри волну глухой ненависти.
- Слушаю вас, мужи галицкие, - обратился к послам подобревший Николай. - И смею надеяться, что принесли вы вести добрые, под стать дарам?
- Истинно так, - слово взял Володислав Кормиличич, прижимая руку к сердцу. - Прослышав о том, что идёт войско короля Лешека, собрались мы и приговорили просить, чтобы малопольский король правил нами. Желаем мы, чтобы король Лешек был нашим защитником и спасителем, ибо остались мы без князя и ныне беззащитны от ворогов. Пущай он придёт к нам как господин и освободитель. Пущай из своих рук даст нам князя и заключит с нами ряд - вольности наши оберегая и порядков не меняя. И тогда вся Галичина и Понизье будут вечно с Польшей.
Воевода Николай бросил взгляд на Романа, и тот напрягся. Он вдруг ощутил мысли собравшихся так ясно, словно они высказались вслух. Галичане пришли к ляхам, чтобы упросить их дать им князя - князя-вассала, князя, подчиняющегося Кракову. Ляхи пришли в Галичину затем, чтобы посадить Романа - князя-вассала, князя, подчиняющегося Кракову. Казалось бы, задача решена. Но галичане могут и не согласиться на Волынского князя - слишком известен он в Галиче, да и ведают они, что не будет Роман Мстиславич послушно ходить по воле Кракова.
И он понял, что оказался прав, когда Никиша Тудорыч медленно покачал гривастой головой:
- Уж простите, коли что не так молвлю, мужи ляшские, да только не надобен нам князь Роман. Иного пущай даст Лешка - на иного мы согласные.
- Добже, - палатин Николай наклонил лысеющую голову, - мы помыслим о сём.
- Да просветит Господь разум короля Лешки! - искренне воскликнул Никиша Тудорыч.
А Володислав Кормиличич так взглянул на Романа, что тот снова ощутил в душе горячую волну гнева.
Ещё раз заверив ляхов, что готовы повиноваться Лешке Белому, как родному отцу, и обещая открыть для его войска Галицкие ворота, посольство отъехало восвояси. Но ещё не сели на коней последние отроки, ещё не тронулся в путь обоз, а Роман уже был у палатина Николая. Тот сидел в шатре, перебирая дары, и едва взглянул на ворвавшегося князя.
- Это чего такое деется? - с порога, запинаясь, начал Роман. - Лешко клялся мне, что я стану галицким князем. А ныне…
- Приняли мы посольство Галиции, услышали его слова, - ровным голосом ответил Николай.
- И что же? Поворотите вспять?
- Почто вспять? - Николай поднял холодные выцветшие глаза на Романа. - Сия земля сама легла нам под ноги. Глупо не пройти по красиво расстеленному ковру.
- Я Лешке обещал сдержать вассальную клятву, - вспомнил Роман. - А Галич требует у Лешки князя. Так почто же… почто колеблешься ты, воевода?
- Думаю, - Николай опустил глаза, поглядел на разложенные дары. - Зело упрямы русские бояре. С князем, яко со смердом, рядиться вздумали.
- Завоюй мне Галицию, Николай, - Роман присел рядом на скамеечку, - а я в долгу не останусь.
Палатин бросил на него косой взгляд: не останешься, дескать, ведаю. Сам-то он давно всё решил и прикидывал лишь, как сделать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Хлопнул наконец в ладоши, приказал вошедшему оруженосцу поднимать войско в поход.
2
Первым под ударами ляшских войск пал город Ярослав. Полки Николая пожгли посады, пороками разломали ворота и, несмотря на сопротивление горожан, взяли Ярослав на копьё. Два дня шёл грабёж и разбой. Ляхи тащили всё, что уцелело в огне пожаров и могло пригодиться в хозяйстве. Гнали скот и простых людей, наваливали на подводы добро.
Дальше пошли на Любачев. Город затворился, ожидая осады, но ляхи были быстрее - палатин Николай отправил к Любачеву тысячу своих конников, и когда до города дошла весть об участи Ярослава, передовые отряды ляхов уже стояли под стенами. Любачевский посадник собрал дружину и ополчение, вышел за стены города и дал ляхам бой, но те обошли любачевское ополчение сбоку и отрезали от городских стен. Лишь нескольким десяткам из почти шести сотен воев удалось воротиться назад. Сам посадник попал в плен и, отказавшись присягнуть Лешке Белому на верность, был изрублен саблями.
Перепуганный Любачев тем не менее приготовился сражаться, но когда подошли основные силы ляхов, сдался и распахнул ворота - чтобы разделить участь Ярослава.
Весть о печальной судьбе Любачева взбудоражила Галич. Оттуда открывалась прямая дорога на стольный град Червонной Руси, Звенигород и Голые Горы. Бояре, чьи владения находились там, перепугались не на шутку.
Заговорило в городе чугунное било, потёк на вече народ. Многим было невдомёк, что случилось.
- Что, никак князя бояре сыскали? - приставал кончанский староста Угоряй к степенно идущему рядом старшине мостников Еремею Тужиличу.
- Может, и так, - кивал мостник.
- А какого, не слыхать?
- У боярина спросить надоть, - рассуждал Еремей Тужилич.
- Уж поскорее бы князь-то пришёл, - встрял в беседу молодой чернявый купец, равняясь с ними. - А то боязно в путь пускаться - никак нападут тати. Без княжьего-то догляда сладу с ними нет. Владимир-то Ярославич, упокой, Господи, его душу, - вовсе за ними не следил!
- Да и за боярами бы глаз да глаз, - проворчал седой, как лунь, купец Ермолай, - сами не хуже татей лютуют. Эвона какие резы берут!
- Что резы! - подхватил нелёгкую беседу какой-то ремесленник. - Надо тебе купить шёлку для шитья идёшь у боярина занимать, а отдаёшь не токмо кунами, но и самим товаром. Приходится цену подымать, чтоб хоть как-то с долгами расплатиться. А кто по такой цене брать станет? Тот же боярин, коему ты должен. Вот ты ему товар снеси, продай, а после те же куны в уплату долга вороти. Боярин-то и мошну набьёт, и скрыню[56], а ты хоть по миру иди!
- Эх, нелегко без братцы! - вздыхали люди.
У вечевой ступени возле Богородичной церкви народу - не протолкнуться. На помосте толпились бояре, возле переминались конники. Дородный боярин Молибог, постукивая посохом, вещал срывающимся голосом:
- Пришла беда, мужи галицкие! Наслал Господь нам за грехи наши лютых ворогов. Идут на нас безбожные ляхи. Города жгут, нивы топчут, людей, аки скот, в полон гонят. Три города пожгли, на четвёртый двинулись. А тамо и до Галича доберутся, размечут его по брёвнышку! Беда, мужи галицкие! Война!
- Эвона! - полез в затылок староста Угоряй. - Война! Никитка, слыхал?
Старший сын Угоряя, Никита, ражий мужик, уж пятнадцать лет как семейный, всё ходил под рукой высохшего к старости отца и мрачно покивал головой.
На вечевой ступени слово взял Володислав Кормиличич.
- Мнили мы, когда шли к ним навстречу, - вещал он, - что отыщем в ляхах защитников. Хотели из их рук получить князя для Галича. Ан они слова свои на ветер пустили. Мы их с добром, а они пришли, яко тати.
- Роман волынский ляхов ведёт на наши головы! - закричал кто-то из бояр. - Погибели он нашей жаждет!
- Никшни тамо! - загомонили другие. - Не таков Роман Мстиславич, чтоб Галич жечь! Княжил он в нём! И ныне княжить хощет!
- Княжить он хощет, - передразнивали крикунов. - На головешках!
- Неужто за нас никто не заступится? - срывающимся от волнения и страха голосом вскричал давешний мастеровой. - А как же Русь? Как другие князья?
- Князьям мы гонцов снарядили, - закивал головой Володислав. - Да токмо пока они обещались дружины прислать, а сами не торопятся что-то. Рюрик киевский молчит, Юрий туровский тож.
- Мстислава торчевского звать надоть, - раскатился тягучий голос боярина Зеремея.
- Сие муж зело смышлёный и на устроение полков хитр. И с Рюриком киевским заодно.
- Торчевский князь у Рюрика в подручных ходит, - развёл руками Володислав. - А Рюрик нам ответа не дал. Тако придётся нам, мужи галицкие, самим помыслить о своей голове.
- Ополчение! Ополчение собирай! - закричали с разных концов вечевой площади.
Володислав Кормиличич повернулся к золотым главам Богородичной церкви и перекрестился.
- Господи, услышь детей твоих, - вдохновлённым голосом заговорил он. - Простри над нами десницу Свою, не оставь нас силой и благодатью Своей! Даруй победу над ворогами!
- Полки! Полки ведите! - волновалась площадь. К вечевой ступени уже проталкивались сотники и десятники.
- Все пойдём! И с сынами и внуками! - шумел народ. Молодой чернявый купец обернулся на степенного,полного показного равнодушия купца Ермолая, на его высокого плечистого сына Могуту и стал проталкиваться поближе к ступени. Никита слегка потормошил Угоряя.
- Благослови, отче, - склонил он голову.
- Ой же ж ты, лихо какое на наши головы! - запричитал кончанский староста. - Матери-то каково будет… Ну, да ладно. Сам я не пойду, а тебя да братьев пускаю, - он перекрестил сына, обнял и троекратно поцеловал. - Ступай собирайся!
И загудел, зашевелился Галич, словно потревоженный улей. По концам и улицам пошли старосты. Старшины кузнецов, шорников, бронников, тульников и кожевенников не покладали рук, выковывая мечи и наконечники для стрел и копий, набирая кольчуги и брони, выделывая стремена и седла. Те, кто хранил броню и оружие дома, доставали их и проверяли, чинили конскую упряжь. В каждом доме заплаканные хозяйки шили мужьям, братьям, сыновьям рубахи, подбивали свиты. Торг в последние дни кипел, как никогда - всё, что могло понадобиться в бою, отрывали с руками.
Бояре тоже не сидели сложа руки. У некоторых под Ярославом и Любачевым были угодья. Оставшись без своих сел, пашен и покосов, они считали убытки и скупились, не покупали ничего нового, а выискивали, как бы обойтись старым. Зато те, чьи владения ещё не подверглись разорению, готовы были пойти на любые расходы, чтобы остановить ляхов.
Боярская дума заседала каждый день. Говорили только об одном - о ляхах и военной помочи. Ждали вестей от соседних князей - к одним только Ольговичам отправили десяток гонцов. У Рюрика Ростиславича уже не хотели сына - просили прислать дружину для защиты Галича. Меж собой, не сговариваясь, бояре порешили, что примут любого князя, кто первый придёт на подмогу.
И помощь пришла. Из Киева подошла небольшая дружина под водительством Давида и Владимира Мстиславичей, братьев Удалого. На словах князья велели передать, что Рюрик Ростиславич стоит за них и Роману Волынскому галицкого стола не желает. Ободрённые галичане собрали полки, и когда ляхи наконец, вдоволь погуляв по Галиции, подошли к стенам стольного города, там их ждало большое войско.
3
Ополчение стояло пешим, держа в руках топоры и копья и укрываясь щитами. Иные держали натянутые луки, у других были цепы и рогатины. За поясами и за голенищами сапог своего часа ждали ножи. Над сомкнутым строем чуть покачивались стяги кончанских полков. Боярская конница и князья держались по бокам и позади. Сзади же высились и стены Галича, где остались жены, дети и престарелые родители.
Галич притих. Ещё накануне во всех церквях служили молебны о победе над врагами, и попы с амвонов возглашали мольбы надтреснутыми голосами. Ныне всё замерло. Опасаясь грабителей-ляхов, обезлюдели слободы, посадские перебрались за крепкие стены детинца[57]. Несколько монастырей, стоявших вокруг Галича, накрепко затворили ворота, и монахи там тоже с утра не выпускали из рук кто топора, кто дубины, кто копья. Верный ходил слух, что два монастыря взяли ляхи и сожгли, а святую братию перебили.
Ляхи были тут - рукой подать. Самые остроглазые различали их стяги, присматривались к доспехам и оружию. Иные утверждали, что среди конников есть русские люди - их узнавали по кольчугам и червлёным щитам. Все знали, что это - дружинники князя Романа, которого малопольский король Лешка хочет посадить на стол. Из рук Лешки были готовы галичане принять любого князя, но не сейчас, когда «защитники» пожгли столько городов и сел и хотят воевать сам Галич.
Оказавшийся в первых рядах Никита Угоряич с суеверным страхом смотрел на чужие полки.
- Эко силищи-то нагнано, - шептал он чернявому купцу Хотену, с которым стоял рядом. - Никак со всей ляшской земли пришли?
- Не, - покачал головой знающий Хотен. - У ляхов, как и у русских, тож своих князей полно. Тоже живут немирно. Наши-то только когда на половцев ходят, полки соединяют, а чтоб грабить - это каждый поодиночке. Делиться-то никому неохота. И тута не все ляхи, а токмо какого-то одного князя.
- Вот пропали мы, - вздохнул меньшой Никитин брат, Юрась. - Нешто такую силищу одолеешь?
- Воевать тебе на печи с тараканами, - сердито одёрнул старший младшего. Заменив на ратном поле отца, Никита сделался суров к младшим братьям.
- На всяку беду страху не напасёшься, - добавил и Хотен. - Дома мы, а тута и стены помогут.
Застыженный со всех сторон, Юрась замолчал, стискивая в потной руке тугой лук.
Среди конников велись иные разговоры. Крепко, как дуб на кургане, сидел на коне Илья Щепанович. Володислав Кормиличич и Никиша Тудорыч остановились справа и слева от него. Нахмурившись из-под низко надвинутого на глаза шелома, боярин озирал поле и ляхов на другой стороне.
- Слышь-ко, - шептал Никиша, - человек от перевала прискакал. Стоят у Угорских ворот угры. Вот-вот перейдут к нам.
- И что? - не оборачиваясь, отозвался Илья Щепанович.
- А с Поросья идут половцы. Уж Межибожье миновали. Вот-вот до Теребовля дойдут. Пропали мы.
- У страха глаза велики, - Илья Щепанович покосился на Никишу. - Охолонь, боярин.- Семи смертям не бывать, а одной не миновать.
- Кажись, идут, - встрепенулся Володислав Кормиличич.
Он был прав. Вдалеке запели сопели и рожки, заколыхались стяги - польское войско пришло в движение.
В ответ засуетились Владимир и Давид Мстиславичи. Взыграли и на русской стороне рога, загудели сопелки, послышались окрики сотников, и пешая толпа пришла в движение. Вперёд выдвинулись лучники, и Юрась, каменея бледным лицом, шагнул вон из строя, даже не глянув последний раз на старшего брата.
Два войска тронулись навстречу друг другу. Шли не торопясь, приноравливаясь к ходу пешцев. У ляхов пешцев было меньше - и Роман, и Николай оба привели в основном конную дружину, и они двигались быстрее. Всё ближе, ближе, ближе. А потом опять пропели рожки - и лучники стали останавливаться и вскидывать луки.
Первые стрелы взвились в воздух. Под кем-то споткнулась лошадь, кто-то упал с седла. Ответные стрелы вынесли из рядов лучников нескольких стрелков, другие перелетели над их головами и нашли своих жертв в сердце галицких полков. А потом в бой устремилась конница.
Никита потвёрже упёрся ногами в землю, вскидывая копьё и готовясь встретить мчащуюся на него лавину. Пеший строй ощетинился копьями, лучники отступили за стену щитов. Юрась мелькнул совсем рядом. Никита хотел крикнуть ему, чтоб не отходил далеко, но не успел - ляхи были уже близко.
Первый ряд напоролся на стену копий, но ляхи всё-таки были не половцы и сумели избежать больших потерь, да и кони их были защищены нагрудниками и наголовниками. Осаживая лошадей перед строем, ляхи рубили древки копий, сминали лошадьми пеший строй.
У Никиты копьё выбили после третьего удара. Выронив его, он поднял топор, размахнулся, метясь в бок какого-то ляха, ударил - тот покачнулся в седле, сползая наземь. Никита замахнулся вторично, чтобы добить, но перепуганный конь шарахнулся в сторону, и перед Никитой вырос другой всадник - русский. В занесённой для удара руке поблескивал меч, из-под шелома огнём горели глаза - и Никита попятился, боясь ударить русского и страшась принять смерть от его руки.
Пеший полк галичан не стоял - он то подавался вперёд, то пятился, то бестолково начинал крутиться, словно в живом людском море возникали водовороты. С начала боя его чуть было не разрезали надвое, и теперь в сердце полка полсотни всадников сражались, окружённые со всех сторон.
Справа и слева заходили двумя крыльями конные отряды. Боярская конница под началом Володислава Кор-миличича стояла справа. Чуть наклоня вперёд стяги, мчались на боярских отроков всадники. Колыхалась конская упряжь, трепетали на ветру гривы, а впереди, чуть отведя в сторону меч, мчался на сером в яблоках жеребце витязь в позлаченной броне.
Володислав Кормиличич встретился с Романом Мстиславичем в поле. Князь наискось рубанул по подставленному щиту, развалил его пополам с одного удара - и Володислав бросил оружие и развернул коня, спасая свою жизнь.
Роман не стал догонять труса - боярские отроки оказались храбрее своего господина и подняли оружие. Разъярённый, слепой в своей ярости Роман врубился в их строй. Кого-то засек насмерть, кто-то упал с коня раненый, кто-то, оглушённый, попал в плен. Князь не оглядывался. Стяг по-прежнему колыхался над его головой, и, повинуясь этому знаку, рвалась вперёд волынская дружина. Рвалась туда, где трепетали стяги братьев Мстиславичей.
Возможно, будь с ними старший брат, Мстислав Удалой, по-другому повернулась бы битва. Но Владимир и Давид не имели той ратной удали, что отличала его. Они сражались там, где им указали место бояре. Сражались доблестно, и когда дрогнули боярские дружины и ополчение было окончательно раздавлено ляшской конницей и всё перемешалось на поле боя, ещё стояли и ещё сражались - до тех пор, пока не налетел слепой от ярости и жажды боя Роман.
Точно так же, очертя голову, кидался он всегда в битву - не чуя ран и не ощущая усталости. Рубил всё, что попадалось ему на пути, не щадил коней и людей. Сжав коленями тугие бока своего жеребца, успевал отбивать удары мечом и щитом, равно действуя двумя руками. Его храбрость граничила с безрассудством, и дружинники шли за ним не только потому, что верили в победу, но и из-за того, что невольно заражались от князя презрением к смерти и яростью.
Роман срубил стяг Владимира Мстиславича и едва не порешил самого князя - в последний миг встали у него на пути княжьи отроки, и хотя полегли почти все, позволили Владимиру отступить. Вместе с Давидом, теряя остатки дружины, он вырвался из боя и поскакал прочь - не к Галичу, остающемуся на милость победителя, а вон отсюда, вдоль берега Днестра. За их спиной ляшские и Волынские дружины добивали галицкое ополчение.
4
Нерадостен вставал над Галичем новый день. Разбитое войско до заката тянулось - пришла беда, отворяй ворота!
Раненых вели под руки, иные ковыляли сами. Жены, матери, сёстры выходили встречать своих мужчин, и то тут, то там слышался плач и причитания.
Постанывая от боли в вывихнутой руке, Никита принёс на двор тело Юрася. Брата зарубили у него на глазах ляшские конники, уже когда ополчение дрогнуло и отступило. Парень упал почти на руки старшему брату и успел шепнуть: «Жёнку мою…» - когда чья-то сабля ударила его в спину, добивая. Чернявый купец Хотен потерял выхлестнутый шальной стрелой глаз и еле доковылял до Никитиного дома, держась одной рукой за его плечо, а другой, закрывая залитые кровью глаза.
Их встретили обоих. Над телом Юрася заголосила его молодая - полгода назад обвенчались, - жена, а Никиту и Хотена увели его собственная жена и сестра Меланья - вправлять вывихи, промывать раны и утешать.
Горевал Галич, всюду были плач и скорбь, всюду поминали погибших. Только в боярских теремах было тихо. Берегли себя бояре - как запахло жареным, так и утекли подобру-поздорову и ныне собирались в палатах, хмуро молчали, исподлобья озираясь по сторонам.
- Да, вот не было печали, так черти подкачали, - вздыхал Илья Щепанович, глядя в тёмное оконце. - Наваляли нам ляхи… Чего делать-то будем, бояре?
У него в гостях сидели боярин Зеремей, старый Вышата Давидич и второй из братьев Кормиличичей, Иван.
- А чего делать-то? Ляхи под стенами стоят, князья нас бросили, восвояси утекли, а за перевалами угры стоят, - перечислял Иван Кормиличич.
- Да ещё половцы скоро в ворота Теребовля постучат, -напомнил Вышата Давидич.
- Половцы далеко, - оборвал Илья Щепанович. - А ляхи близко. Чего делать-то будем, бояре? Аль назавтра вече скликать? Чего людишкам сказывать будем? Новую рать пущай готовят али как?
- Новую рать хорошо б с князем, - мечтательно промолвил Иван Кормиличич.
- С князем! Да где он, князь-то? Ни Ольговичи, ни Рюрик помощи не прислал. Те, что пришли, уж утекли. А от Романа мы сами отреклись…
- Окстись, боярин! - повысил голос Зеремей. - Роман-ко-то ляхов и привёл на наши головы! Принять его - что волка в овечье стадо запустить! Попомни мои слова - вот воссядет у нас Романко волынский, худо станет!
- Вот и выходит, - как ни в чём не бывало продолжал Илья Щепанович, - что окромя как с ляхами нам не с кем речи вести. Да токмо не защитники они Галиции - аки тати, огнём и мечом прошлись по нашей земле. Чего с ними делать будем? Биться дальше аль разговоры разговаривать?
- Поговорить, оно завсегда можно, - закивал Вышата Давидич, - от разговоров язык не отвалится…
На него зашикали сразу с двух сторон, и старый боярин испуганно втянул голову в плечи. Спору положил конец Илья Щепанович. Пристукнув кулаком по колену, он объявил:
- Сделаем, како порешит вече!
Не было сил и мужества у галичан собирать вторую рать - в каждом доме был или раненый, или покойник. Уцелели только боярские дворы, да и там поубавилось челядинцев. Потому как ни старались бояре уговорить людство, как ни подначивали подосланные людишки, переубедить Галич им оказалось не под силу. Простые люди единодушно решили откупиться от ляхов, серебром и рухлядью[58] заплатить за мир.
Скрепя сердце отмыкали послушные вечу бояре сундуки, отсыпали гривны, перетряхали меха, осматривали коней в конюшнях. Простые люди несли к дверям церквей кто сколько мог. Откуп собрали велик - два воза навалили добра, полсотни коней гнали холопы за посольством.
Палатин Николай после боя чувствовал себя худо - несмотря на возраст, он пожелал сесть на коня и участвовать в битве и теперь мучился от ломоты в костях. Потому был он зол на весь мир и глядел на боярское посольство кисло, прикрыв выцветшие глаза тёмными набрякшими веками.
Прослышав, что пришло посольство, в его шатёр взошёл и Роман. Увидев князя, боярин Зеремей сморщился от досады и ненависти. Не мог он принять, что Роман волынский будет свидетелем позора галицкого боярина. Но говорить пришлось, раз начал.
- Послал нас Галич ото всех людей своих, - молвил он и кивнул на сопровождавших его Володислава Кормиличича, Никишу Тудорыча и Витана Ильича, - дабы поклонились мы дарами королю польскому Лешке и просили города на Щит не брать и откуп наш принять.
- Откуп? - скривился, как от зубной боли, палатин Николай. - На что нам ваш откуп? Мы сами можем взять столько, сколько хотим, и гораздо больше. Вы же сами нас к себе призвали. Что теперь?
- Да мы хотели, чтобы король Лешка защитником нам был, - проворчал из-за спин бояр Никиша Тудорыч. - А ныне что зрим - аки волци хищные, рассеялись вы по нашей земле…
- Ты, боярин, говори, да не заговаривайся! - повысил голос Николай. - Забыл, кто к кому на поклон пошёл? Напомнить?
- Нет уж, век не забудем, - зыркнул недовольным глазом Никиша.
- Ещё бы забудете, - кивнул Николай, - когда прислан я сюда королём моим Лешком малопольским, дабы посадить у вас князя по его слову. И князь сей здесь.
Роман шагнул вперёд. Сейчас был тот самый момент, которого он так ждал. Галичане повержены, и ляхи-победители бросают к его ногам город. Но послы встрепенулись, загомонили возмущённо.
- Окстись, воевода, - воскликнул боярин Зеремей. - Кого нам даёшь? Не нать нам такого. Общине он не люб. Иного давай, а не то не поглядим, кто ты есть.
Старый воевода напрягся. Не привык он, чтобы побеждённые так разговаривали с победителями. Он уже вскинул руку, чтобы кликнуть слуг, но тут Роман, решив, что настал его час, протиснулся ближе к Николаю.
- Не серчай на них, воевода, - негромко молвил он, но все сразу поворотились в его сторону. - Прав боярин, прав Галич - просили они у короля Лешки князя, а князь пришёлся не ко двору…
Бояре смотрели на Романа исподлобья. Не по душе было им явление волынского князя - пришедшего вместе с иноземцами, чтобы зорить и жечь его край. Боярин Зеремей пошёл пятнами - он и его сын Глеб были в войске Владимира галицкого, когда два года назад пожёг он окрестности Перемиля. Видать, пришла пора расплаты. Не токмо резы[59] - как бы последнее не пришлось отдать.
- Верно вы говорили, мужи галицкие, - меж тем продолжал Роман, - яко волци хищные, налетели на ваш край не токмо ляхи. Придёт пора - и угры с половцами явятся и пропадёте вы, аки овцы без пастыря. Уж сейчас вы разорены, а как встанет над вами князь - так все беды ваши и кончатся. Промыслите сами, галицкие мужья, каково вам дальше жить. Ответа на те речи мы подождём. А после - не обессудьте, коли сделаем по-своему. Ныне ступайте да поспешайте с ответом.
Властно, словно уже был избран галицким князем, Роман отпустил послов, и Николай с важным видом покивал головой - дескать, согласен, его устами глаголет Роман.
Получив столь неожиданный ответ, бояре толпой попятились из шатра. Домой ворочались пришибленные. Вот оно как повернулось - не прямо, но окольным путём разъяснил им Роман, что надобно им поспешить с выбором князя, а иначе не оберёшься беды. Про угров и половцев волынский князь сказал, может, и случайно, но попал верно. Нужен Галичу князь, ой, как нужен! И не когда-нибудь, а сейчас. А иначе останутся ляхи озоровать на чужой земле, а тамо подойдут половцы, а за ними угры… Страшно представить, что будет тогда.
Воротившись, бояре долго сидели по своим теремам, думали нелёгкую думу. А после собрались и ударили в вечевое било. И сказали собравшимся галичанам, что боярский совет надумал призвать на княжение Романа Мстиславича волынского.
Нелегко далось это решение, а что делать? Ляхи грозой стоят под стенами Галича, помощи от Рюрика не дождёшься, дружины других князей разбиты и утекли восвояси, а кроме ляхов опять же угры и половцы.
- Охти нам, - ворчали в толпе, - вот сами посадим волка в овчарню.
- Навязался на наши головы! Ляшский прихвостень!
- Романе-то? - возражали иные. - Роман сам по себе. Ляхам он не служил и служить не станет, помяни моё слово.
- А чего ж с ихней ратной силой пришёл? Нешто нанял иноземцев, чтоб золотой стол получить?
- Может, и нанял, теперь-то чего?
- Ага! Нанял он, а расплачиваться нам приспело? Чесали затылки ремесленники и купцы, вздыхали простые люди и бояре. Чего ещё готовит им судьба?
А Роман чуял, что не осталось у Галича выхода. О том говорил он с воеводой Николаем - дескать, ежели сам Галич не придёт на поклон, пущай сажают его поляки силой. А он уж тогда сумеет удержаться на золотом столе! И понял, что его взяла, когда на другое утро растворились Золотые ворота и из города выехало посольство.
Подбоченясь, уперев кулак в бок, сидел Роман на сером в яблоках коне сбоку от воеводы Николая. Рядом со старым воеводой казался он орлом подле ощипанного ворона - худой, болезненно бледный, желчный Николай горбился в седле, сверкал прищуренными глазами. За их спинами замерли отборные дружинники - лучшие рыцари войска польского и Романовы молодцы. Волынские бояре смешались с тысячниками ляхов.
Бояре подходили пешими, обнажив головы. Передние мужи, все Владимировы думцы, шли впереди, несли князю дары и ключи от городских ворот. Позади толпой теснились бояре родом похуже, выборные от купцов, кончанских старост и старшины мастеров.
Угрюмый, мрачный, но решительный Никиша Тудорыч встал перед Романовым жеребцом.
- Здрав будь, князь Роман Мстиславич волынский, - прогудел он в бороду. - Челом бьёт тебе Галич-город. Не гневайся на детей своих, а приди и правь нами, и княжь по всему наряду и по всему обычаю дедову и прадедову…
Одной рукой придерживая повод коня, а другую упирая в бок, Роман с седла рассматривал бояр, с холодным сердцем отмечая, как они смотрят на него. Никиша Тудорыч, Кирилл Иванкович, Семён Избигневич, Павел Дмитрич - вот все те, кто десять лет назад кричал ему: «Поди прочь, княже! Не люб ты нам!» Недовольные, злые лица у других бояр. Вон Володислав Кормиличич аж позеленел с досады, а сивобородый Молибог вовсе зверем глядит. Иных Роман по именам не знал, только в лицо помнил. Но всех их запоминал. Они начало и конец всякой смуты, им в рот смотрит Галич.
Вскинул глаза Володислав Кормиличич - аж вздрогнул Роман от затаённой ненависти, сквозившей в его взгляде. Так же ненавистно посмотрели на Романа и другие бояре, что держались близ него кучкой. Ништо! Доберусь я до вас! Дайте срок!
…Никиша Тудорыч замолчал, закряхтел. И Роман, стряхнув с себя думы, кивнул головой.
- Любо слышать мне слова сии, мужи галицкие, -молвил он. - Радуюсь я, что просветил вас Господь. Коли зовёт меня Галич, согласен я принять княжение.
И покосился на Николая. Старый палатин пошевелился в седле и важно кивнул головой. Для всех и в первую очередь для него давал понять Роман, что с согласия воеводы, а через него и короля Лешки занимает он галицкий стол и объявляет себя польским вассалом. Вот кто кем покомандует - это ещё бабушка надвое сказала!..
Ворчали бояре, испуганно крестились и ждали беды. А Роман тем временем въехал в Золотые ворота и принял благословение от галицкого епископа Димитрия. Сел смирной, клялся на соборной паперти, что будет блюсти город по всем обычаям дедовым и прадедовым, оделял нищих и убогих из своей казны и говорил, что перво-наперво пойдёт на половцев, чтобы изгнать их из своей земли.
Услышав об этом, иные бояре переводили дух - обошлось. Но радовались они рано.
5
Не забыл Роман, кто десять лет назад изгонял его из Галича. Не забыл и доносов своих верных людей. Сейчас они попритихли - кто в другой стан переметнулся, видя его дружбу с разорителями-ляхами, кто просто пережидал недобрые времена, - но он был в городе и сам всё видел. И, едва дождавшись, пока уйдут ляхи, призвал бояр на совет.
Торопясь по княжескому зову в княжий терем, Никиша Тудорыч заехал к старому знакомцу Володиславу Кормиличичу.
Богато жили братья Кормиличичи, Володислав и Иван. Не один - два терема стояли на их подворье. Ломились их бретьяницы и медуши от припасов, в конюшнях стояло до полусотни коней зараз, без малого сотню отроков кормил каждый. И, ступив на двор Кормиличичей, Никиша Тудорыч смог оценить их богатство.
Распахнуты настежь были тесовые ворота, десятка три подвод и возков теснились на широком дворе. Из ворот конюшни выводили коней, впрягали в оглобли, а из терема расторопные холопы сносили и укладывали сундуки, лари, увязанные тюками товары и мягкую рухлядь. Отдельно сваливали бочонки с мёдом и вином, мешки с зерном и припасами. Визжали свиньи, кричали куры, охрипший ключник ругался чёрными словами, торопя холопов.
На боярина мало кто обращал внимание, и он был порядком ошеломлён. Люди носились, не замечая его. Раз или два его толкнули, на всходе холоп наступил на подол богатой шубы, обшитой аксамитом. Никиша замахнулся было на наглеца, но тот уже исчез в толпе, и в терем боярин вступил красный от злости. Пнул посохом какую-то девку - кличь, мол, хозяев.
Володислав Кормиличич вышел одетый по-дорожному - опашень, мятель[60], в руке шапка, на поясе польская сабля.
- Ты почто тут, боярин? - нахмурил брови.
- Нет, это ты мне повести, что у тебя на подворье творится? - стукнул посохом Никиша. - Холопы бегают, как оглашённые, на возах рухлядь… Что случилось?
- Аль тебе не ведомо? - прищурился Володислав. - Аль запамятовал, кто ныне в Галиче всему голова?
- Ты про Романа, что ль? Да как же…
- Э, боярин, чует сердце моё - не ужиться нам вместе. Не по душе мне волынский князь. Ни я, ни род мой ему никогда служить не станем, потому как не по чину занимает он княжий стол.
- Его Галич выкрикнул, - развёл руками Никиша.
- Не Галич - сам себя он над нами поставил. И, попомни моё слово, боярин, вот-вот покажет зверь алчущий свой лик. Недолго ждать осталось. Помнит Роман, как изгоняли его из Галича. А кто изгонял-то? Ты да я, да Семён Избигневич, да Молибоговичи подпевали. А землю его кто запрошлым летом зорил? Зеремей да Кирилл Иванкович. А ныне кто супротив него перед ляхами голос возвышал?.. Вот то-то! А память у Романа куда как крепка! Не то что наши старые пеньки - далее свово носа не чуют.
- Не посмеет Роман! - помотал головой, как медведь, Никиша Тудорыч.
- Ещё как посмеет! - уверенно кивнул Володислав. - Вот увидишь - для всех у него готовы порубы глубокие да цепи, верёвки да топоры. Он у себя на Волыни бояр изводил - не одного сгноил в монастырях да погребах. Ходил на ятвягов - так и вовсе их в орала впрягал и сам батогами порол упрямых. Ныне за нас примется, вот те крест! Так что хочешь добра совета – ворочайся-ка ты на свой двор да кликни холопам собирать добро. Земли-то твои где?
- На Буковине, - молвил, думая о своём, Никиша.
- Вот и езжай туда. Мои деревеньки ещё далее, у Колодяжена. Отсидимся тамо, авось минует беда.
Но боярин только помотал головой. Помнил он, что сам Володислав хотел сесть на галицкий стол, так как был сыном княжьего кормильца и считал себя в родстве с покойным Владимиром Ярославичем. Потому и не мог простить Роману волынскому золотого стола. Но чтобы новый князь хватал и казнил передних галицких мужей? Такого не бывало никогда! Испокон веков на боярстве держалась Русь. Без бояр, без своих мужей, князья никуда. Вот о чём думал, вот в чём был уверен Никиша Тудорыч, въезжая на княжой двор и поднимаясь по высокому крыльцу.
В думной палате уже собралась половина думы. Не было многих - кроме Володислава Кормиличича, ждали старого Молибога и отца и сына Арбузовичей. Не явились и некоторые другие бояре. Никиша Тудорыч сел на своё место, оперся на посох и огляделся по сторонам. Вот Павел Дмитрии, вот Витан Ильич, вот боярин Зеремей и Семён Избигневич, у двери прижался к стене Кирилл Иванкович. Все собрались, кто когда-то был против Романа. Все?
И едва Никиша так подумал, как вошёл князь.
Роман ворвался, как вихрь, - крепкий, моложавый, коренастый. Рука лежит на рукояти меча, тёмные глаза сверкают по-ястребиному.
- Собрались, бояре? - выдохнул отрывисто, как после долгого бега. Горбатый нос его наморщился, когда он обежал взглядом скамьи.
- Не всех вижу, - отрывисто бросил он. - Где боярин Володислав? Где Молибог? Где Арбузовичи? Им слово моё не указ?
Бояре зашушукались. Княжеский совет начинался совсем не так, как они ожидали.
- Где передние мужи? Почто не зрю Судислава? И Гаврилы Петровича нет. Не занемогли ли? Или, - тёмные глаза князя сверкнули, - крамолу на меня куют?
- Окстись, княже, - не выдержал Никиша Тудорыч, - почто на верных слуг своих наговариваешь?
- Верных? - как ужаленный, развернулся к нему князь. - Кормиличичи-то верные? А не вы ли за моей спиной сговариваетесь? Не сами ли к Рюрику гонцов слали? Не сами ли супротив меня войско собирали? Всех я вас насквозь вижу. Все вы только того и ждёте, чтобы нож в спину воткнуть. Вороги вы!
- Опомнись, княже! Нешто белены объелся? - вскочил с места Никиша Тудорыч. - Зазря хулу на передних мужей не возводи! Не то ударим в било, созовём вече…
- Нет! - холодно оборвал Роман, и от его взгляда боярина приморозило к полу. - Не вы - я вече соберу. Судить вас буду пред всем Галичем!.. Эй, кто там!
Распахнулись от сильных толчков большая и две боковые двери. Через порог шагнули княжьи дружинники - пришлые, волынские. Не сговариваясь, кинулись к боярам. Те сопротивлялись, пробовали отбиваться посохами, но дружинники не церемонились - посохи выбивали из рук, бояр толкали, валили на пол и вязали по-половецки умело.
Связанных бояр поставили перед Романом на колени. Он даже бровью не повёл - стоял как вкопанный, только горели сузившиеся глаза.
- Ну, княже, попомнишь, - прохрипел, задыхаясь, Никиша Тудорыч.
- В поруб, - бросил Роман и вышел.
Глава 3
1
Недолго простояли у галицких стен ляхи. Покрутились немного по окрестностям, пошарили в слободах, попили мёда и вин из княжеских медуш на устроенном для них Романом пиру и собрались восвояси. Торопился избавить Галицию от ляхов новый князь - и не только потому, что мешали они ему. Не чувствовал Роман себя вассалом. Получив и Галич, и Волынь, ощутил он прилив новых сил. Во Владимире ждала от него вестей молодая жена, бережно носила под сердцем долгожданного сына. Ему, первенцу, отдаст Роман в свой черёд бразды правления над огромной Червонной Русью, а покамест одолевали князя иные заботы.
Не было в Галиче покоя. Дрожали от страха бояре. Челядинцы не выпускали из рук оружия. Опасались нос из теремов высунуть. Через своих дворских и тиунов передавали друг другу вести. Рассказывали всякое. Будто бы боярина Квашню Давидича повелел Роман взять в железа ещё во время похода на половцев, а за его братом Михаилом послал своих людей, да того упредили Квашнины отроки, и он успел утечь за Днестр. Едва спасся Семён Избигневич, утекли боярин Вышата с дочерью и зятем. Успели унести ноги Молибоговичи, Арбузовичи, Юрьевичи. А вот старому Константину Серославичу не повезло - хоть давно отошёл старик от дела и даже в последние годы правления Владимира Ярославича редко появлялся в думе, но к нему пришли на двор. Дюжие гридни на руках подняли обезножившего от страха старика и унесли в закрытый возок.
К Заславу направил свои стопы Илья Щепанович, последний из передних мужей, кто не утёк в Понизье и не оказался в Романовом порубе. Заслав жил по-старому, в новом тереме, что срубил его отец Сбыгнев Константинич на месте старого, развалившегося без хозяев. Заслав был при Романе воеводой вместе с волынским боярином Вячеславом Толстым и молодым Мирославом Рогволодовичем. Вячеслав ныне заседал в боярской думе, как и Заславов отец Сбыгнев Константинич.
Заслав случился дома - пировал с домашними. Старая мать и меньшой брат в рот смотрели Князеву милостнику. Боярыня спешила улучить миг и переговорить с сынком о князе, но проглотила язык, когда через порог переступил боярин Илья.
Заслав неспешно встал. Прошло время, когда он вскакивал перед каждым встречным-поперечным. Не робость перед старшим, но уверенность хозяина дома подняла его на ноги.
- Хлеб да соль хозяевам, - степенно поклонился Илья Щепанович и перекрестился на иконы.
- И ты здрав будь, гость дорогой, - Заслав чуть посторонился. - Садись откушать с нами, чем Бог послал.
Боярыня спохватилась, сама поспешила за чашей для боярина, но Илья, присев к столу, отказчиво помотал головой.
- Не меды я приехал распивать, Заслав Сбыгневич, - ответил он глухо. - Привела меня нелёгкая дума.
- Что приключилось, Илья Щепаныч? - отставил и свою чашу Заслав.
- А то ты не ведаешь? - в упор взглянул на него гость. - Люди князевы озоруют. Мужей галицких похватали, яко татей. В поруба сволокли, а иные утекли, спасаясь. Что вершит Роман? Почто творит непотребство?
- А ты почём ведаешь, что непотребство? - Заслав сам ездил на дворы двум-трём боярам, коих Роман обвинял в крамоле. Сам сажал на худую подводу жену и детей боярина Павла Дмитрича, сам вязал одного из Молибоговичей - велик сей род, кое-кто пробовал спрятаться в Галиче. - Откуда ты взял, что князь казнит невиновных? Те бояре на Романа хулу возводили, со стола его согняли и крамолу ковали. Через их чёрное дело Галицию ляхи повоевали. Через них вы бой проиграли и на откуп гривны собирали. Из-за их которы[61] половцы Кременец пожгли. Не упреди их князь, вдругорядь бы они угров на наши шеи посадили. Известно князю, что иные бояре в Венгрии уделы имеют, серебро оттуда за верную службу получают. А служба та - чтоб в тяжёлую годину Русь предать. Князь сие проведал и зачинщиков изловил.
- Складно ты сказываешь, Заслав, - кивнул Илья Щепанович, - но эдак-то любого можно в железа заковать. Хотя бы меня. Иль Домажира, иль Станиславичей. Токмо пожелай! Эдак вовсе изведёт Роман боярский род. С кем тогда станет править? Не сам ли?
Заслав построжел лицом и отодвинулся от стола.
- А ведь и ты, боярин, ныне крамольные речи ведёшь, - молвил он изменившимся голосом. - Что, как донесу я князю о наших речах? Меня-то князь послушает, а вот тебя - вряд ли.
Но Илья Щепанович и бровью не повёл.
- Верно сказывают, - покивал он, - что последние времена настают. Но не думал я, что и ты против своих пойдёшь, Заслав Сбыгневич.
Поднялся с лавки, резко запахнул полы опашеня и вразвалочку сошёл с крыльца. Боярыня Сбыгневова бросилась было вслед за гостем, но воротилась с белым испуганным лицом. Молча опустилась на лавку напротив сына, сложив руки на коленях. Губы её дрожали, глаза были на слезах. Чтобы не смотреть в лицо матери, Заслав встал и вышел из-за стола.
* * *
Несколько дней после памятного разговора ходил Заслав сам не свой. Но слуха, что взяли в железа Илью Щепановича, не было. То ли поверил Роман боярину, то ли не оговорили его посаженные в поруб узники.
Не стал Роман ни пытать крамольников, ни долго держать на цепях. Посаженные в поруб, делались они мучениками, и уже не только оставшиеся на свободе бояре, но и купцы и простые люди настороженно хмурились, когда он проезжал по городу. А ведь княжил он всего два месяца без малого.
И заговорило вечевое било. Последний раз гремело оно, когда созывала боярская дума народ на ряд с князем Романом. Тот кланялся городу, обещал блюсти его от ворогов и не давать в обиду ни старого, ни малого. А после похватал бояр и напрочь забыл о том, что рядился с городом об ином.
Тревожно переговаривались люди, но из домов выходили и спешили к вечевой площади.
- Чего слышно, мил человек? - спрашивали друг у друга. - Аль князь в поход кличет? Аль война сызнова?
- Не, - отвечали знающие, - у князя слово есть к Галичу.
- Нешто не всё сказал?
- Видать, новое припас…
- Охти! Вот новая напасть! Пронеси, Господи!
Бояре пробирались осторожно. Посылали вперёд верных людей. Те шныряли, выслушивая и вынюхивая, поглядывали, нет ли в толпе переодетых Романовых дружинников. Да разве всех наперечёт знаешь?
Боярин Семенко Чермный шёл, опустив голову и на глаза натянув шапку. Дрожал от страха как осиновый лист. Пятеро молодцов охраняли боярина, но разве выстоят они супротив княжьих дружинников? Только больше обозлят князя!
Близко к вечевой ступени он пробираться не стал. Но, глядя из-за спин своих челядинцев, заметил, что перед ступенью расчищено место. Там стояло несколько столбов с перекладинами, били копытами привязанные кони. Недоброе предчувствие шевельнулось в душе Семена - что-то будет! Он быстро перекрестился.
Вдалеке закричали люди, затопали копыта. Около сотни всадников приближалось на рысях. Впереди, поигрывая плёточкой, скакал Роман. Под нестройные робкие крики толпы он лихо спешился и взбежал на ступень. Следом за ним поднялись несколько бояр. Семён заскрежетал зубами, узнав своего соседа Домажира и Иванко Станиславича. Двое других были пришлые, волынские. Дождавшись кое-какой тишины, Роман поднял руку.
- Мужи галицкие! - закричал он, и вся площадь невольно замерла. - Принимая с вами ряд, обещался я стоять по всей воле Галича, блюсти его обычаи и защищать град от врагов. Ведаю - идут на нас половцы, жгут сёла и города, угоняют в полон наших людей. На западе ждут своего часа угры. Пущай ждут! Не видать им Галича! А коли пойдут, так запихнём их обратно за Карпаты… Но прежде чем идти войной на ворогов явных, надобно навести порядок в своём дому. Не токмо угры и половцы, под боком у вас, мужи галицкие, завелись вороги. Их попущением сперва были допущены на нашу землю ляхи, их попущением они пожгли города и сёла, побили жителей. Их попущением ваши полки были разбиты, а в каждом доме оплакивали мёртвых. Они принудили Галич платить ляхам дань! И готовы были сызнова призвать сюда угров, дабы править городом по своим законам. Но Господь видит всё, - Роман остановился и перекрестился на купол Богородичной церкви, - он же и предал крамольников в руки мои. Всех вы их знаете. И ныне хочу, чтобы узрели вы их кару.
Он обернулся к ожидавшим вершникам, махнул рукой, крикнул неразборчиво: «Давай их сюда!» - и толпа заволновалась, загомонила вразнобой. На помост стали подниматься бояре.
Тощего Павла Дмитрича шатало, как былинку, и, взойдя, он обессиленно прислонился к боку Никиши Тудорыча. Тот поднялся по ступеням сам и стоял, покачиваясь и пошире расставив ноги. С другой стороны к нему прислонился Кирилл Иванкович.
- Глянь-ко! - изумлённо кричал молодой голос. - То ж боярин Зеремей!.. Вот ужо отольются кошке мышкины слёзки! Попомнишь, как неправую мзду брать!
Стоявший рядом с кричавшим плечистый парень в сером кожухе встрепенулся и вскинул горящие ненавистью глаза, но тут же опустил взгляд. Сын боярина Зеремея Глеб успел, упреждённый матерью, уйти от Князевых людей и пережидал смутное время у знакомцев.
Боярин Зеремей идти не мог - его втащили под руки, он дрожал от страха, и крупные слёзы катились по его щекам. Квашня Давидич и Витан Ильич пребывали в оцепенении. Двигались они скованно, словно не полмесяца - полжизни провели в порубе. Старого Константина Серославича дружинники как внесли на руках, так и сложили у Князевых ног кулём. Кроме Никиши Тудорыча только Семён Избигневич держался твёрдо. Вид у всех был помятый, бороды растрепались, на дорогих кафтанах и сапогах пятна грязи и отбросов, на бледных осунувшихся лицах нездоровым блеском горят глаза.
- А вон боярин Кирилл! - кричали с другой стороны. - Энтот соседа мово, купца Мишука, разорил резами! У-у, вражина! Холопья его Мишука дубьём били да в реку в мешке скинули ещё жива!
- Эй, Павел Дмитрич! - трубным гласом вещал кто-то из задних рядов. - Вот и сочлись мы! Теперя тебе на том свете мой должок не занадобится!
- Лихоимец!
- Убивец! - последний крик раздался над ухом у Глеба, заставив его шарахнуться в сторону.
Иные помалкивали, некоторые жалостливо вздыхали и отворачивались, уверенные в невиновности бояр. Дав людству накричаться, Роман снова вскинул руку:
- Сии бояре крамолу ковали, се есть враги Галича и мои, и посему понесут они кару, и свершится она здесь и сейчас.
Он кивнул дружинникам, и те навалились на бояр, растаскивая их в стороны и сдирая дорогую одежду. Павел Дмитрич заверещал, как заяц, когда четверо ражих парней схватили его за руки и ноги. С извивающегося и орущего боярина содрали всё до исподнего, а запястья и щиколотки привязали к четырём коням.
Народ отхлынул от места казни в стороны. Четверо дружинников вскарабкались на конские спины, ударили каблуками, верёвки натянулись, и Павел Дмитрич закричал - долго, отчаянно. Но крик скоро оборвался, когда суставы его рук и ног порвались с резким хрустом. Изуродованное тело оттащили в сторону, а на его место бросили Никишу Тудорыча…
Боярина Семена Избигневича, Кирилла Иванковича и Константина Серославича, раздев донага, привязали к виселицам вверх ногами. Только когда их привязывали, Кирилл очнулся, заголосил по-бабьи пронзительно и продолжал вопить до тех пор, пока вперёд не вышли княжьи отроки с тугими луками. Роман взял один, встал напротив Семена Избигневича, вложил стрелу и первым пустил её точно в тугой живот боярина.
Вечевая площадь ахнула. Иные принялись креститься, другие нашаривали под одеждой обереги. Многим виделось, что не князь целит стрелу в сердце мятежного боярина - а сошедший на землю Перун-громовник пускает молнию в брюхо Змея-Волоса. Как зачарованные, боясь вздохнуть и пошевелиться, люди на площади наблюдали, как стонал и корчился Иванкович, как долго мучился растягиваемый конями Никиша Тудорыч, как без особой охоты пускали отроки стрелы в обмякшего и умершего от разрыва старческого сердца Константина Серославича, как потом, оставив утыканные стрелами тела болтаться над землёй, Роман повернулся к боярину Зеремею и сам, обрызгавшись кровью, взрезал ему живот, выпустив внутренности на землю у вечевой ступени…
Стоявший в толпе неузнанным Глеб Зеремеевич видел всё. И только когда упали на пыль сизым комком внутренности отца, он повернулся и, пошатываясь, как слепой, напрямик, побрёл прочь. Натолкнулся на Семена Чермного - тот узнал его, глянул с испугом, - но не остановился. Боль и ненависть к Роману сжигали его.
А за его спиной народ боялся вздохнуть от страха и благоговения. Ибо никто на вечевой площади не смел спорить с князем, ТАК утверждавшим свою власть над Галичем.
Никита завистливо вздыхал, слушая приятеля. Хотен сызмальства с отцом ходил - тот на лодье плавал, а Хотен с мамкой в избе на носу жили. Потом как-то раз пошла лодья ко дну. Спасая товар - дело было зимой - простудился Хотенов отец, слег да и помер. Мамка тогда стара стала, на лодье не плавала. Шибко убивалась, когда воротился Хотен один, потеряв половину товара и схоронив в чужой земле отца. Долго не хотела пускать парня торговать. Добро что сжалились бывшие отцовы приятели, взяли восемнадцатилетнего Хотена с собой. И вот уже поболе десяти лет ездил он по свету сам. И в Европе был, ив Сигтуне свейской, и в Новгороде, и у булгар, и за Хвалынским[62]орём по пустыне ходил. А уж на Руси-то сколь дорог им исхожено!
- Завидую я тебе, Хотенко, - как-то признался ему Никита. - Я тебя на пять лет старше, а далее Галича раз всего выезжал. Ты же весь мир повидал!
- Э, паря, мир-то велик! Всего, чаю, человеку за жизнь не повидать, - отвечал Хотен. - А что до меня - так хошь, возьму тебя с собой?
- А не врёшь? - загорелся Никита.
- С чего бы врать? Ты в городском полку, а нам, купцам, оружные люди нужны - мало ли кто в дороге встретится. Да и торговать последнее время стало легко - слышал, небось, какую леготу учинил нам князь Роман?
Никита покивал головой. Последнее время только и было разговоров и споров о новом ряде, даденном Романом Мстиславичем купцам и ремесленному люду. Отныне снимались лишние пошлины с купчишек, боярам запрещалось брать большие резы, и долг давался не на год, как прежде, а на три. Облегчилась жизнь и мастеровых - сбросил Роман с их шеи боярское ярмо. Иные уж и не чаяли, когда с боярами расплатиться, - а тут самого боярина нету, и весь - долг, что ты имел, тебе прощается. Тем же, кто по-прежнему был в кабале, разрешалось сперва товар распродать, а уж после отдавать долги и не нести золотое узорочье, кузнь, ткани и сапоги на боярский двор. Народ воспрял, а бояре зло ворчали в кулаки. Но вслух роптать боялись - памятна была публичная казнь.
Последнее время зачастил молодой купец Хотен на подворье кончанского старосты Угоряя. Крепко сдружились они с Никитой, старшим сыном старосты. Сметливому Никите любо было с бывалым и удачливым купцом, которого даже увечье не огорчало, - говорил он, что одним глазом видит он земное, а другим, выбитым, чует чужие помыслы и завсегда может отличить правду от лжи. Как бы то ни было, а в доме старосты Хотен свою выгоду учуял сразу - Меланья.
Одинокой жила дочь старосты. Уж все братья её были женаты, уж старостовы внуки и внучки подрастали, а она сидела в девках. Уходила было в монастырь, но воротилась, не сдружившись с ключницей. Хитрая баба доносила игуменье на всех послушниц без разбора, и когда случилось ей проболтаться и о Меланье, та, не долго думая, обругала её чёрными словами прямо у порога храма, а после того как за брань посадила её игуменья на хлеб и воду, поклонилась сёстрам, последний раз перекрестилась на соборные купола и вернулась в мир. С той поры жила у родителей в дому. Староста Угоряй дочери не любил. «Ни Богу свечка, ни черту кочерга», - говаривал он и подбивал мать заставить дочь опять уйти в монастырь и не позорить его семьи.
Может, и сладилось бы у старосты, кабы не Хотен. Ещё когда промывала ему кровавую рану на месте выбитого стрелой глаза, полюбилась Меланья молодому купцу, и, едва оправившись от болезни, зачастил он на порог старостовой избы.
Быстро смекнул Угоряй, откуда ветер дует. Купца велел привечать, Меланью начал сызнова наряжать и нарочно старался оставить их с Хотеном наедине.
Всё чаще заводил Хотен разговоры о будущем.
- Вот схожу в Византию, а после и сватов зашлю, - говаривал он Никите, сидя с ним за чарой мёда. - Сперва-то мне путь лежит в Ганзею, а оттудова через Краков и Владимир-Волынский вниз по Днестру в Русское море и до Царьграда. Ворочусь я оттуда богатым человеком, дорогих привезу подарков Меланье Угоряевне.
Никиши Тудорыча, боярина Зеремея и старого Константина Серославича. Никому не хотелось умереть, как они.
Все боялись, что, раз почуяв кровь, Роман больше не остановится. Но князь, казнив зачинщиков, успокоился и занялся другими делами.
Перво-наперво, конечно, были половцы. Не мешкая, Роман собрал дружину и ополчение и двинулся к Камен-цу-Подольскому, который уж целый месяц осаждал хан Котян. Отрезав кочевников от дороги в степь, Роман налетел на них, как коршун на стаю цыплят. Бил и рубил, не щадя никого. Волочили дружинники и ополченцы в полон половецких лихих конников, похватали баб и ребятишек, согнали в табун коней, гуртами считали скотину. Сам хан Котян едва утёк с тысячей верных воинов, а весь его гарем достался победителям.
Богатую добычу пригнал Роман к стенам Галича. Радовались галичане, видя идущих на привязи, как телят, половецких нукеров[63]. На поварнях готовили большие пиры, князь обещал выставить для ополченцев несколько бочек мёда. А пока пировали да похмелялись, подоспела и другая радость - прослышав о том, что появился у Галича князь, и не кто-нибудь, а поддержанный Польшей Роман волынский, отозвал с перевалов свои войска венгерский король Имре.
Всех пленных половцев повелел Роман собрать и отправить в Понизье, сажать на землю по берегам Прута, Серета и Днестра, дабы орали они пашню, строили дома, пасли скот, занимались ремёслами и увеличивали богатство Червонной Руси.
А по осени, едва засверкало с небес тёплое неяркое солнышко бабьего лета, приехала в Галич Романова княгиня Анна.
Весь город высыпал встречать княгиню. Катился по дороге нарядный возок, молодая женщина озиралась по сторонам. Она никогда прежде не уезжала с Волыни. Глаза её горели, на губах играла улыбка.
Роман встречал княгинин поезд за воротами. Обочь дороги выстроилась его дружина, теснились бояре и думцы. Сам князь выехал вперёд, поравнялся с возком, и Анна, откинув полсть, вышла ему навстречу. Андрей, оставленный Романом охранять княгиню, возвышался над нею, зорко поглядывая по сторонам.
- Аннушка! - Роман осадил коня, спешился и обнял молодую женщину. Потом отстранился, провёл ладонью по её выпуклому животу.
- Он уж толкается, - похвалилась Анна.
- Не растрясло тебя дорогой? Что-то бледна ты!
- Нет, - с тихим смехом ответила Анна. - Просто Андрей меня за порог терема не пускал, всё боялся, как бы не стряслось чего. Почитай пол-лета взаперти просидела.
Роман обернулся на Андрея. Тот мигом спешился, опустился на колени, ожидая выволочки.
- Не ругай его, - Анна дотронулась до руки князя. - Он меня так в дороге охранял!
- Встань, - приказал Роман Андрею. - Да ступай, проводи княгиню в терем!
Тот мигом вскочил и бросился к своему коню.
Анна уселась в возок, и поезд покатил по улицам города. Роман и Андрей скакали с боков, оберегая княгиню от дурного глаза - женщина носила княжьего сына. И мало ли найдётся недобрых глаз, желающих ей зла!
Когда возок въехал в распахнутые ворота княжеского дворца и Анна вышла у крыльца, бояре кланялись ей, опускались на колени, угодливо улыбались. Но за льстивыми улыбками многих скрывалось недоверие, и, провожая жену в палаты, Роман подумал, что не худо бы покрепче прижать хвосты думцам.
3
Старый боярин Вышата успел подсуетиться и увезти в вотчину свою семью - дочь Смеяну и её мужа Николая Васильевича с маленьким сыном. Здесь, в терему, был боярин как у Христа за пазухой. Крепкие заборы не вдруг возьмёшь, а рядом дорога - собирай вещи и езжай дальше, в Понизье, на Прут, к Кормиличичам и Арбузовичам. Но Вышата, хоть и взлетел высоко, никогда ни в чьих подручных не ходил. Разве что с Борисом Семёнычем был дружен - когда тот был жив.
Сейчас, кажись, обошлось. Уединившись в вотчине, зажил Вышата тихо-мирно, ожидая перемен. Дочь и зять занимались хозяйством, а он попивал меды, спал, читал Псалтирь и покрикивал на холопов, от скуки пристрастившись ходить к пряхам в клеть и исподтишка любоваться молодыми девками.
Жизнь налаживалась. От Владимира Ярославича получил он две деревеньки и лесок, дочь пристроил замуж. Отец Николая, Василий Гаврилович, был думцем, коего, увы, не обошла карающая десница князя Романа. Брошен был боярин в поруб, и хотя не казнён, но и на свободу не отпущен и так тихо и помер там. Однако их самих пока не тронули, и в этом Вышата видел для себя надежду - знать, скоро повернётся судьба к боярскому роду другим боком.
И - как в воду глядел. По осени, когда уж миновало бабье лето, прискакал на подворье княжеский гонец. Застучал рукоятью плети в ворота, требуя призвать боярина.
Николай был в отъезде, навещал мельницу и дальнюю деревеньку, дома были только сам Вышата и Смеяна. С перепугу боярин забыл, кто он и где, и принимал гонца чуть ли не в исподнем - ноги сунуты в стоптанные чёботы, на одном плече болтается шубейка, жидкие седые волосы и борода взлохмачены.
Гонец, крепкий мужик, широким шагом прошёл по палате, поклонился боярину.
- Здрав будь, боярин Вышата, - сказал он. - Послал меня к тебе со словом князь Роман Мстиславич.
- Ась? - дёрнулся Вышата. - Чего за слово?
- Велел передать тебе князь Роман, чтобы ты не мешкая со всем двором твоим ворочался в Галич, потому как был ты думцем и новому князю советы твои мудрые зело надобны. И ещё велел передать тебе князь Роман, чтобы ты не таился, а приезжал ему служить сам и с родом своим.
- Ась? - перепугался Вышата, изо всей речи поняв только слово «не таился».
- Зовёт тебя князь служить ему в думе, как прежде служил ты Владимиру Ярославичу, - терпеливо повторил гонец.
- Это чего же? - совсем оторопел Вышата. - Казнить не будут?
Гонец не выдержал - рассмеялся:
- На казнь бы за тобой приехали и привезли незваного. Но ежели не ворог ты князю, то ворочайся сам и с домочадцами своими. Князь своих людей не трогает! - И добавил, направляясь к двери: - Велено на Покров быть в Галиче!
- Будем, будем, - закивал Вышата. Он ещё сумел подняться и доковылять до двери, провожая гонца, но потом без сил опустился на лавку и застонал, хватаясь за сердце.
- Ой, лишенько! Ой, нужда-то! - стонал он, когда вбежала Смеяна, склонилась над отцом.
- Что ты, батюшка? Что?
- Вот ведь пришла беда, откуда не ждали! - повис на её руках боярин. - Князев человек до нас доскакал, велит быть в Галиче к Покрову!
- В Галиче? - всплеснула руками Смеяна. - Неужто не гневается на тебя князь?
- Уж чего не ведаю, того не ведаю, - сокрушённо покачал головой Вышата. - А всё ж таки зазря гонца слать не станут! Супротив Романа слов я не говорил, так, может, и обойдётся?
На другой день воротился Николай. Он Роману не верил - как-никак его отец в своё время угодил в поруб. Но спорить с Романом выходило себе дороже, да и Вышата успел убедить себя, что нужен князю, и уговорил-таки зятя.
Всё ещё продолжая переругиваться и спорить в дороге, тронулись в обратный путь и прибыли в Галич на самый Покров. И тут в самом деле начались чудеса.
Николая не тронули, даже не вспомнили, что его отец умер в порубе. Боярина Вышату обласкали, пригласили в думу на прежнее место, а Смеяну ввели в княжьи покои и приставили к княгине Анне.
На новом месте не было у Анны ни подруг, ни знакомых - только бояре, что перебрались с Романом, и их жены. Она целыми днями сидела в своей светёлке, вышивала или глядела в окно. Когда увидела Смеяну в первый раз, придирчиво оглядела боярыню.
- Здравствуй, - кивнула спокойно. - Как зовут тебя?
- Смеяной Вышатовной, - ответила та.
- Садись, Смеяна, - Анна указала на лавочку рядом, - да сказывай - кто ты, как живёшь. Ты замужем?
- Да.
- Давно?
- Восьмой год уж.
- По любви выходила?
- Батюшка настоял, - Смеяна опустила глаза. Чего хочет от неё княгиня? Ей было невдомёк, что Роман просил Анну поближе сойтись с боярыней, чтобы в случае чего выведать через неё мужнины и отцовы тайны. Решив, что во всём будет помогать мужу и всегда его поддерживать и стоять горой за его дела, Анна взялась за это.
- А ты что же? - Она коснулась Смеяниной руки.
- А я… Что я, матушка-княгиня? Батюшка жениха хорошего сыскал, вот я и…
- А ты другого любила? - по потухшим глазам угадала Анна.
Смеяна вздохнула. Ой, как любила она боярича Заслава Сбыгневича! Кликнул бы он - отца бросила, в тот же час с ним убежала. Не позвал её Заслав, как покинул Галич десять лет назад, так ни слуху ни духу. Долго плакала Смеяна, Вышата рвал и метал, крича, что опозорил дочь его Заслав. А после отыскал жениха и чуть не силком оттащил дочь к венцу. «Стерпится - слюбится», - уговаривал он Смеяну уже после венчания. Смеяна и правда привыкла к Николаю и даже сумела полюбить сына. Правда, мужа самого не любила.
Слово за слово - вытянула Анна из Смеяны всё о Заславе. И всплеснула руками:
- Да здесь он, Заслав Сбыгневич! Позвать ли?
Смеяна переменилась в лице, отшатнулась от княгини:
- Господь с тобой, матушка! Да как же это? Да неужто?
- В моей то власти, - сверкнула глазами Анна. По своей судьбе знала она, что такое быть в разлуке с любимым. - Ну что? Позвать его?
Смеяна молчала, испуганно и послушно глядя на Анну.
* * *
Анна всё-таки устроила Смеяне встречу с Заславом. Бог весть, о чём те говорили меж собой, вспоминая прошедшие годы, - то ли сожалели, то ли хвалились, - но с той поры боярыня Смеяна подолгу просиживала в светёлке княгини, а когда прошли последние осенние дожди и после слякотной осени наконец-то встала зима, то стала сопровождать её на прогулках.
Чрево Анны росло не по дням, а по часам. Знающие женщины, которых Роман приставил к жене, говорили, что рождения ребёнка надо ожидать на Введение. Чем ближе был срок родин, тем тревожнее делалось Анне. Она меньше гуляла, всё больше сидела в своей светёлке, обхватив руками большой живот, и с тревогой прислушивалась к толчкам младенца.
- Я боюсь, - шептала она Смеяне. - Иногда я не слышу его. Затихает, словно мёртвенький…
- Окстись, матушка! - обрывала её Смеяна. - Грех так о младенце своём говорить! Толкается ведь?
- Толкается, - соглашалась Анна. - Да только сомнения меня берут…
- Молись, чтоб Богородица отвела от тебя дурные мысли. Я вот тоже помереть боялась, как Заславушку рожала. И такой слабенький был, мы уж его и нищенке из окошка подавали. Я так боялась, что не возьмёт!.. Взяла. И сынок мой живой сейчас. И ты родишь, матушка. Все родят.
Анна кивала, затихая подле старшей по возрасту и опыту Смеяны, прислушивалась к советам знахарок и боярынь, но тревога не отпускала её. Не способствовало её покою и то, что беспокойный Роман не мог долго находиться при жене. Вскоре после Покрова он ускакал в боярское гнездо Плесненск, где нашли себе приют многие из враждебно настроенных бояр. Там он и застрял на всю распутицу, верша суд и расправу, и не торопился к ясене, которая со дня на день ожидала рождения ребёнка.
…В ту ночь Анна пробудилась около полуночи с испуганным криком. Привиделось ей, будто идёт она по летнему лесу, несёт на руках младенца, идёт на встречу со своим князем. И вдруг слышит впереди крики, стук мечей о щиты, конский топот. Сорвавшись, Анна бежит куда глаза глядят. А крик и шум всё ближе. Вот уже битва кипит вокруг неё. Встают на дыбы кони, мелькают пешие и конные, падают убитые и раненые. Перед самым лицом Анны взвился огненно-рыжий конь. Всадник его схватился сразу с двумя врагами. Одного свалил, другой отступил, но подоспел третий - и всадник упал с рыжего коня лицом в траву. Подкосились у Анны ноги, опустилась она на колени - и…
Проснулась. Непонятная тяжесть разливалась по чреслам. Нутро болело. Ребёнок мягко шевельнулся, переворачиваясь, - и резкая боль пронзила тело.
Опраска, спавшая у порога княгини, вскочила, услышав низкий стон, и, как была, простоволосая, в одной рубахе, босая, бросилась в ложницу. Анна, белая, с перекошенным лицом, сидела на постели, обхватив ладонями живот.
- Ой, - тихо простонала она. - Ой, Опраска… Ой…
- Матушка? Да неужто началось?
- А-а-а! - Анна откинулась на изголовье, завопила в голос.
- Бабка Марфа! - заверещала Опраска, зовя спавшую в соседней каморке знахарку. - Бабка Марфа! У княгини! Началось!
Знахарка пробудилась живо, вбежала в ложницу и сразу всё поняла.
- Беги подымай людей! - приказала она Опраске. -Пущай баню топят. А ты, матушка, вставай, не лежи! - Она силком потянула Анну с постели. - Вот так! Вот так… Робеночку легше так будет. И не присаживайся! Ходи, милая!
- Не могу! - вскрикнула Анна. Новый приступ боли согнул её пополам.
- Терпи. И обопрись на меня… Вот так, вот так… Один шажок, теперь другой…
Опираясь на знахарку, Анна неверными шагами ходила по ложнице, иногда постанывая и хватаясь за живот. Но боль и в самом деле ослабла.
- Дыши, милая, дыши, - приговаривала бабка Марфа.
- Банька готова, - сунулась в дверь Опраска.
- Кшить, - махнула на неё рукой знахарка. - Сглазишь ишшо! Мамок зови. Княгинюшку родить поведём.
- Ой, боюсь я! - Анна судорожно вцепилась в руку повитухи. - Не рожу!
- Все родят! И никшни у меня! - прикрикнула бабка. Поднятые с постелей, вбежали мамки, закудахтали, засуетились вокруг роженицы. Повиснув на их руках, Анна поковыляла в жарко натопленную баню - рожать.
* * *
Поднятый на рассвете Опраской, Андрей пал на коня и поскакал в Плесненск оповестить князя о том, что княгиня рожает. Прихватив сменного коня, он гнал, не разбирая дороги, торопясь к Роману с тревожно-радостной вестью.
Судьба улыбнулась ему - на другой день он наткнулся на княжескую дружину. Роман скакал впереди с Заславом, позади под надёжной охраной тащился обоз, в котором на нескольких возах было свалено добро, а в середине на простых подводах тащились бояре. Окованных в железа, вёз их Роман в Галич, чтобы там примерно наказать, чтоб другим было неповадно строить козни. Учуяв неладное, князь вырвался вперёд наперерез Андрею.
- Что? Анна?
- Вчера… началось, - выдохнул Андрей, кланяясь в седле до конской гривы. - Я вперёд поскакал… упредить…
Роман быстро оглянулся на дружину.
- Заслав! - крикнул он. - Веди обоз в Галич! Поскачем! - бросил он Андрею.
Князев меченоша Яков вырвался вперёд, ведя в поводу запасного коня, и трое всадников помчались по заснеженной дороге.
Они ворвались в Галич под вечер. Проскакали перед самым носом воротников и устремились во дворец.
По всему выходило, что Анна уже родила, и Роман в душе ликовал, предчувствуя встречу с долгожданным сыном. Закрывая глаза на коротком отдыхе, он представлял его глазёнки, его ручки и гадал, на кого он будет похож больше. В мечтах сын виделся уже отроком, которого князь впервые возьмёт с собой в поход, и юношей, которому доверит после себя власть.
Напугав сонных холопов, Роман ворвался в терем. Как был, в заснеженных полушубке, сапогах и шапке, он промчался в покои княгини.
- Анна! Анна!
Распахнул дверь, переступил высокий порог, ожидая увидеть жену, склонившейся над колыбелью. Она поднялась ему навстречу белой тенью, пошатнувшись, шагнула навстречу и повисла на руках мужа, давясь рыданиями.
- Что… - остолбенел он.
Анна рыдала, что-то неразборчиво бормоча, но поверх её головы Роман уже видел и так - на столе под образами стоял маленький, наскоро сбитый гробик…
* * *
Прожившего всего два неполных дня княжича похоронили в приделе домовой церкви. Уже после смерти малыш получил имя, и поп, несколько месяцев назад венчавший тут Романа и Анну, тянул дрожащим голосом:
- Упокой, Господи, раба Божьего Романа сына Романовича…
Анна, почерневшая от горя, еле держалась на ногах и, достояв службу, слегла в горячке. Вокруг неё толпились знахарки и лечцы, водили её в баню и поили отварами одолень-травы и душицы. Окуривали дурманом и читали заговоры. Но ничего не помогало. Не выздоравливая, но и не помирая, Анна лежала пластом.
Зато Роман рвал и метал. Почти месяц оставался Галич без него, и этого хватило, чтобы в городе умер его сын. Он не сомневался, что всему виной недобитые бояре, и тут же отдал приказ схватить всех тех, кого сам же недавно приблизил к себе и обласкал.
4
Смеяна была мужней женой, прошлое остыло и поросло быльём, и хотя новые встречи всколыхнули угасшие чувства, Заслав не думал о чужой жене днём и ночью. Спокойно спал, служил князю. И порядком удивился, когда однажды вскоре после его возвращения из Плесненска дворский доложил ему, что к боярину гостья.
Заслав вышел в повалушу, и вошедшая Смеяна, вскрикнув, бросилась ему на грудь:
- Спаси, Заславушка!
Она была в чёрном вдовьем уборе, побледневшая, спавшая с лица, со скорбными складками вокруг губ. От неё пахло ладаном и воском, как от покойницы. Заслав невольно отстранился, но Смеяна вцепилась ему в рубашку:
- Спаси!
- Да что ты? Аль гонятся за тобою?
- Беда! Заславушка, что же такое деется-то? - Смеяна схватилась за голову. - Заступись!
Еле придя в себя - боярыням по чину дома сидеть, по гостям с дурными вестями не бегать, - Заслав усадил Смеяну на лавку, взял её руки в свои:
- Сказывай.
- Ой, беда, беда лютая! - заголосила она. - Повелел князь Роман мужа мово да батюшку в железа оковать! В поруб бросил! А ко мне люди его приехали - собирайся, говорят, боярыня, в монастырь, мужнины грехи перед Богом замаливать да за упокой его души молиться. А у меня сынок малый. Куда его дену-то?.. Заступись, Заславушка! Сделай милость!
Она вдруг наклонилась и прижалась губами к его рукам.
Оторопев, сидел Заслав на лавке. Он знал то, чего ещё не ведала Смеяна, - что её мужа как посадили в поруб, так и засыпали в нём землёю живым вместе с двумя другими боярами, привезёнными Романом из Плесненска. Старый Вышата попал из-за тесноты в другой поруб и только поэтому был ещё живым. Но казнь должна была свершиться со дня на день.
Смеяна исступлённо целовала ему руки.
- Помоги, - шептала она, - помоги! Вспомни, как батюшка тебя от угров ослобонил! Не дай помереть чёрной смертью. Вступись! Замолви слово, а я для тебя… что хошь проси… Заславушка!
- Не рви себе сердца понапрасну, Смеяна Вышатична, - с трудом выговорил Заслав. - Я попробую. Авось послушает князь.
* * *
Легко сказать - не легко сделать. После нежданной смерти сына словно ослеп и оглох Роман. Со всех бояр, что пригласил он к себе из вотчин по осени, послетали головы. Роман обвинил их в том, что нарочно, пользуясь его отсутствием, уморили княжича и сейчас подсылают своих людишек, чтобы уморить вслед за ним и княгиню. Дружинники ходили тише воды, ниже травы. Тиун разговаривал шёпотом, думцы боялись лишний раз рот открыть.
Роман привык к тому, что все замолкают при его появлении и стараются убраться подалее, и потому был несказанно удивлён, когда после очередного заседания думы Заслав задержался в палате.
- Князь-батюшка, вели слово молвить, - поймав князев взгляд, сказал он.
- Чего тебе? - настороженно отозвался Роман.
- Челом бью, - Заслав медленно поклонился, достав рукой до пола, - прошу за старого боярина Вышату, коего ты в порубе держишь…
- Что? - немедленно взвился Роман. Глаза его побелели от гнева. - О чём просишь?
- Повели, княже, отпустить боярина Вышату…
- Да ты… ты, - Роман задохнулся. Проклятый язык отнялся, и он еле выкрикнул, заикаясь, - п-пес… С-су-чий выб-блядок! Д-да ты п-п-поним-маешь… з-за кого п-просишь?
Заслав похолодел. Вот и всё. Сейчас крикнет отроков, заломят ему руки за спину, отнимут меч и уволокут к боярину в поруб. А потом выведут на вечевую ступень и вздёрнут прилюдно вверх ногами… Представил себе это Заслав и опустился на колени.
- Воля твоя, княже, - глядя в пол, промолвил он.
Роман тяжело сопел. Не хотелось ему верить, что Заслав, столько времени верно ему прослуживший, вдруг предаст его. Но жизнь приучила ждать подлости от любого.
- Сам н-не ведаешь, за кого просишь, - выдохнул он.
- Ведаю, княже, - кивнул Заслав, удивляясь и пугаясь, что с ним ещё разговаривают, - да только боярин Вышата меня из угорского поруба вызволил, когда твою дружину под стенами Плесненска разбили. Жизнь он мне спас, а я дочерь его от угров защищал. Вдовая она. Что будет с нею, когда не станет у неё защитника?.. Ведь ближней боярыней твоей жены она была, княже!
Роман молчал, стоя над ним, и Заслав притих, с волнением ожидая решения своей судьбы. Не прощают князья такого обращения, а Роман так и вовсе не привык в должниках ходить. Вон бояре как давно его изгнали - а запомнил и должок воротил, да со всеми резами, что за десять лет набежали.
- Дочь, говоришь? - вдруг подал голос Роман, и Заслав поднял голову.
Нет, не было в глазах князя прежней слепой ненависти. Было иное - холодный расчёт и трезвая мысль.
- Боярыня Смеяна, - подсказал Заслав.
- Защищаешь её, стало быть?
- Да, княже.
- Быть по сему! Ступай.
И, повернувшись, Роман вышел первым, оставив Заслава стоять на коленях посреди пустой думной палаты.
Недолго терзался неведением Заслав. На другой же день прискакал к нему Андрей и поведал, что князь Роман приказал боярина Вышату из поруба вызволить, а заступнику Заславу решил отдать вдову Смеяну в жены. Не знал Заслав, плакать или смеяться, и не ведал, что благодарить надо княгиню. Зайдя ввечеру к жене, Роман рассказал ей о просьбе воеводы, и Анна припомнила, что рассказывала Смеяна о своей давней любви к Заславу. Никак впервые после смерти сына Анна разговаривала с ним и даже улыбнулась слабо, вспомнив Смеяну, и, радуясь жениной улыбке, Роман согласился с нею. Заслав был не только его воеводой, когда-то он стоял между Романом и Анной. Стремясь убрать соперника, князь много раз откупался от Заслава. Почему бы не сделать этого сызнова?
* * *
Странная это была свадьба. Приглашённые бояре дивились и ворчали. И было отчего - ведь только-только из этого дома вынесли гроб, едва сорок дней минуло. Невеста лила слёзы, жених кусал губы и почти не смотрел на суженую. Боярин Вышата на свадьбе дочери не был - от пережитого у старика отнялись ноги, и он лежал в ложнице. Вместо посажёного отца сидел в красном углу сам князь, смотрел на молодых ястребиным прищуром. Сам правил свадьбу, сам проводил молодых в опочивальню.
Когда за ними закрыли двери, Заслав, весь пир просидевший в оцепенении, без сил опустился на разобранную постель. Смеяна потопталась рядом, потом тихонько стянула с него сапоги и, заметив, что муж сидит как потерянный, осторожно притулилась рядом. Очнувшись от тяжкой думы, Заслав притянул её к себе, обнял, и они до света так и просидели молча, глядя на догорающие свечи.
1
Недолго простояли у галицких стен ляхи. Покрутились немного по окрестностям, пошарили в слободах, попили мёда и вин из княжеских медуш на устроенном для них Романом пиру и собрались восвояси. Торопился избавить Галицию от ляхов новый князь - и не только потому, что мешали они ему. Не чувствовал Роман себя вассалом. Получив и Галич, и Волынь, ощутил он прилив новых сил. Во Владимире ждала от него вестей молодая жена, бережно носила под сердцем долгожданного сына. Ему, первенцу, отдаст Роман в свой черёд бразды правления над огромной Червонной Русью, а покамест одолевали князя иные заботы.
Не было в Галиче покоя. Дрожали от страха бояре. Челядинцы не выпускали из рук оружия. Опасались нос из теремов высунуть. Через своих дворских и тиунов передавали друг другу вести. Рассказывали всякое. Будто бы боярина Квашню Давидича повелел Роман взять в железа ещё во время похода на половцев, а за его братом Михаилом послал своих людей, да того упредили Квашнины отроки, и он успел утечь за Днестр. Едва спасся Семён Избигневич, утекли боярин Вышата с дочерью и зятем. Успели унести ноги Молибоговичи, Арбузовичи, Юрьевичи. А вот старому Константину Серославичу не повезло - хоть давно отошёл старик от дела и даже в последние годы правления Владимира Ярославича редко появлялся в думе, но к нему пришли на двор. Дюжие гридни на руках подняли обезножившего от страха старика и унесли в закрытый возок.
К Заславу направил свои стопы Илья Щепанович, последний из передних мужей, кто не утёк в Понизье и не оказался в Романовом порубе. Заслав жил по-старому, в новом тереме, что срубил его отец Сбыгнев Константинич на месте старого, развалившегося без хозяев. Заслав был при Романе воеводой вместе с волынским боярином Вячеславом Толстым и молодым Мирославом Рогволодовичем. Вячеслав ныне заседал в боярской думе, как и Заславов отец Сбыгнев Константинич.
Заслав случился дома - пировал с домашними. Старая мать и меньшой брат в рот смотрели Князеву милостнику. Боярыня спешила улучить миг и переговорить с сынком о князе, но проглотила язык, когда через порог переступил боярин Илья.
Заслав неспешно встал. Прошло время, когда он вскакивал перед каждым встречным-поперечным. Не робость перед старшим, но уверенность хозяина дома подняла его на ноги.
- Хлеб да соль хозяевам, - степенно поклонился Илья Щепанович и перекрестился на иконы.
- И ты здрав будь, гость дорогой, - Заслав чуть посторонился. - Садись откушать с нами, чем Бог послал.
Боярыня спохватилась, сама поспешила за чашей для боярина, но Илья, присев к столу, отказчиво помотал головой.
- Не меды я приехал распивать, Заслав Сбыгневич, - ответил он глухо. - Привела меня нелёгкая дума.
- Что приключилось, Илья Щепаныч? - отставил и свою чашу Заслав.
- А то ты не ведаешь? - в упор взглянул на него гость. - Люди князевы озоруют. Мужей галицких похватали, яко татей. В поруба сволокли, а иные утекли, спасаясь. Что вершит Роман? Почто творит непотребство?
- А ты почём ведаешь, что непотребство? - Заслав сам ездил на дворы двум-трём боярам, коих Роман обвинял в крамоле. Сам сажал на худую подводу жену и детей боярина Павла Дмитрича, сам вязал одного из Молибоговичей - велик сей род, кое-кто пробовал спрятаться в Галиче. - Откуда ты взял, что князь казнит невиновных? Те бояре на Романа хулу возводили, со стола его согняли и крамолу ковали. Через их чёрное дело Галицию ляхи повоевали. Через них вы бой проиграли и на откуп гривны собирали. Из-за их которы[61] половцы Кременец пожгли. Не упреди их князь, вдругорядь бы они угров на наши шеи посадили. Известно князю, что иные бояре в Венгрии уделы имеют, серебро оттуда за верную службу получают. А служба та - чтоб в тяжёлую годину Русь предать. Князь сие проведал и зачинщиков изловил.
- Складно ты сказываешь, Заслав, - кивнул Илья Щепанович, - но эдак-то любого можно в железа заковать. Хотя бы меня. Иль Домажира, иль Станиславичей. Токмо пожелай! Эдак вовсе изведёт Роман боярский род. С кем тогда станет править? Не сам ли?
Заслав построжел лицом и отодвинулся от стола.
- А ведь и ты, боярин, ныне крамольные речи ведёшь, - молвил он изменившимся голосом. - Что, как донесу я князю о наших речах? Меня-то князь послушает, а вот тебя - вряд ли.
Но Илья Щепанович и бровью не повёл.
- Верно сказывают, - покивал он, - что последние времена настают. Но не думал я, что и ты против своих пойдёшь, Заслав Сбыгневич.
Поднялся с лавки, резко запахнул полы опашеня и вразвалочку сошёл с крыльца. Боярыня Сбыгневова бросилась было вслед за гостем, но воротилась с белым испуганным лицом. Молча опустилась на лавку напротив сына, сложив руки на коленях. Губы её дрожали, глаза были на слезах. Чтобы не смотреть в лицо матери, Заслав встал и вышел из-за стола.
Несколько дней после памятного разговора ходил Заслав сам не свой. Но слуха, что взяли в железа Илью Щепановича, не было. То ли поверил Роман боярину, то ли не оговорили его посаженные в поруб узники.
Не стал Роман ни пытать крамольников, ни долго держать на цепях. Посаженные в поруб, делались они мучениками, и уже не только оставшиеся на свободе бояре, но и купцы и простые люди настороженно хмурились, когда он проезжал по городу. А ведь княжил он всего два месяца без малого.
И заговорило вечевое било. Последний раз гремело оно, когда созывала боярская дума народ на ряд с князем Романом. Тот кланялся городу, обещал блюсти его от ворогов и не давать в обиду ни старого, ни малого. А после похватал бояр и напрочь забыл о том, что рядился с городом об ином.
Тревожно переговаривались люди, но из домов выходили и спешили к вечевой площади.
- Чего слышно, мил человек? - спрашивали друг у друга. - Аль князь в поход кличет? Аль война сызнова?
- Не, - отвечали знающие, - у князя слово есть к Галичу.
- Нешто не всё сказал?
- Видать, новое припас…
- Охти! Вот новая напасть! Пронеси, Господи!
Бояре пробирались осторожно. Посылали вперёд верных людей. Те шныряли, выслушивая и вынюхивая, поглядывали, нет ли в толпе переодетых Романовых дружинников. Да разве всех наперечёт знаешь?
Боярин Семенко Чермный шёл, опустив голову и на глаза натянув шапку. Дрожал от страха как осиновый лист. Пятеро молодцов охраняли боярина, но разве выстоят они супротив княжьих дружинников? Только больше обозлят князя!
Близко к вечевой ступени он пробираться не стал. Но, глядя из-за спин своих челядинцев, заметил, что перед ступенью расчищено место. Там стояло несколько столбов с перекладинами, били копытами привязанные кони. Недоброе предчувствие шевельнулось в душе Семена - что-то будет! Он быстро перекрестился.
Вдалеке закричали люди, затопали копыта. Около сотни всадников приближалось на рысях. Впереди, поигрывая плёточкой, скакал Роман. Под нестройные робкие крики толпы он лихо спешился и взбежал на ступень. Следом за ним поднялись несколько бояр. Семён заскрежетал зубами, узнав своего соседа Домажира и Иванко Станиславича. Двое других были пришлые, волынские. Дождавшись кое-какой тишины, Роман поднял руку.
- Мужи галицкие! - закричал он, и вся площадь невольно замерла. - Принимая с вами ряд, обещался я стоять по всей воле Галича, блюсти его обычаи и защищать град от врагов. Ведаю - идут на нас половцы, жгут сёла и города, угоняют в полон наших людей. На западе ждут своего часа угры. Пущай ждут! Не видать им Галича! А коли пойдут, так запихнём их обратно за Карпаты… Но прежде чем идти войной на ворогов явных, надобно навести порядок в своём дому. Не токмо угры и половцы, под боком у вас, мужи галицкие, завелись вороги. Их попущением сперва были допущены на нашу землю ляхи, их попущением они пожгли города и сёла, побили жителей. Их попущением ваши полки были разбиты, а в каждом доме оплакивали мёртвых. Они принудили Галич платить ляхам дань! И готовы были сызнова призвать сюда угров, дабы править городом по своим законам. Но Господь видит всё, - Роман остановился и перекрестился на купол Богородичной церкви, - он же и предал крамольников в руки мои. Всех вы их знаете. И ныне хочу, чтобы узрели вы их кару.
Он обернулся к ожидавшим вершникам, махнул рукой, крикнул неразборчиво: «Давай их сюда!» - и толпа заволновалась, загомонила вразнобой. На помост стали подниматься бояре.
Тощего Павла Дмитрича шатало, как былинку, и, взойдя, он обессиленно прислонился к боку Никиши Тудорыча. Тот поднялся по ступеням сам и стоял, покачиваясь и пошире расставив ноги. С другой стороны к нему прислонился Кирилл Иванкович.
- Глянь-ко! - изумлённо кричал молодой голос. - То ж боярин Зеремей!.. Вот ужо отольются кошке мышкины слёзки! Попомнишь, как неправую мзду брать!
Стоявший рядом с кричавшим плечистый парень в сером кожухе встрепенулся и вскинул горящие ненавистью глаза, но тут же опустил взгляд. Сын боярина Зеремея Глеб успел, упреждённый матерью, уйти от Князевых людей и пережидал смутное время у знакомцев.
Боярин Зеремей идти не мог - его втащили под руки, он дрожал от страха, и крупные слёзы катились по его щекам. Квашня Давидич и Витан Ильич пребывали в оцепенении. Двигались они скованно, словно не полмесяца - полжизни провели в порубе. Старого Константина Серославича дружинники как внесли на руках, так и сложили у Князевых ног кулём. Кроме Никиши Тудорыча только Семён Избигневич держался твёрдо. Вид у всех был помятый, бороды растрепались, на дорогих кафтанах и сапогах пятна грязи и отбросов, на бледных осунувшихся лицах нездоровым блеском горят глаза.
- А вон боярин Кирилл! - кричали с другой стороны. - Энтот соседа мово, купца Мишука, разорил резами! У-у, вражина! Холопья его Мишука дубьём били да в реку в мешке скинули ещё жива!
- Эй, Павел Дмитрич! - трубным гласом вещал кто-то из задних рядов. - Вот и сочлись мы! Теперя тебе на том свете мой должок не занадобится!
- Лихоимец!
- Убивец! - последний крик раздался над ухом у Глеба, заставив его шарахнуться в сторону.
Иные помалкивали, некоторые жалостливо вздыхали и отворачивались, уверенные в невиновности бояр. Дав людству накричаться, Роман снова вскинул руку:
- Сии бояре крамолу ковали, се есть враги Галича и мои, и посему понесут они кару, и свершится она здесь и сейчас.
Он кивнул дружинникам, и те навалились на бояр, растаскивая их в стороны и сдирая дорогую одежду. Павел Дмитрич заверещал, как заяц, когда четверо ражих парней схватили его за руки и ноги. С извивающегося и орущего боярина содрали всё до исподнего, а запястья и щиколотки привязали к четырём коням.
Народ отхлынул от места казни в стороны. Четверо дружинников вскарабкались на конские спины, ударили каблуками, верёвки натянулись, и Павел Дмитрич закричал - долго, отчаянно. Но крик скоро оборвался, когда суставы его рук и ног порвались с резким хрустом. Изуродованное тело оттащили в сторону, а на его место бросили Никишу Тудорыча…
Боярина Семена Избигневича, Кирилла Иванковича и Константина Серославича, раздев донага, привязали к виселицам вверх ногами. Только когда их привязывали, Кирилл очнулся, заголосил по-бабьи пронзительно и продолжал вопить до тех пор, пока вперёд не вышли княжьи отроки с тугими луками. Роман взял один, встал напротив Семена Избигневича, вложил стрелу и первым пустил её точно в тугой живот боярина.
Вечевая площадь ахнула. Иные принялись креститься, другие нашаривали под одеждой обереги. Многим виделось, что не князь целит стрелу в сердце мятежного боярина - а сошедший на землю Перун-громовник пускает молнию в брюхо Змея-Волоса. Как зачарованные, боясь вздохнуть и пошевелиться, люди на площади наблюдали, как стонал и корчился Иванкович, как долго мучился растягиваемый конями Никиша Тудорыч, как без особой охоты пускали отроки стрелы в обмякшего и умершего от разрыва старческого сердца Константина Серославича, как потом, оставив утыканные стрелами тела болтаться над землёй, Роман повернулся к боярину Зеремею и сам, обрызгавшись кровью, взрезал ему живот, выпустив внутренности на землю у вечевой ступени…
Стоявший в толпе неузнанным Глеб Зеремеевич видел всё. И только когда упали на пыль сизым комком внутренности отца, он повернулся и, пошатываясь, как слепой, напрямик, побрёл прочь. Натолкнулся на Семена Чермного - тот узнал его, глянул с испугом, - но не остановился. Боль и ненависть к Роману сжигали его.
А за его спиной народ боялся вздохнуть от страха и благоговения. Ибо никто на вечевой площади не смел спорить с князем, ТАК утверждавшим свою власть над Галичем.
Никита завистливо вздыхал, слушая приятеля. Хотен сызмальства с отцом ходил - тот на лодье плавал, а Хотен с мамкой в избе на носу жили. Потом как-то раз пошла лодья ко дну. Спасая товар - дело было зимой - простудился Хотенов отец, слег да и помер. Мамка тогда стара стала, на лодье не плавала. Шибко убивалась, когда воротился Хотен один, потеряв половину товара и схоронив в чужой земле отца. Долго не хотела пускать парня торговать. Добро что сжалились бывшие отцовы приятели, взяли восемнадцатилетнего Хотена с собой. И вот уже поболе десяти лет ездил он по свету сам. И в Европе был, ив Сигтуне свейской, и в Новгороде, и у булгар, и за Хвалынским[62]орём по пустыне ходил. А уж на Руси-то сколь дорог им исхожено!
- Завидую я тебе, Хотенко, - как-то признался ему Никита. - Я тебя на пять лет старше, а далее Галича раз всего выезжал. Ты же весь мир повидал!
- Э, паря, мир-то велик! Всего, чаю, человеку за жизнь не повидать, - отвечал Хотен. - А что до меня - так хошь, возьму тебя с собой?
- А не врёшь? - загорелся Никита.
- С чего бы врать? Ты в городском полку, а нам, купцам, оружные люди нужны - мало ли кто в дороге встретится. Да и торговать последнее время стало легко - слышал, небось, какую леготу учинил нам князь Роман?
Никита покивал головой. Последнее время только и было разговоров и споров о новом ряде, даденном Романом Мстиславичем купцам и ремесленному люду. Отныне снимались лишние пошлины с купчишек, боярам запрещалось брать большие резы, и долг давался не на год, как прежде, а на три. Облегчилась жизнь и мастеровых - сбросил Роман с их шеи боярское ярмо. Иные уж и не чаяли, когда с боярами расплатиться, - а тут самого боярина нету, и весь - долг, что ты имел, тебе прощается. Тем же, кто по-прежнему был в кабале, разрешалось сперва товар распродать, а уж после отдавать долги и не нести золотое узорочье, кузнь, ткани и сапоги на боярский двор. Народ воспрял, а бояре зло ворчали в кулаки. Но вслух роптать боялись - памятна была публичная казнь.
Последнее время зачастил молодой купец Хотен на подворье кончанского старосты Угоряя. Крепко сдружились они с Никитой, старшим сыном старосты. Сметливому Никите любо было с бывалым и удачливым купцом, которого даже увечье не огорчало, - говорил он, что одним глазом видит он земное, а другим, выбитым, чует чужие помыслы и завсегда может отличить правду от лжи. Как бы то ни было, а в доме старосты Хотен свою выгоду учуял сразу - Меланья.
Одинокой жила дочь старосты. Уж все братья её были женаты, уж старостовы внуки и внучки подрастали, а она сидела в девках. Уходила было в монастырь, но воротилась, не сдружившись с ключницей. Хитрая баба доносила игуменье на всех послушниц без разбора, и когда случилось ей проболтаться и о Меланье, та, не долго думая, обругала её чёрными словами прямо у порога храма, а после того как за брань посадила её игуменья на хлеб и воду, поклонилась сёстрам, последний раз перекрестилась на соборные купола и вернулась в мир. С той поры жила у родителей в дому. Староста Угоряй дочери не любил. «Ни Богу свечка, ни черту кочерга», - говаривал он и подбивал мать заставить дочь опять уйти в монастырь и не позорить его семьи.
Может, и сладилось бы у старосты, кабы не Хотен. Ещё когда промывала ему кровавую рану на месте выбитого стрелой глаза, полюбилась Меланья молодому купцу, и, едва оправившись от болезни, зачастил он на порог старостовой избы.
Быстро смекнул Угоряй, откуда ветер дует. Купца велел привечать, Меланью начал сызнова наряжать и нарочно старался оставить их с Хотеном наедине.
Всё чаще заводил Хотен разговоры о будущем.
- Вот схожу в Византию, а после и сватов зашлю, - говаривал он Никите, сидя с ним за чарой мёда. - Сперва-то мне путь лежит в Ганзею, а оттудова через Краков и Владимир-Волынский вниз по Днестру в Русское море и до Царьграда. Ворочусь я оттуда богатым человеком, дорогих привезу подарков Меланье Угоряевне.
Никиши Тудорыча, боярина Зеремея и старого Константина Серославича. Никому не хотелось умереть, как они.
Все боялись, что, раз почуяв кровь, Роман больше не остановится. Но князь, казнив зачинщиков, успокоился и занялся другими делами.
Перво-наперво, конечно, были половцы. Не мешкая, Роман собрал дружину и ополчение и двинулся к Камен-цу-Подольскому, который уж целый месяц осаждал хан Котян. Отрезав кочевников от дороги в степь, Роман налетел на них, как коршун на стаю цыплят. Бил и рубил, не щадя никого. Волочили дружинники и ополченцы в полон половецких лихих конников, похватали баб и ребятишек, согнали в табун коней, гуртами считали скотину. Сам хан Котян едва утёк с тысячей верных воинов, а весь его гарем достался победителям.
Богатую добычу пригнал Роман к стенам Галича. Радовались галичане, видя идущих на привязи, как телят, половецких нукеров[63]. На поварнях готовили большие пиры, князь обещал выставить для ополченцев несколько бочек мёда. А пока пировали да похмелялись, подоспела и другая радость - прослышав о том, что появился у Галича князь, и не кто-нибудь, а поддержанный Польшей Роман волынский, отозвал с перевалов свои войска венгерский король Имре.
Всех пленных половцев повелел Роман собрать и отправить в Понизье, сажать на землю по берегам Прута, Серета и Днестра, дабы орали они пашню, строили дома, пасли скот, занимались ремёслами и увеличивали богатство Червонной Руси.
А по осени, едва засверкало с небес тёплое неяркое солнышко бабьего лета, приехала в Галич Романова княгиня Анна.
Весь город высыпал встречать княгиню. Катился по дороге нарядный возок, молодая женщина озиралась по сторонам. Она никогда прежде не уезжала с Волыни. Глаза её горели, на губах играла улыбка.
Роман встречал княгинин поезд за воротами. Обочь дороги выстроилась его дружина, теснились бояре и думцы. Сам князь выехал вперёд, поравнялся с возком, и Анна, откинув полсть, вышла ему навстречу. Андрей, оставленный Романом охранять княгиню, возвышался над нею, зорко поглядывая по сторонам.
- Аннушка! - Роман осадил коня, спешился и обнял молодую женщину. Потом отстранился, провёл ладонью по её выпуклому животу.
- Он уж толкается, - похвалилась Анна.
- Не растрясло тебя дорогой? Что-то бледна ты!
- Нет, - с тихим смехом ответила Анна. - Просто Андрей меня за порог терема не пускал, всё боялся, как бы не стряслось чего. Почитай пол-лета взаперти просидела.
Роман обернулся на Андрея. Тот мигом спешился, опустился на колени, ожидая выволочки.
- Не ругай его, - Анна дотронулась до руки князя. - Он меня так в дороге охранял!
- Встань, - приказал Роман Андрею. - Да ступай, проводи княгиню в терем!
Тот мигом вскочил и бросился к своему коню.
Анна уселась в возок, и поезд покатил по улицам города. Роман и Андрей скакали с боков, оберегая княгиню от дурного глаза - женщина носила княжьего сына. И мало ли найдётся недобрых глаз, желающих ей зла!
Когда возок въехал в распахнутые ворота княжеского дворца и Анна вышла у крыльца, бояре кланялись ей, опускались на колени, угодливо улыбались. Но за льстивыми улыбками многих скрывалось недоверие, и, провожая жену в палаты, Роман подумал, что не худо бы покрепче прижать хвосты думцам.
3
Старый боярин Вышата успел подсуетиться и увезти в вотчину свою семью - дочь Смеяну и её мужа Николая Васильевича с маленьким сыном. Здесь, в терему, был боярин как у Христа за пазухой. Крепкие заборы не вдруг возьмёшь, а рядом дорога - собирай вещи и езжай дальше, в Понизье, на Прут, к Кормиличичам и Арбузовичам. Но Вышата, хоть и взлетел высоко, никогда ни в чьих подручных не ходил. Разве что с Борисом Семёнычем был дружен - когда тот был жив.
Сейчас, кажись, обошлось. Уединившись в вотчине, зажил Вышата тихо-мирно, ожидая перемен. Дочь и зять занимались хозяйством, а он попивал меды, спал, читал Псалтирь и покрикивал на холопов, от скуки пристрастившись ходить к пряхам в клеть и исподтишка любоваться молодыми девками.
Жизнь налаживалась. От Владимира Ярославича получил он две деревеньки и лесок, дочь пристроил замуж. Отец Николая, Василий Гаврилович, был думцем, коего, увы, не обошла карающая десница князя Романа. Брошен был боярин в поруб, и хотя не казнён, но и на свободу не отпущен и так тихо и помер там. Однако их самих пока не тронули, и в этом Вышата видел для себя надежду - знать, скоро повернётся судьба к боярскому роду другим боком.
И - как в воду глядел. По осени, когда уж миновало бабье лето, прискакал на подворье княжеский гонец. Застучал рукоятью плети в ворота, требуя призвать боярина.
Николай был в отъезде, навещал мельницу и дальнюю деревеньку, дома были только сам Вышата и Смеяна. С перепугу боярин забыл, кто он и где, и принимал гонца чуть ли не в исподнем - ноги сунуты в стоптанные чёботы, на одном плече болтается шубейка, жидкие седые волосы и борода взлохмачены.
Гонец, крепкий мужик, широким шагом прошёл по палате, поклонился боярину.
- Здрав будь, боярин Вышата, - сказал он. - Послал меня к тебе со словом князь Роман Мстиславич.
- Ась? - дёрнулся Вышата. - Чего за слово?
- Велел передать тебе князь Роман, чтобы ты не мешкая со всем двором твоим ворочался в Галич, потому как был ты думцем и новому князю советы твои мудрые зело надобны. И ещё велел передать тебе князь Роман, чтобы ты не таился, а приезжал ему служить сам и с родом своим.
- Ась? - перепугался Вышата, изо всей речи поняв только слово «не таился».
- Зовёт тебя князь служить ему в думе, как прежде служил ты Владимиру Ярославичу, - терпеливо повторил гонец.
- Это чего же? - совсем оторопел Вышата. - Казнить не будут?
Гонец не выдержал - рассмеялся:
- На казнь бы за тобой приехали и привезли незваного. Но ежели не ворог ты князю, то ворочайся сам и с домочадцами своими. Князь своих людей не трогает! - И добавил, направляясь к двери: - Велено на Покров быть в Галиче!
- Будем, будем, - закивал Вышата. Он ещё сумел подняться и доковылять до двери, провожая гонца, но потом без сил опустился на лавку и застонал, хватаясь за сердце.
- Ой, лишенько! Ой, нужда-то! - стонал он, когда вбежала Смеяна, склонилась над отцом.
- Что ты, батюшка? Что?
- Вот ведь пришла беда, откуда не ждали! - повис на её руках боярин. - Князев человек до нас доскакал, велит быть в Галиче к Покрову!
- В Галиче? - всплеснула руками Смеяна. - Неужто не гневается на тебя князь?
- Уж чего не ведаю, того не ведаю, - сокрушённо покачал головой Вышата. - А всё ж таки зазря гонца слать не станут! Супротив Романа слов я не говорил, так, может, и обойдётся?
На другой день воротился Николай. Он Роману не верил - как-никак его отец в своё время угодил в поруб. Но спорить с Романом выходило себе дороже, да и Вышата успел убедить себя, что нужен князю, и уговорил-таки зятя.
Всё ещё продолжая переругиваться и спорить в дороге, тронулись в обратный путь и прибыли в Галич на самый Покров. И тут в самом деле начались чудеса.
Николая не тронули, даже не вспомнили, что его отец умер в порубе. Боярина Вышату обласкали, пригласили в думу на прежнее место, а Смеяну ввели в княжьи покои и приставили к княгине Анне.
На новом месте не было у Анны ни подруг, ни знакомых - только бояре, что перебрались с Романом, и их жены. Она целыми днями сидела в своей светёлке, вышивала или глядела в окно. Когда увидела Смеяну в первый раз, придирчиво оглядела боярыню.
- Здравствуй, - кивнула спокойно. - Как зовут тебя?
- Смеяной Вышатовной, - ответила та.
- Садись, Смеяна, - Анна указала на лавочку рядом, - да сказывай - кто ты, как живёшь. Ты замужем?
- Да.
- Давно?
- Восьмой год уж.
- По любви выходила?
- Батюшка настоял, - Смеяна опустила глаза. Чего хочет от неё княгиня? Ей было невдомёк, что Роман просил Анну поближе сойтись с боярыней, чтобы в случае чего выведать через неё мужнины и отцовы тайны. Решив, что во всём будет помогать мужу и всегда его поддерживать и стоять горой за его дела, Анна взялась за это.
- А ты что же? - Она коснулась Смеяниной руки.
- А я… Что я, матушка-княгиня? Батюшка жениха хорошего сыскал, вот я и…
- А ты другого любила? - по потухшим глазам угадала Анна.
Смеяна вздохнула. Ой, как любила она боярича Заслава Сбыгневича! Кликнул бы он - отца бросила, в тот же час с ним убежала. Не позвал её Заслав, как покинул Галич десять лет назад, так ни слуху ни духу. Долго плакала Смеяна, Вышата рвал и метал, крича, что опозорил дочь его Заслав. А после отыскал жениха и чуть не силком оттащил дочь к венцу. «Стерпится - слюбится», - уговаривал он Смеяну уже после венчания. Смеяна и правда привыкла к Николаю и даже сумела полюбить сына. Правда, мужа самого не любила.
Слово за слово - вытянула Анна из Смеяны всё о Заславе. И всплеснула руками:
- Да здесь он, Заслав Сбыгневич! Позвать ли?
Смеяна переменилась в лице, отшатнулась от княгини:
- Господь с тобой, матушка! Да как же это? Да неужто?
- В моей то власти, - сверкнула глазами Анна. По своей судьбе знала она, что такое быть в разлуке с любимым. - Ну что? Позвать его?
Смеяна молчала, испуганно и послушно глядя на Анну.
Анна всё-таки устроила Смеяне встречу с Заславом. Бог весть, о чём те говорили меж собой, вспоминая прошедшие годы, - то ли сожалели, то ли хвалились, - но с той поры боярыня Смеяна подолгу просиживала в светёлке княгини, а когда прошли последние осенние дожди и после слякотной осени наконец-то встала зима, то стала сопровождать её на прогулках.
Чрево Анны росло не по дням, а по часам. Знающие женщины, которых Роман приставил к жене, говорили, что рождения ребёнка надо ожидать на Введение. Чем ближе был срок родин, тем тревожнее делалось Анне. Она меньше гуляла, всё больше сидела в своей светёлке, обхватив руками большой живот, и с тревогой прислушивалась к толчкам младенца.
- Я боюсь, - шептала она Смеяне. - Иногда я не слышу его. Затихает, словно мёртвенький…
- Окстись, матушка! - обрывала её Смеяна. - Грех так о младенце своём говорить! Толкается ведь?
- Толкается, - соглашалась Анна. - Да только сомнения меня берут…
- Молись, чтоб Богородица отвела от тебя дурные мысли. Я вот тоже помереть боялась, как Заславушку рожала. И такой слабенький был, мы уж его и нищенке из окошка подавали. Я так боялась, что не возьмёт!.. Взяла. И сынок мой живой сейчас. И ты родишь, матушка. Все родят.
Анна кивала, затихая подле старшей по возрасту и опыту Смеяны, прислушивалась к советам знахарок и боярынь, но тревога не отпускала её. Не способствовало её покою и то, что беспокойный Роман не мог долго находиться при жене. Вскоре после Покрова он ускакал в боярское гнездо Плесненск, где нашли себе приют многие из враждебно настроенных бояр. Там он и застрял на всю распутицу, верша суд и расправу, и не торопился к ясене, которая со дня на день ожидала рождения ребёнка.
…В ту ночь Анна пробудилась около полуночи с испуганным криком. Привиделось ей, будто идёт она по летнему лесу, несёт на руках младенца, идёт на встречу со своим князем. И вдруг слышит впереди крики, стук мечей о щиты, конский топот. Сорвавшись, Анна бежит куда глаза глядят. А крик и шум всё ближе. Вот уже битва кипит вокруг неё. Встают на дыбы кони, мелькают пешие и конные, падают убитые и раненые. Перед самым лицом Анны взвился огненно-рыжий конь. Всадник его схватился сразу с двумя врагами. Одного свалил, другой отступил, но подоспел третий - и всадник упал с рыжего коня лицом в траву. Подкосились у Анны ноги, опустилась она на колени - и…
Проснулась. Непонятная тяжесть разливалась по чреслам. Нутро болело. Ребёнок мягко шевельнулся, переворачиваясь, - и резкая боль пронзила тело.
Опраска, спавшая у порога княгини, вскочила, услышав низкий стон, и, как была, простоволосая, в одной рубахе, босая, бросилась в ложницу. Анна, белая, с перекошенным лицом, сидела на постели, обхватив ладонями живот.
- Ой, - тихо простонала она. - Ой, Опраска… Ой…
- Матушка? Да неужто началось?
- А-а-а! - Анна откинулась на изголовье, завопила в голос.
- Бабка Марфа! - заверещала Опраска, зовя спавшую в соседней каморке знахарку. - Бабка Марфа! У княгини! Началось!
Знахарка пробудилась живо, вбежала в ложницу и сразу всё поняла.
- Беги подымай людей! - приказала она Опраске. -Пущай баню топят. А ты, матушка, вставай, не лежи! - Она силком потянула Анну с постели. - Вот так! Вот так… Робеночку легше так будет. И не присаживайся! Ходи, милая!
- Не могу! - вскрикнула Анна. Новый приступ боли согнул её пополам.
- Терпи. И обопрись на меня… Вот так, вот так… Один шажок, теперь другой…
Опираясь на знахарку, Анна неверными шагами ходила по ложнице, иногда постанывая и хватаясь за живот. Но боль и в самом деле ослабла.
- Дыши, милая, дыши, - приговаривала бабка Марфа.
- Банька готова, - сунулась в дверь Опраска.
- Кшить, - махнула на неё рукой знахарка. - Сглазишь ишшо! Мамок зови. Княгинюшку родить поведём.
- Ой, боюсь я! - Анна судорожно вцепилась в руку повитухи. - Не рожу!
- Все родят! И никшни у меня! - прикрикнула бабка. Поднятые с постелей, вбежали мамки, закудахтали, засуетились вокруг роженицы. Повиснув на их руках, Анна поковыляла в жарко натопленную баню - рожать.
Поднятый на рассвете Опраской, Андрей пал на коня и поскакал в Плесненск оповестить князя о том, что княгиня рожает. Прихватив сменного коня, он гнал, не разбирая дороги, торопясь к Роману с тревожно-радостной вестью.
Судьба улыбнулась ему - на другой день он наткнулся на княжескую дружину. Роман скакал впереди с Заславом, позади под надёжной охраной тащился обоз, в котором на нескольких возах было свалено добро, а в середине на простых подводах тащились бояре. Окованных в железа, вёз их Роман в Галич, чтобы там примерно наказать, чтоб другим было неповадно строить козни. Учуяв неладное, князь вырвался вперёд наперерез Андрею.
- Что? Анна?
- Вчера… началось, - выдохнул Андрей, кланяясь в седле до конской гривы. - Я вперёд поскакал… упредить…
Роман быстро оглянулся на дружину.
- Заслав! - крикнул он. - Веди обоз в Галич! Поскачем! - бросил он Андрею.
Князев меченоша Яков вырвался вперёд, ведя в поводу запасного коня, и трое всадников помчались по заснеженной дороге.
Они ворвались в Галич под вечер. Проскакали перед самым носом воротников и устремились во дворец.
По всему выходило, что Анна уже родила, и Роман в душе ликовал, предчувствуя встречу с долгожданным сыном. Закрывая глаза на коротком отдыхе, он представлял его глазёнки, его ручки и гадал, на кого он будет похож больше. В мечтах сын виделся уже отроком, которого князь впервые возьмёт с собой в поход, и юношей, которому доверит после себя власть.
Напугав сонных холопов, Роман ворвался в терем. Как был, в заснеженных полушубке, сапогах и шапке, он промчался в покои княгини.
- Анна! Анна!
Распахнул дверь, переступил высокий порог, ожидая увидеть жену, склонившейся над колыбелью. Она поднялась ему навстречу белой тенью, пошатнувшись, шагнула навстречу и повисла на руках мужа, давясь рыданиями.
- Что… - остолбенел он.
Анна рыдала, что-то неразборчиво бормоча, но поверх её головы Роман уже видел и так - на столе под образами стоял маленький, наскоро сбитый гробик…
Прожившего всего два неполных дня княжича похоронили в приделе домовой церкви. Уже после смерти малыш получил имя, и поп, несколько месяцев назад венчавший тут Романа и Анну, тянул дрожащим голосом:
- Упокой, Господи, раба Божьего Романа сына Романовича…
Анна, почерневшая от горя, еле держалась на ногах и, достояв службу, слегла в горячке. Вокруг неё толпились знахарки и лечцы, водили её в баню и поили отварами одолень-травы и душицы. Окуривали дурманом и читали заговоры. Но ничего не помогало. Не выздоравливая, но и не помирая, Анна лежала пластом.
Зато Роман рвал и метал. Почти месяц оставался Галич без него, и этого хватило, чтобы в городе умер его сын. Он не сомневался, что всему виной недобитые бояре, и тут же отдал приказ схватить всех тех, кого сам же недавно приблизил к себе и обласкал.
4
Смеяна была мужней женой, прошлое остыло и поросло быльём, и хотя новые встречи всколыхнули угасшие чувства, Заслав не думал о чужой жене днём и ночью. Спокойно спал, служил князю. И порядком удивился, когда однажды вскоре после его возвращения из Плесненска дворский доложил ему, что к боярину гостья.
Заслав вышел в повалушу, и вошедшая Смеяна, вскрикнув, бросилась ему на грудь:
- Спаси, Заславушка!
Она была в чёрном вдовьем уборе, побледневшая, спавшая с лица, со скорбными складками вокруг губ. От неё пахло ладаном и воском, как от покойницы. Заслав невольно отстранился, но Смеяна вцепилась ему в рубашку:
- Спаси!
- Да что ты? Аль гонятся за тобою?
- Беда! Заславушка, что же такое деется-то? - Смеяна схватилась за голову. - Заступись!
Еле придя в себя - боярыням по чину дома сидеть, по гостям с дурными вестями не бегать, - Заслав усадил Смеяну на лавку, взял её руки в свои:
- Сказывай.
- Ой, беда, беда лютая! - заголосила она. - Повелел князь Роман мужа мово да батюшку в железа оковать! В поруб бросил! А ко мне люди его приехали - собирайся, говорят, боярыня, в монастырь, мужнины грехи перед Богом замаливать да за упокой его души молиться. А у меня сынок малый. Куда его дену-то?.. Заступись, Заславушка! Сделай милость!
Она вдруг наклонилась и прижалась губами к его рукам.
Оторопев, сидел Заслав на лавке. Он знал то, чего ещё не ведала Смеяна, - что её мужа как посадили в поруб, так и засыпали в нём землёю живым вместе с двумя другими боярами, привезёнными Романом из Плесненска. Старый Вышата попал из-за тесноты в другой поруб и только поэтому был ещё живым. Но казнь должна была свершиться со дня на день.
Смеяна исступлённо целовала ему руки.
- Помоги, - шептала она, - помоги! Вспомни, как батюшка тебя от угров ослобонил! Не дай помереть чёрной смертью. Вступись! Замолви слово, а я для тебя… что хошь проси… Заславушка!
- Не рви себе сердца понапрасну, Смеяна Вышатична, - с трудом выговорил Заслав. - Я попробую. Авось послушает князь.
Легко сказать - не легко сделать. После нежданной смерти сына словно ослеп и оглох Роман. Со всех бояр, что пригласил он к себе из вотчин по осени, послетали головы. Роман обвинил их в том, что нарочно, пользуясь его отсутствием, уморили княжича и сейчас подсылают своих людишек, чтобы уморить вслед за ним и княгиню. Дружинники ходили тише воды, ниже травы. Тиун разговаривал шёпотом, думцы боялись лишний раз рот открыть.
Роман привык к тому, что все замолкают при его появлении и стараются убраться подалее, и потому был несказанно удивлён, когда после очередного заседания думы Заслав задержался в палате.
- Князь-батюшка, вели слово молвить, - поймав князев взгляд, сказал он.
- Чего тебе? - настороженно отозвался Роман.
- Челом бью, - Заслав медленно поклонился, достав рукой до пола, - прошу за старого боярина Вышату, коего ты в порубе держишь…
- Что? - немедленно взвился Роман. Глаза его побелели от гнева. - О чём просишь?
- Повели, княже, отпустить боярина Вышату…
- Да ты… ты, - Роман задохнулся. Проклятый язык отнялся, и он еле выкрикнул, заикаясь, - п-пес… С-су-чий выб-блядок! Д-да ты п-п-поним-маешь… з-за кого п-просишь?
Заслав похолодел. Вот и всё. Сейчас крикнет отроков, заломят ему руки за спину, отнимут меч и уволокут к боярину в поруб. А потом выведут на вечевую ступень и вздёрнут прилюдно вверх ногами… Представил себе это Заслав и опустился на колени.
- Воля твоя, княже, - глядя в пол, промолвил он.
Роман тяжело сопел. Не хотелось ему верить, что Заслав, столько времени верно ему прослуживший, вдруг предаст его. Но жизнь приучила ждать подлости от любого.
- Сам н-не ведаешь, за кого просишь, - выдохнул он.
- Ведаю, княже, - кивнул Заслав, удивляясь и пугаясь, что с ним ещё разговаривают, - да только боярин Вышата меня из угорского поруба вызволил, когда твою дружину под стенами Плесненска разбили. Жизнь он мне спас, а я дочерь его от угров защищал. Вдовая она. Что будет с нею, когда не станет у неё защитника?.. Ведь ближней боярыней твоей жены она была, княже!
Роман молчал, стоя над ним, и Заслав притих, с волнением ожидая решения своей судьбы. Не прощают князья такого обращения, а Роман так и вовсе не привык в должниках ходить. Вон бояре как давно его изгнали - а запомнил и должок воротил, да со всеми резами, что за десять лет набежали.
- Дочь, говоришь? - вдруг подал голос Роман, и Заслав поднял голову.
Нет, не было в глазах князя прежней слепой ненависти. Было иное - холодный расчёт и трезвая мысль.
- Боярыня Смеяна, - подсказал Заслав.
- Защищаешь её, стало быть?
- Да, княже.
- Быть по сему! Ступай.
И, повернувшись, Роман вышел первым, оставив Заслава стоять на коленях посреди пустой думной палаты.
Недолго терзался неведением Заслав. На другой же день прискакал к нему Андрей и поведал, что князь Роман приказал боярина Вышату из поруба вызволить, а заступнику Заславу решил отдать вдову Смеяну в жены. Не знал Заслав, плакать или смеяться, и не ведал, что благодарить надо княгиню. Зайдя ввечеру к жене, Роман рассказал ей о просьбе воеводы, и Анна припомнила, что рассказывала Смеяна о своей давней любви к Заславу. Никак впервые после смерти сына Анна разговаривала с ним и даже улыбнулась слабо, вспомнив Смеяну, и, радуясь жениной улыбке, Роман согласился с нею. Заслав был не только его воеводой, когда-то он стоял между Романом и Анной. Стремясь убрать соперника, князь много раз откупался от Заслава. Почему бы не сделать этого сызнова?
Странная это была свадьба. Приглашённые бояре дивились и ворчали. И было отчего - ведь только-только из этого дома вынесли гроб, едва сорок дней минуло. Невеста лила слёзы, жених кусал губы и почти не смотрел на суженую. Боярин Вышата на свадьбе дочери не был - от пережитого у старика отнялись ноги, и он лежал в ложнице. Вместо посажёного отца сидел в красном углу сам князь, смотрел на молодых ястребиным прищуром. Сам правил свадьбу, сам проводил молодых в опочивальню.
Когда за ними закрыли двери, Заслав, весь пир просидевший в оцепенении, без сил опустился на разобранную постель. Смеяна потопталась рядом, потом тихонько стянула с него сапоги и, заметив, что муж сидит как потерянный, осторожно притулилась рядом. Очнувшись от тяжкой думы, Заслав притянул её к себе, обнял, и они до света так и просидели молча, глядя на догорающие свечи.
Глава 4
1
Только по весне, когда пригрело ласковое солнышко, зазвенела капель и на крутых берегах Днестра стали появляться проталины, ожила немного княгиня Анна. Стала выходить из своих покоев, беседовала с боярынями, ласковее стала к Роману. А когда зазеленели рощи и росшая на подворье старая берёза, помнившая ещё Ярослава Осмомысла, покрылась молодыми клейкими листьями, совсем оттаяла её душа. Но с той зимы Анну как подменили. Прежде живая и весёлая, сделалась она спокойной и степенной, держала себя в руках твёрдо, и только наедине с Романом нет-нет да и проскользнёт в ней прежнее, девичье.
Князь тоже переменился. До самых Святок в Галиче и окрестностях было неспокойно. Дрожали от страха бояре, иные вслед за Кормиличичами и Арбузовичами налаживали путь в Понизье, но и оттуда доставал Роман строптивых бояр. Как обложенный псами волк, вынюхивал он крамолу. Один раз попался в его руки Иван Кормиличич - еле вырвался, просидев в холодном зловонном порубе более полугода. В боярских городах - Звенигороде, Плесненске, Перемышле - бояре лишились сна. Многих именитых мужей недосчитались они. Много вдовых боярынь и сирот-боярышень сидело в монастырях, оплакивая свою долю. Земли казнённых Роман забрал под себя, лишь немного роздал пришедшим с ним волынским боярам - Ивану Владиславичу, Мирославу Рогволодовичу, Доброславу Гордому и воеводе Вячеславу.
Нежданно-негаданно выбился в люди и Андрей. Лихо удирал по полю боярин Михаил Данилич, укрывавший у себя бояр-крамольников, но нагнал его молодой дружинник, сшиб с коня и пешим приволок к князю. За это ещё больше приблизил Андрея к себе Роман, Михайлову деревеньку отдал ему в кормление, а самого Андрея оставил при дворе. Владимиров-то дворский за то, что стоял за поповну Алёну и её сыновей, кончил свои дни в порубе, а старый, Романов, остался во Владимире.
В прежний свой город Роман наезжал несколько раз - там до сих пор оставалась его старшая дочь Феодора. Девушка жила одиноко, никуда, кроме храма, не выходила, по примеру матери привечала нищих и убогих, делала богатые вклады в монастырь, где когда-то жила её мать. В прошлую осень она жестоко простудилась - когда Роман прискакал, лежала в жару, бредила, никого не узнавая. Две седьмицы Роман не отходил от дочери, созвал для неё лучших лечцов, и Феодора пошла на поправку. Но, окрепнув, сказала отцу:
- Не для того Господь вернул мне жизнь, чтобы распоряжалась я ею как желаю. Отныне Он мне отец и супруг. Хочу стать Христовой невестой.
Роман не стал её отговаривать - заметил он в глазах старшей дочери тот же опасный огонёк, который прежде полыхал в очах её матери, когда давала о себе знать буйная половецкая кровь. Не откладывая дела, Феодора отбыла в монастырь.
Почерневшим, усталым вернулся тогда из поездки во Владимир Роман Мстиславич. Анна, встречавшая его на крыльце, подивилась, как переменилось его лицо. Лишних слов говорить не стала, молча обняла.
Уведя в дальние покои, спросила, глядя на тяжело опустившегося на лавку Романа:
- Никак, померла Феодора?
- Померла, - глухо, не глядя на жену, ответил князь.
- Ты гонца слал, что выздоровела княжна?
- Выздоровела, - кивнул Роман. - Только б лучше… Нет у меня больше дочери. Постриг приняла Феодора. В Феодоров монастырь ушла, где мать её жила. Не осталось у меня больше детей.
Анна стояла над Романом, глядела на опущенную голову, на его чуть тронутые сединой буйные чёрные кудри. Сколь ни расчёсывай их, всегда они чуть торчат, выдавая неукротимый нрав хозяина. И то, что притих он сейчас, говорит не о смирении, а о душевной буре, терзающей его.
- Есть, - тихо сказала Анна, и он вздрогнул, - есть у тебя дети.
Роман поднял на неё лицо. Глаза его медленно загорались: - Что?
Вместо ответа Анна взяла его руку и положила себе на живот. Пока ещё плоский, он уже напрягся, оберегая зародившуюся в нём новую жизнь.
- Боялась перед отъездом тебе сказать, - повинилась Анна. - Думала, померещилось.
Роман, не говоря ни слова, обнял жену и прижался к её животу.
* * *
Всю зиму на княгиню боялись дохнуть. На радостях Роман помиловал двух бояр, даже воротил одну деревеньку сыну казнённого боярина Зеремея Глебу и дал новые леготы ремесленникам и купцам. На Масленицу выставил для города бочки мёда и вина. Так же шумно гуляли и на Пасху. Княгиня появлялась перед народом раздобревшая, ходила по терему плавно, словно лебедь. Ни на шаг не отходила от неё верная Опраска, стала княгининой милостницей. Младенец рос и уже так толкался во чреве, что иной раз Анна опасалась выходить из покоев.
Привезённые Романом из Владимира знахарки - старшая, которая, принимала ещё его дочерей, - в один голос утверждали, что будет сын.
Сам Роман не отходил от жены лишний раз, но ночевал с нею редко, бережа её. В такие ночи он надолго приникал к раздувшемуся чреву жены, слушал толчки ребёнка. Младенец рвался на волю.
Ребёнок родился на другой день после памяти блаженного Даниила. Спавшего отдельно от жены Романа подняли среди ночи - у княгини начались схватки. Как был, в исподнем, только натянув сапоги и набросив на плечи корзно, Роман выбежал из ложницы. Анну уже отвели в мыльню, и за дверью были слышны её низкие стоны и воркование знахарок. Соблюдая обычай, отцу наложили полную мису вчерашней каши, обильно посыпанной перцем и солью. Но Роман не мог сейчас думать об обычаях.
До рассвета он простоял под дверью в мыльню, слушая утробные, звериные крики и стоны жены, и бессильно сжимал кулаки. Там сейчас на свет рождался его сын. И он чуть не выбил дверь с петель, когда внутри послышался наконец недовольный плач младенца.
Несколько минут спустя в предбанник вышла повитуха, неся на руках спеленутый комочек:
- С наследником тебя, княже! Сын!
2
Ранней весной, только-только сошли снега и вскрылись реки, по большой воде стали собираться в Киев князья. Прискакал из Белгорода Ростислав Рюрикович, из Чернигова добрался только-только ставший во главе Ольговичей Всеволод Святославич Чермный с сынами и сыновцами, из Смоленска приплыли племянник Рюрика Вышлобого Мстислав Романович и дети умершего четыре года назад Давида Ростиславича.
Давно не бывало, чтобы собралось в Киеве столько князей. Как во времена былой славы, тесно было на княжом дворе. Все терема в городе были заняты, по улицам Горы ездили нарядные дружинники, толклись на торгу, улыбались молоденьким киянкам. В соборах было не протолкнуться.
У самого Рюрика в палатах дым стоял коромыслом. В кои-то веки раз съехались Мономашичи и Ольговичи. Нынешний глава Ольговичей Всеволод Чермный, ставший главой рода нежданно-негаданно, понавёз родни - кроме своих двоих сыновей, Михаила и Андрея, взял сыновцев - четырёх сыновей недавно скончавшегося в Чернигове Игоря Святославича. Пока был жив он и Владимир Всеволодович, Рюрик не мог сговориться с Ольговичами - слишком уж были они прямы и ершисты. Всеволод Чермный не таков. Где надо, был он ласков, а где надо, и хитёр. Почуяв свою силу, Ольговичи ходили по Киеву хозяевами и смотрели на Рюрикову родню косо. При Рюрике никто из Ольговичей не смел преступить ряда и потребовать Киева, но после смерти Вышлобого и Всеволода Большое Гнездо любому могло улыбнуться счастье, и они заранее готовились ненавидеть друг друга.
В честь приезда знатных гостей Рюрик Ростиславич закатил пир горой. В палатах накрыли столы для князей и бояр, в просторных сенях кормили княжьих дружинников. Лились рекой вино и меды, старались гусляры и скоморохи, ломились от яств столы. Рюрик хотел угодить всем, но слишком далеко зашли взаимные вражда и попрёки. Напившись, князья поминали друг другу старые обиды и на другой день собрались в думной палате сердитые, взъерошенные и ждущие новых обид. Ближние бояре поглядывали по сторонам настороженно, как сторожевые псы.
Но не ради ссор собралось на Горе столько князей. И не способны соединить их ни пиры, ни родственные узы. Уж такова человеческая природа, что только всеобщая ненависть может заставить их встать плечо к плечу.
И сегодня их врагом был Роман Мстиславич галицко-волынский. Второй год сидел он на двух столах сразу, не отрёкшись от Владимира-Волынского и подмяв под себя Галич. Став одним из самых сильных князей, он позволял себе не только свысока поглядывать на Рюрика Ростиславича и Всеволода Большое Гнездо, но и забыть о своём давнем обещании быть подручником у Лешки малопольского.
Почти пять лет ждал своего часа Рюрик Ростиславич. После того как прогнал Роман Предславу, только смерти желал он волынскому князю. Но пришлось терпеть и ждать. Сперва расхворался и помер брат Давид, сделав Рюрика и смоленским князем. Потом скончался Ярослав Всеволодович черниговский, а сменивший его Владимир Святославич не желал с Рюриком союза. После судьба унесла Владимира Ярославича галицкого, и, пока Рюрик раздумывал, как бы лишить Романа сил, тот сам, совокупившись с ляхами, захватил Галич, и не только захватил, но и отбил наскоки половцев и соседей-князей. Теперь он усилился неимоверно. В прошлом годе послал своих бояр в Царьград, и тамо Романа признали самодержцем всея Руси византийские патриархи, презрительно называя Рюрика Ростиславича всего лишь правителем Киева.
Всё это не могло не злить киевского князя, тем более что, как назло, Всеволод Большое Гнездо на уговоры Рюрика пойти на Волынь войной отвечал отказом и явно не желал вмешиваться. Потеряв терпение, Рюрик дождался-таки своего часа - умер Владимир черниговский, затем Господь прибрал и Игоря Святославича, и можно было сговориться с Ольговичами о походе.
Усевшись на высоком стольце, Рюрик Ростиславич оглядел собравшихся.
- Братья и дети мои, - начал он, - на старине стоит земля Русская, на отцовых и дедовых обычаях. Всяк да держит отчину свою - так решал ещё Ярослав Мудрый. В «Поучении» Мономаха то же сказано. Есть вотчина Ольговичей, есть земля Мономашичей, и никто из нас на чужую землю не зарится…
Князья зашептались, переглядываясь.
- Как это - никто? - воскликнул старший из Святославовых сынов, Мстислав. - А почему батюшкину долю ты себе присвоил, княже? Отец наш вместе с тобой Киевом владел, так опосля его смерти дядя наш, Ярослав Всеволодович, должен был наследовать. А ты, совокупившись со Всеволодом Юрьичем, принудил его отречься от Киева.
Ольговичи согласно загалдели.
- То дело решённое! - повысил голос Рюрик, опасавшийся, что спор может до срока прервать снем и ничего на нём уговорено не будет. - Клятву давал Ярослав черниговский, и не вам её преступать. А коли преступите, то самим себе хуже сделаете. Я же про иное хочу сказать. Вы, Ольговичи, хоть и ссоритесь с Мономаховым племенем из-за Киева, но вотчину чужую самочинно не захватываете. Есть у вас Чернигов и Рязань - тамо и сидите. Но есть и иные князья, для коих сие не указ и воля великого князя не закон. Таков Роман галицко-волынский. Обманом захватил он Галич, занял чужой стол и ныне живёт, на других князей не оглядывается. Не токмо на вас, ничто для него я, великий князь киевский! Сколь раз зван он был в Киев на снем - отвечал отказом, дескать, дел много! А какие это дела? Крамолу ковать! Лестью опутывает он наших соседей. В Царьграде его зовут великим князем Русским, из Венгрии шлют ему дары, в Польше он гость и друг, в Саксонии бывал. Сидит он у себя в Галиче, копит силы, ждёт своего часа, чтоб пойти войной. И ежели выступит он в поход, то возьмёт Киев, и тогда худо придётся Руси.
- Да кому ж худо-то станет? - снова возмутился Мстислав Святославич. - Только тебе, Рюрик, поелику он тебя с золотого стола скинет. Нас, Ольговичей, ему не одолеть.
- Ой ли? - прищурился Рюрик. - А ежели он ляхов кликнет да угров, да подручников своих пошлёт? Всеволод владимирский вам вряд ли поможет, сами отбиваться будете. А и не пойдёт войной - того хуже. Не отдаст тогда вам Роман Киева. Хоть внукам своим его завещайте добывать, хоть правнукам!.. Вон, Галич он захватил, а ведь по Русской Правде он есть вотчина Игоревичей, поелику их мать Ефросинья Ярославовна последняя в роду Ярослава Осмомысла.
Знал Рюрик, на какую мозоль уступить Ольговичам. Опасались они, что не получит их род Киева, всюду кричали о своих правах. А тут выходило, что уж давно занял их вотчину Роман волынский. Приосанились, подумав об этом, четверо Игоревичей. Средний, Святослав, так вовсе смотрел Рюрику в рот - ещё бы, женат на дочери великого князя. Да один из детей Святослава Всеволодича, Глеб, тоже Рюрику зять. И тоже сидит, внимательно глядя на тестя.
- Не допустим сего! - зашумели Ольговичи. - Не дадим Роману наших отчин! Эдак он всю землю под себя занять захощет!
- Захощет, непременно захощет! - поддакивал Рюрик. - В Царьграде его самодержцем русским зовут, а меня всего лишь правителем. Смекайте, князья, как вас величают! Чуть ли не Романовыми подручниками!
- Не бывать! - взвился старший Игоревич, Владимир. - Ольговичи никогда ни у кого в подручниках не ходили!
Горяч был новый новгород-северский князь. Ещё четырнадцать лет назад эта горячность едва не стоила ему головы, когда в одиночку пустился его отец в степь на половцев и вместе с сыном попал в плен. Пришлось тогда Владимиру поневоле стать тестем половецкому хану Кончаку и целый год жить в степи заложником. С годами прибавилось у Владимира разума, но норов остался таким же вспыльчивым и неукротимым.
- Не ходили - так походите, - предрёк Рюрик. - Не вы, так ваши дети. Романко что учудил? Законную жену свою, дочь мою, чуть в монастыре не сгноил, а сам девку какую-то подобрал и живёт с нею, милуется. Эдакое князьям не прощается. Вспомните, как восстали бояре на Осмомысла, когда спутался он с Настаськой. А сын его, Владимир, тоже чрез поповну стола едва не лишился, и за то, что не бросил он её, покарал его Господь. Романко по их стопам пойти решил - ну, а мы станем карающей десницей Божьей, которая свершит правосудие. Не позволим никому идти супротив Руси!
- Не позволим, - закивали Мономашичи: Ростислав первым, остальные за ним вслед.
- И вас, Ольговичи, ныне зову я в поход против Романа волынского. Совокупившись, ударим мы по нему. Он, сказывают, всех бояр извёл, ныне опереться ему не на кого, легко скинем его со стола и галицкого, и волынского. Пущай к ляхам своим разлюбезным катится. Среди нас найдутся достойные владеть и Галичиной, и Волынью.
Это заявление было князьям ещё больше по душе. Мономашичи кучно были согласны с Рюриком, Ольговичи держались настороженнее. Чуяли они в словах великого киевского князя подвох. Думали, что хочет Рюрик чужими руками жар загрести. Их дружины будут с Романовыми полками воевать, а после придёт Рюрик и на правах великого князя заберёт себе лучшее. Добро хоть несколько Червенских городов даст Игоревичам как наследство матери. Да и младшие Святославичи были себе на уме - помнили они Рюриково коварство, помнили ещё, что был Роман союзником Ярослава черниговского.
И хотя кивали на предложение великого князя, никто не верил ему и ждал обмана.
Однако дело сладили. Всеволод Чермный от имени Ольговичей ударил с Рюриком по рукам, князья отстояли торжественный молебен, целовали крест и долго пировали, на радостях выставив киянам несколько бочек вина и мёда. А после поскакали по дорогам гонцы - поднимать подручных князей, собирать дружины и готовиться к войне.
3
Не спеша, двигаясь известными торными дорогами, добрался до Киева купеческий обоз из Галича. Привезли соль, кузнь, дорогое узорочье. Соляников в Киеве ждали, встретили с почётом.
Разместившись в гостевой избе на купеческом подворье на Подоле, Хотен захотел пройтись по ремесленной слободе - город посмотреть, себя показать, а заодно справить подарок молодой жене, Меланье Угоряевне, что ждала его в Галиче с новорождённой дочкой. Обещал Хотен купить жене колты - знал, что такую, как в Киеве, зернь с поволокой, нигде больше не увидишь.
Приехал он не один. До Киева путь вместе с ним держал старый купец Ермолай и сын его Могута. Дале предстояло им двигаться вниз по Днепру до Олешья и Царьграда, а Хотен думал подниматься выше, к Чернигову.
С собой Хотен взял Никиту. Тот долго умолял отца отпустить его с купцами. Старый Угоряй, одряхлев, стал злым и подозрительным, сына попробовал отходить костылём, кричал, что проклянёт за то, что волю отцову не исполняет. Но, пошумев, отпустил. И сейчас Никита с разинутым ртом шёл за Хотеном, глядя во все стороны.
Велик и богат Галич, а Киев, мать городам Русским, и того богаче. На Подоле избы стоят кучно, заборы крепкие, боярские терема высятся над улицей. В ремесленной слободе под каждой кровлей мастерская. Там и ткут, и шьют, и куют, и снаряжают. А торговище каково! Были бы гривны - и обуешься, и оденешься, и поешь-попьёшь сытно, и коня со сбруей справишь, и вооружишься, и подарок отцу-матери припасёшь. Звучит на площади не только русская, но и угорская, и польская, и свейская, и арабская речь. Толкутся купцы из Царьграда и с Востока, свысока поглядывают на народ привёзшие шёлк верблюды. Даже половец иногда проскользнёт - из тех, что осели на Руси в южных её пределах. У причалов стоят купецкие лодьи, тесно стоят, не протолкнёшься. Иные пришли издалека, видели не токмо Русское, но и Срединное море, плавали до Рима и мавров, побывали в Свейском море. А надо всем этим высятся каменные крепостные стены Горы, над которой золотом горят маковки Святой Софии и Десятинной церкви. Да, богат и славен Киев-город. Это владимирцам из-за их лесов не видать далеко, вот и кажется, что поблекла его слава, обветшали стены и оскудела земля.
Хотен в толпе как рыба в воде. Даром что ныне одноглаз - всё видит, всё примечает. Только что разглядывал новый доспех в руках бронника - и вот уже кричит не по-нашему, размахивает руками.
По своим делам шли иноземные купцы. В отороченных мехом накидках и маленьких шапочках набекрень. Один остановился, пригляделся, хлопая глазами. Хотен подбежал, тряхнул за плечо:
- Эй, Юлиус! То Хотен!
- О, Хотэнос! - наконец расплылся в улыбке иноземец. Повернулся к своим, стал объяснять. Хотен тем временем кивнул Никите:
- Юлиус Свейн, из Оломоуца. Мы с ним ещё в Мазовии познакомились. Вместе до Гданьска добирались - он из Польши, я от литвы. После до Сигтуны ходили. Знакомец мой старинный.
Юлиус Свейн качал головой, удивляясь встрече. Остальные купцы, окружив их, расспрашивали Хотена о жизни, торговле и положении дел на Руси. Потом вместе отправились в гости к иноземцам, которые жили на своём подворье неподалёку от костёла. Никита, не зная, что делать, поплёлся за Хотеном, улыбаясь и кивая головой иноземцам, если те обращались к нему.
- Вы есть купец? - дорогой обратился к нему один из купцов на ломаном русском.
- Нет. С другом я. Он мне шурин.
- Кто есть? - наморщил лоб купец.
- Родич! Я и он - родня. Семья! Вот! Вместе!
- А, вместе, вместе, - купец заулыбался, похлопал Никиту по плечу.
У иноземцев засиделись допоздна, домой ворочались с больной головой, хмельные. Наутро, оставив непривычного к заморским винам Никиту отсыпаться, Хотен только окунулся в бочку с холодной водой, растёрся холстиной и отправился в ремесленную слободу один.
Как и вчера, он спрашивал женские украшения, но кузнецы, с которыми вёл беседу, всё время сворачивали на одно:
- Не время сейчас колты и подвески ковать. Не до узорочья ныне стало.
- А что ж такое?
- Не слыхал? Князь наш, Рюрик Ростиславич, в поход идёт. Всем бронникам, оружейникам, щитникам и седельникам дан наказ - ковать мечи, копья и топоры, собирать кольчуги и щиты.
- Война, что ли?
- Она самая.
Хотен тихо ругнулся. Когда война, тут не до торговли. Купцов на дорогах обдирают и свои, и чужие, а прибыли никакой.
- Это кто ж на Киев войной идёт? - продолжал он расспросы, в уме прикидывая, успеет ли он продать свой товар и что надо прикупить, чтобы не остаться в убытке.
- На Киев-то? - Добродушный кузнец улыбнулся в широкую остриженную кругом бороду. - На Киев разве что половцы, да те последние годы не шибко пошаливают. Не, сам Рюрик идёт войной - на галицкого князя Романа.
- А не брешешь? - ахнул Хотен.
- С чего? - враз построжел купец. - Две седьмицы назад все биричи про то на площадях кричали. Князья никак долго пировали, мёда и вина выставили… Неймётся им…
- А что, - ухватился Хотен за последние слова кузнеца, - киянам то не по нраву?
- Да кому ж по нраву-то война? - Тот даже сплюнул в сердцах. - Князьям токмо да боярам. Я младенец был, не помню, а батька с маткой сказывали, чего тут творилось, когда Юрий Долгорукий Киев на щит взял. Три дня город горел. Мамку мою снасильничали - прям у колыбельки, где я лежал. Думали - не встанет Киев. А все князья! Через них все неустройства. Нет бы сидеть Рюрику на Горе спокойно - лезет на рожон. И на кого! На Романа попёр! Роман-то, сказывают, князь ого-го какой!
- Роман-то да, князь, - покивал Хотен. - И что, Рюрик надеется с ним один совладать?
- Да почто один. В одиночку у него кишка тонка. Он Ольговичей с собой берет… Эге, - вдруг остановился он, - а ты чего пытаешь? Ты сам-то чей будешь? Не Рюриков ли человек?
- Окстись! - отшатнулся Хотен. - Купец я, меня на иноземном подворье знают. Из Галича мы с обозом соляным пришли. Думал жене колты с зернью купить, а сыскал для князя мово гостинец.
- Уж гостинец-то знатный, - покивал кузнец. - Дорогой подарок. Чем только отдаривать будет?
- То не твоя забота.
- Как же не моя? - даже обиделся кузнец. - Известное дело - бояре дерутся, а у холопов чубы трещат.
Но Хотену уже не стоялось на месте. Со всех ног он поспешил домой. На купецком подворье на бревне у стены сидел Никита, держась за голову. Услышав шаги бегущего Хотена, он вскинул бледное осунувшееся лицо:
- Где тебя с утра пораньше носит? Бражки бы…
- Не до браги нынче, - молодой купец встряхнул товарища. - Собирайся-ка ты, друже, в дорогу!
- Почто? Аль гостевать не будете?
- Я-то куды товар брошу, а вот ты…
- Гонишь?
- Почто! Езжай-ко, ты, Никита, не мешкая, в Галич. Ко князю!
- Ко князю? - Мигом остатний хмель и головная боль слетели с мужика. - Почто сразу к князю-то?
- А пото - скажешь ему, мол, собирает киевский князь на тебя войско, хощет идти и Галич у тебя отнять и для того призвал к себе Ольговичей и прочую родню. А прознали про то купцы. И пущай Роман Мстиславич поторопится отчину свою спасать. Так и передай князю!
Говоря, Хотен накинул на Никитины плечи охабень, натянул на уши шапку, сунул в руки калиту[64] с кунами, чтоб гонец в дороге не бедствовал, и заторопил к конюшне. Послушно кивая головой, Никита оседлал коня и выехал с подворья прочь. А Хотен, проводив друга до поворота, повернулся и поспешил к исадам - война войной, а соль всегда в цене.
4
Весёлым месяцем травенем княгиню перевезли в загородный терем. Стоял он недалеко от Галича, чуть выше по течению Днестра, у устья маленькой речки. В своё время тут жили жена и мать Владимира Ярославича галицкого, сюда наезжали отдохнуть от городского шума Владимировы сёстры, Ефросинья и Елизавета. Ныне жила Анна, пестуя Сына.
Данилка, названный согласно святцам, рос крепышом. Появился он на свет летом, до осени успел окрепнуть, но зимой захворал и потому с первым устойчивым теплом был отправлен за город. Анна души не чаяла в сыне, совершенно забыв умершего первенца. Да и Роман перестал думать о прошлом. В свободные минуты он навещал жену и сына, носил Данилку на руках и, держа мальчика на колене, рассказывал ему о походах и боях, о князьях и боярах. Ещё не понимая ни слова, Данилка слушал отца заворожённо и тянулся к нему, узнавая при встрече и заливаясь плачем при расставании. Роман старался наезжать каждый день.
Но сегодня он что-то задерживался. Обычно гонец приезжал с утра, упреждал, что будет князь, и тот появлялся к обеду, когда в горнице был накрыт стол, и Анна сама ждала его на пороге. Вот и сейчас всё было готово, простывали жареные гуси, томились пироги и брага, а Романа всё не было. Томимая недобрым предчувствием, Анна приказала выставить себе столец на крыльцо и села с сыном там, под резным деревянным навесом, свысока глядя на двор, ворота и синюю ленту реки, вдоль которой вилась дорога. Несколько раз к ней выходила встревоженная Опраска - Анна гнала её прочь. Чем дольше тянулось время, тем больше она волновалась.
Но вот вдалеке показался всадник. Прильнув к конской гриве, он отчаянно погонял скакуна. Схватившись за резную балясину, Анна резко поднялась. Заметившая в окошко всадника, на крыльцо выскочила Опраска.
- Скачет…
- Это не Роман! - Анна не узнавала любимого князева серого коня. Рыжий был конь под всадником, рыжий конь её давних страшных снов.
- Андрейка! - воскликнула Опраска, и оказалась права. Молодой дружинник намётом ворвался в распахнутые ворота и, спешившись, взбежал на крыльцо.
Анна встретила его белая, как мел, холодная и строгая, прижимая затихшего Данилку к груди. Серые глаза невидяще распахнуты. В них застыли боль и страх.
- Жив-здоров князь Роман Мстиславич, - поспешил рассеять её страхи Андрей. - Шлёт тебе поклон и свой привет. Но сам он приехать ныне не может и просит тебя, матушка, не горевать и молиться за него.
- Что случилось? - Ни Опраска, ни Андрей не узнали голоса княгини.
- Война, матушка, - Андрей взглянул в её глаза без трепета. - Рюрик киевский дружины собирает, хочет на Галич идти… Да только ты не пугайся, - поспешил добавить он, заметив, как резко закусила Анна губу, - князь наш первым обо всём узнал. Полки-то Рюриковы ещё в поход не выступили, а мы уж готовимся.
- Откуда весть пришла? - подала голос Анна.
- Купец галицкий из Киева прискакал, тамо слух гуляет, что кузнецы на князя оружие куют… Как готовы будем, так и выступим. А ты не бойся, матушка, - Андрей подавил вздох, - князь меня в Галиче оставляет, тебя беречь и княжича Даниила. И наказывал тебе себя беречь и дите.
Анна застыла как каменная, глядя мимо Андрея, и Опраска взяла власть в свои руки.
- Слыхала ль, матушка? - Она по-хозяйски крепко и нежно обхватила княгиню за бока. - Князь наказал себя беречь и дите. Так что ступай, приляг, отдохни. А я травок принесу, нацежу тебе взвар, чтоб сердце успокоилось… Й ты, Андрейка, проходи, передохни с дороги, - бросила она брату через плечо.
Княгиня послушно шла за своей холопкой.
* * *
Роман впрямь не терял времени даром. Выслушав сбивчивый Никитин рассказ, он не стал раздумывать, а тут же велел кликнуть думцев и в тот час, когда Анна стояла на крыльце, ожидая его к обеду, уже решил идти на Киев войной. Отдав приказ собирать дружины, он послал Андрея оповестить княгиню.
Несмотря на годы, силён и горяч был Роман. Не токмо Никита - были у него и другие верные люди. Недавно прискакал гонец из Стародуба, где жила в замужестве его дочь Саломея. Четвёртый сын покойного Святослава киевского, Всеволод Чермный, рассказал всё сыновьям, Михаилу и Андрею, а Михаил доверился жене - и умница дочка послала отцу весточку: мол, сговариваются против тебя князья.
Через две седьмицы после Троицы выступил Роман в поход. Шли с ним не только галицкое ополчение и княжеская дружина - призвал он в поход и волынян, и дружину из Бельза под началом боярина Воротислава, и своих подручников - Мстислава пересопницкого и Ингваря луцкого. Большие шли полки - коли не поспеют соединиться Мономашичи с Ольговичами, легко разобьёт врагов Роман поодиночке.
Растянувшись по дороге, оставляя позади обозы, скорым шагом двигались Романовы полки. Шли окраиной Киевской земли - мимо Чёртова леса, Изяславля и Межибожья к реке Гнилопяти, откуда через Котельницу до Киева рукой подать.
Кругом расстилались равнина, на которой лишь кое-где по балкам и вдоль берегов небольших речек росли рощицы. Совсем близко была уже степь, в эти места часто захаживали половцы, но сейчас войско Романа тоже легко можно было принять за половецкое. Так же шло оно скорым шагом, не задерживаясь нигде надолго, тоже высылало окрест дозоры. Лихие дружинники вихрем проносились по полям, наезжали в деревни и сёла, вброд пересекали речушки и возвращались назад с добрыми вестями. Никто не ждал прихода Романа в Киевщину, не готовы были Ольговичи и Рюрик к войне.
Но когда до Гнилопяти оставалось совсем рукой подать и войско уже знало, что вечером стоят на берегу реки, а наутро переправа, прискакали всадники и принесли тревожную весть - на том берегу Гнилопяти замечено чужое войско. Двигалось оно с верховьев, от устья речки, и явно искало брод.
- Что же, - кивнул Роман, выслушав согладатаев, - пора бы уж Рюрику спохватиться - не совсем, видать, он слеп и глух! Велико ли войско?
- Намного помене нашего, - отвечали ему.
- Эх, тестюшка, - покачал головой Роман. - И куды ты только их снарядил? Небось, вотчину мою грабить… Ну да ладно! Поскачем вперёд, поглядим на сего супротивника.
Большую часть дружины он оставил идти до Гнилопяти своим ходом, а сам с тремя сотнями воев поскакал к реке.
Дозорные успели расспросить кое-кого из местных, где тут брод, и к плёсу вышли почти одновременно с чужим войском.
Река Гнилопять неширока. Вольно разливается она по равнине, в половодье выплёскиваясь из низких берегов.
Густо разрослись по её берегам ивы и осокори, шелестят листвой тополя, но возле брода деревья разошлись в стороны, и оба берега видать хорошо.
Чужие дружинники тоже заметили Романовых людей, засуетились. Войско у них и правда было небольшим - едва пять сотен всадников наберётся. Тут же был и обоз.
Один из всадников пустил коня в реку.
- Эй, вы кто такие? - крикнул он, приподнимаясь на стременах.
Роман глянул на сопровождавшего его Мирослава. Тот выехал вперёд.
- Князя Романа Мстиславича галицко-волынского люди! - гаркнул он в ответ. - А вы кто есть?
- Князя Ростислава Владимирича! - донеслось с того берега. - А вы точно Романовы люди?
- Вестимо!
- А князь ваш где?
Прежде чем Мирослав открыл рот, Роман подстегнул коня:
- Вот он я!
- Остерегись, княже, - зашептали сзади, - неровен час, стрельнёт кто из лука…
Но с того берега закричали:
- Княже Роман! Князь мой с тобой говорить хочет! От войска отделились несколько всадников, поскакали к берегу. Роман спешился, кивнув воям:
- Вяжите плот.
На двух плотах, подталкиваемых раздевшимися дружинниками, выехали навстречу друг другу князья. Роман, широкоплечий, костистый, стоял, расставив ноги и уперев кулаки в бока. На другом плоту плыли трое мужей помоложе его. Все трое пронзали Романа внимательными взглядами. Когда плоты столкнулись друг с другом, Роман кивнул, не сходя с места:
- Вот он я, Роман галицкий. Что сказать желаете? Передний из гостей осторожно шагнул вперёд. Плот слегка качнуло, в щели меж наскоро связанных брёвен плеснула вода.
- Романе, - сказал он. - Я - Ростислав Владимирович, а то братья мои, Мстислав и Ярослав. С нами четвёртый брат, Святополк, - он обернулся на сгрудившуюся по берегу дружину. - Прослышали мы, что идёшь ты на Киев, воевать Рюрика, собрали наши дружины и вышли тебе навстречу. Хотим тебе послужить.
- Вот как, - улыбнулся в усы Роман. - Видать, шибко надоел вам Рюрик?
- Добра мы от него не видели, - помрачнел Ростислав. - Отец наш в руке твоего деда ходил, а как умер Изяслав Мстиславич, так лишили его удела. Безземельным он жизнь прожил, безземельным умер. И нам ни Роман Ростиславич, ни Рюрик, брат его, удела не выделяли. Давал Рюрик в кормление город Триполь, один на всех, но когда однажды отступили мы перед половцами, рассердился и отнял и его. Нет у нас под Рюриком своего угла. Не хотим под ним ходить.
Он снял с пояса меч и, неловко наклонившись на ходящих ходуном брёвнах плота, хотел было положить его к ногам Романа, но поскользнулся и опустился на колено.
Роман прищурился. Как человек сильный, привыкший к силе и уважающий её в других, он видел, каковы на самом деле братья Владимировичи. Мало добра видели они в жизни, сызмальства привыкшие быть в тени и подчиняться другим, они, наверное, впервые решились на серьёзный поступок - встали на сторону того, кто, по их мнению, был лучшим господином, нежели нынешний великий князь.
- Добро, - кивнул Роман, дождавшись, пока Ростислав Владимирович выпрямится, - приглашаю вас к себе. Будьте гостями.
И дал знак воям, чтобы разворачивали плот к берегу.
Вечером, собрав бояр и своих подручников в шатре, Роман при всех принял от братьев Владимировичей роту в верности и вручил каждому мечи. Князья целовали клинки и клялись воевать под стягами Романа и ходить по всей его воле.
На другой день переправились через Гнилопять и пошли через Котельницу на Ярополч-град. Задержались недолго в верховьях Тетерева, поджидая дружины из Полонного, - и тут случилась ещё одна встреча.
Огромное войско остановилось и выслало во все стороны дозоры. Те разведывали сёла и тащили оттуда всё съестное, что можно было припасти, - вели скотину, везли в мешках остатки летних запасов зерна и муки, прихватывали помаленьку и добро. Одна из таких посланных в зажитье дружин и привезла весть, что со стороны верховьев Рось-реки идут большие полки - по виду чёрные клобуки. Рось ещё сто лет назад считалась их вотчиной. Многие города - Торческ, Корсунь, Триполь, Канев - вовсе были поставлены осевшими на Руси торками, берендеями и остатками печенежских родов. В своё время Роман чуть было не стал князем Поросья - помешал всё тот же Рюрик, подлизывающийся к Всеволоду Большое Гнездо.
Побросав все дела, войско изготовилось к бою. Пешцы собрались в середине, конные дружины Роман поставил по бокам. Сам держал полк правой руки.
Но битвы опять не получилось. Чёрные клобуки встали перед русскими полками, и вперёд выехал один из предводителей. Вскинул пустую руку:
- Я желаю говорить!
Роман повёл глазами по сторонам и, гордый, презрительный к смерти, выехал вперёд:
- Говори.
- Я хан клобуков Авдей Толбуков сын, - по-прежнему держа правую руку поднятой, крикнул всадник. - Мы пришли, чтобы воевать под стягами князя Романа галицко-волынского…
Верил в свою счастливую звезду князь Роман Мстиславич. Но никогда не думал, что она так ярко ему светит. Вместе с чёрными клобуками под его началом оказалось огромное войско, против которого не смогут выстоять ни Ольговичи, ни Рюрик со своими подручниками. А после того как открыли ему ворота Ярополч-град и Здвижен, послав на подмогу свои дружины после того, как признал его князем Белгород, вотчина молодого Ростислава Рюриковича, понял он, что сильнее него нет никого в южной Руси. Уверенный, гордый и спокойный, подошёл Роман к Киеву.
1
Только по весне, когда пригрело ласковое солнышко, зазвенела капель и на крутых берегах Днестра стали появляться проталины, ожила немного княгиня Анна. Стала выходить из своих покоев, беседовала с боярынями, ласковее стала к Роману. А когда зазеленели рощи и росшая на подворье старая берёза, помнившая ещё Ярослава Осмомысла, покрылась молодыми клейкими листьями, совсем оттаяла её душа. Но с той зимы Анну как подменили. Прежде живая и весёлая, сделалась она спокойной и степенной, держала себя в руках твёрдо, и только наедине с Романом нет-нет да и проскользнёт в ней прежнее, девичье.
Князь тоже переменился. До самых Святок в Галиче и окрестностях было неспокойно. Дрожали от страха бояре, иные вслед за Кормиличичами и Арбузовичами налаживали путь в Понизье, но и оттуда доставал Роман строптивых бояр. Как обложенный псами волк, вынюхивал он крамолу. Один раз попался в его руки Иван Кормиличич - еле вырвался, просидев в холодном зловонном порубе более полугода. В боярских городах - Звенигороде, Плесненске, Перемышле - бояре лишились сна. Многих именитых мужей недосчитались они. Много вдовых боярынь и сирот-боярышень сидело в монастырях, оплакивая свою долю. Земли казнённых Роман забрал под себя, лишь немного роздал пришедшим с ним волынским боярам - Ивану Владиславичу, Мирославу Рогволодовичу, Доброславу Гордому и воеводе Вячеславу.
Нежданно-негаданно выбился в люди и Андрей. Лихо удирал по полю боярин Михаил Данилич, укрывавший у себя бояр-крамольников, но нагнал его молодой дружинник, сшиб с коня и пешим приволок к князю. За это ещё больше приблизил Андрея к себе Роман, Михайлову деревеньку отдал ему в кормление, а самого Андрея оставил при дворе. Владимиров-то дворский за то, что стоял за поповну Алёну и её сыновей, кончил свои дни в порубе, а старый, Романов, остался во Владимире.
В прежний свой город Роман наезжал несколько раз - там до сих пор оставалась его старшая дочь Феодора. Девушка жила одиноко, никуда, кроме храма, не выходила, по примеру матери привечала нищих и убогих, делала богатые вклады в монастырь, где когда-то жила её мать. В прошлую осень она жестоко простудилась - когда Роман прискакал, лежала в жару, бредила, никого не узнавая. Две седьмицы Роман не отходил от дочери, созвал для неё лучших лечцов, и Феодора пошла на поправку. Но, окрепнув, сказала отцу:
- Не для того Господь вернул мне жизнь, чтобы распоряжалась я ею как желаю. Отныне Он мне отец и супруг. Хочу стать Христовой невестой.
Роман не стал её отговаривать - заметил он в глазах старшей дочери тот же опасный огонёк, который прежде полыхал в очах её матери, когда давала о себе знать буйная половецкая кровь. Не откладывая дела, Феодора отбыла в монастырь.
Почерневшим, усталым вернулся тогда из поездки во Владимир Роман Мстиславич. Анна, встречавшая его на крыльце, подивилась, как переменилось его лицо. Лишних слов говорить не стала, молча обняла.
Уведя в дальние покои, спросила, глядя на тяжело опустившегося на лавку Романа:
- Никак, померла Феодора?
- Померла, - глухо, не глядя на жену, ответил князь.
- Ты гонца слал, что выздоровела княжна?
- Выздоровела, - кивнул Роман. - Только б лучше… Нет у меня больше дочери. Постриг приняла Феодора. В Феодоров монастырь ушла, где мать её жила. Не осталось у меня больше детей.
Анна стояла над Романом, глядела на опущенную голову, на его чуть тронутые сединой буйные чёрные кудри. Сколь ни расчёсывай их, всегда они чуть торчат, выдавая неукротимый нрав хозяина. И то, что притих он сейчас, говорит не о смирении, а о душевной буре, терзающей его.
- Есть, - тихо сказала Анна, и он вздрогнул, - есть у тебя дети.
Роман поднял на неё лицо. Глаза его медленно загорались: - Что?
Вместо ответа Анна взяла его руку и положила себе на живот. Пока ещё плоский, он уже напрягся, оберегая зародившуюся в нём новую жизнь.
- Боялась перед отъездом тебе сказать, - повинилась Анна. - Думала, померещилось.
Роман, не говоря ни слова, обнял жену и прижался к её животу.
Всю зиму на княгиню боялись дохнуть. На радостях Роман помиловал двух бояр, даже воротил одну деревеньку сыну казнённого боярина Зеремея Глебу и дал новые леготы ремесленникам и купцам. На Масленицу выставил для города бочки мёда и вина. Так же шумно гуляли и на Пасху. Княгиня появлялась перед народом раздобревшая, ходила по терему плавно, словно лебедь. Ни на шаг не отходила от неё верная Опраска, стала княгининой милостницей. Младенец рос и уже так толкался во чреве, что иной раз Анна опасалась выходить из покоев.
Привезённые Романом из Владимира знахарки - старшая, которая, принимала ещё его дочерей, - в один голос утверждали, что будет сын.
Сам Роман не отходил от жены лишний раз, но ночевал с нею редко, бережа её. В такие ночи он надолго приникал к раздувшемуся чреву жены, слушал толчки ребёнка. Младенец рвался на волю.
Ребёнок родился на другой день после памяти блаженного Даниила. Спавшего отдельно от жены Романа подняли среди ночи - у княгини начались схватки. Как был, в исподнем, только натянув сапоги и набросив на плечи корзно, Роман выбежал из ложницы. Анну уже отвели в мыльню, и за дверью были слышны её низкие стоны и воркование знахарок. Соблюдая обычай, отцу наложили полную мису вчерашней каши, обильно посыпанной перцем и солью. Но Роман не мог сейчас думать об обычаях.
До рассвета он простоял под дверью в мыльню, слушая утробные, звериные крики и стоны жены, и бессильно сжимал кулаки. Там сейчас на свет рождался его сын. И он чуть не выбил дверь с петель, когда внутри послышался наконец недовольный плач младенца.
Несколько минут спустя в предбанник вышла повитуха, неся на руках спеленутый комочек:
- С наследником тебя, княже! Сын!
2
Ранней весной, только-только сошли снега и вскрылись реки, по большой воде стали собираться в Киев князья. Прискакал из Белгорода Ростислав Рюрикович, из Чернигова добрался только-только ставший во главе Ольговичей Всеволод Святославич Чермный с сынами и сыновцами, из Смоленска приплыли племянник Рюрика Вышлобого Мстислав Романович и дети умершего четыре года назад Давида Ростиславича.
Давно не бывало, чтобы собралось в Киеве столько князей. Как во времена былой славы, тесно было на княжом дворе. Все терема в городе были заняты, по улицам Горы ездили нарядные дружинники, толклись на торгу, улыбались молоденьким киянкам. В соборах было не протолкнуться.
У самого Рюрика в палатах дым стоял коромыслом. В кои-то веки раз съехались Мономашичи и Ольговичи. Нынешний глава Ольговичей Всеволод Чермный, ставший главой рода нежданно-негаданно, понавёз родни - кроме своих двоих сыновей, Михаила и Андрея, взял сыновцев - четырёх сыновей недавно скончавшегося в Чернигове Игоря Святославича. Пока был жив он и Владимир Всеволодович, Рюрик не мог сговориться с Ольговичами - слишком уж были они прямы и ершисты. Всеволод Чермный не таков. Где надо, был он ласков, а где надо, и хитёр. Почуяв свою силу, Ольговичи ходили по Киеву хозяевами и смотрели на Рюрикову родню косо. При Рюрике никто из Ольговичей не смел преступить ряда и потребовать Киева, но после смерти Вышлобого и Всеволода Большое Гнездо любому могло улыбнуться счастье, и они заранее готовились ненавидеть друг друга.
В честь приезда знатных гостей Рюрик Ростиславич закатил пир горой. В палатах накрыли столы для князей и бояр, в просторных сенях кормили княжьих дружинников. Лились рекой вино и меды, старались гусляры и скоморохи, ломились от яств столы. Рюрик хотел угодить всем, но слишком далеко зашли взаимные вражда и попрёки. Напившись, князья поминали друг другу старые обиды и на другой день собрались в думной палате сердитые, взъерошенные и ждущие новых обид. Ближние бояре поглядывали по сторонам настороженно, как сторожевые псы.
Но не ради ссор собралось на Горе столько князей. И не способны соединить их ни пиры, ни родственные узы. Уж такова человеческая природа, что только всеобщая ненависть может заставить их встать плечо к плечу.
И сегодня их врагом был Роман Мстиславич галицко-волынский. Второй год сидел он на двух столах сразу, не отрёкшись от Владимира-Волынского и подмяв под себя Галич. Став одним из самых сильных князей, он позволял себе не только свысока поглядывать на Рюрика Ростиславича и Всеволода Большое Гнездо, но и забыть о своём давнем обещании быть подручником у Лешки малопольского.
Почти пять лет ждал своего часа Рюрик Ростиславич. После того как прогнал Роман Предславу, только смерти желал он волынскому князю. Но пришлось терпеть и ждать. Сперва расхворался и помер брат Давид, сделав Рюрика и смоленским князем. Потом скончался Ярослав Всеволодович черниговский, а сменивший его Владимир Святославич не желал с Рюриком союза. После судьба унесла Владимира Ярославича галицкого, и, пока Рюрик раздумывал, как бы лишить Романа сил, тот сам, совокупившись с ляхами, захватил Галич, и не только захватил, но и отбил наскоки половцев и соседей-князей. Теперь он усилился неимоверно. В прошлом годе послал своих бояр в Царьград, и тамо Романа признали самодержцем всея Руси византийские патриархи, презрительно называя Рюрика Ростиславича всего лишь правителем Киева.
Всё это не могло не злить киевского князя, тем более что, как назло, Всеволод Большое Гнездо на уговоры Рюрика пойти на Волынь войной отвечал отказом и явно не желал вмешиваться. Потеряв терпение, Рюрик дождался-таки своего часа - умер Владимир черниговский, затем Господь прибрал и Игоря Святославича, и можно было сговориться с Ольговичами о походе.
Усевшись на высоком стольце, Рюрик Ростиславич оглядел собравшихся.
- Братья и дети мои, - начал он, - на старине стоит земля Русская, на отцовых и дедовых обычаях. Всяк да держит отчину свою - так решал ещё Ярослав Мудрый. В «Поучении» Мономаха то же сказано. Есть вотчина Ольговичей, есть земля Мономашичей, и никто из нас на чужую землю не зарится…
Князья зашептались, переглядываясь.
- Как это - никто? - воскликнул старший из Святославовых сынов, Мстислав. - А почему батюшкину долю ты себе присвоил, княже? Отец наш вместе с тобой Киевом владел, так опосля его смерти дядя наш, Ярослав Всеволодович, должен был наследовать. А ты, совокупившись со Всеволодом Юрьичем, принудил его отречься от Киева.
Ольговичи согласно загалдели.
- То дело решённое! - повысил голос Рюрик, опасавшийся, что спор может до срока прервать снем и ничего на нём уговорено не будет. - Клятву давал Ярослав черниговский, и не вам её преступать. А коли преступите, то самим себе хуже сделаете. Я же про иное хочу сказать. Вы, Ольговичи, хоть и ссоритесь с Мономаховым племенем из-за Киева, но вотчину чужую самочинно не захватываете. Есть у вас Чернигов и Рязань - тамо и сидите. Но есть и иные князья, для коих сие не указ и воля великого князя не закон. Таков Роман галицко-волынский. Обманом захватил он Галич, занял чужой стол и ныне живёт, на других князей не оглядывается. Не токмо на вас, ничто для него я, великий князь киевский! Сколь раз зван он был в Киев на снем - отвечал отказом, дескать, дел много! А какие это дела? Крамолу ковать! Лестью опутывает он наших соседей. В Царьграде его зовут великим князем Русским, из Венгрии шлют ему дары, в Польше он гость и друг, в Саксонии бывал. Сидит он у себя в Галиче, копит силы, ждёт своего часа, чтоб пойти войной. И ежели выступит он в поход, то возьмёт Киев, и тогда худо придётся Руси.
- Да кому ж худо-то станет? - снова возмутился Мстислав Святославич. - Только тебе, Рюрик, поелику он тебя с золотого стола скинет. Нас, Ольговичей, ему не одолеть.
- Ой ли? - прищурился Рюрик. - А ежели он ляхов кликнет да угров, да подручников своих пошлёт? Всеволод владимирский вам вряд ли поможет, сами отбиваться будете. А и не пойдёт войной - того хуже. Не отдаст тогда вам Роман Киева. Хоть внукам своим его завещайте добывать, хоть правнукам!.. Вон, Галич он захватил, а ведь по Русской Правде он есть вотчина Игоревичей, поелику их мать Ефросинья Ярославовна последняя в роду Ярослава Осмомысла.
Знал Рюрик, на какую мозоль уступить Ольговичам. Опасались они, что не получит их род Киева, всюду кричали о своих правах. А тут выходило, что уж давно занял их вотчину Роман волынский. Приосанились, подумав об этом, четверо Игоревичей. Средний, Святослав, так вовсе смотрел Рюрику в рот - ещё бы, женат на дочери великого князя. Да один из детей Святослава Всеволодича, Глеб, тоже Рюрику зять. И тоже сидит, внимательно глядя на тестя.
- Не допустим сего! - зашумели Ольговичи. - Не дадим Роману наших отчин! Эдак он всю землю под себя занять захощет!
- Захощет, непременно захощет! - поддакивал Рюрик. - В Царьграде его самодержцем русским зовут, а меня всего лишь правителем. Смекайте, князья, как вас величают! Чуть ли не Романовыми подручниками!
- Не бывать! - взвился старший Игоревич, Владимир. - Ольговичи никогда ни у кого в подручниках не ходили!
Горяч был новый новгород-северский князь. Ещё четырнадцать лет назад эта горячность едва не стоила ему головы, когда в одиночку пустился его отец в степь на половцев и вместе с сыном попал в плен. Пришлось тогда Владимиру поневоле стать тестем половецкому хану Кончаку и целый год жить в степи заложником. С годами прибавилось у Владимира разума, но норов остался таким же вспыльчивым и неукротимым.
- Не ходили - так походите, - предрёк Рюрик. - Не вы, так ваши дети. Романко что учудил? Законную жену свою, дочь мою, чуть в монастыре не сгноил, а сам девку какую-то подобрал и живёт с нею, милуется. Эдакое князьям не прощается. Вспомните, как восстали бояре на Осмомысла, когда спутался он с Настаськой. А сын его, Владимир, тоже чрез поповну стола едва не лишился, и за то, что не бросил он её, покарал его Господь. Романко по их стопам пойти решил - ну, а мы станем карающей десницей Божьей, которая свершит правосудие. Не позволим никому идти супротив Руси!
- Не позволим, - закивали Мономашичи: Ростислав первым, остальные за ним вслед.
- И вас, Ольговичи, ныне зову я в поход против Романа волынского. Совокупившись, ударим мы по нему. Он, сказывают, всех бояр извёл, ныне опереться ему не на кого, легко скинем его со стола и галицкого, и волынского. Пущай к ляхам своим разлюбезным катится. Среди нас найдутся достойные владеть и Галичиной, и Волынью.
Это заявление было князьям ещё больше по душе. Мономашичи кучно были согласны с Рюриком, Ольговичи держались настороженнее. Чуяли они в словах великого киевского князя подвох. Думали, что хочет Рюрик чужими руками жар загрести. Их дружины будут с Романовыми полками воевать, а после придёт Рюрик и на правах великого князя заберёт себе лучшее. Добро хоть несколько Червенских городов даст Игоревичам как наследство матери. Да и младшие Святославичи были себе на уме - помнили они Рюриково коварство, помнили ещё, что был Роман союзником Ярослава черниговского.
И хотя кивали на предложение великого князя, никто не верил ему и ждал обмана.
Однако дело сладили. Всеволод Чермный от имени Ольговичей ударил с Рюриком по рукам, князья отстояли торжественный молебен, целовали крест и долго пировали, на радостях выставив киянам несколько бочек вина и мёда. А после поскакали по дорогам гонцы - поднимать подручных князей, собирать дружины и готовиться к войне.
3
Не спеша, двигаясь известными торными дорогами, добрался до Киева купеческий обоз из Галича. Привезли соль, кузнь, дорогое узорочье. Соляников в Киеве ждали, встретили с почётом.
Разместившись в гостевой избе на купеческом подворье на Подоле, Хотен захотел пройтись по ремесленной слободе - город посмотреть, себя показать, а заодно справить подарок молодой жене, Меланье Угоряевне, что ждала его в Галиче с новорождённой дочкой. Обещал Хотен купить жене колты - знал, что такую, как в Киеве, зернь с поволокой, нигде больше не увидишь.
Приехал он не один. До Киева путь вместе с ним держал старый купец Ермолай и сын его Могута. Дале предстояло им двигаться вниз по Днепру до Олешья и Царьграда, а Хотен думал подниматься выше, к Чернигову.
С собой Хотен взял Никиту. Тот долго умолял отца отпустить его с купцами. Старый Угоряй, одряхлев, стал злым и подозрительным, сына попробовал отходить костылём, кричал, что проклянёт за то, что волю отцову не исполняет. Но, пошумев, отпустил. И сейчас Никита с разинутым ртом шёл за Хотеном, глядя во все стороны.
Велик и богат Галич, а Киев, мать городам Русским, и того богаче. На Подоле избы стоят кучно, заборы крепкие, боярские терема высятся над улицей. В ремесленной слободе под каждой кровлей мастерская. Там и ткут, и шьют, и куют, и снаряжают. А торговище каково! Были бы гривны - и обуешься, и оденешься, и поешь-попьёшь сытно, и коня со сбруей справишь, и вооружишься, и подарок отцу-матери припасёшь. Звучит на площади не только русская, но и угорская, и польская, и свейская, и арабская речь. Толкутся купцы из Царьграда и с Востока, свысока поглядывают на народ привёзшие шёлк верблюды. Даже половец иногда проскользнёт - из тех, что осели на Руси в южных её пределах. У причалов стоят купецкие лодьи, тесно стоят, не протолкнёшься. Иные пришли издалека, видели не токмо Русское, но и Срединное море, плавали до Рима и мавров, побывали в Свейском море. А надо всем этим высятся каменные крепостные стены Горы, над которой золотом горят маковки Святой Софии и Десятинной церкви. Да, богат и славен Киев-город. Это владимирцам из-за их лесов не видать далеко, вот и кажется, что поблекла его слава, обветшали стены и оскудела земля.
Хотен в толпе как рыба в воде. Даром что ныне одноглаз - всё видит, всё примечает. Только что разглядывал новый доспех в руках бронника - и вот уже кричит не по-нашему, размахивает руками.
По своим делам шли иноземные купцы. В отороченных мехом накидках и маленьких шапочках набекрень. Один остановился, пригляделся, хлопая глазами. Хотен подбежал, тряхнул за плечо:
- Эй, Юлиус! То Хотен!
- О, Хотэнос! - наконец расплылся в улыбке иноземец. Повернулся к своим, стал объяснять. Хотен тем временем кивнул Никите:
- Юлиус Свейн, из Оломоуца. Мы с ним ещё в Мазовии познакомились. Вместе до Гданьска добирались - он из Польши, я от литвы. После до Сигтуны ходили. Знакомец мой старинный.
Юлиус Свейн качал головой, удивляясь встрече. Остальные купцы, окружив их, расспрашивали Хотена о жизни, торговле и положении дел на Руси. Потом вместе отправились в гости к иноземцам, которые жили на своём подворье неподалёку от костёла. Никита, не зная, что делать, поплёлся за Хотеном, улыбаясь и кивая головой иноземцам, если те обращались к нему.
- Вы есть купец? - дорогой обратился к нему один из купцов на ломаном русском.
- Нет. С другом я. Он мне шурин.
- Кто есть? - наморщил лоб купец.
- Родич! Я и он - родня. Семья! Вот! Вместе!
- А, вместе, вместе, - купец заулыбался, похлопал Никиту по плечу.
У иноземцев засиделись допоздна, домой ворочались с больной головой, хмельные. Наутро, оставив непривычного к заморским винам Никиту отсыпаться, Хотен только окунулся в бочку с холодной водой, растёрся холстиной и отправился в ремесленную слободу один.
Как и вчера, он спрашивал женские украшения, но кузнецы, с которыми вёл беседу, всё время сворачивали на одно:
- Не время сейчас колты и подвески ковать. Не до узорочья ныне стало.
- А что ж такое?
- Не слыхал? Князь наш, Рюрик Ростиславич, в поход идёт. Всем бронникам, оружейникам, щитникам и седельникам дан наказ - ковать мечи, копья и топоры, собирать кольчуги и щиты.
- Война, что ли?
- Она самая.
Хотен тихо ругнулся. Когда война, тут не до торговли. Купцов на дорогах обдирают и свои, и чужие, а прибыли никакой.
- Это кто ж на Киев войной идёт? - продолжал он расспросы, в уме прикидывая, успеет ли он продать свой товар и что надо прикупить, чтобы не остаться в убытке.
- На Киев-то? - Добродушный кузнец улыбнулся в широкую остриженную кругом бороду. - На Киев разве что половцы, да те последние годы не шибко пошаливают. Не, сам Рюрик идёт войной - на галицкого князя Романа.
- А не брешешь? - ахнул Хотен.
- С чего? - враз построжел купец. - Две седьмицы назад все биричи про то на площадях кричали. Князья никак долго пировали, мёда и вина выставили… Неймётся им…
- А что, - ухватился Хотен за последние слова кузнеца, - киянам то не по нраву?
- Да кому ж по нраву-то война? - Тот даже сплюнул в сердцах. - Князьям токмо да боярам. Я младенец был, не помню, а батька с маткой сказывали, чего тут творилось, когда Юрий Долгорукий Киев на щит взял. Три дня город горел. Мамку мою снасильничали - прям у колыбельки, где я лежал. Думали - не встанет Киев. А все князья! Через них все неустройства. Нет бы сидеть Рюрику на Горе спокойно - лезет на рожон. И на кого! На Романа попёр! Роман-то, сказывают, князь ого-го какой!
- Роман-то да, князь, - покивал Хотен. - И что, Рюрик надеется с ним один совладать?
- Да почто один. В одиночку у него кишка тонка. Он Ольговичей с собой берет… Эге, - вдруг остановился он, - а ты чего пытаешь? Ты сам-то чей будешь? Не Рюриков ли человек?
- Окстись! - отшатнулся Хотен. - Купец я, меня на иноземном подворье знают. Из Галича мы с обозом соляным пришли. Думал жене колты с зернью купить, а сыскал для князя мово гостинец.
- Уж гостинец-то знатный, - покивал кузнец. - Дорогой подарок. Чем только отдаривать будет?
- То не твоя забота.
- Как же не моя? - даже обиделся кузнец. - Известное дело - бояре дерутся, а у холопов чубы трещат.
Но Хотену уже не стоялось на месте. Со всех ног он поспешил домой. На купецком подворье на бревне у стены сидел Никита, держась за голову. Услышав шаги бегущего Хотена, он вскинул бледное осунувшееся лицо:
- Где тебя с утра пораньше носит? Бражки бы…
- Не до браги нынче, - молодой купец встряхнул товарища. - Собирайся-ка ты, друже, в дорогу!
- Почто? Аль гостевать не будете?
- Я-то куды товар брошу, а вот ты…
- Гонишь?
- Почто! Езжай-ко, ты, Никита, не мешкая, в Галич. Ко князю!
- Ко князю? - Мигом остатний хмель и головная боль слетели с мужика. - Почто сразу к князю-то?
- А пото - скажешь ему, мол, собирает киевский князь на тебя войско, хощет идти и Галич у тебя отнять и для того призвал к себе Ольговичей и прочую родню. А прознали про то купцы. И пущай Роман Мстиславич поторопится отчину свою спасать. Так и передай князю!
Говоря, Хотен накинул на Никитины плечи охабень, натянул на уши шапку, сунул в руки калиту[64] с кунами, чтоб гонец в дороге не бедствовал, и заторопил к конюшне. Послушно кивая головой, Никита оседлал коня и выехал с подворья прочь. А Хотен, проводив друга до поворота, повернулся и поспешил к исадам - война войной, а соль всегда в цене.
4
Весёлым месяцем травенем княгиню перевезли в загородный терем. Стоял он недалеко от Галича, чуть выше по течению Днестра, у устья маленькой речки. В своё время тут жили жена и мать Владимира Ярославича галицкого, сюда наезжали отдохнуть от городского шума Владимировы сёстры, Ефросинья и Елизавета. Ныне жила Анна, пестуя Сына.
Данилка, названный согласно святцам, рос крепышом. Появился он на свет летом, до осени успел окрепнуть, но зимой захворал и потому с первым устойчивым теплом был отправлен за город. Анна души не чаяла в сыне, совершенно забыв умершего первенца. Да и Роман перестал думать о прошлом. В свободные минуты он навещал жену и сына, носил Данилку на руках и, держа мальчика на колене, рассказывал ему о походах и боях, о князьях и боярах. Ещё не понимая ни слова, Данилка слушал отца заворожённо и тянулся к нему, узнавая при встрече и заливаясь плачем при расставании. Роман старался наезжать каждый день.
Но сегодня он что-то задерживался. Обычно гонец приезжал с утра, упреждал, что будет князь, и тот появлялся к обеду, когда в горнице был накрыт стол, и Анна сама ждала его на пороге. Вот и сейчас всё было готово, простывали жареные гуси, томились пироги и брага, а Романа всё не было. Томимая недобрым предчувствием, Анна приказала выставить себе столец на крыльцо и села с сыном там, под резным деревянным навесом, свысока глядя на двор, ворота и синюю ленту реки, вдоль которой вилась дорога. Несколько раз к ней выходила встревоженная Опраска - Анна гнала её прочь. Чем дольше тянулось время, тем больше она волновалась.
Но вот вдалеке показался всадник. Прильнув к конской гриве, он отчаянно погонял скакуна. Схватившись за резную балясину, Анна резко поднялась. Заметившая в окошко всадника, на крыльцо выскочила Опраска.
- Скачет…
- Это не Роман! - Анна не узнавала любимого князева серого коня. Рыжий был конь под всадником, рыжий конь её давних страшных снов.
- Андрейка! - воскликнула Опраска, и оказалась права. Молодой дружинник намётом ворвался в распахнутые ворота и, спешившись, взбежал на крыльцо.
Анна встретила его белая, как мел, холодная и строгая, прижимая затихшего Данилку к груди. Серые глаза невидяще распахнуты. В них застыли боль и страх.
- Жив-здоров князь Роман Мстиславич, - поспешил рассеять её страхи Андрей. - Шлёт тебе поклон и свой привет. Но сам он приехать ныне не может и просит тебя, матушка, не горевать и молиться за него.
- Что случилось? - Ни Опраска, ни Андрей не узнали голоса княгини.
- Война, матушка, - Андрей взглянул в её глаза без трепета. - Рюрик киевский дружины собирает, хочет на Галич идти… Да только ты не пугайся, - поспешил добавить он, заметив, как резко закусила Анна губу, - князь наш первым обо всём узнал. Полки-то Рюриковы ещё в поход не выступили, а мы уж готовимся.
- Откуда весть пришла? - подала голос Анна.
- Купец галицкий из Киева прискакал, тамо слух гуляет, что кузнецы на князя оружие куют… Как готовы будем, так и выступим. А ты не бойся, матушка, - Андрей подавил вздох, - князь меня в Галиче оставляет, тебя беречь и княжича Даниила. И наказывал тебе себя беречь и дите.
Анна застыла как каменная, глядя мимо Андрея, и Опраска взяла власть в свои руки.
- Слыхала ль, матушка? - Она по-хозяйски крепко и нежно обхватила княгиню за бока. - Князь наказал себя беречь и дите. Так что ступай, приляг, отдохни. А я травок принесу, нацежу тебе взвар, чтоб сердце успокоилось… Й ты, Андрейка, проходи, передохни с дороги, - бросила она брату через плечо.
Княгиня послушно шла за своей холопкой.
Роман впрямь не терял времени даром. Выслушав сбивчивый Никитин рассказ, он не стал раздумывать, а тут же велел кликнуть думцев и в тот час, когда Анна стояла на крыльце, ожидая его к обеду, уже решил идти на Киев войной. Отдав приказ собирать дружины, он послал Андрея оповестить княгиню.
Несмотря на годы, силён и горяч был Роман. Не токмо Никита - были у него и другие верные люди. Недавно прискакал гонец из Стародуба, где жила в замужестве его дочь Саломея. Четвёртый сын покойного Святослава киевского, Всеволод Чермный, рассказал всё сыновьям, Михаилу и Андрею, а Михаил доверился жене - и умница дочка послала отцу весточку: мол, сговариваются против тебя князья.
Через две седьмицы после Троицы выступил Роман в поход. Шли с ним не только галицкое ополчение и княжеская дружина - призвал он в поход и волынян, и дружину из Бельза под началом боярина Воротислава, и своих подручников - Мстислава пересопницкого и Ингваря луцкого. Большие шли полки - коли не поспеют соединиться Мономашичи с Ольговичами, легко разобьёт врагов Роман поодиночке.
Растянувшись по дороге, оставляя позади обозы, скорым шагом двигались Романовы полки. Шли окраиной Киевской земли - мимо Чёртова леса, Изяславля и Межибожья к реке Гнилопяти, откуда через Котельницу до Киева рукой подать.
Кругом расстилались равнина, на которой лишь кое-где по балкам и вдоль берегов небольших речек росли рощицы. Совсем близко была уже степь, в эти места часто захаживали половцы, но сейчас войско Романа тоже легко можно было принять за половецкое. Так же шло оно скорым шагом, не задерживаясь нигде надолго, тоже высылало окрест дозоры. Лихие дружинники вихрем проносились по полям, наезжали в деревни и сёла, вброд пересекали речушки и возвращались назад с добрыми вестями. Никто не ждал прихода Романа в Киевщину, не готовы были Ольговичи и Рюрик к войне.
Но когда до Гнилопяти оставалось совсем рукой подать и войско уже знало, что вечером стоят на берегу реки, а наутро переправа, прискакали всадники и принесли тревожную весть - на том берегу Гнилопяти замечено чужое войско. Двигалось оно с верховьев, от устья речки, и явно искало брод.
- Что же, - кивнул Роман, выслушав согладатаев, - пора бы уж Рюрику спохватиться - не совсем, видать, он слеп и глух! Велико ли войско?
- Намного помене нашего, - отвечали ему.
- Эх, тестюшка, - покачал головой Роман. - И куды ты только их снарядил? Небось, вотчину мою грабить… Ну да ладно! Поскачем вперёд, поглядим на сего супротивника.
Большую часть дружины он оставил идти до Гнилопяти своим ходом, а сам с тремя сотнями воев поскакал к реке.
Дозорные успели расспросить кое-кого из местных, где тут брод, и к плёсу вышли почти одновременно с чужим войском.
Река Гнилопять неширока. Вольно разливается она по равнине, в половодье выплёскиваясь из низких берегов.
Густо разрослись по её берегам ивы и осокори, шелестят листвой тополя, но возле брода деревья разошлись в стороны, и оба берега видать хорошо.
Чужие дружинники тоже заметили Романовых людей, засуетились. Войско у них и правда было небольшим - едва пять сотен всадников наберётся. Тут же был и обоз.
Один из всадников пустил коня в реку.
- Эй, вы кто такие? - крикнул он, приподнимаясь на стременах.
Роман глянул на сопровождавшего его Мирослава. Тот выехал вперёд.
- Князя Романа Мстиславича галицко-волынского люди! - гаркнул он в ответ. - А вы кто есть?
- Князя Ростислава Владимирича! - донеслось с того берега. - А вы точно Романовы люди?
- Вестимо!
- А князь ваш где?
Прежде чем Мирослав открыл рот, Роман подстегнул коня:
- Вот он я!
- Остерегись, княже, - зашептали сзади, - неровен час, стрельнёт кто из лука…
Но с того берега закричали:
- Княже Роман! Князь мой с тобой говорить хочет! От войска отделились несколько всадников, поскакали к берегу. Роман спешился, кивнув воям:
- Вяжите плот.
На двух плотах, подталкиваемых раздевшимися дружинниками, выехали навстречу друг другу князья. Роман, широкоплечий, костистый, стоял, расставив ноги и уперев кулаки в бока. На другом плоту плыли трое мужей помоложе его. Все трое пронзали Романа внимательными взглядами. Когда плоты столкнулись друг с другом, Роман кивнул, не сходя с места:
- Вот он я, Роман галицкий. Что сказать желаете? Передний из гостей осторожно шагнул вперёд. Плот слегка качнуло, в щели меж наскоро связанных брёвен плеснула вода.
- Романе, - сказал он. - Я - Ростислав Владимирович, а то братья мои, Мстислав и Ярослав. С нами четвёртый брат, Святополк, - он обернулся на сгрудившуюся по берегу дружину. - Прослышали мы, что идёшь ты на Киев, воевать Рюрика, собрали наши дружины и вышли тебе навстречу. Хотим тебе послужить.
- Вот как, - улыбнулся в усы Роман. - Видать, шибко надоел вам Рюрик?
- Добра мы от него не видели, - помрачнел Ростислав. - Отец наш в руке твоего деда ходил, а как умер Изяслав Мстиславич, так лишили его удела. Безземельным он жизнь прожил, безземельным умер. И нам ни Роман Ростиславич, ни Рюрик, брат его, удела не выделяли. Давал Рюрик в кормление город Триполь, один на всех, но когда однажды отступили мы перед половцами, рассердился и отнял и его. Нет у нас под Рюриком своего угла. Не хотим под ним ходить.
Он снял с пояса меч и, неловко наклонившись на ходящих ходуном брёвнах плота, хотел было положить его к ногам Романа, но поскользнулся и опустился на колено.
Роман прищурился. Как человек сильный, привыкший к силе и уважающий её в других, он видел, каковы на самом деле братья Владимировичи. Мало добра видели они в жизни, сызмальства привыкшие быть в тени и подчиняться другим, они, наверное, впервые решились на серьёзный поступок - встали на сторону того, кто, по их мнению, был лучшим господином, нежели нынешний великий князь.
- Добро, - кивнул Роман, дождавшись, пока Ростислав Владимирович выпрямится, - приглашаю вас к себе. Будьте гостями.
И дал знак воям, чтобы разворачивали плот к берегу.
Вечером, собрав бояр и своих подручников в шатре, Роман при всех принял от братьев Владимировичей роту в верности и вручил каждому мечи. Князья целовали клинки и клялись воевать под стягами Романа и ходить по всей его воле.
На другой день переправились через Гнилопять и пошли через Котельницу на Ярополч-град. Задержались недолго в верховьях Тетерева, поджидая дружины из Полонного, - и тут случилась ещё одна встреча.
Огромное войско остановилось и выслало во все стороны дозоры. Те разведывали сёла и тащили оттуда всё съестное, что можно было припасти, - вели скотину, везли в мешках остатки летних запасов зерна и муки, прихватывали помаленьку и добро. Одна из таких посланных в зажитье дружин и привезла весть, что со стороны верховьев Рось-реки идут большие полки - по виду чёрные клобуки. Рось ещё сто лет назад считалась их вотчиной. Многие города - Торческ, Корсунь, Триполь, Канев - вовсе были поставлены осевшими на Руси торками, берендеями и остатками печенежских родов. В своё время Роман чуть было не стал князем Поросья - помешал всё тот же Рюрик, подлизывающийся к Всеволоду Большое Гнездо.
Побросав все дела, войско изготовилось к бою. Пешцы собрались в середине, конные дружины Роман поставил по бокам. Сам держал полк правой руки.
Но битвы опять не получилось. Чёрные клобуки встали перед русскими полками, и вперёд выехал один из предводителей. Вскинул пустую руку:
- Я желаю говорить!
Роман повёл глазами по сторонам и, гордый, презрительный к смерти, выехал вперёд:
- Говори.
- Я хан клобуков Авдей Толбуков сын, - по-прежнему держа правую руку поднятой, крикнул всадник. - Мы пришли, чтобы воевать под стягами князя Романа галицко-волынского…
Верил в свою счастливую звезду князь Роман Мстиславич. Но никогда не думал, что она так ярко ему светит. Вместе с чёрными клобуками под его началом оказалось огромное войско, против которого не смогут выстоять ни Ольговичи, ни Рюрик со своими подручниками. А после того как открыли ему ворота Ярополч-град и Здвижен, послав на подмогу свои дружины после того, как признал его князем Белгород, вотчина молодого Ростислава Рюриковича, понял он, что сильнее него нет никого в южной Руси. Уверенный, гордый и спокойный, подошёл Роман к Киеву.
Глава 5
1
Не находя себе места, метался по палатам Рюрик Ростиславич Вышлобый, великий князь киевский. К нему рвались бояре, спрашивал отца Ростислав, наведывались посланные от Ольговичей - князь не желал видеть никого. Он то падал на колени перед иконами, то оседал на скамью, обхватив голову руками, то кидался к окну и замирал, боясь вздохнуть. Надо было что-то делать, но страх сковал его мысли, превратил решительного князя в перепуганного младенца.
Было от чего почувствовать растерянность и страх. Доносили ему, что подходит к Киеву Роман Мстиславич. Посылал на него Рюрик своих подручников Владимировичей - те не взяли Рюриковых дружин и умчались к Роману. Пробовал натравить чёрных клобуков - они не стали ждать приказа, а сами перешли на сторону галицко-волынского князя. Стояли по Днепру посланные на подмогу Всеволодом Юрьичем дружины - и те побросали оружие, приветствуя Романа. А киевские города, стоило показаться ввиду городских стен его стягам, открывали ему ворота, и старейшины градские с посадниками выносили галицко-волынскому князю ключи от города. Всюду в храмах шли молебны за здравие «самодержца всея Руси».
Нестроение было в самом Киеве. Недавно проезжали по Горе Ольговичи, спускались в Подол - отовсюду слышались взволнованные голоса: «Роман! Роман идёт!» Люди выбегали за ворота, собирались толпами на площадях, вооружались. Пробовал Рюрик напустить на бунтарей дружину, но воины завязли в толпе, кого-то побили, кого-то стащили с коней. Опасаясь народного волнения, Рюрик и Ольговичи с ближними боярами и дружиной затворились на Горе.
Тихо было в палатах. Плотно прикрыты окошки и двери. Ни единый лишний звук не нарушает тишины. Кажется, что терем вымер. Но вот - шаги…
Рюрик встрепенулся - кого ещё черт принёс?
- Эй, кто там? - крикнул он, услышав быстрый резкий стук в дверь.
- Батюшка?
- Чего тебе? - Рюрик узнал голос сына Ростислава.
Тот толкнул дверь, переступил порожек - тридцатилетний молодой князь, муж и отец, послушно-твёрдо взглянул на отца.
- Батюшка, со стены человек прибежал. - Ну?
- Романовы стяги над Днепром. - Где?
Оттолкнув сына, Рюрик бросился бежать.
Ольговичи уже толпились на всходе, спешили на крепостную стену Горы. Взлохмаченный Всеволод Чермный, тряся рыжими волосами, вертелся на коне, на Рюрика едва взглянул и, дождавшись, пока отворят ворота, первый галопом выскочил со двора.
Распугивая народ, проскакали к стене, поднялись, перескакивая через ступеньки, припали к щелям бойниц.
Киев расстилался далеко в стороны. Перед глазами князей широко раскинулся ремесленный Подол, на котором высилось много боярских усадеб. Далеко справа, отсюда почти невидная, шла новая стена, которую всего два года назад возвёл по личному приказу и на Рюриковы средства его друг зодчий Пётр Милонег, отделив город от высокой опасной Днепровской кручи. За стеной синел могучий Днепр, а по берегу его черным-черно было от войск.
Рюрик отпрянул, крестя лоб. То ли померещилось ему, то ли впрямь стоял над рекой Роман и смотрел на Киев - и на него.
- Домой, - прохрипел он, отступая от стены. - Поднимать дружину! Бить в набат! Враг у ворот!
* * *
Роман стоял над Днепром и любовался на Киев. Много лет прошло с той поры, как был он тут последний раз. Сперва привозил его отец мальцом, после довелось побывать в Киеве женихом Предславы. Дальше только проездом оказывался он в древних стенах, когда совокупно шли князья на половцев. Последний раз случилось ему въезжать в Золотые ворота семь лет назад, когда после смерти Святослава киевского Рюрик Вышлобый делил Киевщину и дарил зятю поросские города.
И вот он снова у древних могучих стен. Но не чувствует себя гостем. Хозяином пришёл он в великую столицу, пришёл взять своё.
Стояли вокруг него князья и ближние бояре. Светловолосый худощавый Ингварь луцкий по-мальчишечьи ахал - в Киеве он не бывал никогда и теперь дивился на его красоту. Мстислав пересопницкий просто не сводил глаз с золотых куполов Софии. Князья Владимировичи хмурились. Бояре то поглядывали на город, то вопросительно переводили взгляд на Романа. Все ждали его слов. А что он им мог сказать? Что не ему, великому князю, брать свой же город на щит? Что ему по чину встать тут и ждать, пока Киев сам склонит седую голову и распахнёт перед ним ворота? Про Рюрика и Ольговичей, засевших на Горе, он не думал. Не они были его противниками - сами кияне. Как они порешат - так и будет.
* * *
Вести о том, что к городу приближаются войска Романа волынского, пришли из Вышгорода. Сей град отворил Роману ворота, и боярин Чурыня, остававшийся в городе наместником Рюрика, послал киянам весть о приходе Романа. Новость передавалась из уст в уста, и когда наконец над Днепром встали дружины и заплескались на просторе стяги, Киев уже кипел и бурлил. В ремесленных слободах люди высыпали на улицы, кричали, передавая друг другу весть:
- Роман! Роман идёт!
В самом Киеве Рюрик отдал приказ затворить ворота и поднять дружину. На Святой Софии и Десятинной церкви ударили в колокола, с амвонов попы закричали о нависшей над городом беде. Киево-Печерский монастырь тоже поспешил запереться, словно перед набегом половцев. Никто не знал, чего ждать.
Роман не спешил. Он знал Рюрика, его изворотливый переменчивый нрав, и теперь жаждал боя. Слишком долго копил он раздражение против великого киевского князя, прятал его сперва за сыновней почтительностью, потом показной рьяностью в польских делах. Срывая зло, карал бояр - и всё ради того, чтобы утвердиться, стать рядом с Рюриком и наконец померяться силами, как равный с равным. Час битвы настал. Роман был готов сойтись с бывшим тестем в честном бою, кровью отвоевать себе право занимать на Руси достойное место. Чем он хуже Всеволода владимирского? Только тем, что его Владимир-Волынский и Галич стоят на другой окраине Руси. Только тем, что он немного моложе и потерял много лет. Только тем, что по-прежнему связывал величие Руси с её древней столицей, в то время как его соперник за лесами возводил новые города и крепил северную окраину.
Роман ждал боя, его дружины держали оружие наготове, и, когда за стенами послышался гул и рёв толпы, Роман обернулся на своих воев и, поглубже надвинув на глаза шелом со стрелкой, сказал:
- Ну что, други? За землю Русскую!
И первым потянул из ножен меч.
Как воин, всегда готовый к бою, прижимался Киев спиной к высокому берегу Днепра, отгородившись от него новой стеной. В стороны от Горы, старого города, расползался Подол, выбрасывал направо и налево слободы и огороды. Кроме крепостной стены защищал город и Михайловский златоверхий монастырь - крепость в крепости, город в городе.
Великая князю честь - войти в Киев через Золотые ворота. Много было у Романа войска, сумел он охватить весь Киев кольцом. Отдал чёрным клобукам Лядские ворота, Владимировичам и городскому ополчению Подольские и Михайловские с Софийскими, сам встал против Золотых. Знал - их оборонять будут злее всех, и готовился к отчаянной сече.
Но уже когда был готов послать людей на приступ, издалека послышались крики, гул, рёв толпы и среди них голоса, зовущие его, Романа.
Размахивая руками, к нему верхом пробирался Ростислав Владимирович:
- Княже! Княже Романе! - Подскакал, тяжело дыша, с натугой сорвал с головы шелом, выпалил: - Кияне ворота открыли!
- Как? Что мелешь? - Роман уже был в бою, всё прочее мешало и злило.
- Кияне Подольские ворота тебе открыли! Тебя кричат! Князем своим зовут!
Удивлённый Роман опустил руку с мечом. Поравнялся воевода Вячеслав, похлопал по плечу:
- Это победа, княже! Подъехал и Заслав:
- Победа.
Роман закрыл глаза. Радостный шум толпы волной катился навстречу. Город звал его своим князем. Это было то, о чём он мечтал, что снилось ему долгими ночами, ради чего он был готов положить жизнь. Привыкнув к частой смене князей, к тому, что вокруг его золотого стола вечно толкутся охотники до власти, Киев переменчив и капризен, как девица на выданье. Но сегодня он - её повелитель и жених.
Всё ещё держа меч на отлёте - его бой ещё кипел, он ещё не остыл от битвы, - Роман тронул поводья коня и поехал к Подольским воротам навстречу ликующей толпе.
2
До ночи шумел Киев. Ликовал весь Подол, в слободах не смолкало веселье. То тут, то там вспыхивали огни. Ушедшие с Рюриком бояре с болью всматривались ночью в темноту, пытаясь определить, горит ли оставленный на Подоле терем. Но без пожаров обошлось, хотя на радостях кияне разграбили несколько усадеб и выволокли ИЗ медуш и бретьяниц мёд и брашно и устроили пир. Но жечь и зорить города Роман не позволил - Киев был его вотчиной, он не хотел власти над разорённым, разграбленным городом. Сам он провёл ночь в Киеве, в тереме боярина Чурыни. Здесь же на рассвете собрал своих бояр и подручников-князей и, посоветовавшись с ними, отправил к Рюрику послов.
Великий князь не спал эту ночь. Сжавшись в комок, сидел он на ложе. Сунулась было молодая жена - прогнал, топая ногами. Зачем-то заглянул постельничий - крикнул стражу и велел высечь мужика кнутом на конюшне. Был он напуган и зол и сперва набросился с кулаками на дворского, доложившего, что на Гору прибыли послы от великого князя Романа Мстиславича.
- Ишь ты! Самодержец всея Руси! Великий князь! - закричал Рюрик, топая ногами. - Псы! Псы поганые! Вот я вас! Всех запорю! В порубах сгною!
- Почто шумство? - широко распахнув дверь, к Рюрику нарочито-бодро вошёл Всеволод Чермный. Бледное лицо с пятнышками веснушек напряжено, зелёные глаза горят, борода и волосы кое-как приглажены, рука тискает рукоять меча, за спиной старший сын Михаил и двое сыновцев-Игоревичей.
- Романко! Пёс поганый! Послов шлёт! - взвизгнул Рюрик. - Изгаляться вздумал! Да я его…
- Выслушай сперва послов-то, - негромко, но властно произнёс Чермный.
Рюрик зло скрипнул зубами. Сейчас он ненавидел всех - Романа, Ольговичей, киян, даже Всеволода - почто присланные им дружины не встали на защиту великого князя, а первыми распахнули ворота? Чермный смотрел на него так, что казалось - ещё чуть-чуть, и он тоже переметнётся на сторону волынского князя, разочаровавшись в киевском.
И Рюрик, вздохнув, тяжёлым шаркающим шагом направился в думную палату.
Послы уже были там. От Романа были воевода Вячеслав и молодой Мирослав Рогволодович, а также боярин Воротислав бельзский и князь Ингварь луцкий. Их встретили Ростислав Рюрикович и двое Игоревичей. Они молча расступились, когда Рюрик вместе со Всеволодом Чермным взошёл в палату.
Хоть и был бледен, хоть и залегли тени под глазами, а взгляд выдавал тревогу, Рюрик держался с достоинством. Не глядя на послов, прошёл к стольду, сел, хватаясь за подлокотники, помолчал. Послы поняли его молчание, поклонились.
- Откуда и с чем пожаловали, гости дорогие? - Рюрик еле заставил голос не дрожать.
Правивший посольство воевода Вячеслав выступил вперёд, отвесил почтительный поклон:
- Прибыли мы к тебе, Рюрик киевский, от князя нашего, Романа Мстиславича галицко-волынского со словом к тебе и союзникам твоим Ольговичам.
Рюрик метнул быстрый взгляд на Всеволода - слышал ли он. Чермный помалкивал.
- Спрашивает тебя князь наш Роман - здоров ли ты, князь?
- Здоров, - отрывисто бросил Рюрик.
- А княгиня и сыны твои…
- Все здоровы, - прорвалось-таки раздражение. - Сказывайте, зачем вас послал Роман.
Вячеслав покосился по сторонам и вздохнул.
- А слово Романове к тебе таково, - сказал он. - Сказывает Роман: «Хотел ты меня воевать, так вот он я. Коли желаешь войны - так выходи на бой. А не желаешь - уходи с дороги моей, а Киев мне оставь».
Удивлённый Рюрик повернулся к Чермному:
- Вот как? И Киев ему отдай? - с деланым изумлением вымолвил он. - А боле ничего не желает Романко?
- Боле ничего, - ответил Вячеслав. - Или выходи на бой, или оставь Киев князю моему.
Рюрик вздохнул. Больше не было сказано ни слова, но и так всё предельно ясно. Роман желал божьего суда - боя, ибо только так решались между князьями все споры с древних времён. Он был готов к бою и давал понять, что лишь в битве Рюрик может отстоять своё право на Киев. Но, отослав послов и взглянув в зелёные глаза Всеволода Чермного, Рюрик понял, что боя не будет.
И всё-таки он упрямился. Всё-таки ещё за что-то цеплялся - то ли надеялся, что одумается Роман, то ли ждал помощи от Всеволода и остальных Ольговичей, то ли уповал на Господа Бога.
В ожидании прошло несколько дней. Роман стоял в Подоле, Рюрик и Ольговичи затворились на Горе. А потом однажды в терем к Роману прискакал гонец - Ольговичи соглашались вступить в переговоры.
* * *
Разговаривали недолго. Понимал Всеволод Чермный - непрочно сидят Ольговичи в Киеве. Пригласил их Рюрик Вышлобый, а теперь его загнали в угол, боле он не киевский князь. Вот и выходило, что они, как незваные гости, должны убираться подобру-поздорову.
Роман не стал их удерживать. Посла Всеволодова, боярина Ольстина Олексича, выслушал внимательно и велел передать князьям:
- Я с вашим стрыем Ярославом был в союзниках. И ради старой дружбы и родства с тобой, Всеволод Святославич, родственной крови лить не хощу. Ворочайтесь в свою вотчину - преград чинить не стану и зла не держу.
Привыкли Ольговичи, что переменчиво их счастье. Всегда Мономашичи стоят над ними, очень редко - подле, и никогда никто из Мономашичей не ходил под Ольговичами. Так повелось ещё со времён Владимира Мономаха, так оно выходило и на сей раз. Быстро собрались князья и отъехали вместе с дружинами и боярами в Чернигов.
Оставшись без союзников, в как-то сразу опустевшем дворце, Рюрик недолго сопротивлялся. Добило его известие, что некоторые бояре по примеру именитого думца Чурыни отъехали в стан Романа Мстиславича. После того некуда было деваться Рюрику. Один оставался ему путь - назад, в свой родовой город Вручий.
Печален был день, когда покидал князь свой город. На несколько улиц растянулся княжеский обоз - увозил Рюрик с собой не только утварь и рухлядь, но и большую часть казны. Опустошил перед Романовым приходом клети и бретьяницы. Кабы мог бы, даже роспись на стенах домовой церкви сколупнул. Холопы с ног сбились, укладывая добро. Княгини Анна и Предслава охрипли, приказывая и распекая нерадивых слуг. А Рюрик злобной тенью бродил по дворцу, натыкаясь на мечущихся холопов, и злоба точила его изнутри. Хорошо бы напоследок подпустить красного петуха, чтоб выгорел дворец и Киев заодно, чтобы достались Роману одни головешки!
Он последним, ссутулившись и глядя в пол, вышел из терема, постоял немного на крыльце. Княгини и сыновья уже сошли вниз, ждала его дружина и холопы, били копытами осёдланные кони. Рюрик оглянулся на маковку домовой церкви, перекрестился. На паперти стоял священник Николай, смиренно крестил отъезжающего князя. Подумалось, что тем же вечером будет он благословлять здесь Романа, и такая взяла Рюрика злость, что и сказать нельзя. Сплюнув, он сошёл с крыльца и взглянул на домочадцев. Анна, поймав недовольный взгляд мужа, быстро отвела глаза, а Предслава задержала взгляд.
- Что, дура-баба, рада? - вскрикнул Рюрик визгливо. -Романко твой, пёс поганый, родного твово отца со свету сживает!
- Да что ты, батюшка, - отшатнулась Предслава. - Да Роман мне…
- Будто не ведаю - ревёшь ты ночами, обратно, в мужнину постель хощешь, - Рюрик полез в седло. - А у него таких, как ты, в кажном селе десяток и в Галиче полсотни.
Предслава всхлипнула и вслед за мачехой полезла в возок. Княжий поезд тронулся с Горы. Столпившись вдоль улиц и на Подоле, кияне провожали князя молчанием. И это ещё больше злило Рюрика. Проезжая мимо знакомых улиц, окружённый молчанием, он в душе клялся, что отомстит и Роману, и предавшим его горожанам.
3
Напрасно ждали Ольговичи и Рюрик, что Роман закатит трёхдневный пир, что выставит на улицы остатки медов из княжеских медовуш и поспешит объявить себя великим князем. Так бы поступил каждый на их месте, об этом грезили многие князья, кто ещё не потерял надежды по лествичному праву взойти на Гору. Даже Всеволод Юрьич, хоть и отрёкся вслед за Юрием Долгоруким и Андреем Боголюбским от борьбы за старшинство, свой стольный град Владимир помышлял не более не менее вторым Киевом. Пусть вторым - но Киевом же! А тут Роману Мстиславичу улыбнулась такая удача! Соединил он под своей рукой не только Волынь и Галич - вся Киевская земля отныне стала ему послушна. Силён он. Пожелает - так и со Всеволодом Большое Гнездо схватится. Призовёт вечно недовольных соседом рязанских князей, подымет Новгород - не устоять тогда Владимиру-на-Клязьме. А там и за Ольговичей возьмётся, чтоб не мешались под боком. Власть в Киеве даст ему такое право.
Так думали в те дни все русские князья. Но у самого Романа иные мысли бродили в голове.
Действительно, как и положено всякому князю, севшему на золотой великий стол, он сперва закатил пир для дружины, бояр и союзных князей. Угостил и киян, и чёрных клобуков, для чего пришлось ему опустошить окончательно Рюриковы бретьяницы, кладовые и медуши.
На другой день, как отшумели пиры, призвал он своих бояр, киян и союзных князей в думную палату. Сидели в полупустом тереме - столы и лавки Рюрик увезти не смог, но вот камчатые скатерти вывез, оставив только простые, будничные. И в ложнице не осталось ни перин, ни медвежьих полстей, и сундуки исчезли, и полавочники, и подсвечники, бедно смотрелись голые стены. Рюрик забрал даже ковры.
- Что, не по нраву на голых-то досках сидеть? - усмехнулся Роман, оглядывая собравшихся. Золотой стол тоже увёз Рюрик, для князя еле сыскали приличный столец, но он нарочно стоял, не садясь. - Всё забрал Рюрик, пожадничал - дескать, коль не моё, то пущай ничьим не будет. И казну увёз, и ествы с питьём забрал, сколько смог. Вы здесь три дня пировали, а на четвёртый я вас не позову - пусто в кладовых, а новину когда ещё подвезут.
Бояре и князья заворчали. Все поминали прижимистость Рюрика - дескать, пиры закатывал редко, киянам и вовсе скупился лишнюю бочку вина поставить. Роман слушал хулу на бывшего тестя молча. Он-то помнил, каково пировалось ему семь лет назад, когда хмельной Рюрик от широты душевной предложил ему пять поросских городов. Умел пить и гулять Вышлобый.
- Не о том речь моя, бояре, - молвил он наконец, - а лучше подумайте - почто Рюрик ныне всё, что мог, вывез? Не потому ли, что Киев считал своей вотчиной? Эдак он у себя во Вручем распоряжаться может, а Киев не его город. Киев - Руси сердце. Он не Рюриков, не Всеволодов, не мой. Киев - общий. А князья наши того понять не могут. Бьются из-за него насмерть, крамолу куют. И на чужие уделы завидущий глаз бросают. Думают только о том, что у соседа кусок жирнее, да и норовят в свои щи чужой кус мяса заполучить. То из-за княжений, то из-за волостей все свары идут, а половцы приходят и грабят. Да и не только половцы - с запада угры, с севера свей и латиняне, с востока булгары. Со всех сторон теснят Русь - а мы силы на усобицы тратим. Не так давно меня самого Рюрик с Ольговичами хотели со стола скинуть. Они его не добывали, кровь свою не проливали - им, вишь ты, завидно, что у меня земли поболе. А то, что сами они не безземельные, что у них есть свои вотчины, никто не помыслил. Вот и покарал их Господь за корыстолюбие.
- Так, княже!.. Истинно так, - закивали киевские бояре, спеша понравиться новому князю. - Ты есть великий князь и самодержец всея Руси! У тебя сила и правда! Любит тебя Господь, печатью своей отметил…
Роман нетерпеливым жестом прервал боярские славословия. Дома лести не терпел и тут не собирался, ибо были у него на Киев свои виды.
- Ведаю я, каково на Руси князья живут, - продолжал он. - Всеволод под себя Русь собирает, расстраивает города, укрепил свою вотчину лесами и засеками - не пробраться к нему половцу. Новгород торговлей силён и боярским советом, там своя вольница. Ольговичи со всех сторон Мономашичами зажаты, вынуждены так и эдак крутиться, чтоб не попасть, как кур в ощип. Полочане - те с литвой и ятвягами заодно, у них своя жизнь. Волынь моя и Галич, а также Киевщина и Переяславль-Русский стоят на порубежье. От нас зависит, спокойно ли спать будут прочие русские земли. Потому и жизнь здесь должна быть другой, ибо если не будет Киев силён, придут половцы и завоюют его. Не буду я сидеть в Галиче - и подпадёт Червонная Русь под власть угров и ляхов. Потому и решил я, что новый нужен порядок княжения на Руси. Ныне все наши нестроения от того, что бьются князья за право великого княжения и чужие волости. А я задумал сделать так, чтобы у каждого князя вотчина была своя. Каждый род своей землёй бы владел и на чужую не замахивался. И было бы в тех землях не по старинному лествичному праву наследование, но от отца к старшему сыну и лишь в случае кончины его бездетным власть отходила к сыну младшему. И чтобы было шесть уделов на Руси - Чернигов, Смоленск, Полоцк, Владимир-Волынский, Владимир-на-Клязьме и Рязань…
- А Киев как же? - раздались со всех сторон голоса. - Киев-то кому? Уж не тебе ли, княже? Иль велишь Ольговичам отдать?
- Киев же не будет ничьим, - ответил Роман. - А выбирать нового князя будут шесть старших в роду от шести главных княжений. Кого изберут, тот Киев под свою руку и возьмёт. А умрёт он - и сызнова соберутся князья. Так я задумал, и таковое слово своё хочу донести до остальных князей земли Русской. Что скажете, бояре?
Те вопросительно переглядывались. Киевские бояре косились на волынских и галицких. Приглашённые на совет Романовы подручники напряжённо думали.
- А наши уделы что? - наконец подал голос Ингварь луцкий. - Оставить?
- Ваши уделы вам и отойдут, - кивнул Роман. - Станут меньшие князья владеть ими, как прежде, и отдадут их старшим сыновьям своим. А делить уделы пущай никто не делит, чтобы Русская земля не умалялась.
- Это как же - не делить? - воскликнул Ингварь. - Это какой же отец согласится одному сыну оставить всё, а остальным ничего? И какой же князь станет подручником у своего брата? Это что же - сколько же безземельных князей сразу на Руси появится?
- Не бывать такому! - почти хором подхватили безземельные князья Владимировичи. - Каждый князь должен иметь свой удел. А велик он или мал - так то по роду его пущай будет положено.
- Вот и станет всяк мыслить, что его род лучше, нежели у соседа, - оборвал Роман. - И пойдёт на соседа войной, чтоб к своему клоку земли лишнее болото с лягушками прирезать. А после придут половцы, иль угры, иль ещё кто - и передавят нас поодиночке. Нет! - стукнул кулаком по подлокотнику - Будет, как я сказал!
И полетели по Руси во все княжества гонцы, везя Романовы грамоты к остальным князьям. «Радея о земле Русской и видеть её обильной и мирной желая, - писал Роман, - зову я вас на снем, дабы новый ряд утвердить. Каждый да держит отчину свою, и отчину свою не делит меж сынами и сыновцами, но после кончины отдаёт старшему сыну, чтоб и тот сыну своему передал, дабы Русская земля не умалялась. А земель пущай будет шесть -Полоцкая земля, Рязанская земля, Волынская земля, Черниговская земля, Смоленская земля и Владимиро-Суздальская земля. А Киев пущай будет един для всех и шестеро сих князей пущай решают, кто из них будет держать стол до своей смерти».
Получив грамоту, Всеволод Большое Гнездо долго сидел в своих покоях, запёршись и напряжённо раздумывая.
- Ишь, чего выдумал! - снова и снова возмущался он, пробегая глазами ровные строки грамоты. - Землю переделить. Киев общим сделать. Да ещё и по-новому землю наследовать. И уделы оставить в наследование. Это что же выходит - всяк князь имеет свой удел, передаёт его своему сыну по наследству и никто над ним не властен. Каждый у себя будет хозяином, а до большой земли ему и дела нет! И потом - кто у нас на Руси великий князь? Я или этот галичанин?
Не хотел Всеволод соглашаться с Романом. И не только потому, что боялся перемен, - мечтал он собрать вокруг себя всю Русь, чтобы сделать Владимир новой столицей Руси взамен стареющему Киеву. Потому так зорко следил за остальными князьями, не давал никому усилиться сверх меры, чтобы князь тот не вырвался из-под его власти. Рязанцы ныне все по его указке живут, Новгород тоже усмирён, на юге есть его вотчина - в Переяславле-Русском княжит сын Ярослав, - остались Чернигов, Смоленск и Галицко-Волынская земля. Не хотел Всеволод усиления других князей, для этого и воевал с ними, и друг с другом стравливал, и роднился с соседями. Не любил он Рюрика, не мог желать ему добра, потому и не помог ему против Романа Мстиславича. Но и усиления волынского князя не желал, понимая - этот противник вряд ли окажется ему по зубам.
- Не указ ты мне, Романко, - бормотал князь. - Я - старейший князь на Руси, и коли ты этого не понял до сей поры, пришло время понять!
Кликнул слугу, велел подать перо и чернила и до позднего вечера сидел, склонившись, у свечи, писал. А на другое утро призвал своего милостника Кузьму Ратшича, коему всегда доверял особые дела, и, вручая ему грамоту, сказал:
- Скачи, Кузьма, в Киев, послом ко князю Роману. Отдай ему эту грамоту и на словах передай: дескать, не может Всеволод принять приглашения и прибыть на снем, поелику не хощет преступить обычай отчич и дедич.
Кузьма Ратшич поклонился и вышел.
4
Знал Всеволод, что делает. Слишком давно он начал собирать вокруг себя Русскую землю. Прочие князья привыкли к нему, считались с силой и мнением владимиро-суздальского князя. Рязанцы смотрели в рот, новгородцами правил ставленный Всеволодом владыка, и среди бояр были его сторонники. Смоляне все были свои, все Мономашичи. Ольговичи тоже были повязаны ротами и родством. Получив свои грамоты, они все вопросительно обернулись в сторону Залесья - как поведёт себя Всеволод, так и они поступят. И поскольку тот не тронулся с места и ответил отказом, то и они остались дома, каждый при своём, не желая и боясь перемен.
Кузьма Ратшич прибыл в Киев в конце лета, со свитой, как и положено послу великого князя. Роман встретил его достойно - после отъезда Рюрика княжеский дворец успели привести в пристойный вид. Ради Кузьмы приказал накрыть столы, пошире распахнул ворота детинца.
Кузьма не стал заводить долгих разговоров. После обычных посольских расспросов передал Роману Всеволодову грамоту и отошёл, ожидая ответа.
В письме был не только отказ. Не был слеп Всеволод и понимал, что ежели рассердить Мстиславича, то Роман может, собрав рати, двинуться на север. И вчерашние враги Ольговичи станут ему союзниками только потому, что появится возможность посчитаться с Владимиро-Суздалем. А это означает не только новую усобицу - это означает, что придётся тогда ему на склоне лет потерять всё, что приобрёл с таким трудом.
Понимал Всеволод, что Роман ныне силён и выгоднее иметь его в союзниках. Отказываясь принять и утвердить новый порядок княжения, он писал:
«Тако мыслю я, что Киева ныне не надобно ни мне, ни тебе. У обоих нас есть отчины, ты и я оба радеем об усмирении Руси. Потому, брат, вот тебе моё слово - Киев ты оставь, а сам иди к себе на Волынь. Рюрик из града ушёл - так надобен ему новый князь, а какой - про то помыслим особо. Но ни тебе, ни мне в нём не сидеть».
Опустив руку с письмом, Роман взглянул на смирно стоявшего Кузьму Ратшича.
- Не желает Киева Всеволод, - сказал он. - Но и мне его не даёт. Ряда мово принять ему не можно, поелику не желает он преступать старину. А сам по ряду же и поступает - хощет дать Киеву князя по своей воле. Как собака на сене сидит Всеволод - ни тебе, дескать, Киева, ни мне!
Кузьма Ратшич смиренно опустил глаза. Он был много наслышан о буйном нраве Романа. Обычно волынский князь в гневе заикался, топал ногами и, случалось, поколачивал бояр. Вот и сегодня загорелся в его тёмных глазах опасный огонёк. Кузьма сказал со всей невозмутимостью и смирением:
- То воля Князева, не моя.
- Ловок твой князь, - Роман помолчал, сжав губы. - Ладно. Ступай. Да будь вечером на пиру. Я после ответ дам.
Едва Ратшич вышел, Роман велел кликнуть своих бояр и просидел с ними до самого вечера, пока не пристало идти пировать.
Крепко обижен был Роман на Всеволода, но - странное дело! - не потому, что натолкнулся на решительный отказ. Он чуял, что Всеволоду не по нутру его усиление. Он сам с неменьшей тревогой следил несколько лет назад, как ловко укротил владимиро-суздальский князь котору меж Мономашичами и Ольговичами и как рядился из-за него с Ярославом черниговским. Всеволод был себе на уме. Не Роман был его главным врагом, а те же князья, что тянут каждый в свою сторону и не видят дальше своего носа. Двое их было - Всеволод на севере и Роман на юге Руси - сильных князей. Сила нашла силу. И оценила её по достоинству.
А потому Роман, хоть и недовольный - его детище, его снем и новый порядок княжения на Руси почил в бозе, ибо все князья смотрели Всеволоду в рот, а он не желал ничего менять! - но всё же шёл на пир с твёрдым решением, которое было по нраву ему самому. Удоволит оно и Всеволода, и всех, кроме Рюрика Ростиславича… Но вот его-то ни Роман, ни Всеволод утешать не хотели.
На пир были приглашены все - не только бояре и владимирские послы, но и до сей поры обретавшиеся в Киеве князья: Ингварь Ярославич, Мстислав Немый, двое из четырёх братьев Владимировичей. Ближе к Роману сидели Кузьма Ратшич, как посол, и князья. Бояре и знатные думцы чуть подалее.
Как обычно, первую чару подняли за старшего князя, после пили за Всеволода Большое Гнездо и всех присутствующих князей по отдельности. Киевские бояре старались вовсю, выслуживаясь перед новым князем, - выхвалялись, клялись в верности. Боярин Чурыня пожелал поднести князю в дар лучшего коня своего табуна. Сдеслав Жирославич от полноты чувств обещал умереть за Романа и клялся, что коли тот поведёт их на половцев, половину своей добычи отдаст князю без спора. Выслушав речи бояр, Роман встал, поднял перед собой наполненный вином турий рог.
- Братья-князья и вы, бояре волынские и мужи киевские! - молвил он, и застолье понемногу стало стихать. - Хощу поведать вам о своём решении. Любо мне сидеть в Киеве, любо быть вашим князем. Сие есть великая честь для меня. И то, что приняли меня мужи киевские, и то, как обласкан я был киянами, - я сего не забуду. Любы вы мне.
- Ты наш князь! - закричали бояре. - Тебе верны до скончания века! Живот положим за тебя! Только ты и достоин княжить в Киеве!
- Мономахов корень! - басом провозгласил боярин Чурыня. - Владимир Мономах воскрес в тебе, княже!
- И сие зело лестно мне слышать, - кивнул Роман. - Но покажу я себя более достойным, ежели уйду из Киева.
В палате повисла изумлённая тишина, а потом её нарушил гул голосов.
- Да как же это, княже? Да на кого ж ты нас бросаешь? - загалдели все. - Да как же мы без тебя? Останемся яко овцы без пастыря! Неможно Киеву без князя!
- Да как же без князя-то? - улыбнулся Роман. - Даю я вам князя. И не худого гнезда сокола - своего подручника Ингваря Ярославича луцкого. Встань, Ингварь Ярославич! Пущай поглядят на тебя кияне!
Тот сидел по левую руку от Романа, между Мстиславом Немым и Ростиславом Владимировичем и, услышав своё имя, застыл столбом. Понукаемый князем, он встал, смущённо хлопая глазами и отказываясь верить. Отец его, Ярослав Изяславич, умер, не побывав на золотом столе, и сын его был уверен, что всю жизнь и проживёт в Луцке, служа двухродному брату. И тут такая несказанная удача. Ингварь и верил, и не верил.
А Роман повыше поднял турий рог и, громко провозгласив:
- Здоровье Ингваря Ярославича киевского! - выпил до дна.
Спеша выслужиться, бояре стали один за другим поднимать свои чаши. Смекнули они - нет у Ингваря своих советников. И ежели кто ловок да удал, сумеет при таком князе взлететь выше, чем мечталось.
А Роман, допив рог, покосился на Кузьму Ратшича и подмигнул ему - вот, мол, как я сделал. И Всеволода уважил, уйдя из Киева, и дал городу в князья своего подручника, тем самым присоединив Киев к Галицко-Волынскому княжеству.
5
Всеволод удовольствовался таким решением, но не смирился Рюрик Ростиславич. Обозлённый на весь мир, он желал отомстить и, прознав, что в начале осени Роман Мстиславич воротился в Галич, к жене и сыну, понял, что его час настал.
На Руси у него больше не было союзников - связываться с неудачником и пытаться отвоевать для него Киев, споря с сильнейшими князьями Руси, Романом Мстиславичем и Всеволодом Юрьичем, охотников не находилось. И Рюрик решил прибегнуть к средству, к которому обращались многие князья и до него.
Выехав осенью с малой дружиной и небольшим, доверху груженным дарами обозом, Рюрик устремился в степь. Далеко обходя большие города и торные дороги, стараясь не попасть никому на глаза, чтобы раньше времени не подняли тревоги, он шёл на поиски половцев.
В дороге его застигла осенняя распутица, пришлось задержаться. Дороги размыло, колеса подвод вязли в грязи по ступицу, волы и кони выбивались из сил. Но вскоре подморозило, пошёл первый снег, а когда раскинувшаяся перед Рюриком равнина покрылась снегом, дозорный увидел у самого окоёма чёрные точки - половецкие разъезды.
В ту зиму хан Кончак зимовал в низовьях Днепра, на левом его берегу. В низине между двух холмов возле небольшой речушки беспорядочной толпой стояли юрты, между ними задирали к небу оглобли повозки, дымились костры, вокруг бегали ребятишки и бродили собаки. Скот и кони табунщики пасли в стороне, и Рюрик с дружиной сперва выехал именно на пастухов, перегонявших стадо на новое место. Они-то и упредили Кончака, что к нему пожаловали гости с Руси.
Хан скучал и приказал допустить урусов к себе. Он развалился на подушках в шатре, потягивая айран, справа и слева сидели младшие ханы и беки, а Рюрик и его советники расположились напротив. Поджав под себя ноги, морщась от непривычной позы, вручский князь терпеливо прихлёбывал из пиалы мутноватый кумыс.
Кивая головой, Кончак слушал через толмача его рассказ. Потом подумал, пожевав толстыми губами, бросил повелительно-неприязненный взгляд на рабыню-уруску, подававшую хану и гостям заедки, и молвил:
- Так ты хочешь, коназ, чтобы я пошёл войной на Русь? И куда же ты хочешь меня позвать?
- Великий Кончак, - Рюрик подался вперёд, - я зову тебя на Киев.
Кончак выпрямился, обвёл взглядом своих советников. Те качали головами, цокали языками, обменивались восклицаниями:
- Ой-ей! Киев-град!.. Харош град! Ой-ей! Харош град! Крепкие стены, много добра, много скота и рабов!.. Ой-ой!
Кончак лениво оглядывал советников. Он постарел, обрюзг, его стали мучить боли в пояснице и бессонница. В конце концов, ему было лень. У него выросли сыновья, уже подрастали внуки. Вон старший сын Отрок - сидит с горящими глазами, хоть сейчас готов в бой. Горяч и безоглядчив.
- Значит, ты зовёшь нас на Киев? - снова произнёс Кончак.
- Да, великий хан, - кивнул Рюрик. - Я дарю тебе этот город. Бери его.
- Идти на Киев опасно, - покачал головой Кончак. - Чёрные клобуки донесли - на его стол сел Роман волынский. У нас в степи знают князя Романа. Он ходил на нас недавно. Он разбил орду хана Котяна. Этой зимой он разогнал ханов, кочевавших между Бугом и Днестром. Я сам чудом избежал встречи с ним. А мой второй сын, Глеб, пошёл на помощь тамошним половцам и был разбит.
- Романа нет в Киеве, - увещевал Рюрик. - Он ушёл в свой Галич, оставив там своего подручника, Ингваря. Тот никогда ни с кем не воевал и не сможет встать против тебя. Ты легко возьмёшь этот город.
- Вот как? - Хан опять покосился на своих людей. - А что я получу за это?
Рюрик ждал этого вопроса. Он хлопнул в ладоши, а в шатёр, пригнувшись, вступили два отрока. С поклоном внесли и положили перед ханом две связки собольих шкурок и сверху - саблю в украшенных камнями ножнах. Такая же сабля легла перед Кончаковым сыном. От себя Рюрик добавил небольшой ларчик - с украшениями для жён и наложниц хана.
- Мало, - скривился Кончак.
- Великий хан, в Киеве ты возьмёшь намного больше, - заговорил Рюрик. - Ты возьмёшь всё, что захочешь. Ты сможешь даже сровнять город с землёй. Я не потребую из твоей доли добычи ничего. Мне хочется, чтобы ты обогатился.
- Я не верю! - Кончак резко сел. - Вы, урусы, всегда преследуете свою выгоду. Вы никогда ничего не делаете даром. И я хочу знать - что ты хочешь взамен?
Рюрик задержал вздох. Он не хотел говорить, берёг в себе, но тут против воли вырвалось. То ли виной был непривычный для русского кумыс, то ли взбесил его невозмутимо-презрительный взгляд половца:
- Я хочу мести! Кияне отвернулись от меня, предали меня - и я хочу предать их!
Толмач послушно перевёл. Но Кончак ничем не показал, что слушал. Набрякшие веки закрыли маленькие светлые глаза, замерла держащая на весу чашу рука. Ханы притихли, ожидая его слов.
- Ты отдаёшь мне свой город? - вдруг по-русски сказал Кончак. - Свой город и свой народ?
Спутники Рюрика похолодели. Сам Рюрик остался невозмутим. Он был готов на всё.
Долго пришлось ему уламывать Кончака. Задаривал он его сыновей и советников, посылал подарки жёнам, наложницам и дочерям не только хана, но и его приближенных. Младшему сыну хана, Гуюку, отдал своего угорского иноходца, едва тот похвалил жеребца. Он был готов унижаться, как только мог, чтобы переманить половцев на свою сторону. И его постоянные намёки, что в Киеве ханы могут взять всё, что захотят, сделали своё дело. В начале месяца просинца[65] орда хана Кончака снялась с места и направилась вверх по течению Днепра к Киеву. А навстречу ей из Чернигова шла другая рать - Всеволод Чермный всё-таки решил помочь Рюрику отомстить.
1
Не находя себе места, метался по палатам Рюрик Ростиславич Вышлобый, великий князь киевский. К нему рвались бояре, спрашивал отца Ростислав, наведывались посланные от Ольговичей - князь не желал видеть никого. Он то падал на колени перед иконами, то оседал на скамью, обхватив голову руками, то кидался к окну и замирал, боясь вздохнуть. Надо было что-то делать, но страх сковал его мысли, превратил решительного князя в перепуганного младенца.
Было от чего почувствовать растерянность и страх. Доносили ему, что подходит к Киеву Роман Мстиславич. Посылал на него Рюрик своих подручников Владимировичей - те не взяли Рюриковых дружин и умчались к Роману. Пробовал натравить чёрных клобуков - они не стали ждать приказа, а сами перешли на сторону галицко-волынского князя. Стояли по Днепру посланные на подмогу Всеволодом Юрьичем дружины - и те побросали оружие, приветствуя Романа. А киевские города, стоило показаться ввиду городских стен его стягам, открывали ему ворота, и старейшины градские с посадниками выносили галицко-волынскому князю ключи от города. Всюду в храмах шли молебны за здравие «самодержца всея Руси».
Нестроение было в самом Киеве. Недавно проезжали по Горе Ольговичи, спускались в Подол - отовсюду слышались взволнованные голоса: «Роман! Роман идёт!» Люди выбегали за ворота, собирались толпами на площадях, вооружались. Пробовал Рюрик напустить на бунтарей дружину, но воины завязли в толпе, кого-то побили, кого-то стащили с коней. Опасаясь народного волнения, Рюрик и Ольговичи с ближними боярами и дружиной затворились на Горе.
Тихо было в палатах. Плотно прикрыты окошки и двери. Ни единый лишний звук не нарушает тишины. Кажется, что терем вымер. Но вот - шаги…
Рюрик встрепенулся - кого ещё черт принёс?
- Эй, кто там? - крикнул он, услышав быстрый резкий стук в дверь.
- Батюшка?
- Чего тебе? - Рюрик узнал голос сына Ростислава.
Тот толкнул дверь, переступил порожек - тридцатилетний молодой князь, муж и отец, послушно-твёрдо взглянул на отца.
- Батюшка, со стены человек прибежал. - Ну?
- Романовы стяги над Днепром. - Где?
Оттолкнув сына, Рюрик бросился бежать.
Ольговичи уже толпились на всходе, спешили на крепостную стену Горы. Взлохмаченный Всеволод Чермный, тряся рыжими волосами, вертелся на коне, на Рюрика едва взглянул и, дождавшись, пока отворят ворота, первый галопом выскочил со двора.
Распугивая народ, проскакали к стене, поднялись, перескакивая через ступеньки, припали к щелям бойниц.
Киев расстилался далеко в стороны. Перед глазами князей широко раскинулся ремесленный Подол, на котором высилось много боярских усадеб. Далеко справа, отсюда почти невидная, шла новая стена, которую всего два года назад возвёл по личному приказу и на Рюриковы средства его друг зодчий Пётр Милонег, отделив город от высокой опасной Днепровской кручи. За стеной синел могучий Днепр, а по берегу его черным-черно было от войск.
Рюрик отпрянул, крестя лоб. То ли померещилось ему, то ли впрямь стоял над рекой Роман и смотрел на Киев - и на него.
- Домой, - прохрипел он, отступая от стены. - Поднимать дружину! Бить в набат! Враг у ворот!
Роман стоял над Днепром и любовался на Киев. Много лет прошло с той поры, как был он тут последний раз. Сперва привозил его отец мальцом, после довелось побывать в Киеве женихом Предславы. Дальше только проездом оказывался он в древних стенах, когда совокупно шли князья на половцев. Последний раз случилось ему въезжать в Золотые ворота семь лет назад, когда после смерти Святослава киевского Рюрик Вышлобый делил Киевщину и дарил зятю поросские города.
И вот он снова у древних могучих стен. Но не чувствует себя гостем. Хозяином пришёл он в великую столицу, пришёл взять своё.
Стояли вокруг него князья и ближние бояре. Светловолосый худощавый Ингварь луцкий по-мальчишечьи ахал - в Киеве он не бывал никогда и теперь дивился на его красоту. Мстислав пересопницкий просто не сводил глаз с золотых куполов Софии. Князья Владимировичи хмурились. Бояре то поглядывали на город, то вопросительно переводили взгляд на Романа. Все ждали его слов. А что он им мог сказать? Что не ему, великому князю, брать свой же город на щит? Что ему по чину встать тут и ждать, пока Киев сам склонит седую голову и распахнёт перед ним ворота? Про Рюрика и Ольговичей, засевших на Горе, он не думал. Не они были его противниками - сами кияне. Как они порешат - так и будет.
Вести о том, что к городу приближаются войска Романа волынского, пришли из Вышгорода. Сей град отворил Роману ворота, и боярин Чурыня, остававшийся в городе наместником Рюрика, послал киянам весть о приходе Романа. Новость передавалась из уст в уста, и когда наконец над Днепром встали дружины и заплескались на просторе стяги, Киев уже кипел и бурлил. В ремесленных слободах люди высыпали на улицы, кричали, передавая друг другу весть:
- Роман! Роман идёт!
В самом Киеве Рюрик отдал приказ затворить ворота и поднять дружину. На Святой Софии и Десятинной церкви ударили в колокола, с амвонов попы закричали о нависшей над городом беде. Киево-Печерский монастырь тоже поспешил запереться, словно перед набегом половцев. Никто не знал, чего ждать.
Роман не спешил. Он знал Рюрика, его изворотливый переменчивый нрав, и теперь жаждал боя. Слишком долго копил он раздражение против великого киевского князя, прятал его сперва за сыновней почтительностью, потом показной рьяностью в польских делах. Срывая зло, карал бояр - и всё ради того, чтобы утвердиться, стать рядом с Рюриком и наконец померяться силами, как равный с равным. Час битвы настал. Роман был готов сойтись с бывшим тестем в честном бою, кровью отвоевать себе право занимать на Руси достойное место. Чем он хуже Всеволода владимирского? Только тем, что его Владимир-Волынский и Галич стоят на другой окраине Руси. Только тем, что он немного моложе и потерял много лет. Только тем, что по-прежнему связывал величие Руси с её древней столицей, в то время как его соперник за лесами возводил новые города и крепил северную окраину.
Роман ждал боя, его дружины держали оружие наготове, и, когда за стенами послышался гул и рёв толпы, Роман обернулся на своих воев и, поглубже надвинув на глаза шелом со стрелкой, сказал:
- Ну что, други? За землю Русскую!
И первым потянул из ножен меч.
Как воин, всегда готовый к бою, прижимался Киев спиной к высокому берегу Днепра, отгородившись от него новой стеной. В стороны от Горы, старого города, расползался Подол, выбрасывал направо и налево слободы и огороды. Кроме крепостной стены защищал город и Михайловский златоверхий монастырь - крепость в крепости, город в городе.
Великая князю честь - войти в Киев через Золотые ворота. Много было у Романа войска, сумел он охватить весь Киев кольцом. Отдал чёрным клобукам Лядские ворота, Владимировичам и городскому ополчению Подольские и Михайловские с Софийскими, сам встал против Золотых. Знал - их оборонять будут злее всех, и готовился к отчаянной сече.
Но уже когда был готов послать людей на приступ, издалека послышались крики, гул, рёв толпы и среди них голоса, зовущие его, Романа.
Размахивая руками, к нему верхом пробирался Ростислав Владимирович:
- Княже! Княже Романе! - Подскакал, тяжело дыша, с натугой сорвал с головы шелом, выпалил: - Кияне ворота открыли!
- Как? Что мелешь? - Роман уже был в бою, всё прочее мешало и злило.
- Кияне Подольские ворота тебе открыли! Тебя кричат! Князем своим зовут!
Удивлённый Роман опустил руку с мечом. Поравнялся воевода Вячеслав, похлопал по плечу:
- Это победа, княже! Подъехал и Заслав:
- Победа.
Роман закрыл глаза. Радостный шум толпы волной катился навстречу. Город звал его своим князем. Это было то, о чём он мечтал, что снилось ему долгими ночами, ради чего он был готов положить жизнь. Привыкнув к частой смене князей, к тому, что вокруг его золотого стола вечно толкутся охотники до власти, Киев переменчив и капризен, как девица на выданье. Но сегодня он - её повелитель и жених.
Всё ещё держа меч на отлёте - его бой ещё кипел, он ещё не остыл от битвы, - Роман тронул поводья коня и поехал к Подольским воротам навстречу ликующей толпе.
2
До ночи шумел Киев. Ликовал весь Подол, в слободах не смолкало веселье. То тут, то там вспыхивали огни. Ушедшие с Рюриком бояре с болью всматривались ночью в темноту, пытаясь определить, горит ли оставленный на Подоле терем. Но без пожаров обошлось, хотя на радостях кияне разграбили несколько усадеб и выволокли ИЗ медуш и бретьяниц мёд и брашно и устроили пир. Но жечь и зорить города Роман не позволил - Киев был его вотчиной, он не хотел власти над разорённым, разграбленным городом. Сам он провёл ночь в Киеве, в тереме боярина Чурыни. Здесь же на рассвете собрал своих бояр и подручников-князей и, посоветовавшись с ними, отправил к Рюрику послов.
Великий князь не спал эту ночь. Сжавшись в комок, сидел он на ложе. Сунулась было молодая жена - прогнал, топая ногами. Зачем-то заглянул постельничий - крикнул стражу и велел высечь мужика кнутом на конюшне. Был он напуган и зол и сперва набросился с кулаками на дворского, доложившего, что на Гору прибыли послы от великого князя Романа Мстиславича.
- Ишь ты! Самодержец всея Руси! Великий князь! - закричал Рюрик, топая ногами. - Псы! Псы поганые! Вот я вас! Всех запорю! В порубах сгною!
- Почто шумство? - широко распахнув дверь, к Рюрику нарочито-бодро вошёл Всеволод Чермный. Бледное лицо с пятнышками веснушек напряжено, зелёные глаза горят, борода и волосы кое-как приглажены, рука тискает рукоять меча, за спиной старший сын Михаил и двое сыновцев-Игоревичей.
- Романко! Пёс поганый! Послов шлёт! - взвизгнул Рюрик. - Изгаляться вздумал! Да я его…
- Выслушай сперва послов-то, - негромко, но властно произнёс Чермный.
Рюрик зло скрипнул зубами. Сейчас он ненавидел всех - Романа, Ольговичей, киян, даже Всеволода - почто присланные им дружины не встали на защиту великого князя, а первыми распахнули ворота? Чермный смотрел на него так, что казалось - ещё чуть-чуть, и он тоже переметнётся на сторону волынского князя, разочаровавшись в киевском.
И Рюрик, вздохнув, тяжёлым шаркающим шагом направился в думную палату.
Послы уже были там. От Романа были воевода Вячеслав и молодой Мирослав Рогволодович, а также боярин Воротислав бельзский и князь Ингварь луцкий. Их встретили Ростислав Рюрикович и двое Игоревичей. Они молча расступились, когда Рюрик вместе со Всеволодом Чермным взошёл в палату.
Хоть и был бледен, хоть и залегли тени под глазами, а взгляд выдавал тревогу, Рюрик держался с достоинством. Не глядя на послов, прошёл к стольду, сел, хватаясь за подлокотники, помолчал. Послы поняли его молчание, поклонились.
- Откуда и с чем пожаловали, гости дорогие? - Рюрик еле заставил голос не дрожать.
Правивший посольство воевода Вячеслав выступил вперёд, отвесил почтительный поклон:
- Прибыли мы к тебе, Рюрик киевский, от князя нашего, Романа Мстиславича галицко-волынского со словом к тебе и союзникам твоим Ольговичам.
Рюрик метнул быстрый взгляд на Всеволода - слышал ли он. Чермный помалкивал.
- Спрашивает тебя князь наш Роман - здоров ли ты, князь?
- Здоров, - отрывисто бросил Рюрик.
- А княгиня и сыны твои…
- Все здоровы, - прорвалось-таки раздражение. - Сказывайте, зачем вас послал Роман.
Вячеслав покосился по сторонам и вздохнул.
- А слово Романове к тебе таково, - сказал он. - Сказывает Роман: «Хотел ты меня воевать, так вот он я. Коли желаешь войны - так выходи на бой. А не желаешь - уходи с дороги моей, а Киев мне оставь».
Удивлённый Рюрик повернулся к Чермному:
- Вот как? И Киев ему отдай? - с деланым изумлением вымолвил он. - А боле ничего не желает Романко?
- Боле ничего, - ответил Вячеслав. - Или выходи на бой, или оставь Киев князю моему.
Рюрик вздохнул. Больше не было сказано ни слова, но и так всё предельно ясно. Роман желал божьего суда - боя, ибо только так решались между князьями все споры с древних времён. Он был готов к бою и давал понять, что лишь в битве Рюрик может отстоять своё право на Киев. Но, отослав послов и взглянув в зелёные глаза Всеволода Чермного, Рюрик понял, что боя не будет.
И всё-таки он упрямился. Всё-таки ещё за что-то цеплялся - то ли надеялся, что одумается Роман, то ли ждал помощи от Всеволода и остальных Ольговичей, то ли уповал на Господа Бога.
В ожидании прошло несколько дней. Роман стоял в Подоле, Рюрик и Ольговичи затворились на Горе. А потом однажды в терем к Роману прискакал гонец - Ольговичи соглашались вступить в переговоры.
Разговаривали недолго. Понимал Всеволод Чермный - непрочно сидят Ольговичи в Киеве. Пригласил их Рюрик Вышлобый, а теперь его загнали в угол, боле он не киевский князь. Вот и выходило, что они, как незваные гости, должны убираться подобру-поздорову.
Роман не стал их удерживать. Посла Всеволодова, боярина Ольстина Олексича, выслушал внимательно и велел передать князьям:
- Я с вашим стрыем Ярославом был в союзниках. И ради старой дружбы и родства с тобой, Всеволод Святославич, родственной крови лить не хощу. Ворочайтесь в свою вотчину - преград чинить не стану и зла не держу.
Привыкли Ольговичи, что переменчиво их счастье. Всегда Мономашичи стоят над ними, очень редко - подле, и никогда никто из Мономашичей не ходил под Ольговичами. Так повелось ещё со времён Владимира Мономаха, так оно выходило и на сей раз. Быстро собрались князья и отъехали вместе с дружинами и боярами в Чернигов.
Оставшись без союзников, в как-то сразу опустевшем дворце, Рюрик недолго сопротивлялся. Добило его известие, что некоторые бояре по примеру именитого думца Чурыни отъехали в стан Романа Мстиславича. После того некуда было деваться Рюрику. Один оставался ему путь - назад, в свой родовой город Вручий.
Печален был день, когда покидал князь свой город. На несколько улиц растянулся княжеский обоз - увозил Рюрик с собой не только утварь и рухлядь, но и большую часть казны. Опустошил перед Романовым приходом клети и бретьяницы. Кабы мог бы, даже роспись на стенах домовой церкви сколупнул. Холопы с ног сбились, укладывая добро. Княгини Анна и Предслава охрипли, приказывая и распекая нерадивых слуг. А Рюрик злобной тенью бродил по дворцу, натыкаясь на мечущихся холопов, и злоба точила его изнутри. Хорошо бы напоследок подпустить красного петуха, чтоб выгорел дворец и Киев заодно, чтобы достались Роману одни головешки!
Он последним, ссутулившись и глядя в пол, вышел из терема, постоял немного на крыльце. Княгини и сыновья уже сошли вниз, ждала его дружина и холопы, били копытами осёдланные кони. Рюрик оглянулся на маковку домовой церкви, перекрестился. На паперти стоял священник Николай, смиренно крестил отъезжающего князя. Подумалось, что тем же вечером будет он благословлять здесь Романа, и такая взяла Рюрика злость, что и сказать нельзя. Сплюнув, он сошёл с крыльца и взглянул на домочадцев. Анна, поймав недовольный взгляд мужа, быстро отвела глаза, а Предслава задержала взгляд.
- Что, дура-баба, рада? - вскрикнул Рюрик визгливо. -Романко твой, пёс поганый, родного твово отца со свету сживает!
- Да что ты, батюшка, - отшатнулась Предслава. - Да Роман мне…
- Будто не ведаю - ревёшь ты ночами, обратно, в мужнину постель хощешь, - Рюрик полез в седло. - А у него таких, как ты, в кажном селе десяток и в Галиче полсотни.
Предслава всхлипнула и вслед за мачехой полезла в возок. Княжий поезд тронулся с Горы. Столпившись вдоль улиц и на Подоле, кияне провожали князя молчанием. И это ещё больше злило Рюрика. Проезжая мимо знакомых улиц, окружённый молчанием, он в душе клялся, что отомстит и Роману, и предавшим его горожанам.
3
Напрасно ждали Ольговичи и Рюрик, что Роман закатит трёхдневный пир, что выставит на улицы остатки медов из княжеских медовуш и поспешит объявить себя великим князем. Так бы поступил каждый на их месте, об этом грезили многие князья, кто ещё не потерял надежды по лествичному праву взойти на Гору. Даже Всеволод Юрьич, хоть и отрёкся вслед за Юрием Долгоруким и Андреем Боголюбским от борьбы за старшинство, свой стольный град Владимир помышлял не более не менее вторым Киевом. Пусть вторым - но Киевом же! А тут Роману Мстиславичу улыбнулась такая удача! Соединил он под своей рукой не только Волынь и Галич - вся Киевская земля отныне стала ему послушна. Силён он. Пожелает - так и со Всеволодом Большое Гнездо схватится. Призовёт вечно недовольных соседом рязанских князей, подымет Новгород - не устоять тогда Владимиру-на-Клязьме. А там и за Ольговичей возьмётся, чтоб не мешались под боком. Власть в Киеве даст ему такое право.
Так думали в те дни все русские князья. Но у самого Романа иные мысли бродили в голове.
Действительно, как и положено всякому князю, севшему на золотой великий стол, он сперва закатил пир для дружины, бояр и союзных князей. Угостил и киян, и чёрных клобуков, для чего пришлось ему опустошить окончательно Рюриковы бретьяницы, кладовые и медуши.
На другой день, как отшумели пиры, призвал он своих бояр, киян и союзных князей в думную палату. Сидели в полупустом тереме - столы и лавки Рюрик увезти не смог, но вот камчатые скатерти вывез, оставив только простые, будничные. И в ложнице не осталось ни перин, ни медвежьих полстей, и сундуки исчезли, и полавочники, и подсвечники, бедно смотрелись голые стены. Рюрик забрал даже ковры.
- Что, не по нраву на голых-то досках сидеть? - усмехнулся Роман, оглядывая собравшихся. Золотой стол тоже увёз Рюрик, для князя еле сыскали приличный столец, но он нарочно стоял, не садясь. - Всё забрал Рюрик, пожадничал - дескать, коль не моё, то пущай ничьим не будет. И казну увёз, и ествы с питьём забрал, сколько смог. Вы здесь три дня пировали, а на четвёртый я вас не позову - пусто в кладовых, а новину когда ещё подвезут.
Бояре и князья заворчали. Все поминали прижимистость Рюрика - дескать, пиры закатывал редко, киянам и вовсе скупился лишнюю бочку вина поставить. Роман слушал хулу на бывшего тестя молча. Он-то помнил, каково пировалось ему семь лет назад, когда хмельной Рюрик от широты душевной предложил ему пять поросских городов. Умел пить и гулять Вышлобый.
- Не о том речь моя, бояре, - молвил он наконец, - а лучше подумайте - почто Рюрик ныне всё, что мог, вывез? Не потому ли, что Киев считал своей вотчиной? Эдак он у себя во Вручем распоряжаться может, а Киев не его город. Киев - Руси сердце. Он не Рюриков, не Всеволодов, не мой. Киев - общий. А князья наши того понять не могут. Бьются из-за него насмерть, крамолу куют. И на чужие уделы завидущий глаз бросают. Думают только о том, что у соседа кусок жирнее, да и норовят в свои щи чужой кус мяса заполучить. То из-за княжений, то из-за волостей все свары идут, а половцы приходят и грабят. Да и не только половцы - с запада угры, с севера свей и латиняне, с востока булгары. Со всех сторон теснят Русь - а мы силы на усобицы тратим. Не так давно меня самого Рюрик с Ольговичами хотели со стола скинуть. Они его не добывали, кровь свою не проливали - им, вишь ты, завидно, что у меня земли поболе. А то, что сами они не безземельные, что у них есть свои вотчины, никто не помыслил. Вот и покарал их Господь за корыстолюбие.
- Так, княже!.. Истинно так, - закивали киевские бояре, спеша понравиться новому князю. - Ты есть великий князь и самодержец всея Руси! У тебя сила и правда! Любит тебя Господь, печатью своей отметил…
Роман нетерпеливым жестом прервал боярские славословия. Дома лести не терпел и тут не собирался, ибо были у него на Киев свои виды.
- Ведаю я, каково на Руси князья живут, - продолжал он. - Всеволод под себя Русь собирает, расстраивает города, укрепил свою вотчину лесами и засеками - не пробраться к нему половцу. Новгород торговлей силён и боярским советом, там своя вольница. Ольговичи со всех сторон Мономашичами зажаты, вынуждены так и эдак крутиться, чтоб не попасть, как кур в ощип. Полочане - те с литвой и ятвягами заодно, у них своя жизнь. Волынь моя и Галич, а также Киевщина и Переяславль-Русский стоят на порубежье. От нас зависит, спокойно ли спать будут прочие русские земли. Потому и жизнь здесь должна быть другой, ибо если не будет Киев силён, придут половцы и завоюют его. Не буду я сидеть в Галиче - и подпадёт Червонная Русь под власть угров и ляхов. Потому и решил я, что новый нужен порядок княжения на Руси. Ныне все наши нестроения от того, что бьются князья за право великого княжения и чужие волости. А я задумал сделать так, чтобы у каждого князя вотчина была своя. Каждый род своей землёй бы владел и на чужую не замахивался. И было бы в тех землях не по старинному лествичному праву наследование, но от отца к старшему сыну и лишь в случае кончины его бездетным власть отходила к сыну младшему. И чтобы было шесть уделов на Руси - Чернигов, Смоленск, Полоцк, Владимир-Волынский, Владимир-на-Клязьме и Рязань…
- А Киев как же? - раздались со всех сторон голоса. - Киев-то кому? Уж не тебе ли, княже? Иль велишь Ольговичам отдать?
- Киев же не будет ничьим, - ответил Роман. - А выбирать нового князя будут шесть старших в роду от шести главных княжений. Кого изберут, тот Киев под свою руку и возьмёт. А умрёт он - и сызнова соберутся князья. Так я задумал, и таковое слово своё хочу донести до остальных князей земли Русской. Что скажете, бояре?
Те вопросительно переглядывались. Киевские бояре косились на волынских и галицких. Приглашённые на совет Романовы подручники напряжённо думали.
- А наши уделы что? - наконец подал голос Ингварь луцкий. - Оставить?
- Ваши уделы вам и отойдут, - кивнул Роман. - Станут меньшие князья владеть ими, как прежде, и отдадут их старшим сыновьям своим. А делить уделы пущай никто не делит, чтобы Русская земля не умалялась.
- Это как же - не делить? - воскликнул Ингварь. - Это какой же отец согласится одному сыну оставить всё, а остальным ничего? И какой же князь станет подручником у своего брата? Это что же - сколько же безземельных князей сразу на Руси появится?
- Не бывать такому! - почти хором подхватили безземельные князья Владимировичи. - Каждый князь должен иметь свой удел. А велик он или мал - так то по роду его пущай будет положено.
- Вот и станет всяк мыслить, что его род лучше, нежели у соседа, - оборвал Роман. - И пойдёт на соседа войной, чтоб к своему клоку земли лишнее болото с лягушками прирезать. А после придут половцы, иль угры, иль ещё кто - и передавят нас поодиночке. Нет! - стукнул кулаком по подлокотнику - Будет, как я сказал!
И полетели по Руси во все княжества гонцы, везя Романовы грамоты к остальным князьям. «Радея о земле Русской и видеть её обильной и мирной желая, - писал Роман, - зову я вас на снем, дабы новый ряд утвердить. Каждый да держит отчину свою, и отчину свою не делит меж сынами и сыновцами, но после кончины отдаёт старшему сыну, чтоб и тот сыну своему передал, дабы Русская земля не умалялась. А земель пущай будет шесть -Полоцкая земля, Рязанская земля, Волынская земля, Черниговская земля, Смоленская земля и Владимиро-Суздальская земля. А Киев пущай будет един для всех и шестеро сих князей пущай решают, кто из них будет держать стол до своей смерти».
Получив грамоту, Всеволод Большое Гнездо долго сидел в своих покоях, запёршись и напряжённо раздумывая.
- Ишь, чего выдумал! - снова и снова возмущался он, пробегая глазами ровные строки грамоты. - Землю переделить. Киев общим сделать. Да ещё и по-новому землю наследовать. И уделы оставить в наследование. Это что же выходит - всяк князь имеет свой удел, передаёт его своему сыну по наследству и никто над ним не властен. Каждый у себя будет хозяином, а до большой земли ему и дела нет! И потом - кто у нас на Руси великий князь? Я или этот галичанин?
Не хотел Всеволод соглашаться с Романом. И не только потому, что боялся перемен, - мечтал он собрать вокруг себя всю Русь, чтобы сделать Владимир новой столицей Руси взамен стареющему Киеву. Потому так зорко следил за остальными князьями, не давал никому усилиться сверх меры, чтобы князь тот не вырвался из-под его власти. Рязанцы ныне все по его указке живут, Новгород тоже усмирён, на юге есть его вотчина - в Переяславле-Русском княжит сын Ярослав, - остались Чернигов, Смоленск и Галицко-Волынская земля. Не хотел Всеволод усиления других князей, для этого и воевал с ними, и друг с другом стравливал, и роднился с соседями. Не любил он Рюрика, не мог желать ему добра, потому и не помог ему против Романа Мстиславича. Но и усиления волынского князя не желал, понимая - этот противник вряд ли окажется ему по зубам.
- Не указ ты мне, Романко, - бормотал князь. - Я - старейший князь на Руси, и коли ты этого не понял до сей поры, пришло время понять!
Кликнул слугу, велел подать перо и чернила и до позднего вечера сидел, склонившись, у свечи, писал. А на другое утро призвал своего милостника Кузьму Ратшича, коему всегда доверял особые дела, и, вручая ему грамоту, сказал:
- Скачи, Кузьма, в Киев, послом ко князю Роману. Отдай ему эту грамоту и на словах передай: дескать, не может Всеволод принять приглашения и прибыть на снем, поелику не хощет преступить обычай отчич и дедич.
Кузьма Ратшич поклонился и вышел.
4
Знал Всеволод, что делает. Слишком давно он начал собирать вокруг себя Русскую землю. Прочие князья привыкли к нему, считались с силой и мнением владимиро-суздальского князя. Рязанцы смотрели в рот, новгородцами правил ставленный Всеволодом владыка, и среди бояр были его сторонники. Смоляне все были свои, все Мономашичи. Ольговичи тоже были повязаны ротами и родством. Получив свои грамоты, они все вопросительно обернулись в сторону Залесья - как поведёт себя Всеволод, так и они поступят. И поскольку тот не тронулся с места и ответил отказом, то и они остались дома, каждый при своём, не желая и боясь перемен.
Кузьма Ратшич прибыл в Киев в конце лета, со свитой, как и положено послу великого князя. Роман встретил его достойно - после отъезда Рюрика княжеский дворец успели привести в пристойный вид. Ради Кузьмы приказал накрыть столы, пошире распахнул ворота детинца.
Кузьма не стал заводить долгих разговоров. После обычных посольских расспросов передал Роману Всеволодову грамоту и отошёл, ожидая ответа.
В письме был не только отказ. Не был слеп Всеволод и понимал, что ежели рассердить Мстиславича, то Роман может, собрав рати, двинуться на север. И вчерашние враги Ольговичи станут ему союзниками только потому, что появится возможность посчитаться с Владимиро-Суздалем. А это означает не только новую усобицу - это означает, что придётся тогда ему на склоне лет потерять всё, что приобрёл с таким трудом.
Понимал Всеволод, что Роман ныне силён и выгоднее иметь его в союзниках. Отказываясь принять и утвердить новый порядок княжения, он писал:
«Тако мыслю я, что Киева ныне не надобно ни мне, ни тебе. У обоих нас есть отчины, ты и я оба радеем об усмирении Руси. Потому, брат, вот тебе моё слово - Киев ты оставь, а сам иди к себе на Волынь. Рюрик из града ушёл - так надобен ему новый князь, а какой - про то помыслим особо. Но ни тебе, ни мне в нём не сидеть».
Опустив руку с письмом, Роман взглянул на смирно стоявшего Кузьму Ратшича.
- Не желает Киева Всеволод, - сказал он. - Но и мне его не даёт. Ряда мово принять ему не можно, поелику не желает он преступать старину. А сам по ряду же и поступает - хощет дать Киеву князя по своей воле. Как собака на сене сидит Всеволод - ни тебе, дескать, Киева, ни мне!
Кузьма Ратшич смиренно опустил глаза. Он был много наслышан о буйном нраве Романа. Обычно волынский князь в гневе заикался, топал ногами и, случалось, поколачивал бояр. Вот и сегодня загорелся в его тёмных глазах опасный огонёк. Кузьма сказал со всей невозмутимостью и смирением:
- То воля Князева, не моя.
- Ловок твой князь, - Роман помолчал, сжав губы. - Ладно. Ступай. Да будь вечером на пиру. Я после ответ дам.
Едва Ратшич вышел, Роман велел кликнуть своих бояр и просидел с ними до самого вечера, пока не пристало идти пировать.
Крепко обижен был Роман на Всеволода, но - странное дело! - не потому, что натолкнулся на решительный отказ. Он чуял, что Всеволоду не по нутру его усиление. Он сам с неменьшей тревогой следил несколько лет назад, как ловко укротил владимиро-суздальский князь котору меж Мономашичами и Ольговичами и как рядился из-за него с Ярославом черниговским. Всеволод был себе на уме. Не Роман был его главным врагом, а те же князья, что тянут каждый в свою сторону и не видят дальше своего носа. Двое их было - Всеволод на севере и Роман на юге Руси - сильных князей. Сила нашла силу. И оценила её по достоинству.
А потому Роман, хоть и недовольный - его детище, его снем и новый порядок княжения на Руси почил в бозе, ибо все князья смотрели Всеволоду в рот, а он не желал ничего менять! - но всё же шёл на пир с твёрдым решением, которое было по нраву ему самому. Удоволит оно и Всеволода, и всех, кроме Рюрика Ростиславича… Но вот его-то ни Роман, ни Всеволод утешать не хотели.
На пир были приглашены все - не только бояре и владимирские послы, но и до сей поры обретавшиеся в Киеве князья: Ингварь Ярославич, Мстислав Немый, двое из четырёх братьев Владимировичей. Ближе к Роману сидели Кузьма Ратшич, как посол, и князья. Бояре и знатные думцы чуть подалее.
Как обычно, первую чару подняли за старшего князя, после пили за Всеволода Большое Гнездо и всех присутствующих князей по отдельности. Киевские бояре старались вовсю, выслуживаясь перед новым князем, - выхвалялись, клялись в верности. Боярин Чурыня пожелал поднести князю в дар лучшего коня своего табуна. Сдеслав Жирославич от полноты чувств обещал умереть за Романа и клялся, что коли тот поведёт их на половцев, половину своей добычи отдаст князю без спора. Выслушав речи бояр, Роман встал, поднял перед собой наполненный вином турий рог.
- Братья-князья и вы, бояре волынские и мужи киевские! - молвил он, и застолье понемногу стало стихать. - Хощу поведать вам о своём решении. Любо мне сидеть в Киеве, любо быть вашим князем. Сие есть великая честь для меня. И то, что приняли меня мужи киевские, и то, как обласкан я был киянами, - я сего не забуду. Любы вы мне.
- Ты наш князь! - закричали бояре. - Тебе верны до скончания века! Живот положим за тебя! Только ты и достоин княжить в Киеве!
- Мономахов корень! - басом провозгласил боярин Чурыня. - Владимир Мономах воскрес в тебе, княже!
- И сие зело лестно мне слышать, - кивнул Роман. - Но покажу я себя более достойным, ежели уйду из Киева.
В палате повисла изумлённая тишина, а потом её нарушил гул голосов.
- Да как же это, княже? Да на кого ж ты нас бросаешь? - загалдели все. - Да как же мы без тебя? Останемся яко овцы без пастыря! Неможно Киеву без князя!
- Да как же без князя-то? - улыбнулся Роман. - Даю я вам князя. И не худого гнезда сокола - своего подручника Ингваря Ярославича луцкого. Встань, Ингварь Ярославич! Пущай поглядят на тебя кияне!
Тот сидел по левую руку от Романа, между Мстиславом Немым и Ростиславом Владимировичем и, услышав своё имя, застыл столбом. Понукаемый князем, он встал, смущённо хлопая глазами и отказываясь верить. Отец его, Ярослав Изяславич, умер, не побывав на золотом столе, и сын его был уверен, что всю жизнь и проживёт в Луцке, служа двухродному брату. И тут такая несказанная удача. Ингварь и верил, и не верил.
А Роман повыше поднял турий рог и, громко провозгласив:
- Здоровье Ингваря Ярославича киевского! - выпил до дна.
Спеша выслужиться, бояре стали один за другим поднимать свои чаши. Смекнули они - нет у Ингваря своих советников. И ежели кто ловок да удал, сумеет при таком князе взлететь выше, чем мечталось.
А Роман, допив рог, покосился на Кузьму Ратшича и подмигнул ему - вот, мол, как я сделал. И Всеволода уважил, уйдя из Киева, и дал городу в князья своего подручника, тем самым присоединив Киев к Галицко-Волынскому княжеству.
5
Всеволод удовольствовался таким решением, но не смирился Рюрик Ростиславич. Обозлённый на весь мир, он желал отомстить и, прознав, что в начале осени Роман Мстиславич воротился в Галич, к жене и сыну, понял, что его час настал.
На Руси у него больше не было союзников - связываться с неудачником и пытаться отвоевать для него Киев, споря с сильнейшими князьями Руси, Романом Мстиславичем и Всеволодом Юрьичем, охотников не находилось. И Рюрик решил прибегнуть к средству, к которому обращались многие князья и до него.
Выехав осенью с малой дружиной и небольшим, доверху груженным дарами обозом, Рюрик устремился в степь. Далеко обходя большие города и торные дороги, стараясь не попасть никому на глаза, чтобы раньше времени не подняли тревоги, он шёл на поиски половцев.
В дороге его застигла осенняя распутица, пришлось задержаться. Дороги размыло, колеса подвод вязли в грязи по ступицу, волы и кони выбивались из сил. Но вскоре подморозило, пошёл первый снег, а когда раскинувшаяся перед Рюриком равнина покрылась снегом, дозорный увидел у самого окоёма чёрные точки - половецкие разъезды.
В ту зиму хан Кончак зимовал в низовьях Днепра, на левом его берегу. В низине между двух холмов возле небольшой речушки беспорядочной толпой стояли юрты, между ними задирали к небу оглобли повозки, дымились костры, вокруг бегали ребятишки и бродили собаки. Скот и кони табунщики пасли в стороне, и Рюрик с дружиной сперва выехал именно на пастухов, перегонявших стадо на новое место. Они-то и упредили Кончака, что к нему пожаловали гости с Руси.
Хан скучал и приказал допустить урусов к себе. Он развалился на подушках в шатре, потягивая айран, справа и слева сидели младшие ханы и беки, а Рюрик и его советники расположились напротив. Поджав под себя ноги, морщась от непривычной позы, вручский князь терпеливо прихлёбывал из пиалы мутноватый кумыс.
Кивая головой, Кончак слушал через толмача его рассказ. Потом подумал, пожевав толстыми губами, бросил повелительно-неприязненный взгляд на рабыню-уруску, подававшую хану и гостям заедки, и молвил:
- Так ты хочешь, коназ, чтобы я пошёл войной на Русь? И куда же ты хочешь меня позвать?
- Великий Кончак, - Рюрик подался вперёд, - я зову тебя на Киев.
Кончак выпрямился, обвёл взглядом своих советников. Те качали головами, цокали языками, обменивались восклицаниями:
- Ой-ей! Киев-град!.. Харош град! Ой-ей! Харош град! Крепкие стены, много добра, много скота и рабов!.. Ой-ой!
Кончак лениво оглядывал советников. Он постарел, обрюзг, его стали мучить боли в пояснице и бессонница. В конце концов, ему было лень. У него выросли сыновья, уже подрастали внуки. Вон старший сын Отрок - сидит с горящими глазами, хоть сейчас готов в бой. Горяч и безоглядчив.
- Значит, ты зовёшь нас на Киев? - снова произнёс Кончак.
- Да, великий хан, - кивнул Рюрик. - Я дарю тебе этот город. Бери его.
- Идти на Киев опасно, - покачал головой Кончак. - Чёрные клобуки донесли - на его стол сел Роман волынский. У нас в степи знают князя Романа. Он ходил на нас недавно. Он разбил орду хана Котяна. Этой зимой он разогнал ханов, кочевавших между Бугом и Днестром. Я сам чудом избежал встречи с ним. А мой второй сын, Глеб, пошёл на помощь тамошним половцам и был разбит.
- Романа нет в Киеве, - увещевал Рюрик. - Он ушёл в свой Галич, оставив там своего подручника, Ингваря. Тот никогда ни с кем не воевал и не сможет встать против тебя. Ты легко возьмёшь этот город.
- Вот как? - Хан опять покосился на своих людей. - А что я получу за это?
Рюрик ждал этого вопроса. Он хлопнул в ладоши, а в шатёр, пригнувшись, вступили два отрока. С поклоном внесли и положили перед ханом две связки собольих шкурок и сверху - саблю в украшенных камнями ножнах. Такая же сабля легла перед Кончаковым сыном. От себя Рюрик добавил небольшой ларчик - с украшениями для жён и наложниц хана.
- Мало, - скривился Кончак.
- Великий хан, в Киеве ты возьмёшь намного больше, - заговорил Рюрик. - Ты возьмёшь всё, что захочешь. Ты сможешь даже сровнять город с землёй. Я не потребую из твоей доли добычи ничего. Мне хочется, чтобы ты обогатился.
- Я не верю! - Кончак резко сел. - Вы, урусы, всегда преследуете свою выгоду. Вы никогда ничего не делаете даром. И я хочу знать - что ты хочешь взамен?
Рюрик задержал вздох. Он не хотел говорить, берёг в себе, но тут против воли вырвалось. То ли виной был непривычный для русского кумыс, то ли взбесил его невозмутимо-презрительный взгляд половца:
- Я хочу мести! Кияне отвернулись от меня, предали меня - и я хочу предать их!
Толмач послушно перевёл. Но Кончак ничем не показал, что слушал. Набрякшие веки закрыли маленькие светлые глаза, замерла держащая на весу чашу рука. Ханы притихли, ожидая его слов.
- Ты отдаёшь мне свой город? - вдруг по-русски сказал Кончак. - Свой город и свой народ?
Спутники Рюрика похолодели. Сам Рюрик остался невозмутим. Он был готов на всё.
Долго пришлось ему уламывать Кончака. Задаривал он его сыновей и советников, посылал подарки жёнам, наложницам и дочерям не только хана, но и его приближенных. Младшему сыну хана, Гуюку, отдал своего угорского иноходца, едва тот похвалил жеребца. Он был готов унижаться, как только мог, чтобы переманить половцев на свою сторону. И его постоянные намёки, что в Киеве ханы могут взять всё, что захотят, сделали своё дело. В начале месяца просинца[65] орда хана Кончака снялась с места и направилась вверх по течению Днепра к Киеву. А навстречу ей из Чернигова шла другая рать - Всеволод Чермный всё-таки решил помочь Рюрику отомстить.
Глава 6
1
Заполыхали на курганах костры, поднялись в зимнее блеклое небо сигнальные дымы, да поздно было. Сметая всё на своём пути, обходя большие заставы и уничтожая мелкие, орда шла к Киеву, Поросские города, где жили чёрные клобуки, они оставили по правую руку, прошли между Володарем и Ростовцем, где поменьше было больших сел и городов и где никто не мог противостоять им. Торопясь достичь Киева, половцы нигде не задерживались. Жители Ростовца было высыпали на стены, готовые защищаться, но степняки лишь пожгли посады, разорили окрестные деревни и ушли дальше, в сторону Витичева и Красна.
От поросских городов, от приграничных застав спешили в Киев гонцы. Звали княжескую дружину на подмогу, а беда катилась за ними по пятам. Мягкая была в, том году зима, мало выпало снега, и половецкие приземистые лошадки легко добывали себе еду, споро несли на себе всадников.
Получив первые известия о приходе половцев, Ингварь Ярославич забеспокоился и обрадовался одновременно. Несмотря на то, что уже несколько месяцев был князем, он чувствовал себя неуютно в Киеве и жаждал проявить себя, чтобы доказать киянам, что достоин править ими. Теперь такой случай представился, но луцкий князь никогда самостоятельно не ходил на половцев и просто не знал, что делать.
В конце концов он поступил так, как и должен был поступать князь-подручник - отправил гонца в Галич, к Роману Мстиславичу. А сам же, призвав бояр и градских мужей, объявил им так:
- Пришла лихая година. Враг идёт к стенам нашим. Встанем все крепко и будем биться до последнего, уповая на Господа и на помощь из Галича.
Первыми о приближении половцев поведали беженцы. Они шли толпой из пригородных селений - половцы уже жгли деревни под Белгородом. Кияне заторопились, затворяя ворота. Бояре, кто успел, переправили свои семьи вон из города на другой берег Днепра. Вместе с ними отправились жена и дети Ингваря Ярославича. Сам князь оставался в городе.
Половцы подошли под вечер, когда начали наползать сизые сумерки. Затаив дыхание кияне со стен весь вечер и большую часть ночи смотрели, как горят оставленные жителями посады. От многочисленных пожаров под стеной было светло как днём. Золотисто-багровое зарево стояло над городом, порывистый ветер нёс клубы едкого дыма.
Пожары ещё не стихли и дым ещё клубился, когда наутро половцы пошли на первый приступ.
Кияне метали в них стрелы, лили на головы расплавленную смолу и кипяток, опрокидывали котлы со свинцом. Половцы пускали стрелы в ответ, карабкались по лестницам и без устали лупили в ворота припасённым заранее порохом. Десятки, сотни их оставались на валу в окровавленном снегу, но на смену сотням вставали тысячи. Падали кияне, сражённые стрелами, но на место павших поднимались новые. Половцы пускали зажжённые стрелы - то тут, то там вспыхивали пожары, но на улицах города и на крышах домов лежало много снега и пожары удавалось быстро затушить.
Второй и третий день осады были точно такими же. На стены Киева вышли все - не только княжья и боярская дружина, не только пешее ополчение. У стен Михайловского Златоверхого монастыря и Печерской лавры вместе с мирянами сражались и монахи. Святые отцы били из луков и поливали половцев кипятком и смолой.
Но силы были неравны. И первыми пали на четвёртый день Подольские ворота.
Как вода, прорывающая плотину, сперва находит неприметную щель и, проникая в неё, разрушает её и мчится, сметая всё на своём пути, так и половцы, прорвавшись в Подольские ворота, хотя и были остановлены киянами, но ненадолго. Воодушевившись, половцы всё отчаяннее лезли на стены. Всё больше лестниц приникало в бревенчатым стенам. Кияне сбрасывали их, но пока отталкивали одну, поднимались две. И вот в одном, а потом и другом месте нескольким половцам удалось взобраться на стены.
Закипели первые схватки. А тут как раз и рухнули Подольские ворота, и первые конники ворвались на улицы, топча пеших киян.
Страшная это была сеча. На каждой улице, возле каждого дома шла битва. Кияне оборонялись отчаянно. Если убивали мужа, оружие поднимала его жена, над телами родителей вставали их дети. Озверев, половцы рубили всех подряд. Пройдёт много времени, пока они опомнятся и начнут брать пленных. Пока же ими владело только одно желание - убивать.
Над сражающимися ещё летали зажжённые стрелы. Они падали на крыши домов, впивались под застрехи, и никем не останавливаемый огонь понемногу начинал расползаться по домам и клетям. Когда короткий зимний день подошёл к концу, огни пожарищ озаряли кипевшее на улицах сражение кровавым светом.
Особенно отчаянно сражались монастыри и княжеский дворец. Когда половцы и черниговцы прорвались в город, многие кияне кинулись под защиту крепких монастырских стен. Напуганные монахи, забыв Божьи заповеди, поспешили затвориться, и немногие нашли спасение за их воротами. Те, кто не смог спастись, в отчаянии кинулись в храмы.
В Святую Софию набилось много народа. Женщины и дети теснились поближе к алтарю, падали на колени, заламывали руки, взывая к Господу. Митрополит Матфей дрожащим голосом взывал к пастве. Его служки, вместо того чтобы помогать ему, поспешили затворить ворота вместе с теми мужчинами, которые собрались здесь.
- Господи! Защити! Господи! - раздавались голоса.
- Молитесь, чада мои, - дрожащим голосом повторял митрополит. - Господь да не допустит святотатства!
В этот миг снаружи послышались чужие гортанные крики, и в створки дверей ударили пороком.
Женщины и дети закричали и заплакали. Мужчины доставали оружие.
Дверь треснула и развалилась на две половины. Упал тяжёлый засов, и в пролом полезли половцы.
Первых смели копьями и меткими ударами мечей. Но за ними вставали другие. Их было много, слишком много. Падая, устилая своими телами мозаичный пол, они тем не менее теснили защитников и наконец прорвали заслон.
- Остановитесь, нечестивцы! - бросился было к ним митрополит, но двое служек подбежали сзади, подхватили его и поволокли за алтарь:
- Скорее, отче! Скорее! Здесь есть ход!
- Но я хотел… Я должен, - пробовал упираться тот. - Свершается великое зло!
- Идём, отче! - наседали служки.
Вдвоём они успели впихнуть митрополита в маленькую камору за алтарём, где начинался узкий ход. Пригибаясь, почти ползя на четвереньках, вымазав облачение в грязи и пыли, митрополит наконец выбрался из хода в своих палатах.
Сюда ещё не добрался бой. Где-то вдалеке слышался шум боя, но митрополичий дворец оставался одним из немногих оплотов, не занятых врагом, и Матфей вдруг ощутил страх. Такого ужаса он не испытывал там, в Софии, - животный ужас, смешанный с отчаянием. С безумными глазами он ринулся в самые дальние покои, затворился там и забился в угол, стуча зубами и забыв о молитве.
Ворвавшиеся в Святую Софию половцы похватали всех киян без разбора. Уже на дворе, разобравшись, порубили всех пожилых и середовичей, оставив молодых и крепких. Вязали десятками подряд - парней и девок. Среди пленных оказались несколько храмовых слуг и певчих. Вместе с мирянами их погнали прочь из города, в то время как оставшиеся половцы сдирали со стен иконы, разбивали их, вынимая дорогие оклады, тащили священные сосуды и вышитое золотом парадное облачение митрополита.
…Приятель Хотена оломоуцский купец Юлиус Свейн успел уехать из Киева, но на подворье оставались его знакомые - торговые гости из Дании, Швабии и Моравии. Среди них оказались несколько иудеев, прибывших из Польши, и двое арабов. Все вместе, не разбирая веры, они набились со своими людьми в костёл, где одни на разных языках молились своим богам, а другие держали оружие наготове, решив дорого продать свои жизни.
Пастор разделил опасность с купцами. Он стоял у дверей и с тревогой прислушивался к шуму снаружи. Конский топот и гортанные голоса остановились у самых дверей.
- Они здесь, - прошептал пастор. - О, Езус Мария!
- Эй, там! - послышался громкий голос. - Кто там есть?
- Здесь только мирные торговцы, - на ломаном русском ответил пастор. - Мы иноземцы. Мы оказались тут случайно. Наши короли будут обижены.
Снаружи посовещались. Среди половецких голосов слышались один-два русские.
- Эй, торговцы! Мы не сражаемся с вами. Вы нам чужие. Но если хотите жить, то дайте нам выкуп.
Переводить не требовалось - многие купцы знали русское наречие и сразу всё поняли.
- Назовите свою цену, - потребовал пастор.
- Половина всего, что у вас есть!
Услышав условия сделки, купцы пригорюнились. Иудеи запричитали. Арабы были тихи и лишь шептали что-то - то ли молились, то ли призывали на головы неверных все мыслимые проклятия. Но большинство согласились сразу - лучше потерять половину состояния и получить возможность вернуть позднее всё сполна, чем заупрямиться и расстаться с жизнью.
Так поступили с иноземными купцами. Но с русскими обошлись куда как суровее.
2
Три дня полыхали пожарища. Три дня гуляли половцы по разорённому Киеву и окрестностям, грабили, насиловали, убивали.
Киев был разрушен более чем наполовину. От Подола не осталось ничего, кроме обугленных остовов домов с торчащими в небо почерневшими печными трубами, углей и золы. Слободы тоже выгорели дотла. Старый город за каменной стеной почти весь уцелел. Сохранились весь княжеский дворец вместе с конюшнями и бретьяницами, митрополичий дворец, большинство храмов, монастырские постройки и усадьбы некоторых бояр. Но золотые купола Святой Софии почернели от гари и копоти, а сама она слепо и страшно глядела в никуда единственным глазом распахнутых настежь дверей - София была разграблена подчистую. Такая же участь постигла Десятинную церковь и многие соборы Киева.
Не обошла беда и монастыри. Их взяли последними, когда уже сдались защитники княжеского дворца, и половцы ворвались в терем, волоча всё, что попадалось на глаза. Монахи сопротивлялись отчаянно, и половцы жестоко отомстили им. Они не только разграбили монастырские кладовые, утащив даже рясы и запасы съестного, но и уволокли в полон всех молодых монахов и монахинь, а старых убивали прямо на дворе.
Печальной цепочкой тянулись прочь от Киева полоняники. Их гнали, увязав одной длинной верёвкой, как скот. Конные половцы зорко охраняли полон. То и дело раздавались гортанные гневные крики, и в воздух взлетали бичи. Били всех - и тех, кто падал, обессилев, на снег, и тех, кто пытался помочь им встать, и тех, кто поднимал на поганых гневный взор, и тех, кто просто почему-то не приглянулся надсмотрщику. Чуть поодаль скрипел обоз. Тяжело возы везли награбленное добро. Скот и коней уже отогнали.
Хан Кончак грузно сидел на смирном коне, свысока поглядывал на бредущих мимо пленных. Он был доволен и пребывал в хорошем настроении. Рюрик держался рядом. Наклонившись вперёд, стискивая пальцами поводья, он провожал взглядом пленных. Это были его кияне, но они предали его и несут заслуженную кару. Будут знать, как самовольно менять князей!
Советники хана и приближенные князя держались чуть поодаль. Ольговичей не было - ещё накануне они собрали свою долю добычи и ушли в Чернигов. Многие из пленных, кто брёл сейчас по стоптанной до льда дороге, если бы знали, позавидовали бы им - хоть и станут холопами черниговских князей, их соседи, друзья и родичи всё-таки будут жить на своей земле, на Руси, а угоняемым половцами уже никогда не придётся увидеть родину. - Доволен ли великий хан? - нарушил молчание Рюрик.
Кончак ответил не сразу - в толпе пленных он увидел несколько молодых монахинь. Их отличали чёрные одеяния, и одна из них поразила хана красотой. Он кивнул надсмотрщику и указал ему на девушку. Тот всё понял, поклонился. Этим же вечером новая рабыня будет ублажать своего господина.
- Да, - подумав об ожидающей его ночи, кивнул Кончак, - очень доволен. Но доволен ли ты, коназ?
- Да, - Рюрик оглянулся на гордые стены Святой Софии. На её белых камнях потеки гари выглядели ещё страшнее. Вокруг Софии всё было сожжено - уцелел только дворец митрополита, который не дали спалить Ольговичи. - Я очень доволен, великий хан.
- Теперь ты сядешь в этом городе? - В голосе Кончака послышалось сомнение.
- Нет, - покривился Рюрик. - Мне не нужен этот город. Он мне противен. Я не желаю дышать его воздухом.
Вручский князь лукавил. Тот, кто хоть час просидел на золотом великокняжеском столе, уже никогда не захочет от него отказаться. И Рюрик страстно желал снова стать киевским князем. Но он хотел сперва подождать, пока чудом уцелевшие кияне восстановят город, пока согнанные из боярских усадеб смерды возведут новые хоромы, пока обновят городские укрепления и отмоют Софию. Тогда он вернётся, если… Если его захотят принять после того, что он сделал.
- Киев был прекрасным городом, - признал он. - Но воздух родины мне милее.
- Ты прав, - скривился Кончак. - Здесь нечем дышать от дыма и вони.
Постояв ещё немного, хан и князь разъехались в разные стороны.
Вскоре Кончак ушёл со своей ордой в степь. Тогда повернул ко Вручему и Рюрик. Его дружина гнала небольшой табун коней и пленных, везла на санях добро.
С беспокойством встречали его дома жена, дочь, невестка и младший сын. Как уехал Рюрик по осени, так и пропал, не было от него вестей. Когда гонец принёс княгине радостную весть, что ворочается её князь, Анна Юрьевна от радости не находила себе места. Увидев в оконце въезжающего в ворота Рюрика, она выскочила на крыльцо, в домашнем платне и лёгких сапожках, сбежала по ступеням и кинулась к мужу на грудь.
- Ой, лада мой! Рюрик свет Ростиславич! Сокол ясный! - запричитала она. - Воротился живёхонек! А я-то глаза все проглядела, ночи не спала - молилась за тебя, извелась!
Рюрик устало-снисходительно отвечал на женины ласки. Приобняв, повёл её в терем, где на пороге его встречали дочь Предслава и невестка Верхуслава с маленькой дочерью Ефросиньей-Измарагд. Ростислав, шедший следом за отцом, задержался, обнимая жену и дочку.
В честь приезда Рюрика был устроен почётный пир. Были приглашены все бояре - как вручение, местные, так и те, кто не бросил своего князя и покинул Киев вместе с ним. Их усадьбы не были порушены до основания, и бояре спали и видели вернуться с князем на старое место.
Вино лилось рекой. Опьянев, Рюрик вскакивал из-за стола, топал ногами, понося Романа Мстиславича Волынского, Ингваря Ярославича луцкого, которого ему так и не удалось взять в плен, и заодно Всеволода Юрьевича владимирского за то, что князья обошлись с ним так. Хвастался, что отомстил сполна и ещё будет мстить. Бояре пили не меньше князя, тоже захмелели и гомонили наперебой.
- Ты великий князь, Рюрик! Только ты! - кричали они. - Живот положим за тебя! Клянёмся верными быть тебе и твоим детям! Да будет твой род вечно править Киевом!
Рюрик со всеми соглашался и лез целоваться через стол.
Потом его, пьяного, отроки отволокли в опочивальню. Там уже ждала княгиня Анна. Отталкивая заботливые руки жены и привычно-проворных отроков, князь во хмелю кричал на весь покой:
- Вот увидишь - я ишшо одну рать соберу! Ольговичи теперя за меня! Пойду на Галич - сровняю его с землёй. А после на Владимир-Залесский. Всеволод к мирной жизни привык, он супротив меня не выстоит! Разобью его и сам стану единым князем на Руси! Я Рюрикович! И сызнова начну Рюриков род! Аки предок мой! Наряда несть в нашей земле! Я новый наряд дам! А Романа - казню!
- Угомонись, Рюрик, - пробовала остановить его Анна Юрьевна. - Нешто надеешься совладать со всеми князьями? Гляди, как бы тебя и из Вручего не изгнали!
- Дура! - Рюрик кулаком ткнул её в грудь. - Пошла вон! Анна Юрьевна убралась. Рюрик ещё некоторое время бушевал в одиночестве, а потом развалился поперёк постели и захрапел.
* * *
Весело было веселье, да тяжело похмелье. Вовремя доскакал посланный Ингварем Ярославичем гонец до Галича, поведал Роману о нашествии половцев.
Роману тогда было не до него - по осени прибыл в Галич скрывавшийся от крестоносцев, изгнанный из Царьграда византийский император Алексей Ангел. Захватили латиняне оплот православной веры, а престол отнял у дяди племянник, тоже Алексей. Некуда было податься Ангелу, кроме как на Русь. А на Руси знал он только одного великого князя - Романа Мстиславича галицко-волынского, чьи послы два года тому назад приходили в Царьград.
Роман обещал помочь, чем мог, и той же осенью ходил на половцев, которые досаждали приграничью Византии. Воротился он из похода в самом начале зимы - а в конце её настигла его весть о сожжении и разорении Киева.
Собрав полки, Роман скорым шагом двинулся в поход. На полпути, недалеко от Колодяжена, навстречу ему попался Ингварь Ярославич. С несколькими боярами и остатками дружины он еле-еле вырвался из умирающего города. Он-то и донёс Роману весть о том, что половцев привёл на стольный град Рюрик Ростиславич.
И Роман, не мешкая, отправился во Вручий.
* * *
Рюрика разбудили громкие крики и стук в дверь. Князь спал после вчерашнего пира. Пировал он сейчас каждый день, то празднуя победу, то вином заливая страх перед грядущим. И сейчас, хотя на дворе давно был белый день, ещё спал, развалившись на ложе.
- Вставай, княже! Вставай! - кричали снаружи.
- Кого там черт носит? - проворчал Рюрик, с трудом отрывая голову от изголовья. - Яшка, черт косорукий! Где ты?
- Беда, княже! Беда!
- Пошли вон! - плачущим голосом закричал Рюрик. - Яшка! Насмерть запорю! Похмелиться дай!
Верный холоп уже проскользнул в ложницу, неся корчагу с вином. Хотел было перелить его в чашу, но Рюрик вырвал корчагу из его рук и приник, хлебая большими глотками. Слабость проходила, туман в голове рассеивался, перестали трястись руки.
- Ну, - отерев бороду, молвил Рюрик, - теперича одеваться.
Яшка принёс свежую рубаху и кафтан, помог князю натянуть порты, сунул ноги в сапоги.
- Сказывай, - потребовал он наконец, - чего там за беда?
- Войско чужое у ворот, батюшка-князь, - ответил Яшка.
- Войско? - не понял Рюрик. - А откуда оно взялось? -Не ведаю…
- «Не ведаю!» - передразнил его Рюрик. - Вот я прикажу тебя в батоги…
- Пощади, батюшка-князь! - Яшка повалился ему в ноги. - Да мне-то откуда знать! То воевода весть принёс! Он, чай, ведает!
- Добро, - Рюрик вразвалочку вышел вон, - подать сюда воеводу!
Дородный, крепкий телом, седоголовый Славн Борисович ждал князя в гриднице. С ним вместе собрались Сдеслав Жирославич и некоторые вручские бояре. Все были тревожны и взволнованы.
- Почто подняли меня в такую рань? - нахмурился Рюрик. - Аль похмелиться у меня решили?
- Трезвёхоньки мы, княже, - за всех ответил Славн Борисович. - А то бы подумали, что нам с перепою мерещится. Пойди на стену, глянь - войско чужое стоит у стен.
- А откуда оно взялось? - повторил Рюрик. До него только сейчас стало доходить, что это может быть правдой.
Славн Борисович опустил взгляд:
- Из Галича…
Рюрик почувствовал, как у него закружилась голова. Он медленно, ощущая слабость во всём теле, опустился на столец.
- К-как из Галича?
Вместо ответа Славн Борисович протянул ему грамоту. Рукой Романа вкривь и вкось - писалось наскоро, в походном шатре, - там стояло:
«Ведомо мне, каковое зло учинил ты Русской земле. Сего не бывало на ней со времён Крещения, чтобы неверные зорили Киев. Ведома мне твоя вина. Господь тебе судья, а я же пришёл отвести тебя от Ольговичей и от половцев».
Бояре смирно стояли, ожидая, пока Рюрик дочитает письмо до конца и вникнет в смысл сказанного. С утра пораньше, когда увидели дозорные выходящие к городу чужие полки, прискакал к воротам гонец, приказал звать князя. Но Рюрик спал, и Славн Борисович вышел вместо него. С ним и говорил Романов боярин Вячеслав Толстый. Наказывал передать Романовы слова - пришёл-де князь галицко-волынский покарать Рюрика и лишить его старейшинства в роду, поелику зло, учинённое им, велико есть. А буди Рюрик не согласится по добру, то волен Роман принудить его к тому силою.
3
Роман ждал решения Рюрика, сидя в избе слободского старосты. Не хотелось ему учинять новой распри. Хоть и не любил он Рюрика и желал ему и роду его всяких бед, однако считал важнее всего мир внутри Руси. Вон какие нестроения царят в мире! Латиняне порушили оплот православия, византийский император Алексей скитается без пристанища по земле, половцы тревожат окрестности. В Венгрии тяжко заболел молодой король Имре, старший сын Бэлы, в своё время изгонявшего Романа из Галича и державшего в плену Владимира Ярославича. В Польше отдал Богу душу Мечислав Старый, Романов дядя, до того дважды уговорами и лестью получавший старшинство и Краков и дважды его терявший. Он умер, но покоя Польше это не принесло, ибо подрос Лешка Белый, сын Казимира Справедливого, а у Мечислава оставался сын Владислав, и польские можновладцы разделились надвое. Не было мира в Поморье - на земли ятвягов и литвы тоже наступали латиняне, а купцы, приходящие с востока, доносили слухи о странных кочевых народах, вышедших из пустынь и называющих себя монголами.
Тяжёлые наступали времена. В такую пору Русь должна быть единой, нечего без толку трепать её усобицами. Вот почему Роман решил помиловать Рюрика, если тот сам согласится на его условия. А уж коли он заупрямится, то всегда можно оправдаться, что доброго слова вручский князь не понимает. Но перво-наперво следовало лишить его союзников, из великого князя превратить в подручника, который милостью великих князей получил Киев во владение.
Ещё подходя ко Вручему, Роман послал ко Всеволоду Большое Гнездо гонца. Тот уже знал о разорении Киева, учинённом Рюриком, и согласился с предложением Романа. И Всеволоду не был нужен Рюрик сильным князем - слишком беспокойный был у него нрав, слишком опасен он был для южной Руси. Роман тоже был силён, но против него не было у Всеволода повода воевать, ибо не приспела ещё пора столкнуться двум сильным князьям. Пока ещё были у них общие враги - Рюрик Ростиславич и Ольговичи. Вот потом, когда и те, и другие будут усмирены…
Роману было не до далёких планов Всеволода - на юге Руси текла своя жизнь. Север и юг уже становились чужими друг другу. Пока они ещё говорили на одном языке и имели один обычай, но уже тянулись в разные стороны и мечтали о независимости друг от друга. Немногие люди замечали первые трещинки, немного было различий, и никто ещё не мог сказать, во что это выльется сто, двести, тысячу лет спустя.
Не ведал о том и Роман. И потому спокойно принимал у себя под стенами Вручего послов от Всеволода - Михаила Борисовича и Родислава.
- Великое зло учинилось в Киеве, - кивал Михаил Борисович, - никогда ещё князья русские не водили поганых на мать городов русских. Но, мыслю я, что не один токмо Рюрик всему виной - Ольговичи тож руку приложили. Неймётся Всеволоду Чермному - мечтает, аки отец его, на золотой стол воссесть. А коли при том насолить можно Мономашичам - так это ещё лучше.
Роман слушал и сумрачно кивал головой. Недавно получил он последнее письмо от дочери Саломеи. Девушка то ли была запугана свекором, то ли по младости лет приняла его слова и речи за чистую монету и поверила, но только писала она, что Всеволод Святославич умён и добр, и о Руси радеет, и мир ему дороже всего, а Рюрику он не помогал - он лишь следил, чтобы половцы не слишком-то озорничали, и многих русских людей спас из плена половецкого, уведя к себе.
- Како помыслишь поступить с Рюриком, Романе? - нарушил его раздумья боярин.
- И мне много зла причинил вручский князь, - согласился тот. - Не желаю я с ним мира, но хощу примерно наказать за все его деяния.
- Худой мир лучше доброй ссоры, - наставительно заметил боярин Родислав. - Всеволод о мире печётся…
- А я не пекусь? - вспылил Роман. - А мне мир не дорог? Рюрик мне враг! И он будет наказан!
- Нет на то слова Всеволода Юрьича, ибо негоже князьям убивать друг друга!
Два взгляда скрестились, как два меча. Тёмные сверкающие глаза Романа встретились с тяжёлыми глазами Михаила Борисовича. Верного человека послал Всеволод подо Вручий, тот ничего не упустит. Желай Роман ссоры со Всеволодом, давно бы приказал схватить бояр да и прогнать взашей, но сейчас был вынужден терпеть их и соглашаться с ними.
- Добро, - кивнул он, усилием воли взяв себя в руки. - Но не слышали мы ещё слова самого Рюрика.
Вечером того же дня Роман собрал своих бояр и воевод. В двух словах рассказал им о беседе с владимирцами:
- Что будем делать, бояре?
Советники переглядывались. Многие понимали, что творится на душе у Романа. Особенно старые его бояре - Вячеслав Толстый, Иван Владиславич, Мирослав Рогволодович.
- Прав ты, княже, негоже Рюрику спускать учинённое им зло, - наконец, покашляв, изрёк воевода Вячеслав. - Тебя зовут соколом, и львом рыкающим величают гусляры в былинах. Ты во всём достойный потомок Владимира Мономаха. Твой дед Изяслав был старше Рюрикова отца Ростислава в племени Мстислава Владимировича Великого. Тебе и решать судьбу овручского князя. Но смирись и положись на волю Господа. Коли захочет Господь кары - сам предаст Рюрика в руки твои. А что до княжьей крови - то не Святополк ты Окаянный, чтобы убивать князя, и в том Всеволод Юрьич прав. Он сам, когда вершил суд над своими дядьями Ростиславичами, не убил их, как того требовала чернь, но лишь ослепил за всех их преступления. И твой час настанет.
- Все ли согласны с боярином Вячеславом? - Роман обвёл взглядом бояр.
Те закивали головами.
- Положись на судьбу, - добавил Мирослав. - Сужден был тебе Галич - вот и стал ты его князем. Коли суждено тебе покарать Рюрика - покараешь ты его. А лишнего греха на душу брать негоже.
Роман долго молчал, закрыв лицо рукой. Враг его был рядом - только руку протяни. Но, видно, правы бояре - не настал покамест его час.
- Что ж, так тому и быть, - молвил он, вставая со стольца. - Примирюсь с Рюриком.
* * *
А Рюрик тем .временем не находил себе места. Как волк, обложенный в засаде, метался он по своему терему, ругался на бояр, поколачивал холопов, однажды замахнулся на княгиню. Дочери Предславе кричал при всех, брызгая слюной:
- Романко твой всему виною! Видать, пока вовсе меня в могилу не сведёт, не успокоится зверь лютый!
- Да что ты, батюшка? - по старой памяти пробовала утешать его Предслава. - Да кто тебе смерти-то желает?
- Кто? Да все! И Романко твой первым!.. А ты цыц, ты первая его потатчица! Сколь он тебе лиха сотворил, а всё не успокоишься!.. Эх, дуры бабы! Вечно одно у них на уме…
Предслава уходила к себе и долго плакала. В глубине души она по-прежнему любила Романа, подолгу металась без сна на своём пустом одиноком ложе. Во сне часто приходили к ней дочери - Феодора и Саломея, приводили с собой отца. В такие ночи Предслава просыпалась вся в слезах.
Больше для виду упирался Рюрик. Не был он ни глуп, ни слишком себялюбив и понимал, что сила одолела силу. Просто не хотелось ему верить, что вот так и кончится его слава. Но терпеть осаду Вручий бы не смог. И вот однажды в начале березозола-месяца[66] послал он в стан к Роману своих бояр, Славна Борисовича и Сдеслава Жирославича. Они и передали Роману и Всеволодовым боярам, что Рюрик согласен пойти на мировую.
Такого дела ради пригласил он бывшего своего зятя и его людей в свой терем. На поварне два дня пекли, жарили и варили, готовя почётный пир. Кормить собирались не только самих гостей, но и их дружину, а вручцам Рюрик выставлял из своих погребов несколько бочонков мёда.
Накануне пира все пошли в Рождественский собор, где стояли службу. Рюрик с семьёй с одной стороны, Роман и его бояре - с другой. Предслава держалась позади всех и с тревогой и ревностью смотрела на бывшего мужа. На висках его резче обозначилась седина, первые белые волосы замелькали в короткой курчавой бороде, но в движениях он был так же порывист, лик его так же был строг и красив, глаза горели так же ярко, голос был силён, плечи широки и стан прям. Боже мой! Как хотелось ей броситься к мужу, обнять его, зацеловать… Но в памяти всплывали не только жаркие ночи любви и ласка первых месяцев замужества - лицо разлучницы стояло перед глазами и своё насильное заключение в монастыре. Предательства княгиня волынская простить не могла.
Сегодня сила была на стороне Романа. И после того как священник провозгласил хвалу Господу, к алтарю вышли Всеволодов боярин Михаил Борисович и Рюрик Ростиславич, и вручский князь торжественно поцеловал крест, мирясь с Романом и клянясь ходить подручником не только у Всеволода Юрьича, но и у детей его. А когда Роман закрепил эту клятву и Рюрик поклялся и ему в любви и верности, у стоявшего рядом с Предславой Ростислава на глаза навернулись слёзы.
- Батюшка, что ты делаешь, - прошептал он отчаянно и зло. - Что ты делаешь, батюшка? Господи, за что?
Предслава готова была понять чувства брата, но что она могла поделать, и разве она, женщина, могла осознать всю меру отчаяния молодого князя. Ведь Рюрик только что навсегда отрёкся для себя и своих детей от старшинства в роду, стал одним из многих князей, которым не видать было Киева как своих ушей. Отныне лишь дети Всеволода, Романа Мстиславича, Ольговичей и Рюриковых братьев могли спорить за Киев. Но ни Ростиславу, ни Владимиру великими князьями быть уже не суждено.
Рюрик это понимал и потому выходил из собора, не поднимая глаз. Вокруг раздавались радостные клики - вручцы приветствовали князей и праздновали избавление от страха осады. Но Рюрику казалось, что они радуются его поражению, и он старался шагать шире и сжимал кулаки в бессильной ярости.
Пир начался, как обычно. Подняли здравицу сперва за великого князя, за Всеволода. Потом пили за Романа Мстиславича, второго по силе и первого князя в южной Руси. И лишь после - за хозяина дома. Спеша залить вином горечь поражения, Рюрик каждую чару выпивал до дна. Пить он уже привык и вливал в себя вино, не чувствуя вкуса.
Роман сидел от него по правую руку, напротив Ростислава Рюриковича. Во всём они были разны - Ростислав высок, костист и худощав; Роман среднего роста, широкоплеч и коренаст. Один был светловолос, другой тёмен, как ворон. Ростислав пошёл в Рюриковичей, а сестра его Предслава - в половецкую родню.
Упоминание о жене неприятно смутило Романа. Он видел Предславу мельком - сперва при встрече, после в соборе. В душе больше ничего не было к этой женщине. Наоборот - память тут же подсунула образ Анны с желанным сыном на руках. Маленький Данилка вовсю бегал по терему, топоча крепенькими ножками, и понемногу лепетал. «Тата, тата», - как наяву, услышал Роман его голосок и неожиданно улыбнулся. А ведь и этот сидящий напротив него сердитый князь тоже когда-то был маленьким мальчиком…
- Рюрик Ростиславич! - громко сказал Роман, и все невольно обернулись в его сторону, ловя каждое слово. Рюрик насторожился. - Ты уже целовал крест стоять по всей воле Всеволода владимирского, так пошли посла к свату свому, да и я пошлю мужа свово. Ты да я, вместе будем просить, чтобы Всеволод сызнова дал тебе Киев в держание!
Ростислав встрепенулся, словно его ударили. Бояре заинтересованно заворчали, а Рюрик, выпивший чуть ли не в два раза больше любого другого на пиру, разинул в удивлении рот. Когда же до него дошло, что предлагал Роман, он вскочил, взмахнул рукой, в которой была зажата чаша, обрызгал остатками вина сидящих рядом и закричал на всю палату:
- Вина! Ещё! Не жалеть! - И, рухнув на столец, захлебнулся смехом сквозь слёзы.
4
Двух своих бояр, Ивана Владиславича и Мирослава Рогволодовича, отправил Роман во Владимир-на-Клязьме. Рюрик снарядил Славна Борисовича и Сдеслава Жирославича, сопроводив их грамотой, в которой ещё раз подтверждал, что Всеволод отныне старший в роду Мономашичей, и просил у него в держание себе Киев, а Ростиславу - Белгород.
Обрадованный оказанным почётом - бывшего великого князя он, великий князь нынешний, сажал на стол! - Всеволод Юрьич согласился вернуть Рюрикову роду указанные города и даже отдал Вышгород, где тот живал, ещё будучи соправителем Святослава Всеволодича. Пришлось ему также оказать почёт и уважение послам Романа волынского, ибо в южной Руси сильнее Романа Мстиславича сейчас не было никого и только он мог советовать Всеволоду что-либо на равных.
Радея пуще всего о мире на Руси и её единстве перед лицом опасностей, Роман в грамоте, посланной с боярами, просил Всеволода примириться и с Ольговичами, простив им участие в разорении половцами Киева. Всеволод согласился, и на юге Руси установился долгожданный мир.
Киев понемногу возрождался. Хоть и много народа увели с собой половцы и больше того порубили, но Всеволод уговорил Ольговичей вернуть взятых в полон киян, и те стали снова рубить дома, клети и мостить улицы. Согнанные из деревень смерды заново сложили боярам усадьбы. Обновили порушенные половцами стены монастырей, смыли копоть и гарь со стен и куполов Святой Софии и Десятинной церкви, заложили новые соборы взамен сгоревших деревянных. Часто бывало, что от малой искры сгорал дотла Подол. Люди были привычны к подобным бедствиям и недолго предавались печали. А Рюрик, сев в привычном тереме, стремясь задобрить киян, самолично справил новые оклады для иконостаса в Софийском соборе и преподнёс Михайловскому монастырю дары. По его же наказу уцелевший во время половецкого разгрома Пётр Милонег начал возводить новые крепостные стены. Напуганные нашествием, иноземные купцы собрали остатки имущества и казны и подались восвояси, и, хотя на их место летом приплыли новые, всё-таки торг в Киеве тем летом был куда как беден. Торговые люди, кто поумней, спешили в Галич, где князь Роман давал купцам - леготу, или на север, куда не заходили половецкие орды.
Полгода проживя в Галиче, в середине лета Роман наведался в Киев. Как старший князь, заехавший к младшему, он по-хозяйски проехался по ещё не до конца отстроенным улицам, присматриваясь к свежим, ещё пахнущим смолой и лесом, избам и теремам, оглядывал расчищенные от головешек концы Подола и любовался кипящей на стенах работой. Потом зашёл в Софию, постоял перед бедным иконостасом - некоторые иконы поганые половцы порубили саблями и покидали в огонь, и тут и там чернели дыры от них, - и воротился на княжье подворье.
* * *
Рюрик не жил в Киеве, предпочтя вернуться в Вышгород, а сына Ростислава отправив в Белгород. В стольный град он наезжал изредка - поглядеть, как рубятся новые терема, скоро ли отмоют стены и купола Святой Софии, да когда можно вернуться в княжий терем.
Узнав о приезде Романа, Рюрик засуетился, не зная, чего ждать. Будь он в прежней силе, не раздумывая приказал бы схватить старого недруга и заточить в поруб. Но прошли те времена, и вышгородскому князю ничего не оставалось, как встретить дорогого гостя и накрыть в честь него пир.
Роман от пира не отказывался, ел и пил в охотку, поднимал чару за здравие хозяина с хозяйкою.
- Что же привело тебя, Романе, в наши края? - с тревогой заглядывал ему в глаза Рюрик.
- Проезжал я по Киеву-граду, - вздохнул Роман. - Оскудел Киев-то. Там, где прежде стояли терема, ныне бурьян да головешки. Где недавно ещё стучали молоты и кросна, теперь тишь да немота. На исадах лодьи в три ряда стояли - ныне качаются три судёнышка. И народа поубавилось, и храмы божьи обнищали… Что прежде было? Благолепие. А ныне? Срамота одна!.. Отчего бы это? - И он прямо взглянул в глаза Рюрику.
- Половцы поганые виноваты, - отвёл тот глаза.
- А раз половцы, - Роман развалился на скамье и с важной хозяйской улыбкой протянул чашнику свою Чару, - то не пора ли ударить по поганым, чтоб зареклись они впредь ходить на нашу сторону?
Рюрик едва не поперхнулся вином.
- Ты зовёшь меня на половцев, Романе? - спросил он.
- А то нет. Давно пора их проучить. Да и добра у них возьмём - Киев сызнова народом населим, воротим ему хоть частицу отнятого. И сами обогатимся - дружины-то наши с конца копья кормятся!.. Что, княже, пойдёшь со мной на половцев? - он подмигнул сидевшему здесь же молодому Владимиру Рюриковичу.
Шестнадцатилетний мальчик едва ли не впервые сидел на пиру взрослых и покраснел от смущения. Рюрик сам не знал, что ответить. По нынешнему положению это была большая честь, и он кивнул:
- Я согласен! Но и других князей призовём!
Той же осенью, совокупившись с Ростиславом белгородским и юным Ярославом переяславльским, сыном Всеволода Большое Гнездо, два союзника-недруга отправились в половецкую степь.
1
Заполыхали на курганах костры, поднялись в зимнее блеклое небо сигнальные дымы, да поздно было. Сметая всё на своём пути, обходя большие заставы и уничтожая мелкие, орда шла к Киеву, Поросские города, где жили чёрные клобуки, они оставили по правую руку, прошли между Володарем и Ростовцем, где поменьше было больших сел и городов и где никто не мог противостоять им. Торопясь достичь Киева, половцы нигде не задерживались. Жители Ростовца было высыпали на стены, готовые защищаться, но степняки лишь пожгли посады, разорили окрестные деревни и ушли дальше, в сторону Витичева и Красна.
От поросских городов, от приграничных застав спешили в Киев гонцы. Звали княжескую дружину на подмогу, а беда катилась за ними по пятам. Мягкая была в, том году зима, мало выпало снега, и половецкие приземистые лошадки легко добывали себе еду, споро несли на себе всадников.
Получив первые известия о приходе половцев, Ингварь Ярославич забеспокоился и обрадовался одновременно. Несмотря на то, что уже несколько месяцев был князем, он чувствовал себя неуютно в Киеве и жаждал проявить себя, чтобы доказать киянам, что достоин править ими. Теперь такой случай представился, но луцкий князь никогда самостоятельно не ходил на половцев и просто не знал, что делать.
В конце концов он поступил так, как и должен был поступать князь-подручник - отправил гонца в Галич, к Роману Мстиславичу. А сам же, призвав бояр и градских мужей, объявил им так:
- Пришла лихая година. Враг идёт к стенам нашим. Встанем все крепко и будем биться до последнего, уповая на Господа и на помощь из Галича.
Первыми о приближении половцев поведали беженцы. Они шли толпой из пригородных селений - половцы уже жгли деревни под Белгородом. Кияне заторопились, затворяя ворота. Бояре, кто успел, переправили свои семьи вон из города на другой берег Днепра. Вместе с ними отправились жена и дети Ингваря Ярославича. Сам князь оставался в городе.
Половцы подошли под вечер, когда начали наползать сизые сумерки. Затаив дыхание кияне со стен весь вечер и большую часть ночи смотрели, как горят оставленные жителями посады. От многочисленных пожаров под стеной было светло как днём. Золотисто-багровое зарево стояло над городом, порывистый ветер нёс клубы едкого дыма.
Пожары ещё не стихли и дым ещё клубился, когда наутро половцы пошли на первый приступ.
Кияне метали в них стрелы, лили на головы расплавленную смолу и кипяток, опрокидывали котлы со свинцом. Половцы пускали стрелы в ответ, карабкались по лестницам и без устали лупили в ворота припасённым заранее порохом. Десятки, сотни их оставались на валу в окровавленном снегу, но на смену сотням вставали тысячи. Падали кияне, сражённые стрелами, но на место павших поднимались новые. Половцы пускали зажжённые стрелы - то тут, то там вспыхивали пожары, но на улицах города и на крышах домов лежало много снега и пожары удавалось быстро затушить.
Второй и третий день осады были точно такими же. На стены Киева вышли все - не только княжья и боярская дружина, не только пешее ополчение. У стен Михайловского Златоверхого монастыря и Печерской лавры вместе с мирянами сражались и монахи. Святые отцы били из луков и поливали половцев кипятком и смолой.
Но силы были неравны. И первыми пали на четвёртый день Подольские ворота.
Как вода, прорывающая плотину, сперва находит неприметную щель и, проникая в неё, разрушает её и мчится, сметая всё на своём пути, так и половцы, прорвавшись в Подольские ворота, хотя и были остановлены киянами, но ненадолго. Воодушевившись, половцы всё отчаяннее лезли на стены. Всё больше лестниц приникало в бревенчатым стенам. Кияне сбрасывали их, но пока отталкивали одну, поднимались две. И вот в одном, а потом и другом месте нескольким половцам удалось взобраться на стены.
Закипели первые схватки. А тут как раз и рухнули Подольские ворота, и первые конники ворвались на улицы, топча пеших киян.
Страшная это была сеча. На каждой улице, возле каждого дома шла битва. Кияне оборонялись отчаянно. Если убивали мужа, оружие поднимала его жена, над телами родителей вставали их дети. Озверев, половцы рубили всех подряд. Пройдёт много времени, пока они опомнятся и начнут брать пленных. Пока же ими владело только одно желание - убивать.
Над сражающимися ещё летали зажжённые стрелы. Они падали на крыши домов, впивались под застрехи, и никем не останавливаемый огонь понемногу начинал расползаться по домам и клетям. Когда короткий зимний день подошёл к концу, огни пожарищ озаряли кипевшее на улицах сражение кровавым светом.
Особенно отчаянно сражались монастыри и княжеский дворец. Когда половцы и черниговцы прорвались в город, многие кияне кинулись под защиту крепких монастырских стен. Напуганные монахи, забыв Божьи заповеди, поспешили затвориться, и немногие нашли спасение за их воротами. Те, кто не смог спастись, в отчаянии кинулись в храмы.
В Святую Софию набилось много народа. Женщины и дети теснились поближе к алтарю, падали на колени, заламывали руки, взывая к Господу. Митрополит Матфей дрожащим голосом взывал к пастве. Его служки, вместо того чтобы помогать ему, поспешили затворить ворота вместе с теми мужчинами, которые собрались здесь.
- Господи! Защити! Господи! - раздавались голоса.
- Молитесь, чада мои, - дрожащим голосом повторял митрополит. - Господь да не допустит святотатства!
В этот миг снаружи послышались чужие гортанные крики, и в створки дверей ударили пороком.
Женщины и дети закричали и заплакали. Мужчины доставали оружие.
Дверь треснула и развалилась на две половины. Упал тяжёлый засов, и в пролом полезли половцы.
Первых смели копьями и меткими ударами мечей. Но за ними вставали другие. Их было много, слишком много. Падая, устилая своими телами мозаичный пол, они тем не менее теснили защитников и наконец прорвали заслон.
- Остановитесь, нечестивцы! - бросился было к ним митрополит, но двое служек подбежали сзади, подхватили его и поволокли за алтарь:
- Скорее, отче! Скорее! Здесь есть ход!
- Но я хотел… Я должен, - пробовал упираться тот. - Свершается великое зло!
- Идём, отче! - наседали служки.
Вдвоём они успели впихнуть митрополита в маленькую камору за алтарём, где начинался узкий ход. Пригибаясь, почти ползя на четвереньках, вымазав облачение в грязи и пыли, митрополит наконец выбрался из хода в своих палатах.
Сюда ещё не добрался бой. Где-то вдалеке слышался шум боя, но митрополичий дворец оставался одним из немногих оплотов, не занятых врагом, и Матфей вдруг ощутил страх. Такого ужаса он не испытывал там, в Софии, - животный ужас, смешанный с отчаянием. С безумными глазами он ринулся в самые дальние покои, затворился там и забился в угол, стуча зубами и забыв о молитве.
Ворвавшиеся в Святую Софию половцы похватали всех киян без разбора. Уже на дворе, разобравшись, порубили всех пожилых и середовичей, оставив молодых и крепких. Вязали десятками подряд - парней и девок. Среди пленных оказались несколько храмовых слуг и певчих. Вместе с мирянами их погнали прочь из города, в то время как оставшиеся половцы сдирали со стен иконы, разбивали их, вынимая дорогие оклады, тащили священные сосуды и вышитое золотом парадное облачение митрополита.
…Приятель Хотена оломоуцский купец Юлиус Свейн успел уехать из Киева, но на подворье оставались его знакомые - торговые гости из Дании, Швабии и Моравии. Среди них оказались несколько иудеев, прибывших из Польши, и двое арабов. Все вместе, не разбирая веры, они набились со своими людьми в костёл, где одни на разных языках молились своим богам, а другие держали оружие наготове, решив дорого продать свои жизни.
Пастор разделил опасность с купцами. Он стоял у дверей и с тревогой прислушивался к шуму снаружи. Конский топот и гортанные голоса остановились у самых дверей.
- Они здесь, - прошептал пастор. - О, Езус Мария!
- Эй, там! - послышался громкий голос. - Кто там есть?
- Здесь только мирные торговцы, - на ломаном русском ответил пастор. - Мы иноземцы. Мы оказались тут случайно. Наши короли будут обижены.
Снаружи посовещались. Среди половецких голосов слышались один-два русские.
- Эй, торговцы! Мы не сражаемся с вами. Вы нам чужие. Но если хотите жить, то дайте нам выкуп.
Переводить не требовалось - многие купцы знали русское наречие и сразу всё поняли.
- Назовите свою цену, - потребовал пастор.
- Половина всего, что у вас есть!
Услышав условия сделки, купцы пригорюнились. Иудеи запричитали. Арабы были тихи и лишь шептали что-то - то ли молились, то ли призывали на головы неверных все мыслимые проклятия. Но большинство согласились сразу - лучше потерять половину состояния и получить возможность вернуть позднее всё сполна, чем заупрямиться и расстаться с жизнью.
Так поступили с иноземными купцами. Но с русскими обошлись куда как суровее.
2
Три дня полыхали пожарища. Три дня гуляли половцы по разорённому Киеву и окрестностям, грабили, насиловали, убивали.
Киев был разрушен более чем наполовину. От Подола не осталось ничего, кроме обугленных остовов домов с торчащими в небо почерневшими печными трубами, углей и золы. Слободы тоже выгорели дотла. Старый город за каменной стеной почти весь уцелел. Сохранились весь княжеский дворец вместе с конюшнями и бретьяницами, митрополичий дворец, большинство храмов, монастырские постройки и усадьбы некоторых бояр. Но золотые купола Святой Софии почернели от гари и копоти, а сама она слепо и страшно глядела в никуда единственным глазом распахнутых настежь дверей - София была разграблена подчистую. Такая же участь постигла Десятинную церковь и многие соборы Киева.
Не обошла беда и монастыри. Их взяли последними, когда уже сдались защитники княжеского дворца, и половцы ворвались в терем, волоча всё, что попадалось на глаза. Монахи сопротивлялись отчаянно, и половцы жестоко отомстили им. Они не только разграбили монастырские кладовые, утащив даже рясы и запасы съестного, но и уволокли в полон всех молодых монахов и монахинь, а старых убивали прямо на дворе.
Печальной цепочкой тянулись прочь от Киева полоняники. Их гнали, увязав одной длинной верёвкой, как скот. Конные половцы зорко охраняли полон. То и дело раздавались гортанные гневные крики, и в воздух взлетали бичи. Били всех - и тех, кто падал, обессилев, на снег, и тех, кто пытался помочь им встать, и тех, кто поднимал на поганых гневный взор, и тех, кто просто почему-то не приглянулся надсмотрщику. Чуть поодаль скрипел обоз. Тяжело возы везли награбленное добро. Скот и коней уже отогнали.
Хан Кончак грузно сидел на смирном коне, свысока поглядывал на бредущих мимо пленных. Он был доволен и пребывал в хорошем настроении. Рюрик держался рядом. Наклонившись вперёд, стискивая пальцами поводья, он провожал взглядом пленных. Это были его кияне, но они предали его и несут заслуженную кару. Будут знать, как самовольно менять князей!
Советники хана и приближенные князя держались чуть поодаль. Ольговичей не было - ещё накануне они собрали свою долю добычи и ушли в Чернигов. Многие из пленных, кто брёл сейчас по стоптанной до льда дороге, если бы знали, позавидовали бы им - хоть и станут холопами черниговских князей, их соседи, друзья и родичи всё-таки будут жить на своей земле, на Руси, а угоняемым половцами уже никогда не придётся увидеть родину. - Доволен ли великий хан? - нарушил молчание Рюрик.
Кончак ответил не сразу - в толпе пленных он увидел несколько молодых монахинь. Их отличали чёрные одеяния, и одна из них поразила хана красотой. Он кивнул надсмотрщику и указал ему на девушку. Тот всё понял, поклонился. Этим же вечером новая рабыня будет ублажать своего господина.
- Да, - подумав об ожидающей его ночи, кивнул Кончак, - очень доволен. Но доволен ли ты, коназ?
- Да, - Рюрик оглянулся на гордые стены Святой Софии. На её белых камнях потеки гари выглядели ещё страшнее. Вокруг Софии всё было сожжено - уцелел только дворец митрополита, который не дали спалить Ольговичи. - Я очень доволен, великий хан.
- Теперь ты сядешь в этом городе? - В голосе Кончака послышалось сомнение.
- Нет, - покривился Рюрик. - Мне не нужен этот город. Он мне противен. Я не желаю дышать его воздухом.
Вручский князь лукавил. Тот, кто хоть час просидел на золотом великокняжеском столе, уже никогда не захочет от него отказаться. И Рюрик страстно желал снова стать киевским князем. Но он хотел сперва подождать, пока чудом уцелевшие кияне восстановят город, пока согнанные из боярских усадеб смерды возведут новые хоромы, пока обновят городские укрепления и отмоют Софию. Тогда он вернётся, если… Если его захотят принять после того, что он сделал.
- Киев был прекрасным городом, - признал он. - Но воздух родины мне милее.
- Ты прав, - скривился Кончак. - Здесь нечем дышать от дыма и вони.
Постояв ещё немного, хан и князь разъехались в разные стороны.
Вскоре Кончак ушёл со своей ордой в степь. Тогда повернул ко Вручему и Рюрик. Его дружина гнала небольшой табун коней и пленных, везла на санях добро.
С беспокойством встречали его дома жена, дочь, невестка и младший сын. Как уехал Рюрик по осени, так и пропал, не было от него вестей. Когда гонец принёс княгине радостную весть, что ворочается её князь, Анна Юрьевна от радости не находила себе места. Увидев в оконце въезжающего в ворота Рюрика, она выскочила на крыльцо, в домашнем платне и лёгких сапожках, сбежала по ступеням и кинулась к мужу на грудь.
- Ой, лада мой! Рюрик свет Ростиславич! Сокол ясный! - запричитала она. - Воротился живёхонек! А я-то глаза все проглядела, ночи не спала - молилась за тебя, извелась!
Рюрик устало-снисходительно отвечал на женины ласки. Приобняв, повёл её в терем, где на пороге его встречали дочь Предслава и невестка Верхуслава с маленькой дочерью Ефросиньей-Измарагд. Ростислав, шедший следом за отцом, задержался, обнимая жену и дочку.
В честь приезда Рюрика был устроен почётный пир. Были приглашены все бояре - как вручение, местные, так и те, кто не бросил своего князя и покинул Киев вместе с ним. Их усадьбы не были порушены до основания, и бояре спали и видели вернуться с князем на старое место.
Вино лилось рекой. Опьянев, Рюрик вскакивал из-за стола, топал ногами, понося Романа Мстиславича Волынского, Ингваря Ярославича луцкого, которого ему так и не удалось взять в плен, и заодно Всеволода Юрьевича владимирского за то, что князья обошлись с ним так. Хвастался, что отомстил сполна и ещё будет мстить. Бояре пили не меньше князя, тоже захмелели и гомонили наперебой.
- Ты великий князь, Рюрик! Только ты! - кричали они. - Живот положим за тебя! Клянёмся верными быть тебе и твоим детям! Да будет твой род вечно править Киевом!
Рюрик со всеми соглашался и лез целоваться через стол.
Потом его, пьяного, отроки отволокли в опочивальню. Там уже ждала княгиня Анна. Отталкивая заботливые руки жены и привычно-проворных отроков, князь во хмелю кричал на весь покой:
- Вот увидишь - я ишшо одну рать соберу! Ольговичи теперя за меня! Пойду на Галич - сровняю его с землёй. А после на Владимир-Залесский. Всеволод к мирной жизни привык, он супротив меня не выстоит! Разобью его и сам стану единым князем на Руси! Я Рюрикович! И сызнова начну Рюриков род! Аки предок мой! Наряда несть в нашей земле! Я новый наряд дам! А Романа - казню!
- Угомонись, Рюрик, - пробовала остановить его Анна Юрьевна. - Нешто надеешься совладать со всеми князьями? Гляди, как бы тебя и из Вручего не изгнали!
- Дура! - Рюрик кулаком ткнул её в грудь. - Пошла вон! Анна Юрьевна убралась. Рюрик ещё некоторое время бушевал в одиночестве, а потом развалился поперёк постели и захрапел.
Весело было веселье, да тяжело похмелье. Вовремя доскакал посланный Ингварем Ярославичем гонец до Галича, поведал Роману о нашествии половцев.
Роману тогда было не до него - по осени прибыл в Галич скрывавшийся от крестоносцев, изгнанный из Царьграда византийский император Алексей Ангел. Захватили латиняне оплот православной веры, а престол отнял у дяди племянник, тоже Алексей. Некуда было податься Ангелу, кроме как на Русь. А на Руси знал он только одного великого князя - Романа Мстиславича галицко-волынского, чьи послы два года тому назад приходили в Царьград.
Роман обещал помочь, чем мог, и той же осенью ходил на половцев, которые досаждали приграничью Византии. Воротился он из похода в самом начале зимы - а в конце её настигла его весть о сожжении и разорении Киева.
Собрав полки, Роман скорым шагом двинулся в поход. На полпути, недалеко от Колодяжена, навстречу ему попался Ингварь Ярославич. С несколькими боярами и остатками дружины он еле-еле вырвался из умирающего города. Он-то и донёс Роману весть о том, что половцев привёл на стольный град Рюрик Ростиславич.
И Роман, не мешкая, отправился во Вручий.
Рюрика разбудили громкие крики и стук в дверь. Князь спал после вчерашнего пира. Пировал он сейчас каждый день, то празднуя победу, то вином заливая страх перед грядущим. И сейчас, хотя на дворе давно был белый день, ещё спал, развалившись на ложе.
- Вставай, княже! Вставай! - кричали снаружи.
- Кого там черт носит? - проворчал Рюрик, с трудом отрывая голову от изголовья. - Яшка, черт косорукий! Где ты?
- Беда, княже! Беда!
- Пошли вон! - плачущим голосом закричал Рюрик. - Яшка! Насмерть запорю! Похмелиться дай!
Верный холоп уже проскользнул в ложницу, неся корчагу с вином. Хотел было перелить его в чашу, но Рюрик вырвал корчагу из его рук и приник, хлебая большими глотками. Слабость проходила, туман в голове рассеивался, перестали трястись руки.
- Ну, - отерев бороду, молвил Рюрик, - теперича одеваться.
Яшка принёс свежую рубаху и кафтан, помог князю натянуть порты, сунул ноги в сапоги.
- Сказывай, - потребовал он наконец, - чего там за беда?
- Войско чужое у ворот, батюшка-князь, - ответил Яшка.
- Войско? - не понял Рюрик. - А откуда оно взялось? -Не ведаю…
- «Не ведаю!» - передразнил его Рюрик. - Вот я прикажу тебя в батоги…
- Пощади, батюшка-князь! - Яшка повалился ему в ноги. - Да мне-то откуда знать! То воевода весть принёс! Он, чай, ведает!
- Добро, - Рюрик вразвалочку вышел вон, - подать сюда воеводу!
Дородный, крепкий телом, седоголовый Славн Борисович ждал князя в гриднице. С ним вместе собрались Сдеслав Жирославич и некоторые вручские бояре. Все были тревожны и взволнованы.
- Почто подняли меня в такую рань? - нахмурился Рюрик. - Аль похмелиться у меня решили?
- Трезвёхоньки мы, княже, - за всех ответил Славн Борисович. - А то бы подумали, что нам с перепою мерещится. Пойди на стену, глянь - войско чужое стоит у стен.
- А откуда оно взялось? - повторил Рюрик. До него только сейчас стало доходить, что это может быть правдой.
Славн Борисович опустил взгляд:
- Из Галича…
Рюрик почувствовал, как у него закружилась голова. Он медленно, ощущая слабость во всём теле, опустился на столец.
- К-как из Галича?
Вместо ответа Славн Борисович протянул ему грамоту. Рукой Романа вкривь и вкось - писалось наскоро, в походном шатре, - там стояло:
«Ведомо мне, каковое зло учинил ты Русской земле. Сего не бывало на ней со времён Крещения, чтобы неверные зорили Киев. Ведома мне твоя вина. Господь тебе судья, а я же пришёл отвести тебя от Ольговичей и от половцев».
Бояре смирно стояли, ожидая, пока Рюрик дочитает письмо до конца и вникнет в смысл сказанного. С утра пораньше, когда увидели дозорные выходящие к городу чужие полки, прискакал к воротам гонец, приказал звать князя. Но Рюрик спал, и Славн Борисович вышел вместо него. С ним и говорил Романов боярин Вячеслав Толстый. Наказывал передать Романовы слова - пришёл-де князь галицко-волынский покарать Рюрика и лишить его старейшинства в роду, поелику зло, учинённое им, велико есть. А буди Рюрик не согласится по добру, то волен Роман принудить его к тому силою.
3
Роман ждал решения Рюрика, сидя в избе слободского старосты. Не хотелось ему учинять новой распри. Хоть и не любил он Рюрика и желал ему и роду его всяких бед, однако считал важнее всего мир внутри Руси. Вон какие нестроения царят в мире! Латиняне порушили оплот православия, византийский император Алексей скитается без пристанища по земле, половцы тревожат окрестности. В Венгрии тяжко заболел молодой король Имре, старший сын Бэлы, в своё время изгонявшего Романа из Галича и державшего в плену Владимира Ярославича. В Польше отдал Богу душу Мечислав Старый, Романов дядя, до того дважды уговорами и лестью получавший старшинство и Краков и дважды его терявший. Он умер, но покоя Польше это не принесло, ибо подрос Лешка Белый, сын Казимира Справедливого, а у Мечислава оставался сын Владислав, и польские можновладцы разделились надвое. Не было мира в Поморье - на земли ятвягов и литвы тоже наступали латиняне, а купцы, приходящие с востока, доносили слухи о странных кочевых народах, вышедших из пустынь и называющих себя монголами.
Тяжёлые наступали времена. В такую пору Русь должна быть единой, нечего без толку трепать её усобицами. Вот почему Роман решил помиловать Рюрика, если тот сам согласится на его условия. А уж коли он заупрямится, то всегда можно оправдаться, что доброго слова вручский князь не понимает. Но перво-наперво следовало лишить его союзников, из великого князя превратить в подручника, который милостью великих князей получил Киев во владение.
Ещё подходя ко Вручему, Роман послал ко Всеволоду Большое Гнездо гонца. Тот уже знал о разорении Киева, учинённом Рюриком, и согласился с предложением Романа. И Всеволоду не был нужен Рюрик сильным князем - слишком беспокойный был у него нрав, слишком опасен он был для южной Руси. Роман тоже был силён, но против него не было у Всеволода повода воевать, ибо не приспела ещё пора столкнуться двум сильным князьям. Пока ещё были у них общие враги - Рюрик Ростиславич и Ольговичи. Вот потом, когда и те, и другие будут усмирены…
Роману было не до далёких планов Всеволода - на юге Руси текла своя жизнь. Север и юг уже становились чужими друг другу. Пока они ещё говорили на одном языке и имели один обычай, но уже тянулись в разные стороны и мечтали о независимости друг от друга. Немногие люди замечали первые трещинки, немного было различий, и никто ещё не мог сказать, во что это выльется сто, двести, тысячу лет спустя.
Не ведал о том и Роман. И потому спокойно принимал у себя под стенами Вручего послов от Всеволода - Михаила Борисовича и Родислава.
- Великое зло учинилось в Киеве, - кивал Михаил Борисович, - никогда ещё князья русские не водили поганых на мать городов русских. Но, мыслю я, что не один токмо Рюрик всему виной - Ольговичи тож руку приложили. Неймётся Всеволоду Чермному - мечтает, аки отец его, на золотой стол воссесть. А коли при том насолить можно Мономашичам - так это ещё лучше.
Роман слушал и сумрачно кивал головой. Недавно получил он последнее письмо от дочери Саломеи. Девушка то ли была запугана свекором, то ли по младости лет приняла его слова и речи за чистую монету и поверила, но только писала она, что Всеволод Святославич умён и добр, и о Руси радеет, и мир ему дороже всего, а Рюрику он не помогал - он лишь следил, чтобы половцы не слишком-то озорничали, и многих русских людей спас из плена половецкого, уведя к себе.
- Како помыслишь поступить с Рюриком, Романе? - нарушил его раздумья боярин.
- И мне много зла причинил вручский князь, - согласился тот. - Не желаю я с ним мира, но хощу примерно наказать за все его деяния.
- Худой мир лучше доброй ссоры, - наставительно заметил боярин Родислав. - Всеволод о мире печётся…
- А я не пекусь? - вспылил Роман. - А мне мир не дорог? Рюрик мне враг! И он будет наказан!
- Нет на то слова Всеволода Юрьича, ибо негоже князьям убивать друг друга!
Два взгляда скрестились, как два меча. Тёмные сверкающие глаза Романа встретились с тяжёлыми глазами Михаила Борисовича. Верного человека послал Всеволод подо Вручий, тот ничего не упустит. Желай Роман ссоры со Всеволодом, давно бы приказал схватить бояр да и прогнать взашей, но сейчас был вынужден терпеть их и соглашаться с ними.
- Добро, - кивнул он, усилием воли взяв себя в руки. - Но не слышали мы ещё слова самого Рюрика.
Вечером того же дня Роман собрал своих бояр и воевод. В двух словах рассказал им о беседе с владимирцами:
- Что будем делать, бояре?
Советники переглядывались. Многие понимали, что творится на душе у Романа. Особенно старые его бояре - Вячеслав Толстый, Иван Владиславич, Мирослав Рогволодович.
- Прав ты, княже, негоже Рюрику спускать учинённое им зло, - наконец, покашляв, изрёк воевода Вячеслав. - Тебя зовут соколом, и львом рыкающим величают гусляры в былинах. Ты во всём достойный потомок Владимира Мономаха. Твой дед Изяслав был старше Рюрикова отца Ростислава в племени Мстислава Владимировича Великого. Тебе и решать судьбу овручского князя. Но смирись и положись на волю Господа. Коли захочет Господь кары - сам предаст Рюрика в руки твои. А что до княжьей крови - то не Святополк ты Окаянный, чтобы убивать князя, и в том Всеволод Юрьич прав. Он сам, когда вершил суд над своими дядьями Ростиславичами, не убил их, как того требовала чернь, но лишь ослепил за всех их преступления. И твой час настанет.
- Все ли согласны с боярином Вячеславом? - Роман обвёл взглядом бояр.
Те закивали головами.
- Положись на судьбу, - добавил Мирослав. - Сужден был тебе Галич - вот и стал ты его князем. Коли суждено тебе покарать Рюрика - покараешь ты его. А лишнего греха на душу брать негоже.
Роман долго молчал, закрыв лицо рукой. Враг его был рядом - только руку протяни. Но, видно, правы бояре - не настал покамест его час.
- Что ж, так тому и быть, - молвил он, вставая со стольца. - Примирюсь с Рюриком.
А Рюрик тем .временем не находил себе места. Как волк, обложенный в засаде, метался он по своему терему, ругался на бояр, поколачивал холопов, однажды замахнулся на княгиню. Дочери Предславе кричал при всех, брызгая слюной:
- Романко твой всему виною! Видать, пока вовсе меня в могилу не сведёт, не успокоится зверь лютый!
- Да что ты, батюшка? - по старой памяти пробовала утешать его Предслава. - Да кто тебе смерти-то желает?
- Кто? Да все! И Романко твой первым!.. А ты цыц, ты первая его потатчица! Сколь он тебе лиха сотворил, а всё не успокоишься!.. Эх, дуры бабы! Вечно одно у них на уме…
Предслава уходила к себе и долго плакала. В глубине души она по-прежнему любила Романа, подолгу металась без сна на своём пустом одиноком ложе. Во сне часто приходили к ней дочери - Феодора и Саломея, приводили с собой отца. В такие ночи Предслава просыпалась вся в слезах.
Больше для виду упирался Рюрик. Не был он ни глуп, ни слишком себялюбив и понимал, что сила одолела силу. Просто не хотелось ему верить, что вот так и кончится его слава. Но терпеть осаду Вручий бы не смог. И вот однажды в начале березозола-месяца[66] послал он в стан к Роману своих бояр, Славна Борисовича и Сдеслава Жирославича. Они и передали Роману и Всеволодовым боярам, что Рюрик согласен пойти на мировую.
Такого дела ради пригласил он бывшего своего зятя и его людей в свой терем. На поварне два дня пекли, жарили и варили, готовя почётный пир. Кормить собирались не только самих гостей, но и их дружину, а вручцам Рюрик выставлял из своих погребов несколько бочонков мёда.
Накануне пира все пошли в Рождественский собор, где стояли службу. Рюрик с семьёй с одной стороны, Роман и его бояре - с другой. Предслава держалась позади всех и с тревогой и ревностью смотрела на бывшего мужа. На висках его резче обозначилась седина, первые белые волосы замелькали в короткой курчавой бороде, но в движениях он был так же порывист, лик его так же был строг и красив, глаза горели так же ярко, голос был силён, плечи широки и стан прям. Боже мой! Как хотелось ей броситься к мужу, обнять его, зацеловать… Но в памяти всплывали не только жаркие ночи любви и ласка первых месяцев замужества - лицо разлучницы стояло перед глазами и своё насильное заключение в монастыре. Предательства княгиня волынская простить не могла.
Сегодня сила была на стороне Романа. И после того как священник провозгласил хвалу Господу, к алтарю вышли Всеволодов боярин Михаил Борисович и Рюрик Ростиславич, и вручский князь торжественно поцеловал крест, мирясь с Романом и клянясь ходить подручником не только у Всеволода Юрьича, но и у детей его. А когда Роман закрепил эту клятву и Рюрик поклялся и ему в любви и верности, у стоявшего рядом с Предславой Ростислава на глаза навернулись слёзы.
- Батюшка, что ты делаешь, - прошептал он отчаянно и зло. - Что ты делаешь, батюшка? Господи, за что?
Предслава готова была понять чувства брата, но что она могла поделать, и разве она, женщина, могла осознать всю меру отчаяния молодого князя. Ведь Рюрик только что навсегда отрёкся для себя и своих детей от старшинства в роду, стал одним из многих князей, которым не видать было Киева как своих ушей. Отныне лишь дети Всеволода, Романа Мстиславича, Ольговичей и Рюриковых братьев могли спорить за Киев. Но ни Ростиславу, ни Владимиру великими князьями быть уже не суждено.
Рюрик это понимал и потому выходил из собора, не поднимая глаз. Вокруг раздавались радостные клики - вручцы приветствовали князей и праздновали избавление от страха осады. Но Рюрику казалось, что они радуются его поражению, и он старался шагать шире и сжимал кулаки в бессильной ярости.
Пир начался, как обычно. Подняли здравицу сперва за великого князя, за Всеволода. Потом пили за Романа Мстиславича, второго по силе и первого князя в южной Руси. И лишь после - за хозяина дома. Спеша залить вином горечь поражения, Рюрик каждую чару выпивал до дна. Пить он уже привык и вливал в себя вино, не чувствуя вкуса.
Роман сидел от него по правую руку, напротив Ростислава Рюриковича. Во всём они были разны - Ростислав высок, костист и худощав; Роман среднего роста, широкоплеч и коренаст. Один был светловолос, другой тёмен, как ворон. Ростислав пошёл в Рюриковичей, а сестра его Предслава - в половецкую родню.
Упоминание о жене неприятно смутило Романа. Он видел Предславу мельком - сперва при встрече, после в соборе. В душе больше ничего не было к этой женщине. Наоборот - память тут же подсунула образ Анны с желанным сыном на руках. Маленький Данилка вовсю бегал по терему, топоча крепенькими ножками, и понемногу лепетал. «Тата, тата», - как наяву, услышал Роман его голосок и неожиданно улыбнулся. А ведь и этот сидящий напротив него сердитый князь тоже когда-то был маленьким мальчиком…
- Рюрик Ростиславич! - громко сказал Роман, и все невольно обернулись в его сторону, ловя каждое слово. Рюрик насторожился. - Ты уже целовал крест стоять по всей воле Всеволода владимирского, так пошли посла к свату свому, да и я пошлю мужа свово. Ты да я, вместе будем просить, чтобы Всеволод сызнова дал тебе Киев в держание!
Ростислав встрепенулся, словно его ударили. Бояре заинтересованно заворчали, а Рюрик, выпивший чуть ли не в два раза больше любого другого на пиру, разинул в удивлении рот. Когда же до него дошло, что предлагал Роман, он вскочил, взмахнул рукой, в которой была зажата чаша, обрызгал остатками вина сидящих рядом и закричал на всю палату:
- Вина! Ещё! Не жалеть! - И, рухнув на столец, захлебнулся смехом сквозь слёзы.
4
Двух своих бояр, Ивана Владиславича и Мирослава Рогволодовича, отправил Роман во Владимир-на-Клязьме. Рюрик снарядил Славна Борисовича и Сдеслава Жирославича, сопроводив их грамотой, в которой ещё раз подтверждал, что Всеволод отныне старший в роду Мономашичей, и просил у него в держание себе Киев, а Ростиславу - Белгород.
Обрадованный оказанным почётом - бывшего великого князя он, великий князь нынешний, сажал на стол! - Всеволод Юрьич согласился вернуть Рюрикову роду указанные города и даже отдал Вышгород, где тот живал, ещё будучи соправителем Святослава Всеволодича. Пришлось ему также оказать почёт и уважение послам Романа волынского, ибо в южной Руси сильнее Романа Мстиславича сейчас не было никого и только он мог советовать Всеволоду что-либо на равных.
Радея пуще всего о мире на Руси и её единстве перед лицом опасностей, Роман в грамоте, посланной с боярами, просил Всеволода примириться и с Ольговичами, простив им участие в разорении половцами Киева. Всеволод согласился, и на юге Руси установился долгожданный мир.
Киев понемногу возрождался. Хоть и много народа увели с собой половцы и больше того порубили, но Всеволод уговорил Ольговичей вернуть взятых в полон киян, и те стали снова рубить дома, клети и мостить улицы. Согнанные из деревень смерды заново сложили боярам усадьбы. Обновили порушенные половцами стены монастырей, смыли копоть и гарь со стен и куполов Святой Софии и Десятинной церкви, заложили новые соборы взамен сгоревших деревянных. Часто бывало, что от малой искры сгорал дотла Подол. Люди были привычны к подобным бедствиям и недолго предавались печали. А Рюрик, сев в привычном тереме, стремясь задобрить киян, самолично справил новые оклады для иконостаса в Софийском соборе и преподнёс Михайловскому монастырю дары. По его же наказу уцелевший во время половецкого разгрома Пётр Милонег начал возводить новые крепостные стены. Напуганные нашествием, иноземные купцы собрали остатки имущества и казны и подались восвояси, и, хотя на их место летом приплыли новые, всё-таки торг в Киеве тем летом был куда как беден. Торговые люди, кто поумней, спешили в Галич, где князь Роман давал купцам - леготу, или на север, куда не заходили половецкие орды.
Полгода проживя в Галиче, в середине лета Роман наведался в Киев. Как старший князь, заехавший к младшему, он по-хозяйски проехался по ещё не до конца отстроенным улицам, присматриваясь к свежим, ещё пахнущим смолой и лесом, избам и теремам, оглядывал расчищенные от головешек концы Подола и любовался кипящей на стенах работой. Потом зашёл в Софию, постоял перед бедным иконостасом - некоторые иконы поганые половцы порубили саблями и покидали в огонь, и тут и там чернели дыры от них, - и воротился на княжье подворье.
Рюрик не жил в Киеве, предпочтя вернуться в Вышгород, а сына Ростислава отправив в Белгород. В стольный град он наезжал изредка - поглядеть, как рубятся новые терема, скоро ли отмоют стены и купола Святой Софии, да когда можно вернуться в княжий терем.
Узнав о приезде Романа, Рюрик засуетился, не зная, чего ждать. Будь он в прежней силе, не раздумывая приказал бы схватить старого недруга и заточить в поруб. Но прошли те времена, и вышгородскому князю ничего не оставалось, как встретить дорогого гостя и накрыть в честь него пир.
Роман от пира не отказывался, ел и пил в охотку, поднимал чару за здравие хозяина с хозяйкою.
- Что же привело тебя, Романе, в наши края? - с тревогой заглядывал ему в глаза Рюрик.
- Проезжал я по Киеву-граду, - вздохнул Роман. - Оскудел Киев-то. Там, где прежде стояли терема, ныне бурьян да головешки. Где недавно ещё стучали молоты и кросна, теперь тишь да немота. На исадах лодьи в три ряда стояли - ныне качаются три судёнышка. И народа поубавилось, и храмы божьи обнищали… Что прежде было? Благолепие. А ныне? Срамота одна!.. Отчего бы это? - И он прямо взглянул в глаза Рюрику.
- Половцы поганые виноваты, - отвёл тот глаза.
- А раз половцы, - Роман развалился на скамье и с важной хозяйской улыбкой протянул чашнику свою Чару, - то не пора ли ударить по поганым, чтоб зареклись они впредь ходить на нашу сторону?
Рюрик едва не поперхнулся вином.
- Ты зовёшь меня на половцев, Романе? - спросил он.
- А то нет. Давно пора их проучить. Да и добра у них возьмём - Киев сызнова народом населим, воротим ему хоть частицу отнятого. И сами обогатимся - дружины-то наши с конца копья кормятся!.. Что, княже, пойдёшь со мной на половцев? - он подмигнул сидевшему здесь же молодому Владимиру Рюриковичу.
Шестнадцатилетний мальчик едва ли не впервые сидел на пиру взрослых и покраснел от смущения. Рюрик сам не знал, что ответить. По нынешнему положению это была большая честь, и он кивнул:
- Я согласен! Но и других князей призовём!
Той же осенью, совокупившись с Ростиславом белгородским и юным Ярославом переяславльским, сыном Всеволода Большое Гнездо, два союзника-недруга отправились в половецкую степь.
Глава 7
1
По первому снегу ворочались они домой. Далеко позади остались разорённые половецкие стойбища, первый снег заметал оставленные без погребения трупы степняков. Уцелевшие отходили дальше за Дон и низовья Волги. Ополонившись, князья не спеша шли обратно. Гнали большой полон, везли много добра - не только отнятого у степняков, но и взятого назад своего.
Возле Заруба остановились первый раз - здесь от основного войска отделились полки Ярослава Всеволодовича со своей долей добычи. Князья три дня пировали в тереме у зарубского посадника, а после каждый двинулся своей дорогой.
Ещё прежде стали приглядываться князья друг к другу. Пока воевали, стояли за одно, а тут понемногу припоминалось старое. Шептали на ухо Роману киевские бояре - не все были довольны Рюриком, шибко переменился Вышлобый, вернувшись на великий стол. Одних называл своими верными союзниками, а других величал предателями. Особенно недовольничал Чурыня. Всегда питавший слабость к Роману, он в годину половецкого нашествия остался без терема - сожгли его поганые. И по двум его деревенькам прошли - из пяти домов уцелел едва один. Считай, разорился боярин и, несмотря на то, что в обозе была свалена и его доля добычи, лелеял тёмные Думы.
В пути он то и дело будто невзначай подъезжал к Роману, заговаривал с ним, с дрожью в голосе рассказывал о том, какой тяжкой стала жизнь в Киеве. Мечтал, чтобы встал в нём новый князь, намекал, что найдёт он верных и преданных слуг. Роман слушал вполуха - он ещё дома научился распознавать льстивые речи бояр и не внимал им. Но тут слова Чурыни находили отклик в его сердце. С Рюриком надо было поскорее покончить, да так, чтобы Всеволод не вступился и пути назад ему не было.
Последняя остановка была в Триполье. Трипольский посадник Рядило расстарался ради именитых гостей - в тереме был накрыты столы, ломившиеся от яств, были открыты все бочонки с вином и мёдом. Теснились на подворье песельники и скоморохи.
Радостен был этот пир. Много было взято добра, а русской крови пролито мало. Подвыпив, бояре расхвастались перед князьями, выгораживая каждый себя и не забывая хвалить князей за удаль и смелость. Юный Владимир не посрамил себя в бою, Ростислав был весь в отца и деда, Рюрик вовсе был орлом. Но больше всего хвалы досталось на долю Романа. Даже Рюриковы бояре, Чурыня и Сдеслав Жирославич, воздавали ему почести, заставляя самого Рюрика скрипеть зубами и хмуриться. Да и что сказать - Роман сей поход затеял, он же уговорил князей, он же выбирал, куда идти и как биться, а после боя делил добычу. Юный Ярослав переяславльский с Волынским князем не спорил - ему, двенадцатилетнему, даже не пришлось обагрить меча, - а остальные держали мысли при себе. Но сейчас приугасшая было ненависть вспыхнула в Рюрике с новой силой. Роман отвечал ему тем же.
И вот сидели они на пиру, обжигали друг друга взглядами исподлобья. Рюрик слушал хвалы, расточаемые Роману, и распалялся всё больше.
- Что надулся, аки лягва болотная? - подзудил он Роману. - Слушай этих крикунов, слушай больше!.. А вы цыц! - прикрикнул он на бояр. - Чего разорались? Кто в Киеве сидит? Я! Стало быть, и князь великий тоже я!
- Окстись, князь - Роман пил, как все, но оставался трезв. - Не сам ты Киев получил, но из моих рук взял. И Всеволоду Юрьичу и мне крест целовал.
- А ты - преже того мне! - выкрикнул Рюрик. - Ты - мой подручник ещё с прошлых лет и не тебе меня учить.
- Я-то, может, и твой подручник, да ты ныне не великий князь! - улыбнулся Роман.
Словно взбесился Рюрик при этих словах.
- Это кто не великий князь? Я не великий князь? - вскричал он, вскакивая. - Да я живот свой положил за Русскую землю! Я двадцать годов на княжении стою! А ты - без году неделя! И не тебе меня учить!
- Я и не учу, - холодно оборвал Роман. - Дурака учить - только портить!
- Это ты… на меня? - задохнулся Рюрик. - На князя киевского? Да ты ведаешь, что я тебе за такие слова…
Он вскочил, рванулся через стол к Роману, но тот, мгновенно приподнявшись, толкнул его в грудь. Как и в молодости, силён был Роман надмерно, а Рюрик ещё и пьян. От могучего толчка он не удержался на ногах и повалился назад, скатившись со скамьи на пол. Испуганные гридни кинулись поднимать князя. Роман неспешно опустился на своё место.
- Не расшибся? - насмешливо бросил он, когда Рюрика водрузили на скамью. - Вот так, вот и сиди. Ты киевский князь, покуда я тебя на золотом столе терплю. Не забывай, что ты Всеволоду, сынам его и мне клялся в нашей воле быть.
Побагровевший Рюрик метал в него гневные взоры. Ростислав, видевший унижение отца, уже готов был вступиться за него, но тут к ним подскочил перепуганный княжьей ссорой Рядило.
- Успокойтесь, умерьте свой гнев, князья! - засуетился он, вставая между ними. - Отведайте моего вина. Для именитых гостей приберегал, себе запрещал пробовать. А там я песельников кликну. Добрые у меня песельники…
Он хлопнул в ладоши, и тотчас чашники вошли и разлили князьям тёмное хиосское вино. Рядило метался, униженно кланяясь каждому спорщику, и уговорил-таки их выпить вместе за победу и оставить старые распри.
Потом по его знаку в сени вошли певцы, уселись в уголке и затянули было песню, но Рюрик, не дослушав до конца, швырнул в них полупустой чарой:
- Дурни у тебя песельники, воевода! И вино твоё прокисло! Вот ужо погодь - доберусь я до тебя, так попляшешь! Так-то ты князя своего потчуешь? Небось припас себе самое сладкое! А в батоги не захотел?
Рядило попятился, бормоча оправдания, но на помощь ему пришёл Роман.
- А вот я это же самое вино семь годов тому назад пивал - так до сих пор забыть не могу, - громко молвил он. - Благодарю, Рядило, уважил ты меня! А коли тебе, Рюрик, не по нраву его песельники, так у меня в дружине свой есть, Митусем его звать. Голос у парня, что соловьиный… Эй, кто там! Сыщите Митуся да ведите сюды!
Рядило сам кинулся выполнять поручение - он-то сразу смекнул, на чью сторону встать. Рюрик всё ещё кипятился, но бояре уговорили его не затевать напрасной ссоры.
Митуся сыскали среди пирующей дружины. Был он хмелен и весел, князьям поклонился большим обычаем. Роман обласкал его взглядом.
- А спой-ка нам, Митусь, - приказал он. - Авось твои песни князю Рюрику больше придутся по нраву.
Дружинник поклонился, взял у одного из трипольских песельников гусли, потрогал пальцами струны и завёл одну из тех галицких былин, которые так любил слушать в последнее время Роман - о храбром Чуриле Пленковиче, как ездил он в Киев-град богатством своим и силой выхваляться:
«Здравствуй, солнышко, Владимир-князь!
Из Волынца я из города из Галича, я из Волыни той земли-то богатырей, молодой боярин Чурила Пленкович.» …Как пошли они из Божьей-то из церковки, говорил Чурила таковы слова:
- Владимир князь да ты столъно-киевский! А слава есть великая о Киеве-городе, на тебя-то, солнышко Владимир-князь. А у нас ведь всё да не по-вашему. Как у нас-то у моей родной матушки мощены мосточки все калиновы, а вбиты гвоздочки шеломчаты, расстиланы сукна багрецовые.
А у вас-то в городе во Киеве мощены мостишки все сосновые, худые мостишки кремневатые, а вбиты гвоздочки деревянные…
- Молчи, пёсий сын! - вскрикнул Рюрик. Митусь вскочил, еле увернувшись от запущенной в него чаши. - Ишь, чего ты выдумал, Романко! Не токмо меня - но и Киев мой лаешь?
- Киев твой, баешь? - Роман повернулся всем телом к Рюрику. Глаза его опасно сверкнули. - Киев, сказываешь, твой? Аль напомнить вдругорядь, что ты моей и Всеволодовой волей на него сажен? Мы тебя сажали - мы тебя и скинем… А тебе, Митусь, спасибо за песенку, - кивнул он дружиннику. - Вдругорядь допоёшь, а покамест ступай, да чару прихвати - пожаловал её, слышь-ко, тебе князь Рюрик за голос твой!
Он усмехнулся, и бояре подхватили его смех. Это взбесило Рюрика окончательно.
- Вот я тебе ужо! - затопал он ногами. - Мнишь, един раз надо мной верх взял, так и кончился Рюрик Ростиславич? Ан нет! Думаешь, почему Всеволод согласился воротить мне Киев? Боится он старый порядок порушить! Я ему нужен, я - ему верный союзник. Я с ним в родстве, у нас одна внука на двоих. А у тебя с кем родство? Токмо с голью деревенской, откуда ты свою полюбовницу раздобыл! Гляди-ко, вот помрёшь ты, и девка твоя с пащенком сызнова в деревню воротится, гусей пасти! И тогда отымут сыны мои у твоих сынов и Волынь, и Галич, неправедно тобой добытый.
- Галич мой по праву, - тихо прорычал Роман. До сего мига старался он держаться спокойно, но упоминание об Анне и Данилке больно кольнуло в сердце. Никому не даст он в обиду жену и сына!
- Не твой он! - взвизгнул Рюрик. - Всеволод Владимиру вуем был, его сынам по праву надлежит в Галиции княжить. Иль Игоревичам - Игорь Святославич был на Владимировой сестре женат, они ему родные племянники. А ты чужой удел захватил.
- Кабы не я, Галич забрали бы себе ляхи или угры, - возразил Роман. - Я русскую землю Руси воротил.
- Ляшскими мечами да сулицами ты её добыл!
- Я с ляхами ратился!
- Небось, на игрищах!
- Я з-землю свою от ятвягов защищал, - тихо прорычал.Роман.
- Велики птицы твои ятвяги! В шкуры одеты, дубинами подпоясаны, - издевался Рюрик. - А я в те поры на половцев ходил…
- И с половцами тоже!
- То через тебя, поганца! Ты удел мой заял, подручника своего в великом городе посадил мне в обиду!
- Ты сам себя через дела неправедные удела лишил, - озлился Роман. - А ныне должен благодарен быть мне и Всеволоду, что воротили тебе град.
- Мой он! Навсегда мой! И ни ты, ни Всеволод мне не указ! И пошёл прочь! Тут моя земля, Киевщина! А ты убирайся в свою Волынь, на болота с лягушками!
Роман встал. Все, кто видел в этот миг его лицо, невольно замерли. Даже Ростислав испугался и отшатнулся, отводя взгляд от горевшего в глазах Романа огня. Многие бояре крестились. Рядило, побелев, забился в уголок. Только Рюрик продолжал пыхтеть и гоношиться.
Хотел было по достоинству ответить бывшему тестю Роман, но проклятый язык онемел снова. Чтобы не дать Рюрику повода для насмешек, волынский князь молча повернулся и вышел вон.
Когда он закрыл дверь, пала такая тишина, что тяжёлые шаги уходившего князя были слышны ещё долго на крыльце. Потом Рюрик хихикнул и потянулся за чашей.
- Ф-фу! - громко молвил он. - И сразу дышать стало легче… Ну, чего застыли, аки идолы? Выпьем за победу!
* * *
Роман глубоко вдохнул свежий ночной воздух. Его душила злоба. И этот распухший от вина старик осмеливается молвить поперёк его слова! Зря он в своё время заступался перед Всеволодом за него. И больше терпеть не может.
Тихо скрипнула дверь. На миг князя оглушил шум пира потом всё стихло и большая нескладная тень вперевалочку подошла ближе. Прежде чем человек открыл рот, Роман узнал боярина Вячеслава Толстого.
- Слыхал, как киевский князь поносил меня? - отрывисто бросил Роман.
- Собака лает - ветер носит, - прогудел воевода. Такому князем быть не должно, - прошипел Роман.
- Знамо дело.
Роман обернулся через плечо. Воевода стоял перед ним опустив руки, и на лице его читалась готовность повиноваться любому приказу.
- Подымай дружину, - сквозь зубы прошептал Роман.
* * *
Утомлённого пиром Рюрика отроки уже под утро отнесли в опочивальню, но как следует проспаться ему не дали. Хмельной, он спал крепко и не слышал поднявшихся в тереме криков и шума и проснулся лишь, когда его крепко схватили за плечи и встряхнули.
- Пошли вон! - проворчал он сквозь сон. - Кто тут смеет мешать князю отдыхать?
- Наш князь Роман, - ответил грубый голос. - А ты - никто.
Рюрика стащили с постели и стали вязать руки за спиной.
2
В Вышгороде в высоком княжеском тереме в женской светлице сидели за рукодельем княгиня Анна Юрьевна туровская и её падчерица Предслава Рюриковна.
За окном была тихая ясная зимняя погода, медленно красиво падал снежок, и обе женщины то и дело отрывались от вышивания и останавливали взгляд на окне. Уж давно ушли в поход князья, и в тереме установилась тишина и покой.
Две женщины жили скромно. Поутру просыпались, стояли заутреню, потом оделяли нищих и осматривали хозяйство. До обеда слушали чтение Писания и вышивали. После обеда катались по берегу Днепра по первопутку на санях. Отстояв вечернюю службу, опять сидели в светёлке, слушали басни и рассказы калик. Дни шли за днями.
Накануне приехала из Белгорода молодая княгиня Верхуслава Всеволодовна с дочерью Ефросиньей. Но даже живая и весёлая девочка ненадолго оживила полусонный терем. Обе княгини с удовольствием нянчились с малышкой, но сейчас девочка спала после обеда, и в тереме тоже всё задремало.
- Господи, - вздохнула Анна Юрьевна. - Ох ты, Господи…
- Что с тобой, матушка? - обернулась к ней Предслава. - Недужится?
- Нет, - покачала головой княгиня. - Тревожно мне что-то. Скорее бы наши ворочались из похода.
- Они живы, я чувствую, - убеждённо сказала Предслава. - Кабы стряслась беда, гонец бы уж пришёл.
- А может, гонца послать некому, - молвила Анна Юрьевна.
- Христос с тобой, матушка! - перекрестилась Предслава. - Да нешто сейчас старые времена? Нешто одолеют половцы наших? Вон какая сила на степь пошла.
- Сила-то сила, да кто её ведёт, помыслила ли?
Предслава хотела было что-то возразить, но замолчала. И впрямь, как она могла забыть - ведь отец отправился в поход вместе с Романом волынским! В таком походе может случиться всё, что угодно!
В молчании прошло несколько томительных минут. Потом Предслава не выдержала и встала, подошла к оконцу.
Снаружи всё было белым-бело. Город дремал в послеобеденной истоме. Чернели срубы изб, заборов и теремов, серело окутанное снеговыми облаками небо, вдалеке застыла покрытая льдом река. Редко-редко кто покажется на улице - только издалека доносится крик и смех детворы. Этим снегопад нипочём.
- Скачет кто-то…
На улице показался облепленный снегом всадник. Отчаянно погоняя коня, он спешил к терему.
- От Рюрика! - Анна Юрьевна вскочила и бросилась в сени.
Вскоре перед ними предстал тяжело дышащий дружинник. Снег покрывал его охабень, шапку и сапоги. Ввалившись в сени, он встряхнулся, как пёс, и повалился перед княгинями на колени:
- Матушка-княгиня, беда!
- Они… погибли? - выдавила Анна Юрьевна.
- Все живы, сохрани Господь, - дружинник перекрестился, - но захватил их Роман галицкий, князя Рюрика заковал в железа, бояр его похватал, сыновей под стражей держит… И так повелел сказать, что лишает князя Рюрика княжьего имени.
Анна Юрьевна застыла, сцепив руки на груди. Предслава бросилась к гонцу:
- Кто тебя послал?
- Боярин Славн Борисович… упредить хотел…
- Матушка, - Предслава повернулась к княгине, - надо бежать.
- Куда? - выдавила та.
- Во Вручий! В Туров! Во Владимир, ко Всеволоду! В Чернигов, наконец! Ну матушка!
Анна медленно повернулась и, пошатываясь, пошла в свои покои. Там, как подкошенная, рухнула на колени перед образами и зарыдала.
Предславой же владел страх. Она понимала - уж ежели Роман решился захватить её отца, то этим месть его не ограничится. Он не успокоится, пока не изведёт всех - и особенно её. Княгиня заметалась по дому, выкликая слуг и раздавая приказы.
Обоз был уже почти уложен, и три княгини были уже собраны и готовы к отъезду, но тут на подворье послышались громкие голоса, топот ног и звон оружия. Женщины бросились к дверям, но они распахнулись от пинка, и в палату взошёл знакомый Предславе по Владимиру-Волынскому боярин Вячеслав Толстый.
- Здравы будьте, княгиня Рюрикова и дочери её, - кивнул он степенно. - Послан я за вами по приказу князя Романа галицко-волынского, чтобы взять вас и в Киев отвезти пред его княжьи очи. Мужья ваши тамо вас уже дожидаются.
Верхуслава крепко прижала к себе дочь. Анна Юрьевна без сил рухнула на лавку. Предслава схватилась за голову и заголосила. Она была уверена, что в Киеве её ждёт смерть.
* * *
Роман не стал долго раздумывать. Придя в Киев и дождавшись, пока Вячеслав привезёт из Вышгорода трёх княгинь под стражей, он собрал всех передних мужей, киян и своих волынцев и поставил перед ними Рюрика.
Того привели под охраной, в оковах. Его сыновья Ростислав и Владимир оставались в порубе. Оказавшись в плену, потускнел и подурнел киевский князь, как-то сразу обрюзг и постарел. В глазах застыла злость. Встав посреди думной палаты, Рюрик оглядел бояр и воевод. Волынцы сидели отдельно от киян, и многие из них отводили глаза.
- На судилище меня вызвал, Романко? - дерзко обратился Рюрик к сидевшему на его столе князю. - Гляди, как бы всё не переменилось враз!
- Судить мне тебя ни к чему, - холодно ответил Роман. - Сам ты себя осудил. Я же лишь о судьбе твоей бояр попытать хощу… Введите княгиню!
Молодой дружинник Дмитрий, недавно взятый Романом в число своих милостников, поклонился и отворил маленькую дверку, впуская Анну Юрьевну и Предславу. Обе бросились к Рюрику, повисли на нём, причитая и рыдая. Анна Юрьевна подняла залитое слезами лицо:
- Изверг! Душегубец! Крови нашей захотел?
- Уйми жену свою, Рюрик, - отмахнулся Роман. - А ты, княгиня, не позорься пред мужами. Много зла сотворил мне тесть мой бывший. Дочерь свою мне отдал в жены, чтобы она за моими делами догляд вела и ему доносила. Покуда был я на Волыни, всячески утеснял, вой^ ной на земли мои шёл. Когда в силу вошёл да своей кровью залил Галич, собрался с иными князьями, чтобы отнять у меня мою отчину. А когда я одолел, половцев на Русскую землю привёз, мести желая. Не мне - невинным отомстил. И поныне не угомонился - крамолу куёт. Все вы слыхали противные слива, сказанные им в Триполье. Как хулил он меня, как гнал с Русской земли, аки я тать какой.
- Тать ты и есть! - выкрикнул Рюрик.
- Охолонь, - оборвал Роман. - Злоба тебе глаза выела. Попервости я заступился за тебя перед Всеволодом, но поелику ты не угомонился и, коли оставить тебя в покое, много зла причинишь нашей земле, порешил я примерно наказать тебя. И ныне решаю лишить тебя княжьего достоинства и либо ослепить, либо постричь в монахи. А то вовсе в поруб заточить навеки… Что скажете, бояре? Какой карой мне казнить Рюрика?
- Изверг! - вслед за женой завопил Рюрик и рванулся так, что оковы его зазвенели. - Упырь!
Дружинники накинулись на князя, схватили за локти, оттаскивая прочь. Но тот продолжал кричать и ругаться.
Роман отмахнулся от его криков, кивнул боярам - говорите. Те переглядывались, подначивали друг друга.
И первым встал Мирослав Рогволодович. Всю жизнь прослуживший князю, молодой боярин занял при нём место отца, Рогволода Степаныча, оставленного во Владимире посадником.
- Не брал тебя Рюрик, на чепь не сажал, - рассудительно молвил он, - и хоша вотчину твою воевал, но не лишал тебя стола. Да и ныне твой верх. Посему призываю тебя быть милосердным и прошу крови напрасной не лить, а постричь Рюрика во мнихи.
Роман кивнул ему, как другу. С Мирославом у них всё было заранее обговорено. Осталось ждать, что скажут другие.
Волынские бояре тотчас подхватили предложение Мирослава. Кияне медлили, пока не встрял боярин Чурыня:
- По-христиански сие, по-божески. Много зла совершил князь Рюрик Руси - так пущай замаливает грехи свои. Подумайте, бояре, ведь не прольётся тогда крови, руки наши чисты будут.
- Руки-руки, - заворчали бояре. - Эва, как повернул…
Но решать надо было. Кияне были наслышаны о крутом нраве Романа. Коли порешат они пощадить Рюрика, то не сотворят ли хуже? Озлившись, нарочно казнит Роман бывшего тестя. Да и не в обычае просто так отпускать пленников. Всеволод вон Глеба рязанского в порубе до смерти уморил, а дядьёв своих Ростиславичей ослепил.
- Постриги его, княже, - начали раздаваться голоса. - Постриги…
Многие молчали, а иные высказывались в защиту Рюрика. Но от этих Роман только отмахнулся.
- Решена судьба твоя, княже, - обратился он к Рюрику. - Готовься принять мнихский чин ты сам, жена твоя и дочь. Всё семя твоё за тебя ответ держать будет.
Анна Юрьевна вскрикнула и повисла на муже, теряя сознание. Предслава завизжала. Рюрик с белым лицом, зарычав, вдруг бросился на Романа, но дюжие гридни повисли на его плечах, силой поставили на колени.
- Пёс поганый, - прохрипел, корчась в их руках, киевский князь. - Попомнишь ещё Рюрика! Кровавыми слезами умоешься! Будь проклят ты! Проклят! Проклят!
3
Недолго дали Рюрику побыть с женой и дочерью. В тот же день всех троих отвезли в разные монастыри, дали день переждать и на следующее утро наскоро совершили постриг. Рюрик до последнего изрыгал хулу и проклятия, да такие, что игумен Михайловского монастыря был вынужден наложить на нового монаха епитимью. Анна Юрьевна приняла свою судьбу молча. Она словно окаменела и с того часа, как вывели их на двор и положили в простые сани, до того мига, пока новоиспечённую монахиню не отвели в её келью, не проронила ни слова. Зато Предслава упиралась, визжала и вырывалась так, что её пришлось сперва трём мужикам силком выволакивать из кельи, а потом связать и поставить на колени, заткнув рот тряпицей. Голову ей держали двое отроков, они же после отнесли на руках извивающуюся в путах молодую женщину и, как мешок, бросили в келью.
Роман не пожелал проститься с бывшей женой. Он даже не спросил, в какой её отвезли монастырь. Иные заботы одолели его. Наскоро уладив свои дела и поставив над киянами снова Ингваря Ярославича луцкого, он поспешил в Галич, прихватив с собой обоих сыновей Рюрика, Ростислава и Владимира, и жену Ростиславову, Верхуславу, не пожелавшую разлучиться с мужем. Ни Рюрику, ни его жене ничего о сыновьях не сказали - зачем монахам знать о мирских заботах?
В Галиче его встречал колокольный звон. Не так давно, при конце княжения Владимира Ярославича, водрузили на колокольню Успенского собора колокола, и их праздничный перезвон радостно разносился над Галичем. Толпы народа выбегали приветствовать своего князя. Бояре стояли в воротах своих теремов, кланяясь и улыбаясь, - кто радостно, кто вымученно. Роман ехал впереди, красуясь на вороном коне, - его серый в яблоках любимец остарел и был отправлен этим летом в табуны. Князь улыбался, махал толпе рукой в персящатой рукавице. Ехавший рядом Ростислав Рюрикович сумрачно озирался по сторонам. Его брат Владимир чуть поотстал.
- Не горюй, княже, - улыбнулся ему Роман. - Не пленник ты, а гость мне!
- Над родителями гостя так не издеваются, - ответствовал молодой князь.
- Молоко с губ оботри прежде, чем меня учить, - беззлобно огрызнулся Роман. - У нас с твоим отцом старая вражда. Не я его, так он бы меня заживо извёл. А с тобой мы не ссорились.
Ему хотелось расположить к себе Ростислава, чтобы он стал его помощником и верным подручником в деле объединения Руси. Ещё не поздно было повернуть всё в лучшую сторону. Роман предчувствовал перемены, и его распирала радость от того, что он им причиной.
Но и ещё одна радость томила его, и он, забыв княжье достоинство, едва не вырвался намётом вперёд, когда, въезжая в распахнутые ворота, увидел на крыльце княжьего белокаменного дворца Анну с сыном на руках. Подле стоял верный Андрей, совсем освоившийся со званием дворского, и остававшийся наместником Заслав Сбыгневич. Они поклонились, когда Роман легко взбежал по ступеням и принял из рук жены сына. Данилка подрос, стал тяжёлым. Он не сразу признал отца, захныкал, но потом опомнился и радостно вцепился ему в бороду обеими ручонками.
- Ух ты! - Роман помотал головой, по одному отцепляя от бороды пальчики сына. - Вырос-то как!
- Тебя всё вспоминал, - улыбнулась Анна. - Каждый вечер: «Тятя! Тятя!»
- Тятя, - повторил ребёнок.
- Да, тятька твой, Данил! - Роман удерживал сына одной рукой, а другой привлёк к себе Анну: - А ты ждала ли?
Она ткнулась ему в грудь, прижалась лицом к волчьему меху опашеня:
- Ждала…
- Недолго тебе ждать осталось, Аннушка, - промолвил Роман, целуя жену в макушку. - Ушла Предслава в монастырь. Теперь нам ничто не помешает…
* * *
Свадьбу Романа и Анны справили скромно - как-никак Анна для галичан уже третий год была законной княгиней, родила князю крепыша-сына, да и не принадлежала она к княжьему роду. Но всё-таки на радостях Роман приказал выставить на площадях бочки мёда и вина, а во дворце весь день до глубокой ночи шумел пир, и Митусь распевал хвалебные песни молодой чете. Роман сидел подле Анны на переднем месте и искоса поглядывал на жену. Уже пять лет они вместе, второй год пошёл любимому сыну, придёт время - родятся у них ещё дети, но, как и несколько лет назад, у обоих сладко замирало сердце, когда они думали о том, как останутся вдвоём и раскроют друг другу объятия. И когда молодых наконец проводили в ложницу и Анна встала перед мужем на колени, чтобы разуть его по обычаю, он поднял жену с колен, обнял, прижал к себе, и они долго стояли, не размыкая рук.
* * *
Но недолго стояла в Галиче тишина. Прошёл обильный снегопад, несколько дни бушевали метели, а когда распогодилось, добрались до Галича послы Всеволода Юрьевича. Возглавлял посольство Кузьма Ратшич, ближний Всеволодов человек. С ним были Михайло Борисович и Еремей Глебович.
- Рад я приветствовать послов от брата моего Всеволода Юрьевича владимирского, - со стольца кивнул им Роман. - Здоров ли князь Всеволод? Как здоровье его княгини? Всё ли благополучно в его дому?
- Князь наш здоров, и княгине Всеволодовой лучше, - важно ответил Кузьма. - Но не всё благополучно во Всеволодовом дому. Прознал князь наш, что учинил ты со сватом его Рюриком Ростиславичем и женой его.
- Князь Рюрик от своей гордыни и нрава пострадал, - нахмурился Роман. - Жена же его и дочь всего лишь последовали за ним, потому как одна у них оставалась дорога. А за худые дела Рюрика и не такая кара ждала. Пущай в монастыре грехи свои замаливает. Зело много их у него.
- О том Всеволод наслышан, и не про Рюрикову судьбу послал нас к тебе пытать, - сказал Кузьма. - Но чинишь ты несправедливость тем, что увёз с собой сыновей Рюрика, Ростислава с женой и дочерью и юного Владимира, аки пленных. Нелепие творишь, княже Роман. Отпусти молодых князей, освободи их.
Правду сказать, пока не вымолвил Кузьма просьбу Всеволода, опасался Роман - а ну, как решит владимирский князь принудить его держать ответ за постриг киевского князя. Но, услышав, что на самом деле заботит Всеволода, он успокоился и рассмеялся:
- Ростислав и Владимир не пленники мои, а гости. Живут они у меня свободно, ни в чём им преграды нет, - хлопнул в ладоши и крикнул появившемуся отроку: - Отыщи Ростислава Рюриковича и призови его в мои палаты!
Но Ростислав уже сам шёл к Роману и появился в дверях почти сразу. Лицо его вспыхнуло, когда он увидел Всеволодовых бояр.
- Вот князь Ростислав, сам пришёл, свободно, - повёл рукой Роман.
- Ежели вам охота, могу отпустить я его с вами. Пущай едет, куда похочет, и жену с дочерью с собой заберёт.
Ростислав вытаращил глаза. Он ожидал, что его будут держать в Галиче несколько лет, а тут гордый строптивый галицко-волынский князь сам отпускает его. Неужто Всеволод Юрьич настолько силён, что одно его имя внушает ужас и почтение даже здесь, на окраине Руси?
Что до Романа, то он предугадывал нечто подобное. Ростислава взял с собой именно на случай, если Всеволод решит воевать против него, мстя за Рюрика. Но тот явно не хотел войны, и для радеющего за мир внутри страны Романа это было лучшим исходом.
- Всеволод ещё хочет сказать тебе - вороти Рюриковичам их имение, отдай им Киев, вотчину их отца, - продолжал Кузьма.
Ростислав просиял, но улыбка его получилась тревожная - вдруг заупрямится Роман? Сейчас Киев в его руке, а коли сядет на стол Ростислав, так и отделится Киевщина от огромного куска, собранного Романом под своей рукой. Кто сам решится лишить себя своего состояния?
Но Роман недолго раздумывал. Киев для него уже не был смыслом и целью жизни. Велика важность - золотой стол? Гораздо значимее то, что от него зависит, кто из князей сядет на него.
- Добро, - повернулся он к остолбеневшему от такой покладистости Ростиславу. - Бери сей град и володей им вослед отца твоего. Да ряда не нарушай и роты не преступай служить земле Русской и великому князю.
Ростислав вспыхнул, но радость от столь дорогого подарка заглушила в нём горечь. Пускай, получив Киев из рук Романа по просьбе Всеволода, стал он подручником этих князей, но он всё-таки будет киевским князем! Это было пределом мечтаний молодого князя, и он покинул Галич гордый и вполне довольный судьбой.
4
Со спокойным сердцем вступал Роман Мстиславич в новую пору своей жизни. Галич принадлежал ему, как и Волынь. Киев ходил под его рукой. Бояре были усмирены - многих он казнил, другие разбежались и прозябали на чужбине. Соседи считались с ним. Из Венгрии, Швабии и Силезии слали ему князья и короли дружественные письма, называли своим братом и самодержцем всея Руси.
Но не только радостные вести доходили до него. На другой год, как раз в те дни, когда княгиня Романова Анна донашивала второго сына и спокойствия ради была отослана в загородный терем, приехали в Галич непростые гости. Послал их сам папа Римский Иннокентий со словом к «королю галицкому» Роману.
Возглавлявший посольство легат епископ Григорий был высоким стройным нестарым ещё мужчиной. По всему было видно, что недавно одел он монашескую сутану и ещё не забыл те дни, когда лихо скакал на коне и рубил мечом неверных. И на русских он смотрел так, словно видел перед собой орду сарацин. Его сопровождающие выглядели более дружелюбно.
Роман принял послов миролюбиво. Привезённые ими дары, бегло осмотрев, приказал унести в казну, пробежал глазами верительные грамоты и после этого спросил легата:
- С чем послал тебя папа?
- Великий князь, - тот церемонно, но сухо склонил голову, - Наместник Святого Петра на земле, папа Римский Иннокентий желает тебе много лет здравствовать. Наслышан он о твоих подвигах против неверных половцев и диких ятвяжских язычников. Слава о твоём мече дошла до наших пределов. Ты великий воин и слава о тебе переживёт века. Но ты не знаешь ещё всей своей силы и можешь достичь большего. Сейчас ты всего лишь один из князей Великой Руси, но мог бы стать императором Всея Руси и прозываться самодержцем уже по полной воле. Подумай, Романе! Тебя не просто так зовут самодержцем русским - сие есть тебе предначертание и твоя судьба. Решись сделать этот шаг, стань истинно великим князем - папа Римский обещает тебе помощь и сам увенчает тебя императорской короной. Ты единственный, кто достоин её.
Роман с интересом выслушал папского легата. Речь его понравилась галицко-волынскому князю, ибо в глубине души он сам начинал подумывать о том, чтобы собрать под себя землю. Но уже привык он к тому, что в этом мире ничего не даётся даром, и, дождавшись, пока епископ Григорий завершит речь, спросил:
- А что от меня потребует папа за корону? Легат был смущён прямым вопросом.
- Король Роман, - помявшись, заговорил он, - ты умный человек и сам понимаешь, что просто так папа императорскую корону не даст. Если ты примешь корону, ты примешь и покровительство наместника Святого Петра на земле.
- Значит, я должен отречься от своей веры? Принять латинскую веру?
- Но ты же сам понимаешь, что нельзя быть язычником и подданным Святой Римской католической…
- Слышали, мужи галицкие? - перебил его Роман и окинул насмешливым взором сидевших тут же думцев. - Предлагают нам отречься от нашей веры, ибо православная наша вера, по мнению папы, сие есть тёмное язычество и дикая ересь. Желает папа, чтобы мы по-ихнему обряды церковные правили, как того латинские попы желают, чтоб от веры отцовой отреклись - чтоб князь ваш смог императором Русским называться… Видишь этот меч? - внезапно наклонился он к легату. В руке его сверкнул его меч. До того князь опирался на него, поставив как посох между ног. - Таков ли меч Петров у Папы? Коль имеет такой, то может сам города давать, а я, доколе имею свой у бедра, не хочу города брать ино, нежели отцы наши и деды, и по-иному не хочу множить землю Русскую. А ныне ступай! - Он резко встал, и Григорий отшатнулся, забыв, что недавно ещё рубил сарацин направо и налево десятками. - Ступай-ступай и передай папе, что чужая вера нам ненадобна! Мы - русские! И вера наша одна - православная!
Ни с чем отбыл папский легат, но его приезд много значил. После захвата крестоносцами Константинополя погиб в Византии оплот православной веры, и Русь подняла его на щит. Поперёк горла стояла у Римской католической церкви православная Русь - хотелось папе, чтобы вся земля верила в его Бога, молилась по-латыни, к единообразию и простоте влекла созданный многоликим и сложным мир. А Галиция была ближе всех к католической Европе - за исключением Болгарии, все её соседи были католическими, и со многими странами у Романа были свои дружеские связи.
Лежали в Эрфуртском монастыре его тридцать марок - вклад, отданный монастырю на хранение. После того как умер король Имре, став новым королём венгерским, его младший брат Андраш, тот самый Андрей, заключил с Романом договор о мире. В последнее время слишком часто умирали венгерские короли молодыми, и Андрей послал Роману сказать: «Будем стоять друг за друга, а кто первым умрёт, да второй примет его семью». Внук Ефросиний Мстиславовны, сёстры Романова деда Изяслава Мстиславича Андрей, был галицкому князю троюродным братом, и Роман заключил с молодым венгерским королём ряд, получив в дар угорского иноходца. А вслед за этим такой же договор был заключён и с малопольским королём Лешко Белым.
Но недолго продержался этот мир…
1
По первому снегу ворочались они домой. Далеко позади остались разорённые половецкие стойбища, первый снег заметал оставленные без погребения трупы степняков. Уцелевшие отходили дальше за Дон и низовья Волги. Ополонившись, князья не спеша шли обратно. Гнали большой полон, везли много добра - не только отнятого у степняков, но и взятого назад своего.
Возле Заруба остановились первый раз - здесь от основного войска отделились полки Ярослава Всеволодовича со своей долей добычи. Князья три дня пировали в тереме у зарубского посадника, а после каждый двинулся своей дорогой.
Ещё прежде стали приглядываться князья друг к другу. Пока воевали, стояли за одно, а тут понемногу припоминалось старое. Шептали на ухо Роману киевские бояре - не все были довольны Рюриком, шибко переменился Вышлобый, вернувшись на великий стол. Одних называл своими верными союзниками, а других величал предателями. Особенно недовольничал Чурыня. Всегда питавший слабость к Роману, он в годину половецкого нашествия остался без терема - сожгли его поганые. И по двум его деревенькам прошли - из пяти домов уцелел едва один. Считай, разорился боярин и, несмотря на то, что в обозе была свалена и его доля добычи, лелеял тёмные Думы.
В пути он то и дело будто невзначай подъезжал к Роману, заговаривал с ним, с дрожью в голосе рассказывал о том, какой тяжкой стала жизнь в Киеве. Мечтал, чтобы встал в нём новый князь, намекал, что найдёт он верных и преданных слуг. Роман слушал вполуха - он ещё дома научился распознавать льстивые речи бояр и не внимал им. Но тут слова Чурыни находили отклик в его сердце. С Рюриком надо было поскорее покончить, да так, чтобы Всеволод не вступился и пути назад ему не было.
Последняя остановка была в Триполье. Трипольский посадник Рядило расстарался ради именитых гостей - в тереме был накрыты столы, ломившиеся от яств, были открыты все бочонки с вином и мёдом. Теснились на подворье песельники и скоморохи.
Радостен был этот пир. Много было взято добра, а русской крови пролито мало. Подвыпив, бояре расхвастались перед князьями, выгораживая каждый себя и не забывая хвалить князей за удаль и смелость. Юный Владимир не посрамил себя в бою, Ростислав был весь в отца и деда, Рюрик вовсе был орлом. Но больше всего хвалы досталось на долю Романа. Даже Рюриковы бояре, Чурыня и Сдеслав Жирославич, воздавали ему почести, заставляя самого Рюрика скрипеть зубами и хмуриться. Да и что сказать - Роман сей поход затеял, он же уговорил князей, он же выбирал, куда идти и как биться, а после боя делил добычу. Юный Ярослав переяславльский с Волынским князем не спорил - ему, двенадцатилетнему, даже не пришлось обагрить меча, - а остальные держали мысли при себе. Но сейчас приугасшая было ненависть вспыхнула в Рюрике с новой силой. Роман отвечал ему тем же.
И вот сидели они на пиру, обжигали друг друга взглядами исподлобья. Рюрик слушал хвалы, расточаемые Роману, и распалялся всё больше.
- Что надулся, аки лягва болотная? - подзудил он Роману. - Слушай этих крикунов, слушай больше!.. А вы цыц! - прикрикнул он на бояр. - Чего разорались? Кто в Киеве сидит? Я! Стало быть, и князь великий тоже я!
- Окстись, князь - Роман пил, как все, но оставался трезв. - Не сам ты Киев получил, но из моих рук взял. И Всеволоду Юрьичу и мне крест целовал.
- А ты - преже того мне! - выкрикнул Рюрик. - Ты - мой подручник ещё с прошлых лет и не тебе меня учить.
- Я-то, может, и твой подручник, да ты ныне не великий князь! - улыбнулся Роман.
Словно взбесился Рюрик при этих словах.
- Это кто не великий князь? Я не великий князь? - вскричал он, вскакивая. - Да я живот свой положил за Русскую землю! Я двадцать годов на княжении стою! А ты - без году неделя! И не тебе меня учить!
- Я и не учу, - холодно оборвал Роман. - Дурака учить - только портить!
- Это ты… на меня? - задохнулся Рюрик. - На князя киевского? Да ты ведаешь, что я тебе за такие слова…
Он вскочил, рванулся через стол к Роману, но тот, мгновенно приподнявшись, толкнул его в грудь. Как и в молодости, силён был Роман надмерно, а Рюрик ещё и пьян. От могучего толчка он не удержался на ногах и повалился назад, скатившись со скамьи на пол. Испуганные гридни кинулись поднимать князя. Роман неспешно опустился на своё место.
- Не расшибся? - насмешливо бросил он, когда Рюрика водрузили на скамью. - Вот так, вот и сиди. Ты киевский князь, покуда я тебя на золотом столе терплю. Не забывай, что ты Всеволоду, сынам его и мне клялся в нашей воле быть.
Побагровевший Рюрик метал в него гневные взоры. Ростислав, видевший унижение отца, уже готов был вступиться за него, но тут к ним подскочил перепуганный княжьей ссорой Рядило.
- Успокойтесь, умерьте свой гнев, князья! - засуетился он, вставая между ними. - Отведайте моего вина. Для именитых гостей приберегал, себе запрещал пробовать. А там я песельников кликну. Добрые у меня песельники…
Он хлопнул в ладоши, и тотчас чашники вошли и разлили князьям тёмное хиосское вино. Рядило метался, униженно кланяясь каждому спорщику, и уговорил-таки их выпить вместе за победу и оставить старые распри.
Потом по его знаку в сени вошли певцы, уселись в уголке и затянули было песню, но Рюрик, не дослушав до конца, швырнул в них полупустой чарой:
- Дурни у тебя песельники, воевода! И вино твоё прокисло! Вот ужо погодь - доберусь я до тебя, так попляшешь! Так-то ты князя своего потчуешь? Небось припас себе самое сладкое! А в батоги не захотел?
Рядило попятился, бормоча оправдания, но на помощь ему пришёл Роман.
- А вот я это же самое вино семь годов тому назад пивал - так до сих пор забыть не могу, - громко молвил он. - Благодарю, Рядило, уважил ты меня! А коли тебе, Рюрик, не по нраву его песельники, так у меня в дружине свой есть, Митусем его звать. Голос у парня, что соловьиный… Эй, кто там! Сыщите Митуся да ведите сюды!
Рядило сам кинулся выполнять поручение - он-то сразу смекнул, на чью сторону встать. Рюрик всё ещё кипятился, но бояре уговорили его не затевать напрасной ссоры.
Митуся сыскали среди пирующей дружины. Был он хмелен и весел, князьям поклонился большим обычаем. Роман обласкал его взглядом.
- А спой-ка нам, Митусь, - приказал он. - Авось твои песни князю Рюрику больше придутся по нраву.
Дружинник поклонился, взял у одного из трипольских песельников гусли, потрогал пальцами струны и завёл одну из тех галицких былин, которые так любил слушать в последнее время Роман - о храбром Чуриле Пленковиче, как ездил он в Киев-град богатством своим и силой выхваляться:
«Здравствуй, солнышко, Владимир-князь!
Из Волынца я из города из Галича, я из Волыни той земли-то богатырей, молодой боярин Чурила Пленкович.» …Как пошли они из Божьей-то из церковки, говорил Чурила таковы слова:
- Владимир князь да ты столъно-киевский! А слава есть великая о Киеве-городе, на тебя-то, солнышко Владимир-князь. А у нас ведь всё да не по-вашему. Как у нас-то у моей родной матушки мощены мосточки все калиновы, а вбиты гвоздочки шеломчаты, расстиланы сукна багрецовые.
А у вас-то в городе во Киеве мощены мостишки все сосновые, худые мостишки кремневатые, а вбиты гвоздочки деревянные…
- Молчи, пёсий сын! - вскрикнул Рюрик. Митусь вскочил, еле увернувшись от запущенной в него чаши. - Ишь, чего ты выдумал, Романко! Не токмо меня - но и Киев мой лаешь?
- Киев твой, баешь? - Роман повернулся всем телом к Рюрику. Глаза его опасно сверкнули. - Киев, сказываешь, твой? Аль напомнить вдругорядь, что ты моей и Всеволодовой волей на него сажен? Мы тебя сажали - мы тебя и скинем… А тебе, Митусь, спасибо за песенку, - кивнул он дружиннику. - Вдругорядь допоёшь, а покамест ступай, да чару прихвати - пожаловал её, слышь-ко, тебе князь Рюрик за голос твой!
Он усмехнулся, и бояре подхватили его смех. Это взбесило Рюрика окончательно.
- Вот я тебе ужо! - затопал он ногами. - Мнишь, един раз надо мной верх взял, так и кончился Рюрик Ростиславич? Ан нет! Думаешь, почему Всеволод согласился воротить мне Киев? Боится он старый порядок порушить! Я ему нужен, я - ему верный союзник. Я с ним в родстве, у нас одна внука на двоих. А у тебя с кем родство? Токмо с голью деревенской, откуда ты свою полюбовницу раздобыл! Гляди-ко, вот помрёшь ты, и девка твоя с пащенком сызнова в деревню воротится, гусей пасти! И тогда отымут сыны мои у твоих сынов и Волынь, и Галич, неправедно тобой добытый.
- Галич мой по праву, - тихо прорычал Роман. До сего мига старался он держаться спокойно, но упоминание об Анне и Данилке больно кольнуло в сердце. Никому не даст он в обиду жену и сына!
- Не твой он! - взвизгнул Рюрик. - Всеволод Владимиру вуем был, его сынам по праву надлежит в Галиции княжить. Иль Игоревичам - Игорь Святославич был на Владимировой сестре женат, они ему родные племянники. А ты чужой удел захватил.
- Кабы не я, Галич забрали бы себе ляхи или угры, - возразил Роман. - Я русскую землю Руси воротил.
- Ляшскими мечами да сулицами ты её добыл!
- Я с ляхами ратился!
- Небось, на игрищах!
- Я з-землю свою от ятвягов защищал, - тихо прорычал.Роман.
- Велики птицы твои ятвяги! В шкуры одеты, дубинами подпоясаны, - издевался Рюрик. - А я в те поры на половцев ходил…
- И с половцами тоже!
- То через тебя, поганца! Ты удел мой заял, подручника своего в великом городе посадил мне в обиду!
- Ты сам себя через дела неправедные удела лишил, - озлился Роман. - А ныне должен благодарен быть мне и Всеволоду, что воротили тебе град.
- Мой он! Навсегда мой! И ни ты, ни Всеволод мне не указ! И пошёл прочь! Тут моя земля, Киевщина! А ты убирайся в свою Волынь, на болота с лягушками!
Роман встал. Все, кто видел в этот миг его лицо, невольно замерли. Даже Ростислав испугался и отшатнулся, отводя взгляд от горевшего в глазах Романа огня. Многие бояре крестились. Рядило, побелев, забился в уголок. Только Рюрик продолжал пыхтеть и гоношиться.
Хотел было по достоинству ответить бывшему тестю Роман, но проклятый язык онемел снова. Чтобы не дать Рюрику повода для насмешек, волынский князь молча повернулся и вышел вон.
Когда он закрыл дверь, пала такая тишина, что тяжёлые шаги уходившего князя были слышны ещё долго на крыльце. Потом Рюрик хихикнул и потянулся за чашей.
- Ф-фу! - громко молвил он. - И сразу дышать стало легче… Ну, чего застыли, аки идолы? Выпьем за победу!
Роман глубоко вдохнул свежий ночной воздух. Его душила злоба. И этот распухший от вина старик осмеливается молвить поперёк его слова! Зря он в своё время заступался перед Всеволодом за него. И больше терпеть не может.
Тихо скрипнула дверь. На миг князя оглушил шум пира потом всё стихло и большая нескладная тень вперевалочку подошла ближе. Прежде чем человек открыл рот, Роман узнал боярина Вячеслава Толстого.
- Слыхал, как киевский князь поносил меня? - отрывисто бросил Роман.
- Собака лает - ветер носит, - прогудел воевода. Такому князем быть не должно, - прошипел Роман.
- Знамо дело.
Роман обернулся через плечо. Воевода стоял перед ним опустив руки, и на лице его читалась готовность повиноваться любому приказу.
- Подымай дружину, - сквозь зубы прошептал Роман.
Утомлённого пиром Рюрика отроки уже под утро отнесли в опочивальню, но как следует проспаться ему не дали. Хмельной, он спал крепко и не слышал поднявшихся в тереме криков и шума и проснулся лишь, когда его крепко схватили за плечи и встряхнули.
- Пошли вон! - проворчал он сквозь сон. - Кто тут смеет мешать князю отдыхать?
- Наш князь Роман, - ответил грубый голос. - А ты - никто.
Рюрика стащили с постели и стали вязать руки за спиной.
2
В Вышгороде в высоком княжеском тереме в женской светлице сидели за рукодельем княгиня Анна Юрьевна туровская и её падчерица Предслава Рюриковна.
За окном была тихая ясная зимняя погода, медленно красиво падал снежок, и обе женщины то и дело отрывались от вышивания и останавливали взгляд на окне. Уж давно ушли в поход князья, и в тереме установилась тишина и покой.
Две женщины жили скромно. Поутру просыпались, стояли заутреню, потом оделяли нищих и осматривали хозяйство. До обеда слушали чтение Писания и вышивали. После обеда катались по берегу Днепра по первопутку на санях. Отстояв вечернюю службу, опять сидели в светёлке, слушали басни и рассказы калик. Дни шли за днями.
Накануне приехала из Белгорода молодая княгиня Верхуслава Всеволодовна с дочерью Ефросиньей. Но даже живая и весёлая девочка ненадолго оживила полусонный терем. Обе княгини с удовольствием нянчились с малышкой, но сейчас девочка спала после обеда, и в тереме тоже всё задремало.
- Господи, - вздохнула Анна Юрьевна. - Ох ты, Господи…
- Что с тобой, матушка? - обернулась к ней Предслава. - Недужится?
- Нет, - покачала головой княгиня. - Тревожно мне что-то. Скорее бы наши ворочались из похода.
- Они живы, я чувствую, - убеждённо сказала Предслава. - Кабы стряслась беда, гонец бы уж пришёл.
- А может, гонца послать некому, - молвила Анна Юрьевна.
- Христос с тобой, матушка! - перекрестилась Предслава. - Да нешто сейчас старые времена? Нешто одолеют половцы наших? Вон какая сила на степь пошла.
- Сила-то сила, да кто её ведёт, помыслила ли?
Предслава хотела было что-то возразить, но замолчала. И впрямь, как она могла забыть - ведь отец отправился в поход вместе с Романом волынским! В таком походе может случиться всё, что угодно!
В молчании прошло несколько томительных минут. Потом Предслава не выдержала и встала, подошла к оконцу.
Снаружи всё было белым-бело. Город дремал в послеобеденной истоме. Чернели срубы изб, заборов и теремов, серело окутанное снеговыми облаками небо, вдалеке застыла покрытая льдом река. Редко-редко кто покажется на улице - только издалека доносится крик и смех детворы. Этим снегопад нипочём.
- Скачет кто-то…
На улице показался облепленный снегом всадник. Отчаянно погоняя коня, он спешил к терему.
- От Рюрика! - Анна Юрьевна вскочила и бросилась в сени.
Вскоре перед ними предстал тяжело дышащий дружинник. Снег покрывал его охабень, шапку и сапоги. Ввалившись в сени, он встряхнулся, как пёс, и повалился перед княгинями на колени:
- Матушка-княгиня, беда!
- Они… погибли? - выдавила Анна Юрьевна.
- Все живы, сохрани Господь, - дружинник перекрестился, - но захватил их Роман галицкий, князя Рюрика заковал в железа, бояр его похватал, сыновей под стражей держит… И так повелел сказать, что лишает князя Рюрика княжьего имени.
Анна Юрьевна застыла, сцепив руки на груди. Предслава бросилась к гонцу:
- Кто тебя послал?
- Боярин Славн Борисович… упредить хотел…
- Матушка, - Предслава повернулась к княгине, - надо бежать.
- Куда? - выдавила та.
- Во Вручий! В Туров! Во Владимир, ко Всеволоду! В Чернигов, наконец! Ну матушка!
Анна медленно повернулась и, пошатываясь, пошла в свои покои. Там, как подкошенная, рухнула на колени перед образами и зарыдала.
Предславой же владел страх. Она понимала - уж ежели Роман решился захватить её отца, то этим месть его не ограничится. Он не успокоится, пока не изведёт всех - и особенно её. Княгиня заметалась по дому, выкликая слуг и раздавая приказы.
Обоз был уже почти уложен, и три княгини были уже собраны и готовы к отъезду, но тут на подворье послышались громкие голоса, топот ног и звон оружия. Женщины бросились к дверям, но они распахнулись от пинка, и в палату взошёл знакомый Предславе по Владимиру-Волынскому боярин Вячеслав Толстый.
- Здравы будьте, княгиня Рюрикова и дочери её, - кивнул он степенно. - Послан я за вами по приказу князя Романа галицко-волынского, чтобы взять вас и в Киев отвезти пред его княжьи очи. Мужья ваши тамо вас уже дожидаются.
Верхуслава крепко прижала к себе дочь. Анна Юрьевна без сил рухнула на лавку. Предслава схватилась за голову и заголосила. Она была уверена, что в Киеве её ждёт смерть.
Роман не стал долго раздумывать. Придя в Киев и дождавшись, пока Вячеслав привезёт из Вышгорода трёх княгинь под стражей, он собрал всех передних мужей, киян и своих волынцев и поставил перед ними Рюрика.
Того привели под охраной, в оковах. Его сыновья Ростислав и Владимир оставались в порубе. Оказавшись в плену, потускнел и подурнел киевский князь, как-то сразу обрюзг и постарел. В глазах застыла злость. Встав посреди думной палаты, Рюрик оглядел бояр и воевод. Волынцы сидели отдельно от киян, и многие из них отводили глаза.
- На судилище меня вызвал, Романко? - дерзко обратился Рюрик к сидевшему на его столе князю. - Гляди, как бы всё не переменилось враз!
- Судить мне тебя ни к чему, - холодно ответил Роман. - Сам ты себя осудил. Я же лишь о судьбе твоей бояр попытать хощу… Введите княгиню!
Молодой дружинник Дмитрий, недавно взятый Романом в число своих милостников, поклонился и отворил маленькую дверку, впуская Анну Юрьевну и Предславу. Обе бросились к Рюрику, повисли на нём, причитая и рыдая. Анна Юрьевна подняла залитое слезами лицо:
- Изверг! Душегубец! Крови нашей захотел?
- Уйми жену свою, Рюрик, - отмахнулся Роман. - А ты, княгиня, не позорься пред мужами. Много зла сотворил мне тесть мой бывший. Дочерь свою мне отдал в жены, чтобы она за моими делами догляд вела и ему доносила. Покуда был я на Волыни, всячески утеснял, вой^ ной на земли мои шёл. Когда в силу вошёл да своей кровью залил Галич, собрался с иными князьями, чтобы отнять у меня мою отчину. А когда я одолел, половцев на Русскую землю привёз, мести желая. Не мне - невинным отомстил. И поныне не угомонился - крамолу куёт. Все вы слыхали противные слива, сказанные им в Триполье. Как хулил он меня, как гнал с Русской земли, аки я тать какой.
- Тать ты и есть! - выкрикнул Рюрик.
- Охолонь, - оборвал Роман. - Злоба тебе глаза выела. Попервости я заступился за тебя перед Всеволодом, но поелику ты не угомонился и, коли оставить тебя в покое, много зла причинишь нашей земле, порешил я примерно наказать тебя. И ныне решаю лишить тебя княжьего достоинства и либо ослепить, либо постричь в монахи. А то вовсе в поруб заточить навеки… Что скажете, бояре? Какой карой мне казнить Рюрика?
- Изверг! - вслед за женой завопил Рюрик и рванулся так, что оковы его зазвенели. - Упырь!
Дружинники накинулись на князя, схватили за локти, оттаскивая прочь. Но тот продолжал кричать и ругаться.
Роман отмахнулся от его криков, кивнул боярам - говорите. Те переглядывались, подначивали друг друга.
И первым встал Мирослав Рогволодович. Всю жизнь прослуживший князю, молодой боярин занял при нём место отца, Рогволода Степаныча, оставленного во Владимире посадником.
- Не брал тебя Рюрик, на чепь не сажал, - рассудительно молвил он, - и хоша вотчину твою воевал, но не лишал тебя стола. Да и ныне твой верх. Посему призываю тебя быть милосердным и прошу крови напрасной не лить, а постричь Рюрика во мнихи.
Роман кивнул ему, как другу. С Мирославом у них всё было заранее обговорено. Осталось ждать, что скажут другие.
Волынские бояре тотчас подхватили предложение Мирослава. Кияне медлили, пока не встрял боярин Чурыня:
- По-христиански сие, по-божески. Много зла совершил князь Рюрик Руси - так пущай замаливает грехи свои. Подумайте, бояре, ведь не прольётся тогда крови, руки наши чисты будут.
- Руки-руки, - заворчали бояре. - Эва, как повернул…
Но решать надо было. Кияне были наслышаны о крутом нраве Романа. Коли порешат они пощадить Рюрика, то не сотворят ли хуже? Озлившись, нарочно казнит Роман бывшего тестя. Да и не в обычае просто так отпускать пленников. Всеволод вон Глеба рязанского в порубе до смерти уморил, а дядьёв своих Ростиславичей ослепил.
- Постриги его, княже, - начали раздаваться голоса. - Постриги…
Многие молчали, а иные высказывались в защиту Рюрика. Но от этих Роман только отмахнулся.
- Решена судьба твоя, княже, - обратился он к Рюрику. - Готовься принять мнихский чин ты сам, жена твоя и дочь. Всё семя твоё за тебя ответ держать будет.
Анна Юрьевна вскрикнула и повисла на муже, теряя сознание. Предслава завизжала. Рюрик с белым лицом, зарычав, вдруг бросился на Романа, но дюжие гридни повисли на его плечах, силой поставили на колени.
- Пёс поганый, - прохрипел, корчась в их руках, киевский князь. - Попомнишь ещё Рюрика! Кровавыми слезами умоешься! Будь проклят ты! Проклят! Проклят!
3
Недолго дали Рюрику побыть с женой и дочерью. В тот же день всех троих отвезли в разные монастыри, дали день переждать и на следующее утро наскоро совершили постриг. Рюрик до последнего изрыгал хулу и проклятия, да такие, что игумен Михайловского монастыря был вынужден наложить на нового монаха епитимью. Анна Юрьевна приняла свою судьбу молча. Она словно окаменела и с того часа, как вывели их на двор и положили в простые сани, до того мига, пока новоиспечённую монахиню не отвели в её келью, не проронила ни слова. Зато Предслава упиралась, визжала и вырывалась так, что её пришлось сперва трём мужикам силком выволакивать из кельи, а потом связать и поставить на колени, заткнув рот тряпицей. Голову ей держали двое отроков, они же после отнесли на руках извивающуюся в путах молодую женщину и, как мешок, бросили в келью.
Роман не пожелал проститься с бывшей женой. Он даже не спросил, в какой её отвезли монастырь. Иные заботы одолели его. Наскоро уладив свои дела и поставив над киянами снова Ингваря Ярославича луцкого, он поспешил в Галич, прихватив с собой обоих сыновей Рюрика, Ростислава и Владимира, и жену Ростиславову, Верхуславу, не пожелавшую разлучиться с мужем. Ни Рюрику, ни его жене ничего о сыновьях не сказали - зачем монахам знать о мирских заботах?
В Галиче его встречал колокольный звон. Не так давно, при конце княжения Владимира Ярославича, водрузили на колокольню Успенского собора колокола, и их праздничный перезвон радостно разносился над Галичем. Толпы народа выбегали приветствовать своего князя. Бояре стояли в воротах своих теремов, кланяясь и улыбаясь, - кто радостно, кто вымученно. Роман ехал впереди, красуясь на вороном коне, - его серый в яблоках любимец остарел и был отправлен этим летом в табуны. Князь улыбался, махал толпе рукой в персящатой рукавице. Ехавший рядом Ростислав Рюрикович сумрачно озирался по сторонам. Его брат Владимир чуть поотстал.
- Не горюй, княже, - улыбнулся ему Роман. - Не пленник ты, а гость мне!
- Над родителями гостя так не издеваются, - ответствовал молодой князь.
- Молоко с губ оботри прежде, чем меня учить, - беззлобно огрызнулся Роман. - У нас с твоим отцом старая вражда. Не я его, так он бы меня заживо извёл. А с тобой мы не ссорились.
Ему хотелось расположить к себе Ростислава, чтобы он стал его помощником и верным подручником в деле объединения Руси. Ещё не поздно было повернуть всё в лучшую сторону. Роман предчувствовал перемены, и его распирала радость от того, что он им причиной.
Но и ещё одна радость томила его, и он, забыв княжье достоинство, едва не вырвался намётом вперёд, когда, въезжая в распахнутые ворота, увидел на крыльце княжьего белокаменного дворца Анну с сыном на руках. Подле стоял верный Андрей, совсем освоившийся со званием дворского, и остававшийся наместником Заслав Сбыгневич. Они поклонились, когда Роман легко взбежал по ступеням и принял из рук жены сына. Данилка подрос, стал тяжёлым. Он не сразу признал отца, захныкал, но потом опомнился и радостно вцепился ему в бороду обеими ручонками.
- Ух ты! - Роман помотал головой, по одному отцепляя от бороды пальчики сына. - Вырос-то как!
- Тебя всё вспоминал, - улыбнулась Анна. - Каждый вечер: «Тятя! Тятя!»
- Тятя, - повторил ребёнок.
- Да, тятька твой, Данил! - Роман удерживал сына одной рукой, а другой привлёк к себе Анну: - А ты ждала ли?
Она ткнулась ему в грудь, прижалась лицом к волчьему меху опашеня:
- Ждала…
- Недолго тебе ждать осталось, Аннушка, - промолвил Роман, целуя жену в макушку. - Ушла Предслава в монастырь. Теперь нам ничто не помешает…
Свадьбу Романа и Анны справили скромно - как-никак Анна для галичан уже третий год была законной княгиней, родила князю крепыша-сына, да и не принадлежала она к княжьему роду. Но всё-таки на радостях Роман приказал выставить на площадях бочки мёда и вина, а во дворце весь день до глубокой ночи шумел пир, и Митусь распевал хвалебные песни молодой чете. Роман сидел подле Анны на переднем месте и искоса поглядывал на жену. Уже пять лет они вместе, второй год пошёл любимому сыну, придёт время - родятся у них ещё дети, но, как и несколько лет назад, у обоих сладко замирало сердце, когда они думали о том, как останутся вдвоём и раскроют друг другу объятия. И когда молодых наконец проводили в ложницу и Анна встала перед мужем на колени, чтобы разуть его по обычаю, он поднял жену с колен, обнял, прижал к себе, и они долго стояли, не размыкая рук.
Но недолго стояла в Галиче тишина. Прошёл обильный снегопад, несколько дни бушевали метели, а когда распогодилось, добрались до Галича послы Всеволода Юрьевича. Возглавлял посольство Кузьма Ратшич, ближний Всеволодов человек. С ним были Михайло Борисович и Еремей Глебович.
- Рад я приветствовать послов от брата моего Всеволода Юрьевича владимирского, - со стольца кивнул им Роман. - Здоров ли князь Всеволод? Как здоровье его княгини? Всё ли благополучно в его дому?
- Князь наш здоров, и княгине Всеволодовой лучше, - важно ответил Кузьма. - Но не всё благополучно во Всеволодовом дому. Прознал князь наш, что учинил ты со сватом его Рюриком Ростиславичем и женой его.
- Князь Рюрик от своей гордыни и нрава пострадал, - нахмурился Роман. - Жена же его и дочь всего лишь последовали за ним, потому как одна у них оставалась дорога. А за худые дела Рюрика и не такая кара ждала. Пущай в монастыре грехи свои замаливает. Зело много их у него.
- О том Всеволод наслышан, и не про Рюрикову судьбу послал нас к тебе пытать, - сказал Кузьма. - Но чинишь ты несправедливость тем, что увёз с собой сыновей Рюрика, Ростислава с женой и дочерью и юного Владимира, аки пленных. Нелепие творишь, княже Роман. Отпусти молодых князей, освободи их.
Правду сказать, пока не вымолвил Кузьма просьбу Всеволода, опасался Роман - а ну, как решит владимирский князь принудить его держать ответ за постриг киевского князя. Но, услышав, что на самом деле заботит Всеволода, он успокоился и рассмеялся:
- Ростислав и Владимир не пленники мои, а гости. Живут они у меня свободно, ни в чём им преграды нет, - хлопнул в ладоши и крикнул появившемуся отроку: - Отыщи Ростислава Рюриковича и призови его в мои палаты!
Но Ростислав уже сам шёл к Роману и появился в дверях почти сразу. Лицо его вспыхнуло, когда он увидел Всеволодовых бояр.
- Вот князь Ростислав, сам пришёл, свободно, - повёл рукой Роман.
- Ежели вам охота, могу отпустить я его с вами. Пущай едет, куда похочет, и жену с дочерью с собой заберёт.
Ростислав вытаращил глаза. Он ожидал, что его будут держать в Галиче несколько лет, а тут гордый строптивый галицко-волынский князь сам отпускает его. Неужто Всеволод Юрьич настолько силён, что одно его имя внушает ужас и почтение даже здесь, на окраине Руси?
Что до Романа, то он предугадывал нечто подобное. Ростислава взял с собой именно на случай, если Всеволод решит воевать против него, мстя за Рюрика. Но тот явно не хотел войны, и для радеющего за мир внутри страны Романа это было лучшим исходом.
- Всеволод ещё хочет сказать тебе - вороти Рюриковичам их имение, отдай им Киев, вотчину их отца, - продолжал Кузьма.
Ростислав просиял, но улыбка его получилась тревожная - вдруг заупрямится Роман? Сейчас Киев в его руке, а коли сядет на стол Ростислав, так и отделится Киевщина от огромного куска, собранного Романом под своей рукой. Кто сам решится лишить себя своего состояния?
Но Роман недолго раздумывал. Киев для него уже не был смыслом и целью жизни. Велика важность - золотой стол? Гораздо значимее то, что от него зависит, кто из князей сядет на него.
- Добро, - повернулся он к остолбеневшему от такой покладистости Ростиславу. - Бери сей град и володей им вослед отца твоего. Да ряда не нарушай и роты не преступай служить земле Русской и великому князю.
Ростислав вспыхнул, но радость от столь дорогого подарка заглушила в нём горечь. Пускай, получив Киев из рук Романа по просьбе Всеволода, стал он подручником этих князей, но он всё-таки будет киевским князем! Это было пределом мечтаний молодого князя, и он покинул Галич гордый и вполне довольный судьбой.
4
Со спокойным сердцем вступал Роман Мстиславич в новую пору своей жизни. Галич принадлежал ему, как и Волынь. Киев ходил под его рукой. Бояре были усмирены - многих он казнил, другие разбежались и прозябали на чужбине. Соседи считались с ним. Из Венгрии, Швабии и Силезии слали ему князья и короли дружественные письма, называли своим братом и самодержцем всея Руси.
Но не только радостные вести доходили до него. На другой год, как раз в те дни, когда княгиня Романова Анна донашивала второго сына и спокойствия ради была отослана в загородный терем, приехали в Галич непростые гости. Послал их сам папа Римский Иннокентий со словом к «королю галицкому» Роману.
Возглавлявший посольство легат епископ Григорий был высоким стройным нестарым ещё мужчиной. По всему было видно, что недавно одел он монашескую сутану и ещё не забыл те дни, когда лихо скакал на коне и рубил мечом неверных. И на русских он смотрел так, словно видел перед собой орду сарацин. Его сопровождающие выглядели более дружелюбно.
Роман принял послов миролюбиво. Привезённые ими дары, бегло осмотрев, приказал унести в казну, пробежал глазами верительные грамоты и после этого спросил легата:
- С чем послал тебя папа?
- Великий князь, - тот церемонно, но сухо склонил голову, - Наместник Святого Петра на земле, папа Римский Иннокентий желает тебе много лет здравствовать. Наслышан он о твоих подвигах против неверных половцев и диких ятвяжских язычников. Слава о твоём мече дошла до наших пределов. Ты великий воин и слава о тебе переживёт века. Но ты не знаешь ещё всей своей силы и можешь достичь большего. Сейчас ты всего лишь один из князей Великой Руси, но мог бы стать императором Всея Руси и прозываться самодержцем уже по полной воле. Подумай, Романе! Тебя не просто так зовут самодержцем русским - сие есть тебе предначертание и твоя судьба. Решись сделать этот шаг, стань истинно великим князем - папа Римский обещает тебе помощь и сам увенчает тебя императорской короной. Ты единственный, кто достоин её.
Роман с интересом выслушал папского легата. Речь его понравилась галицко-волынскому князю, ибо в глубине души он сам начинал подумывать о том, чтобы собрать под себя землю. Но уже привык он к тому, что в этом мире ничего не даётся даром, и, дождавшись, пока епископ Григорий завершит речь, спросил:
- А что от меня потребует папа за корону? Легат был смущён прямым вопросом.
- Король Роман, - помявшись, заговорил он, - ты умный человек и сам понимаешь, что просто так папа императорскую корону не даст. Если ты примешь корону, ты примешь и покровительство наместника Святого Петра на земле.
- Значит, я должен отречься от своей веры? Принять латинскую веру?
- Но ты же сам понимаешь, что нельзя быть язычником и подданным Святой Римской католической…
- Слышали, мужи галицкие? - перебил его Роман и окинул насмешливым взором сидевших тут же думцев. - Предлагают нам отречься от нашей веры, ибо православная наша вера, по мнению папы, сие есть тёмное язычество и дикая ересь. Желает папа, чтобы мы по-ихнему обряды церковные правили, как того латинские попы желают, чтоб от веры отцовой отреклись - чтоб князь ваш смог императором Русским называться… Видишь этот меч? - внезапно наклонился он к легату. В руке его сверкнул его меч. До того князь опирался на него, поставив как посох между ног. - Таков ли меч Петров у Папы? Коль имеет такой, то может сам города давать, а я, доколе имею свой у бедра, не хочу города брать ино, нежели отцы наши и деды, и по-иному не хочу множить землю Русскую. А ныне ступай! - Он резко встал, и Григорий отшатнулся, забыв, что недавно ещё рубил сарацин направо и налево десятками. - Ступай-ступай и передай папе, что чужая вера нам ненадобна! Мы - русские! И вера наша одна - православная!
Ни с чем отбыл папский легат, но его приезд много значил. После захвата крестоносцами Константинополя погиб в Византии оплот православной веры, и Русь подняла его на щит. Поперёк горла стояла у Римской католической церкви православная Русь - хотелось папе, чтобы вся земля верила в его Бога, молилась по-латыни, к единообразию и простоте влекла созданный многоликим и сложным мир. А Галиция была ближе всех к католической Европе - за исключением Болгарии, все её соседи были католическими, и со многими странами у Романа были свои дружеские связи.
Лежали в Эрфуртском монастыре его тридцать марок - вклад, отданный монастырю на хранение. После того как умер король Имре, став новым королём венгерским, его младший брат Андраш, тот самый Андрей, заключил с Романом договор о мире. В последнее время слишком часто умирали венгерские короли молодыми, и Андрей послал Роману сказать: «Будем стоять друг за друга, а кто первым умрёт, да второй примет его семью». Внук Ефросиний Мстиславовны, сёстры Романова деда Изяслава Мстиславича Андрей, был галицкому князю троюродным братом, и Роман заключил с молодым венгерским королём ряд, получив в дар угорского иноходца. А вслед за этим такой же договор был заключён и с малопольским королём Лешко Белым.
Но недолго продержался этот мир…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги