ГКЧП

В августе вернулись домой. Настроение было превосходным. Гуляя по центру, я случайно набрела на распродажу и стала обладательницей замечательных голубых лодочек – мягких, удобных, на невысоком стильном каблучке рюмочкой – мечта любой женщины, даже беременной. Баюкая в полиэтиленовом пакете заветную коробку, устремилась к пекарне неподалеку, откуда по округе распространялся изумительный аромат свежевыпеченных булочек. Белая булка с сыром, шоколад и чашка крепкого душистого чая… Все, что нужно для полного счастья в ослепительно яркий августовский день…

Возле булочной стоял танк. Я затормозила так резко, что сзади на меня налетел пожилой дядечка в очках и тоже оцепенел, пробормотав под нос:

– Ни хрена себе…

Я подошла ближе. На танке сидели молодые ребята в военной форме, смеялись, переговаривались с прохожими, чувствовали себя героями дня.

– Эй, девушка, хочешь покататься? – крикнул мне один из солдатиков в залихватски сдвинутом на затылок шлеме. – Давай, забирайся! – И протянул руку.

Забираться на танк я отказалась, спросила, задрав голову:

– А это что, учения?

– ГКЧП! – важно отозвался паренек.

– А что это? – не поняла я, но на всякий случай покрепче ухватила пакет с вожделенными туфельками.

– Ты что, телик не смотришь, газет не читаешь?! – изумился солдатик. – Государственный комитет по чрезвычайному положению. Военный переворот. Президента в Форосе задержали!

– За что?! – изумилась я.

Парниша сдвинул шлем набок и поскреб затылок. Очевидно, на этом его политические познания закончились.

– А хрен его знает. Вон, газету «Правда» купи, там все прописано.

– Слышь, зачем девушку грузишь? – встрял второй. – Лучше телефончик спроси… Девушка, а как вас зовут?

Мои дальнейшие попытки выяснить, что все-таки произошло, не увенчались успехом. Молоденьких танкистов, солдат-срочников, политические игры интересовали не больше позавчерашнего метеопрогноза. После скучных казарменных будней парни радовались незапланированному развлечению: лузгали семечки и заигрывали с девчонками в легких летних нарядах.

Я отошла к газетному киоску, купила «Правду» и попыталась сосредоточиться на обращении Чрезвычайного комитета. Возле киоска собралась группа людей, живо обсуждавших происходящее.

– Горбачева скинули, – злорадно поведал тщедушный лысоватый мужичок с огромным потрепанным рыжим портфелем. – Так ему и надо за сухой закон.

– Нужно всем ехать на баррикады к Моссовету и Белому дому, – покачнувшись, авторитетно заявил не совсем трезвый товарищ и поскреб трехдневную щетину, – там всем, кто против путчистов, водку бесплатно раздают и тушенку.

– Кто раздает? Где? – навострилась сухопарая тетка в мелких кудельках дешевой химзавивки, с глазами ярко подведенными синими стрелками и губами в жирной розовой помаде.

– Палаточники местные. Боятся, что власть переменится, и их бизнес свернут к чертям собачьим. Мне друг позвонил. Он там с утра загорает. Щас и я поеду. Плевать мне, кто к власти придет. А водка с тушенкой лишними не будут.

– А это не опасно? – засомневалась тетка. – Вдруг стрелять начнут?

– Да ты чё! Кто начнет? – махнул рукой нетрезвый товарищ. – Эти пацаны, что ль? – Кивнул в сторону веселых танкистов. – У них и оружия нет!

– Вот военные власть возьмут, и будет диктатура, – прогремел высокий старик в расхлябанной белой кепке. – Ну и правильно. До чего страну довели! Людям жрать нечего… Одна болтовня языками – демократия… Кому она нужна на хрен? Да еще деньги отняли! Ворюги! Сталина на них нет.

– Это точно, – припечатала завитая тетка, – колготки порвутся – новые не купишь… В коммерческом по десять рублей за пару, разве я могу по десятке покупать? У меня зарплата сто тридцать… А эти новоявленные коммерсанты скупают оптом в магазине с черного хода по два рубля. И продают по десять. Вот и весь их бизнес. Спекулянты и мошенники.

– А вы Сталина захотели? – взвизгнула старуха с клюкой. – Лагеря?! Мало людей сгноили, кровопийцы?! Только о деньгах и думаете!

– Сталин, что ли, доносы на соседей писал? – возвысил голос старик. – Сами друг друга гнобили, жлобы! А теперь все на Сталина валите. А при нем был порядок! С этими болтунами хрен бы мы войну выиграли! А деньги свои я, между прочим, потом и кровью заработал, не спекулировал, не воровал!

– Кто это доносы писал?! Да я тебя знаешь за такие слова! Я в лагере семь лет отсидела, между прочим! – Старушенция замахнулась клюкой, в ответ дед загрозил кулаком, и оба принялись выяснять, кто за что воевал во Вторую мировую.

– Деньги отнял Павлов, один из главных в ГКЧП, – сказал мужчина в светлом костюме с кожаным «дипломатом». – Так что, если ГКЧП победит, мы ничего назад не получим. А так – обещали вернуть остатки к зиме.

– А я никому не верю, – сказала завитая тетка. – Все они мастера языками возить. Хрущев коммунизм к восьмидесятому году обещал и каждой семье по квартире. И где? До сих пор в коммуналке живем, внуки уже растут.

– Возле Белого дома баррикады строят, – ковырнув в носу, сказал мне какой-то пацан лет четырнадцати, – я сам видел. Троллейбусы переворачивают. Народу – тьма.

– Зачем? – изумленно спросила я.

– Ну, эти, которые путч затеяли, хотят в Белый дом войти, танки пригнали, бэтээры, а те, кто за Горбачева, Ельцин с депутатами, их не пускают… А по телику смотреть нечего, один балет с утра…

Я почувствовала безумный выплеск адреналина, сердце заколотилось, как перед экзаменом. Рядом происходило что-то очень важное, глобальное, историческое, безумно интересное. Я не могла этого пропустить. Да, я в «интересном положении», но что значит беременность по сравнению с революцией? Чувствую я себя прекрасно. Всего-то четыре месяца – даже не заметно.

На Красной Пресне народу было столько, будто туда свезли все дефицитные товары разом и выбросили если не бесплатно, то по символическим ценам. Люди выплескивались из чрева метро, расщелин переулков, разевали глаза и рты, щелкали затворами камер. А посмотреть было на что. По дороге в сторону Белого дома вдоль высотных домов, зеленых газонов и цветочных клумб серой цепью тянулись танки и БТР. То были не беспечные срочники, а суровые насупленные профессионалы. Было что-то ирреальное, зловещее, фантасмагоричное в мерном передвижении боевых машин по центральной улице города. Мой шаг невольно замедлился. Ошеломленные видом военной техники зеваки вполголоса рассуждали о происходящем и высказывали самые разные, полярные мнения. Одни поддерживали путч, другие ругали, большинство сходилось во мнении, что происходящее добра не принесет, кто бы ни победил. Нехорошо это, когда по столице катаются танки.

На подходе к Дому правительства я увидела те самые баррикады, перегородившие проезд: лежащий на боку троллейбус с беспомощно свесившимися усами, мусорные баки, ограды, сорванные с расположенного рядом детского парка и самого Дома Советов, бетонные блоки, скамейки, спиленные деревья. Вокруг сгрудилась организованная толпа. На троллейбус забрался человек в черной кожаной куртке с очень знакомым по телеэкрану лицом и осипшим голосом выкрикивал в рупор:

– Сограждане! Преступная клика коммунистической номенклатуры, наплевав на волю народов нашей страны, России, узурпировала власть. Они знают только один способ разговора с народом – ложь и штык. Они лгут, сваливая все беды на Горбачева и демократов. Именно они все эти годы тормозили проведение демократических реформ. Они никого не накормят, не защитят, кроме самих себя!

Толпа одобрительно гудела в ответ.

Востроносая девица с выбеленными в солому волосами, дымя на ходу сигаретой, всучила мне листовку с воззванием и скороговоркой предложила присоединиться к защитникам демократии и реформ.

– А что будет, если ГКЧП победит? – поинтересовалась я из любопытства.

– Страна скатится назад к сталинскому режиму, лагерям и гражданской войне. Мы снова будем невыездными, будем жить за железным занавесом и смотреть по телику балет и заседания политбюро, – пыхнув сигареткой, заученно отрапортовала девица. – Ты ведь не хочешь этого? Тогда оставайся с нами. Скоро сам Ельцин приедет, он сейчас на Манежной площади.

– Правда, что здесь водку и тушенку дают?

Девица стрельнула пронзительным взглядом:

– В ночь дежурить оставайся.

«Ну уж дудки, – подумала я, – в ночь это чересчур, даже за тушенку и демократию. Да и вряд ли мое скромное беременное присутствие что-то изменит. Никаких лагерей больше не будет – это полная чушь. Времена не те. Сколько можно Сталиным пугать? Еще бы Ивана Грозного вспомнили. А вот то, что идеолог этого ГКЧП тот самый, кто денежную реформу придумал, мне совсем не нравится. С другой стороны, нынешний президент тоже был в курсе, он реформу одобрил… И назад в советское прошлое я не хочу. Снова железный занавес, паранойя, дефицит, вечное промывание мозгов о руководящей роли пролетариата, зверствах империализма и притаившихся повсюду врагах…»

Я совсем запуталась и решила заделаться независимым наблюдателем. Когда-то мы с Дашкой штудировали историю и безумно жалели, что все самое значительное и интересное уже давно свершилось, а нам выпало скучное время… Мы ошиблись.

Тем временем подошла военная техника и остановилась у баррикад. Из первого БТР вылез немолодой генерал и попросил разойтись и освободить проезд. Толпа ответила выкриками и улюлюканьем. Несколько человек лихо вскарабкались на БТР и стали позировать для фотографий. Завязалась перепалка. Генерал устало отер лоб и, махнув рукой, наказал колонне отступить. Тяжелая техника отползла к улицам и переулкам, вливающимся в площадь. Танки развернули дула в направлении Белого дома. Поначалу все это напоминало игру, обожаемую в школе «Зарницу», казалось, что большинство присутствующих как с одной, так и с другой стороны в глубине души воспринимают происходящее не всерьез, а как занятное шоу, коего так не хватает в серой повседневности. Студенты смеялись, заворачивались в перетяжки с лозунгами, украдкой отхлебывали из припасенных бутыльков. Военные лениво покуривали на машинах. Но по мере того, как тянулось время, накапливались раздражение и усталость, мрачнее и жестче делались лица участников. Ожидание становилось невыносимым. Игра наскучила, реальность требовала действий. Накопленная энергия требовала выхода. Воздух электризовался гневом. Все чаще между сторонами возникали словесные перепалки, переходящие в оскорбления и прямые угрозы. Парень в камуфляжке, дохнув горючей смесью бухла и дешевого курева, протянул початую бутылку «Столичной»:

– На, зарядись.

Я покачала головой.

– Как хочешь. – Парень отхлебнул прямо из горлышка, пошарил по сторонам мутным взглядом. – Тя как звать?

– Саня, – отозвалась я, подумав, что пора сматываться.

– Хе, и меня Саня, – хмыкнул парень.

Я промолчала.

Тут я услышала крики, хохот и ругань. Группка разогретых ребят с баррикад рванула к танку. Обступили, принялись карабкаться на броню. Толпа подбадривала восторженным улюлюканьем и аплодисментами. Вдоволь налазившись по боевой машине, отчаянные попытались залезть в люк. Экипаж, до сих пор старавшийся сохранять спокойствие, занервничал и занял глухую оборону.

– Куда прешь? – орал щуплый веснушчатый танкист с погонами майора на рослого парня в тельняшке. – Нельзя! Слазь, тебе говорят! Это же военная техника, совсем мозги пропил?

– Кто мозги пропил?! Я те щас покажу! – Парень в тельняшке полез в драку.

– Назад! – выкрикнул веснушчатый танкист, выхватывая пистолет. – Стрелять буду! У меня приказ! – И пальнул несколько раз в воздух.

Штурмовавшие танк отхлынули от боевой машины, бравада поутихла. Стоя вокруг, они материли военных и ГКЧП, но снова взбираться на танк не решались.

– Да брешет он, патроны-то холостые! – заорал оставшийся на танке парень в тельняшке. – Не хрена нас пугать, мы пуганые! А ну, давай сюда свою пушку!

Он прыгнул на щуплого танкиста, попытался завладеть пистолетом. Оба потеряли равновесие, свалились с танка и, отчаянно бранясь, стали кататься по земле. Несколько человек бросились растаскивать дерущихся. И тут прогремел выстрел. Парень в тельняшке моментом скатился с противника, оба, дико вращая глазами, таращились друг на друга и на пистолет в руке танкиста. Один из разнимавших, студент в светлой футболке и бриджах цвета хаки, вдруг схватился за грудь, покачнулся и рухнул на заплеванный асфальт… Наступила тишина. Не было ничего ужаснее этой двухсекундной тишины – ватной, зловещей, нереальной. Все смолкло: топот ног, шарканье шин, звон проводов, многомиллионный мегаполис онемел на две секунды. Только колыхался знойный воздух. А потом августовскую духоту прорезал захлебывающийся женский вопль:

– Уби-или!

Мне стало холодно и страшно, по-настоящему, как никогда прежде. Страх объял все мое существо, от макушки до пяток. Я не могла ни дышать, ни двигаться, лишь смотреть и слышать, как случайно, бессмысленно, нелепо, словно у гладиатора на глазах толпы, оборвалась молодая жизнь…

– Я не хотел! – истерично кричал побелевший танкист. – Это случайность! Это он виноват! Он! – И судорожно тыкал пальцем в воздух. Парня в тельняшке уже не было – сбежал.

Пробудился мой тезка, привстал на ящик, присвистнул:

– Готов.

– Откуда ты знаешь? – прошептала я.

– Я в морге санитаром работаю. Много жмуриков перевидал…

И стал повествовать об отличиях живого от покойника.

– Заткнись! – закричала я, закрывая ладонями уши.

Я не могла, не хотела его слушать. Оцепенение прошло. Я сделал шаг, другой, побежала, понеслась прочь… Когда силы иссякли, перешла на быстрый шаг, только у входа в метро смогла остановиться и перевести дух.

«Пожелай своему врагу жить в интересное время…»

Ни одна идея, самая мудрая и правильная, не стоит человеческой жизни.

Прежде, чтобы избавиться от кошмара, было достаточно проснуться. Что делать теперь? Радоваться, что это случилось не с тобой? Забыть? Жить, как прежде? Словно ничего не было? Просто вымарать из памяти последние два часа, остановиться на том моменте, когда купила туфли… Стоп. Я беспомощно огляделась по сторонам и поняла, что оставила туфли там… Я забыла про них, спасаясь бегством. Я не смогу заставить себя вернуться… Я села на скамейку, закрыла лицо руками и зарыдала в голос. Прохожие оборачивались. Какая-то женщина участливо спросила, что случилось.

– Я потеряла туфли… Голубые лодочки… На баррикадах… Там человека убили…

Женщина тревожно попятилась от меня. Наверное, решила, что я сошла с ума.


– Черт с ними, с туфлями! – впервые кричал на меня Сергей и, размахивая руками, метался по комнате. – Разве ты не понимаешь, что это очень, очень опасно! Это не игра! Детство закончилось! Забыла, в каком ты положении?! А если бы тебе стало плохо? Если бы с тобой что-то случилось?! О себе, обо мне не думаешь, подумай хотя бы о будущем ребенке!

В любой другой момент я бы ощетинилась, стала браниться в ответ, но на сей раз Сережка был вправе и кричать, и размахивать руками, потому что я вела себя как легкомысленная девчонка, безмозглая эгоистка.

– Не кричи, – оправдывалась я, – я же не думала, что такое произойдет. Я только хотела посмотреть…

И заревела, ощутив запоздалый страх и вину за собственное легкомыслие. Беременность вообще сделала меня до неприличия сентиментальной – я могла расплакаться над какой-нибудь трогательной сценой в книге или фильме, чего прежде не наблюдалось.

При виде моих слез Сережка тотчас сник, перестал ругаться, сел рядом со мной, обнял и стал утешать.

– Ну, не плачь, пожалуйста, прости меня… Просто я очень тебя люблю… Мне вдруг стало так страшно… Я не представляю, как буду жить, если с тобой что-то случится. Даже не хочу об этом думать!

И я твердо пообещала, что впредь все революции в мире обойдутся без моего участия.


Спустя три дня все закончилось. Путч провалился. Его идеологов на какое-то время заперли в СИЗО Матросская Тишина, в Сокольниках, неподалеку от нашего дома. Глухая улочка моментально стала знаменитой, запестрела флагами и лозунговыми перетяжками, засверкала вспышками фотокамер, зазвучала рупорами митингующих сторонников и противников опальных политиков. Постепенно страсти улеглись, пленников отпустили восвояси. Президент вернулся к власти. Шок от боевых действий, развернувшихся в центре столицы, постепенно развеялся. Все старались делать вид, что ничего особенного не происходит, напротив, все изменения – к лучшему и приближают светлое будущее. Постепенно поверили, что так оно и есть на самом деле. Вроде все успокоилось, пошло по-прежнему, но то было обманчивое затишье – перед бурей. Безжалостной и беспощадной бурей девяностых…

Загрузка...